Аннотация: На глазах ирландского террориста Мартина Фэллона вместо бронетранспортера на мине подрывается школьный автобус. Потрясенный Фэллон решает `выйти из игры` и бежать за границу. Он скрывается и от полиции, и от своих бывших товарищей по оружию из Ирландской республиканской армии. Для того чтобы получить фальшивый заграничный паспорт, он должен совершить еще одно, последнее убийство по заказу гангстера Мигана. Свидетелем убийства становится католический священник Да Коста. Вместо того чтобы `убрать` свидетеля, Фэллон идет к нему на исповедь. Теперь священник связан обетом молчания и не может выдать его полиции. Такое положение дел не устраивает Михана, и он решает навсегда `заткнуть рот` всем, кто знает о преступлении...


---------------------------------------------


 Джек Хиггинс
 Отходная молитва

 Посвящается Филиппу Уяльямсу, эксперту.




 Глава первая
 Фэллон


 Когда полицейская машина появилась из-за угла, Фэллон инстинктивно проскользнул в углубление между стеной и входной дверью какого-то дома, пережидая, пока она проедет мимо. Две-три минуты спустя он продолжил свой путь. Ему пришлось поднять воротник, потому что начал накрапывать дождь.
 Он шел по направлению к докам, стараясь слиться со стенами; его руки были глубоко засунуты в карманы френчкота цвета морской волны. Казалось, что этот невысокий человек — его рост не превышал метра шестидесяти — не шел, а плавно скользил по воде.
 Он смотрел вслед какому-то кораблю, отчалившему от пристани и медленно сливающемуся с густым туманом, в котором было что-то зловещее и одновременно щемящее — словно последний динозавр пересекал древнее море, оставшись один на один с незнакомым миром. То, что Фэллон видел и слышал вокруг себя, полностью соответствовало его настроению.
 В конце улочки, там, где виднелся другой берег реки, находился пакгауз. Вывеска гласила: «Янош Кристу, перевозки». Фэллон отворил дверь главного входа и вошел.
 Помещение было завалено тюками и ящиками всех размеров и форм. Было очень темно, но в глубине мерцал огонек; туда-то Фэллон и направился. Какой-то человек сидел за столом, сооруженном из досок, положенных на козлы, и что-то старательно записывал в старомодной амбарной книге при свете электрической лампочки без абажура. Остатки его шевелюры были похожи на грязную бахрому серого цвета. На нем была старая кожаная куртка, на руках шерстяные перчатки.
 Фэллон сделал еще один осторожный шаг. Старик проронил не оборачиваясь:
 — Это ты, Мартин?
 Фэллон вступил в круг света и остановился возле стола.
 — Привет, Кристу.
 На полу стоял распакованный ящик. Фэллон поднял крышку и извлек автоматическое ружье марки «Стерлинг», покрытое слоем защитной смазки.
 — А ты продолжаешь в том же духе, как я погляжу. Для кого это на сей раз? Дня израильтян или арабов, или для тех и других?
 Кристу протянул руку, отобрал у Фэллона «Стерлинг» и убрал обратно в ящик.
 — Не я сделал мир таким, каков он есть, — сказал он.
 — Возможно, но ты помог ему стать таким, — возразил Фэллон, зажигая сигарету. — Ты, кажется, хотел меня видеть?
 Кристу отложил ручку и задумчиво поглядел на гостя. Лицо его было старым, кожа стала похожа на пергамент, но в голубых глазах еще горели живые огоньки ума.
 — Неважно выглядишь, Мартин.
 — Никогда еще не чувствовал себя лучше, — заверил его Фэллон. — Ну? Что с моим паспортом?
 Кристу по-дружески улыбнулся.
 — Думаю, ты не откажешься выпить, а? — Он извлек из ящика бутылку и два картонных стаканчика. — Лучшее ирландское виски. Ты сразу почувствуешь себя как дома.
 Фэллон помедлил, затем взял один из стаканчиков. Кристу поднял другой.
 — За смерть в Ирландии, кажется так у вас говорят?
 Фэллон проглотил виски и раздавил стакан рукой.
 — Мой паспорт, — тихо повторил он.
 — Это зависит не только от меня, Мартин. Я знаю, что тебе туго приходится, я действую по нескольким каналам, но это требует времени, мне тоже нелегко.
 Фэллон обогнул стол и на некоторое время застыл неподвижно, опустив руки в карманы своего френчкота. Наконец он очень медленно поднял глаза на старика; его взгляд ничего не выражал, но он словно жег собеседника.
 — Если ты рассчитываешь поднять цену, то ты делаешь это зря, старая падаль: я тебе последнее отдал.
 Сердце Кристу екнуло. Он почувствовал, как ледяная рука сжимает его желудок.
 — Господь свидетель, Мартин, тебе бы еще капюшон и можно Смерть изображать.
 Фэллон еще постоял, устремив черные глаза в одну точку. Вдруг он резко повернулся, собираясь уйти.
 — Есть один способ, Мартин, — торопливо проговорил Кристу. — Я клянусь, есть один способ.
 Фэллон насторожился:
 — Ну и что это?
 — Паспорт, койка на борту судна, отплывающего в Австралию в следующее воскресенье вечером... И две тысячи фунтов на разживку в твоем кармане.
 Фэллон взорвался:
 — Ну и что от меня требуется? Снова кого-нибудь прикончить?
 — Точно.
 Фэллон тихонько рассмеялся.
 — А ты продолжаешь делать успехи, Кристу, ей-богу.
 Он взял бутылку виски, вылил на пол содержимое стаканчика Кристу и наполнил его снова. Старик наблюдал за ним, — он ждал. Дождь уныло стучал в оконное стекло, словно просил разрешения войти. Фэллон взглянул на пустынную улочку.
 — Какой-то автомобиль стоял на левой стороне.
 Без сигнальных огней, что интересно. Шум мотора удаляющегося корабля был еще слышен, но теперь слабее.
 — Грязная ночка для такого дела, — сказал он повернувшись. — Но вполне соответствует.
 — Чему, Мартин?
 — Да типам вроде тебя или меня.
 Он осушил стакан, вернулся к столу и осторожно поставил его перед Кристу.
 — Прекрасно, — сказал он. — Слушаю тебя.
 Кристу улыбнулся.
 — О, ты становишься разумнее.
 Он расстегнул куртку, извлек из внутреннего кармана фотографию и кинул ее на стол:
 — Взгляни на это.
 Фэллон взял фотографию и поднес ее к свету. Снимок был сделан на кладбище, на первом плане виднелся весьма любопытный надгробный памятник из бронзы. Он изображал старую женщину, поднимающуюся из своего кресла, собирающуюся выйти за дверь, которую изображали две мраморные колонны позади нее. Возле статуи находился коленопреклоненный человек в темном пальто и с непокрытой головой.
 — А вот еще, — сказал Кристу, вытаскивая еще одно фото.
 На нем было то же самое, не совпадала лишь одна деталь. Человек в темном пальто уже стоял на ногах; он держал свою шляпу в руке и смотрел в объектив. Это был крупный широкоплечий мужчина, ростом метр восемьдесят семь-метр девяносто. Крупные черты его лица выдавали славянское происхождение, скулы его были широкими, а глаза небольшими.
 — Кажется, с такими мешкать не приходится, — заметил Фэллон.
 — С тобой согласились бы многие.
 — Кто это?
 — Его имя Краско. Ян Краско.
 — Поляк?
 — Да, родом он из Польши, но давно уехал оттуда. Он перебрался сюда еще до войны.
 — Сюда, это куда?
 — На Север. Тебе все объяснят, когда будет нужно.
 — А старушка в кресле?
 — Его мать, — сказал Кристу, забирая фото, чтобы самому посмотреть. — Каждый четверг, утром, в любую погоду, будь то дождь или снег, он приходит сюда с цветами. Они были очень близки.
 Он убрал обе фотографии и снова взглянул на Фэллона.
 — Ну?
 — А что он натворил такого, чтобы быть достойным моего внимания?
 — То, что называется несовпадением интересов. Мой клиент пытался его образумить, но Краско отказывается соблюдать правила игры. Так что необходимо его устранить, и с максимальным шумом.
 — Чтобы научить остальных?
 — Что-то в этом роде.
 Фэллон вновь повернулся к окну и посмотрел на улицу. Автомобиль по-прежнему был на месте. Не глядя на старика, он спросил:
 — А чем этот Краско занимается?
 — Да мало ли чем... Ночные клубы, игорные дома, подпольный бизнес...
 — Наркотики и проституция? — сказал Фэллон поворачиваясь. — А твой клиент...
 — Ты заходишь слишком далеко, Мартин.
 — Спокойной ночи, Кристу.
 Фэллон повернулся к двери и сделал вид, что уходит.
 — Ну ладно, ладно! — выкрикнул торопливо Кристу. — Твоя взяла!
 Пока Фэллон возвращался к столу, Кристу открыл еще один ящик и принялся в нем рыться. Оттуда он извлек папку, открыл ее и выложил пачку газетных вырезок. Разложив и рассмотрев их, он наконец нашел нужную и протянул ее Фэллону.
 Края газеты уже заметно пожелтели... Это была статья из прошлогодней газеты, озаглавленная «Английский Аль Капоне».
 Там имелся снимок импозантного грузного мужчины, спускающегося по лестнице. Лицо его было румяным и высокомерным. Он хищно глядел в объектив из-под черной шляпы с закругленными полями. На нем было светло-голубое узкое пальто, из нагрудного кармашка по-щегольски выглядывал краешек платка. Рядом с ним находился молодой человек лет семнадцати-восемнадцати, одетый в таком же стиле, но без шляпы. Это был альбинос, и его неестественно белые волосы ниспадали до плеч, что делало парня похожим на падшего ангела.
 Ниже был текст: «Джек Миган и его брат Билли при выходе из здания центрального штаба полиции города Манчестера после допроса по поводу гибели Агнессы Дрю».
 — А кто была Агнесса Дрю? — поинтересовался Фэллон.
 — Из тех, кто сует нос не в свое дело. Издержки производства! Тебе известно, что это такое.
 — Могу себе представить, — сказал Фэллон, еще раз взглянув на снимок в газете. — У них вид, как у могильщиков.
 Кристу расхохотался до слез.
 — Знаешь, это ужасно смешно. Дело в том, что мистер Миган как раз им и является. Он руководит одним из самых крупных предприятий по организации похорон на севере Англии.
 — Как?! Ни тебе ночных клубов, ни рулетки? Ни наркотиков с проституцией? — воскликнул Фэллон, кладя вырезку обратно на стол. — Что-то не похоже, если верить написанному.
 Кристу склонился над своей папкой, снял очки и тщательно протер их грязным платком.
 — Согласен. А если я тебе скажу, что в настоящий момент все дела мистера Мигана абсолютно легальны? Что людишки, подобные этому Краско, оказывают давление на него? И очень сильное давление. А полиция отказывает ему в помощи?
 — Конечно, я все понимаю, — сказал Фэллон. — Когда собираешься утопить свою собаку...
 — Вот именно. Именно так! — вскричал Кристу, стукнув кулаком по столу, после чего он снова водрузил очки на нос и хитро посмотрел на Фэллона. — Ну так что, по рукам?
 — Ни за что в жизни! Я и кончиком пальца не дотронусь ни до Краско, ни до твоего дружка Мигана. В противном случае я рискую заразиться.
 — Да чего ты хочешь, бог ты мой, Мартин, разве твой послужной список возможно пополнить? — закричал Кристу, видя, что гость уже в дверях. — Сколько на твоей совести? Тридцать два? Тридцать четыре? Если еще не считать четверых солдат в Лондондерри.
 — Все, что я сделал, я сделал ради особой цели. Я считал, что это необходимо.
 — Очень порядочно с твоей стороны. А детишки в школьном автобусе, которых ты отправил на тот свет? Это тоже ради особой цели?
 Внезапно Кристу почувствовал, что его лицо прижато к поверхности стола, горло стальной хваткой сжимает рука, перед глазами находится дуло браунинга, а чуть дальше смутно виднеется бледное лицо демона. Резко щелкнул боек.
 Старик чуть было не потерял сознание. Он почувствовал, что не может сдержать острого позыва, родившегося в кишечнике. В холодном воздухе разлилась вонь, и Фэллон с отвращением отпустил его.
 — Никогда больше, слышишь, Кристу, — проговорил он сквозь зубы, — никогда больше ни слова об этом.
 Пистолет исчез в правом кармане френчкота.
 Он повернулся и пошел прочь, его шаги гулко раздавались в стенах ангара. Хлопнула дверь.
 Кристу с трудом разогнулся, глаза его были полны слез от пережитого страха и стыда. Кто-то рассмеялся в темноте, затем раздался суровый и жесткий голос: манера говорить выдавала йоркширское происхождение.
 — Вот именно это, Кристу, я и называю «быть по уши в дерьме».
 Джек Миган прошел к свету, за ним по пятам шел его брат Билли. Оба были одеты в точности так же, как на фотографии. Поразительно. Миган взял в руки газетную вырезку.
 — Кто просил тебя показывать это? Помню, я затеял процесс против того дерьма, что состряпал статейку. И выиграл.
 — Да, правда, — отозвался издевательским тоном Билли Миган. — Судье следовало бы потребовать с него возмещения убытков, но с мертвеца разве чего добьешься?
 Он говорил фальцетом, в его голосе не звучало ни единой приятной нотки, ни малейшего намека на мужественность.
 Джек отечески похлопал тыльной стороной ладони по его губам, потом обратился к Кристу, брезгливо сморщив нос.
 — Иди подотри зад, черт тебя дери. А потом поговорим.
 Когда Кристу вернулся, Миган сидел за столом, брат его расположился позади и наливал в чистый стакан виски. Отпив глоток, он тут же сплюнул и скорчил гримасу.
 — Я знаю, что ирландцы еще не выбрались из своих торфяных болот, но мне непонятно, как можно пить такую мерзость.
 — Извините меня, господин Миган, мне очень жаль.
 — Ты еще больше пожалеешь после того, как я закончу разбираться с тобой. Ведь ты прокололся, так?
 Кристу облизал пересохшие губы и принялся крутить в руках очки.
 — Не думал, что он отреагирует именно так.
 — А что ты вообще думал? Он же тронутый, разве нет? Они там все такие. Они носятся по всей стране, убивая женщин и взрывая младенцев, и это по-твоему цивилизация?
 Кристу не нашелся, что ответить, но его спас Билли, который проговорил не раздумывая:
 — А на меня он не произвел впечатления. Всего-то-навсего какой-то урод. А без взрывателя и вообще ничтожество.
 Миган тяжело вздохнул.
 — Знаешь, иногда я страшно разочаровываюсь в тебе, Билли. Перед тобой предстал дьявол во плоти, а тебя угораздило его не узнать. (Он усмехнулся, выражение его лица было жестким.) А ты, Кристу, проиграл. Он просто взбесился от твоих слов, старый дурачина. Его трясло от ярости, однако эта штука в его руке не дрогнула.
 Кристу скорчил гримасу.
 — Я знаю, мистер Миган. Я ошибся в расчетах. Не следовало упоминать о детишках.
 — Ну и что теперь ты намерен делать?
 Кристу покосился на Билли, затем посмотрел на его брата и слегка наморщил брови.
 — А вы еще не передумали, сэр?
 — Разве это не единственный наш шанс?
 — Да, вы правы.
 Он нервно рассмеялся, и Миган, вставая, похлопал его по щеке.
 — Уладь это дельце, Кристу, будь пай-мальчиком. Ты знаешь, где меня искать. Если до полуночи от тебя не будет известий, я поручу Верзиле Альберту навестить тебя. Это тебе не слишком понравится, так ведь?
 Он исчез в темноте, сопровождаемый братом. Испуганный Кристу остался на своем месте. Дверь приоткрылась, и Миган прокричал:
 — Кристу?
 — Да, мистер Миган?
 — И не забудь принять ванну, когда вернешься к себе. Ты воняешь, как то, что осталось от моей покойной тетушки Мэри.
 Дверь хлопнула, и Кристу рухнул на стул. Он нервно постукивал пальцами по крышке стола, он проклинал на все лады Фэллона, с каким удовольствием он заложил бы его!
 И тут его осенило. Идеальный выход из положения... и такой простой!
 Он снял телефонную трубку, набрал номер Скотланд-Ярда и попросил соединить его с Особым отделом.


* * *

 Дождь усилился. Джек Миган остановился, чтобы поднять воротник.
 — Что-то я никак понять не могу, — сказал Билли. — Чего ради ты прицепился к этому Фэллону?
 — Первое: с оружием в руке он не сравнится ни с кем. Второе: его все ищут — Особый отдел, военные, и даже отряды Ирландской Республиканской армии, из чего следует третье: его очень просто убрать после задания.
 — Ну и что это значит? — спросил Билли, пока они сворачивали за угол, где находился их автомобиль.
 — Возьми как-нибудь в руки книгу и прочти ее, умнее станешь, черт возьми! Тебе бы все в бирюльки играть!
 Они уже подошли к машине марки «Бентли Континенталь», когда Миган вдруг схватил Билли за руку, удерживая его.
 — Погоди, что происходит? Где Фред?
 — Легкая травма, господин Миган. Ничего страшного. Он прикорнул на заднем сиденье.
 Зажглась спичка, и вспышка осветила лицо Фэллона. В его зубах была сигарета.
 Миган открыл дверцу «Бентли» и зажег фары.
 — Что вам надо? — спокойно спросил он.
 — Я просто хотел увидеть вас во плоти, так сказать. Вот и все. Спокойной ночи, господа.
 Фэллон было направился прочь, но Миган удержал его за рукав.
 — Знаете, а вы мне нравитесь, Фэллон. Я думаю, что мы найдем много общих тем.
 — А я сомневаюсь в этом.
 Миган не слушал.
 — Я тут читал одного немецкого философа. Вам его имя вряд ли знакомо. Он считает, что для того чтобы начать истинную жизнь, необходимо бросить вызов смерти. Вы согласны с этим высказыванием?
 — Хайдеггер, — сказал Фэллон. — Да, это забавно, что он вам понравился. Это было настольной книгой, так сказать, Библией, Гиммлера.
 Он снова сделал шаг в сторону, но Миган тут же оказался рядом.
 — Хайдеггер? Вы что, читали Хайдеггера? — воскликнул он, и в его голосе звучало подлинное изумление. — Я удваиваю вознаграждение и беру вас на постоянную работу. Лучше я не могу поступить, не так ли?
 — Спокойной ночи, господин Миган, — произнес Фэллон и исчез в темноте.
 — Что за человек! — восхитился Миган. — Вот ведь чертова бестия! Он неподражаем, Билли, он превосходен, будь он сам Сатана! Ладно, поехали в «Савой». И попробуй только поцарапать машину, тебе не поздоровится!


* * *

 Фэллон снимал комнатку в пансионе на Хангер Стрит, в Стефни, почти на углу Коммершл-роуд. Не больше трех километров отделяло его от цели, так что он легко смог возвратиться пешком несмотря на дождь. У него в голове не было ни малейшего намека на выход из положения. Кристу отнял у него последнюю надежду. Он — конченный человек, и все тут. Конечно, можно попытаться сбежать, но куда?
 Прежде чем войти к себе, он вынул бумажник и пересчитал его содержимое. Четыре фунта и немного мелочи, а за квартиру он уже задолжал за две недели. Он зашел в бистро, купил сигарет и перешел Хангер Стрит, направляясь домой.
 Продавец газет, который всегда стоял на углу, покинул свое привычное место и спрятался от дождя под аркой подъезда. Это был старый ирландец из Лондона, одетый в лохмотья, слепой на один глаз и плохо видящий другим. Фэллон сунул ему в руку монетку и взял газету.
 — Спокойной ночи, Майкл, — сказал он.
 Старик повернулся к нему зрячим глазом, нащупывая сдачу в сумке, висящей на шее.
 — Это вы, мистер Фэллон?
 — А кто же еще? Сдачу оставь себе.
 Старик взял его за руку и старательно отсчитал мелочь.
 — А у вас гости, они появились в тринадцатом номере минут двадцать назад.
 — Фараоны? — выдохнул Фэллон.
 — Но не в форме. Они вошли внутрь и не выходили. Две машины ждут в конце улицы, третья с другой стороны дороги.
 Он отсчитал Фэллону последний пенни. Тот направился к телефонной кабине, набрал номер пансиона, и старая хозяйка тут же сняла трубку. Он нажал кнопку и сказал:
 — Миссис Миган? Это Дейли. Вы не окажете мне небольшую услугу?
 Он тотчас же понял по легкому колебанию ее голоса и по неестественности интонации, что подозрения старика Майкла справедливы.
 — Да, мистер Дейли, конечно.
 — Дело в том, что мне должны позвонить в девять часов. Запишите номер и скажите, что я перезвоню, когда вернусь. Я не смогу быть вовремя. Мы тут встретились со старыми приятелями и собираемся выпить по стаканчику. Знаете, как это бывает...
 Последовала небольшая пауза, прежде чем она ответила, словно кто-то диктовал ей, что сказать.
 — Да, конечно. Где вы находитесь?
 — В пабе «Гренадер» в Кенсингтоне. Ну, мне пора. До скорого.
 Он повесил трубку, вышел из кабинки и спрятался под аркой, откуда открывался прекрасный вид на его дом.
 Несколько мгновений спустя дверь отворилась. Их было восемь. Судя по их виду это были люди из Особого отдела. Первый вышел, подал знак, и два автомобиля появились из темноты. Вся компания разместилась в машинах, и они уехали. Третий автомобиль последовал за ними.
 Фэллон перешел улицу и подошел к старому продавцу газет. Он открыл бумажник, извлек оттуда последние четыре фунта и сунул ему в руку.
 — Благослови вас Господь, мистер Фэллон, — сказал Майкл.
 Но Фэллон был уже на другой стороне улицы и торопливым шагом следовал по направлению к реке.


* * *

 На этот раз Кристу ничего не услышал. Однако он ждал, и нервы его были напряжены. Он ждал целый час. Он сидел за столом, раскрыв амбарную книгу и держа в руке, одетой в шерстяную перчатку, свою ручку. Он с трудом различил шаги, легкие, словно шуршание ветра в траве, а затем щелчок браунинга. Кристу глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.
 — Ну и к чему это, Мартин? — сказал он. — Чего ты добьешься?
 Фэллон медленно двигался вдоль стола с пистолетом в руке. Кристу поднялся и оперся руками о крышку стола, чтобы унять дрожь пальцев.
 — Я ведь теперь твой единственный друг, Мартин.
 — Ты — падаль, — прорычал Фэллон. — Ты продал меня Особому отделу.
 — А чего ты хотел? — затараторил Кристу. — Это был единственный способ тебя вернуть. И все ради твоего же блага, Мартин. Ты похож на зомби, на мертвое тело, способное двигаться. А я могу вернуть тебя к жизни. Действие и риск, ведь ты это любишь? Это именно то, что тебе нужно.
 Глаза Фэллона были похожи на черные дыры, которые выделялись на белом лице. Он поднял на вытянутой руке оружие и направил его между глаз Кристу. Старик зажмурился.
 — Ладно, хорошо, если тебе так уж необходимо меня шлепнуть, то давай, и покончим с этим. Разве все это называется жизнью? Но только запомни вот что: если ты убьешь меня, то ты убьешь и себя, потому что больше у тебя никого не останется. Ни единой души на этом свете, кому нужно было что-то еще, а не повесить тебя или всадить пулю тебе в башку.
 Воцарилось тягостное молчание. Он открыл глаза и увидел, что Фэллон медленно опускает собачку своего браунинга. Он стоял, опустив руки, прижав оружие к правой ноге, устремив взгляд в никуда.
 — Да и вообще, — нерешительно продолжал Кристу, — что тебе до этого Краско? Он тебе брат родной, что ли? Он гангстер, убийца. Он наживается на девчонках... Просто свинья.
 — Не нужно тут распинаться. Что теперь делать?
 — Всего-навсего позвонить. Через полчаса приедет машина. Тебя отвезут на одну ферму около Донкастера. Это просто развалюха на отшибе. Там ты будешь в безопасности. В четверг поутру ты выполнишь задание на кладбище, на том самом месте, которое я тебе показал на фото. Всю свою шарашку он оставляет ждать у ограды, ему не нравится быть на виду, когда он расчувствуется.
 — Ладно, — сказал Фэллон. — Сам соображу что к чему. Тебе ясно?
 — Конечно-конечно. Как тебе угодно, — ответил Кристу, выдвигая ящик и вынимая оттуда конверт. — Здесь пятьсот фунтов купюрами по пятерке, для начала.
 Фэллон взвесил на ладони конверт, потом сунул его в карман.
 — А остальное когда? И что с паспортом?
 — Мистер Миган позаботится об этом, когда все будет выполнено.
 Фэллон кивнул.
 — Прекрасно. Валяй, звякни им.
 Кристу улыбнулся с чувством облегчения и одержанной победы.
 — Ты решил подчиниться, и правильно, поверь мне... Только вот еще одна мелочь, если позволишь.
 — Что еще?
 — Да браунинг... он не годится для такой работы. Тебе нужно кое-что получше.
 Фэллон покосился на свой браунинг и наморщил лоб.
 — Может ты и прав. А что ты можешь предложить взамен?
 — А что бы ты хотел?
 Фэллон покачал головой.
 — Я никогда не питал особого пристрастия к какому-либо оружию. Марка , даже самая престижная, может подвести. Стоит попасть в засаду, и все коту под хвост.
 Кристу открыл небольшой ящик в углу и извлек оттуда что-то, завернутое в ткань. Он положил вещь на стол и развернул. Там был автоматический пистолет сантиметров пятнадцати в длину, с дулом на пять сантиметров длиннее, снабженный семисантиметровым глушителем и двумя упаковками по пятьдесят патронов.
 — Ну и что это такое? — спросил Фэллон, взяв оружие.
 — Чехословацкая «Чешка». Калибр семь с половиной. Модель двадцать семь. Во время войны немцы захватили один такой заводик, и эта игрушка уже из Германии. Дуло здесь особой конструкции. Сделано специально, чтобы использовать глушитель.
 — И это чего-то стоит?
 — По крайней мере, эсэсовцы такими пользовались, да ты сам попробуй.
 Кристу отошел в тень. Через несколько секунд в глубине помещения зажегся огонек, и Фэллон различил мишень, очень похожую на армейскую. Она изображала фигуру солдата в полный рост.
 Пока он прилаживал глушитель, Кристу успел вернуться к нему.
 — Ну давай, стреляй, как приготовишься.
 Фэллон тщательно прицелился, держа оружие обеими руками. Раздался глухой хлопок, едва различимый в радиусе трех метров. Он метил в сердце, но задел правую руку. Тогда он прицелился получше, сместив оружие немного в сторону. На этот раз выстрел был точен.
 — Что я тебе говорил? — торжествуя, воскликнул Кристу.
 Фэллон кивнул.
 — Гадкая штучка, но смертельная, Кристу, как pas для таких типов вроде нас с тобой. Я не рассказывал тебе, как однажды увидал на стене в Де-рри афишку: «Существует ли жизнь перед смертью?..» Ты не находишь, что нет ничего смешнее?
 Кристу озадаченно взглянул на него. Фэллон повернулся на каблуках, дважды выстрелил, почти не целясь, и выбил мишени глаза.




 Глава вторая
 Отец Да Коста


 «...Господь мой пастырь, и я буду достоин его».
 Отец Майкл Да Коста торжественно произнес эти слова, направляясь к кладбищу, голос его был почти не слышен в шуме дождя.
 В сердце его поселилась печаль. Дождь шел всю ночь, а теперь он лил еще сильнее. Путь от часовни к кладбищу был всегда труден, но теперь земля сильно размокла, и идти стало почти невозможно.
 Да и народу было слишком мало. Два служащих похоронного бюро несли гроб, такой маленький и жалкий, и неутешная мать, на грани обморока, всхлипывая, шла следом; ее поддерживал муж, с другой стороны — брат. Эти люди были бедны. Кроме них никого не было. Они в одиночестве несли бремя своей беды.
 Мистер О'Брайен, смотритель кладбища, ждал на краю могилы, спрятавшись под зонтик. Могильщик убрал брезент, прикрывающий яму, когда процессия приблизилась. Правда ткань была ни к чему: в глубине стояла вода.
 О'Брайен было прикрыл священника зонтиком, но тот решительным жестом отстранил его. Отец Да Коста снял пальто, протянул смотрителю и остался под дождем в своей красно-золотой ризе, бросая вызов погоде.
 О'Брайен должен был выполнять роль мальчика из церковного хора; священник окропил гробик святой водой, помахал над ним кадилом, и пока читалась молитва, он заметил, что отец девочки испепеляет его взглядом. Он был похож на зверя, загнанного в ловушку, глаза его горели безумием, а кулаки судорожно сжимались и разжимались. Это был высокий и сильный мужчина. Почти такой же сильный, как сам Да Коста. Старший мастер на стройке.
 Да Коста торопливо отвернулся и стал молиться о спасении души ребенка, подняв лицо навстречу падающим каплям, которые градом катились по его седеющей бороде.
  В руки Твои, Господи, 
  Смиренно отдаем мы сестру нашу, 
  Прими ее ради Твоей паствы, 
  Яви ей великую любовь Твою 
  В благодати Рая небесного... 
 И в очередной раз банальность этих слов поразила его. Как объяснить матери, какой бы она ни была, что Господь так нуждался в ее восьмилетней дочери, что она должна была утонуть в вонючих водах промышленного канала и пролежать там в течение десяти дней, пока ее не нашли?
 Гроб упал в яму, подняв фонтан грязных брызг, и могильщик торопливо натянул брезент на прежнее место. Отец Да Коста прочел финальную молитву, затем подошел к горько плачущей женщине. Он положил руку на ее плечо:
 — Миссис Далтон... я могу чем-нибудь...
 Ее муж грубо оттолкнул его.
 — Да отстаньте вы! — прокричал он. — Она и так настрадалась. Вы и ваши дурацкие молитвы! К чему это? Мне пришлось опознавать ее, вы понимаете? Бесформенные останки плоти — вот что осталось от моей дочери после десяти дней в канале. И что это за Бог, который способен сделать с ребенком такое?
 О'Брайен сделал шаг, чтобы вмешаться, но отец Да Коста поднял руку, чтобы остановить его.
 — Оставьте, — сказал он спокойно.
 Странное озадаченное выражение возникло на лице Дантона, когда он осознал всю дерзость своего проклятия. Он обнял за плечи жену и ее брата, и они пошли прочь. Могильщики шли следом.
 О'Брайен помог священнику одеться.
 — Я так сожалею о случившемся, отец мой. Грязная история.
 — Он прав, бедняга. И вообще, что я мог сказать человеку, пережившему такое?
 Казалось, ответ озадачил могильщика, но О'Брайен просто кивнул.
 — Да, в этой суетной жизни случаются странные вещи, — признался он, раскрывая свой зонт. — Я провожу вас до часовни, отец мой.
 Да Коста отрицательно покачал головой.
 — Я пойду другой дорогой, той, что длиннее, если позволите. Мне необходимо поразмышлять. Но если вам будет угодно, я позаимствую ваш зонтик.
 — Конечно, отец мой.
 О'Брайен передал зонт, протянув его через ограду.
 — Странные слова для священника, — проронил могильщик.
 О'Брайен зажег сигарету.
 — Да, но Да Коста — не обычный священник. Джон Делвин, ризничий прихода Святой Анны, рассказал мне о нем. Он был коммандос или что-то вроде этого во время войны. Он сражался вместе с Тито и участвовал в югославском сопротивлении. После этого он попал в английскую коллегию в Риме. Ему предстояла блестящая карьера в какой угодно стране. Но он избрал деятельность миссионера.
 — И куда же его направили?
 — В Корею. Он был в китайском плену в течение пяти лет. Затем он занял какой-то административный пост в Риме, чтобы передохнуть, но такое занятие не пришлось ему по нраву. И он добился назначения в Мозамбик. Думаю, его дед был португалец. Во всяком случае, языком он владеет.
 — А что с ним произошло там?
 — Ну, его выслали. Португальские власти нашли, что он слишком симпатизирует мятежникам.
 — А что он делает здесь?
 — Он кюре при церкви Святого Имени.
 — В этой груде развалин? — воскликнул могильщик. — Да ведь она существует только за счет казней! Если на воскресной мессе он имеет десяток прихожан, то это настоящая удача!
 — Вот именно! — заявил О'Брайен.
 — А, я понял! Они таким образом давят на него, ведь так?
 — Это редкий человек, ему цены нет, и он не заслуживает пренебрежения, — сказал О'Брайен.
 Ему порядочно надоел этот разговор, от которого он очень устал, хотя и не понимал сам — почему.
 — Будет лучше поскорее засыпать эту могилу.
 — Чего? Под таким ливнем? — возмутился могильщик. — Разве нельзя переждать немного?
 — Нет, ни в коем случае!
 О'Брайен повернулся и пошел прочь, в то время как могильщик, проклиная всех и вся, убрал брезент и принялся за работу.
 Вообще-то отец Да Коста любил прогуливаться под дождем. Это укрепляло в нем сознание безопасности и защищенности. Что-то из детства, как ему казалось. Но сегодня все было по-другому. В этот день он чувствовал себя не в своей тарелке, он был взвинчен. И еще это происшествие на кладбище расстроило его.
 Он остановился, чтобы закурить, довольно неловко из-за зонтика в левой руке. Он решил не так давно выкуривать за день не больше пяти сигарет — они оставлялись на вечер, — и это было удовольствие, предвкушаемое долгие часы, но в таких обстоятельствах...
 Он дошел до наиболее старой части кладбища, которую он обнаружил месяц или два назад; это место его восхитило. Там, под великолепными соснами и кипарисами находились прекрасные памятники в готико-викторианском стиле, мраморные ангелы, бронзовые фигуры Смерти. И это очень сильно отличалось от других, более современных надгробий. Каждая могила вызывала у проходящего странные, сентиментальные переживания.
 В углу аллеи между кустарниками и рододендронами он остановился. Там не было ни единой живой души. В десятке метров аллея делала развилку, открывая особенно интересный памятник: две мраморные колонны обозначали дверь, а рядом — фигура пожилой женщины, встающей из своего кресла.
 Какой-то мужчина в темном пальто и без шляпы, преклонив колено, стоял лицом к памятнику. Все было тихо, и только дождь стучал по мокрой земле; отец Да Коста замер, не желая потревожить посетителя в минуту душевной скорби.
 А затем произошло нечто необъяснимое. Из-за надгробия появился священник. Это был еще довольно молодой человек в черной шляпе и черном непромокаемом плаще, надетом поверх сутаны.
 То, что случилось затем напоминало кошмар, никоим образом не связанный с реальностью. Человек у могилы поднял глаза, а в это время священник вытащил пистолет с глушителем. В момент выстрела раздался глухой хлопок. Осколки черепа и брызги мозга разлетелись по земле, а жертва упала навзничь.
 Отец Да Коста издал сдавленный крик, но было поздно:
 — Нет, во имя любви Господней, нет!
 Молодой священник, который склонился над жертвой, вздрогнул и подняв глаза, заметил Да Косту. Его рука тут же подняла оружие, и пока он прицеливался, Да Коста глядел в бледное лицо смерти с черными дырами-глазами.
 Затем по непонятной причине пистолет опустился, хотя священник даже не успел прочесть молитву. Убийца наклонился, чтобы поднять что-то с земли. Черные глаза еще какое-то время задержались на священнике, затем незнакомец торопливо отступил за надгробие и исчез.
 Отец Да Коста отбросил зонт и склонился над трупом. Кровь текла из его ноздрей, глаза были полузакрыты, но, однако, человек еще дышал.
 Пастор начал читать отходную молитву: «Отойди, душа христианская, во имя Господа, Отца Всемогущего, создавшего тебя...» И при этих словах дыхание умирающего прервалось.


* * *

 Фэллон шел по аллее к северному выходу с кладбища; он двигался быстро, но не слишком. В этом не было необходимости, его отлично скрывали рододендроны, да и маловероятно, что в такую погоду он кого-нибудь встретит.
 То, что священник оказался свидетелем, было довольно неприятно. Так сказать непредвиденная случайностью. Фэллон подумал с иронией, что незачем тщательно разрабатывать план — всегда случится что-нибудь неожиданное.
 Он вошел в рощицу у кладбища; там его ждал грузовичок, спрятанный на тропинке. За рулем никого не было, и он нахмурился.
 — Уорли! Где вы? — позвал он вполголоса.
 Человечек в плаще и кепке возник среди деревьев, он задыхался от бега; в руках его был бинокль. Он прислонился к крылу автомобиля, чтобы перевести дух. Фэллон потряс его за плечо.
 — Где вас носило, черт возьми?
 — Я следил за вами, — выдохнул Уорли, показывая на бинокль. — Это приказ мистера Мигана. Этот священник. Он видел вас. Почему вы не убили его?
 Фэллон открыл дверцу и толкнул его за руль.
 — Заткнитесь и отваливайте!
 Он обошел автомобиль, открыл заднюю дверцу, сел и захлопнул ее, пока мотор заводился. Грузовик затарахтел по разбитой дороге.
 Фэллон приоткрыл окошечко позади водителя:
 — Ты, полегче, спокойнее. Чем медленнее мы едем, тем лучше. Один мой дружок обчистил банк и удрал в фургоне продавца мороженого, который не мог ехать быстрее тридцати миль в час. Все считают, что, провернув дельце, преступник будет уносить ноги что есть духу, так вот надо поступать наоборот.
 Он стянул с себя плащ и сутану. Под ними был темный свитер и штаны из серой фланели. Его голубой френчкот лежал на заднем сиденье; он натянул его, затем надел свои ботинки.
 Уорли умирал от страха, когда они поворачивали на двустороннее шоссе.
 — Боже мой, — стонал он. — Мистер Миган спустит с вас шкуру.
 — Оставь меня в покое с мистером Миганом.
 Фэллон кинул части костюма священника в ящик под сиденьем и закрыл его.
 — Вы не знаете его, мистер Фэллон, — сказал Уорли. — Когда он разозлен, он становится похож на дьявола во плоти. У него работал один тип по фамилии Грегсон месяц или два назад. Профессиональный поджигатель. Просто одержимый. Он обставил один из клубов мистера Мигана на пять кусков. Когда ребята приволокли его, мистер Миган приколотил гвоздями его руки к столу. Самолично. Гвозди длиной по двенадцать сантиметров и большой молоток. И оставил парня в таком состоянии на пять часов. Чтобы тот поразмыслил о своем плохом поведении, как он сам выразился.
 — А что было потом? — поинтересовался Фэллон.
 — Я сам видел, как вытаскивали гвозди. Это было ужасно. Грегсон был в жутком состоянии. А мистер Миган потрепал его по щеке и сказал, что надеется, в будущем тот будет пай-мальчиком. Потом дал ему два фунта и отправил к целителю из Пакистана, услугами которого пользуется сам. Я говорю вам, — заявил Уорли, вздрагивая, — это не тот человек, с которым следует ссориться, мистер Фэллон.
 — У него, кажется, хватает методов завоевывать друзей и добиваться своего от посторонних. Этот священник на кладбище, ты знаешь его?
 — Отца Да Косту? Да. Он служит в полуразрушенной церквушке в центре города. Церковь Святого Имени, так она называется. В тамошней усыпальнице есть что-то вроде убежища для бездомных. Вот они-то и составляют основную часть его прихожан. В округе почти все дома разрушены.
 — Интересно... Ну-ка отвезите меня туда.
 Машина резко дернулась — таким сильным было удивление водителя. Он чуть было не выпустил руль.
 — Да вы что! Не делайте глупостей, у меня приказ незамедлительно после операции вернуться на ферму.
 — А я меняю программу, — сказал Фэллон просто и спокойно зажег сигарету.


* * *

 Церковь Святого Имени находилась на Рокингам Стрит, втиснувшись между двумя зданиями из стекла и бетона, занятыми под конторы. Пейзаж являл собой контраст обветшалости и роскоши. Немного дальше был пустырь, освобожденный от старых развалюх для новых современных построек.
 Уорли остановился напротив церкви, и Фэллон вышел. Перед ним было строение в псевдо-готическом стиле с отвратительной квадратной башней в центре. Все здание было опутано строительными лесами, что свидетельствовало о восстановительных работах.
 — Да, не слишком-то вычурно, — сказал Фэллон.
 — У них нет достаточного количества денег. Чертова развалина вот-вот рухнет, — ответил Уорли, нервно промокая платком лоб. — Поехали отсюда, мистер Фэллон. Я умоляю вас.
 — Минутку.
 Фэллон перешел улицу, подошел к главному порталу. На двери висела обычная для церкви табличка с указанием имени священника и расписанием служб. Время исповеди было в тринадцать и семнадцать часов. Он с минуту изучал расписание, затем задумчиво улыбнулся и пошел обратно к грузовичку. Приблизившись, он обратился к Уорли через стекло в дверце:
 — Похоронная контора Мигана, где она находится?
 — В Полс-сквер, — сказал Уорли. — В десяти минутах отсюда, возле городской ратуши.
 — У меня дела. Скажите Мигану, что я буду там в два.
 — Ради всего святого, мистер Фэллон, — умоляюще застонал Уорли. — Вы не можете так поступать!
 Но Фэллон уже пересекал улицу, собираясь войти в храм. Уорли процедил:
 — Грязный подонок!
 И уехал.


