Симеон Гордый   ::   Балашов Дмитрий Михайлович

 — Ведь не страшно тебе принимать воздаяние за праведные дела других? И о том помысли такожде: можно ли христианину думать о себе только? Тому, кто неложно служит Господу, монах он или мирянин, смерд или князь, все одно надлежит отвергнуть самость, забыть о величестве своем, ибо никто не выше небесного отца, и работати ближнему, забывая себя самого! Опять скажу: не трудно сие! Взгляни окрест и помысли, княже. Не токмо монах, но и всякая жонка в дому в печаловании о муже и детях не забывает ли о себе самой? Не есть ли этот пример вседневный всем нам в укор и в поучение?

Семен сидел, опустив голову. Монах говорил обычное, ведомое любому и всякому, но говорил необычно: получалось, что весь народ, все окрест него живущие, христиане суть и только он, князь, в гордыне своей мыслит надстоять над прочими, величаяся своею бедою. Мысль была несносна и рождала в его душе тягостный, быть может, греховный отпор.

— Но, значит, ежели свершено зло и кара неизбежна, — спросил он угрюмо и прямо глядя монаху в глаза, — то напрасны и наши старания, тех, кто проклят свыше?

Сергий улыбнулся в ответ:

— Сам же ты не мыслишь этого, князь! — отмолвил с дружелюбным упреком. — И веришь, и хочешь видеть детей своих чистыми от греха? Как же ты добьешься сего, ежели покинешь всякое упование?

— Ну, а злых, — не уступал князь, — тех, кто лишь для себя? Почему не наказует их Господь, иногда награждая и долгожитием, и роскошью в мире сем?

— Нашими ли смертными очами видеть истину? — усмехнулся Сергий. — Ежели у кого отнята жизнь вечная, долог ли для него самый долгий земной век? А дальше — пустота, ничто!

— Но ежели таковых много? — князь подался вперед, вперив в монаха свой лихорадочный взор.