Аннотация: Предлагаемая читателю фантастическая повесть «Тайна Пито-Као» опубликована в 1957 году в Ростове-на-Дону. Настоящее ее издание является переработанным, дополненным.


---------------------------------------------


 Петроний Гай Аматуни
 Тайна Пито-Као


 — Теперь ты леность должен отмести, -
 Сказал учитель. — Лежа под периной
 Да сидя в мягком, славы не найти.

    Данте, Ад. песнь XXIV





 ПРОЛОГ


 Издавна повелось у авиаторов в свободную минуту собираться под крылом самолета. Даже зимой в теплых высотных костюмах расположатся поудобнее прямо на снегу — и пошли рассказы о трудных полетах и воздушных боях, о необыкновенных случаях в воздухе.
 Так было раньше, так бывает и теперь: живет и здравствует под крылом самолета «клуб авиаторов».
 И вот однажды в Адлере, где всегда ночует несколько экипажей, один из старейших бортмехаников Андрей Жудин собрал такой «клуб». Неутомимый затейник и весельчак, он пересказывал нам недавно прочитанный приключенческий роман. Следует заметить, что авиаторы — горячие сторонники этого жанра. Неудивительно, что Жудин, к тому же умеющий все передавать в лицах, разжег воображение слушателей.
 — Это все только в романах бывает, — разочарованно произнес светловолосый юноша, второй пилот. — А у нас в Аэрофлоте жизнь идет только по наставлениям и инструкциям. Носимся мы по одним и тем же трассам…
 — Долго ли ты носишься, сынок? — иронически пробасил Жудин, налетавший ни много ни мало двадцать тысяч часов.
 Пилот порозовел и приподнялся, намереваясь вступить в спор. Его остановил командир корабля Андрей Иванович Шелест.
 — Не часто, конечно, — сказал он, — но бывает и у нас такое, чего не найдешь даже в приключенческом романе.
 — Что вы имеете в виду?
 — Что? Ну хотя бы тот случай, когда на наш экипаж напали…
 — Так вы и есть тот самый командир!.. — воскликнул молодой пилот, с восторгом глядя на Шелеста.
 — Между прочим, история эта, — продолжал Шелест, — связана с Пито-Као.
 — С Пито-Као?! — удивился юноша. — С островом где-то в Тихом океане? С островом, о котором писали газеты?! Ничего не понимаю! — недоверчиво пожал он плечами.
 — А вот послушайте…




 ГЛАВА ПЕРВАЯ
 События, которые происходят под Новый год в разных концах света



 1

 В приемной редактора было шумно, кто-то стучал кулаком по столу так, что из плоской хрустальной пепельницы выскакивали окурки.
 — Мне надоело жить шепотом! — кричал взбунтовавшийся журналист Боб Хоутон.
 — Боб, — мягко увещевал его заведующий отделом информации, — уменьши свою ежедневную дозу виски, и все образуется. Как знать, может быть, со временем ты станешь пташкой высокого полета и будешь играть в гольф с сенаторами!
 — Через несколько часов Новый год, — напомнил Хоутону секретарь редакции Мейфгоу. — Я желаю тебе начать новую жизнь, Боб. С твоими способностями я бы меньше пил и больше писал. Да-да, когда ты захочешь, у тебя здорово получается!
 — К черту! — продолжал кричать Хоутон. — Лучше пить по-моему, чем писать по-вашему.
 — К чему такие слова? — обиделся Мейфгоу. — Ты становишься пьяницей, и все.
 — Поймите же, — прижав руки к груди, сказал Хоутон, — Это не больше, как спорт.
 — Еще одна рюмка, Боб, и из твоих мыслей можно будет сплести коврик для туалета.
 — Выслушайте меня наконец, — снова вспылил Хоутон. — Алкогольные фирмы объявили конкурс для розничных потребителей. Соревнования продлятся триста дней. Я болею за «Белую лошадь». Вы знаете, это чертовски крепкое виски, и мне нелегко было выйти в первую пятерку… Обман исключен: каждая стопка, выпитая мной, на учете. В жюри входят одни язвенники — их не проведешь! Вот… И прошу не мешать мне! Я уже набрал такую скорость, что надеюсь прийти к финишу первым…
 — С дороги, джентльмены!
 Вдруг дверь с табличкой «Редактор» шумно отворилась, и перед расходившимся Хоутоном появился шеф.
 — Сколько раз я выгонял вас с работы? — спросил редактор.
 — Два, — немного оторопев, ответил Боб.
 — Вы ошибаетесь! Три! И, клянусь небом, в моей газете вы уже не заработаете ни цента… Вон!
 Спустя четверть часа Хоутон тепло пожал руку кассиру, раздал долги и очутился на улице с долларом в кармане. «Один бамбук — не аллея» — говорит китайская пословица, «один доллар — не деньги» — по-своему понимал пословицу Боб, И не просто понимал: не так давно он месяцами бродил по улицам большого города, одинокий и злой, в поисках работы. Три-четыре года — малый срок даже в короткой человеческой жизни, чтобы все позабыть.
 В свое время Бобу помогло устроиться в редакцию газеты имя его покойного отца, знаменитого автомобильного гонщика. Сейчас не приходится рассчитывать и на это.
 Мать… При мысли о ней Боб наморщил лоб. Он очень любил эту маленькую молчаливую женщину, для которой был единственной, хотя и шаткой опорой.
 Он ненавидел мир наживы, в котором вырос, но не знал способа избавиться от него. Не слишком радовался, найдя работу, и не отчаивался, теряя ее, лишь становился злым и неразговорчивым. Если бы не мать…
 Хоутон горько усмехнулся: люди — дети, взрослые дети, им необходимы такие игрушки, как «если бы…». Презабавная штука: покидаешь ее из одного уголка души в другой — и словно получишь облегчение.
 Что же касается боссов, то они наживаются и на этом: они сами подсовывают тебе эти игрушки как успокаивающие пилюли. На каждом шагу: в кино, театрах, книгах, газетах. А сколько раз он сам сочинял для своей газеты сказки о разбогатевших бедняках!
 Стоит ли волноваться из-за того, что его опять выбросили вон? Но их с матерью двое, а доллар в кармане один… А дней впереди? Много…
 Боб прошел квартала три, погруженный в размышления, и остановился около бара. Зайти? Но… Боб сделал несколько шагов и чуть не столкнулся с щеголем лет сорока.
 — Хоутон! — воскликнул щеголь. — Я издали приметил вашу фигуру.
 — Мистер Бергофф?! — Хоутон натянуто улыбнулся. — Так неожиданно…
 — От вас несет спиртным за милю!
 — Зато от вас, мистер Бергофф, всегда припахивает долларами.
 — О, вы еще не потеряли способности вести деловой разговор, это меня устраивает.
 — Разве я…
 — Послушайте, вы мне чертовски нужны, — прервал Бергофф, — зайдемте в бар. Вы подложили мне свинью, из-за чего я потерял много денег… Не пытайтесь оправдываться; я мог бы шутя расправиться с вами… Но я ценю старую дружбу.
 — Я и не отпираюсь, мистер Бергофф, — ответил Боб. — Я всегда уважал вас, но бизнес есть бизнес.
 — Сколько вам заплатили? Боб назвал сумму.
 — Я бы мог дать вам втрое больше. Я помню те времена, когда ваше ловкое перо помогало расчищать дорогу моим доходам.
 — А вы, мистер Бергофф, умели тогда оценивать каждое мое слово, — ввернул Боб.
 — Я не разучился делать это и теперь. Если меня называют рыбным королем, то вы — король газетных уток, Боб! А королям рекомендуется жить в мире.
 — Мудрые слова, мистер Бергофф.
 — Итак, я прячу до случая свой гнев и предлагаю вам выгодное дело, Боб.
 — Я всегда к вашим услугам.
 — И если вы возьметесь за него как следует, то не останетесь в накладе!
 — Кстати, я сейчас поругался с шефом, почти ушел от него, и тем более смогу полностью принадлежать вам.
 — Вас выгнали? — Ваша проницательность делает вам честь, сэр.
 — Гм… Тем лучше! Я верну вам работу, и ваши услуги обойдутся мне дешевле.
 — Но…
 — Вы раздумываете?
 — Как можно! Я хотел сказать, что в вашем кошельке очень долго хранятся мои деньги, — пробормотал Боб.
 Мальчик-швейцар отворил перед ними дверь бара.
 — У вас дьявольски веселый язык! — одобрительно заметил Бергофф и потрепал Хоутона по плечу. — Выпьем, а потом мой шофер отвезет вас хоть на тот свет…
 Бергофф был сильной фигурой в деловом мире. Сын разбогатевшего рыбака на первых порах не думал идти по стопам отца: в двадцать лет он стал военным летчиком-истребителем и даже принимал участие в войне с японцами на Тихом океане. Демобилизовавшись из армии, Бергофф намеревался посвятить себя гражданской авиации и уже вел переговоры с крупной самолетостроительной фирмой, желая стать ее пайщиком.
 Смерть отца и приличное для начала наследство изменили направление его мыслей — Бергофф занялся рыбным делом и в несколько лет стал настоящей акулой на международном торговом рынке. Многих удивили его быстрые успехи; говорили всякое, но поскольку в любом бизнесе чем ярче блестит золото, тем оно «темнее», разговоры заглохли.
 Что же касается Хоутона, то ему не было никакого дела до далекого прошлого, тем более миллионеров, — его интересовал больше сегодняшний день.
 Когда утром секретарь редакции Мейфгоу зашел в кабинет шефа и доложил, что Хоутон вновь появился на горизонте, редактор едва не задохнулся от бешенства.
 — Бу… бу… будьте свидетелями, — заикаясь от злости, проговорил шеф, — вы, Мейф, и вы, Мод. — Он повернулся к хорошенькой стенографистке. — Я его вышвырну из окна вот этого сорок седьмого этажа, или я больше не редактор! Мод, прошу вас, предупредите полицию: пусть приостановят уличное движение, чтобы этот бездельник и пьяница не свалился на голову какой-нибудь порядочной даме…
 В эту секунду Боб вошел в кабинет редактора и, видимо, наслаждаясь смущением Мод, любопытством секретаря и бешенством шефа, добродушно улыбнулся. Его веснушчатое лицо с курносым носом и детскими карими глазами выражало миролюбие и веселость.
 — С Новым годом! — приветливо произнес он и легким движением руки скинул с головы шляпу. В кабинете стало светлее, когда Боб обнажил свою буйную огненно-рыжую шевелюру. — С Новым годом, старик!..
 — Вон!!! — заорал шеф. — Сию же минуту вон!
 — Выпьем, старина, — миролюбиво ответил Боб, извлекая из кармана плоскую бутылочку. — Вы просто не в духе. Чокнемся за здоровье моего дорогого друга, рыбного короля мистера Бергоффа, и все станет на место!
 — Мистера Бергоффа?!
 — Совершенно верно, — кивнул Хоутон. — Мы с ним большие друзья теперь. Вот его письмо…
 Хоутон подал редактору голубой конверт с изображением золотого краба.
 — Нам обоим невыгодно ссориться, — проговорил Боб, ласково глядя на редактора. — Я теперь буду одним из наиболее высокооплачиваемых корреспондентов с монопольным правом писать о предприятии Бергоффа.
 По мере того как редактор читал короткое письмо, на его лице отражались самые противоречивые чувства. Бешенство сменилось глубочайшим радушием.
 — Боб, мальчик мой! — волнуясь, произнес шеф, раскрывая свои объятия и двигаясь на Хоутона. — Я знал, что из тебя непременно выйдет толк! Если я и бранил тебя подчас за твои проказы, то, видит бог, это пошло тебе только на пользу… Какое счастье для меня, для моей газеты и всей нашей прессы, что в ее рядах есть такие одаренные люди, как ты… Мод, расскажите мистеру Хоутону, как я горевал эту ночь, не видя его…
 — О да, мистер Хоутон, — словно маленький горный ручей, тихо зажурчал голосок послушной стенографистки, — патрон был выбит из седла вашим отсутствием! Он являл собой само отчаяние! Да и я, и мы все, вся редакция, встретившись утром, приветствовали друг друга вопросом: «Не пришел ли Боб?»
 — Мейф! — простонал шеф. — Что же вы молчите?!
 — Это правда, — подтвердил секретарь.
 Боб подмигнул ему, прищелкнул языком и, закинув ногу на ногу, сказал:
 — Я доволен приемом. Вы и в новом году остались все теми же милыми людьми, какими были, и только я стал другим человеком. — Последние слова он произнес торжественно и, выдержав паузу, пояснил: — Я уже не пью виски.
 — Ты стал трезвенником? — с сомнением проговорил шеф.
 — Не перебивайте меня… Я хотел сказать, что отныне я пью только коньяк…
 — Понятно, мой мальчик, не продолжай… Обещаю, что все твои превосходные отчеты и информации будут роскошно изданы в нескольких томах! Я сохраню для потомства каждую твою строку. Мейф, не уходите, мы сейчас выпьем за успехи нашего друга Хоутона.
 — Спасибо, старина, — расчувствовался Боб. — Я никогда не сомневался в вашем литературном вкусе. Обещаю снабжать газету самыми сногсшибательными информациями.
 — Однако я не совсем понимаю тебя… Не далее как месяц назад мы опубликовали твой же материал о новом предприятии Бергоффа. Не так ли? Ты писал, мой мальчик, что тихоокеанский остров Бергоффа чем-то там заражен с незапамятных времен, что его консервы болезнетворны…
 — Угу, писал.
 — … что общественность настаивает на детальной проверке неприятных слухов.
 — Все?
 — Предположим.
 — К вашему сведению, акции этого предприятия уже упали на несколько пунктов!
 — Я бы на его месте поколотил тебя.
 — О, мистер Бергофф — деловой человек. Он мне заплатил больше, чем его конкуренты, и хочет, чтобы именно я побывал на месте и затем сам же опроверг эти слухи. Причем мой отъезд газета объявит началом проверки предприятия Бергоффа, то есть крупной победой общественного мнения.
 — Это я уже понял! Но ты не боишься отправляться черт знает куда? Ведь я слышал, что старые моряки и вправду отзываются плохо об этом острове…
 — Все это, возможно, так, а возможно, и нет — кто его знает? Но уговоримся, старик: сейчас о делах ни слова.
 — Ясно, мой мальчик. Быть может, тебе здорово повезло! И все же отправляться на остров, все население которого когда-то вымерло…
 — Не выуживайте, — нахмурился Боб. — Я сегодня нем как рыба. Всему свой черед. Нельзя быть таким любопытным.
 — Но ведь любопытство не порок, мой мальчик. У меня это углубление знаний, — заметил шеф.
 — Однако не всегда кто больше знает, больше и зарабатывает. Я и сам еще не знаю, что окажется для меня доходнее: правда, вранье или молчание.
 — Хорошо, не будем… Мейф, избавьте, пожалуйста, мистера Хоутона от труда раскупоривать бутылку…

 2

 Узкая дорога вилась вдоль берега по высоким скалистым уступам. Справа внизу шумели черные тяжелые волны Тихого океана. Они ударяли о скалы и, вспенившись, откатывались назад. Слева, у крутого подножия вулкана, через каждые тридцать-сорок метров возвышались грубо высеченные каменные великаны с удлиненными лицами. Неведомо когда и кем поставленные, они смотрели вдаль, одним своим видом устрашая врагов, могущих посягнуть на обитателей острова.
 Густые тучи, разрываемые ветром, мчались низко над землей. Свист ветра и шум прибоя сливались в нестройный гул. Гудя мотором, маленький «виллис» с трудом преодолевал подъем. Рядом с шофером сидел Сардов, плотный мужчина в дорожном костюме.
 На мгновение яркий луч луны осветил одну из гигантских статуй. Каменный богатырь, казалось, наклонился вперед, точно намереваясь преградить машине путь, но тучи сомкнулись, лунный блик растворился во мраке, и «ожившее» было изваяние вновь погрузилось в сон.
 — Святая Мария! — испуганно прошептал пассажир. — Кому нужны эти проклятые истуканы?!
 — Им сотни, а возможно, и тысячи лет, — тихо ответил шофер. — Когда-то они, наверное, были нужны, или так казалось тем, кто их высек из обломков скал… Никто не знает, откуда взялись здесь эти штуки.
 — Вам виднее, вы человек местный, — сердито обронил пассажир. — По мне, просто убрать их, и все!
 Шофер усмехнулся, а Сардов углубился в свои мысли. Не первый год он выслеживает и выкрадывает у изобретателей и ученых их труды, оказывая услуги различным фирмам. В разведывательном бюро, где Сардов служит, он на хорошем счету. Не казалось замысловатым и дело, порученное ему здесь, на острове. Но мысль о том, что предстоит пробраться в Советский Союз, пугала его. Конечно, заработать можно и нужно, но чем все это кончится…
 Машина выехала на ровное, обширное поле и остановилась возле приземистого четырехмоторного самолета. В комфортабельном пассажирском салоне Сардова ожидал высокий, широкоплечий мужчина с гладко выбритым лицом.
 — Я готов, мистер Дорт, — сказал Сардов.
 — Очень хорошо. Вам все ясно?
 — Несколько деликатное дело, сэр, так что сразу не ответишь на ваш вопрос… Пока мне понятно все!
 — Мне не хочется, чтобы вы втягивали в наше дело лишних людей, Сардов.
 — Я уже говорил вам, сэр, что буду работать один…
 — Хорошо, — прервал Дорт. — Да, передайте своему начальству, что на донскую операцию хватит одного месяца.
 — Слушаюсь. Но мои шефы не любят, когда их учат. Ведь это все равно, что советовать лечащему вас врачу, как долго надо держать вас в постели.
 — Ну ладно, ваше дело, — произнес Дорт. — Мне важно одно: связь я держу с вами, и все!
 — Совершенно верно, сэр. До свиданья, сор, считайте, что ампулы в ваших руках…
 Двадцать минут спустя четырехмоторный самолет отделился от земли.

 3

 Командир корабля Андрей Шелест хмуро посмотрел на низкие облака, закрывшие горы, прищурился от сильного ветра и поднял меховой воротник кожаного реглана.
 Синоптики не ошиблись: вылететь не удастся. Надо же так случиться! До Нового года меньше восьми часов, в Ростове-на-Дону его ожидают друзья, а он… застрял здесь, в аэропорту Минеральные Воды!
 Шелест направился в профилакторий [1] .
 Пятая палата, где только что расположился экипаж Шелеста, уже имела вполне обжитой вид: из гардероба торчала куртка бортрадиста, на тумбочке красовался раскрытый чемоданчик второго пилота Венева, в углу валялись его ботинки, на фикусе покачивался черный галстук. Сам же Петя Венев лежал на постели и задумчиво смотрел в потолок. Собственно, Детей или Петром его нигде и никто не называл. Ему шел двадцать первый год, а на вид было и того меньше. Наверное, оттого и прилипло к нему прозвище Петушок.
 Характера он был живого, житейские огорчения стекали с него, как с гуся вода. Пожалуй, главным недостатком его была всегдашняя пылкая уверенность в том, что всякое желание легко исполнимо.
 В свободные минуты Петушок очень любил фантазировать на самые различные темы. Так было и сейчас. Размечтавшись, Петушок окликнул бортрадиста Черныша, углубленного в какие-то расчеты:
 — Серафим!
 — Погоди, не сбивай… Девятнадцать… Двадцать… Двадцать семь тысяч шестьсот километров умножить на…
 — Что ты подсчитываешь?
 — Сколько я заработал в этом месяце.
 — К чему? Есть плановый отдел, бухгалтерия, там и подсчитают.
 — Это когда еще будет, а я хочу сейчас знать… Ну, что ты хотел сказать?
 — А! Вот послушай, Сима. Пройдет сколько-то лет, и мы будем летать на сверхскоростных реактивных самолетах. А?
 — Ну и дальше…
 — Вот, говорю, будут полетики! Скажем, высота тысяч сорок метров, а скорость — тысяч десять — двенадцать километров в час.
 — Недурно, — заинтересовался Серафим. — Особенно если километровые будут платить по повышенному тарифу.
 — И вот несемся мы в Москву откуда-нибудь с Южного полюса и еще над Кавказом включаем командную радиостанцию. Я начинаю: «Я — борт такой-то, вошел в вашу зону, разрешите вход в малый круг…» А над Харьковом командир спокойно так говорит мне: «Будьте настолько любезны, уважаемый товарищ Венев, выпустите шасси!» Каково?
 — Отлично! — оживился Серафим. — Может, так и будет. А дальше?
 — А потом ты превратишься в старого хрыча и будешь рассказывать внукам: «Да, детки, летали мы когда-ись в Москву на воздушных кораблях с поршневыми моторами. От Ростова до столицы долетывали запросто за три часа…» А внучата тебя на смех поднимут: «Брось, дедушка, за три часа до Луны долететь можно…» А ты им — доказывать…
 — «Старый хрыч», — буркнул Серафим, — такое скажешь!
 — Боишься старости?
 — А ты?
 — Я — нет! Как седина полезет мне в бороду, я сейчас же к медикам… Включат они какую-нибудь чертовину — и сразу лет двадцать простят мне. А вот еще…
 Но тут в палату вошел Шелест. По тому, как тяжело ступал командир, они поняли: аэропорт будет закрыт непогодой всю ночь.
 — Туман — хоть лопатой разбрасывай… Засели мы, братцы, денька на два, — вздохнул Шелест.
 — Да, не зря цыган две зимы менял на одно лето! — заметил Петушок.
 — А Новый год? — спросил Серафим.
 — Здесь встретим, конечно.
 — Оно так, да скучновато будет.
 — Кого-нибудь пригласим, потанцуем…
 — Ладно, идемте в столовую продлевать свою жизнь, — сказал Серафим.
 К ночи ветер стих, и в морозном конусе света от фонаря над перроном кружились мелкие жесткие снежинки. Петушок и Серафим шли к аэровокзалу. У входа они, точно по команде, остановились.
 Перед ними, прислонясь к двери, стояла девушка в темно-синем пальто, отороченном белым мехом, и в такой же шапочке. Свет играл на ее волнистых волосах, и они отливали темным золотом. Лицо у девушки чистое и нежное, с открытым лбом, тонким маленьким носом и чуть заостренным подбородком. Глаза темно-серые, с голубыми искорками. Когда шальные снежинки упали на ее губы, она улыбнулась и на щеках возникли крохотные тени.
 — Добрый вечер! — почти одновременно сказали Венев и Черныш.
 — Уже ночь, — заметила она.
 — Да, правда. И еще новогодняя… Девушка вздохнула и промолчала.
 — Разрешите пригласить вас в нашу скромную компанию? — произнес Петушок.
 — Мы же не знакомы. Я только знаю, что вы пилот нашего самолета, и все…
 — Познакомимся.
 — Так сразу?! — удивилась девушка. — Под Новый год разрешается, — уверил Петушок.
 — Впервые слышу, — с сомнением ответила девушка, но сама уже повернулась, и по ее лицу было видно, что ей приятно смотреть на Петушка. Серафим досадливо поморщился, бросил в урну недокуренную папиросу и ушел.
 — А что в таком знакомстве предосудительного? — продолжал Петушок просительным тоном.
 — Ничего. Но я не вижу и необходимости.
 — Но ведь и вреда не будет? — Лично мне — нет.
 — В таком случае, разрешите представиться: Петр Венев.
 Девушка невольно рассмеялась, протянула ему руку и просто сказала:
 — Нина Константиновна Тверская.
 — Все пассажиры разъехались встречать Новый год, а вы? — спросил Петушок.
 — Мужчинам проще; кроме того, у некоторых есть знакомые в Кисловодске или Пятигорске.
 — И вы остались одни?
 — Как видите.
 — Я вижу, что мы вдвоем!
 — Ну, это только сейчас, на минутку.
 — Как — на минутку? Вы же обещали встретить Новый гоя с нами!
 — Я?!
 — Ну, прошу вас, не отказывайте, Нина Константиновна.
 — Не знаю, право, как быть…
 — Я прошу вас от имени всего экипажа, — горячо настаивал Петушок.
 Нина задумалась.
 — Кроме того, «Наставление по производству полетов» обязывает нас заботиться о своих пассажирах не только в воздухе, но и на земле! — закончил Петушок.
 — Хорошо, — решилась она. — Но в таком случае я приглашаю вас к себе. Так будет удобнее. Я — в гостинице, мой номер четвертый.
 — Будь по-вашему, — согласился Петушок. — Через полчаса ожидайте гостей…
 Она была в скромном синем платье, которое очень шло ей и скрадывало едва заметную полноту. Движения девушки были неторопливы, уверенны.
 Знакомясь с Андреем, Нина смутилась. Ей понравилось его строгое лицо, добрый, внимательный взгляд, голос, спокойный и басовитый, даже манера говорить, слегка растягивая гласные. Серафим же показался ей скучным и нелюдимым.
 — Нина Константиновна, — весело сказал Петушок, — нам разрешили распить бутылку вина.
 — Этого вполне достаточно, — ответила Нина, накрывая на стол. — Располагайтесь… Вы — на диване, вы — на том стуле, а Андрей Иванович может сесть рядом со мной. Прошу к столу… Остались считанные минуты.
 Все заняли свои места и замолчали, будто присели на минутку, чтобы тихо проститься с родным домом перед дальней дорогой. Да и в самом деле, разве не стал для них родным и, если так можно сказать, обжитым уходящий год? Сколько радостей связано с ним навсегда! Бывали и неудачи, преодолевая которые они приближались каждый к своей цели; крепче стала большая дружба, выдержавшая испытание печальных недоразумений и ссор; отсеялись случайные знакомства, не устоявшие перед маленькими размолвками…
 Что передает эстафетой старый год новому? Что предстоит пережить им еще? Много неизвестного таит эта дальняя дорога. Знать, оттого и хочется посидеть вот так, молча, минуту-другую, поразмыслить, помечтать, пожелать…
 Первым нарушил тишину Андрей. Он посмотрел на Нину, встретил ее взгляд и тихо сказал своему радисту:
 — Серафим, настрой радио.
 В маленькой уютной комнате послышался перезвон кремлевских курантов.
 — Еще один год на плечи, — с грустью произнес Андрей, поднимая стакан с вином.
 — И уже следующий выпустил шасси и просит посадку, — весело сказал Петушок.
 — Ну что ж, посадку ему разрешаем! — ответил Андрей.




 ГЛАВА ВТОРАЯ
 На острове. Знакомство с его обитателями



 1

 Первое, что Боб Хоутон испытал на острове, — это тропическая жара, в которую он окунулся, спланировав с прохладной высоты на четырехмоторном «Дугласе» с золотым крабом на фюзеляже. Затем ему пришлось подчиниться местным законам и подвергнуться тщательному медицинскому осмотру.
 Врач Мелони оказался человеком словоохотливым.
 — С такими бицепсами, мистер Хоутон, — заметил он, — вы проживете долго, как баобаб. Не крутитесь… Мне еще необходимо подвергнуть испытанию ваше тело на самом терпеливом месте, пониже спины.
 — Что вы имеете в виду, док? — спросил Боб, хватая одежду охапку.
 — Я вам сделаю укол, — пояснил Мелони, загораживая путь двери. — Всего несколько кубиков жидкости.
 — Зачем?
 — Ну, допустим, от поноса… — уклончиво ответил Мелони. — Прошу вас повернуться ко мне спиной и набраться мужества. Вот так… одну минуту! Не волнуйтесь: понос — враг бизнеса, ибо почти вся сумма, затраченная на питание организма, списывается вами в убытки.
 Выслушав это изречение, Боб принялся так хохотать, что врач едва не сломал иглу.
 — Черт возьми! — воскликнул Мелони, — Осторожнее, у меня шприц «Келли и сыновья».
 — О, это уважаемая фирма, — согласился Боб. — Говорят, полмира пользуется ее медицинским оборудованием.
 — Еще бы, — проворчал Мелони, — даже с этого заброшенного клочка земли она снимает какую-то толику дохода… Итак, со всеми формальностями мы покончили, и вы можете считать себя островитянином, мистер Хоутон. Разве лишь денька два вам придется сидеть на половине стула, а затем все пройдет.
 — Что поделаешь, док! Я, видите, весь смирение.
 — Не оно ли заставило вас прилететь к нам?
 — Я журналист, док.
 — Ого! — удивился Мелони. — Несомненно, первый в этих местах. Насколько мне известно, вашего брата здесь не жалуют.
 — Давно так?
 — С тех пор как кто-то написал в газетах, что наш остров заражен.
 — Можете считать, док, что это написал я!
 — Вы? — произнес Мелони. — Это не шутка?
 — Сущая правда, док. Поэтому мне и не терпится поскорее увидеть Пито-Као в натуральную величину. Справлюсь ли я без проводника?
 — Я могу быть вашим гидом.
 — Тогда в путь! — обрадовался Боб.
 — Хотя мы и не избалованы здесь дамским обществом, — спокойно сказал Мелони, — я все же не советую вам выходить на улицу без брюк…
 — Простите, док, я непременно оденусь.
 Вскоре Мелони и Хоутон углубились во владения рыбного короля Бергоффа.
 Боб свободно ориентировался в каменных джунглях больших городов и любил шумные бесконечные улицы, украшенные лианами световых реклам. Природу же он привык видеть лишь в подстриженных газонах, ровных аллеях городских парков, маленьких озерах и прудах с игрушечными мостиками и искусственными гротами, всегда аккуратную, как бы причесанную. И сейчас, шагая в обществе доктора Мелони по тропинке, ослепительно блестевшей под высоким солнцем хрустким коралловым песком, вдыхая влажный воздух тропиков, Хоутон с любопытством смотрел на густой темно-зеленый лес, к которому они подходили.
 — Вы, наверное, чувствуете себя здесь смотрителем природоведческого музея, — пошутил он.
 — Музейным чучелом, вы хотели сказать? — уточнил Мелони. — Надо заметить, что мне осточертело удручающее однообразие местного климата. Все одинаково, нет смены времен года, если не считать периода дождей.
 Над ними пролетела пара зеленых голубей, огромный жук сдуру ударился о грудь Боба, и журналист совершил такой прыжок, что Мелони не удержался от смеха.
 — Ого, мистер Хоутон, — заметил он, — вы можете стать неплохим учителем танцев у туземцев. — Перестаньте шутить, док, — взмолился Боб. — Ведь это жук!
 — А то, на чем вы стоите сейчас правой ногой, мистер Хоутон, называется ящерицей. Учитесь наблюдать!
 — Б-благодарю вас, док. Может быть, мы изберем другой путь?
 — Эта тропинка исхоженная, и не имеет смысла прокладывать новую. Кстати, не угодно ли взглянуть на идиллию. Тише… Вот сюда, за мной. Говорите вполголоса. Видите птичку? Вон на той ветке?..
 — Совсем крохотную, зеленую? Не больше спички?
 — Да. Это самка. А перед ней жужжат еще две.
 — Вижу, с голубоватыми грудками и изогнутыми клювами.
 — Это самцы, они соревнуются. Тому, кто окажется ловче, самка отдаст предпочтение.
 Боб тут же окрестил «невесту», назвав ее Бетси. Один из претендентов на ее «руку» получил имя Сэм, а другой — Джек. То поочередно, то оба вместе, словно вертолеты, они повисали перед Бетси в воздухе и вдруг наперегонки бросались за мошкой.
 Бетси кокетливо склоняла головку и наблюдала за их виртуозными полетами. И Сэм и Джек так увлеклись соревнованием, что не замечали присутствия Боба и Мелони.
 Вот Джек приблизился к ярко-красному цветку и, не опускаясь на лепестки, на лету стал что-то выискивать своим длинным клювиком в глубине цветка.
 Тогда Сэм, сделав два-три отличных глубоких виража, на мгновение замер в воздухе и в головокружительном пике устремился вниз. Лишь у самой земли он задержал свое па-де-де и, быстро лавируя в зарослях, показал такое незаурядное мастерство бреющего полета, что Бетси теперь все внимание уделяла ему.
 — Давай, давай, Сэм! — прошептал Боб. — Победа на твоей стороне, молодчина…
 Попискивая от возбуждения, Сэм то мчался на предельной скорости, то замирал на месте, выделывая круги и восьмерки, ни разу не задев за ветки и листья кустарника. Все шло как нельзя лучше, как вдруг с Сэмом что-то случилось. Он странно накренился вправо, метнулся в сторону, но тут же, будто притянутый невидимой резиной, вернулся к исходному месту. Движения его стали судорожными, испуганными, было заметно, что с ним стряслось несчастье.
 Бетси и Джек кинулись к нему, но, сделав круг, умчались, оставив бедного Сэма на произвол судьбы.
 Боб, вытянув шею, с тревогой наблюдал за ним и вскоре понял все: упоенный полетом, смельчак угодил в прочную паутину и теперь все больше запутывался в ней.
 Минуту спустя у края паутины показался мохнатый паук чудовищных размеров. Внимательно наблюдая за жертвой, он потянул лапой одну из паутин, но, заметив, что Сэм ответил на это резким движением, решил выждать.
 Боб выругался и, преодолевая отвращение, полез в кусты на помощь Сэму. Паук не испугался человека: будто разгадав намерения Хоутона, он побежал ему навстречу, грозно поднимая передние лапы. Боб отломил хворостину, сбил паука на землю и растоптал его. Бедняга Сэм был спасен. Он покорно лежал на ладони Боба, печально смотрел на него блестящими бусинками глаз и тяжело дышал.
 Отнеся птицу в безопасное место, Боб вышел на тропинку.
 — Браво, мистер Хоутон! — сказал молчавший до того Мелони. — Вы проявили настоящее мужество…
 — Не смейтесь, док. — Боб задумчиво посмотрел в ту сторону, где остался Сэм. — Нельзя было бросить парня в таком положении. М-да… Все как у людей: злорадство соперника, забвение любимой, смерть, поджидающая тебя за углом… Ну что ж, показывайте теперь своих двуногих пауков.
 — О, в них вы должны разобраться не хуже меня. Сейчас вот выйдем из этой бамбуковой рощицы. Прошу сюда… При желании вы найдете здесь много материала для своей газеты… Вот мы и выбрались; отсюда открывается вид на хозяйство компании.
 Слева, на холме, в негустой тени высоких кокосовых пальм, виднелся белый двухэтажный дом. Указывая на него, Мелони сказал:
 — Там резиденция наших патронов.
 — Патронов? — удивился Боб. — Разве их двое?
 — Да. У мистера Бергоффа есть компаньон — некто мистер Дорт.
 — Немец?
 — Совершенно верно. Вот уже около двух лет он безвыездно живет здесь и что-то там изобретает. Холост. Живет уединенно… Ну-с, а это вот, — Мелони кивнул вперед, — наш городок.
 Собственно говоря, считать городком одну широкую застроенную маленькими домиками улицу, куда входили сейчас доктор Мелони и Хоутон, можно было с натяжкой. Громкое название, которое носило несколько десятков домов, — Лаки-таун, то есть Счастливый город, — звучало иронически. По внутреннему убранству жилищ (многие двери и окна были открыты), по унылому облику всего поселка, по одежде людей, изредка попадавшихся навстречу, Боб представил себе жизнь обитателей Счастливого города.
 Спутники свернули с улицы влево, и перед ними открылся вид на побережье. Прозрачная дымка слегка туманила горизонт. Яркое солнце отражалось на темно-синей поверхности океана. Белые кружева волн в местах прибоя лениво меняли узор и казались живыми. Узкой длинной полосой вытянулся пустынный пляж. В тени высокой остроконечной скалы виднелся маленький легковой автомобиль, а чуть поодаль — чья-то крошечная фигурка.
 — Это мисс Паола, подруга мистера Бергоффа, — пояснил Мелони. Он задумался и тронул пальцами свои седые виски. Боб вежливо промолчал.
 — Не рекомендую углубляться в заросли, — продолжал Мелони, — там уйма ядовитых насекомых…
 — Благодарю, док. Я выберу для прогулок северную часть, — он кивнул в сторону конической горы, единственной на острове.
 — Вулкан, и, заметьте, полусонный!
 — Черт возьми, где же найти безопасный уголок?
 — Не знаю, — усмехнулся Мелони. — Но съездить к вулкану стоит: вокруг этой ворчливой горушки какой-то дьявол понатыкал в берег десятки статуй, высеченных из камня, ростом этак метров в пять-шесть.
 — Остатки древнего бизнеса? — пошутил Боб.
 — Бог его знает… Когда-то, очень давно, здесь жили туземцы, а потом, если верить жителям соседнего острова, повальная болезнь заставила людей покинуть Пито-Као навсегда.
 — Вот как! Скажите честно, док, что за укол вы сделали мне?
 Мелони ответил не сразу.
 — Мы с вами мало знакомы, мистер Хоутон, — сказал он. — Я уже имею представление о том, как вы умеете говорить, но совершенно не осведомлен о вашей способности молчать.
 — Понимаю, док. Даю слово, что на меня можно положиться.
 — Мой сын тоже был журналистом, — тихо произнес Мелони. — Почти мальчиком он погиб в Германии… Писал он честно, и я сохранил уважение к этой профессии. Вы, мистер Хоутон, чем-то напоминаете мне его… Давно это было, мистер Хоутон, давно…
 Боб внимательно посмотрел на врача и задумался.
 — Я маленький человек, — после некоторого молчания продолжал Мелони. — Здесь есть и другие врачи, они живут и работают обособленно. Говорят, что на острове появилась кожная болезнь. Дорт составил препарат от нее. Профилактические инъекции сделаны всему белому населению. Особенно оберегаем мы экипажи самолетов, связывающих нас с материком. Вы же новый человек… Сам я еще не видел даже признаков этого заболевания, но приказ есть приказ…
 — А верно, док, что консервы мистера Бергоффа не совсем годны в пищу?
 — Нет, — твердо сказал Мелони. — Если бы это было так, я не смог бы молчать.
 — И все-таки я слышал, что здесь не все чисто!
 — Не думаю, мистер Хоутон. Не всегда можно верить легендам.
 — Вы сказали — легендам?
 — Не все сразу, мистер Хоутон. Нервы журналиста должны быть сотканы из терпения — так говорил мой сын.
 — Убедительно сказано, док. Но к врачам это, вероятно, не относится? Мое обоняние подсказывает мне, что вы не стали откладывать на вечер то, что могли сделать утром.
 — Я только отведал рюмочку у Оскара, — смутился Мелони.
 — Кто этот добрый человек?
 — Держатель кабачка.
 — О, док! Не будьте таким безжалостным. Ведите меня к нему!
 — Извольте… Но не так быстро, мистер Хоутон: на моих плечах шестьдесят лет!

