Записки жильца   ::   Липкин Семен

И он спросил у детей тем же вкрадчивым, мягким голоском, наклонив голову:

- Звыдкыля вы, диточки? Вы жиденята?

- Мы не жиды, - сказал Володя и быстро перекрестился. - Мы с Албанского переулка, здешние дети, тут рядом живем.

- А ну скажи: кукуруза.

- Кукуруза.

- Гарно казав. А зараз ты, доню моя, скажи. - И рябой посмотрел на Елю.

- Кукуруза, - сказала петербургская девочка и добавила: - Я - еврейка. А вы сами говорите неправильно, по-деревенски.

- По-деревенски? Ах ты Хайка!

Рябой размахнулся. Еля упала. Голова ее громко стукнулась о мраморную плиту, кривые ножки поднялись чуть-чуть вверх и застыли. Рябой пихнул ее блестящим сапогом. Она покатилась вниз, и на мраморе осталась кровь и еще что-то серое, что бывает на базаре на земле в мясном ряду.

- Нема вашей Хайки, - растерянно пробормотал рябой.

Его спутник испуганно улыбнулся - может быть, тоже от растерянности.

Миша взял Елю на руки. Она не дышала, глаза ее были закрыты, и Миша, которому жизнь казалась бесконечной, впервые понял, что есть смерть. И с тех пор смерть стала в нем жить. Три минуты ходьбы было отсюда до дома, они пришли втроем и уходят втроем, они есть, а Ели нет, хотя она лежит у него на руках, в сиреневом платье, с двумя ленточками, оставшимися на размозженной головке, и, как всегда, недвижны ее кривые гипсовые ножки.

Мальчики внесли в комнату Сосновиков мертвую Елю. Фрида в тот же день преждевременно родила, но девочка оказалась здоровой, выношенной. Ее назвали Диной.

-- Бог берет, Бог дает, - сказали соседки.