---------------------------------------------


 Житков Борис Степанович
 Компас

 Борис Степанович Житков 
 Компас 
 Было это давно, лет, пожалуй, тридцать тому назад. Порт был пароходами набит - стать негде. 
 Придет пароход - вся команда высыпет на берег, и остается на пароходе один капитан с помощником, механики. 
 Это моряки забастовали: требовали устройства союза и чтоб жалованья прибавили. 
 А пароходчики не сдавались - посидите голодом, так небось назад запроситесь! 
 Вот уже тридцать дней бастовали моряки. Комитет выбрали. Комитет бегал, доставал поддержку: деньги собирал. Вполголода сидели моряки, а не сдавались. 
 Мы были молодые ребята, лет по двадцать каждому, и нам черт был не брат. 
 Вот сидели мы как-то, чай пили без сахара и спорили: чья возьмет? 
 Алешка Тищенко говорит: 
 - Нет. Не сдадутся пароходчики, ничто их не возьмет. У них денег мешки наворочены. Мы вот чай пустой пьем, а они... 
 Подумал и говорит: 
 - А они - лимонад. 
 А Сережка-Горилла рычит: 
 - Кабы у них с этого лимонаду пузо не вспучило. Тридцать дней хлопцы держатся, пять тысяч народу на бульваре всю траву задами вытерли. 
 А Тищенко свое: 
 - А им что? Коров на твоем бульваре пасти? Напугал чем! 
 И ковыряет со злости стол ножиком. 
 Тут влетает парнишка. 
 Вспотелый, всклокоченный. 
 Плюнул в пол, хлопнул туда фуражкой, кричит: 
 - Они здесь чай пьют!.. 
 - Лимонад нам пить, что ли? - говорит Тищенко и волком на него глянул. 
 А тот кричит бабьим голосом: 
 - Они чай пьют, а с "Юпитера" дым идет! 
 Тищенко: 
 - Нехай он сгорит, "Юпитер", тебе жалко? 
 - С трубы, - кричит, - с трубы дым пошел! 
 Тут мы все встали, и Сережка-Горилла говорит: 
 - Это не дым идет, а провокация. 
 Парнишка плачет: 
 - Черный! Там дворники под котлами шевелят. Пошли! 
 Выскочили мы, пошли к "Юпитеру". 
 Верно, из пароходной трубы шел черный дым, а кругом - и на сходне, и на пристани, и на палубе - кавалеры в черных тужурках. Рукава русским флагом обшиты, и на поясе револьверы. Не подойти. 
 - Союзники русского народа, - объясняет парнишка. 
 Будто мы не знаем, что такое "союз русского народа" - полицейская порода. 
 Когда мы на бульвар пришли, только и разговору, что про "Юпитер". Стоит народ, и все на дым смотрят. 
 Взялся капитан с дворниками в рейс пойти, сорвать матросскую забастовку. Капитан - из "русского народу", и охрану ему дали: двадцать пять человек. Дворники не дворники, а уголь шевелят здорово. На руль помощников капитан поставит, в машину - механиков... 
 - Очень просто, что снимутся, - говорит Тищенко, - а в Варне заграничную команду возьмут - и пошел. 
 Сережка вдруг оскалился, говорит: 
 - Не пустим! 
 - Ты ему соли на корму насыпь, - смеется Тищенко. 
 - Знаем, как насолить, - говорит Сережка. - Пойдем... - И толкает меня под бок. 
 Вышли мы из толпы. 
 Сережка мне говорит: 
 - Ты не трус? 
 - Трус, - говорю. 
 Он помолчал и говорит: 
 - Так вот, приходи ты сегодня в одиннадцать часов на Угольную, я около трапа тебя ждать буду. И никому - ничего. 
 Пальцем помахал и пошел прочь. 
 Чудак! 
 Прихожу в одиннадцать на Угольную пристань. Фонари электрические горят, и от пристани на воду густая тень ложится - ничего не видать под стенкой. Дошел до трапа, на ступеньках сидит Сережка-Горилла. Сел я рядом. 
