---------------------------------------------


 Уоррен Мерфи, Ричард Сапир
 Клиника смерти



 Глава первая


 Доктор Дэниел Деммет был подлинным профессионалом. Когда настал подходящий момент для убийства, он, прежде всего, убедился, что жизненно важные органы пациента функционируют нормально. В который раз проверил показания электрокардиографа – это он делал постоянно с той самой минуты, когда пациента привезли на каталке в операционную клиники Роблера – одной из лучших в Балтиморе. Доктор Деммет сидел на высоком вращающемся табурете в изголовье больного, откуда анестезиологу удобнее контролировать ситуацию и легче помочь пациенту в борьбе со смертью. Хирург, проводящий операцию, обычно слишком занят внутренностями больного, чтобы думать о его жизни. Хирург сосредоточен на аппендиксе, анестезиолог – на пациенте.
 Кардиограф показывал нормальный синусоидальный ритм и резкие вертикальные всплески идущих от сердца электрических импульсов. Верный признак перебоев в работе сердца – смещение волны и изменение амплитуды.
 Смерть на экране выглядит ровной, прямой линией, а жизнь – резкой, угловатой, со своими всплесками и падениями. Доктор Деммет убедился, что линия несет в себе гарантию жизни. Отлично. Великолепный синусоидальный ритм. Небольшой подъем, глубокая ложбина, резкий пик, опять ложбина, и картина повторяется снова и снова. Биение жизни.
 Отлично. Да так и должно быть: пациент обладал крепким здоровьем, а доктор Деммет хорошо знал свое дело, в лучших традициях современной анестезиологии. Прошли времена, когда даже лучшие врачи могли усыпить больного только с помощью мощной дозы потенциально опасного для жизни препарата, вызывающего у пациента неизбежное послеоперационное отравление – тошноту, плохое самочувствие, а иногда и боль.
 Сегодня анестезия – симфония. Деммет ввел пациенту, крепкому сорокапятилетнему мужчине, начальную дозу пентотала натрия, от которой больной быстро уснул. Прозвучал первый аккорд.
 Затем – кислород для дыхания. Потом – внутривенное вливание, вызвавшее расслабление всех мышц и позволяющее ввести трубку в трахею для контроля над дыханием больного. На очереди была закись азота, и, наконец, последовало введение галотана – главного обезболивающего средства, – требующее большой осторожности.
 Именно галотан и должен был отправить пациента на тот свет.
 Для расслабления мышц живота доктор Деммет внутривенно ввел небольшую дозу кураре, значительно облегчив хирургу удаление аппендикса. К обеим рукам и к ноге пациента были присоединены электроды. В вену непрерывно поступал пятипроцентный раствор декстрозы. Доктор Деммет пощупал пульс, проверил давление, послушал сердце через стетоскоп, который, конечно, не шел в сравнение с электрокардиограммой, но вполне годился для дополнительного контроля. Затем Деммет приступил к убийству.
 Он также сделал то, чего не показывают в телепередачах, о чем не пишут в сентиментальных романах о медиках и больницах, но что нередко происходит в реальной жизни операционных. Он испортил воздух. Сидя на высоких табуретах по нескольку часов подряд, сосредоточившись, анестезиологи иной раз превращают операционные в подобие туалета – такой там стоит запашок. Это реальность. Никто не обращает на это внимания, так как все слишком заняты.
 Доктор Деммет осторожно увеличил уровень подачи галотана: все было тщательно рассчитано. Взглянул на экран. Нормальный синусоидальный ритм. Еще увеличил дозу. Последовала ответная реакция. Исчезли резкие пики. Еще галотана, и линия начала сглаживаться. Обычно при таких показаниях электрокардиографа принимались экстренные меры, но о том, что они необходимы, бригаде хирургов сообщал анестезиолог. Вместо этого доктор Деммет продолжал спокойно наблюдать за экраном. Пульс упал, кровяное давление снизилось, сердце едва билось. Галотан пациенту больше не был нужен.
 Через три минуты и сорок пять секунд по часам Деммета линия на экране стала ровной и гладкой. Доктор Деммет расслабился. Впервые с начала операции он почувствовал, что сидит на жестком табурете. Он взглянул на поглощенного работой хирурга, посмотрел на сестру, занятую подсчетом тампонов и инструмента, дабы все лежащее на операционном столе оставалось бы на нем, а не во внутренностях больного. За забытый в кишках пациента тампон или зажим можно было поплатиться обвинением в преступной халатности и попасть под суд, даже если тампон этот и не принес особого вреда. Работа старшей сестры была первой нитью в паутине профессиональных интриг, которая позволяла медикам избежать обвинений в недобросовестности. Естественно, что счет пациента отражал и стоимость услуг медсестры.
 Доктор Деммет подождал еще две минуты, прекратил подачу галотана, снизил дозу закиси азота, скрестил на груди руки и стал наблюдать за мирно бегущей по экрану линией смерти.
 Когда хирург поднял глаза, Деммет сокрушенно покачал головой.
 – Жаль, но мы потеряли его, – сказал он.
 При этих словах все головы повернулись к экрану, где пульсирующая точка вычерчивала символ забвения
 Хирург сердито взглянул на Деммета. Потом он будет ворчать, что доктор Деммет должен был проинформировать его о состоянии пациента. А Деммет ответит, что сделал для спасения больного все возможное, и если у хирурга имеются претензии, пусть он обратится к заместителю администратора клиники – мисс Хал.
 А пока доктор Деммет сидел на своем табурете со стетоскопом на шее, с удовольствием освободив уши от посторонних предметов, и наблюдал, как хирург заканчивал операцию вплоть до последнего шва. Если никто не оставил тампона внутри тела, а за этим проследит сестра, тогда операция формально будет благополучно завершена, и последующее вскрытие не выявит никакой вины хирурга. Когда хирург в мрачном молчании вышел из операционной, Деммет встал, потянулся и отправился сообщать печальную новость родственникам покойного. В клинике Роблера считалось, что он делает это лучше всех.
 Известно, что в больницах врачи инстинктивно избегают тяжелых больных и больше времени уделяют выздоравливающим. Даже в наше время медики еще только приступают к изучению проблемы собственного отношения к смерти пациента, к тому, о чем они веками старались не думать, хотя все остальные полагают, будто доктора со смертью на короткой ноге. Принято считать, что врачи склонны к состраданию, что это люди смелые и знающие. Немногим известно, что врач избегает говорить пациенту правду о его болезни не ради спокойствия больного, а ради собственного блага.
 В отличие от коллег у Деммета с этим не было проблем. Он снял марлевую повязку, осмотрел в зеркальце свое спокойное, с орлиным профилем лицо на предмет случайного прыщика, пригладил рыжеватые, слегка тронутые сединой волосы, снял халат и направился в административный корпус отчитаться, как обычно, о проведении особой операции.
 – Что на этот раз? Остановка сердца? – спросила Деммета изящная молодая женщина с темно-рыжими волосами и спокойными карими глазами. Это была Кэти Хал, заместитель администратора и директор фонда развития больницы или, другими словами, главный распорядитель благотворительных фондов.
 – Да. Остановка сердца. Как раз в точку, – ответил Деммет. – А мне покоя не даст этот проклятый гольф! Понимаешь, когда я выбиваю мяч из песчаной ловушки…
 – Клюшкой надо работать, как скальпелем, и тогда у вас получится, мяч сам полетит, куда тебе надо, – возразила мисс Хал.
 – Конечно, полетит, если тренироваться по шесть часов ежедневно…
 – Ты можешь играть, когда захочешь.
 – Нет, я же не могу планировать время этих операций и вынужден делать их среди дня. А утром и вечером сейчас холодновато для гольфа.
 – Многие врачи иногда работают и по двадцать четыре часа в сутки. Наша профессия плохо сочетается с отдыхом, Дэн.
 – Если бы я искал легкой жизни, мне не пришлось бы сейчас спускаться в приемную, чтобы сообщить вдове… как ее там, что ее муж не перенес операцию по удалению аппендикса. Если дело пойдет так и дальше, ты скоро захочешь, чтобы у меня люди умирали от насморка.
 – Ее зовут Нэнси Боулдер. Миссис Нэнси Боулдер. Ее мужа звали Джон. Джон Боулдер. Он работал в налоговой службе.
 – К нам, кажется, попадает уже не первый их сотрудник. Это что, совпадение? – спросил Деммет.
 – Не твоя забота, Дэн.
 – Боулдер. Джон Боулдер, – повторил Деммет. – Если ко мне и дальше будут попадать такие люди, я вряд ли доживу до восьмидесяти.
 – Дэн, давай лучше поговорим о гольфе. Если хочешь, могу дать тебе пару советов. Из песчаной ловушки лучше выбивать мяч так…
 Деммет рассеянно разглядывал висящую на стене диаграмму, на которой была изображена большая красная стрелка, направленная на цель благотворительного фонда – доход в двадцать миллионов долларов. Стрелка показывала значительный прирост.
 – Мне больше нравится бить по-другому, у меня свой стиль.
 – Ты предпочитаешь красивую игру или результат?
 – И то, и другое.
 – Не оригинально, Дэн. Таковы все люди. Вырази вдове Боулдер соболезнования, и встретимся в гольф-клубе.
 – Ты дашь мне фору? Три удара?
 – Хватит с тебя и двух, – сказала Кэти Хал и улыбнулась ему той особенной улыбкой, которая заставляла мужчин слышать биение собственных сердец.
 – Ты бесчувственный и неуступчивый человек, – сказал доктор Деммет.
 – Вот-вот, никогда не забывай об этом, Дэн, – ответила Кэти Хал.
 Когда доктор Деммет попросил старшую медсестру пригласить миссис Нэнси Боулдер, ожидавшую в приемной, та спросила:
 – Еще один?
 – Вы что же, завели реестр? – сурово спросил Деммет.
 Сестра нарушила своим вопросом неписанный профессиональный кодекс, и она это понимала.
 – Нет, доктор. Примите мои извинения.
 – Принимаю, – сказал доктор Деммет.
 В приемной Нэнси Боулдер объясняла пожилому джентльмену, что ему нечего волноваться, как вдруг услышала свое имя. Извинившись перед мужчиной, державшим в руках небольшой бумажный пакет, миссис Боулдер тихонько попросила сестру немного подождать.
 – По-моему, вам хотят сообщить нечто важное, – сказала сестра.
 – А для этого человека важно, чтобы его кто-то успокоил, – сказала Нэнси Боулдер. Он очень переживает за свою супругу. Ей сейчас делают операцию и…
 – Это простейшая операция.
 – Дело в том, что он так не думает, – сказала Нэнси Боулдер. – Он просто в ужасе. Я не могу оставить его. Еще минуту, пожалуйста.
 Сестра со вздохом кивнула, и Нэнси Боулдер повернулась к своему собеседнику, который от волнения едва понимал ее слова.
 – Послушайте. Я знаю, что для вас и вашей жены это очень ответственная операция. Для врачей тоже. Но ответственная еще не значит опасная. Они и делают такие операции именно потому, что они не опасны.
 Мужчина тупо кивал.
 – Не знаю, как убедить вас, сэр, но когда-нибудь вы будете вспоминать о сегодняшнем дне с улыбкой, – сказала Нэнси Боулдер, обнадеживающе улыбаясь.
 Как многие, знавшие эту женщину, ее собеседник не смог не ответить на теплоту и открытость ее улыбки. Он слабо улыбнулся в ответ.
 «Ну вот, но крайней мере ему стало немного легче», – подумала Нэнси Боулдер. Прекрасно, что люди так восприимчивы к душевной теплоте. Она попыталась втолковать это сестре, но та, казалось, не захотела понимать и попросила миссис Боулдер следовать за ней.
 – До чего живучи беспричинные страхи и напрасные опасения!.. Даже у Джона было дурное предчувствие, – говорила миссис Боулдер медсестре. – У него появились боли, но когда доктор определил, что это аппендицит, я успокоилась. Ведь это самая простая операция в мире, не так ли?
 – Простых операций не бывает, – сказала сестра.
 В ее голосе прозвучало нечто такое, от чего руки миссис Боулдер задрожали. Она попыталась сохранить спокойствие. Ведь сестра только сказала, что нет простых операций, и все!
 На смуглом, уже немолодом лице миссис Боулдер вдруг обозначились черты, обычно скрытые ее постоянной улыбкой. Жизнерадостный блеск карих глаз погас. Легкая походка сменилась усталой поступью. Она сжала в руках записную книжку, держа ее перед собой, словно щит. Сестра сказала только, что нет простых операций. Чего же волноваться?
 – Все кончилось хорошо, ведь так? – спросила миссис Боулдер. – Я имею в виду Джона – с ним все в порядке? Скажите же!
 – Доктор вам все объяснит, – сказала сестра.
 – С Джоном все в порядке, да? Все хорошо? – Голос миссис Боулдер стал громким и неестественным. Она схватила сестру за руку. – Скажите мне, что с Джоном все хорошо. Что с ним все хорошо!
 – Ничего не могу вам сказать. Ваш муж не был моим пациентом.
 – Не был? Не был?
 – Он не является моим пациентом. Не является, – сказала сестра и раздраженно высвободила руку.
 – О, слава Богу! – сказала миссис Боулдер. – Слава милосердному Господу.
 Сестра подвела ее к двери из матового стекла с табличкой: «Главный анестезиолог. Доктор Дэниел Деммет».
 – Доктор ждет вас, – сказала сестра, постучав в дверь. Не успела миссис Боулдер поблагодарить ее, как сестра уже исчезла, будто торопилась по срочному делу. Если бы миссис Боулдер не была такого высокого мнения о медиках, то расценила бы это как бегство.
 Доктор Деммет услышал стук в дверь и спрятал в карман земляные орехи, а в шкаф – клюшку для гольфа, которой он гонял орехи по покрытому ковром полу.
 Он думал о гольфе, когда в кабинет вошла встревоженная женщина. Деммет тут же понял, что сестра проболталась. Перед ним стояла эта миссис… как ее там. Пальцы с побелевшими костяшками сжимали записную книжку, губы тряслись.
 – Садитесь, пожалуйста, – сказал доктор Деммет, указывая на зеленое кожаное кресло, стоявшее рядом с его столом.
 – Благодарю, – произнесла миссис Боулдер, – все прошло нормально, да?
 Лицо доктора Деммета было печально. Он опустил глаза, обошел вокруг стола и сел, хотя понимал, что в следующий момент ему вновь придется встать. Он соединил кончики пальцев перед собой в некое подобие арки. Ногти его были девственно чисты, руки безукоризненно вымыты.
 Доктор Деммет мрачно уставился на свои руки. Миссис Боулдер охватила дрожь.
 – Мы сделали для Джима все, что смогли, – сказал доктор Деммет, – но возникли осложнения.
 – Для Джона, – машинально поправила его миссис Боулдер.
 – Да, для Джона. Отказало сердце. Удаление аппендикса прошло прекрасно. Просто прекрасно. Подвело сердце.
 – Нет, только не Джон, не Джон! – закричала миссис Боулдер и залилась горькими слезами.
 – Мы сделали все возможное, – сказал доктор Деммет. Он дал излиться первому всплеску горя, прежде чем встал с места, сочувственно положил руку на плечо вдове, помог ей подняться и выпроводил в коридор, передав на попечение первой попавшейся навстречу медсестре, распорядившись сделать все необходимое для этой женщины и порекомендовав дать ей легкое успокоительное.
 – Как зовут эту даму? – спросила сестра.
 – Э… Она сама вам скажет, – ответил Деммет.
 К тому времени, когда он добрался до гольф-клуба «Фейр оукс кантри клаб» в пригороде Балтимора, он уже решил, как будет играть. Он больше не мог ждать. Стратегия игры была абсолютно ясна.
 – Я не оставлю никому в этом несчастном клубе никаких шансов, – сказал доктор Деммет профессиональному игроку в гольф и поделился своей новой идеей.
 Тот внимательно выслушал и ответил:
 – Безусловно, доктор Деммет, так можно закатить шар в лунку. Но где же тут стиль, где красота игры?
 – Д-да, вы, наверное, правы – мрачно согласился доктор Деммет. На сей раз его горе было искренним.
 Миссис Боулдер проснулась в три часа утра, увидела пустую кровать мужа и только теперь отчетливо поняла, что домой он больше не придет. Она обо всем рассказала вчера детям, и они плакали. Она договорилась о похоронах и заплатила больше, чем позволяли ей средства, не думая ни о чем и рискуя понести слишком большие расходы. Она сообщила брату Джона, который известил остальных родственников, и многие уже звонили ей с выражением соболезнования. Но только теперь она до конца ощутила горечь утраты всем телом, всей душой и начала смиряться с мыслью о том, что Джон уже никогда не вернется домой. И тогда ее охватила скорбь, глубокая и неотступная.
 Она хотела бы разделить ее с Джоном, как они делили все остальное с тех пор, как поженились после окончания университета в Мэриленде. Боль была слишком велика, чтобы переносить ее одной, а молиться она не умела.
 Она стала собирать его вещи, откладывая то, что можно оставить сыну, что мог бы взять брат Джона, и то, что пригодилось бы для Армии спасения. В подвале она связала его лыжи, уложила теннисные ракетки и в который раз удивилась, почему он никогда не выбрасывал старые кроссовки.
 Она глядела на все эти старые, рваные кроссовки, в которых он ежедневно пробегал по три мили с самого дня их свадьбы, кроме разве что медового месяца, и тут неожиданная мысль ударила ее, как током.
 – Отказало сердце. Не может быть, не может!
 Джон не курил, редко выпивал, ежедневно занимался гимнастикой, соблюдал диету, и никто из его родственников никогда не жаловался на сердце.
 – Не может быть, – снова произнесла она вслух и вдруг заволновалась, как будто констатация этого факта могла воскресить мужа.
 Она заставила себя подождать до половины десятого утра и позвонила их семейному врачу. Трубку взяла сестра, дежурившая у телефона, и она записалась на прием, всего на пять минут.
 На самом деле времени потребовалось еще меньше.
 – У Джона сердце было в полном порядке, так ведь, доктор? – спросила она прежде, чем тот успел выразить ей сочувствие.
 – Ну, конечно. Для человека его возраста сердце работало хорошо. Он следил за собой.
 – Могло ли сердце отказать во время операции?
 – Ну, миссис Боулдер, операция вызывает огромное напряжение во всем организме.
 – Могло ли оно отказать?
 – У Роблера работают многие из лучших хирургов страны, миссис Боулдер. Там лечатся многие высокопоставленные лица. Если бы вашего мужа можно было спасти…
 – Но причиной смерти не могла стать остановка сердца, доктор, не так ли? Скажите мне. Вы же наш семейный врач.
 – Миссис Боулдер, в клинике Роблера лечится моя собственная дочь.
 – Но Джон не должен был умереть от остановки сердца при его здоровье и в таком возрасте?
 – В медицине существует еще многое, чего мы не можем объяснить.
 Но миссис Боулдер уже не слушала: она сочиняла письмо в Американскую медицинскую ассоциацию и различные медицинские общества. В полдень она изложила свой план семейному адвокату. Тот был более откровенен, чем врач.
 – Не тратьте зря деньги, миссис Боулдер. Призвать к ответу медиков Роблера за недобросовестное лечение или халатность можно лишь в том случае, если нам удастся найти такого врача, который согласится свидетельствовать против них.
 – Ну так давайте найдем его!
 – Хорошая мысль, миссис Боулдер, но ничего не выйдет.
 – Почему?
 – Если уж ваш семейный врач не поддержал вас – и это в частной беседе, – чего же ждать от постороннего специалиста-медика в суде? Врачи не свидетельствуют против врачей. Хотя ничего подобного и нет в клятве Гиппократа, но это правило медики соблюдают строго.
 – Вы хотите сказать, что врач может убить пациента и это сойдет ему с рук?
 – Я хочу сказать, что порой они допускают ошибки и даже халатность, но с этим никто ничего не может поделать.
 – Но я читала, что одного врача обвинили в преступной халатности. Кажется, это было… в прошлом или позапрошлом году.
 – Правильно. Вы читали об этом именно потому, что, когда врача признают виновным в профессиональной ошибке, это событие. И я думаю, что врач этот был неуживчивым глупцом, который лез не в свои дела и конфликтовал с медицинскими обществами. А вы читали об автомобильной аварии в Фениксе, кода водителя признали виновным в нарушении правил дорожного движения и неоправданном риске?
 – Нет, по-моему, не читала.
 – Я тоже. Никто не станет писать об этом, поскольку такие вещи происходят сплошь и рядом. Свидетелями в таких случаях выступают полицейские. Но у нас нет медицинской полиции.
 – Но ведь существуют комиссии по здравоохранению, законы. Американская медицинская ассоциация.
 – АМА? Обращаться туда – то же самое, что просить Национальную ассоциацию промышленников расследовать вопрос о чрезмерных прибылях. Миссис Боулдер, я ваш друг и неплохой адвокат, и я был другом Джона. Я дам вам хороший профессиональный совет и, между прочим, возьму с вас за это деньги, так что послушайте: выдвигать обвинение против клиники Роблера или доктора Деммета – пустая трата времени, денег, и ваших нервов. Я не позволю вам сделать это, так как вы проиграете.
 – А как насчет вскрытия?
 – Этого мы можем добиться.
 – А если оно подтвердит наше предположение?
 – Оно, скорее всего, подтвердит заключение клиники Роблера.
 – Вы хотите сказать, что и коронеры играют в те же игры?
 – Этого я не говорил. Нет, они не только не играют, но и никому не подыгрывают. Но медики, как и вообще все люди, умеют хорошо подстраховаться. Если они говорят, что смерть наступила в результате остановки сердца, то именно это и обнаружит коронер. Профессия врача ценится очень высоко. Медики не рискуют попусту. Я поступлю иначе. Если вы обещаете оставить вашу затею, то я забуду про счет и ничего не возьму с вас за эту консультацию. Мне очень жаль. Я скорблю вместе с вами, и если бы существовала хоть малейшая возможность вернуть Джона, даже ценой громадных хлопот, или добиться компенсации за его смерть, я пошел бы на это, несмотря ни на что. Но сейчас мы ничего не можем сделать.
 – Посмотрим, – сказала миссис Боулдер, которая больше никого не благодарила за услуги.
 На свои письма она получила вежливые ответы, в общем создававшие впечатление, что их авторы вникли в суть дела. Но, перечитав и проанализировав каждую фразу, она поняла, что все содержание ответов сводилось к тому, как прекрасна профессия врача и как добросовестны доктора.
 И тогда она отступилась. Однажды ей опять попалась на глаза фамилия доктора Деммета. В разделе спортивной хроники. Тот выиграл «малый гросс» в зимнем парном турнире «Фейр оукс скотч».




