Аннотация: Счастливая и беззаботная жизнь девятнадцатилетней Кэтрин, леди Арондейл, превратилась в кошмар, когда ее похитили цыгане. Кэтрин, насильно удерживаемая в таборе, не желает смириться ни перед побоями, ни перед голодом и унижениями и наотрез отказывается стать женой цыганского вожака. Спасение приходит неожиданно — в лице Доминика, гордого и независимого сына цыганки и английского маркиза Грэвенвольда. Но испуганная красавица, уже не в силах поверить в благородство спасителя, замышляет побег…


---------------------------------------------


 Кэт Мартин
 Цыганский барон


  Моим друзьям, людям, которые оставались со мной и в печали, и в радости, посвящается. 
  Моим лучшим друзьям: Диане, Марте, Дебби, Роннет и, конечно же, моему мужу Ларри. 
  Моим друзьям — писателям и читателям: Ольге, Бренде, Сью, Ванде, Руфи, Дебби и многим другим, кому я искренне благодарна за поддержку и участие. 
  Моим друзьям в Тулэри, штат Калифорния, где я родилась и пошла в школу. 
  Друзьям в Санта-Барбаре: Сильвио, Рено, Сэлли, Паму, тем, с кем я вместе взрослела, превращаясь из девочки в женщину. 
  Друзьям в Нью-Джерси: Донне, Джейн, Биву, Марджи, Дорис, тем, кто научил меня любить жизнь и ценить в ней главное. 
  Друзьям в Бэйкерсфилде, тем, кто помог мне поверить в себя и всегда приходил на помощь. 
  Я посвящаю эту книгу Русс, Майку и Рону, Гарри, Ричарду, Крису, Ларри, Трейси, Лесли, Джеффу, Денни, Джону, Шерри, Томми и Джуди, Эду и Марте, Рону и Джейфет, Сэму и Киму, Лоутону и Аломе, Мэри и Карлу, Кении, Батч и Марианне и еще по крайней мере дюжине добрых друзей. 
  Это — для вас. Я люблю вас и буду любить всегда. 



 Глава 1


  Лондон, Англия 
  18 сентября 1805 года 
 — Я слышала, он цыган.
 — Ах, об этом говорят уже целый месяц! Все были потрясены слухами о его сомнительном происхождении! Но если для кого-то подобные сплетни навсегда закрыли бы доступ в общество, Доминику, кажется, это только на пользу. Лондонские дамы готовы на все, лишь бы узнать правду, поэтому он пользуется здесь большим успехом.
 Леди Дартмур засмеялась, жеманно прикрывая рот рукой в белоснежной бальной перчатке.
 — Полагаю, ты права, милочка, у нас найдется немало сплетниц, обожающих эдакие скандальные истории, и все же…
 Дама с явной симпатией окинула взглядом ладную фигуру в безупречном черном сюртуке и серых обтягивающих бриджах. Он был строен, высок, выделялся среди остальных мужчин в этом сверкающем зале. Густая, иссиня-черная шевелюра особенно выразительно смотрелась на фоне белоснежного жесткого воротника рубашки и кремового шелкового галстука.
 Леди Дартмур смотрела на него с мечтательной улыбкой, в которой сквозило некое сожаление. Сама не замечая того, она расправила едва заметную морщинку на лифе платья из зеленого шелка.
 — Видит Бог, Доминик Эджемонт — самый привлекательный мужчина в Лондоне. Опасно привлекательный…
 Статная женщина, леди Вексфорд, собеседница леди Дартмур, видимо, была согласна с приятельницей. Она прошептала что-то на ушко подруге, и обе сдержанно засмеялись. К сожалению, мы так и не узнаем, о чем они говорили потом, — их слова заглушила громкая музыка, но о содержании их беседы легко можно было догадаться по стыдливому румянцу младшей и многозначительной улыбке старшей.
 Леди Кэтрин Баррингтон, графиня Арундейл, ставшая невольной свидетельницей вышеописанного разговора, проводила взглядом кокетливых кумушек. Ей было очень интересно, кто такой Доминик.
 — Послушай, Амелия, — обратилась она к сопровождавшей ее даме, — о ком говорили те две женщины?
 Кэтрин обвела взглядом зал, надеясь отыскать того, о ком шла речь, но среди нарядных, элегантно одетых мужчин не увидела ни одного, кого можно было бы назвать цыганом.
 — Мне показалось, что они хорошо знают джентльмена, о котором шептались.
 Белоснежный блестящий наряд с высокой талией делал особенно заметной модную бледность Кэтрин и подчеркивал необычный цвет ее волос, медных с золотым отливом.
 Амелия Кодрингтон Баррингтон, баронесса Нортридж, жена двоюродного брата Кэтрин Эдмунда и самая близкая подруга Кэтрин, только пожала плечами.
 — Ты про этих сплетниц? Не понимаю, почему бы им не поболтать о ком-нибудь.
 — Но, — продолжала настаивать Кэтрин, — судя по их словам, этот Доминик — весьма популярная личность.
 В это время к ним подошел слуга с серебряным подносом, уставленным напитками. От прислуги требовалась немалая ловкость, чтобы в переполненном зале пронести тяжелый поднос чуть ли не над головой. Хрустальные бокалы с шампанским слегка позванивали. Им вторили хрустальные подвески люстр под высоким лепным потолком.
 — Речь шла о Доминике Эджемонте, — сообщила Амелия, — лорде Найтвике, наследнике маркиза Грэвенвольда.
 Ее слова мало что сказали Кэтрин, совершенно не искушенной в делах высшего общества, но для женщины чуть более опытной одно лишь перечисление титулов Доминика Эджемонта показалось бы впечатляющим. Амелия, на пять лет старше Кэтрин, намного лучше знала свет, чаще выезжала и была в курсе всех событий последнего месяца.
 — Вот он, в конце зала, у большого позолоченного зеркала.
 Кэтрин обвела взглядом роскошный зал. Глаза слепило от блеска хрусталя и зеркал, от сверкания драгоценностей на одетых в умопомрачительные наряды женщинах. Мужчины, все в дорогих сюртуках и бриджах, представляли достойный фон для пришедших с ними дам. Канделябры бросали отсветы на обтянутые золотой парчой стены; накрытые белоснежным льном столы сверкали серебром; изысканные яства источали тонкий аромат, подносы с хрустальными фужерами, установленными в виде пирамид, блестели, словно хрустальные призмы. Возле зеркала стояли несколько мужчин.
 — Который из них Доминик Эджемонт? — спросила Кэтрин. — Там человек семь.
 — Тот, что повыше остальных. С черными кудрявыми волосами. Он и впрямь ничего, не правда ли? Половина лондонских дам уже покорены его обаянием, и остальные были бы в их числе, если бы не боялись влюбиться всерьез.
 Ошибиться было трудно. Ростом и статью он действительно превосходил стоящих рядом. Но Кэтрин не видела его лица. Мужчина, о котором говорила кузина, стоял к ней спиной. Его осанка, повелительные спокойные жесты, дорогая, прекрасно сшитая одежда — все выдавало в нем человека из высшего общества. Эджемонт стоял в окружении таких же породистых леди и джентльменов, искушенных светских львов и львиц. Женщины взирали на него с восхищением, во взглядах мужчин было больше зависти. Значит, этот лорд был человеком опасным.
 — Вы знакомы? — спросила Кэтрин.
 Она видела, с каким достойным восхищения искусством леди Вексфорд пробирается поближе к нему, небрежно помахивая дорогим веером настоящей ручной работы, привезенным с экзотического Востока. Да, эта леди не упустит возможности показать всем такую изысканную вещицу.
 — Не слишком близко, — ответила Амелия. — Лорд Найтвик предпочитает жить у себя в поместье, в обществе появляется только тогда, когда это необходимо ему для дела.
 Миниатюрная и элегантная Амелия Баррингтон являла собой тип утонченной и изнеженной красавицы, хрупкой и почти невесомой, истинное воплощение аристократической женственности. Кэтрин невероятно завидовала кузине. Белокурые вьющиеся волосы обрамляли очень красивое правильное лицо Амелии. Шесть лет назад кузен Кэтрин, Эдмунд с первого взгляда влюбился в изящную блондинку. Короткий, но бурный роман завершился браком, и теперь их сынишке, названному в честь отца Эдмундом — Эдди, шел уже пятый год. Кэтрин обожала племянника.
 — Слухи о нем, я думаю, не беспочвенны? — спросила Кэтрин. Какая-то брюнетка так и стреляла в него глазами. Интересно, подействуют на него ее амурные стрелы или нет?
 — Разумеется, нет. Правда, о нем мало что известно точно, а сам он не торопится развеять туман слухов и домыслов. Он парень не промах. И очень умен. К тому же он красив и богат. В свое время твой отец мечтал выдать тебя за него замуж.
 Кэтрин испуганно посмотрела на кузину.
 — Надеюсь, отец не обратился к нему с этим предложением лично?
 — Ну что ты! — рассмеялась Амелия. — Он ограничился разговором с общим знакомым. Впрочем, едва ли Доминику что-либо известно об этом. Он, говорят, вообще не собирается жениться. Ни на ком и никогда.
 — Но однажды ему придется изменить своим принципам. Раз он наследник титула и состояния, он просто обязан позаботиться о наследнике.
 До недавних пор тихая жизнь в пригороде Девона вполне удовлетворяла Кэтрин. Она нашла занятие по душе и была далека от сплетен высшего общества. Но годы шли, и сейчас, когда ей исполнилось девятнадцать, она вынуждена была выйти в свет. Кэтрин и так припозднилась: для девушки, справляющей свой первый бал, девятнадцать — уже немалый возраст.
 — Забудь об этом, — махнула рукой Амелия. — Дело давнее, да и едва ли вы смогли бы стать подходящей парой, так что и думать не о чем.
 Кэтрин открыла было рот — сказать, что она совсем не сожалеет, но заиграла музыка и к ней подошел кавалер. Улыбаясь красивому молодому человеку, с которым познакомилась только сегодня, Кэтрин взяла его под руку.
 — Я боялся, что вы забудете, — сказал Джереми Сент-Джайлс, робко глядя на нее своими кроткими карими глазами.
 — Я редко забываю о данных мной обещаниях, — ответила девушка.
 Джереми понравился ответ, и он, довольно улыбаясь, повел даму в центр зала. Тяжелый расшитый жемчугом шлейф ее бального платья, прикрепленный к запястью, поднялся, когда Кэтрин положила руку на плечо юноши. Платье — подарок дяди, герцога Вентворта, ниспадало мягкой волной до самого пола. Рукава его были чуть присобраны у плеч, образуя небольшие буфы, а глубокий вырез каре открывал взгляду высокие округлые холмы.
 — Вы очаровательны, леди Арундейл, — сказал Джереми, поддерживая ее бережно, будто она могла сломаться. — Вы — само совершенство.
 Кэтрин с достоинством приняла несколько преувеличенный комплимент. Сама она была достаточно умна, чтобы уметь не поддаваться на лесть. Кэтрин прекрасно понимала, что она отнюдь не совершенство. Она не была хрупкой красоткой, как Амелия. Формы ее были достаточно женственны и округлы, хотя талия — безупречно тонка.
 Кожа Кэтрин, гладкая и чистая, если не считать россыпи веснушек у носа, была бела, но с чуть золотистым оттенком, глаза — чуть больше, а губы чуть полнее, чем того требовали строгие каноны классической красоты, и даже строгая прическа в виде уложенной короной туго заплетенной косы не скрывала буйства густых медно-рыжих волос,
 Наслаждаясь танцем, Кэтрин, вежливо улыбаясь, кружила по мраморному залу. Иногда она ловила снос отражение в высоких зеркалах — они с Джереми довольно красивая пара. Однако сноса и снова Кэтрин возвращалась мыслями к лорду Найтвику. Вновь и вновь она ловила себя на том, что ищет его глазами; ее буквально распирало от любопытства. Она и сама не понимала, почему ей так хочется увидеть его лицо. Увы, надеждам не суждено было сбыться. В последний раз взглянув туда, где должен был стоять лорд Найтвик, Катрин увидела лишь его удаляющуюся спину. Доминик Эджемонт покидал бальный зал.
 — Что это, Доминик? — спросил Рэйн Гаррик, четвертый виконт Стоунлей, выглядывая из-за спины высокого брюнета, которому молодой человек с соломенными волосами и бесцветным лицом принес запечатанный сургучом конверт.
 — Послание от папаши.
 Доминик распечатал письмо и прочел несколько строк.
 — Здесь сообщается, что отцу хуже и я должен приехать к нему поскорее.
 — На этот раз, возможно, маркиз пишет правду.
 — Скорее лошадь научится летать, чем маркиз говорить правду, — хмуро ответил Доминик. — Мы оба понимаем, что это очередная попытка прибрать меня к рукам. Он не может не распоряжаться кем-либо, а я — прекрасный способ удовлетворить его тщеславие.
 — Ты несправедлив к нему, Доминик. Очень несправедлив. Твой отец уже старик. В нем нет прежней силы. Быть может, он старается наверстать упущенное за те годы, когда он отвергал тебя.
 Доминик сжал зубы так, что желваки заходили под скулами. Уголки губ опустились вниз,
 — Не кажется ли тебе, что, когда твоему отпрыску минуло двадцать восемь лет, поздновато начинать проявлять отцовскую заботу?
 Скомкав письмо, Доминик молча сунул его в руку посыльного и пошел прочь.
 — Это ответ, ваше сиятельство? — крикнул вслед ему паренек.
 — Я отвечу ему лично, — бросил на ходу лорд Найтвик и, сжав кулаки, быстро вышел из зала.
 Рэйн смотрел Доминику вслед. Умение друга найти нужные слова для каждой из дам, при этом не обижая ни одной, врожденное чувство такта вызывало невольное восхищение. Тем более странной казалась Рэйну нетерпимость Доминика к старику отцу.
 Между тем Эджемонт шел к выходу, расточая улыбки налево и направо, не задерживаясь ни с кем из гостей больше чем на несколько мгновений. Поистине он в совершенстве владел искусством обольщения. Он мог бы всего одной улыбкой и двумя-тремя комплиментами проложить себе путь в будуар любой из дам.
 В нем было что-то, что делало его неотразимым в глазах женщин. Может быть, какая-то едва уловимая загадочная мрачность, нечто необъяснимое, а может быть, ощущавшаяся в нем жизненная сила. Доминик быстро уставал от женщин. Одна сменяла другую, не оставляя глубоких следов в его душе. Но то, что ни одна не могла надолго завладеть его вниманием, казалось, только поднимало его престиж в глазах прекрасного пола.
 Итак, Доминик покинул бал, так и не познакомившись с украшением сегодняшнего вечера, впервые появившейся в свете красавицей леди Арундейл. Рэйну невольно пришло в голову, что не будь юная леди столь невинна, и не будь ее дядя столь сильной личностью, вполне мог бы завязаться весьма любопытный роман между лордом Найтвиком и прекрасной Арундейл. Любопытно было бы посмотреть на Доминика; несомненно, чары юной прелестницы могли бы составить немалую угрозу провозглашенному лордом Найтвиком кредо вечного холостяка.
 Рэйн наблюдал за беседой леди Арундейл с Амелией, женой ее кузена Эдмунда. Рэйну никогда не нравился Эдмунд с его любовью к вычурным нарядам, женственными манерами и какой-то бесхребетностью, хотя его сестра воистину была очаровательна. Рэйн задумался: какие чувства испытывает Эдмунд к своей кузине? Ведь не получи отец, Кэтрин высочайшего разрешения на признание его дочери законной наследницей герцогства Арундейл, наследником был бы ее двоюродный брат. Наверняка Эдмунд считает это несправедливым. Однако если Нортридж и чувствовал неприязнь к кузине, то, надо отдать ему должное, прекрасно скрывал свои чувства, да и девушка была буквально влюблена в двоюродного брата.
 Рэйн, наблюдая за юной леди, за ее грациозными движениями, лаская взглядом ее женственную аппетитную фигуру, почувствовал возбуждение. С легким вздохом сожаления но поводу того, что ни ему, ни его другу так и не удастся вкусить прелестей юной красотки, он отвел взгляд от предмета своих вожделений и растворился среди гостей.
 — С уверенностью можно сказать, что первый бал Кэтрин прошел с успехом, — сказала Амелия.
 Эдмунд Баррингтон, барон Нортридж, смотрел на кузину, танцующую с новым кавалером. В отличие от Амелии, аристократически-утонченной красавицы, Кэтрин была сама воплощенная чувственность — небольшого роста, с аппетитными формами, она представляла тог тип женской красоты, перед которым не сможет устоять ни один мужчина. Сегодняшний вечер стал тому подтверждением; мужчины роились вокруг нее, как пчелы вокруг ароматного цветка.
 — Она поймала на крючок трех герцогов, барона и графа, — заметил Эдмунд. — Старик Арундейл был бы доволен. Жаль, что он не успел ее сосватать.
 Кэтрин и Эдмунд росли вместе, и он всегда относился к ней с нежной любовью, как брат должен относиться к младшей сестренке.
 Кэтрин была чудесной девочкой, может быть, слишком чувствительной. Больше, чем следовало, беспокоилась о домашних слугах. Довольно глупо в столь юном возрасте обременять себя чувством ответственности за других.
 Как раз сейчас Кэтрин болтала с молодыми повесами, окружившими ее, и смех ее серебряным перезвоном доносился до Эдмунда. Кэтрин посмотрела на брата. В ее улыбке и в счастливом взгляде он прочитал благодарность за то, что он привел се сюда, за все, что он для нее сделал.
 — Кажется, ей понравился молодой Джайлс, — заметила Амелия. — Обрати внимание, как она на него смотрит, как улыбается. И он, кажется, уже созрел для того, чтобы сделать предложение. Посмотри, он буквально пожирает ее глазами. Жаль, что он второй сын и не наследует состояния.
 Эдмунд кивнул.
 — Мы должны вести себя осмотрительно и действовать только наверняка, наилучшим образом.
 Хотя разве когда-нибудь они вели себя иначе?
 Когда отец Кэтрин, Кристиан Баррингтон, герцог Арундейл, умер, Кэтрин уговорила Эдмунда и его семью переехать в Девон, в ее поместье. Они, конечно, с радостью согласились, к вящему удовольствию как Кэтрин, так и ее дяди, Гилфорда Лэвенхэма, герцога Вентворта, заменившего ей и отца, и мать. Опекун Кэтрин был рад, что Эдмунд и Амелия живут с ней. После того как умерла мать Кэтрин, присутствие в доме Амелии, с которой у Кэтрин возникла крепкая дружба, дядя считал весьма благотворным для воспитания племянницы. Девушка нуждается в наставнице.
 Только Эдмунду это не нравилось. Его тяготила деревенская скука, он тосковал по городской жизни. Проскучав несколько месяцев, Эдмунд все же уговорил всех переехать в лондонский дом Кэтрин.
 Дядя Кэтрин и этому был рад.
 — Время выдавать тебя замуж, Кэтрин, — объявил он. — Кто-то должен принять на себя заботу о твоем состоянии. Твой отец сделал тебя наследницей, и он рассчитывал на то, что ты выйдешь замуж и родишь ему внука.
 Кэтрин вспыхнула. Ей были неприятны столь недвусмысленные заявления, однако она понимала, что дядя прав.
 — Я последую вашему совету, дядя, — сказала она, стыдливо потупившись, надеясь, что в своем выборе дядя учтет ее личные пожелания.
 — Конечно, моя девочка.
 — Мы с Амелией постараемся помочь тебе выбрать подходящую партию, — добавил Эдмунд.
 Скоро наступит тот день, когда всем его честолюбивым мечтам придет конец. Еще немного, и надежда получить наследство и титул умрет навсегда.
 И Эдмунд решил действовать. Пока еще не поздно.
 Итак, первый лондонский сезон Кэтрин Баррингтон закончился. О ней говорили как о «настоящей душечке». Успех был невероятный. А сама королева бала начала уставать от бесконечного праздника. Балы, приемы, маскарады ужасно ей надоели. С каждым днем она все больше скучала по спокойной жизни дома, в поместье.
 Она получала предложения от мужчин из лучших английских семейств. И все же ни один из претендентов не тронул ее сердца, никого она не могла представить своим мужем. Кэтрин долго уговаривала дядю позволить ей вернуться в Арундейл с Эдмундом и Амелией, Наконец Гил согласился, но с условием, что она весной вернется в Лондон. И тогда уж точно выйдет замуж.
 Сейчас, сидя на громадной кровати с четырьмя стойками и прозрачным пологом — украшением спальни ее лондонского дома, Кэтрин думала о будущем. Выйти замуж, всегда жить в Лондоне… Какая скука. Эдмунд, конечно же, любит светские развлечения. Но как все это надоело ей — каждый день одни и те же безвкусные комплименты, дежурные улыбки, разговоры ни о чем, а выбор супруга все больше сводился к бесконечным отказам. С каждым днем таяла надежда на то, что среди претендентов на ее руку и сердце отыщется тот, с кем бы хотелось прожить бок о бок до старости.
 «Так, может быть, влюбиться?» — думала Кэтрин, глядя прямо перед собой невидящим взглядом. Ей с трудом верилось, что такое может произойти с ней. То, что ее мать и отец любили друг друга, совсем не значит, что такое счастье уготовано ей. Супружество… Это значит стать самостоятельной, стать взрослой… Это значит родить наследника… А любовь? Любовь потом… Кэтрин вздохнула. Самое главное — наследник. И придется выходить замуж. Амелия и Эдмунд и так уже проявили достаточно терпения, предоставляя ей возможность выбирать самой. Кто виноват в том, что она так разборчива! Придется оставить мечты о любви.
 В спальне было прохладно. Кэтрин зябко куталась в одеяло. Если в сердце не хватает жара, разве может помочь согреться даже теплая ночная рубашка? Звать горничную, чтобы та принесла еще одно одеяло, Кэтрин не хотелось.
 Часы мирно тикали, усталость постепенно брала свое. Девушка закрыла глаза. Постепенно дыхание ее стало ровнее, и по мере того, как она засыпала, печали отступили.
 Тихо скрипнула дверь. «Сквозняк, наверное», — подумала Кэтрин и провалилась в сон.
 Кэтрин проснулась, когда чья-то мясистая ладонь зажала ей рот и грубые сильные руки, подхватив ее под мышки, поволокли куда-то.
 Господи, что происходит?!
 — Эдмунд! — попыталась крикнуть Кэтрин, но у нее ничего не получилось. — Помогите!
 От страха сердце готово было выскочить из груди. Кэтрин вырывалась изо всех сил, лягалась, царапалась. Она не дастся ему живой.
 — Тихо! — прошептал ей в ухо мужской голос. Ночной гость, человек ли, порождение ли дьявола, несомненно, был могуч и раза в два крупнее своей жертвы. Кэтрин не сдавалась, но ее усилия были бесполезны. Наконец похитителю надоело с ней возиться. Впервые в жизни Кэтрин ударили по лицу. Челюсть ее заныла, комната начала вращаться, очертания предметов расплылись и подернулись дымкой. Потом навалилась чернота.




 Глава 2



  Непредсказуемые, противоречивые, непонятные люди, они идут сквозь жизнь, послушные зову, непостижимому для других. 

    Кэтрин Эсти

  Франция, пригород Систерона 20 апреля 1806 года 
 Кэтрин поплотнее закуталась в рваную шерстяную шаль, стараясь укрыться от пронизывающего ветра. В белой крестьянской рубахе с глубоким вырезом да драной юбке Кэтрин дрожала от холода. Шерстяная шаль помогала мало. Медные пряди волос били по щекам; повозку нещадно трясло, и девушка то и дело валилась на бок, ударяясь плечом о плечо мужчины, сидящего рядом с ней.
 — Скоро потеплеет, — ободряюще сказал Вацлав. — Ветер меняется.
 Кэтрин покосилась на небо, затянутое серыми тучами.
 — С чего ты взял? — раздраженно спросила она.
 Кэтрин устала терпеть холод и сырость, но еще больше — противного, грязного, грубого Вацлава.
 Ее спутник, плотный, склонный к полноте мужчина, пожал плечами.
 — Я говорю, что потеплеет, значит, потеплеет. Я это чувствую. Мы умеем определять такие вещи.
 Кэтрин хотелось съязвить, спросить: «А лупу с неба вы доставать не умеете?» — но она промолчала. Этот толстобрюхий Вацлав и ударить может. Тем более за последние восемь недель она поняла, что цыгане знают нечто такое, что для всех остальных — тайна за семью печатями. Странный народ, эти цыгане.
 Кэтрин расправила на коленях красную юбку, попыталась натянуть ее на озябшие голые ноги. Она мечтала о настоящих туфлях. Но увы, приходилось носить сандалии на тонкой кожаной подошве. Ладно, хоть не босиком.
 — Мы скоро приедем в табор, — сообщил ей Вацлав, почесывая волосатую грудь через глубокий вырез голубой шелковой рубахи. Поверх рубахи был надет изъеденный молью жилет, подобранный на дороге.
 — Мы уже близко?
 У Кэтрин сильнее забилось сердце. Следовало кое над чем подумать, приготовиться. Быть может, именно сейчас представится случай бежать.
 — Они должны стоять где-то возле реки. Большего от него не добиться. Цыгане никогда не задумываются о том, в каком точно месте находятся, который сейчас час. Они не всегда даже знают, какой наступил месяц, а уж о числах и говорить нечего. Они живут одним днем.
 Кэтрин много узнала о них за восемь недель с того момента, как ее выкрали из лондонского дома.
 Кэтрин откинулась на жестком деревянном сиденье вардо — ярко раскрашенного, похожего на бочонок дома на колесах, в котором жил Вацлав. Он так гордился своим домом, что едва не сиял, глядя на это подобие жилья. И он еще считается богачом! Потому, видите ли, что больше не живет в шатре. Ну да, конечно, на самом деле эта старая недоделанная телега не телега вовсе, а дворец!
 Вацлав рассказывал, что все большее число людей из их племени перебирается в вагончики — строят их сами или покупают. Зимой в них теплее, да и от дождя укрытие понадежнее, чем палатка из козьей шерсти. Он как-то сказал, что Кэтрин должна быть ему благодарна. И за что? За то, что когда они поженятся, в вардо хватит места для них двоих. Спасибо! Обрадовал!
 У Кэтрин все внутри сжималось при мысли о том, что ее ждет. Рано или поздно он узнает правду. Сколько времени у нее осталось? Она не собиралась выходить за него замуж. Ни сейчас, ни потом. Да, она пообещала выйти за него, но это была всего лишь маленькая хитрость. С врагом надо бороться его методами. И кое-чему Кэтрин уже научилась.
 Кэтрин вспоминала побои, бесконечные дороги, по которым ей пришлось пройти босиком. Вспоминала, как кровоточили ноги, израненные острыми камнями. Она думала о жестокости женщин, обращавшихся с ней как с последней шлюхой, хуже, чем со служанкой, почти как с рабыней.
 Много раз она ловила себя на том, что почти не помнит ту прежнюю жизнь, жизнь юной леди, не может четко вспомнить лица людей, которые окружали ее раньше, были ее семьей, ее друзьями. Все они принадлежали другому миру.
 Живи настоящим. Не думай о прошлом. Что было, то было.
 И снова Кэтрин глотала слезы. Никогда, никто не увидит, как она плачет. Пора безутешных рыданий прошла. Она быстро поняла, что самое страшное, что они могут с ней сделать, — это побить или оставить голодной. А теперь на нее вообще перестали обращать внимание.
 Она должна выжить, только об этом она молила судьбу, уезжая с табором вес дальше и дальше от дома, от семьи, от тех, кого так любила. Она должна выстоять, преодолеть все, что еще предстоит, и вернуться в Англию. Она должна выяснить, кто продал ее цыганам. И тогда негодяй заплатит за все ее страдания.
 — Домини! Оставь лошадей, давай поужинаем. Уже поздно.
 Мать стояла на берегу реки. Ее костлявые, огрубевшие от тяжелой работы руки устало лежали поверх яркой желтой юбки, слишком большой и пышной для худенького маленького тела. «Она сильно сдала за последний год», — подумал он. Сколько еще зим сможет пережить его хрупкая постаревшая мать? При этой мысли что-то болезненно сжалось в груди.
 Он будет тосковать, когда ее не станет. Он будет тосковать и по этой жизни.
 Доминик привязал серую кобылу к дереву и пошел к матери.
 Ночи еще стояли сырые и прохладные, но днем уже пригревало солнышко. Сквозь серые тучи проглядывали звезды, предвестники теплых дней. Ну что ж, и на этом спасибо. По крайней мере, матери его станет полегче, перестанут болеть ноги, и она немного повеселеет.
 — Ты сегодня пойдешь к Яне? — спросила она. Мать и сын вместе пошли к повозкам.
 — С каких это пор тебе стало интересно, с кем я провожу ночи? — не скрывая удивления спросил Доминик.
 Настанет ли время, когда он в глазах матери из мальчика, держащегося за материнскую юбку, превратится в мужчину?
 — Яна расставляет на тебя сети. Она тебе не пара.
 Доминик добродушно рассмеялся.
 — Вечно ты стараешься уберечь меня от чего-то. Тебе не о чем беспокоиться, мать. Женщины греют мою постель, и только. Я не строю планов на роммерин.
 — Это ты сейчас так говоришь, но она хочет замуж, и она совсем не глупа, я скажу тебе. Спроси у Антала, ее первого мужа.
 Доминик поджал губы.
 — Я не встретил еще ни одной девки, которая могла бы меня перехитрить. Да и знает Яна, что я с ней не на век, что я скоро уйду из табора.
 Мать как-то сразу осунулась, постарела, глаза погрустнели.
 — Я буду скучать по тебе, мой сын. Но, как говорится, все к лучшему.
 Она повторяла эти слова с тех пор, как ему исполнилось тринадцать лет. С тех пор, как за ним пришел отец. Тогда она сказала, что кровь маркиза-англичанина оказалась сильнее, чем кровь цыганки-матери, что кровь отца взывает к нему, и он должен повиноваться.
 Когда-то он ненавидел ее за эти слова.
 А сейчас, пятнадцать лет спустя, Доминик понял, что мать была права.
 Он подошел к костру. Оранжевые языки пламени разрывали ночь. Доминик постоял у огня, погрелся, затем присел на низенькую деревянную скамейку, которую сам смастерил из поваленного дерева несколько лет назад. Он протянул озябшие пальцы к огню.
 В Грэвенвольде, поместье отца в графстве Бакингемшир, недалеко от Лондона, ему не приходилось ни мерзнуть, ни ложиться спать голодным, пи прятаться от ветра и дождя. И в то же время здесь, в цыганском таборе, раскинувшемся на берегу Дюранса в промозглом Провансе у подножия каменных стен Систерона, Доминик чувствовал себя удивительно хорошо, как никогда в Англии.
 Кэтрин заметила вдалеке огни. Костры в темноте были похожи на уголья, светящиеся среди золы. Где-то грустно пела скрипка. Печальную мелодию уносило ветром. Цыгане. Пиндары — продавцы лошадей. Вацлав рассказал ей о своих людях, когда выкупил ее у другого цыганского табора.
 — Я тебя купил, — заявил он в первую же ночь. — Теперь ты моя.
 Одетый в мешковатые коричневые штаны и рваную льняную рубаху, он провел похожим на сосиску пальцем по щеке девушки, и Кэтрин вздрогнула от отвращения.
 — Ты полна страсти и огня, — сказал он, нежно дотрагиваясь до ее волос, — как Митра, покровительница огня и воды. Ты желанна мне сильней, чем другие, и я возьму тебя к себе в постель.
 Кэтрин отступила.
 — Не пойду, — дерзко ответила она, хотя понимала, что ей это вряд ли поможет.
 Когда Вацлав подошел к ней, Кэтрин решила бороться до последнего. Она царапалась и кусалась, лягалась и вопила, как только его не обзывала. Если бы кто-то всего несколько недель назад сказал ей, что она способна произнести такое, Кэтрин ни за что не поверила бы. Вацлав дал ей пощечину, пригрозил побить, но Кэтрин не сдавалась.
 — Я не лягу с тобой. Лучше иди к шлюхам! Я буду спать только с мужем.
 Вацлав окинул взглядом се аппетитную фигуру со всеми женственными округлостями, весьма четко прорисовывающимися пол тонкой блузой и простой юбкой.
 — Если ты хочешь мужа, я женюсь на тебе.
 — Ты женишься на гаджио?
 Кэтрин знала, что такой брак был немыслим среди цыган. Самое важное для них — чистота крови. Их мир был закрыт для посторонних.
 Кэтрин заметила неуверенность Вацлава, но вскоре он справился с собой. В глазах его была решимость.
 — Я сделаю это, если ты пойдешь ко мне в постель по доброй воле.
 Кэтрин лихорадочно соображала. Может быть, если она согласится, удастся выиграть еще немного времени:
 — А как же твои родители, твоя семья? Ты, конечно же, хочешь, чтобы они присутствовали на свадьбе?
 — Мы как раз сейчас туда и отправимся. Недели две пути, может, три. Свадьба будет в Систероне.
 Систерон. На юго-востоке Франции. Достаточно далеко от Константинополя и турецкого паши. Кажется, она все-таки не станет белой рабыней. Хоть в чем-то ей повезло. Они продвигались к морю. Ближе к Англии, ближе к дому.
 — Ну что же, я принимаю твое предложение. Как только мы станем мужем и женой, я сделаю так, как ты хочешь, но пока дай слово, что не тронешь меня.
 Вацлав угрюмо кивнул, и надо отдать ему должное — до сих пор он держал слово. Ну, уж она-то свое держать не собирается.
 — Пиндары, — объявил Вацлав, возвращая Кэтрин в настоящее. — Мы на месте.
 — Вижу, — прошептала Кэтрин. Господи, что же теперь делать?
 Признаться, что обманула его? Пока он не сообщил о предстоящей женитьбе семье. Если она скажет об этом позже, когда вокруг будут члены его племени, его семьи, тогда ей точно несдобровать. А если сейчас?
 У Кэтрин душа уходила в пятки. Что он с ней сделает, когда узнает, что она его дурачила? Вне сомнений он возьмет ее силой. Кэтрин почти чувствовала на своей груди его потные ладони, представляла, как он наваливается на нее, жирный, волосатый, противный.
 Если бы только можно было сбежать! Но как?! Она здесь словно скотина — Вацлав на ночь привязывал ее к вагончику, да и днем не спускал глаз.
 Повозка катилась к табору. Деревянные колеса разбрызгивали дорожную грязь. Навстречу Вацлаву кинулись оборванные босоногие ребятишки и лающие собаки. Удивительно, цыганские дети совершенно не замечали, что земля сырая и холодная, и чувствовали себя совершенно счастливыми. Перед каждой повозкой горел костер, и беловатые дымки уходили в небо.
 — Мы остановимся под деревьями, отдельно от остальных, — сообщил Вацлав, взглянув на Кэтрин так, как, должно быть, смотрит голодный волк на ягненка. — Потом я разыщу своих и сообщу им о свадьбе. — Кэтрин бросила взгляд на его крепкие руки и плечи, вспомнила, какой тяжелой показалась его рука в тот раз, когда она разозлила его, и невольно поежилась. Теперь надо готовиться к худшему.
 Доминик растянулся на мягкой пуховой перине в своем вагончике. У него и у его матери были самые лучшие вардо из тех, что можно было купить. Фактически каждый из его племени так или иначе пользовался его деньгами. Конечно же, Доминику приходилось помогать им тактично, с известной тонкостью. Едва ли соплеменники стали бы принимать его благодеяния открыто и, предложи он им деньги напрямую, сочли бы его поведение оскорбительным. Поэтому Доминик действовал по-другому. Время от времени кто-то «находил» что-нибудь ценное и объявлял вещь своей.
 Доминик любил свой гордый, независимый народ. Для того чтобы быть счастливыми, им не нужны богатства. У них была свобода — главное их сокровище.
 Доминик услышал какой-то непонятный звук и насторожился. Звук был слабым, похожим на шепот ветерка. Потом стал громче. Доминик готов был поклясться, что слышал женский крик.
 Доминик вскочил, схватил свою белую рубаху из домотканого холста, заправил бриджи в сапоги. Распахнув дверь вагончика, он опустил лестницу и, спустившись на землю, пошел между повозками. Мать, склонясь над костром, помешивала в котле густую мясную похлебку.
 Аромат коснулся ноздрей, и Доминик почувствовал, что голоден.
 — Ужин почти готов, — сказала Перса. Обычно они ели до наступления темноты, но сегодня мать задержалась у постели больного ребенка, а Доминик допоздна занимался лошадьми.
 — Ты слышала? — спросил он. — Кто-то кричал у ручья.
 — Вацлав вернулся, — ответила мать, помешивая кушанье; гуляш пах пряностями и специями, которые привез в табор Доминик.
 — Он обычно останавливается рядом со своими родителями. Почему…
 Голоса становились громче. Один мужской, гневный, другой женский, потише.
 — Он уходил один, — заметил Доминик. Мать отвела взгляд.
 — Сейчас с ним женщина.
 В том, как мать взглянула на него, в се интонации было что-то странное. Доминику стало не по себе.
 — Что за женщина? — спросил он.
 И опять раздался женский крик. Двое заговорили громче, женщина молила о чем-то, мужчина захлебывался от ярости. Раздался звонкий звук удара ладони о тело. Доминик насторожился.
 — Он бьет ее.
 — Она принадлежит ему, это его право.
 Доминик заметил, что эти двое говорят по-английски. По-английски — не по-французски и не на цыганском наречии. Доминик шагнул на звук, туда, где были привязаны его лошади.
 — Не ходи туда, сынок.
 Звякнули золотые браслеты. Перса поспешила за сыном, схватила его за руку.
 — Не твое это дело, сын.
 — Что ты об этом знаешь?
 — Она — гаджио. И говорят, она еще и ведьма.
 Доминик решительно зашагал дальше, Персе приходилось бежать, чтобы поспевать за ним.
 — Помни о своем обещании. Ты не должен вмешиваться.
 Доминик не останавливался.
 — Она уже околдовала Вацлава. Она и тебя околдует.
 Доминик усмехнулся. Будь он ребенком, он поверил бы матери, но он много читал. И давно перестал быть суеверным.
 — Не буду я вмешиваться. Я просто хочу посмотреть, что происходит. Иди к повозке. Я скоро вернусь.
 Перса печально смотрела вслед уходящему сыну. Доминик спиной чувствовал ее взгляд, ее порицание, ее беспокойство, но… продолжал идти. Настоящий цыган просто не заметил бы чужой ссоры, уважая право на личную жизнь. Доминик не мог не замечать подобных вещей. Все-таки он был ненастоящий цыган. Доминик приласкал своих лошадей, шепнул им пару ласковых слов и наконец подошел к повозке Вацлава. Из темноты он смотрел на освещенный светом костра круг, на котором разворачивалась драматическая сцена.
 Угрюмый волосатый цыган, которого Доминик знал с детства, уперев руки в бока, стоял над красивой маленькой женщиной с огненно-рыжими волосами, глядевшей на него со страхом и отвращением. Рубаха висела на Вацлаве клочьями, спутанные пряди падали на налитые кровью глаза, лицо потемнело от гнева.
 Женщина смотрела на него, высоко подняв голову, сжав кулаки. Непокорные кудри рассыпались по плечам, белая блуза ее, рваная и грязная, закрывала только соски полных высоких грудей. Даже отпечаток ладони Вацлава на щеке женщины не мог испортить красоты ее лица.
 — Ты обманула меня! — ревел Вацлав. — Надула! А я еще отдал за тебя чуть ли не последнее золото!
 — Сколько можно повторять: я смогу достать тебе деньги, больше золота, чем ты сможешь унести, если ты меня отпустишь.
 — Ты что, за дурака меня принимаешь?
 Вацлав снова ударил ее по лицу. Женщина пошатнулась, но устояла на ногах.
 Сердце Доминика заныло, но он не тронулся с места. Он был цыганом, пусть только наполовину, и должен подчиняться цыганским законам.
 — Мне не нужны твои деньги! — кричал Вацлав. — Мне нужна ты, а не деньги! Я предложил тебе жениться. Ты отказала мне, опозорила меня перед моими людьми. Пора научить тебя, как быть послушной.
 Схватив женщину за связанные руки, Вацлав потащил ее к дереву. Доминик ошалело смотрел, как мужчина отрезает веревку, а потом, задрав ей руки высоко над головой, привязывает несчастную к дереву. Рванув блузу, Вацлав обнажил кожу, белейшую и нежнейшую из тех, что доводилось видеть Доминику.
 Ты научишься выполнять мои приказы, узнаешь, что такое покорность. Не беда, если для этого придется использовать кнут.
 У Доминика пересохло во рту. Если Вацлав купил женщину, он мог делать с ней все, что хотел. Рука Доминика непроизвольно сжала деревянный обод колеса, но он заставил себя остаться на месте.
 Вацлав отвернулся, чтобы вытащить кнут, которым стегал лошадей, и глаза женщины, яркие, изумрудно-зеленые, впились в его спину так, как через несколько секунд, должно быть, вопьется в ее тело плетка.
 — Никогда я не покорюсь тебе, слышишь! Я презираю тебя и все твое цыганское племя! Вы не можете обходиться без насилия и жестокости! Вы не люди, вы — звери!
 Женщина вздрогнула всем телом, но приняла первый удар молча.
 Тонкая красная черта прорезала первозданную белизну ее кожи. Ни крика, ни стона — она только сильнее прижалась щекой к шершавому стволу дерева.
 Но когда женщина закрыла глаза и закусила губу, Доминик не выдержал. Он вышел из темноты как раз в тот момент, когда плеть готова была опуститься на спину женщины во второй раз. Вацлав опустил руку.
 — Кажется, мой друг, у тебя трудности с воспитанием этой женщины, — произнес Доминик как можно спокойнее.
 Он говорил по-английски, продолжая беседу на том языке, который использовали эти двое. Доминику пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не вырвать плеть из рук Вацлава и не отхлестать его самого.
 — Иди отсюда, Домини, не твое это дело.
 — Я просто зашел на огонек. Мы так долго не видались.
 — Не время сейчас для приветствий. Как видишь, я занят другими делами.
 — Да, кажется, — проговорил Доминик, но уходить он не собирался.
 — Женщина заслужила порку, — сказал Вацлав, впрочем, не очень уверенно, как будто оправдывался.
 — Возможно. Если она твоя, ты, конечно, можешь делать с ней, что пожелаешь,
 — Тогда почему ты вмешиваешься?
 — Я думал, что могу помочь. Может быть, все это можно решить по-другому, — заметил Доминик, пожав плечами. — Впрочем, золото тебя, вероятно, не интересует.
 И снова во взгляде Вацлава проскользнула неуверенность. Он нерешительно посмотрел на женщину, привязанную к дереву. Видно было, что Вацлаву не очень-то хочется мучить ее, но она не оставила ему выбора: если он ее не проучит, то соплеменники будут смеяться над ним.
 — Я думал, может быть, за хорошее вознаграждение ты мог бы избавиться от такой обузы.
 Вацлав взглянул на женщину, и в глазах его отразилось желание. Женщина плюнула на землю.
 — Какое вознаграждение? — спросил Вацлав.
 — Я заплачу тебе в два раза больше, чем ты за нее отдал.
 — Королевская щедрость. Рыжая девка обошлась мне в кругленькую сумму.
 Она, видимо, стоила этих денег.
 — Втрое против твоих, — прошептал Доминик.
 — Ты покупаешь ее на беду, Домини. Она и тебя изведет.
 — Ну что же, я рискну. Я предлагаю тебе вчетверо больше, чем ты за нее заплатил.
 Лицо Вацлава, и так красное от гнева, побагровело.
 — Так, значит, мешок с деньгами? Думаешь, раз у тебя полно золота, ты можешь купить все что захочешь, так, дидикай?
 Вацлав употребил цыганское ругательство, примерно то же, что гаджио, полукровка. В детстве, Доминику часто приходилось слышать это слово, но с годами он завоевал достойное место среди своих сограждан, и называть его дидикаем перестали. Сейчас его будто ножом резанули.
 — Ты хочешь эту женщину? Тогда я продам ее тебе за сумму в шесть раз большую, чем платил я.
 Вацлав бросил вызов, напомнив Доминику о его происхождении. Ни один настоящий цыган не смог бы выложить таких денег. Доминик взглянул на женщину. Та, повернув голову, с тревогой наблюдала за торгом. То, что осталось от ее блузы, потемнело от крови, веревка жестоко врезалась в кисти. Права била мать — не стоило сюда приходить. А сейчас он уже не мог уйти.
 — Идет, — сказал Доминик, — отвязывай ее.
 Вацлав победно засмеялся, а Доминик горько усмехнулся про себя. Оба они понимали, что победа осталась за Вацлавом.
 — Это кровь гаджио делает тебя слабым, — процедил сквозь зубы он.
 Вацлав знал, что никто другой и не подумал бы его останавливать. Цыгане верят в данную им свыше безраздельную власть над женщиной. Доминик не был исключением, единственное, чего он не принимал, так это зачем использовать силу для доказательства своего господства.
 Вацлав протянул Доминику нож. Лезвие тускло блеснуло в свете костра.
 — Раз она теперь твоя, ты и отвязывай.
 Доминик подошел к женщине, перерезал ножом веревки. Женщина стала оседать на землю. Доминик обнял ее за тонкую талию, чтобы поддержать.
 — Не смей ко мне прикасаться! — воскликнула она и оттолкнула его. Откуда только силы взялись?
 Доминик взял девушку за подбородок и повернул ее лицо так, чтобы она смотрела ему в глаза.
 — Придется тебе научиться сдерживать свой язычок, — медленно проговорил он, вспоминая проклятия, которыми она осыпала Вацлава. — Здесь не ты распоряжаешься. Ты сейчас принадлежишь мне и будешь теперь поступать так, как я велю.
 — Пошел к черту!
 — Когда-нибудь я, наверное, и попаду в ад, но если кто и пошлет меня туда, так это будешь не ты.
 Доминик повернулся и пошел к своим лошадям. Не услышав позади ее шагов, он остановился и посмотрел на девушку.
 — Я купил тебя, но выбор за тобой. Ты можешь остаться с Вацлавом или идти со мной.
 Кэтрин с ненавистью взглянула на цыгана. Спаситель, черт бы его побрал. Но глаза… Боже, какие у него глаза! У Кэтрин мурашки побежали по спине от такого взгляда. А лицо… Красивое, благородное… Может быть, на этот раз удача улыбнулась ей? Ведь перед ней был самый интересный мужчина из тех, кого она знала.
 Не дожидаясь ответа, он повернулся и зашагал прочь. Кэтрин, бросив последний взгляд на Вацлава, все еще сжимавшего в волосатой руке плетку, пошла за своим спасителем.
 — Забирайся в повозку.
 Кэтрин с опаской взглянула на нового хозяина.
 — Мне нет дела до того, сколько ты за меня заплатил. Я не лягу с тобой, как не легла с ним.
 Цыган скользнул взглядом по ее телу, и Кэтрин невольно запахнула блузу на груди.
 — Если я захочу, малышка, ты ляжешь со мной. Не заблуждайся на этот счет. Но чтобы заставить тебя лечь со мной, я не стану угрожать тебе поркой.
 «Тогда этого не случится никогда», — подумала Кэтрин, но промолчала. За последнее время она успела понять, что споры к хорошему не приводят, как не помогают ни мольбы, ни слезы.
 — Залезай, — повторил он.
 — Зачем?
 — Я хочу посмотреть твою рану на спине.
 Рана жгла огнем, Что бы с ней было, если бы не появился этот цыган, лучше не думать.
 Кэтрин поднялась по деревянной лесенке в повозку.
 — Вацлав звал тебя Домини. Это твое имя?
 Доминик развернул ее к себе спиной.
 — Одно из многих. Другие зовут меня Доминик.
 Что для них имя? Просто звук, слово. Цыгане легко меняют имена, они значат для них так же мало, как и место и время. Женился — сменил имя, кто-то умер — еще раз сменил имя. Очень удобно, особенно когда тебя разыскивает полиция: просто сменил имя, и уже неизвестно, кого искать.
 — А тебя как зовут? — спросил Доминик,
 — Кэтрин.
 — Кэтрин, — повторил он. — Катрина. Оно тебе подходит.
 Пальцы легко касались спины, втирая в кожу что-то густое и пахучее.
 Боль стала стихать, и Кэтрин вздохнула с облегчением.
 — Как ты оказалась у него?
 — Он выкупил меня у других цыган. Вацлав предложил им хорошие деньги, и они согласились продать меня.
 Рука Доминика замерла.
 — Ты говоришь очень правильно! Ты не крестьянка. Что делает англичанка во Франции сейчас, когда идет война?
 — Да ведь и ты не француз. И английский твой безупречен. Я могу задать тебе тот же вопрос.
 — Я цыган, — ответил Доминик. — Мы ни с кем не воюем. Вы — дело другое.
 — Я не из Франции, я раньше жила в Англии.
 Если бы только можно было рассказать ему всю правду, попросить о помощи. Но Кэтрин уже оставила подобные попытки. Тот, кто похитил ее, обещал заплатить северным цыганам хорошие деньги за то, что те увезут ее подальше, и они не намерены были отпускать ее.
 Другие, в том числе и Вацлав, не верили ее истории. Ее окрестили «леди-девка» и еще «ваше сиятельство». От правды было только хуже.
 Кэтрин думала о том, какой он ее видит: растрепанную, в рваной изношенной одежде, едва прикрывающей тело. Она походила на графиню Арундейл не больше, чем та старуха, склонившаяся над котлом. Кэтрин живо представила себе смех высокого цыгана и прикусила язык. Сердце заныло от безысходности.
 — Я убежала из дому, — солгала она. — Кто-то похитил меня и продал цыганам. — В этой части все было правдой. — В Константинополе есть один паша, любитель светлокожих женщин, который к тому же платит, не скупясь.
 Рабство. Быть рабыней все равно лучше, чем умереть. А быть рабыней Вацлава лучше, чем быть рабыней паши. Что ждет ее теперь? Может, ей опять повезло?
 — У Вацлава были деньги, — продолжала Кэтрин, — «наверняка краденые», — добавила она про себя. — Он предложил им деньги, и они взяли.
 Продать ее другому цыгану не значит отпустить, решили они и продали ее.
 — И все это время ты не пускала его в свою постель?
 Кэтрин казалось, что Доминик ощупывает ее глазами.
 — …неудивительно, что он слегка помешался.
 Девушка предпочла не углубляться в опасную тему.
 — Вацлава нет, сейчас мне приходится иметь дело с тобой. Так что меня ждет?
 «Действительно, что?» — спросил себя Доминик. Женщина ему была не нужна. По крайней мере эта. Через несколько недель он вернется в Англию, к привычной жизни, к своим делам и обязанностям. Зачем ему нужна еще одна обуза? И без того забот хватает.
 — Что ждет? Все зависит от тебя самой. Сейчас я предлагаю тебе лечь спать. Думаю, тебе это не помешает.
 Девушка смотрела на него, как затравленный зверек.
 — Здесь?
 — Я думаю, тебе будет удобно.
 — А где будешь спать ты?
 — На земле рядом с повозкой.
 Доминик окинул взглядом округлую грудь, тонкую талию женщины.
 — Если ты, конечно, не пригласишь меня разделить ложе с тобой.
 Зеленые глаза, яркие как изумруды, яростно сверкнули.
 — Я уже говорила, что не лягу по своей воле ни с тобой, ни с каким другим мужчиной. Понятно?!
 Доминик усмехнулся, неожиданно задетый ее словами. Он никогда не встречал таких, как она, — волевых и решительных. Среди англичанок точно. Она была довольно соблазнительной штучкой, из тех, кто способен увлечь больше, чем на краткий миг.
 — Увидим, рыжая киска. Увидим.
 В тот момент она повернулась, и в вырезе разорванной блузы показалась грудь, полная, тяжелая, словно созданная для мужской ладони. Доминик почувствовал тяжесть внизу живота. Так и быть, он поспит на земле, но только после того, как Яна поможет ослабить влечение.
 — Пойду поищу тебе что-нибудь поесть, — сказал он чуть хриплым голосом.
 — Благодарю.
 Достав из сундука горсть золотых монет для Вацлава, Доминик вышел из вагончика. Мать встретила его у костра.
 — Зачем ты купил женщину Вацлава? — спросила Перса, глядя на деньги. — Что ты будешь с ней делать?
 — Пока не знаю,
 — Она принесет беду. Я чувствую. Не надо было тебе вмешиваться.
 Доминик сжал зубы, Он думал о рыжеволосой красотке. Думал, как приятно было бы чувствовать под собой ее упругое тело, как хорошо было бы, если б ее точеные ножки… Сейчас Доминик очень хорошо понимал Вацлава.
 — Я знаю, — ответил он.




 Глава 3



 Дай мне руку твою,
 Пусть печали уйдут,
 От тебя отведу я беду.
 С влажных век я слезинки твои соберу
 И у сердца укрою сосуд.

    Цыганская поэма. Джордж Борроу

 Кэтрин до дна выскребла тарелку с похлебкой, принесенную пожилой цыганкой, давно она не чувствовала себя так хорошо: наконец-то утих вечно голодный желудок. Поужинав, она нырнула под лоскутное одеяло. Впервые за много недель она вытянулась на удобном мягком ложе, и ей было тепло.
 Спать не хотелось. Кэтрин огляделась. Свеча бросала теплые золотистые отблески на деревянные стены и сундуки, расставленные вдоль стен. Убранство поразило ее необычной для цыганского жилища опрятностью. На вешалке рядом с красной шелковой рубахой висела еще одна — из домотканого полотна. Чуть поодаль — черные изрядно поношенные бриджи, желтый шелковый шарф и жилет, расшитый красными и золотистыми нитями и маленькими золотыми монетами.
 Впрочем, вардо был похож на те, что она уже видела, только поопрятнее и поуютнее, и сделан он был из хороших ровных досок, плотно пригнанных друг к другу. Единственное, что никак не вписывалось в знакомый ей цыганский быт, — так это книги, сложенные в углу за деревянной лошадкой-качалкой.
 Кэтрин задула свечу, повернулась на бок и уставилась в темноту. Веки ее отяжелели, измученное тело требовало отдыха, но она боялась уснуть, прислушивалась к каждому шороху. А вдруг этот человек придет? Не может не прийти.
 Зачем цыган будет покупать себе женщину, если у него есть кому согревать постель?
 Где-то ухнула сова. Издерганная до предела, Кэтрин вскочила, но поняв, что тревога ложная, снова легла. Вслушалась в ночь. Разговоры смолкли. В дальнем вагончике кто-то заразительно смеялся, но вскоре угомонились и там. В ночи фыркали лошади, потрескивали в кострах догорающие дрова. Ночь была наполнена разнообразными звуками, только мужских шагов Кэтрин так и не услышала. Она уснула перед рассветом, но уже на заре ее разбудил голос того высокого цыгана.
 — Солнце встает, Катрина, подымайся, если не хочешь, чтобы я к тебе прилег.
 Кэтрин села, до подбородка натянула одеяло.
 — Вы всегда так поступаете? Увидев женщину в постели, тут же залезаете к ней под бок?
 — Не всегда, — весело ответил он, — но достаточно часто для того, чтобы оценить прелесть подобного времяпровождения.
 Доминик сразу заметил синяки у нее под глазами, верные спутники бессонной ночи.
 — Ты выглядишь даже хуже, чем вчера вечером. Моя постель тебе не по вкусу?
 Кэтрин торопливо пригладила растрепавшиеся волосы,
 — Я боялась, что вы попытаетесь… Я решила, что вы могли бы передумать… насчет ночевки на улице.
 Уж он-то точно не выглядел уставшим и невыспавшимся, подумала, глядя на цыгана, Кэтрин. Напротив, сон здорово его освежил. У ее нового хозяина были прямой римский нос, смуглая гладкая кожа, черные восточные глаза, густые ресницы. С такого красавца только скульптуры лепить. А улыбка… Как Кэтрин нравилась его улыбка!
 — Леди разочарована? — насмешливо спросил цыган.
 Он был красив, очень красив, но красота его была какого-то особого рода. Не та салонная красота, какой могли бы похвастаться многие из тех лондонских кавалеров, что крутились вокруг Кэтрин в Лондоне. По сравнению с этим мужчиной они могли бы показаться слишком слабыми, изнеженными. В этом цыгане чувствовалась сильная воля. И было в нем еще что-то, какая-то загадка, которую Кэтрин очень хотелось разгадать.
 — Едва ли, — высокомерно ответила девушка.
 Доминик ухмыльнулся. Конечно, он ей не поверил. Какая самонадеянность! Впрочем, чему удивляться, иначе он не был бы цыганом.
 — Слева на сундуке кувшин с водой и тазик.
 Мужчина протянул Кэтрин блузку, точно такую, какую она носила раньше, только эта, новая, была искусно вышита.
 — Моя мать сварила кофе. На завтрак у нас хлеб и брынза. Приводи себя в порядок и присоединяйся к нам.
 Кэтрин взяла блузку.
 — Это твоей матери? — спросила она.
 Старая цыганка была слишком хрупка и миниатюрна для этого наряда.
 Глаза Доминика блеснули. Сверкнула на солнце серебряная серьга в ухе.
 — Я одолжил ее у одной подруги. Помочь надеть?
 — Нет!
 — Тогда поторапливайся. Если ты не оденешься, пока я допиваю кофе, я приду помочь.
 И снова ухмыльнувшись, Доминик вышел из вардо.
 Кэтрин мигом спрыгнула с постели, стянула с себя то, что осталось от ее старой блузы, и натянула новую. Оказавшись у цыган, она была шокирована тем, что ей придется обходиться без нижнего белья. Цыганки носили блузы и юбки — и все, никаких тебе сорочек и панталон. Зимой они просто надевали на себя все, что у них было, и кутались во множество платков и шалей. Сейчас же Кэтрин радовалась, что не нужно долго переодеваться. Раз, два — и готово.
 Воспользовавшись вместо гребешка собственной пятерней, Кэтрин расчесала волосы, затем умылась, расправила, как могла, свою красную юбку и вышла.
 — Гораздо лучше, — одобрительно заметил Доминик. — Слева лесок, где можно уединиться.
 Кэтрин пошла в указанном направлении. Может, бежать сейчас? Бессмысленно. Без пенни в кармане, не зная местности! Ее поймают через два часа. Нет, пока лучше остаться в лагере.
 Когда Кэтрин вернулась, Доминик протянул ей закопченную оловянную кружку с дымящимся крепким кофе.
 — Сегодня, после того, как поможешь матери по хозяйству, можешь отдыхать. — Доминик улыбнулся матери. — Ее зовут Перса, делай все, что она тебе велит.
 Перса ничего не сказала, только взглянула на девушку. «Ну вот и еще одна злая карга, — уныло подумала Кэтрин. — Посмотрела, как кнутом хлестнула».
 Нет, на этот раз она не даст себя бить, просто не допустит такого. Кочевая жизнь укрепила ее волю и тело. Теперь она очень изменилась. Она не была теперь той наивной испуганной девочкой, которая не умела дать отпор. Во многом Кэтрин утратила прежнюю невинность, остался нетронутым лишь последний бастион, но зато она изучила науку выживания.
 — Если она станет драться, я отвечу! — запальчиво воскликнула Кэтрин, невольно вспоминая всех тех, кто нещадно бил ее за малейшую провинность. Пусть знают, что она может за себя постоять.
 Доминик молча выдержал ее взгляд, затем медленно подошел и, взяв ее за подбородок, заглянул в глаза.
 — Никто не собирается тебя обижать. Ты просто будешь выполнять свою часть общей работы. А ночью можешь спать спокойно.
 Длинные тонкие пальцы коснулись ее щеки, и по спине Кэтрин пробежал холодок.
 — Когда я решу назвать своим то, что мне принадлежит, ты первая узнаешь об этом.
 Доминик заметил и ее судорожный вздох, и зардевшиеся щеки, и нашел ее отклик обворожительным. Он едва сдержал улыбку. Конечно, он купил ее не для того, чтобы затеять интрижку, но сейчас он понял: рано или поздно он сделает ее своей. Стоило ему только посмотреть на нее, и он замечал, как твердеет его плоть. Что-то в ней было. Что-то особенное, не такое, как в других женщинах, что-то колдовское.
 Ночью, лежа в объятиях Яны, он думал об огневолосой женщине. Не Яну хотел он, а ее, рыжую кошечку. Откуда она? Какую тайну скрывает?
 Да, настрадалась эта женщина от его соплеменников. Цыгане живут кланами, племенами, и в разных племенах разные порядки. Но никто из цыган не любит чужаков, пришедших из того, враждебного, мира. С гаджио, женщиной, за которую заплачены деньги, могли обращаться хуже, чем с рабыней.
 Доминик смотрел, как она ест хлеб с сыром, прихлебывая кофе, исподтишка наблюдая за ним. Ее полуопущенные ресницы, на удивление темные для женщины с ее цветом волос, едва заметно вздрагивали. Взгляду его открывались полукружия грудей, он любовался крутым изгибом между тонкой талией и женственными округлыми бедрами. Когда губы ее приоткрылись, кончик ее розового языка коснулся уголка рта, и Доминик почувствовал, как вскипела в нем кровь.
 Сколько мужчин брали ее? Использовали, не заботясь о ее чувствах? Вне сомнений, перед столь лакомым кусочком не устояли многие. Сколько? Пять? Десять? Больше?
 Надо будет дать ей освоиться, не наседать сразу. Пусть она привыкнет к мысли о том, что ей придется разделить с ним постель. Он даст ей немного времени, меньше, может быть, чем следовало, потому что скоро ему уезжать из табора. Но и этого времени должно хватить, чтобы прогнать из ее души страх.
 Доминик не сомневался, что ему удастся уложить ее в постель, и она захочет этого сама.
 В конце концов, гаджио она или цыганка, она всего лишь женщина.
 Кэтрин работала вместе со старой цыганкой, собирала хворост, соскребала копоть с горшков и сковородок, штопала горы изношенной одежды. Она уже привыкла к тяжелой работе, не то, что раньше. Кэтрин разогнулась, потирая затекшую спину, но, увидев маленький желтый цветок на пригорке у самых корней большого дерева, потянулась за ним.
 — Ты можешь набрать букет, если хочешь, — сказала Перса. — Доминик тоже их любит.
 То, что цыганка говорила по-английски, едва ли могло показаться странным. Кэтрин заметила, что почти все цыгане, кроме своего родного, знают еще два-три языка. Неудивительно при их образе жизни: странствуя по свету, они должны уметь общаться на языке других стран.
 — Первые цветы всегда самые нежные, — сказала девушка, вдыхая тонкий аромат.
 Перса пробурчала что-то в ответ и ушла, оставив Кэтрин одну. «Странно, — думала девушка, — цыган — и любит цветы. Трудно представить себе жестокого, бесчувственного цыгана, который нюхает цветы. Что-то здесь не так». Кэтрин вспомнила его слова, его взгляд.
 «Когда я решу назвать своим то, что мне принадлежит, ты узнаешь». Кэтрин передернула плечами: ну и мерзавец.
 В самом начале, когда ее везли турецкому паше, она была хоть чуточку защищена. Ведь девственницу в гарем можно продать вдвое дороже, и цыгане намеревались заработать на ней кругленькую сумму.
 И Вацлава удалось надуть довольно легко. Кэтрин не любила ловчить и обманывать, но… на войне как на войне.
 Теперь же все было по-другому. Кэтрин не сомневалась в его намерении уложить ее в постель. Утром он прекрасно дал это понять. Еще ни один мужчина не смотрел на нее таким взглядом, никто не говорил о том, что должно произойти, с такой уверенностью в ее добровольном согласии.
 Да и цыган этот был слишком умен, чтобы попасться ид ее удочку. Она так и видела, что он ходит за ней по пятам, не спускает с нее глаз.
 Теперь Кэтрин считала, что удача ей сопутствовала до сегодняшнего дня. При всей грубости обхождения, жизнь ее была все же не жизнью белой рабыни, да и девственность ее не была поругана. И она надеялась, что ей удастся (когда она вернется в Англию) принести своему будущему мужу в приданое лучшее, что у нее есть, — свою непорочность и чистоту. Итак, она была удачлива, бахтало, как говорится у цыган.
 Но одного взгляда, брошенного в ту сторону, где на полянке возился с лошадьми цыган по имени Домини, было достаточно, чтобы понять, что полоса удач для Кэтрин закончилась.
 Следуя приказу Домини, после работы, ближе к вечеру, Кэтрин прилегла вздремнуть и, проснувшись, почувствовала себя отдохнувшей и окрепшей. Поев немного холодной оленины, предложенной Персой, и освежившись у ручья, Кэтрин, не торопясь, возвращалась в табор. Теперь у нее появился шанс сбежать. Пока ей дана большая свобода, чем когда-либо. Никто не привязывал ее на ночь, да и днем она могла гулять одна. Надо только быть осторожной, и рано или поздно она найдет способ спастись.
 Случай представился даже раньше, чем она ожидала.
 На закате в табор пришел ремесленник, похожий на цыгана. Он продавал свои поделки, точил ножи и ножницы. Краска на стене его вагончика облупилась, некогда яркая надпись, зазывающая клиентов, выцвела, но колеса были как новенькие, да и мул, впряженный в повозку, выглядел вполне здоровым.
 — Арманд — француз, — пояснил Доминик, перехватив заинтересованный взгляд Кэтрин. — Они друзья со старым Джозефом.
 Большинство людей, кого ремесло заставляет колесить по земле, стараются держаться от цыган подальше, однако этот Арманд, по всей видимости, был исключением и считался в таборе своим.
 — Пойдем, — предложил Доминик, — посмотрим, что он привез.
 Доминик весело улыбнулся и, взяв Кэтрин за руку, повел в передвижную лавку. Пальцы его, казалось, излучали тепло и силу.
 Когда Доминик обернулся, чтобы помочь ей подняться в вагончик, Кэтрин снова вгляделась в его лицо. Дрожащий свет от костра падал на его лицо, причудливо изменяя его, делая черты еще тверже, тени глубже, придавая его взгляду таинственно-опасное выражение, то самое, что она заметила вчера. Черты его были острее и выразительнее, чем у знакомых ей англичан, кожа смуглее и ровнее. Он был не похож ни на одного из известных ей мужчин.
 — Домини! Веди к нам женщину-гаджио! Пора и нам взглянуть на твое приобретение.
 Доминик повел ее туда, откуда прозвучали голоса. Пробравшись под натянутыми между повозками веревками, на которых сохло сильно изношенное белье, они подошли к группе цыган, сидящих у небольшого костра. Кэтрин обратила внимание на пожилого костлявого мужчину, тучную усатую женщину и молоденькую женщину на сносях. Цыгане весело смеялись.
 — Катрина, это Джозеф. Он у нас главный, — сказал Доминик, — это его жена, Зинка, а это невестка, Медела.
 — Здравствуйте, — не слишком уверенно произнесла Кэтрин.
 Цыгане беззастенчиво разглядывали ее, но почему-то их внимание привлекло не лицо ее, а волосы.
 — Бала камескро, — произнес Джозеф, по-видимому, с одобрением. — Может быть, она принесет нам удачу.
 — Что такое бала кам… кам?
 — Бала камескро, — повторил Доминик, — значит солнцеволосая или рыжеволосая. Считается, что рыжеволосые женщины приносят табору удачу.
 Теперь Кэтрин стало попятно, почему однажды в другом таборе, когда она спала, кто-то подкрался к ней и отрезал рыжий локон. Тогда она не знала, что и подумать.
 Беременная подошла к Кэтрин и коснулась се волос почти с благоговением, затем медленно погладила шелковистые блестящие пряди. Черные волосы девушки, как и у свекрови, были покрыты платком, дикло, завязанным на затылке, поскольку у цыган замужняя женщина не может ходить с непокрытой головой.
 — Очень красиво, — сказала цыганка, намотав па палец прядь. Она улыбнулась нежно, почти застенчиво, совсем не так, как это делали другие цыганки.
 — Спасибо.
 Кэтрин повернулась к Доминику.
 — Если она хочет, я могу отрезать для нее локон.
 Доминик ответил ей теплой улыбкой.
 — Меделе будет приятно.
 Впрочем, Кэтрин заметила, что ее поступок приятен и Доминику. Он одобрительно улыбался и больше не хмурил брови.
 — Если вы дадите мне прядь, я буду носить ее здесь, — Медела показала на живот, — рядом с малышом.
 Доминик легко вскочил на подножку повозки, с кошачьей грацией скользнул внутрь. Через мгновение он уже опять стоял рядом с Кэтрин. В руках у него был нож.
 — Поворачивайся, — коротко приказал он Кэтрин.
 Честно говоря, ей не слишком понравился тусклый холодноватый блеск клинка, но что поделаешь. Доминик приподнял волосы на затылке и отрезал небольшой локон снизу.
 Медела взяла протянутый ей подарок, сияя от радости.
 — Мэнди паэзорхас, — сказала она, — я перед вами в долгу.
 Зинка подняла свой грузный стан, при этом колокольчики на ее сережках мелодично зазвенели.
 — Может статься, — сказала цыганка, — что ты заплатил за нее даже меньше, чем она того стоит.
 Украдкой взглянув на Доминика, Кэтрин заметила, что напоминание о торге не очень приятно ее новому хозяину, но Доминик ничего не ответил.
 Цыгане говорили о погоде, о потеплении, о ярмарке, куда направлялся табор, и, наконец, о приезде Арманда.
 — Как обычно, он предлагает нам дешевку втридорога, — сказал Джозеф, но слова его никак не вязались с улыбкой, выдававшей привязанность старого цыгана к чужаку-французу.
 — Приятно увидеть его вновь, — поддержал старика Доминик.
 Пришла пора прощаться. Доминик взял се за руку и повел к ремесленнику. Вагончик француза стоял отдельно от всех, на самом краю поляны. Вокруг толпились цыгане и цыганки, торгуясь на чем свет стоит. Тут же сновали вечно голодные собаки.
 — Домини! — окликнул их пожилой мужчина. — Сколько лет, сколько зим, mon ami [1] !
 Тщедушный человечек улыбнулся, обнажая гнилые зубы. Похоже, он и вправду был рад видеть Доминика.
 — Ты не изменился, — сказал Доминик на французском. — По-прежнему остаешься единственным гаджио, способным облапошить цыгана.
 Мужчины засмеялись и принялись вспоминать веселые былые времена.
 Доминик по-хозяйски обнял Кэтрин за талию. Когда она попыталась высвободиться, рука его прижала ее крепче, и он бросил на нее предупредительный взгляд.
 — Ты, смотрю, женился. Давно пора.
 Доминик только рукой махнул,
 — Она англичанка, — сказал он, будто это все объясняет. — Она не моя жена.
 «А просто моя собственность, — мысленно закончила за него Кэтрин, побледнев от унижения. — Ты можешь думать, что тебе заблагорассудится, но скоро ты поймешь, что ошибся».
 — Ты к нам надолго? — спросил Доминик.
 — Рад бы, да не могу. Вот поем, выпью с Джозефом, послушаю его скрипку и поеду. У меня есть дело в Арли.
 Доминик лишь кивнул в ответ. Среди всевозможных поделок из металла — кастрюль, сковородок, ножей и прочего — Доминик выбрал изящную оловянную шкатулочку в форме сердечка.
 — Это тебе, — сказал он, улыбнувшись, и подал подарок Кэтрин, — чтобы было где хранить ленты, которые я буду тебе покупать.
 Кэтрин опустила глаза. С какой радостью она сказала бы ему сейчас, чтобы он приберег для кого-нибудь другого свои дешевые сувениры, что, будь эта коробочка отлита из чистого золота, он все равно не сможет купить ее благосклонность. Вместо этого Кэтрин любезно улыбнулась и приняла подарок.
 — Спасибо.
 Рука Доминика вновь легла на ее талию. Отчего-то тепло его руки проникло в ее тело, пробежало по нему волной. Что с ней происходит? Неужели?.. У Кэтрин возникли кое-какие подозрения, и она разозлилась на себя.
 — Я думаю, мне будет приятно делать тебе подарки, моя рыжая киска, — шепнул ей на ухо Доминик, и от его хрипловатого голоса у нее почему-то сладко сжалось сердце.
 — Не пора ли нам возвращаться? Твоя мать, наверное, хочет, чтобы я помогла с ужином.
 Кэтрин уже поняла, что во всем, что касается матери, Доминик проявляет почти трогательную заботу. Он явно был доволен тем, что Кэтрин выполняет значительного часть той работы, которую прежде делала Перса. И цыганка сказала правду — Доминик действительно любил те желтые цветы.
 — Ты права, — сказал Доминик и, дав Арманду монету за шкатулку, попрощался, пожелав ему бахтало дром — счастливого пути.
 Кэтрин запомнила это выражение, поскольку его часто говорил Вацлав. Она едва удержалась, чтобы не вскрикнуть от радости. Арманд уезжает сегодня! И хотя Арли находится на юге, он все же ближе к морю, к Англии.
 Все складывалось очень удачно.
 Кэтрин изо всех сил старалась не выдать своей радости. Вокруг, как всегда, носились ребятишки. Кэтрин остановилась, чтобы поправить у одного из них сползающие штанишки.
 — Янош, это Катрина, — сказал мальчуган приятелю, босому, без рубашки, в рваных штанах.
 Кэтрин так и не могла привыкнуть к тому, что дети здесь вообще не знают обуви, а холода будто и не замечают.
 — Здравствуйте, — смущенно проговорил ребенок.
 — Здравствуй, Янош, — ответила Кэтрин.
 Детей она любила всегда. У себя дома она входила в Общество помощи бедным и сама учила детей грамоте. Благодаря ее усилиям дело, начатое еще ее отцом, продолжалось, и дети имения Арундейл ходили в школу достаточно регулярно. Кэтрин украдкой смахнула слезу. Этот мальчуган напомнил ей о доме. Дом! Горький ком встал в горле.
 Кэтрин отвела взгляд от мальчика, который, взобравшись на широкие плечи Доминика, путешествовал верхом, вцепившись в его черные кудри. Но взглянув на Доминика, она поймала в его глазах удивленное выражение.
 Он опустил ребенка на землю, и мальчонка побежал догонять приятелей.
 — Ты любишь детей? — спросил он.
 — Да, — тихо ответила она, — очень.
 На ужин они поели жареной картошки, капусты и цыпленка. Кэтрин узнала, что цыгане держат кур всех расцветок, чтобы, если крестьянин из близлежащей деревни явится искать украденное, ему можно было предъявить несколько таких же, на выбор, и он, растерявшись, ушел бы ни с чем.
 Доминик сел с ней рядом, слишком близко, отчего она чувствовала себя несколько неуютно. Разговор шел о погоде. Действительно, хотя ночи оставались прохладными, днем солнце светило вовсю, именно так, как предсказывал Вацлав. Доминик еще говорил о своих лошадях, к которым он, как видно, питал особую страсть, и о предстоящем торге.
 — Я думаю, тебе понравится, — сказал он, — зрелище интересное.
 «Странно, для цыгана речь у него слишком правильная и гладкая», — подумала Кэтрин. Но сейчас ее волновало не это. Она думала только о том, как бы ей улучить момент, чтобы пробраться в повозку Арманда, молилась лишь о том, чтобы не опоздать. И старалась не замечать взглядов, которые на нее искоса бросал Доминик.
 — Я устала, — наконец сказала Кэтрин. — Если вы не возражаете, я пойду спать.
 — Ты вес еще уверена, что хочешь спать одна? — с блеском в глазах спросил Доминик, прямо раздевая се глазами.
 У Кэтрин заныло от страха сердце.
 — Совершенно уверена.
 Он поднял руку, убрал упавшую на лоб рыжую прядь и кончиком пальца погладил ей щеку. Кэтрин показалось, будто бабочка задела ее крылом, и сердце ее затрепетало.
 — Спокойной ночи, малышка, — сказал он и, пристально посмотрев на нее, отвернулся и зашагал прочь.
 Кэтрин торопливо поднялась по ступенькам, распахнула дверь вагончика и, залетев внутрь, захлопнула за собой дверь. Тяжело дыша, она прислонилась к стене. Тускло горела свеча. Здесь, за плотно закрытой дверью, ей стало немного полегче, хотя чего она так боялась, от чего так старалась убежать, Кэтрин сказать бы не могла.
 Чуть попозже она затушила свечу и легла. Кэтрин полагала, что цыган едва ли придет. Он не из тех, кто бросается словами. Он даст ей знать, когда надумает получить то, что ему принадлежит, вот только ее здесь уже не будет.
 Ожидание чуть не свело ее с ума. Лаяли собаки, ржали лошади, дети никак не могли улечься, но в конце концов цыганский табор утих. Кэтрин не слышала скрипа колес, значит, пока все были на месте, и она вполне успеет спрятаться в повозке ремесленника. Сколько получится, она проедет вместе с ним, а там поглядим. А пока нужно кое-что украсть отсюда.
 Кэтрин выбралась из теплой кровати и подошла к большому деревянному сундуку справа от входа. Она видела, откуда Доминик доставал деньги, чтобы заплатить Вацлаву, и молила лишь о том, чтобы там еще что-нибудь осталось.
 Просунув руку под попоны, упряжь, гребни и прочий хлам, Кэтрин наконец добралась до дна, туда, где лежал тяжелый мешочек с деньгами, и в нем оказалось золота больше, чем она думала.
 Конечно, воровать было неприятно, но что делать, если нет выбора? Как только она доберется до дома, тогда попытается как-нибудь вернуть деньги. Кэтрин сунула несколько монет в карман юбки, накинула на себя старую шерстяную таль и выскользнула из вагончика. Убедившись, что вокруг никого, она тихонько прикрыла дверь и спустилась по ступеням.
 Перса спала в вагончике по другую сторону от костра, но Доминика нигде не было видно. Вздохнув с облегчением и надеясь, что удача не оставит ее и дальше, Кэтрин проскочила открытое пространство между повозками и дальше побежала, стараясь не попадать а круг света, образованный догорающими угольями.
 Подойдя к повозке ремесленника сзади, Кэтрин подтянулась и, откинув парусину, забралась внутрь, стараясь не шуметь. Скорчившись за деревянными ящиками на жестком полу, Кэтрин вслушивалась в голоса, доносящиеся со стороны повозки старого Джозефа. Скрипка прекратила играть несколько минут назад, значит, скоро Арманд вернется. Кэтрин уже пожалела о том, что не прихватила с собой одеяло, и сейчас дрожали от холода. Оставалось только ждать.
 Доминик стоял в тени у вагончика Яны. Увидев Кэтрин, он удивился, но уже в следующую минуту понял, что она задумала.
 — Домини?
 Яна вышла из вагончика, соблазнительно покачивая бедрами. Черные волосы рассыпались по плечам, миндалевидные черные глаза блестели.
 — Почему ты не заходишь? Ты и так заставил меня долго ждать!
 Пряди черными змеями падали на полную грудь, вздымавшуюся при каждом вздохе. От холода соски ее отвердели и заострились, натягивая тонкую ткань простой белой блузы.
 — Подожди немного, — сказал Доминик. — У меня тут одно дело осталось.
 Яна обольстительно улыбнулась.
 — Дело может подождать. Пойдем, мой милый, иди ко мне, любовь моя, позволь Яне сделать тебе приятно.
 Она протянула ему руки, ждущие, манящие, но он словно и не заметил ее жеста.
 — Позже, — бросил он, уходя.
 Честно говоря, он стоял у вагончика уже довольно долго, думая: войти или нет. Он собирался прийти к ней, как и обещал, но вместо этого медлил, выпил палинки, крепкой цыганской водки, потом выкурил сигару, потом пошел проверил лошадей. Все откладывал и откладывал встречу. Доминик выругался. Все оттого, что сегодня, как и вчера, он хотел не Яну, а Кэтрин. Да, Кэтрин, а не ту женщину, которая согревала ему постель вот уже несколько недель. Кэтрин, рыжую плутовку, ту, что как раз сейчас пытается от него удрать.
 Доминик подбежал к повозке, рывком открыл дверь и вошел. У цыган не было надобности в замках, красть у своих было делом неслыханным, все равно что украсть у брата или сестры. Но у гаджио другие традиции, и от женщины, которую он спас, он мог ожидать любой подлости.
 Доминик зажег свечу из белого воска и подошел к сундуку, где хранил деньги. Откидывая кованую крышку, он уже знал, что не найдет на дне золота. Не должен был он ей доверять, вел себя как дурак. Доминику было досадно. Эта рыжая воровка обвела его вокруг пальца.
 И все же он продолжал искать. Нащупав мешок, он почти удивился. Вынул, взвесил на руке. Легче, но не намного. Почему она не взяла все? Доминик не знал ответа. Одно радовало: женщина гаджио оказалась лучше, чем он о ней думал. Почему-то это очень обрадовало его, показалось чрезвычайно важным.
 Воздух в комнате хранил ее запах. Доминик вдохнул полной грудью. Она пахла чистотой, наверное, от мыла, которым часто пользовалась, и было нечто еще в ее запахе, какая-то сладость, похожая на запах меда, нечто неуловимое, чему он не мог найти названия. Он представил, как Кэтрин прячется в дальнем углу повозки. Должно быть, она замерзла.
 Господи, что с ним творится? Вместо того чтобы скрежетать зубами от злости, он улыбается. Какую храбрость нужно иметь, чтобы покинуть теплоту и уют его вардо, более-менее сытую жизнь ради неизвестности.
 Конечно, без хорошей выволочки он ее не оставит, и все же у этой женщины есть и мужество, и характер, а англичанка с характером — настоящая редкость. Она стоит денег, что он за нее заплатил.
 Когда Доминик вышел из вардо, повозка Арманда уже тронулась. Цыган пошел к лошадям. Доминик не без ехидства представлял себе, как вытянется ее хорошенькое личико, когда он перехватит их на пути, и усмехался. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не пуститься в погоню немедленно.
 Повозку качало, кастрюли, сковородки гремели, но все это можно было пережить. Только бы добраться до порта. Кэтрин выглянула из-под парусины. Костры цыганского табора еще виднелись вдали, но вскоре и они пропали. До рассвета, когда Доминик обнаружит, что она сбежала, пройдет не один час. И многие мили лягут между ней и мужчиной, чьи темные глаза и волосы, чья смуглая кожа вызывали в ней странное беспокойство.
 Кэтрин прислонилась к грубой обшивке вагончика, вся отдавшись позабытому чувству свободы. И воздух казался слаще, и ночные звуки безмятежнее. Свободна! Глаза ее смежила дрема. Свернувшись калачиком, она сладко заснула.