 - Что, - спрашиваю, - ты, дурак, надумал? 
 - Полезай, - говорит, - в тузик вон у плота, дорогой обмозгуем. 
 Рассмотрелся, вижу плот и тузик. 
 Пошел я по плоту, - не видать, где плот кончается. Ступил на воду, как на доску, и полетел в воду. Самому смешно: шинель вокруг меня венчиком плавает, и я - как в розетке. 
 А вода весенняя, холодная. 
 Я в туз. Пока вылез, хорошо намок. 
 Разделся я до белья - и холодно и смешно. Стал грести, согрелся. 
 - Ну, - говорит Серега, - начало хорошее. А сделаем мы вот что: я на "Юпитере" путевой компас из нактоуза выверну и тебе в мешке спущу. 
 - А как подойдем? Трап ты спросишь у охранников? 
 - Нет, - говорит, - там угольная баржа о борт с ним стоит, какого-нибудь дурака сваляем. 
 - Сваляем, - говорю. 
 И весело мне стало. Гребу я и все думаю, какого там дурака будем валять. Как-то забыл, что "союзники" там с револьверами. 
 А Сережка мешок скручивает и веревку приготавливает. 
 Обогнули мол. Вот он, "Юпитер", вот и баржонка деревянная прикорнула с ним рядом. Угольщица. 
 Гребу смело к пароходу. 
 Вдруг оттуда голос: 
 - Кто едет? 
 Ну, думаю, это береговой, - флотский крикнул бы: "Кто гребет?" 
 И отвечаю грубым голосом: 
 - Та не до вас, до деда. 
 - Какого деда там? - уж другой голос спрашивает. 
 А на такой барже никакого жилья не бывает, никаких дедов, и всякий гаванский человек это знает. 
 А я гребу и кричу ворчливо: 
 - Какого деда? До Опанаса, на баржу, - и протискиваю туз между баржой и пароходом. 
 Сережка окликает: 
 - Опанас! Опанас! 
 С парохода помогают: 
 - Дедушка, к вам приехали! 
 Залез я на баржу, с борта прыгнул на уголь и пошел в нос. А нос палубой прикрыт. 
 И говорю громко: 
 - Дедушка, дедушка, это мы. Какой вы, к черту, сторож! Вас палкой не поднять, - и шевелю уголь ногой. 
 Смотрю - и Сережка лезет ко мне. 
 Чиркнул спичку. А я стариковским голосом шамкаю: 
 - Та не жгите огня, пожару наделаете, шут с вами. 
 Сережка, дурак, смеется. А с парохода говорят: 
 - Да, да, не зажигайте спичек, мы вам фонарь сейчас дадим. 
 И затопали по палубе. 
 Сережка говорит мне: 
 - А дурак ты, дедушка, ей-богу, дурак! 
 Я выглянул из-под палубы. Смотрю, уже фонарь волокут. 
 Я скорей к ним. 
 К мокрому белью уголь пристал - самый подходящий вид у меня сделался, это я уже при фонаре заметил. 
 Сидим мы с фонарем под палубой и вполголоса беседуем. 
 Я все шамкаю. 
 - Лезь, - шепчет Серега, - в туз, а как уйдут с борта - стукни чуть веслом в борт. 
 Я полез в туз. 
 Вдруг Серега громко говорит: 
 - Так вода, говоришь, у тебя в носу оставлена, дедушка? 
 А я знаю, что он один там, и отвечаю из туза: 
 - В носу, в носу вода! 
 - Так заткни, чтоб не вытекла! Не тебя спрашивают, - говорит Серега. 
 На борту засмеялись. А Серега зашагал по углю в корму. Потом вернулся. Опять прошел на корму, и все смолкло. 
 Смотрю - один только человек остался у борта. 
 - Эй, - говорит, - фонарь-то потом верните. 
 И отошел. Стало тихо. 
 Я подождал минут пять и стукнул веслом в баржу. 