 Глава вторая


 Его звали Римо. Ветры, налетавшие с залива, хлестали его со злобной силой, накопленной над необъятными океанскими просторами. Перед ним, протянувшись до графства Марин, лежал пролив Золотые Ворота, путь, ведущий на северо-запад. За ним был Сан-Франциско и, еще восточнее, вся Америка.
 Он стоял на перилах моста, откуда четыре сотни и еще девяносто девять человек ушло в небытие, увенчав самоубийством свое в остальном незаметное существование.
 Он был крепкого телосложения и ростом около шести футов. Лишь широкие запястья рук наводили на мысль, что это мог, в принципе, быть не совсем обычный человек. Запястья, однако, никак не объясняли, как ему с такой легкостью удавалось твердо стоять на округлых перилах моста.
 Даже машины, пересекавшие залив по мосту, с трудом продвигались вперед под перекрестными порывами ветра. Темная рубашка и брюки стоявшего на перилах трепетали и щелкали, как при урагане. А он стоял прямо и абсолютно спокойно, будто перед телевизором в своей собственной комнате
 Он вдыхал соленый океанский ветер и ощущал декабрьский холод, который заставил автомобилистов поднять боковые стекла автомобилей.
 Он легко переносил холод, заставляя свое тело слиться с ним, как его учили. К ветру он относился иначе. Тело не столько боролось, сколько побеждало ветер, став продолжением моста и его опор, вбитых в скалу, окружавшую залив.
 – Ты ждешь аплодисментов, – раздался тонкий голос у него за спиной, – собираясь выполнить простейшее упражнение?
 – Спасибо, что мешаешь мне сосредоточиться. Мне только этого и не доставало. Я стою над водой на высоте двухсот футов, и не хватало еще, чтобы меня отвлекали, – сказал Римо, поворачиваясь к миниатюрному пожилому азиату в черном кимоно, чьи седые волосы развевались по ветру, словно шелковые нити, и который так же твердо стоял на пешеходной дорожке, как Римо на перилах.
 – Если твое сознание – раб любого шума, не обвиняй шум в своем рабстве, – сказал Чиун, Мастер Синанджу. – Не господин создает рабов, а раб творит себе господ из окружающих.
 – Спасибо за веселое Рождество, папочка.
 – Если в твоем сердце все еще есть место для праздников белых людей, тогда мне лучше встать на перила рядом с тобой и поддержать тебя, чтобы ты не упал. Даже Дом Синанджу не в силах избавить человека от дурных привычек, если тот их тщательно оберегает.
 – Ну, я тоже не в восторге от твоего праздника Свиньи.
 – Он не называется праздником Свиньи, – сказал Чиун. – Это просто день, когда все, кто в долгу перед кем-либо, наделившим их великой мудростью, с благодарностью дарят в ответ всякие мелочи.
 – Ты не получишь Барбру Стрейзанд, – сказал Римо. – У нас не принято дарить друг другу женщин.
 – У нее могли бы родиться достойные дети. А глядя на дешевый спектакль, который ты устроил, я начинаю думать, что Дому Синанджу нужен другой наследник.
 – Она же не кореянка, папочка. Она такая же белая, как и я.
 – Ради ее красоты я готов сделать исключение. Кровь Синанджу победит любые недостатки, включая неестественный цвет кожи, и тогда я получу ученика, лишенного дурных привычек, нахальства и болтливости. Даже величайший из скульптором испытывает трудности, высекая свои творения из затвердевшей глины.
 Римо опять повернулся лицом к холодному ветру. Он знал, что ветер шумит, но не слышал шума. Он знал, что сейчас холодно, но не чувствовал холода. Он знал, что под ним мост, но не замечал этого. Он двинулся вперед по узким перилам над черной водой, и его мысли и чувства стали его центром тяжести. Он чувствовал, что может идти или бежать бесконечно, и хотя видел огни машин, ехавших навстречу, они находились в ином мире. Его мир вместе с телом все быстрее несся мимо автомобилей, пока не достиг другого конца перил, где Римо повернулся и побежал назад к Чиуну, Мастеру Синанджу.
 Все началось десять лет назад с упражнений, временами настолько болезненных, что он иногда думал, что больше не выдержит. Потом боль стала иной, и упражнения, казавшиеся поначалу трудными, стали получаться легко, и, наконец, его тело само уже знало, что делать, а ум был занят другими вещами.
 Это было нечто большее, чем просто совершенствование силы и ловкости, – изменялась вся нервная система и сама его сущность. И если бы он был откровенен с Чиуном, то признал бы, что чувство одиночества во время Рождества у него уже давно исчезло. Теперь он считал своей родиной Синанджу, деревушку в Северной Корее, которая много веков поставляла наемных убийц королям и императорам, чье золото поддерживало существование жителей деревушки, стоящей среди скал, где, казалось, ничего не росло.
 Римо был первым среди белых, кто овладел секретами Синанджу. Нанимаясь на работу, Чиун согласился быть только инструктором, но не исполнителем и признал как-то, что научил Римо большему, чем просто «маленьким хитростям» кунг-фу, айкидо и таэквандо. Он посвятил его в секреты Синанджу – основы всех боевых искусств. А «верхи» получили уникального белого убийцу-ассасина, который свободно чувствовал себя в обществе белых.
 Римо приблизился к едва различимому во тьме Чиуну, стоявшему на тротуаре, остановился и застыл, слившись воедино с опорами моста, уходившими в темноту.
 – Можешь начинать, – сказал Чиун.
 – Начинать? Я уже закончил, папочка.
 – В самом деле? Может быть. Я не следил. Я думал о моем доме за океаном. Холодными утрами я думаю о Синанджу. Думаю о том подарке, который ждал бы меня, если бы я был дома. Не знаю, как он выглядел бы – возможно, она была бы изящна, как эта ваша певица, но важен не объем груди или бедер, важна сама мысль. О, если бы я был дома!..
 – Я не могу подарить тебе человека, папочка.
 – Кто я такой, чтобы надеяться на благодарную память того, которому я так много дал?
 – Если ты хочешь чего-нибудь тепленького, я достану тебе корову.
 – У меня уже есть одна корова. Она дерзит мне, – сказал Чиун.
 Услышав знакомое характерное хихиканье, Римо понял, что услышит эту фразу еще не раз и не два. Вместе с хихиканьем.
 – У меня уже есть корова, и она дерзит мне, – повторил Чиун.
 Чтобы не слышать его смех, Римо вновь побежал по перилам над водами залива. Добежав до конца моста он услышал пронзительные крики, ворвавшиеся в его мир:
 – Вот он. Остановите его! Боже мой! Он идет боком, невероятно. Смотрите, как быстро. Собирается прыгать. Вон, тот парень на мосту. Остановите его!
 Вернувшись к Чиуну, Римо удостоился одобрительного кивка и спрыгнул с перил.
 – В Персии шах подарил бы Мастеру Синанджу собственную дочь. В Риме император однажды предложил плененную королеву. Вожди сельджуков прекрасно знали, как должным образом выказать свое уважение к Синанджу. В Африке лони продемонстрировали тебе, какие почести надо оказывать Мастеру Синанджу. А в Америке… В Америке я получил корову. Дерзкую болтливую корову.
 – На ужин опять будет рыба, папочка? – спросил Римо, меняя тему разговора, хотя они обедали всего несколько часов начал.
 – Если эта рыба не окажется чересчур болтлива, – сказал Чиун и опять захихикал.
 Полицейская машина, сверкая огнями, промчалась мимо них к другому концу моста.
 – Кажется, меня там кто-то заметил.
 – Неповоротливость и неуклюжесть всегда привлекают внимание. Истинное совершенство – вещь незаметная.
 – Еще раз спасибо за веселое Рождество, папочка.
 Они возвратились в свои апартаменты с окнами на залив, арендованные на время отдыха. Там Римо обнаружил, что куст, росший во дворе, вырван с корнями и установлен посередине ковра, а вокруг все заляпано грязью. На ветках висели два пробитых теннисных мяча, лопнувший мяч для гольфа и кусок яблока. Сооружение венчала желтая лампочка из аппарата для отпугивания насекомых.
 Чиун улыбнулся.
 – Это тебе. Как напоминание о твоих привычках.
 – Что это, папочка?
 – Я сделал это для тебя. Раз ты не можешь порвать с прошлым, наслаждайся его частицей.
 Римо указал на причудливо украшенный куст.
 – Да что же это такое?
 – Не прикидывайся дурачком. Это рождественская елка. Наслаждайся.
 – Это не рождественская елка, папочка. Рождественская елка – это дерево, ель, а украшения делаются из стекла, фонарики вешаются цветные и…
 – А по-моему, это похоже на рождественскую елку, – сказал Чиун. – Конечно, очень похоже – она зеленая и на ней что-то висит, горят огоньки. Это рождественская елка. Не вижу разницы между этим деревом и теми, что стоят в магазинах. Я лишь кое-что улучшил.
 – Помяни мое слово, будь ты американцем, ты бы понял, что это не рождественская елка.
 – Если бы я был американцем, ты по сей день оставался бы бесформенным мешком, набитым салом, который палит в людей из ружей и пистолетов, швыряет бомбы направо и налево и повсюду приносит хаос, что так типично для вашей культуры. Перед тобой прекрасная рождественская елка, не хуже других, даже лучше, так как на ней нет той нелепой пестроты, которую ты так обожаешь.
 Их разговор был прерван телефонным звонком. Римо снял трубку. Звонили из «Вестерн юнион» и передали телеграмму, в которой сообщалось, что тетя Милдред собирается заехать к ним и девять утра. Она уже в пути.
 – Вот черт! – произнес Римо.
 Чиун промолчал. Разве можно помочь тому, кто не способен оценить произведение искусства? Как можно что-либо обсуждать с таким человеком? Чему его можно научить? Если ему нравится это уродливое блестящее похабство в магазинах, то пусть сам его и покупает. Делать такому подарки – все равно что давать бриллианты утке. Та все равно предпочтет клевать кукурузу. Так пусть утка сама покупает себе початки. Мастер Синанджу не занимается откормом уток.
 – Я получил сообщение от Смитти. Наш отдых, похоже, закончился. Чиун, ты слышишь?
 – Я не отвечаю на кряканье, – ответил Мастер Синанджу и, приняв позу лотоса, погрузился в молчание, из которого, как Римо уже знал, вывести его было невозможно.
 – Прости, – сказал Римо. – Спасибо за елку. Очень мило с твоей стороны. Благодарю, папочка.
 Ответа не последовало, и Римо отправился немного вздремнуть, пробормотав напоследок нечто неразборчивое, но явно ругательное.
 Римо проснулся как по тревоге, едва раздался звук открываемой входной двери. Послышались голоса, и в спальню вошел человек с кислым выражением желтоватого лица, в сером костюме, белой рубашке и пестром галстуке, с потертым кожаным портфелем. Визитер опустился в кресло.
 – Что с Чиуном? Вы его оскорбили? – спросил доктор Харолд В.Смит.
 – Даже и не думал! Вообще все, что происходит между нами, вас, Смитти, не касается. Итак, в чем дело?
 – Еще раз хочу напомнить вам, Римо, какую ценность для нас представляет Чиун и как важно, чтобы вы работали рука об руку.
 – Смитти, вы не понимаете и, наверное, никогда не поймете наших отношений. Так в чем же дело?
 – Даже дело для меня не столь важно, как ваши отношения с Чиуном. Из его объяснений я понял, что он сделал вам ценный подарок, а вы приняли его без должного почтения и благодарности и, к тому же, не исполнили какой-то его настоятельной просьбы.
 – Вы не заметили в гостиной куст со всякой ерундой на нем?
 – Да. А что случилось? Я подумал, что его вырвал порыв ветра и зашвырнул вместе со всяким хламом в окно. Почему, кстати, его никто не убирает? Разве у нас нет прислуги? Вы же должны быть при деньгах.
 – Это как раз и есть «ценный подарок» Чиуна. Между прочим, вы слыхали о Барбре Стрейзанд?
 – Да.
 – Вот ее-то он и хочет заполучить, об этой маленькой услуге он и просил.
 – На некоторые вещи, – сухо заметил Смит, – мы не жалеем денег. Учитывая, как мы ценим Чиуна, можно было бы выделить некоторую сумму для удовлетворения его личных потребностей. Актрисы иногда соглашаются на… так сказать, платные услуги. Конечно, не мисс Стрейзанд, но кто-нибудь в том же духе.
 – Он не хочет платных услуг, Смитти.
 – Он желает вступить в брак!?
 – Нет.
 – Тогда чего же он хочет?
 – Он хочет получить ее в собственность.
 – Исключено, – сказал Смит.
 – Абсолютно согласен. Перейдем теперь к вещам более вам понятным.
 – Минуточку. Надеюсь, вы не собираетесь похищать ее? Я должен сказать…
 – Нет, не собираюсь. Ну, так в чем же состоит ваше дело? Я так понимаю, вы в очередной раз напортачили, а мне теперь предстоит все расхлебывать?
 – Знаете, мне становится так же трудно вас понимать, как, временами, Чиуна, хотя в общении он более приятен.
 – Благодарю, – сказал Римо и приготовился слушать.
 Прошло уже десять лет с тех пор, как он получил первое задание от этого въедливого педанта и за это время, в отличие от Чиуна, не помышлял работать на кого-либо другого. Правда, он попытался однажды, но это плохо кончилось…
 Как и все Мастера Синанджу, Чиун унаследовал многовековую традицию службы любому императору, который оплачивал счет деревни Синанджу. Но Римо не был Мастером Синанджу. Он был всего лишь простым полицейским из Ньюарка, который был казнен на электрическом стуле, а потом тайно воскрес в иной ипостаси. Он стал карающей рукой официально несуществующей организации, защитником общественного договора, который не соблюдался.
 Предполагалось, что эта работа не затянется. Организация была создана на короткий срок в трудный для страны период, когда стало невозможно управлять государством, оставаясь в рамках конституции. Организация называлась КЮРЕ. Но оказалось, что война с преступностью практически не может быть выиграна, и теперь, десять лет спустя, КЮРЕ все еще действовала, о чем знали только трое: Смит, ее глава, Римо, ее карающая десница, да еще тот, кто был в данный момент президентом США.
 Римо спросил как-то у Смита, что будет, если президент решит навсегда остаться в своем кресле, используя КЮРЕ для укрепления и поддержки личной власти.
 – Мы не допустим этого, – ответил Смит.
 – А что будет, если он решит «засветить» нас? Сам факт нашего существования будет означать, что конституция не действует. Настанет хаос.
 – Президента сочтут ненормальным, а поскольку мы официально не существуем, нас легко распустить. Вас и так нет на этом свете, я уйду из жизни, а больше никто не знает, чем мы занимаемся, – сказал Смит, но призадумался и однажды поинтересовался у Римо, знает ли Чиун, в чем подлинное назначение КЮРЕ.
 – Вы посылаете деньги в Синанджу в срок? – спросил Римо.
 – Да.
 – Тогда Чиуну нет дела до того, чем мы занимаемся.
 – Именно так он бы и ответил, – посетовал Смит.
 – Я хочу сказать следующее: если объяснить ему, что мы являемся тайной организацией, защищающей конституцию, то он поймет. Если сказать ему, что сотни людей работают на нас, не подозревая об этом, он поймет. Если сказать ему о компьютерах в Фолкрофте и о том, как вы используете их для подкупа, добывания секретов и уничтожения врагов нашей конституции, он поймет. Но одного он не поймет никогда.
 – Чего же? – недоуменно спросил Смит
 – Что такое конституция.
 Смит улыбнулся и вскоре, поскольку он привык доводить все до конца, сам объяснил Мастеру Синанджу, что такое Конституция Соединенных Штатов Америки.
 С тех пор Чиун был уверен, что знает, как управляются Соединенные Штаты. Листок бумаги являлся общественным договором, который все признавали и никто не принимал всерьез.
 – Это как ваша Библия. Красивые песни, не более, – сказал Чиун. Но Римо догадывался, что Чиун, в отличие от других не знавший многого, на самом деле все понимал гораздо глубже.
 Римо сидел на краю кровати и выслушивал очередное задание, которое, по словам Смита, требовало только оперативности, и ничего более. Интересно, какого черта это означает?
 – Гибнут люди, находящиеся в центре нашего внимания, – говорил Смит.
 Римо щелкнул пальцами.
 – Ну конечно, теперь все понятно!
 Смит посмотрел на него так, словно хотел сказать: «С дураками не соскучиться», и продолжал:
 – Именно здесь возникли трудности. В одной такой сфере нашего внимания – налоговой службе – мы потеряли семь человек за полтора года.
 – Почему бы не дождаться, когда их наберется тысяч пять, Смитти, и все прояснится? Зачем то есть волноваться из-за семерых? О чем вы думали, черт возьми, когда их было только трое?
 – Тут есть свои тонкости. Мы не уверены, что их семь. Мы, в общем, не до конца понимаем, что, в сущности, происходит. Четыре смерти, судя по всему, – это воля Господа.
 – Возьмем на службу и Бога, нет проблем, – сказал Римо. – Вместо меня. Чиун, кстати, считает, что Бог справляется со своими обязанностями не слишком удачно и мог бы отойти от дел. Даже если он корейский Бог.
 – Прошу вас, перестаньте. Известно, что на жизнь пятерых из семи были совершены покушения, неудавшиеся только благодаря усилиям полиции. Но вскоре один умер от болезни почек, двое от кровоизлияния в мозг, один от остановки сердца…
 – Ближе к делу.
 – Так мы потеряли некоего Боулдера, который выполнял важную работу в налоговой службе. Во время операции у него отказало сердце. По словам медиков, удаление аппендикса прошло успешно, но пациент умер. С ним был связан другой человек, которого мы хотели бы сохранить живым, а это, кажется, будет трудно.
 – Ладно, – сказал Римо. – Я все сделаю. Запросто. Положитесь на меня. Я прослежу, чтобы у него был низкий уровень холестерина и чтобы он регулярно делал зарядку. Потом я займусь его сердцем и легкими. Профилактика – залог здоровья!
 – Это не ваша забота. Я хочу быть уверен, что на него не рухнет дом или его не собьет машина.
 – А если у него все-таки случится сердечный приступ?
 – Мы не уверены, что упомянутые четыре смерти произошли по воле Господа. Нужно все точно выяснить. Вы должны сохранить жизнь этому человеку, защитись его от воздействия сил явных и тайных. Вы должны проследить, чтобы в течение какого-то времени – скажем, месяца – с ним ничего не произошло. Если кто-то проявит активность, необходимо пресечь попытку, выяснить, откуда исходит опасность, устранить ее источник. Затем можете продолжить отдых. Ясно?
 – До некоторой степени. Скорее всего, мне понадобится собака-ищейка.
 – Знаете, Римо, чем старше вы становитесь, тем меньше я вас понимаю.
 – Как и я вас, Смитти.
 – Я не изменился с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать лет, Римо.
 – Охотно верю, – сказал Римо и сосредоточился на личности своего подзащитного.
 Его звали Натан Дэвид Уилберфорс, и жил он в Скрэнтоне. С матерью. Не любил громкого шума.




 Глава третья


 Агенты казначейства должны были немедленно покинуть дом Уилберфорсов по трем веским причинам. Миссис Уилберфорс пообещала изложить их, если агенты присядут – нет, не на диван, разве они не видят, что на нем покрывало, и не на складную кровать – это для гостей. Ничего, пусть постоят.
 – Вы явились в мой дом, принесли на ботинках уличную грязь, ваши шляпы где только не валялись, вы употребляете сомнительные выражения в присутствии Натана Дэвида. Вы говорите, что Натану Дэвиду угрожает опасность, и вы собираетесь защитить его. Но кто защитит Натана Дэвида от грязи и сквернословия? Конечно, ни один из вас, – произнесла миссис Уилберфорс с негодованием.
 Ее массивная грудь возвышалась под складками платья как неприступный бастион. Она была шести с лишним футов роста и весила, по оценкам агентов, добрых двести сорок фунтов. Если она и не играет за «Питтсбург стилерз», подумал вслух один из агентов, когда хозяйка не могла их слышать, так лишь потому, видимо, что ей не нравится беспорядок в раздевалках.
 – Мадам, ваш сын является заместителем директора, он важное лицо, а у нас есть все основания полагать, что его жизнь в опасности.
 – Я знаю, что ему грозит опасность. Общение со всякими типами.
 – Нам известно, что в прошлом месяце машину господина Уилберфорса пытались испортить. Под предлогом установки нового глушителя хотели снять тормоза, если не ошибаюсь.
 – Откуда вам знать, что они пытались сделать? Вы же никого не поймали.
 – Но мы помешали ему.
 – Рада за вас. Натан Дэвид отныне будет ездить на автобусе. Так вам будет спокойнее?
 – Не совсем, мадам. Мы должны все проверить. У нас есть приказ охранять господина Уилберфорса. Мы надеемся на вашу помощь. Для его же блага.
 – О благе Натана Дэвида я позабочусь сама.
 – У нас есть приказ, мадам.
 Но когда в полдень агенты связались со своим, начальством, то узнали, что приказ отменен, и решили, что миссис Уилберфорс с Вандаллия-авеню, 832, имеет какие-то связи в верхах. Агентов быстро отозвали.
 – Не задавайте вопросов, – сказал им шеф. – Указание получено сверху. Ничего не могу вам объяснить.
 Когда все трое зашли откланяться в кабинет Уилберфорса, он беседовал с новым служащим, худощавым человеком с выступающими скулами и очень широкими запястьями.
 – Мы хотим попрощаться и пожелать вам всего наилучшего, мистер Уилберфорс.
 – О, благодарю, – сказал Уилберфорс. – Я с удовольствием пожал бы вам руки, но вы, к сожалению, уже на пороге.
 – Да вы никогда этого и не делаете, мистер Уилберфорс, – заметил агент, говоривший от имени всех троих.
 – Ну, тогда, наверное, не стоит и начинать, – сказал Уилберфорс и нервно усмехнулся. Это был полноватый, аккуратно одетый человек сорока с лишним лет. Его письменный стол сверкал чистотой, а бумаги на нем были разложены столь тщательно, будто это были хирургические инструменты.
 Когда агенты ушли, Римо положил ноги на стол.
 – Сэр, о, сэр! Это мой стол! – возмутился Уилберфорс.
 – Ну и что? Я просто посижу и не стану мешать вам.
 – По-моему, раз вы хотите работать со мной, мы по меньшей мере должны хотя бы понимать друг друга. Так вот: я люблю чистоту и аккуратность.
 Римо взглянул на свои ботинки. Они блестели. Он в недоумении посмотрел на Уилберфорса.
 – Мой стол. Ваши ноги лежат на моем столе.
 – Да, – сказал Римо.
 – Не соизволите ли убрать их?
 – Какие пустяки, – произнес Римо спокойно.
 – Пожалуйста, уберите их.
 – Нет, – сказал Римо.
 – Тогда я требую, чтобы вы убрали их. Я могу применить силу, мистер Римо. И если мне придется прибегнуть к чрезвычайным мерам, ваша карьера пострадает.
 Римо пожал плечами и, оставшись в той же позе, приподнял ноги над столом на четверть дюйма. Уилберфорс был уверен, что новый сотрудник скоро опустит ноги на пол. Даже танцор не смог бы так держать их более минуты или двух. Но разговор продолжался уже второй час, а ноги оставались в том же положении, и человек, казалось, не испытывал напряжения. Ноги застыли над столом, будто подвешенные в пространстве.
 У нового сотрудника были особые функции. Он хронометрировал рабочий день Уилберфорса. В его задачу входило выяснить, почему отдел Уилберфорса работал так эффективно, и довести эту информацию до сведения всех остальных. Он все время будет находиться рядом с Уилберфорсом и наблюдать, как тот распределяет время между работой и отдыхом, включая и сон.
 Уилберфорс поинтересовался опытом работы мистера Римо в этой сфере, но получил туманный ответ. Спросил о его подготовке, но также ничего толком не узнал. Хотел позвонить его начальнику и сообщить о недостойном поведении на работе, но никак не мог избавиться от этого человека, чтобы поговорить по телефону без свидетелей.
 Как обычно, Уилберфорс работал допоздна, так что, когда они уходили, в здании уже было темно. В коридоре на восьмом этаже свет не горел. После уборки помещения в воздухе чувствовался запах дезинфицирующих средств.
 – Лифт налево, – сказал Уилберфорс.
 – Обычно в коридоре горит свет? – спросил новый сотрудник.
 – Да. Не волнуйтесь. Держитесь за мою ру… нет, лучше идите вдоль стены на мой голос.
 – А почему бы вам не идти за мной?
 – Но вы же не найдете лифт.
 – Не волнуйтесь. Я вижу лучше вас.
 Именно тогда Уилберфорс заметил, что не слышит его дыхания. Он подумал, что это странно, так как прекрасно слышал свое собственное. Уилберфорс даже не слышал его шагов по мраморному полу, тогда как собственные звучали в тишине коридора словно ружейные выстрелы. Его новый сотрудник будто растворился в темноте.
 Уилберфорс двинулся к лифту и, дойдя до конца коридора, хотел уже нажать кнопку, когда услышал быстрый топот. Рядом с ним кто-то был – двое или трое, потом он услышал нечто вроде звука протыкаемой пальцем бумаги, какое-то бульканье и шум, напоминавший полет птицы. Как раз у себя над головой.
 Затем вспыхнул свет. Уилберфорс охнул и почувствовал, что у него закружилась голова. Новый сотрудник стоял рядом, держа его за руку. Перед Уилберфорсом предстало страшное зрелище.
 Дверь шахты лифта была открыта, но кабины на месте не было. Уилберфорс стоял перед пустой шахтой. Восемь этажей пустоты!
 – Боже мой! Кто-нибудь мог упасть. Какая небрежность! – сказал, задыхаясь, Уилберфорс.
 – Кое-кто и упал, – заметил новый сотрудник, придерживая Уилберфорса за руку, чтобы тот мог глянуть вниз.
 Там внизу, во мраке, Уилберфорс различил чье-то тело, пронзенное пружинами, и, кажется, еще два других. Он мог разглядеть только руки и ноги и что-то еще, полетевшее вниз. Это был его завтрак.
 Римо помог ему дойти до лестницы, и они вместе спустились вниз. С каждым лестничным пролетом Уилберфорс все больше приходил в себя. Внизу он уже жаловался на то, что в государственных учреждениях нет должного порядка. Его ум проделал то, что, как говорил Чиун, делает нетренированный ум. Столкнувшись с непонятным фактом, он истолковывает его так, чтобы в него поверить, либо отвергает его.
 Стоя на улице под пенсильванским снегом, Римо понял, что Уилберфорс воспринял попытку покушения на его жизнь просто как плохую работу вахтеров.
 – Я напишу утром докладную начальнику эксплуатационной службы, – сказал Уилберфорс, застегивая свое серо-оранжевое зимнее палью.
 Римо знал, что такие поношенные пальто обычно распространялись среди бедных, но новым такое пальто видел впервые.
 На Римо были серые слаксы, легкая голубая рубашка и серо-голубая куртка, трепетавшая на ветру.
 – Где ваше пальто? – спросил Уилберфорс.
 – У меня его нет, – сказал Римо.
 – Не хватает денег?
 – Да нет, мне оно не нужно.
 – Невероятно. Ведь на улице холодно.
 – Почему вы так думаете?
 – Так говорит термометр, – ответил Уилберфорс.
 – Вот и побеседуйте с ним. Скажите ему, что он врет.
 – С температурой это не пройдет. Такова природа.
 – А вы разве не часть природы?
 – Я Натан Давид Уилберфорс и всегда застегиваюсь на все пуговицы, – сказал Уилберфорс. – Мне кажется, ваша мама недостаточно хорошо воспитывала вас.
 – У меня не было матери. Я вырос в приюте.
 – Извините, – смутился Уилберфорс. – Не могу представить себе, какова жизнь без матери.
 – Вполне нормальная, – сказал Римо.
 – Как вы можете говорить такое? – испугался Уилберфорс. – Не знаю, что бы я делал без мамы.
 – Ничего страшного, все было бы в порядке, Уилберфорс.
 – Вы ужасный человек!
 – Если работать над собой, вы тоже стали бы таким, то есть – человеком, – пояснил Римо.
 – Вас интересует только мой рабочий день или мой досуг тоже?
 – Что не обязательно, я только загляну к вам домой.
 – Вы ничего не записываете.
 – Я все держу в голове, – сказал Римо. – В голове.
 Римо знал, что этой ночью Уилберфорсу ничего не грозит. Больше того: вероятно, это будет самая спокойная ночь в его жизни. На Западе, как учил Чиун, нападение носит характер отдельных атак и никогда не осуществляется одновременно со всех сторон. Чиун объяснял это еще в начале обучения Римо, положив на стол лакированные деревянные шарики размером с виноградину и желтый шар побольше, размером с грейпфрут.
 – На Западе убийство это один шар, – сказал Чиун, держа в руках небольшой черный шарик. Тот, будто подвешенный, едва касался кончиков его ногтей. – Такой взгляд отражает представления бизнесмена и ориентирован не на достижение максимального результата, а на наименьшую затрату усилий. Смотри, – Чиун указал на большой желтый шар на столе, – вот цель. Когда желтый шар упадет на пол, задача будет решена. Для нас убийство – это тоже своего рода задача.
 – Называй все своими именами, – сказал Римо. – Убийство есть убийство, и не морочь мне голову разговорами о каких-то задачах.
 Чиун терпеливо покачал головой. Только спустя годы, когда Римо уже постиг мудрость, изменившую саму его сущность, Чиун стал поругивать его и называть свиным ухом, а в начале обучения Чиун был терпелив.
 – Смотри, – сказал Чиун – Вот так поступают на Западе.
 Он бросил маленький черный шарик, и тот слегка чиркнул по большому, который откатился к краю стола. Чиун сложил руки на коленях и демонстративно уставился на этот шар. Помедлив, бросил второй шарик. Тот прокатился мимо. Он опять уставился на большой желтый шар, долго думал, потом бросил третий маленький шарик, который попал в центр большого и сбил-таки его на пол. Маленький же покрутился на столе, вернулся и замер прямо перед Чиуном.
 – Такова западная техника убийства, – сказал Чиун. – А вот техника Синанджу. Дай мне желтый шар.
 Римо нагнулся, поднял шар, почувствовав при этом боль – он еще только осваивал основной комплекс физических упражнений, – и положил шар на стол.
 Чиун кивнул, улыбнулся и достал из кармана пригоршню шариков. Взял по несколько штук в обе руки, развел их в разные стороны перед собой, а потом – бац! бац! бац! – шарики ударили один за другим прямо в центр желтого шара и мгновенно сбили его со стола.
 Чиун опять сложил руки на коленях.
 – Теперь ты понимаешь? Западный метод включает в себя периоды затишья, перестройки, нагнетания опасности, что только мешает идти к цели.
 – Как это у тебя получается с шарами? Они вылетают как пули, а пальцы вроде бы и не двигаются.
 – Ты хочешь стать жонглером или убийцей?
 – А шарик, который вернулся к тебе по кругу? Как ты его закрутил?
 – Я хочу, чтобы ты усвоил не технику вращения шаров, а технику убийства.
 – А если я отращу ногти подлиннее, то у меня получится так же, как у тебя?
 Чиун вздохнул.
 Римо продолжал:
 – Так вот, если я соберусь кого-нибудь прикончить, то для верности просто возьму ружье побольше. Теперь покажи мне свой фокус с шариками. Все дело в кисти руки? – спросил Римо.
 Только потом, когда он стал лучше понимать систему Чиуна и его тело стало другим, он обнаружил как-то, что может проделывать с шарами то же самое. Дело было не в ловкости, а в понимании и ощущении того, чем является шар. И Римо навсегда запомнил о том, что говорил Чиун о технике убийства на Западе и на Востоке.
 Сейчас, когда они шли к старому «фольксвагену» Уилберфорса, Римо был спокоен за сегодняшний вечер. В данный момент Уилберфорс был, как никогда, в безопасности, и, по крайней мере, пару дней ему ничего не грозит. На Западе одномоментно предпринимается только одна попытка убийства.
 Уилберфорс открыл капот расположенного сзади двигателя.
 – Помните тех троих, что заходили сегодня днем? Это были приставленные ко мне телохранители. Они всегда проверяли заднюю часть машины. Я не знаю, что нужно проверять. Может быть, вы знаете?
 – Да, знаю, – сказал Римо, устраиваясь на переднем сиденье.
 Уилберфорс оставил мотор открытым, отпер дверь и заглянул внутрь.
 – Тогда взгляните. Выйдите и взгляните.
 – Я и так знаю. Того, что искали телохранители, там нет.
 – Откуда вы знаете?
 – Помните тех, на дне шахты лифта?
 – Не напоминайте мне об этом…
 – Так вот, у них был европейский разрез глаз.
 – Что это значит?
 – Это значит, что ваш мотор исправен, как обычно. Закройте капот, и поедем посмотрим ваш дом.
 По дороге к дому Уилберфорса, построенному «под старину», с семью комнатами, зелеными жалюзи и крошечным газоном, занесенным серым снегом, хозяин пожелал узнать, что вмел в виду его новый сотрудник, говоря о разрезе глаз, и как он попал в машину, если дверь была заперта.
 – У вас замок не работает, – сказал Римо, что было правдой, так как замок больше не работал. Римо сломал его.
 – А глаза?
 – Дело в методе убийства: либо предпринимается сразу несколько попыток, либо одна, что дает время принять меры защиты. Эти люди были с Запада, и попытка была только одна.
 – Понятно. Это все объясняет, – сказал Уилберфорс. Он восемнадцать лет проработал в правительственных учреждениях и научился делать вид, что все понимает.
 Миссис Уилберфорс бросила взгляд на сына и его спутника, стоявшего на снегу без пальто, и спросила Натана Дэвида, где он встретил этого типа.
 – Это новый служащий, мама. Он изучает работу моего отдела, чтобы выяснить, почему у нас все так хорошо получается.
 – Мой сын хорошо работает, – сказала миссис Уилберфорс, глядя сверху на Римо, – потому что хорошо воспитан. Если бы всех хорошо воспитывали, эта страна процветала бы.
 – Можно войти? – спросил Римо, обходя массивную фигуру хозяйки.
 – Слушай, ты! – гаркнула миссис Уилберфорс – Я не разрешала тебе входить. Убирайся!
 Римо обошел гостиную, забитую мебелью, старыми коврами, уродливыми керамическими лампами и всякими ненужными причиндалами.
 – Говорю тебе, вон из моего дома, пока не получишь разрешения войти. Слышишь?
 В столовой размещалась еще одна причудливая коллекция мебели эпохи ранней Америки.
 – Либо ты сейчас же уберешься из дома, либо я позову полицию. Полицию, молодой человек!
 На кухне стояла газовая печь, холодильник сороковых годов и масса разных безделушек. На ужин готовилось что-то мясное. За спиной Римо услышал прыгающую поступь миссис Уилберфорс. Он быстро шагнул влево, массивная фигура заняла его место, а Римо спокойно вышел из кухни на лестницу. В комнате миссис Уилберфорс тоже была свалка вещей, и стояла одна кровать. Комната ее сына напоминала юридическую контору на Уолл-стрит с дубовой кроватью посередине. Была еще комната для приема гостей, столь же уютная, как и пещера, и две ванных комнаты.
 На лестнице Римо вновь избежал столкновения с миссис Уилберфорс, перепрыгнув через перила. Рядом был вход в подвал. Именно там он нашел то, чем, вероятно, воспользуются во время следующего покушения. Котел отопления, работающий на жидком топливе.
 Как утверждал Смит, ранее была предпринята попытка отключить тормоза машины. Сегодня вечером был испорчен лифт. По той же схеме будут действовать еще, по крайней мере, один раз. А деревянный дом с котлом отопления как нельзя более удачно подходил для этого. Ночь – идеальное время для поджога. Уилберфорсы спали на втором этаже. Пожар начнется в подвале и отрежет пути спасения. «Так и будет, – подумал Римо. – На большее эти типы не способны».
 Сегодня вечером новой попытки предпринято не будет, ведь это Запад. Он знал, что те трое были с Запада, еще до того, как услышал их шаги в коридоре. Он учуял запах. Первый, как он увидел позже, глядя в шахту, был негр, но, вопреки некоторым взглядам на Западе, от черных и белых пахло одинаково. От людей пахнет тем, что они едят, а трое нападавших были любителями мяса. От них прямо-таки несло мясом. Говядина, говядина и еще раз говядина. Время от времени и Римо хотелось гамбургер, он вспоминал его изумительный вкус вместе со вкусом лука и кетчупа. Но теперь, когда ему в нос ударил тяжелый запах мяса, Римо стало противно. Он почувствовал запах в темноте коридора и прикончил всех троих, использовав одного, чтобы столкнуть остальных в шахту, которая, как уловил его слух, была открыта. Первого, послужившего живым буфером, он убил простым ударом по голове и отправил в шахту последним. Если бы он сбросил его в шахту живым, то кто-то из двух упавших туда раньше мог смягчить его падение.
 Конечно, одного из них он мог бы и не убивать. Но на Уилберфорса все равно будет предпринята еще одна попытка покушения. Римо решил дождаться этой попытки, проследить, кто ее организовал, выяснить, что к чему, отчитаться перед Смитом и продолжить свой отдых.
 – Эй, ты, там внизу! Если через пять секунд ты не уберешься, я позвоню в полицию. Ты слышишь меня? – Это была миссис Уилберфорс.
 Отлично, значит, на этот раз – котел. Завтра ночью или послезавтра, но не сегодня. Римо проскользнул вверх по лестнице под рукой миссис Уилберфорс. Проходя мимо, он слегка хлопнул но массивной затянутой в корсет спине и услышал такой вопль, будто кому-то выпустил кишки.
 – А-а! – завопила миссис Уилберфорс.
 Натан Дэвид спрятался за кушетку.
 Римо увернулся от мощных ручищ миссис Уилберфорс, чтобы получше разглядеть ее поясницу. Что это она так заголосила? Спина была в прекрасном состоянии, в целости и сохранности. Никаких повреждений.
 Римо совершил очередной вираж и для верности еще раз шлепнул миссис Уилберфорс. На сей раз – пониже спины.
 – А-а! Зверь! Свинья! Насильник! – еще громче завопила миссис Уилберфорс.
 – С Рождеством! – сказал Римо, заходя слева, и чмокнул миссис Уилберфорс в щеку. – Спокойной ночи, Натан Дэвид.
 Римо покинул дом Уилберфорсов в хорошем настроении.