 Глава 4



 Пусть от братьев тебя отделила судьба,
 Пусть в далекие дали от них увела,
 Ты про верность обычаям предков-цыган
 Не забудь, коль цыганом
 считаешься сам.

    Из цыганского фольклора

 Кэтрин проснулась. Как хорошо она поспала! А какие ей снились сны! Кэтрин потянулась. В следующее мгновение она осознала, что повозка не движется, а спустя еще мгновение поняла, что что-то теплое и мягкое касается ее затылка. Кэтрин обернулась. Боже праведный! Доминик!
 — Ты в безопасности, рыжая киска, — ласково проговорил он, когда Кэтрин испуганно отшатнулась. — Я пришел вызволить тебя, спасти от этого старого греховодника Арманда.
 — Ты!
 — А ты что, ждала Вацлава?
 — Пусти!
 Кэтрин рванулась, но его руки держали ее, словно стальные обручи. Бежать все равно было некуда. Доминик подхватил ее на руки. С удивительной легкостью он соскочил на землю, не выпуская из рук своей драгоценной ноши.
 — Так должен ли я бросить вызов своему старому другу? — язвительно поинтересовался он. — Может, мне надо его убить за то, что он украл тебя? Да? Арманд вошел в мой вагончик и заставил тебя пойти с ним?
 Кэтрин попыталась расцепить железное кольцо его рук. Тщетно.
 — Арманд ничего не знает обо мне. Я убежала сама. Со мной и разбирайся.
 В глазах Доминика мелькнуло любопытство.
 — Ты и вправду решила, что я позволю такому дорогому приобретению уплыть прямо из-под носа? Обидно только, что ты предпочла беззубого старика.
 Доминик опустил ее на землю, обнимая одной рукой, да так крепко, что, опускаясь, она невольно скользнула грудью по его мускулистому телу. Кэтрин вспыхнула и опустила глаза.
 — Премного благодарен, мой друг, — сказал Доминик по-французски.
 — До свидания, Домини, — отозвался старик, махнув на прощание рукой, и, прикрикнув на мула, поехал дальше.
 Доминик взял Кэтрин за руку и повел ее к серому жеребцу. Достав из седельной сумки одеяло, он укрыл им плечи девушки, затем поднял ее на седло и усадил боком, а сам сел позади и тронул поводья. Кэтрин была в отчаянии. Как ему удалось так быстро ее отыскать?
 Стояла глубокая ночь. До рассвета было еще далеко. Почему же он так быстро ее нашел?
 — Что ты можешь сказать в свою защиту, маленькая тщера?
 — Что это такое? — угрюмо спросила Кэтрин, понимая, что не может дать волю гневу, и от этого чувствуя себя еще тоскливее.
 — Тщера означает воровка. Это насчет денег, что ты у меня украла.
 — Я взяла ровно столько, сколько мне понадобилось бы на дорогу. Я вернула бы их.
 — Почему ты убежала? Над тобой издевались? Морили голодом? Били?
 — Если я воровка, то как назвать тебя? Если ты так быстро меня нашел, значит, ты приходил ко мне ночью. И тебя еще удивляет, почему я убежала,
 Доминик рассмеялся. Кэтрин никак не могла понять, чему он радуется.
 — Я видел, как ты уходила. Стоял в тени повозки, ты меня и не заметила.
 — Я тебе не верю!
 — Почему? Ведь я верю тебе.
 В самом деле, почему нет? До сих пор он ни разу не солгал ей. Во всяком случае, ей так казалось. У Кэтрин немного отлегло от сердца, она расслабилась, прислонилась к его крепкой груди, почувствовала тепло его тела, крепость мышц, услышала даже биение его сердца.
 Доминик пошевелился, налитые мускулы заиграли под шелковой рубахой, и Кэтрин невольно вздрогнула, поймав себя на том, что думает, как приятно было бы коснуться его гладкой кожи, почувствовать под пальцами упругую игру крепких мышц.
 Кэтрин тряхнула головой, чтобы отогнать непрошеные видения, заставить исчезнуть странное, незнакомое чувство тягучей и сладкой боли где-то в самой глубине ее существа. Она так резко выпрямилась, что едва не свалилась.
 — Спокойнее, Кэтрин, Хоть до табора недалеко, да ехать все равно приятнее, чем идти.
 Доминик прижал ее к себе покрепче.
 — Ты действительно так сильно меня боишься, что решила бежать? — спросил он чуть позже. — Или у тебя есть еще причины?
 Кэтрин представила себе дом в Арундейле, друзей, замок. Подумала о дяде, спрашивая себя об Эдмунде. Милый, милый Эдмунд, человек, который был ей как брат. Эдмунд, который сейчас может по праву считать себя герцогом Арундейл, — человек, который должен был бы больше других мечтать о том, чтобы она исчезла. Или виноват все-таки кто-то другой? Может, Эдмунд и Амелия скучают по ней так же сильно, как и она по ним?
 — Я хотела домой, — тихо сказала Кэтрин, глотая слезы.
 — Но ты сказала, что убежала из дома. А сейчас что, решила вернуться?
 — Я… я совершила ошибку, — уклончиво сказала она. — Все, чего я хочу, это снова встретиться с семьей.
 — Если ты хотела вернуться в Англию, Кэтрин, тебе надо было просто сказать мне.
 Кэтрин обернулась. Черт побери его невозмутимое лицо — ничего не поймешь.
 — И ты бы разрешил мне уйти?
 Его пальцы нежно коснулись девичьей щеки.
 — Больше того, я бы сам тебя туда отвез. Кэтрин недоверчиво взглянула на странного цыгана.
 — Почему? Ты заплатил за меня целое состояние.
 — У меня есть свои соображения на этот счет. Если ты хочешь домой, я позабочусь о том, чтобы доставить тебя в целости и сохранности.
 — Ты не врешь?
 Он улыбнулся.
 — Клянусь именем Сары-ля-Кали, небесной покровительницы цыган,
 — Когда?
 — Скоро.
 Доминик наблюдал за лицом девушки: отчаяние сменилось неуверенностью, затем забрезжила надежда. Что-то дрогнуло у него в груди.
 Он погладил огненно-рыжие густые волосы, мягкие, как шелк, и теснее прижал к себе девушку. Лунный свет падал на ее лицо, выхватывая нежный контур губ; тень от густых ресниц делала глаза драматически-таинственными, лицо, такое бледное и гладкое, было бы совершенным, если бы не синяк у виска — напоминание о схватке с Вацлавом.
 Доминик стиснул зубы, не замечая, что все теснее прижимает к себе девушку. Полная грудь ее коснулась его руки, он вдыхал чистый и свежий запах ее волос…
 Впереди показались повозки, шатры и потухшие кострища. Цыганский табор спал. Доминик натянул поводья.
 — Дальше нам лучше идти пешком, если не хотим разбудить остальных.
 Доминик легко соскочил с седла и, подхватив Кэтрин за талию, помог ей спрыгнуть на землю.
 Они шли вдоль дороги, затем свернули в рощу, туда, где паслись цыганские кони. Доминик распряг серого жеребца, а затем подошел к Кэтрин. Он взял ее за руку, но не повел за собой, а остался стоять.
 — Раз я обещал отвезти тебя домой, то, по-моему, могу рассчитывать на твою благодарность.
 Кэтрин сжалась.
 — И в чем она должна выражаться?
 — Моя цена невелика — всего лишь поцелуй.
 Зеленые глаза недоверчиво смотрели на него.
 — Всего лишь поцелуй, — повторил он. — Это ведь не так уж много?
 — Если твое обещание чего-то стоит, то поцелуй и правда не большая плата, — сказала Кэтрин и чмокнула его в щеку.
 Доминик не мог сдержать улыбки.
 — Это не совсем то, что я имел в виду.
 Как она может быть такой пылкой и в то же время казаться столь невинной? Хотя, возможно, в некотором смысле так оно и было. Она ведь не старается его соблазнить. А вот он ее как раз и старается.
 — Тот поцелуй, о котором говорил я, требует чуть больше усилий, — сказала он. — Закрой глаза.
 Кэтрин смотрела на него и готова была сказать «нет».
 — Ты ведь хочешь попасть домой?
 Кэтрин глубоко вздохнула и закрыла глаза. Доминик с восхищением смотрел на нее, облитую лунным светом, бледную и прекрасную, словно мраморную, но живую, живую… Ладонями обхватив ее лицо, он приблизил губы к се рту, коснувшись губ ее сперва нежно, потом все смелее. Глаза Кэтрин широко раскрылись. Она попыталась оттолкнуть его от себя, но он только усилил штурм. Когда она приоткрыла рот, чтобы возмутиться, язык его проник вглубь, коснувшись теплого нёба. Вкус ее рта был столь же восхитительным, как и запах волос и тела. Доминик мечтал сейчас только об одном — узнать на вкус ее всю.
 Кэтрин старалась высвободиться, но что-то в ней самой, казалось, боролось с ее собственной волей. С самой первой встречи она подпала под обаяние этого смуглого черноглазого мужчины. То, что он догнал ее, только усилило его привлекательность. Она должна была ненавидеть его, но не могла. И сейчас, ощущая вкус его губ, его языка, она боролась с собой, чтобы не вернуть поцелуй.
 Кэтрин казалось, что сердце ее сейчас выскочит из груди. Она не могла думать ясно, кажется, даже забыла, что надо дышать. Доминик сжал ее руки, прижал к своей груди, обнял крепко-крепко. Кэтрин почувствовала силу его мускулов, язык его показался ей шелковым, руки — нежными, как бархат, и одновременно жгущими, как огонь. Но жар его рук, его тела, прижатых к ее ногам мощных бедер не обжигал, а ласкал, заставлял ее всю трепетать.
 Кэтрин застонала. Боже, так не должно быть, нет, не должно! Но доселе неведомая Кэтрин часть ее существа хотела его, хотела того, что должно было вот-вот произойти.
 Руки ее обвили его шею, вначале осторожно, потом крепче, смелее. Сквозь туман, затопивший ее мозг, она все же различала его руки, сжимающие сквозь тонкую ткань блузки ее грудь, ласкающие ягодицы.
 Но едва почувствовав его восставшую плоть, Кэтрин протрезвела, словно на нее вылили ведро ледяной воды. Она отскочила от Доминика; в глазах ее были возмущение и гнев. Размахнувшись, она ударила его по щеке.
 Доминик ошеломленно отступил.
 — Как смеете вы позволять себе подобные вольности?!
 Так могла сказать графиня Арундейл, леди благородного происхождения и прекрасного воспитания, женщина с чувством собственного достоинства, которая, разумеется, ни за что не позволит какому-то цыгану целовать ее.
 Доминик, прищурившись, смотрел на нее, потирая рукой горящую щеку.
 — Я мог бы тебя за это побить, — заметил он, но в голосе его не было гнева — одно лишь разочарование. — И был бы совершенно прав.
 — Так почему бы тебе не поступить в соответствии со своими желаниями, если только так ты можешь почувствовать себя настоящим мужчиной?
 На губах его заиграла усмешка.
 — То, что могло бы заставить меня почувствовать себя мужчиной, я только что готов был тебе показать, моя рыжая кошечка. Но сама ты сейчас тоже не ангелочком была.
 Кэтрин покраснела как рак. Господи, ведь он прав! Почему она не остановила его? Зачем она вообще позволила ему себя целовать? Как могла она себя так вести? Кэтрин приходилось напрягать всю свою волю, чтобы не отводить взгляда от этих дерзких черных глаз.
 — Да, вы правы. Я вела себя непростительно глупо. Надеюсь, вы извините меня. Я еще никогда… то есть я была несколько не в себе.
 Брови Доминика поползли вверх. Какое-то время он приглядывался к девушке, словно что-то решая, а потом, тряхнув головой, улыбнулся.
 — Ты продолжаешь удивлять меня, Катрина. Вот уж чего никак от тебя не ожидал, так это извинений.
 — Тебе тоже не мешало бы извиниться.
 В глазах его мелькнуло удивление, но он, продолжая предложенную Кэтрин игру, отвесил поклон.
 — Прошу принять мои самые искренние извинения, миледи.
 Он поднес ее руку к губам, едва коснувшись се, как того требовал принятый в высшем обществе обычай. Так мог бы вести себя кавалер в королевской гостиной.
 — …боюсь, что это единственное, что мне остается, хотя, должен признаться, другой поцелуй доставил мне куда больше наслаждения.
 Кэтрин не смогла скрыть улыбку. О, как она его понимает!.. Опомнись, Кэтрин! Не об этом тебе стоит размышлять. Она подумала о том, насколько он, сам того не зная, оказался близок к истине. «Миледи», — так он назвал се. И тут же укорила себя: какая из нее сейчас леди, и одета она как крестьянка, а уж манеры… Да, далеко ей сейчас до светских салонов.
 Уповая на то, что Доминик не заметит ее вспыхнувших щек, она взяла предложенную руку и пошла с ним к вагончику. Поблизости горел костер. Единственный во всем таборе. Доминик остановился у самой кромки светового круга. У костра, скрестив на груди руки, стояла молодая черноволосая женщина. Казалось, она ждала их.
 — Добрый вечер, Яна, — любезно поздоровался Доминик, но от Кэтрин не ускользнули нотки раздражения в его голосе.
 — Так, значит, это та гаджио, которую ты купил у Вацлава. Какой же я была дурой, что не поняла этого.
 — Это Кэтрин, — спокойно ответил Доминик, и Кэтрин невольно почувствовала к нему благодарность за то, что он назвал ее настоящим, английским именем, а не тем, которым ее звали в таборе. Дураку было ясно, что у этих двоих есть повод для выяснения отношений. В глазах и позе женщины читалась нескрываемая угроза, вот-вот готов был разразиться скандал.
 — Кэтрин, — повторила Яна. Столько ненависти и презрения было в голосе цыганки, что по спине у англичанки прокатился неприятный холодок. — Не слишком ли пышное имя для грязной шлюхи?
 — Нагляделась? — спросил Доминик у женщины. — Так иди к себе.
 — Без тебя? Нет уж. Пойдем со мной, и я подарю тебе наслаждение, какое дарила каждую ночь, с тех пор, как ты вернулся к нам.
 — Ты с самого начала знала, что это когда-нибудь кончится.
 — Верно. Ты из тех, кто любит разнообразие. Но ты умеешь ценить настоящих женщин. Эта драная рыжая кошка мне и в подметки не годится. Она никогда не согреет твою кровь так, как это делаю я. Ты только посмотри на нее: в чем только душа держится!
 Яна была близка к истине, У Кэтрин от всего этого закружилась голова, она с трудом стояла на ногах. Кто эта цыганка? Жена Доминика? Его возлюбленная? Что случилось? Он как-то обидел ее?
 — Я позабочусь о том, чтобы ты жила хорошо, можешь не беспокоиться.
 — Ты ведь привык откупаться, не так ли, Доминик? Заплатил и считаешь, что свободен!
 — Я всего лишь забочусь о тебе.
 — Ты думаешь, что победила, — воскликнула цыганка, обернувшись к Кэтрин. — А вот и нет! Видит Бог, ты ему скоро надоешь, как надоела я.
 Доминик шагнул к темноволосой женщине, сжав кулаки.
 — С меня довольно, Яна! Иди в свой вагончик, пока я не потащил тебя сам.
 Кэтрин переводила взгляд с цыганки на Доминика. «Ты надоешь ему, как надоела я!» Во рту стало горько. Доминик вернет ее в Англию, можно не сомневаться. Вернет, после того, как получит от нее все, что хочет. С удовольствием избавится от нее. Потом, после того как овладеет.
 — Прошу вас меня простить, — произнесла Кэтрин как можно спокойнее (Боже, как иногда трудно держать себя в руках!), — но я устала и хочу спать.
 Яна смотрела на нее с лютой ненавистью. Цыганка считала, что Доминик спал с ней, что она ему это позволила, мало того, согласилась с удовольствием! Краска стыда, унижения, досады залила щеки Кэтрин. Она рванулась вперед, и Доминик вынужден был отпустить ее.
 — Поговорим утром, — сказал он ей вслед.
 Яна стояла около лесенки. Кэтрин пришлось подойти к цыганке вплотную, чтобы забраться в вагончик. И вдруг Яна схватила ее за плечо, развернула соперницу к себе и с размаху залепила пощечину.
 — Яна! — воскликнул, бросаясь к ней, Доминик.
 Случись такое месяца два назад, Кэтрин бы только заплакала, но сейчас — дело другое. Схватив цыганку за волосы, Кэтрин дернула изо всех сил и ударила в ответ еще сильнее. Яна упала навзничь в грязь. Зеленые пышные юбки ее задрались до самых бедер, обнажая красивые точеные ноги.
 — Не нужен мне ни он, никто другой, — прошипела Кэтрин. — Одного хочу: поскорее уйти отсюда, от всех вас, чтобы меня оставили наконец в покое.
 — Врешь!
 Яна встала и, хмуро глядя на Кэтрин, начала отряхивать грязь, сделала шаг назад, оступилась и снова упала в грязь.
 Из тени появилась Перса.
 — Что ты буянишь, Яна? — спросила она. — Девчонка ничего тебе не сделала. У моего сына своя голова на плечах. Ему решать, с кем проводить время: с тобой или с ней.
 — Не вмешивайся, старуха.
 — Иди домой, Яна, — тихо произнес Доминик. — Я хотел, чтобы мы расстались друзьями. Если ты уйдешь прямо сейчас, такое еще возможно.
 — Я тебе не какая-нибудь гаджио, мной не покомандуешь!
 — Иди в свой вагончик, — повторила Перса, — пока я не напустила на тебя порчу. Смотри, а то как бы тебе не лишиться своих чудных волос!
 Яна подхватила руками отливающие синим роскошные волосы и попятилась.
 — Ты всегда меня ненавидела. Но уж ни за что не подумала бы, что цыганка может принять сторону гаджио!
 — Пошла вон! — крикнула Перса, вытаскивая из кармана юбки сморщенную цыплячью лапку. Длинные черные когти зловеще блеснули в свете костра. Яна, вскрикнув, бросилась наутек. Оглянувшись, она бросила Доминику:
 — Ты еще поплатишься за то, что сделал! Ты отдашь больше, чем отдал за эту девчонку. Ты отдашь все!
 Мелькнул зеленый водоворот юбок, мелодичный звон монист растворился в ночи. Цыганка пропала.
 Доминик обернулся к Кэтрин. Девушка побледнела, ее слегка трясло.
 — Кэтрин…
 Англичанка подняла руку, словно хотела оттолкнуть непрошеного утешителя.
 — Пожалуйста, не надо. Я пойду спать.
 — Отпусти ее, — сказала Перса, и Доминик остался на месте.
 На негнущихся ногах Кэтрин поднялась в вардо.
 — Ну вот, она уже приносит неприятности, — медленно проговорила Перса, выпуская из трубки дым.
 Доминик курил сигару, потягивая из оловянной кружки палинку. Ароматный дымок поднимался от горящих поленьев. Где-то ухнула ночная птица.
 — В том, что случилось с Яной, нет вины Катрины, — задумчиво проговорил Доминик.
 — Нет, она не виновата, только ты виноват. Когда ты остепенишься, мой сын?
 — Мы уже говорили об этом. Хватит.
 Какое-то время мать и сын сидели молча. Потом Перса сказала, словно угадав мысли Доминика:
 — Она не похожа на других женщин вашей крови.
 Доминик усмехнулся:
 — Точно, ни на одну из тех, что я знал.
 — Она работает усердно и никогда не жалуется.
 Доминик приподнял бровь. Воистину не всякая удостоится одобрения его матери.
 — Тебе она нравится?
 — Она — гаджио, — хмыкнув, ответила мать, — а этого довольно, чтобы я презирала ее.
 Доминик смотрел в огонь, думая о том, как похожи язычки пламени на буйные кудри Кэтрин.
 — Она дала прядь Меделе для ребенка.
 — Она знала, что это приносит удачу?
 Доминик кивнул.
 — Меделе, должно быть, было приятно.
 Старая цыганка глубоко затянулась и выпустила кольцо дыма в ночной воздух.
 — Почему она убежала? Мы ведь не обижали ее.
 Доминик прислонился к вардо. Вагончик был ярко раскрашен: красные и желтые змейки вились по зеленым веткам, обрамлявшим дверь.
 — Она хочет домой.
 — В Англию?
 — Да.
 — Тогда возьми ее с собой, когда будешь уезжать. После лошадиной ярмарки.
 Доминик кивнул, а сам подумал, что это от него никуда не уйдет. Можно и задержаться.
 — Я хочу остаться еще ненадолго.
 Перса внимательно взглянула на сына, но ничего не сказала. Доминик был ей благодарен за это. В Грэвенвольде хватало дел: надо было управлять поместьем отца, разводить лошадей. Пока не появилась Кэтрин, Доминику не терпелось уехать поскорее. Но теперь… От материнского взгляда такое не скроешь, как ни старайся.
 Будучи ребенком, он каждый год приезжал в табор навестить мать, своих сородичей, и всякий раз возвращение к отцу становилось для него трагедией. Но мало-помалу та жизнь становилась для него все больше своей. Он скучал по книгам, по тому огромному миру, что открыл перед ним отец.
 Однако и цена, которую требовала от него та, большая жизнь, была высока. Годы одиночества, оторванности от народа, который был для него родным. Косые взгляды и разговоры, всегда смолкавшие в его присутствии, между слугами, няньками, учителями, теми немногими обитателями дома во владениях маркиза, с которыми ему приходилось общаться и с кем у него никогда не было настоящей близости.
 Неизбывная боль его матери, вынужденной оторвать от сердца сына и отдать его чужим людям.
 И главное, вечным камнем на сердце — ненависть к человеку, который заставил его пережить все это. К человеку, который заставлял его страдать и сейчас.
 — Если ты хочешь эту женщину, — сказала Перса, — а я вижу, что ты ее хочешь, почему ты спишь на земле, хотя она спит у тебя в постели?
 Доминик хмыкнул:
 — Похоже, Кэтрин уж слишком носится со своей добродетелью. Пусть даже от нее мало что осталось. Она натерпелась за это время. Нужно время, чтобы она привыкла ко мне.
 Перса удивилась:
 — Она смогла надуть Вацлава сказками о своей невинности, но как мог попасться на ту же удочку мой сын? Ты ведь опытный. Должен был давно разобраться, что к чему.
 Права ли мать? Доминик вспомнил ее поцелуй, такой сладкий, страстный. Но она краснела, когда он прикасался к ней. Возможно, она и не девственница, но и не женщина с опытом. Уж в этом он мог бы поклясться.
 — Несколько дней ничего не решают. Рано или поздно она будет моей.
 Перса попыхивала трубкой, задумчиво глядя на сына. Неужели женщина околдовала его, как однажды Вацлава? Или здесь что-то другое?
 Хорошо уже то, что девчонка избавила Домини от этой коварной Яны, а если ее присутствие в таборе поможет задержать сына, то Перса готова терпеть ее. Кроме того, девчонка действительно умеет работать, и Персе пока не на что жаловаться. Пока все складывается хорошо.




 Глава 5


 Кэтрин проснулась. На улице щебетали птицы. Природа ликовала, но на душе у Кэтрин было пасмурно, как никогда.
 В эту ночь Кэтрин спала плохо: ворочалась с боку на бок, снова и снова проживала то, что случилось накануне. Как Доминик обнимал ее! Как он ее целовал! Какие у него ласковые руки!
 Кэтрин уже целовалась однажды. Давно, еще в Арундейле. Тот поцелуй отозвался теплой и сладкой истомой, тогда Кэтрин подумала, что замужество стоит того, если перед сном супруг будет одаривать ее таким нежным поцелуем.
 С Домиником все было по-другому. Его дерзкий поцелуй пробудил в ней какие-то новые чувства.
 Ну нет, Кэтрин это не устраивало! Не хватало еще влюбиться! Хотя… Да нет, ей было просто любопытно, что произойдет дальше. Амелия намекала на возможность существования страстных отношений между мужчиной и женщиной, да и сама Кэтрин в таборе цыган видело довольно откровенное поведение мужчин и женщин.
 Когда Доминик поцеловал ее, она была просто заинтригована новыми незнакомыми ощущениями. Интересно ведь знать, что в этом находят. Ну все, хватит, узнала. Такого больше не должно случиться.
 Невыспавшаяся, хмурая, Кэтрин встала с постели, наскоро причесалась, оправила одежду. Смены платья у нее не было, юбка испачкалась и смялась, блузка тоже, но Кэтрин так и не могла заставить себя лечь в постель Доминика голой.
 Прижавшись к двери, Кэтрин прислушалась к звукам просыпающегося табора: стук топора, плеск воды, позвякивание ведер, смех детворы. Скоро Перса начнет молоть зерна для кофе.
 Кэтрин спустилась по узким деревянным ступенькам. А земля сегодня гораздо теплее. Костер уже горел, но ни Персы, ни Доминика не было видно. Кэтрин это вполне устраивало. Она решила искупаться как следует, каким бы холодным ни был ручей.
 За время, проведенное с цыганами, Кэтрин научилась их нехитрым правилам гигиены. Воду для приготовления пищи и питья брали в верхнем течении реки, ниже — мыли посуду, еще ниже — пили кони, еще ниже — место для купания, как для мужчин, так и для женщин, и наконец — место для купания беременных женщин и тех, у которых были месячные, мэримэй, говорили цыгане, нечистые.
 Кэтрин пошла к небольшой запруде, месте, где обычно купались женщины. Кэтрин сняла сандалии и вошла в воду как была, в одежде. Тело заломило от холода. Еле сдерживая дрожь, Кэтрин маленьким кусочком мыла, найденным и повозке, вымыла голову. Стирать одежду на себе было неудобно, но раздеваться она боялась.
 Довольная тем, что опять выглядит вполне прилично, Кэтрин вскарабкалась на согретый солнцем холм, чтобы перед возвращением в табор обсохнуть. Солнце так ласково припекало, а накануне Кэтрин так мало спала, что вскоре она задремала. По небу проплывали облачка, иногда закрывали солнышко. Какое-то особенно вредное облако все никак не хотело уходить. Кэтрин открыла глаза и тут же вскочила как ошпаренная.
 — Прости, — сказал Доминик, — я не хотел тебя испугать.
 — Я… я, наверное, уснула.
 Кэтрин украдкой взглянула на блузку, достаточно ли та высохла.
 — …Я хотела подождать, пока не высохнет одежда.
 — Кто же станет винить тебя за это в такой чудный день? — сказал Доминик, протягивая ей кружку с дымящимся черным кофе. — Я тоже мылся, а потом увидел, как ты идешь к ручью. Я подумал, может быть, ты хочешь выпить кофе.
 Кэтрин хотела поблагодарить его, но как только заглянула в его черные смеющиеся глаза, тут же безобразная ночная сцена с Яной встала перед ней с поразительной ясностью. Кэтрин подумала о жестокости Доминика, и позабытая было враждебность всколыхнулась с новой силой.
 Она собралась сказать ему, что думает по поводу его повеления, но тут взгляд ее упал на широкую обнаженную грудь, едва скрытую расшитой золотом безрукавкой, той самой, что она видела в вагончике, и слова застряли в горле.
 Как ни старалась она выглядеть безразлично-суровой, предательский румянец вспыхнул на щеках. Она могла думать только о том, что никогда не видела кожу более гладкую и более смуглую, что ей страшно хочется дотронуться до него, убедиться, что его сильное тело и впрямь такое твердое на ощупь, как кажется.
 — Мне жаль, что так получилось с Яной, — сказал он, — Надо было мне раньше с ней поговорить.
 В тот момент, как было произнесено имя Яны, заклятие спало. Тряхнув головой, Кэтрин спросила:
 — Ты хочешь сказать, что должен был избавиться от нее раньше, да? Пока она не стала тебе помехой? Эта женщина — твоя жена?
 Губы Доминика сложились в неприятную усмешку.
 — Да нет. Мы с Яной знаем друг друга с детства. Близкие друзья, так сказать. То, что случилось вчера, произошло бы так или иначе. Чуть раньше, чуть позже.
 Кэтрин изо всех сил сжала кружку. Шум реки сразу стал как-то тише.
 — Почему?
 — Яна — женщина… э-э… с очень большими запросами. Когда ее муж, Антал, заметил за ней эту маленькую слабость, он развелся с ней. Со мной она находит некоторое утешение.
 — Ты хочешь сказать, Яна сама предложила тебе…
 — Да. Честно говоря, Яна подошла ко мне первой и, по-моему, ничуть от этого не проиграла.
 С такой логикой не поспоришь. Если женщина ведет себя настолько бесстыдно, что вынуждает мужа с ней развестись… Такую совсем не жалко.
 — Ну, если она пошла на связь добровольно…
 — Наконец слышу голос разума! Я было решил, что в женских головках такой зверь не водится. Значит, мир?
 — Значит одно: ты совершил большую ошибку, когда порвал с ней. Теперь твою постель некому будет согреть.
 — Мне хватит одного взгляда на тебя, Катрина, — проговорил Доминик, лаская ее глазами, — чтобы согреться. Разве ты не чувствуешь, как хорошо нам будет вместе?
 Доминик наклонился к ней, и Кэтрин инстинктивно отшатнулась.
 — Не надо! Не говори так! Даже и думать не смей!
 — Почему? Разве это так противно?
 — Конечно!
 Но рот ее пересох при одной мысли о том, что они могут быть близки, а кружка в руке задрожала, Доминик засмеялся и взял у нее кружку.
 — Обожжешься.
 Его глаза сияли как звезды во мраке.
 — Доминик, прошу тебя…
 — Просишь о чем, Кэтрин? Чтобы я поцеловал тебя и заставил почувствовать то, что испытала ты прошлой ночью?
 Кэтрин вскинула голову.
 — Нет. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
 Уголки его губ поползли вверх. Доминик смерил ее взглядом, поставил кружку на землю и пошел прочь, бросив ей через плечо:
 — Завтра мы едем на ярмарку. Пора сниматься с якоря: паковать вещи, готовить повозки. Когда закончим, я покажу тебе город.
 — С удовольствием, — неожиданно для себя ответила Кэтрин и поймала себя на мысли, что ей действительно было бы приятно оказаться в городе рука об руку с этим черноглазым красавцем цыганом.
 Доминик дотронулся до ее щеки, и по коже Кэтрин побежали мурашки.
 — Пойдем в табор, — сказал он нежно.
 — Мне надо побыть здесь еще немного, — солгала Кэтрин. Только бы он ушел один.
 — Хорошо, жду тебя у костра.
 Кинув на нее последний согревающий взгляд, Доминик пошел в табор.
 Кэтрин смотрела ему вслед. Как он красив! Какая у него гордая походка! Господи, как так случилось, что она не может отвести от него взгляда?
 Кэтрин вспомнила дом, Англию. Подумала об Арундейле, о том, что ради отца, столько сделавшего для того, чтобы титул достался ей, родить сыновей — наследников титула и поместья. Она представила себе Эдмунда в роли новоявленного герцога и почувствовала неприятный укол в сердце. С другой стороны, она могла ошибаться. И все же, был ли Эдмунд повинен в ее похищении или нет, он занимал сейчас чужое место, место, которое по праву принадлежало ей.
 Потом мысли ее вернулись к смуглому черноглазому цыгану, который одним лишь взглядом заставлял учащенно биться ее сердце. С каждым днем он становился ей все ближе. Кэтрин боялась, что, когда он заявит на нее свои права, она не сможет отказать.
 Кэтрин оставалось только молиться, чтобы время это никогда не наступило. Господи, быстрее бы оказаться дома!
 Кэтрин и Перса сначала упаковали вещи, потом собирали ягоды и чистили картошку к ужину. Доминик занимался лошадьми. День пролетел незаметно. Они поели еще до захода солнца, потом помыли оловянные миски и тяжелые чугунные котелки. Доминик ушел в вардо. Вернулся он через несколько минут и, слава Богу, он надел рубашку.
 — Пошли, — сказал он, беря Кэтрин за руку, — нам надо добраться до вершины холма, пока не зашло солнце, — и повел ее по утоптанной тропинке, серпантином ведущей наверх, к гранитной цитадели.
 — Там, наверху, церковь? — спросила Кэтрин.
 — Собор. Двенадцатый век. На том же месте был храм, построенный еще римлянами, потом его разрушили, на месте прежнего святилища возник христианский собор. Он и сейчас действует.
 Кэтрин смотрела на него со смесью удивления и интереса. Цыган, знакомый с историей и культурой Франции? Разве такое возможно? Она вспомнила о книгах в вагончике.
 — Ты умеешь читать!
 Фраза прозвучала почти как обвинение. Доминик сухо улыбнулся в ответ.
 — Не думаешь же ты, что если я цыган, то не способен выучить буквы?
 — Нет… Просто я никогда не встречала цыган с образованием. Я думала, вы считаете учебу вредным занятием. Твоя мать тоже умеет читать?
 Доминик покачал головой.
 — Так как же ты научился?
 Доминик вдруг круто развернулся к ней и остановился. На его лице не осталось и тени улыбки. Цыган хмуро смотрел на девушку.
 — Думаю, ты все равно об этом узнаешь, рано или поздно. Так уж лучше я сам расскажу. Я цыган только наполовину. Мой отец — гаджио — настоял на том, чтобы я получил образование. Здесь, у цыган, этим не принято гордиться, так что я предпочел бы, чтобы ты ни с кем не говорила на эту тему.
 Цыгане ненавидели все, что исходило от внешнего мира. Это Кэтрин успела усвоить. Чтение могло бы открыть глаза на другую жизнь, на мысли, мечты, стремления других людей, а в этом они видели угрозу своему национальному сознанию.
 — Я знала, что ты не такой, как все. Поняла это, как только увидела тебя.
 Доминик будто потемнел от ее слов.
 — Мне всю жизнь это говорили, Катрина. Не хватает только слышать это еще и от тебя.
 И он зашагал вперед так быстро, будто мог убежать от болезненного напоминания о его происхождении. Растерявшаяся Кэтрин еле поспевала за ним.
 — Доминик, прошу тебя, — не выдержала девушка. — Я думала, мы вышли прогуляться.
 Доминик обернулся, заметил, как тяжело она дышит, как устала, и виновато улыбнулся:
 — Прости. Ты ведь не виновата в том, что произошло. Просто я терпеть не могу говорить об этом.
 — Я запомню.
 Но откровенность Доминика только усилила любопытство Кэтрин. Ей хотелось разузнать о нем побольше. Может быть, если не он, то его мать что-то расскажет.
 Кэтрин мысленно одернула себя. Как можно? Да и к чему? Она ведь не собирается задерживаться здесь надолго. И чем меньше она будет знать о нем, тем лучше для нее.
 Доминик помог ей перебраться через каменную ограду, обняв ее за талию. Кэтрин мечтала лишь о том, чтобы он смел ее сердцебиение следствием не объятий, а всего лишь трудного подъема.
 Они пошли по дорожке к крепости. Река Дюранс катила свои воды прямо под стенами. Они обогнули маленький городок, прошли по каменному коридору под каменными арками, а где-то вверху, над ними, на скалистом холме, словно ласточкины гнезда, лепились домишки.
 — Испанские цыгане называют такие проходы андронами, — сказал Доминик.
 Они остановились. Казалось, будто сам он и не поднимался по крутому склону. Совсем не заметно было, что он устал. А Кэтрин уже запыхалась и теперь присела на камень, чтобы передохнуть.
 — Какой выразительный язык, — заметила Кэтрин.
 — Ты говоришь на испанском?
 — Нет.
 Доминик обжег ее быстрым взглядом.
 — Но ведь ты говоришь по-французски, n'est-ce pas [2] ?
 Кэтрин удивленно вскинула голову.
 — Да, но как ты?..
 — Помнишь ремесленника, торговца металлической утварью? Ты не узнала бы, когда он отправляется, если бы не понимала его.
 Кэтрин улыбнулась. Она была права. Такого парня не так-то просто одурачить.
 — Какие тайны ты еще скрываешь, Катрина?
 Много и разных, больше, чем ты мог бы догадаться.
 — С чего ты взял, что я от тебя что-то скрываю?
 — У тебя все на лице написано, мой огненный котенок. Я думаю, ты могла бы рассказать много, чего мне, по-твоему, знать не положено.
 Кэтрин предпочла промолчать. Ей не нравилось, как Доминик на нее смотрит. Казалось, он видит ее насквозь.
 Уже стемнело, когда они свернули с тропинки, ведущей в город, и направились прямо к старинной цитадели. Поросшие травой терраски, перемежавшиеся с каменными ступенями, казалось, ведут прямо к небесному своду. Вскоре река внизу стала похожа на узкую голубую ленточку.
 Наконец они добрались до вершины — гранитной площадки прямоугольной формы, со всех сторон огражденной каменными стенами. Сама церковь оказалась на удивление маленькой, почти вровень со стенами. Солнце садилось, каменные стены отбрасывали длинные тени, отчего пейзаж принимал таинственно-устрашающий вид. Зажигались первые звезды.
 Двое стояли в тишине.
 — Смотри, звезда падает! — воскликнула Кэтрин. Доминик схватил руку Кэтрин и прижал к груди.
 — Цыгане верят, что падающая звезда — это вор, взлетевший со своей добычей. Если ты укажешь на нее, человека поймают.
 Кэтрин взглянула в его лицо. Свет падал так, что полутонов не было, резко очерченная линия скулы, губы, а дальше — темнота. Она не могла отвести взгляда от его губ, так красив был абрис, так четок. Этот цыган совсем не походил на тех, с кем до сих пор ей приходилось встречаться. Он воистину был человеком из другого мира, ничего общего не имеющего с тем миром, в котором жила она.
 — Наши обычаи так непохожи. У нас считается хорошим делом поймать вора. Цыгане воспринимают виновного как жертву?
 — Они всегда принимают сторону слабого, — спокойно пояснил Доминик. — Цыгане знают, что жизнь нередко заставляет человека идти вразрез со своей совестью.
 — Даже причиняя горе другим?
 Доминик пожал плечами.
 — Жизнь для них не более чем игра. А в игре бывают и пострадавшие. Хотя этого стараются избегать.
 — Вот тут ты не прав, Доминик. Цыгане, с которыми мне приходилось общаться, жестокие и черствые люди. Им нравилось мучить меня всего лишь потому, что я не такая, как они.
 — Я знаю таких людей, хотя мое племя — другое. Цыгане много терпят от оседлых людей. Терпели и раньше, будут терпеть и впредь. Их жизни не позавидуешь. Их обращали в рабов, сжигали на кострах за колдовство, говорили даже, что они едят людей.
 — Едят людей?! — испуганно вскрикнула Кэтрин.
 Доминик кивнул.
 — Да. Лет двадцать назад в Австрии, сорок цыган были повешены за это. А через несколько дней выяснилось, что никто из монахов, якобы съеденных цыганами, на самом деле никуда из монастыря не пропал.
 — Господи!
 — Одни племена перенесли больше страданий, иные меньше. Может быть, поэтому те цыгане так плохо с тобой обращались. Хотя здесь, как и везде, есть добрые, есть злые. Но пока ты с нами, тебе не о чем беспокоиться.
 Доминик поцеловал ее руку.
 Кэтрин почувствовала тепло его губ, тепло его поддержки, обещание покровительства и даже нечто большее.
 — Уже поздно, — сказала она, высвобождая руку. — Мы не заблудимся в темноте?
 Доминик стоял рядом. Хотя он и не касался Кэтрин, но девушка всем своим телом ощущала его волнующее присутствие.
 — Спускаться легче, чем подниматься. Не заблудимся.
 Кэтрин взглянула на маленькие желтые огоньки внизу: в городе светились окошки домов.
 — Здесь красиво.
 — Мои люди каждый год в это время года приходят сюда. И каждый год я поднимаюсь на эту гору. Я люблю это место.
 — Мне кажется, будто сюда нисходит сам Святой Дух. Нет ни времени, ни пространства. Будто стоишь на пороге чего-то таинственного и возвышенного, что прячется за этими стенами.
 Доминик улыбнулся.
 — Я знал, что тебе понравится.
 Он пристально вглядывался в ее лицо. В бездонных черных глубинах его глаз скрывался голод и что-то еще, чему Кэтрин не знала названия. Уходить он не собирался.
 — Я хочу тебя, — сказал он, подвигаясь ближе. — Я не хочу никакой другой с того самого момента, как увидел тебя.
 Хрипловатый звук его голоса дрожал, уносил за собой, словно ветер.
 У Кэтрин пересохло в горле.
 — Нет. Ни сейчас, ни потом. Никогда.
 Доминик приподнял черную бровь.
 — Неужели у тебя такая короткая память, малышка? Как только я решу, что время пришло, ты ничего сделать не сможешь.
 Кэтрин облизнула пересохшие губы. Да, он может сделать это. Наверное, ей следовало бы бояться его, но она боялась только себя.
 — Ты говорил, что не станешь меня принуждать.
 Он обнял ее. Одной рукой прижимая ее к себе, другой он коснулся ее волос, пропустил пальцы сквозь густой шелк, рука его скользнула вдоль шеи вверх, к щеке; едва касаясь бархатистой кожи кончиком пальца, он повторил абрис ее лица, линию скулы, подбородка, лаская, дразня, вызывая трепет.
 Ноги у Кэтрин налились свинцом.
 — Ты в самом деле думаешь, что мне придется применить силу?
 Черные, как оникс, глаза, раздевали ее, совращали, манили. Ничто не укрылось от его внимания: ни дыхание, ставшее отчего-то хрипловатым и частым, ни гулкие удары сердца.
 — Если ты думаешь, что я поддамся, ты ошибаешься. Меня не собьют ни твои речи, ни ласки.
 — В самом деле нет?
 Доминик чуть отстранился, опустил руки, пристально глядя на нее. Она могла бы повернуться и уйти, но что-то мешало ей. Доминик наклонился, коснулся губами ее рта, и губы его были нежны, словно пух, и ласковы, ласковы… Язык его легко коснулся ее сжатого рта, просто так, не требуя, не раздвигая губ. Кэтрин качнулась к нему навстречу в тот самый момент, когда он отпустил се.
 — Как ты справедливо заметила, кошечка, час уже поздний. Спуск будет долгим, а завтра у нас трудный день.
 С этими словами он повернулся к ней спиной и пошел по тропинке вниз. Кэтрин вспыхнула от возмущения и досады. Отвернулся он быстро, но Кэтрин не сомневалась, что правильно разгадала выражение его лица: он играл с ней, забавлялся! С самого начала он был уверен, что добьется от нее «да». Новая волна жара хлынула к ее щекам.
 Черт побери! Неужели он и вправду думает, что ее так легко соблазнить? Что она ради него может отказаться от будущего, испортить все, предать память отца? Ради чего? Ради краткого мига блаженства в объятиях мужчины, которого едва знает. Чушь какая-то!
 Что с того, что этот Доминик нравится ей как мужчина? Пусть даже больше, чем нравится, что с того? Заставляет испытывать чувства, о существовании которых она не догадывалась раньше? Она знает, что такое ответственность, что такое обязательства. Кроме того, для него она всего лишь игрушка, очередная забава. Ну уж нет! Она не допустит, чтобы ею наигрались и выбросили, как предыдущих.
 Рука его легла на плечо Кэтрин, чтобы поддержать на крутой ступеньке, но на этот раз она не испытала ничего, кроме возмущения и обиды. Сегодня он очередной раз продемонстрировал ей свою силу, а ей еще предстоит доказать ему, как она умеет сопротивляться.
 Доминик был очень доволен собой. Все шло точно по плану. Он добился ее доверия, и влечение к нему Кэтрин оказалось даже сильнее, чем он предполагал. Пусть она не сказала об этом прямо и наивно надеялась на то, что он ничего не видит, но голос, взгляд, неподвластный разуму язык тела рассказали ему больше, чем могли бы сказать слова.
 Доминик находил ее простодушие и наивность интригующе свежими, он давно уже не сталкивался ни с чем подобным. Большинство женщин, которых он знал, хотели получить от него что-то: деньги, титул, наслаждение, которые он мог им дать. Кэтрин не имела представления о его богатстве и положении и изо всех сил старалась не выдать своих чувств.
 И все же, может быть, его мать права? Может быть, она стремится одурачить его и, строя из себя недотрогу, заполучить его титул и имя?
 Взглянув на спутницу, Доминик отметил про себя произошедшую с ней перемену. Несколько минут назад, там, наверху, она была другой. Если она затеяла новую игру, он рассчитает ее ходы наперед и сделает свой, упреждающий маневр.
 Не сразу Доминик поймал себя на том, что улыбается, предвкушая предстоящую схватку. Она бросала ему вызов. Ладно, поиграем. Он побольше узнает о ней, подберет ключик, возбудит в ней желание и уложит в свою постель.
 Он быстро окинул ее взглядом: простой наряд, блузка с глубоким вырезом, ярко-красная юбка из простого хлопка. Как бы выглядела она в дорогих шелках и атласе? Вне сомнений, как настоящая леди. Ему захотелось увидеть ее в светском обществе. Он тут же одернул себя. Как сильно он изменился за последнее время, как далек стал от своего народа.
 Доминику было интересно, почему она вдруг стала к нему нежнее, мягче. Потому что узнала о его происхождении? А как бы она повела себя, узнай, что он еще и наполовину англичанин и очень богат? Конечно же, он не скажет ей об этом. Неприятно было думать, что это может существенно изменить отношение Кэтрин к нему.
 — Что значит «дидикай»? — вдруг спросила Кэтрин, и Доминик невольно нахмурился.
 Похоже, эта англичанка научилась уже у его матери читать чужие мысли.
 — Где ты слышала это слово?
 — Вацлав так назвал тебя, когда ты подошел к его повозке.
 Доминик почувствовал знакомую тянущую боль под сердцем. Всякий раз он испытывал боль, услышав это обидное прозвище.
 — Так цыгане называют людей смешанной крови. Он напомнил мне, кто я такой. Конечно, ведь настоящий цыган не стал бы за тебя заступаться.
 От Кэтрин не ускользнула горечь, какой были проникнуты его слова.
 — Я благодарна тебе за то, что ты для меня сделал. Сейчас я понимаю, чего стоил тебе этот поступок.
 Чтобы помочь ей, он пошел против цыганских законов. Но почему? Кэтрин не решилась спросить его об этом.
 — Неужели твое происхождение так много для тебя значит?
 Доминик поддел ногой камешек, и он покатился по тропинке.
 — Наверное, для других людей это не так важно, но для меня…
 Но для него это значит все. Кэтрин поняла это по его молчанию, по тому, что он как-то сник.
 — А как насчет народа твоего отца? Разве ты не мог остаться с ними?
 Доминик усмехнулся:
 — Я жил с ними, вернее существовал. Они ненавидели цыган почти так же сильно, как я ненавидел их.
 Кэтрин стало жалко его. Она представила его себе ребенком: задорным, черноглазым, черноволосым. Под его внешней самоуверенностью, за напускной холодностью, спокойствием скрывалась ранимая душа ребенка. Цыган он или нет, как можно было ненавидеть мальчика?
 — Значит, ты оставил отца и вернулся в табор.
 В глазах его мелькнула нерешительность, словно он колебался, говорить или нет, но вскоре выражение их стало прежним.
 — Пока этот народ меня принимает как своего. По крайней мере, пока я живу по их законам.
 Кэтрин подумала, что недавно он нарушил закон, защитив ее от Вацлава. И как бы ни хотелось ей побольше узнать о его жизни, она удержалась от вопросов.
 К табору они подошли молча. Доминик проводил Кэтрин до вагончика, поклонился и, легко коснувшись губами ее щеки, сказал;
 — Спи спокойно, рыжий котенок.
 — Спокойной ночи, Доминик.
 Он подождал на ступенях, пока девушка не скрылась за дверью. Кэтрин спиной чувствовала его взгляд, а на губах, казалось, все еще оставался вкус его нежного, легкого поцелуя.
 Закрыв за собой дверь вардо, Кэтрин прислонилась спиной к стене. Господи, как же хочется поскорее оказаться дома!




 Глава 6



 Светила полная луна
 Над головой моей,
 А ветер песни пел кустам,
 Дороге и траве,
 И песню ту на новый лад
 О ветре и луне
 Шептал камыш, кусты, трава
 Их матери Земле.

    Цыганская поэма. Вальтер Старки

 Сначала табор двигался вдоль русла Дюранса, потом свернул на запад, к деревушке Рюлан, где каждый год проходила лошадиная ярмарка.
 Кэтрин ехала рядом с Домиником, слушала его рассказы о стране, которую тот знал очень хорошо. Он рассказывал Кэтрин цыганские легенды: одна из них — о крепости Иде, цыганской цитадели, которую его предкам в кровопролитном сражении пришлось сдать врагу, — запомнилась Кэтрин больше всего. Цыгане до сих пор почитали этот день как день траура, пели печальные песни и плакали.
 Доминик научил ее цыганским названиям трав, цветов и деревьев, говорил, как называют зверей и птиц. Заметив трясогузку, Доминик с хитрой улыбкой сказал:
 — Трясогузку у нас называют цыганской чирикой. Говорят, где трясогузка, там и цыгане.
 Через несколько часов, когда табор свернул на главную дорогу, впереди показались яркие расписные повозки другого табора.
 — Мы находим друг друга по специально расставленным меткам, патринам, — пояснил Доминик. — Указателями служат ветки, зарубки, оставляемые у перекрестка дорог.
 Настроение у Доминика явно было хорошим, и Кэтрин не удержалась, спросила:
 — Неужели ты так любишь эту кочевую жизнь?
 Она ожидала либо молчания, либо односложного ответа, но Доминик задумчиво сказал:
 — Когда-то эта жизнь была для меня всем. Теперь многое изменилось, и прежде всего изменился я. Я люблю уют моего вардо, тогда как другим дела нет до того, мягка ли у них постель и крепки ли стены. Я замечаю за собой привычку думать о будущем, тогда как большинство моих соплеменников живет только настоящим. Когда у них есть деньги, они по-царски щедры и по-детски беспечны, когда удача отворачивается от них, они заняты лишь тем, чтобы выжить. Копить на черный день для цыгана столь же противоестественно, как для птицы. Для цыгана свеча — не предмет из воска с фитилем внутри, а кусочек живого огня. Вот в этом разница.
 Кэтрин обрадовалась откровенности Доминика.
 — Знаешь, когда я попала к цыганам, мне казалось, я не выдержу. Жить в таких тяжелых условиях невозможно.
 — Но ты выжила, Катрина, больше того, ты даже добилась одобрения моей матери. — Доминик усмехнулся. — Я слышал, как она рассказывала Зинке, что у тебя крепкая спина и тугие бедра. Мол, ты хорошая работница.
 Кэтрин вспыхнула.
 — Ты умеешь испортить настроение, — возмущенно проговорила она. — Иногда я думаю, что ты настоящий дьявол.
 — Ну да, Бенг, по-нашему. Но мне кажется, что это ты заставляешь меня быть таким, гула девла.
 — Что это значит?
 Доминик вновь рассмеялся, обнажив белоснежные зубы.
 — Это значит «моя сладкая», и, клянусь, никогда еще я не говорил так искренне.
 «Сладкая, — думал Доминик. — Милая, такая очаровательная, наивная, так интересуется всем новым». Кэтрин просила его повторять цыганские слова и сама по нескольку раз произносила их, пока у нее не получалось правильно, будто для нее так уж важно было узнать их язык. Она готова была расплакаться, услышав легенду о крепости Иде. Почему? Казалось, она должна была ожесточиться сердцем после всего, что она вытерпела от его людей.
 Взгляд его упал на ее грудь. Соблазнительные холмы опускались и поднимались в такт ее ровному дыханию. Доминик едва сдерживался, чтобы не накрыть рукой один из этих восхитительных холмов, и, словно почувствовав его ласку, соски ее набухали и твердели, острыми пиками упираясь в тонкую ткань крестьянской блузы.
 — Я смотрю, ты замерзла, Катрина? — засмеялся он.
 Кэтрин покраснела.
 — Ты и впрямь черт! Грубый и невоспитанный. Лучше я пойду пешком. Не хочу ехать рядом.
 Доминик тихонько рассмеялся. Он ни за что бы не стал останавливать коней, если бы Кэтрин не собралась спрыгнуть на ходу.
 — Думал, твоя чувствительность притупилась, но вижу, что нет. Прошу меня простить.
 И Доминик действительно чувствовал себя виноватым. Не надо было так беззастенчиво дразнить девчонку, но уж очень любопытно было посмотреть, как она себя поведет. Пусть ей приходилось несладко, но она продолжала вести себя как леди, а значит, заслуживала и соответствующего обращения.
 — Прости, — повторил Доминик.
 — И все же мне хочется пройтись пешком.
 Ну это уж слишком. Девчонка настырна, но что поделаешь, нельзя же дать ей сломать шею, а в том, что она-таки спрыгнет на ходу, Доминик не сомневался.
 — Скажешь, когда устанешь.
 — Благодаря вашей доброте, — ехидно заметила Кэтрин, — я могу идти весь день и не устать.
 Доминик сжал губы. Что ж, придется остановить. Он натянул поводья. Кэтрин спрыгнула и пошла рядом с повозкой.
 Что в ней заставляло его постоянно желать ее близости? Отчего он мог говорить с ней откровенно о том, о чем не решился бы рассказать никому?
 Он и впрямь разрывался на две половины. Одна часть его наслаждалась цыганской вольной жизнью, тогда как другая жаждала уюта, оседлости, стремилась к новым вершинам. Как и предупреждала мать, английская кровь в нем побеждала цыганскую.
 Он думал о прошлом, и всякий раз ярость, такая же сильная, как и тогда, поднималась в нем. В тринадцать лет он узнал, что его отец жив. По воле этого человека, к которому Доминик не испытывал никаких теплых чувств, мальчик вынужден был покинуть близких ему людей: мать, бабушку, дедушку, друзей, свой народ. В Англии к нему относились с презрением, отталкивали его. Он превратился в одинокого затравленного зверька, только и мечтавшего о возвращении домой. Но бежать он не мог: для цыган родительская воля — закон.
 Доминик видел, чего стоило такое решение его матери. Перса без своего любимого сына быстро поблекла, постарела. Судьба разбила ее сердце. И все же ради нее он оставался с отцом, и какой бы пустой и бессмысленной ни казалась ему жизнь в отцовском замке, он сумел выжить и стать сильным человеком.
 К двадцати годам Доминик стал мучительно ощущать свою двойственность. Оторванный от цыган, он больше не чувствовал себя частичкой их мира. Но и для англичан он оставался чужим, хотя теперь большую часть времени жил среди них. Уже за одну эту смертную муку Доминик ненавидел отца всем своим истерзанным сердцем.
 Сейчас Доминику исполнились двадцать восемь лет, и он, Доминик Эджемонт, лорд Найтвик, прекрасно понимал, что больше не вернется к цыганам. Эта поездка будет последней. Конечно же, он не перестанет заботиться о матери, будет по возможности встречаться с ней. Но странствовать с табором он больше не будет никогда.
 Он долго не мог принять это решение. Но так надо. Надо положить конец мучительному ощущению раздвоенности.
 Доминик посмотрел вокруг, вдохнул свежего воздуха. Последние деньки — их надо запомнить во всех подробностях: и белые облака над головой, и прозрачную голубизну небес, и весеннее солнце, и цветы на зеленой траве.
 Но и в Грэвенвольде тоже есть цветы, напомнил себе Доминик. Нет только огненной женщины с волосами червонного золота.
 Кэтрин шла пешком большую часть дня. Она давно уже не сердилась на Доминика и продолжала идти не из-за обиды, а из-за того, что все труднее становилось выдерживать его теплый взгляд и не выдавать себя. Неудивительно, эти черные глаза сведут с ума кого угодно. Так было безопаснее. Да и Кэтрин нравилась разношерстная компания, в которой она оказалась. Веселый гам детей, женщин, шум колес расписных вардо, визг и грызня шелудивых псов — отчего-то ей все это нравилось. Рядом с Кэтрин вприпрыжку бежал маленький Янош, мальчишка лет шести, с чёрными глазами и гладкой оливковой кожей. Наверное, таким же непоседой был когда-то Доминик. Янош был сиротой. Сначала умер его отец, за ним — мать. Он жил с цыганом по имени Золтан, вторым мужем его умершей матери. Янош не слишком любил отчима.
 — Он всегда такой строгий, — рассказывал мальчик. — Он пьет и раньше часто колотил маму. Тебе повезло, что у тебя Домини.
 — Ты считаешь, что Доминик меня не побьет? — с шутливой серьезностью спрашивала Кэтрин.
 — Нет, конечно, не побьет. Он тебя очень любит. Медела говорит, что это видно даже по тому, как он улыбается, когда говорит о тебе,
 — Доминик обо мне говорит? И что же?
 — Он говорит, что ты не такая, как остальные гаджио. Что ты не ненавидишь цыган, как они.
 Но ведь это не так! Разве она не презирала людей, с которыми свела ее судьба? Разве сможет она забыть их жестокость, унижения, побои?
 Никогда не забыть ей тот день, когда Доминик заступился за нее. Не забудется и то, как Перса встала на ее сторону, прогнав Яну. Не сотрется из памяти благодарность Меделы за локон ее волос.
 — Что еще говорил Доминик?
 — Почему ты не зовешь его Домини, как мы?
 Почему? Потому что «Доминик» не звучит так чуждо, так по-цыгански. Но не могла же она сказать об этом ребенку,
 — Просто мне больше нравится звать его Доминик.
 Ночью они встали лагерем у самого Рюлана. В таборе царило оживление. Еще даже не успели разгореться костры, как послышались смех и музыка.
 — Сегодня праздник, пачива, — пояснил Доминик. — Сегодня будем петь, пировать и танцевать.
 — Что празднуется? — спросила Кэтрин.
 — Да ничего особенного, — ответил, пожав плечами, Доминик. — У кого-то появились деньги, вот он и устраивает пир. Завтра они продадут лошадей, а сегодня празднуют встречу старых друзей. Мой народ живет от пачивы к пачиве. То сидят на хлебе и воде, то пируют вовсю. Они не заботятся о хлебе насущном. Радуются тому, что Бог пошлет.
 Несмотря на то, что Кэтрин провела с цыганами уже не один месяц, она так и не поняла, почему они живут именно так.
 — Ты возьмешь меня на праздник?
 — С удовольствием, — с улыбкой ответил Доминик.
 Они распаковали вещи. Перса ушла навестить старых друзей. Аромат сгорающих в костре сосновых поленьев ласкал обоняние, над огнем на железных треножниках кипели котлы, а собаки терпеливо ждали костей и объедков.
 Сегодня в таборе царила атмосфера легкости и ожидания праздника, чего Катрин не замечала раньше. Может быть, каменные стены Систерона действовали на цыган угнетающе, может, дело было в погоде? Заметила Кэтрин и то, что вместе с унынием и мрачностью цыгане сбросили зимнюю одежду, сменив заношенные ситцы на яркие шелка, нацепив золотые браслеты и монисто.
 Подошел Доминик с серебряной серьгой в ухе, в черных, заправленных в сапоги бриджах и расшитой золотом безрукавке. Он неотразим. Если грудь Вацлава поросла густыми черными волосами, то у Доминика грудь была почти совсем чиста и глянцевито-мускулиста. Ей хотелось протянуть руку и дотронуться до упругих бугров, почувствовать их твердость. Руки его, мощные, с развитыми мышцами, наливались силой, а живот был плоским и твердым.
 Поняв, что Доминик заметил ее восхищенный взгляд, Кэтрин вспыхнула и опустила глаза. Доминик подошел ближе, взял ее за подбородок, вынудив посмотреть ему прямо в глаза.
 — Вижу, я тебе в таком виде нравлюсь, — сказал он.
 Потом протянул ей маленькие золотые монеты с отверстиями:
 — Держи, вплети их в волосы.
 Кэтрин молча взяла монеты.
 Она заметила, что Перса и другие женщины табора украшают себя куда более броско: одевают по нескольку золотых и серебряных браслетов на руки, оборачивают талию, словно поясом, золотыми цепями.
 — Цыгане всегда так бедно одеты, и в то же время у них так много золота, — сказала Кэтрин, когда они с Домиником шли к соседнему табору, где уже вовсю гремела музыка.
 Все пространство перед повозками занимали черные звезды шатров. Запах чеснока метался с сигарным дымом и тонким мускусным ароматом. У одного из костров несколько чернобородых мужчин, сидя на корточках, курили самокрутки.
 — Они любят золото за его красоту и блеск. Деньги мало что для них значат.
 Доминик улыбнулся.
 — Когда звонкая монета кончится, они облапошат первого же попавшегося гаджио и получат еще. Завтра я покажу тебе, как это делается,
 — Ты собираешься что-то украсть?
 Доминик улыбнулся.
 — Было время, когда я этим занимался, но теперь — нет.
 — Почему нет?
 — Потому что мне это не надо и потому что я умею это делать. Больше мне не надо ничего себе доказывать.
 Кэтрин не могла бы с уверенностью сказать, что поняла его ответ, по переспрашивать не стала.
 Играла музыка. Кэтрин заметила молодую танцующую пару, а напротив них у костра сидели старый Джозеф и его жена Зинка, громадный живот которой покачивался в такт мелодии. Стоявшая рядом Медела из-за большого живота казалась почти такой же грузной, как свекровь. Кэтрин помахала им рукой, и Доминик улыбнулся.
 — Вот видишь, у тебя появился еще один друг.
 — Еще один? А кто же первый?
 — Я, конечно, кто же еще?
 «М-да, скромности ему не занимать», — подумала Кэтрин. Ну, хорошо, пусть сегодня он будет ее другом, а завтра посмотрим.
 Доминик принес Кэтрин кружку с хмельным напитком с приятным анисовым запахом. Пастис — называют его деревенские жители южной Франции. Кэтрин с удовольствием глотнула обжигающей жидкости.
 — Говорят, хорошая брага получается из воды и цыганских скрипок, — весело заметил Доминик, глядя на покачивающуюся в такт музыке Кэтрин.
 Один из музыкантов играл па скрипке, а другой на цимбаломе, инструменте, напоминающем маленькое пианино без крышки, и видно было, как маленькие молоточки ударяют по струнам.
 Рука Доминика легла ей на талию, но пастис притупил бдительность, и близость Доминика больше не казалась такой пугающей. К тому же музыка была просто волшебной, и Кэтрин против своей поли начала пританцовывать. Один танец сменял другой, ноги девушки уже отбивали ритм, ладони хлопали в такт, глаза сверкали.
 Не замечая того, что делает, Кэтрин приподняла тяжелые волосы и уронила их на плечи. Не сразу заметила она, что Доминик смотрит на нее блестящими влажными глазами. Он отпустил ее и, не отрывая от нее взгляда, отошел в круг, к танцующим цыганам. Друзья обступили его, стали бить по плечам, называя пралом, братом, но он, казалось, не замечал их.
 Закинув за голову руки, он стал притопывать в такт музыке. Его глаза, черные и блестящие, ни на миг не отпускали ее. Во взгляде этом, казалось, хранится память о каждом их касании, о каждом поцелуе, и, словно эхо в горах, тепло его взора, отражаясь в зеленой глубине глаз Кэтрин, усиливалось, готовое спалить ее дотла. Он то шел вперед, то отступал, то отвергая, то маня.
 Когда он протянул ей руку, Кэтрин была уже готова идти к нему, но помешала Яна. Цыганка, выставив вперед полные груди, засмеялась, глядя в лицо Доминику, повела плечами. И Кэтрин узнала, что такое ревность. Сжав кулаки, она повернулась, чтобы уйти, но не успела сделать и двух шагов, как Доминик обнял ее.
 — Пошли, — сказал он тихо, — я с тобой хотел танцевать.
 — Но я не умею…
 — Доверься своему телу, — шептал он, ведя ее в круг.
 А как же Яна? Кэтрин искала цыганку глазами. Как только Доминик втолкнул ее в круг, она заметила Яну.
 Та стояла рядом с Вацлавом, и в глазах ее пылала такая ненависть, что, наверное, она могла бы испепелить Кэтрин взглядом. Доминик, словно не замечая бывшей возлюбленной, шел на Кэтрин в медленном чувственном танце, откинув назад голову.
 Кэтрин взглянула на Яну. Та ехидно улыбалась, предвкушала, видимо, позор гаджио — она и танцевать-то не умеет, И Кэтрин назло сопернице, подхватив юбки, пошла в круг. Пусть она не училась их танцам, но она наблюдала за танцующими весь вечер, и сейчас, закрыв глаза, заставила себе выкинуть все из головы и слушать ритм музыки. Тело ее подчинилось страстному призыву скрипки. Кэтрин подняла руки, тряхнула головой. Зазвенели монетки в волосах. Кэтрин начала двигаться так, как двигался Доминик. Она, как он, покачивалась, как он, притопывала, как он, хлопала в ладоши. Минута, другая — и люди вокруг стали лишь пестрой стеной, водоворотом ярких красок. Все ее внимание приковывал мужчина напротив. Танцевал он превосходно. Двигался легко, грациозно. Казалось, будто не скрипка играет, а его тело смеется, стонет — звучит. Он взлетал и опускался на землю, приближался к Кэтрин и отдалялся от нее. Вот он оказался рядом, совсем рядом. Доминик подхватил ее на руки. И Кэтрин полетела. Все закружилось: земля, небо, деревья, люди, — и исчезло. Катрин видела только Доминика, его одного. Она танцевала в каком-то странном забытьи. Кроме Доминика, музыки и огня, не было никого и ничего. Руки ее сами пробегали по груди, касались шеи в старом, как мир, приглашающем жесте. Она едва сознавала, что делает.
 Кэтрин понятия не имела, сколько продолжался танец. Казалось, всего мгновение кружились они в объятиях друг друга — и вдруг все кончилось. Тут же Доминик подхватил ее на руки и понес к своему костру. Когда они оказались около вардо Доминика, он опустил ее на землю.
 Прижатая к нему Кэтрин чувствовала его возбуждение, его твердую, вжимавшуюся в ее тело плоть.
 — Я хочу тебя, — сказал он, и глаза его горели. — Я не видел ни одной, которая бы танцевала так, как ты, и не хотел еще ни одну, как хочу тебя.
 Он поцеловал ее, и тело ее охватила странная легкость. Его поцелуй был смелый, жесткий и требовательный, поцелуй — продолжение той лихорадки, что владела ими в танце. Кэтрин застонала. Доминик накрыл ладонью ее грудь, лаская сквозь ткань сосок. Язык его проник в глубь ее рта, заполнил его собой.
 Она хотела обнять его, коснуться его мускулистой груди, отдаться его ласкам. Она хотела прижаться к нему сильно-сильно, слиться с ним, чтобы между ними никто и ничто не стояло.
 Но она отстранилась.
 — В чем дело? — спросил он хриплым шепотом.
 Кэтрин прерывисто дышала.
 — Неужели твое слово ничего не значит?
 — Что? О чем ты говоришь?
 Доминик коснулся рукой головы, словно стараясь прийти в себя.
 — Пойдем в вардо? Ты боишься, что нас кто-то увидит?
 Он протянул к ней руки, но она увернулась.
 — Я говорила тебе, что этого не будет. Ты думаешь, я дура? Ты думаешь, я не понимаю, к чему это приведет?
 Глаза Доминика по-прежнему блестели, но выражение их изменилось.
 — К постели, Катрина. Туда, где мы оба хотим оказаться.
 — Ошибаешься, Доминик. Может, ты этого и хочешь, а я — нет.
 — Не притворяйся. Ты хочешь этого так же сильно, как и я.
 Господи, как же он прав!
 — Нисколько не хочу.
 Кэтрин отвернулась, и взгляд ее упал на плеть, висящую на стене вагончика. Сняв ее с гвоздя, Катрин протянула ее Доминику.
 — Ты сказал, что если мы ляжем вместе, то это произойдет не под угрозой порки. Так вот, ты можешь только заставить меня. Если ты этого добиваешься — сделай это сейчас.
 Доминик стиснул зубы, и лицо его сразу стало жестким. Он пристально посмотрел на девушку, потом взял плетку из ее рук. Кэтрин вспоминала его поцелуи, вспоминала, что чувствовала при этом. Представила, как должно быть приятно ласкать его, чувствовать его ласковые руки. Она взглянула на плеть. В этот момент она готова была взмолиться, чтобы он ударил ее, заставил ее сделать то, что, как знали они оба, она хотела больше всего на свете.
 Доминик отбросил плеть.
 — Похоже, любовь моя, я еще больший дурак, чем ты.
 И, бросив на нее последний взгляд, он ушел в ночь.
 Кэтрин смотрела ему вслед. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не побежать за ним, не упасть в его объятия и не попросить снова ее целовать.
 С трудом заставила она себя отвести взгляд. Слезы навернулись на глаза. Когда она в последний раз позволяла себе плакать? Еще никогда ей так не хотелось разреветься, еще никогда она не чувствовала себя такой несчастной. Но она не могла разрешить себе подобную слабость. Никогда больше.
 Кэтрин, покачиваясь, поднялась по лесенке. Завтра они пойдут на ярмарку в деревню. Может быть, там ей удастся найти путь к спасению.
 Доминик работал с угрюмым ожесточением, чтобы немного остудить свою ярость. Он был очень близок к тому, чтобы ногой распахнуть дверь своего вардо, схватить Кэтрин и всей силой вонзиться в ее маленькое тело. Ни на минуту он не сомневался, что ей это будет чертовски приятно. Но… Ни разу в жизни он не брал женщину силой и не собирался делать это сейчас.
 Похлопав по морде молодую кобылу, он достал припаренный сахар.
 — Завтра, — проговорил он, лаская животное, — если хорошо будешь себя вести, получишь еще.
 Кого другого он, может, и продаст, да только не Сумаджи. Уж очень она была хороша. Вместе с ее дружком, большим серым жеребцом Реем, они пополнят его английский табун.
 — Ну почему Катрин не может хоть отчасти стать такой же ласковой и покорной? — спросил он, думая об упрямой маленькой чертовке, оставшейся в таборе. Даже сейчас тело его не желало успокоиться без нее; боль, видно, придется терпеть не один час. Он буквально чувствовал в руке тяжесть ее грудей.
 И все же она удивляла его. Откуда столько воли? Столько сил сопротивляться? А как она танцевала — огонь! Она сгорала от желания. Каждое движение говорило об ее страсти! Он был уверен, что Кэтрин пойдет в постель добровольно.
 Но она отказалась!
 Доминик сжал уздечку так, что костяшки пальцев побелели. Господи, эта рыжая ведьмочка превращает его жизнь в ад! Он думал о том, как целовал ее, как отвечала она на его поцелуй. Если ему сейчас так плохо, то как должна себя чувствовать она? Доминик был готов поспорить, что Кэтрин этой ночью будет спать не лучше его самого. Время. Только время может ему помочь. Она скоро не выдержит. Если бы у него было еще хоть несколько дней…
 Доминик улыбнулся. Может быть, у него будут эти дни. Он ведь решил задержаться, и, кроме того, в Англию они поедут вместе. Он обещал помочь ей. Что ж, приедут в Англию — а там видно будет.
 Эх, надо было сказать, что плата за помощь — ночь, проведенная с ним. Но нет. Это было не в его характере.
 Он терпеть не мог покупать людей. Нет, лучше подождать еще немного.
 Кэтрин — женщина страстная. Рано или поздно она сдастся.




 Глава 7



 Когда кипит в котле вода
 И ждут цыгане ужин,
 Печальна участь петуха,
 И пусть судьба его горька,
 Жалеть о нем не нужно.
 Зачем гадать цыганке,
 Что молодую ждет,
 Когда про то, что будет,
 Известно наперед.

