---------------------------------------------


 Артур Конан Дойл
 ПУБЛИЦИСТИКА 1884—1900 гг



 Предисловие русского издателя


 Настоящим переводом статей и писем сэра Артура Конан-Дойла мы надеемся привлечь внимание русской читающей публики к этой не известной ей ранее стороне творчества замечательного английского писателя. Основу данной нашей подборки составляют случайно попавшие в поле нашего зрения разрозненные статьи-письма писателя, напечатанные при его жизни в различных газетных изданиях. Стало быть, данная подборка никоим образом не является лучшим, что им было написано по разным поводам. А значит, очень может быть, что как раз самые интересные из его коротких публикаций и не попались нам на глаза.
 Надо сказать, что публицистическое наследие Конан-Дойла невероятно велико. Оно охватывает собой широчайшую тематику, отражающую весь круг незаурядных интересов этого выдающегося человека в самых различных областях науки, общественной жизни и духовных исканий: от медицины до оккультных явлений. Между этими двумя полюсами помещаются история, политика, право, военное дело, криминалистика, религия, философия, искусство и многое другое. Во всех этих своих публикациях он снова и снова выступает как человек, наделенный могучим здравым смыслом и самостоятельностью суждения, как человек, чьи взгляды и идеи, направленные на совершенствование его соотечественников, вполне заслуживают того, чтобы быть услышанными и нами, Полное издание его работ в этом жанре, насколько нам известно, в самой Англии все еще не было осуществлено, и тем более оно ждет своего издателя и переводчика у нас, в России. Мы, таким образом, закладываем здесь лишь первый камень той интересной литературоведческой и философской работы, которую нашим филологам предстоит еще совершить в будущем.




 Обращение к Ассоциации молодых христиан Портсмута и их преподобному критику


  «Ивнинг ньюс», Портсмут 
  27 марта 1884 г. 
 Милостивый государь!
 По мере ознакомления с тремя письмами, опубликованными во вчерашнем выпуске Вашей газеты, авторы которых защищают действия преподобного Линдсея Янга в отношении Ассоциации молодых христиан Портсмута, я не раз ловил себя на желании вслед за Шекспиром воскликнуть: «Ах, эта песня даже лучше прежней!..» Сия досточтимая троица могла бы весьма заинтересовать архивариуса. От рассуждений ее участников веет средневековым душком: невольно переносишься в те времена «просвещенного христианства», когда последнее считало своим долгом последовательно бороться с метанием колец, мэйполем и пагубной привычкой к употреблению сливового пудинга на Рождество Христово. Неужто и сегодня страна должна отказать себе в пиве и пирожных — потому лишь, что того хочется господину Янгу, викарию церкви Св. Иоанна? Как вы думаете, когда малые дети начинали резвиться в присутствии Спасителя из Галилеи, он сохранял суровый вид? До чего же любят словечко «миряне» наши узколобые догматики, начисто лишенные воображения! Вспомним: Христос употреблял его в отношении погрязшего во всевозможных грехах римского проконсула времен становления Империи и саддукеев, которые купались в роскоши, проповедуя при этом воздержание. Можно ли вообразить себе, будто он осудил бы таким же образом в высшей степени серьезных и набожных молодых людей лишь за то, что воображение и интеллект они упражняют в обществе дамы безупречнейшей репутации? Как справедливо заметил «Веритас», господин Янг не испытает по поводу своих действий никаких угрызений совести. Но давайте же вспомним, какую широту взглядов продемонстрировал Спаситель на ячменных полях, и устыдимся наконец нашего придирчивого ворчания. Пристало ль нам лишать этих юношей права называться христианами лишь потому, что они внимали рассказу о жертвенности ребенка, вознамерившегося вселить искру надежды в еще более юное дитя, возлежащее на смертном одре? Об этом, собственно, и идет речь в «Billy's Rose», но, конечно же, г-н Янг не читал этой книги, которую считает «мирской» и антихристианской. Возблагодарим же Господа за то, что немногие сегодня разделяют воззрения г-на Янга на христианство. Иначе в поиске новой религии нам пришлось бы выбирать между магометанством и атеизмом.
 Искренне Ваш,
  Артур Конан-Дойл 




 Об американских медицинских дипломах


  «Ивнинг ньюс», Портсмут 
  23 сентябя 1884 г. 
 Милостивый государь!
 Поднимая вопрос о дутых ученых званиях и липовых дипломах, Вы делаете большое дело. В любой профессиональной сфере неграмотный специалист, как правило, всего лишь доставляет неудобства; навредить тем самым он способен скорее себе самому, нежели другим. Иначе дело обстоит в медицине. Здесь ошибка в диагнозе или лечении может стоить человеку жизни. Совершенно очевидно, что малообразованному бедняку трудно отличить квалифицированного доктора от мошенника, купившего себе звучный титул. Для защиты интересов этой части населения и следует использовать всю силу воздействия общественного мнения.
 Типичным заведением, специализирующимся на выдаче липовых документов, является так называемый Филадельфийский университет. Он был образован кучкой дельцов-бумагомарателей, открывших торговлю поддельными дипломами и дурачивших публику с поразительным успехом, пока правительство Соединенных Штатов не отказало им наконец в поддержке. После чего они открыли агентства в Европе, где и продолжают жульничать.
 В результате иному проходимцу достаточно собрать определенную сумму долларов, дабы приобрести ученую степень; честный же специалист для достижения этой цеди должен потратить многие годы жизни, не говоря уже о сотнях фунтов стерлингов. Несомненно, врачебная практика с лже-дипломом подпадает под действие закона о врачебной деятельности. Последний, однако, работает крайне редко по очень простой причине: чаще всего мошенник предстает перед судом, будучи финансово несостоятельным, и все судебные издержки ложатся на плечи истца. Существует так называемая Ассоциация по защите прав медицинских работников; время от времени ее представители выставляют на всеобщее посмешище какого-нибудь уличенного мошенника и, измываясь над козлом отпущения, надеются отпугнуть остальных.
 Однако, популярная пресса тут — самый лучший метод борьбы; она-то и способна, подняв проблему, раскрыть глаза доверчивым простофилям, потенциальным жертвам такого рода мошенничества. Вышесказанное вовсе не означает, что я пытаюсь как-то сравнить качество британских и американских дипломов. Ученая степень респектабельного заокеанского колледжа всегда пользовалась в Англии заслуженным уважением, и каждый из нас почел бы за честь назвать своей alma mater научную школу, взрастившую таких светил, как Гросс, Сэйер и Остин Флинт.
 Мы протестуем здесь лишь против порочной практики получения ученых степеней обманным путем, позволяющей жуликам прикрыть громким званием собственное невежество и получить таким образом право решать вопросы, связанные с жизнью и смертью, будучи совершенно к тому неподготовленным.
 Искренне Ваш,
  Артур Конан-Дойл 




 Карлайль: философ и личность


  «Гемпшир пост», Портсмут 
  29 января 1886 г. 
 Милостивый государь!
 Не знаю, считаете ли Вы все, что печатается на страницах Вашей газеты, не подлежащей сомнению истиной в последней инстанции, но надеюсь, что Вы любезно позволите мне сказать все же несколько слов по поводу Ваших заметок о Карлайле.
 Душ ледяной критики, обрушенный Вами на высказанные мною суждения, стал испытанием будоражащим и даже бодрящим. Вполне согласен с Вашим замечанием о том, что некоторые расхождения сторон лишь добавят нашей дискуссии остроту, в которой она так нуждается.
 И все же высказанные в Вашей статье мнения относительно характера Карлайля выявляют, на мой взгляд, столь вопиющее непонимание этой личности, что вряд ли было бы справедливо оставить их без ответа.
 Не было еще в истории литературы скандала более мелочного и вызывающего глубочайшее сожаление, чем те нападки, которым подвергся Карлайль сразу же после своей кончины. Смел ли кто при жизни шепнуть против него хоть слово? Но вот старый лев испускает дух, и стая шакалов от мала до велика набрасывается на его бездыханный труп! Если бы даже кому-то удалось доказать со всей неопровержимостью, что он нарушил сразу десять библейских заповедей, вряд ли можно было ожидать, что по этому поводу подымут такой оголтелый лай. Жизнеописания Гете и Байрона вместе взятые содержали в себе, наверное, меньше ругательных слов, чем то, что обрушилось на Карлайля. Соединись в его характере развратность Гейне, невоздержанность Кольриджа и мстительность Лэндора — нашли бы мы в себе силы для столь же страстного обличения? Кстати, в чем же, все-таки, суть его преступления?
 Если исследовать с величайшей тщательностью все 85 лет жизни Карлайля, то прегрешения обнаружатся столь незначительные, что смешно даже о них говорить. Перечтем «Жизнь» Фрода, «Письма» миссис Карлайль, «Дневник Каролайн Фокс» и большую статью в «Гемпшир пост». Суммируем все грехи этого человека — все то, из-за чего нам предлагается пересмотреть теперь взгляды на его наследие.
 Первое и главное обвинение более чем серьезно. Карлайль ненавидел петушиный крик и раздражался, если это мешало его работе. Печальное обстоятельство, ничего не скажешь. Второе обвинение почти столь же убедительно: Карлайль не любил бренчание соседа на фортепьяно, а также звуки уличной шарманки. После этого, конечно же, и речи быть не может о том, чтобы рассматривать его в качестве реформатора общественной морали.
 Стоит упомянуть еще о нескольких поистине дьявольских прегрешениях покойного. Он весьма сурово отзывался о некоторых своих современниках и заносил свои наблюдения в дневник, опубликованный впоследствии без купюр. Здесь он называет Чарльза Лэмба пьяницей, Ли Ханта — неряхой, а Кольриджа — мечтателем. Все это правда — и то, что упомянутые деятели грешили соответственно пьянством, неряшливостью и мечтательностью, и то, что Карлайль при жизни не только писал, но и открыто говорил об этом. Последнее обстоятельство, с точки зрения критиков, не столько смягчает, сколько отягощает его вину.
 Главный грех Карлайля состоял в том, что он говорил правду; из всех проступков этот в нашем мире прощается наименее охотно. Однако несправедливо было бы утверждать, что Карлайль злословил в адрес большинства своих современников. Он искренне восхищался в числе прочих Раскином, Теннисоном, Оуэном, Стерлингом, Эмерсоном и чувства свои выражал с характерной для него энергичностью и прямотой.
 Остается последний ужасный вопрос — о пресловутой раздражительности Карлайля. Но, позвольте, если и жил когда-либо на земле человек, страдавший одновременно чрезвычайно возбудимой нервной системой и хронической диспепсией и обладавший при этом покладистым, мягким характером, то с точки зрения психолога он являл собой чудовищную аномалию. Если Карлайль таковым не являлся, значит, он был всего лишь нормальным человеком. Кроме того, раздражительность его была преходящего свойства. Имеющаяся в нашем распоряжении его переписка с женой, относящаяся к позднему времени, когда супруги были уже убеленными сединами стариками, дышит такой страстью, такой нежностью, словно в письмах этих Карлайль обращается все еще к той юной девушке из Хаддингтона, которую повстречал 41 год назад. Может быть, не так уж и невыносим был его характер, коли по прошествии четырех десятилетий супруги могли переписываться в таком духе? Нет человека, который, будучи в положении Карлайля, не грешил бы, по выражению американского юмориста, «искупительными пороками». Несомненно и то, что мало найдется деятелей, обладавших таковыми в столь ничтожной степени. Предлагая непредвзятому читателю самостоятельно решить, не смешно ли, не унизительно ли на основании столь смехотворных обвинений утверждать, будто публикация документов, упомянутых в Вашей статье, действительно повредила репутации этого великого человека.
 Даже в большей степени, нежели замечания о характере Карлайля, вызывает у меня неприятие то, каким образом Вы представили его философию. Последняя отнюдь не была «Библией отчаяния». Выявлять зло, скорбеть по поводу происходящего — вовсе не означает впадать в отчаяние. Во все времена не было философа, обладавшего столь широким и оптимистичным взглядом на наш мир. Да, говорил Карлайль, это плохо, и это, и это — но окончание нашего пути будет, вне всяких сомнений, счастливым. Приведу отрывок, один из сотни подобных: «Свет, энергия и порядок, „thatcraft“ или практическая добродетель, так или иначе поступают от нас к Богу, в Его великую сокровищницу, где живут и действуют, выполняя свои функции, в течение вечности. Мы не исчезаем — продолжает жить каждый атом нашего физического бытия».
 И это — «вопль отчаяния»? Не уместнее было бы назвать учение такого рода «Библией оптимизма»?
 В одном письме трудно ответить на все огульные обвинения, появившиеся на страницах Вашей газеты: затронув здесь лишь несколько вопросов, остальные я опустил не потому, что не могу ничего возразить (все выдвигаемые Вами аргументы очень слабы), — просто не хотелось бы злоупотреблять читательским вниманием.
 Вы утверждаете, будто Карлайль жаловался нудно и всегда на одно и то же. Согласимся же, что последовательность — не порок. Далее Вы утверждаете, что влияние его идей падает. Трудно вообразить себе нечто, более далекое от истинного положения дел. Влияние Карлайля не просто возрастает: только оно практически и определяет сегодня взгляды нового поколения. И спустя триста лет Карлайль будет возвышаться над авторами викторианской эпохи точно так же, как Шекспир высится над своими елизаветинскими современниками. Впрочем, ответ на вопрос об истинной ценности учений Карлайля способно дать только время. Сесть за это письмо меня вынудили нападки личного свойства. Подобно мухам, липнущим к наименее аппетитным частям мясной туши, критики облюбовали себе относительно темные утолки великого разума. Строгость, с какой они его судят, может ввести в заблуждение человека, не изучавшего обсуждаемый вопрос самостоятельно.
 8 надежде свести вероятность этого к минимуму я и рискнул побеспокоить Вас этим длинным письмом. Искренне Ваш,
  А. К. Дойл, доктор медицины. 
 Южное море, 26 января 1886 года.




