---------------------------------------------


 Уоррен Мерфи, Ричард Сапир
 Китайская головоломка



 Глава первая


 Он не пожелал ни кофе, ни чая, ни молока. Ему даже не нужна была подушка под голову, хотя стюардесса компании «Бритиш эйруэйз» ясно видела, что его совсем разморило.
 Когда она попыталась было подсунуть белую подушку под его бычью шею, двое мужчин помоложе отшвырнули подушку, а стюардессе махнули рукой, чтобы убиралась – или в направлении хвостовой части, или – в сторону кабины пилота. Куда угодно, лишь бы подальше от человека с закрытыми глазами, с руками, сложенными на крышке коричневого кожаного «дипломата», наручником соединенного с его правым запястьем.
 Эта группа азиатов не внушала ей доверия; непроницаемые лица и твердо сжатые губы, сжатые, похоже, еще в детстве, и с тех пор никогда не раскрывавшиеся в улыбке.
 Китайцы, решила она про себя. Обычно китайцы бывали необыкновенно приветливы, часто – обаятельны, и всегда – безукоризненно вежливы. Эти же были словно высечены из камня.
 Она пошла вперед, в направлении кабины пилота. Проходя мимо кухни, она стянула булочку с корицей и жадно ее умяла. Обед сегодня она пропустила – диета, а теперь сделала то, что делала всегда, когда пропускала обед; чтобы утолить нарастающее чувство голода, ела что-нибудь отнюдь не способствующее похудению. Так, садясь на диету и постоянно по мелочам нарушая ее, она не слишком удачно сбрасывала лишние фунты, но все же оставалась достаточно гибкой, чтобы справляться с работой.
 Булочка была чудесная, может, чуть-чуть переслащенная. Ничего удивительного, что почтенный китайский джентльмен попросил еще. Похоже, он их очень любил. Сегодня эти булочки с корицей появились на борту впервые – в стандартном меню такие не значились.
 Но ему булочки понравились. Она заметила, как заблестели его глаза. А тем двоим, что отшвырнули подушку, он велел отдать свои булочки ему.
 Она открыла дверь кабины пилота собственным ключом и заглянула внутрь.
 – Обед, джентльмены, – сказала она командиру и второму пилоту.
 – Нет, – отказались оба сразу, а командир добавил:
 – Скоро будем над Орли. Почему задержалась?
 – Не знаю. Наверное, дело в погоде. Там почти все клюют носом. Я просто измучилась, каждому подкладывая подушку. Жарко сегодня, а?
 – Да нет, скорее наоборот, – отозвался второй пилот. С тобой все в порядке?
 – Да, да. Только, знаешь, что-то немного жарковато. – Она повернулась, чтобы уйти, но второй пилот не услышал звука закрывающейся двери. И на то была своя веская причина. Стюардесса вдруг заснула, грохнувшись лицом на пол, причем юбка задралась чуть ли не выше пояса, открыв ягодицы. И как всегда бывает, когда случается что-то неожиданное, первая пришедшая на ум второму пилоту мысль была совершенно идиотской: надо же, что это ей вздумалось демонстрировать пассажирам свои прелести?
 Беспокоиться, впрочем, было не о чем. Из пятидесяти восьми пассажиров тридцать покончили все счеты с заботами и тревогами этой жизни, а большинство остальных было охвачено паникой.
 До второго пилота донесся истошный женский крик:
 – Нет! Нет! О, Боже мой! Нет! Нет!! Нет!!!
 Закричали и мужчины. Тогда второй пилот отстегнул ремни и, перескочив через распростертое на полу бездыханное тело стюардессы, ринулся в пассажирский салон, где молодая женщина хлестала по лицу мальчика, а он спал, а она требовала, чтобы он проснулся, и все била, била, била; где юноша шел по проходу между рядами кресел, засыпая на ходу; где девушка в отчаянии прижималась ухом к груди мужчины средних лет; и где два молодых китайца стояли, склонившись над своим пожилым боссом. В руках у них были пистолеты.
 Черт бы побрал этих стюардесс! Где остальные? А, вот одна, в хвостовой части. Черт! Спит.
 Он почувствовал, как самолет подбросило вверх, а потом швырнуло вниз. Вынужденная посадка – другого выхода не было.
 Он не нашел ничего лучшего, как прокричать пассажирам, что они идут на посадку и что надо пристегнуть ремни. Но его вопли ни на кого не произвели ни малейшего впечатления. Он бросился назад, в кабину, по пути затолкнув гуляющего во сне юношу в кресло. Сидевшая рядом пожилая пара даже не подняла глаз – они тоже вырубились.
 Он сорвал с крючка в передней части самолета микрофон, которым пользовались стюардессы, и объявил, что самолет совершает вынужденную посадку в аэропорту Орли и что всем надо пристегнуть ремни.
 – Пристегните ремни, немедленно! – пытаясь придать своему голосу твердость, повторил он и увидел, как молодая женщина, хлеставшая по лицу мальчика, сначала защелкнула пряжку его ремня, а потом возобновила свое занятие: вставай, вставай, вставай!
 Самолет начал снижаться сквозь мглистую тьму ночи. Командир уверенно вел его, следуя указаниям приветливо мерцающих в ночи сигнальных огней. После приземления самолету не разрешили направиться к главному зданию аэровокзала, а отвели в специальный ангар, где уже поджидали машины скорой помощи с врачами и медсестрами. Как только второй пилот распахнул люк, чтобы принять трап, двое мужчин в штатском, но с револьверами в руках, отпихнули его и ворвались в салон, по пути оттолкнув прочь с дороги еще двоих пассажиров. Добежав до пожилого китайца, они вложили револьверы в кобуры, кто-то из них кивнул одному из китайцев, а затем оба в штатском бросились по проходу назад по пути налетели на врача и медсестру, сбили их с ног и, не останавливаясь, сбежали вниз по трапу.
 Из аэропорта в ту ночь было только две дороги – в морг или в больницу. Лишь спустя сутки глубокой ночью отпустили тех, кому повезло остаться в живых. В течение этих суток им не позволяли ни читать газеты, ни слушать радио. Им приходилось отвечать на сыпавшиеся градом вопросы, пока вопросы и ответы не слились в бесконечную вереницу ничего не значащих слов. С ними разговаривали белые люди, желтые люди, черные люди. И в большинстве вопросов не было никакого смысла.
 Не было его и в газетном заголовке, который им наконец разрешили увидеть:
 «двадцать ДЕВЯТЬ ЧЕЛОВЕК НА БОРТУ САМОЛЕТА УМЕРЛИ ОТ БОТУЛИЗМА».
 И нигде, заметил второй пилот, даже в списке пассажиров, газета не упоминала пожилого китайского джентльмена или двух его более молодых спутников.
 – Знаешь, милая, – сказал он жене, трижды перечитав газетное сообщение, – эти люди не могли умереть от ботулизма. Конвульсий не было – я рассказывал тебе, как все это выглядело. И потом, все продукты были свежие. – Разговор происходил в его маленькой лондонской квартире.
 – Ну, тогда тебе надо пойти в Скотланд-Ярд и все им рассказать.
 – Хорошая мысль. Что-то тут явно не сходится.
 Скотланд-Ярд очень заинтересовался его рассказом. И два каких-то типа из Америки тоже. Все так заинтересовались рассказом, что хотели слушать его снова и снова. А чтобы второй пилот ничего не забыл, ему отвели комнату, постоянно запертую на ключ. И никуда не выпускали. И даже не давали позвонить жене.
 Президент Соединенных Штатов, разувшись, полулежал в огромном мягком кресле в углу своего кабинета, положив ноги на зеленый пуфик и устремив взор на предрассветный Вашингтон, сводившийся для него к залитой ярким светом фонарей лужайке перед Белым домом. В руке он держал карандаш, которым нервно постукивал по стопке бумаг, лежащей у него на коленях.
 Его ближайший советник профессорским тоном подводил итог всему случившемуся и сказанному. В комнате витал неистребимый запах сигарного дыма – директор ЦРУ ушел всего час назад. Советник, в голосе которого слышались гортанные звуки, выдававшие его немецкое происхождение, занудно рассуждал о возможности международных осложнений и о том, почему дела обстоят совсем не так плохо, как кажется.
 – Не следует принижать важность случившегося. Покойный, в конце концов, был личным посланником китайского премьера. Но важно другое – визит самого премьера в США не отменяется. Важно и то, что посланник был отравлен не над территорией Соединенных Штатов. Он сел на самолет в Европе и направлялся в Монреаль, где должен был пересесть на другой самолет, который бы доставил его сюда. Все это приводит к выводу, что премьер не может считать нас или кого-либо из наших людей ответственными за случившееся. Это очевидно, так как он выразил готовность послать другого человека, чтобы выработать окончательные условия своего визита в США.
 Советник улыбнулся и продолжал:
 – Более того, господин президент, премьер посылает своего близкого друга. Соратника. Человека, который был с ним рядом во время долгого перехода армии коммунистов, отступавшей под ударами сил Чан Кайши; друга, который делил с ним все тяготы и невзгоды в те далекие времена, когда им пришлось скрываться в пещерах Яньаня. Нет-нет, я совершенно твердо убежден, что они знают, что мы абсолютно непричастны ко всему случившемуся. Если бы они так не считали, то никогда бы не послали генерала Лю. Его личное участие в подготовке визита – это доказательство того, что китайцы верят в наши добрые намерения. Так что визит премьера состоится, как и запланировано.
 Президент выпрямился и оперся руками о стол. В Вашингтоне стояла осень, и во всех кабинетах, где ему приходилось работать, было невыносимо жарко. Но крышка стола на ощупь была холодной.
 – Каким маршрутом прибудет Лю? – спросил президент.
 – Они нам не сообщили.
 – Это вовсе не свидетельствует о том, что они переполнены чувством доверия к нам.
 – Да мы никогда и не были в числе их доверенных союзников, господин президент.
 – Но если бы они сообщили вам о предполагаемом маршруте генерала Лю, мы могли бы со своей стороны обеспечить меры безопасности.
 – Честно говоря, сэр, я безмерно доволен тем обстоятельством, что они оставили нас в неведении относительно этого. Раз мы этого не знаем, значит, не несем никакой ответственности до тех пор, пока генерал Лю не прибудет в Монреаль. Тогда польское посольство в Вашингтоне, ваш посредник в отношениях с Китаем, известит нас о времени его прибытия сюда. Так или иначе, но он едет. Я бы хотел еще раз подчеркнуть, что они нам сообщили о визите генерала спустя менее чем сутки после случившейся трагедии.
 – Хорошо. Это доказывает, что их позиция не изменилась. – Стол по-прежнему оставался холодным, и президенту казалось, что руки у него мокрые. – Ладно. Хорошо, – повторил он. Но особого восторга в голосе не было. Он поднял глаза на советника: – А те люди, которые отравили китайского эмиссара… Кто бы это мог быть? Наша разведка до сих пор не дала нам никаких зацепок. Русские? Тайваньцы? Кто?
 – Я удивлен, господин президент, что ЦРУ до сих пор не представило полное досье на всех, кто мог бы быть заинтересован в срыве визита китайского премьера в Соединенные Штаты. – Из своего «дипломата» он достал папку толщиной со средний русский классический роман.
 Президент сделал жест рукой, давая понять советнику, чтобы он убрал папку.
 – Меня не интересует история, профессор. Мне нужна информация. Точная, четкая, и самая последняя информация о том, каким путем можно проделать брешь в китайской системе безопасности.
 – Такой информации пока нет.
 – Ладно, черт возьми, тогда я принял решение. – Президент встал, держа в руках пачку бумаг, которая до того лежала у него на коленях. Положив бумаги на безупречно отполированную поверхность стола, он произнес: – С одной стороны, мы будем продолжать обычную работу по линии разведки и сил безопасности. Просто продолжать.
 – А с другой? – вопросительно глянул на него советник.
 – Все. Больше я вам ничего сообщить не могу. Я рад, что имею возможность пользоваться вашими услугами, вашими советами. Вы делаете все от вас зависящее – я очень доволен вашей работой, профессор. Спокойной ночи.
 – Господин президент, мы с вами работали так успешно только потому, что вы никогда не скрывали от меня важную информацию. В такое время, как сегодня, оставить меня в неведении было бы крайне непродуктивно.
 – Согласен с вами на сто процентов, – сказал президент. – Однако сама суть вопроса исключает для меня всякую возможность поделиться информацией с кем бы то ни было. И, простите меня, я ничего больше сказать не могу. Поверьте, не могу.
 Советник кивнул и вышел.
 Президент проводил его взглядом. Дверь кабинета захлопнулась. Снаружи Белого дома фонари погаснут через два часа, уступив свое место солнцу, которое снова начнет поджаривать осенний Вашингтон.
 Он был один, как и подобает руководителю любой страны, когда ему предстоит принять трудное решение. Он снял трубку телефона, которым пользовался только один раз со дня вступления в должность.
 У аппарата был диск, как у самого обычного телефона, но необходимости набирать номер не было. Он подождал. Он знал, что гудков не будет. И не должно было быть. Наконец ему ответил сонный голос.
 – Алло, – сказал президент. – Сожалею, что пришлось вас разбудить. Мне нужен тот человек… Очень тяжелая ситуация, жестокий кризис… Если вы зайдете ко мне, я объясню более подробно… Да, я должен видеть вас лично… И приведите, пожалуйста, его. Я хочу поговорить с ним… Ладно, тогда передайте ему, чтобы был готов действовать в любую минуту… Ладно, хорошо. Да, пусть пока все будет так. Да, я понимаю, просто тревога. Нет, не задание. Объявите тревогу, пусть будет готов. Благодарю вас. Вы даже не представляете себе, как сильно нуждается в нем сегодня человечество.




 Глава вторая


 Его звали Римо.
 Он только кончил зашнуровывать на щиколотках плотно облегающий тело черный комбинезон из хлопчатобумажной ткани, как в его комнате в отеле «Насьональ», Сан-Хуан, Пуэрто-Рико, зазвонил телефон.
 Он снял трубку левой рукой, правой продолжая мазать лицо жженой пробкой. Телефонистка сообщила, что на его имя поступила телефонограмма из компании «Фирмифекс» в Сосалито, штат Калифорния. Представительница компании просила передать, что груз товаров длительного пользования прибудет через два дня.
 – О'кей, спасибо, – сказал он в трубку, повесил ее и добавил всего одно слово: – Кретины.
 Он выключил свет, и комната погрузилась в темноту. Сквозь открытое окно врывался влажный воздух с Карибского моря. Бриз не остужал Пуэрто-Рико, а только размазывал по городу осеннюю жару, перегоняя массы горячего воздуха с места на место. Он вышел на балкон, огражденный алюминиевой трубой на гнутых металлических опорах.
 Росту в нем было около шести футов, и ничто не говорило о его физической силе, кроме того, что шея, запястья и лодыжки были чуть шире, чем обычно бывает у людей его комплекции. Но он перепрыгнул через ограждение с той же легкостью, с какой гимнаст взлетает над перекладиной.
 Стоя на краю балкона, он прислонился к гладкой стене отеля «Насьональ», вдыхая впитавшиеся в нее запахи моря и сырости и ногами ощущая холод узкого выступа, на котором стоял. Стены гостиницы были белые, но в предрассветной тьме с такого близкого расстояния поверхность стены казалось серой.
 Он попытался сконцентрироваться на том, что надо вжиматься в стену, а не отстраняться от нее, но этот телефонный звонок все никак не давал ему покоя. Позвонить в половине четвертого утра, чтобы сообщить о поставке товаров. Что может быть глупее – прикрытие для сигнала тревоги, называется! Да это же самая настоящая реклама! С таким же успехом они могли просто пометить его крестиком.
 Римо посмотрел вниз, пытаясь с высоты девятого этажа разглядеть старика. Того не было видно. Только темные аллеи, обсаженные тропическими кустами, белые тропинки и прямоугольное пятно бассейна на полпути от отеля до берега.
 – Ну, что? – донесся снизу высокий голос, в котором звучали какие-то восточные нотки.
 Римо соскользнул вниз с края балкона и схватился за него руками. Он повисел так какое-то мгновение, болтая ногами в пустоте. Потом он начал методично раскачиваться взад-вперед, пытаясь ногами нащупать стену, и все ускорял свои движения, и вдруг разжал пальцы и провалился вниз.
 По инерции его тело налетело на стену отеля, босые пальцы ног заскользили по гладкой белой поверхности. Пальцы рук, твердые как когти хищного зверя, стали цепляться за камни.
 Нижняя часть тела снова откачнулась от стены, и в тот момент, когда тело, как маятник пошло обратно, он снова разжал пальцы и опять полетел вниз. И снова ноги уперлись в стену, тормозя движение вниз, и снова его сильные, измазанные углем пальцы вцепились как когти в стену отеля «Насьональ».
 Стена, обдуваемая ветрами с Карибского моря, была мокрой и скользкой. Если бы он попытался задержаться хоть на мгновение, то неминуемо сорвался бы и разбился насмерть. Но он помнил наставление: главная хитрость – в движении в сторону здания.
 Римо бешено пытался сконцентрировать все свое внимание на положении тела. Оно должно продолжать двигаться, двигаться непрерывно, но вся сила должна направляться в сторону стены отеля, преодолевая природную силу земного притяжения.
 Он ощущал ветер с моря скорее носом, чем кожей, и опять он оттолкнулся ногами от стены и пролетел вниз еще пять футов, и опять пальцами ног и рук затормозил продвижение вниз.
 У него пронеслась мысль: а в самой ли деле я готов? Достаточно ли сильны руки, достаточно ли точно чувство времени, чтобы преодолеть силу тяжести, пользуясь техникой прерываемого раскачивания – техникой, которой уже более тысячи лет, и которой в совершенстве владеют ниндзя – легендарные японские воины-кудесники.
 Римо вспомнил анекдот о человеке, упавшем с тридцатого этажа небоскреба. Когда он пролетал мимо пятнадцатого этажа, кто-то внутри прокричал: «Как дела?» – «Пока неплохо», – ответил тот.
 Пока неплохо, подумал Римо.
 Движения его стали ритмичными, почти автоматическими – от стены, вниз, к стене, затормозить. И снова – от стены, вниз, к стене, затормозить. Преодолевая силу земного притяжения, нарушая все законы природы, его стройное, атлетически сложенное тело использовало всю силу и опыт для того, чтобы падать на поверхность вертикально стоящей стены, а не вниз – туда, где ждала смерть.
 Он преодолел уже половину пути, отскакивая от стены как резиновый мячик. Скорость падения стала возрастать, и ему пришлось сильнее напрягать мышцы ног, чтобы не сорваться.
 Маленькое черное пятнышко в черной бездне ночи, профессионал, профессионально творящий свое профессиональное волшебство, спускаясь вниз по гладкой стене.
 Наконец его ноги коснулись черепичного козырька крыльца черного хода, он расслабил руки, перекувырнулся через голову, спрыгнул, и, проделав в воздухе сальто, бесшумно приземлился босыми ногами на асфальтированный задний двор погруженного во тьму отеля. Он смог, он сделал это!
 – Достойно сожаления, – раздался голос.
 Человек, которому принадлежал этот голос, покачал головой. Сейчас его было видно отчетливо – длинные космы белой бороды, по-детски мягкие волосы, обрамляющие начавшую лысеть голову, азиатские черты лица. Утренний бриз шевелил его волосы, и они словно бы излучали какое-то мерцание. Он был похож на человека, умершего от голода и вновь вытащенного из могилы на свет. Звали его Чиун.
 – Достойно сожаления, – повторил этот человек, чья голова едва ли достигала Римо до плеча. – Достойно сожаления.
 – Я смог, я сделал это! – радостно усмехнулся Римо.
 Чиун продолжал печально качать головой.
 – Да. Ты великолепен. С твоим мастерством может сравниться только лифт, который привез меня вниз. Тебе потребовалось девяносто семь секунд. – Это было обвинение, а не констатация факта.
 На часы Чиун не смотрел. Это было излишне. Его внутренние часы были безупречно точны, хотя, как однажды он признался Римо, теперь, когда ему уже около восьмидесяти, он порой ошибается на десять секунд в сутки.
 – К черту девяносто семь секунд. Я смог, я сделал это, – повторил Римо.
 Чиун воздел к небу руки, молчаливо взывая к одному из бесчисленных своих богов.
 – Даже самый ничтожный муравей сможет сделать это за девяносто семь секунд. Станет ли он от этого опасным? Ты не ниндзя. Ты ни на что не годишься. Кусок сыра. Ты и твое картофельное пюре! И твой ростбиф, и твой алкоголь! За девяносто семь секунд можно подняться по стене.
 Римо взглянул вверх. Стена отеля возвышалась над ним – гладкая, без выступов или трещин, блестящий каменный монолит. Он поглядел на Чиуна и снова усмехнулся:
 – Не свисти.
 У старика-корейца даже дыхание перехватило.
 – Пошел прочь, – прошипел он. – Иди в гостиницу и поднимайся в номер.
 Римо пожал плечами и направился к двери черного хода гостиницы. Открыв ее, он подождал Чиуна, чтобы пропустить его вперед. Краешком глаза он увидел, как парчовое кимоно Чиуна промелькнуло куда-то вверх и исчезло из глаз, скрытое козырьком крыльца. Он собирается лезть вверх по стене. Но это невозможно. Такое никому не под силу.
 Римо в нерешительности помедлил какое-то мгновение – не стоит ли отговорить Чиуна от этого безрассудного предприятия. Да нет, не выйдет, наконец решил он, быстро вошел в здание и нажал кнопку лифта. Лампочка горела на цифре двенадцать. Римо снова нажал кнопку. Лифт не двигался.
 Римо проскользнул в открытую дверь рядом с лифтом и помчался вверх по лестнице. Он летел, перескакивая через три ступеньки, на ходу лихорадочно пытаясь вести счет времени. С того момента, как они с Чиуном расстались, прошло не более тридцати секунд.
 Он несся вверх по лестнице, бесшумно касаясь каменных ступенек. Сломя голову он влетел на девятый этаж и открыл дверь в коридор. Тяжело дыша, подошел к двери своего номера и прислушался. Внутри все было тихо. Отлично. Значит, Чиун по-прежнему ползет по стене. Его азиатская спесь получит щелчок по носу.
 А что если он упал? Ему ведь восемьдесят. Вдруг его изуродованное тело лежит бесформенной массой на земле возле гостиничной стены?
 Римо схватился за ручку двери, повернул, толкнул тяжелую стальную дверь и вошел внутрь. Чиун стоял на ковре посередине комнаты, его горящие желто-карие глаза встретились со взглядом темно-карих глаз Римо.
 – Восемьдесят три секунды, – изрек Чиун. – Ты даже и по лестницам не умеешь взбираться.
 – Я ждал лифта, – неуклюже солгал Римо.
 – Нет в тебе правды. Даже в твоем состоянии человек не выбивается из сил, разъезжая на лифте.
 Чиун отвернулся. В руке у него была пресловутая туалетная бумага.
 Он отмотал длинную полоску бумаги от рулона, висевшего в ванной комнате, и теперь расстилал ее поверх толстого ковра, покрывавшего пол гостиничного номера. Разгладив бумагу, он снова ушел в ванную. Через некоторое время Чиун вернулся со стаканом воды и начал медленно поливать бумагу. Дважды он уходил в ванную и возвращался с полным стаканом. Наконец вся бумага на полу достаточно пропиталась водой.
 Римо закрыл входную дверь. Чиун пересек комнату и сея на кровать. Потом взглянул на Римо.
 – Тренировка, – сказал он и добавил, обращаясь скорее к самому себе: – Животным не нужна тренировка. Но ведь и картофельное пюре они не едят. И они не совершают ошибок. Когда человек утрачивает инстинкты, он должен вернуть их себе – для этого нужна тренировка.
 Тяжело вздохнув, Римо поглядел на пятнадцать футов мокрой туалетной бумаги, разостланной перед ним. Это был старинный способ тренировки, изобретенный на Востоке и приспособленный к условиям двадцатого века. Бегать по полоскам мокрой бумаги и не порвать ее. Или, согласно требованиям Чиуна, даже и не помять. Это было старинное искусство ниндзя – все считали его японским, но Чиун утверждал, что оно происходит из Кореи. Последователей этого боевого искусства называли невидимками, и легенда утверждала, что они умеют исчезать в клубах дыма, или превращаться в животных, или проходить сквозь каменные стены.
 Римо ненавидел это упражнение, а легенду, когда впервые услышал ее, просто высмеял. Но потом – это случилось много лет назад – однажды в гимнастическом зале он шесть раз подряд выстрелил в Чиуна почти в упор, пока старик бежал к нему от стены зала. И все шесть пуль пролетели мимо.
 – Тренировка, – повторил Чиун.




 Глава третья


 Никто не слышал выстрелов на Джером-авеню в Бронксе. Был час пик, и только когда черный лимузин с задернутыми занавесками на стеклах с треском врезался в одну из опор моста метро, все обратили взор в том направлении. Людям казалось, что водитель вроде как кусает баранку руля, а из дырки в затылке хлещет кровь. Пассажир же, сидевший на переднем сиденье, уперся головой в лобовое стекло и как будто блюет кровью. Заднее и боковые стекла были зашторены, мотор продолжал урчать, а колеса вертелись вхолостую.
 Сзади быстро подъехал серый автомобиль. Четверо мужчин в шляпах выскочили из него, держа пистолеты наизготове, и подбежали к черной машине, что продолжала трястись на дороге в никуда, остановленная столбом, в бетонное основание которого она уперлась носом. А сам почерневший от сырости и копоти столб стоял неколебимо и продолжал поддерживать железную дорогу, по которой время от времени проносились поезда.
 Мужчина в шляпе подергал ручку задней дверцы автомобиля. Безрезультатно. Тогда он попытался открыть переднюю. Результат тот же. Он поднял короткоствольный полицейский револьвер на уровень окошка и выстрелил. Потом просунул руку сквозь разбитое стекло и открыл заднюю дверцу.
 Вот и все, что Мейбл Кац, проживающая по Осирис-авеню 1126, «тут, рядом, за углом, возле гастронома», могла вспомнить. Она подробно пересказала все это приятному молодому человеку, который не был похож на еврея, но имя у него было вполне подходящее, хотя, конечно, ФБР – не самое лучшее место для молодого еврея-юриста. Все жители квартала беседовали с людьми вроде этого, почему бы миссис Кац тоже не поболтать немного? Хотя, конечно, ей надо было спешить домой, чтобы приготовить Марвину ужин. Марвин плохо себя чувствовал, и без ужина ему было никак не обойтись.
 – Люди на переднем сиденье – это либо китайцы, либо японцы. А может, это вьетнамские партизаны? – вдруг осенило ее.
 – А вы не видели, выходил кто-нибудь из машины? – спросил ее собеседник.
 – Я слышала треск и видела, как какие-то люди подбежали к машине и выстрелом вышибли замок. Но на заднем сиденье никого не было.
 – А не заметили вы кого-нибудь, кто бы выглядел, э-э, подозрительно?
 Миссис Кац покачала головой. Что еще тут может быть подозрительного, когда машины разбиваются, одни люди стреляют, а другие задают так много вопросов?
 – А те двое раненых поправятся? – спросила она.
 Приятный молодой человек пожал плечами и спросил:
 – Скажите, а вы видели в округе еще каких-нибудь восточных людей, кроме тех двоих на переднем сиденье?
 Миссис Кац опять покачала головой.
 – А вообще когда-либо здесь бывали азиаты?
 И опять она покачала головой.
 – А как насчет прачечной там, напротив?
 – Ну, это же мистер Пан. Он сосед.
 – Но все-таки он азиат.
 – Ну да, если хотите. Но мне всегда казалось, что азиат – это, знаете, что-то такое экзотическое, что-то издалека.
 – А его рядом с машиной не было?
 – Мистера Пана? Нет. Он выбежал на улицу, как и все прочие. Вот так все и было. А меня покажут по телевизору вечером?
 – Нет.
 Ее не показали по телевизору вечером. По правде говоря, все сообщение о случившемся заняло лишь несколько секунд, и в нем совершенно не упоминалось о том, как квартал был неожиданно запружен многочисленными и самыми разнообразными агентами, сыщиками и следователями. Все случившееся назвали следствием разборки между преступными группировками, и комментатор долго рассказывал об истории китайских преступных организаций и о ведущейся между ними войне. Он ни словом не обмолвился ни о ФБР, ни о том, что кто-то исчез с заднего сиденья автомобиля.
 Когда миссис Кац посмотрела шестичасовой выпуск новостей, ее раздражению не было предела. И все же оно не шло ни в какое сравнение с раздражением того человека, за которого она когда-то голосовала. Его ближайший советник был просто в ярости.
 – Сзади и спереди от машины генерала должны были ехать машины сопровождения. Это самый безопасный способ передвижения. Как он мог просто так испариться?
 Начальники департаментов сидели вытянувшись, как по команде «смирно». Отчеты, которые принес каждый из них, были одинаково безнадежны; стол, за которым они сидели, был длинный и деревянный, а день, который они тут провели, – долгий и трудный. Они собрались вскоре после полудня, а сейчас, хотя неба не было видно, часы говорили им, что в Вашингтоне наступила ночь. Каждые полчаса курьеры приносили свежую информацию.
 Советник президента направил указательный палец на сидящего напротив человека с лицом бульдога:
 – Расскажите нам еще раз, как все это произошло.
 Человек с бульдожьим лицом начал свое повествование, время от времени справляясь в записях. Машина генерала Лю оторвалась от сопровождающих ее машин примерно в одиннадцать пятнадцать, за ней помчалась машина с людьми из службы безопасности, безуспешно пытавшаяся вернуть машину генерала обратно на скоростную автостраду. Машина генерала направилась по Джером-авеню в Бронкс, и тут между ней и машиной сопровождения вклинилась третья. Агентам службы безопасности удалось догнать машину генерала Лю сразу за городским стадионом для гольфа в одиннадцать тридцать три. Машина врезалась в одну из стальных опор метромоста. Генерала не было. Его помощник и шофер были мертвы – убиты выстрелами сзади. Их тела доставили в ближайшую больницу Монтефиоре, там произвели вскрытие, извлекли пули, и сейчас их изучают эксперты по баллистике.
 – Достаточно! – вскричал советник президента. – Меня не интересует перечень таких деталей – поберегите его для полицейского рапорта. Как мы могли потерять человека, которого мы же охраняли? Потерять! Как он мог просто так испариться? Его кто-нибудь видел? Его или людей, которые его похитили? Как далеко находилась машина с вашими людьми?
 – Метрах в десяти-пятнадцати сзади. Между ней и машиной генерала вклинилась какая-то другая машина.
 – Просто так взяла и вклинилась?
 – Да.
 – А кто-нибудь знает, что это была за машина, куда она направлялась, кто в ней ехал?
 – Нет.
 – И никто не слышал выстрелов?
 – Нет.
 – А потом вы нашли тела двух убитых помощников генерала Лю, а сам генерал исчез, я вас правильно понял?
 – Правильно.
 – Джентльмены, мне нет необходимости повторять, какое значение имеет все случившееся и насколько озабочен президент. Я могу только сказать, что рассматриваю все происшедшее как проявление крайнего непрофессионализма.
 Ответа не было.
 Советник оглядел людей, собравшихся за длинным столом, и взгляд его остановился на маленьком щуплом человечке в больших очках с лицом лимонно-желтого цвета. За весь день он не произнес ни слова, только делал пометки.
 – А вы, – обратился к нему советник, – у вас есть какие-нибудь предложения?
 Головы всех присутствующих повернулись в ту сторону.
 – Нет, – ответил странный человек.
 – А не окажете ли вы нам честь и не сообщите ли, почему президент пригласил вас на это совещание?
 – Нет, – ответил тот столь же невозмутимо, будто у него попросили огоньку, а спичек под рукой не оказалось.
 Начальники департаментов пристально смотрели на него. Один прищурился, как если бы увидел знакомое лицо, потом отвернулся.
 Напряжение разрядилось, когда открылась дверь и вошел курьер с очередной порцией донесений. Советник президента замолчал и принялся барабанить пальцами по стопке отчетов, поступавших раз в полчаса. Перед каждым из руководителей департаментов стоял телефонный аппарат. Время от времени, то перед одним, то перед другим загоралась лампочка, и тогда он передавал собравшимся новую, только что полученную информацию. Но перед маленьким человечком с лимонного цвета лицом, что сидел на самом конце стола, лампочка телефонного аппарата за весь день не загорелась ни разу.
 На этот раз курьер подошел к советнику и прошептал что-то ему на ухо. Советник кивнул. Затем курьер подошел к человеку с лимонно-желтым лицом и что-то прошептал ему. И тот вышел. Он прошел за курьером через устланный ковром зал, а потом его проведи в огромный темный кабинет, где горела всего одна лампа, освещавшая громадный письменный стол. Дверь за ним закрылась. Даже в этой полутьме он смог заметить, что лицо человека за столом выражает глубокую озабоченность.
 – Итак, господин президент, – произнес вошедший.
 – Слушаю вас, – отозвался президент.
 – Я хотел бы отметить, сэр, что считаю все происходящее выходящим за рамки обычной процедуры. Мне представляется, что все это – недопустимое нарушение нашего соглашения. Мне не только пришлось прийти в Белый дом, но и участвовать в совещании, где, как я полагаю, меня узнали. Конечно, я готов положиться на безусловную честность и порядочность того человека, который меня узнал. Но даже сам факт, что меня увидели, дает практически все основания для ликвидации нашего дела.
 – Никто, кроме того человека, не знает вашего имени?
 – Дело не в этом, господин президент. Если о нашей деятельности станет известно, или хотя бы проскользнут какие-то намеки на сам факт нашего существования, то нам лучше сразу самоликвидироваться. А теперь, если, конечно, вы не считаете все происходящее достаточно важным основанием для того, чтобы мы прекратили свою деятельность, я хотел бы удалиться.
 – Я считаю все происходящее достаточно важным основанием для того, чтобы вы поставили на карту само свое существование. Я бы не просил вас прийти сюда, если бы так не считал. – Голос его звучал устало, но без надрыва – сильный голос, который мог звучать, и звучать долго, и ни разу не дрогнуть. – То, с чем нам пришлось столкнуться сегодня, – это вопрос мира на Земле. Все очень просто – да или нет.
 – То, с чем мне приходится иметь дело, сэр, – сказал доктор Харолд В. Смит, – это безопасность Конституции Соединенных Штатов. У вас есть военно-морской флот. У вас есть авиация. И Федеральное бюро расследований, и Центральное разведывательное управление, и министерство финансов, и министерство сельского хозяйства, и таможня, и все что угодно. И все эти люди работают в рамках конституции.
 – И все они потерпели неудачу.
 – А что заставляет вас думать, что у нас получится лучше?
 – Он, – сказал президент. – Тот человек.
 Доктор Харолд В. Смит молчал, а президент продолжал:
 – Мы связались с послом Польши в Вашингтоне, нашим посредником в отношениях с Пекином. Мне сообщили, что если мы не найдем генерала Лю в течение недели, то премьер, как бы он ни хотел посетить нашу страну, не сможет этого сделать. У них в стране есть свои националисты – и с ними не так-то легко иметь дело. Нам надо во что бы то ни стало найти генерала Лю.
 – В таком случае, сэр, на что нам тот человек, о котором вы только что упомянули?
 – Нам не найти лучшего телохранителя, чем он, не правда ли? Мы не смогли защитить генерала Лю количеством людей. Может быть, качество одного человека нам поможет?
 – А не получится ли так, сэр, что мы повесим лучший в мире замок на клетку, из которой пташка давно улетела?
 – Не совсем так. Он должен принять участие в поисках. Мы обязаны найти генерала Лю.
 – Сэр, я боялся, что этот момент рано или поздно наступит. Я хочу сказать, что временами боялся, а временами желал, чтобы он наступил поскорее.
 Доктор Харолд В.Смит сделал паузу, пытаясь тщательнее подобрать слова. И не просто потому, что он беседовал с президентом Соединенных Штатов, но потому, что его честность, составлявшая отличительную черту воспитания, полученного в юности, заставляла и сейчас, в зрелые годы, вести себя соответственно.
 Он знал, что именно его честность многие годы тому назад явилась причиной того, что другой президент доверил ему эту работу. Смит тогда работал в Центральном Разведывательном Управлении, и как-то раз, в течение одной недели сразу, трое его начальников вызвали его к себе для собеседования. Все трое сказали, что им неизвестно, в чем суть предстоящего задания, но один, близкий приятель, доверительно сообщил, что это задание самого президента. Смит тут же с горечью отметил про себя, что, оказывается, его приятелю нельзя доверять. Не то чтобы он где-то это записал, он просто отметил это про себя, как и подобает хорошему сотруднику, в чьи функции входит постоянный анализ всей информации, имеющей отношение к делу. А вскоре, ясным солнечным утром, его попросили дать анализ содержания всех трех собеседований. Тогда впервые ему довелось разговаривать с президентом Соединенных Штатов.
 – Итак? – произнес молодой человек. Его густые светлые волосы были аккуратно причесаны. На нем был элегантный светло-серый костюм. Он стоял, слегка сутулясь, – сказывалась старая травма позвоночника.
 – Что «итак», господин президент?
 – Что вы думаете о людях, которые задавали вам вопросы о вас?
 – Они выполняли свою работу, сэр.
 – Но как бы вы их оценили?
 – Я бы не хотел. Даже для вас, господин президент.
 – Почему нет?
 – Потому что это не входит в мои функции, сэр. Я уверен, что у вас для такого дела есть свои эксперты.
 – Я – президент Соединенных Штатов. Вы по-прежнему отвечаете «нет»?
 – Да, господин президент.
 – Спасибо. Всего доброго. Кстати, вы только что потеряли работу. Что вы теперь скажете?
 – Всего доброго, господин президент.
 – Доктор Смит, а что вы скажете, если я сообщу вам, что могу приказать убить вас?
 – Я буду молиться за мою страну.
 – Но вы не ответите на мой вопрос?
 – Нет.
 – Ладно, вы выиграли. Назовите ваши условия.
 – Забудьте об этом, господин президент.
 – Вы можете идти, – сказал приятный молодой человек. – У вас есть неделя, чтобы изменить свое решение.
 Спустя неделю Смит вновь оказался в том же кабинете и снова отказался предоставить анализ с оценкой того, о чем спрашивал президент. Наконец президент сказал:
 – Хватит играть в кошки-мышки, доктор Смит. У меня для вас очень плохие новости. – На этот раз в его голосе не было угрозы. Он звучал искренне, и при этом испуганно.
 – Меня убьют? – высказал предположение Смит.
 – Возможно, вы еще пожалеете, что нет. Во-первых, позвольте мне пожать вашу руку и выразить вам мое глубочайшее почтение.
 Доктор Смит не пожал протянутую руку.
 – Ясно, – сказал президент. – Я так и думал. Доктор Смит, дело в том, что в течение ближайших десяти лет в нашей стране может установиться диктатура. На этот счет нет никаких сомнений. Макиавелли заметил, что хаос легко порождает тиранию. Мы вступаем в стадию хаоса.
 – Оставаясь в рамках конституции, – продолжал президент, – мы неспособны сдерживать организованную преступность. Мы не можем контролировать группы террористов и революционеров. Есть так много вещей, которые мы не можем контролировать… оставаясь в рамках конституции. Доктор Смит, я люблю эту страну и верю в нее. Я думаю, нам предстоят тяжелые испытания, но мы выстоим. И вместе с тем я полагаю, что правительство нуждается в некой особой силе, которая поможет выжить демократии.
 Президент поднял глаза.
 – Вам, доктор Смит, предстоит возглавить эту особую силу. Ваше задание – работать вне рамок конституции с тем, чтобы сохранить нормальный процесс управления страной. Там, где имеет место коррупция, положите ей конец. Там, где совершаются преступления, остановите их. Используйте любые меры, кроме убийства. Помогите защитить нашу страну, доктор Смит! – В голосе президента звучало неподдельное страдание.
 Смит выдержал долгую паузу, прежде чем ответить президенту.
 – Это опасно, сэр, – наконец произнес он. – А что если я попытаюсь сконцентрировать в своих руках такую силу, которая позволит получить полную власть над страной?
 – Я подобрал вас не на улице.
 – Понятно. Я полагаю, сэр, что у вас разработана какая-то программа, которая позволит прикрыть мое дело в случае необходимости?
 – Вы хотите знать об этом?
 – Нет, раз я принимаю ваша условия.
 – Так я и думал. – Президент передал доктору Смиту толстую папку. – Здесь, в этих бумагах, содержатся инструкции по финансированию, по оперативной деятельности, и прочее. Все разработано до мельчайших деталей. Здесь легенда для вас и вашей семьи. Инструкции, как приобретать недвижимость, как нанимать сотрудников. Это будет трудно, доктор Смит, ведь об этом знают только два человека – вы и я, – сказал президент и добавил: – Я сообщу моему преемнику, а он – своему, а если вы умрете, тогда вся организация автоматически ликвидируется.
 – А если вы умрете, сэр?
 – Сердце у меня хорошее, и никакого намерения стать жертвой покушения у меня нет.
 – А что если вы станете жертвой покушения, не имея на то никакого намерения?
 Президент улыбнулся:
 – Тогда вашей задачей будет сообщить обо всем этом новому президенту.
 И вот ненастным днем, однажды в ноябре, доктор Смит сообщил новому президенту Соединенных Штатов о своей организации. И этот президент сказал следующее:
 – Ясно. Вы хотите сказать, что если мне понадобится от кого-то избавиться, все равно от кого, то мне достаточно только сказать вам?
 – Нет.
 – Хорошо. А то, разумеется, я бы приказал всех вас отвести за ближайший сарай и поставить лицом к стенке.
 И этот президент сообщил нынешнему и показал ему телефонный аппарат, по которому он может связаться со штаб-квартирой секретной организации КЮРЕ. И он предупредил, что единственное, что президент может сделать – это распустить организацию или попросить ее исполнить что-то, входящее в ее функции. Он не может дать ей никакого иного задания.
 И вот нынешний президент просит именно об этом.
 Было по-прежнему темно – горела только настольная лампа. Президент вопросительно смотрел на стоящего перед ним человека, а тот явно колебался.
 – Итак? – спросил президент.
 – Мне бы хотелось, чтобы ваши люди сами справились с этой работой.
 – Мне бы тоже этого хотелось. Но они потерпели неудачу.
 – Мне надо самым серьезным образом рассмотреть вопрос о возможности роспуска моей организации, – сказал Смит.
 Президент вздохнул.
 – Иногда бывает очень трудно быть президентом. Прошу вас, доктор Смит, – он вытянул руку, и настольная лампа ярко осветила кисть. Президент сомкнул большой и указательный пальцы, потом развел их на полсантиметра. – Вот какое расстояние отделяет нас от мира или от войны, доктор Смит. Не больше.
 На лице президента Смит прочел выражение усталости и в то же время мужества. Железная дисциплина заставляла этого человека идти вперед, невзирая ни на что, идти к одной цели – к миру.
 – Я сделаю то, о чем вы просите, господин президент, хотя это будет трудно. Если этот человек выступит в роли телохранителя или даже сыщика, кто-нибудь, кто знал его, пока он еще был жив, может узнать его по голосу.
 – Пока он был жив? – удивился президент.
 Смит не стал отвечать на этот полувопрос. Он встал, и президент тоже.
 – Удачи вам, господин президент. – Смит принял протянутую ему руку, вспомнив, как многие годы назад отказался пожать руку другому президенту, о чем впоследствии не раз сожалел. Уже в дверях он обернулся и сказал:
 – Я поручу это задание тому человеку.