    Цыганская поэма. Чарльз Годфри Лиланд

 Кэтрин старательно избегала Доминика все утро. Он работал с лошадьми, кормил их, чистил, расчесывал им гривы и хвосты, вплетал в них ленты. Кэтрин была уверена, что он все еще сердится.
 Кроме того, после их горячего объяснения она пережила самую странную, самую неуютную ночь в своей жизни. Она вертелась, никак не могла успокоиться, все думала о Доминике, все вспоминала, как он целовал ее, а когда засыпала, просыпалась вся в поту.
 Под конец она решила, что подхватила какую-то болезнь.
 — Смотри, куда идешь, — пробурчала Перса. — Прямо в костер лезешь.
 И правда, Кэтрин едва не сбила железный треножник, на котором стоял котел.
 — Простите. Задумалась о ярмарке. Доминик обещал меня взять.
 После того, что произошло ночью, он, скорее всего, отправится туда без нее.
 — Я должна была догадаться, что ты думала о моем сыне. Он очень красив, правда?
 — Да
 — Тебе он нравится?
 — Он добрый.
 — И это все? Он для тебя всего лишь добрый? Я так не думаю. Домини силен, красив. Настоящий мужчина. А ты страстная женщина. Ты хочешь его. Так почему ты не пускаешь его к себе в постель?
 Кэтрин почувствовала, что краснеет.
 — Он мне не муж.
 Кэтрин знала, что каким бы сильным ни было взаимное влечение, Доминик не муж ее и никогда им не будет.
 Он цыган, она графиня. Вскоре она покинет его, оставит в прошлом этот кусок жизни. Когда она доберется до Англии, сначала она отыщет человека, который ее предал, и отомстит ему. А потом выйдет за кого-нибудь замуж, родит детей, сделает все, чтобы продлить род Баррингтонов.
 — Вацлав предлагал тебе жениться, — говорила Перса, — почему ты не осталась с ним?
 — Потому что я его не любила.
 Это был самый длинный разговор между Кэтрин и Персой, с тех пор как Доминик привел девушку в табор. Сегодня тон цыганки казался менее желчным, хотя дружелюбия в нем по-прежнему не было ни капли.
 — А моего сына ты любишь?
 — Нет! Конечно, нет. Я ему благодарна за то, что он спас меня от Вацлава.
 — Он не женится па тебе. Он поклялся никогда не жениться.
 Эти слова удивили Кэтрин,
 — Разве он не хочет иметь рядом любящую жену, детей?
 — У него свои причины так поступать. Я говорю это тебе, чтобы ты знала, на что идешь, если решишься пойти с ним.
 — Я не пойду с ним, и Доминик знает об этом. Он поклялся не принуждать меня.
 Перса бросила па нее загадочный взгляд.
 — Женщина поступает мудро, когда не продает себя по дешевке.
 — Я совсем не собираюсь себя продавать,
 — Мой сын умеет убеждать.
 — А я умею быть упрямой.
 — Вижу, — тихо засмеялась Перса.
 Кэтрин ничего не сказала. Она подняла тяжелый чугунный котел, чтобы отнести его на ручей помыть, но Перса остановила ее;
 — Ты довольно поработала. Иди с моим сыном. Развлекайся. Если ты приглядишься, можешь узнать что-то для себя ценное.
 «Теперь и Перса заговорила загадками», — подумала Кэтрин и пошла прочь от костра. Но ее на поиски Доминика, а к желтому вардо, где жила Медела. Та как раз проветривала постель.
 — Рада видеть тебя, Катрина, — сказала она с приветливой улыбкой, положила руки на опустившийся живот. — Мой каджори вот-вот появится. Он будет крепким и здоровым. Твои чары сильны.
 — Я рада, — вежливо сказала Кэтрин, подумав, что вряд ли малышу помогает ее локон.
 — Где Домини? — спросила Медела. — Неужели он пошел на ярмарку без тебя!
 — Он обещал меня взять, но забыл.
 Может, дело и не в забывчивости, по результат вполне мог бы быть тем же самым.
 — Доминик никогда не нарушает обещаний. Он зайдет за тобой.
 И словно по волшебству, из-за вагончика выступил Доминик. Кэтрин испугалась.
 Она ждала угрюмого взгляда, но Доминик, хитро глядя на нее, улыбался. Сегодня на нем была красная шелковая рубаха с длинными рукавами. Вырез у нее был почти до талии, и Кэтрин пришлось взять себя в руки, чтобы не смотреть на мощную мускулистую грудь.
 — Прекрасно выглядишь, Медела. Надеюсь, ты чувствуешь себя хорошо.
 Цыганка улыбнулась и погладила живот.
 — Это все из-за ее волшебства.
 Доминик кивнул, потом сказал Катрин:
 — Ярмарка уже началась, Катрина. Ты готова?
 — Я? Да! Я думала, что ты… Я хочу сказать, ночью… Я боялась, что ты мог…
 Предательская краска хлынула к щекам, и Кэтрин, боясь, что станет еще хуже, просто спросила:
 — Так мы идем?
 — Разумеется, — недоуменно глядя на Кэтрин, ответил Доминик. — Почему нет?
 Доминик взял ее за руку и повел туда, где были привязаны лошади. Пять из них были наряжены, одна оседлана, но двоих — серого в яблоках жеребца и красавицу кобылку Доминик как будто брать не собирался.
 — Их ты не будешь продавать?
 — Нет.
 Доминик поднял ее и боком посадил на высокого темного, в белых «чулках» жеребца, а сам вскочил в седло позади. Кэтрин почувствовала тепло его сильного тела.
 — Можно, я поеду на другой лошади? — спросила Кэтрин.
 Чем дальше от него, тем спокойнее.
 — Ты умеешь ездить верхом?
 — Конечно.
 Все женщины ее круга обучались искусству верховой езды, а Кэтрин к тому же любила лошадей и ездила намного лучше своих подруг.
 — Ты не перестаешь удивлять меня, Катрина. Я начинаю бояться, что под этим простым нарядим спрятана настоящая леди, и мне это очень не нравится.
 — А если и так, тебе-то что?
 Сердце Кэтрин забилось сильнее.
 — Если бы я была леди, ты бы перестал меня преследовать и сразу отвез бы домой?
 Доминик усмехнулся:
 — Учитывая то, что тебя мне продали, да еще и за большие деньги, мои «преследования», как ты выражаешься, совершенные пустяки. А домой, можешь не беспокоиться, доставлю в целости.
 — Когда?
 — Не сегодня точно.
 Доминик прищелкнул языком и пустил коня рысью.
 — Сегодня у нас есть дела поважнее.
 «И конечно, не завтра. Никуда ты меня не повезешь, пока не уложишь в постель! Ну нет. Ты упрям, а я еще упрямее. Сбегу при первой же возможности».
 Рядом шли крестьяне, цыгане в нарядных одеждах, которые тоже вели лошадей, бежали дети, собаки, ехали повозки. Некоторые из повозок были расписаны таинственными знаками и призывали узнать свое будущее. Кэтрин видела жонглеров, разносчиков с пирогами и конфетами, старьевщиков, шорников. Кто-то расхваливал свои плети и уздечки, кто-то приглашал покупать мундштуки, трубки и даже пастушьи дудки.
 Царила обстановка праздничного хаоса, неразберихи, и эта обстановка была Кэтрин как раз на руку.
 — Здесь, как нигде, можно изучить ремесло грейн-гери, торговца лошадьми, — пояснил Доминик, спрыгивая с коня и подавая ей руку, — смотри…
 Он повел коней к высокому худому цыгану, о чем-то спорившему с толстым крестьянином-французом. Цыган держал на поводу маленькую гнедую кобылку. Та пританцовывала, гордо задирала голову, раздувала ноздри.
 — Ты хочешь купить ее? — спросила Кэтрин. — Очень живая лошадка.
 Доминик хмыкнул.
 — Да, живая, потому что Тибор дал ей чуть-чуть мышьяка. Он и взвинтил кобылке нервы. Гораздо чаще им дают соли, чтобы кони хотели пить. Так или иначе, животное покажет себя в лучшем свете.
 У Кэтрин от возмущения перехватило дыхание.
 — Это бесчестно, низко… Самый вероломный…
 — Один из вероломных еще не значит самый вероломный, — поправил Доминик с кривой усмешкой. — Этот простой трюк цыгане используют для гаджио, потому что настоящий знаток легко разгадает такую детскую уловку.
 — Ничего себе детская уловка!
 — Другой прием — стегать лошадь, когда кто-нибудь потрясет камешками в ведре. Лошадь приучается бояться звука. Когда владелец хочет показать норов лошадки, он просто постукивает камешком.
 — И ты используешь такие трюки?
 Кэтрин казалось, что за такое она возненавидит Доминика.
 — Я никогда не стал бы мучить животное, хотя раньше использовал кое-какие приемы, но другого рода. Однако мое знание джанжано, что означает надувательство, помогает мне при покупке лошадей.
 Доминик подвел Кэтрин к цыгану с изрытым оспой плоским лицом. Тот продавал трех черных рысаков.
 — Домини! — позвал толстяк. — Вижу, ты продаешь полудохлых лошадок. Ха, им далеко до моих.
 — Катрина, это Адольф, — представил цыгана Доминик.
 Тот приподнял шляпу с обтрепанными полями, Волосы под шляпой были слипшиеся, неопрятные.
 — Здравствуйте, — сказала Кэтрин.
 — Ну что, Катрина, — спросил ее Доминик, — купила бы ты этих лошадок?
 Что-то в тоне Доминика насторожило Кэтрин. Почуяв подвох, она подошла поближе к лошадям. Потрепала одного из жеребцов по крутой шее, внимательно осмотрела его.
 — Позвольте посмотреть ему в зубы.
 Доминик глядел на девушку с одобрением. Адольф подошел к коню, раскрыл ему рот, и Кэтрин увидела, что, хоть нескольких зубов и не хватало, оставшиеся были сточены в соответствии с возрастом коня.
 Кэтрин кое-что знала о лошадях. Пусть не слишком много, но достаточно для того, чтобы по достоинству оценить его лодыжки, крепкие копыта, мускулистую грудь и ноги.
 — Ничего плохого я не заметила.
 — Он выглядит здоровым, — согласился Доминик, — и я верю, что так оно и есть. Жаль только, что жить бедняге осталось недолго.
 Доминик вытащил из-за голенища сапога тонкий нож и, разжав коню челюсти, снял с одного из зубов кусок смолы. Зуб под смолой оказался здорово сточенным.
 — Видишь, он куда старше, чем кажется.
 Адольф казался страшно удивленным.
 — Да пусть глаза у меня повыскакивают, если этот конь старше семи лет. Он, должно быть, съел что-нибудь.
 — Смолу, например? — спросил Доминик.
 — Но у него нет ни одного седого волоса, — возразила Кэтрин. — Смотри, он весь черный.
 — Поташ, — пояснил Доминик. — Его втирают в шерсть, чтобы скрыть седину.
 Кэтрин покачала головой:
 — Не верится что-то.
 — Смотри, — сказал Доминик, пригибая шею второй лошади. — Видишь? — Доминик показывал на глаз кобылы.
 — Что? Ничего я не вижу,
 — Видишь вот эту дырочку? Веко лошади проткнули. Затем в дырочку вставили тоненькую тростинку и как следует подули. Чтобы исчез усталый и пустой взгляд, Который появляется у старой лошади.
 Адольф воздел руки к небу.
 — Ты обижаешь меня, Домини! Провалиться мне на месте, если эта лошадь не самое прекрасное из животных, которых тебе довелось видеть.
 — Оставь эти слова для гаджио, мой друг.
 — Пусть отсохнут у меня руки и ноги…
 Но Кэтрин и Доминик уже пошли дальше.
 — Ужас какой-то. По-моему, на этой ярмарке вообще нельзя купить хорошую лошадь.
 — Я не ищу здесь лучших. Я выбираю среди лошадей или неправильно воспитанных, или тех, с кем хозяева плохо обращались, или тех, кто пострадал от неверно подобранной упряжи. Цена на таких животных невысока. Я покупаю их по дешевке, откармливаю, выхаживаю, а потом выгодно продаю.
 «По крайней мере этим я бы занимался, если бы жил как цыган».
 Доминик и в таборе занимался только лошадьми. С удовольствием ухаживал за своей серой парой. Сейчас эти две лошади могли бы занять достойное место в конюшне Грэвенвольда.
 Доминик и Кэтрин пробирались в толпе. Несколько раз их останавливали, предлагали продать лошадей. Доминик не собирался делать покупок, ведь скоро он покинет табор. Кэтрин шла рядом, задавала вопросы, шутила. Кажется, ей здесь нравилось. Она заряжала его своим весельем. И все было бы хорошо, если бы всякий раз, случайно коснувшись ее, он не испытывал всплеск желания.
 — Доминик, это не Перса?
 Кэтрин указывала в сторону красного вагончика. Доминик кивнул.
 — Твоя мать — гадалка?
 Перса вешала над дверью табличку,
 — Она раскидывает фасоль на барабане, а потом по рисунку предсказывает будущее. Иногда она продаст всякие лекарства и зелья: приворотное, отворотное. У меня тут кое-какие дела. Почему бы тебе не посидеть у нее немного? Посмотришь, как она работает.
 — Ты думаешь, она не станет возражать?
 — Не станет, если ты будешь вести себя тихо.
 Кэтрин юркнула в вагончик, опередив пожилого крестьянина со смуглым морщинистым лицом и седыми волосами. Перса только взглянула на нее и тут же повернулась к мужчине.
 Нервно вытерев лоб потрепанным красным платком, он сказал Персе, что жена хочет уйти от него и ему нужно приворотное зелье. Она протянула руку, и крестьянин положил ей на ладонь монету.
 — Смешай пригоршню бобов с коровьей кровью и добавь волосы любимой, — говорила Перса, — ребенка или матери, или отца. Дай смеси высохнуть, затем сотри в порошок и добавь жене в пищу. После этого три дня подряд говори, как ты ее любишь.
 — И это подействует? — недоверчиво спросил крестьянин.
 — Подействует, вот увидишь.
 — Спасибо, — сказал крестьянин и, радостный, ушел.
 — Неужели это и вправду действует? — спросила Кэтрин.
 — Если жена его все еще любит, да. Не так уж часто мужчина говорит женщине, что любит ее.
 Кэтрин рассмеялась, и Перса тихонько хихикнула. Вошел еще один посетитель, пожелавший узнать свою судьбу.
 — Одно время у тебя были неприятности с родственниками и друзьями, — сказала Перса, внимательно глядя на бобы на барабане.
 У тщедушного мужичка рот раскрылся от удивления.
 — Точно. Теща меня ненавидит. Она не хотела, чтобы я женился на ее дочери.
 — Трижды ты был в смертельной опасности, — с мрачной серьезностью вещала Перса, сдвинув тонкие брови.
 Мужчина задумался на мгновение, а потом радостно закивал.
 — Так и есть: в детстве я перенес оспу, второй раз я едва остался жив, когда перевернулась телега, и третий раз меня пырнули ножом в кабаке.
 Кэтрин еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. То, что говорила Перса французу, подходило почти каждому человеку. Но мужчина, отдавая цыганке монетку, искренне верил в правдивость ее предсказаний.
 Кэтрин выглянула из вагончика. Доминик сказал, что отлучится на минутку, а время шло, я его все не было. Небо понемногу темнело. Быть может, ей удастся сбежать сегодня?
 Ярмарка была в самом разгаре. Торговля шла вовсю, кое-кто уже успел отметить удачное приобретение стаканчиком-другим вина. Слышались музыка и пение.
 — Я хочу немного погулять, пока не стемнело, — сказала Кэтрин Персе.
 — Не уходи далеко, Доминик будет волноваться, — предупредила старуха.
 «Не дальше, чем в Англию», — подумала Кэтрин и вышла из вагончика. Сегодня Кэтрин уже пыталась просить о помощи, но напрасно. Когда Доминик выменивал одну из своих лошадей, Кэтрин подошла к крестьянке, одетой получше других, и обратилась к ней:
 — Мне ужасно неприятно затруднять вас, но я попала в беду и вынуждена просить у вас помощи.
 — Беду? Какую еще беду? — спросила крестьянка, недоуменно поднимая светлые брови.
 — Меня похитили, увезли из дома в Англии. Я хочу вернуться, но у меня ничего не получается. Есть кто-нибудь в деревне, кто мог бы помочь мне?
 Женщина скользнула взглядом по расписным вагончикам, по цыганкам в ярких юбках и шалях.
 — Вас держат цыгане? Против воли?
 — Да. Меня продали в рабство. Моя семья хорошо заплатит за мое возвращение.
 Женщина внимательно оглядела Кэтрин. Бедный наряд, рыжие волосы рассыпались по плечам. По лицу крестьянки было видно, что ей спасать девушку совсем не с руки.
 — Я ничем вам помочь не могу. Может, кто другой…
 — Но, честное слово…
 Крестьянка ушла, не дослушав. Глупо было надеяться на что-то другое. Она была англичанкой, представительницей враждебной страны. Кроме того, по ее виду не скажешь, что она богата. Как и раньше, когда Кэтрин искала помощи у местных жителей, ей не поверили.
 Подошел Доминик и увел ее. А Кэтрин еще раз убедилась, что надеяться ей надо только на себя.
 С теми же мыслями Кэтрин вышла из вагончика Персы. План созрел почти мгновенно. Рядом с вагончиком были привязаны лошади Доминика. В сумерках она легко сможет исчезнуть, и даже если ее заметят, она спрячется в роще, притаится там и переждет преследование.
 Золото, украденное у Доминика, все еще было у нее. Кэтрин удивляло, почему Доминик не требует его назад. Ей же лучше. Этой суммы хватит, чтобы доехать до Марселя, а там найти корабль, который доставит ее домой.
 Что бы ни случилось, она уйдет от цыган, от Доминика. Чем дальше от нее будет этот мужчина, тем спокойнее будет у нее на душе.
 Доминик вернулся к вагончику матери, только когда стемнело. Настроение было хуже некуда. Продажа лошадей заняла намного больше времени, чем он рассчитывал. А ему не терпелось поскорее вернуться к Кэтрин.
 Перса вышла из вардо.
 — Ты выглядишь усталым, сын. Торговля была неудачной?
 — Просто пришлось потрудиться чуть дольше. Где Катрина? — спросил он, заглядывая в открытую дверь повозки.
 — Она недавно ушла, — удивленно произнесла Перса. — Я думала, она пошла искать тебя.
 — Я видел ее последний раз, когда привел сюда.
 — Может, ходит где-нибудь поблизости, — пожав плечами, сказала Перса. — Вокруг столько интересного.
 — Возможно, — ответил Доминик.
 У него появились кое-какие подозрения. Очень скоро он обнаружил, что одна из лошадей пропала.
 — Черт, — пробормотал он и добавил про себя еще несколько крепких словечек.
 Отвязав второго коня, Доминик вскочил в седло и, подъехав к Персе, сказал:
 — Она взяла лошадь. Я поеду за ней.
 — На дороге опасно, — заметила Перса, — но она не должна уйти далеко. Времени прошло немного.
 «Достаточно, чтобы нарваться на неприятности», — подумал Доминик.
 — Дура, — проворчал он, пришпоривая коня.
 Отсюда вели две дороги; одна по открытому полю, другая леском. Кэтрин наверняка выбрала вторую. В лесу можно спрятаться, если будет погоня.
 Если ей так не терпится убежать, почему бы не предоставить ей эту возможность? Пусть катится на все четыре стороны. Ну почему он все время думает об этой упрямой рыжей лисе, которая так и норовит его облапошить? Но он не мог не думать о ней, не переживать, и нем дальше он ехал, и чем темнее становилось вокруг, тем больше он боялся, что с ней случилась беда.
 Вдруг она уже попала в лапы к каким-нибудь ворам? Удалось ли ей миновать воров и разбойников? Сегодня, после ярмарки, они наверняка устроили большую охоту — у людей, продавших лошадей, много денег, и есть возможность поживиться.
 Доминик думал о Кэтрин, представлял, как она лежит на земле, избитая, в изорванной одежде, и какой-то пьянчуга навалился на нее, лапает ее, грубо и безжалостно берет то, что она охраняла с таким упорством. Доминик подгонял коня, ругал себя за глупость. Знал ведь, что нельзя оставлять ее одну, — и оставил.
 На дороге никого не было, Но и никаких следов того, что лошадь свернула в лес, Доминик тоже не заметил. Слава Богу, ночь была лунная, и он надеялся, что разыщет Кэтрин до того, как произойдет беда.
 Конь начал уставать, но Доминик нещадно бил его по бокам, вынуждая скакать быстрее, надеясь, что вот-вот впереди покажется Кэтрин, Увы, дорога перед ним по-прежнему была пуста.
 Постепенно тревога перерастала в гнев. Доминик начинал злиться. Как смела эта коварная девчонка поставить его в такое положение! Как смела так одурачить его!
 Когда он найдет ее, он устроит ей такую выволочку — век будет помнить! Да ее задушить мало!
 Когда он найдет ее, наконец признался себе Доминик, он так обрадуется, что только один Бог знает, как он поступит.
 Дорога делала поворот, и в этот момент Доминик услышал какой-то звук. Он остановил коня. Точно, звук копыт. Сначала отчетливый, потом чуть потише, как будто с дороги свернули в лес, где земля мягче. Кэтрин!
 Доминик усмехнулся. Кэтрин — хитрая маленькая лиса, но попробуй-ка обхитри цыгана. Направив лошадь в лес, Доминик, прикинув, сколько нужно срезать, поехал ей навстречу. Он поймает ее так же просто, как и в первый раз.
 Кэтрин услышала звук копыт. Доминик? А может, кто-то другой? В любом случае надо спрятаться. Она решила поехать по лесу. По дороге, конечно, быстрее, но по лесу безопаснее.
 Ноги ее болели из-за непривычного положения: она привыкла ездить в дамском седле — на боку. Не помогло и шерстяное одеяло, которым она покрыла лошадиную спину. Ветки хлестали ее по щекам, цепляли за волосы, царапали голые ноги. Но Кэтрин не останавливалась. Надо найти укромное местечко, спрятать в кустах лошадь и переждать.
 Как только всадник проскачет мимо, она поедет дальше.
 Кэтрин увернулась от очередной ветки, спустилась с небольшого холмика и оказалась возле ручья. Она улыбнулась своей маленькой удаче: если поехать по ручью, никто не узнает, в какую сторону она поскакала. Она успела зайти в воду, когда раздался выстрел.
 Кто стрелял? И в кого?
 Стараясь не поддаться панике, Кэтрин повернула коня обратно. Немного не доезжая поворота, она услышала голоса. Слов она не могла разобрать, но тон явно был враждебным.
 «Следуй своей дорогой, — говорила она себе. — Это твой шанс, по ручью — как можно дальше, потом — на дорогу и скачи во весь опор».
 «А что, если это Доминик? — тут же подумала она. — Он помог тебе и ты не можешь его бросить».
 «Может, это вовсе и не Доминик, а кто-то другой».
 Надо было что-то решать. Пока она стоит тут в раздумье, может случиться самое страшное. Преодолевая страх, Кэтрин тронула коня и поехала в сторону.
 Когда голоса зазвучали громче, Кэтрин слезла с коня и привязала его к дереву. Пригнувшись к земле, стараясь не шуметь, она пробралась к полянке и спряталась за кустами.
 У Кэтрин сердце екнуло. Напротив Доминика стояли двое, наставив на него ружья. Кровь стекала с уголка его рта. Третий скрутил руки у него за спиной.
 — Господи, — пробормотала Кэтрин. — Что делать?
 Кэтрин огляделась в поисках какого-нибудь оружия. Aгa, придумала. Набрав горсть камешков и схватив короткий сухой сук, Кэтрин подползла как можно ближе к открытому пространству и бросила в дерево камень.
 — Что это? — спросил один из разбойников. — Что-то вроде хрустнуло.
 Кэтрин бросила еще один камешек.
 — Посмотри, Рене, что там, — приказал здоровяк, держащий Доминика, очевидно, главарь шайки. — Последний раз спрашиваю тебя, цыган, где деньги? Мы видели, как ты продавал лошадей, и мы не дураки, чтобы поверить, что те несколько монет, что мы у тебя нашли, — это все. — Здоровяк вытащил из-за пояса огромный пистолет. — Где остальные, говорю тебе?
 — Я же сказал, они у меня в повозке. В таборе. С собой ничего нет.
 Третий разбойник, толстенький коротышка, подошел к Доминику и сильно ударил его в живот. Доминик судорожно схватил ртом воздух и дернулся, надеясь высвободиться, но безуспешно, Коротышка взвел курок.
 — Что скажешь, Пьер, прикончим его?
 Здоровенный детина захохотал.
 — Мы ведь только окажем услугу стране, не так ли? Избавим Францию от очередного грязного цыгана.
 Больше Кэтрин ждать не могла. Переборов страх, она выскочила из-за деревьев и ударила своей дубиной человека, держащего ружье. Тяжелая палка выбила пистолет у него из рук. Когда он обернулся, Кэтрин с размаху врезала ему по ногам так, что тот потерял равновесие и упал. В то же мгновение Доминик высвободил руку и изо всех сил заехал здоровяку под ребра. Тот согнулся пополам. Доминик вывернулся и ударом в челюсть уложил своего мучителя.
 Кэтрин схватила упавший пистолет и прицелилась в третьего бандита. Он бежал на нее. Выхода не было. Зажмурившись, Кэтрин выстрелила. Разбойник, схватившись за окровавленное плечо, упал липом в грязь.
 Доминик вырвал пистолет у здорового бандита и направил на него.
 — Если не хочешь подохнуть, — говорил Доминик, вытирая кровь, стекавшую из угла рта, — не шевелись.
 Пьер сжал кулаки, но остался стоять. Другой, которого разоружила Кэтрин, тоже не пытался нападать, хотя уже поднялся с земли. Доминик залез в карман главаря и вытащил свои деньги.
 — Скажите спасибо даме, — проговорил Доминик, — не хочу убивать вас на глазах у нее. Так что, если вам дорога жизнь, когда я вас отпущу, проваливайте, берите своего подстреленного приятеля и убирайтесь.
 Главарь с готовностью кивнул;
 — Как прикажете. Эй, Гаспар, иди посмотри, что с Рене. Делай, как цыган говорит. Мне умирать не хочется.
 Гаспар боязливо приблизился к раненому.
 — Стоять, — сказал Доминик. — Кэтрин, возьми его пистолет. Вон там, возле куста,
 Кэтрин на негнущихся ногах подошла к окровавленному бандиту. Хорошо, что она не убила человека, хотя, чтобы спасти Доминика, она была готова убить всех троих. Она подняла лежащий в грязи пистолет и медленно подошла к Доминику.
 Тот отпустил главаря и отошел назад, продолжая держать француза на мушке. Кэтрин целилась во второго, хотя рука ее так сильно дрожала, что она едва ли попала бы в него.
 — Валите, — приказал Доминик, — и если вам дорога жизнь, советую не останавливаться.
 Бандиты подхватили раненого товарища и потащили его в лес.
 Теперь, когда наконец можно было вздохнуть с облегчением, Кэтрин обернулась к Доминику. Он смотрел на нее с такой ненавистью, что, казалось, сейчас разрядит в нее свой пистолет.
 Медленно отвернувшись от него, она пошла прочь.




 Глава 8


 — Почему? — спросил Доминик, повернув ее к себе. Он даже не пытался скрыть свою ярость.
 — Почему… что? — спросила Кэтрин, отступая. — Почему я убежала? Или почему вернулась?
 — И то, и другое, — сказал он, схватив ее за руку. Он вцепился ей в плечи и тряхнул так, что у нее застучали зубы.
 — Ты, дура, понимаешь, что тебя могли убить?
 Кэтрин попыталась высвободиться.
 Доминик пробормотал ругательство, предназначенное далеко не для женских ушей, и запустил пальцы в густую рыжую гриву.
 — Ты, женщина, неужели тебе так хочется домой, что ты готова пренебречь опасностями?
 — Может быть, я была бы уже почти дома, если бы не вернулась спасать тебя, — ответила Кэтрин с легким раздражением.
 — Ты так считаешь? Да ты бы не проехала и часа, как оказалась в беде. Подумай! Женщина, да еще такая, как ты, одна на дороге, ночью! Да тебя любой бы принял за деревенскую девку! Такой лакомый кусочек! Узнала бы, почем фунт лиха! Не думаю, что тебе удалось бы вымолить пощаду у таких, как те, в лесу!
 Черт возьми! Что он о себе воображает! Как он смеет отчитывать ее! Ведь она спасла его от смерти! Она пришла к нему на выручку! Не испугалась! И после этого он смеет ей что-то выговаривать!
 — Уж лучше мне испытать судьбу с каким угодно грубияном, только не с тобой!
 На этот раз Доминик тряхнул ее так, что у Кэтрин едва голова не оторвалась.
 — Да?
 — Да.
 Его глаза сверкнули гневом и под скулами заходили желваки.
 — Ах ты, дерзкая девчонка! Я обуздывал самых норовистых лошадок, справлюсь и с тобой!
 И он поцеловал ее, яростно, грубо, как никогда раньше. Она упала бы, если бы он не держал ее так крепко. Она стала вырываться, заколотила кулачками по его груди, но Доминик, конечно, был сильнее.
 В следующую секунду он повалил ее на траву. Его поцелуй, горячий и требовательный, казалось, лишил ее легкие последней капли воздуха. И вдруг Кэтрин поняла, что целует его в ответ. С ней происходило нечто совершенно непонятное: ее тело взбунтовалось, не слушалось ее, и с ним творились чудеса — всю ее объял огонь, по спине бежали мурашки, ею овладевала истома…
 Доминик прижал ее к земле, целовал ее, но теперь нежнее, лаская языком ее губы, раздвигая их. Он гладил ее и ласкал, поддразнивая, возбуждая, и в ласках его больше не было гнева. Кэтрин застонала. Когда он отпустил ее руки, Кэтрин, вместо того чтобы оттолкнуть его, погрузила пальцы в черные кудри.
 — Ах ты, рыжий котенок, — шептал он, — ты тоже этого хочешь.
 Кэтрин мотнула было головой, но рука его накрыла ее грудь, сжала нежно сквозь тонкую ткань. Сосок под его ладонью поднялся и отвердел, и Доминик стал играть с ним, то сжимая, то отпуская. Она чувствовала его отвердевшую плоть, прижатую к ее бедрам, но горячая сладость его поцелуев заставляла забыть о страхе, она выгибалась ему навстречу, вместо того, чтобы брыкаться изо всех сил.
 Она чувствовала, как рука его скользнула в вырез блузки, ощутила шероховатость ладони на коже. Тело ее горело от ласки. Когда он оторвался от ее губ и, опустив голову, поцеловал ее грудь, сердце Кэтрин забилось быстро и сильно, как птица, которая хочет вырваться из клетки.
 — Нет, — зашептала она, — ты обещал…
 Но он снова целовал ее в губы. Коснулся ладонью бедра под юбкой. Кэтрин задрожала. На ней не было ничего, кроме этой красной юбки, ничто не могло защитить ее от его теплых опытных пальцев. Она чувствовала их на самой нежной части ног, чувствовала, как медленно продвигаются они вверх, к самой сердцевине се тела.
 — Доминик, прошу тебя, — прошептала она, пытаясь остановить его, но его руки продолжали творить волшебство. Они касались мест, которых до сих пор не касался ни один мужчина, гладили и раздвигали атласные лепестки ее плоти, пробираясь внутрь. — Господи, — простонала Кэтрин, зная, что вскоре он получит то, что хочет, скоро она захочет этого не меньше, чем он. — Ты сказал, что не станешь принуждать меня, — взмолилась Кэтрин. — Я спасла тебя, а ты берешь то, что я не хочу отдавать.
 Пальцы его замерли, и Кэтрин невольно вздрогнула от разочарования.
 — Ты хочешь этого так же, как и я, — сказал он грубо.
 Господи, ничего на земле не хотелось ей сейчас сильнее.
 — Мы не всегда можем делать то, что нам хочется, — прошептала она.
 — Позволь мне любить тебя, Катрина.
 Пальцы его вновь скользнули внутрь, лаская, искушая, обещая неземное наслаждение. Кэтрин сжала ноги.
 — Нет, прошу тебя, не плати мне злом за добро.
 Рука его двигалась нежно, лаская, дразня. Кэтрин бессознательно подалась навстречу этим умным опытным пальцам.
 — Против твоей воли? — тихо переспросил он.
 — Поколоти меня, отстегай плеткой, но только не заставляй делать то, о чем я потом очень пожалею.
 В первый раз Кэтрин заметила его неуверенность.
 — Почему ты должна пожалеть об этом? — Доминик выпрямился. — Потому что я цыган?
 «Потому что ты сам дьявол».
 — Да! — Хоть какая-то отговорка. — Я англичанка, а ты всего лишь жалкий цыган!
 Взгляд его потух. Там, где минуту назад пылала страсть, теперь было лишь отвращение.
 — Прошу простить, миледи. Я не думал, что вы находите мое общество столь неприятным.
 С брезгливой миной он вытащил руку из-под юбки и, откатившись в сторону, встал и стряхнул грязь с одежды.
 Кэтрин села. Лицо ее пылало то ли от страсти, то ли от смущения, то ли от стыда. Боясь даже взглянуть на него, она быстро встала и пошла в лес, туда, где оставила привязанной лошадь.
 — И куда ты идешь? — Доминик схватил ее за плечо.
 — Взять лошадь, — ответила Кэтрин, откинув со лба волосы. — Твоя, кажется, пропала.
 — Из-за тебя, между прочим.
 Однако он отпустил ее, и она пошла в лес. Сейчас самое главное — успокоиться. Когда Кэтрин вернулась с жеребцом, она уже могла взглянуть в глаза Доминику. Однако сердце ее по-прежнему тяжело ухало, грудь все так же покалывало, а между ногами все горело.
 Все выдавало в ней недавно испытанную страсть, все говорило о том, что страсть эта жива в ней и сейчас.
 И не было способа исправить то, что было разрушено ее словами.
 Кроме того, она понимала, что жизнь не кончается этой ночью, что жизнь ее, графини Арундейл, принадлежит ее роду, ее стране, Англии. Страсть к мужчине, любому мужчине, за которого она не могла выйти замуж, была для Кэтрин запретной.
 Одного взгляда на Доминика оказалось достаточно, чтобы понять, что слова ее поставили непреодолимую преграду между ними.
 Почему правда всегда ранит так больно? Он знал, почему она отказала, почему она, желая его всем телом, все же отвергла его. Он цыган.
 Но он должен был понять это с самого начала. Ни одна порядочная женщина в Англии не пустит в свою постель цыгана. Поэтому-то отец так тщательно оберегал тайну его рождения. Слухи, конечно, были, но они оставались всего лишь слухами, только придавали его личности загадочность, возбуждали интерес к нему, особенно среди женщин.
 И сейчас с болезненной ясностью открылась истина: Доминик Эджемонт, лорд Найтвик, был желанным любовником, а Домини, черноглазый цыган, — нет.
 Даже для женщины не из высшего общества,
 Он смотрел вслед Кэтрин, и горечь захлестывала его.
 Он уже почти поверил в то, что она околдовала его, как и Вацлава. Он думал о том, что все-таки произошло. Будь на ее месте любая другая, он взял бы ее, как бы она ни относилась к его цыганской крови.
 А Кэтрин темпераментная, горячая. Ведь он чувствовал ее желание, ее страсть. Скорее всего, она давно уже не девственница. Тогда зачем же отказываться от того, чего хочется им обоим?
 Неужели одни только ее резкие слова могли заставить его отступиться? Что же удерживало его? Его, доведенного почти до безумия?
 — Ты пойдешь искать другую лошадь? — спросила она, подводя к нему коня.
 — Конь сам найдет дорогу к табору.
 Подхватив Кэтрин за талию, Доминик посадил ее на лошадь по-мужски, поправил юбку так, чтобы не стереть ноги. Она дернулась от боли, когда он коснулся ссадины на внутренней стороне бедра.
 — Болит?
 — Я никогда не ездила в мужском седле.
 — Если бы я продолжил то, что начал, тебе было бы еще больнее.
 Кэтрин вспыхнула и отвела взгляд. Доминик отчасти почувствовал себя отомщенным. Он пересадил девушку боком.
 — Так лучше?
 — Да, спасибо.
 Он прыгнул на спину лошади позади Кэтрин.
 Кэтрин проглотила комок в горле. Доминик был зол на нее, больше, чем зол, и, тем не менее, он заботился о ней. Пусть ложь сработала даже лучше, чем она могла предположить, Кэтрин уже успела пожалеть о своих словах. В том, что он родился наполовину цыганом, не было его вины, а его благородству мог бы позавидовать любой благородный англичанин.
 Всю дорогу до табора Доминик ехал молча. Ничего не сказал он и тогда, когда Кэтрин вошла в его вардо, и только смотрел на нее взглядом, полным такой горечи, что у Кэтрин разрывалось сердце.
 Ночью девушка спала плохо. Утром, когда она проснулась, Доминик уже ушел на ярмарку. Перса склонилась над котлом, помешивая пищу. При виде Кэтрин цыганка выпрямилась.
 — Доброе утро, Перса.
 Лицо цыганки, старое и морщинистое, сегодня было особенно хмурым.
 — Что ты сделала с моим сыном? — спросила она вместо приветствия.
 — Я? Ничего. Не понимаю, о чем вы говорите.
 — Я не верю тебе. С тех пор как ты здесь появилась, от тебя одна беда. Пока ты делала его счастливым, я согласна была тебя терпеть. Но сейчас он больше не счастлив.
 — Может быть, заболели лошади?
 — Не делай из меня дуры, — поморщилась Перса. — Ты превратила его в бабу. Все знают, что он спит на земле возле своего вардо. Все знают, что ты убегала от него — тебя видел Вацлав. Яна растрезвонила об этом всему табору. Теперь о нем говорят, будто цыганская кровь в нем недостаточно сильна для того, чтобы держать в узде женщину гаджио. Народ послушает Вацлава и станет смеяться над моим сыном.
 — Вацлав дурак! — воскликнула Катрин. — Доминик куда больше мужчина, чем Вацлав! Больше мужчина, чем любой из ваших! Только слепой этого не увидит!
 Перса пристально смотрела на девушку.
 — Так скажи ему об этом, — приказала она. — Ты должна загладить свою вину.
 Кэтрин облизнула вдруг пересохшие губы.
 — Нет.
 Перса хотела что-то возразить, но какая-то женщина визгливо окликнула ее. Цыганка обернулась.
 К ней бежала Зинка, размахивая руками. Монисты звенели, золотые монеты в волосах подпрыгивали при каждом шаге. Она быстро заговорила по-цыгански, отчаянно жестикулируя. Перса бросила ложку и побежала вслед за ней.
 — Что случилось? — крикнула Кэтрин вдогонку.
 — Медела рожает. Раньше, чем мы ожидали.
 Кэтрин бросилась следом за женщинами.
 — Это плохо?
 Перса хмыкнула.
 — Это очень хорошо. Она будет мучиться меньше. Ты действительно принесла удачу. — Перса остановилась у входа в черный шатер, разбитый возле повозки Зинки. — По крайней мере, некоторым из нас.
 Цыганка вошла в шатер. Охая и причитая, за ней последовала Зинка.
 — Я могу чем-нибудь помочь? — спросила Кэтрин, не решаясь войти.
 — Ты можешь подбросить поленьев в костер, чтобы прогнать злых духов.
 Кэтрин хотела сказать, что имела в виду не это, но не стала.
 — Я буду следить за огнем, пока не появится малыш.
 Кэтрин улыбнулась, заметив, что начинает привыкать к странным обычаям цыган.
 — Пока малыша не окрестят, — напомнила Зинка и скрылась в шатре.
 Кэтрин, глядя на огонь, думала, как странно соединились в этом народе варварство и христианство. Что за странная смесь религий и верований!
 Вскоре запас сучьев иссяк, и Кэтрин, положив в костер здоровое бревно, пошла в лесок за хворостом. Ей встретился Янош. Мальчик подбежал к ней и, схватив за руку, спросил:
 — У Меделы родился ребенок?
 — Еще нет, но очень скоро появится.
 Лицо мальчишки было выпачкано в грязи. Ребенок был в одних штанишках на помочах. Поддев босой ногой камень, он как бы между прочим спросил:
 — Правда, говорят, что ты украла у Доминика лошадь и убежала?
 Кэтрин, нервно теребя юбку, заставила себя ответить:
 — Я одолжила у него лошадь. И я бы обязательно вернула ее.
 — Почему ты хочешь уйти от нас? Домини говорил, что ты не такая, как остальные гаджио. Он говорил, ты любишь цыган.
 «Интересно, что бы Доминик сказал, спроси его об этом мальчик сегодня?»
 — Мне нравятся многие из вашего табора. Ты мне нравишься, Медела. Мне нравится Джозеф, Зинка.
 — А Домини тебе нравится?
 У Кэтрин сжалось сердце. Едва ли слово «нравится» было здесь уместно. Так что же она чувствовала к нему? Нет, только не это. Ни в кого она не хочет влюбляться. И не влюбится.
 — Конечно, он мне нравится. Он всегда был добр ко мне.
 — Тогда почему ты хотела убежать?
 Кэтрин погладила мальчика по голове.
 — Мне хочется домой, — тихо сказала она. — Домой, в Англию. Там моя семья, так же, как твоя — здесь.
 — Домини иногда там живет. Может быть, он возьмет тебя с собой.
 Кэтрин грустно улыбнулась.
 — Возможно.
 — Где он? — спросил мальчик, оглядываясь на повозки.
 — Ушел на ярмарку, — ответила Кэтрин.
 — Нет, не ушел. Он уехал, куда-то в лес. Я думаю, он такой печальный, потому что ты убежала.
 Кэтрин присела, обняла ребенка.
 — Что случилось? Расскажи! Почему ты так решил?
 — Потому что, когда Вацлав посмеялся над ним и назвал дураком, Домини ответил только, что согласен.
 Господи, что же она наделала!
 — Ты не знаешь, где он?
 Янош задумался, а потом указал рукой на пруд в роще.
 — Там. Он иногда любит порыбачить.
 — Пойду-ка я схожу к нему.
 Кэтрин решила, что ее отсутствие едва ли повредит Меделе: роженица находилась под присмотром опытной акушерки, да и в палатку Кэтрин все равно не пустили бы, а костер будет гореть еще долго.
 Янош улыбнулся и, вместо того чтобы попроситься с ней, как, наверное, сделал бы любой ребенок, побежал к повозкам. Кэтрин невольно подумала о том, что ребенок не по годам смышлен.
 Что же сказать Доминику? Тогда, в лесу, она смертельно обидела его. А теперь хотела загладить свою вину.
 Но унижаться перед ним, просить прощения она тоже не могла. Вдруг он подумает, что она согласна быть с ним? Надо как-то объяснить ему, что была не права, что поступила жестоко, что сожалеет. И в то же время оставить между ними преграду.
 Доминик стоял над озером. Пучок сухой травы, который он бросил в воду, медленно кружился. И мысли его так же кружились вокруг одного и того же.
 Не в силах вынести косых взглядов, приглушенных разговоров о том, что он, мужчина, не в состоянии держать в узде свою женщину, Доминик уехал из табора, долго-долго скакал полями, а потом пришел сюда.
 Свою женщину. Вацлав так ее называл. Доминик горько усмехнулся. Он заплатил за нее целое состояние, и до сих пор она отталкивала его, унижала. До сих пор ни одной женщине он не позволял так с собой обращаться.
 Надо было давно уложить ее в постель. Если бы он с самого начала поставил ее на место и держал бы под контролем свои чувства, ее слова никогда бы так не ранили его.
 «Что с того?» — говорил он себе. Какое ему до всего этого дело? Через несколько дней он вернется в Англию. У него полно дел в Грэвенвольде. Не случись того, что произошло вчера ночью, он, может, и подождал бы с отъездом, как планировал раньше, в надежде, что Кэтрин будет с ним.
 Конечно, задержался он в таборе не только из-за Кэтрин. Ему хотелось в последний раз насладиться цыганской свободой. Никогда он не пожалеет об этих днях, проведенных с матерью, со своими людьми в странствиях. Когда он вернется, надо сначала нанести визит отцу, придется с вежливой улыбкой выслушивать глупые наставления старого самодура. Потом надо будет засвидетельствовать свое почтение высшему обществу. Свету.
 С годами Доминик привык к жизни в светском обществе и даже научился находить удовольствие в светском времяпрепровождении. Но этот последний глоток свободы он будет хранить в сердце как самое драгоценное воспоминание.
 Все, кроме Катрины. Рыжая ведьма превратила его жизнь в ад.
 Но почему она вернулась? Зачем рисковала жизнью, спасая его? Он восхищался ее храбростью и отвагой. И почему-то ему хотелось защитить ее.
 И все же, почему она вернулась спасать какого-то жалкого цыгана, если презирала его?
 Он вновь вспомнил ее жестокие слова, слова, которые хлестнули его, как плетка. Доминик часто слышал эти слова от других. И вот теперь — от Кэтрин. А он-то думал, что она другая. Не такая, как все. Особенная. Надо было догадаться, что это не так.
 Кэтрин увидела его сидящим на берегу, у самой воды. Нет, он не ловил рыбу. Прислонившись к стволу тополя, Доминик угрюмо смотрел вдаль. Серый конь его щипал траву неподалеку. Почти рядом с Домиником, не обращая на него внимания, заливался скворец.
 — Я не помешаю?
 Доминик обернулся, окинул Кэтрин равнодушным взглядом. Он лишь едва заметно кивнул, давая понять, что заметил ее. Скворец оборвал трель и, как показалось Кэтрин, неодобрительно посмотрел на нее.
 — Зачем ты пришла сюда? Зачем тебе «никчемный цыган»?
 Кэтрин сделала вид, что не расслышала, и молча присела рядом. Небольшой пруд блестел как зеркало; то тут, то там плескала рыба.
 — Здесь так хорошо. Почти как дома.
 Доминик все так же хмуро смотрел в сторону, но от Кэтрин не ускользнула перемена в его настроении. Слова о доме пробудили в нем любопытство
 — Ты жила рядом с озером?
 Кэтрин кивнула.
 — Да, у маленького чудного озера, чуть побольше, чем это.
 — Где?
 — В Девоне. Недалеко от побережья. Когда я была совсем маленькой, отец часто брал меня на рыбалку. Мне нравилось.
 Кэтрин улыбнулась, вспомнив коротенькие бриджи, которые брала у сынишки повара, чтобы ездить на рыбалку. Они были слишком широки в талии и тесноваты в бедрах, но тогда ей нравилось их носить.
 — Но когда я стала постарше, — продолжила Кэтрин, — то решила, что для леди рыбалка и все такое — занятия неподходящие.
 Доминик усмехнулся:
 — Слишком леди для… слишком многих вещей.
 Кэтрин оставила его реплику без ответа, продолжая рассказ:
 — К семи годам куклы стали занимать меня больше, чем рыбалка. Мне правилось одевать их в красивые наряды, которые помогала мне шить мама, и устраивать для них маленькие чаепития.
 — Чаепития? — удивленно переспросил Доминик.
 — Мне всегда нравилось то, что должно нравиться женщине; красивые наряды, красивая посуда, запах духов и шелест шелков. — Кэтрин грустно улыбнулась и добавила: — Если бы мои родители могли видеть меня сейчас, они бы не узнали своей маленькой послушной девочки.
 Доминик усмехнулся и тоном, весьма сухим и не очень-то добрым, сказал:
 — Позвольте не согласиться. В настоящий момент ваше английское благоразумие на изумительной высоте. Вы можете гордиться своим воспитанием, миледи.
 В его устах «английское» прозвучало так уничижительно, что Кэтрин вдруг пожалела, что не родилась цыганкой или, на худой конец, француженкой.
 — Если я правильно тебя поняла, ты одобряешь мое поведение?
 — А ты как думаешь? — Доминик смерил ее тяжелым взглядом.
 — А я думаю совсем наоборот: вчера я вела себя не как леди. Мало того, что я нагрубила, так еще и солгала.
 Доминик тряхнул головой, и черные блестящие кудри мягко упали на лоб.
 — Не оправдывайся, Кэтрин. Ты сказала то, что думала.
 — Я хотела лишь остановить тебя. Вот и все. А в тот момент это был единственный способ… как-то… сделать нормальными наши отношения.
 Доминик криво усмехнулся.
 — Что ты называешь нормальным, Катрина? Когда спишь одна и не делишь постель с никчемным цыганом?
 Кэтрин посмотрела ему в глаза. Во взгляде его оставалась враждебность. Он не собирался делать шаг к примирению. Ну что же, нет так нет. Она скажет ему все, а он пусть поступает, как хочет.
 — Ты прекрасный человек, Доминик. Я никогда не забуду, что ты спас меня от Вацлава. И вчера ночью ты, наверное, поехал за мной потому, что мне грозила опасность. — Кэтрин дотронулась до щеки Доминика. — Я видела, как ты относишься к Яношу и другим детям. Я вижу, как они на тебя смотрят. Я вижу, как ты обращаешься с матерью, со старым Джозефом, даже с Яной. Ты не хотел в тот раз обижать ее, теперь я понимаю.
 — Кэтрин, — тихо сказал Доминик, протягивая к ней руку, но Кэтрин жестом остановила его.
 — Я восхищаюсь тобой, Доминик, восхищаюсь твоей смелостью и твоим благородством. Но я должна вернуться в Англию, к своей семье.
 — К родителям? К братьям и сестрам?
 Кэтрин покачала головой.
 — Нет. Мои родители умерли, и у меня нет братьев и сестер.
 — Прости, — тихо сказал Доминик. — Но тогда я не понимаю, почему ты хочешь домой, если у тебя в Англии никого не осталось.
 Если бы только она могла сказать ему правду, попросить о помощи. Но что она могла ему предложить за помощь? Золото? Едва ли ему нужны ее деньги. Похоже, он и так достаточно богат. А титул… Скорее всего, узнай он о том, что перед ним графиня, он действительно решит, что она считает его ниже себя. Во всяком случае, сейчас не время для такого признания. Сейчас надо как-то загладить свою вину.
 — Так, может, у тебя кто-то есть? — спросил Доминик, так и не дождавшись ответа. — Муж или любовник?
 У Кэтрин словно гора с плеч свалилась. Доминик сам бросил ей соломинку, и она с удовольствием ухватилась за нее:
 — Да.
 Кэтрин сжала за спиной кулаки. Только бы не выдать себя. Только бы он не догадался, что она лжет.
 — Видишь ли, я помолвлена. Мы поссорились, и я убежала. Я уверена, что он ищет меня, молит Бога, чтобы я нашлась.
 — Тот мужчина… Ты его любишь?
 Черные глаза смотрели на нее пристально, испытующе, словно хотели прочесть ее мысли.
 «Скажи „да“, — уговаривал внутренний голос. — И все это безумие разом прекратится».
 — Он очень добрый и великодушный человек, — сказала Кэтрин, потупившись. — Мы так хотели быть вместе.
 По его глазам Кэтрин поняла, что Доминик сочувствует ей, может быть, немного жалеет.
 — Я кое-что знаю о светской морали, Кэтрин, — сказал он тихо. — Неужели ты серьезно думаешь, что после всего, что с тобой произошло, этот человек женится на тебе? Большинство мужчин отказываются от женщины, если такое случается.
 — Он не большинство.
 Господи, Доминик прав. Сколько хлопот она доставит дяде, когда вернется. Ему придется употребить все свое влияние, чтобы избежать скандала. Ну ничего, главное — поскорее попасть домой.
 — Расскажи мне об этом «небольшинстве».
 Доминик расслабленно откинулся и прикрыл глаза.
 Кэтрин вздохнула с облегчением. Кажется, он поверил.
 — Он очень красив, — сказала она. Как ни неприятно было продолжать, выхода она не видела. — …И очень силен. Он хорошо знает жизнь.
 Кэтрин старалась представить своего воображаемого возлюбленного.
 — Он может быть требовательным, но может быть и нежным.
 Доминик сдвинул брови.
 — Он богат? У него есть титул?
 Кэтрин покачала головой.
 — Нет. Он вовсе не богат, но вполне состоятелен.
 — Чем он занимается?
 Кэтрин облизнула губы. Господи, что бы такое придумать?
 — Он… э… выращивает лошадей. Ему нравится жить в пригороде. Он любит природу. И детей. Он очень любит детей.
 — Понимаю.
 Темные глаза скользнули по ее лицу. Выражение их было каким-то странным.
 — Ну что же, я тебя понимаю. Таких мужчин женщины любят.
 — Да, конечно.
 Мужчина, которого она описала, действительно ей нравился. И вдруг Кэтрин поняла, что ее придуманный жених как две капли воды похож на Доминика. За одним исключением: Доминик был здесь, рядом, а не в Англии, Оставалось мечтать, что он не узнает в описании себя.
 — Давай поговорим о тебе, — внезапно предложила Кэтрин, чтобы избежать дальнейших расспросов Доминика. — Твоя мать говорит, что ты никогда не женишься. Разве тебе не хочется иметь жену и детей?
 — Этого, моя сладкая, мне как раз хочется меньше всего, — неожиданно резко ответил Доминик.
 — Почему? — Она вдруг почему-то ужасно огорчилась.
 — Это долгая и неприятная история, и сейчас у меня нет настроения ее обсуждать. Мы, кажется, задержались, — добавил он, вставая и беря ее за руку, — пошли домой.
 Он снова погрустнел. Но почему? Кэтрин не могла понять.
 — Доминик!
 — Что?
 — Ты меня простил?
 Он улыбнулся, и его красивое лицо стало еще привлекательнее.
 — Ах, рыжий котенок, когда ты так на меня смотришь, я готов простить тебе что угодно. Только пообещай мне, что ты не станешь больше подвергать себя опасности — даже если тем самым ты хочешь всего лишь доказать, что можешь справиться с любыми бандитами, повстречавшимися на твоем пути.
 Он опять дразнил ее, и Кэтрин засмеялась.
 — Так ты действительно волновался из-за меня тогда? Хоть немножечко?
 — Волновался? Если бы ты не показалась мне такой дьявольски прекрасной тогда, с пистолетом в руке, я бы из тебя душу вынул.
 — Так вот твоя благодарность?
 — Да, — улыбнулся Доминик. — Вот моя благодарность.
 — Ну спасибо, порадовал.
 — Ничего этого не случилось бы, любовь моя, — горячо заговорил Доминик, — если бы ты поверила, что я отвезу тебя в Англию. Будь послушной девочкой, и я, даю слово, доставлю тебя в целости.
 — Прямо в объятия моему жениху? — не удержалась Кэтрин, но заметив, как помрачнел Доминик, поняла, что переиграла.
 — Да, прямо в объятия.
 Опять она все испортила. Ведь давала же себе слово держать язык за зубами.
 «Дурочка, — думал Доминик. — Да ни один здравомыслящий англичанин не женится на девушке, которая побывала у цыган. Тем более ее и девушкой-то теперь не назовешь».
 Но, удивительно, эта мысль злила Доминика. Девственница или нет, Кэтрин была подарком для любого мужчины. Сложись все по-другому, он не стал бы отвергать ее из-за подмоченной репутации. Он от нее не отступился бы.
 Теперь, после ее ошеломляющего признания, после того как она решилась прийти к нему, попросить прощения, его желание к ней лишь возросло. Если бы Доминик был на месте того англичанина, он бы сделал ради нее все.
 Кроме того, сейчас он по-настоящему поверил в то, что она его хочет. Он вытеснит из ее мыслей англичанина. Кэтрин, может, и думает, что все еще любит его, но тело ее, то, как она откликается на его ласки, говорит об обратном.
 Доминик улыбнулся. Все шло так, как он задумал. Он уложит ее в постель, сделает так, что помолвка перестанет для нее что-либо значить, вернется с ней в Англию и сделает своей любовницей.
 В следующий раз, как только представится возможность, Кэтрин не сможет остановить его. Как только она поймет, как много он может дать ей в постели, с остальным справиться будет легко.
 Подул ветер, и Кэтрин поежилась от холода.
 — Замерзла, любовь моя?
 — Нет, — покачала головой Кэтрин. — Прохладно только в тени. Я пойду наброшу шаль и проведаю Меделу. Я обещала. Роды, наверное, уже кончились.
 Гаджио заботится о цыганке! Невероятно! Ну что же, это говорит только о том, что извинения Кэтрин были искренними.
 Доминик удовлетворенно улыбнулся. Кэтрин хотела его вне зависимости от того, кем он был. Все, игры кончились. Сегодня ночью она будет его.




 Глава 9



 Весь мир нам — дом;
 Днем солнце греет нас,
 А по ночам нам зажигают небо
 Светильники луны и звезд.
 И дорог нам столь сладостный удел.

    Джордж Борроу

 Доминик пошел поить и кормить лошадей, а Кэтрин отправилась проведать Меделу. Конь Доминика так и не вернулся, и цыган решил поискать его. Быть может, конь нашел поляну с вкусной травой и пасется неподалеку.
 Кутаясь в шаль под прохладным ветерком, Кэтрин шла к повозке Меделы.
 Возвращаясь с озера, Кэтрин и Доминик набрали хвороста. Сейчас внушительная охапка его лежала возле костра. Кэтрин уже знала, что все в порядке. Ставо, долговязый черноволосый парень, муж Меделы, сидел рядом с другими цыганами возле костра и, довольно улыбаясь, потягивал палинку. Его хлопали по плечам, смеялись, поздравляли. Кэтрин тоже сказали спасибо — за ее подарок Меделе, локон золотых волос.
 — Маленькая гаджио принесла кушто башт — удачу, — сказал Ставо и добавил, обращаясь к Доминику: — Плохо, что она не принесла удачи тебе!
 Ставо засмеялся, а Доминик нахмурился. Но тут же взял себя в руки и улыбнулся Ставо. «Будем считать, что это всего лишь дружеская шутка», — подумал Доминик.
 — Посмотрим, как ты будешь чувствовать себя, когда твое маленькое сокровище не будет давать тебе спать по ночам, — шутливо заметил он.
 Мужчины засмеялись, стали опять хлопать Ставо по плечам.
 — Вот уж мудрые слова, — заметил старый Джозеф, вытирая усы.
 Доминик и Кэтрин вошли в палатку. Медела лежала на постели из овчины, малыш спал возле матери.
 — Ты подарила Ставо красивого парня, — сказал Доминик. — Вы оба должны гордиться.
 — Точно, красавец, — согласилась Кэтрин.
 Младенец зашевелился и, приоткрыв ротик, стал вертеть маленькой головкой, ища материнский сосок.
 Кэтрин хотела было выйти, чтобы не смущать мать, но женщина откинула одеяло, достала налитую молоком грудь и дала ребенку. Мальчик тут же ухватил ротиком сосок и стал жадно сосать.
 Кэтрин почувствовала, что краснеет. Щеки запылали еще жарче, когда она увидела удивленный взгляд Доминика.
 — Я думаю, нам пора уходить. Пусть Медела отдохнет, — сказала Кэтрин, стараясь скрыть смущение. — Я вернусь позже.
 Доминик вышел следом за ней.
 — Здесь нечего стесняться, Катрина. Что может быть естественнее матери, кормящей грудью своего малыша?
 Кэтрин посмотрела на него и внезапно почувствовала себя глупо.
 — Ты прав, конечно. Но у нас на это смотрят иначе.
 — Конечно, иначе. И все же ты, кажется, начинаешь привыкать. Если так дело дальше пойдет, ты ко всему будешь относиться спокойно.
 В словах его был явный намек, но Кэтрин сделала вид, что не поняла его. Вместе они подошли к костру. Кэтрин накинула шаль, а Доминик пошел искать коня.
 Сейчас Ставо и Джозеф уже порядком набрались. Кэтрин улыбнулась, представив молодую мать и младенца, мирно спящих в палатке. Когда-нибудь и у нее, Кэтрин, будут дети. Мальчик или девочка. Или оба. Да, оба.
 Кэтрин вспомнила себя девочкой. Вспомнила мать — высокую тонкую женщину, которая всегда была рядом, которая заботилась о ней. Вспомнила отца. Кэтрин знала, как много для него значили бы внуки. Что бы с ним было, если бы он узнал, какая беда приключилась с его девочкой. И тут же Кэтрин подумала о человеке, из-за которого она оказалась в таборе, из-за которого ей пришлось перенести столько боли и унижений.
 Кто так жестоко поступил с ней? В тысячный раз задавала она себе тот же вопрос и в тысячный раз клялась выяснить правду и отомстить.
 Кэтрин подбросила в костер дров. От горящих поленьев пахло сосновой смолой. Приподняв полог, она заглянула к молодой матери. Перса ушла, но Зинка все еще была рядом с Меделой.
 — Как она? — спросила Кэтрин у цыганки.
 — Прекрасно. И с малышом тоже все хорошо. Она назвала его Сали, так мы зовем смех. Твое колдовство — сильное, — добавила Зинка. — Не много найдется гаджио, которые стали бы помогать цыганке принести в мир еще одно дитя мрака. Мы благодарны тебе.
 Дети мрака. Похоже, эти слова выражали печальную истину. Печальна участь цыганских детей. Печальна участь и этого крошечного младенца.
 И все же они были счастливы. Их беззаботности можно было позавидовать. За что их так сильно ненавидят? Цыгане никогда не имели правительства, никогда не развязывали войн, никогда не покушались на чужие земли. Говорят, в этом мире свободны только те, кто выше закона, — знать, и те, кто вне закона, — цыгане.
 — Я забегу завтра, — сказала Кэтрин. — Если вам что-нибудь понадобится, скажите мне.
 Зинка улыбнулась, медленно подняла свое грузное тело, и серьги в ушах зазвенели.
 — Хорошо. Спасибо, Катрина. Спокойной ночи.
 Странно, как цыгане умудряются выживать в таких жутких условиях. Может, они и в самом деле обладают каким-то таинственным знанием, владеют искусством творить чудеса? Как бы то ни было, должно быть нечто, что помогает им жить и верить в лучшее уже не одну сотню лет.
 — Спокойной ночи, Зинка.
 Пока Кэтрин добрались до своей повозки, стемнело. Зажглись костры во всем таборе. Язычки пламени устремились в черное небо. Наступило то приятное время, когда дневные заботы уходят на второй план. Цыгане доставали скрипки. То тут, то там слышались смех и веселые голоса.
 Женщины готовили ужин. В большинстве семей первыми ели мужчины, причем женщина старалась подавать им еду сзади, оставляя свободным пространство между мужчиной и костром. Женщина в таборе никогда не пройдет между двумя мужчинами, обязательно обойдет их сторонкой. Вначале Кэтрин трудно было принять эти правила, но постепенно она стала сама вести себя как все, даже не замечая этого.
 Кэтрин была уже почти у повозки Доминика, как кто-то схватил ее сзади и зажал рукой рот. Кэтрин испуганно дернулась. Но ее отпустили. Девушка обернулась и увидела незнакомого мужчину. Он приложил к губам палец, жестом давая понять, чтобы она вела себя тихо.
 — Что вам надо? — спросила Кэтрин по-французски, поняв, что перед ней крестьянин.
 Мужчина был на две головы выше ее, сутул и очень худ. Лицо его, все изрытое оспой, было плоским и невыразительным.
 — Мы пришли помочь вам, мадемуазель. В деревне знают, что вас держат пленницей цыгане, Мы пришли вас спасти.
 Из-за деревьев вышел другой мужчина, Этот, наоборот, был слишком толст, Поверх домотканой рубахи на нем была кожаная безрукавка. Широкополая коричневая шляпа до половины закрывала лицо с отвислыми щеками и мясистым подбородком.
 — Пойдемте, мадемуазель. Нам надо спешить, — сказал он, и крестьяне, с двух сторон подхватив Кэтрин пол руки, потащили ее за собой.
 Что делать? Кэтрин переводила взгляд с одного мужчины на другого, лихорадочно соображая, можно ли им доверять. Вид у крестьян был неприятный: неряшливые, вонючие, они внушали куда меньше доверия, чем Доминик. И как-то нехорошо они на нее смотрели: во взглядах читалась скорее похоть, чем желание помочь.
 Кэтрин вырвалась.
 — Вас ввели в заблуждение, — сказала она. — Я здесь по собственному желанию. Мне не нужна ваша помощь.
 Но толстяк грубо схватил ее и потащил за собой.
 — Пойдем, пойдем, красотка. С нами ты будешь в безопасности.
 Кэтрин испугалась по-настоящему.
 — Пустите, — закричала она, упираясь ногами в землю, — я не хочу с вами!
 — Придется пойти, англичаночка, — захихикал худой. — Поделись с нами тем, что ты давала этим грязным цыганам.
 Кэтрин закричала изо всех сил, но толстый ударил ее по губам и, прижав к себе, закрыл ладонью рот. Кэтрин затошнило от мерзкого запаха. Рванувшись изо всех сил, она побежала, споткнулась, вскочила и помчалась вновь.
 — Доминик! — кричала она. — Кто-нибудь, помогите!
 Толстый нагнал ее, зажал рот, заломил ей руку за спину и потащил в лес.
 — Думаешь, ее могут хватиться? — спросил у товарища худой, тревожно оглядываясь в сторону табора.
 — Не из-за чего беспокоиться, Генри. Они слишком заняты, чтобы волноваться из-за какой-то англичанишки.
 Оба рассмеялись.
 Кэтрин брыкалась, выворачивалась, но силы были слишком неравны. Ее тащили все дальше в лес. Толстяк выкрутил ей руку так, что от боли перед глазами у нее поплыли круги.
 Француз швырнул ее на землю, навалился на нее. Кэтрин задыхалась от вони и боли. Словно издалека она услышала треск разрываемой ткани — француз сорвал с нее блузку. Потом мясистые потные пальцы схватили тело, начали мять и давить ее. Едва насильник убрал руку с ее рта, Кэтрин закричала, но он тут же зажал ей рот своими горячими слюнявыми губами.
 Тошнота подступила к горлу. Еще немного, и она не вынесет, умрет от стыда и отвращения.
 Собрав последние силы, Кэтрин ударила толстяка ногой в пах. Мужчина взвыл, приподнял голову и замахнулся, чтобы ударить ее. И Кэтрин закричала. Так она не кричала никогда в жизни. Рука француза зависла в воздухе. Открыв глаза, Кэтрин увидела своего спасителя. Доминик крепко держал толстяка за руку.
 — Дьявол, — прошипел француз и обернулся. В ту же секунду мощный кулак Доминика угодил французу в челюсть, и толстяк повалился навзничь. Кэтрин стянула полы разорванной блузы, с трудом отползла в сторону.
 — Анри! — закричал толстый, вращая глазами.
 — Твой дружок прилег отдохнуть, — едко заметил Доминик, взглянув на худого, распластавшегося неподалеку.
 Кровоподтек на щеке и разбитые в кровь губы выдавали истинную причину «отдыха» тощего француза.
 — Убью! — заревел здоровяк.
 Опустив голову, он, как бык, пошел на Доминика, но тот увернулся и ударил крестьянина под дых. Француз зарычал от боли и ярости и бросился на Доминика. На этот раз удар крестьянина настиг цели: Доминик согнулся и едва не упал, но, быстро отступив, успел опередить француза, ударив его кулаком в челюсть. Пока француз приходил в себя, цыган нанес ему еще два удара в лицо. Крестьянин упал.
 Кровь текла у него из носу, глаз почернел и начал заплывать. Но великан не хотел сдаваться и опять кинулся к Доминику. Тот сбил француза с ног. Незадачливый похититель лежал лицом в грязи, а Доминик глядел на поверженного противника со смешанным чувством гнева и отвращения.
 Кэтрин, потрясенная, смотрела на своего спасителя. Он взглянул на нее, и столько страха за нее было в этом взгляде. Кэтрин бросилась к нему. Доминик гладил ее по волосам, прижимая к себе.
 — Доминик, — шептала она, глядя на него так, будто он вытащил ее из самой преисподней, — я не думала, что ты меня услышишь.
 Доминик поцеловал ее в лоб и шепотом спросил:
 — Они ничего с тобой не сделали?
 — Нет, — шепнула она в ответ. — Слава Богу, ты пришел вовремя.
 В горле запершило, на глаза навернулись слезы, голос сорвался.
 — Я нашел коня. Я как раз вел его в табор, когда услышал, как ты кричишь.
 Картина происходившего встала перед его глазами: девушка, мечущаяся под толстым боровом, разорванная блуза, ее молочно-белая грудь в грязных лапах француза.
 Кэтрин дрожала. Доминик приподнял ее подбородок и увидел, что она плачет. Впервые он видел ее слезы. У него сжалось сердце.
 — Ладно, ладно, — заговорил он успокаивающе, — все хорошо. Я с тобой. Никто тебя не обидит — никто, пока я жив. — Доминик сам удивился тому, насколько искренними были его слова.
 Кэтрин только сильнее прижалась к нему.
 — Почему так? Я не сделала никому ничего плохого. Почему меня так? За что? Я ничего не сделала. Меня все любили. А сейчас… — Кэтрин всхлипнула. — Я больше не могу! Больше не могу…
 Доминик покачивал ее, как маленького ребенка, гладил шелковистые пряди.
 — Страх — постоянный спутник цыган, — сказал он чуть хрипловатым от волнения голосом. — Они никогда не чувствуют себя в безопасности, где бы ни находились. — Он провел пальцем по ее щеке, отер слезы. — Но ты скоро вернешься домой, в Англию, туда, где тебе хорошо.
 — Да, — повторила она, — туда, где мне хорошо. Кэтрин повторяла его слова, но, странно, сейчас они ее не радовали. Неужели причина в том, что ей не хочется расставаться с ним? Будет ли она тосковать по нему?
 «Будет ли она тосковать по мне? — думал Доминик. — Вспомнит ли обо мне?».
 Кэтрин вытерла слезы.
 — Прости. Я больше не буду плакать.
 — Ничего, каджори, женщинам положено плакать.
 Кэтрин робко улыбнулась и глубоко вздохнула.
 — Давно уже я поняла, что плакать — только понапрасну тратить время. В цыганском таборе мои слезы мало что стоят.
 Он хотел поспорить, сказать, что в цыганском мире немало и другого, хорошего и светлого, от чего женщине не хочется плакать: красоты, веселья, любимых людей, друзей, — но вместо этого сказал только:
 — Пора возвращаться. Эти два негодяя скоро очнутся. Я не думаю, что они сунутся в табор, но они могут поднять смуту в деревне. Мы должны рассказать остальным, что произошло. Нужно уезжать отсюда как можно быстрее.
 Кэтрин удивленно посмотрела на него, хотела спросить «Почему?», но не успела. Со стороны табора послышались шум и крики.
 — Господи, что случилось? — испуганно прошептала она.
 — Пошли. Сейчас не до вопросов.
 Кэтрин и Доминик побежали. Тревожное ржание лошадей, рассерженные крики цыган, грохот падающих на землю предметов, треск досок, крики французов, пальба и дым — происходило нечто страшное!
 Когда Кэтрин и Доминик примчались в табор, французы уже покинули его, оставив после себя перевернутые повозки, вспоротые мешки с мукой, испорченную утварь и слезы.
 — Господи, — прошептала Кэтрин, в ужасе глядя на то, что устроили такие мирные с виду деревенские жители.
 Маленькие дети прятались под повозками, собаки, поджав хвосты, жалобно скулили. Один из вагончиков лежал на боку в костре, с обуглившимися почерневшими стенами. На нем большими красными буквами по-французски было выведено: МЕСТО НЕ ДЛЯ КОЧЕВНИКОВ — ЦЫГАНЕ, УБИРАЙТЕСЬ ПРОЧЬ!
 Доминик сразу направился к старому Джозефу. Цыган стоял поникший, с потухшим взглядом и, казалось, постарел за эти минуты лет па десять.
 — Кто-нибудь пострадал? — спросил Доминик.
 — Ставо пытался остановить их. За это и поплатился разбитым носом и сломанным ребром. Остальные были мудрее. Лучше не сопротивляться.
 — Как Медела и ребенок? — спросил Доминик.
 — Они остались в палатке. К счастью, деревенские только повозки переворачивали. Вот Италу скрипку сломали.
 Доминик взглянул на седого цыгана. Прижимая к груди расколотую на две половины скрипку, он плакал над ней, как нал погибшим ребенком, гладил повисшие струны морщинистыми руками.
 — Как это случилось? — спросила Кэтрин, подходя к Доминику. — Кто мог сделать такое?
 И тут, словно очнувшись, Джозеф обернулся к девушке. Глаза его, мгновение тому назад пустые и непроницаемые, зажглись гневом.
 — Ты! — закричал он. — Ты наслала на нас эту беду!
 — Я? — Кэтрин отступила, но Доминик удержал ее. — Что я сделала?
 — Ты ведь не станешь отрицать, что просила деревенских тебя вызволить? Что цыгане держат тебя как пленницу?
 Доминик повернулся, и в глазах его больше не было нежности, одна ярость.
 — Ты снова пыталась убежать? Поэтому ты оказалась в лесу с теми?
 Кэтрин облизнула пересохшие губы,
 — Я… — сбивчиво заговорила она. — Это не так. Я сказала им, что то, что они слышали в деревне, — неправда. Что я здесь по собственной воле. Я не хотела идти с ними, но они меня заставили. — Кэтрин с мольбой посмотрела на него. — Ты должен поверить мне, Доминик, я не хотела никому вреда. Я просто не знала…
 И он не знал: не знал, верить ей или нет; но, Боже, как хотелось ему, чтобы слова Кэтрин были правдой. В одном был он уверен: Кэтрин действительно было жаль цыган. Он видел страдание в ее глазах.
 — Но ты говорила с деревенскими? — Доминик должен был выяснить правду. — Ты сказала им, что хочешь уйти?
 — Это было раньше. До того, как я поверила, что ты привезешь меня домой.
 — Надеюсь, ты не настолько глуп, чтобы ей поверить, — сказала Яна, раздраженно поводя плечами, по которым рассыпались ее буйные, отливавшие синевой, красивые волосы. — Гаджио приносит нам несчастье. Если Доминик не может держать ее в узде, пусть отпустит на все четыре стороны!
 — Яна правильно говорит, — подхватил Вацлав. — Мы верили, что в тебе достаточно мужского, чтобы научить девку послушанию, но мы ошиблись. Возьми плетку, образумь ее, Домини. Докажи, что ты мужчина.
 Вацлав читал мораль своему более удачливому сопернику. Яна светилась от радости. Наконец все увидят позор пришлой девки, отнявшей у нее любовника.
 — Он прав, — сказал Джозеф. — Здесь у нас мужчины должны отвечать за безопасность всех остальных. Или ты один из нас, сынок, или нет. Так будешь ты смотреть за своей женщиной?
 — Она не знает наших порядков, — возразил Доминик, заметив испуг в глазах Кэтрин. — Она не одна из нас.
 — Ты здесь отвечаешь за нее. Ты и только ты.
 Подошла Перса:
 — Женщина попала к нам как рабыня. Она ведет себя так, как любая из нас, считающая себя свободной. Она работает с нами наравне. Она стала другом Меделе — принесла ей и ее ребенку удачу.
 — Да, — вступилась Медела, высовывая из палатки голову. — Катрина не желала нам зла. Она просто не понимала, и все.
 — Эй, — прикрикнул на жену Ставо. — Это не ваше дело. Тут мужчины разговаривают. Лезь в палатку и смотри за ребенком.
 Медела скрылась.
 — Подарок Кэтрин помог твоему сыну появиться на свет, — напомнила Ставо Зинка. — Ты должен быть благодарен.
 — И еще она принесла мне это! — Ставо показал на окровавленную рубашку. — Счастье еще, что никого не убили!
 — Я предупреждал тебя, дидикай, — усмехнулся Вацлав. — Я говорил тебе, что она принесет беду. Теперь мы посмотрим: мужчина ты еще или она превратила тебя в бабу.
 Кэтрин переводила взгляд с цыган на цыганок. Женщины, кроме Яны, кажется, были на ее стороне, чего бы она не сказала о мужчинах. По их лицам она видела, что в случившемся они винили ее и Доминика. Не держит в узде свою женщину — и всему табору неприятности.
 Кэтрин взглянула на Доминика. Цыган мрачно смотрел на нее.
 — Они хотят, чтобы я тебя побил. Так цыганы приучают женщин к послушанию. — Он коснулся ее щеки, вздохнул и добавил: — За беду, которую ты принесла, ты заслуживаешь порки, но я… именем Сары-ля-Кали клянусь, не могу поднять на тебя руку. — Доминик посмотрел на презрительно ухмыляющихся мужчин и грустно закончил: — Может быть, Вацлав прав — ты околдовала меня.
 Он был унижен, разбит, презираем всеми, и Кэтрин не могла вынести его позора. Она знала, как много для него значит его народ, как он стремился быть принятым в их круг, и… решила пойти ва-банк.
 Откинув волосы и распрямив плечи, с холодной решимостью в глазах, она спросила:
 — Что случилось, Домини? Неужто ты не можешь усмирить какую-то гаджио? — С вызывающей улыбкой она добавила: — Может быть, ты боишься меня? Боишься моей тайной власти?
 У Доминика желваки заходили под скулами.
 — Ты в своем уме? — процедил он сквозь стиснутые зубы.
 — Может, ты боишься, что я снова убегу? — Кэтрин говорила громче. — Наверное, ты боишься, что не сможешь жить без меня.
 Сверкающие черные глаза прожигали се насквозь. Схватив девушку, Доминик проговорил с угрозой:
 — Предупреждаю тебя, Кэтрин.
 Кэтрин проглотила комок, смело встретив его пугающий взгляд. В этот момент она мечтала об одном — чтобы он понял, что она задумала.
 — Почему я должна тебя слушать, Домини? Тебя — какого-то никчемного цыганишку!
 На мгновение ей показалось, что он понял, но, когда он схватил се за руку и с силой сжал, она поняла, что ошиблась. Он обернулся к мужчинам, быстро сказал им что-то по-цыгански и потащил ее в круг.
 Господи, что же она наделала? Кэтрин сжалась, как струна, в первый раз ей стало по-настоящему жутко. Доминик был очень сильным мужчиной, пожалуй, самым сильным из тех, кого она знала. А глаза… Она и первый раз видела Доминика в такой ярости. Перед мысленным взором се всплыла картина: великан француз, превращенный в гору изуродованной плоти, лежащий у его ног.
 Кэтрин закрыла глаза, готовая испытать на себе силу его кулака, и в этот момент мир перевернулся вверх тормашками. Доминик перевернул ее лицом вниз, и юбки упали, накрыв голову. В следующее мгновение Доминик уселся на перевернутую корзину, уложив се к себе па колени лицом вниз.
 — Кричи, будь ты неладна, — сказал он так тихо, что только она услышала, — и слезы тоже не помещают.
 — Отпусти! — завопила она, не понимая, что он говорит, перепуганная до смерти. — Будь ты проклят! Чтобы тебе в аду гореть!
 Сквозь тонкую ткань нижней юбки Кэтрин почувствовала его ладонь, но вместо страшного удара, которого она ждала, последовал лишь легкий шлепок.
 — Вопи, — прошипел он, и Кэтрин с радостью поняла: он догадался!
 Она принялась вопить что есть мочи, а Доминик изображал страшные удары.
 Однако последние два шлепка были весьма чувствительны, Кэтрин решила, что тут Доминик решил отвести душу. Доминик поставил ее на ноги. Мужчины вокруг одобрительно кивали. Кэтрин потирала зад, бросая на Доминика весьма выразительные взгляды.
 — Отныне ты будешь повиноваться мне, — заявил Доминик, — поняла, Катрина?
 Кэтрин изобразила смирение.
 — Да, Доминик.
 — Скажи этим людям, что ты жалеешь о том, что произошло по твоей вине.
 — Мне в самом деле очень жаль. Я не хотела, чтобы кто-нибудь из вас пострадал.
 Эти слова девушка произнесла со всей искренностью. Вацлав обернулся к Яне:
 — Доминик, кажется, умнее, чем я думал. Запомни этот урок, иначе получишь такой же.
 Черные глаза цыганки сверкнули.
 — Ты не посмеешь!
 Вацлав шагнул к ней с явной угрозой.
 — Еще, как посмею! Ступай в свой вагончик. Я сейчас приду.
 Поскольку Яна не слишком торопилась выполнять указание, Вацлав схватил ее за руку, повернул к себе спиной и хорошенько дал ей по заду. Яна убежала. Похоже, она начинала уважать своего нового покровителя.
 Даже Ставо казался довольным.
 — Я запомню этот вечер, мой друг. Я всегда с тревогой думал о дне, когда моей красивой женушке, возможно, понадобится взбучка. Теперь я верю в то, что сумею это сделать!
 Все дружно засмеялись над его словами, и Кэтрин, глядя на них, тоже невольно улыбнулась. Гордость Доминика была спасена. Ее жертва оказалась не так уж велика. Когда на карту поставлена гордость любимого… Стоп! О чем она думает? Любимый? Бред!
 Пресвятая Дева! Наверное, кувыркание не пошло ей на пользу. И в мыслях теперь полная путаница. Надо успокоиться и постараться взять себя в руки. Поможет работа. Если они должны покинуть это «благословенное место» до рассвета, дел невпроворот.
 Кэтрин подошла к вардо Доминика, Перса уже начала собираться. Кэтрин молча принялась укладывать те бочонки с мукой, которые не успели разломать французы, прилаживать пробки, вытряхивать и чистить истоптанные одеяла и подушки. Несколько раз пришлось сходить к ручью за водой. К счастью, обе повозки пострадали не сильно, только кое-где были выломаны доски.
 Когда заканчивали наводить порядок, Перса подошла к Кэтрин и, взяв девушку за руку, благодарно сказала:
 — Спасибо за то, что ты сделала для моего сына.
 Кэтрин кивнула. Казалось бы, сердце ее закалила бродяжническая жизнь, но почему-то слезы навернулись на глаза. Оказывается, одобрение старой цыганки много значило для нее. Как ни старалась Кэтрин не думать об этом, в глубине души она переживала, что ее сегодняшнее поведение у костра еще больше навредит ей. Особенно в отношениях с Персой. К счастью, Перса оказалась догадливее, чем полагала Кэтрин. Дай Бог, старая цыганка позаботится о том, чтобы и другие тоже ее поняли.
 Немного позже подъехал Доминик с лошадьми, стал запрягать их в повозки. Перса забралась на сиденье, и Кэтрин собралась была заскочить следом, но Доминик взял ее за руку.
 — Ты поедешь со мной. — И он повел ее к своему вагончику. Он помог ей взобраться на козлы, потом сел сам. Перса тряхнула поводья, и лошади пошли. Доминик тронулся следом. Какое-то время они ехали молча. Кэтрин гадала, о чем же думает ее спутник. Доминик нарушил молчание:
 — Зачем ты сделала это? Не могу понять.
 Кэтрин улыбнулась:
 — Я знаю, как важно для тебя быть одним из них, считать себя цыганом. Я не хотела, чтобы тебе было больно.
 Доминик мотнул головой, и черные непослушные кудри упали на лоб.
 — Это тебе могло быть больно, не мне. Кэтрин, милая, ведь я мог принять твои слова всерьез. Как ты могла додуматься до такого?
 — Я надеялась, что ты поймешь, почему я так поступаю, и верила, что не сделаешь мне больно.
 Доминик посмотрел на нее пристально, скользнул взглядом по нежным щекам, лбу, остановился на губах.
 — Катрина, — шепнул он, коснувшись ее щеки, наклонился и поцеловал, сначала нежно, потом все с большей и большей страстью, Кэтрин чувствовала, как его желание проникает ей в душу. Она раскрыла губы, позволила его языку проникнуть внутрь, почувствовала его вкус. Доминик застонал.
 Повозка дернулась — Доминик натянул поводья.
 — Мы догоним их позже, — хрипло проговорил он.
 — Нет, здесь опасно, — возразила Кэтрин. — Вспомни о тех, с кем ты боролся в лесу, вспомни о тех, кто устроил погром.
 На лице Доминика отразилось сомнение, но он согласился:
 — Верно. Не стоит нам сейчас испытывать судьбу, — сказал он, подгоняя коней. — Да и хватит с тебя впечатлений за один вечер.
 Неожиданно Доминик расхохотался.
 — Что с тобой? — в недоумении спросила Кэтрин.
 — А ты и вправду решила, что я сейчас прикончу тебя?
 — Тебе надо на лондонскую сцену, — сухо ответила девушка.
 — Да, каждый цыган — прекрасный актер. У нас это в крови. В три года наши дети уже умеют морочить людям голову. Монг, чаво, монг! Проси, мальчик, проси! — Доминик усмехнулся. — Мы можем сыграть кого угодно, от нищего до короля.
 — Ты и впрямь меня одурачил, — весело ответила Кэтрин.
 — Тебе ведь не было по-настоящему больно?
 — Нет, но, бьюсь об заклад, ты играл с вдохновением!
 Доминик рассмеялся.
 — Ты права, огненная киска, ох как права!
 Кэтрин шутливо ткнула его под ребра, и он притворно застонал, схватившись за бок. Она улыбнулась, затем вздохнула: как хорошо, что все кончилось. Положив голову ему на плечо, такое сильное и надежное, Кэтрин закрыла глаза.
 Поскрипывали повозки. Кони везли их куда-то далеко-далеко. Интересно, куда? Впрочем, если это путешествие приближает ее к дому, какая разница, куда ехать?
 Дом. Англия. Там она снова станет графиней Арундейл, там не будет цыган, не будет каждодневной изнурительной борьбы за жизнь.
 Там не будет теплого и надежного плеча человека, который сейчас рядом.
 У Кэтрин почему-то вдруг заныло сердце. Впервые она задумалась, каково ей будет дома без него.
 И с печальной ясностью она поняла, что ей будет ох как не хватать Доминика.




 Глава 10



 Там, в вышине,
 Над вершинами гор,
 В небесном сумраке,
 Ночь расправляет волшебные крылья,
 Сотканные из тумана и звезд.
 Необъятен размах ее крыл -
 Весь мир под ними.
 Прекрасен и загадочен узор,
 Чуден, как звездное небо.

