В круге первом (том 1)   ::   Солженицын Александр Исаевич

Понастроить себе памятников - еще побольше, еще повыше (техника разовьется). Поставить на Казбеке памятник, и поставить на Эльбрусе памятник - и чтобы голова была всегда выше облаков. И тогда, ладно, можно умереть - Величайшим изо всех Великих, нет ему равных, нет сравнимых в истории Земли.

И вдруг он остановился. Ну, а... - выше? Равных ему, конечно, нет, ну а если там, над облаками, выше глаза поднимешь - а там...? Он опять пошел, но медленнее. Вот этот один неясный вопрос иногда закрадывался к Сталину. Давно, кажется, доказано то, что надо, а что мешало - то опровергнуто. А все равно как-то неясно. Особенно если детство твое прошло в церкви. И ты вглядывался в глаза икон. И пел на клиросе. А "ныне отпущаеши" и сейчас споешь-не соврешь. Эти воспоминания почему-то за последнее время оживились в Иосифе. Мать, умирая, так и сказала: "Жалко, что ты не стал священником." Вождь мирового пролетариата, Собиратель славянства, а матери казалось: неудачник... На всякий случай Сталин против Бога никогда не высказывался, довольно было ораторов без него. Ленин на [163] крест плевал, топтал, Бухарин, Троцкий высмеивали - Сталин помалкивал. Того церковного инспектора, Абакадзе, который выгнал Джугашвили из семинарии, Сталин трогать не велел. Пусть доживает. И когда третьего июля пересохло горло, а на глаза вышли слезы - не страха, а жалости, жалости к себе - не случайно с его губ сорвались "братья и сестры". Ни Ленин, ни кто другой и нарочно б так не придумал обмолвиться. Его же губы сказали то, к чему привыкли в юности.