 Глава четвертая


 Римо выложился до предела. Он видел, как старик-кореец придирчиво рассматривает полоску туалетной бумаги, пытаясь найти хоть малейшую морщинку. Не нашел и удивленно посмотрел на Римо. Подобные тренировки шли у них без перерыва уже почти целый год – три месяца назад Римо допустил маленький промах, и с тех пор ему постоянно приходилось выкладываться до предела.
 Римо не ждал похвалы – он знал: этого не будет. За семь лет периодически прерываемых тренировок он редко удостаивался доброго слова. Римо переоделся – содрал с себя облачение ниндзя, натянул трусы, белую майку, а поверх этого – широкие легкие брюки и зеленую спортивную рубашку. Затем сунул ноги в шлепанцы и причесал свои коротко стриженные волосы. За последние семь лет он уже привык к своему лицу – высокие скулы, нос чуть более правильной формы, чуть более открытый лоб. Он уже почти забыл то лицо, которое было у него раньше – давным-давно, еще до того, как его обвинили в убийстве, которого он не совершал, и посадили на электрический стул, который работал не вполне исправно, хотя никто, кроме его новых хозяев, об этом не догадывался.
 – Неплохо, – сказал Чиун. Римо заморгал – похвала? От Чиуна?! Он довольно странно вел себя, начиная с августа, но похвала сейчас, после того, как он столько раз оказывался не на высоте, – это было просто невероятно.
 – Неплохо? – переспросил Римо.
 – Для белого человека, у которого такое глупое правительство, что признает Китай, да.
 – Бога ради, Чиун, не начинай снова. – Римо в притворном раздражении воздел руки. Дело было вовсе не в том, что Чиун осуждал признание Соединенными Штатами коммунистического Китая, он осуждал всех, кто признавал хоть какой-нибудь Китай. И это не раз приводило к осложнениям.
 Плакать Римо не умел, но почувствовал, как что-то влажное подбирается к глазам.
 – А для корейца, папочка? – Он знал, что Чиуну нравится, когда к нему так обращаются. Когда Римо впервые назвал старика так – это было тогда, когда у него еще не прошли ожоги на лбу, на запястьях и на щиколотках, там, где к коже прикасались электроды, – то получил от Чиуна сердитую отповедь. Возможно, старика рассердил чересчур шутливый тон; возможно, он не верил, что Римо выживет. Это было в те далекие времена, когда Римо впервые повстречал людей, которые не верили, что он, полицейский из Ньюарка, застрелил того торговца наркотиками.
 Он знал, что этого не делал. И именно тогда началась эта сумасшедшая жизнь. Пришел священник, чтобы дать ему последнее причастие, а на конце креста у него была маленькая капсула, и священник спросил, что он хочет спасти – душу или шкуру. А потом он взял капсулу в рот и пошел в свой последний путь, и раскусил капсулу, и вырубился, думая, что всех осужденных именно таким образом сажают на стул, предварительно навешав им на уши лапши насчет грядущего спасения.
 А потом он проснулся и встретил людей, которые знали, что его подставили, потому что они сами его и подставили. И все это было частью цены, которую ему пришлось заплатить за то, что он сирота. Родственников у него не было, а раз так – никто не станет о нем плакать. И еще – это было частью цены, которую ему пришлось заплатить за то, что люди видели, с каким мастерством он расправлялся с вьетконговскими партизанами во время войны во Вьетнаме.
 Итак, он проснулся на больничной койке, и перед ним встал выбор. Сначала – начать тренироваться. Это был один из тех маленьких шажков, которые могли привести к чему угодно – к путешествию длиною в тысячу миль, к любви до гробовой доски, к великой философии или к полному уничтожению. Шаг за шагом – а там видно будет.
 И вот таким образом КЮРЕ – организация, которой нет, – заполучила себе человека, которого нет, – с новым лицом и новым сознанием. Именно сознание, а не тело делало Римо Уильямса Римо Уильямсом. Или Римо Кэбеллом, или Римо Пелхэмом, или всеми прочими Римо, которыми ему доводилось бывать. Им не удалось изменить ни его голос, ни автоматическую реакцию на имя. Но они изменили его самого, сволочи. Шаг за шагом. Но он и сам помогал. Сам сделал первый шаг и выполнил, едва сдерживая смех, те первые штучки, которым обучил его Чиун. А сейчас он уважал старика-корейца так, как не уважал никого и никогда. И ему было грустно видеть, как Чиун реагирует совсем не по-чиуновски на разговоры о мире с Китаем. Самого Римо это не волновало. Его научили не обращать внимания на подобные мелочи. Но было странно видеть, что такой мудрый человек может вести себя так глупо. Впрочем, сам этот мудрый человек однажды заметил:
 – У каждого человека должны сохраниться несколько глупостей его детства. Сохранить все – это слабость. Понимать их – это мудрость. Отказаться от всех – это смерть. В них – первые семена радости, а у каждого человека должны быть свои деревья, за которыми он должен ухаживать.
 И вот теперь, спустя много лет после этой первой мудрости, преподанной ему папочкой, Римо спросил:
 – А для корейца, папочка?
 Он увидел, как старик улыбнулся. Помолчал немного. И медленно произнес:
 – Для корейца? Думаю, я должен искренне ответить – да.
 – А для деревни Синанджу? – не ослаблял напора Римо.
 – Ты очень честолюбив, – сказал Чиун.
 – Мое сердце готово достать до неба.
 – Для Синанджу ты годишься. Просто годишься.
 – У тебя с горлом все в порядке?
 – А что?
 – Мне показалось, что тебе больно произносить эти слова.
 – Да, честно говоря, не без этого.
 – Папочка, для меня большая честь быть твоим сыном.
 – Вот еще что, – сказал Чиун. – Человек, который не умеет приносить извинения, – это не человек. Мое плохое настроение в ту ночь было лишь реакцией на мой страх, что ты можешь разбиться. Ты спустился по стене великолепно. Пусть даже тебе потребовалось девяносто семь секунд.
 – Ты великолепно взобрался вверх по стене, папочка. И даже еще быстрее.
 – Любой шмук может взобраться вверх, сын. – Чиун обожал это еврейское слово, означающее нечто среднее между придурком и дерьмом. И вообще, он очень часто и не всегда к месту вставлял в свою речь подобные словечки. Он набирался их от пожилых евреек, с которыми очень любил беседовать, находя общую тему для обсуждения: неблагодарность собственных детей и последовавшие за этим страдания.
 Последней такой дамой была миссис Соломон. Они встречались каждое утро за завтраком в ресторане, выходившем на море. Она постоянно твердила о том, как сын отправил ее в Сан-Хуан отдохнуть, а сам не звонит, хотя весь первый месяц она просидела у телефона.
 А Чиун признавался ей, что его сын, которого он так любил пятьдесят лет тому назад, совершил такое, о чем и рассказать было невозможно. И миссис Соломон в ужасе закрывала лицо руками, разделяя горе своего собеседника. Она делала это вот уже полторы недели. А Чиун все не соглашался поведать ей, что же это такое, о чем и рассказать невозможно.
 Очень удачно, думал Римо, что никому не пришло в голову посмеяться над этой парочкой. Потому что этот смех мог бы закончиться серьезными повреждениями грудной клетки.
 До этого однажды чуть было не дошло дело. Молодой пуэрториканец, убиравший се стола грязную посуду, грубо ответил миссис Соломон, когда она заявила, что эклеры были несвежими. Мальчишка был чемпионом острова в среднем весе среди боксеров-любителей и подрабатывал в отеле «Насьональ», ожидая, пока придет его время стать профессионалом. Однажды он решил, что больше не хочет быть профессионалом. Это было примерно в то время, когда он увидел, как стена стремительно надвигается на него, а блюдце с недоеденным эклером летит к морю.
 Миссис Соломон лично заявила в полицию о молодом головорезе, который напал на милого, доброго, славного пожилого джентльмена. Чиун стоял рядом с самым невинным видом, пока санитары несли бесчувственное тело из ресторана в машину скорой помощи.
 – Каким образом этот юноша напал на пожилого джентльмена? – спросил пуэрториканский полицейский.
 – Кажется, он прислонился к нему, – ответила миссис Соломон. Именно так ей и показалось. В самом деле, не мог же мистер Паркс дотянуться до мальчишки через стол и бросить его в стену. Он ведь уже такой старый, что вполне может приходиться ей… ну, скажем, дядей.
 – Я хочу сказать, что сначала услышала, как этот юноша фыркнул, а потом я увидела, ну, мне показалось, что он целует стену, а потом он опрокинулся на спину. С ним все будет хорошо?
 – Он поправится, – ответил полицейский.
 – Чудесно! – обрадовалась миссис Соломон. – Мой приятель тогда не будет переживать так сильно.
 Ее приятель поклонился в традиционной восточной манере. Как это очаровательно! – восхитилась миссис Соломон. Такой вежливый, кто бы мог подумать, что он уже столько лет страдает оттого, что его сын сделал нечто такое, о чем и рассказать невозможно. Римо был вынужден прочитать Чиуну еще одну лекцию. Эти лекции участились с тех пор, как президент объявил о своих планах посетить коммунистический Китай.
 Они сидели на берегу Карибского моря, и небо над ними стало сначала красным, потом серым, потом черным, и когда они почувствовали, что вокруг никого нет, Римо зачерпнул пригоршню песка и, пропустив его сквозь пальцы, сказал:
 – Папочка, никого в мире я не уважаю так сильно, как тебя.
 Чиун, одетый в белое кимоно, сидел молча, словно бы вдыхая свою суточную порцию соли из морского воздуха. Он ничего не ответил.
 – Бывают времена, когда мне становится больно, папочка, – продолжал Римо. – Ты не знаешь, на кого мы работаем. А я знаю. И именно потому, что я это знаю, я понимаю, как важно нам не привлекать к себе внимания. Мне неизвестно, когда завершится этот курс переподготовки и мы разлучимся. Но пока ты со мной… Да, нам очень повезло, что этот мальчишка думает, будто поскользнулся. И в прошлом месяце в Сан-Франциско нам тоже повезло. Но ты ведь сам говорил, что везение дается человеку легко, но так же легко отбирается назад. Везение – самая ненадежная вещь в мире.
 Волны размеренно бились о песок, и в воздухе начала ощущаться прохлада. Чиун негромко произнес что-то, что прозвучало как «клещи».
 – Что? – не понял Римо.
 – Кветчер, – повторил Чиун.
 – Я не понимаю по-корейски, – сказал Римо.
 – Это не по-корейски, но все равно подходит. Это слово использует миссис Соломон. Это существительное.
 – Я полагаю, ты хочешь, чтобы я спросил, что оно означает?
 – Это не имеет значения. Человек остается тем, чем он является.
 – Ну, ладно, Чиун. Что такое кветчер?
 – Я не уверен, что это можно точно перевести на английский.
 – С каких это пор ты стал иудеем?
 – Это идиш, а не иврит.
 – А я вовсе и не приглашаю тебя исполнить главную роль в «Скрипаче на крыше», или в каком другом еврейском спектакле.
 – Кветчер – это человек, который только и делает, что ноет и жалуется на судьбу, жалуется на судьбу и ноет по самому ничтожному поводу.
 – Мальчишка из ресторана не сможет ходить без костылей еще много месяцев.
 – Мальчишка из ресторана больше не будет невежливым. Я преподал ему бесценный урок,
 – Урок заключается в том, что он должен держать себя в руках, когда на тебя находит одно из твоих настроений.
 – Урок заключается в том, что старших надо уважать. Если бы молодых людей, уважающих старших, было больше, мир стал бы куда более спокойным местом. Это всегда было самой большой проблемой для человеческой цивилизации. Недостаточное уважение к старине.
 – Ты хочешь сказать, что я не должен с тобой разговаривать так, как разговариваю сейчас?
 – Ты слышишь то, что хочешь слышать, а я говорю то, что хочу сказать. Вот что я хочу сказать тебе.
 – Возможно, мне придется прервать курс подготовки из-за всего, что произошло, – сказал Римо.
 – Ты будешь делать то, что должен делать ты, а я буду делать то, что должен делать я.
 – Но ты больше не будешь делать то, что сделал?
 – Я приму во внимание твою болезненную реакцию на такой ничтожный пустяк.
 – А те футболисты – тоже ничтожный пустяк?
 – Если человеку очень хочется волноваться, он никогда не будет испытывать недостатка в поводах для этого.
 Римо воздел руки к небу. Непробиваемое упрямство есть непробиваемое упрямство.
 Чуть позднее зазвонил телефон. Вероятно, сигнал отбоя. Сигнал тревоги поступал до десяти раз в год, но, если Римо задействовали хотя бы один раз из десяти, это уже было много.
 – Слушаю, – сказал Римо.
 – Сегодня в девять вечера, в казино. Мама будет там, – произнес голос, и раздались гудки.
 – Какого черта? – полувопросительно выругался Римо.
 – Ты что-то сказал?
 – Я сказал, что это стадо баранов ведет себя в высшей степени странно.
 – Обычная американская манера, – счастливо объявил Чиун.




 Глава пятая


 Казино было похоже на большую гостиную, где в полумраке то тут, то там раздавались приглушенные возгласы. Римо прибыл ровно в девять часов вечера. Он смотрел на часы сорок пять минут назад и теперь хотел проверить, насколько точно его внутренние часы отсчитывают минуты. Сорок пять минут – идеальный срок для этого, поскольку они состоят из трех коротких периодов, служивших для Римо единицей исчисления времени.
 Входя в казино, он глянул на секундную стрелку часов. Он ошибся на пятнадцать секунд. Неплохо. До Чиуна далеко, но все же неплохо.
 На Римо был темный двубортный костюм, голубая рубашка и темно-синий галстук. Манжеты рубашки были на пуговицах – Римо никогда не носил запонок: лишний металл, болтающийся независимо от тела, сковывал его движения.
 – Где самые маленькие ставки? – спросил Римо у пуэрториканца в смокинге, чей важный вид ясно показывал, что он здесь работает.
 – На рулетке, – ответил тот и показал рукой на два стола у стены, окруженные группой людей, ничем не отличающихся от других людей вокруг других столов. Римо легко проскользнул сквозь толпу, по пути заметив, как по соседству орудует карманник, и привычно оценил технику его работы. Слишком дергается – никуда не годится.
 До его ушей донесся шум спора по поводу размера ставок, и по характеру спора он понял, что доктор Смит тут.
 – Минимальная ставка – доллар, – твердил крупье.
 – Послушайте, я купил фишки по двадцать пять центов, и вы мне их продали. Тем самым мы с вами заключили обоюдный договор. Если вы продаете фишки по двадцать пять центов, то, значит, тем самым, признаете возможность ставок по двадцать пять центов.
 – Порой мы позволяем ставить двадцать пять центов. Но не сейчас. Минимальная ставка – доллар, сэр.
 – Это возмутительно. Я хочу говорить с менеджером.
 Двое служащих казино о чем-то шепотом посовещались, и наконец один из них сказал:
 – Если желаете, сэр, вы можете прямо сейчас обменять свои фишки на наличные. Или, если вы по-прежнему настаиваете, вы можете поставить двадцать пять центов.
 – Отлично, – удовлетворенно произнес человек с угрюмым выражением лица. – Начинайте.
 – Вы сделаете свою ставку сейчас?
 – Нет, я хочу сначала посмотреть, как вращается колесо.
 – Хорошо, сэр, – сказал крупье, и, когда все ставки были сделаны, запустил рулетку.
 – Добрый вечер, сэр, – произнес Римо, наклонившись к доктору Смиту и легонько погладив его пиджак. – Проигрываете?
 – Нет, а выиграл семьдесят пять центов. Кто бы мог подумать – как только начинаешь у них выигрывать, они тут же пытаются изменить правила.
 – Вы уже давно здесь?
 – Час.
 – Ага, – Римо сделал вид, что вынимает из своего кармана пачку банкнот, которую только что вынул из кармана доктора Смита. Он быстро перелистал купюры – больше двух тысяч долларов. Римо накупил целую гору фишек по двадцать пять долларов. На все две тысячи. И ковром рассыпал их по столу.
 – Что вы делаете? – изумился доктор Смит.
 – Играю, – ответил Римо.
 Шарик, слегка подпрыгивая, покатился по кругу и остановился. Крупье сразу же начали сгребать в кучу фишки и выплачивать выигрыши. Римо остался почти при своих.
 И снова он раскидал фишки по столу. И сделал так еще пять раз, наблюдая как сдержанный гнев проявляется на лице доктора Смита.
 Сумасшедший, решили крупье и не стали требовать от Римо, чтобы он не превышал предельную ставку на один номер – двадцать пять долларов. И вот, когда на шестом кону, Римо поставил сотню на номер двадцать три, и он-таки выпал, Римо получил три с половиной тысячи чистыми.
 Он обменял фишки на наличные и ушел, сопровождаемый доктором Смитом. Они направились в ночной клуб при гостинице – там будет шумно, и, если они сядут поближе к сцене, то смогут поговорить так, что никто не подслушает. Важно только повернуться лицом к источнику шума – это идеальный способ скрыть от посторонних ушей содержание своего разговора.
 Когда они наконец уселись так, что любой сторонний наблюдатель решил бы, что они внимательно разглядывают подпрыгивающие на сцене груди, обрамленные блестками и освещенные ярким неоновым светом, доктор Смит сказал:
 – Вы дали тому типу на чай сто долларов. Сто долларов чаевых! На чьи деньги вы играли?
 – Ой, простите, – спохватился Римо. – Черт побери, я чуть не забыл. – Он вынул из кармана пачку денег и отсчитал две тысячи. – На ваши, – невозмутимо сказал он. – Вот, возьмите.
 Смит ощупал пустой карман и взял деньга без излишних комментариев. Он решил переменить предмет беседы.
 – Вы, вероятно, удивлены, что я встретился с вами напрямую, без соблюдения обычной процедуры.
 Именно этим Римо и был удивлен. Первым шагом должно было стать объявление в утренней газете. Вслед за этим он должен был вылететь в аэропорт имени Кеннеди первым рейсом, после шести часов утра. Потом ему нужно было зайти в туалет, ближайший к стойке компании «Пэн-Эм», подождать, пока там никого не будет, и сказать самому себе что-то насчет цветов и солнца.
 Затем из одной из кабинок ему протянут бумажник. Он обязан первым делом проверить, цела ли на нем печать. Если нет, он должен убить человека, протянувшего ему бумажник. А если цела, Римо следует отдать ему свой бумажник и уйти. При этом человек в туалете не должен увидеть его лицо. Потом ему надо открыть бумажник и получить не только новые документы, но и инструкцию, где ему встретиться со Смитом.
 На этот раз Смит впервые вышел на личный контакт с ним.
 – Да, меня это удивляет.
 – Ладно, у меня нет времени обсуждать этот вопрос. Вам предстоит встретить одну китаянку в аэропорту Дорваль в Монреале. Ваша легенда следующая: вы ее телохранитель, приставленный к ней секретными службами Соединенных Штатов. Вы будете постоянно при ней, пока она занимается поисками генерала Лю. Поможете ей найти его, если сможете. На все это осталось шесть дней. Когда вы найдете генерала Лю, вы будете охранять его жизнь, пока оба они не вернутся благополучно в Китай.
 – И дальше?
 – Что дальше?
 – В чем заключается мое задание?
 – Это и есть ваше задание.
 – Но меня не готовили к работе телохранителя. Это не входит в мои функции.
 – Я знаю.
 – Но ведь именно вы постоянно подчеркивали, что я должен делать только то, что входит в мои функции. Вы сами говорили, что если я захочу сделать для правительства еще что-то, мне лучше всего вызваться помочь городским ассенизаторам. Это ваше выражение.
 – Я помню.
 – Доктор Смит, все это ужасно глупо. Непрофессионально.
 – В некотором смысле, да.
 – В каком смысле – нет?
 – В том смысле, что мы находимся всего в нескольких шагах от мира. Прочного и продолжительного мира для всего человечества.
 – Это еще не причина изменять мои функции.
 – Это решать не вам.
 – Это самый легкий и самый вонючий способ убрать меня.
 Смит не отреагировал на это высказывание.
 – Вот еще что, – произнес он.
 – Что еще?
 Рев труб затих и уступил место более тихой и нежной мелодии, сопровождающей новый поворот в процессе раздевания на сцене. Двое мужчин за столом внимательно следили за ходом шоу. Они молчали, ожидая, пока трубы заревут снова.
 – Чиуна возьмете с собой. Вот почему мне пришлось встретиться с вами здесь. Он будет выступать в роли вашего переводчика – он ведь говорит по-китайски, причем владеет как кантонским, так и мандаринским диалектом.
 – Извините, доктор Смит, но это меняет дело. Это невозможно. Чиуна я взять с собой не могу. Во всяком случае, ни на какое задание, связанное с Китаем. Ой ненавидит китайцев почти так же сильно, как и японцев.
 – И все же он профессионал. И был профессионалом с самого детства.
 – Он был также и корейцем из деревин Синанджу с самого детства, Я никогда раньше не замечал, что он кого-то ненавидит – до тех пор, пока не было объявлено о предстоящем визите китайского премьера в США. Но я вижу его ненависть сейчас, хотя помню, как он сам учил меня, что гнев плохо сказывается на профессионализме. – Слово «непрофессионализм» в словаре Римо было одним из самых ругательных. Когда твоя жизнь зависит от правильности каждого шага, непрофессионализм становится поистине смертным грехом.
 – Послушайте, – отмахнулся Смит, – азиаты всегда дерутся друг с другом.
 – Это их от кого-то отличает?
 – Ладно, ладно. Но ведь люди его клана состояли на службе у китайцев многие столетия.
 – И он их ненавидят.
 – И все же принимал их деньги.
 – Вы хотите убрать меня. До сих пор вам это не удавалось. Но рано или поздно вы это сделаете.
 – Вы беретесь за задание?
 Римо помолчал немного, пока новые ладно скроенные бюсты на ладно скроенных бедрах под ладно скроенными юными лицами строем выходили на сцену для участия в каком-то новом, геометрически правильном танце под медный рев труб.
 – Итак? – переспросил Смит.
 Они берут человеческое тело, прекрасное человеческое тело, упаковывают его в блестки, в неоновые огни, в шумовое сопровождение, заставляют маршировать, и все это выглядит препохабно. Они пытаются угодить самым низменным вкусам, и это им удается на все сто процентов. И за всю эту грязь он должен отдавать свою жизнь?
 Или, может быть, за свободу слова? Должен ли он встать по стойке «смирно» и отсалютовать этому знамени? Он вовсе не желал слушать тот бред, который несли все эти политики, ораторы и проповедники. Все эти Джерри Рубины, Эбби Хоффманы и преподобные Макинтайры.
 И что такого ценного в свободе слова? Его жизнь стоит больше, чем весь их треп. А конституция? Это просто набор словесной шелухи, которой он никогда особо не доверял.
 Он – и в этом заключалась тайна Римо – готов был жить за КЮРЕ, но отнюдь не умирать за эту организацию. Умирать глупо. Именно поэтому, на людей, которым предстоит умереть, напяливают военную форму, и заставляют оркестры играть марши. Видели вы когда-нибудь, чтобы люди под звуки марша шли в спальню или в ресторан, где их ждет прекрасный ужин?
 Вот почему у ирландцев такие замечательные военные песни и великие певцы. Вроде этого – как его звали? – певца в клубе на Третьей авеню, – где стояли слишком мощные усилители. Брайан Энтони. Он мог своими песнями породить в вас желание маршировать, И вот почему, как знает любой разведчик, Ирландская республиканская армия не идет ни в какое сравнение ни с «мау-мау», ни с какой другой террористической организацией. Не говоря уже о Вьетконге. Ирландцы видят в смерти высшее благородство. Они и умирают.
 Брайан Энтони и его щедрый и счастливый голос! А тут Римо вынужден был слушать весь этот рев в то время, как сердце его готово было воспарить вместе с парнями в хаки. Вот за что можно умирать. Только за песню – ни за что другое.
 – Итак? – снова спросил Смит.
 – Чиун исключается, – ответил Римо.
 – Но вам же нужен переводчик.
 – Достаньте другого.
 – Информация о нем уже пошла. У китайской разведки имеется его описание. И ваше тоже. Вы фигурируете как агенты спецслужб.
 – Великолепно. Вы все решили заранее, не так ли?
 – Ну? Так вы возьметесь за это задание?
 – Уж не хотите ли вы сказать, что я могу отказаться, и никто обо мне плохо не подумает?
 – Не говорите глупости.
 Римо заметил парочку из Сенека-Фолз, штат Нью-Йорк. Он уже видел их раньше – тогда они были с детьми. Сегодня была их ночь греха, а эти две недели на курорте – как блестящая жемчужина, обрамленная одиннадцатью с половиной месяцами их обыденной жизни. А может, наоборот – эти две недели только давали дополнительный импульс, а настоящую радость они испытывали в остальное время? Впрочем, какая разница? У них были дети, у них был свой дом, а у Римо Уильямса ни дома, ни детей не могло быть никогда – слишком много времени, денег и риска ушло на создание его самого. И тут он осознал, что сегодня Смит впервые попросил – попросил, а не приказал – его взяться за выполнение задания. А раз Смит поступает так, значит, в задании есть что-то особенное, что-то важное, может быть, для этой семьи из Сенека-Фолз. Может быть, для их детей, которым еще предстоит родиться.
 – О'кей, – сказал Римо.
 – Вот и хорошо, – отозвался доктор Смит. – Вы даже не представляете себе, как немного нам осталось до прочного мира.
 Римо улыбнулся. Улыбка получилась печальная, словно он хотел сказать: «О, люди! Зачем вы посадили меня на электрический стул?»
 – Разве я сказал что-то смешное?
 – Да. Мир во всем мире.
 – Вы считаете, что мир во всем мире – это смешно?
 – Я считаю, что мир во всем мире невозможен. Я считаю, что вы ведете себя смешно. Я считаю, что я сам веду себя смешно. Ну, ладно. Я отвезу вас в аэропорт.
 – Зачем это? – удивился Смит.
 – А затем, чтобы вы добрались до самолета живым. Потому что вы можете стать жертвой покушения. Вот так-то, дорогой.




 Глава шестая


 – Откуда вы знаете, что на меня готовится покушение? – спросил Смит. Такси, в котором они ехали, неслось по широкому шоссе в направлении сан-хуанского аэропорта.
 – Как поживают дети?
 – Дети? Какие…? Ох, черт!
 Римо обратил внимание, что таксист был несколько напряжен. Он по-прежнему насвистывал ту же унылую мелодию, которую непрерывно насвистывал от самого отеля «Насьональ». Несомненно, своей демонстративной беззаботностью и беспечностью он хотел показать, что не имеет никакого отношения к покушению, о котором Римо стал подозревать сначала в казино, потом в ночном клубе. Все эти люди испускали сигналы, столь же очевидные, как телеграфный код, и шофер такси не был исключением… Их поведение было нарочито безучастным: они ни разу не взглянули ни на Римо, ни на Смита, но двигались вокруг них, как планеты вокруг Солнца, по эллипсу, в одном из фокусов которого находились Римо и Смит. Умением воспринимать эти сигналы Римо овладел под руководством Чиуна. Практику Римо проходил в магазинах: он брал какой-нибудь образец товара и подолгу держал его в руках, пока продавец или хозяин не начинал испускать сигналы. Самым трудным в этом деле было, однако, не уловить сигналы от людей, которые за тобой наблюдают, а быть уверенным, что за тобой никто не следит.
 Шофер продолжал свистеть, посылая самые откровенные сигналы. Все та же мелодия, все тот же унылый мотив. Он полностью отключил свои мысли – иначе ему не удавалось бы с таким постоянством воспроизводить одни и тот же звук. Шея у него была красная, вся в черных рытвинах, напоминающих маленькие лунные кратеры, в которых скопились пот и грязь. Зачесанные назад сальные волосы свисали жесткими черными прядями и явно служили питательной средой для многочисленных бактерий.
 Свет фонарей вдоль шоссе пробивался сквозь туман, как свет глубоководных прожекторов. Карибское море есть Карибское море, и казалось странным, что в отсыревших подвалах громадных американских отелей до сих пор не завелась плесень.
 – Подождем, – предложил доктор Смет.
 – Да нет, все в порядке, – возразил Римо. – В машине нам опасаться нечего.
 – Но мне казалось… – Смит показал глазами на шофера.
 – С ним тоже все в порядке, – успокоил его Римо. – Считайте, что он уже мертвец.
 – Но мне как-то не по себе. А если у вас выйдет осечка? Впрочем, ладно. Нас раскрыли. Раз за мной следят, значит о нашем существовании кому-то стало известно. Не знаю, насколько хорошо они осведомлены о том, чем мы занимаемся. Надеюсь, всего не знают. Если вы понимаете, что я имею в виду.
 Голова шофера начала нервно дергаться из стороны в сторону, но он промолчал, всем своим видом пытаясь показать, что вовсе не прислушивается к разговору. Он медленно протянул руку к микрофону радиопередатчика, который Римо заметил, садясь в машину. Он видел, что передатчик выключен.
 Римо перегнулся через спинку переднего сиденья.
 – Пожалуйста, не делай этого, – сказал он самым учтивым тоном. – А не то мне придется оторвать тебе руку.
 – Чего? – не понял шофер. – Вы чего, спятили, что ли? Мне надо позвонить диспетчеру.
 – Ты съедешь на боковую дорогу, но никому об этом не скажешь. Твои друзья сами последуют за нами.
 – Послушайте, мистер. Мне не нужны лишние неприятности. Но если вы их хотите, то можете получить.
 Он метнул быстрый взгляд черных глаз в зеркальце заднего вида, потом снова уставился на дорогу. Римо улыбнулся его отражению и заметил, как рука шофера поползла от микрофона к поясу. Так, ясно, оружие.
 Машина такси была новой модели – в Нью-Йорке такие появились лишь недавно. Она была оборудована пуленепробиваемой стеклянной перегородкой, которая отделяла место водителя от салона с пассажирами. Водитель мог по своему желанию поднять ее – достаточно было лишь нажать кнопку. У водителя была также кнопка, позволявшая запирать двери, и с пассажирами он мог общаться через микрофон, да еще черед маленькое окошко для денег.
 Римо увидел, как движением колена шофер нажал на потайной выключатель. Пуленепробиваемый щит встал на свое место. Запоры задних дверей защелкнулись.
 У пуленепробиваемой перегородки был один недостаток – она крепилась металлической рамой.
 – Я тебя плохо слышу, – сказал Римо и пальцами выдрал алюминиевую раму. Стекло выпало, Римо аккуратно поставил его к ногам Смита и снова наклонился к шоферу.
 – Послушай, друг, – спросил он, – а тебе не трудно вести машину одной левой?
 – Ничего, – ответил шофер. – Глянь-ка. – И он помахал перед носом у Римо правой рукой с зажатым в ней короткоствольным пистолетом тридцать восьмого калибра.
 Смит проявлял умеренный интерес ко всему происходящему.
 – Здорово, – похвалил шофера Римо, схватил его правой рукой за плечо и глубоко вонзил большой палец куда-то в переплетение мышц и нервных окончаний. У шофера онемело сначала плечо, потом вся рука, пальцы разжались, и пистолет с мягким стуком упал на резиновый коврик кабины.
 – Вот и хорошо, – сказал Римо так, словно разговаривал с ребенком. – Ну, а теперь сверни с дороги там, где вы договорились. Пусть твои друзья, которые за нами следят, поймают нас в ловушку.
 – У-у, – простонал шофер.
 – Послушай, – предложил ему Римо. – Если они нас прикончат, ты останешься в живых. Идет?
 – У-у, – ответил шофер, стиснув от боли зубы.
 – Я так и думал, что ты не станешь возражать. – Римо еще немного сжал плечо шофера, и тот взвыл от боли. Смит казался крайне расстроенным – ему не нравились подобные дела, если они происходили у него на глазах, а не в письменных отчетах.
 – Ну что ж, договорились, – сказал Римо шоферу. – Ты остановишься там, где хотят твои друзья. Если мы погибнем, ты останешься в живых. 0'кей?
 Он немного разжал пальцы, и шофер сумел ответить:
 – Ладно, гринго. Идет.
 – Вы уверены, что поступаете разумно? – спросил Смит.
 – Зачем нам кого-то убивать, если в этом нет необходимости?
 – Но он враг. Может быть, следует избавиться от него, забрать машину и скрыться?
 – Вы хотите, чтобы я вышел, а вы сами все возьмете в свои руки?
 – Нет-нет, – поспешно ответил доктор Смит.
 – Тогда, сэр, если не возражаете, заткнитесь, пожалуйста.
 Когда они подъехали к зеленому указателю, гласящему, что до аэропорта осталось уже совсем немного, шофер свернул направо, на темную, неосвещенную дорогу, ведущую куда-то через туманные зеленые болота. Он проехал с милю и опять свернул на грунтовую дорогу, по обеим сторонам которой росли огромные развесистые деревья. Туманная ночь была окрашена в зеленоватые тона. Таксист заглушил мотор.
 – Вот здесь ты и умрешь, гринго, – сказал он.
 – Здесь умрет один из нас, компаньеро, – возразил Римо. Ему нравился шофер, но все же не настолько, чтобы не отключить его. Римо отпустил его плечо, наклонился вперед и ткнул указательным пальцем в солнечное сплетение. Отлично, подумал Римо. Две минуты как минимум.
 Сзади подъехали два легковых автомобиля и припарковались рядом друг с другом в десяти футах позади такси. Римо видел свет их фар в зеркальце заднего вида, а когда они остановились, он грубо пригнул Смита к сиденью.
 – Ложитесь на пол, – прошептал он. – И не пытайтесь помогать.
 Римо выбрался наружу через правую дверь. Из каждой машины вышло по четыре человека. Одна группа подошла к такси справа, другая – слева. Римо стоял спиной к такси, опираясь руками о багажник, а восемь человек стояли двумя рядами по обе стороны от него.
 – Вы все арестованы, – сказал Римо. Те опешили.
 – В чем мы обвиняемся? – спросил один из них. Его английский выговор был безупречен. В свете фар Римо сумел разглядеть его: это был здоровенный громила с крупными чертами лица. На голове у него была шляпа с мятыми полями. Так, ясно, это главарь, понял Римо. Ничего больше ему и не нужно было знать. На главаря он имел свои виды.
 – Так в чем мы обвиняемся? – повторил тот.
 – В нарушении правил смерти, – ответил Римо. Он перенес тяжесть тела на руки, потом оттолкнулся, и ноги его взлетели в воздух. Полированный носок правого ботинка ткнулся в адамово яблоко ближайшего человека справа. Ноги снова коснулись земли, а руки он и не отрывал от крышки багажника. Не останавливаясь, Римо развернулся налево и повторил упражнение – на этот раз адресовав носок левой ноги ближайшему человеку слева. Удар и на этот раз пришелся точно в кадык. Движения Римо были столь быстры, что оба нападавших упали на землю одновременно и вместе отправились в последний путь.
 Римо наконец отцепился от багажника такси и оказался между двумя цепочками людей – по трое в каждой. Все шестеро вскинули пистолеты. Один из них выстрелил, но Римо помог ему промахнуться и попасть в живот человека, целившегося с противоположной стороны. Тот закачался, потом рухнул как подкошенный.
 Пятеро оставшихся в живых завертелись в калейдоскопе рук, ног и тел. Они молотили воздух, пытаясь достать Римо. О том, чтобы воспользоваться оружием в такой свалке нечего было и думать, и они надеялись справиться голыми руками. Но руки их хватали воздух, а Римо проносился среди них, следуя технике, разработанной полторы тысячи лет тому назад. Он словно перемещался в другом измерении. В лучшем случае его противники хватали воздух, в худшем – натыкались друг на друга, но ни один из них даже и не дотронулся до Римо, а он вращался в этом круговороте тел, демонстрируя старинное искусство айкидо, искусство жизни, возведенное в ранг искусства смерти, когда за его исполнение берется идеальная машина для убийства.
 Тут он снес череп, там проткнул почки, ударом локтя в висок превратил чью-то голову в бесформенное месиво из костей и мозгов.
 Шесть человек валялись на земле. С ними все было кончено. Оставалось двое, включая главаря. Движения Римо стали более прямолинейными, и в то же время, более быстрыми – если они успеют прийти в себя, то вспомнят, что он представляет собой удобную мишень для их пистолетов. Он нанес каждому удар открытой ладонью в висок, и они вырубились.
 Но не окончательно. Он подтащил их к такси и окликнул доктора Смита.
 Сначала голова Смита показалась в окне, потом он сам вылез через дверь, которую Римо предусмотрительно оставил открытой.
 – Оглянитесь вокруг, – сказал ему Римо. – Узнаете кого-нибудь?
 Смит уставился на тех двоих, которых Римо прислонил к корпусу автомобиля, и отрицательно покачал головой. Затем обошел место действия, переворачивая тела носком ботинка, порой наклоняясь, чтобы в свете фар получше рассмотреть лицо. Потом он вернулся к Римо.
 – Я никогда никого из них не видел, – сообщил он.
 Римо поднял руки, большими пальцами нажал на виски двоим оставшимся в живых и сделал несколько вращательных движений. Со стоном оба пришли в себя.
 Римо дал возможность главарю осознать, что слева от него находится живой человек. Затем он взвился в воздух, и на обратном пути опустил свой локоть на макушку этому только что живому человеку. Главарь не успел моргнуть глазом, а Римо уже протягивал ему какую-то сероватую окровавленную массу.
 – Хочешь, с тобой будет то же самое?
 – Нет, – выдавил из себя главарь.
 – О'кей. Кто тебя послал?
 – Не знаю. Просто из Штатов перевели деньги и объяснили задание.
 – Спокойной ночи, – сказал Римо и отправил его в вечность, заехав коленом ему в правую почку.
 Они со Смитом подошли к передней дверце такси. Шофер застонал.
 – Его можно оставить в живых? – спросил Смит.
 – Только если мы возьмем его на службу.
 – Этого я сделать не могу, – сказал Смит.
 – Тогда придется его убить.
 – Я знал, что такие вещи приходится делать, но…
 – Какой вы чистюля, дорогой. А как вы думаете, что означают все те числа, которые я называл вам по телефону?
 – Знаю, знаю. Но это были просто числа.
 – Для меня это были не просто числа.
 – Ладно. Делайте то, что должны. Ради мира на земле.
 – Сказать всегда легко, – пробормотал Римо и заглянул в черные глаза шофера. – Прости, компаньеро.
 В затуманенном мозгу шофера никак не могла укорениться мысль о том, что гринго до сих пор жив.
 – Ты заслужил право жить, гринго, – наконец выговорил он. – Ты заслужил.
 – Спокойной ночи, компаньеро, – мягко произнес Римо.
 – Спокойной ночи. Может быть, как-нибудь в другой раз встретимся за стаканчиком.
 – Что ж, пусть будет другой раз, дружище, – сказал Римо и отдал шоферу прощальный салют.
 – Вы уверены, что он мертв? – спросил Смит.
 – Можете убедиться сами, – огрызнулся Римо, выволок тело шофера из салона автомобиля и сел за руль. – Залезайте, – резко бросил он Смиту.
 – Зачем же так грубо?
 Римо завел мотор. Чтобы объехать два припаркованных автомобиля, ему пришлось переехать через некоторые из валяющихся на земле тел. Вырулив на неосвещенную дорогу, он мало-помалу набрал скорость и добрался до шоссе, ведущего в аэропорт. Он вел машину совсем не так, как это делают другие – либо слишком быстро, либо ползком, по-черепашьи. Ход машины был ровный, словно бы он на компьютере рассчитал, насколько можно полагаться на двигатель, рессоры и прочие узлы автомобиля.
 В машине пахло смертью. Не запах мертвых тел, а такой запах, который Римо научился распознавать по опыту. Запах страха. Римо не знал, был ли это невыветрившийся запах страха шофера или он исходил от Смита, притулившегося на заднем сиденье.
 Когда они подъехали к зданию аэровокзала, Смит сказал:
 – От этой работы временами чувствуешь себя совсем больным.
 – Они бы сделали с нами то же самое. Вы чувствуете себя больным оттого, что наша жизнь зависит от чужой смерти. Увидимся. А может, и нет, – сказал Римо на прощанье.
 – Удачи, – попрощался с ним Смит. – Кажется, в том, как началось дело, для вас не было ничего неожиданного.
 – Интересно, с чего вы это взяли, – улыбнулся Римо. Смит взял багаж и ушел на посадку.
 Римо тронулся в обратный путь в отель «Насьональ».
 Ему еще предстояло встретиться лицом к лицу с Чиуном. И дело могло обернуться так, что легче бы ему было умереть на темной дороге.
 Но все же, как говорил сам папочка: «Умереть всегда легче. Жизнь требует мужества».
 Хватит ли у Римо мужества сообщить Чиуну, что он станет средством достижения мира с Китаем?