 Глава четвертая


 – Я не люблю пожары, – сказал Энтони Стейс, также известный многим как Ансельмо Стасио. Для большинства, для тех, кто никогда не встречал его и не знал ни одного из этих имен, он был «мистер Бит».
 Мистер Стейс был президентом «Стейс риалти», директором Первого национального сельскохозяйственного банка и трастовой компании Скрэнтона, возглавлял объединенный комитет по благотворительности и, кроме всего прочего, был человеком, к которому, как правило, обращались во время сбора средств для церкви или клуба. Мистер Стейс, как известно, редко отказывал.
 В другой сфере жизни Скрэнтона Ансельмо Стасио контролировал игру на тотализаторе, грузовые перевозки, несколько профсоюзов и ссужал деньги под большие проценты. Дополнительным залогом служила жизнь должников.
 Те немногие, кому он был известен в обеих своих ипостасях, утверждали, что Стасио приносил больше пользы обществу, чем Стейс. Стасио не допускал распространения белого порошка в Скрэнтоне и его окрестностях. «Героин, – говорил он, – порождает беспорядки, и тогда у людей появляется желание перемен». А так как дела и без того шли хорошо, то и Ансельмо Стасио, и Энтони Стейс не нуждались в изменении «статус кво». Особенно с тех пор, как между ними установилось прекрасное деловое сотрудничество.
 В качестве директора сельскохозяйственного банка Стейс имел доступ к большим капиталам. В роли дона Ансельмо Стасио он ссужал деньги под большие проценты. Используя деньги Стейса для ссуды, Стасио мог получать гораздо большие прибыли, чем от вложений в производство. Сельскохозяйственный банк, как воронка, засасывал доходы от ростовщичества и иногда имел больше денег в обороте, чем хранилось в Федеральном резервном фонде.
 Продуктивное деловое сотрудничество двух имен одного человека продолжалось до тех пор, пока какой-то чиновник налоговой службы не обратил на это внимание и не начал собирать факты. Хуже всего, что этот чиновник, Давид Уилберфорс, оказался человеком, явно лишенным благоразумия.
 Когда Уилберфорс обнаружил, что его личный банковский счет за неделю вырос непонятным образом на 123 547 долларов, то обратил на это внимание руководства банка в письме и личном разговоре. Вице-президент был шокирован такой ошибкой. Президент также был возмущен. А член совета директоров Энтони Стейс лично посетил Уилберфорса дома, чтобы выразить свою озабоченность.
 Он отметил изящество дома и обстановки. Миссис Уилберфорс высказала сожаление, что теперь осталось так мало джентльменом, подобных мистеру Стейсу. Мистер Стейс спросил Натана Дэвида Уилберфорса, когда тот заметил ошибку.
 – Когда я перевел в банк 23 доллара и получил ответ, что на моем счету больше 125 тысяч долларов, я сказал вашему кассиру, миссис Хансен, что, видимо, произошла ошибка. Она была достаточно вежлива со мной, но голос ее звучал неприветливо.
 – Мы во всем разберемся, – сказал Стейс, осторожно положив серую шляпу на колени. Это был благородной наружности седоватый человек с открытым лицом. Карие глаза излучали тепло и доверие. Темно-серый костюм был скроен аккуратно, но не соответствовал последней моде.
 Он обещал довести до сведения миссис Хансен его недовольство тем, что она допустила недостаточно корректное отношение к уважаемому клиенту. Потом мистеру Стейсу пришла в голову блестящая идея. Он догадывался, откуда могли поступить деньги. Возможно, это вовсе не ошибка.
 – Иногда, мистер Уилберфорс, люди испытывают такую благодарность за оказанные им услуги, что тайно переводят деньги на чей-то счет. Вы не оказывали недавно кому-нибудь такую услугу?
 Уилберфорс задумался.
 – Я повысил в должности секретаршу на две ступени вместо одной. Она отличный работник. Это в рамках новой программы повышения ставок. Но я не думаю, чтобы в благодарность она решила перевести на мой счет больше ста тысяч долларов. Ее зарплата возросла на 900 долларов в год, а при подобном росте ей и за сто лет не скопить столько денег.
 – Вы, вероятно, работаете в правительственном учреждении, мистер Уилберфорс? – сказал Энтони Стейс, прекрасно знавший место работы Уилберфорса.
 – В налоговой службе, заместителем директора.
 – Возможно, вы кому-то оказали услугу по работе, и он хочет вознаградить вас.
 – Исключено, – сказал Уилберфорс.
 – Может быть, это плата за будущие услуги?
 – Тоже исключается. Это был бы подкуп.
 – Конечно, – сказал Стейс, – я знаю, это противозаконно.
 – Я, видимо, не должен говорить вам об этом, но в отношении некоторых работников вашего банка ведется расследование, – сказал Уилберфорс. – Может быть, деньги поступили от кого-то из них.
 – Расследование? Какое расследование? – поднимая бровь и изображая удивление, спросил Стейс.
 – Ну, этого я не могу вам сказать. Я только подумал, что надо дать вам понять, как могла возникнуть эта сумма.
 – Я рад, что вы мне об этом сказали. Репутация для нас дороже всего.
 – Не волнуйтесь. Нет ничего такого, что подрывало бы репутацию банка в целом. Лишь несколько паршивых овец в стаде. Но больше я вам ничего сказать не могу.
 – Конечно, у меня и в мыслях этого не было, – сказал Стейс, похвалив в присутствии миссис Уилберфорс ее сына за прямоту. Именно это качество очень ценится среди руководства Первого национального сельскохозяйственного банка, особенно среди вице-президентов. Скоро там откроется вакансия, но, конечно, мистер Уилберфорс вряд ли сможет принять это предложение. Уилберфорс ответил, что, собственно, не может.
 Через четыре часа Бонифацио Палумбо и Сальваторе Мессина колдовали над тормозами старого «фольксвагена», чтобы те перестали тормозить. Их занятие прервали трое вооруженных людей. Палумбо и Мессина смылись, передав шефу, что не смогли выполнить задание. Шеф, в свою очередь, сообщил о неудаче кому-то еще, тот еще кому-то, и, наконец, об этом узнал Стейс.
 После недельного раздумья защитникам империи Стейса был отдан новый приказ. На разработку операции ушло семь дней, на подготовку еще три и три с лишним секунды на провал, то есть на падение в шахту лифта. Мо Клейна, Джонни Пигеллино (по прозвищу «Свинья») и Вилли Уильямса (по прозвищу «Сладкий Вилли»). Стейс, конечно, на их похоронах не присутствовал. Он даже не знал их имен.
 Вот почему однажды холодным днем Энтони Стейс, приняв личину Ансельмо Стасио, изложил свою проблему близкому другу в Нью-Йорке.
 – Я не люблю пожары, – сказал Стасио. – Я никогда не любил пожары. Они неуправляемы, они уничтожают собственность.
 Они находились в столовой дома его старого друга, личности уважаемой и со связями. Это был пожилой человек в тонком сером свитере и белой рубашке, застегнутой до самого подбородка. Жена принесла ему чашку чая, а Стасио – анисовой водки, которую тот смаковал в ожидании дружеского совета.
 Дом был похож на любой другой в восточной части Бруклина Разница состояла лишь в том, что фамилия владельца была не Фельдман или Московиц, а Скубичи. Пьетро Скубичи, хороший сосед и разумный человек.
 – Тебе не нравятся пожары, и мне не нравятся пожары, – отвечал Скубичи. – Ты не любишь кровь, и я не люблю кровь. Меня раздражают вульгарные словечки, думаю, что и тебя тоже. Но жизнь трудна, и человек не всегда может выбирать, как лучше в ней устроиться. Будь у меня выбор, я не был бы Пьетро Скубичи. Я был бы Нельсоном Рокфеллером, а будучи Нельсоном Рокфеллером, не лез бы в политику, а сидел бы на солнечном острове и смотрел, как порхают птички.
 – А я бы провел реорганизацию в «Чейз Манхэттен бэнк», – сказал Стасио, улыбаясь.
 – Но мы с тобой не Рокфеллеры. Поэтому приходи тоя делать то, что нам не нравится. Даже Рокфеллерам иногда приходится так поступать.
 – Я слышал, что существует иной путь, – сказал Стасио
 – Всегда есть иные пути, – сказал Скубичи.
 – Как ты знаешь, дон Пьетро, не в укор тебе будет сказано, у меня тихая заводь, и нет необходимости лить кровь.
 – У тебя хорошо идет дело, Ансельмо.
 – Благодарю, – сказал Стасио. – Только я не совсем понимаю, в чем суть этих новых методов.
 – С тех пор, как появилось ружье, никаких новых методов не изобрели. Подумать только! За сто лет ничего нового.
 – Я слышал о новом методе, дон Пьетро. Когда все происходит как будто естественным путем, как несчастный случай.
 Дон Пьетро наклонился вперед и прошептал:
 – Ты говоришь о врачах?
 – Так оно и есть.
 Дон Пьетро кивнул.
 – Слишком дорого. Слишком. Пожар, лучше устрой пожар. Даже если выгорит целый квартал, все равно это будет дешевле. Ты же бизнесмен. Во что это обойдется? А врачи возьмут тебя за яйца, и крепко.
 – При всем уважении к тебе, дон Пьетро, я хотел бы узнать, что можно сделать через врачей. Возможно, это будет самый приемлемый путь решения моей проблемы.
 Стасио выслушал, к кому обратиться, как говорить с этим человеком, и еще несколько полезных советов, прежде чем покинул дом Скубичи. Из аэропорта Кеннеди он позвонил в клинику Роблера в пригороде Балтимора.
 – Говорит Энтони Стейс. Я президент «Стейс риалти» и директор Первого национального сельскохозяйственного банка и трастовой компании в Скрэнтоне. Я хотел бы поговорить с помощником администратора мисс Кэтлин Хал.
 – Она сейчас занята. Может ли она вам перезвонить, сэр?
 – Я вылетаю в Балтимор, – сказал Стейс. – Надеюсь, она сможет принять меня. Мне хотелось бы обсудить вопрос о значительном пожертвовании. Весьма значительном.
 – Я передам эту информацию мисс Хал, сэр. Она ожидает вас?
 – Нет.
 – Тогда вам надо записаться на прием.
 – Но речь идет о значительном пожертвовании!
 – Мы ценим это, сэр, но мисс Хал очень занята.
 – Когда я смогу попасть на прием?
 – Сейчас середина декабря… Может быть, в конце января.
 – Вы хотите сказать, что надо ждать своей очереди, чтобы сделать пожертвование? Я возглавляю объединенный комитет по благотворительности и никогда ни о чем подобном не слышал.
 – Извините, сэр, я только секретарь мисс Хал.
 – Если я сегодня прилечу, уделит ли она мне хотя бы несколько минут? – сердито спросил Стейс.
 – Возможно, но я ничего не могу обещать, сэр. Как пишется ваша фамилия?
 – С-Т-Е-Й-С, – назвал он по буквам.
 – Минуту, сэр, не вешайте трубку.
 Стейс ждал, опуская монеты. Набежало четыре доллара семьдесят пять центов, и он уже хотел было перевести эти деньги на телефонный счет своего офиса в Скрэнтоне, когда секретарша, наконец, снова подняла трубку.
 – Мисс Хал просила передать, что с удовольствием встретится с вами в полдень, мистер Стасио, – сказала секретарша.
 Стейс слышал, как положили трубку, и продолжал стоять, недоумевая, откуда девушка узнала его второе имя.
 В аэропорту Балтимора он взял такси и направился в клинику Роблера. Мисс Хал явно хотела поставить его в неловкое положение, быстро дав понять, что ей и ее окружению известно его второе имя. Ясно, что это именно те люди, которых имел в виду дон Пьетро. Но тут они, видимо, сплоховали, слишком раскрылись в телефонном разговоре. Он быстро сообразил, что к чему. А потом мисс Хал всего лишь женщина, и хотя они бывают красивы и порой весьма умны, но не зря силу и смелость отождествляют с мужским началом.
 Однако Стейс оказался не готов к тому, что ждало его в клинике Роблера. Он не был готов к встрече с мисс Кэтлин Хал. У него отвисла челюсть от удивления, когда он увидел ее – она сидела за длинным покрытым стеклом столом, за ее спиной висели графики доходов. Но она не принадлежала этому миру, миру бизнеса: ее место в Голливуде. Она была очень красива.
 Густые каштановые волосы окаймляли ее лицо с тонкими мягкими чертами восхитительным ореолом. Губы были пухлыми и влажными, улыбка само очарование. Глаза карие и нежные. Тело соблазнительно округлое, почти полное. Под тонкой белой блузкой с двумя расстегнутыми верхними пуговицами угадывалась высокая грудь.
 Стейс наконец вспомнил, что он пришел по делу.
 – Я хочу обсудить вопрос о пожертвовании, – сказал он, сев у стола.
 – Вы позволите, я повешу вашу шляпу?
 Она перегнулась через стол, и Стейс почувствовал манящий запах ее духов, недорогих, но ароматных, словно ямайский ром в сочетании со свежестью моря.
 Руки у него покрылись потом. Он не встал, чтобы дать ей шляпу, так как сейчас это было бы для него крайне неудобно. В другое время он был бы горд своей потенцией и быстрой возбудимостью, но в данный момент хотел поговорить о деле.
 – Нет, нет. Я подержу ее. Спасибо. Я хотел бы поговорить о деньгах.
 – Мистер Стейс, в нашем деле – и организации благотворительных фондов – мы не говорим о деньгах. Мы называем это поддержкой руководства, помощью больнице. У нас есть советы председателей и вице-председателей, у нас есть свои задачи и специальные фонды, но мы никогда не употребляем слово «деньги».
 – Сколько? – спросил Стейс.
 – За что, мистер Стасио?
 – За Натана Дэвида Уилберфорса, заместителя директора налоговой службы в Скрэнтоне. Сколько?
 – Вы хотите оказать поддержку руководству от его имени?
 – Это у вас так называется?
 – Поддержкой мы называем деньги. То, чего хотите вы, мы называем убийством.
 – Как угодно, леди. Так сколько?
 – Послушайте, вы ни о чем не предупреждаете, не ссылаетесь ни на чьи рекомендации, так что мы должны проверять вас сами, а теперь просите кое-кого убить. Разве так делаются дела, мистер Стасио?
 Она расстегнула еще одну пуговицу, просунула ладонь под блузку и облизнула верхнюю губу.
 Стейс за свои пятьдесят пять лет никогда не оказывался в таком дурацком положении, по крайней мере, с тех пор, как был подростком. В горле у него пересохло. Он откашлялся, по сухость осталась.
 – Не валяйте дурака. Сколько?
 – Миллион долларов.
 – Что за чушь? Я не стану платить миллион долларов даже за смерть папы римского.
 – Здесь все добровольно, мистер Стасио. Мы не просили у вас миллион. Это вы пришли к нам. Можете уходить и никогда не возвращаться.
 Стейс увидел, как ее рука потянулась к лямке бюстгальтера и сдвинула ее с плеча вниз. Грудь выступала сквозь тонкую блузку, словно башня сладострастия.
 – Я не смущаю вас, мистер Стасио?
 – Черт возьми, вы прекрасно знаете, что да.
 – Тогда вперед, не теряйтесь.
 – Сколько?
 – Даром, мистер Стасио. Просто я ищу мужчину, который мог бы меня удовлетворить. Пока не нашла. Вперед. Вы не продержитесь больше двадцати секунд.
 – Сука, – прорычал Стасио. Не снимая пальто и даже брюк, он расстегнул на них молнию и обошел вокруг стола.
 Кэти Хал со смехом подняла ноги. Он увидел, что на ней не было трусиков, а потом началось – ее ноги оказались у него за спиной, его колени уперты в кресло. Она была влажной, податливой и очень теплой. Она отсчитывала секунды и смеялась, глядя на часы.
 Стейс собрал волю в кулак. Он старался думать о биллиардных шарах и бейсбольных битах, но это не помогало. Потом – о лампах на потолке, о похоронах, о самых страшных эпизодах своей жизни. Ему было пятьдесят пять лет – уже не мальчик. Его больше не должны волновать подобные вещи. Он уважаемый бизнесмен.
 Но тут он почувствовал, как она напряглась и тут же расслабилась, и кончил.
 – Восемнадцать секунд, – сказала Кати Хал. Она обхватила ногами его шею. – Теперь поговорим. Мы можем предложить вам программу, в рамках которой вы пожертвуете столько, сколько захотите. Но запланированное убийство стоит миллион долларов. Вы согласны?
 – Это уйма денег, – сказал Стейс, у которого заболела спина, кровь прилила к голове и участился пульс. Он подумал, что у Кэти Хал красивый нос, теперь он получил возможность разглядеть его вблизи.
 – Ну и что? Мы знаем, что ваше дело процветает, и предлагаем вам разумную сделку.
 Она слегка взъерошила рукой его волосы.
 – Это уйма денег, – повторил он.
 – Да.
 – Пожалуй, я сперва все же попробую что-нибудь другое.
 – Кое-что другое вы уже попробовали. Если бы оно сработало, вас бы тут не было.
 Она невозмутимо взглянула на него.
 – Допустим, я соглашусь. Почему вы уверены, что я заплачу вам эти деньги?
 – Мы об этом позаботимся.
 – А если я займусь вами? Вы делаете вашу работу, я должен вам миллион. Я договариваюсь кое с кем за пять или шесть тысяч долларов – такова разумная цена. Допустим даже, что вы будете чрезвычайно осторожны, – тогда двадцать пять тысяч, самое большее. Двадцать пять тысяч – и вас убирают, а я никому ничего не должен.
 – Похоже, что вы уже поступали так раньше, – произнесла Кэти Хал, теребя за спиной Стейса левой рукой кольцо на пальце правой.
 – Возможно, – сказал он и покачал головой. Миллион слишком много. Попробую сначала что-нибудь другое.
 Она пожала плечами.
 – У меня болит спина, отпусти, – сказал Стейс.
 Кэти Хал улыбнулась, запустила руки к нему в брюки, взяла за ягодицы и притянула еще ближе к себе. Левое бедро что-то кольнуло. Она вновь сжала ею ногами, а потом отпустила. Стейс выпрямился и потер спину, привел в порядок гардероб и с облегчением заметил, что не испачкался. К нему не только вернулось самообладание, оно даже возросло. Она дала ему свое тело, а он взял его, но остался при своем мнении и отказался платить миллион. К черту! Дон Пьетро, наверное, прав. Лучше устроить пожар.
 Одернув юбку, Кэтлин Хал опять с деловым видом уселась за стол. Она улыбнулась, и ему стало жаль ее.
 – Послушай, – сказал он, – я сожалею, что мы не договорились. Но мне все же хотелось бы что-нибудь сделать для больницы. Сколько?
 Она взглянула на часы.
 – Восемнадцать тысяч долларов. За восемнадцать секунд.
 – Согласен. Перевести на счет больницы?
 – Нет, мне лично.
 – Я бы заплатил столько хорошей любовнице, – сказал высокомерно Стейс.
 – И я, – сказала Кэтлин Хал. – Если бы нашла.
 Он выписал чек. Она проверила сумму, положила чек в ящик стола и спросила:
 – У тебя когда-нибудь болит голова?
 – Никогда.
 «На этот раз отболит за все время», – подумала Кэтлин Хал.
 Позже вечером в Скрэнтоне Ансельмо Стасио дал указания Марвину (по кличке «Поджигатель»), но детали обсуждать не стал. У него страшно болела голова. Когда он ложился спать, слуга предложил ему принять успокоительное.
 – Нет, спасибо, – сказал Стейс.
 – Может быть, вызвать врача, сэр?
 – Нет, нет, только не врача, – сказал Стейс, вспоминая больницу. – Врач совершенно ни к чему.




