Аннотация: Актриса Мери Джейн, никогда особенно не славившаяся красотой, неожиданно теряет работу и горячо любимого человека. Справившись с отчаянием и яростью, Мери решает приобрести единственную вещь, которая действительно может изменить ее жизнь – она решает купить красоту. Став всеобщей любимицей, Мери получает роль в самом популярном шоу месяца и вновь привлекает внимание любимого человека. Автор превосходно показывает нравы, царящие в Голливуде, – жажда денег, власти и признания – на фоне которых разворачивается эта увлекательная история.


---------------------------------------------


 Оливия Голдсмит
 Фаворитка месяца



 ОТ АВТОРА


 «Зовите меня Ишмаэль и звоните мне чаще»
  Когда-то я очень недолго знала голливудского агента, у которого эта фраза была напечатана внизу его визитной карточки. Не то чтобы многие понимали эту шутку или у Ишмаэля Рейса было мало дел, но вовсе не из-за злого намека Мелвила. Помните, Боб Ле Вайн однажды спросил: 
  – Гамлет? Это не машина Мэ Джибсон? 
  Вот так – Мелвил, Фолкнер и даже Шекспир здесь не в почете. Вы, конечно же, слышали о глупой восходящей звезде? Она была настолько тупа, что спала с неким писателем, чтобы получить роль. Конечно же, в голливудской цепи, ведущей к кормушке, писатели – самое дно, экономический эквивалент планктона. 
  Так и есть для большинства писателей-романистов, сценаристов, сочинителей диалогов или авторов телесериалов. Но не для всех. Я писательница, я предпочла уйти отсюда и получила уважение. Конечно, речь идет не о материнской любви, но устраняет ад насмешек и оскорблений. Меня могут не любить, но будут уважать, так как боятся. И я зарабатываю таким образом кучу денег. 
  Большинство знает, кто я есть, и большинство меня недолюбливает. «Лаура Ричи, вот кошка!», – говорят они, когда бывают вежливы. Но пока они покупают мои книги, мне плевать. Во всяком случае они не знают меня в действительности – я для них всего лишь знакомое имя. 
  Я известна тем, что пишу о знаменитостях, так сказать, некий гибрид знаменитостей, вроде Робина Лича. Не правда ли смешно? Нас обоих называют «личес» (пиявки), но меня называют также «Ричи де Бичи» (Сучья Ричи). Несчастливое совпадение звучаний. Но могло быть и хуже – «Китти Литта» (Китти Свинячье Дерьмо), например. И все же те, кто придумывают клички, пекут их намного быстрее, чем я могу писать. 
  На это уходит уйма труда, и я горжусь своей работой. Это биографии, факты, а не догадки, пересказы или мои мнения и предвзятые суждения. У меня их, конечно же, хватает, но я держу их для себя, по крайней мере насколько это возможно для любого писателя. Я делаю все тщательно и по возможности полно, я работяга. 
  Допускаю, что труд моей жизни – это не Реймский собор и даже не биография Джорджа Вашингтона или Хаммаршельда, или Черчилля. Или хотя бы примерно столь же великих. Так как ими интересуются лишь немногие. Остальные предпочитают калифов на час. 
  Моя первая книга была о Мариан Андерсон: «Борьба одной черной актрисы». Она основывалась на моей докторской диссертации и разошлась в 2216 экземплярах. Я работала над ней пять лет. Моя последняя книга «Кристина Онассис и проклятие Мидаса» распродана в полумиллионе экземпляров. Она в твердой обложке. Умножьте их на 22 доллара (из которых я получила 15 %), а теперь обзывайте меня как вам угодно. Мой банкир называет меня «Мисс Ричи», и для него я расписалась бы на чеках моих гонораров «Ричи де Бичи», если бы это помогло продать лишний экземпляр. К тому же Боб Ле Вайн, Майк Овиц и Эйприл Айронз ответили на мои звонки и пригласили меня на свои вечеринки. Приятно быть замеченной. 
  И долог путь, пока тебя признают нужной. Книги Лауры Ричи в ходу. Слава непостижима, но полезна. Пятьдесят девять процентов американцев знают, кто такая Донна Дуглас – она сыграла Элли Мей Клампет в «Беверли Хиллблюз», но не смогут назвать хотя бы одного нобелевского лауреата. Подумайте об этом. Не я создала такое общество, я лишь пытаюсь жить в нем. И жить хорошо и тихо. Конечно же, не слишком тихо. Так не продашь книгу или статью. Я бываю у Донахью, Опры, Джеральдо и Салли Джесси, даю сотни интервью по радио. Но, несмотря на это и на то, что на обложках моих книг есть моя фотография, мне все-таки удается сохранить личную жизнь. Знаете почему? Потому что писатель, даже знаменитый, никогда не знаменит настолько, чтобы ее утратить. Артисты – да. Антрепренеры, натурщики, спортсмены, даже пользующиеся дурной славой проститутки, королевские особы и их родня (как бы мелки и сомнительны они ни были) становятся знаменитостями. Женщины обычно обретают славу через красоту, мужчины благодаря богатству или успехам. Забавно, как это происходит. Люди, которые боролись, чтобы выбраться из трясины безвестности к сиянию славы, обретают признание, но теряют право на личную жизнь. 
  Потому что Америка привержена славе. Для американцев известность важнее истинных результатов, но раболепство публики – палка о двух концах. Оно возносит, но также и низвергает. Это часть моей работы – низвергать знаменитости. Как только я стала писать о знаменитостях без прикрас (о тех, кто рассказывали всю правду), я нашла на рынке нишу, которую никогда не заполнить. Америка любит грязь о тех, кого боготворит: рассказы о злоупотреблениях, банкротстве, инцесте, стычках и драках, пагубных привычках и болезнях. Чем грязнее, тем больше им это нравится. 
  Но, может быть, страсть к сплетням, охота к разоблачениям и выворачиванию наизнанку более захватывающи. Ведь кому же не интересно, что именно изменяет нашу личную жизнь? Какие события помогают нам собраться, а какие заставляют развалиться на части? Успешное собеседование с работодателем? Блеск льда на дороге поздно ночью? Случайная встреча со старым другом или теперешним сожителем? Неожиданное зачатие ребенка? 
  Для женщин истории обычно начинаются с наружности: красотка в поисках зрителя. Мы таковы, какими мы выглядим. Но красоты не достаточно. Джан, Шарлин и Лайла стали теперь почти легендарными, у них все началось с губной помады. Ладно, больше, чем с помады. Но я забегаю вперед. 
  Итак, позвольте мне провести вас через всю эту историю и указать в ней все, что достойно интереса. В конце концов, кто лучше меня знает знаменитостей Голливуда? Обещаю, что никогда не было истории, подобной этой, и никого, кто бы рассказал ее полнее от начала до конца. Никогда не было голливудской саги подобной этой. 
 Лаура Ричи, Вайоминг




 Часть первая
 НАЧАЛО



 1

 «Зима не балует бродвейскую богему в Нью-Йорке», – в который раз за этот день подумала Мери Джейн Морган, преодолевая внезапный порыв колючего ветра, чтобы открыть тяжелую стеклянную дверь бюро по трудоустройству. Как и каждую неделю за последние шесть месяцев, она вошла в серое, похожее на пещеру помещение и, игнорируя свисающие с потолка на проволочках указатели направлений, заняла свое место в длинной очереди, на этот раз за очень низенькой женщиной. «Надеюсь, она не болтлива», – подумала Мери Джейн.
 Обозрев знакомую картину, она глубоко вздохнула. Обычная кучка временно безработных сезонных рабочих и немногие синие воротнички, но в большинстве, как она догадывалась, подающие заявку были подобны ей самой, молодые и энергичные, возможно, талантливые. Но в Нью-Йорке талантливые не зарабатывают на жизнь, занимаясь искусством. Вместо этого они страдают. Как всегда в подобных случаях, Мери Джейн припомнилась старая профессиональная шутка: парень из цирка, выметающий слоновье дерьмо, плохо себя почувствовал и пошел к врачу. После дюжины анализов доктор сказал, что есть хорошие новости:
 – Ничего серьезного, хотя и очень редкое заболевание. По-видимому, у вас резкая аллергия на слоновье дерьмо. Избегайте его, и все будет в порядке.
 – Но я не могу! – воскликнул парень и объяснил, в чем дело.
 – Но тогда оставьте свою работу, – посоветовал врач. Парень оторопел:
 – Как! Оставить шоу-бизнес?
 Мери Джейн тоже не могла отказаться от своей профессии, несмотря на растущую аллергию к «слоновьему дерьму». Обычно она сочувствовала потерявшим работу или сидящим на мели писателям, танцорам, актерам или певцам, но не сегодня. «Слишком много слоновьего дерьма, и у меня свои собственные трудности», – подумала она и стала рыться в пакете. Выудив кусок «сникерса» и дешевую книжонку с загнутыми углами страниц, девушка настроилась на долгое ожидание.
 Стоявшая впереди женщина слегка повернулась к ней и проговорила:
 – Хей, чертовская погодка, не правда ли?
 Мери Джейн посмотрела на соседку поверх книжки. В детском пальтишке с рыже-коричневым воротничком со шнурочками и деревяшками для крепости, незнакомка смахивала на барахольщицу: не слишком чистую и чуток пришибленную. Дружок Мери Джейн, Сэм, всегда называл ее «магнит для дерьма»: к ней вечно подходили разного рода зануды и психи за подаянием или просто поболтать. Все же Мери Джейн так никогда и не могла заставить себя быть откровенно грубой.
 – Да, я тоже ненавижу, когда в дни посещения бюро идет дождь или снег. От этого звери в клетках воняют еще сильнее, чем обычно. – И девушка кивнула на хмурых бюрократов за стойкой. – Я сейчас не в настроении и полаюсь с любой сволочью.
 Мери Джейн вернулась к книжке, а маленькая женщина пошаркала слишком большими для нее галошами и уставилась вперед, поплотнее завернувшись в пальтишко.
 Лишь несколько минут спустя Мери Джейн сообразила, что раз за разом читает одну и ту же фразу. «Черт, – подумала она, – я грубею и тупею. Эта женщина просто хотела убить время». Похлопав ее легонечко по плечу, Мери Джейн предложила:
 – Хочешь жвачку?
 Женщина заколебалась, посмотрела на Мери Джейн, взяла резинку и улыбнулась. Ее зубы заставили Мери Джейн поморщиться. Развернув жвачку и отправив ее в рот, женщина пояснила:
 – Я чуточку встревожена. – Одной рукой она указала на стойку в нескольких ярдах от них. – Боюсь, они мне там такое скажут…
 Мери Джейн засмеялась.
 – Присоединяйтесь к моему клубу. Я думала, что уже исчерпала все, что мне положено, но потом решила зайти еще разок, авось они ошибутся и дадут мне еще один чек.
 – Меня зовут Грейс Уэбер, – вздохнула женщина и понимающе кивнула.
 – Мери Джейн Морган. А кем вы раньше работали?
 – Я писательница, но работала курьером в юридической фирме, пока меня не уволили.
 – А я актриса, в данный момент безработная. У меня была отличная возможность получить потрясное ревю, простите за штамп, но с тех пор ничего.
 – А что за пьеса? – Грейс казалась искренне заинтересованной.
 – «Джек, Джилл и компромисс». Я играла больше года. – Мери Джейн почувствовала, как на нее накатывает тоска. – С тех пор на меня никто не обращал внимания.
 На самом деле все обстояло гораздо хуже! «Но, – напомнила она сама себе, – не следует выкладывать все перед абсолютно незнакомым человеком».
 – Следующий! – услышали обе одновременно. Грейс помахала Мери Джейн и нырнула за длинную стойку.
 – Желаю удачи, – бросила она через плечо.
 Мери Джейн переминалась с ноги на ногу (обувь промокла насквозь) и глядела, как чиновник разбирает ее бумаги. Одновременно она косила в сторону Грейс: та медленно покачала головой. Затем задали какой-то вопрос Грейс, и в ответ тоже последовало покачивание головы, и затем, указав на дверь, женщина, ведущая опрос, вышла. Интересно, через какую щель в стене она убежала? Действительно ли Грейс писательница или это было сказано только для понта?
 После того как Мери Джейн увидела, что Грейс сгорбилась и чуть ли не выползла прочь, ей самой объявили, что через две недели ее пособие закончится. Мери Джейн Морган вышла из бюро по безработице на углу Двадцать шестой стрит и Шестой авеню и поплотнее запахнула порыжевшее пальто на своей ширококостной фигуре. Два часа сорок минут в очереди, чтобы получить сто семьдесят шесть баксов. Постояв мгновение в дверях, она потащилась к церкви св. Малахии на Западной Сорок шестой стрит на репетицию. Ее луноходы из дешевого пенопласта, покрытого винилом, хлюпали по напитанному водой снегу, посылая новые порции влажного холода, пронизывавшего ее ноги. «Блеск! – думала она. – Почему бы не распять меня и разом покончить с этим». Мери Джейн натянула повязанный на голове шарф на лоб, чтобы защитить лицо от больших мокрых хлопьев, засунула руки в перчатках в карманы поношенного пальто и медленно побрела по городу.
 К холоду девушке было не привыкать, ей казалось, что она постоянно в нем пребывала. Ее вырастила бабка в Скьюдерстауне, Нью-Йорк. Родители погибли в автокатастрофе. Мери Джейн лишь смутно припоминала ссору между пьяным отцом и матерью, крен машины, скрежет шин и дребезжание стекол. Затем ничего, кроме отчетливо запомнившегося холода – как она дрожала в холле госпиталя, потрясенный четырехлетний ребенок, вероятно, в шоке. Про Мери Джейн все забыли, пока медперсонал хлопотал вокруг ее родителей.
 Мать умерла, у отца серьезно поврежден мозг, и его поместили в военный госпиталь. А ее в четыре года неохотно приютила мать отца, единственная оставшаяся у нее родственница, и Мери Джейн провела детство и отрочество на ветхой ферме на севере штата Нью-Йорк нелюбимой, нежеланной гостьей озлобленной старухи. Зимой в доме было почти так же холодно, как и на улице, и девочка ненавидела холод тогда так же, как и теперь. Девушка подумала о Грейс и ее тоненьком пальтишке. Мери Джейн периодически мучил кошмар, что она когда-нибудь превратится в старьевщицу, нищую, нелюбимую и одинокую.
 На Хералд Сквер она заметила, что у Мейси все еще не убраны рождественские украшения. Первого декабря Мери Джейн уже была больна от рождественского возбуждения, но теперь, в январе, после каникул, она только и желала, чтобы Рождество никогда не наступило. Вид людей, выходящих из магазинов, укреплял ее в этом мнении. «Все ненавидят Рождество, – думала она. – Только никто не хочет в этом сознаться и сойти с накатанной дорожки. Я тоже». Она вздохнула, вспомнив о звонке бабушки. Еще одна бедная нелюбимая старуха.
 – Я больна, Мери. Думаю, у меня грипп, и я едва встаю с постели. Я не попросила бы тебя, если бы могла, Мери.
 Бабка называла внучку по имени, только когда ей что-то было от нее надо. В иное время Мери звали просто «ты».
 – Не могла бы ты приехать на несколько дней и поухаживать за мной? – «В конце концов ты ведь сиделка». Бабка не сказала этого, но это подразумевалось само собой. И вопреки гневу, вопреки тому, что все в ней взывало швырнуть трубку, набрать первый попавшийся номер, убежать, изменить имя и никогда не возвращаться, – старые долги взяли верх.
 Итак, двадцать четвертого декабря Мери Джейн ехала в автобусе к той единственной, с кем она меньше всего хотела сейчас быть. Рождество в Нью-Йорке было бы достаточно мрачным, поскольку Сэм собирался провести его с родителями в Сарагосе, но вернуться на эту развалюху-ферму и ухаживать за больной старухой – просто кошмар. От нежелания Сэма пригласить Мери Джейн присоединиться к нему становилось еще болезненнее. Он стыдился представить подружку своим родителям. Мери Джейн вздохнула.
 При всей своей обворожительности Сэм был трудным парнем. В молодости он женился, но жена ушла от него. По этой причине, говорил Сэм, ему ненавистен брак. Мери Джейн не возражала, во всяком случае серьезно. Раз он с ней, так ли уж важно кольцо? Но если бы они были женаты, разве Сэм не взял бы Мэри с собой во Флориду? Не была бы она уже знакома с его родителями? Любые свойственники были бы предпочтительнее ее родной бабушки. Жалкое Рождество.
 И вряд ли бабка будет благодарна. Такого никогда не бывало. Вместо этого она будет попеременно оплевывать и придираться.
 – А ты поправилась, как мне кажется. Глянь на меня – кожа да кости, а ты всегда была толстенькой. На моей жратве, на мою пенсию, на мои карточки и соцобеспечение ты жирела. Мясистая и тщеславная. Думаешь, ты лучше других? Скьюдерстаун для тебя плох. Быть сиделкой не по тебе. Не можешь работать сиделкой. Стоило получать диплом медсестры, чтобы не пользоваться им. Мисс Актриса. Получила какую-нибудь работу за последнее время? Что-то не видела тебя на телевидении или где еще. А что случилось со спектаклем, где ты играла?
 И так без конца, невыносимо, прекращая зудеть только когда виски или снотворное вырубали ее на ночь. Мери Джейн едва могла это выносить.
 Она никогда не забудет бабкиной жестокости, унижения от дешевой и грязной одежды, замечаний и насмешек, которые она получала от других девочек в школе. Но хуже всего было собственное сознание, что бабка права – жестока, но права, когда называла ее жирной, некрасивой, смешной мечтательницей.
 Мери Джейн припоминала, как прокрадывалась в темную, заплесневелую ванную на ферме, чтобы посмотреть на себя в зеркало в надежде, что в чем-то ее страхи не подтвердятся. Включала свет – единственную шестидесятиваттную лампочку без всякого абажура, свисавшую со стены над зеркалом и потому не дававшую теней, – открывала маленький ящичек в дешевом туалетном шкафчике рядом с раковиной и, порывшись в старых заколках для волос, сломанных ножницах, наполовину использованных тюбиках с кремом, находила ручное зеркальце. Оно было двусторонним, с потрескавшимся увеличительным стеклом сзади, две старых резинки удерживали их вместе. Схватив его правой рукой, Мери Джейн открывала медицинский шкафчик так, чтобы он отходил от стены и его испещренное зеркало смотрело на туалет. Затем она усаживалась на стульчик и сгорбливалась на нем, так как это был единственный способ увидеть свой профиль, и хотя он был ужасен, это завораживало девушку.
 Каждый раз, перед тем как посмотреться, Мери Джейн делала паузу и шептала молитву. Сердце у нее колотилось, а ладони неизменно потели. Затем, держа зеркальце левой рукой под углом, она могла только-только заглянуть в него и увидеть свой профиль, отраженный в большом зеркале медицинского шкафчика. И всякий раз у нее падало сердце.
 Нос выступал крутой дугой как раз там, где ее толстые брови почти смыкались, затем он разрастался в широкую бульбу над тонкими губами. Подбородок, или то, что можно им считать, отступал к шее. Щеки слишком полные, как бесформенные мешки бурундуков. Бурундуки очень привлекательны, но ее лицо – непропорционально и ужасно.
 Всякий раз как Мери Джейн смотрела на свое отражение, глаза ее наполнялись горючими слезами, как и сейчас. И всякий раз в конце она поворачивалась к зеркалу, чтобы лицом к лицу встретиться со своим врагом. На нее из-под бровей, как у жука, смотрели все еще полные слез большие карие глаза. «Зеркало души. Что толку иметь красивые карие глаза?» – со злостью думала Мери Джейн. Какая она уродка?! Миленькая шутка, Боже.
 В тринадцать лет Мери Джейн Морган кое-что знала. Знала, что она способнее большинства ребят в школе, что не так уж и трудно в таком месте, как Скьюдерстаун, Нью-Йорк. И, по правде говоря, умнее, чем большинство учителей. Но она старалась по возможности не показывать этого. Люди не любят тех, кто умнее или способнее их. Бабка всегда звала ее «мисс Ловкоштанка», причем так, чтобы это не казалось детским словцом, а звучало бы как настоящее оскорбление. Знала Мери Джейн и то, что бабка не любит ее. Что она уродлива и, вероятно, такой и останется. Итак, никто ее не полюбит. Никогда!
 «Мне стоит благодарить судьбу за то, что я здорова, – говорила она себе. – Надо быть благодарной за то, что я умна и ловка, ведь это не всем дано». Она и представить себе не могла, что значит быть дурой, такой, как Марджери Хейман, не способной назвать столицу штата Нью-Йорк, хотя Скьюдерстаун всего в сорока милях от Олбани.
 Но при всем том Марджери одна из самых хорошеньких девочек в скьюдерстаунской региональной средней школе, и это при том, что она всего лишь новенькая, а Мери Джейн могла представить, что значит, когда все мальчишки провожают тебя глазами и борются, чтобы сесть рядом в школьном автобусе.
 Это всегда было у Мери Джейн частью ее проблемы – у нее слишком хорошее воображение. Подростком она не могла просто так сидеть на оживленных посиделках, как другие неуклюжие фермерские девочки, напоминающие довольных коров. Мери Джейн наблюдала за лидерами таких сборищ, и за Марджери Хейман в том числе, и могла представить себе, что они чувствуют, прыгая перед толпой в этих миленьких юбочках. Она была уверена, что ей бы это понравилось. Уже тогда Мери Джейн могла представить себе, как чувствовала себя леди Макбет, когда шла в темную спальню совершить убийство, что чувствовала Анна Каренина, когда слышала, что приближается поезд, и что чувствует Алиса Адамс, когда на танцах все игнорируют ее. О да, даже тогда она могла представить это.
 Но это, напомнила она себе, не требовало большого воображения, поскольку все в школе игнорировали Мери Джейн. Для мальчишек и симпатичных девчонок она проходила по холлам тяжело ступающим призраком. И Мери Джейн решила, что ей придется нелегко и помощи ждать неоткуда.
 Придется все делать самой. Бог не поможет, бабка тоже, так что надо полагаться только на себя.
 Так она и сделала. Школа сестер и диплом – чтобы выбраться из Скьюдерстауна. Потом актерские курсы и почти безнадежная карусель агентов, прослушиваний, поденной работы, скотских вызовов, мелких ролей и отказов. Сколько лет ушло на самоутверждение, но наконец удача – ее признали, приняли, стали платить за работу, которую она любила. И ее даже полюбил человек, одновременно умный и красивый. И все же ей казалось, что она теряет все это и все обернется слоновьим дерьмом.
 Вдоль Бродвея дул ледяной ветер, загоняя Мери Джейн в дверные проемы, где она могла перевести дух и получить минутный отдых. Девушка снова и снова задавала себе вопрос, ответ на который она знала и который всегда оставался одним и тем же. Чего ради она все это делает? «Брось, – говорил ей внутренний голос, столь схожий с голосом ее бабки. – Ты не зарабатываешь даже на автобус, башмаки у тебя протекают, пальто пятилетней давности и расползается по швам, и ты борешься с метелью, чтобы добраться до своей труппы, которая ничего не платит, но отбирает пятьдесят часов в неделю. Ты просто спятила».
 Но Мери Джейн знала, что это не так. Она занималась тем, чем всегда хотела заниматься. Еще ребенком в Скьюдерстауне она играла, спасая свою жизнь. Она участвовала во всех школьных спектаклях и всегда в характерных ролях: Регина в «Лисичках», мисс Уэбб в «Нашем городке» – и играла хорошо. Черт, не просто хорошо, она была естественной. Игра давала ей выход из Скьюдерстауна, из этой невыносимой жизни. Мери Джейн знала, что бабка не будет платить за колледж или актерские курсы, а у нее самой денег нет, как нет и никаких возможностей их заработать. Девушке пришлось поступить в школу медсестер, хотя она ее ненавидела. Вот играть она любит и всегда любила. Играя, она теряла саму себя, находила друзей и вновь обретала себя. Но теперь, чтобы хоть сколько-нибудь заработать, ей не раз приходилось быть сиделкой.
 Было время, и не так давно, когда Мери Джейн думала, что она наконец сможет зарабатывать на жизнь любимой работой. Девушка попала в микроспектакль для двух актеров. «Джек, Джилл и компромисс». Она играла унылую служащую на распродажах, которая на одну ночь остается с опустившимся коммивояжером, и они влюбляются друг в друга. Все происходит в постели, где они играют нагишом при почти пустой сцене. Спектакль был тем, о чем она мечтала почти всю жизнь, – средством, которое может привести ее к скромному успеху работающей актрисы. Затем – чудо из чудес – пьесу похвалили критики. Мери Джейн перевели в большой внебродвейский театр, и почти два года она должна была исполнять роль Джилл, роль, которую она создала. Мери Джейн была даже рекомендована в кино, и один из продюсеров, Сеймур Ле Вайн, встретился с ней и почти обещал ей роль.
 Еще там, в ванной комнате в Скьюдерстауне, она и мечтать не смела о кино. Итак, вопреки ее вполне реальному успеху, ее бабка и остальной Скьюдерстаун понятия не имели о триумфе Мери Джейн. Мягко говоря, они не были обитателями прибродвейских районов. Но кино! Ее увидят все. Это будет оправданием и доказательством ее правоты, и впервые в профессиональной жизни Мери Джейн заработает деньги. Пьеса принесет ей все, чего она когда-либо желала.
 Эта же пьеса привела Сэма. Он написал и поставил «Джек, Джилл и компромисс». Сэм руководил Мери Джейн и – чудо из чудес – влюбился в нее. Тогда, почти шесть месяцев назад, когда пьесу купил Голливуд, он вел переговоры о постановке этого фильма. И он сказал, что Мери Джейн должна играть Джилл на экране. Это была реальная, повседневная трагическая роль. И она будет ее навсегда.
 Сэм улетел в Лос-Анджелес на переговоры. Сначала он звонил ей каждый день, затем через день. Потом Мери Джейн не слышала о нем почти неделю и чуть не свихнулась. Наконец она получила записку: «Прости меня. Я сделал все, что мог. Вернусь через четыре дня».
 Два дня спустя она прочла в «Варьете», что роль Джилл предполагают отдать Крайстал Плинем. Двадцать четыре часа Мери Джейн не могла встать с постели.
 Только ее друг Нейл Морелли помог ей справиться с этим ударом.
 – Ослы, – проговорил он, когда Мери Джейн лежала лицом вниз и тихо плакала. – Послушай, помнишь, что об этом говорят лаоисты?
 – Нет. Что? – хмыкнула она.
 – Дерьмо случается.
 Мери Джейн села, вытерла нос и, соглашаясь, заметила:
 – А индусы говорят: «Такое дерьмо уже случалось прежде». Нейл улыбнулся, его похожее на мордочку ласки лицо выглядело почти добрым.
 – Ну-ка, поешь моих спагетти с острым соусом. Крайстал Плинем – нуль на палочке, увидишь – она провалится. Послушай, ты сделала Джилл. Ты вдохнула в нее жизнь. Каждый, кто видел тебя, этого не забудет.
 – Да. И никто никогда не увидит меня снова. – Печаль овладела Мери Джейн, и она отвернулась, чтобы поплакать.
 – Эй! Ты получишь другую роль. Помнишь, что сказали критики? «Неуловимо. Пафос с искрой сентиментальности». Даже чертов Джон Саймен сказал, что ты была непостижима, а ведь он ненавидит каждого! К черту Голливуд. К черту Сэма. К черту их всех. Веселей, пока ты еще в пьесе. А не перепихнуться ли тебе со мной?
 – О, Нейл!
 – Хорошо, может попозже, когда ты вытрешь нос. – Нейл протянул ей бумажный носовой платок. – Ну, а как насчет минета? – спросил он.
 Мери Джейн скорчила рожу и высморкалась.
 – Ну вот и умница. Все же в следующий раз ты это сделаешь. Я подскажу: пользуйся не носом, а ртом, и не дуй, а соси. Идет? Это гарантирует твою популярность. Возможно, даже получишь роль.
 Нейл, лучший друг Мери Джейн, поддерживал ее, когда она ревела, смешил и укреплял ее дух. Он был отличный друг, но он ошибся. После «Джек, Джилл и компромисс» Мери Джейн ничего серьезного не получила. Сэм вернулся пристыженный и виноватый, и она попыталась принять и понять его. Конечно же, у него не было выбора. Конечно же, Голливуд жаждал дать роль самой горячей женщине в городе. Крайстал Плинем согласилась. Мери Джейн пыталась не обижаться на Сэма. Шесть месяцев она старалась простить его и наблюдала, как его карьера несется вперед на всех парусах. Она должна простить его или она его потеряет. Она любила Сэма и знала, что он сделал все что мог. Просто Голливуд не хотел видеть на экране толстую, некрасивую и уже начавшую стареть женщину. Насколько она понимала, Америка вообще не хотела таких. Мери Джейн дрожала и натягивала на себя старенькое пальто.
 Сэм всячески старался оправдаться и помириться с ней. Он сократил число поездок в Голливуд для распределения ролей и подготовки предварительных роликов. Он даже начал подготовку новой вещи – внебродвейского ревю, в котором будет занята и она. Сэм сопротивлялся ее унынию, и Мери Джейн это понимала.
 Она снова задрожала. Ветер становился холоднее. На Таймс Сквер она пошла на запад через театральный район. Уродливый, крикливый, со старыми рекламами на старых кирпичных стенах, темных, пахнущих мочой. Была среда – день утренников.
 Мери Джейн посмотрела на огромную рекламу над театром «Плимут», гласящую – «ТУПИК». Она пробовалась для этой пьесы. Никаких шансов. Сейчас Мери Джейн с завистью думала о всех счастливчиках, заполучивших роли. Они наверняка сидели в своих уютных гримерных и радовались закончившемуся представлению.
 После снятия «Джека, Джилл и компромисс» Мери Джейн чувствовала себя потерянной. Теперь она боялась потерять и Сэма. Он с головой ушел в кино, в то время как Мери Джейн погружалась все глубже и глубже в свое страдание. Девушка смотрела, как Сэм готовится к отъезду на побережье, и ненавидела себя, цеплялась за него, провожая, как цеплялась при встрече. Так будет, вероятно, и сегодня вечером.
 Сэм терпеть не мог такое цепляние. Наверное поэтому он встречался с Мери Джейн на репетициях. Некая стратегия против цепляния. Это будет первая репетиция с Сэмом после нескольких недель перерыва. Он вел труппу почти четыре года. И когда уезжал в Голливуд, все актеры чувствовали себя потерянными. Но теперь Сэм временно вернулся, и Мери Джейн собралась. Собралась и не противилась тому, что, может быть, скоро он покинет ее на месяцы, стараясь не думать, что он оставит ее навсегда.
 Наконец, промокшая, она пересекла Восьмую авеню, прошла мимо двух черных шлюх, дрожащих в дверях «Бергер Кинг», и подошла ко входу приходского дома церкви св. Малахии. Отец Дамиан, священник местных актеров, разговаривал с одним из прихожан. Он повернул к девушке свое удивленное лицо.
 – Мери Джейн, ты насквозь промокла. – Старик подошел и помог ей снять мокрое пальто.
 «Он всегда готов помочь актеру», – подумала Мери Джейн с благодарностью.
 – Что случилось?
 – Не спрашивайте, отец. Я безработная нью-йоркская актриса, и вы мой ангел-хранитель. Вот и все, что я знаю. – Перебросив пальто через руку, Мери Джейн распахнула дверь на лестницу и заявила: – Ах, дайте мне немного горячего кофе, или в этих стенах прольется кровь.

 2

 Сэм Шилдз стянул свитер и швырнул его на кровать. Возвращение из Лос-Анджелеса должно было утомить его, но он чувствовал себя полным энергии. Лететь на «МГМ Гранд» одно удовольствие – места только первого класса и только первоклассная публика. Студия оплатила счет и отправила его в аэропорт на роскошном «роллс-ройсе». Какая роскошь проехаться подобным образом и к тому же за чужой счет. Третий класс больше не для Сэма Шилдза.
 Времена изменились. Деньги – свои ли, чужие – никогда не были слишком доступны для Сэма. Выросший на северном берегу Лонг Айленда в маленьком арендованном домишке, настолько сыром, что обои отставали от стен, где никогда не хватало денег ни на приличную одежду, ни на хорошую еду (зато всегда находилась бутылка для отца или матери), Сэм научился ценить хорошие вещи, а заодно и обходиться без них. Порядочные люди ходили в «Брукс Бразерз», а не в костюмах от Роберта Холла. Если не было денег на добротный новый синий блейзер, Сэм носил старый до тех пор, пока рукава не становились настолько короткими, что казалось, будто он их закатывает. Его отец, захудалый рекламный агент, был когда-то золотым мальчиком в Дойль Дейне, как раз в те времена, когда это было самым подходящим местом для умного беби. Мать проработала два года у Смита, а затем надела белые перчатки у Кейти Джиббс. Отец и мать Сэма были рослыми и худощавыми, он светлый, она темная. Молодые люди повстречались и через месяц поженились.
 Как жили они, в те пятидесятые, когда женщины носили шляпки и перчатки, все пили «Манхеттен», а город был мерцающей жемчужиной? Так ли, как чувствует себя сейчас Сэм, так, словно перед ним открыт весь мир? Интересно, был ли у них когда-либо шанс на ринге жизни и осознали ли они тот момент, когда упустили его? После первых пьянящих дней вина и роз настала пора тягостных дней людей третьего сорта. Отец поговаривал о литературном поприще, но так никогда и не занялся им, хотя не переставал сетовать по этому поводу. Спустя много лет и после множества попоек Фил расписался в своей беспомощности. Мать вынуждена была признать, что, несмотря на родословную и претензии мужа, она поставила не на ту лошадь. Родители напоминали Сэму героев одного из неудачных романов Фицджеральда – тех, что живут на обочине процветающего общества, но никогда не попадают в его центр. А на краю так холодно. Сэм ненавидел романы Фицджеральда.
 Родители научили его чувствовать свое превосходство над теми, в ком он никогда не замечал ущербности, смотреть сверху вниз на евреев, итальянцев и особенно ирландцев. Черные в счет не шли. Его научили уважать Уитни (дальних родственников отца), Гарриманов, Вандербильдов, Рузвельтов и всех их кузенов, теток, свойственников и прихлебателей. И, словно Сэм был богатым отпрыском какой-то известной фамилии, его послали в Дирфилд и Йель (в обоих случаях на стипендию). Это были альма матер его отца. С тех пор Сэм трудился в безвестности и боялся, что станет таким же неудачником, как и его отец.
 Теперь же все переменилось. Сэм улыбнулся, достав из чемодана измятую куртку. Это была старая черная полотняная куртка – он всегда носил черное, – слишком легкая для нью-йоркской зимы. Но она вполне подходила для Лос-Анджелеса. Там сходило все. Переделки и повторные записи прошли отлично, и он полагал, что уже в мае можно будет приступить к съемкам. Если повезет с актерами.
 Ах, да, актеры. В этом-то и закавыка. «Джек, Джилл и компромисс» – пьеса с песочком, сколок жизни. Он видит ее как «черный» фильм. Не то чтобы в ней не было юмора и пафоса, но все же печальная история. Правдивая, а бывают ли правдивые истории не печальными?
 Его история, к примеру, была именно такой. Мальчишка с Лонг Айленда перебрался в большой город, голодал и писал хорошие пьесы, его не признавали, и он уже хотел бросить, написал последнюю и попал в точку. Сэм пожал плечами, он устал распаковываться и свалил остаток грязной одежды кучей в углу. Обычно он оставлял стирку у Мери Джейн. Но сейчас дело обстояло несколько иначе.
 Последние два года они жили преимущественно вместе в ее квартире, но Сэм не собирался расставаться со своей конурой на Ист-стрит. Необходимо было сохранять убежище для отступления. И не менее важно, чтобы Мери Джейн об этом знала, – так их отношения получали четкие рамки. Они – любовники, но Сэм никогда не делал секрета, что все еще может измениться.
 Пройдя на другую сторону своего чердака, он нажал на кнопку автоответчика. Завертелась кассета, послышались гудки, что-то щелкнуло, и комнату заполнил голос Мери Джейн.
 – Еще не вернулся? Надеюсь, долетел благополучно. Я снова безработная, и это в такую погоду! Позвони, когда вернешься. Я уйду в половине двенадцатого. – Сэм глянул на часы. Без четверти час. Опоздал, ничего не поделаешь. Он покачал головой: Мери Джейн говорила спокойно, но что-то беспокоило его, Сэм чувствовал себя виноватым.
 Ведь в этом-то и заключалась темная сторона Мери Джейн. Нет, она вовсе не роковая женщина. У него таких было больше чем достаточно: невротичных, навязчивых, самовлюбленных актрис, которые мучили его. Сэм женился на Шейне, когда ему было всего двадцать три, и позволил жене изводить его целых четыре года. Затем он окончательно озверел, а год спустя после развода ему попалась Нора, которая вскоре взбесила его еще больше. Кто из них красивее, Шейна или Нора? Кто эгоистичнее? Невозможно сказать. После Норы последовала вереница гибких, совершенных женщин с телами танцовщиц, роскошными грудями, восхитительными губами и нежными лживыми глазами. Они либо нагоняли на Сэма скуку, либо бесили его. Это были те два вида представительниц слабого пола, которых он знал.
 Но Мери Джейн… В тридцать шесть Сэм уже начал думать, что может стать неудачником, и это проявилось в его последней пьесе. Джек – это он, отчаявшийся и напуганный. Боящийся другого прокисшего дела, другого провала, который ведет в никуда, того, что если эта пьеса также пойдет в сортир, то он уже не сможет ничего больше создать. И вот появилась Мери Джейн. Талантливая, нет, больше чем талантливая. Она взяла роль, черт, она сжилась с ролью и вдохнула в нее жизнь. На сцене Сэм не мог оторвать от нее глаз. Работать с ней было одно удовольствие. От Мери Джейн не ускользал ни один нюанс, и дело свое она знала. Актриса точно находила эмоциональный пик и как раз к месту вставляла отсебятину, вечер за вечером, так что пьеса всякий раз смотрелась по-новому.
 Вне сцены она была, мягко говоря, невзрачна. Сэм никогда не брал Мери Джейн с собой, чтобы познакомить со своими придирчивыми родителями. Он представлял, как мать рассматривает Мери Джейн оценивающим взглядом. Полуирландка, полуеврейка, и обе половины в худшем варианте. Он видел гримасу матери, за которой последует натянутая улыбка. Мери Джейн не выдержит критического осмотра.
 Но Сэм нашел, что с ней можно общаться. В отличие от красоток, Мери Джейн умела слушать и отвечать, была сердечной, любящей и честной. Да, Мери Джейн была честной, а он ценил честность и правду, хотя сам в последнее время и не мог похвастаться этим. Боже, почему жизнь такая? Какая-то всемирная мишура: нельзя получить то, что хочешь, не навязав это кому-либо другому.
 Когда-то, три года тому назад, Мери Джейн была как раз той женщиной, которая ему нужна, и Сэму следовало бы об этом помнить. Да, возможно, что все началось с перепиха от жалости, но Мери Джейн его достала. Она была страстной и зажигательной и поймала Сэма своим жаром и опытностью в постельных делах, а как трогательны были ее привязанность и благодарность, когда он сравнивал их с холодностью и эгоистичностью Шейны, Норы и всех этих миленьких, но трудных девиц, с которыми встречался прежде. Он впервые почувствовал себя счастливым.
 Мери Джейн ничего не просила и отдавала все. И если здесь наблюдался явный дисбаланс, Сэму было слишком удобно, чтобы задавать вопросы. Не то чтобы он был верен. Сэм переспал с несколькими девицами, но как приятно, даже многозначительно, было возвращение к Мери Джейн. Она помогала ему не попасться им на крючок. И Сэм ничего не обещал ей, абсолютно ничего. Он всегда был совершенно откровенен в этом вопросе. И все же Мери Джейн все больше привязывалась к нему, а он – к ней. Для Сэма стало более чем естественно останавливаться у нее дома – там было так удобно: всегда горячий суп на конфорке, его белье выстирано, рассортировано, сложено и даже выглажено. У Сэма была возможность обдумать свои проблемы и зализать раны. Словно он снова вернулся в чрево. И большое тело Мери Джейн было материнским, она верила в Сэма так, как никогда не верила его стройная, красивая и испорченная сучка мать. Вера и талант Мери Джейн поддерживали его. Они напряженно работали днями на репетициях и ублажали друг друга по ночам. Мери Джейн была первой и единственной женщиной, которую Сэм когда-либо любил по-настоящему.
 Она принесла ему удачу. Когда пьеса оказалась хитом, именно ее игра вызвала восторги и сделала сборы. Сэм перебрался в более крупный театр, но постановка осталась практически неизмененной. Вскоре спектакль получил три престижные премии: лучшая актриса, лучшая пьеса, лучший режиссер.
 Итак, вместо того чтобы перерезать себе горло, не достигнув сорока лет, Сэм едет в Голливуд и делает кино. Он настоял на том, что будет руководить съемками. Его агент пришла в ужас от этого требования, но в данном случае была вынуждена пойти на это. Ей не нравилось работать за такие деньги, но опять же на этот раз пришлось. Или Сэм руководит съемками, или «Джек, Джилл и компромисс» не продается. И Голливуд наконец уступил.
 Но Сэм не смог насладиться триумфом. Нет, Голливуд решительно не хотел рисковать шестнадцатью миллионами долларов на простенькую, толстую, неизвестную актрису в ведущей роли, даже если роль написана для нее и даже если это, как они сказали, «маленький фильм». Тем более что ролью заинтересовалась сама Крайстал Плинем. Если она подпишет контракт, сборы обеспечены. Итак, Сэм вынужден был стать предателем, плохим парнем и сообщить об этом Мери Джейн. Попытаться быть счастливым, глядя в по-собачьи преданные глаза, которые повсюду следуют за ним, словно говоря:
 – Ничего, все правильно, я к этому привыкла.
 Сэм понимал, что Мэри Джейн обижена, но никогда об этом не скажет. Единственное, в чем она допускала нечестность, так это в том, что просто принимала все как должное. И ее голос на пленке казался естественным и удовлетворенным. Она так нигде и не устроилась после того, как пьеса сошла со сцены. Черт! Это по крайней мере не его вина. Сэм пришел к выводу, что она хотела быть жертвой, что она наказывает его, не позволяя ему насладиться успехом.
 Автоответчик запищал снова.
 – Эй, Сэм. Это Бетани. Не встретиться ли нам снова? – Она прервала свою сопровождаемую придыханиями речь и захихикала. – Я хочу сказать, что мне понравилось. Буду дома весь день, до вечерней репетиции. Чао!
 Черт, у труппы по расписанию репетиция. Он забыл. После солнца и студий Лос-Анджелеса Сэм сомневался, что будет в силах проводить репетиции в подвале церкви св. Малахии. И, честно говоря, это собранное наспех ревю, хотя и предназначалось на потребу толпы, было всего лишь дешевкой.
 Вновь запищал автоответчик.
 – Говорит Сай Ортис из «Эрли Артистс». Мистер Шилдз, пожалуйста, позвоните в наш лос-анджелесский офис по телефону 556-0111.
 Сэм поднял брови.
 – Сам Сай Ортис? Хотел бы я дождаться, чтобы это слышала мой агент, – самый мощный брокер Лос-Анджелеса позвонил мне!
 Сэм вспомнил киношный анекдот. Некий писатель приходит домой и застает там полицию и пожарников. Детектив встречает его новостью, что его агент взбесился, пришел к нему домой, изнасиловал жену, убил детей и поджег дом. Писатель кажется оторопевшим.
 – Как, ко мне приходил мой агент? – спрашивает он.
 Ну, положим, Сай Ортис не пришел к нему, но он позвонил сам, а не поручил это какому-нибудь феминизированному ассистенту. Сэм прокрутил послание еще раз, просто чтобы убедиться. Боже, – подумал он, – а я и впрямь стал популярен. Прекрасно, очень счастлив, но надо ответить Саю. – И он записал номер.
 Было еще одно послание:
 – Эй, парень. Это я обращаюсь к твоей штуке. Надеюсь, долетел хорошо. Позвони мне. – Эйприл Айронз так самоуверенна, что не позаботилась назвать себя. Это лучше стереть. Не то чтобы Мери Джейн часто бывала у него, но так, на всякий случай.
 Мысль о Мери Джейн еще раз стерла улыбку с лица Сэма, потому что, несмотря на Эйприл, несмотря на всех других, он любил Мери Джейн. Сэм надеялся, что она приедет в Лос-Анджелес, хотя и стыдился ее. Но он знал, что Мери Джейн ему нужна, причем сейчас больше, чем когда-либо. Вопреки ажиотажу, вопреки удачному выстрелу в это звездное для него время, а возможно, именно из-за этого, он боялся. Боялся, что упустит свой шанс прорвать магический круг, испортит его и снова заведет свою жизнь в безвестность. Ну что ж, вечером Сэм увидится с Мери Джейн. Осталось не так уж и много, а пока он нанесет визит Бетани.

 3

 Мери Джейн спустилась по ступенькам в полуподвальное церковное помещение, используемое в течение последних четырнадцати лет как репетиционный холл. «Слава Богу, тепло», – подумала она, проходя через большую комнату и останавливаясь на минуту при восхитительных звуках голосов актеров, собравшихся на репетицию.
 Просторная, с низким потолком комната разделялась колоннами на несколько залов. Стены были выкрашены в зеленый цвет, как обычно в церкви, пол выложен кафелем. По периметру расставлены стулья всех цветов и видов. В дальнем конце – маленькая, низкая сцена. Темно-красные занавески раздернуты, за ними – пространство кулис. Несколько человек уже теснились на маленьком пятачке. Две женщины устанавливали освещение. Мери Джейн подошла к той стороне стола, где стояли большой поднос с кофе и несколько открытых коробок печенья и шоколадного лома. Мери Джейн любила оживление и возбуждение, когда собирались актеры. Несмотря на все годы, проведенные на нью-йоркской сцене, она никогда не считала это само собой разумеющимся. Актер никогда не может иметь возможность работать для своего удовольствия, особенно здесь, практически бесплатно, но состав труппы был действительно хорошим. Сэм писал для нее и руководил ею. Первое время после возвращения из Лос-Анджелеса, почти семь месяцев назад, он обещал каждому, что его следующая поездка в Калифорнию обязательно будет успешной, и тогда к нему пришла идея постановки этого ревю. Сэм никогда не смог бы быть счастливым в Лос-Анджелесе – городе фальшивых хэппи-эндов. Его работа была достаточно реальна, связана с практической жизнью и верой. Труппа уже добилась небольшого успеха. Часть актеров испытывала чувство зависти и негодования к Сэму, они жили с этим.
 Она маленькими глотками отпила кофе и почувствовала, что расслабляется.
 «Каждый здесь такой же, как я», – подумала актриса. Она знает некоторых из этих людей почти десять лет, они стали для нее семьей. «Все мы в той или иной мере биты жизнью, более или менее талантливы, и все мы решили поставить эту вещь».
 Кто-нибудь со стороны мог увидеть здесь полную комнату актеров, но для посвященного это была комната, полная официантов, шоферов, тренеров и барменов. У каждого – дневная работа. «Чего мы ни делаем из любви к театру», – подумала Мери Джейн. Она повернулась и посмотрела на Бетани Лейк, новую актрису труппы, пересекавшую зал с новой порцией кофе. Мери Джейн видела, как, запнувшись, девушка едва удержала чашку. Хотя Бетани и не была красавицей, она была очень мила. Мери Джейн никогда не выделяла ее в труппе, но Сэм благоволил к ней, и Мери Джейн уважала его суждение.
 Девушка наполнила чашку Мери Джейн.
 – Ах, спасибо. Как мне это необходимо сейчас. – Отпив горячей жидкости, Мери Джейн блаженно замерла, пока Бет развешивала ее сырую одежду на спинке стула.
 – Так. Расскажи мне. Каково быть безработной?
 Мери Джейн сделала минутную паузу. Как она узнала? Ладно, это не важно. Мери Джейн пожала плечами.
 – Весьма мило, как я и ожидала, Бет. Кончаются мои двадцать шесть недель. Источник почти иссяк.
 – Прости, Мери Джейн, я могу чем-нибудь тебе помочь?
 Она была очень славной. Милой, не слишком талантливой, но очень славной. Мери Джейн видела тысячи таких. У них узкие бедра и звучные имена. Бетани недавно приехала в город и чувствовала себя неуверенно. Но хуже всего то, что ей раньше не приходилось работать на сцене.
 – Ты не можешь помочь больше, чем сделала. Спасибо за кофе. Оглядев шумную комнату, Мери Джейн спросила:
 – Сэм еще здесь? – Она ждала, что любовник вернется еще вчера, но он позвонил и предупредил, что задерживается. Сэм должен был появиться этим утром, обычно он не нарушал данного слова.
 – Да, мы сидим здесь уже около часа и подошли к замечательной сцене, которую мы с тобой будем играть вместе.
 «Мы?» – подумала Мери Джейн. Еще одна актриса, влюбленная в своего постановщика. Мери Джейн поняла это. Она огляделась в поисках Сэма, но его нигде не было.
 – Это великолепно, Бетани. Мне нравится работать с тобой. Что за вещь?
 – Мистерия! Это должно быть здорово! – Бетани была полна энтузиазма. – Ты знаешь, я захотела работать с тобой сразу, как появилась здесь. Ты такая, не знаю как сказать, профессиональная, что ли. Я знаю, что многому научилась, только глядя на тебя. Я чувствую себя старше, более опытной, чтобы играть роль модели.
 «Отлично. Мне тридцать четыре года, и я никогда не работала на Бродвее, а она обращается ко мне, как к звезде», – думала Мери Джейн. Сегодня худший день года, и сейчас только январь. Сдержав стон, она обернулась на голос Сэма, который только что перекрыл гул в комнате. Он согрел Мери Джейн больше, чем горячий кофе.
 – Отлично, давайте занимайте места. Начинаем работать. Мери Джейн вместе с другими двинулась к стульям, довольная тем, что ее разговор с Бетани прерван. Она взглянула на Сэма, улыбнулась ему, и он ответил. Мери Джейн была удивлена: Сэм никогда так не делал. Хорошо, он поздоровается позже, дома, в постели. А сейчас должна начаться репетиция, импровизация, работа. Данная труппа могла играть с блеском. Они пытались воплотить в жизнь идею Сэма – разыграть нечто вроде варьете, показывая одновременно закулисную жизнь. Рабочим названием было «Шоу-бизнес».
 Мери Джейн нравилась идея. Но, конечно, потому что она любила Сэма. Он был бриллиантом. Смешным, талантливым и ее. А что, если его соблазняло именно это? С первого дня Сэм настаивал, чтобы у них были свободные отношения. Мери Джейн просто закрывала глаза на его увлечения. Присев в дальнем конце зала на стул, Мери Джейн посмотрела через комнату на Сэма, поймала его взгляд и подмигнула ему, но он не ответил. Ладно, Сэм опять был суровым режиссером. Мери Джейн знала эту его сторону. Они были вместе почти три года. «Сэм пойдет домой со мной, а не с кем-то из них», – повторяла Мери Джейн себе тысячу раз.
 Она любила наблюдать за Сэмом исподтишка. Высокий и стройный, он двигался с грацией танцора. Его обычно бледная кожа обветрилась за время путешествия в Калифорнию; с двухдневной щетиной и в черной водолазке он напоминал ей героя итальянских фильмов пятидесятых годов. Его длинные шелковистые черные волосы были собраны в конский хвост. Сэм очень заботился о своей прическе, и иногда Мери Джейн заставала его перед зеркалом, поправляющим волосы. «Это важно для него, но не для меня», – подумала она.
 Сэм собирался в Лос-Анджелес и просил ее поехать с ним. Мери Джейн пока не ответила ему. Хотя она простила Сэму то, что он не смог взять ее в фильм, Мери Джейн не была уверена, что сможет спокойно вынести то, что «Джек, Джилл и компромисс» обойдутся без нее, и сомневалась в том, что сможет найти работу в Лос-Анджелесе.
 – По правде говоря, – сказала она Сэму, – я не характерный для Лос-Анджелеса тип.
 – Именно поэтому ты найдешь работу, – настаивал он. – Характерную роль. Я почти уверен в этом. Ты чертовски талантлива, только идиот может не увидеть этого.
 – Сеймур Ле Вайн не увидел это, – напомнила она ему.
 – О, Сеймур только продюсер.
 Сэм был более чем разочарован; он, казалось, злился, что Мери Джейн не согласилась ехать с ним, – злился и чувствовал себя виноватым. Смертельное сочетание, и, может быть, она не рискнет разлучаться с ним надолго. Кроме того, у Крайстал Плинем была великолепная репутация. Честно говоря, Мери Джейн не знала, что она будет делать после отъезда Сэма. Хуже всего было то, что она явно не протянет без него. Ведь именно он сделал ее жизнь осмысленной.
 Сэм всем вручил ноты, поднял глаза, и этого было достаточно, чтобы в комнате наступила тишина.
 – Первое объявление, – сказал он. – Субботний обед состоится у Чака Дэрроу и Молли Клостер в Восточной деревне на Шестой улице, за авеню-«А». Как обычно, гости обеспечивают стол, каждый приносит вино, хлеб и десерт.
 Все зааплодировали. Мери Джейн почти всегда находила эти субботы теплыми и домашними. И Молли была ее близкой подругой.
 «Я не хочу расставаться с ними. Это моя семья», – сказала себе Мери Джейн и дружелюбно посмотрела по сторонам. Она тут же поймала взгляд Молли и улыбнулась. Вдруг Мери Джейн заметила, что Бетани не сводит свои огромные серые глаза с Сэма. Она впитывала каждое его слово.
 «Сэм спит с ней!» – эта мысль кольнула Мери Джейн, как змеиный укус. Но она не хотела думать об этом. Они с Сэмом заключили соглашение, что Сэм никогда не будет спать с женщинами, которых знает Мери Джейн. В таком случае, даже если он переспит со всей округой, это не будет для нее очевидным. До Мери Джейн только доходили слухи о его неверности. Тот или иной «друг» намекал время от времени на это, но Мери Джейн никогда не обсуждала данную тему с Сэмом.
 А почему? Конечно, она не была на сто процентов уверена, но все-таки он любит ее. Мери Джейн знала это. Почти три года Сэм поддерживал ее и растил как актрису. Если он и уколол ее, настаивая на том, что она сможет найти характерную роль в Лос-Анджелесе, он вместе с тем и поддержал ее. Мери Джейн никогда не была инженю, но он очень верил в нее.
 Но что же было такое во взгляде Бетани?
 «Я должна остановить это», – сказала себе Мери Джейн, позволяя голосу Сэма вернуть ее к действительности. Если за этим что-то кроется, то Молли Клостер откроет ей глаза.
 – У нас четыре сцены на переднем плане и шесть закулисных, – начал объяснять Сэм внимающей ему труппе. – Нам нужно еще несколько сатирических эпизодов. У меня есть идея на этот счет, но сначала я хотел бы послушать вас.
 Прежде чем кто-либо смог ответить, открылась дверь и ввалился Нейл Морелли.
 – Я получил, получил! – вопил он.
 Все вскочили и с криками восторга и удивления бросились к нему. Нейл Морелли, лучший друг Мери Джейн, очевидно, говорил о месте на телевизионном канале, где работал последний месяц. Нейл был немного сумасшедший, но у него доброе сердце. Он относился к числу лучших комиков Америки, а Мери Джейн знала многих.
 Поздравления продолжались. Мери Джейн обвила руками тонкую шею друга и сказала:
 – Я счастлива, словно это случилось со мной. Ты заслуживаешь это.
 Нейл ухитрился приподнять и покружить ее.
 – Спасибо тебе за все репетиции, – сказал он. И смачно расцеловал ее в обе щеки. Толпа засмеялась. Нейл поклонился, а потом обернулся к Мери Джейн. – Ты следующая, знай.
 Мери Джейн слабо улыбнулась. За годы тщетных попыток найти работу актрисы в Нью-Йорке ей много раз говорили: «Вы – следующая». Но она никогда таковой не оказывалась.
 Теперь подошел Сэм, единственный, кто не бросился к Нейлу сразу.
 – Привет, – сказал он, протягивая руку.
 Нейл, как показалось Мери Джейн, неохотно пожал ее. Они не были друзьями, но терпимо относились друг к другу. Сэм улыбнулся Нейлу, однако глаза его остались холодными.
 – Мы все рады за тебя, Нейл. А сейчас, если не возражаете, вернемся к работе. У меня есть идея сатирической сценки. Магического плана.
 Все вздохнули.
 «Магия! – подумала Мери Джейн. – Полагаю, все гораздо хуже. Это какая-нибудь мимическая сценка».
 – Исполнять будут Мери Джейн, Бет и Нейл.
 Сэм в общих чертах обрисовал характеры персонажей. Нейл был волшебником, Мери Джейн и Бет выполняли обязанности помощниц. Нейл, всегда готовый быть ключевой фигурой, скинул пальто и прогуливался, не зная, что будет дальше. По указанию Сэма он опустил Мери Джейн в воображаемый ящик и сказал:
 – Та-да.
 Мери Джейн сделала классический взмах руками – жест, характерный для помощницы волшебника. Она улыбнулась. Сэм усмехнулся, глядя на нее. Нейл накрыл ящик простыней. Потом, играя на публику, понес всякую абракадабру. Сэм схватил Мери Джейн за руку и вытащил ее из-под простыни. Без разговоров Бетани быстро заняла ее место.
 Затем Нейл сорвал ткань. Бетани в точности скопировала движения Мери Джейн. Свободные актеры минуту сидели молча, затем разразились смехом. Сбоку спокойно стояла Мери Джейн. Она не совсем поняла, что произошло. Но в глубине ее затаился страх. В чем заключалась суть шутки? Затем кто-то громко сказал:
 – Я сделаю это. До и после.
 Мери Джейн застыла, изумившись своему открытию. Ее щеки покраснели от унижения, слезы обожгли глаза. Она боялась взглянуть на Сэма и кого-либо другого. «Как он мог? – думала она, – почему, почему?» Она была уверена, что вся труппа разглядывает ее. Мери Джейн сама умела разыгрывать великолепные шутки, но это была другая. Сэм знал, что она должна почувствовать. Эта дешевая шутка должна была причинить ей боль! Сэм не имел права быть таким равнодушным, чтобы не понять этого.
 Мери Джейн повернулась к залу. «Ведь это мои друзья, – подумала она, – моя семья. И они смеются надо мной».
 Но никто не смеялся. Молли Клостер смотрела на нее с жалостью. И Бетани покраснела и отвернулась. Мери Джейн обожгло стыдом. Жалость еще хуже, чем осмеяние.
 Потом Нейл Морелли поднял руку и выкрикнул имя Сэма. Актеры успокоились. Сэм посмотрел на него.
 – Я не понимаю этого, Сэм, – сказал Нейл. – Что в этом смешного?
 Сэм открыл рот, но Нейл перебил его, прежде чем он успел объяснить. Мери Джейн видела, что Нейл играет роль.
 «Не надо, – думала она, – не будь для меня героем. Дай мне лучше сесть».
 – Перевоплощение? Невысокая, темненькая Мери Джейн превращается в высокую белокурую Бетани? Черт возьми, это некорректно, но, хуже того, я не думаю, что это очень смешно. Минутку, Сэм. У меня есть идея получше. Давайте немножко изменим эту сцену, чтобы она не была такой штампованной. Роли поменяются. Женщина волшебница. А ты полезешь в ящик. Она говорит: «Та-да», ты исчезаешь, а на твоем месте возникает Рик.
 Мери Джейн, как и другие, посмотрела на нового члена труппы. Рик – юноша с копной золотых локонов и телом, близким к совершенству. Мери Джейн видела, как Рик немного склонил голову и пожал плечами. Некоторые актеры засмеялись, а Молли Клостер и еще одна женщина зааплодировали.
 Сэм холодно посмотрел на Нейла, потом улыбнулся. Несмотря на стыд, Мери Джейн смогла разглядеть ярость под приклеенной улыбкой Сэма. Все смотрели, как Нейл пересек комнату и взял свое пальто со спинки стула.
 – Пойдем, Мери Джейн, – сказал он.
 Она молча покачала головой. Это было еще хуже. Две долгих недели Мери Джейн ждала возвращения Сэма из Лос-Анджелеса. Она хотела так много обсудить с ним сегодня вечером. И еще она хотела, чтобы Сэм был с ней. Куда она пойдет, если оставит Сэма и свою семью? Если Мери Джейн так тяжело воспримет это и позволит им видеть ее стыд, она никогда не сможет вернуться. Теперь Нейл загнал ее в угол. Мери Джейн буквально отшатнулась от него и снова покачала головой.
 – Ну что ж, хорошо, – вздохнул Нейл. – Но мне лучше уйти. – Поднявшись по ступенькам к двери, он повернулся и сказал, обращаясь только к ней: – Я думаю, Мери Джейн, что ты самая талантливая из всех актрис, которых мне довелось видеть. Ты – следующая!
 И он закрыл за собой дверь.

 4

 Лэмсон в Техасе мог бы претендовать на звание самого мрачного города мира. Криминогенный и кажущийся бесконечным, разделенный десятью дорогами от Эль-Пасо к Сан-Антонио, он уже давно славится как мрачнейший и гнетущий город Соединенных Штатов. Каждая точка на карте может означать городишко, пыльный, блеклый и вымерший. Я, Лаура Ричи, знаю это, потому что много раз останавливалась в таких городишках во время своих исследований. Лэмсон даже точкой не обозначен на карте. В Лэмсоне нищие живут в трейлерах у шоссе.
 Шарлин Смит выпрыгнула из желтого школьного автобуса и стала быстро расхаживать вдоль пыльного шоссе. Мысками обуви она отшвыривала в сторону мелкие камешки, взметая облачка пыли вокруг своих ног. Она повернула прочь от главной дороги, подальше от других учащихся – вниз по засоренной стороне улицы – в сторону парка. На ходу Шарлин дергала за красную ленту, стягивающую волосы в конский хвост. Она встряхнула длинными светлыми волосами и расчесала их пальцами руки. Стон, который, как правило, возникал в горле у Шарлин, когда она возвращалась домой, стон, который она обычно издавала, приближаясь к жестяной коробке трейлера, который ей приходилось делить с братом и отцом, сегодня был заглушен чувством удовлетворения. Ничто не должно беспокоить ее сегодня. Даже Сьен Скаджес, явившийся в понедельник в школу в новой майке. На ней был портрет Шарлин с надписью под ним: «Только скажи нет». Сьен один стоил всех мальчишек в футбольной команде. Но Бойд (капитан команды) не выносил его. И никто не отваживался противоречить Бойду.
 Шарлин никак не могла понять, почему Сьен и все девочки ненавидят ее. Конечно, она бедна и невежественна. Может быть, даже глупа. Но она ведь по-настоящему хорошенькая. По крайней мере Шарлин думала, что является таковой. Об этом часто говорила мамочка. Но она давным-давно ушла.
 Если Шарлин действительно хорошенькая, девочки не должны были любить ее именно за это. Возможно, ее одежда тоже была причиной ненависти. Шарлин и Дин старались одеваться, как другие, но у них не хватало на это денег. Однако ее свитер всегда был чистым, ленты для волос выглажены, а дырок на джинсах было не больше, чем у других девочек. Но даже джинсы у последних, казалось, были куплены с этими дырками, а на ее дырки появились от ветхости. Это составляло большую разницу, считала Шарлин.
 Она остановилась на минутку. Даже с пылающими в глубине сознания мечтами о Бойде Шарлин не чувствовала себя хорошо, зная, что другие девочки ненавидят ее. Но мальчики, конечно, нет.
 Шарлин подошла к двери, готовая услышать рычание собаки на цепи. Шесть лет знает ее пес, но все еще приходит в ярость при каждом появлении девочки. Только Дин умел усмирять зверя. Он мог заставить любить себя любое животное.
 – Заткнись, Вэлли, – бросила она рычащей собаке и почувствовала себя немножко виноватой.
 Шарлин знала, что животное считает себя обманутым и словно избитым. Бедный Вэлли; это грязное существо никогда не удостаивалось даже собачьей клички. Только они с Дином звали собаку Вэлли. «Ох, черт!» – старенький грузовик ее отца так и не въехал во двор. Место парковки и оставленная открытой дверь сказали Шарлин, что отец не только дома, но еще и пьян.
 Она подождала минуту, прямо здесь, на пыльной дороге, потом вынула из сумки Библию, которую оставила ей мама. Шарлин открыла книгу наугад. Это были Псалмы, лучшая часть Ветхого Завета – 21 Псалом. Девушка прочитала его. «Хорошо, – успокоила она себя, затем подошла к двери трейлера и осторожно открыла, не желая разбудить отца. – Боже, сделай так, чтобы он спал», – взмолилась она.
 Его запах ударил Шарлин в нос, как только она вошла внутрь, – резкая смесь пота и пива. Девушка знала, что у отца есть свежевыстиранная одежда, но невозможно было заставить его часто менять ее или принять душ. К счастью, не раздалось ни звука. Шарлин подумала, что отец, должно быть, в отключке, поскольку уловила запах дешевого виски, который он употреблял, только когда попадал в действительно тяжелые ситуации.
 Шарлин включила свет в своей спальне и увидела, что отец превратил ее в личные апартаменты.
 Девушка была одна. Дин после школы работал на продуктовом и зерновом складах. Не расшнуровывая, Шарлин скинула спортивные тапочки, сняла джинсы, одним рывком стянула через голову яркий свитер. Схватив с крючка полотенце, она на цыпочках отправилась в душ, но предварительно приложила ухо к двери, за которой спал отец, чтобы убедиться, что он действительно спит. Ага, его храп грохотал, словно змея в ведре.
 Шарлин плотно закрыла дверь в ванную, снова оплакав сломанный замок. У нее не было тайн. Хотя предполагалось, что Дин будет делить спальню с отцом, он чаще засыпал на софе с Шарлин. Сестра не возражала. Она чувствовала себя спокойнее, когда Дин был дома, поскольку знала, что он присмотрит за отцом, пока она стоит под душем. Однако, с другой стороны, Дин требовал много внимания. Возможно, так даже лучше. Шарлин повернула ручку крана в надежде, что есть вода. У них бывали перебои с водой. Затем девушка отрегулировала температуру, задернула пластиковую занавеску и шагнула под струю воды.
 Шарлин подставила голову под воду и раскинула волосы по плечам. Они сразу потемнели от воды и прилипли к ее груди. Ее соски затвердели от прикосновения тонких струек. Шарлин медленно поворачивалась с закрытыми глазами. Вода обливала ее маленькую спину, длинные стройные ноги, ступни. Ей было хорошо. «Я не могу быть богатой или какой-то знаменитой, но, слава Богу, я хорошенькая». Очарование Шарлин заставило Бойда увлечься ею. Она была точно такой, как мамочка, очень симпатичной. Мужчины любили мамочку. Все мужчины, кроме ее папочки.
 Шарлин могла бы спокойно нарисовать мамочку. У девушки не было ее фото, но она действительно все хорошо помнила. Воспоминания о тех временах опечалили ее. Шарлин хорошо помнила, как они с Дином прятались под трейлером в пыли и слышали, как там, наверху, отец избивает маму. Это был хорошо знакомый звук, ужасно четкий и настолько страшный, что даже думать о нем не хотелось. Шарлин отчетливо помнила последний день. Мамочка вернулась из прачечной, в которой работала, в розовой униформе. На ногах старые теннисные тапочки с маленькими дырочками на каждом розовом носочке, выносившие каждый раз трехмильную прогулку между прачечной и трейлером. Она несла пластиковую сумку с белыми туфлями, которые чистила каждое утро. Мамочка выглядела действительно усталой, но когда Дин показал ей толстого щенка, которого нашел в этот день, она улыбнулась. Пока папочка не явился домой.
 Шарлин и Дину часто приходилось прятаться от своего отца. Тогда они осторожно дышали друг другу в ухо и сдерживали всхлипывания. Спокойный звук дыхания всегда успокаивал Шарлин. Успокоилась она и теперь. Закрыла глаза, блаженствуя под обволакивающими струями. Ей было уютно, почти как в объятиях Дина. Тот день, когда был найден щенок, был действительно скверным. Шарлин вспомнила, как они покачивались в ритм со своим дыханием. Воспоминания о тепле его тела и испытанном страхе даже сейчас вызвали у нее слабый стон. Руки все время удерживали ее. Дрожь, охватывавшая их обоих, перешла в длинные тихие стоны. Звуки борьбы и крики, доносившиеся из трейлера, казалось, остались далеко позади.
 Они провели эту ночь в грязи под трейлером, пока продолжался скандал, а потом наступила тишина. В чем-то тишина была даже хуже, и они дрожали до тех пор, пока наконец не уснули.
 Шарлин вспомнила последнее утро, проведенное вместе. Мамочка пришла искать их.
 – Шарлин, Дин! Вы там, дети? – Она говорила шепотом. Без объяснений Шарлин понимала, что надо не разбудить отца.
 – Мы здесь, мамочка. Дин, давай, пора вставать.
 Дин перекатился набок и вылез наружу. Шарлин – за ним, смахивая с себя пыль. Мамочка стояла прямо в дверном проеме, и Шарлин увидела ее при свете. Одна сторона лица мамочки была красной и опухшей. Ее правый глаз стал сине-черным, отекшим. Другой был полностью закрыт. Дин застыл, и Шарлин мягко взяла его за плечи. Ничего другого она не могла сделать.
 – Иди умойся, Дин, но будь осторожен, – сказала мамочка. – Не разбуди его.
 Когда Дин вошел в ванную, Шарлин подошла к мамочке и положила руки на ее лицо. Мама вздрогнула и отпрянула назад. Шарлин никогда не видела ее так сильно израненной.
 – Мамочка, это плохо, – сказала она спокойно, словно объявила матери что-то новое. – Ты действительно тяжело ранена, мамочка.
 – Знаю, голубушка. Мне в самом деле очень плохо на этот раз.
 – Нам надо поехать в больницу, мамочка.
 – Нет, моя хорошая. Ты только попроси Иисуса позаботиться обо мне и о щенке.
 Мамочка вынула коробку из-под обуви, в которой неподвижно лежал щенок. Шарлин не задала ни одного вопроса. Мамочка опустилась на колени, то же сделала Шарлин, которая впервые увидела у матери маленькую Библию. Потом к ним присоединился Дин. Даже теперь Шарлин помнила, какими большими стали его глаза при взгляде на коробку.
 – Он спит? – спросил он.
 – Нет, Дин. Ему хорошо теперь, он с Иисусом. Теперь он – щенок Иисуса.
 Дин опустился на колени рядом с ними, и их мама прошептала несколько слов.
 После завтрака из кукурузных хлопьев и воды, поскольку не было молока, мамочка проводила Шарлин и Дина к школьному автобусу. Шарлин заметила, что мать надела хорошее платье, ярко-синее с белой отделкой.
 И она несла чемодан. Теперь Шарлин поняла, что стоит на пороге перемен в жизни, но не могла представить, что будет хуже. Когда Дин отошел в сторону, мамочка серьезно обратилась к Шарлин, сразу почувствовавшей себя взрослой.
 – Шарлин, голубушка, мамочка вынуждена на время уехать. Я не могу взять вас с собой, но я вернусь за вами обоими, как только найду работу и жилье. Ты знаешь, что ты не родная моя дочь, но я люблю тебя как родную. Дин – мой родной сын, но я оставляю его тоже. Он только наполовину твой брат, но мне бы хотелось, чтобы ты любила его, как родная сестра. Я была лишь твоей «второй мамой», но люблю тебя, как первая.
 Она протянула Шарлин маленькую Библию.
 – Храни ее, пока я не вернусь. Нет, милая, не плачь. Ты должна быть сильной. Иисус будет благосклонен к тебе. Я обещаю. Обращайся к Богу, и Он позаботится о тебе в мое отсутствие. – Мамочка помолчала, сморщившись от внутренней боли. – Я хочу, чтобы ты пообещала мне заботиться о Дине. Он не такой сообразительный, как ты.
 Шарлин слушала молча, зная, что ничего не может сказать. Она отчетливо поняла, что ее мамочка не сможет выжить под побоями, у нее просто нет выбора. Шарлин была рада, что мамочка уезжает. И, будучи хорошей девочкой, она не переставала думать о том, что теперь у нее никого не будет. Никого, кроме Иисуса, которого она не может увидеть, и Дина, о котором она должна заботиться.
 – Ничего не говори Дину до вечера. Я не хочу лишних переживаний, – сказала мамочка.
 Шарлин обещала, и они с Дином сели в школьный автобус. Девочка повернулась на сиденьи, чтобы оглянуться на маму. Хрупкая женщина подняла руку и дважды махнула, а потом быстро пошла по шоссе в противоположную сторону, к автобусной остановке. Шарлин бросила прощальный взгляд на мать. Она не должна плакать, ни в коем случае.
 Потому что не сможет остановиться, если начнет. Шарлин овладела собой и ласково обняла брата.
 – Дин, теперь я буду заботиться о тебе, – сказала она. Сначала Дин ничего не ответил, а потом положил голову ей на плечо и закрыл глаза.
 – Это был действительно замечательный щенок, – все, что он сказал.
 Шарлин вспоминала все это, стоя под тонкими струйками душа. Она ничего не слышала, забывшись воспоминаниями о маме. Но неожиданно возник отец. Он отдернул занавеску душа дрожащей рукой, завоняло давно немытым телом.
 – Какого черта ты здесь делаешь? – прорычал папаша. – Разбудила меня! Придурошная!
 Шарлин подпрыгнула от неожиданности и отпрянула к дальней стене крохотной душевой кабинки. Наметанным глазом она определила отцовское состояние. Пьянее, чем когда-либо. Прошло восемь лет с тех пор, как уехала мама, и все эти годы отец пил.
 Но он никогда не поступал так раньше.
 «Пожалуйста, Боже, – молила про себя Шарлин. – Пожалуйста!»
 – Папа, – выдохнула она, пытаясь не показать свой страх, – подожди минуточку, и я буду в порядке. – Девушка вся сжалась, пока отец разглядывал ее наготу. Она сняла полотенце с крючка на стене и, став менее уязвимой, когда обернула его вокруг себя, направилась в комнату к спасительной одежде и входной двери.
 Сперва Шарлин услышала движение, и только потом почувствовала его. Его рука, как камень, упала на ее мокрую голову. Потом отец, схватив за волосы, потащил Шарлин в зловонную берлогу своей спальни. Полотенце упало. Девушка вскрикнула от неожиданности и боли и попыталась остановить его, схватившись за ручку старого холодильника. Молча, он свободной рукой заставил ее разжать пальцы.
 Шарлин повиновалась в надежде, что отец ослабит хватку, но неожиданно он рывком за волосы пихнул ее на пол.
 – Не-е-т! – закричала девушка, – Нет, папа, нет! Он ошеломил ее резкой пощечиной.
 – Не начинай с этого, маленькая кривляка. Я знаю, какая ты. Слышал об этих школьных костюмах. Трясешь волосами как настоящая распутница.
 Он протащил ее по коридору, она захромала снова, а затем бросил через порог своей комнаты к ножкам кровати. Схватив простыню и прикрывшись ею, Шарлин попыталась встать на ноги. Но отец был проворнее. Разразившись руганью, он быстро перекинул дочь через колено, одновременно сорвав и отбросив простыню.
 – Я привью уважение ко мне, только вколотив его в тебя, – прорычал изверг.
 Опрокинутая лицом вниз на постельное покрывало, Шарлин попыталась сползти с его колена.
 – Пожалуйста, папочка, нет. Прости меня, – молила она, но тяжелая рука больно шлепнула ее по обнаженным ягодицам. – Пожалуйста! – снова закричала Шарлин, но отец ударил ее еще сильнее.
 Девушка попыталась сопротивляться, но отец, положив другую руку ей на затылок, так вдавил ей голову в матрац, что она едва дышала.
 Ее голые ягодицы уже нестерпимо болели, но он, пользуясь ее беспомощностью, хлестал ее снова и снова.
 – Маленькая дрянь! – кричал папаша. – Кривляка. Такая же, как твоя мать. Сколько мальчишек с тобой валялось? Нехорошо, маленькая дрянь. – Он захватил одну из ее багровых ягодиц и остервенело сжал ее. Шарлин закричала от боли и стыда. – Ни звука! – предупредил он, замахиваясь на нее снова, и, несмотря на непереносимую боль, девушка подчинилась. Через некоторое время отец замедлил темп, потом перестал хлестать, но все еще держал руку на ее шее. Шарлин задыхалась, уговаривала себя затаить дыхание, несмотря на еле сдерживаемые слезы в горле и груди.
 Потом с диким ужасом она почувствовала, как отцовская рука скользнула между ее ног, касаясь ее там, в сокровенном месте. Он собрал там в горсть прядь волос и дернул.
 – Ты разрешаешь мальчишкам залезать тебе под юбку? – спросил он строго.
 – Нет, папочка! – крикнула Шарлин.
 Его рука медленно скользнула прочь, но затем переместилась к выпуклости ее правой груди, прижатой его левым коленом.
 – Ты разрешаешь им тискать твои сиси? – спросил он.
 – Нет! – снова закричала она. Его рука легла на ее сосок и, зажав его между двумя пальцами, отец крутанул его. Острая боль пронзила девушку.
 – Ты уверена? – спросил он.
 – Да, я уверена, – всхлипнула она.
 – Хорошо, – сказал отец, – будь уверена. А еще ты будешь проституткой, как все остальные. – Он встал, скинул Шарлин на пол. И с отвращением посмотрел на нее сверху вниз. – Приведи себя в порядок. Я ухожу, – сказал он и вышел.
 Шарлин выползла из комнаты и вернулась под душ. Горячая вода кончилась, но девушка с трудом почувствовала разницу. Она стояла в холодном потоке, пока боль немножко не остыла, затем вышла и тщательно вытерла воспаленную кожу мягким полотенцем. «Слава Богу, Дина не было дома», – подумала она. В свои шестнадцать лет он весил 185 фунтов. Шарлин знала, что Дин может обидеть старого человека, и понимала, что никогда не расскажет ему о случившемся. Но отец становился все хуже и хуже. Она залилась краской стыда, снова ощутив его руку на своем теле. Хуже всего было то, что Шарлин чувствовала под животом, когда он лупил ее – отец испытывал влечение к ней. Теперь девушка боялась за себя и еще за то, что могло бы случиться, узнай об этом Дин. Он полезет драться с отцом, и тогда отец убьет Дина. Шарлин должна защитить Дина, она обещала матери, что всегда будет делать это.
 Девушка поднесла руки ко лбу, отбросила назад волосы, словно таким образом могла выбросить всю мерзость из своего сознания, и начала медленно надевать юбку и блузку, тщательно приготовленные для важного случая. Трясущейся рукой Шарлин пыталась подкрасить губы перед зеркалом, прибитым к стене кухни, затем на минуту остановилась, возвращая себе спокойствие. «Боже, помоги мне», – молила она. Всю неделю Шарлин мечтала о сегодняшнем вечере с Бондом Джемисоном и не собиралась позволить чему-либо разрушить ее планы.
 Она приготовила из остатков вчерашней еды скромную закуску, накрыла ее алюминиевой фольгой и написала записку Дину, объясняя, как разогреть обед, и сообщая, что идет в школу на танцы. Она ничего не упомянула о Бойде и свидании с ним.
 Вернувшись к зеркалу, Шарлин осмотрела себя, чтобы убедиться, что не осталось следов отцовского нападения. Внешне все было в норме, только болел зад и все еще дрожали руки. Шарлин выглядела почти отлично. Тогда она вышла из трейлера, чтобы ждать Бойда снаружи.

 5

 Тереза О'Доннел всемирно известна почти тридцать лет. Мы знаем о ее кинокарьере, ее особняке, ее неудачном замужестве, ее скольжении вниз, и многие из нас знают о ее известных пьянках. Но даже не верится, что всего три года назад никто ничего не знал о ее дочери – Лайле Кайл. Очарование стиля жизни состоятельных людей фиксировало наше внимание на парфюмерии, которой пользуется Тереза, и на ее требованиях. Но не на ее дочери.
 Читатель, который уже знает о том, что случилось с Мери Джейн и Шарлин, возможно, заинтересуется вопросом, что объединило этих двух девушек, если Лаура Ричи не потеряет нить своего повествования. Но вы, дорогой читатель, достаточно сообразительны, чтобы с самого начала понять, как они оказались связаны в самом начале пути к славе. И конечно, вы заинтересуетесь последней из троицы – наиболее знаменитой.
 «Роллс корних» миновал западные ворота Бел Эйр, легко взобрался на холм, медленно продвинулся вдоль извилистой дороги и остановился. Лайла Кайл открыла дверцу, выскочила наружу и стала быстро подниматься, перешагивая через широкие мраморные ступеньки, к огромной деревянной двери. Войдя, она оглядела фойе с огромными стеклянными светильниками, лестницу…
 – Неплохо, – пробормотала Лайла и посмотрела наверх. Экономка матери вышла из гостиной, ее лицо выражало сочетание удивления и раздражения.
 – Лайла, – крикнула Эстрелла, – не хлопай дверью. Я сотни раз тебе говорила.
 Лайла остановилась, крепко сжав рукой алебастровые перила. Она медленно повернулась к Эстрелле, закинув через плечо набитую сумочку. Лайла была дочерью не только всемирно известной матери. Ее отцом был Керри Кайл – концертный идол сороковых и пятидесятых. Она собиралась столкнуться с этой сукой – снова. Глядя на мексиканку сверху вниз, Лайла сказала:
 – Вы указывайте мне, что я должна делать, Эстрелла? В моем доме? – Лайла медленно спустилась на одну ступеньку, помолчала, потом добавила. – Вы перешли все границы. Так или иначе, вы всего лишь экономка, помните это. Да и мне не девять лет. – Лайла видела, как покраснела Эстрелла. Казалось, на ее лице появились признаки большего расположения к Лайле. Как у той продавщицы в лавке. Смущена от напоминания о том, что она всего лишь прислуга. Много лет назад Лайла решила, что не может дружить с этими сучками, но может внушить им уважение к себе. Плохо, что ее мать никогда не смогла усвоить этот урок.
 Удовлетворенная тем, как поставила Эстреллу на место, Лайла повернулась и снова пошла наверх. И, поднимаясь, бросила через плечо:
 – И пришлите мне что-нибудь поесть после плавания. Вы знаете, что мне нравится. Позаботьтесь об этом, Эстрелла.
 Лайла прошла в свою спальню. Она швырнула сумку на кровать, сняла джинсы и пошла в ванную. Сразу повернула в сауну. Пока та нагревалась, Лайла подошла к двери огромного туалета, надела свой любимый халат, обернулась в него и спустилась через холл в гостиную в противоположной части дома, чтобы посмотреть на бассейн. Она сморщила нос от запаха плесени, царившего в нежилой сейчас комнате. Лайла задумалась. Почему у нее так все складывается? Ведь дело не в деньгах – Лайла знала это. Боже, только Эстрелла и Пьер хозяйничают в доме. И большую часть времени Эстрелла просиживала на своей толстой заднице перед телевизором вместе с Терезой. «Ладно, это не мои проблемы», – решила Лайла.
 Через окно она видела контур бассейна. Вид был отличный. Закрывая окна, Лайла посмотрела на здание около бассейна, в котором Тереза уединялась с мистером Демпиллем.
 Дом был построен в тридцатые годы. В те дни, когда он еще отличался изяществом и красотой, дом чем-то напоминал Голливуд. В зените своей карьеры Тереза О'Доннел купила участок и построила дом, но это было так давно.
 Теперь Тереза О'Доннел была в тени. Ни музыкально-комедийных ролей, ни путешествий, ни выступлений на телевидении, ни даже записей – не осталось ничего, ее очарование было в прошлом. Кое-кто говорил, что Тереза ушла со сцены, но только не Эстрелла, ее неизменная наперсница, и не мужчины, составляющие «Двор Королевы» – тетушка Робби называл так тех, кому доводилось присутствовать при одевании Терезы. Косметика, парик. Платья и туфли. Попытки изменить свою внешность. И подражание Джуди Гарлэнд. С завершающим штрихом – песенкой «Милейшая девочка в мире».
 Лайла разглядывала стулья, расставленные по периметру. «Хорошо, – решила она, – что здесь никого нет. Никого из материнских прихлебателей и попрошаек» (хотя, и Лайла это отлично знала, их ряды сильно поредели за последнее время). Но появились новые – нелепо одетые пугала с пустыми карманами и в очках, желавшие написать что-нибудь о комедиях Фрэнка Тэшмена. Они строили глазки Лайле и поклонялись ее матери. Единственное, чего хотела сейчас Тереза, это сидеть и бесконечно просматривать свои старые ленты. «Женщина в красном», «Путешествие в Буэнос-Айрес» – всю старую чепуху, которую Лайла видела добрую сотню раз. И, конечно, «Рождение звезды».
 Кэвин был другим. Он приходил интервьюировать Терезу, но увидел Лайлу и остановился с ней поболтать. Парень работал в «Акла», но совсем не походил на киношника. Кэвин смотрелся замечательно – стройный и очень красивый. И он был печален. Он приехал откуда-то с востока и успел прочитать миллион книг. Он дал Лайле «Восточный Эдем», и она прочитала его, хотя видела раньше постановку. Кэвин был интересным человеком, он занимал внимание Лайлы и играл с ней в теннис. Он заставлял ее встряхнуться, плавал с ней от Лонг Бич Марина в Каталину. Кэвин был вежлив с Терезой, но всегда слушал высказывания Лайлы о ней и соглашался. И однажды он обнял Лайлу…
 Это было замечательно. Он был выше и даже стройнее. И это было приятно – принадлежать ему. Это было то, чего они оба хотели.
 Когда же Тереза заговорила об их свадьбе, Лайла пришла в ярость. Кэвин был ее тайной. К тому же в семнадцать лет ей было рано выходить замуж.
 Ее смущало и то, что Кэвин, возможно, не так уж и заинтересован в ней. Но все было обговорено и устроено.
 Тереза выбрала дату, оглядываясь на телевизионные программы. Жена Джека Вагнера должна была заняться заготовкой продуктов.
 Правда, девушка не знала, что дороги назад не будет. Тереза занималась всем этим серьезно.
 Лайла не знала, где сейчас Кэвин, но предполагала, что он на теннисном корте со своим тренером. Даже если бы Лайла сейчас рожала, она бы хотела остаться одна. Девушка была не в настроении, и люди, даже Кэвин, угнетали ее. Лайла вернулась в комнату, сняла трусики и вошла в сухое пекло сауны. За толстой дверью она чувствовала себя спокойно. Капельки пота начали стекать по ее роскошной груди. С десяти лет Тереза давала Лайле гормоны. И сейчас ее груди были почти совершенны – круглые и упругие, с задранными вверх розовыми сосками. Лайла не хотела, чтобы их кто-нибудь касался, кроме ее самой. Она снова подумала о Кэвине и свадьбе. Молодой человек никогда не ласкал ее груди. Даже не пытался. Или сделать что-нибудь еще. Иногда Лайле казалось, что он знает о ней то, чего она сама о себе не знает. Может быть.
 Больше всего Лайла хотела убраться из этого дурацкого дома, подальше от матери и всего этого сумасшествия. Ей нужна была поддержка Терезы до тех пор, пока она не сможет распоряжаться собственными деньгами – до двадцати одного года. Одна из плохих услуг, которые оказал Лайле отец, – невозможность распоряжаться деньгами еще четыре года. Все это время девушка зависела от матери. И замужество было единственной возможностью избавиться от этой зависимости. «Около девушки должен быть мужчина, голубушка. Чтобы отгонять волков от двери, – говорила Тереза. – И никто не сможет сказать, что я не смотрела за тобой, что я не была идеальной матерью».
 Да, от Терезы и ее амплуа, видит Бог, Лайла хотела сбежать как можно дальше. Но она еще и боялась. Кэвин, конечно, был лучшим из всех, кого она встречала. Молодой человек был не таким, как все, возможно, в силу своей молодости и приятной внешности. Остатки же «Двора Королевы» состояли из вялых безобразных существ преклонного возраста. Что же с ними случилось? Что искривило их губы в постоянной усмешке? Лайла не хотела такой же трансформации Кэвина.
 «Но, Боже, я не хочу замуж. Я хочу заниматься любовью подальше отсюда, но я не хочу замуж», – думала Лайла. Кэвин хороший и понятливый. Она могла разговаривать с ним, но не откровенно. И вообще, кроме тетушки Робби, ей не с кем было поговорить, но тот была старше и любил ее мать. А Кэвин любил кинофильмы и всю эту чушь. И это тоже объединяло жениха с ее домашними. Мать сказала, что Кэвин никогда не будет принуждать ее что-то делать. Он будет очень нежным и при желании будет оставлять ее одну.
 Иногда Лайла чувствовала себя марионеткой, как Кенди или Скинни. Однажды она возненавидела и отвергла их. А сейчас почти чувствовала себя виноватой перед ними.
 Лайла медленно встала, вытерлась пушистым полотенцем и вышла из сауны. Она подошла к бюро и открыла его ключом, который носила на шее. Девушка вынула три пузырька пилюль. Не глядя на этикетки – она помнила пилюли с того времени, когда ей не было одиннадцати, различала их по форме и цвету, – Лайла достала их из пузырьков и наполнила стакан водой.
 Одна из пилюль была очень горькой. Лайла прополоскала рот эликсиром, вернулась в спальню, убрала пузырьки и надела свой любимый купальник. Девушка посмотрела в зеркало и попыталась улыбнуться себе. Затем вышла из комнаты и направилась к бассейну.
 Лайла лежала в шезлонге около бассейна. Горячая сауна и быстрое плавание сняли с нее напряжение. На закрытые веки легла чья-то тень, и девушка почувствовала, как участился ее пульс.
 – Кэвин? – спросила она, открывая глаза и защищая их рукой от послеполуденного солнца.
 – Нет, мисс, только Пьер. – Лайла узнала последнего и старейшего дворецкого своей матери.
 – Вы видели Кэвина?
 – Нет, мисс. Он был здесь около часа назад, но потом ушел. Я не знаю, куда, – и добавил: – Если вы не возражаете, я подстригу здесь кусты, мисс Лайла?
 – Вы хотите здесь работать? Сейчас? Идите, найдите себе другое занятие. Сейчас не время для демонстрации трудолюбия. – Пьер вызывал у Лайлы судороги, его глаза всегда преследовали девушку, когда она была на улице. Казалось, ему всегда нужно работать около нее. Лайла просила уволить Пьера, но напрасно: никто не работал лучше Пьера. Но Лайла не могла его выносить.
 Обычно в это время Кэвин был в бассейне. Утром он час играл в теннис, потом два часа занимался с тренером, которого наняла Тереза, затем плавал в бассейне. Лайле нравилось то, как он заботится о своем теле. Упражнения. Витамины. Она любила видеть его в теннисных шортах, в купальном костюме. Кэвин поднимался к ней в полдень по дороге в душевую, чтобы поменять теннисную одежду и поцеловать, оставив соленый привкус пота на ее губах. Раньше он иногда встречал Лайлу после школы. Каждая девчонка в школе ненавидела ее за это. Парень был великолепен!
 Но сейчас Лайла была одна! Где он трахается? Девушка встала и накинула халат. Она решила вернуться в дом и поискать жениха. Чтобы не нарваться на мать, Лайла пошла кружным путем, мимо солярия, через кухню. Дверь в солярий, которым уже давно не пользовались, была закрыта, но оттуда доносились приглушенные голоса. «Пьер?» – подумала Лайла.
 Короткий смешок звучал приглашающе. Девушка толкнула дверь и произнесла:
 – Кэвин?
 В сумеречной тени Лайла увидела чьи-то дергающиеся тела на прогнившем деревянном столе.
 – Кэвин? – спросила она снова. И все ясно увидела. Ее совершенно голый жених полулежал на столе, поддерживая себя руками. Его тренер по теннису расположился за его спиной и стоял задом к Лайле. И двигался, его белые шорты болтались около ног.
 – Тебе хорошо? – спрашивал Боб, направляя удар своих бедер в зад Кэвина. – Скажи, что тебе хорошо, – дразнил Боб.
 – Да, – услышала Лайла смешок Кэвина, – да, ты ублюдок. – Он всхлипнул, и то же сделал Боб.
 Лайла почувствовала холодную боль в сердце, на минуту у нее перехватило дыхание. Всхлипывания продолжались, потом раздался стон.
 Этот омерзительный звук подействовал на девушку. Она застонала сама. Кэвин заметил ее первым.
 Они медленно разделились, тяжело дыша. Лайла тоже задыхалась. Кэвин схватил свои шорты и сказал:
 – Это не то, что ты думаешь, Лайла. Я люблю тебя, крошка. Но Лайла уже визжала:
 – Я могла бы убить вас обоих! – Голос пронзительно отдавался в ее собственных ушах. Ужас, нереальность происходящего были невыносимы для бедняжки. – Я ненавижу тебя, Кэвин! Мы собирались пожениться. Но ты занимаешься этим! – кричала она.
 – Успокойся, крошка. Только успокойся. Я думал, ты знала. То есть, что это не сюрприз для тебя. – Кэвин попытался ее обнять, ожидая ответной реакции.
 Боб подтянул шорты, пригладил потные волосы, взглянул на свое отражение в стеклянной стене и прошел мимо Лайлы. Казалось, он уже видел это раньше. Повернувшись к Кэвину, он бросил:
 – Завтра в это же время. Позвони мне. – И ушел. Лайла молча содрогалась, пока ее дыхание не замедлилось.
 – Я презираю тебя, ублюдок! – Лайла повернулась к двери и распахнула ее. – Ты ничем не отличаешься от омерзительных подонков, вешающихся на мою мать. Мне следовало знать это. А теперь убирайся отсюда.
 Кэвин отпрянул, словно от удара. Его лицо окаменело.
 – Да, ты права. Тебе следовало знать. И Тереза сказала, что ты знаешь, все было обговорено. Свобода и респектабельность – тебе, заработок мне. Я чувствую, нас обоих трахнули. Никто из нас не получит то, что хочет. Даже твоя мать. – Кэвин тряхнул головой и прошел в дверь. – Я найду работу в другом месте. Но здесь кого-то затрахали. И это, право, не я! – Он собирался закрыть дверь, но остановился и улыбнулся. – Тебе не тяжело?
 Лайла захлопнула за ним дверь и замерла. Ее не трясло, у нее просто не было сил двигаться и думать. Наконец из-за спины, от другой двери в конце солярия она услышала голос Терезы.
 – Лучше прими его таким, какой он есть. Он лучшее, что ты когда-либо сможешь иметь.
 Лайла круто обернулась.
 О, мой Бог! Почему ты мне не сказала? Ты солгала. Я ненавижу альфонсов, ты знаешь это. Ты говорила, он не такой. Ты говорила…
 – Я не говорила, что он хочет тебя. – Тереза помолчала. – Он только хочет красивой жизни. Я говорила, что он даст тебе одиночество. И ты будешь в безопасности с ним.
 – Почему ты не пришла и не рассказала мне? Тереза, как часто бывало, проигнорировала вопрос.
 – Это было так трудно, а ты все испортила. Я делала это для тебя, Лайла.
 – Но это моя жизнь!
 – И мои деньги! И мой дом, и моя одежда на твоей заднице. Ты захотела бросить Вестлэйк? Хорошо, я позволила. Ты хочешь выйти в свет? Пожалуйста. Но так, чтобы кто-то постоянно заботился о тебе. Чтобы помогать тебе, пресекать всякие слухи. И я организовала это. Я нашла его, заплатила ему. И вот твоя благодарность! В конце концов, я пожертвую твоей свободой, чтобы ты была в безопасности.
 – Пощади меня, мама. Ты сейчас скажешь, что Кенди и Скинни более благодарны, чем я. – Лайла глубоко вдохнула. Она не хотела плакать, поскольку была слишком зла. Но злоба была холодной, она заморозила слезы. Лайла зло смотрела на Терезу – обломки бывшей звезды. – Правда в том, что ты завидуешь мне, давно завидуешь.
 – Завидую? Смешно! Я – Тереза О'Доннел. Я звезда! Я знаменита! Это ты – одна из тех, кто завидует мне!
 – Я могу стать знаменитой, мама. Ты же никогда не станешь молодой.
 Словно выстрелив, Тереза изо всей силы ударила Лайлу по лицу. Девушка отпрянула, схватилась за щеку, шагнула к матери, но остановилась. Голос у нее стал низким, глубоким и враждебным:
 – Ты никогда не сделаешь этого еще раз. Я уверена. Потому что тогда я убью тебя, а ты не стоишь этого. Я устала от тебя. От твоих постоянных манипуляций. Я не марионетка.
 Лицо Терезы побагровело.
 – Как ты смеешь говорить мне такое?! – Злобная гримаса искривила ей губы.
 Лайла резко повернулась и направилась к дому.
 – Я ухожу.
 – Не смей уезжать! Куда ты собираешься? – визжала за ее спиной мать. – Ты не можешь быть самостоятельной, у тебя нет денег. Кто их тебе даст? Не смей уезжать, Лайла! Тебе некуда ехать! Но Лайла ушла.

 6

 Чтобы понять эту историю, надо знать Нейла Морелли. Каждый знает его сегодня, но никто не знал его до той великой ночи, когда Эмми вручила ему приз. Сейчас Нейл пользуется сомнительной славой, но тогда, давно, он был просто одним из многих комиков, которые ищут роли в эпизоде и стремятся найти свое амплуа. Лучший друг Мери Джейн, умирающий в ожидании признания своего таланта, этот парень был одним из огромной голодной орды Нью-Йорка, страстно желавший получить свой билет в великое будущее.
 Когда Нейл Морелли расстался с Мери Джейн (он не мог больше выносить унизительных сцен на подвальных подмостках), он продолжил работать. Может быть, в один прекрасный день Мери Джейн поумнеет и заметит человека, который на самом деле любит ее. Сейчас ему было недосуг переживать: он выходил из лифта на двадцать восьмом этаже небоскреба, в котором размещался Центр Рокфеллера, направляясь в одну из адвокатских контор. Актер прошел мимо администратора, сидевшего за огромным столом из вишневого дерева и окруженного антикварными столиками Шератона, мимо английских гравюр, изображающих сцены охотничьей жизни, – они висели на затянутых шелком стенах, и стремительно пересек холл, направляясь в департамент по печати. Проработав почти три года в одной из самых престижных юридических контор Нью-Йорка, Нейл разработал свою теорию «декоративности, обратно пропорциональной этническому происхождению». Он вспомнил о ней, пробегая через холл: чем больше у фирмы еврейских или итальянских партнеров, тем больше антикварной мебели в конторе. Его это всегда немало смешило. В конце концов, профессиональный комик является лучшей аудиторией для самого себя. В этой фирме – «Минстер энд Крид», очевидно, более половины партнеров составляли либо евреи, либо итальяшки. Контора выглядела так, словно сама королева занималась ее обстановкой. «О, да, – подумал Нейл, – непонятно лишь, чья королева!»
 По-прежнему улыбаясь, он открыл дверь в конце коридора и вошел в комнату без окон, освещенную флюоресцентными лампами. Здесь было установлено шесть компьютеров, расположенных по три в два ряда. Шум в комнате и муравьиная работа, спартанская обстановка помещения находились в явном контрасте с той соблазнительной роскошью, которая открывалась глазам клиентов. Вот они, кулисы адвокатских контор!
 Нет, это больше не кулисы, отныне это – сцена, на которой он будет действовать. Нейл ждал этого момента три долгих года.
 Дана сидела, как обычно, на первом плане, за конторкой начальника. Нейл пролетел мимо нее, вздохнул: «Хи», – бросил рюкзачок на пол рядом со своим столом и приветственно помахал рукой всем коллегам. Он увидел, как Дана опустила очки на кончик своего костлявого носа и позвала его к себе, нарочито изогнув указательный палец. В этот момент она напомнила няньку, которая опекала Нейла в четвертом классе школы Святого Доминика, сестру Хельгу. Нейл добился того, что все его товарищи по учебе обращались к ней не иначе, как сестра Чертова Карга. Однажды старая ворона поставила мальчика у доски перед всем классом и спросила, как он думает, куда заведут его в конце концов его глупости. «В шоу-бизнес!» – воскликнул Нейл, и весь класс рассмеялся. Этот смех стоил того, чтобы потом получить за него трепку. Он не сожалел о своих словах.
 Нейл ждал Дану. Как и Нейл, она считала, что ее место в шоу-бизнесе. В отличие от Нейла она обманывала себя. Дана с треском провалилась на нескольких прослушиваниях, и вряд ли это можно было считать удачной карьерой. Она пыталась стать актрисой, но была в одинаковой степени глупа и ленива, а теперь еще у нее испортился и характер. Первые дни его работы в фирме Дана была радушна и доброжелательна, и это продолжалось до тех пор, пока Нейл не вошел в курс работы. Но как только дело наладилось, ее отношение изменилось. Нейл стал работать не хуже других, не зря в течение семи лет он разыгрывал одни и те же комедийные ситуации во всех городских клубах. Он начинал в середине недели с обычных забегаловок, оттачивал свое мастерство и демонстрировал, на что он способен, в выходные же дни уже работал в лучших клубах. И Нейл чувствовал, как завидовала ему Дана, спрашивая, как это ему удается.
 Если бы зависть была смешана с уважением, Нейл еще мог бы терпеть. Но Дана стала относиться к нему значительно хуже с тех пор, как он получил оплату по первому разряду. Когда-то их связывала дружба: однажды Нейл получил двадцать пять долларов за выступление на закрытом ужине на Лонг Айленде, и Дана, казалось, получила какое-то извращенное удовольствие от того, что сделала за него чертову работу в адвокатской конторе. Нейл продвигался по закоулкам клубов, а она продвигалась по лестнице поденной работы в конторе. Зато Дана стала Королевой поденной работы. Менеджер третьего разряда в центре по обработке информации. Большой пост! Однако она обладала достаточной властью, чтобы каждая его опечатка аккуратно регистрировалась. Статистика. Столы. Исправления. Нейл мог бы поклясться, что Дана собирала их воедино. «Двадцать пять баксов за всю эту дрянь, – думал Нейл. – Она превратила мою жизнь в сплошное унижение всего за двадцать пять баксов».
 Но дело было не только в двадцати пяти долларах. Когда он получил эпизод в картине «Почтальон», Дана начала его распинать. Она использовала всю свою власть для этого. «Но всему приходит конец», – улыбался про себя Нейл.
 – Ты опять опоздал, – заметила Дана, когда он подошел к ее столу.
 – Я знаю, извини, – сказал Нейл.
 Глаза всех сотрудников наблюдали за ним, хотя пальцы их продолжали летать по клавишам. На лице Нейла отразилось должное почтение. Никакой насмешки, никакой двусмысленности. Он знал, как вести себя перед аудиторией, и повернулся к команде за мониторами.
 – Эй, ребята, какая разница между стервятником и адвокатом? – Все приготовились к очередной шутке. – Один – вшивый пожиратель падали, живущий за счет несчастных, – Нейл сделал паузу. – Другой – птица.
 Все покатились со смеху. Дана даже не моргнула глазом.
 – Нейл, ты опаздываешь уже третий раз за неделю. А сегодня только среда.
 Нейл стоял совершенно серьезный. «Все идет отлично, подумал он, – а эта сука даже и не подозревает об этом». Дана понизила голос.
 – Я не могу тебя все время покрывать и обманывать дневного менеджера, – сказала она. – Я говорю с тобой по-дружески. Давай серьезно: эта работа стоит большего, чем выступления на закрытых ужинах, съемки фильма или бесплатная выпивка в клубе комиков.
 «Так-так, девочка, держи карман шире». Уже несколько недель кряду Нейл едва сдерживался, чтобы не упомянуть ей о поисках собственного амплуа. Дана решила, наверное, что его мечты умерли, как и ее собственные надежды. Она не дождется этого.
 – Я знаю, – сказал Нейл, – но больше я не стану выступать на закрытых ужинах за двадцать пять долларов, Дана.
 Он заметил, как радостью блеснули ее глаза. Грязная сука!
 – Значит, ты все это бросаешь, наконец. Не скажу, что виню тебя за это. Я знаю, к тебе не часто обращались последнее время. Тебе лучше работать только здесь, где ты зарабатываешь и на хлеб, и на масло.
 «Ах, какая ты стала сладкая», – подумал Нейл.
 – Я больше не стану работать и здесь!
 Пальцы Даны замедлили свое порхание. Некоторые вообще бросили печатать.
 – Как? Почему? – спросила Дана.
 – Потому, – сказал он, отступив шаг назад и подняв руки над головой, – что теперь у меня будет телевизионное шоу в Лос-Анджелесе!
 Все сидевшие за компьютерами, такие же как он неудачники, зааплодировали, затопали ногами и начали выкрикивать поздравления. Только Дана стала необычайно мрачной. Нейл дождался тишины, принял серьезный вид и заговорил с ней в нормальном тоне. Ему незачем было кричать. Все в комнате замолчали.
 – Я хочу уведомить вас о своем уходе по собственному желанию за пятнадцать минут до этого. Я закончил. – Нейл взял свой рюкзачок и направился к двери. Он повернулся и решил напоследок рассмешить своих коллег еще одной адвокатской шуткой. Нейл шутил так раз в день все шесть месяцев, что здесь работал, объясняя это желанием поквитаться за нудность работы.
 – Почему в Нью-Йорке работают все адвокаты, а в Нью-Джерси ядовитые выбросы? – выкрикнул он.
 Все, кроме Даны, прекратили работу и, улыбаясь, смотрели на Нейла, ожидая ответа.
 – Почему? – заревели они.
 – Потому что Нью-Джерси выиграл жеребьевку, – сказал Нейл и открыл дверь под раскаты смеха. Перед тем как выйти в холл, он вновь взглянул на Дану. Она выдавила из себя улыбку, но губы ее были напряжены, улыбка вышла кривая, а лицо покраснело от зависти и унижения.
 Время расплаты!
 – Следи, чтобы они печатали без ошибок, Дана, – улыбнулся Нейл. – Помни, что это твои хлеб и масло! – Он закрыл дверь и, насвистывая, вышел в холл.
 Нейл вошел в свою квартиру, бросил рюкзачок и почту на кухонный стол, вынул пиво из холодильника. Обычно он не пил, но сегодня артист праздновал победу. Нейл вспомнил выражение лица Даны, когда он закрывал дверь, поднял бутылку пива, провозглашая мысленный тост, глотнул, потом мысленно сделал жест скрюченным пальцем. Он скинул коробку со стула, уселся и просмотрел почту. Счета, вновь счета, забавная открытка от сестры Бренды, лесбиянки. Телефон на стене зазвонил, Нейл снял трубку, продолжая перебирать конверты.
 – Алло.
 – Привет, Нейл, наконец-то я застал тебя. Где ты был? – спросил радостный голос.
 – Кто это? – нежно протянул Нейл.
 – Нейт.
 – Нейт – это кто? – спросил Нейл тем же сахарным голосом.
 – Нейт. Натан Фишман. Твой агент.
 Голос Нейта зазвучал уже не так дружелюбно.
 – Нейт Фишман. Как дела, приятель? – сказал Нейл, изображая приятное удивление. – Я не узнал твой голос. Это было так давно. Ты, должно быть, получил уже моих двадцать или тридцать посланий?
 – Слушай, Нейл, я был занят. Но до меня дошли хорошие вести. Я слышал, мы получили место ведущего в программе. Правильно, мальчик? Я сказал себе: молодец!
 Голос Нейта зазвучал тише.
 – «Мы», мерзавец? Где было это «мы», когда я хотел получить роль? Где было это «мы», когда я хотел встретиться с продюсерами? Где было это «мы», когда я просил тебя одолжить денег на самолет в Лос-Анджелес, чтобы сделать пробу? Это «мы» только на словах, Нейт. Ты писать на меня хотел. И теперь мне нет до тебя дела.
 На другом конце линии воцарилось молчание, потом раздался сдавленный смешок.
 – Что ты хочешь этим сказать? Это нечестно, мальчик. После всего, что я для тебя сделал…
 – Ты ничего для меня не сделал, Нейт. Пару раз давным-давно мы обедали, причем я оплатил оба обеда. Года три назад я подписал какой-то контракт, и ты имел десять процентов со всего, что я зарабатывал, включая мою чертову работу в конторе, и два доллара пятьдесят центов из двадцати пяти долларов, полученных мной за первое выступление. Ты ни разу не устроил для меня никакой работы, ты не отвечал на мои телефонные звонки, но каждый месяц ты аккуратно получал по моим чекам.
 – Значит, теперь, когда ты прорвался, ты уходишь от меня? – От возмущения Нейт стал переходить на визг.
 – Ты неудачник и бесчестный мерзавец, Нейт. Подумай об этом.
 – Я неудачник? Это ты чертов неудачник. Ты едешь в Лос-Анджелес, чтобы вести программу? Вот уже крупное дельце! У них бывает по пятьсот ведущих в год. Почему ты думаешь, что твоя программа станет регулярной? Уже через месяц ты вернешься и будешь скрестись в мою дверь.
 – Я только что получил письма, – прорычал Нейл, держа в руке два розовых конверта, как если бы Нейт мог их увидеть. – И знаешь, от кого? Сай Ортис. «Я хотел бы поговорить с Вами о представлении, как только у Вас найдется время». Сай Ортис! «Эрли Артистс»! Так называется их фирма. Они имеют дело только с талантливыми людьми и знают толк в этом деле. Два письма, Нейт. И я думаю, что их письма заслуживают ответа.
 Нейл повесил трубку, глубоко вздохнул и вновь мысленно погрозил пальцем.
 Он немного посидел молча, обретая равновесие. Теперь эти ублюдки выползают и заявляют, что они-то его и открыли. «Хрен с ними! Я сам всего добился. Я стучал в двери и терпел оскорбления. Мне не платили то, что мне причитается в этих чертовых клубах».
 Он вспомнил о Сале Кондотти в клубе «Хоризон Стар». Однажды, когда Нейл закончил свою работу, Сал подошел к нему и пожал руку.
 – Я всегда верил в тебя, Нейл. Именно поэтому я разрешил тебе выступать в воскресных представлениях. Я знаю толк в этих делах, – Сал пожал ему руку. – Как только захочешь показать что-нибудь новенькое, дай мне знать. Я дам тебе место в субботнем представлении и обеспечу рекламу по высшему разряду.
 – Спасибо, Сал. Я ценю твое хорошее отношение. Но, может быть, ты и мне повысишь плату? Может быть, пятьдесят пять долларов вместо пятидесяти?
 Нейл улыбался.
 – Поднять плату? Боже мой! Да это ты еще мне должен приплачивать, – парировал Сал совершенно автоматически.
 Всякий раз, когда заходила речь о повышении оплаты, он сразу переходил на тему «все, что я для тебя сделал».
 – Я дал тебе возможность вырваться, а ты теперь намерен качать из меня деньги?
 Сал улыбнулся, но при этом грустно покачал головой.
 – Я прошу не «больше» денег, Сал, – сказал Нейл, – а «немного» денег. Ты не платишь мне уже три недели. Не платить мне пятьдесят пять долларов так же легко, как не платить пятьдесят долларов.
 Сал засмеялся и похлопал Нейла по спине.
 – Ты буян, Нейл. Хорошо, пусть будут пятьдесят пять долларов. Ты станешь от этого счастливее?
 Нейл уставился в потолок, как бы обдумывая предложение Сала.
 – Нет, – сказал он, делая шаг назад. – Но я скажу, что сделает меня счастливым. Я буду счастлив получить сто долларов за выступление в клубе «Поймай падающую звезду»! – Нейл направился к двери. – И поэтому в следующую субботу, Сал, я буду выступать там. А ты, дешевка, катись к черту. Заходи, если будет время, и взгляни на мою новую работу. Если они, конечно, забудут запереть дверь.
 Улыбка исчезла с лица Сала, и его голос стал очень тихим.
 – Послушай, дружок, не стоит сжигать все мосты. Они могут пригодиться, когда ты захочешь вернуться.
 – Я никогда больше не стану играть у тебя, деревня, – буркнул Нейл и вышел на Вторую авеню.
 Вспоминая об этом сейчас, Нейл вновь потряс пальцем и улыбнулся. Он подумал, что забыл пополнить список обидчиков именем Сэма Шилдза. Нейлу не хотелось покидать Мери Джейн и ее труппу, но ему было приятно продемонстрировать свою удачу. Этот ублюдок вел себя так, как будто вся труппа была его собственностью. Он унижал Мери Джейн перед всеми. Он смеялся над ней, но Мери Джейн не желала этого замечать. Нейл вздохнул.
 «Почему такой тип, как Сэм, мог понравиться такой женщине, как Мери Джейн? – подумал он в семи– или восьмимиллионный раз. – Она не красавица, но она хороший товарищ и очень талантливая актриса. У нее есть душа, и она любит всем сердцем».
 Нейл никогда не мог понять, почему высокомерие Сэма оказывало такое магическое воздействие на женщин. Черная одежда, артистичность. Когда в парне шесть футов и два дюйма, к тому же он еще и красив, чего ему беспокоиться?
 Нейл видел десятки парней, похожих на Сэма Шилдза. Парни, которые посещали престижные школы, но претендовали на то, что они с улицы. Парни, которые писали пьесы о простых людях, но употребляли слова из лексикона закрытых учебных заведений. Нейл был уличным мальчишкой, его отец был младшим капо в одной из нью-йоркских семей. Ему было противно смотреть, как эти выскочки из обеспеченных семейств пытались изображать диалект, на котором говорят в бедных кварталах. Нейл видел, как Сэм разыгрывал из себя крутого парня, а женщины падали перед ним и сами раздвигали ноги. Поневоле можно было перестать их уважать.
 Конечно, и Нейл сумел завлечь к себе в постель немало женщин, особенно если учитывать его небольшой рост и невыразительную наружность. Но он никогда не мог быть с ними достаточно жестоким, чтобы они могли его полюбить. А так как он по-настоящему любил Мери Джейн, то он тем более не мог быть к ней жестоким.
 Ладно, хватит, сказал он сам себе. Хватит себя жалеть. Нейл резко встал, вошел в небольшую спальную, вывернул содержимое ящиков стола и стал все упаковывать. Мери Джейн была тем мостом, который он не собирался сжигать, и Нейл подошел к телефону, чтобы оставить забавное послание на ее автоответчике. Может быть, последняя унизительная сцена на глазах всей труппы окажется достаточной. Может быть, наконец-то Мери Джейн очнется от сна.