 Глава седьмая


 Это была совсем юная хрупкая девушка в огромном сером кителе. Ее худенькие ручки едва выглядывали из необъятных манжет. В руках она сжимала маленькую красную книжечку.
 На ее овальном лице были круглые очки в толстой оправе, непомерно большие, отчего ее лицо казалось еще более миниатюрным и очаровательным. Черные волосы были аккуратно расчесаны на прямой пробор и стянуты в узел на затылке.
 На вид ей было не больше тринадцати лет, ее явно мутило, а возможно, она была чем-то напугана. Она сидела на переднем сиденье самолета авиакомпании «Бритиш эйруэйз» неподвижно, глядя прямо перед собой.
 Римо с Чиуном приехали в монреальский аэропорт Дорваль менее чем за полчаса до прибытия самолета. Чиун первым поднялся в самолет, он весь словно потерялся, запечатанный в строгий деловой костюм, на лацкане которого красовался значок агента службы безопасности. Как только они протиснулись в самолет, слегка подвинув стюардессу, Чиун ткнул пальцем в сторону явно больной девушки и сказал:
 – Вот оно, животное. Я по запаху чую.
 Он подошел к девушке и что-то сказал ей на непонятном языке, наверное, по-китайски. Девушка кивнула и ответила. Затем Чиун произнес еще что-то – явно ругательство – и показал ей свое удостоверение.
 – Она хочет посмотреть и твое, маленькая шлюха из свинарника. Может, она хочет его украсть. Уж это такой народ – одни воры и грабители.
 Римо показал свое удостоверение и улыбнулся. Девушка пристально посмотрела на фотографию, потом на Римо.
 Осторожность никогда не помешает, – сказала она на безупречном английском. – Прошу вас, проводите меня, пожалуйста, в дамскую комнату. Мне что-то нехорошо. Но я превозмогу свою слабость. Точно так же, как я превозмогла грубость и реакционные нападки вашего цепного пса.
 – Дерьмо вонючее! – отреагировал Чиун. Его карие глаза сверкали от ненависти.
 Девушка наконец нашла силы подняться. Римо помог ей спуститься по трапу – непомерных размеров китель явно мешал, ей. Чиун следовал сзади, чувствуя себя неловко в черных кожаных туфлях. Борода его была аккуратно подстрижена. Тогда, в отеле «Насьональ» в Сан-Хуане, он совершенно ошарашил Римо своей реакцией на предложение Смита. Впрочем, Римо пора было уже знать, что Чиун способен выкинуть и не такие штучки.
 – Я не только говорю, но и читаю по-английски, – сказала девушка. – Чтобы бороться с империализмом, надо знать его язык.
 – Хорошая мысль, – одобрил Римо.
 – На короткой дистанции вы – железный тигр, но на длинной – бумажный тигр. Народ – вот железный тигр на длинной дистанции.
 – С этим я спорить не могу, – откликнулся Римо. – Вот дамская комната, – остановил он девушку, когда она проскочила мимо таблички.
 – Спасибо, – поблагодарила девушка, и протянула Римо маленькую красную книжечку. – Берегите ее как свою собственную жизнь.
 – Разумеется, – пообещал Римо, принимая книжечку в твердой глянцевой обложке. Девушка развернулась, как по команде «кругом», и, по-прежнему путаясь в огромном кителе, торжественным маршем прошествовала в дамскую комнату. Римо мог поклясться, что, входя внутрь, она вынула из кармана рулон туалетной бумаги.
 – Ты уже начал читать пропаганду этой похотливой развратницы? – поинтересовался Чиун, поглядывая на книжечку с видом одновременно торжествующим и презрительным,
 – Это же просто ребенок, Чиун.
 – Детеныши тигра умеют убивать. Дети – самые злобные существа.
 Римо пожал плечами. Он по-прежнему был благодарен Чиуну, что тот согласился быть вместе с ним. И по-прежнему удивлен. Он слишком хорошо помнил, что случилось в Сан-Франциско.
 Тело и сознание Римо еще только-только возвращались к нормальному состоянию после неудачного исполнения тренировочного задания, которое едва не закончилось плачевно. И тут президент объявил о предстоящем визите китайского премьера.
 Чиун и так уже злился, что из-за речи президента был отменен «Волшебный мир Диснея». Римо в этот момент работал над глубоким дыханием, глядя в окно на мост «Золотые Ворота», пытаясь представить себе, как он бежит по одному из поддерживающих этот висячий мост тросов, соответственно регулируя дыхание.
 Чиун привел Римо в норму очень удачно и очень быстро. Ничего удивительного в этом не было – ведь он посвятил этому делу всю свою жизнь, начав тренироваться с полутора лет. Коша Чиун впервые приступил к обучению Римо, он сказал, что Римо опоздал на двадцать шесть лет, но что он сделает все от него зависящее.
 Мысленно Римо спускался по тросу на дальнем конце моста, когда услышал визг.
 Сознание Римо моментально вернулось в гостиничный номер. Чиун издавал злобные боевые выкрики, адресуя их телевизору, с экрана которого вещал президент – как всегда, крайне нудно, тщательнейшим образом взвешивая каждое слово. Президент мог казаться даже искренним – для этого надо было только, чтобы в голосе не слышалось никаких проявлений радости или душевной теплоты.
 – Благодарю вас и спокойной ночи, – сказал президент, но Чиун не дал ему благополучно смыться с экрана. Он врезал по экрану ногой, и трубка кинескопа, еще несшая в себе облик президента, взорвалась, усыпав пол осколками.
 – Зачем ты это сделал?
 – Идиоты! – заорал Чиун. Его лохматая козлиная бородка тряслась от гнева. – Бледнолицые кретины! Дебилы! Ты и твой президент. Белый – цвет слабости. Все вы – слабые и больные. Все!
 – Да что случилось?
 – Что случилось? Глупость случилась. Вы все идиоты.
 – Да что я такого сделал?
 – Тебе и не надо ничего делать. Ты – белый. Этого больше чем достаточно.
 И Чиун вернулся к своему занятию. Левой рукой он ударил по телевизору сверху, одновременно правой – сбоку. Деревянный корпус развалился, лишь левая сторона возвышалась как колокольня. Ее он разбил вдребезги ударом локтя сверху.
 Чиун с видом победителя окинул взором груду проводов, щепок и осколков стекла, и торжествующе плюнул на эту кучу.
 – Китайский премьер собирается посетить вашу страну, – объявил он и снова плюнул.
 – Чиун! Где твое самообладание?
 – А где гордость твоей страны?
 – Ты хочешь сказать, что ты сторонник Чан Кайши?
 Чиун снова плюнул на то, что когда-то было телевизором.
 – Чан и Мао – близнецы-братья. Они оба китайцы. Китайцам доверять нельзя. Если человек хочет, чтобы у него остались штаны и рубаха, он не должен доверять китайцам. Кретины!
 – Ты что-то имеешь против китайцев?
 Чиун медленно разжал ладонь и досмотрел на свои пальцы,
 – Надо же, ты сегодня на редкость понятливый. Мои тренировки оказали на тебя благотворное воздействие. Ты улавливаешь малейшие колебания воздуха. Ты дорос до понимания высшего смысла.
 – Ладно, Чиун, успокойся. Все хорошо.
 Но все было отнюдь не ладно и не хорошо.
 Назавтра, проходя мимо третьего за день китайского ресторана, Чиун плюнул в третий раз.
 – Чиун, прекрати, – прошептал Римо, и в ответ подучил резкий удар локтем в солнечное сплетение, удар, от которого обыкновенный человек прямиком попал бы в больницу. Римо сдавленно зарычал. Его боль, похоже, немного успокоила Чиуна, и он начал мурлыкать что-то под нос, мелко семеня дальше, ожидая, когда покажется еще один китайский ресторан, чтобы можно было на него плюнуть.
 Тут все и случилось.
 Парни были здоровенные – Римо никогда не видел вблизи таких громил. Их плечи были где-то на уровне его макушки, а ширины они были такой, что казались не людьми, а тремя мускулистыми автоматами по продаже сигарет. Их головы размером с хозяйственную сумку соединялись с плечами чем-то, что со строго медицинской точки зрения можно было назвать шеями, но что на самом деле было скорее наростами из мышечной ткани.
 На них были синие спортивные пиджаки с эмблемой «Лос-анджелесских бизонов». У одного из них волосы были подстрижены по-военному, у другого – сальные космы свисали на плечи, у третьего – пышная шевелюра в стиле «афро». Вместе они весили не менее полутонны.
 Они стояли перед стеклянной витриной мебельного магазина и слаженно пели. Тренировочные сборы закончились, и им предстояла ночь приключений в славном городе Сан-Франциско. Они были в добродушном и приподнятом настроении, еще более приподнятом благодаря выпивке, и когда они увидели сморщенного старого азиата, ни у одного из них и в мыслях не было оставить карьеру профессионального футболиста.
 – Приветствую тебя, брат из третьего мира, – пропел великан с пышной шевелюрой,
 Чиун остановился, смиренно сложив руки, посмотрел на великана-негра и ничего не ответил.
 – Я приветствую решение президента пригласить вашего премьера, великого руководителя третьего мира. Китаец и негр – братья.
 Это был конец блестящей карьеры атакующего защитника «Бульдозера» Джонса. На следующий день газеты написали, что, по всей вероятности, он снова сможет ходить примерно через год. Двое его приятелей были дисквалифицированы на одну игру и оштрафованы на пятьсот долларов каждый. Оба они утверждали – и полиции, и газетчикам, – что маленький старый китаец поднял «Бульдозера» и швырнул его на них.
 По сообщениям газет, тренер Харрахан заявил, что его нельзя считать слишком строгим наставником, но подобные случаи безудержного пьянства катастрофически сказываются на всей команде. «Мы потеряли одного из самых выдающихся атакующих защитников в истории футбола. Это трагедия, и откровенная ложь только усугубляет ситуацию».
 Пока тренер разбирался со своими проблемами, Римо решал свои. Им с Чиуном необходимо было уносить ноги из Сан-Франциско и перебраться в Сан-Хуан, где однажды ночью ему пришлось попросить Чиуна об одолжении, причем на согласие старика он нисколько не рассчитывал.
 Чиун отдыхал в «люксе», который занимал под именем мистера Паркса, а Римо числился его камердинером. Смит только что благополучно улетел в Нью-Йорк. И Римо ничего не оставалось делать, как прямо сказать Чиуну:
 – Чиун, нам придется охранять одного китайца и попытаться спасти жизнь другого.
 Чиун молча кивнул.
 – Ты согласен?!
 – Да, конечно. Почему бы и нет?
 – Ну, я же знаю твое отношение к китайцам.
 – Отношение? Как можно относиться к насекомым? Если наши хозяева, которые платят нам деньги и кормят нас, хотят, чтобы мы присматривали и охраняли тараканов, мы будем делать то, что они нам прикажут. – Чиун улыбнулся, и, помолчав немного, произнес: – Только вот еще что.
 – Что? – спросил Римо.
 – Если вам положено получить какие-нибудь деньги от китайцев, требуй деньги вперед. Ничего не делай, пока тебе не заплатят. Недавно китайцы наняли несколько человек из моей деревни для исполнения крайне опасного задания. Они не только ничего не заплатали, но даже попытались избавиться от моих сограждан.
 – Я и не знал, что китайские коммунисты пользуются услугами Синанджу.
 – Не коммунисты. Император Чу-ди.
 – Чу-ди? Тот, который выстроил Запретный город?
 – Он самый.
 – Недавно? Это было пятьсот лет назад.
 – Для корейца это всего несколько дней. Так помни: пусть платят вперед.
 – Обязательно. – Римо снова удивился, когда Чиун с готовностью согласился подстричь бороду.
 – Когда имеешь дело с насекомыми, совершенно не важно как ты выглядишь, – пояснил он.
 И вот теперь они стояли у входа в дамскую комнату в аэропорту Дорваль и ждали. Сентябрьский дождь барабанил в окна, и им было прохладно в легких костюмах. Надо будет при первой возможности купить демисезонную одежду.
 – Она, наверное, крадет мыло, или полотенца, или туалетную бумагу, – сказал, улыбаясь, Чиун.
 – Она там уже десять минут. Пожалуй, пойду проверю, – отозвался Римо.
 Он достал значок, который получил от Смита вместе с удостоверениями для себя и Чиуна, и ворвался в дамскую комнату со словами: «Санитарный инспектор. Всего минутку, леди». Тон его был официальный, корректный и ровный, так что никто не стал протестовать и все скоренько вышли.
 Все, кроме нее. Она сворачивала бумажные полотенца и засовывала их себе под китель.
 – Что вы делаете? – изумился Римо.
 – Возможно, в вашей стране не будет ни полотенец, ни туалетной бумаги. А здесь полно. Полно. Бумага во всех кабинках,
 – В Соединенных Штатах повсюду полно туалетной бумаги во всех кабинках.
 – Во всех кабинках?
 – Ну да, конечно, если служащие не забыли пополнить ее запасы.
 – Ага. Ну, тогда возьмем немного. Я привезла с собой бумагу из Пекина.
 – Туалетную бумагу?
 – Должным образом подготовиться к заданию – значит выполнить задание. Тот, кто готовясь выполнить задание, не смотрит на дело со всех сторон, неизбежно споткнется с одной стороны. Будь готов!
 – Вы скаут?
 – Нет. Это высказывание Мао. А где книжка? – вдруг забеспокоилась она.
 – Она у моего помощника.
 – Вы ее еще не читали?
 – Она была у меня всего десять минут.
 – За десять минут можно выучить два самых ценных высказывания Председателя Мао. И это могло бы освободить вас от ваших империалистических эксплуататорских привычек. То же относится и к вашему цепному псу.
 Римо схватил девушка за оба плеча – мягко, но цепко.
 – Послушай, детка, – сказал он. – Меня не волнует, как ты называешь меня. Но выбирай выражения, когда имеешь дело с Чиуном. «Цепной пес» и «лакей империализма» – не самые подходящие наименования для человека, который старше тебя в три или четыре раза.
 – Если старый мир реакционен и гнил, он должен быть похоронен вместе со всеми анахронизмами, мешающими человечеству.
 – Он мой друг, – сказал Римо. – Я не хочу, чтобы его обижали.
 – Ваши единственные друзья – это партия и рабочая солидарность.
 Девушка произнесла эти слова, явно ожидая похвалы. Она вовсе не ожидала резкую боль подмышками. А Римо продолжал работать большими пальцами, круговыми движениями буквально ввинчивая мышцы в суставы. Ее чудесные миндалевидные глаза от боли стали почти круглыми. Она разинула рот, собираясь закричать, и Римо пришлось прикрыть ей рот ладонью.
 – Слушай, детка, и слушай внимательно. Я не хочу, чтобы ты оскорбляла того человека, который стоит за дверью. Он заслуживает уважения. Если не желаешь его уважать, то, по крайней мере, не груби. Я позволю себе высказать предположение, что он знает о мире больше тебя, и если ты заткнешься хоть на минутку, ты можешь многому от него научиться. Впрочем, научишься ты или нет – это меня не касается. Но вот твое плохое воспитание меня касается непосредственно. Так что если ты еще раз позволишь себе распустить язык, детка, мне придется перемолоть твои плечики и сделать из них фарш.
 Римо воткнул палец правой руки еще глубже и почувствовал, как напряглось все ее тело. Лицо исказилось от боли.
 – Ну что ж, вот и поговорили, – ласково сказал Римо, – и достигли революционного консенсуса. Верно?
 Он убрал руку, зажимавшую ей рот. Она кивнула и с трудом перевела дух.
 – Верно, – выдавила она из себя. – Я буду почтительна со стариком. Я сделаю шаг назад, чтобы впоследствии сделать два шага вперед. Но тебе я могу говорить правду? Не боясь агрессии с твоей стороны?
 – Конечно, детка.
 – Ты дерьмо, Римо – как там тебя?
 Она принялась застегивать свой китель, тратя массу сил на каждую пуговицу. Она, видимо, уловила это имя, когда Римо и Чиун размахивали у нее перед носом своими удостоверениями.
 – Но не империалистическое, эксплуататорское, реакционное, фашистское дерьмо?
 – Дерьмо есть дерьмо.
 – Прекрасно, мисс Лю.
 – Меня зовут миссис Лю.
 – Вы замужем за сыном генерала?
 – Я замужем за генералом Лю, и я ищу своего мужа.
 Римо вспомнил фотографию, которую видел, когда знакомился с деталями дела. У генерала Лю было суровое, обветренное лицо, изборожденное глубокими морщинами, – тяготы долгих переходов не прошли даром. Ему было шестьдесят два года,
 – Но ты же совсем ребенок.
 – Я не ребенок, черт тебя подери. Мне двадцать два года, а революционной сознательности у меня хватит на человека втрое меня старше.
 – У тебя тело ребенка.
 – На загнивающем Западе думают только об этом.
 – Генерал Лю взял тебя в жены не за твою революционную сознательность.
 – Между прочим, именно за это. Но тебе этого не понять. – Она с яростью застегнула верхнюю пуговицу кителя.
 – Ладно, пошли. Слушай, я не могу называть тебя миссис Лю – ты понимаешь, почему. И передвигаться по стране под этим именем ты тоже не можешь. Уже ясно, что наша система безопасности вся в дырках, как решето. Как мне тебя называть?
 – Цветок Лотоса, дерьмо, – голос ее был исполнен сарказма.
 – Ладно, не остри, – отмахнулся Римо и открыл дверь дамской комнаты, пропуская ее вперед. Прохожие смотрели на него ошарашенно.
 – Мэй Сун, – сказала она.
 Чиун ждал их, спрятав руки за спину, и мило улыбался.
 – Моя книжка, – потребовала Мэй Сун.
 – Ты ею дорожишь?
 – Это самое ценное, что у меня есть.
 Улыбка Чиуна стала еще шире – он вложил в нее всю силу своей радости. Он вытянул руки вперед – в ладонях лежали мелкие клочки бумаги и кусочки красного картона, все, что осталось от книжечки.
 – Ложь. Это все ложь, – сказал он. – Китайская ложь.
 Мэй Сун остолбенела.
 – Моя книжка, – тихо проговорила она. – Высказывания Председателя Мао.
 – Чиун, зачем ты это сделал? Ну, в самом-то деле! Это же ни в какие ворота не лезет. Какие у тебя были основания порвать книжку этой маленькой девочки?
 – Ха-ха-ха! – ликующе расхохотался Чиун и подбросил клочки бумаги в воздух, развеяв мысли Председателя Мао по полу возле входа в дамскую комнату в аэропорту Дорваль.
 Пухлые губы Мэй Сун скривились, а глаза увлажнились.
 Тем громче был хохот Чиуна.
 – Послушай, Мэй Сун, я куплю тебе новую красную книжечку. У нас в стране их завались.
 – Эту подарил мне мой муж в день свадьбы.
 – Ну ладно, мы отыщем его и достанем для тебя новую. О'кей? Мы достанем дюжину таких книжечек – на английском, русском, французском и китайском.
 – На русском их не бывает.
 – Ладно, какие есть. О'кей?
 Она прищурила глаза, пристально посмотрела на хохочущего Чиуна, и тихо сказала что-то по-китайски. Чиун захохотал еще громче. Затем он что-то ответил на том же языке. Мэй Сун торжествующе улыбнулась, и не осталась в долгу. Каждая новая реплика, которыми принялись обмениваться Чиун и Мэй Сун, была громче предыдущей, и наконец, все это стало походить на перестрелку двух банд внутри жестяной банки.
 Они бушевали – пожилой мужчина и молодая женщина – всю дорогу, пока пересекали зал аэропорта, а служащие, кассиры, носильщики и все, кто только там был, в изумлении глазели на эту орущую парочку. Римо отчаянно желал оказаться где-нибудь подальше и понуро плелся сзади, делая вид, что не знаком с ними.
 Они проходили мимо балкона, где столпилась масса народу. Людей было так много, что задним приходилось наседать на впереди стоящих, чтобы разглядеть эту странную троицу. Все это походило на театральное представление.
 И Римо в отчаянии крикнул им:
 – Мы не остановимся ни перед чем ради обеспечения секретности!




 Глава восьмая


 Доктор Харолд В. Смит просматривал донесения, поступавшие каждый час. Если бы он ушел спать домой, то в маленьком сейфе, встроенном в левую тумбу его стола, уже накопилась бы пачка бумаг толщиной не менее фута. Но он сидел у себя в кабинете в санатории Фолкрофт, расположенном на уэстчестерском берегу залива Лонг-Айленд, а помощник приносил бумаги ему в кабинет и молча клал на стол.
 Этот помощник был твердо уверен, что работает в каком-то научном учреждения, настолько секретном, что у него даже нет названия. А личная секретарша Смита полагала, что служит в каком-то особом подразделении Федерального бюро расследований.
 Из трехсот сорока трех служащих санатория Фолкрофт большинство полагало, что работают в санатории, хотя пациентов в нем было очень мало. Значительная часть служащих была уверена, что знает, на кого работает. В подвалах санатория стояли компьютеры с объемными базами данных, и служащие думали, что работают на какую-то транснациональную компанию, занимающуюся торговлей новыми технологиями.
 Один из служащих, честолюбивый юный талант, преследуя свои личные цели, решил проникнуть в базу данных сквозь все коды и защитные барьеры. Он рассудил, что если получит доступ к секретной информации, то сможет очень выгодно продать ее на мировом рынке и сколотить неплохое состояние. В конце концов, зачем нужна такая секретность, если за ней не скрываются миллионные состояния?
 Он был парень неглупый, и сразу смекнул, что раз на содержание Фолкрофта тратится по меньшей мере двести пятьдесят тысяч долларов в неделю, значит, секретная информация может стоить во много-много раз больше. И вот мало-помалу, наряду со своей официальной работой на отведенном ему участке, он начал заглядывать и на «чужую территорию» через хитросплетения компьютерных шифров и систем защиты. Прошел год, и перед ним постепенно открылась цельная картина: сотни сотрудников, собирающих информацию, преступные организации и специфика каждой из них, шпионаж, крупные мошенничества в сфере бизнеса, подрывная деятельность, коррупция. Компьютерный портрет тайной жизни Америки.
 Ясно, что это не имело отношения к международной торговле, хотя та часть информации, которая проходила непосредственно через него, заставляла предполагать именно это, поскольку была связана с Нью-Йоркской фондовой биржей.
 Он был озадачен. Он был озадачен всю дорогу, пока добирался к месту своего нового назначения в штате Юта. И вдруг однажды ночью его словно громом поразило – он понял, зачем существует Фолкрофт. Он понял это примерно за двадцать четыре часа до того, как в Солт-Лейк-Сити повстречал одного человека. Человека по имени Римо.
 Только сутки существовал человек, которого можно было считать третьим сотрудником КЮРЕ, потому что он вдруг понял, на кого он работает и зачем. А потом он оказался на дне шахты лифта, переплетенный с пружиной амортизатора, и снова только два сотрудника – Смит и человек по имени Римо – знали, на кого они работают и зачем. И так и должно было быть.
 Из нынешних ежечасных донесений было ясно, что опасность разоблачения снова стала весьма вероятной, то есть случилось нечто такое, чего Смит опасался долгие годы, начиная с самого первого дня существования КЮРЕ.
 Предыдущую ночь он провел на своем рабочем месте, слегка вздремнув прямо за столом, и проснулся холодным серым утром, когда первые сполохи цвета копченой семги окрасили небо над темной гладью залива Лонг-Айленд. Тонированные оконные стекла, позволявшие глядеть из кабинета на залив, но не позволявшие снаружи увидеть, что происходит внутри, запотели по краям, хотя его уверяли, что специальная конструкция окон исключает подобные вещи,
 Помощник молча положил на стол очередное донесение, и в этот самый момент Смит открыл глаза.
 – Пожалуйста, принесите мне мою бритву и зубную щетку, – попросил Смит.
 – Разумеется, – ответил помощник. – Должен отметить, сэр, что отдел клиринга работает очень надежно. По правде говоря, это первый случай, когда подобная служба работает так надежно, не зная при этом, что делает.
 – Бритву, пожалуйста, – прервал его рассуждения Смит, перевернул стопку лежащих перед ним донесений, и начал просматривать их в хронологическом порядке. Донесения, на первый взгляд, никак не были связаны между собой – так оно и должно было казаться. Только один человек мог соединить разрозненные кусочки в единую картину.
 Торговый агент компании по продаже автомобилей в Пуэрто-Рико сообщал об интимной жизни владельца таксопарка. Некий бухгалтер, уверенный, что получал взятку от налоговой инспекции, сообщал о том, что тот же владелец таксопарка вдруг положил в банк крупную сумму денег.
 Привратник в доме, где жила молодая женщина с пуделем, сообщил репортеру одной из газет кто платил за содержание пуделя.
 Авиарейс из Албании в Лейпциг, оттуда – в Париж. Крупные суммы денег в мелких купюрах, поступившие из Восточной Европы. Соответствующая активизации ЦРУ на тот случай, если эти деньги идут на цели шпионажа.
 Но деньги поступили через Пуэрто-Рико. И через владельца таксопарка. И Смиту вспомнилась темная улица недалеко от аэропорта, машина такси и человеческие тела, разбросанные по земле.
 А потом пошли донесения, вызывавшие беспокойство.
 Девушка-китаянка, прибывшая в аэропорт Дорваль. Ее встречали пожилой кореец и телохранитель. Телохранитель: рост – шесть футов, темные глаза, смуглый, среднего телосложения.
 А вот и они сами! Фотография. Чиун и девушка, а за ними – Римо Уильямс.
 И если сыскное агентство «Пелнора», полагавшее, что работает на некую фирму из города Рай, штат Нью-Йорк, могло сделать этот снимок, то и любой другой мог вступить в контакт с троицей и с единственным, кроме Смита, сотрудником КЮРЕ, который знал, на кого он работает.
 Уже одной фотографии было бы достаточно, чтобы понять, что пистолет приставлен к виску не только Римо Уильямса, но и всей фирмы.
 Достояние гласности. Разоблачение. Итак, покров секретности сорван. И тем самым стал очевидным факт, что правительство Соединенных Штатов не может функционировать в рамках им же самим установленных законов.
 Если сыскное агентство «Пелнора» сумело так легко выследить эту троицу, кто еще мог сделать это?
 Вот они – два азиата, яростно о чем-то препирающиеся, ж человек, которого много лет назад приговорили к высшей мере, и приговор привели в исполнение. Прекрасное фото, снятое с не слишком большого расстояния.
 Пластическая операция изменила лицо Римо Уильямса, у него новые скулы, новый нос, иная стрижка. Но вид самого секретного и самого страшного оружия – Дестроера – на обычной фотографии, сделанной самыми обыкновенными частными детективами, осознание неотвратимости судьбы – все это буквально выворачивало Смита наизнанку. Впрочем, слабость желудка была для него делом обычным.
 Фирма КЮРЕ должна быть расформирована прежде, чем будет разоблачена. Только два человека имеют право знать о ней – так было всегда, но так уже не будет длиться долго. Смит подготовил процедуру ликвидации в тот самый день, когда вернулся от президента.
 У него есть капсула. Он позвонит жене и скажет, что уезжает в командировку. Через месяц человек из ЦРУ сообщит миссис Смит, что ее муж пропал без вести во время выполнения задания в Европе. Она поверят, поскольку до сих пор верят, что он работает на ЦРУ.
 Смит сунул фотографию в машинку для уничтожения бумаг. Машинка зажужжала, и портрет Римо Уильямса исчез.
 Он развернулся в кресле и выглянул в окно. По заливу гуляли высокие волны и ритмично плескались о камни на берегу, повинуясь велениям луны, ветра и прилива.
 Вода была здесь до появления КЮРЕ. Будет и после исчезновения КЮРЕ. Она была здесь, когда в Афинах была демократия, когда Рим был республикой, когда Китай был центром мировой цивилизации, славившимся справедливостью, мудростью и безмятежностью.
 Все они рухнули, а вода осталась. И когда КЮРЕ больше не станет, вода будет на своем месте.
 Прежде чем расформировать КЮРЕ, Смиту предстоит еще уладить кое-какие мелочи. Надо будет позвонить в расчетный отдел бухгалтерии, после чего примерно половина сотрудников вернется как бы в те организации, на которые, как они сами полагали, работали. Фолкрофт снова станет обычным санаторием, а оставшиеся сотрудники при увольнении получат прекрасные рекомендации.
 Когда информация о совершившемся процессе расформирования пройдет через компьютер, он автоматически воспламенит один из отсеков, и бушующее пламя уничтожит все записи и все оборудование.
 Смиту, однако, не придется полюбоваться пожаром. За двадцать четыре часа до этого он напишет записку, в которой будет сказано, что ящик из подвала должен быть отправлен в адрес похоронного бюро Махера в Парсиппани, штат Нью-Джерси. Исполнения этого своего приказа он тоже не увидит.
 К тому времени он спустится в подвал, в кладовку, где в углу стоит ящик, в котором легко может поместиться человек средних габаритов. Он снимет легкую алюминиевую крышку и увидит, что ящик наполнен твердой белой пористой резиной, и в ней оставлено углубление приблизительно по его фигуре. Он ляжет в это углубление и закроет крышку ящика. Затем он изнутри защелкнет четыре замка, и ящик закупорится герметически.
 Воздух ему не понадобится. Потому что, когда защелкнется последний замок, он проглотит капсулу и уснет навеки вместе с организацией, которую он создавал для того, чтобы спасти страну, неспособную спасти себя.
 А что будет с Римо Уильямсом? Он умрет вскоре после этого, если план сработает. А это был единственный план, который мог сработать. Потому что, когда Смит приведет в состояние готовности план ликвидации КЮРЕ, человек, способный убрать Римо, уже будет рядом, имея задание сопровождать его.
 Римо, как всегда, позвонит по секретной связи через телефон доверия в Детройте, и Смит велит ему отправить Чиуна в Фолкрофт немедленно. А когда Римо скажет об этом Чиуну, тот выполнит свой контракт на убийство, как поступали корейцы уже многие столетия.
 И Римо со Смитом унесут с собой в могилу страшную тайну КЮРЕ. А когда единственный оставшийся в живых человек, знающий о ее существовании, позвонит из Белого дома, он услышит сигнал «занято» и поймет, что КЮРЕ больше нет.
 Чиун, который понятия не имел на кого он работает, а знал только, что выполняет правительственное задание, скорее всего вернется в Корею, и будет тихо-мирно доживать свой век.
 Волны все так же размеренно бились о берег.
 Мир стоял на пороге мира. Какая чудесная мечта! Сколько лет мира знал мир? Было ли когда-нибудь такое время, чтобы один человек не убивал другого, или чтобы одна за другой не развязывались жесточайшие войны ради изменения границ, ради исправления результатов прошлых деяний и даже – верх идиотизма! – ради защиты чести и достоинства нации?
 У президента была мечта. Смиту и Римо, возможно, придется умереть за нее. Да будет так – за такую мечту можно и умереть.
 Было бы неплохо рассказать Римо, почему ему предстояло умереть, но Смит никогда бы не осмелился открыть ему, каким образом это произойдет. Если уж у него и было хоть какое-то преимущество перед этой идеальной машиной для убийства, то надо было хранить его до конца. И использовать в случае необходимости.
 И тут зазвонил телефон специальной связи. Это Римо.
 Смит поднял трубку. Он вдруг к собственной досаде переполнился теплыми чувствами к этому убийце-острослову – что-то вроде привязанности, какую испытываешь к человеку, с которым провел в одном окопе – дайте-ка вспомнить, сколько? – да, вот уже восемь лет.
 – Семь-четыре-четыре, – произнес Смит.
 – Ну, вы и фрукт, – донесся голос Римо. – Задали мне работенку. Вы знаете, что эта парочка скандалит?
 – Знаю.
 – Ужасно глупо было подключать Чиуна. Он просто с цепи сорвался.
 – Вам нужен переводчик.
 – Она говорит по-английски.
 – А что она скажет какому-нибудь китайцу, который попытается вступить с ней в контакт? – спросил Смит.
 – Ладно, уговорили. Я постараюсь пережить все это. Мы уезжаем из Бостона сегодня.
 – Мы проверяем ту пуэрториканскую команду. До сих пор не известно, кто их подослал.
 – О'кей. Мы собираемся начать поиски.
 – Будьте осторожны. От владельца таксопарка на континент поступила весьма кругленькая сумма наличными. Я думаю, это касается вас. Семьдесят тысяч.
 – Это все, чего я стою? Тем более в условиях инфляции?
 – Если это не сработает, ваша цена, вероятно, поднимется до ста тысяч.
 – Черт побери, я могу заработать столько, рекламируя здоровый образ жизни и современные лекарственные препараты. А может, мне податься в профессиональный спорт? Что еще мне останется, если все дело развалится? Тридцатипятилетний крайний защитник, который будет играть до шестидесяти лет. А Чиун может стать нападающим. Спорим, может. Это их всех просто на уши поставит. Представляете, восьмидесятилетний нападающий весом в девяносто фунтов.
 – Перестаньте говорить глупости,
 – За это я и люблю вас, дорогой. Вы просто преисполнены оптимизма.
 – Всего хорошего, – сказал Смит.
 – Чиун. Алекс Каррас весом в девяносто фунтов.
 Смит не стал комментировать это сравнение Чиуна со знаменитым футболистом, повесил трубку и вернулся к донесениям. Все они были неприятны, и с каждым часом становились все хуже. Возможно, его собственный страх смерти мешал ему верно оценить ситуацию. Возможно, вся его фирма уже переступила ту грань, за которой ничего не поправить. Может быть, ему следовало передать Чиуну приказ возвращаться в Фолкрофт прямо сейчас.
 Из сейфа, вмонтированного в левую тумбу стола, он достал маленький герметически запаянный пластиковый пакетик. В нем была всего одна капсула. Он положил ее в жилетный карман, и снова погрузился в чтение донесений. Римо завтра позвонит снова.
 Поступили новые донесения, на этот раз с ними доставили и его бритву. Телефонный разговор с Римо был подслушан и прослежен до города Рай, штат Нью-Йорк. Эта информация поступила от одного из служащих телефонной компании в Бостоне.
 Смит щелкнул выключателем внутреннего переговорного устройства, чтобы проверить, пришла ли секретарша.
 – Слушаю вас, доктор Смит, – раздался голос.
 – Э-э, доброе утро. Прошу вас, передайте сообщение в транспортный отдел. Нам почти наверняка понадобится послать завтра алюминиевый контейнер с лабораторным оборудованием в Парсиппани, штат Нью-Джерси. Я бы хотел, чтобы его довезли до Питтсбурга, а оттуда отправили самолетом.




