Свои и чужие   ::   Чигринов Иван

Баранов в ответ на её рассказ кивнул головой, мол, что-то похожее и вправду он слыхал, но уточнил:

— А эта женщина, из Козелья? Что она — в самом деле прячется теперь в вашей деревне?

— Дак… живёт у нас покуль. Как думаешь, Павлович, будут немцы мстить за своих лётчиков?

— Это как дело пойдёт. Если деревенские сами друг на друга не донесут, так кто ж докопается?

— Вот я и говорю — теперя всем только молчать. Про все молчать. Мало ли что случиться могло. А это женщина, козельская, все-таки спасётся у пас. Ей-богу, живая останется!

Беседуя так с хозяйкой, а больше — слушая её, Степан Павлович время от времени поглядывал в окно, через которое виднелись недалёкий лес, дорога от него и колхозные гумна сразу за деревенскими дворами. Это вроде успокаивало его, и он смог сперва пообедать по-человечески, потом и словом-другим перекинуться с хозяйкой. Но он понимал также, что не стоит засиживаться в доме, где из трубы валит дым среди бела дня, это опасно, потому что дым в не урочное время обязательно привлечёт к себе внимание. Тем более что опасность, как говорится, вообще висела в воздухе — каждую минуту на дороге могли появиться немцы.

Поэтому Саранов вскоре поднялся из-за стола, поблагодарил за хлеб-соль.

— Дак не за что, Павлович, — даже удивилась его благодарности старуха, которая с дорогой душой скормила свой обед захожему человеку.

Комиссар сказал ей, что пока сварится картошка, он подождёт в каком-нибудь другом месте.

— Дак тогда на гумне, Павлович, на гумне, — охотно посоветовала она. — Посиди на гумне.