 О проекте строительства спортивных площадок в Норт-энде


  «Ивнинг ньюс», Портсмут 
  7 мая 1886 г. 
 Сэр! Мне кажется, что вопрос о строительстве спортивного комплекса в Норт-энде содержит в себе два пункта, которым до сих пор не было уделено должного внимания. Первое: важно определить принципы, исходя из которых это мероприятие будет проведено. Второе: следует выяснить, насколько реально будет сделать спортивный комплекс самоокупающимся. Я склонен считать, что сумма, вырученная от взносов за пользование площадками, легко покроет проценты от взятой на строительство ссуды, так что полагаться на и без того раздутый городской бюджет нам здесь не придется. Заявив об этом со всей определенностью, мы успокоим некоторых противников проекта, не без оснований опасающихся понести дополнительные расходы.
 Теперь о том, что касается управления спортивным комплексом. Поскольку совершенно очевидно, что сам проект был разработан в интересах многочисленных атлетических клубов города, следует предоставить им право высказаться на сей счет.
 Ходят разговоры о том, что это будет открытый для всех желающих парк, посетители которого — от мала до велика — смогут разгуливать, где душа ни пожелает. Если такое решение будет принято, площадка тотчас утратит свой raison d'etre [1] . О каком крикете может идти речь, когда площадка испорчена неопытными игроками? Стоит ли создавать качественный велотрек, если велосипедист вместо того, чтобы свободно мчаться по трассе, будет зорко вглядываться вперед, опасаясь появления перед собой очередного малыша или мамаши с коляской? Для любителей прогулок на свежем воздухе у нас имеются Коммон, Виктория-парк, Портсдаун-хиллс — тут и могут они бродить в свое удовольствие. Все футболисты и мастера крикета оттуда уже сбежали: то же произойдет и здесь, если открыть новый комплекс широкой публике.
 Строить спортивные сооружения для атлетических клубов города для того лишь, чтобы поставить их в такие условия, при которых проект потеряет всякий смысл, — это полнейший абсурд. С другой стороны, наладив работу комплекса так, чтобы он приносил реальную прибыль, мы получим все шансы сделать его самоокупающимся.
 Давайте построим первоклассную площадку для крикета! оснащенную так, чтобы можно было постоянно поддерживать ее в идеальной готовности, хороший битумный трек для бегунов и велосипедистов, теннисные корты по периметру территории с уютным павильоном и примыкающей к нему будкой привратника. Но обязуем при этом все клубы, которые будут пользоваться этими услугами, — футболистов, велосипедистов, бегунов, теннисистов и игроков в крикет, — платить за услуги — либо раз в год, либо в каждое очередное посещение.
 Городские спортклубы вовсе и не намерены вынуждать общественность оплачивать их удовольствие. Им нужно лишь иметь свою территорию; они готовы вносить за это такие взносы, которые покроют затраты на погашение годового процента со ссуды. На площадке для игры в крикет — если, опять-таки, добиться поддержания ее в идеальном состоянии, — в следующем сезоне нетрудно будет организовать проведение матчей чемпионата графства. Трехдневное состязание (если предположить, что зрителей сюда будет приходить в среднем по тысяче в день и за вход каждый заплатит шиллинг) должно принести доход в 150 фунтов. Организация нескольких таких встреч (учитывая суммы взносов, вносимых соревнующимися на всех площадках спортсменами) позволит комплексу полностью окупить свое существование.
 Вынужден в очередной раз со всей настойчивостью обратить внимание городского Совета на тот факт, что любая попытка превратить парк в место отдыха для горожан и при этом открыть здесь спортивные сооружения в конечном итоге приведет к тому, что гуляющие окажутся в опасности, спортсмены будут недовольны, а город взвалит на свои плечи весь финансовый груз этого предприятия.
 Возникает вопрос: почему вообще за строительство комплекса берутся городские власти? Дело это слишком громоздкое, чтобы можно было решить его индивидуальными усилиями. Кроме того, парк станет нашей еще одной достопримечательностью. Никто из налогоплательщиков не сможет утверждать, будто бы он лишен права пользоваться его услугами: пожалуйста, вступайте в свой местный клуб — и доступ к любой из площадок открыт. Если упустить такую возможность сейчас, то спустя год-другой станет ясно, что путь был выбран более дорогостоящий и наименее удобный.
 Остаюсь искренне Ваш,
  Артур Конан-Дойл, 
  Буш-Вилла 




 Платформа юнионистов


  «Ивнинг ньюс», Портсмут 
  7 мая 1886 г. 
 Сэр! Как человек, придерживающийся в основных вопросах современности либеральных взглядов, хочу объяснить, почему я, как и многие другие, намереваюсь отдать свой голос на выборах кандидату от юнионистов. Суть дела можно свести к шести постулатам, ни один из которых, насколько мне известно, никем опровергнут не был.
 1. Начиная с 1881 года, политическая нестабильность в Ирландии была отмечена многими преступлениями против человека и собственности.
 2. Эти преступления, стоившие многим гражданам здоровья или даже жизни, до сих пор не были сколько-нибудь внятно осуждены ни одним из членов Ирландской парламентской партии.
 3. Политики, неспособные выразить протест против происходящего, не могут считаться носителями высокой политической морали и потому, вне зависимости от личных способностей, не должны вершить судьбу государства.
 4. Майкл Дэвитт, по влиянию в Ирландии ничем не уступающий Парнеллу, публично заявил, что до окончательного решения ирландского вопроса еще далеко.
 5. Ирландия, несомненно, вправе пользоваться теми же привилегиями юридически полноценного государства, какими пользуются Англия, Шотландия и Уэльс, но вряд ли имеет основания рассчитывать на то, что у нее будет более трех законопослушных соседей, родственных по языку.
 6. Близится к завершению разработка обширного проекта Имперской федерации, согласно которому каждое государство получит возможность решать собственные проблемы самостоятельно, оставляя в компетенции центрального Парламента с представительством от каждой страны вопросы, касающиеся Империи. Какое-либо особое законодательство, предназначенное исключительно для Ирландии, нанесет ущерб этой гармоничной и объективной системе управления, заслуга в разработке которой принадлежит гениальному ирландском у радикалу, ныне покойному У. Э. Форстеру.
 Опубликовав это короткое заявление, Вы в очередной раз продемонстрируете добрую волю, которая послужит добрым знаком для всей этой политической кампании.
 Если мы и расходимся во взглядах с людьми, которых во многих других вопросах поддерживаем, то не из-за узкопартийных или классовых предрассудков, а исходя из искреннего убеждения, что ирландский Парламент не сможет способствовать укреплению Империи и ее процветанию, к чему все стороны, несомненно, стремятся.
 Остаюсь искренне Ваш,
  Артур Конан-Дойл 




 О Королевском мемориале


  «Ивнинг мэйл», Портсмут 
  26 марта 1887 г. 
 Сэр! Мне кажется, что идея генерала Говарда о мемориале Королевы Виктории в форме бюста или скульптуры заслуживает общественной поддержки. Я знаю, в наш век практицизма трудно организовать дело, которое не даст немедленной выгоды, но если и простительно проявить нам немного сентиментальности, так именно сейчас, в канун 50-летия Викторианской эпохи. И портсмутский госпиталь, и Колониальный институт простоят сотню лет, но многие ли из потомков, проходя мимо этих зданий зададутся вопросом, по какому поводу были они воздвигнуты? А статуя с соответствующей надписью сама расскажет свою историю: пока цел будет сам гранит, она останется олицетворением той любви, которую питают славные жители нашего города к Королеве, деятельность которой может служить примером любому ее преемнику на монаршем поприще. Вряд ли будет преувеличением сказать, что со времен Эдуарда-Исповедника не было в Британии монарха, который вел бы столь добродетельный образ жизни, оказывая самое благотворное влияние на граждан в их семейной и общественной жизни. Вот почему уместно было бы отдать дань уважения непосредственно Ее Величеству, ведь здания, в честь Королевы воздвигнутые, — это дар, скорее, городу и нации, нежели ей самой.
 Верность Королеве не есть прерогатива определенной партии (в чем можно было убедиться на днях в демократическом Бирмингеме), и либералам должно в первую очередь отдать должное государыне, чьими главными принципами всегда были следование Конституции страны и воле народа, что представителями последнего и было признано.
 Могу предложить в заключение, чтобы статуя украсила собой новый зал городской ратуши. Сумма, требующаяся для ее возведения, столь незначительна, что никоим образом не скажется на прочих проектах, о которых широкая общественность уже осведомлена.
 Искренне ваш,
  Артур Конан-Дойл, 
  Буш-Вилла 




 Либеральные юнионисты


  «Хэмпшир пост», Портсмут 
  27 апреля 1888 г. 
 Милостивый государь!
 Как недавний секретарь организации либерал-юнионистов, думаю, имею полное право ответить «Старому либералу». В случае, о котором идет речь, либерал-юнионисты испытывают трудности в попытках усовершенствовать свои организационные структуры, поскольку все здесь приходится начинать с нуля. Сейчас, однако, у них есть Центральный комитет, а также список нескольких сот избирателей, разделяющих их взгляды. Комитет в полной мере отдает себе отчет в том, что списки эти далеко не полны, и были бы счастливы вписать сюда имена «Старого либерала» и тех его друзей, которые пожелали бы к нам присоединиться. Любую информацию, которая только может заинтересовать «Старого либерала» и других избирателей, можно получить у меня или у господина Шервина (Хай-стриг, 23).
 Искренне Ваш,
  Артур Конан-Дойл 
  Буш-Вилла, Эльм-Гроув, 21 апреля 1888 года. 




 «Во имя Нельсона»


  «Дэйли кроникл» 
  22 сентября 1892 г. 
 Сэр! Некоторое время я выжидал, надеясь, что кто-нибудь ответит на письмо «Р. Н.», но теперь, думаю, более простительно будет мне повторно вторгнуться на страницы Вашей газеты, чем позволить ему так и остаться без ответа. Если инициалы, которыми подписался автор, означают, что он офицер Королевского флота [2] , остается надеяться, что на морских просторах он не столь беспомощен, как в логике своих рассуждений.
 Автор утверждает, что, желая сохранить для народа флагман Нельсона, мы проявляем незнание истории морского флота. Большинство читателей наверняка сделали противоположные выводы. Если, как утверждает «Р. Н.», все остальные корабли уже распроданы, значит, еще важнее для нас сохранить реликвию, которая может оказаться последней.
 Вопрос о том, в каком моральном и психологическом состоянии пребывал Нельсон, командуя судном, неуместен. Важно, что под его флагом ходило два корабля, один из которых за весьма незначительную сумму был продан иностранной державе.
 Вопрос о том, во сколько обойдется нам содержание этого старого корабля, не заслуживает того, чтобы о нем спорить. Пока мы имеем свой флот, у нас будут склады, плавучие базы и гавани для приема и обслуживания действующих судов, наравне с которыми будет содержаться и «Foudroyant». Допустим, чтобы вдохнуть в него вторую жизнь, потребуется 10 тысяч фунтов. Если мы сумели собрать 70 тысяч, чтобы отдать дань памяти ее старому капитану, наверное, и для сохранения этой национальной реликвии найдутся средства. Искренне ваш,
  Артур Конан-Дойл 
  Теннисон-роуд, 12. Саут-Норвуд. 




 Британия и Чикагская экспозиция


  «Таймс» 
  24 декабря 1892 г. 
 Милостивый государь!
 Один-единственный акт доброй воли может сделать больше, нежели целый ряд тщательно подготовленных официальных мероприятий на государственном уровне. К примеру, жест, сделанный Францией, передавшей в дар Америке Статую Свободы, в нашей истории аналогов не имеет. Между тем, если и есть на земле два народа, в отношениях между которыми дух взаимной учтивости был бы более чем уместен, так это мы и американцы. Сейчас они больше всего на свете хотели бы успешно провести свою выставку, и были бы рады любой помощи, какую только мы могли бы им предложить. Вопросу о наших общих корнях и интересах по обе стороны океана было посвящено немало послеобеденных спичей. И вот теперь у нашего правительства появляется практическая возможность проявить добрую волю. Только что Германия отказалась предоставить американцам какой-либо из своих военных оркестров. Британские власти поступили бы благородно, отправив туда, скажем, три наших превосходных полковых оркестра, включая гвардейский — с тем, чтобы они могли выступить в британском зале выставки. Участие эскадрона лейб-гвардейцев в церемонии открытия лишь приумножило бы положительный эффект.
 Немецкие и французские полковые оркестры уже играли на выставках в Лондоне, американские — приезжали в канадские города, так что это предложение оригинальным не назовешь. Просто именно сейчас нам предоставляется одна из тех редких возможностей упрочить дружбу между двумя народами, и грех был бы ей пренебречь.
 Искренне Ваш,
  Артур Конан-Дойл 
  «Реформ-клуб», Пэлл-Мэлл, С.-В., 22 декабря. 




 Протест доктора Конан-Дойла


  «Критик», Нью-Йорк 
  2 декабря 1893 г. 
 Милостивый государь!
 В обзорах американских газет мне попалось на глаза упоминание о сборнике рассказов под названием «Убийца, мой приятель» с моим именем на обложке. Позвольте мне заявить на страницах Вашей газеты, что эта книга была издана без моего согласия и что включенные в нее рассказы были написаны много лет назад в расчете на то, что проживут они ту недолгую жизнь, каковую заслуживают. Разумеется, для читателя все это не представляет ни малейшего интереса, но Вы должны понять ту легкую досаду, которую испытывает автор, чьи произведения, в свое время умышленно умерщвленные, возвращаются кем-то к жизни вопреки его воле.
 Искренне Ваш,
  Артур Конан-Дойл 
  «Реформ-клуб», Лондон, 13 ноября 1893 года. 




 Ещё одно письмо доктора Дойла


  «Критик», Нью-Йорк 
  27 января 1894 г. 
 Сэр! На страницах Вашей газеты я прочел заявление Ловелла и К o о том, что опубликованные ими недавно мои рассказы они приобрели у «агента мистера Хогга, заплатив ему 25 фунтов». Наверняка, теперь у Ловелла и К o для недовольства появились столь же веские основания, как и у меня, но у человека, представляющегося литературным агентом, все же следовало бы испросить документы, удостоверяющие его личность и род занятий. Я никогда не нанимал агента по фамилии Хогг, а о появлении этой книги впервые узнал из литературного обозрения в американском журнале.
  А. Конан-Дойл, 
  Давос-Платц, 7 января 1894 года. 




