JК
Земля за океаном :: Стрельников Борис Георгиевич
Страница: 215 из 591Прочитав документальные подробности биографии Пушкина, собранные Вересаевым, открываешь вдруг нового Пушкина и на бронзовый памятник после этого смотришь иначе – в Пушкине больше, чем прежде, чувствуешь Человека, он для тебя стал роднее.
Чувство приближения к Человеку мы испытали и в доме Сетон-Томпсона. Добавилось что-то важное к тому, что хранилось в памяти с детства. Эти холмы. Кострище, не заросшее с той поры, когда старик в одиночестве или с индейцами сиживал вечером у огня. Реденький сад за двором. Трофей на стене, добытый юным охотником в двухнедельном состязании с лосем. Листки бумаги с до ужаса неразборчивым почерком, над которыми он уронил карандаш.
Особенно любопытно было листать семейный альбом. Не помню наших изданий с портретом Сетон-Томпсона. Тут, в доме, впервые мы видели, как он выглядел. Вот молодость, вызов Нью-Йорку – лихо закрученный ус, рукава рубашки закатаны выше локтя, задорно повернута голова, плащ на руке… Вот снимок «нашедшего себя человека» – уверенный взгляд, усы, богатая шевелюра, аккуратно повязанный галстук. Это время, когда Эрнест Сетон-Томпсон уже признан, известен. В эти годы он общается с Марком Твеном и Президентом, его узнают на улицах и рукоплещут на его лекциях… Пять страниц альбома, и мы уже видим человека в очках, поседевшего. Прекрасное лицо умудренного, все повидавшего старца. В эти годы он пишет: «Я достиг на востоке Америки славы и богатства. Но зов Дикого Запада по-прежнему волновал мое сердце». Работа, беседы возле огня, созерцанье холмов – вот его ценности этих лет.
Чувство приближения к Человеку мы испытали и в доме Сетон-Томпсона. Добавилось что-то важное к тому, что хранилось в памяти с детства. Эти холмы. Кострище, не заросшее с той поры, когда старик в одиночестве или с индейцами сиживал вечером у огня. Реденький сад за двором. Трофей на стене, добытый юным охотником в двухнедельном состязании с лосем. Листки бумаги с до ужаса неразборчивым почерком, над которыми он уронил карандаш.
Особенно любопытно было листать семейный альбом. Не помню наших изданий с портретом Сетон-Томпсона. Тут, в доме, впервые мы видели, как он выглядел. Вот молодость, вызов Нью-Йорку – лихо закрученный ус, рукава рубашки закатаны выше локтя, задорно повернута голова, плащ на руке… Вот снимок «нашедшего себя человека» – уверенный взгляд, усы, богатая шевелюра, аккуратно повязанный галстук. Это время, когда Эрнест Сетон-Томпсон уже признан, известен. В эти годы он общается с Марком Твеном и Президентом, его узнают на улицах и рукоплещут на его лекциях… Пять страниц альбома, и мы уже видим человека в очках, поседевшего. Прекрасное лицо умудренного, все повидавшего старца. В эти годы он пишет: «Я достиг на востоке Америки славы и богатства. Но зов Дикого Запада по-прежнему волновал мое сердце». Работа, беседы возле огня, созерцанье холмов – вот его ценности этих лет.