В Париже   ::   Толстой Алексей Николаевич

Людмила Ивановна, сразу задохнувшись, сказала ему:

- Вы меня поймите, Николай Николаевич... Вы поймите, что женщина не может этого говорить...

Буров, поджав губы, взглянул на пляшущую в ее руке сумочку.

- Пойдемте все-таки, - сказал он, и они стали спускаться по винтовой лестнице: Буров у стены, Людмила Ивановна - придерживаясь за перила. На площадке, ниже этажом, она остановилась. Зрачки ее синеватых глаз в волнении, почти в отчаянии, торопливо искали хотя бы черточки участия на неподвижном, резко-бледном лице Николая Николаевича. Темные усы закрывали ему рот, и все же было видно, как губы его сжаты упрямо и брезгливо. У Людмилы Ивановны сразу озябли руки.

- Вы знаете, как я теперь одинока, - сказала она. - Почему вы молчите?.. Николай Николаевич, вы не замечаете, - вы целыми днями молчите... Я не могу больше...

- Я отношусь к вам хорошо, Людмила Ивановна...

- Нет, нет, - крикнула она, сейчас же испуганно оглянулась и зашептала: - Эти две недели вы не сказали со мной ни слова... Что я вам сделала?..

- Видите ли, Людмила Ивановна...

- Вижу, вижу... Вы всегда были добры со мной... Теперь я особенно ждала... Мне так мало нужно... Но, господи, у меня же никого нет. Вы все думаете - я навязываюсь... Ведь так, как это время вы со мной обращаетесь, лучше смерть... Я знала, что этот разговор будет ужасный...

Она совсем запуталась. Взялась обеими руками за шапочку и надвинула ее. Буров глядел себе под ноги, только брови его поднялись.

- Это все, что вы мне хотели сказать? - спросил он, понимая, что сейчас будет.