* * *

 Фэллон не пошел внутрь, но обогнул здание, пройдя узкой улочкой вдоль унылой серой стены. Позади церкви находилось старое кладбище с простыми надгробными памятниками, а в глубине виднелся домик, по-видимому, принадлежавший священнику. Он был в таком же состоянии, что и церковь.
 Место было мрачным и унылым, вокруг стояли деревья без листьев, покрытые слоем копоти, которую даже дождь был не в силах смыть. Фэллона охватило забавное состояние меланхолии. Вот где все заканчивается, с какой стороны ни посмотри. Остаются лишь слова на могильном камне. Сзади него хлопнула дверь, и он живо обернулся.
 Молодая женщина вышла из домика на аллею, накинув на плечи старенькое пальто. Она опиралась на эбонитовую палку, и несла в руке нотную тетрадь.
 Фэллон дал ей лет двадцать пять-тридцать: черные волосы до плеч, лицо серьезное. Он не сказал бы, что она красива, но в обаянии ей было трудно отказать: она привлекала внимание.
 Он было собрался объяснить ей свое присутствие, но она посмотрела на него так, словно его не существовало, и прошла мимо, постукивая своей палкой по краю могилы...
 Затем она остановилась с нерешительным видом и спросила спокойным, приятным голосом:
 — Здесь есть кто-нибудь?
 Фэллон не шелохнулся. Она задержалась на мгновение, затем развернулась и продолжила свой путь по аллее. Добравшись до входа в церковь, она извлекла из кармашка ключик, отперла дверь и вошла внутрь.
 Фэллон направился к главному входу. Когда он толкнул дверь, он почувствовал привычный запах и иронично усмехнулся.
 — Ладан, свечи и святая вода, — произнес он, опуская руку в кропильницу.
 В храме присутствовало некое очарование, было видно, что когда-то на его убранство потратили немало денег. Окна украшали витражи прошлого века, и повсюду стояли средневековые скульптуры.
 Строительные леса были похожи на паутину и поддерживали своды нефа со стороны алтаря. Все тонуло во мраке, только лампа в дарохранительнице да свечи отбрасывали слабый свет на статую Мадонны.
 Девушка сидела за органом, на хорах. Она начала наигрывать; сначала это были несколько нерешительных аккордов, затем, пока Фэллон приближался, она начала «Прелюдию и Фугу ре мажор» Баха.
 У нее был талант. Фэллон задержался у лестницы, ведущей на хоры, прислушался, затем стал подниматься. Она прервала игру и повернулась на шум.
 — Здесь есть кто-нибудь?
 — Простите, что помешал, — отозвался он. — Я слушал с удовольствием.
 Ее лицо осветила робкая улыбка. Она прислушалась, и он сказал:
 — Могу я посоветовать вам кое-что?
 — Вы играете на органе?
 — Играл когда-то! Послушайте, верхний регистр изготовлен из дерева. Если бы не влажность, он звучал бы по-другому, но сейчас там все расстроилось. Вы слышите свист? На вашем месте, я опустил бы его...
 — О, спасибо! Я попробую.
 Она повернулась к клавиатуре, а Фэллон отошел в глубь церкви, в самый темный уголок.
 Она исполнила «Прелюдию и Фугу»; Фэллон слушал, прикрыв глаза и скрестив руки на груди. Он отдал дань ее мастерству, она, без сомнения, была талантлива и заслуживала внимания.
 Через полчаса она окончила игру, собрала ноты и спустилась с хор. Внизу она задержалась, прислушиваясь, не ушел ли ее незнакомый советчик. Но он не двинулся, и она скрылась в ризнице.
 А Фэллон остался сидеть неподвижно в тишине и мраке.




 Глава третья
 Миллер


 Отец Да Коста допивал вторую чашку чая в каморке смотрителя кладбища, когда в дверь постучали и вошел молодой полицейский.
 — Простите, что еще раз беспокою, отец мой, но мистер Миллер хотел бы сказать вам пару слов.
 Отец Да Коста поднялся.
 — Мистер Миллер?
 — Старший инспектор Миллер, отец мой. Шеф полицейской бригады.
 Проливной дождь все еще шел, когда они вышли на улицу. Двор был заполнен полицейскими машинами, и пока они шли по аллее, у них сложилось впечатление, что «бобби» находятся повсюду, шныряя туда-сюда между зарослей рододендронов.
 Труп находился в том самом месте, где произошло убийство, но теперь его накрыли брезентом. Кто-то в темном плаще склонился над ним для предварительного освидетельствования. Он что-то тихонько говорил в портативный диктофон; рядом с ним был раскрыт медицинский саквояж.
 Вокруг толпились полицейские в штатском и в форме, осматривая место преступления.
 Молодого инспектора, который давал свидетельские показания, звали Фитцджеральд. Он держался в сторонке и о чем-то переговаривался с высоким худым человеком, похожим на университетского профессора, одетым в непромокаемый плащ с кушаком. Заметив Да Косту, он сразу же подошел к нему.
 — А, вот и вы, отец мой. А это старший инспектор Миллер.
 Миллер протянул ему руку. У него было худое лицо и спокойные карие глаза. Он казался очень усталым.
 — Грязное дельце, отец мой, — сказал он.
 — Бесспорно.
 — Как видите, мы проводим все необходимые процедуры, а профессор Лоулор, которого вы видите, готовит предварительное заключение. Он проведет вскрытие сегодня после полудня. Но с другой стороны, нельзя отрицать, что ключ к разгадке — это вы. Я могу задать вам несколько вопросов?
 — Естественно. Я к вашим услугам. Но смею вас уверить, что я уже рассказал инспектору Фитцджеральду все, что знаю. Думаю, он ничего не пропустил.
 Фитцджеральд принял скромный вид, который соответствовал ситуации, и Миллер улыбнулся:
 — Отец мой, вот уже скоро двадцать пять лет, как я работаю в полиции, и если я что и усвоил, так это то, что в каждом деле есть некая мелочь, и именно эта мелочь и таит в себе разгадку.
 Профессор Лоулор поднялся.
 — Здесь все закончено, Ник, — объявил он. — Можете забирать его. Если я правильно понял со слов Фитцджеральда, вы сказали, что он опирался коленом о край могилы... Рядом с этим местом?
 — Совершенно точно.
 Лоулор повернулся к Миллеру.
 — Все совпадает. Должно быть, он поднял глаза в тот решающий момент, и, естественно, его голова была повернута вправо. Входное отверстие находится на расстоянии около двух с половиной сантиметров над левым глазом.
 — Больше ничего интересного? — спросил Миллер.
 — Не особенно. В диаметре рана имеет полтора сантиметра. Крови мало. Никаких следов пороха. Ожогов нет. Выходное отверстие: пять сантиметров в диаметре. Взрывного типа, с разрушением черепной коробки, затронута правая затылочная доля головного мозга. Находится в пяти сантиметрах справа от внешней части затылочной выпуклости.
 — Спасибо вам, доктор, — пошутил Миллер.
 Профессор Лоулор обернулся к Да Косте и улыбнулся.
 — Видите, отец мой, в медицине тоже есть своя терминология, так сказать, жаргон, как и в церкви. Все, что вы услышали, означает, что ему влепили пулю с близкого расстояния, но не в упор. И она должна быть где-то поблизости, или то, что от нее осталось, — подытожил он, собирая саквояж.
 — Спасибо, что напомнили, — иронично заметил Миллер ему вслед.
 Фитцджеральд пошел к памятнику, затем вернулся, качая головой.
 — Мы снимаем гипсовые отпечатки следов, но похоже, это пустая трата времени. Он был в калошах поверх ботинок. И потом, мы прочесали всю округу, осмотрели каждую травинку, но нигде нет и малейшего намека на гильзу.
 Миллер нахмурился и спросил у Да Косты:
 — Вы точно уверены, что пистолет был с глушителем?
 — Совершенно точно.
 — Похоже, вы чересчур категоричны.
 — Молодой человек, я служил в воздушном десанте в чине лейтенанта, — спокойно ответил священник. — Острова Эгейского моря, Югославия, и все в таком духе. Я был вынужден пользоваться пистолетом с глушителем и не раз.
 Миллер и Фитцджеральд обменялись удивленными взглядами, и внезапно Да Косту осенило:
 — Ну конечно! Невозможно использовать глушитель для револьвера. Нужно, чтобы это был автоматический пистолет, и это означает, что гильза была выброшена, — воскликнул он, подходя к могиле. — Ну-ка посмотрим: пистолет был у него в правой руке, следовательно гильза должна была бы быть с этой стороны.
 — Именно. Но мы ничего не нашли, — сказал Миллер.
 И тогда Да Коста вспомнил:
 — Он нагнулся и поднял что-то, прежде чем скрыться.
 Миллер взглянул на Фитцджеральда; тот казался расстроенным.
 — Этого не было в вашем рапорте.
 — Это моя ошибка, инспектор, — вмешался Да Коста. — Я этого не сказал. Я даже не подумал об этом.
 — Вот об этом я и говорил, отец мой. Всегда есть какая-нибудь мелочь. Теперь я кое-что знаю. Этот человек — не обычный убийца. Это профессионал до мозга костей, и это — великолепно.
 — Я не понимаю.
 Миллер извлек из кармана медную табакерку и трубку, которую тщательно набил.
 — Естественно, потому что люди такого калибра редко встречаются, отец мой; все очень просто. Я сейчас вам объясню. Полгода назад некто украл около двухсот пятидесяти тысяч фунтов в местном банке. Ему понадобился целый уик-энд, чтобы проникнуть в несгораемое помещение. Великолепная работа, ювелирная и очень для нас полезная. Потому что в стране найдется всего пять профессионалов, способных ее выполнить. Трое из них отбывают срок. Завершение дела — вопрос чистой математики.
 — Понятно...
 — Теперь возьмем нашего незнакомого друга. Мне уже много чего известно о нем. Это человек необычайно ловкий; это переодевание в священника — просто гениальная выдумка. Большинство людей мыслят стереотипами. Если у них спросить, не видели ли они кого-нибудь, они ответят, что нет. Если я стану настаивать, они вспомнят, что навстречу им попался почтальон, или, как в данном случае, священник. Если я попрошу описать его, то наткнусь на стену молчания, потому что все, что они знают, это то, что он выглядел, как самый обыкновенный священник.
 — Я очень хорошо разглядел его лицо.
 — Я надеюсь, что вы будете так же уверены в себе, когда вам предъявят его фотографию, где он будет одет по-другому, — пробормотал Миллер. — Да уж, он знал, что делает. Калоши скроют его следы вероятно довольно крупные. И это исключительный стрелок. Большинство людей не в состоянии убить корову в коридоре, держа оружие в руке, с расстояния три-четыре метра. Нашему хватило одной пули, а это, поверьте мне, — не то, что палить по воронам.
 — Да, и с завидным хладнокровием, — добавил Да Коста. — Он не забыл о гильзе, несмотря на мое появление.
 — Хотел бы я иметь вас в нашей бригаде, отец мой, — сказал Миллер, обращаясь затем к Фитцджеральду: — Продолжайте работу. Я забираю отца Да Косту с собой в город.
 Священник посмотрел на часы. Было четверть пополудни.
 — Это невозможно, инспектор. В час у меня исповедь. И племянница ждет меня к часу. Она будет беспокоиться.
 Как ни странно, Миллер не рассердился.
 — Когда вы освободитесь?
 — По расписанию — в полвторого, но все зависит, как вы понимаете...
 — От числа посетителей?
 — Именно.
 — Очень хорошо, отец мой. Я заедуза вами в два часа. Это будет удобно?
 — Думаю что да.
 — Я провожу вас до машины.
 Дождь немного стих. Они прошли по аллее между рододендронов. Миллер несколько раз зевнул и протер глаза.
 — Вы кажетесь усталым, — сказал отец Да Коста.
 — Я не слишком много спал прошлой ночью. Продавец автомобилей с одного из новых участков зарезал кухонным ножом жену, а потом вызвал полицию. Простое дело, без вопросов, но мне пришлось присутствовать. Убийца — это важно. Я лег спать в девять утра, и тут мне звонят насчет нашего маленького происшествия.
 — Забавная же у вас жизнь. Что думает по этому поводу ваша жена?
 — Ничего. Она умерла в прошлом году.
 — Весьма сожалею.
 — А я нет. У нее был рак кишечника, — спокойно ответил Миллер, слегка нахмурившись. — Я знаю, что церковь смотрит на такие вещи по-другому.
 Священник не нашелся, что ответить, ибо внезапно он отчетливо понял, что на месте Миллера он рассуждал бы примерно так же.
 Они дошли до автомобиля, это был старый фургончик «Мини», приткнувшийся возле часовни. Миллер открыл перед ним дверцу. Усевшись за руль, Да Коста спросил:
 — Вы рассчитываете его поймать, инспектор? Вы уверены?
 — Я обязательно поймаю его, отец мой. Это необходимо, если я рассчитываю с его помощью добраться до того, кто «дергает за ниточки», кто санкционировал это убийство.
 — Понимаю. А вы знаете, кто это?
 — Готов поспорить на свою пенсию, что да.
 Отец Да Коста повернул ключ зажигания и мотор громко затарахтел.
 — Однако есть одна вещь, которая беспокоит меня, — сказал он.
 — Что именно?
 — Человек, которого вы ищите, убийца. Если он убийца-профессионал, как вы говорите, то почему он не убил меня, ведь у него была превосходная возможность?
 — Вот именно, — сказал Миллер. — Это меня тоже очень интересует. До скорого, отец мой.
 Он отошел в сторону, пока священник отъезжал, и тут из-за угла появился Фитцджеральд.
 — Что за человек! — воскликнул он.
 — Да... Соберите мне полную информацию о нем. Без четверти два я жду результат, — приказал он молодому полицейскому. — Для вас это не составит труда. — Ведь вы католик, не правда ли, и состоите членом ордена Святого Колумбия, или что-то в этом роде, что сродни Ирландской Республиканской Армии?
 — Да вы что, ничего подобного! — возмутился Фитцджеральд.
 — Тем лучше. Начните с привратника кладбища, и потом наведите справки в Епархии. Там должны вам помочь. С вами там поговорят.
 Он зажег трубку, а Фитцджеральд произнес расстроенным голосом:
 — Но, шеф, почему? Почему?
 — Потому что в полиции я усвоил еще кое-что: ничего не принимать за чистую монету.
 Миллер пошел к своему автомобилю, сел, кивнул шоферу и устроился поудобнее на сиденье. Не успели они выехать на главную улицу, как он погрузился в сон.




 Глава четвертая
 Исповедь


 Анна Да Коста играла на пианино в гостиной дома, когда вошел хозяин. Она развернулась на своем стульчике и тут же поднялась.
 — Дядя Майкл! Вы опоздали. Что случилось?
 Он поцеловал ее и провел в кресло возле окна.
 — Сейчас расскажу. Утром на кладбище убили человека.
 Она подняла на него удивленные глаза — прекрасные черные глаза, устремленные в одну точку; на ее лице было выражение недоумения.
 — Убили? Не понимаю.
 Он сел рядом и взял ее руки в свои.
 — Я видел его, Анна. Я был единственным свидетелем.
 Он встал и принялся ходить взад-вперед по комнате.
 — Я шел через старую часть кладбища. Помнишь, я водил тебя туда в прошлом месяце?
 Он в малейших деталях описал случившееся, скорее для себя, чем для нее, потому что ему вдруг стало ясно, что это необходимо сделать.
 — И он не убил меня, Анна! Вот что наиболее странно. Никак не пойму. В этом нет ни капли здравого смысла.
 Ее охватила дрожь.
 — Ах, дядя Майкл, это просто чудо, что вы оказались там!
 Она протянула к нему руки, и он взял их, испытывая прилив нежности. Он в очередной раз признался себе, что она — единственное существо, которое он любит на этом свете, а это было великим грехом, ибо любовь священника должна распространяться на всех. Но она была единственным ребенком его умершего брата, с пятнадцати лет сирота.
 Пробило час. Он провел рукой по волосам племянницы.
 — Мне пора. Я и так опоздал.
 — Я сделала бутерброды. Они на кухне.
 — Я их съем, когда вернусь. У меня будет немного времени. К двум за мной заедет инспектор Миллер. Он хочет показать мне фотографии, потому что думает, что я смогу узнать человека, которого я видел. Если он появится раньше меня, предложи ему чаю или еще что-нибудь.
 Дверь хлопнула. Внезапно все погрузилось в тишину. Она осталась там, где была, сбитая с толку услышанным, неспособная разобраться во всем этом. Она всегда была послушной девочкой и почти ничего не знала о жизни. Детство ее прошло в стенах специализированных школ для слепых. После смерти родителей она попала в консерваторию. А потом дядя Майкл вернулся, и после долгих лет одиночества она снова обрела кого-то, кого смогла полюбить.
 Но, как всегда, ее мысли возвратились к музыке. Она принялась нащупывать ноты одной из прелюдий Шопена, но безуспешно. Она удивилась, а потом вспомнила, что играла в церкви на органе; вспомнила незнакомца, заговорившего с ней. Она решила, что оставила свои ноты в стопке органных произведений.
 В прихожей она нашла свой плащ и трость, затем вышла из дома.
 Дождь пошел с новой силой, когда отец Да Коста торопливо пересек двор и открыл дверцу ризницы. Он надел стихарь, набросил на плечи фиолетовую накидку и направился на исповедь.
 Он опоздал, но это не имело особого значения. В этот час желающих исповедоваться было немного, разве что несколько служащих из квартала, для которых эта церковь была удобна. Ему случалось в таких случаях ждать без дела в течение положенного часа, и никто не приходил.
 В церкви было холодно и пахло сыростью, потому что не было способов ее обогреть. Какая-то молодая женщина ставила свечку Пресвятой Деве, и, проходя, священник различил в темноте еще двоих, — они ждали у исповедальни.
 Он вошел туда, прочитал короткую молитву и устроился на своем месте. Он никак не мог собраться с мыслями, выбитый из колеи случившимся на кладбище.
 С другой стороны решетки хлопнула дверца, и женщина принялась говорить. Он попытался вернуться к действительности и вникнуть в ее слова. Грех ее был невелик. Обычные проблемы мещан. В основном это касалось незначительных обманов.
 Следующая была юной девушкой. Вероятно, это она ставила свечку Деве Марии. Она начала нерешительно. Тоже банальная история. Гнев, неблагочестивые мысли, обман. И на мессу она не ходила три месяца.
 — Это все? — спросил он, когда она замолчала.
 Естественно, это было не все, и последовало продолжение. Связь с патроном, который был женат.
 — Сколько времени это длится? — спросил Да Коста.
 — Вот уже три месяца, отец мой.
 В течение этого времени она и не посещала мессу.
 — Этот мужчина был с вами в интимной близости?
 — Да, отец мой.
 — Сколько раз?
 — Дважды или трижды в неделю. В конторе. Когда все уходят.
 В ее голосе звучали уверенные нотки, она успокоилась. Конечно, такие признания обычны, но в данном случае здесь было нечто другое.
 — У него есть дети?
 — Трое, отец мой... Что я могу поделать?
 — Выход прост. Он напрашивается сам собой. Оставьте эту работу, найдите другую. Изгоните его из своих мыслей.
 — Не могу.
 — Почему? — спросил он и прибавил сурово: — Это оттого, что вы испытываете удовольствие?
 — Да, отец мой, — ответила она просто.
 — И вы не хотите, чтобы все кончилось?
 — Я не могу!
 Она была уверена в себе, слишком уверена, но теперь в ее голосе чувствовалась паника.
 — Так почему же вы здесь?
 — Вот уже три месяца я не была на мессе, отец мой.
 Теперь он понял все. Все было так просто, так по-человечески грустно.
 — Понимаю, — сказал он. — Несмотря ни на что вы не можете обойтись без Бога.
 Она тихонько заплакала.
 — Мы теряем время, отец мой, потому что я не могу обещать, что порву с ним, ведь моя плоть пересилит мой разум, стоит нам встретиться. На все воля Божья. И если бы я дала клятву, я обманула бы Господа, как и вас, а мне этого не хочется.
 Сколько же на свете людей столь близких к Богу? Отец Да Коста был поражен. Он глубоко вздохнул, чтобы убрать ком в горле, который душил его. Затем он сказал четким, уверенным голосом:
 — Да простит тебя Господь наш, Иисус Христос, и я прощаю тебе вину твою данной мне властью и согласно твоим просьбам. И так отпускаю тебе грехи во имя отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
 Последовала пауза, затем она сказала:
 — Но я не могу обещать больше с ним не встречаться!
 — А я и не требую этого. Если ты считаешь, что должна что-то сделать — смени работу, вот все, о чем я прошу. Остальное — в руках Божьих.
 На этот раз пауза была длиннее, и он уже не надеялся услышать хороший ответ, но она глубоко вздохнула, успокоив его словами:
 — Хорошо, отец мой, я обещаю.
 — Вот и отлично. Вечерняя месса начинается в шесть. Обычно у нас бывает человек пятнадцать-двадцать. Вы будете желанной гостьей.
 Дверца хлопнула, когда девушка вышла, а он остался сидеть на своем месте, чувствуя опустошенность. Он сказал то, что следовало, поступил так, как подобало, почти не надеясь на успех. Время рассудит, кто был прав.
 Ему было приятно снова почувствовать себя приносящим пользу. Дверца снова раскрылась, с другой стороны решетки послышался шорох.
 — Благословите меня, отец мой, ибо я согрешил.
 Голос был незнакомый. Низкий. С ирландским акцентом. Безо всякого сомнения перед Да Костой находился образованный человек.
 — Благослови вас Господь, наш, Иисус Христос, и да поможет он вам исповедаться в грехах ваших.
 Человек нерешительно помолчал, затем произнес:
 — Отец мой, может ли так случиться, что то, что я вам сейчас расскажу, станет известно другим лицам?
 Да Коста выпрямился:
 — Никоим образом. Тайна исповеди священна.
 — Прекрасно. Так покончим с этим. Сегодня утром я убил человека.
 Священник был поражен.
 — Убили человека? — выдохнул он. — То есть задумали убийство и осуществили его?
 — Совершенно верно.
 Охваченный внезапным страшным предчувствием, отец Да Коста приник к решетке, стараясь разглядеть в темноте лицо говорившего. В этот момент с другой стороны вспыхнула спичка, и священник второй раз в этот день посмотрел в глаза Мартина Фэллона.


* * *

 В церкви было тихо, когда Анна Да Коста вышла из ризницы и пересекла хоры. Нотные тетради были там, где она их оставила. Ей без труда удалось разыскать то, что она искала. Она положила остальные ноты на место и на несколько секунд застыла, вспоминая незнакомца с легким ирландским акцентом.
 Он не ошибся в своем совете насчет верхнего регистра органа. Она ласково провела пальцами по рукоятке. Такая мелочь, а как все портила. Как любопытно. Она уже взяла тросточку и собралась уходить, как вдруг услышала, что внизу хлопнула дверца исповедальни и по храму раскатисто зазвучал гневный голос дяди. Она замерла; ее не было видно из-за зеленых штор у органа.
 Отец Да Коста выбежал из исповедальни, оставив дверцу распахнутой. Она никогда не слышала, чтобы он говорил с такой яростью.
 — Выходите, выходите отсюда, нечестивец, и взгляните мне в лицо, если осмелитесь!
 Анна услышала, как хлопнула вторая дверца исповедальни, затем звук легких шагов, и тихий голос:
 — Извольте, отец мой.
 Фэллон стоял спокойно, опустив руки в карманы своего френчкота. Священник подошел к нему и спросил глухим голосом.
 — Вы католик?
 — Как никто другой, отец мой.
 В тоне Фэллона сквозила легкая ирония.
 — Значит, вам должно быть известно, что при таких условиях я не могу отпустить вам грех. Вы хладнокровно убили человека сегодня утром. Я видел вас. И вам это известно... Чего вы хотите от меня?
 — Я уже получил, что хочу, отец мой. Как вы уже сказали, тайна исповеди священна. А мне и надо, чтобы вы эту тайну хранили.
 В голосе священника было столько боли, что у Анны заныло сердце.
 — Вы воспользовались мной! Это самый худший из способов! Вы использовали в своих интересах саму Церковь!
 — Я мог бы заставить вас замолчать, всадив вам пулю между глаз. Вы предпочли бы это?
 — Не слишком, — признал Да Коста. Довод Фэллона его убедил. — Как ваше имя?
 — Фэллон. Мартин Фэллон.
 — Это ваше подлинное имя?
 — Для меня имя все равно, что название дня недели. Я их постоянно меняю. Мне не нужно было ломать голову, чтобы придумать это, скажем так.
 — Понятно. Интересный выбор. Я знал одного пастора, который носил это имя. Знаете, что оно означает по-ирландски?
 — Конечно. Чужак, человек, находящийся между двух огней.
 — Вы думаете, что оно вам подходит?
 — Я не понял вашей мысли.
 — Я хочу сказать: вы себя видите именно так? Как романтический изгнанник вне толпы?
 На лице Фэллона не отразилось ни малейшего движения души.
 — Теперь я хочу уйти. Больше вы меня не увидите.
 Он пошел прочь, но отец Да Коста удержал его за руку.
 — Человек, который нанял вас для исполнения сегодняшнего дела, он знает обо мне?
 Фэллон долго и пристально глядел ему в лицо, хмуря брови, затем улыбнулся.
 — Вам нечего бояться. Он слишком занятой человек.
 — Вы производите впечатление ловкого человека, а говорите такие глупости, — заявил священник.
 От ветра дверь церкви открылась и стукнула. Вошла пожилая женщина в косынке. Она перекрестилась, затем проследовала в глубину храма. Отец Да Коста крепко сжал запястье Фэллона.
 — Мы не можем говорить здесь. Пойдемте со мной.
 С одной стороны нефа виднелась клетка — это было подъемное устройство, которое рабочие использовали для того, чтобы подниматься на башню. Он втолкнул туда Фэллона и нажал на кнопку. Клетка поехала вверх, мимо строительных лесов, затем миновала отверстие в своде. Наконец она остановилась с легким толчком, и Да Коста открыл решетчатую дверцу, чтобы попасть на небольшую галерею, тянувшуюся вдоль периметра башни. Леса образовывали вокруг подобие перил или поручней на палубе корабля.
 — Что здесь произошло? — спросил Фэллон.
 — У нас мало средств, — ответил священник и повел его по галерее.
 Ни тот, ни другой не слышали, как заработал мотор подъемного устройства, и клетка поехала вниз. Когда она спустилась, Анна Да Коста вошла в нее, закрыла дверцу и на ощупь стала искать кнопку.
 С высоты колокольни открывалась превосходная панорама города, хотя все было окутано мелкой сеткой дождя, смазывающей детали. Фэллон осматривался, не скрывая удовольствия. Выражение его лица неуловимо изменилось, легкая улыбка играла на его губах.
 — Вот это мне нравится. «Нет ничего прекрасней на земле». Кажется так сказано у поэта?
 — Господи Боже мой! Я вас привел сюда для серьезного разговора, а вы мне цитируете Вордсворта! Вас что, ничего не волнует?
 — Ей Богу, не понимаю, что должно меня волновать? — сказал Фэллон, вынимая пачку сигарет. — Вы курите?
 Отец Да Коста заколебался, затем сердито выдернул одну.
 — Да, курю, идите вы к черту!
 — Вот так-то, отец мой, и вы о том же! — сказал Фэллон, зажигая спичку. — В конце концов все мы окажемся у черта в лапах.
 — Вы в это действительно верите?
 — После всего, что я видел в этой жизни, мне кажется, что это — вполне разумное высказывание.
 Фэллон облокотился о поручень, покуривая сигарету, и Да Коста с удивлением понял, глядя на него, что абсолютно беззащитен перед ним. В нем чувствовался интеллект, культура, сила характера, качества — достойные уважения; он чувствовал, однако, что не может прикоснуться к этому человеку.
 — Вы не соблюдаете ритуалов?
 Фэллон покачал головой.
 — Уже давно.
 — Могу я знать, почему?
 — Нет, — спокойно ответил Фэллон.
 Да Коста сделал еще одну попытку.
 — Исповедь, Фэллон, это покаяние. Покаяние и смирение.
 Внезапно он почувствовал, что выглядит глупо, потому что речь его напоминает выступление пастора в местной воскресной школе, но он продолжал:
 — Когда мы идем исповедоваться, мы идем навстречу Иисусу, который принимает нас, ибо мы находимся в Нем, потому что мы раскаиваемся, и именно поэтому Отец наш прощает нас.
 — Но я не прошу прощения. Ни у кого.
 — Никто не должен таким образом обрекать себя на вечные муки! — сурово сказал Да Коста. — Ни у кого нет такого права.
 — В данном случае вы не можете знать, в чем дело. Человек, которого я убил, Краско, был грязным типом. Сутенер, содержатель игорных домов, подпольный продавец наркотиков. Он совершал все преступления, которые только можно себе представить. И вы хотите, чтобы я сожалел? Чтобы я пожалел его?
 — Это дело полиции!
 — Полиция! — воскликнул Фэллон с мрачной усмешкой. — Люди как он всегда стоят вне закона. Многие годы он был под тройной защитой денег, коррупции и адвокатов. Во имя не знаю какой логики я заявляю, что оказал обществу услугу.
 — За тридцать сребреников?
 — Я получаю намного больше, отец мой, намного больше. Не беспокойтесь, когда я выйду отсюда, я опущу пожертвование в кассу для бедняков. У меня есть средства. — Легким щелчком он швырнул в пропасть свою сигарету. — Теперь мне пора.
 Он повернулся, но отец Да Коста, схватив его за рукав, резко повернул его к себе.
 — Вы допускаете ошибку, Фэллон. Я думаю, что скоро вам станет известно, что Господь не даст вам действовать, как вам угодно.
 — Не будьте наивны, отец мой, — холодно возразил Фэллон.
 — И кроме того, он уже вмешался. Вы думаете, что я случайно оказался в этой части кладбища в тот момент? О нет, Фэллон. Вы отняли одну жизнь, но Господь сделал вас ответственным за другую. За мою.
 Фэллон стал очень бледным. Он отступил на шаг, развернулся и, не говоря ни слова, пошел к подъемнику. Когда он добрался до арки, его внимание привлек легкий шум слева, и он увидел Анну Да Коста, прячущуюся за выступом стены.
 Он осторожно коснулся ее плеч, и она тихонько вскрикнула.
 — Все хорошо, — прошептал Фэллон. — Я клянусь вам.
 Отец Да Коста подошел к ним и оттолкнул его.
 — Оставьте ее в покое!
 Он заключил ее в объятия, и она расплакалась. Фэллон посмотрел на них озабоченно.
 — По-моему, она слишком много слышала.
 Священник отстранил Анну от себя и внимательно посмотрел на нее.
 — Это правда?
 Она опустила голову и выдохнула:
 — Я была в церкви.
 Потом она вытянула руки и попыталась на ощупь отыскать Фэллона.
 — Что вы за человек?
 Она коснулась рукой его лба, он не двигался, словно был сделан из камня. Она отступила на шаг, и дядя обнял ее, чтобы защитить.
 — Оставьте нас, — прошептала она Фэллону. — Я ничего никому не скажу о том, что слышала, обещаю вам, но прошу вас, уходите и больше не возвращайтесь. Умоляю вас!
 В ее голосе звучала трогательная мольба. Отец Да Коста прижал ее к себе, Фэллон спросил:
 — Она говорит искренне?
 — Она сказала то, что сказала, не правда ли? — ответил священник. — Мы берем на себя ваш грех. Теперь вам следует исчезнуть отсюда.
 Фэллон не проявил никаких эмоций. Он подошел к подъемнику. Когда он открыл дверь, Да Коста крикнул ему:
 — Теперь нас двое, Фэллон. Вы в ответе за две жизни. У вас хватит сил на это?
 Фэллон некоторое время стоял неподвижно, положив руку на решетку, прежде чем ответил еле слышно:
 — Все будет в порядке, даю слово. Клянусь своей жизнью, если хотите.
 Он вошел в клетку и закрыл дверцу. Раздалось гудение мотора и глухое эхо, когда спуск был окончен. Анна поняла голову.
 — Он ушел?
 — Да, теперь все будет в порядке.
 — Он уже приходил в церковь. Он объяснил мне причину плохого звука в органе. Вы не находите, что это странно?
 — В органе?
 Он озадаченно взглянул на нее, затем вздохнул и покачал головой.
 — Пойдем. Я отведу тебя домой. Ты только что столкнулась лицом к лицу со смертью.
 Он нажал на кнопку вызова подъемника. Пока они ждали, Анна спросила вполголоса:
 — Что нам теперь делать, дядя Майкл?
 — Это ты о Фэллоне? В данный момент делать нечего. То, что он сказал мне в церкви, что привело меня в такой гнев и что слышала ты — это часть исповеди. По-другому на это не взглянешь... Мне очень жаль, Анна. Я знаю, что для тебя это очень тягостный груз, но обещай мне, что никому ничего не скажешь.
 — Но ведь я уже обещала это. Ему...
 Она сказала такие простые слова, но они глубоко растревожили его.


* * *

 Оставшись один в своей комнате, отец Да Коста сделал то, что позволял себе крайне редко, особенно днем. Он налил себе стакан виски. Он пил его не спеша, стоя у камина и глядя на пламя и мерцающие угли.
 — Ну и что будем делать теперь, Майкл? — спросил он себя тихо.
 Это была старая привычка, странная манера разговаривать с самим собой. Он приобрел ее в одиночной камере, в которой провел три года, там, в Северной Корее, в плену. Это помогало ему в любой ситуации соблюдать максимальную объективность.
 Но в определенном смысле это не было его личной проблемой, это касается и Фэллона — вдруг сказал он сам себе. — Его собственная ситуация такова, что руки его связаны. И таким образом он ничего не может ни сказать, ни сделать. Тут Фэллону и карты в руки.
 Раздался стук в дверь, и вошла Анна.
 — Старший инспектор Миллер пришел, дядя Майкл.
 Появился Миллер со шляпой в руке.
 — А, вот и вы, инспектор, — сказал священник. — Вы уже познакомились с моей племянницей?
 Он представил их друг другу. Анна была на удивление спокойна. Она не проявляла ни малейших признаков нервозности, что удивило Да Косту.
 — Ну ладно, я вас оставлю, — сказала она, но замешкалась перед дверью. — Вы собираетесь уезжать, дядя?
 — Да, но не скоро.
 Миллер удивленно вскинул брови:
 — Не понимаю, отец мой. Я думал...
 — Минутку, инспектор, пожалуйста, — сказал Да Коста и взглянул на Анну, которая вышла, закрыв за собой дверь. — Что вы говорили?
 — Мы решили, что вы поедете в участок, чтобы взглянуть на фотографии, — ответил Миллер.
 — Я знаю, инспектор. Но это невозможно.
 — Могу я спросить почему, отец мой?
 Отец Да Коста долго думал, что ответить, но так ничего и не решил.
 — Боюсь, что не смогу помочь вам, вот и все, — сказан он просто.
 Миллер был крайне удивлен и не скрывал этого.
 — Вернемся к началу, отец мой. Вы, может быть, меня плохо поняли? Я только и хочу, чтобы вы поехали со мной в участок и посмотрели фотографии подозреваемых, я надеюсь, вы узнаете нашего сегодняшнего друга.
 — Я знаю, знаю.
 — И однако вы отказываетесь?
 — Это ни к чему не приведет.
 — Почему?
 — Потому что я не смогу быть вам полезным.
 Миллеру на какое-то мгновение показалось, что он сходит с ума. Это было невозможно. В этом не было ни малейшего смысла, и тут у него родилось ужасное подозрение.
 — Не оказал ли на вас случайно давление Миган?
 — Миган?
 Недоумение священника было таким естественным, что Миллер тут же отказался от подобной идеи.
 — Я мог бы принудить вас, официально вызвать как свидетеля, отец мой.
 — Вы можете привести лошадь на водопой, но вы не можете заставить ее пить, инспектор.
 — Черт возьми, я попытаюсь это сделать! — пророкотал Миллер, направляясь к двери. — Не вынуждайте меня арестовывать вас, господин кюре. Мне бы этого очень не хотелось, но я сделаю это, если будет необходимо.
 — Господин инспектор, — спокойно возразил Да Коста, — люди с характером потяжелее вашего уже старались заставить меня говорить, когда я не желал. Им это не удалось, и вам не удастся, можете быть уверены. Никакая сила на земле не может принудить меня говорить о вещах, о которых я говорить не желаю.
 — А вот мы посмотрим. Я дам вам время поразмыслить об этом и скоро вернусь.
 Миллер уже почти закрыл за собой дверь, как вдруг другая безумная идея родилась в его мозгу. Он медленно повернул голову.
 — Вы видели его снова, господин кюре? Он угрожал вам? Ваша жизнь в опасности?
 — До свидания, господин инспектор, — сказал отец Да Коста.
 Дверь хлопнула. Священник допил свое виски, и тут в комнату бесшумно вошла Анна. Она коснулась его руки.
 — Он обратится к Магистру О'Хэллорану.
 — Поскольку Епископ сейчас находится в Риме, это мне кажется вполне естественным.
 — А вы не хотите поговорить с ним предварительно?
 — Может быть, я так и сделаю. — Он опустошил свой стакан и поставил его на камин. — А ты?
 — Пойду поиграю на органе. Мне ничего не грозит.
 Она подтолкнула его в прихожую, подала ему пальто.
 — Что бы я без тебя делал?
 Она весело улыбнулась.
 — Одному Богу известно! Поскорее возвращайтесь.
 Он вышел, и она заперла дверь; улыбка сошла с ее лица. Она вернулась в комнату и села у огня, уронив голову в ладони.


* * *

 Ник Миллер служил в полиции вот уже почти четверть века. Двадцать пять лет изнурительного труда. На ножах с соседями, один уик-энд из семи в кругу семьи, отчужденное отношение сына и дочери...
 Он не получил в свое время специального образования, хотя был человеком интеллигентным, сообразительным, хитрым, умеющим сразу вникнуть в суть вещей, а если прибавить к этому исключительное знание человеческой натуры, приобретенное за долгое время службы в ночном патруле, то ошибки быть не могло — это был прекрасный полицейский.
 У него не было сознательного желания оказывать помощь обществу. В общем его работа сводилась к тому, чтобы ловить воров, а общество состояло из граждан, часто оказывающихся втянутыми в извечную войну между полицией и преступностью. В глубине души он отдавал предпочтение последним. По меньшей мере с ними все было ясно.
 Но денди Джек Миган — другое дело. Коррупция, во всем коррупция — прочел он где-то однажды — и если у нее и было лицо, то оно принадлежало Мигану.
 Миллер ненавидел его такой лютой ненавистью, которая стала граничить с саморазрушением. Если быть точным, он посвятил этому человеку десять лет жизни, и без малейшего успеха. Миган наверняка был повинен в убийстве Краско, это было очевидным фактом. Соперничество этих двоих не давало покоя полиции вот уже два года.
 В первый раз Бог знает за какое время Миллеру повезло, и вот теперь этот священник...
 Когда он сел на заднее сиденье своей машины, он дрожал от ярости и, уступая внезапному импульсу, приказал шоферу ехать к похоронной конторе Мигана. Затем он забился в угол и попытался дрожащими пальцами разжечь свою трубку.