 Глава девятая


 Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер сообщил своей посетительнице, что семидесяти тысяч недостаточно.
 – Это невозможно, – сказал он и вышел на террасу, бесшумно ступая по каменным плитам. Он подошел к самому краю и поставил бутылку шампанского – ни один завтрак без этого не обходился – на каменное ограждение, за которым простирались холмы, покрытые садами. За садами начинался лес, а за всем этим, вдали протекала река Гудзон, берега которой скоро ярко расцветятся красками осени.
 – Это совершенно невозможно, – повторил он и сделал глубокий вдох, наслаждаясь ароматами бриза, несшего запах принадлежавших ему виноградников, разместившихся здесь, на холмах штата Нью-Йорк. Хорошее место для винограда – растение должно бороться за выживание среди скал. Это относится и к человеку – качество жизни есть лишь отражение борьбы за существование. Как наглядно доказывали эту истину виноградники – предмет его неустанной заботы.
 Это был пожилой человек, но благодаря физическим упражнениям и беззаботной жизни он сохранил прекрасную форму, а его изысканная европейская манера держать себя и безупречная манера одеваться регулярно обеспечивали ему партнерш, с готовностью деливших его ложе. Когда он этого хотел. А это всегда бывало до или после, но никогда – во время сбора урожая.
 И вот эта неопрятная высушенная женщина с бумажником, полным денег, явно член какой-то коммунистической банды, а скорее всего – просто посредник, хочет, чтобы он подверг риску свою жизнь за семьдесят тысяч долларов.
 – Это невозможно, – сказал он в третий раз и взял бокал, стоявший на каменном ограждении террасы. Он посмотрел сквозь вино на солнце, как бы говоря «спасибо», и золотистая жидкость замерцала, словно польщенная тем, что ее избрали для подношения светилу.
 Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер не смотрел на свою гостью. Он не предложил ей шампанского, равно как не предложил и сесть. Он принял ее в своем кабинете, выслушал ее предложение и отклонил его. Но она не ушла.
 И вот он услышал, как ее тяжелые башмаки протопали вслед за ним на террасу.
 – Но семьдесят тысяч – это вдвое больше того, что вы обычно получаете.
 – Мадам, – холодно, даже презрительно изрек он, – семьдесят тысяч – это вдвое больше того, что я получал в одна тысяча девятьсот сорок восьмом году. С тех пор я больше не работал.
 – Но это очень важное задание.
 – Для вас – возможно. Для меня – нет.
 – Почему вы не хотите взяться за него?
 – А вот это вас совершенно не касается, мадам.
 – Вы утратили ваш революционный пыл?
 – У меня никогда не было революционного пыла.
 – Вы должны взяться за исполнение этого задания.
 Он чувствовал за своей спиной горячее дыхание нервной потной женщины. Он ощущал ее присутствие буквально каждой клеточкой кожи. Проклятая обостренная чувствительность! Та самая обостренная чувствительность, которая и делала Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернера тем самым Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернером, которому некогда платили тридцать пять тысяч за задание.
 Он сделал глоток шампанского, наслаждаясь тем, как оно пенится во рту. Хорошее шампанское, но не выдающееся. И, к сожалению, даже не интересное. Впрочем, как все знают, шампанское никогда не бывает интересным. Скучное. Как эта женщина.
 – Народные массы проливают кровь ради грядущей победы, которая уже не за горами. Это будет победа пролетариата над эксплуататорской, расистской капиталистической системой. Будьте с нами в дни торжества или умрите в борьбе.
 – Ах, оставьте. Сколько вам лет, мадам?
 – Вы смеетесь над моим революционным пылом?
 – Я потрясен, как взрослый человек может так серьезно относиться к подобным вещам. Коммунизм – это для людей, которые так и не повзрослели. Для меня Диснейленд – это что-то куда более серьезное.
 – Я не могу поверить, что это говорите вы – человек, который участвовал в нашей борьбе против фашистского зверя.
 Он развернулся, и повнимательнее взглянул на посетительницу. Ее лицо избороздили морщины, впитавшие в себя годы борьбы и ненависти, ее волосы жидкими прядями выбивались в разные стороны из-под безобразной черной шляпки, которую явно не мешало бы почистить. Ее глаза – глаза старухи – смотрели устало. Это лицо прожило долгую жизнь, наполненную спорами по поводу таких абсурдных вещей, как диалектический материализм и классовое сознание, но эта жизнь протекала далеко-далеко от тех мест, где обычные люди живут своей обыденной жизнью. Он прикинул, что ей приблизительно столько же лет, сколько и ему, но на вид она была старой и высушенной, казалось, что в ней погасла последняя искра жизни.
 – Мадам, я боролся против фашистского зверя, и думаю, имею право говорить об этом. Он ничем не отличается от зверя коммунистического. Зверь есть зверь. И мой революционный энтузиазм угас, когда я увидел, что, по вашему мнению, должно сменить репрессивный фашистский режим. Эта была бы диктатура таких зануд, как вы. По мне, Сталин, Гитлер и Мао Цзэдун ничем друг от друга не отличаются.
 – Вы изменились, Рикардо.
 – Очень на это надеюсь, мадам. Людям свойственно взрослеть, если только их не вдарит по башке какое-нибудь массовое движение или иная форма коллективного сумасшествия. Из ваших слов я заключаю, что вы меня знали и раньше?
 – Вы меня не помните? – впервые за все время в ее голосе появилось что-то человеческое.
 – Нет, не помню.
 – Вы не помните осаду Алькасара?
 – Это я помню.
 – Вы не помните сражение при Теруэле?
 – И это я помню.
 – И вы не помните меня?
 – Нет, не помню.
 – Мария Делубье.
 Бокал с вином вдребезги разбился о каменный пол террасы. Гернер побледнел.
 – Мария? – едва выговорил он. – Ты?
 – Да.
 – Милая, нежная Мария. Не может быть,
 Он еще раз посмотрел на суровое осунувшееся лицо с преждевременно состарившимися глазами, но и на этот раз не смог разглядеть в нем черты Марии, юной женщины, которая верила и любила, которая каждое утро радостно встречала солнце, и была готова так же радостно встретить открывающийся перед нею мир.
 – Да, это я, – сказала старуха.
 – Это невозможно, – не мог прийти в себя Гернер. – Неужели время так безжалостно, что уничтожает все, не оставив и следа?
 – Когда посвящаешь свою жизнь великому делу, все прочее уходит.
 – Нет. Только в том случае, когда посвящаешь свою жизнь такому делу, которое убивает в человеке все живое. – Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер мягко положил руку женщине на плечо, его пальцы наткнулись на острые кости под тонким слоем грубой ткани.
 – Пойдем, – сказал он. – Позавтракаем. И поговорим.
 – Ты сделаешь это для нас, Рикардо? Это очень важно.
 – Поговорим, Мария. Нам есть о чем поговорить.
 Мария неохотно согласилась, и за утренней трапезой, состоявшей из фруктов, вина и сыра, она отвечала на вопросы о том, куда она поехала, и что она делала после того, как та тюрьма рухнула, или после того, как эта революция победила, или после того, как агитация тут прошла успешно, а там – провалилась.
 И Гернер понял, куда исчезла Мария, оставив вместо себя эту сушеную старуху. Мария являла собой классический тип революционера, она была настолько увлечена идеями народных масс, силовых структур и политической борьбы, что забыла о людях. Люди стали для нее предметами. Со знаком плюс – коммунисты, со знаком минус – все остальные.
 И тогда ей становилось легко сваливать в одну кучу нацистов, монархистов, демократов, республиканцев, капиталистов. Все они были для нее на одно лицо. Они была «наши» и «не наши». Он также узнал, что она никогда не оставалась подолгу в тех странах, где ее революционная деятельность шла успешно и приносила плоды. Те, кто больше всех мечтает о земле обетованной, больше других боится пересечь ее пределы.
 Мария немного оттаяла, когда пригубила вино.
 – А как жил ты, Рикардито?
 – У меня есть мой виноград, мое поместье, моя земля.
 – Человек не может владеть землей.
 – Я владею этой землей точно так же, как любой человек чем-то владеет. Я изменил эту землю, и эти перемены – мои. Красоту земле дала природа. А все, что я могу к этому прибавить, легко обходится без помощи революционного комитета.
 – И ты забросил свое искусство?
 – Нет, я пользуюсь им, но совсем по-иному. Теперь я созидаю.
 – Когда ты с нами расстался, ты ведь работал и на других, так?
 – Да, время от времени.
 – Против революции?
 – Разумеется.
 – Как ты мог?
 – Мария, я сражался на стороне антифашистов по той же причине, по которой многие сражались на стороне фашистов – просто в то время это была единственная война.
 – Но ты ведь верил в наши идеалы, Я знаю, что ты верил.
 – Да, дорогая, я верил, потому что был молод. А потом я повзрослел.
 – Тогда я надеюсь, что никогда не стану взрослой.
 – Ты стала старой, а взрослой так и не была.
 – Это жестоко с твоей стороны. Впрочем, я должна была ожидать чего-то подобного от человека, который закопал свою жизнь в склон холма, вместо того, чтобы посвятить ее человечеству.
 Гернер откинул назад свою львиную гриву и расхохотался:
 – Надо же! Ну, это уж слишком. Ты просишь меня, чтобы я убил человека за семьдесят тысяч долларов, и называешь это служением человечеству.
 – Так оно и есть. Это контрреволюционная сила, и нам до сих пор не удается с ней справиться.
 – А тебе не показалось странным, что твои друзья подослали тебя именно ко мне?
 – У тебя есть репутация. Во всяком случае, была.
 – Но почему сейчас?
 Старая женщина взяла бокал своими шершавыми красными руками, согревая вино ладонями, как делала в те времена, когда она сама была юной, нежной и прекрасной, а вино – гораздо хуже.
 – Ладно, Рикардито. Мы обязательно примем во внимание твои соображения, поскольку ты единственный человек, способный соображать. И никто другой, а уж комитет в особенности, не сравнится с тобой в мудрости.
 – В вашей организации много людей, которые имеют богатый опыт в устранении других людей. Так?
 – Так.
 – Тогда почему сейчас, спустя более чем двадцать лет, вы прибегаете к услугам наемного убийцы? Твои шефы рассчитывают, что я не буду болтать, если меня схватят? Абсурд. Или они планируют убрать меня после исполнения задания? Зачем такие хлопоты? Они могут нанять кого-то другого за гораздо меньшую сумму. Кого-нибудь политически более благонадежного, кого не столь необходимо будет потом убивать. Так?
 – Так, – согласилась Мария, хлебнув еще вина и чувствуя, как тепло разливается по телу.
 – Понятно. Раз они выбрали меня, значит, у них нет никакой уверенности в том, что они обойдутся собственными силами. А откуда они могут это знать? Значит, они уже пытались это сделать, и у них ничего не вышло. Так?
 – Так.
 – Сколько раз они пытались?
 – Один.
 – И что из этого вышло?
 – Мы потеряли восемь человек.
 – Похоже, вы забыли, что я специалист по уничтожению одного человека за один раз. Максимум – двоих.
 – Никто ничего не забыл.
 – Тогда почему они хотят, чтобы я выступил против целой группы?
 – Вовсе нет. Это один человек. Его зовут, насколько мы знаем, Римо.
 – И он убил восьмерых?
 – Да.
 – Каким оружием? Похоже, он стреляет не только очень метко, но и очень быстро.
 – Насколько мы могли понять, он не пользовался никаким оружием, а только голыми руками.
 – Голыми руками? – Гернер в изумлении отставил бокал.
 – Да.
 – Мария, милая, – усмехнулся Рикардо. – Я бы сделал это и за тридцать пять тысяч. Этот человек – идеальная мишень для моей винтовки. И справиться с ним будет несложно.
 Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер снова откинулся назад и расхохотался.
 – Руками! – повторял он. – Выпьем за человека достаточно глупого, чтобы вместо оружия пользоваться руками! – Они чокнулись, но Мария лишь для вида пригубила вино.
 – Вот еще что, Рикардо.
 – Что такое?
 – Я должна быть с тобой на задании.
 – Это невозможно.
 – Мои друзья хотят, чтобы я проследила за исполнением задания. Все должно быть сделано точно. Там есть девушка-китаянка – ее убивать не следует. Только мужчину, и, возможно, старика, его спутника.
 Она достала фотографию из сумочки, которую не выпускала из рук даже во время еды.
 – Вот эти люди должны умереть. Европеец – непременно, а девушка должна остаться в живых.
 Гернер взял фотографию двумя пальцами. Снимок был сделан явно откуда-то сверху, с использованием телеобъектива, причем довольно мощного, позволявшего снимать с большого расстояния, и без использования вспышки, несмотря на то, что снимали в помещении, при искусственном освещении.
 На снимке был изображен пожилой азиат, похожий на размахивающее руками привидение. Он о чем-то разговаривал с девушкой, явно на повышенных тонах. За ним шел европеец помоложе, с выражением крайней досады на лице. У него были глубоко посаженные глаза, высокие скулы, тонкие губы, нос небольшой, но говорящий о силе и решительности. Телосложение среднее.
 – Корея? – спросил Гернер, изучив фотографию.
 – Нет, она из Китая.
 – Я говорю о старике.
 – Дай-ка взглянуть. – Мария взяла фотографию и пристально посмотрела на нее. – Не знаю, – призналась она.
 – Да уж, мой революционный товарищ, все азиаты для тебя на одно лицо.
 – А это имеет какое-нибудь значение?
 – Это имело бы очень большое значение, если бы он был корейцем вполне определенного рода. Впрочем, это вряд ли. Оставь фотографию себе. Я запомнил.
 Чуть позже, днем, мелодично насвистывая, Гернер вынул из потайного сейфа, скрытого за фамильный гербом, длинный черный кожаный футляр.
 Куском замши он до зеркального блеска отполировал поверхность футляра, затем аккуратно сложил замшу и положил ее на дубовый столик у окна. Футляр он поставил рядом. Солнечные лучи ослепительными бликами отскакивали от черной кожи. Гернер щелкнул замками, и крышка футляра откинулась, открыв его взору лакированный ореховый приклад и вороненый винтовочный ствол длиной в два фута.
 Футляр был изнутри обтянут пурпурным бархатом, и части винтовки лежали на нем как драгоценности в витрине ювелирной лавки – элегантный комплект для убийства.
 – Привет, любимая, – прошептал Гернер. – Вот мы и снова вместе. Хочешь поработать? Не заскучала без дела?
 Он погладил ствол кончиками пальцев.
 – Ты великолепна, – сказал он. – Ты никогда раньше не была в такой хорошей форме.
 – Ты по-прежнему разговариваешь со своим оружием? – рассмеялась Мария.
 – А как же! Ты что, думаешь, что оружие – просто бездушная машина? Впрочем, с тебя станется. Ты и людей считаешь бездушными машинами. Но ты не права – ни в отношении оружия, ни в отношении людей.
 – Да я просто спросила. Мне показалось, что это… немного странно.
 – Куда более странно, дорогая, то, что я ни разу не промахнулся. Ни разу. Это тебе не кажется странным?
 – Это просто мастерство. Результат долгих тренировок,
 Кровь прилила к аристократическому лицу Гернера, пятнами раскрасив его щеки, как в книжке-раскраске для малышей.
 – Нет, – сердито огрызнулся он. – Дело в особом ощущении. Надо ощущать винтовку, пулю и цель как единое целое. Надо прочувствовать свой выстрел. И тогда пуля выберет правильный путь. Те, кто промахивается мимо цели, просто не способны почувствовать полет пули, и не могут всадить ее в цель. Я не промахиваюсь только потому, что вкладываю душу в выстрел. Больше ничего не имеет значения. Ни ветер, ни освещение, ни расстояние. Все это мелочи. У тебя гораздо больше шансов промахнуться окурком мимо пепельницы, чем у меня – не попасть в цель.
 Гернер принялся священнодействовать. Он не стал собирать винтовку, а так и оставил ее части лежать в футляре. Усевшись за стол, он потянул шнур, свисавший с высокого сводчатого потолка.
 Ожидая дворецкого, Гернер тихо мурлыкал себе под нос, не глядя на Марию. Она не поймет. Она не умеет чувствовать. А раз она не умеет чувствовать, она никогда не научится жить.
 Открылась дверь, вошел дворецкий.
 – Прошу вас, Освальд, – обратился к нему Гернер, – принесите мои боеприпасы.
 Прошло еще несколько секунд, и дворецкий снова появился в дверях с черным кожаным чемоданчиком, подобным тем, какими пользуются врачи.
 Он аккуратно высыпал содержимое чемоданчика на стол. Гернер начал свою маленькую лекцию:
 – Только непроходимый глупец может полагать, что покупные боеприпасы все единообразны. Все они одинаковы лишь приблизительно, оттого и результаты получаются приблизительными. Настоящий специалист должен знать на ощупь каждую пулю.
 Он взял со стола самую обыкновенную серую пулю и начал вертеть ее в пальцах, ощупывая буквально каждый миллиметр. Он долго рассматривал пулю, оценивая, насколько она гладкая, сколько весит, правильной ли формы, какова температура. Наконец он положил ее на стол справа от себя. Одну за другой он перещупал десятки пуль, большинство клал обратно в черный кожаный чемоданчик, но наконец отобрал еще четыре, которые положил рядом с первой.
 Из маленького деревянного ящичка он достал гильзу, подержал ее в руках и отложил в сторону. Потом взял другую, подержал, повертел и улыбнулся.
 – Годится, – промурлыкал он и положил рядом с пулями. Так продолжалось долго, пока гильз не стало пять. – Ну вот, – удовлетворенно произнес Гернер. – Они созданы друг для друга. Как мужчина и женщина. Как жизнь и смерть.
 Маленькой серебряной ложечкой он зачерпнул белый порох и начал аккуратно насыпать его в гильзы. Порошок, крупинка за крупинкой, с легким шуршанием сыпался в гильзы, наполняя их убийственной силой. Завершив этот процесс, он нежно вложил пули во все пять гильз, а затем неторопливо вставил патроны в хромированный магазин. Патроны вошли в магазин мягко, с легким щелчком.
 – И вот теперь гильза, пуля и порох составляют единое целое с их творцом. Мы скоро будем готовы.
 Он вынул ствол винтовки из футляра, торжественно подержал перед собой на вытянутых руках, посмотрел сквозь ствол на свет и отложил. Потом взял приклад, прикинул на вес, приложил к плечу, как бы целясь. Одобрительно замурлыкав, он приставил ствол к ложу, и ключом специальной конструкции начал скреплять их между собой.
 Потом он встал, держа винтовку в одной руке.
 – Мы готовы, – сказал он, вставил патрон в патронник и защелкнул затвор.
 – Всего пять пуль? – удивилась Мария. – Этого будет достаточно?
 – Мишеней всего две. Достаточно будет и двух пуль. Три другие – просто для тренировки. Мы с винтовкой так долго не работали. Возьми бинокль. Вон там, за твоей спиной. На полке.
 Гернер подошел к окну, окинул взглядом долину, зеленые холмы, последние осенние цветы в саду справа. Осеннее солнце, заходящее за Гудзоном, окрасило окрестности в красный цвет, и долина казалась залитой кровью.
 Мария сняла с полки цейсовский бинокль с семикратным увеличением, и обратила внимание на то, что его огромные линзы покрыты толстым слоем пыли. Странно. Он преклоняется перед винтовкой, как перед женщиной, а такой прекрасный бинокль пылится. Ах, как великолепен он был когда-то!
 Она подошла к открытому окну и встала рядом с Гернером. В воздухе уже ощущалась вечерняя прохлада. Где-то в отдалении резко прокричала птица. Мария вытерла линзы бинокля рукавом и не заметила, с каким презрением посмотрел на нее Гернер.
 Он вгляделся вдаль.
 – Двести ярдов отсюда, – произнес он. – Там какой-то маленький пушистый зверек. Я его не очень хорошо вижу.
 – Где? – спросила она, поднося бинокль к глазам.
 – Ярдах в десяти влево от угла каменной ограды.
 Она навела бинокль на ограду. Ее крайне удивило, что сквозь стекла бинокля камни казались гораздо ярче освещенными, чем виделось невооруженным глазом. Она вспомнила, что такова особенность хороших биноклей.
 – Не вижу, – сказала она.
 – Он движется. А вот теперь остановился.
 Мария обшарила взглядом всю ограду и увидела бурундука. Он сидел на задних лапах, сложив передние перед собой, словно умоляя о чем-то. Его было едва видно.
 – Я знаю, что ты задумал, – сказала она, не отрывая бинокль от глаз. – Ты знаешь, что маленькие зверьки постоянно находятся на этой стене, а когда ты выстрелишь, он спрячется, а ты скажешь, что убил его,
 Мария услышала треск выстрела у себя над левым ухом и почти одновременно с этим увидела, как бурундук перекувырнулся, словно его ударяли теннисной ракеткой, рыжеватый пушистый шарик отлетел за ограду, скрылся из глаз, потом появился снова. Лапки были все в том же положении, а головы не было. Задние лапки дергались. Белое пятнышко на животе еще продолжало пульсировать.
 – Вон там птица, – тихо сказал Гернер, и опять Мария услышала треск, и неожиданно от стаи темных птиц где-то далеко, возможно, ярдах в трехстах, отпала одна. И Мария не стала подносить бинокль к глазам, потому что знала, что и у этой птицы нет головы.
 – Еще один бурундук, – сказал Гернер, и винтовка снова затрещала, но Мария ничего не увидела, отчасти потому, что бросила это занятие.
 – Это возможно только в том случае, если цель живая, – объявил Гернер. – В этом весь секрет. Нужно чувствовать жизненный пульс мишени. Надо всем своим существом ощущать, как это биение становится твоим собственным. И тогда – промахнуться невозможно.
 Он прижал винтовку к груди, как бы благодаря ее.
 – Ну, и когда же мы выступим в поход против этого идиота Римо, который работает голыми руками? – спросил он.
 – Завтра утром, – ответила Мария.
 – Отлично. Моя винтовка с нетерпением будет ждать. – Он нежно погладил ее своими ручищами. – Цель, живая цель отдается тебе. Нам нужна живая цель. Секрет в том, что жертва тоже участвует в процессе. – Голос его был мягким, глубоким и музыкальным. Точно таким же, вспомнила Мария, он был и тридцать лет назад, когда они любили друг друга.




 Глава десятая


 Семьдесят тысяч долларов. Почему именно такая сумма? Римо повесил трубку телефона-автомата и вышел на Адамс-стрит.
 Солнце чуть-чуть оживляло Бостон, этот безнадежно мертвый город. Город был мертв, начиная с того самого момента, как первый поселенец заложил первый камень в основание этого грязного мрачного монстра. Мертв он и по сей день – теплый сентябрьский день, когда в воздухе только-только начинает ощущаться осенняя прохлада.
 Свою утреннюю зарядку он сегодня сделал за рулем взятого напрокат автомобиля – всю ночь он вел машину, и всю дорогу от самого Монреаля его сопровождала перебранка Чиуна и юной миссис Лю. Был момент – Римо тогда как раз занимался тренировкой дыхания – когда миссис Лю что-то гневно воскликнула и разрыдалась. Чиун перегнулся через спинку переднего сиденья и прошептал Римо на ухо:
 – Не любят, ой, не любят. Хе-хе.
 – Чиун, будь добр, прекрати, – огрызнулся Римо.
 Чиун расхохотался и повторил по-китайски ту фразу, которая вызвала гнев молодой женщины.
 – Мое правительство послало меня сюда для того, чтобы я официально опознала моего мужа, – сказала Мэй Сун по-английски. – А вовсе не для того, чтобы я сносила оскорбления от реакционного назойливого старика.
 – Я покажу тебе, какой я старик в постели, девочка. Хе-хе.
 – О, ты гигант, даже для корейца. Неужели ты помнишь, когда у тебя в последний раз стоял?
 Чиун испустил боевой клич, а потом разразился потоком китайских ругательств.
 Римо съехал на обочину.
 – Хватит, Чиун. Садись вперед, рядом со мной.
 Чиун моментально успокоился, перебрался вперед и уселся с сердитым видом.
 – Ты – белый человек, – сказал он. – Как гнилое заплесневелое зерно. Белый.
 – Мне казалось, ты злишься на нее, а не на меня, – заметил Римо, выруливая обратно на автостраду, где машины неслись одна за другой, словно не повинуясь воле водителей. Когда комфортабельный автомобиль на мягких рессорах едет со скоростью шестьдесят миль в час, водителю практически нет нужды управлять им – только слегка корректировать маршрут.
 – Ты опозорил меня.
 – Каким образом?
 – Ты приказал мне перебираться вперед, будто я собака. Да еще в ее присутствии. Вы не понимаете, что такое настоящие люди, потому что сами вы нелюди.
 – Все белые люди такие, – вклинилась в разговор миссис Лю. – Поэтому им и нужны цепные псы вроде тебя, чтобы верно им служили.
 – Фигня, – сказал Римо, и тем положил конец дискуссии.
 Съехав на обочину, Римо оторвался от двух из трех преследовавших его машин. Но последняя машина все еще сидела у него на хвосте. Одной рукой Римо достал из бардачка пачку таблеток от кашля и размотал красную целлофановую обертку. Он получше разгладил ее и поднес к глазам, используя как темные очки в наступающих сумерках.
 Около двух минут он вел машину, глядя на дорогу через красный светофильтр. Потом мало-помалу начал увеличивать скорость. Шестьдесят пять миль. Семьдесят. Восемьдесят. Девяносто. При подъеме в гору, когда машина преследователей находилась ярдах в четырехстах сзади, Римо увидел то, что искал. Как только подъем кончился, он выключил фары и отбросил кусочек красного целлофана. Его глаза прекрасно свыклись с темнотой, и он ясно видел указатель поворота на Бостон. Все на той же головокружительной скорости в девяносто миль в час Римо вписался в поворот, а потом замедлил ход, не нажимая на тормоза.
 В зеркальце заднего вида он заметил преследовавшую его машину – водитель, плохо видящий в темноте, продолжал гнать ее по скоростной автостраде к Нью-Йорку. Прощай, машина номер три.
 – Герой, – сердито произнес Чиун. – Просто помесь киногероя с чемпионом-автогонщиком. Тебе никогда не приходило в голову, что твоя жизнь была бы в меньшей опасности, если бы ты остановился и вступил в драку? А, мистер Гран-при?
 – Если хочешь, можешь пристегнуть ремень безопасности.
 – Я сам себе ремень безопасности. Но только потому, что я умею контролировать свое тело так, как это подобает цивилизованным людям. Может быть, тебе самому следовало бы пристегнуть ремень? Хе-хе.
 – Безрассудная, бездумная езда, – сказала миссис Лю. – Вы разве не знаете, что при езде на такой скорости расходуется гораздо больше бензина, чем на малых скоростях? И потом – я хочу найти своего мужа, где бы он ни находился, а вовсе не желаю отправиться на тот свет.
 – Фигня, – заявил Римо, и это было его последнее слово до самого Бостона. Он не был уверен, правильно ли он поступил, оторвавшись от хвоста. Но заданием его было найти генерала Лю, а вовсе не подвергать опасности жизнь его жены. Его преследователи, конечно же, снова выйдут на его след, если еще этого не сделали, но он хотел встретиться с ними тогда, когда он сможет диктовать свои условия, и когда не придется корректировать свои действия из риска причинить вред девушке.
 И вот он в Бостоне, и время чуть больше полудня, и довольно весело ощущать, что кто-то оценил тебя в семьдесят штук. Но по мере того, как он приближался к отелю, в нем начал зреть смутный гнев. Почему семьдесят, почему так мало?
 Недавно какой-то баскетболист надул свою команду, и, нарушив контракт, перешел в другую. Так вот, его бывшая команда выставила иск на сумму в четыре миллиона. Четыре миллиона за какого-то баскетболиста, и всего семьдесят тысяч за Римо? Когда Римо вошел в вестибюль гостиницы, он почувствовал на себе чей-то взгляд. Это было не очень сильное ощущение, к тому же гнев притупил остроту восприятия. Когда он брал ключ от номера, то заметил, встрепанную женщину в черном платье и шляпке. Женщина читала газету, но было видно, что глаза ее не следили за текстом.
 Может, начать продавать билеты? Ему вдруг пришла в голову мысль, как славно было бы взимать плату со всех, кто вздумает преследовать его, Чиуна и девушку. А может, подойти к этой женщине и сказать ей: « Эй, послушайте. На этой неделе мы гастролируем тут. В субботу мы будем в Фенуэй-парке, но вам туда без билета нельзя. Я бы порекомендовал вам снять ложу, чтобы вы могли воспользоваться ножом, или даже голыми руками, если один из нас случайно окажется рядом».
 Но подготовка Римо не позволяла ему подобных шуток. Никогда нельзя показывать, что ты знаешь, что за тобой следят. И вообще ничего никому нельзя показывать. Как сказал Чиун в одну из первых недель тренировок в Фолкрофте, когда запястья Римо еще ныли от боли, заработанной на электрическом стуле: «Не страшно, если тебе будет страшно. Но никогда не вызывай страх у своей жертвы. Никогда не воздействуй на нее своей волей. Не давай жертве даже заподозрить, что ты существуешь. Не давай жертве ничего своего. Будь похож на странный ветер, который никогда не дует».
 Это было все из тех же многочисленных чиуновских загадок, которые так и оставались загадками для Римо. Многие годы тренировок ушли у него на то, чтобы научиться безошибочно определять, что за ним следят. И в обычной жизни кто-то может испытывать такое чувство, особенно если вокруг много народу.
 Римо испытывал это везде и всегда. Как, например, сейчас, в вестибюле отеля «Либерти». Где безобидная на вид старая дама положила на него глаз.
 Римо направился к лифту. Вонючие семьдесят штук! Лифт остановился на одиннадцатом этаже. А за какого-то паршивого баскетболиста – четыре миллиона!
 Дверь лифта за его спиной закрылась. Когда лифт тронулся дальше вверх, Римо с силой оттолкнулся ногами от пола, подпрыгнул, прогнулся в спине и достал грудью потолок на высоте девяти футов. Приземлился на ноги, и принялся водить воображаемый баскетбольный мяч с ликующими выкриками.
 Как-то раз ему довелось увидеть в игре Лью Алсиндора. Сегодняшний прыжок Римо перекрыл бы любые прыжки этой супер-звезды баскетбола. Да уж, прыгаю я лучше, подумал Римо. Единственное, чем Алсиндор лучше меня, так это тем, что выше ростом. Ну и, конечно же, работу он себе нашел поприличнее. Такую, где не только полагаются пенсионные льготы, но и сама пенсия как таковая.
 Интересно, подумал Римо, а когда наступит конец, от меня хоть какой-нибудь кусочек останется? «Вот так-то, дорогой», – сказал он сам себе и открыл дверь номера.
 Чиун сидел посреди комнаты, скрестив ноги, и с блаженным видом мурлыкал себе под нос песенку без мелодии и без названия, служившую у него средством выражения крайней степени удовольствия. Римо сразу заподозрил неладное.
 – Где Мэй Сун? – спросил он.
 Чиун мечтательно закатил глаза. На нем было белое кимоно – признак высшего восторга – одно из пятнадцати, которые он захватил с собой. У Римо был саквояж, девушка все свое привезла в карманах кителя, а у Чиуна был огромный корабельный сундук.
 – Она чувствует себя преотлично, – ответил Чиун.
 – Где она чувствует себя преотлично?
 – В ванной.
 – Она принимает душ?
 Чиун вернулся к своей песне.
 – Что она там делает? Душ принимает?
 – Уууаа, хумм, уууаа… ниии… шууу… хуммм.
 – Чиун, что ты с ней сделал? – заорал Римо.
 – Как ты и настаивал, я принял меры предосторожности, чтобы она не сбежала.
 – Мерзавец, – заявил Римо и бросился в соседнюю комнату. Они занимали три комнаты – миссис Лю жила в средней из них. Дверь ванной была заперта снаружи.
 Римо открыл дверь. И увидел. Она висела на палке, на которую вешается занавес душа, и очень напоминала тушку поросенка, предназначенного для съедения на деревенском празднике. Запястья были связаны полосками ткани, оторванными от простынь, и палка просунута между ними. Точно так же были связаны и лодыжки. Тело ее прогнулось в виде буквы "Ц", лицо смотрело в потолок, изо рта торчал кляп, густые черные волосы волнами ниспадали на пол, одежда кучей валялась возле ванны. Она была абсолютно голая.
 Глаза ее налились кровью от гнева и страха, и она с мольбой взглянула на Римо, когда он появился в дверях.
 Римо быстро развязал ей ноги и аккуратно поставил их на край белоснежной ванны, затем развязал руки. Как только руки у нее стали свободными, она протянула их к горлу Римо, пытаясь вонзить ногти ему под кожу. Но Римо перехватил ее руки одной левой, а правой размотал кляп.
 – Держись, – сказал он ей.
 В ответ она что-то провизжала по-китайски.
 – Постой, постой. Давай поговорим, – предложил он.
 – Поговорим? Фашист! Животное! Зачем ты меня связал?
 – Я тебя не связывал.
 – Не ты, так твой цепной пес.
 – Он был не в себе. Он больше не будет.
 – Не держи меня за ребенка, ты, животное. Я знаю такие штучки. Твой напарник оскорбляет меня. Ты сочувствуешь и изображаешь из себя друга, а потом пытаешься убедить меня в преимуществах капитализма. Ты делаешь это потому, что вы убили генерала Лю, а теперь хотите, чтобы я стала заодно с вашей империалистической кликой, и подала ложный отчет правительству Китайской Народной Республики.
 – В этом нет необходимости, – сказал Римо. – Я правда сожалею.
 – Слова капиталиста. Как я могу доверять человеку, лишенному классового сознания?
 – Я говорю правду. – Римо заметил, как тело ее расслабилось, в ярость уступила место холодной ровной ненависти. Он отпустил ее руки. Она наклонилась, сделав вид, что собирается поднять с пола свою одежду, а сама попыталась ударить Римо в пах. Он уклонился, даже не пошевельнув ногами и не изменив выражения лица.
 – Сволочь, – гнев Мэй Сун только еще более разгорелся оттого, что она промахнулась. – Я сейчас же уезжаю из этой страны и возвращаюсь в Канаду, а оттуда – домой. Ты можешь остановить меня только одним способом – убить, как ты убил моего мужа. Но мое исчезновение станет для моего правительства последним доказательством вероломства твоей страны.
 Римо следил за тем, как она натягивает свои белые трусики из такой грубой материи, что любая американка или японка побрезговали бы надеть нечто подобное.
 Задание было провалено. Ему поручили дело, не входившее в его прямые обязанности, заставили быть телохранителем, поручили не допустить того, что как раз сейчас произошло, – и вот он наблюдает, как Мэй Сун собирается в дорогу, а все надежды доктора Смита и президента на мир растаяли, не выдержав ее ярости.
 Ну что ж, раз уж он исполняет не свои обязанности, почему бы не пойти еще немного дальше? Игра была рискованная, но раз уж вратаря заставляют бить пенальти, что ж, черт возьми, попробуем сделать все от нас зависящее.
 Мэй Сун как раз пыталась застегнуть лифчик у себя на спине. Римо сделал шаг к ней и расстегнул его. Она попыталась вырваться из его рук, в даже лягнуть в пах, но Римо легко развернул ее лицом к себе, взял на руки, и со смехом отнес в спальню, а там плюхнулся вместе с ней на бежевое покрывало кровати, всей тяжестью своего тела вжимая ее в матрас, в то время как ее руки яростно дубасили его по голове.




 Глава одиннадцатая


 В соседней комнате Чиун забавлялся тем, что читал скрупулезный анализ сложной политической ситуации в Китае, который доказывал только одно: газета «Нью-Йорк таймс» ни черта не смыслит в том, о чем пишет. В передовице сообщалось о милитаристах в Китае, жаждущих помешать визиту премьера в Америку, и о желании «более надежных сил в руководстве страны» – Чиун поморщился при этом – развивать и укреплять отношения с Соединенными Штатами. В Вашингтоне, писала газета, президент по-прежнему ведет подготовку к встрече китайского премьера, но, по слухам, опасается, что китайцы могут отменить визит.
 Чиун отложил газету. Газетчики потихоньку начинают догадываться о том, что генерал Лю исчез. Это уже серьезно. Но отменить визит? Никогда. Пока китайцы думают, что могут высосать хоть один доллар из этих идиотов, которые управляют Соединенными Штатами, они никогда на это не пойдут.
 От мыслей о прочитанном его отвлек шум в комнате Мэй Сун, и он навострил уши.
 Там Римо придавил к кровати ее колени всей тяжестью тела, а запястья схватил левой рукой и завел ей руки за голову. Ее милое нежное лицо было искажено гримасой ненависти, губы сжаты, зубы стиснуты, глаза превратились в узенькие щелочки – не лицо, а страшная маска. «Животное! Животное! Животное!» – вопила она, а Римо улыбался, глядя на нее сверху вниз, чтобы показать ей, что он не стал слабее от желания, и что полностью держит себя в руках.
 Ее тело станет его инструментом. Ее ненависть и яростное сопротивление сыграют на руку только ему, а не ей, потому что в борьбе она потеряла контроль над собой, и ему оставалось только воспользоваться этим.
 Его правая рука поползла к ее ягодицам и аккуратно разорвала трусики из грубой ткани. Пальцами он начал мять ей ягодичные мышцы – лицо его при этом оставалось бесстрастным. Потом рука его поползла вверх, на талию, и снова вниз – к другой ягодице. Нижняя половина ее тела напряглась еще сильнее.
 Он потешил себя мыслью – а не поцеловать ли ее в губы. Но сейчас это было бы неуместно. Он действовал не ради удовольствия. Чиун отнял у него даже и эту возможность. Он сделал удовольствие невозможным, а секс – скучнейшим занятием.
 Это было на одной из ранних стадий подготовки. Месячный курс в гимнастическом зале Пленсикофф в Норфолке, штат Виргиния. Маленькое здание чуть в стороне от Грэнби-стрит, и лишь немногие знали, что это – не заброшенный склад.
 Началось все с лекций, с непонятных загадок и с вопросов Римо: «Когда мне дадут бабу?»
 Чиун говорил об оргазме, о том, что он становится существенным компонентом отношений только тогда, когда ничто другое их не скрепляет. Чиун сидел на полу гимнастического зала в небесно-голубом кимоно с вышитыми на нем золотыми птицами.
 – Когда мне дадут бабу? – повторил Римо.
 – Я смотрю, ты сумел превысить свое обычное достижение в концентрации внимания. Обычно тебя больше чем на две минуты не хватает. А смог бы ты сконцентрировать свое внимание, если бы тут вдруг появилась обнаженная женщина?
 – Может, и смог бы, – оживился Римо. – Только у нее должны быть большие сиськи.
 – Американское сознание, – заявил Чиун. – Тебя стоит разлить по бутылкам и закупорить как образец американского сознания. Представь себе, что здесь стоит обнаженная женщина.
 – Я так и знал, что все это пустые обещания, – вздохнул Римо. Деревянный пол зала был жесткий, и зад его онемел. Он чуть-чуть переменил позу, чтобы восстановить кровообращение, и заметил, как Чиун посмотрел на него осуждающе. Вечернее солнце освещало зал сквозь покрытые пылевыми разводами стекла, глаза Римо следили за мухой: вот она показалась в столбе света, падавшего из одного окна, вот исчезла в тени, вот снова показалась в соседнем столбе света.
 – Ты концентрируешь внимание?
 – Да, – ответил Римо.
 – Ты лжешь, – сказал Чиун.
 – Ладно, ладно. Чего ты от меня хочешь?
 – Ты должен увидеть, что перед тобой стоит женщина. Обнаженная. Создай ее образ. Рассмотри ее груди. Ее бедра, ту точку, где сходятся ноги. Видишь?
 Римо решил побаловать старика:
 – Вижу, – снисходительно произнес он.
 – Видишь! – скомандовал Чиун.
 И Римо увидел.
 – Но ты неправильно смотришь. Какое у нее лицо?
 – Я не вижу ее лица.
 – Ага, прекрасно. Ты не видишь ее лица, потому что именно так вы смотрите на женщин. Вы не придаете значения их лицу. А теперь попробуй увидеть ее лицо. Я нарисую его для тебя. Очень просто. И я скажу тебе, что она чувствует, стоя здесь совсем без одежды. Как ты думаешь, что она чувствует?
 – Ей холодно.
 – Нет. Она чувствует то, чему ее учили с самого раннего детства. Это может быть стыд, или возбуждение, или страх. Может быть, ощущение силы и власти. Но все ее чувства по поводу секса социальны. И в этом ключ к женскому телу, к тому, чтобы разбудить его. Через ее социальное происхождение, и через ее воспитание. Понимаешь, мы должны…
 Римо заметил еще двух мух. Они сцепились в яростной драке. Лампочки на потолке горели, но очень слабо, не давая никакого эффекта – только обозначая сам факт своего присутствия.
 Потом он получил оплеуху.
 – Это очень важно, – сказал старик.
 – Фигня, – заявил Римо. Щека его горела. Он следил за лекцией до тех пор, пока боль не прошла, а это составило около получаса. За это время он узнал, как выпустить на свободу чувства женщины, как выбрать нужное время, как держать самого себя в руках, как превратить свое тело в оружие против ее тела.
 При ближайшем после этого половой контакте женщина была в полнейшем экстазе, а Римо испытал чувства, которые вряд ли можно было назвать приятными. Он попробовал еще раз с другой женщиной. На этот раз он все равно что выполнил учебное задание, хотя его партнерша получила умопомрачительное удовольствие. Еще одна попытка убедила его, что Чиуну удалось украсть у него радость сексуального наслаждения, и превратить секс всего лишь в очередное оружие.
 И вот теперь в гостиничном номере в Бостоне он приводил в действие это оружие для того, чтобы взять приступом тело и сознание молодой китаянки с маленькими, но изысканно-симметричными юными грудками.
 Он позволил ей ерзать под ним, пока на лбу у нее не выступил пот, и не участилось дыхание. И все это время он массировал ей талию и ниже. Когда Римо почувствовал, что ее теплое сочное тело сопротивляется все слабее, признав как неопровержимый факт, что он находится сверху, смирившись с тем, что она ничего не может поделать с этим империалистом, белым человеком с южноевропейскими чертами лица, которого она ненавидит, и который вот-вот изнасилует ее, – тогда Римо прекратил массаж спины и ягодиц и медленно правел кончиками пальцев вниз по бедру до колена, очень медленно – так, чтобы она не подумала, что это хорошо рассчитанное движение.
 Она смотрела на него отсутствующим взором, глаза ее были пусты, рот крепко сжат, она молчала, но все ее мышцы от долгой борьбы наконец-то разогрелись и наполнились дыханием жизни.
 Он посмотрел ей прямо в глаза и оставил правую руку у нее на колене – так, словно она уже никогда оттуда не уйдет, так, словно день за днем, до самой последней минуты жизни, они так и останутся в этом положении. Она пахла свежестью – запах, который невозможно заточить во флакон, живой свежий запах юности. Кожа у нее была золотистая и нежная, лицо – правильной овальной формы, глаза – черные-пречерные. И наконец, в этих глазах Римо увидел то, чего ждал, – слабый проблеск желания, чтобы его рука снова погладила ее бедро.
 Он так и сделал, но нерешительно, и даже медленнее, чем раньше. Но когда рука поползла обратно вниз к колену, он совершил это движение быстрее, и с более сильным нажимом, потом начал гладить внутреннюю поверхность бедра – непрерывные нежные поглаживания, вверх-вниз, но всегда останавливаясь, чуть-чуть не доходя во влагалища. Темные соски на ее золотых грудях заострились, и Римо дотронулся губами до этих концентрических кружочков, потом языком провел линию между ними вниз до пупка, и при этом ни на секунду не прекращал медленных ритмичных поглаживаний внутренней стороны бедра.
 Он видел, как разжались до того стиснутые губы. Теперь она позволит ему взять ее, даже если ей это не понравится. Так она будет говорить себе. Но это неправда. Она хочет его.
 Римо по-прежнему держал ее руки у нее за головой. Стереотип изнасилования не должен быть нарушен. Если он отпустит руки, то воспитание заставит ее попытаться освободиться. Так что ему приходилось держать ее руки. Но легонько.
 Правой рукой он принялся ласкать ее груди, затем пупок, плечи, бедра и наконец, добрался до влажного влагалища. «Ублюдок! Белый ублюдок!» – стонала она.
 Потом он вошел, но не до конца. Задержался, ожидая, когда она сама попросит. И она попросила: «Черт побери! Я хочу тебя!» Стон перешел в сдавленное рычание, ее темные глаза почти исчезли под полуопущенными веками.
 Теперь он отпустил ее руки, и обеими руками снова принялся мять ягодицы, увеличивая давление, входя все глубже, всей силой воздействуя на ее главный орган чувств, силою воли вводя ее в оргазм. Лишь на одни краткий миг, когда ее чувства достигли полного исступления, он остановился, а потом сразу расслабился, когда начались обычные прерывистые вздохи и истеричные женские визги.
 – А-а-а! – вопила Мэй Суй, закрыв глаза в экстазе. – Мао! Мао! – И Римо внезапно отпрянул и встал на ноги. При других обстоятельствах он бы остался, но сейчас ему нужно было, чтобы она следовала за ним, чтобы она сомневалась, захочет ли он ее снова. Он оставил ее лежать в полном изнеможении на кровати и застегнул молнию брюк – весь акт он совершил полностью одетым.
 И тут он увидел, что в дверях стоит Чиун и качает головой:
 – Механически, механически, – произнес он.
 – Так чего же ты хочешь, черт тебя подери! – возмутился Римо. – Ты сам дал мне точные указания насчет двадцати пяти стадий, а теперь говоришь, что это было механически.
 – Всегда есть место для творчества.
 – А почему бы тебе не показать мне, как это делается?
 Чиун оставил этот вопрос без ответа.
 – И кроме того, я считаю, что заниматься этим в присутствии постороннего – просто отвратительно. Но, впрочем, вы, американцы и китайцы – свиньи.
 – Ну, ты и фрукт, – заявил Римо. Он получил от секса куда меньше удовольствия, чем собирался получить человек на другой стороне улицы от убийства Римо.