 Глава пятая


 – Итак, сегодня ночью, папочка, – сказал Римо, доедая остатки риса. Он отнес тарелку в ванную и спустил в канализацию гостиницы «Холидей Инн» лосося со спаржей под золотистым голландским соусом. Он давно уже понял, что в больших ресторанах лучше не заказывать отдельно рис, кусок рыбы или утки. Это вызывало недоумение и массу вопросов. Гораздо проще было заказать какое-нибудь блюдо с рисом, съесть рис, а остальное выкинуть. Римо никогда не заказывал говядину, так как соус, которым поливали ее и рис, как и многое другие блюда, содержал глютамат натрия.
 Некоторые плохо переносят глютамат натрия, а Римо с его нервной системой по этой причине однажды оказался в коме. Вещество подействовало на него как сильный яд, один из немногих, которые он не мог переносить.
 Чиун, наоборот, был против того, чтобы выкидывать пищу, говоря, что если бы она была в изобилии, то никогда не появился бы Дом Синанджу.
 – Значит, тебе повезло, правда? – сказал Римо.
 – Нет, – ответил Чиун. – Как ни прекрасен Дом Синанджу, его породили боль, страх и голод. Дом Синанджу вырос из семян, которые не взошли.
 – Ты упустил жадность, папочка. Ты постоянно вспоминаешь, как твоим предкам хорошо жилось в Персии, а сам со своими четырнадцатью сундуками, которые приходится всюду таскать с собой, достаточно богат по корейским стандартам.
 – Жадность порождается памятью о голоде. Это одна из форм страха. Мое богатство, мое настоящее богатство, как и твое, – это наше искусство. У тебя ничего другого нет.
 – Я могу получить от шефа столько денег, сколько захочу.
 – И что бы ты купил?
 – Я всегда могу купить все, что захочу.
 – В богатой стране ты всегда будешь богат, так как не испытываешь потребности в вещах.
 – Меня воспитывали в приюте для сирот. Монахини. У меня ничего не было. Абсолютно ничего.
 – Ты был сыт?
 – Да.
 – Ты спал в постели?
 – Да.
 – Тогда, как и другие в твоей стране, ты не поймешь, как живет остальной мир. Вы сами создаете кризисы по привычке и не знаете, что такое настоящий кризис. У вас богатая и благословенная страна, где каждый имеет столько, сколько никто и нигде раньше не имел. Хотя священники, шаманы и короли всегда обещали то же самое, в истории не бывало такого изобилия. Нигде и никогда.
 – Да, мы неплохо живем, папочка.
 – Неплохо? А что ты сделал для этого, кроме того, что появился на свет в хорошей стране в спокойное время? Ничего.
 – Весь этот шум из-за паршивой отбивной? – спросил Римо.
 – Я видел, как убивали людей и не из-за такого куска мяса, – сказал Чиун и сердито включил телевизор, показывавший бесконечные дневные телесериалы, которые Чиун называл «единственным выражением красоты в этой вульгарной стране», а Римо – «мыльными операми».
 Мастер Синанджу считал, что безнравственно одновременно показывать несколько фильмов, поскольку посмотреть можно только один. Шеф устроил так, что пока Чиун смотрел один, остальные сериалы записывались, и он единственный во всей стране мог потом смотреть их днем без перерыва в течение четырех часов, начиная с «Пока Земля вертится» в двенадцать и кончая «Молодым и дерзновенным» в четыре часа пополудни.
 Иногда, правда, случалось, что кто-нибудь загораживал или даже выключал телевизор, но это длилось ровно столько, сколько требовалось руке Чиуна, чтобы нанести смертоносный удар. Потом Римо приходилось заниматься выносом тел. Как объяснял Чиун (а он мог все объяснить так, что получалось, будто он не виноват), просто нехорошо лишать старого слабого человека его единственной маленькой радости.
 – В Америке мы это называем убийством, – говорил Римо.
 – У вас в Америке многое называется странными словами, – отвечал Чиун. Он всегда отказывался выносить трупы под предлогом того, что Римо был учеником, а уборка в доме как раз и входит в обязанности ученика. А потом разве Римо слышал хоть раз, чтобы Чиун просил этих людей мешать ему смотреть телевизор? Нет, это было неспровоцированное нападение на безобидного старика.
 Нормальный человек не станет мешать смотреть телевизор и выбрасывать пищу. Поэтому Римо благоразумно помалкивал во время телепередач и старался не выбрасывать еду на глазах у Чиуна. Спуская пищу в унитаз, он всегда закрывал дверь ванной.
 – Итак, сегодня ночью. Я чувствую это, – сказал Римо. Он решил проверить, забыл ли Чиун про свою обиду из-за рождественской елки и Барбры Стрейзанд или, как он однажды выразился по дороге из Сан-Франциско в Пенсильванию, до сих пор считает себя «оскорбленным до глубины души». Римо не совсем понимал, что происходило в голове у Чиуна, но каким-то образом кормежка уток стала его любимой темой, и долгие периоды молчания прерывались лишь замечаниями об утином корме и кряканье, как сути американского образа жизни, и о Римо, как воплощении его жутких пороков.
 Сейчас Чиун сказал:
 – Помни, что ты представитель Дома Синанджу. Нерешительность и небрежность в технике не делают чести Синанджу.
 Римо успокоился. Ему предстоит еще не раз услышать намеки на то, что Чиуна обидели, но в целом инцидент исчерпан. Замечание по поводу техники означало, что ему все простили. Забыть – не забыли, но простили.
 – Папочка, – сказал Римо, – когда ты показывал мне с помощью шариков, как убивают на Западе и на Востоке, а я по глупости следил за вращением шаров вместо того, чтобы слушать тебя, мне пришла в голову еще одна мысль.
 – Надеюсь, более умная, чем первая.
 – Возможно. Я подумал, что если мы владеем этим искусством и твои предки им владели, то почему они не помогли Синанджу, играя в азартные игры, которые при их ловкости и умении могли бы принести большой доход?
 – Я тоже размышлял об этом, – сказал Чиун, – и тогда мой учитель показал мне, как играть в кости. Он сказал, что сначала даст мне подзатыльник, а потом научит, как бросать кости, чтобы сверху всегда было нужное число. Важно ведь то число, которое выпадает на верхней стороне кости, а не сбоку или снизу…
 – Я знаю, знаю, – сказал Римо нетерпеливо.
 – Я не знаю, чего ты не знаешь. Я не перестаю удивляться твоему невежеству, так что я должен быть внимательным, обучая тебя.
 – Я знаю, как играют в кости, папочка.
 – Очень хорошо. Учитель хотел меня стукнуть, и я уклонился, нагнув голову. Для человека без подготовки это было слишком быстрое движение, но для тренированного – слишком медленное. Потом он показал мне все тонкости игры, и я овладел ими, так как все грани с точками находятся в весовом соотношении друг с другом, если только шулера не изменяют это соотношение.
 Римо вежливо кивнул.
 – Однажды он приготовил праздничный ужин и отдал мне половину. Но перед едой он предложил мне сыграть на целый ужин. Я с охотой согласился.
 – Ты не подумал, что за этим что-то кроется? Какая-нибудь хитрость?
 – Ребенок думает, что мир устроен так же, как и он сам. Посмотри на себя, например.
 – Да, папочка, – сказал Римо, уже мечтая о том, чтобы разговор сменился долгим молчанием.
 – Итак, я бросил кости и выиграл. Но когда я хотел съесть ужин, учитель ударил меня.
 «Ты не выиграл, сказал он. – Почему ты садишься есть?» – «Но я выиграл», ответил я. « А я говорю нет», – сказал он и опять ударил меня. «Я выиграл», – повторил я еще раз, но его удар отбросил меня в другой конец комнаты. Ударом, от которого я легко уклонился, когда он начинал меня учить, теперь он сбил меня с ног. И то, что он сказал мне потом, я никогда не забуду: «Тот, кто не может защитить себя, теряет все, даже богатство или собственную жизнь». А чтобы я никогда не забывал об этом, он заставил меня, голодного, смотреть, как он ест. В Синанджу мы не выбрасываем пищу.
 – Он заграбастал твой ужин, ха! – воскликнул Римо.
 – Он здорово попотчевал меня в ту ночь, как и всю деревню, как и тебя, ибо, лишившись еды, я узнал, как добиться того, чтобы я всегда был сыт и другие тоже.
 – Слишком уж сложно все сразу понять. Стоило ли ради науки отнимать у мальчишки ужин?
 – Когда у Мастера есть стоящий ученик, он его учит. Когда он имеет дело с бледным куском свиного уха, то он рассказывает сказки.
 – Итак, сегодня ночью, папочка, есть работа. Я вернусь к рассвету.
 – Для глупца не бывает рассветов.
 – Я понял, понял. Я все уже понял. Достаточно.
 – Больше, чем достаточно для того, кто не ценит подарки и ничего не дарит в ответ.
 Стоя у двери, Римо поинтересовался, что еще, кроме популярной американской певицы, Чиун хотел бы получить в подарок, и тут же пожалел, что спросил об этом.
 – Приведи мне того, кто умеет слушать.
 – Я этого и ждал.
 – Следи за равновесием. Соблюдай равновесие во всем, что делаешь. Очень полезно развивать в себе чувство равновесия.
 – Да, папочка, – сказал Римо угрюмо, как он говорил с сестрой Мэри Френсис в приюте.
 Коридор мотеля был освещен цветными огнями, а на кофейной стойке в фойе стояла настоящая елка, Римо вышел на улицу под звон рождественских колоколов. Близился сочельник.
 Дом Уилберфорсов был освещен, но без яркой рождественской иллюминации. В окне столовой Римо видел елку – явно искусственную и украшенную чем-то вроде жареной кукурузы. Это все же было лучше, чем куст с теннисными мячами. На соседнем доме горел девятиламповый канделябр. У евреев есть праздник Хануки. Они адаптировались, свой маленький праздник превратили в большой в соответствии со временем года и чужими обычаями, а ведь у них пятитысячелетняя история, и даже Чиун признавал, что это кое-что значит. А что есть у Римо? Праздник Свиньи? Праздник Свиньи и куст с теннисными мячами.
 По грязной улице промчалась машина, обдав его талой жижей и напомнив, кто он такой. Римо постарался забыть свою злость, потому что нельзя делать дело со злостью, не такое дело, во всяком случае. Злиться он будет потом.
 Потом можно будет врезать по чьим-нибудь шинам и пожелать кому-то веселого праздника Свиньи, но сейчас, когда близилась полночь и колокола замолкали, когда люди собирались ложиться в теплые постели, у Римо оставалось только одно – то, что Мастер Синанджу считал их главным достоянием. Искусство убийцы-ассасина.
 Было около трех часов ночи, когда за несколько домов от особняка Уилберфорса остановилась машина с потушенными фарами и работающим мотором. Двое в темных пальто, держа что-то в руках, направились вверх по улице. Римо слышал, как плескалось и булькало содержимое их ноши. Вероятно, керосин. Римо замер в тени у края тротуара и пропустил их мимо. Он почувствовал запах алкоголя и последовал за двумя устало двигавшимися фигурами, легкий и незаметный, как сама тьма.
 Они пересекли улицу и заснеженное пространство перед домом, которое весной превратится в газон Уилберфорсов. Когда, тяжело дыша, один из них принялся осторожно взламывать фомкой подвальное окно, Римо прошептал:
 – С праздником Свиньи.
 – Тс-с, – сказал человек с фомкой.
 – Я и так молчу, – ответил его спутник с двумя канистрами в руках.
 – С праздником Свиньи. Всего наилучшего людям доброй воли, – сказал Римо. – Или недоброй.
 – Эй, ты кто? – спросил человек, стоявший на коленях на снегу. Лицо его было раскрасневшимся и злым.
 – Дух Синанджу явился, чтобы сообщить: вы ошиблись домом. Уилберфорс живет не здесь.
 – Что ты несешь?
 – Это не тот дом. Идемте со мной.
 – Что ты делаешь тут в одной рубашке? Тебе не холодно? Кто ты такой?
 – Я дух Синанджу и пришел показать вам дом, который надо поджечь. В канун праздника Свиньи я помогаю всем убийцам.
 – Никто и не собирается ничего поджигать, – сказал первый, поднимаясь с колен. Изо рта у него вырывались клубы пара. Он был крайне удивлен, видя перед собой человека в одной рубашке, и не заметил даже, что у странного незнакомца пар изо рта не шел.
 – Ты ведь не Санта Клаус, верно? Так что же ты делаешь тут с этими канистрами, как не пытаешься поджечь дом, а? Но зачем же поджигать не тот дом, который надо? Пойдем со мной, – сказал Римо.
 – Ты знаешь этого типа, Марвин? – спросил человек, возившийся в снегу. Впервые вижу, – ответил второй, стоявший рядом.
 – Я дух Синанджу, я пришел показать вам нужный дом, – повторил Римо. – Идите за мной. Я покажу вам дом Уилберфорса.
 – Что скажешь, Марвин?
 – Ничего не понимаю.
 – Я тоже.
 – Прикончим его?
 – Мое дело поджоги, а не убийства, Марвин.
 – Послушай, что он говорит. Этот сукин сын похож на привидение, а?
 Темная фигура манила их пальцем за собой, и оба были уже не так уверены, что перед ними дом Уилберфорса.
 – Проверим, может, он прав. А, Марвин?
 – Давай. Тс-с.
 На другой стороне улицы темная фигура, тихо скользившая по снегу, сделала им знак остановиться и прислушаться. Марвин по кличке «Поджигатель» услышал, как у него над ухом что-то просвистело. Он хотел ударить темный силуэт, но рука не слушалась, он перестал ее ощущать.
 Его напарник швырнул в темную фигуру канистру. Марвин увидел, как сверкнула белая рука, и услышал глухой удар. Потом он сам полетел в грязь лицом вниз, керосин вылился на снег, а его ноги непостижимым образом оказались в воздухе.
 – Будем отмечать праздник Свиньи. Итак, вопросы и ответы, – сказал Римо.
 – Что? – спросил Марвин.
 – Поверни голову. Вот так. Марвин, кто тебя послал?
 – В чем дело?
 – Так не пойдет, в праздник Свиньи вопросы задает дух Синанджу. Кто нанял тебя, спрашивает дух Синанджу, и ты отвечаешь…
 – Ник Бэнно. Ник Бэнно.
 – А, святой Ник. А где он живет?
 – Больше ничего не скажу, – ответил Марвин. Он заметил движение руки незнакомца, почувствовал жжение в груди и предпочел вспомнить, где живет Большой Ник, сколько ему заплатили, где Ник проводил вечера, как выглядел. Еще Марвин вспомнил, что никогда не любил Большого Ника. Совсем.
 – Спокойной ночи и веселого праздника Свиньи, – пожелал таинственный незнакомец в черной рубашке, и Марвин заснул навечно, даже не увидев взмаха руки.
 Ожидавший в машине шофер попытался выяснить, что случилось с Марвином и его напарником. Снег мешал ему видеть происходящее. Ему послышалось, что кто-то произнес нечто вроде «веселый праздник Свиньи», а потом он уже ничего не слышал. Никогда.
 – Вымостим улицу врагами, ля-ля-ля, – пел Римо. Мелодия ему понравилась, и он запел громче.
 В одном из домов на втором этаже вспыхнул свет, и кто-то крикнул, чтобы он замолчал.
 – С праздником Свиньи вас, – ответил Римо.
 – Чертов пьяница! – раздалось из окна, и Римо, отмечая праздник Свиньи, ударил по шинам ближайшего автомобиля в надежде, что он принадлежит тому, с кем он препирался.
 Дом Николаса Бэнно являл собой образец дурного вкуса. Он был освещен разноцветными огнями, развешанными во дворе.
 Римо постучал.
 Наверху зажегся свет. Внутри послышались шаги.
 Дверь открыл дородный мужчина в красном бархатном пиджаке. Он мигал заспанными глазами, в правом кармане пиджака, где он держал руку, Римо заметил револьвер.
 – Николас Бэнно? – любезно спросил Римо.
 – Да. Послушайте, что с вами? Вы без пальто, заходите и согрейтесь.
 – Не будь приветливым и не осложняй мне работу, – сказал Римо. – Мы должны вести себя в соответствии с традициями праздника Свиньи. Смерть замышляющим зло.
 Тут Николае Бэнно ощутил два вроде бы несильных удара в грудь, увидел, что фонари во дворе качнулись прямо на него, ощутил невыносимую боль в области шеи, которая не прекращалась до тех пор, пока он не сказал, на кого работает и где найти его хозяина. Николасу Бэнно не суждено было услышать голос жены, интересовавшейся, все ли с ним в порядке.
 – Все хорошо, – ответил Римо за Бэнно Римо. – С праздником Свиньи!
 – Ник, Ник, что с тобой? Ник!
 По предрассветным улицам Скрэнтона разгуливал Римо – дух Синанджу и наносил визиты накануне праздника Свиньи. Чиун, конечно, этого бы не одобрил. Но то Чиун. А Римо хотелось в Рождество работать играючи, весело – он и веселился по-своему. Каждая религия имеет национальную окраску, колорит народа, который ее исповедует. Так и Римо в некотором роде являлся американским Синанджу, обновленным Синанджу или Синанджу американского образца.
 – С праздником Свиньи! – выкрикнул он опять.
 Полицейская машина объехала его стороной. Видимо, блюстители порядка не имели желания связываться с очередным пьянчужкой в холодную снежную ночь.
 Джон Лэример, президент Первого национального сельскохозяйственного банка и трастовой компании Скрэнтона, был хорошим отцом и достойным гражданином. По крайней мере, до двух тридцати ночи – если верить словам Ника Бэнно, который говорил правду, как и большинство людей, когда им причиняют боль.
 После двух тридцати он переставал быть хорошим отцом и гражданином и начинал наслаждаться жизнью. У него была квартира в доме, который по меркам Скрэнтона мог считаться высотным. Даже у президента банка есть свой финансовый «потолок», но Джон Лэример имел неиссякаемый источник доходов, не облагавшихся налогом, и когда он не находился при исполнении семейных обязанностей, предпочитал проводить ночи с Фифи, Хани, Пусси и Снукамс, которые стоили очень, очень дорого. Что ж, развлечения требуют денег. Много денег, наличных.
 Джон Лэример, как обычно, вошел в дом через кухню. Там помещался его шкаф с одеждой – со специальной одеждой, не той, которую он носил на работе или дома.
 Он повесил в шкаф костюм и жилет, снял коричневые туфли из испанской кожи, белую рубашку и полосатый галстук. Надел высокие красные ботинки со шнуровкой до верху, желтые шелковые брюки, шелковую рубашку и норковую шляпу фасона «сафари». На пальцы надел перстни с рубинами и бриллиантами. В таком виде, поскольку Лэримеру было уже за пятьдесят и у него отросло брюхо, он вполне походил на сутенера.
 – Женщины, я пришел! – крикнул он, входя в обитую плюшем комнату, где свет ламп играл на гладкой коже низких диванов.
 – Милый Джонни! О, Милый Джонни! – закричала Хани. Она впорхнула в комнату в розовом неглиже и белой меховой накидке.
 – «Сам» дома. Хозяин пришел! – завопила Пусси, вбегая в комнату в бальных туфлях и черном кружевном белье.
 Милый Джонни Лэример стоял в центре комнаты с надменным видом, уперев руки в бока, с холодным выражением лица.
 Когда женщины принялись гладить его, ласкать и целовать, он оттолкнул их.
 – Я пришел за деньгами, а не за ласками. Нет денет – нет Милого Джонни.
 И он замолчал в ожидании, пока они принесут ему «выручку». То, что они отдавали, не составляло и десятой доли суммы, которую они еженедельно получали от него же в пухлых белых конвертах, но это не имело значения. Более тог, об этом надо было забыть, ибо в противном случае вся игра расстроилась бы. Имя девушки, у которой на сей раз якобы не было денег, пока не упоминалось. Эта роль переходила от одной проститутки к другой и иногда оказывалась достаточно тяжелой. Сегодня она выпала Пусси, крашеной блондинке с большой грудью. Она пока курила в своей комнате, стараясь не смотреть в зеркало.
 – Чертов идиот! – выругалась она про себя. Но тут же добавила: – Хотя кто идиот на самом деле? Тебя ведь лупят, дорогая, а не его. Он ведь платит, а не ты.
 Если бы ей пришлось выбирать – оставаться ли здесь на ночь, когда приходила ее очередь, или идти на улицу, она лучше бы ушла. Но зато потом впереди будет целый месяц до следующего раза, так что глупо отказываться от таких легких денег. Незаметно опять наступала ее очередь, а потом опять легкие деньги. И так полтора года. Во всяком случае, ей хватало на жизнь. И не надо было думать, куда вложить деньги: Милый Джонни был еще и Джоном Лэримером, президентом банка, и помогал распорядиться деньгами.
 – Так, кого-то нет, кто-то сегодня без денег! – услышала она рычанье Милого Джонни.
 Пусси затушила сигарету и второпях больно обожглась. Она вышла из комнаты, посасывая палец.
 – Где деньги, ты, женщина? – спросил Милый Джонни.
 – Вот, дорогой. Была неудачная неделя.
 Пусси протянула ему две бумажки по десять долларов и одну пятидолларовую.
 – Здесь только двадцать пять. Мало. Где мои деньги?
 При этом Пусси получила пощечину, но палец болел сильнее, и она забыла изобразить на лице муку.
 Это было ошибкой. Последовал удар коленом в живот, от которого она согнулась пополам. Так больно он никогда еще не дрался.
 – Ах ты сука, стерва! Проклятая белая сука! – завопил он и навалился на нее, а тут и подруги схватили ее за руки.
 – Убери свои проклятые лапы, чертов банкир! – закричала Пусси и вдруг, заметив полные ненависти взгляды товарок, поняла, что они не хотят терять свой заработок. Фифи ударила ее лампой по зубам.
 – Прижги ей соски. Милый Джонни. Не позволяй ни одной женщине так поносить тебя. Ты наш мужчина, – сказала Фифи.
 – Да, да, – сказал Лэример. – Верно.
 – Она боится огня. Жги ее, жги суку! Ты наш господин.
 – Не-ет, ради Бога нет! – умоляла Пусси, но ей заткнули рот подушкой, сорвали с нее неглиже, а потом ее груди коснулся чей-то рот и чьи-то волосы рассыпались по плечам. Это была одна из ее подруг.
 – А теперь выжги этой стерве сосок!
 Они мстили за то, что она нарушила правила игры. Это была неподдельная месть, так мстят настоящие сутенеры.
 Пусси все ждала, что боль прекратится, но она усиливалась и спускалась все ниже, запах горелого мяса смешивался с терпким запахом духов ее подруг.
 Когда жгучая боль охватила низ живота, до нее донесся странный голос, упомянувший какой-то странный праздник:
 – С праздником Свиньи всех и каждого!
 Мучения прекратились, ее руки больше никто не держал, и она услышала какой-то свист и треск костей. Скорчившись, она лежала на ковре. Кто-то задавал Лэримеру вопросы, и тот отвечал плаксивым голосом.
 – Спасибо, и с праздником Свиньи!
 Послышался звук, будто сломали большую кость, и кто-то осторожно вынул у нее изо рта подушку.
 – Где у вас витамин "Е"?
 Пусси не открывала глаз. Она не хотела их открывать. Она не хотела видеть. Когда глаза закрыты, не так больно.
 – Должен быть в ванной, – прошептала она.
 – Благодарю.
 Она не слышала, как человек сходил в ванную, но тут же, неестественно скоро почувствовала, как ожоги чем-то смазывают. Потом ее завернули в простыню и осторожно, на удивление аккуратно, подняли и положили на что-то мягкое. Это была кровать.
 – Отдыхай. Каждый день по два раза мажь ожоги витамином "Е". Излечивает наверняка.
 – Очень больно, дайте что-нибудь от боли.
 – Лучше прибегнем к ручной акупунктуре, милочка. Мы в Синанджу нового американского образца знаем в этом толк.
 Она почувствовала, как незнакомые пальцы нащупали у нее на шее какую-то точку. Одно нажатие, и она перестала ощущать собственное тело. Ушла и боль.
 – Спасибо, большое спасибо!
 – А кстати, что такая испорченная девушка, как ты, делает в таком высоконравственном месте?
 Пусси не хотелось смеяться, во всяком случае, сейчас, здесь, в таком виде, после всего случившегося. Но все равно было смешно.
 – Мы в войсках Синанджу нового американского образца не лишены чувства юмора. Этим мы отличаемся от старого, восточного образца. С праздником Свиньи и всем спокойной ночи!
 Позже, днем, когда полиция и коронеры заполонили дом и задавали ей вопросы, она вдруг увидела, что выносят тела, покрытые простынями. Она попыталась было объяснить, что произошло, но кто-то сказал, что она в шоке, и ей дали успокоительное и обезболивающее. К сожалению, эффект акупунктуры, в которую никто не верил, тут же пропал, и к ней вернулись боль и страдание.
 Римо покинул роскошные по меркам Скрэнтона апартаменты. До рассвета оставалось еще немного времени, и он направился по последнему адресу, который дал ему покойный Джон Лэример, известный также как Милый Джонни.
 Особняк Стейса имел три этажа и сочетал в себе элементы греческой и английской архитектуры. Под рукой Римо вделанный в косяк двери мощный запор лопнул с сухим треском.
 Стейс, по описанию Лэримера, был моложавым на вид широкоплечим человеком с проседью лет пятидесяти с лишним.
 Римо тихо прошел по дому, проверил все кровати, но не нашел никого подходящего под это описание. В первой комнате для прислуги кто-то тощий, в другой – толстый вместе со своей женой, подростки спали в своих комнатах, а старый, истощенный и, видимо, доживающий последние дни человек занимал комнату, где должна была бы быть спальня хозяина.
 Римо разбудил толстяка, и тот с испугом подтвердил, что мистер Стейс и был тем, кто спал в комнате хозяина, но вот уже два дня не вставал с постели. Римо вновь погрузил толстяка в сон, постаравшись, чтобы тот заснул не навеки.
 Он разбудил иссохшего и бледного как привидение хозяина легким шлепком по лбу и осторожно повел его в подвал. Старик едва передвигался, шаркая ногами, бессмысленно поводя глазами, словно в поисках утраченной молодости.
 – Вы – Энтони Стейс, он же Ансельмо Стасио? – спросил Римо.
 Старик кивнул.
 – Теперь это уже не важно, – сказал он прерывающимся голосом.
 Римо внимательно посмотрел на редкие седые волосы, морщинистую кожу, мешками висевшую под глазами, высохшие, с пятнами, руки, согбенную спину.
 – Вам не дашь пятьдесят, – сказал Римо.
 – Верно. Я так раньше не выглядел.
 – Извините, что разбудил вас, старина, но вы играли не по правилам. Это, конечно, выгодно, но только до тех пор, пока вы не мешаете верхам, тогда это плохо кончается.
 – Что ты собираешься отнять у меня, парень? Жизнь? День? Несколько часов? Минуту? Что ты хочешь знать? Мне теперь все равно.
 Старик тяжело опустился на ящик рядом с котлом отопления.
 – Вы что, хотите испортить мне праздник Свиньи? Вы действительно не хотите слегка рассердиться и покричать на меня? Нет, ух лучше зовите телохранителей или начинайте угрожать мне.
 – Все кончено. Мне все равно.
 – Ладно, будь по-вашему. Продолжайте в том же духе, раз уж окончательно решили испортить мне праздничную ночь.
 И Римо услышал, почему Стейс хотел убрать Уилберфорса, о махинациях в банке, о трех попытках покушения на жизнь Уилберфорса и о том, что все это теперь уже не имело смысла.
 – Что-нибудь еще?
 – Это все. Напоследок один совет: держись подальше от врачей.
 Что это, на лице старика мелькнула усмешка? Римо попытался узнать еще что-нибудь, но старику на глазах становилось все хуже, и так как вроде бы все было ясно, Римо простился с Ансельмо Стасио или Энтони Стейсом накануне праздника Свиньи.
 В это же время на другом конце города Натан Дэвид Уилберфорс проснулся больным.
 Миссис Уилберфорс вызвала врача.




 Глава шестая


 Миссис Уилберфорс ругала себя. Сели бы она не потакала Натану Давиду… Если бы заставила его надеть галоши… Если бы сходила бы к нему на работу и проверила… Такое всегда случается в обеденный перерыв. Человек выходит на улицу и ходит чуть ли не босым по снегу, а правительству на это наплевать. Она понимала теперь, почему в стране развелось столько радикалов. Правительству ни до чего нет дела.
 – Это не просто простуда, – мрачно констатировал врач тихим голосом, стоя у двери Натана Давида. – Это воспаление легких. Придется госпитализировать больного.
 – Я сообщу ему на службу, – сказала миссис Уилберфорс.
 Врач кивнул и попросил разрешения воспользоваться телефоном. Он считал, что это пневмония, по многим признакам это была именно она. Да теперь это уже и не важно: когда пациент попадет в больницу, там во всем разберутся, сто раз проверят, пневмония это или что-нибудь еще. Что-то не в порядке с легкими, и больного лучше отправить в больницу, чтобы он находился под постоянным контролем.
 Родственникам ни за что нельзя говорить, что причина болезни неясна. Это может вызвать ненужную панику. Лучше сообщить нечто такое, что давало бы надежду, иллюзию, что болезнь излечима и не опасна. Если дело обернется иначе – пусть за последствия отвечают специалисты стационара. Врачу на вызовах работу во время Рождества оплачивали не настолько щедро, чтобы он мог откровенно признаться, что не знает подлинной причины недуга, что заболевание может оказаться очень опасным. С другой стороны, вполне возможно, что все не так уж серьезно.
 Человеческий организм – удивительная штука. По большей части он в состоянии сам справиться с болезнью. А коли так, то в больнице «спасут» пациента и будут героями. Он позвонил в больницу, где у него были связи, и добился места для мистера Уилберфорса. Нет, он не может ждать до завтра. Тяжелый больной. Пневмония. Доктор извинился, что не может дождаться приезда машины скорой помощи, и миссис Уилберфорс со слезами на глазах приняла извинения.
 – Меня ждут другие пациенты. Очень много работы.
 – Да, я понимаю. У врачей нелегкая жизнь, – сказала миссис Уилберфорс, глядя, как доктор надел кашемировое пальто, а затем осторожно прошел по нерасчищенной дорожке к своему черному «кадиллаку-эльдорадо» с высокой антенной.
 Уже в больнице к ночи состояние больного ухудшилось, и на рассвете для спасения жизни Натана Уилберфорса была вызвана специальная бригада врачей. Они работали до полудня. Затем миссис Уилберфорс пригласили в кабинет и представили одному из врачей, приятному человеку с орлиным профилем.
 – Мы сделали все, что могли, – сказал доктор.
 – Возникли осложнения? – спросила миссис Уилберфорс.
 – Да, осложнения, – ответил доктор Дэниел Деммет.
 Римо был удивлен, увидев доктора Харолда Смита, прибывшего в Калифорнию, чтобы лично поздравить его с выполнением задания. Римо и Чиун уже два дня жили в Ла-Джоле, отеле на берегу моря, как вдруг Чиун заявил, что по телевизору ничего хорошего не показывают. Дело было так. В свое время Чиун отправил на телевидение письмо с предложениями. Ему пришел ответ с благодарностью за проявленную заинтересованность их программами. Посчитав, что теперь там ждут его советов, Чиун опять написал на студию, предложив убрать из фильмов сцены насилия и жестокости, стрельбу, трансляции кетча, где толстяки прыгают друг на друга, а остальные сидят, глазеют на них и разговаривают. Он предложил с восхода до закона показывать одни только телесериалы, дабы приобщить побольше людей к подлинной красоте. Вновь пришел ответ с выражением благодарности.
 Чиун был в восторге. Он решил, что теперь всю неделю будут показывать то, что Римо называл «мыльными операми», а не пихающихся борцов-толстяков. Но время шло, ничего не менялось, и Чиун разочаровался, назвав людей с телевидения лжецами, которые не понимают, что такое настоящая красота. Римо решил сказать Чиуну, что на телевидении работают друзья императора Смита, так как лишь это могло удержать пожилого азиата от визита на студию, чтобы продемонстрировать «подлинную красоту». Со временем Чиун окончательно смирился с тем, что он называл «американским сумасшествием».
 Но теперь телесериалы возобновились, и Римо осторожно провел Смита в гостиную, где они могли спокойно поговорить. Смит был с неизменным портфелем и в теплом, не по сезону, пальто. Не по сезону Ла-Джолы.
 – Все было легко и просто, – сказал Римо. – Я прошел по всей цепочке до первого звена. Вы должны были получить отчет на следующее утро.
 – Понятно, – сказал Смит. Он открыл портфель и достал три машинописных листка тонкой прозрачной бумаги с отрывочными буквами. Если правильно наложить листки друг на друга, то можно было прочесть весь текст. По крайней мере, Смит мог это сделать. У Римо это не получалось.
 – Есть несколько моментов, которые я хотел бы прояснить. Сколько человек было в той цепочке, которую вы «проверяли»?
 – Не знаю. Надо посчитать… Двое, трое, четверо, тот толстяк… три женщины. Кажется, восемь человек, – сказал Римо.
 – И всех необходимо было убирать?
 – Да, конечно. Это не игрушки. Я никогда не убиваю потому, что мне кто-то не понравился.
 – А не вы ли разгуливали по Скрэнтону, желая всем счастливого праздника Свиньи или что-то в этом роде? До нас дошли очень странные слухи о том, что произошло той ночью. Город весь охвачен страхом, а это вовсе не входило в вашу задачу или в планы нашей организации.
 – Ах, вот оно что, – произнес Римо с улыбкой. – Праздник Свиньи. Это было нечто вроде шутки, которую я придумал для себя.
 – Похоже, вы здорово пошутили в ту ночь.
 Римо пожал плечами.
 – Я считал, что вы понимаете, какова наша роль. Если о нас станет известно, само существование КЮРЕ утратит смысл. Вы, Римо, не осознаете всей серьезности происходящего. Мы пытаемся сохранить страну.
 – А если она не желает этого, Смитти?
 – Вы уже стали думать, как Чиун, который считает, что все императоры одинаковы? Что важнее всего Дом Синанджу? Я знаю, именно так он и думает.
 – Чиун стоит тех денег, которые ему платят. У вас не мажет быть к нему никаких претензий. Он стоит дороже. Он не предавал ни себя, ни организацию. Давайте взглянем на это иначе, Смитти. Синанджу посылала к черту державы посильнее, чем наша хреновая страна со своей всего лишь трехсотлетней историей.
 – Я не жалуюсь на Чиуна. Чиун есть Чиун. Но вы? Где ваша лояльность?
 – Со мной. Если вам что-то не нравится, давайте прекратим все. Вы, наверное, не знаете, что на меня в мире большой спрос. Чиун получает предложения по почте.
 – Я знаю, Римо. Я читаю почту. Так вы с нами или нет?
 – Я делаю свое чертово дело!
 – Тогда делайте его четко. Уилберфорс мертв.
 – Как мертв?!
 – Когда останавливается сердце, перестает работать мозг, прекращается дыхание, то человек умирает, Римо. Даже в стране всего лишь с трехсотлетней историей это называют смертью.
 – Кто убил его?
 – Пневмония.
 Римо встал и низко поклонился.
 – Мои извинения за то, что снова подвел вас. В следующий раз я буду защищать легкие подопечного ценой своей жизни.
 – Вы должны были сохранить его в живых.
 – Я делаю то, что могу. Не больше. Если хотите спасти кого-то от пневмонии, наймите медсестру или врача. Я тут не помощник.
 – Мы провели вскрытие Уилберфорса. Тайно, конечно. Возможно, его убили на операционном столе.
 – Тогда ищите врачей получше. Что вы хотите от меня?
 – Я хочу, чтобы вы, по возможности без шума и крови, выяснили, кто из врачей может быть убийцей. Это не просто совпадение. По теории вероятностей получается, что этих людей убили.
 – Великая вещь – математика. Теперь мы знаем, что Уилберфорс мертв.
 – Мы знаем больше, – сказал Смит. – Мы почти уверены, что существует некая медицинская структура, несущая смерть. У меня есть список врачей, которых надо проверить. Но ни при каких обстоятельствах я не хочу напрасных жертв. Мне не нужен новый Скрэнтон.
 – Этого не будет, дорогой мой. Не сердитесь.
 – Я не сержусь, я опечален. Мне грустно смотреть на то, что с вами происходит. Для нашей страны еще не все потеряно. Сейчас миру нужна надежда. Эта надежда существует, даже если вы или кто-нибудь другой не верит в нее. И я очень хочу, чтобы вы тоже обрели веру.
 Римо молчал. Он слушал, как шумит транспорт на улице, как гудит кондиционер, и вдруг ему стало не по себе.
 – Ладно, – сказал он. – Чего зря говорить об этом?
 – Хорошо, – ответил Смит. – Я понимаю.
 Когда наступил пятиминутный перерыв для новостей, и комнату, где Римо и Смит изучали список медиков, проскользнул Чиун. К тому времени было решено обратить особое внимание на престижную клинику в пригороде Балтимора, где часто лечились высокопоставленные правительственные чиновники.
 – Почему ты не сказал мне, что приехал доктор Смит? – сердито спросил Чиун. – Когда я услышал голоса, то подумал, что вряд ли это доктор Смит, иначе Римо предупредил бы меня о приезде такого важного гостя. Я даже не допускал мысли о том, что доктор Смит приедет, а мне ничего не сообщат.
 Чиун изящно поклонился. Смит ответил коротким кивком.
 – Я слышал краем уха, что возникли некоторые неурядицы, – сказал Чиун и на протяжении следующих четырех с половиной минут клялся, что Дом Синанджу будет служить императору Смиту, что верная служба императору Смиту есть главная цель Дома Синанджу, намекнул, что в империи Смита есть силы зла, и Дом Синанджу заверяет его, что стоит императору только приказать, как с ними будет покончено, и ему не о чем будет больше беспокоиться. Примерно за четыре секунды до начала следующего сериала Чиун поклялся служить не на жизнь, а на смерть и вышел, прежде чем Смит успел ответить.
 – Он не лишен благородства, – заметил Смит.
 – Да, – сказал Римо.
 Когда Смит ушел и на фоне органной музыки доктор Рэвенел выразил свое беспокойство тем, что Марсия Мейсон не пришла на коктейль к Дороти Дансмор, поточу что ее незамужняя дочь забеременела от лечившегося от проказы сына Рэда Декстера, Римо обратился к Чиуну:
 – Папочка, зачем ты молол перед Смитом эту чепуху?
 – Императоры любят чепуху. До этого ты говорил ему правду, верно?
 – Да, откуда ты знаешь?
 – Я заметил его раздражение. Ни один император не любит правды, так как сам факт, что он является императором, есть сам по себе ложь. Что бы ты сказал хану, царю или принцу? Что он правит потому, что удачно выбрал себе родителей? Ха! Они рождаются с ложью в крови и всю жизнь добиваются подтверждения этой лжи. А факт, подтверждающий ложь, сам должен быть ложью. Поэтому, имея дело с императором, ты должен, прежде всего, избегать даже упоминания о правде. Вот почему нервничал Смит.
 – Здесь, в Америке, нет никаких императоров. Людей избирают голосованием, учитывая заслуги и программы претендентов.
 – Голосуют миллионы, так?
 – Да, миллионы.
 – И каждый из них беседует с глазу на глаз с тем, за кого голосует?
 – Нет, конечно. Но все слушают, что говорит кандидат.
 – А есть ли у них возможность спросить: что ты имеешь в виду, говоря то-то и то-то, и почему сегодня ты говорить не то, что вчера?
 – Ему задают вопросы репортеры.
 – Тогда только они должны голосовать.
 – А заслуги? – спросил Римо, скрестив руки.
 – Самая большая ложь та, для подтверждения которой требуются самые большие фальшивые факты. Если человека выбирают по заслугам, тогда все, что он потом делает, должно заслуживать награды. Так не бывает, особенно если человек рожден не в Синанджу, и необходима ложь, чтобы создать впечатление, что он всегда поступает мудро. Ты поступишь мудро, если впредь будешь лгать Смиту всякий раз, когда ему будет необходимо услышать ложь.
 – А в чем должна заключаться эта ложь, папочка?
 – Говори, что ты любишь Америку и что одно правительство лучше другого.
 Наступила пауза. Римо обдумывал сказанное Чиуном. С последним утверждением он согласен – это явная ложь. Но любовь к Америке? Все-таки он любил ее. Чиун этого не поймет.
 Чиун прервал молчание, пробормотав что-то. Это была уже знакомая фраза о том, что даже Мастер Синанджу не может превратить грязь в бриллианты.