 7

 Шарлин была счастлива, счастливее, чем когда-либо. Выходить вместе – уже хорошо, дальше последует еще что-то – ей этого очень хотелось, потому что Бойд был очень милым, а они встречались с ним уже целый месяц. Она наконец-то стала как все девушки. Такой, каких показывали по телевидению. А Бойд был очень милый. Даже сидеть рядом с ним в его красной машине с поднимающимся верхом было замечательно. Когда машина неслась по грязной дороге, а фары неожиданно выхватили очертания грузовика, идущего впереди, Шарлин почувствовала, как ее сердце замирает. Она протянула руку и выключила фары, потом прижала палец к губам. Бойд остановил машину, и тишина техасской ночи окружила их. Шарлин откинула голову на спинку сиденья и стала смотреть на усыпанное звездами небо, раскинувшееся как одеяло, от горизонта к горизонту. Что она ощущала? Ощущала ли она себя по-иному или по-особенному? Шарлин ощущала себя по-особенному.
 С тех пор, как они начали встречаться с Бойдом, девушка стала понимать, что испытывает к нему особенные чувства. Она видела это в его глазах, отражавших ее лицо.
 Молодые люди некоторое время сидели молча. Шарлин была признательна, что Бойд не стал сразу ее лапать. Уже это отличало его от других ребят в школе. Он вел себя по-джентльменски и на сегодняшней вечеринке. Другие ребята выглядели детьми по сравнению с ним.
 – Ты хорошо провела время, Шарлин? – спросил Бойд.
 Она повернула к нему голову, чтобы лучше видеть его профиль.
 – О, да, Бойд. Я прекрасно провела время. Спасибо тебе.
 Она на самом деле прекрасно провела время. В руках у Шарлин была мягкая игрушка, которую она выиграла в одном из конкурсов на вечеринке. Когда Бойд вручил ей этого смешного пуделя, девушка поняла, что именно было в нем особенным. Он сказал:
 – Я помню, ты рассказывала, что когда-то у тебя был щенок, который умер.
 Бойд слушал то, о чем она ему рассказывала!
 – Шарлин, ты самая красивая девушка во всей школе, ты это знаешь? – спросил он снова.
 Шарлин вспыхнула от удовольствия, но почувствовала себя неловко, ожидая, что будет дальше.
 – И ты пишешь чудные стихи. Это стихотворение в школьной газете было по-настоящему хорошим. – Бойд повернулся, чтобы лучше видеть ее. Шарлин напряглась. – Ты не похожа на других девушек. Ты… – он замолчал. – Шарлин, ты хочешь, чтобы мы были с тобой постоянно?
 Она внимательно посмотрела ему в глаза. Бойд был самым богатым мальчиком в «Ридженал». У него единственного была новая, а не подержанная машина. Он был старше нее, но у него было мальчишеское лицо, как у Дина. Рядом с Бойдом Шарлин чувствовала себя на два года старше, а не на два года моложе. Она легко коснулась пальцами его щеки. Шарлин могла бы проводить с ним не одну, а больше ночей, но отец наверняка все выяснит. Кроме того, и Дин будет скучать. Но как объяснить все это Бойду?
 – Бойд, я не хочу быть постоянно ни с кем. Не потому, что ты мне не нравишься, Бойд. Ты мне нравишься. Но я не могу именно сейчас ни с кем быть постоянно. – Шарлин почувствовала, что юноша разочарован, что ему больно, и попыталась успокоить его. – Разве мы не можем оставаться просто друзьями, Бойд? Понимаешь, просто друзьями. Говорить, ходить на прогулки. Иногда. Без другого. Ты мне на самом деле очень нравишься.
 Если она будет с ним постоянно, ей придется носить его кольцо. Их отношения станут известны. Отец наделает шуму. Дин станет ее, вероятно, ревновать. Шарлин наклонилась и поцеловала Бойда в губы. Она замерла, прижавшись губами к его губам. Потом мягко отстранилась.
 – Шарлин, я люблю тебя. Я сделаю все, что ты захочешь. Я просто хочу быть вместе с тобой, – сказал Бойд. Ему стало легче на душе оттого, что он сказал ей эти слова.
 И тут Шарлин услышала звук падающего дерева, потом удар – он пришелся прямо по затылку Бойду. Потом Шарлин увидела его, ковыляющего к ней вокруг машины, в руках он все еще сжимал бейсбольную биту. Бойд упал вперед, и стукнулся головой о рулевое колесо. Вокруг была кровь, много крови. В мгновение все сиденье было залито кровью.
 – Ты, грязная сука, – прорычал ее отец. – Даешь неведомо кому! Вылезай из машины, шлюха!
 У Шарлин были широко открыты глаза, она посмотрела на окровавленную голову Бойда, лежащую на рулевом колесе, потом посмотрела на отца, в ярости пытающегося открыть дверцу машины. Девочка попыталась выбраться из машины через заднее сиденье, но отец вспрыгнул на багажник, схватил ее за голень и так сильно рванул, что от боли у Шарлин перехватило дыхание. Она даже не смогла вскрикнуть. Инстинктивно бедняжка поняла, что отец вне себя и что она сейчас умрет.
 Отец ослабил хватку, пытаясь перехватить ее за руку. Шарлин использовала это мгновение и ударила его обеими ногами. Он упал. Девочка выбралась из машины и побежала к трейлеру.
 – Дин! Дин! – кричала она. – Помоги мне, Дин! Но отец вновь поймал ее и повалил на землю.
 – Ты, маленькая сучка! Как и твоя мать! Шлюха! Я покажу тебе! Трахаешься с каждым мальчишкой, который встречается на пути!
 Он скрутил ей руки, уселся на нее верхом и с размаху ударил по лицу. Шарлин знала, что теперь он ее убьет или даже хуже.
 – Ди-и-и-н! Помоги мне-е-е! – закричала она так громко, как только смогла. От этого невероятного усилия ее тело резко ослабло. Отец использовал момент, задрал юбку, разорвал блузку, прижал ее к земле так, что девушка не могла дышать.
 Шарлин начала тихо молиться. Это должно было случиться, она всегда знала, что это случится. Случится так, как она боялась. Шарлин закрыла глаза и только ощущала его прерывистое дыхание. Она услышала звук расстегиваемой молнии. Шарлин продолжала молиться.
 Она не видела биты, не видела Дина, который держал ее, не видела дуги, которую она описала, обрушившись затем на череп отца. Она лишь услышала хруст костей, почувствовала, как насильник сполз с нее, услышала последний вздох отца. Шарлин не осознала до конца, что он мертв, пока не открыла глаза, не поднялась из грязи, не увидела его лежащим в крови. И тогда девушка испытала дикую радость.
 Она одернула юбку, взглянула на неподвижно стоящего Дина и бросилась к Бойду. Ей не нужно было дотрагиваться до него, чтобы понять, что удар бейсбольной биты оказался смертельным. Лицо его было спокойным, хотя вокруг все сиденье было забрызгано красно-белой мякотью. Бойд никогда не узнает, отчего умер.
 Шарлин повернулась к Дину и обняла его.
 – Дин, спасибо, ты спас мне жизнь. Он бы убил меня.
 Дин неподвижно смотрел на тело отца. Он не двигался, не моргал, казалось, даже не слышал ее.
 Шарлин испугалась и решительно сказала:
 – Дин, послушай меня. Он убил Бойда. Слушай, Дин! – она подвела юношу к машине. – Он ударил Бойда бейсбольной битой и раскроил ему череп. Он хотел убить и меня! – Шарлин пыталась согреть Дина теплом своих рук, оживляя его, как испуганное животное, своей близостью и своим знакомым ему запахом. – Ты спас мне жизнь, Дин. Теперь послушай, я позабочусь о нас обоих.
 Он кивнул, потом взглянул на сестру.
 – Он убил нашего щенка, Шарлин. Он бил маму. Он бил тебя, Шарлин. Он бил тебя!
 – Я знаю, но теперь все в порядке. Ты тоже должен быть в порядке. Дин уткнулся ей в плечо и разрыдался.
 – Я в порядке, Шарлин. Я в порядке. Я не хотел этого делать. Но я никому не позволю тебя бить. Никому. Никогда.

 8

 Мери Джейн сидела за столом и водила кофейной чашкой по пластмассовой поверхности кухонного стола. Маленькое тусклое окно выходило в каменный колодец, и она могла увидеть солнце, только если выглядывала наружу. Мери Джейн зацепила целую ложку йогурта, надеясь, что там будут остатки клубники, потом выбросила коробочку.
 Она держала кружку обеими руками и дула на кофе. Вдруг из соседней комнаты послышались странные звуки. Мери Джейн замерла: Сэм часто бормотал во сне, но сейчас он вскрикнул, потом глубоко вздохнул, закашлялся. Заскрипела кровать.
 Мери Джейн расслабилась. «Я пока не могу с ним говорить, – подумала она. – Сначала я должна все хорошо продумать. Что сказать, как сказать. Где провести ту линию, которая поможет сохранить чувство собственного уважения. Он сделал мне больно. И он сделал это на глазах у Нейла, Чака и Молли. На глазах у них всех».
 Как всегда, она начала искать возможность избежать конфликта.
 Прежде всего следовало найти объяснение происшедшему. Да, конечно, последнее время они переживали не лучшие времена. Вина, стыд, злость – получился славный набор переживаний, чтобы заварилась вся эта каша. И хотя они говорили об этом бесконечно, на самом-то деле ничего уже нельзя было изменить. Сэму необходимо взять этот сценарий и сделать фильм, Мери Джейн же будет там затеряна, и никто из них не сможет изменить Голливуд. Но ей была невыносима мысль потерять любовника.
 Мери Джейн была невыносима мысль и о том, чтобы поехать вместе с ним в качестве безработной подружки.
 Сэм злился на нее за то, что она не хотела ехать. За то, что Мери Джейн покидала его как раз тогда, когда он собирался снимать свой первый фильм. Может быть, именно поэтому Сэм и разыграл прошлой ночью эту безобразную сцену ее унижения. Чтобы поставить ее на место! Почему она не едет с ним в Лос-Анджелес? Мери Джейн покачала головой. Какими бы ни были причины, Сэм вышел за границы допустимого.
 Но разве не Фрейд сказал, что шуток не существует? Возможно, что представление прошлой ночью было рассчитано на то, чтобы переделать ее? Возможно, Сэм хочет кого-то, похожего на Бетани Лейк? Или, может быть, он хочет и саму Бетани – она-то совершенно точно его хочет.
 Мери Джейн встала, прошла через маленькую кухню и остановилась на пороге узкой спальной комнаты. Сэм лежал на кровати, его волосы разметались по подушке, длинная рука свешивалась с постели. Просто смотреть на его длинные жилистые руки, на мышцы предплечья, волосы на руках – это уже доставляло ей огромное наслаждение и лишало ее сил. Глядя на его длинные, до плеч, волосы, его нос крючком, Мери Джейн думала, что он похож на спящего разбойника.
 С тех пор как был продан сценарий «Джек, Джилл и компромисс», а она не была включена в список исполнителей ролей, Сэм, казалось, очень сердился – но не на «Интернешенел Стьюдиоз», не на Сеймура Ле Вайна, который обещал Мери Джейн роль, Сэм сердился на саму Мери Джейн. Он не мог вынести ее горя – он называл все это хандрой. Сэм стал нетерпеливым, легко раздражался и вымещал свое настроение на всех – на ней, на Нейле, на Молли, на каждом. И сцена, разыгравшаяся прошлой ночью, просто стала пиком его настроения.
 Итак, Сэм уезжал в Лос-Анджелес. «Большое дельце», – сказала Мери Джейн сама себе. Он ехал туда только ради одного фильма, ради своего сценария. Сэм всегда говорил, что Голливуд его не очень-то интересовал, он был бродвейским цыганом. Может быть, он боялся туда ехать? В любом случае, это все не могло служить извинением за его выходку прошлой ночью.
 Мери Джейн отхлебнула кофе и потом вздохнула. Мысли бегали по кругу, как крыса в мышеловке. Да, она на самом деле оказалась в ловушке. Особенно прошлой ночью. Мери Джейн с трудом выдержала репетицию, не стала пить кофе в компании других артистов и сразу пошла домой, легла спать и притворилась, что спит, когда Сэм вернулся, – значительно, значительно позже.
 Она взяла кружку с кофе, запахнула свой старый купальный халат и вышла в гостиную. Поставив на проигрыватель диск с записью звуков дождя в лесу, Мери Джейн откинулась в кресле-качалке. Под журчание ручья и пение птиц Мери Джейн сделала дыхательную гимнастику, которой ее научили на занятиях йогой. «Нельзя выпускать события из-под контроля. Нельзя повторять прежних ошибок, – думала она. – Я должна четко осознать, что происходит и что я чувствую».
 Как всегда, она непроизвольно желала, чтобы все шло как шло: разделить его вчерашний энтузиазм по поводу шоу, все что угодно, только не вступать с ним в конфликт. Но боль была такой щемящей. Перед ее глазами промелькнули лица Молли и Бетани – лица, на которых отразилось сожаление и сочувствие. И опять ей подумалось: как он мог? Слезы застлали Мери Джейн глаза. Нет, она должна вступить с ним в конфликт.
 Ее мысли прервал донесшийся из спальни голос Сэма:
 – Немного кофе, крошка?
 – Кофе в кофейнике, – ответила Мери Джейн.
 «Пусть сам возьмет свой чертов кофе, – подумала она. – Я испортила его тем, что каждое утро приносила кофе в постель. Я так патетически благодарна за его внимание, что служу ему как верная собака. Но не сегодня!»
 Мери Джейн быстро вытерла слезы. Потом ей в голову пришла каверзная мысль. Может, Сэм извинится перед ней. Сам. Будет винить во всем свой характер. Разыграет сцену раскаяния и спасет их обоих.
 Сэм вошел в гостиную.
 – Тебе налить еще кофе? – спросил он.
 О, он знает, что виноват. Иначе он никогда бы не заметил ее пустой чашки. Сэм поставил кружку на старый кофейный столик, приютившийся рядом с софой от Армии Спасения, и Мэри почувствовала, что он не в своей тарелке. Что ж, по крайней мере ему хватает приличия, чтобы испытывать угрызения совести. Сэм взял ее чашку.
 – Нет, спасибо, – сказала Мери Джейн.
 «Будь поувереннее, – шепнула она сама себе. – Попробуй быть немного агрессивнее. Перед тобой противник».
 Она наблюдала, как Сэм пытался разыграть небрежность. Да, конечно, никаких извинений не последует. Ей самой придется начать. Мери Джейн напомнила себе, что не станет доводить его до бешенства и спокойно расскажет Сэму о своих переживаниях. Она не хотела, чтобы их разговор превратился в перебранку. У них случались ссоры, но они оставили самые неприятные впечатления. Каждый раз Сэм уходил, хлопнув дверью, а Мери Джейн оставалась страдать в твердой уверенности, что он больше не вернется. Она смотрела, как Сэм взял газету.
 – Сэм, мне надо поговорить с тобой о прошлой ночи.
 – А что такое произошло прошлой ночью? – Глаза его не отрывались от вчерашней «Пост», но при этом Сэм смотрел в газету так, как будто она рассказывала о завтрашних событиях.
 – Ладно, Сэм. Я говорю о репетиции. Бог мой, это было низко с твоей стороны. Ты сделал мне больно.
 Сэм поднял глаза, на лице его ничего не отразилось. «Боже мой, – подумала Мери Джейн. – только не разыгрывай из себя непонятливого мальчика».
 – Сделал тебе больно? О чем ты говоришь? Какое отношение имеет боль к игре? Я пытаюсь сделать настоящее шоу.
 «Бог мой! Он уже занял оборонительную позицию!» Мери Джейн вздохнула. Почему мужчины не хотят признавать, что они бывают неправы? Почему они так слепы и упрямы?
 – Но унижать меня, выставлять в смешном свете… так… это совершенно ни к чему. Ты специально хотел сделать мне больно?
 Сэм со стуком поставил свою кружку.
 – Вот что, Мери Джейн. Если тебе не нравится твоя роль, я выведу тебя из состава исполнителей. Ты раздуваешь происшествие. Я тебя не унижал.
 Мери Джейн не могла поверить, что Сэм собирается свести все к заурядному происшествию. Это начало ее злить, похоже было, что он не замечал слона рядом с собой в комнате.
 – Ты высмеял мою внешность. Скажи теперь, что ничего подобного не произошло. И еще скажи, что это не унизительно!
 Его лицо по-прежнему ничего не выражало.
 «Сэм не согласится с этим, – подумала Мери Джейн, чувствуя тошноту. – Но если он не признает своей вины, мы расстанемся».
 – Мери Джейн, пойми. Мне нужны были исполнители «До» и «После». Это старая классическая сцена. Ты в этой сцене могла сыграть «До». В этом нет ничего нового. Ты не можешь играть в паре с Джилл, потому что ты похожа на Мишель Пфайффер.
 Мэри Джейн действительно почувствовала тошноту – как будто ее ударили кулаком в живот. Сэм вновь взял газету.
 – Я не хочу, чтобы ты обвиняла меня в чем-то из-за того, что я задел твои чувства по поводу твоей внешности. Я уже говорил тебе, что лично мне ты нравишься. Мы говорили об этом сотни раз. Переживай сама, если тебе так хочется это переживать, но не надо лезть с этим ко мне.
 Сэм встал и пошел на кухню. Мери Джейн слышала, как он налил себе еще кофе, но не могла даже взглянуть на него, когда любовник вернулся на свое прежнее место на кушетке. Она глубоко вздохнула.
 – Я не лезу к тебе. Мне больно. Все, кто видел эту сцену прошлой ночью, или смеялись надо мной, или сочувствовали мне. Я не могу вынести ни одного, ни другого.
 Но все ее вчерашние чувства нельзя было сравнить с тем, что испытывала Мери Джейн сейчас. Сэм делал вид, что ничего не произошло, и винил в происшедшем только ее! Бедняжка почувствовала слезы в глазах, горло перехватило. Но она не заплачет! Сейчас она не заплачет!
 Сэм стоял на пороге и смотрел на нее.
 – Знаешь, в чем твоя проблема? Ты параноик, – сказал он и вышел в спальню.
 Мери Джейн встала и пошла за ним.
 – Параноик? Что ты говоришь, Сэм? Оказывается, ты не был бесчувственен? Ты не сделал мне больно?
 Мери Джейн заговорила громче, на глазах показались слезы злости.
 Сэм повернулся к ней, встал в дверном проеме и стал внимательно изучать отваливающуюся с потолка штукатурку.
 – Очень хорошо, Мери Джейн. Ты не параноик. Ты становишься истеричкой. Я не могу разговаривать с тобой, когда ты в таком состоянии. – Он молча надел носки, свитер, который лежал на стуле возле кровати. – Я выйду, пока ты не остынешь. – Он заправил рубашку в джинсы и надел ковбойские ботинки, вынул черный кожаный пиджак из шкафа и только тогда повернулся к ней. – Не разыгрывай из себя непонятую мученицу, Мери Джейн. На меня это больше не действует.
 – Сэм, не уходи. Не уходи, пока мы не разобрались во всем. Сэм подошел к двери и взялся за ручку.
 – Меня это не касается. Разбирайся во всем сама. И хватит визжать.
 – Ублюдок! – закричала Мери Джейн. – Ты всегда так поступаешь. Началось с выяснения моих переживаний, а закончилось тем, что я – просто карга, которая выгоняет тебя из дома!
 – Как ни странно, у меня тоже есть нервы, – спокойно сказал Сэм.
 – О да, ты не понят здесь, поэтому идешь к Бетани, так?
 Сэм остановился, постоял без движения, не снимая по-прежнему руки с дверной ручки.
 – Ну вот, Мери Джейн. Ты заходишь слишком далеко. Ты на самом деле чертова параноичка!
 Он вышел и хлопнул дверью.
 Мери Джейн уставилась на старую, обшарпанную дверь. Сэм так сильно хлопнул ею, что замок вывалился из паза.
 – О, черт! – сказала она сквозь слезы так тихо, что никто не услышал ее слов.

 9

 Лайла открыла глаза, пытаясь разглядеть часы в полумраке плотно зашторенной комнаты для гостей. Маленькие светящиеся цифры показывали 11:17. Девушка присмотрелась и увидела на циферблате буквы «д.п.». Вся комната была обтянута шелком и походила на какой-то шатер из «Тысячи и одной ночи», картину дополняли седла для верблюдов и медные лампы.
 Лайла лежала и пыталась собраться с мыслями. Перед ее глазами всплыл сон. Она напряглась, чтобы еще раз осознать происшедшее, но почувствовала лишь ужас и отогнала воспоминания.
 Дни и ночи слились в один опаляющий ожог, боль прерывалась лишь благословенной темнотой сна. Девушка повернула голову и ощутила кожей, что подушка ее влажна. Должно быть, она плакала во сне. Лайла поднесла руку ко лбу. Какой сегодня день? Вторник? Среда? Как давно она здесь?
 Семь, восемь, нет, девять дней. Девять дней назад она приехала к тетушке Робби, покинув материнский дом. Перед глазами всплыла картина – Кэвин, на столе… Опять голову пронзила дикая боль. Воспоминания о звериных стонах наслаждения, срывавшихся с его губ, дополнили картину. Лайлу затошнило и чуть не вырвало.
 Послышалось какое-то странное жужжание. Оно доносилось с дальнего конца одноэтажного современного дома, построенного тетушкой Робби для себя в каньоне Бенедикта. Звук становился все громче, он приближался. Потом жужжание замерло, и Лайла услышала, как тетушка Робби повернул ручку перед тем как открыть дверь. Это должен был быть сам Робби. Жозе, слуга, обычно оставлял поднос с завтраком за дверью.
 – Лишь страдание напоминало мне, что я жива!
 Эти слова Робби пропел низким глубоким голосом и тут же вкатился в комнату. На уровне груди он держал лакированный китайский поднос с завтраком. Тетушка Робби резко остановился перед маленьким столиком с медными гвоздиками. Он поставил на него поднос и отдернул шторы, наполнив комнату солнечным светом, а затем опять запел строчку из песни Карли Симсон.
 – Лишь страдание напоминало мне, что я жива!
 – Заткнись и убирайся вон, – прорычала Лайла.
 – Ладно, ладно, дорогая, девять дней уже прошли. Девять дней – вполне достаточный срок, чтобы оплакать человека, – как учит Господь.
 С удивительной грацией Робби сел верхом в седло, его расшитый цветами розовато-лиловый кафтан обвился вокруг ног и закрыл ролики, которые он носил постоянно.
 – Это делает меня очень легким, – объяснил он как-то Лайле. Тетушка Робби улыбнулся.
 – Ну же, я попросил Жозе приготовить это специально для тебя!
 Робби налил в чашку густой черный кофе из маленького антикварного русского самовара. Он клялся, что самовар был ему подарен его первым любовником, потомком низложенных Романовых.
 – Лайла? – спросил педик и сделал паузу.
 Ответа не последовало, тетушка Робби наклонился, взял молоточек и ударил в медный гонг, к которому тот был привязан. Девушка вскочила.
 – Послушай, подружка, убирайся!
 Тетушка Робби уронил чашечку лиможского фарфора на медный поднос.
 Голова у Лайлы от звона гонга разболелась еще сильнее.
 – Не делай этого больше, тетушка Робби. Не делай этого, пожалуйста!
 – Ну-ну. Не надо хныкать. Пора нам и поболтать немного. – Он взбил подушки и устроился поудобнее на диване. Голос Робби смягчился: – Подойди и сядь рядом с твоей старой, но по-прежнему привлекательной тетушкой.
 Лайла вздохнула, села и с усилием передвинулась на подушках. Это было так скверно, что она не выдержала, упала и, спрятав лицо в ладони, разрыдалась.
 – Робби, я не могу больше вынести этого ни минуты.
 Лайла плакала беззвучно, и педик не останавливал ее, пока девушка сама не вытерла слезы рукавом пеньюара, выданного ей Робби в день приезда. Еще через несколько минут Лайла подняла глаза и отпила кофе.
 – Что мне делать?! – спросила она в тысячный раз за прошедшие девять дней.
 – А что ты хочешь делать? – вопросом на вопрос ответил тетушка Робби, протянул руку через стол и потрогал Лайлу за подбородок короткими пальцами с ярко-красными ногтями. Девушка знала, что он любит ее так же сильно, как любил ее отца, хотя бедняжку и передернуло от самого факта его прикосновения, впрочем, как это случалось и от прикосновения кого бы то ни было. Но его мягкость и нежный голос выражали великое сочувствие.
 – Милая девочка, я понимаю, как тебе тяжело, как тебе непонятно все это. Но нельзя же так раскисать… Я говорю это совершенно серьезно. Девять дней – достаточно длинный срок. – Робби снова подкатился к окну и легко коснулся рукой стекла. – Ты не выходила из комнаты с тех пор, как приехала сюда.
 – Я ненавижу эту комнату, – ответила Лайла. Робби повернулся к ней лицом.
 – Она сама устроила эту свадьбу. Моя собственная мать. Она сказала, что Кэвин никогда меня не потревожит. Но она не сказала, почему. Я не знала, пока я не узнала, что он… – голос Лайлы сорвался. Она не хотела оскорблять тетушку Робби, хотя и знала, что всегда может быть честной с ним. – Хорошо, ты же знаешь, – продолжила она. – Это было не только отвратительно, но это было неприлично. Он сказал, что любит меня.
 – Что же, может быть, и любит. Ведь есть различные виды любви, ты же понимаешь. – Робби уже стоял перед большим зеркалом и поправлял свои выкрашенные в рыжий цвет волосы. – Если бы я сворачивался клубочком и не вылезал из постели всякий раз, когда один из моих приятелей вставлял бы свой конец не в ту дырку, я бы уже сошел с ума. – Робби повернулся вокруг своей оси, как бы обдумывая удачную мысль. – В принципе, я уже не в своем уме, но ты понимаешь, что я имею в виду.
 Лайла с видимым усилием поднялась с низких подушек и села на стул рядом со столиком. Она посмотрелась в трюмо, взяла серебряную викторианскую щетку для волос и стала расчесывать волосы, собранные на затылке во множество узелков.
 – Чего я не могу понять, так это почему моя мать совершенно не побеспокоилась о моих чувствах. Она вовлекла меня в это дело, устроила помолвку, но не ради меня!
 Лайла бросила щетку, будучи не в состоянии расчесать спутанные волосы, и повернулась к тетушке Робби, который сидел на краю кровати, скрестив ноги, и слегка покачивал роликом.
 – Это называется нарциссизмом, – сказал он. – Я давно знаю твою мать и люблю ее, но не могу сказать, чтобы я всегда любил ее. Видишь ли, Лайла, всегда надо иметь в виду причины, делающие людей такими, какие они есть. – Робби перестал раскачивать ногой. – Ты знаешь что-нибудь о ее детстве?
 – О, дай мне немного передохнуть. Или ты будешь рассказывать мне, как Тереза пошла на свое первое прослушивание в Лос-Анджелесе босиком по снегу? – резко спросила Лайла.
 – Видишь ли, Лайла, единственный способ быть хорошим родителем – это иметь хороших родителей. У Терезы не было хороших родителей, поэтому и тебя она воспитывала аналогичным способом, тем же способом, благодаря которому сделала свою карьеру, – задницей. – Лайла встала и направилась к двери. – Нет, подожди. Ты должна выслушать меня, – остановил ее Робби. – Ты думаешь, что сумеешь воспитать своего ребенка лучше? Имея в виду то, как тебя саму воспитали?
 – У меня нет детей.
 – А если бы были?
 – Хочу надеяться, что я сумела бы о них лучше позаботиться, – ответила Лайла.
 – И я так думаю. Так же думала и Тереза. И она на самом деле воспитала дочь лучше, чем ее родители воспитали ее.
 Робби встал.
 Оба постояли некоторое время в молчании. Затем тетушка Робби подкатился к открытому окну. Он посмотрел на своего любовника Кена, который в данный момент мыл бассейн. На нем были лишь маленькие плавки. Вдруг Робби закричал Кену:
 – Мэри, что я говорил о твоем одеянии? Ты выглядишь смешно! И тут же повернулся к Лайле, как будто и не прерывал своего разговора.
 Лайла улыбнулась и в свою очередь тоже выглянула в окно. Она увидела, как Кен двигал шваброй по стенкам бассейна, будто и не слышал замечания Робби. Рядом с парнем стоял еще кто-то.
 – Погляди на это, Лайла.
 – Как будто я никогда не видела Кена в плавках, – сказала Лайла более сварливым тоном, чем это было необходимо. – Почему ты не оставишь его в покое? Ведь он никогда тебя не слушает. – Лайла сделала паузу, взглянула на Робби и рассмеялась. – Как ты можешь утверждать, что он выглядит смешно?
 – Нет, я не о Кене. Ты видишь вон ту маленькую девочку, которая сидит рядом с ним в шезлонге?
 – Ты имеешь в виду маленькую черную крошку? – спросила Лайла.
 – Это Симон Дюшесн, звезда телевизионного шоу «Противоположности притягиваются». И она не ребенок. Ей двадцать два года.
 – Это Симон Дюшесн? Но я думала, что ей столько же лет, сколько и ее героине, – шесть или семь.
 – Да, – вздохнул Робби, – все так думают. Она только выглядит как ребенок. У нее была незлокачественная опухоль на надпочечниках. Опухоль тормозила ее рост. Опухоль можно было удалить – требовалась несложная операция. Но ее родители, которые и ввели ее в шоу, решили не делать операции. Теперь уже слишком поздно.
 – Почему? – спросила Лайла, хотя вязкое ощущение в желудке уже подсказало ей ответ.
 – Они сказали, что слишком бедны. Если бы Симон начала нормально развиваться, то неизбежно переросла бы свой персонаж в телешоу. Родители выбрали деньги.
 – Бедный ребенок. Я хочу сказать, бедная женщина, – вздохнула Лайла, и ее передернуло. – Она влюблена в Кена?
 – О нет, она неразвита в сексуальном плане, – ответил Робби. – Родители лишили ее и этого, не дав согласия на операцию. Просто она привязалась к Кену, следует за ним везде, как щенок. Ты ведь знаешь, что Кен отличный слушатель. Они встретились на съемке шоу. Кен был осветителем. – Робби отошел от окна. – Она не сможет никогда работать в другом месте. Что за жизнь, Лайла!
 Лайла ничего не ответила – ее молчание уже было ответом.
 – Есть вещи похуже того, чтобы быть ребенком звезды. Это, например, быть ребенком-звездой. Симон лишена жадными родителями своего роста, своей сексуальной жизни и своих денег. Кен говорит, что она начала судебное дело против родителей. Но какими бы ни были результаты, она все равно в проигрыше.
 – Представляю, как она себя чувствует, – прошептала Лайла.
 – Тсс, ты что, мисс Пожалей-Саму-Себя? Погляди на себя в зеркало. Я не имею в виду опухшие глаза и бледное лицо. Это пройдет через пару часов. Посмотри на себя! Что ты видишь? Отнюдь не черную карлицу.
 Лайла изучающе посмотрела на свое отражение.
 – Я знаю, что красива, тетушка Робби! Знаю, что мужчин тянет ко мне. Но меня не тянет к ним. И вот моя мать выбрала наконец такого мужчину, которому я не нужна. И он мне тоже не нужен.
 – Что же, тебе нужны девушки? – мягко спросил Робби. Лайла вздрогнула и отвернулась, как будто ее ударили по лицу.
 – Нет! Я ненавижу женщин. Робби снова зашикал на нее.
 – Но выбора-то нет. Ладно, может быть, тебя хотя бы утешит то, что в твоей семье смешение полов является уже давней традицией. Твой отец был единственным мужчиной, которого я любил. Ничего не имею против Кена, но твой отец сам не знал, чего он хочет. Он разбрызгивал сперму по всему Голливуду без разбора. «Все вместе – девочки, мальчики, я и мамочка О'Рурк!» Во всей семье только Тереза носила трусики. Ты должна поучиться у нее. Однажды она приняла единственно правильное решение, осознав, что твой отец сделает ее несчастной. Мне не нравится, как именно это решение отразилось на тебе, но это решение спасло ей здоровье. Тереза решила, что коль скоро ее любовная жизнь не может совпасть с ее карьерой, то она превратит свою карьеру в любовную жизнь. Она хотела этого и получила желаемое. А ты, Лайла? Чего ты хочешь?
 Лайла долго смотрела на свое отражение в зеркале. Не отводя глаз от зеркала, она сказала:
 – Я хочу, чтобы все меня любили, но на расстоянии.

 10

 За семь с половиной миль от Форта Дрэм, в Техасе, Шарлин стояла на обочине Десятой дороги. Жаркое солнце жгло ей голову, раскаленная черная земля прожигала тонкие подошвы сандалий. Шарлин знала, что находится в семи с половиной милях от Форта Дрэм, ведь она собственными ногами прошла каждый дюйм из этих семи с половиной миль. Это же расстояние прошел и Дин, но он к тому же еще нес чемодан. Вначале, когда они тронулись в путь, это показалось им лучшим выходом из положения. Но не проехали они и трех миль, и Шарлин стала подозревать, что водитель грузовика слишком уж к ней расположен. Беглецы быстренько выбрались из машины. Возможно, водитель не имел в виду ничего плохого, возможно, Шарлин поспешила, но когда он начал предлагать девушке посидеть за рулем, нежно поглаживая ей руку, она испугалась, что все это может плохо закончиться.
 «Да, это было правильное решение», – рассуждала Шарлин сама с собой. Именно это посоветовала бы ей и мама, если бы она только оказалась здесь. Но хотя ее мамы уже давно не было в живых, Шарлин не хотела сделать ничего такого, за что ее маме пришлось бы краснеть. Все, что говорил отец, было ложью. Шарлин мысленно помолилась: «Благодарю тебя, Господи, за то, что Ты помог нам выбраться из Лэмсона в Форт Дрэм, за то, что мы выбрались из грузовика на эту раскаленную дорогу вместо того, чтобы оставаться в трейлере, а позже, может быть, гореть в аду». Мысль о том, что им с Дином придется гореть в аду за то, что они сделали с отцом, пришла ей в голову случайно. Но Иисус, наверное, сумеет их понять. «Дорогой Иисус, прости нас. Этого никогда больше не случится», – сказала Шарлин про себя.
 Дин тяжело шагал рядом, пот стекал по его лбу и лицу, белая рубашка посерела на груди, мальчик был мокрый и от ходьбы, и от того, что нес тяжелый чемодан. Он нарушил по крайней мере две заповеди из десяти, но Шарлин была уверена, что Иисус простит его. А если Дин будет отправлен в ад, то Шарлин будет молиться, чтобы последовать за ним. «Наверное, – думала она, – в аду ненамного жарче, чем на Десятой дороге за Фортом Дрэм, в Техасе». Мимо промчался белый «шеви», но ветер от него больше походил на дыхание горячей печи.
 – Шарлин, – позвал Дин. – Это был новый номер Нью-Хемпшира. Никогда еще не видел такого, что это значит – «Живи свободным или умри»?
 – Это значит, что в Нью-Хемпшире никто тебя не ждет, – сказала Шарлин. Дин был еще мальчиком, поэтому он сел на обочине шоссе и стал следить за номерами машин из других штатов. Ему хотелось увидеть номера из всех пятидесяти штатов. Дома он часами просиживал у шоссе, хотя там ездили в основном техасские машины, а другие пролетали так быстро, что трудно было прочитать, что на них написано. Но Дин был очень терпеливым.
 – Шарлин, я уже видел номера пятнадцати штатов: Техаса, Арканзаса, Оклахомы, Флориды, Нью-Мексико, Аризоны, Нью-Йорка, Огайо, Колорадо, Индианы, Калифорнии, Теннеси, Миссисипи, Луизианы и Нью-Хемпшира!
 – Это прекрасно, Дин!
 Сколько им еще идти до другого города? Шарлин не могла вспомнить, как далеко было до границы Техаса. В какой-то момент она вдруг почувствовала ужасную усталость и поняла, что больше не может сделать ни шага.
 Но она должна была идти. Им с Дином придется рискнуть и проголосовать. Потому что им необходимо выбраться из Техаса и, может быть, даже из страны. Всякий раз, когда мимо проезжала полицейская машина, Шарлин была уверена, что им с Дином грозит беда.
 Они перенесли тело отца в машину Бойда вместе с битой, потом столкнули машину в кювет. Шарлин произнесла молитву, так хорошо, как сумела, и попросила Бога принять обе души. Но она просто не могла себе представить, чтобы даже Иисус смог простить ее отца. Она же сама никогда не сможет. Потом они с Дином взяли мамину Библию, немного одежды и немного денег, скопленных ими и хранившихся под кухонным шкафом. Они шли всю ночь, добрались на машине до Форта Дрэм, проспали весь следующий день в парке около почты, потом сели на другую попутную машину, из которой вскоре и выбрались от греха подальше. Шарлин знала, что необходимо разработать план, хороший план, но ее мысли все время вертелись вокруг одного и того же: «Отец Небесный, прости их, ибо они не ведают, что творят».
 Она услышала «это» задолго до того, как увидела. Мотор работал так мощно, что девушка остановилась и сощурила глаза, чтобы лучше разглядеть машину. В дрожащем от жары воздухе она разглядела серебристый силуэт. Шарлин не успела и понять, а машина уже оказалась рядом – первая машина за все время пути, которая шла так быстро, что невозможно было понять, что это – машина или вихрь.
 Не говоря ни слова, Дин встал на обочине, подняв большой палец вверх, другой большой палец лежал за поясом. Шарлин села на чемодан, слегка укрытая от солнца тенью Дина, наклонилась вперед, локти на коленях, чтобы не привлекать внимания к изгибам своего тела.
 Это был «понтиак». Большая машина с темными окнами, плотно закрытыми, чтобы не впускать в кабину горячий воздух. Шарлин увидела водителя, остановившего машину как раз рядом с ними. Пожилой мужик, лет пятидесяти-шестидесяти. Тем лучше. В машине сидела собака. Разве у извращенца может быть собака? Шарлин надеялась, что нет. Оба бросились к опустившемуся окну и впились глазами в водителя машины.
 – Куда вы идете? – спросил он.
 – Монтана, – ответил Дин.
 – Калифорния, – ответила Шарлин. Ответы прозвучали одновременно. Водитель рассмеялся.
 – Еще не решили? – спросил он, улыбаясь.
 – Нет, мы знаем, куда идем. Сначала в Калифорнию, а потом в Монтану. А куда вы едете?
 Решив, что в этой машине ехать можно, Дин потянулся к собаке – огромному черному Лабрадору.
 – В Калифорнию и дальше. Залезайте, – сказал незнакомец и открыл дверцу.
 Шарлин взглянула на Дина и села на заднее сиденье. Дин бросил рядом с ней чемодан и уселся впереди, рядом с собакой. Как только дверцы закрылись, они ощутили благословенную прохладу.
 Шарлин посмотрела вокруг и заметила у себя в ногах большой чемодан водителя и канистру на пять галлонов. Наверное, далеко едет, если у него так много багажа. Девушка откинулась на спинку сиденья и погрузилась в покой. Ее приятно обвевал прохладный воздух из кондиционера, подсушивая влажную рубашку, от холода соски на груди затвердели. Дин повернулся к ней на мгновенье и улыбнулся.
 – Как вас зовут? – спросил водитель.
 – Я Шарлин, а это мой брат Дин, – ответила Шарлин, мягко коснувшись плеча своего брата и одновременно поправляя другой рукой спутанные волосы. – А как вас зовут?
 – Доуб Самуэлс, имя ничем не хуже иных. А собаку зовут Опрах, потому что она черная и умная. Она к тому же хорошо воспитана.
 Поездка продолжалась в молчании. Дин поглаживал Опраха, а Шарлин думала, убаюканная прохладным воздухом и движением машины. «Как хорошо», – думала она, благодаря Бога за ниспосланную удачу. Девушка взглянула на затылок Доуба и заметила, что у него только что подстрижены волосы. Воротничок его хлопковой рубашки был чистым и отглаженным. Шарлин взглянула в зеркало заднего обзора и убедилась, что он смотрел не на нее, а не спускал глаз с дороги.
 С зеркальца свисала маленькая пластмассовая табличка, на которой было написано: «Мой хозяин – еврейский плотник». Слова были написаны каким-то церковным шрифтом. «Кто его хозяин?» – подумала Шарлин, потом поняла, что означают эти слова. Он христианин, и напряжение окончательно покинуло девушку. «Спасибо Тебе за это послание», – молилась она.
 Но вот сзади появилась еще одна машина. Она шла так близко, как будто преследовала их. Шарлин почувствовала неприятное ощущение в желудке, как при просмотре фильма «Беглец», когда буквально в каждом новом эпизоде Дэвида Янсена чуть не догоняли. Девушка оглянулась и обрадовалась, увидев, что это не полицейская машина. Но, может быть, это переодетые полицейские: сердце Шарлин учащенно забилось.
 – Я делаю шестьдесят пять миль в час, а парень все равно у меня на хвосте, – пожаловался Доуб.
 – Грязный пес, – согласился Дин, потом взглянул на Опраха. – О присутствующих не говорят, – добавил он.
 Доуб рассмеялся.
 – О, она может и обидеться! – Доуб похлопал Опраха, и тот завилял своим тяжелым хвостом. – Собака – единственное существо, которое любит вас больше, чем вы ее.
 Преследовавшая их машина поравнялась, обогнала их и ушла далеко вперед. Сердце Шарлин вновь забилось нормально.
 Они ехали уже довольно долго, «понтиак» легко проглатывал милю за милей, а ведь они так страшили Шарлин. Беглецы уже далеко от Лэмсона. Они были похожи на семейство, проводящее свой отпуск в поездке. Может быть, полиция вообще не обратит на них никакого внимания? Уже совсем скоро они окажутся за пределами Техаса. Может быть, все будет о'кей?
 Наконец Доуб прервал затянувшееся молчание.
 – Мне нужно остановиться на вон той станции, впереди, – сказал он, сворачивая на одинокую заправочную станцию.
 Шарлин насторожилась.
 – Вы будете заправляться бензином?
 «Быть может, он считает, что мы должны заплатить за бензин?»
 У Шарлин с Дином на двоих было шестьдесят долларов, они не могли позволить себе расходы на бензин – только иногда немного поесть…
 – Увидите, – ответил Доуб.
 Он подвел машину к единственной заправочной колонке и остановил машину возле нее. Затем вышел и поприветствовал какого-то молодого человека, почти скрытого в тени.
 – Хоуди, – позвал Доуб, потом открыл заднюю дверцу и вытащил канистру, стоявшую в ногах у Шарлин. Он оставил дверцу открытой, приказал Опраху сидеть на месте и сделал пару шагов в сторону веранды. Заправщик сидел на стуле, откинувшись назад, ноги его лежали на ограде. Шарлин отметила, что парень в комбинезоне до сих пор ничего не ответил.
 – Вы не могли бы налить мне воды, – обратился к нему Доуб, показывая пустую канистру так, чтобы человек на веранде мог ее увидеть.
 – А как насчет бензина? – спросил человек.
 – Бензина не нужно, только воды.
 – Я продаю бензин.
 – Но мне не нужен бензин, молодой человек, только вода, – улыбнулся Доуб широко, не воспринимая обиды, даже если парень и хотел его обидеть.
 Шарлин вышла из машины и стояла, заложив руки в задние карманы джинсов.
 – Мы будем вам очень признательны, – сказала она. Девушка прекрасно знала провинциальные нравы: после того, как их покинула мама, они с отцом жили в самых разных городках. Шарлин не хотела скандала.
 Человек на веранде поставил стул ровно и опустил обе ноги на пол. Солнце осветило его длинное лошадиное лицо, и девушка увидела, как расширились его маленькие глазки.
 – Конечно, мэм, – сказал он. – Вот сюда, пожалуйста. Дин тоже вышел из машины и пошел с Доубом.
 – Зачем вам вода, мистер Самуэлс? Машина не перегрета.
 Дин разбирался в моторах почти так же хорошо, как в животных. Доуб наклонился, поднял шланг, повернул кран и положил наконечник шланга в канистру. – Сынок, сейчас ты увидишь чудо современной науки, – сказал он Дину, наблюдая за тем, как наполняется канистра.
 – Какое чудо?
 – Я налью воду в бак, брошу туда таблетку, и вода мгновенно превратится в бензин.
 – Вы можете это делать? – спросил Дин, голос его от удивления стал очень высоким.
 – Конечно, следи за мной. Дин позвал сестру.
 – Эй, Шарлин! Доуб сейчас заправит свою машину водой. У него есть специальная пилюля.
 Лицо Дина расплылось в улыбке, и он внимательно следил за каждым движением Доуба.
 Шарлин тоже наблюдала за Доубом: он с видимым усилием нес полную канистру.
 Что за шутки он задумал? Или Доуб – один из тех парней, которые пытаются показать свой ум, и теперь дразнит Дина? В Лэмсоне таких было полно. Она подыграет ему, но как всегда постарается защитить чувства мальчика. Впрочем, Шарлин была слегка разочарована в Доубе – так глупо шутить с Дином!
 – Конечно, Дин, он может, он единственный в мире, кто это может делать! – Шарлин не выказала ни малейшего удивления, пока Доуб на самом деле не открыл канистру с бензином.
 – Мистер, – сказал человек в комбинезоне, сделав два шага в их направлении. – Если вы смешаете бензин с водой, то не сможете выехать отсюда. Бьюсь об заклад – вы не можете этого сделать. Ставлю пять долларов.
 Он стоял, засунув руки в карманы, и улыбался – в первый раз с того времени, как они затормозили у его станции.
 – Речь идет не о воде, молодой человек. Это будет настоящее топливо, – сказал Доуб, наклоняя канистру и наливая воду в бак.
 Дин и человек в комбинезоне открыли рты.
 – О, что вы делаете, мистер! Вы испортите машину!
 Доуб не обратил ни малейшего внимания на протесты незнакомца и продолжал заливать воду, потом он позвал Дина:
 – Сынок, дай мне коробочку с таблетками, она в отделении для перчаток.
 Дин кивнул, залез в машину и принес Доубу коробочку, тот поставил ее на крыло и открыл. И Дин, и парень подошли ближе, не спуская глаз с огромных красных пилюль. Доуб взял одну капсулу, медленно поднял ее против солнца и осторожно, как будто выполняя какой-то ритуал, опустил капсулу в бак и закрыл его.
 Доуб наклонился к Дину и бросил ему ключи от машины.
 – Заводи машину, сынок, а я пойду возьму пару бутылок воды. Он прошел мимо парня к автомату с напитками, а мотор закашлял и взревел.
 Шарлин посмотрела на автомобиль, потом на Доуба. Она не была до конца уверена в том, что произошло. Что именно находилось в пилюлях?
 – Где вы достаете пилюли, мистер? – В голосе рабочего заправочной станции звучал благоговейный трепет. Он был удивлен ничуть не меньше Шарлин.
 – Я сам их сделал, – сказал Доуб, направляясь к машине с четырьмя бутылками холодной воды в руках. – Я изобрел способ превращения воды в бензин. – Доуб передал две бутылки Шарлин и Дину, третью отдал рабочему станции. – Меня зовут Самуэлс – Доуб Самоулс, – сказал он, протягивая парню руку. – Как зовут тебя?
 Молодой человек пожал руку и взял бутылку с напитком.
 – Эб Клун! – Эб подошел к машине. – И сколько галлонов идет на милю?
 Доуб сделал несколько глотков, потом ответил:
 – Гораздо меньше, чем если бы это был просто бензин. Один галлон воды с одной пилюлей равен трем бакам простого горючего. Шарлин, мы сегодня хоть раз останавливались, чтобы заправиться?
 – Нет, это первый раз, – ответила она. Дин был взволнован.
 – На самом деле, ни разу, – сказал он с гордостью.
 – А ведь еще сегодня утром я был в Сан-Антонио.
 – А из чего ваши пилюли?
 – Это забавная штучка, Эб, если тебя можно так называть. – Эб Клун кивнул головой в знак согласия. – Это сделано из разного хлама вокруг дома. В них нет ничего, чего не было бы у тебя в кухонном буфете. Но больше я тебе ничего не скажу. Уже очень многие интересовались моими пилюлями, будь уверен.
 – А сколько они стоят? – спросил Эб.
 – Они не продаются, молодой человек. Я как раз направляюсь в одну крупную нефтяную компанию, чтобы показать свое изобретение. – Доуб отпил еще глоток и вернулся к автомату, чтобы взять новую бутылку. – Не могу тебе больше ничего сказать, но они весьма заинтересованы в моем изобретении.
 – Я бы купил пару таких пилюль, если, конечно, цена была бы мне по зубам, – предложил Эб.
 Шарлин наблюдала за тем, как Доуб нацедил напиток в бутылку, затем задрал голову, как будто размышляя над предложением.
 – Ты обещаешь мне не пытаться скопировать рецепт пилюли? – спросил он. Эб быстро кивнул головой. – Что же, я мог бы продать тебе несколько штук по пять долларов за каждую, но не больше десяти. Нам ведь нужно еще добраться до Калифорнии, а потом до Монтаны, – сказал он, повернувшись к Шарлин и улыбаясь ей. У него была приятная дружелюбная улыбка. – Но тогда дайте напиться еще и моей собаке, ее мучает жажда.
 – С удовольствием, сэр, – воскликнул Эб и, повернувшись, почти побежал к дому. – Берите хоть всю воду, – с опозданием крикнул он.
 – Теперь запомни, – сказал Доуб после того, как Опрах выпил ведро воды, а сам он вручил десять капсул парню и получил взамен пятьдесят долларов грязными помятыми бумажками, – один галлон воды и одна пилюля равны трем бакам горючего, может быть, даже четырем. Но не пытайся получить больше! – Эб кивнул. – Иначе ты будешь разочарован.
 Доуб приказал Опраху вернуться в машину и сел на освобожденное Дином место водителя; Шарлин опять уселась сзади. Доуб завел мотор, опустил стекло и вытянул руку. Эб пожал ее.
 – Я уверен, что ты получишь то, чего заслуживаешь, – сказал изобретатель.
 – Мистер Самуэлс, я так вам благодарен, как папа-то будет рад, – пробормотал Эб и отступил, освобождая дорогу.
 – Не за что, – ответил Доуб. – Мне жаль, что не могу дать тебе больше.
 Он завел мотор и тронулся, помахав Эбу на прощание рукой. Дин молчал недолго.
 – Мистер Самуэлс, – сказал он, когда путешественники выехали на шоссе. – Когда мы приедем в Калифорнию, вы станете богатым человеком.
 Шарлин увидела, что Доуб поглядел на нее в зеркало.
 – Я уже богат, сынок, – ответил он, похлопал Опраха, и подмигнул Шарлин.
 Шарлин проснулась рано, рядом с ней еще спал Дин, вторую кровать они не тронули. Девушка медленно поднялась, чтобы не разбудить брата, и вошла в маленькую ванную мотеля, где они остановились прошлой ночью. Простыни на кровати были чистыми и накрахмаленными, и Шарлин застонала от удовольствия, когда наконец улеглась вчера вечером. Усталые и счастливые, Шарлин и Дин уснули сразу же, Дин обнял ее рукой, как будто защищая. Проходя в ванную, Шарлин дотронулась до зеленого покрывала, жалея, что у нее в детстве не было такого же. Зеленые плотные шторы обрамляли окно. Ковер под ногами был мягкий, она чувствовала его босыми ступнями. Все было так красиво, так чисто – как комната в рекламном каталоге. Никогда в жизни девушка не жила в такой красивой комнате. За время недельного пути в компании Доуба это был уже четвертый мотель, в котором они останавливались, и Шарлин ни разу не почувствовала опасности. Бог заботился о них. Как добрый знак, в каждом номере гостиницы Шарлин находила Библию.
 Беглецы проехали уже более тысячи миль, и наконец вчера выехали за пределы Техаса. Доуб предпочитал ехать по небольшим дорогам, иногда даже делал крюк. Раза три-четыре в день он останавливался, чтобы попросить воды – ему хотелось узнать, на сколько времени хватит его горючего. Каждый раз он наполнял бак доверху водой и продавал несколько пилюль. Все было так просто, что Шарлин соглашалась, чтобы Доуб оплачивал им еду и место в мотеле, – ведь он даже не пытался к ней прикоснуться.
 Сидя на унитазе, Шарлин осмотрела маленькую, чистую ванную, выложенную белым кафелем. Для каждого висело по два полотенца, на полочке лежали два небольших кусочка мыла в обертке. Они такие красивые, что жаль было просто так использовать их только раз и оставить. Шарлин очень нравились маленькие кусочки мыла, но она не возьмет ни одного. Девушка закончила свои дела, спустила воду и хихикнула, потому что вода вышла с большим шумом. Потом сразу стало тихо.
 Шарлин отдернула белую прозрачную занавеску и была удивлена, какая сильная струя полилась из душа. Там, в Лэмсоне, в трейлере, она привыкла, что вода едва льется тоненькой струйкой. Здесь лежали еще два кусочка вкусно пахнущего мыла и маленькая бутылочка шампуня. Доуб объяснил, что мыло и шампунь входили в стоимость номера и она могла оставить их себе. Но Шарлин не хотела этого делать.
 «Наверное, мотель дорогой», – подумала девушка. Но насколько он дорог, она не знала. Это место лучше тех, где они уже останавливались, но все мотели были хороши. Дин был на седьмом небе от счастья.
 Там, в Лэмсоне, самым большим развлечением Дина, кроме наблюдения за номерами проезжающих машин, было шоу «Энди из Мэйберри». Он смотрел все части этого шоу по несколько раз, и оно ему не надоедало. Мальчику нравилась тетушка Би, он смеялся над Гомером, огорчался вместе с Брани, депутатом. Шарлин казалось, что больше всего Дину нравится Опи – сирота, оказавшаяся в небольшом городе. Теперь, в пути, мальчик скучал по людям из Мэйберри. Поэтому он был обрадован, увидев вчера вечером в номере телевизор – как раз показывали эпизод о тетушке Би.
 Перед тем как заснуть, Шарлин подумала, что им с Дином очень повезло: они встретили Доуба, ели в хороших ресторанах и спали в чистых постелях. Кроме того, они могли каждый день принимать горячий душ. Девушка насухо вытерлась и выглянула из окна – как раз в тот момент, когда Доуб Самуэлс переходил через шоссе с двумя канистрами в руках. Опрах шел за ним следом.
 Шарлин наблюдала за Доубом через окно ванной комнаты. Он подошел к машине, открыл бак и, быстро поглядев по сторонам, залил бензин прямо в бак! Потом закрыл крышку бака и пошел к тому месту, куда вчера наливал воду. Он присел рядом с крылом, заглянул под него, что-то открыл. Ручьем полилась вода. Опрах стал ее лакать. Доуб залез в задний карман, достал носовой платок и вытер руки. Затем он повернулся и направился к комнате Шарлин и Дина.
 Девушка отошла от окна. Что же это такое? Шарлин почувствовала, как задрожали руки. Она не была уверена, но что-то здесь было нечисто. Девушка быстро натянула джинсы и рубашку и попыталась открыть дверь до того, как постучит Доуб. Но не успела.
 Дин шевельнулся на стук, и Шарлин слегка толкнула его, указывая на дверь в ванную комнату. Дверь открылась, но солнце прямо за Доубом было таким ярким, что девушка невольно прищурилась.
 – Малыши готовы идти завтракать? – спросил гость.
 – Я готов, – ответил Дин еще сонным голосом, направляясь в ванную.
 – Тогда через десять минут встречаемся в кафе, – радостно сказал Доуб и направился к главному зданию.
 Шарлин помахала ему рукой, потом закрыла дверь и крикнула Дину:
 – Десять минут, делай все очень быстро.
 Пока брат одевался и умывался, она заправила кровать, смахнула пыль в комнате и сложила полотенца.
 Кафе было почти пусто. Только в баре сидели несколько шоферов грузовиков. Шарлин и Дин подошли к Доубу, который, поджидая их, читал газету. Девушка села напротив Доуба, Дин рядом, вытянув свои длинные ноги в проход. Подошла официантка, налила каждому кофе.
 – Чего бы вам хотелось, малыши? Все, что только вам хочется – запомните. Я за все плачу, – улыбнулся Доуб и пододвинул к ним меню, даже не открывая его.
 После чашки кофе Дин сразу же оживился в ожидании вкусной еды.
 – Стек и яйца, – сказал он. – И еще овсянку. И еще блинов – с сиропом.
 Доуб засмеялся:
 – Вот это мне нравится. Мужчина, не боящийся избытка холестерина в крови. – Он взглянул на Шарлин. – И женщина тоже не должна этого бояться. Хотя, извините, мисс? – Доуб обратился к официантке. – Можно заказать бэкон без гарнира? Моя собака всегда плохо себя чувствует, если на завтрак не получит порцию бэкона. Она любит, чтобы бэкон был хорошо поджарен.
 Бэкон из ресторана для собаки? Шарлин была поражена. Но в памяти всплыла сцена с баком машины. Быть может, для Доуба деньги были чем-то весьма легким, и потому легко тратились?
 Они ели в тишине, слышалось лишь позвякивание кофейных чашек и вилок. Дин закончил первым. Он с шумом бросил вилку и откинулся на спинку стула, похлопав себя двумя руками по животу.
 – Мой живот набит, как у гуся в корзине. Я вынесу бэкон для Опраха, мистер Самуэлс, если он уже готов. – Доуб кивнул головой. – Шарлин, я буду снаружи, – пообещал мальчик и направился к двери.
 Шарлин отпила кофе и поставила чашечку на блюдце.
 – Мистер Самуэлс, – начала она.
 – Мистер? – спросил Доуб, и его брови поднялись. Он улыбнулся и положил газету на стол. – Похоже, у вас серьезное дело.
 – Доуб, – исправилась Шарлин. Она даст ему шанс объясниться. – Я знаю, что вы очень умный и добрый человек, но с этой бензиновой пилюлей – я чего-то недопонимаю.
 Шарлин заколебалась, не желая обидеть человека, но в то же время… если в его поступках было что-то нечестное, она хотела это знать. Шарлин и Дин и так уже оказались в беде.
 – Чего вы не понимаете, Шарлин? – спросил Доуб. «Лучше рассказать ему обо всем», – решила девушка.
 – Я видела, как сегодня утром вы заливали бензин в бак, и чувствую себя весьма неловко, – добавила Шарлин. – Я не берусь судить вас, Доуб. Не мне судить кого бы то ни было. Но, понимаете ли…
 – Вот в чем дело, – пробормотал Доуб. Он заговорил тише, наклонился вперед, к Шарлин, и посмотрел ей прямо в глаза. – Я уважаю вас, юная леди. – Он сделал паузу, как будто обдумывая, что сказать. – Я всегда вижу, когда люди попадают в беду, и я вижу, что вам и Дину нужен друг. Я вижу, как вы заботитесь о мальчике, как он любит вас. Это прекрасно. Это на самом деле прекрасно. – Он снова замолчал. – Видите ли, Бог наградил меня талантом. Я использую этот талант, чтобы делать деньги. Я не знаю, почему Бог не наградил этим талантом и других людей. Я никогда не причиняю зла тем, кто делает добро. Вы наблюдательны и уже заметили это. Не правда ли?
 Шарлин подумала об Эбе Клуне, о других людях, об их низости. Она кивнула головой.
 – Я понимаю – но, может быть, мне и Дину продолжить путь самим?
 Доуб посмотрел на нее грустно.
 – Мне невыносима эта мысль. У меня есть талант, и все, что я могу сделать, – это поделиться с другими щедрым подарком Господа Бога. Кроме того, на дороге очень одиноко. Даже в компании Опраха. Поэтому я прошу вас позволить мне заботиться о вас и о Дине, пока мы не доехали до Калифорнии. К тому же Дину необходима чья-то забота.
 Шарлин подумала, как хорошо, когда можно ехать в отличной машине, останавливаться в комфортабельных мотелях, спать в чистой постели, есть вкусную еду. Но Доуб говорит ей, что он делает что-то плохое. «Сгинь, сгинь, Сатана», – подумала девушка. Но Доуб, с таким добрым лицом, с морщинками, разбегающимися от глаз, не похож на сатану. Может быть, ему еще что-то от нее надо?
 – Доуб, ни у меня, ни у Дина нет денег. Все, что мы можем для вас сделать, – это помочь вести машину. Ничего больше я для вас сделать не могу.
 «Так, все правильно», – подумала она.
 Доуб продолжал смотреть прямо в глаза Шарлин.
 – Я уважаю вас. Вы мне ничего не должны, Шарлин. Мне нравится, как вы помогли мне тогда на заправочной станции своим внезапным появлением. Вы прекрасно дополнили декорацию. Вот это мне на самом деле помогает. Без вас, может быть, мне иногда вообще не дали бы воды. Не обратили бы даже внимания. Все эти ребята безумно жадные. Все, о чем я вас прошу, – всякий раз, когда мы останавливаемся, выходите из машины, как вы это уже делали. Благодаря приятной наружности можно получить то, что добрый христианин должен получать просто так.
 Шарлин опустила глаза.
 – Доуб, ведь эти пилюли не работают?
 – Они работают на меня, Шарлин. И я никогда не продаю слишком много. К тому же это не такая уж большая приманка. Только те, кто хочет получить что-то ни за что, покупают их. Я никогда не попрошу вас лгать! Все, о чем я вас прошу, – это стоять рядом с машиной. Я не подвергну вас риску. Я никогда не задам ни вам, ни Дину такого вопроса, на который вы бы не смогли ответить честно. – Доуб помолчал минуту и продолжил: – Я доставлю вас в Калифорнию и в Монтану, если захотите, накормленными и отдохнувшими.
 Шарлин долго молчала, сцепив пальцы на коленях.
 – Хорошо, Доуб, если ни мне, ни Дину не нужно делать ничего плохого или лгать, мы поедем с вами.
 Доуб протянул руку через стол и пожал Шарлин руку.
 – Вы оказываете мне большую любезность, мэм, – сказал он и приподнял воображаемую шляпу. – Знаете, я ведь значительно старше вас и по-доброму отношусь к женщинам. Я бы вежливо попросил вас об одолжении, но понимаю ваши отношения с Дином. Вы в полной безопасности со мной. Как бы там ни было, последние несколько лет я переключил свое внимание и привязанность с женщин на собак. Человек может быть полным дураком, но собака никогда не перестанет его уважать, она лучше тоже станет дурой. – Доуб засмеялся вслед за Шарлин, потом вновь посерьезнел. – Видите ли, у меня есть проблема практического свойства. Мне не нравятся женщины, которые суют свой нос в мои дела. Черт с ними, черт со мной. Женщину я всегда мог найти. Но хорошие женщины слишком зависимы и слишком впечатлительны. Они или не хотят знаться со мной, или хотят иметь то, что я имею, но не желают знать, откуда это берется. Поэтому я одинок.
 Доуб замолчал. Они сидели рядом, сквозь окно лился солнечный свет. Молчание их было молчанием друзей. Потом Доуб наклонился к ней.
 – Шарлин, когда сегодня утром я шел разбудить вас, то увидел, что одна кровать осталась нетронутой. Это, конечно, ваше дело. Но позвольте мне дать вам один небольшой совет. То, что вы делаете, никого не касается. Однако большинство тех людей, которых вы будете встречать, станут совать свой нос в ваши дела. Поэтому я думаю, Шарлин, лучше вам больше не называть Дина братом. Говорите всем, что он ваш приятель. Именно это люди хотят услышать, и вам тоже будет легче.
 Шарлин вспыхнула, и мысли ее заметались. О чем он говорит? Конечно, девушка поняла. Они с Дином всегда были вместе эти годы, привыкли делить тепло друг друга, утешение, которое они друг другу приносили. Но никто еще ни разу вслух ей не сказал того, что произнес Доуб. Девушка оправилась от шока. Но ей нужно было что-то сказать.
 – Он на самом деле мой приятель, – сказала она, твердо смотря в глаза Доубу и ощущая, как краска все еще не отхлынула от ее лица. – Я называю его братом, чтобы люди не думали, что мы живем в грехе.
 Ложь давалась ей тяжело. Вот она нарушила еще одну заповедь. Доуб выпрямился на стуле.
 – Извините за неверное понимание, – сказал он, опустив глаза. Потом к столу вернулся Дин. Доуб встал и потянулся. – Пора в дорогу. Навстречу приключениям.
 Он похлопал Дина по плечу, и Шарлин заметила, что этот отцовский жест понравился мальчику. Их отец дотрагивался до Дина, только когда хотел причинить ему боль.
 Дин пошел вперед, к стоянке, а Доуб наклонился к Шарлин и сказал:
 – Он большой жизнелюб, наш Дин. И очень добрый. У него хороший характер. Не хотелось бы, чтобы он когда-либо утратил эти качества.
 Доуб посмотрел мимо Шарлин.
 – Я тоже этого не хотела бы, – согласилась Шарлин. Все трое сели в машину.

 11

 Мери Джейн долго рыдала и наконец заснула. От Сэма не было вестей уже четыре дня. Она то сходила с ума от беспокойства, то впадала в ярость. Сейчас Мери Джейн съела два пакета печенья, допила бутылку «Джека Дэниэла» и начала новую. Она ходила по комнатам, принимала душ, пила, засыпала, но не уходила из квартиры, опасаясь, что Сэм позвонит, а ее не будет дома. Да и идти было некуда. Ей приносили еду на дом из китайского ресторана: свинину в сладком соусе и цыпленка. Мери Джейн ела это на обед и на ужин. Теперь, одна в огромной постели, она вновь заснула. Ее поднял звонок телефона. «Сэм! – подумала она, бросаясь к аппарату, – О, слава Богу!»
 Мери Джейн постояла недолго рядом и подождала, пока раздастся еще один звонок, потом сняла трубку.
 – Алло. – Голос звучал ровно, в нем не было ни излишней патетики, ни излишней радости.
 – Хи, Мери Джейн, это Нейл. Ты в порядке?
 – О, Нейл! – Она чувствовала себя так, как будто из легких откачали весь воздух. – Нет, я не в порядке. Я чувствую себя плохо.
 – Ладно, – вздохнул Нейл. – Знаешь, что сказал об этом Конфуций? – «Случаются и дрянные времена».
 – О, да. Протестанты говорят, что дрянные времена наступают, когда ты их заслуживаешь.
 – Снова Сэм?
 – Конечно. Он куда-то ушел. Я несколько дней о нем ничего не слышу.
 – Ты хочешь поговорить об этом?
 – Упаси Бог! Лучше развесели меня!
 – Думаю, у меня есть как раз подходящий рецепт. Ты не забыла, что сегодня вечером я даю новый номер в «Комеди Клаб»? Мое последнее выступление накануне больших перемен.
 «О, черт!» – подумала Мери Джейн. Конечно же, она забыла. Боже, она даже толком не знала, что за день сегодня.
 – Нет, Нейл, как я могла об этом забыть? – солгала она.
 – Итак, ты будешь там? Я заказал специально для тебя столик с закуской в первом ряду.
 – О, конечно, я буду. – Мери Джейн знала, что думал Нейл о Сэме вообще, что он думал о ссоре, и ей не хотелось обсуждать с ним этот вопрос. Она вздохнула, несчастная, но терпеливая. Потом быстро добавила. – Когда начнется шоу?
 «Вот еще одна вещь, которую надо сделать, но очень не хочется», – подумала Мери Джейн, вешая трубку. Большой белый персидский кот по кличке Миднайт вспрыгнул на кровать, прижался к ней и выжидающе заглянул в лицо. Она открыла дверцы дешевых металлических кухонных шкафов. Кошачьи консервы закончились. Мери Джейн обыскала все полки, пока не нашла банку за коробкой с окаменевшим постным сахаром.
 – Ну вот, – сказала она, открывая консервную банку. – Это последняя. Иди ищи еду в городе.
 Мери Джейн вошла, пошатываясь, в ванную комнату и включила душ, сделав воду такой горячей, что едва могла вытерпеть. Она только один раз успела вымыть шампунем свои густые, тяжелые темные волосы, когда зазвонил телефон. Мери Джейн откинула занавеску, не выключая воду и оставляя на полу мыльные следы, бросилась в маленький узкий холл. Она поскользнулась, когда входила в кухню, удержалась за край стола, устояла на ногах и схватила трубку.
 – Алло!
 – Привет. – Голос Сэма был мертв, холоден, как обычно после ссоры, но это был голос Сэма.
 – Привет. Боже мой, Сэм, все было так глупо. У тебя все в порядке? – спросила она. Черт, это уже патетично.
 – Да, а ты?
 – Мне лучше.
 – Слушай, Эм Джи. Я приношу извинения за ту ночь. Я не подумал. Ты знаешь. Только что вернулся после переговоров в Лос-Анджелесе. Столько переживаний за небольшой отрезок времени…
 О, слава Богу! Он извинился! Слезы наполнили ее глаза.
 – Эй, – начала Мери Джейн и замолчала. – Я понимаю. Я тоже обо многом передумала. – Она сделала паузу и набрала воздуха в легкие. – Все будет хорошо.
 Сэм извинился. Она поедет с ним в Лос-Анджелес. Он будет по-прежнему любить ее. А она будет любить его.
 – Я еду с тобой, – сказала она. – Роль не имеет значения. Главное – это мы. Я получу роль в другой раз. Я соберу свои мелочи, суну Миднайта в коробку и лечу в Лос-Анджелес.
 На другом конце линии молчали. Молчание затянулось.
 – Сэм, – спросила Мери Джейн. – Ты слышишь меня?
 – Да, да, конечно… Я просто удивлен. Но это прекрасно. Это просто великолепно. Я просто очень удивлен. Эм Джи, нам надо поговорить. Я приду вечером и…
 – Вечером я иду на последнее представление Нейла, – прервала Мери Джейн.
 – К черту Нейла! – Сэм вновь был раздражен. Она вздохнула:
 – Я скорее пошлю к черту тебя. Малыш, тебя давно не было. Послушай, я должна идти, но представление начинается в десять. К полуночи я буду дома. Приходи в это время! – Она вложила в свой голос всю нежность и теплоту.
 – Хорошо, – сказал Сэм и повесил трубку.
 Мери Джейн тоже положила трубку и, повернувшись, увидела свое отражение в зеркале – в волосах пена, вся она совершенно голая и мокрая. Она заставила себя смотреть на свое отражение. Ее груди висели, как баллоны, наполненные водой, доставая до ребер, на которых уже отложился слой жирка. Этот жирок, в свою очередь, сползал на круглый живот. «На жирный живот», – поправила себя Мери Джейн. Живот выдавался над покрытым волосами лобком. Ее бедра тоже были покрыты жиром, на ягодицах свисали три складки. Бедра были рыхлыми. Даже ее колени были уродливы. Да, Мери Джейн запустила себя и превратилась в толстую бесформенную бабу! Даже ее густые волосы, ее единственная истинная красота, и те уже стали седеть. Она распустилась, а этого не может позволить себе ни одна актриса. Конечно, Сэм не очень-то жаждет заниматься с ней любовью. «Боже мой, как еще кто-то может меня любить?!» Ей очень, очень повезло – она встретила Сэма.
 Без четверти десять в тот же вечер Нейл увидел, как Мери Джейн входила в клуб. Глаза ее еще не привыкли к полутьме, и она не сразу его заметила. Нейл бросился к приятельнице, схватил за руку и закричал:
 – Мери Джейн! Спасибо, что ты пришла! Я так нервничаю. Все ребята уже здесь и хотят разорвать меня на клочки. Время кормежки в зоопарке. Боже, они так ревнивы, что мне пришлось заказать им еды. Ты прекрасно выглядишь. Похожа на Милдред Пирс. Когда она выходит на поклон.
 Он был таким добрым. Даже на гребне успеха у него было время обратить на все внимание. Мери Джейн давно коллекционировала одежду двадцатых годов. Нейл всегда узнавал персонаж или актрису, на которую она пыталась походить в тот или иной момент. Он всегда говорил, что Мери Джейн выглядела прекрасно, но она не обращала на это внимания. И еще Мери Джейн никогда не выглядела так плохо. Что же, она сделала все, что от нее зависело. Актриса сняла пальто, и Нейл провел ее за кулисы.
 – О, здесь гораздо больше мест, чем я предполагала, – сказала Мери Джейн.
 – Мест? Забудь об этом. Сегодня вечером здесь будут все стоять. Вся толпа работяг, все бабники округи. Они смогли бы наполнить и стадион! – Показывая на свободный столик, Нейл добавил. – Новость о том, что я буду вести программу, уже известна. И теперь мне платят больше. Здесь всегда есть место и для тебя. Ну и толпа! – Наклонившись, чтобы поцеловать ее, Нейл прошептал: – Мери Джейн, пожелай мне того, что мне нужно.
 Мери Джейн потрепала Нейла по щеке.
 – Я желаю тебе. Сломай ногу! А теперь, начинай, весельчак, и рассмеши меня!
 Она прошла за официантом к своему столику.
 Нейл хороший товарищ, и толпа, собравшаяся в клубе, тоже ей нравится. Черт, все теперь ей кажется в розовом свете. Это после того, как позвонил Сэм и Мери Джейн знает, что он будет ждать ее дома. В конце концов, Сэм извинился. Мери Джейн поерзала на стуле. Толпа вокруг была шумной. Перед объявлением очередного номера возникла пауза. Сейчас появится ее Кувшинная голова.
 Уже очень давно Мери Джейн называла Нейла Кувшинной головой, а он ее – Вероникой. Еще с тех пор, когда детьми они обнаружили, что у них много общих увлечений, а среди них – комиксы об Арчи и Веронике. И вот теперь ее приятель уходит. Мери Джейн чувствовала, как внутри у нее что-то сжалось от волнения. «Нейл очень хороший, – напомнила она себе. – Все будет хорошо».
 Нейл сделал три шага по сцене и прошел на авансцену. Потом он взял микрофон и поприветствовал всех. Посмотрел Нейл и на нее.
 – Привет, Вероника! – сказал он. Мери Джейн улыбнулась, и он начал свой номер. – Привет, ребята! Отличная толпа сегодня собралась. Вы, по-моему, богатеи! Вы, сэр, – Нейл указал на хорошо одетого джентльмена в первом ряду, – вы выглядите так, будто ваши дела идут отлично. Как вы зарабатываете себе на жизнь?
 Что это? Мэри Джейн знала, что Нейл никогда не вовлекал толпу в свои номера. Он говорил, что это для любителей и дилетантов. Сейчас же Нейл смотрел на избранный объект, на него смотрели и все остальные зрители. Мери Джейн поерзала на стуле. Неужели он будет мучить беднягу?
 – Я работаю в инвестиционном банке! – в ответе слышалось самодовольство.
 – На самом деле? – удивился Нейл. – А чем занимался ваш отец?
 – Мой отец? – парень помолчал. В голосе уже не было самодовольства. Скорее смущение. – Мой отец был школьным сторожем.
 Послышались смешки.
 – Школьным сторожем? – переспросил Нейл. – То есть мусорщиком?
 Кое-кто засмеялся, но большинство аудитории безмолвствовало.
 «Что он делает? – думала Мери Джейн. – Здесь не над чем смеяться. Он заставляет человека стыдиться своих родителей. Он потеряет аудиторию».
 Мужчина подвигался на стуле и наконец сказал.
 – Да, вы, пожалуй, правы. Он мусорщик, – и вынудил себя засмеяться.
 – Это он подыскал вам работу?
 Аудитория начала хихикать, но скорее от смущения, чем от замешательства. Все чувствовали себя не в своей тарелке.
 «К чему это все приведет?» – вновь спросила себя Мери Джейн. Она начинала нервничать.
 – Как он мог бы найти мне работу, я же сказал, что он мусорщик. Я сам нашел себе работу.
 – Я тоже, – согласился Нейл. – У нас с вами есть что-то общее. Я сам нашел себе работу, а этого больше не случается в шоу-бизнесе. Как в кино подрастает новое поколение Фонда – уже внуки. Можете ли вы поверить этому? Мне кажется, что дело дрянь. По мне, так уже и первого их хренового поколения было бы достаточно. Зачем нам на голову обрушились Джейн и Питер? Папаша был просто полной пустышкой, давайте говорить честно. Джейн же собака!
 В зале раздался сдавленный смех.
 – Вы думаете, что она получает роли благодаря своей внешности или таланту? Черта с два! Даже с папочкиными связями она была вынуждена начать сниматься с фильма «Босиком по парку», и против воли вышла замуж за Вадима, чтобы сняться в фильме «Барбарелла». Неужели вы думаете, что в этой комнате не найдется десятка девчонок, более красивых и более талантливых, чем она? Но ладно, поговорим о Питере. Вот уж кто истинный дегенерат! Чем он обычно занимается?
 А теперь еще появился и его ребенок – и мы вынуждены будем любоваться его дочкой! Они называют это династией шоу-бизнеса! Черта с два! Это не династия. Это узаконивание бесталанного собачьего дерьма! Это не династия, это заговор! Эта страна, кажется, является демократической страной! Но тогда нам нужно бороться с непотизмом! – Нейл сделал паузу и оглядел аудиторию. – Предполагалось, что в Америке каждый будет получать согласно своим заслугам. Вы так и полагали, но вы не знаете истинного положения вещей. Кто знает, кем был отец Томаса Джефферсона? Или Джорджа Вашингтона? Дело в том, однако, что это уже не частное дело. Вы хотите, чтобы ваш сын стал водопроводчиком, – вам и карты в руки. Но есть радио. Есть телевидение. Волны, которые принадлежат нам всем, но эти черти закрыли их для нас. Нам ничего не оставили! Уже давно шоу-бизнес перестал быть тем американским идеалом, когда награды раздавались в соответствии с талантом, вернее, единством тяжелого труда и таланта. Разве Талия Шир была лучшей Конни, которую смог бы купить Френсис Коппола? Хорошо, может быть, нет, зато его дочь была совершенна для роли Марии в «Крестном отце-III». Когда появлялась эта сучка, целые театры сходили с ума. Кто-нибудь сосчитал количество членов семьи Коппола в его фильмах? Нет, конечно, потому что никто не умеет так хорошо считать. Вы знаете, что Коппола получил специальный приз за то, что в своем фильме снял большее количество своих родственников, чем кто-либо еще. Но у него есть и конкуренты в этой области. Давайте я расскажу вам об Анжелике Хьюстон. Нет, лучше вы мне расскажите. Огромная, некрасивая девушка, которая совершенно не умеет играть. Но Джон Хьюстон дает ей роли во всех своих фильмах, потому что Николсон не хочет на ней жениться, а ей нужны деньга. Но что мне особенно нравится, так это, когда эти ублюдки говорят, что им нужно прослушать роль, как всем остальным. Мы прекрасно знаем, как ее роль прослушивает Николсон. Я не хотел бы знать, как Анжелика прослушивает роль своего отца! Лучше не спрашивайте меня!
 Аудитория уже покатывалась со смеху. Мери Джейн видела, как люди кивали головами, смех становился все громче. Сын мусорщика вопил:
 – Правильно!
 – Я работающий актер, но мне грустно от того, как редко мне приходится работать. А потом мы слышим этих болтунов на телевидении, когда они рассказывают Арсенио или Джей Лено, как тяжело быть дочерью Дебби Рейнолдса, потому что люди ожидают от тебя значительно большего, чем от других. Черта с два! Не поймите меня неправильно. У меня есть и снисхождение, и сострадание. Богатство, известные и могущественные родители – все это накладывает определенную ответственность в шоу-индустрии. И я уверен, что Арсенио с удовольствием пригласит меня на передачу, чтобы я рассказал, что, будучи сыном Нунцио Морелли, мне было значительно легче пробиться в кино, потому что никто от меня ничего особенного и не ожидал.
 Раздался взрыв хохота. Мери Джейн с облегчением вздохнула.
 Несмотря на горечь и враждебность в тексте выступления, зрители его одобрили.
 – Конечно, в музыкальной индустрии все легче. Уилсон и Филиппс – это другая история. Я имею в виду, что даже если бы они и не были детьми мультимиллионера, не принадлежали к семье дегенератов-наркоманов индустрии звукозаписи, то и тогда бы они были тем же собачьим дерьмом, что и сегодня.
 Аудитория вновь покатилась со смеху, шокированная, однако, его откровенностью. Но Нейл не имел снисхождения ни к кому.
 – Или взять Нельсонов. Извините, просто Нельсон. Они так же часто появляются на телевидении Калифорнии, как «Милли Ванилли» в киосках. Бабушка Гарриет говорит, что они ее гордость и радость. Хорошо, нам от этого вроде бы легче. Черт, даже Рик, и тот был отвратительным музыкантом. Ну вот, вы согласны со мной, вы беситесь, но говорите, что ничего нельзя сделать. Вы утверждаете, что злоупотребления слишком широкомасштабны. Что может против таких величин поделать какой-то человек с улицы? Черта с два! Я вижу решение проблемы в прямом действии. Наподобие «Бостонской партии чая». Присоединяйтесь к Лиге Нейла Морелли «Против непотизма». Я думаю, что несколько террористических актов освободят волны.
 «Боже мой, – подумала Мери Джейн. – Он зашел слишком далеко».
 Несколько человек в зале охнули.
 – Вы думаете, что это экстремизм? – сказал Нейл, отвечая на мысли приятельницы. – Позвольте сказать лишь одно слово, чтобы убедить вас в своей правоте. Шин. Я прав? Марта, потом Чарли и потом Эмилио. Он сказал, что не хочет выступать под фамилией отца, чтобы пробиться. Правильно. Но он уже использовал это имя и получил в наследство толстую задницу. Поэтому они все делают свой собственный семейный фильм, но об этом уже никто не знает. К черту их! Мир возблагодарит нас, я обещаю вам. Подумайте об альтернативе: Эмилио может дать следующее поколение.
 Зрители бесновались, а Нейл, дав выход своей пламенной энергии, расхаживал по сцене, управляя настроением зрителей. Его жесты, точные, как жесты Мика Джаггера. Потом он повернулся к аудитории и замер.
 – И еще одно. Нас нельзя винить в сентиментальности или фаворитизме. У некоторых звезд есть талантливые дети. Вспомните мальчиков Бридж. Мы должны быть честными. А есть и старые бойцы. Я знаю, вы попросите за них. Но если мы пощадим Лайзу Минелли, мы должны оставить без внимания и Лауру Дерн, и Тори Спеллинга, Мелани Гриффитс и Николаса Кейджа. Конечно, последний – особый случай. Он пробивал дорогу благодаря своей внешности. – Нейл сделал паузу, усмехнулся и вышел на финишную прямую. – К черту их! – заорал он.
 Зал не утихал. Он убил их всех наповал. Мери Джейн посмотрела на столики в углу зала. Там сидели Белцер, Лири, Барри Собол и еще с полдюжины других дельцов. Даже они смеялись. В конце представления Мери Джейн поднялась, хотя овация еще не закончилась. Она прошла в заднюю комнату, заполненную людьми. Здесь были и раздевалка, и кулисы одновременно.
 Теперь Мери Джейн ждала, пока Нейл примет поздравления, выпьет порцию скотча, поболтает с приятелями и поприветствует коренастую женщину, – Мери Джейн знала, что это – его сестра Бренда. Наконец он ее заметил, подошел и поцеловал в губы. От него пахло потом и алкоголем. Нейл пил редко, но сейчас возбуждение после выступления, скотч – все это пьянило его. Но он, тем не менее, оставался трезвым.
 – Ты должен быть одним из аристократов, – сказала Мери Джейн, повторяя часть водевильной шутки, слишком грязной, чтобы цитировать ее целиком.
 – Да, – согласился Нейл, вспоминая припев, – сегодня я посылал к черту всех подряд!
 Он засмеялся.
 – Ты, грязный итальяшка, – пошутила Мери Джейн, – в обоих смыслах слова!
 – In vino veritas. И в юморе тоже истина. Вот почему они смеялись… Потому что это правда.
 – Но слишком много правды. Слишком это низко…
 – Плохой вкус? Низменные инстинкты? Провоцирующие интонации? О, ты знаешь, что случается с комиками, которые следуют в этом направлении. – Нейл сделал паузу. – Они наполняют Мэдисон Сквер Гарден. – Нейл снял с шеи полотенце и вытер пот на лбу. Он перестал улыбаться, и на минуту его тонкое, почти похожее на мордочку ласки лицо стало грустным. – Тебе не понравилось?
 – Понравилось, Нейл. Но я просто беспокоюсь. Люди могут поймать тебя на слове. Это не повысит твои ставки в Голливуде.
 – Какое мне дело до Голливуда? В Лос-Анджелесе не найдется и одного человека, которого бы я уважал.
 – Нейл, я еду в Лос-Анджелес.
 Он помолчал, помотал мокрой головой, совсем как спаниель, потом пришел в себя. Его лицо стало серьезным и усталым.
 – Важные новости для меня. Важные новости для Сэма, важные новости для тебя…
 Мери Джейн пожала плечами. Нейл улыбнулся, его энергия вновь взяла верх.
 – Эге, мы схватим удачу-суку за обе титьки? Мы повиснем на них и не выпустим из зубов.
 – Ну вот еще одни претенденты на голливудских Ромула и Рема, – сухо произнесла Мери Джейн.
 – Разве они не были аристократами? – спросил Нейл. – Хотя, простите, они были результатом скрещения собаки и попугая.
 – Ромул был собакой или попугаем?
 – Не помню, но точно помню, что Рем был дядей.
 Мери Джейн засмеялась. Она не могла не засмеяться. И Нейл был ее другом. Он улыбнулся. Его лицо буквально вспыхнуло от этой улыбки, глаза сузились. Он обнял Мери Джейн обеими руками.
 – Мы их побьем, Вероника! – И Нейл был наполовину прав.
 – Я беспокоюсь, как ты будешь с этими… этими американцами.
 – Я пошлю их на… если они не понимают шуток. В любом случае, больше мне не надо придумывать монологов. У меня есть амплуа. Пусть теперь писатели вытуживают тексты. – Нейл остановился, и грубость высохла на его губах, как грязная вода в клоаке. – Тебе понравилось? Ты смеялась? – Он посмотрел на Мери Джейн, ожидая ее благословения. – Я был забавен, да?
 – Нейл, ты был чертовски смел.
 Мери Джейн ушла и сразу же поймала такси, чтобы поскорее оказаться дома, с Сэмом. Из-за стычек на репетиции и последовавшей ссоры они не были близки с тех пор, как он вернулся из Лос-Анджелеса. Мери Джейн только и могла думать о том, как прижмется к нему и почувствует его тело. Вовремя она вспомнила о коте, попросила таксиста остановиться на углу и, забежав в магазинчик, купила кошачьих консервов и бутылку вина.
 Бегом преодолела Мери Джейн три этажа по холодной лестнице, но когда она подбежала к своей квартире, света из-под двери не было видно. Ее встретил Миднайт. Он стал тереться о ее ноги, и Мери Джейн почувствовала мягкую и пушистую шкурку. Она оттолкнула кота, включила свет и позвала Сэма. Неужели он заснул? Он не приехал? Внутри все сжалось от страха.
 Мери Джейн прошла через кухню, прижав к себе Миднайта, заглянула в пустую гостиную, прошла через холл в спальню. «Может быть, – думала она в отчаянии, – может быть, он заснул».
 Сэм вытянулся на постели. Казалось, он спал. В конце концов, это можно было понять. Как всегда, Мери Джейн была тронута его грациозностью: длинное тело было вытянуто по диагонали через всю кровать, ноги в одном конце кровати, рука закинута за голову – в другом конце. Наверное, больше всего Мери Джейн привлекали его рост и стройность. Она тосковала по рукам Сэма, по его ласкам. Но он устал. Мери Джейн даст ему отоспаться. Всегда в запасе есть завтра. Она начала раздеваться в темноте.
 Но когда женщина забралась в постель так тихо, как только смогла, Сэм повернул к ней лицо. Он прижался к ее мягкой шее и зашептал.
 – Я так жалею о случившемся, я так…
 И вдруг она сразу смогла простить его. Полностью. Его голос, хрипловатый от грусти, и может быть, от желания, освободил ее от злости и от боли. Ему тоже было больно, и Мери Джейн могла освободить его. Извинение унесло все, она приняла его.
 Потому что она очень любит Сэма.
 – Хорошо, все хорошо, – сказала она ему.
 – Ты любишь меня? – спросил Сэм.
 Его рот у ее уха, его теплое, нежное дыхание возбуждает плоть. Мери Джейн с наслаждением ощутила теплоту его тела:
 – Конечно.
 – Ты нужна мне, Мери Джейн.
 Она прижалась к Сэму, ее мягкость и его жесткость слились воедино. Прижимаясь плечом к его плечам, грудью к его груди, животом к его животу, бедрами к его бедрам, Мери Джейн все равно никак не могла быть ему настолько близка, насколько хотела этого. Она почувствовала руки Сэма на своих грудях, его губы на своих губах, его тело прижало ее к постели. Женщина ощутила, как его член встал, и слезы хлынули из ее глаз – слезы благодарности и наслаждения. Мери Джейн возбуждала его, и Сэм любил ее. Она была нужна ему. Он сам так сказал. А ей была нужна его любовь, он был отчаянно ей нужен, так нужен, что Мери Джейн почти боялась показать свое чувство.
 – Сэм, о Сэм! – шептала она.
 – Обещай, что простишь меня. – Я прощаю тебя, Сэм.
 – Нет, обещай, что ты всегда будешь прощать меня. Мне нужно, чтобы ты меня прощала. – В темноте его голос звучал почти с отчаянием.
 – Да, я обещаю. Я прощаю тебя.
 Со стоном облегчения и боли Сэм проник в нее. Дрожь пробежала по телу Мери Джейн, но любовник оставался недвижим и сжимал ее в своих руках. Женщина почувствовала, что именно она, именно она дает ему успокоение, дает ему возможность достичь вершины наслаждения.
 – Я люблю тебя, – сказала Мери Джейн.
 – Я знаю!
 И только значительно позже она поняла, что Сэм не сказал ей ни слова о любви.
 На следующее утро Мери Джейн проснулась с улыбкой, протянула руку через постель и обнаружила, что Сэм уже встал. Она быстро поднялась, надела халат и вышла босая из спальной. Миднайт, спавший в ногах на кровати, потянулся и пошел следом за ней.
 Сэма не было ни в ванной комнате, ни в гостиной. Мери Джейн не почувствовала аромата кофе, но, очевидно, он еще только готовил его в кухне.
 Нет, там Сэма тоже не было. Но на столе лежала записка. Он ушел! В ужасе Мери Джейн села на диван и развернула бумагу.
 «М.Д. Прежде всего прошлой ночью звонила твоя бабушка. Она очень больна и хочет тебя видеть. Кроме того, я много думал о происшедшем и полагаю, что я был не совсем в себе. Я очень сожалею. Сожалею также, но твоя идея ехать со мной в Лос-Анджелес не кажется мне блестящей. Ты знаешь, как замечательно пошли наши дела с Джеком и Джилл. Я всегда говорил тебе, что я не из тех людей, кто идет на компромисс. Что-то безвозвратно исчезло и лучше не возвращаться к этому.



   Мои шелка и мои наряды,
   Мои улыбки и томный вид —
   Все это ушло вместе с любовью,
   И только мрачное отчаяние
   Приносит тебя, чтобы вырыть мою могилу.
   Таков конец у истинных любовников».



 Он подписал записку и добавил: «Попытайся меня не ненавидеть».
 Мери Джейн стояла в маленькой мрачной комнате, не сводя глаз с записки. «Сэм трахает меня, цитирует Блейка и бросает меня», – успела она подумать перед тем, как разрыдаться.

 12

 Самое странное интервью, которое я когда бы то ни было брала, было интервью Терезы О'Доннел в ее особняке в Бел-Эйр. Это случилось более двенадцати лет назад. Я пришла к ней с фотографом, чтобы сделать съемку «дома». В первый раз я побывала в доме Терезы и в первый раз я встретила Лайлу Кайл.
 Тереза была одета в кружевной ночной жакет и шелковую пижаму. Малышка была в соответствующем одеянии. Так же были одеты Кенди и Скинни – две участницы ее телешоу. Стол был накрыт на пятерых. Ничего себе? Если только посчитать и этих игрушечных бабенок. Во время завтрака они говорили без умолку. Тереза была очень красноречива, но я не отрывала глаз от Лайлы. Девочка – а ей было то ли пять, то ли шесть лет – играла так, как будто это было самое естественное состояние в мире. Кенди подыгрывала ей. Скинни тоже. Тереза вмешивалась, когда игра не ладилась.
 Я не помню, что стало причиной последнего инцидента. Кажется, Лайла не захотела доесть свой фруктовый десерт. Тереза сказала, что она должна его доесть. Лайла возразила, что Кенди и Скинни тоже не доели свой десерт. Тереза нежно улыбнулась и сказала, что это плохо, что Лайле все-таки придется доесть свой десерт. Тогда Лайла опрокинула десерт на колени Скинни.
 Скинни назвала ребенка «маленькая п…».
 Мне часто приходил в голову вопрос, – как дальше пошла жизнь у этой маленькой девочки в этом большом доме. Но я увидела Лайлу лишь пять лет спустя, на ее дне рождения.
 Лайла помнила тот день рождения. Он стал поворотным событием в ее жизни. И сейчас, когда перед ней встал вопрос, а чего же она хочет, девушка вспомнила тот день рождения.
 Лайла долго думала. По крайней мере для нее это было много. Когда она, наконец, по-настоящему задумалась о том, чего же она хочет, то решила, что по-настоящему хочет одного – стать звездой. Могущественной звездой, пользующейся влиянием. Звездой значительно большей, чем ее мать и ее отец.
 Лайла даже не задумывалась о том, а сумеет ли она играть. Ее это не тревожило. Она знала, что сумеет заставить людей смотреть на себя, заставит их желать ее, она привлечет к себе интерес. Девушка вспомнила, как на своем дне рождения, в комнате, полной звезд, она исполняла песенку «Самая прелестная девочка в мире». Все тогда замерли. Все хотели смотреть только на нее.
 Лайла вздрогнула. Когда пела ее мать, она содрогалась. Дочь ненавидела, когда пела мать. Лайла Кайл знала, что она была рождена для королевства Голливуд. Но как принцесса Анна, Маргарет или даже сама бедная королева Елизавета, она прекрасно понимала, что наследственность вовсе не гарантия счастья. Но она не пойдет путем Лайзы Минелли или Нэнси Синатры и ее брата Френка, путем Джулиана Леннона и даже путем Джейн Фонды, которая никогда не сумела превзойти своего отца. Она, Лайла Кайл, будет обладать своей собственной, самостоятельной значимостью.
 Много лет назад она сидела перед зеркалом, за туалетным столиком в своей спальне, наблюдая за отражением Эстреллы. Женщина стояла у нее за спиной, их глаза встретились. Может быть, с той поры они больше ни разу не посмотрели в глаза друг другу.
 – Все, что я знаю, – это то, что тебе сегодня десять лет, – объяснила служанка в ответ на вопрос Лайлы. – Это то, что говорит твоя мать.
 Эстрелла повернула Лайлу и внимательно осмотрела с головы до пяток.
 – Но сегодня мне одиннадцать лет. Десять лет мне исполнилось в прошлом году! – Лайла хотела плакать, но боялась испортить макияж. Тетушка Робби предупреждал ее об этой опасности всю неделю, пока они репетировали. – К тому же одиннадцать лет слишком много для того, чтобы завязывать банты, – повторила она свой аргумент. Служанка лишь пожала плечами. При подобных обстоятельствах Эстрелла делала вид, что плохо понимает английский язык.
 Лайла была уверена, что в прошлом году ей исполнилось десять лет. Почему же дорогая мамочка и Эстрелла говорят о том, что ей лишь десять лет в этом году? Девочка помнила свой прошлый день рождения. В отличие от этого дня рождения тогда не было большого сбора гостей. Только именинный пирог, тетушка Робби и Эстрелла. Мамочка тогда была слишком занята.
 Это случилось перед тем, как было отменено мамочкино телевизионное шоу. Это было что-то ужасное, потому что мамочка с тех пор все время кричала, и невозможно было ее понять, даже если она говорила. Лайла не знала, что означает «отменено», но, видимо, это было страшнее болезни и даже смерти. По крайней мере, мамочка и тетушка Робби вели себя именно так. И так же вели себя девочки в Вестлэйке.
 – Шоу твоей мамы отменено! – насмешливо сообщила ей Лоурен Калдуэлл. – Вот уж крупная звезда!
 Эстрелла поправила бант в волосах Лайлы и дружески похлопала ее по плечу.
 – Ну вот, теперь просто отлично, – сказала она.
 Эстрелла положила щетку на голубой туалетный столик и прошла к двери. Перед тем как закрыть дверь, она сказала:
 – Лайла. Послушай Эстреллу. Сегодня тебе в последний раз исполнилось десять лет, и мама попросила тебя завязать бант в волосах. Не задавай вопросов, хорошо?
 Лайла секунду обдумывала просьбу Эстреллы и кивнула в знак согласия. Хотя на самом деле Лайла не любила Эстреллу, обе они хотели одного и того же – сделать мамочку счастливой.
 Оставшись одна, Лайла побежала в комнату, открыла окно и поднялась на цыпочки, надеясь, что от этого на ее новых кожаных туфлях не появятся трещины. Она хотела увидеть, кто будет выходить из автомобилей, один за другим подъезжавших к подъезду дома ее матери. По мере того, как машины высаживали красиво одетую публику, Лайла называла знаменитые имена:
 – Мисс Тейлор, мистер Стюарт, мистер Пек, – бормотала она.
 Мама объяснила ей, чтобы дочка была очень вежливой и приветствовала каждого из гостей по имени. Некоторые были знамениты, она знала их по фильмам и по телевизионным передачам. С другими дело обстояло сложнее. Но они-то были гораздо важнее. Лайла должна была принять их отлично. Мистер Сагарьян, мамочкин агент, мистер Вагнер из Си-би-эс. Ее менеджер. И еще много толстых лысых мужчин. «Все взрослые», – подумала девочка. У Лайлы практически не было друзей в школе. Но так как это был ее день рождения, она решила пригласить и своих однокашников.
 Когда мамочка начинала работать, вечеринок и приемов уже было не так много, и для Лайлы это было большим облегчением. Лайла вспомнила, как она «бывала» на телевидении вместе с мамочкой, Скинни и Кенди. Каждый вечер по пятницам Лайла садилась перед телевизором и смотрела шоу своей мамы. Тогда девочка часто играла в Золушку. У нее были две злые сводные сестры и злая мачеха, которые не позволяли ей идти на бал. «Тереза О'Доннел представляет «Шоу Кенди Флосс и Скинни Малинк». Почему она не может поехать на телевидение вместе с ними? Шоу Терезы и Лайлы. Без глупых Кенди и Скинни. Дорогая мамочка могла бы разрешить ей, если бы она вела себя очень-очень хорошо. Ну, а если бы у них было свое шоу?
 Хотя теперь Лайла сомневалась, так ли уж она хотела этого шоу. Мамочка была все время дома, но иногда Лайла предпочла бы, чтобы ее не было дома. Оказывается, находиться все время с мамочкой не так уж и весело. Может быть, все станет по-иному, когда у них будет новое телешоу.
 – Это важно, – сказала ей Тереза, повторяя вновь одно и то же. Она готовила Лайлу ко дню рождения и уже заканчивала репетицию. – Если бы нам только удалось заинтересовать Джека Вагнера или кого-нибудь из этих ублюдков. Я просто пойду на Си-би-эс и начну переговоры. Изменю замысел. К черту Скинни и Кенди. Меньше пения, больше шуток и пародий. Введу в программу тебя. Семейное шоу. Как у Осмондов. Никому не нужны эти вестерны и черные серии для детей.
 Лайле понравилась мысль о том, что в шоу больше не будут участвовать Кенди и Скинни. Она ненавидела этих двух кукол. Когда Лайла была совсем маленькой, мамочка говорила ей, что они ее настоящие сестры. Сейчас Лайла знала, что они были просто куклами. Мама научила их говорить. Даже сейчас, в одиннадцать лет, а она была уверена, что ей одиннадцать, Лайла иногда сомневалась, может быть, эти куклы были живыми? Тем временем она делала все что могла, репетируя и репетируя с мамочкой и тетушкой Робби. Этим вечером она добьется своего.
 Хотя прошло много лет, Лайла никогда не забудет тот вечер. Она отошла от окна и побежала в комнату для гостей на другом конце дома, чтобы вновь полюбоваться декорацией вокруг бассейна. Японские фонарики висели между деревьями, мягко покачиваясь от вечернего ветерка. На поверхности бассейна плавали диски, на которых стояли стеклянные контейнеры со свечами. Между ними покачивались гардении, распространяя вокруг дивный аромат. Официанты в белых пиджаках уже маневрировали в нарядно одетой толпе. Звук их болтовни привлек Лайлу, и она захотела присоединиться к ним, но вместо этого вернулась в свою комнату и стала ожидать приглашения. Так ей было сказано.
 Лайла села в кресло-качалку и посмотрела на Кенди Флосс и Скинни Малинк. Они как всегда сидели за чайным столиком и беззаботно улыбались. «Легко вам, – подумала Лайла. – Только я должна быть прекрасной сегодня!» – сказала она им, отчасти гордая собой, отчасти испуганная.
 Головы у кукол были откинуты назад, и Лайла увидела те места, куда мама просовывала руки, чтобы приводить в Движение их рты и конечности. Она никогда не замечала этого, когда была маленькой. Когда Лайла была маленькой и глупенькой, то думала, что они на самом деле ее сестры. Но это было огромной ложью. Шутка – так говорила ее мама. Ха-ха!
 Кенди Флосс и Скинни Малинк были частью маминой жизни задолго до Лайлы.
 – Я люблю их так же, как и тебя, – говорила она.
 Лайла уселась, откинулась на спинку кресла и стала вспоминать те слова и те движения, которым ее так долго обучали мама и тетушка Робби. Она была уверена, что все в порядке. Девочка наклонилась и поправила платья на Кенди и Скинни. Потом расправила вокруг себя пышное розовое платье, решила не слишком откидываться в качалке, чтобы не помять бант на затылке.
 Потом она услышала, как по холлу шла мама и звала ее. Лайла сразу же вскочила.
 – Я. здесь, – откликнулась она.
 – Девочки, я пришла забрать вас, чтобы развлекать наших гостей. Как чудно выглядят мои милые крошки!
 Неужели ее милая мамочка снова собиралась говорить нараспев? Лайлу передернуло. Мамочка погладила кукол по головам, потом повернулась к Лайле.
 – Дай-ка я посмотрю на тебя, – сказала она и нахмурилась. Тереза О'Доннел наблюдала, как Лайла медленно поворачивалась вокруг себя, напряженно ожидая ее комментариев.
 – Прекрасно, просто прекрасно! – вздохнула наконец Тереза, и хмурое выражение ее лица уступило место телевизионной улыбке. Лайла вздохнула и тоже улыбнулась.
 – Как тебе нравится моя прическа, мамочка? – А что если снять этот дурацкий бант? Эстрелла завязала мне слишком большой бант.
 – Отлично, – сказала мама. – Именно так и надо. О, если бы ты только не была так чертовски высока! – Мамочка стала рассматривать ее пристальнее. – Но что это? – спросила она, указывая на медальон. – Украшение? Сними его. У Кенди и Скинни на шее ничего нет, поэтому не слишком-то честно тебе надевать этот медальон. – Тереза вновь погладила кукол. – Не волнуйтесь, Лайла снимет свой медальон.
 Расстегивая медальон, Лайла поцарапала себе шею. Тетушка Робби подарил ей этот медальон на счастье. Девочка аккуратно убрала его в верхний ящик бюро. Боже мой, ну почему мамочка разговаривает с куклами?! Но Лайла помнила о своем обещании Эстрелле.
 – Лайла, – очень серьезно обратилась к ней мать. – Там в зале собралось множество людей, которые очень важны для меня. Я хочу, чтобы ты вела себя так, чтобы твоя мама гордилась своей маленькой девочкой. – Повернувшись к куклам, она добавила нараспев: – Ну, а мои две маленькие куколки всегда доставляют мне радость. – Тереза поцеловала каждую куклу в раскрашенную деревянную щеку и спросила Лайлу. – Ты ведь будешь вести себя безупречно?
 Лайла увидела, как мать взяла Кенди за волосы и, не отрывая глаз от дочери, сильно дернула. Девочка почти почувствовала, как это больно. Впервые Лайле стало жаль Кенди. Она совершенно бессознательно потянулась к своим собственным волосам и прошептала:
 – Да, моя дорогая мамочка.
 Потом Тереза отпустила волосы Кенди и мягко поправила их.
 – Улыбка, девочка, мы идем! – сказала она, взяв каждую куклу под мышку и аккуратно спускаясь по лестнице. Лайла следовала за ней.
 – Мамочка, пожалуйста, не упади снова!
 – Я ненавижу эти чертовы лестницы, клянусь Крестом Господним! Когда они вошли в зал, Тереза сделала паузу и обратилась к собравшимся:
 – Внимание! Сегодня вечером я хочу представить вам мою маленькую девочку, которая дебютирует перед вами!
 Кенди наклонилась вперед и сказала:
 – Она и дебютирует, и завершит дебют в течение одного выступления.
 – Кенди, это не слишком вежливо, – укоризненно попеняла Тереза кукле.
 – Невежливо, но справедливо, – добавила Скинни с другой стороны. – Толпа захохотала, а сердце Лайлы забилось от острых замечаний кукол. Она сначала хотела приказать им заткнуться, но потом вспомнила, что говорила ее мамочка. И ее мамочка не раз повторяла ей:
 – Люби своих сестричек, они твой хлеб и твое масло. Но они-то ее не слишком любили.
 – Она не будет дочерью Терезы О'Доннел, если не сможет танцевать и петь вместе с куклами, не так ли? – сказала мамочка. Все засмеялись и посмотрели на тетушку Робби Лаймон, ее ассистента в телешоу.
 – Нет-нет, не с этой куклой, – засмеялась она. – Переходим в комнату для танцев.
 Лайла подошла к подиуму в конце комнаты, тетушка Робби помог девочке взобраться на него и шепнул:
 – Деточка, ни о чем не беспокойся. Делай все так, как мы репетировали.
 Лайла села на небольшой стульчик рядом с мамой и ждала, пока тетушка Робби закончит вступление. Кенди и Скинни сидели на коленях у мамы, их головы были повернуты к зрителям, и они их пристально разглядывали. Музыка прекратилась, и Тереза заговорила:
 – Скинни, Кенди, что это за маленькая хорошенькая девочка сидит рядом с нами? Она в нашей компании?
 Скинни и Кенди переглянулись и пожали плечами. – Я не вижу никакой хорошенькой девочки на сцене, – сказала Кенди. – А ты, Скинни?
 – Нет, – ответила Скинни, – я вижу двух хорошеньких девочек: тебя и меня, но больше – никого.
 У Лайлы похолодели кончики пальцев на ногах. Это не было открытием к представлению. Мамочка забыла слова! О, Боже мой! Тетушка Робби сказал ей, что делать, если мамочка забудет слова. Она помнила также и мамины слова:
 – Девочка, отныне ты – член труппы.
 – Да-да, – ответила Лайла, – а вот я вижу одну хорошенькую девочку и двух кукол.
 Обе куклы повернули одновременно головы к Терезе, потом поглядели на Лайлу.
 Девочка услышала смех зрителей и даже удивилась, как это ей понравилось. Она отметила, как хорошо звучал ее голос в этой большой комнате, и напомнила себе, что обращаться надо к последнему ряду зрителей – так учил ее тетушка Робби.
 – Ребята, извините ее, – сказала Скинни. – Она просто хочет, чтобы ее заметили и включили в программу «Варьете».
 – По крайней мере, моя игра – не деревянная.
 Толпа в зале опять засмеялась, Лайла приободрилась. Но ее милая мамочка заволновалась.
 Представление продолжалось, и мамочка несколько раз забывала слова, но Лайла находила удачные реплики взамен. Ее захватила перепалка с Кенди и Скинни. Девочка все время помнила, что должна держать голову точно так же, как и куклы, она не раз подражала им, сидя перед телевизором. Лайла двигала ртом, как Кенди, и держала руки неподвижно, как Скинни, когда говорила слова. Наконец все закончилось и от девочки требовалось лишь сидеть и слушать песню, которую мамочка исполняла в заключение.
 Когда тетушка Робби заиграл мелодию знаменитой маминой песни, та продолжала улыбаться. Улыбка ее была странной. Зрители начали перешептываться, их голоса были как ветерок в апельсиновой роще. Почему мамочка не пела? Она должна была спеть свою знаменитую песню «Самая чудесная девочка в мире». Тетушка Робби вновь сыграл вступление, и Лайла поняла, что он пытается подсказать ей. В отчаянии Лайла запела мамину песню. Она так тщательно проговаривала каждую строчку, подражая куклам, что даже не заметила, как все в зале замерли и наступила полная тишина. Все смотрели только на нее, даже ее мама. В последние строчки знаменитой песни девочка вложила все свое сердце. Лайла ни разу не репетировала песню, но она видела так много раз фильм с маминым участием «Рождение звезды», такое бессчетное количество раз, что знала песенку назубок. Когда надо было спеть заключительную, самую высокую, ноту, Лайла закрыла глаза и легко ее взяла.
 Когда она открыла глаза и посмотрела на тетушку Робби, то увидела, как он аплодировал ей, стоя рядом с пианино. Вся аудитория пришла в движение, все стали кричать, хлопать, свистеть.
 «Получилось! – подумала Лайла. – Я помнила все свои слова и все свои движения, а когда нужно, то вспомнила и мамину песню». Она с сияющей улыбкой посмотрела на мать. Но Тереза взглянула на дочь без всякого выражения и по-прежнему крепко держала Скинни и Кенди… Но она держала их теперь как двух кукол. Мать ни разу еще так не делала. Лайла была смущена, но продолжала раскланиваться, принимая с благодарностью аплодисменты зрителей.
 Наконец, мамочка тоже вышла вперед, встала рядом с Лайлой, широко улыбнулась и поклонилась. Потом она отвела Лайлу со сцены, вернулась и раскланялась уже одна, держа Скинни и Кенди в руках, как детей. Не обращая внимания на бисирование, она сказала:
 – Спасибо, но девочке уже время идти спать. У вас еще будет возможность нас увидеть.
 Когда мать вела Лайлу через толпу, девочка махала всем рукой направо и налево. Ей казалось, что она не идет, а плывет.
 Когда они приблизились к мистеру Вагнеру, тот взял маму под руку, и все вокруг прекратили разговаривать, чтобы послушать, что он скажет.
 – Джек, дорогой, как мило, что ты пришел, – сказала мама так, что услышали все. Потом она поцеловала мистера Вагнера в щеку: – Что ты думаешь о нашем маленьком семейном представлении?
 – Отличное представление. Оно дало мне идею для нового телешоу. Тебе интересно знать, какую?
 Тереза широко улыбнулась мистеру Вагнеру.
 – Джек, мне всегда интересно телевидение. Девочки, мы ведь не прочь сделать еще одно телешоу?
 Сердце Лайлы подпрыгнуло. Имел ли он в виду и ее?
 – Я имею в виду Лайлу, Тереза. Девочка так естественна. Думаю, что с ней надо заниматься каждый день по полчаса после школы, и посмотрим, что получится. – Мистер Вагнер наклонился к Лайле. – Что ты думаешь, крошка? Ты хочешь участвовать в телешоу?
 – Да, конечно, мистер Вагнер! – Лайла не забыла назвать его по имени. Потом она увидела выражение мамочкиного лица и поняла, что сказала не так. – Хотя, я не знаю. Я должна посоветоваться с мамой.
 Девочка вдруг поняла, что должна поскорее уйти и не говорить больше с мистером Вагнером о телевидении. Она поняла, что мамочке эта идея не показалась такой уж интересной.
 Мать закрыла за Лайлой дверь комнаты и прислонилась к косяку, бросив Скинни и Кенди у ног, как кучу грязного белья. Лайла смотрела на нее с волнением.
 – И кто ты теперь? – грозно спросила Тереза.
 – Что ты хочешь сказать, мамочка?
 – Ты унизила меня сегодня вечером перед всеми, кто хоть что-нибудь значит в этом городе, и перед самим мистером Вагнером. «О да, мистер Вагнер», – передразнила она. А затем, подойдя ближе к Лайле, мать заорала: – Ты унизила меня! – И с размаху ударила девочку по лицу.
 Лайла упала на кукол. Она была ошарашена и словами, и ударом.
 – Мамочка, – разрыдалась девочка, – что же плохого я сделала? Я вспомнила слова, когда Скинни и Кенди забыли их. И разве я плохо сыграла? Мистеру Вагнеру понравилось.
 Лайла была в смятении.
 – Заткнись, маленькая предательница. Они не забыли свои слова. Они никогда их не забывают. – Лайла увидела, как изо рта матери брызнула слюна, когда она вновь заорала: – Ты специально украла мою песню!
 Тереза схватила Лайлу за волосы и притянула к себе. Девочка сквозь рыдания пыталась спросить мать, что же она сделала не так.
 – Все смеялись надо мной, ты, маленькая дрянь! Ты поспешила унизить меня перед всеми! Ты меня, наверное, по-настоящему ненавидишь – специально украла мою песню и выставила меня дурой перед всеми! – Тереза уже визжала, как сумасшедшая. – Я уже никогда не смогу получить контракт, потому что ты отняла его у меня. Иначе Вагнер не стал бы меня и спрашивать. – Тереза подняла кукол и потрясла ими перед Лайлой. – Ты хочешь занять их место на телевидении? Неужели ты думаешь, что будешь получать столько же? – Мамочка не стала ждать ответа. – Ты не можешь и никогда не сумеешь. Запомни, у меня есть талант. Не ты – Лайла, а я!
 Мать вновь ударила ее по лицу, но теперь девочка даже не попыталась уклониться. Она забилась в угол комнаты. Мать стояла, как вкопанная и, казалось, даже не дышала. Затем она причесалась, дыхание ее вновь стало нормальным. Тереза подошла к зеркальному столику, поправила платье и прическу.
 – Я возвращаюсь к гостям и буду смотреть людям в глаза, делая вид, что моя собственная дочь не унизила меня перед всеми в моем же собственном доме. Ты останешься в комнате, пока я не позову тебя. Подумай хорошенько над тем, как ты сегодня вечером похоронила мою карьеру.
 Тереза повернулась и вышла из комнаты, держа в каждой руке куклу и напоследок с треском хлопнув дверью. Лайла упала на пол и расплакалась.
 – Что я сделала? Что случилось?
 Девочка ни в чем не была уверена, кроме одного – она больше никогда не станет петь.
 И с той самой ночи Лайла больше никогда не пела. Хотя и еще кое-что случилось той ночью. Лайла поняла также, что не она, а хозяйка кукол делала ошибки. Тем не менее наказали Лайлу.
 «Я все сделала правильно, – думала Лайла, закончив плакать. – Я им понравилась. Они мне аплодировали. Зрителям понравилась я, а не Тереза О'Доннел. Мистеру Вагнеру тоже понравилась я».
 И несмотря на горящие щеки и заплаканные глаза, девочка чувствовала себя великолепно.
 Лайла дотронулась рукой до щеки. Она до сих пор ощущала материнскую пощечину. Девочка никогда больше не пела с той поры, но зато сейчас она знала, чего хотела. Она хотела аудиторию, и она получит ее. И первым делом ей необходимы были деньги. Хозяйка кукол не даст ей ни гроша и не поможет в карьере.
 Поэтому-то Лайла и оказалась у «Муди, Шлом и Стоун», адвокатов ее покойного отца. Даже будучи мертвым, отец сможет ей помочь. Он оставил Лайле денег, и с помощью адвокатов она сможет их получить. Лайла была запугана, но не слишком. Она никогда не бывала в адвокатских конторах и была поражена пышностью обстановки. Когда речь заходила об отцовском состоянии, мистер Шлом всегда сам приходил в дом Хозяйки кукол.
 В приемную вышел мистер Муди и, казалось, был искренне рад ее видеть.
 – Лайла Кайл.
 – Барт Муди! – он пожал ей руку. – Я встречал вас раньше, но вы вряд ли помните, – усмехнулся адвокат. – Вам было всего два месяца от роду.
 Он провел Лайлу в угловую комнату, обставленную, как апартаменты из «Театр-Шедевр». Девушка присела в кожаное кресло напротив стола, положила ногу на ногу, поправив сначала юбку, и улыбнулась адвокату отца.
 – Вы должны меня извинить, – сказал Муди с улыбкой, – но вы безусловно подросли с той поры, как я видел вас в последний раз.
 Лайла засмеялась и вновь поправила юбку, как будто из скромности пыталась прикрыть слишком открытые ноги. Это сработало. Она увидела, что адвокат посмотрел в нужную сторону. «Ладно, от этого ни тепло, ни холодно», – подумала она.
 – А вот вы совсем не изменились, – хихикнула девушка. Муди покраснел.
 – Как вижу, вы унаследовали ирландскую льстивость. И в то же время лучшие внешние черты и отца, и матери. – Адвокат помолчал, потом вспомнил, что он здесь по делу и прочистил горло. – Но хватит об этом. Что я могу для вас сделать?
 – Как я уже говорила вчера вашему секретарю, мне хотелось бы поговорить о текущем состоянии и обеспеченности моего опекунского фонда. Фонда, который мой отец оставил для меня.
 – Да, ваш отец был необычным человеком: хотя и не слишком осторожным во многих вещах, но о вас он хорошо позаботился.
 – Да, мама говорила мне об этом.
 Черт бы его подрал, так говорить об отце. Ее отец был звездой, а не толстозадым адвокатом. Ладно, Лайла промолчит.
 – Именно поэтому я и пришла к вам. Я понимаю, что не могу больше сосать деньга из матери. Мне хотелось бы стать независимой и посвятить себя целиком актерской карьере. Я решила, что хочу заниматься именно этим. Но я понимаю, что не могу получать доход с моего опекунского фонда, пока не достигну двадцати одного года. – Мистер Муди закивал головой. – Но я подумала, что, может быть, вы сможете сделать для меня исключение, потому что я занимаюсь как раз тем, чем желал мой отец. И моя мать, кстати, тоже. Поэтому, могли бы вы одолжить мне денег?
 Адвокат улыбнулся, но это была нехорошая улыбка. Лайла пожалела, что не могла двинуть ему по роже.
 – Мне очень жаль, но условия, на которых оставлен фонд, весьма специфичны, и я вынужден, по закону, им следовать. – Муди надел очки и посмотрел в записи. – Боюсь, что так как дела вел мой покойный партнер Берин Шлом, я не до конца в курсе всех подробностей. Сколько вам сейчас лет, дорогая? – спросил он, подняв глаза.
 – Восемнадцать, – солгала Лайла, хотя и ненамного.
 – О, время летит. Я даже и не осознал этого. По условиям завещания, с восемнадцати лет вы можете получать отчисления из фонда.
 Лайла улыбнулась. «Слава Богу! Может быть, этот морщинистый старикашка не так уж и плох в конце концов?»
 – И когда можно начать получать эти проценты? Прямо сейчас? Адвокат открыл ящик стола и вынул бланки. Взглянув на Лайлу, он сказал:
 – Я мог бы набросать документ о том, чтобы вы начали получать деньги прямо сейчас.
 Лайла улыбнулась ему своей самой солнечной улыбкой, схватила бумагу и ручку и нацарапала свою подпись. Все оказывалось значительно проще, чем она предполагала.
 – Вот! А теперь вы можете все заполнить и оформить получение денег?
 Адвокат вновь поглядел на нее с двусмысленной улыбкой.
 – Да, сначала вы должны обратиться к исполнителю вашего отца, чтобы он оформил выдачу ваших доходов именно сейчас.
 – А кто является исполнителем? – вздохнула Лайла. – Что за черт!
 – Посмотрите, – сказал Муди и вручил ей документ.
 Лайла посмотрела на документ, потом на Барта Муди. Она дрожала, но сделала все, чтобы не уронить бумаги.
 – Моя мать? Почему она должна давать свое разрешение?
 – Так предусмотрено завещанием. Для того, чтобы получить доходы из оставленного вам фонда раньше двадцати одного года, вы должны или выйти замуж, или получить разрешение своей матери.
 Лайла упала в кресло и сидела, сложив руки на груди. Как мог ее отец совершить такое свинство? Отнять у нее ее собственные деньги и вручить Терезе власть распоряжаться и деньгами, и ею самой. Почему! Ведь он не любил Терезу!
 Лайла наклонилась вперед, одна рука оставалась на бедре.
 – Давайте на минуту забудем о Терезе. А что, если оформить заем – вроде аванса на будущее? Это вы можете для меня сделать?
 Старик покачал головой, выглядел он при этом несчастным.
 – Единственный человек, который может вам помочь, – это ваша мать, – сказал он. – Боюсь, что мы не можем тронуть средства фонда, не получив ее согласия.
 Лайла вскочила.
 – Моя мать не может помочь даже самой себе. Вы хотя бы видели ее последние десять лет? Она спилась. Сумасшедшая, высосанная жалкая старуха. Она ни за что в жизни не даст мне разрешения. Я нуждаюсь в этих деньгах, чтобы отделаться от нее.
 – Лайла, вам только восемнадцать лет. По закону возраст, когда вы сможете вступить в права наследования, наступит лишь через три года. Тогда…
 Лайла наклонилась над столом Барта Муди и заглянула ему прямо в глаза.
 – Три года? Вы знаете, что может сделать Лос-Анджелес для женщины за три года? Сейчас я молода. Я могла бы произвести сенсацию. Я могу что-то из себя представлять. Через три года я могу умереть. Мне нужны деньги сейчас!
 Барт Муди встал и прошел к двери. Держа руку на дверной ручке, он сказал:
 – Тогда я советую вам поговорить с единственным человеком, который может вам эти деньги дать. – Он открыл дверь. – Всего хорошего! – сказал он.
 Девушка была так зла, так расстроена, что не стала ждать лифта и пошла пешком по лестнице.
 «И что же теперь? Какого черта могу я сделать?»
 Вестлэйк не давал возможности своим ученикам получить какую-нибудь работу. Это было бы смехотворно. Большая часть выпускников будет работать там, где им посоветуют родители. Если Лайла вообще будет работать. Ну и даже если бы они и помогали выпускникам найти работу – разве можно подыскать работу, помогающую стать звездой?
 Ей нужны деньги. Ей нужны машина, маникюр, косметика, одежда, приличное жилище. Нет. Лайла дошла до автомобильной стоянки. Ей надо идти к тетушке Робби. «Как долго я смогу выносить его? Как долго я смогу клянчить у него деньги? Он не богатый человек. И, конечно, не сможет позволить себе покупать мне одежду!»
 Что же, ей придется экономить. Ладно. Косметика только раз в месяц. Педикюр она будет делать сама. На парикмахера она денег попросит. Займет у Робби, пообещает вернуть и будет жить на строгом бюджете.
 Или так, или ползти на карачках к Хозяйке кукол. К черту!

