JК
Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага :: Амаду Жоржи
Страница: 143 из 649Следом за ней идёт капитан, Боже, возможно ли? Почему такая спешка, что они не могут подождать еще день, несколько часов, поездку в поезде, номер в отеле? Почему здесь, почти на виду у всех приглашенных?
Да, мама, на виду у всех, у всех приглашенных. Если бы было возможно, на виду у всего города. На виду у девочек и девушек, всех, без исключения, тех, кто ходил за холм и целовался там, тех, кто делал это в саду дома Гедесов с богатыми, тех, кто за прилавком отдавался бродячим торговцам. Да, на виду у этих и тех, кто рассказывал ей о поцелуях и объятиях, вздохах и стонах, открытых грудях и ляжках, вызывая у неё зависть, у неё, монашки, сестры-монахини и матери-монахини. Пусть придут и посмотрят и приведут с собой всех женщин города, и замужних тоже, всех: и серьезных, и легкомысленных, и недотрог, что скрываются в тени садов, и кумушек, что торчат весь день в окнах и в церквях, и монашек монастыря, и женщин легкого поведения, что живут в пансионе Габи, пусть приведут всех, ни одной не оставят дома, и пусть они видят всё своими глазами.
Руки скрещены на впалой туберкулезной груди, глаза широко открыты, почти навыкате, тело сотрясает дрожь, желание кричать, громко, громко кричать! Жусто, разреши кричать, почему ты запрещаешь, почему, моя любовь? Кричать громко, чтобы сбежались все и видели её, бедняжку Дорис, голой, а рядом с ней на постели готового взять её, задыхающегося от желания мужчину. И не мальчишку из коллежа, и не верзилу парня, поспешно сжимающего чью-то грудь и спешащего, так как идут люди.
Да, мама, на виду у всех, у всех приглашенных. Если бы было возможно, на виду у всего города. На виду у девочек и девушек, всех, без исключения, тех, кто ходил за холм и целовался там, тех, кто делал это в саду дома Гедесов с богатыми, тех, кто за прилавком отдавался бродячим торговцам. Да, на виду у этих и тех, кто рассказывал ей о поцелуях и объятиях, вздохах и стонах, открытых грудях и ляжках, вызывая у неё зависть, у неё, монашки, сестры-монахини и матери-монахини. Пусть придут и посмотрят и приведут с собой всех женщин города, и замужних тоже, всех: и серьезных, и легкомысленных, и недотрог, что скрываются в тени садов, и кумушек, что торчат весь день в окнах и в церквях, и монашек монастыря, и женщин легкого поведения, что живут в пансионе Габи, пусть приведут всех, ни одной не оставят дома, и пусть они видят всё своими глазами.
Руки скрещены на впалой туберкулезной груди, глаза широко открыты, почти навыкате, тело сотрясает дрожь, желание кричать, громко, громко кричать! Жусто, разреши кричать, почему ты запрещаешь, почему, моя любовь? Кричать громко, чтобы сбежались все и видели её, бедняжку Дорис, голой, а рядом с ней на постели готового взять её, задыхающегося от желания мужчину. И не мальчишку из коллежа, и не верзилу парня, поспешно сжимающего чью-то грудь и спешащего, так как идут люди.