JК
Святая Русь. Книга 2 :: Балашов Дмитрий Михайлович
Страница: 205 из 446Стало ясно: потянутся новые месяцы, Василию не дождать!
— Кошке повестить всяко нать! — высказал Александр последнюю препону.
— Кошке повестим, как же, — ворчливо отозвался Данило Феофаныч. — Он пущай и знат, да не знат!
И еще одно повисло в воздухе, но, упреждая, Данило высказал твердо:
— С княжичем еду сам! И етого молодца, вон, возьму с собою! Двоих из своей дружины, высмотрел уже. Егового стремянного (кивком головы указал на Василия), иных, верных, пущай сам отберет! Серебра добуду у наших гостей, у московитов… А пока — спать, други!
И, уже подымаясь, нахмурясь и отводя глаза, высказал княжичу (Минич как раз вышел за дверь):
— Ты, Василий, девке своей не выдай! Бабий язык, сам знашь!
Василий кивнул угрюмо:
— Скажу ей: в степь уедем! (Так часто уезжал вослед хану, и холопы привыкли к тому.)
— То-то! — Старик перекрестился, пошептал молитву. Оба, Иван и Василий, согласно осенили лбы крестным знамением…
Когда и старик Данило уже покинул покой, Василий, смущаясь, окликнул собравшегося уходить Ивана:
— Ты прости меня за прежнее! За все!
Иван глянул, улыбнулся, склонил голову:
— Не стоит поминать, княже!
Жизнь их, еще вчера мучительно-скучная, приобретала и смысл, и цель, расцвечивалась в яркие цвета опасности, дерзновенья и удали.
…В сенцах, прижавшись к стене, ждала круглорожая курносая, изрядно-таки округлившаяся станом княжичева девчушка, вызвавшая у Ивана мгновенную мимолетную жалость к ней: в событиях, которые начинались теперь, места ей не было совсем.
— Кошке повестить всяко нать! — высказал Александр последнюю препону.
— Кошке повестим, как же, — ворчливо отозвался Данило Феофаныч. — Он пущай и знат, да не знат!
И еще одно повисло в воздухе, но, упреждая, Данило высказал твердо:
— С княжичем еду сам! И етого молодца, вон, возьму с собою! Двоих из своей дружины, высмотрел уже. Егового стремянного (кивком головы указал на Василия), иных, верных, пущай сам отберет! Серебра добуду у наших гостей, у московитов… А пока — спать, други!
И, уже подымаясь, нахмурясь и отводя глаза, высказал княжичу (Минич как раз вышел за дверь):
— Ты, Василий, девке своей не выдай! Бабий язык, сам знашь!
Василий кивнул угрюмо:
— Скажу ей: в степь уедем! (Так часто уезжал вослед хану, и холопы привыкли к тому.)
— То-то! — Старик перекрестился, пошептал молитву. Оба, Иван и Василий, согласно осенили лбы крестным знамением…
Когда и старик Данило уже покинул покой, Василий, смущаясь, окликнул собравшегося уходить Ивана:
— Ты прости меня за прежнее! За все!
Иван глянул, улыбнулся, склонил голову:
— Не стоит поминать, княже!
Жизнь их, еще вчера мучительно-скучная, приобретала и смысл, и цель, расцвечивалась в яркие цвета опасности, дерзновенья и удали.
…В сенцах, прижавшись к стене, ждала круглорожая курносая, изрядно-таки округлившаяся станом княжичева девчушка, вызвавшая у Ивана мгновенную мимолетную жалость к ней: в событиях, которые начинались теперь, места ей не было совсем.