 «Эстер Уотерс» и библиотеки


  «Дэйли кроникл» 
  1 мая 1894 г. 
 Милостивый государь!
 Какое бы решение ни приняло Общество писателей по поводу изъятия «Эстер Уотерс» с книжных полок железнодорожных вокзалов, думаю, долг каждой газеты, которой небезразличны судьбы литературы, состоит в том, чтобы прокомментировать случившееся.
 Мне могут возразить: «У. X. Смит и сын», дескать, фирма частная, а значит, может поступать, как ей заблагорассудится. В действительности, огромная монополия, которой обладает фирма, практически превращает ее в общественную организацию: она несет слишком большую ответственность, чтобы вершить дела, исходя из собственных капризов и предрассудков. В руках ее руководителей сосредоточена огромная власть. Изъятие произведения из книжных палаток и вокзальных библиотек практически закрывает ему путь к читателю. Такой властью следует пользоваться осмотрительно, чтобы не принять решение, которое может оказаться несправедливым по отношению как к автору, так и к читающей публике. «Эстер Уотерс», на мой взгляд, книга очень хорошая и серьезная. Она хороша тем, что охватывает многие жизненные аспекты, каждый из них раскрывая с наблюдательностью и вдумчивостью, характерными для высокой литературы. Книга серьезна, поскольку, рассматривая ряд жизненно важных проблем, не может не заставить даже самого легкомысленного читателя задуматься о том, что маленькие человеческие трагедии окружают его на каждом шагу, и что для демонстрации благородства духа иногда не стоит идти дальше собственной кухни.
 Из всех проповедей против азартных игр, когда-либо звучавших в литературе, эта — самая сильная. Несмотря на то, что речь тут идет о вещах, которые, если преподнести их грубо, действительно могут вызвать неприятие, вряд ли найдется критик, который упрекнул бы г-на Мура в отсутствии вкуса. Одно дело выявлять порок, совсем другое — пытаться сделать его привлекательным для читателя.
 Исходя из этого, должен задать вопрос: вправе ли господа «Смит и сын» столь сурово наказывать автора и его книгу, закрывая для нее значительную долю национального рынка? Совершенно очевидно, что обязанность фирмы-поставщика состоит в том, чтобы распространять литературу, а не в том, чтобы по собственной инициативе брать на себя незаконные функции цензора. Возможно, советникам фирмы действительно представляется аморальным описание определенных сторон человеческой жизни. Но есть люди, которые считают ничуть не менее аморальным тот факт, что огромная масса литературы посвящена вещам в высшей степени легкомысленным.
 Если книга вызывает законные нарекания, есть и законные методы воздействия на нее. В данном случае автор и публика имеют все основания утверждать, что монополизм компании используется таким образом, что превращается в «закон в рамках закона». «Эстер Уотерс» — книга хорошая как в художественном, так и в этическом отношении, и если она окажется запрещена, трудно ожидать, что любое другое правдивое и серьезное произведение сможет рассчитывать на благосклонность фирмы.
 Искренне Ваш,
  Артур Конан-Дойл 
  «Реформ-клуб», 30 апреля. 




 О бойкоте «Эстер Уотерс»


  «Дэйли кроникл» 
  3 мая 1894 г. 
 Милостивый государь!
 Те, кто защищают фирму, отказавшую в распространении «Эстер Уотерс», исходят из заведомо ошибочной предпосылки. Они полагают, будто вопрос о том, что читать человеку, должен решать не он сам, а агент-распространитель литературы. Если бы последний отреагировал таким образом на чьи-то просьбы о запрете на распространение книги, сказанное господином Фоксом следовало бы признать справедливым. Но никто ни о чем подобном фирму не просил. Речь идет всего лишь о том, что это произведение должно иметь такое же право на существование, как и все остальные. Если подписчики г-на Смита не захотят покупать книгу, — что ж, значит, спрос на нее упадет. Если же захотят, то они имеют полное право реализовать свой выбор, равно как и автор — право довести свое детище до читателя.
 Г-н Фокс ошибается, если полагает, что молчание подписчиков — знак согласия. Чтобы не ходить за примерами далеко, замечу, что сам, будучи долгие годы подписчиком библиотеки г-на Смита, так ни разу и не отправил жалобу по поводу его «Index Expurgatorius» [3] . Что ж, если ему не хватает именно читательских жалоб, я прошу всех, кто прочтет это письмо, не полениться и таковую составить. Спор идет не о конкретном романе, а о том, должна ли наша литература следовать тюремным предписаниям Бэйли, или она наделена всеми привилегиями, естественными для любой великой литературы мира. Если книга грешит против морали, давайте призовем на помощь закон. Мы возражаем лишь против вмешательства самозваных судей, которые не только вершат приговор без суда и следствия, но и наказывают автора суровее любого суда.
 Г-на Фокса удивляет, что я не усмотрел в «Эстер Уотерс» роковых изъянов. Должен заметить, что все критики, с суждениями которых мне довелось ознакомиться, оказались в этом смысле столь же слепы. Не откровенность средств выражения, а оправдание порока — вот что делает книгу аморальной. Если г-н Фокс прочел это произведение внимательно, он не может не согласиться, что оно возбуждает в читателе прежде всего ужас перед азартными играми и глубочайшее сочувствие страдающим беднякам. Аморальная книга никогда бы не смогла произвести подобного впечатления.
 Искренне Ваш,
  Артур Конан-Дойл 
  Теннисон-роуд, 12. Саут-Норвуд, 2 мая. 




 Г-н Конан-Дойл и Америка


  «Дэйли кроникл» 
  1 января 1895 г. 
 Милостивый государь!
 «Дэйли кроникл», как я заметил, приписала мне некоторые высказывания относительно Америки, не имеющие ничего общего ни с тем, что в действительности было мною сказано, ни с реальным положением дел. Я не высказывался столь обобщенно о государственных учреждениях обеих стран и, кстати, обнаружил в Америке немало такого, чему нам следовало бы поучиться. Что касается улучшения англо-американских отношений, убежден в том, что именно это сейчас и происходит; если и может что-то повредить этому процессу, так поспешные и подчас вредные впечатления разного рода путешественников, которые делают далеко идущие выводы на основании самого мимолетного знакомства со страной, отказываясь понять, что отличающиеся от наших условия могли способствовать развитию совершенно иного типа мышления и незнакомого нам образа жизни.
 Искренне Ваш,
  Артур Конан-Дойл 
  Давос-Платц, 27 декабря 




 Лекции в Америке


  «Автор» 
  июль 1895 г. 
 Милостивый государь!
 В номере «Автора» за прошлый месяц я прочел о том, сколько денег можно заработать на лекциях в США. Многое в этом вопросе преувеличено, так что, думаю, не помешает сказать по этому поводу несколько слов — тем более, что в заметках упоминалось и мое имя.
 Тот, кто отправляется в Америку, чтобы познакомиться со страной и людьми, рассчитывая с помощью доходов от лекций всего лишь покрыть затраты, прекрасно там проведет время. Он вернется домой интеллектуально обогащенный и долго будет вспоминать американское гостеприимство и своих новых друзей. Но каждого, кто едет в Америку с целью подзаработать, ожидает разочарование. Правда, что Теккерей и Диккенс хорошо там заработали, но чтобы повторить их достижение, необходимо стать новым Теккереем или новым Диккенсом. Британский лектор с более скромным именем вскоре обнаружит, что разница между его заработком и расходами столь мала, что здесь, не выходя из кабинета, он мог бы заработать куда больше.
 В отрывке, привлекшем мое внимание, упоминается цифра: 500 долларов за лекцию. Это абсурд. Приуменьшив ее раз в пять, мы, пожалуй, приблизимся к истине, получив сумму, которой и в британской глуши заручиться нетрудно. Раз уж мы взялись спорить, давайте делать это предметно. Допустим, средний гонорар за лекцию в Америке составляет 125 долларов. Вычтем 15 процентов на оплату услуг агента, расходы на дорогу и проживание в гостинице: получится 80—85 долларов чистыми. За четыре лекции в неделю — 320—350 долларов, за два месяца — около трех тысяч. Отнимем от этой суммы стоимость билетов в оба конца, а также деньги, которые можно было бы заработать здесь за тот месяц, что был потрачен на подготовку к поездке. Если остаток превысит сумму, которую писатель мог заработать здесь своим пером, значит, путешествие себя оправдало. Тем из моих собратьев по ремеслу, кто соберется все же в США настоятельно рекомендую воспользоваться услугами моего друга, майора Дж. Б. Понда: в нем они найдут не только опытного менеджера, но и милейшего компаньона. Поездка в Америку стала для меня одним из самых приятных событий в жизни, однако, поставив перед собой цель заработать побольше, я наверняка остался бы разочарован. Все это — мелочи личного характера, однако, преувеличенные суммы, упомянутые в письме Вашего читателя, могли бы ввести кого-нибудь в заблуждение и стать причиной глубокого разочарования.
  А. Конан-Дойл 
  Гранд-отель «Бельведер», Давос, Швейцария. 




 Письмо д-ра Дойла


  «Критик», Нью-Йорк 
  21 сентября 1895 г. 
 Милостивый государь!
 По Вашим отзывам о моем лекционном турне может сложиться впечатление, будто оно прошло неудачно. Отдавая должное моему весьма предприимчивому менеджеру, майору Дж. Б. Понду, хочу заметить с Вашего позволения, что поездка, напротив, сверх всяких ожиданий оказалась успешной: я повсюду собирал почти полные залы и легко мог бы удвоить число запланированных лекций. Мои замечания относительно турне по Америке сделаны были с точки зрения стороннего наблюдателя, и я готов повторить свои слова о том, что английский писатель должен ехать туда, имея перед собой одну цель: знакомство со страной и людьми; заработок должен остаться для него на втором плане.
  Артур Конан-Дойл 
  Малойя, Швейцария, 2 сентября 1895 года. 




 «Таинственные истории»


  «Критик», Нью-Йорк 
  26 октября 1895 г. 
 Милостивый государь!
 Позвольте со страниц Вашей газеты предупредить читателей о том, что сейчас продается книга «Таинственные истории» с моим именем на обложке. Из множества включенных в нее рассказов мне принадлежит только один — очень короткий, в середине книги.
  А. Конан-Дойл 
  «Гранд-отель», Кокс, 30 сентября 1895 года. 




 Англия и Америка


  «Таймс» 
  7 января 1897 г. 
 Милостивый государь!
 Исходя из собственного опыта могу сказать, что англичанин, проехав по Соединенным Штатам, возвращается домой под влиянием двух основных впечатлений, совершенно затмевающих прочие. Первое оставляет атмосфера почти чрезмерной доброжелательности, в которой оказывается там английский гость. Второе — это горькие чувства, которые испытывает американское общество, в частности, пресса, по отношению к нашей стране. Недавний взрыв недовольства — всего лишь очередной кризис, один из многих, постоянно омрачающих историю взаимоотношений наших двух стран. Недовольство это тлеет в глубине общественного сознания, и по поводу любого спорного вопроса тут же может вспыхнуть новый пожар. Я был всегда убежден, и сейчас придерживаюсь мнения, что более всего на свете Британской империи угрожает именно дух враждебности, живущий в народе, которому — при том, что уже сегодня он достиг величия и силы, — предстоит в будущем подняться к невероятным высотам. Слишком долго наши государственные деятели стояли, обратившись лицом к востоку. Чтобы узреть величайшие опасности и одновременно надежды будущего, им следует повернуться в противоположную сторону.
 Что касается причин этой неприязни, то оне не столь мелочны, как бы хотелось думать о том англичанину. В последнее время модно стало винить во всем американцев ирландского происхождения, а также политиков, рассчитывающих на голоса последних. Однако, суждение это слишком поверхностно, чтобы можно было объяснить им тот факт, что губернаторы тридцати штатов незамедлительно ратифицировали президентское послание, которое может быть расценено как прямой шаг к войне. Списать столь массовые чувства неприязни к Англии на этнических ирландцев никак невозможно.
 Чтобы понять отношение американцев к Великобритании, достаточно прочесть школьный учебник американской истории, принимая все его утверждения с теми же верой и патриотизмом, с какими воспринимаем мы все, что в нашей истории связано с Францией. Американская история — во всяком случае, если речь идет о внешней политике, — есть, в сущности, не что иное, как сплошная череда конфликтов с Британией, конфликтов, многие из которых, стоит признать, возникли по нашей вине. Мало кто из нас станет сегодня оспаривать тот факт, что Англия была неправа в вопросе о налогообложении, который явился причиной первой Гражданской войны в Америке, или в конфликте с нейтральными судами, явившемся причиной второй.
 Из пятисот страниц английской истории войне 1812 года уделено, наверное, страницы две, но это огромная глава в американской истории, и она оставила после себя множество самых горьких воспоминаний. Стоит напомнить и угрюмую позу, принятую Британией, когда США обрели независимость, и постоянные трения в наполеоновскую эпоху, и нападение на американский фрегат со стороны военного корабля с пятьюдесятью орудиями на борту в мирное время. Затем был послевоенный флоридский спор, и годы правления Эндрю Джексона — конфликт по поводу Орагонской линии, Майн и Нью-Брунсвик, не говоря уже о враждебности нашей прессы по отношению к Соединенным Штатам во время Гражданской войны. После чего возникло еще два ожесточенных конфликта: один касался притязаний штата Алабама, второй — рыболовства в Беринговом проливе, в результате чего были поставлены под сомнение и права американцев на ловлю рыбы у берегов Венесуэлы. Таким образом, с точки зрения американца, вся история Великобритании — это нескончаемые войны с США, и вправе ли мы осуждать его подозрительность, если и сами не изжили ее в себе — по отношению к Франции? Если все мы, как нация, несем определенную ответственность, по меньшей мере, за часть этих печальных исторических казусов, то в еще большей степени мы виноваты (теперь уже каждый в отдельности) за ту антипатию, что питают к нам американцы. За всю историю у нас не нашлось теплого слова, чтобы выразить искреннее восхищение достижениями наших заокеанских братьев, их промышленным прогрессом, героизмом в войне и ни с чем не сравнимыми мирными добродетелями. Увлекшись мелкими придирками, мы не заметили великих свершений. Ползая по полу в поисках пятен от плевков, не заметили движения суфражисток и обретения народом права на образование. Наши туристы — от миссис Троллоп до Диккенса — не уставали поражаться тому, что трудящийся американец, овладевший десятком разных профессий, чтобы адаптироваться к нуждам быстрорастущего общества, не обрел манер выпускника Оксфорда или сассекского пенсионера. Они не смогли понять того, что необыкновенные достоинства, взращенные в себе народом благодаря всеподавляющей энергичности и природной жизненной силе, должны обязательно иметь и обратную сторону. Вряд ли среди английских путешественников найдется хотя бы один, кто не нанес бы своими путевыми заметками ущерба отношениям между двумя нашими странами; лишь в наши дни Брэйс хотя бы попытался восстановить справедливость. И это отсутствие понимания и доброжелательности тем более непростительно, что никто не писал об Англии с такой любовью, как Вашингтон Ирвинг, Эмерсон и Холмс.
 Каждая из этих причин, личных или политических, сама по себе, возможно, и незначительна, но вкупе с остальными перерастает в масштабы уровня национальной безопасности.
 Сейчас среди наших журналистов и общественных деятелей стало принято отзываться об Америке и американцах в самом дружественном тоне, что может возыметь эффект в будущем, если недавние неприятности не ухудшат положения дел. Лишь тот, кто побывал в Америке, способен почувствовать, сколько в этих людях «ангельской» доброты — если воспользоваться выражением месье Бурже. Трудно поверить, что они сохранят неприязнь к державе, народ которой настроен по отношению к ним дружественно. Но тень прошлого все еще разделяет нас, и наверняка пройдет немало времени, прежде чем мы устраним этот барьер. Тем временем, мне кажется, мы не должны упускать ни малейшей возможности, чтобы демонстрировать наши братские чувства пусть даже самыми незначительными практическими действиями. Можно спорить о художественной ценности Статуи Свободы Бартольди, но нет никаких сомнений в том, что как символ дружеских чувств французского народа она несет свет каждому судну, входящему в нью-йоркскую гавань. Возможности проявить расположение к американскому народу время от времени возникают и у нас. На одну из них я обращал внимание два года назад, когда на страницах «Тайме» предположил, что визит гвардейских оркестров в Чикаго способствовал бы укреплению дружбы между двумя народами. Тот шанс был упущен, но могут появиться и новые. Более всего мне хотелось бы, чтобы в Лондоне образовалось общество Англо-Американской дружбы с подразделениями во всех государствах Британской империи. Задачей его стало бы распространение духа доброжелательности, смягчение любых трений, знакомство широкой публики с литературой двух стран, которая сама по себе является сильным аргументом в пользу англо-американского союза, и так далее. Убежден, что создать такую организацию будет легко, и что она послужит достижению величайшей цели — укреплению дружбы между всеми англоговорящими странами.
 Искренне Ваш,
  Артур Конан-Дойл 
  Отель «Мена-Хаус», Каир, 30 декабря. 




