---------------------------------------------



 Евгений Пермяк.
 Мелкие калоши.


 Ах!.. Вы даже не можете представить, как мне не хочется рассказывать эту прескверную историю о мелких калошах. Она произошла буквально на днях в передней нашей большой квартиры, в которой так много хороших людей и вещей. И мне так неприятно, что это все произошло у нас в передней.
 Началась эта история с пустяков. Тетя Луша купила полную кошелку картофеля, поставила ее в передней, подле вешалки, а сама ушла.
 Когда тетя Луша ушла и оставила кошелку рядом с калошами, все услышали радостное приветствие:
 — Здравствуйте, милые сестрички!
 Как вы думаете, кто и кого приветствовал подобным образом?
 Не ломайте голову, вы никогда не догадаетесь. Это приветствовали розовые крупные Картофелины новые резиновые Калоши.
 — Как мы рады встрече с вами, милые сестрички! — перебивая одна другую, кричали круглолицые Картофелины. — Какие вы красивые! Как вы ослепительно блестите!
 Калоши, пренебрежительно посмотрев на Картофель, затем надменно сверкнув лаком, довольно грубо ответили:
 — Во-первых, мы вам никакие не сестры. Мы резиновые и лаковые. Во-вторых, общего между нами только первые две буквы наших имен. И, в-третьих, мы не желаем с вами разговаривать.
 Картофелины, потрясенные высокомерием Калош, умолкли. Зато вместо них стала говорить Трость.
 Это была весьма уважаемая Трость ученого. Она, бывая с ним всюду, очень многое знала. Ей пришлось походить с ученым по разным местам и повидать чрезвычайно интересные вещи. Ей было что рассказать другим. Но по своему характеру Трость была молчалива. Именно за это ее и любил ученый. Она не мешала ему размышлять. Но на этот раз Трость не захотела молчать и, ни к кому не обращаясь, сказала:
 — Бывают же такие зазнайки, которые, попадая всего лишь в переднюю столичной квартиры, задирают носы перед своей простой родней!
 — Вот именно, — подтвердило Драповое Пальто. — Так и я могло возгордиться моим модным покроем и не узнать своего родного отца — Тонкорунного Барана.
 — И я, — сказала Щетка. — И я могла бы отрицать свое родство с той, на хребте которой я росла когда-то щетиной.
 На это легкомысленные Калоши, вместо того чтобы задуматься и сделать необходимые для себя выводы, громко расхохотались. И всем стало ясно, что они не только мелки, надменны, но и глупы. Глупы!
 Трость ученого, поняв, что с такими гордячками церемониться нечего, сказала:
 — Какая, однако, у Калош короткая память! Ее, видимо, затмил их лаковый блеск.
 — О чем ты говоришь, старая суковатая палка? — стали защищаться Калоши. — Мы все очень хорошо помним.
 — Ах, так! — воскликнула Трость. — Тогда скажите, сударыни, откуда и как вы появились в нашей квартире?
 — Мы появились из магазина, — ответили Калоши. — Нас там купила очень милая девушка.
 — А где вы были до магазина? — снова спросила Трость.
 — До магазина мы пеклись в печи калошной фабрики.
 — А до печи?
 — А до печи мы были резиновым тестом, из которого нас слепили на фабрике.
 — А кем вы были до резинового теста? — допрашивала Трость при общем молчании всех находившихся в передней.
 — До резинового теста, — слегка заикаясь, отвечали Калоши, — мы были спиртом.
 — А кем вы были до спирта? Кем? — задала Трость последний, решающий и убийственный вопрос высокомерным Калошам.
 Калоши сделали вид, что они напрягают память и не могут вспомнить. Хотя та и другая отлично знали, кем они были до того, как стать спиртом.
 — Тогда я напомню вам, — торжествующе объявила Трость. — До того как стать спиртом, вы были картофелинами и росли на одном поле и, может быть, даже в одном гнезде с вашими родными сестрами. Только вы росли не такими крупными и красивыми, как они, а мелкими, плохонькими плодами, которые обычно отправляют в переработку на спирт.
 Трость умолкла. В передней стало очень тихо. Всем было очень неприятно, что эта история произошла в квартире, где жили очень хорошие люди, которые относились с уважением к окружающим.
 Мне больно рассказывать вам об этом, тем более что Калоши не попросили извинения у своих родных сестер.
 Какие мелкие бывают на свете калоши. Фу!..