 Глава пятая
 Денди Джек


 Сен Полс-сквер был «легкими города», куском земли площадью в полгектара, засаженным травой, кустарниками и ивами. В центре был устроен фонтан. Вокруг расположились здания начала девятнадцатого века, занятые под адвокатские конторы и приемные престижных врачей.
 Здесь царила атмосфера спокойного достоинства, которая полностью соответствовала духу похоронных церемоний. Три из четырех домов с северной стороны были предназначены для оказания самых разнообразных услуг в этой области — начиная с цветочного магазина и заканчивая часовней для отпевания. Это было царство Мигана. С другой стороны находились гараж и место для стоянки машин, переоборудованные из старинных конюшен. Все было огорожено высокими стенами и предназначалось для того, чтобы процедуры были максимально конфиденциальными. И для некоторых других целей.
 Большой катафалк фирмы «Бентли» въехал на стоянку спустя час после описываемых событий; Миган вместе с Билли сидел в кабине, рядом с шофером. На нем было узкое пальто, черная шляпа с закругленными полями и черный галстук — ибо он всегда так одевался, когда присутствовал на официальных встречах или похоронах, как в это утро.
 Шофер обошел вокруг автомобиля, чтобы открыть дверцу перед хозяином, и Миган вышел в сопровождении брата.
 — Спасибо, Доннер, — сказал он.
 Маленький уиппет лакал из своей миски возле задней двери.
 — Ко мне, Томми! — позвал Билли.
 Собака повернула голову, понеслась через двор и вспрыгнула ему на руки. Билли стал чесать псу за ушами, а Томми облизал ему лицо.
 — Ну, ну, маленький негодяй, — сказал он, и в голосе его звучали ласковые нотки.
 — Меня достало тебе повторять одно и то же, — проворчал Миган. — Он испортит тебе пальто. Его шерсть везде налипает, Бог ты мой.
 Когда он подошел к двери, из гаража показался Уорли; он ждал, сняв кепку. Его правая щека нервно подергивалась, а лоб блестел от пота. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. Миган остановился, держа руки в карманах, и спокойно взглянул на него.
 — Чарли, ты выглядишь, как покойник, которого выкопали из могилы. Ты что, плохо себя вел?
 — Да не я, мистер Миган! — горячо возразил Уорли. — Это все идиот Фэллон. Он...
 — Не здесь, Чарли. Я предпочитаю выслушивать плохие новости в более спокойной обстановке.
 Миган сделал знак Доннеру, тот открыл служебную дверь и скрылся там. Миган вошел в помещение, называемое приемной. Там было пусто, никто не ожидал, и только в центре находился постамент для гроба.
 Он сунул в зубы сигарету и наклонился, чтобы прочитать надпись на медной табличке гроба.
 — Когда назначено?
 Доннер поднес ему зажженную зажигалку.
 — На полчетвертого, мистер Миган.
 Он говорил с австралийским акцентом, рот его был обезображен шрамом после пластической операции. Когда-то у него была «заячья губа». Это придавало ему еще более отталкивающий вид, который несколько смягчался темной униформой, сшитой превосходно.
 — Это будет кремация?
 — Нет, погребение, мистер Миган.
 — Прекрасно. Займитесь этим вместе с Бонати. Думаю, что в ближайшее время я буду занят.
 Он отвернулся, все еще держа руку на гробе. Билли, привалившись к стене, гладил собаку. Уорли робко стоял в уголке с видом приговоренного, перед которым вот-вот разверзнется бездна.
 — Ну ладно, Чарли, — сказал Миган. — Расскажи-ка мне все подробно.
 Уорли рассказал. Слова беспорядочно срывались с его губ, он очень торопился. Когда он закончил, воцарилась тишина. Миган не выразил никакого удивления.
 — Так значит, он будет здесь к двум?
 — Он сказал, что — да.
 — А грузовик? Ты отогнал его на свалку старых машин, как я приказал?
 — Я сам видел, как он пошел под пресс.
 Уорли ждал приговора, лицо его блестело от пота. Неожиданно Миган улыбнулся и потрепал его по щеке.
 — Я доволен тобой, Чарли. Если дело приняло дурной оборот, то не по твоей вине. Я сам разберусь с этим.
 На лице Уорли, словно капли пота минуту назад, явственно проступило выражение огромного облегчения. Он умирающим голосом проговорил:
 — Спасибо вам, мистер Миган. Я клянусь, я очень старался. Вы меня знаете.
 — Иди, перекуси. А потом возвращайся и вымой машину. Если ты мне понадобишься, я пришлю за тобой.
 Уорли ушел. Дверь за ним закрылась. Билли хмыкнул, продолжая чесать за ушами своего пса.
 — Я знал, что мы с ним нахлебаемся дерьма. Сами бы справились, я ведь говорил тебе, а ты не послушал.
 Миган крепко схватил его за волосы, и парень, выпустив собаку, издал пронзительный крик.
 — Ты хочешь, чтобы я рассердился, Билли? А? Ты этого добиваешься? — процедил он.
 — Я не думал ничего плохого, Джек! — простонал Билли. Миган отпустил его.
 — Ну, так будь пай-мальчиком. Иди, позови Бонати, потом возьми тачку и отправляйся за Верзилой Альбертом.
 Билли судорожно облизнул губы.
 — Альберт? — прошептал он. — Умоляю тебя, Джек, ты же знаешь, я не переношу этого типа. При виде его я готов наложить в штаны.
 — Тем лучше. Я вспомню об этом, если ты еще когда-нибудь вздумаешь возникать. Тогда мы позовем Альберта, чтобы он занялся твоим воспитанием, — сказал Миган, нехорошо улыбаясь. — Такой выход тебя устроит?
 Глаза Билли округлились от ужаса.
 — Нет, Джек, только не это. Только не Альберт.
 — Ну так будь послушным. — Миган похлопал его по щеке и открыл дверь. — Давай, поворачивайся.
 Билли вышел, и Миган, вздыхая, обернулся к Доннеру.
 — Прямо не знаю, что с ним делать, Фрэнк. Ей-богу, не знаю.
 — Он еще молодой, мистер Миган.
 — Он думает только о девках. О маленьких шлюшках в мини, которые готовы показать все, что у них есть, — ворчливо проговорил Миган, передергиваясь от искреннего отвращения. — Однажды я самолично видел, как он трахает приходящую работницу после завтрака. Лет пятьдесят пять, вся в пыли... да еще в моей кровати!
 Доннер дипломатично промолчал, а Миган открыл небольшую дверцу в глубине комнаты, которая вела в часовню. Там постоянно поддерживали атмосферу свежести, воздух был наполнен ароматом цветов. В динамиках звучала органная музыка, создававшая настроение тихой печали.
 С каждой стороны было устроено по шесть ниш. Миган снял шляпу и вошел в первую. Там всюду были цветы, гроб был установлен на постамент в черной драпировке.
 — Это кто?
 — Девушка. Студентка, которая угодила под колеса спортивного автомобиля, — ответил Доннер.
 — Ах да, я сам ей занимался.
 Он приподнял ткань, закрывавшую ее голову. Умершей было лет восемнадцать-девятнадцать; веки ее были опущены, губы полуоткрыты; грим на ее лице был наложен так искусно, что казалось, она спит.
 — Хорошая работа, мистер Миган.
 Тот кивнул головой в знак согласия.
 — Честное слово, ты прав, Фрэнк. Если хочешь знать, то когда ее привезли, у нее на левой щеке не было даже намека на мясо. Не лицо, а гамбургер, говорю тебе.
 — Вы гений, мистер Миган, — сказал Доннер с искренним восхищением. — Вы — талант. Другого слова и не подберешь.
 — Приятно слышать, Фрэнк. Я действительно горд своей работой. Я всегда стараюсь сделать как можно лучше, но в случае с этой девочкой... Ведь надо было подумать о ее родителях.
 Из часовни они прошли в вестибюль, оформленный в безупречном стиле отделанный настоящей голубой и белой веджвудской плиткой. Направо находилась дверь с витражами, выходящая в приемную. Подойдя ближе, они услышали шум голосов и плач.
 Дверь открылась, и появилась очень пожилая женщина, плачущая навзрыд. Ее голова была повязана косынкой, на плечи накинуто старенькое шерстяное пальто, протершееся на швах. В одной руке она держала корзинку, в другой — очень потрепанный кожаный кошелек. Ее лицо распухло и покраснело от слез.
 Генри Эйнсли, в обязанности которого входило встречать клиентов, следовал за ней. Это был высокий худой человек со впалыми щеками и хитрыми глазами. Он носил строгий темно-серый костюм и черный галстук. Руки его вспотели.
 — Я весьма сожалею, мадам, — сухо повторил он, — но таковы правила. Тем не менее, все хлопоты вы можете предоставить нам.
 — Что за правила? — спросил Миган, подходя и кладя старушке руки на плечи. — Ну-ну, успокойтесь, милая, не надо так плакать. Что происходит?
 — Все хорошо, мистер Миган. Просто эта милая дама очень расстроена. Она недавно потеряла мужа, — принялся объяснять Эйнсли.
 Миган оставил его слова без ответа и повел вдову в свой кабинет. Он усадил ее в кресло.
 — Ну, милая, теперь расскажите мне все.
 Он дотронулся до ее руки, и она судорожно сжала пальцы.
 — Девяносто лет, вот сколько ему было. Я думала, он будет жить вечно и вдруг нашла его у подножия лестницы, когда возвращалась из церкви в субботу вечером, — сказала она, продолжая плакать. — Он был таким крепким, даже в этом возрасте. Я не могла поверить глазам.
 — Я понимаю, милая, и вы обратились к нам, чтобы похоронить его?
 — Да. Денег у меня немного, но мне не хотелось бы, чтобы это были похороны для бедных. Я хотела, чтобы все было по-человечески. Думала, денег от страховки будет достаточно, а этот господин мне сказал, что это стоит семьдесят фунтов.
 — Нет, послушайте мистер Миган, — вмешался Эйнсли, — все было не так.
 Тот повернулся к нему и в упор посмотрел ему в лицо. Эйнсли вздрогнул и затих.
 — Вы заплатили наличными, милая?
 — Да, — всхлипнула она. — Сначала я зашла в страховое бюро, и они выдали деньги по полису. Пятьдесят фунтов. Я думала, этого хватит.
 — А еще двадцать?
 — У меня был почтовый перевод на двадцать пять фунтов.
 — Ясно, — сказал Миган выпрямляясь. — Покажите мне документы.
 Эйнсли подошел к столу и взял тоненькую пачку бумаг, которые дрожали в его руках. Миган просмотрел их. Затем он обаятельно улыбнулся и коснулся плеча старой женщины.
 — У меня для вас хорошие новости, моя дорогая. Произошла ошибка.
 — Ошибка?
 Он вытащил бумажник и извлек оттуда двадцать пять фунтов.
 — Мистер Эйнсли забыл о специальных расценках для пенсионеров, которые мы ввели нынешней осенью.
 Она непонимающе посмотрела на деньги.
 — Специальные расценки? Но скажите мне, это не будут похороны для бедных? Я не хочу этого допустить.
 Миган помог ей подняться с кресла.
 — Ни в коем случае. Все будет по высшему разряду. Отдельный участок. Я гарантирую вам. А теперь давайте подумаем о цветах.
 — Цветы? О, это... как это было бы прекрасно! Мой Билл так любил цветы.
 — Их стоимость включена в счет, — объявил Миган и добавил, обращаясь к Доннеру через плечо. — Пусть он сидит здесь. Я сейчас вернусь.
 В стене была устроена дверь, которая вела в цветочный магазин. Когда Миган вошел туда вместе с посетительницей, с ним приблизился стройный молодой человек с темными волосами до плеч и красиво очерченным ртом.
 — К вашим услугам, мистер Миган. Чем могу служить? — подобострастно проговорил он.
 Миган похлопал его по щеке.
 — Руперт, помоги этой даме выбрать букет цветов. Самых красивых в магазине, а кроме того — венок. За счет фирмы, естественно.
 Руперт не выразил ни малейшего удивления.
 — Все будет сделано, мистер Миган.
 — И позаботься о том, чтобы один из наших ребят подвез ее домой. Ну, милая, теперь вы чувствуете себя лучше?
 Она привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку.
 — Вы так добры. Вы — чудесный человек. Да благословит вас Господь.
 — Он только этим и занят, моя дорогая, — заверил ее денди Джек Миган. — Каждый день.
 И вышел.
 — Смерть — это такая вещь, которую надо уважать, — объявил Миган. — Эта старая дама, например. Судя по документам, которые она представила, ей восемьдесят три года. В конце концов смерть — это чудо.
 Он уселся в кресле-качалке у стола. Генри Эйнсли стоял перед ним. Доннер был у двери. Эйнсли нервно взмахнул рукой и попытался улыбнуться.
 — Понимаю, что вы имеете в виду, мистер Миган.
 — Правда, Генри? Я спрашиваю себя об этом.
 В дверь постучали, и вошел человечек небольшого роста, одетый с иголочки. На нем был непромокаемый плащ с поясом. Выглядел он как уроженец юга Италии, а его акцент выдавал жителя южного Йоркшира.
 — Вы хотели говорить со мной, мистер Миган?
 — Да, Бонати. Заходи, — сказал Миган и вновь повернулся к Эйнсли. — Да, я задаю себе этот вопрос, — повторил он. — Судя по тому, что я понял, это был трюк со страховкой. С первого взгляда понятно, что она из рабочего класса. Полис на пятьдесят фунтов, ты говоришь цену семьдесят, и милая старушка их выкладывает, потому что она не может перенести то, что ее дорогой Билл будет похоронен как бедняк. Ты выдаешь ей квитанцию на полтинник, зная, что она слишком стара и слишком потрясена, чтобы в этом разобраться. Затем ты отмечаешь в общем списке сумму в пятьдесят фунтов.
 Эйнсли дрожал как осиновый лист.
 — Пожалуйста, мистер Миган, пожалуйста. У меня недавно возникли некоторые сложности.
 Миган поднялся.
 — Ее мужа привезли?
 Эйнсли кивнул.
 — Сегодня утром. Он в третьем номере. Его еще не готовили.
 — Приведи его, — сказал Миган Доннеру и вышел.
 Он прошел часовню, в нишу номер три и зажег свет. Остальные следовали за ним. Старик лежал в открытом гробу. Он был покрыт тканью, которую Миган приподнял. Мертвеца уже раздели. Было очевидно, что этот человек обладал необыкновенной силой, силой атлета, судя по торсу и плечам... Миган с восхищением глядел на него.
 — Да, это настоящий бык, никаких сомнений. Взгляните на его инструмент! — воскликнул он, обернувшись к Эйнсли. — Подумай обо всех тех женщинах, которых он приводил в экстаз. Подумай об этой старой даме. Боже мой, я понимаю, почему она его так любила. Это был настоящий мужик.
 Он нанес ему сокрушительный удар коленом в пах. Генри Эйнсли слишком поздно взмахнул руками, чтобы прикрыть гениталии и согнулся пополам, издав сдавленный крик.
 — Отведи его в помещение для гробов, — сказал Миган Доннеру. — Я приду туда через пять минут.
 Когда Генри Эйнсли пришел в себя, он понял, что лежит на спине, руки его раскинуты в стороны, а по бокам стоят Доннер и Бонати.
 Открылась дверь, и вошел Миган. Он некоторое время смотрел на него, затем обронил:
 — Хорошо, поднимите его.
 Помещение предназначалось для того, чтобы собирать на месте гробы, которые были доставлены по частям. Здесь стояли два верстака, а в специальной стойке находились всевозможные плотницкие инструменты.
 — Умоляю вас, мистер Миган, — зарыдал Эйнсли.
 Миган подал знак Доннеру, и Бонати толкнул Эйнсли на один из верстаков. Они распластали его руки, вывернув запястья. Миган склонился над ним.
 — Я намерен преподать тебе урок, Генри. И не потому, что ты пытался украсть у меня двадцать фунтов. Это, конечно, вещь недопустимая, но это еще не все. Как ты понимаешь, я говорю об этой пожилой даме. Она ничего не имела в жизни. Все, что ей выпало, так это склониться перед смертью.
 Теперь его глаза сверкали, а голос стал мечтательным.
 — Она напомнила мне мою старую маму, сам не знаю почему. Но я знаю одно: она заслужила уважение, так же как и ее старик заслужил больше, чем похороны для бедных.
 — Вы ошибаетесь, мистер Миган, — задыхаясь, проговорил Эйнсли.
 — Нет, Генри, это ты ошибся.
 Миган выбрал два шила. Потрогал их острия кончиком пальца и вонзил одно из них в середину правой ладони Эйнсли, прибивая ее к верстаку. Когда он проделал ту же операцию с другой рукой, Эйнсли потерял сознание. Миган обратился к Доннеру:
 — Через пять минут освободи его и скажи, что если завтра к часу дня его не будет в конторе, я здорово рассержусь.
 — Будет сделано, мистер Миган. А как быть с Фэллоном?
 — Я буду в подготовительном зале. Мне нужно поработать кое с кем. Когда придет Фэллон, пусть ждет в конторе, пока я не поднимусь в квартиру, и тогда отведи его туда. И мне там будет нужен Альберт, пусть, как приедет, поднимается.
 — С перчатками, мистер Миган?
 — Ну конечно, Фрэнк. Конечно.
 Миган улыбнулся, похлопал Эйнсли по щеке и вышел.
 Подготовительный зал находился по другую сторону часовни. Миган вошел туда и тщательно закрыл дверь. Ему нравилось оставаться в одиночестве в таких случаях. Это позволяло ему максимально сконцентрироваться и взглянуть детально на суть вещей.
 Тело лежало на столе в центре комнаты, накрытое тканью. В стороне, на передвижном столике, на белой простыне были разложены инструменты. Скальпели, ножницы, щипцы, хирургические иглы разных размеров, трубки, большая резиновая спринцовка и сосуд с жидкостью для бальзамирования. На внутренней полке столика располагались всевозможные косметические средства, кремы и пудра были изготовлены по специальному заказу.
 Он поднял ткань и тщательно сложил ее. Перед ним было тело женщины лет сорока, темноволосой и красивой. Он припомнил ее случай. Сердечная недостаточность. Она умерла, оборвав на полуслове фразу, во время разговора с мужем по поводу предстоящего Рождества.
 На ее лице сохранилось удивленное выражение, которое часто возникает у людей, умерших внезапно. Рот ее был приоткрыт, словно она недоумевала, почему подобная вещь случилась с ней.
 Миган выбрал длинную кривую иглу и пропустил нитку через внутреннюю часть губ и носовой полости покойной. Теперь, если затянуть нить, челюсти плотно сомкнутся.
 Глазные яблоки уже запали глубоко в орбиты, он подложил под веки шарики из ваты, так же как и в промежутки между зубами и губами и за щеки; это придаст лицу наиболее естественные очертания.
 Он полностью погрузился в работу и тихонько насвистывал сквозь зубы; лоб его прочертила складка. Его гнев против Эйнсли полностью улетучился. Даже Фэллон перестал существовать. Кончиком пальца он нанес немного крема на холодные губы, отступил и с удовлетворением покачал головой. Теперь все было готово к процессу бальзамирования.
 Вес тела достигал шестидесяти килограммов, следовательно, ему потребуется около пяти литров смеси, которой он обычно пользовался: формалин, глицерин, боракс с добавлением небольшого количества фенола и цитрат натрия против свертывания крови.
 Поскольку случай был довольно простым, то не предвиделось особенных внезапных осложнений; следуя обыкновению, он решил начать с подмышечной артерии. Он вытянул левую руку женщины, закрепив ее локоть специальной деревянной подпоркой. Затем взял скальпель и сделал первый надрез у ключицы.
 Примерно час спустя, когда он заканчивал последний шов, его внимание привлек неясный шум. Сначала раздались крики, затем нараспашку открылась дверь. Миган взглянул назад через плечо. Он увидел Миллера и Билли, который пытался проскользнуть перед ним.
 — Я пытался остановить его, Джек.
 — Иди, прикажи приготовить чай, — сказал ему Миган. — Я хочу пить. И закрой эту дверь. Ты сейчас поднимешь здесь температуру. Сколько раз я должен тебе повторять?
 Билли убрался, бесшумно прикрыв за собой дверь, и Миган снова повернулся к телу. Он взял горшочек с тональным кремом и нанес его на лицо женщины. Жесты его были изящными и ловкими; он не обратил ни малейшего внимания на Миллера.
 Полицейский зажег сигарету, спичка вспыхнула с неприятным щелчком, нарушив тишину, и Миган, не оборачиваясь, приказал:
 — Не здесь. Здесь нужно держаться уважительно.
 — Да что вы! — сказал Миллер, однако, бросив сигарету на пол и растоптав ее.
 Он подошел к столу. Миган в этот момент тщательно накладывал румяна, и под его руками умершая женщина, казалось, оживает. Миллер смотрел на нее с выражением зачарованного ужаса.
 — Вам действительно нравится эта работа, Джек?
 — Что вам нужно? — спросил спокойно Миган.
 — Мне нужны вы.
 — Ничего нового, а? Всегда одно и то же. Стоит кому-то упасть и сломать ногу, вы тут как тут, вам нужен я.
 — Совершенно верно, — сказал Миллер. — Теперь коснемся деталей. Сегодня утром Ян Краско приехал на кладбище, чтобы принести цветы на могилу матери. Он делает это вот уже больше года, по четвергам.
 — Значит, однако, у этой сволочи было сердце, так? А зачем вы это рассказываете мне?
 — В полдвенадцатого кто-то влепил ему пулю в голову. Работа настоящего профессионала. Очень чистая и шумная, так что предупреждение дошло до всех.
 — Что еще за предупреждение?
 — "Не шутите с Миганом, иначе вы пропали".
 Миган поднял над лицом мертвой женщины целое облако пудры.
 — Сегодня утром я присутствовал на похоронах. Старик Маркус, портной. В полдвенадцатого я сидел на отпевании в церкви Спасителя и слушал, как тамошний священник рассыпается перед нами в словесах. Спросите у Билли, он был со мной. Спросите еще у сотни других, включая мэра. У старины Маркуса была куча друзей, это был настоящий джентльмен. Таких людей осталось в наше время немного.
 Он добавил на веки женщины немного теней, смазав их вазелином, затем накрасил губы. Эффект был действительно замечательным. Казалось, женщина спит.
 — Да плевать мне, где вы были, — сказал Миллер. — Под этим делом стоит ваша подпись.
 Наконец Миган повернулся к нему, вытирая руки тряпкой.
 — Докажите это, — возразил он, не дрогнув.
 Досада и долголетнее желание поймать этого человека с поличным комом подкатили к горлу Миллера так, что он чуть было не задохнулся. Ему пришлось ослабить узел галстука и расстегнуть воротник рубашки.
 — Вы за это ответите, Миган, — пророкотал он. — Я прилеплю обвинение на вашу спину, даже если мне это будет стоить жизни. На этот раз вы зашли слишком далеко.
 Глаза Мигана заблестели по-особенному, вся его личность обрела новые размеры, казалось, он излучает особые волны, пропитанные властностью.
 — И вы замахиваетесь на меня? — процедил он холодно и, протянув руку, указал на тело перед собой. — Посмотрите на нее, Миллер. Она умерла. Я вдохнул в нее жизнь. И вы воображаете, что можете вмешиваться в мои дела?
 Миллер невольно сделал шаг назад, а Миган крикнул:
 — Убирайтесь! Вон отсюда!
 И Миллер выскочил из комнаты так поспешно, словно за ним по пятам гнались все черти преисподней.
 В зале снова воцарилась величественная тишина. Миган на мгновение застыл на месте, тяжело дыша, затем взял большой сосуд с кремом для тела и повернулся к умершей.
 — Я вдохнул в тебя жизнь, — пробормотал он. — Жизнь.
 И принялся старательно втирать крем.




 Глава шестая
 Лицом к лицу


 Дождь еще шел, когда Фэллон пересек Сен Полс-сквер и взбежал по лестнице главного входа. Он решил обратиться в контору, но она оказалась пустой, правда вскоре появился Руперт, вышедший из цветочного магазина через дверь с витражами.
 — Что вам угодно, мистер?
 — Меня зовут Фэллон. Миган ждет меня.
 — Конечно, мистер, — сказал Руперт с изысканной вежливостью. — Соблаговолите подождать здесь, я сейчас его найду.
 Он вышел. Фэллон закурил и стал ждать. Прошло две минуты, прежде чем Руперт снова появился.
 — Я проведу вас наверх? — сказал он и, широко улыбнувшись, пошел в вестибюль.
 — Куда это, наверх? — спросил Фэллон.
 — Мистер Миган распорядился переделать помещения верхних этажей всех трех домов в огромную квартиру для собственного пользования. Это великолепно.
 Они подошли к маленькому лифту, но когда Руперт открыл дверцу, Фэллон спросил:
 — Это единственный путь?
 — Есть еще служебная лестница.
 — Ну так и пойдем по ней.
 Радушная улыбка Руперта слегка погасла.
 — Ну, ну, пойдемте, с мистером Миганом не надо играть в солдатики, мой дорогой. Это расстроит мистера Мигана, а из этого следует, что мне этой ночью здорово попадет, а я, если говорить честно, совершенно не расположен сегодня к этому.
 — А мне казалось, что ты будешь наслаждаться каждым мгновением этой волшебной ночи, — сказал Фэллон и нанес ему сокрушительный удар между ног.
 Руперт закричал, упал на колени, а Фэллон достал из кармана свою «чешку». Он убрал глушитель, но от этого оружие отнюдь не стало безопаснее. Руперт побледнел, однако до последнего момента вел себя мужественно.
 — Он вас просто пригвоздит за это. Никто не смеет перечить мистеру Мигану!
 Фэллон убрал «чешку» в карман.
 — Лестница, — процедил Фэллон.
 — Хорошо, хорошо, на ваш страх и риск, мой дорогой, — торопливо забормотал Руперт, потирая ушибленное место.
 Лестница находилась возле входа в комнату для покойников. Они поднялись на три этажа, Руперт шел впереди. Наверху имелась обитая тканью дверь, они остановились, не доходя трех ступеней до нее.
 — Эта дверь ведет прямо у кухню.
 — Хорошо. Тебе лучше вернуться и заняться лавочкой, малыш.
 Руперт не ждал повторного приказа и поспешил спуститься вниз. Фэллон бесшумно открыл дверь и действительно оказался в кухне. Через приоткрытую в глубине помещения дверь он расслышал голоса.
 Он на цыпочках прошел через кухню, мимоходом окинув взглядом помпезно обставленную комнату с окнами в виде мансарды в каждой стене. Миган сидел в кожаном кресле с книгой в одной руке и стаканом виски в другой. Билли, держа уиппета на руках, стоял возле камина, в котором мерцали угли. Доннер и Бонати ждали по обе стороны выхода из лифта.
 — Где его носит, Бог ты мой? — проворчал Билли.
 Уиппет соскочил с его рук и побежал к двери в кухню, возле которой остановился и принялся тявкать. Фэллон вошел в гостиную и наклонился, чтобы почесать за ухом у собаки, держа правую руку в кармане куртки.
 Миган положил свою книгу на стол и хлопнул себя по ляжке.
 — Я же тебе говорил, что это чертов пройдоха, — сказал он Билли.
 Зазвонил телефон. Он снял трубку, немного послушал и улыбнулся.
 — Все хорошо, зайчик, возвращайся к делам. Я смогу этим заняться, — объявил он, кладя трубку. — Это Руперт. Он беспокоится кое о чем.
 — Ах, как мило, — сказал Фэллон.
 Он прислонился к стене возле кухонной двери, держа руки в карманах. Доннер и Бонати торопливо вошли в комнату и встали по обе стороны от дивана лицом к нему. Миган сделал глоток виски и снова взял книгу. Это был «Град Божий» Святого Августина.
 — А это ты читал, Фэллон?
 — Читал когда-то.
 Левой рукой он взял сигарету.
 — Хорошая книга, — проговорил Миган. — Он знал, о чем пишет. Бог и Дьявол, добро и зло. Только они и существуют. И еще разница полов.
 Он допил виски и рыгнул.
 — Он действительно расставил точки над "i" в этой книге. Женщина существует для того, что тянуть соки из мужчины, чтобы лишить его сил; я все время толкую об этом Билли, да он не желает слушать. Он готов трахать все, что ходит в юбке. Ты видел кобеля, который гонится за сучкой, высунув язык? Так вот, это наш Билли собственной персоной двадцать четыре часа в сутки.
 Он подлил себе виски, Фэллон ждал. Ждали все. Миган смотрел в одну точку.
 — Нет, эти грязные маленькие девки ни для кого не годятся, да и парни не лучше. Я спрашиваю себя, куда девались милые чистенькие мальчики шестнадцати-семнадцати лет, которых было так много в прежние времена? А теперь со спины они все похожи на девушек.
 Фэллон ничего не ответил. Снова воцарилось молчание, и Миган снова протянул руку к бутылке виски.
 — Альберт! — позвал он. — Чего ты ждешь, иди к нам!
 Дверь открылась. Немного спустя в комнату вошел человек, такой высокий, что ему пришлось наклонить голову, чтобы не удариться о притолоку. Это был ходячий анахронизм. Неандерталец в плохо сшитом сером костюме, который весил, по меньшей мере, сто двадцать пять килограммов. Он был полностью лысым, а руки его доставали до колен.
 Он приблизился тяжелым шагом, устремив маленькие свиные глазки на Фэллона. Билли опасливо посторонился, и Альберт грузно плюхнулся в кресло по другую сторону Мигана, возле огня.
 — Так, Фэллон. Ты провалил дело.
 — Вы требовали, чтобы Краско был мертв. В настоящее время он находится на мраморной плите в морге, — возразил Фэллон.
 — А священник, который все видел? Отец Да Коста?
 — Нет проблем.
 — Он может опознать тебя, так ведь? Уорли говорит, что он был так близко, что мог сосчитать морщины у тебя на лбу.
 — Это так, но это неважно. Я заставил его молчать.
 — Ты хочешь сказать, что шлепнул его, да? — спросил Билли.
 — В этом нет необходимости, — сказал Фэллон и спросил у Мигана: — Вы ведь католик?
 Миган пожал плечами и удивленно поднял брови:
 — Какое это имеет значение?
 — Когда вы ходили на исповедь в последний раз?
 — Как я могу это помнить? Это было так давно, что я забыл.
 — А я ходил сегодня. Там я и задержался. Я дождался своей очереди на исповедь в час дня у Да Коста. Оказавшись в исповедальне, я сказал ему, что убил Краско.
 — Но ведь это же безумие! — вскричал Билли.
 — Но он не знал, что в исповедальне нахожусь я, прежде чем он не посмотрел за решетку и не узнал меня, но я уже исповедался.
 — Ну и что? — выкрикнул Билли.
 Но его брат прервал его взмахом руки. Лицо его было серьезным.
 — Я понял. Естественно. Все, что сказано священнику на исповеди, должно оставаться в секрете. И ведь это гарантировано, так ведь?
 — Вот именно, — сказал Фэллон.
 — Это самая чудовищная из всех глупостей, которую я когда-либо слышал! — заявил Билли. — Ведь он жив? И он знает. Так что же является гарантией того, что ему не вздумается однажды открыть пасть и все разболтать?
 — Это неправдоподобно, скажем так, — ответил Фэллон. — И даже если он заговорит, в этом не будет ничего страшного. Я должен покинуть город в воскресенье вечером... вы не забыли об этом?
 — Не знаю, — сказал Миган. — Возможно, Билли прав?
  —  Билли самостоятельно не найдет туалет, если только вы его туда не отведете за руку, — съязвил Фэллон.
 Миган долго бесстрастно смотрел на него, а Альберт вытащил из камина стальную кочергу и, не отрывая глаз от лица Фэллона, согнул ее в форму подковы. Миган внезапно рассмеялся.
 — Вот это хорошо. Очень хорошо. Это мне нравится.
 Он встал, подошел к письменному столу в углу, отпер один из ящиков, вытащил оттуда конверт и вернулся в кресло. Затем кинул конверт на низкий столик.
 — Здесь полторы тысячи фунтов, — сказал он. — Получишь еще две тонны, когда поднимешься на палубу в воскресенье вечером, и паспорт тогда же. И мы квиты.
 — Очень любезно с вашей стороны, — сказал Фэллон.
 — Но при одном условии: священника нужно убрать.
 Фэллон покачал головой.
 — Не может быть и речи.
 — Так не годится? Ты что, боишься? Ты думаешь, что Всевышний испепелит тебя? А мне говорили, что на родине тебя считают головорезом. Что ты носился по Белфасту, подстреливая солдат и отправляя в воздух малышей. Но священник, это другое дело, да?
 Фэллон ответил почти шепотом:
 — Не трогать священника. Я требую, чтобы дело обстояло именно так. И так и будет.
 — Кто это здесь диктует условия? Ты? — повысил голос Миган, и на этот раз в нем звучал гнев.
 Альберт швырнул кочергу в камин и встал. Он произнес грубым жестким тоном.
 — Какую руку сломать ему для начала, мистер Миган? Правую или левую?
 Фэллон выхватил «чешку» из кармана и выстрелил. Пуля пробила правое колено Альберта, он упал, перевернув кресло. Теперь он лежал на полу, изрыгая проклятия и сжимая ногу обеими руками; сквозь его пальцы сочилась кровь.
 Некоторое время все молчали, затем Миган воскликнул, обращаясь к Билли:
 — Ну я же говорил, что он великолепен!
 Фэллон взял конверт и сунул в карман. Затем, не говоря ни слова, он отступил в кухню, ударом ноги захлопнул дверь, несмотря на то, что Миган окликнул его, и принялся спускаться.
 Миган схватил свою куртку и устремился к лифту.
 — За мной, Билли!
 Пока он открывал дверь, Доннер поинтересовался:
 — А что с Альбертом?
 — Позови пакистанца. Ты знаешь его. Он все уладит.
 Спускаясь в кабине, Билли проворчал:
 — Слушай, что мы делаем?
 — Иди за мной и делай что тебе говорят!
 Миган побежал по коридору и вышел в вестибюль. Фэллон уже перешел улицу и находился в одной из аллей сквера.
 Миган позвал его и сам перебежал дорогу, не обращая внимания на автомобильное движение. Ирландец оглянулся через плечо, но не остановился; он уже был у фонтана, когда Миган и Билли догнали его.
 Он повернулся к ним, держа правую руку в кармане, и Миган поднял руки вверх, словно капитулировал.
 — Я хочу всего лишь поговорить.
 Он сел на скамью, слегка запыхавшись, и вытащил свой платок, чтобы обтереть вспотевшее лицо. Билли присоединился к ним через мгновение, и тут дождь хлынул с новой силой.
 — Это безумие, — захныкал он. — Мой костюм будет испорчен!
 Его брат не обратил на него внимания, он взглянул на Фэллона с обезоруживающей улыбкой.
 — Ты ведь струхнул, а? В городе нет парня, который не наложил бы в штаны при виде Верзилы Альберта, но ты-то каков! Ты поставил его на костыли на полгода!
 — Ему не следовало бы вмешиваться, — сказал Фэллон.
 — Истинная правда, но к черту Альберта! Ты был прав, Фэллон, насчет этого священника, — признал Миган и рассмеялся, увидев недоумение на лице Фэллона. — Слово чести, с его головы не упадет ни волоска.
 — Смотрите-ка! Вы передумали?
 — Совершенно верно, что, однако, не снимает одного вопроса. Что с тобой делать, пока твой корабль не отчалит в воскресенье? Думаю, что тебе следовало бы вернуться на ферму.
 — Не может быть и речи.
 — Честно говоря, я догадывался, что ты так скажешь, — сказал Миган, не меняя своего радушного тона. — Но все-таки мы должны что-нибудь придумать... А может быть, — Дженни, а, Билли? Дженни Фокс? Она не могла бы его приютить?
 — Возможно, — пробормотал Билли.
 — Милая девочка, — объяснил Миган, обращаясь к Фэллону. — Она работала на меня одно время. Я помог ей, когда она ждала своего карапуза. Она в долгу передо мной.
 — Она шлюха, — сказал Билли.
 — Ну и что с того? Надежная квартира и не так далеко. Билли сможет тебя проводить туда.
 Он добродушно улыбался — улыбались даже его глаза, — но Фэллон не давал себя обмануть. Грустная правда была такова, что он нуждался в крыше над головой.
 — Ладно, — сказал он.
 Миган обнял его за плечи.
 — Лучше ты нигде не устроишься. Она так готовит — просто мечта, а в постели это просто огонь, я тебе говорю.
 Они снова прошли через площадь и попали на улочку, которая тянулась вдоль старых конюшен и вела к автомобильной стоянке.
 Уиппет лежал там, дрожа под дождем. Когда появился Билли, он понесся к нему и побежал следом в гараж. Потом Билли вырулил на красном «Симитаре», а собака устроилась на заднем сиденье. Фэллон сел в машину, и Миган захлопнул дверцу.
 — На твоем месте я не высовывался бы. Нет никакой надобности рисковать сейчас.
 Фэллон не ответил, и Билли тронулся с места.
 Доннер вышел из приемной.
 — Я позвонил пакистанцу-целителю, мистер Миган. Куда поехал Фэллон?
 — Билли отвезет его к Дженни Фокс. Пойди разыщи Уорли, он моет машину. Мне нужно, чтобы он находился возле дома Дженни через полчаса. Если Фэллон пойдет куда-нибудь, он должен мне сразу же позвонить.
 — Не понимаю, мистер Миган.
 — Время работает на нас, Фрэнк. И мы прихлопнем обоих. И его и священника.
 Доннер расплылся в улыбке. Все устраивалось наилучшим образом.
 — Дай-то Бог!
 — Я так и знал, что ты согласишься, — сказал Миган и пошел к себе.


* * *

 Дженни Фокс оказалась симпатичной пухленькой брюнеткой маленького роста, девятнадцати лет. У нее был соблазнительный бюст, высокие скулы и миндалевидные глаза. Ее черные прямые волосы падали на плечи темным занавесом. Единственным ее недостатком можно было назвать избыток макияжа.
 Она появилась, одетая в простую белую блузку и черную плиссированную мини-юбку, в туфлях на высоком каблуке. Когда он шла, то двигались не только ее ноги, но и все тело, так что мужчины находили ее походку более чем соблазнительной.
 Билли Миган ждал ее у подножия лестницы, и когда она оказалась рядом с ним, он запустил руку ей под юбку. Она немного напряглась, а он покачал головой с нехорошей усмешкой.
 — Опять колготки, Дженни! Сколько раз тебе повторять, что мне нравятся чулки.
 — Извини, Билли, — сказала она испуганно. — Я не знала, что ты сегодня придешь.
 — Мой тебе совет: будь поосторожнее, если не хочешь, чтобы я тебя обслужил специально, — с угрозой произнес он, и она слегка задрожала. — Ну, что Фэллон? Он тебе что-нибудь говорил?
 — Он спросил, не найдется ли у меня бритва. А кто это?
 — Тебя не касается. Он не должен выходить из дома, а если он все-таки куда-нибудь намылится, сразу же звони Джеку. И постарайся узнать, куда он идет.
 — Хорошо, Билли.
 Она пошла к выходу, чтобы открыть ему дверь. Он подошел к ней и обхватил за талию. Она почувствовала его напряженный член, прижатый к ее ляжкам, и отвращение, смешанное с ненавистью, горьким комом поднялось в ее горле, грозя задушить.
 — Еще одно. Затащи его в постель. Я хочу знать, из какого теста он сделан.
 — А если он не захочет?
 — Пояс для чулок и подвязки. Это именно то, что нравится парням его возраста. Ты справишься.
 Он шлепнул ее по ляжке и вышел. Она закрыла дверь и на секунду застыла, прислонившись к косяку, чтобы отдышаться. Странно, но всегда, когда они встречались, он вызывал у нее удушье.
 Она поднялась по лестнице, прошла по коридору и деликатно постучалась в дверь комнаты Фэллона. Когда она вошла, он вытирал руки, стоя возле умывальника у окна.
 — Теперь хотелось бы знать, будет у меня бритва или нет?
 Он аккуратно повесил полотенце на крючок и покачал головой.
 — Ладно, займусь этим позже. А сейчас я должен выйти ненадолго.
 Внезапно ее охватила паника.
 — Разумно ли это? Куда вы собираетесь?
 Фэллон улыбнулся, натягивая свой френчкот. Он коснулся указательным пальцем ее лба и провел вдоль носа; жест его был очень доверительным. У нее от этого почему-то сжалось горло.
 — Мой милый кролик, делайте что должны делать, полагаю, что в данном случае речь пойдет о телефонном звонке Джеку Мигану, и вы сообщите ему, что я собрался погулять. Вот только я не скажу вам куда.
 — Вы вернетесь обедать?
 — Я не пожертвую обедом ради всего чая из Китая.
 Он улыбнулся еще раз и вышел. Его слова оказались старой пословицей; она вспомнила, что ее бабушка часто так говаривала. Она не слышала ее в течение долгих лет. Странно, но ей захотелось плакать.


* * *

 Когда Миллер приехал в отдел судебной медицины при полицейском управлении, он нашел в лаборатории Фитцджеральда и Джонсона — специалиста по баллистике. Фитцджеральд был очень возбужден, а Джонсон — очень доволен собой.
 — Мне кажется, у вас есть кое-что для меня, — сказал Миллер.
 Джонсон был шотландцем, медлительным и осторожным. Он зажал пинцетом бесформенный кусочек свинца и ответил:
 — Это будет неплохо, шеф. Вот что послужило причиной смерти. Это было найдено на земле примерно в трех метрах от жертвы.
 — Через полчаса после того, как вы уехали, — добавил Фитцджеральд.
 — Есть ли возможность определить тип оружия?
 — О, теперь я почти уверен, что мне это удалось. Держите...
 Возле Джонсона лежала книга под названием «Ручное стрелковое оружие мира». Он быстро пролистал ее, нашел нужную страницу и показал ее Миллеру. В правом верхнем углу находилась фотография «чешки».
 — Я в жизни ничего подобного не встречал! — воскликнул Миллер. — Почему вы так уверены?
 — Ну, мне еще остается исследовать кое-что, но дело в общем-то ясное. Взгляните, в данном типе оружия существуют четыре постоянных параметра. Бороздки и следы от удара на пуле, их число, их ширина и направленность, то есть: склоняются ли они вправо или влево и каков угол их наклона. Если у меня есть эти параметры, я нахожу их в «Атласе оружия», это не составляет большого труда благодаря кропотливой работе двух немцев, составивших его.
 — Срочно отправьте эту информацию в информационную службу Скотланд-Ярда, — сказал Миллер Фитцджеральду. — Эта «чешка» — редкое оружие. Если они поместят ее в компьютер, то может быть всплывет какое-нибудь имя. Возможно, этим пистолетом уже пользовались. Результат может оказаться самым неожиданным. Я буду ждать в кабинете.
 Фитцджеральд сразу же вышел, а Миллер обратился к Джонсону:
 — Если обнаружится еще что-нибудь, срочно поставьте меня в известность.
 Он прошел в свой кабинет, где уже находилось досье с краткими сведениями об отце Да Коста. Но этого было достаточно, несмотря на то, что Фитцджеральд располагал ограниченным периодом времени для сбора необходимой информации.
 Молодой полицейский вошел, когда Миллер заканчивал просматривать бумаги и закрыл папку.
 — Я же говорил вам, что это почти что святой, шеф!
 — Да вы об этом и половины не знаете, — возразил Миллер, после чего он рассказал обо всем, что произошло в домике священника.
 Фитцджеральд был ошеломлен.
 — Да это же ни в какие ворота не лезет!
 — А вам не кажется, что ему угрожали?
 — Кто, Миган? — воскликнул Фитцджеральд. — Отец Да Коста — не тот человек, которого можно легко напугать. Он всегда искренен. Он говорит только то, что думает, даже если сам страдает от этого. Вы вспомните его биографию! Это настоящий эрудит, два диплома, по философии и иностранным языкам, а что это ему принесло? Приходская церковь, которая умирает в самом сердце индустриального города, и притом довольно неприятного. Церковь, которая в буквальном смысле вот-вот обрушится.
 — Согласен, согласен, убедили, — сказал Миллер. — Значит, в его правилах говорить в полный голос тогда, когда остальные предпочтут побыстрее смыться. Это бесспорно не трус. Во время войны он дважды был сброшен с парашютом в Албанию и трижды в Югославию. В 1944 году его наградили орденом, два ранения... Ну должно же быть объяснение! Это просто рок какой-то! Совершенно невозможно найти причину того, что он внезапно отказался сотрудничать с нами.
 — Он отказался наотрез?
 Миллер подумал, напряг память, вспоминая, что в точности сказал ему священник.
 — Нет, — наконец произнес он. — Нет. Он только сказал, что это ни к чему не приведет, что он не сможет нам помочь.
 — Очень странная манера объясняться.
 — Кому вы говорите! Даже больше того: когда я сказал ему, что могу выписать специальный документ и официально привлечь его к делу, он ответил, что никакая сила в мире неспособна заставить его говорить на эту тему, если он сам не хочет этого.
 Фитцджеральд сильно побледнел. Он поднялся и обеими руками оперся о крышку стола.
 — Он так сказал? Вы в этом уверены?
 — Абсолютно! А что? Это вам о чем-нибудь говорит?
 Фитцджеральд выпрямился и сделал несколько шагов к окну.
 — Я знаю только одну ситуацию, когда священник может так высказываться.
 — Вот как? Что же это за ситуация?
 — Когда информация, которой он располагает, получена во время исповеди.
 Миллер вытаращил глаза.
 — Не может быть! Он собственными глазами видел этого типа на кладбище. Концы с концами не сходятся.
 — Как раз наоборот, — возразил Фитцджеральд. — Если кто-нибудь входит в исповедальню и кается в грехах, то священник не видит его лица. Да Коста вполне мог не разглядеть его в темноте.
 — И вы хотите меня убедить в том, что стоило этому типу расколоться, как Да Коста сломался?
 — Ни малейшего сомнения.
 — Но ведь это же глупость, вздор!
 — Ничуть, ведь речь идет о католиках. В этом состоит вся суть исповеди. То, что происходит между священником и прихожанином, как бы важно это ни было, должно остаться абсолютно конфиденциальным. Это так же неумолимо, как пуля, шеф... На кладбище разве он не говорил вам, что торопится, потому что близится час исповеди?
 Миллер поднялся и стал торопливо натягивать плащ.
 — Поедем со мной, — сказал он. — Может быть, он вас послушается.
 — А вскрытие? Вы же собирались присутствовать? — напомнил Фитцджеральд.
 — У нас в распоряжении еще час. Это уйма времени.
 Поскольку все лифты были заняты, он побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки; сердце его билось от чрезвычайного возбуждения, он был уверен, что Фитцджеральд прав. Это было единственным логичным объяснением, Но как быть в этой ситуации? Это уже другое дело.