 Дело миссис Кастл


  «Таймс» 
  10 ноября 1896 г. 
 Сэр! Позвольте нижайше просить Вас использовать все свое влияние, чтобы заступиться за злосчастную американку миссис Кастл, которую приговорили вчера к трем месяцам тюрьмы, признав виновной в краже. Даже не принимая во внимание данные медэкспертизы, совершенно невозможно себе представить, чтобы женщина такого общественного положения стала бы, находясь в здравом уме, красть совершенно одинаковые предметы в количестве двух-трех штук. В числе похищенного, если мне не изменяет память, были четыре решеточки для тостов. Среди вещей, упакованных в ее саквояже, обнаружились крошечные серебряные вещицы с гостиничной маркировкой.
 Наверняка никто не станет оспаривать тот факт, что существуют по крайней мере некоторые основания для того, чтобы усомниться в способности этой женщины нести моральную ответственность за свои поступки. Так пусть же сомнения эти заставят нас быть чуть милостивее к той, чья принадлежность к слабому полу и положение гостьи нашей страны вдвойне требуют снисхождения. Эту женщину следовало бы препроводить не в тюрьму, а в приемную доктора.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  «Грейсвуд-Бичез», Хаслмир, 7 ноября. 




 Последний исторический казус доктора А. Конан-Дойла (1)


  «Сэтердей ревью» 
  2 января 1897 г. 
 Милостивый Государь!
 Я вижу, в представлении о том, как выглядел денди начала этого века, мы с Максом Беербомом расходимся радикальным образом. Каждый имеет право включиться в спор, и если мой оппонент возжаждал составить собственное описание модника того времени, остается лишь пожелать ему заслуженного успеха.
 Между тем, надеюсь, что Вы позволите мне обратить внимание Вашего читателя на некоторые исторические и социальные неточности, допущенные в этой его небольшой статье.
 Мистер Беербом выказал по отношению ко мне особую суровость за то, что я не привел описание внешности Питта-сына. Я, однако, не видел в том ни малейшей необходимости, ведь младший Питт (если не считать упоминания о нем в одном из разговоров) в книге не фигурирует. Желая исправить мою оплошность, мистер Беербом приводит точное, как он утверждает, и всем хорошо известное описание, сделанное Теккереем. Действительно, описание Теккерея хорошо известно — всем, кроме, судя по всему, самого мистера Беербома, поскольку к человеку, о котором идет речь, оно не имеет никакого отношения.
 «Ужасная фигура в инвалидной коляске, — пишет Теккерей, — безжизненно-бледное лицо, напудренный парик, римский нос… Вот он, величайший из завсегдатаев Палаты Общин!»
 Как можно было вообразить, будто речь тут идет о Питте-сыне, если тот никогда не передвигался в инвалидной коляске, не носил париков и уж наверняка не мог похвастаться римским носом? Это же описание Питта-отца, впоследствии графа Четхэма. Перепутать двух Питгов, может быть, и простительно, но что скажем мы о неспособности распознать то явное, что содержит в себе сама цитата? Хотелось бы надеяться, что мистер Беербом действительно не станет «молоть вздор» по поводу обсуждаемой нами эпохи, — во всяком случае, до тех пор, пока не прочтет о ней что-либо более существенное, нежели пусть и живой, но во многом неточный очерк д'Орвилли.
 Встречая в тексте описание денди, стоявшего, сунув большой палец подмышку, мистер Беербом тут же исполняется насмешливого презрения. При этом о Брюммеле автор статьи пишет в таком тоне, который позволяет предположить, будто он хоть что-то знает об этом человеке. Что ж, в таком случае ему должно быть хорошо известно, что описанная поза как раз и была для Брюммеля весьма характерна. Именно так стоящим изображали его в своих зарисовках многие современники. Любому студенту тут же придет на ум фронтиспис ко второму тому мемуаров Гроноу. Там Брюммель стоит именно так, как не мог бы, по Максу Беербому, стоять стиляга того времени: сунув большой палец подмышку.
 Упоминает мистер Беербом и «некогда распространенную, но давно осмеянную сказку» о том, как «регенту запретили участвовать в скачках». После приведенных примеров, характеризующих степень приверженности мистера Беербома исторической точности, голословное утверждение о том, что этот эпизод — не более, чем сказка, удовлетворить нас уже никак не может. Тем более, что даже упомянуть о нем он не в состоянии, не допустив ошибки: происшествие, о котором идет речь, имело место в 1791 году — за двадцать лет до того, как Георг сделался Регентом.
 Действительно, Принц Уэльский не был тогда назван по имени — такую дерзость не могла себе позволить даже автократичная верхушка Жокейского клуба, — но его жокей, Сэм Чифней, был дисквалифицирован, что в конечном итоге имело тот же смысл. С рассказом о том самого Чифнея можно познакомиться, прочтя его небольшой памфлет под названием «Истинный гений».
 Мистер Беербом утверждает, что Принц никак не мог быть курносым. Тут ему предстоит поспорить скорее с художником Лоуренсом, изобразившим его таковым.
 Суть комментария мистера Беербома к обрисованной мной картине того времени сводится к мысли о том, что я, владея, возможно, фактической информацией, не сумел уловить дух времени. Не могу сказать об оппоненте противоположное; в своей попытке «уловить» отдельные факты он оказался далек от успеха.
 Мистер Беербом вправе разглагольствовать о моих «домашних манерах» и очках в золотой оправе, не боясь ошибиться; о нравах недавнего прошлого он, однако, не имеет ни малейшего представления.
 Искренне ваш,
  А. Конан-Дойл 
  «Реформ-клуб», Пэлл-Мэлл. 




 Последний исторический казус доктора А. Конан-Дойла (2)


  «Сэтердей ревью» 
  9 января 1897 г. 
 Сэр! Я вижу, спасти положение может лишь ряд уступок с моей стороны мистеру Беербому. Если он ими удовлетворится, то я — тем более. Не могу мысленно не поаплодировать его выводу о том, что поскольку в какой-то момент своей жизни Георг носил звание Регента, вполне позволительно нам будет именовать так его и впредь. Полагаю, следуя логике этого аргумента, любую историческую личность удобнее всего было бы называть просто «младенцем» — это избавило бы нас от многих сложностей.
  А. Конан-Дойл 
  «Грейсвуд-Бичез», Хаслмир, 4 января 1897 года. 




 О литературном этикете


  «Дэйли кроникл» 
  7 августа 1897 г. 
 Милостивый Государь!
 Киплингу, написавшему «Recessional», не пришлось публично разглагольствовать о том, что сам он думает по поводу этого стихотворения, или делиться воспоминаниями о том, как он его написал. Барри, создавшему прекрасное произведение, «Маргарет Огилви», также не было нужды давать пространные интервью, рекламирующие книгу до ее появления. Величие литературы как таковой — вот что служит единственной рекомендацией для разборчивого читателя; информацию же о конкретных достоинствах той или иной работы доводят до сведения широкой публики самые обычные рекламные агентства.
 На правах коллеги-литератора я хотел бы убедительно попросить мистера Голла Кейна следовать тем же принципам. Действительно ли это его произведение — самое лучшее, каждый читатель должен решить самостоятельно. Лично я высокого мнения о некоторых его аспектах, но это уже выходит за рамки обсуждаемого нами вопроса.
 Судя по всему, мистер Кейн так и не сумел до сих пор осознать, что в каждом цехе высокой профессии — юридическом и медицинском, военном и литературном — существуют определенные неписанные законы, джентльменский этикет, коими связаны все, но в наибольшей степени — мастера, претендующие на ведущее место в общем ряду.
 Если пользующиеся успехом авторы будут, используя прессу, рекламировать продукт собственного труда, дабы подстегнуть интерес к книге прежде, чем она попадет в руки к литературным критикам, подающая надежды литературная молодежь решит естественным образом, что реклама есть непосредственная причина успеха, и примет на вооружение ту же тактику, снизив уровень всей системы ценностей нашей профессии.
 Книга Голла Кейна еще не вышла в свет (и я пожелаю ей после появления всевозможных успехов), но, мне кажется, представитель нашей профессии должен испытывать унижение, видя, как в каждой газете читатель встречает бесконечные рассказы автора о грандиозной задаче, взваленной им на свои плечи, и о колоссальной работе, доведенной наконец до завершения, — с подробным описанием различных этапов творчества, не говоря уже о неисчислимых трудностях, которые пришлось ему преодолеть. Глядя на все это со стороны, мистер Кейн и сам бы наверняка отметил, что подобные вещи автор о себе говорить не должен — самореклама такого рода смешна и в чем-то даже оскорбительна. Но ведь таким образом мистер Кейн возвещает о каждой своей новой книге.
 Все эти саморекламные интриги унижают литературу, и пришло время каждому уважающему себя человеку осудить их, но не в силу каких-то личных причин, а просто потому, что именно на нас лежит обязанность хранить славные традиции, полученные по наследству от великих предшественников.
 Подобные вопросы литературной этики предпочтительнее было бы оставить критикам, но каждое профессиональное сообщество должно стоять на страже собственной чести; если мы сами не восстановим этические нормы в своей среде, вряд ли стоит ожидать, что за нас это сделает литературная критика. Дисциплина в любом уважающем себя профессиональном цехе должна устанавливаться изнутри и вследствие лишь внешнего давления возникнуть не может. Дисциплина эта в последние годы, как ни печально, ослабла, и некоторые из нас выражают надежду, что этим займется наконец Писательское общество — по примеру юридических и медицинских организаций, обязующих своих членов следовать профессиональному этикету самого высокого уровня. В данный момент нам остается лишь выразить протест, не более того.
 Я не подписываю это письмо, потому что не желаю придавать характер личной склоки обсуждению темы, которая представляется мне самой общей, но чтобы не оказаться в роли злостного анонима — прилагаю карточку, которую редакция может отправить мистеру Голлу Кейну, если он того пожелает.
 Искренне Ваш,
  Английский писатель, 
  Писательский клуб, 7 августа. 




 Юбилей Нельсона (1)


  «Таймс» 
  20 октября 1897 г. 
 Милостивый Государь!
 Позвольте мне на страницах Вашей газеты выразить следующее мнение: Морская Лига могла бы объединить общественное мнение и устранить все поводы для возражений, если бы перенесла ежегодные празднования на день рождения Нельсона, 29 сентября, отказавшись отмечать дату его гибели у Трафальгара. В противном случае мы, как свои мотивы бы ни оправдывали, наносим оскорбление соседним странам.
 Возьмись французы ежегодно чествовать маршала Сакса в день победы при Фонтенуа, никакие объяснения не могли бы избавить нас от ощущения уязвленного национального достоинства. Торжествовать над поверженным врагом — это не по-английски, да и просто неблагородно. Выбрав же в качестве праздничной даты день рождения Нельсона, Лига смогла бы достичь поставленных целей, одновременно лишив противников всех аргументов.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  Отель «Морлей'с», Трафальгарская площадь, Лондон. 




 Юбилей Нельсона (2)


  «Таймс» 
  23 октября 1897 г. 
 Сэр! Сожалея о невозможности сойтись во мнении с адмиралом Гамильтоном и другими джентльменами, отреагировавшими на мое письмо, я все же считаю, что, выбрав в качестве национального праздника день рождения Нельсона, мы проявили бы больше такта, чем если бы стали ежегодно праздновать победу над двумя дружественными соседними странами.
 Мне кажется, вопрос совершенно не в том, следует ли французам обижаться на этот счет. Приходится признать — факт этот в полной мере подтвержден комментариями французской прессы, — что Франция не в восторге от решения Лиги; впрочем, это чувство познали бы и мы, оказавшись на ее месте.
 Если существует ни для кого не обидный путь к достижению двух целей: возможности отдать дань памяти нашему герою и повышения общественного интереса к делам Военно-Морского флота, — так ли уж необходимо выбирать провокационный метод? «Не бей лежачего», — требует от нас старый британский обычай. Празднование даты, которая нашим недавним противникам представляется днем катастрофы, нарушает это правило.
 При всем своем сочувствии к общим задачам Морской Лиги, хотел бы напомнить исполненные высокого благородства слова, произнесенные лордом Роузбери в Стерлинге, — о том, что Британия оставила за спиной у себя так много побед, что не имеет больше ни времени, ни ресурсов памяти, чтобы теперь все их праздновать.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  «Реформ-клуб», Пэлл-Мэлл, 22 октября. 