 13

 – Когда ты вылетаешь? – спросила Мери Джейн Нейла, чтобы быть вежливой.
 Она с трудом разговаривала с ним, с Молли и со всеми другими. Сэм ушел. Улетел на другую Землю. Ее жизнь потеряла смысл. Она, к сожалению, была не слишком плоха, чтобы покончить жизнь самоубийством. Она была, однако, достаточно плоха для того, чтобы сожалеть о факте своего рождения. Но Нейл, радостный, возбужденный, не сделал ей ничего плохого, и Мери Джейн делала вид, что ей интересно его слушать. Сэм ушел, Нейл уезжал, она собиралась ехать к своей бабушке – Мери Джейн чувствовала себя как на поминках.
 – В девять утра, из аэропорта Кеннеди, – ответил Нейл. – Ты придешь проводить меня?
 Мери Джейн заколебалась. Она страшилась этого. Это будет уже четвертое расставание с друзьями за этот год, все уехали в Лос-Анджелес, все с контрактами под мышкой. А она слышала, что Сэм уезжал с Бетани под мышкой.
 Знал ли он, занимаясь любовью с Мери Джейн, что уйдет от нее? Или он принял решение позже? Или он просто хотел сказать «прощай», и просто сработал рефлекс, и он упал на нее? Или Сэм встретил кого-нибудь в Лос-Анджелесе? Тоща зачем он взял с собой Бетани? Или ему просто еще кто-нибудь нужен? Может быть, его вывел из равновесия ее первоначальный отказ? Любил ли он ее? Когда-нибудь любил ли он ее?
 На все эти вопросы невозможно было найти ответ. Возможно, и сам Сэм не сумел бы на них ответить. Но Мери Джейн все равно вновь и вновь задавала себе вопрос – почему?
 – Почему? Почему?
 Теперь ей придется привыкать и к отъезду Нейла. Мери Джейн ненавидела расставания в аэропорту, ненавидела бесконечное путешествие в автобусе – самый дешевый вид транспорта из аэропорта в город. Полтора часа времени будет потеряно, а ведь она уже могла бы быть дома, лежать в постели, есть шоколад и смотреть видео. Боже мой, но не может же она разочаровывать Нейла. Ладно, Мери Джейн возьмет с собой книгу. А может быть, плюнет на все и поедет домой экспрессом.
 – Конечно, Нейл, – сказала она. – Когда ты собираешься ехать?
 – У меня хорошие новости. Мы не поедем автобусом. Продюсер оплачивает мой проезд автомашиной. Плохие новости – надо рано вставать. Выезжаем в семь утра. – Мери Джейн чуть не застонала, и Нейл продолжил: – Мы позавтракаем в аэропорту, я позабочусь об этом.
 В голосе Нейла слышалась благодарность за согласие. Кроме сестры – кто еще мог бы его провожать?
 – Спасибо, Мери Джейн, – сказал Нейл перед тем, как повесить трубку.
 Но это было вчера. В шесть часов десять минут утра, в воскресенье все выглядело по-другому. Она жаждала лечь в постель и обо всем забыть. Чтобы избежать искушения, Мери Джейн села на тахту в гостиной, и отпивая из чашки дымящийся кофе, прислушивалась к тишине своей квартиры. Она никогда еще не чувствовала себя такой одинокой, такой усталой. Мери Джейн не задумывалась об этом прежде, но во время трех предыдущих прощаний она была единственной провожающей. Она провожала своих друзей, которые собиралась преуспеть в Лос-Анджелесе, и сегодня, она была уверена, тоже будет единственной провожающей. Конечно, у всех этих людей были еще друзья. Нейл, пожалуй, составлял исключение – он был слишком злым, чтобы иметь много друзей – остальные же пользовались популярностью в театральных кругах Нью-Йорка. Возможно, другие их друзья еще больше, чем она, ненавидели прощания. А может быть, другие люди были слишком ленивы, слишком эгоистичны, слишком завистливы, чтобы делить с друзьями удачу. Возможно, она тоже была завистлива.
 Мери Джейн медленно оделась, вынуждая себя принять веселый вид, хотя ей вовсе не было весело. Сегодня был триумф Нейла. Она не позволит своим собственным чувствам омрачить его радость. Может быть, она сама виновата в уходе Сэма. Слезы опять наполнили глаза. – «О Боже! – сказала она сама себе, вставая и чуть не разлив кофе. – Черт с ним со всем!»
 Мери Джейн стояла ровно в семь утра у дверей своего дома. В ожидании Нейла она изучала свое отражение в стеклах входной двери, и медленно провела рукой по густым, почти черным волосам. Да, волосы у нее были красивые. Но надо было что-то делать с сединой. Ее запахивающаяся юбка делала бедра еще более полными. Но Нейл как-то сказал, что в этой юбке она ему особенно нравится. Мери Джейн становилась похожа на Веронику из комиксов Арчи, говорил он. «В Веронику он впервые влюбился, и Вероника его сегодня провожает», – подумала Мери Джейн, пытаясь улыбнуться самой себе. На ней была также кремовая блузка с небольшими розовыми бутончиками и шарфик, который она нашла в недорогом магазине на Третьей авеню. Да, Мери Джейн была очень похожа на Веронику. К шарфику была приколота английская булавка, а на запястье поблескивал забавный браслетик. Все пластмассовое, недорогое. И школьный кардиган, с вышитыми инициалами. Дешевые туфли завершали ее костюм. Мери Джейн вновь улыбнулась самой себе.
 Она только зажала сумку локтем, совсем как школьные учебники, когда увидела, как с Десятой авеню на Пятьдесят четвертую улицу выруливает темно-синий «Тель-Авив». Нейл сидел у открытого окна. Когда машина остановилась, он закричал:
 – Вероника!
 – Кувшинная голова! – откликнулась она и сделала небольшой пируэт, чтобы произвести желаемый эффект. Потом она села в машину.
 – Ты сумасшедшая, Мери Джейн, – покатываясь со смеху, сказал Нейл, и машина отъехала от тротуара. – Вот почему я тебя люблю.
 – Я сумасшедшая? – с наигранным удивлением переспросила Мери Джейн, насмешливо удивляясь. – Ты единственный известный мне человек, который был влюблен в героиню комиксов.
 – То, что я чувствовал, не имеет ничего общего с любовью, – возразил Нейл. – Я просто хотел заниматься с ней любовью.
 – Другие мальчики покупали для этого «Плейбой». Ты же всегда хотел от всех отличаться, – рассмеялась Мери Джейн.
 Она повернулась и осмотрела Нейла с головы до пяток. Машина быстро неслась по нижнему городу вдоль Ист-Ривер Драйв к Туннелю Мидлтаун. Розовая шелковая рубашка, три верхние пуговицы расстегнуты, белые брюки, белые сандалии на босу ногу. На ком-нибудь еще это смотрелось бы хорошо?
 – Послушай, по-моему, ты собираешься изобразить на какой-то костюмированной вечеринке крутого парня из Голливуда.
 – Голливуд и есть костюмированная вечеринка, – весело ответил Нейл. – Или что ты себе думаешь? Я впишусь в их декорацию?
 – Подожди минутку, – сказала она и стала рыться в своей сумочке. – Тебе чего-то не хватает. – Она протянула ему маленькую завернутую в подарочную бумагу коробочку. – Приятного путешествия!
 Нейл поспешно разорвал бумагу и взвизгнул от смеха – в руках у него была широкая цепочка из фальшивого золота, на ней был подвешен медальон Козерога.
 – Теперь ты точно впишешься в декорацию, – сказала Мери Джейн и надела цепочку ему на шею. Она удобно устроила медальон на тощей волосатой груди Нейла. – Так по-лос-анджелесски!
 – Если сегодня они увлекаются ковбойским стилем или очками в проволочной оправе, то я склонен следовать традиции, – рассмеялся Нейл.
 Мери Джейн наблюдала с тротуара, как водитель оттащил чемоданы Нейла к багажной машине. Обычное хмурое выражение лица Нейла исчезло, и на губах его играла улыбка. «Профиль хорька заставил бы умереть от зависти Джеми Фарра», – подумала Мери Джейн. Но, Боже мой, она будет скучать по нему.
 – Давай, я помогу тебе, – предложила она.
 – Делать нечего, – ответил Нейл. – Звезды не носят своих чемоданов.
 Он подозвал носильщика и сказал ему номер рейса. Когда они оказались в огромном здании аэропорта, Мери Джейн позволила Нейлу взять себя под руку и повести в кафе в дальнем конце здания.
 Официантка налила им кофе и приняла заказ на завтрак.
 – Две «кровавые Мери», двойные порции, – сказал в добавление к заказу Нейл.
 – О, Кувшинная Голова, неужели ты хочешь меня напоить? – кокетливо спросила Мери Джейн.
 Нейл наклонился над столом и взял Мери Джейн за руку.
 – Поедем со мной, Мери Джейн, – сказал он мягко, голос его был серьезен.
 «О, только не это, не сейчас, – подумала она. – У меня просто нет силы казаться смелой. Я и так сделала все, чтобы показаться хорошим другом».
 Мери Джейн ответила так естественно, как только могла:
 – Я уверена, что именно это и необходимо Голливуду: толстая, уродливая шлюха, которая не может найти работу, потому что и красотки шляются безработными.
 Официантка подошла к их столику и поставила напитки. Это было развлечение, которого так недоставало Мери Джейн.
 – Выпьем за тебя, Нейл, и за твой успех! – Она чокнулась с ним и отпила глоток.
 Нейл тоже отпил из стакана и поставил его на место.
 – Я хочу успеха и намерен его достигнуть, Мери Джейн. Поедем вместе со мной. Я могу купить билет на кредитную карточку, и мы уедем. Соглашайся.
 Мери Джейн поерзала на своем стуле:
 – Я не могу этого сделать, Нейл. Ты же знаешь.
 – Я люблю тебя, – сказал Нейл. – Я могу это сказать тебе после того, как ты рассталась с Сэмом. Я мечтаю о тебе почти каждую ночь. Я хочу касаться тебя. Я хочу заботиться о тебе.
 Мери Джейн почувствовала стеснение в груди.
 «Боже мой, это слишком тяжелое испытание! Это невозможно вынести! В какой-то мере это и оскорбительно. Сэм был слишком хорош для тебя, а клоун – в самый раз».
 Но Нейл не просто был клоуном! Он был ее другом. Мери Джейн посмотрела на него и увидела в его глазах великую боль.
 – Нейл, я думала… Я думала – мы с тобой просто хорошие друзья. Я не знала, – и Мери Джейн заплакала. – Мне так жаль, Нейл.
 – Если ты не сделаешь этого для меня, сделай это для самой себя. У тебя редкий талант, Мери Джейн. Ты могла бы найти себе работу в другом месте.
 Она попыталась овладеть своими чувствами и вытерла глаза салфеткой.
 – Нейл, если уж я не получила роль в фильме «Джек, Джилл и компромисс», хотя играла главную роль в этом спектакле, то уже никогда не смогу получить роль ни в какой иной картине. Этот фильм был моим единственным шансом. Теперь я знаю это точно.
 Мери Джейн увидела, как Нейл поник головой. Он был подавлен. Его грусть была так велика, что Мери Джейн не смогла этого снести. Она не хотела, чтобы Нейл покидал Нью-Йорк в таком подавленном настроении, и молила Бога, чтобы он не испытывал к ней таких же чувств, какие она испытывала к Сэму.
 – Эй, Нейл, – сказала Мери Джейн. – Когда еще твой лучший друг одевается так, как велит твоя фантазия?
 Нейл попытался улыбнуться, но ничего не ответил.
 – Пора улетать, – позвала Мери Джейн и похлопала его по руке. Нейл вздохнул.
 – О'кей, – сказал он. – Итак, я улетаю. А ты?
 – Что я? – спросила Мери Джейн. – У меня есть театр, есть друзья. Я не знаю, но, может быть, в один из ближайших дней моя очередная роль будет иметь большой успех. А когда Сэм вернется…
 – Забудь о Сэме!
 – Не надо, Нейл. Я уже просила тебя.
 Мери Джейн почувствовала, как к щекам прихлынула кровь. Оба молчали и выжидающе смотрели друг на друга. По радио объявляли начало посадки на рейс, которым улетал Нейл.
 – Тебе пора, – сказала она и была счастлива, что сцена прощания закончилась.
 Нейл взял ручной багаж. Не глядя на Мери Джейн, он повторил:
 – Забудь о Сэме, Мери Джейн. Он никогда не стоил тебя. Он был просто высоким красавцем, и может быть, еще обладает хорошим концом. И он имеет обыкновение втыкать его в любой движущийся объект.
 Мери Джейн поспешно встала.
 – Сейчас не место и не время, Нейл. Я не хочу этого слышать. Она пошла к выходу.
 – Прости, Мери Джейн, – пробормотал Нейл, догоняя ее.
 Они стояли рядом и молчали. Нейл бросил сумку на пол, взял Мери Джейн за руки и повернул лицом к себе.
 – Я очень люблю тебя, Мери Джейн. Но я не был бы твоим другом, если бы не сказал тебе все, что о тебе думаю. Я не люблю Сэма не потому, что он с тобой. Я не люблю его, потому что он использует людей, и он использовал тебя. Его пьеса провалилась бы, если бы не твой талант. Все его предыдущие пьесы проваливались. И я думаю, Мери Джейн, что тебя променяли на миленькую мордашку. Я, конечно, не красавец, но думаю, что тебе имеет смысл поглядеть на меня второй раз.
 – Лучше бы ты не говорил этого! – Мери Джейн пристально посмотрела в глаза Нейлу. – До свидания, Нейл, и удачи тебе!
 Она повернулась и пошла прочь, пытаясь подавить слезы горечи и злости.
 Но Нейл вновь догнал Мери Джейн:
 – Я никогда не забуду тебя, Мери Джейн, – сказал он и поцеловал ее в губы.
 Это был настоящий поцелуй – его язык проник ей в рот, губы были влажными и жадными. Мери Джейн застыла. Нейл отпустил ее, потом поднял сумку.
 – Я все еще лягушка, или ты сумела превратить меня в принца? – спросил он.
 – Ты всегда был для меня принцем, – сказала она.
 – Ты впервые солгала мне, – улыбнулся Нейл. – Знаешь, в чем дело? Я устал играть второстепенную роль в твоей жизни. Я хочу быть лидером. Почему я всегда называл тебя Вероникой, а ты меня никогда не звала Арчи? Всегда Кувшинной головой? У Кувшинной головы есть слова, но Арчи всегда имел много девчонок. Я мог видеть в тебе Веронику. Но ты никогда не могла увидеть во мне Арчи. Каждый раз, когда ты говоришь Кувшинная голова – мне больно. Каждый раз! Я очень устал от этой роли. Теперь я хочу попробовать роль Арчи. Ну, а если я провалился, то черт с тобой.
 С этими словами Нейл повернулся, подошел к пропускному пункту, бросил сумку на конвейер и прошел через контроль. Он не оглянулся. И исчез.
 Мери Джейн стояла на тротуаре и ожидала автобус-экспресс, чтобы добраться до города. Она вытерла глаза мягкой салфеткой, потом бросила ее в мусорный ящик и тут же увидела, как на стоянку въезжал автобус. Мери Джейн сняла глупый маленький браслет и заколку и тоже бросила их в мусор. Потом, не оглядываясь, она вошла в автобус.
 Когда Мери Джейн вернулась в свою квартирку, ее встретил Миднайт. На полу лежал конверт.
 «Что это еще? – подумала Мери Джейн и вскрыла его. – Меня что, выселяют, или какая-нибудь телекомпания приглашает на прослушивание безработных актрис?» Она достала письмо.
 «Ваша бабушка умерла сегодня утром. Пожалуйста, приезжайте в Элмайр не позднее завтрашнего дня, чтобы выполнить необходимые формальности. Пожалуйста, пригласите Эдварда Робинсона».
 Мери Джейн не отрывала глаз от письма. Ее бабушка умерла. После всех ложных вызовов и жалоб Мери Джейн решила однажды не откликнуться на очередной вызов. И вот бабушка умерла. Без слез, совершенно обессиленная, Мери Джейн смотрела на кусочек бумаги. Ее бабушка умерла!

 14

 Страхи Шарлин начали потихоньку убывать, ей нравилась комфортабельная и удобная жизнь в компании с Доубом. К тому же, думала она, если полиция и ищет ее с Дином, то, конечно, она не станет искать целую семью. Вместе все трое были похожи на семью. В машине было приятно путешествовать. Доуб рассказывал смешные истории, а Дин был занят наблюдением за номерами машин.
 – Посмотри! Оклахома! Оклахома! «Оклахома – это о'кей!» – прочитал он девиз штата.
 – Никогда не пугай меня так, – рассердилась Шарлин.
 – Что же, по крайней мере, они и не претендуют слишком на многое, – мягко сказал Доуб. – Не как Луизиана!
 – Рай для спортсмена! – сказал Дин с гордостью в голосе.
 – Зависит от того, что именно вы считаете спортом, – жестко парировал Доуб.
 Они останавливались на заправочных станциях, Доуб наполнял бак водой, продавал дюжину пилюль, и путешествие продолжалось. Они провели больше недели в Аризоне, потом переехали в Неваду. На границе каждого очередного штата Шарлин молилась и тяжело вздыхала.
 В ту ночь, совсем в другом мотеле, на этот раз не доезжая Карсон-Сити в Неваде, Шарлин преклонила колени и поблагодарила Бога за то, что Он ниспослал ей помощь и благословение и позаботился о ней и Дине. Она поблагодарила Его за встречу с Доубом, который был и джентльменом, и добрым христианином. Потом она помолилась за души Бойда и папы, Шарлин встала, подошла к ночному столику и выдвинула ящик. Там была Библия. Бог вел их. Хотя, наверное, Библия была в каждой комнате мотеля, как мыло или шампунь. Девушка подошла к двери ванной комнаты, постучала и позвала Дина.
 – Здесь тоже есть Библия, Дин. Ты готов?
 – Что мы будем читать сегодня? – спросил Дин из-за двери. Шарлин взяла книгу в черной обложке и отложила ее в сторону.
 – Я предпочитаю читать мамину Библию, – сказала она, положив Библию на место и достав вместо этого потрепанную мамину книгу. – Я еще не знаю, Дин. Ты знаешь, я люблю открывать ее наугад. Мне кажется, что так сам Бог и мама посылают нам весть о себе.
 С тех пор как Доуб сказал ей о Дине, Шарлин вновь и вновь обдумывала его слова. Ложь, что Дин ей не брат, была неприятна. Но еще больше ее тревожило то, что мальчик на самом деле был ее приятелем. И лишь наполовину братом. Все это было так сложно. Дин во многих отношениях был как ребенок. Но он был и ее защитником. Шарлин заботилась о нем, но и он был ей нужен. Они были одной семьей. Дома, в Лэмсоне, ее эта проблема не беспокоила. В пути же их отношения тревожили ее по-настоящему.
 Дин вышел из ванной комнаты.
 – Прочти мне о Данииле и льве, Шарлин. Я люблю это место и не совсем понимаю многие другие.
 Шарлин села на край кровати. Дин растянулся во всю длину, на нем были только шорты. Глаза его были закрыты, руки лежали за головой, на губах застыла мирная улыбка. Шарлин посмотрела на него, очарованная как всегда красотой и совершенством его тела. Он напоминал ей ангела, испуганного, мягкого, любящего ангела, и на ней лежала ответственность позаботиться о нем, постараться уберечь его мягкость и красоту от грубостей жизни. Шарлин знала, что не слишком-то умна, но по крайней мере достаточно умна, чтобы уберечь их обоих от множества злых людей, которые населяют Землю.
 Девушка перелистала страницы затрепанной маминой Библии и открыла ее на определенной странице.
 – Сегодня, Дин, мы будем читать Второзаконие, глава десятая, стих девятый. Это из Ветхого Завета, Дин, до рождения Христова. – Шарлин пригляделась к тексту и увидела, что одна из строчек была отмечена карандашом. Пометка была сделана маминой рукой. Таких пометок в Библии было много. – Дин, подумать только! Маме тоже нравился этот отрывок, она отметила его. Давай посмотрим, что она говорит нам словами Господа Бога.
 Шарлин облокотилась о спинку кровати и положила Библию на колени. Когда она уселась, Дин повернул к ней лицо, прижался головой к ее бедру и перебросил руку через ее ноги. Глаза его были закрыты.
 – Это место отметила мама, – сказала Шарлин брату. – «Где левит не имеет части в наследстве со своими братьями, Бог его наследство, в соответствии с тем, как твой Бог пообещал тебе».
 Шарлин медленно закрыла книгу, держа палец вместо закладки и задумчиво повторяя библейские слова. Она вспомнила о том, что посоветовал ей Доуб, и по рукам у нее побежали мурашки.
 – Продолжай, Шарлин, это так красиво.
 – Дин, это послание от мамы, – мягко сказала она.
 – Она говорит такие хорошие слова, Шарлин.
 – Да, мама говорит нам кое-что очень важное. Сядь, Дин, и послушай меня.
 Дин открыл глаза и уселся на кровать, прислонившись к спинке.
 – Я не понимаю, что именно говорит нам мама, Шарлин. Она не говорит так, как обычно говорила дома.
 – Это не совсем мамины слова, Дин. Это слова Господа Бога. Мама просто подсказывает нам, в какое именно место книги заглянуть. Сегодня вечером она посоветовала нам прочесть эти слова. Потому что она хочет сказать нам что-то очень важное. Она говорит, что левит не имеет части своего брата.
 – Что это значит, Шарлин. Кто такой левит? – спросил Дин.
 – Не имеет значения, кто такой левит. Главное, что он не имеет части своего брата.
 Дин посмотрел на нее, и медленно, очень медленно в его чистых голубых глазах стал появляться страх. Шарлин обняла Дина за плечи и погладила его белокурые волосы, они так похожи на ее волосы.
 – Дин, мама говорит нам, что отныне мы должны спать на отдельных кроватях. Мы выросли, и нам пора спать порознь.
 – Но почему? Твое имя не Левит. В книге не говорится о Шарлин. И почему мама хочет, чтобы мы спали порознь? Дома она всегда укладывала нас в одну постель. Почему теперь она говорит нам спать по отдельности?
 Дин чуть не плакал.
 – Потому что мы не только спим. И это неправильно. Братья и сестры не должны спать в одной постели. Нельзя, чтобы они прикасались друг к другу так, как мы это делаем.
 Лицо Дина искривилось. Шарлин стало больно за него.
 – Значит, мы не можем быть рядом и чувствовать себя так хорошо, как обычно.
 – Да, Дин. Мы можем быть близкими друзьями, но делать друг друга счастливыми, как обычно, мы не можем!
 Шарлин вновь подумала о словах Доуба. О том, как он понимал их с Дином отношения. До того, как Доуб предупредил ее, Шарлин старалась не думать слишком много об этом. Ведь было так естественно ночью быть рядом с Дином, быть спокойной и счастливой рядом с ним. Да, они всегда были так близки. Шарлин и не могла спать по-другому. Это был их секрет. Но Доуб был хорошим человеком, а теперь и мама сделала им знак словами из Библии. Ее предупредили дважды.
 Шарлин поднялась с постели и накрыла Дина одеялом. Она заметила, как под шортами напряглась его плоть, и быстро прикрыла мальчика.
 Дин заплакал.
 – Но мои сны, Шарлин. Я так боюсь. Я не могу спать без тебя, Шарлин. Я всегда спал с тобой.
 Шарлин вспомнила о своих недавних еще более худших снах, наклонилась и поцеловала его в лоб.
 – Я буду здесь, рядом, но в другой кровати. Ничего плохого не произойдет с нами, пока мы выполняем то, чего хочет Бог. – Она сняла покрывало с другой кровати и скользнула под одеяло, потом выключила свет, оставив мамину Библию на столике между кроватями. – Скажи молитву и спи. Бог смотрит на нас. Не забудь помолиться за Бойда и за папу, особенно за маму и поблагодари ее за доброе указание.
 Дин засопел.
 – Хорошо, Шарлин, я так и сделаю. Если ты этого хочешь.
 Они долго лежали в тишине. Шарлин знала, что не сможет уснуть, но надеялась, что Дин, наконец, задремлет. Девушка молилась, чтобы плохие сны не посещали брата. Она тихо лежала без сна, наконец дыхание Дина стало ровным. Шарлин не хватало его тепла, но теперь она понимала слова Доуба. Расслабиться и заснуть без Дина было сложно. Глупо, ведь отец больше не мог причинить им зла. Нельзя им с Дином быть вместе. Именно об этом говорило мамино послание.
 Шарлин слышала, что Дин дышит ровно, и попыталась сама заснуть. Она подремала, но как только на горизонте за окном забрезжил свет, она услышала Дина.
 Он заметался по кровати, застонал:
 – Нет, пожалуйста, нет!
 Шарлин не могла этого вынести, но заставила себя остаться на месте.
 «Это пройдет», – подумала она.
 Но крики Дина становились громче, его движения в постели – более яростными.
 – Нет! Папа! Пожалуйста!
 Шарлин поняла, что брату снится плохой сон, но она решила исполнить волю Бога и взяла мамину Библию, надеясь найти там слова утешения. Девушка включила маленькую лампочку над кроватью и перелистала страницы книги. Дин затих, но все еще всхлипывал во сне. Шарлин закрыла глаза и молилась:
 – Господи, помоги мне выполнить Твою волю и пошли Дину мирный сон. Мама, помоги мне.
 Она сама начала тихо плакать, и вновь открыла добрую Книгу, Псалмы, свою любимую часть. И вновь застонал Дин.
 Девушка перевернула несколько страниц и остановилась на Псалме 133. «Как хорошо, – прочитала она в полутьме, – братьям быть вместе».
 Шарлин не отрывала глаз от страницы, пробегая пальцем по строчкам. Затем она положила книгу на место и сказала шепотом:
 – Благодарю Тебя, Боже.
 Девушка выскользнула из-под одеяла и подошла к Дину. Она мягко дотронулась до него и освободила себе место. Легла рядом, обняла его и зашептала на ухо:
 – Я здесь, Дин. Все хорошо.
 Дин проснулся. Не открывая глаз, он зарылся лицом в нее и сказал:
 – Никогда не оставляй меня одного, Шарлин. Шарлин мягко укачивала его в своих объятиях.
 – Нет, Дин. Я никогда не оставлю тебя.

 15

 Мери Джейн неожиданно проснулась и вдруг поняла, что не в состоянии открыть глаза. Она лежала, провалившись в привычное углубление в матрасе. Кожа пошла мурашками, в нетопленой комнате было довольно сыро.
 Мери Джейн открыла на мгновение глаза, увидела что-то смутное, и поскорее зажмурилась. О Боже! Нет, она не хотела просыпаться. По крайней мере, не здесь. Неужели она ничего не может сделать правильно? Ведь она работала медсестрой. Мери Джейн лежала на кровати, без одеяла, все еще в черном платье, которое надевала вчера на похороны.
 «Похороны. Я пришла сюда вчера после похорон. И потом? Потом я выпила».
 И это все, что она пока могла вспомнить. Дрожь пробежала по телу, вынудив ее сесть. Резкое движение вызвало легкое головокружение. Мери Джейн повернулась на кровати и на этот раз осторожно спустила ноги. Она посидела, набираясь сил для следующего усилия. И потом ее вырвало.
 Когда все прошло, Мери Джейн оглядела убого обставленную, ничем не украшенную комнату. Она чувствовала себя здесь посторонней, хотя именно в этой комнате прошло ее детство. Но Мери Джейн и тогда, в детстве, чувствовала себя здесь посторонней. Взгляд упал на дверцу гардероба. Она знала, что там внутри, в картонных коробках остались последние воспоминания ее детства. К запаху плесени примешивался запах ее рвоты. Мери Джейн медленно встала, подползла к бюро и вытерла грязь старым полотенцем. Потом открыла окно и выбросила тряпку на улицу.
 Даже по прошествии стольких лет ей становилось больно от того, что бабушка упаковала все ее вещи в коробки и убрала сразу, как только девушка уехала учиться в школу медсестер. Мери Джейн никогда не могла разобраться во всей этой старой одежде, вырезках, дневниках, но она не могла не возмущаться тем, что бабушка убрала все следы ее присутствия. Негодование вновь поднялось в ней, хотя старая женщина уже была мертва.
 Мери Джейн закрыла за собой дверь в спальню и спустилась по старым деревянным ступеням. Ноги в чулках легко шуршали по деревянной поверхности. В какой-то момент, в промежутке между шагами, ей показалось, что где-то мяукнул Снежок, ее старый черный кот. Он как будто бы шел рядом с ней, прыгая по ступенькам, чтобы разделить ее одинокий завтрак. Хвост его ходил из стороны в сторону от возбуждения. Кот, давно уже умерший, был когда-то единственным утешением Мери Джейн. В Нью-Йорке Миднайт тоже был ее единственным другом. «Что же, ничего не изменилось», – подумала она.
 Мери Джейн вошла в кухню и оглядела царивший там хаос. Она больше возмущалась неряшливостью своей бабушки, чем бедностью духа, которая, впрочем, и обусловливала эту неряшливость.
 Взяв с полки кофейник, Мери Джейн наполнила его холодной водой, насыпала кофе, поставила на огонь. Она ждала, когда кофе закипит, усевшись за старый стол и положив подбородок на руки. Ее глаза медленно оглядывали бедную комнату и остановились наконец на куче пустых консервных банок в углу. Полка над фарфоровым умывальником была уставлена дешевыми тарелками и кружками; обои выцвели, местами они отошли, возможно, из-за постоянных протечек воды, которые возникали в доме каждую весну. Зелено-коричневая эмалированная печка стояла на шести металлических ножках, поверхность ее совсем почернела от сажи, видно, не чистили уже много лет. Линолеум местами протерся, и сквозь дыры проглядывал старый линолеум. Было видно даже деревянное покрытие.
 Мери Джейн смотрела сквозь тусклое окно в сумрачный день и подробности предыдущего дня начали всплывать в ее памяти. Похороны. Несколько соседей присутствовали в церкви при отпевании, хотя бабушку Мери Джейн трудно было назвать соседкой. Лишь несколько из них проводили бабушку до могилы.
 Услышав, как первый ком земли ударился о крышку недоделанного соснового гроба, Мери Джейн оплатила счет мистеру Робинсону и села в такси, хотя оно и было ей не по карману. Она вернулась на покинутую ферму и потом напилась.
 Мери Джейн выпила стакан, еще стакан, потом заплакала. «Наконец-то я заплакала. – И она налила себе кофе. – Но я плакала не о бабушке. Я плакала о себе».
 Потом она поднялась в бабушкину комнату, собрала все таблетки, добавила к ним свои – и решила больше никогда не просыпаться. В свои тридцать четыре года у нее появилась возможность сняться в кино, в важной роли, у нее был любимый человек – и вот все это ушло. Если толстая, некрасивая актриса не смогла сделать этого в тридцать четыре года, неужели ее шансы станут больше в сорок шесть? В пятьдесят? Но самоубийство не удалось. Ирония судьбы – медицинская сестра не смогла составить правильный рецепт для самоубийства. Было много разных пилюль, было ее снотворное. Мери Джейн потеряла сознание, какое благословенное ощущение! Она надеялась, что это продлится вечно!
 Но Мери Джейн проснулась: вновь увидела свое уродство, свою грязь, грязь окружающего ее мира.
 «Вот откуда я пришла и, невзирая на мою работу, этим я и осталась. Мусор остался мусором».
 Не будет больше другого Сэма, другой роли, похожей на Джилл, другого друга, как Нейл, другой театральной труппы, как та, в Нью-Йорке. Мери Джейн сидела за столом, настолько разбитая и усталая, что не могла даже плакать. Она вспомнила поэму Дороти Паркер о самоубийстве и добавила свою строфу:



   Пилюли имеют отвратительный вкус,
   Рвота воняет,
   Но я сделала открытие —
   Самоубийство думает.



 Заурчал кофейник, и Мери Джейн пошла в кладовку посмотреть, нет ли там еды, чтобы успокоить свой больной желудок. Она исследовала полки, большая часть горшков и кувшинов были заполнены сухими бобами и фасолью, там же были законсервированные овощи, которые бабушка с религиозным фанатизмом заготавливала каждый год, но никогда не ела. Ряды и ряды старых томатов, моркови и фасоли. Узкий простенок был заполнен банками со скоропортящимися запасами – каждая была закрыта бумажкой и плотно завязана вокруг горлышка. Мери Джейн разглядела крекеры и поняла, что это единственная еда, которую она здесь найдет. Взяв одну из банок, Мери Джейн развязала веревочку и вернулась на кухню, к столу.
 Она налила себе еще одну чашку кофе, открыла пачку крекеров, но едва попыталась откусить кусочек, как тут же с отвращением выплюнула его. Мери Джейн решила попробовать еще одну непочатую коробку и почти уже разорвала бумагу, когда заметила, что внутри что-то было. Не мышь. Она разорвала бумагу и чуть не задохнулась от удивления. На столик выкатился сверток. Мери Джейн некоторое время смотрела на него, а потом выкрикнула только одно слово:
 – Деньги!
 Бумажки были упакованы так плотно, что у Мери Джейн заняло некоторое время, чтобы рассортировать их и пересчитать. Шестьсот тридцать семь долларов. Волнение от неожиданного открытия заставило ее выпрямиться на стуле. Откуда это? На мгновение Мери Джейн пожалела, что бабушка не знала о деньгах. Потом она поняла: это бабушка положила их в коробку с крекерами.
 «Бабушка, дорогая, что же ты собиралась делать с этими деньгами?»
 Затем Мери Джейн стала кричать на старую сумасшедшую женщину за то, что та не истратила эти деньги, накопленные, очевидно, за всю ее жизнь.
 Слезы катились из глаз, она отпивала теплый кофе и пыталась обдумать все. Как долго копила старуха эти деньги? Ведь у нее были ничтожнейшие доходы!
 Раньше Мери Джейн никогда не задумывалась, на какие деньги жила ее бабушка. Она всегда воспринимала это как факт: они были нищими. Бабушка много раз повторяла ей, что Мери Джейн жила у нее из милости: «У меня едва хватает денег для себя». Но было ли это правдой? После того, как мать Мери Джейн убили, а отец стал инвалидом, бабушка, конечно же, получала на внучку какое-то социальное пособие. А разве давно уже умерший дедушка не работал на железной дороге? Мери Джейн никогда не приходило в голову, что ее бабушка могла получать дополнительные деньги, сдавая землю своей фермы в аренду соседям. Она была уверена, что денег им едва-едва хватало. Но так ли это было? И платила ли вообще ее бабушка какие-то налоги? Мери Джейн, как в полусне, бродила по дому и качала головой. Идея показалась ей сумасшедшей, но, тем не менее, она направилась в кладовку.
 Мери Джейн разорвала еще одну упаковку крекеров.
 «Ничего. Конечно. Глупая идея. Посмотри на это место. Твоя бабушка была нищей. Ну, а если деньги еще есть? Что еще есть в кладовке? В доме?»
 Женщина с трепетом стала изучать содержимое всех банок и кувшинов. Одна из банок в последнем ряду показалась ей отличной от других. Мери Джейн вернулась в кухню, смыла с банки грязь и посмотрела. Потом поспешно открыла крышку и достала упакованную в целлофан пачку денег. Сердце учащенно забилось, руки дрожали… Мери Джейн считала деньги. Почти две тысячи долларов!
 Она налила себе свежего кофе, с размаху села на стул. Более двух тысяч долларов! И наверняка деньги есть еще!
 Теперь Мери Джейн могла твердо сказать: «Моя бабушка никогда не любила меня. Она взяла меня, когда умерла мать, а отец попал в инвалидный дом. Она была моей единственной родственницей, но она не любила меня. Я всегда чувствовала себя бременем на ее плечах». Мери Джейн вспомнила, как она просила у бабушки денег – это делают все дети – на кино, на конфеты, на игрушки, а бабушка всегда отказывала ей: «Нет, я не могу тебе этого позволить. Мне надо кормить два рта. Ты сидишь у меня на шее».
 Поэтому в конце концов Мери Джейн перестала просить деньги и перестала чего-либо ждать. Она чувствовала, что сидит у всех на шее, как некий бессловесный груз. Когда же Мери Джейн потеряла школьную стипендию, потому что вынуждена была работать ночью, чтобы посещать школу медсестер, она без вопросов приняла слова бабушки: «Ничем не могу тебе помочь. Я едва могу прокормить себя».
 Мери Джейн ударила кулаком по столу. Старуха лгала. Откуда иначе эти деньги? А что, если есть еще? Она встала и оглядела комнату: перед ней валялась куча старых пустых консервных банок. Мери Джейн пнула их ногой, и они с грохотом раскатились по полу.
 – Черт бы тебя взял, бабушка! Как ты могла? Я была хорошей девочкой. Как же ты могла лишить меня моих денег? Как же ты могла не любить меня хотя бы немного?
 Взгляд Мери Джейн упал на какое-то вздутие под обоями. Она поспешно взяла нож и разрезала бумагу в этом месте. Подобие тайника было затянуто прозрачной пластмассой, вроде той, что употребляют в фотоальбомах. Мери Джейн увидела облигации. Это были старые облигации. Она пересчитала их. Одиннадцать тысяч долларов. В старых облигациях.
 И тогда Мери Джейн буквально разобрала дом по кусочкам. Это заняло у нее массу времени. Она осматривала картины, обивку мебели, половицы, остатки консервов. В холодильнике она нашла почти четыре тысячи долларов, замороженных в куске льда. В ванной комнате, в коробке из-под стирального порошка – очень старой коробке – лежало семьсот шестьдесят долларов.
 Когда Мери Джейн крушила дом, она рыдала. Она рыдала, осматривая дюйм за дюймом грязного, отвратительного домишки, в котором была вынуждена расти.
 За ночь Мери Джейн собрала кучу денег и старых облигаций общим достоинством шестьдесят семь тысяч долларов. К утру она поднялась в свою комнату. Шла медленно, вымотанная поисками, злостью, слезами. Проходя мимо термостата, стоявшего у подножия лестницы, она взглянула на градусник. Шестьдесят пять градусов, это самое большее, что ставила бабушка. Мери Джейн резко повернула ручку до семидесяти пяти градусов. Она поднималась наверх с охапкой денег и твердо знала, что сегодня ночью будет спать в тепле.

 16

 За 25 лет жизни в Голливуде я, Лаура Ричи, убедилась в одном: существуют лица, которые любит камера, которые оживают, проецируются и расцветают при обращенном к ним внимании. И дело не просто во внешности, хотя фотогеничность помогает. Нет, здесь требуется более редкое качество: у Софи Лорен оно было, у Джины Лоллобриджиды – нет. У Гарри Купера – да, у Грегори Пека – нет. У Берта Рейнолдса – было, у Тома Селлека – не было. Этому нельзя научиться или научить. Оно так же естественно, как то, что вы дышите. Люди хотят наблюдать за вами, это присущая вам способность приковывать внимание людей к персонажу, который вы играете. Как? Каким образом? Почему? Никто не знает. И это не просто манера исполнения. Некоторые великие актеры не обладали такой способностью. Когда-то, в 30-е годы, «Шенкс», «Гудвинс» и «Уорнерс» называли ее «свойство звезды». И это наиболее точное определение. Поверь мне, дорогой читатель, оно так же редко встречается и не менее высоко ценится, чем черный алмаз.
 Лайла подкатила на своем «мустанге» с откидным верхом к стоянке автомобилей позади низкого серого строения в Западном Голливуде. Выскочив из машины и перебросив сумочку через плечо, она с развевающимися на ветру рыжими волосами быстро подошла к боковому подъезду и взбежала по лестнице. По доносившимся сверху голосам она поняла, что дверь в класс все еще открыта. «Вовремя», – подумала девушка, она терпеть не могла опаздывать на занятия по актерскому мастерству. Джордж Гец находил какое-то извращенное удовольствие в том, чтобы публично распинать опоздавших, разглагольствуя на тему их ответственности перед «компанией», как он называл их маленькую группу «претендентов». Правда, ему ни разу не удалось смутить Лайлу. Напротив, Джордж обычно так лебезил перед дочерью Терезы О'Доннел, что Лайлу от этого тошнило. Девушка оглядела похожую на пещеру комнату без окон, с серым ковровым покрытием от стены до стены. С одной стороны стояло несколько рядов обитых серым откидных стульев. Рядом валялась куча мягких диванных подушек. Одна из стен была полностью зеркальной. Лайла прошла мимо группы юных девушек, которые поздоровались с ней. Как и Вестлэйк! Она по-прежнему оставалась популярной девчонкой, поскольку ей было на это наплевать. Лайла даже не взглянула в сторону приветствовавших ее, но, открывая дверь в туалетную комнату, сказала общее «хелло». Там она достала щетку и провела по своим рыжим волосам, распутывая прядки, сбитые ветром, во время поездки в открытой машине, в машине Кена. Тетушка Робби уговорил Кена одолжить ей автомобиль. Лайле в принципе не нравились «форды», а цвет ее волос не гармонировал с темно-бордовым цветом машины, но, как говорится, нищим выбирать не приходится.
 Дверь у нее за спиной распахнулась, и Лайла увидела в зеркало, как в туалетную комнату вбежала девушка-блондинка. «По-моему, ее зовут Бенди», – подумала Лайла и снова занялась волосами. Она была настроена дружески: все здесь были по доброму расположены к девушке, потому что хоть раз да видели ее и мать, и Кенди, и Скинни. Они делали вид, что знакомы с ней и что, может быть, знаменитая Тереза О'Доннел замолвит за них словечко. Да, таким же образом, как она помогла себе самой! Или своей собственной дочери!
 – Привет, Лайла, – воскликнула Бенди, бросая сумочку на столик перед зеркалом и роясь в ней. – Знаешь что, – продолжила она не дожидаясь ответа Лайлы, – Мне дали рекламный ролик. Национальную рекламу! – Бенди наконец отыскала золотистую помаду и теперь красила губы.
 – Прямо не верится. Было шестнадцать претенденток, а получила роль я.
 – Поздравляю, – сказала Лайла. Несмотря на то, что у нее были трудности с деньгами, она никогда не делала рекламу. Зато для многих ее соучениц получить роль в рекламе было настоящим событием. Доход от национальной рекламы был для многих существенной поддержкой: он облегчал финансовые проблемы с расчетами за учебу в актерском классе, в ораторском классе, на уроках пения и танцев. Не говоря уже об одежде, машинах, персональном шофере, персональных тренерах, услугах гримерш и костюмерш, а также о корректирующем прикосновении скальпеля хирурга. Но Бенди, как и многие другие, действительно считала участие в рекламных роликах актерской работой. Для большинства это означало редкий шанс реально предстать перед зрителями. Лайла пожала плечами. Уж она-то никогда не стала бы рекламировать по телевидению мастику для полов или душ. Лайла вспомнила случай, когда ее маму попросили запустить в продажу какую-то дрянь – вроде моющих средств. Тереза тогда здорово взбеленилась. «Звезды не стирают и не снимаются в рекламных роликах», – орала она на Ару Сагарьяна, своего агента. Лайла слышала множество определений, которые мать давала звездам. Хозяйка была хитрой стервой, пьяницей, настоящей занозой в заднице и полной сумасшедшей, но она действительно была звездой. А к этому-то и стремилась Лайла – быть звездой, то есть не иметь при себе наличных; всегда ездить на лимузине; никогда не открывать дверь самой; не курить на публике; никогда не отказываться дать автограф; помнить всех по именам; никогда не носить на публике туалета больше одного раза; обращаться к своим директорам «мистер»; убеждать остальных называть ее «мисс»; не фамильярничать с технической обслугой; никогда собственноручно не делать никаких заказов; пожимать руки с приветствиями вместо поцелуев; звать своих продюсеров по именам; иметь секретаря; присутствовать на мероприятиях с участием других звезд; знать, как отказать мужчине, не обижая его; поздно приезжать и рано уезжать; сидеть на лучших местах на приеме и ждать, когда к ней подойдут; не обслуживать себя саму в буфете; знать, что должно быть в контракте; и никогда не сходить со сцены. Цель Лайлы была стать еще большей звездой, чем ее мать. А значит, никаких чертовых рекламных роликов. Она повернулась к Бенди и спросила с вежливым интересом:
 – Что за товар?
 – Первосортная туалетная бумага, – с триумфом сказала Бенди. «Минуй меня, Господи», – подумала Лайла, а вслух произнесла:
 – Поздравляю, – и убрала расческу в сумочку.
 – Я сразу же позвонила мистеру Гецу. Он так гордится мной. Великолепно! Их учитель актерского мастерства гордится, что его студентка продает подтирку для задницы. Лайла вздохнула. Робби клялся, что у Геца есть связи, а Лайле все равно надо было где-то начинать.
 Девушка вернулась в открытый класс и плюхнулась на пуфик. Она посмотрела на остальных студентов и в который раз поразилась количеству присутствовавших здесь красивых мужчин и женщин. Это было лос-анджелесское «клише». Целое нашествие отлично выглядевших манекенов. Здесь, в одной комнате, собрались самые красивые юноши из Деббинс, штат Южная Дакота; Лейк Виниша, штат Висконсин; Портланд Бей, штат Орегон; Чарлстон, штат Западная Вирджиния; Кудахи, штат Айова; Вудбриджа, штат Массачусетс; Шревепорта, штат Луизиана; а также наиболее прекрасные девушки из Шедли, штат Миссисиппи; Гучланда, штат Вирджиния; Бэрр, штат Вермонт; Стендиша, штат Род-Айленд; Блек Спрингс, штат Огайо; Инид, штат Оклахома. Внешность делала их особенными, служила пропуском в новую жизнь, к которой им так хотелось приобщиться, но здесь, в Голливуде, даже самым красивым гарантировалась лишь работа официанта, парковщика машин, в общем, всякая ерунда. Лайла покачала головой.
 Дверь открылась, и в комнату вошел чрезвычайно полный мужчина лет пятидесяти, с длинными седыми волосами, собранными сзади в конский хвостик. Раздалось несколько отдельных хлопков, в основном от новичков, потом наступила тишина. Джордж Гец тяжело рухнул на пуф, принесенный ему одним из студентов. Вокруг него образовался полукруг, и только Лайла не сдвинулась с места. Пока Джордж сидел, скрестив ноги, и листал какие-то заметки, Лайла изучала его. Брюшко преподавателя лежало у него на коленях; тоненькие белокожие ножки напоминали спички, торчащие из шорт «хаки», ступни прятались в черных кожаных сандалиях. На нем была белая вылинявшая футболка с надписью «Спасите китов», причем она здорово деформировалась на его внушительном брюхе. Линзы очков-«велосипедов» были весьма толстыми, поэтому казалось, что его маленькие глазки постоянно смотрят на мир с удивлением. Что ж, в конце концов Джорджа Геца ей посоветовал тетушка Робби, а мнение Робби об учителях актерского мастерства было хорошо известно. Главное, можешь ты играть или нет. Если нет, никто не сможет тебя научить; если же «да», все, что требовалось, это чтобы кто-нибудь показал тебе пару приемов, дабы развить талант. Впрочем, Джордж, казалось, был менее других способен на это. К тому же он все еще находился под пятой у нескольких высокопоставленных продюсеров и директоров.
 Сейчас Джордж поднял голову, призывая класс к порядку, и скользнул глазами по лицам собравшихся. Лайла напряглась. Все здесь собрались, чтобы учиться у этого человека, но они знали, что заплатить за это придется высокую цену. Джордж редко хвалил чьи-нибудь успехи и получал удовольствие от унижения молодых в их попытках показать свое мастерство.
 – Так, все сели на пол… Избавьтесь от этих пуфиков… Так, чтобы вокруг вас было большое свободное пространство… Это будет групповое усилие. Сосредоточьтесь, закройте глаза, делайте дыхательные упражнения.
 Лайла считала все это дешевым дерьмом.
 – Теперь сядьте, глаз не открывайте. Подтяните колени к груди, обхватите их руками. Дышите. Дышите. Теперь, внимание. Я хочу, чтобы вы убедили меня в том, что вы – тающее на солнце ванильное мороженое. Я хочу, чтобы вы стали этим тающим ванильным мороженым. Забудьте о времени. Я скажу вам, когда остановиться. Начинайте.
 Лайла задержала дыхание. Чистая чушь собачья! Девушка считала, что хорошая игра приходит от способности воображать и потом представлять суть характера, но мороженое? Во всяком случае, Лайла не собиралась быть актрисой. Она собиралась стать звездой. Голос Джорджа нарушил тишину.
 – Кори, продолжай упражняться, но не открывай глаза. Класс, откройте глаза и посмотрите на Кори.
 Лайла взглянула и вздохнула. Она поняла, что сейчас произойдет, и с негодованием ожидала насмешливого замечания, потрафляющего эгоизму Джорджа.
 – Что вы видите, класс? Продолжай, Кори. Вы видите тающее на солнце ванильное мороженое? НЕТ! – неожиданно заорал Джордж. Класс подпрыгнул. – Он похож на кучку картофельного пюре. А картофельное пюре, как известно, не тает, а, Кори?
 Кори открыл глаза и извиняющейся улыбкой попытался оправдаться перед Джорджем; потом он покраснел, заметив, что весь класс смотрит на него.
 – Юноши и девушки, вот вам пример того, как не надо делать. – Джордж посмотрел по сторонам. Все, кроме Лайлы, отвели взгляд.
 – А, Лайла, выйди-ка сюда. Я хочу, чтобы ты продемонстрировала, как следует это делать. Наблюдайте за ней, – сказал Джордж и отступил назад.
 Лайла уже привыкла к тому, что Джордж выделял ее таким образом. Но что значила вся эта ерунда с мороженым? Инстинктивно Лайла знала, как стать центром внимания. Она перестала осознанно думать о чем-либо и легко подпала под настроение. Теперь, как учил Джордж, она расслабилась, сначала мышцы шеи, потом плеч, затем рук. Все не сводили с нее глаз. И она могла удерживать их в таком напряжении усилием воли. Текло время; потом до нее донесся голос Джорджа, прозвучавший в тишине.
 – Вот ванильное мороженое, которое тает на солнце, – сказал он, обращаясь к классу, потом снова обратился к девушке: – Лайла, ты уже поработала над монологом Порции?
 – Конечно, Джордж.
 Это было их задание на прошлой неделе.
 – Тогда продемонстрируй его нам, Лайла. Сегодня мне необходимо настоящее действие.
 Джордж прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. Студенты устраивались поудобнее на своих местах, словно изменение позы заставит утихнуть муки зависти. Лайла поднялась, мысленно произнесла несколько первых фраз, затем что-то внутри нее включилось, и она стала подобно притягивающему к себе магниту. К сожалению, девушка многого не понимала в монологе, но Робби натаскал ее, и все это осело в голове. Лайла играла эту сцену для Кена, и тому она очень понравилась. Теперь, безо всяких колебаний, Лайла превратилась в героиню пьесы Шекспира, и странные слова и их мелодичность текли из ее уст бурным потоком. У нее была хорошая мимика и отличная память. Девушка точно запомнила, в каких местах Робби понижал голос и затаивал дыхание. На мгновение Лайла заметила выражение лиц у студентов. Они беззвучно повторяли за ней строчки, глаза их при этом горели завистью и обожанием. В эту секунду Лайла любила их всех, всех этих отчаявшихся, грустных, симпатичных и потерянных маленьких людишек, и изливала свою любовь в каждом слове или жесте. Ей хотелось дать им часть себя самой, дать им то, чего у них не было, не могло быть, никогда не будет, поэтому она мысленно потянулась к ним и впустила их в свое сердце. Она произносила слова не для целой группы, а для каждого в отдельности. Хорошо, когда тобой восхищаются, но только пусть это будет во время ее игры на сцене.
 Когда последние слова были произнесены, в классе воцарилась тишина. Затем, когда Лайла вышла из роли, все они разразились криками и бурными аплодисментами. Лайла скупо улыбнулась, низко поклонилась и вернулась на свое место, избегая встречаться глазами с одноклассниками. Приятное ощущение прошло. Девушка чувствовала себя почти опустошенной, нет, скорее мертвой. Сидевшая рядом с ней Бенди протянула руку и, поздравляя, потрепала Лайлу по плечу. Лайла отдернула руку и прикоснулась к горлу, стараясь сдержать подкативший ком отвращения. От презрения руки покрылись мурашками. Джордж похвалил ее:
 – Учится в моей группе всего четыре месяца, а посмотрите, как себя держит. Вы все должны брать с нее пример. Это – метод Геца.
 После этого он перешел к другой теме и что-то монотонно забубнил. Лайла искоса бросила взгляд на восторженно внимавших Джорджу студентов. «Неужели они думают, что могут научиться тому, что есть у меня?» Девушка чуть не рассмеялась. Все они были красивыми, но Лайла знала, что она все-таки лучшая в группе. Она также знала, что одна только внешность не сделает ее звездой. Даже родственные отношения с Терезой, если бы ей удалось каким-то образом использовать их, здесь не помогут. Ни Робби, ни бедный Джордж тоже не помогут ей в этом. Не принесет ей пользы и многомесячное просиживание в классе. Полгруппы надеялось, что в один прекрасный день в дверь войдет Сай Ортис и сделает из них открытие. Что ж, Лайла должна огорчить их: он не придет. Поэтому единственное, что ей необходимо делать, это работать над той же мечтой, что и эти недоумки. Как сделать так, чтобы это произошло?!

 17

 Мери Джейн уехала от бабушки на следующий же день и остановилась у мистера Слейтера, работавшего адвокатом в Элмайре, чтобы обсудить продажу дома и обстановки. Согласно завещанию бабушки ей достался дом, но доверенность находилась у отца, чье пьянство свело в могилу мать Мери Джейн и превратило его самого в бесчувственное животное. Мери Джейн попросила Слейтера утвердить завещание и как можно скорее продать все имущество. Потом она пересекла границу Массачусетса и оформила облигации на предъявителя, и только после этого отправилась в долгую поездку обратно в Нью-Йорк. Как могли шестьдесят семь с лишком тысяч долларов (незаявленных и не облагаемых налогом) изменить к лучшему ее жизнь? Чего она хотела? Денег было недостаточно, чтобы купить дом в «Хэмптонс» или хотя бы кооператив в Нью-Йорке. Не могла Мери Джейн купить себе на них и дело, да в общем-то и не хотела. Она могла пока жить на эти деньги, но что будет потом, когда они кончатся? Назад в Элмайр, «шивас» и куча булавок в руках?
 Мери Джейн полагала, что в жизни ей хотелось только две вещи: Сэма и карьеру актрисы. Ну что ж, деньги не вернут Сэма и не купят ей театра. Она продолжала катить по шоссе, радио наигрывало какую-то дурацкую музыку семидесятых годов. Мери Джейн остановилась у отвратительной придорожной забегаловки выпить кофе, села за столик и решила еще немного поразмышлять. И вдруг ей в голову пришла мысль. Именно то, чего она по-настоящему хотела и в чем нуждалась.
 Ей нужно стать красивой! И почему она не подумала об этом раньше? У Мери Джейн был талант, необходимый, чтобы стать актрисой, и пробы в «Джек, Джилл и компромисс» подтвердили это, и у нее была любовь, чтобы пользоваться успехом у мужчины. В конце концов, несмотря на ее внешность, Сэм желал ее. Это была лишь внешняя сторона Мери Джейн, бренная оболочка, которая мешала, ограничивала, разрушала ее. Она пыталась избавиться от нее, но с ней ушло бы и все остальное: ее талант, ее способность дружить, любить.
 Пока Мери Джейн сидела за оранжевым столиком, а мимо продолжали проноситься машины, она почувствовала, как дрожат ее пальцы, сжимающие чашку с кофе. Почему бы ей не использовать шестьдесят семь тысяч долларов, лежавших в сумочке рядом с ней, на покупку нового лица и тела? Стать новым человеком, хотя бы внешне? На всем протяжении истории мужчины покупали с помощью денег женскую красоту. Какая-нибудь Телл Гуин могла выйти на улицу и торговать своими прелестями. Теперь же впервые женщина может позволить купить себе красоту, и сделать это ради самой себя. У нее, Мери Джейн Морган, были деньги, чтобы купить новое лицо и, возможно, даже гибкое, великолепное тело. Она знала, что такая технология существует. Это было возможно! Мери Джейн почувствовала, как дрожь пальцев перешла на руки и охватывала все тело. Она попыталась глубоко дышать, надеясь, что никто не обратит на нее внимания, но, сидевшая за соседним столиком толстая, взвинченная мамаша с тремя капризничающими детьми и пожилой мужчина, расположившийся через проход от Мери Джейн, уже поглядывали на нее. Она оттолкнула чашку и на мгновение закрыла глаза. Неужели это возможно? Хватит ли ей смелости сделать это?
 Мери Джейн плохо помнила возвращение в Нью-Йорк. Она выключила радио, выжала до отказа педаль газа и оставалась в каком-то странном состоянии, сродни страху и восторгу. Все эти годы Мери Джейн не работала по специальности – сиделкой. Поэтому, когда она вернулась назад в Нью-Йорк с шестьюдесятью семью тысячами долларов наличными, завернутыми в целлофан, уложенными в коробочку из-под духов «Шанель № 13» и надежно спрятанными в недрах ее чемодана, она начала свои поиски. Конечно, Мери Джейн была знакома с доктором Уолденом из «Докторс Хоспитал», а также с Джоном Армстронгом из «Коламбиа Пресбитериан». Они были в том числе и хирургами-косметологами, услугами которых пользовался бомонд для тонкого, но исключительно необходимого вмешательства. Эти врачи пользовались великолепной репутацией, однако Мери Джейн требовалось нечто большее. Она никому не рассказывала о деньгах или о своем плане, если это можно было назвать планом. По правде говоря, она вообще не виделась ни с кем из своих друзей. Прежде всего Мери Джейн необходимо было завершить поиски. Она позвонила Нэнси Нортон, своей бывшей однокласснице, работавшей теперь медсестрой в ожоговом центре «Гора Синай». После тяжелых ожогов часто требовалась пластическая операция. Мери Джейн переговорила и с Бобби Уоткинсом, чернокожим актером, подрабатывавшим санитаром в «скорой помощи» и видевшим множество тяжелых последствий различных несчастных случаев. Она просиживала часами в библиотеке «Корнел Медикал Сентр», изучая «Ланцет», «Журнал Американской Медицинской Ассоциации» и специализированные бюллетени по пластической хирургии. Все фамилии она проверяла по справочнику «Кто есть кто».
 Выбор пал на четверых: на Роберта Данкера из Майами, внедрившего десятки рацпредложений в своей области во время работы на Гаити и в Доминиканской Республике, где он экспериментировал на бедняках, которые не могли позволить себе подать на него в суд; на Уильяма Ридса, практиковавшего в Лос-Анджелесе и считавшегося лучшим хирургом по носам; на Джоне Коллинзе, типе с Парк-авеню; и на Брюстере Муре, главном пластическом хирурге в «Космополитан Хоспитал» в Нью-Йорке. Последний был военным доктором, работавшим с ветеранами Вьетнама, и занимал пост главного пластического хирурга клиники уже около десяти лет. Однако у него единственного не было обширной частной практики. Мура знали в медицинских кругах как «врача врачей» и поговаривали, что он исправлял ошибки, допущенные другими хирургами.
 Мери Джейн лежала в постели, в своей постели, которая с уходом Сэма казалась теперь такой большой и такой пустой, и задумчиво смотрела в потолок. Миднайт вспрыгнул ей на живот, громко мурлыкая от удовольствия, и Мери Джейн машинально погладила его, продолжая раз за разом прокручивать в голове свой план. Неужели на самом деле возможно перестать быть обыкновенной прежней Мери Джейн, с ее талантом, спрятанным под грузной оболочкой, и возникнуть не просто более симпатичной или хорошенькой, а прекрасной? Возможно ли теперь, в тридцать четыре, со значительным опозданием присоединиться к сообществу женщин, заставляющих оглядываться на них, когда они идут по улице, которые, входя в комнату, вызывают замешательство или даже благоговейное безмолвие, чьи образы возникают в мечтах, романтических фантазиях, снах только из-за взгляда, улыбки, поворота головы? Что это будет за ощущение: перестать бороться со своими бесформенными щеками, большим носом, скошенным подбородком? Никогда больше не видеть гримас, когда она заходит на перекличку актерского состава, встречается с директором, знакомится с мужчиной. Как она будет смотреться в амплуа инженю, добычи для мужчин? Не невидимки, которой Мери Джейн так часто себя чувствовала, а женщины, которую раздевают взглядом, как Бетани и другие красотки? Неужели это возможно? Сколько потребуется искусства и науки, чтобы вылепить из бесформенной глины классический точеный профиль, поднять ее обвислые груди, сделать тоньше ее мощные бедра, убрать выпуклость живота – в общем, придать ей тот облик, который считают красивым мужчины? Сколько это будет стоить? Как долго продлится операция? Будет ли очень больно? Да и вообще, возможно ли?
 Медицинское образование давало Мери Джейн начальные знания о названии и технологии процедур, которые ей потребуются. Но согласится ли хирург провести их? Ведь это должен быть не просто хирург, но художник, согласный работать месяцами, может, дольше, относящийся к ней со всей серьезностью, стремящийся провести изменение, реконструкцию, но не на человеке, пострадавшем от ожогов или болезни, а на физически здоровой, но мечтающей стать красивой женщине. Врачи должны думать, что Мери Джейн избалованная или даже чокнутая. Она знала, что первое к ней не относится, но не была абсолютно уверена насчет второго. Возможно, она и есть сумасшедшая. И все равно, Мери Джейн решилась. Что еще может изменить ей жизнь к лучшему? Денег, бабушкиных денег, было недостаточно, чтобы тем или иным образом устроить ее жизнь. Конечно, Мери Джейн могла завести кредитные карточки, поехать в путешествие, но что будет, когда она вернется назад, к реальной жизни. А жить прежней жизнью она уже не могла. Поскольку Мери Джейн жила в Нью-Йорке, она начала со встреч с Коллинзом и Муром. Дрожащими руками набирала она номер на стареньком дисковом телефоне, возможно, последнем на Манхеттене, и все же назначила эти встречи. Это было нелегко. Мери Джейн пришлось использовать имя знакомой администраторши из клиники, чтобы договориться на скорейший прием у Коллинза. Сначала Коллинз, потом Мур. А после она подумает еще.
 Офис доктора Коллинза располагался в очень внушительном здании на Парк-авеню Шестьдесят четвертой улицы. Пол подъезда был выложен белыми и черными квадратными мраморными плитами, расположенными в шахматном порядке. Он блестел, словно только что вымытый, а золотые пуговицы на униформе швейцара сияли не меньше начищенной таблички с именем на дверях офиса. Оробевшая Мери Джейн вошла, стыдясь своего объемного длиннополого пальто и набитой черной сумки. Вид секретарши не придал ей уверенности. Женщина была худенькой, блондинкой, к тому же красивой, а волосы она заплетала сплошной «французской» косой, которую Мери Джейн ни разу не удавалось воспроизвести на своих волосах. Интересно, не потрудился ли над этой женщиной доктор Коллинз? Если нет, его можно было обвинить в ложной рекламе. Мери Джейн потратила почти полчаса, заполняя различные бланки. И опять у нее дрожали руки. Наконец секретарша проводила ее по длинному, покрытому толстым ковром коридору в кабинет Коллинза. Когда Мери Джейн вошла, доктор поднялся ей навстречу, и молниеносно окинул взглядом с головы до ног.
 – Итак, мисс Морган, чем могу служить? Мери Джейн прочистила горло.
 – Я – актриса.
 – Правда? – Голос его поднялся на конце слова, как будто Коллинз сомневался в правдивости ее слов. Быстрым жестом Мери Джейн протянула ему документы.
 – Вся трудность в том, что я не могу получить работу. Из-за своей внешности.
 Боже, как тяжко! Мери Джейн посмотрела на доктора. Лицо его оставалось бесстрастным; глаза внимательны, но холодны. Мери Джейн не смогла продолжать.
 – Вы думаете о пластической операции? – спросил он.
 – Да.
 – Сколько вам лет?
 – Тридцать четыре. Почти тридцать пять.
 – Что именно вы хотите?
 – Все! Все, что нужно, – выпалила Мери Джейн.
 – Не понимаю. Ринопластику? Или…
 – Все, что нужно, чтобы сделать меня красивой! Коллинз с сожалением посмотрел на нее и вздохнул.
 – Я – доктор, мисс Морган, а не волшебник.
 Мери Джейн провела два дня в постели и едва не пропустила прием у доктора Мура. Однако в конце концов она решила, что может снести еще одно унижение, прежде чем покончить с собой. Сестра, работавшая с доктором Муром, мисс Хеннеси, была одной из тех воинственно настроенных дам, которых Мери Джейн во множестве повидала за эти годы. Приехала она из Квинса и была, без сомнения, настоящей сплетницей.
 – Доктор не проводит пластические операции. О чем конкретно вы хотели бы поговорить? О курсе процедур? – спросила мисс Хеннеси по телефону.
 – Я хочу видеть доктора, – решительно заявила Мери Джейн и заставила женщину замолчать, хотя голос у нее был при этом кислый.
 Когда через два дня Мери Джейн появилась в офисе, кислое выражение переместилось на лицо мисс Хеннеси. Она молча проводила Мери Джейн в огромный, спартанского стиля кабинет. Брюстер Мур оказался маленьким, темноволосым человечком, не выше пяти футов шести дюймов. Кожа у него была бледная, но здоровая, с розовым отливом, подчеркнутым черными волосами и темно-карими глазами. На нем был темный костюм, белая рубашка и синий галстук. Мери Джейн никогда прежде не видела такого аккуратного человека: худощавый мужчина с начинающейся прямо ото лба лысиной и спокойными, выдержанными, профессиональными манерами. Она сидела перед доктором Муром, потупив глаза, сложив руки на коленях, чувствуя себя хуже, чем на приеме у доктора Коллинза, нервничая больше, чем на любом прослушивании. Боже, что же ей следует сказать? Как добиться симпатии и сострадания от хирурга? Если хирурги вообще испытывают подобные чувства!
 – Чем могу помочь? – спросил Мур, и к своему величайшему изумлению и стыду, Мери Джейн разрыдалась. Она долго плакала, а доктор сидел молча и неподвижно, лишь пошевелившись, чтобы подвинуть к ней коробку с бумажными салфетками. Наконец после вздохов, высмаркиваний носа и вытирания глаз Мери Джейн посмотрела на него.
 – Я – актриса!
 Мур заинтересованно кивнул. Лицо его при этом не сморщилось в гримасу, но и ничего не выражало.
 – Я – очень хорошая актриса. – Мери Джейн достала из кармана пальто теперь уже помявшиеся рекомендации. – Вы должны мне поверить.
 Мур просмотрел «рекомендательную характеристику» и вернул ей.
 – Большинство моих пациентов – смелые люди, мисс Морган. Чтобы войти в эти двери, необходима смелость. Расскажите мне, пожалуйста, чего вы хотите.
 Она так и сделала. Спокойно. Как могла профессионально. Закончила Мери Джейн выражением разочарования по поводу «Джека, Джилл и компромисса».
 – Поэтому, как вы понимаете, мне нужна операция. Много операций. Ради своей работы. Но я не знаю, возможно ли это и сколько это будет стоить.
 Мур уже в который раз внимательно посмотрел на нее. Наконец он заговорил:
 – Я понимаю вашу проблему, мисс Морган.
 Доктор поднялся и обошел вокруг стола. Он осторожно коснулся ее подбородка, приподнял ей голову вверх и повернул сначала налево, потом направо.
 – Плоть не камень, мисс Морган. Она непредсказуема и подвижна. Она отвисает, покрывается шрамами. Ваше лицо лишено четких очертаний. Щеки неровные, а здесь, – Мур коснулся ее носа, – отсутствует решительность. Подбородок – слаб. Между вашим носом и верхней губой отсутствует расстояние, соответствующее канонам красоты. Конечно, подбородок и нос представляют наименьшую проблему, но хирург не может по-настоящему изменить овал лица или форму головы. А красота зависит от сочетания множества отдельных частей. – Он помолчал. – Безусловно, я могу произвести некоторые улучшения. Но не уверен, что могу пообещать сделать вас красавицей. И берегитесь хирургов, утверждающих обратное.
 Мери Джейн вспомнила слова Коллинза, облизнула губы, глубоко вздохнула и сказала:
 – Доктор, я не ищу волшебника, но мне не нужно небольших улучшений. Я не хочу миленький курносый носик. Я ищу художника. Я слышала о вас. Я видела ваши работы. Я думаю, вы можете сделать то, что мне нужно.
 – Спасибо. Я также видел вашу работу. В «Джек, Джилл и компромисс» вы играли просто замечательно. Вы действительно великолепная актриса.
 – Но могу ли я хорошо выглядеть?
 – Знаете, в коммерческом понимании существуют очень узкие рамки для стандартов красоты, – ответил Брюстер, глядя на серый день за окном. – В этой стране существует эстетическая нетерпимость к этническому, несовершенному, необычному. Хотя, конечно, настоящая красота всегда необычна. Поэтому-то мы и преклоняемся перед ней.
 Мур устало вздохнул, словно размышляя над очень старой проблемой, которую он неоднократно рассматривал, и повернулся к Мери Джейн.
 – Я экспериментировал над трупами на протяжении всей своей жизни. Я рассек почти четыреста носов, пытаясь отыскать магическую формулу. Что делает нос красивым? Какая магическая пропорция, какое соотношение с остальными частями лица, какая линия, изгиб являются основными? Потом я воссоздал каждый заново, пытаясь достичь совершенства.
 Достиг ли он его? Мери Джейн очень хотелось это узнать, но она слишком боялась! Боялась услышать отрицательный ответ. Он повернулся от окна.
 – Я считаю, что общество больно. Оно создало ложное, почти невозможное представление о женской красоте, а потом стало склонять женщин к достижению искусственного идеала. Ни одной из них этого еще не удалось. В моем кабинете побывали красивейшие женщины мира, и они были испуганы, потому что не ощущали себя достаточно красивыми.
 – Это едва ли можно назвать моей ситуацией, – сухо заметила Мери Джейн.
 – Нет, конечно. Но большая часть пластических операций делается в угоду больному обществу. Женщины, ставшие неврастеничками из-за того, что считали, будто их грудь должна быть больше, а носы – меньше. Или женщины, у которых мужья придерживаются подобной точки зрения. Или те, кто хочет, чтобы их мужья так считали. Профессия медика годами служила интересам больного общества: мы изгоняем естественное, создавая искусственное.
 – Тогда почему же вы продолжаете заниматься этим?
 – Ну, это не основное мое занятие. В основном я занимаюсь реставрацией, восстановлением. Но в моей работе есть привлекательные моменты, я солгал бы, отрицая это. И конечно, очень, очень хорошие деньги. Я сам могу выбирать, что мне по душе. Да и сама пластическая хирургия – дело для избранных.
 – Для некоторых людей, – безжизненным голосом произнесла Мери Джейн.
 – Ну, для клиентов с подтяжкой кожи на лице, например. Семь тысяч долларов, и все будет сделано примерно за два часа. Этого хватит на операцию двум детям в моей клинике. Или на новую операцию в нашем маленьком гондурасском госпитале.
 – Вы работаете в Гондурасе?
 – Да. Очень много огнестрельных ран. Я отдаю предпочтение бедным, неразвитым странам. В Гондурасе нет никаких пластических подтяжек кожи на лице. Там долгая жизнь заслуживает уважения, а операции проводятся только в случае необходимости; никаких увеличений груди.
 – И, наверное, никаких случаев рака силиконовых грудей? – спросила Мери Джейн.
 Брюстер Мур покачал головой.
 – Доу всегда был врагом народа. Первые по-настоящему настораживающие документы по имплантации силикона были опубликованы уже в 1979 году. Но, очевидно, женщины в Америке согласны рисковать, чем жить с маленькой грудью. А доктора предпочитают деньги честному исполнению своего долга. Смертельная погоня за красотой.
 – Ладно, доктор, – сказала Мери Джейн, глядя прямо ему в глаза. – Теперь мы оба понимаем ситуацию. Итак. Что нужно, чтобы сделать меня красивой?
 Мур вновь посмотрел в окно. – Понадобится большое хирургическое вмешательство, – начал он и снова посмотрел на Мери Джейн. – И на теле останутся шрамы. Шрамы, которые никогда не исчезнут и которые ничем не скрыть. Могут образоваться келоиды, тогда они сделают вас бесформенной. Я сам не провожу пластические операции, но могу порекомендовать хирургов. – Он помолчал. – И вы будете ощущать дискомфорт. Нет, постоянную боль. Настоящую боль. Непереносимую. Понадобится время. Время для многочисленных процедур, и заживление в промежутках. Нет никакой гарантии. Работа в таком масштабе всегда трудна. И дорогостоящая.
 – Но вы можете это сделать? Это возможно? – Ее голос на мгновение сорвался. Мери Джейн помолчала, вздохнула и продолжила. – Все сказали, что вы единственный. Что вы творите чудеса. Вы можете сделать меня красивой?
 Доктор взял в руки лежавшую на столе папку.
 – Еще слишком рано что-либо говорить. Мне нужно видеть предварительный рентген и результаты полной работы. – Он осторожно прикоснулся к ее голове, повернул ее слева направо и справа налево. – Я не исключаю такой возможности.
 Мери Джейн снова вздохнула и, собравшись с духом, спросила:
 – Займет ли это более двух лет и будет ли стоить дороже шестидесяти семи тысяч долларов?
 – Не уверен. Вполне возможно. При условии, что все это вообще можно сделать. А почему вы спрашиваете?
 – Потому что у меня столько времени и денег в запасе, – сказала Мери Джейн и толкнула через стол к нему свою потрепанную сумочку. Мур посмотрел на нее. Потом снова на Мери Джейн. Впервые за весь их разговор он улыбнулся.
 – Я рад, что у вас есть деньги, хотя это несколько преждевременно. Это далеко не пустячная операция, мисс Морган, да и клиника никогда не подпишется под этим. И она будет дорогостоящей. А вы будете нетрудоспособной в перерывах между процедурами. Вы определенно не сможете работать.
 Мери Джейн рассмеялась.
 – У меня уже сейчас нет работы. – Смех у нее получился горьким. – Но это не будет стоить дороже того, что у меня есть?
 – Наверное. Я не знаю. Но со временем мы сможем решить этот вопрос. На данный момент мне необходима серия подробных рентгеновских снимков, а также записи вашего дантиста. И мне хотелось бы, чтобы вы обдумали всю серьезность вашей просьбы. Тогда мы вновь с вами встретимся.
 – Да, да! Спасибо, спасибо, доктор!
 – Не стоит благодарности, мисс Морган.
 – Итак, вам необходим аванс? Я имею в виду чек или что-то в этом роде?
 Мур посмотрел на нее через стол оценивающим взглядом.
 – Дайте мне сорок фунтов, – сказал он, и на мгновение Мери Джейн решила, что он говорит об английских деньгах. Впервые за весь разговор женщина почувствовала, как у нее пылают щеки.
 – Мы даже не поймем, над чем придется работать, пока вы не похудеете, – продолжал доктор Мур. – Потом придумаем что-нибудь получше.
 Сорок фунтов! Мери Джейн знала, что всегда была грузной, толстой в талии и бедрах, но сорок фунтов! Да, она действительно распустилась. В этом проявилось горе от потерянной роли, от потери Сэма. Сорок фунтов! Если она их сбросит, то будет весить сто пятнадцать. Таким ее вес был еще в Школе в Скьюдерстауне. Боже, даже десять фунтов потерять очень нелегко, а уж сорок! И все же Мери Джейн сделает это, чего бы ей это ни стоило. Она перестанет есть, будет делать зарядку, даже бегать, если придется. Она покажет свою решимость. Она собирается изменить себя, свою жизнь. Мери Джейн кивнула и поднялась со стула.
 – Сорок фунтов, мисс Морган. Тогда мы сможем увидеть, из чего же вы сделаны.
 Мери Джейн снова кивнула и, спотыкаясь, вышла из кабинета.

 18

 – Куда мы едем? – спросил Дин, возбужденный обещанием Доуба кое-что им показать.
 – Увидишь, парень. Еще несколько миль.
 Шарлин удобно устроилась, облокотившись на спинку сиденья Дина.
 – Ну, что ты и Опрах приготовили на сегодня, Доуб? – поинтересовалась она с улыбкой. Ей было грустно от того, что им с Дином придется завтра расстаться со своим спутником. Завтра они прибудут в Бекерсфилд. Доуб был настоящим джентльменом в течение всего путешествия, ни разу не просил ее лгать и вел себя по отношению к ней вполне пристойно. Но Шарлин знала, что Доуб ошибался, и наступит время, когда они с Дином уже прочно встанут на ноги. Она не знала, как именно им удастся осуществить это, но Господь должен им помочь. Разве не позволил он им добраться до Калифорнии? Конечно, они были грешниками. Они нарушили две заповеди, о которых Шарлин очень хорошо знала и теперь каждый вечер молила Иисуса о прощении. И еще она помнила последние слова мамы… Ей нужно было заботиться о Дине. Шарлин не знала, как будет управляться со всем без Доуба. Девушка чувствовала, что он тоже нарушил несколько заповедей. Ей вспомнилась притча о путнике, подвергшемся нападению воров и спасенном Добрым Самаритянином. Но что говорилось в Библии, когда Самаритянин и вор были одним и тем же лицом?
 – Приготовил? – переспросил Доуб с преувеличенным удивлением. – Почему, леди, вы решили, будто я что-то приготовил?
 Он посмотрел на отражение Шарлин в зеркале заднего обзора.
 – Шарлин, это нехорошо. Извинись перед Доубом. Он так много для нас сделал, – сказал Дин, обернувшись к сестре. – Опрах ведь ничего не задумал, правда, Доуб?
 – Мне жаль, если я задела тебя, Доуб, – лукаво вздохнула Шарлин, прикоснулась к плечу Дина и улыбнулась.
 Доуб снова стал следить за дорогой и наконец затормозил. – Мы на месте.
 – Посмотрите на их машины! – воскликнул Дин. Поблескивающая на здании вывеска гласила: «Честный Эйб! Десять акров подержанных автомобилей».
 Дин выскочил из машины следом за Доубом. Шарлин последовала за ними. Доуб помахал мужчине за раскрашенным окном и двинулся вдоль длинного ряда автомобилей. Разноцветные флажки хлопали над головами на теплом калифорнийском ветру. Доуб остановился перед машиной, на левой стороне ветрового стекла которой было написано: «1999 долларов».
 – Похоже, пора покупать, – сказал Доуб. – Похоже на калифорнийскую модель.
 Это был спортивный серебристый «датсун 2802».
 Шарлин стояла рядом, пока Доуб с Дином разглядывали автомобиль. Дин обошел вокруг, постучал по крыше и пнул ногой каждую шину.
 – Чудесно, Доуб, – сказал он. – Серебристый. Как твоя машина. Как лошадь одинокого Рейнджера.
 – Конечно, она чудесна, – согласилась Шарлин. – Это зарубежная модель, да?
 – А зачем тебе еще одна машина, Доуб? – спросил Дин. – Твоя еще очень хорошая. Тебе и Опраху ведь не нужен более просторный салон.
 – Это не для меня. Я подумал, может, автомобиль понравится тебе.
 – Мне? – вытаращил глаза Дин.
 – Конечно. Почему бы нет? Мы с Опрахом хотели бы перед расставанием купить тебе и Шарлин какой-нибудь подарок. Ведь вы так мило поддержали компанию старику. – Доуб повернулся к Шарлин. – И в Калифорнии вам обязательно потребуется машина. Я слышал, они там арестовывают и высылают людей, которые не имеют собственных колес.
 Перед тем как Шарлин смогла заговорить, перед тем как она смогла отказаться, они услышали сзади чей-то голос, обернулись и увидели невысокого, толстенького человечка с большим животом и в напоминавшей печную трубу шляпе. Он направлялся к ним.
 – Если бы я не мог вам помочь, то очень бы вас обидел. О, это опять вы, мистер Самуэлс. А это ваш сынок, о котором вы мне рассказывали? – спросил Честный Эйб Доуба, отводя взгляд от Шарлин.
 Девушка подошла к Доубу, тронула его за плечи и мягко произнесла:
 – Ты уже так много сделал для нас, Дуоб. С тех пор, как встретились с тобой, мы живем, как богачи, и питаемся лучше, чем на деревенских похоронах. Ты настоящий джентльмен. Не нужно делать нам подарки. Ты уже достаточно одарил нас.
 Доуб посмотрел на свои ботинки.
 – Я был по-настоящему счастлив, Шарлин, – сказал он. – Это было прекрасное время для меня. Вы словно мои родные дети. И вы оказали мне огромную помощь. Вы заработали деньги.
 – Шарлин, – вмешался Дин, – эта машина просто прелесть. Ты же знаешь, я все налажу, если что-нибудь в ней сломается.
 Девушка услышала в его голосе мольбу.
 – Но если я переступаю границу, так сказать, – продолжал Доуб, – и никаких чувств…
 В глазах Шарлин показались слезы. Со времени смерти мамы, уже очень давно к ней никто так не относился, никто не заботился о ней. Спустя мгновение Шарлин произнесла:
 – Спасибо тебе, Доуб. Мы очень благодарны. И когда-нибудь вернем тебе все сполна.
 Доуб повернулся к Эйбу:
 – Вот эту, – сказал он, взяв торговца за руку, отвел его в сторону и что-то прошептал на ухо.
 Когда мужчины вернулись, Доуб протянул ключи Дину.
 – Ну, сынок, заводи ее, – воскликнул он, открыл дверцу для Шарлин, забрался на крошечное заднее сиденье вместе с Опрахом и наклонился вперед. – Как она?
 Дин включил зажигание, нажал на акселератор, затем слегка отпустил педаль.
 – Отлично, Доуб. Великолепная машина.
 – Теперь она ваша, дети. Это делает наше прощание намного более приятным.
 Шарлин подумала, нужен ли какой-нибудь документ для полиции, когда покупаешь автомобиль. И еще она подумала, что шериф Лэмсона наверняка занес их имена в компьютеры, чтобы выследить их.
 Когда Эйб с Дином отвели машину в сторону, Доуб сказал:
 – Мне кажется, Шарлин, с тех самых пор, как я вас увидел, что вы в бегах. – Он поднял руку. – Я ничего не знаю и не хочу ничего знать. Но я знаю, что при этом испытываешь. Честное слово. Я зарегистрировал автомобиль на свое имя. Ну… на имя Доуба Самуэлса. Здесь все чисто. Считай это долгом. Когда-нибудь я попрошу возмещения. И не запачкай свой нос, ладно?
 Шарлин сглотнула и молча кивнула. Затем она наклонилась и поцеловала Доуба в его загорелую щеку.
 Вернувшись в мотель, Шарлин и Дин забросили свой чемодан на заднее сиденье «датсуна». Доуб стоял, засунув руки в задние карманы брюк, пока Дин возился с машиной, гордый, как енот, поймавший рыбу.
 – Шарлин, могу я дать тебе один маленький совет? – очень тихо спросил Доуб.
 – Конечно. Ты умный человек. И хороший.
 – Ну, а ты не просто симпатичная, Шарлин. Ты прекрасна. А жизнь для красивой девушки может оказаться либо очень легкой, либо очень трудной. Тебе уже не удастся сделать ее очень легкой. Смотри, не сделай ее очень трудной. – Доуб заглянул ей в глаза. – Если ты когда-нибудь должна будешь сказать кому-то «да», убедись сначала, что не совершаешь ошибку.
 Шарлин кивнула, не вполне уверенная, что поняла, о чем говорит Доуб. Она решила, что, так же как некоторые места из Библии, смысл сказанного станет ей ясен позже. Девушка встала на цыпочки, снова поцеловала Доуба и крепко обняла его.
 – Спасибо тебе за все, Доуб. Подошел Дин и тоже обнял Доуба.
 – Мне будет не хватать тебя. Кроме Шарлин, мне теперь будет не с кем поболтать о лицензионных табличках. Спасибо за машину, Доуб. И за жратву. И за постель. – Дин покраснел, опустился на колени перед Опрахом и обнял собаку. – Позаботься о нем, слышишь? – сказал он псу, и тот лизнул мальчика в лицо.
 Затем Доуб позвал Опраха, и пес впрыгнул в машину. Дин захлопнул дверцу, а Доуб развернул свой серебристый «понтиак» и выехал со стоянки мотеля. Шарлин послала ему вслед воздушный поцелуй.
 Дин шмыгнул носом.
 – Доуб так по-доброму отнесся к нам, Шарлин, – сказал он. – Я хотел попросить у него немного бензина для запасного бака, но раз он не предложил, то посчитал, что это будет бестактно. Правильно, Шарлин?
 – Правильно, дорогой, – ответила девушка положила руку на плечо брата.

 19

 Мери Джейн сидела на столе у окна и глядела на улицу. С тех нор, как она два дня назад встретила доктора Мура, ей едва удалось заснуть хотя бы на пять часов. Она подключила к телефону автоответчик и проводила время, шагая или лежа на старой двухспальной кровати, старательно рассматривая потрескавшуюся штукатурку на потолке.
 Как, спрашивала себя Мери Джейн, она могла сделать это? Она знала, что сделает это или умрет во время попытки. Но как выжить после такой трансформации?! И не только физически. Обыкновенная, практически невзрачная в течение всей своей жизни, как она сможет сыграть роль прекрасной женщины? Ведь без действия, как ей было известно, ни одна роль не имеет успеха. Как много видела Мери Джейн симпатичных девушек, неуверенных в своей красоте и не умевших убедить в ней других? И как много ей попадалось совершенно обыкновенных женщин, способных создать вокруг себя ореол очарования? Тут одних правильных имиджа, одежды, макияжа и манер недостаточно. Необходимо иметь характер прекрасной женщины. Как же Мери Джейн, с точки зрения женского обаяния представляющей собой абсолютный нуль, удастся роль красавицы? Не будет ли она выглядеть нелепой? Не провалится ли? Мери Джейн снова встала и прошлась по маленькой комнате. Сколько дурных предчувствий возникает у старой толстой гусеницы, когда она начинает заматываться в кокон? Известен ли ей генетический сценарий роли бабочки, или это происходит спонтанно? Мери Джейн такого сценария не имела. А поскольку она никогда не имела успеха в импровизации, теперь ей придется написать сценарий самой.
 Мери Джейн подошла к столу и посмотрела на скрепленный проволочной спиралью блокнот. На первой странице она написала четыре заголовка: «Финансовый план», «Социальный План», «План карьеры» и «Физический план». Прежде всего Мери Джейн определила, что не должна покидать свою квартиру, пока не рассмотрит все категории проблем и не придет к четким решениям. Ей всегда хорошо удавались наблюдения и имитация – азы актерской профессии. И теперь Мери Джейн использовала свою способность создавать осязаемые образы, чтобы найти свой путь к новой роли. Но как стать обновленной, благополучной, красивой дамой, когда твой возраст попадает в категорию среднего?
 Мери Джейн знала одно: она не может пройти процесс преобразования на глазах своих друзей или врагов. Если весь мир был готов стать для нее сценой, она не могла подвергать опасности свою новую роль, позволив посторонним заглядывать в костюмерную. Молли, например, сказала бы, что она красива и так. Окажись рядом Бетани, она, несомненно, отнеслась бы ко всему с пониманием и оказала бы поддержку. От этих мыслей по коже Мери Джейн побежали мурашки. Отец Дамиан предложил бы ей в качестве помощи молитву или какое-нибудь лекарство, выводящее его обычно из депрессии. Чак Дэрроу посоветовал бы примитивную терапию. Нейл, если бы он простил ее и если бы она могла оказаться рядом с ним, лишь с мудрым видом кашлянул бы и поднял ее на смех. Но Мери Джейн знала, что любовь друзей и примитивные крики мира не изменят ее внешности и не дадут ей того, чего она хотела. Если она не предпримет этот решительный шаг и не добьется успеха, ей никогда не занять ведущую роль. Ни Сэм, ни кто-нибудь другой никогда не полюбит ее такой, какая она есть. Друзья Мери Джейн ошибались, когда говорили ей обратное. Их забота и ложь были бесполезными. Та Мери Джейн, которую знали ее друзья, умерла в одиночестве в этом милом доме в северной части Нью-Йорка.
 Она вскочила со стола и опять принялась ходить по комнате. Если бы в старом ковре уже не было дыр, они протерлись бы сейчас. Мери Джейн обхватила себя руками и продолжала ходить из угла в угол. Она решила, что должна исчезнуть. Это не очень трудно: нужно просто уехать и не оставлять адреса. Нью-Йорк большой город. Кроме того, у нее нет семьи, которая начала бы розыски. Ссора с Нейлом будет отличным объяснением ее молчания. Кто знает, может, он никогда ей больше и не позвонит. Сэм, очевидно, не планирует назначить ей свидание. Значит, Мери Джейн нужен всего-навсего относительно правдоподобный предлог для отъезда. Она могла просто сказать Молли, Чаку и другим друзьям, что нашла работу, потом уехать и не вернуться. Возможно, позже, когда Мери Джейн выберется из своего кокона и убедится, что может летать, ей захочется позвонить им, все объяснить и увидеться снова. Но не сейчас. Если они осудят ее или начнут разубеждать, у Мери Джейн не хватит смелости продолжить задуманное. А если она ничего не изменит, то не захочет больше жить.
 Господи, как мелодраматично звучит все это! Мери Джейн улыбнулась сама себе, но получилась мрачная ухмылка призрака. Она приблизилась к маленькому поцарапанному зеркальцу, висевшему над книжной полкой, посмотрела в собственные темные глаза, на свое бледное, бесформенное лицо и поежилась. Ей показалось, будто она смотрит на голову трупа.
 Мери Джейн отвернулась, подошла к окну, открыла верхний ящик стола и стала искать там чековую книжку. Если уж решаться, то лучше рассмотреть все пути достижения цели. На порванной пластиковой обложке потускневшей позолотой было нанесено ее имя. За это Мери Джейн заплатила лишних четыре доллара. Ну, теперь у нее долго не будет лишних четырех долларов, и ей нужно новое имя. Мери Джейн бросила обложку в корзину для мусора, стала листать книжку дальше. У нее на счету оказалось сорок семь долларов. Еще у нее была банковская расчетная книжка со сбережениями. Мери Джейн открыла страницу с последним вкладом. Три тысячи пятьдесят четыре доллара. Не очень большое состояние.
 Конечно, рассчитывать на деньги бабки не стоило. Она положила их на депозит в Боувери-Банк. Они понадобятся ей для операций, и Мери Джейн решила не трогать их для другого. Но поскольку она не собиралась работать в течение следующего года или около того (и, возможно, не сможет работать во время процесса восстановления), ей потребуется гораздо большая сумма, как ни экономь.
 Начать Мери Джейн могла бы со свободной торговли. Конечно, раз она почти никогда не имела денег, ей можно украсить помещение атрибутами Армии Спасения и обшарпанной мебелью с улицы. Это большой прибыли не принесет, но вполне реально продать книги и пластинки. Затем стоило бы избавиться от стереопроигрывателя и телевизора. Это должно принести несколько сотен. И одежда тоже должна уйти.
 На какое-то мгновение Мери Джейн вдруг ощутила острую боль. В течение многих лет она собирала шелковые платья, сумочки из крокодиловой кожи, юбки, в поисках шмотья без устали рыскала в магазинах, на распродажах, на аукционах и в дешевых лавках. Мери Джейн сама с любовью стирала их, гладила, обметывала швы, штопала дырки. Но собирала и носила она все это не для того, чтобы отвлечься от своего существования. Разве это не жалкая работа? Смотрите на мою одежду, но не смотрите на меня. Кое-что из гардероба Мери Джейн стоило хороших денег. Ладно, сейчас ей не нужна одежда! Она отдаст Молли кашемировый жакет, который та обожает, а остальное отнесет в Сохо знакомому торговцу. Это даст ей по крайней мере еще несколько тысяч.
 И еще можно сдать квартиру. Несколько сотен человек из театральной среды легко согласятся. Мери Джейн даст им гарантию на два года, зато жильцы получат свободное и чистое помещение. Мери Джейн взяла ручку и под заголовком «Финансовый план» написала:
 1. Свободная торговля.
 2. Продать книги (пластинки), одежду торговцам.
 3. Поместить объявление о сдаче в аренду.
 Мери Джейн произвела быстрые вычисления. Вероятно, в сумме получится около одиннадцати тысяч долларов. Но ведь она еще немного должна. Мери продлила список:
 4. Заплатить за квартиру.
 5. Внести деньги в Союз медсестер.
 У нее оставался еще один ценный вклад. Мери Джейн заглянула на дно ящика стола в поисках бюллетеня Меррилл Динч. У Мери Джейн там хранилось около восьми тысяч долларов, но если их обналичить, то придется платить налог. И тогда у нее не будет ни гроша на время ее уединения. Ах, ладно. На кой черт будут нужны восемь тысяч долларов, когда ей стукнет шестьдесят пять? Наверняка не удастся оплатить месячное пребывание в доме для престарелых. И кто захочет жить такой жизнью в уединении? Мери Джейн играла с высокими ставками, поэтому лучше закладываться на все или вообще спасовать. Она снова взяла ручку.
 6. Сумма по бюллетеню.
 7. Закрыть все банковские счета. Открыть новые. Поскольку кассиры хорошо знали ее, Мери Джейн не хотела давать им повода обсуждать изменившийся облик клиентки, синяки вокруг глаз или бинтовые повязки.
 8. Установить бюджет на еду, такси и прочее.
 9. Не выходить за рамки этого бюджета.
 10. Ничего не покупать.
 11. Найти отель с небольшой недельной платой.
 Мери Джейн обдумала написанное. Квартира в наем где-нибудь в районе Колумбии обошлась бы еще дешевле, и там уж точно нельзя было встретить никого из друзей, но Мери Джейн не хотела связываться с хозяевами домов с их бесконечными вопросами и любопытством. Окружение людей было необходимо ей, как медицинская помощь. Однокомнатный номер в отеле подходил как нельзя лучше. Случайные постояльцы ее не заметят, а дежурные не задают вопросов, пока им платят за проживание. Можно подыскать что-нибудь в Бруклине, и до дорогого отеля будет всего несколько шагов. Если все-таки придется немного поработать, она попытается найти что-нибудь связанное с ночной деятельностью и будет всегда ходить через мост.
 Под заголовком «Физический план» Мери Джейн написала:
 1. Сбросить вес.
 2. Тренировка.
 Она перестала писать и улыбнулась. Да. Легче сказать, чем сделать. Но Мери Джейн поселится в номере без кухни. И не будет соблазна стряпать целые кастрюли. И никаких вылазок в бары. Отныне следование инструкциям доктора Мура – ее единственная работа. После разрыва всех отношений она должна сфокусировать свою волю на самой себе. Мери Джейн всегда имела лишние пятнадцать фунтов и всю жизнь боролась с ними, теряла их и набирала снова. У нее был десятый размер, а требовался восьмой. Потом около года назад фунты вдруг стали стремительно нарастать. Сорок фунтов. Сколько же времени уйдет на избавление от них? На запасных листочках блокнота Мери Джейн делала математические вычисления, которым научилась в школе медсестер. В одном фунте заключалось около тридцати пяти сотен калорий. Если терять по два фунта в неделю, принимая на семь тысяч калорий меньше, чем она тратит, пройдет двадцать недель до того, как она опять встретится с доктором Муром. Но если сбрасывать чуть побольше калорий, появится постоянное чувство голода, возможно, даже слабость.
 Она должна сбросить лишний вес движением. Но Мери Джейн ненавидела залы для физических упражнений, теперь еще и не могла себе позволить посещение клубов здоровья. Чтобы сбросить вес, нужно просто побольше ходить. Прогулки пешком – это аэробика. Мери Джейн любила их, и они ничего не стоили. Вдобавок, если много ходить, можно беззаботно есть эклеры. Она вычеркнула второй пункт «Тренировка» из своего списка и заменила его.
 2. Прогулки минимум по 10 миль в день.
 Двадцать кварталов в миле. Значит, двести кварталов. Это почти от моста Джорджа Вашингтона до Гринвич Виллидж. Ну, она могла бы привыкнуть к этому. И еще можно каждый день менять маршрут. Определенно, за четыре месяца вес удастся сбросить. Как медсестра, Мери Джейн знала, что более быстрые темпы были бы опасны. Она также знала, что должна составлять свои планы предельно точно и конкретно. Ведь можно было просто записать: «Стать знаменитой великой актрисой и завоевать любовь красивого мужчины» – и на этом успокоиться. Мери Джейн опять взяла ручку и добавила к списку:
 3. Планировать еду на каждый день.
 4. Записывать все, что съедено.
 5. Не держать еду дома.
 Над заголовком «План карьеры» она задумалась, но потом записала то, что придумала раньше.
 1. Подвести новый итог.
 2. Написать в театры Вест-Коаст.
 3. После операции сделать новые фотографии.
 4. Выбрать новое имя.
 Если Мери Джейн изменит имя и получит новое удостоверение личности, ей придется потерять свои акции. Она так много работала, чтобы получить их, и акции, казалось, каким-то образом утверждали ее в жизни. Отказаться от них было сейчас, пожалуй, самым тяжелым. Мери Джейн пожала плечами. Обладание акциями не сделало ее той, кем она хотела быть. Подводить ложный итог было ни к чему. Она знала множество покойных театральных деятелей, могла обронить вскользь упоминания о нескольких именах, чтобы заставить любого поверить, что ей давали роль Элизы Дулиттл в новой постановке «Пигмалиона» в театре в Оак-Злафф, штат Миссури. Или Эмили в «Нашем городке». Или Лауры в «Стеклянном зверинце». Конечно, у нее никогда не было ни одного шанса сыграть эти роли. «Вечно характерная актриса и никогда инженю», – злобно напомнила себе Мери Джейн. Но теперь все должно измениться!
 Конечно, отныне она должна отказаться от своего триумфа в создании образа Джилл. И пора прекратить упоминать о своей любимой Олбани. Мери Джейн может использовать свой талант. Хорошей внешности должно оказаться достаточно, чтобы предпринять еще один штурм горы. Но теперь Мери Джейн необходимо здорово поработать над собственным обновлением. Она обязана научиться играть роль прекрасной, полной надежд, преуспевающей женщины. Да, она читала интервью с подобными дамами, смотрела фильмы с такими персонажами. Мери Джейн знала, как изучить эту роль. Это будет ее величайшее достижение, гораздо более сложное, чем создание на сцене образа толстой, неряшливой Джилл.
 Мери Джейн оперлась о дубовую спинку стула и поднялась. На улице сгущались сумерки. Количество прохожих увеличилось. Люди приезжали с востока, выходили из станции и направлялись на запад по своим домам. Их ждали семьи? Их ждали горячий ужин и, возможно, даже несколько шуток после тяжелого рабочего дня? Мери Джейн на мгновение почувствовала, как жалость к себе начинает охватывать ее, словно влажная, холодная накидка. А что, если она не сможет избавиться от веса, который поймал ее в ловушку и держит крепче савана? Что, если доктор Мур не станет ею заниматься? Что, если у него ничего не получится? Мери Джейн сбросит вес, доктор Мур займется ею, а если нет, то это сделает какой-нибудь другой врач. «А что, если ты опять потерпишь поражение, и на этот раз не из-за своей внешности? В конце концов, кем ты себя считаешь? Сколько симпатичных девушек пытались добиться успеха и обивали пороги приемных в Сан-Диего? И много ли находилось работы для новых звезд? Кем ты себя считаешь?»
 И вдруг в сгустившихся сумерках Мери Джейн услышала голос своей бабки: «Хочешь роль в серьезной пьесе? А кто ты такая? Слушательница драматической школы? Или ты считаешь себя Сарой Бернар? Кто ты? Кем ты себя возомнила?» Мери Джейн закрыла уши руками, но голос бабки звучал очень громко.
 – Я не знаю, кто я или кем я стану. Но я не та, кем была, – в отчаянии выкрикнула она. – Я не та, кем была!