 Глава седьмая


 Мисс Кэтлин Хал пришлось выкроить в своем рабочем распорядке время для приема неприятной посетительницы, которая вовсе не хотела с ней встречаться.
 – Я хочу видеть директора клиники Роблера, а не какого-то заместителя. Как вас зовут, молодая леди? И не водите меня за нос. За последние два дня я уже получила достаточно абсолютно бессмысленной информации, – сказала миссис Уилберфорс.
 – Садитесь, пожалуйста.
 – Спасибо, я постою. Я не собираюсь тут задерживаться.
 – Если вы сядете, мы сможем спокойно поговорить, – заявила нахальная девица с каштаново-рыжеватыми волосами, в свободной белой блузке, еле прикрывавшей непристойное подобие лифчика, а не приличное удобное белье, каковым сам Бог велел быть бюстгальтеру. Если и было что-то утешительное во всей этой трагедии, так лишь то, что подобные девицы уже не совратят Натана Давида.
 Когда миссис Уилберфорс думала о Натане Дэвиде, ее охватывала глубокая скорбь, а вместе с этим гнев и ярость.
 – Меня зовут мисс Хал. Присядьте, пожалуйста. Я хочу помочь вам.
 – Хорошо. Я желаю видеть всех врачей, которые лечили Натана Дэвида Уилберфорса. Я знаю, что они из этой клиники. У меня записаны их фамилии.
 – Мистер Уилберфорс – наш пациент, не так ли?
 – Нет, он мертв. Я отдала вашим врачам здорового мальчика, а они вернули мне труп. Вы убили его. Это убийство!
 И, видя, что это почему-то смутило молодую женщину, миссис Уилберфорс еще раз выкрикнула во весь голос:
 – Убийство, убийство, убийство! Врачи-убийцы!
 – Миссис Уилберфорс, прошу вас, перестаньте. Чем я могу вам помочь? Что вы хотите?
 – Добиться того, чтобы вас признали бандой убийц. Заставить ваших врачей признать это. Их вызвали, чтобы убить Натана Дэвида. Я говорила с адвокатом. Я знаю, у вас круговая порука. Но вам меня не одурачить. Я отдала им здорового мальчика, который всегда надевал галоши – надевал, я проверяла. Он носил галоши, я давала ему витамины, а вы убили его, вот что вы сделали. Убили. Целая клиника убийц!
 – Послушайте, миссис Уилберфорс, вы же знаете, что это не так, – сказала мисс Хал. Голос ее звучал искренне, ласково, но твердо.
 – Не поверю, пока вы мне не докажете обратного, пока этих убийц не привлекут к ответу. У вас есть только один настоящий врач во всей больнице, да и тот всего лишь анестезиолог. Будь он хирургом, Натан Дэвид был бы жив.
 – Доктор Деммет?
 – Да. Он вел себя порядочно, проявил искреннее участие. Для него это был такой же удар, как и для меня. Если бы все врачи были таковы, Натан Дэвид остался бы жив. Доктор Деммет был единственным, кто поговорил со мной, остальные просто раскланялись и ушли.
 Миссис Уилберфорс начала всхлипывать. Ее плеча коснулась тонкая рука девушки.
 – Большинство мужчин такие черствые. Им незнакомы чувства, – сказала мисс Хал.
 Миссис Уилберфорс ощутила странное возбуждающее волнение во всем теле, но не обратила на него внимание, как не обращала внимание на подобные вещи всю жизнь.
 – Я требую расследования или я… я напечатаю тысячи листовок, где будет сказано, что клиника Роблера – это логово убийц, и разошлю их во все инстанции.
 – Вы же знаете, что это не так, миссис Уилберфорс, – сказала Кэти Хал. Ее рука скользнула ниже по массивному плечу, но тут же была сброшена шлепком.
 – Я не люблю, когда ко мне прикасаются, – произнесла миссис Уилберфорс
 – Прошу прощения. Я не знала.
 – Ладно. Так что же вы собираетесь делать?
 – Организуем расследование. Я дам указание доктору Деммету, но кое-что должны сделать и вы, миссис Уилберфорс. Вы должны помочь мне.
 – Не подходите так близко, мне это неприятно.
 – Наше расследование должно проводиться в тайне. Совершенно секретно. Вы же знаете, что представляют собой медики. Если они заподозрят, что ведется расследование, то перейдут в нападение.
 – Значит, вы согласны со мной? Натан Дэвид был… пожалуйста, не трогайте меня руками… вы согласны, что они убили Натана Дэвида? Что это, преступная небрежность?
 – Нет, я не согласна. Но хочу, чтобы вы сами во всем разобрались. Сейчас вы убиты горем, а я хочу, чтобы вы поняли, что именно произошло.
 Миссис Уилберфорс сняла назойливую руку со своего колена и резко встала.
 – Хорошо. Но если мои требования не будут удовлетворены, я добьюсь встречи с руководством и разошлю листовки.
 – Хорошо, – сказала мисс Хал. – Вы остановились в городе?
 – Да, неподалеку отсюда.
 – Будьте осторожны на улицах. Там опасно.
 – Я не выхожу по ночам и не возвращаюсь домой навеселе. Мне нечего бояться.
 – Вы правы. Вы такая милая, можно вас поцеловать?
 – Нет, нет! Конечно, нет.
 – Вы напоминаете мне мою мать. Позвольте лишь один дочерний поцелуй.
 – Нет, ни в коем случае, – сказала миссис Уилберфорс и, покинув кабинет, тяжелой поступью пошла по коридору.
 Кэти Хал вернулась за стол.
 – Дерьмо, – сказала она и со злостью ткнула карандашом в стол.
 Из среднего ящика она достала витое золотое кольцо и вертела его в руках, пока пыталась дозвониться до доктора Деммета. Его не было на месте. Она позвонила домой, где его тоже не оказалось. Она набрала телефон гольф-клуба и нашла доктора там, отметив про себя, что с этого и надо было начинать. Деммет дежурил сегодня на вызовах и должен был оставить телефон, по которому его можно разыскать. Но не оставил.
 – Привет, Дэн. Это Кэти. Как поживаешь?
 – Нет, – сказал доктор Деммет.
 – Это так ты поживаешь?
 – Что бы ты ни попросила, ответ будет отрицательным.
 – Мне от тебя ничего не нужно, Дэн, кроме денег.
 – Тебе все равно не удастся меня обыграть. Зима – не твой сезон.
 – Это мы посмотрим. Ты всегда проигрываешь, Дэн. Неужели ты до сих пор этого не понял? – Ее голос звучал нежно и вкрадчиво.
 – Я не стану играть на твоих условиях.
 – Назови свои, малыш. Чем больше будут ставки, тем быстрее ты проиграешь.
 – К чему ты ведешь, Кэти? Что тебе надо?
 – Я еду в клуб.
 Кэти Хал повесила трубку, предупредила секретаршу, что уже не вернется сегодня, и поехала в гольф-клуб, размышляя о погоде. Снега не было, так что специальными красными шарами играть не придется. Земля еще, видимо, была каменной, хотя снег и растаял под мэрилендским солнцем. За последние три дня солнце светило редко. На заледеневшей земле игру легко контролировать. У Деммета было единственное преимущество – его мужская сила. Но если он попытается использовать ее… Кэти Хал знала, как этому противостоять.
 Всю жизнь она обыгрывала мужчин. Была вынуждена. Только их и стоило обыгрывать: у них были деньги. Деньги были также у благотворительных фондов. Одним из последних мрачных оплотов средневекового засилья мужчин оставались благотворительные фонды. Женщин туда просто не допускали. Объяснения были самыми обычными – что люди не доверяют женщинам, особенно молодым, больших сумм денег, что корпоративный мир бизнеса не хочет видеть женщину во главе фонда, что так вообще не принято.
 Поскольку у клиники Роблера была репутация прогрессивного по духу учреждения, Кэти предложила свою кандидатуру и была принята на должность содиректора программы развития. О ней писали статьи, ее фотографировали, ей задавали вопросы о том, каково быть первой женщиной в подобной роли. Все это выглядело очень эффектно, если забыть о том, что содиректор по созданию благотворительных фондов выполнял одну-единственную функцию. Эта должность называлась так громко лишь для того, чтобы обращавшиеся к тебе люди не думали, будто имеют дело с мелкой сошкой. То же относилось и к мужчинам, занимавшим эту должность. Что же касается женщины, то, помимо всего прочего, она должна была печатать на машинке, вести картотеку и следить за тем, чтобы другим директорам-мужчинам вовремя подавали кофе.
 Вот чем занималась одна из первых девушек, окончивших Йельский университет. Она могла бы устроить свою жизнь обычным для женщины путем – проводя большую часть времени в постели с мужчинами. Недостатка в предложениях руки и сердца не было. Но мужчины почти всегда оказывались отвратительными любовниками, да и она сама была иногда не прочь побаловаться с девочками. В конце концов, почему она должна играть только ту роль, которую ей отводит общество?
 Как у большинства людей, причастных к серийным убийствам, у нее были аргументы в свою защиту. Требовался только особый, определенный взгляд на вещи. Она регулярно играла в гольф с доктором Демметом, чтобы иметь довесок к зарплате, которая, естественно, была ниже, чем у содиректоров-мужчин. Деммет рассказал ей о том, что творится в операционных, что хирурги приходят на операции так накачавшись депрессантами, что их потом уводят под руки. О специальной медсестре, следившей только за тем, чтобы инструменты после операции не оставались в кишках пациентов. Она узнала новое слово – «ятрогения». Оно относилось к тем пациентам, которые умерли скорее из-за обычных для больницы накладок и неразберихи, чем из-за неудачной операции.
 Но установить это было трудно. Медики не дураки. Очевидная некомпетентность обошлась бы им дорого. Поэтому в больницах все делалось шито-крыто, врачи и другой медицинский персонал никогда не свидетельствовали друг против друга, что служило им моральной поддержкой. Все это навело ее на мысль, что врач может без труда убить того, кого захочет, во время хирургического вмешательства, а затем спокойно уйти от ответственности.
 Вскоре возник и первый благотворитель, пожелавший завещать деньги клинике. Произошло это случайно. Когда зазвонил телефон, в офисе, кроме Кэти, никого не было. Одна известная и уважаемая в городе дама собиралась оставить свое состояние клинике Роблера, где, как она считала, ее деньги принесут пользу.
 Кэти Хал нанесла визит этой женщине, старой зануде, о которой никто не пожалеет и не вспомнит после ее смерти. Та решила, что ее внук, в чью пользу было составлено завещание, человек никудышный, транжир. Нет, теперь он получит столько, сколько необходимо для поддержания его существования. Кэти Хал сказала старухе, что она совершенно права – именно то, что та и хотела услышать.
 А потом Кэти Хал встретилась с внуком. Ей уже приходилось иметь дело с наркоманами, но этому парню с огненно-рыжими волосами был необходим по меньшей мере месяц, чтобы прийти в нормальное состояние. У него был счет, на который бабушка переводила еженедельно по сто пятьдесят долларов, она же оплачивала квартиру, газ, электричество и следила за тем, чтобы запас продуктов не истощался. К середине недели деньги кончались, и внучек продавал продукты, чтобы купить наркотики. Кэти сообщила ему, что, с ее точки зрения, его чересчур притесняют. На самом деле наркотики значительно дешевле. Ну конечно, она сможет доставать их ему даром. Нужно лишь подписать заявление без даты и чек без указания суммы. Он согласился, если только сумма, которую она потом проставит, не превысит ста пятидесяти долларов.
 Кэти знала, что одна из особенностей в деле создания благотворительных фондов состояла в том, что тот, кто находил дарителя, оставлявшего по завещанию полмиллиона долларов, не так ценился руководством, как тот, кто приносил десять тысяч долларов сегодня и наличными. Потому что безналичные деньги по завещанию когда еще поступят. За то, что ты добыл звонкую монету, могли повысить в должности.
 К тому времени доктор Деммет был уже должен ей солидную сумму и, кроме того, как выяснила Кэти, был в большом долгу у балтиморских букмекеров. Кэти нашла способ освободить его от этих долгов. Деммет сначала назвал ее план абсурдным. Но Кэти сказала, что это не план, а безумная идея, в которую она сама еще не верит.
 Кэти рассуждала вслух о том, как долго еще может прожить старуха, если с ней внезапно что-нибудь не произойдет. Потом стала внушать Деммету, как отвратительна эта старая зануда.
 Вскоре пожилая леди слегка захворала и тут же оказалась на операционном столе… Но деньги она оставила не клинике Роблера – новое завещание еще не вступило в силу, – а своему внуку! Его адвокаты выразили удивление размером суммы, которую он решил пожертвовать клинике Роблера. Наследник ничего такого не помнил… Тогда ему показали поручение банку с датой и подписью и чек на огромную сумму с его же подписью.
 – Ну и ну, – только и мог он выговорить.
 Получив такое пожертвование, руководство клиники нашло в лице мисс Хал нового директора программы развития. Она опять была первой женщиной у Роблера, возглавившей такую структуру. Ловко используя Деммета и имея в своем распоряжении все большие и большие суммы денег, Кэти Хал стала вскоре заметной фигурой в клинике. Следующей ступенью была должность помощника администратора и главного распорядителя благотворительных фондов.
 Она прокладывала себе путь наверх и по-прежнему могла спать, с кем хотела.
 А потом пришло решение, настолько простое и очевидное, что было удивительно, почему оно не пришло ей в голову раньше. Если люди умирают и оставляют деньги клинике Роблера, то почему бы им не делать то же самое, но с выгодой для Кэти?
 Сначала ей казалось, что придется привлечь к исполнению замысла многих, но вскоре выяснилось, что достаточно одного Деммета. Он был одним из лучших анестезиологов и мог по своему выбору участвовать в любой операции. Постепенно, шаг за шагом, он стал исполнителем в службе убийств, организованной Кэти Хал.
 Контроль над жизнью и смертью давал ей ощущение власти. А вскоре она открыла для себя то, о чем многие и не подозревают: власть – это наркотик, который необходим постоянно и без которого уже не можешь жить.
 Именно тогда Кэти Хал поняла, что все правительственные чиновники, попадающие в клинику Роблера, могут так или иначе способствовать росту ее благосостояния и влияния. А через некоторое время одна пожилая неопрятная докторша с пятого этажа сделала странное открытие, находящееся сейчас в стадии проверки. Если тесты подтвердят ее правоту, Кэти получит такую власть, о которой она не могла и мечтать.
 Сегодня Деммету предстояло еще раз проверить на практике действенность этого открытия.
 Деммет ждал в баре гольф-клуба, потягивая легкое вино. На нем был просторный пиджак цвета беж, красные кашемировые слаксы и клетчатые туфли для гольфа.
 – Ты уже решил, сколько ставишь, Дэн? – спросила Кэти, хотя и без того уже догадалась. Если Деммет пил легкое вино, значит, ставка будет крупной. В иных случаях он пил ликеры.
 – Да, решил. Почему бы нам не сыграть на все, что я тебе должен? По двойной ставке?
 – Но если ты проиграешь, то задолжаешь мне вдвое больше того, что не можешь заплатить сейчас.
 – Я могу делать для тебя больше… специальных операций.
 – Всему есть предел, Дэн. Даже в клинике Роблера. Мы не можем поставить дело на поток.
 – Иногда ты думаешь иначе, – сказал Деммет. – Например, Уилберфорс. В чем там было дело? Как я понимаю, тот, кто хотел его убрать, отказался платить?
 – Верно, – сказала Кэти Хал. – Но тот, кто хотел убрать Уилберфорса, уже мертв. Незачем было привлекать внимание властей к его смерти, а они непременно заинтересовались бы этим, если бы Уилберфорс продолжал распутывать дело о неуплате налогов. Так что Уилберфорса тоже пришлось убрать.
 – Значит, за смерть Уилберфорса нам никто не заплатит?
 Кэти кивнула.
 – Но я сделал свое дело и должен получить деньги, – произнес Деммет.
 – Хорошо. Я прощаю тебе половину долга.
 – Почему ты пытаешься загнать меня в угол?
 – Я просто прошу об одолжении вместо уплаты долгов.
 – Ты никогда не заставишь меня стрелять в людей на улице.
 – Тебе не придется никого убивать.
 – Что-то здесь не так. Не нравится мне все это.
 Кэти подозвала бармена.
 – Два сухих мартини, – сказала она, – один со льдом, другой – без.
 – Что ты делаешь? – спросил Деммет.
 – Заказываю выпивку. Мы же будем играть просто для своего удовольствия, так?
 – Я чувствую, ты опять что-то крутишь. Я знаю тебя, Кэти.
 – Он любит с оливкой. Точно. Сухой мартини с оливкой и со льдом. Отлично.
 – Тебе не удастся опять охмурить меня, Кэти.
 Принесли мартини в запотевших бокалах. Кэти Хал подняла свой бокал и отпила, тут же почувствовав знакомое приятное ощущение во всем теле.
 – За твое здоровье.
 Деммет поднял бокал, но пить не стал.
 – Ага, ты не хочешь дать мне фору и пытаешься отвертеться
 – Нет, Дэн. Пей смелее.
 – Ты хитришь, Кэти. Да, ты очень хитра, но ты, знаешь ли, одновременно и глупа. Очень глупа, Кэти. Если хочешь знать, ты просто дура. Ты могла бы иметь все сразу, если…
 – Тс-с.
 – Я ничего такого не сказал. Ты могла получить все, и без всякого риска. Для этого тебе лишь надо было стать миссис Деммет.
 Кэти Хал фыркнула в бокал, расплескав коктейль. Продолжая смеяться, она вытерла стойку бара салфеткой.
 – Извини, Дэн. Я не хотела.
 – Ну ладно, стерва. Даешь мне фору четыре удара, и пошли играть, – сказал Деммет и выплеснул ей в лицо свой мартини.
 Но и у первого флажка она все еще смеялась.
 – Бей первым, Дэн. У меня нет сил, – сказала она, опираясь на клюшку. Ее лицо раскраснелось от смеха, глаза были прищурены. – Только не бей слишком сильно, сегодня не та погода.
 Доктор Деммет установил мяч поудобнее, изо всех сил злобно сжав клюшку. Хорошо, он ударит, ударит так, как и не снилось ни одной из этих наглых баб. Он обойдет ее на первой же лунке.
 Мяч устремился вперед, набирая высоту, но в высшей точке подъема начал отклоняться влево и в конце концов приземлился далеко от лунки, за некошеной полосой жухлой травы, зарывшись куда-то в кучу сухих листьев. Деммет так и не смог его отыскать. Только злоба заставляла его продолжать игру, которая, естественно, закончилась полным разгромом не перестававшего злиться Деммета…
 Они возвращались на электрокаре обратно. Вдруг Кэти сдвинула его ногу с педали акселератора. Они остановились.
 – Дэн, тебе никогда не обыграть меня.
 – Посмотрим. Посмотрим. Поехали, холодно.
 – Самое большее, что ты можешь, – это свести игру вничью, но и то вряд ли. – Она положила руку в перчатке ему на колено. – Мне от тебя кое-что нужно, и тогда мы будем квиты. Так что твой труд будет щедро оплачен, я не собираюсь тебя грабить. – Она поцеловала его в мочку уха, покрасневшую от холода.
 – Что ты хочешь?
 – Я хочу, чтобы ты избавил меня от миссис Уилберфорс.
 – О'кей. Сделаем еще одну операцию.
 – Нельзя, их и так уже было слишком много. А отправить ее на тот свет сразу же вслед за сыном – это уж чересчур. У нас пока все идет неплохо, незачем портить дело. – Ее голос журчал вкрадчивым ручейком. – А кроме того…
 – Что еще?
 – Я хочу испытать на миссис Уилберфорс кое-что новенькое.
 – Например?
 – Ну, один специальный препарат.
 – Дай его ей сама. Брось в стакан со сливовым соком.
 – Я пыталась, Дэн. Но к ней трудно подступиться. Его необходимо вводить в организм в момент сильного возбуждения, чтобы подействовала даже малая доза. Если кровь не кипит в жилах, препарат будет действовать слишком медленно, и ее могут найти слишком быстро.
 – О какого рода возбуждении ты говоришь? – спросил Деммет.
 Рука Кэти скользнула вверх по его колену.
 – О таком, – сказала она.
 – А, понятно. И ты хочешь, чтобы это сделал я?
 – Да.
 – Но как? Ты же видела миссис Уилберфорс. Это все равно что переспать с танком.
 – Не думай о ней. Думай обо мне в тот момент. Вспоминай вот о чем, – сказала Кэти Хал, расстегивая его брюки и наклоняясь к нему. Пар от их тел вился вверх, к ветвям сосен.
 Позже Деммет поинтересовался, что это за специальный препарат.
 – Не спрашивай, Дэн. Пусть это будет моим призом за сегодняшнюю победу.
 Он пожал плечами. Ему было все равно.
 Он встретился с миссис Уилберфорс этим же вечером в ее номере, чтобы поговорить об операции, которую сделали ее сыну. Он попытался вспомнить теплые губы Кэти там, на поле для гольфа, но от сочетания мыслей о Кэти и миссис Уилберфорс его затошнило, и он бросился в ванную. Ополоснув лицо, Деммет достал из кармана кольцо, полученное от Кэти, надел его на палец и повернулся к двери, за которой ждала миссис Уилберфорс.
 Легче было бы сбросить ее со скалы…




 Глава восьмая


 Потолок вестибюля клиники Роблера поднимался на высоту трех этажей. В потолок упиралась рождественская елка – огромное тридцатифутовое дерево, украшенное разноцветными фонариками, стеклянными шарами и гирляндами из подарков пациентам, на которых белыми буквами были написаны их имена.
 Это было первое, что бросилось в глаза двум мужчинам, вошедшим в вестибюль. Они остановились у дверей.
 – Тьфу, – сплюнул пожилой морщинистый кореец, одетый, несмотря на конец декабря, лишь и голубое кимоно.
 – Прекрати, Чиун, – сказал его спутник. Это был явно молодой человек, хотя верхнюю часть его лица скрывали темные очки, воротник пальто был поднят до ушей, а низ лица закрыт белым шелковым шарфом. Пожилой кореец поддерживал его под руку.
 Чиун опять сплюнул.
 – Только посмотри! Вы на Западе умеете все превратить в мусор. Как можно испортить дерево? Очень легко – дайте его украсить белому человеку.
 – Чиун, – тихо сказал Римо, – пойди лучше и зарегистрируй нас. И не забудь, кто мы такие.
 – Я с удовольствием забыл бы, если бы это избавило меня от созерцания уродства.
 Римо вздохнул.
 – Иди, иди.
 Римо направился к кожаным креслам поодаль и сел.
 За столом сидел охранник в форме, заодно выполнявший обязанности регистратора и оператора на пульте связи.
 Он взглянул на старика, чья голова едва возвышалась над стойкой.
 – Слушаю вас.
 – Поздравляю с Рождеством, – сказал Чиун.
 – С Рождеством?
 – Ну да. Я хотел привнести в вашу жизнь праздничное настроение. Вам нравится это дерево? – спросил Чиун, показывая через плечо.
 – Такую здесь ставят каждый год.
 – Это не ответ, – сказал Чиун. – Вам нравится это дерево или нет?
 – Не знаю, – пожал плечами охранник. – Я никогда внимательно его не рассматривал.
 – И правильно делали.
 – Вы имеете какое-то отношение к рождественским елкам? – спросил охранник.
 – Нет, – сказал Чиун. – Я доктор Парк. Для моего пациента, мистера Уильямса, должна быть приготовлена палата. Я хотел бы узнать ее номер.
 – О да, – сказал охранник, выпрямившись на своем высоком табурете. – Это в новом крыле, палата помер пятьсот пятнадцать.
 В его голосе зазвучало подчеркнутое уважение. Хотя он понятия не имел, кто такой мистер Уильямс или стоявший перед ним старик, но его предупредили, что должен прибыть важный пациент по имени Уильямс и ему нужно оказывать всяческое почитание.
 – Как нам найти палату? – спросил Чиун.
 – Я провожу вас. – Охранник поднялся с места.
 – Это необязательно. Просто объясните, как туда пройти.
 – По этому коридору до конца. Это новое крыло. Там подниметесь на лифте на пятый этаж.
 – Благодарю, – сказал Чиун.
 – Доктор? – обратился к нему охранник, все еще стоя.
 Чиун кивнул, давая понять, что слушает.
 – А вам не холодно?
 – Холодно?
 – Ну, в этой одежде?
 – А почему мне должно быть холодно? У вас разве отопление не работает?
 – Я имею в виду, что на улице всего пятнадцать градусов.
 – Шестнадцать, – сказал Чиун
 – Какая разница, – сказал охранник. – Вы не замерзли?
 – Я никогда не мерзну при шестнадцати градусах. И запомните: не смотрите на это дерево.
 Он отошел от охранника, который почесал в затылке, посмотрел на елку и опять почесался.
 – Как у нас дела? – спросил Римо, когда Чиун подошел поближе.
 – Прекрасно. Мы в палате пятьсот пятнадцать. Надо быть осторожными, чтобы не подхватить насморк. По-моему, здесь не работает отопление.
 – Но тут довольно тепло, – сказал Римо.
 – Я знаю, но на улице только шестнадцать.
 – По-моему, было пятнадцать, папочка.
 – Тебе лучше побеседовать с охранником. У вас найдутся любимые темы – отвратительные елки и погрешности в показаниях термометра.
 – Отведи меня в палату, – сказал Римо. – Я болен и слаб и должен лечь в постель.
 – Это шутка?
 – Отведи меня в палату.
 Покои Римо за двести семьдесят пять долларов в день того стоили. Две комнаты – просторная, светлая, с окнами по обеим сторонам гостиная и залитая мягким светом спальня. Вместо обычной больничной тошнотворной зеленой краски стены были оклеены обоями золотисто-желтого цвета.
 В гостиной находилась маленькая искусственная елка, стоявшая на ореховом комоде, и две накрашенные блондинки-медсестры.
 – Мистер Уильямс, – сказала одна из них, когда Римо вошел в комнату. – Меня зовут мисс Бейнс, а это мисс Маршалл. Мы позаботимся о том, чтобы ваше пребывание здесь было приятным.
 Римо хотел ответить, но Чиун вышел вперед и, указав рукой на дверь, сказал:
 – Оставьте нас.
 – Оставить? – переспросила мисс Бейнс.
 – Я доктор Парк. Если нам что-нибудь понадобится, вас позовут.
 Сестра натянуто улыбнулась, но вышла вместе с мисс Маршалл.
 – Что это ты раскомандовался? – поинтересовался Римо.
 – Насколько я понимаю, именно так ведут себя все врачи, – произнес Чиун, оглядывая комнату. – Тебе здесь нравится?
 – Лучше, чем в некоторых мотелях, где мы были.
 – Лишь одно нарушает гармонию.
 Римо удивленно поднял бровь.
 – Вот это, – сказал Чиун, сгреб елку с комода и, держа в вытянутой руке, словно нечто заразное, швырнул в стенной шкаф и плотно закрыл дверцу. – Вот так-то лучше.
 – Не надо было этого делать, Чиун. Ты мог бы украсить ее теннисными мячами.
 – Чтобы потом ты опять отказал мне в обещанном подарке?
 – Обещанном, папочка? – спросил Римо. Он что-то не припоминал, что обещал Чиуну Барбру Стрейзанд в качестве белой рабыни.
 – В глазах справедливого человека то, что непременно должно быть сделано, является твердым обещанием, данным миру и самому себе. Вот что отличает справедливого человека от бледного куска свиного уха.
 – Хорошо, Чиун, хорошо, хорошо, хорошо. – Римо попытался переменить тему разговора. – Тебе ясен наш план?
 – Да, ясен, но меня оскорбляет слово «наш». Это твой план. Ты мистер Уильямс, владелец огромного состояния. Я твой врач. Мы должны выяснить, что подозрительного происходит в больнице. Ты намекнешь кое-кому, что у тебя проблемы с налогами, и будешь ждать, когда тобой заинтересуются.
 – Ты все правильно понял.
 – Я польщен, что ты поделился со мной своей мудростью.
 – Ты знаешь, почему мы действуем именно так, Чиун?
 – Да. Потому что ты глуп.
 – Нет, просто на этот раз мы должны быть очень аккуратны. В Скрэнтоне я все делал по-твоему. Я прошел по цепи и обезвредил верхушку. Это было эффектно. Только вот тот, кого я должен был защитить, умер. Я убрал семь или восемь человек, и все без толку.
 – Разве это было по-моему? Куролесить, как пьяный солдат, желая всем веселого праздника Свиньи и оставляя за собой трупы? Нет. Мой способ – это убрать того, кто является источником проблем. Имей дело с кем хочешь, но если не найдешь нужного человека, ты ничего не достигнешь. Нечего сваливать на меня вину за то, что ты не смог правильно выбрать цель. В конце концов, я только бедный слуга, которому не дано знать ваши с доктором Смитом тайны.
 – Ладно, на этот раз мы сначала выясним, кто за все это должен ответить, а уж потом начнем ломать кости.
 – И для этого нам необходимо разыгрывать из себя доктора и пациента?
 – Да, Чиун. И вот что приятно – с нашими деньгами мы здесь будем себя чувствовать свободно. Никто не станет мешать человеку, заплатившему двадцать пять тысяч долларов вперед наличными.
 – Это много?
 – Очень, – сказал Римо. – Даже для больницы.
 – Я пока воздержусь оценивать твой план.
 – Сработает как по маслу, – сказал Римо. – Хватит насилия.




 Глава девятая


 Доктор Деммет вошел в кабинет, бросил золотое кольцо на стол, взял из бара бутылку, налил себе водки, уселся в мягкое кожаное кресло, угрюмо поглядел в стакан и выпил залпом половину.
 – Рановато ты сегодня начал, а? – опросила Кэти Хал, сидевшая за столом напротив.
 – Это хорошо в любое время дня. – Голос Деммета дрожал.
 – Не для врача все же, – сказала она
 – Такому врачу, как я, все можно.
 – Так вот что не дает тебе покоя!
 – Да. Если хочешь знать, я устал от всего этого.
 – Ты расстроен из-за миссис Уилберфорс. – Кэти улыбнулась.
 – Да, – сказал он. – Отчасти. А что это за кольцо?
 – Это просто эксперимент, – сказала Кэти Хал. – Я испытываю кое-что новое. Тебе не о чем беспокоиться.
 – Она умрет? – спросил Деммет, допив водку.
 – Конечно, – сказала Кэти Хал. – Мы не можем оставить ее в живых, раз она бегает кругами и вопит о том, что мы сделали с ее любимым мальчиком.
 – Мне все это перестало нравиться.
 – Может быть. Зато понравилось букмекерам, так как твои долги оплачены. На твоем счету в банке после долгого перерыва опять кое-что появилось. И мне это нравится, потому что… это мне нравится.
 – Выпей со мной, – предложил Деммет, подняв стакан.
 – Не пора ли остановиться? У тебя ведь днем операция?
 – Да, – мрачно ответил Деммет. – Но сегодня я могу пить, сколько захочу. Мне не придется никого убивать, а сохранять людям жизнь я могу и трезвым, и пьяным. Трезвость нужна только для убийства.
 – Не раскисай. У меня нет времени тебя утешать.
 – Нет?
 – Нет. В клинику прибыл очень важный пациент.
 – Давай отправим его на тот свет, пока он не предъявил претензий по поводу питания.
 – Этого надо оставить в живых.
 – Чем он лучше других?
 – Пока неизвестно, – сказала Кэти Хал. – Он путешествует под именем Уильямса. Он привез с собой собственного врача и заплатил вперед двадцать пять тысяч долларов наличными за пребывание в стационаре.
 – Уильямс? Я не знаю никаких знаменитых Уильямсов.
 – Конечно, это не настоящее имя. Надо выяснить, кто он на самом деле. Вполне вероятно, что у него возникнет желание завещать клинике определенную сумму в случае его внезапной кончины.
 – Ну, пока ты не решишь прикончить его, он меня не интересует. Да и вообще…
 – Что вообще?
 – Мне все это больше не нравится. Их слишком много. А эта миссис Уилберфорс, старая противная корова, она-то была совсем не при чем.
 – Она была опасна, а есть только один способ избавиться от опасности – ликвидировать ее.
 – Это также способ утолить жажду. Так ты не выпьешь со мной? – спросил Деммет.
 – Нет, – улыбнулась Кэти Хал, но это была холодная, официальная улыбка.
 – Ну, тогда выпью с кем-нибудь еще, – сердито буркнул Деммет и вышел из кабинета.
 Кэти Хал проводила его взглядом, затем посмотрела на его стакан и на золотое кольцо.
 Доктор Деммет, похоже, струсил. Это делало его одновременно опасным и, если эксперимент с миссис Уилберфорс был так же удачен, как с Энтони Стейсом, неудобным.
 Она положила кольцо в сумку, чтобы перезарядить при случае.