 Этические нормы литературной критики (1)


  «Дэйли кроникл» 
  16 мая 1899 г. 
 Сэр! Вы не раз великодушно предоставляли мне свои страницы, когда у меня появлялся случай коснуться предмета, имеющего отношение к общим интересам литературы нашей страны. Позвольте мне вновь привлечь общественное внимание к явлению, которое представляется мне вопиющим безобразием, и пригласить собратьев по перу к обсуждению этого вопроса.
 Речь идет о публикации одним критиком нескольких рецензий на ту или иную книгу в разных изданиях, так что у непосвященного может возникнуть впечатление, будто в печати поднялась буря восхищения или, наоборот, негодования, хотя на самом деле при ближайшем рассмотрении оказывается, что взбаламучена таковая одним человеком.
 Я отдаю себе отчет в том, что эта тема уже обсуждалась. Однако из года в год порочная практика анонимной критики нарастает, и дело, как мне представляется, достигло той точки, когда необходимо искать средство против этого недуга.
 Не имея никакого желания опускаться до выяснения личных отношений, я, тем не менее, вряд ли смогу достаточно убедительно изложить свою точку зрения вне конкретного примера, рассмотреть который я постараюсь в как можно более корректной форме.
 У нас есть великолепный, очень полезный ежемесячник «Букмен», на страницах которого его редактор, известный критик, имеет возможность и естественное право высказываться по поводу той или иной книги. Тот же самый редактор посылает — или, во всяком случае, посылал до последнего времени — статьи в нью-йоркский «Букмен», тем самым формируя общественное мнение по обе стороны Атлантики. В обоих случаях, как мне представляется, он не нарушает правил игры и действует совершенно законно.
 Есть у нас другой хорошо известный журнал — еженедельник «Бритиш уикли», — а редактирует его все тот же джентльмен. Это издание представляет собой главный оплот литературного нонконформизма. Здесь наш критик получает возможность вновь отрецензировать все ту же книгу, и этой возможностью пользуется. Все эти статьи анонимны и у широкой публики нет оснований заподозрить между ними какую-то связь. Общественность воспринимает их как совершенно независимые авторитетные суждения.
 В том же еженедельнике есть две колонки литературных комментариев, авторы которых подписываются соответственно «Клаудиус Клиар» и «Человек из Кента». Надежный источник сообщил мне, что за обоими псевдонимами скрывается личность все того же критика, уже имевшего возможность высказаться в трех иных ипостасях. Достаточно потянуть одновременно за все эти веревочки, чтобы создать ощущение, будто в прессе царит чудесное единодушие. Однако ниточками этими управляет одна пара рук.
 Оторвав взор от серьезных изданий и обратив его к более фривольному «Скетчу», мы наткнемся здесь на колонку литературной критики, автор которой подписывается «О. О.». Невероятно, но мнение «О. О.» — это мнение «Клаудиуса Клиара», «Человека из Кента», критика двух «Букменов», английского и американского, а также «Бритиш уикли». И это, осмелюсь утверждать, уже нечестная игра. Если я добавлю к сказанному, что тот же критик нередко выражает свое анонимное мнение в колонке одной ежедневной газеты, таким образом добавляя к уже имеющимся шестой рычаг воздействия на общественное мнение, станет ясно: пришло время выразить протест по данному поводу.
 Выбранный мной пример — не единственный (хоть и наверняка самый вопиющий): есть и другие группы изданий, выражающих мнение одного человека. Любая пара подобных групп, заключив между собой союз, способна оказать на публику такое давление, которое может легко предрешить судьбу книги. Вряд ли будет преувеличением, если я скажу, что вследствие этого собственность авторов и книгоиздателей попадает в зависимость от воли очень небольшой кучки людей. Четверо или пятеро таких рецензентов способны монополизировать всю литературную критику Лондона, так что ни один дебютант не сумеет пробиться к читателю без их санкции. Я утверждаю, что такое положение дел недопустимо.
 Вопрос состоит в том лишь, какие средства имеются в нашем распоряжении, чтобы прекратить это безобразие. Не исключено, что само по себе обнародование этих фактов и последующая свободная дискуссия помогут в какой-то мере изменить ситуацию. Кроме того, стоило бы, наверное, воззвать к здравому смыслу главных редакторов и спросить их: разве не вправе мы ожидать, что мнение, высказываемое на страницах газеты, принадлежит самой газете, а не доносится отголоском из другого издания?
 На самый крайний случай у нас имеется решающее средство, с помощью которого можно было бы восстановить правила честной игры. Это мощное оружие, и я воздержался бы от призыва к его использованию, если бы того не требовали высшие интересы литературы. Авторы и издатели выработали правила, регулирующие публикацию рекламы, а литературные издания зависят от нее напрямую. Группа авторов, которая решила бы воспрепятствовать продолжению этого лицедейства под множеством масок, могла бы легко — действуя как независимо, так и через Писательское общество — положить конец этой порочной системе.
 Хотел бы подчеркнуть в заключение, что осуждаю не негативную критику как таковую. Ее нам как раз не хватает; другое дело, что это оружие применяется временами неправильно.
 Я выступаю против системы, позволяющей одному человеку писать по нескольку критических статей, выдавая их за мнения разных авторов. Система эта, как мне представляется, таит в себе величайшую опасность для британской литературы.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  «Реформ-клуб», Пэлл-Мэлл. 




 Этические нормы литературной критики (2)


  «Дэйли кроникл» 
  16 мая 1899 г. 
 Милостивый Государь!
 Из текста моего письма, опубликованного Вами, выпала одна фраза (произошло это, несомненно, случайно, поскольку гранки были мною сверены), из-за чего аргументы его были ослаблены, а смысл — искажен. Действительно, серьезная опасность состоит в том, что публикации такого рода могут не иметь ровно ничего общего с честной литературной критикой; не исключено, что автор их — неважно, сознательно или нет — руководствуется исключительно собственными финансовыми интересами. Критик, обладающий талантом многоголосия и многочисленными псевдонимами, может быть материально заинтересован в успехе рецензируемой им книги — вот в чем, на мой взгляд, состоит вопиющее безобразие.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  Андершоу, Хайндхэд, Хаслмир. 




 Этические нормы литературной критики (3)


  «Дэйли кроникл» 
  18 мая 1899 г. 
 Сэр! Заявления доктора Николла заставили меня безоговорочно поверить в то, что он действительно никогда не использовал, прямо или косвенно, свое очень влиятельное положение в прессе (или той ее части, что ведает литературной критикой) для достижения каких-то личных или коммерческих целей. Скажу больше: после его опровержения я сожалею, что позволил себе — пусть даже в самой сдержанной форме — предположить такую возможность.
 Все это, однако, может послужить по крайней мере одной доброй цели: доктор Николл, несомненно, и сам осудит порочность существующей системы (при которой джентльмен, обладающий целым рядом возможностей воздействия на общественное мнение, состоит на оплачиваемой должности в издательском доме), хотя бы потому, что именно она послужила причиной для столь несправедливых с моей стороны подозрений. Могу заверить доктора Николла, что оказал ему услугу, позволив положить конец спекуляциям такого рода.
 Хотел бы закончить тем, с чего начал: а именно, с утверждения о недопустимости ситуации, когда несколько статей об одной книге (некоторые из которых подписаны так, некоторые — эдак, а прочие не подписаны вообще) выражают мнение одного-единственного человека. Думаю, доктор Николл все же осуществлял такого рода давление на общественное мнение, тем более, что и сам он в основном не стал оспаривать приведенные мною факты.
 Мистер Буллок утверждает, что существуют еще более порочные газетные группировки. Вполне возможно. Пусть же он назовет их, как сделал это я, и сослужит таким образом добрую службу интересам литературы.
 Что же до литературного уровня моих собственных книг, то при очевидной плачевности оного, должен заметить, что именно о нем речи у нас не идет. Под молью побитой поговоркой, которую приводит доктор Николл, я подписываюсь всей душой.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  «Реформ-клуб», Пэлл-Мэлл. 




 Война и добровольцы


  «Таймс» 
  18 декабря 1899 г. 
 Сэр! Со всех сторон слышны призывы отправить к месту ведения боевых действий побольше граждан британских колоний. Но можем ли мы восполнить таким образом недостаток военных кадров, если наши собственные граждане не отправляются на фронт?
 В Великобритании избыток мужчин, которые способны стрелять и ездить верхом. Предлагаю хотя бы составить для всех открытые списки, куда каждый желающий отправиться на войну мог бы внести свое имя, — имея в виду, разумеется, что предпочтение будет отдано тем, кто способен взять с собой и коня. Тысячи мужчин скачут сегодня за лисицами и палят в фазанов; конечно же, они с радостью послужили бы своей стране, предоставь им такую возможность.
 Эта война наконец-то заставила нас признать простую истину: чтобы стать солдатом, достаточно иметь всего лишь храброе сердце и современную винтовку.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  Андершоу, Хайндхэд, Хаслмир. 




 Военное ведомство и изобретатели


  «Таймс» 
  22 февраля 1900 г. 
 Сэр! В свете предстоящей реформы военного ведомства хотел бы обратить внимание на один его департамент, который, я убежден, должен быть полностью реорганизован или, правильнее было бы сказать, организован, поскольку никакой организованности там нет и впомине.
 Я имею в виду отдел, занимающийся рассмотрением военных изобретений. Мне и прежде приходилось слышать о прохладном приеме, который встречают здесь изобретатели. Получив возможность убедиться в этом самостоятельно, я считаю своим общественным долгом поделиться своими впечатлениями.
 Задача, которую я попытался решить, состоит в достижении точности (или хотя бы примерной точности) попадания при ведении так называемого «падающего» огня — стрельбе под высоким углом. Мне представляется неоспоримым тот факт, что в будущем все военные действия будут вестись войсками, защищенными в окопах или каких-либо иных укрытиях. В ходе продолжающейся войны нашим солдатам редко выпадает возможность увидеть бура. Прямой огонь в таких условиях почти бесполезен. В лучшем случае противник может приоткрыть лишь часть лица и руки. Не ведя огонь, он остается совершенно скрыт из виду. В таких условиях вести стрельбу (если, конечно, речь не идет об очень близких расстояниях) — значит попросту тратить боеприпасы. Человек в окопе или за камнем оказывается уязвим только с одной стороны — сверху. Предположим, мы обрушили на вражескую позицию настоящий град пуль: в таком случае вероятность случайного попадания возрастает — противник открыт, в то время, как при ведении прямого огня случайной пулей может быть поражена живая площадь не более, чем в несколько квадратных дюймов. Ни окопы, ни укрытия тут не помогут. В пределах ограниченной местности само существование человеческой жизни можно сделать совершенно невозможным. При таком методе обстрела поражается не отдельный солдат, а вся позиция (скажем, горный кряж или копи), занятая противником.
 Поясню свою мысль примером. Допустим, противник закрепился на холме, заняв площадь в тысячу на сто ярдов. Если мы обрушим сюда 100 000 пуль, то в среднем на квадратный ярд придется по пуле. Но 100 000 пуль — сущий пустяк: это всего лишь содержимое магазинов десяти тысяч стрелков. Можно представить себе, сколь уязвимой окажется эта позиция, если нам удастся при ведении огня таким методом добиться той или иной степени точности. Однако в настоящее время не существует средства, с помощью которого можно было бы контролировать точность поражения цели. Попросите лучшего снайпера британской армии, чтобы тот заставил пулю упасть вертикально вниз на холм в пятистах ярдах, и он, беспомощно поглядев на винтовку, вынужден будет признать, что не в состоянии выполнить подобную просьбу. Наверное, он поднимет винтовку и под углом разрядит ее в воздух, но — сделает это вслепую, а потому поразит какую-то местность вдалеке от цели и не сможет скорректировать ошибку, просто потому, что не узнает, куда именно упала пуля.
 Я провел эксперименты с небольшим, простым и экономичным устройством, которое, будучи прикреплено к винтовке, позволит стрелку точно определить угол подъема ствола, чтобы пуля опустилась вертикально вниз и поразила цель, находящуюся на определенном от него расстоянии. Это устройство будет легким и дешевым (стоимостью всего около шиллинга); оно займет немного места и не станет мешать обзору. При этом оружие может быть использовано для ведения как прямого, так и падающего огня, по распоряжению офицера.
 Убедившись в основательности собственного предложения, я, естественно, захотел, чтобы оно тут же было рассмотрено и, в случае одобрения, использовано в войсках. Поэтому, письменно обрисовав идею, я связался с военным ведомством, и мое письмо было должным образом переправлено генеральному директору отдела артиллерии. Только что я получил его ответ:
 «Военное ведомство, 16 февраля 1900 года.
 Сэр! В отношении Вашего письма, касающегося устройства для перевода винтовки в режим «падающего» огня, я уполномочен Государственным секретарем военного министерства проинформировать Вас о том, что он не станет беспокоить Вас по данному вопросу.
 Остаюсь, сэр, Вашим преданным слугой (подпись неразборчива). Генеральный директор отдела артиллерии».
 Итак, сэр, мое изобретение, возможно, полнейший вздор, а возможно, событие исторического масштаба; в любом случае, мне не предоставили возможности ни объяснить его суть, ни продемонстрировать принцип действия. Может быть, нечто подобное уже испытывалось, и идея потерпела фиаско; если так, почему бы не проинформировать меня об этом?
 Я показывал устройство солдатам действующей армии, один из которых все еще залечивал пулевое ранение ноги выстрелом из «маузера», — и все они сошлись на том, что моя идея основательна и применима на практике. И тем не менее, я не имею возможности быть выслушанным. Если каждый, кто пытается внести какое-либо усовершенствование в систему вооружения нашей страны, встречает такой же радушный прием, какой выпал на мою долю, не стоит удивляться тому, что свои самые последние изобретения мы обнаруживаем в руках наших противников задолго до того, как сами получаем возможность ими воспользоваться. Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  «Реформ-клуб», 19 февраля. 




 Мистер Конан-Дойл и ведение обстрела под высоким углом


  «Вестминстер газетт» 
  26 февраля 1900 г. 
 Сэр! Только что я обратил внимание на интервью в «Вестминстер газетт», касающееся моей неудачной попытки вынудить военное ведомство ознакомиться с моими взглядами относительно метода обстрела под высоким углом и рассмотреть средства, которыми я предлагаю осуществлять его регулировку.
 Капитан Кэньон, как я заметил, утверждает, будто я получил три письма по этому вопросу, из которых привел лишь последнее. Он добавляет, что именно таким был бы официальный ответ, если бы вопрос был поднят в Палате. Полагаю, что это не так, поскольку заявление капитана Кэньона от начала и до конца ошибочно.
 Из отдела артиллерии я получил два письма по обсуждаемому вопросу и опубликовал первое. Я не стал воспроизводить текст второго, поскольку он полностью повторял предшествующий, с той лишь разницей, что после слов:
 «… не станет беспокоить Вас по данному вопросу» было добавлено: «поскольку применение этого метода обстрела не представляется желательным». Таким образом, я получил два письма, которые являются в сущности двумя копиями одного ответа. Где же они, эти три письма, которые, как здесь утверждается, были мне отправлены?
 «Вестминстер газетт» искажает мои слова, утверждая, будто я заявил, об успехе своей идеи. Напротив, я готов признать, что допустил ошибку. Другое дело, что сам принцип верен — просто детали нуждаются в более тщательном рассмотрении. Примени мы этот метод обстрела (заранее заручившись той или иной степенью точности), отряд Кронье, окруженный на замкнутом участке силами численностью в 20 тысяч человек с винтовками Ли-Метфорда, ни при каких условиях не смог бы выдержать осаду. Каждый квадратный ярд его позиции был бы покрыт падающим огнем, и бурам оставалось бы разве что вырыть себе по норе, чтобы укрыться от прямого попадания сверху.
 Что касается утверждения капитана Кэньона о том, что ветер может помешать такому ведению огня и даже сделать его опасным для стреляющих, то оно совершенно справедливо. Но я и не предлагал снимать у винтовок обычный прицел; падающий обстрел не должен будет использоваться при неблагоприятных погодных условиях. Большую точность мог бы, конечно, обеспечить специальный патрон с утяжеленной пулей и меньшим количеством кордита. Высота, на которую поднимается пуля, выпущенная из обычного патрона, такова, что с момента выстрела и до ее падения на землю проходит 55 секунд.
 Капитан Кэньон наверняка будет утверждать, что отправленные его кабинетом письма выдержаны в стандартной форме, но я — не только от своего имени, но и от имени всех, кто пытается таким же образом помочь своей стране, — протестую как раз против ее оскорбительной краткости.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  «Реформ-клуб». 