 2

 Заведение Оскара всегда было полно. Когда бы и кто бы ни зашел в кабачок «Вспомни свою крошку», он обязательно видел за стойкой самого хозяина, отвечающего на приветствия посетителей неизменной улыбкой.
 Дела Оскара шли блестяще. Однако чем больше он богател, тем сильнее одолевала его тревога за свои капиталы. Как-никак он жил за тридевять земель от остального мира, и кто знает, удастся ли ему вывезти свои деньги с этого клочка необычной и малопонятной ему земли. Ведь хозяева острова живут по тем же принципам, что и он… Что стоит для них лишить Оскара нажитых сбережений, а потом… за его счет пожить в свое удовольствие! «Ох, тяжела ты, доля человеческая! — раздумывал он. — С деньгами хлопотно, а без них не проживешь…» Оскар добросовестно копил деньги. Он гордился своим заведением и считал его центром духовной жизни островитян, в большинстве своем собравшихся со всех концов мира в поисках «счастья».
 Нередко в кабачке вспыхивали споры, а то и целые «философские дискуссии».
 — Черт вас дери! — удивленно говорил в таких случаях Оскар. — Слушаю я вас и никак не возьму в толк: зачем вам ломать мозги? Глупо! Ваше дело: получил деньги — и плюй на всех! С деньгами все можно… Однако полегче, ребята: вы так накурили, что мои часы остановятся из-за дыма.
 Сегодня в кабачке было тише, чем обычно.
 — Рад вас видеть, мистер Мелони, — приветствовал доктора Оскар. — Вы сегодня не одни? Это меня тоже радует. Будьте гостем и вы, мистер…
 — Друзья мои, — объявил Мелони, — рекомендую только что прилетевшего к нам мистера Хоутона, журналиста…
 — … изнывающего от жажды! — громко добавил Боб.
 — Оскар, прошу вас, что-нибудь покрепче, из холодильника.
 — Слушаюсь, док, присаживайтесь сюда поближе, чтобы я быстрее мог повторять ваш заказ…
 Через минуту Боб поднял полный до краев стакан за здоровье «пьющего человечества», как он громогласно объявил, и осушил с нескрываемым удовольствием. А еще четверть часа спустя почти все, кто находился в кабачке, окружили его стол и приняли участие в разговоре.
 Первым, пошатываясь, подошел коренастый лысый человек лет сорока, с бегающими зеленоватыми глазами и отечным лицом. Он протянул Бобу руку и представился:
 — Мастер цеха крабоконсервного завода Монти Пирс.
 — Очень рад, — весело откликнулся Боб и крепко пожал его руку.
 За ним подсел к столу гигант Буль, матрос. Потом — Дукки, кочегар с краболовного судна; имена остальных Боб сразу не запомнил.
 Боб был остер на язык и на все имел свою точку зрения.
 — Господь справедливо и мудро разделил свою паству, ребята, на несколько неравных частей, — говорил он. — Одни проживаются, другие наживаются, а третьи скитаются. Возможность перехода человека из одного состояния в другое называется стимулом! — Он поднял к закопченному потолку указательный палец правой руки. — При этом слабые молятся, сильные борются, а хозяева подсчитывают барыши. Мы же с вами — летающие ангелы, порхаем по свету в поисках куска хлеба и думаем, что все в порядке. Так выпьем же за этот «порядок», ребята!
 Уже немало было приложено стараний увеличить сегодняшний доход Оскара, но Боб все еще сохранял способность мыслить.
 — Завидую вам, ребята, — беспечно говорил он, — вы живете здесь, как в Ницце!
 Буль разлил полстакана вина, Дукки весь затрясся от хохота, а Монти Пирс открыл рот да так и застыл, обнажив свои неровные, гнилые зубы.
 — Это ты здорово хватил! — воскликнул Буль. — Знаешь ли ты, что все капитаны уже сотню лет обходят этот остров стороной?
 — Вранье!
 — Сам ты враль! — обиделся Дукки. — Я слышал от деда (а он всю жизнь провел в Океании), что в старину Пито-Као называли островом смерти.
 — Но почему? — допытывался Боб.
 — Черт его знает… Говорили, что здесь сама земля отравлена: стоит побыть на ней денек и… крышка!
 — А как же вы живете здесь?
 — Наверное, с годами она проветрилась, и все прошло, — ответил Буль. — Но что когда-то так было, я верю.
 — Любопытно, что кое-что в этом духе я слышал и на материке, — признался Боб. — Может, это чей-то досужий вымысел?
 — Без ветра волны не бывает, — возразил Буль.
 — А почему хозяева засекретили всю южную часть острова? — вдруг зло воскликнул Дукки.
 — Они рылись в старом кладбище… — поддержал Буль. — Если бы я знал это раньше, то ни за что не приехал бы сюда!
 — Не надо говорить лишнего, ребята! — предостерег Пирс. К столу подошел человечек ростом не более метра — лилипут Гарри. Он серьезным взглядом обвел компанию и тонким голосом произнес:
 — Все дело в том, что мистер Дорт изобретает особые лучи для ловли крабов и рыбы.
 — Лучи?! — удивился Боб.
 — Это официальная версия, — пояснил Буль и отвернулся.
 — Откуда вам это известно? — спросил Боб у лилипута. — Все знают, не только я, — ответил Гарри и отошел от стола.
 — Кто он? — тихо спросил Боб у Мелони.
 — Слуга Дорта, — ответил итальянец. — Даже больше: его воспитанник. А может быть, просто заменяет патрону домашнего попугая.
 Боб подумал, что, пожалуй, на сегодня достаточно расспросов, и сменил тему разговора:
 — Между прочим, джентльмены, я еще не успел устроиться с жильем. Что вы мне посоветуете?
 — У Монти есть свободная комната, — нерешительно сказал Дукки и повернулся к Пирсу.
 — Можно и у меня, — поразмыслив, великодушно согласился Пирс.
 — О, я ненадолго стеснил бы вас, Монти.
 — О'кэй! — закричал Оскар. — Такое любезное предложение мистера Пирса стоит отметить! Как, ребята?
 — Да-да, обязательно! Оскар, повторите для всех, кто еще способен держать стакан в руке, — распорядился Боб. — Я чувствую, что буду жить здесь отлично! Удивительно, как я раньше не догадался прибыть в ваш благословенный край?
 — Сию минуту, мистер Хоутон, сию минуту я наполню все ваши стаканы и даже сам опрокину рюмочку за любовь к ближнему, — засуетился кабатчик.
 — В конце концов все мы жители одной планеты, — умиротворенно сказал Дукки. — К чему ссориться и допытываться, что у кого на уме?
 — Конечно, болеть легче, чем быть здоровым… — начал было Буль, но Оскар прервал его.
 — Ты опять за свое, — недовольно произнес он. — Все от бога, он один над нами! — и деловито оглядел столы. — Вы имеете работу, есть чем закусить, так, право, не стоит горевать…
 — Ну что ж, Оскар, — согласился Буль, — да будет всевышний милостив к вашим клиентам! Наливайте, я люблю, когда меня угощают.
 — И так всегда, — наклонившись к уху Боба, прошептал Мелони. — В ложке виски растворяются горы сомнений и размышлений. А впрочем, пейте, черт вас возьми, не то и я стану философствовать.
 Общее веселье продолжалось. В нем не принимал участия лишь один человек — лилипут Гарри. Он сидел за крайним столиком, в самом углу. В его крошечных ручках поблескивал маленький стакан с вином, а на круглом старушечьем лице лежала тень задумчивости.
 — Одни проживаются, другие наживаются, а третьи скитаются… — негромко повторил он недавно услышанные слова Боба и выпил, сильно запрокинув маленькую голову с несоразмерно большими ушами.




 ГЛАВА ТРЕТЬЯ
 Фронтовые друзья встречаются вновь



 1

 У «парадного подъезда» кавказских курортов — в Минеральных Водах — долго бесновалась настоящая северная пурга. Только третьего января экипажу Шелеста удалось вылететь в Грозный. Там они распрощались с Ниной Тверской, с которой успели сдружиться за три ненастных дня. Нина села в автобус и уехала в город, а в самолете все еще держался аромат «Белой сирени».
 На обратном пути погода по трассе снова ухудшилась, они пролетели Минеральные Воды и первую посадку сделали только в Ростове-на-Дону.
 Подрулив к перрону и выключив моторы, Андрей и Серафим направились оформлять дальнейший полет, а Петушок принялся хлопотать насчет заправки горючим и маслом.
 Покончив с заправкой, Петушок забежал в отдел перевозок, забрал грузовые и почтовые документы и вышел на перрон. Здесь царила обычная вокзальная сутолока. И провожая и встречая, люди смеялись и плакали, говорили все сразу, чудом понимая друг друга, делились мелочами и забывали о главном. Так всегда бывает на перроне любого аэровокзала. Даже авиаторы, привыкшие к ежедневным встречам и расставаниям, не стеснялись приласкать своих любимых.
 Но только не ростовские летчики. Встречаясь с давними друзьями после многолетней разлуки, они ограничивались крепкими рукопожатиями и короткими фразами: «Нормально!», «Живем, старина?..», «Потихоньку, на крейсерском режиме…». И только потом, укрывшись от посторонних взоров за бокалом цимлянского, мало пили, но много говорили обо всем.
 Нетрудно представить поэтому, как поразился Петушок, увидев своего командира за весьма необычным занятием. Андрей на виду у всех стискивал в своих мощных объятиях кого-то в офицерской шинели с погонами капитана.
 — Сто лет, Андрюша, сто лет! — восторженно восклицал капитан.
 — Лешка, черт! — гудел Андрей и влажными глазами сверху вниз смотрел на форменную фуражку капитана. — Вот повезло! Ведь я же верил, что встретимся…
 Не желая оставаться в роли случайного и, возможно, непрошеного свидетеля. Петушок направился к самолету, раздумывая: кто же этот капитан?
 В самолет Андрей пришел радостно-возбужденным.
 — Давайте шустренько! — приказал он.
 Быстро заняли свои места, запустили моторы, вырулили и взлетели. Набрали высоту, включили автопилот, закурили. После того как прошли Донецк, когда самолет уже летел курсом на Харьков, Петушок не выдержал:
 — О чем задумался, командир?
 — Не о чем, а о ком… Замечательного человека встретил!
 — Кто он, этот капитан? — вспомнил Венев.
 — Ты видел, да? Видел? — обрадовался Андрей.
 — Да так, мельком.
 — Друг мой фронтовой! — с гордостью сказал Андрей. — Орел человек. Обратил внимание, какое у него лицо?
 — Да, красивый парень, — поддакнул Петушок.
 — Ты что?! Смеяться над человеком? — вспылил Андрей.
 — Я? Нет, что ты, командир! — растерялся Петушок. — Я его только в спину видел…
 — Тогда не врал бы, — упрекнул Андрей. — Он же обгорелый, но для меня его лицо лучше всех остальных.
 Бортрадист повернулся и стал прислушиваться к разговору пилотов.
 — Это Алексей Рязанов, бывший летчик-истребитель. Я с ним подружился в сорок пятом, в Германии. Мне мало пришлось повоевать, с полгода. Только школу закончил. Если бы не Леша, не летать бы мне сейчас.
 — Расскажи, командир, это интересно.
 — Интересно, говоришь? — задумался Андрей. — Теперь, пожалуй, да. А в тот день… Мы служили в одном полку, и даже летали в одной паре. Война уже заканчивалась, но бои, особенно на нашем участке фронта, велись ожесточенные. Помню, общая задача у нас была по форсированию реки…
 Впрочем, мы расскажем читателю эту историю своими словами.
 Плотное, словно высеченное из белого камня облако напоминало своей формой гигантский самовар. Оно висело над землей всего в двух километрах от места переправы наших войск, форсировавших широкую и быструю реку. Вокруг этого «самовара» кипели воздушные бои.
 Движение войск на переправе шло полным ходом. На западном берегу наши десанты уже вступили в схватку с врагом, и к ним на помощь тянулись с восточного берега маленькими черточками понтонные мосты, удлиняясь с каждой минутой, и ползли точки баркасов и лодок.
 Темно-зеленый массив леса, рассеченный серебристой лентой реки, беспрестанно покрывался блуждающими вспышками взрывов, будто сказочные маки появлялись и исчезали, оставляя лепестки черного дыма.
 Распаленный воздушным боем, Андрей Шелест не замечал ни красоты облака, ни хрустальной прозрачности и чистоты неба, ни вечной прелести земли: мир врывался в его сознание не весенним дыханием природы, а ревом мотора, короткими словами команды в наушниках шлемофона и захватывающим дух ощущением скорости.
 — Справа внизу «юнкерс»! — услышал он голос своего ведущего лейтенанта Рязанова.
 Тяжелый «юнкерс», едва различимый на фоне леса, шел к переправе. Четыре «фоккера» прикрывали стервятника. Не сговариваясь, летчики круто развернулись и стали догонять его. Две пары других наших истребителей камнем упали с неба на «фоккеров» и связали их боем. На минуту-две создалась благоприятная обстановка, и Андрей, слегка отжимая ручку управления, пошел на сближение…
 Вот он, стервятник, несущий смерть и разрушение! На его фюзеляже Андрей отчетливо увидел огненно-зеленую комету — хвастливую эмблему крылатого убийцы. Прильнув к прицелу, Андрей поймал в перекрестие ненавистную «комету» и нажал на гашетки пушки и пулеметов. Фашистский самолет дрогнул и стал крениться на правое крыло. От мотора повалил густой дым, и бомбардировщик вошел в крутую спираль. Некоторое время спустя в небе появились два парашюта, а горящий «юнкерс» врезался в землю столбом пламени и дыма.
 Андрей перевел самолет в набор высоты, следя за командиром и неотступно следуя за ним. В висках стучало, несколько мгновений было трудно дышать от перегрузки, в кабине стояла жара, перед козырьком вдали промелькнуло белое облачко над горизонтом, и вдруг с левой стороны мотора появился пляшущий, злой язычок пламени.
 Андрей закрыл бензокран, выключил зажигание, резко положил машину на правое крыло и ввел самолет в глубокое скольжение, надеясь сбить пламя встречной стру¬й воздуха. Но пламя не унималось. Стало ясно, что вынужденная посадка неизбежна.
 Оглянувшись, Андрей увидел самолет командира, коротко доложил по радио Рязанову о случившемся и стал выбирать место для посадки. Высота уменьшалась с каждой долей секунды, земля неудержимо приближалась. Вот, кажется, единственный клочок, пригодный для посадки, — ровная прямоугольная площадка шириной метров двести и длиной около километра. С запада и с юга ее прикрывал густой лес, а с севера ограничивал глубокий овраг. По ту сторону оврага — немцы… Как быть? Но раздумывать некогда, а то превратишься в живой факел!..
 Андрей вывел самолет из скольжения и, выбрав южную сторону площадки, сел на нее, ближе к лесу. «Як» послушно приземлился на фюзеляж, со скрежетом смялся водорадиатор, лопасти винта погнулись. Андрей открыл фонарь, и жаркое пламя ворвалось в кабину. Задыхаясь и почти ничего не видя вокруг, Андрей, стиснув зубы, перевалился всей тяжестью своего большого тела за борт и кубарем скатился на землю, срывая с себя куски горящей одежды.
 Издалека доносился гул сражения у переправы. В небе рычали самолеты, с сухим треском разрывали воздух пулеметные очереди.
 Острая, жгучая боль охватила тело Андрея, словно пламя бушевало внутри него самого. По другой стороне оврага к нему бежали фашисты. Они что-то кричали, размахивая руками, на бегу беспорядочно стреляли из автоматов.
 Низко над самым местом приземления Шелеста промчался самолет Рязанова, покачиваясь с крыла на крыло. Гул мотора резко ударил в уши и умчался вслед за самолетом… Сомнений не было; командир решил спасти его! Это придало Андрею сил. Он отбежал в сторону, прячась за свой горящий самолет, и стал наблюдать за действиями Рязанова.
 Расчет оказался точным: Рязанов приземлился у края площадки. Самолет еще катился, посвистывая тормозами, а Шелест уже бежал за ним, почти не чувствуя боли. Когда машина стала, Андрей бросился к самолету и торопливо открыл крышку багажника.
 — Быстрее! — крикнул Рязанов и стал заруливать к лесу, где было больше места для разгона перед взлетом.
 — Готово! — хрипло отозвался Андрей.
 Рязанов спокойно, словно все это происходило не на глазах у противника, а на своем аэродроме, осмотрелся, дал газ и, взлетев, взял курс на базу: горючего оставалось в обрез.
 Из воспаленных глаз Андрея лились слезы. Ухватившись обожженными руками за металлическую раму фюзеляжа, он старался как-нибудь справиться с нечеловеческой болью и покачивался из стороны в сторону, словно это монотонное движение могло унять ее. Перед собой он видел тонкие трубочки, которые оплели сиденье пилота, и ноги Рязанова, обутые в добротные сапоги. Они плавно двигались на педалях руля поворота — одна вперед, другая назад…
 Шелест потерял представление о времени, ему казалось, что летят они целую вечность, что он и родился вот с этой нестерпимой болью.
 Вдруг его с силой дернуло вниз, а острая боль тысячами игл вонзилась в ладони, точно он схватил ими ежа. Затем его прижало к левому борту, в глазах потемнело. Стру¬й воздуха сорвало простреленную в щепы крышку багажника.
 С трудом подняв отяжелевшую голову, Андрей посмотрел вверх и увидел несколько фашистских истребителей. Вот справа мелькнули наши «яки», но «фоккеры» уже пошли в атаку. Рязанов попытался уйти от них, но фашистам все же удалось взять его на прицел: Андрей увидел в обшивке фюзеляжа несколько пробоин.
 Андрей лег на пол багажника, а когда снова посмотрел прямо перед собой, то отчетливо увидел на черном сапоге Рязанова красное пятнышко. Он испуганно посмотрел на него и постарался уверить себя в том, что это ему показалось, но вот рядом с первым пятнышком появилось второе, третье…
 Нервы стали сдавать, Андрей, превозмогая боль, приподнялся, чтобы увидеть хоть клочок неба над собой. То, что он увидел, заставило его позабыть обо всем остальном. Тупоносый «фокке-вульф», имея превышение метров двести, полого планировал прямо в упор на Андрея. Расстояние уменьшалось с каждой долей секунды: было ясно, что фашист поймал их в прицел и теперь лишь сокращает дистанцию, чтобы наверняка сбить. Рязанов же вел самолет по прямой, не видя врага сзади и не имея сил, чтобы повернуться самому или отвернуть машину в сторону. Теперь уже не было выхода!
 Вдруг сверху появилась стремительная тень. Андрей невольно задрал голову, и крик радости и торжества вырвался из его груди. Это была знаменитая «семерка» — истребитель командира полка Дубова. Он камнем падал сверху, пикируя на «фоккера».
 Но почему он не стреляет? Ведь уже пора… Значит… Значит, ему нечем стрелять! Дубов устремился на «фоккера». Еще мгновение — и страшной силы взрыв потряс небо. Два самолета — русский и фашистский — превратились в огненный шар, ощетинившийся тысячами осколков, и в голубом небе появилось круглое черное облако.
 Андрей прислонился горячим лбом к металлу фюзеляжа, закрыл глаза и впал в забытье…
 Рязанов был тяжело ранен: три пули прошили его тело, одна задела голову, разбила левый наушник шлемофона и разорвала ухо. Тело его обмякло, а голова стала тяжелой и склонялась все время на плечо. Тогда он поднял руку с сектора газа и, упираясь локтем в борт, стал поддерживать голову ладонью.
 Заметив положение стрелок на циферблате — 12 часов 03 минуты, — он с трудом высчитал: до аэродрома оставалось тридцать километров, почти шесть минут полета. Эти шесть минут надо выдержать во что бы то ни стало.
 Рязанов чувствовал, как с каждой секундой тело его становится холоднее и как бы легче, будто, качаясь на качелях, он все время устремляется вниз, в прохладное сырое утро. Яркое весеннее небо потускнело и тоже стало холодным, чужим. Вот впереди, с левой стороны мотора, на горизонте показалось голубовато-серое пятно озера. Надо держать нос самолета на это пятно: так легче, чем по цифре и черте компаса, выдержать заданный курс. Тонкая длинная стрелка часов кольнула черточку пятой минуты, и почему-то это отозвалось сильной болью в голове, точно кто-то вонзил в левое ухо длинную иглу. Рязанов прикусил нижнюю губу, и боль отступила. Он не совсем понял, что с ним произошло, но в груди его сейчас стало так, будто в ней была дверь и кто-то распахнул ее настежь, — стало прохладно и хорошо… Мысли его теперь как будто четче, острее взгляд, но челюсти дрожат, как в лихорадке, тело охватил озноб.
 «Неужели смерть?!» — подумал Рязанов, и ему стало страшно. Но мысль о друге, жизнь которого сейчас зависела только от его стойкости, встряхнула его. «Пилотировать надо внимательно, — продолжал думать Рязанов. — Если я потеряю скорость, то самолет сорвется в штопор, и тогда нам обоим будет конец… Нужно проверить скорость по прибору. Где прибор скорости? Вот приборная доска…»
 Он отыскал взглядом прибор скорости; все в порядке. Затем выглянул за борт на знакомые ориентиры — оставалось еще минуты две…
 Рязанов не думал больше о смерти, он понял, что когда человек упорно борется, то глупо думать о том, будет ли эта борьба последней. Надо всего себя подчинить самой борьбе.
 Тем временем Андрей пришел в себя. Он приподнялся на коленях и выглянул за борт: внизу мелькнула знакомая поверхность аэродрома и ровная, блестевшая в лучах яркого солнца лента бетонки.
 Самолет приземлился. Дома! Но почему не слышно привычного посвистывания воздушных тормозов и самолет бежит так долго, дольше обычного? Лишь в самом конце бетонки самолет потерял инерцию и остановился. Винт сделал еще несколько оборотов и замер. Рязанов выключил мотор. Наступила глубокая, спокойная после воздушной битвы и пережитого тишина.
 Андрей с трудом вылез из багажника на землю, на твердую, свою, родную землю, шатаясь, подошел к крылу, взобрался на него, цепляясь за уступы борта, и заглянул сквозь прозрачный плексигласовый фонарь в кабину. Рязанов сидел, опершись грудью на ручку управления и низко опустив голову. Раздирая пальцы до крови, Андрей торопливо отодвинул фонарь и наклонился к летчику.
 — Товарищ командир!.. Леша! — громко окликнул он.
 До Харькова оставалось несколько минут полета. Серафим, не прерывая рассказа командира, настроил автоматический радиокомпас на приводную радиостанцию Харьковского аэропорта. Стрелка радиокомпаса дрогнула и, описав полукруг, опустилась острием к полу кабины, показывая, что приводная радиостанция находится внизу, под ними. Позади Андрея громко заливался электрический звонок, а на приборной доске вспыхнула зеленая лампочка.
 — Я «49–85», прошел дальнюю, — сказал Андрей по радио.
 — «49–85», пробиваться по схеме вам разрешено, — ответили с земли.
 Андрей отжал от себя штурвал и уменьшил наддув моторов. Самолет плавно опустил нос и стал как бы тонуть в облаках. Командир и второй пилот сняли темные очки. Если бы не приборы, можно было подумать, что машина висит неподвижно, а не снижается над аэродромом по большому прямоугольнику
 На высоте трехсот метров началась резкая болтанка, и самолет сплошной пеленой окутал крупный и мокрый густой снег. Стекла помутнели по краям.
 После четвертого разворота, на последней прямой, болтанка и обледенение достигли наибольшей силы. Теперь некогда стало разговаривать, пилоты в шуме и неистовстве снежной бури в облаках молча вели машину. Когда прошли ближнюю приводную и внизу всего в сорока — пятидесяти метрах показалась земля, Андрей крикнул Веневу:
 — Сажай!
 Петушок обрадовался, что командир доверил ему сложную посадку, и плотнее взялся за штурвал. Машина мягко коснулась бетона и побежала по земле.
 — Ваша отличная посадка зафиксирована в пятнадцать часов ноль три минуты, — сообщили со старта. — Заруливайте к аэровокзалу.
 — Понял вас, благодарю, — ответил Петушок и свернул влево, на рулежную дорожку.
 — Вот так всегда и сажай! — сказал Андрей.
 — Ну и дальше что, командир? — нетерпеливо спросил Петушок, пропуская мимо ушей заслуженную похвалу.
 Дальше знаю только то, что Рязанов еще был ранен горел… Мы с ним не виделись года четыре.
 — Летает до сих пор? — спросил Серафим.
 — Нет. Он три года где-то учился. Был на Дальнем Востоке, а сейчас работает в Москве, в КГБ.
 — Прохвостов ловит! Башковитый человек, — одобрил Петушок.
 — Полагать надо! Бывший авиатор, фронтовик… Жаль только, что наши с ним пути разошлись!..




 ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
 Дела давно минувших дней.



 1

 Прошло два месяца. Десятки рейсов уже совершил в новом году экипаж Шелеста на трассах между Черным морем и Москвой, Бештау и Киевом, Ростовом-на-Дону и Уралом. Нередко им изрядно доставалось, но порой полет протекал так спокойно, что у них оставалось свободное время для веселых воспоминаний и разговоров о будущем. В такие минуты Петушок любил вспоминать свое новогоднее знакомство с Ниной Константиновной. Андрей слушал эти разговоры и лукаво улыбался.
 — Повидать бы ее, а, командир? — вздыхал Петушок.
 — Как-нибудь повидаем, — неопределенно отвечал Андрей. А в один из мартовских дней они в самом деле встретили Нину в Москве, в поезде метро в час пик. В вагоне Петушок очутился возле старика с длинной седой бородой, сидевшего у двери. Чтобы не обеспокоить его, Петушок уперся руками в никелированные поручни и подался назад.
 — Куда лезешь? — строго прикрикнули сзади. — Слепой, что ли?
 Петушок взял немного левее, но чья-то рука пребольно ударила его в плечо:
 — Стойте на месте!
 — Сердитые нынче стали москвичи, — философски заметил старик. — И все оттого, что быстро очень живут!
 — Не так уж и сердитые, — миролюбиво возразил сосед Петушка, высокий худой мужчина с фотоаппаратом через плечо. — Просто нервные…
 Между ними завязался разговор. Кто-то, пробираясь к выходу, придавил Петушку ногу острым каблуком.
 — Ну, знаете ли, — не выдержал юноша, пытаясь обернуться, — это форменное… — Тут глаза его округлились и лицо стало радостным: — Нина Константиновна?!
 — Так это я на вашей ноге стою?
 — Стойте, пожалуйста! Разве я говорю, что мне это не нравится?..
 — Добрые люди и в тесноте встречаются, — сказал старик. На станции «Арбат», когда выходили из вагона, Петушок цепко держал Нину за руку, чтобы она не затерялась в толпе.
 — Здравствуйте, Нина Константиновна! — подошел Шелест.
 — Ах, это вы, Андрей Иванович! Здравствуйте. Мы так вовремя встретились… Вы рейсом в Москве?
 — Да, но пробудем здесь дня два, — пояснил Петушок. — Меняется расписание, мы передали свой самолет другому экипажу и временно остались безлошадными.
 — Как хорошо! Сегодняшний вечер вы непременно проведете у нас!
 — По какому случаю? — спросил Андрей.
 — Так просто…
 — Не хитрите. Я же вижу, что не «так просто». Говорите начистоту.
 — У нас… — девушка замялась.
 — Свадьба? — сделал страшные глаза Петушок.
 — Что вы! — испугалась девушка. — Просто сегодня мой день рождения.
 — И вы называете это «так просто»?! — пожурил Андрей.
 — В таком случае мы будем обязательно! — воскликнул Петушок. — Поедем, командир?
 — Конечно. Теперь, если Нина Константиновна и отменит свое приглашение, — засмеялся Андрей, — мы все равно приедем в ней!
 На Арбате они расстались. Друзья задумались. К ним подошел милиционер и козырнул:
 — Вам куда пройти или проехать?
 — Нам нужно купить подарки молодой, красивой женщине.
 — Рад помочь: от вас налево магазин ювелирторга «Самоцветы».
 В магазине у них разбежались глаза — так много заманчивых вещей лежало под зеркальными стеклами прилавков Петушок остановился возле изящных шкатулок палешан и задумчиво осмотрел их. Сделав знак продавщице, тихо попросил.. — Заверните, пожалуйста, вот эту.
 — Что ты выбрал? — полюбопытствовал Андрей.
 — Отойди. — Петушок загородил собой прилавок. — Девушка, пожалуйста, не показывайте ему!
 — Хорошо, хорошо, — засмеялась продавщица.
 — А я ума не приложу, что взять, — с досадой сказал Андрей.
 Он долго осматривал часы, кольца, браслеты, не внимая ничьим советам, и искал чего-то еще.
 «Придется идти в другой магазин», — решил он, но тут его взгляд упал на тонкую статуэтку чугунного литья, изображавшую девушку-купальщицу с длинными волосами и лицом, вскинутым кверху. Андрей оживился:
 — О, это из Касли!
 — Да, это работа каслинских мастеров, — подтвердила продавщица.
 — Неудобно девушке преподносить нагую купальщицу — отсоветовал Петушок.
 — Пожалуй, ты прав, — ответил Андрей. — А еще что-нибудь каслинское есть?
 — Сколько угодно. На верхней полке…
 — В самом деле, слона-то я и не приметил. Вот это мне нравится… Заверните Ивана царевича на Сером волке!
 Петушок и продавщица странно переглянулись, в голубых глазах юноши мелькнула растерянность, девушка же едва сдержалась, чтобы не рассмеяться.
 — Возьмите чек и уплатите в кассу, — сказала она, опуская глаза.
 На улице Андрей заметил, что Петушок чем-то расстроен и спросил:
 — Ты что это, Петушок?
 — Так…
 — Да я же вижу тебя насквозь! В чем дело?
 Петушок хмуро молчал. Лишь когда они проходили мимо художественной мастерской, он вдруг усмехнулся и глаза его вновь озорно загорелись.
 — Подожди здесь, я сейчас.
 Он пробыл в мастерской недолго и вышел повеселевший.
 — Что ты там делал? — встретил его Шелест.
 — Ничего особенного. Попросил краски и кое-что написал.
 — Ясно. Давай поищем гравера, и я сделаю надпись.
 — Это нетрудно, найдем, — весело сказал Петушок.

 2

 В уютной гостиной академика Константина Павловича Тверского к приходу летчиков, кроме него самого и дочери, были биохимик профессор Русанов — друг детства Константина Павловича, и ростовчанин профессор Дарсушев — видный специалист по кожным болезням. Нина познакомила вновь прибывших с ними.
 — Заставляете ожидать себя, молодые люди? — шутливо-строго заметил Константин Павлович. — А знаете ли вы, что за это положено по русскому обычаю…
 — … штрафную, — продолжил Андрей. — Лично я не откажусь, тем более что нам представляется возможность посвятить этот тост здоровью вашей дочери, Константин Павлович…
 — Мне положительно нравятся эти юноши, — сказал Русанов, лихо закручивая серебристый ус. — Нуте-ка, позволь, Ниночка, взглянуть на твои подарки… Тэк-с! Прекрасная работа. Из Касли! Я помню, — он повернулся к академику, — мне однажды пришлось видеть в Париже большую часовню, отлитую из чугуна уральскими умельцами. Шедевр! Дальше что? Шкатулка из Палеха. Однако… Два одинаковых сюжета — не много ли для одной девушки? В свое время мы были изобретательнее.
 Андрей посмотрел на шкатулку, на Петушка и порозовел.
 — Такое совпадение свидетельствует о том, что они не сговаривались, — заметил Дарсушев.
 — Вот только это несколько извиняет их. Посмотрите, какая чистота красок, — восхищался биохимик. — Но… Па… па… звольте… Что же это такое?
 — Что там? — заинтересовался академик и склонился над шкатулкой.
 Его примеру последовал и Дарсушев.
 — Где это видано, — удивился Русанов, — чтобы Иван-царевич носил летные очки?
 — Да, в самом деле, — согласился Дарсушев. — Это летные очки.
 Петушок едва сдерживал смех. Андрей с недоумением посмотрел на приятеля.
 — А-а, — повернулся к академику Русанов, — я все понял… Мой дорогой Константин Павлович, это предупреждение тебе, несчастному отцу: «Берегись! Твое чадо, милый папа, собирается похитить летчик!»
 — Ну и придумали! — захохотал Константин Павлович. — Однако в письмах своих вы, Андрей Иванович, были скромнее.
 — В письмах? — теперь пришла очередь Петушка удивляться.
 — Не сердитесь, — объяснил академик. — Мы с Ниночкой живем вдвоем, без матери, и она привыкла делиться со мной даже самым сокровенным.
 — Как хотите, друзья, — сказал Русанов, — но будь я сейчас хотя бы капельку моложе, скажем лет на сорок, я бы… Теперь, разумеется, моя особа может представлять ценность лишь с точки зрения биохимической, но были времена, уверяю вас, когда я вызывал к себе интерес и эстетический! Да-с, мои милые, эс-те-ти-чес-кий!
 — Борис Павлович, — погрозила Нина Русанову пальцем, — вы скромничаете!
 — Благодарю тебя, дитя мое, за великодушие, — ответил Русанов, — но, увы, сохранить молодость труднее, нежели вывести формулу наисложнейшего белка.
 — Однако в любом возрасте не возбраняется поклониться Бахусу, — напомнил академик.
 — За что будем пить? — спросил Шелест.
 — За «Санус», который скоро удивит и порадует мир! — предложил Русанов.
 — Вот бы узнать, что это такое… — шутливо-мечтательно протянул Петушок.
 — Извольте, — повернулся к нему Русанов. — Моя любимица Ниночка, едва успев получить диплом, разработала превосходную идею: использовать кибернетику и бионику в микробиологии. Ну-с… Ее влиятельный папа — сиречь наш уважаемый Константин Павлович — поддержал ее (я имею в виду идею), принял личное участие… За остальным дело не стало, и весьма скоро…
 — Может быть, через месяц, — вставила Нина.
 — Итак, через месяц все вы, непосвященные, увидите… гм… во всяком случае, услышите о новой автоматической микробиологической лаборатории.
 — За успех «Сануса»! — воскликнули летчики и подняли бокалы.
 Когда все выпили, Константин Павлович повернулся к Нине и, указав взглядом на рояль, спросил:
 — У тебя нет желания поиграть?
 — Может быть, наши гости хотят, папа?
 — В самом деле, я и не подумал. Вы играете?
 — Нет, — ответил Андрей, — Петя играет.
 — Доставьте нам удовольствие, — попросил Русанов.
 — Попробуйте, — неуверенно согласился академик, бросив осторожный взгляд в сторону Русанова, тонкого и придирчивого ценителя музыки.
 Петушок перехватил его взгляд и, не заставляя себя упрашивать, подошел к роялю. Усевшись на плюшевую вертушку, он с мальчишеским вызовом повернулся к Русанову:
 — Что бы вам хотелось послушать?
 Русанов с изумлением посмотрел поверх очков на самоуверенного летчика, едва заметно пожал плечами и с подчеркнуто холодной корректностью ответил:
 — Если вы, молодой человек, попытаетесь изобразить нам что-либо из Бетховена, я премного буду обязан вам.
 — Хорошо, — беспечно произнес Петушок, — наши вкусы сходятся! — и повернулся к роялю.
 Он взял первые медлительные аккорды, адажио «Лунной сонаты» Русанов высоко поднял брови и оглядел присутствующих.
 … Светлая звездная ночь. Теплая. Тихая. Над уснувшей землей одиноко летит самолет. Гордо звучит могучая песня его моторов. Крепкие крылья с силой рассекают разреженный воздух. Зеленовато светятся стрелки и цифры приборов. Руки пилотов спокойно лежат на штурвалах. За бортом — далекий мир. Глубоко-глубоко внизу спит родная земля. Будто вечность отделяет от нее этот маленький и стремительный «воздушный остров».
 В небе царит луна. Все в природе любуется властительницей ночи. Металлическим блеском оживают в ее тонких лучах гибкие тела рек. В черный бархат оделись леса. Тучные поля укрылись прозрачной темно-сиреневой дымкой. Бесчисленные огоньки поселений сверкают в живописном беспорядке. И нет всей этой красе ни конца ни края.
 — Летишь — и крыло не качнется, оглянешься кругом — И кажется, будто иссякла силища, накопленная небом за жаркий день.
 Но вот меньше становится звезд вдали, точно кто-то нарочно гасит их… Все темнее небосвод. Шалый ветерок выбежал навстречу и, потрогав самолет, ударил слегка по крыльям, словно пробуя их прочность. Оживились и пилоты: знакомо им такое озорство!
 За первым ветерком выбежал второй — постарше и посильнее. Слышен даже его задорный свист: «А ну, померяемся, кто кого!» И помчались навстречу ветры, один яростнее другого! Бьют машину, кренят ее то на одно крыло, то на другое, кидают в невидимую «яму», забрасывают на вершины крутых воздушных «гор». Огромная вытянутая туча подплыла снизу и проглотила сияющий диск луны.
 … Все живее бегают по клавишам пальцы Петушка, тревожно звучит аллегретто любимой сонаты; все отчетливее возникает в его воображении картина грозы в ночном полете, которая всегда связывалась у него с этим бессмертным произведением великого Бетховена, не знавшего ни авиации, ни полетов, но создавшего музыку, которая сегодня вдохновляет летчиков, а завтра вдохновит астронавтов.
 … Притаившаяся в черноте ночи грозовая туча воткнула в землю ослепительную молнию, желтые круги поплыли в глазах пилотов. Мелко задрожал самолет, точно предчувствуя решительную схватку. Одна за другой возникали в небе огненные вспышки — целый частокол молний окружил самолет, появились облака из расплавленной меди.
 Высота полета уменьшалась, самолет накренился и отвалил в сторону. Гроза устремилась за самолетом, но все быстрее уходил он от опасного места, все больше отставала гроза, в бессильной ярости обрушившая свою мощь на землю, заливая ее потоками дождя и разрывая небо километровыми молниями.
 Но вот поредели тучи, и вновь, радостная, точно вырвавшаяся из плена, высоко в небе засветилась луна. На лицах пилотов появились улыбки. Еще ветерок трепал и раскачивал машину, но опасность осталась позади, а впереди снова чистый звездный океан…
 … Отзвучали последние аккорды, но в комнате еще «пахло грозой». Лицо Петушка было несколько бледнее обычного, его потемневшие глаза смотрели куда-то вдаль, пальцы вздрагивали. — Браво, браво, молодой человек! — первым нарушил молчание Русанов. — Вы превосходный музыкант… Но где и когда вам удалось приобрести все это?
 — Родные хотели, чтобы я стал пианистом, — смеясь, сказал Петушок, — но музыка пробудила во мне страсть к полетам и я вышел в летчики!
 Андрей гордился другом и не скрывал этого. Нина смотрела на Петушка как-то по-новому. Академик подошел к юноше и потрепал его за вихры. Петушок ответил ему благодарным взглядом и по-детски смутился.
 В углу на маленьком треугольном столике резко зазвонил телефон.
 — Это меня, — сказал Константин Павлович, подходя к столику.
 То, что он услышал, было, по-видимому, неожиданно и неприятно.
 — Говорите яснее! — нервно крикнул он в трубку. — А где была дежурная? Ну, знаете ли, это не оправдание. Немедленно машину. О господи, да перестаньте оправдываться, когда это уже никому не нужно!
 Он едва сдержался, чтобы не бросить телефонную трубку.
 — Что-нибудь случилось, папа? — спросила Нина.
 — Да… — Константин Павлович виновато посмотрел на гостей и, подумав, сказал: — Я еду в клинику. А вы продолжайте без меня. Извини, дочь…
 — Пожалуй, я поеду домой, — поднялся Русанов.
 — Проводить вас? — спросил Дарсушев.
 — Если хотите, поедемте вдвоем, — согласился Русанов. Андрей и Петушок тоже встали, но Константин Павлович решительно произнес:
 — Вас же я настоятельно прошу остаться. Не расстраивайте Ниночке такой вечер.

 3

 — Пойдемте ко мне, — предложила Нина, проводив отца и гостей.
 В ее комнате оказалось много книг — они лежали даже на стульях и диване.
 — Ого! — воскликнул восхищенный Петушок. — И все интересные?
 — Очень, — улыбнулась Нина.
 — Я поковыряюсь, можно? — спросил он.
 — Ковыряйтесь, — разрешила Нина. — Только не нарушайте порядка.
 Петушок не ответил: он уже прочитывал названия на корешках, брал книги с полок, перелистывал их и снова ставил на место. Ч¬м больше книг он просматривал, тем более росло его разочарование: все они были по медицине, географии, геологии — ничего путного!
 Внимание Андрея остановилось на другом: над письменным столом висела большая карта мира, испещренная какими-то значками. — Это что?
 — На этой карте указаны очаги локализации различных инфекционных заболеваний человека. Я тружусь над ней уже третий год. Это часть моей кандидатской диссертации: я эпидемиолог.
 — Когда вы успели накопить такой обширный материал? — удивился Андрей.
 — Видите ли, Андрей Иванович, я просто довожу, или, вернее, хочу довести до конца труд, начатый еще моим дедом, Павлом Александровичем. Он провел много лет в путешествиях и плаваниях…
 — Он был моряком?
 — Нет, врачом. Он собрал за свою жизнь множество интересных данных о болезнях человека, но систематизировать их не успел.
 Они сели у стола, и Нина рассказала Андрею о талантливом русском враче Павле Александровиче Тверском, так и не получившем при жизни заслуженного признания.
 Через некоторое время к ним присоединился Венев.
 — Ну, нашли что-нибудь для себя? — спросила Нина.
 — Где там, — махнул рукой Петушок. — Я люблю читать о путешествиях, люблю приключения, фантастику, а тут ничего подходящего.
 — Между прочим, Петя, ваша «Лунная соната» напомнила мне о дневниках моего дедушки. Он тоже любил эту вещь. А дневниками его я зачитывалась, как приключенческим романом.
 — Дневниками? — воспрянул духом Петушок. — Они здесь, у вас?
 — Да.
 — Давайте почитаем! — загорелся Петушок, очень не любивший откладывать интересные дела. — А вы не возражаете, Андрей Иванович? — Нисколько.
 — В таком случае, — решительно произнесла Нина, — я сейчас принесу их. Они у папы в кабинете. Вскоре девушка вернулась с несколькими толстыми тетрадями.
 Андрей придвинул к дивану легкий шахматный столик и с любопытством посмотрел на толстые тетради в клеенчатых переплетах и стопку бумаг, исписанных, как он сразу узнал, рукой Нины.
 — Да, это, должно быть, в самом деле интересно, — заметил Петушок, перелистывая верхнюю тетрадь.
 — И даже очень! — сказала Нина. — Жаль, что не все сохранилось. Вдобавок почерк у дедушки «докторский» — читать трудно. Мне нелегко было переписать их. Особенно интересны некоторые места в первых двух тетрадях. Вот возьмите пока эти страницы, они относятся к 1910 году. Прочитайте их, Андрей Иванович, вслух.

