JК
Симеон Гордый :: Балашов Дмитрий Михайлович
Страница: 696 из 757Нет, Таньше помирать никак нельзя! Ходом погнал коня, оглянул даже — не гонит ли за ним етая смерть черная?
Но, въехав под кружевную тень леса, заслушавшись птичьего свиста и щебета, вновь позабыл обо всем. Весело, хорошо было на душе!
Уже когда добрался до Загорья, истребив в пути последнюю краюху береженого хлеба, совсем спало с души, совсем отошло посторонь. Завернул к Таньшиной тетке — нынче принимают с почетом, не у порога садят, как когда-то! Вошел, воздал поклон. Жонки, что приволоклись посидеть с прялицами, почесать языки, уставились на Оньку всем хором. «Што вылупили буркалы-ти?» — захотелось спросить.
— А ты живой?! — воскликнула одна из них, всплескивая руками. — Баяли, кака-то черна смерть, дак уехал, тут уж сплели, и помер одночасьем!
— Помер? Стало, жить буду! — отозвался Онька, не глядючи на глупую бабу. — В Нове Городи мор! А я ищо тамо не бывал покуда! — Боле баять не стал. Хозяйка поставила горячие шти, и Онька с дороги, не отрываясь, опружил полную латку.
— Моей-то хошь не натрепали? — спросил сурово, отвалясь от стола. Жонки заотнекивались, залопотали. — То-то! — прервал полоротых баб Онька.
— Я, тетка Окулина, у тя заночую! — сказал и полез на печь. Заснул скоро. Первую ночь не думалось о татях коневых!
Проснулся он в редких сумерках утра, сжевал хлеб, выпил оставленное с вечера молоко и пошел запрягать коня.
Но, въехав под кружевную тень леса, заслушавшись птичьего свиста и щебета, вновь позабыл обо всем. Весело, хорошо было на душе!
Уже когда добрался до Загорья, истребив в пути последнюю краюху береженого хлеба, совсем спало с души, совсем отошло посторонь. Завернул к Таньшиной тетке — нынче принимают с почетом, не у порога садят, как когда-то! Вошел, воздал поклон. Жонки, что приволоклись посидеть с прялицами, почесать языки, уставились на Оньку всем хором. «Што вылупили буркалы-ти?» — захотелось спросить.
— А ты живой?! — воскликнула одна из них, всплескивая руками. — Баяли, кака-то черна смерть, дак уехал, тут уж сплели, и помер одночасьем!
— Помер? Стало, жить буду! — отозвался Онька, не глядючи на глупую бабу. — В Нове Городи мор! А я ищо тамо не бывал покуда! — Боле баять не стал. Хозяйка поставила горячие шти, и Онька с дороги, не отрываясь, опружил полную латку.
— Моей-то хошь не натрепали? — спросил сурово, отвалясь от стола. Жонки заотнекивались, залопотали. — То-то! — прервал полоротых баб Онька.
— Я, тетка Окулина, у тя заночую! — сказал и полез на печь. Заснул скоро. Первую ночь не думалось о татях коневых!
Проснулся он в редких сумерках утра, сжевал хлеб, выпил оставленное с вечера молоко и пошел запрягать коня.