 20

 В лучах послеполуденного солнца длинные тени пересекли веранду, окружавшую бассейн тетушки Робби. Лайла лежала на животе на кушетке в открытом купальнике, чтобы принимать все тепло жаркого светила, хотя над ней был навес, способный защитить от взрыва водородной бомбы. Ее шелковистые рыжие волосы, покрытые толстым слоем крема, были обернуты полотенцем. Скоро Жозе должен был принести ей огромный ледяной бокал лимонада, приготовленного из натуральных лимонов и диетического сиропа. Он даже наверняка бросит туда листик настоящей мяты. Жизнь здесь, у Робби, хотя это и был тормоз во всех смыслах этого слова, представляла определенную выгоду. И тетушка Робби давал дельные советы. «Реши, чего ты хочешь, и хватай это со скорлупой», – деликатно выражался он. И Лайла скоро начнет сбор орехов. Она больше не сомневалась в том, чего хотела. Ей было необходимо кино, кино, более прекрасное, чем то, в котором работала ее мать. Ракета, чтобы запустить ее в глаза публики. Лайла услышала чьи-то приближающиеся мягкие шаги, слегка приоткрыла глаза и увидела тетушку Робби без роликовых коньков и в огромной соломенной шляпе. Было странно видеть его не плавно скользящим, а шагающим вразвалочку.
 – Что такое, Робби? – спросила Лайла с лучшим образцом южного акцента, глядя на голую ногу, выглядывавшую из-под аквамаринового с розовым халата. – Что случилось с твоими коньками?
 Тетушка Робби тяжело опустился рядом с ней на кушетку.
 – Эта сука Жозе. Он спрятал их от меня, я уверен.
 – Зачем? – удивилась Лайла. Она стала привыкать к их постоянным схваткам и даже иногда получала удовольствие, слушая, как два противника огрызаются друг на друга.
 – Он ненавидит коньки. Говорит, что ему за меня стыдно. Ты можешь поверить? – Робби обтянул подол халата вокруг ног. – Я ему говорю: «Дорогой, если мне не стыдно, то почему стыдно тебе? Ведь это Голливуд».
 Робби рассмеялся, воздев к небу свои дряблые руки, затем нахмурил брови, попытался придать лицу грозное выражение и громким театральным голосом выкрикнул:
 – Если он не вернет мне их сегодня, клянусь, я позвоню в службу эмиграции. – Затем Робби откинулся назад, чтобы поля шляпы заслонили его глаза от солнца. – Могу я узнать, что ты делаешь на этой жаровне? – спросил он, оглядывая полуобнаженную фигуру Лайлы, намазанную маслом для загара. – Разве ты не знаешь о дырах в озоновом слое? Получишь рак кожи. Если свалишься со своей болезнью мне на голову, я тебя убью. Заруби себе на носу. И никакого траура. В черном я похож на говно.
 – Мне нужен загар.
 – Кажется, тебе нужен здравый смысл.
 – Это Голливуд, – усмехнулась Лайла. – Вот чем здесь занимаются люди.
 – Нет, дорогая, они занимаются гораздо большим. Они еще делают себе карьеру, – Робби повернулся к дому и рявкнул – Жозе!
 Из-за двери кухни появился маленький смуглый человечек, вытер руки о фартук и направился в их сторону. Наконец он остановился, уперев руку в бок.
 – Что пожелаете, мисс?
 Робби проигнорировал обращение Жозе и приветливо произнес:
 – Я люблю ледяные напитки. Принеси, пожалуйста, диетического лимонада. – Он хлопнул в ладоши. Жозе развернулся и заковылял к дому. – Теперь самое время еще поговорить о карьере. Тетушка Робби много думает о твоем будущем, Лайла. У меня есть парочка отличных идей.
 Лайла слышала все это от него уже не один раз. Он хорошо соображал, но его идеи никуда не годились. Робби не имел никакого отношения к бизнесу, который не желал ничего слышать о вчерашних новостях. И еще меньше о новостях пятидесятых годов.
 – Фильм? – в притворном волнении спросила Лайла. – Один из твоих друзей снимает фильм?
 – Дай мне передышку, подружка. Ты добилась бы больших успехов на телевидении.
 – Я не работаю на телевидении, – пробормотала Лайла и села. Верхняя часть купальника упала, обнажив ее красивую грудь. Робби определенно было на это наплевать. – Я хочу работать в кино. Телевидение слишком приближает тебя к публике. Там нет настоящих звезд. Только знаменитости.
 – Господи, что за пара кувалд! – воскликнул тетушка Робби. – Немного побольше приличий, пожалуйста.
 – Кто бы говорил! – огрызнулась Лайла, но отвернулась на секунду, скорчила Робби гримасу и поправила купальник. – Ты сам заявил, что телевидение второстепенно. Ты всегда так говоришь Кену.
 – Потому что Кен работает на телевидении. И я считаю телевидение отправной точкой. Многие звезды начинали именно там.
 – Назови хотя бы одну. Робби на секунду задумался.
 – Роб Райнер.
 – Он не звезда… а режиссер, – возразила Лайла. – И Рон Ховард тоже. Назови женщину. – Она сделала паузу. – Даже не напрягай свои мозги, тетушка Робби. На телевидении нет звезд.
 – Кэрол Барнетт.
 – Это тоже не звезда. Никто не станет ей платить, чтобы увидеть ее на киноэкране.
 – Шелли Лонг.
 – Кто?
 – Ну, та блондинка из развлекательной программы.
 – Точно. Назови хотя бы один из ее фильмов. Забудь!
 – Салли Филд.
 – О Господи! У нее никогда не было ни одной картины. Тетушка Робби, у этих женщин нет блеска. Они – ничто. Я хочу услышать про фильм. Про солидный фильм.
 – Мэри Тайлер Мур.
 – Чудесно. Что она сделала? «Обычное кино»? Если бы там не работал Редфорд, картина подохла бы, как собака. Нет. Никакого телевидения! – Лайла начала терять терпение. – Продолжай, Робби. Я хочу быть такой же, как моя мать. Даже больше, чем она. Ты отлично знаешь, что я имею в виду.
 Вернулся Жозе с напитками и вазочкой орехов.
 – Мы прыгаем впереди себя, Лайла. Прежде всего ты должна найти агента, – сказал Робби, запихивая в рот целую пригоршню орехов.
 – Кого ты предлагаешь, Робби? Одного из твоих приятелей? Первого ассистента у первого ассистента кого-то? Прости меня, Робби, но я думаю кое о чем более грандиозном.
 – Все, о чем ты думаешь, не стоит и кучи дерьма, не так ли, дорогая? Пора кончать думать и начинать действовать. Я знаю одного человека, который тебе сгодится. Он большой мыслитель. Как раз то, что тебе нужно.
 Лайла помолчала, затем произнесла:
 – Подожди. Я знаю, что ты хочешь сказать.
 – Нет, не знаешь.
 – Знаю. Не предлагай Ару. Он агент моей матери. Ему сто четыре года. И у него дыхание больного пса. Плюс он никогда не видел меня, потому что этого не хотела Тереза. Вообще, он одной ногой уже в могиле.
 – Клянусь, это патология! Ты сходишь с ума из-за своей матери. Если бы она была такой чертовски всемогущей, не думаешь ли ты, что она подыскала бы сейчас себе партию получше? Тереза не собирается останавливать тебя. И Аре всего восемьдесят один. Если одна его нога в могиле, то вторая прочно стоит в Голливуде. У Ары Сагарьяна такие связи, что он будет работать даже после смерти.
 – Но я его ненавижу, – выкрикнула Лайла.
 – Конечно, – терпеливо согласился Робби. – он агент. Но он работал с Джимми Стюартом, Фрэнком Синатрой, Джоан Крауфорд и с твоей матерью. У него еще есть много солидных личностей. Хэчман и Майкл Китон. Целая куча других.
 – О, Дж. Р. и Битлджюс. Теперь меня это впечатлило!
 – Ладно, смейся, если хочешь, но Ара Сагарьян крупная фигура на телевидении. Пусть он утверждает, что студии выглядели точно так же в сороковых годах. А на твоем горизонте я ничего вообще не вижу, мисс. Я могу тебе помочь. Тогда ты его очаруешь.
 – Ладно. Возможно, я смогу поговорить с ним, – согласилась Лайла и рассмеялась. – Мне нужно только прийти и сказать, что я хочу главную роль? Что я не люблю телевидение и желаю стать звездой кинематографа?
 Даже если перед ним явится дочь Терезы О'Доннел, старик не собирается трепетать перед очередной негодницей из Беверли-Хиллз. Если бы он видел ее…
 Лайла не хотела признавать это, но Робби здесь кое-что мог, и если он мог гарантировать ей помощь… Ара был большим человеком. Робби предлагал выгоднейший контакт.
 – Ты уверен, что он встретится со мной? Я имею в виду не простой звонок вежливости.
 – О, об этом не беспокойся, – успокоил ее Робби. – Ара мой крестный отец в голливудской мафии. Он сделает для меня все. Если ты согласна, я поговорю с ним. – Робби наклонился и посмотрел Лайле в глаза. – Только скажи, что ты хочешь поработать на телевидении, и я позвоню ему.
 Лайла сделала глоток лимонада, затем ответила:
 – Хорошо, Робби, но только мини-сериалы и главная роль, даже если это моя первая съемка.
 – Господи, мисс! Ну разве мы не привередливы? – воскликнул Робби и закатил глаза.
 – Привет! – услышала Лайла крик Кена, шедшего к ним от гаража. – Я вкалывал весь день, как раб под софитами, а вы тут прохлаждаетесь?
 Робби взглянул на часы.
 – Не понял, почему так поздно?! – сказал он.
 Он заковылял к дому, собрался было уже взреветь на Жозе, но вдруг увидел идущего навстречу маленького человечка с серебряным подносом, на котором стоял бокал с ледяным лимонадом для Кена. Робби вернулся на кушетку.
 – Ну, самое время! Присаживайся, Кен, и попей холодненького. – Тетушка Робби вытянул свои толстые ноги, освобождая немного места.
 – Так о чем вы тут беседовали? – спросил Кен, сделав глоток. Лайла улыбнулась.
 – Я прослушала лекцию о раке кожи и получила несколько советов тетушки относительно моей карьеры. И то, и другое нежелательно.
 – Обычно он дает хорошие советы. Не очень хорошая голова, но советы неплохие.
 – О! Сопляк! – взревел Робби, и началась перебранка.
 В это время Лайла решилась. Она увидится с Арой. Что она потеряет?
 – Хорошо, Робби, – согласилась Лайла. – Устрой это дело. Но не с каким-нибудь дерьмовым ассистентом. С Арой. С ним самим.

 21

 Мери Джейн составила бюджет: девятьсот калорий и девять долларов в день на питание в течение трех следующих месяцев. Первые два дня нового режима она провела в кровати, в основном во сне, но изнеможение постепенно начало проходить, и стало ясно, что при таком образе жизни успеха не добьешься. Дом, кровать – это те места, где Мери Джейн ела. Ей было необходимо куда-то выходить. Чтобы сбросить вес, обязательно требовался моцион. А она должна избавиться от лишних фунтов до новой встречи с доктором Муром или его леди-драконом мисс Хеннеси. Мери Джейн были необходимы результаты! Поэтому в среду, ровно через две недели после похорон бабки, Мери Джейн надела старый серовато-коричневый плащ и после завтрака, состоявшего из вареных яиц, двух тостов и маленького стаканчика томатного сока, тяжело выкатилась за дверь. Был холодный мартовский день, но не было обычного в это время года пронизывающего ветра, и Мери Джейн направилась на восток. Сорок первая улица в течение дня никогда не выглядела привлекательной, но по утрам она представляла собой совсем удручающую картину. По Одиннадцатой авеню еще двигалась вереница машин, на тротуарах лежали кучки грязного, покрытого слоем сажи, тут и там политого собачьей мочой снега, создающего ужасные неудобства для пешеходов. Мери Джейн прошла до Десятой улицы мимо сырых многоквартирных домов, затем вышла на Девятую с ее винными лавками и кучами мусора возле ресторанов, миновала Восьмую авеню и оказалась на Бродвее. «Господи, здесь еще хуже», – подумала она.
 Парни в строгих костюмах сновали туда-сюда, вцепившись в свои кейсы и отводя глаза от безвкусных постеров на мрачных домах и дверях магазинов, торгующих порнографическим товаром. Мери Джейн не была уверена, что именно повергает ее в депрессию: парни в костюмах, бегущие по своим неведомым тропам, или дегенераты, уже вцепившиеся в магазинные решетки в ожидании своей утренней сексуальной поддержки. О Боже, представить только публику на девятичасовом сеансе порнофильма. Кто эти ребята? Мери Джейн поежилась и поспешила на юг. Она замерзла, поэтому остановилась на пересечении Седьмой авеню и Тридцать восьмой улицы, в сердце индустрии моды, выпить чашечку кофе. Один доллар из запаса ушел, зато не добавилось ни одной калории. На стойке лежала бульварная газета, и Мери Джейн пробежала ее глазами. Обычные поножовщина, стрельба и похищения детей. Она нашла колонку сплетен, содержащую типичную для Нью-Йорка смесь театральных, общественных и голливудских имен. Ширли Маклейн, очевидно, писала очередную книгу об одной из своих прошлых жизней, в то время как ее брат проводил большую часть своей настоящей в постели с новой восходящей звездочкой.
 Наконец Мери Джейн увидела это. «Крайстал Плинем так любит свою работу, что берет ее на дом. Начались съемки ее нового фильма «Джек, Джилл и компромисс». Отличное качество. Режиссер, очевидно, Сэм Шилдз. Крайстал и Шилдза видели вместе в Спаго у мистера Моу и за завтраком в Поло Лонже». Мери Джейн сначала вспыхнула, затем ощутила озноб. Она боялась, что упадет с высокого табурета возле стойки. У нее кружилась голова, словно она покрутилась на табурете, как любила делать это в детстве. «Странно, – подумала Мери Джейн, бросив на стойку доллар и выйдя на улицу. – Сэм был моей жизнью и моей страстной, безграничной любовью более трех лет, и вот теперь ушел. – Она посмотрела на часы. – Вероятно, в эту самую минуту он спит с Крайстал Плинем, получившей мою роль».
 Мери не знала, что задевает ее больше: потеря роли или Сэма. Мери Джейн плакала, пока шла из центра до Двадцать четвертой улицы, затем перестала, но продолжала идти и зашла, наконец, в туалет Челси-отеля умыться. Это унылое место со снующими повсюду в течение десятилетий писателями и художниками было по обыкновению мрачным. «Ну, – сказала себе Мери Джейн, глядя на свое отражение в старом, поцарапанном зеркале над раковиной, – если доктор Мур не возьмется за тебя или план не сработает, ты всегда сможешь вернуться в Роч-мотель, где очень удобно совершать самоубийства». Она будет не первой. Только эта мысль успокоила ее.
 Мери Джейн прошла вниз по Седьмой авеню на Восьмую улицу, заглянула в букинистический магазин, убила там час, потом съела половину канталупы в греческом трактире (никакого творога, только сорок калорий, но возмутительная цена в три с половиной доллара) и направилась на Хьюстон-стрит. Там ее внимание привлекла афиша кинотеатра. Это был фильм с Май Ван Трилоинг, который она видела бесчисленное количество раз. Ей нравились немецкие фильмы тридцатых годов, а Май была самой прекрасной актрисой всех времен. Мери Джейн присоединилась к группе таких же потерянных, толпившихся в ожидании первого сеанса. За шесть долларов она купила две двухчасовые серии забытья, насладилась настоящей игрой, потом пошла домой, пожевала салат и наконец завернулась в простыню. Ей нельзя было позволять себе думать о Сэме.
 Итак, план был выработан: выход из дома в девять, прогулка в течение восьми часов с перерывом на кино и чашечку кофе (черного), если последняя необходима. Мери Джейн никому не звонила, не отвечала на звонки, не разговаривала даже с Молли. Через неделю она отключила автоответчик, нашла, кому сдать квартиру, продала вещи и отыскала дешевое жилье на Девятнадцатой улице. Но друзья не могли смириться с ее исчезновением. Поэтому Мери Джейн нанесла последний визит Молли, зажав кашемировый жакет в одной руке и пластинки в сумке в другой. Как ни странно, но утрата пластинок вызвала в ней более сильное чувство одиночества. Мери Джейн бродила вверх-вниз по Манхеттену, голодная, страшась взвешиваться или читать газеты. Ее комната была мрачной. Не место для житья. Мери Джейн избегала зеркал и часто посещала библиотеки, книжные лавки и магазины с театральными или киноизданиями. Она разорилась и купила несколько дешевых черно-белых снимков лиц, которые так любила на экране. «Смогу я сделать себе рот, как у Жанны Моро? Подбородок Гарбо? Нос Май Ван Трилоинг? Скулы, как у Хепберн – и Катарины, и Одри?» Мери Джейн была не очень разборчивой. В основном она ходила пешком, а когда уставала, то отдыхала на Центральной станции или в фойе маленьких отелей – временных жилищ людей, покинувших Манхеттен.
 Во время прогулок к Мери Джейн возвращались воспоминания о бабке, о Скьюдерстауне, о школе медсестер. Но больше всего она вспоминала Сэма. Все их разговоры. Ночи, проведенные в ее квартире. День, когда он пригласил ее на роль Джилл. Удивительную вечеринку по поводу дня рождения, которую она обрушила ему на голову. Занятия любовью. Иногда Мери Джейн шла, и слезы катились по ее щекам. К счастью, вокруг был Нью-Йорк, и никто ничего не замечал.
 Она обнаружила кое-что новое для себя: если иметь цель, достичь ее не так уж трудно. Когда пришлось затянуть пояс на джинсах на целых три дырочки, Мери решила позвонить Хеннеси, ведьме доктора Мура. Она покажет ему собранные фотографии, взвесится. Но достаточно ли сброшено веса? Докажет ли это ее старания? Воспримет ли он ее серьезно? Когда Мери Джейн позвонила, мисс Хеннеси была холодна, но без возражений записала ее на прием на следующую неделю. В течение шести дней Мери по-настоящему морила себя голодом. Вдруг доктор не станет больше ее осматривать, вдруг не пошлет больше на рентген, если она не покажет достаточно желания добиться успеха? Мери Джейн пришла на прием почти на час раньше назначенного времени и исходила весь вестибюль клиники, после чего наконец набралась смелости войти в лифт.
 Одетая в больничный халат, она встала на весы, и медсестра взвесила ее. Мисс Хеннеси что-то пробормотала, заглянула в медицинскую карту Мери Джейн и снова посмотрела на шкалу.
 – Разве такое может быть? – спросила она. – За семь недель вы сбросили двадцать один с половиной фунт!
 – Я? – отозвалась Мери Джейн и подумала: «Достаточно ли этого?»
 Когда Мери Джейн прошла мимо мисс Хеннеси и вошла в кабинет доктора Мура, она чувствовала себя так, будто уже успешно прошла курс лечения. Врач рассматривал предварительные рентгеновские снимки.
 А если он скажет, что не сможет достичь таких результатов, каких она хочет? Если доктор Мур скажет, что это возможно, но опасно? Рискнет ли она? А если он просто скажет, что все сделает? Мери Джейн решила идти вперед, но сейчас, нужно было признаться, остолбенела.
 Доктор Мур стоял перед светлым экраном, рассматривая рентгеновский снимок. Когда Мери Джейн вошла, он поднял глаза, жестом указал на мутноватую пленку и произнес:
 – Лицо бесконечно очаровательное. Когда я учился на хирурга, меня пророчили в кардиологии. Там работают самые талантливые специалисты. Но их оказался избыток, и я смотался на практику в Айдахо, а потом попал в тупик. Моя профессия показалась лично мне скучной. Это продолжалось до тех пор, пока я не поговорил со специалистом по пластическим операциям, и все вдруг изменилось.
 Доктор опять взглянул на снимок.
 – Это мой? – спросила Мери. Он кивнул.
 – Подойдите и посмотрите.
 Мери Джейн приблизилась к Муру, с удивлением обнаружив, что она выше его, и молча взглянула на пятна на пленке. Она не могла заставить себя опять задавать ему вопросы, подбирать слова, заверения. Словно прочитав ее мысли и не отводя глаз от снимка, доктор ответил:
 – Да, думаю, я смогу сделать вас прекрасной. Вам повезло. Для вас это будет стоить только времени и денег. Конечно, никаких гарантий, но мне необходимо понять обширность и риск выработанной мной программы.
 Мери кивнула, чувствуя, что у нее перехватило дыхание. Она была благодарна не только за ответ, но и за дружелюбие, выраженное на его лице. Доктор стоял совсем рядом. От него пахло мылом и еще чем-то неуловимым… Ванилью?
 – Полагаю, мы начнем с изменений в скелете: краешки костей, которые необходимо убрать; скулы, в которые требуется имплантировать дополнительные части; работа над вашим подбородком, которая должна привести к нужным пропорциям.
 Доктор говорил и указывал на снимок, переходя от бровей к скулам и наконец к подбородку. Только после этого он взглянул на Мери, и та согласно кивнула, но по-прежнему не могла сказать ни слова.
 – Работа с костями займет от шести месяцев до года в зависимости от скорости восстановления. Затем мы займемся мягкими тканями.
 – Что это? – с трудом выдавила из себя Мери Джейн.
 – Перемещение и приспособление вашей кожи к новому скелету. С глазами, полагаю, будет просто. Мешков у вас под ними нет, только небольшие отклонения наверху. Нам просто нужно расплавить жир, скопившийся там, а это можно сделать с помощью процедуры, которую я уже разработал. Я введу туда иглу… – доктор очень осторожно прикоснулся к веку Мери, но она все же моргнула, – и нагрею ее, чтобы расплавить жир. Это даст вам чистое веко красивой формы. И почти никаких следов, никаких шрамов. – Он прикоснулся к ее шее и осторожно провел по ней пальцами. – Здесь мы сделаем эффектный изгиб. Я говорю не о простом вытягивании лицевой кожи, а об отделении полоски кожи отсюда. – Доктор переместил руку на грудную кость Мери Джейн. – Затем надо будет натянуть ее и отрезать излишек.
 – Это оставит шрамы, – пробормотала Мери Джейн.
 – Вы ничего не заметите. Я все спрячу выше линии волос, поэтому они все скроют.
 – Значит, вы обреете мне голову? – в ужасе спросила женщина. Ее пышная шапка волос была единственным достоинством, которым можно было гордиться. Сэм так любил их.
 – Нет. Мы стерилизуем их. Я никогда не заносил инфекцию в скальп. – Доктор направился к своему столу и указал пациентке на стул. – Я рад, что вы уже добились таких успехов с весом. Это говорит не только об эластичности ваших тканей, но и о вашей решимости.
 Он внимательно посмотрел на Мери Джейн. Пациентка постаралась не смутиться под его взглядом, подумав, какой недостаток он в ней ищет. Но в то же время Мери Джейн чувствовала благодарность и странную близость к нему. В конце концов, существовал мужчина, от которого ей не нужно было ничего скрывать. Опять, словно прочитав ее мысли, как структуру черепа, Мур сказал:
 – Знаете, в этом проекте есть большая интимность. Сначала обольщение, потом замужество. Мы будем работать вместе. Многое будет зависеть от ваших тканей, способности добиваться выполнения своих желаний, соблюдения режима. Остальное будет зависеть от меня и моего таланта. Лицевая хирургия – это дар. За техникой должно существовать видение, способность разглядеть возможные варианты. Чтобы хорошо сделать работу, я должен любить свой проект.
 – И вы любите? – спросила Мери Джейн.
 За окнами хлестал дождь. Единственными шумами в комнате были стук капель о подоконник и слабая вибрация рамы, на которой висел рентгеновский снимок.
 – Да, – ответил доктор, и женщина почувствовала стеснение в груди. – Очаровательный проект! – он подошел к ней очень близко. – Вы никогда не курили?
 – Нет.
 – Хорошо. И не начинайте. И нельзя бывать на солнце. Никогда. Только под тентом.
 Мери взглянула на холодный дождь и пасмурный день.
 – Никогда, доктор? Мур улыбнулся.
 – Ну, кроме вечера. И еще вам нельзя пить спиртного.
 – Даже вина?
 – Даже пива. Ладно, давайте так: я знаю, что вы будете пить, поэтому договоримся о честности. Это не очень полезно для вашей кожи. Я вижу, как вы теряете в весе, и солнце тоже немного вредно для вас.
 – Я никогда не могла позволить себе отпуск, поэтому на пляж меня не тянет.
 – Это очень удачно.
 Доктор помолчал, взял Мери Джейн за руку, и ей показалось, что он собирается сказать ей нежные слова. Вместо этого Мур ущипнул ей ладонь и проследил, как снова разгладится собранная кожа.
 – Для женщины вашего возраста у вас потрясающая эластичность. Это здорово поможет. Какова ваша диета?
 Мери Джейн рассказала.
 – Прекрасно. Но я хочу, чтобы вы ели побольше овощей. И гораздо больше жидкости. Сухость губительна для кожи. Чтобы сохранить этот в общем-то неестественный вес и помочь операции, вы можете есть только два раза в день. Вы стараетесь достичь ненатурального идеала, практически невозможного для женщины, вышедшей из юного возраста. Теперь большая грудь добавляется к высокой, предельно тонкой фигуре. Почти ни одна женщина не имеет форм, пригодных для хорошего начала.
 – Но ведь если нужно, вы делаете такие груди молодым, тонким фигурам? – спросила Мери Джейн.
 – С телом я не работаю. Только лицевая хирургия. И я не знаю ни одного хирурга-мужчину, который делал бы красивую грудь. Рекомендую вам врача-женщину: Сильвию Райт. Женщина лучше разбирается в таком деле, чем мужчина. – Доктор Мур улыбнулся. – Но Райт не делает имплантаций. Девять дней назад авторитетный журнал публиковал материалы о проблемах применения силикона. Во всяком случае, вам имплантация не нужна. Вам требуется лишь поправить форму и подтянуть.
 Мери Джейн посмотрела на свою вялую грудь. Несмотря на потерю веса или как раз по этой причине грудь ее стала выглядеть еще хуже. «Ладно, – сказала она себе, – всему свое время. Самое главное, доктор Мур не отказался».
 И Мери Джейн верит, что он может творить чудеса.

 22

 Шарлин въехала на купленном ей и Дину Доубом «датсуне» на покрытую гравием стоянку на Хинг-авеню и затормозила. Она сидела в машине, держа в руках свернутый номер «Бекерсфилд Таймс» и обдумывала, что ей следует сказать. «Проклятье, – думала она, – все говорят: нужен опыт. Восемь владельцев кафе сказали сегодня: только с опытом работы». И каждый сделал ей предложение, если она действительно хочет найти работу. Шарлин подумала о Доубе, о том, что он говорил о ее красоте. Возможно, она могла бы сладить с мужчинами, но не хотела попадать в еще одну переделку с Дином. «Господи, ну сколько опыта нужно иметь, чтобы подавать вареные яйца и хэш водителям грузовиков? Я ела в подобных местах столько раз, что могу выполнить эту работу даже во сне», – сказала себе девушка.
 Нет работы, нет денег. Что она могла сделать? Если не позволять этим парням притрагиваться к себе или врать, Шарлин не знала, что делать. Если бы она на самом деле имела опыт… Девушка щелкнула пальцами. «Вот, – подумала она. – Я набралась опыта, питаясь в этих забегаловках. Может, все-таки этого будет достаточно?» Шарлин посмотрела на свое отражение в зеркальце заднего обзора и ущипнула себя за щеки, как делала ее мать, когда не могла позволить себе макияж. Процедура вызвала румянец на коже. Девушка крепко сжала губы, пока они не стали красными, как вишня, затем ощупала край своей белой блузки и оттянула его вверх. Блузка сползала с плеча. «Господи, помоги мне!»– взмолилась Шарлин. Она выбралась из машины, захлопнула дверцу, потуже затянула пояс, глубоко вдохнула и обхватила талию пальцами. «В порядке», – подумала девушка, потерла туфли на высоких каблуках об штанины джинсов, решила, что готова, и с солидным видом направилась к двери кафе. Шарлин слегка виляла бедрами и покачивала соломенной сумочкой на случай, если хозяин наблюдал за ее приближением. Она не успела взяться за ручку двери, как легкая деревянная панель распахнулась, и на пороге появился такой толстяк, каких Шарлин еще никогда не видела.
 – Я жду тебя, – произнес он. – Должен сказать, я молюсь за тебя.
 Мужчина отступил в сторону, придерживая дверь и давая девушке пройти внутрь. Та заколебалась, затем пожала плечами и вошла в прохладный шумный зал. Сидевшие там мужчины, две женщины и официантка повернулись к ней. «Значит, меня заметили, пока я шла», – решила Шарлин.
 – Меня зовут Джек, а это мое местечко. Местечко Джека. Нравится? – Толстяк провел ее мимо нескольких занятых столиков.
 Шарлин не смогла сдержать улыбки.
 – Конечно, Джек. Держу пари, вы решили, что я здесь из-за…
 – Ты принята на работу. Теперь выбрось эту газету, выпей со мной чашечку кофе и расскажи о себе.
 Он прошел за стойку и вернулся с парой белых чашечек кофе и с подносом, полным орешков.
 – Подождите, Джек. Что вы имеете в виду, говоря, что я принята на работу? Вы даже не спросили, есть ли у меня опыт. Ваша реклама требует именно «опыт».
 «Может быть, не придется лгать или флиртовать», – подумала Шарлин с облегчением. Такой толстый мужчина, как Джек, не стал бы охотиться за ней около стойки. Джек положил свои огромные, пышные руки на столик и улыбнулся.
 – Леди, я смог разглядеть ваш опыт, когда вы направились сюда. Черт побери, все здесь заметили это.
 Шарлин почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. Каждый мог видеть ее смущение, но Джек его не заметил. Он просто смотрел вниз на свой кофе, потом взял орешек и продолжил:
 – И каждый сказал, что ты принята на работу до того, как ты открыла дверь. – Он указал на нескольких бизнесменов за столиками и на шоферов за стойкой. – Это мои завсегдатаи, и я люблю доставлять им удовольствие. – Джек запихнул в рот половину ореха и пробормотал.
 – Итак, все в порядке. Как тебя зовут?
 Шарлин села и улыбнулась. Господь делал таинственные вещи. Она огляделась по сторонам. Подоконник украшали пластмассовые цветы на проволоке, когда-то белые, а теперь посеревшие от грязи и жира. Столики в зале были покрыты клеенчатыми скатертями. В центре каждого стояло искусственное растение, окруженное сахарницей, солонкой, перечницей, стаканчиком с салфетками и бутылочкой соуса. Стулья были обтянуты оранжевым дермантином, кое-где порванным и затянутым серебристой липкой лентой. У стены стоял музыкальный аппарат со списком песен – смесь вещичек в стиле «кантри». Взгляд девушки упал на длинную голубую стойку, как бы соединявшую собой две стены. В зале стоял шум. Темами бесед были бейсбол, состояние дорог и охота. Две посетительницы разговаривали только между собой. Плотная женщина в розовой униформе официантки бегала на кухню и возвращалась обратно, вынося большие тарелки с едой, все время выкрикивая повару-мексиканцу приказы пошевеливаться в крошечной кухоньке. В окошке в стене виднелись ожидающие своей очереди блюда. «Ну, – подумала Шарлин, – здесь лучше, чем в «Макдоналдсе». По крайней мере, будут чаевые».
 Джек вытер тыльной стороной ладони шелуху с губ и повторил:
 – Как тебя зовут?
 – Шарлин, Джек. Когда приступать?

 23

  Пациент: Мери Джейн Морган.
  Страховка: Нет
  Возраст: Тридцать четыре.
  Адрес:  749, Ист, 19
  Дата рождения:  22.09.58 Нью-Йорк, XV
 _____________________________________
  Дата: 22 июля 199
  Процедура:  ABDOMINOPLASTY.
  Доктор: Б. Зильберман.
  Стоимость:  7425 долларов
  Процедура: Подтяжка лица
  Доктор: Б. Мур
  Стоимость:  4300 долларов
  Дата:  _января 199_
  Процедура: Подтяжка ягодиц и боковая резекция.
  Доктор: Б. Зильберман
  Стоимость:  3830 долларов
  Дата:  20 апреля 199_
  Процедура:  BLEPHAROPLASTY.
  Доктор: Б. Мур
  Стоимость:  1540 долларов
  Дата:  28 сентября 199_
  Процедура:  LIPESTOMY.
  Доктор: Б. Зильберман.
  Стоимость:  1950 долларов
  Дата:  28 февраля 199_
  Процедура:  MASTOPEXY.
  Доктор: С. Райт
  Стоимость:  4300 долларов
  Дата:  ___апреля 199_
  Процедура:  DERMABRASION.
  Доктор: Б. Мур.
  Стоимость:  1750 долларов
  Дата:  3 июня 199_
  Процедура:  RHINOPLASTY.
  Доктор: Б. Мур
  Стоимость:  4100 долларов
 ____________________________
  (Из документов Лауры Ричи) 
 Когда предварительные операции закончились, Брюстер Мур составил для Мери Джейн график, поручил другим хирургам подтяжку живота и груди и внимательно следил За их работой. Со многими из них он работал вместе в клинике, организованной им для детей бедняков.
 – Такая работа не вызывает депрессию? – спросила Мери Джейн.
 – Меньшую, чем разговор с дамой из высшего света, умоляющей сделать ей третье по счету лицо, – ответил Мур. – Хотите увидеть мою постоянную работу?
 Мери Джейн почувствовала себя польщенной и приняла предложение. Впервые за недели их знакомства доктор заговорил о чем-то, относящемся лично к нему и к его интересам. Мери Джейн начала привыкать к хирургам, к их холодности, но Мур не был похож на них. Он был весьма самоуверен, но в то же время обладал странной смесью отчужденности и сострадания. Наконец Мери Джейн разгадала этот секрет. Клиника была его страстью. Во всем мире рождались дети с такими ужасными нарушениями, что были обречены либо на инвалидность, либо на смерть.
 – Вы можете это понять, – доверительно сказал ей Брюстер Мур. – Мы реагируем на каждую детскую улыбку. Некоторые из этих детей не имеют даже рта, чтобы улыбнуться. И образованные родители сталкиваются с подобным. Представляете, что происходит в семье перуанского батрака?
 Доктор познакомил Мери с Уинтропом, канадским мальчиком, чьи родители погибли в авиакатастрофе, а он выжил. Теперь у него было новое лицо, сконструированное из кожи, взятой с его ягодиц. И с Линдой, трехлетней белокурой девочкой, оставленной в бременской церкви на второй день после рождения. Сейчас ее заячью губу поправили, но ей еще требовался нос. И с Раулем, двенадцатилетним мальчиком из Гондураса, чьи яркие глаза и каракули на бумаге были для него единственными средствами общения, поскольку он родился без языка и нижней челюсти.
 Палаты выглядели уютными, оборудование было новейшим, а персонал самым опытным в стране.
 – Как вы все это содержите? – спросила Мери Джейн, оглядевшись.
 Доктор Мур пожал плечами.
 – Немного государственных дотаций, большая часть пожертвований от частных лиц, а остальное из моего заработка. Я делаю косметические операции состоятельным и влиятельным людям. – Мур улыбнулся. – Они оказывают хорошую поддержку.
 – Все это, кажется, делает меня мелкой, – сказала Мери Джейн. Доктор остановился в холле и внимательно посмотрел на нее.
 – Не нужно. Не покупайтесь на пуританскую идею предопределения или на старомодную мораль, утверждающую, будто внешность – это суета. Некоторые вещи не изменились со времен сотворения мира. Ваше лицо – это ваша фортуна. Эти дети могут подтвердить мои слова.
 Мери Джейн полностью доверяла ему. «Глупо! Глупо!» – говорила она себе. Ведь она работала медсестрой и провела в больнице много лет. С тех пор Мери Джейн стала нервной. И она очень нервничала перед «первой процедурой», как выражалась мисс Хеннеси. Мери Джейн никогда еще не была пациенткой. «Здоровая, как лошадь», – говорила она порой, хлопая себя по широким бокам.
 Первое посещение хирургического отделения получилось ужасным. Долгая поездка на каталке по коридорам, на лифтах, которыми пользовались посетители, и ребята с букетами цветов, и медики, была унизительной. Обычно тот, кто вез ее, толкал каталку, словно та была простой корзинкой на колесиках, как в супермаркете. И еще он, наверное, был главным в клинике, поскольку останавливался и разговаривал с каждым, кто проходил мимо. Мери Джейн почувствовала настоящее облегчение, когда ее ввезли в операционную. Возможно, если бы это не была избирательная хирургия, возможно, если бы это было реанимационное отделение, Мери Джейн не ощутила бы презрения, которое, казалось, лучилось из санитаров, доставивших ее, очередной кусок мяса, под нож. «Пластическая операция, – словно усмехались они. – Самодурство. Самовлюбленная дура!»
 Мери Джейн потеряла тридцать восемь фунтов, живот у нее опал, но вместо того, чтобы стать плоским, он повис безобразной складкой дряблой кожи. Теперь его следовало подтянуть. Операция считалась довольно серьезной, но доктор Мур решил сделать ее первой, чтобы оставить время на восстановление сил пациентки. Абдоминальная брюшная хирургия была главной процедурой.
 – Вы потеряли в весе почти столько, сколько требовалось, – сказал ей Брюстер Мур. – И вы должны держать его.
 – Но я выгляжу ужасно! – Мери Джейн поднялась и бессильно уронила руки. Жировые складки заколыхались.
 – Вполне типичная картина.
 – Это так называется?
 – Ага. Наглядно, а? Но диета не поможет. Дальше тренировки и хирургия. Вам следует укрепить мышцы живота, поэтому мы их разрежем, немного укоротим и удалим излишки кожи.
 – А что будет с моим пупком?
 – Ну, мы его отрежем. Не волнуйтесь, я все предусмотрю. Зильберман сделает вам новый и очень красивый.
 – Новый? Как это?
 – Это лишь внутренний элемент. Если, конечно, вы не хотите наружного вместо внутреннего. Стоить это будет дороже.
 Глаза Мери Джейн расширились, но она наконец поняла, что доктор дразнит ее. Несмотря на косметические цели, это была настоящая операция с семи-десятидневной реабилитацией в больничных условиях, назначенная тридцать седьмой по счету хмурым утром во вторник. Накануне вечером к Мери Джейн пришел санитар, чтобы побрить ее.
 – Все участки кожи, которая будет рассечена, и прилегающие к ним должны быть выбриты, чтобы не произошло занесения инфекции и чтобы было удобнее работать инструментами, – заявил он со скучающим видом.
 Единственным утешением для Мери Джейн было то, что она практически потеряла сознание. Традиционная шутка гласит: в больнице санитары будят вас, чтобы дать вам снотворное. Но в то утро, на которое назначили операцию, Мери Джейн разбудили, чтобы сделать успокоительную инъекцию. Препарат сработал, и когда ее поднимали на лифте в операционную, ей казалось, будто она плывет. Довольно странно, но инъекция немного уменьшила смущение, которое обычно мучило Мери Джейн в лифте, пока вокруг стояли люди в обычной одежде и старались не обращать на пациентку никакого внимания. Никто не смотрел ей в глаза, и Мери Джейн едва сдержала улыбку, вызванную нелепостью ситуации.
 Доктор Мур не стал делать операцию сам, но хирурга подыскал лично. Он навестил Мери Джейн накануне вечером, и она была растрогана таким вниманием.
 – Боб Зильберман хороший парень. У ваших мышц отличная эластичность, и шрамов почти не останется. Но для работы над грудью я выбрал Сильвию Райт. Она разбирается в этом лучше любого мужчины.
 Мери Джейн хихикнула, и доктор Мур покраснел. Он был очень официозным человеком, но Мери Джейн пыталась получше узнать его и уже увидела за официальностью скрытый юмор. Доктор улыбнулся. У него была очаровательная улыбка.
 – Вы знаете, что я имею в виду, – сказал он.
 По дороге в операционную Мери Джейн не сводила глаз с потолка, наблюдая за лампами. Она знала, что будет нервничать, но благодаря инъекции потеряла все свое смущение и волнение. Санитар остановил каталку перед операционной в своеобразном алькове, но поскольку Мери Джейн не хотела поворачивать голову, она не могла говорить. Время шло. Трудно было сказать, сколько прошло минут. «Всего несколько? Час?» – спрашивала она себя. Или все кончилось? Подошла медсестра и назвала ее по имени.
 – Сейчас, мисс Морган, – сказала она и вкатила каталку в бледно-зеленую комнату с огромными ослепительными лампами на потолке.
 Мери Джейн заметила группу людей в какой-то странной одежде, которая, как она потом вспомнила, состояла из обыкновенных зеленых хирургических халатов. Казалось, они стояли вокруг стола, которого на самом деле в комнате не было, но вдруг Мери Джейн оказалась на нем под взглядами этих людей.
 – Привет, Мери Джейн, – донесся откуда-то голос доктора Мура. – Вам удобно?
 Она не ожидала увидеть его здесь.
 – Я очень спокойна.
 – Считайте в обратном порядке, – сказала ей человек в маске. – Начните с сотни.
 Мери Джейн попыталась подумать о шутке, остроумном ответе, но едва смогла считать.
 – Сто, девяносто девять… Следующее число она вспомнить не смогла. Слава Богу, все закончилось.
 – Теперь можете спать, – сказала медсестра.
 Мери Джейн попыталась произнести слова благодарности, но не смогла ничего выговорить вслух. Позже она опять открыла глаза, но не могла двигаться. Во рту было очень сухо, и язык напоминал наждачную бумагу. В животе ощущалась страшная боль. Казалось, ей всадили туда нож. Мери Джейн попыталась кого-то позвать, но не издала ни единого звука. Она начала кричать про себя, но даже малейшее движение лишь усиливало боль, поэтому бедняжка захныкала. Надрез в области таза казался рваной раной, а под грудью все было связано в тугой узел, словно туда нанесли миллион ударов. Затем опять нахлынула пустота. Мери Джейн поняла, что спала. Или теряла сознание. Она опять открыла глаза и на этот раз увидела себя на больничной кровати. Боль еще продолжалась, но больная знала, что кто-то скоро это исправит, так скоро, как только она даст знать о своем пробуждении. Но Мери Джейн не могла это сделать. Не могла двинуть ни одним мускулом. Пока не могла.
 К ее плечу осторожно прикоснулась чья-то рука.
 – Привет. Теперь вы хотите проснуться? Давайте, Мери Джейн, пробуждайтесь. Как вы себя чувствуете?
 Ее призывали к пробуждению. Медсестра настойчиво выводила ее из дурмана наркоза. Мери Джейн попыталась помочь ей и смогла лишь сказать:
 – Воды.
 Она хотела еще пожаловаться на боль, но лишь крепче закрыла глаза. Медсестра поняла просьбу, и Мери Джейн возблагодарила ее, почувствовав укол иглы и затем… медленное, медленное ослабление страданий. Она почувствовала блаженство. Последнее, о чем она подумала перед тем, как снова провалиться в черноту, была мысль, что одна операция сделана, и осталось всего восемь. Швы чесались ужасно, но когда сняли бинты, живот Мери Джейн оказался плоским, как у подростка. Женщина в изумлении посмотрела на него. Это ее тело? Такое гладкое и упругое? Мери Джейн забыла о боли, о цене, о мыслях, что часть ее плоти отрезана и куда-то выброшена. Вместо этого она созерцала свой собственный новый пупок.
 Операция по подтягиванию груди оказалась страшнее, хотя доктор Мур уверял, что боль будет гораздо меньше, чем после надрезов на животе.
 – Мы срезаем только жир, а не мускулы. У вас эластичная грудь. Просто она находится слишком низко.
 – Приятный разговор. Правда? Доктор Мур застонал.
 – Мери Джейн, это самый дикий каламбур, какой я когда-либо слышал. Итак, завтра доктор Райт сделает новый карманчик из кожи, наполнит его плотью и переместит соски в центр…
 – Переместит соски? Вы хотите сказать, что отрежете мне соски?
 – Да. Я думал, вы это поняли. Новые будут из материала, который подобрала доктор Райт. – Мур вздохнул. – Она, наверное, говорила вам. Но шрамы будут спрятаны в…
 Мери Джейн ощутила приступ тошноты.
 – Но когда их переместят, они смогут действовать? Я имею в виду… – Она в смущении умолкла. – Смогу я что-нибудь чувствовать?
 – Ну, конечно, кормить ребенка вы не сможете, но чудеса иногда происходят. По моему личному мнению, нервы не восстанавливаются. Я думал, вы все поняли. Конечно, вы должны решить, стоит ли приносить жертву. Некоторые женщины после операции получают сексуальное удовольствие, полагаю, благодаря гордости за свою внешность. Знаете, мозг – самый важный сексуальный орган.
 – Но вы не оперируете мне мозг, доктор.
 – Знаю. И надеюсь, вы знаете, как я восхищен… вашим мужеством.
 – Эй, это дети вроде Рауля или Уинтропа или те, кто потерял половину лица из-за рака, мужественны. Но мне нравится ваша мысль. И я согласна. Доктор Райт может срезать мне соски, если взамен она сделает мне настоящую грудь, а вы сделаете мне нос, как у Май Ван Трилоинг.
 – Вы поставили перед нами трудную задачу, Мери Джейн, – улыбнулся доктор. – Я посмотрю, что можно будет сделать.
 Он повернулся, чтобы уйти.
 – Да, доктор, я снова о сосках. – Мур как всегда с сосредоточенным лицом обернулся. – Вы уверены, что доктор Райт не забудет вернуть их обратно?

 24

 Привет, это Лаура Ричи. Пока Мери Джейн боролась с болью в Нью-Йорке, я уверена, что забыта здесь, в Голливуде. Не удивительно. У Голливуда короткая память. В этом городе все заняты бизнесом. Люди, как акулы, плавающие в океане. Никто не может позволить себе остановиться.
 Всеми движет голод и страх. Голод и страх является также топливом, на котором работают отношения агента с клиентом. Молодые звездочки боятся агентов, словно те боги в пантеоне под названием Голливуд. Агенты могут устроить или погубить карьеру.
 Но страх – это улица с двусторонним движением. Когда их признали талантами и знаменитостями, звезды бросают своих агентов.
 Лайла ощутила запах страха, витающий в приемной Ары Сагарьяна и очень сильно надеялась, что он исходит не от нее. Здесь находилось полдюжины молодых людей, один красивее другого. Каждый постукивал пальцами по подлокотнику кресла, бегло просматривая последние номера «Верайти». Только неудачники должны ждать, поэтому Лайла ждать не любила. Она была уверена, что ни одному из присутствующих Ара не назначал встречу. И еще она предположила, что перед ней обломки Индустрии, регулярно посещающие приемные агентов в надежде на пятиминутный разговор, который даст им работу, назначение на роль или даже заветный приз: новое утверждение в мире кино.
 Потому что в Голливуде актер без агента, все равно что актер без шанса.
 – Мисс Кайл? – спросила молоденькая секретарша, и все повернули головы к Лайле. – Мистер Сагарьян сейчас встретится с вами. Идемте со мной.
 Лайла улыбнулась, словно с ней и должны были обращаться по-особенному, подняла стоявшую на полу рядом с креслом сумочку, повесила ее на плечо и последовала за секретаршей в длинный, устланный коврами холл. Стены были увешаны фотографиями в рамках и с автографами. Лайле показалось, что она разглядела Фрэнка Синатру, Сэмми Дэвиса, Люсиль Балл, Дюка Уэйна, Джона Крауфорда и дюжину других. «Аре», – так начинался каждый автограф.
 – Здесь есть фотография вашей мамы, мисс Кайл. Это снимок из «Рождения звезды». Лайла вспомнила эту фотографию. Она видела ее много раз в доме матери. Эту и сотни других мать приклеивала на стены библиотеки.
 – Кабинет мистера Сагарьяна, – сказала секретарша, с почтением указав на дверь из красного дерева.
 Лайла занервничала, но напомнила себе, что Ара Сагарьян не тот, кем был раньше. Он уже не представлял Синатру, Дэвиса, Уэйна, Крауфорда или Балл. Одни его клиенты сошли, другие умерли. Ему требовалась свежая кровь, но не тех неудачников, которые сидели в приемной. Ему нужны были Мадонна, Том Круз, Лайла Кайл. Суперзвезда или кто-то со способностями ею стать. Ему нужна была Лайла Кайл! По крайней мере, так она сказала сама себе.
 – Входи, входи, – произнес Ара, когда дверь открылась, и Лайла переступила через порог кабинета. Сколько лет прошло с их последней встречи? Пять? Десять? Она не была готова увидеть заковылявшую ей навстречу фигуру. Когда-то высокий, мощный Ара Сагарьян теперь стал худее и ниже. Его левая рука неподвижно висела вдоль тела, а левая нога тянулась за правой. Левая часть рта была практически парализована, и слова приветствия прозвучали неразборчиво. Все в нем из того, что помнила Лайла, почти исчезло. «Конечно, я тогда была маленькой, и, возможно, он не был таким уж большим и сильным, как мне казалось. Но он определенно сдал. Похоже, он перенес сильный удар».
 – Мистер Сагарьян, как мило, что вы пригласили меня. Я знаю, как сильно вы заняты.
 Лайла быстро подошла к старику, протянув руку. Он пожал ее пальцы, затем приложил ко рту, из которого сочилась слюна, носовой платок.
 – Совсем нет, моя милая. Я рад видеть тебя снова. Я не видел тебя с… Дай вспомнить. Тебе было лет семь или восемь, и ты устраивала дома представление вместе с мамой и ее куклами, – старик внимательно посмотрел на Лайлу. Ты здорово выросла с тех пор. Садись сюда. – Ара указал на софу рядом с собой и откинулся на плюшевые подушки. – Как поживает твоя мама?
 – Хорошо, мистер Сагарьян. Она шлет вам свою любовь, конечно. Она так благодарна, что вы нашли время принять меня и поговорить о моей карьере. Как говорит мама, если ты не упросишь мистера Сагарьяна представлять тебя, то ты не попадешь в шоу-бизнес.
 – Пожалуйста, зови меня просто Арой. Мы практически родственники. Итак, чем я могу помочь твоей карьере? – спросил старик и опять вытер рот.
 – Я актриса, – ответила Лайла и вдруг почувствовала себя очень молодой. Боже, она должна сделать это. – Мама говорит, что у меня талант от рождения и в течение многих лет проталкивает меня в свой бизнес. – Лайла нервно одернула юбку и продолжила – И вот я здесь.
 Девушка одарила Ару своей самой очаровательной улыбкой.
 – Действительно, ты здесь. И ты очень красива, должен добавить. Что ты хочешь, чтобы я сделал для тебя?
 Лайла испугалась. Вся решимость, появившаяся по дороге сюда, куда-то исчезла. Несмотря на удар, несмотря на возраст, Сагарьян был таким, таким… уверенным в себе. Таким солидным. Лайла не была готова к разговору! Он должен был знать, чего она хочет, и это, конечно, не новость. Он играл с ней? Лайла почувствовала вспышку гнева, но попыталась остаться спокойной.
 – Ну, я… Я хотела попросить вас взять меня к себе клиентом. Понимаете, я думала начать с телевидения, но на самом деле меня больше интересует кино. – Она выбросила фальшивые банкноты, ведь ей еще не удавалось провести перед камерой ни минуты.
 Ара поднял брови.
 – Мне очень жаль зря занимать твое время, Лайла. Я не берусь за новые таланты. Ничего личного. Я уже не в том возрасте. Знай я цель твоего визита, то избавил бы тебя от хлопотной поездки. Но может быть, я найду тебе другой путь? Может, посоветовать тебе другого агента? – Лайла была близка к панике. Все вышло не так, как она планировала. И ей не был нужен липовый агент из конторы Уильяма Морриса, который имел связей не больше, чем она сама. Может быть, лесть сработает?
 – Но я не хочу обращаться к другому агенту, Ара. Мне необходимы именно ваши услуги. Мама всегда говорила, что вы понимаете душу актера лучше, чем кто-либо другой, лучше любого режиссера! – Лайла опустила глаза, как бы сдерживая слезы разочарования. – Я хочу работать с вами, мистер Сагарьян.
 – Я уверен, что ты придаешь этому слишком большое значение, – отозвался старик, – и что твоя мама приготовила тебя к некоторым ловушкам на пути к нашей карьере. Но позволь мне рассказать об истории создания карьеры в Голливуде. Все происходит приблизительно так: «Кто Глен Форд?» «Дайте мне Глена Форда». «Дайте мне характер Глена Форда». «Дайте мне молодого Глена Форда». И потом: «Кто такой Глен Форд?» Знаю, что звучит это цинично, но так устроен мир! – Ара еще раз вытер губы. – Ты видишь, что должна была сделать твоя мама, чтобы достичь вершины и остаться там надолго… И остается до сих пор. Конечно, ты не хочешь проходить через все это?
 О Господи, не собирается ли он давать ей родительские советы? Почему бы старикашке просто не заткнуться, вытереть рот и отослать ее к Спилбергу, Лукасу или Роберту Альтману? Лайла глубоко вздохнула. Ей нужно было солгать.
 – Кажется, мама захотела этого задолго до того, как желание появилось и у меня. Я готовилась для жизни в качестве госпожи этого бизнеса.
 – Значит, твоя мама полностью за тебя? – спросил Ара, подняв брови. – Она полагает, что у тебя достаточно таланта и упорства, чтобы заниматься такой работой? – Перед тем, как продолжить, он опять воспользовался носовым платком. – Смешно, но я не помню. И дело не в моей памяти. Понимаешь, я уважаю мнение Терезы. В свое время она обладала уникальным талантом. Я должен поблагодарить ее за то, что она открыла несколько очень важных ребят, с которыми я потом работал. Именно Тереза прислала ко мне Мерилин и Джеймса Дина. Поэтому если она считает, что у тебя есть все необходимое для данной профессии, то мне стоит подумать над своим решением. Конечно, здесь присутствует материнская любовь, но Тереза не легкомысленная женщина. Я стар и плох, люблю уединение. Но, возможно, еще один разок…
 Ара сделал паузу.
 Лайла стала успокаиваться. Что за черт? Он купился на лесть, и девушка знала, что, если старик пошлет ее хотя бы на одну пробу, роль и поддержка будут принадлежать ей. Лайла улыбнулась.
 – Мама на сто пятьдесят процентов за меня. Мы провели много часов, обсуждая все за и против в моем решении, и она была необычайно твердой в своем решении.
 – Тогда я прошу прощения, Лайла, но мне нужно сделать один телефонный звонок, – сказал Ара, протягивая руку к телефонному аппарату, стоявшему на маленьком столике рядом.
 Сердце девушки подпрыгнуло. «Иисус Христос, неужели это так просто? Он сделает только один телефонный звонок, и я на пути к успеху?»
 Лайла возблагодарила Бога за удачу, которая, как она чувствовала, витала над нею, и едва сдержала улыбку триумфа. Затем послышался голос Ары.
 – Доброе утро, Эстрелла. Это Ара Сагарьян. Могу я поговорить с миссис О'Доннел? – Он взглянул на Лайлу, едва заметно улыбнулся и опять вытер рот носовым платком. Девушка на мгновение задержала дыхание. Дерьмо!
 – Тереза, дорогая. Как твои дела? Мы не виделись с тех пор, как я вышел из больницы. С твоей стороны было очень мило навестить меня тогда. Нет, нет, вовсе нет. Но, судя по тому, кто сидит сейчас рядом со мной, большое тебе спасибо. – Ара несколько секунд молча слушал. – Лайла, твоя дочь. Спасибо, что ты прислала ее ко мне, дорогая. Думаю, я смогу помочь ей. – Лайла следила за тем, как менялось выражение лица Ары, пока он слушал Терезу. Оно стало очень серьезным. Лайла почувствовала, как кровь прилила к ее лицу, а мышцы живота напряглись. О Господи! Что эта Хозяйка Кукол говорила? Не стоило приходить сюда. Не стоило слушать Робби.
 – Извини, что побеспокоил тебя, дорогая. Должно быть, я недопонял. Кстати, мы увидимся на приеме у Эмми, не правда ли? – Ара опять сделал паузу и кивнул. – Хорошо. Без тебя это будет не прием. Старик положил трубку, поднялся, проковылял к столику, открыл верхний ящик, взял маленький пузырек, достал таблетку, налил в стакан воды из серебряного графина, стоявшего на столе, и проглотил таблетку. Затем он повернулся к Лайле и наконец взглянул ей в глаза.
 – Вам должно быть ясно, мисс Кайл, что я родился не вчера. Вы уже почти вытолкнули меня без весел в реку с дерьмом. Ваша мать не только не присылала вас ко мне, она вообще решительно против вашего выбора этой профессии. – Ара медленно обошел стол и опустился в кресло. – И еще она считает, что у вас проблемы с природными эмоциями, поэтому вам противопоказана открытая жизнь. И что у вас нет ни Капли таланта или опыта. Поэтому она просит вас продолжить обучение в колледже и выбрать какое-нибудь другое поприще. Но если честно, ничто не беспокоит меня так, как факт, что вы мне солгали.
 – Ара, мистер Сагарьян, позвольте мне все объяснить! – Голос Лайлы стал деревянным из-за охватившей ее паники.
 – Нет нужды ничего объяснять. Я все прекрасно понимаю. Но я не стану помогать вам по двум причинам. Вы подвергаете опасности мои очень старые и добрые отношения с одной из моих самых главных звезд. Это во-первых. А во-вторых, вы недооцениваете меня! – Теперь Ара не отнимал ото рта носовой платок, поскольку слюновыделение усилилось. – Учитывая эти причины, мисс Кайл, считайте себя счастливой, что я просто выгоняю вас из своего кабинета, а не из бизнеса вообще. – Старик нажал на кнопку, и дверь кабинета мгновенно открылась.
 – Мисс Бредли, проводите мисс Кайл к лифту. И еще, мисс Бредли, мисс Кайл больше никогда не будет назначаться встреча со мной. Наша совместная деятельность закончена. – Ара Сагарьян развернулся в кресле к окну и взял телефонную трубку. Лайла молча последовала за мисс Бредли. Когда они подошли к лифту, двери открылись, и девушка вошла в кабину.
 – Мне очень жаль, мисс Кайл, – проговорила мисс Бредли. – Я всегда очень любила вашу маму.
 Двери лифта закрылись.
 В пустой кабине Лайла закрыла лицо руками и разрыдалась.

 25

 Если вам нужен город, в котором вы хотите затеряться, то нет ничего лучше Нью-Йорка. Мери Джейн поняла, что здесь удивительно легко исчезнуть из предыдущей жизни, превратившись в мираж. Почти все время она проводила в одиночестве. Это были дни бесконечных прогулок, когда ничего не покупаешь, ничего не ешь, ни с кем не разговариваешь, и, кроме комнаты, нет места, которое можно назвать домом. «Но, – снова и снова говорила себе Мери Джейн, – нужно время, если хочешь чего-то нового. Что же легче: родить или родиться?» Она общалась также с воспоминаниями. Вспоминала, как они смеялись вместе с Нейлом, делали покупки вместе с Молли, вспоминала и о Сэме. Его она не могла забыть. Казалось, чем дольше разлука, тем больше Мери Джейн думает о нем. И о том, как он направил ее на «Джек, Джилл и компромисс», о репетициях и о начале дела. Как Сэм говорил, как он смотрел. Может быть, оттого, что Мери Джейн было так одиноко, воспоминания приобретали все большую силу. Она голодала, занималась упражнениями, предпринимала одну операцию за другой, и все эти одинокие занятия было трудно выносить. Но на этом Мери Джейн училась. Она научилась тому, что, оказывается, можно перенести почти все, и можно добиться почти всего намеченного, если придерживаться единственной цели. Она не думала о том, чтобы кого-то встретить, найти друзей, получить роль, выбрать наряд, покупать книги или просто хорошо питаться. Мери Джейн сосредоточилась только на совершенствовании своего тела и на том, что таким образом она должна была стать красавицей. И если одиночество в Нью-Йорке иногда даже душило ее, то все же благодаря ему она не отвлекалась.
 К третьей операции Мери Джейн немного расслабилась. Доктор Мур объяснил ей, что рубцов видно не будет. Мери Джейн уже не так боялась операции, но синяки, кровоподтеки и опухоль после нее страшили, и женщина долгое время избегала зеркал. Это было слишком жутко. Ну и, конечно, надо было себя убедить. Это поможет хирургу лучше понять, как расположить кожу на лице. Брюстер Мур рассказывал ей об этом, она знала это, но не знала, каково ей будет видеть лица-маски, слышать, как трещит кость или как гудит сверло. Но Мери Джейн решилась идти вперед, к своей цели, и уже были какие-то признаки прогресса. Теперь она свободно могла носить шестой номер, а груди стали острыми и дерзко торчали под блузкой. Правда, Мери Джейн еще оставалась сама собой. Она знала, что хуже будет оральная операция. Это уже не просто какая-то там неприятность. Тут Мери Джейн потребовала перкодан и получила его. Вытащили восемь зубов: четыре зуба мудрости и четыре совершенно здоровых рядом – чтобы оставить пространство во рту для остальных улучшений.
 – Не то чтобы у вас слишком большие зубы, – говорил доктор Клейман, – но рот у вас очень маленький.
 – Слышала бы вас моя бабушка, – проворчала Мери Джейн, вспоминая, что ее всегда называли большеротой. Зубы болели, челюсть была вся разворочена, сначала ее восстанавливал доктор Мур, а потом Клейман, мастер ортодонтоза. По крайней мере, уже не одну неделю Мери Джейн не могла есть и потеряла еще девять фунтов. Теперь, когда нечем было заняться, она, задерживая дыхание, могла пересчитать себе ребра. Итак, Мери Джейн приняла перкодан и залезла на неудобную гостиничную койку, после чего стала постукивать по ребрам, пока не отпустила боль. И тогда она забылась тяжелым сном. Хуже зубной боли был электролиз. Француз Мишель работал над ее волосами и бровями, по плану доктора Мура выжигая корни волос тонкой иглой, которую он приставлял к ее лбу. Это была мука, а запах заставлял зажимать нос.
 – Легче поднять ваши волосы, чем хирургически нарастить лоб, – говорил доктор Мур, – а волосы у вас красивые. – Он впервые похвалил свою пациентку, и Мери Джейн покраснела от удовольствия.
 – Моя бабка говорила, что у меня волосы, как у индианки. Они такие густые и тяжелые, что мне было стыдно за них.
 – С медицинской точки зрения ваша бабушка выглядит как олух, – сказал доктор Мур. И Мери Джейн рассмеялась, несмотря на неприятное положение. Доктор ей нравился, даже очень. И за все время длительной и болезненной госпитализации, осмотра у него в кабинете, даже его звонков, Мур был к ней… добр. Относился с симпатией. Как будто бы Мери Джейн была тяжелым пациентом, как Рауль или Уинтроп, или та маленькая девочка, что обожгла лицо в автомобильной катастрофе, или тот подросток, которого родители держали в подвале, или кто-то еще из всех ужасно пострадавших, кто надеялся получить человеческое лицо, которое положило бы конец позору и одиночеству. Но стальная непоколебимая решимость столкнулась с финансовыми проблемами. После одиннадцати процедур Мери Джейн поняла, что исчерпалась. Она не работала уже почти двадцать два месяца, самый долгий «отпуск» в ее жизни. И за все это время операций она ни разу не отдыхала на самом деле. Брюстер Мур называл ее удачливой и говорил, что нужны только деньги и время. Ну, с прошлым было уже давно покончено, а теперь приходил конец деньгам. Теперь Мери Джейн можно было рассчитывать только на ферму в Скьюдерстауне, но вот уже больше двух лет после смерти бабушки продолжалась запутанная тяжба: бабушка упрямо оставила ее своему сыну, отцу Мери Джейн, хотя он больше тридцати лет считался недееспособным. Мери Джейн все же рассчитывала на получение этих денег. «Даже после смерти бабушка может разрушить мои планы», – думала она. Адвокат Слейтер все еще пытался разобраться в вопросе завещания. Но длилось это слишком много времени, и, возможно, весь доход от маленькой фермы уйдет на его гонорар. К тому времени, когда с деньгами все устроится, Мери Джейн, может быть, тоже умрет от старости. Она старалась тратить все меньше и продала обручальное кольцо, полученное от матери. Но четыреста долларов, которые оставались, не протянутся долго. Когда последняя тысяча подходила к концу, выбора не оставалось, и она пошла к доктору Муру. Мери Джейн опять сидела перед ним в его чистом кабинете.
 – Я хочу пока прекратить операции, – сказала она, стараясь не выдать себя дрожанием губ или чем-то еще. Мери Джейн помнила о той неудаче, которая постигла ее здесь же во время первого разговора. – Мне придется немного подождать.
 – Почему? – спросил доктор.
 – По личным причинам, – ответила она. Ей действительно нравился доктор Мур, его понимание и симпатия, но Мери Джейн не хотела обсуждать с ним свои проблемы.
 – Ну, я знаю, что все, чем вы занимаетесь, очень трудно. Идентификация, самооценка, эстетика, боль, тревога, страх… Вы взяли на себя очень большой труд. Может быть, я или мой персонал можем больше вам помогать? Мери Джейн видела его беспокойство. «Зря. Господи, он может подумать, что у меня есть какие-то задние мысли!»
 – У меня кончились деньги, – пробормотала Мери Джейн.
 – Это все? Господи, я думал, вы сожалеете или у вас какие-то психологические проблемы… Вопрос только в деньгах?
 – Только?
 – Ну, я хочу сказать, что если это дело только финансовое, то мы можем что-нибудь придумать.
 – Но мне надо найти работу. У меня действительно кончились сбережения. А работа не даст мне столько, чтобы платить за жилье и за операции. Мне придется ждать, пока устроится дело с поместьем бабушки. – Глаза Мери Джейн наполнились слезами. Она так долго держала себя в руках. Сколько еще может быть отсрочек и разочарований? Но доктор Мур был спокоен.
 – А что если вам пойти работать у меня медсестрой?
 – Вместе с мисс Хеннеси? Нет, спасибо! – мысль об этой даме вызывала у Мери Джейн неприятное чувство. Она понимала, что этой женщине не нравится их сближение с доктором Муром. Как будто бы в этом было что-то большее, чем профессиональный интерес. Однажды или даже два раза Мери Джейн тоже подумывала, не хотелось бы и ей чего-то большего. Может быть, сестра Хеннеси сама хочет доктора?
 – Ну, она не так уж плоха.
 – Вы так говорите, потому что она обожает вас.
 – Но ведь это прекрасно, если кто-то вами восхищается, даже если это всего лишь мисс Хеннеси! – Мур рассмеялся. – Я хочу предложить вам работу в клинике с детьми.
 – С Раулем и другими?
 – Да.
 – Вряд ли я справлюсь…
 – Думаю, для них это было бы очень хорошо. Хотелось бы, чтобы ребята видели людей, удачно прошедших операции. Конечно, ваш случай не такой тяжелый, как у них, но как ролевая модель, вы бы подошли. А они бы к вам хорошо относились. К тому же мне нужна помощь, а вам нужна ринопластия. Хороший обмен, во всяком случае.
 – Но все равно ведь долго придется копить деньги.
 – Знаете что, мы пока что продолжим процедуры, а вы заплатите мне из вашего наследства или будущим заработком. Кроме того, если вы – служащая клиники, то я могу добиться отсрочки.
 И снова у Мери Джейн выступили слезы на глазах. Мур так добр! Это просто жалость? Или профессиональная гордость за всю программу, которую он хотел завершить? Мери Джейн решила не задаваться вопросами, а просто быть признательной. Так состоялась сделка.
 Сегодня вечером Мери Джейн собиралась впервые на работу в клинику Брюстера, и поэтому волновалась. Ведь ей придется иметь дело с самыми тяжелыми увечьями лица. Что подумают эти несчастные пациенты, если увидят ее – такую нормальную, которая прошла серию операций? Она посмотрела на тарелку. Еда всегда служила для нее подавлением тревоги, не более. Сейчас порция состояла из вареных овощей и небольшого количества коричневого риса. На клеенке был изображен китайский гороскоп. Мери Джейн родилась под знаком Собаки: «Щедрость и терпимость, у вас есть возможность хорошо взаимодействовать с другими. Совместимость с Лошадью и Тигром. Ваш антипод – Дракон. 1910.1922.1934.1946.1958.1970.1982.1994». Она родилась в 1958 году. Ну да, пожалуй, она была щедрой и терпимой, и хорошо работала с другими, например, с Брюстером, если не с ревнивой мисс Хеннеси. Мери Джейн посмотрела год рождения Сэма. 1952. Да, он был Драконом. Значит, китайцы знали, что их отношения были обречены с самого начала. Сказано, что он сильный и страстный, а жизнь его полна сложностей. Дракон совместим с Обезьяной. Несмотря на долгие месяцы разлуки, на боль и одиночество, его улыбка, медленные движения его длинных рук, его смех, когда он качал головой… Как бы там ни было, Мери Джейн все еще скучала по Сэму, как в первый день. А он скучал о ней? Интересно, когда родилась Крайстал Плинем? Годы Обезьяны: 1944, 1956, 1968. Эта сука двумя годами старше ее или десятью годами младше? Какие у нее были операции? Как она умела лгать? Итак, Мери Джейн решила, даже изменив возраст, остаться Собакой, если не по виду, то по китайскому гороскопу. Но она будет Собакой не 1958 года, а 1970 года. Да, может позволить себе остановиться на двадцати четырех годах. Проделанная работа и радикальное изменение лица уничтожили морщины, а коже придали эластичность, и она уже не кажется растянутой! Теперь Мери Джейн пугал только нос. Как всегда, она страшно не любила смотреть на себя в зеркало. Мери Джейн казалась более уродливой, чем когда-либо. Она избегала зеркал. Обратная стена в ресторане как раз была зеркальной, и женщине пришлось отвернуться.
 Доктор Мур настаивал на том, что ринопластия должна быть последней. Мери Джейн доверяла ему, но несмотря на маленькое тело, которое хорошо выглядело в облегающих джинсах, на более женственные брови, скулы, исправленную линию волос, работу с зубами, и даже на цветные контактные линзы, выглядела она отнюдь не привлекательной. Может ли операция носа привести все это в порядок? Мери Джейн вздохнула. Быть может, работа в палате придаст ей чувство равновесия? К концу первой ночи Мери Джейн поняла, что так оно и будет. Доктор попросил ее поработать ночной сестрой. Обязанности были немногочисленны: своевременно давать болеутоляющее детям, недавно поступившим после операции, и ухаживать за всеми детьми, особенно за теми, кто плохо спал. Мур говорил, что с ними необходимо разговаривать, что прежде всего им нужно внимание. А кроме того, надо на них смотреть. Ведь люди обычно избегают этого. Не надо на них глазеть, но пусть взгляд будет как подарок. «Взгляд как подарок». Да, когда на тебя хорошо смотрят, это как подарок. Располагая новым изящным телом, Мери Джейн иногда слышала восхищенные свистки, только сзади и только от некоторых здоровых строительных рабочих. Но было бы неправдой сказать, что это не заставило ее приятно поволноваться. Сколько времени ее не замечали? Тридцать шесть лет – слишком долгий срок! Мери Джейн будет смотреть на детей и дарить им приветливые взгляды. Она поклялась, что не будет вздрагивать.
 Детей было несколько десятков, и у всех у них были страшные травмы лица. И как все другие дети, они были невинны, ранимы, любопытны и оживленны. Конечно, у Мери Джейн появились любимчики: четырнадцатилетняя Саали, жертва краниосиностоза. Она перенесла более дюжины операций, чтобы исправить страшные деформации головы и челюстей. Дженнифер, негритянка трех с половиной лет, которую брахицефалия сделала пучеглазой, как бывает при болезни Крузона. Но больше всех с первой же ночи ее привлек Рауль. Двенадцать лет Рауль мог разговаривать только глазами. Он родился без нижней челюсти, его нельзя было кормить грудью, ведь бедный мальчик своим исковерканным ртом не мог сосать. Рауль был брошен после рождения, и сейчас, с новым ртом и новой челюстью, мальчик старательно учился говорить. Рауль умел смешить Мери Джейн. Ему было двенадцать, и он был очень живым ребенком. Мальчик перенес уже шесть больших операций рта и языка и готовился к седьмой. Три первых года он провел в больнице, потом еще два в приюте, но, несмотря ни на что, в нем была сильная искра жизни и любви. Рауль мог произнести еще мало слов, но зато почти все мог писать и рисовать. Мери Джейн без конца играла с ним в крестики-нолики и приносила ему книжки, где надо было соединять точки. Это Раулю так нравилось, что он сам стал делать такие рисунки.
 На вторую неделю работы Мери Джейн мальчик дал ей картинку, где надо было соединить точки. Она взяла карандаш и стала чертить. Выходила медсестра в полной форме и с биркой имени, но когда Мери Джейн дошла до лица, она поняла, что это ее портрет, ее щеки, ее глаза, ее ужасный и смешной нос. Она кивнула и попыталась улыбнуться, а Рауль взял карандаш и написал: «Линда Мери Джейн», глядя на нее глазами, полными любви. На минуту женщина смутилась, а потом вспомнила, что «Линда» по-испански значит «хорошенькая». Она посмотрела на его искалеченное лицо, но не увидела в нем никакой иронии. Это был первый мужчина, который ее так назвал. «Не надо так себя жалеть, – думала она. – Посмотри на Рауля». И Мери Джейн продолжала дежурить ночь за ночью. Со временем рубцы на лице мальчика перестали казаться ей ужасными, она воспринимала его как нормальное и добродушное. Часто по вечерам доктор Мур заходил к детям или встречался с перепуганными, ошеломленными родителями и обязательно старался найти время для Рауля. Потом он обычно пил кофе с Мери Джейн. Она уже ждала этого. Когда Мур не появлялся, Мери Джейн испытала странное разочарование. «Замечательно, – думала она, – моя жизнь настолько сузилась, что мне постоянно действует на нервы мой нос, и я влюбилась в хирурга. Ну и что же тут такого? И все-таки мне следует думать о том, чтобы бороться за жизнь». Впервые Мери Джейн привязалась к работе медсестры, к доктору Муру и к детям. Ее одолевало беспокойство, что с ними придется расстаться. «Лучше уйти, – говорила она себе, – пока ты не попала в ловушку. Лучше не ждать, пока не выдержат нервы».
 Итак, однажды ночью после операции Мери Джейн решилась: она вспомнила о Калифорнии. Настало время отправиться в путь. В течение двух лет ее жизнь становилась все уже и уже. Пришло время расширяться. Мери Джейн понадобилось новое имя. Ее новый возраст – двадцать четыре года, год Собаки, но уже другой. У нее будет та же самая карьера, но, как она надеется, более успешная, чем в первом воплощении. Мери Джейн, конечно, боялась нового поражения, но у нее было время, чтобы справиться с этим опасением. И вот у нее появился новый нос. «Что сказать о хирургических улучшениях? Думаю, что лучше было бы спросить меня об этом, когда мне было двадцать. Может быть, тогда я сказала бы «да», но теперь, когда видела такие ужасные результаты, скажу «нет». Это была цитата из интервью Эммы Сэмс журналу «Пипл». Мери Джейн швырнула журнал на пол. Ей было смертельно тошно читать про то, как поддерживается естественная красота женщины. «Пейте побольше минеральной воды», «никогда не ешьте непрожаренного мяса», «простые упражнения йоги и медитация помогут вам проявить вашу внутреннюю красоту». Е…ть внутреннюю красоту! Она никогда не приносила ей ни счастливого случая, ни роли. И столько везде всякого барахла, как будто Перье сможет изменить ваши кости или очистить вашу кожу. Это новая инженю, Феба ван Гелдер, клянется, что она соблюдает диету для долголетия, но несколько лет назад Мери Джейн узнала от Нейла, что эта тощая сука большую часть времени сидит на наркотиках и что у нее была большая операция носа. Конечно, новая диета Фебы ван Гелдер: морковка и кокаин.
 За последние месяцы Мери Джейн перечитала все это дерьмо. «Как похудеть на пять фунтов за выходные», «Десять секретов предотвращения старения», «Секреты лучших моделей. Советы для вас». Конечно же, лучший совет был такой: будьте молодой, высокой и роскошной, с совершенным строением костей. Ну, теперь-то Мери Джейн знала настоящий секрет для обычных женщин. Красота означает боль, расходы, хирургию и почти постоянное напряжение. И, конечно, при этом не остается времени для дневной работы. Мери Джейн посмотрелась в зеркальце, которое носила в сумочке. Синяки под глазами почти прошли. Она отвернулась. Прошло несколько недель, но Мери Джейн еще не похорошела. А нос казался еще страшнее. Но доктор Мур говорил, что нужно время, чтобы прошла опухоль. Осталась последняя часть ринопластии – «очищение», как говорил Мур. Мери Джейн заметила, что он не говорил «ваш нос», а – просто «нос».
 – Большинство косметических операций происходят по фазам, – объяснял он. – По финансовым и психологическим причинам большинство хирургов не очень спешат со средним классом. Во всяком случае, – подмигнул он, – мисс будет выглядеть намного лучше, когда эта шишка пройдет. Требуются месяцы, чтобы опухоль совсем спала. Большая часть хирургов – мясники. Они разрезают хрящ, а это вызывает временные опухоли. Единственное средство добиться того, чтобы ткани обрели новую форму и кожа пришла в порядок, – ждать и еще «очищение», часто это, правда, означает новую операцию. Но большинство женщин не хотят новой процедуры. Итак, данный нос. Что до вашего лица… – Брюстер стал объяснять Мери Джейн, что он усовершенствовал носовую хирургию и теперь разделывать нос не требуется. – А это значит меньшую опухоль и ненарушение цвета. Но я не хочу работать на носу, пока не пройдет время и все не будет подготовлено. И хочу еще иметь случай поработать над кончиком носа.
 Между тем, пока не спала опухоль, Мери Джейн постоянно ощущала во рту вкус крови, сон у нее был неспокойный. Очищение? Она рассмеялась про себя, но и улыбаться было трудно. Впрочем, нет, это ведь не называется «боль», это называется «дискомфорт». Последняя операция прошла удивительно быстро, меньше чем за час. Мери Джейн встала со стола, ей было только немного дурно, и на лице у нее, и над новым носом была марлевая повязка. После беспокойного сна она провела следующий день в сборах и сказала в отеле, что уезжает. Впрочем, персонал здесь все время менялся, и на ее отъезд не обратили особого внимания. В клинике Мери Джейн доработала последнюю неделю и попрощалась с детьми.
 Закончились месяцы мучений, ожиданий и доброты доктора Мура. Сейчас Мери Джейн увидит, на что он способен. Надо было жить с новым лицом. Было тревожно, даже не хотелось оставаться при этом одной. Надо было снять повязку, и Мери Джейн избегала смотреть на свое отражение в окнах. Она уже давно завесила зеркало в гостинице. Надо бы было просто доверять этому маленькому доктору, единственному своему другу. Мери Джейн назначила последнюю встречу вечно холодной мисс Хеннеси. Ну вот, наступило наконец время раскрыться. Она нервничала и хотела попросить, чтобы Мур держал ее за руку. Словно почувствовав ее состояние, доктор подошел вплотную. Положив руки на плечи Мери Джейн, он отвел ее в угол комнаты, повернул лицом к зеркалу и снял повязку. Мери Джейн посмотрела в зеркало. Оттуда на нее смотрела прекрасная незнакомка. Видеть ее было странно. Почти правильное овальное лицо, твердая линия подбородка, широкий гладкий лоб, но нос! Он был длинным, но совершенно прямым, с узкой переносицей, замечательно заостренной линией над верхней губой. Это было красиво. Все изменилось. Она теперь стала красивой. Изменилось все, кроме глаз. Поэтому у Мери Джейн вдруг возникло паническое чувство, что ее собственные глаза как будто попали на какое-то чужое приятное лицо, ее же собственное лицо по эту сторону зеркала не изменилось. Непроизвольно она подняла руку, пальцами касаясь своего, но другого и странного лица. Это было дико, но теперь Мери Джейн убедилась, что лицо действительно было ее. Доктор Мур дал ей много времени, она все смотрела и удивлялась, веря и не веря. Наконец он нарушил молчание:
 – Вы довольны?
 Мери Джейн с трудом отвела глаза и посмотрела на хирурга.
 – Спасибо, я благодарна вам, как никому!
 И снова посмотрела в зеркало, с которым теперь подружилась, коснулась руками лица, а потом протянула руку доктору.
 – Вы дали мне новую жизнь. Теперь я могу уехать. Вы дали мне новый шанс. Я всегда буду вам благодарна.
 Мур отвернулся. Может быть, Мери Джейн смутила его? Потом он повернулся с улыбкой:
 – Вы приготовились к новой жизни? Она гордо кивнула:
 – Я все подготовила, даже новое имя. Доктор поднял брови:
 – Галатея? – спросил он.
 Мери Джейн улыбнулась в свою очередь и покачала головой.
 – Джан, – сказала она. – Я всегда терпеть не могла имя Мери, но всегда боялась быть просто Джейн. Теперь я буду Джан.
 – Значит, Джан Морган?
 И вновь она отрицательно покачала головой и сказала:
 – Не Морган. Я бы предпочла новую фамилию на ту же букву. Например, Мур. – Мери Джейн покраснела. – Если вы не возражаете.
 – Я буду рад. Это комплимент.
 – Еще, доктор Мур! – она помолчала. – Можно вам писать при случае? И Раулю? Я знаю, как вы заняты. Вы ведь не сможете ответить?
 – Нет, я рад буду ответить. – Маленький доктор улыбнулся. Джан продолжала стоять. Оказалось, что прощаться труднее, чем она думала. Она чувствовала очень многое к этому художнику, целителю, к этому хорошему врачу.
 – Я собираюсь попрощаться с Раулем.
 – Он ждет этого.
 – Надеюсь, он узнает меня.
 – Он художник. Он видит больше, он узнает, но больше никто.
 – Это точно?
 – Мери Джейн, вам двадцать четыре года, и вы прекрасно выглядите. У вас длинные ноги, плоский живот, высокая грудь и совершенное лицо. Не говоря о носе, совсем как у Май Ван Трилоинг. Так кто же может вас узнать?
 – Никто, – согласилась Мери Джейн.
 – М.Дж.! – Вскрикнул Рауль, увидев, как она входит в палату. Они подружились. Мальчик рисовал для нее красивые картинки, а она носила ему кое-какие лакомства. Мери Джейн будет по нему скучать. Его речь сильно улучшилась с тех пор, как она начала работать в клинике. Однако когда Мери Джейн подошла к нему, лицо Рауля изменилось. В глазах погасла искорка, улыбка исчезла с губ.
 – Буэнос диас, Рауль! – сказала Мери Джейн. – Что случилось? – В эту минуту что-то екнуло внутри нее. Может быть, что-то не так, может быть, он разочарован? – Что случилось, Рауль?
 – Это доктор с вами сделал? – спросил мальчик. Понимать его было трудно, но Мери Джейн научилась. Она кивнула. Господи, может быть, Брюстер солгал ей. Может быть, все не так хорошо, как ей кажется? Рауль отвернулся.
 – В чем дело?
 – Теперь вы уйдете.
 – Откуда ты знаешь?
 – Но ведь у вас теперь красивое лицо, – сказал он, и глаза его наполнились слезами.
 – О, Рауль, – прошептала Мери Джейн, обнимая мальчика.
 – Мистер Слейтор, это Мери Джейн Морган.
 – Простите, мисс Морган, я все собираюсь вам позвонить. К сожалению, с завещанием нет прогресса. Я подумываю о том, чтобы утвердить вашего отца, как наследника, и дать вам права опекуна. Это могло бы…
 – Мистер Слейтор, – перебила Мери Джейн. – У меня к вам предложение. Когда с завещанием будет покончено и ферма продана, сколько, по-вашему, она будет стоить?
 – Ну, положение на рынке не очень хорошее. Возможно, сорок или пятьдесят тысяч долларов, может быть, меньше.
 – Согласны ли получить ферму вместо гонорара? И просто прислать мне чек на десять тысяч долларов?
 На другом конце провода минуту молчали. Была ли это борьба жадности с моралью?
 – Ну, это довольно странно… И трудно сказать, когда все будет устроено и ферма продана.
 – Знаю. Вот почему я и претендую на немногое. Это рискованное дело?
 Мери Джейн поняла, что адвокат попался. Все эти адвокаты в маленьких городах похожи. Теперь, когда Слейтор сам заинтересован, он закончит дело за неделю. В конце концов, ей сейчас нужны деньги, чтобы начать новую жизнь.
 – Ну, я постараюсь сделать все, что от меня зависит.
 – Еще одно, мистер Слейтор. Я хотела бы также изменить в документах мое имя. Это важно для моей карьеры.
 – Это не проблема, поскольку вы не замужем. Мне потребуется ваше свидетельство о рождении и некоторые документы.
 – Да, конечно, я их вам немедленно вышлю. Но я также ожидаю скорейшей присылки чека.
 – Никаких проблем, – ответил адвокат. Действительно, теперь их не осталось.
 Мери Джейн шла по Первой авеню, освещенная солнцем. Шагала она широко и твердо, покачивая бедрами. «Надо учиться походке», – думала она. С рождения Мери Джейн не отличалась сексапильностью, она была актрисой и еще наблюдала за Бетани. Поэтому Мери Джейн еще не может понимать красоту, но сыграть ее она может. Ушедшая внешность помешать этому уже не может.
 Мери Джейн остановилась у банковского автомата на Шестьдесят четвертой улице, достала карточку и присоединилась к небольшой очереди нетерпеливо ожидающих людей. Какой-то моложавый толстяк перед ней собирался вытащить карточку из бумажника. Он остановился и посмотрел на Мери Джейн. Потом сказал:
 – Прошу вас. – И показал на место впереди себя.
 – Нет, нет, спасибо!
 – Прошу вас, – повторил и покраснел.
 Мери Джейн встала впереди него, принимая дань привлекательной от непривлекательного. Она вставила свою карточку в компостер, запросив свой баланс. На экране появились цифры «694, 68». Мери Джейн изъяла двадцать долларов и вынула карточку.
 – Спасибо, – сказала она услужливому малому.
 – Вам спасибо, – ответил он.
 Вдохновленная Мери Джейн, сыграла свою роль и направилась в авиакассу. Там было пусто, только одна женщина-агент сидела за центральным столом. Это была хорошенькая блондинка. Мери Джейн направилась прямо к ней.
 – Чем могу быть полезна? – спросила женщина, оглядывая ее с головы до ног как соперницу.
 – Пожалуйста, меня зовут Джан Мур. Мне нужен один билет до Лос-Анджелеса.




 Часть вторая
 ОТКРЫТИЕ



 1

 Теперь, если вы, читатель, не провели последние два года в качестве заложника в какой-нибудь враждебной стране третьего мира, вы знаете, как сошлись вместе три такие разные женщины, как Лайла, Шарлин и Джан. Впрочем даже вы, любезный читатель, не знаете, как.
 Помните, я рассказывала, что все произошло из-за губной помады. Может быть, это и упрощение, но это правда.
 В течение нескольких десятилетий, которые многим показались бы тысячелетием, Хайрам Фландерс подчинялся своей матери. Моника была королевой косметики, председателем Совета Фландерс-Косметикс и боссом своего сына Хайрама. Понятно, что Хайрам ненавидел сильных женщин.
 Когда он наконец-то стал президентом, Хайрам начал искать. В отличие от своей матери, он искал не новые типы продукции. В конце концов Хайрам знал, что все барахло, которое они продают, очень похоже между собой. Новоявленный бизнесмен искал возможности сократить расходы на рекламу. Красота продавалась с помощью рекламы, и если можно сохранить нынешний объем и сократить огромный рекламный бюджет, Хайам будет героем для всех.
 Для всех, кроме матери. Моника отвергала каждое предложение по сокращению расходов на рекламу. Выглядело это так, будто она сама верит в нее так же, как покупатели. А Хайрам наблюдал дальнейший рост расходов и в то же время все большее дробление рынка. Было двадцать с лишним различных подразделений для очень молодых, не очень молодых, людей средних лет, не воспринимающих себя так, кто воспринимают себя так, и так далее, до бесконечности.
 Хайрам впервые заговорил с Ле Мершаном, главой сети, о том, чтобы спонсировать шоу, рассчитанное на телезрительниц всех поколений. Телевидение в отличие от кино имеет большую женскую аудиторию. Хайрам вместе с ответственным за рекламу Брайаном О'Малли рассмотрели эту идею. А Ле Мершан, опасавшийся падения популярности фирмы, проработал эту идею с Саем Ортисом, одним из лучших составителей программ Голливуда. Сай, хотя и неохотно, сообщил ее Марти Ди Геннаро, директору, который никогда не ошибался, но и никогда не работал для телевидения.
 Ну, читатель, вас не удивляет, наверное, что большая часть того, что передают по телевидению, имеет целью что-нибудь вам продать. Возможно, вы еще недостаточно стары и не помните, что раньше телевизионщики устраивали программы просто для того, чтобы их смотрели. А потом программу просто называли именем спонсора: Кемпел, Халмарк.
 Это еще случается, правда довольно редко. Реклама, ценные бумаги и все такое прочее. Поэтому, когда Моника Фландерс сказала сыну, что потребительский сектор можно обслуживать только отдельно, он решил, что следует найти иной путь.
 – Не надо зря тратить время, – фыркнула мать. – Ни одна женщина не будет пользоваться той же помадой, что и ее мать.
 Сейчас Голливудом управляют агенты. Агенты контролируют звезд, сводят их с режиссерами и сценаристами, которые тоже являются клиентами агентов, и составляют программы, которые пытаются продать студиям. Агентам с самой большой конюшней звезд завидуют больше всего, больше всего подражают, их больше всего ненавидят в Лос-Анджелесе. А среди всех агентов Сай Ортис вызывал наибольшую зависть, ему больше всех подражали и его больше всех ненавидели.
 Сай Ортис вытянулся, откинувшись, в кожаном вертящемся кресле у огромного цвета электрик стола в центре конференц-зала. Он отвернулся от разбросанных на столе фотографий и подошел к окну, выходящему на бульвар Ла Сьенега. Господи, он так устал от этих бестолковых задниц! И не то чтобы Вайнберг или Глик ничего не понимали, ведь оба относятся к числу лучших агентов Лос-Анджелеса. Ортис обернулся к Мильтону Глику.
 – Объясняю тебе еще раз, – сказал он. Ортис говорил медленно, и его высокий голос был почти визгливым. – Марта – гений, и Марта нужны три чистых карты. Новенькие денежки. Свежее мясо. Не показывайте мне эти двадцатишестилетние типажи, которые продаются тут и там на голливудском бульваре. Марта нужны новые. А то, что нужно Марта, нужно и мне.
 Глик облизал тонкие губы, нервно кивнул, и заскользил пальцами по своим явно откуда-то пересаженными редким волосам с мелкими кудряшками. Сай отвернулся не из деликатности, но, скорее, из-за присущей ему слабости желудка. «Господи, откуда они пересажены? С его спины? Из-под мышек? С лобка? Почему бы этому типу не надеть шляпу, чтобы порядочных людей не тянуло рвать, когда они на него смотрят?» Все молчали, молодые калифорнийские дельцы смотрели на свои ноги, словно ответ заключен не у них в голове, а в промежности. Затем Мильтон прокашлялся.
 – Я думаю, это можно сделать, Сай.
 – Но не надо обращать внимание на это дерьмо! – рявкнул Ортис, смахивая рукой несколько десятков фотографий улыбающихся красоток 8 на 10. Этим жестом он пресекал многие надежды. Никто из дельцов не двинулся.
 Сай Ортис бесспорно был самым могущественным агентом Голливуда и одним из пяти самых могущественных людей шоу-индустрии. Он работал как зверь, до кровавого пота. Многие в Голливуде сделали бы все что он ни попросит, просто так, ради уважения. А теперь Ортис сидел перед компанией идиотов и даже предлагал им плату за помощь.
 – Вот видите, – продолжал он медленно, словно разговаривая со слегка неполноценными, – Марта Ди Геннаро никогда не работал для телевидения. Сейчас он собирается делать грандиозное шоу, создает нечто совершенно новое и называет это «спонтанным шоу». Телевидение дает ему карт-бланш.
 Лицо Ортиса покраснело, голос стал придушенным. Он устраивал дело между Ди Геннаро и телевидением, и это было беспрецедентно. Но Марта настаивал на полной секретности, так что, черт возьми, некому будет и восхититься работой Сая. Никто не оценит ее по-настоящему. Ортиса называют самым мощным человеком за кулисами Голливуда. С такими параноиками секретности, как Марта, он и будет за кулисами!
 Сай быстрым разочарованным взглядом окинул взволнованные лица.
 – Мы начинаем новое дело, понятно? Это значит, никаких острых орудий, никаких беженцев из Бадвейзера, никаких крыс-бюргеров из картин про всякую всячину. Речь идет о Марта Ди Геннаро, а не о Роджере Кормене. Марта нужна свежая кровь, и мы должны сделать нечто исключительное. Понимаете, о чем я говорю?
 Коротышке было трудно дышать, голос его почти срывался на визг. Господи, он задыхается! Ортис вытащил из кармана пиджака ингалятор и присосался к нему, как жадный младенец. Это не новый приступ астмы. Мадонна! Это давление! И запах долины сегодня не помогает. Ортис сердито подумал: «Город ангелов. Этакая дыра! При таком воздухе здесь мог бы работать только ангел смерти». Но здесь его бизнес, и Сай не стал бы самым влиятельным агентом Индустрии, если бы спокойно дышал воздухом в Скотсдейле, в Аризоне.
 «Это все дерьмовый Мильтон! – подумал Сай, глотая воздух. – Итак, новый проект Марта Ди Геннаро. Марта, пожалуй, самый престижный и богатый кинодиректор в Голливуде. Это класс и касса, и он настолько сумасшедший, что связывается с телевидением. Телевидение! Гетто индустрии развлечений, кишащее сюжетами и актерами, но Марта хотел этого. И эта сумасшедшая идея, хипповое свободное телешоу, с тремя девицами, скитающимися по Америке. Какого х…! Конечно, Марти – гений и самый могущественный клиент, но из-за этого приходится нервничать».
 – Марти говорил: я хочу быть свободным от сюжета. Никаких этих чертовых повестей и рассказов. Нужно забыть о темах, нужно что-то новое.
 «Новое, новое! Но почему не сказать: опасное, рискованное, убыточное».
 Если Ди Геннаро угодно спускать по-крупному за столами в Вегасе, Сай тут не причем. Но какого… Марти втягивает его в свои азартные игры? Талант? Таланты любят за…рать мозги.
 Что еще хуже, Марти не использовал клиентов Сая. Полная конюшня звезд, все желают путаться с телевидением и работать с Марта, а он отказывает. Есть полный набор для шоу, только делай дело и собирай проценты, а он говорит: «Хочу кого-нибудь нового». Охренеть можно от этого. Поэтому-то Ортис здесь, вместе с Вайнбергом и Гликом, сосет ингалятор и ожидает неоткрытой банки. «Если это быстро не устроится, Марти уйдет на сторону, и я потеряю контроль над Индустрией». Сама мысль о потере контроля заставила Сая сосать усерднее. Наконец дыхание успокоилось. Дельцы сидели как замороженные, бесполезные, как точки на мониторе. Ортис повернулся к Глику, который все еще нервно облизывал губы.
 – Мильтон, – сказал он, – эти девочки имеют огромное значение. Они должны быть на обложке «Ти Ви Гайд» и «Пиплз Тунайт», «Арсенио» и «Леттерман». Они должны войти в «Сатердэй найт лив», это для начала. Если все пойдет хорошо, вокруг них создастся о…енная индустрия. Поэтому они должны быть новыми и свежими. Никаких обнаженных из «Пентхауза», никаких отработанных сезонных девушек в Канкали, никакого порно, никаких агентов, чеков, никаких мужей, никаких проблем. Новизна и свежесть – вот что нам нужно. Так что, Мильт, не считай меня идиотом. Не надо мочиться на мою спину и говорить, что я вспотел. Дайте мне новые лица.
 Сай повернулся и пошел к двери, затем на минутку задержался в дверях.
 – И если ты этого не сделаешь, Мильт, то это сделает Пол Грассо. – Сай заметил, как передернулся при этих словах Глик, услышав имя экс-партнера, а теперь смертельного врага. – До четверга.
 – Я это сделаю! – заверил Мильтон уже вслед Саю.
 Когда Сай Ортис придирался к Глику, он уже не сомневался, что в ближайшее время будет атакован сам. А нападать будут Ле Мершан – глава телесети, Брайан О'Малли из «Банион-О'Малли» – крупнейшей в мире рекламной фирмы и Моника Фландерс со своим сыном. В их обществе он чувствовал себя самой маленькой рыбкой. Да, неприятно чувствовать себя рыбешкой в этом пруду. Здесь нет человека, чья сеть стоила бы меньше пятидесяти миллионов долларов. А Сай ничто так не уважал, как деньги. Мысль о грубой силе пятидесяти миллионов вызывала у него дрожь в коленях. Когда-нибудь такой капитал будет и у него, и тогда Ортис не станет связываться с этим дерьмом. Сай, как обычно, шел быстро, но, как ни странно, то же делали и другие. В отличие от шоу-бизнеса, большой бизнес привязан к дисциплине и графику. Сай, улыбаясь, пожимал протянутые руки. Никто не улыбнулся в ответ. Вот еще одно отличие.
 Встреча проходила в конференц-зале фирмы «Банион-О'Малли», и Сай представлял там своего клиента Ди Геннаро. Оба они решили, что так будет лучше. В конце концов сделка заключается, и это может надолго обрадовать и спонсора, и телесеть. Сегодня инициатива была у Сая. Наступил черед О'Малли. Сай чуть не ругнулся, садясь на свое место.
 – Ну, джентльмены и вы, мадам Фландерс, – начал Брайан О'Малли. Это был здоровый ирландец в отличном костюме от Сэвил Роу. А его подбородок был закамуфлирован рубашкой Турнбелл и Ассел. Моника Фландерс, виновница встречи, дама лет восьмидесяти, сделала разрешающий жест. О'Малли кивнул. – Думаю, вам понравиться то, что вы увидите.
 Моника Фландерс посмотрела на сына, – президента международной косметической фирмы. Тот кивнул. Ле Мершан, высокий мужик с большой головой и белыми волосами, прокашлялся. Сай полагал, что сегодняшняя встреча – простая формальность, что с фирмой «Фландерс» все в порядке, и Хайрам даст свою подпись. Но теперь увидел, что все покрыты испариной: а вдруг старая карга не одобрит сделку?
 – Итак, вы знаете данные демографии, – продолжал О'Малли. На стене за его спиной вдруг вспыхнул неоновый график, освещенный из невидимого источника. – Мы видим, что женский рынок становится все более фрагментарным, а самый большой сектор составляют женщины среднего возраста, к ним примыкают два подсектора: женщины в климаксе и старше и более молодые, до тридцати лет.
 О'Малли повернулся, чтобы посмотреть на график, и после этого сектор «климакс и старше» исчез.
 – Если не считать пожилых женщин, которые в большей степени ограничены в смысле покупательной способности или же которых исключают из числа потребителей болезнь и смерть, львиная доля приходится на два других сектора.
 Сай заметил, как Моника Фландерс вздрогнула, когда О'Малли упомянул о смерти. Тут заговорил ее сын:
 – Брайан, львиная доля совсем не обязательно означает самый большой кусок, и нам все это известно.
 – Да, но дело в том, что средний рынок отстает в отношении покупки косметики, хотя есть кое-какой прогресс с покупкой препаратов против старения. В то же время молодежный рынок просто не имеет такой же покупательной способности. Отсюда возникает необходимость узких целенаправленных и дорогостоящих телевизионных и печатных кампаний с целью увеличения продажной стоимости продукции.
 – Брайан, я напомню вам, что целенаправленные кампании вы уже устраивали нам более десяти лет назад, – проворчала Моника Фландерс.
 – И не без причины. Не было альтернативы. Но что если я вам скажу, что можно охватывать сорок-пятьдесят миллионов женщин молодежного и среднего рынка, неделю за неделей, и все через одну кампанию.
 Моника Фландерс нетерпеливо поморщилась:
 – Ну, тогда я скажу, что вы сошли с ума! Дочери не покупают такой же помады, как их матери.
 – А если я вам скажу, что они будут это делать?
 – Джентльмены, я старая женщина и знаю свой бизнес. Брайан, сколько видов помады производит «Ревлон»?
 Тот помедлил и пожал плечами.
 – Сто семьдесят! Бестселлер у них – «Вэйн виф эврисинг» (вино во всем). «Эсти» производит девяносто пять видов, у них бестселлер – «Старлит пинк», а раньше это были «Розвуд» и «Фростид эприкот», даже «Шанель» производит шестьдесят восемь цветов. Это потому, что рынок по своей природе разнообразен. И дочери не покупают помады, которой пользуются их матери. Моника встала:
 – Хайрам, не вызовешь ли машину?
 – Мама, пожалуйста, подожди еще минутку.
 Моника посмотрела на лысого толстого шестидесятидвухлетнего сына и передернула плечами. Ничего не сказав, она села.
 – Миссис Фландерс, представьте себе великолепное шоу – еженедельная телепрограмма, которая привлечет огромную женскую аудиторию – и юного, и среднего возраста. Что, если бы мы создали программу, учитывающую демографические гарантии обеих групп?
 – Если бы желания были лошадьми, большинство людей увязло бы в конском навозе, – ответила миссис Фландерс. – Молодежный рынок следит за молодыми людьми! А старший возраст ходит на неделе в кино – это или нечто сорокалетнее, или толстые домохозяйки.
 Она вздрогнула при мысли о Роз Энн Арнольд, когда ее аристократические плечи поднимаются к ушам, как края меховой накидки.
 – А что, если мы покажем шоу с привлекательными молодыми женщинами…
 – Этот возраст не будет его смотреть, – жестко отрезала Моника.
 – Ну, а если перенести их в шестидесятые, когда они сами были молодыми?
 Она некоторое время сидела молча и неподвижно. Около полувека Моника Фландерс продавала американским женщинам красоту. Она начала готовить кремы у себя на кухне, а сейчас контролировала примерно треть ежегодного шестимиллиардного рынка, и поэтому отлично знала, что будет работать, а что нет, и до сих пор лучше всех придумывала названия своей продукции.
 Тут впервые заговорил Ле Мершан. Его телесеть теряла в последние десять лет кабельную аудиторию, но он работал над программой ее возрождения. Ради этого Ле Мершан был готов на любые ставки. Во всяком случае, ему был нужен могущественный партнер. Хайрам уже в принципе согласился финансировать шоу, но Ле был достаточно умен, чтобы понять, что ему необходима поддержка Моники.
 – Моника, подумайте. Это отличная программа с молодыми красивыми девушками. Надо заставить женщин в возрасте вспомнить свою юность, а юных – пожелать красоты. Это должны быть особые, удивительные девушки, Моника.
 Старуха терпеть не могла ошибаться и богатство свое накопила отнюдь не глупостью. Она сидела, молчала и думала. И все присутствующие замерли. Прошла минута. Две. Три. Все молчали.
 – Это может сработать, – признала Моника, кивнув древней головой.
 Несмотря на искусство хирургов и опыт макияжа, Моника больше всего была похожа на маленькую крашеную обезьянку, вернее, на могущественную крашеную обезьянку. О'Малли улыбнулся, а Ле Мершан продолжал:
 – Речь идет об исключительном деле. Директором будет Ди Геннаро. За каждый эпизод – полтора миллиона. И новые таланты.
 – Сколько девушек?
 – Три. И они бродяжничают по стране.
 – Мне нужны блондинка, брюнетка и рыжая. С каждой – контракты на три года для печатной рекламы. Создаются новые модели. Мы не сможем платить больше пятисот тысяч по каждому контракту, но так как мы добавляем рекламу сигарет, то можно сказать, что с каждой – миллионная сделка. Дополнительно мы включим макияж и заботу о коже. Больше ничего! С камерой или без нее. И никакого бродяжничества. Это вздор. Посадите их на мотоциклы. Это сексуально. Кроме того, так мы получим мужскую аудиторию. Мы продадим им духи для их подружек к Рождеству.
 – Какие, мама? – спросил Хайрам.
 – Новые ароматы. По имени трех персонажей. Как там, к черту, их зовут?
 – Кара, Кримсон и Кловер. – отважился вступить Сай.
 – Замечательно, – усмехнулась Моника.
 – Но, мама! Стоимость! Создавая три новых запаха в год… Я не планировал.
 – Если у тебя нет времени, Хайрам, я сама это сделаю, – отрезала Моника.
 Ле Мершан улыбнулся.
 – Хотите посмотреть сценарий?
 – Покажите Хайраму. Я устала.
 Моника поднялась и стала выходить из-за стола. Ее морщинистая рука ухватилась за трость с золотым набалдашником. Какое-то время она стояла к ним спиной.
 – У нас есть право на инициативу. Никаких наркоманок и проституток. Нужны чистые. Достаньте их из Канады, если нужно. По-моему, там еще остались девственницы.
 Потом она развернула свой маленький зад, одетый в «Шанель», и вышла из комнаты.

 2

 После того как Джан извлекла из багажа свой единственный саквояж, она направилась к пункту проката машин. В кошельке у нее было немногим меньше шести тысяч долларов. «Конечно, надо рассчитывать на самую дешевую сделку», – подумала новоявленная красавица. В Нью-Йорке автомобиль – роскошь, но Джан знала, что в Лос-Анджелесе это необходимость. Она подошла к служащим за стойкой.
 – Позвольте вам помочь? – высокий седой мужчина в синем костюме попытался перехватить у Джан саквояж.
 – Спасибо, – сказала она, улыбка ее работала теперь безотказно.
 – Боб, – велел чиновник своему помощнику, – пропустите леди.
 – О, в этом нет необходимости. – Подражая даме, она играла, как Хепберн в «Завтраке у Тиффани». Впереди стояла какая-то женщина, также ожидавшая, когда ее обслужат. Она была коренаста, одета в серо-зеленый костюм четырнадцатого размера. Этот цвет ей явно не шел.
 – Чем могу вам помочь? – спросил мужчина за стойкой у Джан. Вторая женщина обиделась.
 – Я стою первая, – сказала она, очень неодобрительно посмотрев на Джан.
 – Совершенно верно, – согласилась Джан.
 Клерк заколебался и повернулся к недовольной женщине.
 – Есть ли у вас бронь? – спросил он.
 – Нет.
 – Тогда, боюсь, не смогу вам помочь. Мы не располагаем машинами, кроме как для клиентов с зарезервированной бронью.
 Женщина пошла к другой стойке. Тут, облегченно улыбаясь, клерк повернулся к Джан.
 – Чем могу служить? – спросил он.
 – Боюсь, что ничем, – ответила она. – Мне нужна была машина, но у меня тоже нет брони.
 – А какая машина? – поинтересовался клерк.
 – Самая дешевая, – ответила она.
 – Ну, для вас я, может быть, смогу найти что-нибудь специальное. На какой срок?
 – Лучше всего на две недели, – ответила Джан, и, хотя чувствовала себя неловко, вновь улыбнулась улыбкой Одри Хепберн.
 Гостиница «Упавшая звезда» имела только два преимущества: чистая комната и всего двести шестьдесят восемь долларов в неделю, плата вперед. Это была одна из тех конструкций, которые кажутся как бы брошенными около шоссе. Пожилая седоволосая женщина за столиком в фойе сказала Джан, что это не роскошное заведение, и действительно, так оно и оказалось. Комната Джан – номер 29 – десять на девять футов, с двумя кроватями, встроенной полкой вроде ночного столика и висящей на стене вешалкой имела еще телевизор, привинченный к висевшему на стене кронштейну. Была там еще ванна из стекловолокна, немногим больше, чем закрытый гроб. Но зато в номере было чисто, и на дверях двойной замок. Здесь, видимо, обслуживали по большей части туристов с семьями, но по ночам не было большого шума и драк. Кроме того, по соседству, в комнате номер 28, жил симпатичный длинноволосый блондин. Во всяком случае, могло быть хуже.
 Джан лежала на кровати, а на другой валялись «Дейли варьете», «Уикли варьете», «Голливуд рипортер» и другие издания. В руках у нее были ручка и записная книжка, купленные за доллар и двадцать девять центов у Джиффи Март. С одной стороны страницы девушка делала записи обо всех прослушиваниях и звонках, а с другой – свои комментарии. Странно было после стольких лет чтения объявлений сосредоточиться на заметках, касающихся молодых привлекательных инженю.
 Очень хотелось пить, но в гостинице не было даже автомата. Всего минута требовалась, чтобы пройти через стоянку в магазин услуг. Страница была уже почти полностью исписана, хотя Джан не ожидала особого толка от всех этих объявлений. Однако она аккуратно раскладывала карточки с соответствующими записями на обороте. В Нью-Йорке Джан истратила почти две тысячи из полученных денег на фотографа, который блестяще оправдал каждый цент. На фоне темных волос лицо ее выглядело просто замечательно, даже сейчас Джан с удивлением отмечала гипнотизирующее действие фотокарточек. Если не удастся завязать прямые контакты, то можно рассылать их повсюду. Она продолжала изучать «Голливуд рипортер». Там перечислялись рейтинги телевизионных шоу. Джан нашла «Президентские причуды» – это было шоу Нейла – и вздохнула. Она смотрела его несколько раз, но впечатление было жутковатое. Во всех крупных планах в глазах Нейла было отчаяние. По иронии судьбы он и Сэм оказались теми людьми, которых она здесь только и знала, но позвонить им невозможно, одному – потому что он ее любил, а другому – потому что не любил.
 Тут в дверь постучали, Джан спрыгнула с кровати и быстро посмотрела, на запоре ли ее дверь. Слава Богу, дверь была заперта. Джан медленно приоткрыла ее. Там, опираясь на стенку, стоял блондин из соседнего номера.
 – Привет! Я – Пит Уоррен, – сказал он. В руках у него была бутылка пива.
 – Хотите?
 – Нет, спасибо!
 Пит был похож на ребенка примерно двадцати двух лет, с красивыми зубами, которые можно увидеть только в Калифорнии.
 – Ладно, не стесняйтесь. Это лучшее пиво, – сказал он, вручил ей бутылку и повернулся: – Пока!
 У него были широкие плечи, а под майкой были видны мускулы спины.
 – Спасибо, – крикнула Джан ему в спину и закрыла дверь. Благодарно потягивая пиво, она подумала: «Интересно, а этот Пит Уоррен заметил бы Мери Джейн? Да нет, не заметил бы. Быть и молодой, и привлекательной достаточно, чтобы получить напрокат дешевый автомобиль и бесплатное пиво».
 Интересно, заметят ли ее голливудские агенты или ассистенты режиссеров во время прогулок? Глядя на карточки, Джан сама пожелала себе удачи.
 Если предыдущие два года, да и то, что было раньше, напоминало кошмар, то настоящее было похоже на сон. После темного Нью-Йорка постоянно освещенный солнцем Лос-Анджелес, напоминал Венецию. Но главная перемена произошла с ней – Джан выглядела высокой, стройной и совершенной, если не считать нескольких седых волос. Она чувствовала себя хорошо, просыпаясь и одеваясь, делая макияж, вообще, если не считать редкого зуда там, где были шрамы, все было прекрасно. И вселяло надежду.
 У нее установился определенный порядок дня. Каждое утро Джан ехала к колледжу и бегала по дорожке три мили, потом возвращалась в гостиницу, принимала душ, бросала в шейкер банан, обезжиренное молоко и пивную закваску и пила этот коктейль во время макияжа. Затем она одевалась и начинала заниматься тем, чем хотела. В час Джан обедала в открытом кафе «Димсан» или в «Чинчин», где был куриный салат. И в обоих местах она по обыкновению сидела в одиночестве не больше десяти минут. К ней довольно скоро подсаживались мужчины и предлагали заказать обед или приглашали на ужин, или пытались представить ее какому-нибудь агенту. Предлагали также показать колонию Малибу или часть своей анатомии. Надо сказать, что эти предложения поражали ее. Не то чтобы Джан была очень стыдливой, но к вниманию надо было привыкнуть. Она уже давно поняла, что внешность сильно влияет на ее жизнь. В прошлом она разрушила ее. Но молодость и привлекательность все значительно облегчают. В ближайшие десять лет Джан почти не придется есть и пить в одиночестве.
 Все, что было нужно – это найти толпу, сесть, выбрать какого-нибудь мужчину и смотреть на него, пока он не обернется. В восьми случаях из десяти достаточно было улыбнуться, чтобы к ней подошли. Красотка как бы говорила взглядом: «Вы знаете, о чем я думаю».
 И это срабатывало. В одном случае требовалась не улыбка, а серьезный взгляд. Джан стала выделять таких людей. Они обычно носили черное. Один из десяти вовсе не отвечал ей. Но Джан рассчитала, что в толпе всегда есть честные мужья. Она не воспринимала это как личную обиду. После голодных лет все это выглядело как праздник.
 Ее тело играло! Сколько времени прошло со времени знакомства с Сэмом? Ведь с тех пор ни один мужчина не касался ее. Пусть Джан и выглядела на двадцать четыре года, но на деле ей было тридцать шесть, и то, что говорили мужчины, почти вызывало у нее смех. Все они были продюсеры, друзья продюсеров, или занимались неизвестно чем «в независимой кинокомпании». Среди них не было электронщиков, страховых агентов или банковских служащих. Все были заняты в Индустрии. Джан болтала и кокетничала. В конце концов это хорошая репетиция. Только вот друзей у нее не появилось. Можно сказать, что пока не было ничего реального. А роль красавицы днем и особенно вечером трудно было играть. Ночью надо было отдыхать.
 Сосед Пит Уоррен продолжал заходить. Ему было двадцать четыре года, он был из Энсино и работал помощником оператора. Его отец был оператором и оставил ему профсоюзный билет. Пит был очень молод и по-калифорнийски весьма хорош собой. Он частенько заходил по вечерам и они пили пиво и смотрели телевизор. Пит жил здесь по субаренде до конца работы. С ним было легко, но как-то странно. Он ведь считал, что Джан его ровесница, и она не возражала. Но Джан порой не учитывала разницу между своим и его возрастом, между психологией Нью-Йорка и Калифорнии.
 Пит рассказал ей о театре Меллроуз – модной труппе в западном Голливуде. Его сестра работала там осветителем и могла бы организовать для Джан прослушивание. Джан изъявила желание. Итак, она проводила дни, гуляя, рассылая фотокарточки и молясь, чтобы ее заметили. Она действительно была представлена в театре Меллроуз, и вскоре последовал ответный звонок. Джан была занята в пивной рекламе, и снялась на «венецианском побережье». Это было уже кое-что.
 С Питом они подружились. По вечерам Джан рассказывала ему о своих приключениях. Парень был оптимистом. Он не сомневался, что Джан получит роль. И еще Пит был неназойлив, как другие мужчины.
 Однажды молодой человек попытался ее поцеловать, и Джан его оттолкнула. На следующий вечер Пит не пришел, и она очень жалела об этом. Джан вдруг почувствовала себя одинокой и с удовольствием вспоминала его сильные руки, сжимающие бутылку. Когда через два вечера Пит все-таки постучался в дверь, красавица улыбнулась ему одной из своих лучших улыбок.
 – Как дела? – спросил Пит.
 – Хорошо, – ответила она.
 Парень вошел с обязательной бутылкой пива и сел на край второй кровати.
 – Джан, можно вас кое о чем спросить? Она кивнула.
 – Хотите со мной спать? Джан улыбнулась:
 – Нет, друг мой!
 – Вы ни с кем не гуляете. Я вам не нравлюсь?
 – Нравитесь, Пит. Но не настолько, чтобы спать с вами.
 – А насколько я вам должен нравиться?
 Он не злился и не упорствовал. Он был просто удивлен. Джан засмеялась:
 – Точно не знаю.
 – Джан, вы мне на самом деле нравитесь. Давайте вместе поедем ко мне домой?
 – О, Пит, я вас едва знаю и вы меня не знаете!
 – Ну вот и будет случай узнать друг друга.
 Молодой человек встал и нежно обнял ее за плечи. Потом наклонился и поцеловал. Джан почувствовала, как забилось ее сердце. Пит снова поцеловал ее, и хотя Джан понимала, что не надо, но поцеловала его в ответ. Это было непреодолимо. Его тело под майкой было теплым и пахло молодостью. На мгновение Джан вспомнила о Сэме. Затем она позволила Питу нежно уложить ее на кровать.

