Воля и власть   ::   Балашов Дмитрий Михайлович

— У Прошки Сухого кобыла расковалась! — весело ответили ему и, не давши старшому возразить, домолвили:

— Да мы мигом!

Кобылу действительно, притянув ужищем морду к одиноко стоящему дубку, чтоб не баловала, уже собирались ковать.

Иван поглядел:

— Не заковали, мужики! Охромеет конь в бою — верная смерть.

Костер уже пылал, и в медном котле, налитом едва не до краев, уже булькало.

— Пивка бы! — подмигнул Ивану один из ратных, Окишка Клин.

Иван хмуро улыбнулся в ответ, возразил:

— Пива пить после боя будем!

Представилось на миг, как скачут, сшибаясь, встречные лавы комонных, как нарастает и падает боевой клич, как жутким просверком смерти полощут клинки на взмахе, поднятые для удара, и привычно, мурашами по телу, прошла веселая дрожь, как всегда бывает в бою — где и страх, и удаль, и отчаянность, пуще всего отчаянность! И грозное веселье, когда уже скрестились, проскрежетав друг о друга, лезвия сабель, когда уже вздыбился конь, и уже страх позади, и все позади, и только это: опустить кривую сталь на голову врага и почуять, как пришло по мягкому, а, значит, достигло тела. И уже не оглянешься, ибо налетает очередной всадник, и опять скрежет и стон харалуга, и разрубленный щит летит в бешеную круговерть валящихся тел, криков, конских морд, в лихое остервенение боя…

Прижмурился, помотал головой, отогнал видения. Матерь Наталья была плоха, как отъезжали, глядела по-собачьи жалобно, словно чуяла что… Да не страшись ты, мать! Передолим. Да ишо невесть будет ли бой! И овеяло страхом: а ну, как свою смерть почуяла государыня-мать? Не застану, век себе не прощу, — помыслил.