В ПРОТОЧНОМ ПЕРЕУЛКЕ   ::   Эренбург И.

Панкратов стоял разъяренный, густо-красный,огромный, как палач. Жилы на его лице вздулись, он разодрал ворот рубашки: задыхался он от бешенства. «Смерть моя!» - подумал Сахаров, вспомнил почему-то рапиры барона и красный циферблат дома на Лубянской площади. Быстро-быстро заверещал он:

– Что вы, Петр Алексеевич?… Я ведь пошутил. Я со всеми. Она-то стерва. А я свой. Умру, а вас не выдам.

Панкратов быстро отошел:

– Давно бы так. А то зря время драгоценное теряем. Надо обсудить, как в случае, если она разболтает… Их-то оттуда не вытащишь.

– Исключительно, Петр Алексеич, крыть помешательством. Что же из того, что они в подвале? Могло их обыкновенной метелью занести. Замерзнуть могли. Мало, скажете, детей замерзает? А ей померещилось. То есть от безумья. Пусть доктора освидетельствуют. И причины ясны. Я уж следователю говорил. Я тут ни при чем. Я, во-первых, жертва. Отчего не бросил ее? А сын? Трагедия!

– Опять на себя?… Здесь как быть с этими разбойниками, а вы все о своих чувствах. Там они? Там. Это вам не дур заговаривать. Отроют, и конец нам…

Так они совещались, вздыхали, переругивались, до той самой минуты, когда хромая крикнула: «Идут…» Здесь - бах! - блином распластался Панкратов перед иконами. А Сахаров - нервы это, исключительно нервы,- сам не понимая, что он делает, запел, как Мараскин: «Я потгясен, я погажен…»

Известие о том, что обыскивают подвал абрикосового, мигом облетело Проточный.