Время и бытие   ::   Шилов Сергей

�тончаемого в письменности пространства, элегия которой единственно и успокаивает уставшую и истончившую в употреблении в высшей степени конечных отражении и взаимно-однозначных соответствий, не исключающих из непрерывного поля своего вслушивания религию, связывающую в таинственное сцепление откровений и незавершенность, сглаживающую неровность смысла, означающего тело, вымаливающую прощение за сиротливое свое, полунищенское сушествование на полах, истребляющих страницу за страницей книги в единое живородящее целое в среде за меток, которые непознанной океан письменности, безбрежный, хаотический, употребляющий законы броуновского движения для организации своего мышления, авангарда собственной психологии, совпадающего с пространством и временем, образующими единый двигающийся атом индивизуального сознания, коренящегося в непосредственности бытия, а для имитации своей психологии не знающей границ в произведении зрительных образов, носящиеся в воздухе, уведомляющие, запрашивающие, в опрашивающие само бытие, те, что отвечают и внимают только вслушивающемуся нашему вопрошанию, извлекают ответ из холодной игры с самой нашей способностью заниматься художественным произведением вопросов, отвечают на них тем неизъяснимым существованием в нас самих феномена ответственности, который выпускает и упускает, организует доступ в орган нашего мышления не только близких нам тел, но раз и навсегда данных, врученных, вмененных нам, наказанным за наше нечестие, констатирующее с нашей повседневностью, внимающей рассказам без прикрас, не имеющим никакой внутренней сущности, а, следовательно, указывающим на возможность и существование некоторой текстовой работы в местах нашего назначения и вневременного пребывания, сопровождающих нас архетипоз с погоном вместо языка, приколотого к языковому факту звездочкой, или определенным их размещением, имитирущим в качестве языкового дома почтовый ящик, феноменологическому описанию которого можно противопоставить такое временящееся присутствие культуролога, что находящиеся в вагоне призванные призывники закачают своими белоснежными, не тронутыми волосами, качающимися и проявляютщимися в своем покачивании в противовес изменениям вагона в профанном пространстве и дилетантизме времени, обращающихся в телесный знак вопроса с набычившейся головкой, застынут в ожидании явления мышлением одного из чудес своих ради священного трепета веры их мышлений, рядом с которой существует в качестве действительности музыка, окостеневшая и согласия рубрик, параграфов, частей, обретающая письменность в спекшемся единообразии общественного договора, общего чувства, опрокидывающегося вовне необустроенного вагона, приб