* * *

 Когда Фэллон повернул за угол дома на узкой улочке, ведущей к церкви Святого Имени, Уорли был всего в тридцати метрах от него. Выйдя от Дженни, Фэллон две минуты спустя заметил его присутствие, однако не придал этому никакого значения. Когда он входил в церковь, Уорли направился к телефонной будке на углу, чтобы предупредить Мигана.
 — Мистер Миган? Это я. Он вошел в церковь на Рокингам стрит. Это церковь Святого Имени.
 — Я буду там через пять минут, — ответил Миган и швырнул трубку.
 Он приехал на своем богатом «Симитаре» с Билли за рулем и нашел Уорли на углу; он дрожал под дождем и устремился к ним навстречу.
 — Он еще там, мистер Миган. Сам я туда не ходил.
 — Хороший мальчик, — похвалил Миган, поднимая глаза на церковь. — Такое впечатление, что эта развалюха рухнет с минуты на минуту.
 — Однако, она приносит пользу, — объяснил Уорли. — Бедным. Здесь есть убежище для бездомных. Я был там, отец Да Коста и его племянница управляются здесь вдвоем. Она слепая. Хорошенькая девчонка. И на органе играет.
 — Прекрасно. Подожди возле двери. Когда он выйдет, иди следом. Пошли, Билли.
 Миган прошел под свод портала и тихо толкнул дверь. Они проскользнули внутрь, и он торопливо закрыл ее.
 Девушка сидела за органом; виднелась ее макушка из-за зеленой шторы. Священник молился, стоя на коленях возле балюстрады алтаря. Фэллон сидел на скамье посреди церковного зала.
 Направо находилась небольшая часовенка, посвященная святому Мартину Порресскому. Там не горело ни одной свечи, поэтому вся часовня была погружена в темноту. Миган увлек Билли туда и сел в уголке.
 — Какого черта мы здесь делаем? — спросил Билли вполголоса.
 — Заткни пасть и слушай.
 В этот момент отец Да Коста поднялся с колен и перекрестился. Повернувшись, он заметил Фэллона.
 — Здесь вам нечего делать, вам это известно, — сказал он сурово.
 Анна перестала играть. Она осторожно перешагивала через скамью в то время, когда Фэллон направился навстречу. Билли присвистнул сквозь зубы:
 — Бог ты мой, ты видел ее ножки?
 — Заткнись! — злобно прошипел Джек.
 — Я же сказал вам, что займусь кое чем, и вот я выполняю обещание, — сказал Фэллон, подходя к балюстраде. — Я только хотел вам сказать об этом.
 — Ну и что я должен делать, сказать «спасибо»?
 Дверь стукнула, свечи замигали на сквозняке, когда она закрылась, и тут, к великому изумлению Мигана, на пороге показались Миллер и Фитцджеральд.
 — Вот и вы, отец мой, — сказал Миллер. — Я хотел бы сказать вам пару слов.
 — Вот дерьмо, — прошептал Билли, охваченный паникой. — Пора смываться!
 — Заткнись, говорю тебе! — прорычал Миган, ударив кулаком по колену брата. — Не двигайся и открой уши пошире. Это может быть очень интересно.




 Глава седьмая
 Прелюдия и фуга


 Фэллон сразу же понял, кто такой Миллер и спокойно ждал того, что произойдет, ссутулившись, засунув руки в карманы и расставив ноги. Этот человек обладал грубой силой, которую можно было ощутить физически. Отец Да Коста чувствовал, как она исходит от Фэллона и разливается в воздухе. Мысль о том, что может сейчас произойти в стенах его церкви, наполнила его ужасом.
 Он торопливо приблизился и встал между Фэллоном и полицейскими. Анна в нерешительности замерла в метре или двух от них, по другую сторону балюстрады.
 Миллер остановился, держа шляпу в руках, Фитцджеральд стоял чуть сзади. После неловкой паузы священник сказал:
 — Думаю, вы помните мою племянницу, инспектор. Дитя мое, вместе с мистером Миллером пришел инспектор Фитцджеральд.
 — Добрый день, мисс, — пробормотал Миллер, глядя на Фэллона.
 — А это мистер Фэллон, — сказал отец Да Коста.
 — Здравствуйте, инспектор, — проговорил Фэллон, не дрогнув.
 Легкая улыбка играла на его губах, и глядя на это бледное лицо с решительным выражением глубоких черных глаз, Миллер испытал странное ощущение холода, у него возникло чувство, словно он увидел собственную могилу; это было необъяснимо. Затем внезапно ему в голову пришла странная и безумная мысль, его осенило, и он невольно отступил на шаг. Воцарилось молчание. Все ждали. Дождь барабанил в окна.
 Анна нарушила тягостную тишину. Она направилась к балюстраде и оступилась. Фэллон подскочил к ней и поддержал.
 — Все в порядке, мисс?
 — Спасибо, мистер Фэллон. Какая я глупая, — произнесла она с очаровательной улыбкой, повернув лицо в Миллеру. — У меня были проблемы с органом. Боюсь, что как и все в этой церкви, он не в очень хорошем состоянии. Мистер Фэллон оказал нам любезность и дал несколько ценных советов.
 — Ах вот как? — сказал Миллер.
 Девушка повернулась к своему дяде.
 — Вам не помешает, если мы сейчас посмотрим орган, дядя? У мистера Фэллона мало времени.
 — Пойдемте в ризницу, инспектор, — предложил отец Да Коста. — Или, может быть, вам будет удобнее в домике?
 — Честно говоря, мне хотелось бы задержаться здесь еще на некоторое время. Я сам играю на фортепьяно, но, признаюсь, всегда питал слабость к органной музыке. Если, конечно, это не помешает работе мистера Фэллона.
 Фэллон любезно улыбнулся.
 — Ну конечно, и вообще нет ничего дороже внимания публики, инспектор, ибо оно побуждает нас к наиболее полному проявлению творческих сил.
 После чего он взял Анну за руку и повел ее в глубь храма мимо скамей хоров.
 В темноте часовенки святого Мартина застыл Миган, он напряженно следил за происходящим. Билли прошептал:
 — Я же говорил, что он тронутый. Как, интересно, он выпутается из этой заморочки?
 — Голыми руками, Билли, голыми руками, — ответил Миган. — Готов поспорить на кучу денег. Знаешь, что я тебе скажу, — прибавил он с выражением искреннего восхищения, — я наслаждаюсь каждой минутой этого представления. Мне всегда доставляло удовольствие видеть настоящего профессионала за работой. А сегодня представился редчайший случай.
 Фэллон скинул френчкот и оставил его на спинке скамьи. Он сел и пододвинул табурет, чтобы удобнее было доставать до педалей. Анна стояла справа от него.
 — Вы пробовали клапан в том положении, как я вам говорил? — спросил он.
 — Да, совсем другое дело.
 — Ну хорошо. Сейчас я сыграю что-нибудь, и мы посмотрим, что еще не в порядке. Что вы скажете, например, о «Прелюдии и фуге ре мажор» Баха?
 — Но у меня есть только ноты для слепых...
 — Это не страшно. Я помню эту вещь наизусть.
 Он повернулся и взглянул на отца Да Косту и полицейских, стоявших с другой стороны балюстрады.
 — Если вас интересует, это был любимейший отрывок Альберта Швейцера.
 Никто не проронил ни слова. Они ждали, затаив дыхание, и Фэллон снова повернулся к органу. В последний раз он играл давно, очень давно, и однако ему показалось, что это было вчера.
 Он подготовил мехи, ловко настроил регистры (кроме голоса и челесты), а также проверил диапазоны и ход педалей. Затем он обратился к Анне:
 — Что касается педалей, я посоветовал бы вам не пользоваться регистрами из дерева. Только диапазоном в шестнадцать футов и басами, да еще регистром тридцати двух футов, чтобы звучало громче. Что вы скажете по этому поводу?
 — Интересное начало, что ни говори.
 Ее охватил ужас, когда он спросил совсем тихо:
 — Почему вы вмешались?
 — А разве это не очевидно? — прошептала она — Все из-за инспектора Миллера и его напарника. Ну, а теперь играйте.
 — Да простит вас Господь, вы ужасная лгунья, — сказал ей Фэллон и начал игру.
 По церкви разнеслось арпеджо, не слишком быстрое, в котором ясно звучала каждая нота. Он работал носком и каблуком левого ботинка, чтобы достичь максимума громкости, играя с такой удивительной силой, что безумная догадка инспектора тотчас же потеряла свой смысл, ибо это было действительно талантливое исполнение.
 Отец Да Коста был потрясен. Он стоял неподвижно и невольно восхищался блестящей игрой Фэллона, который уже обеими руками касался клавиш основного органа и отвечал каскадом сверкающих аккордов на призыв увертюры. Затем он снова повторил тему для педалей, и вновь ответил на нее блестящим пассажем.
 Миллер коснулся плеча священника и шепнул ему на ухо:
 — Великолепно, но у меня совершенно нет времени, отец мой. Не могли бы мы теперь поговорить спокойно?
 Да Коста кивнул в знак согласия, хотя на душе у него было тяжело и повел их в алтарь. Фитцджеральд вышел последним, и от сквозняка резко хлопнула дверь.
 Фэллон остановился.
 — Они ушли? — проговорил он.
 Анна Да Коста повернула к нему свои невидящие глаза, лицо ее выражало уважение и испуг; она коснулась его щеки.
 — Кто вы такой? — прошептала она. — Что вы за человек?
 — Это извечный вопрос, который задают человеку, — сказал он, снова начиная пассаж из увертюры.


* * *

 Музыка слышалась и в стенах ризницы, она звучала не так громко, но все же проникала сквозь старые стены со странной силой. Отец Да Коста присел на краешек стола.
 — Хотите сигарету, господин кюре? — спросил Фитцджеральд, доставая старый серебряный портсигар.
 Священник взял одну и прикурил от предложенной зажигалки. Миллер разглядывал его — массивные плечи, черты лица, словно вырубленные из гранита, седая спутанная борода — и вдруг удивился: этот человек нравился ему. И именно поэтому он постарался принять наиболее официальный вид.
 — Ну так что, господин инспектор? — спросил Да Коста.
 — Вы не передумали, господин кюре, со времени нашей последней встречи?
 — Нисколько.
 Миллер с трудом сдержал бешенство, а Фитцджеральд дипломатично вмешался:
 — Может быть, с вами что-то случилось после происшествия на кладбище, вам угрожали?
 — Вовсе нет, инспектор, — уверенно заявил священник.
 — Фамилия Миган вам о чем-нибудь говорит?
 — Нет... Нет, не думаю. А что, я должен его знать?
 Миллер подал знак Фитцджеральду, тот раскрыл папку и достал оттуда фотографию, которую протянул священнику.
 — Джек Миган, — сказал он. — Денди Джек для друзей. Этот снимок сделан в Лондоне, на ступенях центрального управления полиции Вест Энда после того, как его выпустили за неимением улик. Он проходил по делу о перестрелке в Ист Энде в прошлом году.
 Миган по-прежнему был одет в свое узкое пальто и широко улыбался всему миру, приподнимая правой рукой шляпу, а левой обнимая за плечи известную манекенщицу.
 — Девушка здесь исключительно в интересах рекламы, — сказал Фитцджеральд. — Он не афиширует свои связи. На обратной стороне снимка даны все сведения, которыми мы располагаем официально.
 Отец Да Коста с интересом прочел. Джеку Мигану было сорок восемь лет, в 1943 году, в возрасте восемнадцати лет, он поступил в Королевский флот, вплоть до 1944 года он служил на морских тральщиках, а потом был приговорен к одному году заключения за то, что разбил челюсть офицеру во время стычки. В 1948 году его посадили еще на шесть месяцев за контрабанду, а в 1954 году ему было предъявлено обвинение в краже, но, за недоказанностью, отменено. С тех пор его более сорока раз привлекали к допросам в полиции по разнообразным делам.
 — Кажется, вы не очень-то продвинулись, — заметил отец Да Коста с легкой усмешкой.
 — С Джеком Миганом не посмеешься, — возразил Миллер. — Я служу в полиции двадцать пять лет, а хуже него никого не встречал. Помните братьев Крей и потрошителей из Ричардсона? Так вот, Миган намного страшнее, чем все они вместе взятые. У него здесь контора, которая занимается похоронами, но за этим респектабельным фасадом скрывается организация по перевозке и торговле наркотиками, проституция, игорные дома, рэкет в крупнейших городах севера Англии. А он стоит во главе.
 — И вы до сих пор его не арестовали? Мне это кажется странным.
 — Царство страха, отец мой. Братья Крей использовали этот прием в течение долгих лет. Однако, они просто мальчики из церковного хора рядом с Миганом. Он находит множество способов учить уму-разуму непокорных, используя для этого охотничье ружье и целя жертвам в ноги; человек не погибает, но на всю жизнь остается калекой и служит предупреждением для остальных.
 — Вам это доподлинно известно?
 — Да, но доказать это мы не можем. Так же как мы не можем доказать его причастность к делу о детской проституции, или то, что он пригвоздил одного из своих подчиненных пятнадцатисантиметровыми гвоздями к столу, или заставил другого есть его собственные испражнения.
 На одно ужасное мгновение отцу Да Коста показалось, что он снова находится в том лагере в Северной Корее; он лежит полумертвый в отхожем месте, а ботинок корейца вдавливает его лицо в кучу дерьма. Его пытались заставить есть это дерьмо, но он не стал, потому что думал, что все равно умрет. Он сделал над собой усилие и вернулся в настоящее.
 — И вы считаете, что Миган причастен к сегодняшнему убийству Краско?
 — Без сомнения, — ответил Миллер. — Краско был, если постараться говорить корректно, его соперником в делах. Миган попытался было прибрать его к рукам, но тот отказался. Как сказал бы Миган, он не пожелал быть разумным.
 — И был нанят убийца, чтобы публично прикончить его?
 — Во всяком случае, это послужит уроком для других. Простой факт, что Миган осмеливается на такие действия, во многом говорит о его нездоровой психике. Ему известно, что я знаю о его роли во всех этих преступлениях. Он хочет, чтобы я знал об этом, он хочет, чтобы все знали. Он уверен, что останется безнаказанным.
 Отец Да Коста посмотрел на фотографию, нахмурив брови, и Фитцджеральд осмелился произнести:
 — На этот раз мы могли бы прихлопнуть его, отец мой, но с вашей помощью.
 Священник покачал головой с серьезным и важным видом.
 — Я искренне сожалею, инспектор. Мне очень жаль.
 — Господин кюре, — сказал Миллер сурово, — единственное, что мне известно, это то, что вытекает из вашего поведения. Вы можете опознать убийцу. Вы его защищаете. Вон там стоит инспектор Фитцджеральд, он тоже католик. И он представил мне наиболее вероятное объяснение. Он сказал, что все, что вы знаете, стало вам известно во время исповеди. В этом есть хоть капля истины?
 — Поверьте мне, господин инспектор, если бы я мог, я охотно помог бы вам.
 — Но вы ведь отказываетесь?
 — Увы, да.
 Миллер взглянул на часы.
 — Так, ладно, господин кюре. У меня назначена встреча через двадцать минут, и я хотел бы, чтобы вы поехали со мной. Никаких угроз, никакого принуждения, это просто просьба.
 — Понимаю... Могу я поинтересоваться, куда мы поедем?
 — На вскрытие тела Яноша Краско, в морг.
 — Ясно... Скажите, инспектор, вы что, бросаете мне вызов?
 — Но ведь это же касается вас, господин кюре.
 Отец Да Коста поднялся и внезапно почувствовал усталость. Его воля к сопротивлению заметно ослабла. Ему уже порядочно надоело это грязное дело. Странно, но в этот момент органная музыка, глухо доносившаяся из церкви, была единственным, что он отчетливо ощущал.
 — У меня еще вечерняя служба, да обед в приюте, инспектор, так что я не смогу долго отсутствовать.
 — Это займет час, не больше, господин кюре. Обратно вас довезут на машине, но сейчас нам пора ехать.
 Отец Да Коста открыл дверь ризницы и вошел в церковь впереди других. Он остановился возле алтаря.
 — Анна? — позвал он.
 Фэллон прекратил игру, а девушка повернулась к священнику.
 — Мне надо ехать, дорогая, с инспектором Миллером.
 — А как же служба?
 — Я ненадолго. Что касается органа, то может быть мистер Фэллон окажет нам любезность и придет после службы? И тогда бы мы поговорили.
 — Я к вашим услугам, отец мой, — весело ответил Фэллон.
 Священник и полицейские прошли вдоль ряда скамей, миновали часовенку святого Мартина, где нашли укрытие Джек Миган и его брат, и выбрались на улицу.
 Дверь хлопнула на ветру. Воцарилась тишина. Фэллон пробормотал:
 — Честное слово, у меня такое впечатление, что вы спасли мне жизнь. Думаю, что он что-то заподозрил, этот славный инспектор Миллер.
 — Но теперь опасность миновала. Особенно после такой блестящей игры. Вы были неподражаемы.
 Он тихонько рассмеялся.
 — Может быть, раньше так оно и было, признаюсь без сложной скромности, но это все в прошлом. И главное, что мои руки уже не те, что прежде.
 — Блестяще, — повторила она. — Другого слова и не подберешь.
 Она была искренне взволнована и на мгновение забыла о темной стороне личности Фэллона. Продолжая улыбаться, она на ощупь нашла его руки.
 — И что вы говорите о ваших руках, ведь это же глупость!
 Она сжала его пальцы, и внезапно улыбка исчезла с ее лица.
 — Ваши пальцы... — прошептала она. — Что с вами произошло?
 Он поспешно отдернул руки и посмотрел на кончики своих обезображенных, бесформенных пальцев.
 — А, это. Одним моим добрым друзьям пришло в голову лишить меня ногтей. У нас вышел спор об одном дельце.
 Он поднялся и надел свой плащ. Она осталась сидеть, испуганная, затем протянула руку и стала шарить ей в воздухе, стараясь нащупать его плечо. Он помог ей подняться и накинул на плечи пальто.
 — Я не понимаю, — сказала она.
 — И дай Бог, чтобы вы никогда не поняли. Пойдемте, я провожу вас.
 Они вышли через ризницу. Дверь за ними закрылась. Последовал момент тишины, а затем Билли Миган встал.
 — Господь свидетель! Ну, а теперь-то мы можем смыться отсюда, а?
 — Ты можешь. Но не я, — возразил Миган. — Давай-ка, догони Фэллона и пристань к нему как банный лист.
 — Но я думал, что это работа Уорли?
 — А теперь — это твоя работа. Скажи Уорли, чтобы ждал снаружи.
 — А ты? — спросил Билли угрюмо.
 — А я ненадолго останусь здесь, подожду возвращения кюре. Пришло время нам с ним покалякать. Мне нравится здесь. Здесь так мирно, полумрак, свечи мерцают. Это позволяет сосредоточиться.
 Билли замешкался, словно соображал, что бы еще возразить. Миган рассердился.
 — Давай же, Господи, Боже мой! Пошевеливайся! Я поговорю с тобой позже.
 Он поудобнее уселся на скамье, скрестив руки на груди и прикрыв глаза, в то время как Билли выходил через главную дверь, чтобы выполнить его приказ.


* * *

 Дождь на кладбище лил как из ведра. Проходя по аллее к домику священника, Фэллон взял Анну под руку.
 — Иногда мне кажется, что это никогда не кончится. Вот уже много дней стоит такая погода.
 — Я знаю.
 Они подошли к двери. Она открыла ее и задержалась на пороге, Фэллон стоял у крыльца и смотрел на нее.
 — Для меня все утратило смысл, — сказала она. — Я не понимаю вас, не понимаю того, что произошло сегодня, и вообще ничего... особенно после того, как услышала вашу игру на органе. В этом нет ни капли смысла, никакой логики.
 Он снисходительно улыбнулся.
 — Идите скорее домой, мой маленький кролик, вы простудитесь. Будете в безопасности в вашем маленьком мире.
 — Теперь это невозможно. Как бы я смогла? Ведь вы сделали из меня сообщницу, так ведь? Я могла бы выдать вас, но не сделала этого.
 Ее слова были худшим из того, что он мог от нее услышать.
 — Так почему же вы не заговорили?
 — Я дала слово дяде, разве вы забыли? А мне ни за что на свете не хочется причинить ему зло.
 Фэллон очень тихо отступил назад, в дождь. Она позвала его с крыльца.
 — Мистер Фэллон? Вы здесь?
 Он не ответил. Она еще несколько секунд постояла в нерешительности, затем шагнула в дом и закрыла дверь. Фэллон повернулся и пошел прочь по аллее.
 Билли смотрел на них из укрытия — огромного мавзолея в викторианском стиле, или, если говорить точно, он смотрел на Анну. Она очень отличалась от всех девушек, которых он знал, к которым привык. Сдержанная, гордая, полная чувства собственного достоинства... а ее тело, несмотря на нерешительную походку, было очень привлекательным. Он был уверен, что за ее внешней холодностью скрывается страстная натура, а слепота девушки еще больше возбуждала его, вызывала в нем извращенное желание.
 Фэллон остановился, прикрыв рукой огонек зажигалки, закурил. Билли отступил в укрытие.
 — Да ладно, Билли, я уже собираюсь возвращаться домой. Раз уж ты здесь, проводи меня к Дженни.
 Билли нерешительно постоял, затем с опаской подошел к Фэллону.
 — Вы считаете себя ловкачом, так ведь?
 — Не так уж трудно быть похитрее тебя, сосунок. И еще одно. Если я когда-нибудь еще увижу, как ты ошиваешься здесь, то я очень рассержусь.
 — Да катитесь вы ко всем чертям! — злобно прошипел Билли.
 Он повернулся и торопливо зашагал к церкви. Фэллон шел следом и улыбался.


* * *

 Морг был построен на манер крепости, его окружала шестиметровая стена, чтобы оградить здание от любопытных глаз. Когда автомобиль Миллера подъехал к главному входу, шофер вышел из нее и подошел к переговорному устройству. Затем вернулся за руль. Через несколько секунд тяжелая стальная решетка поднялась, и они въехали во внутренний двор.
 — Ну вот мы и приехали, господин кюре, — сказал Миллер. — Это один из современных моргов, он оборудован по последнему слову техники.
 Он и Фитцджеральд вышли первыми, отец Да Коста последовал за ними. Главное здание было построено из стекла и бетона. Строгое, но в своем роде красивое. Они прошли по цементной дорожке до служебной двери, которую им открыл служащий в белом комбинезоне.
 — Здравствуйте, шеф, — сказал он. — Профессор Лоулор просил передать, что будет ждать вас в раздевалке. Ему не терпится начать.
 Они миновали лабиринт из узких коридоров под жужжание кондиционеров. Миллер взглянул на священника и сказал ему небрежно:
 — Они хвастаются, что здесь самый чистый воздух в городе. Право, стоит иногда заехать в это местечко подышать.
 Это была просто мысль вслух, и она не требовала ответа, поэтому священник промолчал. Служитель открыл дверь, пропустил их и удалился.
 В новом помещении находилось несколько раковин, душ в углу, на вешалках — белые халаты и комбинезоны. На полу были расставлены в ряд белые боты из резины разных размеров. Миллер и Фитцджеральд сняли плащи. Инспектор снял с вешалок халаты и вручил один отцу Да Коста.
 — Вот, наденьте это. Боты вам не нужны.
 Да Коста выполнил указание, и в этот момент открылась дверь, и появился профессор Лоулор.
 — Входите, входите, Ник. Вы вынуждаете меня начать с опозданием, — произнес он, затем лицо его удивленно вытянулось, когда он заметил священника. — Смотрите-ка! Здравствуйте, отец мой.
 — Мне хотелось бы, чтобы отец Да Коста присутствовал, если, конечно, это не помешает вашей работе, — сказал Миллер.
 Врач был весь в белом, в ботах и в зеленых перчатках из резины.
 — Хорошо, но пусть он стоит в стороне. Теперь пойдемте, надо поспешить. У меня в пять лекция.
 Он прошел вперед них в коридорчик, а оттуда, через застекленные двери — в зал для вскрытий. Зал был снабжен фосфорными лампами, которые давали такой сильный свет, что от него резало глаза, и повсюду сияли его отражения в никелированных поверхностях столов и инструментов.
 Янош Краско лежал на спине на столе возле двери. Голова его покоилась на деревянном бруске. Он был обнажен. Двое служителей стояли рядом с вертящимся столом, на котором были разложены всевозможные хирургические инструменты. Больше всего отца Да Коста удивил телевизор и две камеры; одна рядом с операционным столом, другая — в стороне на подставке.
 — Как видите, господин кюре, — сказал Миллер, — прогресс идет полным ходом. Теперь здесь все заснято на пленку, и между прочим, на цветную.
 — А это необходимо?
 — Безо всякого сомнения. Особенно, когда в деле участвует какой-нибудь ретивый адвокат, не располагающий подробными сведениями и недоверчивый, — он всегда норовит прислать своего эксперта. Или, другими словами, еще одного выдающегося патологоанатома с собственным мнением по поводу того, что произошло.
 Один из техников повесил на шею профессора микрофон, а Миллер добавил:
 — Профессия медика славится разнообразием мнений, отец мой, я уже давно это понял.
 Лоулор холодно улыбнулся:
 — Не стоит с возрастом становиться ехидным, Ник. Вам доводилось присутствовать при вскрытии, отец мой?
 — Не совсем так, как вы думаете, доктор.
 — Гм. Ну, если вам станет дурно, то вы знаете, где раздевалка. И пожалуйста, стойте в стороне... вы все. Ну, господа, — сказал он, обращаясь к ассистентам, — начнем.
 Зрелище, которое предстояло увидеть священнику, должно было быть кошмарным. И если этого не случилось, то исключительно благодаря Лоулору и общей атмосфере клиники, где работают профессионалы.
 Профессор работал замечательно. Он был не просто мастером своего дела, не просто знатоком во всех областях медицины. Он творил, не выпуская скальпеля из рук, и не переставал комментировать свои действия. Голос его был сухим и четким.
 — Все, что он говорит, записывается на пленку, — прошептал Миллер. — Для сопровождения видеофильма.
 Священник зачарованно наблюдал. Профессор сделал скальпелем надрез в районе затылка и резким движением обнажил череп убитого, дернув за волосы и сняв его лицо, словно маску.
 Затем он подал знак технику, и тот протянул ему маленькую электропилу, включив ее. Лоулор аккуратно пропилил окружность в верхней части затылка.
 — Это пила фирмы «Сушер», — объяснил Миллер вполголоса. — Принцип ее работы основан на вибрации. Циркуляционная пила не дает такой точности.
 Запах в помещении почти не чувствовался, потому то на потолке были укреплены специальные втяжные приспособления. Лоулор остановил пилу и вернул ее технику. Он снял отпиленный кусок черепа и положил его на стол, затем извлек мозг и аккуратно погрузил его в сосуд из красного пластика, который держал ассистент.
 Тот отнес его в раковину, куда уже подошел Лоулор, чтобы произвести взвешивание. Он обратился к Миллеру.
 — Я изучу это позже, а пока займусь телом, вы не возражаете?
 — Не возражаю, — сказал Миллер.
 Врач возвратился к трупу, взял большой скальпель и разрезал тело от горла до живота. Крови почти не было, всего лишь толстая прослойка жира, а под ней слой мяса. Он разложил это тело словно старое пальто; жесты его были уверенными и быстрыми и ни на секунду не прекращались.
 — Это необходимо? — пробормотал отец Да Коста. — Ведь рана-то в голове, мы все это знаем.
 — Судебный чиновник потребует полный отчет, в малейших деталях, — ответил инспектор. — Существуют нормы права и закона. И в этом нет ничего ужасного, зря вы так думаете. У нас было дело несколько лет назад. Нашли мертвого старика в его квартире. Все выглядело, словно это был сердечный приступ. Если бы во время вскрытия Лоулор определил остановку сердца как причину смерти, то дело было бы закрыто.
 — А что, причина была в другом?
 — Шейные позвонки были переломаны. Я забыл детали, но это значило, что со стариком довольно грубо обошлись. Расследование вывело нас на одного субъекта, который занимался пожилыми гражданами. Он приходил к ним под видом проверяющего водопровод и требовал в уплату десять фунтов.
 — И что с ним стало?
 — Суд установил непредумышленное убийство и присудил пять лет. Так что скоро он будет на свободе. Мир полон безумцев, отец мой.
 — А что бы вы с ним сделали?
 — Я бы повесил его, — просто сказал Миллер. — Понимаете, для меня это война. Вопрос выживания. Либеральные принципы хороши до тех пор, пока они дают вам возможность иметь принципы.
 Это заявление было не лишено логики, и оспаривать его представлялось трудным. Отец Да Коста отошел в сторонку, пока ассистенты переносили к раковине различные органы в похожих красных сосудах. Каждый орган взвешивался и передавался Лоулору, который аккуратно разрезал его большим ножом. Сердце, легкие, печень, почки, внутренности — все подверглось изучению и обработке с удивительной быстротой, а камера фиксировала весь процесс.
 Наконец он закончил и положил нож.
 — Ну вот, — сказал он Миллеру. — Сказать нечего. Я займусь мозгом, после того, как выкурю сигарету. Ну что, отец мой? Что вы об этом думаете?
 — Потрясающе. Очень впечатляет.
 — Впечатляет то, что человек — это всего лишь гора сырого мяса? — произнес профессор со смехом.
 — А вы как думаете? Убедитесь сами!
 Лоулор повернулся к операционному столу, и Да Коста последовал его примеру. Тело было распластано на поверхности и абсолютно выпотрошено. Не было ничего внутри грудной клетки, не было ничего вплоть до области гениталий.
 — Помните стихотворение Эллиота «Пустой человек»? Я думаю, он имел в виду примерно это.
 — И вы считаете, что больше ничего нет?
 — А вы?
 Один из ассистентов вернул на место кусок черепа и с видимым усилием натянул кожу лица Краско, придав ему прежний вид.
 — Чудесная машина человеческое тело, — сказал священник. — Прекрасно действует. Кажется, что нет ни одного дела, с которым оно бы не справилось. Вы со мной согласны, доктор?
 — Без сомнения.
 — Иногда мне в голову приходит мысль, которая меня ужасает. Разве это все, что остается от Пикассо или Эйнштейна? Опустошенное тело, несколько кусков плоти, плавающие в пластиковом ведерке?
 — Ах оставьте! — решительно возразил Лоулор утомленным голосом. — Не надо метафизики, пожалуй та, отец мой. У меня еще полно дел. Вы достаточно видели? — спросил он у Миллера.
 — Думаю что да.
 — Ну, хорошо. А теперь избавьте меня от присутствия этого адвоката Бога и Дьявола и дайте мне спокойно закончить. Рапорт будет у вас не раньше завтрашнего утра... А теперь... по вполне понятной причине я не имею возможности пожать вам руку, отец мой, но если когда-нибудь ваш путь будет пролегать мимо нас, милости просим, окажите нам честь визитом. Всегда к вашим услугам. В доме всегда кто-нибудь есть.
 Врач рассмеялся собственной шутке, смех его доносился до них и тогда, когда они выходили из раздевалки. Их сопровождал служащий, он убедился, что их халаты полетели прямым ходом в корзину с грязным бельем, а в его присутствии они не обменялись ни едином словом.
 Дождь еще шел, когда они вышли во двор. Миллер выглядел уставшим и опустошенным. Он проиграл, это было ему ясно. Трудность для него заключалась в том, что он не видел способов воздействовать на священника, кроме как прибегнуть к официальным мерам. А этого ему совсем не хотелось. Когда они подошли к машине, Фитцджеральд открыл им дверцу и сел рядом с шофером. Когда они влились в общий поток машин, Миллер сказал:
 — Я хотел показать вам реальность, но это ведь ничего не изменило, не правда ли?
 — Когда мне было двадцать лет, меня высадили с парашютом в горах Крета, я был одет партизаном. Очень романтично. Ночная операция и все прочее. Когда я добрался до городка, который был целью высадки, меня остановил немецкий часовой. Он был из полевой жандармерии.
 Миллер сам не заметил, как заинтересовался.
 — Вас выдали?
 — Что-то вроде того. Он не был слишком злым. Он сказал, что ему искренне жаль, но он должен меня сторожить, пока не прибудут люди из гестапо. Он угостил меня вином. Мне удалось ударить его по голове бутылкой.
 На мгновение отец Да Коста замолчал, созерцая картины из прошлого, и Миллер спросил:
 — Ну так что же дальше?
 — Он всадил мне пулю в левое легкое, и я задушил его собственными руками, — ответил священник, показывая свои руки. — С тех пор я молюсь о нем каждый день.
 Они свернули на улочку, которая вела к церкви, и Миллер вздохнул:
 — Ладно, я понял.
 Машина остановилась у края тротуара. Он продолжал более официальным тоном:
 — Юридически ваше поведение можно определить как сообщничество. Вы это понимаете?
 — Прекрасно понимаю.
 — Ладно. Вот что я намерен делать. Я собираюсь обратиться к вашему начальству, может быть они смогут вразумить вас.
 — Вы хотите попасть на прием к мистеру О'Хэллорану. Я сам пытался увидеть его сегодня, но он отсутствует. Он будет здесь только завтра утром. Но для вас этот визит будет бесполезным.
 — Тогда я попрошу ордер на арест и вы отправитесь в заключение.
 Отец Да Коста важно покачал головой.
 — Делайте то, что велит вам долг. Я вас очень хорошо понимаю, инспектор. Я буду молиться за вас.
 Он открыл дверцу автомобиля и вышел.
 Миллер заскрипел зубами, когда машина отъезжала.
 — Он будет молиться за меня! Представляете себе?
 — Я понимаю, шеф. Святой человек, да?


* * *

 В церкви было холодно и сыро, когда священник вошел в нее. Перед службой почти не оставалось времени. Он чувствовал, что устал, страшно устал. День выдался ужасный, это был самый страшный день со времен концентрационного лагеря в Шонг Саме. Эх, если бы Миллер и Фэллон со всей компанией попросту бы исчезли с лица земли!
 Он погрузил пальцы в святую воду и заметил, что в часовне святого Мартина зажглась спичка. Она осветила лицо человека, находящегося там и зажигавшего свечу.
 На секунду время остановилось, а затем из темноты возник сам дьявол во плоти.




 Глава восьмая
 Дьявол и его деяния


 — Что вы здесь делаете, мистер Миган? — спросил отец Да Коста.
 — А вы знаете, кто я такой?
 — О да! Я с юных лет умел узнавать дьявола.
 Миган секунду смотрел на него с удивлением, затем разразился смехом, откинув голову назад; его смех гулко разнесся под сводами.
 — Это великолепно, это мне нравится!
 Священник ничего не ответил, и Миган пожал плечами, поворачивая голову к алтарю.
 — Я ходил сюда ребенком. Я пел в хоре. Вы мне не верите, так ведь?
 — А что следовало бы?
 — Я столько раз всходил на этот алтарь, когда была моя очередь служить мессу. Красная сутана, белая накидка. Моя мать отбеливала эти накидки каждую неделю. Она обожала, когда я показывался наверху. В то время здесь служил кюре отец О'Мэйли.
 — Я слышал о нем.
 — Суровый, словно старая кожа, такой был парень! — Миган пустился вспоминать, очень довольный сам собой. — Помню, как однажды в воскресенье вечером два ирландца, пьяные в стельку, вломились в церковь. Было это перед вечерней службой. Они тут изрядно набезобразничали — все опрокидывали и ломали. А он их вытурил, вы бы только видели — как это было! Пинок — и они уже на улице! Он кричал, что они осквернили Дом Господень и все такое прочее... Старый набожный чертяка, вот кто он был. Однажды он накрыл меня с пачкой сигарет, которую я стянул в лавке на углу. И что вы думаете? Он позвал фараонов? Нет, он попросту отметелил меня тростью в ризнице. Ха! Это сделало меня честным на целых две недели! Клянусь вам, отец мой.
 — Что вам здесь надо, мистер Миган? — спокойно повторил священник.
 Миган широким жестом обвел церковь.
 — Да, здесь все было иначе, это я вам говорю. Тогда здесь было красиво, настоящее зрелище, а теперь... Стены вот-вот обрушатся. У вас есть реставрационный фонд? Похоже, что с этим дела обстоят плохо.
 Тогда отец Да Коста все понял.
 — И вам хотелось бы помочь мне, я правильно говорю?
 — Именно, господин кюре, совершенно верно.
 Позади них открылась дверь, они повернули головы и увидели старую женщину с корзинкой. Пока она крестилась, священник пробормотал:
 — Мы не можем говорить здесь. Пойдемте.
 Они воспользовались подъемником и оказались на колокольне. Дождь еще шел, но туман рассеялся, и перед ними открылся замечательный вид на город. Даже виднелась граница песчаных равнин в пяти-шести километрах от церкви. Миган казался искренне очарованным.
 — Смотрите-ка! Я поднимался сюда всего один раз, но тогда я был ребенком, и находился внутри колокольни. Теперь — совсем другое дело.
 Он перегнулся через перила и указал пальцем на пустырь, на котором работали бульдозеры, расчищая мусор.
 — Мы жили там, Кибер стрит, дом тринадцать.
 Он повернулся к отцу Да Косте, который продолжал хранить молчание. Понизив голос, он спросил:
 — Этот договор между Фэллоном и вами... Вы намерены его соблюдать честно?
 — Какой договор?
 — Вам прекрасно известно, о чем я говорю! О трюке с исповедью. Я в курсе дела, он мне все рассказал.
 — В таком случае, если вы католик, вы должны знать, что я ничего не скажу. Тайна исповеди будет абсолютной.
 Миган разразился смехом.
 — Я знаю. Ну и хитрец этот Фэллон. Он вам лихо заткнул рот, а?
 Маленькая искорка ярости сверкнула в глубине души Да Косты, и он глубоко вздохнул, чтобы погасить ее.
 — Можно сказать и так.
 Миган еще раз рассмеялся.
 — Как бы то ни было, отец мой, я всегда оплачиваю свои долги. Сколько? — спросил он, обводя жестом церковь, леса и все остальное. — Чтобы отреставрировать все?
 — Пятнадцать тысяч фунтов. За необходимые предварительные работы. А позже нужна будет большая сумма.
 — Хорошо. С моей помощью вы смогли бы получить необходимую сумму за два-три месяца.
 — Могу я знать, каким образом?
 Миган закурил.
 — Для начала есть клубы. Их наберется не один десяток по всему Северу. Достаточно одного моего слова, чтобы они пустили шапку по кругу.
 — И вы серьезно думаете, что я приму эти деньги?
 Миган искренне изумился:
 — Да ведь это же просто деньги, что же еще? Кусочки бумаги, разменная монета, как говорят сведущие люди. Разве вам не это нужно?
 — Был случай, о котором вы, вероятно, забыли, мистер Миган, когда Христос изгнал торговцев из Храма. И он не просил у них платы за уступку.
 — Я не понимаю.
 — Хорошо, поставим вопрос иначе. Моя вера учит меня, что примирение с Господом всегда возможно. Всякий человек, как бы низко он ни пал, как бы страшен ни был его грех, не лишается права на милосердие Бога. Я всегда верил в это, до настоящего момента.
 Миган побледнел от ярости. Он схватил Да Косту за руку и толкнул его к перилам, указывая на пустырь.
 — Тринадцать, Кибер стрит. Лабиринт из трущоб. Комната внизу, две — наверху. Один туалет на четыре дома. Мой старик смылся, когда я был еще сосунком, и правильно сделал. Моя старуха зарабатывала на пропитание случайным заработком, когда находила его. Когда она его не находила, то мы довольствовались одним или двумя фунтами — результатом ее вечерних прогулок. Жалкая шлюха, вот кто она была.
 — И стирала вашу накидку каждую неделю, и отбеливаяа ее? И кормила вас, и купала, и отправляла в церковь?
 — К черту все это, — холодно сказал Миган. — Единственное право, которое у нее было, как и у всех обитателей с Кибер стрит, это право поцеловаться со смертью, но это не для меня. Не для Джека Мигана. Я теперь высоко. Я у вершины мира, и никто не смеет меня трогать!
 Отец Да Коста не испытывал ни малейшей жалости, только отвращение. Он спокойно заявил:
 — Я думаю, что вы — самая мерзкая и извращенная личность, которую мне когда-либо доводилось встречать. Если бы я мог, то с радостью лишил бы вас всех прав. Я рассказал бы все, но по причинам вам хорошо известным, это невозможно.
 Миган овладел собой и снова обрел хладнокровие. Он ехидно заметил:
 — Тем лучше, тем лучше. До меня вы и кончиком пальца не дотронетесь; но вот Фэллон — это же совсем другое дело, а? Он-то убивает только женщин и детей.
 На какой-то момент у священника перехватило дыхание. Он с трудом проговорил:
 — Что вы имеете в виду?
 — Не убеждайте меня, что он вам не рассказывал! Ничего о Белфасте и Лондондерри, ничего о том автобусе, набитом школьниками, который он взорвал? — хихикал Миган, наклоняя лицо к священнику с выражением любопытной настойчивости, затем он улыбнулся. — Это вам не нравится, так ведь? Вы ведь не устояли перед его ирландским обаянием? Он вам очень понравился, да? Я слышал, что некоторые священники...
 И тут же он почувствовал, что железная хватка сжимает его горло, и какая-то сила толкает его к подъемному устройству. Миган постарался освободиться изо всех сил, он дергался, а глаза священника, мечущие молнии, все ближе оказывались возле его лица. Миган попытался ударить его коленом, но священник ловко увернулся, Он встряхнул Мигана, словно крысу, открыл дверцу подъемника и швырнул его внутрь. Пока Миган поднимался с пола, клетка поехала вниз.
 — Вы мне заплатите за это! — крикнул он срывающимся голосом. — Считайте, что вы уже труп!
 — Мой Бог, мистер Миган, это Бог, который любит. Но он еще и Бог, который карает. Я передаю вас в его руки! — проговорил Да Коста вслед спускающейся клетке.


* * *

 Когда Миган вышел из церкви, ему в лицо ударил ветер и дождь. Он поднял воротник и не спеша закурил. Приближался вечер, и, спускаясь по ступеням храма, он заметил группу людей, ожидающих возле боковой двери и пытающихся спрятаться от дождя. Человеческие отбросы, большинство из них было одето в лохмотья и рваную обувь.
 Он перешел дорогу, и тут из тени старого склада возник Уорли.
 — Я ждал, мистер Миган, как мне приказал Билли.
 — А что Фэллон?
 — Он уехал на машине вместе с Билли.
 Миган удивленно поднял брови, но не стал торопиться с расспросами. Его заинтересовало другое.
 — Что они там делают? Я говорю об этом сборище нищих. Они ждут бесплатный суп?
 — Именно, мистер Миган. В бывшей усыпальнице.
 Миган посмотрел на очередь, затем жестко улыбнулся. Он открыл бумажник и извлек оттуда пачку купюр.
 — Там из двадцать два, Чарли. Каждому дай фунт, передай мои наилучшие пожелания и скажи, что паб на углу вот-вот откроется.
 Уорли перешел улицу, раздал деньги, и за несколько секунд толпа разошлась; несколько мужчин дотронулись до шапок, проходя мимо Мигана, который ласково кивал головой и провожал из взглядом. Когда Уорли возвратился, у двери никого не осталось.
 — Сегодня у него останется добрая порция супа, — сказал Миган смеясь.
 — Не знаю, мистер Миган, они вернутся, когда истратят деньги.
 — И тут же получат хорошенький щелчок по носу. А кто не получит, тот увидит. Я сам хочу увидеть это. Найди-ка мне этого вышибалу из Кит Кэт Клуба. Ирландца О'Хару.
 — Большого Майка, мистер Миган? — спросил Уорли с беспокойством. — Это мне не очень нравится. Это ужасный человек.
 Миган сбил с его головы кепку и крепко ухватил его за волосы.
 — Ты скажешь ему, что он должен быть у этой двери с напарником в час открытия. Никто не должен входить внутрь. Никто. Он ждет, пока у входа не окажется по меньшей мере дюжина пьяниц, а затем входит и крошит все, что попадет под руку. Если он постарается, то получит двадцать пять фунтов. А если священник случайно сломает руку в результате несчастного случая, то это будет стоить все пятьдесят.
 Уорли подобрал кепку в ручейке дождевой воды.
 — Все, мистер Миган? — опасливо спросил он.
 — Хватит для начала, — сказал Миган и ушел.