 Глава двенадцатая


 – Мне надо поговорить с тобой, Чиун, – сказал Римо. – Он закрыл дверь, оставив Мэй Сун лежать в полном изнеможении поперек кровати.
 Чиун уселся на серый ковер, покрывавший пол комнаты, и скрестил ноги в позе лотоса. Лицо его ничего не выражало.
 Римо сел перед ним. Он мог, если бы пожелал, просидеть в таком положении много часов подряд – годы тренировок научили его концентрировать внимание и полностью контролировать тело. Он был выше Чиуна, но сейчас, когда они сидели друг против друга, глаза их находились на одном уровне.
 – Чиун, – начал Римо, – тебе придется вернуться в Фолкрофт. Прости, но ты доставляешь слишком много хлопот.
 И тут Римо уловил нечто, и в то же время был уверен, что этого нет. Он не мог точно определить, что это. Во всяком случае, когда речь идет о Чиуне. Если бы перед ним был кто-то другой, Римо решил бы, что тот собирается напасть на него, или хотя бы подумывает об этом. Но с Чиуном это было невозможно. Римо знал наверняка, что Чиун не испускает никаких сигналов, по крайней мере, ни в выражении глаз, ни в движении позвоночного столба, никогда нельзя было уловить ни малейшего намека на то, что Чиун готов к нападению. Большинство специалистов этой профессии выучивается не посылать никаких сигналов глазами, но движение позвоночного столба – это все равно что плакат: «Берегись!».
 И Римо, если бы он не знал, что Чиун не посылает сигналов, и если бы он не знал, что Чиун испытывает к нему чувство искренней и глубокой привязанности, мог бы поклясться в этот момент, в гостиничном номере в Бостоне, где закрыты все двери, и занавешены все окна, что Чиун только что решил убить его.
 – Тебя что-то беспокоит, – заметил Чиун.
 – Сказать правду, Чиун, ты стал совершенно невыносим. Своим бредом по поводу китайцев ты можешь просто-напросто сорвать все задание. Никогда раньше мне не доводилось видеть в тебе и в твоих поступках ничего, кроме верха совершенства, а теперь ты ведешь себя как ребенок.
 – Смит приказал тебе отправить меня в Фолкрофт?
 – Да ладно, не расстраивайся. Это просто вопрос профессионализма.
 – Я спрашиваю тебя: мое возвращение в Фолкрофт – это приказ Смита?
 – Если я тебе скажу, что да, тебе будет легче?
 – Я должен знать.
 – Нет, это не приказ Смита. Я так хочу.
 Чиун поднял правую руку, давая понять, что то, что он хочет сказать, имеет исключительную важность, и что Римо должен слушать предельно внимательно.
 – Я объясню тебе, сын, почему я делаю то, чего ты не понимаешь. Чтобы понять действия, надо понимать человека. Я расскажу о себе и о людях с моей родины. И тогда ты узнаешь, почему я делаю то, что делаю, и почему я ненавижу китайцев.
 Многие люди решат, что я злой человек, профессиональный убийца, лишающий людей жизни и обучающий других делать то же самое. Пусть будет так. Но я не злой человек. Я хороший человек. Я делаю то, что должен делать. Таков образ жизни у нас в Синанджу, и только так мы можем выжить.
 Ты родом из богатой страны. Даже самые бедные страны Запада значительно богаче моей родины. Кое-что я уже рассказывал тебе о моей родной деревне Синанджу. Это бедный край, такой бедный, что тебе не понять. Земля может прокормить лишь одну треть семей, живущих там. Да и то только в хорошие годы.
 Прежде чем мы нашли способ выживания, нам приходилось уничтожать половину рождавшихся девочек. Мы бросали их со скалы в море, и, скорбя, говорили, что отправляем их домой, чтобы они родились вновь, в лучшие времена. В голодные годы мы так же поступали и с новорожденными мальчиками – отправляли их домой, ожидая, когда наступят лучшие времена для их появления на свет. Я не верю, что, бросая детей в море, мы в самом деле отправляли их домой. И в не думаю, что большинство людей в это верило. Но матери легче сказать себе так, чем считать, что она отдает своего ребенка акулам и крабам. Это такая ложь, которая помогала пережить горе.
 Представь себе географическую карту. Китай. Это тело. Тогда Корея – рука. Как раз подмышкой расположена деревня Синанджу, и именно в эту деревню владыки Китая и владыки Кореи отправляли людей в ссылку. Принцев, предавших своих коронованных отцов, мудрецов, чародеев, сотворивших зло. Однажды, думаю, что по вашему календарю это был четырехсотый год, а по нашему – день соловья, в нашу бедную деревню пришел человек.
 Он не был похож ни на одного из тех, которых нам доводилось видеть раньше. Совершенно особенный. Он был родом с далекого острова за морем. Из Японии. Это было раньше ниндзя, раньше каратэ, раньше всего остального. На родном острове его обвинили в том, что он жил со своей матерью как с женщиной. Однако он был невиновен. Он не знал, что это его мать. Но его все равно наказали – выкололи глаза бамбуковыми палками.
 Голос Чиуна дрогнул, и он вдруг заговорил напыщенным тоном:
 «Мы бросаем тебя среди подонков, живущих в проклятой стране», – сказал капитан японского корабля бедному слепцу. – Смерть – слишком мягкое наказание для тебя". И слепец ответил.
 Теперь голос Чиуна зазвенел. Глаза он завел к потолку.
 «Слушайте, вы! – ответил тот. – Вы, имеющие глаза, не видите. Вы, имеющие сердца, не знаете сострадания. Вы, имеющие уши, не слышите, как плещут волны о борт вашего корабля. Вы, имеющие руки, не знаете покоя. Горе вам, когда черствость ваших душ вернется к вам, и голуби не отметят ее путь. Ибо ныне я вижу, что в Синанджу рождается новый народ. Я вижу, как этот народ разрешит ваши мелкие споры. Я вижу людей среди людей. Я вижу людей добра, которые всей силой своего гнева обрушатся на ваши дрязги. Отныне и впредь, когда вы окажетесь вблизи Синанджу, не забудьте захватить деньги, чтобы заплатить за войны, вести которые у вас самих не хватает сил. Вот какой податью я облагаю вас и всех тех, кто родом не из этой деревни. Платите за работу, которую сами вы выполнить не можете, ибо вам незнакомо чувство уважения к людям».
 Чиун был явно счастлив, что ему представилась возможность рассказать эту легенду.
 – Ну вот, сын, – сказал он Римо. – А теперь скажи мне, что ты думаешь об этой истории? Только правду.
 Римо промолчал.
 – Правду, – повторил Чиун.
 – Я думаю, это примерно то же, что и легенда о младенцах, возвращающихся домой. По-моему, жители деревни Синанджу стали профессиональными убийцами-ассасинами потому, что не могли найти другого способа заработать себе на пропитание. Я думаю, что эта история специально придумана для того, чтобы казалось, что ваш дерьмовый бизнес не так сильно воняет.
 Лицо Чиуна вытянулось, морщины стали глубиной с горные ущелья. Карие глаза запылали огнем. Губы превратились в узенькие полоски, излучающие злобу.
 – Что? – прошипел он. – Это правда? Ты не передумаешь?
 – Если мне, папочка, предстоит потерять твою любовь из-за того, что я говорю правду, – значит, я ее потеряю. Я не хочу, чтобы между нами встала ложь, потому что ложь убьет то, что связывает нас. Я думаю, вся эта история о Синанджу – просто миф, специально придуманный для того, чтобы объяснить, откуда взялось то, что есть.
 Лицо Чиуна смягчилось, он улыбнулся.
 – Я тоже так думаю. Хе-хе. Но ты чуть было не солгал мне, потому что не хотел меня обидеть. Хе-хе. Но история красивая, правда?
 – Прекрасная.
 – Ладно, к делу. В году тысяча четыреста двадцать первом император Чу-ди взял на службу нашего Мастера, человека, чьими заботами живет деревня.
 – Всего одного человека? – удивился Римо.
 – Больше не требуется. Если человек достаточно искусен, то больше ничего и не нужно, чтобы защитить слабых и больных, стариков и всех тех, кто не может сам постоять за себя. И наш мастер взял с собой в Китай меч Синанджу длиной в семь футов, выкованный из лучшего металла. Его заданием было казнить архитекторов и строителей императорского дворца Тай-хэ дянь, поскольку именно они спроектировали его, сооружали и, значит, знали расположение секретных ходов.
 – А зачем ему понадобился меч? – прервал Римо рассказ старика.
 – Рука для боя. Для казни – меч.
 Римо кивнул.
 – Он идеально справился с заданием. Вечером того дня, когда строительство дворца Тай-хэ дянь было завершено, император позвал всех архитекторов и строителей в один из секретных ходов и сказал, что там они получат свое вознаграждение.
 Но императора там не было, и не было вознаграждения. Только Мастер Синанджу. Вж-ж-ж – взмах мечом вправо. Вж-ж-ж – взмах мечом влево. Вж-ж-ж – вниз, и никто не видел лезвия меча и не понимал, что происходит. Вж-ж-жж!
 Чиун двумя руками вращал в воздухе воображаемый меч. Меч и не мог быть никаким иным, кроме как воображаемым, потому что никто и никогда не смог бы так легко и так неистово работать настоящим мечом длиной в семь футов.
 – Вж-ж-ж. И потом он оставил меч рядом с трупами, решив, что вернется за ним после того, как ему заплатят. Прежде чем заплатить, император пригласил его на ужин. Но мастер сказал: «Не могу. Мои люди голодают. Я должен вернуться и накормить их». Я говорю истинную правду, Римо.
 И тогда император дал ему отравленный фрукт. И Мастер оказался бессилен.
 – Разве у вас нет защиты от яда?
 – Только одна. Не есть. Знать свою пищу. Это и твоя слабость, сын мой. Хотя нет никакой необходимости пытаться отравить тебя, потому что ты сам травишь себя ежедневно. Пицца, сосиски, ростбиф, картофельное пюре, цыпленок с поджаристой корочкой. Бр-р-р. Ну, так вот. Мастер проснулся в чистом поле, он не умер – так велика была его сила, но все тело у него словно онемело. Пешком, ослабевший, лишившийся своего искусства, он добрел до Синанджу. К тому времени, как он вернулся, жители деревни снова начали отправлять новорожденных домой.
 Чиун опустил голову и вперил взгляд в пол.
 – Для меня не выполнить задание – это все равно что отправить детей домой. Я не могу себе этого позволить, даже если моим заданием станешь ты. На сегодняшний день я – Мастер.
 – Это твое дерьмо, и тебе его разгребать, а не мне, – голос Римо звучал холодно.
 – Ты прав. Это мое дерьмо, и мне его разгребать.
 – А что там было с архитекторами и строителями? Разве они заслужили смерть?
 – Эта та цена, которую заплатит каждый, кто работает на китайцев, и каждый должен быть к этому готов.
 – И деревня Синанджу тоже заплатила эту цену, – сказал Римо. Ему было как-то даже не до злости – он испытывал что-то вроде чувства опустошенности – и в этом состоянии, что бы он ни сказал, ответ причинял ему только еще большие страдания. Он всегда знал, что Чиун профессионал, и что в случае необходимости он сам, Римо, может оказаться жертвой. Но слышать об этом ему не хотелось.
 – Платить приходится всегда. Ничто не дается бесплатно, – заметил Чиун. – Ты платишь свою цену сейчас. Тебя обнаружили, узнали, лишили твоего сильнейшего оружия – внезапности. У тебя нет детей, жизнь которых зависит от того, как ты исполняешь службу, нет матерей, которые будут придумывать для себя спасительную ложь, когда ты не справишься с заданием. Со своим мастерством ты можешь обеспечить себе прекрасную жизнь где угодно. Уходи, спасайся.
 Прежнее страдание уступило место новой боли – боли, какую испытываешь, когда говоришь лучшему другу то, что не решаешься сказать самому себе. Римо наклонился вперед, пытаясь оттянуть момент, когда придется сказать это Чиуну:
 – В чем дело, Чиун? Разве ты не должен убить меня?
 – Не будь идиотом. Конечно, я убил бы тебя, если бы пришлось. Хотя умереть самому мне было бы легче.
 – Я не могу бросить это задание, – сказал Римо.
 – Почему?
 – Потому что, – медленно произнес Римо, – у меня тоже есть дети. И их тоже отправляют домой. Их отправляет домой героин, война, преступления, люди, которые считают благородным занятием взрывы зданий и убийства полицейских, и которые так манипулируют законами государства, что они перестают кого-либо защищать. Дети, которые страдают от всего этого, – это мои дети. И если у нас есть хоть малейший шанс, что когда-нибудь, в один прекрасный день, у нас прекратятся войны, и мы сможем без страха ходить по улицам, и наших детей не будут отравлять наркотиками, и люди не будут грабить друг друга, тогда, в этот самый день, я уйду. Тогда, в этот прекрасный день, я отложу в сторону меч моей страны. Но до того, как этот день настанет, я буду делать свое дело.
 – Ты будешь делать свое дело до тех пор, пока тебя не убьют.
 – Что ж, значит так, дорогой.
 – Значит так, – согласился Чиун.
 И тут они оба улыбнулись. Сначала Чиун, за ним Римо. Ибо в этот самый момент какое-то внутреннее чувство подсказало им, что кто-то подсматривает за ними сквозь опущенные жалюзи, и что недурно было бы снова немного размяться.
 В дверь постучали.
 – Войдите, – крикнул Римо, вставая. Он с наслаждением распрямил ноги. Дверь отворилась, и вошла женщина – та самая, которую в вестибюле он как будто не заметил, и не заметил, что она заметила его. Сейчас она была одета как горничная.
 – Здравствуйте, сэр, – сказала она. – Ваш кондиционер плохо работает. Нам придется отключить его и открыть окна.
 – Разумеется, – Римо был сама любезность.
 Женщина, испуская больше сигналов, чем служба информации Большого центрального вокзала, протопала в комнату и подняла жалюзи. Она не глядела ни на Римо, ни на Чиуна – вся напряженная, запрограммированная. И даже вспотевшая.
 Чиун скорчил гримасу, показывающую, что он в шоке – настолько откровенны были ее действия и надуман повод. Римо подавил смешок.
 Женщина открыла окно, и Римо с Чиуном одновременно заметили снайпера в доме напротив, в комнате этажом выше, чем их собственная. Это было легче легкого – женщина с таким же успехом могла бы просто посветить фонариком.
 Римо взял обе ее руки в свои.
 – Боже мой, я даже не знаю, как мне вас за это благодарить. Представляете, как здесь было душно!
 – Да что вы, не стоит, – ответила женщина, пытаясь вырваться. Римо чуть надавил ей на кисти рук сразу за большими пальцами и заглянул в глаза. До того она избегала встретиться с ним взглядом, но больше противиться уже не могла.
 – Право, не стоит, – повторила она. – Я была рада помочь. Левой ногой она принялась нервно постукивать по полу.
 – Я бы хотел позвонить дежурному и поблагодарить его, – не отпускал ее Римо.
 – Ой, нет, не нужно. Это входит в мои обязанности. – Женщина уже так напряглась, что ей пришлось выключить все эмоции, а не то она бы просто взорвалась. Римо отпустил ее. Она не оглянулась назад, когда выходила из комнаты, но он знал, что, как только дверь закроется, она стремглав побежит туда, где ее ждет сообщник.
 Римо были нужны они оба. Только вместе. Ему не нужны были трупы в гостиничном номере или где-то на подступах к нему – в коридоре или в вестибюле. Но если поймать их в их собственной берлоге и очень аккуратненько прикончить – что ж, тогда можно будет немного перекусить. Ведь он ничего не ел со вчерашнего дня.
 Она споткнулась на пороге, с треском захлопнула дверь и исчезла. Римо подождал немного, потом сказал Чиуну:
 – Знаешь, я бы сегодня вечером не отказался от даров моря.
 – Снайпер бывал в Синанджу, – ответил Чиун.
 – Ага, я так и думал. Я почувствовал, как он будто просвечивает всю комнату насквозь через жалюзи, – сказал Римо, берясь за ручку двери.
 – Это очень эффективный метод, – заметил Чиун. – Разумеется, кроме тех случаев, когда он становится совершенно неэффективным. А это бывает, когда жертва, а не охотник становится главным в их союзе. Знаешь, раньше это проделывали со стрелами.
 – Ты меня еще не обучил стрельбе.
 – Если ты переживешь ближайшие несколько недель, то обязательно научу. А пока я не дам ему скучать, – сказал Чиун и принялся медленно раскачиваться, словно отводя от себя острие длинного копья и поддразнивая человека, этим копьем вооруженного.
 – Спасибо, – сказал Римо и открыл дверь.
 – Погоди, – остановил его Чиун.
 – Что такое? – обернулся Римо.
 – Море одаривало нас вчера.
 – Закажи себе овощи. А я хочу омаров.
 – Я закажу тебе утку. Утка, если ее правильно приготовить, – это великолепно.
 – Ненавижу утку, – поморщился Римо.
 – Постарайся полюбить.
 – Пока! – заявил Римо.
 – Так ты подумай насчет утки, – напутствовал его Чиун.




 Глава тринадцатая


 Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер был мертв. Он положил свою возлюбленную винтовку на мягкую постель, а сам сел в кресло, лицом к окну. Сентябрь холодил его кости. Бостон шумел далеко внизу.
 А он пристально смотрел в лицо улыбающегося корейца, сидящего в позе лотоса в комнате в доме напротив. Гернер видел, как поднялись жалюзи, он почувствовал присутствие своих жертв еще до того, как они поднялись, потом увидел обоих, потом начал устанавливать связь между пулей и черепом жертвы. Сначала дело казалось легче легкого, поскольку он явственно ощущал биение жизни, и между ним и тем, в кого он целился, возникло сильное эмоциональное поле, и чувство это было сильнее, чем когда-либо раньше.
 Его цель разговаривала с Марией, а потом Мария ушла, но сильнейшее поле, исходившее от корейца, подавило то, которое исходило от его главной жертвы, и требовало, чтобы сначала он убил корейца. И тогда Гернер начал целиться, подводя острие воображаемого копья, которым стала его винтовка, к желтому лбу. Но он немного промахнулся, и начал снова, и опять ему чуть-чуть не удалось удержать копье, и он не смог правильно прицелиться, а просто водил стволом винтовки из стороны в сторону. И тогда винтовка в его руках стала просто винтовкой, а уже многие годы, с тех самых пор, как он посетил Синанджу, он не пользовался винтовкой как просто винтовкой. Он был в Северной Корее в качестве советника, и побывал в этой деревне, и какой-то мальчишка стрелял лучше, чем он, а жители деревни долго извинялись и говорили, что жаль, тут нет Мастера, а то бы он показал, как надо на самом деле стрелять, и за смехотворно малую сумму они обучили его технике стрельбы.
 Он тогда решил, что они полные идиоты. А теперь, глядя сквозь прицел своей винтовки, он понял, почему с него взяли так мало. Они ничего не дали ему взамен, только ложное чувство самоуверенности, которая и привела его к смерти, ибо теперь он наконец встретил Мастера, того самого, которого не было в деревне много лет тому назад.
 Он попытался прицелиться, как если бы это было просто ружье, но руки его тряслись. Так он не стрелял уже давно.
 Он попытался сконцентрировать свое внимание на пуле, на траектории, отвлечься на время от ускользающего корейца, и когда все было готово, снова поднес острие воображаемого копья к голове жертвы, но головы на месте не оказалось, и пальцы Гернера тряслись.
 Весь дрожа, он положил холодную винтовку на постель. Пожилой кореец, все так же сидящий в позе лотоса, поклонился и улыбнулся.
 Гернер сложил руки и поклонился в ответ, выразив старику свое глубочайшее почтение. Его главная жертва ушла из комнаты, и, без сомнения, вскоре будет у его, Гернера, дверей.
 Жизнь, в конце концов, была не такой уж плохой, хотя если бы он мог начать жизнь с винограда вместо этой своей профессии, тогда, возможно, она была бы лучше.
 Это была ложь, конечно, и он это понимал. Он почувствовал, что надо бы помолиться, но это было как-то неуместно, да и чего ему просить у Бога? Он имел все, что хотел. Он был доволен прожитой жизнью, он сажал виноград и собирал урожай, чего же больше?
 И вот Гернер мысленно обратился к божеству – какое там оно есть – и поблагодарил его за все хорошее; чем ему довелось насладиться в жизни. Он скрестил ноги, и тут ему в голову пришла просьба:
 – Боже, если ты там есть, даруй мне вот что: сделай так, чтобы не было ни рая, ни ада. Чтобы все это кончилось.
 Открылась дверь, и ввалилась запыхавшаяся Мария. Гернер не обернулся.
 – Ты убил его? – спросила она.
 – Нет, – ответил он.
 – Почему?
 – А потому, что сейчас он убьет нас. Когда занимаешься подобным бизнесом, всегда приходится идти на такой риск.
 – Что ты несешь, черт тебя подери?
 – Мы проиграли, Мария.
 – До него всего каких-то пятьдесят ярдов.
 – Да хоть как до Луны, моя дорогая. Винтовка на кровати. Если хочешь, она в твоем распоряжении.
 Гернер услышал, как захлопнулась дверь.
 – Совсем не обязательно закрывать дверь, моя дорогая, сказал он. – Двери их не остановят.
 – Я не закрывала… – начала было Мария, а потом Гернер услышал, как треснула кость, и тело сначала плюхнулось на кровать, а затем врезалось в стену рядом с ним. Он скосил глаза влево. Мария, по-прежнему со встрепанными волосами, лежала, измазанная темной кровью, сочившейся из проломленного черепа. Скорее всего, она ничего не успела почувствовать, вероятно, даже не увидела рук, которые это над ней проделали. И мертвой она выглядела неопрятной.
 У Гернера была еще одна просьба к Богу, и он попросил, чтобы Марию судили за ее помыслы, а не за поступки.
 – Эй, парень, как твои снайперские дела? – раздался голос сзади.
 – Прекрасно, пока ты не испортил все дело.
 – Вот так-то, дорогой.
 – Если не возражаешь, то прекрати болтовню, и кончай с этим поскорее.
 – Знаешь, вовсе не обязательно быть по этому поводу таким обидчивым.
 – Дело не в этом. Дело в том, что мне просто надоело иметь дело с крестьянами. А теперь, прошу тебя, сделай то, зачем пришел.
 – Если тебе не нравится иметь дело с крестьянами, так что же ты не стал камергером двора Его Величества, а, шмук?
 – Боюсь, что в то время на рынке труда не оказалось вакансий, – ответил Гернер, по-прежнему не оборачиваясь на голос.
 – Сначала несколько вопросов. Кто тебя нанял?
 – Она. Труп.
 – На кого она работает?
 – На какую-то коммунистическую организацию. Я не знаю точно, на какую.
 – Подумай хорошенько.
 – Не получится.
 – А ты попытайся.
 – Я пытался.
 – Попытайся получше.
 Гернер почувствовал, как ему на плечо легла рука, а потом плечо словно сжали тиски, разрывая нервы и дробя кости, и сплошной комок боли образовался на месте правой половины его тела. Он застонал.
 – Попытайся получше.
 – А-а-а! Я больше ничего не знаю. У нее в сумочке семьдесят тысяч.
 – О'кей. Верю. Слушай, а как в этом городе готовят жареную утку?
 – Что? – Гернер начал было оборачиваться, но не успел. Вспышка. А потом – ничего.




 Глава четырнадцатая


 Римо съехал со скоростной автострады штата Нью-Йорк в том же месте, что и машина генерала Лю. Это была типичная американская развязка дорог, где в мешанине знаков и бессмысленных табличек, понатыканных над дорогой, на высоте двадцати пяти футов, найти нужный указатель было крайне трудно – для этого пришлось бы прочитать их все.
 Бестолковость дорожных инженеров и строителей вполне могла привести к тому, что Римо, не пройди он интенсивный курс тренировок тела и сознания, наверняка пропустил бы нужный поворот,
 Под полуденным осенним солнцем шоссе казалось живым – то ли предобеденный час пик, то ли обычная пульсация периодически засоряющейся артерии, питающей главный город мира. Как только нью-йоркский воздух – этот яд удушающего действия – проник через кондиционер машины в салон, Чиун начал слегка покашливать.
 – Медленная смерть, – сказал он.
 – Все это – из-за крайне жестокой эксплуатации, которой подвергаются трудящиеся. В Китае мы никогда не допустим такого загрязнения воздуха.
 – В Китае, – заметил Чиун, – у людей нет машин. Они едят испражнения.
 – Ты позволяешь своему рабу слишком много вольностей, – сказала Мэй Сун Римо. Все трое сидели на переднем сиденье, Мэй Сун посередине, а Чиун просто-таки вжался в дверцу, чтобы быть подальше от девушки. Римо не стал взваливать на себя лишние хлопоты с переменой автомобиля – он от души надеялся, что за ними следят. Время поджимало, генерал Лю до сих пор не найден, и Римо хотел вступить в контакт со своими противниками как можно скорее.
 Римо не нравилось, что Чиун сидит у окна в его теперешнем настроении, и всю дорогу ему приходилось держаться подальше от машин с пацифистскими эмблемами. Римо пытался сконцентрироваться на обстоятельствах исчезновения генерала Лю, надеясь на внезапное озарение.
 Потом он резко очнулся, услышав, как Чиун, весь исполненный блаженства, что-то громко мурлычет. Римо внимательно огляделся по сторонам. Вроде все в порядке. И тут он увидел, что пробудило такой восторг в душе Чиуна. Маленькая иностранная машина с пацифистской эмблемой обгоняла их справа.
 Когда машина поравнялась с ними, Чиун, не отвлекаясь и глядя только перед собой, резко высунул руку в окно и за что-то ухватился. В зеркальце заднего вида Римо рассмотрел, что это было. Боковое зеркальце той другой машины со звоном упало на дорогу и разлетелось на мириады осколков.
 Все, разумеется, случилось так быстро, что водитель той машины не заметил, как рука Чиуна молнией мелькнула в воздухе и оторвала зеркальце. Машина уже ушла вперед, и Римо видел, что водитель озирается по сторонам и качает головой. Чиун замурлыкал еще громче – он был на верху блаженства.
 Потому-то Римо и приходилось держаться подальше от машин с пацифистскими эмблемами, пока он добирались до Нью-Йорка. Один раз он попытался надуть Чиуна: пошел на обгон такой машины, подошел к ней как можно ближе и в самый последний момент резко взял в сторону. Ему хотелось проверить, до каких пределов он может дурачить Чиуна. Дело кончилось тем, что зеркальце той машины плюхнулось Римо на колени. Чиун был в неописуемом восторге, особенно когда зеркальце отскочило от Римо и отлетело к Мэй Сун.
 – Хе-хе, – изрек Чиун с видом триумфатора.
 – Какая победа – есть чем гордиться! – заметил Римо.
 – Есть чем гордиться только тогда, когда противник достойный. А тут гордиться нечем. Хе-хе. Совсем нечем гордиться.
 Так они и ехали всю дорогу, и лишь время от времени Чиун вставлял свое: «Хе-хе. Совсем нечем гордиться».
 Римо поехал тем же маршрутом, каким несколько дней назад проследовала машина генерала Лю. Он проехал по Джером-авеню там, где начиналась линия метро, мимо стадиона для гольфа, и дальше – в запруженный людьми деловой квартал, залитый ярким солнечным светом, которому мешала только проходящая над городом черная, закопченная линия метро. Хозяйственные магазины, кулинарии, супермаркеты, рестораны, рестораны, рестораны, две химчистки, прачечные, кондитерские и магазины игрушек. Потом, через два квартала от того места, где исчез генерал Лю, Римо свернул с проспекта и обшарил окрестности. Повсюду стояли чистые аккуратные дома не выше шести этажей, и обстановка была на удивление тихой и спокойной – совсем необычно для Нью-Йорка.
 Но Римо знал, что Нью-Йорк на самом деле – это не один город, а конгломерат разноплеменных сообществ, и каждое из них – а иногда даже один многоквартирный дом мог представлять такое сообщество – имело свои неповторимые национальные черты. Итальянцы, ирландцы, евреи, поляки – все это доказывало только одно: что в плавильном тигле на самом деле ничего не плавилось, а просто разнородные частицы свободно плавали в общем растворе, не смешиваясь друг с другом.
 Дома по обеим сторонам Джером-авеню, между ГрандКонкорс, главной улицей Бронкса, и линией метро, были все одинаковые. Аккуратные, не выше шести этажей. Все кирпичные. Но маленькие различия все-таки были.
 – Чиун, – сказал Римо, – ты понимаешь, что я высматриваю?
 – Не уверен.
 – А ты видишь, что я вижу? – спросил Римо.
 – Нет.
 – А что ты думаешь?
 – Это окраина большого города.
 – Видишь, что отличает один квартал от другого?
 – Нет. Тут повсеместно одно место. Хе-хе. – Чиун очень любил придумывать афоризмы, и когда ему это удавалось, отмечал их легким смешком, который вовсе не был похож на обычный смех.
 – Посмотрим, – заметил Римо.
 Мэй Сун вмешалась в разговор:
 – Совершенно очевидно, что в этом месте живут ваши руководители среднего звена. Тайная полиция и армия, пилоты атомных бомбардировщиков.
 – Низшие слои пролетариата, – отозвался Римо.
 – Ложь, – настаивала она. – Я не верю, что трудовая Америка живет в таких районах, где вдоль улиц стоят фонари, и магазины под боком, а в воздухе проходит железная дорога.
 Римо припарковал машину перед темным кирпичным зданием с псевдоготическим портиком. По обеим сторонам крыльца росла аккуратно подстриженная живая изгородь.
 – Подожди здесь, – сказал он Мэй Сун, а Чиуну дал знак следовать за ним.
 – Я абсолютно уверен, что знаю теперь, как исчез генерал Лю, – прошептал он, когда они отошли от машины.
 – Ну, Холмс, я просто преклоняюсь перед вами! – заявил Чиун. – Послушай, тебя же к этому не готовили.
 – Тихо, – оборвал его Римо. – Смотри внимательнее.
 – Элементарно, Ватсон. Хе-хе.
 – Где ты этого нахватался?
 – Я смотрю телевизор в Фолкрофте.
 – Да? А я и не знал, что там есть телевизор.
 – Конечно, – сказал Чиун. – Мои любимые передачи – это «Программа для полуночников» и «Пока Земля вертится». Они такие чудесные и прекрасные.
 На Джером-авеню Чиуну тоже стало ясно. Когда они проходили по заполненному толпами народа торговому кварталу, публика бросала на них любопытствующие взоры – торговец фруктами, студенты в форменных пиджаках колледжа Де Витта-Клинтона, полицейский, взимающий еженедельную подать с мелкого букмекера.
 Они остановились рядом с небольшой площадкой, уставленной ненадписанными надгробными плитами. Над плитами возвышался вычурно-витиеватый белый мраморный ангел, явно заказанный родственниками, которые не скоро пришли в себя после шока, вызванного горечью утраты.
 Запах свежей травы, доносившийся с городского стадиона для гольфа, казался божьим даром, словно говорящим, что кое-где в Нью-Йорке еще сохранилась какая-никакая растительность. Жаркое солнце, какое редко бывает в сентябре, своими лучами плавило асфальт.
 Над их головами с шумом пронесся поезд метро, высекая колесами искры на стыках рельсов.
 – Послушай, Чиун, генерал Лю не мог исчезнуть с Джером-авеню в этом месте. Судя по сообщениям, его никто не видел, но совершенно немыслимо, чтобы в таком районе несколько человек, а среди них – китайский генерал в полной форме, могли бы просто уйти незамеченными. Скорее всего, его втащили в другую машину, недалеко отсюда, и куда-то увезли.
 Римо обшарил глазами улицу.
 – И потом, – продолжая он, указывая на север, – не может быть, чтобы машина просто так свернула с дороги. Во всяком случае не тогда, когда сзади и спереди едут машины сопровождения. Наверное, его шофер неожиданно для генерала умышленно свернул в сторону. Генерал вовремя понял это и застрелил его. Другого, наверное, тоже. Но те, чье задание они выполняли, схватили генерала раньше, чем подъехали машины охраны.
 – Может быть, он силой заставил шофера свернуть в сторону? – предположил Чиун.
 – Да зачем ему это? Это были его люди. Он ведь генерал, понимаешь?
 – Я-то понимаю, а вот ты столько же смыслишь в вопросах внутренней политики Китая, сколько таракан смыслит в ядерной физике.
 – Я знаю, что люди генерала – это люди генерала.
 – А ты знаешь, почему генерал, едущий в бронированной машине, стреляет в своих людей, но не стреляет в тех, кто пытается вытащить его из машины?
 – Может быть, все это произошло слишком быстро. Как бы то ни было… – и тут Римо осекся. – Вот оно! Поезд метро – знаешь, куда идет эта ветка? В китайский квартал. Понял теперь? Они втащили его в поезд, направляющийся в китайский квартал.
 – И никто не заметил, как целая банда садится в поезд? И никому не показалось странным, что китайский генерал пытается вырваться из рук своих похитителей?
 – Это мелочи, – пожал плечами Римо.
 – Тебе все кажется ясным и понятным, потому что ты не ведаешь, что делаешь, сын, – сказал Чиун. – А может быть, генерал Лю уже давно мертв.
 – Не думаю. Зачем бы тогда стараться разделаться с нами?
 – Диверсия.
 Римо улыбнулся:
 – Тогда на их месте я повысил бы цену,
 – Они обязательно это сделают, – заметил Чиун, – особенно теперь, когда весь мир узнает, что ты еще и знаменитый сыщик-всезнайка.
 – Хватит ехидничать, – огрызнулся Римо. – Ты просто завидуешь, потому что я все понял, а ты – нет. Мы едем в китайский квартал. И там мы найдем генерала Лю.
 Чиун поклонился ему в пояс:
 – Как прикажете, о достойнейший из достойных, сын номер один.




 Глава пятнадцатая


 В Китае все было сложно и непонятно. Новые слухи о смерти Мао. Обозреватели, указывающие на закулисную борьбу в Пекине. «Партия войны» в самом Китае уже пустила слушок, будто бы американцы намерены сорвать мирные переговоры и потому убивают всех эмиссаров. В конце концов, уж если им удалось отправить человека на Луну, разве трудно обеспечить охрану посланников здесь, на Земле?
 Примерно такого рода аргументы выдвигались в Китае. И шепотом передавалось то, что может быть передано только шепотом. И вот таким образом в стране, где важные решения становятся известными только после того, как воплощаются в жизнь, народные массы пришли в движение, не дождавшись установления прочного мира.
 Всю дорогу, пока они ехали на такси в китайский квартал, Римо излагал свою точку зрения по этому вопросу. Свою машину он оставил возле отеля, где они остановились.
 Он был уверен, что разгадка тайны – в китайском квартале. Он был уверен, что исчезновение генерала Лю как-то связано с осложнением внутриполитической обстановки в Китае. Но он уже не был столь уверен, что им удастся найти генерала. Иголка в стоге сена – и всего четверо суток до того дня, когда китайцы намерены отменить визит премьера.
 Римо был убежден, что в целях безопасности премьеру надо прибыть в Америку прямо сейчас, без всяких предварительных согласовании. Неожиданный визит, о котором станет известно только тогда, когда премьер уже будет в воздухе.
 – Благодарю вас за разъяснения, господин государственный секретарь, – поклонился Чиун.
 – Уж не думаете ли вы, что народ Китая допустит, чтобы один из его любимых генералов сгнил в американской тюрьме? – спросила Мэй Сун.
 – Заключенные в американских тюрьмах живут лучше, чем ваши крестьяне, – ответил ей Чиун.
 В этот момент шофер такси постучал в перегородку.
 – Приехали, – сказал он.
 Римо огляделся. Улицы были ярко освещены разноцветными огнями, и повсюду бойко торговали пиццей, горячими сосисками и крошечными итальянскими пирожными.
 – Это китайский квартал? – спросил Римо.
 – Праздник святого Януария. Маленькая Италия в этот день выходит из границ.
 Римо пожал плечами и расплатился с шофером, хотя ему и показалось, что тот взял с них чересчур много. Он ничего не сказал, но чувствовал себя преотвратно. Как он найдет кого бы то ни было – или как его самого найдут – среди бушующих толп итальянцев?
 Он мрачно прокладывал себе путь по самой середине улицы, а сам косил глазами по сторонам, в глубине души мечтая вырубить всю эту иллюминацию. Мэй Сун шла за ним по пятам и через плечо переругивалась с Чиуном. Их перебранка казалась Римо оглушительной, хотя никто, казалось, ее не замечал. Наспех возведенные фанерные лавчонки загромоздили и без того узкие улицы, да на них еще навалились целые стаи покупателей, и ругательства, которыми обменивались Чиун и Мэй Сун, во всем этом гвалте звучали совсем как сердечные приветствия брата и сестры откуда-нибудь из Кастелламаре, потерявшихся в далеком детстве и только сейчас нежданно-негаданно нашедших друг друга.
 Никто, казалось, не замечал перебранки двух азиатов, но это только казалось. Молодой длинноволосый китаец стоял у них почти на самом пути, опираясь на шест, которым поддерживался навес лавки, торгующей масками, колпаками и прочими карнавальными безделушками. Он, нисколько не таясь, разглядывал всю эту троицу. На нем был серо-зеленый китель армейского образца, на плечах – красные звезды, на голове – фуражка а ля Мао, а из-под нее выбивались длинные сальные космы.
 Они уже в третий раз повстречали его на своем пути по Педл-стрит, хотя прошли всего два квартала. Он подождал, пока все трое прошли мимо, а потом Римо услышал, как он крикнул:
 – Вэй Чин!
 – Вэй Чин! – эхом прокатилось по улице, и новые голоса закричали в ответ:
 – Вэй Чин! Вэй Чин! Вэй Чин!
 Римо замедлил шаг, Мэй Сун прошествовала вперед, Чиун поравнялся с Римо.
 – Что это значит? – спросил Римо.
 – Что?
 – Что они там орут?
 – Они кричат: «Вэй Чин!» Это означает что-то вроде: «Ко мне, китайцы!» – пояснил Чиун.
 Они уже выбрались из фестивальных толп, и улица впереди оказалась неожиданно темной. И тут Римо увидел, как из темной аллеи, ярдах в сорока впереди, вышли еще четверо молодых людей. На них были такие же костюмы, как и на том, что за ними следил, – те же армейские кители и фуражки.
 Они направились прямиком к Римо, Чиуну и Мэй Сун, а тот, первый – Римо чувствовал это кожей – подбирался к ним сзади.
 Он взял Мэй Сун под локоть, и мягко, но быстро увлек ее за угол в узкий переулок. Переулок был ярко освещен, но там было тихо. Тишину нарушало только гудение кондиционеров в трехэтажных домах цвета дубленой кожи, стоявших по обеим сторонам узкой улочки, и дома эти не пропускали сюда шум итальянских толп, неистовствовавших всего в одном квартале отсюда.
 Дело пока оборачивалось лучше, чем думал Римо. Может быть, они просто-напросто хотели половить золотую рыбку во всей этой мутной итальянской водичке? Но так или иначе девушку надо было держать подальше от всяких неприятностей.
 Они пошли по извилистой улочке, свернули за угол, и тут Римо резко остановился. Футах в ста впереди дома кончались, и улочка переходила в темную аллею, которая вела в сквер. Сзади слышался звук приближающихся шагов.
 Он снова схватил Мэй Сун за локоть.
 – Пошли, – приказал он. – Поужинаем.
 – А у тебя или у твоего цепного пса есть деньги? У меня нет.
 – Выставим счет правительству Китайской Народной Республики.
 Девушка до сих пор так ничего и не заметила. Она уже привыкла, что Римо помыкает ею. Чиун, естественно, не испускал никаких сигналов, и Римо очень надеялся, что и сам он не дал ей почувствовать, что за ними следят.
 Они как ни в чем не бывало поднялись по ступенькам ресторана «Сад императора», и Римо сказал девушке:
 – Когда победит революция, и ваша шайка возьмет власть, примите такой закон, чтобы все рестораны были на уровне земли. А то тут постоянно приходится либо карабкаться вверх, либо спускаться куда-то в подземелье. Это все равно что город под городом.
 – Физические упражнения благотворно сказываются на пищеварении, – ответила Мэй Сун. Чиун фыркнул, но промолчал.
 Ресторан был пуст, официант сидел за столом в дальнем углу зала и раздумывал, на какую лошадь поставить на завтрашних скачках. Римо не раздумывая прошел вдоль левой стены и выбрал столик посередине между входом и дверью на кухню. Он усадил Мэй Сун и знаком показал Чиуну, чтобы тот сел рядом. Сам он сел напротив, с трудом протиснув ноги под маленький столик. Ему хорошо была видна входная дверь, а чуть развернувшись, он мог видеть и дверь в глубине зала, ведущую на кухню.
 Чиун улыбался.
 – Что тут смешного?
 – Незабываемое событие. Поход в китайский ресторан. Ты когда-нибудь умирал с голода после обеда из семи блюд? Впрочем, люди, лишенные чести и достоинства, не нуждаются в средствах поддержания жизни.
 Мэй Сун хотела было что-то ответить, но тут подошел официант, и она осеклась.
 – Добрый вечер, – сказал официант на превосходном английском. – Мы не подаем спиртное.
 – Ничего страшного, – отозвался Римо. – Мы просто хотим поужинать.
 – Хорошо, сэр, – поклонился официант. Он поклонился и Мэй Сун, потом чуть повернул голову в сторону Чиуна. Римо заметил, как Чиун поднял глаза, глянул в лицо официанту, и его дежурную улыбку как ветром сдуло. Официант снова обернулся к Мэй Сун и быстро-быстро залопотал что-то по-китайски.
 Мэй Сун негромко ему ответила. Официант снова пролопотал что-то, но прежде чем Мэй Сун смогла ответить, Чиун прервал их мелодичную беседу. Явно пародируя их птичий щебет, он что-то сказал официанту. Тот покраснел, потом развернулся и быстрым шагом направился на кухню.
 Римо проследил, как он прошел сквозь вращающиеся двери, потом обернулся к Чиуну. Старик удовлетворенно кудахтал себе под нос, а на лице его застыла самодовольная ухмылка.
 – В чем дело? – спросил Римо.
 – Он спросил эту шлюху, что она делает рядом с корейской свиньей, – сообщил Чиун.
 – Что она ему ответила?
 – Она сказала, что мы склоняем ее к занятию проституцией.
 – Что он сказал?
 – Он предложил вызвать полицию.
 – Что ты сказал?
 – Только правду.
 – Какую именно?
 – Такую, что китаянок не надо склонять к занятию проституцией. Это занятие у них в крови. Как и похищение туалетной бумаги. Еще я ему сказал, что мы будем есть только овощи, и что он может убрать всех дохлых кошек обратно в морозильник, чтобы завтра выдать их за свинину. Похоже, он очень расстроился и ушел. Бывают такие люди, что не умеют смотреть правде в глаза.
 – Ну что ж, я рад, что тебе удалось справиться с этим делом так деликатно.
 Чиун с достоинством поклонился и молитвенно сложил руки, что должно было символизировать безмятежное спокойствие и заверить всех, что ни одно лживое или злое слово не слетело с его уст.
 Через плечо Мэй Сун Римо следил за входной дверью. Он наклонился к девушке и негромко сказал ей:
 – Слушай меня внимательно. Смотри во все глаза и замечай все, что покажется тебе подозрительным. Любой сигнал или еще что. Если я правильно понимаю, то люди, которые похитили генерала, сейчас находятся где-то поблизости, и не исключено, что они захотят пополнить свою коллекцию, и поймать тебя. А это дает нам шанс найти его. Может быть, очень слабый шанс. Но все равно шанс.
 – Председатель Мао сказал: «Кто не ищет, тот не найдет».
 – Меня воспитывали в духе этой идеи, – согласился Римо.
 Она улыбнулась – очень мило и приветливо.
 – Будь осторожен, капиталист. Быть может, семена революции уже запали тебе в душу, готовые прорасти в любую минуту.
 Она чуть подвинулась и коленом прикоснулась к колену Римо. Он чувствовал, как она дрожит. С того дня в гостиничном номере в Бостоне она неустанно и нарочито посылала сигналы Римо – то прикоснется, то потрется. Но Римо реагировал на эти сигналы весьма холодно. Ее надо было держать при себе, а лучшим способом для этого было оставить ее желания неудовлетворенными.
 По выражению презрения в глазах Чиуна Римо понял, что официант возвращается. Римо проследил за ним в зеркале, висевшем над входом. Он видел, как тот идет с крайне недовольным видом и несет в руках три тарелки.
 Он подошел к столу и поставил тарелку перед Римо:
 – Для вас, сэр.
 Вторую тарелку он поставил перед Мэй Сун:
 – А это для прекрасной дамы.
 Третью тарелку он грохнул на стол перед Чиуном, и мелкие капельки разбрызгались по столу.
 – Если мы вернемся сюда через год, – изрек Чиун, – то эти пятна так тут и останутся. Китайцы, как вы знаете, никогда не моют столы. Они ждут, пока землетрясение или наводнение не смоют грязь. Так же они поступают и со своими телами.
 Официант ушел на кухню, пятясь задом всю дорогу.
 Под столом Мэй Сун тискала ногу Римо, зажав ее между колен. И – как поступают все женщины в подобных ситуациях – она, чтобы скрыть свои притязания на чужую ногу, принялась преувеличенно громко щебетать:
 – На вид неплохо, – заявила она. – Интересно, это кантонская или мандаринская кухня?
 Чиун понюхал тарелку с обычным китайским набором бесцветных овощей.
 – Мандаринская, – высказал он свое суждение. – Пахнет псиной. Кантонская кухня пахнет птичьим пометом.
 – Людям, которые едят сырую рыбу, не следовало бы плохо отзываться о кухне цивилизованных народов, – Мэй Сун отправила в рот полную ложку овощей.
 – Употреблять в пищу птичьи гнезда – это что, признак цивилизации?
 И обычная перепалка завязалась снова.
 Но Римо не обращал на них никакого внимания. В зеркало ему были хорошо видны двери кухни, а через их круглые окошки был прекрасно виден официант, разговаривавший с тем молодым китайцем, который следил за ними на улице. Тот размахивал руками, и Римо увидел, как он снял свою фуражку и с размаху отхлестал официанта по лицу.
 Тот поклонился и выбежал в зал. Пробегая мимо стола, он что-то пробормотал себе под нос.
 – Что он сказал? – спросил Римо Чиуна.
 Чиун по-прежнему вертел ложкой в тарелке с овощами,
 – Он назвал меня свиньей.
 Римо продолжал внимательно следить за официантом. Тот подошел к телефонному аппарату и набрал номер. Три цифры – всего три. Экстренный вызов полиции города Нью-Йорка.
 При чем тут полиция? Этому может быть только одно объяснение: ему велели во что бы то ни стало разъединить девушку и ее телохранителей. Для этого надо натравить на них полицейских, а в поднявшейся суматохе девушку увести. Римо не слышал, что говорит официант – тот говорил шепотом, но все же он наклонился вперед и прошептал Чиуну:
 – Нам придется разделиться. Отведи девушку назад в гостиницу. Проследи, чтобы за тобой не было хвоста. Оставайся при ней. Никаких звонков, никаких посетителей, никому не открывай, кроме меня.
 Чиун кивнул,
 – Пошли, нам пора, – сказал Римо девушке, вынимая свою ногу из тисков, которыми стали ее колени.
 – Но я еще не доела.
 – Мы возьмем пакет и заберем остатки с собой. В конце концов, можно воспользоваться этой ситуацией. Если вмешается полиция, надо устроить так, чтобы любые попытки установить контакт с девушкой проходили через Римо.
 Они подошли к конторке у входа. Официант только-только повесил трубку.
 – Но вы еще не пили чай, – сказал он.
 – Мы не хотим пить.
 – Но ваше печенье?
 Римо перегнулся через конторку и цепко схватил его за руку, чуть повыше локтя:
 – Хочешь, я предскажу тебе будущее? Если будешь мешать нам выходить через эту дверь, у тебя будет сломано ребро. Соображаешь?
 Он сунул руку в карман и шлепнул десятидолларовую бумажку на конторку:
 – Сдачи не надо.
 Римо первым спустился по лестнице. Как только троица показалась в дверях ресторана, пятеро молодых мужчин в полувоенной форме, которые до того стояли, прислонившись к стене дома напротив, направились в их сторону.
 Внизу Римо сказал Чиуну:
 – Идите вон по той аллее до самого конца улицы и возьмите такси. Я к вам присоединюсь попозже.
 Римо сошел с тротуара на мостовую, а Чиун грубо схватил Мэй Сун за руку и повел к скверу. Римо надо было только прикрыть их отход и продержаться до тех пор, пока они не скроются среди деревьев. В темноте Чиуна никто не сможет найти, даже если ему придется тащить такой багаж, как эта девушка.
 И тут в дверях ресторана показался официант и закричал:
 – Стой! Держите его! Это вор!
 Пятеро китайцев подняли глаза. Римо глянул через плечо направо. Чиун и девушка исчезли. Просто испарились. Или, может, земля раскрылась и поглотила их.
 Пятеро молодых китайцев тоже заметили исчезновение объекта наблюдения. Они посмотрели налево, потом направо, потом тупо уставились друг на друга, а затем, как бы найдя кого-то, на ком можно сорвать злобу, набросились на Римо.
 Римо приложил все усилия к тому, чтобы не нанести им никаких увечий. Он не хотел, чтобы к приезду полиции улица была усеяна мертвыми телами. Это могло привести к нежелательным осложнениям. Поэтому он просто вертелся среди них, отражая удары рук и ног. Официант продолжал верещать что-то, стоя на верхней ступеньке.
 Наконец в переулок въехала патрульная машина. Вращающаяся красная лампа на крыше поочередно освещала все дома по обеим сторонам улицы. Молодые китайцы, завидев машину, взяли ноги в руки и побежали в сторону узкой аллеи, куда на машине было не проехать.
 Патрульная машина подъехала к Римо и остановилась, скрипнув тормозами, и по инерции протащившись несколько футов по булыжной мостовой.
 Из нее выскочили двое полицейских, и официант закричал:
 – Вот он! Хватайте его! Не дайте ему уйти!
 Полицейские подошли к Римо.
 – В чем дело, приятель? – спросил один из них. Римо внимательно посмотрел на него. Совсем еще мальчишка, волосы белокурые, явно немного испуган. Римо хорошо было знакомо это чувство: он не раз испытывал его в первые дни службы. Еще в те времена, когда он был жив.
 – Черт его знает. Я вышел из ресторана, и тут на меня напали сразу пятеро. А теперь еще этот орет как резаный.
 Официант подошел к ним, по-прежнему стараясь держаться подальше от Римо.
 – Он ударил меня, – сказал он. – И убежал, не заплатив по счету. Эти молодые люди услышали мой крик и попытались задержать его. Я хочу подать исковое заявление.
 – Боюсь, нам придется забрать с собой вас обоих, – сказал второй полицейский. Он был постарше, явно опытнее. Виски его были уже чуть тронуты сединой.
 Римо пожал плечами. Официант улыбнулся.
 Полицейский постарше впихнул Римо на заднее сиденье, а молодой тем временем помог официанту запереть ресторан.
 Они вернулись к машине и сели впереди, а тот, что постарше, уселся рядом с Римо. Римо отметил про себя, что он сел так, чтобы Римо не мог дотянуться до его кобуры. Обычная практика, но было приятно убедиться, что на свете еще осталось несколько профессионалов.
 Полицейский участок был всего в нескольких кварталах. Римо провели внутрь – оба полицейских – по бокам, а потом поставили перед длинной дубовой стойкой. Она напомнила ему все те стойки, за которыми он сам когда-то стаивал не раз, только не в роли задержанного.
 – Нападение на хозяина ресторана, сержант, – доложил старший полицейский лысому начальнику за стойкой. – Мы сами не видели. Нет тут кого-нибудь, кто не слишком занят, чтобы разобраться с этим? Мы хотим вернуться обратно раньше, чем этот фестиваль закончится.
 – Отдайте их Джонсону. Он ничем не занят, – махнул рукой сержант.
 Римо хотел продержаться тут подольше и убедиться, что полицейские запишут его адрес. Тогда его несложно будет выследить. Много лет тому назад ему разрешили в подобных случаях делать две вещи.
 Первое: он мог применить физическую силу. Разумеется, сейчас об этом не могло быть и речи – он ведь сам, по доброй воле хотел назвать свое имя и адрес, а ему не нужны были тридцать тысяч легавых в отеле и окрестностях.
 Второе: он мог позвонить по телефону. Он помнил номер – это был номер в Джерси-сити.




