Синьор президент   ::   Астуриас Мигель Анхель

Дважды раздался грохот в темной камере, где несчастная Федина все еще сидела в уголке, скорчившись, прижав к себе ребенка, не открывая глаз, почти не дыша. Она притворилась, что не слышит. Зарыдали ключи. Жалобно, долго стонали в тишине старые петли. Двери открылись, ее вытащили из камеры. – Она крепко зажмурилась, чтобы не видеть света, – темно в могилах. Прижимая к сердцу свое сокровище, она волочилась до полу. Они волокли ее – их собственность, скотину, купленную для позорной работы.

– Ай-ай-ай, немой притворяется!

– Глаза закрыла, чтобы нас не видеть!

– Стыдно небось!

– Боится, сыночка ее разбудят!

Так приговаривали всю дорогу донья Чон и три грации. Карета грохотала по немощеным улицам. Возница – испанец, похожий на Дон-Кихота, – сердито погонял лошадей, которым еще предстояло выйти на арену, потому что он был, кроме того, пикадором. Рядом с ним проделала Федина недолгий путь, отделяющий каталажку от борделя, как говорилось в песне, – не поднимая век, не разжимая губ, крепко обхватив трупик сына.

Донья Чон расплачивалась с возницей. Грации помогли Федине сойти и нежно, как подружки, повели ее к дверям «Сладостных чар».

Несколько клиентов – почти все военные – бодрствовали в гостиной.

– Ты, сколько там время? – крикнула, входя, донья Чон своему буфетчику.

Один из военных ответил:

– Двадцать минут седьмого, донья Чомпина…

– А, и ты здесь, служивый? Не заметила!

– На этих двадцать пять, – вмешался буфетчик.

Все заинтересовались «новенькой».