JК
Витим золотой :: Федоров Павел Ильич
Страница: 411 из 418 – Нас, конечно, жалеют… – Она снова вздыхает и низко-низко опускает голову.
– Нами гордятся, Мариша! А писать будут долго-долго, – задумчиво продолжает Архип Гордеевич.
Архип дрожащей рукой опять тянет из кармана подснежниковый кисет – Лукерьин подарок – и пробует на горсть остаток махорки. Есть еще табачок на дорожку. Утро на подъеме. Каменные кругляши, что помельче, дождями вымытые, ветром обдутые, блестят вокруг, словно черепа лысые. Меж ними тропка вьется. Она жестко утоптана. По ней спускается женщина в черной шали. Рядом два парнишки. Маленький, годов двух-трех, за руку держится, другой, лет шести, самостоятельно прыгает с камня на камень. Скакнет разок, другой и на деда Герасима оглянется. Герасим Голубенков и женщина, ответив на поклон Марины и Архипа, молча садятся поблизости. Посидели немножко, а потом уже повели разговор негромко. Говорила женщина. Она молода, но черное лицо ее вспахано глубокими морщинами.
– Ходил просить насчет провизии. – Голос ее сухой, надорванный. – Мы сами мужьям говорили, что нельзя же голодом сидеть. Четвертого апреля он ушел со всеми, и ничего я не думала.
– Кто же мог думать? – вставляет Герасим. Он глядит себе под ноги.
В сторонке ребятишки присели на корточки – камешки рассматривают.
– Когда услышали мы в казармах, что случилось, все заревели на стану, от старого до малого, – продолжает женщина.
Маринка осторожно поднимает голову. Прислушивается.
– Нами гордятся, Мариша! А писать будут долго-долго, – задумчиво продолжает Архип Гордеевич.
Архип дрожащей рукой опять тянет из кармана подснежниковый кисет – Лукерьин подарок – и пробует на горсть остаток махорки. Есть еще табачок на дорожку. Утро на подъеме. Каменные кругляши, что помельче, дождями вымытые, ветром обдутые, блестят вокруг, словно черепа лысые. Меж ними тропка вьется. Она жестко утоптана. По ней спускается женщина в черной шали. Рядом два парнишки. Маленький, годов двух-трех, за руку держится, другой, лет шести, самостоятельно прыгает с камня на камень. Скакнет разок, другой и на деда Герасима оглянется. Герасим Голубенков и женщина, ответив на поклон Марины и Архипа, молча садятся поблизости. Посидели немножко, а потом уже повели разговор негромко. Говорила женщина. Она молода, но черное лицо ее вспахано глубокими морщинами.
– Ходил просить насчет провизии. – Голос ее сухой, надорванный. – Мы сами мужьям говорили, что нельзя же голодом сидеть. Четвертого апреля он ушел со всеми, и ничего я не думала.
– Кто же мог думать? – вставляет Герасим. Он глядит себе под ноги.
В сторонке ребятишки присели на корточки – камешки рассматривают.
– Когда услышали мы в казармах, что случилось, все заревели на стану, от старого до малого, – продолжает женщина.
Маринка осторожно поднимает голову. Прислушивается.