 Глава десятая


 Миссис Уилберфорс нашли там, где ее оставил доктор Деммет, в постели ее номера в мотеле.
 Он овладел ею под утро. У нее давно не было мужчины. Очень давно. Она презирала мужчин, относилась к ним свысока, а если поблизости не было настоящих мужчин, она вымещала все на своем сыне, пытаясь сломать его дух, желания и тело. Но когда Деммет овладел ею, не интересуясь ее чувствами, как будто его мысли были где-то далеко, она поняла, что всегда хотела, чтобы мужчина бросил ей вызов и победил.
 Деммет оставил ее в постели в размышлении о том, сколько удовольствия доставляет секс, и о том, сколь невероятно было бы, если бы такой приятный человек, как доктор Деммет, был как-то причастен к сокрытию истинной причины смерти Натана Дэвида. Он рассказал, как отчаянно пытался спасти ее сына, но ничего не смог поделать.
 Она закрыла глаза и решила заснуть, но сон не приходил. Неожиданно возникла боль в левом виске, потом в правом, а потом охватила всю голову, будто раздирая ее изнутри.
 Она встала, пошла в ванную и взяла из аптечки флакон с аспирином. Приняла две таблетки и, запрокинув голову, запила водой. В этот момент она заметила в зеркале свое отражение.
 Она взглянула на себя, а затем стала внимательно рассматривать свое лицо. Считалось, что секс омолаживает и делает женщину счастливой. Но на ее лице не было и намека на это. В уголках глаз обозначились морщины, под глазами появились мешки. Еще утром ничего подобного не было. Видимо, головная боль оказывала пагубное воздействие на ее нервную систему, что и отражалось на лице. Миссис Уилберфорс оставалось надеяться, что это не начало той страшной болезни, которая унесла Натана Дэвида. Пневмонии. Тем не менее она, конечно, попросит милого доктора Деммета, чтобы он ее подлечил.
 Она опять легла, пытаясь забыть о боли, но смогла заснуть только в пять утра.
 Она проспала тот час, когда обычно вставала, – шесть сорок пять. В девять тридцать к ней зашла горничная, но, увидев ее в постели, тут же ушла. Когда она опять появилась в половине первого и, не увидев таблички с просьбой не беспокоить, открыла дверь – миссис Уилберфорс все еще спала. Горничной это показалось подозрительным, и она попыталась разбудить ее, но безуспешно.
 Горничная вызвала администратора, который зарегистрировал миссис Уилберфорс накануне.
 – В чем дело? – спросил администратор, заходя в комнату. – Что случилось?
 – Эта женщина не просыпается, – сказала горничная. – Она, видимо, заболела.
 Администратор постоял в дверях.
 – Посмотрим, – сказал он. – Ах, это миссис Уилберфорс, она приехала вчера. – Он в нерешительности стоял на пороге спальни. – Миссис Уилберфорс, – позвал он.
 Ответа не было.
 – Миссис Уилберфорс! – Он повысил голос.
 – Она не отвечает, – сказала горничная. – По-моему, ей плохо.
 – Хорошо если так, а не то твоей заднице не поздоровится, – прошипел администратор, который стал в таком тоне разговаривать с молоденькой горничной-пуэрториканкой после того, как девушка совершила непростительный грех, отказавшись провести с ним время в одном из пустых номеров и, больше того, пригрозила, что если он не перестанет донимать ее, она все расскажет его жене.
 Администратор нервно проглотил слюну. Входить в спальни к женщинам не дело администратора.
 – Стой здесь, – прошептал он горничной, чтобы иметь свидетеля, быстро прошел к кровати и стал звать миссис Уилберфорс по имени. Ответа не было. Он дотронулся до одеяла там, где, по его мнению, должна была быть рука. – Миссис Уилберфорс!
 Послышался слабый хрип. Администратор осторожно отдернул одеяло, замер, вглядываясь в лицо, затем резко отшатнулся.
 – Это не миссис Уилберфорс, – сказал он взволнованно.
 – Разве нет? – спросила горничная, входя в комнату.
 – Нет, посмотри сама, – сказал он, подзывая ее.
 Она подошла ближе, сначала робко, потом смелее. Взглянув на лицо, она невольно вздрогнула.
 Лицо было отвратительно, как грех, и старо, как время. Сморщенная коричневая кожа была изрезана глубокими морщинами, волосы были совершенно седыми, а из щек и подбородка, как у ведьмы, торчали длинные белые пучки волос.
 – Миссис Уилберфорс гораздо моложе, – произнес администратор. – Я сам регистрировал ее вчера. Это не она.
 Голова на подушке пошевелилась. Веки дернулись и медленно, словно в ожидании прихода смерти, которая дала временную отсрочку, открылись. Глаза тупо уставились на мужчину и женщину у кровати.
 Губы слегка дрогнули, но звука не было. Затем они вновь зашевелились, мышцы в углах рта напряглись, рот приоткрылся и раздался изможденный тихий голос:
 – Я миссис Уилберфорс.
 Чиун смотрел телевизор, а Римо лежал на диване и медитировал, когда зазвонил телефон, стоявший рядом с зеленой бархатной кушеткой.
 – Это Смит, – произнес кислый голос, – я только что узнал, что миссис Уилберфорс… я полагаю, вы встречались с ней… доставлена в клинику Роблера.
 – Что с ней?
 – Не знаю. Ее нашли совершенно больной в номере пригородного мотеля около часа тому назад. Вы, конечно, улавливаете связь?
 – Сначала сын, теперь мать…
 – Попытайтесь все разузнать.
 – Что-нибудь еще? Есть что-либо новое в деле о налоговой службе?
 – Ничего. Все, над чем работал Уилберфорс, он держал в голове. Этого мы, видимо, никогда не узнаем. Не теряйте связи со мной. Между прочим, эта линия не прослушивается. Наши люди контролируют ее.
 Римо осторожно положил трубку на рычаг и спрыгнул с дивана. Поглядел на Чиуна, который, казалось, впал в транс, завороженный телеэкраном. Не стоит беспокоить его сейчас, тем более что это бесполезно. Чиун не оторвется от телевизора, пока не кончится очередная серия. В комнате могут происходить взрывы, пожар, наводнение. Когда дым рассеется, вода схлынет, обломки уберут, Чиун все так же будет сидеть в позе лотоса, глядя, как доктор Лэнс Рэвенел находит выход из любой ситуации, благодаря своей мудрости и доброте.
 На Римо была коричневая рубашка, коричневые слаксы и свитер.
 – Я ухожу, Чиун, – громко сказал он.
 Ответа не последовало.
 – Я могу не вернуться. Это самое опасное задание, – сказал Римо.
 Тишина.
 – Но это будет мое лучшее дело, – сказал Римо.
 – Это можно сказать о чем угодно, – бросил Чиун и вновь замолк. В комнате звучал лишь голос с телеэкрана.
 – Чиун, ну ты и поганец! – крикнул Римо.
 Ответа не последовало. Римо надел темные очки, носить которые не любил, но они приводили в ярость Чиуна.
 Римо купил их, гуляя как-то днем с Чиуном по улицам Сан-Франциско. Это был их любимый город, в котором среди пестрой многоязыкой толпы они смотрелись вполне нормально – восьмидесятилетний кореец в экзотических одеждах рядом с худым сурового вида американцем. И пока они держались подальше от китайских кварталов, все было спокойно.
 В тот день Чиун настоял, чтобы они зашли в большой универмаг. Римо пошел смотреть клюшки для гольфа, когда вернулся, то обнаружил Чиуна в углу нижнего этажа в отделе оптики, где врач подбирал женщине очки. Чиун громко выражал свое неудовольствие. Врач и женщина обернулись и сердито смотрели на него. Он отвечал им тем же.
 – Что ты делаешь, папочка? – спросил Римо.
 – Смотрю, как этот человек портит женщине глаза.
 – Тише, – сказал Римо. – Тебя могут услышать.
 – И хорошо, – сказал Чиун – Подумай, скольким людям я спасу зрение, если все будут слушать меня.
 – Чиун, некоторые не могут без очков.
 – Неправда, никому они не нужны.
 – Очень нужны. Ты видел таблицы для проверки зрения, где обозначены буквы? Некоторые люди не могут их прочесть.
 – Но зачем читать буквы, надо читать слова, – сказал уверенно Чиун.
 – Не в этом дела. Некоторые не могут даже разглядеть, какие там буквы.
 – Все потому, что глазные мышцы работают неправильно, они не натренированы. И вместо того, чтобы тренировать мышцы, что делают люди? Идут к так называемому врачу, который надевает им на глаза кусочки стекла. Это значит наверняка, что человек никогда не будет иметь возможность тренировать глазные мышцы, чтобы они работали правильно. Этот врач поступает ужасно.
 – Не все могут управлять своими глазными мышцами, – слабо сопротивлялся Римо.
 – Верно, – согласился Чиун. – Особенно американцы. Эта страна – рассадник лентяев. Мы с тобой повидали много стран, но только здесь почти все носят очки. Разве это не доказывает, что тут все ленивы?
 – Это не так, Чиун. Одна из причин в том, что в этой стране люди много смотрят телевизор.
 Чиун открыл рот от удивления.
 – Ты лжешь, – прошептал он.
 – Нет, это правда. Если много смотреть телевизор, можно испортить зрение.
 – О, – застонал Чиун, – о горе! Ты хочешь сказать, что от прекрасных фильмов мои глаза испортятся?
 – Ну, твои, может, и нет. Но у многих – да.
 – Какое коварство! Или ты говоришь так, чтобы меня расстроить? – Он вопросительно посмотрел на Римо.
 Тот покачал годовой.
 – Это правда, папочка.
 Чиун на миг умолк, потом хитро улыбнулся и поднял вверх указательный палец с длинным ногтем.
 – А-а, – сказав он, – но даже если ты и прав, подумай, как благотворно действуют эти теледрамы на душу и сердце.
 Римо вздохнул.
 – Это верно, папочка. Они прекрасны. Они делают жизнь богаче для слепых и зрячих. По мне, пусть лучше вся страна ослепнет, чем одна из этих прекрасных постановок сократится хотя бы на минуту.
 – Для тебя еще не все потеряно, Римо, но не для него, – сказал Чиун, указывая на врача. – Он должен сказать этим людям, чтобы они тренировали глазные мышцы, а не надевали очки, которые не дают им возможности использовать глаза но назначению.
 – Что тут случилось? – раздался женский голос со скандинавским акцентом. Из-за двери задней комнаты отдела оптики появилась молодая блондинка.
 Чтобы успокоить ее, Римо купил темные очки от солнца, хотя и не любил носить их. Чиун был, конечно, прав. Тренированные мышцы глаза могли обеспечить нормальное зрение и без очков. Очки от солнца были своего рода костылями для тех, кто плохо видел.
 Примерив несколько оправ, Чиун потребовал, чтобы ему подобрали очки с деревянными линзами, дабы не только улучшить зрение, но и уберечь глаза от случайных осколков стекла.
 Римо выбрал самке темные очки, какие были, наложил их в карман и не надевал, пока не вошел в клинику Роблера, играя роль богача, скрывающего свое имя и внешность.
 Раздались звуки органной музыки, означавшие конец очередной серии и начало выпуска новостей. Чиун повернулся к Римо.
 – Как умно! – сказал он. – Ты проникаешь в эту больницу, чтобы все высмотреть, и первым делом закрываешь глаза черными стеклами, чтобы ничего не видеть. Чисто американский подход к решению проблемы.
 Чиун опять повернулся к телевизору, гораздо меньше интересуясь Римо, чем появившейся на экране женщиной с лошадиным лицом, рекламирующей мыло.
 Римо вышел в коридор.
 Стены и пол были облицованы красноватым мрамором и казались холодными. Римо коснулся стены и обнаружил, что она теплая. Последнее новшество в отоплении – стены с подогревом! Очевидно, в клинике Роблера не особенно беспокоились, поступит ли очередное пожертвование.
 Пройдя по коридору, он увидел стенной шкаф и на верхней полке нашел то, что хотел – через минуту его уже невозможно было отличить от врача.
 В темных очках и белом халате он напоминал подвыпившего плейбоя. Римо считал, что именно так и выглядят все врачи.
 Он спустился по лестнице на четвертый этаж и бесцеремонно прервал телефонный разговор сидевшей за столом дежурной медсестры:
 – Где находится отделение неотложной помощи?
 – На первом этаже, доктор, – ответила она. – Лифт вон там.
 – Ваш воротничок слегка обтрепался, – сказал Римо. – Следите за этим.
 – Да, сэр, – ответила она и удивленно посмотрела ему вслед. Кто бы это мог быть?
 Римо направился в отделение неотложной помощи. Он шел больничными коридорами в лечебный корпус, и никто не остановил его, не спросил, кто он такой. Одно дело, если бы его явно принимали за врача, но нет, просто никто не обращал на него внимания. Он заглядывал во многие палаты в поисках миссис Уилберфорс, но никто не попросил у него ни совета, ни помощи.
 Он почувствовал, что с его присутствием мирились, но не воспринимали как коллегу. Римо не знал, хорошо это или плохо, но счел для себя оскорбительным и решил, что все объяснялось отсутствием стетоскопа. Повстречав в коридоре какого-то врача, он подцепил пальцем стетоскоп, висевший у того на шее. Врач пошел дальше, ничего не заметив, и Римо повесил стетоскоп себе на шею.
 Стетоскоп творил чудеса. Римо не прошел и пятидесяти футов, а его уже попросили проконсультировать трех больных.
 В одной из комнат, куда он заглянул со стетоскопом на шее, его попросили осмотреть пациента со сломанной ногой. Он рекомендовал аспирин и постельный режим. Другого пациента он назвал симулянтом, который занимает место, необходимое для действительно больных людей. В третьей палате ему представился случай впервые воспользоваться стетоскопом. Поразительно, но с помощью этой трубки действительно можно было многое слышать.
 На столе лежала полная женщина, которую осматривал молодой человек, явно практикант. Он с надеждой взглянул на Римо.
 Римо приложил стетоскоп к животу женщины, прислушался и расхохотался.
 – Послушайте, какой грохот, – сказал он. – Ну и бурлит, будто варится гороховый суп
 – Что вы думаете, доктор? – спросил практикант.
 – Я бы прописал по две столовых ложки пептобисмола каждые три часа. А вам, леди, нужно забыть про пиво.
 Практикант придвинулся к Римо и прошептал:
 – Но она жалуется на головные боли.
 Римо уверение кивнул.
 – Правильно, – сказал он. – Это все из-за пива. В пиве есть дрожжи. Они вызывают вздутие во всем теле, и газы давят на мозг. Я помню, как брат Теодор объяснял это на последней лекции. Осторожнее с дрожжами! А вам, леди, лучше забыть о пиве.
 – Но я никогда… – сказала больная ему вслед.
 Римо задержался у двери, улыбнулся и сказал:
 – О счете не беспокойтесь. Просто пришлите его мне.
 Он пошел дальше, надеясь вновь воспользоваться стетоскопом. В конце коридора обнаружились тяжелые металлические двери со стеклами, забранными железными решетками. Римо заглянул внутрь, открыл дверь и оказался в отделении неотложней помощи.
 Оно состояло из четырех палат; три были пусты. В четвертой лежала миссис Уилберфорс. Войдя, Римо надел на лицо марлевую маску.
 На столе лежала фигура, наполовину покрытая ярко-белыми простынями, а вокруг нее суетилась группа врачей и медсестер. Две сестры массировали ноги пациентки. Врач и еще одна сестра склонились над грудной клеткой и ритмично делали массаж сердца.
 Внимание Римо привлек другой врач, со шприцем в руке, собиравшийся сделать укол в сердце – видимо, чтобы ввести адреналин.
 Римо подумал, что у врача очень несчастный вид. Он заметил, что руки у того тряслись, и понял почему: врач был пьян.
 Римо вошел в палату и присвистнул, однако повязка на лице заглушила звук и получилось просто шипение.
 В его сторону повернулось две-три головы.
 – Всем привет, – сказал он. – Продолжайте в том же духе. Если я что-то замечу неладное, то дам вам знать.
 Для убедительности Римо помахал стетоскопом. Головы опять повернулись к больному.
 Римо подошел поближе к столу. Там лежала женщина, но очень старая, как он мог заметить, когда сестра на миг сняла с ее лица кислородную маску. Римо вспомнил свой визит в дом миссис Уилберфорс в Скрэнтоне и его хозяйку – здоровенную бой-бабу, которую он похлопал по крупу. Потом он взглянул на сморщенную старуху на столе.
 «Черт возьми, – подумал он. – Где же миссис Уилберфорс?»
 Он уже повернулся, чтобы уйти, когда заметил табличку у изголовья кровати. Там значилось «Уилберфорс».
 Он опять вгляделся в лицо женщины. Разве это она? Но глаза… орлиный нос… возможно, что она. Он еще присмотрелся. Она! Но что произошло? Несколько дней назад она была похожа на воина преторианской гвардии, а теперь превратилась в сморщенную древнюю старуху.
 Как такое могло случиться?
 Римо снова взглянул на врача, который трясущимися руками держал шприц. У дальнего конца стола электрокардиограф показывал неустойчивый ритм. Поддерживалось искусственное дыхание, продолжался массаж сердца.
 В комнату вошел еще кое-кто. Как и врач со шприцем, эта женщина была без халата, в обтягивающем желтом свитере и короткой белой юбке, подчеркивающей длинные стройные ноги.
 Она вошла в палату уверенно, будто владела больницей. Сестра, заметив движение в дверях, подняла голову, чтобы сделать замечание непрошеному гостю, но, увидев, кто это, опять склонилась над больной.
 Рыжеволосая красавица подошла к врачу, державшему шприц.
 – Как дела, доктор Деммет? – спросила она.
 – Серьезный случай, мисс Хал, – ответил он. Голос его дрожал.
 – Неужели?
 – Нарушение всех функций организма. Критическое истощение.
 – Удастся ее спасти?
 – Не знаю, – сказал врач.
 – Попытайтесь, – сказала женщина. Их глаза встретились. – Попытайтесь, – повторила она.
 "Звучит, как «не пытайтесь», – подумал Римо.
 – Я делаю все, что могу, – сказал врач.
 – Продолжайте.
 Доктор наклонился, воткнул шприц между ребер женщины и ввел адреналин прямо в сердце.
 Женщина в желтом свитере, понаблюдав за ним, оглядела палату. Ее взгляд остановился на Римо, стоявшем неподалеку. Он вдруг понял, что в своих темных очках резко выделяется на общем фоне.
 Женщина подошла к нему.
 – Кто вы такой? – спросила она.
 Римо решил разыграть из себя чудака.
 – Уильямс – мое имя, болезнь – моя забава.
 – Уильямс? Вы тот самый мистер Уильямс?
 Римо кивнул. Он увидел, что на нее фамилия произвела впечатление. Ее красивые умные глаза вдруг засветились каким-то внутренним светом.
 – Но почему вы здесь? – спросила она.
 – Я люблю больницы и всегда хотел стать врачом. По средам я играю в гольф. У меня есть свой стетоскоп. Я хотел попасть сюда и не мог удержаться.
 Кэти Хал кивнула.
 – Я Кэти Хал, помощник администратора. Я собиралась связаться с вами и узнать, не понадобится ли моя помощь.
 Римо отрицательно покачал головой.
 – Нет. Мне очень интересно находиться здесь и наблюдать, как эти замечательные люди спасают бедную старую леди. Странно, я слышал, что она не так стара, как выглядит.
 – И мне так сказали, – ответила Кэти Хал.
 – Необычный случай, – сказал Римо.
 Кэти Хал кивнула.
 – Мгновенное старение, – сказал Римо. – Никогда ни о чем подобном не слышал.
 – Насколько мне известно, такое порой случается в результате нервного шока. Эта женщина недавно потеряла сына, которого очень любила.
 Римо не ответил. Он следил за врачом, стоявшим у стола. Как его фамилия – доктор Деммет? Он нажимал кулаком на грудь женщины. На экране электрокардиографа вдруг появилась ровная линия. Деммет надавил сильнее.
 – Жить, черт побери, жить! – рявкнул он.
 – Эм-м, – сказал Римо. – Да, шок. У нее были очень теплые отношения с Натаном.
 Наблюдая за врачом, он не заметил, как сверкнули глаза Кэти Хал при упоминании этого имени. Она ведь ничего не говорила о Натане. Кэти поняла, что мистер Уильямс не просто эксцентричный миллиардер, а кто-то поважнее. И опаснее.
 Деммет в отчаянии сжал кулаки и потряс ими перед собой.
 – Все, – сказал он мрачно. – Можете не продолжать. Кончено.
 Он повернулся в сторону Римо и Кэти Хал.
 – Я не смог спасти ее, – сказал он, обращаясь к Кэти Хал.
 – Очень жаль, доктор Деммет, – ответила она, и Римо уловил сарказм в ее голосе. – Видимо, это было за пределами наших возможностей.
 Деммет посмотрел на нее, потом на пациентку, и, как заметил Римо, раздражение по поводу ее смерти исчезло с его лица и сменилось вдруг выражением облегчения. Деммет постоял, повернулся и вышел из комнаты. «Странно, – подумал Римо. – За доктором Демметом неплохо бы понаблюдать».
 – Он, кажется, воспринял все близко к сердцу, – сказал Римо между прочим.
 – Да, – согласилась Кэти Хал. – Некоторые медики воспринимают смерть как личную драму. Это осложняет им жизнь. – Она помолчала, а затем бодрым голосом спросила: – А у вас, мистер Уильямс, все хорошо?
 – Прекрасно, – сказал Римо.
 – Медобслуживание вас удовлетворяет?
 – Не знаю. У меня личный врач. Он не позволяет никому прикасаться ко мне.
 – Долго пробудете у нас? – спросила Кати.
 Как она представилась? Помощник администратора? Подходяще, ей можно намекнуть о своих проблемах, чтобы слух распространился по больнице.
 Он доверительно наклонился к ней.
 – Нет, не очень долго, пока эти типы из налоговой службы не отстанут от меня.
 – О, понимаю, проблемы с налогами.
 – Проклятие всех богатых людей.
 – Ну, будем надеяться, что все обойдется.
 – Да, будем надеяться.
 – Я живу при больнице, мистер Уильямс. Дежурный всегда может связаться со мной. Если вам что-то потребуется, не смущайтесь, звоните в любое время дня и ночи. – Она взглянула на Римо горящими глазами.
 Римо вернулся в палату в прекрасном настроении. Пробыв в больнице всего несколько часов, он уже взял на заметку этого доктора Деммета. И пустил слух, что у него проблемы с уплатой налогов. Теперь, возможно, им заинтересуются. Так или иначе, сегодня был удачный день, он работал головой, а не руками. Скрэнтон не повторится. Он будет действовать, используя свой интеллект. Да, только так. А когда проблема будет решена без крови и смертей, Смит останется доволен, и даже Чиун вынужден будет признать, что Римо умеет пользоваться головой.
 Хорошо продуманный план стоит сделанного дела. Римо предвкушал победу. Он остановился у своей палаты, затем распахнул дверь и влетел в комнату в развевающемся белом халате со стетоскопом на шее.
 – Да-да-а-а! – протрубил он.
 – Что значит это «да-да-а-а»? – спросил Чиун, который сидел у окна и разглядывал нечто отвратительное – центральные кварталы Балтимора, находившиеся в нескольких милях от клиники.
 – Это победное начало, – сказал Римо. – Я, доктор Лэнс Рэвенел, пришел спасти мир от псориаза.
 – Помолчи, – сказал Чиун. – Не тебе с твоим легкомыслием судить о докторе Рэвенеле.
 – Хм, – сказал Римо, чувствуя, что радостное настроение улетучивается. – Неужели?
 – Да, это так. Доктор Рэвенел – человек благородной профессии. Он целитель, в прекрасных фильмах он спасает людей.
 – Это только в фильмах.
 – Там больше правды, чем в твоих так называемых фактах.
 – Ну уж…
 – Разве не правда, что доктор Рэвенел излечивает больных?
 – Помнишь Сан-Франциско? Ты сказал мне, что болезнь проистекает от недостатка дисциплины у пациента. Ты уже так не думаешь?
 – Это причина болезни. Но если врачи не могут заставить людей правильно думать и победить болезнь, то им надо избрать другой путь. Это не их призвание. Но ты не имеешь права клеветать на них, ибо у тебя вообще ни к чему нет призвания.
 – С каких это пор ты стал защитником АМА?
 – Я не знаю, что такое АМА, но если там требуется говорить правду, то я за них.
 Римо только вздохнул в ответ, настроение его упало. Победа не казалась теперь такой близкой. Предстояло много работы.
 Было еще кое-что, о чем стоило поразмышлять. Стремительное одряхление миссис Уилберфорс не давало ему покоя. Теперь он понял, что это ему напомнило: Энтони Стейса в Скрэнтоне. Римо искал тогда бодрого человека средних лет, а вместо этого нашел дряхлую развалину, старика, который желал смерти.
 Что же с ними случилось? Внезапное старение? И что означали слова Стейса: «Держись подальше от врачей»? Что с ним произошло? Кэти Хал сказала, что все дело в нервном потрясении, но Римо никогда не слышал о таком действии шока.
 – Чиун, как стареет человек?
 – Отдавая свои лучшие годы неблагодарному щенку, который не желает в благодарность сделать подарок учителю.
 Чиун все еще злился.
 – Чиун, забудь на минуту о Барбре Стрейзанд. Я сейчас видел, как умерла одна женщина. Три дня назад она была здоровой и сильной, как медведица.
 – Невелика потеря, – сказал Чиун.
 – Но сегодня ей можно было дать сто лет, так она высохла и сморщилась. Черт возьми, Чиун, она стала прямо старухой! А неделю назад я встретил другого человека, с которым случилось то же самое. Он постарел за одну ночь.
 – Тебе это не понятно?
 – Нет, – ответил Римо.
 – Мы многого не понимаем в окружающем мире. Как американский пожиратель мяса может постичь секреты Синанджу? Почему он в состоянии лазить по стене, ломать другим кости, переносить действие яда?
 Римо подождал, пока Чиун сам ответит на свои вопросы, как он обычно делал, но ответа не последовало. Римо сказал:
 – Изменилась моя сущность, вот почему я могу делать все это.
 – А изменился ты потому, что хотел этого.
 – Значит, эти люди постарели, потому что хотели постареть?
 – Нет, – сказал Чиун. – Они постарели потому, что не хотели оставаться молодыми. Может быть, это произошло под действием какого-то вашего лекарства, и они сами захотели этого. Никто не меняется, пока сам того не захочет. Стареют те, кто ждет старости.
 – Спасибо за ответ без ответа.
 – Всегда к твоим услугам, – сказал Чиун и отвернулся к окну.




 Глава одиннадцатая


 – Его фамилия Деммет. Нет, имени я не знаю. Просто Деммет.
 – Минуту, – сказал Смит. – Я запрошу компьютер.
 Римо услышал, как Смит положил телефонную трубку на стол и защелкал клавишами компьютера. Тридцатью секундами позже он взял трубку.
 – Если что-то есть, мы узнаем через минуту, – произнес Смит. – А почему именно Деммет?
 – Точно не знаю, – сказал Римо. – Мне запомнилось выражение его лица в операционной.
 Римо вспомнил лицо Деммета, тонкие губы, противоречивые чувства, очевидно владевшие им, когда умирала миссис Уилберфорс. Его отчаянные попытки спасти ее, а потом облегчение, отразившееся на лице, когда он уже ничего не мог сделать.
 – Меня насторожило его лицо, – повторил Римо.
 – Это все? Не много в плане конкретной информации, – сухо сказал Смит. – Не стоит двадцати пяти тысяч долларов.
 – Вообще-то, – раздраженно заметил Римо, – я собираюсь раздать персоналу анкету «Кто из вас убийца? Если не вы, то назовите пятерых, подозреваемых вами в порядке уменьшения вероятности». Я соберу все анкеты, передам вам, а вы заложите их в этот идиотский компьютер, который, возможно, выдаст ответ, что виноват во всем я. Черт возьми, конечно, у меня пока нет ничего конкретного!..
 – Подождите, – перебил Смит. – Есть ответ. Деммет Дэниел, врач, родился в Элктоне, штат Мэриленд…
 – Пропустите информацию из серии «Кто есть кто» и читайте дальше, – сказал Римо.
 Смит на миг замолк, потом продолжил:
 – Деммет был одним из консультирующих врачей, которые пытались спасти Натана Уилберфорса. Он же был анестезиологом во время той операции, когда умер Боулдер из налоговой службы.
 – Вам этого недостаточно? – довольно спросил Римо.
 – Наводит на размышления, – сказал Смит.
 – Какие к черту размышления, все очевидно!
 – Наводит на размышления. Я бы на вашем месте последил за ним.
 – Ну спасибо, – зло сказал Римо. – Кстати, что бы вы сделали на моем месте, если бы увидели женщину, постаревшую за два дня на сорок лет?
 – Что вы хотите сказать? – Римо почувствовал, что Смит весь обратился в слух и рассказал шефу об Энтони Стейсе, а потом о миссис Уилберфорс. Римо закончил. Смит молчал.
 – Не просто сразу разобраться, что к чему, а? – спросил Римо. – Вы, кажется, считаете, что мне здесь очень легко? Вы же представления не имеете, чем мне приходится заниматься.
 – Ничего в этом особенного нет. Обычная работа, – сказал Смит. – По поводу старения сказать пока ничего не могу. Попробую получить результат вскрытия обоих тел.
 – Попробуйте, попробуйте. А я тем временем буду торчать здесь и делать черную работу.
 – Я тронут, – сказал Смит. – Мне и в голову не приходило, как вы напряженно работаете.
 – В том-то и беда, – сказал Римо, – что не приходило.
 – Я учту это.
 Послышались гудки. Римо осторожно положил трубку на рычаг, еле сдержавшись, чтобы не разбить аппарат на кусочки. Счет за него придет к Смиту, а Римо не хотелось вновь заниматься выяснением отношений. Он оглядел просторную палату, освещенную сейчас лишь одной лампой, висящей над его головой.
 В углу на циновке спал Чиун. Римо посмотрел на него, пошел в спальню и лег. Он медленно и глубоко задышал, стараясь снять напряжение. На два счета – вдох, на два счета – медленный выдох. Глубокий вдох. Выдох. Он повторял это снова и снова.
 Дыхательные упражнения принесли успокоение. Напряжение исчезло. Полная тишина. Полный покой.
 – Хм-м-м-м-н-н-н-к! – Звук резал слух, напоминая скрип ржавой пилы по дереву. Что за чертовщина?
 – Хм-м-м-м-н-н-н-к!! – раздалось снова, на этот раз еще громче.
 Это храпел Чиун.
 – Чиун, прекрати! – крикнул Римо в открытую дверь.
 – Хм-м-м-м-н-н-н-к!!!
 – О, Господи, – прорычал Римо, встал и закрыл дверь.
 Не успел он лечь, как храп возобновился.
 Римо вышел в гостиную и взглянул на спящего Чиуна.
 Больше всего ему хотелось подойти к Чиуну и ткнуть его в бок, чтобы прекратил храпеть. Но у Римо не было абсолютно никакого желания остаться в результате со сломанной ногой или чем-нибудь похуже.
 – Как тут уснешь? – спросил он вслух.
 – Хм-м-м-м-н-н-н-к!
 Римо надел мягкие туфли на резиновой подошве и вышел в темный коридор. Он весь кипел от негодования, и ему вдруг захотелось устроить всему персоналу клиники праздник Свиньи. Но нет, Смит не простит ему второго Скрэнтона.
 Вместо этого Римо пошел по коридорам, сначала прислушиваясь к звуку своих шагов по блестящему мраморному полу, потом стараясь идти бесшумно.
 За углом он обнаружил темный коридор и стал отрабатывать бесшумный шаг ниндзя. Он прислонился спиной к стене и боком двинулся по коридору, быстрее и быстрее, пока не достиг скорости спринтера. Четыре раза туда, четыре обратно. Однако это не помогло. Я совершая последнее движение, он услышал скрип своих туфель и от собственной оплошности разозлился еще больше.
 Он бросился по пожарной лестнице вниз на другой этаж, опять по коридору и вниз по лестнице, снова по коридору и, наконец, стараясь двигаться бесшумно, оказался рядом с вестибюлем, но так и не устал, и не запыхался, и не успокоился.
 Римо опять поднялся на пятый этаж и пошел по длинному коридору в дальний конец нового крыла, где было больше палат. Он останавливался у дверей, прислушиваясь к дыханию больных. Дежурная медсестра должна была находиться дальше по коридору, и, сосредоточив слух в том направлении, Римо различил звук шариковой ручки, скользившей по бумаге. Сестра что-то писала. Но это могла быть и не сестра. Римо вслушался напряженнее и уловил слабое шуршание материи, сопровождавшее движение авторучки. Видимо, это шуршит нейлоновая униформа медсестры. «Совсем неплохо», – подумал он.
 Римо переключил свое внимание на дверь третьей по счету палаты. Она была приоткрыта.
 Римо попытался отвлечься от всех других звуков на этаже и прислушался. Да. В этой палате находятся двое. Два мужчины. Нет, минутку, там есть женщина. Мужчина дышал неглубоко и носом. Дыхание женщины было более глубоким и медленным.
 «Римо, ты ошибаешься. Что может делать женщина в одной палате с мужчиной?»
 Он вновь прислушался. Точно, там были мужчина и женщина, даже если они и не должны были быть вместе.
 Именно этого и не хватало для полноты картины сегодняшнего вечера: значит, и со слухом у него плохо. Римо прошел вперед вдоль стены, пока ее оказался напротив приоткрытой двери. Медсестру все еще не было видно, если только это действительно была медсестра.
 Римо вошел в темную палату. Там стояли две кровати. На одной спал мужчина, на другой женщина.
 О'кей. Значит, со слухом пока все в порядке. Но что мужчина и женщина делают в одной палате? Что за порядки в этой больнице? Что за вседозволенность?
 Немного успокоившись, Римо вышел в коридор. Заметив в конце его медсестру, что-то писавшую сидя за столом, он направился к ней. Сестра подняла голову и увидела его. На лице ее отразилось удивление, и рука дотянулась к телефону.
 Римо, улыбаясь, подошел к ней.
 – Привет, – сказал он.
 – Кто вы такой? – спросила она, все еще держа руку на телефоне.
 – Ну, вообще-то я член государственной комиссии по контролю нравов и морали и мне интересно знать, что делают мужчина и женщина в пятьсот шестьдесят первой палате?
 – Это мистер Даунхеймер. Его жена находится с ним, пока он поправляется после операции. Но кто вам позволил войти сюда?
 – Ничто не может остановить меня в борьбе с безнравственностью, – произнес Римо. – Ее надо вырывать с корнем, если мы хотим сохранить моральный дух в республике. У нас ведь настоящая республика, не то что в Европе.
 – Но…
 – Многие думают, что у нас демократия, но это не так. Спросите Чиуна. Он полагает, что здесь империя, но это тоже неверно. У нас республика.
 – Я все же вызову коменданта, – сказала сестра, снимая трубку.
 – Я никогда не встречал коменданта, который знал бы, чем отличается европейская демократия от нашей республики, – сказал Римо. – Но если вы считаете, что он может принять участие в нашем разговоре, то зовите. Хотя сейчас уже поздно, и мне пора уходить.
 – Комендант покажет вам, где выход.
 – Выход? Я не собираюсь выходить отсюда. Я просто пойду в свою палату.
 – Где ваша палата?
 Сестра была блондинкой и держалась довольно бойко. На груди у нее была приколота табличка с именем «Нэнси». У Римо мелькнула идея, а не пригласить ли ее к себе. Но Чиун будет против. Кроме того, она, похоже, человек добросовестный, а значит, не покинет пост.
 – Я лежу в пятьсот пятнадцатой палате, – сказал Римо. – Вон там. – Он показал большим пальцем через плечо. – Я мистер Уильямс.
 – Вы тот самый мистер Уильямс?
 – Не знаю, тот я Уильямс или не тот. Я просто старый мистер Уильямс, любитель повеселиться и уклониться от уплаты налогов, миллиардер-отшельник.
 Сестра была в замешательстве.
 – О-о! – Она положила трубку на место. – Я слышала, что вас поместили на нашем этаже, но не ожидала вас увидеть.
 – Сделайте одолжение, Нэнси, никому не говорите, что я здесь. Я не хочу, чтобы сюда сбежались репортеры. Хорошо?
 – Конечно!
 – Договорились. Вы дежурите завтра ночью?
 Сестра кивнула.
 – Замечательно. Тогда я тайком загляну к вам, и мы побеседуем.
 – Это было бы здорово.
 Римо повернулся и увидел справа двойные двери с надписью «Посторонним вход воспрещен».
 – Туда нельзя, мистер Уильямс, – сказала сестра.
 – А что там?
 – Лаборатория. Туда никого не пускают. Вам надо обойти кругом.
 – О'кей. Увидимся завтра.
 Римо улыбнулся ей на прощание и заскользил по коридору.
 Когда он вернулся в палату, то чувствовал себя гораздо лучше. Общение с Нэнси оказалось благотворным, и ему не пришлось никого убивать.
 Римо лег, улыбаясь сам себе, в душе его были мир и покой. Уже засыпая, он услышал:
 – Хм-м-м-м-н-н-н-к!
 – Чертов китаец, – прошептал он и заснул с мыслью о лаборатории.