 Бережно, но четко: стук! 
 И тут заколотилось у меня сердце. 
 Я прислушивался во все уши, но, кроме сердца своего, ничего не слыхал. 
 Глянул вверх - через щели в барже светит фонарь. 
 Прошел человек по палубе. 
 Перегнулся через борт и спрашивает, как начальник: 
 - Это что за лодка? 
 А я чувствую, что скажу слово - голос сорвется. Молчу. 
 Он опять. Крикнул уже: 
 - Что это за лодка? Эй, ты! 
 Тут ему кто-то из ихних ответил: 
 - Это сюда, на баржу, к старику, свои приехали. 
 - Ага, - говорит и отошел. 
 Опять стало тихо. Я уж вверх не гляжу, смотрю по борту парохода. 
 Вдруг что-то вниз ползет серое по черному борту. 
 Я замер. Дошло до воды - стало. 
 Мешок. 
 Вся сила ко мне вернулась. 
 Не брякнул я, не стукнул. Протянулся тузом по борту вперед, ухватил мешок - здорово тяжелый - и осторожно опустил в туз. 
 В это время туз качнуло; глянул - Сережка уже стоит на корме. 
 Он по той же веревке слез, на которой и мешок опустил. 
 Я взялся за весла и стал потихоньку прогребаться вперед. 
 В это время с парохода кто-то крикнул: 
 - Эй, дед, фонарь давай! Заснул? 
 И мы слыхали, как кто-то спрыгнул на баржу. 
 Я чуть приналег посильнее. 
 Фонарь стал метаться по барже. 
 На пароходе закричали, заголосили. 
 Бах, бах! - щелкнули два выстрела. 
 - Эх, навались! 
 Мы уже огибали мол. 
 Сережка оглянулся и сказал: 
 - Шлюпка за нами - навались! 
 Я рванул раз, два - и правое весло треснуло, я повалился с банки. 
 Вскочил, смотрю - Сережка гребет по-индейски обломком весла; как он успел на таком ходу ухватить обезьяньей хваткой обломок весла - до сих пор не пойму. 
 Мы завернули за мол в темную полосу под стенкой и забились между большим пароходом и пристанью, как таракан в щель. 
 Мы видели, как из-за мола вылетела белая шлюпка. 
 Гребли четверо. Гребли вразброд, бестолково. 
 Орали и стреляли. 
 Через полчаса мы прокрались под стенкой к своей пристани. 
 Наутро пришли мы с Серегой на бульвар. 
 Еще пуще раздымился "Юпитер". 
 - Снимается, снимается анафема, - говорит Тищенко. - Капитан там аккуратист - все уж в порядке. 
 А тут сбоку подбавляют: 
 - Лиха беда начать - все пароходы вылезут. Наберут арапов, охрану поставят - и айда. Завязывай! 
 Тут какой-то вскочил на скамейку и начал: 
 - Товарищи! Не надо паники. Сотня арапов весны не делает, - и пошел и пошел. 
 А мы с Сережкой переглядываемся. 
 Снялся "Юпитер". Вышел из порта. 
 Ну, думаю, через полчаса пойдет капитан курс давать, глянет в путевой компас... 
 Погудел народ и приуныл. Сели на землю и трут затылки шапками. Всем досада. 
 Мы с Сережкой ушли, так никому и слова не сказали. 
 Зашли в трактир, чаем пополоскались. 
 Дружина прошла строем, что на охране парохода была. 
 Серьезно идут, волками по сторонам смотрят. 
 Часа три прошло. 
 Вдруг вой с бульвара, да какой! Ну, думаем, полиция орудует на бульваре. 
 Бросились бегом. 
 Смотрим - все стоят, в море смотрят и орут. 
 А это "Юпитер" идет назад в порт. Увидал его народ, вой поднял. 
 А Серега мне говорит: 
 - Смотри же, ни бум-бум, чтоб никто ничего! 
 Я так до сего времени и молчал. 
 Ну, теперь уж и сказать можно...