    Вальтер Старки

 — Куда мы едем? — спросила Кэтрин.
 Доминик выпрямился, расправил плечи. На жесткой деревянной скамье сидеть не очень-то удобно. Кэтрин уснула на его плече, и он старался править повозкой так, чтобы не разбудить ее. Один раз он предложил ей пойти поспать в вагончик, но она отказалась, предложила сама подержать поводья, чтобы он мог поспать.
 — Мы едем в Рэтис, в Камарджу, на праздник святых Марий. Цыгане уже много лет приезжают туда, чтобы отпраздновать день своей святой покровительницы, Сары-ля-Кали.
 — Расскажи мне об этом празднике.
 Доминик улыбнулся.
 — Никто не знает, когда возникла эта традиция и почему. Известно лишь, что две Марии — сестры Пресвятой Девы, ставите свидетельницами чуда Воскресения, оказались в этих местах после того, как их корабль разбился о скалы. Говорят, женщин спасла их прислужница Сара, цыганка.
 — Интересно, — заметила Кэтрин. — Что же было дальше?
 — В двенадцатом веке здесь построили церковь, названную Нотр-Дам де Рэтис [3] . С начала тринадцатого века каждый год в середине мая сюда стали приезжать пилигримы-католики, чтобы помолиться в церкви своих святых — Марий, но никто не знает точно, когда это место стали считать святым и цыгане. Только вот с каждым годом их стало приходить сюда все больше и больше. Так что каждый год сюда приезжают цыганские таборы.
 — Чтобы отпраздновать «Черную Сару», — закончила за него Кэтрин.
 Доминик кивнул.
 — Говорят, она молится за Кочевое Племя. Наш народ верит, что собор стоит на ее мощах. Сюда приходят, чтобы помолиться заступнице и попросить святую о помощи. Кроме того, — усмехнулся Доминик, — это прекрасный повод для грандиозной пэшивы.
 Кэтрин засмеялась:
 — Да уж, вы не упустите случая, чтобы не устроить пьянку.
 — Точно. А этот праздник — всем праздникам праздник. Когда еще увидишь столько соплеменников!
 — И сколько нам еще ехать? — В вопросе Кэтрин прозвучало детское нетерпение. Она тоже любила праздники!
 — Если нас ничто не остановит, завтра приедем.
 — А потом, после праздника? Потом ты отвезешь меня домой?
 — Да.
 Кэтрин вздохнула с облегчением, и Доминик почувствовал укол совести. Бедная девочка! Она даже не догадывается, что ждет ее на родине. Непонимание, отверженность, презрение, может быть. Но все равно он не отступится. Как он задумал, так тому и быть.
 В полночь они остановились, чтобы немного поспать. Весь следующий день тоже провели в пути. Сначала ехали по плодородной равнине. Зеленые поля. Виноградники. Постепенно ландшафт менялся: после щедрой природы южного Прованса пустоши и гнилые болота Камарджи казались особенно унылыми. Болотистая равнина уходила за горизонт. То там, то здесь виднелся тамариск, низкорослый, колючий, словно ощетинившийся от обиды на землю, родившей его таким уродцем. Зато птиц было! Чайки, цапли, утки и ржанки кружили над прибрежными болотами. Иногда пролетали и голубые ибисы.
 Солнце светило вовсю, на небе — ни облачка, и, если бы не прохладный ветер, неизменно дующий с севера, с гор, жара была бы невыносимой.
 — Этот ветер называют мистраль, — сказал Доминик. — Он дует здесь круглый год.
 — Холодноватый ветерок.
 — По крайней мере, мошкара не кусает, и грязь быстрее сохнет.
 Табор проезжал мимо небольших рощиц с хилыми низкорослыми деревьями; по сравнению с ними иногда встречавшиеся кипарисы казались гигантами. Кэтрин сидела черных буйволов, белых мохноногих лошадок, зайцев и маленьких степных черепашек.
 — Смотри, Доминик, — воскликнула Кэтрин, показывая в сторону стаи розовых фламинго. На фоне холмов из белого известняка крылья птиц поражали необычной яркостью расцветки, изысканной игрой оттенков оперения. Медлительные птицы, стоявшие в философской задумчивости на одной ноге, вдруг, к немому восторгу Кэтрин, взмывали в небо, словно всполохи волшебного огня.
 Доминик наблюдал за ней с восхищением, глубоко тронутый ее способностью замечать красоту во всем.
 — Надо только уметь видеть прекрасное, — сказал он.
 Всего лишь несколько месяцев назад Кэтрин только бы фыркнула в ответ. Но сейчас, проехав с табором не один десяток миль по землям, населенным созданиями такими же дикими и свободными, как и цыгане, Кэтрин научилась видеть мир по-другому, считая себя частью природы, частью этой красоты. Дома все будет иначе, невольно подумала Кэтрин. Там не будет свободы.
 Чем ближе к Рэтису, тем чаще им встречались стада коров и лошадей.
 — Эти крепкие лошадки — арабской породы, — пояснял Доминик. — Пусть они невелики ростом, зато очень выносливы.
 Пастухи все как на подбор носили яркие рубахи, коричневые облегающие бриджи и отороченные бархатом куртки.
 — Посмотри, в руках у них трезубцы, фишероны, — говорил Доминик Кэтрин. — Пастухи используют его вместе с хлыстом.
 В Рэтисе, городе святой Марии, Кэтрин удивляли дома: маленькие, белые, они казались игрушечными. Ощущение это усиливали двускатные красные черепичные крыши и нарядные белые занавески на окнах. Мостовые были выложены камнем. Прически у женщин тоже были кукольными: высоко поднятые волосы перетянуты бархатными или кружевными лентами. Мужчины большей частью были в белых рубахах, носили черные узкие галстуки, подпоясывались широкими красными кушаками.
 Церковь была видна издалека: каменное, похожее на крепость сооружение поднималось над поросшей зеленым камышом и болотной зеленью равниной. По всей видимости, в городке справляли свадьбу: колокол празднично гудел, созывая гостей. Цыгане встали табором на пустыре между городом и морем.
 Каждый год, как велит традиция, таборы занимают когда-то отведенные им места.
 Для пиндаров — племени, к которому принадлежала мать Доминика, обычай этот был как нельзя кстати, иначе им не досталось бы места: пятачок у города был тесно заставлен повозками и палатками.
 — Les caraques! — крикнул провансалец проезжающему мимо каравану.
 Доминик умело прокладывал путь между крикливыми торговцами и ремесленниками. Женщины вытряхивали одеяла и матрасы. Торговки предлагали купить тканые шерстяные накидки, букетики диких цветов, детские туфельки. Были здесь и зубодеры, и ловцы крыс. Словом — товары и услуги для любого кошелька. Местные жители радовались любой возможности заработать.
 Едва встали лагерем, Кэтрин лихорадочно принялась за работу, чтобы осталось время посмотреть город. После полудня началось представление: здесь были и цирковые акробаты, и жонглеры с ножами, и танцующие медведи, и скрипачи, и гадалки. Уличные музыканты играли на флейтах, барабанах и свирелях.
 Почти в центре лагеря, окруженная толпой смеющихся ребятишек, выступала толстая дама с дрессированными собачками, одетыми в розовые платьица и штанишки. Одна шелудивая дворняжка сидела на задних лапках на палке, которую поднимали с земли двое темнокожих мужчин. Четвероногая актриса, кажется, светилась от гордости за свою ловкость и всем своим видом опровергала утверждение о том, что собаки не умеют улыбаться.
 — Домини!
 К ним сквозь толпу пробирался старый Арманд.
 — Вижу, ты наконец здесь, — сказал он и улыбнулся Кэтрин своей беззубой улыбкой, — и даже свою леди не потерял.
 — После того маленького приключения, — шутливо заметил Доминик, — я стал за ней лучше приглядывать.
 — Мудрое решение, mon ami, очень мудрое, — кивнул Арманд, хитро поглядывая на Кэтрин.
 Доминик и Кэтрин заглянули в десяток шатров. Потом вернулись в свой табор.
 — Мне надо кое с кем повидаться в городе, — сказал Доминик. — Почему бы тебе пока немного не отдохнуть? Сегодня всю ночь будут веселье и танцы, а праздник лучше встречать свежей и бодрой.
 «Кроме того, этой ночью я все равно не дам тебе спать», — добавил про себя Доминик.
 По глазам Кэтрин он видел, что ждал достаточно. Сегодня наконец она будет его.
 — Я вернусь к тому времени, как ты проснешься, — сказал он.
 Кэтрин начала было уверять его в том, что совсем не устала, но Доминик был непреклонен. Кэтрин решила, что нет смысла спорить с ним. Он уйдет, и тогда у нее будут развязаны руки. Доминик все равно не узнает, чем она занималась без него.
 Как только шаги его удалились, Кэтрин выскочила из вардо. Перса уже устроила у входа в лагерь нечто вроде гадательного салона. Кэтрин решила пойти к цыганке, но на полпути остановилась. Зачем ей идти туда? Она уже видела, как работает Перса, разгадала большинство её трюков. Действительно, по выражению лица клиента нетрудно догадаться, каких слов от нее ждут. Что, если попробовать самой?
 Ее уже и так звали «бала камериско» — солнцеволосая цыганка. Она может заработать деньги для Доминика и его людей, как и другие цыганки. Впервые она сможет стать настоящей помощницей.
 Кэтрин торопливо вернулась в вагончик, залезла в сундук возле кровати, нашла золотые монетки с дырочками, те самые, что однажды уже давал ей Доминик. Там же лежали и ленты. Кэтрин продела ленты в кружевную отделку блузы, вплела монетки в волосы. Взглянув в зеркальце, осталась довольна. Сейчас ее трудно было не заметить.
 Перса продавала «иерихонские цветы» — необычные растения из Красного моря. Доминик как-то показывал Кэтрин, как совершенно мертвые растения со скрюченными побуревшими листьями и безобразными сухими стеблями, если их поставить в воду, зеленеют на глазах. Цыгане говорят покупателям, что, купив этот «цветок», приобретаешь амулет, хранящий от всех болезней и приносящий долголетие.
 Кэтрин рассмеялась. Сейчас она попробует сыграть цыганку. Кэтрин пристроилась рядом с Персой, уговорив одного торговца уступить ей свое место на несколько часов.
 — Ты ведь наверняка хочешь есть. И отдохнуть. Ну вот, иди себе спокойно, а я присмотрю за твоим товаром. Да еще и приплачу тебе.
 Мужчина усмехнулся.
 — Смотри, через два часа я приду и потребую выплаты долга — деньгами или как-нибудь еще, — проговорил он, выразительно посмотрев на пышную грудь Кэтрин.
 — Получишь ты свои деньги, — уверенно заявила Кэтрин, Ей стало страшновато. А вдруг не получится? Что, если ей не поверят? Что, если потребуют деньги назад? Но теперь отступать было поздно.
 Кэтрин начала зазывать народ. Оказалось, ее страхи были напрасны. Первый же прохожий с улыбкой дал ей монетку. Кэтрин опустила монету за пазуху так, как делала это Перса,
 Внимательно взглянув на мужчину — лет тридцать — тридцать пять, одет в домотканую рубаху и парусиновые штаны, из кармана торчит уголок кружевного платка, очевидно, подарок женщине, — девушка решила, что у нее хватит жизненного опыта, чтобы «погадать» этому простофиле. Бобов и барабана у Кэтрин не было, поэтому она гадала по руке.
 — Однажды у тебя были большие проблемы с родственниками и друзьями.
 Мужчина задумался, сдвинув брови.
 — Точно! Однажды мой лучший друг убежал с девчонкой, на которой я хотел жениться. Как ты узнала?
 Кэтрин только улыбнулась в ответ и вновь принялась изучать линии руки.
 — Трижды ты был на краю гибели.
 Крестьянин задумался.
 — Я очень болел ребенком… потом я свалился с крыши сарая… и еще меня друг чуть не пришил из-за той девчонки. — Крестьянин поднял на нее полный восхищения взгляд. — Что… что ты еще можешь сказать?
 Тогда Кэтрин рассказала ему про женщину, которую он любит, и он посмотрел на нее с суеверным ужасом.
 Когда посетитель ушел, Кэтрин стала богаче еще на одну монету. Так прошел час. Люди приходили один за другим, и звонкие монеты одна за другой летели за пазуху.
 Получается! Кэтрин даже захотелось, чтобы Доминик вернулся пораньше, пошел ее искать и увидел ее за работой. Может быть, ему понравится ее ловкость, у него улучшится настроение, и тогда можно будет снова поговорить о возвращении домой. И теперь она расскажет ему правду.
 С этими мыслями она опустила за пазуху очередную монету. Вдруг чья-то смуглая рука беззастенчиво полезла к ней за пазуху.
 Кэтрин вскочила. Перед ней стоял Доминик. В глазах его полыхала ярость.
 — Я, кажется, велел тебе спать, — с тихой яростью проговорил он.
 «Что я такого сделала?»
 — Я не хотела спать.
 — Отлично, — пробормотал он и, схватив ее за руку, потащил за собой. Когда они добрались до повозки, Доминик одним прыжком оказался наверху, распахнул дверь и толкнул Кэтрин внутрь.
 — Что случилось? — растерянно спросила Кэтрин. — Доминик, что с тобой?
 — Тебе нужны деньги? — зло спросил Доминик, срывая пояс со своей красной шелковой рубахи.
 Кэтрин в ужасе смотрела, как он достает из потайного кармана деньги.
 — Так бери, у меня их больше, чем нужно, а у тебя в достатке прелестей, за которые я готов заплатить!
 — Что? Как ты смеешь…
 — Дело даже не в том, что ты оскорбляешь кохайи, притворяясь, будто владеешь их ремеслом, дело в том, что ты ничего мне не сказала.
 — Я не хотела никого оскорбить. Я делала это для тебя и остальных. Я думала, что так смогу быть вам полезной.
 — Не выкручивайся, Кэтрин. Правда в том, что денег, которые ты у меня украла, не хватит, чтобы добраться до Англии, до твоего чудесного женишка. Я сказал, что отвезу тебя. Так нет, ты не веришь. Ты упорно хочешь добраться туда сама.
 — Ты сошел с ума!
 Доминик скинул рубаху и бросил в угол.
 Кэтрин стало не по себе. Она попыталась проскользнуть к двери. Но не тут-то было: Доминик поймал ее за руку и потащил к кровати.
 — Тебе только кажется, что ты любишь его.
 Он сел рядом с ней на кровать и стянул сапоги. Они с тяжелым стуком упали на пол. Затем он встал и принялся расстегивать брюки.
 Кэтрин в ужасе смотрела на его плоский живот, на обнажившуюся полоску темных курчавых волос, уходивших треугольником вниз, на распиравшую бриджи припухлость.
 — Что ты делаешь? — дрожащим голосом спросила она. От его голодного взгляда пересохло во рту. Кэтрин медленно отодвинулась к краю, готовая вскочить и броситься наутек, но Доминик опередил ее, поймал в свои могучие ручищи и прижал к себе.
 — Ты никуда не пойдешь. Хватит. Я слишком долго ждал.
 Он прижался к ее губам, требовательно, грубо. Кэтрин уперлась руками ему в плечи, замотала головой.
 — Я говорю правду! — с трудом высвободившись, воскликнула она.
 Он схватил ее за плечи и тряхнул изо всех сил. Потом повалил ее на кровать. Кэтрин почувствовала, как жадно он сжимает ей грудь, затем услышала звук рвущейся ткани.
 — Теперь я возьму то, что уже брали другие.
 — Доминик, — пробормотала она, еле живая от страха, — прошу тебя… ты не понимаешь. Прошу, не делай этого!
 Но он уже ничего не соображал от страсти. Распяв ее на кровати, он пытался поцеловать се, прижимаясь к ней всем телом.
 — Умоляю, выслушай!
 Прошло несколько долгих минут, пока ее слова, ее мольбы дошли до его сознания. Он взглянул в ее глаза и не увидел желания — один только страх.
 «Что я делаю?» Доминик перевел дыхание, тряхнул головой. Он отпустил ее, и она села на кровати.
 — Ты хочешь получить то, что брали другие, — тихо сказала она. — Но других не было. — Зеленые глаза ее светились смущением. — Никогда не было.
 Доминик нахмурился. Сердце колотилось, как бешеное.
 — Ты что, девственница?
 Ее бледные щеки окрасил слабый румянец.
 — Да.
 — Но этого не может быть. В цыганском таборе? Нет. Не поверю. Только святой не посмел бы взять тебя.
 За окошком сгущался сумрак. Были слышны веселые голоса, пение. Доминик обхватил руками голову.
 — Я предназначалась паше, — сказала Кэтрин. — За невинную девушку они собирались получить огромные деньги. Потом был Вацлав. А потом… ты сам знаешь.
 Доминик не верил своим ушам.
 — То, что я рассказала тебе насчет денег, тоже правда, — продолжала Кэтрин. — Я делала это для тебя и других. Я хотела помочь. Я надеялась, что ты будешь мной гордиться.
 Глядя в ее честные глаза, он чувствовал, словно тяжкий груз падает с плеч, и вина ложится на сердце.
 — Проклятие, — выдохнул Доминик.
 Тело его болезненно ныло от желания. Ее грудь виднелась сквозь дыру в блузе, и нежные алые губы припухли от поцелуев. Господи, как он ее хотел!
 Неужели она и вправду девственница?
 — Прости. Я увидел, как ты брала деньги, и что-то во мне перевернулось. Я был не в себе.
 Она робко улыбнулась. Она простила его. Сейчас она была такой невинно-трогательной, такой милой и от этого еще более желанной.
 — Ничего страшного. Я не обиделась.
 — Я никогда тебя не обижу, — сказал он нежно. Никогда, никогда он не посмеет сделать ей больно. — Поверь мне, Кэтрин. Что бы ни случилось, ты должна в это верить.
 Улыбка се потеплела. В глазах ее он прочел благодарность. Доминик наклонился и поцеловал ее, нежно, ласково. Кэтрин колебалась всего лишь секунду, прежде чем вернуть ему поцелуй. Осторожно коснулась языком его языка.
 Но когда она хотела отстраниться, он чуть-чуть углубил поцелуй, словно просил побыть с ним еще немного. Губы ее потеплели, стали податливее, мягче. А Доминик опять напрягся. Он хотел заполнить ее собой, целовать ее грудь, ласкать ноги. Но усилием воли сдерживал себя.
 — Прости, мой огненный котенок, — шептал он, — я должен был тебе верить или хотя бы дать объясниться.
 Он целовал ее сладко, словно извиняясь, и нежность его убеждала Кэтрин в том, что он говорит искренне.
 Когда Кэтрин обняла его, он стал смелее. Рука его скользнула вверх, в прореху на блузке, к груди. Приятная тяжесть на ладони, отвердевший под пальцами сосок. Кровь закипала у него в жилах.
 — Кэтрин, — жарко прошептал он, словно призывая ее вернуть ему такой же сладкий поцелуй. Было мгновение, когда Кэтрин поняла его, позволила творить волшебство, но вдруг словно что-то сломалось в ней. Отстранившись, тяжело дыша, она проговорила:
 — Нам надо остановиться.
 — Нет еще, — ответил он и снова стал целовать. Доминик призывал на помощь весь свой опыт, все искусство обольщения, все, чтобы вызвать в ней страсть, способную заглушить рассудок. Пальцы его нежно ворошили золотые волосы, легко касались лица.
 — Мы… должны… остановиться, — с трудом проговорила Кэтрин, — пока не будет… слишком поздно.
 — Уже поздно, — ответил он, лаская ее.
 Он осторожно уложил ее на кровать, и она застонала под тяжестью его крепкого тела. Маленькие ладони ее уперлись ему в грудь, но, словно налитые свинцом, бессильно опустились. Он целовал ее, а рука его скользнула под юбку.
 — Господи, — прошептала она, когда его пальцы, лаская мягкое золотистое гнездышко, нашли атласные складки. Едва палец его скользнул вглубь, Кэтрин застонала, изогнувшись ему навстречу. С беспредельным терпением он рисовал пальцем причудливые узоры, следя за ее нарастающей страстью.
 — Ты бы никогда не пришла ко мне сама? — прошептал он.
 Рука его остановилась. Кэтрин вскрикнула, словно умоляя продолжать.
 — Нет, — ответила она тихо.
 — Но ты ведь хочешь меня, не так ли? — Не услышав ответа, он поцеловал се долгим дразнящим поцелуем. — Не так ли?
 — Да, — дрожа, ответила Кэтрин.
 Доминик перевел дыхание. Кэтрин развеяла последние его сомнения. Он будет заботиться о ней, ей будет с ним хорошо.
 Не переставая целовать ее, он снял с нее разорванную блузку, затем спустил через бедра юбку. Теперь она лежала перед ним нагая. Ее длинные огненно-рыжие волосы рассыпались по подушке, а высокая грудь, поднимаясь вверх острыми пиками сосков, казалось, стремится дотянуться до его ладоней. Кожа ее белела, как алебастр. Тонкая талия. Округлые бедра. Красивые стройные ноги. Маленькие ступни. Кэтрин не пыталась укрыться, глядя ему в глаза, словно ожидая одобрения.
 — Я знал, что ты красива, — сказал он чуть хрипловатым голосом. — Нет, ты не красива, ты прекрасна.
 Кэтрин закрыла глаза. Теперь она понимала: чувства победили разум. Битва была проиграна. Она внимала его ласкам и знала, чего хочет, чего хотела все это время. Пальцы его, умелые, умные, такие невероятно терпеливые, заставляли ее временами проваливаться в какой-то страстный туман.
 Его руки ласкали грудь, превращая соски в твердые бутоны. Он гладил бедра, ласкал ее в самом заветном месте. Он брал ее сосок в рот, обводил его языком, затем нежно посасывал.
 Кэтрин чувствовала, как тепло, непередаваемая сладость окутывают ее, как обжигает ее желание. Его руки, его губы, язык были повсюду, его пальцы точно угадывали то место на теле, которое больше всего желало его ласки.
 Доминик стянул с себя бриджи.
 — Доминик, — прошептала она, когда он опустился на нее.
 Она хотела его. Да, хотела. И ни одной мысли не было больше в ее голове.
 Она погладила его налитые мышцы, провела ладонью по груди. Как долго хотела она сделать это? Как могла она столько ждать?
 Доминик поцеловал ее вновь, и она почувствовала, как горячая твердая плоть его прижалась к ее ноге. Кэтрин не испугалась, нет. Она боялась только, что это может вдруг закончиться. Он, словно почувствовав ее желание, взял в рот сосок и начал ласкать его медленными дразнящими движениями, сводя ее с ума.
 — Прошу тебя, — выдохнула она, выгибаясь перед ним дугой,
 Но он вдруг замер.
 — Англичанин, — сказал Доминик. — Скажи мне, что любишь его, и этого не произойдет.
 Голос разума молчал. Кэтрин подумала о том, сколько горя причинила ему ее ложь, сколько боли может принести эта, новая.
 — Ты любишь его? — настаивал Доминик.
 — Нет.
 Она почувствовал, как ему сразу стало легче.
 — Слава Богу.
 Доминик поцеловал ее, страстно, нежно. Использовал язык, губы, руки, все свое тело, чтобы довести ее до беспамятства. Она чувствовала жесткие волосы на его нотах, мускулистую грудь и твердую, настойчиво требовавшую входа плоть. Кэтрин раскрыла ноги ему навстречу, и Доминик тихо застонал.
 — Кэтрин, — шептал он, раздвигая ей ноги еще шире и осторожно входя в нее. На секунду он остановился, и лицо его в тот момент было таким заботливым, таким нежным, что у Кэтрин екнуло сердце.
 — Мне придется сделать тебе больно — только один раз. Прости.
 Кэтрин обвила его шею руками и приблизила его губы к своим. Доминик вернул поцелуй, дразнящий, сладкий, волнующий, затем раздвинул языком губы и в тот же момент вошел в нее поглубже.
 Кэтрин вскрикнула от неожиданной боли, пальцы ее впились ему в спину. Доминик стал целовать ее шею, щеки, глаза. Когда рука его коснулась ее груди, нежно погладила шелковистую кожу, Кэтрин, решив, что больше он не сделает ей больно, расслабилась. В тот же момент Доминик вошел еще глубже.
 — Тебе не больно? — спросил он.
 Кэтрин мотнула головой. Она чувствовала себя наполненной им, связанной с ним так плотно, так крепко, как, казалось бы, не могут быть связаны люди.
 — Худшее позади. — И Доминик начал медленное движение внутри нее.
 Кэтрин расслабилась, отдавшись, как музыке, ритму его движений, Доминик, почувствовав ее готовность следовать за ним, увеличил темп.
 Несколько минут он с силой глубоко вонзался в нее, и Кэтрин выгибалась навстречу каждому его толчку. Мышцы ее напряглись от того, что что-то сладкое и ни с чем не сравнимое росло в ней, набухая, разрастаясь, что-то настолько невероятное, что, казалось бы, не могло существовать на земле. Она вся отдалась наслаждению.
 Чувствуя, как приближается Кэтрин к высшей точке наслаждения, Доминик увеличил силу и глубину движений. И вспышки огней, блистательный мир раскрылся перед Кэтрин. Он был так красив, так неописуемо сладок, что она невольно облизнула губы.
 Когда, достигнув вершины, Кэтрин медленно заскользила вниз, у нее было ощущение, что крохотную частичку того мира ей удалось унести с собой, сохранить навсегда.
 Уже потом она почувствовала руки Доминика, обнимающие ее, увидела мелкие, словно капли утренней росы, бисеринки пота, покрывавшие его тело.
 Любовь.
 Когда это случилось? Наверное, в тот изумительный момент, в те секунды, когда они держали друг друга в объятиях, когда аромат того запредельного мира, в котором они только что побывали вдвоем, еще щекотал ноздри, словно шлейф дорогих духов.
 Она любила его,
 Она знала это. И она будет любить его всю жизнь. Что бы ни случилось, куда бы ни закинула ее судьба, ничто не сотрет из ее памяти этого часа, этих минут, этого чувства.
 — Тебе хорошо? — спросил Доминик, убирая с ее лба влажную рыжую прядь.
 — Да. Это было прекрасно.
 — Я не сделал тебе больно?
 — Только чуть-чуть. Господи, никогда в жизни я не испытывала ничего подобного. Видит Бог, ты дал мне райское наслаждение!
 Доминик приподнялся, посмотрел ей в лицо. Губы ее припухли от поцелуев. Румянец окрасил щеки.
 — Ты самая удивительная женщина на свете, — сказал он. — Я думал, ты будешь плакать, винить меня за то, что я принудил тебя к этому. Я думал, ты научишься чувствовать наслаждение раз по меньшей мере на четвертый.
 Кэтрин улыбнулась.
 — Надо было остановиться, я знаю. Но дело сделано, и упущенного не вернешь, так зачем же сваливать всю вину на тебя. Как бы там ни было, я навсегда запомню этот день как самый счастливый в моей жизни. Я всегда буду вспоминать его с радостью.
 «И любовью», — добавила она про себя.
 — С радостью? — спросил он чуть разочарованно. — Это все, что ты можешь сказать?
 — А ты что сказал бы?
 Действительно, что бы он сказал? Что говорят мужчины о самом остром, самом мучительно сладком мгновении своей жизни? Доминик не поверил бы, что такое возможно, расскажи ему кто об этом раньше. Может, такое и случалось с кем-нибудь другим, но не с ним. Может быть, дело было в том, как она отдала себя — целиком, без остатка.
 Он не заслужил такого счастья.
 Он негодяй. Только негодяй мог неделями вынашивать план совращения юной девственницы. Конечно, вначале он не знал, а потом… Впрочем, поздно сожалеть. Она не любила англичанина, а если бы и любила, едва ли тот обрадовался бы возвращению бывшей невесты.
 — Я бы назвал это чувство волшебным, нет, не просто волшебным — возвышенным, дивным.
 — Да, — улыбнулась Кэтрин, — дивно — это верное слово.
 Кэтрин коснулась пальчиком его груди, заставляя напрячься мускулы. Ее собственное тело напряглось при воспоминании о том, как чудесен был мир, открытый для нее Домиником.
 — Мне интересно, не могли бы мы…
 Доминик плотоядно улыбнулся:
 — Ах ты, маленькая лиса.
 Доминик перекатился, оказавшись на ней сверху, и прижал ее к мягкой перине. Он был уже горячим и твердым, Вот только сейчас он опасался, что она еще слишком юна и неопытна!
 — Надеюсь, кошечка, ты сама ответишь на свой вопрос.
 Кэтрин нежно рассмеялась, и Доминик накрыл се рот поцелуем. Сегодня они будут любить друг друга столько раз, сколько потребуется, чтобы иссякли ее «мне интересно…». А утром он развеет ее сомнения насчет будущего — он расскажет ей остальную часть его плана.




 Глава 11


 Кэтрин проснулась и объятиях Доминика. Ее любимый сладко спал. Прядь черных волос прилипла ко лбу, делан его похожим на мальчишку.
 Кэтрин мечтала бы лежать так вечно.
 Доминик застонал во сне и подвинулся к ней ближе. Кэтрин не представляла, что сказать ему, когда он проснется, Она не представляла, какие слова произнесет он.
 Доминик зашевелился. Кэтрин закрыла глаза, притворившись спящей. С нежностью, которой она не смела от него ожидать, Доминик разжал объятия.
 Он встал, поднял бриджи. Одевшись, Доминик наклонился к Кэтрин, поцеловал ее в лоб. Кэтрин не смела шелохнуться.
 Она не готова была к встрече с ним. Даже боялась. Когда Доминик ушел, Кэтрин села чинить блузку. Потом, одевшись и причесавшись, вышла из вагончика. Перса сидела у костра. Завтрак кипел в котле.
 — Ты, наверное, есть хочешь? — спросила Перса, посмотрев на Кэтрин понимающим взглядом. Старая цыганка, конечно, знала все, но почему-то не осуждала Кэтрин. Девушку это очень удивило.
 — Да. Но вначале я хочу освежиться.
 — В бочке есть вода. А вон там ручей.
 Кэтрин взяла маленькое льняное полотенце и пошла к ручью. Болотистая почва чавкала под босыми ногами, утренний ветерок холодил кожу. Итак, надо решать, как быть дальше.
 Кэтрин думала о дивных часах, проведенных в объятиях Доминика. Она думала о его такте и силе, думала о своей любви к нему и о том, что никогда не сможет полюбить другого. Он был особенным, этот человек. Таким особенным, что она решила остаться с ним. Она сможет прожить как цыганка. До сих пор ей это удавалось. Даст Бог, удастся и впредь.
 Она вспомнила, как он всегда берег ее, заботился о ней. Нет, она не может его покинуть. Но…
 Сердце Кэтрин болезненно сжалось. Даже если Доминик любил ее так же, как она его, им все равно не быть счастливыми вместе. Она сможет существовать как цыганка, но быть счастливой здесь, в таборе, — никогда.
 В ней не жил дух странствий. Она ведь не цыганка. И главное, сейчас она одна, а когда будет ребенок?..
 Кэтрин нашла уединенное местечко, вымылась, как могла, затем села обсыхать па сухой клочок земли. Что бы ни случилось, так больше продолжаться не может. За одну сладкую ночь ей придется расплачиваться разбитым сердцем и попранным будущим.
 Над сердцем она была не властна, но будущее зависело от нее. От ее воли. Доминик отвезет ее в Англию, домой, к семье. И там, в Англии, они должны расстаться. Она вернется к своей обычной жизни. Другого быть не может.
 Исправить подпорченную репутацию труда не составит. Деньги и власть — вот волшебные ключи, отпирающие любые двери. Владея тем и другим, можно добиться многого. Другие женщины не раз пользовались этими испытанными средствами, чтобы вернуть себе доброе имя. Удастся это и ей.
 Конечно, после случившегося женихов у нее станет меньше. Однако не у всех богачей только по одному наследнику. Молодые люди, не наделенные титулами и не очень богатые, будут искать ее расположения. Кэтрин знала, что дядя Гил найдет среди них достойного, такого, который не очень огорчится, что невеста не девственница. Зато она богата.
 А как же Доминик? Сердце Кэтрин учащенно забилось. Она никогда не забудет сладостных минут, проведенных в его объятиях. Но больше рисковать нельзя, уже сейчас она могла зачать от него ребенка.
 Болезненно-сладкая волна прокатилась по ее телу. Она знала о том, что будет, поддайся она его обаянию, но не знала, какой мукой станет одна лишь мысль о разлуке.
 И все же она должна сказать ему правду. После того, что было между ними, она знала, он ей поверит.
 И одно то, что она — графиня, а он — цыган, навек разделит их.
 Решившись, Кэтрин пошла в табор. Поднималась обычная дневная суета. Многие веселились всю ночь и только сейчас начинали просыпаться. Кто-то завтракал, кто-то уже заливал в глотку вино и палинку, кто-то так и валялся в своей яркой, нарядной одежде прямо на земле под повозками.
 Кэтрин почти дошла до вардо Доминика, когда неподалеку послышалась брань, звук тяжелых ударов и жалобный детский голос. Кэтрин узнала Яноша. Она поспешила на шум. Золтан — неопрятный детина, от которого за версту разило вином, держал ребенка за ухо и бил его по щекам.
 — Прекрати! — крикнула Кэтрин. — Золтан, что ты делаешь?
 — Не лезь не в свое дело, гаджио.
 Кэтрин встала между Золтаном и Яношем. Мальчонка вцепился в ее юбку. Золтан, багровый от гнева, надвигался на нее.
 — Если сейчас же не уйдешь, пеняй на себя!
 — Что он натворил такого ужасного? — не отступала Кэтрин.
 — Он украл у меня деньги. У меня! Я его кормлю, одеваю!..
 Кэтрин могла бы поспорить, сказать, что грязное рванье, в котором ходил мальчик, одеждой назвать трудно.
 — Зачем ты взял деньги?
 — Если хочешь знать, — ревел Золтан, — он потратил мои тяжким трудом заработанные деньги на это!
 В руке цыгана оказались два потрепанных тома в кожаных переплетах.
 — Книги?
 Мальчик и читать-то не умел.
 Золтан схватил кожаный ремень для правки бритв.
 — Он у меня узнает, где раки зимуют! В следующий раз подумает, как брать чужое!
 Мальчишка всхлипывал за спиной Кэтрин.
 — Я уверена, что у него была причина так поступить.
 «Господи, где же Доминик?»
 — Последний раз предупреждаю тебя, женщина!
 Угрожающе наклонив голову, Золтан замахнулся на Кэтрин ремнем.
 — Что здесь происходит?
 Доминик стоял рядом с Кэтрин.
 — Забери свою женщину, Домини. Мне надо разобраться с мальчишкой.
 — Янош взял деньги у Золтана, чтобы купить книги, — торопливо заговорила Кэтрин. — Я думаю, мы могли бы одолжить ребенку деньги, чтобы тот отдал отчиму, а он нам как-нибудь отработает.
 Кэтрин переводила взгляд с Доминика на Золтана: согласятся? Нет?
 — Слышал, Золтан? Если мальчик отработает долг, будет ли наказание достаточным?
 — Нет!
 — А что, если он отплатит тебе с выгодой?
 — Какой еще выгодой?
 — Деньги, что он тебе должен, плюс деньги за неприятности, что причинил тебе.
 Золтан принялся накручивать ремень на кулак. Кэтрин невольно задержала дыхание. Как скажет Золтан, так и будет, и Доминик ничего не сможет поделать. Золтан пробормотал что-то, чего Кэтрин не расслышала, угрюмо взглянул в ее сторону и согласился.
 — От мальчишки одни неприятности. Какое мне дело, если он взялся воровать у своих?
 С деланным равнодушием приняв деньги, Золтан повесил ремень на крючок и пошел в повозку.
 Доминик сурово посмотрел на мальчика. Янош стоял, опустив голову, и тер кулаком глаза.
 — Ты знаешь, что поступил дурно?
 Слезы закапали у мальчишки из глаз.
 — Да.
 — Зачем тебе понадобились книги?
 — Они были такие красивые. Я видел книги у тебя в вардо. Я видел, как ты их читал. Я тоже хотел.
 У Кэтрин перевернулось сердце. Бедный ребенок! Он хочет учиться, а ему запрещают! Ну конечно, самое главное — уметь считать деньги, а читать — это прихоть, блажь.
 — Ты знаешь, что думает по этому поводу твой отчим, знаешь, как считают остальные. Когда ты будешь старше, ты сможешь решать за себя сам, а пока, — говорил Доминик, — ты должен поступать так, как велит тебе отчим.
 — Ты мог бы научить меня.
 — Я скоро уеду.
 — А ты не уезжай.
 Доминик сжал кулаки и уже другим, строгим голосом сказал:
 — Ты должен отработать деньги, которые я отдал за тебя Золтану.
 Янош кивнул.
 — Можешь начать с чистки лошадей. Скребок и гребни найдешь возле ограды.
 Янош, вздохнув, сказал:
 — Спасибо тебе, Катрина.
 — Не за что.
 — Спасибо, Домини.
 Доминик только кивнул. Он смотрел мальчику вслед, а потом, обернувшись к Кэтрин, спросил:
 — Тебе он нравится?
 — Он чудный ребенок. Жаль, что ему никогда не стать чем-то большим, чем…
 — Чем просто цыганом?
 — Я не имела в виду это.
 — Я знаю, — сказал Доминик. — Иногда я сам бы хотел найти способ помочь им. Но только здесь ничего не поделаешь. Им нравится именно такая жизнь.
 — А как же ты, Доминик? Тебе такая жизнь по душе?
 Он улыбнулся.
 — Пошли. Нам надо поговорить.
 «Не сейчас», — подумала Кэтрин, идя следом за ним к вардо. Не сейчас, когда все так ново, так чудно.
 Но Кэтрин послушно вошла в вагончик и присела на кровать. Доминик сел рядом и взял ее за руку.
 — О прошлой ночи, — начал он.
 — Все было чудесно, Доминик. Это была самая чудная ночь в моей жизни, но…
 Последнее «но» насторожило его.
 — Что это еще за «но»?
 — Но…
 Кэтрин сглотнула слюну. Она смотрела на его глаза, на его губы, на его грудь. Как же сильно она его любит!
 Ей надо было сказать ему, что они больше не могут любить друг друга, быть вместе, что всему надо положить конец, а вместо этого погладила его по щеке и поцеловала. Доминик застонал, обнял ее, прижал к себе.
 — Кэтрин, — шептал он, лаская ее.
 Языки их соприкоснулись, он спустил блузу с плеча, дотянулся до груди, двумя пальцами стал ласкать сосок. Он целовал ее шею, теребил губами мочку уха, опускаясь по плечу все ниже и ниже. Когда он коснулся губами груди, взял сосок в рот, лаская его языком, Кэтрин знала, что все те правильные и мудрые решения, принятые накануне, ничто в сравнении с этим наслаждением.
 В этот самый последний раз она отдаст себя чувству, которое будет в ее жизни первым и последним.
 — Люби меня, Доминик. Я хочу…
 Доминик приподнял голову, посмотрел на нее.
 — Я никогда еще не хотел женщину так, как хочу тебя. — Он снова стал ее целовать.
 Кэтрин чувствовала, как рука его, скользя по бедрам, пробирается к самой сердцевине ее существа.
 — Там так влажно, — прошептал он почти с благоговением, — так туго и так хорошо.
 Она раскрылась перед ним, позволила пальцам его проникнуть внутрь, творить свое волшебство. Ничто больше не имело значения — лишь тот жар, что рос в ней. Когда он отстранился, чтобы раздеться, Кэтрин остановила его, прижавшись к нему всем телом.
 — Нет, — прошептала она, — я не хочу так долго ждать.
 Пальцы его быстро расстегнули пуговицы на бриджах, рука ее крепко сомкнулась вокруг его твердого древка.
 — Полегче, малышка. Подожди.
 — Я хочу тебя, — сказала Кэтрин. — Сейчас. Сию минуту.
 Доминик, кажется, проникся ее желанием. Он накрыл ее своим сильным телом, задрал вверх ее юбки. Кэтрин шире раскинула ноги. Сжав в руках ее ягодицы, он приподнял ее и одним мощным резким движением вошел внутрь.
 Кэтрин застонала. Прижавшись к его мускулистым плечам, она выгибалась навстречу каждому толчку. Через несколько минут она была уже на вершине блаженства. Доминик, все ускоряя темп, заставлял ее подниматься все выше и выше, заставлял ее желать слиться с ним.
 Кэтрин закинула голову назад, извиваясь, вонзила ногти в его сильную спину. Когда эта сладкая мука стала невыносимой, она закричала и взвилась куда-то за пределы этого бренного мира. Сколько она парила в этом океане чистейшего блаженства? С ним она узнала, что такое наслаждение, что такое счастье.
 Как можно после этого расстаться с ним?
 Доминик в исступлении повторял ее имя. Потом, когда все закончилось, они еще долго лежали в объятиях друг друга. И молчали.
 — Я все утро мечтал об этом, — сказал наконец Доминик, целуя ее во влажный висок, — боялся только, что тебе будет больно.
 — Мне чудно, — ответила Кэтрин. — Лучше, чем чудно.
 — Я не хотел так торопиться, — улыбнулся Доминик.
 — Ты — прелесть.
 Доминик нежно коснулся ее губ.
 — Мне бы хотелось лежать здесь с тобой еще и еще, но, увы, не могу. Мне надо уехать, Кэтрин. Завтра вечером я вернусь.
 — Куда ты едешь?
 — В городе есть таверна «Черный буйвол». Владелец — романе гаджио — друг цыган. Он у нас как связной — получает сообщения от некоторых наших друзей и передает нам. Вчера мне сказали, что посыльный моего отца приезжает в маленький городок на побережье.
 — От отца? — переспросила Кэтрин, оправляя платье.
 Доминик тоже сел и стал застегивать брюки.
 — Это долгая история. Когда-нибудь я ее тебе расскажу.
 — Доминик…
 — А пока я хочу, чтобы ты знала, что я все уладил.
 — Доминик, ты должен выслушать меня…
 — Я выслушаю, обещаю тебе. Мы обо всем поговорим, и я отвечу на все твои вопросы, но только после моего возвращения. Знай только, у меня довольно денег, чтобы о тебе позаботиться. Когда мы приедем в Лондон, я сниму тебе дом в предместье. У тебя будет много красивых нарядов и слуг — у тебя будет все, что пожелаешь.
 Кэтрин растерялась.
 — О чем ты говоришь?
 — Я говорю о том, что мы будем вместе, как сейчас. Я иногда буду уезжать от тебя по делам, но мы сможем часто видеться, и ты, любовь моя, ни в чем не будешь нуждаться.
 Понемногу до Кэтрин стал доходить смысл его предложения.
 — Ты собираешься поселить меня в загородном доме? У тебя есть для этого деньги?
 — Да.
 — В Лондоне?
 — Да.
 — Так ты собираешься сделать меня своей содержанкой?
 — Кэтрин, — взволнованно заговорил Доминик, — англичанин не женится на тебе. Теперь уже никогда не женится.
 — А как же ты, Доминик? Ты, кажется, тоже не собираешься жениться. Или я уже надоела тебе?
 Доминик помрачнел.
 — Я уже говорил тебе, Катрина, я никогда не женюсь. Это дело решенное. Пойми, это не так уж важно — замужем ты или нет. Я позабочусь, чтобы ты была окружена вниманием, лаской, чтобы у тебя были деньги…
 Все казалось таким унизительным, что Кэтрин боялась сойти с ума. Она начала хохотать, хохотать как безумная, как не смеялась никогда в жизни.
 — Ты собираешься сделать меня твоей любовницей? Представить всему Лондону как твою шлюху? Как это мило, Доминик. Я должна была догадаться, что ты ловкач по улаживанию дел. — Кэтрин смеялась почти истерически.
 — Прекрати! — Доминик начинал выходить из себя. — Я думал, ты будешь довольна… или, может, ты боишься, что кто-то в Лондоне знает, что я цыган? Можешь не беспокоиться.
 Кэтрин не могла остановить полубезумный смех.
 Как могла она хоть на секунду поверить, что он испытывает к ней глубокие чувства? Как она могла быть такой дурой? Кэтрин вспомнила о Яне. «Ты ему скоро надоешь, как надоела я». Кэтрин вспомнила предупреждение Персы: «Мой сын никогда не женится». Ком подкатил к горлу.
 Для Доминика она была лишь очередной покоренной вершиной, еще одной женщиной-на-время. Он добился того, чего хотел с самого начала. Она вспомнила о том, как только что просила любить ее — он добился даже большего, чем предполагал.
 — Прости, Доминик, — сказала она, проглотив обиду и слезы. — Твое происхождение здесь ни при чем. Просто…
 Кэтрин тихонько рассмеялась, но смех ее был слишком похож на плач. Как страдала она, как мучилась, собираясь рассказать о том, почему им не суждено быть вместе. Сейчас, после того, что он предложил, в душераздирающей исповеди необходимости не было.
 — Ты прав, — продолжала Кэтрин. — Ты сообщил мне чудесную новость. Это и в самом деле все решает.
 Согласись Кэтрин на это унизительное предложение, ее честь и честь семьи была бы запятнана навсегда. А еще был тот человек, который хочет ее смерти. Не очень-то он обрадуется появлению Кэтрин! Один Бог знает, чего еще от него ждать.
 — Конечно, — согласился Доминик, однако в голосе его не было уверенности. — Ты будешь счастлива. Обещаю тебе. Только верь мне, а об остальном я позабочусь.
 — Я верю тебе, Доминик.
 «Когда-то это было так».
 — Всегда верила.
 Доминик пристально посмотрел ей в глаза. Что-то она скрывает, по сейчас нет времени выяснять что.
 — Мне пора. Я вернусь к завтрашней ночи. Если все пойдет гладко, дня через три мы уедем.
 — Как скажешь.
 Доминик взглянул на нее исподлобья. Стоило бы поговорить с ней, развеять ее сомнения, но времени не было.
 — Поговорим об этом потом, — пообещал он. — Все будет хорошо,
 Кэтрин кивнула.
 — Прости, Доминик. Все произошло так неожиданно. Я уверена, что ты поступаешь правильно. Когда мы вернемся в Англию, все будет хорошо.
 Он наклонился и поцеловал ее, поцеловал как собственник, как мужчина, сознающий свое право на нее, и в этом жесте не было ни теплоты, ни трепетности.
 — Завтра поговорим. А потом я отвезу тебя домой.
 — Да, хорошо бы вернуться домой поскорее.
 Сообщение из Англии поступило еще в апреле, но к Доминику письмо попало только сейчас. Отцу стало хуже. Маркиз просил сына приехать как можно скорее. Видимо, так и не дождавшись вестей от Доминика, старик Грэвенвольд отправил второе послание, в котором просил Доминика встретиться с курьером из Англии.
 Встреча должна была состояться в маленькой таверне за Пальвасом, небольшим городком на юге Франции. Туда и ехал Доминик.
 Нельзя сказать, что Доминик совершенно не испытывал угрызений совести. Старый маркиз, каким бы несносным человеком ни был, все же его отец. Всякое могло случиться с человеком в его возрасте. Оправдывало Доминика лишь то, что отец так часто слал ему письма с жалобами на здоровье, требуя немедленного возвращения, что Доминик перестал воспринимать их всерьез. Однако, похоже, на этот раз дело обстояло серьезнее. Во втором письме не было ни жалоб, ни угроз, его только просили встретиться с курьером из Грэвенвольда в таверне «Три сестры» возле Пальваса. То, что отец не требовал возвращения сына, настораживало Доминика. Посыльный должен был приехать двадцать шестого апреля и остаться до приезда Доминика.
 Может, и не стоило клевать на заброшенную стариком наживку, думал Доминик, сворачивая на разбитую дорогу, ведущую к «Трем сестрам», но курьера было жалко: парню пришлось проделать немалый путь, пересечь линию фронта, пробираться по враждебной стране. Доминик не мог не отдать ему должное и чувствовал себя обязанным выслушать то, что посланец должен был ему сказать.
 Кроме того, Доминик и сам собирался возвращаться. А значит, можно было убить одновременно двух зайцев, да еще и сделать необходимые приготовления.
 Доминик готов был посмеяться над выкрутасами судьбы. Сейчас, уладив отношения с Кэтрин, он ловил себя на том, что сам жаждет скорейшего возвращения в Лондон. Как можно скорее покончить с обустройством ее жизни в Лондоне, а потом… Доминик представлял, какими прекрасными будут долгие часы неги, проведенные в ее постели. Он хотел научить ее десяткам способам любви, хотел покупать ей красивые платья, а затем любоваться ею, зная, что она наряжается для него одного. Он мечтал баловать ее подарками, окружать роскошью и ласками.
 То, что она не приняла сказанное им так, как должна была, не удивило его. Кэтрин — женщина гордая. Ему следовало дать ей привыкнуть к мысли о том, что ей рано или поздно предстоит стать его любовницей, постепенно, вместо того чтобы выложить все сразу. Надо было объяснить ей, почему он не может жениться, рассказать, что самое последнее, чего бы ему хотелось в жизни, — это сделать папаше, которого он глубоко презирал, наследника состояния Грэвенвольдов.
 Доминик усмехнулся. С того самого дня, как пятнадцать лет тому назад его забрали из семьи, отец — Самуил Доминик Эджемонт, пятый маркиз Грэвенвольд, мечтал лишь о том, что его незаконнорожденный сын станет продолжателем рода. Доминик стал единственной надеждой маркиза, после того как его законный сын погиб, защищая славу королевства на Флоте Его Величества.
 Вот почему маркиз признал своею незаконного сына, вот почему он дал ему образование, вот почему он кормил его, почему вообще вспомнил о его существовании. Только ради того, чтобы Грэвенвольды не исчезли с лица земли. Только ради этого пятый маркиз угрохал кучу денег на усыновление ребенка, рожденного от цыганки, на получение личного разрешения Короны на наследование титула человеком весьма сомнительного происхождения. Так вот, не бывать тому никогда.
 Пятнадцать лет назад Доминик поклялся себе в этом. До сих пор он не нарушил клятвы. И не нарушит до конца своих дней.
 Доминик остановил лошадей у двухэтажного кирпичного здания с выцветшей вывеской, спешился, передал коня мальчику-конюху, затем открыл тяжелую деревянную дверь и вошел. В таверне было темно и дымно, пол низким потолком висели масляные тусклые лампы, пахло вином и подгорелым мясом. Посетители смеялись и горланили песни.
 — Добрый вечер, месье. Чем могу быть полезна? — спросила пышная дама за стойкой, некогда бывшая блондинкой. Ее голубые глаза быстро окинули стройную фигуру Доминика.
 Сегодня, он больше не был цыганом. На нем была белоснежная накрахмаленная рубаха и черные обтягивающие бриджи, заправленные в начищенные до блеска сапоги. Никаких пестрых шелков, никаких монет и сережек. Ему не хотелось шокировать англичанина, посланного отцом.
 — Вина, — приказал Доминик, — и побыстрее.
 — Oui, m'sieur.
 Женщина подошла к мужчине, сидящему за столиком в углу, что-то сказала ему и вышла. Как только хозяйка ушла, солидный лысоватый мужчина встал и направился к Доминику.
 — Лорд Найтвик? — тихо спросил он.
 — Не здесь. Во Франции в такое тревожное время лучше обходиться без титулов и фамилии. Просто Доминик.
 — Хорошо, сэр.
 Мужчина говорил на чистом французском, да и одеждой мало отличался от крестьян. Никто бы не догадался, что он англичанин.
 — Меня зовут Харвей Мальком. Я здесь по поручению вашего отца.
 — Он еще жив?
 — Жив, сэр, но, боюсь, жить ему осталось недолго.
 — Мой отец смертельно болен уже лет десять. Если вы здесь, чтобы уговорить меня поехать домой, можете не беспокоиться. Я и так собираюсь покинуть Францию в ближайшие дни.
 — Слава Богу, — сказал Мальком.
 Доминик удивился:
 — Вы, кажется, обеспокоены всерьез. Не хотите ли вы сказать, что отец совсем плох?
 — Да, сэр. Было бы лучше, если бы вы вернулись поскорее.
 — Вам больше не о чем беспокоиться. Через несколько дней я отправляюсь.
 — Я вынужден просить вас не медлить с отъездом три дня. Неизвестно, сколько осталось вашему отцу.
 Доминик пристально посмотрел на собеседника. Тот был очень серьезен. Что ж, рано или поздно это должно было случиться. Кажется, час маркиза пробил.
 — Вы можете доложить о моем незамедлительном выезде, — усмехнулся Доминик. — Мне бы не хотелось пропустить напутственных слов отца.
 Харвей попрощался и ушел. Доминик заказал комнату, переночевал там и рано утром пустился в обратный путь.
 Когда Доминик поздно ночью приехал в табор, праздник был в разгаре. Склеп, в котором покоились останки святой Сары, был открыт, и паломники из итальянских, французских и испанских цыган совершали церемониальные двухсуточные бдения. Внутри склепа цыгане сидели прямо на полу. В храме было светло от сотен зажженных свечей.
 Снаружи стражники сдерживали буйную толпу изрядно выпивших цыган, стремящихся оказаться поближе к святой покровительнице. Доминик с трудом протискивался сквозь толпу к своему вардо — и к Кэтрин.
 Сейчас он встретит Кэтрин и все объяснит ей. Ему не давали покоя ее слова, обида, звучащая в них. «Ты собираешься провести меня по улицам Лондона как свою шлюху? Как это мило, Доминик». Надо было сказать все начистоту с самого начала. Сказать, что он любит ее, что хочет быть с ней.
 Доминик искал Кэтрин в толпе, среди зевак, собравшихся вокруг шпагоглотателей, среди танцующих, среди тех, кто слушал игру на мандолине, но нигде не увидел рыжей головки своей ненаглядной.
 Он подъехал к вардо. Навстречу ему вышла Перса. По лицу матери Доминик сразу понял, что стряслась беда.
 — Что случилось, мама? — спросил Доминик, спрыгивая с коня.
 Но он уже и так знал, каким будет ответ.
 — Катрина!
 Доминик рванулся к вардо, но мать схватила его за руку.
 — Она ушла, мой сын. Она ушла сразу после тебя. В суматохе праздника хватились ее только к ночи.
 — Расскажи мне все. — Доминик схватил мать за плечи.
 — Твой друг Андре из «Черного буйвола» кое-что рассказал. Он искал тебя после того, как она встретилась с ним, — кажется, она знала, что он твой друг…
 — Да, я как-то сказал, что владелец таверны передает мне сообщения, оставленные друзьями.
 — Она пошла к нему. Сказала, что ты ее послал и попросил ей помочь. Она теперь одета не как цыганка, мой сын, а как настоящая гаджио-леди.
 Доминик выругался, заскочил в вардо. Деньги пропали — все.
 — У нее хватит денег, чтобы добраться домой, — сказал он матери, выйдя из вагончика. — Она взяла все, что у меня было в сундуке.
 — Андре сказал, что молоденькая горничная из таверны поехала с ней. Катрина попросила проводить ее до Марселя.
 Доминик помрачнел.
 — Ей будет нелегко найти корабль. Может быть, мне удастся нагнать ее.
 — Возможно. Только, сдается мне, твоя Кэтрин сделает все от нее зависящее, чтобы этого не случилось.
 — Да уж. Будь она проклята.
 — Это еще не все, — сказала Перса. — Прошлой ночью в городе Золтана убили в пьяной драке. Испанский цыган Эмилио пырнул его ножом.
 — А как же мальчик? Кто возьмет его?
 — Он хочет ехать с тобой.
 — Хорошо. Позови его.
 — Почему она ушла, сынок? — спросила Перса. — Я думала, ты согласился отправить ее домой.
 — Я неправильно все сделал, мать. Мне надо найти ее. Объяснить.
 Перса тронула его за плечи.
 — Не стоит этого делать, сын.




 Глава 12


 Экипаж повернул к Лэвенхэм-Холлу, Уже видна была огромная усадьба, единоличным владельцем которой был Гилфорд Лэвенхэм, герцог Вентвортский.
 Рядом с Кэтрин па мягком кожаном сиденье подремывала маленькая темноволосая девушка, хрупкая и тоненькая. Кэтрин наняла ее в таверне, чтобы та прислуживала ей в пути.
 Габриэллу Ле Клерк трудно было назвать красавицей, но мягкая линия рта, большие темные глаза делали ее по-своему привлекательной. Девушка уцепилась за предложение Кэтрин как за соломинку. Вырваться из грязи и убожества смрадного трактира было ее мечтой. И Кэтрин оказалась для Габриэллы доброй феей.
 — Mon Dieu, — пробормотала француженка, завороженно глядя на трехэтажное строение с острой крышей, стрельчатыми окнами и высокими каминными трубами, па изумрудно-зеленые стриженые лужайки. — Мы ведь не сюда едем, моя леди?
 Кэтрин решила взять девушку отчасти потому, что та говорила по-английски. Как только они пересекли границу, Кэтрин запретила девушке говорить па французском.
 — Это и есть Лэвенхэм-Холл, — сказала Кэтрин. — Помнишь, я тебе говорила?
 Кэтрин сказала девушке, куда они едут, и больше ничего. Не рассказала она ни о таборе, ни о Доминике. Слишком болезненными были воспоминания, и Кэтрин не хотелось бередить сердечную рану.
 — Конечно, вы говорили, моя госпожа, но я не думала…
 — Помни, Гэбби, держи язык за зубами, никому ничего не рассказывай, пока я не разрешу.
 — Слушаюсь, — ответила девушка, и Кэтрин могла бы поклясться, что Гэбби не скажет ни слова даже под угрозой пытки.
 Кэтрин улыбнулась. Как ей повезло с Гэбби! Единственный нормальный человек среди всех этих грязных и вонючих простолюдинов. Кэтрин откинулась на сиденье и закрыла глаза. Скоро, совсем скоро она снимет дорожное платье, а вместе с ним откинет и прошлое.
 Кэтрин забрала у Доминика все деньги без малейших угрызений совести. После того, что он ей предложил, от добрых чувств к нему не осталось и следа. И в этот раз Кэтрин удалось обвести этого негодяя вокруг пальца.
 В Марселе Кэтрин разыскала португальское судно «Красавица», которое доставило Кэтрин и Гэбби в Лиссабон. Из Лиссабона, уже на другом корабле, «Пегасе», счастливо избежав столкновения с наполеоновскими военными судами, они приплыли в Англию.
 Массивные ворота из кованого железа были распахнуты, и карета, прогромыхав по мощеной дороге, подъехала прямо к парадному входу. Каменные львы у подножия лестницы приветственно протягивали им лапы. Лакей в зеленой с серебряными галунами ливрее подал Кэтрин руку, затем помог выйти Габриэлле. Девушка была так ошарашена видом замка, что чуть не упала в обморок.
 Громадные резные двери распахнулись, как крылья бабочки, и Кэтрин вошла в зал. Пол из черного и белого мрамора, напоминающий шахматную доску, отражал сияние бронзовых канделябров. Золотистый цвет обитых шелком стен усиливал впечатление праздничности. На резных постаментах красного дерева стояли изысканные китайские вазы. Вдоль стены — стулья с прямой готической спинкой и подлокотниками из слоновой кости.
 На инкрустированном столике по-прежнему стояли безделушки, те самые, с которыми так любила играть малышка Кэтрин. Наконец дома! У Кэтрин слезы навернулись на глаза. Чтобы взять себя в руки, она принялась разглаживать смятое платье.
 Дворецкий Сол окинул взглядом гостью, ее запыленное дорожное платье, и ледяным тоном спросил, не может ли он быть чем-то полезен. Весь его вид говорил: шли бы вы, дамы, своей дорогой и не беспокоили моих хозяев. Они вряд ли чем смогут помочь попрошайкам.
 — Да, Сол, я хотела бы, чтобы ты пригласил сюда моего дядю, — сказала Кэтрин.
 Сол побледнел так, словно увидел привидение. Узкая рука его потянулась к сердцу, рот приоткрылся.
 — Леди Кэтрин, — выдавил он.
 — Да, Сол. Уверяю тебя, я не призрак.
 — Но где вы были? Мы все думали, что… что вы умерли, миледи.
 — Как видишь, я жива и в добром здравии, и очень рада, что дома, — сказала Кэтрин и, устало улыбнувшись, добавила: — А теперь, надеюсь, ты уже пришел в себя настолько, чтобы позвать дядю Гила?
 — Да, миледи. Конечно.
 — Да, Сол, это — Габриэлла. Я бы хотела, чтобы ты помог ей устроиться. Мы прибыли издалека. Думаю, она хочет отдохнуть.
 — Ну конечно, миледи. Сию минуту.
 Проводив Кэтрин через завешенный гобеленами зал в «красный» салон, дворецкий повел Габриэллу наверх — на половину слуг.
 Кэтрин упала на мягкий диван, обитый красным бархатом с ручной вышивкой. Сердце бешено колотилось. Она готовила себя к этому моменту, знала, что он наступит, и все же мечтала как-нибудь избежать объяснений. Двери «красного» салона распахнулись. Вошел дядя Гил. Он был худощавым, жилистым. Волосы его, посеребренные сединой, были по-прежнему густые. Глаза были такие же зеленые, как у Кэтрин. Герцог был среднего роста и, тем не менее, всегда казался высоким.
 Увидев Кэтрин, дядя Гил так и застыл на пороге комнаты, не в силах сделать ни шагу. Он просто стоял и смотрел, словно боясь поверить в то, что девушка в комнате — его племянница, а не привидение.
 — Кэтрин, — прошептал он и протянул к ней руки.
 У Кэтрин ком подкатил к горлу. Мгновение — и она летела навстречу дяде, упала ему на грудь и разрыдалась.
 — Моя родная, — проговорил старик и заплакал, — А мы думали, что тебя нет в живых.
 — О, дядя Гил, так много всего случилось, — сказала Кэтрин, обнимая дядю, и он крепко, словно боясь потерять, прижал ее к себе.
 Долго еще они стояли так. Кэтрин, счастливая, что вновь дома, с людьми, которые любят ее, а Гил возносил молчаливую хвалу Господу за то, что вернул ему его сокровище.
 — Пойдем сядем, — ласково предложил герцог.
 Он подвел ее к дивану, усадил и сам сел рядом.
 — Я так виноват перед тобой, — неожиданно для Кэтрин начал дядя. — Я все время спрашивал себя, случилось бы то, исполни я свой долг. Если бы я не отпускал тебя одну в Лондон, а поехал бы с тобой, не перепоручал бы тебя заботам двоюродного брата и его жены, если бы ты осталась при мне…
 — Ты не виноват. Откуда ты мог знать, как все произойдет? Как мог вообще кто-то предполагать подобное?
 И Кэтрин начала рассказывать о своих злоключениях. С той самой злополучной ночи, как ее выкрали из спальни и утащили в ночь.
 — В реке нашли труп молодой женщины, — перебил герцог. — Узнать ее было уже невозможно, но возраста она была примерно твоего. Все поверили, что это ты.
 Кэтрин поежилась.
 — Может, все было так и задумано: заставить вас поверить в мою смерть.
 И Кэтрин продолжала: о том, как была продана цыганам, как попала во Францию, как ее собирались продать паше, а вместо этого перепродали цыгану по имени Вацлав, как она оказалась в таборе пиндаров.
 — Бедная девочка! Сколько ты выстрадала! — с сердцем произнес дядя, сжимая руку Кэтрин.
 — Вначале я действительно пала духом, думала, что умру. И все-таки я жива.
 Дядя Гил нахмурился.
 — И эти цыгане, пиндары, помогли тебе вернуться домой?
 Вот наконец они и добрались до места, о котором Кэтрин тяжелее всего было говорить.
 — Среди них был один — мужчина по имени Домини. Он присматривал за мной, опекал и кормил. Он должен был привезти меня домой, но я… — Кэтрин отвернулась, не в силах продолжать.
 — Не волнуйся, девочка. Если не хочешь — не рассказывай. Ты дома, в безопасности. Все остальное не важно.
 — Я хочу рассказать, дядя Гил. Я должна. Будет довольно трудно вернуться к прежней жизни.
 «Не просто трудно, скорее невозможно», — подумал Гил, но вслух говорить не стал. Какое все это имеет значение, если племянница здесь, рядом. Живая и невредимая. Как отплатить Господу за такой подарок?! Войдя в комнату, Гил едва узнал Кэтрин, так сильно она изменилась. Перед ним была не маленькая девочка, которую он помнил, а взрослая женщина — уверенная в себе и сильная.
 — Расскажи мне об этом Домини, — сказал Гил, деликатно выводя ее на разговор.
 Кэтрин грустно улыбнулась. Гил заметил в ее взгляде любовь и боль.
 — Домини высокий, очень высокий, и кожа его смуглая и гладкая. Он очень красив — я не встречала мужчин красивее. Он совсем не такой, как эти лондонские денди. Он красив по-мужски. По правде говоря, он цыган только наполовину. Я думаю, отец у него — англичанин, хотя точно не знаю. Похоже, они не ладят с отцом.
 — Понимаю.
 — Хочешь верь, хочешь нет, но он не просто грамотен, а еще и хорошо образован.
 Гил хмыкнул.
 — Действительно странно звучит — образованный цыган.
 — Совершенно верно, к тому же куда благороднее, чем многие из английских джентльменов,
 — Что он сказал, когда узнал, кто ты такая?
 — Ничего я ему не рассказала. Я пыталась сделать это несколько раз до встречи с ним, но, видишь ли, мне не верили и только били за это.
 У старика защемило сердце. Что пришлось вытерпеть девочке! Он подумал о человеке, продавшем ее цыганам. Зачем? Кто мог совершить такое? Он поклялся себе найти ответы на эти вопросы. Негодяй поплатится за содеянное — будет плакать кровавыми слезами.
 — Если бы ты ему рассказала, он помог бы тебе.
 — Конечно. Он и так меня выручил: выкупил меня у Вацлава. Он заботился обо мне, защищал, даже с риском для жизни…
 Кэтрин отвернулась и долго смотрела на огонь, пылавший в камине.
 — Я полюбила его, дядя Гил, — тихо сказала Кэтрин и в этот момент стала такой беззащитной, как маленькая девочка, которую обидели. — Я не хотела. Я знала, что не должна — я старалась изо всех сил не поддаваться этому чувству, но… — Кэтрин затеребила платье.
 — А этот мужчина, цыган, он тоже тебя любит?
 — Нет, — покачала головой Кэтрин и, сделав над собой усилие, подняла глаза на дядю. — Но он в этом не виноват. Вначале я злилась. Я думала, что он меня просто использовал. Теперь я понимаю, что по-своему я была ему дорога. И он был честен со мной с самого начала.
 — Он сказал, что не любит тебя? — Гил еле сдержался, чтобы не сказать, что он думает об этом негодяе Домини.
 — Нет. Но я знаю, что он поклялся не жениться. И даже если бы он хотел жениться, ничего бы у нас не вышло. Я должна жить как графиня, а не как цыганка.
 — Вот сейчас узнаю свою девочку, — с гордостью сказал Гил, обняв Кэтрин за плечи. — У тебя всегда была голова на плечах.
 — Боюсь, дядя Гил, что один раз я все же потеряла голову.
 Щеки Кэтрин вспыхнули, и Гил мысленно застонал.
 С самого начала ее рассказа он понимал, что она не могла остаться нетронутой, но все же…
 — Ты хочешь сказать, что этот цыган лишил тебя невинности?
 Он из-под земли достанет этого ублюдка и убьет как собаку!
 — Не совсем так. Скорее я сама отдала ему себя.
 С удивлением Гил заметил, что Кэтрин не сожалеет о случившемся. Он вздохнул.
 — Ты не первая девушка, ступившая на тернистый путь. Что бы ни случилось, все в прошлом. У нас прочное положение и много денег. Что-нибудь да придумаем.
 Кэтрин кивнула. Она давно уже все обдумала и пришла к выводу, что ей удастся вернуть доброе имя. Но сейчас, когда все осталось позади, она чувствовала смертельную усталость.
 — Давай продолжим разговор за ужином, — предложила Кэтрин. — Знаю, что слуги сразу начнут сплетничать, но, я думаю, мы сможем удержать их от сплетен хотя бы на какое-то время.
 — Не волнуйся, Кэтрин. Слуг я возьму на себя, — решительно заявил дядя. — А пока, я думаю, тебе надо отдохнуть. Твоя спальня осталась такой же, как была. Я ничего не менял там.
 Кэтрин радостно улыбнулась. С тех пор, как умер отец, она большую часть времени проводила в Лэвенхэм-Холле. Здесь находились и ее наряды, так что, благодаря чувствительности дяди, ей было во что переодеться.
 — Я думаю, мне будет гораздо легче после отдыха.
 — Конечно. И постарайся не думать о плохом. Как-нибудь все уладится.
 Кэтрин кивнула. Разве не те же самые слова говорил ей Доминик? Все эти дни она ловила себя па том, что думает о Доминике, и только о нем. Где он? Что делает? Тоскует ли о ней? Или нашел другую подружку?
 — Я так рада, что вернулась домой, дядя Гил, — проговорила Кэтрин, целуя старика в щеку.
 Гил откашлялся и охрипшим голосом ответил:
 — А уж как я рад…
 Кэтрин медленно встала. Стараясь не обращать внимания на обескураженные взгляды слуг, она пошла к себе в спальню.
 Но и во сне Кэтрин не было покоя. Образ Доминика тревожил ее. Она убегала от него, в глубине души надеясь, что он ее найдет. Она чувствовала, что сердце ее разрывается от одной мысли о расставании, но что-то заставляло ее прятаться от него. Она слышала, как он зовет ее, молит не исчезать. Потом вдруг раздался дерзкий насмешливый смех Яны.
 И вот он снова с ней, обнимает ее, прижимает к себе, целует, его чудные смуглые руки ласкают ей грудь. По телу разливается тепло.
 — Доминик, — шепчет она, прижимаясь к нему.
 — Не покидай меня, — говорит он тихо, и она понимает, что на этот раз не сможет уйти.
 Но что это? В комнате чужой! Кэтрин вскакивает с кушетки. Сердце ее бешено колотится, не сразу она осознает, где находится.
 К действительности ее вернул испуганный шепот служанки:
 — Простите, мадам, вы просили разбудить вас не позже семи. — Гэбби виновато смотрела на нее.
 Кэтрин улыбнулась. Тепло от недавних объятий Доминика ушло, сердце забилось ровнее, но в душе была пустота. Один Всевышний знает, как она истосковалась по своему цыгану.
 — Спасибо, Гэбби.
 — Можно наполнить ванну?
 — Будь добра. Теперь я буду относиться к этой роскоши так, как она того заслуживает, — с благоговением.
 Кэтрин нежилась в теплой воде, пока она не остыла, затем вышла из ванны. Гэбби накинула на хозяйку свежее полотенце. Порывшись в шкафу, Кэтрин остановила выбор на бледно-голубом шелковом платье, с чуть присобранными у плеч рукавами и изящной вышивкой жемчугом на подоле.
 Гэбби причесала Кэтрин, собрав волосы в упругий пучок на затылке. В сопровождении служанки Кэтрин спустилась в гостиную. Дядя подал бокал вина.
 В своем строгом темно-синем сюртуке с высоким стоячим воротничком, жилете в бордовую полоску и бледно-серых брюках он выглядел моложе, чем днем.
 — Ты чудесно выглядишь, дорогая.
 Гил усадил Кэтрин на диван из вишневого дерева рядом с облицованным мрамором камином.
 Кэтрин заерзала. Привыкшая к свободному цыганскому платью, в этом наряде девушка чувствовала себя неуютно.
 — Спасибо, дядя, — сказала Кэтрин. С одной стороны, приятно снова быть нарядно одетой, но с другой… трудно объяснить… но после цыганской одежды немного неловко чувствуешь себя в приличном платье.
 Гил сел в кресло-качалку напротив камина.
 — В жизни все, как и медаль, имеет свою лицевую и обратную сторону. Цыгане обладают самой большой свободой, и в то же время именно эта свобода ограничивает их возможности. Наше общество весьма несовершенно, по благодаря своей жесткой структуре, оно помогает каждому из нас найти свое место в жизни и многого добиться.
 — Теперь я прекрасно понимаю, о чем ты говоришь, — улыбнулась Кэтрин и, глотнув вина, добавила: — Вот мы и подошли вплотную к самому неприятному.
 — Да, — вздохнул Гил. — Ты, пусть и не по своей вине, оказалась далеко за пределами того, что в наших кругах принято считать допустимым.
 — Я много об этом думала, дядя. Хочешь послушать мой план?
 — Очень хочу, тем более что мне в голову ничего не приходит.
 Кэтрин подалась вперед. Без совета дяди Гила ей пришлось бы тяжело. Он хорошо знает свет и сразу найдет просчеты в ее плане.
 — Пока еще рано говорить о деталях, но в целом все будет выглядеть так: леди Кэтрин и ее кузен Эдмунд страшно ссорятся вечером накануне исчезновения девушки. Чтобы досадить брату, Кэтрин, никому ни слова не говоря, скрывается в уединенный домик в своем поместье в Девоне. Она и понятия не имела о трупе девушки, найденном в Темзе, поэтому и предположить не могла, что ее сочтут умершей. Она хотела всего лишь проучить брата, но сейчас искренне сожалеет обо всех неприятностях, которые принесло ее внезапное исчезновение. — Кэтрин вопросительно взглянула на дядю. — Но нам, конечно же, понадобится помощь Эдмунда и Амелии. Они должны нам подыграть.
 — Думаю, они согласятся, — ответил Гил в задумчивости. — Эдмунд так казнился из-за всего. Считает себя виноватым, понимаешь.
 — Неужели? Мне кажется, узнав, что я вернулась, он расстроится еще сильнее.
 Гил посмотрел на племянницу и увидел, что она не слишком верит в искренность Эдмунда.
 — Я понимаю, что у него есть серьезные причины, но неужели ты способна поверить, что он…
 — Я только хочу сказать, что его скорбь несколько просветлили обретенный титул Арундейлов и немалое состояние.
 — Ублюдок! — выругался дядя, вставая. — Как он смел!
 Кэтрин тоже встала.
 — Кузен Эдмунд был мне как родной брат. Мы с детства росли вместе. Я не обвиняю его ни в чем, по крайней мере, пока не обвиняю.
 Герцог хлебнул вина из хрустального бокала и заходил по комнате.
 — Я не мог не учитывать такую возможность, — заговорил он, — да и остальные тоже. Но он так искренне переживал, что никто не смел и предположить такое. Ты знаешь, на похоронах на Эдмунда было страшно смотреть.
 — Похоронах?
 Герцог усмехнулся:
 — Весьма пышных, как и положено для графини, Эдмунду пришлось потратиться. Твоя смерть влетела ему в копеечку.
 — Ты хочешь сказать, что они стоили мне состояния?
 Гил усмехнулся:
 — Пожалуй, что так.
 Кэтрин села. Глотнув вина, она спросила:
 — Хорошо, если Эдмунд ни при чем, но тогда — кто?
 — Есть люди, для которых подобное — просто развлечение, — возразил Гил, — хотя мы с Эдмундом не исключали возможность того, что ты угодила в беду из-за того, что входишь в Общество, как там его… дружбы.
 — Общество помощи бедным? Но какое оно имеет отношение ко всему этому?
 — Эти объединения становятся все более непопулярными. В последнее время они находились под сильным огнем критики.
 Кэтрин знала, как сейчас говорят: учить детей босяков — значит вести страну к революции. После того, что случилось во Франции, в Англии очень боялись, что чернь может взбунтоваться.
 — Но я мало кого знаю из этого общества. Да и вообще, как из такой глуши, как Девон, могли просочиться слухи, да еще настолько угрожающие, что могли стоить мне жизни?
 — Твой отец не делал секрета из своей деятельности. Он не раз подвергался порицанию со стороны высшего общества, а многие из его противников были настроены весьма радикально.
 — Ну что же, тогда это действительно может быть причиной.
 — Я именно так и думал. Я нанял людей для расследования. Пока еще ничего не удалось установить, но я надеюсь, что сейчас нам будет проще найти преступника.
 — Спасибо, дядя. Мне бы хотелось поскорее покончить со всем этим, Кстати, когда, по-твоему, я могла бы приступить к осуществлению своего плана?
 — : А сама ты когда хочешь сообщить о своем возвращении Эдмунду?
 — Сомневаюсь, что он обрадуется лишению герцогства и состояния. Я бы хотела, чтобы ты, дядя, сам поговорил с ним,
 — Можешь на меня рассчитывать, дорогая. — Гил встал. Кэтрин тоже встала и взяла Гила под руку. — Ты можешь также не сомневаться в том, что Совет Посвященных в Девоне, к которому принадлежал твой покойный отец и принадлежу я, окажет тебе самую горячую поддержку.
 — Так, значит, ты считаешь, что все получится?
 Гил повел Кэтрин в столовую, усадил на стул из орехового дерева с высокой резной спинкой. Сам сел во главе стола. Позолоченные канделябры тускло блестели на фоне белоснежной с золотыми ободками фарфоровой посуды. Белые розы в хрустальных вазах источали изысканный аромат.
 — Твой план — лучшее из того, что можно придумать, но своим «вздорным» поведением ты настроишь против себя многих.
 — Я знаю.
 — Мы попробуем заручиться поддержкой нескольких влиятельных семейств, — задумчиво протянул Гил. — Соммерсет у меня в долгу за то, что я помог его старшему сыну, и Мэйфилд тоже… Хорнбакл, конечно, тоже будет на нашей стороне; Щези — весьма вероятно, хотя это человек ненадежный. Мы убедим женщин, что ты умираешь от раскаяния и очень переживаешь из-за своей безрассудности, терзаешься, что заставила нас с Эдмундом страдать, и, учитывая мягкосердечие и доброту вышеупомянутых семейств, ты, вероятно, можешь рассчитывать на то, что к тебе отнесутся как к пострадавшей стороне. Думаю, мы добьемся своего.
 Кэтрин перевела дух. Однако, даже если положение в обществе удастся сохранить, остается еще одно — подходящая партия. Теперь нужно искать того, для кого не имеет значения, девственница ли невеста или нет.
 Так каким он будет, ее будущий супруг?
 При мысли о том, что придется за кого-то выходить замуж, у Кэтрин защемило сердце. Она подумала о Доминике. Где он? Уехал в Англию или нет? Или решил остаться во Франции?
 — С тобой все в порядке, дорогая?
 Гил смотрел на нее с удивлением, и Кэтрин поняла, что говорит вслух.
 — Прости, дядя. Я, кажется, еще не совсем успокоилась.
 — Ничего, дитя мое, я понимаю.
 «Хорошо, что хоть кто-нибудь способен меня понять», — вздохнула про себя Кэтрин. В который раз она приказывала себе отбросить всякие мысли о Доминике. Если дядя и понимал, что с ней происходит, то самой Кэтрин было до этого еще очень далеко.