 4


 « 24 июня 1910 года 
 Вчерашний день я не смог взяться за перо. Но писать надо: если что-нибудь случится со мной — останется дневник. Дневники переживают своих авторов…
 Вчера в четвертом часу утра мы со скоростью не более узла вошли в бухту у берегов неизвестного острова. Наступил полный штиль. Лунная ночь придала фантастический вид скалистым, высоким берегам. Тропический лес подступил к самому обрыву. Капитан отдал распоряжение пополнить запас пресной воды.
 Спустили шлюпку с бочонками, и несколько матросов направились в ней к тому месту, где в океан маленьким водопадом сбегал ручей.
 Мы сидели на баке вдвоем с капитаном.
 — Еще сотня лет — и людям в моем положении не придется ломать головы над тем, у каких берегов они бросают якорь, — сказал капитан.
 — Не много ли — сто лет?
 — Возможно, и раньше, — согласился капитан. — Пока же мы с вами у острова, о котором ничего не знаем.
 — Мир широк, — ответил я и вздрогнул: со стороны океана донесся пронзительный, неприятный свист.
 Капитан перестал курить. Свист повторился тоном ниже и стал приятным для слуха. Но вот он внезапно оборвался, и воздух наполнился звуками… арфы. Через несколько минут послышались частые удары весел, и к борту пристала наша шлюпка. Матросы один за другим торопливо взобрались на палубу.
 — Матерь божья, пресвятая богородица! — перекрестился боцман с суеверным ужасом, сорвав с головы бескозырку.
 Команда сбилась в нескольких шагах от нас и вслушивалась в игру таинственного арфиста.
 — Дмитрий Алексеевич! — раздался веселый голос матроса Тимофея Зайцева. — Так ведь это рыба! Даю слово — рыба.
 Вздох облегчения вырвался у всех, только боцман недоверчиво посмотрел на Зайцева и с сомнением произнес:
 — Сам ты рыба! Разве ж позволено, чтобы божье создание в пучине морской играло на струменте?
 — Пожалуй, Зайцев прав, — задумчиво заметил капитан и повернулся ко мне. — Я кое-что действительно слышал о поющих рыбах.
 — Оно, конечно, — согласился вдруг боцман, мир божий одной головой не охватишь…
  28 июня 1910 года 
 Остров оказался столь интересным, что я решил устроить здесь очередную исследовательскую базу. Но жить придется на корабле, лишь время от времени совершая вылазки на берег…
  1 июля 1910 года 
 Остров необитаем. Я решил составить точный план острова и в специальной тетради подробно описать его.
  12 июля 1910 года 
 Несколько дней не прикасался к дневнику. Была уйма работы и впечатлений…
 Уточнили географические координаты острова. Оказывается, он не один — неподалеку есть маленький островок со скудной растительностью. Но поразительная вещь! На большом острове никто не живет, а маленький — густо заселен полудиким племенем. Кожа у туземцев коричневая, фигуры стройные только, пожалуй, длинноваты руки. Глаза в большинстве карие. Рост выше среднего.
 Не знаю, к какому из известных мне племен отнести этот народ. Язык у них своеобразный, но простой. Я, кажется, начинаю его постигать.
  1 августа 1910 года 
 Предводителя племени, которое населяет остров, зовут Рис. Мы настолько освоились друг с другом, что ему удалось рассказать, а мне понять легенду, которая, по-видимому, легла в основу местной религии. Суть ее такова.
 Когда-то, много лет тому назад, сын бога солнца, изгнанный за что-то с неба, сел в свое железное каноэ, изрыгающее длинное белое пламя, и прилетел на большой остров… Добрый и отзывчивый, он внял мольбам людей и создал для них рай на земле. Островитяне, быстро привыкнув к раздольной жизни, вскоре совсем перестали работать и требовали все новых благ. Тогда сын бога солнца, разгневанный неблагодарностью островитян, наслал на них мор, и они в короткий срок погибли от страшной болезни. С тех пор остров стал необитаемым… Погиб и сам изгнанник неба.
 Такова легенда…
 Рассказывая ее, Рис даже набросал палочкой на песке рисунок, пытаясь примерно передать очертания «божественной лодки». К моему неописуемому удивлению, я увидел… изображение межпланетного корабля, как бы взятое из книг писателей-фантастов!
 Как могло воображение неграмотных туземцев родить такое? Или, быть может, это рисунок с натуры?! Но нельзя же думать, что к ним когда-то прилетали марсиане?.. Впрочем… почему нельзя?..
  4 августа 1910 года 
 У этого народа есть и своя религия. Я бы назвал ее культом камня. Вместе с тем нельзя и прямо назвать их язычниками. Почти все они прекрасные скульпторы и мастерски вытачивают из камня всевозможные статуэтки. Они поклоняются не столько камню, сколько возможности придать ему желаемую форму!
 Неудивительно, что на острове, возле вулкана, столько гигантских изваяний…
  13 августа 1910 года 
 На острове есть кладбище. Сделали раскопки и нашли несколько трупов, которые не поддались гниению в сухой почве и превратились в мумии. Все трупы основательно изуродованы каким-то недугом.
 В двух могилах погребены целые семьи — легенда, рассказанная мне Рисом, приобретает какое-то реальное основание. Судя по некоторым признакам, когда-то на острове вспыхнула эпидемия страшной моровой болезни, определить которую пока затрудняюсь. Видимо, вымерло почти все население острова. С тех пор на нем никто не живет.
  14 августа 1910 года 
 Вблизи места, где наша яхта стала на якорь, еще в первый день пребывания здесь я заметил пучки длинной змеевидной водоросли. Ее стебли расползаются на десятки метров.
 Водоросль бентонная, то есть придонная, бурая, но возле берегов, в тени, цвет ее зеленый. Бурая окраска служит ей Защитой от солнечных лучей — ведь глубина в бухте очень небольшая.
 Удивительно, что на водоросли много белых образований, поразительно напоминающих розу, хотя водоросли размножаются спорами.
 Между прочим, на соседнем острове Отунуи (где живет Рис) эта водоросль является едва ли не таким же важным продуктом питания, как у нас в России хлеб или картофель. Не далее как сегодня я угощался ею и, должен признаться, без удовольствия; по-видимому, к этому несомненно питательному продукту нужна многолетняя привычка.
 «Пища обреченных» — в таком духе назвал эту водоросль Рис. Ведь на маленьком острове природа скудна, и прокормиться даже небольшой семье — задача не из простых. А совсем рядом, на острове Статуй (право, иначе и не назовешь этот живописный клочок вулканической земли), жители вели, по словам Риса, роскошный образ жизни. Они презрительно относились к своим соседям — «пожирателям водорослей» — и не пускали их на свою землю. Соплеменники Риса попадали на остров Статуй только в качестве рабов.
 Длинные водоросли привели меня к краю бухты и помогли обнаружить внутри крутого обрыва пещеру. Размеры ее 250х 100х50 сажен (длина, ширина, высота). Нижняя часть ее соединяется с бухтой и образует подземное озеро, к изучению которого завтра же приступлю.
  18 августа 1910 года 
 И все Же это самый загадочный для меня край! Все здесь необычное — какое-то случайное (именно в этом и непонятность) смешение уже известной нам тихоокеанской флоры и фауны с растениями и животными, нигде доселе не виданными! Все мои представления о мире колеблются..
 Беседуя с Рисом и его «сановниками», я сделал важное открытие: какая-то часть жителей соседнего острова (а они оба отделены от окружающего мира тысячами миль водного пространства) являются переселенцами с острова Статуй!.. Но как ара обычной в Полинезии антисанитарии могла сохраниться эта часть населения во время страшного мора?
  21 августа 1910 года 
 Сегодня мы с капитаном и несколькими матросами пробрались на шлюпке к подземному озеру. Таинственный мрак подземелья, отступивший перед нашими факелами, наполнил душу тревогой. Воздух здесь чистый, как после грозы. Резонанс такой, что и в театре не встретишь…»

 На этом тетрадь заканчивалась. Андрею не терпелось узнать, что же дальше, но Нина разочаровала его.
 — Следующая тетрадь не окончена, — объяснила она. — Последние страницы написаны за несколько часов до гибели дедушки.
 — А как же с «марсианами»? — прервал Петушок. — Прилетали они или это просто сказка?
 — Наверное, сказка, — засмеялась Нина. — Иначе дедушка нашел бы их следы…
 Петушок пожал плечами. Андрей продолжал читать:

 « 27 мая 1912 года 
 У меня гостит Иоганн Велингер, мой коллега. Мы быстро сблизились, познакомившись в Петербурге. Приняв мое предложение, он приехал ко мне отдохнуть и заняться охотой. Человек премилейший.
 Иоганн порадовал меня приятным подарком. Он привез мне отменно изданную «Лунную сонату» Бетховена. Ранее я слушал эту пьесу с удовольствием, но когда нынче осилил ее сам, то проникся к ней еще большей симпатией. Иоганн говорит, что она довольно прилично звучит в моем исполнении. Похвала приятная, потому что сам Велингер не только врач, но и превосходный пианист.
  10 июня 1912 года 
 Сегодня я рассказал Иоганну о своих приключениях на острове Статуй и прочитал ему свой дневник. Надо было видеть как он взволновался! Даже предлагал мне совместно организовать новую экспедицию на остров…
  13 июня 1912 года 
 Иоганн не дает покоя и все носится с новыми проектами — неугомонный человек! Мне бы его энергию! Но куда мне сей час — разбитому, отягощенному столькими недугами… Осталось только предаваться воспоминаниям да вот еще разве заниматься охотой. Однако его настойчивость мне нравится. Может, и вправду отдать ему пакет с координатами острова и его описанием? Старый мой слуга, Федор Иванович Терехов, узнав об этом, даже стал сердиться. «Что это вы, — говорит, — никак, батюшка, духом пали? Нельзя, нельзя, вон Костенька растет, уж лучше все опосля и передали бы».
 «Опосля»! Легко сказать, а ведь сколько еще лет до этого «опосля» — не дожить мне: здоровье хуже с каждым днем… А Иоганн не просто мой друг, но и единомышленник. Мы вместе с ним разрабатываем одну тему, и даже книгу о географии болезней решили написать тоже вместе.
 Велингер еще полон сил, да и средства его не скоро истощатся, а я погряз в долгах…
 Решено! Отдам Иоганну пока часть записей, а остальные подготовлю, и если не смогу сам довести дело до конца, то он завершит его за меня. Науку надобно двигать сообща!
 … Приехал Иоганн с ружьями и собаками — ездил в станицу к кузнецу исправить экипаж. Машет мне рукой, увидал в окне. Пора на охоту!..»

 — Все?
 — Все, — ответила Нина. — Дедушка пошел на охоту, и с ним произошел несчастный случай: он сорвался с кручи и разбился насмерть.
 — М-да… — вздохнул Петушок.
 Нина достала из большого конверта пачку бумаг.
 — В этом пакете сохранилось кое-что из переписки дедушки с министерством, и даже копия прошения царю… Такая карта, Что висит над моим столом, была и у дедушки, но где она, я не знаю. Он утверждал, что изучение географии болезней — важнейший шаг к оздоровлению нашей планеты.
 — Я не врач, но мысль, по-моему, верная, — кивнул Петушок.
 — И я вижу в этом большой практический смысл, — согласился Андрей.
 — Но в архивах дедушки не сохранилось точного указания местонахождения острова Статуй, его настоящего названия и научного описания. А что это все имелось, нет сомнения! Я догадываюсь: наверное, все такие материалы были им объединены в одну тетрадь или папку, но найти ее не могу… Вероятно, он отдал ее Велингеру.
 — А если поговорить с географами? — посоветовал Андрей.
 — Пыталась. Мало данных, если не сказать, что их, по существу, нет. А знать это, право же, стоит. Вот хотя бы такое Место из его прошения царю. Слушайте: «Таким образом, не вызывает сомнений, что мы натолкнулись на новую болезнь, ранее не описанную нигде. Видимо, болезнь сия пока таится на острове и, возможно, потому, что люди забросили его, не находит себе путей для дальнейшего распространения. Однако развивающиеся пути сообщения рано или поздно приблизят далекий остров к цивилизованным землям, и тогда на человечество может обрушиться страшное и непоправимое несчастье. Это третья важная причина, заставляющая меня нижайше просить ваше императорское величество об отпуске средств для экспедиции. Будущие поколения оценят по достоинству этот вклад в общее дело всего человечества». На первой странице, — продолжала Нина, — имеется «высочайшая» резолюция: «На усмотрение будущих поколений».
 — Все ясно, — с горькой иронией произнес Андрей.
 — Напротив, — возразила Нина. — Многое как раз не ясно, а мне очень важно знать для моей работы, где находится этот остров и какую болезнь там обнаружил дедушка.
 В передней позвонили, и Нина ушла открывать дверь: вернулся Константин Павлович.
 — Ну что, папа?
 — Ничего-ничего, все в порядке, — рассеянно ответил отец, нервно потирая руки.
 Летчики встали, распрощались и ушли. Нина не задерживала их: было уже около часа ночи, а по расстроенному виду отца девушка поняла, что ему не хотелось говорить при посторонних.
 — Что все же случилось, папа? — спросила она, проводив гостей. — Больной жив?
 — Да… Но опоздай я — и все было бы кончено…




 ГЛАВА ПЯТАЯ
 Странное дело. «Воскресение из мертвых». Рязанов нападает на след



 1

 Работники московского уголовного розыска вели слежку за крупным вором по кличке Пат, руководившим группой спекулянтов и скупщиков краденых вещей. Успех расследования начатого дела зависел от осторожности и неторопливости и сулил МУРу ликвидацию группы преступников.
 Неудивительно, что когда в конце января в квартире Пата стал часто появляться какой-то болезненный на вид, худой человек, следственные работники немедленно заинтересовались им.
 Неизвестный оказался бухгалтером среднеазиатского овцеплемсовхоза Иваном Николаевичем Гороховым, ничем ранее не скомпрометированным. Он часто болел и зимой, когда в совхозе работы было мало, изредка выезжал на курорт. Горохов обращался ко многим врачам, даже к знахарям, о чем откровенно рассказывал своим сотрудникам.
 Был он причастен к спекуляции или нет, узнать не удалось. Скорее всего, нет. Но тогда что связывало его с Патом?
 Дальнейшая слежка за Гороховым привела работников МУРа к клинике академика Тверского, куда его приняли на стационарное исследование. У больного обнаружили доброкачественную опухоль гипофиза. Редкое заболевание привлекло внимание прославленного хирурга, он решился на сложную операцию.
 На этом связи Горохова с Патом оборвались, и в МУРе кое-кто посчитал это знакомство случайным, не имеющим отношения к делу.
 В ночь на первое февраля и на следующий день были произведены аресты Пата и его сообщников. На квартире Пата при обыске обнаружили тщательно запрятанный фотоаппарат с микропленкой.
 — Чей?
 — Краденый, — равнодушно ответил Пат. — Не успел продать…
 Пленку проявили и стали в тупик. На ней были сфотографированы страницы рукописи нигде не изданной книги с пространным названием «География болезней человека и ее значение в разработке новых методов терапии». Автор рукописи — Павел Александрович Тверской, отец академика Тверского.
 — Кто снимал? — спросили у Пата.
 — Не знаю, — упорствовал он. — Кто-то из огольцов стянул и передал мне для продажи.
 — Кто украл? — Учета не веду.
 Еще деталь, в будущем оказавшаяся немаловажной: на пленке в двух местах лаборанты обнаружили оттиски пальцев. Один из оттисков был такой отчетливый, что его можно было сличить с другими по дактилоскопической картотеке МУРа. Сличили, но безрезультатно: в картотеке такого оттиска не имелось.
 Надо было вести поиски по другому пути. Тогда-то и вспомнили о Горохове, потому что никто, кроме него, из сообщников и знакомых Пата никогда не бывал в клинике или на квартире академика Тверского.
 — Давно знаете Горохова?
 Пат безразлично ответил:
 — Нет. Человек больной и глупый: знахарей искал, «исцелителей». Хотел я немного подработать на нем, да медицина помешала!
 — Так вы и этим занимаетесь?
 — Дипломов не имею, а жизнь движения требует, — схитрил Пат. — Сама копейка к тебе не прикатится, ей помочь надо.
 И все-таки подозрение пало на Горохова. Но зачем ему понадобилось фотографировать рукопись, что в ней ценного?
 За консультацией обратились в Комитет госбезопасности, к начальнику отдела полковнику Козлову. Полковник разложил фотокопии по порядку. Снимков было сто четыре, но сфотографированными на них оказались только сорок две страницы. Отдельные места кто-то переснимал по нескольку раз, видимо, желая оградить себя от неудачи.
 Несколько раз была скопирована восьмая глава «Одна из медицинских загадок». В ней автор описывал редкие случаи в медицине, в частности, останавливался на загадочной болезни, обнаруженной им только на острове Статуй.
 Все то, что относилось к острову, и рассуждения автора о болезни были пересняты несколько раз.
 Обилие в главе специальных медицинских терминов, латыни, экскурсов в смежные с медициной науки затрудняло чтение. Козлов решил посоветоваться с академиком Тверским. Однако по дороге в клинику он изменил свое намерение. «Сначала выясню личность Горохова, — подумал Козлов. — А с рукописью повременим…»
 В беседе с Константином Павловичем полковник не проронил ни слова о микропленке.
 — Общее впечатление о Горохове, — признался Тверской, — у меня, да и у дочери тоже, сложилось хорошее. Он, несомненно, начитан, развит многосторонне, любит медицину…
 — Есть основания так полагать, Константин Павлович?
 — Разумеется. Он проявил, например, такой живой интерес к диссертации моей дочери, что это… я бы сказал, делает честь любому культурному человеку.
 — Часто бывал он у вас в доме?
 — Раз пять-шесть. Собственно, знакомство-то наше началось у меня дома: он пришел, добиваясь частного приема или, вернее, беседы, консультации. И как-то, знаете, сумел расположить к себе…
 Далее академик с присущей ему точностью рассказал о подготовке Горохова к операции, не упустив даже такой мелочи:
 У него повышенная возбудимость, экзальтированность… Я решил лечением сном несколько привести его к норме перед операцией. Когда мы его усыпляли, то он в первые минуты бормотал всякое…
 — Что именно?
 — Например: «Я не поеду в Бжозув, я не поеду в Бжозув!..»
 — Мне помнится, такое местечко есть в Польше, — заметил Козлов. — Скажите, Константин Павлович, а нельзя ли снять отпечатки пальцев у Горохова?
 — Это невозможно, — ответил академик. — Я выписал Горохова из клиники.
 — Почему? — насторожился Козлов.
 — В последнюю минуту он отказался от операции, решив «собраться с духом» в будущем году. Как раз перед этим в клинике произошел ужасный случай, повлиявший на всех больных.
 — Понятно, — прервал Козлов, попрощался и уехал к себе. Затребовав из МУРа фотографию Горохова, полковник немедленно объявил срочный розыск таинственного бухгалтера. На всякий случай поручил взять под наблюдение и его квартиру в Средней Азии.
 Между тем дактилоскопический оттиск послали в Польшу для сличения в архивах. Ответ пришел следующий: оттиски принадлежат известному международному вору по кличке Стась. Исчез в войну. Польские товарищи из органов госбезопасности считали его умершим.
 Козлов вызвал своего помощника, капитана Рязанова, ознакомил его с материалами нового дела и передал дальнейшее расследование в его руки.
 С Алексеем Рязановым они работали второй год и крепко привязались друг к другу. Козлову был приятен этот невысокий светловолосый и светлоглазый человек. Скромный, увлекающийся каждым новым делом, Рязанов отличался к тому же неиссякаемой любознательностью — качеством, незаменимым в оперативном работнике.
 — Когда я навестил академика, — сказал Козлов, — он в разговоре упомянул, что Горохов знаком и с его дочерью. Надо съездить к ней, капитан.
 Нина Константиновна Тверская встречалась с Гороховым чаще, нежели ее отец, и рассказала больше. Внимание нового знакомого к ее научной работе польстило девушке. А так как темой ее диссертации была «География болезней человека» и строилась она во многом на трудах деда, то Нина Константиновна не только рассказала Горохову о Павле Александровиче Тверском, но и разрешила ознакомиться с рукописью, которую сама же и отдала ему. Несколько дней спустя Горохов вернул ей рукопись.
 — Чем особенно интересовался Горохов? — спросил Розанов.
 — Больше всего он расспрашивал о болезни на острове Статуй, — ответила Нина.
 — А что это за остров?
 — Точного названия его я не знаю, у нас не сохранилось даже координат.
 — Вы разрешите мне ознакомиться с рукописью?
 — Пожалуйста.
 Нина подала Рязанову толстую папку. Она знала, что он сотрудник Комитета госбезопасности, и старалась не задавать вопросов, хотя весь этот разговор о Горохове был ей непонятен.
 Читать рукопись пришлось вдвоем: без помощи терпеливой Нины Рязанов не смог бы разобраться в этом узкоспециальном материале.
 Вечером Алексей приехал к Козлову и доложил;
 Ничего секретного в «Географии болезней» я не нашел, товарищ полковник!
 — Странно, — задумался Козлов. — В клинике Тверского также не ведется работ, представляющих интерес для иностранной разведки…
 — Деталь, товарищ полковник: Стась — Горохов так интересовался островом Статуй, что я бы назвал это собиранием сведений.
 — И в снимках тоже об острове… — напомнил Козлов.
 — Надо узнать, что это за остров Статуй, товарищ полковник, — сказал Рязанов, — кому он принадлежит? Обитаем или нет? Как вы считаете?..
 — Гм… Это не только медицинская загадка, капитан! Как вы думаете разгадать ее?
 — Нина Константиновна говорит, что сделать это ей пока не удалось: точных координат в архиве ее деда не сохранилось. Географы тоже не могут определить — мало данных.
 — То, что не могут сделать географы, должны сделать мы с вами, капитан.
 — Понятно, товарищ полковник. Сперва я подробнее ознакомлюсь со всем тем, что еще сохранилось в личном архиве Павла Александровича Тверского. Может, что и отыщу…
 — Не возражаю, — согласился полковник. — Академика я попрошу еще раз помочь нам. Действуйте.

 2

 Рязанов посетил академика утром. Константин Павлович сказал ему, что знал об этом предполагавшемся визите из разговора с Козловым.
 — Не объясните ли вы причину столь повышенного интереса к трудам моего отца? — спросил он.
 — Обязательно, Константин Павлович. Я потому и прихватил с собой несколько вот этих фотографий… Взгляните…
 — Непостижимо… Чья это работа?
 — Вероятнее всего, Горохова.
 — Но для чего это ему? Не понимаю! Не по-ни-ма-ю… Я помню эту главу и всю работу отца: она интересна только для специалиста, а не для дилетанта, каким является Горохов.
 — Может быть, за его спиной стоит специалист? Учтите, что Горохов — международный вор, настоящее имя у него другое…
 — Все равно я не вижу причин фотографировать… Позвольте, как вы сказали? Вор?
 — Да.
 — А мы с Ниной еще в доме его принимали…
 — Это опытный жулик, и его непросто разгадать, — заметил Рязанов. — Нам ясно, что он собирает сведения об острове Статуй… Не скажете ли вы, что это за остров?
 — Голубчик, сам не знаю! Мой отец случайно набрел на него, хотел повторить экспедицию, но не успел. Нет даже координат и научного описания острова.
 — Все же они были, наверно?
 — Конечно. Я полагаю, что отец передал эти материалы своему другу Иоганну Велингеру.
 — Кто он?
 — Это был видный в свое время медик. Фигура положительная, Ниночка вела переписку, пытаясь разыскать наследников, — безуспешно…
 — А кто-либо из них вам известен?
 — Смутно помнится, что приезжала к нам, в Задонскую, его дочь; приезжала с мужем, не то дрессировщиком, не то укротителем… По-моему, ему было лет тридцать — тридцать пять. Он очень интересовался островом, хотел даже поехать туда, в надежде разыскать редкие экземпляры зверей для своей работы, и очень увлек меня этой идеей. Несмотря на разность возрастов, мы с ним по-своему сдружились. В честь этого, — академик улыбнулся, — он даже вырезал наши имена на огромном дубе, росшем в саду.
 — Может быть, вспомните его фамилию? — настаивал Рязанов.
 — Нет, что вы! Мне же было тогда лет семь.
 — Жаль, — вздохнул Рязанов.
 — Еще бы, — подхватил академик. — Прекрасный, беззаботный возраст.
 — Нет, я не о том…
 — Ах, да… простите… Но как помочь вам, право не знаю…
 — Не сохранилась ли надпись на дереве? — предположил Рязанов.
 — Кто его знает. Я давно не бывал там…
 — А мог ли этот дрессировщик заполучить в вашем доме еще некоторые документы об острове?
 — Как вам сказать, — задумался академик. — Матушка моя была женщина доверчивая и мягкосердечная. Разумеется, при желании он мог у нее выпросить кое-что. Однако, признаюсь, беседа с вами настраивает меня на детективный лад. Забавно!
 Капитан поднялся.
 — Ну и что же вы намерены предпринять? Поедете в Задонскую?
 — Вероятно, — ответил Рязанов. — Но сперва я хочу обстоятельно познакомиться с рукописями Павла Александровича.
 — В таком случае вместе с архивом отца я вам пришлю несколько фотографий нашего дома и план сада, где находилось тогда дерево, на котором «незнакомец» вырезал наши имена.
 — Буду очень благодарен.
 — Желаю успеха, молодой человек. Так вы наведайтесь после, хоть расскажете о родных местах и вообще… Я, знаете ли, так заинтригован…
 — Непременно, Константин Павлович. До свидания.
 Запершись в кабинете, Рязанов внимательно, страницу за страницей, прочитывал дневники, сохранившиеся письма Павла Александровича Тверского и его записные книжки.
 Читать строчки, написанные неразборчивым почерком, было трудно, несмотря на профессиональную привычку разбирать чужую руку. А в одной записной книжке попалось несколько страниц с совершенно потускневшими карандашными записями.
 Передав их в лабораторию, Рязанов поехал в Задонскую.

 3

 Дом в станице Задонской, где провел детство Константин Павлович Тверской, был цел и невредим. Сейчас это был Дом пионеров и в нем проводили свой досуг будущие авиаторы, полярники, мореходы.
 Большой сад, окружавший дом, был одним из самых оживленных мест в станице. Украшением его некогда служил старый огромный дуб. В прошлом году в дуб ударила молния и разнесла в щепы, так что от дерева осталась лишь часть ствола,
 Осмотрев кору дерева, Алексей облюбовал длинный вертикальный «свищ» — шрам от давнего ранения с темным углублением. Срезать ножом твердый рубец было труднее, чем срубить его топором, но Алексей не торопился. На второй день ему удалось обнажить потемневшую древесину; он осторожно расчистил ее и… увидел полуистлевшую надпись. Буквы шли сверху вниз, чувствовалось, что они были вырезаны сильной уверенной рукой: «К. Тверской — Э. Дорт». А ниже Алексей прочел дату: «1913».
 К следственным материалам добавилась небольшая подробность. Сколько их нужно еще, чтобы закончить дело?..
 Перед отъездом из станицы Рязанов зашел к директору Дома пионеров, местному старожилу и краеведу Сергею Ивановичу Карпенюку. Поблагодарив за разрешение «портить» дерево, он осторожно завел разговор о Павле Александровиче Тверском. Сергей Иванович, не решавшийся до сих пор сам поговорить с приезжим, охотно поддержал беседу.
 — Замечательный человек был Павел Тверской, — сказал он в конце разговора и с гордостью добавил: — О нем уже пишут монографию! Скоро о нашем земляке узнает вся страна… — Кто пишет?
 — Да вот незадолго перед вами приезжал сюда представитель из Московского медицинского института, дня три прожил у нас, беседовал с жителями, все искал архивы Тверского. — Это такой высокий и худой? — взволнованно спросил Рязанов.
 — Напротив, плотный… Я бы сказал, атлет.
 Карпенюк подробно рассказал о «представителе» из института. Записав все, что относилось к внешности неизвестного, Рязанов в сопровождении Сергея Ивановича прошел по станице.
 Из разговоров с теми, с кем встречался «представитель» института, Рязанов узнал, что последний довольно настойчиво расспрашивал о Тереховой.
 — Кто это, Сергей Иванович? — спросил Рязанов, когда они остались одни.
 — У Павла Тверского был слуга Федор Иванович Терехов. Помню, еще в годы нэпа его сын женился на городской.
 — Имя и отчество ее знаете?
 — Нет, товарищ Рязанов, да и вряд ли кто-нибудь здесь знает ее сейчас. Кажется, она ростовчанка…
 Вечером Алексей был в Ростове-на-Дону. Доложив Козлову по телефону о результатах своей поездки, Рязанов отослал ему фотографию с надписью на дереве и принялся за поиски Тереховой.
 — Горохов работает не один, — сказал Козлову Алексей, — я иду по следам его сообщника…

 4

 Когда Козлов показал академику фотографию, полученную от Рязанова, Константин Павлович был озадачен.
 — Помилуйте, — воскликнул он, — но я совсем не знаю этой фамилии!
 — Вы знали ее, но забыли, — подсказал Козлов.
 — Впрочем, вы правы, конечно. Прошло столько лет… Но вдруг это совсем не укротитель, а кто-нибудь другой?
 «Надо покопаться в архивах библиотеки имени Ленина… — решил Козлов. — О его гастролях в России, наверное, писали».
 Просмотрев комплекты журналов и газет за 1913 год, полковник нашел нужную заметку. Одна из петербургских газет писала:
 «Жуткое зрелище!
 Большой популярностью у петербуржцев пользуется приехавший к нам на гастроли со своей группой львов и тигров знаменитый укротитель господин Эмиль Дорт! Мужество его беспредельно! Так, укротитель с улыбкой объезжает вокруг манежа верхом на страшном царе пустынь и, награждаемый всяческими выражениями восторга наших петербургских красавиц, теребит его за уши. Лез издает могучий рык, но… не осмеливается наброситься на господина Дорта!
 … Мы рады возможности поделиться с читательницами известием еще об одной победе красавца укротителя.
 Во время гастролей в Германии в минувшем году в него страстно влюбилась юная Генриетта Велингер, дочь солидного профессора медицины. Обезумев от охватившего ее чувства, она оставила отчий дом и бежала из родных мест с господином Дортом… Сраженный горем отец покончил с собой..
 Мы не склонны оправдывать господина укротителя, но… чего только не делает пылкая любовь! Госпожа Генриетта обвенчалась с господином Эмилем Дортом и является не только его помощницей, но и законной супругой!»
 Так забытая статья болтливого корреспондента помогла Козлову точно установить фамилию человека, в чьи руки могла попасть часть архива врача-путешественника.
 «Еще шаг вперед, — размышлял Козлов. — Надо выяснить дальнейшую судьбу Эмиля Дорта и его наследников и… найти остров.»
 Вошла секретарша и доложила:
 — Товарищ полковник, ни один московский медицинский институт не направлял своего представителя в станицу Задонскую…
 — Хорошо, Любовь Васильевна, я так и думал. Что о Стасе?
 — Пока ничего. Из лаборатории прислали записную книжку Павла Тверского, ту, что передавал им товарищ Рязанов, и восстановленный текст.
 — Положите на стол и минут двадцать никого не пускайте ко мне.
 — Хорошо, товарищ полковник.
 Козлов даже не предполагал, какую добрую услугу оказали ему терпеливые, настойчивые лаборанты. Им удалось восстановить следующую запись:
 «… Мы не первые побывали вблизи этих мест. Роясь в архивах Русского географического общества, я нашел записки нашего соотечественника Сергеева. Он описывает тот же остров».
 Упоминание о Сергееве заставило Козлова вновь отправиться в библиотеку имени Ленина, в отдел рукописей. Научные сотрудники библиотеки без труда отыскали ему «Записки русского морехода».
 Сергеев рассказывал обо всем увиденном так подробно, что Козлов узнал в его описаниях остров Статуй.
 Как писал мореход, суеверные туземцы ни под каким видом не соглашались приблизиться к острову Статуй (то же название, что и в дневнике Тверского!), говоря, что его жители навлекли на себя гнев божества, наславшего на них мор (та же легенда!).
 Тогда Сергеев направился к острову без проводников. Однако на расстоянии видимости берегов он велел повернуть «прочь от сатанинского места» потому что на поверхности океана, даже на таком удалении от острова, им повстречалось с десяток трупов, обезображенных неведомой болезнью. Дальше плыть было просто безрассудно.
 Сергеев ограничился тем, что вычислил и записал координаты острова. Козлов отложил на карте указанные градусы южной широты и западной долготы, и их перекрестье легло на остров Пито-Као.
 «Ну что ж, — подумал довольный Козлов, — клубок начинает распутываться! Мы уже знаем остров… А ведь недавно я читал о нем… Гм… Пито-Као!.. Ах, да, в наших газетах была заметка о скандале с новым предприятием рыбной компании… В ней писалось о болезнетворности консервов… И в дневниках Тверского (и Сергеева) упоминается о болезни…»
 Козлов посмотрел на раскрытый «Атлас мира». Взгляд его неторопливо скользил от берегов Чили влево и остановился на крохотной желтой точке. Разве мало таких предприятий разбросано по миру, особенно на островах Тихого океана?!
 Но если Стась шпионит в пользу этой компании и его работа носит характер «частного шпионажа», что встречается не так уж редко, то какой толк для рыбной компании в рукописях Павла Тверского?
 «Да, теперь не мешало бы нам чуть поближе познакомиться с этой рыбной компанией… Наведем справки в торговом мире, — решил Козлов. — А пока…»
 Зазвонил телефон. Козлов взял трубку: вызов из Ростова-на-Дону.
 — Докладывает капитан Рязанов, — услышал он знакомый голос. — Здравствуйте, товарищ полковник… Напал на след Горохова…
 — А его сообщник?
 — Не найден.
 — А Терехову нашли?
 — Никак нет, товарищ полковник. Терехова в Ростове не проживает!




 ГЛАВА ШЕСТАЯ
 Задание Бергоффа. Паола. Колорадский Жук



 1

 Мистер Бергофф начал свой день с просмотра деловой корреспонденции. Кабинет его состоял из двух частей; просторного зала, достаточно длинного для того, чтобы посетитель, идя по ковровой дорожке от двери, имел время ощутить и оценить растояние, отделяющее его от рыбного короля, и тоже просторной, меньшего размера части кабинета, где находился сам Бергофф. Благодаря возвышению, на котором стоял письменный стол, посетитель, разговаривая с Бергоффом, вынужден был смотреть на него снизу вверх.
 — Мистер Хоутон ожидает в приемной, — доложил секретарь. — Просите.
 — Да, сэр.
 Хоутон, изобразив приятную улыбку, приветствовал патрона.
 — Вы чудесно выглядите, Боб! — довольно потирая руки, произнес Бергофф.
 — О, сэр! Я обязан этим вам, мистеру Оскару и… и…
 — И? — поднял брови Бергофф.
 — Чудесному воздуху Пито-Као.
 — Так я и предполагал, — успокоился Бергофф. «Тонкая бестия!» — подумал секретарь, одобрительно взглянув на журналиста.
 — Оставьте нас, — сказал Бергофф. — Мы давние друзья с мистером Хоутоном.
 Секретарь поперхнулся излишне большим глотком воздуха и, почтительно склонив голову, выплыл из кабинета легкой струйкой дыма.
 — Итак, как продвигается «общественный контроль» моих предприятий?
 — Все хорошо. Не угодно ли вам прочесть первый опус о благословенном Пито-Као и его хозяине?
 — Угодно; — приятно улыбнулся Бергофф. — Но я ожидал этого несколько раньше…
 — Если бы не моя задолженность мистеру Оскару, я не беспокоил бы вас и сегодня, — признался Боб. — Так что же вы там написали?
 Бергофф взял рукопись и принялся за чтение. По мере того как взгляд скользил по строчкам, лицо его светлело и он все чаще одобрительно посматривал на Боба.
 — Напишите редактору, — сказал Бергофф, закончив чтение, — что я прошу поместить это на первой полосе. И еще мнее бы хотелось, чтобы вы развили тот раздел очерка, где говорится о моем заводе. Покажите шире производство!
 — Будет исполнено.
 — Именно покажите. Можно дать снимок…
 — Чудесная мысль, сэр!
 — Впрочем, цеха там выглядят не совсем уютно… Гм… Может быть, следует воздержаться?
 — О нет! Я берусь с Монти Пирсом на время так оформить ваш завод, что на фотографии он будет выглядеть на миллион долларов!
 — Меня устраивает ваша сообразительность. Я полностью полагаюсь на вас.
 — Я польщен, сэр.
 — Ну что ж, поздравляю с удачным началом, Боб. Загляните на минутку к моему секретарю, он пополнит ваши финансовые запасы, а затем приглашаю вас ко мне на обед.
 — Благодарю вас, сэр. Я воспользуюсь и тем и другим…

 2

 Родом она из Милана. Ей двадцать лет. Зовут ее Паола Вердини. Родных она не помнит. У Паолы стройная фигура, нежное лицо с большими светло-карими глазами, вьющиеся каштановые волосы, ослепительно белые зубы и улыбка, заставляющая забывать о делах и печалях. Характер у Паолы веселый, но ей ничего не стоит вдруг, без всякой видимой причины, перейти от веселья к грусти или, наоборот, от слез к смеху.
 Ее жизненная карьера была неровной, как путь маленькой дождевой капли, стекающей по грязному оконному стеклу. Постоянная забота о пропитании, одежде и ночлеге сделала ее детство безрадостным. Когда Паоле минуло пятнадцать и она стала работать в цирке, в жизни юной итальянки произошел перелом к лучшему. Воздушный полет на трапециях стал ее призванием. Смелость, точный расчет и врожденная грация обеспечили ей шумный успех. Более трех лет провела она под высоким куполом, и это была лучшая пора в ее жизни. Но вот она получила приглашение сниматься в кино, и, хотя Паола не расставалась с любимой профессией, интерес к жизни вдруг стал угасать в ней. Она почувствовала себя усталой, одинокой.
 Бергофф увидел ее в Голливуде, выкупил, заплатив студии неустойку, и с тех пор она сопровождала его повсюду. Знакомые Бергоффа считали, что он имеет «право на благоустроенный отдых».
 Паола отнеслась к своему положению пассивно: она уже смирилась с тем, что жить приходится для того, чтобы кто-то получал от этого удовольствие.
 Холодность итальянки была непонятна Бергоффу. Вначале это его раздражало, а потом он махнул рукой и предоставил Паоле полную свободу.
 Друзей у нее не было, а свободного времени появилось теперь столько, что она не знала, чем его заполнить. Незаметно Паола пристрастилась к вину, не встретив противодействия со стороны Бергоффа.
 Хоутон был первым гостем с материка в их доме. Паола радушно встретила гостя, весело угощала его за столом, охотно поддержизала беседу и была покорена способностью Боба не Только занимательно рассказывать, но и внимательно слушать. Обед прошел непринужденно, и Бергофф был очень доволен той теплой семейной атмосферой, которая на время сменила скуку, царившую в его доме. Почувствовав, что выпил лишнее, он вскоре удалился в спальню, и Боб с Паолой остались вдвоем. Боб любовался прекрасным лицом Паолы, которое слегка портили странные коричневые пятна.
 — Почему вы так пристально смотрите на меня, мистер Хоутон? — спросила Паола. — Вас, верно, удивляют эти пятна?.. Но это пустяки по сравнению с тем, что было… Вы не представляете, что мне пришлось пережить! На меня напала ужасная тропическая болезнь! Лицо было так обезображено, что я себя не узнавала. До этого я слышала, что среди туземцев появилась какая-то кожная болезнь, но не верила. И вот, пожалуйста, заболела сама… Если бы не Дорт — он дал мне какую-то мазь, — я осталась бы искалеченной навек. Не знаю, за что меня так карает бог… Никто из белых, вы понимаете, никто, кроме меня, не пережил этого. Лишь я одна оказалась жертвой здешнего климата. Спасибо Дорту, — пылко воскликнула она, — не то меня все стали бы презирать!
 — Ну, полно, мисс Паола. Такое может случиться с каждым. Хорошо, что теперь вы выздоравливаете и неприятное позади.
 — Называйте меня просто Паолой, — попросила она, наполняя бокалы.
 — А вы меня — Боб. Поскольку вы упомянули о Дорте, позвольте мне, Паола, просить вас рассказать о нем.
 — Откровенно говоря, я мало что знаю. Дорт — замкнутый человек, свысока смотрит на женщин, в том числе и на меня, конечно. Не ошибусь, если скажу, что он вообще на всех смотрит с презрением. На редкость самовлюбленная личность! Безусловно, я ему обязана своим исцелением, но, если говорить правду…
 — Понимаю вас, Паола, вполне понимаю. Говорят, что он что-то изобрел или изобретает…
 — Я ничего не знаю о его работе.
 — Надолго вы поселились здесь? — спросил Боб, меняя тему разговора.
 — Сама не знаю. Как Бергофф… Я неудачница. Мне теперь все равно. Просто живу по инерции. Качусь, пока не упаду! Как колесо, оторвавшееся от автомобиля.
 — Вы назвали себя неудачницей, Паола, — доверительно сказал Боб. — Мы оба из числа этой печальной категории людей. Всего три года назад я окончил университет, но человек с дипломом лингвиста оказался никому не нужным. Никому! Тогда-то я понял, что дал маху, но исправить что-либо было невозможно. Затем стал репортером… А душа моя тоскует по любимому делу!..
 — И моя тоже, Боб!
 — И только когда я плыву по океану виски, мне легче и я обретаю способность философски смотреть на людей и на все вокруг…
 Паола зло заломила руки, вскинула глаза к небу и воскликнула:
 — Боже! Ответь мне, чего в мире больше — горя или возможности избежать его?

