Симеон Гордый   ::   Балашов Дмитрий Михайлович

А у Ваняты в глазенках слезы, тянет и тянет ручки к Сергию… Наконец, сто раз уговоренный, поднесенный близ, целует его в щеку мокрым ротиком, говорит:

— Пииходи есё! — И плачет, снова плачет, уже за дверью: — К дяде хосю!

Морозная дорога скрипит, изрядно потяжелевшая торба оттягивает плечи. Он идет Радонежем, знакомою улицей, мимо знакомых, памятных с детства хором, и уже чужой и чуждый им всем, и уже — прохожий по миру, странник и гость, а не житель земли. А мир не хочет его забыть, и словно гордится им, и тянется к нему то ручонками дитяти, то улыбкою, словом, то просьбою благословить, и ему странно это еще — не часто выходит он из своей лесной обители и еще не привык к почтению, оказываемому на Руси странствующему монаху.

Идет он в Переяславль спросить о некиих вещах, потребных в обиходе монашеском, причаститься святых тайн и вновь направить стопы свои в родимую пустынь…

Он ушел от мира и пересекает мир, как путник пустыню, а мир не уходит от него.