 Глава 13


 Доминик Эджемонт шел по залам Грэвенвольда к спальне хозяина замка.
 Вторую неделю он жил в отцовском поместье, после того как, покинув Марсель на испанском судне, следовавшем через Марокко, прибыл в Англию. По дороге домой он на день остановился в Лондоне. Там нанял сыщика с Боу-стрит, который обещал ему собрать сведения о его рыжеволосой Кэтрин.
 Доминик даже не знал ее фамилии. Он совершенно точно мог сказать, где находится та ямочка у нее под коленкой, от прикосновения к которой она готова была стонать. Из сотни оттенков он мог бы безошибочно указать тот, что соответствовал абрикосовому оттенку ее сосков, легко узнал бы ее походку. Но имя! Он не мог даже поручиться, что то, которым он называл ее, не вымышленное.
 Почему, почему он не пытался разузнать о ней побольше? Доминик казнил себя за эту оплошность. Впрочем, когда он был среди цыган, он тоже становился цыганом до кончиков ушей. Цыганом, которому нет дела до имени.
 Имя — не важно, время — не важно. Казалось, нет ничего важнее настоящего. И, когда рядом была Кэтрин, жизнь была прекрасной. Настолько прекрасной, что, узнав о побеге, он пустился следом за ней, приехал в Марсель, но опоздал. Опоздал всего на час.
 Женщина, по описанию сходная с Кэтрин, искала корабль, на котором она могла бы покинуть Францию. И видимо, ей удалось найти такой корабль. Это все.
 Доминик верил, что ему удастся найти ее в Англии. Трудно было остановить такую женщину, как Кэтрин, если она что-то задумала. В этом Доминик убедился. И все же он хотел знать наверняка, что она добралась до дома, что не попала в беду,
 И самое главное, он нестерпимо хотел вновь увидеть се.
 — Маркиз проснулся и зовет вас, милорд.
 Доминик кивнул своему слуге Персивалю Нельсону, седому старичку, слепому на один глаз и несколько глуховатому. Маркиз собирался отправить слугу на содержание уже несколько лет назад, но Доминик знал, как трудно будет старику, представителю уже третьего поколения слуг, живущих в замке, смириться с этим. Вопреки желанию отца он позволил старику остаться и тем заслужил его преданность.
 — Иду, — откликнулся Доминик. Вот уже две недели маркиз пребывал в забытьи. Вчера он пришел в себя и позвал сына.
 Каждый разговор между отцом и сыном заканчивался горячим спором о будущем поместья и титула — старый маркиз требовал, чтобы сын женился. Доминик, вспоминая о матери, о ее страданиях из-за жестокости этого человека, упорно стоял на своем, говоря отцу, что тот просит о невозможном.
 Доминик вошел в просторную спальню, отделанную в бледно-голубых тонах, и увидел отца — глаза у него запали, вокруг глазниц легли синие тени, щеки ввалились. На фоне белого покрывала его руки казались алебастрово-бледными, а ведь в молодости он был почти так же смугл, как Доминик.
 — Мой сын пришел, — произнес маркиз неожиданно сильным голосом, — помогите мне кто-нибудь сесть!
 Слуги подняли его. Пусть тело маркиза было бессильно, о глазах пылала решимость.
 — Ну? — произнес маркиз.
 — Что «ну», отец? Не передумал ли я насчет этой девчонки Каммингов? Я уже сказал, что ее приданое меня не интересует. Так же, как и ваше наследство. Я не женюсь на ней. Ни сейчас, ни потом.
 — Почему? Объясни, по крайней мере. Ее деньги удвоят состояние Грэвенвольдов. Твой долг как наследника сделать выгодную партию для семьи.
 Старик не убеждал, а приказывал.
 — Ты знаешь, почему я отказываюсь. Мы уже много раз говорили об этом.
 — Потому что ты до сих пор мстишь? Мстишь за мать? Все эти твои причуды — полнейшая глупость. — Кровь прилила к щекам старика. — …Мы оба знаем о моих ошибках. Мне нужно было лучше обращаться с тобой, проследить за тем, чтобы тебя не обижали. Но все это в прошлом. Впереди у тебя вся жизнь, жизнь богатого человека. У тебя будет все, что могут дать человеку деньги и власть. Я прошу одного — позаботиться о будущем Грэвенвольда.
 Старик закашлялся. Доминик не отрывал взгляда от лица маркиза. Как всегда, оно сохраняло своевольно-упрямое выражение. По-прежнему для него не существовало ни других людей, ни иных мнений.
 — Нет, — ответил сын.
 Отец откинулся на подушки.
 — Ты трудный человек, Доминик, но не дурак. Женись. Дай мне умереть спокойно.
 «Спокойно», — с горечью повторил про себя Доминик. Знала ли покой его мать? Ее угораздило влюбиться в маркиза, когда пиндары остановились в его фамильном владении в Йоркшире. Она провела с ним ночь и родила сына. Через год она допустила еще большую глупость. Вернувшись в Англию, она рассказала своему возлюбленному о его сыне, показала ему родинку на теле мальчика — Крест Эджемонтов, маленький пурпурный знак в виде полумесяца, отметину, передаваемую Эджемонтами из рода в род на протяжении уже шести поколений.
 Глупышка, она думала, что он возьмет их к себе и они будут вместе. Но маркиз отказался признать сына и прогнал цыган со своих земель. Для Персы это было страшным ударом. Она, конечно, понимала, что маркиз на ней не женится, но она верила, что он ее любит, что он будет гордиться их ребенком.
 — Покой и понимание ты найдешь лишь в одном обществе — твоего создателя, дьявола. Я тут ни при чем.
 Маркиз побагровел от гнева.
 — Убирайся! — проскрежетал он, указав трясущимся белым перстом на дверь. — Не смей возвращаться в эту комнату, пока не согласишься жениться!
 — Вот логичный итог, — желчно заметил Доминик и, презрительно взглянув на старика, ушел.
 Этот разговор оказался последним. Через два дня маркиз умер.
 В камине догорал огонь. Доминик сидел в кресле. Погруженный в собственные мысли, он машинально перебирал бахрому обивки подлокотников. Обычно в этой комнате, отделанной деревянными панелями, со множеством книг, он чувствовал себя, как в убежище. Он приходил сюда зализывать раны, здесь был уголок мира во враждебном окружении Грэвенвольда, место, куда он уходил после яростных стычек с отцом.
 Сегодня и здесь он не находил покоя.
 Со дня смерти отца прошло несколько недель. Казалось бы, сейчас он должен был почувствовать себя свободным, враждебность, которой дышали даже стены, должна была исчезнуть, но нет. Домиником овладела необъяснимая хандра. Погода за окнами становилась все лучше: цветы благоухали, небо сияло голубизной, но Доминика это не радовало. Он отгородился от дневного света тяжелыми мрачными портьерами.
 Доминик потягивал бренди и смотрел на тлеющие угли. Он чувствовал опустошение. Отца не стало, а вместе с ним не стало и человека, па которого можно было рассердиться или обидеться. Сейчас злость ела Доминика изнутри, понемногу глодала его, Словно кислота, разъедала душу, проникала в мозг.
 Доминик вздохнул и откинулся на спинку кресла. С момента возвращения в Англию его не покидало ощущение, что мир его как-то потускнел. Цыганская жизнь отошла в прошлое, оставался лишь Грэвенвольд — слуги, земли, ответственность. Пусть у него не будет наследника, но, пока он жив, Доминик не собирался уклоняться от обязательств хозяина поместья.
 И Кэтрин тоже осталась в прошлом. Доминик обратился за помощью к Харвею Малькому, тому самому человеку, которого послал к нему в свое время отец, но ни он, ни сыщики с Боу-стрит так ничего и не выяснили. Доминик уже начал сомневаться в том, что Кэтрин вообще добралась до Англии, и мысль о том, что она может сейчас страдать, заставляла его терзаться.
 Где она теперь, если все же добралась до страны? Не отвернулся ли от нее человек, которого она когда-то любила? Или, отказавшись жениться, принудил сожительствовать с ним?
 Что, если после того, что было между ними, Кэтрин зачала от него ребенка?
 Мысли о том, что его ребенку уготована та же судьба, что когда-то ему самому, и о том, что Кэтрин делит постель с другим, становились невыносимыми.
 Проклятие! И во всем виноват он сам. Все пошло наперекосяк с самого начала. Надо было с первого дня дать ей понять, что здесь хозяин — он. Как он мог позволить девчонке крутить им! Как это на него не похоже! В будущем он не допустит подобной слабости с женщинами.
 И все же он тосковал по ней. Он помнил каждое мгновение, проведенное с ней. Он помнил ее запах, чистый и женственный, помнил ее волосы, мягкие и шелковистые. Он помнил, как любил ее, и всякий раз при этом воспоминании тело его твердело и наливалось жаром.
 Проклятие, где она?
 В дверь постучали. Доминик вздрогнул. Он встал. Привратник Блатбери открыл дверь.
 — Мальчик, милорд, — проговорил длинноносый узколицый слуга, — ничего серьезного. Ссадина и шишка на голове, но я думал, что вы захотите узнать…
 Оливер Блатбери увидел жалость на лице молодого маркиза. Окажись пару лет назад в поместье приемыш, которому разбили нос, он бы и не подумал беспокоить сэра Доминика из-за таких пустяков, уложил бы мальчишку в постель и сделал бы примочки, и все. Но сейчас предубеждение, которое большинство слуг испытывали к молодому Грэвенвольду, исчезло. Это произошло во многом благодаря тому, что Доминик оставил на службе старика Персиваля. Персиваль и Оливер дружили, и теплое отношение двух стариков к сыну маркиза заставило и остальных изменить свое отношение к наследнику поместья.
 — Где он? — спросил Доминик.
 — В своей комнате, господин. Мальчик просил ничего вам не говорить, но я подумал, что лучше сказать.
 — Ты все сделал правильно, — ободрил старика Доминик, идя за привратником.
 Они поднялись по широкой каменной лестнице, а затем прошли по длинному широкому коридору в спальню Яноша. Мальчик лежал на громадной кровати, и в больших темных глазах его застыла тоска. Один глаз припух, вокруг образовалась красноватая ссадина, щеку перерезала довольно глубокая царапина, а над правым ухом вздулась шишка.
 — Черт, — пробормотал Доминик.
 — Пожалуйста, не злись.
 Янош виновато взглянул на испачканную в крови дорогую льняную сорочку и сел.
 — Одежда — пустяки. Ее нетрудно купить. Лучше расскажи, как все произошло.
 Мальчик отвернулся, уставившись в стену.
 — Они обзывали меня. Говорили плохие вещи о моей матери.
 — Я предупреждал тебя, — сказал Доминик. — Ты должен научиться не замечать их.
 Хотя о цыганском происхождении мальчика никто не упоминал, и одет он был в добротную, прекрасно сшитую одежду, смуглая кожа ребенка и странная речь тут же сделали его предметом насмешек.
 — Это нелегко, — сказал Янош.
 — Знаю.
 Мальчик удивлял Доминика. Ребенок ни разу не отступился от своего решения, и с тех пор, как они с Домиником приехали в Англию, без жалоб подчинялся всем предъявляемым к нему требованиям.
 Он морщился, натягивая неудобную одежду, белье, короткие курточки и тесные кожаные туфли, но никогда не просил разрешить их снять. Напротив, он старался найти забытье в странных, неведомых доселе удовольствиях этого нового мира, и эти открытия стоили того, чтобы платить за них некоторыми неудобствами.
 — Кто тебя избил? — спросил Доминик.
 Янош опустил глаза.
 — Скажи мне.
 — Один мальчик, — уклончиво ответил ребенок. В поместье было много детей — отпрысков прислуги, конюших, крестьян.
 — Кто?
 — А что ты с ним сделаешь?
 — Я прикажу его отцу выпороть негодяя. Он этого вполне заслуживает.
 Янош ничего не ответил. Доминик ждал. Наконец, вздохнув, Доминик спросил:
 — Ну что, не хочешь говорить? Думаешь, так будет лучше?
 — Я не хочу никому зла, Я хочу только учиться.
 Доминик сжал зубы. Перед его мысленным взором встали горькие картины его детства.
 — Ты такой же свой здесь, как и они все, даже больше свой. Помни об этом.
 Янош понимал, что говорить о своем происхождении, равно как и о происхождении его опекуна, очень опасно. Мальчик кивнул и лукаво улыбнулся, еще бы, ему доверена тайна — их общая с Домиником тайна.
 — Я помню.
 — Персиваль тебя искупает, а после мистер Рэйнольдс продолжит занятия.
 Рэйнольдс — учитель, специально нанятый Домиником для Яноша. Янош просиял:
 — Спасибо, Домини…к.
 Временами мальчик называл Доминика цыганским именем, но он очень старался играть по правилам, принятым в его новом доме.
 Доминик относился к Яношу почти как к сыну. Он представил, как перекосило бы старика маркиза, если бы тот узнал, что этот мальчик останется его единственной привязанностью.
 Но тут же перед мысленным взором Доминика встала другая картина: Кэтрин, ведущая за руку малыша. Доминик вышел из комнаты, спустился вниз и вновь в мрачной меланхолии сел в кресло перед камином.
 — До сих пор не могу поверить, — проговорила Амелия, вытирая слезы.
 Эдмунд и Амелия вот уже третий раз приезжали в Лэвенхэм-Холл, и всякий раз Амелия не могла сдержать слез при виде Кэтрин.
 — Если бы только можно было изменить прошлое, — проговорила она печально.
 — Прожитого не вернуть, — сказала Кэтрин, впрочем, не слишком уверенная в том, что действительно хотела бы изменить прошлое. — Если меня жизнь чему-то и научила, так это идти дальше, несмотря ни на что.
 — Да, ты права.
 Амелия часто плакала по пустякам. Теперь предметом ее слез оказался загар, сделавший кожу Кэтрин из алебастрово-белой золотистой и рассыпавший по рукам мелкие веснушки. Сейчас Амелия помогала Кэтрин подобрать наряд для выхода в свет, и золотистый загар на фоне белоснежного наряда вновь заставил Амелию подумать о том, что ее несчастной золовке пришлось выстрадать.
 Кэтрин взглянула на Амелию. Та с жалостью смотрела на девушку.
 Они с Амелией были близки так, как могут быть близки только самые лучшие подруги. Кэтрин и ее двоюродный брат Эдмунд, Эдмунд-младший и дядя Гил были одной семьей. С того момента, как Кэтрин увидела Амелию и Эдмунда, все ее подозрения рассеялись.
 Они так радовались, что она осталась жива. Нет, такие люди не могли хотеть ее смерти.
 — Милое, милое дитя, — прошептал Эдмунд, обнимая Кэтрин, и слезы текли у него по щекам. — Бог вернул тебя нам. Это просто чудо.
 «Не совсем», — подумала Кэтрин, но промолчала. В последнее время она вообще говорила мало. В общих чертах рассказала, что с ней случилась, но ни словом не обмолвилась о Доминике. Дядя тоже ничего не сказал.
 С одной стороны, скрывать что-то от ближайшей подруги было неприятно, но Кэтрин не хотела ни с кем, кроме дяди, делиться своими горестями. Кроме того, воспоминание о смуглом любовнике-цыгане должно было принадлежать только ей одной. Когда-нибудь, когда она станет мудрее и старше, она сможет достать этот секрет из потайного ящичка воспоминаний, повертеть так и эдак, оценить заново. А пока пусть себе лежит под замком на дне души.
 — Что же делать? — всплеснула руками Амелия, рассматривая загар. — Может, попробуем отбелить?
 Кэтрин закатила глаза, представив, как ее мажут дурно пахнущим едким снадобьем.
 — Думаю, оставим все как есть. Не так уж сильно я и загорела.
 Странно, но пока Амелия не указала Кэтрин на загар, Кэтрин ничего не замечала. У цыган она наслаждалась солнечным теплом. И обычай тщательно укрывать кожу от малейшего попадания солнечных лучей казался ей сейчас просто глупым.
 — А руки, — не унималась Амелия, — смотри, сколько веснушек. Непременно надо надеть перчатки.
 — Попроси-ка, Амелия, Эдмунда и дядю поскорее найти мне мужа, и тогда мои веснушки едва ли будут кого-нибудь волновать.
 Амелия неодобрительно покачала головой. Кэтрин перемерила уже четыре платья, и ни одно не шло ей. Амелия заказала эти наряды недавно, и каждый был красивее предыдущего. Наряд из белого атласа с вышивкой по подолу и накидкой из прозрачной органзы был настоящим произведением искусства.
 — Нет, это не пойдет. Тебе надо подождать, пока сойдет загар. Надень вон то золотое платье.
 — Ты уверена? Мне белое нравится больше.
 — Золотое, — непререкаемым тоном заявила Амелия.
 — Золотое так золотое, — согласилась Кэтрин.
 И сразу поняла, что Амелия была права. Золотистый оттенок ее кожи прекрасно смотрелся на фоне тускло сверкавшего одеяния. Платье оставляло обнаженным одно плечо, подчеркивая гордую осанку Кэтрин. С глубоким вырезом впереди и плотно стянутое под грудью, оно ниспадало красивыми струящимися складками. Сбоку был небольшой разрез, обнажавший лодыжку.
 — Красиво, — выдохнула Кэтрин. Как жаль, что Доминик не видит ее.
 — Лучше не бывает, — согласилась Амелия, пристегивая к платью золотую брошь. — Наденешь диадему своей матери и серьги с топазами, и больше ничего. Один взгляд — и мужчины потеряют голову и будут готовы простить тебе все, что угодно. И женам придется смириться с этим.
 — Надеюсь, ты права, — сказала Кэтрин. Ведь ей должно быть прощено больше, чем думала Амелия.
 Хлопнула дверь и в комнату влетел пятилетний Эдди.
 — Мама! Смотри, что я нашел!
 Мальчик был невероятно похож на отца: такой же голубоглазый, светлокожий, однако для своих лет он был высоким и, скорее всего, годам к восемнадцати должен был стать выше отца.
 — Что ты принес? — спросила Амелия, склоняясь к сжатой в кулачок ладошке сына. Но, стоило Эдди разжать пальцы, Амелия отпрыгнула как ужаленная. На ладони малыша красовалась мерзкая зеленая лягушка.
 — Это Гектор. Он живет в фонтане. Не бойся, он тебя не обидит.
 — Убери немедленно эту гадость! Как можно было додуматься притащить такое в дом! — воскликнула Амелия.
 Эдди не огорчился. Он слишком хорошо понимал, что мать простит своему ненаглядному мальчику все что угодно. Кэтрин не могла винить се за это: такому очаровательному малышу трудно в чем-то отказать.
 — Хочешь поиграть? — спросил Эдди у Кэтрин.
 — Я бы не против, но твоя мама меня не отпускает.
 Мальчик закусил губу и глубокомысленно изрек:
 — Она совсем не умеет веселиться.
 — Эдди, — менторским тоном изрекла Амелия, но мальчик и ухом не повел.
 — Может быть, моей лягушке захочется поиграть со стрекозой. Пойду, пожалуй, поищу. Если найду, принесу тебе сюда.
 — Послушай, — назидательно заговорила Амелия, — если ты притащишь кого-нибудь из этих ужасных созданий в дом…
 Но Эдди уже и след простыл. Кэтрин покачала головой, представляя, что будет с Амелией, когда та увидит стрекозу; а в том, что Эдди принесет ее в дом, Кэтрин не сомневалась.
 — Иногда я так волнуюсь за него, — вздохнула Амелия.
 — Он ведь всего лишь ребенок. Не сомневаюсь, что с возрастом он научится себя вести.
 — Я не это имела в виду, — заметила Амелия с легким раздражением.
 — Да? Извини.
 — Меня беспокоит его будущее. Как сложится его жизнь, когда он вырастет? Как он устроится в жизни?
 — Я не совсем тебя понимаю.
 — Не представляю, как сможет он вести дела так, чтобы то мизерное состояние, которое ему причитается, приносило денег столько, чтобы он мог сводить концы с концами. Ему придется нелегко в жизни…
 — Не вижу причин для беспокойства. Эдмунд далеко не беден, а Эдди унаследует титул Нортриджей. Кроме того, Эдди мой племянник, и я не допущу, чтобы он остался ни с чем.
 Лицо у Амелии чуть просветлело.
 — Спасибо, Кэтрин. Конечно, он может на тебя рассчитывать. Не знаю, что на меня нашло. В любом случае нам сейчас надо думать о тебе, а не о нас.
 Амелия еще раз окинула золовку придирчивым взглядом и улыбнулась.
 — Ты выглядишь отлично. Уверяю тебя, все будет хорошо. Как прежде.
 «Едва ли», — мысленно ответила Кэтрин. Сердечная боль так быстро не проходит, и тоска по Доминику тоже.
 — Да, — ответила она тихо, — все будет хорошо.
 — Виконт Стоунлей, — доложил Блатбери, открывая дверь библиотеки. — Могу я пригласить его войти?
 — Разумеется, — радостно ответил Доминик. Он провел рукой по лицу, еще раз улыбнулся, встал и поставил на каминную полку недопитый бокал бренди.
 — Здравствуй, Рэйн, — поприветствовал Доминик входящего в комнату широкоплечего мужчину.
 — Ты, как всегда, мрачен, — заметил Рэйн Гаррик, протягивая хозяину руку. У гостя была густая темно-рыжая шевелюра и умные карие глаза. Еще у гостя была одна странность — любовь к природе. Она заставляла его большую часть времени проводить вне дома. Кожа его имела устойчивый смуглый оттенок бывалого путешественника.
 — И на тебя, как всегда, приятно посмотреть, — с насмешливой улыбкой парировал Доминик.
 Рэйн обвел взглядом комнату. От него не укрылись ни беспорядок, ни полупустая бутылка бренди на каминной полке, ни опущенные шторы.
 — Вижу, ты все тоскуешь. Полагаю, не из-за старого маркиза, а скорее из-за молодой женщины.
 — Это может показаться странным, — ответил Доминик, — но, кажется, из-за обоих.
 Рэйн приподнял темную бровь. Друзья знали друг друга еще по закрытой школе, а потом по Кембриджу.
 — Что случилось? — спросил Рэйн. — Не с кем воевать?
 Доминик вздохнул:
 — Похоже на то.
 — Как мальчик?
 — Не слишком гладко. Ему нелегко, а как помочь — я не знаю.
 — Как я понимаю, дети его обижают.
 — Они не знают о нем почти ничего, только видят, что он смуглее и какой-то другой. Но неприязнь у них стойкая.
 — Дети часто бывают жестоки, особенно если никто не учит их быть милосердными.
 — Вот тебе еще один повод для меланхолии, — мрачно заметил Доминик.
 — Ну что же, я пришел, чтобы разогнать твою хандру. Пора, мой друг, вспомнить о жизни. Герцог Мэйфилд в конце недели устраивает грандиозный бал в честь окончания строительства нового особняка на Гросвенор-сквер. Я собираюсь воспользоваться случаем и повеселиться. Думаю, если ты пороешься в этой кипе бумаг, найдешь приглашение.
 Доминик бросил взгляд на кучу неразобранных писем.
 Рэйн, найдя конверт, пародируя величественный слог, принятый на официальных мероприятиях, протянул:
 — Итак, недавно провозглашённый маркиз Грэвенвольд и его друг, виконт Стоунлей, имеют честь быть приглашенными на… — Тут Рэйн улыбнулся той ослепительной улыбкой, которая покорила не одно дамское сердце, и уже совсем другим, заговорщическим, тоном добавил: — Подумай, сколько девиц жаждут внимания новоиспеченного маркиза. Не станем их разочаровывать, а?
 Доминик натянуто улыбнулся. Рэйн был прав. Надо бы вырваться из Грэвенвольда, пусть ненадолго. Хватит искать вчерашний день. Надо жить.
 Нужно, чтобы в постели его ждала женщина — теплая и любящая.
 — Когда едем? — спросил он Рэйна. — Завтра?
 Рэйн приехал к другу из Стоунлея и провел в карете около восьми часов.
 — Переночую у тебя и поехали.
 — Блатбери проводит тебя в твою комнату. Я распоряжусь насчет ужина. В половине восьмого буду ждать тебя в «холостяцкой».
 — С удовольствием принимаю приглашение, — ответил Рэйн и, хлопнув друга по плечу, добавил: — Поверь, дружок, самое лучшее лекарство от тоски — веселая возня под одеялом с похотливой бабенкой. Вот и забудешь свою рыженькую.
 — Я сам удивляюсь, как она меня зацепила, — признался Доминик.
 Удивлен — мягко сказано. Доминик был в отчаянии. Честно говоря, он и сам подумывал о возвращении в Лондон. Если повезет, он скоро отыщет девчонку попокладистей, будет брать ее часто и грубо и вскоре выкинет Кэтрин из головы, раз и навсегда.




 Глава 14


 — Держись поближе ко мне и Эдмунду, и все будет в порядке.
 Гилфорд Лэвенхэм, герцог Вентворт, предложил Кэтрин руку. Помня о важности мероприятия, дядя Гил выбирал наряд особенно тщательно, и, пожалуй, старания его увенчались успехом. Парчовый камзол цвета бургундского вина, шелковый белый жилет и рубашка с жабо, прекрасно сшитые брюки из бархата, того же цвета, что и камзол, были выше всяких похвал.
 — С нами Господь, — с улыбкой сказал он Кэтрин.
 Кэтрин так устала от поучений, от суеты, что не чаяла дождаться момента, когда все будет позади. Она устала волноваться, и сейчас ей было абсолютно все равно, чем кончится их затея.
 — Что бы ни случилось, не переставай улыбаться, — напутствовала кузину Амелия.
 — Мы с Гилом обо всем позаботимся, — сказал Эдмунд. Именно ему выпала честь возглавить небольшую процессию. Худой, бледный, в своем бутылочного цвета фраке, Эдмунд смотрелся даже более аристократично, чем Гил. — Следи за походкой, Кэтрин.
 Они поднялись по широкой лестнице и вошли в дом. Слуги в красных с золотом ливреях стояли вдоль стен. Кто-то из них взял подбитый атласом плащ Кэтрин.
 У девушки дыхание перехватило — настолько поразила ее красота особняка. Потолки высотой не меньше шестидесяти футов, подпираемые алебастровыми колоннами, были богато украшены лепкой, стены Главного зала были искусно расписаны в стиле рококо нимфами и ангелочками, полы из белого мрамора, казалось, сами светились. А с постаментов на всю эту красоту взирали с восторгом статуи знаменитых греков и римлян.
 Кэтрин смотрела вокруг с нескрываемым восхищением. Несколько месяцев назад она едва бы обратила внимание на все это великолепие. Теперь же она не могла не сравнивать увиденное с тем, что окружало ее в таборе.
 Хозяин, герцог Мэйфилд, и его худенькая жена Анна приветствовали гостей. Их старшая дочь, Джорджия, высокая, еще по-детски нескладная девушка с большими голубыми глазами и очень светлыми волосами, увидела вошедших и поспешила к ним.
 В сторону Кэтрин повернулось сразу несколько голов. Тут же по залу пробежал шепот. Кэтрин почувствовала ободряющее пожатие Гила, заметила тщательно отрепетированную невозмутимость Эдмунда и улыбку Амелии. Близкие словно говорили: «Не бойся, мы с тобой».
 — Леди Арундейл! — воскликнула Джорджия. — Как мило с вашей стороны.
 Девушка пожала похолодевшую руку Кэтрин.
 — Добрый вечер, ваша честь, — обратилась хозяйка к Гилу, — здравствуйте, госпожа и господин Нортридж.
 — Приятно встретиться с вами, леди Джорджия, — с теплой улыбкой ответила Кэтрин.
 Между девушками возникла симпатия во время первого лондонского сезона Кэтрин; оказалось, что у них много общих интересов. Джорджия разделяла любовь Кэтрин к чтению и верховой езде. Если бы не печальное происшествие с Кэтрин, они могли бы стать подругами.
 — Надеюсь, дорога вас не очень утомила, — сказала Джорджия, делая вид, что не слышит перешептываний у них за спинами.
 В голубых глазах Джорджии Кэтрин прочла сочувствие, но там же была и решимость. Мэйфилды намеревались ясно дать понять всем, на чьей стороне их симпатии. Власть, титул и деньги Арундейлов, так же как и давняя дружба знатных семей, — на стороне Кэтрин. А значит, ей должны простить некоторые прегрешения.
 И словно в подтверждение подошли мать и отец Джорджии.
 — Ты выглядишь чудесно, дитя мое, — сказал Кэтрин герцог. — Твой отец тобой бы гордился.
 — Спасибо, — с улыбкой ответила Кэтрин. У нее отлегло от сердца.
 — Ты сегодня — само очарование, — воскликнула герцогиня. Окинув оценивающим взглядом золотое одеяние гостьи, ее прическу, смотревшуюся по-королевски, Анна улыбнулась: — В нашей туманной отчизне — и такой чудный цвет лица!
 Вот чего стоили все опасения Амелии по поводу загара Кэтрин! Анна невольно провозгласила новую моду. Вне всяких сомнений, шляпки на некоторое время будут забыты, и светские модницы станут подставлять лицо живительным лучам солнца.
 — Да, — ответила Кэтрин, — в Девоне весной тепло и солнечно.
 Гил улыбался, слушая этот, казалось бы, невинный, но тем не менее содержащий вполне понятные посвященному намеки, обмен любезностями. Только что был подан пример, призванный побудить остальных простить Кэтрин се выходку. Хорошо бы, чтобы и дальше все шло так же гладко.
 Гости прошли в бальный зал, где среди золота и зеркал, освещенная хрустальным сиянием, блистала элита лондонского общества.
 Гил повел племянницу в танце с неожиданным для человека его возраста изяществом. На следующий танец Кэтрин пригласил Эдмунд, следом за ним — ближайший друг дяди, сэр Осгуд Хорнбакл. После танца с хозяином дома, герцогом Мэйфилдом Кэтрин уже знала, что принята в прежний круг.
 Кэтрин все танцевала и танцевала, улыбаясь так, что начинало сводить скулы, молясь, чтобы все скорее кончилось.
 Доминик взял бокал шампанского, мечтая в глубине души о чем-то покрепче. Он успел отвыкнуть от светского общества, забыл, как скучно и тоскливо бывает на балах.
 И все же в одном Рэйн был прав: дамы простили им опоздание и теперь флиртовали с ними, осыпая льстивыми речами и дерзкими взглядами. Самой смелой из дам, безусловно, была леди Кампден, она даже не обращала внимания на своего мужа.
 — Уверена, милорд, — говорила она со сладчайшей улыбкой, — сейчас, вернувшись в Лондон, вы будете ужасно заняты: визиты, приемы. Как вы вообще могли так долго пропадать в провинции? Там так скучно, а вы не из тех людей, что предпочитают… одиночество.
 Дама раскрыла свой искусно расписанный веер, обмахнулась точно выверенным движением, заставляя трогательно подрагивать темные блестящие завитки над изящными ушками. Алое шелковое платье ее открывало грудь едва ли не до сосков.
 — Да уж, Лондон способен излечить от скуки, — с легкой улыбкой ответил Доминик. — Хотя, должен заметить, некоторые из предлагаемых им услад куда приятнее остальных.
 Женевьева Мортон, леди Кампден, делила с ним постель уже не один раз. Несомненно, она не против повторить это.
 — Я тоже изнываю от скуки, — сообщила дама, и взгляд ее очаровательных голубых глаз, опушенных густыми ресницами, устремился в то место, чуть пониже живота, где серые облегающие бриджи Доминика сидели на нем особенно плотно.
 Доминик наблюдал, как она медленно облизнула губы бледно-розовым язычком, и чувствовал, что и в нем просыпается голос инстинкта. Он помнил, как они были вместе в последний раз — в одной из верхних комнат лондонского особняка леди Кампден. А ее муж в это время находился внизу, в гостиной.
 Женевьева тогда давала бал. Пока простодушный герцог общался с гостями, Женевьева повела Доминика наверх. Понимая, что уединение в любую минуту может быть нарушено, Доминик не долго думая толкнул ее на диван, задрал юбки из китайского шелка, расстегнул брюки и взял прямо так.
 Сейчас, глядя на ее раскрасневшиеся щеки, перехватив недвусмысленный взгляд, Доминик ясно видел, что и она помнит тот бал и ту комнату.
 Черт, ему и в самом деле нужна женщина. Неделями он изводил себя мыслями, что Кэтрин едва ли хватило двух уроков любви, какими бы они ни были приятными, и сейчас, наверное, продолжает их со своим женихом, если еще не мужем. Ничего хорошего в этой его тоске не было ни для него, ни для окружающих. Вечно угрюмый и мрачный, он стал противен самому себе.
 Кэтрин ушла из его жизни навсегда. Женевьева — вот она, здесь, рядом, полная тепла и желания. Ну и что, что она переспала с половиной всех мужчин в этом зале. Зато в ней хватит огня и страсти, чтобы избавить тело и душу от терзаний по той, кого ему все равно не найти.
 Доминик уже наклонился, чтобы шепнуть ей на ухо время и место…
 — Это вы, Грэвенвольд? Когда же вы вернулись в Лондон? — Гилфорд Лэвенхэм, герцог Вентворт, подошел к Доминику.
 — Пойду подышу свежим воздухом, — многозначительно взглянув на Доминика, сказала Женевьева. — Надеюсь, джентльмены простят мой уход.
 — Разумеется, миссис Кампден, — ответил герцог.
 Мужчины поклонились. Она удалилась в сторону террасы. Мужчины проводили даму взглядами. Доминик подумал о приеме, который устроит ему соблазнительная красотка.
 — Я только на этой неделе вернулся из предместья, — сообщил Доминик Гилфорду, поворачиваясь к собеседнику.
 Вентворт был человеком благородным. Но он не рисовался, как некоторые джентльмены. И сила воли у него была огромная. Кроме того, о Гилфорде сложилось мнение как о человеке, на которого можно положиться.
 — Примите соболезнования по случаю смерти отца, — сказал Вентворт и взглянул на рукав новоиспеченного маркиза. Не заметив траурной повязки, Гилфорд тем не менее не стал задавать вопросов.
 — Благодарю, — сухо отозвался Доминик.
 — Я слышал, вы уезжали из страны.
 — Да, я каждый год ненадолго уезжаю из страны, но сейчас из-за Наполеона и этой проклятой войны вырваться вес труднее.
 — Бывает, что приходится не обращать внимания на обстоятельства. — Вентворт бросил взгляд на террасу. — Вы надолго задержитесь в Лондоне?
 — По меньшей мере на неделю. Мне надо немного отдохнуть от Грэвенвольда.
 — Думаю, это прекрасная мысль.
 Вентворт увидел кого-то среди танцующих, и теплая улыбка озарила его лицо.
 — Если у вас найдется минутка, я хотел бы вам кое-кого представить.
 У Доминика не было ни минуты. Женевьева ждала его на террасе. И все же Грэвенвольд слишком уважал герцога, чтобы быть с ним невежливым.
 — Разумеется, — ответил Доминик.
 Они подошли к тесному кружку господ, среди которых маркиз узнал Эдмунда Баррингтона, барона Нортриджа. Рядом с ним стояли очаровательное белокурое создание — жена Нортриджа и еще один молодой человек лет двадцати.
 — Разрешите представить мою племянницу, — сказал герцог, — леди Арундейл.
 Из-за спины молодого человека вышла женщина, которую Грэвенвольд вначале не заметил. Она повернулась к Доминику — и у него остановилось сердце.
 Перед ним было видение из его снов. Огонь и красота, страсть и нежность. Женщина, способная одной лишь улыбкой вспенить кровь и лишить чувств. Он не мог отвести от нее взгляда.
 Кэтрин побледнела. Бокал с шампанским выпал из ее рук, и осколки разлетелись по мраморному полу. На шум все гости обернулись к ним.
 Доминик опомнился первым.
 — Леди Арундейл, — сказал он, склоняясь к се руке. — Приятно познакомиться.
 Голова у него шла кругом.
 Так, значит, леди Арундейл. Он слышал это имя раньше. Рэйн как-то рассказывал ему о старом герцоге, не оставившем после себя сына. Герцог просил у его величества разрешения передать титул его незамужней дочери. Баррингтон, вот как ее звали.
 Кэтрин Баррингтон. Графиня Арундейлская. Одна из самых богатых невест в Англии.
 — Добрый вечер, — выдавила из себя Кэтрин.
 — С Нортриджем вы, конечно, знакомы, — сказал герцог, — и с его очаровательной женой, вероятно, тоже. А это — Джереми Сент-Джайлс. Джереми, разрешите представить маркиза Грэвенвольда.
 — Рад познакомиться, — сказал юноша.
 Доминик изо всех сил пытался вести себя непринужденно. Он взглянул на Кэтрин только тогда, когда к ней повернулся Джайлс. Кэтрин была по-прежнему бледна. Руки ее дрожали.
 — Что с вами, миледи? — спросил молодой человек, нежно глядя на Кэтрин. Доминик заскрежетал зубами. Так это и есть ее англичанин? Этот неоперившийся птенец, которым она сможет вертеть, как захочет?
 — Ты в самом деле очень бледна, дорогая, — сказал дядя. — Может быть, выйдем на воздух?
 — Да… пожалуй.
 Кэтрин выглядела так, будто в нее ударила молния.
 — Позвольте, мне, — проговорил Доминик и предложил даме руку. От такого напора Гил лишился дара речи.
 — Благодарю, — ответила Кэтрин и вцепилась в Доминика. Ей казалось, что она сейчас потеряет сознание. — Здесь слишком душно. Вероятно, мне стало плохо от жары.
 Доминик проводил Кэтрин на террасу. Удивление вскоре сменилось яростью. Лгунья! Какого черта она не сказала ему правду? В какую дьявольскую игру задумала с ним играть? Теперь понятно, почему она посмеялась над его великодушным предложением жить с ним, не венчаясь. Каким же он был дураком!
 Доминик чувствовал, как женщина, идущая с ним рядом, постепенно успокаивается. Рука ее больше не дрожала. Она шла, высоко подняв голову. Доминик знал, каких усилий ей стоило сохранять спокойствие, но то, что ей удалось взять себя в руки, злило его еще сильнее.
 Как только они оказались в укромном уголке, где могли бы поговорить без свидетелей, Доминик открыл рот, чтобы высказать все, что он думает, но был остановлен гневной тирадой.
 — О чем ты думаешь, Доминик? Ты хоть представляешь, чем рискуешь?
 Что она хочет сказать? Почему она так разгневана?
 — Господи, — продолжала она, — да когда они узнают, кто ты такой, они запрут тебя в Ньюгейт и выбросят ключ в море!
 — Что за Ньюгейт? О чем ты?
 — О чем я? — язвительно повторила Кэтрин. — Тоже мне, маркиз нашелся. Ни дать, ни взять. Не мог уж быть поскромнее: назвался бы хотя бы бароном, виконтом на худой конец.
 Кэтрин оглядела его. Ни отличный покрой черного шелкового фрака, ни белая сорочка, ни галстук не выдавали в нём цыгана. Его сизо-серые бриджи сидели на нем как влитые. Отчего-то взгляд именно на эту деталь туалета заставил Кэтрин порозоветь от смущения. И этот румянец, и прическа, и наряд — все делало ее похожей на богиню, именем которой однажды назвал ее Доминик.
 Господи, как она прекрасна!
 — Доминик, ты не слушаешь меня! Тебе надо исчезнуть, и как можно скорее.
 Только теперь он понял, о чем она говорит. Она решила, что он изображает аристократа, что это очередная цыганская уловка. Может, она даже решила, что он так деньги зарабатывает, облапошивая доверчивых гаджио.
 — Я слушаю. Только волноваться тебе не о чем. Никто меня отсюда не выгонит. Если, конечно, сдать меня властям не входит в твои планы.
 Кэтрин побледнела, будто ей дали пощечину.
 — Конечно, нет. Как ты вообще мог такое предположить?
 От Доминика не укрылось ее волнение. Она беспокоилась о нем. Гнев его постепенно стал улетучиваться.
 — Неужели ты хочешь уберечь меня от беды, Катрина? После твоего бегства мне с трудом верится в это.
 — Конечно, я волнуюсь за тебя. Я…
 Кэтрин замолчала. Щеки ее пылали, и на лице ее было написано все, о чем она думает.
 — Я очень многим обязана тебе, Доминик, — говорила она, лаская взглядом его лицо, словно стараясь запечатлеть в памяти каждую черточку, — может быть, самой жизнью. Я, конечно же, ни о чем не забыла. Я помогу тебе выбраться отсюда и…
 Доминик подошел к ней вплотную.
 — Молчи, — сказал он нежно, — я хотел сделать это с той самой минуты, как увидел тебя здесь. Мы и так потратили столько времени впустую.
 Он поцеловал ее. Еще миг — и Кэтрин прильнула к его груди. Он думал, что она станет бороться с ним — для нее он оставался цыганом — вором и обманщиком. Но руки ее обвили шею Доминика, и она вернула ему поцелуй.
 Доминик целовал ее, все крепче прижимая к себе, и у Кэтрин земля начала уходить из-под ног. Она знала, что должна остановиться, что эта слабость может безнадежно испортить ее репутацию. И все старания пойдут прахом. Но с того мгновения, как она увидела его, она не мечтала ни о чем другом, как вновь ощутить тепло его рук.
 И вот сейчас она ласкала его, почувствовала, как он напрягся. От него пахло одеколоном и чем-то до боли знакомым, мужским. Губы его, язык творили чудо. Когда она поцеловала его в ответ, Доминик застонал.
 И точь-в-точь, как в том ее сне, ладони Доминика накрыли грудь. Большими пальцами он ласкал ей соски. Кэтрин чувствовала тепло его тела, сердце бешено колотилось. Она чувствовала его возбужденную плоть, вспоминая о том, как прекрасно было ощущать его внутри себя, как он входил в нее, называя своей, как сумел овладеть не только телом ее, но и душой.
 Услышав шаги, они остановились, но сердца их бились так сильно, так трудно было расцепить объятия, что они смогли оторваться друг от друга лишь в тот самый момент, как леди Кампден, женщина с лицом падшего ангела, подошла к ним. К удивлению Кэтрин, дама смотрела на Доминика с едва скрываемым раздражением.
 — Не знала, что вы… знакомы, — произнесла она после обмена приветствиями.
 — Почему бы нам не знать друг друга? — ответил Доминик. — Мы с леди Арундейл были представлены несколько минут назад. Ее дядя, герцог, предложил мне проводить девушку подышать.
 Казалось, что темноволосая красотка сомневается в правдивости ответа. Кэтрин не могла понять одного: зачем леди Кампден так важно знать, почему Доминик и она, Кэтрин, оказались на террасе вдвоем?
 — Ну что же, — протянула наконец брюнетка, — здесь действительно душно. Я решила уехать домой пораньше. К несчастью, лорда Кампдена вызывают из Лондона по делам, так что компанию мне могут составить только слуги. Полагаю, — с улыбочкой на пухлых губах добавила Кампден, — мне стоит уехать прямо сейчас.
 Доминик ответил улыбкой:
 — Полагаю.
 Что-то во взглядах, которыми обменялись эти двое, насторожило Кэтрин. Неужели леди Кампден, замужняя женщина из хорошей семьи, обладающая весьма высоким статусом в обществе, могла вот так… Кэтрин слышала о подобных вещах, но никогда не видела своими глазами, как это происходит.
 — Хотя, — чуть раздосадованно продолжала леди Кампден, — еще ведь совсем рано. Может, и не стоит уезжать?
 Отчаянно дерзкий взгляд брюнетки не оставлял сомнений — леди Кампден была уверена, что Доминик проводит ее домой!
 Брюнетка еще немного постояла, выжидательно глядя на Доминика, но, так и не дождавшись его ответа, холодно улыбнулась, попрощалась и уже на ходу бросила через плечо:
 — Кстати, ужин сервирован. Вы ведь не хотите его пропустить?
 Вильнув бедрами, она повернула за угол.
 — Вижу, тебе не пришлось долго искать замену, — резко обернувшись к Доминику, сказала Кэтрин.
 Доминик нахмурился.
 — Да, мы с леди Кампден одно время… э… дружили. А что касается того, о чем ты подумала, я слишком переживал из-за тебя, чтобы заниматься поисками партнерши. Сейчас-то я понимаю, что беспокоился зря.
 Он снова был зол. А Кэтрин ликовала. Он переживал, думал о ней так же, как и она о нем.
 — Нам лучше пойти в дом, — предложил Доминик. — Мы и так дали повод для сплетен. Кроме того, я зверски голоден.
 Кэтрин видела, как черные цыганские глаза стали матовыми, остановившись на ее полной груди. Кэтрин узнала этот взгляд. Если Доминик и испытывал голод, то он ничего общего не имел с едой. Девушка вспомнила его слова о возможных сплетнях и невольно вздрогнула. Ни ей, ни ему нельзя сейчас попадать на острые язычки светских кумушек.
 Доминик решительно повел свою спутницу в зал, но Кэтрин остановила его:
 — Не хочешь ли ты сказать, что собираешься ужинать? Доминик, тебе нужно бежать, пока никто не узнал правды.
 Доминик смерил Кэтрин взглядом и с насмешливой улыбкой сказал:
 — Как я уже говорил тебе, моя прекрасная леди, цыган может сыграть любую роль, от нищего до короля. Может быть, на сей раз вам представится случай убедиться в правдивости моих слов. Если, конечно, — и тут уголки его губ приподнялись, а глаза дерзко прищурились, — вас больше не прельщает перспектива продолжить нашу… беседу.
 — Разумеется, нет, — рассерженно сверкнув глазами, ответила Кэтрин. — Как вы, надеюсь, понимаете, я больше не ваша собственность. Мы в Англии, а не в таборе.
 Доминик стиснул ее руку.
 — Увы, Катрина. Если бы мы были в таборе, ты бы уже лежала подо мной, а не сидела рядом за ужином, на который я смотреть не могу.
 Кэтрин вспыхнула. Но стоп…
 — Как это, сидеть рядом с тобой?!
 А она-то верила, что он отпустит ее.
 — Разве ты не хочешь увидеть спектакль целиком? Или, — помрачнев, спросил Доминик, — ты собираешься ужинать со своим англичанином?
 — Моим англичанином?
 «Да прекрати же ты повторять за ним как попугай!»
 — Тот твой возлюбленный, или забыла? Это, конечно же, юный Джайлс?
 Как много лжи. Ложь заслоняла правду, обволакивала их обоих, как густой лондонский туман.
 — Лорд Джереми просто мой друг.
 Они подошли к дверям столовой — роскошного зала с высоким потолком, стены были обтянуты кожей с вышитыми золотом геральдическими лилиями — символами древнего могущества страны. Вдоль стен висели бесчисленные портреты английских королей. С серебряных блюд на подносах у стоящих вдоль стен слуг вился ароматный дымок. Столы покрывали белоснежные скатерти. Громадные букеты алых роз услаждали взгляд гостей, как и многочисленные яства на столах у дверей.
 — Вот вы где, — воскликнул при появлении Кэтрин дядя Гил. Рядом с Гилом стоял его друг сэр Осгуд Хорнбакл. — Я уже начал беспокоиться.
 Кэтрин не знала, то ли вздохнуть с облегчением, то ли, наоборот, насторожиться. Неужто дядя так глуп? Сколько еще Доминик сможет его дурачить?
 — Ваша прелестная племянница заставила меня позабыть о времени, — галантно заметил Доминик, подводя Кэтрин к Гилфорду. — Надеюсь, вы меня простите.
 — Конечно, — согласился герцог. — Когда со мной моя Кэтрин, я тоже готов позабыть обо всем на свете.
 — Грэвенвольд? — обратился к Доминику Осгуд. — Вы, кажется, друг Стоунлея. Наслышан. Рад встрече с вами.
 Интересно, кто такой Стоунлей? Еще один переодетый цыган? У Кэтрин голова шла кругом.
 — И я рад, — заверил собеседника Доминик с такой искренней любезностью, будто и в самом деле всю жизнь мечтал о встрече с Осгудом.
 Его уверенность изумляла Кэтрин. Она знала, что Доминик умен и хорошо образован, но существовало немало подводных камней, на которых он мог сломать себе шею, и с каждым мгновением опасность оступиться возрастала.
 — Добрый вечер, ваша честь.
 К дяде подошла леди Агата Джеймс. Вскоре к ним присоединилась еще одна дама, леди Элизабет Мортон, золовка леди Кампден.
 Женщины несколько минут мило беседовали с мужчинами, после чего Хорнбакл предложил всем пройти в зал.
 Кэтрин улыбнулась. Сэр Осгуд всегда был душкой — лысоватый коротышка с моноклем. Едва ли кто-то, глядя на этого забавного чудака, мог представить, что в молодости он был настоящим героем. Во время войны в колониях [4] Осгуд спас жизнь нескольким высшим чинам, заслужил покровительство короны и наследственный титул. После тех событий дядя Гил и Осгуд сблизились. И дружили уже почти тридцать лет.
 — Ты, по-моему, выглядишь неважно, Кэтрин — заметил герцог. — Ты не заболела?
 — Я хорошо себя чувствую, дядя. Вероятно, просто переволновалась.
 Дядя посмотрел на нее несколько пристальнее, чем ей бы того хотелось, но Кэтрин в ответ мило улыбнулась.
 — Надеюсь, вы не будете против, если я присоединюсь к вам, — вступил в разговор Доминик. — Не могу заставить себя покинуть столь очаровательную компанию, — добавил он.
 — Конечно, присоединяйтесь, — ответил герцог. Кэтрин взмолилась, о поддержке свыше. Неужто его самоуверенность не знает границ? Впрочем, разве мало тому доказательств?
 Гости направились к столу. На серебряных подносах, украшенных цветами и фруктами, розовели лососина, омары, мерлан. Здесь были запеченная говядина, подносы с молодой курятиной, дичью, куропатками, фазанами, начиненными орехами, рулеты из телятины, бараньи ножки, приготовленные на пару овощи, сладости. Как только пустел один поднос, на его место приносили другой, запас деликатесов не истощался.
 Кэтрин, глядя на все это изобилие пищи, испытывала лишь отвращение. Рядом был Доминик, она ощущала его присутствие. Его видели и другие, он не мог не привлекать внимания, и Кэтрин волновалась за него.
 — Почему бы нам не поужинать на террасе? — предложила она, надеясь таким образом избавить Доминика от ненужного внимания. — Там сейчас куда приятнее.
 — Напротив, здесь, мне кажется, весьма мило, — возразил, осклабившись, Доминик. — Но если вам нехорошо…
 Ей хотелось убить его, но она лишь мило улыбнулась.
 — Мне хорошо. Давайте ужинать здесь.
 Осгуд и герцог облегченно вздохнули. Есть стоя не очень-то и приятно.
 Доминик усадил Кэтрин. Подождав, когда сядут остальные, он сел рядом с ней. Напротив оказалась леди Кампден. Подле нее — высокий красивый мужчина. Очевидно, дама все же передумала ехать домой.
 — Вижу, леди Кампден нашла себе другой объект, — заметила Кэтрин с фальшиво-теплой улыбкой.
 — Ай да Стоунлей, — протянул Доминик скорее удивленно, чем раздосадованно. — Ну что же, я рад, что даме не придется скучать.
 Слуги налили вино в бокалы, а затем на стол были водружены хрустальные графины. Вино было не тем, к которому привыкла Кэтрин дома. После объявления войны французское вино в обществе пить было не принято. Поэтому здесь подавали густое и темное, непривычно крепкое португальское.
 Катрин не давали покоя отношения между леди Кампден и Домиником.
 — Ты уверен в том, что не хотел бы сам насладиться обществом этой достойной леди? — спросила она, понимая, что поступает неприлично.
 — Чуть раньше… Да, был бы не против. Но сейчас и нахожусь в куда более приятном обществе.
 Сердце Кэтрин забилось быстрее.
 — Твоя беззаботность меня удивляет. Леди напротив готова была взять тебя с собой, а теперь ты ее упустил. Мы с дядей скоро уезжаем, и куда денешься ты?
 — Естественно, не туда, куда мне хотелось бы больше всего, — к местечку между твоих точеных ножек.
 Кэтрин ярко вспыхнула и уставилась в тарелку. Она злилась на Доминика, но отчего-то чувствовала себя польщенной. Аппетита у Кэтрин не было, и она с трудом заставляла себя жевать. Ей казалось, что ужин никогда не кончится. В самом разгаре трапезы к ним подошел хозяин дома, герцог Мэйфилд.
 — Прости, что пропустил твой приезд, старина, — сказал Доминику герцог. Доминик встал и пожал его руку. — Не хотел бы отпустить тебя, не обменявшись хоть парой слов,
 — Приятно повидаться, Мэйфилд. Как герцогиня и леди Джорджия?
 — Прекрасно, спасибо. С прискорбием узнал о смерти твоего отца. Он был, конечно, не подарок, но все же человек неплохой.
 Кэтрин замерла. Как бы ни притворялась она, что разговор ей неинтересен, она ловила каждое слово. Господи, только бы он не допустил ошибки.
 — Так говорят, — сухо ответил Доминик, — только мне нечего сказать по этому поводу.
 — Да… Впрочем, думаю сейчас, когда старик ушел от нас, не стоит поминать его лихом. У тебя есть Грэвенвольд, с ним хватит забот, чтобы отвлечься от грустных мыслей.
 — Да, так многие мне говорят.
 — Я уверен, у тебя получится.
 — Да, пожалуй, — ответил Доминик. — Я всего неделю как в Лондоне, а уже успел соскучиться по Грэвенвольду.
 Кэтрин тоже немного успокоилась. Ну и самообладание у этого цыгана! Вежливо попрощавшись с Мэйфилдом и заверив его, что вечер удался на славу, Доминик снова сел рядом с Кэтрин. Странно, казалось, будто он в самом деле хорошо знал этих людей. Будто его отец и вправду был маркизом Грэвенвольдом, будто…
 Кэтрин чуть не вскрикнула. Внезапно в памяти всплыл другой прием. В тот вечер там тоже был высокий темноволосый мужчина. Она не видела его лица, но очень хорошо запомнила его фигуру, цвет его волос.
 Тогда одна из дам сказала, будто о нем говорят, что он из цыган! Господи! Неужели такое бывает?!
 — Ты — тот самый, — пробормотала она. — Ты. — Найтвик.
 Доминик угрюмо усмехнулся:
 — Я был Найтвик, пока отец пребывал в добром здравии. Но сейчас он почил в мире, оставив мне Грэвенвольд.
 Кэтрин облизнула внезапно пересохшие губы.
 — Ты… ты знатный человек, аристократ. Почему ты мне не сказал?
 — Я думал, что это не важно.
 — Ты считаешь себя джентльменом. Как мог ты вести себя так, как вел? Как мог ты делать то, что делал?
 В зеленых глазах заблестели слезы. Кэтрин даже не пыталась их скрыть. Она отодвинула стул и собралась встать. Доминик схватил ее за руку и крепко сжал.
 — Сиди.
 — На случай, если ты не заметил, — процедила она сквозь зубы, — не ты тут распоряжаешься.
 — Сиди, говорю.
 Он дернул ее за руку, и Кэтрин осталась сидеть. Видимо, он был зол не меньше, чем она, но умудрялся сохранять такое лицо, будто ничего не происходит.
 — Улыбайся, — прошептал он так, чтобы было слышно только ей, — и моли Бога, чтобы семья твоя ничего не узнала о нашем маленьком приключении. Надеюсь, ты в этом заинтересована не меньше меня.
 — Пошел к черту, — прошептала Кэтрин.
 И все же она понимала, что Доминик прав. Изобразив на лице улыбку, Кэтрин сделала вид, что ведет непринужденную беседу, изредка вежливо кивая головой. С каким удовольствием она расквасила бы этот красивый нос. С каким удовольствием уткнулась бы в подушку и разрыдалась.
 Но, увы, здесь было светское общество. Она должна была притворяться, что сидеть рядом с ним хорошо и приятно, что болтать с ним о пустяках — вовсе не пытка, от которой готово разорваться сердце. Доминик, казалось, не замечал ее состояния, и Кэтрин изо всех сил изображала непринужденность. Но как только ужин закончился, она встала и, стараясь не привлекать внимания, подошла к дяде Гилу.
 — Простите, дядя, но я с ног валюсь от усталости. Если вы не возражаете, я бы хотела поехать домой.
 — Конечно, — ответил Гил. — Я сам хотел предложить тебе ехать.
 — А я, пожалуй, еще останусь, — сказал Осгуд. — Очень приятный вечер, жаль уходить.
 — Я провожу леди Арундейл к карете. — Доминик подхватил Кэтрин под руку. Гил и Осгуд отправились предупредить об отъезде Эдмунда и Амелию.
 — Ты — грубиян и пройдоха, — сквозь зубы процедила Кэтрин.
 — Ты должна была сказать мне, кто ты, — возразил Доминик, принимая из рук слуги ее плащ. — Ничего бы не произошло.
 — Ничего? Ха-ха!
 Кэтрин была вне себя. Доминик тоже кипел от ярости. Как он ни старался скрыть это, блеск в глазах выдавал его. Боже мой, и он смеет винить в случившемся ее!
 Кэтрин покраснела. Действительно, ее поведение иначе как скандальным не назовешь. Он, правда, соблазнил ее, но, кем бы он ни был — цыганом или лордом, она позволила ему соблазнить себя. Может быть, даже поощрила. Она влюбилась в него с самой первой встречи. Злость таяла.
 Доминик, глядя на Кэтрин, казалось, читал ее мысли. Постепенно он успокаивался. Он вызвал экипаж Вентвортов, а затем подошел к Кэтрин. Дядя Гил задерживался, и Доминик предложил подождать его на воздухе, возле дома.
 С Темзы дул ветерок. Светила полная луна. Доминик и Кэтрин отошли к платану.
 Доминик коснулся щеки девушки.
 — Я бы мог сказать, моя малышка, что сожалею о случившемся. Но, честно говоря, мне не жаль. Мне жаль лишь одного — что нам пришлось покинуть табор.
 Голос его звучал нежно и грустно. Доминик, едва касаясь, провел по ее щеке ладонью.
 Тепло его слов и его рук растопило обиду. Довольно сожалений. Надо жить настоящим.
 — Англия — такой же твой дом, как и табор. Ты ведь вернулся насовсем?
 Рука его бессильно упала.
 — Наверное, так, — с сожалением произнес он, — но здесь я больше не свободен. Я не могу поступать, как хочу. Ты — молодая женщина из высшего общества. Мои намерения очевидно бесчестны. Ты сейчас больше потеряна для меня, любовь моя, чем когда мы были во Франции.
 Кэтрин никак не могла его понять.
 — Бесчестны? — с трудом проговорила она. — Доминик, я не понимаю, о чем ты.
 — О том, что тебе удалось воздвигнуть самую большую преграду между нами.
 Ах, вот, значит, как! Здесь, в Англии, она не нужна ему! Он не хочет ее видеть! Она была нужна ему только как женщина, которая согревает его постель! И все!
 Боль, гнев, обида закипали в ней. Кэтрин чувствовала себя так, словно ее использовали и выкинули, как ненужную вещь. Ей хотелось избить его, уничтожить.
 Но… чего, собственно, она ждала? Разумеется, не предложения. Она помнила слова Персы, горькое предупреждение Яны. Да, честно говоря, она ждала. Она надеялась на невозможное.
 Доминик ее обесчестил, сломал ей жизнь. Как благородный человек и джентльмен, после того, что случилось, он обязан был на ней жениться. Это было бы правильно.
 Кэтрин горько усмехнулась. Когда это Доминик вел себя как порядочный человек?
 Горечь захлестывала ее, поднимаясь мутной волной со дна души.
 — Было время, лорд Грэвенвольд, когда я считала вас самым порядочным мужчиной. Как я могла так ошибаться?
 Кэтрин повернулась, но он схватил ее за руку. На лице его появилось угрюмое выражение, а голос зазвучал глухо.
 — Ты придешь ко мне, если случится что-нибудь непредвиденное?
 Кэтрин нахмурилась.
 — Что непредвиденное?
 Он ухмыльнулся, тряхнул головой и превратился в цыгана, того самого, которого она встретила в таборе. Сейчас в нем ничего не осталось от английского лорда.
 — Графиня ты или простолюдинка, матери-природе все равно. Существует много общего в природе цыган и джентльменов, крестьянок и графинь. Некоторые действия тех и других приводят к сходным последствиям.
 О чем он? О ребенке? Она могла понести от него? Кэтрин густо покраснела и отвернулась.
 — Не стоит беспокоиться, милорд, — язвительно сказала она. — Непредвиденного не будет.
 Она ждала вздоха облегчения, но нет.
 — Тогда прощай, мой рыжий котенок, — сказал он тихо, склоняясь над ее рукой. — Я рад, что ты в безопасности.
 — Ты готова ехать, дорогая?
 Доминик передал Кэтрин на попечение дяди, повернулся и зашагал прочь. Она смотрела ему вслед. Чем дальше он уходил, тем горше становилось у нее на душе, тем тяжелее на сердце.
 Когда она рассталась с ним во Франции, она думала, что большей горечи разлуки уже не пережить. Кэтрин не знала, каково терять вновь обретенное, понимая, что теряешь навсегда. И больнее всего было теперь — теперь, когда она знала правду.
 А ведь она знала, знала с самого начала: она для него всего лишь игрушка. Преходящая пассия — причуда, способ скоротать время. Он не мог предложить ей более прочных отношений тогда, в таборе, и то, что она оказалась графиней, ничего не меняло.
 Боль все росла и росла, грызла ее изнутри, терзала и мучила. Как мог он использовать ее и выкинуть как ненужную вещь? Кэтрин не была женщиной, которая порхает по жизни легко, женщиной вроде леди Кампден. Она не бабочка, расправляющая нарядные крылышки, чтобы привлечь новых любовников. Она, Кэтрин Баррингтон, — женщина строгих правил. У нее есть принципы, и она вполне может обойтись без мужчин, без таких, как Доминик и прочие. Если бы не наследник, она вообще могла бы не выходить замуж!
 Кэтрин уже знала, каким будет ее муж. Во-первых, она должна быть к нему совершенно равнодушна. Надо найти такого, от взгляда которого у нее не закипала бы кровь и не шла кругом голова. Того, кто те смог бы разбить ей сердце.
 Кэтрин расправила плечи. Будет так, как она решила. Но непрошеная слеза покатилась по щеке.
 Кэтрин быстро утерла ее и поклялась себе, что слез больше не будет.




 Глава 15


 — Мне кажется, твое возвращение в общество было принято достаточно благосклонно.
 Кэтрин вздрогнула. В темноте она не могла разглядеть лица дяди. Хорошо, что и дядя не видит ее лица.
 Город затих. Стук копыт по булыжной мостовой эхом отдавался на пустынных улицах. Часы на башне пробили час ночи. На Лондон опустился туман. В воздухе запахло сыростью.
 — Мы правильно сделали, что договорились с Эдмундом и Амелией. То, что мы появились все вместе, должно заткнуть рты всем сплетникам.
 — Они были великолепны, — отозвалась Кэтрин немного невпопад.
 Экипаж проехал под фонарем, и на мгновение луч света упал на дядю. Кэтрин заметила, что он чем-то встревожен и пристально смотрит на племянницу.
 — Что ты думаешь о Грэвенвольде? — неожиданно спросил Гил, и девушка не могла не заметить, как напряженно звучит его голос.
 Господи, только бы он не догадался!
 — Он красив, очень красив, — ответила Кэтрин с деланной непринужденностью. — Думаю, он пользуется большим успехом у дам.
 Гил откинулся на сиденье.
 — Он не обидел тебя какими-то пошлыми намеками, надеюсь?
 — Нет, конечно, лорд — истинный джентльмен.
 Какая ложь! Доминик не больше джентльмен, чем… Она даже не могла подобрать сравнений.
 — Да… Ну, будем надеяться, так и есть. Мне не следовало поощрять вашего знакомства. Он, как я слышал, жениться не собирается, а нам надо подыскать тебе мужа.
 Кэтрин сжалась.
 — Я тоже слышала, что он поклялся не жениться. Откуда такая блажь? Я думаю, он должен быть заинтересован в рождении наследника.
 — Там какая-то темная история, связанная с отцом. Давняя вражда. Он намерен сделать так, чтобы имя Эджемонт некому было передать.
 — Но его отец умер. Почему же сейчас…
 — Не знаю. Как бы там ни было, он твердый орешек и от своего не отступит. Сомневаюсь, что даже ты смогла бы свернуть его с пути.
 Кэтрин сделала вид, что не замечает вызова.
 — Уж Грэвенвольда я бы выбрала в последнюю очередь.
 Дядя пожал плечами.
 — Может, ты и права. Грэвенвольд чертовски упрям. Жить с ним было бы пыткой.
 — Точно, — не удержалась Кэтрин.
 — Мы найдем тебе другую партию. Что ты думаешь о Джайлсе?
 — Ты о Джереми?
 — Он второй сын, и поэтому не наследник, но его отец все же герцог. Он умен и настойчив. Кроме того, он к тебе явно неравнодушен. Я думаю, что ты сможешь сделать так, что он простит тебе, что угодно.
 Кэтрин задумалась. Джереми был добрым, умным и сердечным юношей.
 — Нет, — тихо сказала она. — Джереми заслуживает женщину, которая бы его любила. А я не смогу.
 — Но…
 — Как насчет Литчфилда? Он без гроша и, конечно же, мечтает о невесте с приданым. Как ты думаешь, он сгодится?
 — Не шути так. Вы едва ли подходите друг другу.
 — Подходим мы друг другу или нет, это другой разговор. Честно говоря, у меня вообще нет к мужчинам интереса. Литчфилд кажется мне ничем не хуже любого другого.
 Герцог молчал.
 — Ну так что? — не унималась Кэтрин. Гил неодобрительно крякнул.
 — Литчфилд тебе не пара. Он привлекателен, да, но, Кэтрин, не пройдет и двух недель, как он тебе прискучит.
 «Гораздо быстрее», — подумала Кэтрин. Ричардом нетрудно будет управлять. Он выполнит свой супружеский долг, но после этого, вероятно, захочет оставить жену в покое — до тех пор, пока не прискучат любовницы или не понадобятся деньги жены.
 — Я подумаю, дядя. Мне кажется, что барон как раз то, что мне нужно.
 — А мне кажется, что ты разыгрываешь передо мной несчастную возлюбленную. Впрочем, — вздохнул дядя, — у нас еще есть время подыскать что-то получше.
 Кэтрин опустила голову. Доминик! Домини! Ну почему?!
 — Да, но мне бы хотелось уладить все побыстрее. Больше всего мне хочется побыстрее вернуться в Арундейл. Я беспокоюсь о том, как там идут дела, да и о школе тоже. Я страшно скучаю по детям.
 — Я хотел поговорить с тобой об этой школе. Что это такое?
 — Мы назвали ее Благотворительной христианской школой Баррингтонов. Раньше она называлась Арундейлской школой для бедноты, но после смерти отца мы с Эдмундом решили переименовать ее, чтобы «не дразнить гусей». Когда я уезжала в Лондон, ребята успели многому научиться, и я сгораю от нетерпения узнать, как там идут дела.
 Арундейл… Стоило произнести вслух это милое имя, как на душе у Кэтрин стало спокойнее. Если бы только можно было оказаться там прямо сейчас, подальше от Доминика.
 — Знаешь, я хочу открыть у себя такую же школу, — признался Гил. — Я бы вполне нашел время для занятий с детьми, Мыс твоим отцом много раз говорили об этом, но, когда его не стало, я решил, что это были лишь разговоры.
 — Чудесная мысль, дядя, — воскликнула Кэтрин. — Тебе, конечно, придется потрудиться, найти хороших учителей, уговорить родителей, а это, заверяю тебя, самая трудная задача, но, поверь, результат стоит всех хлопот.
 — Мне понадобится твоя помощь.
 — Помогу с удовольствием. Мы можем найти учителей прямо здесь, в Лондоне.
 Гил улыбнулся.
 — Не думаю, что это благородное дело надолго отвлечет нас от поисков подходящей партии для тебя. Мы сыграем свадьбу не дольше, чем через месяц.
 Доминик мерил шагами комнату в своем лондонском доме на Ганновер-сквер. Доминик терпеть не мог этот дом, этот кабинет. Он вообще ненавидел все то, что любил отец. А эта комната нравилась старику маркизу больше других. И сейчас в ней, казалось, витал дух усопшего маркиза. Отец с ухмылкой смотрел на Доминика с огромного портрета над черной мраморной каминной полкой.
 Прошлой ночью, вернувшись с бала, Доминик пришел сюда, уселся в кресло перед камином и уставился на портрет отца. Доминик надеялся, что эта самодовольная ухмылка, этот презрительный взгляд укрепят его волю, ожесточат сердце.
 В этот предрассветный час, когда заветный графин с палинкой, приберегаемой на особый случай, уже опустел, Доминик вспоминал отца, думал о матери, о ее неудавшейся жизни, о том, как жила она, лишенная горячо любимого сына, отнятого жестоким отцом, о ее горьких слезах.
 Доминик вспоминал свою безрадостную жизнь в Йоркшире, свою спальню, где проводил он ночи без сна, молча переживая жестокую травлю, незаслуженные наказания учителей. Он помнил, как сильно хотел убежать и не смел, потому что знал, что этим принесет еще больше огорчений матери, Доминик вспоминал о двух месяцах в году, которые ему позволено было проводить с матерью. Как он тогда был счастлив!
 Доминик заставлял себя вспоминать, чтобы не думать о Кэтрин, и пил палинку. Увы, после пары часов забытья, когда он уснул в кресле, после ванны и бритья ему стало ясно, что ничего, кроме головной боли, ночные бдения не принесли.
 — Он пришел, ваша честь, — доложил слуга. — Пригласить?
 — Зови.
 В кабинет вошел Мальком. На посетителе был дурно сшитый коричневый фрак. Харвей Мальком нервно теребил шейный платок.
 — Вы посылали за мной, ваша честь? — спросил он, вытянувшись перед Грэвенвольдом.
 — Да. Я хотел сообщить тебе, чтобы ты отозвал своих никчемных сыщиков. Я нашел ее.
 Белесые брови Малькома поползли вверх.
 — Здесь?
 — Да, она была у нас под носом. Похоже, надо было искать даму среди более знатных особ. Наша леди — графиня.
 — Графиня! — выдохнул Мальком.
 — Кэтрин Баррингтон, если быть точным — графиня Арундейл. Я хочу знать о ней все, вплоть до того, какой водой она умывается.
 — Ну теперь, когда мы знаем, кто она такая, сделать это будет не так уж трудно.
 — Надеюсь, вы понимаете, Мальком, что все надо держать в секрете.
 — Можете не беспокоиться, милорд. Ваш отец полностью мне доверял. Я вас не подведу.
 — Отлично. Надеюсь получить от вас первые сведения не позднее, чем через три дня.
 — Этого более чем достаточно.
 Едва Мальком ушел, Доминик снова сел в кресло и стал смотреть на портрет.
 — Я не дам тебе победить, — сказал он с тихой угрозой. — И пусть Кэтрин выходит замуж за кого-нибудь другого.
 Это так, но он должен был узнать о ней правду, чтобы успокоиться и забыть. Как только с этим будет покончено, жизнь вернется в прежнюю колею.
 Доминик взглянул на портрет и улыбнулся.
 — Сегодня вечером мы приглашены к Соммерсетам, — объявил Эдмунд. — Литчфилд непременно будет там. Они с герцогом близкие друзья.
 — Отлично, — откликнулась Кэтрин. — Мне уже так надоел Лондон! И все эти приемы!
 Эдмунд состроил недовольную гримасу, но герцог улыбнулся.
 — Рад слышать это. Я получил приглашение в Ривенрок, загородный дом Мэйфилдов, на неделю. От города недалеко, зато воздух свежий. Бедняга Эдди скоро сойдет с ума от того, что ему разрешают гулять только в парке за ручку.
 — На неделю? — переспросила Кэтрин. — Я надеялась закончить наше… э… дело и вернуться в Арундейл.
 — Боюсь, что тебе придется немного подождать. Неужели ты забыла о покушении на твою жизнь? Как я могу позволить тебе вернуться в Арундейл, пока все не уладится?
 — Но, дядя, это просто смешно! Того человека могут вообще никогда не найти. И что же, всегда жить в страхе? Пусть все идет, как идет — вы ведь наняли охрану, и в Арундейле меня будут оберегать люди, которым я полностью доверяю.
 Герцог нанял для племянницы лучших частных охранников. Они следовали за ней повсюду, а когда она находилась дома, каждый час проверяли, нет ли в саду посторонних. Спальня ее также охранялась, а на окнах были установлены крепкие решетки.
 — Те же меры будут приняты и в Арундейле, а затем, когда я выйду замуж, никто, думаю, не посмеет покушаться на мою жизнь.
 — Особенно если ты выйдешь замуж за Литчфилда, — вставил Эдмунд. — Он прекрасно владеет шпагой и пистолетом. Он дрался на дуэли два раза и всегда выходил победителем.
 — Он никого не убил? — тревожно спросила Кэтрин.
 — Насколько я слышал — нет, — язвительно заметил дядя. — Боюсь, победы Литчфилда немного стоят. Говорят, он выбирает соперников скорее по степени владения оружием, вернее по степени отсутствия такого. Я знаю, что никто его не оскорблял, а уж за честь дамы ему бы и в голову не пришло драться.
 Кэтрин сделала вид, что не заметила сарказма,
 — Видите, дядя, с Литчфилдом мне будет спокойно.
 — Тот человек, что украл тебя, скорее всего обычный вор — охотник за тугим кошельком, — заметил Эдмунд. — И он получил за тебя неплохие денежки.
 — Если бы это было так, — возразил герцог, — почему бы ему не потребовать выкуп? Тогда он мог бы получить сумму куда более значительную.
 — Об этом я не подумал, — признался Эдмунд.
 — И кроме того, — продолжал герцог, — почему именно Кэтрин? Разве мало вокруг более легкой добычи? Клянусь, похитителю пришлось немало попотеть, чтобы утащить Кэтрин из дома.
 — Теперь приходится только гадать. Быть может, он заметил где-то Кэтрин и выследил ее. Можно только сказать, что ей здорово повезло, что он не решил сам воспользоваться ею.
 — Довольно, Эдди, — решительно заявила Амелия. — Думаю, Кэтрин приятнее было бы поговорить о чем-то другом.
 Эдмунд-младший тем временем вырвался от матери и убежал из комнаты.
 — Спасибо, Амелия, — сказала Кэтрин, делая вид, что не замечает усталого взгляда, которым Амелия проводила сынишку. — Итак, предложение Литчфилда. Впрочем, возможно, он не собирается его делать?
 — Ты уверена, что Литчфилд — это именно то, что ты хочешь? — спросила Амелия, — Почему бы не подождать немного, не узнать его получше? А уж потом принимать решение.
 — Зачем? Все, что мне от него надо, — это его фамилия и наследник Арундейла. Как только с этим будет покончено, мы с ним будем жить порознь.
 — Кэтрин, дорогая, — начал герцог, но в этот момент в дверь постучали.
 — Приехала портниха, — радостно заявила Кэтрин и, приподняв длинные юбки, поспешила к двери. — Сейчас мне надо примерить новое платье. Его и надену сегодня на бал. Если Литчфилд будет там, сегодня все и решится.
 И с ослепительной улыбкой Кэтрин выпорхнула за дверь.
 «Уж слишком она сияет», — думал Гил. Слишком, чтобы поверить в искренность ее радости. Он один знал о пережитой Кэтрин трагической любви с загадочным цыганом. «Образованным цыганом, — уточнил про себя Гил, — и отец его, возможно, англичанин». Гила ни на минуту не ввела в заблуждение показная веселость Кэтрин. Она чувствовала себя несчастной и обиженной и единственное, что она могла сделать сейчас, — показать всем, как ей хорошо. И что самое печальное, Гил видел, что в последнее время рана в сердце девушки стала глубже. И он догадывался почему.
 Особняк Соммерсетов едва можно было разглядеть из-за колясок, карет, экипажей, запрудивших улицу перед домом. Доминик явился сюда с твердым решением доказать самому себе, что может раз и навсегда расправиться со своим чувством к Кэтрин и начать жить легко и свободно.
 И тем не менее, едва войдя в зал, он стал мысленно молить провидение о том, чтобы ее здесь не оказалось, Увы, молитвы его не были услышаны. Из подъехавшей кареты вышли Кэтрин, ее дядя, кузен и его жена. В своем наряде из расшитого серебром изумрудного шелка Кэтрин была похожа на королеву. Доминик равнодушно поприветствовал ее, и она ответила всего лишь легким кивком. Несколько часов подряд он только ее и выискивал взглядом в толпе.
 — Грэвенвольд!
 Это Вентворт. Хорошо, что он не ведет за собой Кэтрин. Едва Доминик успел подумать об этом, как увидел ее среди танцующих. И снова с Литчфилдом! Черт возьми!
 — Что-то, старина, тебя нигде не видно. Я думал, ты уехал.
 — Да-да, я скоро уеду. Недели на две. А потом снова вернусь в Лондон.
 — Полагаю, речь идет о поездке к Мэйфилдам. Мне говорили, что ты приглашен. Праздник должен получиться на славу.
 Доминик чувствовал себя неловко.
 — А вы с вашей очаровательной племянницей приняли приглашение?
 Если она там будет, он не поедет.
 — Да нет. У нас много дел в городе.
 Доминик вздохнул. Хоть он и решил порвать с Кэтрин, сегодня, при виде ее, у него кровь закипела в жилах. Часть его желала вернуться в Грэвенвольд сразу после их первой встречи в Лондоне, другая — отказывалась признать поражение,
 Словно в отместку Кэтрин, Доминик уступил леди Кампден и провел в ее постели несколько часов. Едва ли он мог сказать, что получил удовольствие сам и подарил его партнерше. Брюнетка утратила для него прежнюю прелесть, и, возвращаясь от нее, он жалел, что поехал.
 — Ба! Неужели Грэвенвольд! Не часто вы балуете нас своим присутствием!
 Лорд Литчфилд, стройный блондин, довольно бледный, изысканно одетый, протянул Грэвенвольду руку.
 Доминик старался не смотреть на Кэтрин. А она… Она, держа под руку этого прощелыгу Литчфилда, безмятежно улыбалась! Рыжая ведьма!
 — Леди Арундейл, — представил свою даму Литчфилд. — Надеюсь, вы хорошо проводите время?
 Насчет того, что Литчфилд проводит время прекрасно, у Доминика сомнений не было. У Кэтрин было много поклонников — ее вниманием стремился завладеть чуть ли не каждый мужчина в зале, но ответной милости удостаивался лишь этот бледный субъект.
 Что она в нем нашла? Без гроша в кармане, бабник, глуп как пень.
 — Вечер просто изумительный, — произнесла Кэтрин с едва заметным вызовом. — И Ричард, оказывается, обожает танцевать! Так же, как и я.
 Ричард! Вот, значит, как! Ну что же, он по крайней мере не был тем англичанином, о котором она рассказывала. Впрочем, англичанина она тогда выдумала. Маленькая лгунья.
 Музыканты вновь заиграли.
 — Кажется, — заметил Литчфилд, — это вальс.
 Он опять приглашает ее? Ну, это уже слишком! Два танца подряд, а с этим — три подряд, такое позволялось только жениху. Или не она знает этого?
 Доминик удостоил Литчфилда неприязненным взглядом, а Кэтрин самой очаровательной из улыбок.
 — Надеюсь, леди Арундейл окажет мне честь, — сказал Доминик и схватил даму под руку.
 Кэтрин была сама любезность.
 — Конечно, милорд, отчего же нет?
 Ну почему она так на него смотрит? Почему у нее такой ледяной взгляд?
 Доминик провел Кэтрин к центру зала и обнял, как того требовал недавно вошедший в моду вальс. И в тот момент, как рука его легла на изящный изгиб, он понял, что допустил непоправимую ошибку. Слишком живо всплыли воспоминания о прочих соблазнительных местах ее тела, о ее ножках. Он помнил ее тело, каждый дюйм его, помнил абрикосовый оттенок сосков. Он жаждал видеть ее подле себя обнаженной, мятущейся, выкрикивающей его имя. Он хотел держать ее в объятиях и целовать, он хотел любить ее, как раньше.
 — Я скучал по тебе, — нежно проговорил он. Как бы ему хотелось, чтобы эти слова были всего лишь словами, которые он часто шептал на ухо дамам во время танца!
 — А я нет, — ядовито заметила Кэтрин. — Я была слишком занята, чтобы думать о проходимцах вроде тебя.
 — Слишком занята? Литчфилдом?
 — Ричард — весьма интересный мужчина, — ответила Кэтрин. — Ты не станешь отрицать.
 — Ричард — напыщенное ничтожество.
 — Лорд Литчфилд куда больше джентльмен, чем ты, — заявила Кэтрин, упрямо вскинув подбородок. — Пока еще он не сделал предложения, но скоро сделает. И я приму его. И мы поженимся как можно быстрее.
 Доминик вдруг сбился с такта, и Кэтрин едва не упала, споткнувшись.
 — Думаю, ты устала танцевать, раз спотыкаешься на ровном месте, — проговорил он с улыбкой и потащил к выходу. — Почему бы нам не подышать воздухом?
 — Но…
 Доминик, не обращая внимания на протесты, повел Кэтрин за угол на террасу, подальше от любопытных взглядов.
 — Я хочу знать правду, Кэтрин. Ты торопишься выйти замуж до того, пока станет заметным следствие нашей связи?
 — Конечно, нет! — возмущенно выдохнула Кэтрин. — Замужество — просто способ обрести свободу. Когда-то я знала, что такое свобода, и теперь я здорово соскучилась по ней. Как только я рожу наследника, я обрету независимость, такую же, какую имеют все замужние женщины. Короче говоря, мне больше не придется отвечать ни за кого и ни за что. И я буду предоставлена самой себе.
 Доминик смотрел на нее, на се разрумянившиеся щеки, на ее огненные волосы. Не в силах побороть искушение, он потянулся к рыжему завитку.
 — Неужели дело лишь в том, что ты не хочешь со мной разговаривать?
 Кэтрин подняла глаза. Взгляд ее стал мягче. Казалось, она, подобно ему, Доминику, вспоминала сейчас другие ночи под иными звездами.
 — Нет, мой цыганский лорд, дело не только в этом. Но ты не тот человек, за которого я выйду, и с меня довольно быть игрушкой в чужих руках.
 — И все же ты согласна лечь с ним в постель.
 Кэтрин брезгливо поджала губы.
 — Благодаря тебе я больше не зеленая девчонка, я — женщина. Я очень хорошо знаю, что от меня требуется. Как-нибудь я перенесу то, что мне предстоит.
 У Доминика заходили желваки под скулами.
 — Так, значит, тебя привлекает в Литчфилде это? Неужели ты всерьез думаешь, что он заставит тебя почувствовать в постели то же, что я?
 Не дожидаясь ответа, Доминик сгреб ее в объятия. И припал к ее устам. Поцелуй был огненным, страстным и сладким. Он сказал все, что не смогли выразить слова.
 — Кэтрин, — прошептал он, почувствовав в ней больше огня, чем мог ожидать.
 Она обвила руками его шею, но тут же, словно спохватившись, отстранилась.
 — Прошу тебя, Доминик, больше не делай этого.
 Доминик молча обнял ее, нежно, словно стараясь согреть, унять дрожь в ее теле. Он напрягся, плоть отвердела, горела огнем. Господи, как он хотел ее!
 — Прошу тебя, — пробормотала она, и Доминик отпустил ее.
 Кэтрин коснулась своих губ. Глаза ее блестели, и в них было какое-то сожаление, будто она винила себя за то, что так легко сдалась. И вдруг она резко повернулась к нему спиной и пошла в дом. Возле дверей она остановилась, пригладила волосы, расправила платье и, вскинув голову, вошла.
 Доминик схватился за голову. Черт побери! Что же он творит?! Он погубит ее, если будет так неосторожен. Он уже мог погубить ее! Доминик слышал легенду, с помощью которой ей удалось объяснить обществу свое отсутствие, и не мог не признать, что задумано все было блестяще. Меньше всего ему хотелось бы вновь стать причиной ее несчастий.
 Кроме того, Кэтрин все еще могла угрожать опасность. Мальком еще не знал всех деталей ее похищения, но присутствие охранников герцога указывало па то, что Кэтрин было чего бояться. Успокаивало лишь то, что Кэтрин все же была под присмотром. Доминик требовал от Малькома, чтобы тот во что бы то ни стало выяснил, кто стоит за всей этой историей. Доминик понимал, что чем больше он будет думать о Кэтрин, чем больше беспокоиться о ней, тем труднее ему будет справиться со своим чувством. Но ничего не мог поделать. Он знал, что не успокоится, пока не убедится, что жизни Кэтрин ничто не угрожает.
 Доминик пытался больше не попадаться на глаза Кэтрин. И как только позволили приличия, он постарался исчезнуть. Сейчас он стоял на ступенях, поджидая экипаж, мысленно пообещав себе больше не вставать у Кэтрин на пути.
 — Куда же она запропастилась?
 Герцог шарил взглядом по танцевальной площадке, но не увидел ни Кэтрин, ни танцевавшего с ней Грэвенвольда.
 — Всякий раз, как они оказываются вместе, эта парочка куда-нибудь исчезает.
 — Этот парень — известный искуситель, — сказал Эдмунд. — Не следовало бы подпускать его к Кэтрин. Пойду-ка поищу ее.
 Протискиваясь сквозь толпу гостей, Эдмунд направился к стеклянным дверям, ведущим на веранду, а оттуда в сад.
 Но искал он не Кэтрин.
 — Кейв, — прошептал он в темноту. — Где ты шляешься?
 — Здесь я, ваша светлость.
 Словно из-под земли вырос могучий мужчина, чем-то напоминавший джинна. И в самом деле, этот человек был правой рукой и поверенным Эдмунда. Натан Кейв, мускулистый детина с колоритной внешностью. У него были длинные черные усы и черные волосы, собранные на затылке в хвост.
 — Ну?
 — Она вышла сюда, правда. Да только не одна, а с парнем, большим парнем. Он ее и целовал прямо здесь, на террасе, скажу я вам.
 — Ублюдок, — процедил Эдмунд.
 — Здесь слишком много народу, придется подождать. Рано или поздно удобный случай подвернется. Я не упущу момента. Обещаю вам, ваша светлость, на этот раз я покончу с ней, как должен был сделать раньше.
 — Все ты со своей жалостью, — пробормотал Эдмунд. — Ты чуть не привел нас обоих на виселицу из-за этой шлюхи.
 Детина шмыгнул носом.
 — Ваша светлость всегда был добр ко мне. Только, сдается мне, нехорошо так с ней кончать. Если только иначе нельзя…
 — Твоим людям можно доверять? — перебил Кейва Эдмунд.
 — Пара висельников, ваша честь, зато уж с ножом управятся получше любого мясника. Не сомневайтесь, эти будут держать рот на замке.
 — Времени остается все меньше. Как только она выйдет замуж, ее смерть нам ничего не даст — состояние уплывет мужу, и мы останемся ни с чем.
 — Не беспокойтесь. Дельце обделаем — комар носа не подточит.
 — История, которую она сочинила, нам на руку. Если на этот раз все получится, заживешь как король, вместо того чтобы служить у меня. Да, — усмехнулся Эдмунд, — тогда уж, мой мальчик, сэр Натан, ты сможешь позабыть те денечки в Ньюгейте навсегда.
 Видимо, воспоминания о проведенных в тюрьме месяцах были жуткими, и по лицу Кейва пробежала тень. Одного только напоминания о тюрьме хватало, чтобы держать могучего «джинна» в повиновении.
 Натан Кейв просидел в долговой яме примерно год, когда его брат поступил на службу к Эдмунду кучером. Однажды Эдмунд попал в неприятную историю — проигрался в карты, а долг заплатить не смог. Пришлось искать человека, чтобы тот уговорил джентльмена, которому Эдмунд задолжал, не предавать дело огласке. Эдмунду ничего не оставалось, как довериться слуге, который намекнул, что если Эдмунд заплатит долг за Натана и вызволит его из тюрьмы, тот будет служить ему как верный пес всю оставшуюся жизнь.
 Тогда же Эдмунду стало известно, что Натан отлично владеет пистолетом и клинком. А такой человек всегда пригодится.
 Эдмунд освободил Натана. И теперь тот был рабски предан ему. Не было задания, которое Эдмунд не мог бы поручить своему верному джинну. И джинн всегда справлялся с любым делом. По крайней мере, до последнего раза.
 — Если бы поблизости не было охраны…
 — Не будет. Герцог сам идет нам на помощь. Он хочет на неделю вывезти нас в Ривенрок. Прекрасная возможность…
 Натан вздохнул:
 — Хотел бы я, чтобы нашелся другой путь.
 — И я хотел бы, но ты сам видишь, его нет. Мы уже пробовали сделать по-твоему, а теперь будем действовать по моему плану.
 — Я дал вам слово, — проворчал богатырь, ковыряя землю носком сапога.
 Эдмунд кивнул.
 — Мне пора. Можешь идти домой, сегодня мне твои услуги не понадобятся.
 Натан кивнул и скрылся во тьме.
 Эдмунд покачал головой. Видит Бог, как все это мерзко. Никогда он не пошел бы на такое, если бы, черт возьми, его жене и ребенку не улыбалась перспектива жить на объедки со стола графини Арундейл. Состояние самого Эдмунда находилось в плачевном состоянии. Что достанется младшему Эдди, когда тот вырастет?
 Единственная возможность обеспечить достойную жизнь семьи — это убрать с дороги Кэтрин.
 Жизнь иногда бывает чертовски трудна.




