JК
Униженные и оскорбленные :: Достоевский Федор Михайлович
Страница: 227 из 486А разве твой дедушка и вправду не любил тебя?
— Не любил…
— А ведь ты плакала здесь о нем, помнишь, на лестнице, Она на минуту задумалась.
— Нет, не любил… Он был злой. — И какое-то больное чувство выдавилось на ее лице.
— Да ведь с него нельзя было и спрашивать, Нелли. Он, кажется, совсем уже выжил из ума. Он и умер как безумный. Ведь я тебе рассказывал, как он умер.
— Да; но он только в последний месяц стал совсем забываться. Сидит, бывало, здесь целый день, и, если б я не приходила к нему, он бы и другой, и третий день так сидел, не пивши, не евши. А прежде он был гораздо лучше.
— Когда же прежде?
— Когда еще мамаша не умирала.
— Стало быть, это ты ему приносила пить и есть, Нелли?
— Да, и я приносила.
— Где ж ты брала, у Бубновой?
— Нет, я никогда ничего не брала у Бубновой, — настойчиво проговорила она каким-то вздрогнувшим голосом.
— Где же ты брала, ведь у тебя ничего не было?
Нелли помолчала и страшно побледнела; потом долгим-долгим взглядом посмотрела на меня.
— Я на улицу милостыню ходила просить… Напрошу пять копеек и куплю ему хлеба и табаку нюхального…
— И он позволял! Нелли! Нелли!
— Я сначала сама пошла и ему не сказала. А он, как узнал, потом уж сам стал меня прогонять просить. Я стою на мосту, прошу у прохожих, а он ходит около моста, дожидается; и как увидит, что мне дали, так и бросится на меня и отнимет деньги, точно я утаить от него хочу, не для него собираю.
Говоря это, она улыбнулась какою-то едкою, горькою улыбкою.
— Не любил…
— А ведь ты плакала здесь о нем, помнишь, на лестнице, Она на минуту задумалась.
— Нет, не любил… Он был злой. — И какое-то больное чувство выдавилось на ее лице.
— Да ведь с него нельзя было и спрашивать, Нелли. Он, кажется, совсем уже выжил из ума. Он и умер как безумный. Ведь я тебе рассказывал, как он умер.
— Да; но он только в последний месяц стал совсем забываться. Сидит, бывало, здесь целый день, и, если б я не приходила к нему, он бы и другой, и третий день так сидел, не пивши, не евши. А прежде он был гораздо лучше.
— Когда же прежде?
— Когда еще мамаша не умирала.
— Стало быть, это ты ему приносила пить и есть, Нелли?
— Да, и я приносила.
— Где ж ты брала, у Бубновой?
— Нет, я никогда ничего не брала у Бубновой, — настойчиво проговорила она каким-то вздрогнувшим голосом.
— Где же ты брала, ведь у тебя ничего не было?
Нелли помолчала и страшно побледнела; потом долгим-долгим взглядом посмотрела на меня.
— Я на улицу милостыню ходила просить… Напрошу пять копеек и куплю ему хлеба и табаку нюхального…
— И он позволял! Нелли! Нелли!
— Я сначала сама пошла и ему не сказала. А он, как узнал, потом уж сам стал меня прогонять просить. Я стою на мосту, прошу у прохожих, а он ходит около моста, дожидается; и как увидит, что мне дали, так и бросится на меня и отнимет деньги, точно я утаить от него хочу, не для него собираю.
Говоря это, она улыбнулась какою-то едкою, горькою улыбкою.