 3

 Открыв глаза и убедившись, что уже утро, Боб быстро встал с постели, ополоснулся холодной водой, размялся на веранде, выпил освежающей кока-колы. Увидев на столе фотоаппарат, Боб вспомнил задание Бергоффа.
 Час спустя он был на крабоконсервном заводе. Отыскав Монти Пирса, Хоутон несколько своеобразно изложил ему суть дела:
 — Послушайте, Пирс, если вы отгадаете, что у меня в руках, я ставлю ящик пива…
 — По ведь это же обыкновенный фотоаппарат, мистер Хоутон! — воскликнул Пирс.
 Веснушчатую физиономию Боба озарила улыбка.
 — Споря с вами, — сказал он, — я могу закладывать Эйфелеву башню без малейшего риска для французов…
 — Я не понимаю ваших шуток, мистер Хоутон, — обиделся Пирс.
 — То, что вы назвали фотоаппаратом, попав в руки настоящего джентльмена, становится «преобразователем истины»… В наш век не модно врать с голыми руками — засмеют! Но стоит подбросить читателям отлично смонтированный снимок, как одного неверующего задушат десять одураченных простаков. Надо только уметь все делать правильно. Вот, к примеру, ваш цех. Я вижу кафельные полы, белые стены, занавески от москитов, веселых черномазых, а на первом плане идиллии сверкающие детали какого-нибудь нового станка и над всем этим — ваша распростертая длань.
 — Но…
 — Никаких «но»! Ваша задача — возможно быстрее декорировать свой механизированный свинарник и получить сто долларов наличными. Я сделаю несколько моментальных снимков, и вы можете опять восстановить здесь статус-кво..
 — О, мистер Хоутон, вы на этот раз начало перенесли в конец, и у меня едва не пересохло в горле. Я вас понял на все сто пятьдесят долларов.
 — Согласен. Получите эскиз, аванс и пожелание успеха. День спустя уголок в цехе, облюбованный Пирсом, так преобразился, что Боб, осмотрев его, щелкнул пальцами и расхохотался от души.
 — Вы специалист по омоложению, — сказал он Пирсу. — Но цветочки выбросьте за борт.
 — Опять?! — вдруг заорал Пирс, обращаясь к кому-то за спиной Хоутона. — Почему не работаешь, бездельник?..
 Боб поморщился и обернулся. Он увидел высокого стройного юношу с благородным, несколько удлиненным лицом и удивительно мягким взглядом темно-серых глаз. Кожа юноши была смуглая, как у метиса.
 Услышав окрик, юноша умоляюще посмотрел на мастера и, с трудом произнося английские слова, сказал:
 — Господин, я потом работать два раза… А сейчас Мауки хочет знать: можно ли весь завод сделать таким белым? И откуда привезли сюда чистоту?
 Мастер взмахнул плетью, в жарком воздухе сухо и отрывисто прозвучал удар, а на тело юноши лег взбухший след, будто кто-то кинул ему на плечо кусок черной от сажи веревки.
 Юноша покачнулся. Его серые глаза потемнели и сверкнули гневом и обидой.
 — Большой и умный не должен бить другого, — убежденно произнес он и, смерив мастера презрительным, гневным взглядом, неторопливо ушел.
 Боб занялся фотографированием «цеха», но уже не мог не думать о юном туземце. Полчаса спустя он покончил с делами и берегом направился домой. У самой воды, обняв сильными руками худые колени, сидел тот самый юноша. Увидев Боба, он встал. На его лице, теперь казавшемся почти детским, еще не высохли следы слез.
 — Сиди, зачем встаешь? — ласково сказал Боб.
 — Ты старший, — просто пояснил юноша и остался стоять, печально смотря в океан.
 — Значит, ты хотел узнать, откуда привезли сюда чистоту?
 — Все! Мауки все хочет знать! — пылко ответил юноша.
 Боб улыбнулся и спросил:
 — Где твой дом?
 — Там… — Мауки указал на северо-запад. — Другой остров… Отунуи…
 — Ты почему ушел с работы?
 — Я больше не вернусь туда, — признался Мауки, — лучше смерть.
 — Хочешь работать у меня? — предложил Боб. — Будешь учить своему языку, и все. Хочешь?
 Мауки недоверчиво посмотрел на журналиста, подумал и спросил в свою очередь:
 — А потом господин будет бить Мауки? Боб густо покраснел.
 — Нет, что ты! Глупый… Я тебя стану учить грамоте… Хочешь?
 — Мауки очень хочет, очень! — с жаром ответил юноша.

 4

 Пленку Боб проявил в медицинском пункте. Только к вечеру он разделался с фотоснимками для очерка и подготовил материал к отправке.
 Подходя к дому, Боб приметил машину Монти Пирса у крыльца и свет в его окне. «Пьян!» — подумал Хоутон, зная обыкновение своего соседа оставлять в таких случаях автомобиль на улице. Поставив машину в гараж, Боб вошел в дом. Монти был навеселе.
 — Добрый вечер, Монти!
 — Здравствуйте.
 — Пропиваете гонорар?
 — Наоборот, делаю деньги, золото. Вернее, уже сделал.
 — Сделали золото?! Вы алхимик?
 — Нет, у меня проще. Одному вам могу сообщить секрет: через некоторое время в моем кармане будет лежать сто тысяч долларов!
 — Так много! — с почтительным восхищением воскликнул Боб. — Да, такую сумму, Монти, получить не просто.
 — Ну… а я получу, — важно произнес Монти и собрал в кучу разбросанные по столу лотерейные билеты.
 — О, вы так много делаете здесь для своих рабочих, что судьба не оставит вас, — иронически заметил Боб.
 — Посмотрим, посмотрим. — Пирс грузно откинулся на спинку кресла, с трудом положил ноги на стол и достал из кармана портсигар.
 — Курите, Боб.
 — Благодарю, Монти. — Хоутон закурил сигарету и присел у окна. — Что вы будете делать, Монти, если действительно получите такую уйму денег? — с интересом спросил он.
 Пирс ответил не сразу, глаза его стали снова холодными и приобрели свой обычный зеленоватый оттенок.
 — Я обзаведусь хозяйством, мне будут кланяться сильные мира сего, и я кое-кого сожму в кулаке, я почувствую себя человеком!
 В детстве Пирс мечтал стать полицейским. Он не знал тогда, как будет выглядеть взрослым, но почему-то представлял себя высоким, статным, с кулачищами, вполне достойными этого мундира.
 Жизнь его сложилась по-другому, и он не только не стал полицейским, но доставлял полиции массу хлопот.
 Изменились и его мечты… В сорок лет Монти мечтал лишь о тихой пристани в виде уютного коттеджа с садом, о покорной жене, которая всю себя отдала бы безропотному служению его интересам, мечтал даже о маленьких бэби, которые в меру развлекали бы его по вечерам и помогали бы в старости.
 Тысячи подлостей и сотни обманов совершил Монти Колорадский Жук (так его прозвала полиция), но желанное блаженство лишь отдалялось от него. Так Монти свыкся с жизнью «на чемоданах».
 — Каким же образом все-таки вы надеетесь раздобыть эту сумму? — спросил Боб.
 — Вы видели мои лотерейные билеты? Эти простые с виду бумажки, Боб, на днях озолотят меня.
 Хоутон посмотрел на его толстые пальцы, измазанные не то типографской краской, не то тушью, и пожал плечами. — Не верите? Ваше дело. А пока выпьем… Монти придвинул к краю стола бутылку с виски и большую тарелку, доверху наполненную мелко нарезанным нежным мясом краба.
 — Как вы едите эту паучью мразь? — поморщился Боб.
 — Крабы? — Монти присвистнул. — Это же чудесная тихоокеанская закуска! Поверьте, если бы эти крабы не были так вкусны, питательны и, пожалуй, дешевы, Бергофф не заработал бы на них и четверти доллара…
 — Это верно, — согласился Боб. — А когда мистер Дорт осуществит свое изобретение и будет ловить крабов лучами, то доходы удесятерятся!
 — Глупости… — промычал Монти. — От того, что он скоро поймает, многим не поздоровится… И я, понимаете, я, Колорадский Жук, знаю его тайну!
 Боб немедленно наполнил стаканы, чокнулся, но сам лишь пригубил.
 Пирс поддерживал охмелевшую голову обеими руками, взгляд его стал тусклым и бессмысленным.
 — Вы, очевидно, доверенное лицо у хозяев? — мягко спросил Боб.
 — Да, они уважают меня, — с достоинством ответил Пирс.
 — Вам не раз приходилось, вероятно, бывать в гостях у мистера Дорта? — спросил Боб безразличным тоном.
 — В водяной пещере Топ-Чанг? — с трудом выговорил Монти.
 — Вот именно, — спокойно ответил Боб, хотя впервые слышал о какой-то «водяной пещере».
 Где-то под землей раздались глухие удары, пол, стены, вся комната дрогнули, лампочка на длинном шнуре стала качаться, будто маятник, стол пополз в сторону, стаканы зазвенели.
 — О, мой бог! — испуганно прошептал Пирс. — Как мне осточертела эта проклятая жизнь на вулкане! Каждый месяц землетрясение…
 — Что вы, Монти! — успокоил его Боб. — Это не землетрясение, а лишь обыкновенные подземные толчки.
 — К черту обыкновенные! Когда-нибудь мы все взлетим на воздух…
 Толчки больше не повторялись, и Пирс успокоился.
 — Идиотский вулкан высунул свою вершину из океана… Я не хочу, чтобы он когда-нибудь подбросил меня к небесам. Пока что мне больше нравится на земле.
 — Очень остроумно, Монти! В самом деле, зачем Дорт выбрал этот остров? Теперь вам приходится все время дрожать за свою шкуру.
 — Монти не такой дурак, чтобы зря торчать на этом чертовом вулкане! — высокомерно выдавил из себя Пирс. — Да, черт возьми, не зря! Если бы действительно вы знали вс¬, вы поняли бы многое! Выпьем… Ты?! — вдруг яростно заорал он. — Ты не имеешь права расспрашивать об этом! Ты хочешь опередить меня? Ты хочешь выслужиться у хозяев «Келли и сыновья»?
 — Я ни о чем не спрашивал у вас, — хладнокровно ответил Боб. — И никому не скажу, Монти, о том, что вы мне сообщили сейчас, не беспокойтесь.
 Монти не ответил: уронив голову на с гол, он спал.
 Боб ушел в свою комнату. Раздевшись и разобрав постель, он присел на край жесткого матраца и задумался, пытаясь привести в порядок свои впечатления.
 После грозных намеков Пирса все на острове казалось ему непонятным. Чем занимается Дорт в какой-то «водяной пещере»? Если это «рыболовные лучи», то почему «не поздоровится многим»? И при чем здесь фирма «Келли и сыновья», изготовляющая медицинское оборудование?.. Надо попытаться про никнуть к самому Дорту!
 Далеко за окном под луной серебрилась спокойная гладь океана. Прохладный солоноватый ветер ворвался в комнату и стелясь по полу, словно играя, стал шевелить какую-то бумажку на коврике. Боб нагнулся, чтобы поднять бумажку, но щека коснулась подушки. Приятная истома охватила тело, глаза закрылись сами собой, и Хоутон погрузился в глубокий сон.




 ГЛАВА СЕДЬМАЯ
 «У хозяйки есть древний сундучок…»



 1

 За окном, внизу, знакомая картина ночного полета: золотистые созвездия городских огней и черная бескрайняя громада земли. Район Новомосковска напоминал небольшой участок Млечного Пути. — так густо он был усеян огнями.
 Когда самолет входил в спокойную плотную облачность, только гул моторов и «живая» приборная доска напоминали о полете.
 Окончив радиосвязь с Москвой, Черныш вложил химический карандаш в петельки бортжурнала, потянулся, закурил и подошел к пилотам.
 — Ну, как дела, летчики?
 — Нормально, — ответил Петушок.
 — От Нины? — спросил Серафим, увидев в руках Шелеста письмо.
 — Угадал.
 — Как она там поживает?
 — Работает, пишет диссертацию.
 — На какую тему?
 — Об инфекционных болезнях, — сказал Петушок.
 — А ты откуда знаешь?
 — Ого! Мы даже дневники ее деда читали… — похвастал Петушок. — Настоящий морской роман!
 — И до сих молчите?
 — Да как-то забыли…
 Андрей спрятал письмо и рассказал Серафиму о дневниках Павла Александровича Тверского.
 — А вот что это за остров и где он находится, точно никто не знает, — закончил Шелест.
 — Да, история безнадежная, — заметил Серафим.
 — Нет, не безнадежная! — горячо сказал Петушок, веривший во все необычное, романтическое. — Я нечто подобное видел. Только сейчас вспомнил, командир.
 — Что видел?
 — Будет тебе выдумывать!
 — Да, видел. И знаете где? У Серафима.
 — У меня?! — удивленно протянул Черныш. — Совсем спятил!
 — А вот и не спятил. В альбоме твоей крокодиловой хозяйки… — выпалил Петушок. Черныш оскорбился:
 — Что ты мелешь! Можно пошутить, но хамить по адресу пожилой женщины!..
 — Успокойтесь, ребята, — смеясь, сказал Андреи. — Ты, Петушок, не торопись.
 — У хозяйки Серафима есть фамильный альбом в переплете из крокодиловой кожи…
 — Допустим.
 — В альбоме — фотографии.
 — Правдоподобно в основном.
 — А на одной из них — точно такие статуи, о каких написано в дневниках.
 — Верно, командир, — всполошился Серафим. — Он правду говорит.
 — Гм… Любопытно!
 — Больше того, — продолжал теперь Серафим, — у нее есть еще древний сундучок, и, насколько мне помнится, он каким-то образом связан с альбомом.
 Андрей заинтересовался не на шутку.
 — Цел ли он сейчас? — спросил он.
 — Цел! — обрадовался Серафим. — Не так давно я сам таскался в кладовке с этим ящиком. Она, точно Плюшкин, любит хранить всякое старье. По размеру сундучок небольшой, но тяжелый: камни там, что ли?..
 — Сима, надо ознакомиться с сундучком, — взволновался Андрей. — Понял?
 — Отчего не понять, командир? Не знаю вот, как она к этому отнесется… У нее насчет «мое — твое» строго обстоит, — сказал Серафим, понимая, что дело может оказаться серьезным и полезным. — И вообще, характер тяжелый.
 — Так Нина сможет у нее купить.
 — Купить? — Серафим подумал. — Это меняет дело.
 — У нее же отец академик! — многозначительно сказал Петушок. — Поговори с хозяйкой.
 — Лучше так сделать, — посоветовал Черныш, — пусть Нина приедет, сама с ней поговорит и посмотрит: может быть, это совсем не то.
 — Я Нине позвоню завтра же, — решил Андрей.

 2

 Люди приходили и уходили. До слуха Шелеста долетал тихий голос библиотекарши Веры Кирилловны и приглушенные голоса читателей. Послышался чей-то рокочущий бас. Андрей посмотрел на пол и увидел пару черных отлично сшитых и до блеска начищенных сапог. Они шагали уверенно, неторопливо и остановились у резного барьера, за которым Вера Кирилловна производила прием и выдачу книг. «Военный?» — подумал Андрей и опустил журнал.
 Владельцем сапог оказался высокий худощавый мужчина с густой проседью, бесцветным вытянутым лицом, одетый в темно-синий военного покроя костюм. «Какой-нибудь аптекарь», — почему-то решил Андрей и снова принялся за чтение.
 Вскоре он поймал себя на том, что не читает, а продолжает наблюдать. Вот, раскачиваясь из стороны в сторону, чем-то похожие на древние, извлеченные из пепла колонны, проплыли мимо ноги в шерстяных (несмотря на теплый день) серых чулках, обутые в потрепанные домашние чувяки, и устало замерли, прислонясь к барьеру. Шуршание подошв сменилось астматическим сопением.
 Шлепая по полу, пробежали босые мальчишеские ноги, изрядно запыленные и с грязными полосами на маленьких упругих икрах. Они нетерпеливо потоптались сперва на одном месте, затем перебежали на другое, на третье. Андрей услышал шепот:
 — Тетя Вера! «Путешествие капитана Гаттераса» есть?
 — Есть. Но это серьезная книга, тяжеловата будет для тебя.
 — Тяжелова-ата?! — снисходительно и несколько обидчиво протянул владелец беспокойных ног — Да вы знаете, какой я серьезный!
 — Ах, и верно! Извини меня, старую… Запамятовала. Становись в очередь.
 — А я в очереди, тетя Вера! Я так просто, для успокоения! Только никому не отдавайте, я первый спросил.
 — Как можно! Я никогда тебя не подводила.
 — Спасибо, теть Вер! — И маленькие ноги принялись неслышно отбивать замысловатую, им одним доступную чечетку.
 После этого короткого разговора Андрей услышал женский голос:
 — Мне бы очень хотелось «Нана» Эмиля Золя… Вера Кирилловна кашлянула и ответила:
 — Сейчас.
 Шелест опустил журнал на колени. У низкого барьера стояла девушка в цветастом коротком платье, с ярко разрисованным лицом и темными глазами, взгляд которых Андрей поймал на себе. Рядом с девицей — пожилая женщина со слезящимися глазами и загорелый мальчуган в майке и черных трусиках, еще хранивших на себе следы донской воды.
 Андрей оглядел их и попытался углубиться в чтение.
 Когда он посмотрел в третий раз, в абонементном зале уже никого не было, но в дверях появились черные сапоги с утиными носами. Андрей взволновался. Память мгновенно воскресила кадры далекого минувшего — пол багажника и пилотской кабины истребителя ЯК-3. Андрей лежит в багажнике и видит перед собой тонкие трубочки, которые оплели сиденье пилота, видит и ноги Рязанова, обутые в точно такие же сапоги; они плавно двигаются на педалях руля поворота — одна вперед, другая назад.
 Сапоги направились к нему, и Андрей замер от радостного предчувствия. Кто-то дружески щелкнул по журналу, Андрей поднял голову: Рязанов!
 — Здорово, летун! — весело сказал Алексей.
 — Как ты сюда попал? — Андрей встал и крепко пожал руку Рязанову.
 — Тебя искал: соседи подсказали… Ты выходной?
 — Нет, лечу сегодня в Адлер, но время свободное есть.
 — Пойдем погуляем…
 Они пришли в городской парк, выбрали самую короткую скамью у фонтана с золотыми рыбками.
 Больше говорил Андрей. Он вспомнил новогоднюю ночь в Минераловодском аэропорту и рассказал другу о Нине Тверской. Рязанов едва удержался от возгласа, услышав ее имя. Он стал подробнее расспрашивать Андрея о ней и, хотя сам читал дневники ее деда, терпеливо выслушал всю романтическую историю до конца.
 — Сейчас Нина здесь…
 — В Ростове?!
 — Да. А почему тебя это удивляет?
 — Нет, ничего… Просто я знаком с ее отцом и немного знаю дочь, — объяснил Рязанов. — Она приехала к тебе? — осторожно стал расспрашивать Алексей.
 Шелест рассказал о старухе, у которой квартировал Серафим Черныш, о старинном альбоме и матросском сундучке. Рязанов записал адрес Черныша, спросил, когда должно произойти свидание Нины и старухи, посмотрел на часы и заторопился.
 — Чуть не забыл, — оправдывался он, — мне надо по делу…
 — Ну, пойдем провожу, — сказал Андрей и поднялся. Теперь Рязанов был почти уверен, что место для западни найдено точно, и заботился об одном: не опоздать! Дом был взят под наблюдение. Лишь бы Нина не пришла первой, иначе… А если она уже там, у старухи?




 ГЛАВА ВОСЬМАЯ
 Боб Хоутон «берет интервью». Размышления Густава Дорта



 1

 Получив номер газеты со своим первым очерком о Пито-Као, Боб решил нанести визит Дорту. Он уже знал, что Густав Дорт, имя которого нигде не упоминалось рядом с именем рыбного короля, не покидал Пито-Као и руководил делами предприятия, оказавшегося на редкость доходным. Дорт согласился принять Хоутона немедленно, и это насторожило Боба, наслышанного о нелюдимости немца. Высокого роста, широкоплечий и мускулистый, с голым черепом и крупным лицом, Дорт казался угрюмым человеком. Его бесцветные глаза смотрели из-под густых черных бровей бесстрастно. Большой, угловатый, всегда влажный рот, гладко выбритые впалые щеки, полный крутой подбородок придавали лицу упрямое выражение.
 — Благодарю вас за аудиенцию… — начал было Хоутон, но Дорт грубо прервал его.
 — Это не аудиенция, я только что хотел послать за вами.
 — Чему обязан, мистер Дорт?
 — Читал вашу стряпню… — Он с раздражением откинул в сторону свежую газету, лежавшую на столе. — Должен вам заявить, что я не желаю, чтобы о Пито-Као вообще упоминалось в газетах!
 — Для коммерции живительны и реклама и все, что дополняет ее, — проговорил Хоутон. — Мистер Бергофф просил меня…
 — Бергофф, Бергофф… Он слишком великодушен и напрасно не сорвал вам голову за корреспонденции, в которых вы клеветали на него, утверждая, будто консервы вредны для здоровья!
 — Я не утверждал, мистер Дорт, — ответил Хоутон, — а лишь ссылался на слухи. Такова уж моя профессия.
 — Слушайте, что скажу вам я! Поскольку затея с вашим приездом принадлежит мистеру Бергоффу, я терплю ваше присутствие здесь.
 — Может быть, мне лучше уехать?
 — Напротив. Теперь вы сможете покинуть Пито-Као только с моего разрешения.
 — Прикажете считать себя пленником?
 — Я могу отнестись к вам как к гостю при условии, если вы не напишете больше ни строки о нас с мистером Бергоффом и наших предприятиях.
 — Я командирован газетой, мистер Дорт…
 — Сочиняйте новеллы о тропической экзотике или что-либо для ребятишек, скажем, рождественские рассказы… Ваши убытки я возмещу и буду платить за молчание не менее щедро, чем вы получали бы в газете за свои очерки о Пито-Као. Чем покладистее вы окажетесь, тем лучше будет для вас. Вы возвратитесь домой с полным карманом… За то, что наша приятная беседа останется между нами, я, разумеется, плачу отдельно… Мистер Бергофф не должен знать о нашем уговоре! Если после небольшой проверки я не буду иметь оснований обвинить вас в нарушении нашего договора, мы, к обоюдному удовольствию, расстанемся с вами скоро. Можете идти…
 Не такого «интервью» ожидал Боб! Он вышел от Дорта встревоженный. Вновь ожили в его памяти мрачные легенды об острове, ходившие среди моряков, смутные намеки Пирса, неприязнь Паолы и Мелони к Дорту… Ведь ни один человек не сказал о немце ни одного доброго слова! А его запрет покидать остров без его разрешения?! Похоже, что Дорт действительно занимается темными делами. Да, здесь надо держать ухо востро!
 После ухода журналиста Дорт отдался воспоминаниям. Исполнилось два года, как он вышел из тюрьмы. Немец был сентиментален и с грустью размышлял о своем прошлом.
 Сын известного укротителя зверей, «циркача», как говорили о нем недоброжелатели отцовского дома, юный Густав отказался от манежа, избрав для себя другой путь — медицину.
 Способный микробиолог, сотрудник крупнейшего в стране института, Густав Дорт накануне второй мировой войны совершил три немаловажных для его биографии шага: проштудировал «Майн кампф», вступил в национал-социалистскую партию и женился на молодой богатой вдове.
 В годы войны его карьере содействовали все эти обстоятельства. Дорт стал сотрудником секретной микробиологической лаборатории; имя его было известно «самому фюреру», друзья любили захаживать к Густаву и за рюмкой рейнвейна пророчили ему блестящее будущее.
 Белоголовая покорная Лотта недолго молилась на своего мужа: она умерла в канун 1942 года, оставив изрядное наследство.
 В лаборатории разрабатывали средства ведения бактериологической войны. Густав выполнял задания специалистов, мечтая о будущей собственной славе.
 Слава! Эта своенравная фрау милостива к тем, кто сделал то, чего не сделали другие. Но что можно придумать? Не изобрести же новую болезнь?
 Впрочем… В юности Густав не раз слышал от отца об острове Статуй и помнил, как мать всегда отговаривала его от экспедиции на этот остров: она неизменно ссылалась на ужасную, никому не известную болезнь, которой остров заражен.
 То было в юности, и он, школьник, пропускал мимо ушей споры родителей. Но Густав-микробиолог вспомнил эти разговоры. Отыскав в бумагах отца документы об острове и его точные координаты, Густав внимательно ознакомился с ними. Сомнений не было: остров Пито-Као — настоящий клад. Плохо, что не все записи Павла Тверского были в его распоряжении.
 К счастью, «доблестные викинги» подошли к берегам Дона, и Дорт, придумав невинный повод, приехал в станицу Задонскую. Кое-что удалось отыскать. Так, весьма ценными для Дорта оказались рабочие записи Павла Александровича Тверского, которые тот вел во время опытов на острове Статуй в своей хорошо оборудованной по тому времени лаборатории на корабле. Он изучал почву, минералы, флору острова и внимательно исследовал несколько мумифицированных трупов туземцев. «Сейчас невозможно, — писал он, — практически определить причину и характер давней эпидемии. Но я беру с собой ампулу с зараженной тканью».
 Прочитав эту запись, Дорт осатанел: он готов был перевернуть всю станицу, лишь бы отыскать заветную ампулу. В случае удачи отпадала необходимость в дорогостоящей и хлопотной поездке на остров: он мог бы в лаборатории в короткий срок «изобрести» новое средство бактериологической войны; ему уже мерещились ордена, слава и деньги, бешеные деньги!
 Но русские перешли в наступление, и герр доктор едва успел вернуться в Германию, прервав поиски.
 Тут судьба надолго отвернулась от Дорта. После разгрома немецкого фашизма его осудили в числе других сотрудников секретной микробиологической лаборатории и приговорили к тюремному заключению. Оставшиеся в тени друзья не скоро помогли ему добиться «помилования».
 Вырвавшись на свободу, Дорт решил поехать на Пито-Као. К тому времени необитаемый остров уже оказался во владении фирмы «Бергофф и К°», открывшей на нем крабоконсервное предприятие. Это несколько разочаровало Дорта, но не остановило его. Он нанялся врачом к Бергоффу.
 Около года Густав довольствовался скромной ролью амбулаторного врача и под видом «санитарного» изучения острова искал возбудитель неизвестной болезни. Но как раз в тот день, когда Дорту удалось напасть на его след, он израсходовал свои последние деньги. А теперь они ему особенно были нужны.
 После недолгих колебаний Дорт решился на «откровенный» разговор с Бергоффом. Правда, немец многое утаил, но и то, что он предложил, вскружило голову рыбному королю.
 Двое друзей Бергоффа также включились в новое тайное «акционерное предприятие» и внесли свои доли наличными. Фирма «Келли и сыновья» выстроила на острове прекрасную лабораторию, и Дорт стал компаньоном Бергоффа. На его прежнее место пригласили итальянца Мелони. Деловая карьера Густава Дорта была упрочена.
 Знакомые Бергоффа понимали, что не личная симпатия связывала его с предприимчивым немцем. Но что их связывало, никто не знал. Бергофф не спешил раскрывать свои карты и стремился оградить новое предприятие от любопытных конкурентов.
 Далеко не гладко шли дела у Дорта: путь к миллионам (на меньшее он бы и не согласился) извилист и усеян шипами. А один из шипов кольнул его больнее остальных.
 Вспомнив об этом, Дорт помрачнел, резким движением достал из ящика письменного стола папку и, щелчком откинув картонную обложку, внимательно перечитал пожелтевшую вырезку из «Вечерней Москвы».
 «… Интересной работой занята сейчас и Нина Тверская, аспирантка того же института. Конечная цель ее работы — составить карту локализации на земном шаре инфекционных болезней человека. В распоряжении аспирантки имеется обширный материал, собранный ее дедом Павлом Александровичем Тверским, талантливым врачом, дело которого она решила продолжить…»
 Эти строки, подчеркнутые синим карандашом, стали для Дорта источником множества неприятных размышлений и беспокойства. А вдруг в руки девушки уже попала ампула с зараженной тканью, которую привез когда-то с острова Статуй ее дед? Тогда конец. Ведь неизвестный возбудитель сразу же станет общеизвестным.
 При этой мысли Дорту едва не становилось дурно, а услужливое воображение почти мгновенно дорисовывало возможные последствия. Русские медики всегда были смелыми и настойчивыми экспериментаторами, а современная наука позволит им не только добыть возбудитель из ткани, изучить его свойства, но и изготовить радикальный препарат от новой болезни, после чего Дорту останется лишь просить подаяния возле дома Бергоффа.
 Себя лично Густав считал неплохим специалистом, но ему приходилось работать в одиночку, в то время как советские ученые объединяют свои усилия, постоянно обмениваются опытом, дополняют друг друга. Дорт понимал эту могучую силу дружного коллектива, боялся и ненавидел ее.
 То, что описывалось в небольшой газетной заметке, происходило далеко, но немец хорошо знал, что в нынешний век расстояния — плохая защита. Далекую московскую аспирантку и его, умудренного многолетним опытом микробиолога, связывали невидимые нити.
 Получив для своей работы на острове немалые средства от Бергоффа и его друзей, Дорт заключил договор с частным разведывательным бюро и послал в Советский Союз Сардова.
 Долгое время Сардов отмалчивался, зато первая же его подробная информация была успокоительной: внучка Павла Александровича Тверского не только не имела представления о таинственной болезни, но до сих пор не могла определить, что это за остров Статуй. В бумагах деда, которыми она располагала, не было даже координат этого острова.
 Однако Сардов намекнул, что Нина Тверская именно сейчас намерена взяться всерьез за поиски остального архива Павла Александровича. Дорт дал указание Сардову немедленно выехать в Задонскую, разыскать Эвелину Марковну Терехову и через нее продолжить поиски ампулы, прерванные в годы войны. Ампулу эту надо доставить на Пито-Као (Дорт хотел сам уничтожить ее, только после этого он почувствует себя спокойным).
 В этот вечер мучительных раздумий Дорт решил действовать быстрее, нежели намечал прежде. Да, он не станет больше выжидать! Он позвонит сейчас Бергоффу и скажет, что в следующем месяце можно созывать совещание и приступать к делу…




 ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
 Боб Хоутон становится трезвенником



 1

 Сегодняшнее утро Боб мысленно назвал «косметическим»: кожа на лице изрядно шелушилась, а нос облез так, словно накануне Боб пытался сунуть его в пылающую вагранку. Теперь приходилось, сидя перед зеркалом для бритья, втирать в кожу какую-то патентованную мазь.
 Покончив с процедурой, Боб обтерся до пояса полотенцем, смоченным в прохладной воде, задумчиво пососал кусочек льда и захлопнул дверцу холодильника.
 Хоутон перелистал последние газеты и журналы, но читать не стал. Ничего не хотелось делать, душный, жаркий воздух как бы нехотя наполнял легкие. Включив вентилятор, Боб прикрыл глаза и подставил лицо под освежающую струю.
 Мелони разыскал журналиста на веранде — тот, нежась в плетеном кресле, разглядывал монету. Ощутив легкий удар по плечу, Боб поднял голову.
 — Привет, дружище! — воскликнул он, с удовольствием пожимая руку врача. — Присаживайтесь… Я вот смотрю и дивлюсь: совсем маленький кружочек металла, но как далеко он меня затащил!..
 — Не вас одного.
 — И не зря на монете надпись: «В бога мы веруем». Значит, все мы на пути, указанном самим всевышним. А?
 — Вам виднее, — нахмурился Мелони, не поняв иронии Боба.
 — Выпьем?
 — Собственно, на этот раз я зашел к вам по другому поводу.
 — Рад быть вам полезным, док.
 — Вот уже целый час ломаю голову над одним вопросом.
 — Из кроссворда?
 — Да, пожалуй… Из жизненного кроссворда, так будет точнее.
 — И что же это за штука?
 — Как отличить честного человека от прохвоста?
 — После чего, дорогой док, вы задались таким вопросом?
 — Да вот… после прочтения вашего очерка о Пито-Као и мистере Бергоффе. Вы здесь два месяца, Боб. Пора если не узнать, то хотя бы увидеть кое-что… В чем дело?
 — Но ведь это бизнес, док!
 — Я не знал, что вы не журналист, а бизнесмен. Вы своими очерками помогаете прикрывать Грязные дела на этом острове.
 — Док, скажите, что вам известно?
 — Если бы не ваш литературный опус, я сегодня же сказал бы вам больше, чем до этого. А теперь я, право, не знаю, как решить кроссворд.
 — Не надо так, док, — попросил Хоутон. — Я и без вас раздумываю сейчас о многом всерьез…
 — Если так, — смягчился Мелони, — то я берусь помочь вам, Боб, но только поговорим не здесь. У меня появились основания не доверять вашему соседу, Пирсу, а он может заявиться в любую минуту. Да вот я слышу чьи-то шаги…
 На веранду вошел слуга-туземец:
 — Господин, к вам пришел Мауки.
 — Пусти его. — Боб повернулся к Мелони — Мауки — мой новый друг. Туземцы очень сообразительны, общение с ними помогает мне изучать их язык.
 Легким шагом на веранду вошел Мауки. Его одежда состояла из футбольных трусов Хоутона и старого колониального шлема.
 — Господии, — слегка смущаясь присутствием врача, торжественно произнес Мауки, — я нашел Нечто и принес тебе.
 — Покажи, Мауки.
 — Я хочу сделать подарок только господину, — прямо сказал Мауки и посмотрел на Мелони.
 — Вот из него, — с удовлетворением сказал врач, — вы не скоро сделаете «бизнесмена»! — и, кольнув Боба взглядом, поднялся. — Я жду вас у себя. Прощайте.
 — До встречи, док! Так что же ты нашел, Мауки?
 Юноша протянул Хоутону что-то похожее на тетрадь без обложки. Листы были тоньше папиросной бумаги, но плотные и гибкие, точно клеенка. Цвет желтоватый. Все листы покрыты странными письменами красного цвета.
 — Где ты нашел это, Мауки? — взволнованно спросил Боб.
 — Далеко, где Костер-гора. Я могу господину показать, где жил Нечто…
 — Очень хорошо, Мауки! Ты молодец…
 — Молодец — это вождь?
 — Да-да. Юноша расцвел.
 — Ну, а что я должен взамен подарить тебе?
 — Я хочу знать фамилию Нечто, — твердо ответил юноша.
 — Будь по-твоему! Идем, Мауки, в гараж, я возьму машину, и поедем.
 Путь Боба и Мауки лежал через Лакитаун. У входа в кабачок восседал Оскар. Завидев Хоутона, он приободрился:
 — Нынче вы мой самый ранний гость, Боб. Увы, Оскар, я тороплюсь.
 Разве может найтись такое дело, о которое вы споткнетесь на пути к истине?!
 — Не всегда истина в вине, — неопределенно ответил Боб. — Сейчас я хочу поискать ее в другом месте.
 Оскар обиженно умолк, прислонился спиной к стене своего кабачка, вздохнул и не очень громко, но явно с расчетом быть услышанным изрек:
 — Опасно забывать, что грехи прощаются только тем, кто их имеет!
 Боб услышал и уже издали откликнулся:
 — Не тревожьтесь, Оскар, я отойду в иной мир не менее чем трижды прощенным.