 Эпидемия брюшного тифа в Блумфонтейне


  «Бритиш медикэл джорнэл» 
  7 июля 1900 г. 
 Сэр! Вы выразили весьма благосклонное пожелание, чтобы я после отъезда из Англии отправил Вам заметки по любому поводу, какой только покажется мне достаточно важным. До сих пор загруженность мешала мне выполнить эту просьбу, и даже эти комментарии наверняка покажутся Вам поверхностными.
 Когда придет время и нация вернет наконец долг благодарности людям, которые отдали себя этой войне, боюсь, почти наверняка обделенными вниманием останутся те, на чью долю выпала самая тяжелая и вместе с тем важная работа. Прежде всего, это — комиссариат, железнодорожники и полевые санитары. Существенная роль двух первых групп сомнению не подлежит: без провизии и железных дорог на войне не обойтись. Однако куда более опасная и трудная доля выпала третьей группе людей.
 Вспышка эпидемии брюшного тифа в наших южноафриканских подразделениях явилась бедствием, масштабы которого невозможно было ни предвидеть, ни даже в полной мере оценить. Естественно, пока шла война, мы старались не придавать особого значения этой проблеме. Но эпидемия была ужасна, и причинила она огромный ущерб, как на количественном, так и на качественном уровнях. Об эпидемиях подобных масштабов в ходе современных войн мне до сих пор слышать не приходилось. Я не имел доступа к официальной статистике, но знаю, что только в течение одного месяца с тифом — этой самой изнуряющей и продолжительной лихорадкой — слегло от 10 до 12 тысяч человек. Был месяц, когда 600 человек были похоронены на блумфонтейнском кладбище. И день, когда только в этом городе скончались 40 человек. Эти факты, получи они в свое время широкую огласку, позволили бы Претории ужесточить сопротивление. Говорить об этом стало возможно только сейчас, когда худшее позади.
 Что же помогло нам преодолеть этот непредвиденный и беспрецедентный кризис? Прежде всего — самоотверженный труд врачей и преданность санитаров своему делу. Когда департамент сталкивается с задачей, требующей в четыре раза больше людей, чем имеется в распоряжении, решить ее можно только одним путем: заставить каждого работать за четверых. Благодаря этому кризис и был разрешен. В некоторых госпиталях санитары дежурили по 36 часов в течение двух суток; обо всех ужасах, связанных с теми обязанностями, что приходилось им выполнять, лучше меня расскажут те, кому пришлось пережить эту болезнь.
 Санитар, как известно, — не самый живописный персонаж военного времени. Скромному служащему, скажем, госпиталя Св. Иоанна, штат которого набирался из числа рабочих одного северного города, всегда было далеко до подтянутого, холеного армейского фата, а сейчас он и вовсе пришел в плачевное состояние. Усталые, осунувшиеся лица, заношенная форма цвета хаки (которой в Англии, надеюсь, мы никогда не увидим — хотя бы в интересах общественного здоровья) не источают лучей боевой славы. И тем не менее, эти люди — истинные патриоты: многие из них, взяв на себя этот изнурительный труд, значительно проиграли в заработке, а взамен обрели лишь смертельную опасность, которой в течение 12 часов они подвергаются не меньше, чем скаут, пробирающийся к вражескому копье [4] , или артиллерист под обстрелом «пом-пома».
 О нашем конкретном случае хотел бы рассказать языком цифр. Замечу лишь, что не могу утверждать, будто мы тут находимся в худшем положении, чем остальные. В штате врачей у нас трое: мистер Гиббс, мистер Шарлиб и я. Начинали четверо, но один покинул нас уже в самом начале. У нас 6 медсестер, 5 хирургических сестер, начальник палаты, 1 прачка и 18 санитаров — всего 32 человека, которым приходится так или иначе вступать в контакт с больными. Из 6 сестер одна умерла, три других слегли с тифом. Начальник палаты полмесяца пролежал со степной язвой. Тиф у прачки. Из 18 санитаров один умер, 8 других больны. Так что из строя вышли 17 человек — 50 процентов, и это только в течение 9 недель. Двое мертвы, а остальные утратили трудоспособность до конца кампании: тот, чье сердце «прогрелось» до температуры 40 градусов, в течение трех месяцев не сможет выполнять тяжелую работу. Интересно, сколько человек останется от нашего первого состава, если война продлится еще девять недель. Когда скауты и лансеры вместе с другими наряженными героями двинутся по Лондону парадом, вспомните же об изможденном санитаре — он ведь тоже отдал стране все свои силы. Он не писаный красавец — в тифозных палатах вы таковых не найдете, — но там, где необходимы кропотливая работа и тихое мужество, равных ему нет во всей нашей доблестной армии.
 Мы допустили один промах, который, надеюсь, в следующих военных кампаниях не повторится: не сделали обязательными прививки от тифа. Таким образом армия смогла бы избежать многих проблем. Вопрос этот будет, несомненно, рассмотрен еще с привлечением статистики, но могу сказать, руководствуясь собственным опытом: прививка если и не защищает от тифа на все сто процентов, то значительно облегчает течение болезни. До сих пор среди привитых у нас не было (absit omen) ни одного летального исхода, и не раз мы догадывались о том, что больной получил прививку по температурному графику прежде, чем сям он успевал нам о том сказать. В нашем штате из привитых заболел лишь один, и болезнь он перенес намного легче, чем остальные.
 Что же касается мужества и терпения, которые демонстрируют в госпитале наши солдаты, то их трудно описать словами. Через наши руки прошли полсотни больных, а это немалый опыт. Мне всегда представлялось, что в любой крупной армии не обойтись без какого-то малого числа «сачков» и трутней, но в наших южноафриканских подразделениях таковые совершенно отсутствуют. Я в своих палатах столкнулся лишь с парой случаев, заставивших меня заподозрить симуляцию; о том же говорят и мои коллеги. Все здесь одинаково терпеливы, послушны и жизнерадостны — а главное, полны неуемного желания «добраться до Претории». Даже бред их отмечен доблестью — потому что все, как один, здесь бредят о кресте королевы Виктории. Однажды я зашел в палату и увидел, что пациент шарит у себя под подушкой: оказывается, он потерял там «свои два викторианских креста»! И заботятся они друг о друге очень трогательно. Дружеские узы, объединяющие фронтовиков, священны. Как-то раз в палату мистера Гиббса был доставлен солдат с тремя пулевыми ранениями. Я поддержал его товарища с простреленной ногой, ковылявшего следом. «Мне нужно быть рядом с Джимом, — сказал он. — Я за ним присматривать должен». Ему и в голову не пришло, что позаботиться он должен прежде всего о себе.
 Должен заметить, что те, кто оборудовал частные госпитали, нашли своим денежным средствам самое достойное применение. Офицеры из Военно-медицинского ведомства откровенно признают, что без последних не знали бы, что и делать. Частные госпитали появились здесь как раз вовремя, когда масштабы заболевания стали уже вызывать тревогу, и взяли на себя значительную долю нагрузки. Если крупные медицинские центры не смогли сразу включиться в работу из-за транспортных перегрузок, помешавших перевозке их громоздкого оборудования, то их более мобильные частные собратья приступили к делу почти немедленно после прибытия. Нагрузки были огромны. Наш госпиталь, оборудование и штат которого были рассчитаны на 100 человек, сразу разместил 150 жертв паардебургского вируса и вынужден был затем по мере сил справляться с задачей. Все приступили к работе, и даже неквалифицированные санитары не жаловались на огромные перегрузки. Без йоменов, портлендцев, ирландцев, шотландцев, валлийцев и других госпитальных «частников», задействовавших добровольцев, трудно представить, как мы сумели бы побороть эпидемию.
 Несомненно, после окончания войны военно-медицинскому ведомству не избежать критики: лицом к лицу с трудной ситуацией оно оказалось, имея в своем распоряжении неадекватные ресурсы, из-за которых сбои в работе сделались неизбежны. Придирчивый критик легко приведет в пример госпиталь, в котором не хватало персонала, или расскажет о тяготах, которые выпали на долю больных и раненых. Но чего еще можно было ждать от ведомства, предназначенного для обслуживания двух армий, если ему пришлось иметь дело с 200 тысячами военнослужащих, среди которых разразилась эпидемия тифа? В целом ведомство работало хорошо и организованно, решив в конечном итоге все непредвиденные проблемы.
 Боюсь, медицинская статистика этой кампании окажется искажена из-за вошедшего в обиход туманного и ненаучного термина «обычная продолжительная лихорадка», часто мелькающего в военных сводках. «Степная» или «лагерная» лихорадка — также распространенный диагноз. Думаю, медики уже сошлись во мнении, что почти все это — случаи заболевания брюшным тифом той или иной степени тяжести. Наш старший хирург, мистер Гиббс, в нескольких случаях, когда имелись отклонения от привычной картины, провел пост-мортем, и все равно обнаружил характерные для тифа язвы.
  А. Конан-Дойл 
  Госпиталь «Лангман», Южно-Африканские полевые войска, Блумфонтейн, 5 июня 1900 г. 




 К избирателям центрального Эдинбурга


  «Эдинбург ивнинг диспэтч» 
  26 сентября 1900 г. 
 Джентльмены!
 Я обращаюсь к вам с просьбой поддержать мою кандидатуру и отдать мне свои голоса не как посторонний. В этом городе я провел свое детство. Тут я учился в университете и получил диплом, Я многим обязан старому городу и был бы безмерно горд получить возможность представлять интересы его граждан в Парламенте.
 Обстоятельства, при которых проходят настоящие выборы, можно назвать исключительными. Все вопросы стали второстепенными в сравнении с главным — этой ужасной затянувшейся войной, которая потребовала от народа неисчислимых жертв и многих из нас заставила одеться в траур. Теперь, наконец, пройдя через многие битвы к победе, мы должны сделать выбор. Или мудрость наших граждан поможет сохранить то, что было добыто мужеством наших воинов, или же в этот последний час величайшая политическая ошибка нанесет нам непоправимый ущерб, обесценив плоды военных успехов. Таков главный вопрос дня, стоящий перед избирателями.
 В самом начале этой войны я взял на себя труд создать ее полную историю. Работа заставила меня с величайшей тщательностью исследовать все свидетельства и привела к глубокому убеждению в справедливости и необходимости этой борьбы. Затем настал час напряжения всех духовных сил, когда каждый почувствовал необходимость помочь общему делу. Я оказался в Южной Африке и в силу обязанностей побывал как в Блумфонтейне, так и в Претории. Здесь у меня появилась возможность из первых рук получить мнения британцев-роялистов, африканеров, буров всех мастей и оттенков, британских офицеров и наших же официальных лиц. Я вернулся с очень твердыми убеждениями относительно сложившейся ситуации. Главное из них состоит в следующем: окончательное и успешное решение проблемы может быть обеспечено лишь всенародной поддержкой правительства, которое, преодолев многочисленные трудности, довело войну до успешного завершения.
 Но проявив хотя бы минутную нерешительность, дав понять, что мы изменили своим целям, мы сыграем на руку врагам и деморализуем граждан больших Колоний, проявивших такую верность и поддержавших нас в этой борьбе. Канада, Австралия и Новая Зеландия отдали общему делу свое золото и свою кровь. Неужели вы не отдадите ему же — свои голоса и свой труд? Солдаты выполнили свой долг. Теперь настала наша очередь. Шотландские солдаты проявили чудеса героизма на поле брани; не может быть, чтобы избиратели центрального района шотландской столицы проявили бы к целям этой борьбы безразличие или враждебность.
 Джентльмены, многие из вас принесли в жертву этой войне свой домашний уют, семейное счастье, рисковали жизнью. Я прошу еще лишь об одном: пожертвуйте всеми вопросами, которые кажутся вам насущными, ради самого важного и всеобъемлющего. Наверняка, вас интересуют конкретные проблемы — например, пропаганда воздержания или улучшение системы образования; и все же — не отдавайте свои голоса тем, кто готов ослабить вашу страну в том самом главном вопросе, который как раз и требует себе немедленного решения. Можно ли отдать судьбу страны в руки партии, одна половина которой обвиняет правительство в нерешительности при ведении боевых действий, а вторая — в том, что оно вообще ввязалось в войну?
 В своей социальной политике я буду всегда отстаивать свободу, терпимость и прогресс, следуя традициям великой партии Вигов, которая в течение столь долгого времени прочно ассоциировалась с Эдинбургом.
 Вновь возвращаясь к вопросу о патриотизме, я должен сказать, что считаю необходимым противостоять любому узколобому или реакционному законодательству и в первую очередь руководствоваться интересами своих избирателей.
 Не теряя надежды, что свое решение в день выборов вы примете, исходя из интересов широкой национальной платформы, не позволив мелким вопросам отвлечь вас от главного.
 Ваш верный слуга, джентльмены,
  А. Конан-Дойл 
  Дюнард, Грандж-Лоун, Эдинбург, 24 сентября 1900 года. 




 Доктор Дойл и «Реформ-клуб»


  «Дэйли кроникл» 
  28 сентября 1900 г. 
 Сэр! Только что я прочел опубликованное Вами письмо некоего джентльмена, не удосужившегося подписаться собственным именем, письмо, смысл которого состоит в том, что я, будто бы, нарушил принципы «Реформ-клуба», выставив свою кандидатуру от либерал-юнионистов и приняв поддержку консервативной части электората.
 До сих пор у меня складывалось впечатление, что среди членов «Реформ-клуба» либерал-юнионистов никак не меньше, чем радикалов. Мне, кроме того, ничего не известно о существовании предписаний, которые препятствовали бы им баллотироваться в Парламент и получать поддержку с какой бы то ни было стороны.
 Если бы нечто подобное имело здесь место, на что и намекает Ваш корреспондент, я, конечно, безоговорочно согласился бы с решением совета клуба по этому вопросу.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  27 сентября. 




 Доктор Дойл и его работа в Южной Африке


  «Скотсмен» 
  3 октября 1900 г. 
 Милостивый Государь!
 Насколько мне стало известно, во время встречи у сэра Льюиса Мак-Айвора прошлым вечером кто-то заметил, касаясь моей работы в Южной Африке, что я отправился туда «из деловых соображений».
 Я никогда не стал бы сам поднимать эту тему, но поскольку такое заявление прозвучало, позвольте мне заявить, что за работу там я не получил ни шиллинга, и считаю, что посвятил ее своей стране. Моя поездка не только не принесла мне доходов, но и обошлась в двести фунтов. Неловко обременять читателя этими личными деталями, но не я заговорил об этом первым.
 Ваш, и т. д.,
  А. Конан-Дойл 
  Отель «Олд Уэверли». 