 Глава 16


 Прикрыв за собой дверь спальни, отведенной ей в Ривенроке, Кэтрин бессильно опустилась на кушетку.
 — Боже праведный, он здесь.
 — Кто здесь, госпожа?
 — Доминик. Он словно тень. Где бы я ни появилась, он тут как тут. Я начинаю думать, что он меня преследует.
 Кэтрин рассказала все Гэбби. Во-первых, близких подруг среди равных себе у Кэтрин не было, а во-вторых, девушка, безусловно, не выдаст секрет. Когда-то и Гэбби испытала губительное пламя страсти, и она очень хорошо понимала Кэтрин.
 — Конечно, он специально ездит за вами. Иначе почему он здесь?
 — Не знаю. Мне казалось, он должен меня избегать! Он странно себя ведет.
 Кэтрин встала, подошла к окну. На холмах овцы щипали зеленую травку. По небу плыли белые кудрявые облачка.
 — Может быть, его честь относится к вам не так, как вы думаете.
 Кэтрин покачала головой:
 — Нет, Гэбби, я нужна ему, но только для постели. Поскольку я не замужем, такие отношения опозорят и меня, и его. — Вздохнув, Кэтрин опустилась на кушетку. — Я должна поговорить с ним.
 — Вы думаете, это мудро? Если дело обстоит так, как вы говорите, то вы можете навлечь на себя неприятности.
 Кэтрин провела рукой по лицу.
 — Наверное, ты права. Самое главное сейчас — добиться предложения Литчфилда. И чем скорее я уеду из Лондона (и от Доминика, прибавила про себя Кэтрин), — тем счастливее я буду.
 К вечеру Кэтрин надела платье из кремового шелка с золотистой кружевной отделкой на юбке из воздушной органзы. Кэтрин решила поразить Литчфилда изумрудным гарнитуром — семейной реликвией Арундейлов, чтобы подчеркнуть необычный цвет глаз и богатство. Что-то из этих двух достоинств должно было подвигнуть Литчфилда наконец сделать предложение. На Доминика решено было внимания не обращать,
 Однако все пошло не так.
 Ричард провел ее в гостиную, а сам отошел, чтобы принести ей шерри. Доминика нигде не было видно.
 Услышав шаги за спиной, Кэтрин обернулась, думая, что вернулся Ричард. И увидела Доминика.
 — Какого черта ты тут делаешь? — вместо приветствия выпалил Грэвенвольд. — Я начинаю думать, что ты меня преследуешь.
 — Что? Это ты преследуешь меня!
 Доминик криво улыбнулся, но в глазах его была тоска.
 — Неужели?
 — Да. Мы с дядей уже давно собирались сюда. Уверяю, если бы я знала о том, что встречу здесь тебя, ни за что бы не поехала.
 — Твой дядя сказал, что у вас дела в Лондоне и вы никуда не поедете.
 — Странно, — нахмурилась Кэтрин. — Ну что же, может быть, он тогда еще не решил. В любом случае я уезжать не собираюсь. Если мое присутствие так раздражает тебя, почему бы тебе не уехать самому?
 — Запомни, Катрина, запомни раз и навсегда, — проговорил сквозь зубы Доминик, — ни ты, ни другая женщина никогда не будут командовать мной. Я останусь здесь. Потому что я так хочу. А ты держись от меня подальше.
 Кэтрин готова была дать ему пощечину.
 — Ты самодовольный…
 — Побереги силы, любовь моя. Мы с тобой оба прекрасно знаем, что я собой представляю. — Заметив Литчфилда, Доминик склонился над рукой Кэтрин и прошептал: — Держи себя в руках, малышка. Ты же не хочешь, чтобы его честь увидел тебя в истинном свете? — И Доминик вышел из комнаты.
 Кэтрин еле заставила себя улыбнуться Литчфилду и взять бокал с шерри.
 — Благодарю, милорд.
 — Ричард, — поправил ее Литчфилд.
 — Ричард, — нежно повторила Кэтрин, стараясь не смотреть на дверь, в которую вышел Доминик.
 — Мне очень нравится, как вы произносите мое имя. Я так рад, что могу проводить здесь время с вами. Эта неделя будет волшебной. Мэйфилды никогда не скупятся.
 Так оно и было. При всей грандиозности Лэвенхэма, Ривенрок был намного роскошнее. Комната, в которой они сейчас находились, представляла собой великолепный союз пурпура и золота. Полы из полированного мрамора покрывали шелковистые ковры с изображением батальных сцен времен завоевания Иерусалима крестоносцами.
 — В среду будет охота, а завтра вечером — маскарад. И это только начало.
 — Маскарад? — переспросила Кэтрин. — Но у меня нет костюма!
 Подошла Джорджия.
 — Не беспокойтесь насчет бала, — сказала она. — Папа, как всегда, обо всем позаботился. Некоторых мы успели предупредить заранее, но мысль о маскараде пришла нам в голову в последний момент. Поэтому мы решили сделать сюрприз и наняли белошвеек. Мастерицы сошьют костюм за пару часов. Вам нужно только решить, в кого вы хотите превратиться.
 Кэтрин подумала о Доминике. Она уже знала, кем будет завтра.
 — Я не совсем уверена в том, что это хорошая идея, госпожа, — осторожно заметила Гэбби, помогая хозяйке надеть белую крестьянскую блузу, богато расшитую бисером.
 — Может быть. Но увидеть, как вытянется лицо Доминика, — ради этого стоит рискнуть!
 Кэтрин надела широкую юбку из красного шелка, расшитую блестками. Гэбби помогла приладить юбку так, чтобы из-под нее чуть выглядывали нижние юбки.
 — Да уж, он будет удивлен, не сомневаюсь, — сказала Гэбби. — Пойдемте, я сделаю вам прическу.
 Кэтрин улыбнулась. Да, она будет настоящей цыганкой, Прическа ее — рыжая масса густых волос, ниспадающих на плечи, чуть приподнятых вверх с одной стороны и украшенных маленькими золотыми монетками, которые она хранила как память, — была тоже цыганской. Монисто на запястьях и золотая лента, стянувшая предплечье, довершали наряд. В ушах — золотые тонкие кольца, а вырез блузки — скандально глубокий.
 — Mon Dieu [5] , — всплеснула руками Гэбби, — его честь будет от вас без ума.
 — Может быть, — протянула Кэтрин. Она отплатит негодяю. Она сведет его с ума. Она заставит его вспомнить все мгновения страсти, каждый горячий поцелуй. Пусть эта страсть спалит его дотла.
 — Ты думаешь, я действительно ничего в этом платье? — с едва заметным волнением спросила Кэтрин.
 С минуты на минуту должен был войти дядя, а в том, что он не одобрит ее выходки, у Кэтрин сомнений не было.
 — Вы — чудо, моя леди.
 Кэтрин обняла служанку.
 — Спасибо тебе, Гэбби. Спасибо за все.
 Герцог Вентворт осторожно постучал в дверь и, когда увидел Кэтрин, едва не лишился чувств.
 — Ты с ума сошла, — возмущенно сказал Гил.
 — Дядя, не беспокойся. Правду знаем только мы двое.
 — В самом деле? — недоверчиво спросил Гил.
 — Ну… да. — Предательский румянец окрасил щеки Кэтрин. — Так мы идем?
 — Не нравится мне твоя затея, Кэтрин.
 — Дядя, не волнуйся. Это только маскарадный костюм.
 — Костюм, — проворчал Гил. — Да уж.
 Кэтрин и Гил поднялись в пурпурно-серебряный зал.
 Гости уже собрались. Здесь были не только те, кто приехал в Ривенрок по приглашению Мэйфилда, но и его соседи.
 Зал был полон разбойниками, пиратами, рыцарями в латах и их очаровательными дамами, были здесь и египетские фараоны, и римские легионеры. Греки в тогах, герои шекспировских пьес и даже сказочные принцессы — все собрались сюда, пряча свои истинные лица под масками.
 Дядя был в наряде судьи в белом кудрявом парике. Эдмунд — разбойник, с черной повязкой на глазу, в красном шарфе, обмотанном вокруг головы, и шпагой за поясом. Амелия — средневековая придворная дама, в светлом парике и с маленькой птичкой, закрепленной в прическе.
 — Боже! — воскликнула Амелия, оглядывая невестку. — Можно подумать, будто ты и в самом деле цыганка.
 — Спасибо, Амелия, — улыбнулась Кэтрин.
 И вдруг Кэтрин почувствовала чей-то пристальный взгляд. Кэтрин знала, кто стоит за спиной. Но, повернувшись, девушка остолбенела. Свет для нее померк, толпа превратилась в пестрый туман, она ясно видела только его, его одного.
 На Доминике были черные облегающие брюки, те, что он носил в таборе, высокие черные сапоги и та самая вышитая и украшенная бисером безрукавка, и больше — ничего. Грудь его и плечи оставались обнаженными, в ухе поблескивала маленькая серебряная серьга.
 Высокий красавец больше не был ни лордом Найтвиком, ни маркизом Грэвенвольдом. Не был больше чужим. Он был тем, кого она любила. Кэтрин едва удержалась, чтобы не броситься к нему на шею.
 Мягкий золотистый свет плясал на его смуглой коже. Он смотрел на нее, и глаза его были черные, как ночь.
 — Добрый вечер, миледи цыганка.
 — Добрый вечер, — почти шепотом ответила Кэтрин.
 — Поскольку мы, не сговариваясь, воплотились в одних и тех же персонажей, — с вежливой улыбкой сказал он, — я думаю, первый танец мы станцуем вместе.
 Кэтрин обещала танец Литчфилду, но сейчас ей было уже все равно.
 — Идет, — хрипло проговорила она.
 Грянула музыка. Доминик прижимал Кэтрин чуть сильнее, чем того требовал танец. Они танцевали так, как танцевали тогда, в таборе, отдаваясь ритму целиком, без остатка, уносились мыслями в тот вечер, когда скрипки выводили другую мелодию, когда вместе с ними плясало пламя костра.
 Доминик не сводил с нее глаз. И во взгляде его не было тоски и отчужденности, а знакомое выражение, огненное, страстное. И казалось, этот танец будет длиться вечно.
 — Как бы я хотел оказаться в таборе, у того костра, помнишь? Там ты была дика и прекрасна. Ты танцевала только для меня.
 Кэтрин почувствовала, что ей становится жарко. Она никогда не позабудет ту ночь и то неистовство.
 — Я хотел бы оказаться там вновь, я хотел бы унести тебя на руках в мой вардо.
 Его глухой голос будил в ней страсть, напоминал о незабываемом ощущении счастья, счастья, которое ей уже не испытать с другим. Слезы навернулись Кэтрин на глаза.
 — Я скучала по тебе, — прошептала она. — Иногда я жалею о том, что не осталась с тобой.
 В глазах Доминика была нежность, та нежность, с которой он смотрел на нее только в таборе.
 — Об этих словах я мечтал с тех пор, как приехал в Англию. Но сейчас, Господи, как я тебя… — Он осекся.
 Кэтрин была на седьмом небе от счастья.
 — Хотел бы я, чтобы все было по-другому, — сказал он. — Хотел бы я, чтобы я был другим.
 Кэтрин наблюдала за ним из-под полуопущенных ресниц, ловила каждое его слово.
 — Я любила тебя, — сказала она. — Я любила Домини, мужчину, с которым жила в таборе.
 Доминик ответил не сразу, только сильнее сжал ее в объятиях.
 — Сейчас перед тобой тот самый Домини.
 — Нет, — покачала головой Кэтрин. — Здесь ты другой. Жестче, безжалостнее. Неужели ненависть к отцу делает тебя таким?
 Взгляд Доминика стал непроницаемым.
 — Что ты знаешь о моем отце?
 — Ничего. Только то, что он умер. Но что бы между вами ни стояло, теперь вес в прошлом.
 — Ошибаешься, — сказал Доминик, сжав зубы. — Это никогда не уйдет в прошлое.
 Кэтрин увидела на лице его мрачную решимость, и сердце ее заныло.
 — Значит, тот человек, которым ты стал здесь, заслуживает лишь моей жалости.
 — Кэтрин…
 Но музыка внезапно оборвалась, и Доминик замолчал.
 Он молча подвел Кэтрин к дяде. Гил был мрачен.
 Взгляд из-под нахмуренных бровей не предвещал ничего доброго. Кэтрин хотела было спросить у дяди, что его так расстроило, но подошел Литчфилд и пригласил ее на следующий танец.
 Кэтрин изо всех сил старалась слушать партнера, улыбаться ему, но мысли ее уносились к Доминику, любимому, желанному. Она искала его взглядом и видела, что он смотрит на нее. Он тоже не мог думать ни о ком другом.
 Кэтрин танцевала со своим цыганом еще один раз, и, как в волшебной сказке, когда стоит надеть корону — и становишься принцессой или принцем, цыганские наряды возвращали их в прошлое, возвращали им ту безумную сладкую ночь.
 Все, что не было связано с Домиником, проплывало мимо сознания Кэтрин. Наверное, было весело, но Кэтрин не помнила ни конкурсов на самый удачный костюм, ни на самую загадочную маску. Литчфилд был как никогда заботлив, внимателен. Кэтрин понимала, что он созрел для предложения, но не делала ничего, чтобы поощрить его к этому. Завтра, только не сегодня, когда рядом любимый.
 Завтра она подумает о будущем. А сегодня пусть будет праздник; Этот вечер она посвятит ему, своему ненаглядному цыгану.
 А потом — пусть уходит из ее жизни вместе с надеждой на счастье.
 Попрощавшись с дядей, Эдмундом и Амелией, Кэтрин сделала вид, что идет к себе в спальню, а сама проскользнула в сад. Луна освещала дорожки. То тут, то там появлялись гуляющие маски. А вдруг он выйдет в сад не один? С какой-нибудь новой леди Кампден? Да нет. Не может быть. Доминик так же увлечен сегодня Кэтрин, как и она им.
 Доминик стоял, прислонившись к решетке сада. Он курил сигару, выпуская тоненькие струйки дыма, и с тоской смотрел в темноту. Кэтрин показалось, что он, как падший ангел, ищет и не может найти собственную душу.
 — Добрый вечер, мой цыганский барон, — тихо сказала она.
 — Кэтрин…
 Доминик отбросил сигару, удивленно глядя на нее. Одну, без спутника.
 — Не надо было тебе выходить.
 — Да, ты прав.
 — Так почему же ты пришла?
 — Потому что Домини сегодня здесь, — ответила она с тихой улыбкой, — а я знаю, что больше его не увижу.
 Доминик нерешительно сделал шаг ей навстречу. И остановился. Затем протянул руку, осторожно коснулся шелковистых рыжих волос. Сделал еще шаг, привлек Кэтрин к себе, а затем прильнул к ее губам.
 Кэтрин прижалась к своему цыгану. Приоткрыла губы. Кэтрин чувствовала привкус выпитого им вина и горько-сладкий дурманящий вкус сигары, но сильнее всего — какой-то только ему присущий вкус, от которого кружилась голова и слабели ноги. Она чувствовала его, его силу и желание.
 — Ты правда ведьма, — прошептал он, целуя ее лицо, шею, плечи. Сжав в ладонях ее груди, он ласкал их, превращая соски в острые, чуть подрагивающие пики. — Я хочу забыть тебя, но не могу. Я засыпаю, но ты приходишь ко мне во сне. Я все время думаю о тебе.
 — Доминик, — прошептала Кэтрин, — Доминик, видит Бог, как я тосковала по тебе.
 Руки его скользнули вниз, сжали ее ягодицы.
 — Как ты нужна мне, моя огненная кошечка, как я хочу тебя… и не могу иметь.
 Он целовал ее снова и снова, с неутолимой жаждой, и Кэтрин казалось, что она растворяется в нем. Она возвращала ему поцелуи и целовала его с тем же ненасытным желанием, мечтая лишь о том, чтобы быть с ним.
 — Доминик, — прошептала она срывающимся голосом. Он подхватил ее на руки и понес к беседке на холме на краю сада.
 — Я не должен был этого допускать, — проговорил он, опускаясь на скамью и усаживая ее к себе на колени. — Я говорил тебе, что не могу жениться. Ничего хорошего из этого не выйдет.
 — Мне все равно.
 — Тебе не все равно. Тебе никогда не было все равно. Останови меня, Кэтрин. Останови это безумие.
 — Завтра, — прошептала Кэтрин. — Завтра я снова стану прежней. А сегодня я твоя, остальное не важно.
 Доминик поцеловал ее долгим глубоким поцелуем.
 — Господи, как я хочу тебя.
 — Люби меня, Доминик. Я хочу почувствовать тебя внутри в этот последний раз.
 Она поцеловала его, и Доминик застонал. Он расстегнул брюки, выпустив свой твердый клинок, и Кэтрин сжала его в ладони.
 — Прошу тебя, — проговорила она нежно. Доминик поцеловал ее горячо, так, что она задрожала.
 — Каджори, — еле слышно пробормотал он, целуя. Его руки и губы творили чудо, создавали ей кровь, разжигали огонь, лизавший пламенем ее лоно.
 Когда Кэтрин, застонав, схватила его за безрукавку, Доминик усадил ее лицом к себе на колени, сжимая ее ягодицы. Ее лоно уже было податливым и влажным, когда он вошел в нее, заполнил собой, заставив сердце биться так часто, что она едва могла дышать.
 Кэтрин откинула голову. Доминик почти весь вышел из нее и следующим сильным толчком опять вошел — весь, так, что Кэтрин пришлось закусить губу, чтобы сдержать крик.
 — Ты моя, — сказал он нежно. — В моем сердце ты всегда будешь только моей. — Притянув ее к себе, он коснулся губами ее рта, раздвинул языком зубы, проник внутрь, коснулся нёба. Кэтрин запустила пальцы в его полосы и качнулась ему навстречу, чувствуя, как движется в ней его твердая плоть. Она металась, стонала, обхватив его шею, пока он, придерживая ее за бедра, вновь и вновь входил в нее.
 Через несколько минут она взметнулась за грань сознания, в блистающий мир с алмазными звездами, мир безграничной радости.
 Доминик последовал за ней в этот мир, выбросив в нее семя. Кэтрин вдруг поняла, что страстно хочет одного: чтобы семя его дало в ней росток, чтобы ребенок, которого она родит, был бы от него, а не от кого-то другого.
 Кэтрин не замечала, что плачет, пока Доминик не стал вытирать ее слезы.
 — Не надо, — прошептал он. — Не плачь.
 — Я не плачу, — ответила она. — Я никогда не плачу.
 Доминик прижал ее к себе, баюкая как ребенка, а она, словно маленькая девочка, уткнулась носом в его плечо. Так они сидели в темноте, прижавшись друг к другу, мечтая о том, чтобы эти последние мгновения никогда не кончались. Между тем ночь вступала в свои права: где-то ухнула сова, в пруду заквакали лягушки, застрекотали кузнечики. Прощальные аккорды оркестра напомнили им о том, что их время заканчивается.
 — Если бы я мог, я женился бы на тебе, — шептал ей на ухо Доминик. — Но я не могу.
 Кэтрин ничего не сказала.
 — Я обещал своей матери. Я поклялся себе самому. Я не дам ему победить.
 Кэтрин молча встала с его колен и поправила юбки.
 — Это не значит, что мне нет до тебя дела.
 Кэтрин пристально посмотрела на него, увидела муку в черных прекрасных глазах и прижала к груди его голову.
 — Делай то, что велит тебе долг.
 — Кэтрин…
 — Мне пора. Будем считать, что нам это приснилось.
 Доминик вздрогнул. Да, впереди много ночей, много снов, в которых она будет звать его и никогда не сможет дозваться. Впереди одиночество. И пустота.
 — Мой брак с Литчфилдом поможет решить… непредвиденные проблемы, — с напускной легкостью заявила Кэтрин. — Так что насчет этого можешь не волноваться.
 Как он хотел бы сейчас получить нож в спину!
 — Он сделал предложение?
 — Пока нет, но скоро сделает.
 — Могла бы подыскать мужа получше. Желающих вполне хватает.
 — У тебя кто-то есть на примете? — с сарказмом поинтересовалась Кэтрин. — Может, Стоунлей? Он ведь твой друг. Можешь предложить ему?
 Стоунлей в постели Кэтрин. Доминику стало противно.
 — Рэйн едва ли предоставил бы тебе больше свободы, чем я. Возможно, Литчфилд — действительно лучшая партия. Как только ты родишь ему сына, он окружит себя любовницами — если это то, чего ты хочешь.
 — Именно этого я и хочу, — сказала Кэтрин.
 — Возможно, после того, как ты выйдешь замуж, нам будет проще…
 Целый год Литчфилд будет наслаждаться прелестями жены. У Доминика судорогой свело мышцы.
 — Возможно, — эхом откликнулась Кэтрин, но Доминик знал, что она никогда не согласится стать его любовницей. Она останется верна мужу до конца своих дней. И не важно, будет ли она любить этого Литчфилда или нет. Но к Доминику Кэтрин не вернется никогда.
 — Тебе лучше идти, пока тебя не хватились.
 — Да.
 — Я обещал Мэйфилду, что поеду с ним на охоту, поэтому уехать раньше завтрашнего вечера не могу. Обещаю, что не встану у тебя на пути.
 — Так будет лучше.
 Кэтрин поцеловала его в щеку. Никогда прощание не было столь тягостным.
 — До свидания, мой цыганский любовник. Я никогда тебя не забуду.
 Кэтрин повернулась, но Доминик поймал ее за руку.
 — Кэтрин…
 — Не надо, прошу тебя.
 С этими словами она побежала вниз по тропинке. Доминик смотрел ей вслед. Сердце его разрывалось. Она нужна была ему, но он не мог взять ее, не мог, если хотел оставаться мужчиной в собственных глазах.
 Доминик сидел, глядя в пустоту. В душе бушевала буря. Он разрывался между любовью, чувством вины и чувством долга. Он не может нарушить клятву, но он безумно любит Кэтрин! «Кэтрин, — думал он, — зачем я только тебя встретил! Если бы все было по-другому. Если бы ты была другой».
 Но она не была другой. Страстная красавица, но решительная и несгибаемая. Женщина, которую он уважал, желал сильнее всех других, женщина, которой он не мог обладать.
 Казалось, что даже из могилы отец насылает на него боль.




 Глава 17



  Есть две вещи, которые англичанин понимает хорошо: крепкие слова и крепкие пинки. 

    У. Хазлет

 Доминик невидящим взглядом смотрел туда, куда ушла Кэтрин. Он уже тосковал по ней.
 Он провел рукой по волосам и вздохнул. Не надо было идти на поводу у своего желания. Не надо было брать ее вот так. Это было несправедливо по отношению к Кэтрин и несправедливо по отношению к самому себе.
 Как могло случиться, что женщина смогла сломать его жизнь?
 Послышался шорох. Доминик насторожился. Что это? Мужской грубый голос произнес что-то хриплым шепотом, а затем сдавленно вскрикнула Кэтрин.
 Доминик уже мчался по тропинке. Сердце его бешено колотилось. Повернув за угол, он увидел, что Кэтрин отчаянно борется с мужчиной в маске из грубого хлопчатобумажного чулка с прорезью для глаз. Негодяй тащил ее в кусты.
 Одним прыжком преодолев разделявшее их пространство, Доминик яростно набросился на насильника. Ухватившись за холщовую рубаху, Грэвенвольд ударил его изо всех сил. Неизвестный упал. Доминик стал бить негодяя ногами. И тут из темноты появился второй. Что-то блеснуло у него в руке. Пистолет… И в тот же миг острая боль пронзила висок Грэвенвольда.
 — Доминик! — в ужасе закричала Кэтрин, бросившись к оседавшему на землю Доминику.
 — Беги, — выдавил он, — им нужна ты!
 Боль разрасталась, пульсировала, перед глазами его поплыли круги, сознание начало меркнуть. Из последних сил Доминик сделал шаг ко второму нападавшему. Перед меркнущим взором Доминика встало видение: Кэтрин, вооруженная садовыми ножницами, которыми она размахивает над головой, как дубиной.
 — Черт, — пробормотал второй, оказавшийся между двух огней — с одной стороны Доминик, пусть раненый, но все же еще на ногах, с другой — Кэтрин, с острыми ножницами.
 — Что-то мне не хочется превратиться в силос, — пробурчал громила и бросился наутек. Первый, в маске, вскочил и помчался вслед за товарищем.
 Доминик покачнулся и упал бы, если бы Кэтрин не бросилась ему на помощь.
 — Доминик, — шептала она, обнимая его. — Ты жив?
 — Какого дьявола ты не послушалась меня? — Доминик прижимал ладонь к ране на виске. Кровь струйкой текла по руке.
 — Я не могла оставить тебя!
 Если бы голова не болела так сильно, он бы улыбнулся.
 — Ты могла бы позвать на помощь. Куда, черт возьми, подевалась охрана, которую нанял твой дядя?
 — Ты знаешь об охране?
 — Я знаю практически обо всем, что имеет отношение к тебе, любовь моя, это на случай, если ты не заметила, — усмехнулся Доминик и застонал. Голова раскалывалась. — Я очень проницательный мужчина.
 Кэтрин вспыхнула.
 — Если ты так много знаешь, мог бы догадаться и о том, что я не побежала за помощью, потому что не хотела скандала. А теперь дай-ка мне взглянуть на твою голову.
 Кэтрин прикоснулась к ране на виске, и Доминик сморщился от боли.
 — Со мной все хорошо, — заверил он. — Сейчас надо побыстрее найти твоего дядю и рассказать ему о случившемся.
 — Ты с ума сошел, — воскликнула Кэтрин. — Я не могу рассказать дяде, что была с тобой в саду в такой час! А что до охраны, они не могли предположить, что на меня могут напасть так близко от дома. Они там, дальше, за оградой сада. Завтра я придумаю, как убедить их перейти поближе.
 Доминик задумчиво смотрел на нее. Пожалуй, она права. И надо будет самому нанять людей для охраны Кэтрин. Черт, как болит голова.
 — Ты знаешь, кто стоит за этими нападениями?
 Кэтрин покачала головой.
 — Дядя Гил думает, что кому-то очень не нравится, что я состою в благотворительном обществе, хотя мне не верится.
 — И я так не думаю, — сказал Доминик, — остается одно: поставить в список первым твоего дорогого кузена.
 — А ты быстро догадался, — заметила Кэтрин.
 — Не такая уж и трудная загадка: у него самые крупные ставки.
 — Ты действительно подозреваешь Эдмунда?
 — Есть еще один вариант: похищение с целью получения выкупа.
 — Но за меня не просили выкуп.
 — Возможно, похититель в последний момент испугался и решил получить деньги более безопасным способом: продал тебя цыганам.
 — А на этот раз?
 — Они решили, что ты слишком много знаешь, значит, рано или поздно сможешь догадаться о том, кто все это затеял. Я сомневаюсь, что преступники могли предположить, что ты вернешься домой.
 Кэтрин нахмурилась.
 — Это многое объясняет. Я действительно не верю, что Эдмунд мог пойти на такое. Он и Амелия — мои самые близкие друзья.
 — Вероятно, ты права. Но мы не можем рисковать. Я найму человека, чтобы он присмотрел за твоим кузеном.
 — Не стоит тебе в это вмешиваться. Я сама могу нанять сыщика.
 — Кэтрин, это дело — не игрушки. На карту поставлена твоя жизнь.
 — Я прекрасно об этом знаю. Можешь не сомневаться: я приму все необходимые меры.
 «И я тоже», — подумал Доминик, а вслух произнес:
 — Ну что же, если хочешь, можешь заниматься этим сама.
 Если потребуется, он наймет целый полк; чем надежнее будет защищена его любимая, тем спокойнее будет ему самому. Ему чертовски не хотелось покидать Ривенрок, пока Кэтрин еще была в опасности, но у него не было иного выхода.
 — Тебе лучше идти к себе. Запри двери и закрой на задвижки окна.
 — Непременно.
 Доминик сжал кулаки.
 — Хотел бы я поймать тех ублюдков.
 — И я, — сказала Кэтрин, повернулась, чтобы уйти, но, помедлив, спросила у Доминика: — Ты уверен, что с тобой все в порядке?
 — Благодаря забывчивому садовнику и тебе, моя прелесть, — криво улыбнулся Доминик, — я жив и завтра буду совершенно здоров.
 — До свидания, Доминик, — сказала Кэтрин.
 — До свидания, любовь моя.
 — Да, старина, может, ты и прав, — протянул Осгуд Хорнбакл.
 Заложив руку за спину, он принялся ходить взад-вперед по комнате. Старики уединились в гостиной в восточном крыле Ривенрока.
 — Но не исключено, что повеса просто увлекся твоей очаровательной племянницей и, воспользовавшись случаем, соблазнил ее. У него не слишком хорошая репутация, хотя до сих пор за ним не замечено было совращение девственниц.
 — Говорю тебе, это он, — ответил Гил, — тот самый мужчина, с кем Кэтрин имела связь во Франции. Ты же знаешь, что о нем говорят, будто у него цыганская кровь. Сам никогда не верил этим сплетням, но теперь меня не переубедить.
 Гил рассказал своему верному другу Осгуду кое-что о приключениях племянницы.
 — Почему бы тебе не спросить ее обо всем прямо?
 Гил вздохнул.
 — Если бы она хотела рассказать мне правду, она бы сделала это уже давно. Негодяй слишком хорошо ее знает, он с самого начала сделал ставку на ее порядочность. Она не станет заставлять жениться на себе, если мужчина ее не любит.
 — Но ты считаешь, что он любит ее.
 — Любит, клянусь Богом. Никогда не видел, чтобы мужчина смотрел на женщину так, как смотрел на Кэтрин Грэвенвольд. Он потерял от нее голову. И честно тебе скажу, я прекрасно понимаю маркиза.
 — Ну-ну, — хихикнул Осгуд. — Вспоминаю одного горячего юного герцога. Приударял он за дочкой одного барона и чуть было не помер на дуэли из-за нее.
 Гил покраснел. Осгуд напомнил ему случай, произошедший с ним в молодости. Гил очень любил свою жену Барбару; дома называл ее Бобби и даже по прошествии десяти лет со дня ее смерти продолжал тосковать о ней.
 — Да… Ну что же, если я прав, Грэвенвольд без памяти влюблен в мою племянницу. Просто он не хочет признаться себе в этом. Его ненависть к отцу и жажда мести зашли слишком далеко. Он разрушит свою жизнь, если будет упорствовать в своих заблуждениях.
 — И все же мы не можем с абсолютной уверенностью считать, что маркиз — тот человек, который лишил ее невинности, — резонно заметил Хорнбакл.
 — Да, без тщательного расследования не можем, да и у нас нет на это времени.
 — Так что ты предлагаешь? — спросил Осгуд.
 — Мы устроим им проверку. Каким бы ни было его происхождение, Грэвенвольд отличный малый. Если он и впрямь тот проклятый цыган, то мы заставим его жениться на Кэтрин.
 — Десять к одному, Кэтрин эта затея не понравится.
 — Кэтрин собирается замуж за Литчфилда. Ни за что не отдам ему мою девочку. Кэтрин нужен мужчина умный и сильный, мужчина, который мог бы держать ее в руках, кто способен обуздать ее норовистый характер и в то же время не сломать ее.
 — Не могу утверждать на все сто, но Грэвенвольд тоже с характером. Боюсь, что, если его припрут к стене, он может обойтись с Кэтрин не слишком хорошо.
 Герцог усмехнулся. Он-то получше других знал характер своей племянницы.
 — Кэтрин сумеет за себя постоять.
 Старики рассмеялись.
 — Она молодец, Осгуд. Воля у нее есть и настойчивость тоже. И хитрости ей не занимать. Я хочу, чтобы она была счастлива, и, видит Бог, ради этого пойду на что угодно.
 Хорнбакл сел в кресло.
 — Ну давай, выкладывай, что ты задумал.
 — Что там, моя госпожа?
 Кэтрин несколько раз перечитала записку. Проснувшись, она нашла ее под дверью спальни.
 — «Должен увидеть тебя. Отстань от других и скачи к старому каменному коттеджу в лесу возле восточного озера». И подпись: «Д.»
 — Это от его чести?
 — Я не знаю почерка Доминика.
 — Тогда почему вы уверены, что это написал он, а не те, что напали на вас? Это очень опасно. Вы не должны ехать.
 — Сзади будут ехать охранники дяди. Они придут мне на помощь в случае опасности.
 — Не нравится мне все это.
 — Так ведь и мне не нравится, но Доминик не стал бы просить меня о встрече, если бы не что-то важное.
 Кроме того, он сегодня уедет, и они даже не попрощаются. Если верить его обещанию, он больше не встанет у нее на пути.
 — Может быть, он не может решиться расстаться с вами.
 — Может быть, он хочет попрощаться. — В ту ночь после бала прощальных слов не было. В сердце Кэтрин проснулась надежда. — Как бы там ни было, я пойду.
 — Тогда нам нужно торопиться, — вздохнула Гэбби. — Вот-вот окончательно рассветет. Если вы хотите успеть, пора одеваться.
 Кэтрин кивнула. Она, Джорджия и еще несколько дам решили поехать с мужчинами на охоту на лис. Девушки — страстные поклонницы верховой езды — не могли пропустить такое приятное событие. Умения большинства дам хватало ровно настолько, чтобы прокатиться неторопливым галопом по аллее парка. Кэтрин гордилась своим мастерством, И сегодня она собиралась воспользоваться этим, чтобы исчезнуть, — быть может, даже для охранников дядюшки Гила.
 Кэтрин решила, что перед тем, как зайти в дом, она сможет из леса понаблюдать за домиком, и если она увидит, что Доминик там, она войдет, а если нет — легко догонит остальных. Если же Доминик будет ждать ее в доме, беспокоиться нечего — лучшей охраны ей не найти.
 Подумала и тут же усмехнулась про себя. Когда это она чувствовала себя спокойно в его присутствии?
 Гэбби помогла хозяйке завершить утренний туалет. Кэтрин надела бархатный костюм для верховой езды, с высокой талией, белым жабо из кружев на лифе, такими же манжетами и воротником. Гэбби убрала хозяйке волосы в тугой пучок на затылке и закрепила миниатюрную шляпку из бархата, с небольшими полями и плоским верхом и тонкой черной вуалеткой.
 — Как я выгляжу?
 — Отлично, — заверила Гэбби.
 Сердце Кэтрин колотилось как бешеное. В тысячный раз она задавала себе вопрос, чего же она ждет от этого свидания — и не могла ответить.
 Сказав себе, что скоро ее мучительное неведение развеется само собой, Кэтрин решительно направилась к выходу.
 Позади особняка уже собрались охотники. Псы лаяли, лошади от нетерпения били копытами землю. Кэтрин пропустила завтрак, сказав, что у нее нет аппетита, но остальные перекусили бисквитами с горячим шоколадом или кофе. Впереди их ждал охотничий завтрак. Охотники должны были поймать лисий след, потом слуги погонят зверьков вниз с горы. Там их будут ждать мужчины с ружьями.
 Кэтрин нервничала все сильнее. Сев на мэйфилдского охотничьего жеребца, она огляделась, надеясь найти в толпе Доминика. Узнать его среди пестрой толпы оказалось легко: осанкой, легкостью движений, особым шиком, с которым ои держался в седле, Доминик сильно отличался от остальных. Черный скакун переступал с ноги на ногу. Доминик, смуглый, черноволосый и черноглазый, словно сросся с конем. Доминик заметил ее, и во взгляде его читалось неодобрение. Быть может, он написал ей записку для того, чтобы оградить от опасности, спрятать в коттедже? Как бы там ни было, если записка действительно от него, это скоро выяснится.
 Они долго смотрели друг на друга. Потом Доминик кивнул, будто делал знак, что он готов встретить ее в условленном месте.
 Кэтрин немного успокоилась. Значит, записку прислал Доминик. И теперь можно было отдаться быстрой езде и тому непередаваемому возбуждению, что дарит охота. Она, конечно, приедет в коттедж, но только после того, как насладится охотой, и ничто не подарит ей больше радости, чем оставить далеко позади этого самонадеянного Доминика Эджемонта.
 — Может быть, не поедешь? — услышала Кэтрин встревоженный голос дяди. Гил стоял рядом, поглаживая норовистого коня по крутой шее. — Тех, кто напал на тебя в саду, еще не схватили, и тебе угрожает опасность.
 Кэтрин рассказала дяде о нападении, изменив лишь время — на час раньше, и даже назвала Доминика своим спасителем.
 — На охоту едут человек тридцать. Кто будет нападать на меня, когда вокруг столько народу? Я уже не говорю про то, что охранников тут чуть ли не пруд пруди.
 — И все же не нравится мне это, — проворчал Гил.
 — Дядя, я не хочу, чтобы ты так волновался. Со мной ничего не случится.
 Гил кивнул и пошел в дом. Кэтрин смотрела вслед дяде. Гил был прекрасным наездником, но сейчас немного прихворнул: ныли суставы — возраст давал о себе знать. Гил и Осгуд решили остаться дома.
 Кэтрин глубоко вздохнула, наслаждаясь ароматом сыромятной кожи упряжи, скошенной травы, конского пота. Лошади тронулись. У Кэтрин сильнее забилось сердце. Зазвучал охотничий рог, засвистела плеть. Псарь спустил собак, и свора длинношеих широкогрудых гончих яростно залаяла.
 Через несколько минут настигли первую жертву. Крохотный рыжий зверек метнулся из-за ограждения, и началась гонка. Пока остальные поскакали в объезд по открытому полю, Кэтрин, пригнувшись к лошадиной шее, легко преодолела каменную ограду. Кэтрин чувствовала, что Доминик где-то рядом.
 Вскоре Кэтрин обогнала Джорджию. Сразу после второй каменной насыпи образовался небольшой прудик, поросший ряской, — и верный конь не подвел. Один из ездоков упал.
 Потом кавалькада рассеялась. Кэтрин легко оставила позади менее опытных наездников и сейчас скакала впереди. Краем глаза она видела, как Доминик догоняет ее. На лице его было неодобрительное выражение.
 Кэтрин легко перемахнула через высокую живую изгородь, аккуратно, не задев ни листочка. Доминик проделал тот же маневр.
 — Если уж у тебя хватило безрассудства и спеси поехать сюда, держись по крайней мере рядом с остальными. Ты не представляешь, какая ты сейчас хорошая мишень.
 — В чем дело? — усмехнулась Кэтрин. — Не можешь держаться наравне, так не придумывай отговорки.
 Кэтрин пришпорила лошадь, разогналась и взяла водную преграду, которую большинство мужчин предпочли объехать стороной.
 Под удивленным (или восхищенным? Она не вполне разобралась) взглядом Доминика Кэтрин рассмеялась и снова натянула поводья.
 Когда Доминик вновь поравнялся с ней, она быстро сказала:
 — Старый каменный дом. Дай мне минут пятнадцать.
 — Постарайся за это время не сломать себе шею, — крикнул вслед Доминик, глядя, как она, повернув коня, скачет к остальным.
 Через пятнадцать минут Кэтрин, отстав от остальных, свернула в лесок и поскакала на восток, к озеру. Она быстро отыскала маленький каменный дом.
 Кэтрин вздохнула с облегчением, заметив черного жеребца Доминика, привязанного у ограды.
 Доминик ждал ее в маленькой гостиной, необыкновенно мужественный в своей темно-синей с едва заметной полоской куртке, облегающих бриджах и высоких черных ботфортах. Плечи его казались такими широкими, что им было тесно в комнате. Сердце Кэтрин забилось чаще, и даже хмурое выражение его лица не испортило ей настроения.
 — Ах ты, маленькая разбойница, — сказал он, подходя к ней, — что это ты вытворяешь?
 — Могу я позволить себе маленькое удовольствие? — улыбнулась Кэтрин.
 — Ты могла сломать себе шею или, того хуже, тебя могли убить.
 — Ну что же, — пожала плечами Кэтрин, — ни того, ни другого, к счастью, не произошло. Кроме того, какое тебе до этого дело?
 — Никакого, Кэтрин, — вздохнул Доминик. — Тут ты очень даже права.
 Кэтрин ждала, что он начнет разговор сам. Но Доминик молчал, и она хотела было спросить его, зачем он послал записку, но передумала. Она подождет. Спешить им некуда. Охота только началась. Кэтрин не собирается показывать Доминику, что ей чрезвычайно любопытно, зачем он ее позвал.
 — Нам не надо было встречаться, — неожиданно заявил Доминик.
 — Не надо, — согласилась Кэтрин. — Тогда почему мы оба здесь?
 Доминик улыбнулся. У Кэтрин душа перевернулась, как он был в тот момент хорош собой.
 — Тоже верно.
 Но он не делал ни одного движения к ней навстречу. И Кэтрин стояла неподвижно.
 — Твой дядя поблагодарил меня за то, что я вмешался тогда, в саду. Поскольку он не вызвал меня на дуэль, значит, он не знал, чем мы там, с тобой занимались.
 — Я просто поменяла местами день и ночь.
 — Очень умно, — сказал Доминик. — Честно говоря, моя сладкая, у тебя просто талант на всякого рода выдумки. Особенно я был тронут твоей историей о помолвке. Могу я спросить, зачем было идти на такие крайности?
 Кэтрин не нравился его тон — мягкий, вкрадчивый. А в глазах почему-то была злость. Предположение Гэбби о том, что он не мог перенести разлуки, видимо, оказалось неверным.
 — Ну что же, сам напросился. Я не хотела, чтобы ты затащил меня в постель, и делала для этого все возможное. Я наивно верила, что если ты будешь думать, что я люблю другого, то не станешь меня принуждать.
 — Так я принудил тебя, Катрина?
 Кэтрин опустила голову.
 — Нет, — медленно проговорила она. — Я знаю, что могла остановить тебя, даже тогда, у самого края. Но тогда я этого не хотела. Не хочу этого и сейчас.
 Доминик молчал. Еще мгновение он продолжал неподвижно смотреть на нее, но потом шагнул навстречу, взял ее руку и поднес к губам.
 — Я никогда не встречал таких женщин, как ты, и, боюсь, не встречу никогда.
 Кэтрин смотрела ему и лицо, лаская взглядом каждую складочку, каждую черточку, морщинки в уголках глаз, чувственную линию губ. В глазах его горело желание. Но было в его взгляде и нечто другое — мучительная и горькая решимость, и Кэтрин мысленно содрогнулась, понимая, куда может завести его такое фанатичное упорство.
 И ей стало жаль его, жаль искренне. Кэтрин погладила его по щеке. Приподнялась на цыпочки и поцеловала его, нежно, так, будто могла испить до дна его горечь, освободить его душу.
 — Кэтрин, — так шептала его мука, боль, что камнем давила на сердце.
 Доминик подхватил ее на руки, прижался губами к ее губам, отнес на диван, с судорожной торопливостью стал расстегивать ее наряд. Минута — и платье соскользнуло с плеч и в тот же миг горячие губы его стали жечь ее тело: он целовал ей шею, дюйм за дюймом, прокладывая путь к груди. Язык его коснулся соска. Он нежно обнял его губами, чуть втянул и рот медленным дразнящим движением, от которого все существо се пронзила сладкая мука.
 — Я хочу тебя, — прошептал он. — Я знаю, что не должен этого делать, но, видит Бог, я не могу остановиться.
 Кэтрин обняла руками его черную голову и притянула к себе. Доминик понимал, как сильно она его хочет, и сдержал себя. Она заслуживала большего, чем торопливое соитие.
 — Если этому свиданию суждено стать последним, давай возьмем от него как можно больше. У нас впереди часы. Позволь мне любить тебя так, как я делал это раньше, медленно и полно. Позволь показать мне то, что я к тебе чувствую.
 Ободренный нежной улыбкой Кэтрин, Доминик приник губами к ее груди, лаская ее, пока последние пуговицы ее наряда не оказались расстегнутыми.
 — Осгуд, ты жив?
 Гилфорд Лэвенхэм склонился над сэром Осгудом Хорнбаклом, сидящим на траве у поросшей мхом каменной ограды и потирающим шишку на голове.
 — Надо было поехать в обход, слишком стар я стал для подобных трюков.
 Гил с улыбкой помог другу подняться на ноги.
 Когда конь отказался брать препятствие, Осгуд натянул поводья так, что жеребец встал на дыбы, а Осгуд полетел вверх тормашками.
 — Не пеняй на возраст, старина, — сказал Гил, — ты никогда не был особенно хорошим наездником.
 Осгуд рассмеялся;
 — Да уж, не то что твоя племянница. Девчонка держится в седле не хуже мужчины.
 Герцог хмыкнул.
 — Она умеет ездить, это точно. Но только ее маленький задик слишком привлекает внимание, и не только, как я заметил, маркиза Грэвенвольда. Из-за твоей неуклюжести мы можем опоздать.
 Осгуд вскарабкался в седло.
 — Ты прав, старик. Поспешим. Она и так порядком себя скомпрометировала, и нет нужды смущать ее больше, чем мы задумали.
 Гил вскочил в седло. Черт побери, только бы они с Оззи не натворили беды. А если парочка поняла, что их надули? Тогда в доме никого нет. А на Кэтрин могли снова напасть. Гил долго прикидывал и решил, что игра стоит свеч,
 — Быстрее, Осгуд, нельзя терять ни минуты!
 Джентльмены, пришпорив коней, стремительно приближались к старому дому на поляне.




 Глава 18


 Издали маленький каменный домик выглядел заброшенным и пустынным. Неужели опоздали? Гил не смог сдержать возгласа разочарования. Но тут он заметил черного жеребца Доминика, а чуть поодаль и коня Кэтрин.
 — Они здесь, — воскликнул Гил.
 — Должно быть, целуются, — пробормотал Осгуд. — Чертовски жаль парня. Не хотел бы я оказаться на его месте.
 — Что бы они там ни делали, мы должны довести дело до конца. Я должен войти туда ради Кэтрин, и не беда, если она не поблагодарит меня.
 Гил спешился, стараясь производить как можно больше шума, громогласно вопя об опасности, которой подвергала себя Кэтрин, а затем яростно затарабанил в дверь. Гил услышал встревоженный шепот Кэтрин, тихое ругательство, произнесенное мужским голосом.
 Гил постучал еще раз.
 — Лучше откройте сами, — заревел он, — я все равно войду!
 — Минуту, Вентворт, — хрипло отозвался Грэвенвольд.
 Но Гил ждать не стал. Ему совсем не хотелось дать негодяю улизнуть.
 — Вхожу, — объявил он.
 Щеколда на двери отлетела, и он ворвался в комнату. Хорнбакл пошел следом.
 Гил увидел именно то, что ожидал. Кэтрин в только наполовину застегнутом мятом платье с распущенными волосами и горящими щеками, пыталась непослушными пальцами застегнуться до конца. Грэвенвольд был одет полностью, но рубаха его была распахнута, и волосы растрепаны.
 Гил смотрел на парочку с молчаливым осуждением.
 — Так, — произнес он замогильным тоном, — что это вы тут делаете?
 Кэтрин гордо вскинула подбородок.
 — Полагаю, дядя, — произнесла она спокойно, — вы и сэр Осгуд знакомы с лордом Грэвенвольдом.
 — Разумеется, милочка, — ядовито заметил Гил, — но отнюдь не так близко, как ты.
 Кэтрин покраснела до корней волос. Доминик заговорил:
 — Вы приехали весьма кстати. Могу я поинтересоваться, что вы, двое, здесь забыли? Насколько я помню, когда мы выезжали на охоту, вам нездоровилось, — или вы станете отрицать, что этот фарс не более чем спектакль, устроенный вами и вашей племянницей?!
 — Что! — Кэтрин чуть не задохнулась от возмущения. — Это говоришь ты, ты, который прислал мне записку?! Ты все это устроил, а не я!
 — Я не посылал никаких записок, Катрин. И вы все это прекрасно знаете. Я получил приглашение от тебя.
 — Неправда!
 Кэтрин взглянула на герцога:
 — Что вы здесь делаете, дядя?
 — Нанятые мной люди вернулись в дом с известием, что ты исчезла во время охоты. Мы с Осгудом пустились на поиски вместе с охраной, и один из всадников сообщил нам, что ты скрылась в этом направлении.
 — Тогда кто же послал записку? — спросил Доминик, не отводя взгляда от Кэтрин.
 — Что привело вас обоих сюда, — поспешил вмешаться Гил, — не так уж важно. Факт остается фактом — вы здесь, полуодеты. Вы скомпрометировали мою племянницу, Грэвенвольд, и я вправе ожидать, что вы поступите, как честный человек.
 — Нет, — ответил Доминик. — Я не намерен жениться на Кэтрин, как, впрочем, ни на какой другой женщине. Ни сейчас, ни в будущем.
 Гил почувствовал, что его вот-вот хватит удар.
 — Клянусь Богом, вы женитесь, или, обещаю, я вызову вас на дуэль. Пусть я старше вас, но рука у меня все еще крепка, и я стреляю метко. Или вы женитесь, или считайте, что вы уже наполовину мертвец.
 — Нет! — закричала Кэтрин, хватая дядю за руку. — Дядя, не надо! Доминик может убить тебя.
 — Как же так, любовь моя, — тонко усмехнувшись, спросил Доминик. — Неужели тебе совсем не жаль меня?
 — Тебя?! — Кэтрин обернулась к Грэвенвольду и почти в истерике выкрикнула: — Вы — негодяй и пройдоха! Вам нет дела ни до чего, кроме ваших дурацких клятв! Если бы на земле остался только один мужчина, и им были бы вы, я и то не согласилась бы за вас выйти!
 — Тогда мне вообще непонятно, о чем мы здесь говорим! — Доминик застегнул рубаху и взял куртку.
 Хорнбакл перехватил руку Грэвенвольда.
 — Не думаю, что разговор закончен, — быстро проговорил толстячок. Доминик выпрямился, и Хорнбакл отпустил его руку. — Итак. Или вы поступите, как велит долг джентльмена, или вам придется принять вызов. Каков ваш выбор?
 Доминик едва сдерживал ярость. Он готов был задушить Кэтрин и ее дядю за то, что они заманили его в ловушку. Его сердце не тронул даже несчастный вид Кэтрин: бледная, с трясущимися руками, она могла бы разжалобить самого закоренелого злодея. И в то же время Доминик понимал, почему они так поступили. Как говорится, любишь кататься, люби и саночки возить. Он лишил невинности юную девушку. Он обязан был после этого на ней жениться.
 К тому же дело касалось Вентворта. Доминику не хотелось убивать его — он уважал старика и сейчас даже восхищался его поступком. Герцог поступал так, как считал нужным, и делал лишь то, что сделал бы на его месте любой отец семейства.
 Доминик сжал кулаки. Отец смеялся над ним из могилы жестоким, язвительным и довольным смехом.
 — Кого ты хочешь обмануть? — спросил его как-то раз старый маркиз. — Ты ведь малый с горячей кровью, такой же влюбчивый, каким был когда-то и я. Твое «орудие любви» предаст тебя в один прекрасный момент. Ты не сможешь прятать его в штанах дольше, чем я в твои годы.
 Доминик мысленно выругался, стараясь заглушить язвительный голос, звучащий у него в голове, голос, от которого он сходил с ума. Должен быть какой-то выход, должен…
 И внезапно выход нашелся.
 Доминик посмотрел на Вентворта с угрюмой ухмылкой
 — Хорошо, ваша честь, вы победили. Я женюсь на вашей крошке, но при одном условии.
 — Итак?
 — Это будет фиктивный брак — брак только на бумаге. Я поклялся, что род Эджемонтов закончится на мне, и так тому и быть.
 — Хватит! Мне надоело! — И Кэтрин, подхватив подол платья, направилась к двери.
 — Вы останетесь здесь до конца, мисс, — сказал, как хлестнул, Вентворт. — Вы пройдете через все это до конца, вместе с ним.
 Кэтрин впервые видела дядю в такой ярости. Она оробела.
 — Что за чепуху вы несете? — спросил герцог у Доминика. — Думаю, не ошибусь, если скажу, что уже сейчас Кэтрин может быть беременна от вас, сударь.
 Кэтрин вспыхнула, Доминик нахмурился.
 — Хорошо, что вы напомнили. Значит, со свадьбой придется подождать до тех пор, пока Кэтрин не будет знать наверняка, беременна она или нет. Как только вопрос прояснится, можно будет говорить о дальнейшем.
 Гил ошалело посмотрел на Доминика.
 — Не хотите ли вы сказать, что если моя племянница носит вашего ребенка, вы откажетесь от нее?
 Доминик опустил глаза. Он виноват. И он должен заплатить сполна. Но он не преступит своей клятвы. Никогда.
 — Разумеется, я позабочусь и о Кэтрин, и о ребенке, только не смогу дать ему своего имени.
 Кэтрин почувствовала себя так, словно ее выпороли на глазах у всех. Милосердный Боже! И это тот человек, которого, как ей казалось, она любила?!
 — Как это мило, Доминик. Какое благородство! И что же, смею спросить, получу в этом так называемом браке я, если, конечно, он состоится?
 — Вы, моя сладкая, получите титул маркизы Грэвенвольд, титул вполне достойный даже графини.
 — Ваш титул для меня ничто. У меня есть Арундейл. Значит, вы намерены получить мое приданое и отказываетесь дать мне наследника, в котором нуждается мой род?
 — Ваши деньги можете оставить при себе, — язвительно заметил Доминик. — У меня и своих денег хватает. Что же касается наследника, его не будет, по крайней мере от меня. Если вы готовы пойти на эти условия, я женюсь на вас. Если нет…
 Кэтрин трясло от гнева.
 — Ты — дьявол! Бессердечный ублюдок со змеиной душонкой! Мне ничего от тебя не нужно! Ничего, слышишь?!
 Гил внимательно наблюдал за ними. Видит Бог, он рисковал всем — он мог сломать жизнь племянницы. И все же только слепой не заметил бы, что Грэвенвольд и Кэтрин любят друг друга.
 Гил верил, что маркиз, как бы ни был помешан на возмездии, оставался мужчиной. А Кэтрин была женщиной, любимой и желанной. Для Грэвенвольда особенно.
 Соединять их силой было и в самом деле рискованно, можно сказать, это было самое рискованное предприятие в жизни старого герцога Вентворта. Если ничего не выйдет, в сердцах бывших возлюбленных останется отчаяние. Успех равнялся бы самому высшему счастью, доступному мужчине и женщине, потому что жить с любовью, о которой иные мечтают всю жизнь, ищут и не находят, — редкая удача.
 Герцог Вентворт верил, что ради такой любви стоило рисковать.
 — Согласен, — сказал он.
 Кэтрин обернулась к дяде:
 — Вы, должно быть, шутите. Вы не сможете меня заставить, если я этого не захочу.
 — Вы сделаете то, что вам говорят. Я ваш опекун. Я приказываю.
 Кэтрин смотрела на дядю так, словно видела его впервые.
 — А сейчас, — непререкаемым тоном заявил Вентворт, — вы приведете себя в порядок. Мы подождем па улице.
 Осгуд открыл дверь.
 — Итак, джентльмены?
 Доминик, насупившись, вышел из дома, следом — Вентворт, за ним — Осгуд. Кэтрин молча смотрела им вслед.
 — Как вы понимаете, моей племяннице все еще грозит опасность, — сказал Доминику герцог, — и я верю, что ее муж сможет защитить ее.
 — Я позабочусь о ее безопасности, — уклончиво ответил Доминик. Муж. Меньше всего лорд Найтвик, маркиз Грэвенвольдский, ожидал, что его станут называть этим словом. Муж Кэтрин. Грэвенвольд постарался заглушить невольную радость, с удовольствием пестуя тот праведный гнев, гнев человека, которого обвели вокруг пальца и приперли к стенке.
 Кэтрин спускалась по широкой деревянной лестнице Лэвенхэм-Холла на первый этаж, где был кабинет дяди.
 Гил склонился над бумагами. Последнее время он все вечера проводил за работой.
 Кэтрин легонько постучала в открытую дверь, чтобы привлечь внимание дяди. Гил поднял голову и устало улыбнулся Кэтрин.
 — Добрый вечер, моя дорогая.
 — Добрый вечер, ваша честь.
 С некоторых пор Кэтрин обращалась к дяде только по самым важным вопросам, неизменно сохраняя формально-вежливый тон.
 — Ты не выпьешь со мной шерри? — предложил дядя. — Сейчас еще не слишком поздно, и я соскучился по твоему обществу.
 — Боюсь, я слишком устала, — солгала Кэтрин, решившая держаться от дяди на расстоянии. — Я зашла только затем, чтобы вы могли передать его чести, что его переживания напрасны. — Кэтрин чувствовала, что кровь приливает к щекам. — Я не ношу его ребенка.
 Гил откашлялся и встал.
 — Понимаю.
 — Полагаю, вы все еще не передумали, провести меня сквозь весь этот позорный балаган со свадьбой?
 — Нет, не передумал, — твердо ответил Гил.
 — Тогда я хотела бы, чтобы все произошло как можно быстрее. Длительные приготовления еще больше опошляют эту низкую затею.
 — Кэтрин, милая, — со вздохом сказал Гил. — Хотел бы я, чтобы ты поняла: я делаю все это ради тебя.
 — Ты принуждаешь меня к замужеству с желчным, жестоким человеком, человеком, которому я не нужна, который ненавидит меня.
 — Там посмотрим. Любящая жена многое может изменить в мужчине.
 Кэтрин много об этом думала и сама.
 — Ты ведь не станешь отрицать, что любила его, — мягко заметил герцог.
 Кэтрин отвела взгляд.
 — Это, кажется, было много лет назад.
 — Настоящая любовь живет долго, — сказал герцог. — Поверь мне, Кэтрин. Я знаю, что говорю.
 Кэтрин взглянула на дядю.
 — В сердце Доминика слишком много ненависти. Для любви не осталось места.
 С этими словами графиня Арундейл повернулась и вышла из комнаты.
 Доминик сидел в таверне «Сад ночи», в Ковент-Гарден. Таверна ничего общего не имела с почтенными заведениями, такими, как на улице Брукс или Сент-Джеймс. Нет, то был подозрительный притон, в котором коротали вечера воры, шулеры и проститутки. Здесь пахло джином и дешевыми духами, дым ел глаза. Пьяные посетители громко разговаривали, орали, ругались.
 В этом месте никто бы не стал искать аристократа. Сюда и пришел Доминик залить свою тоску. Его тянуло сюда. Здесь он стремился найти спасительное забытье.
 Доминик пил ром и не пьянел. Но он не был и трезв. Тоска и отчаяние пьянили его.
 Он был одет в грубую льняную рубаху и черные бриджи, заправленные в видавшие виды черные сапоги. Когда пьяный матрос полез к нему, Доминик взял задиру за плечо, развернул к себе спиной и чуть подтолкнул:
 — Смотри, куда прешь!
 Могучий детина откинул руку Доминика.
 — Если тебе что-то не нравится, почему бы тебе не отправиться восвояси, приятель?
 Акцент выдавал в матросе одного из тех иностранцев, которые нанимаются на английские суда, работают и живут на корабле, пока посудина не потонет. Если это действительно так, моряк должен иметь дубленую кожу и медвежью силу. Впрочем, Доминик стремился выместить на ком-то раздражение, и ему было все равно на ком. Он ударил громилу в лицо. Рыжий бородач только хмыкнул.
 — Теперь твоя очередь, приятель.
 Началась потасовка. Удары сыпались один за другим. Соперники оказались достойными друг друга. Матрос упал. Доминик, покачиваясь, утер кровь с разбитой губы, пнул бесчувственное тело матроса и победно огляделся.
 — Браво, — раздалось из дальнего угла. — Ты доволен?
 Голос оказался знакомым.
 — Какого дьявола ты тут забыл?
 Рэйн Гаррик ухмыльнулся. Толпа пьяных зрителей с интересом наблюдала за ними, предвкушая новую драку,
 — Тебя ищу.
 Каждый понимал, что здесь играют по-крупному, поэтому желающих вмешаться не нашлось. Под плащом у незнакомца ясно обрисовывался пистолет. Парень, судя по всему, умел постоять за себя.
 Рэйн подошел к Доминику.
 — Как ты меня нашел?
 Поняв, что драться больше не будут, посетители, недовольно бормоча, разбрелись по своим столикам.
 — Это было нетрудно, — усмехнулся Рэйн. — Если хочешь знать, я шел за тобой, только ты меня не заметил.
 Доминик кивнул, взял со стола стакан с ромом и, одним глотком осушив его, мрачно уставился на дверь.
 — Пожалуй, нам лучше уйти отсюда, — как бы невзначай предложил Рэйн. Завсегдатаи таверны недоверчиво смотрели на них. Могла завязаться новая драка.
 — Согласен.
 Провожаемые недобрыми взглядами, друзья вышли из кабака на освещенную масляными фонарями улицу.
 — Полагаю, тебе надо немного отвлечься от того, что связано с… э… твоей недавней помолвкой, — осторожно заметил Рэйн.
 — Я сам себя отправил в ад на всю оставшуюся жизнь, — мрачно произнес Доминик.
 — Ты ведь любишь ее, зачем себя обманывать.
 — Не мели чепухи.
 — Разве нет?.. Что же. Тем лучше. Тогда тебе вообще не о чем беспокоиться. Ты будешь жить, как жил, срывая цветы удовольствия со всех доступных клумб. Многие женщины были бы счастливы, если бы их не принуждали выполнять свой супружеский долг.
 — Только не Кэтрин, — мрачно заметил Доминик, и Рэйн едва сдержался, чтобы не рассмеяться.
 — Верно, эта женщина горячая. А с таким учителем, как ты, она сможет достигнуть определенных высот. Уверен, если захочешь, ты сделаешь се счастливой.
 — Вовсе не так, как мне бы хотелось.
 — Тем не менее, — беспечно продолжил Рэйн, — ты можешь жить, как жил, ничего не менять. А жена? Пусть она тоже живет, как хочет.
 Доминик сжал кулаки.
 — Мы не могли бы поговорить о чем-нибудь еще? Я пришел сюда, чтобы забыться, и меньше всего хотел бы обсуждать этот постыдный брак.
 — День уже назначен? — спросил Рэйн, пропустив его слова мимо ушей,
 — Если верить герцогу, Кэтрин не беременна. Венчание состоится в конце недели.
 — А если бы девчонка забеременела, ты и вправду отказался признать ребенка своим?
 Доминик стал еще мрачнее.
 — Вопрос так не стоит. Кэтрин не несет моего семени и никогда не понесет. А сейчас, если ты не хочешь вернуться в кабак, давай обсудим что-то более приятное.
 Рэйн, глядя на хмурую физиономию Доминика, думал о женщинах, с которыми переспал его друг, о горячей крови приятеля, о красивой женщине, которая скоро поселится с Домиником под одной крышей, и мысленно благодарил Бога, что сам не попался в такую ловушку. Рэйн не собирался навешивать на себя узду брака, хотя считал клятву Доминика глупой и бредовой.
 Представляя яростную борьбу характеров Доминика и Кэтрин, Рэйн усмехнулся про себя. Да, на это стоило посмотреть.
 — Наплевать мне на то, что ты думал, дуралей! Неужели ты не можешь понять, время уходит! — выговаривал Эдмунд Натану Кейву, уединившись с ним в конюшне в лондонском особняке Кэтрин.
 — Я знаю, ваша милость, но… — виновато оправдывался усач.
 — Хватит. Ты и нанятые тобой пустоголовые трусы все испортили. Моя кузина выйдет замуж в конце недели.
 Эдмунд раздраженно смахнул прилипшую к камзолу соломинку.
 — Мы постараемся. На этот раз осечки не будет, — заговорил Натан, но Эдмунд оборвал его:
 — Не будет, потому что на этот раз я все устрою сам.
 — Но…
 — Мой тебе совет, Натан, держи свой толстый рот на замке и слушай. Я скажу тебе, что именно ты должен делать.
 Эдмунд изложил свой план. Одна из лошадей тревожно заржала, выгнув шею. Где-то глухо ухнул филин. Натан, вздыхая, принялся выполнять распоряжения хозяина.
 Кэтрин стояла перед огромным зеркалом в спальне Лэвенхэм-Холла. Как могла она выглядеть такой красавицей, когда на душе было так муторно?
 В кремовом шелковом платье с высокой талией, с розами, искусно вышитыми по подолу, она была ослепительно хороша. Золотые волосы, поднятые наверх, обрамляли лицо царственным убором; кожа не потеряла еще золотистого загара. Кэтрин была прекрасна. Только синеватые тени у глаз выдавали ее тревогу, только боль, сквозившая во взгляде, позволяла почувствовать ее тоску.
 — Готова, моя дорогая?
 Дядя Гил стоял в дверях, такой элегантный в своем темно-синем бархатном камзоле, белом жилете и брюках цвета белого вина.
 Кэтрин кивнула:
 — Да, дядя, готова, если так можно сказать.
 — Ты чудесно выглядишь, дорогая. Я горжусь тобой.
 Ну почему она не может оставить предубеждение к самому близкому человеку? Он действует только в ее интересах.
 — Спасибо, дядя Гил.
 Катрин подошла к дяде, поднялась на носочки и поцеловала его в щеку. Гил кашлянул и немного покраснел.
 Кэтрин с дядей прошли вниз, в ярко освещенный холл, затем спустились по широкой лестнице в фойе. Слуга подал Гилу плащ Кэтрин, и дядя накинул его на плечи племяннице. Атласная ткань укрыла девушку, словно траурное покрывало.
 — Вы ослепите его, госпожа, — сказал привратник, открывая перед ними тяжелую дверь.
 — Спасибо, Сэм, — ответила Кэтрин, вымученно улыбнувшись.
 Доминик, наверное, не взглянет на нее, куда уж там ослеплять.
 Экипаж — карета Вентвортов с золоченым фамильным гербом, двумя лакеями на запятках и двумя кучерами — уже ждал их. Эдмунда и Амелию задержали в Лондоне срочные дела, связанные с церемонией. Они должны были приехать сразу в церковь.
 Кэтрин спустилась по широким мраморным ступеням к карете. Один из лакеев открыл перед ней дверь. Гил помог племяннице сесть. Опустившись на мягкое обитое зеленым бархатом сиденье, Кэтрин расправила кремовый шелк на коленях. Наряд ее — с завышенной талией, декольте и слегка присобранными рукавами — был самым модным в том сезоне. Кэтрин коснулась пальчиком вышитой розы на платье, точь-в-точь такой же, как одна из тех живых, что украшала се прическу, такой же, как роза, приколотая к высокой шелковой перчатке.
 Из окна кареты открывался чудесный вид. Пасторальная картинка с голубым небом, легкими облачками и волнистыми зелеными лужайками соответствовала внешности невесты, но не ее настроению. Чтобы успокоиться, Кэтрин постаралась не думать, что ее ждет. Она смотрела в окно, слушала мерное цоканье копыт по дорожке, щелканье хлыстов, похрапывание лошадей. Карета свернула на дорогу, ведущую к маленькой деревенской церкви, в которой их должен был ждать Доминик. Кэтрин казалось, что жених не приедет.
 Сейчас Кэтрин считала, что в нем куда больше от цыгана, чем от джентльмена. Она прожила с ним достаточно долго, чтобы знать, что этих людей трудно заставить сделать то, что им не хочется.
 Доминик мог уехать во Францию, в свой табор и забыть о существовании Кэтрин. С его богатством и положением это было бы нелепо, и все же…
 Погруженная в свои мысли, Кэтрин не сразу заметила всадников. Она очнулась только тогда, когда услышала пистолетные выстрелы.
 — Господи, — пробормотал Гил. — Это разбойники!
 — Гони лошадей! — крикнул он кучеру, хотя тот и так едва не сломал плеть о спины бедных животных.
 Лошади неслись, вытягивая вперед шеи, мощные груди их вздымались, но упряжь не позволяла развернуться в полную мощь.
 Вентвортские кони, превосходные бегуны, мчались вперед, лакеи на облучке отстреливались, но всадники догоняли карету. Пути к спасению не было: едва ли кто-то мог оказаться в этот час на заброшенной дороге, едва ли кто-то мог услышать перестрелку и прийти на помощь.
 Кэтрин чувствовала, как бешено раскачивается карета, слышала выстрелы и хрип лошадей, слышала, как карету окружили.
 — Вот, — прошептал Гил, вкладывая в ее дрожащую руку пистолет. — Возьми. Едва ли они догадаются, что женщина может стрелять.
 И Гил отвернулся, бледный от страха, но с суровой решимостью на лице. Открыв дверь, герцог оказался окруженным пятью всадниками, все были в масках, на всех — старая, потрепанная одежда. Каждый держал в руке пистолет.
 Один из лакеев упал. Другой, трясущийся и бледный, прижимал руку к окровавленному плечу.
 — Имейте в виду, сукины дети, эти дула не игрушечные, — сказал один из всадников, — так что лучше бы вам кинуть на землю ваши пистолеты.
 Лица разбойников скрывали маски, а шляпы были надвинуты до самых бровей.
 — Чертовы головорезы, — пробормотал кучер.
 Другой кучер выругался сквозь зубы и швырнул пистолет.
 — Вели своей маленькой штучке вылезать из кареты.
 — Она останется на месте, — ответил Гил, — Советую вам, джентльмены, отказаться от вашей дурацкой затеи. Вы уже запятнали себя убийством, так что не избежать вам путешествия к старому Джеку-палачу, если вас поймают.
 Высокий худой мужчина зашелся от резкого, пронзительного, как воронье карканье, смеха.
 — Прочь с дороги, старикашка. Нам нужна дамочка. Уж мы доставим ее куда надо.
 — О чем вы говорите?
 — Пошел прочь.
 — Нет.
 — Дядя, не надо! — воскликнула Кэтрин и выскочила из кареты. Пистолет в руке долговязого дернулся. Из дула вырвались пламя и дым. Застонав от боли, Гил схватился за плечо и, покачнувшись, упал.
 — Нет!
 Кэтрин бросилась к ляде. Пистолет, спрятанный в сумочке, больно бил ее по ноге. Она наклонилась к Гилу. Дядя был жив, хотя дышал тяжело и прерывисто. Он попытался встать, не обращая внимания на заливавшую одежду кровь.
 — Лежи, — попросила Кэтрин, и, обернувшись к нападавшим, только сейчас заметила, что пистолеты теперь направлены на нее.
 — Я свяжу девку, — сказал худой. Услышав этот пронзительный, каркающий голос, Кэтрин вспомнила, что так говорил один из тех двоих, что напали на нее в саду. Она выпрямилась. Разбойник подошел к ней, грубо отпихнул в сторону. И когда она и долговязый оказались в стороне от остальных, Кэтрин приставила к сердцу негодяя пистолет.
 — Не шевелись, — тихо приказала она, — убью.
 Глаза над маской, бледные, свинцово-серые, округлились от страха.
 — Если вы хотите, чтобы он остался жив, — сказала она остальным, все еще сидящим на лошадях, — немедленно поворачивайте коней и убирайтесь.
 Разбойники переглянулись. Один из мужчин сказал:
 — Кельвин знал, во что влезает, когда соглашался на это.
 — Что?! — завизжал долговязый.
 Четверо всадников вполголоса обсуждали ситуацию.
 — Если вам так хочется, мисс, — сказал один, — можете его прикончить. Вам не спастись.
 — Я убью его, — пригрозила Кэтрин, — клянусь!
 — Давай-давай, — приободрил ее разбойник, — а я снесу голову твоему кучеру, — и приставил пистолет к виску возницы.
 — Господи!
 У Кэтрин дрожали руки. Она готова была отбросить пистолет в сторону и сдаться, когда услышала позади себя выстрелы. Один, за ним другой.
 — Проклятие! — заревел один из бандитов и резко развернул копя. — Я выбываю из игры!
 Остальные четверо тоже повернули коней. К карете быстро приближались какие-то всадники.
 — Едем, парни! — скомандовал предводитель нападавших.
 Даже тот, кого Кэтрин держала па мушке, резко обернулся, пистолет дернулся у нее в руках и выстрелил в воздух. Долговязый оттолкнул Кэтрин, прыгнул в седло и погнал коня вперед.
 Он почти достиг спасительной рощи, когда наперерез ему выскочил светловолосый всадник. Подняв коня на дыбы, он сбросил долговязого с лошади, спрыгнул сам и накинулся на противника. Двое катались в грязи, пока светловолосый не одержал верх. Усевшись долговязому на грудь, он, размахнувшись, ударил соперника так, что тот потерял сознание.
 Со вздохом облегчения светловолосый, чуть лысоватый мужчина поднялся и подошел к Кэтрин. Девушка стояла на коленях около дяди Гила.
 — Слава Богу, леди Арундейл, что с вами все в порядке, — произнес незнакомец.
 — Дядя ранен, — запинаясь пробормотала Кэтрин. Гил застонал, но с помощью Кэтрин и незнакомца сел.
 — Пуля попала в плечо. Ничего страшного, будет куда хуже, если, потеряв сейчас время со мной, вы, констебль, упустите остальных.
 — Меня зовут Харвей Мальком, ваша честь. Я работаю на его честь маркиза Грэвенвольда.
 — Грэвенвольда? А он-то тут при чем?
 Кэтрин и Мальком подняли герцога на ноги.
 — Он не знал, что на вас собираются напасть. Честно говоря, он и сейчас ни о чем не догадывается, — сообщил Мальком, расстегивая камзол Гила, чтобы осмотреть рану. — Сейчас он ждет невесту и, вероятно, очень сердится.
 «Как все-таки это смешно, — подумала Кэтрин, — не невеста боится, что жених сбежит, а наоборот».
 — Как он? — спросила она тихонько Малькома, указывая взглядом на Гила.
 Мальком прижал носовой платок к маленькому круглому отверстию, проделанному пулей.
 — Пуля прошла насквозь. Рана чистая. Заживет, как на собаке.
 — Слава Богу, — прошептала Кэтрин.
 — Но как вы узнали? — не унимался Гил.
 Мальком хотел объяснить, но в этот момент подъехали остальные. Они вели с собой двоих беглецов. Руки у бандитов были связаны. Еще один был переброшен через седло, руки и ноги его бессильно свисали до земли — человек был мертв.
 — Двоим удалось скрыться, будь они неладны, чертовы ублюдки, — сказал один из людей Малькома и тут же, заметив Кэтрин, смущенно добавил: — Простите, миледи. Этого малого поймали уже на горе, — добавил он, указав на мертвеца. — Он убежал бы. Да остановился, чтобы выстрелить в меня, подлец. Мне повезло: мой выстрел оказался точнее.
 Кэтрин сразу заметила, что лошадь убитого куда породистее остальных. Потом она обратила внимание на его одежду: отлично сшитые бежевые бриджи, начищенные гессенские ботинки, рубашка из тонкого льна.
 — Позвольте мне взглянуть в его лицо, — прошептала. Кэтрин. Она узнавала эти волосы, так аккуратно причесанные, эти узкие кисти с длинными аристократическими пальцами. Господи, не может быть!
 — Я бы не советовал вам смотреть ему в лицо, миледи, — мягко предупредил Мальком, но один из его людей успел перевернуть труп.
 — Господи, — пробормотал Гил, — да это же Эдмунд.
 Кэтрин зажала рот рукой.
 — Боже мой, — прошептала она. — Как я молилась, чтобы это был не ты.
 Гил взял ее за руку.
 — Мы оба молились, оба.
 — Маркиз приказал нам следить за ним, — сказал Мальком.
 Эдмунд, Боже мой, Эдмунд. Улыбчивый юноша, товарищ по детским играм. Он был с ней, когда умерла ее мать, помог пережить смерть отца.
 Эдмунд. Он — человек, который был виноват во всех ее несчастьях. Он — человек, желавший ее смерти. Как? Почему?
 Теперь Кэтрин вспомнила произошедшую с ним в последнее время перемену. Некоторую отчужденность, которую Кэтрин приписывала своей фантазии, своим необоснованным подозрениям. Теперь она чувствовала себя виноватой перед ним за то, что не наняла шпионов. Тогда ничего бы не случилось. Эдмунд бы не погиб. Но она не могла тогда заставить себя шпионить за собственным братом, как не могла сейчас поверить, что он тот самый негодяй.
 Гил сказал что-то. Кэтрин не расслышала, но голос дяди вывел ее из оцепенения. Мальком говорил:
 — Сегодня он улизнул у нас из-под носа. Но мы не думали, что он предпримет что-то именно сейчас, в день свадьбы. Но когда мы узнали, что он оставил свою жену и сына в деревенской гостинице, мои люди почуяли неладное. Пришли ко мне, и здесь мы его поймали. Слава Богу, не опоздали.
 Гил кивнул. Пожав ледяную руку Кэтрин в знак сочувствия, он бодрым голосом заявил:
 — Ну что же, больше нас здесь ничего не держит. Жених ждет.
 — Да-да, конечно, — сказала Кэтрин.
 Девушка обернулась к Малькому. Тот открыл дверь кареты и помог втащить туда раненого Гила. Затем он помог сесть Кэтрин,
 — Предоставьте мне остальное, — сказал Мальком, указав взглядом на тело Эдмунда, и подошел к кучеру. — В деревне есть хирург. Торопись, но смотри, чтобы не сильно трясло.
 — Чепуха, — отмахнулся Гил. — Едем в церковь.
 — Но ваше плечо, — запротестовала Кэтрин, но карета уже ехала в сторону церкви.
 — Мы пошлем за хирургом, когда приедем.
 — Но…
 — Со мной все будет хорошо. На войне я попадал и не в такие переделки.
 Кэтрин не стала говорить дяде, что тогда он был куда моложе. Она знала, что это бесполезно.
 А Эдмунд? Милый любимый брат. Что же ты наделал?! Бедная Амелия. Как она переживет случившееся? Как они смогут рассказать ей? И как быть с Домиником? Он, конечно же, обрадуется, когда узнает, что свадьба откладывается. Похороны. Траур.
 Кэтрин даже была рада, что фарс с обручением откладывался. Будет время хорошенько подумать. Может быть, дядя образумится и откажется от этой идиотской затеи, может, ей удастся разжалобить его, и он пожалеет свою несчастную племянницу.
 — Как ты себя чувствуешь, дядя? — спросила она.
 — Я сказал тебе, со мной все будет хорошо.
 Кэтрин улыбнулась.
 — Только бы домой добраться, а там ты скоро поправишься, я буду твоей сиделкой, обещаю.
 Гил сдвинул брови.
 — Не хочу тебя обидеть, милая, но у меня достаточно слуг, чтобы обо мне позаботиться. Кроме того, ты будешь жить в Грэвенвольде, в поместье мужа. Едва ли у тебя будет время возиться со стариком.
 — Но, дядя, разве ты не понимаешь, что свадьбу придется отложить?
 Перед глазами Кэтрин стояло мертвое тело, болтающееся поперек крупа коня.
 — Необходимо сделать… приготовления, — запинаясь, произнесла она, — подготовить Амелию и…
 — Ничего не отменяется. Твой кузен изрядно постарался, чтобы сломать твою жизнь. Я не хочу дать ему возможность сделать это сейчас.
 — Но… это невозможно.
 — Сегодня день твоей свадьбы, дорогая, — с металлом в голосе заявил герцог. — А сейчас, если ты не возражаешь, я немного подремлю, плечо болит.
 Закрыв глаза, Гил откинулся на спинку сиденья.
 Кэтрин смотрела на него, разрываясь между жалостью и гневом. Единственная надежда — Доминик. У него одного достанет мужества не уступать Гилу. Уж Грэвенвольда не придется долго упрашивать, чтобы он отложил свадьбу.
 Да, Доминика не придется долго уговаривать повременить с венчанием.