 2

 Они оставили машину у подножия вулкана: дальше начинался крутой подъем. Место это — самое дикое на острове — напоминало заброшенную каменоломню мифических циклопов.
 Мауки шел уверенно, угадывая путь по каким-то ему одному известным приметам. Говорили на языке туземцев. Бобу доставляло удовольствие сознание, что он все свободнее понимает Мауки.
 — Ты часто бываешь тут? — спросил Хоутон.
 — Нет, господин. Но когда земля последний раз вздрагивала, я видел, как с головы Костер-горы упало перо, и тогда пришел.
 — Да, верно, — вспомнил Боб недавнее землетрясение и посмотрел вверх: остроконечной скалы, напоминавшей издали птичье перо, не было.
 Пробравшись между камнями, они вышли на обширное плато, упиравшееся в ровный крутой склон вулкана.
 — Далеко? — нетерпеливо спросил Боб.
 — Нет, господин.
 Мауки взял немного западнее и направился к скалистому мыску, развороченному недавним землетрясением — изломы были свежие. Обогнув мысок, они увидели правее еще такой же длинный выступ, беспорядочное нагромождение камней и невысокий, едва в рост человека, черный зияющий вход, будто землетрясение приоткрыло перед человеком одну из тайн старого, уснувшего вулкана. Боб первым шагнул в пещеру. После яркого дневного света в глазах заходили серые круги.
 — Господин взял с собой веселый огонь, — напомнил Мауки.
 Боб вынул из кармана электрический фонарик, нажал кнопку…
 В трех-четырех шагах впереди он увидел покатую, гладкую металлическую стенку и широкий открытый люк.
 — Эту дверь открыл я, — гордо пояснил Мауки и ткнул себя в грудь пальцем.
 Боб осторожно и бесшумно, точно входил в древний храм, перешагнул через порог люка. То, что он увидел затем, напоминало по своему внутреннему устройству подводную лодку.
 В первом же отсеке он наткнулся на длинный скелет и в страхе отступил.
 — Большой был, высокий, — громко сказал Мауки.
 Звук его голоса напомнил Бобу, что он не один в этом склепе, и Боб успокоился. Не подходя к скелету, он осмотрелся, заметил узкий металлический шкаф у входа и открыл его. Там лежали толстые книги. Взяв одну из них, он с любопытством открыл ее. Листы книги были тонкие и из того же материала, что и листки, принесенные Мауки. Но вместо текста на них были фотографии… Вот широкие улицы странного города. Дома в нем были, вероятно, не очень высокие, с куполообразными прозрачными крышами. Вот ночной пейзаж: ровная, как лента, река, низкорослый лес. Вот город, залитый ночными огнями, и в темном небе — две крошечные луны…
 Невероятная догадка обожгла мозг Боба. Ему стало не по себе. Присев на высокий порог, он тупо смотрел на длинный скелет, глазницы которого были холодно устремлены к потолку, к небу, где далеко отсюда…
 — Я схожу с ума, Мауки, — прошептал Боб. — Это похоже на ракетный корабль марсиан!
 — Хороший дом не должен оставаться без жильцов, господин, нельзя сходить с ума! — протестующе воскликнул юноша. — Пусть Мауки узнает все.
 — Узнаем, Мауки, узнаем. Это очень трудно, но мы с тобой узнаем все! Я учился много, Мауки, и полагал, что все это зря. Но сейчас я счастлив, что моя голова не пуста!
 Он засуетился в тесной каюте, не зная, с чего начать. Мауки внимательно наблюдал. Когда Боб подошел к скелету и тронул его, кости рассыпались и на ладони Боба осталась только легкая кисть, как бы дружески приветствуя его и вручая ему свою историю «из рук в руки».
 От этой мысли Бобу стало вдруг весело, и страх исчез.
 — Спокойствие, Мауки, — по-английски сказал Хоутон, — спокойствие. Ни слова об этом никому. Такой сенсации не публиковала еще ни одна газета! Ты понял, Мауки?
 Юноша утвердительно кивнул.
 — Мауки будет знать? — с надеждой спросил он.
 — Да, Мауки, непременно, исследователь ты мой хороший, — ласково ответил Боб. — Но пока никому ни слова.
 Лицо юноши расплылось в улыбке, глаза его задорно заблестели.
 — Мауки будет молчаливым, друг, — сказал он, не замечая, что впервые в жизни назвал белого другом.




 ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
 Дорт приобретает нового компаньона



 1

 В один ясный день на Пито-Као появилось несколько субъектов. Точнее, трое, если не считать их секретарей, помощников и прислуги.
 Организацию встречи гостей Бергофф поручил Паоле. Она обрадовалась хлопотам, внесшим оживление в ее однообразную жизнь.
 В день приезда гости — король парфюмерии семидесятилетний
 Джексон с сыном и генерал в отставке, известный богач Стоумен — знакомились с островом, куда-то отплывали на катере, вероятно, развлекались.
 На второй день после обеда у Бергоффа открылось «камерное» совещание, настолько конспиративное, что Бергофф явно старался избавиться даже от Паолы, к которой ранее не выказывал недоверия.
 — Паола, — сказал он, — вот тебе подарок от мистера Джексона. Это редчайшее вино. Можешь пока отдохнуть. Позаботься лишь о том, чтобы никто не помешал нам, — и, смеясь, добавил: — Хочешь, займись Джексоном-младшим, он, кажется, неравнодушен к тебе…
 Предложение оскорбило Паолу. Она молча вышла из комнаты. На душе было неспокойно. Вчера за ужином гости и хозяева хватили лишнего, были возбуждены и обменивались такими загадочными фразами и полунамеками, что разожгли ее любопытство.
 Подслушать? А почему бы и нет? Почему бы не узнать, откуда приходит к этим богатым мужчинам власть золота, которой покоряется и она, мечтающая стать независимой? В своем доме легко найти потайные уголки, откуда можно услышать все, оставаясь незамеченной. И Паола нашла такой уголок…

 2

 Начиная совещание, Дорт улыбнулся и спросил:
 — Вам понравилось у нас?
 — Благодатный край, — снисходительно ответил Стоутмен. — Чудесная природа, мягкий климат, свежий воздух, пропитанный солеными морскими брызгами. Сморщенный старикашка, покоившийся в коляске под тонким пледом, одобрительно кивнул головой. Это был мистер Джексон, магнат «промышленности красоты». В ушах его торчали слуховые аппараты новейшей конструкции, перед глазами вместо очков было укреплено что-то напоминавшее бинокль (последнее слово техники!).
 — Я очень рад, что побывал здесь, — прошамкал Джексон. — Врачи настоятельно рекомендуют мне морские путешествия, смену впечатлений… Вот я и странствую на своей яхте в приятном обществе мистера Стоутмена и сына.
 — Очень рад, что вам понравилось у нас, — поддержал Дорт. — Советую погостить здесь подольше.
 — Охотно, — согласился старик, — здесь так спокойно и уединенно! Однако вы не теряете времени зря, и это похвально: ничто так не укрепляет молодой организм, как хорошо поставленный бизнес.
 — Мистер Бергофф желает что-то сообщить нам, насколько я понял? — спросил нетерпеливый Стоутмен.
 — Мистер Дорт, — вежливо произнес Бергофф, повернувшись к своему компаньону, — до сих пор вы не знали лично тех, кто вместе со мной щедро финансирует вас. Сейчас встреча состоялась, и вы сами согласитесь, что все мы — и мистер Джексон, и мистер Стоутмен, и я — имеем законное право интересоваться ходом ваших работ. Не смотрите на это как на официальный отчет: мы хотим знать, во что превращаются наши деньги и как далеко от пас ожидаемые прибыли. Прошу вас…
 — Здесь, на Пито-Као, — начал Дорт, — мне удалось обнаружить и, так сказать, воспитать возбудителей оригинальной кожной болезни… Лицо человека обезображивается до неузнаваемости, что вызывает у него желание стать здоровым невзирая ни на какие затраты! Вероятно, это чувство будет особенно сильным у дам, кому верой и правдой служит уважаемый мистер Джексон. Вместе с тем я составил недорогую мазь, которая в несколько дней излечивает потерпевшего. Как видите, при известном творческом подходе многое можно сделать, вдохновляясь принципом свободной торговли и предпринимательства. Все очень просто, проверено и, по самым осторожным подсчетам, сулит нам прекрасную прибыль. Мистер Бергофф был так добр, что позволил мне произвести последний опыт над мисс Паолой. Вот ее цветные фотографии до заболевания, во время него и после… Сами понимаете, что сохранившаяся красота мисс Паолы — лучшее доказательство безопасности эксперимента. Прошу ознакомиться…
 Наибольший интерес к снимкам проявил старик Джексон, вот уже более полувека известный миру «фабрикант женской красоты». В пору своей наибольшей активности он вырабатывал на своих предприятиях все, что необходимо обеспеченной женщине: от модных туфель и платьев до головных уборов, от нижнего белья до котиковых и норковых манто. Он безжалостно раздевал сотню женщин, наживаясь на их труде, чтобы с выгодой для себя одеть одну.
 И все же в конце концов он не выдержал конкуренции. Хорошо, что он вовремя сосредоточил свою энергию на парфюмерии и косметике. «Наш век — это век специализации», — сказал он тогда.
 Выбор оказался верным: бедные и богатые, красавицы и дурнушки, молодые и старые женщины охотно покупали то, что продавал им всемогущий Джексон. Недаром в день своего шестидесятилетия в узком, почти семейном кругу он откровенно и цинично высказал мысль, попавшую все же в газету и облетевшую весь деловой мир. «При известной сноровке и затратах, — сказал Джексон, — мы смогли бы убедить многих наших женщин ходить в костюме Евы… Впрочем, порой мода и в наши дни настолько приближается к этой, на мой взгляд, невыгодной с коммерческой точки зрения модели, что некоторые промышленники бьют тревогу и срочно финансируют различные общества борьбы за нравственность и благопристойность… Но никогда и никому не удастся убедить ни одну женщину отказаться от услуг моих косметических и парфюмерных предприятий! Вы слышите: никогда! Вот почему я обеспечил себе спокойную старость…»
 Разумеется, Джексону приходилось тратить немалые деньги на рекламу своих товаров, причем с большой изобретательностью. Он сам придумал несложный, но удачный трюк… Высвободив из оборота часть средств, Джексон принялся собирать небольшую коллекцию редчайших алмазов, о чем то и дело писали газеты и журналы. Во-первых, это свидетельствовало о благополучии фирмы; во-вторых, позволяло выпускать различные духи и кремы, названные именем того или другого знаменитого камня.
 Особенно подвезло Джексону, когда он купил «Фею Амазонки» — крупный, величиной с куриное яйцо, с бледно-синим отливом алмаз чистейшего тона. В одном конце драгоценного додекаэдра было красивое рубиновое вкрапление в виде крохотной короны с тремя лучиками.
 В магазинах появились хрустальные светло-синие флаконы духов и одеколона, внешне в точности походившие на «Фею Амазонки». Наконец, Джексон пустил в продажу прекрасно рекламированный, самый дорогой в мире парфюмерный набор «Фея Амазонки», который не выходит из моды и по сей день.
 Если, «исчерпав тираж», Джексон втихомолку продавал надоевшие алмазы, то с «Феей Амазонки» он не расстался бы ни за что, сделав даже изображение этого редкого минерала эмблемой своей фирмы.
 Нанятые Джексоном журналисты время от времени писали о камне, найденном «кем-то» в районе Амазонки и «неизвестно у кого» купленном Джексоном за крупную сумму. Такая таинственность, сама по себе уже реклама, помогала изобретательному дельцу в несколько лет окупить стоимость необыкновенного алмаза, ставшего предметом вожделения многих королей и министров. Так что Джексон мог жаловаться на возраст и старческие недомогания, на что угодно, только не на отсутствие выдумки.
 Однако и Джексону ни разу не приходила на ум такая мысль, какая родилась в лысой голове этого немца. Идея Дорта вполне заслуживала внимания…
 — Предоставляю слово своему уважаемому другу и компаньону, — кивнул Дорт.
 — Господа, — сказал Бергофф, — мистер Дорт и я… мы вдвоем наводняем, так сказать, выбранные нами страны возбудителями этой болезни. Способ заражения прост, и, так как это будет лежать на нашей обязанности, я не стану отвлекать вас. Вместе с тем мистер Дорт и я передаем мистеру Джексону состав исцеляющего средства и преимущественное право выпускать его в продажу согласно разработанному нами проекту договора. Мистер Стоутмен, используя свое влияние в высших официальных сферах, возьмет на себя почетную обязанность ликвидировать возможные конфликты и будет содействовать проникновению наших товаров на территории колоний. Каждый из нас по заслугам получит долю выигрыша. Игра, как уже упомянул мой коллега, несомненно, будет крупной. Если вас интересует научная сторона вопроса, вам ее изложит мистер Дорт.
 — Джентльмены, — сиплым голосом произнес Джексон, — я полагаю, можно обойтись и без науки… Я в восторге от остроумия мистера Дорта и дальновидности моего юного друга мистера Бергоффа. Я заранее жму вам руки и включаюсь в дальнейшую игру. Да, надо уточнить детали, размеры затрат и прибылей, но за этим дело не станет: я не сомневаюсь в том, что мы договоримся. Больше того, я ничего не имею против, если мне придется взять на себя и распространение зараженной мази, или, скажем, одеколона, а не только исцеляющей.
 — Неужели вам мало вашей доли? — возразил Стоутмен.
 — Я полагаю, — сказал Бергофф, — что не стоит подвергать риску доброе имя вашей фирмы, мистер Джексон.
 — Как угодно, — пожевав сухими губами, вздохнул старик. — Кстати, не могут ли ваши микробы продлить мне жизнь? Нет? Жаль… Я бы щедро заплатил.
 Довольный своей шуткой, Джексон хрипло рассмеялся.
 — Вы упомянули об окончательном проекте договора… — напомнил Стоутмен.
 — Да, пожалуйста, прошу ознакомиться. — Бергофф подал Джексону тонкую папку с бумагами и подсел поближе к старику.
 Стоутмен встал из-за стола и взглядом пригласил Дорта сделать то же самое. Они вышли на балкон, опоясывающий дом Бергоффа. Возле спальни Паолы находилось несколько плетеных кресел и шезлонгов. Дорт жестом пригласил собеседника присесть.
 — Мы с вами только что познакомились, мистер Дорт, — сказал Стоутмен, — но почему бы нам не быть откровенными друг с другом?
 Дорт вопросительно посмотрел на него. Стоутмен подумал и решил идти напролом: это сбережет время и окажет психохологическое давление на собеседника.
 — Вы умолчали о главном, мистер Дорт: о тех микробах, что несут с собой смерть и опустошение.
 Дорту стоило немалого труда казаться спокойным.
 — Я не понимаю вас, — ответил он.
 — Я — один из пайщиков фирмы «Келли и сыновья», той самой, которая по договору с вами оборудовала здесь микробиологическую лабораторию.
 — Но это был секретный договор!
 — Если бы «Келли и сыновья» имели от меня секреты, то я забрал бы от них все свои вложения до последнего цента и разорил бы их!
 — Чего вы хотите от меня теперь?
 — Вы сами делаете деньги и понимаете, что фирме «Келли и сыновья» не грешно было бы узнать, для чего вам понадобилась микробиологическая лаборатория, да еще с таким дорогим совершенным оборудованием.
 — Вы шпионили за мной?
 — Э, мистер Дорт, к чему волноваться? Каждый развивает свое дело, как умеет, и поступает, как ему выгодно. Чтобы вы не сомневались в чистоте нашей работы, я вам расскажу: вам удалось найти здесь, на Пито-Као, неоценимый клад… Новых крошечных рыцарей смерти. Если их напустить на человека, то он погибнет в очень короткий срок. Вы можете хоть сегодня начинять маленькие бомбочки и продавать их по миллиону долларов за штуку! А кожная болезнь, о которой мы говорили сегодня, не что иное, как в тысячи раз ослабленное действие одного из штаммов этого же возбудителя… Теперь вам ясно, что мне известно многое? Вы хотите сделать бизнес нашими дедьгами. Это нечестно!
 Дорт был бледен. Стоутмен достиг своей цели. Несколько минут прошло в молчании.
 — Если «случайно» моя жизнь оборвется здесь, на Пито-Као, — усмехнувшись, проговорил Стоутмен, — мои люди прикончат вас всего получасом позже. Боюсь, что мне нельзя умирать у вас даже от простуды…
 Дорт подумал, что перед ним сильный противник или… А почему бы и нет? В лице Стоутмена он приобрел бы волевого партнера! Внезапно в голове Дорта возник новый вариант их возможного сотрудничества.
 — Вы действуете от себя или от лица фирмы? — быстро спросил он.
 — Если мое личное участие, — Стоутмен сделал ударение на слове «личное», — будет для меня более доходным, я готов пожертвовать интересами фирмы и моих уважаемых друзей — Бергоффа и Джексона.
 — Хорошо, я согласен. Едем! Сегодня же!
 — Куда?
 — В мою лабораторию.
 — Это вполне безопасный путь?
 — Слово джентльмена и вот вам моя рука. Стоутмен медленно протянул ему свою пухлую руку.
 … Паола слышала многое. Вспомнились почему-то обрывки фраз, неизвестно где и когда услышанных ею, возможно, вчера, а возможно, и много дней назад. Она дрожала словно в лихорадке. Еще не зная, что и как надо делать, Паола подумала о Хоутоне. Скорее, скорее к нему!..

 3

 Уже за полночь слуга погасил в доме огни. Дорт увлек Стоутмена в свою машину и увез его в лабораторию за сорок километров от поселка.
 — Вы первый гость в моем царстве, генерал, и я хочу показать вам кое-что, — сказал Дорт.
 — Я ценю зто, — коротко ответил Стоутмен. Они расположились в рабочем кабинете Дорта. Над письменным столом висела большая картина: метательная машина забрасывала полуразложившиеся трупы через крепостную стену, над которой местами возвышались головы осажденных. Стоутмен достаточно знал немецкий язык, чтобы прочесть надпись: «Осада татарами Каффы (Феодосии) в 1347 году».
 — Нравится? — спросил Дорт и тоже повернулся к картине. — Это первый случай в истории, когда война стала бактериологической… Татары забрасывали зараженные трупы… Кустарно! Но простим им, ведь это было более шести веков назад. Я вам предложу самое совершенное оружие! Нелегко и недешево было создать все это. — Дорт обвел руками вокруг. — Я убежденный нацист, но одних партийных интересов для меня мало. Жизнь — это бизнес!.. Мой товар — новое бактериологическое оружие, его можно выгодно сбывать.
 Стоутмен молча кивнул.
 — Это средство у меня сегодня есть! — гордо продолжал Дорт. — Его пока мало, но я создам миллиардную армию моих невидимок. Мир еще узнает, что это за штука. Если хотите, я расскажу вам, как мне удалось добиться этого. Начну с того, что предки моей матери владели многими материалами об этом острове. Они были наивными людьми, и документы лежали без дела, пока не попали в мои руки. Я понял, что игра стоит свеч! Я приехал на Пито-Као и стал искать. Трудные это были поиски! Но я знал, что надо искать, и не отступал.
 Дорт встал, подошел к шкафу, налил в мензурку спирта, посмотрел в нее и, не разбавляя, выпил. Глаза его возбужденно блестели.
 — А ведь идея проста, — продолжал он. — Мои коллеги пытались и пытаются начинять бомбы возбудителями чумы, холеры и других болезней, которые человечество знает давно. Я же имею в своих руках возбудителей новой, во всяком случае, практически неизвестной болезни! Никто еще не подготовлен к защите от нее. Вот почему, приехав на Пито-Као, я готовился к длительной работе, — тихо закончил он.
 — Значит, вы не сразу обнаружили его?
 — Конечно, нет. Я исследовал десятки туземцев с соседнего острова, но все они оказались здоровыми! Природа подчас хитра: она куда то запрятала возбудитель и задала мне жару. Я искал всюду: в почве, в растениях, в животных, в воде и в воздухе — и все впустую. Счастливая мысль побудила меня приступить к раскопкам! В местах захоронения я обнаружил мумию, точнее, мумифицированный труп. Дело пошло более слаженно: я нашел споры особого вида грибка из группы актиномицетов. Месяцы ушли на поиски питательной среды, на которой он дал бы рост… Сперва я получил ту разновидность возбудителя, которая вызывает не очень опасное кожное заболевание. Ну что ж, подумал я, и на этом можно заработать! Но продолжал искать главное, пока не добился своего… Затем опыты над животными и… туземцами.
 — И что же? — спросил Стоутмен.
 — Они сгнивали заживо! — воодушевился Дорт. — У меня в руках наконец была проказа, но не обычная, длящаяся десятков-лет, а молниеносная! Это не пятна на лице Паолы, и никакой мазью от нее не спасешься… Я перепробовал сотни антибиотиков и других всевозможных препаратов, но ничто ее не берет! Стоутмен поежился и оглянулся.
 — Бациллы мои спрятаны надежно, — улыбнулся Дорт, заметив движение собеседника. — Но если я захочу… — он засмеялся, — мир запомнит меня! Герострата забудут, меня — нет! Я сейчас могуч, как никогда.
 Дорт нажал кнопку электрического звонка, и в лабораторию вошел лилипут Гарри. Переступив порог, он широко открытыми глазами посмотрел на Стоутмена.
 — Это мой воспитанник, — представил его Дорт, — иногда полезно для здоровья проявлять гуманность, так сказать, к своим ближним…
 Стоутмен даже не удостоил лилипута взглядом.
 — Гарри, принеси папку номер два, — распорядился Дорт.
 — Слушаюсь, доктор.
 Стоутмен, как бы играя, написал на пачке сигарет единицу с несколькими нулями, а когда Гарри вернулся с папкой, незаметно от Дорта повернул пачку так, чтобы лилипут увидел написанное, и затем, закурив, спрятал сигареты в карман.
 — Вот часть тех бумаг, что достались мне от пращуров, — объяснил Дорт. — К сожалению, на этих страницах больше говорится о геологическом строении острова, описываются каменные истуканы, которых вы сегодня видели, и высказываются гипотезы относительно их происхождения.
 Стоутмен взглянул на лилипута, стоявшего позади немца. Тот едва заметно кивнул.
 — Вот в этой тетради описана фауна острова и немного сама болезнь, которая привела меня сюда, но ни слова о средствах лечения! Сами понимаете, как это усложнило мою работу. Но теперь я имею надежный препарат…
 Стоутмен опять посмотрел на Гарри: лилипут отрицательно покачал головой.
 — Так в чем же дело? — спросил Стоутмен. На посеревшем лице Дорта выступили капли пота… В зеркале на боковой стене он заметил сигналы, подаваемые Гарри Стоутмену. С трудом овладев собой, Дорт встал, опять подошел к шкафу и выпил еще одну порцию спирта.
 — Гарри, — сказал он, не оборачиваясь, — ты мне больше не нужен.
 — Слушаюсь, доктор. — Лилипут вышел. Успокоившись, Дорт посмотрел на Стоутмена и твердо сказал:
 — Если хотите, чтобы мы были друзьями, признайтесь: кого вы приставили ко мне?
 — Это нетактичный вопрос, мистер Дорт.
 — Вы сами говорили, что каждый развивает свое дело, как может… Что вам стоит удовлетворить мою прихоть? Тем более, что мы уже компаньоны, а ваш человек сделал свое дело. Не так ли?
 — Все-таки неудобно…
 — Самое важное для нас — взаимное доверие!
 — Ну что поделаешь с вами, — засмеялся Стоутмен. — Так и быть… Разве вам можно в чем-нибудь отказать? Полезные для нас, вернее, для меня сведения сообщал Монти Пирс…
 Стоутмен крепко промахнулся, выдав Пирса! Он полагал, что сохраняет Гарри, человека более полезного для дела. Наконец, становясь компаньоном Дорта, он подумывал изменить систему наблюдения за немцем и, рассчитывая на лилипута, решил пожертвовать Колорадским Жуком.
 Кровь ударила Дорту в голову. «Значит, ко мне приставлены по меньшей мере два шпиона!» — подумал он.
 — Больше никого?
 — Нет.
 — А Гарри?!
 Стоутмен выдержал его взгляд, даже ухитрился сделать вид, будто он кое-что припоминает.
 — Да-да-а, — пропел делец. — Представьте себе, едва не забыл о нем! Спасибо, что вы напомнили… — И подумал: «Черт возьми, имел двух надежных людей, а теперь ни одного!..»
 — Покончим с этим, — сказал Дорт. — Я вижу, вы деловом человек и у вас есть чему поучиться…
 — Я всегда к вашим услугам. Право, мне думается, что мы скоро станем друзьями до гроба.
 — Это будет деловой союз, — напомнил Дорт.
 — Разумеется. Такая основа — наиболее прочная для дружбы. Скажите, коллега, вы… полностью разработали средство лечения вашей болезни?
 Дорт проглотил эту пилюлю.
 — Почти… Мне нельзя даже посоветоваться со специалистами… Это, конечно, тормозит дело…
 — Зато сохраняет конспирацию. Ведь если о ваших «крошках» узнают, то бизнеса может не получиться…
 — Не потому ли вы так старались побольше выведать обо мне?
 — Я не в счет: мы единомышленники, и я заботился лишь о том, чтобы в трудную минуту прийти к вам на помощь. Вы поняли меня?
 — Понял. А теперь прошу присутствовать на опыте.




 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
 «Никакого сундука не было!..»



 1

 Сардов, пробравшись в Москву, не торопился и действовал очень осторожно. Дорт просил никого не втягивать в дело, но какое это имеет значение, когда рисковать приходится не ему, а Сардову? И Сардов обманул Дорта, решив выполнить задание с помощью своего давнишнего приятеля Стася.
 Вызвав Стася из Средней Азии и растолковав, что и где надо искать. Сардов посулил хорошее вознаграждение.
 — Тебе нужно пробраться к Тверским и потихоньку перевернуть у них в доме каждую бумажку, камешек или стекляшку, — сказал он. — Ищи все, что осталось от покойного старика Тверского…
 Задание Дорта не казалось Сардову сложным, причем нужных бумаг и ампулы могло вообще не быть, значит, есть возможность отговориться.
 Сардов надеялся до конца оставаться в тени, следуя правилу некоторых политиков — загребать жар руками ближнего.
 Стась предложил явку у Пата, но опытный шпион отказался воспользоваться таким ненадежным адресом. Он посоветовал приятелю лечь в клинику на операцию, что должно было помочь ближе познакомиться с Тверским. Резидент передал Стасю миниатюрную ультракоротковолновую радиоустановку для связи, объяснил, как с ней обращаться, и они расстались по крайней мере на месяц.
 Относительно спокойную жизнь Сардова нарушала лишь нервозность Дорта, не перестававшего торопить его. В конце концов пришлось самому выехать в Задонскую,
 В станице случайно удалось напасть на след Эвелины Марковны Тереховой, который привел Сардова в Ростов-на-Дону. Поиски оказались нелегкими. Все же неделю спустя адрес Тереховой (по паспорту — Пылаевой) был найден.
 К тому времени Стась спешно выписался из клиники, связался со своим резидентом и ожидал его указаний.
 Сардов вызвал Стася в Ростов. Они увидели друг друга на вокзале, в толпе приехавших, но разговаривали издали по замаскированной в одежде рации.
 — Запомни адрес, — Сардов назвал улицу и номер дома. — Пойди к старухе, выведай, что у нее есть.
 — Хорошо, — согласился Стась. — Только дай мне денег.
 — Иди за мной, — распорядился Сардов. — Там, где я остановлюсь… Впрочем, нет, пройди в умывальную комнату… Зайдешь после меня в туалетную кабину и возьмешь сверток: в нем будут деньги и фотокопии расписок этой старухи. Припугнешь ее… Не забудь и сам взять расписку!
 Стась быстро разыскал квартиру Пылаевой. Эвелина Марковна показала ему альбом, но старый вор даже не раскрыл его. Сундучок вызвал у Стася большее любопытство: в нем были статуэтки из камня, записные книжки, какие-то рисунки и две тяжелые металлические гильзы с запаянными крышками. Стась почуял, что это, пожалуй, и есть цель их поисков, но на всякий случай решил посоветоваться с Сардовым. Тем более, что старуха запросила невероятную сумму.
 «Вот скряга, за какую-то рухлядь требует столько денег! — со злобой подумал он. — И к чему они ей? Ведь все равно скоро подохнет…» Пообещав зайти вечером, Стась оставил Пылаевой задаток.
 На бульваре Пушкинской улицы, усевшись на уединенной скамье, Стась нажал на кнопку передатчика и вызвал Сардова. Резидент ответил сразу, но слышимость была неважной: вероятно, их разделяло большое расстояние. Резидент дважды переспрашивал о содержимом матросского сундучка и выразил удовлетворение.
 — Пойдешь к ней вечером, — сказал он. — Купи в магазине саквояж… Старайся, чтобы тебя меньше видели.

 2

 Старый большой дом. Серый, угрюмый, с седым фронтоном. Парадные двери поблекли, сетчатый ствол уже не существующего лифта покрыт паутиной, на всех этажах спертый воздух,
 По вечерам здесь тускло светятся засиженные мухами электрические лампочки.
 К этому дому подъехали Петушок и Нина. Спотыкаясь на щербатых ступенях, но не рискуя опираться о липкие перила, они добрались до двери с нужным номером. На ней оказалось не менее дюжины кнопок, а возле каждой на клочке бумаги — фамилия жильца. Отыскав фамилию «Пылаева», Петушок нажал кнопку.
 Эвелина Марковна Пылаева только что возвратилась из сберегательной кассы. Удобно расположившись в кресле-качалке, она перелистывала сберегательную книжку: Пылаева любила деньги и старательно копила их.
 Эвелина Марковна пробежала взглядом колонку цифр: каждая запись вклада оживляла в памяти волнующий эпизод ее жизни, в которой было много пестрого — от любовных похождений до спекулятивных махинаций, в равной мере острых, незабываемых и доходных.
 Резко затрещал старый звонок. Старуха, не торопясь, спрятала в комод свое сокровище и пошла открывать дверь.
 — Петя?! — удивилась она, но тут же, изобразив на морщинистом лице радушие, запела: — Заходи-ите, дорого-ой… Так приятно, что вы все же вспомнили о нашем существова-ании.
 — Знакомьтесь, это Нина Константиновна. Мы к вам.
 В комнате стоял терпкий запах нафталина. Обстановка была старинная, каждая вещь казалась привинченной к своему месту.
 Нина посмотрела на обитательницу этого жилища. Хозяйка Черныша, высокая, горбоносая, крупная женщина, была одета в черное платье. Волосы ее гладко зачесаны назад. На бледном матовом лице выделяются глубоко сидящая темные глаза. Они смотрели на гостью зорко и вместе с тем приветливо. Гордая осанка старухи говорила о привычке главенствовать в доме, а тонкие бледные губы придавали ее прямоугольному лицу выражение замкнутости и суровости.
 Сперва разговор шел о погоде, о том, о сем, и говорить было легко. Нина рассказала, что в Ростове-на-Дону она в командировке, что вместе с Петей они в свободное время ходят в кино, музей и даже были в воскресенье на толчке — искали антикварные вещи.
 Старуха сказала, что и сама не прочь купить старинную статуэтку, посуду или безделушку. Нина ухватилась за эту мысль и довольно умело подвела разговор к желаемой цели.
 — Мне Петя говорил, что у вас есть оригинальный альбом, и я так захотела взглянуть на него… Если, разумеется, это не очень побеспокоит вас.
 Старуха насторожилась, но ничем не выдала своих чувств.
 — Ах, альбом! Да-да, как же… Есть. Вот, пожалуйста.
 Она подала Нине тяжелый старинный альбом. Девушка с любопытством раскрыла его. Фотографии были обычные, но местами попадались карандашные зарисовки каких-то тропических пейзажей и несколько старинных фотографий. На одной из них Нина увидела с десяток каменных статуй, точно стоящих в военном строю у подножия скалистой горы. О таких изваяниях она читала в дневнике деда.
 — Старый альбом, — сказала старуха. — Обратите внимание, здесь что-то написано.
 На обороте толстого переплета можно было прочитать надпись: «Своему верному другу и спутнику в тихоокеанских странствиях Федору Ивановичу Терехову в честь наступления Нового года, 1 января 1911». Подпись длинная, витиеватая. В конце подписи точка.
 — Что с вами, Ниночка?
 — Я узнала почерк своего деда.
 — Деда?!
 — Я внучка Павла Александровича Тверского. Вам это ни о чем не говорит?
 — Н-нет… — неуверенно ответила Эвелина Марковна, как бы роясь в памяти.
 — А как этот альбом попал к вам?
 — Он принадлежал моему покойному мужу, а ему достался от его отца, моего свекра, Терехова.
 — Значит, вы невестка Федора Ивановича! — воскликнула Нина. — Эвелина Марковна, как я рада, что так неожиданно нашла вас! Вы мне сможете оказать неоценимую услугу.
 — Я… услугу?!
 — Да-да! Скажите, вы лично знали Федора Ивановича?
 — Нет. Насколько мне помнится, он умер в девятсот пятнадцатом году. С мужем я познакомилась уже в гражданскую войну, вышла замуж в двадцать пятом, а в тридцать третьем его убили кулаки здесь, на Дону. Он был такой идейный…
 — И он никогда не рассказывал вам о своем отце?
 — Возможно, и говорил когда, не помню…
 — Эвелина Марковна, милая, может, сохранилось еще что-нибудь из вещей Федора Ивановича? Ведь он служил у моего дедушки!
 Губы старухи дрогнули.
 — Что вы! Столько лет прошло… А почему это вас интересует?
 — Федор Иванович много путешествовал с моим дедушкой. Не может быть, чтобы ничего не было. Возможно, какой-нибудь сундук…
 На мгновение в глазах старухи отразился испуг, но, оправившись, она приняла оскорбленный вид. — Я вам ясно ответила. — И упрямо добавила: — Никакого сундука не было! Нина отшатнулась.
 — Был, — грозно посмотрел на старуху Петушок. Она не выдержала его взгляда, отвернулась и глухо повторила:
 — Никакого сундука не было.
 — Но мне Серафим говорил, что он сам видел сундук.
 — Серафим?! — старуха встала, выпрямилась, глаза ее метнули искры, но секунду спустя она чуть сжалась и заговорила мурлыкающим голосом, ласково и приветливо: — Что это мы, чуть не заспорили? А я-то, старая, и запамятовала… Был сундучок, но не Федора Ивановича, а мой собственный, еще от мамы в приданое достался. Но он было совсем расклеился, и я продала его еще зимой старьевщику. А вещей Федора Ивановича у меня нет никаких, кроме альбома. Могу уступить его вам, Ниночка. Подарила бы, но жизнь такая дорогая…
 Большего они не добились. Нина купила у старухи альбом и, кивнув Петушку, первой поднялась.
 — До свидания, — сухо сказала она.
 — До свидания, моя милая. Прошу бывать у нас… Может, при случае и с Эммочкой вас познакомлю: дочь моя, живет с мужем в Ленинграде, но каждый год навещает меня. А Симочке я сделаю выговор, чтобы не сбивал людей с толку!

 3

 Нелегко дался Эвелине Марковне этот неожиданный визит. Проводив гостей, она, держась за стенку погруженного в полумрак коридора, едва доковыляла до двери. Войдя в комнату, грузно опустилась в качалку. Ноги налились тяжестью, усталость разлилась по всему телу, а пальцы безвольно опущенных рук были холодны, как сосульки.
 Память вернула ее к событиям уже немалой давности, когда фашистские полчища ворвались на берега Дона. Это было тяжелое для всего советского народа время. Но только не для Эвелины Марковны. Она пустила в ход свои «сбережения», стала ездить по станицам, выменивая вещи на хлеб. Затем хлеб и другие продукты, добытые в станицах, она привозила в Ростов и снова выменивала на вещи, но уже более ценные.
 Особенно часто она ездила в станицу Задонскую, где помнили эту дородную женщину по ее мужу — коренному задонцу. В один из приездов ей выпала редкая удача. В ту пору в доме, когда-то принадлежавшем Павлу Александровичу Тверскому, поселился немецкий врач, «герр доктор», как почтительно называли его немецкие солдаты. По рассказам станичников, он усиленно разыскивал родственников Тверского и даже обещал вознаграждение. Поразмыслив, Эвелина Марковна сказала себе; «Трус в карты не играет!» — и вечером, в запретный час, будто позабыв о строгом приказе гитлеровцев, вышла на темную улицу. Когда ее задержал патруль, она объяснила, что ей надо срочно «к господину доктору по важному делу».
 — К подполковнику Дорту? — спросил офицер и приказал проводить задержанную.
 Дорт говорил по-русски довольно сносно, и они нашли общий язык без переводчика.
 — Кто ви есть? — спросил он.
 — У Павла Александровича Тверского, — объяснила Эвелина Марковна, — был верный слуга, который с ним путешествовал… Федор Иванович Терехов.
 — А ви кто есть? — нетерпеливо повторил Дорт.
 — Я — невестка Терехова, жена его сына.
 — Если ви есть настоящий невестка Терехова, — сказал Дорт, — то ви можете иметь от меня деньги! О! Зер грос деньги. Ми будем цузамен дружийть…
 — Да, да, — послушно кивала Эвелина Марковна, и сердце ее приятно щемило.
 — Мне не надо шпион, — с достоинством говорил Дорт. — О нет, я не занимайт этим… Мне надо иметь на память, что можно из вещей и коллекций доктора Тверского и вашего свекра, фрау. Ви понимайт?
 — Да-да, я все понимаю, господин подполковник!
 — Зер гут. Ви должна собирайт по станица все его бумаг, письмо, рукопись… Ферштейн зи?
 — Я, я, — кивала Эвелина Марковна.
 — И еще искать его коллекций. Согласны, фрау?
 — Согласна, господин подполковник, — торопливо ответила Эвелина Марковна.
 — А за каждый бумаг я платить вам деньги! Как это говорят по-русски? По рукам!
 — По рукам, господин подполковник!
 — Ви получите зер филь денег! Зер филь! — и он принялся подробно объяснять своей неожиданной помощнице, что ему требовалось.
 После этого разговора она месяц провела в Задонской безвыездно. Врожденная хитрость крепко выручала ее тогда. Она придумывала различные трогательные рассказы о своей любви к мужу и свекру, о желании сберечь все, что осталось от них, а также от доктора Тверского, которому ее свекор был не столько слугой, сколько верным хранителем и другом, чтобы ничего из этого наследства не попало в руки немцев.
 Люди русские, чуткие к чужому горю, шли ей навстречу. Да и время было такое, что хотелось верить каждому светлому стремлению и доброму слову.
 Лучшей помощницы Дорту и желать было нечего. Правда, вначале «фрау» доставляла с виду ценные вещи, но не то, что требовалось. Однако дважды немец был щедрым, и они расставались довольные друг другом.
 Наступление советских войск прервало это выгодное «дело» Эвелины Марковны. Только что она раздобыла старинный матросский сундучок, как Дорт вдруг исчез из станицы, точно сквозь землю провалился. Запасливая Эвелина Марковна на случай прихватила с собой сундучок и вернулась в Ростов. Но Дорта она не дождалась… А сундучок, уже просто благодаря бережливому характеру его новой хозяйки, остался лежать среди домашнего хлама в кладовке. Сундучок был крепкий, окованный тонким железом и, вероятно, служил доктору Тверскому походным сейфом в его путешествиях.
 И вдруг сегодня к Пылаевой пришел незнакомый человек и предъявил фотокопии двух расписок, отобранных у нее Дортом еще в 1942 году. Со старухой чуть не сделался удар, но незнакомец быстро успокоил ее и сказал, что от нее требуется немногое — продать (он так и сказал: продать!), если, конечно, у нее есть то, что могло интересовать Дорта. При этом незнакомец, выразительно посмотрев на фотокопии расписок, посоветовал ей держать язык на привязи.
 Эвелина Марковна показала ему сундучок. Осмотрев содержимое, незнакомец грубовато похлопал ее по плечу и засмеялся.
 — Дорогая старушка, — бесцеремонно сказал он, — вы заработаете на этом ящике столько, сколько вам и не снилось.
 Он назвал сумму, но бойкая Эвелина Марковна немедленно утроила ее. Начался торг. Незнакомец нервничал, злился, но ничего не мог поделать с жадной старухой.
 — Хорошо, — наконец согласился он, утомленный спором. — Вот вам аванс. Вечером принесу остальное и заберу сундук. О, матка бозка, какой у вас твердый характер.
 Все-таки сделка совершилась честь по чести. Но визит Нины и Петушка поверг Пылаеву в необычайное смятение. «Следят!.. Знают!.. — горели огнем в ее голове тревожные мысли. — Но кто? Кто мог сообщить об этом? Неужели соседка? Ведь она была в своей комнате. Или Серафим?.. Нет, он не знал о том, что сундучок уже продан. Соседка тоже ничего не могла подозревать… Но кто? Неужели они, органы?! Почему столько людей охотятся за этим проклятым сундуком?..»
 Старуха была разбита и подавлена.

 4

 Выйдя из дома Пылаевой, Петушок и Нина направились в Кировский сквер, где их ожидали Андрей и Серафим, На углу удивленная Нина встретила Рязанова. Не успела она рта открыть, как Алексей снял шляпу (он был в штатском) и радостно воскликнул:
 — Нина Константиновна! Какая неожиданная встреча!.. Мы так давно не виделись с вами… Простите, молодой человек, — он повернулся к Веневу, — если вы позволите, я всего на несколько минут задержу вашу знакомую…
 Петушок недружелюбно посмотрел на Рязанова и прошел вперед. Алексей взял Нину за руку и свернул за угол.
 — Тихо и коротко расскажите, что вы делали в этом доме, — попросил он. — Были у старухи?..
 — Вы что, волшебник, Алексей Сергеевич?! — воскликнула Нина.
 — Тише, прошу вас!
 Нина рассказала о том, что она узнала.
 — Мы с вами разными путями пришли к этому дому, но я еще не успел побывать в нем. Вы очень помогли мне… И еще сумеете помочь. Что вы думаете делать сейчас? — спросил Рязанов.
 — Да, собственно, раз сундука нет, мне здесь делать уже нечего.
 — Сундук, по-моему, еще там!
 Нина вопросительно посмотрела на него.
 — Да-да, там. Во всяком случае, если сундук действительно был, то он еще там.
 — ?!
 — Не расспрашивайте пока меня ни о чем. Идите к своим друзьям и… — он посмотрел на часы, — через пятнадцать минут я ожидаю вас в машине на углу Энгельса и Журавлева, у аптеки. Там и поговорим. Не опаздывайте, прошу вас. И вот еще что: пригласите с собой бортрадиста, который живет у нее на квартире.