* * *

 Отец Да Коста мог рассчитывать только на трех мальчиков из церковного хора, которые придут на вечернюю службу. Прихожан тоже становилось все меньше. По мере того как их дома становились достоянием бульдозеров, они переезжали в другие места. Вокруг оставались только здания с конторами. Это было безнадежное занятие, он сразу это понял, когда его направили в церковь Святого Имени. Начальство знало об этом. Миссия без надежды, чтобы унизить его. И разве не об этом сказал епископ? Немного унижения не повредит человеку, который возомнил, что способен переменить весь мир. Перестроить Церковь по собственному усмотрению.
 Двое из мальчиков были антильцами, третий — англичанин, но его родители приехали из Венгрии. Они жили в трущобах, которые еще не разрушили. Они ждали его в уголке, перешептывались и изредка смеялись, чисто умытые, в отглаженных и отбеленных накидках. Был ли похож на них в былые времена Джек Миган?
 И тут он почувствовал резкую боль в сердце. Его пронзило воспоминание о собственной жестокости, об убийственной ярости. Ведь он только что мог убить человека. Да, были враги на войне, и он стрелял в них, и они гибли, но сейчас... Солдат-китаец в Корее, расстрелявший колонну беженцев. Он тогда всадил пулю в лоб этому солдату с расстояния в двести метров. Правильно ли он поступил тогда? Или сделал это зря? Но ведь столько жизней было спасено! А тот португальский капитан в Мозамбике, который подвешивал приговоренных за ноги? Он почти забил этого человека до смерти, и именно из-за этого происшествия его отозвали, он впал в немилость.
 «Времена, когда священники скакали верхом с оружием в руках впереди армии, прошли, мой друг. — Сказал ему тогда епископ. — Ваше дело — спасение душ человеческих».
 ЖЕСТОКОСТЬ ВО ИМЯ ЖЕСТОКОСТИ. Вот кредо Мигана. Утомленный и раздраженный, отец Да Коста снял фиолетовую сутану, которую надевал во время исповеди и надел зеленую, перепоясав ее, что символизировало страдания и смерть Христа. Когда он надевал потертую розовую ризу, открылась внутренняя дверь и вошла Анна с тросточкой в руке и в пальто, накинутом на плечи. Он подошел к ней, чтобы взять у нее пальто и на мгновение прижал к себе.
 — Ты хорошо себя чувствуешь?
 Она тут же развернулась с встревоженным видом.
 — Что случилось? Вы расстроены. Что-то произошло?
 — У меня была неприятная встреча с этим Миганом, — ответил он тихим голосом. — Он кое-что рассказал мне о Фэллоне. И это очень многое объясняет. Я потом тебе расскажу.
 Она помрачнела, но он уже вел ее к двери, которую отворил, затем он легонько подтолкнул девушку в церковь. Он помедлил некоторое время, давая ей добраться до органа, затем подал знак мальчикам. Они образовали маленькую процессию и под звуки органа вошли в храм.
 Церковный зал был полон неясных теней, там царили холод и сырость, а пламя свечей слабо боролось с темнотой. Прихожан было немного, человек пятнадцать, не больше. Еще никогда он не чувствовал такого отчаяния и тщетности своих усилий. Еще никогда он так ясно не ощущал предела своих сил и возможностей, разве что в Корее... Но он повернулся к статуе Святой Девы. Казалось, она парит в мерцающих отсветах свечей, такая спокойная, светлая и ему одному посылает неясную улыбку.
 — "Окропи меня..." — начал он, проходя вдоль скамей. Впереди него шел один из антильцев, держа кропильницу со святой водой, куда священник обмакивал кисточку и благословлял прихожан, символически очищая их от грехов.
  "Но кто очистит меня?  — спрашивал он себя в отчаянии. —  Кто?" 
 Облаченный в свою потертую ризу, скрестив руки на груди, он начал службу.
 — Я исповедую Господу Всемогущему и вам, братья мои, что я грешен, что я повинен, что я очень виновен, — произнес он, ударяя себя в грудь, как того требовал ритуал. — Мыслью и словом, действием и бездействием...
 Он слышал, как позади него разносятся голоса верующих. Слезы струились по его лицу, первые за долгие годы, и он еще раз ударил себя в грудь.
 — Господи, сжалься надо мною, — прошептал он. — Помоги мне. Покажи, научи, что мне делать.




 Глава девятая
 Палач


 Ветер бушевал по всему городу, ревел, словно живое существо, бросал в лицо прохожим брызги дождя, опустошал улицы, хлопал ставнями старых домов и стучался в окна, напоминая о своем невидимом присутствии.
 Когда Билли вошел в спальню Дженни Фокс, она причесывалась, стоя перед зеркалом. На ней была черная плиссированная юбочка, темные чулки, лакированные туфли на высоком каблуке и белая блузка. Выглядела она очень соблазнительно.
 Когда она повернулась, Билли закрыл дверь и сказал тихим голосом:
 — Красивая, очень красивая. Он по-прежнему сидит в своей комнате?
 — Да, но сказал, что собирается уходить.
 — А наша цель — заставить его изменить намерение, — сказал Билли, усаживаясь на кровать. — Иди сюда.
 Она изо всех сил старалась овладеть собой и обуздать панический страх, душивший ее, отвращение и тошноту, которые подкатывали к ее горлу, пока она шла к нему.
 Он просунул руки ей под юбку и принялся ласкать теплое тело, не прикрытое чулками.
 — Вот хорошая девочка. Ему понравится это. Они это любят, — прошептал он, поднимая на нее затуманившиеся глаза. — Если ты ему не приглянешься, тебе будет очень больно. Надо будет тебя наказать, а ведь это тебе не нравится, а?
 Сердце Дженни билось так сильно, что от этого она испытывала боль.
 — Я тебя умоляю, Билли! Я тебя умоляю!
 — Так поработай хорошенько. Я хочу знать, из какого теста слеплен этот тип.
 Он оттолкнул ее и, подойдя к стене, отодвинул маленький столик. Там имелось отверстие для наблюдения, очень искусно скрытое, и он некоторое время смотрел в него. Затем с удовлетворением обернулся к девушке.
 — Он снял рубашку. Давай, иди к нему и помни, что я все вижу.
 У него был влажный рот, руки слегка дрожали, и она торопливо отвернулась, борясь с тошнотой, а затем вышла из комнаты.
 Фэллон стоял около раковины, обнажив тело до пояса и намыливая лицо, когда она постучала и вошла. Он повернулся к ней, держа в руке длинную опасную бритву с рукояткой из рога. Она прислонилась к двери.
 — Извините за бритву, — сказала она. — Ничего лучшего я не нашла.
 — Все очень хорошо, — заверил он улыбаясь. — У моего отца была такая же. Он до самой смерти пользовался ей, не хотел другую.
 Весь его живот был изуродован ужасными шрамами, идущими к правому бедру. Она вытаращила глаза.
 — Что с вами случилось?
 Он опустил глаза в направлении ее взгляда.
 — Ах это? Очередь из автомата. Мне следовало бы тогда быть более расторопным.
 — Вы служили в армии?
 — Можно сказать и так.
 Он отвернулся к зеркалу, чтобы закончить бритье. Она подошла ближе. Он улыбнулся ей уголком рта, продолжая свое занятие.
 — Вы до ужаса хорошенькая. Идете куда-нибудь?
 Она снова чувствовала силу его взгляда, ей показалось, что он ощупывает ее глазами, и вдруг с удивлением поняла, что этот человек начинает ей сильно нравиться. Однако, в то же время она помнила о Билли, наблюдавшем за их малейшими движениями.
 Она кокетливо улыбнулась и ласково дотронулась до его локтя.
 — Я собиралась посидеть дома сегодня. А вы?
 Глаза Фэллона на секунду обратились к ней, в них было нечто, похожее на заинтересованность.
 — Милая моя, вы сами не знаете, что мне предлагаете. Ведь я в два раза старше вас!
 — У меня есть бутылка ирландского виски.
 — Да спасет нас Господь, если это не достаточное средство, чтобы разбудить беса в ком угодно.
 Он продолжал бриться, а она села на кровать. Дело поворачивалось скверно, очень скверно, и когда она думала о гневе Билли, у нее по спине бежали мурашки. Она собралась с последними силами и сделала еще одну попытку.
 — Можно попросить сигарету?
 На ночном столике лежала пачка сигарет и коробок спичек. Она взяла одну, закурила и оперлась на подушку.
 — Вам действительно необходимо уйти?
 Она подтянула к себе колено, обнажив полоску голой кожи над чулком и показывая черные нейлоновые трусики.
 Фэллон вздохнул, положил бритву и взял полотенце. Он вытер пену с лица и подошел к кровати.
 — Вы простудитесь, — сказал он одергивая ей юбку, — если будете столь неосмотрительны. Да, мне необходимо уйти, но я выпью с вами по стаканчику сначала, так что идите и открывайте бутылку.
 Он поднял ее и настойчиво подтолкнул к двери. У выхода она обернулась, вид у нее был очень испуганный.
 — Пожалуйста, — простонала она. — Я вас умоляю.
 Он слегка поднял брови, затем грустная улыбка промелькнула на его губах. Он покачал головой.
 — Кто угодно, милая, только не я, ни за что на свете. Вам нужен мужчина... А я — всего лишь ходячий труп.
 Это была мысль вслух, такая страшная, такая ужасная, что она изгнала последние соображения и планы из головы Дженни. Она посмотрела на него округлившимися глазами, а он открыл дверь и легонько подтолкнул ее в коридор.
 Теперь ей всецело владел страх, ужас, которого она еще никогда не испытывала. Она чувствовала, что не в силах даже подумать о том, что ждет ее в ее комнате. Если бы только она могла убежать... но было уже слишком поздно. Пока она на цыпочках шла к двери, на пороге появился Билли и так сильно дернул ее за руку, втаскивая внутрь, что она поскользнулась, потеряла туфельку и упала на кровать.
 Она в испуге повернулась и увидела, как он расстегивает ремень.
 — Ты провалила дело, да? — заорал он. — И это после всего, что я сделал для тебя!
 — Нет, Билли, нет! Я тебя умоляю! — застонала она. — Я сделаю все, что ты скажешь!
 — И это говоришь мне ты! Сейчас ты узнаешь один из моих способов учить непокорных, и в следующий раз постараешься выполнить то, что тебе сказано! Давай, поворачивайся!
 Он начал расстегивать брюки. Она встряхнула головой, онемев от страха. Лицо Билли напоминало разбитое зеркало, глаза сверкали безумным блеском. Он влепил ей пощечину со всей силы.
 — Ведь бы будешь слушаться, маленькая дрянь?
 Схватив ее за волосы, он развернул ее. Теперь она лежала на кровати ничком. Другой рукой он сдернул с нее трусики. Когда она почувствовала, как с жестокой силой он вошел в нее, словно животное, она изо всех сил закричала от боли, запрокинув голову.
 Дверь комнаты распахнулась от удара ногой и сильно хлопнула о стену. На пороге появился Фэллон; половина его лица все еще была покрыта пеной, в руке он сжимал открытую опасную бритву.
 Билли приподнялся над девушкой, бормоча невнятные проклятия, и когда он встал на ноги, придерживая штаны, Фэллон в два прыжка оказался рядом и ударил ногой в пах. Билли взвыл и рухнул на пол, скорчившись, подтянув колени к подбородку.
 Девушка поспешно одернула юбку и встала, забыв о недавнем кокетстве. Лицо ее было залито слезами. Фэллон машинально стер пену с лица. Его глубокие черные глаза были очень страшными.
 Дженни рыдала так сильно, что едва могла говорить.
 — Он заставил меня идти к вам в комнату. Он подсматривал.
 Она показала на стену, и Фэллон посмотрел в отверстие. Затем медленно развернулся.
 — И часто подобное случается?
 — Ему нравится подглядывать.
 — А вы-то что же?
 — А я всего лишь проститутка, — сказала она просто, и внезапно ей показалось, что все исчезло — отвращение, стыд, годы страха и унижений. — Знаете, что это все значит? Братец-то его и толкнул меня на панель.
 — Джек Миган?
 — Ну да. Мне было тринадцать лет — как раз тот возраст, который интересует определенного рода клиентов. И с тех пор все так и покатилось под гору.
 — Но ведь вы могли уехать.
 — Куда? — возразила она с немного преувеличенной горечью. — Нужны деньги. И дочка у меня, ей три года.
 — Здесь? В этом доме?
 — Нет, я наняла няньку. Очень симпатичная персона, с хорошей репутацией, но Билли знает, где она.
 В этот момент очнулся Билли, он приподнялся на локте. В глазах его стояли слезы, на губах появилась пена.
 — С вами покончено, — простонал он. — Когда брат узнает об этом, вы будете мертвы.
 Он попытался на ощупь застегнуть гульфик, и тут Фэллон снова подскочил к нему.
 — Мой дедушка, — сказал он светским тоном, — держал ферму в Ирландии. В основном он разводил овец. И ежегодно он кастрировал нескольких баранов, чтобы улучшить качество мяса и шерсти. Знаешь, что значит «кастрировать», мой маленький Билли?
 — Вот дерьмо! Конечно, знаю. Вы чокнутый — пробурчал Билли. — Как и все чертовы ирландцы.
 — Кастрировать — значит отрезать яйца большими садовыми ножницами.
 Выражение леденящего ужаса появилось на лице парня, а Фэллон спокойно продолжал:
 — Если ты еще раз дотронешься до этой девочки, руками или еще как-нибудь, я займусь тобой специально. Я даю тебе слово, — закончил он, проигрывая бритвой.
 Билли торопливо отступил к стене, прикрывая рукой застежку на брюках.
 — Вы сумасшедший, — прошептал он. — Совершенно сумасшедший.
 Парень проскользнул в раскрытую дверь, и его торопливые шаги разнеслись по лестнице. Входная дверь, хлопнула. Фэллон повернулся к Дженни, поднеся руку к щеке.
 — Как вы думаете, я могу продолжить бритье?
 — Я прошу вас, не уходите. Не оставляйте меня одну! — простонала она, подбежав к нему и схватив его за руки.
 — Мне нужно. Но пока я остаюсь здесь, он не вернется.
 — А потом?
 — Мы что-нибудь придумаем.
 Она отвернулась. Он коснулся ее руки.
 — Я вернусь через час, обещаю вам. И тогда мы выпьем по стаканчику виски. Хорошо?
 — Вы обещаете?
 — Слово ирландца!
 Она порывисто обняла его за шею.
 — Ах, как я буду ждать вас! С вами я буду очень ласковой, очень ласковой!
 Он коснулся пальцем ее губ.
 — Не стоит. Ничего не нужно. Я вернусь. Но сделайте мне одолжение.
 — Конечно! Но что же?
 — Бога ради, умойтесь!
 Он прикрыл дверь без шума, и она подошла к зеркалу. Он был прав, вид у нее неважный, хотя впервые за долгое время глаза Дженни улыбались. Она взяла мыло и салфетку и принялась тщательно вытирать лицо.


* * *

 Отец Да Коста ничего не понимал. Приют был открыт вот уже час, но никто не приходил. Вот уже несколько месяцев, как он организовал раздачу бесплатного супа в усыпальнице, и такое случалось впервые.
 Приют не представлял собой ничего особенного, однако старые стены были покрыты известкой, в печи пылали коксовые брикеты, в зале стояли скамьи и столы. Анна вязала свитер, сидя на одной из этих скамей. Суп находился рядом с ней в большом котле, рядом громоздилась горка тарелок. Булочник отдал им несколько буханок вчерашнего хлеба.
 Священник подкинул кокса в печь и размешал его. Анна прервала вязание.
 — Что могло случиться?
 — Одному Богу Известно! А я не знаю.
 Он поднялся и вышел. Улица показалась ему безлюдной. Дождь слегка моросил. Он вернулся в бывшую усыпальницу.
 Ирландец О'Хара, которого Уорли назвал Большим Майком, вышел в маленький дворик и остановился у входа в храм. Он был очень высок, ростом примерно метр девяносто, с широкими плечами. Волосы его были черными, а на губах постоянно играла улыбка. Человек, который пришел с ним, был на полголовы ниже и со сломанным носом.
 В этот момент на углу появился Фэллон. Он двигался бесшумно и, увидев О'Хару и его приятеля, отступил в тень, чтобы сориентироваться в ситуации. Когда ирландец заговорил, Фэллон подкрался ближе и прислушался.
 — Все точно, я думаю, что компания, готова для этого, Дэниел. Сколько их?
 Дэниел щелкнул пальцами, и из темноты показались несколько силуэтов. Он быстро сосчитал их.
 — Восемь, как я вижу, — сказал он. — С нами будет десять.
 — Девять, — сказал О'Хара. — Тебе придется остаться здесь и стоять на стреме на всякий случай. Они знают, что нужно делать?
 — Я поговорил с ними, — заверил Дэниел. — Выдал по фунту каждому, они все перевернут вверх дном.
 О'Хара повернулся к людям.
 — Запомните вот что. Да Коста — это моя работа.
 — Тебя это не коробит, Майк? — спросил Дэниел. — Ведь ты ирландец. А дело будешь иметь со священником.
 — Я скажу тебе одну ужасную вещь, Дэниел. Среди ирландцев попадаются протестанты, и это как раз мой случай. Ну, мальчики, давайте, поворачивайтесь, — произнес он и пошел к двери.
 Они вошли, а Дэниел остался снаружи, прислушиваясь к первым звукам погрома из церкви. Сзади кто-то тактично кашлянул, и он повернул голову. Перед ним стоял Фэллон, держа руки в карманах.
 — А вы откуда взялись? — пробормотал Дэниел.
 — Тебя не спрашивают... Что здесь происходит?
 Дэниел умел чувствовать опасность, но здесь он просчитался и недооценил противника.
 — Что-то вроде маленькой вечеринки, — сказал он с презрением в адрес незнакомца. — Вали-ка отсюда!
 И он ринулся к Фэллону, уже занеся руку для удара, но схватил лишь пустоту и одновременно почувствовал жесточайший удар ногой. Он свалился на мокрую дорогу, скрючился, бормоча проклятия. Фэллон приподнял его, схватил за правое запястье и, выкрутив руку, подтолкнул ко входу. Лицо Дэниела оказалось у самого порога.
 Он попытался выпрямиться, поднял лицо, залитое кровью и умоляюще вытянул левую руку:
 — Нет, пожалуйста, не надо, пощадите.
 — Хорошо, — сказал Фэллон. — Тогда отвечайте. Что здесь происходит?
 — Им приказано здесь все перевернуть вверх дном.
 — Кем приказано?
 Дэниел замялся, и Фэллон снова ударил его ногой.
 — Кто приказал?
 — Джек Миган, — простонал Дэниел.
 Фэллон выпрямился и отступил.
 — В следующий раз ты получишь пулю в колено. А теперь — пошел вон.
 Дэниел вскочил, повернулся и убежал, продолжая охать и стонать.
 При первых же звуках, отец Да Коста понял, что происходит что-то опасное. Пока он шел в церковь, там уже перевернули одну скамью, затем другую. И вот уже чьи-то руки держат его, другие дергают за сутану. Он услышал, как испуганно кричит Анна, и, повернувшись, увидел, что О'Хара держит ее за талию.
 — Ну же, моя миленькая крошка, всего один поцелуй, — настаивал он.
 Она билась в его руках, охваченная паникой, затем вырвалась и, вытянув руки, попыталась убежать, но натолкнулась на стол, который опрокинулся. Суп пролился на пол, послышался звон разбитой посуды.
 Пока отец Да Коста пытался добраться до нее, О'Хара разразился смехом.
 — Ой, посмотрите-ка, что она наделала!
 И тут среди шума и треска ясно прозвучал голос от входной двери:
 — Мирен О'Хара. Это ты, как я погляжу?
 Сразу стало тихо. Все застыли. О'Хара повернул голову с выражением недоумения и изумления. Его лицо как бы говорило: «Этого не может быть!» И сразу же в его глазах родился испуг, смешанный с уважением.
 — Отец Небесный! — выдохнул он. — Мартин, это ты, что ли?
 Фэллон подошел к нему, держа по-прежнему руки в карманах. Все затаили дыхание.
 — Прикажи им привести все в порядок и вымыть пол, Майк. Будь послушным мальчиком и подожди меня на улице.
 О'Хара подчинился без малейшего колебания. Остальная компания тут же принялась расставлять столы и скамейки, а один пошел за ведром и тряпкой.
 Отец Да Коста успокаивал Анну. Фэллон подошел к ним.
 — Мне очень жаль, отец мой. Больше это не повторится.
 — Миган? — спросил Да Коста.
 — Да. Вы ждали чего-нибудь в этом роде?
 — Он приходил сегодня. Признаю, мы не очень-то поладили... А этот верзила-ирландец знает вас?
 — Я ведь всему свету приятель, — произнес Фэллон с улыбкой. — Спокойной ночи.
 Он пошел к двери. Отец Да Коста догнал его у самого выхода и дотронулся до его руки.
 — Нам нужно поговорить, Фэллон. Вы должны выполнить мою просьбу.
 — Хорошо. Когда?
 — Завтра утром я буду занят, но исповедей в час дня не будет. Это время вас устроит? В домике.
 — Я приду.
 Фэллон вышел на улицу и подошел к О'Харе, который ждал его и заметно нервничал.
 — Клянусь Богом, если бы я знал, что здесь ты замешан, Мартин, я бы и пальцем не тронул этого священника! Я думал, что ты давно умер. Мы все так думали.
 — Ладно, ладно, — сказал Фэллон. — Сколько тебе отвалил Миган?
 — Двадцать пять фунтов. И пятьдесят, если бы кюре сломал руку.
 — А сколько заплатил аванса?
 — Ни гроша.
 Фэллон открыл бумажник, вытащил две купюры по десять фунтов и дал ирландцу.
 — Расходы на дорогу и на память о веселеньких временах. Мне кажется, что тебе не очень-то поздоровится, когда Миган узнает, что ты надул его.
 — Благослови тебя Господь, Мартин, сегодня же к ночи я буду в пути, — пообещал О'Хара, а потом замялся. — Тебя все еще мучает, Мартин... ну... то, что случилось там?
 — Каждую минуту каждого часа в любой день моей жизни, — ответил Фэллон со вздохом, прежде чем повернуться и исчезнуть в лабиринте улочек.


* * *

 Скрытый темнотой у входа, Да Коста увидел, как О'Хара переходит дорогу. Он направлялся к пабу на углу. Священник последовал за ним.
 В баре было тихо и спокойно, и именно поэтому О'Хара его и выбрал. Он все еще волновался и заказал большую порцию виски, которую выпил одним глотком. Когда он заказывал вторую, открылась дверь и вошел Да Коста.
 О'Хара сделал неудачную попытку паясничать.
 — Гляди-ка, вот и вы, отец мой! Выпьете со мной по стаканчику?
 — Я предпочту выпить с Дьяволом!
 Да Коста подтолкнул его к столику в глубине зала, толкнул на стул и сел напротив.
 — Откуда вы знаете Фэллона? — спросил он. — Я имею в виду не сегодняшний вечер, а прежние времена.
 О'Хара посмотрел на него с разинутым ртом, остановив стакан на полпути к губам.
 — Фэллон? Не знаю я никакого Фэллона.
 — Мартина Фэллона, дурачина! Ты что думаешь, я не видел, как вы разговаривали около церкви?
 — А, вы о Мартине говорите? Фэллон? Значит, теперь его так зовут?
 — Что вы можете мне о нем рассказать?
 — А с чего это я должен с вами откровенничать?
 — А с того, что иначе я позвоню в полицию и сделаю заявление против вас. Старший инспектор Миллер — мой личный друг. И он будет рад оказать мне услугу, я уверен.
 — Ладно, отец мой. Давайте, зовите ваших легавых.
 Выпив два виски, О'Хара размяк и пошел к стойке, чтобы заказать еще. Затем он вернулся.
 — А почему вы хотите знать о прошлом Фэллона?
 — Неважно.
 — А для меня важно. Мартин Фэллон, как вы его называете, это лучший из людей, с которым я когда-либо встречался. Это герой.
 — Чей герой?
 — Ирландского народа.
 — Ах вот как, понятно. Ладно, я не хочу причинять ему ни малейшего вреда, уверяю вас...
 — И вы даете мне слово?
 — Естественно.
 — Ладно. Но я не назову вам его имени, настоящего имени. К тому же в этом нет надобности. Он был лейтенантом во временном подразделении Ирландской Республиканской Армии. В Дерри его звали Палач. Никогда еще я не видел, чтобы кто-нибудь так ловко управлялся с винтовкой. Он пристрелил бы Папу Римского, если бы считал, что это послужит на пользу делу. Да что там! — О;Хара дотронулся до затылка. — Он окончил университет. По меньшей мере Тринити Колледж. Бывали деньки, когда он вспоминал свое ученье. Стихи читал, о книжках рассказывал, о всем таком... И на пианино, как ангел, играл...
 О'Хара примолк, вертя в руках сигарету, взгляд его был погружен в прошлое.
 — Но были и другие моменты.
 — Что вы хотите сказать?
 — Ну, он совершенно менялся. Уходил в себя. Ни чувств, ни реакции на что-либо. Ничего. Холод и мрак... Когда он бывал таким, он нагонял страху на всех, и на меня тоже, клянусь вам.
 Он вздрогнул и прилепил сигарету в уголок рта.
 — Вы долгое время были рядом с ним?
 — Не очень. Они мне не особенно доверяли. Я протестант, понимаете, поэтому-то я и смылся.
 — А Фэллон?
 — Он подготовил операцию — взрыв бронированной машины. Ну, заминировали дорогу, но неправильно рассчитали время. Вместо военной машины оказался школьный автобус с дюжиной ребятишек. Пять убитых, остальные калеки. Знаете, к чему это привело? Это доконало Мартина. Это событие положило конец периоду, когда он начал беспокоиться о повороте дел. Я имею в виду убийства и все прочее. Случай с автобусом был последней каплей.
 — Понимаю, — сказал Да Коста без доли иронии.
 — Я думал, что он умер. По последним слухам ИРА отправила по его следам специального человека, Я-то не в счет, кому я нужен, но вот Мартин — совсем другое дело. Он слишком много знает. И от такого человека есть только один способ избавиться — отправить его в последний путь на катафалке. Ладно, господин кюре, мне идти надо, — сказал он, поднимаясь, лицо его было озабоченным. — Этот город и я — мы расстаемся.
 Отец Да Коста проводил его до двери. Выходя под дождь, О'Хара застегнул куртку и весело спросил:
 — Вам доводилось спрашивать себя, к чему все это? Вся эта жизнь?
 — Я постоянно думаю об этом.
 — Ну, ответ, по крайней мере, искренний. До встречи в аду, господин кюре.
 Он удалился, насвистывая, а Да Коста вернулся в церковь. Когда он вошел в бывшую усыпальницу, там царил полный порядок. Люди уже ушли, Анна спокойно ждала его, сидя на скамье.
 — Прости, что оставил тебя, — сказал он, — но мне нужно было поговорить с человеком, знавшим Фэллона. С тем, кто здесь все затеял. Он сидел в пабе на углу.
 — И что же вы узнали?
 Он помолчал, затем рассказал ей. Когда он закончил говорить, то заметил, что на лице ее возникло страдальческое выражение. Она пробормотала:
 — Значит, он не совсем тот человек, каким нам показался вначале.
 — Он убил Краско, — напомнил священник. — Хладнокровно убил. В нем нет ничего общего с героями романов.
 — Конечно, вы правы, — произнесла она, нащупывая свое пальто, собираясь вставать. — Что вы собираетесь делать теперь?
 — Черт побери, а чего ты от меня хочешь? — взорвался он. — Чтобы я занялся спасением его души?
 — Это хорошая мысль.
 Она взяла его под руку, и они вышли.


* * *

 Позади конторы Мигана находился старый сарай, на крышу которого вела пожарная лестница.
 Фэллон, прижавшись к стене, прикреплял глушитель к своей «чешке», оглядываясь по сторонам. Окна квартиры Мигана на последнем этаже были освещены, а шторы не опущены. Надо было преодолеть двадцать метров. Он видел, как Миган ходит по комнате со стаканом в руке. Один раз к нему подошел Руперт и положил руку ему на плечо. Миган грубо оттолкнул его.
 С этой дистанции стрелять было трудно, особенно, когда оружие находится в вытянутой руке, однако такая задача не являлась невыполнимой. Фэллон сосредоточился, сжал «чешку» двумя руками и прицелился в левое окно. Вскоре появился Миган со стаканом, он смотрел на улицу. Фэллон выстрелил.
 В комнате вдребезги разлетелось настенное зеркало, а Миган бросился на пол. Руперт, который смотрел телевизор, лежа на диване, живо обернулся. Он вытаращил глаза.
 — Господи! Посмотри в окно! Кто-то стрелял в меня!
 Миган посмотрел на оконное стекло, на маленькую дырочку и на трещины, похожие на паутины, затем обернулся к тому, что раньше было зеркалом. Он медленно поднялся. Руперт подошел к нему.
 — Послушай-ка, мой утенок, — сказал он. — Тебя становится чертовски опасно посещать.
 Миган отстранил его с бешенством.
 — Иди принеси мне выпить, дурачина. Мне надо подумать.
 Двумя минутами позже зазвонил телефон. Когда он снял трубку, то услышал щелчок, потому что звонили из телефонной кабинки, а затем раздался голос, когда монетка провалилась.
 — Это вы, Миган? Знаете, кто говорит? — спросил Фэллон.
 — Негодяй! — пророкотал Миган. — Чего ты добиваешься?
 — На этот раз я промазал, но этого я и хотел. Помните об этом и скажите вашим молодчикам не подходить к церкви Святого Имени... это и вас касается...
 Он повесил трубку, Миган тоже. Он повернулся, бледный от ярости и Руперт протянул ему стакан.
 — Ты неважно выглядишь, утеночек. Плохие новости?
 — Фэллон, — прошипел тот сквозь зубы. — Это был мерзавец Фэллон, и он промахнулся, потому что хотел этого.
 — Не страшно, малыш. Ты же знаешь, что я всегда рядом.
 — Да, правда, — сказал Миган. — А я и забыл.
 И сильно ударил его кулаком в живот.


* * *

 Было поздно, когда Фэллон вернулся, намного позже, чем он рассчитывал, и Дженни не было видно. Он снял ботинки, прежде чем подняться по лестнице и потихоньку прошел в свою комнату.
 Он разделся, лег и зажег сигарету. Он устал. Денек выдался прескверный. Тут раздался легкий стук в дверь. Она открылась, и на пороге появилась Дженни.
 На ней была ярко голубая нейлоновая ночная рубашка, волосы скреплены лентой, а лицо умыто.
 — Полчаса назад звонил Джек Миган, — сказала она. — Он сказал, что хочет вас видеть утром.
 — Он сказал где?
 — Нет, он приказал мне передать, что встреча будет с глазу на глаз и что машина придет за вами в полвосьмого.
 Фэллон поднял брови.
 — Что-то рановато для него, не правда ли?
 — Я не знаю... Я ждала. Вы сказали, что уходите на час. И не пришли.
 — Прошу прощения. Я не мог поступить иначе, поверьте мне.
 — Я верю вам, — сказала она. — Вы первый за многие годы, кто не отнесся ко мне как к чему-то, что не жаль растоптать носком ботинка.
 Она расплакалась. Не говоря ни слова, он отдернул одеяло и протянул руку. Она подбежала к нему и вытянулась рядом.
 Он выключил свет. Она рыдала, уткнувшись лицом в его плечо. Он прижал ее к себе, погладил по голове, и через некоторое время она уснула.




 Глава десятая
 Эксгумация


 Машина, которая пришла за Фэллоном на следующий день в семь утра, оказалась черным лимузином для похоронных процессий. За рулем сидел Уорли в строгом голубом костюме и шоферской кепке. Больше никто в салоне не сидел.
 Фэллон сел на заднее сиденье и хлопнул дверцей. Он наклонился, чтобы отодвинуть стеклянную загородку между шофером и пассажирами.
 — Хорошо, — сказал он, когда Уорли тронул автомобиль с места. — Куда мы едем?
 — На католическое кладбище.
 Фэллон, который закуривал первую сигарету за день, подскочил, и Уорли поспешил добавить успокаивающим голосом:
 — Не беспокойтесь, мистер Фэллон. Не нужно. Просто мистер Миган сегодня утром проводит эксгумацию.
 — Эксгумацию?
 — Ну да. Такое часто случается, и мистеру Мигану нравится лично присутствовать на подобных мероприятиях. Он очень добросовестно относится к своей работе.
 — Охотно верю. А что необычного в данном случае?
 — Да ничего особенного. Он видно решил, что вам будет интересно посмотреть. Человек, которого сегодня откопают, был немцем. Умер около восемнадцати месяцев назад. У его жены не было возможности перевезти останки в Германию, а теперь она получила небольшое наследство, и хочет похоронить его в Гамбурге... Ах, мистер Фэллон, похороны — это захватывающая работа. Все время происходит что-нибудь новое.
 — Не сомневаюсь, — сказал Фэллон.
 Десять минут спустя они приехали на кладбище. Уорли шел впереди. Он вошел в ворота, прошел по аллее, минуя часовню и домик смотрителя. Затем вступил на узкую дорожку.
 Искомое захоронение представляло собой холмик, накрытый брезентом. Около двенадцати человек стояли там, а в стороне находились грузовик и два автомобиля. Миган стоял у одного из них и разговаривал с человеком с сальными серыми волосами в резиновых сапогах. На голове у Мигана была надета черная шляпа с круглыми полями и все то же узкое пальто. Доннер держал над ним зонтик.
 Когда Фэллон вышел из машины и зашлепал по лужам к ним, Миган повернул голову, улыбнулся и произнес:
 — А, вот и вы. Позвольте представить — мистер Адамс, инспектор по охране общественного здоровья. Мистер Фэллон, один из моих служащих.
 Адаме пожал руку Фэллону и сказал Мигану:
 — Пойду посмотрю, как там дела, мистер Миган.
 Он отошел. Фэллон спросил:
 — Ну, и в какую игру мы будем играть теперь?
 — Ни в какую. Это очень специальное мероприятие, затем у меня похороны, так что я все утро буду занят, но думаю, что мы улучим момент для разговора. Мы могли бы сделать это в машине, по дороге. А сейчас я прошу вас остаться здесь и сыграть роль служащего фирмы. Это дело сугубо частное. Смотритель кладбища будет недоволен, если узнает, что кто-то чужой проник внутрь.
 Он подошел к могиле. Доннер нес за ним зонт, а Фэллон шел следом. Вонь была ужасающая, он в жизни не нюхал ничего хуже. Когда он наклонился над открытой могилой, то увидел, что изнутри она покрыта известью.
 — Внутри стоит вода, сантиметров пятьдесят, мистер Миган, — сказал инспектор Адамс. — Осушение невозможно, глины слишком много. Так что гроб должен быть в жалком состоянии. Возможно, он весь раскрошился.
 — Это случается. В самый раз иметь запасной.
 Миган подал знак двум могильщикам, которые вытащили из кузова грузовичка большой дубовый гроб и поставили его возле могилы. Его открыли, и Фэллон увидел, что изнутри он обит цинком.
 — Старый гроб кладется внутрь, а сверху кладется крышка, — объяснил Миган. — Все очень просто. Крышка должна прилегать герметично, проследите за этим в присутствии инспектора Адамса. Таков закон, когда перевозят трупы из одной страны в другую самолетом.
 Тут началась возня и, повернув головы, они увидели, как шестеро людей вынимают гроб из могилы. Под ним были протянуты ремни, чтобы в пределах возможного помешать его разрушению. Но все таки одна доска упала, и все увидели истлевшие ноги, лишенные пальцев.
 Распространилась ужасная вонь, и она усиливалась, пока несчастные могильщики тащили гроб к новому саркофагу. Казалось, что Миган очень доволен всем этим делом, он подошел ближе и отдавал приказы.
 — Внимание там! Осторожно! Чуть левее... Вот так. Вот.
 Старый гроб упал внутрь нового, крышка была закрыта. Он с торжествующим видом повернулся к Фэллону.
 — Я же говорил вам, что это просто, не так ли? Теперь надо спешить. У меня кремация в полдесятого.
 Могильщики были страшно измучены. Один из них закурил дрожащими руками и сказал Фэллону с дублинским акцентом:
 — Это правда, что его сегодня отправляют самолетом в Германию?
 — Кажется, да.
 Старик скорчил гримасу.
 — Думаю, пилоту придется открыть окна, чтобы не задохнуться.
 Эта шутка была достойна смеха Фэллона.
 По пути обратно за руль сел Доннер, а Фэллон с Миганом устроились сзади. Миган открыл небольшой шкафчик, устроенный в перегородке между шофером и пассажирами, и извлек оттуда термос и полбутылки коньяка. Он наполнил чашку кофе до половины и плеснул туда добрую порцию алкоголя.
 — Вчера вечером, — сказал он, откидываясь на спинку сиденья, — вы поступили очень глупо. Я не назвал бы это дружеским жестом. Что заставило вас предпринять такой трюк?
 — Вы даете обещание оставить священника в покое, а затем отправляете О'Хару громить церковь. Просто счастье, что я успел вовремя. Мы с О'Харой старые приятели, если можно так выразиться. Кстати, он смылся. Теперь вы до него не скоро доберетесь.
 — Ты провел время с пользой...
 Миган добавил еще коньяку в кофе.
 — Должен признаться, что отец Да Коста мне немного надоел. Он не был очень-то любезен, когда я пришел к нему поговорить, я даже предлагал ему помощь, хотел дать денег на ремонт.
 — И вы вообразили, что он примет ее? — Фэллон разразился смехом. — Вот так шуточки!
 Миган пожал плечами.
 — Что с того, что эти деньги не были бы дружеским жестом?
 — Ну да, это похоже на то, как Билли подсматривает у Дженни Фокс, — съязвил Фэллон. — Когда вы наконец решите пристроить куда-нибудь этого червяка? Он в туалет без сопровождения сходить не может!
 Лицо Мигана помрачнело.
 — Это мой брат! У него есть недостатки, а у кого их нет? И если кто-нибудь причиняет зло ему, значит он вредит и мне.
 Фэллон зажег сигарету, и Миган широко улыбнулся ему.
 — По большому счету, Фэллон, ты меня не знаешь. Другую мою сторону, я хочу сказать. Организация похорон.
 — Вы к ним относитесь серьезно?
 Это было скорее умозаключением, нежели вопросом, и Миган важно покачал головой.
 — Смерть нужно уважать. Это серьезное ремесло. Слишком многие относятся к нему пренебрежительно в наши дни. А мне нравится все, что сделано солидно.
 — Сомневаюсь.
 — Вот почему я подумал, что было бы интересно сегодня увидеться вот так, с глазу на глаз... что это будет тебе интересно. Кто знает, может быть ты сделаешь карьеру в этой области?
 Он положил руку Фэллону на колено, и тот отстранился. Миган ничуть не обиделся.
 — Наконец, можно для начала взглянуть на отличную кремацию. Посмотрим, что ты об этом скажешь.
 Он подлил себе еще кофе, плеснул туда коньяк и с довольным вздохом откинулся на сиденье.


* * *

 Крематорий носил название «Сосновая Роща», и когда автомобиль проехал портал, Фэллон удивился, увидев на табличке при въезде имя Мигана, как одного из шести совладельцев крематория.
 — У меня пятьдесят один процент с дохода, — похвастался Миган. — Это самый современный крематорий на всем севере Англии. У нас тут даже сад есть, увидишь. Это, конечно, стоит нам собственной кожи, но зато к нам едут отовсюду.
 Дом смотрителя находился рядом с въездным порталом. Они миновали его и увидели очень красивое здание с колоннами. Миган постучал в перегородку, и Доннер остановил машину. Миган опустил стекло.
 — Это называется колумбарий, — объяснил он. — Есть такие люди, которые любят хранить урну, поместив туда останки. Так вот здесь есть ниши, вот в этой стене. Она почти вся заполнена. Но мы собираемся в дальнейшем отказаться от этой практики.
 — И что же вы предлагаете?
 — Рассеивание пепла, — серьезно ответил Миган. — Рассеивание его в траве, проникновение его в почву. Мы выходим из земли, мы в нее возвращаемся. Я покажу тебе, если захочешь, после церемонии.
 Фэллон не нашелся, что ответить. Этот человек ужасно серьезно к себе относился. Даже не верилось. Фэллон замер в своем углу и стал ждать дальнейших событий.