 Глава шестнадцатая


 Жан Боффер, эсквайр, тридцать четыре года, а миллионов вдвое больше, сидел на коричневом плюшевом диване в холле своей фешенебельной квартиры и с наслаждением разглядывал ковер цвета недозрелого лимона, и площадью в семьдесят один квадратный метр – ковер этот положили лишь сегодня.
 Он снял свой пурпурный вязаный жакет, но не забыл вынуть из внутреннего кармана и оставить при себе маленькое электронное устройство, которое должно было запищать, если в его квартире зазвонит телефон спецсвязи.
 Он носил эту пищалку уже семь лет, но до сих пор она так ни разу и не сработала.
 Но не зря же миллионов у него было вдвое больше прожитых лет, и объяснение этому только одно: он по доброй воле постоянно носил при себе это устройство, и по доброй воле исполнил бы все что надо, если бы телефон когда-нибудь зазвонил. Сам не зная того, он был личным поверенным в делах профессионального убийцы.
 И вот, в тот самый момент, как он взял пищалку в руки, она запищала. И он вдруг осознал, что за семь лет ни разу ее не слышал, и даже не знал, что за звук она издаст. Звук был очень высокий, отрывистый, но его сразу же заглушил звонок телефона.
 Он подошел к телефону, еще толком не зная, чего ожидать, и снял трубку с аппарата без диска. Пищалка замолчала.
 – Алло, – сказал он. – Боффер.
 – Вы хороший адвокат, я слышал, – сказал голос, который и должен был сказать: «Вы хороший адвокат, я слышал».
 – Да, думаю, лучший, – именно так Жан Боффер, эсквайр, и должен был ответить.
 Боффер уютно устроился на кушетке и положил книгу по судебной медицине на кофейный столик.
 – Чем могу служить? – невозмутимо спросил он.
 – Меня арестовали. Можете меня вытащить?
 – Вас могут выпустить под залог?
 – Если бы я хотел выйти под залог, я бы внес его сам. Можете вы сделать что-нибудь, чтобы обвинение было вообще снято?
 – Расскажите, что случилось.
 – Меня подставили. Ресторан в китайском квартале. Хозяин заявляет, что я напал на него, но он врет. А пока меня держат.
 – Какой ресторан? Хозяин еще там?
 – Да, он тут. Его зовут Во Фат. А ресторан – «Сад императора» на Дойерс-стрит.
 – Задержите хозяина до моего приезда. Напустите побольше тумана. Заявите фараонам, что вы хотите предъявить встречный иск. Я буду через двадцать минут. – Он помолчал. – Кстати, а как вас зовут?
 – Меня зовут Римо.
 Оба повесили трубку одновременно. Боффер глянул на жену. На ней были огромные наушники, как у летчиков, – она была вся поглощена симфоническим концертом для одного слушателя, но не переставала вместе с тем и красить ногти. Он помахал ей рукой, и она сняла наушники.
 – Давай поужинаем где-нибудь в городе.
 – Что мне надеть? – На ней был белый брючный костюм с отделкой из золотой парчи. Вполне подходящий наряд для ужина на яхте где-нибудь у Багамских островов.
 – Остановимся по пути и купим что-нибудь. Собирайся, пойдем.
 Машина ждала внизу, он сел за руль, вывел машину на бульвар Кеннеди и поехал в сторону Голландского тоннеля. До тех пор, пока машина не въехала в тоннель, ни один из супругов не проронил ни слова.
 – Новый клиент? – спросила наконец жена, разглаживая воображаемые складки на своем белоснежном костюме.
 – Драка или какая-то мелочь в этом роде. Но я подумал, что это неплохой повод поужинать.
 Он выехал из тоннеля, улыбаясь, как делал всегда, когда смотрел на сногсшибательную вывеску Управления порта, напоминающую кастрюлю со сбежавшими макаронами.
 Машина въехала в китайский квартал. Улицы его были уже темны и пустынны, от бушевавшей итальянской толпы остались лишь клочки разноцветной бумаги и объедки пиццы, ковром покрывающие мостовые и тротуары.
 Боффер остановил машину перед рестораном «Сад императора». Свет в нем тоже не горел.
 – Здесь закрыто, – сказала жена.
 – Подожди минутку. – Он поднялся по лестнице. В ресторане было темно, и лишь где-то в глубине зала слабо горела лампочка в семь с половиной ватт. Боффер заглянул внутрь сквозь стеклянные двери, мысленно зафиксировав расположение столиков рядом с дверью на кухню.
 Левой рукой он провел по краям дверей, пытаясь нащупать дверные петли. Таковых не оказалось.
 Он спустился по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, и забрался в машину.
 – Поужинаем через пятнадцать минут, – обрадовал он жену, которая в этот момент занималась обновлением помады на губах.
 Полицейский участок был всего в трех кварталах от ресторана. Боффер оставил жену в машине, зашел внутрь и прямиком направился к сержанту, по-прежнему восседавшему за длинной дубовой стойкой.
 – У меня тут клиент, – сказал адвокат. – Римо – фамилии не помню.
 – А, да. Он там. С каким-то китайцем они уже битый час орут друг на друга. Пройдите туда и спросите Джонсона, – Сержант махнул рукой в сторону открытой двери в глубине помещения,
 Адвокат прошел через турникет и подошел к двери. В комнате было трое: один – китаец; еще один сидел за пишущей машинкой и двумя пальцами старательно печатал протокол – это явно был полицейский по имени Джонсон; третий сидел на крепком деревянном стуле, прислонившись спиной к стеллажу с папками документов.
 Стоя в дверях, Боффер заметил, что кожа на скулах у него чуть светлее, и словно бы немного стянута – явно результат пластической операции. Темно-карие глаза встретились со взглядом адвоката и на мгновение вспыхнули. Обычно люди не могли выдержать взгляда Боффера. Но только не этот новый клиент. Взгляд его темно-карих глаз снова стал холодным и лишенным всякого выражения, как и само лицо.
 Боффер легонько постучал по дверной раме. Три пары глаз уставились на него. Он вошел.
 – Следователь Джонсон? Я адвокат этого человека. Внесите меня в протокол.
 Полицейский подошел к двери.
 – Входите, мэтр, – сказал он, явно заинтересовавшись полосатым пурпурным жакетом. – Даже не понимаю, зачем вам так беспокоиться. Ничего особенного. Во Фат говорит, что ваш клиент напал на него. А ваш клиент хочет предъявить встречный иск. Им обоим придется подождать решения до утра.
 – Если бы вы мне разрешили переговорить с господином Во Фатом всего пару минут, я думаю, мне удалось бы уладить это дело. Это же не преступление – скорее просто недоразумение.
 – Конечно, валяйте. Во Фат! Этот человек хочет с тобой поговорить. Это адвокат.
 Во Фат поднялся навстречу Бофферу. Адвокат взял его под локоток и отвел в глубь комнаты. При этом он печально качал головой.
 – У вас прекрасный ресторан, господин Фат.
 – Я слишком давно занимаюсь этим делом, чтобы позволять безнаказанно нападать на меня.
 Боффер пропустил его слова мимо ушей.
 – Мне очень грустно, но боюсь, нам придется прикрыть ваше заведение.
 – Как это так – прикрыть?
 – Видите ли, сэр, в вашем ресторане имеют место очень серьезные нарушения установленных норм. Например, входные двери открываются внутрь. Это может быть очень опасно, если в ресторане случится пожар. И это очень незаконно.
 Во Фат смутился.
 – Ну, и кроме того, конечно, план расположения столиков. Все эти столики возле двери на кухню. Еще одно нарушение. Я знаю, что у вас прекрасное заведение, но в интересах посетителей нам с моим клиентом придется подать официальную жалобу в суд и потребовать закрытия вашего ресторана как несоответствующего санитарным нормам.
 – Послушайте, не будем так спешить, – Во Фат масляно улыбнулся.
 – Будем. Мы поспешим и заберем обратно все обвинения против моего клиента.
 – Но он напал на меня.
 – Да, сэр, вероятно, он именно так и поступил. Он был возмущен тем, что чуть было не попался в ловушку, и что, не дай Бог, случись пожар – он бы мог сгореть заживо. Дело обещает быть интересным. На какое-то время газетные сообщения создадут вам дурную славу, но я уверен, что рано или поздно все развеется. Точно так же, как и слухи о том, что вы напали на клиента.
 Во Фат поднял руки:
 – Как пожелаете.
 В этот момент вернулся Джонсон и принес два листка голубоватой бумаги – регистрационные бланки.
 – Нам это не понадобится, – заверил его Боффер. – Мистер Фат только что решил забрать назад свое исковое заявление. Обе стороны немного погорячились. Мой клиент тоже не будет предъявлять свой иск.
 – Мне же лучше, – сказал полицейский. – Меньше бумажной возни.
 Римо уже поднялся и сделал несколько грациозных шагов к двери.
 Боффер повернулся к Во Фату:
 – Я правильно изложил ваше решение?
 – Да.
 – И я вам не угрожал, и не выдвигал никаких предложений, которые вынудили бы вас сделать этот шаг против воли? – спросил Боффер, и добавил шепотом: – Скажите «нет».
 – Нет.
 Боффер снова повернулся к полицейскому:
 – И, разумеется, я заявляю то же самое от имени моего клиента. Этого достаточно?
 – Конечно. Все свободны.
 Боффер повернулся к двери. Римо исчез. Не было его и в следующем помещении.
 Перед зданием участка жена по-прежнему ждала Боффера в машине. Окна машины были опущены.
 – Что это за сумасшедший? – спросила она.
 – Какой сумасшедший?
 – Да только что какой-то тип выбежал оттуда. Просунул голову в окно и поцеловал меня. И сказал какую-то глупость. И смазал мне всю помаду.
 – Что он сказал?
 – «Вот так-то, дорогая». Вот что он сказал.




 Глава семнадцатая


 За Римо никто не следил, пока он возвращался в гостиницу. Войдя в комнату, он увидел, что Чиун сидит на диване и смотрит очередную передачу, в которой ведущий пытался добиться хоть какого-то толка от женщины с лицом, похожим на подметку ботинка, которая громко и истерично возмущалась новыми веяниями в искусстве.
 – Где Мэй Сун? – спросил Римо.
 Чиун ткнул пальцем через плечо в сторону ее комнаты.
 – За вами кто-нибудь следил?
 – Нет.
 – А кстати, как это у тебя получилось там, у ресторана? Я имею в виду, куда ты испарился?
 Чиун самодовольно ухмыльнулся:
 – Я тебе расскажу, а потом ты разболтаешь всем своим друзьям, и скоро все, даже маленькие дети, смогут так прятаться.
 – Пойду спрошу девчонку, – сказал Римо и направился к двери в ее комнату.
 Чиун пожал плечами.
 – Мы просто поднялись по какой-то лестнице и спрятались за дверью. Никому и в голову не пришло взглянуть наверх.
 – Фантастика. Магия. Ха, – фыркнул Римо. Он прошел в соседнюю комнату, и Мэй Сун нежно замурлыкала при виде его. Она направилась ему навстречу, одетая только в тонкую ночную рубашку.
 – Какой чудесный у вас китайский квартал! Надо обязательно съездить туда еще раз.
 – Конечно, конечно. Все что пожелаешь. С тобой кто-нибудь пытался вступить в контакт после возвращения сюда?
 – Спроси своего цепного пса. Он отнял у меня и свободу, и личную жизнь. А можем мы поедем в китайский квартал завтра? Я слышала, там есть замечательная школа каратэ, которую должен обязательно увидеть каждый, кто приезжает в ваш город.
 – Конечно, конечно, – согласился Римо. – Кто-нибудь обязательно попытается связаться с тобой. Возможно, они выведут нас на генерала, так что обязательно посвящай меня во все.
 – Разумеется.
 Римо развернулся и хотел уйти, но она перегородила ему дорогу.
 – Ты сердишься? Тебе не нравится то, что у тебя перед глазами? – она раскинула руки и гордо выставила вперед свои юные грудки.
 – Как-нибудь в другой раз, малыш.
 – Тебя что-то беспокоит. О чем ты думаешь?
 – Мэй Сун, я думаю о том, что мне становится все труднее и труднее уйти от тебя, – сказал Римо. Но думал он вовсе не об этом. Думал он о том, что кто-то уже установил с ней контакт, поскольку на столике возле кровати лежала новая красная книжечка с высказываниями Председателя Мао, а купить такую у нее не было ни времени, ни возможности. Кто-то наверняка тайком передал ей книжицу. И этот внезапный интерес к китайскому кварталу, и к замечательной школе каратэ!
 Вслух он сказал:
 – Ложись спать. Завтра встанем пораньше и отправимся в китайский квартал на поиски генерала.
 – Я уверена, что завтра мы его найдем, – счастливо проворковала она и обхватила Римо своими ручонками, уткнувшись лицом ему в грудь.
 Ночь Римо провел в кресле у двери ее комнаты, лишь на короткое время погружаясь в чуткий сон. Он был готов пресечь любую попытку Мэй Сун к бегству. Утром он безжалостно разбудил ее и сказал:
 – Пошли, тебе надо обновить гардероб. Хватит шастать по городу в этом хреновом кителе.
 – Этот китель произведен в Китайской Народной Республике. Это очень качественное изделие.
 – Но ты не должна скрывать свою красоту. Ты лишаешь трудящиеся массы удовольствия лицезреть новый, прекрасный и здоровый Китай.
 – Ты правда так думаешь?
 – Конечно.
 – Но я не хочу надевать одежду, созданную путем жестокой эксплуатации несчастных рабочих. Нитки, сплетенные из их крови. Ткань, сотканная из их пота. Пуговицы – из их костей.
 – Ну, купим что-нибудь недорогое. Всего несколько вещичек. А то мы уж слишком бросаемся в глаза.
 – Ладно. Только совсем немного. – Мэй Сун строго подняла палец, как школьная учительница: – Я не хочу пользоваться плодами капиталистической эксплуатации рабского труда.
 – О'кей, – заключил Римо.
 В магазине «Лорд и Тейлор» Мэй Сун узнала, что рабочим компании «Пуччи» хорошо платят. Она остановила свой выбор на итальянских товарах, потому что в Италии большая коммунистическая партия. Результатом этой верности интересам рабочего класса стали два ситцевых платья, пеньюар, четыре пары туфель, шесть бюстгальтеров, шесть пар кружевных трусиков, серьги – потому что они были золотые, и тем самым она подрывала валютно-финансовую систему Запада, парижские духи и – только для того, чтобы показать, что китайский народ дружески относится к трудовой Америке, и враждебно настроен только по отношению к ее правителям, – клетчатый пиджак, сшитый в районе Тридцать третьей улицы.
 По счету набежало 875 долларов 25 центов. Римо достал девять бумажек по сто долларов.
 – Наличные? – удивилась продавщица.
 – Да. Зелененькие.
 Продавщица позвала администратора.
 – Наличные? – удивился администратор.
 – Ага. Деньги.
 Мистер Пелфред, администратор, посмотрел одну банкноту на свет и знаком показал, чтобы ему подали другую. Ее он тоже посмотрел на свет, потом пожал плечами.
 – В чем дело? – спросила Мэй Сун у Римо.
 – Я плачу наличными.
 – А чем еще можно платить?
 – Понимаешь, большей частью покупки совершаются с помощью кредитных карточек. Ты покупаешь то, что тебе нравится, а они вставляют карточку в специальную машину, и в конце месяца в твой банк приходит счет,
 – А, да. Кредитные карточки. Экономическая эксплуатация трудового народа, сдобренная массовым надувательством – у народа создается впечатление, что он может что-то купить, хотя на самом деле он попадает в рабство к корпорациям, выпускающим карточки. – Ее голос взлетел к самому потолку магазина «Лорд и Тейлор»: – Кредитные карточки надо сжечь на костре вместе с их производителями!
 – И немедленно! – заявил мужчина в двубортном костюме. Полицейский зааплодировал. Дама в норковом манто расцеловала Мэй Сун в обе щеки. Какой-то бизнесмен сжал кулаки.
 – Хорошо, мы примем наличные, – сказал мистер Пелфред и громко крикнул: – Наличные!
 – А что это такое? – спросил один из служащих.
 – Это что-то такое, чем раньше пользовались все. Что-то вроде того, что опускаешь в телефон-автомат, и все такое прочее.
 – А, это когда покупаешь сигареты. Только много сразу, так?
 – Точно.
 Мэй Сун надела розовое платье, а продавщицы взялись упаковать ее китель, башмаки и серые форменные брюки. Она вцепилась в Римо, прижалась к нему и опустила голову на плечо, глядя, как продавщица складывает китель.
 – Забавный пиджачок, – сказала девушка. Волосы ее были выкрашены в цвет ржаной соломы, а на груди красовалась пластиковая этикетка с надписью: «Мисс П. Уолш». – Где такие делают?
 – В Китае, – ответила Мэй Сун.
 – А мне казалось, что в Китае производят очень изящные вещички – шелк и все такое.
 – Китайская Народная Республика, – важно изрекла Мэй Сун.
 – Да-да. Чанки Ши. Народная китайская республика.
 – Если вы служанка, то так и оставайтесь служанкой, – приказным тоном заявила Мэй Сун. – Заверните пакет и держите язык на привязи за зубами.
 – Скоро ты захочешь стать царицей, – прошептал ей Римо.
 Она повернулась и посмотрела на своего спутника:
 – Когда нам, секретным агентам, приходится жить и работать в феодальном обществе, то мы должны делать все, чтобы ничем не выделяться. Я правильно говорю?
 – Похоже, так.
 Мэй Сун надменно улыбнулась:
 – Тогда почему в должна сносить грубость от холопки?
 – Эй, послушайте, – заявила мисс П.Уолш. – Я не намерена выслушивать такое от вас, или от кого другого. Если хотите, чтобы я упаковала ваш пиджачок, то будьте добры, ведите себя прилично. Меня в жизни так не оскорбляли!
 Мэй Сун вся подобралась, напустив на себя вид самой настоящей императрицы, и процедила сквозь зубы:
 – Ты служанка и должна служить.
 – Послушай, малютка, – отпарировала мисс П. Уолш. – У нас есть профсоюз, и мы не потерпим таких выходок. Так что, будь добра, говори чуть повежливее, или этот пиджачок полетит тебе в рожу.
 Мистер Пелфред в этот момент что-то растолковывал своему помощнику насчет наличных, и как с ними обращаться. Услышав пререкания, он, мелко семеня ногами, подбежал к стойке. Топ-топ-топ – простучали его сверкающие туфли по серому мраморному полу. Его круглое лицо лоснилось, дыхание было прерывисто, ручки беспомощно болтались.
 – Прошу вас, не надо так нервничать, – обратился он к мисс П. Уолш.
 – Пусть будет повежливее, – бушевала та. – У нас есть профсоюз! – Услышав этот вопль, появилась длинная и тощая, как жердь, суровая женщина в твидовом костюме – явно какой-то профсоюзный босс. Она протопала в направлении шумящей группы людей, сгрудившихся вокруг стойки, где шла упаковка кителя.
 – Что тут происходит? – важно спросила она.
 – Всего лишь небольшое недоразумение, – поспешил ответить мистер Пелфред.
 – Эта покупательница меня оскорбила, – мисс П. Уолш ткнула пальцем в сторону Мэй Сун, а та стояла гордо и неприступно, как бы взирая на ссору между своими собственными служанками.
 – Что случилось, дорогая? – переспросила суровая женщина. – Расскажи подробно, что произошло.
 – Я заворачивала для нее этот чудной пиджачок, и тут она заявила, чтобы я прикусила язык, или еще что-то в этом роде. Изображала из себя аристократку, и просто наклала на меня. Просто взяла и наклала.
 Суровая женщина с ненавистью посмотрела на мистера Пелфреда.
 – Мы не собираемся мириться с этим, мистер Пелфред, – заявила она. – Она вовсе не обязана обслуживать этого клиента, а если вы ее заставите, то весь коллектив объявит забастовку. Мы не намерены идти ни на какие уступки.
 Мистер Пелфред беспомощно всплеснул руками.
 – Хорошо, хорошо. Я сам все упакую.
 – Нет, нельзя, – заявила суровая женщина. – Вы не член профсоюза.
 – Фашистская свинья, – холодно изрекла Мэй Сун. – Трудящиеся массы скоро поймут всю гнусность вашей эксплуатации и порвут сковывающие их цепи.
 – А ты, цветочек лотоса, – обратилась к ней суровая женщина, – заткни свой гребаный ротик, забери свой гребаный пиджачок, и убирайся через гребаную дверь вместе со своим сексапильным дружочком, а не то вылетишь через гребаное окно. А если твоему дружочку это не по душе, то и он вылетит вместе с тобой.
 Римо поднял руки:
 – Я любовник, а не боец.
 – Да уж, плейбойчик, это у тебя на лице написано, – сказала суровая женщина.
 Мэй Сун с недоумением посмотрела на Римо.
 – Ты что, собираешься позволить всем этим гадинам так меня оскорблять?
 – Да, – коротко ответил Римо. Золотистое лицо Мэй Сун окрасилось розовой краской, и, с трудом взяв себя в руки, она сказала ледяным тоном:
 – Ладно, пошли. Забери китель и платья.
 – Возьми половину.
 – Ты возьмешь китель, – приказала Мэй Сун.
 – Ладно, – согласился Римо и скорбно взглянул на мисс П. Уолш. – У меня к вам большая просьба, не откажите в любезности. Нам далеко идти, и если бы вы могли положить этот пиджак в какую-нибудь коробку или что-то в этом роде, я был бы вам крайне признателен. Все что угодно – коробка, пакет, все сгодится,
 – Да-да, конечно, – с готовностью отозвалась мисс П. Уолш. – Ой, смотрите-ка, кажется, дождь собирается. Я заверну его в два слоя бумага. У нас на складе есть специальная бумага, пропитанная особым химическим составом. Так что ваш пиджак не промокнет.
 Продавщица ушла за особой оберточной бумагой, мистер Пелфред мелко-мелко засеменил обратно на свое рабочее место, суровая женщина все с тем же важным видом вернулась в контору, и тогда Мэй Сун снова обратилась к Римо:
 – Нечего было так пресмыкаться перед ней.
 А по пути в гостиницу она добавила:
 – В вашей стране совсем не осталось добродетели.
 Но уже в вестибюле гостиницы она немного оттаяла, а когда они поднялись к себе в номер, где Чиун восседал верхом на своем сундуке, она уже вся просто булькала от восторга и с воодушевлением щебетала, как здорово, что наконец-то она увидит замечательную школу каратэ, о которой так много слышала, и как все это интересно!
 Римо незаметно для нее подмигнул Чиуну и сказал ему:
 – Пошли, мы снова отправляемся в китайский квартал. Полюбуемся на искусство каратэ.
 А девушку он спросил:
 – Хочешь поесть?
 – Нет, – отказалась она. – Я поем после школы каратэ.
 Она не сказала «мы», отметил Римо про себя. Вероятно, она думает, что к обеду избавится от его общества.




 Глава восемнадцатая


 – Сэр, я вынужден предупредить вас, что, может быть, у вас больше не будет возможности полагаться на нас в этом деле.
 Смит уже миновал стадию душевного напряжения, и теперь его голос был так же спокоен, как и залив Лонг-Айленд за его окнами – ровная поверхность воды, спокойная без обычных волн и даже ряби.
 Все было кончено. Смит принял решение, продиктованное складом его характера – того самого характера, за который покойный президент когда-то избрал его для исполнения этого задания, хотя Смит и не хотел его на себя брать; того самого характера, который начал складываться в далекой юности, в незапамятные времена; того самого характера, который говорил Харолду В. Смиту, что долг есть долг, и его надо исполнять, не думая о собственном благополучии.
 И вот все это кончится его смертью. Римо позвонит. Смит через него передаст Чиуну приказ возвращаться в Фолкрофт. Чиун убьет Римо и вернется в родную деревню Синанджу, в чем ему поможет Центральное Разведывательное Управление.
 – Вы должны продолжать усилия в том же направлении, – настаивал президент.
 – Не могу, сэр. Эта троица собирает вокруг себя толпы. Наш телефонный разговор подслушали. К счастью, это были люди из ФБР. Но если бы они узнали, кто мы такие на самом деле, подумайте, в каком глупом положении они бы оказались. Мы будем действовать согласно заранее продуманному плану, пока еще не слишком поздно. Таково мое решение.
 – А нет никакой возможности оставить того человека на службе? – голос президента слегка дрогнул.
 – Нет.
 – Возможно ли, что в ваших планах по расформированию организации что-то не сработает?
 – Да.
 – Насколько это вероятно?
 – Очень мало.
 – Что ж, если у вас что-то не получится, могу ли я впредь рассчитывать на вас? Это возможно?
 – Да, сэр, но я очень в этом сомневаюсь,
 – Как президент Соединенных Штатов я приказываю вам не приводить в исполнение ваш план, доктор Смит.
 – Прощайте, сэр, и удачи вам.
 Смит повесил трубку специального телефона с белой кнопкой. Ах, обнять бы снова жену, попрощаться с дочерьми, сыграть еще хоть одну партию в гольф в Уэстчестерском клубе! А ведь он уже почти добился результата восемьдесят ударов на восемнадцать лунок. С какой это стати гольф именно сегодня вдруг приобрел такую важность? Странно. Но с другой стороны – а чем объяснить то значение, которое гольф играет в жизни во все остальные дни?
 Может быть, уйти сейчас – это наилучший выход. В Библии сказано, что никто не знает своего часа. Но Смит знает это с точностью до секунды. Он опять посмотрел на часы. Еще минута. Он достал из жилетного кармана пакетик с одной ампулой – ей предстоит сделать свое дело.
 Белая ампула была продолговатой формы, а концы ее были вроде как стесаны, что придавало ей форму гробика. Это чтобы люди знали – это яд, и не приняли ее по ошибке. Смит уяснил себе это правило, когда ему было шесть лет. Такого рода информация не исчезает бесследно, человек живет с ней, хотя, может быть, никогда в жизни она ему практически не понадобится.
 Перед мысленным взором Смита проносились лица, слова и чувства, выплывшие из глубин сознания – а ему-то казалось, что все это давно забыто. Вспоминая прожитую жизнь, Смит машинально катал пальцами ампулу по записке с распоряжением отправить алюминиевый ящик в Парсиппани, штат Нью-Джерси.
 Зазвенел аппарат специальной связи. Смит поднял трубку и обратил внимание, что руки его дрожат. Трубка чуть не выскользнула из рук – так вспотели ладони.
 – У меня для вас хорошие новости, – донесся голос Римо.
 – Слушаю, – отозвался Смит.
 – Я думаю, что сумею выйти на нашего друга. Я как раз направляюсь туда, где он сейчас находится.
 – Очень хорошо, – сказал доктор Смит. – Попутного вам ветра. Кстати, вы можете сказать Чиуну, чтобы он возвращался в Фолкрофт.
 – Не-а, – возразил Римо. – Он сделает свое дело в лучшем виде. Я знаю, как его можно использовать.
 – Ну, – протянул Смит. – Он не очень-то вписывается в общую картину. Отошлите его.
 – Не пойдет, – заявил Римо. – Он мне нужен. Да не волнуйтесь вы так. Все пройдет отлично.
 – Ну хорошо, – голос Смита звучал совершенно спокойно. – Просто скажите ему, что я прошу его вернуться. О'кей?
 – Ни-ни. Я знаю ваши штучки. Я ему скажу, и он вернется, что бы там я ему еще ни наплел. Он профессионал.
 – Вот и вы тоже будьте профессионалом. Я хочу, чтобы он вернулся.
 – Получите его завтра.
 – Скажите ему сегодня.
 – Не будем торговаться, дорогой.
 – Римо, это приказ. Это очень важный приказ.
 На другом конце провода замолчали. Часть телефонной линии до определенного пункта вполне могла быть прослушана. Доктор Смит не должен был говорить того, что он только что сказал, но надо было попытаться и власть употребить.
 Не сработало.
 – Черт вас побери, вечно вы беспокоитесь по пустякам. Я вам завтра позвоню. Днем больше, днем меньше – вам от этого хуже не станет.
 – Вы отказываетесь выполнить приказ?
 – Обратитесь в суд, – донеслись последние слова Римо. Потом – щелчок, и линия отключилась.
 Доктор Смит вернул трубку на место, вернул ампулу в пакетик, пакетик вернул в жилетный карман и позвонил секретарше:
 – Позвоните моей жене. Скажите ей, что я поздно вернусь сегодня. Потом позвоните в клуб и закажите для меня на вечер площадку для гольфа.
 – Да, сэр. Кстати, насчет вашего распоряжения об отправке оборудования из подвала. Отправить?
 – Не сегодня, – сказал доктор Смит.
 До двенадцати часов завтрашнего дня никаких забот в обязанностей у Смита не было. Ему оставалось выполнить только одно дело – умереть и унести с собой в могилу всю организацию. Но он не мог сделать этого, пока не был сделан первый шаг – Римо еще был жив. А раз ему больше не предстояло принимать никаких решений, можно и сыграть в гольф. Конечно, за всеми этими заботами и тревогами ему не добиться восьмидесяти ударов. Если он сможет закончить игру хотя бы за девяносто, это уже будет достижением с учетом всех нынешних обстоятельств. Девяносто сегодня – это все равно что восемьдесят в любой другой день. А сегодня дело обстояло настолько серьезно, что Смит даже мог позволить себе «маллиган». Нет, даже два «маллигана».
 Особенность характера доктора Харолда В. Смита заключалась в том, что вся честность и холодная решительность его – та, что не позволяла отступить ни на шаг от принятого решения, – таяла, как дым, как только он ставил белый мячик на зеленый газон поля.
 Прежде чем поставить мячик на стартовую отметку на первом треке, доктору Смиту пришлось хорошенько разогреться. К этому его вынуждали: неотвратимость судьбы, низкая температура тела и неуверенность в том, что он сможет точно послать мяч в лунку с расстояния больше шести футов. К тому же не хотелось ударить в грязь лицом при своем последнем выступлении. Но уже после первой лунки Смит был уверен, что добьется своего.




 Глава девятнадцатая


 Берной Джексон упаковал в «дипломат» свой «Магнум» 357-го калибра – револьвер, более известный под именем «пушка с ручкой». Он бы взял и настоящую пушку, но она не поместилась бы ни в «дипломате», ни на первом этаже школы каратэ «Бонг Ри». Он также не прочь был бы взять с собой человек пять крутых ребят из своей команды, а еще лучше – для усиления – и пару мальчиков из команд Бруклина и Бронкса.
 Но чего он действительно хотел всю дорогу, пока выводил из гаража свой «Флитвуд», по пути чуть не сбив пожарный гидрант, – и точно знал, что хочет именно этого, – так это вообще не появляться возле школы каратэ.
 Когда он вел свой серый лимузин с откидным верхом, стереомагнитофоном, баром, телефоном и цветным телевизором (в свое время он выложил за машину четырнадцать штук) по Сто двадцать пятой улице, направляясь в сторону Ист-Ривер-драйв, ему на мгновение пришла в голову мысль, что если свернуть на север, то можно будет и уехать подальше отсюда. Конечно, сначала ему пришлось бы вернуться к себе в берлогу и забрать все, что там есть в потайном сейфе. Сколько там? Тысяч сто двадцать. Это всего лишь малая часть того, что он стоит, но с этой суммой он останется жив. Тогда можно будет начать все сначала, и мало-помалу вернуть все. Он контролировал значительную часть операций по местной лотерее, которую называли просто игрой в «числа», и знал, как делать свое дело.
 Руки его вспотели и плохо держали руль. Вот он проехал под железнодорожным мостом у вокзала Пенн-Сентрал. Ему было девять, когда он впервые осознал, что эта дорога ведет вовсе не в те далекие прекрасные края, а лишь за пределы города Нью-Йорка, где было множество других гнусных городишек, которые не больно-то привечали черных мальчишек вроде Берноя Джексона. Ах, как мудра была его бабушка: «Люди никогда не пожелают тебе добра, сынок».
 И он верил в это. И в тот момент, когда ему надо было бы особенно поверить в это, восемь лет тому назад, он вдруг почему-то забыл про это. И вот теперь, в полном соответствии с законами жизни в Гарлеме, ему предстояло умереть за принятое однажды неверное решение.
 Джексон врубил кондиционер на полную мощность, но нашел в этом мало утешения. Ему было и холодно и жарко одновременно. Он насухо вытер правую ладонь о мягкую ткань сиденья. В своем первом «Кадиллаке» он обтянул все сиденья белым мехом – ужасно глупо, но он всю жизнь мечтал об этом. Мех протерся моментально, а уже за первый месяц какие-то сволочи пять раз корежили его машину, даже когда она стояла в гараже.
 Его нынешний «Флитвуд» был серого цвета, и все, что в нем есть хорошего, было надежно упрятано. Скоро он выедет на Ист-Ривер-драйв. А когда он повернет направо, на юг, к своему конечному месту назначения – к китайскому кварталу, к своей собственной смерти, пути назад уже не будет. В этом было основное отличие Гарлема от белой Америки.
 В белой Америке люди совершали колоссальные ошибки, и это сходило им с рук. В Гарлеме первая большая ошибка становилась последней. А как все казалось легко и просто восемь лет тому назад – тогда, когда ему надо было вспомнить бабушкины наставления и довериться собственным убеждениям! Но и деньги были неплохие.
 Он посасывал фирменный напиток бара «Большое яблоко» – три порции виски по цене всего двух, и тут еще один распространитель билетов лотереи – все они тогда перебивались по мелочам – шепнул ему на ухо, что какой-то тип хочет его видеть.
 Он намеренно продолжал потягивать виски, чтобы не показать свою заинтересованность. Потом он, стараясь придать своему лицу самое равнодушное выражение, вышел из «Большого яблока» на Ленокс-авеню, где его поджидал черный мужчина в сером костюме и в сером автомобиле. Мужчина кивнул, подзывая Джексона к себе.
 – Нежный Шив? – спросил он и открыл дверь машины.
 – Ага, – Джексон не стал подходить ближе, а правую руку не стал вынимать из кармана куртки, где лежала изящная «Беретта» 25-го калибра.
 – Я дам тебе числа и сто баксов, – сказал незнакомец. – На первое число ты поставишь завтра. Насчет второго позвонишь завтра вечером. Поставь только десятку, но не играй со своим боссом Дереллио.
 Надо было тогда же спросить, почему именно ему подвалила фортуна. Ему надо было сразу задаться вопросом, откуда этот тип так хорошо знает его натуру, знает, что если Джексону велеть поставить все деньги, он не поставит ни цента. Знает, что если ему просто назвать число, он наплюет на это. Но если дать ему сотню и велеть сыграть на десятку, он рискнет такой мелочью, чтобы позвонить и узнать, что будет дальше.
 Первой мыслью Джексона было: ему поручают сорвать банк. Но не на десятку же! Или этот тип в сером автомобиле хотел, чтобы Джексон сыграл на сотню, и сам добавил еще пятьсот?
 Но при чем тут он, Нежный Шив? Нежный Шив вовсе не собирался ставить на то, что не поддавалось его контролю. Пусть этим занимаются тихие старушки с их мелкими монетками и большими мечтаниями. Ради этого в Гарлеме и играли в числа. Ради мечты. Те, кто действительно хотел сделать деньги, играли в мужские игры, шли на биржу, где вероятность выигрыша была больше. Но мужские игры – это что-то реальное, и скоро становилось ясно, что вам самим-то фактически поставить нечего, а из грязи деньги не сотворишь.
 А игра в числа – это сладкая мечта, фантазия. За десятку можно было купить день мечтаний о том, что вы сделаете на пять тысяч четыреста. А всего за двадцать пять центов можно было получить сто тридцать пять долларов и купить себе на них продуктов, или расплатиться за квартиру, или купить новый костюм, иль накупить сладостей – все дело вкуса. Любые мыслимые наслаждения.
 Ничто другое никогда не заменит в Гарлеме игру в числа. Никогда не угаснет этот вечный азарт, разве что явится кто-то с новой прекрасной мечтой, осуществления которой не надо ждать долго – сегодня поставил, а завтра вперед, до ближайшей кондитерской!
 Джексон поставил и выиграл. А вечером позвонил, чтобы узнать второе число.
 – Теперь, – сказал ему знакомый голос, – поставь на числа 851 и 857, но не играй по-крупному. Поставь у своего босса Дереллио и скажи друзьям, чтобы тоже поставили. И позвони опять завтра вечером.
 Число 851 выиграло, но Дереллио потерял не слишком много, потому что друзья Джексона не послушались его. Нет, они не то чтобы не доверяли ему, но просто они тоже не хотели рисковать понапрасну.
 Вечером он опять позвонил, и голос сказал ему:
 – Завтрашнее число – 962. Скажи всем своим, что твое чутье сегодня сильно как никогда. И скажи им, что ты будешь ставить только за себя, а они пусть лично идут к Дереллио. И сами пусть ставят на это число.
 На следующий день игра пошла по крупному. И когда на предпоследней странице «Дейли ньюс» в разделе объявлений напечатали число 962, с Дереллио было кончено. Он принял все ставки, и теперь ему предстояло выплатить четыреста восемьдесят тысяч.
 На следующий вечер голос сказал:
 – Встретимся через час на пароме, идущем на остров Стэйтен.
 На пароме было жутко холодно, но тот тип из серой машины, казалось, не обращал на это ни малейшего внимания. Он был упакован в теплое пальто на меху, и меховые сапоги, и меховую шапку. Он протянул Джексону «дипломат».
 – Здесь полмиллиона. Расплатись со всеми, кто ставил у Дереллио. И позвони мне опять завтра вечером.
 – Что за игру ты ведешь? – спросил его Джексон.
 – Ты не поверишь, – отозвался тот, – но чем больше я узнаю, что я делаю, тем меньше понимаю, зачем я это делаю.
 – Ты говоришь не как брат.
 – Да, в этом проблема со всеми черными, которые выходят наверх. Всего хорошего.
 – Подожди минутку, – сказал Джексон, не переставая прыгать по палубе парома с «дипломатом», зажатым между колен, в изо всех сил колотя себя руками, чтобы согреться. – А что если я просто возьму этот чемоданчик и смоюсь?
 – Как тебе сказать, – устало отозвался незнакомец. – Мне все-таки кажется, ты парень неглупый, и не захочешь смываться, пока не узнаешь, от кого смываешься. А чем больше ты будешь знать, тем меньше тебе захочется смываться.
 – Не понял, красавчик.
 – Я и сам ничего не понимаю с тех самых пор, как взялся за это дело. Тут требуется только точность. – Черный незнакомец еще раз попрощался и ушел. А Джексон расплатился с игроками и взял на себя все операции, которые раньше шли через Дереллио. Раз уж ему дали полмиллиона, чтобы выбросить на ветер, почему бы им не дать ему еще миллион на личные нужды. А тогда уже можно будет и смыться.
 Но он не смылся. Он не смылся и тогда, когда получил причитающуюся ему сумму. Он не смылся даже тогда, когда однажды ночью ему приказали стоять на углу улицы и ждать, когда, спустя час, белый человек скажет ему: «Можешь идти». Еще через полчаса Дереллио и двух его сотоварищей нашли в соседнем магазине со сломанными шейными позвонками, а за Нежным Шивом внезапно закрепилась репутация человека, способного убить троих голыми руками, это невероятно повысило уровень честности в рядах распространителей, работающих на него. И в уплату за все это шли лишь мелкие услуги, которые ему время от времени приходилось оказывать чернокожему красавчику с усталым голосом.
 Всего лишь мелкие услуги. Обычно – информация, а иногда его просили приладить вот эту штучку тут, а вон ту – там, или достать надежного свидетеля для какого-нибудь судебного процесса, или, наоборот, – проследить, чтобы у другого свидетеля оказалось достаточно денег, чтобы уехать из города. И в течение года его основной работой стал сбор информации в районе, простирающемся от стадиона для поло до Центрального парка.
 Даже каникулы на Багамских островах принадлежали не ему. Он оказался в классной комнате, и белый старик с венгерским акцентом начал обсуждать с ним такие вещи, о которых, как полагал Джексон, знала только улица, но называл он их такими именами, которыми сам Джексон никогда не пользовался. Он узнал и про прикрытие, и про явки, и про пароли, и про степени надежности. Ему особенно понравились степени надежности. Попросту говоря, это когда надо сразу определить, свой человек или чужой, насколько ему можно доверять, и не заложит ли.
 А потом, однажды осенью, в его службу информации начало поступать очень много запросов по поводу азиатов. Так, ничего особенного. Просто любая информация о любых азиатах, которая могла вдруг случайно всплыть.
 И вот теперь красавчик появился снова и сказал Нежному Шиву, что пришла пора сполна расплатиться за все хорошее, что он имел. Ему предстояло убить человека, чей портрет находился в запечатанном конверте, и сделать это надо было у входа в школу каратэ «Бонг Ри». Красавчик особо подчеркнул, что Нежный Шив не должен вскрывать конверт, пока он не уйдет.
 И вот Нежный Шив во второй раз в жизни увидел это лицо. Высокие скулы, глубоко посаженные карие глаза, тонкие губы. В первый раз он его видел тогда, когда стоял на углу, где ему было велено, и этот человек вышел из магазина, в котором чуть позднее нашли труп Дереллио, и сказал просто: «Можешь идти».
 Теперь ему предстояло снова встретиться с ним, и на этот раз, Нежный Шив должен был всадить в него пулю. И когда Нежный Шив сворачивал по Ист-Ривер-драйв на юг в сторону Манхеттена, он уже знал, что его приносят в жертву.
 Что-то разладилось в огромной машине, частью которой он был. А хозяином машины был тот красавчик. И хозяин решил, что одно маленькое черненькое колесико пора выбросить и заменить новым. Ну что ж, заменим детальку, одним черномазым больше, одним меньше – какая, в конце концов, разница?
 Нежный Шив свернул направо по Четырнадцатой улице, потом развернулся на сто восемьдесят градусов, доехал до шоссе Ист-Сайд, и направился на север.
 В кармане у него было восемьсот долларов. Он не станет заезжать домой за деньгами, он даже не станет запирать машину, когда приедет в Рочестер. Он не оставит ни малейшей зацепки, и никто его не выследит.
 Пусть забирают деньги. Пусть кто угодно забирает машину. Пусть берут все. Он хочет жить.
 – Ну парень, – сказал он себе. – Они и вправду заставили тебя пошевеливаться.
 Он почувствовал себя счастливым оттого, что ему предстояло прожить еще один день. И чувствовал себя так до тех пор, пока не доехал до проспекта майора Дигана – проспекта, ведущего на скоростную автостраду, а там уже – прочь из города. У дороги сидела негритянская семья. Рядом стоял заглохший «Шевроле» 57-го года выпуска – обшарпанные, побитые, покореженные останки автомобиля, явно испустившего дух. Но Джексон решил, что сумеет привести его в движение.
 Он подъехал к этой семье, бесшумно притормозив и мягко прошелестев шинами, и остановился на маленьком островке травы, росшей у забора, отделявшего проспект майора Дигана от Бронкса – Бронкса негров и пуэрториканцев, где в умирающих домах жизнь била ключом.
 Он открыл дверцу и вышел. Затхлые запахи волной нахлынули на него. Он разглядел эту негритянскую семью. Четверо мальчишек гоняли консервную банку. Все они были одеты в такую рвань, какую не найдешь даже и у Армии Спасения. Сам Нежный Шив Джексон лет пятнадцать назад вполне мог бы оказаться одним из этих мальчишек. Они прервали игру и уставились на него.
 Отец семейства сидел на земле у левого переднего крыла автомобиля, спиной к спустившей, совершенно лысой шине. На лице его застыло выражение безропотной покорности судьбе. Женщина, старая, как род человеческий, и усталая, как мельничный жернов, храпела на переднем сиденье.
 – Как дела, брат?
 – Прекрасно, – ответил отец семейства. – У тебя найдется запасное колесо? Может подойдет?
 – У меня есть целая машина, и она подойдет.
 – Кого я должен убить?
 – Никого.
 – Звучит прекрасно, но…
 – Что «но»?
 – Мне до твоих колес не добраться. Ты не один.
 Нежный Шив, оставаясь по-прежнему спокойным, медленно развернулся и посмотрел на свой «флитвуд». Рядом с ним стояла ничем не примечательная черная машина. Из нее на Джексона глядело черное лицо – все тот же красавчик, человек на пароме, человек, который называл числа, обучал приемам игры, отдавал приказания.
 У Джексона похолодело в желудке. Руки опустились, словно парализованные электрическим током.
 Красавчик посмотрел ему прямо в глаза и покачал головой. Джексону ничего не оставалось, кроме как кивнуть в ответ.
 – В душу мать, – прохрипел он, и человек в машине улыбнулся.
 Джексон снова обернулся к отцу семейства, по-прежнему садящему на траве, сунул руку в карман и протянул тому все деньги, какие у него только были, оставив себе лишь двадцать долларов.
 Тот посмотрел на него с подозрением.
 – Возьми, – сказал Джексон.
 Человек не пошевелился.
 – Ты умнее меня, брат. Возьми. Мне это не надо. Я мертвец.
 Никакой реакции.
 И тогда Нежный Шив Джексон бросил деньги на переднее сиденье останков «Шевроле» 57-го года выпуска и вернулся к своему «Флитвуду», за который оставалось уплатить последний взнос – жизнь Берноя (Нежного Шива) Джексона.