 Глава двенадцатая


 – Я не спал всю ночь!
 Чиун, одетый в длинное зеленое кимоно, стоял у окна гостиной.
 – Разве? – спросил Римо.
 – Меня постоянно будил какой-то неприятный звук. Но, проснувшись, я ничего не видел и не слышал. Очень странно. Ты ничего не слышал?
 – Длинный такой, противный звук, вроде «хм-м-мм-н-н-н-к»?
 – Да, точно.
 – Нет, не слышал. Сегодня ночью послушаем вместе и узнаем, что это такое.
 Чиун посмотрел Римо в упор, проверяя, не врет ли он, но ничего не заметил.
 – Иногда ты бываешь хорошим сыном.
 – Спасибо, папочка.
 – Даже несмотря на то, что ты отказываешься преподнести мне рождественский подарок, о котором я прошу, хотя я подарил тебе красивое дерево.
 Римо со вздохом отвернулся. Когда-нибудь все же придется подарить Чиуну Барбру Стрейзанд.
 Приняв душ, Римо поинтересовался у Чиуна:
 – Что ты сегодня собираешься делать, папочка?
 – Я хотел бы посмотреть, как добрые врачи исцеляют больных и спасают умирающих. Вероятно, в точности как доктор Рэвенел. Мне это разрешено?
 – Конечно, – сказал Римо. – Ты ведь известный корейский врач, доктор Парк, не так ли?
 – А ты?
 – Я хочу узнать, что делается там, куда никого не пускают, – сказал Рима.
 Он надел белый халат, украденный стетоскоп, темные очки и пошел по коридору в сторону лаборатории.
 Римо остановился у металлических дверей, дожидаясь, когда кто-нибудь войдет или выйдет. Никто не обращал на него внимания. Он заглянул в палату, где находились мистер и миссис Даунхеймер. Они сидели и играли в калу, старинную африканскую игру. Оба подняли головы и посмотрели на Римо.
 – Доброе утро, – сказал он.
 – Доброе утро, – ответила миссис Даунхеймер.
 – Хорошо проводите время? – спросил Римо.
 – Да, спасибо.
 – Я заходил к вам вчера ночью. Вы крепко спали.
 Римо оглянулся. У дверей никого не было.
 – Да, я действительно чувствую себя отдохнувшим, – сказал мистер Даунхеймер.
 – Кто выигрывает?
 – Я, – сказал мистер Даунхеймер.
 – Я, – сказала миссис Даунхеймер.
 Римо услышал шаги в конце коридора.
 – Берегите себя, – сказал он и вышел из палаты.
 Из дверей лаборатории появился широкоплечий мужчина с черными неопрятными волосами до плеч в белом халате.
 Он захлопнул за собой дверь, проверил, закрылся ли замок, и прошел мимо Римо к лифту. По дороге он кивнул, и Римо кивнул в ответ, хотя не был уверен, врач это или нет. Наверное, нет, так как у того не было стетоскопа. А мужчина решил, что перед ним врач, ибо у Римо стетоскоп был.
 Римо подождал, пока человек завернет за угол, помахал на прощание Даунхеймерам и направился к тяжелым железным дверям. Проходя мимо дежурной сестры, он кивнул ей.
 – Доброе утро, – ответила та и проводила его взглядом.
 Римо порылся в кармане, щелкнул пальцами, имитируя звон ключей, встал между сестрой и ручкой двери, сделал вид, что вставляет ключ в скважину, ударил кулаком по ручке, и замок открылся.
 Римо положил воображаемые ключи в карман, повернулся к сестре, улыбнулся ей и вошел, закрыв за собой дверь.
 Он оказался в просторном помещении, наполненном всевозможными звуками. Слева находились небольшие кабинеты, а справа – большая лаборатория, напомнившая Римо химические лаборатории в полицейской школе в Ньюарке. Только там было тихо.
 В комнате стояли клетки. Много клеток. В них сидели подопытные животные – крысы, кошки, собаки, несколько обезьян. Вместе они издавали страшный гам, и Римо понял, что только благодаря тяжелым дверям шум не доносится в коридор.
 В глубине лаборатории располагались длинные столы, заставленные пробирками в штативах и инструментами. Вдоль стен, закрывая идущий из окон свет, стояли высокие белые шкафы. Один из них был открыт, и Римо увидел множество различных пузырьков и флаконов с химическими препаратами и лекарствами.
 Римо прошел по комнате, и шум стих. Он ощущал на себе взгляды десятков глаз.
 Что же дальше? Он вдруг понял, что его затея – пустая трата времени. В больнице имелась собственная исследовательская лаборатория. Но из этого ничего не вытекало, кроме самого факта исследований.
 Он хотел было уйти, но пожал плечами и стал рассматривать клетки.
 В первой сидел черный кот. На дверце висела табличка: «Клайд, родился 14.11.72». Кот смело смотрел на Римо, пока тот читал надпись. Потом облизнулся. Римо просунул палец сквозь прутья, чтобы пощекотать ему шею. Кот отпрянул в дальний угол клетки.
 Так себе кот, решил Римо и двинулся дальше.
 В другой клетке тоже сидел кот, но усы у него были седые, а вид крайне утомленный. Он тихо лежал в углу и, когда Римо подошел поближе, с трудом поднялся на ноги и встал посередине клетки. Кот зевнул, и Римо увидел, что у него не хватает многих зубов, а десны старые, сморщенные и потемневшие.
 "Похоже, это был дедушка всех котов. Нет, постойте, – бабушка. Табличка гласила: "Наоми, родилась 14.11.72.
 – Наоми, – позвал Римо, – милая Наоми!
 Он сунул палец в клетку, и кошка с отвращением посмотрела на него, будто от него пахло собакой.
 – Подойди сюда, милая Наоми, – ласково сказал Римо.
 Кошка не двигалась.
 Римо пожал плечами.
 – Черт с тобой, – сказал он и направился было обратно, когда что-то заставило его вернуться. Что же?
 Клайд и Наоми… Мать и сын? Бабушка и внук? Клайд был молод и резв, Наоми стара и утомлена. Бедная старая Наоми…
 Старая?
 Римо подошел к клетке и вновь прочитал: «Наоми, родилась 14.11.72».
 Потом прочел надпись на другой клетке: «Клайд, родился 14.11.72».
 Кошка и кот были одного возраста. Но как же так? Клайд был молод и бодр. Наоми стара и слаба. Неужели Римо кое-что нащупал?
 Римо осмотрел другие клетки. Почти все они были поделены пополам. В одной половине сидели молодые животные, в другой – старые. Но на табличках значилось, что родились они в один день. Кто-то, что-то и как-то состарило половину животных.
 То же самое произошло с миссис Уилберфорс, а еще раньше с Энтони Стейсом в Скрэнтоне.
 Все пары животных были одинаковы. Одно – старое, другое – молодое, хотя даты рождения совпадали. Запланированное старение?
 Римо стоял у одного из столов, собираясь просмотреть данные опытов. Неожиданно за спиной раздался голос:
 – Эй! Что вы тут делаете?
 Римо обернулся. В дверях стоял крупный мужчина с черными волосами до плеч. Он решительно направился к Римо.
 – Я спрашиваю, что вы здесь делаете?
 – Я слышал, не глухой.
 – Что вам надо?
 – Не волнуйтесь, – сказал Римо. – Доктор Деммет разрешил мне зайти сюда.
 – Он не имеет права давать разрешение на вход. Кто вы такой?
 Из кабинета вышел другой мужчина. Он тоже был в белом халате – молодой блондин еще более могучего телосложения, чем его напарник. Он посмотрел на Римо, потом на темноволосого и спросил:
 – Кто это, Фредди?
 – Черт его знает! Это ты должен следить за тем, что тут происходит. – Он вновь обратился к Римо: – Я спрашиваю вас, кто вы такой?
 – Меня зовут Уильямс, – сказал Римо.
 – Вы врач?
 – Нет, я пациент. Но я так много слышал о ваших экспериментах, связанных со старением, что захотел увидеть своими глазами. И доктор Деммет сказал, что не возражает.
 – А мы возражаем, – сказал Фредди, черноволосый. – Эл, – добавил он, – позвони шефу и сообщи про этого типа.
 – Это ни к чему, – сказал Римо. – Я ухожу.
 Он двинулся назад мимо клеток.
 Черноволосый шагнул ему навстречу.
 – Вам придется подождать, – сказал он холодно.
 – Если вы настаиваете, – сказал Римо.
 Блондин пошел в кабинет. Римо бросил взгляд на Клайда с Наоми и открыл обе клетки.
 – Эй, что вы делаете? – спросил Фредди.
 – Открываю клетки.
 Римо пошел по проходу, открывая все клетки подряд. Фредди бросился к клеткам Клайда и Наоми, но Клайд уже спрыгнул на пол.
 – Прекрати, мерзавец! – закричал Фредди.
 Римо, посвистывая, продолжал открывать клетки. Фредди, чертыхаясь, бросился закрывать их как можно быстрее. На шум из кабинета выскочил блондин.
 Он бросился к Римо, но вокруг него по полу лаборатории сновали животные. Два шимпанзе прыгали, истошно крича. Один из них оказался на столе для опытов и принялся бить пузырьки и пробирки.
 – Лови эту чертову обезьяну! – крикнул Фредди Элу, который, забыв про Римо, бросился к шимпанзе.
 Римо, посвистывая, добрался до двери, вышел и, подумав, оставил ее открытой настежь.
 Проходя мимо стола сестры, он наклонился к ней и сказал:
 – У них там хлопот полон рот. На вашем месте я бы их не беспокоил.
 Прежде чем повернуть за угол, Римо оглянулся. В открытую дверь выскочил шимпанзе, за которым гнались Фредди и Эл.
 – С праздником Свиньи! – крикнул Римо.
 За спиной он слышал верещание обезьяны и тяжелый топот Фредди и Эла.
 «В клинике творится черт знает что – обезьяны повсюду бегают, – констатировал Римо. – Что-то скажет Чиун?»
 Но Чиуна в палате не было. Он совершал обход больницы.
 – Я доктор Парк. В чем дело?
 Врач, сидевший у кровати, поднял голову и посмотрел на крохотного высохшего корейца в зеленом кимоно.
 – Кто вы?
 – Доктор Парк. Я даю консультации. О, я понимаю, вы не хотите беседовать в присутствии больного. Правильно. Подойдите сюда и объясните, что с ним случилось.
 Чиун отошел в сторону. Высокий темноволосый доктор иронически посмотрел на него, потом, пожав плечами, встал рядом.
 – Больной, – тихо сказал он, – мужчина среднего возраста. У него кишечная непроходимость неизвестного происхождения. Показано хирургическое вмешательство.
 – Вы уверены, что он не симулирует?
 – Симулирует?!
 – Да. По-моему, большинство находящихся здесь – симулянты.
 – Но почему? – удивился доктор.
 – Кто знает, – сказал Чиун. – Возможно, это вид национального развлечения. Все же я осмотрю больного.
 Он прошмыгнул мимо высокого врача и подошел к кровати. Больной, мужчина лет пятидесяти с красным лицом, с надеждой посмотрел на него.
 – Где у вас болит? – спросил Чиун.
 Мужчина указал рукой на низ живота.
 – Здесь, – сказал он.
 Чиун на миг уставился на это место.
 – Вы едите мясо? – спросил он.
 – Мясо? Конечно.
 – Не ешьте больше никакого мяса, кроме утиного. Ешьте рис и рыбу.
 Чиун кивнул головой в подтверждение своих слов.
 Пациент посмотрел на него, потом на другого врача.
 – Если я вылечу вас, обещаете мне не есть мяса? – спросил Чиун.
 – Конечно, обещаю.
 – Хорошо.
 Чиун стянул с него одеяло и начал ощупывать левую ногу больного пальцами с длинными ногтями. Он дошел до стопы, нажал на какую-то точку и удовлетворенно кивнул, когда больной сморщился. Потом он несколько раз нажал на то же место указательным пальцем левой руки сверху, а указательным пальцем правой надавил симметрично снизу.
 – Ой, больно! – вскрикнул мужчина.
 – Спокойно, – сказал Чиун. – Я лечу вас.
 Он продолжил манипуляции с большей силой.
 Больной закусил губу от боли, а потом охнул, когда Чиун нажал последний раз.
 – Вот, – сказал пожилой азиат. – Все прошло.
 Врач, наблюдавший со стороны, подошел поближе.
 – Что прошло?
 – Боль. Она не возобновится. Кишечник будет работать нормально. Пациент будет здоров, перестанет есть мясо и полностью излечится.
 Врач смотрел на больного, который озадаченно прислушивался к себе, а потом на лице его появилась слабая улыбка.
 – Послушайте, у меня действительно все прошло.
 – Конечно, – сказал Чиун. – Выполняйте мои указания. Никакого мяса.
 Врач подошел к больному и стал ощупывать его живот.
 – Здесь болит? А здесь? Здесь?
 Пациент отрицательно качал головой.
 – Говорю вам, доктор, больше не болит.
 Врач пожал плечами и повернулся к Чиуну:
 – Доктор Парк, вы сказали?
 – Да. Кому еще требуется помощь?
 – Сюда, пожалуйста.
 Пока они шли по больничным коридорам, Чиун объяснял свой метод. Он изучал медицину у великого доктора Лэнса Рэвенела.
 – Лэнса Рэвенела?
 Чиун кивнул.
 – К сожалению, я никогда о нем не слышал.
 – Разве вы не смотрите дневной телесериал «Пока Земля вертится»?
 – «Пока Земля вертится»? Доктор Рэвенел?
 – Да. Этот чудесный фильм – о нем, – сказал Чиун – Он прекрасный врач.
 Так Мастер Синанджу попытался поделиться своей мудростью с так называемыми в США «врачами». А этот так называемый «врач» отплатил ему тем, что пытался схватить его и заявил, что отведет к руководству. Тогда Мастер Синанджу упрятал так называемого «врача» в стенной шкаф. Так Мастер Синанджу вечером описывал Римо свои дневные похождения.
 – Римо, состояние американской медицины вызывает у меня разочарование, – заключил он.
 – Бог с ней, с медициной, ты не убил врача?
 – Я? Убил? Здесь, где спасают людей? Я погрузил его в сон.
 – Слава Богу А что было потом?
 – Я говорил с другими врачами, но ни один не заинтересовался моим планом.
 – Каким?
 – Я сообщил им правду – что пациенты в этой больнице ничем не болеют, они симулируют. Я объяснил, что нужно сделать. Но разве они послушали меня? Нет.
 – И что же ты им посоветовал?
 – А, – сказал Чиун. – У меня есть замечательный план. Надо взять шестерых самых тяжелых больных и казнить их публично в назидание остальным, чтобы те прекратили симуляцию.
 – Но они не послушали, – сказал Римо.
 – Точно, – ответил Чиун. – Они верят в свои пилюли и ножи и не желают думать головой.
 – Не огорчайся, папочка. Мир еще не готов принять твой план по очищению больниц от пациентов.
 – Я разочарован, Римо. Они даже не слышали о докторе Рэвенеле! Я склоняюсь к тому, что эта телепрограмма была создана в Англии. Насколько я понимаю, в Англии очень хорошие врачи. Надо бы посоветовать здешним врачам съездить в Англию и поучиться у английских медиков.
 – Правильно, так и сделай, – сказал Римо. – Я уверен, они будут в восторге от такого предложения.




 Глава тринадцатая


 Римо решил побеседовать с доктором Демметом. Такое же решение, но несколько раньше, приняла и Кэти Хал.
 Она нашла Деммета в рентгеновском кабинете, где он писал заявку рентгенологу и наблюдал, как практикант обрабатывал снимки.
 Когда он увидел появившуюся в дверях Кэти Хал в короткой белой юбке, едва скрывающей ягодицы, то немедленно отослал практиканта на ленч. Практикант улыбнулся, оглядев Кэти Хал с головы до ног, а Деммет демонстративно запер за ним дверь.
 – Наглый тип, – сказала Кэти Хал, когда дверь закрылась.
 – Не хуже других. Теперь присылают дерьмо, а не врачей, – сказал Деммет.
 Он сидел за столом, просматривая снимки и голос у него был хриплый.
 – Хочешь выпить?
 Кэти Хал отрицательно покачала головой. Он достал из ящика стола бутылку водки, а она села на край стола слева от него.
 – Не возражаешь, если я выпью один?
 Она неодобрительно покачала головой.
 – Ты слишком много пьешь последнее время, – сказала Кэти мягким и возбуждающим голосом.
 – Почему бы и нет? Это у меня неплохо получается.
 Он налил водку в высокий стакан и залпом отпил треть. Долил еще, закрыл бутылку и убрал ее в стол.
 – Все еще жалеешь себя? – спросила Кэти. Медленно подняла ноги и, подтянув колени к подбородку, уселась на столе. Юбка задралась, обнажив бедра. – Раньше тебя больше интересовало кое-что другое, – ласково сказала она.
 – Ну, мало ли что было раньше, – сказал Деммет, опять отпивая из стакана. – Раньше я был хорошим врачом, между прочим.
 – И не платил долги. И кончил бы жизнь на дне реки с камнем на шее.
 Деммет выпил еще и спросил угрюмо:
 – Чему обязан?
 – Есть работа.
 – Да?
 – Да. Этот Уильямс, новый пациент, совсем не тот, за кого себя выдает. Бродит по больнице, задает странные вопросы и явно что-то вынюхивает.
 – Ну и что?
 – Он интересовался тобой. По-моему, он работает на правительство.
 – Пусть интересуется. Что он может обнаружить?
 – Ему, должно быть, поручено выяснить, кто проводил операции, во время которых непонятным образом умирали люди из налоговой службы. Не знаю, как ты, но, по-моему, нельзя допустить, чтобы он что-нибудь раскопал.
 – Ну, тогда не дай ему такой возможности, – сказал Деммет, допив водку и осторожно поставив стакан на промокашку, лежащую на столе. – Я в твои игры больше не играю.
 – Теперь это уже больше твоя игра, а не моя, – сказала Кэти Хал
 – А, мне все равно, – отмахнулся Деммет и опять достал бутылку из ящика.
 Кэти отодвинулась к краю стола и стала поглаживать себя по бедрам, глядя, как он наливает водку.
 Она слегка покачала головой. Плохо, что Деммет превращается в пьяницу. Но еще хуже то, что у него сдают нервы. Дабы для нее не наступил фатальный исход, надо позаботиться, чтобы таковой наступил для Деммета.
 Деммет угрюмо пил водку, а потом повернулся и взглянул ей в лицо. Она ответила ему теплой улыбкой. Деммет посмотрел на ее ноги, упругие бедра, по которым она себя поглаживала.
 – Дэн, мы уже так давно… – сказала она и улыбнулась ослепительной улыбкой. – Не хочешь?
 – Я лучше выпью, – сказал он.
 – Как знаешь, Дэн. Но вспомни, как это было, как я умею это делать.
 Он посмотрел на нее, а Кэти провела кончиком языка по губам.
 – Помнишь? – сказала она с придыханием. – Помнишь площадку для гольфа? А на столе в морге? А у меня в кабинете? Сколько раз это было в моем кабинете? Десять? Сто?
 Она встала и подошла к нему, засунула ладонь ему под рубашку и принялась пощипывать волосы на груди.
 – Помнишь? – прошептала она, касаясь губами его уха.
 Деммет отпил из стакана.
 – Я не хочу вспоминать.
 – Но ты не можешь забыть это, Дэн, – сказала она. Ее рука скользнула ниже. – Не можешь, Дэн?
 Деммет против воли ощутил сильное возбуждение. Она коснулась языком его левого уха. Деммет попытался сосредоточиться на стакане с водкой. Она ласкала его губами.
 Деммет со стоном вскочил и прижал ее к себе.
 – Ты стерва! – вскричал он. – Дьявольски похотливая сука!
 Его плечи дрожали. Кэти Хал чувствовала это, упираясь подбородком в его левое плечо. Деммет плакал.
 – Да, – сказала она. – Я похотливая стерва, и мне нужен такой же похотливый мужик. Ты. Прямо сейчас. Не заставляй меня ждать.
 Она расстегнула ремень его брюк, и Деммет почувствовал, как они скользнули вниз. Он повалил ее на стол и задрал юбку. Под ней ничего не было.
 Он хотел причинить ей боль, подавить ее, овладеть ею. Но когда они соединились и он почувствовал ее тело, то перестал владеть собой, и все слилось в сплошной фейерверк эмоций. Ее пальцы впились в его ляжки, и в экстазе Деммет не ощутил легкого укола спрятанной в кольце иглы, через которую был впрыснут яд.
 Опустошенный, дрожащий, противный сам себе, он привалился к Кэти Хал и услышал ее смех.
 – Неплохо на этот раз, Дэн, – сказала она. Думаю, ты продержался секунд двенадцать.
 – Ты шлюха.
 Кэти Хал выпрямилась и поправила юбку.
 – Если ты так считаешь, – сказала она, – я ухожу.
 – Я не собираюсь заниматься Уильямсом, – сказал Деммет.
 – Я знаю, – сказала Кэти Хал. – Давай забудем об этом. Я все сделаю сама.
 Она повернулась и вышла из комнаты.
 Деммет посмотрел ей вслед, затем торопливо натянул брюки, застегнул ремень. Лишь сев за стол, он почувствовал легкую боль в левой ягодице. Он пощупал болевшее место рукой и с ужасом понял, чем была вызвана эта боль. Отвращение к себе сменилось страхом от сознания того, что с ним сделала Кэти Хал.
 – Где доктор Деммет? – спросил Римо.
 – Не знаю, сэр, сейчас проверю.
 Медсестра набрала три цифры по телефону и после недолгого разговора ответила:
 – Он в рентгеновском кабинете – комната четыреста четырнадцатая.
 – Спасибо, сестра.
 У кабинета Римо увидел молодого рыжеволосого парня, громко стучавшего в дверь.
 – Что происходит? – спросил Римо.
 – Я доктор Ройс и сегодня работаю с доктором Демметом. Вернулся с ленча, а он не открывает.
 – Дайте, я посмотрю, что с дверью, – сказал Римо, подходя ближе.
 Наклонившись к замку, он ударил пальцами в деревянную обшивку, она треснула, замок сработал, и дверь открылась.
 – Просто заклинило, – сказал Римо практиканту. Он вошел внутрь и огляделся в поисках Деммета. Никого. Римо почувствовал холодный ветерок и глянул вправо. Окно в конце длинного ряда шкафов было открыто. Римо заметил какую-то белую ткань, трепетавшую на ветру за окном. Практикант тоже увидел ее и бросился к окну.
 Он выглянул наружу.
 – Доктор Деммет! – закричал он. – Что вы делаете?
 – Все нормально, парень, – донесся голос. Римо узнал его – это был голос Деммета. – Все хорошо. Ты неплохо поработал с этими снимками.
 – Забирайтесь обратно, сэр! – крикнул практикант.
 – Никогда, парень, ни за что.
 Практикант обернулся и беспомощно взглянул на Римо. Тот огляделся и заметил второе окно, слева. Он обошел шкафы, открыл окно и вылез наружу.
 Вдоль стены четвертого этажа проходил узкий выступ. Римо встал на него, напряг ноги, вжавшись в стену, преодолевая силу тяжести, тянувшую его вниз, в пустоту. Он посмотрел вперед – там в двадцати футах был угол здания. Деммет стоял в десяти футах за углом справа. Римо, двигаясь, как краб, вцепившись одной рукой в стену, начал продвигаться к углу, не останавливаясь ни на секунду, иначе сила тяжести увлекла бы его вниз. Он достиг угла здания, позади было двадцать футов. Обхватив стену двумя руками, он медленно обогнул угол.
 Деммет стоял на карнизе, держась руками за фарфоровый изолятор. Он заметил Римо.
 – Что вам надо?
 – Может, лучше побеседуем внутри?
 – Кто вы?
 – Меня зовут Уильямс, – ответил Римо.
 Он продолжал медленно двигаться к Деммету, так как любая остановка мота вызвать бы падение.
 – Я слышал о вас, – сказал хрипло Деммет, и Римо понял, что он пьян. – Я хотел бы поговорить с вами.
 – Но здесь слишком холодно, – сказал Римо.
 – Холодно? – спросил Деммет и затрясся от смеха.
 Римо заметил, что его пальцы соскользнули с изолятора. Деммет взмахнул руками, будто пытаясь сохранить равновесие на узком карнизе, и повернулся к Римо, глядя скорее с печалью, чем со страхом.
 – Я не хочу стать стариком… – начал он.
 Последнее слово разнеслось эхом, так как Деммет потерял равновесие и полетел вниз, туда, где четырьмя этажами ниже находилась автостоянка. Доктор с грохотом упал на крышу «флитвуда». Тем временем Римо добрался до окна, открытого Демметом, и шагнул внутрь.
 Практикант все еще находился в комнате.
 – Очень жаль, – сказал Римо. – Я сделал все что мог.
 Практикант кивнул, подошел к окну и посмотрел вниз на Деммета, неподвижно лежавшего на крыше машины.
 Практикант судорожно глотнул, потом взглянул налево. Только сейчас он заметил карниз, на котором стоял Деммет. Всего два дюйма в ширину. Как же этот врач – как его зовут, Уильямс? – смог пройти по нему, пытаясь спасти Деммета?
 Он повернулся.
 – Как вам удалось…
 Но комната была пуста. Римо ушел.