* * *

 Часовня и печь крематория располагались в центре территории, в нескольких сотнях метров от центрального портала, и на это были причины. Уже несколько машин были припаркованы неподалеку, рядом стоял катафалк с гробом. За рулем сидел Бонати.
 — Обычно гроб привозят заранее, если семья согласна. В наше время, когда на дорогах много машин, нельзя себе позволить традиционную похоронную процессию.
 Некоторое время спустя приехал лимузин и еще три машины. Билли сидел рядом с шофером в первой из них. Миган вышел из машины и, сняв шляпу, пошел выразить соболезнования семье умершего.
 Это был замечательный трюк, Фэллон с искренним удовольствием наблюдал за происходящим. Миган переходил от одной группы к другой, лицо его было скорбно, походка — важная. Особенно хорош он был в обращении с пожилыми дамами.
 Гроб был перенесен в часовню, семья последовала туда же. Миган подошел к Фэллону.
 — Иди сюда. Здесь хорошо видно.
 Помещение было очень маленьким. Все выглядело искусственно, как и музыка, записанная на пленку. Это была церковная музыка с хором. Фэллон испытал облегчение, когда церемония окончилась; шторы были задернуты при помощи специальной автоматической системы, гроб скрылся за ними.
 — Теперь конвейерная лента доставит гроб в зал кремации, — прошептал Миган. — Когда они уйдут, я проведу тебя туда.
 Он снова проделал свой номер с родными покойника. Сочувственное похлопывание по спине, пожатие руки старой даме, этого было достаточно, однако это поддерживало. Наконец все было закончено, и он подал знак Фэллону. Они обогнули здание, и он открыл заднюю дверь. Они вошли.
 Внутри находились четыре огромных цилиндрических печи. Две из них ужасно гудели, одна молчала. Четвертую чистил человек в белой блузе. Миган небрежно поздоровался с ним.
 — Достаточно, Артур. Здесь все автоматизировано. Пойдем, покажу.
 Гроб, который Фэллон видел в часовне, стоял рядом на тележке.
 — В стене находятся дверцы, покрытые резиной, — объяснил Миган. — Лента подает гроб через них прямо на тележку.
 Он толкнул ее к свободной печи, гроб оказался прямо напротив входного отверстия и легко проскользнул внутрь. Миган закрыл дверцу печи и опустил красный рубильник. Тотчас же раздалось гудение, и Миган увидел через стеклянное окошечко, как в печи заплясали язычки пламени.
 — Вот и все, — сказал Миган. — Эти печи работают на тепловом излучении, это последнее слово техники. Весь процесс с начала до конца длится всего час, и не нужно никакого предварительного подогрева. Как только стрелка дойдет до тысячи градусов, гроб сгорит, словно тряпка.
 Фэллон посмотрел в окошечко и увидел, что гроб действительно вспыхнул. Он увидел еще, как вспыхнули волосы на голове покойника, и торопливо отвернулся.
 Миган подошел к печи, которую чистил Артур.
 — Посмотри сюда. Вот что от тебя останется.
 «Все, что останется» было скелетом, точнее пепельным контуром скелета, который Артур собирал специальной метелкой. Останки легко превращались в пыль и смешивались с пеплом, лежащим чуть ниже, под металлической решеткой, на которой остался скелет. Затем пепел поступил в металлическую коробку, которую Миган взял и перенес к другому аппарату.
 — Это пульверизатор, — продолжал он свое объяснение и опрокидывая содержимое коробки внутрь. — Смотри хорошенько. Две минуты — и все готово.
 Он нажал на кнопку, и аппарат заработал с ужасным лязгом. Когда Миган решил, что времени прошло достаточно, он остановил мотор и вытащил металлическую урну, которую показал Фэллону. Она были на три четверти заполнена серым порошком.
 — Обрати внимание, мы всегда готовим этикетку для урны. Это очень важно. Здесь все организовано по системе кругооборота. Никакой возможности ошибки, — сказал Миган, открывая ящик и доставая оттуда плотную карточку с черной каймой. Мы называем это — карточка «Покойся-с-миром». Пойдем, я покажу тебе последний акт.
 Они подошли к зеленой клумбе, у которой трудился садовник, рядом с ним стояла тележка. Миган позвал его.
 — Предстоит работа, Фред. Отметь это в свой черной книжечке.
 Садовник извлек из кармана записную книжку, где были записаны данные с карточек на урнах.
 — Номер пятьсот тридцать семь, мистер Миган, — объявил он, когда закончил.
 — Очень хорошо, Фред, займись этим.
 Садовник подошел к участку, помеченному указанным номером, и высыпал пепел в траву. Затем специальной метелочкой прошелся сверху, чтобы земля впитала останки человека.
 — Ну вот, — сказал Миган Фэллону. — Вот и вся история. Прах обращается в прах. Карточка «Покойся-с-миром» и соответствующий номер, — это все, что остается.
 Они пошли обратно к часовне.
 — Что касается меня, — сказал Миган, — то я предпочел бы обычные похороны. Это более достойно, но нужно давать людям то, что они хотят.
 Они повернули за угол и увидели Доннера и Уорли, которые приехали уже с другим лимузином. Билли и Бонати уехали. Показался директор крематория — ему нужно было поговорить с Миганом, — и Фэллон на какое-то время остался один.
 В носу у него все еще стоял запах разрытой могилы. Внутри часовни, рядом с входной дверью, находился туалет, и он пошел туда, чтобы ополоснуть лицо и руки холодной водой.
 Одно из стекол в окошке над раковиной было разбито, туда проникали капли дождя. На несколько мгновений Фэллон застыл в неподвижности, ощущая себя опустошенным. Вскрытая могила, ноги без пальцев, вываливающиеся из гроба, представляли собой прекрасное зрелище для начала дня, а теперь еще и это... В конце концов от человека остается так мало — всего лишь горстка пепла.
 Когда он вышел, то увидел, что его ждет Миган.
 — Ну вот, — сказал он. — Хочешь посмотреть еще?
 — Я обошелся бы без этого, если можно!
 Это рассмешило Мигана.
 — У меня еще две кремации утром, но это ничего не значит. Уорли отвезет тебя к Дженни. Вот только в такую погоду не следует гулять, если, конечно, в этом нет необходимости. Если бы я был на твоем месте, я остался бы здесь. Это интересно. Это пламя Господне, оно такое же горячее, как, кстати, и наша Дженни. Так что и о ней подумай.
 — Я знаю. Вы мне уже говорили это.
 Фэллон сел на заднее сиденье лимузина, и Уорли поехал. Вместо того чтобы следовать к главному порталу, он свернул на узкую аллею и повернул направо.
 — Я думаю, что для вас это ничего не значит, мистер Фэллон, а я выигрываю три километра.
 Они подъехали к небольшим воротам. Уорли вышел, открыл их, проехал и снова вышел, чтобы закрыть выход. Дорога находилась в пятидесяти метрах, в конце аллеи.
 Пока они ехали в центр города, Фэллон сказал:
 — Можешь высадить меня где угодно, Чарли.
 — Но вы не должны так поступать, мистер Фэллон! Вы же сами знаете, что не должны, — взмолился Уорли. — Вы же слышали, что сказал мистер Миган. Я должен отвезти вас к Дженни.
 — Ну так передай мистеру Мигану мои наилучшие пожелания и скажи, что у меня возникли другие планы.
 В этот момент они ехали по Рокингам стрит, и когда машина поравнялась с церковью Святого Имени, Фэллон внезапно перегнулся через спинку переднего сиденья и выключил зажигание. Машина начала тормозить, и он выпрыгнул на дорогу. Уорли посмотрел, как он входит в церковь и торопливо завел мотор, чтобы скорее доложить шефу о случившемся.




 Глава одиннадцатая
 Евангелие по Фэллону


 Каноник О'Хэллоран, администратор собора, стоял у окна своего кабинета, когда Миллер и Фитцджеральд вошли. Он повернулся, чтобы приветствовать их и направился к рабочему столу, опираясь на трость.
 — Здравствуйте, господа, добрый день. Хотя такой ли уж он добрый? Иногда мне кажется, что дождь будет идти вечно.
 Он говорил с белфастским акцентом и сразу же понравился Миллеру, потому что вопреки его седым волосам, он производил впечатление бывшего боксера. К тому же у него в двух местах был сломан нос.
 — Я старший инспектор Миллер, монсеньор. Думаю, что вы знакомы с инспектором Фитцджеральдом.
 — Конечно. Он ведь один из приверженцев ордена Святого Колумба. К сожалению епископ сейчас в Риме, так что вам придется довольствоваться моим обществом.
 — Вы получили мое письмо, монсеньор?
 — Да, в собственные руки вчера вечером.
 — Я подумал, что это поможет нам сэкономить время, — сказал Миллер и прибавил через миг: — Я просил, чтобы при разговоре присутствовал отец Да Коста.
 — Он ждет в соседней комнате, — ответил каноник, тщательно набивая трубку. — Но сначала я хотел бы узнать, в чем вы его обвиняете.
 — Вы же читали мое письмо. Там все сказано.
 — Но чего вы хотите от меня?
 — Чтобы вы вразумили отца Да Косту. Он должен помочь нам в этом деле. Он должен опознать этого человека.
 — Если ваши подозрения правильны, даже наш Святой Отец собственной персоной не смог бы помочь вам, господин инспектор, — спокойно объявил О'Хэллоран. — Тайна исповеди абсолютна.
 — Даже в таком случае, как этот? — взорвался Миллер. — Но это же смешно, и вы сами это понимаете!
 Инспектор Фитцджеральд попытался его успокоить, коснувшись его руки, однако каноник совершенно не обиделся.
 — Это может быть смешно для протестанта или еврея или еще для кого-нибудь, кто не придерживается католической веры, кому сама идея исповеди кажется абсурдной, для кого это анахронизм, не имеющий места в современном мире. Вы согласны, инспектор?
 — Учитывая сегодняшнюю ситуацию, должен признать, что согласен.
 — Церковь всегда считала, что исповедь — благо для души. Грех — это тяжкая ноша, и благодаря исповеди люди имеют возможность облегчить ее и встать на путь истинный.
 Миллер нетерпеливо дернул головой, но О'Хэллоран продолжал говорить спокойным голосом. Вид его был очень внушительный.
 — Чтобы исповедь выполняла свою роль, она должна быть произнесена в чьем-либо присутствии, и тут на сцену выступает священник. Только как посредник между человеком и Богом, и нельзя утешить человека, если не обещать ему, что его признание будет сохранено в тайне и ни в коем случае не будет разглашено.
 — Но мы-то говорим об убийце, монсеньор! Об убийце и об организации, дела которой ужаснули бы вас.
 — Сомневаюсь, — сказал каноник с легким смешком и поднес к трубке еще одну спичку. — Странно, но большинство людей считают, что священники некоторым образом находятся вдали от событий мирских. Мне приходилось за одну неделю сталкиваться с таким количеством страшных дел, какое с обычным человеком не случается за всю его жизнь.
 — Очень интересно, — проворчал Миллер, — но я не вижу связи.
 — Хорошо, инспектор. Вот сами посудите. Во время войны я находился в немецком лагере для заключенных, и все наши планы побега проваливались, потому что кто-то ставил руководство в известность обо всех проектах...
 Он поднялся и, тяжело опираясь о трость, пошел к окну.
 — Я знал, кто это, я знал это в течение долгих месяцев. Этот человек признался мне во всем на исповеди.
 — И вы ничего не сделали? — воскликнул Миллер, искренне шокированный.
 — О, я очень старался вразумить его, но больше ничего сделать не мог. У меня не было возможности как-нибудь дать знать другим, даже намекнуть на то, что происходит. Вы что же думаете, такой груз на душе было легко носить? Я признаюсь вам, инспектор: и недели не проходит, как кто-нибудь мне признается в чем-нибудь незаконном.
 Миллер встал.
 — Значит, вы не можете нам помочь?
 — Я не говорил этого. Я побеседую с ним. Я выслушаю его. Подождите, пожалуйста, если вас не затруднит, в другой комнате. Это займет несколько минут.
 — Хорошо, но мне хотелось бы встретиться с ним в вашем присутствии, прежде чем мы уйдем.
 — Как угодно.
 Они вышли, и О'Хэллоран нажал кнопку переговорного устройства.
 — Я готов принять отца Да Косту.
 Это было грязное дело, и он чувствовал себя очень подавленно. Он посмотрел на сад под дождем и спросил себя, что он может сказать отцу Да Косте. Дверь позади него открылась. Он медленно обернулся.
 — Ах, Майкл, черт побери, что мне с вами делать?
 — Сожалею, монсеньор, но эта ситуация от меня не зависит.
 — Такие ситуации никогда ни от кого не зависят, — пробормотал каноник, снова усаживаясь на место. — Это правда, что они подозревают? Это дело связано с исповедью?
 — Да, — просто ответил отец Да Коста.
 — Так я и думал. Конечно, инспектор прав. Это единственное разумное объяснение, — произнес О'Хэллоран с глубоким вздохом. — Думаю, что он пойдет до конца. Вы готовы к этому?
 — Естественно, монсеньор.
 — Ну так покончим с этим, — объявил каноник и снова нажал на кнопку. — Пригласите старшего инспектора и инспектора Фитцджеральда... В этой истории присутствует доля черного юмора, не так ли?
 — Вы так думаете, монсеньор?
 — Конечно, сами подумайте. Вас направили в храм Святого Имени в качестве дисциплинарного взыскания, так ведь? Чтобы вы приняли урок уничижения, и вот, пожалуйста, — вы снова по уши увязли в скандальной истории! Здесь я пользуюсь выражением епископа.
 Дверь открылась, и появились Миллер и Фитцджеральд. Миллер кивнул отцу Да Косте.
 — Здравствуйте, отец мой.
 Каноник О'Хэллоран поднялся, сознавая, что этого требует ситуация.
 — Я обсудил положение вещей с отцом Да Коста, господин старший инспектор. Если быть откровенным, то мне кажется, что здесь ничего не поделаешь.
 — Понима... Господин кюре, я вас в последний раз спрашиваю: вы готовы помочь нам?
 — Сожалею, инспектор, — ответил Да Коста.
 — Я тоже, отец мой, — сказал Миллер ледяным официальным тоном. — Мы обсудили ситуацию с моим руководством, и вот что я решил. Рапорт обо всем этом и о вашей роли в данном деле завтра будет положен на стол генеральному прокурору, чтобы он принял меры, которые сочтет необходимыми.
 — Как вы думаете, к чему это приведет? — спросил О'Хэллоран.
 — Думаю, что есть все шансы получить ордер на арест отца Да Косты по обвинению в сообщничестве и укрывательстве преступника.
 Лицо каноника омрачилось, однако он медленно покачал головой.
 — Вы напрасно теряете время, инспектор. Этого никто не допустит. Никогда вам не выдадут такого ордера.
 — Увидим, монсеньор.
 Миллер повернулся и вышел в сопровождении Фитцджеральда.
 О'Хэллоран вздохнул и снова опустился в кресло.
 — Ну вот. Теперь нам остается только ждать.
 — Сожалею, монсеньор.
 — Знаю, Майкл, знаю. Могу ли я чем-нибудь помочь вам? Хоть чем-нибудь?
 — Вы исповедуете меня, монсеньор?
 — Конечно.
 Отец Да Коста обошел письменный стол и преклонил колени.


* * *

 Когда Фэллон вошел в церковь, Анна играла на органе. Это была всего лишь репетиция, упражнение. Она разучивала религиозные гимны, они были очень простые. Он сел в первый ряд, чтобы послушать, и через несколько секунд она внезапно прервала занятия.
 Он поднялся по ступеням на хоры.
 — Проклятье жизни любого органиста — это религиозные гимны, — сказал он.
 Она порывисто обернулась на голос.
 — Вы пришли рано. Дядя Майкл сказал, что ждет вас в час.
 — Но у меня нет других дел.
 — Хотите поиграть? — предложила она поднимаясь.
 — Нет, не сейчас.
 — Хорошо. Тогда прогуляйтесь со мной. Мне надо побыть на воздухе.
 Пальто Анны было в ризнице. Он помог ей надеть его. Дождь шел как из ведра, когда они вышли, но она, казалось, даже не замечала этого.
 — Куда вы хотели бы пойти? — спросил он.
 — Здесь очень хорошо. Мне нравится гулять на кладбище. Здесь такой покой.
 Она взяла его под руку, и они пошли по аллее между памятников в викторианском стиле и надгробных плит. Ветер гнал листья, насыпал их на могилы, и листья были похожи на маленькие живые существа, умеющие летать по воздуху.
 Они остановились у старого мраморного мавзолея, Фэллон закуривал сигарету, и в этот момент у бокового портала показались Билли в компании с Уорли. Заметив Анну и Фэллона, они торопливо отступили в укрытие.
 — Видишь, он еще здесь, — прошептал Уорли. — Слава богу.
 — Возвращайся на Сен Пол-сквер и жди Джека, — приказал Билли. — Скажи ему, где я нахожусь. А я пока послежу за ними.
 Уорли ушел, и Билли прошел на кладбище. Он следовал за Анной и Фэллоном, прячась за памятники.


* * *

 — Я хотела бы поблагодарить вас за то, что вы сделали вчера вечером, — сказала Анна.
 — Не стоит.
 — Один из тех людей оказался вашим старым другом. О'Хара, кажется так его зовут?
 — Нет, вы ошибаетесь, — торопливо возразил Фэллон.
 — Не думаю. Дядя говорил с ним, когда вы ушли, в пабе на углу. О'Хара ему много рассказал о вас. Белфаст, Лондондерри, ИРА.
 — Негодяй, — пробормотал с горечью Фэллон. — У него всегда был длинный язык. Однажды кто-нибудь раз и навсегда заткнет ему пасть, если он и впредь будет так болтлив.
 — Он не хотел плохого. Дяде показалось, что он восхищается вами... На войне иногда происходят вещи, которых не желают.
 Фэллон сухо перебил ее.
 — Я никогда ни к чему не возвращаюсь, ни в мыслях, ни в действиях. Это ни к чему, — проговорил он, поднимая лицо и подставляя его под капли. Они перешли на другую аллею. — Господи, это когда-нибудь кончится? Ну и жизнь! Даже небеса, и те плачут!
 — Вы судите о жизни с чрезмерной горечью, мистер Фэллон.
 — Я говорю что думаю, и для меня жизнь — это мир, достойный самого гадкого имени.
 — Разве в нем ничего нет? Ни единой вещи, которая интересовала бы лично вас?
 — Только вы, — пробормотал он.
 Они были совсем рядом с домиком, и Билли наблюдал за ними в бинокль, спрятавшись позади мавзолея.
 Анна остановилась и повернулась к Фэллону.
 — Что вы сказали?
 — Вам нечего делать здесь, — сказал он, обводя жестом руки кладбище. — Это место принадлежит мертвым, а в вас столько жизни.
 — А в вас?
 Воцарилось тягостное молчание, затем он спокойно ответил:
 — Нет, я — совсем другое дело. Я ходячий мертвец. Я уже давно стал таким.
 Она будет вспоминать эти слова, как одну из самых страшных вещей, случившихся с ней за всю жизнь.
 Она подняла на него свои большие невидящие глаза, устремленные в бесконечность, затем внезапно встала на цыпочки, обняла его за шею и пригнула его голову к себе. Потом страстно его поцеловала в открытый рот и отстранилась.
 — Вы почувствовали что-нибудь? — спросила она. — Мне удалось хоть что-нибудь пробудить в вас?
 — Думаю да, — сказал он не без смущения.
 — Тем лучше. Теперь я оставлю вас. Я хочу переодеться, а потом приготовлю завтрак. А вы поиграйте на органе, пока ждете дядю.
 — Хорошо.
 Фэллон сделал несколько шагов, и она окликнула его. Он обернулся и увидел ее на пороге, возле приоткрытой двери.
 — Ах, мистер Фэллон! Думайте обо мне. Вспоминайте меня. Сосредоточьтесь на этой мысли. Я существую. Я реальна.
 Она вошла в дом, закрыла дверь, и Фэллон пошел прочь, ускорив шаг.
 Когда он скрылся из виду, Билли вышел из убежища, держа бинокль в руке. ФЭЛЛОН И ПЛЕМЯННИЦА КЮРЕ! Вот это интересно.
 Он было собрался уходить, когда его внимание привлекло одно из окон дома. Он отступил в свое укрытие и поднес бинокль к глазам.
 Анна, стоя у окна, расстегивала блузку. У него тут же пересохло в горле и сжались внутренности, а когда он увидел, как она снимает юбку, и та скользит по ее ногам на пол, руки его, сжимающие бинокль, задрожали.
 — "Вот девка, — подумал он, — и она — с Фэллоном!" С Фэллоном!
 Боль, возникшая в паху, была почти непереносимой. Тогда он повернулся и побежал.


* * *

 Фэллон играл на органе уже больше часа. Он сделал перерыв, чтобы отдохнуть. Давно он так не играл, руки его болели, но он все равно испытывал удовольствие.
 Он обернулся и обнаружил, что в первом ряду сидит отец Да Коста и смотрит на него, скрестив на груди руки.
 — И давно вы здесь?
 Фэллон спустился вниз.
 — Полчаса, может больше, — ответил священник. — Вы блестяще играете, вам это известно?
 — Когда-то это так и было.
 — До того, как вы взяли в руки винтовку во имя Матери Ирландии?
 Фэллон замер. Когда он заговорил, его голос превратился в шепот.
 — Вам это совершенно не должно быть интересно.
 — Никому это не должно быть интересно, — возразил священник. — И однако это интересно прежде всего для меня. По вполне определенным причинам. Господи, Боже мой, мальчик мой, как же вы смогли совершить то, что совершили, имея в себе такую музыку?
 — Сэр Филипп Сидней славился своей репутацией самого великолепного кавалера при дворе Елизаветы Тюдор, — ответил Фэллон. — Он сочинял музыку и словно ангел писал стихи. И в самые причудливые моменты он вместе с сэром Уолтером Рейли собирал толпу ирландцев и, преисполненный благости, убивал их, как скотину.
 — Да, согласен. Я понял. Но разве вы себя ощущаете таким же? Вы солдат?
 — Мой отец был солдатом, — сказал Фэллон, присаживаясь на балюстраду алтаря. — Он служил в чине сержанта в полку парашютистов. Его убили в Арнгейме, в бою с англичанами. Вы не видите в этом иронии судьбы?
 — А что случилось с вами?
 — Меня воспитал дед. У него была маленькая ферма на холмах Сперринса. В основном он разводил овец, было еще несколько лошадей. Я провел там довольно счастливые годы детства, бегал босиком где хотел, пока мне не исполнилось семь лет. Пока новый школьный учитель, который еще был органистом в церкви, не открыл во мне талант. И вся моя жизнь изменилась.
 — И вы поступили в Тринити Колледж?
 Фэллон приподнял брови.
 — Кто вам сказал?
 — Ваш друг О'Хара. Вы получили диплом.
 Тут в глазах Фэллона вспыхнули искорки веселья.
 — Вы поверили бы мне, если бы я сказал вам, что маленький крестьянин умудрился отхватить докторскую степень в области музыки, никак не меньше?
 — А почему бы и нет, — спокойно возразил Да Коста. — Мать Бетховена была кухаркой, но дело не в этом. А дальше? С чего он начал?
 — Ему помогли время и случай. А я однажды поехал на уик-энд к своему кузену в Белфаст, это было в августе 1969 года. Он жил в квартале Фоллс Роуд. Может, вы помните, что там произошло?
 Отец Да Коста кивнул.
 — Помню, но смутно.
 — Банда оранжистов под предводительством молодчиков из спецвойск налетела на квартал и сожгла в нем дома всех католиков. Их отбросили назад люди из Ирландской Республиканской Армии, которые прибыли, чтобы защитить квартал.
 — И вы вмешались.
 — Кто-то дал мне ружье, скажем так, и тут я сделал забавное открытие. Я попадал во все, во что целился.
 — Конечно, вы ведь редкий стрелок.
 — Ну да.
 Лицо Фэллона потемнело, и внезапно он достал из кармана «чешку».
 — Когда я держу в руке это, когда мой палец лежит на спусковом крючке, я испытываю странное чувство. Оружие становится частью меня самого. Вы понимаете?
 — О да. Это ужасно, но я тоже испытывал это чувство. Итак, вы продолжали убивать.
 — Сражаться, — поправил Фэллон, лицо его стало непроницаемо. Он убрал оружие в карман. — В рядах Ирландской Республиканской Армии.
 — И с каждым разом вам становилось все легче?
 Фэллон медленно выпрямился. Глаза его превратились в черные дыры. Он ничего не сказал.
 — У меня только что состоялся прямой разговор с инспектором Миллером, — продолжал отец Да Коста. — Вам интересно знать, что он намерен делать?
 — Ну и что же?
 — Он представит рапорт генеральному прокурору с целью получить ордер на мой арест по обвинению в сообщничестве убийце и укрывательстве.
 — Ему не получить такой документ.
 — А если он все-таки его получит? У вас это вызовет хоть малейшее угрызение совести?
 — Возможно нет.
 — Браво! Наконец-то вы говорите искренне. Ваш случай не безнадежен, Фэллон. Объединение Ирландии, или свобода, или ненависть к проклятому англичанину, или еще что-нибудь. Стоит ли игра свеч? Пуль и бомб? Убитых и искалеченных?
 Фэллон сильно побледнел, глаза его были непроницаемыми, черными.
 — Были некоторые моменты, когда я получил сильное наслаждение.
 — А дети? — продолжал настаивать священник. — Разве ваша идея стоит их жизней?
 — Это был несчастный случай, — сказал Фэллон бесстрастным тоном.
 — Это всегда происходит как несчастный случай, но здесь, по меньшей мере, можно найти причину, пусть даже она и ложная. Но случай с Краско — это обыкновенное убийство, хладнокровно выполненное.
 Фэллон тихонько рассмеялся, повернулся к балюстраде, оперся о нее ногой, поставил локоть на колено и оперся на руку подбородком.
 — Хорошо, отец мой. Вы ждете от меня ответа. Постараюсь дать его. У Эзры Паунда есть стихотворение, которое я очень люблю. «Те, кто имеет оружие в руках, по самые глаза погружены в ад, они думают о лжи стариков». Вот вам ответ, вот какова была моя цель в конце концов. Ложь стариков. И ради этого я собственными руками убил более тридцати человек и отправил в ад бог знает сколько еще.
 — Хорошо, вас обманули. В конце концов жестокость в такого рода ситуациях не связана ни с чем. Это я мог бы сказать вам еще до того, как вы начали свой рассказ. Но Краско! Этого я не понимаю.
 — Послушайте, мы живем в разных мирах. Люди, подобные Мигану... это отступники. Я тоже. Я попал в заваруху, которая никак не может быть связана с вами и с другими добропорядочными гражданами. Краско был сутенером и продавцом наркотиков.
 — Которого вы хладнокровно убили, — настаивал Да Коста.
 — Я отстаивал нашу цель, отец мой. Я продолжал убивать ради нее даже тогда, когда понял, что она не стоит этого. Не стоит и одной человеческой жизни. И это называлось убийством. А теперь? Теперь я просто забиваю свиней.
 Отвращение, ненависть к самому себе пронизывали каждое слово Фэллона. Отец Да Коста сказал с очень глубоким сочувствием:
 — Мир не может быть истым и невинным с тех пор, как там правит человек.
 — И кто бы мог изречь этот перл мудрости?
 — Я объясню вам лучше, что хотел сказать, если вспомню одну историю. Я провел несколько лет в лагере у китайских коммунистов после того, как попал в плен в Корее. Лагерь они называли центром специальной доктрины.
 Фэллон заинтересовался помимо воли.
 — Промывка мозгов?
 — Именно. Согласно их образа мысли я был особенным объектом, представителем католической церкви. Думаю вам известно, как относятся коммунисты к религии. Методы их были необыкновенно просты, однако они превосходно действовали. Они взяли это в теории Павлова. Нужно создать у человека комплекс вины, или, точнее говоря, укрепить в нем ту вину, которая уже есть. Хотите знать, какой первый вопрос задал мне мой инструктор? Он спросил, был ли у меня слуга, который готовил мне еду и заправлял мою постель. Я признал, что да, тогда он взял Библию и прочитал отрывок, где говорится, что Господь призывал служить ближнему своему. Удивительное дело, какую тяжесть я испытал, когда он прочел мне это.
 — И вы попались в ловушку?
 — Человека можно загнать в любую ловушку, когда он полуголодный и когда его долго держат в одиночестве. Они очень ловкие, не заблуждайтесь. Если употреблять марксистскую терминологию, у человека есть теза и антитеза. Для священника теза — это то, во что он верит. Все, что он считает своим призванием.
 — А антитеза?
 — Для меня этим оказался вопрос полов, — сказал отец Да Коста, улыбнувшись. — Они часто вступают на этот путь, когда имеют дело с католическими священниками, потому что считают понятие чистоты вздором.
 — И что же они сделали?
 — Они держали меня в полуголодном состоянии в сырой одиночной камере в течение трех месяцев, а затем отправили меня в постель с двумя женщинами, готовыми на все ради идеи, так же как и вы. Вообще-то это было глупостью. По их мнению, как я думаю, я должен был испытывать глубокий стыд и вину из-за того, что у меня была эрекция. А я считал это химической реакцией организма, вполне объяснимой в данных обстоятельствах. И думаю, что моя точка зрения совпадает с мнением Господа.
 — Значит, никакого греха. Вы чисты как снег. Так ведь?
 — Вовсе нет. Я человек очень жестокий, мистер Фэллон. Были времена, когда и я убивал. Может быть, если бы они узнали об этом, то достигли бы успеха. Именно для того чтобы облегчить тяжесть вины этой стороны моей личности, я и пошел в церковь. Это самое слабое место, но я по крайней мере признаю его существование... А вы?
 — Видеть вещи — это просто, — возразил Фэллон. — А вот понимать их суть гораздо сложнее. И это более важно.
 Он замолчал, и священник сказал ему:
 — Продолжайте...
 — Чего вы от меня хотите? Чтобы я испил эту чашу до дна? Евангелие по Фэллону? Хорошо, извольте, если вы так настаиваете.
 Он поднялся на кафедру и выпрямился перед, аналоем.
 — Никогда бы не подумал, что отсюда откроется такой красивый вид. Ну так и что вы хотите услышать?
 — Все, что вы захотите сказать.
 — Прекрасно. Мы все одиноки. Ничто не вечно. И ни в чем нет смысла.
 — Вы ошибаетесь. Вы забыли о Боге.
 — О Боге? — вскричал Фэллон. — О каком Боге вы говорите! О том, который позволяет детям радостно петь, а в следующий момент... (тут его голос немного задрожал), а в следующий момент превращает их в кровавое месиво? Вы можете ответить мне честно, верите ли вы по-прежнему в Бога после того, что с вами случилось в Корее? Вы хотите меня уверить, что никогда не сомневались в его существовании?
 — Сила всегда укрепляется в споре, — ответил ему священник. — Однажды я провел полгода на цепи, сидя среди собственного дерьма. И настал такой момент, такой день, когда я смог бы сделать что угодно. И тут мне было видение. Могильный камень откатился, и Он вышел из пещеры. Я прозрел, Фэллон. Я познал Его!
 — Все, что я могу сказать, так это то, что если ваш Бог и существует, то предоставьте Ему распоряжаться всем. Он-то знает когда и что делать. И не ставит акцента над словом «почему».
 — Так значит, вы ничего не поняли?
 — Да нет, понял! Я понял, как убивать с улыбкой на губах, отец мой. А это очень важно. Но самый важный урок я извлек для себя в другое время.
 — Что же это за урок?
 — Что ничто не достойно цены смерти.
 Внезапно в церкви стало тихо, только дождь шумел за окнами. Фэллон спустился с кафедры, застегивая пояс на пальто. На секунду он задержался возле отца Да Косты.
 — По правде говоря, отец мой, это очень драматично. Потому что цены жизни также ничто не имеет.
 Он прошел среди скамей, его шаги гулко звучали под сводами. Затем хлопнула дверь, мигнули свечи. Да Коста преклонил колени перед алтарем, сложил руки и стал молиться так истово, как редко молился.
 Через секунду открылась дверь и звонкий голос позвал:
 — Дядя Майкл? Вы здесь?
 Он обернулся и увидел Анну в дверях ризницы.
 — Здесь, — ответил он.
 Она подошла к нему, а он поднялся ей навстречу и взял ее за руки. Потом подвел ее к скамье в первом ряду, и они сели. Как обычно она сразу же почувствовала, что ему грустно.
 — В чем дело? — спросила она с беспокойством. — Где мистер Фэллон?
 — Ушел. Мы долго беседовали. Думаю, что теперь я его понимаю гораздо лучше.
 — Он как мертвый. У него лед внутри.
 — Он очень мучается от ненависти к самому себе. Он ненавидит себя, а значит и весь мир. Он больше ничего не чувствует. Я думаю даже, что он хочет умереть. И возможно, именно поэтому он влачит такое существование.
 — Я не понимаю, — сказала она.
 — Он положил свою жизнь на весы; он стал приверженцем идеи, которую считал честной. И все отдал ради нее. Это очень опасно, потому что если однажды дело примет плохой оборот, если в один прекрасный момент окажется, что эта идея не стоит сломанного гвоздя, то человек остается ни с чем.
 — Он сказал мне, что считает себя ходячим мертвецом.
 — Думаю, что он говорил искренне.
 Она положила ладонь на его руку.
 — Но что вы можете поделать? Что мы можем поделать?
 — Помочь ему обрести себя. Спасти его душу, быть может. Честно говоря, я не знаю. Но я должен что-то предпринять, должен!
 Он поднялся, снова встал на колени перед алтарем и продолжил молитву.




 Глава двенадцатая
 Дополнительная работа для похоронного бюро


 Фэллон пил чай на кухне вместе с Дженни, когда в дверь позвонили. Она пошла открывать. Когда она вернулась, то оказалось, что ее сопровождают Джек и Билли Миганы.
 — Нам и без тебя недостаточно воздуха, сокровище, — сказал ей Джек Миган. — Выйди. У нас деловой разговор.
 Она обеспокоенно взглянула на Фэллона, помялась и вышла.
 — Она втрескалась в тебя, сразу видно, — сказал Миган.
 Он присел на уголок стола и налил себе чаю.
 Билли прислонился к стене, держа руки в карманах и глядя на Фэллона с угрюмым видом.
 — Миленькая девочка, — сказал Фэллон, — но вы приехали сюда не для того, чтобы обсуждать Дженни.
 Миган вздохнул.
 — Ты еще раз проявил себя как злой мальчик, Фэллон. Я же сказал тебе утром, чтобы ты ехал сюда и не вылезал, а ты что делаешь при первой же возможности? Ты еще раз динамишь беднягу Уорли, и это не очень-то любезно, потому что ты знаешь, что это рассердит меня, а я и так слаб сердцем.
 — Действительно.
 — Ну ладно. Ты еще раз мотался проведать этого распроклятого кюре.
 — Если бы! — встрял Билли. — Он был с маленькой мышкой Да Коста на кладбище.
 — Со слепой девчонкой?
 — Ага. Она даже поцеловала его!
 Миган грустно покачал головой.
 — Так обращаться с бедной девушкой, и это накануне отъезда из страны!
 — Да она настоящая шлюха! — разошелся Билли. — Раздевалась перед окном! Да ее кто угодно мог рассматривать!
 — Маловероятно, — сказал Фэллон. — Особенно если учесть шестиметровую стену вокруг кладбища. Кажется, я говорил тебе, чтобы ты больше не совался туда.
 — Что-что? — стал паясничать Билли. — Ты боишься, что прозеваешь сладкий кусочек? Хочешь приберечь его для себя?
 Фэллон медленно поднялся, на его лице было такое выражение, которое напугало бы и самого дьявола.
 — Только подойди к этой девушке, только попробуй как-то повредить ей, и я убью тебя, — сказал он тихо.
 Джек Миган повернулся и наотмашь ударил брата тыльной стороной ладони.
 — Ну ты, грязный озабоченный поросенок! Ты только о ляжках и в состоянии думать! Будто других забот у меня нет. Пошел вон отсюда!
 Билли открыл дверь и повернул к Фэллону бледное от ярости лицо, глаза его сверкали.
 — Ну подожди, подожди еще, дерьмо, падаль! Я доберусь до тебя, вот увидишь! До тебя и до твоей девки!
 — Я же сказал тебе — убирайся! — заорал Миган, и Билли поспешно захлопнул дверь.
 Миган повернулся к Фэллону и заверил:
 — Я прослежу, чтобы он хорошо вел себя. Не беспокойся.
 Фэллон поднес к губам сигарету и зажег спичку.
 — А вы как же? Кто проследит за вашим поведением?
 Миган радостно рассмеялся.
 — Тебя ничем из седла не выбьешь, верно? Например, вчера, когда в церковь вошел Миллер, а ты болтал с кюре, я очень за тебя встревожился, честное слово. Но тут ты сел за орган... И это действительно было прекрасно.
 Лицо Фэллона было мрачным.
 — Вы там были?
 — Да, я был там, конечно! Но одну вещь я не понял.
 — И что бы это могло быть?
 — Вчера вечером ты мог бы всадить мне пулю в башку, вместо того чтобы разбивать зеркало. Почему ты этого не сделал? Если Да Коста так дорог тебе, если ты думаешь, что я опасен для него, то это было бы логичным.
 — И что бы тогда было с моим паспортом и посадкой на борт судна, покидающего эти берега в воскресенье вечером?
 Миган фыркнул.
 — Ты ничего не упустишь, а? Мы похожи, Фэллон, мы очень с тобой похожи.
 — Я предпочел бы быть похожим на самого дьявола, — уверенно возразил Фэллон.
 — Благородный мятежник с оружием в руке, мы таким себя видим? — прошипел Миган, но на этот раз в его голосе чувствовался гнев. — Брось эти дурацкие шуточки, Фэллон. Тебе нравилось это, нравилось носиться с пушкой в кармане твоего пальто. Ты любил убивать. Хочешь знать, как я узнал об этом? Просто ты стреляешь чертовски хорошо, слишком хорошо, чтобы не любить это!
 Побледневший Фэллон пристально смотрел на него, и вдруг непонятно как в его руке оказалась «чешка». Миган грубо рассмеялся.
 — Я нужен тебе, Фэллон, вспомни. Без меня — никакого паспорта, никакого морского путешествия, так веди себя как приличный мальчик.
 Он пошел к двери. Фэллон наставил оружие ему в спину и ждал, пока Миган обернулся к нему.
 — Прекрасно. А теперь посмотрим, как ты нажмешь на курок.
 Фэллон крепко держал оружие. Миган ждал, сунув руки в карманы. Потом медленно повернулся, открыл дверь, вышел и закрыл ее.
 Еще несколько мгновений Фэллон сжимал оружие, держа его перед собой и глядя в пустоту, затем опустил «чешку», очень медленно, и оперся рукой о столик, все еще держа палец на курке.
 Он все еще не двигался, когда в комнату вошла Дженни.
 — Они ушли, — объявила она.
 Фэллон не ответил, и она с отвращением взглянула на оружие.
 — Почему вы не можете обойтись без этой штуки? Что произошло?
 — Да ничего особенного... Он показал мне зеркало, а я ничего нового не увидел, — пробормотал он. — Теперь я хочу поспать часик-другой.
 Он уже был в дверях, когда она смущенно спросила:
 — Хотите, чтобы я пришла?
 Он сделал вид, что не услышал, и вышел, не сказав ни слова. Она села на краешек стола и руками закрыла лицо.


* * *

 Когда Фитцджеральд вошел в кабинет Миллера, его шеф стоял у окна, читая копию какого-то письма. Он показал ее молодому инспектору.
 — Вот, что мы послали генеральному прокурору.
 Фитцджеральд быстро прочитал документ.
 — Кажется, это довольно точно отражает ситуацию, шеф, — сказал он, возвращая письмо. — Когда мы можем получить ответ?
 — В этом все дело. Вероятно, им понадобится два или три дня. Я уже переговорил по телефону с тем, кто будет этим заниматься.
 — И что он думает об этом?
 — Если вам действительно интересно знать, то пожалуйста. Он не оставил мне почти никакой надежды, — проворчал Миллер, и его разочарование очень хорошо было видно. — Все, что касается религии... ну, вы сами знаете, как к этому относятся люди. Англичане.
 — Понимаю, шеф.
 Тут Миллер заметил какую-то бумажку в руке инспектора.
 — Что это такое?
 Фитцджеральд набрался мужества и сказал:
 — Увы, плохие новости. Сведения о «чешке».
 Миллер покорно сел за стол.
 — Ладно, расскажите мне самое худшее.
 — По данным компьютера это оружие было использовано в последний раз для убийства, и было это в 1952 году, шеф. Старый польский солдат пристрелил жену и ее любовника. Спустя три месяца его повесили.
 — Великолепно! — сказал Миллер с горечью. — Только этого мне и не хватало.
 — Естественно, они обойдут всех продавцов оружия в Лондоне и округе по нашей просьбе. Это займет дополнительное время, но может быть даст кой-какие результаты.
 — Понятно, понятно. Бывает, что и свиньи летают... Хотите знать, что необычного есть в этой истории?
 — Что же, шеф?
 — Я собираюсь вам рассказать. Здесь нечего думать. Мы знаем уже, что в убийстве повинен Джек Миган. И если бы этот проклятый кюре захотел бы открыть рот, то у меня на блюдечке была бы голова этого молодчика.
 Миллер в ярости надел плащ и вышел, хлопнув дверью так сильно, что задрожало оконное стекло.


* * *

 Фэллон снял — куртку и ботинки и вытянулся поверх одеяла. Когда он проснулся, близилась ночь. Он был накрыт периной, что говорило о том, что Дженни все-таки приходила. Было начало девятого. Он поспешно обулся, взял куртку и вышел.
 Дженни возилась на кухне. Она подняла глаза.
 — Я заглядывала часа три назад, но вы спали.
 — Надо было меня разбудить, — сказал он и пошел надевать плащ.
 — Джек Миган сказал, что вам нельзя выходить.
 — Я знаю.
 Он переложил «чешку» из кармана куртки в плащ и застегнул пояс.
 — Это та девушка, так ведь? — сказала Дженни. — Вы заботитесь о ней.
 Он принял слегка рассерженный вид, и она сложила оружие:
 — Я подслушивала за дверью. Я почти все слышала. Какая он?
 — Она слепая, — сказал Фэллон. — И это значит, что она беззащитная.
 — А вы боитесь Билли? Вы думаете, что он отомстит вам таким образом за то, что случилось здесь вчера?
 — Что-то вроде этого.
 — Я понимаю вас, идите, — сказала она, включая утюг, чтобы выгладить красивую белую блузку. — Я только хочу вам немного рассказать о нем, чтобы вы знали, кому бросаете вызов. В двенадцатилетнем возрасте мальчики предпочитают получать удовольствие, упражняясь с собственными руками. Но только не наш Билли. В такие годы он уже вовсю спал с женщинами, большей частью с проститутками, которые работали на Джека, и поскольку Билли — его младший брат, они не осмеливались ничего рассказывать... И он продолжал в том же духе. В пятнадцать лет это был уже грязный маленький садист, а затем получилось то, что вы уже видели. И на вашем месте я бы серьезно беспокоилась, если Билли вступил в игру.
 — Спасибо, — сказал он. — Не беспокойтесь обо мне.
 Дверь хлопнула. Он ушел. Она на секунду застыла, поставив утюг, устремив в пустоту грустные глаза, затем продолжила свое занятие.