 3

 Лайла с неделю дулась и зализывала раны, а потом опять обратилась к Робби. Было больше крика и споров, но все же общение наладилось.
 – Я никогда в жизни не переживала такого унижения, – вопила Лайла.
 – Да нет же, переживала, – сказал Робби. – Просто ты не хочешь вспоминать.
 Прекрасные глаза Лайлы сузились.
 – Я бы тебя убила! Ты выглядишь таким важным, уверенным, как будто знаешь людей. Как будто перед тобой открыты двери. Конечно! Этот Джордж Джнец! И выходная дверь Ары Сагарьяна! Это все, что ты в силах мне предложить.
 – Лайла, успокойся! Откуда я мог знать, что Ара собирается пригласить Терезу? Я не заставлял тебя врать. Вот с чего началось. Он, может быть, взял бы тебя, если бы ты не соврала. Я дал хороший совет.
 – Не тебе ругать меня! Это был твой план, и очень глупый. Моя мать – по-прежнему фаворитка Ары. А ты – жирный гомосексуалист, из бывших. Ты липнешь ко всем, кто был знаменитостью. Вроде моей мамаши. – Вдруг ей пришла в голову ужасная мысль. – Я знаю, вы с ней все еще видитесь.
 Лайла замолчала. А вдруг у Робби какие-то интриги с Кукольной Фавориткой! Вдруг они оба против нее. Лайла почувствовала, что ей плохо. Она ухватилась за край кофейного столика.
 – Лайла, я встречаюсь с твоей матерью, потому что мы друзья, и я ей нужен. И тебе я нужен.
 – Мне никто не нужен, – сплюнула Лайла.
 Тут вошел Кен, с болезненным выражением лица:
 – Да прекратите вы оба!
 – У меня новая идея, – сказал Робби, не обращая внимания на Кена. – Мы забыли об агентах. Мы зациклились на том, что тебе нужна роль. Тебе надо искать агентов. Даже – того же Ару.
 – Черт с ним. Когда-нибудь он будет ползать.
 – Разве что на той неделе. Сейчас он едва может двигаться, – пошутил Кен.
 Робби дернул плечом, словно Кен был назойливым насекомым.
 – Я хочу, чтобы Лайла начала карьеру на телевидении. Я верю, что нам удастся для нее кое-что подобрать. – Робби повернулся к любовнику. – Пусть она послушается меня, Кен. Так она получит больше пользы, но она твердит, что звезды не работают на телевидении. Как будто она звезда!
 Лайла уничтожающе взглянула на Робби. Чтобы рассеять тучу, Кен вмешался.
 – Почему нет, Лайла? Если Марти Ди Геннаро считает возможным работу с телевизионщиками, то и тебе можно.
 Лайла и Робби уставились на него.
 – Ди Геннаро там не работает, – сказала Лайла.
 – Теперь работает.
 – Марти Ди Геннаро – на телевидении? – спросил Робби. Кен кивнул.
 – Откуда ты знаешь? – спросила Лайла.
 – Разве ты не в курсе всего, что касается бизнеса? В интервью «Варьете» он сказал, что смотрит на телевидение как на новое средство. Он видит, что со времени кабельной революции телевидение больше волнует, чем кино, и дает больше творческих возможностей.
 – Почему один из кинодиректоров решил заняться телевидением? – спросила Лайла.
 – Бог его знает. Но это факт. А Ди Геннаро держит руку на пульсе Индустрии.
 – Господи, все бы я отдала, чтобы с ним работать, – сказала Лайла.
 – У него что, уже готово шоу? Сценарий, актеры? – спросил Робби.
 – Должно быть. Им нужны техники. Он обращался ко мне.
 – Марти Ди Геннаро обращался к тебе, приглашал работать на своем телешоу?
 – Ну, не он, Дино, его ассистент.
 – Это впечатляет, – заявил Робби.
 Он взглянул на Лайлу, мол, а я что говорил? И откинулся на диване, надвигая шляпу на глаза.
 – Мой случай, – сказал он. – Хотя я бывший гомосексуалист и не имею связей, у меня еще кое-что есть в запасе.
 Он помолчал. Затем пожалел ее.
 – Может быть, нам удастся тебя свести с ним через Пола Грассо. А может – через Дино или еще кого-нибудь из итальянцев. Еще я знаю секретаря у Целлеров. Они имеют дела с Ди Геннаро. Может быть, удастся что-нибудь с контрактом. И я однажды приятно проводил время с одним парнем в офисе у Ортиса. Он – партнер Марти. Может, удастся с ним это обговорить.
 Лайла хранила молчание. Что за хреновина! А может, телебизнес и правда поможет? Все зависит от того, как себя поставишь. Все бывает.
 – Боже, что бы я только не отдала, чтобы с ним работать, – повторила она.
 – Что за шоу? – спросил Робби.
 – О, это – секрет фирмы. Про каких-то трех девушек, которые путешествуют по Штатам.
 – Три девушки? – спросила Лайла, неизвестно почему вспомнив Тощую и Конфетку.
 Пол Грассо устало окинул взглядом ресторанчик. Директор все говорил. Та-та-та… Господи, хоть бы вернулось немое кино, лишь бы не слушать этого нытика еврейчика. Ну да, речь идет о разговорах внутри индустрии. Публика не должна их слышать. Он и сам бы заплатил, лишь бы не слушать… Он вздохнул. Не везет. Платят за то, чтобы слушать этого А. Джоэля Гроссмана, а зарабатывать надо.
 – Нам нужно что-то абсолютно свежее. Совершенно волнующее. Но не то, чего ожидают. Нужен взгляд, я бы сказал, видение, как бы это сказать… невинность, но знающая, чистота, понимающая порочность…
 Пол отвернулся. Как и всем, этому А.Дж. Гроссману нужны свежесть и красота, чтобы продавать свою продукцию. Почему бы так прямо не сказать? И почему это он А. Джоэль? И почему этот тип говорит с нажимом? Его голос при этом – как у какого-то е…иного гомосексуалиста. Все эти придурки коммерческие директора такие: не могут просто делать свою сраную работу, а должны делать вид, что это искусство. Как будто это так важно, если продаешь «бьюик» или крем для бритья или там джинсы, как сейчас. Господи, разве они не знают, что все это дерьмо… самые большие дела в Голливуде представлены директорами, вроде этого. Пол не мог смириться с тем, что он должен рекламировать какие-то вонючие бутерброды у Геллера.
 Господи, вся индустрия направляется такими еврейчиками. Шпильберг, Овиц, Целлер, Ортман, Эйприл Айронз, экс-партнер Пола, Мильтон Глик. Невозможно что-нибудь купить, заключить контракт, снять фильм, распродать без участия еврея.
 Ну, пусть он озлоблен. Но разве это не значит, что он может быть прав? Было когда-то время, когда он работал с Мильтоном, и сам был одним из участников. Тогда у них были большие замыслы, и снять новый фильм считалось настоящим делом! Но это в прошлом. Сошлись пути Мильта и этих его еврейчиков. В работе появились нервозность и азарт, словно он был нечестным игроком… Марка Грассо по-прежнему высоко ценилась в городе. Но он вытолкнул меня. А потом Мильтон и все они сомкнули ряды. Образовался клан.
 Конечно, Мильт гнилой и этот директорчик тоже, все они гнилые. Он не знал ни одного еврея, который мог бы делать тяжелую работу, кроме разве Джимми Каана, но это такой чудной, что он может быть не в счет. Пол оглянулся на директора, который все еще говорил.
 – …И вся компания основана на этом. Женская сущность! Нам надо продать это с большой чувствительностью. Здесь необходимо чувство ответственности. Имидж, даже, если хотите, больше чем имидж. Это обусловливает…
 Экое говно! Этот тип действительно сказал «обусловливает»? Он что, е…лся? Думает, что он какой-нибудь сэр Ральф Ричардсон в коммерции? Или хочет быть новым Шпильбергом? Проснись и нюхай кофе, дергунчик. Была возможность для одного тощего еврейского директора коммерческого телевидения стать гигантом, но место уже занято. Возвращайся к себе на Ямайку или с какого-то там еще х… востока ты приехал. Грассо видит, что все эти типы всегда хвастаются своим вкладом в науку и искусство. Какое дерьмо! Он вновь задумчиво занялся сэндвичем.
 – …Сублимационно. Ведь это поистине нечто большее, чем коммерция. Нам есть что сказать не только о продукции, но и о себе самих.
 Пол засунул в рот последний кусок сэндвича с пастрами и кивнул. Пускай себе этот дергунчик тарахтит. Но тот остановился. Он смотрел на Пола. Вот именно сейчас, когда у него полный рот пастрами и ржаного хлеба, этот жалкий малютка минетчик хочет, чтоб ему ответили. Пол резко глотнул. Господи! Острый край ржаной корки едва не задушил его. Глаза его увлажнились. А тот протянул руку и похлопал его по руке. Пол смог, однако, все проглотить. Господи, этот тип действительно гомосексуалист или что-то вроде? Полу была нужна работа, но не такая паршивая.
 – Благодарю вас за то, что вы разделяете мои взгляды. – Сказал директор. – Я действительно могу оценить подобную честную реакцию. Ведь вы еще способны плакать над тем, что другие сочтут ерундой.
 О чем там бормочет этот проклятый маленький ублюдок? Он что, действительно подумал, что я, Пол Грассо, плачу над его концепцией создания новых джинсов? Пол оглядел ресторан. Кто еще был свидетелем его унижения? Это слишком. Он глубоко вздохнул и встал. Если бы он не продул последние монетки на своем последнем празднестве, он послал бы этого А.Джоэля на… Это, конечно, его последний визит в Вегас. Безусловно. Он попытался улыбнуться директору.
 – Думаю, я знаю, чего вы ждете. Надо посмотреть на девчонку, – выдавил он.
 Пол Грассо посмотрел на послания, разбросанные на столе. В основном от кредиторов и угрожающее письмо от Эггса, «кредитора» со сломанными ногами. И еще одно – от Робби Лаймона. Интересно, чего нужно этой старой царице? Надо думать, внимания. А.Джоэль прокашлялся. Пол повернулся к грузной женщине в босоножках на высоких каблуках, которая стояла в дверях кабинета, нервно постукивая ногой.
 – Она там, – объяснила женщина Полу, жестом показав на ванную, и передернула плечами. Пол посмотрел вниз и заметил лакированный ноготь большого пальца ее ноги, а под желтым кончиком ногтя была каемка из грязи. Он вздрогнул. Экое свинство! Но тут он увидел девушку, и она ему понравилась. Может быть, это было решение проблем молодого Эйзенштейна. Он оглянулся на А.Джоэля.
 – Я думаю, она вам понравится. В ней есть что-то, что трудно определить.
 Конечно, лучший зад – и один из самых плоских животов в Лос-Анджелесе. Кроме того, пара острых титек. Лицо в порядке. Достаточно смазливо, чтобы выбрали королевой, но по здешним понятиям менее чем заурядное. Ну, для новой модели коммерческих джинсов зад сработает на продажу. И если принять во внимание всю эту рекламную мишуру, она будет очень хороша. Плохо, однако, что этой сучке только пятнадцать лет, а может, и меньше. Мать принесла свидетельство о рождении, но Пол уже вляпывался в такое дерьмо. Когда они подлетки, то возникают всякие проблемы с лос-анджелеским бюро благосостояния детей. Надо постараться найти наставника для двухдневной съемки. Ну, для подобной рекламы это стоит того. Все, что зависит от этого директора А.Джоэля, это все на нем. Также можно свалить на Бенни Эггса и несколько долларов положить в банк.
 Девушка вошла. Она опустила голову, но несмотря на эту паршивую позу, Пол смог разглядеть ее зад, длинные ноги и пару хороших сосудов. В талии она была восемнадцать дюймов, может быть, девятнадцать. И, конечно, ей нет еще пятнадцати. Господи, хотя бы четырнадцать исполнилось! Он посмотрел на своего клиента. Этот сосунок молчал и глазел. Грассо чуть улыбнулся. Ну, тут можно все-таки неплохо заработать. Нет, он не утратил своего чутья.
 – Могу я посмотреть в профиль? – спросил он.
 Девчонка медленно повернулась. Лицо ее заслоняли каштановые волосы, но видна была мягкая округлость ягодиц, подчеркнутая поджарость живота.
 – Итак, Адрианна, можно ли нам продолжить? Девушка только подняла голову.
 – Миссис Годовски, я хочу попросить Адрианну снять рубашку и брюки, – обратился он к матери.
 – Она сделает все, что вам от нее нужно, мистер Грассо. – ответила женщина спокойно и повернулась к девочке. – Ты слышала, что сказал этот человек, Адрианна?
 «Очень хорошо, очень по-матерински, миссис Годовски, – подумал Грассо, пока Адрианна расстегивала блузку. Она была голубой и дешевой с рядом рюшек на груди. Девчонка сбросила ее на пол. У нее был кружевной красный лифчик, подчеркивающий линию грудей, похожих на два грейпфрута на блюде. Грассо покосился на клиента. – Все идет хорошо».
 Девчонка отработанным движением сбросила туфли и взялась за застежку на белых джинсах. Она потянула за нее, и металлический звук был единственным в комнате. Она начала стаскивать их неуклюже, но застежка, наверное, зацепилась за трусики, так как они тоже слетели. От пояса она оказалась голой. Опершаяся одной рукой о ящик с карточками, она казалась невозмутимой и открытой. Прелести ее тела взметнулись белым фонтаном над джинсами, лежащими у ног. Ее зад не портили ни морщины, ни какие-нибудь пятна, так же как ее бедра и живот.
 Этому завидовали в Тенафли, Нью-Джерси. Четырнадцатые размеры мечтали быть похожими на это. На этом продавались джинсы. Девчонка прямо смотрела на двух мужчин. Пол Грассо выжидающе повернулся к директорчику.
 – Слишком много лет, – сказал Джоэль Гроссман.

 4

 Шарлин жонглировала тарелками, а другой рукой захватила кофейник. Она бросилась к стойке навстречу трем полисменам. Сердце ее колотилось.
 – О'кей, ребята! – сказала она сделанной жизнерадостностью. – Жареная картошка и пюре с луком, жареный цыпленок для вон того красавчика в углу.
 Она расставила тарелки и стала разливать кофе, пытаясь установить зрительный контакт. Парни начали расставлять перепутанные заказы, не поправляя ее. Шарлин надеялась, что Джек не заметил, что она опять перепутала. Ей всегда не везло со сторонами и направлениями.
 – Извините, ребята, – сказала она.
 Она боялась полиции. Она дребезжала, как фарфоровая чашка на полке.
 Молодой полисмен в углу, как она видела, глазел на нее. Она опустила голову, но знала это.
 – Не видел ли я тебя раньше? – спросил он. Она, стараясь успокоить дрожь в руках, наполнила последнюю чашку и пыталась быстро вытереть то, что пролила.
 – Конечно, видел – ведь я все время здесь, – пошутила она.
 – Нет, еще раньше, не здесь.
 Шарлин почувствовала, что бледнеет, но попробовала поднять глаза и осмелилась на него взглянуть. Теперь надо было схитрить, чтобы переключить его внимание.
 – Нет, красавчик, я так не думаю. Уж тебя бы я запомнила. Другой полицейский свистнул и переступил с ноги на ногу. Она хотела уйти, но фараон подошел и взял ее за руку.
 – Нет, я тебя видел раньше. Ты нравишься всем полисменам в стране.
 Шарлин почувствовала холод в руке. Она вырвала ее.
 – Я? – сказала она слабым голосом. – Боюсь, что ты меня с кем-то спутал.
 – Да нет, лапочка, я думаю о тебе все время. Как и другие наши парни в Бекерсфилде. Мы все тебя хотим.
 Двое других засмеялись.
 – Он в тебя влюбился, – сказал толстяк. – Разве ты не видишь?
 У Шарлин перехватило дыхание.
 – Ну ладно, ребята, ведь нас двое. Я люблю своего мужа, – сказала она и удалилась через вертящуюся дверь.
 Она прислонилась к грязной стене жаркой кухни. Карло, повар, уставился на нее, потом отвернулся. Она налила воды из-под крана и быстро выпила стакан. «Держись! – подумала она. – Забудь о Лэмсоне. Это было давно и далеко».
 Шарлин вновь вышла к стойке и подняла салфетку, чтобы вытереть пот, забыв, что подняв руки, она подняла также и выставила вперед и груди. Когда она опустила руки, то заметила, что на нее смотрит вошедший мужчина. О Господи, на сегодня хватит! Почему постоянно со мной связана какая-то тревога? Шарлин вздохнула, опустила глаза, взяла меню и пошла к нему. Она видела, что он продолжает наблюдать за ней. Но он не был похож на обычного посетителя. Около пятидесяти лет, маленькие глаза за толстыми стеклами очков, но выглядит не так, как обычно в этом возрасте. Редкие волосы гладко зачесаны назад. Густой загар. Белый пиджак свободно сидел поверх серой шелковой футболки, брюки тоже белые. Он не был похож на торговца или маклера. Шарлин не могла точно сказать, что это за человек, но это не был обычный бекерсфилдский шофер.
 – Меню?
 – Нет, спасибо, я знаю, чего я хочу. Яичница-болтунья. Хлеб не поджаривать, картошки не надо. Помидоры ломтиками, черный кофе.
 – Конечно, – сказала Шарлин и пошла на кухню передать заказ повару. Но она почувствовала, что все забыла. Пришлось вернуться. Он все еще смотрел на нее.
 – Какую вы сказали яичницу? – спросила она. С дрожью Шарлин услышала сзади вздох Джека. Господи Боже, прошу тебя! Сделай меня хорошей официанткой.
 Когда Шарлин поставила еду перед новым гостем, она, пользуясь передышкой во время обеда, решила заняться сахарницами. Этот тип ел быстро и попросил еще кофе. Пока Шарлин наливала его, она заметила, что он прочел имя на ее бирке.
 – Шарлин, – прочел он. – Хорошее имя! Вы актриса, Шарлин? Шарлин обернулась и рассмеялась:
 – Актриса! О нет, что вы! Я просто официантка. – Она поставила кофейники и продолжала: – Но однажды я работала на родео, на Юго-Западе. Там что-то вроде шоу-бизнеса. Кажется, так?
 Мужчина засмеялся, но беззлобно.
 – Ну, конечно, кажется, так. Но я хотел спросить: играли ли вы когда-нибудь на сцене?
 Она снова засмеялась, поворачиваясь в сторону кухни:
 – Да нет.
 – Никогда не снимались для рекламы, не участвовали в фильме?
 – Только мечтала.
 – И в журналах не было ваших фотографий?
 – Один мужик на родео как-то снимал меня, но карточку не прислал. Ничего такого никогда не было.
 – А вы хотели бы, Шарлин?
 Она помолчала. Ей не хотелось, чтобы Джек снова набросился на нее, что она болтает вместо того, чтобы работать, но этот малый был интересный. Он был какой-то другой и разговаривал по-другому. Тихо и веско, как богатый человек. Но все же нужна осторожность.
 – Что вы делаете в Бекерсфилде? – спросила она. – Ищете актрис?
 – Да, я занимался этим, но повредил машину. Теперь жду буксира. – Он обернулся, и она увидела белый «мерседес», стоящий в пыли. Дин, чтобы только дотронуться до него, не пожалеет десятка долларов. – Но сегодня у вас удачный день.
 – Да?
 – Меня зовут Мильтон Глик. Я подбираю актрис для телешоу. Я думаю, что вы подойдете на роль. Что скажете? – он ждал.
 Наверное, он думает что она глупее, чем Дин. Сейчас он скажет, что сделает ее богатой. Она спросила:
 – Сколько за это заплатят?
 Мильтон откинулся, но чуть не соскользнул со стула. Он, кажется, наслаждался сам собой.
 – Много, – ответил он. – Больше, чем вы можете подумать. Шарлин приблизилась к нему:
 – Что нужно, чтобы получить эту работу? – спросила она, слегка наклонив голову и скрестив руки на груди.
 – Ничего, – ответил он, отодвигаясь и вставая, чтобы расплатиться. – Всего лишь прийти на просмотр в офис на следующей неделе и побеседовать с несколькими людьми. – Он выложил деньги из кошелька на прилавок. – Никаких гарантий, но можно реально получить роль в телешоу.
 Он вручил Шарлин визитную карточку со словами:
 – Это надежное дело, Шарлин, и не надо беспокоиться. Она приняла карточку, сказав:
 – О'кей, мистер Глик. Если я решусь играть на телевидении, я вам позвоню.
 Она быстро отошла, так как хмурый Джек собирался поговорить с ней.
 – Сделайте это, Шарлин. – сказал Глик ей в спину, – и вы станете очень, очень богатой.

 5

 Джан выехала из гостиницы с помощью Пита. Правда, не в его город. Она нашла жилье совместное с двумя девушками. Переезд был трудным, и когда она добралась до своей новой кровати, которую установили, она благодарно упала на нее. Она спала одна, у Пита с утра была работа. Спала, как человек очень уставший.
 Джан открыла глаза и глядела на освещенный солнцем потолок и улыбалась. Да, это Калифорния! Новое место рядом с Меллроуз авеню. Тут вместе с ней живут еще две актрисы из труппы.
 Все вышло так легко, но очень странно. Все, кто рождаются на земле, с самого начала получают лицо, тело и имя. Она изменила все это, так никто прежде не делал. Это было болезненно, смело, опасно. Но это уже позади. Она улыбнулась и потянулась. Теперь все иначе. Не то что там волосы, лицо, тело, но все. Она просыпается с улыбкой на приятном лице. Она встала с постели. Одеваться было приятно. Все выглядит хорошо на девушке пяти-шести футов ростом и весом в сто двадцать один фунт. Джинсы скользнули по ее тонким длинным бедрам. Футболка хорошо подчеркивала круглые груди. Хорошо смотреться в зеркало, но лучше, когда смотрят на тебя. А на нее смотрели. Кажется, каждое ее движение производит на них впечатление. Покачивание головой, изгиб спины, потягивание. Весь этот язык тела она использовала в соревновании с другими привлекательными женщинами.
 Но теперь это происходило рефлекторно. Она сама не замечала, как скрещивала ноги, переставляла ступни, подчеркивала линию бедер или просто облизывала свои красивые теперь пухлые губы. Она знала, как играть роль секси. Она знала, что теперь это работает.
 Она также знала, что женщины следят за ней. Не так прямо, но не меньше, чем мужчины. Она стала участницей соревнования, а не наблюдательницей. Конечно, это представляет для них проблему, они искоса следят за ней. У кого лучше грудь, нос, волосы, ее оценивают, измеряют, взвешивают.
 Когда-то раньше Бетани просто как бы игнорировала ее. Или не замечала, или относилась дружелюбно, но во всяком случае, смотрела сверху вниз. Джан не возражала против того, чтобы сейчас некоторые женщины ненавидели ее просто за одно появление. Это было приятно, это было как признание.
 Ведь для женщины быть привлекательной – это настоящий ключ, способный открыть не меньше дверей, чем лампа Алладина или фонд Онассиса. Господи, возьмите бедную Кристину! Она подавлена своей жалостью и взглядом на этого своего отца и всех людей. Как жаль, что ей не встретился доктор Мур! Лучше всего, что прослушивание, устроенное сестрой Пита, вполне себя оправдало. Конечно, немного странно играть на сцене в Лос-Анджелесе, где кинокамера – королева. Но театр «Меллроуз» был достаточно модным, и там бывали агенты, директора картин, иногда – продюсеры и режиссеры. И что могло быть для нее лучше, чем голливудский дебют на сцене! Как будто нарочно.
 И она легко получила роль. Это была перекроенная версия «Кукольного дома». Персонажи были приспособлены для преуспевающего голливудского продюсера и его жены. Удивительно, но старая тема Ибсена о мужском господстве и женской зависимости до сих пор работала. Действительно грустно.
 По иронии судьбы она, женщина, никогда не имевшая роскоши, зависимости от мужчины, играла Нору. Ну, это роль, которая стоит любых усилий. Она была очень рада, что справилась с ней. Пусть платят всего 175 долларов в неделю, меньше, чем нью-йорскому безработному, но если ей повезет, можно обратить на себя внимание значимых людей.
 Джан встала, отбросив простыню. Она спала в длинной бесформенной хлопчатобумажной рубашке, а теперь надела белый купальный халат, которым пользовалась и как полотенцем. Что ей по-прежнему доставляло беспокойство – так это шрамы. Она не хотела их показывать и не любила смотреть на них сама. В душе она сразу становилась под воду, а в других случаях была одетой. Она продолжала принимать витамин Е и была рада, что никогда не было келлоидов. Но шрамы продолжали зудеть. Иногда ей казалось, что они светятся в темноте. С Питом она всегда была в темноте, а если ей захочется спать с другим мужчиной, то надо будет как-то преодолеть это препятствие. Но это вряд ли. Сейчас в свои тридцать шесть лет она вела себя, как подросток. Игра нравилась ей больше, чем результаты.
 Гектор, режиссер театра, был человек веселый и, к счастью, не проявлял к ней никакого интереса, кроме профессионального. Ему нравилась ее работа, а не внешность. Ее приняли сразу. Гектор был не гений, и слушать его не очень удачные указания было болезненно: она вспоминала Сэма.
 Ну, если говорить честно, она все время скучала по нему. Это было второе, что омрачало ее: воспоминания, как они гуляли вместе и что они делали, возвращались к ней, как бесконечная петля в голове. Хуже того, ведь теперь она была в Калифорнии, где бывал и он. И новые вещи заставляли тосковать о нем. Она покачала головой. «Вот апельсиновое дерево. Я стою рядом и могу сорвать апельсин прямо с ветки. Может быть, и Сэм сейчас стоит под апельсиновым деревом». Такие глупые мысли все время лезут в голову. Она была смешна самой себе. Конечно, и может быть, апельсин, тяжелый, как пушечное ядро, упадет ему на голову. Но все же ей не хватало его, и мысль о том, что они никогда не стояли вместе под апельсиновым деревом, вызывала слезы.
 – Господи, я – неисправимая мазохистка, – сказала она вслух.
 А эта мысль была самой тяжелой, даже думать об этом не хотелось. Если бы она тогда выглядела, как теперь, Сэм бы ее бросил? А если нет? Значит ли это, что он ее еще любит? И раз он ее бросил, значит ли это, что никогда не любил? А сейчас как бы она ему понравилась? Достаточно ли она красива, чтобы он перестал шляться и навсегда был удовлетворен? Узнает ли он ее?
 Ну, наконец, это просто смешно! Но эти мысли все возвращались. И одна еще, самая коварная – теперь, когда она нравится, когда Пит привязался к ней, когда мужчины улыбаются, а женщины завидуют, то им нравится Мери Джейн или Джан Мур? Если раньше ее никто не любил, то следует ли ей проявлять к кому-то взаимность? Она застонала и отогнала эти мысли. Она ведь получила то, что хотела, но и сейчас сумеет себя уничтожить!
 Она закончила одеваться и посмотрела на себя в зеркало. На нее смотрела эта новая, длинная, гибкая, совершенная женщина. У нее было достаточно понимания, чтобы знать, что она не умела одеваться. Да и откуда у нее были время и деньги, чтобы научиться этому? Гардероб состоял из трех пар слегка обрезанных «Левис», нескольких белых рубашек, пары свитеров и одного большого розового кашемирового свитера. Он и еще сапоги были ее единственной гордостью. Она купила пару высоких сапог из хорошей мягкой коричневой кожи, с трехдюймовыми каблуками. Когда она их надевала, то получалась хорошая высота и наклон. Она завязала пояс из дешевой коричневой кожи и все было готово. Конечно, не это нужно ей на самом деле. Но она носила это, стараясь, играя роль, выглядеть как можно лучше, – ведь она все время была на сцене. Она играла роль молоденькой хорошенькой девушки и не отступала от роли. Только по ночам после любви с Питом она расслаблялась, успокоившись в его объятиях перед сном. Их любовь была атлетической. Пит не знал тонкостей, присущих более старшим и опытным любовникам. Он набрасывался на нее и, кажется, не думал о том, что нужно женщине. Но он проделывал все это с энтузиазмом, после первого оргазма он быстро восстанавливался, и потом он занимался ей сколько ей было нужно. Она выжимала его. Тогда в темноте, чувствуя его прекрасное молодое тело, она удивлялась: что с нею произошло и куда делась несчастная Мери Джейн?
 А днем у нее не было для этого времени. Она делала лицо, с которым было бы легко работать, также и в театре, несколько больше макияжа для вечеров и праздников. Не то чтобы ей было куда пойти, она находила толпу в театре скучной и клановой. Но в конце концов они все лет на пятнадцать моложе, хотя бы она и была похожей на них, но она не была тем, чем казалась. Она видела, как хорошенькие девушки встречаются не с теми парнями, ставят не те цели и делают не то. Она узнала теперь то, что нужно было знать. Она поняла, пройдя сквозь все это дерьмо, на что способна тридцатишестилетняя женщина в овечьей шкуре.

 6

 Сэм оторвался от сценария на столе. Было темно. В Лос-Анджелесе сумерки быстро сгущаются и становятся фиолетовыми. Кажется, в этом здании свет был только у него.
 Сеймур Ле Вайн, один из прислужников Эйприл, предоставил ему офис и секретаршу Риту. Пока он работает над картиной, эта часть голливудских владений принадлежит ему. Он посмотрел на низкий потолок и белые деревянные стены. Когда-то здесь была писательская секция международной студии. Еще когда десятки писателей работали, чтобы выпустить три фильма в неделю. Кто работал здесь? Бенчли, Эйджи, может быть, Билл Фолкнер потягивал здесь виски? Интересно, что писали в этой комнате, и, между прочим, что он сам сможет здесь написать? Сэм покачал головой, пытаясь сосредоточиться. Примерно половина работы над первым фильмом, а он уже думает о новой работе. «Это какой-то бред», – подумал Сэм, но не волноваться не мог. Он уже представлял две пьесы Эйприл, но она, кажется, их не заметила. Сэм видел, что было с директором и продюсером здесь, в студии, когда кончилась их работа: они оставили свои офисы и личные стоянки, упаковались и уехали.
 Но Сэм не хотел уезжать. Уже почти два года он проталкивал «Джек, Джилл и компромисс» сквозь всю эту адскую кухню, и теперь ему хотелось стать частью этого города. Да и куда возвращаться? Воспоминания о Нью-Йорке, сером и холодном, вызывали у него самого неприятный холодок. Претензии труппы, мелкое производство вдали от Бродвея. Разве можно возвращаться к такой убогой жизни, часами корпеть в одиночестве в темной комнате? И о чем он будет писать? Историю голливудского неофита на пределе?
 Сэм Шилдз действительно был на пределе. Хотя он уже и заканчивал сценарий, хотя он делал все возможное, чтобы усвоить технику кинопродукции, это было так. И дело было не только в фильме. Женщины сводили его с ума.
 Он был не просто уязвим, он боялся, каждый раз просыпаясь в четвертом часу утра в холодном поту. Он вышел из бюджета и отставал от графика первую неделю. И Эйприл уже дважды набрасывалась на него.
 Ее первый сердитый звонок поразил его. Ведь они, хоть и недолго, были любовниками. Но он с начала репетиций начал спать с Крайстал. Когда позвонила Эйприл, он уже ждал сцены из-за этого.
 – Какого х… ты там делаешь? – холодно спросила его Эйприл.
 У Сэма наготове были извинения. У них с Эйприл не было обязательств, просто получилась какая-то реакция между ним и этой актрисой. Он виноват и хочет извиниться. Эйприл Айронз обижать не следовало. В конце концов у него были основания ее бояться.
 – Прошу прощения, я не хотел тебя обидеть, Эйприл, так получилось. – Даже сам он слышал, что все это звучало нелепо. Нужно постараться.
 – Какого хрена ты имеешь в виду? – спросила она.
 Неужели она об этом не знает? Быть того не может! Об этом, кажется, знали все, кроме мужа Крайстал, а Эйприл такого не пропускает. А если и пропустила, то Сеймур, конечно, передал. Официально он был ассоциативным продюсером, но скорее коллективным шпионом. Его отец был председателем интернациональной студии и боссом Эйприл. Она не могла не знать про Крайстал. Зачем бы она тогда звонила. Но, может быть, ей нужна исповедь? Некоторые женщины это любят.
 – Мы с Крайстал… Так получилось…
 – О Господи! Это? Да она спит со всеми директорами, кого это волнует? Но какого х… ты на целых два дня отстаешь от графика? Известно, сколько это стоит? Даже еще не начали снимать! Сеймур говорит, что мы задержимся не меньше чем на неделю!
 Сэм попытался исправить положение. Он сказал:
 – Это можно вычесть из моего жалованья.
 – Прекрасное предложение! Но это уже в два раза больше, чем жалованье. Разве неизвестно, сколько стоит день на студии? Эти профсоюзные сосунки съедят нас живьем, если мы позволим… никаких сверхурочных! И на кой черт нам нужно все это репетиционное время! Здесь не Бродвей!
 – Майк Николс всегда репетирует на площадке. И Крайстал как актрисе тоже нужно…
 – Ты, Сэм, не Майк Николс! А Крайстал – не актриса. Занимайся этим вонючим фильмом, ладно? – Она повесила трубку.
 С тех пор он стал бояться выходить из бюджета. Пусть он Майк Николе или нет, но Крайстал Плинем действительно не актриса. Эта звезда, которая, как Сэм начал понимать, была чем-то другим. Она на каждом шагу сопротивлялась, когда он пытался сделать из нее действительно актрису. Она хотела играть свою роль Джилл в полном голливудском макияже и с макияжем на руках, крупным планом. Она молила о роли, она дралась за нее, но она хотела изменить ее, превратив в некое подобие самой Крайстал.
 Но это действительно было опасно и могло принести им много трудностей. Только теперь, когда им было что терять, он ощутил парализующий страх неудачи. Крайстал и все прочие не были под контролем. Только в постели он мог подчинить ее, успокоить и уговорить бросить все это. Он держал ее в объятиях, ласкал ее и снова, и снова объяснял, как следует делать и какой большой актрисой она может стать. Ночь за ночью в кровати он убеждал ее быть актрисой, играть роль неудачницы, говорил, что у нее есть талант и так далее.
 А с утра на площадке ее парикмахер, гример и костюмер начинали все сначала. В виде, нужном для роли, она сниматься не хотела.
 – Господи! Я выгляжу как дерьмо! – говорила она, как зачарованная глядя в зеркало.
 – Ты выглядишь точно как Джилл, – говорил ей Сэм.
 – Я выгляжу старухой, – отвечала она.
 – Но это же прекрасно! Ты больная, ты одинокая, у тебя жизнь не получилась. Вот как ты выглядишь!
 – Надо попробовать парик. – Она касалась темных корней своих светлых волос. – Я знала, что с моими волосами не получится.
 – Крайстал, не надо парика. Все прекрасно. – Он брал ее лицо руками и заставлял отвернуться от зеркала. – Все действительно прекрасно. Ты ведь должна их всех разжалобить. Ты должна сыграть целую жизнь.
 – Правда? – Иногда, когда она так смотрела на него, он понимал, что перед ним просто маленькая девочка, которая всегда была хорошенькой и из этого исходила. Она понимала, что кроме этого ничего не может дать.
 – Правда, – отвечал он, стараясь не думать о потерянном получасе.
 Но когда Крайстал посмотрела первые снимки, произошел двухдневный кризис. Она так плакала, что еще целые сутки и даже еще целый день они не могли ничего снимать, потому что у нее распухли нос и глаза.
 – Господи! Я такая старая! Я такая страшная! – стонала она.
 – Ты выглядишь, как нормальная пожилая женщина, – объяснял ей Сэм, но она только продолжала плакать.
 – Но я же не пожилая, – хныкала она.
 – Не ты, а Джилл, – напоминал он.
 – Я так не могу. Это вонючая работа для Фара Фоссет, но я не хочу потратить свою карьеру на то, чтобы играть разбитых женщин в телефильмах, о Господи!
 Он успокаивал ее, он ласкал ее, и он придумал новые правила: никому не показывать того, что было снято, кроме него, Сеймура и директора картины. Он закрыл площадку. Он следил за бюджетом и дважды за ночь занимался любовью с Крайстал. Это был жесткий график, но он справлялся.
 И, несмотря на давление, на все проблемы, на страх, он все-таки чувствовал, что он у руля. Теперь он, наконец, увидел то, что будет волновать миллионы, а не сотни людей. И это будет долговечным, как кинопленка. До какой-то степени он даже становился бессмертным. Казалось, что Нью-Йорк далеко позади. Ему пока еще было неудобно из-за своего обещания вернуться, но мысль обо всем этом сброде актеров не вызывала эмоций. Он откладывал ответные звонки для Чака, пока звонки почти не перестали появляться. Может быть, они почувствуют себя преданными, скажут, что он их продал, но они неудачники, и он не собирался возвращаться к этому. Если бы у них была возможность, они бы тоже захватили это. Сейчас он стал игроком. Пока что у него есть офис в международной студии, у него есть секретарь и есть Крайстал Плинем, кинозвезда и любовница. Да, в это трудно поверить. Его раздражало все же, что она замужем, "но Крайстал объяснила, что этот брак – только одно название и что это никак не осложнит дела. Так же, как ее четырехлетняя дочка.
 Конечно, это значило, что ему пришлось избавиться от Бетани. Но это с самого начала было ошибкой. В конце концов он ничего ей не обещал, она смогла приехать в Лос-Анджелес, и у нее было где жить. Она даже получила небольшую бесконечную роль в «Хьюстоне» – одной из этих смертельно скучных мыльных опер. Ей не на что жаловаться. Хотя, конечно, она жаловалась. Они всегда жалуются.
 Исключением была Мери Джейн. Она вновь появилась перед его мысленным взором. С тех пор как он уехал из Нью-Йорка, чувство вины или что-то вроде не позволяло ему позвонить ей. Что прошло, то прошло, как говорил отец. Но и после всего этого, к его удивлению, он все еще вспоминал и скучал по ней. Они бы очень над многим посмеялись в Лос-Анджелесе. Кроме того, все остальные женщины, казалось, истощали его, только одна Мери Джейн наполняла его уверенностью и успокаивала его.
 Но вместе с тем он не мог общаться с ней сейчас, когда все это происходит с Крайстал. И так слишком много всего, тем более что это поглощает все время. Фильм и роль Крайстал были для него жизненно значимы, площадка, съемки, труппы составляли его мир. Во все месяцы подготовки и последние два месяца съемок он забыл обо всем остальном. Да, нагрузка велика, но он надеялся, что вознаграждение будет стоить того. Он добьется от Крайстал такого, что все будут удивляться. Ее имя обеспечит кассу, а его руководство сделает все остальное. Его работу заметят. И теперь, если останется время, чтобы писать, будет очень хорошо.

 7

 Джан ушла со сцены в театре «Меллроуз» после последнего вызова. Аплодисменты еще звучали у нее в ушах. Она готова была почти прыгать по сцене, и тут встретила руководителя постановки Беверли, который всучил ей газету.
 – Обозрение, страница 36. Читай и радуйся, Джан. Ты должна быть счастливой, как жаворонок.
 Она закрыла дверь гримерной и прислонилась к ней, пытаясь справиться с дыханием. Ей хотелось громко смеяться. Сегодня было пятнадцатое представление с Норой. И каждый раз число вызовов увеличивалось. Сегодня их было уже восемь. Восемь! И Джан была без ума от радости. Вот оно все, наконец! – говорила она себе. Аплодисменты, любовь и почтение публики. Конечно, это всего-навсего театр в западном Голливуде, и публика здесь не отличает Ибсена от Ионеску, но все же… Она едва сдерживала радостный крик.
 Она раздевалась, стоя перед большим зеркалом. Она вытянула руки вдоль бедер и поворачивалась так и эдак. Некогда маленькие, не стоящие груди, теперь были высокими. Соски поднимались к потолку. Странно думать, что была операция, которая создала ощущение остроты и подчеркнутой линии груди. Тут она взглянула на рубцы и быстро кинулась проверять, закрыта ли дверь. Она всегда проверяла, когда одевалась или раздевалась. Все было в порядке. Нельзя было допускать случайности.
 Линия надреза внизу живота уже начала тускнеть, превращаясь из темно-красной в светло-коричневую прямо над лобком. Но два рубца в центре груди от сосков до ребер были еще красными. Она каждый день мазала их витамином Е, но они выделялись. На эти линии трудно было смотреть, но когда она поднимала руки, то были виды также шрамы между локтями и под мышками. Также было и с теми, которые были с внутренней стороны бедер и под ягодицами. Никто, кроме Пита, не видел ее голой, а она по-прежнему настаивала на полной темноте.
 Доктор Мур говорил, что у нее хорошие ткани, и действительно, все надрезы быстро заживали, но ведь шрамы останутся навсегда. Они напоминали ей о Нью-Йорке и о ее прошлой жизни. Она их терпеть не могла.
 Она надела кимоно, приглушила реостат и стала изучать сама себя.
 – Ты красивая, – говорила она сама себе, – красивая и талантливая. – Да, так и есть. Она уселась в шезлонг, предназначенный только для звезд, и развернула газету, которую дал Беверли. Речь шла о театральной секции, и она сразу увидела обозрение Блицштейна. Он писал: «История театра «Меллроуз» во всяком случае есть история театра на западном побережье. И поскольку это не Лун-фонтан, не зимний сад на Бродвее, «Меллроуз» все-таки может похвастать известными успехами. И можно позавидовать открытию таланта, речь идет не просто об успехе – в этом западноамериканском театре. Вновь в этом театре смело взялись за современную версию «Кукольного дома», пьесы, не знающей равных. Но решил дело выбор главной роли. Джан Мур, самая подходящая актриса, и притом удивительно красивая. Как женщина Голливуда, сформированная стилем Беверли-Хиллз, но желающая освободиться от золотой клетки Лос-Анджелеса, она вызывает пафос и симпатию. При том, что она так хороша собой, а ее жизнь так удачлива. Это не так просто, но талант Мур побеждает трудности, и пусть постановка пьесы небезупречна, зато безупречна ее игра».
 Джан читала, и хотя это ревю было похоже на многие другие, она открыла рот. Правда, в других не говорилось так положительно о пьесе, но все соглашались, что Джан Мур – настоящий талант. Но это все-таки был автор «Лос-Анджелес Таймс». Это привлечет внимание Голливуда. В порыве чувств она смяла газету, но тут же старательно ее разгладила. Надо положить ее в тетрадь вырезок. Тут за шумом газеты ей послышался стук в дверь. Стучали тихо, но это ее озадачило. Она переоделась в платье и спросила:
 – Кто там?
 – Марти, – сказали в ответ. – Марти Ди Геннаро.
 Джан улыбнулась и стала открывать. Успех подействовал на нее, и иногда он играл с ней шутки.
 – Я не слыхала про Марти Ди… – она осеклась. В дверном проеме стоял низенький человечек. – Черт побери! Мистер Ди Геннаро! Простите! Я думала, кто-нибудь меня разыгрывает. Знаете, как это бывает, когда мы делаем хит? Ну, конечно, вы знаете. – Она чуть не захихикала. Кто же, если не Марти Ди Геннаро, знает подобные вещи!
 – Разрешите войти? – спросил он, а глаза его улыбались. Он выглядел как типичный нью-йоркский итальянец. Он вошел, уселся на стул и молча смотрел на нее. Джан, не зная, что сказать, тоже смотрела на него. Они молчали.
 – Мистер Ди Геннаро, прошу вас простить меня. Я чувствую себя как Фанни Брайс, когда она открыла дверь гримерной и увидела Арнштейна. У меня немного кружится голова. Может быть, хотите чего-нибудь выпить?
 – Нет, ничего, Джан. И, пожалуйста, называйте меня Марти. Я пришел увидеться с вами… У вас было сегодня замечательное представление. Я не хотел идти в ваш театр, меня притащили друзья. Знаете, бывает, друзья говорят: посмотри на такую-то, она великая, а потом разочаровываешься. – Он помолчал, глядя на нее темными проницательными глазами. Она даже подумала, что они похожи на рентген. Интересно, не видит ли он рубцов под одеждой. Директор улыбнулся.
 – Но сегодня я не был разочарован. Вы действительно талантливы, как об этом говорят. Я согласен с театральными критиками на сто процентов. Какое удовольствие видеть, как вы играете!
 Он встал, и Джан наконец заговорила.
 – Я прямо не знаю, что сказать. Да, конечно, спасибо вам, вы понимаете, что для меня это значит? Ведь ваше мнение я уважаю, как ничье. Если вы так говорите… Спасибо вам. – Она засмеялась, голос ее понизился и стал сверхсерьезным. – А вы действительно Марти Ди Геннаро? Или просто похожи на него? Это все не шутка?
 – Ну, кто там может быть на меня похож! – засмеялся он в дверях, почти уже покинув Джан. Но он задержался, полез в карман, вытащил карточку и дал ей. – Позвоните мне завтра. Мой личный номер на обороте. Я хочу работать с вами. – И он ушел.
 Джан постояла у открытой двери, а потом окликнула помощницу на сцене. – Эй, Сюзана! – А затем громко позвала сестру Питера и всех остальных. – Беверли и все, слушайте! – Несколько человек остановились, прекратив работу и глядя на нее. Мери объявила во всеуслышание: – Слушайте, – и она помахала визиткой, – Марти Ди Геннаро сейчас сказал, что хочет со мной работать!
 Беверли растерянно улыбнулся, повернувшись к остальным.
 – Кто же такой этот Марти Ди Геннаро?
 После спектакля Джан обычно оставалась вечером одна, и только пару раз была у Пита. Обычно они готовили пару буррито. Потом они пили пиво и занимались любовью. Его тело было сильным, лицо красивым, он сочетал страстность и нежность. В это время они никогда не разговаривали, и он не возражал против полной темноты. Если он и нащупал какие-то рубцы, то никогда об этом не говорил.
 Но в этот вечер после визита Марти она пригласила его на ужин. Она угощала.
 – В конце концов это в честь моего прослушивания.
 Они пошли в дешевое итальянское кафе на той же улице. В честь праздника она заказала бутылку «Чианти».
 – Что это такое! – спросил Пит.
 – Итальянское вино, – ответила она почти со вздохом. Ну, он молод и он калифорниец. Откуда ему знать о европейских винах? Но все же его юность и неопытность заставляли ее иногда чувствовать одиночество.
 – По-твоему, он об этом говорил серьезно? – спросила она, кокетничая но и действительно немного боясь. – Он действительно может дать мне роль?
 – Конечно, может, – ответил он.
 Его уверенность должна была подкрепить ее собственную. Она спросила:
 – А почему? – она хотела от него анализа ее сильных и слабых сторон, индустрии и особенно – Ди Геннаро.
 – Потому что ты такая хорошенькая, – просто сказал он. Она почувствовала, что настроение падает. Он не дал ей подтверждения.
 Они ужинали, и она пыталась поддержать разговор. Но она чувствовала, как волнение быстро истощается. Она пила «Чианти», рассерженная тем, что его рюмка была полной.
 – Тебе не нравится? – спросила она.
 – Не очень, – признался он.
 – О Господи, ну закажи «Корону». – Не удивительно, что она с ним никуда не ходила, подумала она. Он невыносим. Интересно, сколько еще будут продолжаться эти отношения. И еще сможет ли она обходиться без его успокаивающей физической силы. Она взглянула на него и спросила:
 – В чем дело?
 – Ни в чем, – ответил он, передернув плечами.
 – Ну так пойдем.
 – Все так, как говорила мне сестра. Ты достигнешь с моей помощью настоящего успеха, а потом меня бросишь.
 Ее уязвило это обвинение. Тем хуже, что она и действительно думала о чем-то подобном. Она всегда была лояльной, из тех, кого бросают, а не кто сам бросает. С удивлением она почувствовала слезы на глазах. Пит всегда был так добр к ней. И эти его опасения были признаком более глубокой страсти. Как милая большая собака, Пит принимал ее общество, а теперь он боялся, что его оставят.
 – Может быть, им потребуется оператор? – сказала она мягко. – Я могу поговорить с Марти, если он примет меня.
 – Да, он тебя примет. – Сказал Пит грустно, хотя улыбался. А его улыбка напомнила Джан, как улыбался Лэб или кто-то еще из медленных, но страстных юнцов.

 8

 Пол Грассо сидел у себя в конторе, погруженный в уныние. От неисправного кондиционера под пыльным окном внезапно повеяло ветерком, порыв воздуха перевернул листки настольного календаря на несколько месяцев назад. Это заставило Пола оторвать взгляд от потолка, на котором он искал пути решения своих проблем. Он отнял руки от затылка, перестал качаться на стуле и начал приводить календарь в порядок, радуясь хоть какому-то занятию. Но пустые листки глядели на него с укоризной, напоминая ему о том, что его беспокойство действительно не лишено оснований.
 Ничего! За целые месяцы ничего новенького. О'кей, если по-честному, то почти за год. Тридцать лет занятия этим бизнесом коту под хвост. Все зависит только от того, как ты провел свою последнюю сделку, а это было слишком давно. Черт, как он ненавидел Киноиндустрию!
 С ним это случалось в такие периоды, как сейчас, когда он, как самая ничтожная «мокрая спина» хватался за любую работу, просто чтобы удержаться на плаву. Конечно, так бывало не всегда. Он привык быть лучшим. Они с Мильтоном Гликом, его бывшим партнером, занимались распределением актеров для самых популярных телепередач, кинофильмов, да что угодно. Тогда и речи не было ни о каких дерьмовых рекламах, ни о каких кинодешевках. Тогда у него каждую ночь были разные девочки. Офис с прекрасным видом из окон. Апартаменты в Сэндс для преуспевающих дельцов, где он действительно мог расслабиться.
 Да, он, Пол Грассо, преуспевал. Купался в успехе. Черт, у него все было прекрасно. Было? Слово отрезвило его. Неужели он начал думать о себе в прошедшем времени? Боже правый, он не должен этому поддаваться. Потому что, несмотря на разрыв с Мильтоном, несмотря на свои теперешние никудышные дела, его песенка еще не спета. В тот день, когда Мильтон разругался с ним, он сказал, что ему еще придется вернуться к нему. Мильтон кричал, говорил, что он, Пол, не оставляет ему никакого выбора, но Пол был уверен, что Мильт вернется. Чтобы дело пошло, ему необходим именно я. Чтобы пошло действительно большое дело.
 – Подумаешь, проигрался, наделал долгов, – сказал он. – Брось. Не напрягайся, Мильт. Без меня ты пойдешь ко дну.
 Но Глик не пошел ко дну. Он выплыл благодаря толстяку Уэйнстайну, а теперь компания «Уэйнстайн энд Глик Кастинг инк.» – в первых рядах. Вам нужны актеры для качественного фильма – обращайтесь к «Уэйнстайну энд Глику». Это знали все на бульваре.
 Если вам нужно отснять дерьмовую рекламу джинсов, звоните Грассо, а потом можете послать его к черту. Кто пошел ко дну, так это Пол Грассо.
 Итак, он снова оказался без гроша. Теперь не то чтобы он совсем ничего не зарабатывал; это не так. Но то, что ему удавалось сделать, едва хватало на жизнь. И ему никак не удавалось заключить действительно выгодную сделку, как бывало раньше. Но скоро удача вернется к нему, говорил он себе, и тогда он откупится от Бенни Эггса и других акул и снова вернется в список главных компаний. Черт, ему непременно нужно подписать какой-нибудь необыкновенный контракт. Потому что, если узнают, что Пол Грассо терпит поражение, для него будет все кончено. Акулы соберутся на кровожадный пир. А он не может допустить этого. И не столько ради самого себя, сколько ради того, чтобы этот зануда Мильтон Глик не имел бы возможности посмеяться над Полом Грассо. Никто не смеялся над Полом Грассо.
 Позвонила секретарша и сообщила, что явилась Лайла Кайл.
 – Пусть подождет. – Вот как оно получается. То приходят с разными просьбами, то являются бездарные никчемные отпрыски кинозвезд в надежде получить малюсенькую роль, то режиссеры, рассчитывающие на дармовщинку.
 Теперь он должен тратить время и силы на девчонку Терезы О'Доннел. Что ж, он не мог разочаровать Робби Лаймона. У него с Терезой было о чем вспомнить.
 Кроме того, он бы не отказался взглянуть, что получилось из ребенка красавицы Терезы и шального киногероя Керри Кайла, снимавшегося в фильмах типа В – некоторые утверждали, что он был красивее Тайрона Лаузра и гораздо более элегантен.
 Он нажал кнопку вызова секретарши и велел ей проводить Лайлу к нему, напомнив девушке позвонить ему снова через пятнадцать минут. Этот порядок был ей знаком. Он решил, что пятнадцати минут хватит, чтобы не обидеть посетительницу. Черт побери, даже если бы девица оказалась Джулией Робертс, он ничего не смог бы ей предложить. Открылась дверь, вошла Лайла, и Пол не сразу смог подняться ей навстречу. Великий Боже! Какая красавица! Грудь на месте, ноги от ушей, водопад рыжих волос до самой задницы. И никакой неряшливости, небрежности, свойственной современной молодежи. Эта девушка была безукоризненно одета. Она была само совершенство, она сияла, как королева красоты.
 – Лайла. Лайла Кайл. Я не знал, что тебя так зовут. Я всегда думал, что тебя зовут О'Доннелл, пока Робертс наконец не сказал моей секретарше. Лайла Кайл. У меня нет слов. Ты действительно выросла. Сколько же теперь тебе лет? Двадцать один, два? – Он рассмеялся, потому что вопрос прозвучал нелепо. – Черт, ты просто красавица, Лайла.
 – Спасибо, Пол. Ты почти не изменился. Все так же куришь душистые сигары, немного располнел в талии, но все же еще мужчина хоть куда, – Лайла улыбнулась и сложила свои ножки в тонких чулках крест накрест.
 Ну-ка, ну-ка, ну-ка. Полегче на поворотах. Правда, вряд ли это поможет. Что же, придется убавить пыла, а то она еще нажалуется матери, что я приставал к ней.
 – Лайла, я был уверен, что ты будешь красивей, чем твои родители. И зови меня просто дядя Пол! – Черт, может и не стоило этого говорить… Никогда не знаешь, насколько осведомлены эти голливудские детки. Он подался вперед, поставил локти на стол. – Ты была очаровательным ребенком, но тебе недоставало роста, ты была слишком коротенькой, ну ты меня понимаешь. А сейчас, – он развел руками перед сидящим напротив очевидным фактом, – такая красавица, что с ума сойти.
 Он вспомнил о Керри Кайле, тоже безумном красавце, и снова улыбнулся, следя за тем, как Лайла воспринимает его комплименты. И глазом не моргнула. Вежливо выслушала, ей уже давно известны все эти песни. О'кей, перейдем к семейным темам.
 – Между прочим, как поживает твоя мать?
 – Я пришла сюда не для того, чтобы предаваться воспоминаниям, Пол. Ни я, ни ты этого не любим, поэтому я сразу перехожу к делу. У меня есть деловое предложение, которое будет полезным как для меня, так и для тебя.
 Он откинулся на спинку стула и снова зажег потухшую сигару, которая лежала на краю щербатой пепельницы фирмы «Стойбен». Рождественский подарок от Мильта. Ему нужно было какое-то действие, чтобы иметь возможность подумать минуту. Это не было похоже на обычный визит дитя Бел-Эйр, которое ищет работу. Она начиталась слишком много детективных романов. Кем она себя воображала, Мери Астор? Он выпустил клуб дыма и сказал:
 – О'кей, чем же ты можешь быть мне полезна?
 – Для начала сведи меня с Марти Ди Геннаро.
 Пол широко улыбнулся и сложил руки на животе. Все та же старая песня. Ему все стало ясно. Она или влюбилась, или хотела, чтобы Ди Геннаро сделал из нее звезду, или то и другое вместе.
 – А каким образом это должно помочь мне? Лайла подалась вперед со своего стула.
 – Марти Ди Геннаро собирается делать телевизионный сериал, и он ищет новых актрис. В старом стиле, которых еще никто не видел.
 Пол громко расхохотался.
 – Черт бы меня побрал, извини за грубость. Марти Ди Геннаро не делает телевизионных сериалов. – Последние два слова он произнес так, будто это было уличное ругательство. У девочки в голове опилки вместо мозгов.
 Ее лицо изменилось, как будто она прочитала его мысли.
 – Я не для того целых три недели добивалась этой встречи, чтобы Пол Грассо обращался со мной так, будто у меня вместо мозгов опилки. Если ты выслушаешь меня, может быть, узнаешь кое-что новенькое для себя – о'кей, дядя Пол? Марти Ди Геннаро собирается делать телевизионный сериал; у него есть сценарий, общая идея, структура, все – кроме актеров на главные роли. Я видела контракт. Ты мне не веришь?
 Он отрицательно покачал головой. В этом городе можно хранить тайну, но не столь важную. А это очень важная тайна. Девушка вспыхнула, нагнулась и стала копаться в своей большой кожаной сумке.
 – Вот, – она высыпала на стол бумаги… Выпрямившись, она стала ждать, пока Грассо посмотрит их.
 Это действительно был контракт. Он выглядел настоящим. Какая сделка! Пол понял, что теряет лицо, но она одержала верх. Черт, он годами раз в месяц играл с Марти в карты, а еще с Джонни и Джампом и другими ребятами-земляками. Они регулярно наведывались вместе в Вегас, хотя последний раз были там довольно давно. Имел ли контракт законную силу? И как она узнала о нем, в то время как ему самому не было ничего известно?
 – Если бы Марти решил заняться телевидением, он бы обратился ко мне, Лайла. Не может быть, чтобы кто-то другой занимался подбором актеров. Не может быть, чтобы я не знал, что он собирается делать. Он и я, мы слишком давно знаем друг друга.
 – Все правильно, Пол, кроме того, что Марти Ди Геннаро не смотрит в прошлое, он смотрит в будущее. Ему нужны три актрисы на главные роли. Новые лица. Все новое. – Она показала на стену, увешанную фотографиями актеров, в большинстве черно-белыми, которые получили роли через Грассо. Ни одна из этих фотографий не была свежее трехлетней давности. – С чего бы это Марти обращаться к тебе за актерами? Что ты можешь ему предложить? Разве он тебе обязан?
 Зазвенел звонок на столе, и Пол рявкнул в микрофон:
 – Прошу меня не беспокоить. – Он чувствовал, что у него сейчас крыша поедет. Или эта девчонка знала, о чем говорит, или она не в своем уме, да еще из него делает полного идиота. Она ждала, что он ей скажет, не сводя с него глаз. Нет, она в своем уме, решил он. – О'кей, если все это правда, и если я сведу тебя с Марти и ты ему понравишься и получишь роль, то как это поможет мне?
 – Сейчас, – продолжала Лайла, – твой старый приятель Мильтон Глик имеет исключительное право на подбор актеров для сериалов. Ортис делает их фотографии. В общем, прошел слух, что на прошлой неделе Уэйнберг и Глик ничего путного Ортису предложить не смогли, и тот рассвирепел. Он выбросил в мусор все описания, фотографии и видео. Дело запахло жареным. – Пол начинал видеть Лайлу в новом свете. Она оказалась пожестче, чем Мери Астор. А при упоминании имени Милтона Пол почувствовал, что его начинает пожирать медленный огонь.
 – Поэтому, – продолжала она, – они сейчас оказались по уши в собачьем дерьме, и если они не найдут вовремя каких-то новых девушек, они могут распрощаться с этим контрактом. Ты знаешь, что Сая Ортиса лучше не подводить, – Лайла картинно наморщилась, поддразнивая его. – Но ты, Пол, должен все это знать, не правда ли? Я хочу сказать, что ты был очень близок с Марти Ди Геннаро. – Лайла ждала, что он скажет.
 Мозг Грассо теперь заработал с большой скоростью. Она хотела жесткую игру? Он согласен. – Как же я сведу тебя с ним? Понимаешь, что каждый дальний родственник пытается познакомить Марти с той или иной девушкой. И что будет, если и я туда же? Ты совершенно очаровательна, Лайла, но Марти предлагают таких девушек пачками. Чем ты можешь поразить его?
 – Я прочитала все, что когда-либо было напечатано о Марти Ди Геннаро, гениальном режиссере. Он вырос в эпоху старых картин и старых кинозвезд. Ты знаешь о его личной коллекции самых первых фильмов, вошедших в классику? Это, возможно, самая лучшая коллекция в мире. А угадай, какой фильм его самый любимый?
 Пол пожал плечами, делая вид, что это не имеет значения, хотя прекрасно все понял. «Почему я не знаю, какой старый фильм Марти любит больше всех?» – подумал он.
 – «Рождение звезды», тебе о чем-то говорит это название? Точно. Она права. Марти говорил об этом фильме. Он очень любил этот первый большой успех Терезы О'Доннел. Да, теперь Пол вспомнил. Однажды Марти сказал, что смотрел «Рождение звезды» пятьдесят два раза, или назвал другую, но такую же безумную цифру. Из-за Терезы О'Доннел. Говорил, что она из самых последних прирожденных красавиц с талантом в Голливуде. Ну-ка, ну-ка, ну-ка. Пол никогда не прислушивался к трепу насчет киноискусства. Но Марти это любил. А тут, напротив него, сидела ее дочь – прирожденная красавица.
 Сейчас эта дочь встала и, перегнувшись через стол, смотрела на Пола сверху вниз.
 – Все, что мне нужно, это встретиться с ним за ужином. Провести всего один час. Сделай это, Пол. Ты же не подведешь?
 К Полу вернулось прежнее настроение. Удача сама плыла к нему в руки. Но я же мог сам подумать об этом, пронеслось у него в голове.
 – Я знакомлю тебя с Марти. Что дальше? Лайла заговорила терпеливым голосом.
 – Предоставь остальное мне, Пол. И поверь мне, когда мы это провернем, Марти будет очень благодарен, что ты сделал для него то, чего не смог сделать Мильтон. Очень благодарен. Сериал потребует много актеров. Еженедельные серии. По часу. Подумай об этом. – Пол подумал, провел языком по губам. – Позвони Марти Ди Геннаро, пригласи его на ужин, возьми меня в компанию. Одна просьба. Не говори ему, кто мои родители. Ни слова. Это мое условие.
 – Ты ненормальная? Это же твой козырь.
 – Послушай меня: даже не заикайся о том, как меня зовут. Я должна быть просто женщиной, с которой ты встречаешься. Скажи ему, что я терпеть не могу говорить о бизнесе, что ты хочешь всего лишь переспать со мной. Просто я очередная девочка с Беверли-Хиллз, которой надоели все дела. Никаких честолюбивых мыслей, ни таланта, ни иллюзий. Понял?
 – Понял, но зачем все это?
 – Это нужно для того, чтобы Марти сам открыл меня. Если он подумает, что ты хочешь познакомить меня с ним, или же выполняешь мое желание, он и не посмотрит на меня. Ты взял меня с собой только потому, что имеешь на меня виды. А ничего не получается. О'кей?
 – Понятно. О'кей.
 Она направилась к двери, но остановилась и вернулась к Полу, который все еще сидел за столом. Она нагнулась и поцеловала его в макушку, потом снова пошла к двери. Открывая ее, она сказала:
 – Пол, никто уже не увешивает стены фотографиями. Они выдают тебя. Избавься от них. У тебя появился еще один шанс.
 Несколько минут Пол неподвижно смотрел на закрывшуюся дверь, потом на телефон. Пусть будет так, сказал он себе. Черт, пусть так и будет, приказал он себе и снял трубку. Он набрал номер Марти Ди Геннаро по памяти.

 9

 Шарлин лежала на скомканной постели, прислушиваясь к дыханию спящего Дина. Обычно, когда сон не шел к ней, его близкое присутствие успокаивало ее, но в эту ночь он безумно раздражал ее. Она не хотела включать свет. Когда она сделала это вчера утром, она увидела разбегавшихся по углам тараканов. Ей хотелось, чтобы утро никогда не наступило. Сквозь прорехи в дырявом навесе пробивался красный неоновый свет от рекламы мотеля. Шарлин знала, что скоро его сменит красный свет зари, зари еще одного тоскливого дня.
 Она встала с кровати и на цыпочках прошла в ванную, закрыла дверь и села на крышку унитаза. В нос бросился запах плесени, поэтому она вытряхнула сигаретку из пачки, лежащей на зеркальной полочке, закурила и, прислонившись к стене, выпустила длинный белый дымок. Какая вонючка этот Джек, подумала она. За что он уволил меня? Конечно, я не такая опытная официантка, как Тельма, но он не дал мне возможности научиться. Господи, я проработала всего один месяц.
 Она знала, что это дело рук Тельмы. Джек проговорился. Шарлин вздохнула. Женщины ненавидели ее, как бы хорошо она к ним не относилась. Она хорошо относилась к Тельме. Но это не помогло. Она испугалась, что я отобью ее жирного мужа. Шарлин поражалась этому. Если бы только Тельма знала, какое тошнотворное впечатление производил на нее Джек. Но если бы она призналась в этом Тельме, та бы обиделась на нее. Шарлин вздохнула, еще раз затянулась сигаретой и закашлялась. Она не умеет курить по-настоящему. Она купила сигареты только потому, что нервничала, а мама всегда говорила, что курево успокаивает. Во всяком случае Шарлин от них тошнило.
 Они с Дином мотались по стране за родео. Дин прекрасно работал с животными и с машинами, но когда к ней начинали приставать парни – а они всегда приставали, – Дин ввязывался в драки. Поэтому им приходилось срываться с места. Она подрабатывала в закусочных, а однажды, больше месяца, они сели на такую мель, что жили только с доходов от своей машины. Они измучились, изголодались и заросли грязью, когда она нашла работу у Джека, а сейчас пришлось потерять и это. Она еще раз затянулась сигаретой и закашлялась.
 Ну, довольно; так что же ей теперь делать? Работы нет, Дин зарабатывает два восемьдесят пять в час на бензоколонке. Господи, укажи мне путь. Шарлин курила и смотрела в потолок.
 Как-то неуважительно обращаться к Богу и курить в одно и то же время, подумала Шарлин, поэтому она тщательно загасила сигарету, бросила ее в открытый бачок и опустилась на колени на грязный линолеум, положив голову на крышку унитаза.
 Господи, я знаю, что мы нагрешили, и я знаю, что ты наказываешь нас, начала она. Но, пожалуйста, дорогой Иисус, я так устала. Я так устала от грязи, устала от переездов, устала от старой одежды, устала от страхов, устала от скверных мотелей, от драных полотенец, жирной еды.
 Слезы начали появляться на нижних веках ее прекрасных лазурных глаз и скатываться по нежным щекам, вдоль милого носика и собираться на розовой пухлой верхней губе. Она по-детски слизала их и продолжала.
 О, прошу тебя, дорогой Иисус. Укажи мне путь. Она достала Библию матери, которую держала в ящичке для лекарств, и снова уселась на унитазе с книгой на коленях. Я открою ее и узнаю, что мне делать, сказал она себе. Тыльной стороной ладони она вытерла лицо, шмыгнула носом и глубоко вздохнула.
 Быстрым движением она заложила ногтем святую книгу и открыла ее наугад. Она развернулась на Новом завете, первой странице книги Деяний.
 Она уставилась на напечатанное большими буквами заглавие. Деяния. Действовать. Она посмотрела на тонкий облупленный потолок ванной.
 Что сказал этот тип Мильтон на прошлой неделе? Что я могла бы получить работу на ТВ и хорошо заработать? Но этого не может быть. Она встала и тихонько прошла к туалетному столику ванной комнаты, взяла свою соломенную сумочку и вернулась снова на унитаз. Как следует порывшись в ней, она нашла обрывок бумаги, который искала. «Мильтон Глик, компания «Уэйнстайн энд Глик Кастинг», 25550, бульвар Ла Сьенега, Голливуд, Калифорния».
 – Пути господни неисповедимы, – пробормотала она.
 Поездка из Бекерсфилда в Лос-Анджелес оказалась для Шарлин далеко не приятной. Кондиционер воздуха в их «датсуне» барахлил, раза два они сбивались с дороги. Когда она позвонила, мистер Глик рассказал, как ехать, дал ей адрес, но это не помогло, потому что она никогда не разбиралась как следует в карте. Кроме того, Лос-Анджелес оказался гораздо больше и оживленнее, чем Бекерсфилд.
 Они запутались в районе города, который выглядел не слишком привлекательно. Когда наконец они выбрались на Ла Сьенегу, она вздохнула с облегчением. Она постаралась приодеться – неплохая юбка от Дж. С.Пенни, новая голубая блузка с белым кружевом и серебряными блестками на манжетах и воротничке. На ней были старые белые лодочки, но она затерла трещины кремом для обуви, которым пользовалась, когда работала официанткой у Джека. Она думала, что выглядит хорошо, но когда вышла из машины, то чуть не заплакала. Юбка вся измялась, и ее невозможно было расправить, блузка потемнела на спине и подмышками. Лицо раскраснелось от жары, волосы развились от влажности.
 – Дин, подожди меня здесь, о'кей?
 – Конечно, Шарлин. Ты надеешься получить работу? – Что если этот тип обманул ее? Что если он заманивал ее, чтобы изнасиловать? Дрожащими руками она захлопнула дверцу машины и посмотрела на Дина:
 – Надеюсь, милый.
 Она пошла ко входу в офис. Он выглядел большим, новым, с мраморными полами и сверкающим металлом, которым было облицовано все, что не было стеклом и зеркалом. Прохладный воздух овеял ее, когда она проходила через вращающиеся двери. Она почувствовала как покрывается «гусиной кожей». Да, она волновалась. Что делать, если она не получит работу? Она зажала в руках лакированную сумочку. У нее было всего семьдесят шесть долларов и немного мелочи, оставшейся от чаевых.
 Что если мистер Глик не отличался от других мужчин? Так же, как они, подкатывался к ней и напрашивался на неприятности? Она вспомнила, о чем предупреждал ее Доуб. Войдя в лифт, нажав кнопку двадцатого этажа, она молилась богу, чтобы предложение оказалось честным.
 – Какому святому я должен молиться, чтобы добиться от тебя честной работы? – спрашивал Сай Ортис Мильтона Глика.
 – Сай, я уверен, девушка тебе понравится.
 – Дай Бог. И дай Бог, чтобы она понравилась Марти. А если нет, тогда он берет ту стерву из Нью-Йорка, и удача тебе больше никогда не улыбнется. – Сай был вне себя от того, что Марти подумывал о том, чтобы взять Бетани Лейк, ничтожество с восточного побережья. Ее представляла Джуди Пристли, так что Сай оставался в стороне. А если он останется в стороне, то и Мильтону этого не избежать. Это он ему может гарантировать.
 В некоторых случаях отчаяние может изменять способность к восприятию. Даже если бы Шарлин Смит и не была бы самой красивой молодой женщиной на Земле, именно такой ее восприняли бы эти два отчаявшихся человека. Но когда ее провели в конференц-зал, никогда еще она не выглядела более привлекательно. Дешевая одежда, спутанные волосы, вспыхнувшее лицо, все это только усиливало впечатление неотразимой свежести и чувственности.
 – Мистер Глик? – спросила она. – Вы меня помните? Шарлин, из Бекерсфилда.
 – Но не родом из Бекерсфилда, – сказал Сай Ортис. – Если только ваш акцент не искусственный.
 – Разве у меня есть акцент? – Мужчины рассмеялись. Ну, может, это и к лучшему.
 – Волосы настоящие? – спросил Ортис, произнеся слово волосы на ее манер.
 – Простите?
 Сай Ортис встал и подошел к ней. Поскольку сесть ей никто не предложил, она так и стояла. Сай обошел вокруг девушки и глянул на Мильтона.
 – Совершенно светлая блондинка. Некрашеная. Монике Фландерс она понравится. Ну, по крайней мере есть надежда, – сказал он Мильтону. – Волосы. Это ваши волосы, Шарлин из Бекерсфилда?
 – Да, конечно, мои волосы. – Только она произнесла слово «волосы» по-своему.
 – Покажи ей сценарий, – к радости Мильтона попросил Ортис. Мильтон дал девушке голубую папку, показал, где читать.
 – Попробуем несколько строчек, о'кей? Вы читаете роль Кловер.
 – О'кей, – согласилась Шарлин, что на их слух прозвучало, как «оу кай».
 Милтон прочел свою часть, затем Шарлин неуверенно одолела свою. Потом Мильтон прочел еще раз.
 Сай почти не слушал. Ему было известно, что Марти первейшее значение придавал внешнему виду, а здесь внешний вид был в порядке. Пользовалось ли это существо косметикой? Но это не имеет значения. Он видел, что если бы они пожелали, она намазала бы свою задницу губной помадой, только бы им понравиться. Он смог бы подписать контракт с Фландер и, возможно, договориться с ней на сумму меньше ста тысяч долларов. Возможно, он сможет взять с нее такую же сумму как гонорар за находку.
 Взволнованный, но слишком опытный, чтобы показывать свое волнение, Сай снял телефонную трубку и набрал несколько цифр. Ничего не выражающим взглядом он уставился в пространство пока слушал, пока поднимут трубку телефона, установленного в машине. Он сказал «хелло», потом нажал кнопку громкоговорителя и положил трубку.
 – Марти?
 – Да, Сай?
 – Марти, не хочешь ли ты поздороваться с твоей новой Кловер?
 – Конечно.
 Сай сделал знак рукой, чтобы Шарлин подошла.
 – Скажите «хелло» мистеру Ди Геннаро, – велел он.
 – Хелло, мистер Ди Геннаро.
 Марти фыркнул, этот звук сопровождался потрескиванием на линии.
 – Откуда взялась эта куриная лепешка? – спросил он.
 – Из уст самой красивой девушки, какой ты еще не видел. – Вдруг у него мелькнула страшная мысль. Не попались ли они на приманку? Алчный родитель мог пойти на все ради контракта. – Madre di Dios! Он повернулся к Шарлин. – Сколько вам лет?
 – Девятнадцать, – сказала она, но все трое мужчин услыхали «дейвятнадцать». В громкоговорителе раздался смех Марти.
 – Вы меня дурачите.
 – Приезжай сюда и посмотри сам, – сказал Сай. – Пусть она сама тебя дурачит. – Впервые за этот месяц Мильтон Глик улыбнулся.
 – Сай, я убью тебя своими руками, если понапрасну в это время буду гнать машину, – пригрозил Марти.
 – Не понапрасну, – пообещал Сай.
 Целый час они читали с ней текст. Шарлин начала волноваться насчет Дина, но не смела спросить у них, можно ли ей уйти. Они задавали ей вопросы о том, какой у нее адрес, как долго она живет в Бекерсфилде, откуда она родом, есть ли у нее рекомендации, замужем ли она. И еще кучу вопросов. Она стояла в своих дешевых туфлях на высоких каблуках уже больше часа. У нее болели икры.
 – Можно ли мне сесть? – наконец попросила она.
 – Конечно, – сказал Мильтон Глик.
 До Сая Ортиса дошло, что девушка до сих пор боялась попросить разрешения сесть. Он глубоко вздохнул.
 – Мильтон, – сказал Сай, – она совершенство.
 К тому времени, когда приехал третий, Шарлин совсем измучилась. Она робела спросить, дадут ли ей работу, сколько будут платить, и займет ли это времени больше, чем одна-две недели. Она читала текст, как ее научили, старалась не сбиться из-за мистера Ди Геннаро, который так и крутился вокруг нее, то подходил совсем близко, то отступал подальше, иногда садился на корточки, а один раз даже придвинул стул, прыгнул на него и стал смотреть на нее сверху вниз.
 – Невероятно, – наконец сказал он. – Она хороша в любом ракурсе. С какой стороны ни целься.
 Шарлин, услыхав последнее слово, сделала шаг назад. А вдруг эти типы гангстеры? В конце концов «Ди Геннаро» очень подходило к какому-нибудь мафиози. Она провела языком по губам, собралась с храбростью и наконец спросила:
 – Так вы берете меня на работу или нет?
 – О, да, вы получите работу. Я не сомневаюсь в этом, – сказал мистер Ди Геннаро.

 10

 К этому времени вы, наверное, забыли Нейла Морелли? Почему бы и нет? Ведь сделали же это несколько миллионов людей, которые в свое время настраивали свои телевизоры на «Президентские причуды», где он играл главную роль.
 Я – Лаура Ричи – брала интервью у Нейла задолго до того, как это шоу выдохлось. Он был на вершине успеха и вел себя необыкновенно самоуверенно. Он говорил о том, как он «собирается дать под зад Синфилду», у него была самая дорогая машина, у него был роман с партнершей, секс-бомбой блондинкой, с которой нужно было репетировать каждую реплику. Картина была неприглядная.
 Не то чтобы замысел всего шоу страдал от недостатка юмора. Юмора хватало. Речь шла о полоумном астрологе, который втерся в доверие президента и был назначен на созданный для него пост министра астрологии. Шоу «Президентские причуды» могло действительно быть первоклассным, если бы сценаристы были способны придумывать шутки. Но они не были на это способны. Что можно ожидать от тех, в чьи литературные подвиги вошел «Начальник Чарльз»? Нейл знал, что у него бы лучше получилось. Да и на самом деле, у него получилось лучше, только никто не захотел прочитать, что он предлагал изменить, тем более признать, что текст не работал. Этот сценарий состряпали литературные поденщики из группы Ортиса, неудачники, опустившиеся люди и бездельники. Но ведь Ортис представлял и его самого. Тогда в чем же проблема, черт возьми?
 Нейл отвернулся от перил и упал в шезлонг. Чертов продюсер тоже спятил, думал он. Через голову директора Нейл обратился к нему и показал свои предложения, как изменить сценарий. О'кей, может быть, это было не совсем дипломатично. Может, он слишком навязывал свое мнение, не пользующееся большим весом, но тип явно переиграл.
 – Убирайся к чертовой матери из моего кабинета, – заорал Ленни, швыряя в него сценарием. – Можешь сегодня не являться, – вопил он. – Я принимаю здесь решения, а не ты. Таких, как ты, пруд пруди, и если ты не в состоянии выполнять то, что тебе велено сегодня, можешь завтра не приходить.
 Это его не на шутку испугало. Он был в этом поганом шоу все-таки звездой. Тогда где же было соответствующее обращение с ним? Он думал, что наконец-то чего-то добился, что достиг той высоты, где можно рассчитывать на уважительное отношение. На некоторую власть. Опять ошибся, дурная башка. Когда он выезжал с площадки, ему стало холодно от мысли, что он не сможет вернуться обратно. Ведь он приехал сюда, завоевал Голливуд, сжег все мосты. Потерять все это было нельзя.
 Но сценарий был никудышным, а роль Президента совсем пустой, а другую главную роль – Первой леди – дали тупой шлюхе, которая получила ее через постель. Если у нее не получится в этом шоу, она раздобудет другую роль таким же способом. А что же он? Куда ему деваться? И похоже на то, что до конца сезона ему ничего не светило.
 Нейл понимал, что для него наступило время решать – продолжать с этим делом или покончить раз и навсегда. Может, ему не следовало орать, как сумасшедшему на секретаршу Сая Ортиса; может, ему стоило еще поговорить с тем типом, мини-агентом в офисе Сая, Брэдом, Тедом, Тоддом или Тодом, который вел его дела. Но этот тип был всего лишь еще одним ничего не знающим, ничего не делающим хлыщом в костюме от Армани, который специализировался на затаскивание в постель дур, толпившихся у его двери.
 В своей колонке я немного коснулась его неприятностей. Но, что же, здесь не было ничего нового. Каждый год выпускается более четырехсот постановок. Из них в серии идут десятка два. В свою очередь из них только одна или две выдерживают более года. Не густо. Нейл просто попал в эту статистику.
 Коварная штука – перемены в жизни. Не всякие перемены, конечно. Давайте смотреть правде в глаза, не слишком трудно привыкнуть Жить в доме, на пляже, иметь «БМВ», прислугу, которая приходила бы к вам стирать, готовить еду, гладить одежду. К этому не трудно привыкнуть после целой жизни, полной лишений. Принять эти перемены не составляло труда для Нейла Морелли. Дом в Малибу, «БМВ», хорошенькая подружка, секс в горячей ванне, прислуга – все это как будто сопровождало его всю жизнь. Нет, это не те перемены в жизни, к которым Нейлу было трудно привыкнуть.
 Его подкосили те перемены, с которыми ему пришлось столкнуться за последние несколько месяцев, когда его сериал прикрыли. Еще раз ему пришлось привыкать к убогой квартире в Энсино, грязному белью, которое не стиралось само по себе, и к каждодневной работе.
 Проклятая работа, рабская, грошовая. За чаевые! Нейл Морелли возвращался домой усталый и подавленный. Когда «Президентские причуды» прикрыли, Нейл не удивился, поскольку с самого начала ему было ясно, что сценарий дерьмо, что сценаристы третьесортные. И в самом деле, с самого начала он предвидел провал, если не будут сделаны кардинальные изменения. Он делал все, чтобы улучшить шоу, удержать его на плаву, но он был в этом так одинок, как не был бы одинок на необитаемом острове. Казалось, что никто не видел приближающейся катастрофы, что всем, кроме него, было наплевать. И продюсеру, и директору и даже его партнерше, которая, Нейл был уверен, была или родственницей или спала с каким-нибудь боссом киноиндустрии.
 Но знать о том, что когда-нибудь в будущем шоу провалится, не значит быть готовым к тому, когда это действительно произойдет. В первые несколько недель после закрытия шоу, он названивал в контору Сая Ортиса любому, кто был согласен его выслушать. Тодду, Тэду, Брэду, все равно. Через некоторое время он услышал из офиса Ортиса неизбежное «Не звоните нам, мы сами позвоним». А большой человек и вообще отказывался говорить с ним. Ни разу не снизошел. Это было просто, как из фильма тридцатых годов. Да кто такой этот Сай Ортис?
 Он пытался, как всегда, обратиться за помощью к юмору. Вспомни, говорил он себе, мусульманскую поговорку: если случается гадость, то такова воля Аллаха. Еще он вспоминал реплику Вуди Аллена насчет Голливуда: «Есть вещи похуже, чем грызня собак: это когда одна собака не отвечает на звонки другой». Но шутки не помогали. Рядом с ним не было Мери Джейн и вообще никого, кто бы посмеялся вместе с ним. Тогда им овладевало одиночество и апатия. Он понимал, что нужно что-то делать. Деньги его кончались, планов не было никаких, агент его бросил, а он не мог – не хотел – возвращаться в Нью-Йорк с поджатым хвостом. Поэтому он стал заниматься тем, что только и умел делать. Он продолжил работу над своим номером. Он писал и переписывал. Но придумывать шутки, когда ощущаешь себя клочком газетной бумаги для кошачьего туалета, не так-то просто. Юмор не шел ему в голову, шутки не казались смешными.
 Ему чудилось, что всего за одну ночь он оказался вместо Малибу в Энсино, из арендованного «БМВ» пересел в старую «хонду», вместо главной роли в телевизионном сериале у него оказалась работа официантом в комедийном клубе. Как будто его переехал автомобиль. Шли месяцы, он только мог повторять: «Что же случилось?»
 Случилась гадость, вот что случилось, думал он. Нейл бросил белую рубашку и черную бабочку на кучу одежды рядом с раскладывающимся диваном, который он никогда не удосуживался складывать, и упал на голый матрас. Лежа на животе, он скинул свои поношенные черные мокасины фирмы «Гуччи» с дырами на подметках и услышал, как они с глухим стуком упали на кучу грязной одежды. Звук ему понравился – это был единственный звук в четыре утра.
 Затхлый запах матраса заполнил его ноздри и вынудил перевернуться на спину. Не было никого, с кем он мог бы поделиться, никого, кто бы не злорадствовал. Даже его сестра Бренда предложила бы ему деньги и свое сочувствие и посоветовала бы вернуться домой. Черт! Ему было стыдно, как побитой собаке. Когда он лежал в ночной тиши, он стал думать, как это часто бывало, о Мери Джейн. Только она одна поняла бы его, утешила бы его. Никто не понимал его так, как она, и он тоже понимал только ее. Если она еще сохранила способность к пониманию, ведь прошло столько времени, подумал он.
 Но когда он попытался позвонить ей, всего через несколько месяцев после того как приехал в Лос-Анджелес, то обнаружил, что ее телефон отключен. Пара открыток, которые он послал ей, вернулись обратно. Она уехала и не оставила адреса. Нейл все еще скучал по ней. Потерпев поражение, он тосковал о ней сильнее, чем когда был на вершине.
 Он встал, расстегнул брюки, они упали на пол. Он ногой отбросил их к дальней стене, туда же последовали и шорты. Побрел в ванную, открыл горячую воду и зашел в закуток – хозяин квартиры называл его кухонькой. Он достал пиво из холодильника, чтобы скоротать те десять минут, пока вода в душе нагреется. Он сбросил скопившиеся старые газеты с единственного стула в комнате и рухнул на него, вытянув ноги. Ему было приятно, что еще темно, что рассвет еще не наступил. Он надеялся уснуть до того, как в комнату начнет проникать дневной свет и откроет все это безобразие, которое пока еще скрыто в темноте.
 Он знал, что дыра, протертая в акриловом ковре, никуда не делась, а так и зияла перед входной дверью. Темнота скрывала трещину в стене над раковиной, которая получилась из-за протечки с верхнего этажа. На горелках плиты застыл жир. Все вокруг дышало запустением, которое не могла скрыть никакая темнота. Только хмельной дух пива, которое он поднес к самому носу, слава богу, хоть как-то смягчал весь этот упадок.
 Он снова вернулся в ванную, включил верхний свет и попробовал воду. Горячая. Точно через десять минут, единственная надежная вещь в этой жизни. Он добавил немного холодной, отодвинул липкую жесткую занавеску и стал под душ. Он потянулся за мылом и выругался, когда увидел, что остался один обмылок. Шампунь тоже кончался, он это знал, потому долго там не задержался. Полотенце, которое он сдернул с обратной стороны, попахивало, но по крайней мере, это был его собственный запах. Он наскоро вытерся, бросил полотенце в сырую кучу на полу и вернулся в комнату.
 Он полез в холодильник за еще одной банкой пива, но обнаружил только диетическую «кока-колу» и сгнившее яблоко. Нейл захлопнул холодильник и снова бросился на постель. Он закрыл глаза и молил бога, чтобы хоть эта ночь прошла спокойно. Но он знал, что этого не будет.
 Некоторое время он дышал ровно; но когда почти совсем заснул, это началось снова. Казалось, что слова входили через его левое ухо, пронизывали мозг и поражали спинной нерв. Это была его шуточная сценка в ночном клубе, и он переживал ее снова и снова, даже против своего собственного желания.
 Так продолжалось уже несколько месяцев. Каждый вечер он шел на работу, обслуживал столики в ожидании своего выхода в последнем, третьем отделении. Потом обратно домой, в душ, в постель и, не успев уснуть, снова прослушивал весь текст. Он обычно записывал его на магнитофон, но сейчас в этом не было никакой необходимости. Текст проигрывался у него в голове, бесконечно. Иногда ночи проходили почти совсем нормально и Нейл спал относительно спокойно. Но чаще он кричал, что все не так, вставал, писал и переписывал текст, пока не добивался улучшения, добавляя здесь, убирая там. Потом снова спать, может быть, несколько часов, пока не настало время идти в клуб обслуживать столики, и потом выступать с переделанным текстом. Наконец снова домой для ревю в газетном порядке, как он стал это называть.
 По крайней мере, сегодняшнее ревю было удачным. Он прослушал кусок, добавленный им насчет голливудских агентов, и мог слышать смех публики. Да, это получилось неплохо. После нескольких бесплодных месяцев что-то начиналось. Это хорошо, и я могу еще лучше. У меня будет еще один шанс, думал он. Он вытянулся без сил на кошмарном матрасе. Я не собираюсь всю жизнь провести в этой дыре в Энсино, говорил он себе. Когда-нибудь, думал он… когда-нибудь… белье надо постирать.
 И он уснул.

 11

 Подъехав к «Студии Рейли» Джан старалась держаться спокойно. У въезда ее «тойоту» остановил охранник и нашел в списках ее имя.
 Как бы вы стали готовиться к случаю, который выпадает раз в жизни? Она отправилась к самому лучшему парикмахеру в Лос-Анджелесе. Вьендра носил обтягивающий коротенький красный халатик и лакированные ботинки одиннадцатого размера. Он посмотрел на тяжелые волосы Джан.
 – Что у нас тут? – ухмыльнулся он. – Как насчет короткой стрижки? У вас для этого подходящее лицо.
 – Стрижки не надо. Можете ли вы закрасить седину? – спросила она. Белые пряди ярко выделялись на фоне ее темных волос.
 – Гм, – задумался он, танцующей походкой обошел вокруг кресла и покачал головой.
 – Нет. От краски потускнеют остальные волосы. Нет ничего хуже, чем крашенные черные волосы. У меня другое предложение. Мы подсветим их голубым.
 – Голубым? – спросила она, у нее, должно быть, задрожал голос, но он все спокойно объяснил. Голубой только сделает ее серые волосы еще темнее и придаст им блеск. Она решилась попробовать.
 Теперь она откидывала волосы перед охранником. Они красиво блестели.
 – Проезжайте прямо к зданию номер три, – сказал он. Она въехала на территорию. Когда-то здесь были павильоны звукозаписи, где были отсняты «Я люблю Люси» и другие телевизионные постановки. До этого студия принадлежала «Селзник Интернэшнл Пикчерс». Джан свернула за угол и оказалась прямо перед «Тарой», плантаторским домом из селзниковского фильма «Унесенные ветром». Она раскрыла рот, как голливудская туристка, и тут увидела табличку «Здание 3». Она вспомнила, что Селзник использовал этот дом под свои офисы. Ей предстояло войти туда. Не как туристке, а как настоящей актрисе, так, как входили туда Ингрид Бергман, Оливия де Хавилэнд и Вивьен Ли. Она поближе подъехала на своей арендованной «тойоте» и несколько раз глубоко вдохнула. Руки ее дрожали. Эта роль оказалась немного труднее, чем она ожидала. Она повернула зеркальце в салоне машины и внимательно посмотрела на свое отражение. Она действительно красива, разве что немного бледна. Волосы ее блестели как вороново крыло. Ей вспомнилось, как Пит шептал ей на ухо: «Ты такая красивая. Ты просто очень красивая». Естественно, если бы это было не так, Марти Ди Геннаро никогда бы не пригласил ее.
 – Ты и правда красива, – прошептала она своему отражению. – Ты красива. Ты талантлива. Пойди и покажи ему это. Пойди и покажи ему, как ты красива и талантлива. – Она никак не могла унять дрожь в руках. – Не бойся, – сказала она себе. – Смотри на это, как на приключение. – Она глубоко вздохнула. Сама себе не слишком могла помочь, но к ней вернулся отзвук голоса Пита: «Ты так красива». Этому голосу можно было поверить.
 Она вышла из машины и по дорожке пошла к «Зданию 3», потом, следуя указаниям администратора, направилась в апартаменты, где находились офисы Марти. Хорошенькая женщина с короткой стрижкой встретила ее у входа. Интересно, где она стриглась, у Вьендры?
 – Джан? – спросила она. – Марти ждет вас.
 Молча Джан шла за ней по длинному коридору, по которому до нее ходили десятки, сотни, тысячи актеров. Она еще успела сказать себе: «Ты Джан Мур, ты талантлива и красива», как ее ввели в кабинет.
 Марти Ди Геннаро сидел свернувшись на большой кожаной софе в окружении спутанных проводов, камер, осветительных приборов. Когда она вошла в комнату, он вскочил и взял ее за руку. Он был такой нервный, маленький, гибкий, что напомнил ей борзую, особенно когда он сделал скачок с софы через всю комнату.
 – Садитесь, Джан.
 Она опустилась в низкое бежевое кожаное кресло напротив него. Жестом руки он обвел несколько человек, возящихся с аппаратурой.
 – Это Билл, Стив и Дино, Джан. Если не возражаете, они будут записывать наш разговор.
 Прекрасно, подумала про себя Джан. Интересно, как бы он поступил, если бы я сказала, что возражаю, но это не входило в правила игры. Она почувствовала влажность на ладонях и под мышками. Она знала, что могла бы произвести на него впечатление на прослушивании или даже на первом чтении, но играть роль Джан Мур было не так просто. Она вскинула голову, пожала плечами и улыбнулась.
 – Как скажет босс.
 Он рассмеялся, это был не смех, а писклявое хихиканье. С тех пор как он снял два фильма, которые ежедневно приносили десять миллионов дохода, почти весь Голливуд стал называть его «боссом».
 – Что вам известно о шестидесятых годах, Джан? – спросил Марти.
 – Это когда были хиппи и «лучше цветы, чем ракеты»? – в свою очередь спросила она.
 – Именно! – воскликнул он с таким воодушевлением, что оно показалось ей неискренним.
 – Ну, – продолжала она, – кажется это была эпоха «битлов». – Она быстренько стала соображать, какие знания о шестидесятых годах требуются от двадцатичетырехлетней. И как немного задурить голову Марти. – Кажется, Пол Маккартни стал «битлом» еще до того, как служил в ВВС? – спросила она с невинным видом.
 – Ух! – взвизгнул Марти, а один из парней за камерой застонал.
 – Сразу чувствуешь себя старым, правда, Дино? – спросил Марти. – Что еще вы можете сказать нам, Джан?
 – Ну, – сказала она, уже успев продумать ответ, – Бобби Кеннеди был президентом, пока его не убили. – Она улыбнулась и провела языком по нижней губе. – И, кажется, где-то шла война.
 Они не сразу поняли, что она дурачит их.
 – О'кей, о'кей. Вы очень сообразительны. – Марти улыбнулся ей. Он встал, обошел ее с левой стороны, где было окно.
 Она повернула голову к нему, но камера следила только за ней. Что же, если это была кинопроба, она могла играть перед камерой не хуже, чем перед зрителями в театре «Меллроуз».
 – Джан, я дитя шестидесятых, я обожаю это время. Но я уверен, что не только я один, а все те, кто родился в эпоху подъема рождаемости, и те, кто желал бы тогда родиться, но родился позже. Вам известно, что такое ПОП?
 – Нет, – призналась она.
 – ПОП – это Программа определения популярности тем. Каждый год ИДТ – институт домашнего тестирования – проводит опрос среди телезрителей о степени популярности планируемых телепрограмм. Телеканалы используют эти данные для прогнозирования будущих зрительских симпатий. Проверке подверглась моя идея шоу в стиле шестидесятых. Она набрала самое большое число голосов в самых разных возрастных группах, от шестидесяти – до двадцатипятилетних. Такого никогда еще не было. Я хочу сделать постановку в стиле того периода. Я могу использовать музыку, моды тех лет, я могу включить и политические страсти. Масса возможностей вызвать ностальгические воспоминания, но не только. Можно провести параллели с сегодняшним днем и я думаю, что мне это по плечу. – Он снова подошел к креслу напротив нее. Она кивнула, встряхнула головой, продолжая следить за камерой, и повернулась к нему.
 – Вы когда-нибудь видели «Лихого наездника»?
 – Конечно. Это первый фильм Джека Николсона.
 – Да. Так вот, я хочу в своей работе по-новому взглянуть на эти странствия: обретение себя, обретение Америки. Для этого мне нужны три девушки. Три девушки на мотоциклах.
 – Звучит заманчиво, – сказала она. Господи, ей никогда не приходилось ездить ни на чем солиднее мопеда Нейла. Она положила ногу на ногу, улыбнулась в камеру и сказала: – Как жаль, что я не оделась в свою спортивную форму.
 Марти улыбнулся:
 – У меня полно идей. Я хочу, чтобы это шоу отличалось от всех других. Мы будем снимать простой камерой – никаких видеозаписей. Мы будем много выезжать для съемок. Эти девушки проедут по всей Америке. Я буду использовать «мазки», «подкат» и двигающуюся камеру. Это будет необычный телесериал. Я уже подписал контракт с лучшими техническими специалистами в этой области.
 Джан кивнула, хотя не имела ни малейшего представления, что могут означать «мазки» и «подкат».
 – Какой косметикой вы пользуетесь?
 Она захлопала глазами, растерялась. Почему он спрашивает об этом? Неужели заметен шрам на лице? Что-то такое, что только он, знаменитый режиссер, смог увидеть в отличие от других?
 – Самой обычной. «Ланком», кажется…
 – Не возражаете подписать контракт-обязательство пользоваться косметикой только определенной фирмы?
 – Нет, – она изо всех сил старалась ничем не выдать своего облегчения.
 – Эй, Дино, – сказал Марти. – Как мы выглядим?
 – Прекрасно, босс, – сказал Дино.
 Джан еще раз ослепительно улыбнулась в камеру.
 – Итак, что дальше? – спросила она.
 Марти дал ей десяток ничем не скрепленных страниц.
 – Не хотите ли почитать вот это? Роль Кары.
 Она взяла сценарий. Молодая девушка рассказывает другой о своем бывшем дружке, о родителях, об обществе, о жизни. Немного сентиментально, но трогательно. Все это прикрывает тонкий налет грубости, которая необходима молодым для того, чтобы их не считали детьми.
 Она подняла глаза.
 – О'кей. Кто будет читать со мной?
 – Я буду давать вам реплики за камерой, – сказал Марти. Итак, она начала. Она сделала голос немного потоньше, чтобы он звучал моложе, зато еще острее подчеркивал грубость. Монолог об отце она прочитала очень быстро – почти скороговоркой, – как будто ей надо было сказать это вслух, но она не хотела, чтобы ее услышали. Она закончила сцену – там, где она спрашивает: «Ты понимаешь, что я хочу сказать?» – шепотом и прямым взглядом в камеру. Она знала, что читала хорошо. По-настоящему хорошо. Но, может, этого было недостаточно?
 «Дорогой доктор Мур, вы прекрасно вылечили мое тело, чему я теперь так рада, но каковы вы в качестве психиатра? У меня так много новостей, что я не знаю, с чего начать.
 Я очень рада, что вы получили вырезки, – я стараюсь не обращать слишком внимания на то, что пишут критики, но та, которая из «Таймс», упоминает много народу из Лос-Анджелеса, включая Марти Ди Геннаро. Нет, это не мои фантазии. Он зашел за кулисы и наговорил массу комплиментов, но это было только начало! Он просил меня сделать пробу, а вчера он предложил мне одну из главных ролей в его новом телесериале.
 О'кей. Я знаю, что вы скажете мне: неужели вы так намучились и потратили столько сил только для того, чтобы стать очередной Ванной Уайт? Но доктор Мур – Брюстер – ведь речь идет о Марти Ди Геннаро. А сериал в самом деле нечто совершенно новое. Он называется «Трое в пути», и я видела отрывки сценария. Это что-то особенное. Три девушки (да, я вполне гожусь на роль девушки!) едут по стране на мотоциклах. Весь фокус в гениальных диалогах и операторской работе – ракурсы, затемнения. Это настоящее искусство.
 О Господи, я сейчас перечитала написанное. Может показаться, что я совсем сошла с ума. Знаете, я ужасно волнуюсь, ведь дело еще не закончено. Марти (подумать только, я называю Марти Ди Геннаро просто «Марти») сказал, что ему нужно собрать всех трех героинь, чтобы увидеть, как мы смотримся все вместе, и что моему агенту надо приступить к работе над контрактом! Когда я сказала, что у меня нет агента, он чуть не упал в обморок! (Сколько восклицательных знаков наставила я в этом письме! Боюсь, что я превысила свою норму.) Тогда он сказал, что пристроит меня к Саю Ортису, его собственному агенту. Сай Ортис! (Это мой последний восклицательный знак.) Это самый влиятельный агент в этой области.
 Однако, до меня дошли слухи и о том, что Сай Ортис отъявленный негодяй и что он выкидывает любого, кто не обеспечивает ему постоянного успеха. Не то, что ваш мистер Роджерс. Впрочем, среди здешнего народа не слишком много мистеров Роджерсов.
 Кстати, я присматриваю себе собственное жилище – буду арендовать, конечно, – и Рокса Грили (которая занимается недвижимостью для кинозвезд) нашла для меня очаровательное бунгало с двумя спальнями, выходящее к морю. Ей обо мне сообщил Марти. Все здешние знаменитости знают друг друга. Я не буду говорить вам об арендной плате, потому что она просто убила бы вас, но я не буду ничего подписывать до тех пор, пока не подпишу контракт с Марти.
 К слову о деньгах – это не поддается моему собственному воображению. Они говорят о тридцати трех тысячах за каждый эпизод, а контракт предусматривает их восемнадцать! Я не в состоянии перемножать такие суммы. Первый же мой чек, который я выпишу, будет предназначен на выплату вам оставшейся части гонорара, я еще раз хочу поблагодарить вас за безграничное терпение и доверие.
 Доктор Мур – Брюстер, – вы знаете, что всем этим я обязана вам. Вы знаете, кто я на самом деле – толстая, некрасивая, старая Мери Джейн Морган, поэтому вы понимаете, чем я обязана вам. Я никогда не смогу отблагодарить вас в полной мере.
 Сейчас больше всего меня поражает эффект, который производит на всех моя внешность. Благодаря ей я могу преодолевать барьеры, привлекать к себе людей, одним прыжком перемахивать через дома. Ну хорошо, последнее я, конечно, не могу, но все остальное мне под силу. Это невероятно.
 Как поживает Рауль? Как его восстановленный нос? Передайте ему мою любовь, но немного из этого оставьте себе. Привет другим ребятам.
 Я, во всяком случае, чувствую себя ребенком – счастливым ребенком в кондитерском магазине. Пишите! С любовью, Джан».