 Глава двадцатая


 Римо Уильямс первым заметил человека с «Магнумом» 357-го калибра. Затем человек в двубортном пиджаке, у которого подмышкой что-то оттопыривалось, заметил Римо. Потом он вымученно улыбнулся.
 Римо улыбнулся в ответ.
 Человек стоял у входа в здание без лифта, под вывеской, приглашающей подняться по лестнице наверх и попасть в одну из лучших школ самообороны в Западном полушарии.
 – Как тебя зовут? – спросил Римо.
 – Берной Джексон.
 – Как ты хочешь умереть, Берной?
 – Никак, – честно признался Берной.
 – Тогда скажи мне, кто тебя послал.
 Берной изложил ему историю своей жизни. Черный босс. Числа и сорванный куш. Потом – как он стоял на углу улицы рядом с тем местом, где были убиты три человека. Система сбора информации.
 – На том углу я тебя видел.
 – Верно, – подтвердил Римо. – Похоже, мне надо бы тебя убить.
 Рука Нежного Шива потянулась к кобуре. Римо костяшками пальцев ударил его по запястью. Джексон скривился от боли и здоровой рукой схватился за онемевшее запястье. На лбу у него выступили капельки пота.
 – Все, что я могу тебе сказать, белая вонючка, это то, что все вы – гнусные мерзавцы. Самые гнусные, самые грязные, самые гребаные ублюдки на планете Земля.
 – Надеюсь, это так, – отозвался Римо. – А теперь вали отсюда.
 Нежный Шив развернулся и пошел прочь, а Римо долго смотрел ему вслед, испытывая странное чувство симпатии к человеку, который, сам того не зная, явно был агентом КЮРЕ. На Римо начали охотиться уже свои. Берной Джексон подослан ими. Но где-то в глубине души Римо ощущал свое родство с этим парнем, и Берной остался жив.
 Обидно было другое – то, что он стал объектом охоты со стороны своих. И теперь он больше не мог никому доверять. Но зачем они подослали этого Джексона? Наверное, вся фирма КЮРЕ скомпрометирована окончательно и бесповоротно. А зачем тогда продолжать поиски Лю? Впрочем, что еще остается?
 Римо вошел в здание. Поднимаясь по узкой скрипучей лестнице, он чувствовал за своей спиной дыхание Чиуна. Стены когда-то были выкрашены зеленой краской, но она почти скрылась под слоем жира и пыли. Тусклая лампочка на втором этаже высвечивала красную стрелку. Краска свежая – стрелка тут появилась недавно. Мэй Сун шла за Чиуном по пятам.
 – Ах, как здорово работать с тобой, Римо! – пропел Чиун.
 – Изыди,
 – Ты, оказывается, не только знаменитый сыщик и государственный секретарь, но еще и великий благодетель человечества. Почему ты позволил тому типу уйти?
 – Плюнь и слизни.
 – Он выследил и узнал тебя. А ты дал ему уйти.
 – Прими таблетку цианистого калия.
 На втором этаже Римо остановился. Чиун и Мэй Сун ждали внизу.
 – Ты любуешься красотой лестницы или обдумываешь свои новые подвиги на ниве благотворительности? – с безмятежным видом спросил Чиун.
 Чиун, кто же еще? Римо всегда знал это, но не хотел верить. Никто другой ведь не справится. Не Джексон же. Но Чиун его не уничтожил.
 Не сумел? Это отпадает. На какое-то мгновение у Римо промелькнула мысль, что Чиун отказался, потому что любит его. Но эта абсурдная мысль улетучилась так же быстро, как прилетела. Если Римо должен умереть, Чиун сделает то, что надо. Просто очередное задание.
 Значит, до Чиуна не дошел приказ. Что-то нарушилось в цепочке связи. Римо вспомнил свой телефонный разговор со Смитом, и то, как Смит настаивал, чтобы Римо велел Чиуну возвращаться в Фолкрофт. Ясно – это был условный сигнал, а Рима не передал его.
 План дальнейших действий стал теперь очевиден, Резкий удар в желтое горло того, кто стоит несколькими ступеньками ниже. Оглушить его. Убить. А потом – бежать. И все дальше, дальше…
 Это – единственный шанс.
 Чиун насмешливо смотрел на него снизу.
 – Ну что, – спросил он, – мы решили остаться тут навсегда и стать элементом пейзажа?
 – Нет, – с трудом выдавил из себя Римо. – Мы идем внутрь.
 – Вот увидите – боевые искусства Востока – это чудесное зрелище. Я уверена, вы не пожалеете, – сказала Мэй Сун.
 Чиун улыбнулся. Мэй Сун обошла их и открыла дверь. Чиун и Римо прошли следом за ней и оказались в огромном зале с низким потолком. Стены были выкрашены в белый цвет, солнце проникало сквозь расписные окна. Это был явно оборудованный под спортзал чердак. Справа – обычные штучки, какие найдешь в любой школе каратэ: мешки с песком, черепица, кирпичи и огромный ящик, наполненный бобами, – это для того, чтобы укреплять пальцы.
 Мэй Сун уверенно прошла в небольшую каморку за стеклянной перегородкой. Там стоял простой деревянный стол, за которым восседал молодой азиат в белом борцовском кимоно, подпоясанном красным поясом. Голова его была чисто выбрита, черты лица – правильные, выражение – спокойное, то самое спокойствие, которое достигается годами тренировок и самоограничения.
 Чиун шепнул на ухо Римо:
 – Большой мастер. Один из восьми подлинных красных поясов. Очень молодой – всего сорок с небольшим.
 – На вид ему не больше двадцати.
 – Большой, большой мастер. Он мог бы преподать тебе интересный урок, если бы ты, конечно, сам захотел, чтобы урок получился интересным. А вот отец его мог бы преподать тебе более чем интересный урок.
 – Это опасно?
 – Ты абсолютно невоспитанный юноша. Как смеешь ты думать, что человек, которого я тренировал долгие годы, может опасаться какого-то там каратиста с красным поясом? Это глупо и очень обидно. Я отдал тебе лучшие годы своей жизни, а ты смеешь говорить такое. – Чиун немного понизил голос: – Ты юноша не только очень глупый, но и очень забывчивый. Ты забыл, что человек, которого обучили настоящему боевому искусству, не может не победить самого лучшего каратиста. Даже человек, передвигающийся в инвалидном кресле. Каратэ – это чистое искусство. Самые азы. Слабость его в том, что в каратэ убивают лишь изредка. Лишь маленький сегмент большого круга. Мы владеем всем кругом. А они нет.
 Римо смотрел на Мэй Сун. Она стояла спиной к ним и разговаривала с азиатом в красном поясе. Тот внимательно ее слушал. Потом он поднял глаза, посмотрел на Римо, но внимание его приковал к себе Чиун. Он вышел из-за перегородки и, не отрывая глаз от Чиуна, направился к ним. Не дойдя пяти футов, он остановился как вкопанный. Челюсть у него отвисла, и казалось, что вся кровь отхлынула от лица.
 – Нет, – простонал он. – Нет.
 – Я смотрю, господин Киото, вы очень рано заработали свой красный пояс. Ваш отец, наверное, очень гордится вами. В вашей семье всегда обожали танцы. Я почитаю за честь оказаться в вашем обществе, и прощу вас засвидетельствовать мое нижайшее почтение вашему досточтимому отцу. – Чиун слегка поклонился.
 Киото застыл на месте. Наконец взял себя в руки и грациозно поклонился в пояс. Потом сделал несколько шагов назад и налетел на Мэй Сун.
 На стене в глубине зала висела табличка «Раздевалка». И вдруг из маленькой дверцы вышла группа людей – семь негров, все с черными поясами. Они выстроились фалангой и молча направились туда, где Киото принимал гостей. Их движения были изящны, белые борцовские кимоно развевались при ходьбе, и вместе они казались единым организмом, где трудно было отличить одного от другого.
 – Назад! Уходите! – заорал Киото. Но они шли своим путем, и наконец, сгрудились вокруг Чиуна и Римо.
 – Не волнуйтесь, господин Киото, – успокоил Чиун хозяина школы, – Я всего лишь безобидный наблюдатель. Я даю вам слово, что сам я не вмешаюсь в то, что здесь будет происходить.
 Киото недоверчиво посмотрел на него. Чиун слегка поклонился и улыбнулся.
 И тут заговорил один из негров. Высокий, рост – шесть футов четыре дюйма, вес – двести сорок пять фунтов, и ничего лишнего. Его ухмыляющееся лицо казалось маской, вырезанной из черного дерева.
 – Мы, люди из третьего мира, не имеем ничего против нашего брата из третьего мира. Нам нужна только белая вонючка.
 Римо глянул на Мэй Сун. Лицо ее оцепенело, губы были крепко стиснуты. Все ее чувства обострились, а нервы напряглись куда сильнее, чем у Римо, – ему просто предстояло сделать то, чему его учили. По интенсивности испускаемых сигналов влюбленная женщина, предающая своего любовника, может сравниться с диспетчерским пультом крупного аэропорта.
 – О многомудрый мастер всех искусств, правильно ли я понял вас – вы не станете вмешиваться? – спросил Киото.
 – Я тихонько отойду в сторонку и посмотрю, как все эти люди будут нападать на одного несчастного белого человека. Ибо я вижу, что именно это сейчас и должно произойти, – Чиун произнес эти слова тоном проповедника, потом он ткнул пальцем в сторону Мэй Суй и добавил: А ты, неверная женщина, обманом завлекшая ничего не подозревающего юношу прямо в пасть смерти, стыдись!
 – Эй, старик! Не жалей белую вонючку. Он наш враг, – заявил человек с лицом из черного дерева.
 Римо выслушал весь этот обмен репликами и зевнул. Весь драматический пафос Чиуна не произвел на него ни малейшего впечатления. Ему уже и раньше доводилось видеть, как Чиун изображает самоуничижение. А сейчас Чиун просто заводил их, хотя, судя по их настроению, в особой подзарядке они не нуждались.
 – Отойди в сторону, – крикнул предводитель Чиуну. – А то мы тебя задавим.
 – У меня к вам нижайшая просьба, – взмолился Чиун. – Я знаю, что сейчас этот несчастный умрет. Я хотел бы с ним попрощаться.
 – Не разрешайте ему, он передаст пистолет или еще что! – закричал один из негров.
 – У меня нет оружия. Я мирный и спокойный человек, нежный цветок, брошенный на бесплодную каменистую почву конфликта.
 – Эй, что он несет? – раздался голос мулата с громадной пышной шевелюрой «афро» – копна курчавых волос, бурьяном разросшихся на его темно-коричневой голове.
 – Он говорит, он без оружия, – сказал предводитель.
 – Странный косоглазый.
 – Не говори «косоглазый». Он – третий мир, – сказал предводитель и обратился к Чиуну: – Да, старик, попрощайся с белой вонючкой. Революция наступает.
 Римо равнодушно наблюдал, как все семеро подняли вверх стиснутые кулаки чуть не до самого потолка. Интересно, подумал он, какую сумму я помогу сэкономить мэрии города Нью-Йорка на программах социальной защиты? Впрочем, может быть, они – ребята серьезные, тогда я сильно улучшу статистику преступлений.
 Семеро негров ударили друг друга по рукам с возгласом: «Вместе мы сила, братья!»
 Римо поглядел на Чиуна и пожал плечами. Чиун дал знак Римо наклониться к нему поближе.
 – Ты не понимаешь, насколько все это важно. Я лично знаю отца Киото. У тебя не слишком хорошие манеры, и когда ты волнуешься, это плохо сказывается на грации твоих движений. Я не исправлял этих ошибок, потому что со временем они сами исчезнут, а исправлять их сейчас – значит снижать твои атакующие способности. Но вот чего ты должен избегать любой ценой. Ни в коем случае не вкладывай в удар всю свою силу, потому что это видно сразу, и отец Киото узнает о твоих плохих манерах. Представляешь, мой ученик – и вдруг недостаточно грациозен.
 – Ни фига себе – мне бы твои проблемы, – ответил Римо.
 – Не иронизируй. Для меня это очень важно. Быть может, у тебя нет никакой гордости, но я – человек гордый. И я не хочу, чтобы мне было стыдно. За тобой ведь наблюдают не белые и черные люди, а желтый человек с красным поясом, чей отец знает меня лично.
 – Да ведь и я буду драться не с Амосом и Энди, – прошептал Римо. – Ребята, похоже, крутые.
 Чиун бросил взгляд через плечо Римо на группу негров. Некоторые из них сняли куртки, чтобы продемонстрировать Мэй Сун свои мускулы.
 – Амос и Энди, – сказал Чиун. – Хоть я и не знаю, кто это. Ну, пожалуйста, сделай одолжение, исполни мою просьбу.
 – А ты при случае сделаешь мне одолжение?
 – Ладно, ладно. Помни одно: самое главное – это не опозорить меня и мою школу.
 Чиун поклонился, и даже сделал вид, что утирает слезу. Он отступил в сторону и знаком велел Мэй Суй и Киото присоединиться к нему. Один из негров с обнаженным торсом гордо демонстрировал бугристые плечи и великолепный живот, весь покрытый мышцами и напоминающий стиральную доску. Тяжелоатлет, подумал Римо. Ничего особенного.
 Негр махнул рукой Чиуну, Киото и Мэй Сун, чтобы стояли на месте и не двигались.
 – Он мой ученик, но я его учил всего несколько дней, – громко сказал Чиун, обращаясь к Киото.
 – Эй, стойте там, где вы есть. Все! – крякнул негр с великолепной мускулатурой. – Я не хочу задеть братьев из третьего мира.
 Римо услышал, как Киото насмешливо фыркнул.
 – Насколько я понимаю, – продолжал Чиун, – это ученики вашего славного дома?
 – Они просто заглянули сюда, – произнес Киото.
 – Просто заглянули? – в негодовании воскликнул один из негров. – Мы работаем здесь уже несколько лет.
 – Благодарю вас, – сказал Чиун. – А теперь мы посмотрим, чего стоят несколько лет в школе Киото по сравнению с несколькими скромными советами школы Синанджу. Прошу вас, начинайте, если вы готовы.
 Римо услышал, как Киото простонал:
 – О боже, почему мои предки вынуждены наблюдать все это?
 – Не волнуйтесь, – сказал негр. – Вам нечего будет стыдиться. Вы будете гордиться нами. Гордиться черной мощью.
 – Мое сердце трепещет при виде вашей черной мощи, – сказал Чиун. – А мое преклонение перед домом Киото не знает границ. О, горе мне и моему другу!
 Семь черных тел рассыпались веером, готовые убивать. Римо приготовился к атаке, не сдвигая центр тяжести ни взад, ни вперед, ни вправо, ни влево, чтобы при необходимости совершить резкое движение в любую сторону.
 Забавно. Чиун дает наставления, чтобы он следил за манерами. А Римо в наставлениях не нуждается. Сегодня Чиун впервые увидит своего ученика в деле, и Римо хотел – а он редко чего-нибудь хотел, – чтобы папочка его похвалил.
 Значение имеют не стиль, не манеры, а только результаты. В этом было отличие подготовки Римо от принципов каратэ, но теперь ему приходилось думать о стиле. И это могло привести к самым печальным результатам.




 Глава двадцать первая


 Их было семеро, и Римо приготовился сделать шаг вправо, потом наискосок влево, сломать двоих, вернуться назад, сломать еще одного и начать все сначала. Это оказалось ненужным.
 Самый здоровый – тот, с лицом из черного дерева, – выступил вперед. Его буйная шевелюра была подстрижена как живая зеленая изгородь. Он выставил руки вперед, расслабив кисти. Один из негров, не работающий в стиле «богомола» школы кунфу, рассмеялся.
 Крупные сильные мужчины редко работают в стиле «богомола». Это для маленьких и слабых, чтобы уравнять шансы. Если эта горилла ускользнет от удара Римо, с Римо будет покончено одним ударом.
 – Эй, Пигги, – крикнул тот, что смеялся. – Что прыгаешь, как педик?
 Движения Пигги были очень быстрыми для человека его комплекции. Шаг вперед, удар в голову. Римо нырнул и воткнул пальцы ему в солнечное сплетение, потом, как мясник, ребром ладони рубанул шею, колено вверх – от лица ничего не осталось, и – чтобы покончить с этим – пальцами проткнул висок. Тело упало на татами без звука, на остатках лица было написано изумление. Левая рука так и осталась согнутой по-богомольи.
 Их было шестеро – шесть ошарашенных лиц с широко раскрытыми глазами. И тут кому-то пришла в голову верная мысль – атаковать всем сразу. Все это было похоже на массовые беспорядки на расовой почве – только погромщики непонятно почему были в борцовских одеяниях.
 – Держи вонючку! Убей бледнолицего! Убей!
 Их вопли эхом отскакивали от стен зала. Римо посмотрел на Чиуна, надеясь прочитать похвалу на его лице. Ошибка. Черная рука воткнулась ему в лицо, и он увидел ночное небо, усыпанное яркими звездами, а потом он понял, что падает, и увидел, как татами стремительно надвигается на него, перед ним возникли руки и ноги, и черные кулаки, и вытянутые пальцы, и он почувствовал, как чья-то нога вот-вот вонзится ему в пах.
 Одной рукой он зацепил эту ногу чуть повыше икры, и, воспользовавшись скоростью падения, перекинул тело, с которым эта нога соединялась, через голову. Потом ногой ударил в чей-то пах, и, перекувырнувшись, встал на ноги. Затем схватил одну из пышных причесок и ударил по ней сверху, размозжив череп.
 Безжизненное тело плюхнулось на татами. Еще один черный пояс нанес удар ногой. Римо схватил его за щиколотку и протащил ногу вперед, а когда тело оказалось совсем рядом, он резко поднял вверх большой палец и воткнул его негру в спину, разорвав почку. Потом отшвырнул визжащее тело в сторону. Теперь их было четверо, и они уже не так горели желанием уделать белую вонючку. Один, нежно гладящий сломанное колено, уже явно был преисполнен братских чувств. Три черных пояса полукругом обступили Римо.
 – Все вместе, разом. Вперед. На счет три, – сказал один. Это было разумно. Он был очень черен, черен как ночь, борода клочьями торчала в стороны. Даже глаза у него были без белков – просто черные факелы ненависти. На лбу выступил пот. Ему не следовало бы так открыто демонстрировать свою ненависть – это мешало держать себя в руках.
 – Не похоже на кино, а, Чернушка? – спросил Римо и рассмеялся.
 – М-мать, – прохрипел черный пояс слева от Римо.
 – Это мольба о помощи? Или полслова? – спросил Римо.
 – Раз! – крикнул тот, что ненавидел.
 – Два! – крикнул тот, что ненавидел.
 – Три! – крикнул тот, что ненавидел и нанес удар ногой, а двое других – прямые в голову.
 Римо опять нырнул и оказался за спиной у того, что ненавидел. Он развернулся, зацепил его ногу и резко крутанул. Они оказались рядом с ящиком, наполненным бобами. В этом ящике бобы лежали слоем в восемь дюймов, и тренеры и ученики укрепляли пальцы, тыкая руками в эти бобы. Римо резко ткнул рукой в бобы, но не достал до дна.
 А не достал он до дна по одной простой причине – просто между рукой и дном оказалось ненавидящее лицо. Впрочем, оно уже перестало ненавидеть, потому что, войдя в ящик на такой скорости, перестало быть лицом. Оно стало бесформенной массой. Бобы впились в глаза. Глядя сверху, казалось, что черный пояс, ослабевший от ненависти и страха, пил со дна ящика, спрятав голову в бобах. Кровь проступила сквозь бобы, и они начали разбухать.
 Римо в ритме вальса прошелся туда, где лежали кирпичи, черепица, кафельные плитки. А два оставшихся черных пояса размахивали руками и ногами в районе его головы. Он поднял с пола два куска серого кирпича и начал насвистывать, отражая удары рук и ног и задавая ритм ударами кирпичей друг о друга.
 Уйдя от одного из ударов, он стукнул кирпичами друг о друга, но между ними выросла прическа «афро». Где-то внутри густой копны волос была голова. Кирпичи отчаянно пытались встретиться. Но они раскололись. Как и голова под пышной шевелюрой.
 Прическа и голова с разинутым ртом грохнулись на татами. Остатки кирпича полетели в воздух. У последнего негра взвился в воздух локоть, но пролетел мимо цели, и он очень выразительно изрек:
 – М-м-мать!
 Он стоял перед Римо, руки бессильно опущены, лоб покрыт потом.
 – Не знаю, что в тебе такого, но я ничего не могу поделать.
 – Ага, – сказал Римо. – Извини, приятель.
 – Пошел ты, вонючка, – тяжело дыша, ответил негр.
 – Вот так-то, дорогой, – произнес Римо, и, когда негр предпринял последнюю отчаянную попытку, перебил ему горло ребром ладони.
 Труп еще бился в конвульсиях, а Римо уже снял со всех черные пояса и направился к тому, у которого было сломано колено, и который пытался уползти в раздевалку. Он помахал черным поясом перед его лицом.
 – Хочешь легко и без забот заработать еще один?
 – Нет, ничего не хочу.
 – Не хочешь убить белую вонючку?
 – Нет! – заорал черный пояс, стоя на четвереньках.
 – Да ладно! Неужто ты из тех, которые показывают свою храбрость только в пустых поездах метро, да еще среди маленьких детей?
 – Послушай, я не хочу лишних неприятностей. Я ничего не сделал! Почему ты такой жестокий?
 – Ты хочешь сказать, что когда вы уродуете кого-то – это революция? А когда кто-то бьет вас – это жестокость?
 – Нет! – Негр закрыл голову руками в ожидании удара. Римо пожал плечами.
 – Отдай ему черный пояс школы Киото! – пропел Чиун. Римо заметил, как краска гнева залила лицо Киото, но он быстро взял себя в руки.
 – Впрочем, если пожелаете, – самым милым тоном сказал Чиун Киото, – вы, наставник с многолетним опытом, могли бы научить боевым искусствам моего скромного ученика, с которым я едва перемолвился несколькими словами.
 – Это не скромный ученик, – отозвался Киото. – И вы научили его не боевому искусству, а обучили принципам школы Синанджу.
 – Материалом для школы Синанджу стал всего лишь белый человек. Но – делать нечего – приходится работать с тем, что есть, и нам пришлось постараться и поработать получше. – Черный пояс со сломанным коленом на четвереньках уползал в раздевалку. Киото обернулся на звук, и Чиун сказал: – У этого человека есть все данные, чтобы стать чемпионом. Я расскажу вашему достопочтенному отцу, каких успехов вы добились в подготовке легкоатлетов. Он будет счастлив узнать, что вы бросили опасное и рискованное ремесло.
 Римо аккуратно свернул черный пояс, подошел к Киото и швырнул пояс ему:
 – Продайте его еще кому-нибудь.
 Школа каратэ выглядела так, будто по ней только что пронесся смерч. Чиун казался счастливым, но сказал:
 – Достойно сожаления. Твоя левая рука все еще не выпрямляется как должно.
 Лицо Мэй Сун было пепельного цвета.
 – Я думала… мне казалось… американцы… слабые.
 – Еще какие! – заулыбался Чиун.
 – Спасибо, что привела меня сюда, – сказал Римо. Хочешь сходить еще куда-нибудь?
 – Да, – ответила Мэй Сун, помолчав. – Я хочу есть.




 Глава двадцать вторая


 Во время долгого перехода ничего подобного не случалось. В те дни, когда им приходилось скрываться в пещерах Яньаня, ничего подобного не случалось. И в идеях Мао Цзэдуна ответа не находилось. И даже в самом духе Мао ответа не было.
 Генерал Лю заставил себя вежливо выслушать новости, которые принес ему гонец. В гнилые времена империи, зло, содержащееся в сообщении, пало бы на голову гонца. Но времена наступили новые, и генерал Лю просто сказал:
 – Вы можете идти. Благодарю вас, товарищ.
 Ничего подобного никогда раньше не случалось. Гонец отдал честь и ушел, закрыв за собой дверь. Генерал Лю проводил его взглядом и остался один в комнате без окон, где пахло масляной краской, где стоял всего один стул и кровать, а вентиляция работала ужасно.
 Другие генералы пусть живут в роскоши, но народный генерал не должен подчеркивать свое высокое положение. Другие генералы пусть строят себе дворцы как у императоров, но только не он. Он был подлинно народным генералом – он хоронил своих братьев в горах, и оставил под снегом сестру, он в тринадцать лет был призван на работы на полях мандарина, а его сестра в то же время – на работу в постели мандарина.
 Величие генерала Лю как народного генерала заключалось не в его важности и чванстве, а в его жизненном опыте. Он за десять миль нюхом мог почуять, что за противник перед ним. Он видел, как солдаты насилуют и грабят, но он видел и то, как солдаты возводят города и строят школы. Он видел, как один человек может уничтожить целый взвод. Но он никогда раньше не видел то, что видел сейчас. И кто бы мог подумать, что это происходит в Америке – в стране, где все так обожают бытовые удобства и легкую жизнь!
 Он снова взглянул на записку, которую держал в руке, и вспомнил все записки, которые ему приходилось читать в эти три дня, что он скрывается.
 Сначала были наемные бандиты в Пуэрто-Рико. Не революционеры, но профессионалы в своем деле. Они потерпели неудачу.
 Затем был Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-РисГернер, человек, о котором было известно, что у него не бывает промахов. Но и он потерпел неудачу.
 Потом была банда «Вэй Чин». И они тоже потерпели неудачу.
 И когда вооруженные люди и уличные банды потерпели неудачу, настал черед могучих рук и черных поясов каратэ.
 Он снова перечитал записку. Они тоже потерпели неудачу. Они не выполнили ни одной из двух поставленных задач: не уничтожили тех, кто пытается разыскать генерала, и не привели к нему его возлюбленную жену, с которой он прожил всего один год.
 И если генерал Лю и его люди будут и дальше терпеть неудачи, то может случиться так, что народ Китая окажется во власти миротворцев в Пекине, и забудет про годы тягот и лишений, и тогда что же – конец революции?
 Разве не понимают они, что Мао – всего лишь человек? Великий человек, но всего лишь человек, а людям свойственно стареть и слабеть, и желать смерти тихой и спокойной.
 Разве не видят они, что это заключение мира с империализмом на самом деле шаг назад, отступление? И когда? Теперь, когда победа так близка. Неужели сейчас, в двух шагах от победы, они отдадут себя во власть этому сыну мандарина, премьеру, и сядут за один стол вместе с издыхающим капиталистическим чудовищем?
 Нет, если только генерал Лю сумеет помешать этому. Генерал не потерпит никакого мира с империализмом. Ему удалось провести премьера – тот даже не понял мотивов действий генерала.
 Он приложил максимум усилий для того, чтобы его не считали лидером «партии войны» в Китае. Он был просто народным генералом до того самого момента, как премьер избрал его своим посланником, который должен был уладить все детали встречи премьера с этой свиньей – американским президентом. Это он организовал отравление эмиссара на борту самолета, а когда планы премьера посетить США не изменились, он вызвался лететь в Америку. А потом он переоделся в европейскую одежду, застрелил своих людей, скрылся, и никем не замеченный сел на поезд, который и привез его сюда.
 Не должно было быть никаких осложнений, и он собирался тихо и спокойно просидеть тут семь дней – весь срок, который премьер отвел американцам. Но этот невероятный американец спутал все карты, а сейчас он, вероятно, уже подбирается к самому логову генерала. Когда его соратники услышат, что случилось в школе каратэ, они могут совсем пасть духом. Нужно немедленно поднять их боевой настрой.
 Генерал Лю сел на жесткую кровать. Он трижды обдумает свои планы, рассмотрит все детали с трех разных сторон. А потом он будет говорить с людьми.
 Когда все будет готово, он предпримет решительные действия, а когда его план увенчается успехом, он снова будет держать в руках Мэй Сун, прекрасный цветок, единственную отраду его жизни, единственное, что у него есть, кроме сознания долга.
 На этот раз неудачи быть не должно. И ему не помешает даже этот невероятный американец, который снова воскресил старинные китайские предания и сказки. Да, первое, что надо сделать, это убедить людей не верить в сказки,
 Генерал Лю поднялся и забарабанил в тяжелую металлическую дверь. Ему открыл человек в армейской форме цвета хаки.
 – Я хочу немедленно встретиться со всеми руководителями, – заявил генерал Лю, потом захлопнул дверь и услышал, как защелкнулся замок.
 В считанные минуты все собрались, битком набившись в душную комнату. Те, что пришли раньше других, уже начали задыхаться. Многие вспотели, и генерал Лю обратил внимание на то, какие у них толстые рожи, какие вялые, какие бледные. Как они отличаются от тех людей, которые были с ним во время долгого перехода! Они больше похожи на мягкотелых цепных псов Чан Кайши, толпящихся у трона этого диктатора.
 Что ж, генералу Лю не раз приходилось вести в бой необученных солдат. Он начал говорить. Он говорил о долгой и трудной борьбе, о тяжелых временах, о том, как были преодолены все тяготы. Он говорил о голоде и холоде, о том, как и это они превозмогли. Он взывал к гордости, которая есть в душе у каждого стоящего перед ним, и когда они перестали замечать жару и духоту и сердца их запылали революционным огнем, он нанес главный удар.
 – Товарищи! – произнес он на опальном кантонском диалекте. Посмотрел на собравшихся, и с каждым встретился взглядом. – После стольких великих побед и завоеваний разве имеем мы право отступить перед детской сказкой? Разве зима в пещерах Яньаня не была страшнее, чем сказка? Разве армия Чан Кайши и его цепных псов не была страшнее, чем сказка? Разве современное оружие не страшнее, чем сказка?
 – Да, да, – раздались голоса. – Верно. Как это верно!
 – Тогда с какой стати, – возвысил голос генерал Лю, – должны мы бояться сказок о Синанджу?
 Молодой человек с энтузиазмом воскликнул:
 – Мы не боимся страданий. Мы не боимся смерти. И уж конечно же, мы не боимся сказок.
 Но один старик, одетый так, как одевались в Китае давным-давно, произнес:
 – Он убивает как ночные тигры Синанджу. Вот что он делает.
 – Я боюсь этого человека, – заявил генерал Лю, и слушатели опешили. – Но я боюсь его как человека, а не как сказочного героя. Он сильный и страшный человек, но нам уже не раз приходилось побеждать сильных и страшных людей. Но он никакой не ночной тигр Синанджу, потому что никаких тигров Синанджу в природе не существует. Синанджу – это просто деревня в Корейской Народно-Демократической Республике. Товарищ Чен, вы бывали в Синанджу. Расскажите вам, что это такое.
 Человек средних лет в темном строгом деловом костюме подошел к генералу Лю и стал рядом. Лицо его было словно выковано из стали, а волосы были жесткие, как колючая живая изгородь. Он обернулся к собравшимся в этой душной комнате.
 – Да, я бывал в Синанджу, – сообщил он. – И я разговаривал с жителями Синанджу. До победы великой революции они были бедны и их нещадно эксплуатировали. А теперь они начинают вкушать плоды победы и свободы.
 – Расскажите про легенду, – прервал его генерал Лю. – Расскажите про легенду.
 – Да, – ответил Чен. – Я пытался найти Мастера Синанджу. Какой Мастер, спросили меня люди. Мастер, повелитель ночных тигров, сказал я. Ничего такого нет, ответили они. А если бы было, разве жили бы мы в такой нищете? И я уехал. И даже испанец, который одно время работал на нас, сказал, что не смог найти Мастера Синанджу. Так с какой стати мы должны считать, что он существует на самом деле?
 – А вы положили деньги в карманы жителей Синанджу? – спросил старик, подававший голос и раньше.
 – Нет, – сердито отозвался Чен. – Я представляю революцию, а не Нью-Йоркскую фондовую биржу.
 – Жители деревни Синанджу поклоняются только деньгам, – сказал старик. – Если бы они сказали «нет» после того, как вы дали им денег, я мог бы больше доверять вашему рассказу.
 Генерал Лю возвысил голос:
 – Американец, о котором мы говорим, – белый как тесто. Разве станет Мастер Синанджу делать ночного тигра из бледнолицего человека? Даже согласно легенде, ночными тиграми Синанджу становились только сами жители Синанджу.
 – Ошибаетесь, товарищ генерал. Легенда гласит, что однажды будет на свете Мастер, так сильно любящий деньги, что в обмен на огромное состояние он передаст мертвому белому человеку все секреты Синанджу. Он сделает из него ночного тигра, самого страшного и ужасного из ночных тигров. Он поставит его в один ряд с богами Индии, в один ряд с Шивой-Дестроером, разрушителем миров.
 В комнате воцарилась тишина. Все стояли не шелохнувшись.
 – Ну что же, – сказал генерал Лю. – Через час этот разрушитель, этот белый мертвец, будет лежать на этой кровати. И вы получите почетное право казнить это легендарное тело. Или, может быть, вы считаете, что революция может подождать, пока не кончится эта сказка?
 Генералу удалось разрядить обстановку. Все рассмеялись. Все, кроме старика. Он сказал:
 – Рядом с белым человеком видели пожилого корейца.
 – Это его переводчик.
 – Он может оказаться и самим Мастером Синанджу.
 – Вздор, – отрезал генерал Лю. – Это жалкий цветочек, уже готовый к погребению. – Чтобы не столь уж явно позорить старика, генерал Лю низко поклонился ему в старинной манере. – Верный товарищ. Вы так много сделали для революции – оставайтесь с нами и сейчас, в момент наивысшего торжества.
 Все вышли, готовые к новым подвигам. Они снова стали боевой единицей. А старика генерал попросил остаться.
 Генерал подошел к двери, закрыл ее и пригласил старика сесть на кровать. Сам он сел на единственный в комнате стул и обратился к старику:
 – Расскажите про Синанджу. Я тоже слышал эту легенду, но я ей не верю.
 Старик кивнул. Глаза у него были старые, как самые старые горы. Кожа лица словно бы ссохлась и задубела.
 – Но в последнее время мне пришлось столкнуться с большим количеством вещей, в которые трудно поверить, – продолжал генерал Лю. – Предположим, это не сказка, и этот Шива, разрушитель, Дестроер существует на самом деле. В легенде говорится что-нибудь о его слабых местах?
 – Да, – ответил старик. – На него оказывает свое воздействие луна справедливости.
 Генералу Лю с большим трудом удалось подавить полыхающую внутри ярость. Как часто ему приходилось иметь дело с этими старинными предрассудками, с этой старомодной витиеватостью речи и мысли! Разве не в этом причина многовековой отсталости и нищеты? Ему удалось заставить себя вести разговор в спокойном тоне.
 – А другие слабости есть?
 – Да.
 – Как его можно победить?
 – Яд, – коротко и просто ответил старик, но потом добавил, взвешивая каждое слою: – На яд нельзя полагаться. Тело у него ведет себя странно, и может быстро справиться с ядом. Яд его только ослабит, потом надо действовать оружием.
 – Так вы говорите, яд?
 – Да.
 – Что ж, значит – яд.
 – А вы видите средство, как ввести яд в его организм?
 Их разговор прервал стук в дверь. Вошел гонец и протянул генералу Лю записку.
 Он прочитал ее, и с сияющим видом обратился к старику:
 – Да, товарищ. Очаровательное, обаятельное, милое средство ввести яд. Оно только что прибыло.