 Глава 19


 — Так что, сам видишь, Доминик, лучше перенести свадьбу,
 Дрожащая и бледная, Кэтрин стояла перед ним у входа в маленькую церковь. Свадебный наряд ее немного помялся, несколько прядей огненно-рыжих волос выбились из прически.
 Она выглядела испуганной и несчастной, но была при этом хороша, как никогда.
 — Что говорит твой дядя?
 После того, как герцог поведал Грэвенвольду историю о неудавшейся попытке покушения на Кэтрин, старика отвели в маленькую комнату при церкви. Приехал хирург.
 — Мой дядя, — неуверенно заговорила Кэтрин, — он ранен и не может рассуждать здраво,
 Кэтрин беспокойно заерзала под пристальным взглядом Доминика.
 — Что означает, — веско заключил Доминик, — что он полон решимости провести тебя через все это.
 — Но я не могу! Разве ты не понимаешь, умер мой двоюродный брат!
 Доминик смотрел на ее подрагивающие губы, на полные слез глаза. Ей надо было поскорее покончить с этим неприятным делом, заставить замолчать сплетников. Совершенно очевидно, герцог понимал все это так же ясно, как и он, Доминик.
 — Думаю, любовь моя, викарий нас заждался. Твой дядя поздравит нас после.
 — Доминик, ты не можешь говорить это всерьез. А Амелия? Они должны были прибыть сюда прямо из Лондона. Бог знает, где она сейчас и что ей наплел Эдмунд. Когда она узнает о случившемся… что с ней будет! Кто, как не я, успокоит ее…
 — Мы поедем к Амелии, как только обвенчаемся.
 Доминик был полон решимости довести до конца то, что затеял Гил.
 — Что же ты?! — почти в истерике воскликнула Кэтрин. — Судьба дает тебе шанс. Иного случая не будет! Если мы перенесем свадьбу, ее может не быть совсем!
 Доминик покачал головой.
 — Твой дядя прав. Я должен был понимать, на что иду, когда уложил тебя в постель. Я должен был сделать это давно.
 — Проклятие! Ты просто решил сломать мне жизнь!
 — Боюсь, Катрина, приговор уже подписан. Много лет назад моя мать учила меня не бросать игру, когда карты раздает сам рок. Итак, мы идем?
 Губы Кэтрин дрожали, но она взяла жениха под руку. Доминик поправил розу в прическе невесты и повел ее к алтарю.
 За дверью их уже ждал Рэйн Гаррик. Из боковой комнатки вышел герцог.
 — Вижу, все здесь, — сказал Гил, немного бледный, но улыбающийся. — Надеюсь, я недолго заставил вас ждать.
 Плечо у Гила было забинтовано. Синий камзол накинут на одно плечо.
 — Вы уверены, что поступаете правильно? — последний раз спросила Кэтрин.
 — Я обязан исполнить свой долг.
 Герцог бросил на Доминика тяжелый взгляд, но тот и бровью не повел.
 — Мы с вашей племянницей уже устали ждать, — ответил Доминик с фальшивой улыбкой. — Разве нет, моя сладкая?
 Грэвенвольд больно ущипнул ее за руку. Кэтрин сказала:
 — Да, дядя.
 — Бумаги при вас? — спросил герцог. Доминик отдал документы герцогу. По ним Кэтрин отдавались во владение ее земли и сохранялся титул.
 — Начнем?
 Вентворт пошел за молодыми к алтарю. Гарри встал рядом с Домиником. Викарий открыл Библию.
 — Амелии нет, и с моей стороны некому засвидетельствовать обручение, — очень тихо сказала Кэтрин.
 — Не волнуйтесь, миледи, — заверил ее викарий, — моя супруга может…
 К Кэтрин подошла дородная дама.
 — Я с удовольствием буду вашей свидетельницей. Это большая честь для меня, — с улыбкой произнесла толстуха.
 Кэтрин опустила голову.
 — Благодарю вас, — пробормотала она.
 Церемония заняла всего несколько минут. Доминик почти не слышал, что говорил викарий. В нужный момент Рэйн чуть подтолкнул локтем друга, протянул ему перстень с изумрудом. Доминик надел его на дрожащий палец Кэтрин.
 — Поцелуйте невесту, — сказал викарий.
 Кэтрин подняла голову. Доминик едва коснулся ее губ. Они были холодны, как мрамор, и ему захотелось согреть ее, смять се губы своим ртом, почувствовать знакомый вкус. При этой мысли плоть его напряглась, и он отступил, едва не выругавшись.
 — Мои поздравления, — сказал, пожимая Доминику руку, Рэйн, а затем, обняв невесту, запечатлел на ее губах поцелуй, куда менее братский, чем позволил себе новоиспеченный муж.
 Доминик сжал кулаки, но заставил себя улыбнуться.
 — Сладкая, как нектар, — сладострастно улыбаясь, заявил Рэйн. — А ты, братец, счастливчик.
 За одну эту улыбочку Доминик готов был разорвать друга.
 Герцог обнял Кэтрин и пробормотал что-то вроде «держись, дорогая». Молодых подошли поздравить викарий и его жена.
 — А что же с Амелией? — спросила Кэтрин.
 Доминик повернулся лицом к жене.
 — Как только Мальком вернется, я пошлю его поискать твою невестку.
 — Поскольку мы знаем, где искать, — вмешался герцог, — я сам поеду к ней и объясню, что произошло.
 — Ты сейчас не в той форме, дядя, — заспорила Кэтрин. — Я должна поехать с тобой. Ей сейчас так нужна поддержка.
 — Тебе не приходило в голову, моя сладкая, — протянул Доминик, — что в твоей поддержке Амелия сейчас нуждается меньше всего?
 — Ты должна ехать домой со своим мужем, дорогая, — заявил Гил. — Через некоторое время, если Грэвенвольд сочтет это удобным и Амелия захочет тебя видеть, ты можешь вернуться, чтобы побыть с ней.
 — Твой дядя прав, Кэтрин. Дай леди Нортридж немного побыть одной.
 — Но похороны… Было бы неприлично не присутствовать на церемонии.
 Герцог хмуро пробормотал что-то себе под нос и уже громче сказал:
 — При сложившихся обстоятельствах тянуть с похоронами не стоит. Я собирался устроить все завтра же, очень скромно. Никто не узнает, что тебя на похоронах не было.
 — Зато я буду знать об этом.
 Герцог обратился к Доминику:
 — Я бы хотел, чтобы она вернулась с вами в Грэвенвольд, но я не могу заставить ее. Может, у вас получится?
 Доминик мрачно взглянул на Кэтрин:
 — Ты и так достаточно сделала для Эдмунда. Поехали.
 Кэтрин поймала его за рукав, и кисть ее на фоне черного фрака Доминика была бледной, как мрамор.
 — Прошу тебя. Когда-то он так много для меня значил.
 Черт побери, ему хотелось забрать ее отсюда поскорее, избавить от боли и печали. И все же эти люди были ей родными. Он знал, как много может значить для человека семья.
 Доминик смотрел на нее, видел этот упрямо поднятый подбородок, этот гордый разворот плеч. Он был готов рассмеяться. Да, пожалуй, заставить ее уехать можно только силой.
 — Никто не должен узнать правды, — сказал Доминик, обращаясь к Вентворту. — Эдмунд мог бы умереть от падения с лошади, например. Если мы все будем придерживаться одной версии, такое объяснение может всех устроить.
 Герцог кивнул.
 — Мы с Кэтрин уедем завтра, после похорон, — сообщил Грэвенвольд.
 — Спасибо, — тихо сказала Кэтрин.
 В глазах ее он прочел благодарность, и на сердце у нею потеплело. Доминик совершенно не хотел растаять от взгляда своей новоявленной супруги. Отвернувшись, он глухо сказал:
 — Поехали. Карета ждет.
 Доминик обнял Кэтрин за плечи и повел к выходу, но, когда им оставалось сделать шаг, тяжелые двери распахнулись и вместе с потоком солнечного света, хлынувшего в дверной проем, в церковь влетела солнцеголовая Амелия, держа за руку маленького Эдди. Синие глаза мальчика блестели, слезы текли по щекам.
 — Это правда? — Голос Амелии срывался почти до истерического визга. — Мой Эдмунд мертв?
 — Почему бы вам не присесть, дорогая? — предложил герцог и, взглянув на мальчика, добавил: — Может быть, ребенку лучше подождать на улице?
 — Он уже знает.
 Хрустальные бусинки на ее голубом наряде сверкали так же ярко, как и застилавшие синие глаза слезы.
 — Ваш человек, Мальком, остановил нас на дороге. Он хотел, чтобы мы вернулись в гостиницу, но мы отказались. Я заставила его рассказать, что случилось. — Амелия прижала к глазам кружевной платочек.
 — Мне жаль, дорогая, — сказал герцог.
 — Поскольку мы приехали чуть раньше, чем планировали, мы решили ненадолго остановиться в гостинице. Эдмунд сказал, что ему нужно закончить одно срочное дело, и попросил нас подождать его, чтобы отправиться на церемонию вместе. Он заверил, что у нас будет в запасе довольно времени. Я все ждала и ждала, но когда он так и не вернулся, решилась взять Эдди и пуститься на поиски. Мы думали, что он где-то задержался… Бог знает, что можно было подумать. Господи, он не должен был умереть.
 Амелия покачнулась, и Рэйн поспешил поддержать ее, подставив даме свое широкое плечо.
 Он подвел ее к свободной скамье и усадил Эдди рядом с матерью. Амелия схватила ребенка и прижала к груди.
 Кэтрин поспешила к невестке, присев перед ней на корточки.
 — Мне так жаль, Амелия, Так жаль!
 Женщины обнялись, Кэтрин приласкала Эдди.
 — Он сделал это для нас, Кэтрин, — сквозь рыдания проговорила Амелия. — Он так волновался о нашем будущем, о будущем нашего сына. Я все никак не могу поверить, что он желал причинить тебе вред.
 Кэтрин, помолчав, сказала:
 — Он мог бы прийти ко мне, поговорить.
 Амелия нервно сминала белое кружево платка.
 — Да, ему следовало поступить именно так. Ты всегда была добра к нам… Я только не понимаю…
 — И я не понимаю. Но я хочу тебе сказать, что вам с Эдди не о чем беспокоиться.
 Сквозь потоки слез Амелия взирала на изумрудный перстень, украсивший правую руку Кэтрин.
 — Я думаю, что сейчас наше будущее в руках твоего мужа, хотя, уверяю тебя, мы не так бедны, как почему-то казалось Эдмунду.
 — Мой муж оставил за мной право распоряжаться состоянием и титулом Арундейла, Вы с Эдди — моя семья, и я вас обоих очень люблю.
 Амелия опустила глаза, порывисто пожав руку невестки.
 — Кэтрин, какая ты благородная. На твоем месте другая сжила бы нас со свету за то, что сделал мой муж. Ты — настоящий друг.
 У Кэтрин тоже увлажнились глаза. Она нежно обняла подругу, но тут Доминик дотронулся до плеча жены:
 — Я думаю, будет лучше, если мы побыстрее уедем.
 Доминик был прав. В церкви было мало народу, и все же присутствовало достаточно посторонних — викарий, его жена, служки, кого не следовало посвящать в подробности произошедшего. Чем меньше людей услышат правду, тем будет лучше для всех.
 — Вы с Эдди поедете в Лэвенхэм, — сказал Гил Амелии. — Свежий деревенский воздух поможет вам забыть о печали.
 — Спасибо, ваша честь.
 Только сейчас Амелия заметила перебинтованное плечо Гила.
 — Господи, вы ранены! Это… это сделал Эдмунд?
 — Один из его людей, — ответил Гил. — Впрочем, беспокоиться не о чем. Я собираюсь поправиться быстро.
 — Я присмотрю за вами, ваша честь. Я прослежу, чтобы вы побыстрее поправились.
 Гил слабо улыбнулся.
 — Готова, любовь моя? — спросил Доминик.
 Хотел бы он как-то облегчить долю Кэтрин, но, увы, сие не в его власти. Только время поможет ей забыть этот кошмар и снова стать счастливой.
 Доминик насупился. О каком счастье речь? Едва ли можно назвать счастливым уготованное ей существование. Без детей. Без любви… Впрочем, в глазах света она должна выглядеть вполне благополучной женщиной: прекрасно обеспеченной, обладающей немалой властью.
 Дом в Грэвенвольде и земли в Арундейле — этого достаточно, чтобы не скучать. А маленький Янош может занять в ее сердце место, которое могло бы принадлежать ее детям. Детям, которых не будет, потому что так решил он, Доминик. Он отказывался представить себе, что она забеременеет от другого. Именем Сары-ля-Кали клянется он, что этого не допустит! Уговор дороже денег — придется ей смириться и выполнять условия.
 Оставалось молиться, чтобы он, Доминик, смог выполнить им же данный обет.
 Едва ли Кэтрин могла бы связно рассказать о похоронах, осталось лишь туманное воспоминание о скорбной мессе у могилы на фамильном кладбище в Лэвенхэме. Эдмунд, сын брата ее отца, должен был быть похоронен в Нортридже или Арундейле, но об этом Кэтрин тогда не задумывалась. Эдмунд сам привел себя к столь печальному концу, но у него остались близкие — жена и сын, которые не были ей безразличны, а значит, ради них Кэтрин должна была хранить молчание.
 Единственное, что она могла сейчас сделать для вдовы, — проводить с ней побольше времени, утешать ее в скорби. Вновь и вновь Амелия просила у нее прощения за зло, содеянное ее мужем, и вновь и вновь Кэтрин заверяла бедную женщину, что той не в чем себя винить. В конце концов подруги зарыдали вместе, впервые за много месяцев Кэтрин дала полную волю слезам, и слезы эти были целительными, очищающими, смывающими горечь, накопившуюся на сердце, слезы не только по предавшему ее брату, но и по собственной загубленной жизни, слезы женщины, принужденной выйти замуж за человека, который не любит ее, слезы неразделенного чувства.
 Горькой была память о похоронах, но не менее болезненными стали и воспоминания о том, что должно было быть ее первой брачной ночью. Мужа не было с ней. Доминик провел ночь в комнате, смежной с холлом, внизу, объяснив присутствующим, что уважает траур супруги.
 Но Кэтрин знала правду. Эта ночь была только первой в череде тысячи других, как две капли воды похожих на первую. Который раз Кэтрин спрашивала себя, о чем думал дядя, видя такое к ней отношение мужа. Она замечала и недовольно поджатые губы Гила, и тяжелые взгляды, которые тот бросал на Доминика, и его виноватые глаза, когда он смотрел на нее.
 Кэтрин спрашивала себя, не пожалел ли дядя о своем решении, но что-то в его поведении говорило ей, что он еще надеется на лучшее. Она знала, что Гил продолжает верить в то, что Доминик сменит гнев на милость и станет Кэтрин настоящим мужем, таким, какой нужен ей.
 Кэтрин от всей души хотела бы найти в себе веру, чтобы разделить убеждения дяди. Но она знала Доминика гораздо лучше, чем Гил, знала его желчность и его решимость.
 Он поступит так, как решил, и никогда себе не изменит.
 Сразу после похорон Доминик посадил Кэтрин в свой экипаж и увез из Лэвенхэма к себе — туда, где отныне ей придется жить. Путешествие никак нельзя было назвать приятным. Они говорили мало, лишь изредка обмениваясь короткими репликами, и напряжение росло с каждым днем. Ночи в дороге проходили именно так, как представляла себе Кэтрин — Доминик делал все необходимое, чтобы она чувствовала себя комфортно, и не более того.
 Атмосфера отчужденности между ними усиливалась. Такого никогда раньше не было. Проявления формальной вежливости доходили до абсурда.
 — Вам не холодно, мадам? — спрашивал он время от времени, или: — Вы не голодны, миледи?
 Он подавал ей руку, изредка улыбался, но глаза его оставались холодными и далекими. Безупречность его манер злила Кэтрин, доводила до бешенства. Ей хотелось залепить ему пощечину, схватить его и трясти, пока не рассыплется в прах стена холодной отчужденности, которой он окружил себя. Какими бы ни были его чувства к ней, им предстояло прожить вместе до конца дней, и эту жизнь надо было сделать по меньшей мере выносимой.
 Но она молчала, невольно подыгрывала ему и вела себя, как положено леди.
 На третий день пути они достигли Грэвенвольда — огромного поместья в холмистой долине Бакингемшира. Дом из серого камня высотой в четыре этажа выглядел впечатляюще снаружи, но внутри оказался холодным и затхлым. Что за хозяин жил в нем? Был ли он столь же угрюм и мрачен, как и его жилище? Станет ли таким же и Доминик?
 Привратник взял ее плащ, и Доминик представил Кэтрин прислуге. Кажется, все были приятно удивлены появлением столь обаятельной хозяйки.
 Вперед вышел весьма пожилой слуга:
 — Добро пожаловать домой, миледи.
 Слуга, весь в старческих пятнах и вздувшихся венах, едва держался на узловатых ногах. Казалось чудом, что он еще способен передвигаться.
 — Это Персиваль Нельсон, — сказал Доминик, — мой слуга и друг.
 Возможно, из уст другого такое представление прислуги показалось бы удивительным — маркиз признается в дружбе со слугой, — но Кэтрин нисколько не удивилась. Для цыгана не существовало человека ниже его, разве что им мог оказаться аристократ гаджио.
 — Зовите меня Перси, миледи, — сказал старик. — Меня все здесь так зовут.
 Кэтрин улыбнулась в ответ:
 — Приятно встретить здесь друга Доминика.
 Статный пожилой привратник, стоящий чуть поодаль, деликатно покашлял, и Перси, слегка поклонившись, отступил.
 — Блатбери познакомит вас с остальными слугами, — сказал Доминик, обращаясь к привратнику, которого успел представить Кэтрин раньше, — а я должен идти.
 Кэтрин вымученно улыбнулась:
 — Понимаю.
 — Мое почтение, — вежливо поклонился Доминик и ушел.
 Вот так все начиналось, так и пойдет впредь. Вся жизнь — череда унылых дней без всякого человеческого, участия. Только раз в жизни испытала она такое отчаяние — в ночь, когда проснулась на корабле, увозящем ее во Францию. В ту ночь, когда ее продали цыганам. И то их грубое обращение было в чем-то даже лучше того, что выпало на ее долю сейчас.
 Думая об одиноком и безрадостном существовании, том существовании, которое теперь составляло ее будущее, Кэтрин последовала за слугой наверх. Звуки ее шагов гулким эхом отдавались в каменном склепе, ставшем отныне ее домом. Соберись, повторяла она себе. Учись не замечать плохого и думать о лучшем. Учись извлекать из жизни самое лучшее, какой бы мрачной ни казалась перспектива. Он никогда не простит ей того, что она принудила его к браку, и она с самого начала должна была понимать, что ее ждет.
 И вновь и вновь, который раз за эту мучительную неделю, Кэтрин силилась убедить себя в том, что надо смириться, принять жизнь такой, какая она есть, раз не в ее силах изменить обстоятельства, и ей почти удалось справиться с отчаянием. Между тем привратник провел ее мимо спальни хозяина в комнату, расположенную в южном крыле.
 — Я думала, моя комната должна быть смежной со спальней супруга, — сказала, не подумав, Кэтрин.
 Привратник покраснел
 — Его честь думал, что вам здесь будет удобнее — пока вы в трауре, разумеется.
 — Ну что же, его честь ошибается.
 Кэтрин сама не могла бы сказать, что толкнуло ее на этот поступок, как посмела она столь решительно повернуть назад, к роскошным апартаментам, очевидно, принадлежавшим маркизе, которую она никогда не видела. Возможно, причиной было острое унижение оттого, что слуги оказались в курсе тех более чем прохладных чувств, что испытывает к новобрачной муж. Может быть, виной тому были мрачные степы дома и каменное эхо се шагов, слишком сильно напоминавшее погребальный звон по ее будущему.
 Какими бы ни были причины, решение созрело внезапно. Не будет она сидеть сложа руки и ждать, пока Доминик разрушит окончательно ее и свою жизнь. Она не станет тенью в этом холодном заплесневелом доме, не превратится в его пленницу. Она — Кэтрин Баррингтон Эджемонт, маркиза Грэвенвольд, и она еще поборется!
 Улыбка Блатбери удивила ее. Почему он себя так странно ведет?
 — Вы совершенно правы, миледи, — сказал слуга, следуя за хозяйкой в бывшую спальню маркизы. — Мне надо было вначале предложить вам эту комнату.
 Он засуетился, поднимая портьеры, взбивая подушки на громадной, покрытой золотистым тяжелым шелком кровати.
 — Я сейчас же позову горничную, чтобы она проветрила и убрала комнату. Все будет исполнено как следует.
 — Спасибо, Блатбери.
 Привратник начал перетаскивать ее сундуки и дорожные сумки, а Гэбби принялась за уборку.
 — Я собираюсь переделать все в этой комнате, — заявила Кэтрин.
 Ей не по вкусу пришелся слишком вычурный рисунок и мрачный горчичный оттенок ковра, обилие золота в убранстве комнаты, да и строгую красоту отделанных деревянными панелями стен портили обои с золотым орнаментом.
 — Здесь мрачно и нечем дышать. Когда Доминик увидит, что стало лучше, может быть, мне удастся убедить его поменять обстановку в остальных помещениях.
 Этот дом можно сделать красивым. Дом строил талантливый архитектор, но безвкусная отделка мешает увидеть его гордую красоту. Обивка мебели никуда не годится. Ковры совершенно безвкусны. Этот каменный дворец чем-то напоминал ей дом в Арундейле. Кэтрин постарается сделать из него очаровательный дворец.
 — Ваш муж непременно согласится, — сказала Гэбби. — Мужчине для того и нужна жена, чтобы создать уют. Его честь увидит, какая у него замечательная маркиза, и еще сильнее в вас влюбится.
 Кэтрин не стала говорить девушке, что маркиз ее вовсе не любит. Она так и не смогла полностью открыться Гэбби. Слишком стыдно было признаться, что маркиз не желает спать со своей женой.
 Кэтрин вместе с Гэбби разбирала сундуки, переставляла вещи. В дверь тихонько постучали.
 — Это, вероятно, ваш муж, — сказала Гэбби, — не может часа прожить без своей любимой.
 Кэтрин опустила глаза. Рано или поздно придется рассказать Гэбби обо всем.
 Но стучал не Доминик. На пороге стоял старый Персиваль. Вот уж кого Кэтрин никак не ожидала увидеть, так это мальчика рядом с ним.
 — Янош! — Кэтрин бросилась навстречу гостю.
 — Надеюсь, мы не побеспокоили вас, миледи, — проговорил старик. — Мальчишке было велено подождать, пока вы отдохнете, но вы же знаете, какие они, детишки. Как их трудно заставить ждать.
 Кэтрин опустилась на корточки. Янош кинулся к ней, и она крепко обняла мальчишку.
 — Доминик не сказал мне, что ты здесь.
 Янош прижался к ней, словно боялся отпустить и потерять. Кэтрин даже немного растерялась — цыганские дети не слишком чувствительны. Отступив, Янош сказал:
 — Может быть, он хотел сделать тебе сюрприз.
 — Да… наверное.
 С момента венчания они с мужем ни разу не говорили ни о чем действительно важном. И все же он мог ей сказать о Яноше. Но почему-то не сказал.
 — Мы вместе приехали из Франции, — заговорил Янош. — Мой отчим погиб в драке.
 — Мне жаль, — сказала Кэтрин.
 Впрочем, ей не было жаль жестокого скотоподобного мужлана, с которым пришлось жить мальчику. Кэтрин смотрела на красивый наряд ребенка — ладный, из дорогой ткани, на тщательно начищенные туфли. Очевидно, Доминик решил оставить мальчика у себя.
 — Я так рада. Я боялась, что мне здесь будет совсем одиноко. А оказывается, здесь ты.
 Янош сдвинул темные брови.
 — Мне надо учиться. На это уходит много времени. Но у тебя будет Доминик. С ним бывает очень весело.
 Кэтрин с трудом удержалась, чтобы не усмехнуться. Доминик едва ли захочет ее веселить. Скорее, он всегда будет с ней так же угрюм и холоден, как был с момента их свадьбы. Если только…
 — Я учусь читать, — гордо сообщил Янош.
 — Это прекрасно.
 — Может быть, я однажды вернусь в табор и стану учить других.
 — Думаю, это прекрасная мысль.
 Мальчик сильно повзрослел с тех пор, как Кэтрин видела его в последний раз.
 — Ты скучаешь по табору?
 — Я скучаю по ребятам. Здесь мне не с кем играть.
 — Как же так? У слуг есть дети — их должно быть довольно много в округе.
 Слишком поздно она заметила болезненную гримасу на лице Яноша.
 — Боюсь, они еще не совсем привыкли к мальчику, — вставил слово слуга. — Он не такой, как они, вы же знаете. Им надо привыкнуть друг к другу.
 — Они никогда меня не полюбят, — сказал Янош. — А я никогда не полюблю их,
 — Но, Янош…
 — Мне надо идти, Катрина… я хотел сказать, леди Грэвенвольд. — Малыш обернулся к Персивалю. — Мистер Рэйнольдс будет сердиться.
 — Это учитель мальчика, — пояснил слуга.
 Кэтрин пожала ребенку руку.
 — Зови меня, пожалуйста, Катриной, хотя бы когда мы будем одни.
 Янош улыбнулся.
 — Обещаешь?
 — Обещаю.
 — Отлично. А теперь иди. Мы еще поговорим позже.
 Взяв Персиваля за руку, мальчик повел старика в холл. Кэтрин подумала о том, что еще неизвестно, кто из них кого опекает.
 Думая о Яноше, Кэтрин нахмурилась. Ничего удивительного, что маленький цыганенок не ладил с остальными детьми. Надо учить их терпимо относиться друг к другу. Надо, чтобы они были равны. Образование — вот решение многих проблем. Эту истину она поняла, работая в школе. О школе надо будет поговорить с мужем.
 Ничего, пусть поупорствует, но в конце концов Кэтрин выбьет себе право на собственное дело.
 И Кэтрин улыбнулась.




 Глава 20


 Последний ком земли упал на холм на краю котлована. Доминик расправил затекшие плечи и откинул в сторону тяжелую лопату. Спина его взмокла от пота. День близился к закату. Всех рабочих он отпустил, и уже больше часа работал один.
 Достав носовой платок, он вытер со лба пот. Он здорово вымотался — ну и что, тем лучше, зато работа держала его подальше от дома, подальше от Кэтрин.
 Хорошо, что его тело страдает — так он меньше будет думать о другом теле, теле той, что поселилась с ним под одной крышей.
 Доминик натянул рубаху и пошел к лошади. Вскочив в седло, он поскакал к дому.
 — Добрый вечер, ваша милость.
 — Добрый вечер, Родди.
 — Леди Грэвенвольд вас искала.
 — Что-то случилось? — встревожился Доминик.
 — Нет, сэр, просто вас так долго не было, что она начала волноваться.
 — Спасибо, Родди. Я постараюсь объяснить ей, что я часто работаю допоздна.
 «И собираюсь работать впредь», — добавил он про себя.
 — Она очень приятная леди, — улыбнулся слуга. — И хорошенькая.
 «Более чем хорошенькая», — подумал Доминик, но сделал вид, что не услышал.
 — Пусть Чаво накормят получше, у него сегодня был трудный день.
 Все лошади в Грэвенвольде носили цыганские имена, хотя никто не догадывался о происхождении их кличек. Доминик хранил секрет, но, тоскуя по матери, друзьям, хотел хоть иногда слышать родные имена.
 Доминик шел к дому. Зачем он мог понадобиться Кэтрин? С самого дня свадьбы они старательно избегали друг друга. Что нужно Кэтрин от Доминика сейчас?
 Грэвенвольд сразу поднялся к себе в спальню. Кэтрин уже должна была поужинать и лечь спать. «Хотелось бы в это верить», — подумал он. Чем меньше он будет ее видеть, тем лучше.
 Янош — совсем другое дело. Доминик с радостью проводил время с мальчиком, а сейчас он вынужден избегать и его. Доминик чувствовал себя виноватым перед ребенком. Янош был в восторге, когда узнал, что Доминик женится на Кэтрин. Он хотел увидеть ее сразу, но, желая, чтобы супруга немного привыкла к дому и отдохнула, Доминик приказал мальчику подождать.
 «Подождать, — думал он, — сколько же сможет ждать этот непоседа?» Доминик не сомневался, что Янош уже встретился с Катриной. Цыганенок — мальчик сообразительный и упрямый, такой же, каким Доминик был в его годы.
 — Вы уже дома, милорд, — обрадовался Персиваль. — Ванна уже готовится, а леди Грэвенвольд ждет вас в голубой гостиной.
 — Что? — Доминик был ошарашен. — Но она устала… ей надо отдохнуть… Что она делает там?
 — Наверное, собирается поужинать с вами. Мы думали, вы вернетесь раньше, — произнес старик с едва заметным осуждением, — такие события случаются не каждый день.
 — Теперь я буду всегда возвращаться домой поздно, — с металлом в голосе ответил Доминик, — и я хочу, чтобы и ты, и остальные слуги об этом знали.
 — Она видела мальчика, сэр, почитала ему перед сном, и он уснул, сэр.
 — Прекрасно, — кивнул Доминик и вошел в спальню. Темно-синий камзол и серые бриджи уже ждали его на кровати.
 — Еще что-нибудь нужно, милорд?
 Горячая ванна — вот что ему нужно. Тело ныло, и больше всего Доминику сейчас хотелось лечь на диван и заснуть. А теперь придется «развлекать» Кэтрин. Какого дьявола она задумала?
 Доминик вздохнул и принялся стягивать сапоги. Все равно, гадай не гадай, узнает он обо всем, только увидев свою женушку.
 Кэтрин, одетая в платье, украшенное кружевом и атласом, нетерпеливо ходила из угла в угол. Будь он неладен! Ведь знала же, что Доминик будет избегать ее, но она надеялась, что, хотя бы для того, чтобы не унижать ее перед прислугой, он притворится, что брак настоящий.
 Да, ей придется нелегко. Но она готова к этому. Она выдержит предстоящее сражение. Она победит.
 Доминик появился в дверях гостиной. Влажные волосы, завивающиеся над воротником, смуглое лицо. Он был еще красивее, чем всегда, и Кэтрин почувствовала, как теплая волна захлестывает ее.
 — Добрый вечер, милорд, — сказала она, с улыбкой идя ему навстречу. — Поскольку у вас был такой трудный и долгий день, я попросила принести ужин сюда. Надеюсь, это вас устроит.
 Доминик настороженно смотрел на жену.
 — Меня это вполне устраивает, мадам. Но впредь прошу вас не беспокоиться. Я часто работаю допоздна. Вы можете ужинать тогда, когда захотите.
 Кэтрин лишь улыбнулась и протянула мужу бокал бордо.
 — Уверяю вас, муж мой, меня это нисколько не затрудняет.
 Доминик равнодушно пожал плечами, но когда пальцы их соприкоснулись, Доминик непроизвольно сжал бокал. Кэтрин почувствовала, что он взволнован, и мысль о том, что она все еще желанна, согрела ей душу.
 — Давай… сядем. Я знаю, что ты устал.
 Кэтрин положила руку ему на плечо. Они сели на диван. Доминик не мог оторвать взгляда от выреза ее темно-красного парчового платья. «Ведьма. Она опять околдует меня».
 — Где ты взяла это платье?
 Глаза его, иссиня-черные, были прикованы в точности к тому месту, к которому стремилась привлечь его внимание Кэтрин.
 — Тебе не нравится?
 Кэтрин надула губки. Они с Гэбби потратили не один час, переделывая нарядное, но скромное платье так, чтобы декольте своей открытостью могло сбить с ног любого.
 — Да оно просто неприличное, — прорычал Доминик. — Надеюсь, тебе не придет в голову надеть его на прием.
 — Отчего же. Я думала, что могу появиться в нем на ужине у Джайлсов.
 Кэтрин, конечно же, врала, но, наблюдая за Домиником, она осталась довольна своей выдумкой.
 — Цвет как раз по сезону, — с невинным видом продолжала щебетать Кэтрин. — Но если тебе не нравится…
 — Джайлса ни к чему поощрять, — сквозь зубы проговорил Доминик. — Парень и так наматывает вокруг тебя круги как похотливый кот. Я бы предпочел, чтобы ты выбрала что-нибудь более скромное.
 Кэтрин пожала плечами.
 — Не очень-то ты заботился о моей скромности, когда мы путешествовали с табором. Не понимаю, почему это так волнует тебя сейчас.
 — Тогда — другое дело.
 — В самом деле? Что же изменилось?
 — Сейчас ты моя жена, вот что изменилось. И хватит об этом.
 Слуга, стройный парень по имени Фридерик, вошел в комнату с серебряным подносом в руках. Из-под серебряной крышки струился чудный аромат.
 — Поставь поднос па стол, Фридерик, — распорядилась Катрин.
 Фридерик кивнул, поставил поднос и вышел, Доминик проглотил слюну, подошел к столу и приподнял крышку.
 — Гуляш, — выдохнул он. — Мой любимый. Откуда, скажи на милость, повар узнал, как его готовят?
 — Я знаю, как он готовится. И поделилась с поваром рецептом. А когда я сказала, что это блюдо — твое любимое, он превзошел самого себя.
 Доминик поднес ко рту ложку.
 — Вкусно.
 Он уже начал было раскладывать гуляш по тарелкам, но вдруг замер, нахмурившись,
 — И все же, Катрина, что за игру ты затеяла?
 — Игра? Какая игра, милорд? Я всего лишь стремлюсь угодить вам. Простите, если что не так.
 — Ужином я доволен, — признал Доминик. — Но, — он бросил на нее угрюмый взгляд, — не могу того же сказать о твоем присутствии, да еще в таком виде.
 — Если ты хочешь, чтобы я надела лохмотья, — сейчас устроим.
 — Я бы предпочел, чтобы ты одевалась как монахиня и держалась от меня подальше. Но, поскольку я едва ли дождусь подобной милости, прошу тебя об одном.
 — О чем же?
 — Играй в свои игры, но только без меня.
 — Но я ваша жена. В мои обязанности входит служить вам, милорд.
 — С каких это пор, Катрина, у тебя возникло желание мне служить? Конечно же, не во Франции, когда мне этого хотелось!
 Кэтрин ничего не ответила.
 — Ты ведь знаешь условия нашего союза? Будь добра соблюдать их.
 — Договаривались вы с дядей, а не со мной. Я вышла за тебя, Доминик, и собираюсь вести себя с тобой, так, как полагается добропорядочной жене. Ты поступай, как знаешь. — Кэтрин улыбнулась. — Я, право, голодна как волк. Мы будем сегодня ужинать?
 Доминик проворчал что-то себе под нос, но па еду накинулся с аппетитом. Битва только начиналась, и Кэтрин не спешила. Ее стратегия требовала длительной осады и расчетливой осторожности.
 И все же, как ей казалось, первый штурм закончился в ее пользу.
 На следующий день, возвратившись домой еще позднее, Доминик нашел Кэтрин в той же гостиной, столь же терпеливо ожидающей супруга к ужину. Кэтрин занимала его беседой во время еды, стараясь быть как можно любезнее. На этот раз она была в платье цвета увядшей розы — тоже весьма смелом. И опять Кэтрин выглядела очаровательно.
 На этот раз Доминик не стал возмущаться. Они говорили о Яноше. Доминик видел, что. Кэтрин любит мальчика.
 — Я беспокоюсь за него, Доминик. Мы должны сделать так, чтобы дети хорошо к нему относились.
 — Если что-то придумаешь, скажи, — мрачно заметил Доминик.
 Кэтрин хотела ответить какой-нибудь колкостью, но передумала.
 — Я подумаю, — ответила она.
 Поскольку Доминик не намеревался продолжать разговор и старательно избегал смотреть на ее полуобнаженную грудь, Кэтрин ушла, вежливо попрощавшись с неулыбчивым мужем, раздосадованная его невниманием.
 Доминик, оставшись один, подсел к камину со стаканчиком бренди в руке, а позже захватил хрустальный графин к себе в спальню. Персиваль ждал хозяина, но бедняга утомился и уснул на стуле в уголке. Доминик улыбнулся, сел на кровать, стянул сапоги и разделся под мирное похрапывание слуги.
 Позже Доминик подошел к Персивалю и тронул старика за плечо:
 — Иди спать, старина.
 — Что?
 Старик тер заспанные глаза. Не понимая, что происходит, он сказал:
 — Но вам понадобится моя помощь!
 — Не беспокойся, я уже разделся.
 Перси засеменил к двери. Поклонившись хозяину, слуга тихо прикрыл за собой дверь. Доминик собрался уже лечь в постель, когда услышал шаги в соседней комнате. Эта комната пустовала уже много лет, и все же… там кто-то ходил.
 Неужели кто-то из слуг посмел воспользоваться для амурных свиданий хозяйскими апартаментами? В гневе Доминик отодвинул засов и резко распахнул дверь. У него перехватило дыхание, когда он увидел Кэтрин, сидящую за позолоченным трюмо в тонкой ночной рубашке, с распущенными огненными волосами.
 — Какого дьявола ты тут делаешь? — спросил Доминик свистящим шепотом, облизнув сухие губы.
 — Я еще не привыкла к дому и уснуть не могу, — улыбнулась Кэтрин. — Вот только что подходила к окну подышать ночным воздухом.
 Доминик бросил взгляд в сторону двери на балкон. Из сада тянуло прохладой, и занавески чуть колыхались.
 — Это не твоя комната, — только и сказал Доминик.
 — Разве? — удивленно проговорила Кэтрин. — Я считала, что это комната маркизы, не так ли?
 — Да, но…
 — А я маркиза, не так ли?
 — Да, но…
 — Может быть, и на сей счет у вас с дядей есть какая-то договоренность?
 — Ты прекрасно знаешь, что это не так, — раздраженно заметил Доминик.
 — Значит, эта комната должна быть моей. Вернее, будет моей, когда я уберу эти жуткие тяжелые портьеры и повешу что-нибудь повеселее. Ты ведь не будешь против?
 — Да. То есть я хотел сказать нет. Я не против. Делай с этим гнусным домом все, что тебе заблагорассудится. Но я против того, чтобы ты здесь находилась, да еще одетая вот так.
 Кэтрин пожала плечами, всем своим видом показывая, что не находит в своем наряде ничего оскорбительного для его глаз, и потянулась за шелковым зеленым пеньюаром. Медленно поднявшись, она накинула его поверх сорочки. Приподняла волосы и опустила их. Медные пряди, подсвеченные огнем из очага, заиграли золотом.
 Доминик застонал. Свет падал сзади, и тело ее просвечивалось сквозь одежду. Как мог он забыть, насколько тонка ее талия, насколько красив плавный изгиб бедер, насколько хороши точеные ножки.
 — Прости, если оскорбила твои чувства, — язвительно заметила она. — В следующий раз, как только в дверь постучат, обещаю немедленно одеться.
 Одетая или раздетая, все равно: одного взгляда на нее было достаточно, чтобы желание стало просто невыносимым. Плоть его под халатом восстала, сердце заколотилось, комната внезапно показалась слишком душной и жаркой. Он едва сдерживался, чтобы не броситься к ней и не взять се прямо здесь, на полу.
 — Вы не можете здесь оставаться, — назло себе заявил Доминик хриплым голосом.
 — Почему?
 — Ты прекрасно понимаешь почему. Или ты забыла, как я вел себя в таборе?
 Кэтрин зарделась, отчего стала еще привлекательнее.
 — Вы не посмеете выставить меня из моей собственной комнаты, маркиз. Представляете, что подумают слуги?
 Черт побери, она права. Он должен был бы догадаться.
 — Хорошо, можешь остаться. Но дверь запирай.
 Доминик повернулся и услышал голос Кэтрин:
 — Вы можете запереть свою, если вам так хочется.
 Доминик гневно просипел:
 — Ах ты, маленькая ведьма, так ты издеваешься надо мной!
 — У женщины тоже есть… желания, мой господин, те же, что и у мужчины. Именно вы, милорд, меня научили этой истине.
 — Проклятие!
 Чертовка испытывает на нем те же приемы, что использовал он, чтобы уложить ее в постель. Скривив губы, он прошипел:
 — Этого не будет, Кэтрин. Через неделю я уезжаю в Лондон. Надеюсь, к тому времени вы придумаете, как занять себя в мое отсутствие.
 — Это, вероятно, джентльменское предложение? — язвительно поинтересовалась Кэтрин.
 Будь неладна эта девка! В два прыжка Доминик оказался около нее, схватил за руку и притянул к себе.
 — Ты моя жена, говорят тебе! Или ты будешь вести себя, как подобает порядочной женщине, или поплатишься, клянусь Богом!
 Кэтрин вырвалась.
 — Вы можете рассчитывать на мою верность, милорд, — с того самого момента, как вы начнете вести себя как мой муж.
 Кэтрин метнулась к балконной двери.
 Доминик крепко выругался и ушел к себе, хлопнув дверью.
 Девка точно была в сговоре с дьяволом, он готов был в том поклясться. С дьяволом или его отцом, что одно и то же.
 Следующие три дня Кэтрин была тише воды, ниже травы. Пусть Доминик остынет. Да и ей надо успокоиться. Кэтрин совсем не хотелось злиться, но его упрямство довело ее до точки. Ничего себе, заявление! Пока он будет развлекаться в Лондоне, один Бог знает как и с кем, она, По его мнению, должна скромно сидеть и ждать его возвращения в деревне. Ну так вот, пусть не тешит себя надеждами, этого он от нее не дождется!
 И все же то, что он решил уехать, говорило в ее пользу. Значит, она поступает правильно. Возможно, искушение сильнее, чем он хотел бы признать.
 Кэтрин улыбнулась. Сейчас она знала, как разжечь его страсть. И что тогда? Если она преуспеет в обольщении, признает ли Доминик их брак настоящим, а не фиктивным? Кэтрин не знала. И у нее оставалось всего четыре дня, чтобы узнать. Ну, Доминик, берегись. Кэтрин злорадно улыбнулась.
 Она пошла в конюшню, надеясь, что Доминик там.
 — Ты поедешь кататься, Катрина?! — Янош бежал к ней с черного хода.
 Кэтрин улыбнулась, думая о том, как прелестно смотрится мальчик в белой рубашке с жабо и бархатных штанишках. Малыш шлепал босиком, а туфли нес в руках.
 — Хочешь, поедем вместе, — предложила Кэтрин и, приподняв край вышитой салфетки, покрывавшей плетеную корзину, добавила: — Смотри, что нам собрала кухарка. Мы можем устроить чудный пикник.
 — Мистер Рэйнольдс сказал, что сегодня у меня уроков не будет, — радостно сообщил Янош. — Я поеду с тобой.
 — Тебе надо переодеться, — заметила Кэтрин. — Я подожду тебя здесь.
 Мальчик припустил в дом.
 — Оседлай лошадь для Яноша, — приказала Кэтрин молодому конюху,
 — Приму? — с оттенком неодобрения спросил конюх.
 — Если он ездит на ней, то седлай Приму.
 Через некоторое время слуга вернулся, ведя под уздцы лошадь — высокую серую кобылу.
 — Прима, лошадка моя, — подбежал к лошади Янош.
 — Слишком большая лошадь для маленького ребенка, — проворчал конюх.
 — Янош — отличный наездник, — возразила Кэтрин.
 Она помнила, как лихо катались на лошадях все мальчишки племени пиндаров.
 Конюх насупился. Кэтрин крутила головой, надеясь увидеть Доминика, и на глаза ей попался Бобби Мартисон, младший брат того паренька, что сейчас занимался их лошадьми. Оба были сыновьями старшего конюха Грэвенвольда.
 — Привет, Бобби, — окликнула Кэтрин мальчика.
 — Здравствуйте, ваша честь.
 — Ты, конечно же, знаком с Яношем?
 Бобби опустил голову и надулся.
 — Да, знаком.
 Лицо Яноша не выражало ничего. Настоящий цыган.
 — Вы могли бы играть вместе, — предложила Кэтрин.
 Мальчик мог бы помочь цыганенку почувствовать себя своим среди здешних детей.
 Бобби явно напугало предложение Кэтрин.
 — Он дерется, ваша честь. Честное слово, он меня побил. Поставил мне синяк под глазом. Мой отец как следует вздул бы его, не будь он барчуком.
 Янош по-прежнему молчал.
 — Но он не мог ударить тебя просто так. За что он побил тебя, Бобби?
 — Мы его только немного подразнили. Ничего плохого делать ему не собирались.
 — Почему вы его дразнили?
 — Говорит он смешно. И ведет себя забавно.
 — Бобби, а ты хочешь учиться в школе? — сменила тему Кэтрин. — Ты хочешь научиться читать и писать?
 Бобби смотрел на новую хозяйку настороженно.
 — Папа говорит, что в школе учиться — время тратить попусту.
 — Неужели?
 — Оттого, что лишнюю книжку прочтешь, хлеба на столе не прибавится, — повторил отцовские слова Бобби.
 — Может, и так, а может, и нет, — загадочно сказала Кэтрин.
 — Собираемся кататься?
 Услышав за спиной голос Доминика, Кэтрин оглянулась.
 — Да. — Сердце ее забилось сильнее. — Почему бы тебе не поехать с нами?
 — Прошу тебя, Доминик, — присоединился к ее просьбе Янош. — Сегодня такой хороший день. Мы можем съездить в веш, в лес то есть. Мы снова могли бы превратиться в цыган — на один день.
 Доминик прислонился к. стене конюшни. Видно было, что он колеблется. Скорее всего, он был бы не прочь провести день в такой приятной компании.
 — Не сегодня, малыш, — ответил он. — У меня слишком много дел.
 — Поезжай, Янош, — предложила Кэтрин, — и подожди меня на вершине холма. Поедем к ручью, хорошо?
 Доминик посадил мальчика в седло. Янош отъехал, а Доминик обратился к Кэтрин:
 — Тебе не кажется, что ты слишком снисходительна к его шалостям? Или это еще одна твоя уловка?
 Кэтрин едва удержалась от улыбки. Доминик был недалек от истины.
 — Он чудный малыш. Мне бы хотелось, чтобы он не чувствовал себя здесь таким одиноким.
 — Верно, — вздохнул Доминик. — Иногда я спрашиваю себя, стоило ли привозить его сюда.
 Кэтрин сняла соломинку с рубахи мужа и стала вертеть ею между пальцами.
 — Я, кажется, знаю, как ему помочь.
 — И как же?
 — Я хочу открыть школу, такую, как построил мой отец в Арундейле. Деньги у меня есть свои, но твоя помощь мне все же потребуется.
 — Не сказал бы, что я в восторге от твоей идеи. Ты же знаешь, многим это не нравится. Некоторые могут сказать, что ты сеешь зерна революции.
 — Но ты, надеюсь, так не считаешь,
 — Нет. Но даже среди крестьян будут те, кого возмутит твоя затея. Они считают, что образование не даст их детям ничего, кроме ложных надежд.
 — Я знаю, что дело нелегкое, но я уверена, что дело это хорошее. Если ты хочешь, чтобы Янош почувствовал себя здесь дома, помоги мне.
 Доминик взял соломинку из ее руки, провел по гладкому стебельку смуглым пальцем, думая о чем-то. Потом улыбнулся:
 — Эта школа убережет тебя от беды, пока меня не будет?
 — Убережет. Если ты сам будешь держаться подальше от бед.
 — Что я буду делать, Катрина, тебя не касается. Но школу свою можешь строить.
 Кэтрин подавила раздражение. Сейчас решалась судьба школы — остальное не так уж важно.
 — А ты поможешь мне убедить родителей будущих учеников?
 — За мной дело не станет, можешь не сомневаться.
 — Спасибо, — изобразила улыбку Кэтрин.
 Доминик помог ей сесть в седло. Руки его были такими теплыми, нежными.
 — Хотела бы я, чтобы ты поехал с нами. Яношу было бы приятно.
 — К сожалению, у меня дела.
 — Ну да, как же я могла забыть, что ты такой занятой человек, — едко заметила Кэтрин и, пришпорив кобылу, умчалась прочь.
 Янош ждал ее на вершине холма. Они гуляли весь день и вернулись, только когда стемнело. Они скакали наперегонки до ручья. Кэтрин дала Яношу возможность победить, но, по правде говоря, ей почти не пришлось поддаваться. Мальчишка сидел на коне как влитой и мчался как ветер. Он сильно напоминал Доминика. Глядя на мальчика, Кэтрин жиро представляла себе, как ее муж, одетый по-цыгански, лихо скачет на своем сером жеребце.
 Когда они вернулись, малыш ушел с Персивалем, а Кэтрин сама повела лошадей к конюшне. Здесь мог быть и Доминик. Сама не отдавая себе отчета, она постоянно искала встречи с ним.
 Она думала о нем весь день, тревожилась, злилась, представляла, чем он будет заниматься там, в Лондоне. Мысль о том, что он может проводить время с другой женщиной, была невыносимой. Нужно удержать его. Во что бы то ни стало.
 Кэтрин услышала его смех, такой заразительный, густой и приятный… Когда она в последний раз слышала его смех? Наверное, в таборе. Доминик стоял возле конюшен и разговаривал с кем-то из слуг. Он всегда был на короткой ноге с прислугой, и его любили. Ну почему он не мог так же легко общаться и с ней?
 Кэтрин стояла в тени, прислонившись спиной к стене, слушая их разговор. Если она покажется, слуги разойдутся, но и Доминик тоже уйдет. Если только…
 Трюк был староват, по ничего другого ей в голову не пришло. Кэтрин огляделась, нет ли кого рядом, подняла пучок пыльной соломы, землю и присыпала свою одежду. Еще немного грязи потребовалось, чтобы поосновательнее испачкать лиф. Она оторвала кусок ткани от подола платья, вытащила из прически несколько шпилек.
 — Доминик! — позвала Кэтрин, будто только сейчас пустилась на поиски, затем вскрикнула, изображая испуг и боль, как при неожиданном падении.
 Доминик, а вместе с ним несколько конюхов побежали на зов.
 — Что такое? Что случилось? — спросил, склонившись над ней, Грэвенвольд. — Кто-нибудь, принесите фонарь.
 — Ничего страшного, — слабым голосом проговорила Кэтрин. — Я просто оступилась. Глупо, правда?
 Кто-то из парней принес фонарь, Кэтрин попыталась встать, но, сморщившись, поджала ногу, едва не потеряв равновесие. Доминик подхватил ее на руки и отнес на низкую деревянную скамью.
 — Нога, — простонала Кэтрин, прижимаясь к Доминику. Господи, как же хорошо было вот так, рядом с ним. — Наверное, вывихнула ее.
 — Идите, ребята, — приказал Доминик слугам. — Я сам справлюсь.
 Конюхи разошлись. Доминик приподнял подол ее платья.
 — Какая?
 — Правая.
 Доминик осторожно прощупал место ушиба. Кэтрин тихонько ойкнула.
 — Кажется, ничего серьезного, — сказал Доминик. — Я отнесу тебя в дом.
 — Я думаю, что-то хрустнуло повыше, — смущенно произнесла Кэтрин.
 — Выше? — переспросил Доминик, снова поднимая платье. — Колено?
 — Еще чуть выше.
 Рука его скользнула вдоль ноги.
 — Давай лучше поднимемся в дом, — предложил он. — Там я смогу спокойно посмотреть, что случилось.
 Кэтрин кивнула. У нее пересохло в горле от одной мысли о том, что Доминик снимет с нее чулки, что его руки коснутся ее тела. Когда он поднял ее, Кэтрин уткнулась лицом ему в грудь и крепко обняла за шею.
 — Что ты там делала в темноте? — спросил он, поднимаясь по широким каменным ступеням в спальню. — И вообще какого черта вы так долго гуляли? И где Янош?
 — Янош уже дома. Прогулка была чудесная.
 — И что?
 — Не понимаю…
 — Если лошади уже были в конюшне, что ты там делала в темноте? — Доминик остановился, пристально глядя на Кэтрин.
 — Подслушивала, если хочешь знать. Я уже сто лет не слышала, как ты смеешься. Не знаю… Наверное, я соскучилась…
 Доминик крепче прижал Кэтрин. Она чувствовала его взгляд. Несмело она взглянула на него, всем сердцем надеясь, что он поцелует ее. Но нет. Доминик пошел дальше, ногой распахнул дверь и внес ее в спальню.
 Доминик бережно опустил Кэтрин на кровать, и она неохотно разжала руки.
 — Позову-ка я Гэбби, — хрипло сказал он. — Пусть поможет тебе переодеться. У тебя платье грязное.
 — Я сама смогу его снять, если ты мне поможешь. — Доминик замер в нерешительности, но, видя, что Кэтрин не удается справиться со множеством пуговиц на спине, стал ей помогать. С мастерством опытной горничной, которое отметила Кэтрин, он помог ей избавиться от костюма, не забывая о ее «больной» ноге.
 — Может быть, лучше пригласить доктора, — неуверенно предложил Доминик, не в силах отвести взгляда от ее обтянутой белым шелком ножки и нежной полоски белой кожи над ним, проглядывающей сквозь тонкий батист сорочки.
 — Я… Мне бы хотелось, чтобы ты посмотрел сам. Я хочу сказать, что ты меня уже видел и я тебя не стесняюсь. Вероятно, ничего серьезного нет, и врач не понадобится.
 — Хорошо, — не слишком охотно согласился Грэвенвольд. Набрав в грудь побольше воздуху, он отстегнул и скатал чулок. Рука его скользнула под сорочку, медленно поползла вверх, бережно прощупывая ногу. Кэтрин почувствовала, как стала горячей его ладонь, как задрожали пальцы, и застонала.
 — Я сделал тебе больно? — спросил он, отдернув руку.
 — Нет! То есть — да, немного.
 — Должно, быть, ты, когда падала, потянула связку.
 — Должно быть.
 Доминик стиснул зубы. Приподняв рубашку, он несколько секунд смотрел на ее обнаженную ногу, прежде чем продолжить осмотр.
 — Господи, — прошептала Кэтрин, не в силах сдержаться.
 Доминик, казалось, ничего не заметил. Он поднял рубашку повыше, до того места, где смыкались бедра. Рука его, скользнув по бедру и выше, замерла на ягодице. Он нежно сжал се, и Кэтрин вздрогнула. Доминик прирос взглядом к ее бедрам.
 — Доминик, — нежно проговорила Кэтрин.
 Ее голос словно вывел Доминика из оцепенения, и Кэтрин выругалась про себя. Быстрым и резким движением он одернул сорочку и посмотрел в лицо обманщице.
 — Думаю, это скоро пройдет, — пробормотала Кэтрин, ругая на чем свет стоит предательский румянец.
 — Да, — хрипло согласился он. — К утру все будет прекрасно.
 — Прекрасно, — эхом откликнулась Кэтрин.
 — Я лучше пойду, — сказал Доминик.
 Как ей хотелось крикнуть «останься», но Кэтрин не смела.
 — Иди.
 Доминик вышел из комнаты.
 Кэтрин уткнулась лицом в подушку. Вздох вырвался из ее груди. Доминик желал ее — бешено, страстно она не сомневалась. Но у нее был серьезный противник — время. До его отъезда в Лондон оставалась всего одна ночь. Завтра всему наступит конец.




 Глава 21


 Доминик гнал своего любимца, серого в яблоках жеребца по дороге. Ветер крепчал, гнул деревья, мрачные серые тучи заволокли горизонт.
 Доминик скакал уже несколько часов, не останавливаясь, и конь его покрылся испариной, бока жеребца тяжко вздымались и опадали, но, когда возле ручья Доминик натянул поводья, конь заржал, раздувая ноздри: похоже, скачка приносила ему не меньшее удовольствие, чем хозяину.
 По крайней мере, Доминик старался извлечь из этой прогулки как можно больше удовольствия. Нельзя сказать, что ему это удалось вполне. Как бы далеко от дома ни уезжал он, мысли о той, что осталась там, не шли из головы Доминика. Он думал о Кэтрин.
 Ему казалось, что он начинает сходить с ума.
 Хуже всего ему пришлось прошлой ночью. Услышав ее крик, Доминик почувствовал, будто что-то оборвалось у него внутри. Даже когда оказалось, что она всего лишь подвернула ногу, он не мог успокоиться. А что было бы, если бы с Кэтрин случилось что-нибудь серьезное?
 И еще одно не давало ему покоя. Его Кэтрин, гордая, независимая, прячась в тени, слушала, как он смеется. Никогда не думал Доминик, что он ей настолько дорог. От этого сладко щемило сердце. Но ведь она бросила его первая, разве нет?
 То, что она отдалась ему тогда, не означало ничего, кроме того, что она желала его. Что же тут особенного?
 Многие женщины питали к нему те же чувства. Но ни одна из них не стояла в темноте, прислушиваясь к звукам его голоса.
 Он пытался вспомнить, когда последний раз слышал ее смех. Вежливые улыбки не в счет. Доминик вынужден был признаться себе, что за время их супружества улыбка — единственное, что он мог припомнить. Но ведь было время, когда смех ее звенел как серебряный колокольчик, время, когда они смеялись вместе — в таборе. Он думал о том, с какой трогательной заботой относится Кэтрин к Яношу. Какая бы чудная вышла из нее мать. Она умела опекать ненавязчиво. Все у нее получалось как бы само собой. С тех пор, как она появилась в поместье, дом его стал гораздо больше похож на ДОМ. Казалось бы, мелочи: немного изменений здесь и там, убраны тяжелые портьеры, открыты несколько окон, а жить в нем отчего-то веселее, и воздух свежее, и солнца больше.
 Даже прислуга стала другой. Приветливой, улыбчивой, словно им прибавили жалованье.
 Раньше Доминик никогда не думал о Грэвенвольде как о своем доме. Дом этот был всего лишь символом всего того, чему он научился здесь с тех пор, как его забрали из табора. Но наука порою бывала горькой. Доминик понемногу приспособился к новой жизни, но не полюбил ее. Сейчас, когда сюда приехала Кэтрин, для Доминика это место стало дорогим, родным. И новая пытка. Кэтрин рядом, а он не может коснуться ее, села не хочет почувствовать себя клятвопреступником. Он никогда прежде не позволял себе мечтать о семье и о любви, и сейчас запрещал себе это.
 Доминик спешился и повел Рея — своего жеребца — вдоль ручья. Ветер трепал серую гриву. Грэвенвольд приласкал коня, погладил по холке.
 И снова Доминик мыслями вернулся к прошлой ночи, вспомнил, что произошло в комнате Кэтрин. Даже сейчас покоя ему не давало воспоминание о нежной коже, такой теплой, такой мягкой, такой шелковистой. Тогда он словно провалился куда-то на несколько мгновений. Только воспоминание о желчном смехе отца, о сдавленных рыданиях матери спасло его от непоправимого.
 И зачем вообще он втянул себя в эту историю? Как выпутаться теперь, не нарушив клятву о возмездии? Доминик и сам не понимал, отчего с каждым днем ему все труднее становилось обходиться без Кэтрин. Он не стремился понять ее чувства, так было проще.
 Оставалось одно: уехать отсюда как можно быстрее, В Лондон! Только там он сможет забыться, пусть для этого придется переспать с половиной местных шлюх. Может быть, тогда бес, грызущий его изнутри, успокоится и отстанет.
 Женатый или холостой, он должен освободиться от желания к Кэтрин. А вернется — сразу отправит ее в Арундейл. Там она будет счастлива.
 Тогда жизнь его пойдет так, как он задумал с самого начала, Кэтрин получит независимость — разумеется, в определенных пределах, а он как-нибудь научится жить без нее.
 — Никто меня не понимает, правда, малыш? — сказал он Рею, вскочив в седло. — И объяснить я им ничего не могу.
 Под туманным «они» на этот раз подразумевалась Кэтрин. Да и как найти слова, чтобы объяснить причины своих поступков? Как может она понять, что представления о чести, принятые у его народа, тем более о чести матери, требуют от человека идти до конца? Как объяснить, что, если мать его не будет отомщена, он не сможет жить дальше?
 Другого пути нет.
 Доминик пришпорил коня. Рей, заржав, понес хозяина к дому. Завтра он уедет в Лондон. И все кончится,
 Кэтрин ходила туда-сюда по комнате. Все должно быть продумано до мелочей — второй возможности может не быть. Стемнело уже давно. Светила полная луна, звезды, рассыпанные по небу, словно драгоценные камни, помогали ей освещать путь запоздалому путнику. Скоро, скоро вернется Доминик. Кэтрин оставалось только молиться.
 Неужели он передумал и уехал, не попрощавшись?
 В дверь постучали, Кэтрин пошла открывать. На пороге стояла Гэбби в сопровождении двух слуг, держащих ванну, полную горячей воды.
 — Поставьте перед камином, — приказала Кэтрин.
 Она ждала до последнего, беспокоясь о том, чтобы не остыла вода.
 Слуги ушли.
 — Скорее, Гэбби, помоги мне раздеться.
 — Mon Dieu, — прошептала Гэбби, — его милость умрет от страсти!
 — Надеюсь, — пробормотала Кэтрин.
 Кэтрин сказала Гэбби, что собирается устроить ночь обольщения и должна предстать перед супругом в лучшем виде.
 — Что вы сказали? — переспросила горничная.
 — Только то, что на него это произведет впечатление.
 Кэтрин предпочла не распространяться о том, что Доминик может так разозлиться, что даже не станет в комнату заходить.
 — Ты не забудешь оставить ему записку там, где мы договорились, на подносе с ужином?
 — Не волнуйтесь, все будет сделано. Сообщение будет немногословным: «Нам надо поговорить сегодня же. К.»
 Кэтрин, уже в который раз за последние десять минут, выглянула в окно. Наконец-то! Доминик спускался с холма,
 — Это он. Будет здесь с минуты на минуту.
 — Пойду накрою ужин.
 — Не забудь…
 — Я положу се на самое видное место.
 Кэтрин кивнула. Через несколько минут хлопнула дверь, раздались шаги. Кэтрин прижала ухо к двери, ведущей в спальню мужа. Доминик обменялся парой фраз с Персивалем, затем Кэтрин услышала, как открылась дверь в комнату Доминика. Из холла в комнату вошли еще двое — по всей видимости, мужчины.
 — Я взял на себя смелость заказать вам ванну, милорд, — сказал Персиваль.
 Кэтрин тихо выругалась. Ну вот! Сколько еще ждать? Вода в ее ванне уже, наверное, совсем остыла.
 Нагая, если не считать тонкого шелкового халата, Кэтрин подняла наверх волосы, заколола их шпильками, не слишком надежно, так, чтобы их можно было распустить одним грациозным движением, и вновь нервно заходила по комнате. Очень живо представлялось ей обнаженное тело Доминика, сидящего в ванне. Может быть, стоит зайти и, ничего не объясняя, начать тереть ему спину? В конце концов, разве она ему не жена?
 Кэтрин тряхнула головой. Нет, так не пойдет. Доминик может быть не один. Лучше уж не отступать от плана. И вновь она подошла к двери и прижалась к ней ухом. Персиваль ушел наконец: Кэтрин слышала шарканье, затем скрип двери. Кэтрин услышала, как Доминик вышел из ванны, как подошел к двери. Ага, ему принесли ужин. Сейчас он прочтет записку!
 Кэтрин ждала, затаив дыхание. Наконец послышался негромкий стук в дверь, разделявшую их покои. Кэтрин скинула халат, села в едва теплую воду. Ну что же, хорошо хоть пена не опала.
 Доминик снова постучал в дверь, на этот раз громче.
 — Кэтрин, ты здесь? — тревожно спросил он и, как того и хотела Кэтрин, вошел, не дождавшись ответа.
 — Доминик! — удивленно воскликнула Кэтрин, встала и потянулась за полотенцем, которое, как назло, оказалось слишком далеко — на кровати. Вода стекала по стройному телу, по точеным ногам на пол — полотенце оказалось таким маленьким, что едва укрывало плечи.
 — Прости, — виновато улыбнулась она. — Я, кажется, задремала и не слышала, как ты стучал.
 — В самом деле? — едко поинтересовался Доминик, поедая ее взглядом. — А как насчет записки? Там, кажется, говорилось о том, что ты хочешь меня видеть.
 — Ах да! Записка… Я написала ее еще днем. Почему-то я решила, что раз ты собрался утром в Лондон, то должен вернуться домой до обеда. Ты не подашь мне халат?
 Кэтрин кивнула в сторону вещицы из изумрудного шелка, оставленной на спинке стула. Чтобы взять его, Доминику пришлось бы еще на несколько шагов подойти к ней. Доминик взял халат и сделал следующий шаг — ей навстречу, и тут, совершенно случайно, полотенце падает с плеч Кэтрин.
 — О, прости, — стыдливо потупилась Кэтрин и взяла халатик из рук Доминика.
 Зеленый шелк прилип к влажному телу. Кэтрин расправила ткань на груди, при этом один из двух заострившихся и набухших сосков случайно задержался между ее пальцами.
 — Чего ты добиваешься? — сквозь зубы процедил Доминик, но при этом смотрел не ей в лицо, а па ее грудь.
 — Может быть, сначала ты дашь мне одеться? Ты не хочешь помочь мне надеть халат?
 Доминик прищурился. Рот его скривился в усмешку. Мгновение он молча смотрел на нее: смуглый красавец, с обнаженным по пояс торсом. Его возбуждение было заметно по топорщившимся бриджам.
 И вдруг, мгновенно оказавшись вплотную к Кэтрин, он сорвал с ее плеч халат. Отсветы пламени играли на ее гладком теле, капельки воды превращались в алмазы. Груди ее, тяжелые, но крепкие, вздымались попускались при каждом вдохе, аккуратный золотистый треугольник притягивал взгляд.
 Доминик чуть отступил, во взгляде его мешались желание и боль.
 — Я твоя жена, Доминик, — тихо сказала Кэтрин. — Я принадлежу тебе, все остается по-прежнему, помнишь, как было в таборе. Я — твоя, и ты волен делать со мной, что пожелаешь.
 Кэтрин сделала шаг ему навстречу, обвила руками его шею. Кожа его казалась горячей, черные его кудри были шелковистыми, мягкими.
 — Я хочу тебя, — прошептала Кэтрин, и Доминик, сам того не желая, сжал ее в объятиях. Губы его приникли к ее устам. Тепло его тела, его жар, его огонь согревали ее. Он погрузил пальцы в ее рыжие волосы, вынул шпильки. Золотая волна упала Кэтрин на спину. Она чувствовала телом его восставшую плоть, и сейчас ей больше воздуха, сильнее жизни хотелось почувствовать его внутри себя, глубоко-глубоко.
 Доминик сжимал ее ягодицы, раздвигал языком зубы, еще сильнее распаляя ее страсть. Но внезапно остановившись, он оттолкнул ее.
 — Ты ведь все подстроила, признавайся! — Глаза его сверкали гневом.
 — Да.
 — И вчера ты не падала.
 — Нет.
 — Ты знаешь, что я чувствую, но ты заботишься лишь о собственном удовольствии.
 — Я твоя жена.
 — Жена? — язвительно переспросил он, больно сжав ей плечо, и брезгливо поморщился. Кэтрин стало стыдно. — Но ты ведешь себя не как моя жена, а как шлюха.
 Кэтрин отшатнулась, пораженная жестокостью его слов. Доминик отпустил ее, и она едва не упала. Он бросил ей халат, и Кэтрин трясущимися руками натянула его на себя.
 — Ты хорошо разыграла публичную девку, моя радость, — сказал он, глядя на нее так, как смотрят на шлюху, не скрывая ни желания, ни презрения, — но я мечтал о жене. — И повернулся к двери.
 — Доминик! — крикнула Кэтрин, схватила его за руку. — Доминик, пожалуйста, не уходи!
 — Рано или поздно это должно было произойти. Может быть, так даже лучше. — Выдернув руку, он вышел, хлопнув дверью.
 Кэтрин стояла, тупо глядя на дверь. Время остановилось. Снова и снова в ушах ее раздавался грохот двери. Не сразу она поняла, что кто-то быстро спускается по лестнице. Доминик!
 Запахнув тонкий халатик, Кэтрин подошла к окну. Она ни о чем не думала, ничего не чувствовала, была, словно марионетка, которую дергают за веревочки. Повинуясь велению той же неведомой нити, что привела ее к окну, она повернула голову, чтобы видеть дорогу, ведущую из усадьбы. По ней скакал всадник на сером коне. Она смотрела ему вслед, пока он не исчез за поворотом. Потом села на подоконник, поджав пол себя колени, так же тупо глядя в том направлении, куда скрылся всадник. Что, что она сделала не так? Где допустила ошибку? Вела себя, как шлюха? Но она должна была попытаться. А оказывается, мужчина ждет от своей жены иного поведения, чем от любовницы. Теперь, когда она поняла, было уже поздно,
 Обхватив колени руками, она смотрела вдаль, на дорогу. Огни стали гаснуть. Поместье погружалось в сон. В комнате становилось холодно, но Кэтрин было все равно. Пусть! Заледеневшей до бесчувствия, ей было легче пережить навалившееся горе. Где он сейчас? Впрочем, это и так ясно.
 Доминик презирает ее. Она ему не нужна. Сейчас он держит в объятиях другую. Кэтрин закрыла глаза. Сон стал бы спасением, но она не могла уснуть.
 Часы на каминной полке пробили час, потом два, потом три, а Кэтрин все сидела на подоконнике, глядя туда, куда отправился Доминик.
 Скорее всего он ни капельки ее не любит. Она это просто придумала. Сочинила себе сказку. А она? Она обожает его. И дядя Гил был прав. Она готова умереть за него, пусть даже он не испытывает к ней ничего, кроме презрения. Господи, за что? Почему? Глупая сказка про разбитое сердце.
 Кэтрин очень хотела бы заплакать, но слез не было. Настоящее горе беззвучно.
 И в тот момент, когда, казалось, горше быть уже не может, она увидела его на дороге. И только тогда слезы хлынули из глаз. С потрясающей ясностью представила она своего Доминика, мужественного, сильного, лежащего обнаженным, но не с ней — там была другая, другой он дарил свои жгучие ласки. Он потерян для нее! Навсегда! Только сейчас она поняла это — и боль хлынула через край.
 Нет, то не были светлые слезы, что льются легко, без усилий: рыдания сотрясали ее, она плакала громко, навзрыд, плакали не только глаза ее, слезами исходили сердце, душа.
 То был плач по любви, которой суждено погибнуть; Кэтрин плакала по собственной загубленной жизни, по семье, которой у нее никогда не будет, по детям, которых ей не родить. Плакала она и по Эдмунду, предавшему ее, по Амелии, по маленькому Эдди, которому суждено расти без отца. Но больше всего — по Доминику. По той пустой, желчной и горькой жизни, которую он сам для себя избрал, отвергнув счастье, которое она готова была дать ему взамен. Счастье, которого теперь не знать им обоим.
 Кэтрин рыдала и не могла остановиться.
 Сможет ли когда-нибудь перестать плакать ее душа?
 Доминик остановился у лестницы, ведущей на второй этаж. С трудом он заставил себя сделать первый шаг. Он слышал сдавленные рыдания Кэтрин. Казалось, даже стены смотрят на него с осуждением. Никогда он не слышал, чтобы она плакала — вот так.
 Ноги его словно налились свинцом. Каждый шаг давался ему все с большим трудом. Он виноват во всем. Он принес ей столько горя. Возможно, он и прошел бы мимо ее комнаты, если бы не слышал рыданий, но сейчас… Сейчас он не мог так поступить.
 И вот, вместо того чтобы уйти в свою комнату, отгородиться от ее горя, вместо того чтобы притвориться бесчувственным, жестоким, бессердечным, он вошел к Кэтрин. Пусть он будет клятвопреступником, пусть его презирают, но он не может слышать ее рыданий.
 В комнате было темно. Только дрожал слабый свет почти растаявшей свечи и тускло светились угли в камине. В спальне было холодно, так холодно, что Доминик невольно поежился, с тревогой вглядываясь в полумрак. Не сразу заметил он маленькую фигурку, скорчившуюся на подоконнике. Тонкий шелковый халатик не мог защитить ее от холода. Плечи ее вздрагивали то ли от озноба, то ли от плача.
 Кэтрин не заметила вошедшего, и Доминик стоял в темноте, молча глядя на плачущую жену, и не мог заставить себя подойти ближе. Он думал о женщинах в таверне, о том, как, глядя на их грубо раскрашенные лица, вспоминал нежное и милое лицо той, которой пренебрег.
 Доминик вспоминал о том, как хотел с одной из девчонок подняться наверх и брать ее еще и еще, грубо, без всяких нежностей, до тех пор, пока образ той, что сейчас рыдала на подоконнике, не исчезнет из памяти… И не смог.
 Сидя в таверне, он вспоминал Кэтрин такой, как увидел ее первый раз с Вацлавом. Кэтрин — графиня — чистила горшки в цыганском таборе. Кэтрин — английская аристократка — заботилась о Меделе, любила маленького Яноша, старалась уберечь лжемаркиза от тюрьмы.
 Он помнил, как она, вооруженная лишь садовыми ножницами, кинулась ему на помощь. Он помнил ее, стоящую здесь перед ним, обнаженную, одетую лишь и кружево мыльной пены. Он думал о том, какой силой нужно было обладать, чтобы, раз за разом встречая отказ, не отступать, вновь и вновь предлагать тепло своей души, тепло своего тела тому, кто ничего не мог дать ей взамен.
 Там, в таверне, он спорил с собой, не желая признавать то, что хотел не просто женщину. Ему нужна была Кэтрин. Только она одна. И поэтому он стоял здесь, на пороге ее спальни.
 Кэтрин подняла голову и увидела Доминика.
 Она вытерла слезы и соскользнула с подоконника.
 — Убирайся, — проговорила она все еще дрожащим голосом.
 Сердце Доминика болезненно сжалось. Он смотрел на нее, на золотистые отблески на ее коже, волосах, и боялся сойти с ума.
 — Что тебе нужно? Проваливай! Иди к своим шлюхам!
 Ее руки дрожали, и ему захотелось подойти к ней, обнять, успокоить. Он готов был встать перед ней на колени, просить прощения, унести ее туда, где ей никогда не будет больно.
 — Шлюх не было, Кэтрин, — тихо сказал он.
 — Не оправдывайся, — сказала она, всхлипнув.
 Доминик смотрел на нее, на ее тонкий халатик и думал о том, что всего несколько часов назад она сама предлагала ему убрать этот последний барьер между ними. Ему не надо было даже просить. Сейчас между ними была такая стена горечи и боли, что преодолеть ее едва ли по силам смертному.
 Что он натворил! Почему он вел себя с ней, как с последней уличной девкой? Доминик был противен сам себе. Он ненавидел себя. Он заслужил. Он заслужил эту боль. Только теперь он понял, каково это, терять любовь человека, который дорог тебе. Он держал в руках нечто прекрасное, как сказка, нечто хрупкое и воздушное, словно крылья бабочки, и сам растоптал дарованное ему свыше сокровище.
 Кэтрин не выдержала, схватила расческу и запустила в него. Расческа просвистела над его головой и ударилась в стену.
 — Не было шлюх, — повторил Доминик. Он хотел бы сказать… хотел бы сделать что-нибудь… но неужели возможно простить человека, уничтожившего самое дорогое, что, у него было?
 — Уходи, — дрожащим от слез голосом повторила Кэтрин. — Утром меня здесь не будет.
 Господи, все кончено, она потеряна навсегда, но почему же у него не хватает духу уйти?
 Кэтрин схватила тяжелый хрустальный флакон с туалетной водой и запустила им в Доминика. Доминик стоял, не шелохнувшись, и когда острый край задел его плечо, резкая боль показалась даже приятной, словно физическая боль могла возместить страдания души. Флакон упал на пол, с печальным звоном разлетелся на тысячу мелких осколков. Пламя заиграло на хрустальных гранях. Вот так же Доминик разбил ее душу, на множество осколков.
 — Шлюх не было, Кэтрин, — в третий раз прошептал он хрипло и шагнул к ней.
 Кэтрин была бледна, в глазах светилось отчаяние. Грубыми словами и своим пренебрежением он довершил то, с чем не могли справиться его соплеменники, избивая ее и издеваясь над ней.
 Подойдя к Кэтрин, Доминик молча смотрел на нее, на ее подрагивающие губы, на глаза, в которых блестели слезы. Дрожащей рукой он погладил Кэтрин по щеке.
 — Та женщина, которую я хотел этой ночью, была моей женой, — тихо сказал он. — И я понял, что никто ее не заменит.
 В глазах Кэтрин были боль и обида. Доминик смахнул слезинки с ее, ресниц.
 — Ты — та женщина, которая мне нужна.
 Ему послышалось, будто она тихонько всхлипнула. Может быть, она поверила? Она всматривалась в него, искала признаки лжи, но не смогла найти. Доминик смотрел ей в глаза, молясь про себя о том, чтобы она поверила.
 — Я не хочу, чтобы ты уезжала, — сказал он тихо. — Ты нужна мне. Всегда.
 Он уловил то мгновение, тот крошечный миг, когда боль стала исчезать из ее взгляда. Что изменилось в ней? Почти ничего. Чуть приподнялись углы губ, чуть веселее блеснули глаза. Он видел это, и надежда расцветала в его груди.
 И в этот момент он примирился с тем, о чем подозревал уже давно, что пытался подавить в себе. И это чувство невозможно было выразить словами, и он не стал опошлять его затасканной фразой.
 — Прости меня, — сказал он вместо этого, молясь, чтобы она поняла, насколько важно для него ее прощение; насколько важна для него она, Кэтрин. — Я не хотел тебя обидеть. — Он коснулся ладонью ее щеки и срывающимся голосом закончил: — Никто… ничто… не заставит меня больше причинить тебе боль.
 Кэтрин смотрела на него, взвешивая его слова, решая для себя, может ли она ему доверять. Доминик закрыл глаза. Только бы она поверила, только бы не оттолкнула его сейчас. Что будет с ним, если она скажет «нет».
 — Я люблю тебя, — прошептала она. — Я люблю тебя, мой милый цыган, я люблю тебя уже сто лет.
 Доминик раскрыл объятия, прижал ее к себе, уткнулся лицом в душистые золотые волосы. Ком в горле мешал ему говорить.
 — Кэтрин… — Он почувствовал, как что-то горячее и влажное заволокло взгляд. — Скажи, что ты меня простила, скажи, молю тебя.
 — Я люблю тебя, — ответила Кэтрин. — Что было, то прошло. Я хочу быть твоей женой.
 — Господи, — только и смог пробормотать Доминик, склоняясь к ее губам.
 Губы ее, такие мягкие и податливые, трепетали. Доминик взял се на руки, холодную, как ледышка. Это он, он так заморозил ее. Господи, как он мог? Доминик целовал ее снова и снова, прижимая ее к груди, отогревая ее закоченевшие пальцы.
 — Все хорошо, детка, каджори, все будет хорошо, — повторял он, баюкая ее на руках, целуя ее нос, щеки, лоб. — Ты вся дрожишь от холода.
 Он уложил ее на постель и укутал одеялом. Потом подбросил дров в камин.
 — Доминик…
 — Что, моя хорошая? — спросил он, присаживаясь рядом с ней на кровать.
 — Прости и меня тоже. Я должна была знать, что от жен хотят другого…
 — Не надо, — перебил ее Доминик, мысленно ругая себя на чем свет стоит. — Не смей даже думать об этом. Ты была сегодня великолепна. Во всем я виноват, я один.
 — Если ты хочешь, я постараюсь быть более…
 — Я не хочу, чтобы ты менялась. Я…
 «Люблю тебя безумно», — хотелось ему сказать, но губы не слушались.
 — …любой мужчина должен считать себя счастливчиком, если ему досталась жена, которой он не безразличен.
 — Любой, но не ты, — сказала Кэтрин, словно повторяя то, о чем он сам боялся сказать вслух.
 — То, чего я хочу, больше не важно. Сейчас для меня важно лишь то, чего хочешь ты.
 Доминик не дал Кэтрин открыть рот, он поцеловал ее долгим и нежным поцелуем, затем откинул одеяло. Зеленый шелковый халат напомнил о том барьере, что он сам установил между ними. Склонившись над ней, Доминик поцеловал ее грудь сквозь тонкую ткань, затем осторожно распахнул халат.
 — Ты — прелесть, — прошептал он, — просто чудо.
 Тяжелые груди с сосками абрикосового цвета, тонкая талия, изящно очерченные бедра. Его плоть, уже набухшая и пульсирующая от желания, отвердела еще сильнее и поднялась.
 Доминик накрыл рукой ее грудь, затем склонился, касаясь соска языком.
 — Доминик…
 Он медленно обвел сосок языком и лишь после этого поднял голову.
 — Доминик, ты можешь не делать этого… Если бы ты просто посидел со мной, я была бы тебе благодарна.
 Доминик чуть усмехнулся.
 — Ты хоть представляешь себе, как я тебя хочу? — спросил он, беря ее маленькую руку в свою и прикладывая ладонью к холму у паха. — Еще никогда я так не хотел женщину, как сейчас.
 — Но…
 — Тсс, пора мне сделать тебя своей женой по-настоящему.
 Доминик поцеловал ее. Кэтрин чувствовала тепло его губ, влажный жар его языка. Еще никогда не хотелось ей так всецело отдать ему себя. Все в мире перестало для нее существовать, кроме его ласк; ничто не важно — важно лишь то, что он вернулся домой.
 — Я люблю тебя, — шептала она, когда он, оставляя влажный след на ее шее, плечах, прокладывал дорожку поцелуев к ее груди, к соску. Захватив его губами, он играл с ним языком, покусывал зубами, зажигая в ней желание, и она, выгибаясь ему навстречу, судорожно вцепилась в его рубашку.
 Что с того, что он не говорил ей «люблю»? Главное, он сейчас здесь, с ней.
 Доминик проложил огненную дорожку от ее груди к животу, и его губы и язык унесли остатки холода. Губы его влажным теплом отметили местечко пониже пупка.
 Язык его проникал глубже, лаская чувствительный бугорок у самой сердцевины ее существа, руками он сжимал ее округлые ягодицы.
 — Откройся, каджори, — шептал он, опускаясь перед ней на колени, осторожно раздвигая ее ноги. — Позволь мне любить тебя.
 Она не могла устоять, не могла, когда его руки просили столь же нежно, как и слова. Не могла, когда его пальцы ласкали лоно, с нежной настойчивостью продвигаясь вглубь, раскрывая атласные чувствительные лепестки, и затем еще, еще глубже.
 — Господи, — пробормотала Кэтрин, чувствуя, как накатывает на нее горячая волна, чувствуя, как язык его скользит вверх по бедру. В том, как он ласкал ее, самозабвенно, стремясь доставить наслаждение в первую очередь ей, не думая о собственном удовлетворении, было что-то жертвенное, искупительное. Наконец губы его накрыли тот самый чувствительный бугорок и язык скользнул внутрь.
 Кэтрин застонала, все тело ее объял пламень. Как долго ждала она хоть одного прикосновения, хоть единой мимолетной ласки. То, что она чувствовала сейчас, ни с чем было не сравнить. О таком она не смела даже мечтать. Она металась, стонала, вся во власти его губ, его рта, выкрикивая вновь и вновь его имя. Руки ее сжимались в кулаки. Где-то на краю сознания поднималась волна, готовая смести се, унести прочь. В ней было все — наслаждение, страсть и любовь. Дрожь прокатилась по ее телу, сладкая дрожь удовольствия.
 Доминик точно угадал мгновение, чтобы покинуть ее. Волна шла на спад, но наслаждение еще не исчерпало себя. Он вернулся к ней нагой, накрыл ее рот своим и в то мгновение, когда язык его проник в ее рот, он вошел в нее, заполнив собой ее всю, одним сильным и мощным толчком.
 Кэтрин вцепилась в его сильные мускулистые плечи. Тело ее выгибалось навстречу каждому его движению. Он казался таким громадным, таким сильным. Вновь и вновь он заполнял ее собой, и с каждым разом волна наслаждения все выше и выше поднимала ее. На этот раз ощущения были иными, но такими же жгучими и острыми. Кэтрин качалась на теплых волнах, наслаждаясь любовью к мужчине, который владел и ее телом, и ее сердцем.
 Она почувствовала, что он тоже дрожит, что он весь напрягся, и подалась ему навстречу, готовая принять в себя его семя.
 Но он отпрянул, и его семя горячей влагой залило ей живот. Кэтрин стало жаль, что от этого акта любви не суждено родиться ребенку, но грусть ее была недолгой. Пятнадцать лет ненависти… Доминик пришел к ней тогда, когда она больше всего в нем нуждалась. Доминик доказал, что она нужна ему. О чем еще просить? Даже на это она до сих пор не смела надеяться.
 — Тебе хорошо? — спросил он, убирая с ее лба влажную прядь.
 Кэтрин кивнула.
 — Спасибо, — нежно сказала она.
 — За что?
 — За то, что пришел домой.
 В глазах его вспыхнула боль. И тут же исчезла. Он улыбнулся светло, так, как только он один умел улыбаться, и, склонившись к ее уху, шепнул:
 — До сегодняшней ночи даже не представлял, как мне нужен дом.
 — То, что ты раньше сказал… — начала Кэтрин, целуя его, — это правда?
 — Никакой другой женщины в мире мне не надо, — ответил Доминик.
 Кэтрин почувствовала странную легкость во всем теле, еще немного, и она могла бы взлететь.
 — Мне так тебя не хватало, — прошептала она.
 — А я как скучал…
 Кэтрин прижалась к нему. Наконец-то в мир ее возвращался покой. Доминик обнял ее. Рядом с ним она всегда чувствовала себя защищенной, даже в том, полном опасностей, мире цыган. Впервые она позволила себе надеяться и, счастливо улыбаясь в темноте, уснула.
 Когда Кэтрин проснулась, Доминика рядом не было.