 Южный округ Дублина


  «Айриш таймс» 
  3 октября 1900 г. 
 Сэр! Позвольте мне, ирландцу, проживающему за пределами Ирландии, сказать слово о кандидатуре мистера Планкетта и о противодействии, которое ему оказывается. Любому стороннему наблюдателю ясно, что в течение многих лет Ирландия нуждается в центристской партии, свободной от всяких религиозных и политических разногласий, готовой протянуть руку как левым, так и правым, и таким образом дать со временем любому ирландцу (независимо от того, живет ли он на севере или на юге) возможность почувствовать, что у него есть родина, общая для всех ее граждан, которым нет причин разъединяться на два лагеря. Поменьше бы нам религиозного догматизма и политической озлобленности с обеих сторон — тогда, возможно, Ирландия смогла бы объединиться на основе идей национального единства и долга перед Империей.
 Создание такой партии представляется мне насущнейшей необходимостью нашей политической жизни. Мистер Горас Планкетт — один из тех, кто в последние годы выступал за ее создание: он понимает важность компромиссов, предполагающих, что ирландцы любого вероисповедания должны, отринув мелкие разногласия, взглянуть друг на друга, как братья; только в этом случае страна может прийти к миру и процветанию.
 Создание организации, которая объединила бы разумных и трезвомыслящих людей, способных живой стеной встать между изуверами-фанатиками с обеих сторон, представляется серьезной задачей. Будучи кандидатом в Парламент от юнионистов, я тем не менее опечален узколобой нетерпимостью ирландских юнионистов, препятствующих продвижению кандидатуры человека, который более чем кто-либо из ныне живущих ирландских политиков мог бы принести пользу своей стране. Заняв такую позицию, они лишатся поддержки людей, которые, подобно мне, не столько заинтересованы в победе своей фракции, сколько всей душой желали бы видеть Ирландию богатой и счастливой частью Империи, созданной не в последнюю очередь при участии ирландского мужества и ирландского интеллекта.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  Андершоу, Хайндхэд, Хаслмир. 




 Доктор Конан-Дойл и католическая церковь


  «Скотсмен» 
  15 октября 1900 г. 
 Милостивый Государь!
 Мне пришлось подождать, пока не спадет ажиотаж вокруг избирательной кампании, прежде чем адресовать Вам это письмо в надежде, что Вы поможете мне таким образом обратиться к избирателям центрального района по поводу недавней предвыборной гонки.
 Наверняка те, кто следил за событиями в этом избирательном округе, помнят, как утром в день выборов на стенах появились триста плакатов, утверждавших, будто бы я — папский заговорщик и эмиссар иезуитов, призванный вести подрывную работу среди прихожан-протестантов. Нет сомнения в том, что эти плакаты, встречавшие рабочих, когда те утром шли на работу, нанесли мне значительный ущерб. Если я добавлю, что оказавший решающее влияние на ход выборов плакат не содержит в себе ни слова правды, то станет ясно, что инцидент являет собой пример вопиющего общественного скандала. В самый последний момент, когда не оставалось времени для опровержения с моей стороны, избиратели оказались вдруг под воздействием злобного и клеветнического заявления.
 Я никогда не стал бы афишировать свои религиозные взгляды, но тема была поднята настолько недвусмысленно, что теперь этого невозможно избежать. Позвольте мне раз и навсегда прояснить свою позицию.
 Я не являюсь последователем Римской католической церкви; более того, не был им со школьной скамьи. В течение двадцати лет я страстно выступал в поддержку полной свободы совести и считаю, что любая заскорузлая догма недопустима и в сущности антирелигиозна, поскольку голословное заявление она ставит, вытесняя логику, во главу угла, чем провоцирует озлобленность в большей степени, нежели любое иное явление общественной жизни. Нет, наверное, ни одной книги, в которой я не пытался бы выразить это свое убеждение; одна из них — «Письма Старка Мунро» — целиком посвящена этой теме.
 Если я добавлю, что посещаю в Лондоне церковь мистера Войзи на Своллоу-стрит, то станет очевидно, насколько терпим я в своих религиозных взглядах, основывающихся на почтительном теизме, а не на учении той или иной секты. Думаю, самый благоприятный с точки зрения счастья человечества ход развития религиозной мысли в будущем состоит в том, чтобы представители различных вероисповеданий обратили свое внимание на имеющуюся между ними общность вместо того, чтобы делать упор на разделяющие их догматические и ритуальные элементы, к сути христианства не имеющие никакого отношения.
 Вот и все о предмете, к обсуждению которого мне не хотелось бы возвращаться. Мои давние связи с католической церковью не оставили во мне никаких горьких чувств по отношению к этому глубокоуважаемому институту, в рядах которого состоят самые благочестивые люди из тех, что встречались мне на жизненном пути. Вспоминая собственный опыт недавнего прошлого, я могу достаточно ярко представить себе, каким клеветническим напалкам они подвергаются. Но каждый человек несет в себе собственные душу и разум; руководствуясь их зовом, он и должен идти вперед. Этот прямой путь открылся передо мной с той поры, как я оставил позади детские годы.
 Таковы мои религиозные убеждения; пусть теперь читатели сами судят, насколько несправедливы были обвинения, использованные в этих оскорбительных плакатах. В высшей степени авторитетные источники проинформировали меня о том, что недавно принятый Закон о противоправных действиях от 1895 года предоставляет мне реальный способ юридического воздействия на нарушителей. Однако, как бы ни наказали теперь человека, несущего ответственность за появление плакатов, ничего этим уже не исправишь. Я предпочел бы огласить факты в надежде, что это само по себе предотвратит повторение столь вопиющего безобразия.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  «Реформ-клуб», Лондон, 13 октября 1900 года. 




 Выборы в Южном Дублине


  «Таймс» 
  18 октября 1900 г. 
 Сэр! Позвольте мне, человеку ирландского происхождения, живущему за пределами Ирландии, который много сделал для юнионизма в ходе последних выборов, в нескольких словах поделиться впечатлениями от выборов в Южном Дублине.
 Главное, в чем нуждается Ирландия (и это — необходимое условие улучшения здесь ситуации) — образование центристской партии, которая была бы в равной степени далека от узкопровинциального патриотизма Юга и нетерпимости Севера.
 В настоящее время остров остается разделенным на два враждующих лагеря; их образуют силы, которые никогда не смогут прийти к соглашению из-за расовых, религиозных и социальных разногласий. Пока дело обстоит таким образом, каждый государственный акт будет разменной картой в игре соперничающих группировок, и трудно надеяться, что законодательные инициативы могли бы улучшить положение дел.
 Но самый никудышный путь к примирению — это Гомруль [5] , потому что тогда под одним потолком весь антагонизм, раздирающий обе стороны, сконцентрируется в мощную силу. Плохо, когда враги потрясают кулаками с разных концов острова, но будет еще хуже, если они начнут это делать, сидя за одним столом.
 Главное, что необходимо для улучшения ситуации, это создание партии здравомыслящих, умеренных политиков, сердца которых наполнены тем духом истинного ирландского патриотизма, который подавляет религиозные и расовые предрассудки ради служения святой и великой цели: процветанию страны и примирению между ирландцами, с незапамятных времен раздираемых враждой. Такую партию составили бы люди, которым были бы чужды забота исключительно о собственных интересах, фанатизм и нетерпимость (неважно, какого толка, протестантского или католического); люди, в равной степени приверженные интересам своей родины и благосостоянию Империи, в создание которой было вложено так много ирландского мужества и ирландского интеллекта. Такая партия, будь она создана, вскоре смогла бы уравновесить враждующие фракции и оказать на каждую из них сдерживающее влияние. Она могла бы привлечь в свои ряды благоразумных и просвещенных людей из всех слоев общества. Мне кажется, достаточно было бы создать ядро, и эта партия тут же разрастется до гигантских размеров, потому что трудно поверить, что Ирландия — единственная страна мира, населенная исключительно экстремистами. Наверняка существует и большая прослойка умеренных политиков; остается лишь найти средства, с помощью которых они смогли бы о себе заявить.
 С развитием и ростом этой прослойки связаны, как мне кажется, все лучшие надежды на будущее нашей страны; на заживление раны, которая постоянно вытягивает соки из организма Империи. Появление кандидатуры мистера Планкетта — человека, который всегда был патриотом и никогда экстремистом, — предоставляет нам идеальную возможность для создания такого ядра. Он для Ирландии сделал больше, чем все ее крикливые провокаторы. У мистера Планкетта глубокий ум и большое сердце: благодаря этому он, находясь в гуще фракционных схваток, не теряет из виду интересы страны в целом. Именно он сможет найти те необходимые компромиссы, которые следует предпринять умеренной партии; для осуществления таких шагов потребуется благоразумие совершенно непредвзятого политика. Он позволит наконец успокоиться старым ранам, потому что стремление бередить их беспрестанно и есть непосредственная причина всех ирландских невзгод. На пост Секретаря он пригласит ирландца, отличающегося компетентностью, вне зависимости от его религиозных или политических убеждений. Он проголосует за создание Университета, в котором молодежь будет воспитываться в духе преобладающей в Ирландии религиозной доктрины, даже в том случае, если он сам таковую не разделяет. Он сумеет организовать маслобойное дело, интересуясь при этом политическими взглядами фермеров ничуть не больше, чем мировоззрением коров, и действуя исключительно в интересах процветания национальной экономики. Это был бы идеальный претендент на роль лидера центристской партии; такого человека в равной степени ждут и Ирландия, и Империя.
 Однако в Дублине этот человек потерпел поражение — при попустительстве наших самых влиятельных средств формирования общественного мнения; последние тут же сделали вывод о том, что правительственный нейтралитет себя не оправдал и что мы оказали недостаточную поддержку Юнионистской партии Ирландии.
 Будучи сам в сложившейся ситуации убежденным юнионистом, я все же считаю, что причина происшедшего — в том, что сами ирландские юнионисты использовали методы, которые шокировали даже их самых горячих сторонников, продемонстрировав при этом полное отсутствие объективного, государственного взгляда на суть ирландской проблемы. Примером такого извращенного мышления может служить письмо человека, назвавшегося «ирландским лойялистом», который в Вашем сегодняшнем номере осуждает мистера Планкетта за то, что в ходе заседаний последнего состава Парламента он дважды голосовал в поддержку мер, предлагавшихся националистами.
 Означает ли это, что каждый парламентарий должен непременно сверяться со мнением своей партии? Что он должен сопротивляться принятию даже самого разумного предложения в том случае, если оно исходит от враждебной фракции? Жалкое зрелище являет собой политик в представлении автора подобной жалобы.
 О твердости позиции мистера Планкетга лучше всего свидетельствует тот факт, что он выдержал нападки такого фанатика, как мистер Дэвитт, с одной стороны, и ультра-оранжистов, с другой. Подобная эпитафия на могильном камне сделала бы честь любому ирландцу.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  Андершоу, Хайндхэд, Хаслмар, 17 октября. 




 Доктор Дойл о раннем закрытии магазинов


  «Гроусерз эссистант» 
  1 ноября 1900 г. 
 Сэр! Отвечая на Ваш запрос от 25 числа, сообщаю, что буду рад принять делегацию, о которой Вы говорите, практически в любой день между пятью и шестью часами вечера. [6] 
 Я очень интересуюсь проблемой сокращения рабочего дня работников торговли, поскольку уверен: в стране, где нет обязательной воинской службы, физическое состояние и здоровье граждан может быть гарантировано лишь повсеместным сокращением рабочего дня и частыми выходными.
 Лично я считаю, что эта цель не может быть достигнута исключительно законодательными инициативами, но, полагаю, регулярное освещение этого вопроса и постоянная деятельность в русле народного просвещения сами по себе способны создать непобедимую силу, перед которой не устоят противники прогресса в этом направлении.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 




 Уроки южноафриканской войны (1)


 «Таймс»
 1 ноября 1900 г.
 Милостивый Государь!
 Я прочел опубликованное Вами письмо полковника Лонсдэйла Хэля, который выражает несогласие с моими взглядами на военную реформу. Могу заверить его в том, что не имею ни малейшего желания «учить» профессиональных военных, и хотел бы лишь одного — возможности вести свободную дискуссию по военным вопросам. Недопустимо, чтобы от доводов гражданского человека отмахивались проставлением после них единственного комментария: «(sic)».
 Я думаю, полковник Лонсдэйл Хэль весьма недооценивает мужество своих соотечественников, если опасается, что мы не сможем противостоять вторжению извне, не имея внутри страны профессиональной армии, призванной противостоять агрессору. Маленькая Швейцария находится в окружении четырех великих военных держав, и тем не менее в течение столетий сохраняет свою независимость. В своей оборонной стратегии она полагается исключительно на милицейские подразделения, но даже Германия должна рассматривать нападение на нее как очень сложную военную операцию. В Южной Африке мы и сами убедились в том, как трудно одолеть подразделение внутренних войск численностью лишь в 50 тысяч человек.
 Итак, основная идея плана, обрисованного мною в последней главе «Великой бурской войны», состояла в том, что число стрелков в пределах страны должно быть доведено до миллиона и что следует обеспечить им сильную артиллерийскую поддержку. Численность войск агрессора, несомненно, будет ограничена, и он не избежит трудностей, связанных с транспортировкой и снабжением. С одной стороны, неприятель будет лишен возможности совершать фланговые маневры, сталкиваясь с силой, противостоящей его продвижению, с другой — не решится на серию лобовых ударов, следствием которых могли бы стать большие потери в живой силе. В то же время он вынужден был бы либо продвигаться вперед, либо готовиться к голоду. Мне трудно представить себе ситуацию, в которой может оказаться такая армия, и должен повторить — рискуя навлечь на себя неудовольствие полковника Лонсдэйла Хэля, — что опасность вторжения извне, которой нас пугают, — дело прошлого.
 Скептики возразят: миллион стрелков, дескать, невозможно призвать под ружье. В случае необходимости можно было бы сделать это в принудительном порядке, расширив действие Закона о внутренних войсках; мне кажется, подобные меры не встретят особого общественного противодействия, если заранее воззвать к патриотическим чувствам народа. Не исключено, что эта цель может быть достигнута и без всякого принуждения.
 Помимо внутренних войск и добровольческих соединений у нас имеется огромный источник невостребованной военной силы: огромная масса населения, представители которой с радостью научились бы владеть винтовкой, но не могут присоединиться к организованным подразделениям волонтеров. Крестьяне большинства наших деревень совершенно не в состоянии стать добровольцами, но с радостью уделяли бы по два часа каждый субботний вечер обучению стрельбе — при наличии соответствующих возможностей.
 Но создание такого движения нуждается в поощрении со стороны правительства. Последнему предстоит назначить инспекторов, которые будут разосланы во все концы страны, чтобы обсудить с местными властями вопрос открытия местных стрельбищ; при этом правительство обязано не продать, а дать винтовку каждому мужчине, который проявит готовность вступить в клуб и научиться стрелять.
 Почти повсюду можно найти площадки, подходящие для открытия стрельбища длиной 200 ярдов; мужчина, научившийся хорошо стрелять из современной винтовки с низкой траекторией полета пули, будет полезен в любом бою, как ближнем, так и дальнем. Там, где нет возможности разбить стрельбища, можно использовать трубки Морриса и с их помощью проводить обучение пользованию огнестрельным оружием.
 В настоящее время сам я как раз занят строительством полигона в Хайндхэде — по примеру того, что был создан в Гилфорде моим другом мистером Сейнт-Лоу Стречи. Я уверен, что не испытаю недостатка в желающих стать членами клуба и что скоро мы сможем организовать местное подразделение стрелков-любителей из числа мужчин, которые по тем или иным причинам не могут поступить в добровольческие соединения. Если бы такое движение распространилось по всей стране, набрать миллион бойцов местной самообороны не составило бы труда. Согласен, это будут не слишком умелые новобранцы, но отряды их будут сильны числом и духом. Мне кажется, главный урок, который преподала нам бурская война, состоит в необходимости осознать простой факт: храбрый человек с хорошей винтовкой очень скоро становится непобедимым солдатом.
 Что же касается остальных деталей того же плана, то не стану их перечислять — просто всем интересующимся порекомендую вернуться к той главе, где об этом рассказывается подробно. Суть сказанного состоит в следующем: профессиональная армия должна быть сокращена и состоять из военнослужащих, которые бы лучше оплачивались, получали более квалифицированную подготовку (особенно в том, что касается искусства стрельбы) и использовались исключительно для защиты наших интересов на внешних границах Империи, поскольку жители острова прекрасно способны позаботиться о себе.
 Преимущество тут состоит в том, что в случае столкновения с противником мы будем иметь высокоэффективную военную силу, избежав таких затрат, какие несем сейчас, когда постоянно кормим и содержим огромные, никому не нужные войска. При этом в нашем распоряжении будет резерв, из которого мы в любой момент сможем составить многочисленную армию — большую, чем позволяет нам иметь существующая система. Я думаю, все это может быть осуществлено исходя из обрисованных мною принципов, но, понимая, что рассуждаю как дилетант, очень хотел бы подвергнуться профессиональной критике, доброжелательной или нет — неважно.
 Что же до Имперской легкой кавалерии, которая представляется мне главной силой армии будущего, то полковник Лонсдэйл Хэль вправе называть бойца такого подразделения как ему будет угодно — кавалеристом или конным пехотинцем. Это не имеет никакого значения (майор Кэрри Дэвис, собравший такой отряд, называет своих воинов конными пехотинцами); главное тут — чтобы своим основным оружием они считали винтовку и были готовы вести бой на земле. Для меня было новостью узнать, что некая спешенная кавалерия поднялась на возвышенность Эландс-лаагте вместе с Имперской легкой конницей, но это также к обсуждаемому вопросу не имеет отношения.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  «Реформ-клуб», Пэлл-Мэлл. 




