JК
Черный передел. Книга II :: Баюканский Анатолий Борисович
Страница: 471 из 592И чего стоят все эти пустые сражения за новые гимны и гербы, за новые, режущие слух названия, за чужеземную помощь, без которой в прежние времена жила и процветала Россия!
«И впрямь, суета сует, – опустошенно подумал Русич, –все мелочно, все жалко и ничтожно. Даже мама Зина, человек-кремень, фанатичная большевичка, со слезами на глазах произносившая прежде сакраментальные фразы: „Партия – ум, честь и совесть эпохи“, чутким сердцем осознала, что находилась во власти язычников, ударилась в религию, стала посещать храм, приходит домой просветленная».
Алексей, не отрываясь, смотрел, как вздымались высоко вверх мириады огненных искр, образуя то полукруги, то нечто похожее на огненные языки, и все это казалось неземным, ибо человек был, по его мнению, не в состоянии сотворить такое. И тут мозг, этот странный загадочный орган, в самое время подсунул строчки давно забытой, наивной песенки, которую любила мурлыкать Галина: «Как я люблю деревья и цветы, песчаный плес и лодку у причала. Но в мире нету выше красоты, чем красота кипящего металла». Век живи, век ума набирайся!
Продолжая бранить себя за самоуверенность, совершенно не представляя, как достойным образом выйти из глупейшего положения, Русич решил вновь подняться по трапу метров на двадцать пять и оттуда, с высоты, разглядеть «свою дорогу к храму». И еще подумал о том, сколько смеху будет на комбинате, в городе, на сессии облсовета, ежели люди узнают о его первом начальственном визите «в массы».
Вновь, тяжело дыша, глотая горькую смесь из воздуха и летающей окалинки, Русич все же поднялся по трапу, ненароком взглянул на свои ладони и развеселился: вряд ли у настоящего негра могли бы быть такие черные руки.
«И впрямь, суета сует, – опустошенно подумал Русич, –все мелочно, все жалко и ничтожно. Даже мама Зина, человек-кремень, фанатичная большевичка, со слезами на глазах произносившая прежде сакраментальные фразы: „Партия – ум, честь и совесть эпохи“, чутким сердцем осознала, что находилась во власти язычников, ударилась в религию, стала посещать храм, приходит домой просветленная».
Алексей, не отрываясь, смотрел, как вздымались высоко вверх мириады огненных искр, образуя то полукруги, то нечто похожее на огненные языки, и все это казалось неземным, ибо человек был, по его мнению, не в состоянии сотворить такое. И тут мозг, этот странный загадочный орган, в самое время подсунул строчки давно забытой, наивной песенки, которую любила мурлыкать Галина: «Как я люблю деревья и цветы, песчаный плес и лодку у причала. Но в мире нету выше красоты, чем красота кипящего металла». Век живи, век ума набирайся!
Продолжая бранить себя за самоуверенность, совершенно не представляя, как достойным образом выйти из глупейшего положения, Русич решил вновь подняться по трапу метров на двадцать пять и оттуда, с высоты, разглядеть «свою дорогу к храму». И еще подумал о том, сколько смеху будет на комбинате, в городе, на сессии облсовета, ежели люди узнают о его первом начальственном визите «в массы».
Вновь, тяжело дыша, глотая горькую смесь из воздуха и летающей окалинки, Русич все же поднялся по трапу, ненароком взглянул на свои ладони и развеселился: вряд ли у настоящего негра могли бы быть такие черные руки.