 Глава 22


 Кэтрин торопливо оделась и вышла из спальни. Мысль о том, что Доминик все-таки уехал в Лондон, не давала ей покоя. Что он чувствовал, когда проснулся? Быть может, негодование? Быть может, он готов был возненавидеть ее за то, что произошло между ними?
 Кэтрин вошла в его спальню. Все здесь выглядело так, будто хозяин отлучился ненадолго: вещи висели в шкафу, никаких следов поспешных сборов. Впрочем, наверное, в лондонском доме его было достаточно костюмов, тогда и собираться не нужно. Спустившись вниз, она как бы невзначай спросила у дворецкого, где хозяин. Ей не хотелось в глазах слуг выглядеть глупо. Если он уехал, пищи для сплетен у прислуги будет хоть отбавляй.
 Кэтрин вскоре нашла его: он работал в конюшне. Заметив ее, он оторвался от работы. Кэтрин натянуто улыбнулась.
 Господи, лишь бы все было хорошо. О чем он думает? Возненавидел ли он ее за вчерашнее? Быть может, он сейчас злится на нее? С каждым мгновением ее уверенность в себе таяла.
 Но вопреки ее опасениям Доминик шагнул ей навстречу, широко улыбаясь, и раскрыл объятия. Кэтрин прижалась к нему, едва держась на ногах от накатившей слабости.
 — Ты устала, — ответил он на невысказанный вопрос, — поэтому я не стал тебя будить.
 Кэтрин готова была заплакать.
 — Нет, что ты, я прекрасно себя чувствую, — сказала она с напускной бодростью. — Просто великолепно.
 Доминик чуть отстранил Кэтрин и внимательно посмотрел на нее. Пальцы ее дрожали, и она понимала, что Доминик чувствует ее состояние.
 — Что-то не так? — заботливо спросил он. Кэтрин не в силах была обманывать.
 — Я… я боялась, что ты станешь сожалеть… что ты разозлишься…
 — Если я и зол на кого-то, то лишь на себя. — Доминик нежно поцеловал Кэтрин в губы. — Не стану лгать тебе: мне действительно нелегко. Все восстает во мне против меня самого при одной мысли о нарушенной клятве, все дрожит во мне при мысли, что он победил, все!
 Кэтрин коснулась его щеки.
 — Ты расскажешь мне? Расскажешь, за что ты его так ненавидишь?
 Доминик взял Кэтрин за руку и вывел из конюшни. Они подошли к дубу. Кэтрин прислонилась к стволу и приготовилась слушать. Доминик смотрел куда-то вдаль.
 — То, что вытерпел я, ничто по сравнению с тем, что выстрадала моя мать. Я никогда не забуду тот день, когда его люди приехали к нам в табор, чтобы забрать меня: всадники в клубах седой пыли. «Веди сюда своего ублюдка», — приказали они Персе. Они смеялись, увидев мои лохмотья. «Грэвенвольд, должно быть, сошел с ума», — бросил кто-то из них в лицо моей матери.
 — А что же Перса? Почему она разрешила им забрать тебя?
 — Она решила, что так будет лучше для меня. Она знала, что настанет день, когда я стану богатым и знатным — таким, как мой отец. Я умолял ее не отдавать меня, но она не стала слушать. И все же когда мы прощались, она прижала меня к себе крепко-крепко и заплакала так, как не плакала никогда в жизни. Потом, когда бы я ни приезжал в табор, она ни разу не обняла меня. Она знала, что стоит ей заплакать, как в тот раз, и я никогда не смогу уехать. Она знала — и была права. — Доминик отвернулся.
 — Оставь прошлое в прошлом, — тихо сказала Кэтрин.
 — Я поклялся, что отплачу ему. Я клялся на крови. Сейчас…
 — Сейчас, из-за меня, тебе придется нарушить клятву.
 Доминик вымученно улыбнулся.
 — Ты заслуживаешь куда большего, чем я могу дать тебе. Ты красивая и сильная женщина, и ты мне нравишься больше, чем любая другая. Мне нужно только время, Кэтрин. Ты можешь потерпеть?
 Кэтрин тянулась к нему всем сердцем.
 — Пока я знаю, что нравлюсь тебе, все остальное для меня не имеет значения.
 Он взял ее руку и поцеловал.
 — Спасибо тебе.
 И жизнь стала другой. В этот день они провели вместе больше времени, чем за все дни после венчания. Какое это было время! Полное любви, взаимопонимания, стремления поделиться с любимым самым сокровенным. Доминик поведал ей о своих мечтах, о планах развития поместья. Кэтрин внимательно его слушала, старательно избегая говорить о более отдаленном будущем Грэвенвольда — о том, кому должны перейти имение и титул по наследству.
 Говорили они и о школе, задуманной Кэтрин, и Доминик, казалось, был доволен тем, чего она уже добилась.
 — Я найду место для строительства небольшого школьного здания, — пообещал Доминик. — В пару лондонских газет дадим объявление о том, что в Грэвенвольд требуется школьный учитель. Мы можем устроить школу так, чтобы квартира учителя располагалась на втором этаже, а классы — на первом.
 — Это было бы замечательно. Мне бы хотелось, чтобы и Янош посещал школу. Как только остальные дети поймут, что он не так уж сильно от них отличается, он сможет приобрести друзей.
 Доминик чмокнул Кэтрин в щеку.
 — Знаю, милая, что тебя не переубедить, но, прошу, не надо разочаровываться, если у тебя не получится. Должен сказать тебе, что Янош, сколько бы времени у нас ни провел, остается цыганом. Пусть поступает так, как велит ему сердце.
 Кэтрин улыбнулась и кивнула. Пусть Доминик все же сохранял расстояние между ними, но глаза его смотрели тепло и ласково, и очень часто, Кэтрин готова была поклясться в этом, в них светилось желание.
 О собственном желании она старалась не думать. Доминику нужно время, и Кэтрин не будет торопить своего мужа. Сейчас необходимо узнать друг друга получше, узнать с тех сторон, которые им прежде были неведомы.
 Она расспрашивала его о лошадях, и Доминик поделился с ней планами разведения новой породы рысаков, родоначальниками которой должны были стать его любимцы — Рей и Сумаджи.
 Как-то Кэтрин спросила его о Стоунлее.
 — Мы с Рэйном знакомы с детства, но подружились после одного случая лет пять назад. Как-то на скачках мы оба крепко выпили, хвастались своими победами на разных фронтах и, говоря по правде, не слишком кривили душой. Кое-кто называл нас самыми беспутными повесами в лондонском обществе, и тогда мы поспорили, кто окажется лучшим в одном деликатном вопросе. Ты понимаешь, — ухмыльнувшись, добавил Доминик, — что имя дамы я, как джентльмен, назвать не могу, но что касается результата… Короче, мы оба оказались на высоте.
 Кэтрин ткнула его под ребра.
 — Надеюсь, что эти твои беспутные приключения остались в прошлом… по крайней мере в том, что касается дам.
 Доминик притянул ее к себе и легонько пощекотал губами мочку уха.
 — Тебя мне больше чем хватает, любовь моя. Ты узнала лишь малую часть из тех удовольствий, что я готов тебе открыть.
 Теплое дыхание на щеке, многообещающие слова — все это вызывало желание. Голова ее закружилась, смущенная, она почувствовала, как отвердела и восстала его плоть, и в ответ напряглись и заострились ее соски. Подняв голову, она увидела, что глаза его затуманились. Он накрыл ее рот поцелуем, страстным и требовательным.
 И тут в гостиную вошел Блатбери. Доминик отпрянул от Кэтрин и повернулся так, чтобы скрыть от глаз слуги выдававшую его состояние часть туалета.
 — Простите, милорд, — покраснев, проговорил привратник. — Я не стал бы вас беспокоить, но для леди Грэвенвольд письмо из Лондона. Я подумал, что там может быть нечто важное.
 — Спасибо, Блатбери.
 Доминик взял письмо и протянул его Кэтрин.
 — От Амелии, — сказала она и, вскрыв конверт, присела на диван, торопливо пробегая глазами строки.
 — Все у нее хорошо? — поинтересовался Доминик, усаживаясь рядом с женой.
 — Она перебралась в мой лондонский дом и просит дать ей знать, если я не согласна. Но ей не нужно мое разрешение, — добавила Кэтрин, взглянув на Доминика. — Она и Эдди — моя семья. Я надеялась, что Амелия это понимает.
 — Что еще она пишет?
 — Дядя Гил уже почти здоров. Сначала у него от ранения, по-видимому, испортился характер, но сейчас он просто душка. Амелия пишет, что Гил открыл благотворительную школу и очень доволен успехами учеников. Да, она все о том же, бедняжка. Пишет, что чувствует себя страшно одинокой без Эдмунда. Спрашивает, не хотели бы мы приехать в Лондон навестить ее.
 Кэтрин взглянула на мужа.
 — Ты хочешь поехать? — спросил он.
 — Очень.
 — Тогда давай поедем, как только наладим здесь дела.
 — Почему бы нам не захватить Яноша, — с улыбкой предложила Катрин. — Они с Эдди-младшим почти одногодки.
 Доминик нахмурился.
 — Ты считаешь, что Амелии это понравится? Не забывай, Янош — цыган.
 — Не говори глупости. Амелия вовсе не ханжа. Она будет только рада, если в доме появится еще один ребенок,
 Слова Кэтрин не убедили Доминика, но он предпочел не спорить.
 Как-то во время ужина молодожены заговорили о войне. Прежде Доминик никогда не касался этой темы, и Кэтрин очень любопытно было узнать его мнение о происходящем.
 В этот раз она была в очень скромном шелковом платье с жемчужной отделкой, он — в темно-вишневом фраке и светло-серых брюках. На ужин подавали жареных куропаток и устрицы, сладкую морковь и пирог с дичью и трюфелями.
 — Британцы усилили блокаду, — заметил Доминик, комментируя статью в лондонской газете, касающуюся политики Наполеона. — Хорошо, что тебе удалось выбраться из Франции до того, как это случилось, а то так бы и жила в таборе, — поддразнил ее Доминик.
 — А как насчет вас, милорд? Для вас по-прежнему не было бы никаких трудностей?
 Он рассмеялся. От его улыбки у Кэтрин всегда что-то переворачивалось внутри.
 — Для цыган нет границ. Куда хотим, туда и идем. Мы умеем раствориться среди местных жителей, прикинуться, когда надо французами, когда надо — англичанами, а потом, когда опасность минует, снова становимся сами собой.
 — Ты не стал принимать участие в войне из-за того, что ты цыган?
 — Отчасти да. Мой отец потерял своего первого сына, когда тот служил во Флоте Его Величества. Поскольку он справедливо полагал, что родине довольно будет и одного ребенка, он сделал все возможное, чтобы освободить меня от воинской службы. А я во-первых цыган и только во-вторых англичанин и поэтому никогда патриотом не был. Однако… Кто знает, может, каким-то образом я все-таки помогаю отечеству в войне?
 — Да? — переспросила Кэтрин, чуть не подавившись.
 — Каждый год, возвращаясь с континента, я докладывал о своих наблюдениях, касающихся перемещения войск противника.
 — Так ты — шпион?
 — Ну, едва ли меня можно назвать шпионом. Я сделал немного, но мне кажется, что и это пригодилось. Честно говоря, это — единственное, на что меня могли уговорить. Любой цыган отказался бы от подобного предложения. Как ты знаешь, цыгане стараются быть подальше от грызни сильных мира сего.
 — Ты называешь войну грызней?
 — Полагаю, все зависит от точки зрения, — усмехнулся Доминик.
 Чай с пирожными они перешли пить в небольшую гостиную в конце галереи. Кэтрин заметила, что Доминику нездоровится. Он тер виски, переносицу.
 — Ты не заболел, милорд? — спросила Кэтрин. Она замечала, каким голодным взглядом смотрел он на нее весь вечер, и сознание того, что он хочет ее, наполняло Кэтрин восторгом. Скоро, очень скоро он предложит ей разделить с ним постель.
 — Голова гудит.
 Кэтрин зашла за спинку дивана и принялась массировать Доминику затылок.
 — Вы слишком напряжены, милорд, постарайтесь расслабиться, — сказала Кэтрин, осторожно разминая Доминику мышцы плеч.
 Он опустил голову, затем откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.
 — Я-то знаю, что за лекарство мне поможет, — проговорил он, одарив ее таким взглядом, что любая бы на ее месте догадалась, что он имеет в виду. — Но…
 — Но тебе еще нужно время, — закончила за него Кэтрин.
 Доминик поймал ее руку и поднес к губам, затем повернулся к ней так, чтобы видеть ее глаза.
 — Я знаю, ты меня не понимаешь, Кэтрин. Хотел бы я найти слова, чтобы объяснить тебе, что я чувствую, но не могу. Мне нужно еще время, Катрина.
 Кэтрин поцеловала его в лоб.
 — У нас впереди вся жизнь. По сравнению с теми годами, что мы проживем в любви, какие-то несколько дней — ничто.
 Со вздохом, который был красноречивее слов, Доминик встал.
 — А пока все идет no-старому, если ты не против, я пойду лягу.
 — Я тоже очень устала.
 Они поднялись на второй этаж. Доминик поцеловал Кэтрин, пожелал ей спокойной ночи и ушел к себе.
 Кэтрин надела белую хлопковую ночную рубашку, одну из тех, которые она носила последнее время. И уже откинула одеяло, когда вдруг ей пришла мысль, что у Доминика может быть бессонница. Накинув толстый махровый халат, Кэтрин достала из маленького шкафчика снотворный порошок и постучала к Доминику. Он откликнулся, и Кэтрин вошла. Доминик лежал на громадной постели обнаженный и лишь до пояса прикрытый простыней.
 На тумбочке горела свеча, и на смуглой коже его играли золотистые блики. Мускулы на его груди напряглись, когда он повернулся к ней, и у Кэтрин отчего-то забилось сердце.
 — Я… Прости, что побеспокоила, но я подумала, что, может быть, тебе надо помочь уснуть.
 — Иди сюда, — попросил он нежно.
 Кэтрин с трудом заставила себя подойти поближе и остановилась около кровати. Доминик, прищурившись, смотрел на ее халат, на кружево ночной сорочки, выглядывающее из выреза.
 — Ты променяла свой зеленый шелковый пеньюар на это? — удивленно спросил Доминик.
 — Я с удовольствием надену что-то другое… как только пожелаете, милорд.
 — Я с нетерпением жду дня, когда твой зеленый халатик займет свое почетное место на полу рядом с нашей кроватью.
 Кэтрин облизнула пересохшие губы.
 — Как твоя голова?
 — Лучше, — сказал он и, закинув руки за голову, устроился поудобнее на подушках.
 — Значит, снотворное тебе не понадобится?
 — Ты — единственное снотворное, в котором я нуждаюсь. — Темные глаза его жадно шарили по ее телу, как будто он мог разглядеть его сквозь одежду. — Скоро тебе не понадобится рубашка, чтобы согреваться ночами.
 Кэтрин покраснела и пошла к двери. Но, вдруг передумав, вернулась. Не в силах отвести взгляда от его широких плеч, мускулистых рук, узких бедер и плоского крепкого живота, она несмело спросила:
 — Доминик, я вот все думаю…
 — О чем, любовь моя?
 — Помнишь, когда у нас это было в последний раз… Мне было так приятно. Я все думаю, мужчина тоже может получить такого рода удовольствие от женщины?
 Доминик ответил не сразу. И когда он наконец заговорил, голос его звучал хрипло.
 — Да, может. Но некоторые женщины находят это занятие, как бы тебе сказать, безвкусным.
 У Кэтрин отчего-то вспотели ладони.
 — Я думаю, милорд, что ко мне это не относится. Более того, мне кажется, что я считаю по-другому. — Кэтрин подошла к нему поближе. — …Я бы так хотела подарить тебе удовольствие. Если это тебе будет приятно…
 — Ты еще спрашиваешь! Господи…
 Доминик потянулся к ней, обнял, прижался губами к ее рту и поцеловал ее долгим, огненным поцелуем. Когда он отпустил ее, Кэтрин дышала так же прерывисто, как и Доминик.
 Кэтрин сняла халат и повесила его на спинку стула, затем присела на кровать и осторожно приподняла простыни. Едва она коснулась его набухшего и горячего орудия любви, Доминик застонал. Склонившись над ним, она медленно и нежно стала целовать его бедра, прокладывая вверх влажную дорожку. И в первый раз у самого паха она заметила маленькую родинку в виде полумесяца.
 — Что это? — спросила она, целуя метку.
 — Это, любовь моя, и есть крест Эджемонтов. Вот так мой отец узнал, что я его сын. Я называю его проклятием Эджемонтов.
 Кэтрин вновь склонилась над полумесяцем. Доминик вздрогнул под ее губами. Когда она обхватила своей маленькой ручкой его плоть, он привлек Кэтрин к себе и стал ласкать ей грудь. Кэтрин отстранилась,
 — Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что дашь мне сделать для тебя то, что ты делал для меня.
 — А как же ты, мой котенок? Ты не дашь мне утолить твою страсть?
 — Сегодня — твоя ночь, — решительно сказала Кэтрин. — Сегодня я делаю тебе подарок, я только прошу принять его.
 Доминик неохотно опустил руки. Кэтрин подалась вперед. Он весь натянулся как струна, когда она, нежно целуя его, вновь сомкнула ладонь вокруг его возбужденной плоти. Уже через несколько минут он был почти на кромке страсти. Он тяжело и часто дышал, бедра его вздрагивали, голова откинулась назад. Когда Кэтрин обхватила губами то, что сжимала ее рука, сначала осторожно лаская его языком, затем, постепенно продвигая все глубже в рот, Доминик прошептал се имя.
 Ощущение власти над человеком, которого любишь, оказалось по-новому, по-особому приятным. До сих пор она лишь принимала, теперь она познала счастье давать, видеть, в какое безумство приводят ее ласки, слышать частое дыхание, чувствовать, как тело покрывается испариной, но не останавливаться, уводя его все дальше и дальше…
 Кэтрин знала, что он уже близок к разрядке, когда он, схватив ее за руку, прошептал:
 — Кэтрин, если ты не остановишься…
 — Тсс, — тихо ответила Кэтрин, склоняясь над ним ниже, волосами лаская живот. — Я делаю это и для себя тоже.
 И настал миг, когда он, содрогаясь от спазмов, повторяя вновь и вновь ее имя, получил наконец долгожданную разрядку.
 Когда он потянулся к ней, чтобы поцеловать, поблагодарить за то удовольствие, что она подарила ему, она лишь тихонько оттолкнула его и накрыла ладонью глаза.
 — Отдохни, любовь моя. Пусть последние горести твои уйдут.
 Когда она вернулась с влажной салфеткой, чтобы стереть с его тела остатки семени, Доминик уже спал. Кэтрин, улыбнувшись, укрыла его, поцеловала в губы и ушла к себе. Она засыпала с приятным сознанием того, что внесла пусть небольшую лепту в его борьбу с невидимым врагом.




 Глава 23


 Доминик проснулся бодрый и отдохнувший. Какое-то время он лежал неподвижно с закрытыми глазами, вспоминая прошлый вечер, вспоминая Кэтрин.
 Какое он ничтожество! Рядом, в соседней комнате его ждет женщина, красота и темперамент которой сводят его с ума уже столько времени. Кэтрин спит всего лишь в нескольких шагах, и ее тело жаждет принять его, она тоже нуждается в разрядке, которую подарила ему.
 Доминик думал о ее белой нежной коже, о роскошной спелой груди. Какого черта! Он больше не «проклятый цыганский ублюдок»! Он лорд, и женщина за стеной — его жена! Не просто жена — любимая женщина. Настало время назвать вещи своими именами. Надо оставить эту глупую затею! Зачем было давать клятву, которую он не в силах сдержать? Прекратить это безумие.
 В душе его все сжалось. Вскочив с постели, он нагой пошел к двери, разделявшей супружеские спальни, но, взявшись за ручку, остановился. Кэтрин заслуживала большего, чем короткие утренние ласки. Пусть будет все, как положено: ужин со свечами, хорошее вино, нежные слова и долгая волшебная ночь.
 Он должен позаботиться о том, чтобы все прошло, как задумано, а потом он призовет ее к себе, будет любить долго-долго, оставит в ней свое семя. Пусть оно даст росток.
 На сердце отчего-то стало еще тяжелее, но Доминик приказал себе ни о чем не думать. Лицо его отражало удивительную смесь двух чувств; предвкушение наслаждения и угрюмую решимость. Сегодня он сделает ее своей женой и больше никогда не станет спать один.
 — Надень свое вишневое платье из парчи, — тихо сказал ей Доминик, лаская взглядом се тело.
 Кэтрин почувствовала, как кровь прилила к щекам. Он просил ее надеть то самое платье, которое было сшито специально для обольщения.
 — Да, милорд, — сказала она, едва дыша.
 — Повар приготовит нечто особенное. Надеюсь, тебе понравится.
 Взгляд его обещал куда более изысканные радости после ужина, и Кэтрин покраснела еще сильнее.
 — Я вернусь домой пораньше, — пообещал он и поцеловал ее руку. — До вечера, дорогая.
 Кэтрин долго смотрела ему вслед, любуясь его великолепной фигурой: узкими бедрами, широкими и сильными плечами, стройными ногами и прямой спиной.
 День для Кэтрин тянулся невыносимо медленно. Ожидание скрасило лишь общение с маленьким Яношем, хотя сегодня мальчик внушал ей особенно сильную тревогу.
 — Я скучаю по ним, Катрина, — говорил он. — Так сильно, что у меня болит вот здесь.
 Он приложил ручонку к левой стороне груди. Кэтрин обняла ребенка.
 — Я знаю, Янош, но скоро ты привыкнешь здесь и полюбишь нас так же сильно.
 — Я и сейчас вас люблю. Но я скучаю по Меделе, по Персе, по Ставо. Я скучаю по ребятам, по танцам, по скрипкам. Мне хочется идти рядом с повозкой, путешествовать по новым красивым местам.
 — Ты полюбишь здешний край, — пообещала Кэтрин, втайне надеясь на то, что школа поможет Яношу забыть бродячую жизнь и табор, но сейчас надежда ее стала таять.
 Кэтрин почитала мальчику сказку перед сном, затем ушла, оставив Яноша на попечение Персиваля. Вернувшись к себе, она присела у камина. Близился час свидания. По телу ее пробежала дрожь от предвкушения наслаждения. Она приняла ванну, тщательно оделась, волосы собрала в пучок.
 Взглянув на себя в зеркало, она покраснела. Вырез был настолько глубок, что, быть может, и не стоило надевать это платье, но когда она, войдя в гостиную, увидела взгляд Доминика, сомнения исчезли.
 — Ты сегодня красива как никогда, — шепнул он, легонько целуя ее в щеку. — Я часто представлял тебя в таборе одетой как леди.
 — В самом деле?
 — Да, хотя мне, как цыгану, стыдно в этом признаваться.
 — А теперь, — улыбнулась Кэтрин, — когда ты знаком и с Катриной, и с Кэтрин, какую из нас двоих ты предпочтешь? Леди или цыганку?
 — Я предпочту, любовь моя, чтобы в тебе было понемногу от обеих.
 Доминик улыбнулся, и вновь по телу Кэтрин прокатилась дрожь предвкушения.
 Ужин накрыли в столовой. Золотые кубки, фарфоровые тарелки, золотые канделябры украшали стол.
 — Как чудно, — воскликнула Кэтрин. — Боюсь, все это стоило тебе немалых хлопот и средств.
 Доминик поднес к губам ее руку.
 — Для тебя, моя любовь, мне ничего не жаль.
 На ужин подавали лососину, спаржу, рулет из телятины, колбаски и перечный пирог. На десерт были пирожные, сделанные в виде ежиков с миндальными орешками вместо иголок, и шампанское. Чай с печеньем они пошли пить в гостиную.
 Но, каким бы вкусным ни был ужин, ели они мало. Кэтрин так волновалась, что не могла заставить себя проглотить ни кусочка. Доминик, похоже, буквально заставлял себя есть. Сегодня он был в ударе. Ни разу Кэтрин не слышала от него столько комплиментов, не чувствовала такого нежного внимания. Неудивительно, что он пользовался огромным успехом у лондонских дам!
 И самое главное, Кэтрин чувствовала его желание к ней в каждом его жесте, каждом взгляде. Были моменты, когда ей хотелось встать, схватить его за руку и потащить наверх, в спальню.
 Но она сдерживалась. Ждала, как положено леди, вежливо улыбалась и поддерживала беседу. Доминик должен сделать все сам.
 — Моя драгоценная жена, — сказал он наконец, делая упор на последнем слове. — Думаю, нам пора отправиться отдыхать.
 Горячий взгляд его остановился на ее груди, практически обнаженной, и он взял ее за руку.
 — Да, милорд, — ответила Кэтрин, облизнув пересохшие губы.
 — Доминик, — поправил он, касаясь кончиком пальца ее плеча.
 — Доминик, — еле слышно повторила она.
 Рука об руку они поднялись по лестнице. Доминик поднял Кэтрин на руки. В спальне он опустил ее на ковер и, целуя в затылок, стал расстегивать платье.
 Через несколько минут она стояла перед ним обнаженная. Он вытащил шпильки из прически, и огненные волосы ее каскадом упали на плечи. Еще немного — и он стоял перед нею без одежд, и кожа его, смуглая и гладкая, при свечах казалась бронзовой.
 Доминик наклонился к Кэтрин. Головокружительный поцелуй лишил ее способности дышать, и Доминик, подхватив ее на руки, отнес на мягкую перину.
 — Ты нужна мне, моя огненная кошечка, как никогда еще не нужна была женщина.
 С этими словами он вошел в нее, тяжелый и мощный, и они слились воедино.
 — Кэтрин, — прошептал он, двигаясь все быстрее и глубже, такой тугой и горячий, что, казалось, готов был взорваться. Боже, как хорошо ему было с ней, как приятно чувствовать на своих плечах ее маленькие руки, видеть, как она запрокидывает голову, достигая вершины страсти. Он хотел произнести слова любви, те, что она ждала от него, слова, которые могли бы соединить их сильнее любых других уз.
 Он смотрел, как закрывает она глаза, как маленький розовый язычок се быстро обводит пересохшие губы, и тут краем глаза он увидел вырезанную на спинке кровати метку.
 Грэвенвольдский крест. Сто лет назад мастер выгравировал его на полированном дереве, пятнадцать лет этот крест ненавистью жег его сердце. Крест Грэвенвольдов. Шесть поколений, отмеченных им, несли его как символ богатства и власти. Шесть поколений — а сейчас, быть может, будет зачат тот, кто понесет его дальше. Наследник титула и богатства Грэвенвольдов, ребенок, который когда-нибудь примет из его рук земли и состояние — то, что больше всего на свете любил его отец.
 Доминику показалось, что смех его отца эхом отозвался в этой спальне, так, будто старый маркиз стоял в дверях. Заклиная видение исчезнуть, Доминик снова и снова входил в Кэтрин, он видел, что она достигла своего пика, и теперь делал все, чтобы достичь своего.
 Но словно назло плоть его спазматически сжалась, не давая излиться семени. Мускулы готовы были лопнуть от нечеловеческого напряжения. Кровь и плоть находились в войне друг с другом и с его волей. Доведенный почти до неистовства в неутолимом желании, он застонал, и стон его слился со стоном Кэтрин. Ее била дрожь. Волна страсти донесла ее до следующего гребня. Он двигался как сумасшедший, но освобождения не было, каждая клеточка его тела, каждая мышца дрожала от чудовищного напряжения, но разрядка так и не приходила.
 Он начинал понимать, что сегодня ничего у него не получится, и отчаяние захлестнуло его. Тело оказалось вернее цыганским клятвам, чем мозг. Он вновь одержал верх над отцом, но победа оказалась пирровой. В этой борьбе он потерял самого себя.
 Кэтрин чувствовала, как начинает спадать и вторая волна. Она ждала, что Доминик вот-вот присоединится к ней, но неожиданно он вышел из нее, по-прежнему горячий и твердый, и отвернулся к стене.
 — Что с тобой? — прошептала она.
 Кэтрин испугалась. Она встала, обошла кровать, присела рядом с ним и дотронулась до плеча. Мускулы его были напряжены, костяшки пальцев, плотно сжатые в кулаки, побелели.
 — Что случилось? Что я сделала не так?
 Доминик посмотрел на нее с грустью. Лицо его исказила гримаса боли.
 — Похоже, любовь моя, что мозг мой и сердце приняли тебя как мою жену, а тело… нет.
 Господи!
 — Позволь мне помочь тебе. Дай я…
 — Нет, — сказал он, перехватив ее руку. — Нет.
 Скатившись с кровати, он достал халат и накинул его на плечи.
 — Я боялся, что может случиться нечто подобное. Прости. — И Доминик вышел из комнаты.
 Кэтрин встала сама не своя. Собирая разбросанную на полу одежду, она думала о муже, о том, что могло привести его в такое отчаяние. О чем он думал и что будет с ним теперь?
 Кэтрин надела ночную рубашку и забралась под одеяло. Сердце ее томилось тревогой. Неужели она ничего не может сделать, чтобы помочь ему? Что-то подсказывало ей, что сейчас она бессильна.
 Доминик стал совсем другим. Он превратился в чужого, угрюмого и мрачного человека. От него веяло враждебностью. Ни о какой близости и речи быть не могло. Досталось и слугам. Всегда доброжелательный и улыбчивый, Доминик стал придираться ко всему, кричал, выговаривал за любую провинность. Работал до упаду, а после напивался до бесчувствия.
 Под глазами появились синие круги, он похудел. Господи, если бы она могла что-то сделать! Если бы знала, как ему помочь!
 Кэтрин старалась всячески выказывать ему свою любовь, старалась быть мягкой и понимающей, но этот незнакомец пугал ее. Лучше бы было, если бы он срывался, кричал на нее, как на остальных, чем улыбался леденящей улыбкой, одними губами, а глаза оставались чужими и холодными. Сколько еще он продержится? Долго ли еще сможет держать себя в руках? И что будет, когда он даст наконец себе волю?
 — Я так переживаю за него, Гэбби, — сказала Кэтрин как-то утром, глядя в окно, как Доминик дает очередной разгон конюху. — Я его не узнаю.
 Кэтрин рассказала Гэбби обо всем, даже о том, что случилось, когда они в последний раз занимались любовью.
 — Я знакома с подобным, — потупившись, сказала Гэбби. — Так бывает, когда сознание и тело мужчины — в разладе. Тогда может даже случиться, что он не в силах исполнить… э… акт любви.
 Господи, неудивительно, что он просил меня подождать, ему надо было разобраться в себе…
 — Вы должны помнить, — сказала Гэбби, — что ваш супруг, хоть и лорд Грэвенвольд, но еще и цыган. Когда я работала в таверне, я много видела и знаю о цыганских представлениях о чести и о любви, и о мести тоже. Раз он поклялся, нарушить клятву для него совсем непросто. Вы должны попытаться ему помочь.
 Но Кэтрин устала бороться за свое счастье. Она и так стремилась показать ему свою любовь, но когда видела, как он кричит на слуг, как он срывается по малейшему поводу, она невольно задумывалась над тем, насколько серьезна душевная травма Доминика. Тот ли это человек, за которого она выходила замуж?
 — Если бы я могла с этим что-то сделать… — задумчиво произнесла Кэтрин.
 Гэбби подошла ближе.
 — Почему вы не расскажете ему о ребенке?
 — О ребенке? — удивленно переспросила Кэтрин, — О каком ребенке?
 Гэбби положила руку на живот молодой хозяйки.
 — О том, что вы носите под сердцем, миледи.
 — Не говори чепухи. Я не беременна.
 — Разве?
 — Конечно, нет. Этого быть не может.
 — А когда у вас последний раз были месячные? — продолжала настаивать Гэбби. — Почему вам стали вдруг тесными платья?
 У Кэтрин голова пошла кругом.
 — Это невозможно. Я не могла забеременеть. Прошло несколько месяцев с тех пор, как мы… как он… И только один раз были месячные… Господи, неужели…
 Кэтрин опустилась на подоконник и принялась нервно теребить край платья. В самом деле, с телом ее происходили странные изменения, которым она до сих пор не придавала значения. Чуть пополнела талия, в последнее время она стала замечать покалывание в груди. Да, Гэбби была права.
 — Это правда…
 — Что скажет его милость, когда узнает?
 — Не представляю.
 Катрин отвернулась к окну. Доминик вошел в конюшню, и через несколько мгновений выехал оттуда на своем любимом сером жеребце.
 — Ребенок — это то, чего Доминик меньше всего хочет. Он не женился бы на мне, если бы знал, что я беременна от него. Он бы предпочел, чтобы я родила бастарда.
 — Mon Dieu, — прошептала Гэбби.
 — Представить боюсь, что он скажет, что сделает…
 — Он не заставит вас избавиться от ребенка?
 — Как это — избавиться? Что ты имеешь в виду?
 Кэтрин опустилась на пол. Сердце ее учащенно забилось.
 — Бывает, и не так уж редко, что мужчины отводят своих любовниц к женщине, которая может… э… избавить от непредвиденного…
 Непредвиденное… так, кажется, как-то раз сказал об этом Доминик. Кэтрин невольно прижала ладони к животу, инстинктивно стремясь защитить свое дитя. В первый раз материнское чувство заговорило в ней, и оно оказалось щемящим и сладким.
 — Этот ребенок не только его, но и мой! — сказала Кэтрин. — Я люблю детей, а этого буду любить особенно.
 Гэбби накрыла своей рукой руку Кэтрин.
 — Вы будете не первой женщиной, которую к этому принуждают.
 — Что! Он… он не посмеет!
 Но, вспомнив о новом, чужом и угрюмом человеке, каким стал в последнее время Доминик, Кэтрин засомневалась.
 — Я должна уехать. Мне надо все обдумать.
 — Вы поедете к дяде?
 — Нет, — сказала Кэтрин, отвернувшись от окна. — Мне нужна поддержка женщины. Я поеду в Лондон, к Амелии. Лондон ближе… и мне хочется иметь рядом подругу.
 — Я поеду с вами.
 — Конечно.
 Кэтрин вытащила из шкафа саквояж.
 — Доминик сегодня, как всегда, вернется поздно. Мы успеем уехать.
 — Вы ничего ему не скажете?
 — В последнее время он ведет себя так, что я совсем не уверена, что он меня отпустит. Собери свои вещи, — по-деловому сказала Кэтрин, открывая саквояж, — и приходи ко мне. Если мы поторопимся, то успеем в Лондон до темноты.
 — Oui, моя госпожа, — кивнула Гэбби и вышла.
 Персиваль Нельсон тихонько прикрыл дверь в спальню маркизы. Приводя в порядок вещи молодого лорда, он невольно подслушал разговор. Старый слуга всплеснул руками. Видит Бог, его господин не чудовище! Неужто леди Кэтрин и в самом деле поверила, что его милость может желать вреда ее ребенку? Видит Бог, хозяин запрыгает от радости, когда узнает!
 Персиваль засеменил вниз, очень встревоженный. У парня характер еще тот, он всегда был упрямцем, с этим ничего не поделаешь. Но, видит Бог, плохое настроение мужа еще не повод, чтобы срываться в Лондон!
 Молодой господин должен уладить свои дела с женой — он сам во всем виноват. Время пройдет — и все встанет на свои места.
 Персиваль медленно спускался вниз, держась за перила красного дерева. Мимо него шустрые и молодые слуги тащили хозяйкины сундуки.
 Господи! Она успеет уехать, пока его милость будет далеко! Персиваль огляделся. Рассказать Блатбери? Попросить помочь? Нет, негоже распространять слухи. Чем меньше людей будут знать о том, что происходит, тем лучше. Надо полагаться только на собственные силы.
 Персиваль заковылял к конюшням. Там можно найти паренька, который разыщет молодого маркиза и вернет его домой.
 Тем временем Кэтрин, сказав Блатбери, что уезжает, села в карету.
 — В чем дело, Персиваль?
 Доминик соскочил с коня. Конюху пришлось потратить больше часа, чтобы найти Доминика. И Доминик поспешил домой. Он знал, что Персиваль без особой нужды не стал бы посылать за хозяином.
 — Будет лучше, ваша милость, если мы поговорим наедине.
 — Хорошо.
 Доминик передал поводья конюху и пошел за стариком к дому.
 — Вы захотите переодеться и перекусить, — сказал Персиваль.
 В своем черном костюме, с седой шевелюрой он напоминал старого мудрого ворона.
 — О чем ты? Зачем мне переодеваться? Куда ты меня собираешься отправить?
 — Как куда, за вашей женой, сэр.
 — Кэтрин что, уехала?
 — Да, милорд. В Лондон. Понимаете ли, она боится за ребенка.
 — За ребенка? Какого ребенка? Персиваль, в себе ли ты?
 — За вашего ребенка, сэр. Того, что носит под сердцем.
 Доминик покачал головой.
 — Кэтрин не может носить моего ребенка. Мы не имели…
 — И она так думала, милорд. Но похоже, вы оба ошибались.
 — Что ты хочешь этим сказать? — возмутился Доминик. — Что ребенок был зачат еще до свадьбы?
 Уши старика порозовели.
 — Вам лучше знать, сэр. Как бы там ни было, леди носит вашего ребенка, и она вас боится. Похоже, она верит в то, что вы вообще не женились бы на ней, если бы знали. Она сказала, что вы бы предпочли, если бы она родила вам ублюдка.
 У Доминика перехватило дыхание.
 — О Боже!
 Ведь он так давно об этом говорил! А она не забыла!
 — Как ты обо всем этом узнал? Уверен, что леди Грэвенвольд тебе ничего не рассказывала.
 — Я случайно слышал ее разговор с горничной, сэр.
 — Значит, то, что ты говоришь, — правда?
 — Да, милорд, вне всяких сомнений. Она была очень расстроена.
 — Так она не хочет ребенка? — неожиданно резко спросил Доминик.
 — О нет, милорд. Совсем наоборот. Она сказала, что очень хочет иметь от вас ребенка. От вас, сэр. А вы, милорд, как вы к этому относитесь?
 В самом деле, что он чувствует? Вся его тревога, вся его боль — все было ради того, чтобы этого не произошло, он делал все, что в его силах, чтобы предотвратить саму возможность. Сейчас, когда все свершилось, что он чувствует?
 Скворец напевал песенку. Доминик поднял голову, увидел чистое и прозрачное небо, белые облака.
 Так что же он чувствует? Будто с его плеч сняли огромную тяжесть. После всех тревог, чудовищного напряжения воли — за него все решила судьба. Господь решил все за него.
 В первый раз за несколько дней Доминик улыбнулся. Словно узник, лишившийся своих цепей. Как слепец, вновь обретший зрение.
 Победа осталась за его отцом, по Доминика это не огорчало, Он не мог понять себя, да и не хотел.
 Он чувствовал себя по-мальчишески легко и свободно. Ребенок, зачатый из его семени. У Кэтрин.
 — Куда она уехала?
 — К своей кузине Амелии.
 Доминик похлопал Персиваля по спине.
 — Спасибо тебе за все, дружище. — И пошел к дому, затем вдруг остановился и, обернувшись к слуге, крикнул: — Передай остальным, что их кошельки потяжелеют — это за то, что им пришлось вытерпеть за последние несколько дней.
 — Может быть, посидеть с тобой еще?
 Амелия задержалась в дверях. Ее стройный силуэт четко выделялся на фоне освещенного проема. В спальне горела только одна свеча. Часы на каминной полке пробили час.
 Кэтрин, одетая в белую хлопчатобумажную ночную сорочку с длинными рукавами и глухим воротом, натянула на себя одеяло.
 — Спасибо, Амелия, за поддержку. Мне хорошо здесь и спокойно.
 Женщины проговорили весь вечер, сидя в уютной гостиной, лакомясь горячим шоколадом. Кэтрин рассказала Амелии далеко не все. Обсуждать Доминика ей не хотелось: слишком сильна была боль. Поэтому Амелии стало известно лишь то, что Кэтрин ждет ребенка, волнуется и нуждается в опытной подруге. Именно поэтому она и приехала в Лондон.
 Амелия встретила Кэтрин с радостью. Сказала, что скучала невероятно. Сейчас, заверив подругу в самых лучших чувствах, тепло улыбнувшись на прощание, Амелия закрыла дверь.
 Кэтрин лежала без сна, слушая, как тикают часы, вспоминая долгую и утомительную дорогу в Лондон. Как поступил Доминик, когда узнал, что она уехала? Блатбери Кэтрин сообщила, что кузина просила ее срочно приехать повидаться — и все.
 Поедет ли Доминик за ней? Кэтрин сомневалась. Скорее, он даже обрадуется — может наконец побыть один.
 Кэтрин повернулась на другой бок. Но сон не шел. Она положила ладонь па живот. Ей было и приятно, и странно, что в ней зреет новая жизнь. Что могло произойти, скажи она Доминику правду? Сейчас, оказавшись далеко от него, Кэтрин невольно задавалась вопросом, правильно ли сделала, что убежала. Не может быть, чтобы Доминик не полюбил ребенка, которого она носит под сердцем. И все же полной уверенности не было.
 Слезы закапали из глаз Кэтрин. Столько всего было между ними. Так много… и мало.
 Завтра она напишет дяде, попросит его подыскать подходящий предлог для расторжения брачного договора. Если Доминик не захочет признать ребенка своим, она не станет принуждать его. Пусть остается свободным.
 Нет, надо успокоиться. В ней живет теперь крохотное существо. Сейчас она должна была думать в первую очередь о нем, она должна защищать его, как только может. Никакие цыганские клятвы не испортят ей жизнь. Этим средневековым глупостям не будет места в ее жизни.
 И все же Кэтрин продолжала любить его. Ни время, ни слова, никакая боль не могли изгнать из сердца любовь. Не стоит сообщать ему о ребенке, пока она не поговорит с дядей, пока не будет чувствовать себя в безопасности. А потом — лети, птица, на свободу.
 — Милый мой цыган, — нежно прошептала Кэтрин, — Я так сильно тебя люблю.
 Любовь и ненависть, страсть и боль — такие разные и в то же время настолько близкие, что иногда между ними трудно провести границу. С самой первой встречи с Домиником все эти чувства возникли разом, и чем дальше, тем сильнее запутывались. Кэтрин подозревала, что и к отцу Доминик испытывал нечто похожее.
 Радость, печаль, одиночество, сердечная тоска… Любил ли он ее или ненавидел? И что он будет чувствовать к ребенку?
 Если бы все могло быть иначе.
 Но Кэтрин не верила в «иначе».




 Глава 24


 Как долго она спала? Кэтрин проснулась от еле слышного скрипа. Звук повторился. Наверное, ей показалось. Нет. Под дверью желтоватая полоска света. Кто-то шел в ее спальню.
 Сначала она хотела спросить, кто это, но что-то подсказало ей: надо молчать. Подсознание хранило память о подобных обстоятельствах. Тогда, ранней весной тоже была ночь, Кэтрин спала в той же спальне… Стараясь не шуметь, Кэтрин пошарила рукой на тумбочке: надо чем-нибудь вооружиться. В доме и так было мало слуг, и всех Амелия отправила отдыхать пораньше, чтобы можно было поговорить, не опасаясь подслушивания. Комнаты для прислуги располагались над каретным сараем — оттуда никто не услышит ее криков.
 Как сейчас не хватало здесь этих людей, чьих сплетен они опасались! Кэтрин нащупала тяжелый бронзовый подсвечник. Она тихонько засунула его под одеяло.
 Дверь приоткрылась, в комнату на мгновение проник свет из холла, затем дверь захлопнулась. Кэтрин успела увидеть, что незнакомец был в плаще и шляпе. Значит, это не женщина, а мужчина, притом мужчина высокий и широкоплечий, он закрывал собой почти весь дверной проем. Но кто это? Кэтрин не поняла. Только поэтому она не стала кричать.
 — Доминик? — спросила она шепотом, не зная, на что надеяться: на то, что это он или, наоборот, не он.
 Зачем он пришел? Почему? Потому что любит? Потому что узнал правду?
 А если ему стало известно о ребенке, как он поступит с ней?
 — Доминик? — с бьющимся сердцем переспросила Кэтрин.
 Незваный гость медленно приближался. В лунном свете на виске мужчины блеснул черный завиток. Он поднял руку и Кэтрин увидела занесенную над головой тяжелую железную кочергу. Кэтрин завизжала. Успела откатиться. Кочерга обрушилась на резное деревянное изголовье.
 — Господи! — что есть мочи закричала Кэтрин, откатываясь в сторону, спасаясь от следующего удара. — Я люблю тебя, Доминик! Прошу тебя, не делай этого!
 Трясущимися руками она подняла подсвечник и запустила им в нападавшего. Ударившись о плечо мужчины, подсвечник с грохотом упал на пол.
 — Амелия! Кто-нибудь, помогите!
 Мгновенно незнакомец оказался рядом, схватил ее за плечи. И тогда Кэтрин увидела его руки: мясистые руки простолюдина с толстыми узловатыми пальцами. Это не Доминик!
 Облегчение и страх утроили силы Кэтрин, с неожиданной яростью принялась она бороться с пришельцем, кусалась, царапалась. Если ей и суждено умереть сейчас, то она не умрет от отчаяния. «Доминик никогда не обидел бы меня», — стучало у нее в голове.
 — Кто ты? — закричала она ему в лицо. Она становилась сильна, как тигрица. Это — враг, не Доминик, не Доминик!
 И вот, словно по волшебству, он оказался здесь, он услышал ее. На мгновение задержавшись на пороге, он с яростью бросился на негодяя.
 — Кэтрин! — воскликнул он, и его кулак обрушился на голову мужчины. Тот упал. Противник был больше Доминика, но цыгану придавал силы гнев. Удар сыпался за ударом, шляпа слетела с незнакомца, открыв круглую голову с черными, заплетенными в косичку волосами, из разбитой губы текла кровь. Доминик разбил противнику нос, и белая рубаха мужчины пропиталась кровью.
 Прибежала Амелия.
 — Боже, что происходит? — спросила она. Из-за ее спины выглядывала сонная физиономия Гэбби.
 Доминик достал из кармана небольшой пистолет и, наставив на человека в углу, сказал Гэбби:
 — Пусть кто-нибудь вызовет констебля.
 — Да, милорд, — тихо сказала служанка и исчезла.
 — Кто вы? — спросил Доминик у поверженного врага.
 — Его зовут Натан Кейв, — вмешалась Амелия. — Он… он работал на Эдмунда.
 — Да, — подтвердила Кэтрин, — мне знакомо это лицо.
 — Эдмунд мертв, — резонно заметил Доминик, хватая Натана за грудки. — На кого ты сейчас работаешь?
 Не дождавшись ответа, Доминик еще раз тряхнул Кейва.
 — Так на кого, Натан?
 И вновь в ответ тишина.
 — Он… он, должно быть, сделал это в память о данном Эдмунду обещании, — робко заметила Амелия. — Видимо, он как-то причастен к похищению Кэтрин.
 Доминик, прищурившись, посмотрел на черноусого.
 — Ты и впрямь такой дурак или прикидываешься? Ты хоть понимаешь, что остаток жизни тебе придется провести в Ньюгейте, если посчастливится избежать виселицы? Ты хочешь отправиться в это веселенькое место в одиночестве?
 Натан сник.
 — Не пойду я в тюрьму один, — пробубнил он, уныло глядя в пол. — Не хочу я гнить в этом проклятом месте один, тем более что я только выполнял приказ. Мне эта затея с самого начала не нравилась. — Указан мозолистым пальнем в сторону двери, Кейв сказал: — Если меня туда посадят, то только вместе с ней.
 — Амелия? — выдохнула Кэтрин.
 — Он лжет, — срывающимся голосом сказала Амелия. — Вы ведь не станете верить ему!
 Не спуская пистолета с Натана, Доминик обернулся к смертельно побледневшей Амелии.
 — Выходит, вот кто стоял за всем этим! Эдмунд пошел на это ради вас, но идея была не его, а ваша, не так ли?
 — Он… он старался ради меня и Эдди, но я… я тут ни при чем. — Амелия умоляюще посмотрела на Кэтрин. — Ты ведь веришь мне? Мы же подруги. Мы всегда дружили с тобой.
 — Разве, Амелия? — спросила Кэтрин. — А может, ты слишком беспокоилась о наследстве твоего сына, может, желание иметь побольше, занимать положение повыше настолько заслонило для тебя все остальное, что ты готова была отправить в могилу лучшую подругу?
 — Нет, я…
 — Пришло время, мадам, признать правду, — проговорил Доминик, не сводя с Амелии мрачного взгляда. — Если вы этого не сделаете, поверьте, вам будет только хуже.
 В голубых глазах блондинки появились слезы. Одна покатилась по бледной щеке. За ней другая.
 — У меня не было выбора, разве вы не понимаете? Если бы по условию брачного контракта вы не оставили за Кэтрин ее титула и права наследования, все бы кончилось. Но раз мой сын по-прежнему мог бы стать наследником, стать следующим герцогом. Я… я должна была сделать это.
 Амелия обернулась к Кэтрин и заговорила без прежнего страха, словно самое трудное было позади:
 — Сегодня, когда ты рассказала мне, почему приехала, я пошла к Натану. Все должно было выглядеть как несчастный случай, словно ты упала с лестницы и ударилась головой. Я думала, что это моя последняя возможность.
 Кэтрин смотрела на кузину и будто видела ее впервые.
 — Все, что принадлежит мне, в той же мере твое и Эдди, я пыталась тебе это объяснить. Я надеялась, что ты понимаешь меня, но… — Голос Кэтрин дрогнул.
 На лестнице послышались шаги. Констебль и его помощники зашли в комнату. Доминик объяснил им, что произошло.
 — Выведите их отсюда, — приказал своим людям констебль. Натана повели, скрутив ему за спиной руки, следом вывели плачущую Амелию.
 — А как же маленький Эдди? — спросила Кэтрин, как только они ушли. — Он потерял и отца, и мать. Я знаю, что Амелия заслужила тюрьмы, но малыш…
 Доминик, обнимая жену, погладил ее по щеке.
 — Грэвенвольды имеют владения далеко от наших берегов. Мы владеем несколькими сахарными плантациями в Вест-Индии. Если Амелия согласится уехать туда с сыном и никогда не возвращаться в Англию, я добьюсь ее освобождения.
 — Спасибо тебе, — улыбнулась Кэтрин.
 — Одевайся. Мы уходим.
 — Куда?
 — Ко мне домой. Это недалеко. Довольно с тебя неприятностей на сегодня.
 — А как же Эдди?
 — Я останусь с мальчиком, — предложила Гэбби.
 Они ехали в карете Грэвенвольда, и стук копыт гулко отдавался на пустынной мостовой. Из таверны доносились смех и пьяное пение. Из-за угла показалась ранняя пташка — девушка-молочница с тяжелым бочонком молока. Начинался новый день.
 Через несколько минут экипаж приехал на Ганновер-сквер, Доминик помог сойти Кэтрин. Рука об руку они вошли в дом. Горел камин. В гостиной на столике стоял поднос с холодной закуской, мясом, сыром и вином. Доминик успел послать сюда весточку, чтобы к их приезду все было готово.
 Сонный привратник принял у них одежду и удалился. Кэтрин обратилась к мужу:
 — Я понимаю, день у нас обоих выдался трудным, и все же нам надо поговорить. Прости меня за все неприятности, что я тебе причинила и… давай кое-что обсудим.
 — Ты права, любовь моя, мы непременно поговорим, но… не сегодня. Не после всего, что тебе пришлось пережить. На сегодня довольно уже того, — с мягкой улыбкой закончил Доминик, — что ты в безопасности и мы вместе.
 Что-то в нем изменилось. Из глаз исчезло выражение загнанного зверя. Он казался ближе и доступ-пес, он вновь стал таким, каким она встретила его тогда, в таборе.
 — Что с тобой, Доминик? — спросила Кэтрин. — Ты не заболел? Ты странно себя ведешь.
 Доминик блеснул белозубой улыбкой. Той самой, от которой у Кэтрин всегда замирало сердце.
 — Моя жена ждет ребенка. Что может сильнее повлиять на мужчину?
 — Ты знаешь? — испуганно воскликнула Кэтрин.
 — Я знаю и очень этому рад. Спасибо тебе, любовь моя, — добавил он, крепко целуя жену в губы.
 Не дав Кэтрин опомниться, Доминик подхватил се на руки и понес наверх, в спальню, перескакивая через ступеньки.
 — Что… что ты делаешь? Куда ты меня тащишь?
 — В постель, жена моя, в свою постель, чтобы довершить то, что было начато. Хотя, похоже, дело уже сделано и так, — хитро улыбаясь, сказал Доминик и нежно поцеловал жену в лоб.
 У дверей спальни Доминик, вдруг вспомнив о чем-то, стал серьезным.
 — Я знаю, почему ты уехала, — сказал он. — Я знаю, что ты боялась, что я могу причинить ребенку вред.
 — Ты был таким чужим, таким неласковым, — тихо сказала Кэтрин. — Я не знала, чего от тебя ждать.
 — Я вел себя как безумец, но рано или поздно я должен был прийти к решению. Видит Бог, как мне стыдно.
 — Я видела, что ты настроен против наследника. Когда тот человек зашел ко мне в комнату, я подумала, что это ты. Я думала…
 Доминик побагровел.
 — Что?
 — Я увидела его волосы, такие же черные и вьющиеся. Он был высоким и широкоплечим…
 Доминик прижал ее к себе.
 — Не смей больше говорить об этом. Мне страшно думать, что я заставил тебя так страдать.
 — Но когда я увидела его руки, — сказала Кэтрин, уткнувшись лицом Доминику в плечо, — когда я догадалась, что это не ты, в тот самый миг я поняла, что уехала зря, что ты никогда бы меня не обидел.
 Доминик прижал ее крепче.
 — Ты даже не представляешь, как я сожалею о том, что говорил тебе и что сделал. Если бы я смог все изменить, но, увы… Со мной жить нелегко. Я собственник и эгоист, и характер у меня не сахар, но в тебе — вся моя жизнь. Мое сердце принадлежит тебе. Ты для меня — все, и тебя я не смогу обидеть никогда в жизни, поверь.
 — Доминик, — сквозь слезы прошептала Кэтрин.
 Он заглянул ей в глаза так, будто смотрел в самую душу, с любовью, с заботой, с нежностью.
 — Я люблю тебя, — сказал он тихо. — Моя любимая, я так сильно тебя люблю.




 Эпилог


  Усадьба Грэвенвольдов. Октябрь 1806 года 
 За окнами холодный осенний ветер раскачивал ветки, срывая пестрые листья. В спальне горел камин. Лежа в постели, Доминик смотрел, как кружатся в воздухе огненные листья кленов, своим цветом так напоминавшие волосы женщины, теплой и нежной, той самой, что сладко спала рядом с ним.
 Ветка ударилась о стекло, и один из багровых листьев блеснул в утреннем солнце. Доминик погладил жену по голове, осторожно убрал прядь со щеки спящей. Рука его привычно скользнула вниз, к полной груди с мягкими темными сосками. Ленивыми движениями Доминик принялся ласкать грудь, пока соски ее не превратились в твердые острые пики.
 Кэтрин, словно угадав его желание, во сне притиснулась к нему поближе. Доминик коснулся ее чуть округлившегося живота. С каждым днем Кэтрин понемногу полнела, ребенок рос в ее животе. В другом мужчине беременная женщина едва ли вызывала бы такое желание, но Доминик хотел ее по-прежнему страстно, хотел всякий раз, когда смотрел на нее. Для него она была прекрасна, сейчас даже лучше, чем прежде — она казалась более женственной.
 Прислушиваясь к ее ровному дыханию, он нагнулся над ней, нежно поцеловал в затылок. Кэтрин шевельнулась, прижавшись к нему еще ближе, чуть приподнимая колени, упираясь ягодицами ему в пах так, чтобы получше прочувствовать прикосновение его горячей восставшей плоти.
 Доминик застонал. Надо было разбудить ее, поцеловать, прошептать ей слова любви, но он ничего не мог с собой поделать. И все же, когда он вошел в нее, он почувствовал, что она уже вполне готова.
 — Ах ты, лиса, — прошептал он ей на ухо, теперь он знал, что она уже давно не спит и хочет его не меньше, чем он ее.
 Кэтрин блаженно улыбалась, наслаждаясь его лаской. Захватив мочку уха губами, поиграв с ней, он стал целовать ее шею и плечи. Опустив ладони ей на бедра, он чуть приподнял ее.
 — Как мне хорошо у тебя, — прошептал он.
 Еще немного, и толчки его стали сильнее, он сжимал ее ягодицы, и она помогала ему, двигаясь навстречу каждому его толчку. Он чувствовал, как подступает волна наслаждения, но старался сдержать себя. Совсем скоро и в ней возникла та же горячая волна страсти, и когда она задрожала в его объятиях, когда она выкрикнула его имя, Доминик позволил себе разрядку, и она пришла — в головокружительной сладости, в горячей волне, бегущей по телу. Он обнял ее, благодарный за то тепло, за то ощущение радости и покоя, которое она дарила ему.
 Они могли бы поспать, а затем вновь заняться любовью. Но в дверь постучали, и с этой надеждой пришлось расстаться. Недовольно бурча, Доминик натянул одеяло.
 На пороге стоял Персиваль.
 — К вам посетительница, ваша честь. Леди утверждает, что она ваша мать.
 — Мать? — Доминик вскочил.
 — Перса здесь? — переспросила Кэтрин. За все эти годы Перса ни разу не приезжала в Грэвенвольд. Неужели она проделала весь этот путь, только чтобы повидаться с сыном? Могла ли Перса прийти в места, которых избегала столько лет?
 — Пригласи ее в малый салон. Я сейчас спущусь.
 — Не торопись, — сказал Доминик, обращаясь к Кэтрин. — Оденешься, приходи к нам. Вместе попьем какао с пирожными.
 Кэтрин кивнула. Ей не надо было объяснять, что Доминик хочет побыть с матерью наедине. Он не был уверен, что Перса захочет встречаться с его женой. Кроме того, он не был уверен, что гостья — в самом деле его мать.
 Заправив бриджи в начищенные до блеска сапоги, надев свежую льняную рубашку и зеленый камзол,
 Доминик торопливо спустился вниз. Перса сидела на диване спиной к нему. Услышав шаги, она встрепенулась, словно птичка, и золотые монеты на запястьях и в волосах зазвенели. Блуза ее была богато украшена блестками, а худенький стан опоясывал широкий красный кушак.
 Она сидела на краешке дивана, с любопытством оглядывая окружавшие ее предметы. Потянувшись к фарфоровой изящной статуэтке, Перса в последнее мгновение отдернула руку, словно побоявшись неосторожным движением разбить ее.
 Да, Перса действительно очень напоминала птицу, печальную красивую птичку, запертую в золотой клетке. Казалось, она ищет выхода из этой клетки, ждет, когда дверцу наконец распахнут и выпустят ее на волю.
 — Рад тебя видеть, мама, — сказал Доминик, подходя к матери.
 Перса улыбнулась. Доминик обнял мать и спросил, все ли у нее в порядке.
 — Да, да. Все идет своим чередом. Позволь мне посмотреть на тебя, сыпок, — сказала Перса, отступив на шаг.
 Мать пристально оглядела его с головы до ног: прекрасно сшитый костюм и начищенные сапоги, белоснежный воротничок тонкой рубашки. Нежная улыбка тронула ее губы.
 — Ты видишь, я была права. Ты — его сын, как это было ясно с самого начала.
 На мгновение Доминик помрачнел.
 — Было время, когда эти слова могли ранить меня сильнее всего, — задумчиво сказал он, — но то время прошло.
 Перса кивнула.
 — Потому я и пришла сейчас.
 — Ты узнала о моей женитьбе? — спросил Доминик, Он отправил весточку по цыганской почте, через друзей, которые помогали ему держать связь с табором.
 — Да, сын. И еще я узнала, что ты отказался нарушить клятву, что ты не спишь с женщиной, которая стала твоей женой.
 Слабая улыбка тронула его губы. Он открыл было рот, но Перса остановила его:
 — Послушай меня, сын. Я знаю о твоей клятве и знаю, какую роль сыграла в твоем решении я.
 — Мама, я…
 — Ты должен узнать правду.
 — Правду? О чем? — удивленно вскинул брови Доминик.
 — Я пришла рассказать тебе то, что тебе давно следовало бы узнать об отце.
 — Ах об отце, — с недоброй усмешкой протянул Доминик. — Я знаю о нем все, что меня интересует.
 — Я понимаю твои чувства. Это был жесткий, холодный и эгоистичный человек. Его трудно было любить.
 — И все же ты любила его. Когда я был мальчиком, ты говорила мне, что ты сильно его любишь.
 — Да, я его любила.
 — Даже после того, как он оставил тебя, оставил нас обоих.
 Перса отвернулась.
 — Так я тебе рассказала. Много лет я позволяла тебе считать, что твой отец нас бросил, что я пришла к нему, но он отослал меня прочь. Это неправда. Не раз и не два он приходил ко мне, когда ты был младенцем. Он звал меня к себе. Он хотел поселить нас в доме, давал деньги. Но я отказалась. Я тосковала по нему, я любила его так, как никого никогда не любила, но счастлива я могла быть только с табором — табор был моим домом. Когда он это понял, он отпустил меня.
 — Почему ты мне этого не говорила?
 — Я не могу сказать тебе, что жалею об этом. Если бы мне пришлось солгать вновь, чтобы подарить мне все эти годы, что мы провели вместе, чтобы подарить мне твою любовь, я бы сделала это вновь.
 — Но…
 — Я боялась потерять тебя. Я знала, как много он может дать тебе. Я знала, что тебе понравится та жизнь, которую предлагает отец. Я так боялась… Я боялась, что ты не вернешься ко мне — этого я бы не вынесла.
 Доминик отошел к камину.
 — Но почему он не сказал правду? Он знал, за что я его ненавижу.
 — Наверное, он молчал из-за любви ко мне.
 Доминик вернулся к дивану, сел и обнял мать.
 — Все хорошо, мама. Причин для ненависти было много — слишком много. Я ненавидел отца не только из-за его отношения к тебе. И все же я рад, что ты мне рассказала правду.
 Тяжесть упала с души Доминика, и он повторил:
 — Спасибо, мама.
 Только сейчас он заметил, чего стоил Персе ее рассказ, как переживала она, боясь, что сын не простит ей стольких лет обмана. Сейчас, когда все было сказано, лицо Персы просветлело.
 — А теперь насчет той женщины, гаджио.
 — Можешь спать спокойно, мать, — улыбнулся Доминик. — Катрина носит моего ребенка.
 — Она — твоя женщина, сынок, — усмехнулась Перса. — Я это увидела сразу.
 — Да, — тихо подтвердил Доминик. — Она для меня — все и даже больше.
 Перса коснулась его щеки морщинистой рукой и посмотрела ему в глаза материнским, все понимающим взглядом.
 — Останься у нас, — попросил Доминик, но Перса покачала головой:
 — Мой дом — повозка. Так было, так будет и впредь. Я хочу вернуться поскорее.
 Доминик не стал ее отговаривать. Он понял то, что понял и его отец, — свободную птицу нельзя держать в клетке, даже если эта клетка из чистого золота.
 Они поговорили еще немного. Перса рассказала о том, как дела в таборе, оба посмеялись над новыми приемами, жанжано, изобретенными для того, чтобы надувать простодушных гаджио.
 Потом они пили кофе, по мнению Персы, слишком слабый, Доминик рассказал о выведении новой породы рысаков.
 В комнату несмело вошла Кэтрин.
 — Доброе утро, любовь моя, — поприветствовал ее Доминик.
 Кэтрин непроизвольно коснулась ладонью округлившегося живота и с робкой улыбкой взглянула на Персу.
 — Рада видеть вас, мама.
 Перса окинула взглядом пополневшую фигуру молодой хозяйки, затем взглянула Кэтрин в глаза:
 — И я рада видеть тебя, дочь.
 Глаза старой цыганки наполнились слезами, и, словно в ответ, слезы навернулись на глаза молодой женщины.
 Даже Доминик почувствовал, что в горле защекотало.
 Какое-то время все молчали.
 — Оставь нас, сынок, — попросила Перса. — Мне нужно кое-что рассказать моей новой дочке. Ребенок в конце концов на четверть цыган. Есть заклинания, которые Кэтрин должна знать, гадания и молитвы, призванные помочь малышу родиться крепким и счастливым.
 Доминик хохотнул в кулак, и Кэтрин улыбнулась.
 В дверях Доминик столкнулся с Яношем. Он заметил, что мальчик одет в самую простую из своих рубашек, в старенькие бриджи. И почему-то он был босиком.
 — Заходи, — предложил он мальчику, — здесь кое-кто из твоих старых друзей.
 Янош топтался на месте. В руках у него была связка книг, аккуратно перетянутая бечевкой.
 — Персиваль сказал мне, что приехала Перса. Если она согласится взять меня, — сказал Янош, умоляюще глядя на цыганку, — я бы хотел уехать с ней.
 — Янош, — воскликнула Кэтрин, вставая. — Неужели ты хочешь нас бросить! А как же учеба? Я знаю, что тебе нелегко, но…
 — Мы поговорим об этом позже, любовь моя, — мягко остановил ее Доминик. — Я с самого начала предупреждал тебя, что мальчик может уйти. Он следует зову своей природы так же, как и мы следуем зову своей.
 — Я возьму мальчика, — сказала Перса. — Мне будет с ним хорошо.
 — Я люблю тебя, Катрина, но я не могу здесь быть счастливым. Я тоскую без наших. Я поеду с Персой.
 — Тебя здесь всегда встретят с радостью, — сказал Доминик. — Знай, что как бы далеко тебя ни занесла судьба, тебе есть куда вернуться.
 Кэтрин стояла как в воду опущенная,
 — Не грусти, любимая, — сказал муж, беря ее за руку. — Скоро у тебя будет свой ребенок.
 — Да, — улыбнулась Кэтрин.
 — У тебя будет сын, — сказала Перса. — Мальчик, смуглый и красивый.
 Кэтрин не стала спорить, не стал возражать и Доминик.
 Доминик отправил Яноша собирать вещи — всю одежду и книги, которые он сможет унести, а женщинам предоставил возможность поговорить наедине.
 Он вышел в сад и, проходя мимо фонтана, сорвал розу. По аллее, скрывавшейся под сенью деревьев, он пошел к семейному кладбищу. Он приходил сюда лишь однажды — в день похорон отца.
 Сейчас он стоял у низкой железной ограды и смотрел на серый камень со скромной табличкой:
 «Самуил Доминик Эджемонт, пятый маркиз Грэвенвольд. Покойся с миром».
 Доминик постоял у могилы с минуту, затем положил на камень цветок. Пусть они никогда не испытывали привязанности друг к другу, но теперь они больше не враги.
 Доминик поднял голову к небу. Кречет взмыл ввысь. Доминик следил за полетом птицы, пока она не скрылась из виду, и думал об отце.
 Быть может, теперь наконец его отец обрел долгожданный покой.
 Доминик улыбнулся. То же самое он мог сказать и о себе.