* * *

 Анна Да Коста собиралась идти в ванную комнату, когда раздался телефонный звонок. Она натянула халат и вышла в вестибюль. Ее дядя положил телефонную трубку.
 — Кто звонил? — спросила она.
 — Из диспансера. Старая итальянка, к которой я давеча ездил, у нее рецидив болезни. Говорят, что до утра она не протянет. Мне надо ехать туда.
 Она подала священнику пальто. Он открыл дверь и они вдвоем вышли на крыльцо. Шел проливной дождь.
 — Пойду пешком. Не стоит брать машину, — сказал он. — Ты не будешь бояться одна?
 — Не беспокойтесь обо мне. Вы надолго уходите?
 — Бог знает! Может на несколько часов. Не жди меня.
 Он вышел под дождь и быстро пошел по аллее мимо прекрасного мавзолея, гордости кладбища, украшенного двойной бронзовой дверью и мраморным портиком. Билли Миган торопливо отступил в тень за колоннаду, но тотчас же вышел, стоило священнику скрыться из виду.
 Он слышал разговор на крыльце, и его охватило горячее возбуждение. Он дрожал. Сегодня вечером ему уже довелось пообщаться с проститутками, но это ни к чему не привело. Ему казалось, что он уже не способен получить удовольствие. Он решил было пойти домой, но вспомнил Анну... Анну, которая раздевалась у окна.
 Не прошло и десяти минут, как он подглядывал из-за мавзолея, но он успел замерзнуть и промокнуть под дождем, потоки которого ветер швырял ему в лицо. Он подумал о Фэллоне, о своем вчерашнем унижении, и его лицо передернулось.
 — Мерзавец, — пробормотал он. — Жалкая ирландская падаль. Я ему покажу.
 Вытащив из кармана полбутылки виски, он отпил добрый глоток.


* * *

 Отец Да Коста как вихрь влетел в церковь. Он взял гостию в дароносице и положил ее в серебряную коробочку, которую повесил на шею. Также он прихватил священные масла, чтобы помазать умирающую, и очень торопливо вышел.
 В храме было спокойно и тихо, лишь смутно виднелись контуры статуй в мерцании свечей, да дождь барабанил в стекле. Через пять минут после ухода священника в церковь вошел Фэллон.
 Он осмотрелся по сторонам, чтобы убедиться, что никого в церкви нет, затем торопливо направился к подъемнику, вошел туда и нажал кнопку «вверх». Он не стал подниматься на самый верх колокольни, а остановил клетку на уровне брезентового покрытия, натянутого над отверстием в потолке нефа.
 Крыша не была очень крутой, так что он спокойно смог добраться до небольшого парапета под сводом башенной арки.
 Оттуда открывался прекрасный вид на домик священника, за оградой сияли два фонаря и освещали фасад.
 В окне одной из комнат горел свет, так что было видно, что делается внутри. Фэллон разглядел шкаф, картину на стене, краешек кровати, затем показалась Анна, закутанная в банное полотенце.
 Она не позаботилась о том, чтобы задернуть шторы, вероятно, считая себя под защитой шестиметровой стены, а скорее — из-за слепоты.
 На глазах Фэллона она вытерлась и сильно растерла тело полотенцем. Любопытно, подумал Фэллон, довольно немногие женщины могут похвастаться тем, что в своей наготе они выглядят лучше всего. Однако Анна была недалека от совершенства. Ее черные волосы почти прикрывали заостренные груди, талия была тонкой, а бедра очерчены круто, может быть даже слишком на вкус некоторых.
 Она надела чулки с подвязками, лифчик, черные трусики и зеленую шелковую ночную рубашку с плиссированным подолом. Затем принялась расчесывать волосы — это был самый женственный из жестов. Фэллон испытывал странную грусть, но не было ни малейшего намека на вожделение. Его лишь мучила мысль, что он смотрит на то, что никогда не будет ему принадлежать, и что он нужен лишь самому себе. Она стянула волосы на затылке черной лентой и исчезла из виду. Секунду спустя свет в комнате погас.
 Фэллон вздрогнул, когда ветер швырнул ему в лицо брызги дождя и поднял воротник. Все было спокойно, лишь изредка предупредительный сигнал в порту прерывал тишину. Внезапно он услышал тихое, но отчетливое поскрипывание гравия на аллее.
 Он перегнулся через парапет, и тут из темноты возник силуэт, и при свете фонарей он различил длинные белые волосы, которые не узнать было невозможно. Билли Миган! Фэллон увидел, как он поднялся на крыльцо и стал открывать дверь. Она поддалась, и он вошел.
 Фэллон подскочил к подъемнику, прыгнул в клетку, хлопнул решеткой и нажал кнопку. Сердце его билось так сильно, что готово было разорваться.


* * *

 Вид Анны у окна так распалил Билли Мигана, что он окончательно потерял контроль над собой. Боль между ног была невыносимой, а полбутылки виски прогнали последние остатки разума из его головы.
 Когда он толкнул дверь домика и она открылась, его охватило предчувствие сильнейшего наслаждения. Он задыхался. Билли вошел на цыпочках, прикрыл тихонько дверь и повернул замок.
 Он слышал негромкое пение в комнате в глубине коридора. Он подошел и заглянул в щелку между дверью и косяком.
 Анна сидела с ногами на кушетке, рядом на подоконнике стояла коробка с рукоделием. Она пришивала пуговицу к блузке, и пока он следил за ней, окончила работу и, пошарив в коробке, нащупала большие ножницы, чтобы обрезать нитку.
 Билли снял пальто, кинул его на пол и пошел к ней, дрожа от нетерпения. Сначала она различила шорох пальто, затем легкий шум шагов и повернула голову, слегка подняв брови.
 — Кто здесь? — спросила она испуганным голосом. — Здесь есть кто-нибудь?
 Он замер, она встала. Он снова пошел, ступая как волк, и когда она слегка повернулась, прижимая блузку к себе и держа в руке иглу, он обошел ее сзади.
 — Кто здесь? — повторила она.
 Он сунул руку ей под юбку, потянул ее вверх до самого конца и хмыкнул.
 — Это круто, а? Тебе ведь нравится? Все девчонки обожают, когда я им делаю так.
 Она издала крик ужаса, вырвалась и повернулась к нему лицом. Он вытянул руку, сунул ее в разрез ворота ее рубашки и ущипнул за грудь.
 Анна громко закричала. Ее лицо превратилось в маску ужаса.
 — Нет! Пожалуйста! Ради Бога! Кто здесь?
 — Фэллон! — сказал он. — Это я, Фэллон.
 — Лжец! — вскрикнула она. — Лжец!
 Она ударила наугад и сильно хлестнула его по лицу. Он ответил тем же, но гораздо сильнее.
 — Сейчас я подам тебе урок, дрянь! Ты научишься слушаться!
 Он швырнул ее на кушетку, сорвал трусики, грубо раздвинул ее ноги и зажал рот рукой. Охваченная ужасом, чувствуя тошноту, она поняла, что он расстегивает штаны и ощутила твердость его члена.
 Она издала пронзительный крик, он еще раз ударил ее и надавил на ее голову так, что она перевесилась через край кушетки. Руки ее шарили в воздухе, стараясь найти опору, и натолкнулись на подоконник. Там лежали ножницы. Она почти потеряла сознание и, почти без чувств, конвульсивно схватила их, занесла над мучителем и со всех сил вонзила ему в спину, попав в сердце и мгновенно убив его.


* * *

 Поняв, что дверь заперта на ключ, Фэллон решил проникнуть в дом, разбив окно на кухне. Попав в гостиную, он сразу же увидел Билли, навалившегося на девушку, которая лишилась чувств, и ринулся на него. И только когда он схватил его, он понял, что у него в спине торчат ножницы.
 Он взял Анну на руки и отнес на второй этаж. Первой комнатой, в которую он вошел, оказалась спальня священника, зато вторая была комнатой Анны. Он положил ее на кровать и накрыл одеялом.
 Потом он сел рядом и взял ее за руку. Через секунду она очнулась. Резко поднявшись, она отдернула руку.
 Фэллон постарался успокоить ее.
 — Тихо, тихо, это я. Мартин Фэллон. Больше вам ничего не грозит. Нечего бояться.
 Она слабо вздохнула дрожа.
 — Слава Богу! Слава Богу! Что это было?
 — Вы не помните?
 — Какой-то ужасный человек. Он сказал, что он — это вы и попытался... попытался... он, Бог мой, его руки! Это было ужасно! Ужасно! Думаю, я потеряла сознание.
 — Ну да, — спокойно сказал Фэллон. — А потом пришел я, и он убежал.
 Она повернула к нему голову, ее слепые глаза смотрели в одну точку.
 — Вы знаете его?
 — Увы, нет.
 — Может быть, вы думаете, его послал Миган?
 — Может быть.
 Она закрыла глаза, и когда Фэллон снова попытался дотронуться до ее руки, она отдернула ее. Словно в данную минуту прикосновение мужчины было для нее невыносимо. Он набрался мужества и задал следующий вопрос.
 — Он сделал, что хотел?
 — Нет, не думаю.
 — Может быть, позвать врача?
 — О нет! Ради Бога нет! Сама мысль, что кто-то об этом узнает, наполняет меня ужасом.
 — А ваш дядя?
 — Он у изголовья умирающей, в диспансере. Может быть он вернется через несколько часов.
 Фэллон встал.
 — Хорошо. Оставайтесь здесь и отдыхайте. Я принесу вам немного коньяку.
 Она закрыла глаза. Ее веки были бледными, прозрачными. Она казалась такой беззащитной, и его охватил ледяной гнев, однако он сдерживал его.
 Он встал на одно колено возле Билли, взял его платок, обернул его вокруг ножниц и вытащил их. Крови было совсем мало. Должно быть, произошло внутреннее кровоизлияние.
 Он вымыл ножницы, затем подобрал пальто парня. Оттуда выпали ключи от его машины. Он машинально поднял их, затем натянул пальто на Билли.
 Глядя на него, он испытал отвращение и ненависть. Теперь мир избавился от Билли Мигана. Он заслужил такую смерть, но сможет ли Анна Да Коста жить с мыслью о том, что она убила человека? Даже если приговор суда будет справедливым и ее оправдают, все узнают правду. Подумав об унижении и стыде, ожидающих эту молодую девушку Фэллон снова испытал приступ гнева. Это чувство было таким сильным, что он пнул ногой мертвеца.
 В ту же секунду ему в голову пришла идея, такая дерзкая, что у него перехватило дыхание. А если она не узнает? Ни сейчас, ни когда-либо? А если Билли Миган исчезнет с лица земли, словно его и не было? Был способ проделать это. Это возможно. Как бы то ни было, он должен попытаться.
 Ключи, выпавшие из кармана пальто, указывали на то, что машина Билли была где-то недалеко, и если это красный «Симитар», то его будет легко найти. Фэллон вышел из дома, прошел через кладбище и, миновав боковой портал, оказался на улице.
 «Симитар» стоял у тротуара, в нескольких метрах. Он открыл дверцу, и тут раздался собачий лай. Маленький серый уиппет Томми лизнул ему руку. Присутствие собаки раздосадовало Фэллона, но он ничего не мог поделать. Он захлопнул дверцу и быстро вернулся в дом.
 Он взял в руки пальто убитого и тщательно обшарил карманы, вытаскивая оттуда все содержимое. Он снял с шеи парня золотой медальон на цепочке, перстень с печаткой и часы-браслет с его рук и положил все это в свой карман. Затем он закутал тело в пальто, взвалил его на плечо и вышел.
 Он на секунду задержался у решетки, чтобы убедиться, что путь свободен; улица была пустынна и тиха. Он торопливо подошел к машине, открыл дверцу и втолкнул труп внутрь. Уиппет заурчал, и Фэллон захлопнул дверцу.
 Затем он вернулся в дом и еще раз тщательно вымыл теплой водой ножницы, вытер их и положил на место в коробку. Потом, плеснув в стакан немного коньяку, он отнес его наверх.
 Она уже задремала, но с его приходом проснулась и выпила коньяк.
 — А ваш дядя? — спросил Фэллон. — Вы хотите, чтобы он узнал, что здесь произошло?
 — Да... да, думаю, что хочу. Ему лучше знать.
 — Хорошо, — сказал он, подоткнув края одеяла вокруг нее. — Теперь спите. Я буду внизу. Вам нечего бояться. Я дождусь вашего дядю.
 — Но он может задержаться надолго, — пробормотала она засыпая.
 — Ничего.
 Он пошел к двери, и она прошептала:
 — Мне жаль, что я причинила вам столько хлопот.
 — Это я вам их причинил. Не будь меня, всего этого не случилось бы.
 — Ни к чему так говорить. У всего на этом свете есть причина по воле Господней, даже у моей слепоты. Нам на дано этого знать, ведь люди так малы, но причина существует.
 Он странным образом был успокоен этими словами — бог знает почему — и тихонько сказал:
 — Теперь пора спать.
 И вышел, прикрыв дверь.
 Теперь время превратилось в критический фактор, ему надо было спешить. Он вышел из дома и быстро пошел через кладбище к машине.
 Странно, но уиппет совершенно не мешал ему в дороге. Он лежал на заднем сиденье рядом с трупом, тихонько повизгивая время от времени, и когда Фэллон погладил его, то понял, что животное дрожит.
 Он приехал в крематорий «Сосновая Роща», следуя по дорожке, которую показал ему Уорли, вышел, открыл решетку, заглушил мотор, чтобы проехать последние сотни метров совершенно бесшумно. В этом не было особой необходимости, так как он отлично помнил, что домик смотрителя и главный въезд находятся в пятистах метрах от самого крематория, так что шум не мог донестись туда.
 Он поставил машину рядом с часовней и пролез внутрь через выбитое окно туалета, которое приметил утром.
 Дверь часовни была снабжена английским замком, так что изнутри она открывалась проще простого. Он вышел и вернулся к машине. В бардачке оказался фонарик, который он прихватил. Затем он открыл заднюю дверцу и вытащил тело. Уиппет было вылез наружу, но Фэллону удалось втолкнуть его обратно и захлопнуть машину.
 Он добрался до зала с печами, отправив труп тем же путем, которым следовал гроб, увиденный Фэллоном утром.
 Печи были темными и холодными. Он открыл дверцу первой и втолкнул туда мертвеца. Затем вытащил из кармана предметы, принадлежавшие Билли, и рассмотрел их при свете фонарика. Кольцо, часы и медальон не сгорят. Наконец, он закрыл дверцу печи и опустил рубильник.
 Он услышал глухое гудение газовых рожков внутри и взглянул в окошко, вспомнив о словах Мигана. Самое большее час. Он зажег сигарету, открыл заднюю дверь и вышел.
 Шум печи едва слышался с улицы. И совсем затихал на расстоянии нескольких метров. Он вернулся в зал, чтобы посмотреть, что происходит. Термометр показывал почти тысячу градусов, и когда он склонился к окошечку, то увидел, как бумажник, оставленный им поверх пальто, затем одежда, а затем и все тело вспыхнули ярким огнем.
 Он зажег еще одну сигарету и стал ждать, прислонившись к двери.
 Когда пришел срок, он все выключил. Часть черепа, таза и несколько костей еще можно было различить, но все остальное превратилось в пепел при первом же взмахе метелки.
 Он старательно собрал прах в железную коробку и закрыл дверцу печи, оставив ее в первоначальном виде. К утру она, без сомнения, остынет.
 Он нашел пустую урну, установил ее в пульверизаторе и высыпал туда содержимое коробки. Затем завел аппарат. Пока тот работал, он открыл ящик стола и извлек оттуда карточку «Покойся-с-миром».
 Когда он все остановил, — а было это две минуты спустя — и вытащил урну, от Билли Мигана остались пять унций серого пепла.
 Тогда Фэллон отправился туда, где они были с Миганом утром, где все еще стояла тележка садовника и его инструменты.
 Он сверился с номерком на табличке и старательно рассеял пепел. Затем взял метелку и хорошенько вдавил его в землю. Сделав это, он положил метелку так, как она лежала, и ушел.
 У машины с ним приключилась неприятность. Когда он открывал дверцу, уиппет проскользнул между его ног и побежал по той же дорожке, по которой шел Фэллон. Тот бросился за ним. Собака добралась до места, где ирландец рассеял останки Билли, улеглась в траве и заскулила.
 Фэллон взял его на руки и понес обратно, почесывая за ушами. На этот раз он не выпустил его до тех пор, пока дверца не захлопнулась. Тогда он кинул Томми на заднее сиденье и быстро тронулся с места.
 Только после того, как решетка въезда была закрыта, он решился перевести дух. Он глубоко вздохнул, закурил и тут вдруг заметил, что руки у него дрожат.
 Все прошло удачно, и это радовало его. Билли Миган причинял зло, когда был жив, но теперь его не стало. Он совершенно исчез с лица земли, и Фэллон не испытывал ни малейшего угрызения совести.
 Для него Билли был всего лишь отвратительным червяком, недостойным даже вытереть грязь с туфель Анны Да Коста. Теперь с ним покончено.
 Прибыв на Полс-сквер он осторожно въехал на аллею между старых конюшен, но удача по-прежнему сопутствовала ему. Двор был пустынным. Он подогнал «Симитар» к гаражу, оставил ключи на панельной доске, а собаку на заднем сиденье и пошел прочь, ускоряя шаг.
 Когда он вернулся к домику священника, отца Да Косты еще не было. Он бесшумно поднялся на второй этаж и заглянул в комнату Анны. Она глубоко спала. Тогда он закрыл дверь и спустился вниз.
 В гостиной он тщательно осмотрел ковер, но на нем не было и капли крови. Значит и здесь проблемы отпали. Он заглянул в бар и обнаружил большую бутылку виски. Он добавил себе в стакан немного содовой, и тут открылась дверь.
 Фэллон обернулся в тот момент, когда священник входил в комнату. Да Коста остолбенел.
 — Фэллон! Что вы здесь делаете? — вскричал он и затем сильно побледнел. — Ах, Боже мой, Анна!
 Он кинулся к лестнице, Фэллон пошел следом.
 — С ней все в порядке. Она спит.
 Отец Да Коста медленно обернулся.
 — Что произошло?
 — Вторжение. Я пришел вовремя, чтобы прогнать его.
 — Кого? Человека Мигана?
 — Может быть... я не разглядел.
 Да Коста пересек вестибюль, скрестив на груди руки, сцепив пальцы так сильно, что они побелели.
 — Боже! Боже, когда же это кончится?
 — В воскресенье вечером, — сказал Фэллон. — Они устроили мне отъезд на борту корабля.
 — И вы думаете, что это положит конец всему? — сказал отец Да Коста, качая головой. — Вы глупец, Фэллон. Пока я жив, Джек Миган не будет чувствовать себя в безопасности. Доверие, честь, вера в данное слово — все эти понятия не существуют для него. Так с чего это он поверит, что эти слова что-то значат для других?
 — Прекрасно. Все это — моя ошибка. Что вы хотите от меня?
 — Есть только одно. Освободите меня единственно возможным способом.
 — Провести остаток жизни в местах, где мой покой будут тщательно охранять? — возразил Фэллон. — Я не такой уж герой для этого.
 Он направился к двери, и священник спросил:
 — Вы уверены, что она в порядке?
 — Да. Ей нужно хорошенько выспаться. Она гораздо сильнее, чем вы думаете. Во всех отношениях.
 — Это просто счастье, что вы в нужный момент случайно оказались здесь.
 — Да, конечно, — сказал Фэллон. Потом помолчал и добавил: — Ладно, я следил за домом.
 Да Коста грустно покачал головой.
 — Вот видите, друг мой, вы совершаете благие дела помимо вашей воли. Вы не совсем конченный человек.
 — А идите вы к черту! — прокричал Фэллон и бросился под дождь. Он бежал так быстро, как только мог.




 Глава тринадцатая
 Воинствующая церковь


 Отец Да Коста укладывал свои ритуальные одежды в чемодан, когда в его кабинет вошла Анна. Погода стояла по-прежнему пасмурная, дождь стучал в стекла. Анна была немного бледнее обычного, но казалась очень спокойной. Черная лента стягивала ее волосы на затылке, она надела юбку и серый пуловер.
 Священник взял ее за руки и подвел к огню.
 — Как ты себя чувствуешь?
 — Хорошо. Я уверяю вас, хорошо. Вы собираетесь уходить?
 — К сожалению мне нужно. Вчера умерла одна из монахинь в Нотр-Дам-де-ля-Петье. Сестра Мария-Габриэлла. Они попросили меня отслужить мессу, — объяснил он, затем, помолчав, добавил: — Не нравится, что ты останешься одна.
 — Ну что вы. В половине одиннадцатого сестра Клер приведет детей из начальной школы на репетицию хора, а потом у меня частный урок до полудня.
 — Прекрасно. К этому времени я вернусь.
 Он взял чемоданчик, она протянула ему руку, и они вместе дошли до передней.
 — Вам понадобится ваш плащ.
 — Нет, хватит и зонтика, — заверил он, открывая дверь. — Я решил, Анна, тебе на некоторое время надо уехать. Пока с этим делом не будет покончено так или иначе.
 — Нет, — твердо возразила она.
 Он поставил чемодан и обнял ее за плечи на пороге.
 — Я еще никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Таким растерянным. После того что произошло вчера, я решил поговорить с Миллером.
 — Но вы не можете сделать этого! — закричала она, пожалуй, даже слишком пылко. — Нет, вы повредите Фэллону!
 Он внимательно посмотрел на нее.
 — Он тебе нравится, так ведь?
 — Я бы назвала это не так. Мне жаль его. На нем была печать жизни. Нет, жизнь использовала его самым несправедливым образом. Его совершенно искалечило! — с внезапной страстью воскликнула она. — Не может быть, чтобы у человека, в котором живет такая музыка, совершенно не было души! Господь не может быть столь немилосердным!
 — Самый ценный подарок, который Бог дает человеку, это свобода выбора, милая. Добро и Зло. Каждый волен выбрать.
 — Согласна, — сказала она пылко. — Но я уверена только в одном. Когда вчера мне понадобилась помощь, когда я в ней нуждалась сильнее всего, именно Фэллон спас меня.
 — Я знаю, — пробормотал священник. — Он следил за домом.
 Выражение лица Анны внезапно изменилось, и легкий румянец выступил на ее щеках.
 — И вас не беспокоит, что с ним происходит?
 — О, наоборот, очень заботит! Вероятно в большей степени, чем ты можешь думать. Я вижу человека, в котором поток гениальности иссяк до размеров ручейка. Я вижу человека, и достойного человека, который по непонятным темным личным мотивам совершает нечто вроде самоубийства.
 — Так помогите же ему!
 — Помочь ему оказать помощь самому себе? — возразил отец Да Коста, грустно покачивая головой. — Так бывает только в книгах. И редко случается в жизни. Каков бы ни был этот человек, называющий себя Мартином Фэллоном, одно совершенно ясно. Он ненавидит себя за то, что он совершил, он ненавидит того, кем он стал. Он переполнен отвращением к самому себе.
 Теперь она была совершенно сбита с толку.
 — Я не понимаю. Я ничего в этом не понимаю.
 — Этот человек ищет смерти в любую минуту, Анна. Он примет ее с распростертыми объятиями. Да, меня заботит то, что произошло с Мартином Фэллоном, очень сильно заботит. Но беда в том, что его самого это совершенно не интересует.
 Он оставил ее на крыльце и быстро пошел через кладбище, низко пригнув голову под дождем, не утруждая себя открыть зонт. Когда он дошел до маленькой двери бокового выхода, он увидел, что на низкой скамье в углу сидит Фэллон, склонив голову на грудь и держа руки в карманах.
 Отец Да Коста потряс его за плечо. Фэллон поднял голову и открыл глаза. Ему необходимо было побриться, казалось кожа его лица отделяется от скул. Глаза его были пусты.
 — Долгая ночь, — сказал тихо священник.
 — Время для размышлений, — ответил Фэллон странным безразличным тоном. — О целом ряде вещей.
 — А выводы?
 — О да, — сказал Фэллон, поднимаясь и выходя под дождь. — Вот место для меня: кладбище... Знаете, отец мой, — сказал он доверительно с легкой улыбкой, — я наконец-то понял одну вещь, очень важную.
 — Какую?
 — Я не могу жить в ладу с самим собой.
 Он повернулся и очень быстро пошел прочь. Отец Да Коста вышел из укрытия, протянув руку, словно стараясь удержать его и вернуть.
 — Фэллон! — позвал он громко.
 Несколько скворцов вспорхнули с дерева, взмахи их крыльев были похожи на шелест старого шифона на ветру, крики птиц зловеще разнеслись над кладбищем. Затем они снова уселись на ветки, Фэллон повернул за угол церкви и исчез.


* * *

 Когда Анна отперла дверь домика и вышла на крыльцо, то сразу же услышала звуки органа. Она повернулась в сторону храма и прислушалась, слегка наклонив голову. Она сразу же узнала его манеру игры. С бьющимся сердцем она устремилась по аллее так быстро, как только могла, нащупывая дорогу при помощи тросточки.
 Открыв дверь ризницы, она почувствовал, что музыка наполняет помещение. Он исполнял «Павану на смерть инфанты» очень проникновенно, достигая самой сути таких вещей, как глубина жизни и чувства, достигая этого совершенством техники. Она даже не предполагала, что можно так играть.
 Он закончил грустным аккордом и замер, ссутулив плечи, пока по церкви замирали последние отголоски эха. Затем резко повернулся и заметил Анну, прислонившуюся к балюстраде алтаря.
 — Я еще никогда не слышала подобного исполнения, — сказала она.
 Он спустился и остановился возле нее с другой стороны балюстрады.
 — Прекрасная музыка для похорон.
 Эти слова затронули глубины ее души, словно туда проник ледяной ветер.
 — Вы не должны так говорить, — бросила она с упреком, стараясь улыбнуться. — Вы хотели меня видеть?
 — Скажем так, я надеялся, что вы придете.
 — Ну вот, я пришла.
 — Мне хотелось бы, чтобы вы передали кое-что вашему дяде. Скажите ему, что мне очень жаль, так жаль, что я и выразить-то этого не могу, но я намерен все исправить. И у вас больше не будет повода для беспокойства. И у него тоже. Даю слово.
 — Но каким образом? Я не понимаю!
 — Это мое дело, — спокойно произнес Фэллон. — Я заварил эту кашу, я ее и расхлебаю. Прощайте, Анна Да Коста. Больше мы не встретимся, вы меня больше не увидите.
 — Я никогда не видела вас, — сказала она грустно, и когда он двинулся, она положила руку ему на плечо. — Ну разве это не ужасно?
 Он медленно отступил. Движения его были осторожными и бесшумными. Выражение лица Анны изменилось. Она протянула руку.
 — Мистер Фэллон? — прошептала она. — Вы здесь?
 Он быстро пошел к двери. Она скрипнула, когда он открывал ее, и когда он обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на девушку, Анна крикнула:
 — Мартин, вернитесь!
 В ее голосе слышалось страшное отчаяние.
 Фэллон улыбнулся и вышел, со вздохом закрыв дверь, а она упала на колени возле алтаря; лицо ее было залито слезами.


* * *

 Младшие сестры из монастыря Петье были не только наставницами. Они славились замечательным прошлым — медицинской работой в далеких миссионерских поселках, и именно там отец Да Коста и познакомился с сестрой Марией-Габриэлой. Было это в 1951 году, в Корее. Эта неутомимая маленькая француженка, без сомнения, была самым лучшим, самым милым и добрым существом, которое он встретил в своей жизни. Четыре года заключения в концентрационном лагере подорвали ее здоровье, но не повредили ни ее блестящему уму, не уменьшили ее любовь к жизни и веру в будущее.
 Несколько монахинь плакали, читая: «Прояви волю свою Исус Христос, Царь Славный, освободи души верные...»
 Их нежные голоса поднимались к сводам маленькой часовни монастыря, когда отец Да Коста молился об упокоении души сестры Марии-Габриэлы, всех душ грешников мира и о том, чтобы вина их простилась им. Он молился за Анну, за то, чтобы с ней не произошло ничего плохого. За Мартина Фэллона, чтобы у него хватило сил выдержать испытание, и за денди Джека Мигана...
 Но тут произошла странная вещь: когда он произносил последнее имя, горло его перехватила судорога, и ему показалось, что он задыхается.
 Когда служба была окончена и последние почести отданы, монашки понесли гроб к маленькому частному кладбищу, в уголок между наружной и внутренней стенами монастырской постройки.
 На краю могилы священник замер, затем брызнул в яму и на гроб святой водой и после того, как он и монахини прочли последние молитвы, они зажгли свечи. Это было довольно трудным делом из-за дождя, но необходимым, так как символизировало присоединение души сестры Марии-Габриэлы к небесным силам. Затем был пропет двадцать третий псалом, ее любимый.
 Отец Да Коста вспомнил ее в последние дни жизни: разбитое тело, измученное страданием. «О Господи, — подумал он. — Ну почему ты допускаешь, чтобы все достойные люди так мучились? Такие, как сестра Мария-Габриэла?»
 Да еще Анна. Такая чистая, нежная... и при мысли о том, что произошло накануне, его сердце наполнилось черной яростью.
 Напрасно он пытался унять ее. Единственная мысль, которая пришла ему в голову, когда он взглянул на дно могилы, была та, что, возможно, гроб для сестры Марии-Габриэлы был изготовлен конторой Мигана.


* * *

 Дженни Фокс приняла накануне две таблетки снотворного и проснулась очень поздно, в начале двенадцатого. Она надела халат и спустилась в кухню, где обнаружила Фэллона, сидящего у стола. Перед ним стояла бутылка ирландского виски и полупустой стакан. Он разобрал «чешку» и теперь старательно собирал ее вновь. Глушитель также лежал на столе, рядом с бутылкой.
 — Хорошее занятие для начала дня, — заметила она.
 — Я уже давно не пил. По-настоящему. Теперь я выпил четыре стакана: мне нужно было подумать.
 Он допил содержимое стакана, закончил собирать оружие и прикрепил глушитель.
 — Вы сделали какие-то выводы? — спросила Дженни опасливо.
 — Да, думаю, что можно сказать и так. — Он налил себе еще виски и выпил. — Я решил провести операцию, «Миган должен исчезнуть». Нечто вроде круиза для одного человека, если угодно.
 — Вы совершенно сошли с ума. У вас нет ни малейшего шанса.
 — Днем он меня вызовет, Дженни. Он должен сделать это, так как завтра я уезжаю, и нам надо кое-что уладить.
 Он мигнул в сторону пистолета, и Дженни прошептала:
 — Что вы намерены делать?
 — Я намерен убить этого негодяя, — сказал он просто. — Знаете, что сказано у Шекспира: «Прекрасное дело для гнусного мира».
 Он был пьян, она понимала это, но даже в этом состоянии он не был похож на других. Она в отчаянии воскликнула:
 — Не будьте глупцом! Если вы убьете его, то вы никуда не уедете! И что тогда произойдет?
 — А плевал я на это.
 Он вытянул руку и выстрелил. Раздался глухой хлопок, и маленькая фаянсовая фигурка на этажерке разлетелась вдребезги.
 — Ну, посмотрите-ка! Если я могу с такого расстояния подстрелить муху, выпив полбутылки виски, то мне не очень ясно, как я смогу промахнуться в Джека Мигана.
 Он встал и взял бутылку.
 — Мартин, послушайте меня! Я вас умоляю!
 Он прошел мимо нее к двери.
 — Этой ночью я не спал, так что намерен это сделать сейчас. Если позвонит Миган, разбудите меня, и что бы ни было, не давайте мне спать больше пяти часов. Вечером у меня дела.
 Он вышел, она слышала его шаги на лестнице. Потом дверь его комнаты открылась и закрылась, и только тогда она упала на колени и стала собирать осколки фаянса.


* * *

 Булл энд Белл находился недалеко от Сен Полс-сквера, это была узкая улочка, очень темная, вымощенная круглым булыжником. Она носила имя паба, который находился на ней вот уже больше двух веков. Возле входа в заднюю дверь громоздились переполненные ведра с мусором и старые ящики.
 Вечером в пабе было много народу, поэтому Джек Миган предпочитал заходить туда днем. Второй зал был целиком в его распоряжении, и он пользовался этим, чтобы улаживать там свои дела.
 Он сидел на табурете с бокалом пива и доедал сэндвич с ростбифом, читая «Файнэншл таймс». Доннер терпеливо ждал, сидя на скамье у окна.
 Миган допил пиво и толкнул бокал на стойку.
 — Повтори, Гарри.
 Гарри был высоким мускулистым молодым человеком, который даже в белом переднике бармена был похож на профессионального игрока в регби. Он носил щегольские бачки, выделявшиеся на его бледном высокомерном лице.
 Пока он наполнял бокал, открылась дверь, и на пороге возникли Руперт и Бонати. На Руперте было длинное пальто в яркую клетку с пелеринкой. Он отряхнулся и расстегнул пуговицы.
 — Когда же это кончится, вот что я хотел бы знать!
 Миган отпил пива и рыгнул.
 — Чего ты хочешь, Господи, Боже мой! Кто остался в магазине?
 Руперт грациозно сел на табурет рядом с ним и положил руку ему на ляжку.
 — Мне тоже нужно выпить, мой утеночек. Я должен набраться сил, разве нет?
 — Ладно-ладно. Гарри, налей ему «Кровавой Мэри».
 — Между прочим, кто-нибудь знает, где Билли? — спросил Руперт.
 — Со вчерашнего вечера я его не видел, — ответил Миган. — А кому он понадобился?
 — Да звонил сторож «Сосновой Рощи» как раз перед моим уходом.
 — Ну и что ему надо?
 — Кажется, они там нашли уиппета Билли. Мокрого, как суп, и дрожащего, как лист, как он выразился. Он хотел знать, что с ним делать.
 — Какого черта понадобилось там этой псине? — поднял брови Миган.
 — В последний раз я видел его, — вмешался Доннер, — сегодня утром, около половины девятого, когда пошел в гараж. Он сидел в «Симитаре». Я подумал, что Билли забыл его там вчера, когда вернулся, и открыл машину. Такое уже случалось. Если он чем-нибудь озабочен или одержим, то часто бросал Томми в машине.
 — Но он еще не вернулся, когда сегодня утром я выходил, — сказал Миган, — и если он оставил машину в гараже, это значит, что его понесло в какой-нибудь из клубов в центре. Наверное, он еще спит в кровати какой-нибудь шлюхи, грязный поросенок. Бонати, смотайся в «Сосновую Рощу» за собакой, отвези ее домой и накорми.
 — Хорошо, мистер Миган, — сказал Бонати и вышел.
 Миган сделал еще глоток пива.
 — Чертов безмозглый дурак. Он получит от меня хорошего пинка, когда мы встретимся.
 — Он еще молод, мистер Миган. Он наберется ума, — сказал Гарри.
 Он взял два ведра с водой, которой мыл посуду, и вышел во двор. Когда он выплескивал содержимое ведер на мостовую, появился отец Да Коста. Он был в сутане и под зонтиком.
 Гарри посмотрел на него с изумлением, и тут священник вежливо спросил:
 — Я разыскиваю мистера Мигана. Мистера Джека Мигана. Мне сказали в его конторе, что он может находиться здесь.
 — Да, он внутри, — ответил Гарри.
 Он вошел в зал, а отец Да Коста следовал за ним, на секунду задержавшись на пороге, чтобы закрыть зонтик.
 Первым его заметил Руперт, увидев его отражение в зеркале бара.
 — Ради Бога! — воскликнул он.
 Воцарилось тягостное молчание. Миган очень медленно повернулся на своем табурете.
 — Какого черта вы пришли сюда, эй вы? Рождественскую елку потрясти что ли? Мы когда-нибудь от вас избавимся?
 Он демонстративно вытащил свой бумажник, и Да Коста спокойно возразил:
 — Я хотел всего лишь обменяться парой слов с глазу на глаз.
 Он стоял перед Миганом, держа зонтик в руке, подол его сутаны был мокрый, обувь запачкалась, борода растрепалась. Он ждал ответа.
 Миган рассмеялся.
 — Господи, Боже мой! Видели бы вы себя! Чертовски нелепый вид! Мужчина в юбке. Никак не могу привыкнуть.
 — На это я и не рассчитываю, — терпеливо сказал священник. — Мы можем поговорить?
 Миган указал на Руперта и Доннера:
 — Нет ничего такого, что вы не могли бы сказать в присутствии этих двоих.
 — Очень хорошо. Все просто. Я не хочу, чтобы вы приближались к церкви Святого Имени и не хочу, чтобы повторилось то, что случилось вчера вечером в моем домике.
 Миган удивленно поднял брови:
 — О чем это вы толкуете?
 — Ладно, мистер Миган, — сказал Да Коста со вздохом. — Вчера вечером кто-то проник в дом и напал на мою племянницу. Если бы не подоспел Фэллон и не прогнал этого человека, то могло бы случиться все, что угодно. Но я подозреваю, что вы сейчас скажете мне, что совершенно не в курсе дела.
 — Именно! Я об этом ни черта не знал! — вскричал Миган.
 Отец Да Коста с трудом боролся с яростью.
 — Вы лжете, — сказал он просто.
 Кровь бросилась Мигану в голову, его лицо исказилось, глаза выпучились.
 — За кого вы меня принимаете? — прорычал он.
 — Это мое последнее предупреждение. Когда мы виделись в последний раз, я сказал вам, что мой Бог карает так же, как и любит. Вам следовало бы не забывать об этом.
 Сам не свой от ярости, Миган повернулся к бармену:
 — Вышвырни его отсюда!
 Гарри поднял перегородку и вышел из-за стойки.
 — Ладно. Давай, вали отсюда, папаша.
 Правой рукой он схватил его за воротник, левой — за пояс, и так довел до входной двери под смешки Доннера и Руперта, которые подошли ближе, чтобы ничего не упустить из спектакля. Миган присоединился к ним.
 Отец Да Коста оказался на четвереньках под дождем, в большой луже.
 — Что случилось, мой утеночек? — бросил Руперт. — Ты описался что ли?
 Это было глупой выходкой, мальчишеской и вульгарной, и в то же время это переполнило чашу терпения священника. Поэтому когда Гарри поднимал его, обхватив рукой за горло, он отреагировал приемом, которому научился тридцать лет назад, пройдя хорошую школу партизан и ночных вылазок.
 Гарри широко улыбался:
 — Мы не любим, когда придурки вроде вас тревожат наших клиентов..
 Ему не представилось случая сказать еще что-либо. Правый локоть отца Да Косты врезался в его живот. Священник круто развернулся, а Гарри корчился на земле, не в силах вздохнуть.
 — Вам не следовало бы так близко подпускать кого бы то ни было. Вас плохо тренировали.
 Гарри очухался и ринулся вперед, занеся кулак для ужасающего удара. Отец Да Коста отклонился, двумя руками схватил его запястье и, дернув вверх, толкнул Гарри головой прямо в кучу ящиков.
 Когда он обернулся, Доннер решился на атаку и тут же получил удар ноги по колену. Он взвыл и согнулся пополам. Затем отец Да Коста врезал коленом по лицу Доннера, которое тот неосмотрительно подставил, и отправил его вслед за Гарри к стене.
 Руперт издал пронзительный крик, и в спешке достичь безопасного убежища в глубине зала, полез внутрь, толкнул Мигана, повалил его и упал сам. Пока Миган поднимался, Да Коста ударил его кулаком в лицо, вложив в удар всю свою ярость и боль. Кость хрустнула, нос Мигана приплюснулся, и он, стеная, отполз в глубину зала. Из его ноздрей текла кровь.
 Руперт на четвереньках приблизился к стойке, в надежде спрятаться, пока Да Коста глядел на Мигана, все еще охваченный смертельной яростью, сжав кулаки. Он опустил глаза на свои руки, увидел кровь на пальцах, и на его лице появился ужас.
 Он медленно отступил во двор. Гарри все еще валялся среди ящиков. Доннер блевал у стены. Отец Да Коста еще раз с отвращением посмотрел на свои руки, повернулся и ушел.


* * *

 Когда он вошел в свой кабинет, Анна вязала, сидя у огня. Она повернулась к нему.
 — Вы опоздали. Я беспокоилась.
 Он был все еще крайне взволнован и старался говорить спокойно.
 — Прости. Пришлось задержаться.
 Она отложила вязание и встала.
 — Когда вы ушли, я пошла в церковь приготовиться к репетиции хора, и встретила там Фэллона. Он играл на органе.
 Лицо священника потемнело.
 — Он что-нибудь сказал? Ты говорила с ним?
 — Он просил передать вам несколько слов. Он попросил сказать, что все произошло по его ошибке, и что он сожалеет.
 — И все?
 — Нет. Еще он сказал, чтобы мы больше не беспокоились. Он начал, он и закончит. И добавил, что мы не увидимся больше. Что это значит? Вы думаете, он хочет сдаться полиции?
 — Одному Богу известно! — пробормотал отец Да Коста, успокаивающе кладя руку на плечо Анны. — Я иду в церковь. Надо сделать кое-что. Я ненадолго.
 Он оставил ее и почти побежал на кладбище, чтобы войти в церковь через ризницу. Он упал на колени перед алтарем, сложил руки и поднял глаза к распятию.
 — Простите меня, — начал он. — Отец небесный, простите меня!
 Он опустил голову и заплакал, ибо знал, что в его сердце нет ни единой частички, в которой бы крылось сожаление о том, что он сделал с Джеком Миганом. И даже хуже того, он слышал тихий внутренний" голос, который говорил, что уничтожив Джека, он оказал бы огромную услугу всему миру.