 12

 В этом секторе Голливуда, где находятся киностудии, есть несколько ресторанов, в которых можно увидеть столько актеров, сколько не увидишь и в театре «Меллроуз». Один из таких ресторанов – конечно, «У Мортона», здесь обедают создатели звезд. Поговаривали и том, что Питер Мортон терпит убытки, но не закрывает свое заведение только ради того, чтобы продолжать вращаться в этом обществе. А вот «Ле-Доум», известный в среде хиппи как «Ле-Дамп». Это место сборищ мафии «голубых». Молодые звезды обедают в «Айви» – здесь на поздний завтрак по воскресеньям подают сплошные салаты и крошечные порции вегетарианских протертых супов по пятьдесят долларов. Ну и, конечно, «Спаго».
 Туристы всегда бывают им разочарованы. И правда, со стороны он выглядит как пригородный магазин по продаже ковров. Но внутри действительно сияют звезды. Именно этот ресторан выбрал Марти для встречи с Полом Грассо.
 Марти сидел на банкетке, пока старший официант устанавливал лучший стол в «Спаго» на место. Сделав обязательные остановки у столиков звезд и их создателей, Марти исхитрился по-дружески обнять Вольфганга, хозяина ресторана, и учтиво ждал, пока мэтр не усадит за столик его спутницу Бетани. И только после этого он уделил ей свое внимание.
 – Извини за ожидание, но ты знаешь, каковы здесь порядки. – Он обвел глазами ее красивое лицо, прекрасные плечи, глубокий вырез, нежную, как у ребенка, кожу с ровным загаром.
 – Ты сегодня очень красивая, Бетани, – машинально сказал он и снова подумал о том, как они все похожи друг на друга, эти калифорнийские искательницы счастья. Он подумывал взять ее на роль в фильме «Трое в пути», но его одолевали сомнения. Она была хороша, даже красива, но в ней не было изюминки. Только что он нашел блондинку – не он, правда, Сай и Мильтон нашли ее – невероятно свежую девушку, какая-то Шарлин, сказочно хороша. Брюнетка у него есть. Джан Мур практически подписала контракт и прошла испытания у команды Фландерс и О'Малли. Шарлин на ее ярком ослепительном фоне будет прекрасно смотреться. Станет ли Бетани последней участницей этой троицы? Ему нужна была рыжая девушка – а Бетани блондинка, – но Бетани с радостью перекрасится в любой цвет. Черт побери, она бы выбрила голову наголо, чтобы получить роль. Но она далеко не новичок во всех смыслах этого слова, она уже участвовала в нескольких телешоу и никаким образом не представляла новое лицо. От подбора актрис зависел весь план, и ему надо было решать, а время поджимало.
 Он открыл серебряный портсигар, тот самый, которым пользовался Кэри Грант в «Филадельфийской истории», вытащил сигарету, постучал ею по старинной крышке и зажал между губ. Марта не курил по-настоящему, никогда не затягивался, но ему всегда была нужна психологическая развязка. Внезапно возникший официант поднес огонь к сигарете и ему не пришлось делать много усилий, чтобы закурить.
 Сегодняшний вечер в честь старой дружбы должен пройти незаметно и приятно. Может, даже весело. Он взял себе за правило поддерживать старые связи – никто никогда не смог бы его упрекнуть в том, что Марти Ди Геннаро забыл старых приятелей, но в последнее время он избегал встреч с Полом Грассо. Пол слишком увлекся игрой, это уже начинало накладывать на него отпечаток, как запои неотвратимо накладывают отпечаток на алкоголиков. Марти достаточно насмотрелся на прожигателей жизни в этом городе, которые начинали скатываться под уклон под влиянием наркотиков, секса, денег, плохой компании, и не удивлялся, когда кто-то оступался. Но к Полу у него было другое отношение. Он знал его с тех пор, когда они жили по соседству, когда были детьми. Поэтому он не мог сразу порвать с Полом, хотя по опыту знал, что если кто сошел с круга, то его уже не остановить.
 Однако Марти всегда было весело в компании Пола. Здесь Пол никогда не подводил: он постоянно угощал его смешными историями, яркими воспоминаниями. А поскольку Пол не обратился к нему ни с какой просьбой, когда позвонил по телефону, Марти мог предположить только самое приятное: а именно, что Пол просто хотел провести вечер в компании старого друга. Пол никогда не клянчил работу у Марти. Он был слишком горд для этого, и кроме того, знал, на какой риск он пошел бы, если бы попытался.
 Еще Пол заверил Марти, что его девушка, с которой он приедет, не относится к искательницам удачи. Пол расхваливал ее красоту, но подчеркнул, что у девочки свой собственный приличный доход, и она терпеть не может все эти дела, поскольку сама происходит из семьи, связанной с киноиндустрией. Пол просто хотел затащить ее в постель. Как это похоже на Пола Грассо. Если она настолько красива, как он утверждает, ему следовало бы предлагать ее любому продюсеру в городе, вместо того чтобы тратить всю свою энергию только для того, чтобы переспать с ней.
 Размышления Марти прервала Бетани.
 – А кто еще будет, Марти? Я их знаю? – Что в переводе означало: «Могут ли они быть мне полезны? Кто-то, кого я могу использовать в своих целях?» Но Марти мог быть снисходительным к женщинам, если они красивы. А Бетани была настоящей красавицей.
 – Нет, не думаю, что ты его знаешь. Мой старый друг Пол Грассо со своей девушкой. Тебе, Бетани, он никак не может быть известен, потому что уже давно он ничего ни для кого не делал.
 Марти взглянул на свои старые золотые часы «Филипп Паттек», которые он купил на распродаже в «Эррол Флинн». На крышке изнутри было выгравировано «Е.Ф. от его Ш.Т». Он часто задумывался, кем могла быть эта Ш.Т. Больше всего ему нравилось предположение, что это Ширли Темпл. Когда он поднял глаза, то обратил внимание на вход в зал и заметил, что в том же направлении смотрят и другие посетители.
 Он увидел одиноко стоящую женщину, – очень красивую женщину, – она двумя руками держала маленькую черную шелковую сумочку перед собой на фоне черного шифонового платья. На первый взгляд – одни великолепные ноги, впечатление, усиленное короткой юбкой, прозрачными черными колготками и черными туфлями на высоком каблуке. Верх платья обтянутый, с низким декольте на тоненьких бретельках, натянувшихся под тяжестью полной груди. Господи, вот это рост! Может, шесть футов, но на каблуках она казалась выше. А как назвать цвет ее волос? Не рыжий, не просто рыжий. Ее волосы были с глубоким оттенком, гораздо более живым, чем обычный рыжий. Из драгоценностей на ней был один-единственный бриллиант на шее и сверкающие бриллиантовые серьги. В городе, где красавиц было хоть отбавляй, где любая официантка могла быть если не первой, то второй на конкурсе красоты в штате Теннеси, где совершенство было обычным явлением, она поражала, она заставляла забиться сердце. Кроме того, в ней было нечто знакомое, как будто он ее где-то видел. Может, они где-то встречались? Но нет, у Марти была прекрасная зрительная память. И конечно, ни у кого не было такой идеальной, такой чистых линий фигуры.
 Хотя он заметил, что она полностью осознает, что привлекает внимание всего зала, он также заметил и то, что она в отличие от известных и хорошо знакомых ему красивых женщин относится к этому вполне равнодушно. Спокойствие – нет, отчужденность – отличало ее от них. Тут от мэтра отошел мужчина, взял женщину под локоть и их провели в зал.
 Черт возьми! Марти увидел, что этот человек не кто иной, как Пол Грассо. Такая женщина и Пол Грассо? Марти посмеялся про себя, следя глазами, как они приближаются к нему. Ну, вот же сукин сын! Эта девушка не принадлежала к обычному кругу Пола – как правило, это была какая-нибудь танцовщица из Лас-Вегаса или вообще уличная девка.
 Пол определенно потерял голову. Пока Марти смотрел на них, к нему снова вернулось назойливое ощущение, что он ее где-то видел. «Она мне должна быть знакома, – подумал он, – или, может быть, мне просто этого хочется?»
 Бетани, как и другие хорошенькие женщины в зале, тоже наблюдала за этим впечатляющим выходом. Сейчас она что-то говорила ему. Не переставая.
 – Что? – переспросил Марти.
 – Я сказала: кто эти люди, что только вошли? – Бетани знала, что не могла позволить себе хныкать, но была на грани. После того как ее надул этот мерзавец Сэм Шилдз, у нее не было намерения упускать Марти. Она знала правило выживания в Голливуде – «спи с тем, кто главнее». Только тот, у кого было столько власти, сколько у Марти, мог позволить спать с теми, кто стоял ниже. Они с Сэмом, пробиваясь наверх, нуждались в более могущественных партнерах, таких, как Крайстал Плинем и Марти Ди Геннаро. Чего ей не нужно было, так это конкуренции со стороны этой амазонки.
 – Почему я не знакомлю вас? – Марти встал, протянул руку Полу и все время смотрел на молодую женщину, которая кого-то ему напоминала. – Пол, я рад видеть тебя. Это Бетани Лейк, Пол Грассо. Это один из моих самых старых друзей.
 Рукопожатие Пола было энергичным, он явно был в хорошем настроении – Марти Ди Геннаро, Лайла Кайл… Бетани… Лейк, правильно?
 – Да, – сказала Бетани, но ее неудовольствие так и сквозило в кратком ответе. «Черт! Ну почему именно такая девка должна сидеть целый вечер напротив Марти? – спрашивала она себя. – Ну почему ей так не везет?»
 Мэтр пододвинул стул для Лайлы напротив Марти, и она изящно на него опустилась.
 – Я должна извиниться за то, что из-за меня Пол опоздал, мистер Ди Геннаро. – Она посмотрела на Бетани, потом на Марти и улыбнулась.
 – Марти. Прошу называть меня просто Марти, Лайла. Очень мило с вашей стороны брать на себя ответственность за опоздание Пола. Хотя я так и знал, что он опоздает. – Улыбаясь Полу, он добавил: – Мы с Полом давно знаем друг друга.
 Марти заметил, что Лайла внимательно всматривается в лицо Бетани, которая скованно замерла на банкетке.
 – Бетани Лейк. Это не вы играли роль Леоры в «Хьюстоне» в прошлый сезон? – Бетани кивнула, немного агрессивно. – Вы вовремя ушли из этого шоу, – продолжала Лайла. – После этого сценарий стал совсем неинтересный.
 Марти заметил, что Бетани немного отпустило, но не спускал глаз с Лайлы. По правде говоря, он просто не мог оторвать от нее глаз. Изящна, очень изящна, думал он. Все знали, что Бетани сделала жуткую глупость, бросив удачный телесериал ради серенького фильма, который не пошел. Ее агент и менеджер пытались отговорить ее, просили подождать годик. По она и слушать ничего не хотела. Типичный случай, когда разевают рот на кусок, который не могут проглотить. Бетани была не готова, и это практически погубило всю ее карьеру. Если только он не предоставит ей еще один шанс. Глядя на божественную золотую головку, он подозревал, что Лайла тоже знала об этом. Марти с трудом заговорил:
 – Я заказал калифорнийский «Мерлот», если никто не возражает, – сказал он, когда официант разливал вино.
 Лайла прикрыла рукой свой бокал.
 – По правде говоря, я предпочитаю «Манхеттен», если вас не затруднит. – Она повернулась к официанту и сказала: «До верха и смешать», – потом опустила глаза и щелчком раскрыла сумочку. Марти сделал знак официанту, потом заметил сигарету, которую Лайла поднесла к изогнутым губам длинными пальцами левой руки. Он тут же протянул ей свою зажигалку «Данхилл», которую доставал в очень редких случаях, и опередил официанта в борьбе за сигарету Лайлы.
 Она глубоко затянулась, сигарету держала в поднятой кверху руке, придерживая локоть другой. Где он видел этот жест? Господи, это сведет его с ума! Она подняла лицо кверху и медленно выпустила длинную струю белого дыма, потом опустила голову и обронила, ни к кому не обращаясь:
 – Надеюсь вы не будете возражать, если я курю?
 Он знал ее, он был уверен, что знал. Ему были знакомы ее жесты, ее голос. Это в самом деле сводило с ума, с одной стороны, он как будто знал ее раньше, с другой – он никогда ее не видел. И если видел, то как он мог забыть ее? Ему очень не хотелось прибегать к заезженной фразе, но он ничего не мог поделать.
 – Я где-то, кажется, вас видел, – сказал Марти. – Не встречались ли мы раньше? Вы кажетесь мне очень знакомой.
 Бетани с бокалом вина у губ, подавилась, поставила свой бокал, чуть не пролив его, и стала откашливаться, чтобы прочистить горло.
 – Слишком крепко? – спросил Пол, и постучал ее по спине. Лайла улыбнулась, подняла свои дивные брови в ответ на вопрос Марти, это движение говорило само за себя.
 – В школе для девочек у Вестлэйка? – спросила она. И отвернулась, как будто ей было скучно. – К сожалению, я должна сказать «нет». Мы никогда не встречались. – Но прибавила, снова посмотрев на него, как будто она чуть не позабыла о правилах приличия: – Очень мило, что вы спросили об этом. – «О Господи», устало подумал Марти. Он смотрел, как она потягивает свой коктейль, держа бокал за ножку. Это удлиняло ее пальцы, и он почувствовал жар при мысли о том, что еще может обхватывать ее рука. Но он все еще пребывал в полном тумане.
 – Вы где-нибудь играете? Я уверен, что где-то вас видел. – Она была очень знакома ему… и все же своеобразна.
 – Единственное, чем я не хочу заниматься, так это быть актрисой. Мама пыталась заставить меня, но я…
 – Эй, мы договорились об этом сегодня не говорить, – напомнил Пол Марти. Он стал изучать меню. – Итак, Бет, чего бы ты хотела?
 Бетани только на секунду отвернулась от Марти и Лайлы. Она понимала, что не может себе этого позволить. Марти еще несколько минут изучающим взглядом всматривался в Лайлу, не обращая внимания ни на Пола, ни на Бетани.
 – А чем занималась ваша мама, Лайла?
 – В каком смысле? – промурлыкала она.
 Он засмеялся. Ему нравилась эта женщина, и он видел, что рядом с ней и Пол стал почти как прежний. Только Бетани в этот вечер было не по себе. Она почти не поддерживала разговор. Что же, подумал он, почти сочувствуя ей, она теряла шанс, который бывает раз в жизни. Любой на ее месте был бы не в себе.
 Марти улыбнулся Лайле и перебросил мячик беседы через сетку.
 – В смысле свободы, погони за счастьем. И в смысле чековой книжки – или она сразу родилась богатой?
 – Она родилась бедной, но стала богатой. А я родилась богатой и намерена такой и оставаться. Но я еще не придумала, что для этого мне следует делать. У мамы был талант. А я просто похожа на нее. – Движением головы она сделала знак официанту, чтобы он наполнил ее бокал.
 Марти обалдел от того, что ему был знаком этот жест – вычурный, почти театральный, и все же такой естественный. Лайла взглянула на него.
 – А вы родились бедным и стали богатым, и Пол родился бедным и стал богатым, потом опять бедным, и снова богатым, – сказала она, легонько толкая Пола в бок. Она рассмеялась низким мурлыкающим смешком.
 – Ты бы смогла играть, Лайла, я всегда тебе об этом говорил, – сказал Пол. – Твоя мать тоже не во всем всегда действовала правильно, помнишь? Уж я-то знаю. А ты точно такая же. Даже когда она была совершенно на мели, мне было гораздо труднее заставить ее взять роль, чем заставить продюсера взять ее на роль.
 Тогда и пролился свет. Конечно! Сходство было не только с матерью, но и с ее легендарным отцом, слишком красивым для мужчины. Марти улыбнулся, поставил бокал на стол и сказал:
 – Дочь Терезы О'Доннел. – Он был почти смущен. Все было бы гораздо легче, если бы Лайла не делала из этого тайны. Она явно не подходила к распространенному типу дочки, у которой «мама звезда».
 – Я бы предпочла, чтобы люди говорили, что она мать Лайлы Кайл, но все никак не придумаю, как этого добиться. Во всяком случае, я также дочь Керри Кайла, – обведя глазами стол, она сказала, ни к кому определенному не обращаясь. – Я умираю с голода. Может, кто-нибудь зарежет для меня жирного теленка?
 – «Дни и рыцари», тысяча девятьсот сорок девятый, – сказал Марти. Это была реплика из первого фильма Терезы. Она играла в нем водевильную танцовщицу.
 – Тысяча девятьсот сорок восьмой, – поправила Лайла. – Но откуда вы знаете? Этот фильм немного устарел для такого современного человека, как вы. – Он увидел удивление на лице Лайлы.
 – Он был снят в сорок восьмом, но вышел только в сорок девятом.
 – Ну, что б мне провалиться, – сказала Лайла, явно под впечатлением.
 – И по-моему, именно снимаясь в этом фильме, она впервые встретилась с Керри Кайлом. – Он увидел, как Лайла откинулась на спинку стула, изумляясь все больше. Раскрыв меню, он просмотрел его и сказал: – Боюсь, что телята кончились, дорогая. Может, подойдет барашек?
 Восторженное восклицание Лайлы доставило ему удовольствие. Он знал не только слова Терезы, но и ответы Керри Кайла. Лайла перегнулась через стол, взяла его лицо в обе руки и поцеловала в лоб. Кожа в том месте, где она коснулась ее губами, загорелась.
 – О, спасибо! – воскликнула она. Бетани издала звук, похожий, как показалось Марти, на фырканье.
 – Всякий раз, как этот фильм показывали по телевизору, я старалась не пропустить его, – говорила Лайла. – Так я познакомилась со своим отцом. Он умер, когда я еще была маленькая. И я смотрела все фильмы мамы по многу раз. Я думаю, это помогало мне не скучать по ней, когда она бывала в отъезде. Но откуда вы знаете все эти слова?
 Официант, который довольно долго тактично стоял у стола, наконец прочистил горло. Они сделали заказ, им принесли закуски, они ели и болтали. Вернее, они ели, а он болтал. Он вспомнил все фильмы в Голливуде и пятидесятых, и шестидесятых. Он сделал паузу, когда им принесли заказанные блюда.
 – Печально, знаете ли, что эта эпоха прошла. Но я благодарен судьбе, что мне удалось сохранить оригиналы этих фильмов. – Он пожевал и подумал немного. – Тед Тэрнер, конечно, заслуживает порки хлыстом.
 Пол, который никогда ничем, кроме игры, не интересовался – он играл в самых главных залах Вегаса (а как бы еще он так быстро сделал деньги), – спросил:
 – А что такого тебе сделал Тед Тэрнер? Лайла возмутилась.
 – Тед Тэрнер взял «Голубого мальчика» Гейнсборо и поменял цвет на зеленый.
 – Ну и что? – пожал плечами Пол. Марти посмотрел на него с содроганием. Смотреть, как ест Пол, было все равно что смотреть фильм ужасов: хочешь закрыть глаза, а не можешь. Марти попытался объяснить:
 – Знаешь, Лайла хотела сказать, что нельзя вносить изменения в произведения искусства, когда оно уже создано. Тэрнер берет сотни классических черно-белых лент и с помощью компьютера делает их цветными.
 – Да, конечно, Марти, это ужасно. Но знаешь, ты не совсем меня убедил. Что-то последнее время меня не слишком тянет смотреть черно-белое кино.
 Марти и Лайла рассмеялись. К ним поспешила присоединиться Бетани. Но ее смех звучал похоронным звоном, подумал Марти. Он чувствовал, как ей необходимо вступить в разговор.
 – Так что же, Лайла, каково быть дочерью Терезы О'Доннел и Керри Кайла? – спросила Бетани. – Тебе наверное, дали особенное воспитание?
 – Ну, если честно, когда я была маленькой, я не думала, что чем-то отличаюсь от других детей. А когда я подросла и стала учиться в школе, то у нас учились такие же дети, как я, знаете, мальчики Тори Спеллинга и Нельсона, дочь Кэри Гранта – так что и там я ничем не отличалась от остальных. – Марти смотрел, как Лайла разломила булочку и намазала маслом маленький кусочек.
 – Когда я стала постарше, ничего не изменилось. Нет, неправда, к этому времени я стала читать о жизни иной, чем в голливудском гетто, но все равно, это казалось мне ненастоящим. Я думаю, меня слишком оберегали, – сказала она и откусила кусочек от булочки. – Но многое я принимала как само собой разумеющееся. Я могу вспомнить действительно интересные случаи. – Марти видел, как она оглядела стол, чтобы удостовериться, что всем интересно, что она рассказывает. – Однажды дядя Кэри переоделся Санта Клаусом у нас дома, и я сидела у него на коленях. Я сразу поняла, что это был Кэри Грант. Моя мама держала в доме все его фильмы, в каждом журнале были фотографии и статьи про Кэри Гранта. У него были серебряные волосы, он постарел, но все еще выглядел великолепно. И все равно я была разочарована, потому что мне хотелось настоящего Санта Клауса, а не старого актера. Я заплакала и сказала: «Ты не Санта Клаус, ты просто дядя Кэри». Я спрыгнула с его колен и ушла. Я тогда не понимала, почему все гости стали так громко смеяться.
 Бетани сказала за всех:
 – Кэри Грант приходил к вам домой играть для тебя Санта-Клауса? – Помолчав, она деланно рассмеялась, гортанным смехом и сказала: – Не рассказывай, Лайла, – и отпила немного из своего бокала.
 Лайла смутилась, ее прозрачная белая кожа моментально вспыхнула. Ее красота не укрылась от профессионального взгляда Марти, большую часть вечера он смотрел на нее, как из объектива камеры. Она красивее своей матери, глаза унаследовала от отца, кожа у нее, как у Мерл Оберон, голос, как у Лорен Бэколл, а фигура, как у Анн-Маргарет, только она выше ростом. Ну и букет!
 Лайла повела плечом. Элегантное движение.
 – Так всегда получается, когда я рассказываю о детстве. Люди завидуют.
 Бетани почему-то не рассмеялось.
 – Завидуют? Я не завидую. Я просто не верю, Я просто не могу себе представить, что Кэри Грант приклеил бороду Санта Клауса и качает на колене пухлого ребенка из Беверли-Хиллз. Зачем ему все это?
 – Затем, что он хотел переспать с моей матерью. А это было условием, – сказала Лайла. – Во всяком случае не слишком тяжелым. Когда один из ребят Манкиевича заперся в ванной, потребовалось организовать целое представление на лужайке, чтобы он оттуда вышел.
 С этого момента Марта забыл о Бетани. Он не мог оторвать глаз от Лайлы. То, что он видел, было больше чем красота. У нее была стать, ум и – подсказывал ему инстинкт – талант. И лицо, которое можно снимать камерой и которое будет желанным в каждой американской гостиной. И в каждой спальне. У него промелькнула мысль, не сговорились ли они с Полом разыграть перед ним комедию с упирающейся невинностью. А если и да, то что с того? Селзник никогда не жаловался на то, что агент подсунул ему Вивьен Ли в ту ночь, когда начали снимать «Унесенных ветром». Марти мог воспользоваться удачей независимо от того, откуда она свалилась.
 – Лайла, я думаю, Пол прав. Я бы посоветовал тебе серьезно подумать о съемках на телевидении.
 – Но ТВ – это же халтура, – сказала она.
 – Не тогда, когда за дело берусь я.
 – Вы не имеете дело с телевидением.
 – Сейчас имею. И собираюсь навсегда его изменить.
 Марта смотрел, как Лайла, не отрывая глаз от его лица, положила вилку. Наконец она сказала:
 – Вы не шутите, нет?
 – Нет, не шучу. А если серьезно, то если вы позвоните мне завтра утром, я смогу кое-что вам предложить.
 Лайла схватила горло рукой, закинула назад голову, позволив своим длинным рыжим волосам упасть водопадом на спинку стула. Казалось, она хотела найти слова на потолке «Спаго».
 Пол Грассо, слишком долго сохранявший спокойствие, сказал:
 – Ради Бога, Лайла, просто скажи: «Спасибо, мистер Ди Геннаро» и поцелуй меня в задницу за то, что я взял тебя на этот ужин.
 Лайла с улыбкой сказала:
 – Спасибо, Марта, подумаю об этом. – И обернулась к Полу Грассо. – Не слишком ли рано требовать поцелуев в задницу, Пол? В конце концов, я еще не съела десерт.

 13

 После вечеринки по поводу окончания работы над фильмом «Джек, Джилл и компромисс» Сэм Шилдз ехал со студии один. Он ликовал, поскольку понимал, что в законченном виде картина получилась удачной, и даже могла стать великой. Его охватило чувство, свойственное всем художникам, когда, оценивая свое творенье, они находят его удачным. Его слова обрели плоть, и эта плоть была прекрасна.
 Конечно, труд потребовал определенной доли страданий и мук. И компромисса. Это, безусловно, требовалось для работы с названием «Джек, Джилл и компромисс», говорил он самому себе. В конце концов, вся жизнь – это компромисс. Не эту ли мысль старался он выразить? И попытку прожить жизнь?
 На какой-то миг, но только лишь на миг, он подумал о перевоплощенной в роль Джилл Мери Джейн Морган. Просматривая эпизод с ее участием и созданным ею образом, снова и снова он вспоминал ее. Были времена в Нью-Йорке, когда он чувствовал, что ее лицо, ее простое пухленькое лицо, буквально озаряло сцену. Да, ему удалось добиться хорошей игры от Крайстал Плинем. Это была не такая напряженная и прочувствованная игра, как у Мери Джейн, но она была сносной. Крайстал никогда не работала в качестве актрисы сцены; это только теперь, когда ей было уже за тридцать и она сыграла целый ряд ролей инженю в картинах, ей захотелось попробовать себя на сцене. И Сэм с гордостью заметил про себя, что это он создал ее.
 Выведя свой «БМВ» на скоростную линию, он с удовольствием улыбнулся. Даже сейчас, столько месяцев спустя, когда он готовился стать преуспевающим директором, он удивлялся на самого себя: он – Сэм Шилдз, спал с кинозвездой Крайстал Плинем.
 Да, надо признать, какой восторг охватывал его, когда он всматривался в ее совершенные и утонченные черты, занимаясь любовью. Это было то же лицо, какое он уже видел в экстазе на экране, когда ее любили звезды, такие, как Мел Гибсон, Уоррен Битти, Кэвин Костнер. Теперь же это был он сам и в реальной жизни. Ее шелковистая кожа, ее совершенной формы грудь, ее длинные ноги – все это для него. Это, безусловно, усиливало наслаждение, осознание того, что она, возможно, одна из самых желанных звезд во все стране, а может быть, даже в целом мире. И он владел ею.
 Он владел ею и ее образом в отснятой пленке. Бессмертие, заключенное в слово. Многое еще необходимо было сделать. Многому научиться. Предстояло редактирование материала, кое-что необходимо было порезать и, наконец, склеив все окончательно, озвучить. Даже кредитные карточки подготовить. А без участия состава съемочной группы легче будет обучиться очередным хитростям ремесла. С этого момента и до выпуска ленты он и горстка профессионалов будут работать без свидетелей их ошибок или возможных глупых вопросов, которые могут возникнуть. А затем – момент выпуска. Он мельком взглянул в зеркало заднего обзора и увидел в нем отражение своего лица с улыбкой, все еще хранившей следы триумфа. Ну что ж, почему бы и нет? У него получилось, и он был почти уверен, что снимет еще в качестве директора. На какой-то миг он ощутил дрожь возбуждения, которая могла испортить ему день: он пока не чувствовал ничего, чтобы можно было продать, вдохновившись и создав это новое.
 Но это не должно беспокоить его: в самом деле он и слова не написал с той поры, как появился в Лос-Анджелесе. Однако мысль о завершении фильма и удалении затем в спокойный уголок дома, который он арендовал, чтобы целый год в одиночестве заниматься писаниной, тоже его не радовала. Да, но этот мост он пересечет потом. А пока, надо готовиться к триумфу.
 Пришлось признать, что часть удовольствия будет состоять в показе фильма своим матери и отцу. Они никогда особенно не интересовались его сценической карьерой: для них театральный успех означал Бродвей. Теперь они находились под впечатлением. Он пригласил их прилететь из Флориды на неделю в период съемок. Они остановились тогда в его доме на Лорель Кэньон, плавали в его бассейне, приходили на студию, наблюдали, как он работает в качестве директора по озвучиванию. Его мать, совершенная и безупречная как никогда, несмотря на свой возраст и действие спиртного, была все еще почти красива и спокойно все перенесла. Он жаждал немного тепла, какого-то знака одобрения: объятия, поцелуя или любящего взгляда. Наконец, уже в аэропорту, его мать взглянула на него глазами полными слез и дрожащим голосом произнесла: «Ты не такой, как твой отец». Это едва ли было объятие, но Сэм воспринял слова как благословение.
 Отец взял его руку в свою и так, чтобы не слышала мать, просто одобрил льняной костюм сына, солнце Лос-Анджелеса, пальмы и лимузин, на котором они прибыли в аэропорт, он сказал: «Не возгордись». Это не было подтверждением его уверенности в себе, а просто своего рода одобрением.
 Ну, уж если что и было, чего Сэм не собирался делать, так это не возноситься. Смешное дело: чем выше поднимался он из забвения, попадая в солнечный свет успеха Лос-Анджелеса, тем более росла и крепла в нем решимость не отступать ни на шаг назад. Он жаждал не только успеха, но и всех внешних атрибутов: ему нужен был соответствующий столик в зале «Поло», счет в банке Мортон, и чтобы люди моментально отзывались на его приглашения. О деньгах он беспокоился мало – это было хорошо, но он жаждал власти и всего, что сопутствовало ей.
 Теперь Сэм ехал по извилистой дороге к месту Лорель Кэньон. Подъездной путь к его дому был скрыт жестким подлеском и сосновыми деревьями, которые отсюда смотрелись как естественный пейзаж. Дом его был небольшим, но отличался качеством: снаружи он был из необожженного кирпича кремового цвета, а внутри декорирован в стиле Санта-Фэ, укомплектован предметами индейских ремесел, цветными коврами и шалями, керамической утварью. Возле выложенных плиткой террас и бассейна расположены были огромные кадки с растениями и даже рос камыш. Сейчас он прошел мимо них, вошел в гостиную через стеклянные двери; из нее открывался вид на бассейн с голубой водой, и, сняв пиджак, бросил его на диван. Как обычно, он направился к бару, но задержался, чтобы включить автоответчик. Прослушивая запись, он налил себе «Абсолют», бросил несколько кусочков льда и сел, чтобы насладиться любимым занятием: напитком в одиночестве и записями, оставленными для него.
 Лента прокрутилась, издав напоследок свои привычные гудки и скрипящие звуки. Затем переключилась на прокручивание записи. «Привет, Сэм. Мне дали роль в работе Марта Ди Геннаро, но у меня тут заминка, и я бы хотела воспользоваться твоим именем, можно? Послушай, позвони-ка мне…»
 Сэм с помощью дистанционного управления прокрутил запись вперед, чтобы услышать следующее сообщение. С этим он уже давно покончил и за версту чуял грядущее сборище. Ну, а что, если это была правда? Сэм с уважением относился к Марта Ди Геннаро, большим, чем к любому другому американскому режиссеру. Ну, а Бетани знала об этом и этим пользовалась. Это было омерзительно. Лучше забыть.
 «Контора Эйприл Айронз. Позвоните, пожалуйста, ей вечером, в семь часов…»
 Сэм было набрал ее телефон. Он собирался провести этот вечер с Крайстал, отмечая завершение его работы, но он мог позвонить Эйприл по дороге.
 «Сэм, это Молли. Я давно не говорила с тобой, просто хотелось узнать, как ты, и, может, ты случайно что-нибудь слышал о Мери Джейн…»
 Сэм вздохнул и прокрутил остаток этого сообщения. Черт с ней. Молли и Чак были утомительны и вечно навязывали чувство вины за то, что он их оставил, и служили ему напоминанием о том, какой ничтожной была его жизнь однажды.
 Еще один звонок. «Сэм. Это Крайстал. Я сегодня, боюсь, не смогу. В другой раз как-нибудь».
 На какое-то мгновение он почувствовал наплыв разочарования. Это было разочарование и что-то еще. Был ли это страх? Но у Крайстал была тяжелая жизнь: у нее был ребенок, был муж. Она уже и прежде внезапно отменяла встречи. Однако он все же заново прокрутил запись.
 «Сэм. Это Крайстал. Я сегодня, боюсь, не смогу. В другой раз как-нибудь».
 Он почувствовал себя неуютно. В конце концов, он разбирался в диалогах. Он, слава Богу, был сценаристом. Что-то в этой записи было. Слишком официально, чересчур. А это «в другой раз как-нибудь» звучало и вовсе небрежно. Он снова прокрутил запись. Черт возьми, это не было простым его воображением. Он видел, что-то произошло. У него было развитое чувство интуиции. Оно способствовало тому, что он стал хорошим директором. Он поднял трубку телефона и набрал номер Крайстал. Ответила ее напарница и пыталась отделаться от него, но, наконец, ему удалось заставить Ингу соединить их.
 – Крайстал, я о вечере, – начал он быстро. – Только что звонила Эйприл, мне необходимо поехать к ней. Могли бы мы отменить или, может, ты приедешь позже?
 – Разве ты не получил мое сообщение?
 – Нет. Я только что вошел.
 – Ну, так я сказала, что не смогу.
 – Отлично. Это удобно. Позвоню завтра. Последовала пауза.
 – Не думаю, Сэм, что это хорошая мысль.
 Он почувствовал, как увлажняются его ладони, от этого трубка стала выскальзывать из рук. На краткий безумный миг перед ним предстало лицо его матери, словно вспышка, в тот момент, когда они прощались тогда в аэропорту. Он буквально тряхнул головой, чтобы избавиться от этого образа; четкий голос Крайстал сказал:
 – Слушай, Сэм, было здорово, но, мне кажется, все кончено, как по-твоему? – услышал он ее слова. – Я хочу сказать, глупо все время ходить вокруг да около, верно?
 Во рту у него пересохло, ладони увлажнились, но он собрался и спокойно, даже с прохладцей, задал ей вопрос:
 – Вот так, все просто, Крайстал?
 – Ну, – пояснила она, – в конце концов, съемки кончились. Материал готов, Сэм, так?

 14

 Лайла проснулась рано утром, вчера она подписала контракт на роль Кримсон одновременно с участием в сделке с известной фирмой «Фландерс Косметикс». Ее изображение вместе с двумя другими такими же занимало целую третью страницу издания «Дейли Вэрайети», а Арми Арчед набросал заметку. Она налила себе стакан апельсинового сока и, взяв беспроводный телефон, перенесла его на веранду. Деньги от косметической фирмы были бы очень кстати. Конечно, она и минуты не собиралась пользоваться этой дешевой чепухой, ну так что же? Зато у нее будет приличная машина, новые наряды и собственное жилье. Плюс она начнет, наконец, отдавать долги. И она знала, с кого начать. Она набрала номер. «Ару Сагарьяна, пожалуйста. Это Лайла Кайл».
 После паузы Лайла сказала:
 – Я знаю, что сказал Ара, мисс Бредли. Но если вы сообщите ему, что я звоню, чтобы принять решение о репрезентации, думаю, он поговорит со мной. Нет, я подожду.
 Лайле не пришлось ждать долго.
 – Доброе утро, Лайла. Я немного удивлен, не ожидал снова тебя услышать.
 – Я слишком злоупотребляю вашим доверием, мистер Сагарьян, простите мне это. Но я хотела бы, чтобы вы это решили. Я не буду просить вас об одолжении, мне нужен лишь ваш совет. Вам известно, что я получила роль у Марта Ди Геннаро в его новом ТВ-шоу? Так вот, я почти уже подписала контракт с Саем Ортисом, но я надеялась получить прежде ваше одобрение. Это правильно, что я решила?
 Лайла слушала, как дышал на другом конце Ара. Пауза была долгой. Попадется ли он на удочку?
 – Ты мне ничего не должна, Лайла. Это шоу-бизнес. Просто я рад за тебя, рад, что получила эту роль, что у тебя такой престижный представитель в лице мистера Ортиса.
 – Вы настоящий джентльмен, Ара. – Она лишь оттягивала момент.
 Он клюнул и задал вопрос. Она улыбнулась.
 – Нет, еще не подписала с Саем.
 – Лайла, это очень важный шаг. Разреши пригласить тебя пообедать сегодня, знаешь, чтобы извиниться за то, что я так обошелся с тобой. Устроит тебя зал «Поло» в час?
 – Отлично. Тогда до встречи, – сказала она и, улыбаясь, повесила трубку.
 Годами зал «Поло» был местом деловых завтраков и обедов. Но когда гостиница «Беверли-Хиллз» закрылась на ремонт, многие его покинули, даже после того, как она возобновила работу, обновленная.
 Ара Сагарьян остался. Ара гордился своей преданностью всему отличному.
 Ара сидел за когда-то самым желанным для всех угловым столиком, когда в десять минут второго появилась Лайла. Он с большим трудом поднялся, чтобы поприветствовать ее, и Лайла грациозно поцеловала его во впалую щеку.
 – Благодарю за приглашение, Ара. Я боялась, что оттолкнула вас от себя. – Она наклонилась к нему. – Я не могла этого перенести. Я такого высокого мнения о вас.
 Ара улыбнулся. Но он сгорал от любопытства, и ему было не до болтовни:
 – Лайла, как ты добилась того, что Марта Ди Геннаро дал тебе роль в своей новой серии?
 Она откинула голову и засмеялась. – Так уж вышло, Ара, – сказала она.
 Через минуту Ара смеялся вместе с ней.
 – Похоже, что ты хорошо справляешься со всем самостоятельно. Едва ли тебе нужен представитель.
 – Да, но кроме этого, многое еще предстоит сделать… Я уверена, что гвоздем программы будут серии Марта, это привлечет дополнительную поддержку, последуют сделки с кино, лицензирования – это же миллионы. Мне говорили. Это не просто новые серии, Ара. Это могло бы стать целой индустрией. И уже есть вкладчики. Мне нужен кто-то, на кого я могла бы положиться. Кто-то, в ком я была бы уверена, что он действует в моих интересах. Это так, как вы поступили в отношении моей матери. – Лайла опустила глаза. – Ара, Сай Ортис такой человек?
 Он протянул свою ручищу и взял ее руку.
 – Я бы побоялся сказать тебе «да», дорогая, – сказал он. Лайла заморгала.
 – Я этого боялась! Знаете, мне не понравилось сначала, как вы обошлись со мной, но когда я пришла в себя, ну, в общем, я ценю верность вашу по отношению к моей матери. Даже когда она уже не приносит вам столько денег, вы все еще на стороне своего клиента. – Лайла посмотрела прямо в глаза Аре и добавила: – Мне это по душе.
 Лайла смотрела, как поудобнее Ара усаживался на своем стуле. Он взял безупречно чистую льняную салфетку и деликатно приложил ее к губам, стирая крошки. Очередь была за ним, и она видела, что он это понимает.
 – Не уверен, что подобное можно ожидать от Сая Ортиса, – с нежностью сказал он. – Но ты говоришь, что еще не подписывала с ним контракт?
 – Еще нет, – открыто сказала Лайла и принялась за салат.
 – Тогда… – нерешительно сказал Ара. Лайла продолжала молчать. Она не хотела облегчить ему этот шаг.
 – В общем… – снова начал Ара. Он облизнул губы. «Да, – подумала Лайла. – Да. Старый негодяй клюнет на это, он решится. Он и не так уж стар и болен, чтобы пройти мимо. Когда это было в последний раз, чтобы ему предложили сделку с молодым горячим талантом?» – Поскольку с Саем Ортисом ты ничего еще не заключила, самое время поговорить о наших взаимоотношениях. – Ара окунул ложку в свой суп и дрожащей рукой поднес ее ко рту.
 – Давай разберемся, как ты говоришь, уже есть поддержка, есть планы будущих картин. Начнем зондировать почву, искать что-нибудь, чем занять тебя. Потом пойдут контракты, контракты, контракты. О, список бесконечный. Между прочим, кто-нибудь читал уже твой контракт с Марта? Там должны быть указаны все условия. Есть несколько таких ситуаций-оговорок, которые невозможно учесть, если только это не человек с многолетним опытом, прошедший через все это.
 – Кто-то вроде вас? – спросила Лайла, ради того, чтобы проверить, крепко ли он сел на крючок, и затем начать тянуть.
 – Да не кто-то вроде меня, а я сам, дорогая. Я! – сказал Ара и промокнул уголок рта салфеткой.
 – Но я думала, моя мать будет против. Она придет в ярость, – сказала Лайла.
 – Я улажу с Терезой, – сказал ей Ара. – В конце концов, она уже не столь активна сейчас, конфликта не будет.
 – Боюсь, что все завершится словами «я, или она», Ара, – сказала Лайла и почувствовала приятное чувство упоения. – Неужели все настолько…
 – Тереза никогда не будет так глупа, чтобы управлять мною.
 – Я не о Терезе говорю, Ара. Речь идет обо мне. Если вы собираетесь стать моим агентом, придется бросить Терезу О'Доннел.
 Ара положил ложку и прикоснулся ко рту своей салфеткой. Он с удивлением смотрел на Лайлу. На какой-то чудовищный миг ей показалось, что он ускользает от нее. Но наживка была очень жирной, а крючок уже слишком глубоко сидел. Ара, старая акула, уже почувствовал запах свежей крови в воде. Лайла едва не засмеялась вслух, видя, как он борется и затем сдается.
 – Понимаю, Лайла. Конечно, я сделаю все как можно тактичней. Лайла подарила Аре блестящую улыбку, затем повернулась на стуле и подозвала находившегося рядом официанта. – Принесите телефон для мистера Сагарьяна.
 Лайла продолжала смотреть на него, когда был принесен телефон и помещен справа от него.
 – Меня деликатность особенно не волнует, Ара, больше волнует время. Мне бы хотелось увидеть проявление преданности. Именно теперь, Ара. Позвоните ей сейчас. Номер ее вы знаете.
 Ара, почти загипнотизированный, смотрел на Лайлу; он поднял трубку, набрал номер, затем полез в карман и вынул еще один безупречно чистый платок, чтобы приложить его к уголку рта. Наконец он отвел глаза. Увидела ли она стыд в них? Лайла отклонилась назад и стала слушать, все еще сохраняя на лице улыбку. «Пожалуйста, Терезу», – почти прошептал он, а Лайла представила себе, как Эстрелла идет к своей хозяйке с телефоном. Лайла слушала сторону Ары, будто чудесный сон наблюдала. Это было так сладко, слаще, чем популярный в «Поло» мусс из белого шоколада.
 Когда Ара закончил и повесил трубку, Лайла нагнулась над ним и потрепала его за щеку.
 – Ну вот, с этим покончено, – с удовлетворением сказала она. – Что вам хотелось бы на десерт?

 15

 Это была мышиная возня, так думал Сай Ортис, выезжая из каньона. Тут были разные мыши всех мастей. По этому поводу у Сая была наготове целая теория. Он поделил всех на группы: их было всего три.
 К первой группе относились обычные люди, их было большинство – те, кто работал с девяти до пяти, занимаясь скучным делом, страховые агенты, официанты и официантки, продавцы «IВМ», работники красильных и иных мастерских – все относились к этой неприметной массе людей, они были потребителями продукции, которую производила машина, создававшая для них мечту, машина, придуманная, в том числе, и Ортисом. Эти люди смотрели на своих больших и малых экранах, как сбываются мечты или осуществляются кошмары других людей, когда они сами живут своей скучной жизнью и не способны даже самостоятельно мечтать. Их в Голливуде называли «перелетными» – это массы между берегами.
 Таланты – другая группа, – принадлежали к числу клиентов Ортиса. Это были особые люди, которые могли мечтать так, что завораживали обычных. Так много обычных и так мало талантов. Боже, как это скучно, когда слышишь от большинства: «Мне ночью приснился прелюбопытнейший сон». Только таланты с их экстравагантностью, экзотичностью и их представлениями были на самом деле интересны. Ортис работал с самыми необычными людьми в мире. С писателями, создавшими великие мечты, актерами и актрисами, похожими на эти великие мечты, и директорами, которые могли, соединив это воедино, воплотить великие мечты.
 Да, иногда с ними, с этими талантами приходилось трудно, они могли пристраститься к кокаину, могли погрязнуть в долгах, у них возникали семейные проблемы, да, но они производили. Сай знал к ним подход. Но он ничего не мог поделать с обычными людьми.
 Но больше всего неприятностей доставляли ему те, кто относился к средней группе. Это были люди, считавшие себя талантами, они были примитивны и мучали до те пор, пока их не сбросишь, как ненужную шелуху. Самой большой заботой Сая было избавиться от того, кого он по ошибке принимал за талант, а самым жутким для него кошмаром был недооцененный ошибочно талант и его месть. Теперь его беспокоил Морелли. Типичный середнячок. Дошел до определенной степени, не вышло, сошел с дистанции. Так почему бы не заползти в свою дыру, из которой выполз? Вместо этого пристает, донимает Сая своими звонками и дурацкими письмами и засадами вне пределов конторы. Он и подобные ему.
 Но Морелли все же не был такой проблемой. Сай был уверен, что этот человек – настоящий середнячок. Пока это ничтожество не добралось до пистолета, Сай может не реагировать на его мысли и слова и послать его к черту.
 Иное дело Эйприл Айронз, вот она относилась к талантам. Большим талантам. Таким большим, что уже почти достигла международных студий, одна из последних больших талантов в мире кино. И вот Сай, к стыду своему и печали, не отличил ее от середняка. Он плохо обошелся с ней, отдав на откуп Марти Ди Геннаро, но в те времена можно было спокойно отослать ее и продолжать себе жить, однако ведьма этого не забыла. Боже, но тогда откуда ему знать, чем это чревато?
 Итак, хотя он и будет ставить последнюю картину с участием Крайстал Плинем, созданную Эйприл, он знал, что окажется в грязном болоте. И это несмотря на то, что он был агентом Крайстал и, он напомнил себе, самым могущественным человеком за пределами сцены во всем Голливуде. Все дело в том, что Эйприл была всемогуща тоже, и эта ведьма ничего не прощала и не забывала. Конечно, Сай тоже. Но он был во власти своих талантов. Такова была тяжкая доля агента. И этот Марти перешел ему дорогу, его человек, гениальный директор, теперь он не только готовил новую телепрограмму, но оторвался и нанимал одну из тех ведьмочек для этой чертовой затеи, даже не посоветовавшись с ним. Последняя находка Марти, как он слышал, была представлена уже ему старой стрекозой Арой Сагарьяном. Ара представлял раньше ее мать. Теперь Сай ничего уже не мог поделать, только кусать себе локти. Он потянулся за ингалятором, лежавшим рядом. Уж он заставит отплатить за все Мильтона Глика. Допустим, Мильт привел эту блондинку и они ее впутали, но сам Марти нашел другую актрису, ту, в Нью-Йорке. Сай безусловно должен был подписать контракт с ней: два из трех обеспечили бы ему большинство, если не полное единство, о котором он мечтал.
 Ну, хоть Глик пробился с этой девственницей. С ней, как видно, было и будет все очень легко. Здесь подпиши, сделай это, туда подвинься, улыбнись. Но почему нельзя, чтобы всегда было так просто?
 В его машине зазвонил телефон, он поморщился, потянулся и снял трубку. Боже, до чего он ненавидел говорить по телефону и одновременно вести машину. Это нервировало его и усиливало астму. Он вздохнул.
 – Алло? – сказал он.
 – Мистер Ортис? Майкл Маклейн на линии, – сказала его собственная секретарша. – Соединять?
 – Да. – Последовали щелчки. Сай едва не наехал на бордюр на выходе к Бербэнку. Иисус!
 – Мистер Ортис? На линии Майкл Маклейн. – На этот раз это была секретарша Майкла. Майкл заставлял ждать себя. Ну, да ладно, кончатся скоро и эти дни, если он справится с такой штучкой, как «Аккбар».
 – Черт возьми, я знаю! Эй, старый испанский перец, как дела? – Сай резко повернул, чтобы не наскочить на «тойоту», которая едва не срезала его. Он чуть не выронил телефон, подхватил его, и попытался сделать вдох.
 – Что случилось, Майк? – спросил он. Он знал, что Майкл ненавидел, когда его называли Майк.
 – Слушай, я хотел узнать, что там с Рексом Аддисоном и сценарием, который мне понравился.
 Сай вздохнул. Рекс Аддисон не собирался снимать Майкла в своей следующей картине, в своем боевике. Упаси Боже, Рексу было всего двадцать восемь. Он вырос на фильмах Майкла Маклейна. Для Рекса Майкл был старым перцем. А ерунду, в которой Майкл сам исполнял все трюки, охотно брали, но у Рекса был здравый смысл.
 – Слушай, мне кажется, мы бы сделали это гораздо лучше, – сказал Сай. – У сценария нет стиля, нет изюминки.
 – Черт с изюминкой. У Аддисона в последних трех были ножки. Я могу дать ему стиль.
 – Черта с два. Слушай, Майк. У меня есть нечто получше, приятель. Я видел на неделе, это отлично.
 – И кто там ведущий? – с подозрением спросил Майкл.
 – Рикки Данн.
 – Кто?
 Майкл отлично знал, кто такой Рикки Данн. С его участием уже были сняты две картины, имевшие невероятный успех. Журнал «Пипл» присвоил ему титул «самого сексуального из всех живущих». Сай вовремя вступил, чтобы не дать возможность устроить истерику.
 – Он подписался на роль архитектора в новой вещи Бенсона.
 – Отлично. А я тот, кто покажет ему, как возводить небоскреб? К черту.
 – Майкл, приходит час в карьере человека, когда он должен расширить…
 – Я наибольшие сборы даю. Мое имя на заголовках, одно…
 Сай знал, что это невозможно. Черт, возможно, Майкл тоже знал, что это невозможно. Хотя нельзя ничего предвидеть: это этих людей так велико, что они теряют ощущение действительности. Сай потянулся к ингалятору.
 – Слушай, старче, почему ты хочешь пробиться таким путем? Мог бы заодно прихватить всех поклонников Рикки Данна.
 Сай знал, что Рикки ни за что не сдался бы и не уступил свое первое место. К чему это? С другой стороны, Майкл вот уже три года не участвовал в боевиках. Он должен быть благодарен за такую возможность. Сай знал, как склонять его в этом направлении. Поскольку, если он сможет таким образом продать Майкла, он целое состояние сколотит себе в результате этой сделки – еще он представил Бенсона, своего клиента, и сценарий.
 – Майк, – начал он убеждающим тоном, – это настоящая возможность. Боб Редфорд просил посмотреть сценарий.
 – Слушай, не говори мне, что играть новичку вторую роль – это называется расширением. – Майкл кричал.
 – Возьмем Пола Ньюмена, – снова начал Сай.
 – Пол Ньюмен, ему уже почти семьдесят. Мне же сорок шесть.
 – Майкл, тебе пятьдесят три, и все это знают, кроме тебя.
 – Слушай, я по-прежнему играю как всегда хорошо. И любовь кручу не хуже. Даже лучше.
 – Благодарю небо, мы этого не узнаем, – сказал Сай. Он резко нажал на тормоза, чуть не пробив своей головой ветровое стекло и едва не въехав в хвост впереди идущего «бенца». «Madre di Dios, дороги наводнены середняками!»
 – Слушай, сделай одолжение. Подумай о картине Рикки Данна. Это то, что тебе надо сейчас.
 – Иди к черту! – закричал Майкл и бросил трубку. Madre di Dios, неужели надо было доходить до этого? Майкл в последнее время сдал, он начал стареть, но он все еще был необходим, он нужен был Саю как клиент, по крайней мере еще год или два. Сай почувствовал нехватку воздуха и снова потянулся через сидение за ингалятором. Ну, хорошо, допустил он. Он расстроен. Обычно такие вещи его не волновали. В конце концов, он уже достиг высот. Он был непревзойденным составителем сделок, славился на весь Голливуд. Возможно, Эйприл Айронз и была могущественной и даже заметно, но она не входила в его лигу. Никто не входил. Еще в двадцатые Индустрией заправляли такие люди, как Лески и Мейер: это были шефы, хозяева и султаны студий, они держали во власти жизнь и смерть на экране через своих исполнителей. Затем, во второй половине сороковых, все стало меняться. Становились независимыми звезды, система студий начала распадаться. Но ни одна звезда, какой бы известной она ни была, не обладала сверхмиллионной властью. Уорнер и Мейер удержались лишь потому, что управляли дюжинами их, и никакие студии не осилили бы содержание дюжины крупных звезд.
 Но агенты звездам не платят. Это они оплачиваются звездами. Такая постановка была отличной. Чем более крупный талант представишь, тем большей властью будешь обладать и тем больше сделаешь денег. Так появилась целая серия агентов. В сороковые ими были Лю Вассерман и Леланд Хэйворд, в пятидесятые и шестидесятые – Лю Вассерман и Ара Сагарьян; в семидесятые – Лю Вассерман и Сю Менджерс; в восьмидесятые – Майк Овиц. Теперь, с улыбкой подумал Сай, кладя на место ингалятор, теперь – это я. Очередной Лю Вассерман.
 Он убеждал себя, что должен быть счастливым. Более чем. Богатым. Ведь у Сая Ортиса была тайна. Да у него их было много, но была одна лишь очень большая тайна. Он держал винный погребок, так говорила еще его бабушка.
 Когда он был маленьким, бабушка воспитала его и пятерых его сестер. Тиа Мария, так звали ее все соседи, держала местный винный погребок, и все вокруг стремились к ней. Именно бабушка научила его большему, чем мог сам Уортон.
 – Пепито, если б я была Рокфеллером, – говорила она, заглядывая глубоко в глаза Сая, – я была бы богаче Рокфеллера. Знаешь почему? – Он качал головой. – Потому что я содержала бы винный погребок.
 Теперь Сай, почти как Рокфеллер богатый, сам стал владеть собственным погребком. Трудно было жить, торгуя телами, передавая их директорам и получая проценты, когда они при этом богатели. Да, когда получалось, то получалось много. Но с самого начала Сай понял, что, работая в этой индустрии, надо помнить и о погребке. Он так и делал. Он основал дутую корпорацию, точнее – две. Одна из них продавала сценарии – все раскупались дешево, в основном бесполезные – большинству звезд и их компаниям и студиям ничего не приносившие. Другая скупала права его клиентов за цену, равную одному доллару, и продавал за гораздо большую. Столкновение интересов? Возможно. Но очень, очень выгодно. И ему еще не попадалось ничего настолько прибыльного, как эта сделка с фирмой «Фландерс Косметикс». Девушки уже стремились заключить контракты, и тут необходимо было действовать, иначе все они были бы моментально распроданы.
 Сай был уже в нескольких кварталах от своей конторы. Он плавно проехал на красный свет и свернул на широкую улицу. Он с облегчением вздохнул. Да, иногда было легко. По крайней мере с блондинкой, и сулило прибыль. Шарлин Смит. Это была видная девушка. Глик откуда-то достал ее.
 Но еще оставалась постоянная борьба за то, чтобы не сорваться и удержаться на вершине. Сай горевал о том, что потерял рыженькую. Он пытался сделать глубокий вдох. Все постепенно. Сегодня надо было лишь подписать контракт с этой нью-йоркской актрисой Марти, убедить Майкла Маклейна сняться в фильме Рикки Данна и одолеть Эйприл Айронз. Ну, а после можно и подышать, если получится.
 Джан сидела за столом напротив Сая Ортиса, глядя как он говорил по телефону. Ох, как ненавидела она всех этих негодяев. Торговцы плотью, думала она. Зло индустрии, но невольно признавала – зло необходимое. Ей не хотелось быть здесь. Но Марти советовал прийти к Ортису. А что советует Марти, Джан исполняет. Начать, завершить, чтобы ни сказал, сделает все. Ну, почти все.
 – Это был Майкл Маклейн, – сказал он. Никаких извинений за то, что заставил ее долго ждать, поскольку одно имя уже служило оправданием. – Так на чем я остановился? – спросил он.
 – Вы говорили, что вы могли для меня сделать, если бы были моим агентом. – Джан остановилась. – Позвольте спросить, как долго вы работали на Майкла Маклейна?
 – С Майклом Маклейном, – поправил Сай. – Вероятно десять, двенадцать лет. А что?
 – Значит, он пришел к вам, когда уже был большой звездой. Вы его не открывали, не создавали ему карьеру. Это было уже отлажено.
 Она видела, как Сай поправил рукава под пиджаком от Армани. Хотя фирма Сая и носила название «Поиск ранних актерских дарований, Ltd», они обычно не обнаруживали новых звезд. Они выкачивали все, что можно, из уже состоявшихся. Некоторые говаривали, что Сай настаивал на названии фирмы, чтобы величать себя герцогом Ранним.
 – Он работал, если вы хотели сказать. Но он не был богат, вот здесь я и появился. Он бы мог зарабатывать на жизнь и без меня, не поймите меня превратно. Но богатым? – Про себя Сай усмехнулся. «Да, это благодаря мне». Он посмотрел ей в глаза. – И я мог бы сделать то же для вас – можно звать тебя Джан? Богатой и знаменитой. – Он продолжал смотреть на нее и улыбался.
 Джан знала, что он прав. Он действительно сделал Майкла богаче и известней. И многих других людей тоже. Разве не этого хотела и она.
 – Деньги, конечно, очень важная вещь. Их достаточно, чтобы обрести независимость. Но слова? Ну, я бы хотела, чтобы у меня была репутация, как у актрисы, чтобы я могла сама выбирать себе роли, только те, что сама захочу. Это сделало бы меня счастливой.
 – Хочешь сказать, как Мерил Стрип? – Была ли презрительной усмешка на губах Сая?
 – Именно. Как Мерил Стрип, – сказала Джан.
 Сай встал из-за стола, обошел его спереди и присел на край, сложив перед собой руки.
 – Но только, Джан, никто до этой точки не доходит. Даже Мерил Стрип. Некоторые роли она сама выбирает, но, тем не менее, она выбрала роль в «Дьявольщине». Ты помнишь эту бомбу? А «Смерть ей к лицу»? Еще хуже. Теперь, для чего талантливой состоявшейся актрисе брать такую роль, рисковать кассовостью? – Сай наклонился вперед. – Позволь я поясню. – Тут он запнулся. – Агент – это не просто посредник для переговоров. Он должен помогать делать карьеру. Кто-то неправильно посоветовал Мерил, и какой бы ни была она талантливой, она все равно не распознает ценность картины, когда ее посмотрит. Такая, как Мерил, отскочит обратно. Но уже прыгнет не так высоко, как раньше.
 Джан начинала понимать его точку зрения. Это было очень похоже на то, о чем говорил ей Марти, когда советовал пойти к Саю.
 – Так вот где проявляется хороший агент? – спросила она, избавляя Сая от необходимости доказывать очевидное.
 – Точно. И не просто хороший агент. А хороший бизнесмен. Кто-то, способный распознать хорошую картину, у кого достаточно знаний индустрии кино, чтобы знать, куда поместить, с кем и когда. И все это я могу. Этим я занимаюсь. Это то, что я делаю для Майкла Маклейна и для всех других. – Он провел рукой, указывая на ряд фотографий знаменитостей на стене. – И это я буду делать для тебя. Только слово скажи, – кончил он и развел руками, ожидая ответа Джан.
 Джан была преданной актрисой, но она не была глупа. Отбросив прочь предрассудки, она протянула руку Саю.
 – Договорились, – сказала она.
 – На первой линии Майкл Маклейн, мистер Ортис, – сказала по селектору его секретарша.
 На какой-то миг Сай держал руку на телефоне, не снимая ее. Черт, думал он, именно этого мне и не хватает. Ну, чего ему там надо? Хотя встреча с Джан Мур, в конце концов, прошла гладко и теперь у него был клиент, он был оплеван. Получение нового клиента всегда оставляло его в таком состоянии. А она скора. Стоит ее поприжать. К моменту, когда они уже пришли к завершению, она отодвинула его и всю прелесть торжества присвоила себе. Теперь этот Майкл будет доводить его. Он вздохнул и взял трубку.
 – Майкл, ты звонишь, чтобы сообщить, что будешь играть у Рикки Данна, верно?
 – Возможно. Я только подумал, мы еще не все обсудили, осталось кое-что. Идет?
 Сай опустил голову на руку, почувствовав резкую усталость.
 – Хочешь, чтобы я гадал, или сам скажешь?
 – Девчонка моя. Не Данна. Моя. И мое имя под названием? Верно?
 Теперь голова Сая полностью упала на руки. Этот тип добьет меня.
 – Надо поговорить с его людьми.
 – Ты и есть его люди! Короче, я иду под названием и получаю девчонку. Тогда и будем говорить.
 – Майкл, это особый сценарий. Ты не будешь в нем главным героем-любовником, понимаешь? Мы не можем допустить, чтобы Оливье экрана занимался любовью с девятнадцатилетней. Это было бы нелепо. Твои поклонники ожидают от тебя чего-то более солидного.
 Сай чувствовал приближение одышки. Теперь он ее ускорял.
 – Знаешь, – продолжал он, – имя под заголовком обычно для того, кому достается девчонка. Но твое имя будет больше, много больше, чем его.
 – Что ты имеешь в виду: нелепо? Я все время занимаюсь с девятнадцатилетними, Сай. Тебе это известно. Их у меня полно. Нелепо!
 Сай чувствовал, что его прижимают. Обычно, как бы ни хотелось ему противиться, он был в состоянии управлять собой. Но не сегодня. Если бы эта ведьмочка Джан Мур тут не сидела и не давила на него, Сая Ортиса, чтобы сторговаться. Боже, двадцать лет в бизнесе, и эта выскочка сидит здесь и берет у него интервью. Но с Майклом требовалось терпение.
 – Нелепо, когда разница в тридцать четыре года. Это будет равносильно сцене между Шоном Коннери и Дрю Берримор, Майкл.
 – Я уже занимался с ней, – сказал Майкл.
 «Боже мой, – подумал про себя Сай. – Неужели правда? Да кому, какое дело?»
 – В самом деле? Потрясающе, Майкл. Думаешь, что можешь, с кем угодно, так?
 Майкл рассмеялся.
 – Давай поспорим, Майкл? Спорим, ты не сможешь это сделать со всеми тремя в новом ТВ-шоу Ди Геннаро. Все они еще дети – девятнадцать, двадцать, но спорим, что не сможешь?
 – А когда я это сделаю? Что буду иметь?
 – Гарантирую тебе имя под заголовком в этой картине.
 – А если нет?… Майкл остановился.
 – Эй, Майкл, в чем дело? В этом нет для тебя проблем, верно? Такие вопросы не для Майкла Маклейна?
 – Хорошо, черт, идет. Всех троих.
 – Вот и отлично! Но мне нужны доказательства, Майкл. А не истории о том, что было. Доказательства!
 Сай повесил трубку. Если Майкл Маклейн собьет спесь с Джан, это ей пойдет на пользу. А если нет, ну, придется ему сниматься у Сая. Сай глубоко вдохнул впервые за этот день. Теперь он почувствовал себя лучше.

 16

 В Голливуде, как в аду Данте, тоже много кругов. И очень редко, если вообще это происходит, они пересекаются, разве что во время работы. Я – Лаура Ричи, играла в сценических постановках, постановках телевидения, на местности, и, поверьте мне, это единственное, что остается неизменным.
 Технический персонал, операторы, звукооператоры, съемочные группы, световые оформители, всякие мальчики – все принадлежат к одному кругу. Еще есть выходящие за рамки: это еще не таланты, но подающие надежду. Они заняты в малых ролях, массовых сценах, на заднем плане, для цвета.
 Еще есть звезды. На хорошем успешном ТВ-шоу все делается ради них, для них пишется сценарий, им угождают. Все угождают им.
 Наконец, директор. Даже в тех шоу, где правят звезды, директор все равно стоит выше. Но, помните, это только высший круг ада. Ад же предполагает вобрать в себя сотни три людей и поместить их туда, куда следует, в чем следует, при соответствующей погоде и подобающем освещении, подходящем сценарии, хорошо исполненных ролях, чтобы все, что снимается или (простит Бог!) происходит «живьем», делалось согласно виденью директора. Такова, по крайней мере, теория. А при постановке «Трое на дороге» Марти Ди Геннаро собирался применить эту теорию. Он хотел создать шоу, великолепное шоу, которое вобрало бы все, на что способно телевидение. А чтобы это осуществить, необходимо было сосредоточиться на этом одном. Кажется, Ленфорд Уилсон сказал, что стиль – это не что иное, как сосредоточенность на одной вещи.
 Марти уже был готов к тому, чтобы сделать хит. У него было первых три сценария, актерский состав и команда. Единственное, чего, пожалуй, не доставало, совсем чуть-чуть, так это сосредоточенности.
 Поскольку с той поры, как он повстречал Лайлу Кайл, казалось, он не мог выбросить ее из головы.
 Марти Ди Геннаро оглядел свой кипящий цех, лабораторию мечты. Даже теперь, когда его успех насчитывал почти двадцать лет, трудно было поверить, что все эти игрушки принадлежат ему. Смешной на вид, маленький итальянский мальчик, росший в Квинце, был слишком тщедушным, чтобы играть со своими крепкими соседями-сверстниками. Он ужасно учился в школе, ему не везло с девочками, в спорте, даже с руками не повезло. Когда мог, он убегал в безопасность темноты кинотеатров. Это был его рай, его дом, и было трудно поверить, что они дали ему эту жизнь, эту почти безупречную жизнь.
 Успех, деньги, заносчивость, возможность самому снимать кино. Все невероятно счастливо. Только в его личной жизни не все было гладко. Поскольку трудно, почти невозможно было узнать, кто на самом деле его друзья. Даже Джоанн, в будущем его жена, что-то получала от него для своей выгоды, построив карьеру на его связях. Он позволял ей это, но когда он захотел ребенка и захотел, чтобы она оставалась дома с Максом, она оставила его.
 Ну, а женщины, другие женщины, практически любая женщина – их было более чем достаточно. Они даже сами стремились к нему. Слишком. Несмотря на успех, свою власть, огромное богатство, связи, он знал, что оставался тем Марти Ди Геннаро, худеньким и смешным итальяшкой, не справлявшимся со своими руками. Он подозревал, что все эти женщины были разочарованы в нем, не получая того, чего ожидали. Любовь для него слишком часто была тягостна. А что касается многочисленных очаровашек, которых он стал привечать после того, как распался его брак, то он редко просил их вернуться и провести с ним ночь. Работа, работа, снова работа – все, что ему оставалось. Поскольку, как и тогда, в Квинце, единственным местом, где он чувствовал себя уютно, оставалось кино или сцена, то и теперь он не просто наблюдал за волшебством, а сам его творил.
 Готов. Это было заключением Марти в шоу-бизнесе. Слово это было взято из последней строчки одного анекдота. Приходит к врачу больной на обследование. После долгого осмотра доктор, еврей такой, с акцентом, говорит: «Мистер, для мужчины вашего возраста вы в полном порядке. Сердце, легкие, кишка – все в отличном виде. Могли бы прожить еще сто лет!» Больной благодарит доктора, одевается, выходит за дверь и замертво падает из-за тромбоза прямо у порога. Доктор смотрит на тело, содрогается и произносит: «Готов».
 Готов. В Голливуде диву давались на непрерывную цепь успехов Марти, все гадали, в чем секрет волшебства их приготовления. Марти знал секрет.
 Никакого волшебного рецепта не было. Если банкирам хотелось верить в то, что это не было самой большой азартной игрой на Земле, это их воля. Но Марти знал, как опасна эта игра. И все же, какой бы опасной она ни была, он уже уставал от нее. Он всегда искал напряженности, теперь, будь то постановка очередной картины, получение еще одного Оскара или выигрыш – все начинало приедаться.
 Вот тут-то он и подумал о ТВ. Широчайшее поле-целина. К этому выработалось отношение, как к чему-то посредственному, среднего уровня, ведь здесь все было таковым, даже ниже среднего. И все же это смотрели. И смотрели, и смотрели. Что, если он, самостоятельно, поможет одной из умирающих сетей-динозавров, у которых выбивают из-под ног почву МТВ, кабель и домашнее видео. Он мог превратиться в героя, но, что еще важнее, он добьется автономии, и его машина не будет доказывать права на свое существование при очередном появлении. Он мог часами работать над персонажами, тратя целые сезоны вместо минут, чтобы уложиться в драгоценные 120. Что, если сложить невиданное и никем доселе не проделанное? Идея заинтриговала его, и, когда он случайно наткнулся на копию «Трое в пути» этой женщины Грейс Вебер из Джерси, он знал, откуда начинать. Он купил ее, как песню, а теперь, впервые за многие годы, был в возбуждении от идеи проката. Но и испуган.
 Он напомнил себе, что все, что ему необходимо, – это сосредоточиться. Сценарии у него были, был состав актеров, была команда. И все же он боялся. Поскольку, упади он в грязь лицом, все ревнивцы в городе (а все в этом городе были ревнивцами) отплясывали бы на его могиле.
 Он напомнил себе, что у него было все для полного огромного успеха. И затем он напомнил себе о своем заклинании.
 Готов. Джан и Пит прибыли на студию раздельно. Он был благодарен за работу и принял ее объяснение, что лучше не разглашать их связь, поскольку Марти – заинтересованное лицо.
 «Но это ли настоящая причина?» – думала она. В возбуждении и нервной дрожи, она думала, что Пит может стать лишним для нее осложнением, и очень хотела бы не считать его таковым. Ее отношения с ним имели характер ЛЧН – лучше, чем ничего, но и немного больше. Он был горячим в темноте, благородным партнером в сексе, хорошим парнем, но не из тех, кто бы мог ее познать. В какой-то мере теперь эта связь делала ее более одинокой, чем когда она действительно была одна. Ведь как могла она объяснить то, что ощущала? Как такой молодой парень, как Пит, честный, чистый и простодушный, мог понять, что она испытывала? Этого она не могла ему объяснить. Если быть честной, то она и себе не могла объяснить. Столько разных чувств роилось в ней, возникая каждую минуту, она просто не успевала разобраться в них. Сейчас, в первый день, она знала, что ощутила. Это было одно чувство, сильное, глубокое и оставляющее металлический привкус на языке.
 Никогда в жизни она еще так не боялась.
 Шарлин вышла из вагончика, который служил ей гардеробной, и положила руку на спинку стула директора, сзади было написано ее имя; во второй руке она держала карманную Библию матери. До этого момента все для нее не имело реального смысла: контракт, публичные фотопробы, встречи с этими нужными людьми, даже гардеробная. Но это было настоящим. Она пыталась вспомнить, никогда еще ее имя не было напечатано, разве что написано ею самой. Как ей хотелось, чтобы Дин мог это видеть, но она не могла привести его сюда. Сколько расскажет всего она ему вечером.
 – Мисс Смит, – сказал человек в наушниках. – Мистер Ди Геннаро хочет видеть вас на собрании съемочной группы.
 До нее дошло, что обращаются к ней.
 – О, я опаздываю? – спросила она, вскакивая.
 – Нет, мисс Смит. Мисс Кайл не прибыла.
 Шарлин осторожно пошла, стараясь перешагивать через кабель освещения и электроленту, боясь наступить и что-нибудь повредить. Было много шума, много людей с блокнотами и людей в наушниках, но они не слушали «Уокмен». Для нее все выглядело нелепо, но она была уверена, что это имело смысл для кого-то.
 – Шарлин, – подходя к ней, сказал мистер Ди Геннаро. – Простите, что заставили вас ждать. Разрешите я вас представлю всем.
 – О, ничего страшного. Я просто отсиживалась, как курочка, осматривалась кругом. Похоже на цирк, который я однажды видела дома.
 Все происходит одновременно. Только в цирке, по крайней мере, кто-то всем управляет. – Она обернулась, чтобы взглянуть на тот хаос, который только что миновала. – Тут все знают, что надо делать? – спросила она.
 Марти рассмеялся.
 – Да, это моя забота. Я – директор, во многом как в цирке, – лучше мне хорошенько знать, что следует делать каждому, иначе быть мне в луже. Это Тэд Синглтон, он отвечает за особые трюки; это Дино – моя правая рука; и Боб Бертон из гардеробной; Джим Сперллмен – осветитель; коренастенький – мой помощник, Барри Тилден; с той стороны – Чарли Бредфорд, технический консультант из «Харли Дэвидсон»…
 – О, мистер Ди Геннаро, пожалуйста! Дайте минуту перевести дыхание. Я даже не знаю, что у них за обязанности, поэтому, если не против, я просто постараюсь запомнить все имена пока. Ой, – со смехом сказала она. – Я даже не знаю, в чем заключается моя работа, но я здесь, чтобы учиться. – Я – Шарлин, – сказала она собравшимся и заняла место за столом. – Привет!
 Интересно, почему еще нет Лайлы и Джан. Она уже с ними встречалась, конечно, но она немного побаивалась увидеть их снова сегодня. Они были действительно прекрасны. Боже, спрашивала она себя, как это меня выбрали, чтобы я была рядом с ними? Шарлин осмотрелась, увидела целое море лиц и улыбнулась. Ей было приятно видеть, что все они ответили ей взаимностью. Здесь, в Голливуде, все такие приятные, думалось Шарлин. Гораздо приятнее, чем в Бекерсфилде.
 Джан Мур не было нужды приглашать на собрание по поводу открытия дважды. Она знала, что сегодняшнее первое впечатление было очень важным. Оно настроит Марти и остальных ведущих девушек, от этого будет зависеть то, как с ней будет обращаться команда, пока длится шоу. Марти уже был там и, Джан была уверена, все прочие отделы тоже, но на подобные собрания звезды обычно являются последними. Пока не звезды, поправила она себя. Джан стала думать о Шарлин Смит и Лайле Кайл. Она не видела ни одной из девушек с тех пор, как они встретились во время общей вечеринки, когда объявили об их приеме. Ей нравилась Шарлин, она инстинктивно чувствовала, что Шарлин ей не угроза. Лайла, боялась она, другой разговор. Но, может, стоит мне подождать, тогда увидим, сказала она себе, прежде чем делать какие-то выводы.
 Собрание проходило на сцене 14 на Рейли. Марти Ди Геннаро встретил ее на полпути огромного пространства вроде ангара, взял под руку и подвел к столу. «Шарлин, вы знакомы с Джан Мур, вашей партнершей?» Затем он представил ее остальной команде, и Джан со всеми поздоровалась за руку. Она знала, что любое производство – усилие всей команды. И знала, в какой степени будет от них зависеть. Она могла быть одной из главных героинь, но если эти люди не будут хорошо справляться со своей работой, никто уже не будет смотреться хорошо. Там был Пит, он сидел позади Джима Берта, главного кинооператора. Он улыбнулся ей, но он был достаточно благоразумен, чтобы не делать большего.
 Джан присоединилась к собранию.
 – Привет, Шарлин, – сказала она, усаживаясь рядом с ней. – Как твои дела?
 – Джан, – наклонилась Шарлин и прошептала, – вопрос не в том, как мои дела, а вопрос в том, что я делаю? И что я делаю здесь? Никому не говори, но мне кажется, что я сплю и все это мне снится.
 Джан засмеялась и дотронулась до руки Шарлин. Да, ей Шарлин нравилась. Если только она сказала это от души. Но так или иначе, она была захватывающе прекрасна. Ей предстояло сыграть Кловер, техасску, а Джан – Кару из Нью-Йорка. Джан наблюдала, как Шарлин спокойно болтает с двумя осветителями. Словно знает их всю свою жизнь. Наверное, так и есть, подумала Джан. Они, наверное, тоже из Техаса. Одна надежда, чтобы она оставалась такой непосредственной, подумала Джан, затем рассмеялась про себя. Да, надежда должна быть толстой. Это Голливуд. Девушке понадобится нечто большее, чем ее маленькая книжица, в которую она вцепилась, чтобы оградить себя. Особенно с такой фигурой. Джан посмотрела на единственное пустое место за столом и увидела, кого все ждут. Лайлу Кайл. Она все еще не выходила из своей уборной. Джан слышала, что Лайла уже на месте, но где? Не очень-то похоже, что сегодня нужно переодеваться и накладывать грим. Это всего лишь предварительное собрание, чтобы все могли перезнакомиться. Она увидела, как Марти наклоняется к своей помощнице и шепчет ей что-то. Клер кивнула, встала и направилась к гардеробным. Дай передышку, подумала Джан. Лайла еще не «звезда». Не так скоро. И не у Марти Ди Геннаро.
 Более всего Джан была профессионалом. В прошлом кто-то мог критиковать ее талант, ее внешность, ее понимание роли, но никогда ее преданность делу. Она гордилась тем, что всегда приходила вовремя, знала свою роль и где вступать и верила в то, что за директором последнее слово.
 Гул медленно угасал, и Джан посмотрела в сторону приближающейся фигуры. Лайла Кайл шла медленно, переступая через приделанный кабель и светоаппаратуру. Каждое движение было отлажено, Джан это сразу определила. На Лайле были тесные брюки из черной кожи, черные сапоги на высоком каблуке и черный кожаный пиджак с молниями и громадными плечами. Сапоги и подставные плечи не выглядели на Лайле нелепо при ее фигуре и росте. Наоборот, странным образом, Джан показалось, что рост Лайлы и ее комплекция требовали именно этого. И она, конечно, подходила для своей роли. Кримсон, богатая беглянка из Сан-Франциско.
 Лайла приостановилась у конца большого стола, когда Марти встал, чтобы приветствовать ее. Прежде чем он ее представил, она поцеловала его в щеку и обратилась к остальным.
 – Привет, я – Лайла Кайл, – сказала она, голос ее отозвался эхом.
 Она сделала паузу и села. Джан огляделась. Все мужчины встали. Да, черт возьми, подумала Джан. Ну как ей это удалось?
 Лайла села, в ее ушах звучали любимые слова матери из одного фильма: «Не связывайтесь со мной, мальчики». Допустим, это они уяснили, подумала она, глядя, как мужчины занимают свои места. Это один из маленьких трюков, которым она научилась у Терезы, когда та приходила на постановки вместе с Лайлой, еще девочкой: как делать выход. Приходить последней. И дать им почувствовать, что ты леди. Это их ставит на место. И приводит в изумление.
 Марти представлял всех за столом по именам. Лайла не оглядывалась, а только продолжала сохранять улыбку. Она уже раньше встречалась с Шарлин и Джан, но не видела их в одежде для улицы. Лайла бросила взгляд на Джан, которая сидела рядом с ней, слушая Марти, словно тот был Богом. Она знала, что за спиной у Джан был опыт актерской игры в Нью-Йорке, но, кроме внешности, больше ничего. У блондинки, у той даже опыта не было. Официантка, Боже упаси, но несомненно, очередная красавица.
 Мне не о чем беспокоиться, уверяла себя Лайла. Поскольку до тех пор, пока Марти стоял на том, чтобы все они втроем были на главных ролях, Лайла собиралась быть единственной звездой, пусть Марти Ди Геннаро говорит, что хочет.
 Лайла ощутила прикосновение Шарлин к ее руке и небрежно повернулась.
 – Какие красивые брюки. Откуда они у тебя? – спросила Шарлин.
 – Мне их сшили. Они из Флоренции, – сказала Лайла. Немного дружелюбия не повредит.
 – Может, дашь телефон Флоренции? – спросила Шарлин. – Хочу, чтобы она сшила мне такие же.
 Лайла заморгала и выдавила улыбку. «Да, в это трудно поверить», – подумала она. Ее взгляд упал на Библию перед Шарлин.
 – Флоренция – это Италия, – сказала она, а Шарлин вспыхнула.
 Лайла посмотрела вокруг.
 – Как назвать сидящих в одном кружке трех блондинок? – спросила она.
 Все в ожидании посмотрели на нее.
 – Глупый кружок, – сказала она и была вознаграждена смехом. Только Джан Мур не смеялась. Она повернулась к Шарлин.
 – Флоренция – город в Италии, он знаменит изделиями из кожи, – объяснила она пылающей девушке. – Но большинство произносит по-итальянски: Фиренз.
 Черт с ней, подумала Лайла. Марти Ди Геннаро откинулся и оглядел сидящих. Собрание удалось, даже очень. Он улыбнулся про себя. Все, с кем он говорил в бизнесе, пытались навязать ему совет. Самая большая проблема, с которой он столкнется, говорили они, это управлять великолепными женщинами, ни одна из которых никогда прежде не работала на телевидении. Нет способа, чтобы сохранить равновесие между ними и осчастливить их одновременно. Тут он усмехнулся. Интересно, сказали бы они то же самое в тридцатые годы Джорджу Кукору, когда он снимал «Женщин». Если тот справился с Джоан Кроуфорд, Поллет Годдар, Розалинд Рассел и Маджори Мейн в одном фильме, то с этими тремя он справится.
 Все трое были прекрасны, все бы отлично смотрелись с экрана. Но ему было известно и то, что одна из них была рождена для камеры, не только из-за красоты, но и из-за того, как умела держаться. У Монро это было: она умела смотреть в камеру и в глаза за нее, в глаза, которые всматривались в нее с экрана. Она вглядывалась в души мужчин. И она не знала о своем даре.
 Теперь Марти посмотрел на Лайлу. У нее тоже был дар, но отличие ее от Монро состояло в том, что она об этом знала. И это делало ее опасной, возможно, даже затрудняло работу с ней. Но это было чудесно. Кукор сдерживал своих лошадок. Держал их в строгости, в одной упряжке, одновременно допуская свободу для каждой из них. И он создал шедевр. Полностью женское кино.
 И Марти докажет, что тоже способен на это. В конце концов, он ведь Марти Ди Геннаро, а это всего лишь телевидение.

 17

 Утомленная работой, Джан возвращалась домой. Обыкновенно, по вечерам звонил Пит и просил приехать. Джан надеялась, что не снобизм заставлял ее скрывать характер их отношений, но, если честно, особых отношений и не было. Он был добр и общителен. Он занимался с ней любовью и крепко прижимал ее к себе, ей это было необходимо, больше у них общего почти ничего не было. Представления о беседе у Пита сводились к обсуждению телевизионных передач, которые он обычно переключал на шумовые заставки. Он был уютным, как теплая ванна, и почти столь же ободряющим. И так отличался от Сэма.
 Она все еще думала о Сэме. Конечно, о нем стоило думать. Интересно, когда-нибудь он любил ее по-настоящему или бросил ради того только, что ему нужен был кто-то красивее, чем она? Она теперь и сама похорошела. «Интересно, – думала она, – случись ей встретить Сэма теперь, была бы она достаточно для него привлекательной, чтобы обратить на себя его внимание и удержать? А, что если бы ее встретил Сэм, узнал бы он ее, стал бы он…»
 Она с усилием перевела свои мысли в другое русло. Это было какое-то безумие, какое-то наваждение. Дело в том, что она спала с Питом по каким-то неправильным причинам: из-за скуки, одиночества, угрюмого настроения и по необходимости. Она вела себя как мужчина в подобных случаях, теперь надо было все исправить. Бедный Пит, ему придется платить за все.
 Когда зазвонил телефон, Джан вздохнула. Она знала, что это Пит. Ей ужасно не хотелось откладывать встречу на очередной вечер.
 – Джан?
 – Ага, – она старалась не вздыхать в трубку.
 – Мне можно приехать?
 – Я ужасно устала, Пит.
 – Я тоже. Эти бесконечные пробы выматывают тебя целиком. Но мне только надо увидеться с тобой на минуту. Думаю, нам надо поговорить.
 Это было с его стороны такой неожиданной просьбой, что она согласилась, и менее чем через десять минут он уже был у ее порога. Она пересела на диван, но вместо того чтобы следовать ее примеру, он продолжал стоять, хотя и прислонился к стене.
 – Джан, я не Эйнштейн, но, кажется, мне ясна картина. На площадке ты не хочешь со мной говорить, я это понял. Я благодарен тебе за все. Отец объяснил мне, в чем тут дело. Тебя ожидает успех в «Трое на дороге», и тебе не нужен технарь на шее. Теперь ты можешь встречаться с кем хочешь, и я наверняка могу сказать, ты меня не хочешь.
 Джан сидела и молчала. Он был добр по отношению к ней, чистосердечен и сексуален. Как сказать ему, что не его специальность и положение, а возраст делают его для нее неподходящим? И как с чистой совестью могла она привязывать его для своего удобства?
 Впервые до нее дошло, что по-своему, молчаливо, в своей калифорнийской манере, он любил ее. Так давно с ней не случалось ничего подобного, что ей было трудно это осознать. Но кого именно он любил? Ее тело? Ее прекрасное безупречное лицо? Безусловно, он не знал, кто она на самом деле.
 – Ты, наверное, прав, – сказала она, и отпустила его.
 Джан никогда особенно не беспокоилась о деньгах. Конечно, ей и не приходилось о них никогда думать. Лишь после смерти ее бабушки ей пришлось заниматься этим, затем все эти накопления ушли на доктора Мура, госпиталь, другие затраты. Она работала в театре за деньги и бесплатно и умудрялась выворачиваться, не прибегая к помощи.
 Еще в Нью-Йорке она старалась воздерживаться от затрат: квартира, снимаемая в доме без лифта, оплата за телефон и немногое другое. Она практически ничего не имела, когда открыла свой первый счет в банке. Она жила экономно, даже прижимисто и воображала, что это часть образа жизни la vie boheme. В конце концов, другой жизни она не знала. Теперь на Джан Мур деньги накатывали волнами, каждая волна больше предыдущей. Первым был чек от фирмы «Фландерс Косметикс». Джан все еще чувствовала неловкость от необходимости рекламировать товар, но, чтобы получить роль, пришлось подписывать контракт. Но деньги были великолепны! Она отослала долг доктору Муру, и после уплаты налогов, затрат на всевозможные услуги у нее оставалось свыше девяноста тысяч!
 Затем, когда Джан получила первый заработанный чек, почти пятьдесят тысяч, и поняла, что через две недели последует очередной, она засомневалась. При подписании контракта с Саем она видела, что ей будут платить за каждый эпизод по тридцать три тысячи, но каким-то образом от волнения она не стала придавать тогда этому особого значения. Она просто открыла счет в калифорнийском отделении банка и положила чек от «Фландерс» на этот счет. Но чек следовал за чеком, и тогда она встревожилась. Теперь она неподвижно смотрела на итоговый результат за месяц. Двести семнадцать тысяч шестьдесят три доллара и сорок пять центов! Просто невероятно. И Джан знала, что это всего лишь начало. Хотя сериал еще не выходил в эфир, Сай Ортис предложил ей заранее несколько новых сценариев на будущее: это были коротенькие третьесортные эпизодики, но оплачивались они не ниже двухсот пятидесяти тысяч долларов. Четверть миллиона за пять недель работы! Она покачала головой. Прикладывая столько усилий, Мери Джейн за всю жизнь никогда прежде не получала больше тридцати пяти тысяч в год.
 Ортис также собирался обсудить с ней вопрос об авторских правах на целый ряд изделий из кожи, джинсы, обои, включая кукол-персонажей «Трое на дороге», нечто вроде куклы Барби, только на мотоцикле, так она это поняла. Все это, хоть и казалось необычным, означало новые деньги. И хотя она не собиралась делать всю эту чепуху, что ей предлагали, она вполне понимала, что свалилась, или вознеслась, но попала в денежный поток, который некоторое время будет течь непрерывно. Взять хотя бы Жаклин Смит или Кейт Джексон – со времени их первого успеха на ТВ у них всегда было где себя показать, будь это короткий фильм недели или простенькое шоу. Даже Сюзанна Сомерс и Фарра Фоссет имели эту возможность, снимаясь в рекламах физкультурного оборудования. А что оставалось Мери Джейн – подкладные судна? Уход за больными и ее театральная деятельность в Нью-Йорке были тяжелой работой. Эта ерунда была до оскорбления простой и легкой. И прибыльной.
 Ей это все казалось нереальным: как прежде она ощущала несправедливость невозможности прожить на свой труд в Нью-Йорке, теперь ее мучила мысль о несправедливости получения таких больших сумм наличными за столь легкий труд здесь. Что это, просто ее внешность, и это благодаря ей на нее обрушился весь этот шквал? Смешно, но пока все это обошлось ей в пятнадцать процентов ее дохода. Неплохой результат от вклада, подумала она, улыбаясь про себя.
 Ну, по крайней мере меня не тяготит бремя финансовой вины, думала она. После всех этих лет голода можно и позволить немного жирных лет, не в физическом смысле, однако.
 А что, интересно, происходит с теми актерами, которые никогда не сталкивались с той борьбой за существование, с которой пришлось столкнуться ей? С теми, кто всего достигает быстро и сразу. Немудрено, что они часто приходят к наркотикам, излишествам и разорению. Это будет большим грехом, а гнет ответственности слишком невыносимым. Даже она, со своим богатым опытом, смотрела теперь на этот итог с чувством беспомощности и одновременно возбуждения и думала, что ей делать с этими деньгами. Конечно, можно их сразу пустить на ветер, но лишь часть. Наконец, можно позволить себе красивые дорогие наряды, благо было красивое тело. Можно потратить на что-нибудь еще. Но разве этим она хотела заниматься? Возможно, ей понадобится новое жилье. Но здесь ей ничего не хотелось покупать, а чтобы арендовать, требовалось очень много денег. И снова она уставилась на результат. Может, следует отдать часть на благотворительность или использовать в целях поддержки актеров и сценаристов? Но как это сделать? Ведь это же не делается по почте на адрес какого-нибудь Чака или Молли, или захудалого сценариста с Бродвея.
 Хорошо, можно послать чек отцу Дамиану. Его церковь стала прибежищем для многих актеров Нью-Йорка. А десять тысяч будут для него многое значить и ничего для нее. Она решила так и поступить. Но давать ли деньги лицам? Искусству? Продолжая глядеть на бумажку, она осознала, что, хотя страдала от выбранной ею жизни, она все же сама сделала этот выбор, в этом вся разница. Как Мери Джейн она никогда не одобряла государственные программы поддержки искусства или частные пожертвования. Нет, филантроп из нее не получится. Вот что она сделает: найдет для себя маленький уютный домик в Бердленде. В одном из районов Голливуда улицы назывались по именам птиц, туда переехало много «голубых», и они тоже внесли свой вклад в названия улиц. Там были небольшие домики. Такой бы она сняла. Это было бы роскошью. И, что скрывать, отношения ее с соседками по комнате становились напряженными. Хотя обе девушки только и говорили о гордости за нее, но уже успели занять у нее и просили об участии в шоу. Она чувствовала, что каждая смотрела на нее и спрашивала себя, почему она, а не я? Она ощущала, что служит постоянным возбудителем для них, и знала, что в любой момент может вспыхнуть конфликт.
 Она отложила листок. Все решено. Она приобретет собственный уголок. И немного денег отложит – удобно и надежно. А что сделать с остальными?
 Неожиданно она вспомнила и о том, что могла бы сделать, что должна была сделать. Она вспомнила о тех детях, которые не выбирали свою судьбу, на которых она обрушивалась сама: дети, которых дразнили из-за их носов и ушей, которые были лишены речи или даже возможности улыбаться из-за заячьей губы; о детях вроде Рауля, обреченных ходить со шрамом и привлекать к себе беззастенчивые взоры прохожих.
 Она вспомнила свои собственные переживания, когда она видела свое отражение в детстве, еще в Скьюдерстауне. А она ведь была нормальной, просто некрасивой. Все это вспомнилось ей теперь, когда она была красавицей. Как же должно быть горько тем, кто рожден с недостатками? Это невообразимо, слезы появились на глазах Джан, когда она представила себя на месте таких младенцев где-нибудь в Лиме, Перу, или уродца-малыша из Гватемалы. Ну вот, теперь она знала, что могла сделать.
 Она встала, подошла к столу, достала писчую бумагу. Бремя денег свалилось с нее. Она вытащила чековую книжку и выписала чек на сумму сто тысяч долларов. «Дорогой доктор Мур, – написала она и улыбнулась, добавив черточку и «Брюстер». – Помню, как вы сказали, что стоимость необходимой вам аппаратуры составляет двадцать тысяч долларов. Я прилагаю чек на пять таких аппаратов, что позволит вернуть лица пятидесяти детишкам. Постарайтесь так сделать, чтобы все они были похожи на меня.
 Ваш благодарный друг.
 Джан Мур».

 18

 Шарлин посмотрела на светло-зеленый чек и сощурилась. Ей нужно было сосредоточиться, чтобы сосчитать все написанные на нем цифры. Трудно представить, сколько денег ей теперь принадлежит. Она взглянула на мистера Ортиса.
 – Всего лишь за губную помаду? Что же я стану с ними делать? – спросила она.
 – Положите в банк.
 – В какой?
 – В ваш.
 – Мистер Ортис, у меня нет никакого банка, – рассмеялась Шарлин.
 Ей с Дином приходилось из всех сил крутиться, а денег все равно всегда не хватало. Банки, школы, полицейские участки – всякие такие официальные заведения – раздражали ее. Она хранила деньги между страниц Библии.
 Мистер Ортис откинулся на спинку своего вращающегося стула, посмотрел на нее внимательно, затем вернулся в свое прежнее положение и взял трубку телефона.
 – Скажите Ленни зайти ко мне в офис, – сказал он, повесил трубку и вновь посмотрел на Шарлин. – Мы все уладим, милая. У меня есть парень, он обо всем позаботится – о счетах, вкладах, процентах – обо всем.
 В дверь вежливо постучали, затем вошел высокий худощавый человек с серьезным выражением лица. Он посмотрел на Шарлин, и ни единый мускул на его лице не дрогнул. Шарлин все же улыбнулась ему.
 – Шарлин, это Ленни Фармер. Отныне он будет вашим заведующим делами.
 Сай указал Ленни на чек в руках у Шарлин.
 – Заведите счет для мисс Смит и выпишите все необходимые документы. Позаботьтесь об адвокате. И пусть Анита выдаст ей наличный аванс.
 Сай повернулся с улыбкой к Шарлин.
 – Сегодня вы можете уже пройтись по магазинам. А мы тем временем по мере поступления денег подыщем вам дом, машину, договоримся в лучших магазинах, чтобы они получали деньги непосредственно с вашего счета. Короче, обо всем, что вам будет нужно, сообщайте Ленни. Вам больше не потребуется думать о деньгах. Разве лишь о том, как их тратить.
 Это было избавлением от всех забот. На секунду Шарлин засомневалась, стоит ли доверять Ленни Фармеру или вообще кому-либо в отношении денег. Но ведь в следующем чеке будет еще больше. Гораздо больше, чем они с Дином могут потратить!
 Шарлин вышла из здания, где располагался офис мистера Ортиса, пересекла стоянку и вернулась к Дину, с нетерпением ожидавшему ее в их «датсуне». Коричневый мешочек, выданный Шарлин бухгалтершей Анитой, выглядел внушительно. Прежде чем что-либо сказать Дину, Шарлин заглянула внутрь мешочка и промурлыкала:
 – Все мне, мне, мне.
 – Что случилось, Шарлин? – спросил Дин.
 Шарлин уже рассказывала Дину, как она участвовала в телевизионной передаче, почти как Энди Гриффит. Правда, она не была уверена, понимает ли что-нибудь Дин. Да и сама-то Шарлин едва ли как следует все понимала.
 – Так что же случилось, Шарлин? – снова спросил Дин.
 – Ничего, милый. Ничего особенного, – Шарлин погладила Дина по плечу и улыбнулась. – Просто я получила первую плату, и мы можем теперь поехать по магазинам. У нас куча денег, Дин. Чего бы тебе хотелось больше всего на свете?
 Она смотрела прямо в лицо Дину, наблюдая, как он подыскивает ответ на ее вопрос.
 – Не знаю, Шарлин. Ничего я не хочу. У меня есть ты, есть машина, и у нас отличная квартира сейчас. И я больше не испытываю чувства постоянного голода.
 Он задумался.
 – Нет, правда, не знаю. По-моему, мне уже ничего не хочется. Шарлин попыталась его расшевелить:
 – А вот и нет! Я знаю, есть одна вещь, о которой ты мечтаешь. Ну же, Дин!
 Нахмурившись, Дин задумался.
 – Что ж, я всегда мечтал о собаке. О щенке. О Лабрадоре. Таком, как у Доуба.
 У них уже была кошка – пушистая, черная, она недавно к ним приблудилась, и Дин уже успел дать ей имя – Опра. Но насчет собаки… А впрочем, почему бы и нет?
 – Так поехали. Чего ты ждешь?
 – Ты серьезно? – выпучил глаза Дин. – У нас хватит денег?
 – Дин, за мою роль мне дали больше денег, чем получает самый богатый человек в Лэмсоне.
 Дин нажал на газ и выскочил из скопления машин на стоянке с торжествующим криком индейца. От большой скорости их прижало к спинкам сидений, огни и очертания города замелькали в окнах.
 Шарлин давно заметила, что в Лос-Анджелесе полно зоомагазинов. И все они были великолепные.
 Продавец в сером костюме, поверх которого был надет белый халат, как у доктора, – рукава засучены, верхняя пуговица сорочки застегнута, галстука нет, – тотчас вышел им навстречу из-за прилавка.
 – Что бы вы хотели посмотреть?
 – Мы хотим купить щенка, – выдохнул Дин.
 – Нам нужен черный Лабрадор, если они у вас есть, – Шарлин внимательно разглядывала витрины. – Где вы содержите собак?
 – Вам повезло. Обычно мы продаем по заказу, но сегодня у нас есть кое-что для вас. – Он нажал кнопку на коммутаторе. – Лиза, принесите, пожалуйста, черного Лабрадора, которого мы хотели показать Мери Тайлер Мур.
 Он с любезностью посмотрел на Шарлин:
 – У нас еще есть сеттер и золотистый ретривер.
 Через минуту молодая женщина в таком же без единого пятнышка докторском халате отворила дверь и втолкнула тележку, в которой лежала корзина, а в корзине – три щенка. «О Боже!», – подумала Шарлин, увидев, что на каждом щенке повязан большой голубой бант.
 Дин склонился над щенками. Она смотрела, как он старался не дышать на них и жмурился, когда они лизали его губы и щеки.
 – Пожалуйста, – попросил он, – снимите с них банты, это так неестественно выглядит. А можно мне их погладить?
 – Конечно, можно! – Дин опустил руки в корзину.
 – Шарлин, ты посмотри только на этих пареньков. Какие красавчики! Ей-Богу, я не могу взять одного из них и оставить других.
 – О Господи! – сказала Шарлин продавцу. – Неужели нужно было выставлять сразу всех троих?
 Она прикинула, сколько денег у нее в мешочке, приплюсовала и те, что лежали в страницах Библии. Если учесть, что мистер Ортис обещал вскоре заплатить еще столько же на следующей неделе, то все в порядке. Она посмотрела, как Дин усадил к себе на колени маленького сеттерчика и Лабрадора, а ретривер карабкается по его рукаву, вызывая у Дина бурный восторг, и достала из сумочки коричневый мешочек.
 – Мы забираем всех.
 – Всех? Правда, Шарлин? А мы можем?
 – Конечно, можем. Как мы назовем их, Дин? – спросила она, глядя на его несказанно счастливое лицо.
 Ей захотелось плакать. Ни он, ни она никогда не говорили о том щенке, которого убил их отец.
 – Опра у нас уже есть, – сказал Дин. – Давай назовем блондинку Кловер.
 – Отличная мысль! – рассмеялась Шарлин. – Она настоящая Кловер, а чернушка пусть будет Кара, а рыжик – Кримсон. Как в спектакле!
 В машине Шарлин пришлось говорить громче, стараясь перекричать писк и лай, доносящийся из коробок на заднем сиденье.
 – Теперь, Дин, поедем в супермаркет, щенкам нужно купить еды, да и нам не мешало бы наполнить холодильник. Как ты думаешь?
 Супермаркет был размером с футбольное поле.
 – Откуда начнем? – спросил в нетерпении Дин.
 – Сначала нужно взять тележку, – ответила Шарлин. – А потом мы пойдем по всем отделам и купим всего, чего захотим. Слышишь, всего! Помнишь ту передачу, в которой побеждал тот, кто быстрее заполнит свою корзинку продуктами? Давай и мы, как они. Я со своей тележкой пойду с того конца, а ты со своей – с этого. Встретимся в центре зала. О'кей?
 – О'кей!
 – На старт, внимание, марш!
 Дин оказался победителем. Он первым добрался до середины зала с тремя тележками, полными продуктов, да еще и на полочках под тележками все было завалено.
 – Шарлин, я никогда бы не подумал, что так весело ходить по супермаркету! Дело не простое. Нам надо будет еще потренироваться.
 – Конечно, милый. Завтра и потренируемся еще. Но это не финиш. Осталась самая ответственная часть пути – касса.

 19

 Голливуд всегда был местом, где реклама и информация значили все, где ловкие дельцы стремились иметь не только собственную рекламу и информацию, но и перехватить ее у других. Я, Лаура Ричи, прекрасно это знаю и получаю выгоду от этого каждый день – приглашения на вечеринки, пикники, подарки, бесконечные совещания, почти легальные взятки за участие в какой-нибудь паршивой киношке или новой телепередаче… Чаще всего популярность покупается тем или иным путем.
 Самое странное в жизни Голливуда, пожалуй, то, как реклама и информация, которую при желании всегда можно купить, действует на умы продюсеров и постановщиков. Вот появляется шум вокруг какого-нибудь фильма или актера, и шум этот как бы живет своей собственной жизнью. И чаще всего достаточно шума, чтобы обеспечить успех. То ли это происходит потому, что у постановщиков нет никаких принципов? То ли потому, что всегда у кого-то должен быть успех? Взять хотя бы успех Марти Ди Геннаро.
 Без сомнения, причиной успеха была шумиха, которая поднялась с самого начала работы Ди Геннаро над «Трое на дороге», или просто «Три четверти», как называли ее участники постановки. Сколько острых углов надо было обойти – три свежих лица, воспроизведение шестидесятых годов, а главное – дебют самого Ди Геннаро на телевидении. Двадцать лет работы в Голливуде дают мне право утверждать, что шумиха сыграла тут главную роль: не только рекламная, но настоящая, из уст в уста передаваемая сенсация носилась в воздухе, внушая всем, что должна появиться лучшая постановка всех последних лет и что Лайла Кайл, Шарлин Смит и Джан Мур станут звездами.
 Создание этой постановки требовало огромного труда. Джан думала, она знает, что такое тяжкий труд, по своей работе на Бродвее, где ей часто приходилось заниматься одновременно и костюмами, и освещением, и даже кое-что переделывать в сценарии. Но эта постановка оказалась настолько изматывающей, что работа на Бродвее показалась ей теперь отдыхом на пляже.
 Неделя шла за неделей. Лишь за день до записи она получила свой сценарий, читала его и начинала заучивать строки. На другой день в шесть часов утра она должна была быть уже в гриме на студии. Марти подгонял подряд все сцены, для репетиций времени не оставалось. К концу первого дня несколько сцен должны уже были быть сняты. Ей следовало следить за своим текстом, точно следовать замечаниям и всегда знать, где находится в данный момент камера; тогда и только тогда она могла играть. К семи вечера она изматывалась до предела и больше всего на свете обожала машину и шофера, которые отвозили ее домой, где она могла немного передохнуть до завтрашнего утра, немного – совсем немного – поесть и поспать. И каждую неделю повторялась эта шестидневная гонка. В воскресенье она, наконец, могла расслабиться и отдохнуть, но уже воскресным вечером привозили новый сценарий, который надо было заучивать. Попробуй выдержать в таком режиме хотя бы несколько недель!
 На съемках она по-прежнему видела Пита, он старался выглядеть таким же, как все остальные участники: любезным, всегда готовым прийти на помощь, но сдержанным. Ну что ж, сказала она себе, невозможно сразу убить двух зайцев – сохранять с ним любовные отношения и вместе с тем все остальное время держать его в стороне от себя. Она решила, что их разрыв был неизбежен, ведь у нее ни на что уже не оставалось сил, кроме работы. Вечера она проводила как монахиня, и даже если ей порой бывало грустно и одиноко, Пит ничем не мог бы ей помочь.
 В этом вакууме ее стали одолевать мысли и воспоминания о Сэме. Он отказался от тебя, говорила она самой себе, он лгал тебе, он нарушил обещания. Но хотя все было так, он был таким страстным, обворожительным, пылким. Он по-настоящему слушал, что она ему говорила, он по-настоящему смотрел на нее, по-настоящему знал ее. Он мог заниматься искусством, обсуждать игру актеров, спектакли и фильмы, и в то же время не был занудой и всегда весело шутил. Как только выпадала свободная минута во время съемок или дома, к ней подползали мысли о том, как Сэм смеялся, как смеялись они вдвоем с Сэмом, как он умел шутить. Эти мысли мешали ей сосредоточиться. Они выводили ее из себя. Но эти мысли о Сэме составляли ее единственную компанию.
 Работа на телевидении походила на службу в армии – постоянная готовность номер один. Всегда ожидаешь вызова, выхода, и уже готов взорваться, если вдруг что-нибудь не то с освещением, сместились тени, низко наклонился микрофонный журавль или еще что-нибудь. Порой, чтобы снять минуту фильма, требовался час, а то и больше. Это была серьезная, изматывающая работа.
 Во время съемок единственный раз посмеялись над Шарлин. Джан и Шарлин изготовились на своих мотоциклах перед одной из циклорам, используемых для «Трех четвертей». И как всегда, произошла заминка с освещением, а покуда поломка устранялась, Лайла, как всегда, заставляла их ждать. Джан почувствовала, как тает ее грим и начинает блестеть лоб. Наконец, Лайла без извинений появилась.
 – Свет! – закричал Дино и все защелкали выключателями.
 – Эй, ребята, – обратилась Лайла к команде. – Вы знаете, как блондинки включают свет после секса?
 Парни за камерами и осветительными приборами затаились, ожидая, что она скажет дальше.
 – Они открывают дверцу машины, – сказала Лайла и лишь слегка улыбнувшись в ответ на громовой смех, взорвавшийся из темноты.
 Шарлин покраснела до корней волос. Джан стало жалко ее.
 – Ты готова наконец или еще нет? – прикрикнула она на Лайлу. – Или нам следует еще выслушать какую-нибудь шуточку?
 – Не волнуйся, уж я-то по восемь раз свою роль повторять не буду, – вновь съязвила Лайла в адрес Шарлин.
 И впрямь случалось, что Шарлин вдруг начинала путаться в своих словах, и приходилось повторять съемку. Джан знала, что творится в душе у девушки. Напрасно Лайла так злилась.
 – Ну хватит, давайте начинать, – сказал Марти, возвращая Дино на площадку.
 Лайла холодно посмотрела на него и перекинула свою невероятно длинную ногу через сиденье своего «Триумфа». Однажды Лайла сумела внушить, что если у двух других персонажей мотоциклы марки «Харлей», то у нее должен быть «Триумф».
 Марти Ди Геннаро не был болваном, даже несмотря на то, что в отношении своих представлений не стремился к какой-то усложненности. Джан видела, что в нем есть что-то простое и дружеское по отношению к каждой из них, и в то же время к каждой из них у него был свой подход. Он представлял собой невероятную интересную сексуальную смесь из мотоциклов и женщин. Даже сейчас, проработав с ним несколько месяцев, она недолюбливала Марти и не доверяла ему, но уважала его талант и проницательность.
 Что касается проницательности, Лайла Кайл была на высоте. Джан помнила ее по Нью-Йорку, эту девушку, что называется «расшибись, но завоюй сцену и стань звездой»; в Калифорнии она по-настоящему расцвела. Она хорошо читала текст, у нее был приятный тембр голоса и переизбыток в размерах глаз. Но эта великолепная красотка была также безупречно самовлюбленной. Если человек не был как-то связан с ней на площадке, то он вообще не существовал для нее. И вся съемочная группа любила ее, а от Марти она добилась статуса общенациональной любимицы. Даже когда она не бывала задействована в съемках, глаз Марти все равно неотступно следил за ней. Джан казалось, что они играют друг с другом в кошки-мышки.
 Шарлин была полной противоположностью. Если Лайла вела себя так, будто все на площадке созданы лишь для нее, то Шарлин покорно исполняла все, что ей приказывалось. Даже гримеры и парикмахеры распоряжались ею. Она ко всем обращалась «мистер» и бывала до абсурда благодарна за самую малую услугу. Однажды Джан слышала, как она три раза сказала спасибо гримеру, покуда он пудрил ее перед выходом на площадку. Джан не могла понять, искрення Шарлин или она издевается над всеми. А Библия?.. Шарлин всякий раз раскрывала ее, держа на коленях, перед выходом. И это новая телезвезда!
 Джан чувствовала себя хорошо приспособившейся. Роль Кары, которую она играла, ей нравилась – Кара была приятная, умная девушка, и Джан казалось, что эти качества сами собой переносятся на нее саму. Казалось, что съемочная группа тоже чувствует это, любит и уважает ее. С Марти у нее сложились простые, добродушные отношения. Однако она замечала, что стоило ей начать задавать слишком много вопросов по роли, как он тотчас сердился. Дискуссии по поводу мотивации поступков героини или поворотов в сценарии не приветствовались. Марти бывал капризен. Лишь в его голове могли содержаться мысли в отношении фильма. Ее делом было выполнять его приказы.
 Марти приказывал: «Прыгайте!», они все в один голос спрашивали: «Куда?», и затем прыгали. Лишь Лайла время от времени устраивала сцены. Джан начала уставать от всего этого. В конце концов, ей было уже не двадцать четыре, несмотря на лицо без единой морщинки и отличное самочувствие.
 Она честно признавалась себе, что начинает разочаровываться. Она надеялась, что под руководством Марти они создадут замечательный ансамбль, и это будет новый вид телевизионной постановки. И, конечно, было от чего разочаровываться: Марти чувствовал себя полным хозяином, заставляющим всех крутиться, исполняя его великие замыслы, которых на самом деле у него никогда не было. Но ведь то, что они делали, призвано было стать искусством, ведь и искусство может приносить деньги.
 В сыгранных ими эпизодах так и не было настоящей игры. И Джан это видела. И все потому, что ни Лайла Кайл, ни Шарлин Смит не являлись, по существу, актрисами. В них несомненно было что-то, но что-то не главное. Камера любила их, и они выглядели в ней такими, какие они есть. Джан стала опасаться, что она, актриса в более традиционном смысле слова, тоже перестает с ними играть по-настоящему, у нее начали иссякать душевные силы продолжать работу.
 Больше, чем требований сценария, камеры и Марти, Джан боялась костюмерной. С самого первого дня она с ужасом входила в эту комнату. Насколько ей придется выставлять напоказ свое тело? Обычным ее туалетом были узкие джинсы, белая блузка, ковбойские ботинки, а под верхней одеждой она носила тонкое трико. За этим многое скрывалось, но если это снять, обнаружатся некоторые изъяны. Заставят ли ее раздеваться? Нерешительно она вошла. Она уже раньше встречалась с Бобом Бертоном, заведующим костюмерной, и его ассистенткой, имя которой Джан не запомнила. Они попросили ее раздеться. Она сняла ботинки, вылезла из своих джинсов, скинула с плеч мягкую блузку. Она стояла, как выловленный серебристый угорь, одетая в нижнее белье телесного цвета. У нее сперло дыхание. Что, нужно и дальше раздеваться? Или нет?
 – Я уже кое-что разработал. Не могли бы вы с Май начать с этого, – сказал Боб, протягивая пару расклешенных брюк.
 Он удалился из комнаты, а его ассистентка Май приблизилась к Джан, держа в руке мерку.
 – Некоторий измерений для эскизи, – сказала она с ужасным акцентом, который вмиг напомнил Джан персонаж из мультфильма – Наташу из старых серий про Рокки и Буллвинкля. Если бы она так не волновалась, то наверняка покатилась бы со смеху.
 – Прежде всего тут, – сказала Май, раскатисто произнеся «р», и стала измерять Джан грудь и бока. Потом она прекратила свои измерения и записывания и посмотрела на Джан.
 – Ви потеет, – промолвила она с тупым выражением лица. Джан действительно так разволновалась, что взмокла, как скаковая лошадь.
 – Должно быть, от яркого света, – сказала она, пожав плечами.
 – Для костумов это очен плохо, – сказала Май, на что Джан снова пожала плечами. Май стала продолжать свои измерения, в то время как Джан продолжала потеть.
 – Что лутше? – спросила Май. – Полотенце или вклучит кондиционер?
 – Пожалуйста, включите кондиционер, – сказала Джан, хотя знала, что потеет не от того, что в комнате слишком тепло. Но, может быть, кондиционер поможет, подумала она.
 Старуха продолжила свои измерения и записи. Кажется, она не намеревалась заставлять Джан раздеваться. Наконец, Джан первая прервала молчание:
 – А что будут за костюмы? Вы видели эскизы?
 – Хм, – сказала Май. – Костюмы. Чинсы! Чинсы и майки без рукав, вот и весь костумы. И для этого им нужен закройщик? – Она затрясла головой.
 Чинсы! Джан от души рассмеялась.
 – Но я уверена, это будут красивые джинсы. Ведь Марти Ди Геннаро любит, чтобы все было идеально.
 – О да, они красивий. И майки. И ваш цвет будет голубой. Лучший цвет для телевизионный камера. Белый хуже – портит лицо, – призналась Май, затем отошла немного от Джан и спросила: – Ведь это хорошо, нет? Вы будете отлично голубой.
 Джан стала размышлять об этом. Мери Джейн никогда не носила голубого. В голубом она выглядела как-то не так. Но теперь, с очень темными волосами лучший цвет для Джан Мур, чем голубой, трудно было себе представить. И она это поняла. Она улыбнулась в ответ на вопрос Май:
 – Да, голубой это мой цвет.
 – Вы отлично хорошо для камера, – улыбнулась Май. – Не толст. Камера делает человек на десять фунт толст. Но вы и не худ слишком. Блондинка скоро будет толст. Вам еще надо работать и работать, чтобы не стат толст. Май знает, о чем говорит.
 Интересно, как нужно работать, чтобы не стать толстой? На это Май ничего не могла сказать, как не знала, что нужно Джан делать со своим телом. Джан вспомнила, как в Нью-Йорке она сидела на голодной диете и даже делала операцию для похудения. Она вспомнила, как ходила на дешевые фильмы, чтобы только не думать о еде. Как ничего не ела, почти ничего, как гуляла, гуляла, гуляла на холоде, иногда под дождем, боясь прийти домой, боясь еды, боясь отдыха. Все ее интересы исчерпывались сбрасыванием веса и старыми кинофильмами. Здесь, в солнечной Калифорнии, где все были такие худые, стройные и счастливые, трудно было представить себе ту жизнь, тот ее мир. Но и здесь она боялась еды. Кофе и какой-нибудь фрукт на завтрак, кусок сыра и салат на обед, маленький кусочек цыпленка и вареные овощи на ужин.
 Джан не любила думать о тех днях в Нью-Йорке, но чем-то эта женщина, согнувшаяся у ее ног и продолжающая свои измерения, напомнила ей их. Чем-то киношным. Чем? Конечно, в старых кинотеатрах, которые она посещала, было много одиноких старух-иммигранток, похожих на эту. На ней явно проступали черты былой красоты. Несмотря на морщины, несмотря на впалые щеки, черты ее лица сохранились. И этот нос, эти скулы были…
 Джан пригляделась внимательнее. И вдруг, стоя здесь, в костюмерной комнате, глядя на ползающую у ее ног женщину, Джан вспомнила. Она вспомнила не одну из тех старушек в зрительном зале, а молодую женщину на экране, звезду экрана, ослепительно красивую, одну из тех, кто снимался в довоенных фильмах у фон Штернбурга, единственную, кто мог сравниться с Дитрих. Женщину, которая, по мнению Джан, гораздо красивее Дитрих.
 – О Боже! Ведь вы же Май Ван Трилоинг! – вскрикнула Джан. Женщина покачала головой и улыбнулась грустной вежливой улыбкой:
 – Нет, нет, – поправила она. – Я была Май Ван Трилоинг.