 Глава двадцать третья


 Такого великолепного мяса в устричном соусе Римо не пробовал никогда. Темный соус с непревзойденным ароматом и плавающие в темном озере тоненькие островки мяса. Римо подцепил вилкой еще кусочек, поболтал им в соусе, поднял – с него капали мелкие капельки – и отправил в рот, и он лежал там – восхитительный кусочек, ласкающий язык и небо.
 – Никогда в жизни я не получал такого удовольствия от еды, – сказал он Мэй Сун.
 Мэй Сун сидела напротив, отделенная от Римо белой скатертью стола. Наконец-то она замолкла. Она, разумеется, все отрицала. Никаких посланий от похитителей Лю она не получала. И не знала, откуда взялась маленькая красная книжечка в ее комнате. И никто не велел ей заманивать Римо в школу каратэ.
 Она отрицала это, пока они шли в ресторан. Она отрицала это, направляясь в туалет в ресторане, где она получила инструкции от старой китаянки. Она отрицала это даже тогда, когда заказала мясо в устричном соусе, и отрицала это тогда, когда внезапно потеряла аппетит и позволила Римо одному расправляться с едой.
 А Римо все ел и ел, ожидая, кто или что выйдет из стен ресторана. На него было уже совершено четыре нападения, ж теперь похитителям генерала Лю – кто бы они ни были – пришло время играть в открытую. Бедный старик! Вероятно, таится где-нибудь взаперти, а теперь еще и жена его предала. Что ее восстановило против мужа – возраст? Или, как однажды заметил Чиун: «Предательство – вот суть женщины».
 Римо тогда ответил по обыкновению очень мудро:
 – Опять ты несешь ахинею. А что же матери? Очень многие женщины никого не предают.
 – Есть и кобры, которые не кусаются. Я скажу тебе, почему предательство в крови у женщин. Они слеплены из того же теста, что и мужчины. Хе-хе.
 Он тогда хихикнул точно так же, как и сейчас, когда вышел из-за стола и отправился на кухню, чтобы убедиться, что в пище не будет ни кошек, ни собак, ни китайских, ни каких иных насекомых.
 – Это мясо в устричном соусе – совершенно особенное, правда? – спросила Мэй Сун, когда Римо подчистил последний кусочек.
 Ощущение тепла разлилось по всему телу, потом чувство глубокого удовлетворения, и мышцы его расслабились. В воздухе носились дивные запахи, а красота и изящество Мэй Сун приводили его просто в неописуемый восторг. Кресла из кожзаменителя стали воздушными подушками, а зеленые стены с белыми узорами – гирляндами разноцветных огней, и все танцевало и кружилось вокруг, и было ужасно приятно и здорово жить в этом мире, потому что Римо отравили.
 Прежде чем стало совсем темно, Римо дотянулся к Мэй Сун, чтобы попрощаться с нею – маленький нежный жест, что-нибудь вроде указательного пальца левой руки ей в глаз, чтобы взять ее с собой. Он не был уверен, что дотянулся до нее, потому что внезапно провалился во что-то очень темное и глубокое, куда засасывало людей, и откуда они уже не могли выбраться. И устричный соус поднялся к горлу и вернулся в рот. Восхитительный устричный соус. Надо будет узнать рецепт.
 Повар, конечно же, грубил Чиуну. Он на повышенных тонах говорил что-то о качестве еды до тех пор, пока сковородка с кипящим маслом не заставила его вести себя разумно, тихо и вежливо. Какой-то мистической силой эта сковородка была поднята в воздух, и горячие капельки масла полетели повару прямо в его надменное лицо.
 Но никто не отозвался на безумный вопль повара. Это надо было расследовать. Куда все подевались?
 Чиун выбежал из кухни, на ходу проверив, хорошо ли смазаны дверные петли, и успеет ли официант, нагруженный подносами с посудой, проскочить в дверь. Петли были смазаны великолепно, а Чиун казался совсем старым, когда перешагивал через гору битой посуды, выходя в обеденный зал ресторана «Сад императора». Ни Римо, ни Мэй Сун не было.
 Мог ли Римо просто взять и бросить его?
 Конечно, мог. Дитя любило поступать по-своему, и очень часто совершало абсолютно необъяснимые поступки. Кроме того, он ведь мог получить новый приказ и понять, что это сигнал Чиуну, чтобы убрал Римо. Какие идиоты эти белые! Заставить Чиуна убить самого лучшего на земле европейца! Почему они не просят его убрать какого-нибудь политика, проповедника или музыканта, всяких там Адрианов Кантровицей, кардиналов Куков, Билли Грэмов, Леонардов Прайсов? Людей, не имеющих никакой ценности.
 Нет, им надо было обязательно заставить его убрать Римо. Идиоты. Но такова уж природа этих белых. А ведь всего через каких-нибудь тридцать или сорок лет Римо, по всей вероятности, приблизится к Чиуну по уровню мастерства, а если обнаружит какие-то скрытые резервы, то, чего доброго, и превзойдет его.
 Но станет ли белый человек ждать тридцать лет? Ну нет! Тридцать лет для него – это целая вечность.
 Между Чиуном и столом Римо вырос официант. Чиун отодвинул его, чтобы не заслонял вид, и усадил на стул. Со сломанной ключицей. Потом Чиун заметил коричневатое пятнышко на скатерти там, где сидел Римо. Он спросил официанта, куда ушел Римо. Тот ответил, что не знает.
 В зеркале, которое висело над входной дверью, Чиун увидел, как откуда-то сбоку выбежала группа людей – все одетые как официанты. Они направились прямиком к Чиуну.
 Но они пришли вовсе не затем, чтобы предложить свою помощь. Наоборот – они хотели причинить людям лишние неудобства. Двое из них сразу же отказались от этой идеи – им пришлось позаботиться о своих легких. А легкие их нуждались в заботе, потому что оказались распоротыми сломавшимися ребрами.
 Посетители завизжали, в страхе пытаясь вжаться в стены, а по проходу бежал человек, размахивающий большим ножом для разделки мяса. Он бежал и бежал. И нож тоже. И голова. Голова покатилась. А из тела хлестал фонтан крови, пока оно не добежало до толпы, которая вдруг перестала быть толпой. Нож пролетел и вонзился в стол возле миски с супом из акульих плавников. Голова долго катилась по полу и остановилась у ног вице-президентши местной женской сионистской организация.
 И, в поднявшемся гвалте, перекрывая все голоса, вверх вознесен голос Чиуна:
 – Я – Мастер Синанджу, идиоты! Как смеете вы?
 – Нет! – завизжал официант и в страхе вжался в стену.
 – Где мой сын, которого вы похитили у меня?
 – Какой сын, о Мастер Синанджу? – взмолился съежившийся официант.
 – Белый человек.
 – Он умер от смертельного яда.
 – Глупец! Неужели ты думаешь, что они сумеют надругаться над его телом? Где он?
 Здоровой рукой официант показал на барельеф на стене, изображающий вид города Кантона.
 – Жди здесь и ни с кем не разговаривай, – приказал Чиун. – Ты мой раб.
 – Да, Мастер Синанджу.
 Стрелой метнулся Чиун к барельефу, и хитроумный механизм молнией пронзила грозная рука, вся воспламененная яростью. Но в ресторане не осталось никого, и некому было увидеть это. Только насмерть перепуганный раб, всхлипывающий в углу. А он, без сомнения, будет ждать своего хозяина. Мастера Синанджу.
 Генерал Лю увидел свою возлюбленную. Она шла вместе со всеми остальными по сырому заплесневелому коридору. Старик китаец и два официанта несли бесчувственное тело.
 Он ждал все это время, и минута за минутой поступали сообщения: указания даны, яд подан, яд проглочен; а потом пришлось ждать целую вечность, прежде, чем этот невероятный американец потерял сознание.
 Но игра, как оказалось, стоила свеч. Он схвачен, и скоро будет мертв. И она здесь. Изящный ароматный цветок – единственная радость и отрада в его многотрудной жизни.
 – Мэй Сун! – обрадованно воскликнул он и бросился к ней мимо истекающих потом официантов, и мимо старика. – Как долго я ждал тебя, любимая!
 Ее губы были чуть-чуть липкими от американской губной помады, ее платье из теской ткани подчеркивало всю прелесть се юного трепетного тела. Генерал Лю прижал ее к груди и прошептал:
 – Пойдем. Я так долго тебя ждал.
 Старик-китаец, увидев, что генерал уходит вместе с женой, крикнул ему вслед:
 – А что нам делать с этим, товарищ генерал? – и нервно потер руки. В узком коридоре било жарко и душно. Он едва дышал.
 – Он уже наполовину мертв. Прикончите его. – И генерал исчез в своей маленькой каморке, таща за собой на буксире Мэй Сун.
 Старый китаец остался в коридоре вместе с белым человеком, которого держали два официанта. Он кивком головы указал на одну из дверей, и достал из кармана огромную связку ключей. Найдя нужный ключ, он вставил его в замок деревянной двери.
 Дверь отворилась легко, и взору предстала тесная каморка, а в ней – алтарь, освещенный дрожащим пламенем свечей. На алтаре стояла фарфоровая фигурка Будды, сидящего в позе самаяхи. В каморке витал запах благовоний – тех, которые сжигают ежедневно вот уже многие годы как подношение Будде.
 – На пол, – приказал старик. – Кладите его на пол. И никому не рассказывайте про эту комнату. Поняли? Никому не рассказывайте.
 Официанты ушли, плотно закрыв за собой дверь, а старик подошел к алтарю и поклонился.
 В Китае религиозные и философские системы сменяли друг друга, но Китай оставался Китаем. И пусть новые правители неодобрительно смотрят на поклонение любым богам, кроме диалектического материализма, – рано или поздно им придется признать и других богов, как не раз уже случалось в истории Китая: все новые правители рано или поздно признавали всех старых богов.
 Сегодняшний Китай – это Мао. Но и Будда тоже. А также и предки старика.
 Из недр своего халата он извлек маленький кинжал и вернулся туда, где лежал белый человек. Может статься, ночные тигры Синанджу больше не стоят в одном ряду с богами, и Мастер ушел вместе с ними, и Шива, разрушитель, пришел и уйдет туда, куда ушли все до него.
 Это был хороший нож, стальной, родом из черных лесов Германии, купленный у немецкого майора в обмен на огромное количество нефрита, стоимость которого во много раз превышала стоимость ножа. Это было в те времена, когда немцы и американцы, и русские, и англичане, и японцы забыли о своих разногласиях ради того, чтобы сильнее втоптать в грязь лицо Китая.
 Майор продал нож. Теперь старик вернет его белой расе лезвием вперед. Черная деревянная рукоятка намокла в потных руках старика. Острие он приставил к белому горлу. Сначала он воткнет нож сверху вниз, потом резанет в одну сторону, потом в другую, потом сам отойдет в сторонку и будет смотреть, как льется кровь.
 Лицо спящего казалось на редкость сильным – глубоко посаженные глаза за закрытыми веками, тонкие, четко очерченные губы. Неужели это и есть Шива?
 Конечно, нет. Ведь он сейчас умрет.
 – О, отец и дед, и ваши отцы и деды, и все отцы и деды прошлых лет, – нараспев произнес старик. – Во имя вас, и за все те унижения, которые мы перенесли по милости этих варваров.
 Старик опустился на колени, чтобы всем весом своего тела воткнуть нож. Пол был жесткий и холодный. Но лицо белого человека внезапно порозовело, потом покраснело, словно кровь, готовая пролиться, прилила к нему. Между губами образовалась коричневая полоса. Старик вгляделся внимательнее. Что это – игра воображения? Тело, которое должно было умереть, вдруг наполнилось жизненным теплом. Тонкая полоска стала темно-коричневой лужей на губах, потом из углов рта потекли тонкие ручейки, потом – стремительный поток, а потом – настоящий водопад, а лицо покраснело, и тело напряглось, и – фонтаном на пол, прочь из организма вырвался устричный соус вместе с мясом, и яд, и еще какая-то жидкость, и все это пахло устрицами и уксусом. Он же должен был умереть! Он должен был умереть. Но тело его отказывалось принять яд.
 – А-а-а! – завопил старик. – Это Шива, Дестроер!
 Последним отчаянным усилием он поднял нож, стремясь вонзить его со всей силой, на какую был способен. Последняя попытка – все же лучше, чем совсем не пытаться. Но в тот самый момент, когда нож взмыл вверх, громом прогремел голос, проникая до самых дальних уголков подвала:
 – Я – Мастер Синанджу. Как смеете вы? Где мое дитя, которое я создал из своего сердца и ума, и воли? Я пришел за своим сыном. Как вы хотите умереть? Страшитесь смерти, ибо смерть придет к вам от руки Мастера Синанджу.
 Снаружи, у двери маленькой каморки слуги в страхе закричали:
 – Там! Там! Он там!
 Старик не стал ждать.
 Нож резко и стремительно пошел вниз – старик вложил в удар всю силу. Но он не пошел вниз по прямой. Нет – он описал в воздухе дугу и направился к сердцу старика. И боль, и жар, и шок объяли старика. Но удар был точен, и что такое боль в сравнении с наказанием от руки Мастера Синанджу? Он попытался поглубже всадить нож себе в сердце, и содрогнулся всем телом. Но дальше нож не пошел. Да и не было в этом необходимости. Он увидел, как на него надвигается холодный каменный пол, и приготовился встретить своих предков.
 Римо пришел в себя, когда ему в спину вонзилось чье-то острое колено. Он лежал, уткнувшись лицом в пол. Кто-то наблевал на пол. Кто-то еще и кровь пролил на пол. Чья-то рука хлестала его по шее. Он попытался перевернуться, ударить того, кто его бьет, в пах, и вывести из строя. Когда у него ничего не получилось, он понял, что это Чиун.
 – Ешь, ешь. Жри, как свинья. Лучше бы ты умер – тогда ты надолго запомнил бы этот урок.
 – Где я? – спросил Римо.
 Шлеп, шлеп.
 – А какая тебе разница, раз ты ешь как белый человек?
 Шлеп, шлеп.
 – Я – белый человек.
 Шлеп, шлеп.
 – Не напоминай мне, идиот. Я это слишком хорошо знаю, и мне от этого очень больно. Не ешь медленно. Не пробуй свою пищу на вкус. Жри. Жри, как стервятник. Просунь свой длинный клюв в падаль и глотай все без разбору.
 Шлеп, шлеп.
 – Да я уже здоров.
 Шлеп, шлеп.
 – Я отдал тебе лучшие годы своей жизни, а ты что делаешь?
 Римо поднялся на колени. На какое-то мгновение, пока Чиун хлестал его по шее, ему пришла в голову мысль, а не нанести ли ему боковой в челюсть, но потом он оставил это намерение. И потому позволил Чиуну всласть нахлестаться, пока он не убедится, что Римо снова дышит нормально.
 – И что ты делаешь? После всех моих наставлений. Ха! Ты ешь, как белый человек.
 – Но это было великолепное мясо в устричном соусе.
 – Свинья, свинья, свинья, – каждое слово сопровождалось оплеухой. – Ешь, как свинья. Умрешь, как собака.
 Римо увидел старика, лежащего в луже крови. Кровь по краям уже начала темнеть.
 – Ты прикончил старика? – спросил он.
 – Нет, он оказался умнее.
 – Да, на вид он парень неглупый, – заметил Римо.
 – Он понял, что должно случиться. И принял правильное решение.
 – Умнее вас, азиатов, никого не сыщешь.
 Последняя оплеуха зазвенела у Римо в ушах, и Чиун закончил свою работу.
 – Вставай! – приказал он. Римо поднялся на ноги, чувствуя себя примерно так же, как должна чувствовать себя трасса автогонок в Индианаполисе во время проведения соревнований. Он заморгал глазами и несколько раз глубоко вздохнул. И почувствовал себя вполне прилично.
 – У-уф, – сказал он, заметив пятна блевотины на своей рубашке. – Они, наверное, подмешали в еду какую-то гадость.
 – Тебе повезло, – солгал Чиун, – что это был не смертельный яд. Если ты решишь, что можешь оправиться от яда, то никогда не оставишь свои дурные пристрастия в еде.
 – А, значит, все-таки это был смертельный яд, – улыбнулся Римо.
 – Нет, – стоял на своем Чиун.
 Римо широко ухмыльнулся, поправил галстук и оглядел комнату.
 – Это что – подвал ресторана?
 – А что? Ты проголодался?
 – Нам надо найти Мэй Сун. Если она с генералом, то она может попытаться убить его. Вспомни, она заодно с его похитителями. Генерал в опасности,
 Чиун коротко фыркнул, открыл дверь, переступил через два мертвых тела и вышел в коридор, пахнущих мускусом. Римо заметил, что замок деревянной двери был выбит.
 Чиун шел в темноте, как воплощенное молчание, а Римо следовал за ним так, как его учили, – шаг вправо, шаг влево, строго следуя ритму движений старика, который шел впереди.
 Чиун остановился, и Римо тоже. Быстрым, как молния, движением руки Чиун пронзил дверь, и она распахнулась. Римо на мгновение зажмурился – внутри горел яркий свет. На кровати мерно вздымалась сильная мускулистая желтая спина. Две юные ноги обвились вокруг талии. Черные волосы были посеребрены сединой. Римо увидел подошвы ног Мэй Сун.
 – Быстрее, Чиун, – сказал он. – Придумай что-нибудь философское.
 Мужчина обернулся, ошеломленный вторжением. Это был генерал Лю.
 – О, привет, – сказал Римо.
 – Никакого стыда, – заявил Чиун. – Одевайтесь.
 Генерал Лю сделал резкий выпад рукой и схватил со стула автоматический пистолет 45-го калибра. Римо в мгновение ока подскочил к стулу, взял генерала Лю за запястье и одновременно поддержал его, чтобы не упал.
 – Мы – друзья, – сказал он. – А эта женщина вас предала. Она в сговоре с теми, кто похитил вас и держал взаперти.
 Мэй Сун приподнялась на локтях, на лице ее было написано удивление, тотчас сменившееся выражением ужаса.
 – Неправда! – завизжала она.
 Римо посмотрел на нее и не отреагировал автоматически на движение пистолета, поскольку оно предназначалось не ему. Потом он услышал треск и увидел, как полчерепа слетело с ее головы и разбилось вдребезги о каменную стену, разбрызгивая кровь и что-то серое, а мозг ее лежал в другой половине черепа как яйцо всмятку, поданное к столу.
 Он выхватил пистолет из руки генерала Лю.
 – Она предала меня, – дрожа, проговорил генерал Лю. Потом упал на пол и зарыдал.
 И только значительно позднее, когда Римо шел по пекинской улице, он понял, что слезы генерала на самом деле были просто разрядкой и вызваны чувством облегчения, и что он, Римо, оказался очень плохим сыщиком. Он смотрел на генерала Лю – тот упал на колени, закрыл лицо руками и зарыдал, сотрясаясь всем телом.
 – Бедняга, – прошептал Римо Чиуну на ухо. – Все это, да еще жена предала.
 Чиун ответил фразой, в которую вложил особый смысл:
 – Гонза шмук.
 – Что? – переспросил Римо, не расслышав.
 – По-английски это значит – очень и очень шмук.
 – Бедняга, – повторил Римо.
 – Шмук, – повторил Чиун.




 Глава двадцать четвертая


 У президента немного отлегло от сердца, когда он посмотрел выпуск новостей. Его ближайший советник тоже смотрел новости, наматывая на указательный палец светлую вьющуюся прядь своих волос.
 Они сидели в кабинете в огромных кожаных креслах. Президент снял ботинки и положил ноги на пуфик. Справа от большого пальца его левой ноги находилось лицо советника на экране телевизора, и это лицо говорило, что собирается поехать в Пекин, и будет сопровождать китайского премьера во время его визита в Соединенные Штаты.
 – Поездка тщательно спланирована, и все детали продуманы. Все пройдет самым обыденным образом, – монотонно гудело лицо на телеэкране.
 – Обыденный случай невероятного везения, – вставил свое замечание президент.
 Ведущий задал телевизионному лицу вопрос:
 – А не повлияет ли внутриполитическая обстановка в Китае на визит премьера?
 – Подготовка к визиту премьера идет в соответствии с планом. События в самом Китае на это никак не повлияют.
 Президент рассматривал лицо советника сквозь рамку, которую составил из больших пальцев ног.
 – Генерал Лю поедет с вами, – сказал он.
 Советник улыбнулся и повернулся к нему:
 – Кстати, сэр, как нам удалось найти генерала Лю? ФБР, ЦРУ, министерство финансов – все говорят, что не имеют к этому никакого отношения. ЦРУ предлагает обеспечить его охрану.
 – Нет, – возразил президент. – Пусть занимаются поисками тех двоих, которые похитили генерала. Генерал полетит в Пекин с вами. С ним будут двое сопровождающих. Они полетят в вашем самолете.
 – Насколько я понимаю, у вас есть какие-то секретные агенты, о которых мне ничего не известно?
 – Профессор, некоторое время назад я мог бы ответить вам на этот вопрос. Теперь я и сам не уверен. Вот все, что я могу сказать. – Президент посмотрел на часы. – Уже почти восемь. Вы можете идти.
 – Хорошо, господин президент, – сказал помощник, взял «дипломат» и поднялся. Они обменялись рукопожатиями и улыбнулись друг другу. Возможно, мир, вполне реальный мир, еще может быть достигнут человечеством. Однако просто желать мира или бегать по паркам с пацифистскими значками и безумными глазами явно недостаточно для этого. Мир придет только в том случае, если ради его достижения будет вестись неустанная работа, будут разрабатываться планы, операции, совсем как на войне ради достижения победы.
 – Похоже, все не так плохо, господин президент, – сказал советник.
 – Похоже, – согласился президент. – Спокойной ночи.
 – Спокойной ночи, сэр, – сказал советник и ушел. Белая дверь захлопнулась за ним. А президент принялся внимательно слушать мнения самых разных людей по поводу второй фазы его экономической политики. Их было пятеро, и они высказали пять совершенно различных точек зрения. Все это было похоже на совещание его советников по экономическим вопросам. Что ж, это великая страна, и никакой президент не сможет причинить ей слишком много вреда.
 Секундная стрелка на его часах миновала цифру шесть, направилась к семерке… потом миновала девятку… потом число одиннадцать, и дошла до двенадцати, но телефон не звонил. Благослови вас Господь, Смит, где бы вы ни находились, подумал президент.
 Потом телефон специальной связи зазвонил – звуки его показались президенту симфонией. Президент вскочил на ноги и подкатил кресло к столу. Потом снял трубку.
 – Слушаю, – сказал он.
 – Отвечая на ваш вопрос, заданный два дня назад, – донесся кислый, как лимон, голос, – должен сообщить, сэр, что мы будем продолжать нашу деятельность, но ее конкретные формы изменятся. Что-то не сработало. Я не могу сказать вам, что именно, но не сработало. Поэтому в будущем я прошу вас больше не беспокоиться и не просить меня поручать что бы то ни было этому человеку.
 – Можно ли каким-нибудь способом выразить ему благодарность нации?
 – Нет. По правде говоря, ему невероятно повезло, что он остался в живых.
 – Я видел его фотографии, сделанные агентами, которые следили за Мэй Сун. Одного из агентов убили в школе каратэ. Вашего человека видели.
 – Это скоро не будет иметь никакого значения. После возвращения он будет выглядеть совсем иначе.
 – Я правда хотел бы каким-нибудь образом выразить ему свою признательность. Может быть, его можно как-то наградить?
 – Он жив, господин президент. Вы хотели бы обсудить еще какой-нибудь вопрос?
 – Нет-нет, просто поблагодарите его от моего имени. И спасибо вам за то, что вы позволили ему доставить генерала к месту назначения.
 – Всего доброго, господин президент.
 Президент повесил трубку. И он предпочитал верить, потому что ему хотелось верить, что в Америке есть еще люди вроде Смита и человека, который работает на Смита. Нация рождает таких людей. И значит – нация не погибнет.




 Глава двадцать пятая


 Римо чувствовал себя неуютно.
 Пекин раздражал его. Куда бы они с Чиуном ни пошли, сопровождаемые неизменным эскортом, везде люди замечали их и пялили глаза. Их глаза говорили ему что-то, даже в заполненных толпами людей торговых кварталах, и на широких, сияющих чистотой улицах. Но он не мог понять, что.
 И еще кое-что беспокоило его. Они доставили генерала Лю и выслушали слова благодарности. Два генерала из армии Лю внимательно посмотрели на Римо и вполголоса обменялись с Лю несколькими словами. И один из них сказал, явно по ошибке перейдя на английский: «Дестроер… Шива». Римо решил, что его приняли за капитана военного корабля, или еще что-то в этом роде.
 А сегодня днем им официально покажут Дворец культуры трудового народа в Запретном городе. Высокая честь!
 На Чиуна эти почести не произвели ни малейшего впечатления. С того самого момента, как Римо дал понять, что мысль о возможности устранения его, Римо, руками Чиуна причиняет ему сильнейшие страдания, Чиун был чрезвычайно холоден. Ему было неприятно узнать, что Римо так на это реагирует.
 Нарыв назрел, когда Римо позвонил Смиту и доложил об успешном выполнении задания. Смит долго молчал, а потом велел Римо передать Чиуну, что его голубые бабочки прибыли.
 – А вы не могли бы придумать условный сигнал получше? – спросил Римо.
 – Это для вашего же блага. Сообщите об этом Чиуну,
 И вот, в тот день, вернувшись в гостиницу, Римо решил, что он выдернет чеку раз и навсегда и посмотрит, что произойдет. Нельзя сказать, что он совсем не был готов померяться силами с Чиуном, хотя прекрасно понимал: все, чему его обучил Чиун, тому хорошо известно, и он будет строить свои действия, исходя именно из этого. Но у Римо в запасе было секретное оружие – такое, которого старик мог и не ждать. Правый боковой в челюсть, как его учили на занятиях боксом, когда еще он служил в полиции города Ньюарка, штат Нью-Джерси. Нельзя сказать, что это идеальный вариант, но все же дает хоть какой-то шанс.
 Он встал посередине комнаты, чтобы Чиун сам подошел к нему, и вкрадчиво сказал:
 – Чиун, Смит говорит, что твои голубые бабочки прибыли.
 Чиун сидел в позе лотоса и смотрел телевизор, полностью погруженный в сложную дилемму: должен ли молодой врач говорить матери больной девушки, что ее дочь больна лейкемией, а вопрос этот тем более трудный, что у врача когда-то был роман с этой женщиной, и он не знал, его это дочь или Брюса Барлоу, которому принадлежал весь город, где они все жили, и который недавно заразился венерической болезнью, возможно, от Констанс Лэнс, с которой был помолвлен отчим врача, и у которой было слабое сердце, – могло и не выдержать удара. Кроме того, Барлоу, как понял Римо из всей этой дребедени, которую мусолили по телевизору вот уже два дня, обдумывал, не принести ли в дар больнице аппарат искусственной почки – в нем отчаянно нуждалась Долорес Бэйнс Колдуэлл, которая не могла жить без этого аппарата, и которой надо было закончить свои исследования в области лечения рака прежде, чем ее лаборатория перейдет в руки Дэвида Маршалла, которого девушка, больная лейкемией, встретила на каникулах в Дулуте, штат Миннесота; его еще предстояло охарактеризовать более подробно…
 – Чиун, – повторил Римо, приготовившись к тому, что последним видением его жизни станет этот стерильно чистый гостиничный номер, где воздух был как лед, а кровати застелены белыми покрывалами с золотыми узорами. – Смит говорит, что твои голубые бабочки прибыли.
 – Да, хорошо, – отозвался Чиун, не отрывая взора от телевизора. Римо подождал, пока передача закончится, но и тогда Чиун не шелохнулся. Неужели он хотел напасть на Римо во сне?
 – Чиун, – снова сказал Римо, когда Вэнс Мастерсон принялся обсуждать с Джеймсом Грегори, окружным прокурором, судьбу Люсиль Грей и ее отца, Питера Фенуика Грея. – Твои бабочки тут.
 – Да, да, – отмахнулся Чиун. – Ты повторил это три раза. Успокойся.
 – Разве это не условный сигнал, чтобы ты убил меня?
 – Нет, это условный сигнал, чтобы я не убивал тебя.
 – Так значит, ты бы убил меня, если?..
 – Я с удовольствием убью тебя сейчас, если ты не заткнешь свою пасть.
 Римо подошел к телевизору и ребром ладони ударил сзади по трубке, и Чиун с ужасом увидел, как изображение сначала превратилось в светящуюся точку, потом исчезло совсем. Римо пулей вылетел из комнаты и помчался по длинному коридору. В этот момент он побил бы Чиуна. Он кубарем скатился вниз по лестнице, снова помчался по другому коридору, остановился у открытого окна и разразился смехом, перешедшим в рыдания. Вечером он прокрался назад в свой номер – Чиун сидел все в той же позе.
 – У тебя нет ни души, ни сердца, – сказал Чиун. – Ни ума. Ты сердишься, узнав правду, хотя сам знаешь, что именно так и должно быть. И самым идиотским образом вымещаешь злобу на человеке, которому предстояло сделать то, что причинило бы ему больше страданий, чем собственная смерть. И кроме того, у тебя еще нет и чувства ответственности – ты бросил меня сторожить генерала в соседней комнате, хотя это твое дело, а не мое.
 – Ты хочешь сказать, что скорее умер бы, чем убил меня? – спросил Римо.
 – А тебе от этого легче? Не понимаю я тебя, – ответил Чиун, и всю дорогу до самого Пекина он был холоден и необщителен.
 И вот сейчас, на улицах Пекина, Римо понял, что ему казалось странным во взглядах прохожих.
 – Чиун, – сказал он. – Стой здесь и следи за мной. Скажи вашим сторожам, чтобы оставались с тобой.
 Римо не стал ждать. Он одернул свой синий шерстяной свитер и с самым непринужденным видом вышел на оживленную улицу, где проезжали редкие автомобили, где было множество магазинов и лавок, над которыми висели огромные вывески с китайскими иероглифами, прошел мимо длинной вереницы портретов Мао, потом развернулся и направился обратно, туда, где он оставил Чиуна и двух сопровождающих. Один из этих двоих валялся на мостовой, держась руками за низ живота. Второй улыбался вымученно-вежливой улыбкой.
 – Он сказал, что тебя нельзя отпускать одного, – кивнул Чиун в сторону китайца, корчившегося от боли.
 – Ты следил за мной?
 – Я видел тебя.
 – А ты следил за прохожими?
 – Если ты спрашиваешь меня, понял ли я, что твоя версия относительно того, как исчез генерал Лю в Бронксе, была до ужаса смехотворной, то да, конечно. Никаких двух похитителей не было. Их бы наверняка заметили. Он исчез один. И совсем как ты сейчас, не был замечен никем.
 – Значит, если он исчез один, тогда…
 – Конечно, – сказал Чиун. – А ты что, не знал? Я знал это с самого начала.
 – А что же ты мне не сказал?
 – Вмешиваться в ход мысли Железной Руки, Перри Мейсона, Мартина Лютера Кинга, Уильяма Роджерса и Зигмунда Фрейда в одном лице?
 Итак, размышлял Римо, генерала Лю никто не похищал. Он сам приказал шоферу свернуть с автострады на Джером-авеню. Потом он убил шофера и охранника. Потом вышел из машины, сел в поезд, и встретился со своими сообщниками в китайском квартале. Это он подсылал наемных убийц к Римо, потому что Римо представлял самую серьезную угрозу его планам – сорвать визит премьера. И он убил Мэй Сун, потому что она знала об этом и могла разболтать. И вот теперь он вернулся в Пекин героем – и чем ярче сияет его слава, тем большую угрозу он представляет.
 – Вопрос в том, Чиун, что нам делать?
 – Если ты спрашиваешь у меня совета, то слушай: не суйся в чужие дела – и пусть все дураки на этом свете изрубят друг друга на куски.
 – Я ждал от тебя чего-то подобного, – сказал Римо. Может быть, сообщить кому-то из членов американской делегации? Но никто из членов делегации не знал его. Они знали только, что у него обратный билет до Нью-Йорка, и что его не надо трогать.
 Позвонить Смиту? Но как? У него были проблемы со связью даже в Нью-Йорке.
 Оставить все китайцам – пусть сами разбираются? Но злость и обида жгли его – жгли до самых кишок. Этот сукин сын застрелил свою жену, и ему было наплевать, что миллионы могут погибнуть в новой войне. Нет, не наплевать – он даже хотел этого. Ужасно. Но еще ужаснее то, что он не просто хотел, но и активно действовал. Он считал, что имеет на это право. И Римо никак не мог смириться с этим.
 Он окинул взором широкую чистую улицу, по которой сновали плохо одетые люди, спешащие по своим делам. Он посмотрел на ясное небо над Пекином, не тронутое ни дымом, ни смогом, потому что народ еще не вкусил таких благ прогресса и цивилизации, как загрязнение окружающей среды, и подумал, что если Лю добьется своего, то так оно и останется навеки.
 Чиун, конечно же, прав. Но его правота не исправляла всей ситуации. Все шло не так, как должно идти.
 – Ты прав, – сказал Римо.
 – Но в глубине души ты так не считаешь?
 Римо не ответил. Он посмотрел на часы. Уже пора было возвращаться в Запретный город для совершения грандиозной экскурсии во Дворец культуры трудового народа.
 Один из ближайших помощников генерала Лю, полковник, со значением подчеркивал, какая великая честь им оказывается. Сам премьер будет присутствовать там – ему хотелось лично познакомиться со спасителями народного генерала. Так сказал полковник.
 Совет Чиуна по этому поводу был краток: «Береги бумажник».
 Запретный город был поистине великолепен. Римо и Чиун в сопровождении двух китайцев прошли мимо каменного льва, охраняющего Ворота небесного спокойствия – Тяньаньмэнь. Вот уже в течение пятисот лет эти ворота служили главным входом в город, где некогда обитали императоры со своими дворами.
 Они прошествовали по брусчатке громадной площади в направлении здания с крышей как у пагоды. Здесь теперь находился музей, но раньше в этом дворце был главный тронный зал. Слева на площади Римо увидел множество людей в борцовских облачениях – молодые и старые занимались гимнастикой тайцзицюань. Их движения были плавными и удивительно слаженными.
 Само здание было прекрасно. Даже у Чиуна, против обыкновения, не нашлось ехидных слов. Но внутреннее убранство и экспонаты напомнили Римо те многочисленные нью-йоркские аукционы, на которых выставляются исключительно огромные и отвратительные на вид фарфоровые изделия. Он не слушал бессвязный рассказ экскурсовода о династиях и императорах, о вазах и прочих неуклюжих предметах, которые должны были доказать, что Китай дал миру и то, и это, – он все это время мрачнел и мрачнел до посинения. А когда они достигли главного зала. Римо был уже таким синим, что этой краски хватило бы, чтобы выкрасить форму для всего личного состава ВМС Ее Величества.
 Премьер, стоявший посередине центрального зала под высокими – футов пятьдесят – сводами дворца, походил на фарфоровую статуэтку, выставленную напоказ. В жизни он оказался куда более хрупким человеком, чем на портретах. На нем был простой, без прикрас, серый китель «а ля Мао», застегнутый до самого подбородка. Но при всей своей простоте, скроен и сшит китель был безупречно.
 Премьер улыбнулся и протянул Римо руку.
 – Я много слышал о вас. Для меня большая честь познакомиться с вами.
 Римо не пожал протянутую руку.
 – Пожать руку, – сказал он, – значит показать, что я не вооружен. Таким образом, это будет обман.
 Ну его к черту. Пусть он и Лю играют в войну с командой президента – тем хотя бы платят за то, что они общаются с этими двуличными ублюдками.
 – Быть может, настанет день, когда оружие не понадобится никому, – сказал премьер.
 – В таком случае отпадет необходимость и в рукопожатиях, раз не надо будет показывать, что у тебя нет оружия, – ответил Римо.
 Премьер рассмеялся. Генерал Лю улыбнулся. В форме он казался моложе, но, в конце концов, а зачем еще нужна военная форма? Затем, чтобы грязная работа, связанная с убийством, стала безличным и освященный государственными институтами делом, чем-то не имеющим никакого отношения к живым людям, к их боли, к заботам и радостям повседневной жизни.
 – Если товарищ премьер позволит, – проговорил генерал Лю, – я бы хотел показать вашим гостям один весьма любопытный экспонат. Я надеюсь, господа не станут возражать против присутствия солдат – жизнь товарища премьера мы должны беречь как зеницу ока.
 На узкой лестнице всего в нескольких футах от них стояли восемь солдат – все они казались старше, чем полагалось бы быть рядовым, коими они, судя по их форме, являлись. Стволы их винтовок смотрели в сторону Римо и Чиуна. Ну, дорогой, сказал себе Римо, вот так-то.
 Генерал Лю слегка поклонился официально-вежливо и подошел к застекленному стенду, на котором был выставлен инкрустированный камнями меч. Кожаные башмаки генерала клацали по мраморному полу, а кобура при ходьбе била его по бедру. В помещении было прохладно, освещение очень тусклое, да и солнечный свет не проникал сюда.
 – Господа, – объявил генерал Лю. – Меч Синанджу.
 Римо взглянул на Чиуна. Лицо его было лишено всякого выражения, но под этим вечным покоем скрывались глубочайшие колодцы, до дна которых Римо никогда не мог проникнуть мыслью,
 Какой-то ритуальный меч, подумал Римо. Нужно быть мифологическим героем, чтобы орудовать мечом длиной в семь футов и шириной в самом конце, равной ширине человеческого лица. Рукоять была инкрустирована красными и зелеными камнями. Казалось, им так же невозможно воевать, как мокрым диваном. Если дать человеку этот меч и привязать к рукам, чтобы не мог бросить, его можно просто заплевать до смерти, решил Римо.
 – Знаете ли вы, господа, легенду о Синанджу? – спросил генерал Лю. Римо чувствовал на себе взгляд премьера.
 – Я знаю, что это бедная деревня, – пожал плечами Римо. – Жизнь там очень тяжелая. И ваша страна никогда не поступала с жителями по совести. – Римо знал, что Чиуну это должно понравиться.
 – Истина, – подтвердил Чиун.
 – Но знаете ли вы легенду о Мастере Синанджу?
 – Я знаю, – сказал Чиун, – что ему не заплатили.
 – Этот меч, – сказал генерал Лю, – это меч Мастера Синанджу. Было время, когда Китай, ослабленный реакционным монархическим правлением, прибегал к услугам наемников.
 – И не всегда платил им, – вставил Чиун.
 – И был один Мастер Синанджу, который бросил здесь свой меч, после того, как зарубил им слуг и любимую наложницу императора Чуди.
 Краем губ Римо прошептал Чиуну:
 – Ты ничего не говорил мне про девчонку.
 – Ему поручили убить наложницу, а потом не заплатили, – громко сказал Чиун.
 Генерал Лю продолжал:
 – Император, поняв, какое зло могут принести Китаю иностранные наемники, прогнал Мастера Синанджу.
 – И не заплатил ему, – гнул свое Чиун.
 – И мы горды тем, что с той поры больше не прибегаем к услугам Мастера Синанджу или его ночных тигров. Но империалисты готовы взять к себе на службу любое отребье. И даже могут создать разрушителя, Дестроера, как они его называют, ради достижения своих гнусных целей.
 Римо увидел, как с лица премьера сползла улыбка, и он с недоумением воззрился на генерала Лю.
 – В обществе, где средства массовой информации послушно выполняют волю правителей, даже самая откровенная ложь может сойти за правду, – вещал генерал Лю. – Многие люди верят, что Мастер Синанджу находится здесь, что его привезли американские империалисты. Многие верят, что он привез с собой Шиву, Дестроера. Многие люди верят, что американские империалисты стремятся не к миру, а к войне. Вот почему они послали сюда Мастера Синанджу и его творение, чтобы те убили нашего возлюбленного премьера.
 Римо заметил, как Чиун посмотрел на премьера и слегка покачал годовой. Премьер оставался спокойным.
 – Но мы убьем бумажных тигров Синанджу, которые убили нашего дорогого премьера, – сказал генерал Лю и поднял руку. Солдаты взяли ружья на изготовку. Римо высматривал, под каким экспонатом спрятаться.
 Глядя на премьера, Чиун сказал:
 – Последнему Мастеру Синанджу, который стоял в этом императорском дворце, не заплатили. Я получу долг за него. Пятнадцать американских долларов.
 Премьер кивнул. Генерал Лю – одна рука его по-прежнему поднята – другой рукой достал пистолет из кобуры.
 Чиун рассмеялся – пронзительный смех, эхом раскатившийся по дворцу.
 – Слушайте меня, возделыватели рисовых полей и строители стен! Мастер Синанджу сейчас преподаст вам урок смерти, – слова его взлетели к самым сводам зала, гулко отскакивая от стен и возвращаясь обратно, так что стало казаться, что голос раздается отовсюду.
 И внезапно Чиун словно потерял свои очертания, превратившись в узкую полоску, вокруг которой развевалось его белое кимоно. Он вихрем пронесся мимо премьера туда, где стоял генерал Лю. И вдруг стекло, за которым покоился меч, разлетелось вдребезги, и меч взвился в воздух, а внизу, под мечом, был Чиун.
 Меч со свистом рассекал воздух, совершенно исчезнув из вида, равно как и Чиун. И все громче и громче звучали древние безумные песнопения. Римо готов был уже броситься к лестнице и приняться за дело с той стороны, но тут он увидел, что ружья больше уже не нацелены ни на него, ни на премьера, ни на Чиуна.
 Двое солдат судорожно цеплялись за свои ружья, у одного из них на брюках расползалось темное пятно. Второй просто побледнел и дрожал всем телом. Четверо убежали. Только один еще целился из ружья, но приклад был прижат к плечу, над которым не было ни шеи, ни головы – только круглая рана, из которой хлестала кровь. Римо удалось увидеть и голову: она катилась по направлению к одному из стендов с экспонатами, один глаз по-прежнему был прищурен. У стенда голова остановилась, а глаз перестал щуриться. А меч в руках Чиуна вращался все быстрее и быстрее, разбрызгивая капли крови.
 Лицо премьера оставалось бесстрастным – он стоял, сложив руки перед собой. Генерал Лю дважды выстрелил из пистолета, но пули ударились о мраморный пол, и с глухим стуком отлетели в стены. Потом он перестал стрелять, потому что на месте указательного пальца у него остался только красный обрубок.
 А потом исчезла и вся кисть вместе с пистолетом, а меч продолжал свистеть в воздухе, и Чиун продолжал свой танец.
 И вдруг, издав пронзительный крик, Чиун оказался без меча. Он замер, раскинув руки, и Римо услышал, как меч со свистом рассек воздух у него над головой, взлетая к самому потолку. Римо поднял глаза. Казалось, что меч завис во времени истории, на волосок не долетев до свода, а потом, гигантское лезвие медленно развернулось, меч полетел вниз и элегантно опустился самым острием на лицо генерала Лю.
 Меч мягко разрубил лицо, и проник глубже, рассекая тело. Он вошел в генерала почти по самую рукоять. Острие меча ткнулось в мраморный пол, и тут сверху на него обрушился поток крови. Со стороны казалось, что генерал Лю слишком глубоко заглотнул семифутовый меч Синанджу.
 В наступившей тишине он закачался, опрокинулся навзничь, надетый на меч как на вертел, а вокруг него по серому мраморному полу разлились маленькие кровавые озера. Рукоять казалась цветком, выросшим из лица генерала.
 – Пятнадцать американских долларов, – сказал Мастер Синанджу премьеру современного Китая. – И только наличными.
 Премьер кивнул. Значит, он не был заодно с заговорщиками. Он был одним из миротворцев. Иногда пролитая кровь освящает начало мира.
 – Иногда, согласно учению Мао, – сказал премьер, – чтобы опустить ружье, бывает нужно поднять ружье.
 – Я поверю этому, когда увижу собственными глазами, – отозвался Римо.
 – Это вы о нас? – спросил премьер.
 – О ком угодно, – ответил Римо.
 Они проводили премьера до машины, поджидавшей его на улице, и Чиун с волнением в голосе шепотом спросил Римо:
 – Как мое запястье – не дрожало?
 Римо, который и самого-то Чиуна едва видел, а уж о запястье и говорить нечего, ответил:
 – Болталось из стороны в сторону, как не знаю что, папочка. Ты страшно опозорил меня, да еще в присутствии премьера Китая.
 И Римо почувствовал себя прекрасно.