Но расставленные по законам согласований и спряжений слова в его статье не выражали ничего такого, от чего было бы ясно и понятно, что сталось с Шуркиным отцом. Горе осталось необъясненным! Потом, когда в процессе разбирательства Шурка видела на суде отца Иры, у нее возникло странное чувство: ей показалось, что в любой другой ситуации они вполне могли поменяться местами – отцы. И ее отец мог писать такую статью, Иркин быть судимым. Никто из них не был ни лучше, ни хуже, они казались одинаковыми и даже взаимозаменяемыми, а раз так, то становилось обидно, что ее отец осужден, а Ирин продолжает ездить на машине и ему все пожимают руки. Приходить к ним в дом после таких мыслей ей было неприятно, и она не приходила.
А тут вот пришла… Не могла же она бросить бывшего задохлика Мишку в момент его полного порабощения! Его, конечно, уже не спасти, куда там, но пусть хоть знает, что она рядом и, если потребуется, она протянет ему руку.
И Шурка с отчаянием думала, что могли же они, могли пойти в другую сторону. И не встретили бы Иру. Пусть бы он встретил Иру завтра, послезавтра… Шурка успела бы… Она успела бы напомнить ему, как хорошо им вместе. Она просто не успела! И сейчас ей предстоит одно – наблюдать. Шурка представила себе это так: Мишка стоит на коньках, а кругом юпитеры и музыка. Он сейчас рухнет с позором, и тогда она подъедет и заберет его на твердь. Она сейчас рядом с ним для этого – для тверди, для страховки. Она страховых дел мастер, и только этим и объясняется ее пребывание в доме Иры Поляковой.. – Перила… Дураки…