* * *

 Миган вышел из ванны в шелковом кимоно, прижав к лицу мешочек со льдом. Пришел и ушел врач, кровотечение было остановлено, но сам нос представлял собой ужасную бесформенную массу, которая уже никогда не примет первоначальный вид. Доннер, Бонати и Руперт послушно ждали у двери. Рот Доннера был ужасно перекошен, а нижняя губа — вдвое больше обычного.
 Миган швырнул лед через всю комнату.
 — Эта дурацкая штука не помогает! Дайте мне выпить!
 Руперт подошел к столу, на котором выстроились бутылки, и налил большой бокал коньяку. Он поднес его Мигану, который стоял у окна и с задумчивым видом глядел на площадь. Он обернулся и спросил у Доннера:
 — Фрэнк, как звали того старика, который так лихо готовил взрывы?
 — Эллерман, мистер Миган. Вы его имеете в виду?
 — Его. Он еще не в яме?
 — Насколько я знаю, нет.
 — Прекрасно, чтобы до часу он был здесь. Иди разыщи его, и можешь передать ему, что его ждет двести фунтов.
 Он сделал глоток коньяку и повернулся к Руперту:
 — И для тебя, золотце, найдется работка. Ты привезешь мне Дженни. Она нам тоже понадобится, чтобы выполнить мою идею.
 — Ты думаешь, она пойдет? Это же настоящая паршивая дрянь.
 — На этот раз — пойдет, — сказал Миган со смехом. — Ты предложишь ей кое-что, и она не откажется.
 Он еще раз засмеялся, словно сказал хорошую шутку, и Руперт немного обеспокоенно взглянул на Доннера. Доннер осмелился сказать:
 — Что все это значит, мистер Миган?
 — Они у меня поперек горла. Все. Вот что это значит. Хватит с меня. Кюре, Фэллон и все вместе. Я избавлюсь от них раз и навсегда. Сегодня же вечером это будет выполнено, и вот каким образом.
 Гарви Эллерману было пятьдесят лет, а казался он лет на десять старше по причине того, что двадцать два года его жизни прошло за решеткой таков был общий срок его пребываний в тюрьмах.
 Это был маленький невзрачный человек, который обычно носил твидовую кепку и коричневый плащ. Казалось, само существование сплющило его, и однако этот человек с бесстрастным лицом славился тем, что подготовил больше взрывов, чем кто-нибудь другой по всему северу Англии. В конце концов его гений и послужил причиной его поражения, ибо оригинальная манера выполнения задуманного выдавала его личность лучше, чем любая подпись. И в течение многих лет полиция арестовывала его с регулярной монотонностью, стоило ему сделать неверный шаг.
 Он вышел из лифта в сопровождении Доннера. В его руках находился дорогой чемодан, стянутый ремнем. Миган двинулся ему навстречу, протянув руку, и Эллерман поставил свой чемодан.
 — Рад видеть тебя снова, Гарви, — сказал Миган. — Надеюсь, что ты сможешь нам помочь. Фрэнк объяснил тебе, чего я хочу?
 — Да, мистер Миган, в определенном смысле, — ответил Эллерман. — Но я надеюсь, что лично вам не понадоблюсь? Вопрос ведь не в этом?
 — Конечно нет!
 Эллерман успокоился.
 — Просто, знаете, я ушел на пенсию и теперь не занимаюсь сам активными действиями, мистер Миган. Знаете, как это бывает.
 — О да, знаю, знаю! С тебя и так хватило! — сказал Миган и взял чемодан, чтобы поставить его на стол. — Ну, посмотрим, что у тебя здесь лежит.
 Эллерман открыл чемодан. Там лежал целый набор взрывных устройств, тщательно упакованных в железных коробках, набор взрывателей и запалов, катушки со шнуром и инструменты.
 — Фрэнк сказал, что вы бы хотели, чтобы это было похоже на акцию ИРА, которую они часто готовят в Ирландии.
 — Не просто похоже, Гарви. Я хочу, чтобы было совершено то же самое. Когда эксперты полиции осмотрят то, что останется от бомбы, у них не должно возникнуть ни малейшего сомнения на этот счет.
 — Очень хорошо, мистер Миган, — сказал Эллерман своим бесцветным голосом. — Как угодно. Значит, нам понадобится вот это, — объяснил он, выбирая одну из коробок. — Коробка печенья «Беверли». Изготовлена в Белфасте. Набита пластиком. Потянет на двадцать фунтов. Хорошо действует.
 — А фитиль?
 Эллерман показал длинный и тонкий темный шнур.
 — Сейчас они вовсю пользуются этим. Химический фитиль русского производства. Годен в любых условиях. Разбиваешь капсулу — и через двадцать минут взрыв.
 — Именно то, что нужно, — признал Миган, потирая ладони. — Подготовьте все.
 Он повернулся и принялся смотреть в окно, весело насвистывая.




 Глава четырнадцатая
 Гримсдайк


 Фэллон открыл глаза и увидел, что Дженни трясет его за плечо.
 — Проснитесь! — повторяла она настойчиво. — Проснитесь!
 Он чувствовал, что его правый глаз слегка подергивается, но в остальном он был в порядке. Он сел, постучал ногами по полу и потер колючий подбородок.
 — Сколько времени?
 — Четыре. Ваш друг отец Да Коста звонил. Он хотел вас видеть.
 Фэллон выпрямился и посмотрел на нее туманным взглядом.
 — Когда это было?
 — Минут десять назад. Я хотела позвать вас к телефону, но он сказал, что у него нет времени ждать.
 — А где он хочет меня видеть? В церкви?
 Она покачала головой.
 — Нет. Он сказал, что везет племянницу в деревню, где она будет в безопасности. Маленький поселок Гримсдайк. Это в дюнах, километрах в тридцати отсюда. Он хочет, чтобы вы встретились с ним там, и как можно раньше.
 — Ну ладно, — сказал Фэллон. — Вы знаете, где это?
 — Да, как-то я ездила туда на пикник, когда была маленькой. Но мне не доводилось бывать на мельнице, куда он отправился. Милл Хаус, так она называется — и он объяснил, как туда добираться.
 Фэллон медленно поднял голову.
 — И вы хотите проводить меня туда?
 — Если вы не возражаете. Мы поедем на моей машине. Нам понадобится полчаса езды.
 Он посмотрел на нее потемневшими глазами, они были очень выразительны. Она нервно отвернулась покраснев, не в силах выдержать его взгляд.
 — Слушайте, да плевал я. Вы едете со мной или нет?
 Он знал, что она лжет, и однако его это совершенно не волновало, ибо по непонятным ему самому причинам, он знал, что она привезет его в правильном направлении.
 — Ладно, — сказал он. — Прекрасно. Подождите меня десять минут, пока я приготовлюсь, и встретимся внизу.
 Когда она вышла, он вытащил «чешку» из кармана куртки, зарядил ее восемью патронами и сунул в правый карман френчкота.
 Потом подошел к окну, наклонился, приподнял краешек ковра и вытащил из тайника браунинг, которым пользовался при первой встрече с Кристу в Лондоне. Кроме того, там находился конверт, содержащий две тысячи фунтов купюрами по десять — часть вознаграждения от Мигана. Он сунул конверт во внутренний карман и быстро проверил оружие.
 В аптечном шкафчике над раковиной он отыскал рулончик лейкопластыря, отрезал от него бритвой две длинные полоски и прикрепил браунинг к левой ноге над щиколоткой.
 Он спустился, застегивая френчкот. Дженни ждала его у входа, одетая в непромокаемый плащ из красной клеенки. Она принужденно ему улыбнулась, надевая перчатки.
 — Вы готовы, как я вижу?
 Он открыл дверь, но удержал Дженни за плечо, когда она сделала шаг на улицу.
 — Ничего другого, не правда ли? Нет ничего такого, что вы забыли бы мне сказать?
 Она покраснела, и в ее голосе послышался гнев, когда она возразила:
 — С чего бы это я забыла?
 — Ну, тогда все в порядке, — спокойно сказал Фэллон. — Поехали.
 Он закрыл дверь и пошел за ней к «Мини-Куперу», припаркованному у тротуара.


* * *

 Дюны Гримсдайка в устье реки оказались унылой плоской равниной с соляными участками, илистыми отмелями и с высокими изгородями из шиповника, блеклыми и пыльными. С самого начала истории мира сюда по тем или иным причинам приезжали римляне, саксонцы, датчане, норманны, но теперь эти места превратились в оплот призраков. Странный, нечеловеческий мир, населенный птицами — куликами, бекасами, дикими гусями, прилетевшими из Сибири на зимовку.
 Они пересекли городок, довольно приятный на вид, состоящий из тридцати или сорока домиков, гаража и паба. Шел очень сильный дождь, ветер швырял в море целые потоки воды, хлещущей с неба на дюны.
 — Через восемьсот метров после границы городка, направо, — сказала Дженни, взглянув на Фэллона. — Так сказал ваш друг.
 Она съехала с дороги на проселок, который был не шире, чем колея двуколки. С обеих сторон тянулись высокие изгороди шиповника, тростника и диких трав, согнутых дождем и ветром, с моря поднимался легкий туман.
 Фэллон опустил стекло со своей стороны и глубоко вздохнул, с удовольствием втягивая морской воздух:
 — Дивный пейзаж!
 — Я обожала бывать здесь, когда была ребенком, — сказала она. — Другого такого места нет нигде на земле. После городской жизни кажется, что попадаешь в совершенно иной мир.
 Чем ближе они подъезжали к морю, тем гуще становился туман, и наконец, перебравшись через дюны, они заметили строение, которое не могло быть ничем иным, кроме мельницы. Она виднелась в сотне метров от небольшой рощицы. Фэллон дотронулся до локтя Дженни, и она затормозила.
 — Ну что еще?
 — Дальше мы пойдем пешком, — сказал он.
 — Это необходимо?
 — Если я чему-нибудь и научился в этой жизни, так это тому, что нельзя верить глазам своим.
 Она пожала плечами и вышла из машины не споря, а Фэллон срезал расстояние и, опередив ее, прошел к мельнице через ельник.
 Он спрятался за кустами, и Дженни тоже пришлось встать рядом. Фэллон внимательно осматривался. Перед ним была каменная башня из трех этажей без крыши. С одной из сторон находилась жилая постройка из дерева, по виду похожая на сарай не в самом лучшем состоянии. Из железной трубы над домиком вился дымок.
 С другой стороны находилось огромное колесо, которое ужасно гремело под давлением воды и приводило в движением механизм мельницы.
 — Никаких следов его мини-фургона, — пробормотал Фэллон.
 — Должно быть, он поставил его под крышу, в сарай, разве нет? — возразила Дженни, которая с нетерпением добавила: — Боже мой, да решайтесь же! Идем мы или так и будем торчать здесь, в этом дерьме? Я скоро вымокну до нитки.
 Казалось, она сердится, ее руки слабо дрожали.
 — Идите впереди меня, — сказал он ей. — Если все будет в порядке, позовите меня.
 Она с некоторым удивлением посмотрела на него, затем пожала плечами, вышла из укрытия и отправилась вперед. Он проследил за ней, пока она дошла до сарая. Один раз она обернулась, а затем открыла одну из створок дверей и исчезла внутри.
 Через несколько секунд она снова появилась и крикнула:
 — Все в порядке! Можете идти!
 Фэллон еще немного поколебался, затем вздохнул и вышел из убежища, на его губах застыла усмешка. Когда он был в нескольких метрах от двери, Дженни сказала ему:
 — Они там.
 И вошла в дом. Он последовал за ней, продолжая сомневаться. В сарае пахло соломой и мышами. В углу стояла старая повозка, с другой стороны был устроен сеновал. В круглые слуховые окна без стекол проникал тусклый дневной свет. В старой печке горел огонь.
 Здесь не было ни малейшего намека на следы отца Да Коста или Анны, но Фэллона это и не удивило. Дженни стояла возле маленькой кровати у стены, в которой, накрытая одеялом, спала белокурая девочка.
 — Мне очень жаль, Мартин, — сказала Дженни с искренним огорчением. — Но у меня не было выбора.
 — Руки вверх, Фэллон! — крикнул кто-то.
 Фэллон поднял глаза и увидел на верхушке сеновала Доннера с ружьем. Рядом с ним стоял Руперт, держа в руках обрез, и тут у входа появился Гарри, бармен из «Булл энд Белла» с револьвером в правой руке.
 Доннер немного качнул стволом ружья.
 — Кажется, что пуля, выпущенная из этой штуковины, попадает в тело и вылетает наружу, унося с собой добрый кусок плоти. Так что я советую тебе не шевелиться.
 — А я и не шевелюсь, — заверил Фэллон без доли иронии и поднял руки.
 Первым к нему подошел Гарри. Вид у него был ужасающий. Левый глаз совершенно заплыл, а половина лица посинела. Он остановился в метре или двух и нацелил на Фэллона свой револьвер, пока вниз с сеновала спускался Руперт. Когда и он показался внизу, Доннер опустил ружье и присоединился к ним.
 — Никогда не верь девкам, мой утеночек, — просюсюкал Руперт с насмешливой улыбкой. — Я-то думал, что тебе это давно известно. Они все дряни и вруньи. Изменчивые, как луна. А вот я, например...
 Доннер дал ему пинка.
 — Заткнись и обыщи его. В правом кармане у него пушка.
 Руперт без затруднений нашел «чешку», а затем и конверт с деньгами. Доннер вскрыл его и присвистнул.
 — Сколько здесь? — спросил он.
 — Две тысячи, — ответил Фэллон.
 Доннер улыбнулся во весь рот.
 — Значит вот что он имел в виду, когда говорил о сверхурочных.
 Он сунул конверт во внутренний карман, а Руперт прошелся руками по всему телу Фэллона.
 — Прелестно, — пробормотал он. — Я просто готов влюбиться в тебя, мой утеночек.
 Он провел ладонью по его щеке, но Фэллон отбросил ее со словами:
 — Еще раз дотронься до меня, и я сломаю тебе шею!
 Глаза Руперта блеснули, он поднял свой обрез и щелкнул затвором.
 — Ладно-ладно, мы скалим зубки! Но я займусь этим!
 Доннер дал ему пинка еще раз.
 — Маленький ничтожный грязный дурак! Чего ты добиваешься? Все провалить? Давай, пошевеливайся, приготовь чаю. Ты только на это и годишься!
 Руперт пошел к печке, ругаясь под нос и не выпуская из рук ружья. Доннер извлек из кармана пару наручников, какие обычно используются в полиции. Он защелкнул ими на запястьях Фэллона и кинул ключ в нагрудный карман.
 — Можешь выбирать — плотно или свободно, — сказал он. — Мне все равно. Понятно?
 — Всегда старался все понять, — сказал Фэллон.
 — Хорошо. Тогда садись рядом с этой мышкой, чтобы я мог следить за вами обоими.
 Фэллон подошел к кроватке и сел, прислонившись к стене. Он взглянул на ребенка. Глаза ее были закрыты, она ровно дышала.
 — Вы мне об этой девочке говорили? — спросил он у Дженни. — Она в порядке?
 — Они дали ей успокоительное, — ответила она, и глаза ее заблестели от слез. — Мне ужасно жаль, Мартин, но у меня не было выхода. Я пошла проведать ее, как делаю это каждую субботу, и повела ее в парк, на игровую площадку. Там-то Руперт и эта скотина Гарри и похитили ее.
 — Они вам угрожали?
 — Они пообещали, что не тронут Салли. Что я смогу забрать ее, если мне удастся заманить вас сюда. Что я могла сделать? Я с ума сходила от страха! Вы не знаете Джека Мигана так, как знаю его я. Он на все способен, как и Билли.
 — Билли вас больше не потревожит, — сказал Фэллон. — Вчера вечером я убил его.
 Она вытаращила на него глаза.
 — Что?!
 — Да, и потом намеревался прикончить Джека, — спокойно сказал Фэллон. — У меня в левом кармане пачка сигарет. Будьте любезны, закурите для меня одну. Пожалуйста.
 Она была потрясена тем, что услышала, но выполнила просьбу. Она сунул ему в зубы сигарету и зажгла спичку. Тут к ним подошел Доннер с шотландской сумкой. Он извлек оттуда три бутылки ирландского виски и поставил их на землю.
 — Джеймсон, — сказал Фэллон, — моя любимая марка. Как вы угадали?
 — И все это тебе, — объявил Доннер. — Все три бутылки.
 — Должен признать, что эта идея кажется мне интересной. И что же дальше?
 — Интересной? А почему бы и нет? По правде говоря, она очень хороша. Думаю, тебе понравится. Понимаешь, Фэллон, у нас возникло сразу три проблемы. Кюре и племянница — потому что им известно больше, чем нужно.
 — И я?
 — Совершенно верно, — сказал Доннер, беря одну из сигарет Фэллона. — И, короче, мистеру Мигану пришла в голову эта отличная идея. Она удивительно проста. Мы избавляемся от Да Косты и его племянницы, а валим все на тебя.
 — Понятно. И как же вы рассчитываете проделать это? — спросил Фэллон.
 — Ты ведь подкладывал бомбы там, в Ольстере, правильно? Значит, будет вполне логичным, если тебе вздумается отправить таким же путем на тот свет кого-нибудь здесь.
 — Боже мой! — воскликнула Дженни.
 Доннер не обратил на нее внимания. Он явно развлекался.
 — Вечерняя месса в церкви будет в шесть, — продолжал он. — Когда она закончится, мистер Миган и Бонати свяжут кюре и племянницу и доставят их наверх, в башню, одновременно с двадцатью фунтами взрывчатки и запалом в коробке из-под бисквитов. Когда этот маленький подарочек взлетит на воздух, они последуют за ним, а заодно и вся церковь.
 — Понятно, — сказал Фэллон. — А я-то как же?
 — А очень просто. Бонати приезжает сюда на фургоне Да Косты, мы вливаем тебе в пасть три бутылки ирландского виски, сажаем за руль и отправляем покататься. В пяти километрах отсюда есть холм, называемый Калленс Бенд. Ужасное место для аварий.
 — И вы воображаете, что таким образом все устроится?
 — Все будет шито-крыто, упаковано-взвешено, словно рождественский подарок. Когда фараоны увидят то, что останется от этой тачки, то они обнаружат в ней материалы для бомбы, патроны, взрывчатку, ту же, что и в церкви, уж не говоря о пушке, из которой подстрелили Краско. Эксперты разберутся что к чему, и тебя опознают к радости особого отдела и службы безопасности, которые, если говорить откровенно, уже давно за тобой гоняются. Они будут просто в восторге.
 — Миллер ни на грош в это не поверит, — возразил Фэллон. — Он знает, что Миган виновен в убийстве Краско.
 — Возможно, но ему не удастся что-либо доказать.
 Тут на едином выдохе вмешалась Дженни:
 — Но ведь это же убийство. Хладнокровное убийство. Вы не можете так поступать.
 — Заткни пасть, — сказал ей Доннер.
 Она боязливо отступила, и тут заметила необычную вещь. Глаза Фэллона, казалось, поменяли свой цвет, в них загорелись огоньки, они стали глубже, чернее, и когда он взглянул на нее, она почувствовала на себе силу его взгляда, почти физическую мощь, новую власть. Это было похоже на то, как если бы она спала, и вдруг внезапно проснулась. Он взглянул на остальных. Гарри рассматривал старую телегу, повернувшись ко всем спиной, а Руперт со своим ружьем крутился возле печки.
 — Итак, все кончено? — сказал он тихонько. Доннер покачал головой с фальшиво сокрушенным видом.
 — Лучше бы ты сидел дома, в своей торфяной яме, Фэллон. Здесь тебе не Ирландия...
 — Если уж говорить...
 Доннер наклонился за очередной сигаретой. Фэллон опустил руки и дотронулся до рукоятки пистолета, который он так тщательно прикрепил к левой ноге над щиколоткой. Он оторвал его от ноги и всадил пулю в сердце Доннера, едва коснувшись курка.
 Под сильным ударом Доннер дернулся и рухнул на пол, и в тот же момент Фэллон выстрелил в спину Гарри, до того как тот успел повернуться на шум. Пуля пробила ему позвоночник, и он упал на телегу головой вперед.
 Дженни визжала, Фэллон жестко отстранил ее, он уже стоял на ногах, наведя браунинг на Руперта, который в ужасе поворачивался к нему. Было поздно хвататься за обрез.
 Он разинул рот в немом крике, и тут пуля Фэллона пробила его лоб. Кровь и осколки черепа разлетелись по серым камням, и Руперта отбросило к стене; палец на курке обреза конвульсивно дернулся, и он выстрелил, уже мертвый, из обоих стволов.
 Дженни бросилась к дочери, которая по-прежнему спала своим глубоким искусственным сном. Стало очень тихо. Она боязливо обернулась и увидела Фэллона, который стоял, широко расставив ноги, удивительно устойчиво, держа в обеих руках браунинг. Его лицо было очень бледным, лишенным всякого выражения, глаза потемнели. Правый рукав был разорван и оттуда сочилась кровь.
 Она, дрожа, бросилась к нему.
 — Вы ранены.
 Казалось он не расслышал, пошел к телеге, возле которой лежал Гарри, и толкнул его легонько ногой. Затем направился к Руперту. Дженни встала рядом.
 — Он мертв? — спросила она, и тут же увидела затылочную часть его черепа. Она отвернулась, сдерживая тошноту и опираясь о стену.
 Когда она овладела собой, Фэллон уже стоял на коленях возле Доннера и рылся в кармане его пиджака. Он отыскал ключ и поднялся.
 — Освободите меня от этого.
 Она чувствовала запах бойни, казалось, он добирается до самых глубин ее мозга, и, повернувшись к нему, испуганная и с трепещущим сердцем, она вздрогнула и чуть было не упала. Он протянул руку и поддержал ее.
 — Нервы, моя девочка. Не подведите теперь. Вы нужны мне.
 — Все в порядке, — простонала она. — Все очень хорошо, правда.
 Она открыла наручники, и Фэллон швырнул их на землю, затем снова нагнулся и вытащил свой конверт из внутреннего кармана Доннера.
 — Вы бы дали посмотреть мне вашу руку, — сказала Дженни дрожащим голосом, когда он разогнулся.
 — Давайте, если хотите.
 Он снял куртку и присел на край кроватки девочки, куря сигарету, пока Дженни делала все, что могла.
 Рука была в жалком состоянии. Три или четыре отвратительные раны от дроби. Она, как могла перевязала их, пользуясь платком Доннера. Фэллон взял одну из бутылок «Джеймсона», сорвал пробку зубами и сделал долгий глоток.
 Когда Дженни закончила перевязку, она села рядом с ним и осмотрелась.
 — Сколько времени это длилось? Две или три секунды? — прошептала она вздрагивая. — Что вы за человек, Мартин?
 Фэллон неуклюже натянул куртку.
 — Вы же слышали Доннера. Маленький ирландец, оторванный от своих, которому следовало бы сидеть в своей торфяной яме.
 — Но ведь он ошибался, не правда ли?
 — Там, откуда я пришел, он не прожил бы и дня, — безразлично произнес Фэллон. — Сколько времени?
 — Полшестого.
 Он встал и взял свой френчкот.
 — Этот корабль, — сказала она, — на котором вы должны отправиться отсюда. Я слышала, как он называется. Доннер и Руперт говорили об этом. Вы бы могли еще спастись.
 — Без паспорта?
 Он неловко попытался застегнуть пояс, и она помогла ему.
 — С деньгами можно много добиться, — сказала она. — А в вашем конверте их достаточно.
 Она тесно прижалась к нему, ее руки обхватили его, глаза смотрели в его глаза. Он спокойно сказал:
 — А вы, я подозреваю, хотели бы отправиться вместе со мной?
 Она тряхнула головой:
 — Не стоит обольщаться. Теперь мне слишком поздно меняться. В тот день, когда я все начала, было тоже поздно. Я думаю о вас. Вы — единственный мужчина из всех, который дал мне нечто большее, чем торопливая связь или пощечина.
 В течение долгого времени Фэллон смотрел на нее долгим взглядом, затем пробормотал:
 — Увезите малышку.
 Он пошел к двери. Дженни приподняла девочку, завернула ее в одеяло и пошла следом. Когда она вышла, то увидела, что он стоит под дождем, сунув руки в карманы и подняв глаза к небу, где летели дикие гуси, их стая образовывала четкий треугольник.
 — Они свободны, а я нет, Дженни. Вы способны понять это?
 Он вытащил правую руку из кармана, на пальцах была кровь.
 — Вам нужен врач, — сказала она.
 — Мне нужен денди Джек Миган и никто другой. А теперь — едем отсюда.
 Он повернулся и пошел по тропке к машине.




 Глава пятнадцатая
 Гнев божий


 Миган был очень доволен собой, несмотря на сломанный нос, когда он и Бонати проходили мимо городской ратуши. Доволен и очень возбужден.
 Его шляпа с круглыми полями была лихо заломлена набок, воротник пальто расстегнут, в правой руке он нес матерчатую сумку с бомбой.
 — Вот что я тебе скажу, — обратился он доверительно к Бонати, пока они переходили улицу. — Я хотел бы знать, где наш Билли в данный момент. Я сдеру кожу с его задницы, когда увижу его.
 — Вы же знаете, как это бывает у мальчишек, когда они находят смачную девчонку, мистер Миган, — сказал Бонати подобострастно. — Он скоро вернется.
 — Шлюхи, эти маленькие дряни, — проворчал Миган с отвращением. — У этого парня в голове только постель.
 Он повернул на Рокингам стрит и был шокирован в первый раз, когда услышал звуки органа из церкви Святого Имени и пение хорала. Он спрятался от дождя в проем двери и сказал Бонати.
 — Что здесь происходит? Служба должна быть в шесть, а сейчас — без десяти.
 — Я ничего не знаю, мистер Миган.
 Они торопливо перебежали дорогу и остановились перед табличкой с расписанием. Бонати прочитал вслух, выделив:
 — Вечерняя служба, шесть часов. По субботам — пять тридцать.
 Миган тихонько выругался.
 — Черт возьми, даже повезло, что мы пришли раньше. Давай, пошли.
 Внутри было холодно и сыро, очень сильно пахло свечами. Дюжина прихожан сидела на скамьях. Отец Да Коста молился у алтаря, и Миган заметил голову Анны с другой стороны, за зеленой занавеской. Она играла на органе.
 Бонати и он сели на скамью с краю, скрытые колонной, он поставил сумку на пол. «Вот забавно сидеть в темноте, — подумалось Мигану среди танцующих огоньков свечей и музыки органа. Четыре мальчика из хора в красных одеждах с белыми воротничками напомнили ему о детстве. — А самое странное, — удивился он, — что я помню слова молитвы».
 — Я исповедую Господу Всемогущему и вам, мои братья, — говорил отец Да Коста, — что я согрешил...
 Он ударил себя в грудь, и Миган повторил с энтузиазмом это движение, прося всеблагую деву Марию, ангелов небесных и всех святых молиться за него перед Господом Богом.
 И в то время, как все встали, чтобы исполнить следующий гимн, он не без удивления обнаружил, что очарован происходящим.


* * *

 Когда «Купер» проехал мост, Фэллон, голова которого склонилась на грудь, вскинул ее и открыл глаза.
 — Все в порядке? — с тревогой спросила Дженни.
 — Все прекрасно, — спокойно сказал он. Он прекрасно владел собой.
 Он осторожно ощупал свою раненую руку. Шок начал проходить, и теперь раны зудели. Он застонал, и Дженни обеспокоенно произнесла:
 — Думаю, что надо отвезти вас в госпиталь.
 Он не ответил и обернулся назад, чтобы взглянуть на ребенка, который по-прежнему спал на заднем сиденье, укутанный в одеяло.
 — Красивая девчушка, — сказал он.
 На дороге стало опасно из-за дождя, темнело, и Дженни требовалось быть предельно внимательной, но в голосе Фэллона было что-то такое, что заставило ее на секунду повернуться к нему.
 Он зажег сигарету одной рукой и откинулся на сиденье.
 — Я хотел бы, чтобы вы узнали кое-что, — сказал он. — То, что Доннер сказал там, что я повсюду разбрасывал бомбы, это неправда. С детишками в школьном автобусе все получилось случайно, это была авария. Они подорвались на бомбе, приготовленной для военной машины. Это ошибка.
 В приступе бешенства он стукнул кулаком по колену.
 — Я знаю, — сказала Дженни. — Я понимаю.
 — Тем лучше, это чудесно, браво. Потому что мне это понять так и не удалось.
 Ужасное страдание, звучавшее в его голосе, причиняло и ей сильнейшую боль, так что она предпочла отвернуться и снова сконцентрироваться на дороге. В глазах ее стояли слезы.


* * *

 Пока прихожане выходили, Анна продолжала игру, а отец Да Коста пошел в ризницу с детьми из хора. Он снял ризу, дети переоделись. Он провел их через боковую дверь и пожелал им спокойной ночи.
 Анна все еще играла — теперь это было какое-то классическое произведение — что означало, что последний посетитель вышел. Она все еще помнила те мгновения, играя Баха. Тот самый отрывок, который исполнял Фэллон. Внезапно она остановилась. Кюре замер и прислушался, но она не возобновила игру. Он поднял брови, открыл дверь ризницы и вошел в храм.
 Анна стояла у балюстрады алтаря, а Джек Миган крепко держал ее за локоть. Отец Да Коста сделал шаг, в сердце его рождалась ярость, и тут появился Бонати. Он вышел из-за колонны, сжимая в руке «Люгер». Священник остановился, а Миган улыбнулся.
 — Так-то лучше. Сейчас мы немножко покатаемся в лифте, поднимемся на колокольню. В клетке места только для двоих, так что придется разделиться. Я останусь с девушкой, а вы подниметесь с Бонати, отец мой. И хорошенько запомните одну вещь. Любое ваше действие, которое мне не понравится, малейший неверный шаг — все это незамедлительно отразится на том, как я буду обращаться с ней. Так что держите ваши руки при себе и не затевайте игру в солдатики.
 — Хорошо, мистер Миган, — ответил священник. — Что вам нужно от меня?
 — Всему свое время.
 Миган подтолкнул Анну к подъемнику, открыл клетку и вошел туда следом за ней. Когда они начали подниматься, он взглянул на отца Да Косту.
 — Не забудьте о моих словах. Так что без фокусов.
 Да Коста ждал, снова охваченный смертельной яростью, и пытался ее обуздать. Какого черта надо этому человеку? — спрашивал он себя. — Что все это значит? Когда подъемник снова приехал вниз, он торопливо вошел туда. Бонати присоединился и нажал кнопку.
 Клетка остановилась, Да Коста сразу же открыл дверь и вышел. Миган зажег свет и доски строительных лесов заблестели под дождем.
 Анна стояла, держась за перила, с совершенно растерянным видом. Он сделал шаг к ней, но Миган выхватил браунинг из кармана и приказал:
 — Оставайтесь на месте! Бонати! Свяжи его!
 Отец Да Коста повиновался. Он заложил руки за спину, и Бонати связал его запястья тонким крепким шнуром.
 — Теперь девчонка, — сказал Миган.
 Анна не сказала ни слова, когда Бонати повторил ту же операцию. Когда он закончил, дядя подошел к ней, и тихонько спросил:
 — Как ты?
 — Думаю, что... Что с нами будет?
 — Увы, этот вопрос задавай мистеру Мигану, и никому больше. Ибо я ничего об этом не знаю.
 Миган открыл сумку, сунул туда руку, разбил капсулу детонатора и закрыл сумку, которую поставил небрежно возле перил, в темноту.
 — Вот и хорошо, отец мой, теперь я намерен сказать, что с вами будет. Я оставляю вас здесь вместе с племянницей на четверть часа для того, чтобы вы подумали. Когда я вернусь, надеюсь, вы окажетесь разумнее. А иначе... ну да ладно.
 — Но я ничего не понимаю! — перебил его священник. — Какого черта вам надо?
 В этот момент орган церкви издал первые звуки из «Прелюдии и фуги ре мажор» Баха.
 Надо было видеть изумление Мигана — это было редкое зрелище!
 — Фэллон, — прошептал он.
 — Не может быть, — стал возражать Бонати.
 — Тогда, черт возьми, кого же я слышу? Привидение, играющее на органе? — закричал Миган, гнев которого напоминал лаву, извергающуюся из вулкана. Он орал: — Иди за ним! Приведи этого мерзавца сюда! Скажи ему, что если он не придет, то девке придется плохо!
 Бонати поспешил войти в клетку, звякнул решеткой и начал спуск. Он был уже на полпути, когда звуки стихли. Клетка приехала вниз и стукнулась об пол. Вдруг стало очень тихо. Он открыл решетку ударом ноги и вышел, сжимая «Люгер».


* * *

 Когда «Купер» повернул на Рокингам стрит и остановился напротив церкви, голова Фэллона была прижата к стеклу. Глаза его были закрыты. Сначала Дженни показалось, что он потерял сознание или задремал, но когда она легонько дотронулась до него, он сразу же открыл глаза и ласково улыбнулся.
 — Где мы?
 — У церкви.
 Он глубоко вздохнул и потянулся.
 — Вы очень милая и добрая девочка.
 Он сунул руку в карман и вытащил объемистый конверт, который протянул ей.
 — Здесь около двух тысяч фунтов. Эти деньги я заработал у Джека Мигана, выполняя одну трудную задачу. Там, куда я направляюсь, они мне уже не понадобятся. Уезжайте куда глаза глядят, куда-нибудь, где о вас никто не слышал. Заберите девочку и начните с нуля.
 Конверт был скользким и забрызганным кровью. Она посмотрела на него при свете приборной доски.
 — О Боже! — вскрикнула она и зажгла свет, а затем повернулась к Фэллону. — Ах, Мартин! Вы же весь в крови!
 — Ничего страшного, — сказал он и открыл дверцу.
 Она тоже вышла.
 — Он убьет вас! — простонала она. — Вы не знаете этого человека так, как знаю его я. У вас нет ни малейшего шанса. Позвольте мне позвать полицию. Пусть им займется мистер Миллер.
 — Все в руках Божьих, но я никогда в жизни не обращался за помощью к фараонам, — возразил он с ироничной и мрачной усмешкой. — И теперь слишком поздно начинать сначала. Вы очаровательная девушка, Дженни. Девушка, достойная восхищения. Все это вас не должно касаться. Помните об этом всегда. Теперь вам надо покончить с прошлой жизнью, и да хранит вас Бог.
 Он развернулся и перешел дорогу. Дженни забралась в машину и завела мотор. Он шел навстречу смерти, она была в этом уверена, и вдруг ею овладело сильное желание спасти его. Она не смогла побороть его.
 Внезапно решившись, она завернула за угол, остановилась у первой же телефонной кабинки и набрала 999. Когда дежурный полиции ответил, она попросила позвать инспектора Миллера.
 В окнах еще горел свет, но отсутствие музыки сбило Фэллона с толку. Он взглянул на расписание, как раньше Джек Миган, и сделал аналогичное открытие, касательно субботних служб.
 Его охватила паника. Боже мой! — подумал он. — Я приехал слишком поздно.
 Дверь гулко хлопнула, и он вошел в пустую церковь. Света не было, только красная лампа дарохранительницы горела под потолком, мерцали свечи, над алтарем различались Христос на кресте и улыбающаяся дева Мария.
 Он пробежал вдоль центрального прохода и добрался до подъемника. Клетки внизу не было. Они все были наверху, и его охватила жестокая радость. Он нажал на кнопку, чтобы вызвать клетку вниз, но ничего не произошло. Он попытался еще раз, но напрасно. Это означало, что решетка была открыта.
 Охваченный отчаянием, он стукнул кулаком по стене. Должен же быть способ как-нибудь вызвать Мигана вниз! Должен быть!
 Конечно он был, такой удивительно простой, что он рассмеялся вслух: его голос разбудил эхо, пока он поднимался на хоры.
 Он устроился за органом и лихорадочно пробежался рукой по регистрам. На клавишах осталась кровь, но для него это было неважно. Он сыграл первые такты из «Прелюдии и фуги ре мажор» Баха. Великолепная музыка разнеслась под сводами, и он вкладывал в нее всю свою душу, не обращая внимания на боль в правой руке.
 — Давай! Спускайся, падаль! — крикнул он громко. — Покажись!
 Он остановился и различил слабое позвякивание клетки, которая шла вниз. Он встал и спрятался между колонн, вынимая «чешку» из кармана и привинчивая глушитель; он как раз закончил это дело, когда клетка достигла низа.
 Фэллон вжался в стену и замер, сжимая «чешку». От удара ногой распахнулась решетка подъемника, и появился Бонати с «люгером» в руке. Фэллон всадил ему пулю в руку, и тот выронил пистолет, издав пронзительный крик.
 — Миган наверху? — спросил Фэллон.
 Бонати дрожал, как лист на ветру, совершенно обезумев от страха. Он попытался что-то сказать, но ему удалось только кивнуть головой.
 — Прекрасно.
 Фэллон улыбнулся, и Бонати снова увидел его лицо, способное напугать самого дьявола.
 — Возвращайся к себе и больше себя так не веди.
 Бонати не понадобилось выслушивать эти слова во второй раз. Он побежал через неф, держа на весу раненую руку. За ним захлопнулась дверь, мигнули свечи, восстановилась тишина. Фэллон вошел в клетку и нажал на кнопку подъемника.
 Наверху ждали Миган, Анна и отец Да Коста, дождь серебряными струями лился в желтом свете. Клетка остановилась, решетка открылась. Внутри нее было очень темно. Миган немного приподнял свой браунинг.
 — Бонати?
 Из темноты вынырнул Фэллон, похожий на призрак.
 — Добрый вечер, падаль, — сказал он.
 Миган было прицелился, но отец Да Коста, несмотря на связанные руки, наклонился и подтолкнул его в сторону перил, подставив ему великолепную подножку.
 Миган тяжело повалился на доски. Браунинг скользнул по ним, и Фэллон ударом ноги столкнул его вниз.
 Он стоял возле перил. Он уже чувствовал смертельную усталость, раненая рука причиняла ему сильнейшую боль. Он сделал повелительный жест, взмахнув «чешкой»
 — Вот так. Теперь освободи его.
 Миган неуклюже повиновался, и когда священник был свободен, он тотчас развязал Анну. Затем повернулся к Фэллону, с беспокойством спросив:
 — Что с вами?
 Фэллон сосредоточил все свое внимание на Мигане.
 — Что с бомбой? Ты разбил капсулу?
 — Тебе следовало бы прихватить с собой саван, — прорычал Миган.
 — Бомба? — удивился Да Коста.
 — Да. Он принес с собой сумку?
 — Она вон там.
 Да Коста указал в угол, где в темноте различались контуры сумки.
 — Хорошо. Быстро уведите Анну. Отведите ее как можно дальше отсюда. Если эта штука взорвется, вся церковь обрушится, как карточный домик.
 Священник ни секунды не колебался. Он схватил Анну за руку и потащил ее к клетке, но она вырывалась и обернулась к Фэллону.
 — Мартин! — кричала она, цепляясь за его френчкот. — Мы не можем уйти без вас!
 — В клетке места хватит только для двоих. Так что будьте разумной.
 Ей на руку попала кровь с его пальто, и она поднесла ее к лицу, словно силясь разглядеть.
 — О Боже, — прошептала она.
 Дядя обнял ее за плечи и сказал Фэллону:
 — Вы ранены.
 — Вы теряете драгоценное время.
 Да Коста втолкнул Анну в клетку и последовал за ней. Когда он нажал на кнопку, он крикнул через прутья решетки:
 — Я вернусь, Мартин, подождите меня.
 Его голос замолк в темноте, и Фэллон улыбнулся Мигану:
 — Ты и я, Джек, в конце концов. Не густо, правда ведь? И мы могли бы рука об руку отправиться в ад.
 — Ты ненормальный. Я не собираюсь подыхать здесь! Я избавлюсь от этой штуки!
 Он хотел приблизиться к сумке, но Фэллон поднял «чешку» с угрожающим видом.
 — Вспомни, у меня богатый опыт. В данном случае все это может взорваться при малейшем прикосновении. Я собираюсь тебе сказать, что мы будем делать, — произнес он со смехом. — Мы оставим это на милость Бога. Если клетка вернется вовремя, мы смоемся. Иначе...
 — Вот чокнутый, — простонал Миган.
 — И в самом деле, — очень спокойно сказал Фэллон. — Да, я только что вспомнил, что у меня есть кое-что для тебя.
 Он вытащил из кармана белую смятую карточку с черной каймой и протянул ему.
 — Это что еще за ерунда?
 — Это карточка «Покойся-с-миром», вы ведь ее так называете? Это для Билли. Квадрат пятьсот восемьдесят два в «Осиновой Роще».
 Миган оторопел.
 — Ты лжешь.
 Фэллон покачал головой.
 — Вчера вечером я убил его, потому что он пытался изнасиловать Анну Да Коста. Я отвез его в крематорий и проделал весь процесс, совершенно так же, как ты мне показывал. В последний раз я видел твоего брата в виде щепотки серого пепла, разбросанной по траве.
 Казалось Миган распадется сейчас на тысячу осколков.
 — Билли! — завыл он и бросился на Фэллона, опустив голову.
 Фэллон нажал на курок «чешки». Раздался глухой хлопок, и Миган обрушился на него, придавив к перилам. Дерево хрустнуло, сломалось, и Миган полетел в пропасть. Он упал на брезент, натянутый над дырой в крыше и обрушился вместе с ним.
 Фэллон развернулся и подбежал к сумке. Когда он поднимал ее, чтобы сбросить вниз, бомба взорвалась.


* * *

 В момент, когда отец Да Коста и Анна выходили из церкви, две полицейские машины резко затормозили рядом с храмом. Миллер выскочил первым и побежал к ним. Когда он поставил ногу на первую ступеньку, раздался взрыв.
 Эффект был очень необычным, потому что вся церковь начала медленно оседать, сначала колокольня, леса вокруг нее, а затем и крыша.
 Миллер схватил Анну за руку, и они со священником потащили ее прочь. Только они добрались до башни, как балка с лесов обрушилась на крышу склада прямо рядом с ними. Все пригнули головы.
 Да Коста первым пришел в себя. Он обернулся и, сжав кулаки, посмотрел на церковь. Когда пыль улеглась, оказалось, что стены и боковой портал не обрушились.
 Молодой полицейский подошел к одной из машин с фонариком в руках. Священник взял фонарик из его рук и сказал Миллеру:
 — Я иду внутрь.
 Миллер попытался удержать его.
 — Вы с ума сошли!
 — Там остался Фэллон, — ответил Да Коста. — Он спас нас, вы что не понимаете? Он может быть еще жив. Я должен найти его.
 — Фэллон? — воскликнул Миллер в изумлении. — Бог мой, это был Фэллон!
 Да Коста побежал по ступеням и толкнул дверь. Внутри все невероятно изменилось. Церкви Святого Имени больше не существовало, осталась лишь башня, или то, что сохранилось от нее. Она не так сильно пострадала.
 Священник побежал по центральному проходу, держа фонарик перед собой. Место перед алтарем, где обрушились колокольня и крыша, представляло собой гору кирпичей и осколков бетона.
 Фонарик осветил какое-то пятно во мраке — может быть лицо, издали священник не мог разглядеть. Там было что-то вроде туннеля, так что Да Косте пришлось встать на четвереньки и просунуть внутрь фонарик.
 В глубине он нашел Фэллона, его завалило, на поверхности были лишь голова и плечи. Огромное распятие, висевшее над алтарем, упало на ирландца, и это спасло ему жизнь в момент взрыва.
 Отец Да Коста опустился рядом и увидел, как крест подрагивает, сдерживая огромный вес.
 — Мартин? — сказал он. — Вы слышите меня?
 Он расслышал за спиной скрип и понял, что это Миллер.
 — Ради Бога, господин кюре, нужно выйти отсюда! Все вот-вот рухнет!
 Да Коста не слушал его.
 — Мартин?
 Фэллон открыл глаза.
 — Вам удалось увести Анну?
 — Да, да.
 — Тогда все в порядке. Я сожалею. Я обо всем сожалею.
 Крест немного задрожал, и на спину священника покатились каскадом мелкие камушки, он склонился над Фэллоном, прикрывая его.
 — Мартин, вы слышите меня?
 Фэллон открыл глаза.
 — Я хочу, чтобы вы покаялись. Повторяйте за мной: Господи, Всеблагой и Всемогущий...
 — Господи... — прошептал Фэллон и умер.
 Воцарилась тишина. Даже масса развалин, казалась, застыла в неподвижности навсегда. По странной причине Миллер вдруг понял, что ему не следует находиться здесь, что у него нет такого права. Он с трудом развернулся и спотыкаясь вышел из туннеля.
 Позади него отец Майкл Да Коста остался стоять на коленях, опустив голову под этой непрочной крышей, и начал отходную молитву по душе человека, который называл себя Мартином Фэллоном.