 Глава четырнадцатая


 Рассказ о том, как Римо чудом прошел по двухдюймовому карнизу четвертого этажа, стал бы известен всей больнице, если бы первым человеком, кому практикант поведал об этом, не была Кэти Хал.
 Но мисс Хал, помощник администратора клиники, разъяснила практиканту, как важно, чтобы мистер Уильямс не упоминался в связи со случившимся: он собирался пожертвовать больнице значительную сумму на исследовательские цели, что позволит открыть новые вакансии для талантливых молодых врачей. Но в случае огласки…
 – В конце концов, – объяснила она, участливо обняв молодого человека и слегка прижавшись грудью к его плечу, – он не имел никакого отношения к трагической смерти доктора Деммета. Он пытался спасти его, но не смог. Согласитесь, это не повод для разговоров.
 Практикант под влиянием ее доводов и очарования согласился.
 – Я думаю, так будет лучше всего, – продолжала Кати. – А вообще, заходите ко мне в офис завтра вечерком, и мы подробнее обо всем поговорим, – предложила она приветливо.
 Польщенный молодой человек согласился и ушел. Как только за ним закрылась дверь, Кэти Хал села за стол и задумалась.
 Этот мистер Уильямс был явно не тем, за кого себя выдавал, не тайным миллионером, скрывающимся в больнице от налоговой службы.
 Он был правительственным агентом, в этом нет сомнения, но выдал себя глупыми намеками и неуклюжей попыткой проникнуть в лабораторию.
 Он был хотя и глуп, но, очевидно, опасен, раз сумел пройти по такому карнизу. Кэти Хал подошла к окну, открыла его и осмотрела карниз. Два дюйма в ширину. Это казалось невозможным, именно так она сразу и подумала, когда практикант все рассказал. Но молодой врач хоть и был взволнован, но не настолько, чтобы впасть в истерику. Он просто рассказал о случившемся, и Кэти Хал, поднявшись в кабинет Деммета, дабы удостовериться, что тот не оставил компрометирующей ее записки, стала первым и пока единственным человеком, которому все стало известно. Пройти по карнизу было невозможно… но все же он прошел. Этот Уильямс – настоящий мужчина.
 При этой мысли она слегка усмехнулась. Ключевое слово – «мужчина». При всех своих опасных талантах он был еще и мужчиной, а она знала, как с ними иметь дело.
 Доктор Смит в штаб-квартире КЮРЕ под Нью-Йорком, разговаривая по телефону с Римо, уже знал о гибели Деммета.
 – Это ваша работа? – спросил Смит.
 – Нет, черт возьми, – ответил Римо. – Он был у меня первым на подозрении.
 – Что дальше?
 – Теперь не знаю. Перед тем, как упасть, он произнес странные слова о том, что не хочет стать стариком. Я сразу вспомнил Стейса и миссис Уилберфорс.
 – Да, получены результаты вскрытия Стейса и миссис Уилберфорс, – сказал Смит.
 – Ну и что?
 – Там говорится о быстром старении, одряхлении. Общий упадок сил, разрушение тканей и прекращение функций организма – все это обычно характерно для людей очень преклонного возраста. А Стейсу было пятьдесят с лишним, миссис Уилберфорс – шестьдесят два.
 – У вас есть какие-нибудь соображения на это счет?
 – Никаких. По данным компьютера не существует препаратов, вызывающих подобный эффект.
 – А по-моему, такие препараты есть, – сказал Римо. – Здесь, в лаборатории, я видел преждевременно состарившихся животных.
 – Хорошо, действуйте в том же духе.
 – Ладно, буду сидеть и размышлять, никакого насилия.
 – Да, Скрэнтон не должен повториться. Между прочим, привлеките к этому делу Чиуна.
 – Чиуна? Что вы имеете в виду?
 – Ну, он все-таки неплохо соображает. Используйте его, если надо.
 – Вы намекаете, что я сам ни до чего не додумаюсь?
 – Нечто вроде того, – согласился Смит.
 – К вашему сведению, Смитти, этот корейский гений сейчас путешествует по больнице в поисках доктора Рэвенела. Что вы на это скажете?
 – Скорее всего Чиун найдет его. Не пренебрегайте им.
 – Хорошо.
 Римо положил трубку. Не слишком приятно слышать от шефа, что ты способен работать только мускулами, а не головой, и именно тогда, когда решаешь во всем разобраться сам. А все из-за двадцати пяти тысяч долларов. Смит берег деньги КЮРЕ как свои собственные, и требование Римо выложить двадцать пять тысяч, чтобы произвести впечатление на персонал больницы и развязать себе руки, стояло у него как кость поперек горла.
 – Черт побери, черт побери… – повторял Римо про себя, лежа в кровати.
 Дверь распахнулась. Римо обернулся, ожидая увидеть Чиуна, но это была высокая рыжеволосая женщина, которую он видел у постели миссис Уилберфорс.
 – Мистер Уильямс, – сказала она, – вы помните меня? Я Кэти Хал, помощник администратора.
 – Конечно, – сказал Римо. – У вас здесь хорошо.
 – Я рада. Я просто зашла узнать, не нужно ли вам чего-нибудь.
 Она подошла к кровати и посмотрела на Римо волнующим взглядом.
 – Нет ли среди ваших сотрудников доктора по имени Лэнс Рэвенел? Или певицы по имени Барбра Стрейзанд?
 У нее на лице появилось недоумение, и Римо продолжил:
 – Нет? Больше мне ничего не нужно.
 – Я имела в виду нечто более конкретное.
 – Что же?
 – Осмотр больницы. Я знаю, что вы пытались сделать это самостоятельно.
 – Да.
 – Я слышала о вашей попытке спасти доктора Деммета сегодня. Вы очень храбрый человек.
 – Да что вы! – сказал Римо. – Любой на моем месте сделал бы то же самое.
 Она наклонилась над кроватью, ее грудь была совсем рядом.
 – Вы очень странный человек, – сказала она. Когда я узнала о вашем приезде, то представила себе сгорбленного старика. Я не ожидала увидеть вас таким.
 – Я оказался лучше? – спросил Римо, оценивая ее грудь, потому что она, видимо, хотела, чтобы он ее оценил, а ему не хотелось разочаровывать мисс Хал. И кроме того, это действительно была красивая грудь.
 – Гораздо лучше. Так вы хотите осмотреть нашу лабораторию? Там ведутся интересные исследования.
 Римо улыбнулся и встал. Он надел туфли на резиновом ходу, и Кэти Хал взглянула на его ноги.
 – Это ваша единственная обувь?
 Он кивнул.
 – А что?
 – Из-за резиновой подметки на вас может накапливаться статическое электричество. Сотрудники будут очень обеспокоены, если увидят вас в лаборатории в этих туфлях. Знаете что, подождите здесь, я принесу вам что-нибудь более безопасное.
 Римо присел на кровать.
 – Я подожду.
 – Подождите, – сказала она, выходя из комнаты.
 Римо взглянул на ее ягодицы. В такие моменты становилось досадно, что Чиун лишил его всякого удовольствия от занятий сексом. Секс представлял собой предмет, который надо было изучать. Римо овладел предметом, отчего теперь страдал. Он мог бы даже заснуть во время акта, если бы не мешали страстные вздохи партнерш. Глядя на Кэти Хал, он сожалел вдвойне, потому что в другое время и в другом месте он хотел бы с ней встретиться.
 Римо предавался приятным и давним воспоминаниям, когда два человека вкатили в комнату кресло-каталку. Это были черноволосый Фредди и белокурый Эл, которых он встретил в лаборатории утром. Если они и узнали его без халата и очков, то не подали вида.
 – Мистер Уильямс? – спросил черноволосый.
 Римо увидел, как за его спиной блондин запер дверь комнаты.
 – Да.
 – Мы не нашли туфель вашего размера, и мисс Хал велела привезти вас в кресле-каталке.
 Римо встал и подошел к креслу, с трудом сдерживая смех при виде такой неумелой ловушки. Неужели они думают, что он настолько глуп?
 – Как же вы искали подходящую обувь, если не знаете, какой у меня размер?
 – Честно говоря, у нас вообще нет и не было никаких ботинок. Так что садитесь, и мы довезем вас.
 – Конечно, – сказал Римо, весело размышляя, что же они задумали.
 Он уселся в кресло.
 – Послушайте, я никогда не ездил в таком раньше. Могу я вертеть колеса?
 – Сколько хотите, – сказал черноволосый, заходя сзади. – Так ведь, Эл?
 Блондин у двери усмехнулся.
 – Пусть делает что хочет.
 Римо откинулся в кресле, положил руки на подлокотники и закрыл глаза.
 – Домой, Джеймс, – пошутил он.
 – Вы уже дома, – ответил черноволосый, стоявший сзади. – Умница.
 Римо допустил оплошность. В плечо ему вонзилась игла шприца. «Черт, – подумал он, – это, должно быть, яд. Как глупо». Внезапно он ощутил головную боль.
 – Самая большая доза, – сказал блондин, стоявший у двери.
 Голова Римо просто раскалывалась. Он попытался подняться, но не смог и почувствовал, что на него что-то надевают. Руки продели в рукава и связали за спиной.
 Это была смирительная рубашка. На него надели смирительную рубашку.
 Его подняли на ноги. Если бы только не болела голова…
 – Что вы вкололи мне? – спросил он хрипло.
 – Ты еще слишком молод, чтобы знать это, – сказал один. – Пока, – добавил он со смешком.
 Его бросили на диван, и Римо услышал, как заскрипели колеса кресла-каталки, которую вывезли из комнаты. Дверь закрылась. Ему казалось, что голова его раздулась и стала в два раза больше. Боль была нестерпимой, во рту пересохло, тело сотрясал озноб.
 Он должен освободиться. За запертой дверью его не скоро найдут. Он лежал на животе со связанными руками.
 Римо попытался перевернуться на спину. Каждое движение отдавалось в голове страшной болью. Она охватила уже всю голову, проникла в мозг.
 Что они вкололи ему? Сыворотку старения? Что же теперь делать? Как с ней бороться?
 Наконец, он с трудом перевернулся на спину и лежал так, надеясь собраться с силами, но чувствовал, что они покидают его, как вода, утекающая сквозь пальцы.
 Он не мог ждать. Он попытался забыть про боль и найти в себе новые силы, но боль все подавляла. Римо вздохнул и сделал последнее усилие. Ему удалось вывернуть правую руку пальцами вверх. Пальцы уперлись в грубую ткань смирительной рубашки. Надо попытаться. Он потянул правую руку назад и, упершись в левое бедро, освободил внутри рукава немного места. Потом, что было сил, ткнул пальцами в ткань, потом снова и снова. Каждый удар отдавался в голове такой болью, будто по ней били молотом. Пальцы вонзались в ткань. Голова раскалывалась – он явственно слышал треск.
 Нет, это трещала под его ударами ткань. Потом Римо почувствовал, как она лопнула, и три пальца оказались снаружи. Он вцепился в край, чтобы оторвать кусок побольше, и стал медленно напрягать бицепс правой руки. Рука начала сгибаться в локте, материя затрещала. Он нажал еще, и, наконец, рука оказалась на свободе.
 Обессилев, Римо решил передохнуть. Боль стала невыносимой, голова разрывалась изнутри. Нельзя было терять ни секунды. Он схватился правой рукой за ткань у правого бедра и дернул. Смирительная рубашка с треском разорвалась. Левая рука теперь тоже была свободна. Он мог двигаться, мог встать, открыть дверь и позвать на помощь. Опираясь руками на кровать, Римо попытался сесть.
 От этого боль стала совсем уже нестерпимой. Римо упал и почувствовал, как его обволакивает туман. Он надеялся, что глубокий сон поможет забыть про боль, и внушал себе, что ему нужен небольшой отдых, чтобы проснуться обновленным, но тут голова его упала набок, и он потерял сознание.
 – Дело сделано, – сказал черноволосый, обращаясь к Кэти Хал.
 – Где он?
 – Мы заперли его в палате, – сказал Эл, блондин. – Он никуда не денется, особенно после такой дозы. В десять раз больше, чем обычно.
 Кэти Хал улыбнулась.
 – Интересно, что будет дальше. Зайдите минут через двадцать и посмотрите, что с ним. Но поосторожней. Я буду у себя в кабинете.
 Мужчины ухмыльнулись друг другу и посмотрели ей вслед, оценивая соблазнительную фигуру и длинные полные ноги, потом ухмыльнулись еще раз, предвкушая особую награду, которую они ожидали от Кэти Хал.
 Она, однако, думала иначе. Уильямс узнал слишком много, и после его смерти здесь начнется официальное расследование. Кэти Хал пора было уносить ноги, захватив с собой новый препарат.
 – Римо!
 Что это? Это голос. Но он ни с кем не хочет разговаривать, он хочет только спать, забыть об ужасной головной боли.
 – Римо.
 Нет, он не будет отвечать. Кто бы ни звал его, он не станет разговаривать. Он не будет обращать внимания на голос. Если не отвечать, то кто бы он ни был, он уйдет. Римо хочет спать.
 – Тебе нельзя спать, Римо. Я не дам тебе спать.
 «Но мне надо поспать. Я болен. Пожалуйста, дай мне поспать, кто бы ты ни был…»
 – У тебя все болит, Римо, но это доказывает, что ты жив. Ты должен заставить себя бороться с болью. Собрать волю в кулак и бороться. Прикажи своему телу бороться, Римо.
 Это Чиун.
 «Уходи, Чиун. Я не хочу бороться, я хочу спать. Я так устал, я так стар».
 – Кто не хочет стареть, тот не стареет, Римо. Только ты можешь остановить свое старение. Ты должен захотеть стать молодым снова. Я помогу тебе, Римо. Сожми правую руку в кулак.
 Если он сожмет ее в кулак, то, может быть, Чиун уйдет? Римо сжал правую руку в кулак.
 – Хорошо, – сказал голос. – Теперь левую руку. Правую не разжимай.
 Правая рука, левая рука. Противный Чиун. Почему он всегда заставляет Римо делать что-то? Бедный Римо. Бедный Римо.
 Римо сжал левую руку в кулак.
 – Теперь быстро сжимай и разжимай кулаки. Будет больно, но я буду рядом. Я приму на себя твою боль, Римо. Сжимай и разжимай кулаки.
 «Все, что угодно, папочка, только не шуми. Никаких криков, на празднике Свиньи нельзя кричать. Я хочу покоя, отдыха».
 Римо несколько раз быстро сжал и разжал кулаки.
 – Хорошо. Видишь, Римо, ты жив. Ты обязан жить, потому что твой организм хочет жить. Ты пробудил в нем волю к жизни. Ты хочешь жить, Римо, правда?
 «Я хочу спать, папочка».
 – Теперь займемся твоим желудком, Римо. Думай о желудке. Сконцентрируй на нем всю свою энергию, как я учил тебя много лет назад. Надо, чтобы кровь прилила к желудку. Ты чувствуешь, как она течет у тебя по венам. Это избавит тебя от боли, Римо.
 Все, что угодно, лишь бы избавиться от боли. Чиун не даст ему спать. Если Римо сделает то, что он хочет, то Чиун разрешит заснуть.
 Он сконцентрировался на желудке.
 – Хорошо, Римо. Теперь еще и еще. Вся кровь должна прилить к желудку и донести яд до желудка.
 «Да, Чиун, да. Донести до желудка. Подальше от головы. Боль пройдет, если моя кровь прильет к желудку. Умница, Чиун, умница».
 Римо почувствовал, как кровь приливает к центру тела, он ощутил тепло, кулаки продолжали ритмично сжиматься и разжиматься.
 – Ты чувствуешь, Римо, как кровь прилила к желудку?
 – Чувствую, – сказал еле слышно Римо. – Теперь чувствую.
 – Отлично, – сказал Чиун, и Римо ощутил удар стального кулака в живот.
 Что за гнусные шутки! Чиун ударил его в живот. Содрогаясь в конвульсиях, Римо почувствовал, как рвота подступает к горлу, повернулся на бок и скатился на коврик. Волна за волной он изрыгал блевотину на пол.
 «Ты грязный ублюдок, Чиун! Китайская свинья. Ты ударил меня, больного!»
 Тело его содрогалось. Казалось, прошла вечность. Потом все кончилось. Он сплюнул.
 Головная боль прошла. Тяжесть в теле исчезла. Осталась только боль в области желудка, там, куда Чиун нанес удар.
 Римо открыл глаза, сощурился от полуденного солнца и повернулся к Чиуну.
 – Черт возьми, Чиун, больно!
 – Да, – сказал Чиун, – больно. Я ударил потому, что тебя ненавижу. Я хотел причинить тебе боль. Мне не важно, большую или маленькую. Вот почему я ударил тебя в живот, вместо того чтобы позволить тебе лежать и тихо умирать. Я никогда не предполагал, что так тебя ненавижу, Римо. Я снова и снова буду бить тебя в живот, потому что я тебя ненавижу.
 – Хорошо, хорошо, теперь хватит.
 Римо сел и заметил на своих плечах обрывки смирительной рубашки.
 – Господи, я совсем забыл про нее, – сказал он.
 – Это была игра, правда? Ты позволил кому-то войти сюда и надеть на тебя эту одежду для умалишенных. Подходящий наряд для тебя, Римо. Тебе идет. Носи ее всегда.
 Римо срывал с себя лоскутья смирительной рубашки.
 – Это был возбудитель старения, Чиун. Он чуть не доконал меня. Я чувствовал, что становлюсь старым и слабым.
 – Теперь ты знаешь, кто убийца?
 – Женщина по имени Кэти Хал, работающая в администрации клиники. Это сделала она. Я собираюсь немедленно с ней повидаться.
 Он робко сделал несколько шагов, потом остановился. Дверь была разбита и сорвана с петель, будто ее чем-то протаранили. Римо повернулся к Чиуну.
 – Я вижу, ты очень торопился.
 – Мне показалось, что я оставил на включенной плите суп, – сказал Чиун. – Иди.
 Римо убедился, что может ходить нормально, обулся и вышел в коридор.
 Кабинет Кэти Хал находился в том же конце коридора, что и лаборатория. Римо увидел, что железные двери открылись, и вовремя успел юркнуть на лестничную площадку. Черноволосый и блондин прошли мимо, направляясь по коридору в палату Римо. Там в это время Мастер Синанджу включил телевизор и приготовился вкушать очередную дневную порцию телесериала, привносящего в душу успокоение, несмотря на то, что в окружающем мире царят насилие и жестокость.




 Глава пятнадцатая


 Римо решил сперва заглянуть в лабораторию, на случай, если Кэти Хал окажется там.
 Подойдя к двойным железным дверям, он увидел, что сломанный замок заменили новым.
 – Извините, сэр. Туда нельзя.
 Римо обернулся на голос дежурной сестры.
 – Благодарю, – сказал он. – Я отмечу это в моем отчете.
 Он подошел к дверям и уже не пытался изобразить, будто открывает их ключом. Сжав пальцы в кулак, он ударил в дверь. Она затряслась и открылась.
 Войдя внутрь, он закрыл за собой дверь.
 – Кэти? – позвал он.
 – Ее здесь нет, – раздался откуда-то женский голос.
 Римо прошел вперед. В третьем по счету кабинете за столом сидела пожилая женщина, перед ней лежал карандаш и длинный желтый блокнот с рядами цифр. Она посмотрела на дверь.
 – О, Боже мой, – сказала она, увидев Римо, – посетителям сюда нельзя.
 – Я не посетитель, – сказал Римо. – Я из АМА, доктор Шива. Мисс Хал сказала, что вы можете рассказать мне о сыворотке старения.
 – О, вы уже знаете. Рада с вами познакомиться. – Женщина встала и подошла к Римо. – Я доктор Хильди. Это я разработала сыворотку.
 – Как же она действует?
 Женщина вместе с Римо прошла в лабораторию. Она взяла закрытую пробирку с прозрачной маслянистой на вид жидкостью.
 – Вот она, – сказала Хильди. – А вот некоторые результаты нашей работы, – добавила она, показывая на клетки с животными. Римо только сейчас услышал, как они шумели.
 – Да, я знаю, – сказал он. – Фредди и Эл недавно демонстрировали мне это. Но как действует сыворотка?
 – Если вы помните, доктор Шива, около года назад ученые обнаружили в организме пожилых людей неизвестный белок, который отсутствовал в организме молодых. Мне пришло в голову, что если этот белок вырабатывается в процессе старения, то, возможно, он и сам может вызвать старение. Нам удалось с помощью мисс Хал, добившейся финансирования исследований, синтезировать этот белок искусственным путем и значительно усилить его свойства.
 – И он действует?
 – Конечно, что видно на этих животных.
 – А на людях эксперименты не ставились?
 – О нет, – сказала она. – Мы никогда этим не занимались. Да и зачем? Наша цель – по возможности быстрее доводить животных до степени зрелости, а к людям это не имеет никакого отношения.
 – Как вы вводите сыворотку? – спросил Римо. – Путем инъекций?
 Она кивнула.
 – Сначала мы пытались давать ее с пищей, но она действовала слишком медленно. Лучше всего вводить прямо в кровь. Усваивается очень хорошо, – сказала она, поднося к глазам пробирку. – Препарат может впитываться в любые мягкие ткани тела. Но инъекция лучше.
 – А если втирать ее в кожу, она подействует?
 – Да, – ответила она. – Хотя грубая кожа руки замедлит эффект. Но если, например, она попадет на язык, то впитается значительно быстрее. Нужны мягкие незащищенные ткани, такие, как, например, слизистая оболочка.
 – Понятно, – сказал Римо. – Спасибо, доктор Хильди. Не возражаете, если я осмотрю лабораторию?
 – Конечно, нет. Если что, я буду у себя в кабинете.
 – Хорошо.
 Доктор Хильди поставила пробирку на место и ушла.
 «Наивная душа, – подумал Римо. – Она, похоже, ничего не знает о том, как используется ее открытие». Подождав, пока она войдет в кабинет, Римо взял пробирку, сунул в нагрудный карман рубашки и направился к двери. Кабинет Кэти Хал находился слева, в конце коридора.
 Войдя в палату Римо, Фредди и Эл были так удивлены, увидев старика, сидящего перед телевизором, что не заметили на полу разорванную смирительную рубашку.
 – Уильямс? – сказал Фредди.
 Чиун медленно повернулся, от отблеска телеэкрана кожа на его лице была голубоватого оттенка.
 Фредди посмотрел на него и хихикнул.
 – Я подозревал, что с Уильямсом что-то не так. Его выдают глаза. Смотри, он наполовину китаеза.
 Чиун смотрел на них, не говоря ни слова.
 Эл отбросил со лба волосы.
 – Жуть, – сказал он. – Только посмотри на него, ведь прошло всего полчаса.
 – Как себя чувствуете, Уильямс? – спросил Фредди. – Голова прошла? Знаете, на кого вы сейчас похожи? На Конфуция. Вы – сама древность, но не расстраивайтесь, уже недолго осталось. Скоро вы не сможете двигаться и потом умрете. – Он опять хихикнул. – Здорово звучит!
 – Так вы и есть те два ничтожества, которые впрыснули яд? – спросил Чиун. Фраза прозвучала скорее как утверждение, а не вопрос.
 – Гляди-ка! Вам уже изменяет память? Вы что же, нас не помните? – спросил Фредди.
 – Нет, – сказал Чиун. – Зато вы меня запомните на всю жизнь, хотя жить вам осталось недолго.
 Фредди и Эл вошли в комнату.
 – Ах, ты меня до чертиков напугал, – съехидничал Фредди. – Эл, а ты не трепещешь от ужаса?
 – Ох, Боже мой, я до смерти напуган, у меня уже полные штаны.
 – Это бывает с малыми детьми и животными, – сказал Чиун.
 – Потише, сморчок! – сказал Эл.
 Чиун проигнорировал его.
 – Вы умрете, но должны знать, почему это с вами произойдет.
 – О, да, – засмеялся Фредди. – Скажи нам почему, пока не разорвал нас на куски. – Он подмигнул Элу.
 – Вы умрете потому, что покушались на жизнь сына Мастера Синанджу.
 Эл покрутил пальцем у виска.
 – Он тронулся, Фредди. Возможно, большая доза влияет на мозги. Он совсем рехнулся.
 Фредди сказал:
 – Лучше давай опять наденем на него смирительную рубашку, чтобы не шумел. Кстати, как вам удалось снять ее, Уильямс?
 Чиун медленно встал на ноги, повернувшись к ним лицом. Он молчал.
 – Ну, не важно, – сказал Фредди. – Давай наденем ее опять. – Он двинулся вперед, чтобы взять Чиуна за плечи.
 Он уже почти коснулся плеч азиата, когда в воздухе мелькнуло что-то желтое. Фредди почувствовал влагу у себя на шее, поднес руку к голове и понял, что лишился правого уха.
 – Ах ты мерзавец! – закричал он и хотел наотмашь ударить Чиуна правой рукой. Но удар пришелся в пустоту, а Фредди опять ощутил боль, но теперь слева. Он лишился и второго уха, и по его шее и лицу хлестала кровь.
 Чиун стоял неподвижно, будто врос в пол.
 Фредди завыл, зажав руками зияющие раны на месте ушей. Эл хотел прийти приятелю на помощь, но только увидел, как мелькнули две кисти рук с длинными ногтями и услышал треск черепа. Фредди получил удар по голове и упал на пол. Эл понял, что он мертв.
 Эл попятился, повернулся и бросился к двери. Но рядом с ним выросла фигура в зеленом кимоно, ему показалось – о, Боже! – что старик передвигался по стене, а затем мрачный восточный призрак встал в дверях, вытянув руку, чтобы остановить его.
 Эл судорожно глотнул, потом попятился, наложил в штаны, и Чиун предал его медленной смерти.
 Чиун переступил через тела и вернулся к телевизору, где уже звучала органная музыка и начиналась записанная специально для него дневная серия телефильма «Пока Земля вертится». Чиун взглянул на трупы, кровь, рвоту и печально покачал головой. Римо придется заняться уборкой. Палата выглядела омерзительно.




 Глава шестнадцатая


 Кэти Хал запихивала в портфель какие-то бумаги, когда Римо бесшумно вошел в кабинет и обнял ее сзади.
 Сквозь тонкий свитер он чувствовал пальцами ее соски, она напряглась, и Римо прижался к ней всем телом.
 – Не останавливайся, – сказала она. – Продолжай.
 – Разве так разговаривают с человеком, который годится вам в дедушки?
 Он отпустил ее, отошел, и Кэти обернулась. Опешила, а потом заулыбалась.
 – Странно, что вы все еще на ногах, – сказала она, – мистер Уильямс. Вы действительно мистер Уильямс?
 – Да, Римо Уильямс.
 – Миллионер-отшельник?
 – Боюсь, что нет. Просто наемный убийца-ассасин.
 – Понятно, – сказала она. – Как вы себя чувствуете? Головная боль прошла?
 – Я справился с ней.
 – Это нормально. Процесс старения теперь начнется в любой момент. Вы, наверное, уже чувствуете это. Кожа у глаз слегка натянулась? Это потеря эластичности, которая приходит с возрастом. А руки? Вены выпирают наружу, и кожа сморщивается. Еще нет? Не волнуйтесь, это скоро произойдет.
 – Хорошо, теперь я буду знать, что меня ждет.
 – Как вы попали сюда? Фредди и Эл пошли за вами.
 – Мы разминулись. Я уверен, что им будет чем заняться.
 – Римо Уильямс, так? Кто вас прислал? Налоговая служба? ФБР?
 – Ни те, ни другие. Я служу правительству. Скажи мне, Кэти, ибо теперь уже все равно, из-за чего все это было затеяно? Лишь ради денег?
 Она улыбнулась, обнажив ровные ослепительно белые зубы.
 – Раз уж все равно, я скажу. Конечно, деньги, но не те крохи, что я получала за наши с Демметом особые операции.
 – За что же ты рассчитывала получать большие деньги?
 – В этой клинике регулярно обследуются десятка два высших правительственных чиновников. Представляете, сколько заплатят правительства других стран, чтобы, например, вдруг моментально состарился государственный секретарь накануне какой-нибудь встречи в верхах?
 – Кэти, это же крайне непатриотично.
 – Да, но очень выгодно. Все было готово. Миссис Уилберфорс была последним подопытным животным. А потом появились вы и стали мутить воду. Между прочим, зачем вы пришли сюда? Я не люблю смотреть, как умирают люди.
 – Раз уж мне придется оставить этот мир, я уйду достойно, без нытья.
 Она улыбнулась.
 – Попробуйте, я люблю крепких мужчин, но и те редко выдерживали больше десяти секунд.
 – Мне примерно столько и осталось.
 Он взял ее на руки и отнес в глубь кабинета, к шкафам.
 – Я думаю, что поза, с которой мы начали, вполне подойдет, – сказал он.
 – Не могу перечить желаниям старика, – ответила она, отвернулась к шкафу и улыбнулась.
 Препарат, конечно, действует, и чем дольше она продержит его здесь, тем лучше будет результат. Может быть, она даст ему отсрочку: полных тридцать секунд экстаза. Она почувствовала, как Римо поднял ей юбку и овладел ею. Он использовал какой-то лубрикант, очень возбуждающий. «Может быть, даже и сорок секунд», – подумала она.
 С ним было так, как ни с кем другим. У него было сильное тело, и руками он контролировал ее движения. Она начала считать, но потом забылась в экстазе, который повторялся опять и опять. Кэти пожалела, что пришлось убить этого Римо, так как она наконец нашла нужного ей мужчину.
 Она не помнила, как долго все это продолжалось, но потом он оставил ее. Она с трудом держалась за шкаф, приходя в себя, потом со вздохом обернулась. Он стоял одетый и держал в руках контрольную пробирку из лаборатории. Она узнала ее. Римо бросил пробирку в корзину для мусора.
 – Вот и все, – сказал он. – Незачем хранить пустую пробирку.
 – Это была… – выговорила она.
 – Именно, – сказал он. – Ваша сыворотка старения. Если ее не удается применить открыто, то можно использовать в качестве смазки для секса.
 – Неужели?..
 – Да, она впитывается мягкими тканями, крошка. Сейчас она как раз всасывается в твою кровь. Сядь, ты плохо выглядишь.
 Римо резко потянул ее за руку и посадил в кресло.
 – А ты? Ведь ты тоже получил дозу, – сказала она.
 – Извини, дорогая, но у меня иммунитет.
 Она положила руки перед собой, потом схватилась за голову, почувствовав резкую боль в висках. Вскоре боль исчезла.
 – Боль резко усилится, а потом совсем пройдет, – сказал Римо. Он взял ее руки и положил перед ней на стол. – Как стыдно, – сказал он. – Посмотри на свои руки. Такая молодая женщина, а руки как у старухи. Тебе надо было пользоваться другим мылом.
 Поглядев на свои руки, она увидела, что, действительно, кожа стала жесткой, сухой и морщинистой, с ужасом заметила, как прямо на глазах стали набухать и выпирать вены. Она старела прямо за собственным столом!
 Она посмотрела на Римо с выражением страха и отчаяния.
 Он пожал плечами:
 – Вот так-то, дорогая! – и вышел, захлопнув за собой дверь. К ней долго никто не войдет, а когда войдет, то Кэти Хал уже будет все равно.
 Римо в отличном настроении шел по коридору к себе в палату, посвистывая на ходу.




 Глава семнадцатая


 – Чиун, что скажет Смит?
 Чиун сидел неподвижно, уставившись в телевизор.
 – Не делай вид, будто не можешь оторваться от экрана, – сказал Римо. – Я же знаю, что это запись. Погляди, что тут творится – кругом разбросаны уши, весь пол в крови и рвоте. Ты собираешься когда-нибудь наводить за собой порядок?
 Чиун внимал только доктору Лэнсу Рэвенелу.
 – Ты же знаешь, что Смит не хотел никакого насилия, нового Скрэнтона. А ты опять впал в неистовство. Что случилось? Если ты не радуешься Рождеству, то, по крайней мере, мог бы с хорошим настроением отметить праздник Свиньи.
 На экране доктор Рэвенел беседовал в своем кабинете с Клэр Уэнтворт о судьбе ее дочери, принявшей слишком большую дозу успокоительного.
 – Я думаю, завтра будут хорошие новости, – говорил доктор Рэвенел. – К Рождеству для тебя будет прекрасный подарок. Наша дочь поправится, – продолжал он, давая понять тем, кто не догадался еще шесть лет назад, что он усыновил дочь миссис Уэнтворт.
 Рэвенел обнял ее, камера отъехала назад. Доктор Рэвенел и миссис Уэнтворт стояли теперь на фоне огромной рождественской елки.
 – Счастливого Рождества, – сказала миссис Уэнтворт.
 – Очень счастливого, – сказал доктор Рэвенел.
 – У тебя красивая елка, – сказала миссис Уэнтворт.
 – Да, самая красивая, какую я когда-либо видел, – ответил доктор Рэвенел.
 – Ах ты… – сказал Чиун, со злостью выключил телевизор и встал. Римо молчал. Чиун повернулся к нему. – В этой стране ничему нельзя доверять. Никому. Доктора оказываются мошенниками, а у тех, чьим суждениям ты доверяешь, нет вкуса. Почему он сказал, что ему нравится это дерево?
 – Это действительно была красивая елка, Чиун.
 – Нет. Красивым было дерево, которое подарил тебе я, даже если ты этого и не оценил. Ты так и не подаришь мне то, о чем я просил?
 Римо отрицательно покачал головой.
 – Я не могу.
 – Хорошо, тогда вместо этого приберись здесь.
 Римо опять отрицательно покачал головой.
 Последовавшее полуминутное молчание явилось знаком их взаимного согласия оставить все на попечение уборщицы. И наплевать, что подумает Смит.
 В молчании они спустились на лифте в вестибюль. За столом сидел тот же охранник, который встретил их накануне.
 Чиун дал знак Римо подождать и направился к охраннику.
 – Вы помните меня? – спросил он.
 Тот сперва нахмурился, но потом его лицо просветлело.
 – Конечно, вы ведь доктор Парк, не так ли?
 – Да. Скажите, вы смотрели на это дерево? – спросил Чиун, показывая пальцем на сиявшую огнями елку у себя за спиной.
 Охранник ответил:
 – Смешно сказать, но до вас я никогда не обращал на нее внимания. Теперь я все время смотрю на нее. Она очень красивая. – Он встал, нагнулся вперед и потряс руку Чиуна. – Я хотел поблагодарить вас за то, что вы помогли мне увидеть красоту. Спасибо вам, доктор Парк, и с Рождеством вас!
 Чиун молча окинул охранника презрительным взглядом и вернулся к Римо.
 – Не удивительно, что этот тип работает в больнице, – сказал он. – У него не все дома.
 Они вышли наружу, на бодрящий морозный декабрьский воздух. Римо шел впереди. Он уже почти спустился по ступеням, когда Чиун остановил его.
 – Римо, – позвал он.
 Римо медленно повернулся и посмотрел на Чиуна, стоявшего наверху.
 – Счастливого Рождества, – сказал Чиун.
 – Спасибо, папочка, – ответил Римо искренне. – Хотя ты и не сделал мне подарка.