 20

 Эйприл ждала свою последнюю секретаршу, чтобы представить ей слабоумного журналиста из «Лос-Анджелес Таймс», который что-то там писал о ней. У нее не было времени на подобную ерунду, но с тех пор, как она появилась на обложке «Вест Коуст» как победительница соревнования между худшими нанимателями, набрав даже меньше очков, чем южно-африканские алмазные копи, средства массовой информации восприняли это как вызов. И вот ей приходилось тратить драгоценные сорок минут на какого-то сопляка из прессы.
 «Эйприл Айронз» было ее собственным величайшим изобретением, некоторые утверждали, правда, что это единственное, чего она добилась, но ей было абсолютно наплевать, что о ней говорят. Никогда не добьешься успехов в кинобизнесе, если будешь прислушиваться к сплетням всяких идиотов.
 Продукция компании «Интернэшнл Студиоз» принесла ей всевозможные награды. Она обошла всех остальных продюсеров, у нее была власть, власть над всеми ними, и она могла делать все, что пожелает, покуда дела казались успешными для Боба Ле Вайна и международных акционеров.
 В свои сорок четыре (хотя публика всегда давала ей года на три меньше) Эйприл Айронз могла делать и делала все что хотела. После всех этих трудных лет, когда нужно было добывать мелкие суммы для издания какой-нибудь книги или постановки пьесы, у нее, наконец, появились надежные счета. И никто из всех этих индустриальных сукиных сынов не помогал ей. Она провела четыре года у Уорнеров, освещая каждый кусок дерьма, прислушиваясь и выискивая что-то или кого-то, кто мог действительно что-либо значить. Она добивалась работы с Рэем Старком и Джоном Хьюстоном и добилась. «Жизнь Ноны» прошла с успехом, позволив ей встать на ноги с малыми затратами, и никто, черт возьми, не помогал ей в этом. Она потратила все свои сбережения – шестьдесят тысяч долларов, оставленные ей дедом, и те деньги, что удалось выручить, заложив дом в Бруклине, штат Массачусетс. Когда, наконец, пришло время распределять доходы, ей пришлось раздать все до копейки. Но критики клюнули, дело пошло, сначала оценили всякие юнцы, затем городская интеллигенция. Следующим шагом был фильм «Просьба» с Анджелой Блейк в эротических сценах. На сей раз доходы были больше, чем расходы, и из восьми миллионов пришлось выложить только четыре.
 Это уже было кое-что. Она завела себе студию, на которую работали деньги других людей. Она вывела для себя жизненную формулу: будь миловидной, будь смелой, работай на износ и никогда не давай всякой сволочи говорить тебе «нет».
 И вот теперь она разглядывала этого журналистишку, сидящего напротив нее за чашкой кофе. Те, кто приходили к ней раньше, бывали трех сортов: невозможно самоуверенные в себе жополизы, считающие, что все на свете может стать пищей для прессы; в меру самоуверенные жополизы, ищущие сенсации, из которой можно что-то сделать; и, наконец, ожесточившиеся жополизы, которые будут терзать и мучить вас всего лишь за какую-нибудь короткую строку в газете, которая принесет им несколько долларов.
 Весь Голливуд называл ее железной девочкой. Но самое смешное, что при этом половина считала ее девственницей, а другая половина – шлюхой. Какое из двух мнений могло быть для нее угрожающим, неизвестно. Во всяком случае, теперь, когда у нее была власть, ни одно из мнений не могло действительно казаться угрожающим.
 Репортер, взъерошенный юнец лет под тридцать, нервно поерзывал в своем кресле. Она заставила себя улыбнуться, попросила горничную принести кофе и внимательно посмотрела на него. Они начинали с обычных дурацких вопросов: трудно ли женщине делать бизнес, каким достижением в своей жизни она больше всего гордится, каково общее направление работы. Она отвечала, одновременно думая о своих планах на вторую половину дня. Ей надо было бы освежиться перед ланчем, который она обещала провести с Сэмом Шилдзом. Похоже, «Джек, Джилл и компромисс» пойдут, и она рассчитывала подписать с Сэмом контракт на другой фильм.
 Для него у нее была еще одна задумка – она хотела бы, чтоб он стал ее спутником. Ей надоели окружавшие ее восторженные мужчины – один допекал ее вне дел студии, другой надоедал во время работы. Сэм Шилдз нравился ей. Ее привлекала его обособленность, его вечный снобизм, присущий большинству уроженцев западного побережья, который она находила наивным и старомодным. Плюс, он относился к той породе мужчин, которые действительно любят женщин, а вокруг можно было по пальцам пересчитать гетеросексуальных мужчин, любящих женщин.
 Может быть, Сэм и не настолько любил их – ну какой мужчина всерьез любит женщин? – но ему нравилось в них именно то, что женщинам нравится в самих себе. Мягкость, нежность, ласковость. Женственность. Эйприл нравились их мимолетные отношения. Конечно, после Крайстал Плинем Сэм явился как… как всякий мужчина в сравнении с Крайстал Плинем. И, как обычно, Крайстал сделала попытку вернуться. Эйприл ожидала этого, она знала, что Крайстал спала со всеми директорами, которые имели дело с Эйприл. Она сделала вид, что не знает ее.
 Но теперь ситуация изменилась, и ей очень хотелось любовного увлечения. Крайстал могла еще послужить, улаживая дела с ее мужем и менеджером. А для Сэма было уготовано нечто новенькое. Эйприл решила, что должна что-то взять от жизни. Сэм казался ей правильным выбором, обещал быть пылким любовником, у них может составиться неплохая пара. Возможно, даже и женитьба. Потому что в сорок четыре года пора обзавестись семьей. Эйприл подарила еще три минуты сопляку с карандашиком, нужно было готовиться к ланчу с Сэмом в «Грилле».
 – Есть еще вопросы? – спросила она, доставая темно-красную губную помаду, чтобы несколько освежить губы.
 – Да, есть. Я где-то читал, что прежде, чем уволить свою последнюю секретаршу, вы целый месяц вместо имени называли ее сукой. Это правда?
 Эйприл застыла, ее рука с тюбиком губной помады зависла в воздухе. Неужели нельзя обойтись без таких вопросов?!
 Она холодно посмотрела на него своими серыми глазами и сказала:
 – Не берите в голову. Я никогда не называла эту суку сукой. А теперь можете идти.
 Проклятый журналистишка из «Лос-Анджелес Таймс» отнял у нее много времени, и для того, чтобы как следует подготовиться к встрече с Сэмом, у нее осталось всего каких-нибудь две-три минуты. Приехав в «Грилл», она нашла там Сэма, сидящим в баре с самым мрачным выражением лица. Что ж, Сэм и принадлежал к типу угрюмых мужчин. Именно это ей в нем и нравилось. Ее уже тошнило от калифорнийского солнца и радостных бизнесменов.
 – Послевчерашняя грусть? – спросила она Сэма, подойдя к стойке бара. Один из независимых продюсеров, постоянно кормившийся в ее фирме, сидел на длинном стуле у стойки рядом с Сэмом и тотчас пересел, уступая ей место. Эйприл сделала вид, что даже не заметила этого, и приземлилась возле Сэма, ожидая ответа на свой вопрос.
 – Да, но постановщики фильмов испытывают это в еще большей степени, после того как фильм выходит на экраны.
 Сэм промолчал, и она решила пойти в атаку:
 – Если бы я хотела просто выпить, то какого хрена мне нужно было приезжать сюда? – спросила она самым нежным тоном.
 Сэм попытался вытряхнуть себя из грустного расположения духа.
 – Извини, Эйприл. Чего бы тебе хотелось?
 – Выпить.
 Сэм посмотрел на нее:
 – Понятно. Чего конкретного?
 – Так, ладно. Возьми мне «Столи» со льдом. И себе закажи, ради Бога, чего-нибудь покрепче, не пива, и приходи за мой столик.
 Эйприл отошла от бара и села за столик, Сэм вскоре последовал за ней, неся напитки, – на сей раз «Столичную» водку.
 – Так что, ты возьмешь меня на премьеру? – спросила она, стараясь небрежно произносить слова.
 – Если я сам пойду туда, то только с тобой.
 – Конечно, ты должен пойти. Это хороший случай для тебя.
 – Ты думаешь, детская благотворительность принесет доход? Она рассмеялась.
 – Нет, я имею в виду международных акционеров.
 – Признавайся, ты всегда говоришь только о бизнесе?
 – Разреши уж мне признаться во многих вещах. В одном я уже призналась: постановщики фильмов чувствуют некоторую депрессию, когда фильм окончен. И это вполне естественно. Все чувствуют себя немного подавлено, когда заканчивается гонка. Поэтому участники постановки потом стараются не встречаться какое-то время, чтобы забыться. – Она немного отпила. – Другое признание, мистер Бродвей, состоит в том, что постановщики фильмов всегда спят с занятыми в фильме актерами, а актеры спят с постановщиками, и делается это не из любви и не из уважения друг к другу, а просто, чтобы легче было общаться на съемочной площадке. Это всегда благоприятно действует на картину.
 Сэм усмехнулся и покачал головой.
 – Ты просто прелесть, Эйприл. Я ценю твои милые признания, но ответь мне, с какой стати ты решила обо мне заботиться? Я достаточно взрослый мальчик и могу сам за себя постоять. Собьют, я тут же снова вскочу на ноги. И ни одна актриса не заманит меня в свои любовные сети. Хороший секс – всего лишь хороший секс, не более того. А когда он кончается – он кончается, и все.
 Эйприл сама удивилась, насколько сильно ей нравится этот парень. Это даже было смешно.
 – Так откуда же такое мрачное настроение?
 Сэм помолчал, отпил из стаканчика и медленно поставил его на столик. Посмотрел ей прямо в глаза.
 – Мне нужно кое-что решить. Мне нужно позаботиться о моей следующей работе, оставаться мне здесь или возвращаться в Нью-Йорк… У меня башка кипит от мыслей.
 – В таком случае, я добавлю тебе пищи для размышлений. Как ты отнесешься к тому, чтобы снять у меня еще один фильм?
 – Но тебе не нравились мои спектакли.
 – Я говорю не о спектаклях, а о кино.
 – Что за фильм?
 – Нет, сначала ты ответь на мой вопрос. Готов ли ты снова работать со мной?
 Ухмылка прокатилась через все лицо Сэма.
 – Да я битое стекло буду жрать, – ответил он, улыбаясь.
 – Не понимаю, как это воспринимать. Если ты любишь жрать битое стекло, это значит – да, если нет, то – нет. Так что же? – она тоже улыбнулась ему.
 – Разве ты не знаешь сама, Эйприл? Ты единственная, кто может по-настоящему делать дело. Я никогда не работал с более квалифицированным продюсером. Сеймур был хорош, но получить предложение от тебя – истинное удовольствие. Даже видеть, как ты кого-то приглашаешь к себе, – удовольствие.
 – Значит, я принимаю это как «да». А я, между прочим, приняла одно из своих самых важных решений. Я хочу воссоздать «Рождение звезды». Я добилась прав на это воссоздание. И хочу, чтобы ты был постановщиком.
 Сэм перестал улыбаться, посмотрел в сторону и покачал головой.
 – Я не делаю воссозданий.
 – А ты видел оригинал?
 – Нет, – ответил он немного по-овечьи.
 – Так вот, для тебя это будет не воссоздание. Это будет оригинал. Ну, согласен?
 – Есть сценарий?
 – Хочешь сам его написать?
 – Честно говоря, ненавижу работать по чужим сценариям.
 – Так ты согласен. Слушай, это классика! Парень скатывается вниз по жизни, девчонка наоборот – на подъеме. Любовные отношения. Несчастье. Мы сделаем это современно. Свободно. В духе девяностых.
 – Кто в главной мужской роли?
 – Майкл Маклейн.
 – Майкл Маклейн? Господи Иисусе! Эйприл, его уже никто не хочет снимать.
 – Именно поэтому. Он вышел в тираж, а актер прекрасный. Плюс, он не затребует много денег, и на него можно положиться. Я слышала, у него большие трудности в последнем фильме у Рикки Данна, так что даже фильм может не выйти. После «Аккбара» у него не остается ничего другого, как выложиться на полную катушку или исчезнуть навсегда из кино.
 Сэм задумался. Затем спросил:
 – А на женскую роль?
 – Подумай сам о ком-нибудь.
 – Даже не знаю. Но если ты хочешь взять Маклейна потому, что он летит под откос, то на женскую роль давай возьмем кого-нибудь, кто сейчас действительно на подъеме.
 – Например?
 – Возможно, Феб Ван Гельдер. Или ту девчонку, что снималась в последней роли у Ретфорда.
 – Пожалуй.
 – А что ты скажешь о какой-нибудь из трех девчонок, которые снимаются у Ди Геннаро? Они завоевали популярность, по-моему, это сейчас самое горяченькое.
 Эйприл смотрела на него, задумчиво кивая. Кажется, одна из них – дочь Терезы О'Доннел? А та как раз снималась в старом «Рождении звезды». Это будет шикарно для рекламы и прессы.
 – Даже не знаю, – сказала она. – Все-таки, телевидение – не кино.
 – Кино, конечно, есть кино. Но такой выбор был бы правильным. Они новенькие, они свеженькие, и каждая из них будет отлично смотреться рядом со старым развратником Майклом Маклейном.
 – Плюс, они очень хороши собой и всем дают направо и налево, да? – рассмеялась Эйприл. – Но играть-то они смогут? Я скорее буду иметь дело с неофиткой в кино, чем с телезвездой.
 – Да, но одна из них вполне могла бы завершить переход из телевидения к кино.
 – А, тоже самое говорили про Тони Джири.
 – Про кого?
 – Ну как же! Тот лысеющий парень из «Главной больницы». Люк-люк и Лаура. Пробовал выйти на большой экран.
 – Никогда не видел его.
 – Никто его не видел. Сэм вздохнул.
 – Что ж, у нас будет еще много разговоров впереди о девушках и о фильме. Но все же, попытка – не пытка.
 – Конечно, разговоры ничего не значат, особенно пока дело не началось. Главное, что ты согласен, и я могу начинать подготовку. Мы сделаем фильм. Если хочешь, можем и твоих девчонок попробовать.
 – Что ж, давай. Мало кто догадается. Ди Геннаро держит их в большом секрете.
 – Я раздобуду их.
 «Что ж, это может оказаться интересно, – подумала она. – Особенно, если тем самым можно будет утереть нос Марти. Да, конечно, нужно попробовать».
 Сэм снова повернулся к ней и посмотрел прямо в глаза:
 – Ты знаешь все и всех? – спросил он.
 – Все и всех необязательно знать, – ответила она, медленно облизывая свои ярко-красные губы.

 21

 С дикой головной болью Лайла вернулась в дом Робби после тяжелого дня. Она залезла в кровать и взмолилась, чтобы сегодня он оставил ее в покое. Она потерла себе подбородок и попыталась уложить подушку так, чтобы она поддерживала голову в почти вертикальном положении. Закат резал глаза и усиливал боль в висках. Но она знала, что наконец-то вскоре уедет отсюда. Ей представился случай сбежать от Робби, от его бесконечных назойливых приставаний. Она арендует дом Нади Негрон – дом звезды немого кино, которая снималась в главной роли в фильме «Рождение звезды». Это было не просто совпадение – ей предназначено было там жить.
 Потому что она хотела иметь свое жилье. Марти Ди Геннаро и его «Три четверти» – лишь первая ступенька головокружительной карьеры, о которой она мечтала. Ее выводило из себя полное неведение в отношении того, хорошо или плохо шла постановка. Если окажется, что она провалила свою роль, щенячья хозяйка спляшет от победной радости. Ара выбросит ее на мусорную свалку. Даже Робби будет разочарован в ней.
 Но если у нее появится собственное жилье, она будет более независимой, в большей безопасности. И может быть, именно – может быть, позволит Марти Ди Геннаро переспать с ней. Если это то, чего ему хочется. Но сперва она должна удостовериться, что он страстно, безумно желает ее. По-настоящему страстно. Она знала, как добиться этого.
 В дверь постучали – тот стук, который использовал Робби в случаях, когда он не собирался приставать к ней.
 – Что еще? – сердито спросила Лайла.
 Робби вкатился в комнату, держа в руке беспроводный телефон. На лице он пытался изобразить преувеличенное благоговение.
 – Это твой постановщик, – прошептал он.
 В другой раз Лайла бы улыбнулась, но теперь она лишь шикнула на Робби:
 – О Боже! Только не это! Неужели ты не мог ответить, что меня нет?
 – Но ведь это Марти Ди Геннаро, величайший постановщик в Голливуде и твой босс. Ради всего святого, сделай усилие над собой!
 Она злобно выхватила у него трубку. Интересно, какой предлог он нашел теперь? Отдельная съемка? Срочная доработка? С тех пор, как начались съемки, Лайла почувствовала, что Марти становится все настойчивее и настойчивее в своем желании видеть ее за пределами съемочной площадки. Но она хотела убедиться, что он хочет только ее. Ее, а не просто кого-нибудь из них троих.
 – Что случилось? – спросила она в телефонную трубку.
 – Что с тобой, Лайла? У тебя больной голос.
 – Голова разламывается.
 – Извини, я не стал бы тебя беспокоить, если б знал.
 – Ничего страшного. Что-нибудь случилось? – повторила она вопрос, чувствуя, как ей становится лучше.
 – Я просто хотел узнать, не хочешь ли ты поужинать со мной. Но если ты себя плохо чувствуешь…
 – Пригласи Джан или эту тупицу. Не все ли равно, с кем есть!
 – Ну, перестань. Тебе что, действительно так плохо? Может, я приеду и привезу тебе чего-нибудь? Хочешь суп из цыпленка?
 – Нет, Марти, спасибо. Не надо. Увидимся завтра.
 – О'кей. Но, может быть, тебе все же сделается получше?
 – Сомневаюсь.
 Но едва она повесила трубку и Робби вышел из комнаты, Лайла обнаружила, что головная боль полностью исчезла.

 22

 Злые языки в Голливуде с удовольствием называли Майкла Маклейна старым бабником, но если и делали это, то с большой осторожность. Он был слишком могуществен и обладал слишком широкими связями, чтобы его можно было оскорблять в лицо (стареющее, но все еще по-юношески смазливое). Если вам интересно знать мнение Лауры Ричи, – а вам это должно быть интересно, – то я, пожалуй, соглашусь с этим определением. Да, он старый сводник, но при этом имеет успех по крайней мере на двух направлениях. Что ему присуще? Так же как и Сай Ортис, Маклейн решил попробовать держать у себя винный погребок. Как и молодой актер, он оказался способным предвидеть, что карьера кинозвезды – это такая вещь, которая в любой момент может обернуться к тебе самой неожиданной стороной. Он знал, что, если бы ему удалось занять такую позицию, при которой его имя оставалось бы популярным даже в те времена, когда теряли популярность его фильмы, ему гораздо легче было бы противостоять житейским бурям и штормам.
 А разве какая-нибудь позиция может быть лучше «лежачей»? Политика Майкла была гениально проста – укладывать в постель одну за другой всех новеньких звезд, восходивших на голливудском небосклоне. Если он добился огромного успеха в качестве кинозвезды, то не меньший успех сопутствовал ему в жарких делах любовных: он ухитрялся спать и попадать в газетные заголовки с самыми ослепительными и желанными женщинами на планете. Неплохая работенка, если вам повезло получить ее, согласитесь… Но зато и нелегкая!.. Майкл развил в себе не только голую технику секса – это было не трудно, – но и целый набор всевозможных приемов ухаживания, обольщения и соблазнения, благодаря которым он считался самым неотразимым и незаменимым мужчиной в среде девчонок, которые по очереди становились «лучшими звездами месяца» в Голливуде.
 А когда лучшая звезда месяца уступала свое почетное место и титул другой… Майкл делал ей ручкой. Но разве повернется у кого-нибудь язык упрекать его? Всякий другой поступал точно так же. Это была оборотная сторона той золотой медали, которая называлась «лучшей звездой месяца». В самом деле, кому охота всю жизнь просидеть на диете из пекановой ореховой помадки?! Во всяком случае, для американцев это не подходит. Им подавай вишни «Гарсия», за ними орешки-кешью «Рокки Роуд», вдобавок еще хрустящие «Рэйн Форест» и наконец пралине из французских кофе и мокко. И для них это не просто приятно, но жизненно необходимо! В конце концов Майкл никогда и ничего им не обещал. Нет, правда: Майкл Маклейн был чрезвычайно осторожен – он никогда и ничего им не обещал.
 Майкл лежал на раздвижном массажном столе, а рядом суетилась врачиха. Майкл лежал на этом столе еженедельно. Около него поблескивали на солнце прозрачные пластиковые трубки.
 – Повернитесь, – сказала ему Марсия.
 Каждую неделю она исправно промывала кишечник Майклу, равно как и еще двум десяткам кинозвезд вместе с их супругами. Майкл всегда настаивал на том, чтобы во время сеанса с ним использовались только прозрачные трубки – чтобы быть уверенным в том, что высосано достаточно дерьма из его внутренностей.
 – Использование прозрачных трубок полезно для здоровья, – говаривал он.
 К Марсии ему посоветовала обратиться его сумасбродная сестра, но, как оказалось, в этих сеансах все-таки имелся определенный смысл. Время, которое он вынужден был проводить, распластавшись на столе, он выгодно употреблял на размышления. Кроме того, несмотря на неприятные ощущения того, как шланг, направляемый Марсией, все глубже лезет в его задницу, он сознавал полезность этих процедур. А глядя на токсины, заполняющие прозрачные трубки, он испытывал большое удовлетворение и успокаивался.
 Итак, он размышлял на массажном столе, лежа кверху задницей… В ту конкретную минуту он думал о том, как действовать. С одной стороны, в его голове не было и тени сомнения в том, что он выиграет пари у Сая и захомутает всех трех девах из нового шоу. С другой стороны, он понимал, что добиться этой цели будет трудновато. Все же Майкл был настоящим ветераном побед в разных непростых предприятиях, и для него не существовало слово «невозможно». Наконец, приз был так заманчив!.. Нет, речь не шла о девочках. Уже давно он перестал рассматривать секс, как удовольствие. Для него это было работой. Он имел в виду сделку относительно этого смазливого проказника Рикки Данна. Парнишка был так же горяч, как и сам Майкл двадцатью годами раньше. Все, до чего ни дотрагивался Рикки, превращалось в дикие деньги. Если Майклу удалось бы провернуть дельце с Рикки и также по возможности свежо показаться этой ораве от шестнадцати до двадцати одного года, в этом случае он выиграл бы.
 Но для начала ему надо было решить, каким образом завлечь этих трех телекошечек?..
 Вдруг Марсия запустила воду, он почувствовал легкий спазм в своих внутренностях.
 – Эй, поосторожнее! – крикнул он раздраженно.
 – Прошу прощения, Майкл.
 Он подогнул под себя колени, но так, чтобы задница по-прежнему продолжала считать в небе звезды. Вода хлынула ему в кишечник, и стало как-то не по себе.
 – Ох! – вскрикнул он непроизвольно и покосился на прозрачный пластик: неужели на этот раз из него выкачали больше экскрементов, чем обычно?
 – Простите, Майкл. Вы ели кровавый бифштекс?
 – Нет, черт возьми!
 Он был возмущен ее неосведомленностью, которую можно было смело назвать некомпетентностью. Он не ел – за ради Господа Бога! – кровавый бифштекс с самого 1981 года! Эта Марсия!.. Десятки врачей жизнь бы отдали за счастливую возможность хоть раз провести промывание кишечника у Майкла!
 – Я же сказал: потише! – проворчал он и еще глубже подтянул под себя колени.
 Он размышлял о девчонках. Ему казалось, что с той блондинкой по имени Шарлин особых проблем не будет. Он не поленился навести о ней кое-какие справки и выяснил, что будто бы она живет с каким-то пареньком. Но это его практически не волновало. В конце концов он ведь и не собирался заводить с ней отношения. При умелом подходе достаточно будет уже пары-тройки свиданий для того, чтобы щелкнуться с ней. Дура, наверняка она захочет сделать это в автомобиле. Ну что ж… По крайней мере будут свидетели для Сая Ортиса. Если они вообще ему понадобятся…
 Джан Мур… Брюнетка… Тут, пожалуй, будет немного посложнее. Поговаривают, будто она не в ладах с Лайлой Кайл. Может, стоит дать понять и Джан, и Лайле, что он ухлестывает за ними обоими?.. Пусть они погоняются наперегонки с его ширинкой. Если уж они и так друг дружку не выносят, может, они еще будут ревновать друг к дружке? Кого? Его, Майкла, кого же еще? Пусть-ка они посоревнуются между собой в жизни так же, как соревнуются на экране.
 Внутри что-то вдруг сильно и громко засосало, и он недовольно замычал…
 А впрочем, этот подход вряд ли сработает. Джан из Нью-Йорка и играет серьезные роли. Может, тут можно что-нибудь придумать? В конце концов ему тоже вначале приходилось в Голливуде делать фильмы, в которых была претензия на высокую художественность. Но разве эта малышка Джан что-нибудь слышала об этих фильмах? Им уже не меньше двадцати пяти лет. Тогда она еще даже не родилась.
 И теперь третья… Лайла Кайл. Она беспокоила Майкла больше остальных. Он сомневался, что ее можно будет легко завлечь в сети всем киноблеском, который имеется в его распоряжении. Конечно, с тем, что она имеет пока на своем счету – одно малозаметное телешоу, – она еще не звезда. Но с другой стороны, она с детства знает всю подноготную про те ухаживания, которые хотел применить к ней Майкл. Он был наслышан не только о ее характере и манере поведения, но и о том, что Марти Ди Геннаро уже начал поощрять ее. Если так, то несколькими крупными планами в своем телешоу ему не отделаться. Да, трудная задача. Майкл улыбнулся. Может, Лайле приглянется главная женская роль в картине с Рикки Данном?.. Из всех троих Майкл считал только одну Лайлу достойной того, чтобы заводить с ней отношения. Да. Если бы он сделал фильм, в котором Рикки получает эту девочку… Впрочем, как насчет того, чтобы получить ее в жизни?.. На фотообложках она будет замечательно смотреться! Но важнее всего то, что даже если телешоу накроется медным тазом, все равно Лайла – это новое поколение голливудских королев, и этого у нее не отнять. Картины его с Лайлой помогут ему навсегда остаться молодым. Майкл улыбнулся снова. Ему вспомнились давние времена, уж двадцать лет прошло с тех пор, когда он имел коротенькую любовь с Терезой О'Доннел… Тогда у него был вкус на женщин старше его по возрасту. О, в постели она была настоящей маньячкой! Что мать, что дочка – одно и то же, подумал Майкл.
 Внезапно аппарат промывания перестал жужжать.
 – Все что ли? – спросил он.
 – Чисто, как в музее, – сказала ему Марсия.
 Шарлин почудилось, как бейсбольная бита с глухим стуком обрушивается на голову ее отца… Стук! Стук! Она зажмурилась и, отвернувшись в другую сторону, вдруг услышала сирену. Нет, это был телефон. Ей снится, что звонит телефон. Звонки с каждым разом все глубже пронзали окутавшую ее сонную пелену. Наконец она поняла, что проснулась и что телефон звонит по-настоящему. Аппарат стоял прямо на полу возле их кровати. Она повернулась навстречу звуку, и тут ей бросились в глаза фосфоресцирующие часы. На них было без семи минут девять вечера. Она ложилась с Дином в восемь часов почти всегда. В конце концов, ей ведь вставать к пяти. В ногах кровати шевелились под одеялом три крохотных щенка. Она взяла руку Дина, всю испачканную в краске, и мягко переложила ее со своей талии на свободное место, затем перегнулась через край кровати и сняла телефонную трубку, прервав на середине очередной звук звонка.
 – Але? – проговорила она, зевая.
 – Привет, это Шарлин?
 – Да, – сонным голосом ответила она.
 Кто это мог быть? Ее новый номер телефона был только у Сая Ортиса, господина Ди Геннаро и Ленни, ее менеджера. Постой-ка… Еще у Доуба, ведь он заезжает за своей почтой. Но этот голос не принадлежал никому из них, и Шарлин ума не могла приложить, кто еще может ей звонить. С другой стороны, голос был чем-то знаком… Она зажмурилась, пытаясь окончательно проснуться и найти ответ на этот вопрос.
 – Это беспокоит Майкл Маклейн. Я поднял вас с постели?
 – Иди ты! – Неужели ее телефон раздобыл кто-то из ребят со съемочной площадки? Например, Барри Тилден, ассистент режиссера, любил подразнить ее иной раз. – Нет, в самом деле, заканчивай… – прибавила она, саркастически усмехнувшись. Нет, дуру им из нее не сделать.
 Затем вдруг она услышала, как человек на том конце провода засмеялся… О Боже, этот смех!.. Он очень похож на смех настоящего Майкла Маклейна!.. Она хорошо запомнила одну сцену в его фильме «Последний незнакомец». Тогда ему бросил вызов какой-то дрянной фараон, а Майкл, заранее зная, что тот проиграет, вот точно так же смеялся…
 – Если я поднял вас с постели, то тогда, конечно… – вновь заговорил он, но не окончил фразы.
 – Как вы узнали мой номер телефона? – спросила она, а сама подумала: с какой это стати сам Майкл Маклейн будет звонить ей?.. Конечно, если это действительно был Майкл Маклейн.
 – Мне дал его Сай. Кстати, он является и моим агентом тоже. Насколько я понял, мой звонок не ко времени… – сказал звонивший, но по его тону было ясно, что на самом деле он так не думает. Наступила недолгая пауза, после которой он тихо спросил: – Вы не будете со мной разговаривать?
 – Вы на самом деле Майкл Маклейн? – спросила растерянная Шарлин. Он снова рассмеялся.
 Нет, ошибки быть не могло! Шарлин села на кровати, облокотившись спиной о голую стену в спальне. Дин продолжал спать, ни о чем не подозревая.
 – Господин Маклейн, я… То есть… нет, я буду разговаривать… Но… Вы уверены, что звоните тому, кому хотели звонить?
 – Если вы не Шарлин Смит, главная звезда в новом телешоу Марти Ди Геннаро, то я ошибся номером, – сказали на том конце провода и снова рассмеялись.
 – Просто актриса, – поправила она. Она во всем хотела быть честной. Тем более с таким человеком. – Вовсе не главная звезда…
 Дин во сне заворочался и пододвинулся ближе к ней. Весь день он как проклятый красил их новый дом и так намахался кистью, что свалился в постель еще до восьми вечера. Он даже не был в состоянии, так устал, помыться и съесть что-нибудь, кроме одного бигмака, который она принесла домой специально для него. Шарлин легла почти что вместе с ним. Она тоже сильно устала за день. Да, в последнее время она каждый вечер готова была с ног валиться от усталости. Шесть дней подряд у нее была непрерывная съемка. Слава Богу, наконец-то пришло воскресенье.
 И вот, на ночь глядя, звонок…
 – Господин Маклейн, не могли бы вы подождать минутку у телефона?
 – Разумеется, – ответил он.
 Шарлин положила трубку на пол и спрыгнула с кровати. Теперь они были с Дином такие богатые, что могли себе позволить иметь телефон в спальне, гостиной, кухне и даже в ванной. Повернувшись, она накинула простыню Дину на плечи и на цыпочках пробежала расстояние от кровати до двери по разбросанной по полу одежде. Каждое мгновение она боялась, что его разбудит звук ее передвижения. Но он продолжал спать. Она вышла в совершенно голую, мебель еще не успели приобрести, гостиную, закрыла за собой дверь в спальню, потянулась рукой к стене, где был выключатель. Включила его и тут же комнату залил яркий свет шести голых лампочек, болтавшихся под потолком. Она нашла телефон, стоящий в углу комнаты на полу, села перед ним, скрестив ноги – пижама была коротенькая, поэтому она вынуждена была опуститься голым телом на прохладный пол, – и сняла трубку.
 Неужели это действительно Майкл Маклейн?! А может, все-таки шутка или даже сон?.. Она стукнула по телефонному аппарату костяшками пальцев… Больно… Значит, не сон.
 – Спасибо, что не повесили трубку, господин Маклейн. Мне просто надо было поудобнее устроиться, – сказала она, сунув в рот саднивший сустав среднего пальца.
 – Зовите меня просто Майклом. Вы одна?
 Шарлин оглянулась вокруг себя. Ее взгляд скользнул по голым стенам пустой комнаты.
 – Если честно, то одна, – ответила она.
 Дин спит сейчас в спальне, а она здесь в пустой гостиной. Раз его здесь нет, значит она в самом деле одна. Во всяком случае можно так считать. Да какая разница…
 – Хорошо. Как насчет того, чтобы поужинать со мной?
 – Поужинать?! Вы хотите поужинать со мной?! – Если это все же Барри Тилден с очередной своей шуточкой, то он добился своего: она выглядит полной дурой. – Конечно, конечно, я согласна. Когда?
 – Как насчет того, чтобы сегодня вечером?
 Шарлин невольно бросила взгляд на свою коротенькую пижаму.
 – Но я уже поела, – Это было все, что она нашлась сказать на высказанное ей предложение.
 На часах было уже девять вечера. Все нормальные люди едят в пять-шесть часов… Нет, она вовсе не хотела давать господину Маклейну от ворот поворот и не хотела – упаси Господи – быть с ним невежливой. Но разве может она вот так просто уйти сейчас из дома? Оставить спящего и ни о чем не догадывающегося Дина в спальне? Но, с другой стороны, разве могла она отказать Майклу Маклейну?! Если только это он…
 Другого выхода, увы, она не видела. Придется отказываться, Шарлин печально вздохнула в трубку.
 – Боюсь…
 – Хорошо, тогда, может, чего-нибудь быстренько выпьем?
 – Я не пью, – ответила она окончательно упавшим голосом. – Но, может быть, если вы хотите… Посидим, нет… Выпьем по чашечке кофе?
 – Великолепно! – отозвался Майкл. – Я заеду за вами через двадцать минут. Вы живете в Долине, да?
 – Да. Но, может быть, вы заедете через полчаса?.. Если не возражаете, – сказала несмело Шарлин. – Мне нужно переодеться.
 Шарлин повесила трубку и с минуту сидела на полу, не шевелясь, ее рука все еще лежала на телефонном аппарате. «Со мной этого быть не может, это невозможно, немыслимо, – лихорадочно думала она. – Нельзя поверить в то, что Майкл Маклейн звонит незнакомым девушкам просто ради потехи и вытаскивает их по вечерам из дома. Зачем они ему? Это странно. Но, с другой стороны, ведь это Голливуд, а она станет настоящей звездой, как только выйдут на экране отснятые серии… И все же этот звонок очень странен. Ничего более странного и необъяснимого и представить себе невозможно». Она наконец опомнилась, вскочила на ноги и бросилась по блестящему деревянному полу обратно в спальню. Теперь она уже не осторожничала: ей поскорее надо было найти во что одеться для свидания с Маклейном. Она стащила с лампы чехол и зажгла свет. Быстро оглядев комнату с раскиданными повсюду сумками, коробками и чемоданами в чехлах и упаковках, она решила начать с большого коричневого чемодана, который приобрела со всем его теперешним содержимым в магазине, когда ходила туда с Дином. Она раскрыла его и стала раскидывать в стороны пакеты с новой одеждой, под конец выбрав дымчато-голубую шелковую рубашку и белые джинсы.
 Шарлин быстро оделась, затем прошла в ванную и вымыла лицо. Она вспомнила рецепты Марселы из гримерной и наскоро наложила на лицо жидкий макияж, затем добавила немного румян – чуть выше скул и расчесала волосы. Она решила для такого случая сделать хвост и заколоть его синей заколкой.
 Когда она вернулась в спальню, то увидела, что Дин с полуоткрытыми глазами приподнимает с подушек голову.
 – Что происходит, Шарлин? Ты куда-то собираешься? – Его голос был невнятным и заспанным.
 – Спи, спи, милый. Мне нужно на некоторое время уйти. По делу.
 – Слушай, нельзя же так работать! И днем и ночью, – пробормотал Дин и его голова вновь упала на подушки.
 Она некоторое время неподвижно постояла за его спиной, а когда поняла, что он снова заснул, тихо ступая по полу, вышла из комнаты. Она выключила свет и плотно притворила за собой дверь. В гостиной она надела сандалии на ремешках, которые до этого несла в руках. Затем вышла из дома на воздух. Она немного беспокоилась за то, что Дин проснется от шума подъезжающей машины, но с этим все равно ничего нельзя было поделать. Стоя под ночным калифорнийским небом и ощущая на шее мягкое дуновение свежего ветерка, Шарлин вдруг почувствовала легкую и приятную дрожь во всем теле. Теперь это их собственность. Маленький, но милый домик с садом и бассейном. И, мама, думала она, мне даже назначил свидание твой любимый киноактер!
 Шарлин села на плетеный стул около железных ворот и стала смотреть на отходящую от них изогнутую подъездную дорожку. Дом им нашел Ленни. Он им сразу понравился, а от дворика Дин был просто без ума.
 Шарлин увидела Берта, охранника, и помахала ему рукой, хваля себя за то, что удержалась от упоминания о том, что она сидит и ждет здесь самого Майкла Маклейна. Уличные фонари били ярким светом ей в глаза, поэтому она их на несколько минут прикрыла. А когда открыла вновь, увидела, как около ворот их дома притормаживает блестевший серебряной краской роскошный лимузин. Нет, это был не обычный лимузин… То ли английский, то ли еще что-нибудь в этом роде. Может, это не краска, а настоящее серебро!.. На какую-то секунду она пожалела, что рядом нет Дина, который мог бы полюбоваться на всю эту красоту. Но потом она опомнилась и упрекнула себя: если бы Дин проснулся и вышел из дома к воротам… могли бы получиться неприятности.
 Она заметила, как к еще не остановившейся машине подбегает Берт, склоняясь перед окошком водителя и заранее сдергивая фуражку. Однако человек появился с заднего сиденья. Он вышел из машины и направился к дому. Шарлин почувствовала, как у нее холодеют руки. Майкл Маклейн!.. Это действительно был Майкл Маклейн. Вот он остановился перед ней… Эта улыбка… Шарлин долго не могла справиться со своими голосовыми связками, потом еле слышно проговорила:
 – Вы… Майкл Маклейн.
 Майкл взял ее руки в свои, как будто хотел обогреть их, засмеялся и весело произнес:
 – А вы Шарлин Смит.
 Шарлин тоже засмеялась и, выдернув одну руку, прикрыла ею рот.
 – Ну конечно, это вы. Это мы. То есть… – Она поднялась со стула, все еще не отрывая взгляда (завороженного, разумеется) от его голубых глаз. – Они и вправду голубые… – тихо произнесла она.
 – Все, что приписывается мне хорошего, – истинная правда, – серьезно сказал Майкл, обнял ее за плечи и повел к машине.
 Берт открыл заднюю дверцу, и Майкл помог Шарлин сесть в автомобиль. Сам он зашел с противоположной стороны и сел рядом с шофером. Тот тронул машину с места, и они поехали по бульвару.
 – Куда едем? – спросила она.
 Конечно, ее это не волновало: она готова была ехать в машине с Майклом Маклейном хоть на край света.
 – Куда вам будет угодно, – ответил он. – Все еще хотите кофе?
 – Да, конечно. А вы знаете подходящее место?
 – Только одно. В Западном Голливуде. На Ла Бриа.
 – Никогда не была там.
 Майкл внимательно посмотрел на нее.
 – Вы ведь недавно в городе, да? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Лавки на Меллроуз-авеню совсем не похожи на лавки в других концах Лос-Анджелеса. Большинство из них, конечно, будут закрыты, но мы можем просто гулять и заглядывать во все подряд окна. Все так и делают.
 – Как это? – спросила она.
 О Боже, неужели она вот так запросто будет гулять на виду у всех с самим Майклом Маклейном?! Она почувствовала необычайное волнение.
 – Это самые лучше магазины. Вы увидите, что значит – великолепный и самый современный дизайн. А какие там очаровательные лавочки, Бог ты мой… Впрочем, вы им под стать.
 Она даже зажмурилась при таком комплименте. Затем он стал ее расспрашивать. О телешоу, о тех, с кем она вместе работает, о жизни вообще. Это было замечательно, если не считать того, что ей было как-то очень неловко рассказывать о Дине, об отце или Лэмсоне. Но он так непринужденно поддерживал разговор, казался таким заинтересованным…
 После того как они завернули на Ла Бриа, машина стала тормозить. Майкл сказал:
 – Вот мы и приехали. Давайте парковаться и выходить на воздух. Шарлин никогда не приходилось видеть что-либо подобное. Даже на Родео Драйв. Витрина одного магазина была завалена кожаной одеждой. Здесь были даже кожаные бикини. У Максвелла была одежда от японских дизайнеров. Шарлин никогда раньше не видела такой одежды, даже в Лос-Анджелесе.
 – Я привезу вас сюда тогда, когда они будут открыты, – сказал Майкл, когда они проходили мимо окон магазина, название которого было «Твист».
 Шарлин глядела на витрины и про себя соглашалась с предложением своего кавалера. Одежда была узкая, плотно облегающая и одновременно вся в оборках.
 – Никто в двадцать первом веке не будет носить подобные вещи. Они будут наводить ужас на наших потомков. Но у вас совершенная фигура и как раз для такой одежды, – прибавил он.
 Шарлин почувствовала, как заливается краской, и заговорила прежде, чем Майкл заметит ее проступивший румянец:
 – Посмотрите на название этого магазина, – быстро сказала она. – «Чокнутость»! Мне это нравится.
 Майкл замедлил шаг, посмотрел, куда она ему показывала, и тоже рассмеялся.
 – Пойдемте в Джексон Плэйс, пропустим по чашечке капуччино, – предложил он и обнял ее за плечо раскрытой ладонью. В этом его прикосновении было что-то необычное, что-то тяжелое…
 На какую-то секунду девушку охватила тревога. Та тревога, которая в течение столетий охватывала девушек в подобных ситуациях. Но потом она напомнила себе, что все-таки это сам Майкл Маклейн, а вовсе не какой-нибудь подвыпивший водитель грузовика с одной из малоезженных дорог Техаса.
 – Джексон? Уж не Майкл ли Джексон? Мы идем к нему в гости на чашку кофе?
 Майкл засмеялся. Это был добрый, как ей показалось, смех.
 – Нет, к сожалению, это обычное кафе. Но очень симпатичное. Кроме того, меня там знают.
 Шарлин громко прыснула.
 – А где вас не знают?! – весело воскликнула она.
 Когда они вошли через парадное крыльцо кафе в зал и направились к угловому столику в затененной его части, Майкл заметил спешащую им навстречу хозяйку заведения и громко приветствовал ее по имени. Сев за стол, Майкл тут же заказал им обоим капуччино и стал внимательно и как-то странно смотреть на Шарлин. Она тоже глянула на него, но смутилась и вынуждена была быстро отвести взгляд. Вместо этого она оглядела искрящийся огнями и бликами зал.
 – Все присутствующие не спускают с вас глаз, – сказала она.
 – Нет, Шарлин. Я уже для них не новость. Они не спускают восторженных взглядов с вас, – мягко ответил Майкл.
 Шарлин уже потихоньку заерзала на своем стуле, не зная, как реагировать на сыплющийся в каждой фразе Майкла поток комплиментов. Она была благодарна официантке, которая вскоре появилась возле их столика с подносом.
 – Прошу простить. Мне необходимо покинуть вас на минутку, – вдруг сказал Майкл и, когда кончили сервировать их столик, встал и вышел из зала.
 О Боже, неужели она так не понравилась ему, – дура! – что он счел необходимым уйти от нее?!.. Что ей теперь делать? Ну… Она, конечно, может вызвать по телефону такси. А если надо, то и Дина.
 Она находилась в смятенном состоянии несколько минут, но пока размышляла над происшедшим, Майкл уже успел вернуться.
 – Еще раз прошу извинить, мне нужно было кое о чем позаботиться.
 – Я все-таки до сих пор не могу ничем объяснить ваш звонок, – проговорила более или менее успокоенная Шарлин, когда он вновь сел за столик напротив нее. – Может, вас попросил господин Ортис? Он беспокоится за то, что я мало выхожу на свежий воздух. Но сейчас я совсем закрутилась между съемочной площадкой, новым домом и заучиванием сценария, так что… – Она вдруг поняла, что говорит слишком много, поэтому замолчала и сделал глоток капуччино. – О, я люблю этот кофе! Никогда не думала, что от кофе может исходить такой аромат! – не удержалась она от реплики, видя, что он продолжает молчать и внимательно разглядывать ее.
 Вот он улыбнулся, полез рукой в свой нагрудный карман и достал оттуда небольшую коробочку, которая была завернута в красивую голубую бумагу, повязанную белой лентой. Он протянул ей коробочку, держа ее за бантик из ленточки.
 Шарлин прочувствовала сильное смущение.
 – Что это? – спросила она, прежде чем взять у него из рук презент.
 – Это маленький подарок вам от меня. В связи с тем, что вы приехали жить в наш город. Не бойтесь, берите и открывайте.
 Шарлин взяла подарок, развязала бант и вытащила коробочку из оберточной бумаги. Она открыла небольшую крышечку и ахнула:
 – О, Майкл!
 Это было ожерелье. Она взялась за его концы и подняла вверх, чтобы рассмотреть получше. С него свисали три звездочки и, похоже, в центральной был бриллиант. У Шарлин никогда не было бриллиантов. Она поднесла ожерелье ближе к лицу, рассматривая камень.
 – Какая красота, – прошептала она и взглянула на Майкла. – Но я не могу принять такой подарок! – воскликнула она, терзаясь душевными противоречиями.
 – Вы очень обидите меня, если не возьмете это себе, – последовал ответ. – Я не могу брать обратно свой подарок. Это ведь вам. Возьмите же.
 – Спасибо… О, спасибо, – проговорила Шарлин. Ее глаза даже повлажнели. – У меня никогда не было ничего подобного.
 Майкл широко улыбался.
 – Конечно, не было. А теперь есть, потому что я вам это подарил.
 – Вы подарили… Но почему? – спросила Шарлин, лаская ожерелье рукой.
 – Потому что вы, звезда. Одна из трех. Но, насколько я понимаю, только в вас есть бриллиант.
 – Правда? – спросила простодушно Шарлин. – О, нет!
 И она густо залилась краской от удовольствия. Шарлин уже привыкла думать, что из трех звезд нового шоу она стоит на последнем месте. Но ведь Майкл Маклейн пригласил только ее. Это что-то да значило.
 – Носите на счастье, – сказал он. – Я думаю, что вы очень счастливая девушка. И везучая. – Он еще раз улыбнулся и помог надеть ей ожерелье. – А теперь, как насчет того, чтобы поскорее покончить с вашим кофе? Я хочу вам кое-что показать.
 – Я готова, – тут же сказала Шарлин и поднялась из-за стола. Ей страшно нравилось, как она проводит этот вечер. Майкл заплатил по счету и повел Шарлин под руку к дверям.
 Когда они огибали столики в кафе, она видела, что люди смотрят и на нее тоже. Но это было потому, что она шла не с кем-нибудь под руку, а с самим Майклом Маклейном!
 Потом в темных углах кафе раздалось две или три вспышки. Она зажмурилась и от изумления остановилась.
 – Ничего, – раздался у нее над ухом успокаивающий голос Майкла. – Это репортеры. Завтра вы будете улыбаться со всех газет.
 Когда они сели в машину и поехали, Шарлин повернулась к Майклу и спросила:
 – Почему вы так милы со мной?
 Он улыбнулся.
 – Потому что вы новенькая в этом городе. И я подумал, что вам нужен друг, который бы помог вам войти в курс всех здешних дел, так сказать, показать все входы и выходы. – Он на секунду опустил свою раскрытую ладонь ей на колено и посмотрел ей в глаза. – И потому что с вами легко быть милым.
 «Все идет по плану, как по маслу, – думал полуудовлетворенный, полуутомленный скукой Майкл. – Непонятно, то ли она полная дура, то ли очень умная. Но скорее всего первое». Она здесь долго не протянет. Тем не менее он уже мог считать, что сфотографировался с ней вдвоем. И причем на ее шее было его ожерелье. Для Сая, возможно, этого будет достаточно, но Майкл решил идти дальше. В конце концов она была симпатичная.
 Он проверил маленький холодильник, встроенный в панель управления. Бутылка «Моэт» уже покрылась холодной испариной. Джим знал свое дело и выполнял его добросовестно. Вот уже шесть лет возил он Майкла в этом «роллсе», и содержал его в неизменно хорошем состоянии. Он был свидетелем многих соблазнений, присутствовал и при этом. Не ожидая от Майкла никаких распоряжений, он прямо направил машину к холмам, потому что знал, что Майкл в подобных ситуациях предпочитал проводить время там. Небо за окном машины было чистым и ярко светили звезды. Все это создавало лирическую обстановку, которая и нужна была сейчас Майклу.
 – Мне так нравится ехать в машине под лунным светом. И эти холмы… Я здесь раньше не была ни разу, – призналась Шарлин. – Может, мы остановимся где-нибудь тут на несколько минут? – спросила она. – Мне хочется посмотреть отсюда на огни города.
 – Хорошая мысль, – похвалил Майкл. – Джим подвезет нас к одному милому местечку на вершине этого холма. Оттуда открывается неплохой вид. Подождите.
 Все замечательно. Вот уже несколько лет подряд он возил на это место женщину за женщиной, и оно ему до сих пор не наскучило. Его город. Как празднично украшенная елка. Весь он во всей красе раскинулся под их ногами. Мелькали и искрились сотни крохотных огоньков.
 – О, какая красота! – прошептала девушка, когда они остановились на вершине холма, куда их доставил на «роллсе» Джим.
 – Пойдемте вон на ту скалу, – предложил Майкл. – Оттуда самый лучший вид.
 Он вытащил из холодильной установки запотевшую бутылку «Моэт», а из подвесной подставки достал два бокала для шампанского.
 Они вышли из машины и пошли туда, куда показывал Майкл. Шарлин восторженно следовала за своим ослепительным кавалером. Ночной воздух был чист и свеж, и в нем носился довольно острый аромат эвкалипта и низких кустарников. Под ними раскинулся весь Лос-Анджелес. Она взошла на самую вершину холма, к скале, и поднялась на огромный валун, непонятно как занесенный сюда. Огни города сверкали у нее под ногами, словно отражение звездного неба в воде.
 – О Боже! – было все, что она могла произнести. – О Боже! – шепотом повторила она и обняла себя за плечи.
 За ее спиной послышался сухой хлопок, – это Майкл открыл бутылку, – он подошел к ней сбоку и протянул полный бокал.
 – Это шампанское, – сказал он. – Вы говорили, что не пьете, но тут почти нет алкоголя. Это вам не ликер какой-нибудь. Это… Это как будто вы пьете солнечный свет! Этим шампанским всегда отмечают важные события. А мы будем отмечать начало нашей дружбы. Попробуйте, – настоятельно попросил он и улыбнулся свой всепобеждающей улыбкой, оттененной блеском звезд.
 Шарлин сделала маленький глоток, затем повела носом.
 – Так это шампанское? – переспросила она. – Не понимаю, почему все так им восторгаются. Похоже, по-моему, на кислый имбирный эль.
 Майкл рассмеялся.
 – Ну это вы зря, – сказал он. – Давайте сядем вон туда.
 Лучшего наблюдательного пункта и не найти. И опять, не дожидаясь никаких распоряжений, Джим вынес из машины плед и подушки, затем вернулся обратно. Шарлин опустилась на мягкие подушки и сделала еще глоток. Она восторженно смотрела на огни города, мечтательно улыбалась, потом сказала:
 – Знаете, это как в фильмах… Не веришь, что это где-то на самом деле существует. По крайней мере не веришь, что ты сама можешь быть частичкой этой идиллии. А вот я здесь…
 «Нет, она и вправду милашка», – подумал Майкл, почувствовав действительный интерес к девушке.
 – За вас, Шарлин, – сказал он, поднимая свой бокал. – За то, что вы стали частичкой Голливуда.
 Шарлин чокнулась с ним и сделала еще глоток. В теле ощущалось какое-то приятное расслабление. Она откинулась на подушки и сказала:
 – Я так счастлива.
 – Вот почему люди любят шампанское, – сказал ей Майкл. – Оно помогает им ощущать счастье. – Он подлил в свой бокал еще и кивнул на бокал Шарлин. – Выпейте еще немного. Ведь я взял это только ради вас.
 Шарлин сделала еще несколько маленьких глоточков, и вдруг закашлялась. Майкл мягко постучал ее по спине.
 – Не туда попало, Шарлин? – улыбаясь, спросил он.
 – Да нет, ничего, все нормально. Просто я слишком много выпила.
 – Сделайте лучше еще глоток. Это поможет вам прочистить горло.
 – Я не напьюсь? – спросила она лукаво.
 – Только в том случае, если выпьете слишком много. А ведь у нас всего одна бутылка, – успокоил ее Майкл и еще подлил вина в ее бокал. Она вынуждена была глотнуть, чтобы шампанское не полилось ей на джинсы.
 «А мне, пожалуй, пора заканчивать», – подумал он. В последние десять лет он не мог совмещать секс и выпивку.
 – О! Мне так хорошо! Как будто я могу сейчас протянуть руку вверх и сорвать с неба одну из звезд, – прерывающимся от волнения голосом прошептала Шарлин.
 «Кажется, пора», – подумал он.
 – Смотрите на звезды! – прошептала она завороженно. – Они похожи на бриллианты.
 Майкл придвинулся ближе к ней и слегка прикоснулся рукой к бриллианту на ее ожерелье. Она тоже подняла свою руку к шее и их пальцы соприкоснулись. Вдруг он наклонился к ней и их лица сблизились.
 – Вы не похожи ни на одну из тех девушек, что я знал, – нежно прошептал он. Затем, глядя прямо ей в глаза, он поцеловал ее. Легко и нежно. В губы. Он почувствовал, как она отстраняется и свободной рукой притянул ее к себе обратно.
 Мягче, еще мягче, говорил он себе. Спокойней.
 – Ты очень красива, – сказал он. – Гораздо красивее других девушек. И просто милее.
 С этими словами он отпустил ее. Не так быстро, говорил он себе. Опустошив свой и так почти пустой бокал, он знаком попросил Шарлин сделать то же самое с ее доверху наполненным бокалом. Затем он наполнил их снова и чокнулся с ней.
 – А это за твой успех. Я знаю, что ты станешь наипопулярнейшей звездой.
 – Спасибо, – ответила она и взглянула на него.
 О, он хорошо знал этот взгляд. Так смотрят только те, кто порядочно выпил «Моэт». Это подстегнуло его. У нее был такой же вид, как у белого кролика, захваченного фарами автомобиля на дороге. Но если она и была кроликом, то очень красивым.
 – Я помогу тебе всем, чем смогу. Позволь мне помогать тебе. Я могу научить тебя множеству разных секретов профессии. – Он вновь наклонился к ее лицу и поцеловал ее в губы. На этот раз она не отстранилась. Тогда он положил на землю свой бокал и обнял ее.
 Спокойнее, еще спокойнее, напоминал он себе. Майкл осторожно растянулся рядом с ней на пледе.
 – Я хочу любить тебя, Шарлин, – страстно прошептал он и крепче обнял ее.
 Шарлин взглянула на Майкла, на его лицо, окруженное бездонным звездным черным полотном. Он сказал – звезда. Знаменитая звезда. Неужели это возможно? – думала она. Она даже и не мечтала, но ведь он сам сказал. Сам Майкл Маклейн сказал. Может быть, ей больше не нужно ничего бояться? Не нужно бояться, что она может потерять работу? Не нужно бояться нечестной Лайлы? Умной Джан? Полиции? Не нужно бояться своих снов о Лэмсоне? Не нужно бояться того, что ее и Дина все-таки отыщут?
 Она почувствовала, как мягкая рука Майкла прикоснулась к ее рубашке и пробежала быстро по шелковистой ткани. Эти прикосновения были новы и так непохожи на прикосновения Дина. Она снова почувствовала на своих губах губы Майкла и вкусила аромат шампанского, когда открыла ему свой рот. Рука Майкла скользнула под рубашку Шарлин и коснулась ее кожи. Затем он быстро опустился ниже и вот уже прислонился своим лицом к ее обнаженному животу. Поцеловал пупок и тут же поцеловал ниже. Затем снова пупок. Она едва не рассмеялась! Затем он снова поцеловал место ниже пупка. Потом она услышала звук открываемой молнии и поняла, что это была молния на ее джинсах.
 – Нет, – прошептала она, начиная отстраняться от него и подниматься с мягких подушек, будто отходя ото сна. Но все было в реальности. О Боже, как она могла довести до этого?! Она совсем и не думала об этом, не хотела этого. – Нет, – еще раз сказала она, но уже громче.
 – Да, – прошептал он в ответ. Его рука скользнула ей под спину и притянула к нему. Он вновь уложил ее на подушки.
 – Я не нравлюсь тебе, малыш? – спросил он ее.
 – Нравишься.
 – Больше ничего говорить не надо, – шептал он страстно.
 О Боже, его, конечно, ни в коем случае нельзя было обижать. Но неужели она позволит ему и все остальное? Она вовсе не хотела этого. Она ведь даже не знала его как следует. Его голова опустилась к ее груди, язык скользнул по соскам, по животу. Она попыталась остановиться и остановить его, но чувство реальности уже стало размываться. Звезды зашевелились над ее головой. У нее было такое впечатление, что они не лежат на вершине холма, а плывут над городом.
 Майкл дотронулся до ее джинсов и стянул их с ее ягодиц. О Боже, что же он делает? Его голова была внизу. Короткими поцелуями он спускался все ниже и ниже. Шарлин почувствовала, как напряглись ее соски. Грудь была обнажена и ее обдувал ночной ветерок. Майкл провел рукой по ее груди, слегка ущипнул за соски. Волна наслаждения пробежала по ней от затылка к ногам.
 Шарлин закрыла глаза. Она чувствовала, что по щекам текут слезы. Что она делает? Что он с ней делает? Все вокруг нее продолжало плыть и качаться. Она открыла глаза и увидела темный силуэт стоявшего на фоне ночного неба Майкла. Он стянул с себя брюки, затем одним ловким движением сбросил рубашку. Неужели он действительно задумал заниматься с ней этим? Здесь?! Она должна была сказать ему, чтобы он остановился.
 – Шофер. Джим. Он может увидеть нас. Остановись. Прошу тебя.
 Майкл спокойно ответил на это:
 – Никто нас не увидит. – С этими словами он вновь лег на нее сверху, раздвинул ей ноги и задвигал ритмично своими бедрами.
 – Нет, – прошептала она. – Пожалуйста. Но было уже поздно.
 – Никто ничего не увидит, – сказал ей Майкл.
 В ту самую минуту Джим спокойно расчехлил в «роллсе» инфракрасную камеру.

 23

 Вечеринка во всяком другом месте – это всего лишь вечеринка, но уж если речь зашла о Голливуде, а точнее, о Холсби-Хиллс, то тут вечеринка представляет собой нечто качественно иное. Здесь люди собираются для того, чтобы себя показать и других посмотреть, чтобы завязать нужные контакты, заключить необходимые сделки или составить требуемые им документы. Голливуд славится роскошными вечеринками, но самые роскошные, самые знаменитые, самые эксклюзивные – это, безусловно, вечера, даваемые Арой Сагарьяном. Они проходят ежегодно, в ночь после присуждения очередных наград звездам телеэкрана. Изначально на этих вечерах собирались избранные киноактеры и киноактрисы и долго и изобретательно высмеивали все проявления жизни на крохотном телеэкране. Но прошли годы, и теперь уже этот крохотный телеэкран стал настолько важным, что над ним невозможно было смеяться. И все же традиции вечеров у Ары остались неизменными: здесь собирался весь киномир Голливуда и позволял себе расслабиться. Вечера были традиционно закрытыми и элитарными, поэтому здесь никогда не видели ни одного репортера. Приглашения рассылались только избранному кругу лиц, и никому постороннему сюда входа не было. Это единственный важный голливудский прием, на который никогда не приглашали меня, Лауру Ричи.
 Ара, несмотря на свои благородные манеры и исключительную вежливость в общении с людьми, каждый год безжалостно вымарывал черновой вариант списка приглашенных. В этом году он вычеркнул сначала Джона Коллинза, а затем и Династи. Так, Селлека он даже не включал в список, потому что больше не хотел его видеть у себя. Словом, в окончательном виде список приглашенных включал только «сливки из сливок», и все, кто не входил в эту категорию людей, не были вхожи в дом Сагарьяна.
 Но, как известно, у всякого правила есть хотя бы одно исключение. Было оно и у Ары. Это была Тереза О'Доннел. Она была на всех вечерах у Ары, начиная с самого первого, который состоялся двадцать два года назад. И хотя ее звезда уже несколько раз закатывалась на небосклоне кино, Ара продолжал приглашать ее к себе, потому что Тереза была первой его большой актрисой. И несмотря на то, что она заглатывала невероятное количество всевозможных пилюль и алкоголя, несмотря на ее паранойю, Тереза все еще оставалась легендой. Она была талисманом для Ары, его знаком счастья. Кроме того, постоянное ее приглашение к нему на вечера демонстрировало миру (и особенно его потенциальным клиентам) преданность Ары своим привязанностям в киноиндустрии.
 В этом же году он больше не представлял Терезу кинорежиссерам и… не пригласил ее к себе. Он чувствовал себя страшно, страшно виноватым. До сего времени Ара гордился тем, что он является настоящим джентльменом и преданным человеком в этом мире коварства и жадности. Но в этом году он не пригласил к себе Терезу, и ему уже нечем было гордиться. В конце концов все закончилось тем, чем, может быть, неминуемо должно было закончиться, – он продемонстрировал измену своей преданности Терезе. Это было неоспоримо. Его единственным извинением было то, что несмотря на возраст, несмотря на недавний сердечный приступ, несмотря на общее бессилие и надрыв как физических, так и душевных сил, Ара все еще хотел играть. Он все еще хотел быть не затерявшимся в группе других, а лидером группы. И он продолжал закатывать самые роскошные и эксклюзивные вечера, он продолжал представлять самых знаменитых звезд.
 И все же он понимал, что пробуксовывает на одном месте, а то и плавно катится вниз. Он неудержимо старел и поэтому жадно искал вокруг себя ту соломинку, за которую мог бы уцепиться. И он решил рискнуть уцепиться за Лайлу Кайл.
 Нейл Морелли взял в руки последний поднос из тех, что привез в своем фургоне поставщик провизии, и отнес его на кухню. Толстый мужчина сверял приносимое на подносах со списком в руках и постоянно отдавал ворчливые распоряжения целой толпе официантов и поваров. «Этому парню боцманская свистулька не помешала бы», – подумал Нейл. Когда он понял, что ему придется согласиться на эту работу, он долго негодовал и возмущался. Но не потому, что она ему не была необходима. С тех пор как в самом начале накрылась его телекарьера, он жил, как нищий, употребляя свои последние доллары на то, чтобы зализывать полученные раны. Он сломался и потому вынужден был соглашаться на любую работу, которую бы ему предложили. Потому что Сай Ортис категорически не желал брать его в свою Индустрию. О Боже, Сай не просто не звонил Нейлу, но даже не отвечал на его звонки! Поэтому Нейл плюнул и вынужден был исполнять традиционную работу для тех актеров, про которых говорят, что они «на отдыхе»: водить машины, обслуживать столики и… пытаться снова пробиться в светлый мир.
 Настоящая работа была для Нейла все-таки не самым худшим исходом. По крайней мере его никто не заставлял бегать с подносом где-нибудь в многолюдном месте, позоря и унижая себя перед всеми. Нет, это были небольшие частные вечеринки: у богатых дантистов, у адвокатов из крупных корпораций и тому подобное. Тоскливо было находиться в обстановке чопорности и морозильного холода.
 Но все было совсем по-другому, когда фургон поставщика провизии, до отказа набитый официантской и поварской бригадой, остановился у того дома, где им предстояло работать в тот вечер, и кто-то сказал Нейлу, чей это дом. Вечер Ары Сагарьяна!.. О, Иисус!.. Слезы наполнили глаза Нейла. Он читал об этих вечерах в колонках светской жизни еще в своем детстве. Он поедал глазами фотографии этих вечеров. Особенно ему запомнилась та, где все знаменитости собрались у бассейна. Они все были так совершенны и так улыбались… Его мечтой было присоединиться к ним. Присоединиться как равному. Увы, Нейлу Морелли хоть и суждено попасть в этот дом, но стоять по другую сторону стола. Он приехал в этот город за тем, чтобы его обслуживали, а вовсе не за тем, чтобы он сам обслуживал. Он стоял в дверях кухни, полупарализованный и не уверенный в том, что найдет в себе силы переступить порог этого дома в фартуке официанта.
 – Эй! Ты, носатый! А ну, пошевеливайся. Тащи сюда поднос! – рявкнул толстяк.
 Когда Сай Ортис позвонил Джан и пригласил ее на вечер к Аре Сагарьяну, она удивилась.
 – Исключительно для дела, – быстро объяснил он. – Тебе самое время пришло выходить в свет.
 О Джан уже многие говорили, но она была неизвестна никому за пределами Индустрии и даже некоторым в самой Индустрии. Поэтому она согласилась на приглашение, хотя и терпеть не могла Сая. С одной стороны, она понимала, что с Саем очень удобно, так как он ее быстро там со всеми познакомит, с другой стороны, было очевидно, что Сай – не самый лучший сопровождающий для Джан. Ара, к примеру, был вежлив с ним, но одновременно холоден. Да и в конце концов, кому он мог нравиться, Сай Ортис?
 Вечер у Ары был для Джан дебютом в голливудской светской жизни, и она очень по этому поводу волновалась. Даже нервничала, но Сай был тверд и обещал ей, что они придут поздно, а уйдут рано.
 И вот они пришли… Чувствуя какое-то нервическое брожение в животе, она повернулась к нему.
 – С кем бы ты хотела познакомиться? – спросил он ее. – С Шер? С Майклом Китоном? Вон он у стойки бара. С тех пор, как вернулся Бэтмэн, он не появлялся на этих вечерах, но в этот раз…
 Джан огляделась вокруг. У кромки бассейна стоял настоящий гигант – по меньшей мере шести с половиной футов росту и свыше трех сотен фунтов весу. Должно быть, это Марвин Дэвис. У бара в окружении нескольких человек – Джеф Каценберг. Прежде чем Джан успела ответить на вопрос Сая, тот взял ее за руку и быстро проговорил:
 – О, вот с кем ты просто обязана познакомиться! – С этими словами он подошел к высокому мужчине, стоявшему к ним спиной, и легонько тронул его за локоть. – Майкл, поздоровайся с нами.
 Мужчина повернулся к ним лицом, и Джан увидела, как на нее смотрят голубые-голубые, знаменитые глаза Майкла Маклейна. Он улыбнулся ей, и она не могла не улыбнуться в ответ.
 – Друзья Сая – это те люди, которых мне лучше всего остерегаться, – сказал Маклейн. Он протянул ей свою руку. – Здравствуйте, меня зовут Майкл Маклейн.
 – А это Джан Мур. Она работает в новом шоу Марти Ди Геннаро, премьера которого будет в наступающем сезоне.
 – О? Марти делает телешоу? О чем оно? – спросил Джан Майкл.
 Она начала объяснять ему и вскоре обнаружила, что он очень удобный собеседник. Это помогло ей наконец преодолеть вполне понятную скованность от ощущения того, что стоишь рядом с человеком такой высоты, как Майкл Маклейн. Нет, не то чтобы он был очень высок ростом. Наоборот, еле доставал ей до уха. Но ведь до этого в течение целого ряда лет она видела его только на десятифутовых крупных планах в кино. Разница между кино и реальностью оказалась настолько значительной, что ее было трудно преодолеть в себе. Неудивительно, что люди всегда уверены в том, что в жизни кинозвезды короче и бледнее, чем на экранах. Все же, несмотря на свой рост, во всем остальном Майкл был очень хорош. Это был красивый мужчина, и даже если бы его шея была чуточку кривее, а глаза – чуточку ближе посажены один к другому, Джан это бы не волновало ни капельки. Несколько минут они очень приятно беседовали.
 – Уверен, что вы поладите между собой, – сказал, отваливая в сторону, Сай. – Но остерегайся его, Джан. Таких девушек, как ты, он ест по утрам на завтрак.
 – Только в том случае, если они не возражают против этого, – улыбнувшись, сказал Майкл.
 Правда, на этот раз его улыбка плохо «состыковалась» с его ослепительными голубыми глазами.
 Крайстал Плинем поправила начавшую было спадать с ее великолепных белых плеч накидку и вошла (впереди своего мужа) в большой зал, где проходил вечер. Да, она прошла в зал впереди своего мужа, так как это было одно из неписаных правил их странной супружеской жизни. Они входили всегда раздельно, а уходили вместе. Она на секунду остановилась у дверей, шаркнула ножкой и внимательно огляделась вокруг. Присутствующие повернули головы к дверям на раздавшийся звук, замерли в недолгой паузе, а потом зашумели, приветствуя появление Крайстал. Она удовлетворилась этим, улыбнулась и сказала тихо подошедшему сзади мужу:
 – Уэйн, не отходи от меня ни на минуту. И, главное, напоминай мне их имена. Ты же знаешь, я забывчива.
 Имена – это было для Крайстал настоящей проблемой. Она их постоянно забывала. С другой стороны, она прекрасно знала, какое важное значение в этом городе имело обращение к человеку по имени. Ведь люди любят, чтобы их узнавали. Любят все, независимо от важности собственной персоны. Тем более любят быть узнаваемыми легендарной кинозвездой. Называя по имени незначительных людей, она получала право тут же оставлять их и не тратить на дальнейшие разговоры с ними свое драгоценное время. Впрочем, Крайстал хорошо знала, что на этом вечере не может быть незначительных людей. Разумеется, если не считать супругов и супруг приглашенных.
 В прошлом году Ара не позаботился о том, чтобы послать ей приглашение. Она сказала всем, что будет в Нью-Йорке, а сама на это время укрылась от людских глаз в отеле «Бел-Эйр». Но тогда она была в опале, не то, что в эти дни. Что вы! Теперь Джека и Джилл, – так звали героев, которых они играли, – хвалили все критики подряд. Последний фильм собрал большую кассу. Крайстал добилась того, что «Нью-Йорк Филм Критикс» и «Голден Глоб» стали всерьез поговаривать об «Оскаре». Она вела рисковую игру – ведь Крайстал уже не могла похвастаться ни молодостью, ни красотой – и выигрывала ее. Словом, она вновь была на белом коне.
 И поэтому ей приходилось задержать Уэйна возле себя еще на какое-то время. В настоящее время перед ней стояла задача продлить контракт и сняться в новом фильме, пока не иссяк запал. Развод, особенно с мужем, который одновременно является твоим менеджером, – пока казался делом неоправданным и слишком затратным. Она уже подумывала о том, как бы заполучить одну-две странички в «Пипл», – подобно Джоан Ланден, которая делала это в свое время, – поскольку предвидела, что при разводе Уэйн потребует с нее немалого содержания. Так что сейчас о разводе говорить было рано, может быть, позже… Конечно, ей не следовало соглашаться на то, чтобы он вел у нее дела… Впрочем, если уж на то пошло, ей вообще не следовало выходить за него замуж.
 – Крайстал! – воскликнул Ара издали, ковыляя к новым гостям на своей покалеченной ноге и заранее протягивая руку. – Как это мило с твоей стороны, что ты пришла!
 – Ара Сагарьян, – быстро шепнул ей на ухо Уэйн.
 – Уж его-то я как-нибудь знаю, Уэйн, – сердито ответила она мужу. Нет, о разводе нужно подумать в ближайшее же время. Может быть, даже удастся провернуть это без больших потерь в этом году.
 Повернувшись к приближающемуся человечку, она сказала:
 – Спасибо за приглашение. Для меня настоящая честь быть здесь, Ара. Даже если бы я сегодня получила кинопремию, я и то меньше была бы обрадована. Впрочем, если бы речь зашла о телепремии…
 Они оба засмеялись.
 Пол Грассо таился в тени на заднем сиденье такси. Дорога к дому Ары Сагарьяна была освещена десятками ярких фонарей и запружена суетящимися слугами и красиво разодетыми приглашенными. Он посмотрел на свой смокинг, «патетически» измявшийся за то время, пока он сидел на заднем сиденье, в обволакивающей темноте.
 «Патетический» – было самым любимым словечком Пола Грассо. Разве не патетично то, что после тридцати лет жизни в этом городе и двадцати лет кинокарьеры, он был так низко обойден вниманием со стороны этого старого покалеченного гомосексуалиста?! Что говорил этот Ара Сагарьян? Что он, Пол Грассо, больше не достоин того, чтобы его к нему приглашали?
 Пол отлично знал, что, если ему перекроют доступ к тем людям, которые собрались сегодня у Ары, его песенку можно будет считать окончательно спетой, и ему останется только собирать манатки и сваливать домой. Но у него не было ни малейшего желания собирать свои манатки. Если уж что и нужно было собрать, так это пригласительные бумажки Ары! Их надо собрать в кучу и закинуть в те места, где луна не светит!
 Но в ту минуту луна как раз светила. И Пол смело смотрел на нее из сумрака заднего сиденья такси. Потому что он просто должен был быть сегодня на вечере у Ары! Он задолжал слишком много денег разным людям и слишком нуждался в работе, чтобы можно было допустить распространение слухов о том, что старика Грассо обошли вниманием у Ары.
 Он выглядывал из окошка машины и подыскивал подходящее местечко для остановки. Ага, кажется, есть! Поросль вокруг дома Фреда Вайзмана была настолько плотной, что походила больше на джунгли, чем на сад. Ну что ж, он должен использовать это к своей выгоде. Тем более, что дом Фреда соседствует с домом Ары. Оставалось надеяться только на то, что в саду не окажется собак.
 Он вылез из такси и отпустил машину. Он не знал, как будет возвращаться домой, но сейчас об этом и не думал. Низко пригнувшись, он юркнул в густые кусты, которые росли между домами Фреда и Ары.
 Эйприл Айронз молча передала свой пустой бокал Сэму Шилдзу и стала оглядывать комнату, пока ее кавалер ходил ей за еще одним бокалом. В настоящее время они как раз пробивали новый фильм, который она продюсировала. Вторая версия «Рождения звезды». Ждали появления Ди Геннаро, чтобы сказать ему об этом. Эйприл знала, что Марти нравится эта вещь. Может быть, даже стоит представить ему Сэма Шилдза, как режиссера картины? А, ладно, там видно будет.
 Ее взгляд, скользивший по наполненной народом комнате, вдруг замер – она заметила красивого мужчину, который гулял под руку с какой-то смазливой блондинкой. Когда его глаза случайно перехватили ее взгляд, она сделала демонстративный знак ему указательным пальцем правой руки, чтобы он подошел к ней.
 Он показал на себя, как бы сомневаясь в том, что она зовет именно его. Эйприл еще раз поманила его и утвердительно качнула головой. Мужчина, не отпуская руку блондинки, пошел в сторону Эйприл, но та сделала жест, который мог означать только то, что она не хочет знакомиться с девушкой. Тогда мужчина шепнул что-то своей спутнице на ухо и направился к Эйприл один.
 – Эйприл, ты чудесно выглядишь, – сказал Майкл Маклейн, подойдя к ней и поднимая к своим губам кончики ее пальцев. – Но разве ты не хочешь познакомиться с Дженнифер Сэйлс? Она снимается у Дино Де Лаурентиса.
 – Нет, спасибо. Пусть гуляет. У меня к тебе не пустая болтовня и анекдоты, а дело. Почему ты до сих пор не удосужился позвонить мне насчет того сценария? – спросила она.
 – Что я вижу?! Да ты никак дуешься, Эйприл Айронз?! – воскликнул, весело подмигнув, Майкл.
 «О, Иисус, эти мне актеры, – с досадой подумала она. – Я вот уже десять лет только и делаю, что дуюсь».
 – Ты клялся и божился, что прочтешь сценарий, который я тебе отослала! До сих пор от тебя ни слуху ни духу! Что мне прикажешь делать? Гоняться за тобой по всему городу и совать в спину роль, за которую любой актер готов бы был заплатить своими яйцами?! Учти, я тебе не одна из твоих двадцатилетних кошечек!
 Он наклонился к ее уху.
 – Почему же? По-моему, ты ничуть их не хуже, – прошептал он тем голосом, от которого балдеют все американки. Эйприл оттолкнула его, но на самом деле ей понравились его слова и вообще ей нравился сам Майкл.
 – Ладно, – сказала она, улыбаясь. – Я больше не могу ждать. Или ты мне звонишь на днях по поводу сценария, или я распускаю по всему городу слух о том, что у Майкла Маклейна больше не стоит.
 Майкл притворно ужаснулся и замахал на нее руками.
 – Что ты! Прошу тебя, не делай этого! Мне тогда целый год не дадут спокойно поспать! Все женщины города воспримут известие как выпад лично в их адрес.
 Сэм Шилдз нервно переминался с ноги на ногу у стойки бара и болтал виски с содовой в бокале. Его не приглашали на этот вечер. Когда Эйприл позвонила ему и попросила быть ее сопровождающим, он удивился. Он не знал, для чего она его зовет: для дела или для удовольствия. И хотя он хотел продолжать работать вместе с Эйприл, он сомневался в том, что очень хочет с ней спать. Это была слишком требовательная любовница. В ней было нечто, что отпугивало его. Если начистоту, то ему казалось, что она использует мужчин точно так же, как все мужчина обычно используют женщин. Это заставляло его беспокоиться за себя.
 И вот он попал-таки на этот вечер. Сэм любил думать о себе, как об актере с большой буквы, но когда он увидел себя окруженным всей этой мощной публикой, он перестал ощущать твердую землю под ногами. Никому до него не было дела, а сам он не очень-то умел «вгрызаться в толпу». Он жалел, что не остался дома. Для того чтобы хоть как-то убить время, он стал рассматривать дефилирующую перед ним публику. Старался узнать всех по имени. Что касается кинозвезд, то тут все было ясно, поэтому основное свое внимание он обратил на тех лиц, которые всегда остаются за кадром. Брандон Тартикофф, Майк Мидэвой, Майкл Овивц, Даун Стил, Каценберг…
 А потом он увидел рыжую. Она была с Ди Геннаро. Точно, это именно Марти Ди Геннаро прицепился мертвой хваткой к ее руке. Она так хорошо смотрелась бы в «Рождении звезды», – подумал Сэм. Она была молода и, судя по всему, горяча.
 Он нашел глазами Эйприл. Она поочередно заговаривала с различными киноворотилами, последним из которых был Майкл Маклейн. Увидев, что она на краткий миг осталась одна, он заспешил к ней.
 – По-моему, с меня этого всего достаточно, – сказала ему Эйприл. – Дай мне только перекинуться парой слов еще с несколькими здешними ребятами, и потом поедем ко мне. Как ты насчет того, чтобы поехать ко мне и трахнуться?
 Джан стояла у кромки бассейна. Свет фонарей уверенно пробивал все кусты – и, казалось, в них запутались крохотные звездочки. Киноактеры и кинопатроны гуляли около бассейна с бокалами в руках. Никто ее не знал здесь, к тому же она стояла немного в тени и могла наслаждаться тихим уединением.
 На подобном вечере недостаточно быть красивой, чтобы привлечь к себе внимание. Ты должна быть красивой, знаменитой и находящейся в настоящий момент на вершине успеха. Потому что на этом вечере все были красивы, знамениты и находились на вершине успеха. Это был вечер для избранных. И она, Джан Мур, тоже была здесь!..
 «Да, – думала она, – я правильно сделала, что пришла сюда. Если не сейчас, то когда еще представился бы такой случай?» Она улыбнулась самой себе. Вся эта нереальная сцена была для нее реальностью. С другой стороны, реальность, в которой она жила, постепенно все больше и больше походила на нечто нереальное. Она глубоко вдохнула в себя аромат распустившегося на ночь жасмина, чуть смешанный с душком хлорки из бассейна.
 Она наслаждалась одиночеством и вдыхала вечерние запахи, но это продолжалось недолго. Вдруг рядом где-то раздалось шуршание, и из близлежащих густых кустов появился какой-то человек. Он был невысок ростом и одет так, что почти сливался с темнотой, откуда появился. Он увидел ее и как-то развязно сказал:
 – Привет. Я искал свой кошелек. – С этими словами он стряхнул пыль со своего костюма и быстрым шагом направился к толпе гостей.
 За спиной Джан вдруг послышались голоса двух женщин. Это были уже немолодые матроны, супруги патронов Индустрии. Одна из них подняла глаза и вдруг вскрикнула:
 – О! О! Смотри! Это Мери Джейн!
 Джан почувствовала, как что-то упало у нее в животе. Ей вдруг резко стало не по себе, и по всему телу выступила испарина. О Боже! Они из Нью-Йорка?! Как они могли… Затем к двум женщинам подошла еще одна.
 – Мери Джейн Уик, познакомьтесь с моей подругой Эстер Гудбоди, – сказала матрона.
 Ее голос растворился в ночном воздухе. Джан слышала только зудящий гул в ушах. Она попыталась глубоко вдохнуть и буквально физически почувствовала, как комок воздуха опустился до самого солнечного сплетения. Она сделала еще один несмелый шаг на своих очень высоких каблуках, покачнулась, чуть не упала, но чудом удержалась. Держись, Джан! – решительно приказала она сама себе и подняла глаза. Там, на другом конце бассейна, она увидела его… Он был одет во что-то черно-белое, как и другие мужчины там. Она не верила своим глазам. В последний раз, когда она видела его в Нью-Йорке… Это было так давно!..
 – О, мой Бог! – вырвалось у нее непроизвольно. Нет, сказала она себе. Просто ее потрясли те женщины и упоминание ее старого имени. Она отвернула лицо в сторону, сделала несколько глубоких вдохов и выдохов для того, чтобы успокоиться. Теперь я снова посмотрю ту сторону, говорила она себе. Теперь я посмотрю уже спокойно и пойму, что обозналась. Но когда она подняла вновь глаза и взглянула мимо десятков огней фонарей на другую сторону бассейна… Это был он!
 Это был Нейл, она точно узнала его. Он был одет как официант… Как все официанты, обслуживающие этот вечер.
 Пол Грассо стоял с бокалом в руке и покачивался взад-вперед, с каблуков на носки, и временами почесывал икру левой ноги правой ногой прямо через штанину. Тьфу ты!!! Он ненавидел все эти траханые приемы и вечеринки! Но у него не было другого шанса добраться до Марти, и он знал, что здесь он не упустит своего. А потом он его увидел. Может, все получится проще, поскольку Марти держал под руку Лайлу Кайл! Но нет, думал Пол. Чувство благодарности – неизвестное для этого города чувство. Он вспомнил итальянскую поговорку, в которой спрашивается: «Почему она меня так ненавидит? Я ведь ничего ей не сделал».
 Да, определенно, Лайла ненавидела его. Она получила свою роль, но не позаботилась о том, чтобы подыскать ему там работенку по подбору актеров. А ведь обещала… Он отчаянно нуждался в этой работе. А она даже не отвечала на его звонки. Теперь вот стояла рядом с Марти. Великолепная и утомленная скукой.
 – Хороший смокинг, – сказал Ди Геннаро с тяжелым сарказмом. Пол проигнорировал этот сарказм. Ему нужна была работа. Он понимал, что нет ничего низменнее, чем просить ее здесь, на этом паршивом вечере. Но он должен был это сделать.
 – Ну как у тебя дела? Какие-нибудь задумки?
 – Да так, есть кое-что, – ответил Марти. – Старое оставил: очень занят сейчас.
 – Как подвигается шоу? Я еще ничего не слышал, – продолжал Пол, чувствуя, как капелька пота вот-вот упадет с нижней губы.
 – Отлично.
 Пол набычился, преодолевая последнее внутренне сопротивление. Нет, он все-таки должен пойти на это.
 – Есть какие-нибудь трудности с подбором актеров? Может, я могу чем-нибудь помочь?
 – Ты хотел сказать, могу ли я тебе чем-нибудь помочь, так ведь? – усмехнулся Марти. – Ты ищешь работенку, Пол?
 – Я бы не возражал, если бы мне позволили подобрать ребят для твоего нового проекта, – еле слышно проговорил тот и затаил дыхание.
 Марти на минуту задумался.
 – Ладно, позвони мне завтра в офис, – сказал он наконец. Эти слова легли бальзамом на исстрадавшуюся душу Пола. Он знал, что истратит на звонок последние деньги, но снова будет в игре.
 Лайла все прокашливалась и нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Ей было смертельно скучно, она открыто демонстрировала свои чувства. Ара пригласил ее на вечер, потому что она была его клиенткой, а Марти получил приглашение отдельно. Она отказалась идти на вечер с ним вместе и сказала, что встретит его уже там. Теперь она жалела об этих своих словах. С ним было так скучно.
 – Я иду внутрь, – сказала она Марти и без лишних слов, не попрощавшись и даже не помахав ручкой, ушла.
 Она вошла в огромную, украшенную изразцами гостиную через распахнутые застекленные двери и увидела в самом центре огромный стол, вокруг которого собралась целая толпа каких-то придурков. Лайла нацепила на лицо маску равнодушия и направилась в их сторону. Интересно, сможет она стать в ближайшее время центром всеобщего внимания?
 Высокая смуглая женщина разговаривала с таким же высоким смуглым мужчиной. Он увидел Лайлу и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. Боковым зрением она увидела, как приближается Марти.
 – Мисс Кайл? – спросил высокий мужчина. Она кивнула. – А я Сэм Шилдз. А это Эйприл Айронз.
 Лайла улыбнулась Эйприл. Она красива, эта Айронз. Высший сорт. К группе присоединился Марти.
 – Привет, Эйприл, – сказал он и взял Лайлу за руку. Та поморщилась. С какой это стати Марти распоряжается ею, как своей собственностью? Она выдернула свою руку.
 – Ну, и какие у тебя нынче планы, Эйприл?
 – А, так… Небольшой новый проект. Сэм делает режиссуру.
 – Правда? – спросил Марти и как-то механически раздвинул губы в улыбке. – Рабочее название уже имеется? – Видно было, что ему скучен этот разговор.
 – Картина называется «Рождение звезды», – проворковала Эйприл.
 Нейл стоял на заднем крыльце, посасывал сигаретку и старался унять дрожь рук. Сэм Шилдз. Этот долбанный Сэм Шилдз! Нейл как раз нес поднос с икрой и повернулся, чтобы предложить его группе гостей… Он сразу узнал Майкла Дугласа, Кэвина Костнера, Ричарда Гира, Марти Ди Геннаро и Крайстал Плинем. Он обслуживал Мичелл Пфейфер, Феба Вана, Крика Киркориана… И эту сучку-продюсера Эйприл Айронз. Затем какой-то мужчина, бывший рядом с ней, наклонился над блюдом с белугой и сделал широкий продольный надрез. Нейл едва не выронил поднос из рук, когда он увидел, что это был Сэм Шилдз. Его первой мыслью было швырнуть все блюдо Шилдзу прямо в рожу, но он удержал себя от этого и торопливо убрался подальше.
 Унижение жгло ему душу. Ему было одновременно приятно и обидно, что Сэм даже не узнал его, даже не взглянул на того, кто его обслуживал. Этот ублюдок видел перед собой лишь свежую рыбину за четыреста долларов!
 – Я же говорил тебе, носатый, что перекуров не будет, – крикнул появившийся в проеме кухонной двери толстяк.
 – Ты говорил мне?! – воскликнул Нейл, швырнув окурок в кусты. С этими словами он бросился с крыльца прочь, на ходу отстегивая свой дешевый официантский галстук бантом.
 – Далеко ли направился, носатый? У тебя еще есть работа!
 – Да, толстяк, тут ты прав: у меня есть работа. Но только не эта! Куда провалился этот траханый официант, который только что крутился тут с икрой? – думал Сай Ортис, оглядывая комнату. Кого-то он напоминал ему, что-то было в нем знакомое. Но Сай успокаивал себя тем, что в этом городе, похоже, все кого-то напоминают. Мимо проходил другой официант, и Сай перехватил его, пока и тот не убежал. Эти ребята так быстро умеют исчезать из поля зрения. Сай решил не рисковать.
 Он только было начал жевать икру, как под локтем очутился Мильтон Глик.
 – Мне бы хотелось иметь у себя хотя бы десять процентов из всех, кто здесь сегодня присутствует, – проверещал он.
 – В таком случае тебе придется заделаться гомосеком, – ответил Сай, кивнув головой в сторону Ары, стоявшего в окружении небольшой группы гостей поодаль. Затем он оглядел Мильтона с головы до ног и прибавил: – А для этого немного подправить твою внешность.
 – Мне и так уже всю жопу разодрали в этом городишке. Спасибо, что сосать не заставляли, – проворчал Мильтон.
 – С кем ты пришел? – спросил Сай.
 – С женой. Она на улице сейчас. Болтает с Мери Джейн Уик о каком-то благотворительном бале. А ты с кем?
 Сай повел плечами.
 – С Джан Мур. Клиентка Марти, которую он отыскал для своего шоу. Но это все не то. Вот если бы можно было заполучить двух Шарлин Смит…
 – Все несовершенны, Сай. Кроме тебя, конечно.
 Нейл стоял у начала подъездной дорожки. Что я тут делаю? – спрашивал он себя. Я все равно не могу здесь остановить машину. В Холсби-Хиллз не могу. А на такси нет денег. Он обернулся на гудок автомобиля. Машина была припаркована на противоположной от дома Ары стороне дороги, из окна высовывалась женщина и махала ему рукой. Он медленно направился в ее сторону, моля бога о том, чтобы ему повезло. За ним ни разу еще никто не заезжал в этом городе… Да если честно, то и в других городах. Может быть, фортуна наконец стала поворачиваться к нему не задницей, а каким-нибудь другим местом?..
 Женщина вышла из машины навстречу ему. О, да она далеко не красотка, подумал он, рассмотрев ее с сокращающегося расстояния. Черт, да она просто уродина! К тому же старуха… Или по крайней мере средних лет… Ну и что, в конце концов? Она не Мисс Америка – это во-первых, и я застрял тут без транспорта – это во-вторых.
 – Здравствуй, – сказала она, когда он подошел. – Работал там? – Она кивнула на дом Ары.
 – Да, работал. Больше не работаю. Плюнул.
 – За твой официантский костюм я дам тебе сто баксов, – предложила она.
 Нейл ответил не сразу. Следовало догадаться раньше.
 – А, понимаю. Так значит, это правда, что люди готовы на все, лишь бы посмотреть на пьянку Ары изнутри. Говоришь, сто баксов? – переспросил он. – Джон Риттер дал бы мне тысячу.
 Я пожала плечами. Да, это была я, Лаура Ричи. И Лаура Ричи решила опуститься ниже своего уровня для того, чтобы пробраться на ослепительный вечер у Ары. Я сделала это ради тебя, милый читатель. Все ради тебя.
 – Тогда иди и договаривайся со своим Джоном Риттером.
 – А в чем я пойду домой? В твоем, что ль?
 Я открыла заднюю дверцу машины и стала шарить там рукой. А потом достала пару черных брюк.
 – Видишь, брюки у меня уже есть. Мне нужна только твоя рубашка и куртка. И галстук. Даю сто баксов и мою кожаную куртку. Спокойно дойдешь до дома.
 – Накинь еще двадцатник на такси – и костюм твой, – сказал он, начав уже расстегивать рубашку и выправлять ее из брюк.

 24

 – Ты достала эту ленту? – спросил Сэм Шилдз, когда они вдвоем сели на кровать. Он стал расстегивать рубашку, а Эйприл начала стягивать с себя кофточку.
 – Конечно, а что? – сказала она.
 – Хотел бы взглянуть, – ответил он, дотянулся до «дистантки» и включил телевизор.
 Они праздновали заключенную сделку: он набрасывал черновик нового сценария «Рождения звезды» и собирался режиссировать картину. Он сумеет получить полмиллиона баксов, – в два раза больше, чем он получил за «Джек, Джилл и компромисс», если фильм будет сделан. Он с трудом мог себе это представить, поверить в это.
 – Сэм, что ты делаешь? – спросила Эйприл, даже не пытаясь скрыть свое раздражение. – Выключай ты этот траханый телевизор! Сейчас не время.
 – Я знаю, я знаю, – скороговоркой проговорил Сэм, пытаясь ее успокоить. – Сегодня я увидел живьем эту Лайлу Кайл и теперь просто хочу взглянуть, как она смотрится на экране. Весь город болтает об этом шоу. Где лента?
 – В моем портфеле, вон там.
 Даже Эйприл Айронз лишь с большим трудом удалось раздобыть копию «Троих на дороге», другим же это было бы сделать просто не под силу. Марти Ди Геннаро все держал в большом секрете, потому что не хотел, чтобы к моменту премьеры его шоу всем в городе уже надоело ее смотреть. Но Эйприл Айронз все же удалось достать кассету.
 Она глядела на Сэма, который в одних шортах, из-под которых торчали его длинные ноги, пересек комнату и стал копаться в ее портфеле. Наконец он отыскал кассету и сунул ее в щель видеомагнитофона. Едва на экране показались первые титры, как он впился в него и уже ни на что не отвлекался.
 – Просто хочется узнать, на что способен Марти Ди Геннаро, – еще раз оправдываясь перед Эйприл, пробормотал он.
 Эйприл решила и вторую картину делать в упряжке с Сэмом. А сам Сэм был только рад, получив от Эйприл предложение: в последние два года ему не повезло написать ничего нового, и он здорово сейчас нуждался в работе.
 Он также нуждался и в Эйприл. После вечера у Ары они приехали к ней и тут же забрались в постель, как было и раньше. Эйприл никогда не поминала ему Крайстал и тем более никогда не изливала своей желчи по поводу той его истории с этой актрисой. Понятно, что и сам Сэм никогда не выходил на эту тему. Поэтому сейчас они говорили о своих делах в связи с новой картиной. О ценах, подборе актеров, возможной выгоде. Сэм чувствовал себя в этих вопросах знатоком, а Эйприл ему доверяла.
 Он на секунду оторвался от экрана и увидел, что Эйприл уходит из комнаты.
 – Подожди, куда ты пошла? – окликнул он ее. – Иди сюда скорей! Я хочу, чтобы ты посмотрела… гения в работе.
 – Где ты там углядел гениев? – раздраженно отозвалась Эйприл уже от двери, но любопытство в ней взяло верх. Она вспомнила в эту минуту изречение своего отца, которое он при каждом удобном случае назидательно повторял: «Знай своих врагов лучше, чем друзей». Она ненавидела Марти Ди Геннаро. Она надеялась, что его шоу быстро заплесневеет и сдохнет, как собака в подворотне. С другой стороны, о нем слишком много болтали в городе. Как же! Новая техника! Огромный бюджет! Хотя бы этот самоуверенный мерзавец провалился со своим траханым шоу.
 Впрочем, можно посмотреть, с чего это так много болтают о нем, – решила она. Она вернулась к кровати и села на самый краешек.
 Сэм опустился рядом с ней.
 – Ладно тебе, – сказал он, продолжая ее уговаривать. – Это же для дела нужно.
 Эйприл откинулась на грудь Сэму и глубоко вдохнула. Она на вечере у Ары, разговаривая с нужными людьми, только и ждала той минуты, когда вернется домой и ляжет с Сэмом в постель заниматься любовью, а теперь вот этот телевизор… Ей было трудно сосредоточиться. «Ладно, – подумала она. – Посмотрим, что они тут напридумывали».
 Они молча смотрели на экран в течение нескольких минут, потом Эйприл заметно оживилась, села на кровати прямо и даже подалась чуть вперед, ближе к экрану. Ее прищуренный и явно заинтересованный взгляд не отрывался от телевизора ни на секунду. Нет, это вам не вечерняя воскресная телеприправа к ужину… Но потом она подумала о том, что ничего удивительного тут нет, ведь шоу делал сам Марти Ди Геннаро. Да, он – мерзавец, но ведь талантлив, собака. Это было отличное шоу. Больше похоже на кино, чем на телевидение. Впрочем, и от телешоу отличалось.
 – Сэм, ну-ка подай мне мои очки. Они в ящике ночного столика, – сказала она, не отрываясь взглядом от экрана.
 Она смотрела самым внимательнейшим образом. Марти использовал в своей программе все известные технические приемы и трюки, но показал их как-то по-новому, с гораздо большим эффектом, чем обычно. Женщины у него были упорные и раскрепощенные… Почти двуполые… Да, чем-то эта вещь отличалась от всех остальных, каким-то новым подходом. Лучше, жарче, новее, чем МТВ.
 И может быть… Может быть, здесь удастся подыскать кого-нибудь для их с Сэмом «Рождения звезды»…
 – Что ты думаешь вон о той рыжей? – спросил ее Сэм, будто прочитав мысли. – Она была у Ары на вечере. Мы ее там видели.
 Эйприл внимательно пригляделась к девушке. Ей неоднократно советовали снять в новом варианте «Рождения звезды» дочь Терезы О'Доннел. В смысле рекламы фильма это был бы удачный ход. Но сейчас Эйприл смотрела на девушку, ее дочь. Она была красива, ловка, но… Эйприл не хотела, чтобы ее новый фильм выглядел бы повтором первого «Рождения звезды». Нужно придумать нечто из ряда вон выходящее, нечто ультрановое… Нет.
 – У нее все слишком очевидно. Блондинка же играть вообще не умеет.
 Сэм, не отрывая глаз от экрана, кивнул в знак согласия. – Да, но посмотри на другую. Темненькую. – Эйприл стала наблюдать за брюнеткой. Девушка была, безусловно, красавицей, но, кроме этого, в ней было что-то еще. Этот голос, эти движения… настолько естественны, натуральны, правдоподобны… Да, она хорошо играла.
 – Неплохо, – признала Эйприл. – Нам нужна для роли хорошая актриса.
 – Да, тут есть о чем подумать.
 Время пролетело незаметно. Шоу было просто замечательно, но вот оно закончилось – и по экрану побежали титры. Эйприл повернулась к Сэму и увидела его напрягшийся член, горбившийся под простыней.
 – Это для меня или для нее, – спросила Эйприл.
 – Для тебя, – ответил он, кладя свою руку на ее левую грудь. – Но давай все-таки пригласим ее на прослушивание.
 – Сэм, вряд ли мы сможем позволить себе использовать телеактрису, даже в дуэте с Майклом Маклейном так, как я задумывала. Нам нужен человек из кино.
 – Хорошо, тогда доставай мне где хочешь Джулию Робертс.
 – Достала одну такую. Ее люди уперлись на той позиции, которая мне не подходит. Я никому не дам шесть процентов от сбора. Кстати, запомни для себя на будущее, Сэм: я никому не даю полной воли, я не торгуюсь процентами от полного сбора и никому не доверяю окончательный монтаж.
 Она поставила ему сто тысяч, согласно первому черновику сценария, и еще три сотни тысяч в резерв, если у них и дальше пойдет фильм под его режиссурой. Ясно было, что он продешевил, но его прыщавый агент сразу заткнулся, когда она пригрозила, что вообще уйдет. Сэм не знал, что у нее есть целые четверть миллиона, которые она тоже планировала бросить на новый фильм. Деньги пойдут на киноафиши и анонсы о новой захватывающей роли Майкла Маклейна, думала она. Так что пригодятся.
 – Прошу тебя, дай мне сделать последний монтаж? – ласково-преласково попросил Сэм.
 Этот вопрос поднимался каждый день, и дело доходило до жарких споров.
 – Со времени «Небесных ворот» ни одному режиссеру не доверяют последний монтаж.
 – А Вуди Аллену?
 Она удивленно посмотрела на него и сказала:
 – Если перефразировать сенатора Бентсена, то «ты, Сэм, не Вуди Аллен».
 – О, у меня в контракте больше полномочий.
 – Я бы на твоем месте не была так в этом уверена, – отозвалась она. – Ну что еще? Может, плавно переведем наш разговор в постельное русло и трахнемся наконец?
 – Не следует мешать бизнес с удовольствием, – улыбнувшись, сказал он.
 – Не следует, но тебе придется. Но не сейчас. Сейчас – только удовольствие, – сказала она, берясь одной рукой за выключатель телевизора, а другую протягивая к ширинке на шортах Сэма.