 Уроки южноафриканской войны (2)


  «Таймс» 
  6 ноября 1900 г. 
 Сэр! Не хотелось бы беспокоить Вас снова, но может быть, Вы позволите мне сказать несколько слов в ответ на письмо «Кустоса» и второе письмо полковника Лонсдэйла Хэля.
 Совершенно ясно, что «Кустос» прочел мое письмо, не ознакомившись со статьей, к которой оно всего лишь является приложением. У него сложилось впечатление, будто я предлагаю создать исключительно оборонительную армию. Достаточно обратиться к последней главе моей «Великой бурской войны», чтобы увидеть обратное. Я утверждаю, что наша регулярная армия должна обрести максимальную эффективность, став самой оснащенной, подготовленной и обученной армией в мире. Все это, на мой взгляд, может быть достигнуто сокращением вдвое ее численности, двукратным повышением жалования и сведением ее основной функции к защите внешних рубежей Империи. При такой системе средства, затраченные на питание, транспортировку и оплату каждого военнослужащего, не будут выброшены, на ветер. В случае военной опасности у нас не возникнет необходимости оставить дома 92 тысячи человек в силу их неподготовленности к участию в активных боевых действиях. Сэкономив на оплате и содержании этих бесполезных подразделений, мы сможем поднять остальные войска до высочайшего уровня. Таким образом «Кустос», если он действительно возомнил, будто я выступаю за создание оборонительной армии, просто неправильно меня понял.
 Однако, отрядив эти хорошо оснащенные силы на защиту внешних границ Империи, мы должны принять меры против возможного вторжения извне на нашу внутреннюю территорию. Было бы полезно — как для всей страны, так и для каждого ее гражданина, — если бы последний понял, что не должен целиком полагаться на других и обязан защитить себя сам. Я вижу несколько аргументов против введения всеобщей воинской обязанности и ни одного — против обязательного обучения стрелковому искусству, если, конечно, честные власти всерьез займутся созданием стрельбищ. Я уверен, что без всякого принуждения можно призвать под ружье очень большое количество стрелков помимо тех, что будут задействованы в отрядах волонтеров и милиции. Не сомневаюсь, что, имея такие силы и мощную артиллерию, мы сможем освободить регулярную армию для ведения наступательных боевых действий.
 Жаль, что одно из моих предложений было понято полковником Лонсдэйлом Хэлем превратно. Должно быть, я сформулировал свою мысль слишком свободно. Я не имел в виду, что, пустив неприятеля на нашу территорию и не оказав ему сопротивления, мы сможем затем отбить его наступление; я хотел сказать, что в таких условиях временная утрата контроля над морскими границами при отсутствии регулярной армии не окажется фатальной — если в стране найдется миллион мужчин, умеющих пользоваться винтовкой. Я по-прежнему придерживаюсь этого мнения.
 Полковник Лонсдэйл Хэль полагает, что подавить сопротивление бурских внутренних войск труднее, чем смять соответствующие английские подразделения, потому что там нам пришлось иметь дело с огромными территориями. Его доводы представляются мне не слишком серьезными. Действительно, нашим людям и обозам со снаряжением приходилось преодолевать большие пространства. Однако, прибыв на место, мы тут же нашли дружественную поддержку, пользуясь которой получили возможность организовать свои силы и перейти в наступление — при поддержке отрядов из местного населения численностью в 15 тысяч человек. Высадившись в Англии, агрессор окажется под огнем наших стрелков и не получит никакого плацдарма кроме того, который сумеет сам для себя отвоевать. Я думаю, военное вторжение в Англию станет операцией несравненно более трудной, даже невозможной — если на пути его встанет организованное вооруженное население.
 С извинениями за частое появление на Ваших страницах,
  А. Конан-Дойл 
  «Реформ-клуб», Пэлл-Мэлл. 




 Мистер Дойл и реформа армии


  «Вестминстер газетт» 
  12 ноября 1900 г. 
 Сэр! Ваш критик, великодушно снизошедший до оценки моей книги «Великая бурская война», утверждает, будто бы мой план реорганизации армии состоит в том, чтобы создать хорошо обученные войска численностью в 100 тысяч человек для защиты домашних территорий, и задает уместный в таком случае вопрос: каким же образом будет тогда осуществляться защита Империи?
 Выдвинутый мною план подразумевает нечто совершенно противоположное. Я предлагаю выставить сто тысяч хорошо обученных и высокооплачиваемых солдат для обороны имперских границ, оставив дома лишь гвардейцев и артиллерию. Пусть ответственность за защиту острова возьмет на себя миллион волонтеров, полицейских и свободных стрелков; поднять их на вооруженную борьбу будет не так уж трудно, если общественность поймет, что при обороне страны ей придется полагаться исключительно на собственные силы. Это позволит нам укрепить свои позиции как дома, так и за рубежом и обеспечит на случай войны огромный резерв живой силы; людей, имеющих представление о пользовании оружием, можно будет очень быстро превратить в хороших солдат.
 Остается лишь пожалеть о том, что наша молодежь увлечена играми и стрельбой в кроликов, хотя могла бы внести свой вклад в укрепление обороноспособности державы. Очень многие — не считая вступивших в добровольческие соединения, — смогут легко научиться стрелять из винтовки, если мы приложим хотя бы минимум усилий к тому, чтобы обеспечить им такую возможность. Без особых затрат мы сделаемся непобедимыми на собственной территории, если встряхнемся от старомодного представления о дисциплинированном солдате, который, кстати, и сам никогда не признает, что боевым духом можно всегда компенсировать недостаточность боевой подготовки.
 Полностью согласен с Вашим критиком в том, что сейчас невозможно создать историю этой войны в полном объеме, но, взяв за правило вносить дополнения и поправки в каждое новое издание книги, надеюсь таким образом внести в нее всю последнюю информацию. Возможно, таким образом мне удастся уменьшить основания для возражений, выдвигаемых моим оппонентом.
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  Андершоу, Хайндхэд, Хаслмир. 




 Подданные Её Величества


  «Глазго ивнинг ньюс» 
  19 декабря 1900 г. 
 Сэр! Меня очень интересует обсуждаемая проблема, и я вынужден лишь пожалеть о том, что не смогу посетить Глазго в названный Вами день. Проект, над которым я работаю в Хайндхэде, — это всего лишь создание стрелкового отряда, набранного из горожан. Все они представляются мне очень старательными и умелыми учениками, любой из которых, кстати, способен сам оплатить каждый патрон; при использовании системы ведения огня с трубкой Морриса таковые обходятся в один пенни за три штуки, Я построил здесь стрельбища в 50, 75 и 100 ярдов (последний соответствует шестистам — если вести стрельбу без трубки Морриса) и дважды в неделю провожу смотры. По праздникам я выставляю приз, предлагая за него побороться стрелкам, и — уверен — через год-другой в районе не отыщешь возницы, кэбмена, землепашца или продавца, который не был бы превосходным стрелком. Общая стоимость мишеней (в количестве 5 штук), щитов, винтовок (3) и трубок не превышает тридцати фунтов. Надеюсь, наш опыт найдет себе распространение и в окрестностях, что позволит буквально наводнить местность потенциальными бойцами. Наиболее открытыми для внешней агрессии остаются южные графства Англии: именно там движение должно получить всеобщую поддержку. Если учесть, что все это делается добровольно, правительству остается лишь проверить подготовку каждого стрелка, прошедшего обучение в стрелковом клубе и выдать ему за патриотические устремления наградной патронташ, который тот сможет хранить у себя дома. Так будут созданы самые дешевые вооруженные силы в мире. Призывая мужчин от 16 до 60 лет, самых лучших солдат мы будем получать как раз из представителей старшего поколения.
 В отношении выдачи штыков у меня нет полной уверенности. При виде заточенного острия у некоторых возникают не совсем верные представления относительно назначения такового. Никаких красных повязок и костюмированного чванства: широкополая шляпа завитком с кокардой — и больше никаких знаков отличия. Я убежден, что таким образом мы сможем привлечь полмиллиона человек, что не только не воспрепятствует, но и поможет движению волонтеров.
 С пожеланиями счастья, искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 




 О гражданских стрелках


  «Вестминстер газетт» 
  27 декабря 1900 г. 
 Сэр! Ваш военный корреспондент имеет крайне неприятную привычку критиковать мнение оппонента, не удосужившись прежде поинтересоваться, каково оно. Несколько недель назад он приписал мне нечто противоположное тому, что я предлагал в действительности. В свое время я с Вашей помощью указал ему на эту ошибку. Вместо того, чтобы после своей нелепой оплошности преисполниться хотя бы минимумом скромности, он вдруг в новой статье делает крайне энергичный выпад против движения гражданских стрелков, не имея ни малейшего представления о том, что критикует.
 Цель движения, как указывалось уже не раз, состоит в том, чтобы не заменить регулярную армию, а дополнить ее. Да, чем больше у нас будет военнослужащих в регулярных подразделениях, тем безопаснее будет наша жизнь — это так; но совершенно очевидно, что если мы надеемся подготовить умный первоклассный персонал, то должны и платить людям больше, а значит, существует предел затратам, которые вправе позволить себе страна.
 Нашей главной военной силой должен остаться военно-морской флот; следовательно, финансируя армию, мы должны придерживаться определенных рамок. Исходя из этого, я не вижу ровно ничего фантастического в следующем предположении: последняя война доказала со всей убедительностью, что в оборонительных сражениях храбрец, хорошо владеющий винтовкой, представляет собой непобедимую силу — ее-то и можно было бы мобилизовать на защиту нашей страны. Военному корреспонденту «Милитэри газетт» такая идея может показаться надуманной, но это всего лишь выдает в нем жертву предрассудков и административной рутины, а вовсе не реформатора, как можно было надеяться. Может ли находящийся в здравом уме человек всерьез утверждать, что страна не станет сильнее, если в ее распоряжении появится полмиллиона вооруженных людей, готовых защищать свои внутренние рубежи? Если он полагает, что сражаться способен лишь тот, кто прошел подготовку на армейском плацу, значит, урок, за который нам пришлось заплатить деньгами и кровью, так ничему его и не научил. Страна должна быть счастлива, что в трудную минуту может положиться на этих людей, и они, в свою очередь, должны быть рады возможности сослужить ей добрую службу. Такие люди нужны нам, и я уверен, что вопреки позиции, которую заняли Ваш военный корреспондент и другие обструкционисты, уже через несколько лет станет ясно, что движение пустило корни.
 В своем самом нелепом абзаце Ваш корреспондент задается вопросом: зачем этим людям широкополые шляпы и кокарды? Но должны же они носить какие-то головные уборы: почему бы не выбрать шляпы, благодаря которым они смогли бы узнавать друг друга и одновременно защищать глаза от солнца? Что касается отличительного знака, то в стране множество участников разнообразных подразделений и клубов. Как можно отличить члена того или иного клуба, если не благодаря кокарде? Отвечать на подобные вопросы — сплошная трата времени, но они создают проблему, которая, очевидно, вполне по душе Вашему корреспонденту.
 К созданию гражданских стрелковых отрядов первым призвал лорд Солсбери, а всего лишь неделю назад лорд Дандональд, в памяти которого свежи уроки войны, заметил, что Британии нечего бояться вторжения, если каждое зеленое ограждение с обороняющими его стрелками станет таким же неприступным, как холмы Южной Африки. Рекомендация Премьера и мнение военного могут послужить убедительным противовесом скептицизму джентльмена, который столь озадачен значками на шляпах и совершенно не понимает, как можно позволить воевать человеку, которому под шестьдесят, как это сделали буры, — пусть он даже и годен к службе.
 Весь сегодняшний день я провел, выставляя мишени для наших отрядов гражданских стрелков. Джентльмены, продавцы, кэбмены, возницы и крестьяне стреляли, стоя плечом к плечу. Приз за стрельбу с расстояния, эквивалентного шестистам ярдам, взял человек, выбивший 83 из 90 возможных; следовавшие за ним показали результаты 82, 81 и 80 очков. Свои выходные на моем стрельбище провели пятьдесят человек, и все это очень напоминало сельские игры где-нибудь в Швейцарии. Только глупость может помешать нам получить в свое распоряжение такой военный резерв, если единственное, что от нас требуется, это выдать по винтовке и сумке с патронами!
 Искренне Ваш,
  А. Конан-Дойл 
  Андершоу, Хайндхэд, Хаслмир.