Степь   ::   Чехов Антон Павлович

И тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в глубоком небе, в лунном свете, в полете ночной птицы, во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа дает отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей. И в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь ее тоскливый, безнадежный призыв: певца! певца!

- Тпрр! Здорово, Пантелей! ВсJ благополучно?

- Слава богу, Иван Иваныч!

- Не видали, ребята, Варламова?

- Нет, не видали.

Егорушка проснулся и открыл глаза. Бричка стояла. Направо по дороге далеко вперед тянулся обоз, около которого сновали какие-то люди. Все возы, потому что на них лежали большие тюки с шерстью, казались очень высокими и пухлыми, а лошади - маленькими и коротконогими.

- Так мы, значит, теперь к молокану поедем! -громко говорил Кузьмичов. - Жид сказывал, что Варламов у молокана ночует. В таком случае прощайте, братцы! С богом!

- Прощайте, Иван Иваныч! - ответило несколько голосов.

- Вот что, ребята, - живо сказал Кузьмичов, -вы бы взяли с собой моего парнишку! Что ему с нами зря болтаться? Посади его, Пантелей, к себе на тюк и пусть себе едет помаленьку, а мы догоним. Ступай, Егор! Иди, ничего!..

Егорушка слез с передка.