 5

 Выслушав Нину и узнав подробности ее разговора со старухой, Алексей понял, что дорога каждая минута. Позвонив в управление КГБ, он попросил усилить наблюдение за домом Тереховой — Пылаевой, а сам успел побывать у прокурора и получить ордер на обыск.
 Четверть часа спустя он уже подъезжал к аптеке, где его ожидали Нина и Серафим. Еще пять минут — и они были в квартире Пылаевой.
 — Я из. управления КГБ, капитан Рязанов, — представился Алексей.
 Эвелине Марковне сделалось дурно. Нина подала ей холодной воды. Серафим энергично обмахивал полотенцем бледное лицо своей хозяйки. Придя в себя, она остро посмотрела на Рязанова, потом со злостью на Серафима и Нину и отвернулась.
 — Не волнуйтесь, — сказал Алексей, делая вид, что не придал значения такой сильной реакции. — К вам у меня нет никаких претензий… У вас хранится сундучок доктора Тверского. За ним охотятся…
 — Я ничего не знаю, — глухо произнесла Эвелина Марковна. — Я — советская женщина, живу скромно и в темных делах не участвую.
 — Я так и думал! — весело воскликнул Рязанов, внимательно следя за выражением ее лица. — Потому-то я и пришел к вам и без обиняков излагаю суть дела. Если вы советская женщина, патриотка, вы охотно поможете нам изловить преступника, который сегодня еще раз зайдет к вам…
 Серафим принес из кладовой сундучок. Осмотр сундучка озадачил Нину. Что из содержимого наиболее ценное? Вероятнее всего, металлические гильзы… Старые, поддавшиеся коррозии, только они могли хранить какую-то тайну.
 Рязанов задумался. Исследовать гильзы не было времени, а просто арестовать Стася означало упустить его резидента.
 — Скажите, — тихо спросил он, — если предположить, что в гильзах находятся… возбудители болезни с острова Статуй… Они могут быть опасны сейчас?
 Нина посмотрела на него широко открытыми глазами.
 — Я не подумала об этом.
 — Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос. Ведь мы с вами в цейтноте!
 — Прямой, непосредственной опасности не может быть, — подумав, уверенно сказала Нина. — Если в гильзах и болезнетворные микробы, они, во-первых, не «в чистом виде», что ясно из всех рукописей дедушки; во-вторых, мало шансов их «оживить». Во всяком случае, это дело долгое и трудное…
 — Ну, а надолго мы их не отдадим, — облегченно вздохнув, ответил Рязанов. — Надо рискнуть, иначе ничего и не придумаешь. — И повернулся к Пылаевой: — Ну, что ж, теперь, Эвелина Марковна, продавайте сундучок… Да-да, продавайте, раз его хотят купить. А мы втроем посидим в спальне. Благодарю вас за содействие следственным органам. Я не сомневаюсь, что оно будет полезным.
 Старухе стоило больших усилий казаться спокойной. Когда раздался звонок в коридоре, она поднялась с дивана.
 — Не выходите, — сказал Рязанов, — ему откроют без вас… — и ушел в спальню, прикрыв за собой дверь.

 6

 Время длилось невыносимо долго. Сардов с трудом заставил себя не волноваться и ждать. Но вот наконец в назначенный час он еще издали увидел Стася. Тот шел с тяжелым саквояжем в руке.
 Сардов нажал кнопку передатчика:
 — Не подходи ко мне. Все в порядке?
 — Н-нет… Да-да…
 — Говори яснее: что случилось?
 — Старуха вела себя очень странно, точно она была не одна… Отдала сундук… Взяла деньги… А вместо расписки написала: «Нас подслушивают. За мной следят. Немедленно бегите…»
 — О черт! Да не останавливайся же! Я иду за тобой… как-нибудь незаметно передай мне гильзы. Сундучок пусть остается у тебя…
 — Нет-нет! — прервал Стась, который уже зашел за деревья и скрылся из виду. — Ты хочешь бросить меня? Это нечестно…
 — О чем ты говоришь, дурак! — разозлился Сардов. — Я вовсе не собираюсь бросать тебя. Мы убежим вдвоем, но из города надо выехать поодиночке.
 — Хорошо, тогда гильзы останутся пока у меня, — настаивал Стась.
 — Послушай, а может быть, старуха провела тебя за нос, чтобы не давать расписки? — вдруг с надеждой спросил Сардов.
 — Не думаю. Она даже не пересчитала деньги!
 — Отдай гильзы, получи свою долю, а потом встретимся.
 — Так не выйдет, — зло сказал Стась. — Уходить надо вдвоем. Сперва мне нужна жизнь, безопасность, а потом деньги!
 Они долго спорили и переругивались. Поняв, что отделаться от Стася и заполучить гильзы не удастся, Сардов согласился на побег вдвоем. Воспользоваться поездом было опасно, пароходом тоже, выехать на машине — дороги легко перекрыть… Надо так, чтобы вокруг было мало людей.
 — Встретимся в аэропорту, — решил Сардов.




 ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
 Лицом к лицу



 1

 Они увиделись на перроне аэровокзала, но держались поодаль друг от друга, говорили по радио.
 — Покупай билет в Сочи, — сказал Сардов. — За тобой не следят?
 — Я уверен, что все в порядке, — веселым тоном ответил Стась с другого конца перрона. — Я же старая лиса, и меня не так просто провести!
 Сардов облегченно вздохнул и снова включил передатчик:
 — Бери билет!
 — Иду, иду… — заискивающе произнес Стась.

 2

 — Производится посадка на рейс Ростов — Сочи, — объявил диктор.
 Первой в самолет вошла сухонькая подвижная старушка. Она деловито осмотрелась и заняла свободное место у окна.
 Затем, осторожно ступая по трапу, поднялся высокий худой человек неопределенного возраста, с редкими колючками рыжеватых волос на макушке.
 Третий пассажир производил внушительное впечатление: он был хорошо сложен, моложав, хотя бородка и усы заметно старили его лицо.
 Четвертый… Андрей невольно подался вперед: это был переодетый Рязанов. Рязанов сделал предостерегающий жест, и Андрей не подал виду, что они знакомы.
 Темно-карие глаза Рязанова были усталы и серьезны, на скулах виднелись тонкие лучики морщинок.
 Последними в самолет вкатились два румяных толстяка и сразу наполнили веселым шумом пассажирский салон. Послав воздушные поцелуи двум полным блондинкам, стоявшим на перроне, они сразу же проглотили по таблетке «аэрона», попросили гигиенические пакеты и дважды осведомились, на какой высоте будут лететь. Легко было догадаться, что толстяки не отличались храбростью и собирались в небольшой полет до Сочи, как в кругосветное путешествие.
 Быстро набрали высоту. Самолет мчался по верхней кромке облаков. Навстречу неслась бесконечная подвижная белая масса, залитая ярким солнечным светом; время от времени дымчатый изогнутый язык или крутой холм вставали на пути, самолет пронизывал их и снова мчался в серебристом воздухе.
 Порой перед взором возникал фантастический пейзаж: то в опаловой долине застыл молочный вихрь, а у подножия облачного пика свернулся спиралью темно-синий сказочный змей, то будто на ровной глади снега выросло сероватое полушарие ледяного жилища чукчи.
 Прошли Краснодар и полетели над горным перевалом. Впереди раскинулось сверкающее голубовато-зеленое море. Петушок замерил путевую скорость и удовлетворенно улыбнулся: при такой скорости и хорошей загрузке обеспечена высокая производительность полета.
 До Джугбы, где самолет изменит курс, осталось несколько минут…
 — Эх, ты!.. — вскрикнул Петушок и даже пригнулся: совсем близко от фюзеляжа промчалось что-то темное, едва не угодив в смотровое окно.
 — Птица, — улыбнулся Шелест. — Могла и стекло выбить… А вот птенцы Коршуна Горбатого — так те в мотор целят.
 — Коршун… Горбатый? — вздохнул Петушок. — Не слыхал.
 — Да ну?! — Шелест оживился. — О нем целые легенды рассказывают… Еще когда первые самолеты появились, птицы долго не могли понять, что это такое. Потом сороки разузнали и разнесли по всему небу: это, мол, человек придумал себе крылья. Сперва птицы смеялись, поглядывая сверху на наши неуклюжие этажерки из палок и полотна. Потом приумолкли, когда мы научились летать крыло к крылу даже с орлами. А сейчас — сами смотрят снизу вверх на реактивные самолеты и признали наше превосходство. Даже гордятся: вот, мол, как наши товарищи летают!
 — Справедливо, — засмеялся Петушок и ласково глянул на одинокого орла, парившего перед кучевым облаком.
 — Но был среди этих летунов один коршун, — продолжал Шелест. — Злой-презлой. Однажды, еще в юности, захотел он потягаться с летчиками в высшем пилотаже. Сперва присмотрелся, а потом уж и сам загнул петлю. Но не рассчитал и ударился о скалу. Ударился коршун здорово, но выжил. Только стал после этого горбатым. И затаил он лютую ненависть в летающим людям. И поклялся мстить им до конца жизни, В таком духе натаскивал и своих птенцов. С той поры, где ни заметят эти бандиты самолет, сразу бросаются на него. И все в мотор целят. Были даже случаи, когда из-за столкновения с птицами гибли люди. Вот так, парень…

 3

 Рязанов откинул до отказа спинку кресла. То, что удалось напасть на след Стася, Алексей считал большой удачей и теперь решил ни при каких обстоятельствах не упускать его из виду. Уже и так понятно, что Стась Действует не один и рано или поздно он должен встретиться со своим напарником.
 А почему «должен»? Поставив себя на место Стася, Алексей без труда представил себе другой возможный вариант: Стась оставляет в условленном месте саквояж с сундучком, а сам уходит в сторону. Ну что ж, тогда нельзя спускать глаз с сундучка! Но что из содержимого сундучка они решили похитить? Металлические гильзы?.. Это предположение, сразу пришедшее в голову еще у Пылаевой, наиболее вероятно. Жаль, события развернулись так быстро, что нельзя было вскрыть эти гильзы и посмотреть, что в них.
 Правильно ли поступил он, дав возможность Стасю унести сундучок? Здесь дело не связано с диверсией, это ясно. Значит, можно располагать временем. А если партнер Стася здесь, в самолете?! Рязанов невольно повернул голову в сторону единственного человека, кого можно было заподозрить. Пассажир с бородкой побледнел и положил руку на сердце: ему становилось дурно то ли от небольшой болтанки, то ли от высоты.
 — Ну почему они летят так высоко?! — точно отвечая на мысли Рязанова, воскликнул он. — Неужели нельзя пониже?
 Он быстро поднялся, открыл дверь пилотской кабины и перешагнул через порог. Не более секунды раздумывал Рязанов и решительно устремился вслед за подозрительным пассажиром, но этой секунды было достаточно: дверь с надписью «Командир корабля» оказалась запертой изнутри!
 Алексей резко повернулся и увидел, как из руки Стася выпал пистолет, выбитый тем, кто сидел позади него…

 4

 Шелест задумчиво смотрел на приборы. Серафим в микрофон докладывал земле обстановку полета. Налив в стакан воды, он поднес его ко рту, чтобы напиться, но, увидев перед собой дуло пистолета и лицо с бородкой и усами, онемел от неожиданности. Секунду спустя он почти машинально плеснул в незнакомца воду и спрятался за рацию. Выстрела он не услышал, а почувствовал боль в правой руке. Пальцы похолодели и выпустили стакан.
 В следующее мгновение он рванулся вперед и здоровой рукой впился в горло налетчика. На этот раз были отчетливо слышны два выстрела, и диверсант, красный от натуги, склонился под тяжестью обмякшего тела бортрадиста: на голову «пассажира» опустился твердый кулак командира корабля. На помощь Шелесту бросился и второй пилот.
 За штурвалами самолета теперь не было никого, и только автопилот сохранял равновесие полета.
 Петушок вырвал пистолет из руки противника и отбросил его в сторону.
 Вся эта стремительная сцена длилась считанные секунды, и никто из летчиков не успел как следует осмыслить, что, собственно, происходит. Шелест сзади сжал противника, но диверсант, воспользовавшись тем, что Андрей обхватил его выше локтей, извлек из кармана второй пистолет и протиснул его за спину.
 Андрей почувствовал, как в живот ему уперся твердый ствол. Спина его будто покрылась морозным инеем. Он всегда был далек от мысли о смерти и, во всяком случае, никогда не думал, что она может прийти к нему в такой обстановке, неожиданно, нелепо и…
 Шелест нажал подбородком на плечо диверсанта с такой силой, что парализовал ему руку. Налетчик вскрикнул от боли и выпустил пистолет.
 Тут же Петушок отворил дверь, и кто-то кинулся к дерущимся. «Конец!» — подумал Андрей; от нервного возбуждения и усталости у него закружилась голова. Он, точно в тумане, видел, как два толстяка, оказавшись вдруг проворными и энергичными, выхватили из его объятий диверсанта, повалили на пол и скрутили ему руки. Все было кончено.
 — Садись на место, командир! — крикнул Шелесту один из толстяков. — Следи за машиной, а эти прохвосты уже обезврежены.
 В открытую дверь было видно, как Рязанов обыскивал лежащего на полу в проходе между кресел Стася. Тем временем толстяки деловито надевали наручники на Сардова, с которого в драке слетели наклеенные борода и усы.
 Петушок наклонился над Чернышом.
 — Серафим… Сима… — окликнул он. — Ты слышишь меня? Все в порядке, Сима! Тебе очень больно?
 Черныш посмотрел на него долгим взглядом, попытался приподняться, желая что-то сказать, но вдруг упал на руки Венева. Петушок прижался к груди Черныша. Андрей бережно положил под голову радиста чемодан и, надев наушники, стад вызывать Краснодарский аэропорт.
 — Я «45–16», я «45–16», — передал он. — Возвращаюсь к вам… Приготовьте «скорую помощь» и организуйте встречу… На борту обезоруженные диверсанты.
 — Вас поняли, — ответили из Краснодара. — Как самочувствие командира?
 — Нормально.
 — Разрешаем садиться у нас, подходите визуально.
 Андрей сел за штурвал и выключил автопилот. Петушок с трудом оторвался от своего друга и занял место рядом с командиром.

 5

 Серафима оперировали в краевой больнице.
 — Будет жить, — сказал хирург.
 — А летать? — не утерпел обрадованный Шелест.
 — Возможно, и летать будет.
 В коридоре к Шелесту подбежал Венев:
 — Ну что, командир?
 — Все хорошо, Петушок, — ответил Шелест и ласково обнял его за плечи. — Будет летать наш Серафим…
 У кабинета главного врача их встретил Рязанов. Он только что взбежал по лестнице и запыхался.
 — Как ваш радист? — спросил он.
 — Будет жить.
 — Эх, Андрей, Андрей, — сокрушенно покачал головой Рязанов, — ведь это я во всем виноват: опоздал, на одно мгновение опоздал! Но я не предполагал, что они решатся на такое… Век живи, век учись! Давно мы с тобой не летали вместе, и вот видишь, как пришлось… И не на войне, а впору надевать фронтовые погоны!..




 ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
 На древней скале



 1

 Когда Курц вошел в кабинет и замер в нескольких шагах от стола, Дорт, едва сдерживая бешенство, почти шепотом произнес:
 — Немедленно убрать Гарри и Пирса! Я приказал вам следить за всеми, а оказалось, что все следят за нами. Дубина! Самое величайшее для меня наслаждение сейчас — это втиснуть вас в консервную банку для крабов! — кричал он, стуча кулаками о стол. — Вчера я узнал, что Монти Пирс — шпион фирмы «Келли и сыновья», а Гарри — его сообщник… Сейчас же разделайтесь с Гарри, а в отношении Пирса, смотрите, чтобы на заводе не было разговоров… Ступайте!
 Курц вышел от Дорта перепуганный до смерти. За последнее время это был четвертый по счету «взрыв». Черт бы побрал этого богача! Так издеваться над ним, настоящим арийцем! И, что самое обидное, Курц должен все это безропотно выслушивать и трястись от страха за свою голову.
 Не обремененный понятиями о морали, Курц был воистину исправным служакой в Освенциме. Здесь, на острове, опыт полученный Курцем в концлагере, очень пригодился, и Бергофф, а особенно Дорт, сумели оценить это. Гестаповский режим, введенный Курцем на острове, отвечал их требованиям. Правда, в Освенциме было проще. Там все, кто находился в ведении Курца, назывались пленными или каким-нибудь иным подходящим словом. Здесь же, вызывая виновника на допрос, приходилось именовать его даже «мистер»! В Освенциме были печи, и людей в них сжигали. На острове над людьми производят какие-то научные опыты, по мнению Курца, припахивающие тонкой «философией». Это ему не нравилось. Ученых он терпел как необходимый придаток всякого «настоящего» предприятия (в Освенциме тоже были свои «ученые»), но верить им не верил.
 Себя Курц считал несравненно выше всех этих «философов». Стоит только вспомнить, как он учил Дорта организации научной работы на острове: по его совету была введена система, при которой ни один научный работник не мог знать, над чем трудится его коллега. Уж Курц-то отлично умел запутать все так, чтобы никто толком не знал, что и для чего он делал… Отыскав лилипута, Курц пригласил его в свою машину. Взошла необычно большая луна медного цвета. Густые тени остроугольных скалистых вершин придавали окружающему пейзажу зловещий вид. Небо с одного края было фиолетовое, вызолоченное лунными лучами. Желтые искры звезд, тихий, без единого движения, воздух и освежающая прохлада ночи действовали успокаивающе.
 Эта часть острова была разделена надвое извилистой чертой обрыва. Внизу чернел массив леса, поднимавшего свои вершины из котловины. Оттуда доносились хлопанье крыльев ночных птиц, стрекотание жуков.
 Курц остановил машину у самого обрыва. — Посидим, малыш, — предложил он, выпрыгивая на землю.
 — Как вам угодно, сэр, — отозвался Гарри, следуя за ним. — Не могу сказать, что это удобное место для отдыха…
 — Почему?
 — Как! Разве вы забыли, сэр, что на этой самой скале дикари совершали казни?
 — Что-то такое помню. Жаль, мне не пришлось этого увидеть. — Курц помолчал. — А ты, малыш, не боишься смерти?
 — Я?!
 Курц задумался.
 — Большую часть своей жизни, — сказал он, — я работаю на нее. Если бы смерти было свойственно чувство благодарности, я бы уже имел право рассчитывать на вечное существование за счет тех, кому я помог переселиться… ну, словом, туда… раньше, чем они предполагали сделать это сами.
 Гарри съежился и, будто невзначай, так просто, пересел на камень подальше. Курц, заметив это, усмехнулся.
 — Не люблю, когда на меня находит такое настроение, как сейчас. Одним словом, когда-то я присматривался к жизни, но потом мне это наскучило… Малыш, сядь рядом и поговорим. Вот здесь. Так. Каждый умирает по-своему. Сама смерть одинакова, вероятно, но пути-дороги к ней разные. Поверь мне, ведь это моя профессия.
 — К чему вы это говорите? — спросил Гарри дрогнувшим голосом.
 — Ведь так или иначе тебе придется умереть, малыш…
 — Я… я… не тороплюсь…
 — Ты должен это сделать… — печально ответил Курц. — Таково категорическое приказание мистера Дорта.
 — За что?! — прохрипел Гарри, цепляясь руками за камень, на котором он сидел.
 — Не ожидал от тебя такого идиотского вопроса. Ты провинился и знаешь больше, чем положено человеку, выходящему из игры. Спокойствие, Гарри! Тем более, что уже тринадцать минут, как ты мертв…
 — Я мертв?!
 — Сейчас тринадцать минут первого, а ты должен был умереть вчера, то есть до двенадцати часов ночи. Эти тринадцать минут — нарушение приказа, но так и быть, я беру этот проступок на себя.
 — О, сэр, пощадите! — простонал Гарри.
 — Пощадить?! — удивился Курц. — За то, что ты через голодранца Пирса обманывал меня?.. О нет!
 — Я не хотел обманывать вас, сэр, но Пирс так ловко обвел меня!
 — Твоему приятелю достанется за это втройне… Я учту, малыш, его дурное влияние на тебя, — издевался Курц.
 — Ну помилуйте меня, сэр! Я сделаю все, что вы прикажете.
 — Этого и следовало ожидать, малыш. Ты мне снова нравишься! За то, что я подарил тебе несколько минут жизни, я прошу только об одном… Ты видишь эту пальму? В моем возрасте несолидно взбираться на нее. Окажи мне дружескую услугу и сам сооруди на ней петлю. Тем более, что ты потрудишься для себя.
 — О, сэр, умоляю вас!
 — Встать! — резко и визгливо крикнул Курц.
 Гарри, словно подброшенный пружиной, вскочил на ноги.
 — Принеси из машины веревку! — жестко приказал Курц. И вдруг словно что-то произошло с Гарри: он перестал скулить, выпрямился во весь свой маленький рост и сжал кулаки.
 — Я не знал, сэр, что вы и полицейский и палач! Ты, Курц, такой же негодяй, как и Бергофф и Дорт. Вы все трое — последние негодяи… Будьте ж вы прокляты! Я знаю теперь, что не все равно, кем умирать, и я хочу две секунды побыть на земле человеком!
 Гарри с разбегу что было силы всем своим легким телом ударил Курца в бок. От неожиданности изумленный Курц потерял равновесие, свалился с камня и едва не сорвался в пропасть. Лишь у самого края он успел ухватиться за скалу и этим спас себя от гибели.
 Минутный испуг перешел в ярость: он схватил Гарри обеими руками, оторвал его от себя, потряс над головой и отшвырнул далеко прочь. Словно крылья игрушечной мельницы, перевернулась маленькая фигурка и исчезла за краем обрыва. Курц неторопливо сел в машину и запустил мотор…




 ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
 На Пито-Као далеко не спокойно!



 1

 Выл поздний час, но Хоутону не спалось…
 Услышав стук в окно, он не удивился — это Мелони. Уже целый месяц они вдвоем с увлечением изучают фотоальбомы, книги, различные приборы, найденные в межпланетном корабле.
 Накинув халат и плотнее задернув шторы, Хоутон пошел открывать дверь.
 — Паола?!
 — Я не могу, Боб, мне жутко оставаться одной! — глаза итальянки умоляюще смотрели на журналиста.
 Сняв плащ, она кинула его на спинку кресла и, пугливо озираясь, села на диван.
 — Что случилось, Паола?
 Она хотела ответить, но губы ее дрогнули, тонкие брови приподнялись, и молодая женщина истерически разрыдалась. Боб смущенно присел рядом, нерешительно обнял ее за плечи и молча ожидал, пока пройдет нервный приступ.
 — Ну, расскажи мне, Паола, — нежно произнес он, когда женщина несколько успокоилась, — что у тебя на сердце? Кто обидел?
 — Надо мной производили опыты… — чуть слышно сказала Паола и, заметив недоумение на лице журналиста, жестом попросила не прерывать ее и быстро-быстро заговорила.
 Слушая ее, Боб встал с дивана и размашисто зашагал по комнате.
 — Но самое страшное не в том, — продолжала Паола. — Они, точнее, Дорт готовят новое смертельное бактериологическое оружие…
 — Подумай, что ты говоришь, Паола!
 — Я слышала все своими ушами. Сам господь надоумил меня…
 — Паола, опомнись!
 — Дорт нашел здесь неизвестную, ужасную болезнь и собирается начинять бациллами бомбы; он сказал это сам… Он мечтает нажиться на торговле таким оружием. Ему нужна война!..
 — Неизвестная болезнь?.. Неужели это арпел? — воскликнул Боб.
 — Не понимаю тебя.
 — Я объясню потом, Паола. Немец действует в одиночку?
 — А «гости»? Ты думаешь, они приехали повеселиться? Дорт заключает с ними договоры…
 Боб продолжал ходить по комнате, крепко обхватив себя руками. Он не мог не верить Паоле, да и сам понимал, что от таких людей, как Бергофф и Дорт, можно ожидать всего.
 Хоутон невольно вспомнил свой очерк о Пито-Као и разговор с Мелони… Выходит, он повесил шелковый занавес, чтобы люди не видели, какое преступление против них готовят Бергофф и Дорт. Мелони оказался прав! Сегодня Боб накормил свою мать, а завтра она станет жертвой новой войны, и он, Хоутон, будет ее убийцей!
 За стеной что-то стукнуло. Боб сделал знак Паоле молчать и пошел в другую комнату: приехал Пирс.
 — Получена почта, Монти, — сказал ему Боб. — Я положил ее на ваш стол.
 Монти кивнул.
 — Желаю вам выиграть сто тысяч, — пожелал Боб. — А я пойду спать. Зачитался интересной книгой…
 Монти не ответил. Боб вернулся к себе и запер дверь на крючок.
 — Теперь нам нельзя здесь оставаться, — шепнул он Паоле. — Идем через веранду… Только тише…
 Лишь отойдя от дома шагов на сорок, Боб заговорил снова.
 — Как быть? — развел он руками. — То, о чем ты рассказала, чудовищно!
 — Боб, надо, чтобы все узнали о Дорте…
 — Я уже отправил в газету материал, который привлечет к Пито-Као внимание всего мира, если, конечно, редактор поверит мне и опубликует!.. Но такое… правду о Дорте никто не станет печатать. Я боюсь еще и другого: а что, если они тайно пустят в ход свои бомбы уже завтра или послезавтра? Мы так отрезаны от всего мира, что я не вижу способа немедленно предупредить людей… Только немедленно! Мы не знаем до конца планов Дорта… Ведь в таком положении нельзя медлить! Надо его опередить! Но, как?
 — А если… радио?
 — Да-да… именно радио! Мелони дружит с радистом. Радист любит ром… Именно радио!
 — Только береги себя, Боб!
 — Конечно, Паола… Да никому и в голову не придет подслушивать! Я почти не вижу риска. Иди, Паола, боюсь, Бергофф заметит твое отсутствие…
 Хоутон простился с итальянкой и поспешил к себе. Едва он прикоснулся к перилам веранды, как в доме раздался выстрел. Боб невольно отдернул руку и вбежал в комнату соседа.
 Пирс лежал на полу лицом кверху. На его правом виске виднелось маленькое отверстие, из которого сочилась кровь. Около ноги валялся пистолет. Боб наклонился: Монти был мертв.
 На столе в беспорядке валялись лотерейные билеты, письма, газеты. Одно из писем раскрыто. Боб взял его:
  «Многоуважаемый мистер Монти Пирс! 
  Мы получили Ваш лотерейный билет за № 0013727 и с прискорбием сообщаем Вам, что в опубликованной по радио таблице выигрышей допущена ошибка. Выигрыш в сто тысяч долларов пал на № 0013721… О том, что Вы подделали свой билет, мы не напоминаем, полагая, что Вы сами понимаете теперь, что произошло. Увы, сэр, поспешность не всегда приводит к положительному результату… 
  Скорбим вместе с Вами, дорогой сэр, но выражаем надежду, что эта небольшая оплошность будет стойко перенесена Вами, ибо все, что ни делается в мире, совершается по воля божьей!..» 
 Газета оказалась свежей, и Боб прочел в ней сенсационное сообщение, набранное крупным шрифтом:

 «… Ходят слухи, будто устроители лотереи, изобретательные отцы нашей церкви, совершили трюк, достойный удивления потомков!..
 Говорят, что билет за № 0013727 не был выпущен. Но радио «по ошибке» сообщило, что 100 тысяч выиграл именно этот номер. Отцы нашей церкви показали себя превосходными психологами.
 Дело в том, что билет за № 0013721 немедленно подделали, причем мастерски, как это официально подтвердили авторитетные эксперты: единица превращена в семерку! Выигравший билет испорчен и уже не подлежит оплате. Говорят, жертвой этой аферы стал некто Пирс, собственной рукой лишивший себя богатства…
 Всего одна черточка — и справедливость восторжествовала. Круглая сумма осталась в кассе! Оказывается, не так легко провести за нос нашу святую церковь, и нельзя безнаказанно творить грехи там, где незримо присутствует сам дух господень.
 Считаем своим долгом порадовать читателей: средства, полученные святой церковью от продажи билетов, пойдут на укрепление нашей веры и послужат делу дальнейшего духовного совершенствования верующей паствы!..»

 Боб скомкал газету, швырнул ее на пол и еще раз взглянул на Пирса. Перешагнув через труп, Хоутон подошел к телефону.

 2

 Наутро новость облетела остров, но грустное событие вызвало лишь осуждение завсегдатаев кабачка Оскара, привыкших смотреть в лицо смерти и презирающих всякого, кто поднимает на себя руку.
 Пирса похоронили вечером, а насмешник Буль собственноручно начертал эпитафию на могильном камне, навеки прижавшем неудачника Монти к чужой земле:
 Мы с вами теперь не знакомы!..
 Монти застрелился ночью, а утром Дорт вызвал Курца. Мучимый дурными предчувствиями, старый эсэсовец неохотно направился к патрону. Вот и кабинет Дорта, вот и он сам, а Курц все еще не придумал подходящего объяснения тому, что Пирс ушел от возмездия.
 — Недурно вы устроили инсценировку самоубийства… — вдруг услышал Курц голос Дорта и вытянулся. — Я очень не хотел шума при устранении Пирса: этого пьяницу рабочие привыкли ежедневно видеть и на заводе и в кабачке… Когда вы захотите, то действуете разумно.
 Курц расправил плечи и преданно посмотрел в глаза Дорту.
 — Если вы наконец совсем избавите меня от чужих ушей, я прощу вас. Идите…
 Курц по-военному щелкнул каблуками и быстро вышел.
 «Что было бы, — подумал он, — если бы люди никогда не ошибались?!»

 3

 Весть о самоубийстве Монти Пирса развлекла Бергоффа и гостей, находившихся в эти дни в его доме. Но на одного из них выстрел Пирса произвел настолько сильное впечатление, что он около часа оставался в состоянии необычайной сосредоточенности. Это был Хент — долговязый детина, достойный отпрыск Джексона. Слоняясь по свету с туго набитой мошной, Хент после пребывания в Индии стал мистиком. Не находя ничего достойного в этой жизни, он уверовал в загробный мир и посвятил себя «проблеме» установления связи с душами умерших.
 По заказам Хента на материке было изготовлено несколько приемопередаточных радиоустановок для общения с потусторонним миром. Но, то ли умершие оказались неразговорчивыми, то ли аппараты требовали каких-то доделок, до сих пор Хент улавливал только голоса живых. Не теряя надежды, он купил новую аппаратуру и теперь ожидал удобного случая, чтобы испытать эту, как его уверяли, абсолютно надежную установку.
 «Самоубийство Пирса и есть такой удобный случай!.. Монти недавно покинул наш бренный мир и, вероятно, еще не отвык от земного общества, — подумал Хент. — Возможно, он окажется разговорчивее других покойников».
 Хент извлек из багажа свой новый аппарат и стал готовиться к его испытаниям. В поздний час на пустынном океанском берегу вокруг него собралась компания: Джексон, Бергофф и Курц. Аппарат был установлен на открытом месте. Беззвучно произнеся про себя молитву и испросив всевышнего разрешения на эксперимент, Хент дрожащей рукой включил передатчик. В эфире понеслись слова:
 — Говорит Хент… Монти Пирс, Монти Пирс! Если ты слышишь меня, то отзовись…
 Ночь молчала. Тихо плескался океан, с шорохом перебирая прибрежную гальку, луна холодным светом озаряла упорного искателя мертвых душ. Монти Пирс не отзывался.
 Курц вполголоса запел старую фривольную песенку, одну из тех, что морские ветры и сейчас разносят по портовым тавернам.
 — Вы о чем-то думаете, Курц? — вполголоса спросил у него Бергофф.
 — С вашего позволения, сэр… я думаю, что эта затея мистера Хента с аппаратом — чепуха! — признался Курц. — Да, сэр, чепуха! Я не одного отправил на тот свет и знаю, что это значит.
 — Тихо, болван! — зашипел Бергофф и оттянул его за рукав в сторону от всей компании. — Нельзя быть таким бестактным.
 Хент испробовал десятки волн и перешел с ультракоротких на короткие.
 И вдруг… Остатки волос зашевелились на преждевременно лысеющей голове Хента. Прислушиваясь к прерывистому стрекотанию аппарата, Хент едва не лишился скудных остатков разума и не отправился сам «в гости к бедняге Монти». Из эфира, преодолевая трескотню и шум радиопомех, примчалась совсем неожиданная радиограмма:
 «Люди мира! Берегитесь! Остров Пито-Као стал секретной базой… Требуйте расследования… немедленно… страшная болезнь… Не теряйте времени!»
 Джексон, воткнувший перед тем в уши слуховые трубки, заинтересовался ритмичным писком.
 — Что там? — спросил он. — Дай-ка ленту… Хент исполнил его просьбу.
 — Так-с! — произнес старик, поднося к глазам бумагу, на которой аппарат автоматически записал радиограмму. Хент услужливо освещал ее карманным электрическим фонарем. — Гм! Скажи, пожалуйста… В самом деле, что-то написано… «Люди мира! Берегитесь! Остров Пито-Као… Требуйте расследования…» Что? — вдруг заорал он так, что слуховые трубки едва не выскочили из его заросших седой щетиной ушей. — В какую авантюру меня втянули?
 Бергофф рывком выхватил у него ленту и прочел текст таинственной радиограммы. Он повернулся к Курцу и понял, что немец тоже прочел ее.
 — Ну? — хрипло спросил Бергофф. — Кто?
 — Я перерою весь остров, но найду его, шеф, — глотая слюну, ответил Курц.
 — О какой секретной базе здесь идет речь? — нахмурясь, спросил Джексон.
 — Понятия не имею, — пожал плечами Бергофф. — Вероятно, есть какой-то другой остров с таким же названием.
 — Мы с вами говорили как честные бизнесмены, — резко бросил Джексон. — Я верил вам… Но сейчас я вижу, что вы многого недоговорили, а риск, которому я подвергаюсь, превышает доходы, обещанные мне в нашем соглашении. Я покидаю вас и оставляю за собой право расторгнуть договор или заключить его на новых, более приемлемых для меня условиях! — И, повернувшись к сыну, почти крикнул: — Собирайся, дармоед! Я прощаю твою глупость только потому, что она хоть раз случайно уберегла меня от убытков.
 — Мистер Джексон, — неуверенно попытался удержать его Бергофф. — Я не сомневаюсь, что это недоразумение… Все уладится…
 — У меня достаточно денег, чтобы вкладывать их только наверняка, — отрезал старик. — А здесь, на Пито-Као, далеко не спокойно!

 4

 В противоположность Джексону Стоутмен отнесся к радиограмме более спокойно.
 — Занимаясь подобными делами, — сказал он Бергоффу, — следует быть осторожным. Проверьте своих людей: в этой коробке, — он указал рукой в сторону крабоконсервного завода, — завелась моль. Советую не жалеть нафталина…
 Дорту же он высказал свое мнение об их новом «бизнесе» откровенно:
 — Я считаю, что теперь время, мой любезный друг, очень подорожало для нас с вами! Боюсь, что, если в течение месяца вам не удастся найти «противоядие», будет поздно… Если радиограмму перехватят и предадут огласке, вашу голову не примет в заклад ни одно страховое бюро!
 Дорт промолчал. В эту ночь он включил рацию с намерением дать Сардову указание действовать ва-банк, но Сардов не отвечал.




 ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
 «Продувка» неизвестного микроба



 1

 В металлических гильзах оказались стеклянные ампулы. В одной из них — кусочек ткани, взятый от мумифицированного трупа, найденного на острове Статуй. Об этом было написано на клочке бумаги, вложенном в гильзу.
 В качестве эксперта пригласили профессора Николая Александровича Дарсушева. Его электронно-счетная установка «Санус» для комплексного микробиологического исследования была уже готова и проходила испытания.
 — Лучшего «пробного камня», чем эта ткань, и не придумать для нашего «Сануса», — сказал Нине Николай Александрович. — Завтра же приступим к опытам… А вот вторая ампула загадочнее…
 На донышке второй запаянной стеклянной трубки лежала щепоть какой-то пыльцы. И никаких указаний на то, что бы это могло быть!
 — Микробы? — предположил Рязанов.
 — Вероятно, нет.
 Нина привезла в Ростов-на-Дону все рукописи своего деда, и профессор Дарсушев внимательно перечитывал каждую строку. Разгадка тайны второй ампулы была найдена в дневниковых записях.
 — Послушайте, ведь это очень просто, — убежденно сказал профессор Нине и Рязанову. — Вспомните: во время эпидемии на острове Статуй туземцы соседнего острова («пожиратели водорослей», помните?) остались живы!.. Не в «Белой розе» ли весь секрет? И неспроста, знаете, Павел Александрович так подробно описал ее… А ведь с точки зрения антибиотических свойств мы и сейчас мало знаем водоросли…
 — Значит, по-вашему, — осторожно спросил Рязанов, — во второй ампуле находятся…
 — Совершенно верно: споры водоросли «Белая роза»!
 — Это правдоподобно, — согласился Рязанов.
 — Николай Александрович, — предложила Нина, — давайте проверим «Белую розу» как лечебное средство!
 — Много нужно времени для этого, профессор? — прервал Рязанов.
 — Да нет, не очень. Все дело в том, не потеряли ли своей жизненной силы споры и как долго будет расти сама водоросль.
 — Где, по-вашему, можно попробовать вырастить «Белую розу»?
 — Я считаю, что на Черноморском побережье, скажем в районе Адлера, можно создать благоприятные условия для развития спор… Неплохо бы Нине Константиновне самой съездить туда и начать переговоры с ботаниками.
 Тверская приехала в Адлер и поселилась почти у самого моря. А некоторое время спустя на Адлерской экспериментальной ботанической станции была большая радость: споры, находившиеся более полувека в запаянной ампуле, стали развиваться…
 Когда появились первые экземпляры водоросли, ботаники заявили, что этот вид встречается в нескольких местах Тихого океана, что «Белая роза» еще мало изучена, хотя у нее давно есть длинное латинское наименование, что, извлеченная из воды, она быстро гибнет. Удивление, вызванное ею у Павла Александровича Тверского, объяснялось тем, что он был врачом, а не ботаником.
 Тогда по просьбе Дарсушева Нина уговорила приехать в Адлер профессора Русанова.
 Русанов произвел несколько химических анализов водоросли и вызвал из Ростова Дарсушева.
 — Милейший Николай Александрович, — сказал он Дарсушеву, — я полагаю, что «Белая роза» — настоящий клад для вас! В ней содержатся такие вещества, что вы в скором времени шутя будете расправляться даже с проказой. Прошу вас, ознакомьтесь с предварительными результатами.
 — Я знаю их, — с нарочитой беспечностью ответил Николай Александрович.
 — Не понимаю вас.
 — Анализ водоросли у меня в кармане!
 — В таком случае я не вижу повода вызывать меня из Москвы, отрывать от дела и вообще… Я вышел из юного возраста…
 Русанов с раздражением отбросил бумаги и встал. Он был глубоко обижен.
 — Вам вредно волноваться, — сказал Дарсушев.
 — Ну, знаете ли, это слишком!
 — Да вы успокойтесь: никто другой, кроме вас, не производил анализа «Белой розы»…
 — Почему же вы утверждаете, что знаете результат?
 — Просто предугадал… Вот, прошу прочесть…
 Русанов взял из рук Дарсушева листок и прочел.
 — Откуда это у вас? — возбужденно спросил он.
 — Вам же известно, что, судя по всему, в «Белой розе» могли или должны были быть вещества, исцеляющие загадочную болезнь с острова Статуй?
 — Да, да, говорите! — взволнованно воскликнул Русанов. — Я начинаю понимать! Говорите же!!
 — С помощью «Сануса» мне удалось оживить возбудитель…
 — Уже?!
 — … изучить его. «Санус» продиктовал мне также состав исцеляющего препарата, и я…
 — Да замолчите же! Предположение оказалось верным: мой анализ схож с вашим! Коллега, поздравляю вас, от души поздравляю… Ваша машина начинает свою жизнь с научных открытий!
 Со слезами радости на глазах они хлопали друг друга по плечу, до боли стискивали руки и смеялись на всю лабораторию.
 — Я помолодел сегодня на двадцать лет, — едва дыша, произнес Русанов. — Теперь понятно, почему не все погибли от болезни в районе острова Статуй: «Белая роза» оказалась спасительницей… Но между моим анализом и данными «Сануса» все же имеются некоторые расхождения…
 — Это неизбежно, — прервал Дарсушев. — Ведь в «Белой розе» много и других веществ, необязательных для исцеления болезни, в то время как «Санус» требует лишь самое необходимое. Все же мне хочется тщательно сравнить оба результата: нет ли где ошибки?
 — Если так, — сказал Русанов, — то давайте с предельной точностью повторим анализы вдвоем.

 2

 На итоговый опыт Дарсушев пригласил Нину и Рязанова в свою лабораторию в Ростове-на-Дону.
 — Главное уже в наших руках, — сказал он. — Еще немного — и мы разгадаем тайну Пито-Као… Пройдемте в лабораторию…
 Центральное место в новой экспериментальной лаборатории Дарсушева занимал сложный аппарат, точнее, целый автоматический комбинат, представляющий собой просторную камеру из толстых прозрачных плит органического стекла.
 К левой стороне камеры примкнуты дополнительные «карманы» для подопытных животных. В прорези правой стенки вставлены «изоляторы» — небольшие плексигласовые ящики, куда попадает материал по окончании опытов. Ящики снабжены герметическими крышками. В верхнюю стенку камеры вмонтированы два микроскопа, из которых один может подсоединяться к киноаппарату. Все устройство рассчитано на опыты с самыми опасными микробами. Для большей безопасности по окончании опыта включается специальный стерилизующий облучатель, убивающий микробы.
 Николай Александрович, любивший авиационные сравнения, назвал эту камеру аэродинамической трубой.
 — По сути дела, — говорил он, — мы как бы «продуваем» в аппарате микроб или вирус и, получив исчерпывающие данные о нем, отправляем его на кладбище.
 Остальным это сравнение понравилось, и опыты стали называть продувкой.
 Нина и Рязанов впервые познакомились с новой лабораторией и не скрывали своего восхищения.
 — У вас автоматики не меньше, чем в самолете, — заметил Алексей.
 — Да, — улыбнулся Дарсушев и указал на стену: — А вот экран рентгеноаппарата, он вынесен отдельно для удобства работы; есть особый стетоскоп с радиоусилителем. Ну что ж, начнем. — Он повернулся к лаборантке: — Несите кролика.
 Взглянув на часы, профессор открыл дверцу, осторожно укрепил ящик с кроликом на ленточном транспортере и наглухо закрыл «аэродинамическую трубу».
 — В предстоящем опыте, — сказал Дарсушев Рязанову, — по моим предположениям, мы должны увидеть пока неизвестный нам возбудитель «во всей его красе»…
 Тихо застрекотал киноаппарат, в зале погас верхний свет, камера освещалась теперь только боковыми бестеневыми лампами.
 Рязанов и Нина смотрели, как тонкая длинная игла с помощью манипулятора, которым управлял Дарсушев, плавно приблизилась к уху кролика, нацелилась и на секунду впилась в одну из розовых ниточек. Зверек вздрогнул. Ритмичные звуки участились, и на экране рентгеноаппарата было видно, как крохотная струйка жидкости толчком вошла в кровеносную систему зверька. Игла неторопливо вернулась на место.
 Затем Дарсушев включил особую электронную установку, и на пульте управления осветилась шкала, которой Рязанов сначала не заметил. Стрелка стояла на нуле.
 — Это ново и для микробиологов, — пояснил профессор. — Электронное устройство дает нам возможность, не прибегая к микроскопу и анализам, определить, проникли в тело больного микробы или нет, и даже узнать, в каком количестве.
 — Но почему же тогда стрелка стоит на нуле? — удивился Рязанов.
 — Разве на нуле?
 Алексей еще раз посмотрел на шкалу электронного устройства: стрелка отклонилась на несколько малых делений. Теперь он не спускал с нее глаз и увидел, как стрелка все больше отодвигалась вправо, а когда она достигла красной черты, коротко прозвенел звонок. Лента транспортера тотчас пришла в движение и передвинула ящик с кроликом в глубь аппарата. Лаборантка осветила маленькой лампочкой с рефлектором свой столик и приступила к записям.
 Конечности зверька конвульсивно задергались, пульс, слышимый всеми, резко участился. Четверть часа спустя тело кролика покрылось бугорками, заметными даже под густой шерсткой.
 Николай Александрович снова взялся за рычаги манипулятора, и сверху опять опустился шприц, но теперь уже пустой. Игла впилась в один из бугорков, и шприц заполнился темной жидкостью.
 Зверек тяжело дышал, температура его повысилась, шерсть в пораженных местах заметно поредела. Пульс участился еще больше, но звучал тише. Вскоре кожа на спинке кролика лопнула, и выступили капли густой крови. Бугорки превращались в гнойные язвы…
 В воображении Алексея невольно возникла трагическая картина: где-то в городах и селах вспыхивает эпидемия. Люди от мала до велика гибнут, охваченные ужасом, беззащитные перед невидимым врагом. Останавливаются заводы и фабрики, транспорт, по мирным полям гуляет отравленный ветер.
 Нет! Этого не должно быть, этого никогда не будет! Никто не имеет права допустить подобное! Он прислушался к разговору профессора и его ассистентки.
 — Практически никакого инкубационного периода!
 — Поразительно… Напоминает действие яда.
 — Это что-то совершенно необычное и пока… непонятное для меня.
 В тишине громко прозвучал звонок, и лента транспортера передвинула погибающего кролика в отсек, который Рязанов мысленно назвал главным — так много было здесь различных приборов, кнопок управления, тумблеров и агрегатов.
 Алексей не ошибся. Дарсушев взволнованно и даже чуть-чуть торжественно сказал:
 — Это и есть наш «Санус». Более ста человек трудились целый год, прежде чем удалось оснастить нашу лабораторию этой электронно-счетной машиной! На микробе с Пито-Као и состоялось ее «боевое крещение». Рязанов понимающе кивнул.
 — В принципе идея «Сануса» проста, — продолжал Дарсушев. — С помощью различных технических средств в машине происходит изучение всех свойств того или иного возбудителя. Каждое свойство микроба передается в запоминающее устройство, где оно сравнивается с теми особенностями других микробов, что уже «записаны» там. После автоматического отбора сравниваемых свойств происходит классификация и определение микроба. Пока мы с вами разговариваем сейчас, «Санус» занят как раз таким определением. Но если у микробиолога на все анализы и сравнения уходят недели и месяцы, то «Санусу» достаточно сотых, тысячных и даже миллионных долей секунды! Зная, какими средствами мы располагаем, «Санус» советует нам состав препарата, убивающего заданный микроб.
 — Но для этого «Санус» должен многое знать?
 — Совершенно верно. В идеале он обязан знать все, что уже известно человечеству в области микробиологии, биохимии и некоторых смежных наук. Но наш «Санус» еще молод, и мы не успели вложить в его запоминающее устройство все имеющиеся знания. Ведь он не добывает новых знаний, а только хранит их и путем многократного сравнения различных данных помогает нам решать подчас сложные задачи. Пройдет некоторое время, и «Санус» будет почти совсем точным.
 — А сегодня он не ошибется?
 — Посмотрим. Мы вырастили «Белую розу», а потом передали в запоминающее устройство «Сануса» точный химический состав водоросли…
 — Николай Александрович, — прервала их разговор ассистентка, — «Санус» считает, что препарат из «Белой розы» можно улучшить.
 Рязанов посмотрел на лаборантку и перевел взгляд на электронную машину. «Санус» считает… советует… — вертелось у него в голове.
 — А что он предлагает? — спросил Дарсушев.
 — Добавить к составу «Белой розы» всего один элемент… — с этими словами ассистентка передала профессору узкую бумажную ленту с мелкими буквами и цифрами.
 — Ну что ж, дайте команду действовать. Я согласен с ним.
 — Однако кролик вот-вот умрет… А надо еще приготовить исцеляющий препарат… — вмешалась Нина.
 В эту секунду на пульте электронной машины вспыхнула зеленая лампочка.
 — Препарат готов, — сказал Дарсушев. — В «Санусе» имеется и автоматическая аптека. Простите, остальное придется делать мне самому.
 Профессор опять подошел к рычагам манипулятора, и вскоре Рязанов увидел, как узкий металлический шприц приблизился к кролику и под кожу был введен исцеляющий препарат.
 Тело зверька все еще казалось трупом, но в лаборатории уже послышались мерные удары: сердце кролика вновь подавало признаки жизни. Постепенно восстановилось дыхание. Стрелка на шкале электронного устройства отодвинулась влево; количество микробов стало уменьшаться — в организме кролика началась ожесточенная война.
 Нина наклонилась к тетради и, погруженная в свои размышления, что-то торопливо записала.
 — До выздоровления — несколько дней, может быть, неделя-две, — сказал Дарсушев, — но я с уверенностью могу заявить: и этот возбудитель уже нам не опасен — мы знаем верное средство спасения от него. Но более страшной болезни я еще не видел! Конечно, у кролика реакция происходит быстрее и сильнее. Но и человеку несдобровать, если…
 — Что вы посоветуете на будущее, профессор?
 — Мне еще не ясно происхождение возбудителя. Странно, как до сих пор ему удалось «оставаться в неизвестности». Очень серьезная для меня загадка! Надо посоветоваться с коллегами.
 — А до тех пор?
 — Я вас понимаю, товарищ Рязанов. Возбудитель нам пока нужен, и его уничтожать нельзя.
 — Вам же известно, что за ним охотились и… могут повторить попытку…
 — В «Санусе» есть и надежная «кладовая»: даже если произойдет землетрясение, особые лучи убьют все микробы мгновенно. Не бойтесь, мы предусматриваем все!
 — Хорошо, профессор.
 Алексей крепко пожал всем руки и ушел.
 Полтора часа спустя первым попутным самолетом Рязанов вылетел из Ростова-на-Дону в Москву для доклада полковнику Козлову.
 — Ваш приезд очень кстати, — сказал полковник, выслушав Рязанова. — О том, что на Пито-Као готовится одно из самых опасных преступлений против человечества, есть еще один документ. В Тихом океане, примерно в тысяче километров от Пито-Као, недавно находился наш экспедиционный корабль «Армения»… Вот сообщение капитана. Рязанов взял протянутую ему бумагу и прочел:

 Сегодня ночью принята странная радиограмма. Передача велась на короткой волне при отвратительной слышимости, которую усугубляли частые грозовые разряды. Запеленговать передатчик не удалось. Прилагаю текст радиограммы.
 «Люди мира… Берегитесь… Пито-Као стал… базой… требуйте расследования немедленно… страшная болезнь… Дорт мечтает… Не теряйте времени!..»
 Капитан «Армении»

 — Пито-Као! Дорт! — воскликнул Рязанов.
 — У меня в столе уже выросло целое генеалогическое древо этих Дортов, — сказал Козлов. — «Деревце» в общем неплохое, да вот последний плод гнилой — с гитлеровской начинкой. «Ваш» Эмиль Дорт был действительно одним из лучших в Германии укратителей и охотников (немцы мастера в этих делах). А его единственный сын Густав стал преступником.
 Козлов рассказал Рязанову о личности Густава Дорта, его карьере, судимости и «помиловании».
 — После тюрьмы следы Дорта-микробиолога затерялись, но мы уже знаем, где он; знаем также, что именно Дорт послал Сардова, хотя тот и скрыл от нас имя своего хозяина.
 — Все остальное мне понятно, товарищ полковник.
 — Теперь, имея перехваченную радиограмму, мы сможем скорее привлечь внимание мировой общественности к «рыбной компании» и начать борьбу, — сказал Козлов. — Но почему все-таки… эта страшная болезнь оказалась только на Пито-Као?..




 ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
 «Космонавты в Тихом океане!»



 1

 За два года Дорт хорошо изучил своего компаньона, знал его слабости и отдавал должное его таланту крупного дельца. Но сам оставался для Бергоффа неразгаданным. Радиограмма, случайно перехваченная Хентом, раскрыла глаза Бергоффу: он понял, что Дорт скрывает от него нечто очень значительное, лишь прикрывается вывеской фирмы «Бергофф и К°», заботится только о своих барышах в будущем.
 Отношения между компаньонами испортились. Страх обуял Бергоффа: если радиограмма принята на материке и попадет в газеты — доброе имя фирмы пропало, прибыли, как по мановению волшебной палочки, превратятся в убытки!
 Неделю Бергофф прослушивал чуть ли не все радиостанции мира и просматривал газеты. «Слава богу! — мысленно восклицал он. — Все тихо… Надо сказать Хоутону, чтобы он ничего больше не посылал в свою газету. Молчание о Пито-Као сейчас дороже золота…»
 Но именно в этот день, когда Бергофф облегченно вздохнул, ему принесли корреспонденцию Хоутона. Секретарь вошел в кабинет Бергоффа в такой растерянности, что осмелился обратиться первым:
 — Сэр…
 — Я вас не звал, — буркнул Бергофф.
 — Это очень прискорбно, сэр, но я… Если вы позволите… Прошу прощения, сэр…
 — Что у вас в руках?
 — О сэр! Необычайно! Соблаговолите прочесть, сэр, и вы сами…
 — Да расскажите толком, черт бы вас побрал!
 — Я не уверен, что вы поверите мне, сэр.
 — Можно подумать, — проворчал Бергофф, — будто я когда-либо верил газетам… Ну, давайте, что вы там такое принесли?
 Приняв пачку газет, Бергофф пробежал взглядом первую из них и уже не мог оторваться от пестро сверстанной полосы с броским, ярким заголовком:


КОСМОНАВТЫ В ТИХОМ ОКЕАНЕ!!!



НАХОДКА НАШЕГО КОРРЕСПОНДЕНТА МИСТЕРА ХОУТОНА НА ОСТРОВЕ ПИТО-КАО!!



САМОЕ СЕНСАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ XX ВЕКА!



ЧИТАЛИ ЛИ ВЫ ЧТО-НИБУДЬ ПОДОБНОЕ?..

 Чело магната покрылось испариной.

 «Постоянный рост числа наших подписчиков, — писала редакция, — позволивший нам в этом году утроить тираж, является несомненным свидетельством их доверия, которым мы дорожим больше всего, и поэтому не посмели бы публиковать материалы, не являющиеся абсолютно достоверными.
 Напомним читателю, что под давлением общественности мы направили своего сотрудника мистера Хоутона на Пито-Као с целью подвергнуть тщательному обследованию предприятия достоуважаемого мистера Бергоффа и сам остров. Свою миссию наш сотрудник, как уже известно читателям, выполнил блестяще и доказал, что остров Пито-Као является одним из самых очаровательных и здоровых уголков на свете, а консервированные крабы «Бергофф и К°» — самыми дешевыми, питательными и приятными на вкус.
 Однако мистер Хоутон все еще не спешит покидать хотя и прекрасный, но далекий от дома край… Два часа назад мы узнали, чем был занят самый удачливый журналист в мире… Не сомневаемся, что читатель не посетует за краткую задержку выхода этого номера, связанную с переверсткой полос.
 Считаем также своим долгом напомнить, что имя Боба Хоутона, несмотря на его молодость, давно пользуется глубоким уважением как в журналистских кругах, так и среди наших подписчиков. Этот молодой человек, как известно, соединяет в себе острую проницательность с отвагой и смелостью сравнений, а трезвость — с неизменной скромностью в личной жизни и редкостным даром литератора. Даже в самых своих необычных корреспонденциях Боб всегда придерживается своего излюбленного принципа «Служить только Его Правдоподобию!..»

 Дойдя до этого места, Бергофф потемнел от злости и, стукнув кулаком по газете, прорычал:
 — Трезвость… скромность… проницательность!!! Я его в пор-р-рошок сотру!..
 — Я вам нужен, сэр?
 — Что? Вон, проходимец!
 — Слушаюсь, сэр… — Пораженный секретарь словно провалился сквозь землю.

 «Пито-Као, от вашего корреспондента, — читал Бергофф. — В глухом районе острова обнаружен межпланетный корабль, некогда погребенный под обломками скал, вероятно в результате землетрясения.
 Межпланетный корабль был впервые замечен туземцем, аборигеном соседнего острова, Мауки. В отсеках огромного межзвездного корабля находятся приборы и механизмы, назначение коих мне неизвестно. Носовая часть снаряда, смята, значительные повреждения имеются и в левом борту. Следует предположить катастрофу в момент или после приземления. В центральном отсеке находится скелет человека, отличающийся удлиненностью и несколько своеобразным строением черепа.
 В отсеках имеются также фотоальбомы, книги на неизвестном языке и узкие ленты из пластмассы. На одной фотографии отчетливо изображены улицы странного города.
 Не могу не привести поразительной сценки. Пока Мелони рассматривал скелет космонавта, я, расположив удобнее фонарик, принялся за фотографии. И вдруг я почувствовал (не услышал, заметьте, а именно почувствовал!), как где-то в моей голове рождается дивная мелодия.
 Я не отношу себя к числу трусов, но согласитесь, что это «производит авторитет», как любит говорить наша отчаянная Мод. Перевернув страницу с изображением далекого пейзажа, я уткнулся в фотографию неведомого красивого города, и тотчас же спокойная мелодия сменилась в моей голове более живой и ритмичной. Спокойствие улетело от меня, как папиросный дым на ураганном ветру.
 — Док! — заорал я. — Бросайте к черту свои погремушки и ступайте сюда на выручку…
 — Сию минуту, Боб, — рассеянно ответил Мелони. — Да, разумеется, я, кажется, начинаю понимать… Вы сказали «на выручку»? Ах, на выручку! Что с вами, мой друг?
 Мгновение спустя Мелони наклонился надо мной и заботливо посмотрел мне в глаза.
 — Док, я чувствую, как во мне играет музыка. Мелони обеспокоенно ощупал мой живот.
 — Не там, док, — простонал я, — а вот здесь, — и я постучал пальцем по своей несчастной голове, не так давно бывшей моей единственной надеждой и оплотом будущего.
 — Мужайтесь, Боб. Столько впечатлений могут заставить буксовать и не такую молодую машину, как ваша. По счастью, в моем чемоданчике имеется толика брома…
 — К черту вашу касторку, док!
 — Я сказал «бром», мой друг.
 — Приберегите его для себя и внимательно всмотритесь в одну из этих фотографий.
 Я услужливо подсунул ему альбом и, дрожа от нетерпения наблюдал. Не прошло и минуты, как Мелони, охваченный всепожирающим любопытством, вцепился в альбом, точно кто-то пытался отнять его, и стал перелистывать, подолгу всматриваясь в фотографии. Невольная улыбка появилась на лице старого врача, каким-то необъяснимым торжеством засветились его глаза. Вскоре он стал мерно раскачиваться, точно кобра под звуки околдовывающей свирели.
 Мне стало так нехорошо, будто я, по меньшей мере, проглотил холодильник, — у меня стыли даже кончики пальцев.
 — Док, где вы храните бром?
 — Не шевелитесь, Боб. Спокойствие — признак мудрости, говорили древние. Я начинаю понимать и это, мой друг. Бром здесь ни при чем. Все дело в высочайшем уровне науки! Думаю, что к этому эпизоду еще придется возвратиться, а пока продолжу свое описание.
 Итак, откуда-то они прилетели! Не с того же света! Книги и рукописи были на незнакомом языке, а фотографии давали мало пищи для размышления и уйму — для воображения. И тут пришли на помощь сами Посланцы Неба. Да-да! Пусть читателя не смущают мои слова. Дело в том, что в центральном отсеке мы обнаружили прочный сейф, открыть который могла бы даже наша простодушная стенографисточка Мод, руководствуясь рисунком, выгравированным на крышке. В этом сейфе и хранятся те несметные богатства, которые астронавты везли к нам на Землю в качестве великодушного дара от народов своей планеты!..
 Мы нашли в сейфе азбуку, затем словарь неведомого нам языка, простейший и совершеннейший во вселенной самоучитель того языка, основанный на применении радио, кино и выразительной, до предела упрощенной и ясной мультипликационной графики.
 Отдаю должное своему талантливому другу мистеру Мелони, принявшему в наших изысканиях активное участие. Вдвоем мы научились пользоваться самоучителем и в сравнительно короткий срок освоили, правда, в самом необходимом объеме новый для нас язык.
 Настал день, когда мы смогли наконец перейти к «чтению» корабельного журнала!
 Объясню, как проводится такое «чтение»… В центральном отсеке на стене имеется экран размером один на полтора метра. В проекционный аппарат, расположенный сбоку, в толстой рамке экрана, вставляется кассета с микрокинопленкой. Позади экрана — система электромагнитных зеркал, с помощью которых все излучения (особых лучей, но не световых), проходящие сквозь пленку, направляются на экран.
 На экране же мы видим и читаем дневник путешественников, а голос диктора отчетливо и не торопясь дублирует титры.
 Сама же «кинопленка», как мы ее назвали для удобства, является совершенно черной и светонепроницаемой. Порвать ее трудно. Она не горит, не ломается и не растворяется в кислотах.
 Движение пленки в аппарате медленное, а площадь «кадра» предположительно составляет не больше сотой доли квадратного миллиметра.
 Итак, мы с Мелони и Мауки расположились перед экраном и занялись «чтением» дневника посланцев другого мира. Вначале мы увидели отдельные участки Мироздания: какие-то звезды и спиральные и чечевицеобразные туманности. Они проплывали перед нами на фоне вечно черного неба вселенной.
 Спешу оговориться: чернота эта имеет довольно заметный зеленоватый оттенок. Что же касается звезд, то они почему-то меняли свой цвет: вот мы видим, как на нас мчится фиолетовая звезда, а уходя вдаль, куда-то «назад», она становится почти красной…
 Вскоре нашему вниманию была представлена колоссальная звездная система с разных точек зрения и на разных удалениях. Чем ближе придвигался к ней объектив съемочного аппарата, тем больше в нас росло волнение и напряжение.
 Мы сидели почти не дыша, стараясь вникнуть в смысл того, во что нас, несомненно, желали посвятить. Мы поняли, что демонстрировавшиеся нам кадры были засняты в разное время. Позже мы убедились: весь этот дневник был остроумно и тщательно смонтированным фильмом.
 — Это наша Галактика! — Взволнованно вскричал Мелони, указывая на экран, где уже появилось наше Солнце и планеты нашей Солнечной системы.
 Тонкая белая стрелка, вспыхнувшая на экране, указала на одну из светлых точек, и голос диктора произнес первые слова:
 «Пито-Као… Это ваш мир…»
 — Я понимаю, кажется, — задумчиво сказал Мелони. — Они не знают названия нашей планеты, им известно лишь название этого острова, и они условно называют так Землю.
 — Пожалуй, это верно, — согласился я.
 Между тем на экране наша Солнечная система стала удаляться, и в другой части Галактики мы увидели незнакомую нам «солнечную систему». Вокруг огромной звезды — «Солнца» — вращались по орбитам одиннадцать планет. На пятой из них (считая от центрального светила) застыло острие стрелки, и мягкий звучный голос произнес:
 «Гаяна. Наш мир!»
 Теперь стало ясно: эти астронавты были жителями не Марса, как мы думали раньше, а даже иной планетной системы. Они были жителями неведомой нам доселе планеты Гаяна!
 Как бы в подтверждение этой догадки, стрелка отделилась от крошечной точки, обозначавшей Гаяну, и оставляя на экране яркий голубой след, стала описывать сложную линию полета межпланетного корабля, закончив ее уже в нашей Солнечной системе, в точке, соответствующей местоположению Земли.
 «Мы — жители Гаяны, — сказал диктор. — Жизнь на нашей планете существует миллионы лет, но разумные существа появились только пятнадцать тысяч лет назад.
 Историю Гаяны вы найдете в сейфе. Наука позволила нам увеличить продолжительность жизни каждого гаянца. Если раньше мы жили не более ста лет, то теперь — около пятисот… Долголетие позволило нам быстрее развивать науку и технику, потому что раньше продуктивная деятельность ученого прерывалась слишком рано.
 Мы научились использовать энергию вселенной; мы научились получать новые металлы и пластические массы; мы владеем секретом скорости; мы думаем, что скоро уничтожим на Гаяне все болезни.
 Мы не сомневались, что во вселенной существуют миры, подобные нашему, и стали обращать свои мысли к ним. Пришел день, когда Народный Совет Гаяны принял решение составить краткую энциклопедию наших знаний, предназначенную для жителей других миров. Если в том, другом. мире наука отстала от нашей, мы поможем быстрее догнать нас и сэкономить силы. Если же отстали мы, то чужой опыт поможет нам.
 К этому времени был создан межпланетный корабль, который может двигаться практически вечно.
 Если за те годы, которыми исчисляется срок жизни гаянцев, не удастся обнаружить обетованной планеты, корабль будет лететь дальше и без экипажа.
 В этом случае автомат-искатель сам обнаружит заселенную планету по излучениям радиостанций. После обнаружения такой планеты корабль войдет в ее орбиту, автоматические счетчики определят ее массу и другие необходимые данные и зададут ту нужную скорость полета, которая превратит корабль в вечный спутник этой планеты, и он будет летать в пространстве до тех пор, пока жители ее не поймут, в чем дело.
 Во время такого полета межпланетный корабль будет подавать радио— и световые позывные, чтобы привлечь к себе внимание.
 Конечно, этот вариант приемлем, если организация жизни найденной планеты будет на достаточном уровне, чтобы снять с нашего корабля подарок гаянцев. Но в случае нужды наш корабль сумеет «подождать» сколько угодно и, в конце концов, принесет кому-то несомненную пользу…
 Когда Народный Совет Гаяны объявил о полете в космос, желающих лететь оказалось в тысячу раз больше, чем это было нужно.
 Я счастлив, что в числе отобранных восьми гаянцев оказался и я, врач Мана…»
 На экране наконец появился перед нами тот, чей голос мы слушали все это время Он был высок ростом, худощав, с удлиненным лицом, острым подбородком и умными черными глазами. Одет он был в простой, удобный костюм. Посмотрев на нас с экрана, он грустно улыбнулся и произнес:
 «Вот вы и познакомились со мной. А я, к сожалению, никогда не увижу вас, потому что меня уже не будет в живых. Однако не станем задерживаться из-за этого… Вот наш космодром…»
 Мы увидели бетонированную пустыню, в центре которой высилось огромное веретенообразное тело космического корабля.
 «Коротко ознакомлю вас с аппаратом, в котором нам предстояло провести всю свою жизнь и, может быть, умереть, — продолжал Мана. — Он состоит из шести частей. Корабль, как видите, составной. В носовой части — наш «штаб», а в остальных — энергетическое и техническое хозяйство. Все части выполнены из материала, который служит источником энергии ракеты и будет постепенно расходоваться, конечно, после того, как основное «горючее» в баках подойдет к концу. К моменту нашей посадки корабль имел всего два отсека. Собственно, на движение мы израсходовали не более шести десятых всего запаса энергии. Примерно три десятых ушли на поддержание жизни экипажа, а остальное было «в запасе».
 Затем перед нами чередовались на экране картины прощания, взлета и сценки из жизни экипажа в космическом полете. Здесь много комичного, поучительного, грустного.
 На наших глазах космонавты старели: ведь их полет длился более сотни лет! Дневник, скомпонованный Маной, как бы спрессовал время. Затем перед нами развернулась одна из самых трагических глав описания их путешествия.
 Вот она…
 «Однажды меня разбудил начальник экспедиции Тот и взволнованно сказал: «Мана, Яр исчез! Вот его записка…»
 Я быстро встал и пробежал глазами всего одну фразу:
 «Прощайте, друзья. У меня арпел…»
 Это было ужасно! Арпел — одно из самых страшных заболеваний на Гаяне, от которого мы так еще и не обезопасили нашу планету. Инкубационный период арпела очень длительный и может тянуться десятки лет!
 Мы приникли к люку — в межзвездном пространстве, совсем недалеко от нас, мы увидели застывший труп Яра. Скафандр его был расстегнут; наш товарищ покончил с собой в надежде, что такая крайняя мера убережет нас от болезни…
 Каким-то образом возбудитель арпела проник в наш корабль и, может быть, и сейчас продолжал оставаться меж нами или даже в нас самих!
 После короткого совещания я исследовал каждого и ничего не нашел. Однако спокойствие уже не возвращалось к нам, ибо никто точно не знал, заражены мы или нет.
 Я стал применять различные профилактические средства…»
 В следующих главах дневника все развивалось у космонавтов нормально, но пришла к ним и другая беда — старость. Один за другим умирали космонавты в своей удивительной консервной банке, мчавшейся в мировом пространстве почти со скоростью света…
 Когда корабль гаянцев ворвался в пределы нашей Солнечной системы, в живых остались только двое — Тот и Мана.
 Облетев несколько раз нашу планету, они, уменьшив скорость, стали готовиться к посадке. Особые аппараты автоматически засняли всю эту процедуру и запечатлели для нас картину их приземления на Пито-Као.
 Вот как все происходило.
 После четвертого круга от корабля отделился шеер. По существу, это та же ракета, но маленькая и без экипажа. Когда шеер вошел в плотные слои атмосферы, из его бортов выдвинулись крылья и ракета превратилась в самолет, управляемый по радио.
 В корпусе шеера находилось несколько телевизионных установок, и Тот и Мана видели на экранах в космическом корабле ту панораму Земли, которая развертывалась под шеером.
 Вот перед ними проплывают очертания Европы, Азии и Африки. Над Атлантикой и Индийским океаном ночь. Ясный день сейчас над Тихим океаном и обеими Америками. Тот нажимает кнопки телеуправления, и шеер, прекратив кругосветный полет, входит в гигантскую спираль над Тихим океаном.
 Тот и Мана совещаются: лучше сесть на каком-нибудь острове, так будет разумнее. Если посадка завершится катастрофой, меньше будет ущерб, который они нанесут жителям неизвестной планеты.
 Итак, решено; выбор пал на Пито-Као… Теперь Тот весь внимание: хотя он находился на расстоянии многих тысяч километров от Земли, он испытывал такое чувство, будто сидел в кабине шеера. Вот он осторожно подвел крылатую малютку к острову и сделал над ним несколько кругов. Неподалеку от верхушки невысокой горы показалось ровное плато. Тот дважды «пролетел» над площадкой, внимательно осматривая ее, — лучшего места и желать не надо!
 Высота и скорость полета ежесекундно уменьшались… Вот уже осталось до земли метров шесть-семь… Мана и Тот затаили дыхание. Они подались вперед, к экрану, где навстречу неслась земля. Вот она наклоняется и все медленнее приближается… Еще мгновение — и колеса шеера коснулись поверхности планеты! Тот плавно «нажимает на тормоза». Шеер, замедлив бег, вскоре останавливается, подняв тучу пыли… Мана облегченно вздыхает. «Молодец, — говорит он. — Сколько времени прошло, Тот, но ты не разучился летать!»
 На земле шеер втянул в себя крылья и колеса и превратился в танкетку на гусеничном ходу. Послушная радиосигналам танкетка обследовала площадку, передавая на космический корабль ее изображение. Тот остался доволен.
 — Будем садиться, — тихо сказал он, и Мана в ответ молча кивнул.
 Но как рассчитать полет огромного космического корабля, чтобы не промахнуться и попасть на площадку, совсем не видную с высоты пяти тысяч километров?
 Оказывается, расчет на посадку совершается особыми автоматами. Теперь шеер остановился на краю площадки и выпустил из своего корпуса несколько радиолокационных антенн. И вот уже космический корабль стал выполнять команды, подаваемые приборами с шеера!
 Эти «дружба» и «взаимная выручка» умных машин более всего восхитили нас с Мелони. Мауки не совсем понимал происходящее, но тоже был захвачен необыкновенным зрелищем.
 Последний круг над землей — и космический корабль пошел на посадку. Тот и Мана не принимали участия в посадке и только наблюдали за быстрой и точной работой автоматов.
 Вот шеер подвел своего старшего «собрата» к земле, и космический корабль приземлился в центре заданной площадки. Шеер внимательно осмотрел своими радиоглазами положение корабля, неторопливо объехал вокруг него на своих гусеницах и мигнул фарой. Автоматы немедленно выключили моторы.
 Первым ступил на землю Тот.
 К чести земных жителей, следует признать, что туземцы встретили их по-королевски! Разумеется, это преклонение объясняется и тем, что островитяне посчитали гаянцев богами, сошедшими с неба.
 Через два дня на острове произошло извержение вулкана, в результате которого был поврежден межзвездный корабль и находившийся на нем в это время Тот погиб.
 Как можно заключить из дальнейших кадров дневника, подготовке, точнее, редактированию которого Мана посвящал много свободного времени, он прожил на острове лет пятнадцать.
 «Мы прилетели на вашу планету, — говорил он нам с экрана, — с целью сейчас же поделиться своими знаниями, но, к сожалению, это нам не удалось. Наши приборы показали, что у вас нет городов с развитой техникой. Землетрясение же лишило нас средств передвижения. Как знать, возможно, я так и окончу здесь свои дни, но я верю: вы непременно отыщите наш сейф и используете его содержимое должным образом. Передаю вам просьбу гаянского народа: когда вы освоите наши достижения в области науки (если они сумеют обогатить ваши знания), то, в свою очередь, вышлите свой космический корабль к нам, на Гаяну! Пока же я буду изучать природу Пито-Као, жизнь и быт островитян: может быть, и это будет интересно для ваших географов и других ученых…
 Бедные островитяне так уверовали в наше небесное происхождение, что высекают из камня скульптуры, похожие на нас, и устанавливают их на берегу. Это не моя вина».
 Но как несправедливо отнеслась судьба к мужественному гаянцу. На склоне своих дней ему пришлось испытать еще один удар, оказавшийся для него роковым: Мана все же заболел арпелом и умер в мучениях!
 Прощальные слова его были:
 «Я боюсь, чтобы эта болезнь не передалась островитянам, а если это случится, то не вините нас, мы не хотели этого».
 Так умер последний из гаянцев. Мы похоронили его останки у подножия вулкана, возле одной из статуй, — высеченный когда-то в его честь островитянами каменный колосс стал достойным памятником одному из благороднейших представителей далекого народа из космоса!»


 2

 Бергофф с трудом оторвался от газетной страницы. Он не задумывался над тем, насколько правдоподобен рассказ Хоутона. Он видел во всей этой шумихе лишь верный повод привлечь к острову опасное внимание мировой общественности.
 Перелистав несколько рекламных страниц, Бергофф снова увидел сенсационный заголовок, набранный крупным шрифтом:


БОБ ХОУТОН ГОВОРИТ ПРАВДУ!



МЫ ОБРАТИЛИСЬ К ВИДНЕЙШЕМУ СПЕЦИАЛИСТУ СЭРУ САМУЭЛЮ СФИНКСУ.



МАСТИТЫЙ УЧЕНЫЙ ЛЮБЕЗНО ПОДЕЛИЛСЯ С НАМИ СВОИМИ СООБРАЖЕНИЯМИ…


 «Я прочитал корреспонденцию мистера Хоутона, — заявил Самуэль Сфинкс, — и, не имея возможности в настоящую минуту лично ознакомиться с дневником гаянцев и другими материалами, кратко отвечу лишь на вопрос: то, что описывает уважаемый журналист, в пределах здравого смысла или выходит за его границы?
 Современная наука утверждает, что в мироздании должны существовать многие «солнечные» системы, условия для жизни, скажем, на Гаяне и на нашей Земле могут оказаться сходными.
 Вполне допустимо, что технические возможности гаянцев позволили им добиться сверхвысоких скоростей межпланетных, точное, межзвездных полетов.
 Долголетие гаянцев, вероятно, вызывает наибольшие сомнения нашей почтенной публики. Должен заметить, в этом вопросе я не вижу отступления от возможного. Дело в том, что мы сами еще не знаем, сколько лет может прожить человек.
 Нам известно лишь, сколько он живет, и только. И все потому, что еще ни один из людей не умирал от физиологической старости, — во всяком случае, ни один ученый не наблюдал такой смерти.
 Известны случаи поразительного долголетия: 100–150 и даже 200 лет, но и тут люди подвергались влиянию болезней, неблагоустроенности жизни и многого другого, неизбежно и порой незаметно для внешнего наблюдения сокращающего наш век.
 Русский ученый Павлов считал, что нормальный век человека не меньше 150 лет, другие идут еще дальше, а некоторые, например, утверждают, что человек в идеальных условиях сможет прожить 1000 лет!
 Последнее и у меня вызывает улыбку, но… Резюмирую: и это место в корреспонденции мистера Хоутона соответствует здравому смыслу. История полета гаянцев не вызовет недоверия у человека, искушенного в современных достижениях наук и мыслящего смело.
 Что же касается некоторых деталей, то они нуждаются в тщательной и глубокой проверке и желательно на месте, то есть на самом острове Пито-Као.
 Несколько слов о болезни.
 Легенды повествуют о том, что некогда население Пито-Као быстро вымерло от эпидемии. Весьма вероятно, что это и был арпел. Читателя корреспонденции мистера Хоутона может смутить это слово «быстро». Ведь у Маны долго длился инкубационный период, и болезнь развивалась у него годами. Но и это можно объяснить: вероятно, в наших земных условиях болезнь гаянцев приняла почти молниеносную форму.
 Это так же допустимо, как и предположение, что жители Марса, Гаяны или другой планеты совсем иначе переносили бы наши земные болезни.
 При отсутствии иммунитета у туземцев вполне вероятно, что арпел оказался губительным для всего населения Пито-Као. Ведь вымирали же целые племена на Полинезийских островах от обычного гриппа.
 Все же самым любопытным в корреспонденции мистера Хоутона, по-моему, является рассказ о загадочном «музыкальном» фотоальбоме. Нет сомнения, что мы имеем дело с биологической радиосвязью, в которой, как я полагаю, гаянцы ушли далеко вперед.
 Смею утверждать, что и в нашей земной науке все, что связано с изучением биологической радиосвязи, весьма скоро станет проблемой № 1. Мне представляется это не менее важным для миролюбивого — повторяю: для миролюбивого! — человечества, чем власть над атомной энергией.
 Главный же интерес для нас представляет великодушный дар гаянцев — их сейф. Обладание им может оказаться для нас неоценимым и явиться началом новой эпохи в жизни человека!»

 Уже в вечернем номере той же газеты на первой полосе была опубликована информация о подготовке экспедиции на Пито-Као…




 ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
 Бергофф берется за пистолет. В лаборатории Топ-Чанг. Бегство



 1

 Корреспонденция Хоутона привела рыбного короля в состояние, по всей вероятности, близкое к ярости тигра, попавшего в ловушку. Не помня себя, он нажимал кнопку звонка и кричал:
 — Немедленно разыщите этого пьяницу, этого бумагомарателя, живым или мертвым!
 — Будет исполнено, сэр, сию же минуту… — голос секретаря затих уже по ту сторону двери.
 Бергофф забегал по обширному кабинету, опрокидывая стулья, цепляясь ногами за ковровую дорожку; его раздражало сейчас все, даже собственное отражение в узком высоком зеркале.
 Едва успела наполовину приоткрыться дверь, как он ринулся к ней и что было силы нанес удар в нижнюю часть показавшегося бледного, покорного лица. Секретарь неестественно дернул головой и без звука вытянулся у порога.
 — О'кэй, — раздался из-за двери веселый голос Боба. — Такой удар принес бы немало хлопот самому Паулю Андерсону! Не завидую тому, кому он достался… — Перешагнув неподвижное тело, Хоутон добавил более серьезно: — Насколько я понял со слов этого бедняги, вы меня звали.
 Бергофф оторопело посмотрел на веснушчатую физиономию Боба, на секретаря, который, даже будучи нокаутированным, сохранял на своем бескровном лице выражение учтивости, и понял, что произошла ошибка.
 Удар как бы разрядил его гнев.
 — Вы удивительно счастливый человек, Боб, — криво усмехаясь, выдавил он. — Но это удача обреченного… Вы еще пожалеете, что я ошибся! Тем строже и изобретательнее я буду теперь.
 — Уж не хотите ли вы сказать, что этот превосходный прямой правой предназначался мне? — хладнокровно спросил Боб. — Что случилось?
 — Ты еще вздумал прикидываться, негодяй! — завизжал Бергофф и дрожащими руками стал швырять в ноги Хоутону лежавшие на столе газеты. — А это что? А это что?.. — приговаривал он.
 — Только и всего? — улыбнулся Боб. — Это все правда, что там написано. Но я сразу не сказал вам, чтобы сделать приятный сюрприз. Наконец, я журналист, и у меня в крови передавать сенсацию только в газету.
 — Болван! Идиот! Ты же привлек в Пито-Као внимание всего мира!..
 — Ваша правда. Все это так удивительно!
 — Это мой остров, тупица, и я не желаю, чтобы чья-либо нога ступала сюда без моего разрешения, особенно сейчас!.. — вырвалось у Бергоффа.
 — Вы боитесь? — вдруг с ненавистью взглянул на него Хоутон. — Теперь я знаю, что творится здесь!..
 Рыбный король невольно отступил на шаг. Таким он еще никогда не видел Хоутона.
 — Я раздавлю тебя, мерзавец! — с присвистом произнес он.
 — Если дело обстоит таким образом, — вспыхнул Боб, — то я принимаю войну! Ты боишься сейчас людей, потому что могут открыться твои махинации с развалиной Джексоном и то, что готовится в лаборатории Дорта.
 — Так это ты сообщил по радио?! — вскричал Бергофф.
 — Да, я!
 Бергофф извлек из кармана пистолет, но Боб ударом ноги выбил оружие и ухватил миллионера за горло. Бергофф дал ему подножку, они оба упали и сцепились в отчаянной борьбе.
 Силы их были примерно равны, и исход схватки мог зависеть от любой случайности. Все же больше возможности победить имел Бергофф, потому что Боб быстро утомлялся. Бергофф скоро понял это и старался всячески вымотать Хоутона, парализовать его волю, используя самые болевые приемы.
 Оба понимали, что борьба эта не может закончиться перемирием. Поймав левую кисть Боба, Бергофф резко вывернул ее, вынудив противника застонать от боли и лечь на спину. Пистолет теперь лежал всего в полуметре от борющихся. Бергофф уже потянулся к нему одной рукой, другой продолжая выворачивать слабеющую руку Боба, как вдруг тяжелый удар сзади оглушил его, и он, тупо посмотрев на Хоутона, ткнулся головой ему в плечо.
 Секунду спустя Боб поднялся, всклокоченный, в изорванной одежде. Рядом с ним стояла бледная Паола с разбитой бутылкой в руках.
 — Не стоило бы тебе ввязываться в это дело, — прерывисто дыша, сказал он,
 — Ненавижу это змеиное гнездо, — тихо ответила Паола.
 — Теперь бежать! Обоим, — сказал Боб.
 — Да, надо.
 — Надо, но вместе нам бежать рискованно: может быть погоня… У меня есть другой план… Но сперва надо покончить с этими двумя, — Боб кивнул на бесчувственного Бергоффа и секретаря.
 — Прикончить?!
 — Ты меня не так поняла. Веревки есть?
 Паола подумала, кивнула и выбежала из комнаты.

 2

 Сознание возвращалось к Бергоффу будто отдельными, разрозненными кадрами из старого, давно позабытого фильма. Связанный по рукам и ногам, он стал ворочать во все стороны головой, в которой еще звенело от сокрушительного удара.
 В противоположном углу комнаты, так же крепко связанный, лежал секретарь. Увидев, что Бергофф приходит в себя, он не удержался от горестного восклицания:
 — О сэр!
 — Вы живы? — спросил Бергофф.
 — Разве это жизнь, сэр, видеть вас в таком состоянии?
 — Так освобождайте же меня.
 — Увы, сэр. Я к чему-то привязан.
 — Черт возьми, я тоже точно прикован к галере.
 Впервые в жизни попав в положение, уравнявшее их, секретарь смутился и не знал, как продолжать разговор, чтобы не уронить чести патрона.
 — Я трижды звал Паолу, но она почему-то не идет, — пожаловался Бергофф.
 — Я полагаю, сэр, что мисс Паола не придет.
 — Что ты мелешь, болван!
 — Прошу прощения, сэр, но мне показалось, что она разбила бутылку о… о вашу… Извините меня, сэр, я не рискую договаривать до конца.
 В углу послышалось пыхтение, треск веревок, затем в адрес Паолы понесся поток отборных ругательств.
 Секретарь скромно молчал, чтобы не прерывать хода мыслей своего хозяина.
 — Неужели никто так и не зайдет к нам? — наконец произнес Бергофф.
 — Осмелюсь напомнить, сэр, что, согласно вами заведенному порядку, вас запрещено беспокоить.
 — Что же, мы так и будем лежать целую неделю?
 — Никак нет, сэр. В девятнадцать часов вас освободят.
 — Почему именно в девятнадцать?
 — На этот час вы вызвали господина Курца, и он…
 — О черт! Проклятие этому безмозглому идиоту. Он совершенно не способен нести свои обязанности. А может быть, он придет раньше?
 — Не думаю, сэр. Немцы любят точность.
 Наступило молчание. Изредка Бергофф справлялся у секретаря о времени, и последний, видя отражение настенных часов в зеркале, почтительно докладывал: «Пятнадцать часов двадцать две минуты, сэр…», а когда он произнес: «Девятнадцать часов», в дверь кто-то осторожно постучал и секретарь ликующим голосом крикнул:
 — Да-да, войдите, патрон ожидает вас! Дверь отворилась, через порог переступил Курц и замер с отвисшей челюстью…
 Курц перевернул все на острове, но безуспешно: так и осталось тайной, кто послал в эфир радиограмму. Конечно, немец ни на секунду не сомневался в том, что Монти Пирс не догадался и не решился бы ни на этом, ни на том свете сочинить такое, надо отдать справедливость, сильное послание.
 Пало подозрение на радиста, но кабатчик Оскар защитил его:
 — В ту ночь, о которой вы говорите, парень так напился, что я оставил его ночевать прямо за столом, сэр!
 Только после драки Хоутона с Бергоффом и исчезновения журналиста (в то же время скрылась и Паола) Курц точно узнал, чьих рук было дело, а это само по себе значило немало.
 Курц поднял на ноги всех своих «мальчиков», но следов Боба и Паолы не нашли. Тогда Дорт распорядился «допросить» Мелони…
 Итальянца пытал сам Курц, никому бы на свете не уступивший этого права.
 В жизни Мелони настали самые невыносимые часы и минуты. Впечатлительный по натуре, он с детства не переносил физической боли. Сейчас же изобретательный Курц причинял ему такие ужасные муки, что Мелони десятки раз терял сознание. Курц приводил его в чувство и спрашивал:
 — Где Хоутон?.. Где Паола?.. Я знаю, что этот пропойца — твой собутыльник!
 Острая ненависть к мучителю охватила Мелони. Но что он мог сделать в таком положении? Чем отплатить за свои страдания? Разум подсказывал ему: только упорным молчанием он сможет отомстить ненавистному Курцу, только молчанием! Молчать, чего бы это ни стоило, молчать, чтобы отомстить этому зверю!
 И Мелони молчал. Он знал, где Боб и Паола, но молчал. И только одно терзало его измученную душу… Дни и ночи знакомился он с научными богатствами, хранившимися в гаянском сейфе. Понимая, что нельзя сразу объять необъятное, Мелони взялся сперва за «расшифровку» необыкновенного фотоальбома. Как он и предполагал, в сейфе нашлись необходимые материалы.
 Свои размышления Мелони записывал в дневник, вначале вчерне, а потом не торопясь перепечатал на машинке: он понимал, что эти страницы должны произвести фурор в мировой науке, и потому взвешивал каждое слово.
 И вот теперь его дневник попал в руки Курца и, следовательно, станет достоянием не человечества, а Дорта и Бергоффа… При одной этой мысли Мелони охватывал лютый гнев, но он все же молчал, потому что иного оружия у него не было.
 Трудно сказать, какой конец был уготован итальянцу Курцом. В дело вмешался Дорт. Собственно, не вмешался, а попросту приказал Курцу отправить старика в секретную бактериологическую лабораторию. Так очутился Мелони в обширном подземелье острова — страшном гроте Топ-Чанг.
 Его везли в открытом катере, выкрашенном в белый цвет. С виду поездка напоминала увеселительную прогулку, но Курц, с сожалением расставаясь со своей жертвой, откровенно объяснил Мелони, что для него настали последние деньки;
 Тяжелой ценой расплачивался Мелони за свою хорошую дружбу с Бобом…
 Обогнув остров с западной стороны, катер вошел в лагуну с высокими берегами, на которых, подступая к самому обрыву, замер густой тропический лес. Не сбавляя хода, катер направился к берегу, и Мелони скоро увидел в скале большой сводчатый ход, который вел в глубь острова. Яркий прожектор осветил огромную пещеру с подземным озером, образованным водами лагуны.
 Справа виднелись постройки, освещенные электрическими огнями. Тишину пещеры зловеще нарушил всплеск воды, расступившейся перед носом катера.
 Воздух здесь был чистый и свежий, «припахивающий грозой», как мысленно определил Мелони, впервые осматривая мрачные своды Топ-Чанга.
 Когда катер пришвартовался к маленькой пристани у построек, на берегу засуетились несколько человек в матросской одежде и Мелони услышал отрывистые слова команды.
 С ним никто не разговаривал, на него не обращали внимания. Чувство покинутости и страха перед неопределенным, но страшным появилось вновь в его груди. Нервы были напряжены до крайности.
 Оставшись один в отведенной ему комнате, Мелони содрогнулся от мысли, что он находится в бактериологической лаборатории особого назначения…
 В ту минуту, когда он, уставший от дум и тревоги за свою судьбу, прилег на кровать, дверь открылась и на пороге появился сухощавый низкорослый японец в белом халате и больших роговых очках.
 — Мистер успел отдохнуть? — спросил он и, не ожидая ответа, продолжал: — Не угодно ли пройти со мной?
 Мелони нервно вскочил на ноги и, резким движением запахнув халат, с недоумением посмотрел на японца. И вдруг все завертелось перед взором: стена, дверь в стене и стоящий в двери японец наклонились и полезли куда-то вверх. Пол, уходя из-под ног, круто накренился и с размаху ударил его по лицу.
 Через некоторое время Мелони очнулся. Ощутив густую теплую и липкую влагу на своем лице, он с трудом повернулся на бок.
 «Вращающаяся комната? Нет, со мной был обморок!» — догадался Мелони и с удивлением увидел, что теперь находится в какой-то цилиндрической камере с окнами, в которые были вставлены толстые стекла, ни один звук внешнего мира не долетал до него.
 Было тихо-тихо, он закрыл глаза и увидел Паолу — она явилась ему сейчас еще более красивой, такой женственной и беззащитной. Он вспомнил, как привел Паолу в межпланетный корабль. Она увидела скафандр гаянцев. Мелони научил ее пользоваться им, даже отнес его на берег и спрятал в кустах, объяснив, как его отыскать.
 На минуту он снова стал отчетливо воспринимать окружающее. Вот от потолка отделилась механическая «рука» манипулятора и медленно приблизилась к нему, держа в своих металлических «пальцах» никелированный шприц с длинной тонкой иглой.
 Такие приспособления имеются во многих лабораториях мира, они помогают людям бороться за жизнь и здоровье человека… «Скальпелем можно оперировать и можно убить, — вспомнил Мелони старую студенческую поговорку. — А сейчас я — кролик, — подумал он. — Меня хотят заразить… Неужели это… арпел?»
 Он попытался подняться, но, чем-то накрепко прикрепленный к столу, не мог пошевелить ни одним членом. Ощутив боль в левом обнаженном плече, Мелони вскрикнул и, теперь уже поняв, что выхода для него нет, заставил себя повернуть голову к источнику света.
 С той стороны в бактериологическую камеру сквозь большой иллюминатор на него с напряженным интересом смотрели Дорт и уже знакомый ему японец. Это было последнее, что увидел Мелони. Затем пришел мрак, небытие. Время исчезло навсегда.




 ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
 «Игра проиграна!»



 1

 Никто на острове не мог объяснить загадочного исчезновения Боба и Мелони. Стали поговаривать и о зловещей радиограмме, переданной кем-то в эфир.
 «Погода» вокруг Дорта портилась, недоверие к нему росло час от часу. В кабачке Оскара теперь каждый пил свою порцию виски молча, погруженный в тяжелое раздумье. Исчезновение маленького Гарри и мисс Паолы также не могло остаться тайной и будило среди белых островитян тревогу.
 По-прежнему краболовные суда приставали к берегу, доставляя богатый улов, послушные машины набивали консервные банки готовой продукцией, где-то на счета «Бергофф и К°» текли доллары, но что-то изменилось.
 Бамбуковые заросли по краям узкой дороги от поселка к заводу стали казаться вражеской батареей, кокосовые орехи выглядели теперь точно бомбы на паутиновых нитях.
 — Будто мы оказались в неприятельском окружении, — однажды негромко сказал Буль, но его приятель Дукки ответил ему лишь испуганным взглядом, а Оскар сделал вид, что не слышал реплики.
 Оторванность от Большой земли чувствовалась еще острее, но после слов Буля многие поняли, что теперь она воспринимается не как тоска по родным местам, а как ужас перед чем-то неизвестным. И никто не поможет им, если что-либо стрясется на этой далекой маленькой земле. Никто!
 Пока не говорили этого вслух, но думали все об одном и, пожалуй, одинаково; эта невидимая связь все более крепла, но так бывают связаны и обреченные на гибнущем судне.

 2

 Дорта преследовали неудача за неудачей: попытки найти антибиотик по-прежнему не давали желаемого результата, а связь с Сардовым давно прервалась. Мрачные предчувствия терзали немца, он стал еще более замкнутым и злым. Все чаще наливал в мензурку неразбавленный спирт и пил, увеличивая дозы, точно пытаясь вознаградить себя за то одиночество, на которое он все настойчивее обрекал себя.
 И все же наперекор всему Дорт продолжал упрямо работать. Он напоминал теперь игрока, который чем больше проигрывает, тем больше втягивается в игру.
 Два последних удара — один сильнее другого — обрушились сразу.
 В короткой записке Стоутмена было всего несколько слов:
  «М-р Дорт! Мое предложение теперь не может носить характер делового джентльменского соглашения. 
  Стоутмен» 
 Итак, Стоутмен в стороне. Но почему, спросил себя Дорт, почему он отказался от дела, сулившего явный успех? Оттого, что этот проклятый журналист (гром и молния на головы его и дурака Бергоффа!) отыскал остатки космического ковчега и растрезвонил по всему свету? Но ведь и это обстоятельство можно еще обойти, стоит лишь несколько пораскинуть умом… Или… радиограмма все-таки была перехвачена.
 Ответ на эти вопросы Дорт нашел в номере «Правды», одновременно пересланной ему Стоутменом. На второй странице Дорт прочел «Сообщение ТАСС».
 «Правда» писала:

 «… Советские научные учреждения располагают значительными материалами о природе острова Пито-Као и некоторых ее особенностях».

 Дальше кратко рассказывалось о записках Сергеева, дневниках Павла Александровича Тверского, научной работе его внучки и преступной роли микробиолога, бывшего нациста Густава Дорта.

 «… Дорт готовит серьезную угрозу не только для жителей Океании, но и континентов. Советские органы контрразведки разоблачили шпионов, работавших по специальному заданию с Пито-Као. Материалы следствия изобличают преступные цели Густава Дорта.
 Дорт обнаружил на острове и «воскресил» возбудитель губительной болезни, ранее неизвестной, и решил использовать его в качестве нового бактериологического оружия для массового уничтожения людей.
 Советские ученые ныне исследовали эту болезнь, не идущую ни в какое сравнение с уже известными по своей силе и быстроте распространения».

 Полностью приведя сообщения капитана теплохода «Армения», «Правда» продолжала:

 «Случайно принятая радиограмма, несомненно, свидетельствует о некоторой изолированности Дорта на острове; нельзя считать его сообщниками всех, кто сейчас живет и работает там.
 ТАСС уполномочен сообщить, что Советское правительство обратилось ко всем правительствам с предложением безотлагательно организовать международную комиссию для немедленного расследования «делового предприятия» распоясавшегося международного преступника и полной ликвидации угрозы…»

 Дорт лихорадочно пробегал глазами строку за строкой: в Москве знали всё! Он заметался в своей лаборатории, как в мышеловке, и все самое мутное, что жило в нем, теперь всколыхнулось. Втайне он готовился к краху, имея на этот случай план жестокой мести.
 Час пробил — Дорт принял решение…

 3

 После исчезновения Паолы Бергофф мучился ревностью: чувство привязанности вновь вернулось к нему. Можно бы воспользоваться здесь и словом «любовь», но люди уверяют, что ревность не должна быть больше самой любви. У Бергоффа же получилось наоборот… Вместе с Курцем он объездил остров и отыскал космический корабль гаянцев, воочию увидев то, что считал уткой «пройдохи-журналиста». Но сейчас даже эта находка не могла отвлечь его от поисков Паолы. Он торопливо осматривал все закоулки корабля, натыкался на различные предметы и яростно отшвыривал их прочь.
 — Курц, — в отчаянии вскричал Бергофф, — почему вы молчите?
 — Во-первых, патрон, здесь многого не понять… — А во-вторых, черт бы вас побрал?
 — Я не изучал женщин, но думаю, что фрау, прилетевшая в этой лодке, мало чем отличалась от наших. Она так же пудрилась и красила губы…
 — Что, что вы говорите? — застонал Бергофф и, осветив своего спутника, увидел в его руках белую сумочку Паолы.
 — О непроходимый болван! Это же ее сумочка…
 — Значит, мисс недавно была здесь, — заключил Курц. — Но куда она упорхнула?
 Бергофф обследовал каждый квадратный метр вокруг.
 — Вот, вот! Ты видишь? — торжествующе воскликнул он, обнаружив узкие следы на песчаной полоске между камнями.
 — Это проходила она, — согласился Курц. Следы, то исчезая на голых скалах, то вновь появляясь на песке, привели к океану…
 — Черт! — нахмурился Бергофф. — Еще одна загадка?!
 — Напротив, сэр, — возразил Курц, — это подтверждает ее побег с Хоутоном.
 — Но почему мы не видим рядом его следов?
 — Очевидно, он ожидал ее в лодке, сзр.
 Бергофф уныло присел на камень и опустил голову. Он долго размышлял, не зная, что предпринять, но, вспомнив о космическом корабле, дал волю гневу.
 — Курц! — повелительным тоном произнес он.
 — Я здесь, сэр! — бодро ответил Курц.
 — Этот межзвездный катафалк, что мы с вами осматривали, сегодня же уничтожить!
 — Нет ничего легче, сэр.
 — Сделайте так, чтобы к ночи от него не осталось ни малейших следов…
 — Будет исполнено, сэр.
 Домой Бергофф возвратился усталый и разбитый. Секретарь коротко доложил:
 — Вас просит к телефону мистер Дорт. Бергофф взял трубку и услышал непривычно лающий и хриплый голос Дорта:
 — Будь ты трижды проклят, мерзавец, вместе со своим Хоутоном, которого ты… ты… привез сюда! «Коммерсант»! Через полминуты меня не будет, но ты погибнешь более «приятной» смертью! Я проучу тебя и всех, слышишь, всех! Я говорю тебе, чтобы все знали, что сейчас произойдет не случайность, а свершится моя месть! Я выпускаю своих невидимок на волю…
 — Густав! Густав! — кричал в трубку Бергофф, но голос немца замолк, а несколько секунд спустя вдали послышался глухой взрыв — лаборатория Дорта вместе со своим хозяином и страшными микробами взлетела в воздух!
 Бергофф уставился на своего секретаря и грузно опустился в кресло.
 — Вы хотели что-то сказать, сэр? — услужливо спросил секретарь и, не дождавшись ответа, на цыпочках вышел из кабинета: хозяин был явно не в форме, разумнее всего — не мешать ему.

 4

 Взрыв уничтожил не только лабораторию с подсобными помещениями, но и персонал. Все было продумано и подготовлено заранее — не уцелел ни один из сотрудников.
 Бергофф вызвал по радио свой самолет, но океан штормил. Кляня непогоду, Бергофф уничтожил компрометирующие бумаги, очистил сейф, по нескольку раз перекладывал вещи в чемоданах, лишь бы что-то делать и не сидеть сложа руки. Он никого не принимал, никуда не выходил из дому, отдавая необходимые распоряжения по телефону.
 Не прошло и суток, как в поселке и на заводе вспыхнула эпидемия. Больные покрывались язвами и едва могли передвигаться, истекали кровью и слепли…
 Люди в панике метались по острову, призывая на помощь.
 Здоровые пытались укрыться в лесах и скалах, готовые скорее умереть от голода, чем заживо разлагаться.
 На следующее утро на заводе и в поселке появились трупы. Обезображенные, гниющие под жарким солнцем, они валялись там, где людей настигала смерть. Никто не приближался к умершим.
 Бергофф велел прекратить работу и объявил карантин. Среди туземцев пока не было больных, но Бергофф приказал расстреливать всякого цветного на месте, без промедления.
 — Черномазые занесли к нам заразу… — заявил Бергофф белым рабочим. — Убивайте их, чтобы самим не погибнуть.
 Началось открытое истребление туземцев: женщин, стариков, детей — всех без исключения. К полудню «срочная работа», как назвал массовые убийства Курц, была закончена.
 Смерть косила жителей «счастливого города» без разбора. Люди стали бояться друг друга, избегали встреч. Оставалось одно средство спасения — бегство.
 Первыми покинули остров экипажи краболовных судов, вернее, те из них, кто находился на борту: каждый думал о личном спасении, и оставшихся на берегу не ожидали. В короткое время у пристани не осталось даже ни одной моторной или весельной лодки.
 Только Буль и Дукки не поддавались панике. Они держались вместе, без устали уговаривали товарищей:
 — Это дело рук Дорта, а не туземцев! Он взорвал свою лабораторию!.. Но остался Бергофф. Идемте все к нему, потребуем немедленной эвакуации и медицинской помощи!
 Бунт возник подобно взрыву. Бергофф принял делегацию и дал клятвенное обещание вывезти всех на самолетах.
 — Погода улучшается, — сказал он. — Нам надо подальше от города приготовить новую посадочную площадку.
 Окрыленные надеждой, люди в смертельном страхе за свою судьбу с удесятеренной энергией принялись за работу. К счастью, выбранная лужайка была ровная и только в двух-трех местах требовала земляных работ.

 5

 С широко открытыми от ужаса глазами Оскар ворвался в квартиру Курца, с чемоданами в руках, в плаще, но без шляпы. Волосы его были растрепаны.
 — Господин Курц… Господин Курц, — лепетал он, — я здесь! Курца всего передернуло при виде кабатчика.
 — Что же из этого? — заорал он.
 Немец стоял посреди комнаты, окруженный грудами разбросанных вещей, и лихорадочно готовился к отлету. Встреча с Оскаром не входила в его планы.
 — Неужели это конец?! — простонал Оскар, опускаясь на один из своих чемоданов, и вдруг, словно только сейчас вспомнив о том, зачем он прибежал сюда, вскочил. — Господин Курц! Возьмите меня с собой… Уговорите патрона… В моих чемоданах золото… один чемодан вам, только заберите меня с собой!
 На мгновение Курц застыл на месте, но только на мгновение.
 — Прочь! — заорал он. — Может быть, ты уже болен?
 — Я?! Нет-нет, господин Курц… Я здоров, совсем здоров! — лепетал Оскар.
 Курц выхватил пистолет. Грохнул выстрел, и Оскар замертво упал к ногам немца.
 За окном послышался рев моторов. Самолет, прилетевший за Бергоффом, готовился к взлету. Курц перешагнул через труп и, подхватив чемоданы Оскара, кинулся к выходу…
 Бергофф стоял на верхней ступеньке трапа у входа в самолет, когда Курц вылез из автомобиля и заискивающе посмотрел на рыбного короля.
 — Вы, — сказал Бергофф Курцу, — улетите следующим самолетом.
 — А сейчас?.. С вами?.. — спросил Курц, глотая густую слюну.
 — Нельзя, нет места, — хладнокровно ответил Бергофф. — Но вы не тревожьтесь, я улетаю первым, чтобы лично организовать эвакуацию острова. Главное — держите в руках людей.
 — Я умоляю вас… — торопливо заговорил Курц, но Бергофф, не слушая его, вошел в самолет.
 Трап откатили. Самолет ринулся вперед.
 Курц беспокойно ерзал на чемоданах, бросая тоскливые взгляды в сторону, где самолет Бергоффа превратился в еле различимую точку.
 Поодаль небольшой толпой сбились оставшиеся в живых островитяне. Неожиданно внимание всех привлек бегущий из поселка человек. Он размахивал руками и что-то кричал. Тревога снова овладела людьми — все, в том числе и Курц, бросились к нему навстречу.
 Это радист. Одежда на нем изорвана и окровавлена, а на лице и на шее следы борьбы и побоев. В правом кулаке он крепко зажал веревку.
 — Меня связали вот этой веревкой! — кричал он, подбегая к ним. — Нас приговорили к смерти. Он не вернется! Помощи ждать неоткуда… Мы погибли…
 Голос радиста прервался. Оглянувшись и не увидев самолета, он завопил в бессильной ярости.
 — Бергофф успел улететь! Бергофф успел улететь! — повторял он. — Проклятый вампир…
 От толпы отделился гигант Буль.
 — Говори толком, чтобы мы могли понять тебя, — сказал моряк.
 — Бергофф при мне дал радиограмму, чтобы прислали только один самолет… Мы покинуты!
 Буль резко повернулся к Курцу и, указывая на него, крикнул:
 — Но ты… ты все знал! Собака… Воля оставила Курца: он понял, что от возмездия не уйти.
 Животный инстинкт самосохранения гнал его прочь, но страх сковал непослушное тело.
 Когда железные пальцы Буля прикоснулись к влажной и холодной шее Курца, тот рванулся, но горячие и сухие пальцы моряка стеснили ему дыхание.
 Курцу захотелось упасть на колени и просить пощады: ведь ему сейчас даже поверилось на секунду, что он смог бы вести другую жизнь — во всяком случае, надо просить, обещать, изворачиваться… Все это мгновенно подсказал ему цепенеющий разум.
 — Кончай с ним, Буль! — кричали вокруг. Буль сомкнул пальцы…
 — Бергофф тоже далеко не улетит от нас! — закричал вдруг радист. — Я сейчас пошлю такую радиограмму… Ха-ха-ха… Я ему отомщу… Я сообщу всему миру! — истерически всхлипнул он и, угрожающе взмахнув веревкой, убежал.

 6

 Самолет пересекал экватор вблизи островов Галапагос. Впереди оставался Панамский перешеек. Карибское море и Большие Антильские острова, за которыми Бергофф мог считать себя дома.
 Из пилотской кабины к нему вышел командир корабля, молодой долговязый парень, исполнительный, не по возрасту молчаливый, отлично знавший свое дело и готовый по приказу Бергоффа лететь хоть на Луну. Лицо его было озабочено.
 — Шеф, — сказал он, — с земли получено категорическое распоряжение возвращаться на остров… Иначе нас снимут.
 — Как — снимут? — нервно спросил Бергофф.
 — Надо полагать, зенитками, — пояснил пилот. — Но я не пойму другого: они, — он указал рукой вниз, — утверждают, что мы чем-то там больны… Может, парни хватили лишнего, кто их там разберет. Но у них имеются недурные зенитки, и они играючи могут нас снять!
 — Это Курц послал нам вслед радиограмму… Пилот вежливо промолчал.
 — Продолжайте выдерживать прежний курс, — распорядился Бергофф.
 Пилот вернулся к себе, но несколько минут спустя в пассажирской кабине затрещал звонок, и Бергофф прошел к экипажу на вызов.
 — Сэр, — крикнул ему командир корабля, не вставая из-за штурвала, — они дают нам на размышление шестьдесят секунд и начнут обстреливать без предупреждения.
 — Не менять курса!
 — Как вам угодно. В таком случае наденьте парашют… Поторопитесь, сэр! Видите? — летчик кивнул в сторону сизого шарообразного облачка, точно по волшебству возникшего перед самолетом. — Ребята послали нам первый «воздушный поцелуй».
 — Возвращайтесь, — упавшим голосом сказал Бергофф. — Попробуем с другой стороны.
 — Я хорошо знаю эти края, сэр, — возразил пилот. — Здесь зениток больше, чем пивных, а горючего у нас в обрез на обратный путь. Как прикажете?
 Бергофф устало махнул рукой, предоставляя командиру корабля выпутываться из беды по своему усмотрению. Так, по крайней мере, расценил этот жест летчик. Выключив автопилот, он круто развернулся и крикнул радисту:
 — Передай, что приказу подчиняемся и желаем им благополучно провалиться в преисподнюю…
 — Есть, командир! — откликнулся повеселевший радист.
 Когда они вошли в круг над островом и Бергофф с опаской посмотрел из пилотской кабины, которую он поклялся не покидать и после посадки, удивлению его не было границ: на посадочной площадке были хорошо видны два серебристых самолета.
 Командир корабля внимательно осмотрел конфигурации машин и присвистнул:
 — Держу тысячу против десяти, сэр, но одна из этих машин мне знакома. Это советский реактивный самолет! Недурная птичка…
 — Сейчас русские будут оценивать вашу посадку, командир, — напомнил радист.
 — Надо выдержать марку!.. — весело воскликнул пилот. — По местам!
 Он так посадил огромную машину, точно под колесами была не земля, а пуховая перина.
 — Командир, — повернулся радист, — русские передают: «Молодцы!». Вторая машина… Это англичане… Они тоже восхищены вами!
 — Слышу, — ответил пилот, нажимая на тормоза, и, когда самолет остановился, любовно погладил рукой белый штурвал и добавил: — Это честная работа, вот за что я люблю ее! Не правда ли, шеф?
 — Не забывайте, Лесли, — сухо произнес Бергофф, — что я тоже знаком с этой работой. Я ведь был когда-то летчиком-истребителем и воевал на Тихом океане.
 — То было просто знакомство, как вы сами изволили выразиться. А я говорю о работе, причем самой честной, шеф…
 Бергофф не ответил. Его хмурое лицо побледнело и стало неподвижным.
 — Командир, — сказал радист, — вас вызывают русские, ответьте им на первой кнопке.
 Пилот нажал на щитке передатчика кнопку № 1.
 — Командир Лесли слушает вас… Да… Хелло! Благодарю вас… Зарулить к лесу? Хорошо. Не выходить?! Но почему?.. Международная комиссия?.. Так… Понимаю вас…
 Зарулив к лесу, командир корабля приказал выключить моторы. Наступила тишина. Пилот и радист были явно взволнованы. Бортинженер вопросительно посмотрел на командира. Лесли ничего не объяснил ему, он закурил сигарету и, не глядя на Бергоффа, сказал:
 — Вот что, босс: это мой последний полет с вами, если… мы останемся живы… Я люблю честную работу! Бергофф молчал.
 — Да объясните же наконец, в чем дело? — воскликнул бортинженер.
 — Босс знает все лучше нас. Бергофф не проронил ни слова.
 — Он втянул всех нас в небывалую авантюру, — продолжал Лесли. — Здесь готовили бомбы, начиненные микробами… В лаборатории произошел взрыв… Остров заражен!
 — Хорошо, что нас вернули, — прошептал инженер. — Мы могли бы разнести заразу по всему миру…
 — Вызовите председателя комиссии, — приказал Лесли.
 — Слушаюсь, командир, — ответил радист и включил основную радиостанцию. — Можете говорить, командир. Мистер Дарсушев только что сам хотел вызвать вас.
 Лесли надел наушники.
 — Прошу прощения, сэр… Это Лесли, командир самолета. Очень приятно, мистер Дарсушев, здравствуйте! Я хотел бы сообщить экипажу… Да-да, разумеется… Понимаю… Есть надежда! О сэр, экипаж очень благодарит вас! Так… понимаю. Все ваши указания будут выполнены, сэр! До связи… — Лесли повернулся к радисту: — Не выключайте рацию и будьте на приеме. Русские обещали спасти нас!
 Бергофф облегченно вздохнул.
 — Всякое бывает, Лесли, — наконец заговорил он дружеским тоном. — Относительно бомб — это заблуждение. Позже я объясню вам… А пока…
 — Что будет «пока»? — зло спросил Лесли.
 — Я учитываю ваши волнения и лишнюю работу, связанную с возвращением на остров. Можете сами назвать сумму вознаграждения… Я умею ценить преданность своих людей, Лесли, вы это знаете!
 — Я уже сказал, босс: больше я с вами не летаю.
 — Но, — Бергофф говорил теперь увереннее, — вы уже испытали безработицу и, если бы не я…
 — Конечно, — резко произнес Лесли. — Я продавал вам свою профессию, точнее, свое умение, но не самого себя!
 — А как остальные?
 — Все мы любим честную работу, — твердо сказал инженер.

 7

 Наступила ночь. Теплый воздух прозрачен и недвижим. Волны вздыхают чуть слышно у самого берега. К скалистому мыску скользит лодка с двумя гребцами. Движения их осторожны, но быстры: они боятся, что их заметят, и потому торопятся пересечь длинную лунную дорожку.
 Лодка глухо стукнулась о камень, они зорко осмотрелись и прислушались. Все было спокойно. Только легкие звуки доносились до их обостренного слуха — не то в траве копошились какие-то жуки, не то в вышине, разгораясь все ярче, сухо потрескивали звезды.
 Они успокоились и втянули весла в лодку. Потом один из гребцов сошел на берег, а другой остался ожидать. Опять все вокруг замерло; по-ночному дремотно, сонно. Оставшийся в лодке пробыл в одиночестве долго, пока шорох в кустах не заставил его в испуге оттолкнуться от камней веслом.
 — Это я, Мауки, — негромко раздалось на берегу, и Боб Хоутон одним взмахом вернул лодку на прежнее место.
 — Где ты пропадал?! — обрадованно воскликнул Боб. — Ну, с чем пришел? Да говори же! Почему молчишь?
 — Когда о беде говоришь не сразу и тихо, она стареет и не так сильно бьет, — суеверно прошептал юноша. Боб поторопил его:
 — Выкладывай, Мауки. От того. что уже произошло, никуда не уйдешь… Так что можешь говорить погромче. Юноша как умел рассказал о том, что видел.
 — Там много больных, товарищ! Еще два раза много умерших. А злые белые люди в белых длинных платьях ходят и убивают тех, кто живет…
 — Убивают?!
 — Да! Они берут в руку блестящую трубку с иглой и колют в живот. Даже сейчас, ночью, при свете больших, как луна, огней!.. А никого знакомого не видел… Правда, издалека смотрел: близко — страшно очень. Мауки все сказал.
 Боб присвистнул.
 — Неужели невидимки Дорта вырвались на волю?.. — воскликнул он. — А где Мелони?
 — Мауки не видел.
 — Прыгай в лодку. Раз такое дело, надо улепетывать. Будем искать мисс Паолу. Скорее всего, она ожидает нас в железном доме твоих предков, Мауки.
 Чтобы случайно не обнаружить себя в лунном свете, они держались обрывистого берега, прячась в его густой черной тени.
 Километров через десять береговая линия выровнялась. На темных оголенных скалах показались древние каменные скульптуры. Все они были одинаковые и изображали длинноликого мужчину, как бы ушедшего по пояс в землю. Лица у всех изваяний обращены в океану…
 — Смотри, — задумчиво произнес Боб, — они очень похожи на тебя, точнее, ты похож на них!
 Мауки молча посмотрел на каменные истуканы и поднял лицо к небу, будто пытаясь отыскать в густой россыпи звезд огненную точку, с которой много лет назад прилетели на Землю отважные гаянцы.
 За бортом лодки послышался плеск, и из воды показалось что-то напоминающее человеческую фигуру с круглой, точно шар, головой. Мауки посмотрел вниз, дико вскрикнул и, потеряв сознание, повалился на голову водяного чудища. Нервы юноши не были подготовлены к такому испытанию.
 Боб не сразу угадал причину испуга Мауки. Когда, вытаскивая юношу из воды, увидел, что кто-то ему помогает и этот кто-то не рыба и не зверь, то в первое мгновение растерялся сам, но вскоре понял, что за бортом лодки появился водолаз в несколько необычном, легком и почти прозрачном скафандре…
 Придя в себя, Мауки решил действовать возможно хитрее, чтобы, в случае если он еще жив, обмануть Духа Моря. С этой целью он не спешил открывать глаза и стал слушать. Голова его, несомненно, была невредимой, но он находился в большом затруднении: как определить, жив он или нет? Может, эти звуки — звуки загробного мира, в существование которого он так же верил, как Боб в существование своей газеты.
 Узнав голос Боба, юноша вздохнул и подумал: «Выходит, что и Боб тоже переселился сюда? Какой злой Дух Моря… Но вот еще один голос!.. Это говорит женщина… Кажется, мисс Паола? Но как она могла приехать в Страну Мертвых, если она жива? Или, может быть…»
 Тут он почувствовал прикосновение руки к своей груди, не утерпел и приоткрыл глаз. Над ним склонилось лицо Паолы, а сама она была в странной, громоздкой одежде!..
 — Мауки, Мауки, — позвала она. — Я тебя, верно, очень напугала? Это я, Паола, а вот и мистер Хоутон… Я издали приметила лодку и спряталась.
 Мауки понял и издал радостное восклицание. Хотя в Стране Мертвых, по рассказам колдунов, тоже жить можно, все же лучше не торопиться туда, и он, Мауки, очень рад, что Дух Моря оказался таким безобидным существом, а значит, вовсе и не Духом Моря.
 Настала очередь Паолы рассказать о себе.
 — Прежде чем уйти в последний раз и не вернуться, Мелони показал мне этот скафандр и научил им пользоваться. Потом я случайно увидела с горы Бергоффа и Курца: они поднимались к кораблю гаянцев, то есть ко мне… Святая мадонна! Как это она заставила меня вовремя взглянуть вниз, уж и не пойму… Я убежала от них по «Другому склону незамеченной и прямо к тому месту, где Мелони в зарослях припрятал для меня скафандр. Когда же я несколько часов спустя поднялась на гору, то нашла там нагромождение взорванных скал. И вот мне пришлось отсиживаться здесь, в кустах, в ожидании помощи. Как хорошо, что вы нашли меня: я так голодна. Мелони оставил мне запас еды, но еще вчера все кончилось. И мне страшно было здесь одной…
 — Надо быть последним негодяем, чтобы взорвать корабль гаянцев! — вспылил Боб. — Ведь теперь от их пребывания на Земле не осталось никаких вещественных следов…
 — Но я ничем не могла предотвратить этой беды…
 — Нет, Паола, твоей вины здесь нет, — уверил ее Боб. — Успокойся. Думаю, самое страшное позади; мы заберем тебя отсюда немедленно: в поселке эпидемия! Бежим!
 — Куда?
 — Мы отправимся на родину Мауки. А там будет видно… Между прочим, на родине Мауки живут потомки доктора Маны — последнего жителя космического корабля. В нашем Мауки тоже течет кровь гаянцев!
 Несколько сильных взмахов — и лодка скрылась за изгибом скалистого мыса. Когда луна вышла из-за облаков, океан был пуст, а с берега с тоской смотрели вдаль молчаливые каменные изваяния, высеченные когда-то здесь трудолюбивыми и впечатлительными людьми в честь бесстрашных пришельцев с Гаяны…