 25

 После вечера у Ары Сагарьяна, где Джан увидела Нейла, она предприняла все возможные попытки для того, чтобы разыскать его. Но делала это, разумеется, не в открытую. Для начала позвонила в адресное бюро, но там не нашли его номера телефона. Затем полистала справочник. Ничего не нашла и в нем. Тогда она отправилась в центральную лос-анджелесскую библиотеку и стала там искать Морелли в прошлогоднем справочнике – безрезультатно. Она перерыла уйму других книг, вышедших за последние годы, но и там потерпела неудачу. Неужели у него был незарегистрированный телефон? Или, хуже того, – неужели вообще не было никакого телефона?.. Временно потерявший работу актер без телефона уже считался навсегда потерявшим работу актером, бывшим актером. Неужели Нейл сдался?
 Тогда Джан решила позвонить в специальную службу, через которую хотела оставить послание для Нейла Морелли. Но и тут ничего не получилось. После нескольких бессонных ночей, проведенных за списками зарегистрированных абонентов этих служб, погасла последняя надежда. Она устала от своих бесплодных поисков. Это ее угнетало. Она уже ненавидела эти больше страницы, испещренные мелким справочным текстом и колонками ненужных ей номеров телефонов.
 Она скучала по Нейлу и беспокоилась за него. Но порой она задавалась вопросом: а что она будет делать, если все же удастся его разыскать? Позволит она себе открыться перед ним? Нет, ей казалось, что этого она ни за что не сделает. Но, может, ей удастся помочь ему инкогнито? Например, она могла бы послать ему денег. Или упросить Марти использовать Нейла в какой-нибудь маленькой роли.
 Она жалела, что у нее теперь нет такого друга, как Нейл. Пит был добр к ней, но у них было так мало общего. Он был дружелюбен по отношению к ней, но не был другом. Шарлин тоже была дружелюбна, но она казалась Джан ограниченной. Джан поняла, что, по сути, она замкнута в одиночестве. Ей не хватало острых замечаний и метких реплик Нейла, любовной болтовни с Молли, глубоких и серьезных разговоров, которые когда-то были у нее с Сэмом.
 Конечно, она в последнее время постоянно чувствовала приятно щекочущее волнение: приближалась премьера ее шоу. Но она прекрасно осознавала, что жизнь после работы у нее пуста и тускла. Собственно, ее и не было как таковой. А работа, в ритм которой она уже давно вошла, стала для Джан со временем обыкновенной рутиной.
 Ей говорили, что она замечательно смотрится на экране. Даже в крупных планах. Поначалу ее очень смущал свет на съемочной площадке. Раньше она никогда бы не подумала, что подобный пустяк может вызывать гнетущие ощущения, но получилось все именно так, когда она впервые была освещена со всех сторон прожекторами. В театре тоже практикуется освещение сцены и актеров, но далеко не так ярко, как на телевидении. Свет, казалось, высвечивал каждое пятнышко на коже, превращая его в зияющую и видимую каждому зрителю яму, если плохо наложен макияж. Если в театре освещаются только участки сцены и часто актеры могут зайти в тень, то на телевидении освещена вся площадка, где ведутся съемки. Тут нет ни единого уголка, в тени которого можно было бы скрыться. Было такое ощущение, как будто перед съемками на площадку опускают полуденное летнее солнце. Джан ходила под этим почти хирургическим светом по съемочной площадке и знала, – о, как она знала это! – что те морщинки или темные пятнышки, которые были совершенно незаметными под люстрой в ее спальне, теперь, под светом прожекторов, превратятся в глубокие красные раны. Первое время она боялась дышать, когда оператор на репетициях направлял свою камеру на нее… Каждую секунду Джан ждала услышать гневные разоблачения по своему адресу. И то, что их не было, нисколько не усыпляло бдительность Джан. С другой стороны, она понимала, что ничего со светом поделать не может. Оставалось только смириться с этим.
 Что же касалось грима и макияжа, то эту сферу она все же могла как-то держать под своим контролем. Ее забота о макияже далеко превосходила необходимую для актрисы. Макияж стал ее страстью, она стала им одержима. Джан поставила себе целью подружиться с гримером. И с тех пор, когда он после работы с ней каждый раз стал отходить на два шага и смотреть на ее лицо, как будто он только что создал новую Мону Лизу, она немного успокоилась за эту часть ее подготовки к выходу на съемочную площадку.
 Однако, когда время подошло к репетициям самого шоу, оказалось, что это вовсе не такой уж и сказочный мир, как его себе представляла Джан. Режиссировал Марти Ди Геннаро. Она полагала, что уже сам этот факт будет способствовать тому, что шоу будет выше всяких похвал. Как с точки зрения съемки, так с точки зрения литературного стиля и костюмов. К сожалению для Джан, она слишком болезненно восприняла осознание того, несколько же ограниченными оказались возможности режиссирования. Если говорить о сценарии и о языке, которым он был написан, то все это казалось Джан просто отвратительным. Диалога были просто примитивны, неотесанны. Их трудно было проговорить за отведенное по плану время. Впрочем, у Джан еще оставались надежды на то, что в конце концов все получится неплохо.
 Персонажи шоу, – их было три самых главных, – подбирались по следующему признаку: Джан понималась как умная, Лайла – как сексовая, а Шарлин – как глупая. Так уж получилось, что девушкам и не нужно было особо входить в сценические образы, так как они в реальной жизни как раз и были примерно такими. Джан знала, что она умна. Или, если точнее, опытна. А в ее возрасте это сходило и за ум. А Лайла была именно сексовая. Не сексуальная, а сексовая. Так ее определила про себя Джан. И, наконец, бедняжка Шарлин. Нет, она, конечно, не такая уж и глупенькая. Просто держится тихо, лишний раз не высовывается. Иногда невинность действительно может означать и глупость, но в отношении Шарлин Джан полагала, что это не так.
 И еще к вопросу об уме. Самой умной из них троих оказалась Лайла, потому что только ей удалось по-настоящему втереться в доверие к Марти. После первых шести показов Джан вдруг как-то неожиданно для себя обнаружила, что Лайле удалось перехватить в свою пользу больше крупных планов и больше выгодных реплик, чем это предполагалось сценарием. А «умную» Джан все реже и реже подводили непосредственно к камере и с каждым новым показом оставляли ей все меньше и меньше хороших слов. Конечно, если уж на то пошло, то все реплики в этом сценарии были идиотскими, но все же. Она рассмеялась своим мыслям и вспомнила шутку о двух пожилых женщинах, встретившихся в вестибюле отеля «Катскилс» после обеда. Первая сказала: «Еда просто отвратительная». А вторая прибавила: «И порции такие маленькие».
 Так вот порция реплик Джан все уменьшалась и уменьшалась. И какими бы тупыми они ни были, она хотела бы все-таки иметь их побольше.
 Словом, все оказалось скучной прозой жизни и совсем не тем, о чем она грезила вначале. Только в разговорах с Май Ван Трилоинг Джан ощущала себя частичкой шоу-бизнеса. Во время длительных перерывов в съемках она часами разговаривала с Май и слушала разные истории из ее жизни. Истории о ее любовных похождениях. Джан никогда не уставала слушать, а Май, казалось, доставляло настоящее удовольствие рассказывать. Май была живым осколком прошлого Голливуда.
 В тот день Джан сидела в костюмерной, готовила одежду для съемок на следующей неделе и внимательно слушала Май. Она ласково смотрела на старуху, которая шила, держала в руке стакан с пивом, говорила и еще зажимала во рту несколько булавок одновременно.
 – Тогда я и ушла от него, моя дорогая. А что мне было еще делать? – Май говорила не совсем внятно и чуть пришепетывала. – Он бы всегда ревновал меня к моему успеху. Мой успех отравлял ему жизнь, я же видела. Прошло бы немного времени, и его любовь ко мне окончательно угасла бы.
 – Но ты ведь любила его? – спросила Джан.
 – Конечно! Это была самая большая любовь в моей жизни. И он меня любил по-настоящему. Именно меня, а не тот образ, который появлялся на экране. Позже я много встречала таких, которые восторгались не мной, а моими героинями. Вернее, постоянно сравнивали их со мной. Ну, ты знаешь как. Ты еще сама с этим столкнешься. «О, а она вовсе не такая высокая, как я думал. И зубы у нее не такие хорошие. И вообще она костистее, тусклее. Это все не то, о чем я мечтал в кино».
 Джан смотрела на эту маленькую сморщенную старуху, склонившуюся за шитьем, вспоминавшую свои молодые, заполненные славой годы и еще жалевшую о том, что тогда она была недостаточно красива. Это было ужасное, какое-то жестокое зрелище. Каково-то ей теперь, когда на нее уже никто не смотрит? Во всяком случае как на женщину? Когда ей уже невозможно похвастаться ни своим телом, ни лицом? А она была в свое время просто неотразимой. Одной из первых красавиц Голливуда. Как же она сейчас живет, что чувствует? У Джан не находилось ни мужества, ни жестокости, чтобы расспросить об этом Май. Она вновь опустила на нее глаза и увидела, что старуха внимательно смотрит на нее.
 – Ты странная какая-то, – сказала Май. – У тебя глаза слишком старые для твоего лица. – Она вытащила изо рта последнюю булавку и воткнула ее в жесткую хлопчатобумажную материю, которая лежала у нее на коленях.
 Джан после слов старухи почуяла холодок на шее. Неужели эта старуха смотрит сквозь внешнюю оболочку людей? Неужели она умеет заглядывать прямо в душу?
 – Ты всегда о чем-то думаешь, – продолжала Май. – Как будто тебе угрожает какая-то опасность. Но о чем думать такой смазливой девчонке? Я вообще до сорока лет не знала, что такое мысль.
 – Просто привычка, – улыбнулась Джан и сошла с небольшой возвышающейся площадки перед зеркалом.
 – Нет, ты все-таки странная.
 – Как это? – спросила Джан по возможности небрежным тоном. Но на самом деле она с испугом ждала ответа. Неужели она засветилась перед Май?
 – Ну, мне трудно так точно определить. Вот, например, здесь не приняты вещи, которые ты делаешь. Вот ведь ты сама ко мне пришла, а не просто распорядилась, чтобы я к тебе притащилась.
 – Но не я же вам делаю одолжение, а вы мне! – Глупышка! Одолжение для звезды – это для любого человека удовольствие. Своего рода оплата страховки, моя дорогая.
 – Какой страховки? – смущенно спросила Джан.
 – Страховки от безработицы! – ответила Май и, хрипло рассмеявшись, поднялась на ноги. Передвигалась она уже медленно, с трудом. – Ты ведь не дашь меня в обиду, если меня задумают турнуть отсюда?
 – О, Май! Что ты такое говоришь?! Боб любит тебя! Ты незаменима!
 – Незаменимая сегодня, безработная завтра, – проворчала Май. Она посмотрела в тройное зеркало на отражение в нем Джан. – Ну что, нравится?
 Джан посмотрела на себя. Май была просто волшебница! Она взяла джинсы, которые выдал Джан художник по костюмам, и практически полностью переделала их. Раньше, несмотря на строгую диету и даже пластическую операцию, Джан никак не удавалось добиться той же стройности, что и у двух остальных героинь их шоу. Теперь же, в этих джинсах, ее живот был плоским как блин.
 – О, Май! Это невероятно! Правда! Как тебе это удалось сделать?!
 – Так, небольшая хитрость. Вшиваешь лайкру спереди, за ширинкой. И вот эти боковые швы. Видишь, они сгибаются так, что не видно выпуклости. Но не вздумай сидеть в них где-нибудь. Это джинсы только для тех сцен, где ты стоишь или ходишь. А задумаешь отдохнуть – прислонись к наклонной поверхности. Сейчас я как раз работаю над джинсами для съемок сцен с мотоциклом. В них можно будет только сидеть. Там я попу оставляю немного больше, но ноги все равно кажутся длинными и стройными.
 – Брюки для сидения и брюки для стояния! Невероятно! – рассмеялась Джан. – Нет, ведь это же надо изобрести. Эх, Май! Как же додуматься до этого обычным женщинам?
 – Им никогда не понять, почему ты будешь выглядеть неотразимо в моих джинсах, – улыбнулась Май. – Секреты Голливуда! Здесь совершаются чудеса, – сказала она и нагнулась, чтобы подобрать с пола обрезки ткани, нитки и ненужные булавки.
 – Подожди, Май! Давай я это сделаю! – быстро сказала Джан и стала помогать старухе.
 Май вновь внимательно взглянула на девушку.
 – Вот видишь? Это очень странно. Вот ты помогаешь мне, а это не принято. Даже для новых кинозвезд. Нет, поначалу многие из них держатся вежливо. Но такие красавицы, как ты, никогда не утруждаются даже этим. Вот я пять минут назад сказала тебе, что ты смазливая, а ты так вся и покраснела, восприняла как комплимент. А ты красавица, и тебе нужно знать, что красивые девушки не любят, когда их называют смазливыми. Так же как смазливые не любят, когда их называют привлекательными. Потому что они больше чем привлекательные, они – смазливые. А ты больше, чем смазливая, ты – красавица. – Она окинула Джан оценивающим взглядом. – Может, ты слепа, как дитя малое? – старуха вдруг засмеялась. – Все, молчу. Так легко и распрощаться с работой. Я тоже слишком много думаю. Не по чину. – Она взглянула на свой пустой стакан. – Это было очень хорошее пиво. Для меня – хорошее пиво лучше шампанского. Особенно с тех пор, как у меня перестали водиться денежки на шампанское. Хочешь стаканчик? – спросила она Джан.
 Та всерьез хотела выпить со старухой пива, но потом подумала о лишних калориях перед завтрашней съемкой и со вздохом сказала:
 – Нет, мне лучше не пить.
 – Тогда, может, воды? – спросила старуха, как будто прочитала мысли Джан.
 – Да, воды, пожалуй, – ответила та и улыбнулась.
 – Тогда садись. Только не забудь сначала снять штаны. В них – только стоять.
 По возвращении домой тем же вечером после утомительных десяти часов съемок в грязном Сан-Клементе Джан была настолько усталой, что с трудом подняла руку к почтовому ящику, прибитому на воротах ее дома. Все равно ничего нового там для не оказаться не могло. Посылок из дома ждать не приходилось, карточек от друзей тоже. Время от времени, правда, ей приходили письма от доктора Мура и рисунки от Рауля. Что ж, собственно, из-за них она и остановилась перед почтовым ящиком, несмотря на свою усталость. Это, конечно, не ахти какая почта, но все же это было все, что она имела в своей личной жизни.
 Ты сама себе выбрала такую жизнь, напомнила она себе хмуро.
 Ей ужасно недоставало Нейла, нью-йоркский друзей, коротеньких встреч в греческом кафетерии, дешевых кондитерских обедов. Но больше всего ей недоставало Сэма. Красивого, великолепного Сэма. Но когда к ней приходили мысли о нем, она всегда заставляла себя вспомнить о том, как плохо все это закончилось.
 Может, и настоящий этап ее жизни окончится так же безрадостно, думала она. Что, если серии не понравятся зрителю? Что, если о них забудут сразу же, как отгремят фанфары на премьере? Или хуже того – что, если они будут умирать медленно, в течение трех-четырех сезонов, которые она будет вертеться в телевизионном аду? Что может быть поганее какого-нибудь шестьдесят седьмого места в списке, когда ясно, что твое шоу не пользуется популярностью, но и не может своими силами подохнуть и исчезнуть из памяти? Что, если она так и будет всю жизнь актрисой, которой не достанется ни одной хорошей роли? Что, если ей уготована судьба Мередит Бакстер-Берни, которая, будучи неплохой актрисой, с огромным трудом смогла вылупиться из амплуа простушки и, как оказалось, только для того, чтобы стать мамочкой Майкла Дж. Фокса? А когда ей дали сняться в каком-то занюханном телефильме, это считалось большим везением? Или взять Элинор Донахью, которая переросла «Отцу виднее», потом попала в эпизод в «Шоу Энди Гриффит», сыграла подружку Феликса в «Странных супругах» и закончила мамочкой Криса Эллиота в «Получить жизнь». Неужели Элинор Донахью мечтала именно о такой актерской карьере?..
 Иногда, глядя в зеркало на свое новое лицо, новое тело, представляя свою новую жизнь, Джан полагала, что она непобедима. Тогда Голливуд ей казался смелой и рискованной игрой, в которую она ввязалась и обязательно победит. А в другие минуты, – в такие, как настоящая, – все казалось ей еще одним набором фальшивых ожиданий и иллюзий. Так же, как было с Сэмом и «Джек, Джилл и компромисс». От страха у нее что-то свело в животе. Ей показалось, что она слишком стара и слишком утомлена, чтобы снова рваться в бой.
 Она нездорова! И все это происходит от незнакомцев, которыми наполнена ее настоящая жизнь, от гнетущего ощущения одиночества и усталости. Она знала, что никак не могла повлиять на незнакомцев, и знала, что слишком испугана и утомлена, чтобы заводить новых друзей. Работа изматывала ее, а играть роль Джан Мур… Это походило на постоянное истощение.
 Она поддерживала связь в виде переписки со своим хирургом, имела неплохие отношения с ребятами на студии, часто болтала с Май, но это мало помогало ей накапливать ту энергию, с помощью которой необходимо было выжить во все эти длинные дни.
 Со вздохом открыла она крышку почтового ящика и вытрясла его содержимое на сиденье недавно вышедшей из ремонта ярко-зеленой «Мазда Миата». Все как обычно, разочарованно подумала она. От доктора Мура ничего нет. Пара счетов, два каталога, несколько циркуляров, адресованных к «жильцу». Но среди прочей чепухи она вдруг увидела цвета сливочного крема картонный конверт. На нем было выведено черными чернилами ее имя. Почтовая марка Лос-Анджелеса. Если ее приглашают прорекламировать новый магазинчик, то в этом магазинчике сидят щедрые люди, если тратятся на такие дорогие конверты и марки, подумала она.
 Открыв ворота и пройдя в дом, она вскрыла конверт, предварительно кинув каталоги и прочую чепуху на стул, и на белом листе бумаги прочитала:
 «Эйприл Айронз получит огромное удовольствие от Вашей компании во вторник, при заходе солнца. Выпивка и ужин». Внизу было приписано незнакомым почерком: «Буду счастлива увидеть Вас. Ваш друг. Эйприл». Эйприл? Эйприл Айронз?! Самая могущественная женщина в Голливуде отправляет ей приглашение и собственноручно его подписывает?! «Буду счастлива увидеть Вас»?!. Она, Джан Мур, приглашена незнакомкой, – пусть и знаменитой, – и эта незнакомка будет «счастлива увидеть» ее?
 Джан пожала плечами в изумлении. Что ж, в этом весь Голливуд, в конце концов. Это сказка, и она в этой сказке теперь живет. Не она ли пять минут назад жаловалась на свое одиночество? Теперь жаловаться не на что: ее пригласили на вечер. Но теперь, когда Золушка узнала о бале, где ей найти фею-волшебницу, чудесное платье, хрустальные башмачки, карету и, самое главное, где ей найти принца?
 Мысль о том, что она, Джан Мур, молодая и красивая актриса, будет принята в голливудском свете, пугала ее. На вечере у Ары Сагарьяна ей очень не понравилось. Но ведь когда-то же надо выходить в общество, строить свою жизнь, а? Она почувствовала, как на лбу у нее выступила испарина. С кем она там будет говорить? Кто с ней будет говорить? О чем с ней будут говорить? Кто будет за ней ухаживать и… И что она туда наденет?.. При этой мысли она улыбнулась. Ну что ж, она попросит Май посоветовать ей наряд, может, даже получится взять в костюмерной у Боба что-нибудь напрокат. Или пойти в магазин да купить. С Май! Именно! В конце концов у нее больше не шестнадцатый размер. Это будет забавно! Но как себя вести? Кого пригласить в качестве сопровождающего кавалера?
 В ее распоряжении был Пит, но, во-первых, они поссорились, а во-вторых, она просто не могла себе представить Пита разговаривающим с Эйприл Айронз. Нет, не надо такого счастья. Если взять Пита, они оба будут глупо смотреться.
 Тогда она позвонит Саю Ортису. Уж он-то, наверняка, знает, как себя вести «сопровождающему кавалеру». Кроме того, он будет рад тому, что ее пригласили в такой уважаемый дом. Ведь это он ее постоянно хочет вытащить «в свет». Между прочим, не исключено, что и это странное приглашение – его рук дело.
 Джан бросилась в ванную, налила стакан божоле, включила реостат так, чтобы было поменьше света. О, что за наслаждение стоять под струями теплой воды!.. Она кинула конверт с приглашением на кафельную подставку, схватила бутылку с шампунем, выпила глоток вина и посмотрела на себя в зеркало. А может, это и есть начало ее новой жизни?
 – Ну, во-первых, за каким чертом тебе понадобилось идти к этой Эйприл Айронз? Ты что, не знаешь, что это за сучка?! Мирового класса!
 – Я хочу пойти туда, Сай. Ты предлагаешь мне идти одной?
 – О, мой Бог! Ладно. Найду тебе подходящего человечка.
 – Слепое свидание? Я ненавижу свидания вслепую.
 – Джан! Это Голливуд, когда ты наконец уяснишь себе! Слепые свидания здесь могут быть только у Стиви Уандера. Ты что же, думаешь, что Майкл Джексон и Мадонна одновременно получили Оскаров, потому что они были на свидании? Я найду тебе такого человека, с которым ты будешь себя прилично чувствовать у Эйприл, и который может сделать что-нибудь для твоей карьеры. По крайней мере, он не станет унижать тебя. Джан вздохнула.
 – Хорошо, – согласилась она.
 Получить приличный наряд оказалось нетрудно. Май принесла сразу три вещи, и они вместе выбрали самую лучшую. Это действительно был наряд! Длинное шелковое платье электрического голубого цвета, которое облегало ее тело в верхней части и спадало очаровательными волнами на пол.
 – Ну вот, ты и дождалась. У тебя начинается настоящая жизнь, – удовлетворенно произнесла Май.
 – Я так боюсь, что умру, наверно, – призналась взволнованная Джан. – Что, если там никто со мной не заговорит? Что, если я брякну что-нибудь глупое?..
 – Не бойся! – сказала Май, улыбаясь. – Мужчина всегда с удовольствием будут разговаривать с тобой. Ну, по крайней мере еще лет десять. А насчет того, что ты боишься сказать что-нибудь глупое… Найди такого мужчину, которому будет наплевать на твои слова. Это тебе нетрудно. Ты боишься, что кому-нибудь там наскучишь, но, скорее всего, тебе самой будет скучно. Вот увидишь, что я права.
 Сай сел за стол, а ноги закинул за сервант. Опять неприятности, опять проблемы. Это было связано с Джан Мур. А Джан Мур в сочетании с Эйприл Айронз олицетворяли для него двойную проблему. Сай не сказал бы, что ненавидит женщин. Вот свою мать и свою жену он любил, потому что они знали свое место. Сай не любил настырных женщин. Таких, как Джан. Да и Эйприл тоже. Что бы было, если бы он согласился сопровождать Джан на вечер с Эйприл? Это бы никак не сдерживало мисс Айронз, и она начала бы с Джан такие отношения, которые ему не понравились бы. А он должен издали наблюдать за обеими этими кошечками. Сай ухмыльнулся этой своей мысли и отложил в сторону ингалятор.
 Но, похоже, можно сделать очень удачный ход. Пока еще он не заставил Маклейна согласиться на то, чтобы имя Рикки было напечатано на афишах рядом с названием фильма в гордом одиночестве. И вообще свое пари, заключенное с Майклом, Сай сейчас считал глупейшей ошибкой. Вот накануне Майкл уже проинформировал его, что уложил в постель Шарлин. Путана. От клиентов одни неприятности. Но зато теперь он мог бы одним выстрелом убить сразу двух зайцев. Он отдаст Джан Майклу Маклейну. Но эта женщина не так проста, как Шарлин. И когда у Майкла пупок развяжется на Джан, с ним можно будет уже спокойно поговорить о Рикки Данне.
 Сай поднял трубку телефона и улыбнулся самому себе.
 Джан чувствовала необычайное нервное возбуждение, но, тем не менее, это не помешало ей ощутить всю важность сцены. Я здесь, и мне этого никогда не забыть, говорила она себе. Она стояла на пороге дома и заглядывала внутрь. Майкл Маклейн стоял рядом с ней и держал ее за руку. Дом был великолепен. Элегантен в простоте. Английский чистый тюдоровский стиль. Огромные двойные двери парадного входа вели в тоже внушительных размеров приемную галерею. В гостиной обращали на себя внимание обшивка из слоновой кости, антикварная мебель темного дерева и свечи… О, здесь были сотни зажженных свечей, освещавших комнату! За гостиной открывалась притягательная столовая. Стол в ней был покрыт полотняной скатертью цвета слоновой кости. В центре стоял высокий канделябр. Повсюду были подвешены орхидеи, а некоторые растения в горшках достигали шести футов высоты. Джан решила, что в этой комнате свободно могли бы разместиться сто гостей. Но этот вечер был «в кругу друзей», и пригласили не больше десятка человек.
 Мимо них сновали официанты, покачивая серебряными подносами, которые отражали свет свечей на хрустальные бокалы. Они разносили всевозможные деликатесы и спиртное.
 Джан вступила в комнату на три шага от двери и была встречена смуглой и очень стройной женщиной в атласном платье под цвет мебели и стен. Эта была, конечно, Эйприл Айронз.
 – Я так рада, Джан, что вы согласились прийти ко мне, – сказала Эйприл, протягивая ей руку. Джан улыбнулась, поблагодарила хозяйку за прием и повернулась, чтобы представить ей Майкла Маклейна, но не успела…
 – О, Майкл. Молодец, что пришел. Я рада. Я смотрю, тебе много времени не надо для того, чтобы отыскать новый талант, – сказала Эйприл Майклу как старому другу.
 Тот улыбнулся в ответ.
 – Если не возражаете, мы сразу начнем с ужина, – предложила Эйприл. – Потом у меня еще есть для вас фильмец, который, уверена, понравится вам. Ну как?
 – Конечно, – сказал Майкл и повернулся к Джан. – Хорошо? – спросил он.
 – Конечно, – ответила Джан и все трое прошли по полированному блестевшему полу в столовую. Майкл отодвинул стул для своей девушки. Эйприл начала представлять гостей. Джан не верила своим ушам и хотела ущипнуть себя под столом, чтобы удостовериться в том, что не спит.
 А потом она увидела его… Он пришел позже остальных, пересек в три шага на своих длинных ногах всю гостиную, изящно обогнул стол и опустился на приготовленный для него стул.
 Джан не уронила свой бокал и не раскрыла в изумлении рот. Но она неотрывно смотрела на него. Она смотрела на Сэма, ее Сэма, она пила его своим взглядом. И как будто не было ушедшего времени, не было боли, операций, нового имени, новой карьеры, триумфа в «Меллроуз», не было Марти Ди Геннаро, телешоу… Время словно остановилось.
 В ту минуту Джан окончательно для себя осознала, насколько сильно она жаждет Сэма.




 Часть третья
 УСПЕХ



 1

 Не задумывались ли вы когда-нибудь, что это такое – вдруг оказаться среди звезд? Не в качестве наблюдателей, как, например, я, Лаура Ричи, а как на самом деле одна из них? Чтобы тебя не только терпели как какого-нибудь репортера, или снисходили к тебе, как к одному из поклонников, но принимали как равного.
 Что можно почувствовать, обедая за одним столом с самыми известными, самыми красивыми и самыми талантливыми людьми в мире? Что это такое, когда тебя зовут не просто по имени – Лиз, а Элизабет Тейлор, когда ты просишь Шер передать тебе масло за завтраком, когда Уоррен Битти улыбается тебе и спрашивает о твоей работе так, как будто ему действительно интересно? До этих пор Джан находилась в стороне. Сегодня она в эпицентре.
 Для Джан все это было впервые, и она не могла ни на чем сосредоточиться. Вместо этого она пыталась заставить себя не думать о Сэме Шилдзе. Она упорно не смотрела на него, она поворачивала голову к кому-нибудь, к Майклу Маклейну, к Элизабет и Ларри, к Эйприл, но не к нему.
 Что, если Сэм узнал ее? Конечно, она сейчас совсем не та – она не просто выглядела по-другому, иными были ее манеры, движения. Она была уверена, что играла роль Джан Мур неплохо. Но никто никогда не знал ее так хорошо, как Сэм. Скорее всего, он мог разглядеть и сквозь весь этот маскарад, и что если это действительно так? Не выдаст ли он ее? Не будет ли презирать?
 Ее сердце билось так сильно, так учащенно, что она была уверена, что Майкл, сидящий от нее слева, мог это слышать. Все, что она могла слышать, были удары сердца. Ее тело стало липким, и она почувствовала, что начинает потеть.
 Она пыталась поднять хрустальный бокал с водой, но ее руки сильно тряслись. Она взглянула на сидящих за столом, не заметил ли кто, и крепко сцепила руки на коленях. Только Эйприл смотрела на нее, но Эйприл лишь улыбнулась и кивнула головой.
 – Где ты сейчас живешь, Джан? – спросила она.
 – Бедленд, – объяснила она. – В сторону от Ориоля.
 – Ты купила это место? – спросил Майкл.
 – Нет, я только снимаю, – пробормотала она.
 – Там безопасно? – спросила Голди.
 Они начали говорить о безопасности – о подобных достоинствах Малибу напротив Бел-Эйра, напротив Холлибай-Хиллз. Джан слушала, как они жаловались на цены, интересно, был ли у кого-нибудь из них телохранитель.
 – Ну, в Беверли Уилшире я был всегда счастлив, – сказал Майкл. – Я заставил служащих отеля побеспокоиться о безопасности.
 – Они не работают с детьми, – произнес кто-то сдержанно суховато. – Номер отеля не дом.
 – Для меня был в течение десяти лет.
 – Тебе бы понадобилась вращающаяся дверь, – сострил кто-то, и все засмеялись.
 На мгновение Джан подумала, не смеются ли они и над ней, – она, должно быть, выглядела как последнее завоевание Майкла. В конце концов, она подумала, что это было даже лучше, чем выглядеть «от и до», как истинные профессионалы, кем они, в сущности, и были. Она окинула взглядом стол и увидела, что не кто иной, а Сэм смотрел на нее. Она отвернулась.
 – Тебе нужен дом с оградой и воротами, – говорила Эйприл. – Чтобы быть в безопасности, особенно когда у тебя дети.
 – О, а не будет ли это выглядеть немножко идиотски, – спросил Сэм. Его голос звучал как никогда – глубоко и наполненно, с этой нью-йоркской четкостью. – Я имею в виду, что после Нью-Йорка это похоже на детскую игру. Я живу в каньоне, и мне это нравится.
 – Это не то, о чем говорила Шэрон Тейт? – спросил Майкл.
 – Уж это выглядит нормально, – сказала Эйприл. – Кстати, у Барри Диллера был охранник, стерегущий его место для парковки в Фоксе все двадцать четыре часа. Вот это было полным сумасшествием.
 Разговор зашел о Джан. Она едва справилась с кусочком креветок в желе, лучше получилось с рыбой и аспарагусом. Хоть раз, но можно было не беспокоиться о диете: она поперхнулась. Красиво, со вкусом расставленные тарелки, рыба в обрамлении аспарагуса, сверкание золота посуды, в сочетании с золотой каймой хрустальных бокалов, великолепием золотых канделябров. Она уставилась на тарелку, пытаясь слушать разговор, то затихающий, то возобновляющийся вновь. Они подумают, что я немая, сказала она себе. Я должна сказать что-нибудь.
 Она подняла голову. Разговор переходил от безопасности к недвижимости и вновь возвращался к безопасности.
 – С тех пор как я уехал из Беверли Уилшира, я пользуюсь Ла Бреком, – говорил Майкл.
 – Он дорог, – проворчал кто-то.
 – Да, но он лучший. И мы там говорили о нашей жизни, – сказал Майкл.
 – Немного мелодраматично, ты не находишь, – услышала Джан голос Сэма. Она все еще не смела посмотреть прямо на него, лишь в его направлении.
 – Ты хочешь поговорить о мелодраме? – спросил Майкл. – У меня есть парень в тюрьме, посылающий мне смертельные угрозы в течение семи лет. Он обвиняет меня в разрушении его первого брака: его жена была одной из моих поклонниц. С тех пор как он убил свою жену и ему дали десять лет, он клянется достать меня. Не будешь тут нервным?
 Все за столом сочувственно зажужжали. Сэм прокашлялся.
 – Я полагаю, пока он в тюрьме, ты можешь не беспокоиться.
 – Ну, его почти освободили под залог в прошлом году. Ла Брек держит под контролем дрянь, подобную этой. Он предоставил все письма судебной комиссии. У него были и другие свидетельства. Он все нейтрализовал. По мере возможности. Тем не менее ни писатели, ни директора не знают об этой грязной истории ничего – только нам, актерам, всегда находящимся на виду у публики, было об этом известно.
 Майкл повернулся к Джан.
 – Ваше место безопасно?
 – Я не знаю, – произнесла она. – Никто меня до сегодняшнего дня не беспокоил.
 – Ну, я надеюсь, что это никогда не изменится, но я бы не рассчитывал. Когда у тебя премьера?
 – В следующее воскресенье.
 – Какое волнение для тебя! – тепло сказала Элизабет.
 – Как это происходит обычно? – спросила Эйприл.
 – Ну, мне не с чем сравнить, – призналась Джан, – но я думаю, это проходит хорошо.
 Господи, не могла она сказать что-нибудь поумнее? Если уж она не может быть поочаровательнее, то могла бы быть помудрее. Хотя она на самом деле выглядит как остроумная двадцатичетырехлетняя женщина, это она поняла.
 – Я уверена, у тебя будет большой успех, – улыбнулся Курт.
 – Все тузы будут там – по крайней мере, ты у Майкла на прицеле, – добавила Эйприл.
 Снова послышался сдержанный смех, и Джан опять почувствовала себя неловко. Но на их лицах не было злорадства. Они шутили, но не над ней. Они делали ей комплименты, они принимали ее. Она улыбнулась.
 На десерт был лимонно-мятный коктейль. Разговор перешел на проблему помощи больным СПИД, а затем гости поднялись, чтобы выпить кофе в гостиной. Джан нужно было на мгновение остаться с самой собой, побыть одной. Она направилась на террасу. Пока она шла через гостиную к открытым аркам, она почувствовала, как дрожат ее ноги. Было слышно шуршание платья из красиво ниспадавшей тафты.
 – Превосходно.
 Это был голос Сэма, тихо прозвучавший из-за плеча. Джан почувствовала, что побледнела. Она повернулась, чтобы посмотреть на него. Говорил ли он о ее новом воплощении? Разглядел ли уже ее?
 – Превосходно, – повторил он. – Платье и ваша прическа. Вам очень идет. Просто, и в то же время изысканно.
 Он был близко от нее. Она могла ощущать его пряный запах после бритья, запах и то сладкое, теплое дыхание, какое у него всегда было после выпитого вина. Трудно было поверить, что здесь, в этом теплом ночном воздухе позади нее стоял человек, которого она последний раз видела более трех лет назад: сырой зимой в Нью-Йорке. Он был здесь, мужчина, о котором она думала, мечтала, тосковала и которого пыталась забыть. Он был здесь, он последовал за ней, нашел ее, и сейчас стоял рядом с ней. Она почувствовала волнение. Было ли это увлечением, желанием или страхом? На веранде было темно, и он стоял очень близко. Насколько хорошо мог он ее видеть?
 Джан услышала смех в гостиной, и протестующий голос Майкла.
 – Нам лучше присоединиться к ним, – сказала она и сделала шаг к свету.
 – Ты когда-нибудь думала о большом экране? – спросил ее Сэм. Она остановилась и повернулась к нему. Как она могла сказать ему, что она пробовала до того, как потом проводила все время, думая о нем? Она посмотрела в сторону, через террасу, на изысканные фруктовые деревья сада. Перила балкона были увиты плющом, переплетенные, извивающиеся стебли которого как будто связывали что-то в своей собственной игре (или играя в своем собственном мире).
 – Возможно, когда-то, – сказала она ему. Легкий ветер зашелестел в саду. Она почувствовала, что ее тело покрылось мурашками, и послышался нежный шепот удивительного платья Май.
 – В фильме, к которому я сейчас подбираю актеров, есть роль как раз для тебя.
 Она засмеялась. Она не могла сдержаться. Говорил ли он то же самое Бетани и другим? По крайней мере, не пригласил ли он на роль Мери Джейн, перед тем, как уложить ее в постель?
 – Да, и Мария Румынская, – сказала она, цитируя Дороти Паркер.
 Он засмеялся в ответ.
 – Я знаю, это звучит, как затертая фраза Голливуда, но это правда.
 – Я уже работаю с Марти Ди Геннаро сейчас, – сказал она.
 – И с Майклом Маклейном? – спросил он.
 Господи, что происходит. Он флиртует с ней. И что ей теперь делать? Сколько можно позволять этому мужчине делать ей больно? Выхода не было, это была хорошая идея. Она услышала смех из ярко освещенной комнаты, где уже давно собрались все остальные. Она могла видеть сверкание хрусталя и свет люстр, отражавшийся в бассейне. Сэм стоял позади нее, его лицо было едва различимо в темноте.
 Уходи сейчас, сказала она себе твердо. Уходи и не подходи. На этот раз не позволяй начаться всему снова, предотврати разрушение, пока оно не началось.
 – Это действительно вас не касается, – сказала она ему, и вышла, оставив его стоять в темноте.
 Майкл Маклейн помог ей сесть в машину, ловко уложив тянущийся шлейф ее платья в «седан», перед тем как захлопнуть дверь. Очевидно, у него было достаточно опыта в этом. Затем он обошел машину и сел со своей стороны.
 Сейчас, когда испытание вечера закончилось, Джан почувствовала, что как будто проснулась ото сна, самого прекрасного сна в ее жизни. Но сейчас и красота, ее достижения, ее будущее не исчезнут вместе со сном. Она была желанна, она имела успех, и она могла контролировать свою судьбу. Что могло быть лучше – отказать человеку, который сделал тебе больно, и теперь сидеть рядом с идолом, кинозвездой, ведущим шикарный «роллс» через Голливуд-Хиллз? Джан глубоко вздохнула. Она не просто выжила. Это был триумф. Она почувствовала себя опьяненной, сильнее, чем когда либо от вина или запаха травы.
 – Спасибо, что вы не оставили меня, – сказала она Майклу. – Как мило с вашей стороны.
 Он засмеялся.
 – Это мне приятно, – сказал он. – Ты, должно быть, недавно в городе, если так вежлива.
 – Да, я знаю, Сай просил вас об этом, и я…
 – Я у него в долгу. Что, кстати, понравилось бы Саю. – Она улыбнулась.
 – Кстати, как тебе вечер? Ты не устала?
 – Да! – ответила она.
 – Не удивительно. Марти заработает тебя до смерти, он так любит совершенство. И он будет постоянно наваливать на тебя показы в супермаркетах, конечно, если ты им подойдешь.
 Джан засмеялась.
 – О, я ненавижу говорить «нет» прямо сейчас. Я имею в виду, год назад в это время они меня бы не заполучили.
 – О, да! Старые добрые времена. – Он оторвал взгляд от дороги и улыбнулся ей. У него была приятная улыбка.
 – Кого я действительно ненавижу, так это дрянной «Фландерс Косметикс», – призналась она. – Я актриса, а не модель или продавщица. Но я не смогла бы получить роль, не согласившись участвовать в этом борделе.
 – И я думаю, деньги не принесут вреда, – сказал Майкл. – Не будь так строга к себе. Мы все должны бороться, чтобы выжить. Даже Елизавета продавала духи.
 Когда они подъехали к дому, она обнаружила, что приглашает его войти. Он пожал плечами, кивнул и взял ее за руку, пока они шли к ее двери. Она чувствовала себя почти оглушенной, ощущая его руку в своей. Она открыла дверь, затем включила свет.
 – Садись, я достану что-нибудь выпить, – произнесла она.
 – Не доставай долго. Мне нравится смотреть на тебя, – сказал он ей.
 Несомненно, он ее привлекал. Смеющиеся морщинки вокруг глаз, длинные линии закруглились у его полного, чувственного рта. Да, это был мужчина, а не мальчик, как Пит. И, конечно, в одном союзе с Сэмом. Может быть, время зачеркнуло это. Он был подходящего возраста. Несмотря на ее безупречный вид, ей было, в конце концов, около сорока. А ему, должно быть, за пятьдесят. Он был кинозвездой, к кому ее всегда тянуло, и сейчас он сидел на ее диване, желал ее. Он принадлежал королевской крови Голливуда – все в высших кругах принимали его.
 – Ты мне нравишься, – просто сказал Майкл, как бы повторяя ее мысли. – Ты хороша. Держу пари, ты должна быть очень хороша.
 Она поняла комплимент. За последние два десятка лет у Майкла Маклейна побывали все красивые женщины Голливуда.
 Не шутили ли они по поводу этого за обедом? И сейчас он хотел ее. В некоторой степени это было почти как приглашение в очень первоклассное общество: клуб красивых женщин.
 Она достала охлажденную бутылку белого вина, которое держала для гостей, захватила два стакана, и присоединилась к Майклу на диване. Ее внутренне «я» танцевало танго, но она была также возбуждена и заинтересована. Его рука была такой теплой, и его кожа выглядела так, как будто под ней текло гораздо больше крови, чем у других: у нее был чудесный, багровый от прилившей крови, смуглый цвет. Что можно почувствовать, занимаясь любовью с Майклом Маклейном? Не будет ли это прекрасной противоположностью Сэму? Потому что она больше не собиралась попадать под чары Сэма. Она провела более трех лет, стараясь отогнать от себя мысли о нем, не позволяя себе грустить о нем. Она не проснулась бы сейчас. Она посмотрела на Майкла и представила ощущение его губ на своих.
 Но потом вмешалась то ли мораль, то ли страх, то ли какая-то другая причина. Ты что, сходишь с ума? – спросила она себя. Она даже не знала его. А СПИД? Больше уже таких вещей, как случайный секс, не происходило. Это были 90-е. А Майкл был более чем несдержан в прошлом. Она хотела, чтобы ее личная жизнь была залита лекарствами? Хуже всего ее шрамы. Одно дело, заниматься любовью с Питом, в полной темноте, но Майкла это не устроит. О чем она думает?
 – О чем ты думаешь? – спросил он ее, и она поняла, что краснеет.
 – Я думала, как спокойно рядом с тобой, – соврала она, потому что она многое чувствовала в себе – возбуждение, сексуальность, нервозность, мягкий трепет от ласкающих слов и взглядов, но ничто из этого не было «спокойным».
 – Женщины говорят мне это все время, – засмеялся он. – Я думаю, это потому, что они видят меня на сцене и привыкли смотреть на меня.
 Она засмеялась.
 – Это правда?
 – Я не шучу, – рассмеялся он в ответ. – Ты увидишь. Как только ты ступишь на сцену, люди почувствуют, что знают тебя лично. Они будут подходить к тебе на улице и звать тебя по имени. У них будет твой номер телефона. Они будут писать тебе. Они будут мечтать о тебе.
 – Ужасная перспектива, – согласилась она. Она почувствовала, как мурашки пробежали по телу. – Но я всегда ощущала это, несмотря на недостатки, известность – ценное приобретение – своего рода фишка в казино. Обменяй ее на власть и держи под контролем всю свою жизнь. Однажды, поднявшись из неизвестности, я надеюсь, смогу использовать это, чтобы получать более значительную работу. Чтобы получать действительно хорошие роли.
 – Ты уже получила несколько хороших ролей, – сказал он, используя другую шутку Гручо Маркса. Она рассмеялась и почувствовала новую волну мурашек. Без сомнений, это было приглашение. О Боже! Она чувствовала себя как девочка.
 Она поднялась и подошла к окну, глядя вниз на сверкающие огни.
 – Прекрасный вид? – спросила она, наблюдая огни города, светящегося, как ковер из огромных светлячков.
 Майкл подошел сзади, но он не прикоснулся к ней, не набросился.
 – Ты как эти огни, это твое, – сказал он.
 – Нет, это ничье, – сказала Джан, все еще глядя на огни. – Этот город, как вода. Ты можешь долго удерживать ее в ладони, а затем она утечет у тебя между пальцев.
 Майкл нежно повернул ее так, что она оказалась лицом к нему.
 – Немного цинично для такой молодой, как ты, и такой необычной для Голливуда. Здесь были временные звездочки, волнующиеся о свете лучей. Как будто мечта воплотилась в реальность. – Он немного глотнул вина и сделал гримасу. Это было не очень хорошо. – Ты цинична, Джан? Или очень мудра?
 Джан на мгновение задумалась. Воздух между ними был наэлектризован, но они говорили, как в плохой пьесе.
 – Всего понемногу, вероятно, – сказала она. – А вы? Вы все еще волнуетесь?
 Он положил свою руку ей на плечо. Она была теплой, такой теплой, и Джан могла ощутить, как он волнуется. Господи, Майкл Маклейн волновался из-за нее? Из-за нее. Конечно, он этого не выдержит. Она не двигалась. «Лавры звезды больше не дают мне повода волноваться? Нет, что меня зажгло, так это талант. Необработанный, необузданный талант. Как твой».
 – Ты знаешь, – сказала Джан, глядя Майклу в глаза. – Я хочу верить, что Майкл Маклейн думает, что я талантлива. Именно я здесь, из всех девушек города, и Майкл Маклейн говорит мне, что я талантлива. Джан пожала плечами и отступила, прерывая цепь между ними. – Приятно это слышать и все такое, но продолжай, я не первая девочка-новичок с широко распахнутыми глазами, которой ты это говоришь. И ты никогда не видел мою работу. Так как ты можешь знать?
 – Я никогда не вру насчет таланта, – сказал Майкл. – Для чего? Чтобы заполучить женщину к себе в постель? Мне не нужно для этого врать.
 Джан думала о Сэме и о его словах по поводу ее роли в его фильме. Она дрожала.
 Майкл продолжал смотреть в глаза Джан.
 – Ты одна из трех действительно талантливых женщин, которых я встретил за двадцать лет. Я не назову двух других – рыцари не простят мне, – но поверь мне, Джан, у тебя есть талант. Я видел тебя в театре «Меллроуз». – Он наклонился и прошептал ей на ухо: – Уникальный талант и умудренный опытом.
 – Майкл, – проворчала она, отворачивая голову. – Следующее, что ты мне будешь говорить, – это что мы встречались в предыдущей жизни. – Но она была тронута тем, что он действительно видел ее игру.
 Майкл засмеялся его очаровательным, глубоким, баритонным смехом.
 – Полагаю, я говорил, что ты мудра…
 Между ними возникло молчание, затем Майкл наклонился и поцеловал ее. Джан не ответила, разве что потом провела языком по губам, ощутив, что задержалась в то время, как он ушел. Это было смешно. Может быть опасно, но смешно! Как давно она не говорила по-настоящему с мужчиной. Она поняла: с тех пор как рассталась с Сэмом. Слишком долго, слишком тяжело.
 После этого Джан уже знала, что решила переспать с Майклом. Он казался внимательным и нежным, и интересным. И он так приятно целовался. Но как быть со шрамами? Не оттолкнет ли его это? Просто насколько он был искушен в таких делах?
 Джан подняла голову и положила ее на плечо Майклу, притянув его ближе. На этот раз она поцеловала его, сначала нежно, потом более настойчиво. Он ответил, сильно прижав ее к груди. Медленно его рука соскользнула вниз по ее спине, проникая под платье.
 Она оттолкнула его, очень мягко.
 – Майкл, подожди. Я попадала в аварию. У меня… у меня шрамы. Он рассмеялся.
 – У кого нет шрамов в этом городе? – спросил он, и потянул ее на диван. – Ты очень красива. Никакие шрамы не смогут испортить твоей красоты, – шептал он, начиная раздевать ее.
 Платье, прекрасное творенье Май, опустилось на пол легким облаком. Джан глубоко вдохнула и затем, в мягком, но пугающем свете гостиной, она начала снимать оставшееся на ней. В ее движениях не было грациозности, она знала, но Майкл тоже едва справлялся со своей одеждой. Только после этого он повернулся к ней. Что он скажет?
 Он не сказал ничего. Он просто преодолел то пространство, что было между ними и пробежал пальцами по шраму в ложбинке внизу живота, затем по двум другим между грудей. Его прикосновение было нежным, как легкий ветерок. Она подумала, мог ли он видеть еще шрамы под мышками или что он скажет о других, под ягодицами и вдоль внутренней стороны бедер. Никто не смог бы принять эти шрамы как результат аварии: слишком симметричными они были, слишком ровными. Она трепетала, ожидая его реакции.
 Но он лишь взял ее за руку и притянул на диван. Он на мгновение остановился, достал презерватив, натянул его и затем толкнул ее на диван, накрыв ее своим теплым телом.
 Лежа под ним обнаженной, она начала дрожать.
 – Пожалуйста, ты первый, кто видит меня с тех пор, как… – прошептала она и остановилась. Как она могла объяснить? Она судорожно вздохнула, и это прозвучало как всхлипывание. – Мне страшно, как я выгляжу.
 Майкл приподнялся на локти и посмотрел вниз, вновь обволакивая взглядом и грудь, прослеживая тонкие шрамы, от соска до ложбинок, кончиком пальца. Наконец он посмотрел ей в глаза, изучив ее.
 – Прекрасно, – сказал он. – Ты выглядишь прекрасно.

 2

 «Телевизионная премьера не имеет ничего общего с кинопремьерой», – подумала Джан, влезая в свой старый махровый халат и босиком идя к телевизору. Для премьеры шоу по телесети, в котором она играла, не требовалось ни вечерних туалетов, ни кинотеатра с прожекторами, прощупывающими ночное небо своими мощными лучами, ни приезда кинозвезд, режиссеров, продюсеров или рекламных агентов. Не было репортеров, освещавших это событие в прямом эфире. «Ну и хорошо», – подумала Джан, поскольку сама сильно нервничала. Ведь сегодня вечером определиться ее будущее столь же наверняка, как это сделали когда-то скальпелем доктора Мура.
 Сегодня вечером вся Америка впервые имела возможность увидеть их телешоу, и все, что было связано с его съемками, – время, деньги, усилия, фантазия, пот, технические трюки, часы ожидания, моменты съемки, весь этот грим, освещение, музыкальное сопровождение, все эти сделанные Май стежки, все эти каскадеры – всю эту работу публика могла восторженно принять или отвергнуть.
 Она знала, что некоторые из их съемочной группы собирались сегодня вместе смотреть это шоу. Но ее не пригласили. Из-за того, что она порвала с Питом. Была ли это обида за то, что она бросила одного из них? Или же это было просто потому, что сработала кастовая система Голливуда? Неужели кто-нибудь уже прослышал, что она встречается с Майком Маклейном? Они решили, что она ведет себя как восходящая звезда? Неужели они подумали, что она считает их всего лишь «технарями»? Она чувствовала – и надеялась, – что никогда не вела себя высокомерно, что любила и уважала всю съемочную группу. Но вот любили ли и уважали ли они ее? Она не была в этом уверена. Все, что она знала, – чем ближе была премьера, тем дальше удалялась от нее труппа.
 Кроме Май Ван Трилоинг. Слава Богу, что есть Май. Джан чувствовала, что Май была ее единственной подругой в Голливуде. Да, пожалуй, сейчас и во всем мире, за исключением, может быть, доктора Мура и малыша Рауля. Эта пожилая женщина сумела расположить к себе Джан. Сегодня вечером Май предложила присоединиться к Джан и вместе посмотреть шоу, и Джан с радостью согласилась. Все-таки наблюдать за своей телепремьерой, зная, что ее сейчас смотрят десять или даже двадцать миллионов человек, казалось невыносимо тоскливым.
 Раздался стук в дверь, и Джан помчалась открывать. В дверях стояла Май, держа в руках коричневый бумажный пакет. Осмотрев Джан с ног до головы, она обратила внимание на старенький халат и все еще мокрые волосы.
 – Я и не знала, что у нас будет торжественный вечер, – сухо сказала она и прошла мимо Джан в гостиную. Как всегда, на ней был тонкий хлопчатобумажный спортивный свитер и мягкие котоновые брюки, которые в сочетании с ее безупречно белыми кедами являлись ее фирменным нарядом.
 Поставив мешок на низкий столик, она вытащила из него бутылку «Клико».
 – Наполеон и Жозефина любили его. Разумеется, я лишь говорю, что слышала. Даже я не настолько еще стара. – Она осмотрела комнату. – Не думаю, что у тебя есть высокие бокалы под шампанское? – спросила она.
 Джан покачала головой.
 – Значит я правильно сделала, что принесла их. – Май улыбнулась и вынула пару невозможно изящных высоких бокалов. – Ну а ведерко для льда найдется? Это даже ты должна иметь.
 – Даже я? – спросила Джан и, улыбнувшись, пошла за ним и наполнила его кубиками льда. – Неужели я такой дикарь?
 – Всякий моложе сорока – дикарь. И я была. – Май вытащила из мешка вторую бутылку шампанского. – Ты думаешь, я росла, попивая марочные французские вина? Я, дочь портного? Именно благодаря красоте я попала в этот клуб, а потом понадобилось десять или двадцать лет, чтобы понять: что есть что. Ну вот, по крайней мере, я поняла. Глория Свэнсон всегда была дикарем.
 Джан пришлось хихикнуть над последней репликой.
 – Май, ну зачем же две бутылки? – спросила она. – Очень экстравагантно!
 «Сколько же стоила бутылка марочного «Клико»?» – подумала про себя она. Могла ли Май позволить себе это? Она знала, что не сможет предложить заплатить хотя бы за одну: Май была гордой.
 – Ну-с, как часто у тебя бывает дебют на всю Америку? В следующий раз будем поскромнее.
 Май сидела в застывшей позе, а Джан поставила одну бутылку в холодильник, а другую – в ведерко со льдом. Очень осторожно она сняла свинцовую пломбу. Показалась пробка.
 – Сейчас откроем? – спросила она. Май посмотрела на свои часы и кивнула.
 – До начала шесть минут.
 Джан медленно открутила проволочную «корзинку». С легким хлопком вылетела пробка и из горлышка появился легкий дымок. Май держала два бокала, а Джан быстро наполнила их, не пролив не капли.
 – Отличная работа, – похвалила ее Май. – Но я всегда думаю, что это грустно, когда женщинам приходится самим открывать шампанское. Ты согласна?
 Джан кивнула и непроизвольно подумала о Майкле. Было бы хорошо, если бы он смог прийти, но он не звонил уже со среды. Воспоминания о проведенной с Майклом ночи возбуждали Джан и в то же время она стыдилась ее. Была ли она просто еще одной его «победой»? Или же он позвонит, как и обещал? Он казался таким нежным, таким искренним. Она не могла решить для себя, что чувствует по отношению к нему, но знала, что хочет, чтобы он полюбил ее.
 Она повернулась к Май, которая удобно устроилась и смотрела рекламу нового «бьюик-скайларка». До начала шоу оставалась минута. Если шоу окажется удачным, если все будет хорошо, у Джан, возможно, будет карьера, о которой она мечтала, стоящая карьера. А если нет… Она покачала головой.
 – Начинается! – прошипела Май, и экран погас. Послышалась музыка: тяжелый басовый ритм, а затем Марта и «Ванделлс» запели первый куплет песни «Танцуя на улице». По экрану змеей поползла красная нить, двигаясь в такт музыке, а за ней последовали десятки и сотни других. Затем появилась белая нить, пульсировавшая в такт ритмичной музыке. А за ней тоже последовали десятки, а потом сотни белых нитей. На это наложилось изображение женщины, сидящей на мотоцикле. Потом к ней присоединилась еще одна. Наконец их оказалось трое. За ними эти нити заполняли теперь весь экран и сейчас прояснилось: они представляли собой чередовавшиеся полосы американского флага – красные и белые с темно-синим прямоугольником в левом верхнем углу. После этого камера отъехала назад и сфокусировалась сначала на Лайле, потом на Джан и, наконец, на Шарлин. Кримсон, Кара и Кловер. Их имена появились под их изображением. Теперь же, хотя этот флаг остался на заднем плане, стало ясно, что это были волосы, спутавшиеся волосы этих троих девушек – развевавшиеся, перекручивающиеся, невероятно длинные и танцующие под ритмичную музыку. После этого появилось название «Трое на дороге», составленное из крошечных белых звездочек.
 Шоу открылось шумом толпы и быстрыми кадрами об антивоенной демонстрации, снятыми в Бекерсфилде. Марти удалось добиться того, что все выглядело совершенным. Джан была полностью уверена в том, что это документальные кадры, пока она сама не появилась на экране. Но Марти использовал эти кадры, а затем что-то вроде психоделического «наплыва», когда одна врезка плавно переходит в другую – это не напоминало Джан ни один из документальных фильмов, которые она когда-либо видела. По содержанию это были шестидесятые годы, но в «упаковке» девяностых годов. Джан наблюдала за тем, как ее героиня Кара впервые встретила Кримсон на ступенях здания суда. Затем было столкновение с полицейскими, и их отвезли в тюрьму. Диалог прошел нормально, подумала она. Следующим шел черно-белый монтаж: взятие отпечатков пальцев, фотографирование в фас и профиль. Ей это чем-то напомнило фильм Битлз «Ночь тяжелого дня», но опять-таки с обновленным контуром. Это шоу было выдержано в своем стиле. Оно было неповторимо.
 – Неплохо, – сказала Май, когда пошла рекламная пауза.
 – Я тоже так думаю, – согласилась Джан.
 Но хорошо ли настолько, чтобы стать популярной? Было ли оно слишком хорошим? Дойдет ли оно до зрителей? Да, Марти делал серьезную заявку на открытие новой эпохи в истории телешоу, но в то же время он не стеснялся бессовестно эксплуатировать молодость и сексуальность актрис.
 Работа одной камерой, съемка именно фильма, а не видео, подобный показ трюков, съемки большей частью на натуре, а не в павильоне, удивительные спецэффекты – все это казалось правильным. Она знала, что съемка каждого эпизода стоила более миллиона долларов. Первые одиннадцать миллионов были затрачены не зря.
 Ну что ж, ей нечего было сердиться. Шоу получилось классным. Но все же было немного грустно, что она и Май сидели здесь в темноте. Джан подумала: будет ли кто-нибудь из тех, кого она знает, смотреть это шоу, например, люди из Нью-Йорка или даже ее приятели по средней школе из Скьюдерстауна.
 Зазвонил телефон. Она взглянула на Май.
 – Никто не знает номер моего домашнего телефона, – сказала она. Это было не совсем точно: Майкл Маклейн знал, и Сай, и Марти. Май пожала плечами. Телефон зазвонил вновь. Джан потянулась за трубкой.
 – Ты великолепна. И такое же шоу. Но в нем ты лучше всех. – Это был голос Сэма. Джан почувствовала, что ее рука, державшая трубку, задрожала.
 – Спасибо, – с трудом выдавила она из себя.
 – Это Сэм Шилдз. Надеюсь, что я первый поздравил тебя, а также первый, кто предлагает тебе новую работу.
 Джан посмотрела на Май. Заметила ли Май, как она нервничала? Она сделала глубокий вдох. Говорил ли он серьезно тогда, на террасе в доме у Эйприл? Или же это была просто очередная глупая приманка?
 – Ты заинтересована? – спросил он. – Это перепостановка «Рождения звезды». Я думаю, ты идеально подходишь на главную женскую роль. Как ты на это смотришь?
 – Позвони моему агенту, Саю Ортису, – смогла сказать ему Джан. – Я хотела бы посмотреть сценарий, а потом мы сообщим тебе.
 – Ты говоришь прямо как настоящая звезда! – засмеялся Сэм. – Я обработаю Сая завтра утром. И учти, это лишь черновой вариант. Я могу делать лучше.
 – Я это учту, – сказала она и бросила трубку на рычаг аппарата.
 Лайла сидела в темноте в своем прибрежном доме, на втором этаже в пустой комнате, выходившей на Тихий океан. Эта комната когда-то была спальней Нади. В ней Надя умерла. Надя Негрон, исполнительница главной роли в первой постановке «Рождения звезды». Если быть точным, то комната была не совсем пустая. Вдоль ее стен Лайла поставила свечи – черные свечи – почти всех размеров. Сейчас все они горели. Пожертвование. Даже двойное пожертвование. Поскольку сейчас Лайла хотела – очень хотела – две вещи: чтобы продолжилось шоу «Три четверти» и чтобы она получила роль в фильме «Рождение звезды».
 На стене висела одна полка, из которой Лайла устроила нечто вроде алтаря. За исключением этого, комната была пустой. На алтаре была фотография Нади, еще две свечи в серебряных подсвечниках, тарелочка с дымящимся благовонием и видиокассета с фильмом «Рождение звезды», в котором играла Тереза. Поскольку Лайла уже слышала о новой постановке, у нее не было другой цели, кроме как заполучить там главную роль Лайла встала и поклонилась изображению Нади. Потом зажгла свечку, сняла ее с алтаря и пошла по комнате, зажигая одну свечку за другой. Сегодня вечером Лайла хотела вызвать дух Нади. Ей очень хотелось, чтобы ее мать посмотрела «Три четверти» и испытала зависть. Ей хотелось, чтобы премьера «Трех четвертей» получила хороший рейтинг. Ей хотелось, чтобы Эйприл Айронз посмотрела это шоу. Ей хотелось, чтобы Сэм Шилдз включил ее в съемочную группу фильма «Рождение звезды».
 Лайла лежала плашмя на полу, лицом уткнувшись в голый кафель и простерев руки в стороны. Она произносила лишь одну молитву: «Чего бы это ни стоило. Чего бы это не стоило».
 Шарлин выключила телевизор и повернулась к Дину, который сидел рядом с ней на полу и доедал остатки воздушной кукурузы.
 – Ну, что скажешь?
 – Шарлин, ты хороша. Действительно хороша.
 – В самом деле? Ты действительно так считаешь?
 – Конечно. – Она заметила, что он замялся.
 – Но… Ну…
 – Говори.
 – Все-таки это шоу послабее чем «Энди Гриффит».
 Моника Фландерс сидела рядом со своим китайским мопсом на обитой атласной парчой роскошной кровати с балдахином. Но заметьте, не просто какой-то кровати с балдахином, а на той, когда-то принадлежащей Жозефине – тогда, когда она была еще простой девушкой с одного из островов в Вест-Индии. Разумеется, что она, Моника, всю ее переделала, но ее «происхождение» по-прежнему много значило для нее. Это была кровать женщины, которая благодаря красоте и уму поднялась до положения императрицы. Женщины, похожей на нее.
 – Вам еще что-нибудь потребуется, мадам? – спросила ее служанка.
 Монику Фландерс называли королевой косметики, и она жила как королева. Все другие великие отошли от дел или умерли. Елена Рубинштейн. Элизабет Арден. Коко Шанель. Сейчас в бизнесе правили корпорации; бездушные, бессмысленные организации, которые жили и продавали на основе статистики, анализов и рынка. Мужчины, вроде ее сына Хайрама. В общем-то неплохого парня и хорошего отца для своих детей, но немного бездушного.
 Что могут эти мужчины, стоящие во главе таких корпораций, знать о том, что нужно женщине? В течение полувека Моника продавала женщинам мечту: мечту о красоте и совершенстве. Возможно, что какой-нибудь новый крем для лица, другой цвет теней для глаз дадут нужный эффект: сделают их красивыми, сделают их любимыми, сделают их счастливыми. То, что это никогда не срабатывало, не имело значения; она продавала надежду, и это просто удерживало большинство из них, непрестанно искавших нужный товар, – тот, который «сработает».
 Она начала с того, что стала прислушиваться к их жалобам в маленьком салончике красоты, располагавшемся в нижнем Манхеттене: муж, который обманывал; помолвка, которая расстроилась; пустой брак, беспокойство, несчастье, неудовлетворенность. И каждой она кивала сочувственно, прищелкивала зубами, заставляла себя прослезиться. Она понимала их. А после этого обычно говорила:
 – Попробуйте вот это. Попробуйте, и жизнь переменится. Вы почувствуете себя моложе, вы оживете. Люди заметят, что вы изменились. Что вы стали лучше. Мягче. Посвежевшей. Новой. Молодой.
 С тех пор мало что изменилось, разве что размер ее рынка. Сегодня вечером Моника чувствовала, что усовершенствовала свое мастерство. Сегодня вечером миллион, десять миллионов, может быть, даже пятьдесят миллионов женщин будут смотреть новое шоу, которое состоялось благодаря ей. И каждая, независимо от возраста или своей внешности, будет смотреть на экран и завидовать тем образам, которые она туда ввела. Это напоминало часовой рекламный ролик. Может, даже лучше. И она уже подготовила все товары и эти рекламы, которые скажут жаждущим, завистливым женщинам, что они могли бы сделать, чтобы выглядеть так, как эти три очаровательные девушки на экранах телевизоров.
 – Включи мне телевизор и принеси пульт и мои очки, – сказала она служанке. – Я хочу кое-что посмотреть по телевизору.
 Моника могла поспорить на миллионы, что это шоу будет удачным. И как всегда, она была права.
 В Бекерсфилде вагончик-ресторан Джека по вечерам в воскресенье был закрыт. Это была одна ночь, когда он мог побыть один, без Тельмы, и посмотреть телевизор. Сначала был сериал «911», потом «Отряд спасателей», а за ними повторные показы по кабельному телевидению. Он вытянул ноги на подставку для ног и, нажав на рычаг кресла, едва не оказался почти на спине. Пока он руками цеплялся за сиденье, он крикнул:
 – Тельма!
 Затем, не услышав ответа, крикнул еще раз. Ага, она ушла. Он откинулся назад, вздохнул и приготовился к приятному вечеру.
 Потом в гостиную, пританцовывая, вплыла Тельма, сбросила резиновые сандалии и плюхнулась своими пышными формами на софу, покрытую геркулоном.
 – Что случилось, Джек? – спросила она как ни в чем не бывало и положила на стол между ними миску с поджаренной воздушной кукурузой, а также две банки пива, которые она открыла. Затем, что самое ужасное из всего этого, она взяла пульт дистанционного управления.
 – Эй! – воскликнул он. – Ведь скоро же будет «911».
 Тельма сунула руку в карман своего халата, вытащила носовой платок, выдула свой нос, а затем спокойно посмотрела на него.
 – Сегодня его не будет, – сказала она и нажала кнопку. Экран телевизора мгновенно вспыхнул цветом.
 – О чем ты говоришь, Тельма? Ты же не смотришь телевизор по воскресеньям. Я подумал, что ты пойдешь в «Бекерсфилд ротари» играть в бинго. – Он не мог скрыть в своем голосе разочарования.
 – По воскресеньям бинго больше нет. Ты что не помнишь? Они же перенесли его теперь на понедельник. Из-за этого телешоу.
 «Какого шоу?» – подумал он. Но не то, которое она пыталась заставить его смотреть на прошлой неделе. Господи, только он подумал об этом, и она тут же вошла. Придется ему возвращаться в ресторанчик и смотреть свои шоу по черно-белому телевизору, который стоял у него там на кухне.
 – Я думал, что это был телефильм или что-то подобное. Ты хочешь сказать, что оно теперь будет каждый вечер в воскресенье?
 – Ты откуда упал? Это же самое популярное шоу в Америке, – сказала она. – Где твой патриотизм? Во всяком случае, здесь уж точно есть кое-кто, на кого тебе следовало бы посмотреть! Своего рода сюрприз.
 Джек откинулся назад, сложив руки на груди. Он был вне себя. Еще один какой-то кусок дерьма для женщин, какой-нибудь мусор типа «Династии», с актрисами в дурацких нарядах с рюшами и безумными прическами. Он взглянул на экран: пустыня на Юге или где-то там. Когда камера подъехала ближе, он увидел три мотоцикла, на каждом из которых сидела женщина во всем кожаном, отвороты курток были раскрыты, обнажая полные груди под обтягивающими футболками.
 – Я пошел на кухню.
 – Нет, ты не пойдешь. Ты останешься здесь. Присмотрись. Посмотри какие красотки.
 Тельма разрешала ему смотреть на эти сиськи? Это было что-то новое. На экране каждая из девушек резко затормозила на покрытой гравием дороге, и каждую показали крупным планом.
 – Помнишь, я на прошлой неделе тебе говорила, что я раньше где-то видела эту блондинку? – спросила его Тельма. – Ну так вот. Я вспомнила. И ты сейчас ее вспомнишь. Посмотри внимательнее на нее.
 Джек прильнул к экрану. Тельма была права – что-то в той было знакомо.
 – Может быть. Ну и что из того?
 – Джек, я думаю, что мы просто стали известными. – Тельма держала в руках кусок картона, на котором от руки было написано: «Ресторан Джека. Дом для Кловер из «Троих на дороге».
 Камера наехала еще ближе, и лицо Джека просветлело. Так это же Шарлин!
 – Ты имеешь в виду ту официантку – блондинку, которая работала у нас? Это она? Черт побери, Тельма. Ты права. Ну надо же, у нас в ресторанчике работала настоящая звезда! Но ты ее уволила.
 – И правильно сделала. Иначе бы ты сам поглупел, а она никогда бы не попала на телевидение!
 В Манхеттене в крошечной комнате в квартире многоэтажного дома, которую арендовало какое-то агентство, повсюду сидели люди – на подержанной софе, полученной от Армии Спасения, на стопе подушек, даже на голом полу. Актеры обычно ели за импровизированными столами, но это было до того, как «Трое на дороге» стало главным событием их еженедельных совместных ужинов. Теперь еда стояла на крышке раковины на кухне. Все смотрели «Троих на дороге».
 – Кто-нибудь хочет чего-нибудь? – крикнула из кухни хозяйка этой недели Молли. – Когда начнется шоу, я не встану. Так что заказывайте сейчас.
 Телевизор был включен уже несколько минут, но без звука.
 – Начинается, – сказал Жак, замещавший Сэма в качестве администратора этой группы, и включил громкость.
 Молли вытерла руки о кухонное полотенце и поспешила в комнату. Пошел диалог.
 – Кловер! А, мужик! Вот это кайф! Затем послышался другой голос.
 – Клево! Я тащусь от этого.
 Молли моргнула. На какой-то момент ей показалось, что этот голос похож на голос ее старой подруги Мери Джейн. Может, Мери Джейн удалось получить небольшую роль? Молли рванулась к двери. Но это был лишь голос Джан Мур, одной из трех этих звезд. Молли вздохнула. Поскольку Мери Джейн пропала бесследно, то Молли «видела» ее в поездах подземки, в автобусах, в музеях, а однажды на эскалаторе в универмаге в Блумингейле. И на этот раз она ошиблась. Мери Джейн исчезла. На экране мелькнул крупный план каждой из этих трех актрис.
 – Да, какие красивые женщины, – вздохнула Молли. – действительно красивые. – «И молодые, – подумала она. – Очень-очень молодые».
 – Здесь только этим и пробиваются, – сказала другая женщина, Шэрон Мэлоун. – Вот почему я люблю театр. Там ты можешь пробиться только за счет таланта, – сказала она с заметным сарказмом в голосе.
 – Давай не будем цепляться, – сказала Молли певучим голосом.
 – Нет, иногда они могут играть. Взгляни на Джан Мур. Я читал, что ее нашли в каком-то театре, где она играла в пьесе Ибсена. Не так уж плохо, как? – напомнил им Чак.
 – Все еще почитываешь эти журнальчики «Пипл», да, Чак? – приколол кто-то.
 – Видишь вон ту, самую высокую, Лайлу Кайл? – спросила Шэрон. – Ну так вот, я читала в «Программе телепередач», что ей было трудно добиться того, чтобы ее воспринимали серьезно как актрису, поскольку и ее мать и отец были знаменитостями.
 – Подожди минутку; ты веришь в эту чепуху? Вспомни, что обычно говорил Нейл Морелли? Несчастная маленькая богатенькая девушка, да? Это все сказочки. Лайлу Кайл не нашли, пока она играла в какой-нибудь задрипанной труппе. Ее «открыл» сам Марти Ди Геннаро, пока они обедали. А когда последний раз ты обедала с Марти? – саркастически спросил Барри Джуэт.
 – Похоже, что я не единственный, кто почитывает «Пипл», – засмеялся Чак. – Не будь слишком язвительным, Барри.
 – Слушай, я мог бы из этого сделать часовой материал, но Нейл сделает это лучше, – сказал Барри. – Кстати, а где Нейл Морелли, сейчас он нам в самом деле нужен. – Барри покачал головой, глаза его прилипли к экрану.
 – А где Нейл Морелли? – не в первый раз спросила Молли. – Кто-нибудь слышал о нем?
 – Ты думаешь, что Сэм Шилдз сможет переманить какую-нибудь из этих красоток? – спросил Барри. – Может, ему и повезет. Ты же помнишь, каким он был в Нью-Йорке.
 – Барри, – сказал Крэйг, еще один безработный актер, – даже Сэму это не по зубам. Эти девочки сейчас работают с Марти Ди Геннаро; у Сэма нет ни шанса.
 После этого программа продолжилась, и они смотрели ее молча, жадно всматриваясь в быстрые кадры, наплывы, странные и причудливые ракурсы съемки, остроумные диалоги. К сожалению, шоу скоро закончилось. Повсюду послышались вздохи. Завтра им всем придется вернуться к своим повседневным работам.
 В Лос-Анджелесе Джордж Гец сел в свое удобное кресло и включил телевизор, который он недавно купил. Дитя 60-х годов, Джордж ненавидел телевидение. Он предпочитал кино. Но чуть позднее он выяснил, о чем так восторженно говорили все студенты в его классах. «Трое на дороге» постепенно превращалось в феномен 90-х годов. Он не воспринимал его таким, пока не услышал фамилии актрис, исполнявших главные роли. В этой программе Марти Ди Геннаро участвовала его бывшая студентка, Лайла Кайл.
 Он подумал, что это не мешало делу. Сейчас его классы были в два раза больше. И, наконец, он был счастлив. Это были деньги, сказал он себе. Нет, это были деньги и признание, к которому он так долго стремился.
 Он смотрел сегодняшнее шоу с вниманием. Оно было, как они говорили в шестидесятых, психоделическим. На его взгляд, все выдержано в стиле, и никакого содержания. Но для телевидения это был огромный успех. Он заметил, что в сегодняшнем шоу у Лайлы было больше крупных планов и текста, чем в другие недели. Она всегда знала, как привлечь к себе внимание! И пока по экрану бежали задние титры, Джордж скрутил себе еще одну сигаретку с марихуаной и приветствовал экран молчаливым тостом.
 – Я научил ее всему, что она знает, – сказал он вслух и глубоко вдохнул приятный дымок.
 Тереза О'Доннел, прищурившись, смотрела на экран телевизора в гостиной, находившейся рядом с ее спальней, и старалась добиться того, чтобы изображение не двоилось. Она потянулась за стаканом теплой водки, который стоял на низком столике у ее локтя. В комнату вошла Эстрелла, посмотрела на прозрачную жидкость в стакане и собралась что-то сказать.
 – Сядь и заткнись, – рявкнула Тереза прежде, чем она смогла открыть рот.
 Поскольку Кэвин собрал вещи и две недели назад бросил ее, она теперь отводила душу на Эстрелле. Но в действительности не имело особого значения, даже если бы ушла Эстрелла. У нее еще были две маленькие девочки.
 Она повернулась к маленькой фигурке, сидевшей рядом с ней на софе.
 – Нам обязательно это делать? – спросила Кенди.
 – Это так скучно! – захныкала Скинни.
 – Ты, кажется, завидуешь! – Тереза пожурила, но улыбнулась. – В конце концов, она – твоя сестра.
 – Она – черствая сучка! – буркнула Скинни.
 – Как ты выражаешься!
 Тереза все еще улыбалась, пока не началось шоу и на экране не появилось лицо Лайлы. Потом эта улыбка исчезла.
 Тереза смотрела на изображение Лайлы на экране третью неделю кряду. Лайла – звезда. Это была малоприятная новость, можно сказать, вообще неприятная. Она заставила ее выглядеть старой – могла бы заставить ее выглядеть плохо. Что же теперь случится со мной, подумала она. Неужели эта маленькая сучка думает только о себе? Кто сейчас меня наймет, когда всем стало известно, что у меня есть дочь в возрасте Лайлы?
 Господи, и где? На телевидении. С телевидением все было покончено. Все знали это, за исключением, может быть, Марти Ди Геннаро. И Лайлы. Так снова никогда не повторится, как это было во времена шоу Терезы: «Люси», «Молодожены» и Эд Салливэн-шоу. Тереза отметила для себя смерть телевидения тем днем, когда она и Эд ушли оттуда. С того времени телевидение превратилось в свалку бесталанного мусора. Мусора и рекламы.
 – Она похожа на проститутку, – сказала Скинни.
 – И две другие тоже, – согласилась Тереза.
 – Однако они знаменитые проститутки, – возразила Кенди.
 – Если я услышу от вас еще одно мерзкое слово, я вас накажу! – пригрозила Тереза. Но то, что сказала Кенди, было правдой. Лайла была знаменитостью. И две другие с ней. А когда слава оказывается такой большой, то любая подробность их жизни станет достоянием публики. Что же тогда будет делать Лайла?
 Тереза посмотрела на Эстреллу, которая перехватила ее взгляд, затем пожала плечами, будто прочитав ее мысли. Тереза осушила свой стакан и передала его Эстрелле. Та без слов встала, взяла его, налила в него из бутылки, стоявшей на столике, и вернула его Терезе.
 – Они называют ее одной из трех самых красивых женщин в мире, – сказала она Терезе.
 – Боже мой! Она будет возлюбленной Америки. Они будут говорить: «Самая очаровательная девушка в мире».
 «Дочь вся в мать», – подумала Тереза и горько рассмеялась своей шутке, затем едва не поперхнулась от спиртного. Должен же быть какой-то способ, с помощью которого она смогла бы использовать это в своих интересах.
 «Может быть, это, – подумала она. – Покататься на волне ее славы. Может быть, организовать шоу «мать – дочь». Отличная мысль! Это шоу не может иметь продолжения. В нем ничего нет такого – ни песен, ни танцев. После того как она окажется не у дел, помогу ее вытащить наверх, спасти ее нашим шоу».
 – Девочки, не волнуйтесь, – сказала она Кенди и Скинни. – Это долго не продлится. И у меня есть план.
 Они могли начать репетиции уже завтра, обновить немного старых номеров, может быть, придумать какие-то новые. Она могла бы пригласить Робби поставить один или два танцевальных номера.
 – Забудь об этих планах, – сказала Эстрелла. – Ты ей больше не нужна.
 – Заткни свою пасть! – рявкнула Тереза. – Она приползет сюда, когда поймет, что не может пробиться без меня.
 – Приползет! – закричала Кенди.
 – Эстрелла, вали отсюда, – добавила Скинни. – Мы хотим смотреть это шоу одни.
 Женщина поднялась, покачала головой и медленно вышла из комнаты.
 Тереза устроилась поудобнее досмотреть остаток шоу. Может быть, все в конце концов обернется к лучшему.
 Доуб сидел в телевизионной комнате отеля «Уэйфарер» в Эдмунде, штата Миннесота, и молча смотрел на экран телевизора. Рядом с ним сидел коммивояжер из Сен-Пола Джон Дир. Клерк из регистратуры, который стоял, прислонившись к косяку двери, чтобы слышать телефоны, если бы они зазвонили, был целиком поглощен шоу, которое разворачивалось на экране телевизора.
 Доуб прижал пальцы к губам, опасаясь, что восторг заставит его улыбнуться и вызовет интерес окружающих. Лучше было не привлекать к себе внимания. Шарлин была ослепительной, освещая собой комнату, заставляя его снова почувствовать себя молодым. Он был счастлив так, как мог быть счастлив отец за свою дочь. «Хорошая девушка, – сказал он про себя. – Ты добилась этого. Я горжусь тобой».
 Коммивояжер наклонился к Доубу и прошептал на ухо:
 – Обрати внимание на сиськи этой блондинки. Доуб посмотрел на него в упор, улыбка его исчезла.
 – Повежливей, мистер. Вы говорите о леди, – сказал он и вновь повернулся к экрану.
 Брюстер Мур сидел перед телевизором. Эти три женщины были невероятно красивы, выбранные скорее благодаря своей внешности, чем таланту. Но доктор Мур знал, что у Мери Джейн всегда был талант. Сейчас благодаря ему она была и красива.
 Он внимательно наблюдал за ней на экране. Был ли это профессиональный интерес или личный? – спросил он себя. Ее письма к нему казались восторженными, но на них была и печать печали, рассказывающие не только об успехе, но и об одиночестве в новой жизни. А Брюстер Мур, который развелся пять лет назад, знал об одиночестве, о котором писала Мери Джейн. Как и у нее, у него была своя работа, но в отличие от нее он знал, что его работы всегда будет недостаточно.
 Ему приходилось заставлять себя не писать Мери Джейн слишком часто. Это было бы несправедливо. Он создал ее внешность; теперь она сама должна была создавать свою новую жизнь. И он не мог играть роли и там, и здесь. Люди хотели забыть его работу как только она завершалась. Она не должна была ему ничего и вряд ли хотела, чтобы ей напоминали о его услугах. Но по крайней мере, у него были ее письма.
 Сейчас он не мог оторвать глаз от Мери Джейн Морган – Джан Мур, исправил он свою ошибку. Мое творение, подумал он. Моя Галатея. Я сделал ее, а не Бог. Конечно он никогда не сможет сказать это кому-то вслух. Его триумф был одиноким удовольствием. Но, тем не менее, приятным.
 Джан Мур была уникальной. Прекрасной. Вознаграждающей. Смелой. Женщиной, которую он не мог не любить.
 У Нейла Морелли не было ничего, кроме одежды в шкафу и тридцатитрехсантиметрового цветного телевизора, который он купил у какого-то парня в клубе – тот продавал краденые корейские телевизоры за пятьдесят баксов. Фактически же он даже не купил его, поскольку был еще должен тому парню двадцать долларов.
 У Нейла не было ни денег, ни машины, ни друзей, и некуда было идти. У него была вонючая работа таксиста. Но у него был телевизор, и пока тот был включен, Нейл чувствовал себя по-прежнему соединенным с миром. Был воскресный вечер, но это мог быть любой вечер на неделе. Календарь больше не значил для него ничего. Все, что он хотел знать: когда начинаются его любимые сериалы «Остров Джиллигана», «Оставь это работяге» и «Опасность!». Сегодня вечером он делал над собой усилие, чтобы посмотреть то шоу, которым все эти засранцы из клуба восхищались уже несколько недель. Он никому завтра не признается, но сегодня вечером он собирался смотреть «Троих на дороге» в первый раз. Просто увидеть, из-за чего все сходят с ума, а эти козлы из гаража для такси особенно.
 Нейл вскоре увидел, что это было вовсе не крутое шоу. Три роскошных девицы, каждая с классными сиськами и ногами, развлекались прямо у него на глазах. И все это дерьмо шестидесятых. «Любовные» бусинки. Клешеные брюки. Музыка «Дорз». Он лежал на своей разобранной софе-диване, а телевизор стоял на стуле рядом с ним. Для этого шоу он пододвинул телевизор близко к себе, чтобы ничего не пропустить. Это было самое интересное шоу, которое Нейл видел за долгое время. Он чувствовал, что по мере того, как шоу продолжалось, член у него твердел, и он попытался представить себе, кого из этих трех баб он бы трахнул, если бы ему предоставилась такая возможность.
 К концу шоу он все еще не решил, хотя уже начал поглаживать свой член и был близок к тому, чтобы кончить. Затем на экране появились задние титры. Нейл всегда интересовался новенькими. Этим троим девчонкам удалось, невзирая на трудности, прорваться наверх. Ну что ж, молодцы. Он видел, как появились их фамилии. Шарлин Смит, Джан Мур, Лайла Кайл.
 Минуточку. Лайла Кайл. Нейл знал, кто была она. Она была ребенком из двойной династии – и отец и мать были звездами. Он почувствовал, как его член опал; он ощутил разочарование и злость. Наверняка она получила эту роль благодаря папочке и мамочке. Ее мамочка достала ее для нее. Еще один член клуба блатных: она была вольна ехать куда угодно; он же, Нейл, не имел ничего.
 «Ах ты, ненасытная сука, – подумал он. – Я убил бы тебя!»

 3

 Если в политике появляются странные «парочки», то можно представить, что творится в Голливуде. Дорис Дэй и Рок Хадсон. Мадонна и Майкл Джексон. Майкл Джексон и Брукк Шилдз. Мадонна и Уоррен Битти. Майкл Джексон и Дайана Росс. Мадонна и Шон Пенн.
 На первый взгляд Марти Ди Геннаро и Лайла Кайл показались бы несхожими и нелепыми. Но если принять во внимание их происхождение, то обнаружилась бы определенная симметрия. И он, и она были одиноки. Оба провели свое детство в затемненных комнатах, смотря фильмы. Фактически оба они смотрели одни и те же фильмы. И Лайла, и Марти обожали фильм «Рождение звезды», и если у нее мать снималась в нем, то для другого этот фильм был шедевром.
 Так что несмотря на то, что у Марти было простое лицо и он был коротышкой, а Лайла была длинноногой и ослепительно красивой, у этих двоих было больше общего, чем у большинства странных парочек в Лос-Анджелесе.
 Марти Ди Геннаро сидел в своем лимузине, подняв ноги на складывающееся сиденье перед собой, и смаковал момент. Все было лучше не придумаешь. «Три четверти» были приняты прекрасно. Он только что слышал, что телесеть собирается повторно показать следующие тринадцать миниатюр. Моника Фландерс была неотразима. Их новая косметическая коллекция уже давала прибыль. И, что самое главное, Лайла Кайл приняла его приглашение пообедать. Фактически она согласилась так неожиданно, что у него не осталось даже времени спланировать. Это было нетипично для такого пунктуального человека, как Марти. Сколько раз он приглашал ее? Кажется, каждый день, с тех пор как они начали снимать этот сериал, и всегда ответ был один и тот же. Холодное «нет, благодарю». А потом вдруг она соглашается. Интересно почему?
 Может быть, просто из-за того, что он сделал, что обещал сделать: он сделает из нее звезду. Всего за месяц это шоу оказалось невероятно популярным у зрителей. Нельзя было пройти мимо журнального киоска или универмага без того, чтобы не увидеть повсюду фотографии этих девушек. Так зачем сомневаться в своей удаче? Он был слишком возбужден. Возбужден как тогда, когда был маленьким мальчиком и ожидал, когда начнется фильм с участием Джоан Кроуфорд. Или Мирны Лой. Или Мерле Оберон. Другие мальчики смотрели по телевизору мультфильмы. Но не Марти. Его манила красота.
 Его нынешней звездой, несомненно, была Лайла Кайл. Только она была реальной – из крови и плоти, – а не какой-то цветовой пигмент на пленке. С того момента, как он встретил ее, он знал, что она была другой, особенной. В конце концов, она была из голливудской королевской семьи. Комбинация старых кинозвезд и в то же время что-то новое и современное. В конце того дня съемок он не мог выкинуть ее из головы: ее огненно-рыжие волосы, ее тонкую талию, длинные-длинные ноги, которые, казалось, вырастали из ее шеи. Он обычно ловил себя на том, что наблюдал за ней, пока он снимал Джан и Шарлин, хотя его внимание должно было быть уделено им. И самое невероятное было то, что ее, казалось, не интересовало, что он, Марти Ди Геннаро, уделял ей столько внимания. Фактически она, казалось, даже не замечала его. Не то, чтобы он нуждался в этом, но давайте говорить прямо: когда ты предлагаешь незнакомцу шанс на всю жизнь, ты ожидаешь какой-то небольшой знак внимания. Необязательно трахаться. Но благодарность, уважение, дружбу, тепло. Лайла возбудила его. И самое удивительно было то, что он не думал, что это было притворство. Она не играла в недоступную скромницу, как делала его первая жена. Лайла была просто невозмутима.
 Она не видела его, кроме как на съемочной площадке. Сегодня вечером она согласилась с ним пообедать, но потом попросила, чтобы это было не на людях. Она тепло улыбнулась и сказала, что ненавидит толпы. Она просто хотела поговорить. Любая другая красотка, каких он знал, хотела пойти с ним не только в самое шикарное место в городе, но и сесть за самый шикарный столик в том самом шикарном месте. Женщины хотели, чтобы их видели с Марти Ди Геннаро. Одна сучка даже захватила с собой в ресторан собственного фотографа, чтобы увековечить на память это знаменательное событие. Лайла была на них не похожа. Он не мог вообразить себе, что она согласится приехать к нему. И от этого Марти Ди Геннаро почувствовал, что член у него встал.
 Наконец он спланировал вечер. Его офис был постоянно у него на связи. Его секретарша Стэйси в своей обычной безупречной манере позаботилась почти о всех деталях, но Марти хотел сделать нечто особенное.
 Это было не просто очередное свидание с очередной способной актрисой. Он сделал Стэйси несколько замечаний, затем повесил трубку, но был слишком беспокоен, чтобы ничего не делать. Он поднял трубку своего автомобильного телефона и начал набирать номера. Сначала он позвонил цветочнику.
 – Это Марти Ди Геннаро, – проговорил он в трубку и подождал пока торговец на другом конце не ответил в обычной угодливой манере. Сегодня он позволял это. Сегодня вечером каждый должен получить то, в чем нуждается. Ему наконец удалось добиться свидания с Лайлой Кайл, и он мог позволить себе быть великодушным.
 – Обычно, Брайан, вы обслуживаете мой дом раз в неделю, но сегодняшний вечер – особенный. Мне нужны малиновые гладиолусы. – В одном каком-то дурацком интервью он прочитал, что это был любимый цветок Лайлы. – Несколько дюжин. Мне нужно по крайней мере по четыре дюжины в спальню, столовую, гостиную и две-три дюжины в корзинах вокруг бассейна. И позаботьтесь, чтобы они были малиновые, а не как это оранжево-красное дерьмо. И я хочу, чтобы их доставили и расставили не позднее семи тридцати. – Он сделал паузу. – Разумеется, сегодня вечером.
 Он планировал важные общественные мероприятия в такой же манере, как он планировал свои фильмы. Он хотел, чтобы любая мелочь была совершенной. Далее была фирма, обслуживающая банкеты. И вновь он решил проверить, хотя Стэйси уже позвонила им.
 – Фабрицио? Марта Ди Геннаро. Моя секретарша заказывала меню на сегодняшний вечер? Прочитай его мне. – Секунду он слушал, потом сказал: – Отлично. Мне понадобится один официант и все. Я хочу, чтобы это была не женщина. И не мексиканец. Какой-нибудь итальянец средних лет, о'кей? Мы знаем, как это сделать, как надо, верно дружище?
 Они договорились о винах, затем уточнили, что блюда прибудут к семи. Напитки и холодная закуска – к восьми. Обед – в девять.
 «Постель в десять?» – подумал Марта. В конце концов она просила никуда из дома не идти. Марта подумал о ее гладкой коже, ее длинных, блестящих рыжих волосах. Какое будет ощущение, когда эти волосы будут лежать на его груди, его животе? Он забурчал от удовольствия.
 – Сэлли, – сказал Марта по внутренней связи своему шоферу.
 – Да, мистер Ди?
 – Я хочу, чтобы ты забрал мисс Кайл ровно в семь сорок пять.
 – Понял, мистер Ди. Семь сорок пять кровь из носа.
 – И я хочу, чтобы ты надел свой белый пиджак и подавал напитки, а потом на время обеда исчез. Но вечером сегодня никуда не уходи. Возможно, ты мне понадобишься позже, так что болтайся около биллиардной. Посмотри телевизор. Но ни грамма спиртного и никакого кокаина, понятно? Ты на работе до тех пор, пока я не скажу тебе другое.
 – Босс, насчет меня не беспокойтесь. Если я вам понадоблюсь, я буду всегда рядом, как обычно. Можете положиться на меня, мистер Ди.
 И Марта знал это. Он был знаком с Сэлли с самых первых своих дней в Лос-Анджелесе. Сэлли был подарком, который он более или менее унаследовал от одного из капо в Нью-Йорке, кто хотел, чтобы с Марта «обращались хорошо». И Сэлли был именно таким человеком. Он, казалось, не имел своей собственной жизни и просто наслаждался жизнью, которую Марта устроил для себя. Но потом Марта всегда замечал, что Сэлли позаботился и о себе. Всегда у него были женщины. Он немного готовил, жил в комфортабельной комнате над биллиардной. И Сэлли был предан ему. Последней его работой была работа на бывшего шустрого парня, который ходил по лезвию бритвы двадцать четыре часа в сутки, парень, в которого стреляли не раз. Когда этот парень умер во сне, Сэлли понял, что прожил жизнь впустую. Больше у него на лбу не будет выступать пот, когда он поворачивал ключ зажигания в машине того парня, моля Бога, чтобы к нему не была подсоединена бомба. Работа на Марта напоминала ему жизнь в Диснейленде.
 Лайла знала, как из плохого добиться хорошего. Все-таки она росла вместе с Терезой О'Доннел, и это научило ее кое-чему. Поэтому, когда какой-нибудь старый хрыч, влюбленный в самого себя, типа Майкла Маклейна, звонил ей на съемки и предлагал пообедать в ресторане, она отказывалась. И не потому что он был поизносившимся плейбоем, – каковым, по ее мнению, он и был, – и даже не потому, что не смогла бы пережить этот вечер, который мог закончиться постелью, – она знала, что смогла бы. Она просто не хотела ни с кем встречаться. И уж, конечно, она не хотела идти на свидание С человеком, который трахался с ее матерью. Тереза хвасталась о всех мужчинах в своей жизни: Майкл Маклейн одно время был первым номером ее списка, когда был моложе, а Тереза была лишь чуть старше. От этого у Лайлы по спине Мурашки бежали. Майкл был одним из тех парней, который встречался с более старшими женщинами, когда был молод, и с более молодыми, когда постарел.
 Но он был важен. Он по-прежнему знал всех, кто имел какое-то влияние в шоу-бизнесе. Не было смысла его сердить. Поэтому, когда он спросил, ей пришлось быстро соображать.
 – Прошу прощения, но я встречаюсь со своим режиссером. Может быть, в другой раз.
 Марта будет хорошим прикрытием; кроме того, сейчас, когда она подумала об этом, возможно, даже настало время немного приласкать его, чтобы прощупать, не мог бы он добиться для нее роли в «Рождении звезды».
 Поэтому сейчас, после долгого дня на съемочной площадке, она приехала домой и снова одевалась, и снова накладывала косметику. Отклонившись назад от зеркала в своей гримерной, она моргнула глазами. Краситься ее научила Тереза, когда ей было девять лет, и иногда она даже думала о себе, как об одном из тех танцоров театра Кабуки в Японии, которые еще до наступления половой зрелости развивают все свои женские уловки. Сейчас, когда она подумала об этом, то засомневалась: а были ли они все мужчинами? Они были столь совершенными в своей женской роли, что, казалось, нечему больше совершенствоваться. Так и для Лайлы очень мало осталось возможностей для совершенствования. С этого момента и дальше было время для съемок. Годы, которые она потратила на изучение мастерства Терезы, не пропадут даром. Она получит роль Терезы и превзойдет ее.
 Но, может, ей отправиться к Эйприл Айронз, чтобы она дала ей эту роль в «Рождении звезды»? Марти поможет ей? Лайла знала, что это убьет Терезу, и улыбнулась. Марти уже настолько сходит по мне с ума, что сделает обратное сальто. Лайла знала, прекрасно знала о том, какими глазами он следил за ней всякий раз, когда она появлялась на съемочной площадке. Она делала вид, что не замечала, но на самом деле она замечала. Всякий раз. И именно этого она добивалась.
 Что ж, она старалась избежать этого, но, по-видимому, с ним было неизбежно. Мысль о свидании пугала ее с тех пор, как она рассталась с Кэвином. Но сейчас она чувствовала себя гораздо лучше, даже собиралась провести вечер с мужчиной. Марти был мужчиной, с которым она могла справиться. И он имел больше влияния в Голливуде, чем любой другой мужчина из тех, кого она знала. Несомненно больше, чем Майкл Маклейн. Она стала перед трюмо и принимала различные позы, ей нравилось то, что она видела. Сегодняшний вечер должен быть удачным для меня, сказала она себе и улыбнулась своему отражению в зеркале.
 Зазвонил дверной звонок, и Лайла вздрогнула. Что за мудак подошел к двери ее дома и звонит? Она жила в Малибу-Кэлони, – уверенная, что в таком районе подобное не случается. Она спустилась по винтовой лестнице и посмотрела в дверной глазок. У двери стоял шофер Марти – как его звали, кажется, Сэлли, – держа в руке свою фуражку. Лайла распахнула дверь.
 – Что ты здесь делаешь, Сэлли? – спросила она. – Заблудился?
 – Нет, мисс Кайл. Мистер Ди, он сказал, что я должен заехать за вами в семь сорок пять. – Он показал на свои часы. – Сейчас ровно семь сорок пять, – добавил он и улыбнулся.
 – Я поеду сама, Сэлли. Можешь ехать.
 Она хлопнула дверью и поднялась обратно в свою гримерную. Что это за фокусы? Ей не нравилась мысль оказаться пойманной в доме Марти без машины. Напоследок проведя щеткой по волосам и поправив швы на чулках (она подумала, что Марти понравятся чулки со швом), она надела на прическу мантилью из черной ткани и сбежала вниз по лестнице. Она открыла дверь: Сэлли по-прежнему стоял там, фактически в том же положении, в каком она оставила его несколько минут назад.
 – Что ты все еще делаешь здесь? – рявкнула она, направляясь к своему черному «лендроверу».
 – Мисс Кайл, я обещал мистеру Ди, что довезу вас до его дома. Почему вы не хотите ехать со мной? Я обещаю, что буду ехать медленно и отвезу вас домой в любое время, какое вы захотите. Мисс Кайл, прошу вас, я пообещал мистеру Ди.
 – То, что вы пообещали мистеру Ди Геннаро, меня не интересует. Я поеду сама, вот и все.
 Подтянув свою голубую замшевую юбку, она влезла на место водителя, дала обратный ход, затем переключила на первую передачу и, с визгом тормознув, вылетела на дорогу. Одновременно в зеркало заднего обзора она следила за Сэлли, который побежал к лимузину. У въезда на прибрежное шоссе она остановилась, затем вклинилась между двумя машинами, лишив Сэлли возможности преследовать ее. Но когда она посмотрела в зеркало, то он был всего через машину позади нее. Она нажала педаль газа, переходя с одной полосы на другую, и подъехала к дому Марти запыхавшись, но с улыбкой на лице.
 Марти сам открыл дверь. Что ж, ей удалось произвести эффект.
 – А где Сэлли? Где мой лимузин? Чей это джип? – Вопросы сыпались один за другим, не предоставляя пауз для ответов.
 – Мне тоже очень приятно видеть вас, мистер Ди Геннаро. Благодарю вас за комплименты. Для этого вечера я уделила особое внимание своей прическе. – Лайла дала возможность вылиться своему сарказму. – Могу я войти или это все, что мне положено на этот вечер?
 В этот момент подъехал лимузин Марти и из него вылез Сэлли.
 – Прошу прощения, мистер Ди. Но она не захотела садиться в машину, мистер Ди. Она заявила, что поедет сама.
 – Прекрасно, Сэлли, – сказал Марти. – Входи, Лайла. Но Сэлли не уходил.
 – Я пытался ехать за ней, мистер Ди, но она гнала, как сумасшедшая. Не обижайтесь, мисс Кайл. Прошу прощения, мистер Ди.
 Он стоял перед ним, держа фуражку в руках. Марти взглянул на Лайлу, на лице которой была широкая невинная улыбка.
 – Ладно, Сэлли. Мне следовало бы это знать. Спасибо за попытку. Входи в дом и сделай нам пару напитков, а потом на всю ночь ты свободен.
 – Что вы будете пить? – спросил Сэлли у Лайлы.
 – Может быть, шандонэ? – мило спросила Лайла, все еще стоя на ступеньках перед домом.
 Марти будто подскочил.
 – Лайла, извини. Где же мои манеры? Входи, пожалуйста. Я подумал, что мы сначала выпьем на веранде. Это тебя устраивает?
 Они вошли внутрь дома, пересекли просторное фойе с большой лестницей и вышли на покрытую мрамором веранду. К ним присоединился Сэлли и налил два бокала белого вина, после чего поставил ведерко со льдом рядом с локтем Марти и ушел внутрь дома.
 – За что будем пить, Лайла? Я считаю это настолько важным событием, что мы должны отметить это тостом. Может, выпьем за успех этого шоу, или это уже вчерашние новости?
 – А как насчет того, чтобы каждый получил то, что он хочет? – Она чокнулась своим бокалом и медленно немного отпила.
 – Ну, я чувствую, что имею уже все, что хочу. Популярное шоу, прекрасный дом и самую красивую женщину в Америке, сидящую напротив меня. Что еще можно пожелать?
 – А я хочу славы.
 – У тебя она уже есть. Ты будешь на обложке всех журналов и здесь, и в Европе, и даже в Южной Африке. Сколько ты получаешь почты? Наверное, от пяти до шести тысяч каждую неделю? Мне продолжать?
 – Марти, это популярность. Но не настоящая слава. Слава приходит тогда, когда ты создаешь какой-то шедевр, что-то наподобие твоей первой картины, которая сделала для тебя доступным все, что хочешь. «Закоулки» сделали тебя знаменитым, а «Трое на дороге» делают меня популярной. Чувствуешь разницу?
 – К тебе придет слава. Просто потерпи. Не будь такой нетерпеливой, ты еще очень молода. Наслаждайся этим. А потом обязательно что-то подвернется, что-то стоящее, что будет только для тебя.
 Лайла наклонилась вперед.
 – Что-то уже появилось. И я хочу знать твое мнение об этом. И твою помощь, чтобы получить это.
 Она заметила, что возбудила у Марти любопытство.
 – Что же это? – спросил он, бровь его при этом приподнялась от удивления.
 – «Рождение звезды», – сказала Лайла и откинулась назад, чтобы понаблюдать за его реакцией.
 Не было фильма, который Марти любил больше, чем «Рождение звезды». Несколько лет назад он пытался получить право на повторную съемку, и был огорчен, что сейчас это получил кто-то другой. И не просто кто-то другой, а его старое пугало. Ну что ж, наверняка у нее будет с этим прокол. Не она ли делала римейк «Первой полосы» с Бартом Рейнальдсом и Кетлин Тернер? Бог ты мой, как он хотел снять «Рождение звезды». Как же Эйприл удалось добиться этого?
 И все же он не смог скрыть от Лайлы своего огорчения. От Лайлы, мать которой играла главную роль в этом фильме.
 – «Рождение звезды»? Ты с ума сошла? Это – перепостановка фильма, который, начнем с того, вовсе и не был очень хорошим. Единственное, ради чего можно было смотреть его, – Тереза О'Доннел. В тот период ее карьеры все, что она делала, принималось с восторгом.
 – Я хочу в этой перепостановке сыграть ее роль, – сказала Лайла низким и ровным голосом.
 – Лайла, перепостановки всегда хуже. Я знаю это, ты это знаешь, публика это знает. Они даже хуже, чем вторые серии. Единственный человек, кто этого не знает, – Эйприл Айронз, потому что у нее голова рядом с задницей. Поверь мне, «Рождение звезды» провалится в прокате. Теперь я припоминаю, что я слышал: посредственный сценарий и никакой актуальности. Его время прошло. Если так хочешь сняться в фильме, позволь мне быть твоим режиссером.
 – Я с радостью буду у тебя сниматься. Но сначала я хочу сделать «Рождение».
 Марти встал и начал мерить шагами веранду. Это было не то, что он ожидал. Где ее восторг по поводу «Трех четвертей»? Где ее признательность? Где ее уважение?
 – Лайла, послушай. На данный момент ты – самая популярная личность в Америке. Для первого фильма ты можешь назвать свой гонорар и выбрать любой сценарий. Зачем тебе портить свою карьеру каким-то куском дерьма? Это то же самое, что спустить все свои возможности в унитаз.
 – Значит ты отказываешься помочь мне получить эту роль? – спросила она, позволив впервые за этот вечер проявиться своему недовольству.
 – Помочь тебе? Я сделал все, что в моих силах, чтобы остановить тебя. Я не позволю тебе выбросить то, для достижения которого ты работала так напряженно. То, что и мне досталось тяжелым трудом. Я имею право разрешать тебе сниматься в кино, пока ты работаешь в «Трех четвертях». Это включено в твой контракт. Я не позволю тебе сделать этого, Лайла.
 Он допил остаток вина из своего бокала и подошел к столику, чтобы налить еще.
 Лайла поднялась и накинула мантилью с плеч на голову.
 – Ты не сможешь остановить меня, Марти. Никто не сможет. Я хочу эту роль и намерена получить ее. – Она повернулась и по внешней дорожке направилась к своему джипу. – И если, как ты говоришь, у меня есть популярность, то я собираюсь ею воспользоваться.
 Лайла особенно не удивилась, когда ей еще раз позвонил Майкл Маклейн. В комнате вертелся Робби, который танцевал, как ненормальная толстая балерина, и весело напевал:
 – Майкл Маклейн! Майкл Маклейн! Он так-о-о-й умный.
 – Он тако-о-о-й старый, – сказала Лайла, потянувшись за маленькой бумажкой с его номером телефона. Из жизни своей матери она знала, как все это бывает. Если дела шли хорошо, то вскоре ей звонили буквально все.
 – Билли в офисе Сая Ортиса сказал, что, возможно, он где-то будет играть главную роль вместе с Рикки Данном.
 Лайла шла в свою спальню и, услышав это, остановилась.
 – В самом деле? – спросила она. Рикки был сейчас популярен. – Что ж, может быть, я ему позвоню.
 – Может быть? Может быть?
 Боже, как она ненавидела, когда Робби постоянно доставал ее своими расспросами. Он хотел подробного описания каждого дня на студии, каждого обрывка слухов, которые он мог пересказать затем своим друзьям. Она вздохнула.
 – Я сказала: может быть.
 – Позвони ему сейчас. Я хотел бы послушать разговор по параллельному телефону.
 – Забудь об этом.
 Лайла опять вздохнула. Господи, она чувствовала, будто у нее на шее удавка. Сейчас, когда она жила в доме Нади, она надеялась на какое-то уединение, но здесь постоянно крутился Робби.
 – Ты так быстро его бы не отшила, если бы знала то, что знаю я.
 – Чего? – спросила она противным голосом.
 Он всегда притворялся, что чего-то знает, но сейчас Лайла видела, что Робби был просто мелким жучком, собиравшим свои сведения у официантов-гомосеков и секретарей-педерастов, живших на периферии этой Индустрии.
 – Ну, наверное тебе неинтересно, кто будет сниматься в «Рождении звезды»? – сказал он и пританцовывая направился из комнаты.
 – О чем ты говоришь? – резко сказала она.
 – Я слышал, что Эйприл Айронз хочет пригласить в «Рождение звезды» Майкла Маклейна.
 – Убирайся отсюда! – крикнула она. – Он же старик.
 – Ну, не слишком старый, чтобы сняться вместе с Рикки Данном, – усмехнулся Робби. – Ты, должно быть, просто счастлива.
 Лайла старалась не реагировать. Она не доставит Робби удовлетворения, проявив какой-либо интерес.
 – Кого это волнует? – усмехнулась она. Но знала, что ее это волновало.
 На следующий день из студии она позвонила по номеру, который записал Робби. Должно быть, это был домашний телефон Маклейна, поскольку он ответил сам. Голос его был хриплый. От сна, что ли, или это был его дурацкий сексапильный прием? Не очень приятно, но она могла бы потерпеть, если это помогло бы ей получить главную роль в «Рождении».
 – Это – Лайла Кайл. Мне кажется, вы звонили мне.
 – Не мог удержаться.
 – Я вас, собственно, и не знаю, – сказала она и подумала: «Помнил ли он, когда они встречались последний раз?»
 – А вы хотите узнать? – спросил он с намеком. – Я слышал, вы расстались с вашим другом режиссером.
 Боже мой, в этом городе слухи распространяются быстрее скорости света. Но как ей узнать: прав ли был Робби или нет? Она не могла просто взять и спросить Маклейна: где он будет сейчас сниматься и могла ли она сняться вместе с ним? Ну что ж, придется встретиться с ним.
 – С удовольствием, – сказала она, и они договорились о встрече.

 4

 За безжалостным съемочным графиком «Трех четвертей», за рекламной работой для «Фландерс Косметикс», за изматывающими тренировками, упражнениями по самоконтролю, и за редкими тайными встречами с Майклом Маклейном Джан была слишком сильно занята, чтобы вспомнить о Сэме Шилдзе. До тех пор, пока Сэм не позвонил ей. После этого ей уже было трудно выбросить его из головы. Неощутимо, где-то на заднем плане, всегда присутствовала тень осознания, почти животного инстинкта, напоминавшего о существовании Сэма: поскольку он позвонил после ее дебюта, она ожидала услышать, был ли сценарий передан на рассмотрение ее агенту. Она не слишком удивилась, когда ей позвонил Сай Ортис.
 – Мне звонили из офиса Эйприл Айронз. Они заинтересованы в том, чтобы попробовать вас в роли для какой-то повторной постановки. Вам хотелось бы сходить на просмотр?
 Джан почувствовала, как ее сердце забилось сильнее, но она знала, как придать своему голосу небрежный оттенок.
 – Почему бы и нет? – спросила она.
 – Я бы сказал, что это ниже вашего достоинства, – просмотр. Как будто вы не самая «горячая» девушка в городе, – Сай фыркнул. – Как бы то ни было, она из тех людей, которых следует избегать. Настоящая акула. И я слышал, что они хотят взять режиссером этого парня, Шилдза. Того самого, по чьей милости Крайстал в своем последнем фильме выглядела как настоящее дерьмо.
 – Но я слышала, что это было ее актерским триумфом. Она получила хорошие отзывы.
 – Паршивые отзывы. Она выглядела настоящей ведьмой. С тех пор она не получила ни одного стоящего сценария.
 – Попытка не пытка, – сказала Джан. – Мне нужно набираться опыта.
 – У нас есть другие предложения, которые мне больше нравятся. И я слышал, что у них сейчас трудности со сценарием. Они прислали всего лишь предложение.
 – Попытка не пытка, – повторила Джан.
 «И в самом деле, что мне с того?» – спросила она себя. Она увидит Сэма, и если получит роль, то в любой момент сможет отказаться от его предложения о работе. Ей будет несложно сыграть такую ироничную маленькую шутку, особенно после того, как он столь бесповоротно отверг ее. И красота этой шутки заключается в том, что он никогда ничего и не узнает. Это будет ее местью, подарком для бедной Мери Джейн Морган. Она сыграет как Эстеллу, так и мисс Хэвишем – раздосадованную, отвергнутую любовницу и хладнокровную мстительницу.
 Но правда заключалась в том, что она не могла выдержать еще одну встречу с Сэмом. И если теперь она глядела на него другими глазами, то тем более.
 Сейчас она стояла у стола метрдотеля в «Шазене», где питалась верхушка Голливуда. Генри немедленно подошел к ней. Хотя она никогда не бывала здесь раньше, он знал ее по имени.
 – Мисс Мур? Как приятно видеть вас здесь. Мисс Айронз ждет вас. Пожалуйста, следуйте за мной.
 Он подвел ее к центральному столику на шестерых. Из осторожности она встретилась взглядом сначала с Эйприл Айронз и лишь затем с Сэмом, и снова задала себе вопрос о том, чем все-таки является их связь.
 – Спасибо, что решили встретиться с нами, Джан, – сказала Эйприл, закончив обмен приветствиями и заказав напитки. – Я знаю, как вы заняты сериалами и прочими делами. Похоже, вы справляетесь превосходно, не так ли?
 – У меня есть свои трудности, – ответила Джан и прикусила губу изнутри.
 «Я все повторяла эту фразу в Нью-Йорке», – подумала она. Перед тем, как уйти сегодня из дома, она разговаривала с собой в зеркале, напоминая себе о том, что впереди главное испытание. Если Сэм ничего не заподозрит после сегодняшнего ланча, то он уже ничего не заподозрит. Наблюдай за оборотами речи, приказала она себе. Это единственное, что может раскрыть Мери Джейн Морган. Сейчас она быстро добавила:
 – Но вообще-то, в целом это просто фан-тас-ти-ка! – Вот это уже по лос-анджелески, и определенно не в стиле Мери Джейн Морган.
 Изучив огромное меню, Джан поняла, что очень проголодалась. С ней всегда так бывало на нервной почве. Само собой, она не могла есть. Было почти невозможно удерживать свой вес в пределах ста девяти фунтов, но, разумеется, она не собиралась открывать этого Сэму.
 – Я на диете, – сказала она. – Думаю, я закажу себе большой салат с домашней приправой.
 Эйприл тоже заказала салат, а Сэм спросил себе изысканное филе-миньон под беарнским соусом. Некоторые вещи никогда не меняются. Джан улыбнулась про себя, вспомнив беззаветную любовь Сэма к мясным блюдам и свое собственное хвастовство на его дне рождения в Олд-Хоумстед в Нью-Йорке, где бифштексы были такими огромными, что свешивались с края тарелки.
 Сэм приветствовал ее, но о картине говорила только Эйприл. Джан, конечно же, знала все о «Рождении звезды». Она видела классическую версию с Терезой О'Доннел. Но предложение Сэма она лишь бегло просмотрела. Судя по всему, сценарий еще не готов. Она спросила, почему.
 – Сэм, расскажи Джан – можно я буду называть вас Джан? – расскажи Джан о своих идеях насчет проекта.
 Эйприл села, сцепив руки перед собой и напряженно глядя на Сэма, пока тот говорил.
 – Вы видели «Рождение звезды», Джан? – спросил Сэм.
 – Да, и мне очень понравилось, – на прошлой неделе Джан взяла напрокат видео и прокрутила фильм три или четыре раза. Старомодный и мелодраматичный. Она выпустила пробный шар. – Но я не знаю, гожусь ли я на роль Терезы О'Доннел. Ведь ей в то время было лет тридцать пять – тридцать шесть?
 Джан почувствовала, как на внутренней поверхности ее бедра натянулся шрам – ощущение было такое, словно по коже ползет гусеница, – и медленно скрестила ноги под столом. Шрам заныл.
 – В каком возрасте вы видите свою героиню? – спросила она.
 – В вашем возрасте, Джан, – быстро сказал Сэм. – В тот момент своей карьеры Тереза была слишком стара для инженю. Но у нее талант к перевоплощению и хорошая кожа, поэтому она получила роль.
 Он сжевал кусочек мяса и вытер салфеткой уголок рта. Эйприл согласилась с ним, и они еще немножко поговорили о том, как обновить сценарий и заставить его работать. Джан ковырялась в своем салате и старалась делать умное лицо.
 Но на самом деле она была здесь только для того, чтобы посмотреть на Сэма. Часть ее наблюдала за ним во время еды, в то время как другая часть принимала участие в разговоре и обсуждала детали сценария. Что ж, она действительно была заинтересована, несмотря на слова Сая. Но другая ее часть, зрительница, то и дело украдкой бросала взгляды на Сэма, пытаясь проникнуть в его душу. Это было словно стоять перед его домом и глядеть в окно, как он ест. Если такое было возможно, он выглядел еще лучше, чем она его помнила. Калифорния явно пошла ему на пользу. Он носил черные льняные брюки, и когда ее взгляд скользнул вниз по его длинной, такой длинной ноге, она увидела, что он не носит носок и его щиколотки покрыты ровным загаром. Он был обут в небрежно выглядевшие, но, очевидно, дорогие пляжные туфли. Он весь загорел, и на фоне белой рубашки белки его глаз и зубы, казалось, сияли. Единственная перемена, которую она смогла заметить, произошла с его волосами, по-прежнему завязанными сзади хвостиком. Они стали цвета соли с перцем. Но даже седина была Сэму к лицу.
 Наблюдая за ним, она ощутила странное чувство – наполовину возбуждение, наполовину отстраненность зрительницы. Но это также дало ей чувство перспективы, которого не было раньше. Она всегда считала, что Сэм живет сам по себе и ни перед кем не преклоняется. Но даже простой жест, вроде вытирания уголков рта салфеткой, говорил о многом. Джан помнила поведение Сэма, когда он был большим человеком. Он никогда бы не стал вытирать салфеткой уголки рта – это было для него слишком нарочитым движением.
 Он следит за собой, подумала она, и, похоже, озабочен тем, чтобы произвести впечатление. Но на кого? На Джан Мур? От этой мысли у нее чуть не закружилась голова. На Эйприл Айронз? Конечно, он играет для Эйприл так же, как и для Джан. Так в чем же все-таки заключается их связь? Она почти физически встряхнулась и заметила, что им принесли кофе.
 – Итак, Джан, – сказал Сэм, глядя ей прямо в глаза. – Могу я надеяться, что мы будем работать вместе?
 Джан улыбнулась сначала Эйприл, а потом Сэму. Ланч продвигался быстро, и, похоже, она достигла успеха. Отныне ее наиболее важная роль – Джан Мур.
 – Возможность, разумеется, есть, – сказала она. – Возможность – основа для сотрудничества.
 Она взглянула на свою пустую кофейную чашку и увидела, что Сэм наклонился над столом. Эйприл была занята губной помадой и золотым зеркальцем от Диора, в которое она гляделась, подкрашивая губы. Джан отвела глаза и почувствовала легкое прикосновение к своей правой руке. Это была его рука – рука Сэма, – дотронувшаяся до нее. Всего лишь кончик его мизинца, скользнувший по ее пальцу. Но она помнила – о, она все помнила! – она помнила, каким он всегда был осторожным: наполовину завлекающим, наполовину ожидающим ее ответа. Избежать отказа и обеспечить успех.
 Он снова легким движением погладил ее руку. И смущение было таким же приятным, как и тогда, а может быть, еще приятнее. Прошло столько времени, и она так соскучилась по нему. Она знала, что эта рука могла делать с ней.
 Волоски на ее руке приподнялись, но она сказала себе: нет. Это было уже слишком. Что случилось с ее решительностью? Она уже связана с Майклом. Неужели она превращается в шлюху? Неужели она всегда оставалась верной только из-за отсутствия выбора? Что за ужасная мысль! А что, если она переспит с Сэмом? Конечно, он поймет, кто она такая. А что, если она переспит с ним, а он не поймет? Джан не знала, какая из этих двух мыслей была наиболее невообразимой. Но потом ей вдруг все стало ясно: она поняла, что действительно невообразимо.
 И это была вовсе не мысль о том, чтобы переспать с ним.

 5

 Шарлин плотно прижала к уху телефонную трубку, слушая и пытаясь не рассердиться на Сая, чей голос доносился с другого конца линии. Он желает ей добра, говорила она себе. Он учит ее манерам и всему остальному. Но почему-то это казалось ей неправильным.
 – Звезды не ходят на вечеринки со съемочной бригадой! Так просто это не делается! – снова услышала она.
 Шарлин вздохнула.
 – Но почему нет? Все это время я встречалась с ними, и ничего страшного не происходило. Что изменилось?
 – Все изменилось. Разве фотографии съемочной группы красуются на обложках «ТиВи-Гида»? Разве они зарабатывают миллионы долларов? Шарлин, тебе нужно, чтобы тебя видели в обществе людей твоего круга. В обществе звезд. Скажи, Майкл Маклейн когда-нибудь встречался с тобой? Он звонил, чтобы узнать твой номер.
 Шарлин вспыхнула. Она была рада, что мистер Ортис не видит ее в данную минуту. Девушка думала, что может вспомнить ту ночь, хотя ей этого очень не хотелось. Это смущало ее, ей было стыдно. Радость от вечера в обществе кинозвезды, доброта мистера Маклейна, его подарок, его предсказание по поводу ее кинокарьеры. Но потом была выпивка, шум в голове, и те минуты на холме, когда он… когда случилось то, что должно было случиться.
 Ее не удивляло то, что она больше не слышала о нем, как и то, что он не звонил. Шарлин вела себя, как бродяжка, и он потерял к ней уважение. Что ж, она сожалела о случившемся. Она чувствовала себя грязной, поэтому пыталась вообще не думать об этом.
 – Он позвонил однажды, но с тех пор не звонил, – сказала Шарлин мистеру Ортису.
 Возможно, сейчас он встречается с другой, более красивой девушкой. Шарлин положила руку на шею: ожерелье было там, прямо над ключицей. Ей было больно ничего не слышать о Майкле Маклейне, но удивляться было нечему.
 – Итак, теперь я звезда? И все изменилось?
 – Совершенно верно. Теперь, милая, ты стала большой девочкой, слишком большой, чтобы ходить на вечеринки с карликами из Западного Голливуда. – Сай выдержал паузу. – Шарлин? Подумай о своей безопасности. Эти вечеринки абсолютно открытые. Никакой проверки на входе и выходе. Если станет известно, что ты ходишь туда, – а так оно и будет, я тебя уверяю, туда повалят толпы. Никто не сможет тебя защитить. Не ставь меня в тяжелое положение. Они хорошие ребята, и они действительно тебя любят, но знаешь, ты не можешь просто позвонить и предложить им составить компанию. Они знают в чем дело, и они не обидятся на тебя.
 – Я делала для них картофельные салаты. – Шарлин хотелось громко кричать, но она не собиралась делать этого по телефону. – И ребята называли меня Шарлин. Теперь они называют меня мисс Смит. От этого становится тяжело на душе, понимаете? Мне их не хватает.
 Сай понизил голос.
 – Знаю, милая. Но ты можешь завести себе новых друзей – может быть, Майкла или кого-нибудь еще. Хочешь, чтобы я попросил кого-нибудь позвонить тебе?
 – Нет, – быстро ответила Шарлин. То, что случилось с мистером Маклейном, было слишком пугающим, слишком большим для нее. Она не хотела этого снова.
 – Тебе нравится Джан Мур, не так ли?
 – Конечно. Она замечательная, но мы с ней не дружим. Мне просто хочется снова пойти на вечеринку. Я занимаюсь только работой и уроками. Пение и танцы – весь тот график, который вы для меня составили. А упражнения в классах! Мистер Ортис, мне так тяжело, и я так устала. Мне хотелось бы немножко развлечься. Я имею в виду обычную вечеринку, в чьем-нибудь доме. Что-нибудь нормальное, понимаете?
 – Ладно, не беспокойся. Ты получишь все в лучшем виде. Послушай, Шарлин, что ты думаешь по поводу идеи о записи?
 Только не это! Она устала от всего этого.
 – Ох, мистер Ортис, я не могу петь!
 – Отлично можешь. И есть много людей, которые купят альбом.
 – Я чувствую себя ужасно глупо. Плохо быть актрисой, которая не может играть, но быть к тому же еще и певицей, которая не может петь. Я…
 Шарлин ощутила, как одиночество снова заполняет ей грудь, но старалась не замечать его. От этого ей лишь хотелось плакать, а о чем, в сущности, ей было плакать? У нее был Дин, был новый дом, в котором каждая комната была меблирована именно так, как они выбрали из каталога «Сирс». Что ж, это было весело – по вечерам после работы изучать с Дином каталоги, выбирать все, что хочется. Потом леди из офиса мистера Ортиса договаривалась о доставке, приезжал дизайнер и расставлял мебель по местам, чтобы все выглядело как на фотографии из каталога. Но потом, когда было куплено все, в чем они нуждались, – все, чего они хотели, – поправила себя Шарлин, – они остались со своим одиночеством.
 Для Дина было не так уж плохо. В течение дня он мог, по меньшей мере, отправиться туда, куда хотел, не слишком беспокоясь о том, что в супермаркете его окружат люди, которые узнают его по картине, в которой он снимался, или по фотографиям из журналов, которые продаются в торговых рядах супермаркета. Поэтому Дин ездил в места «Кукольного хвостика» и в пиццерию без нее и всегда привозил домой вдвое больше продуктов, чем им требовалось.
 Как бы то ни было, даже если бы Шарлин не понимала своего положения, она не могла бы много выезжать, поскольку была связана своими занятиями. И позирование для «Фландерс Косметикс», и рекламные фотографии, и визиты на просмотры в офис мистера Ортиса, и бесконечные интервью. Она взглянула на часы.
 – Мне нужно идти. Урок по вокалу начнется через шесть минут, а миссис Кардоза очень пунктуальна.
 – Хорошая девочка. Итак, ты запишешь альбом и больше не будешь беспокоить съемочную группу. Верно, Шарлин?
 – Хорошо, посмотрим. Я не хочу ходить туда, где мне не рады. И, само собой, я не хочу, чтобы из-за меня у них были неприятности. Я просто чувствую себя… чувствую себя пленницей.
 Шарлин ненавидела эти плачущие нотки в своем голосе, но не могла удержаться, потому что говорила то, что нужно было сказать.
 – Мистер Ортис, мне приходится каждую неделю менять номер моего личного телефона. Я никому не давала этот номер – только вам и мистеру Ди Геннаро. Но звонки… Вы бы только слышали некоторые! Я больше не могу отвечать на них. Да, все в самом деле изменилось! – Шарлин рассмеялась. – Раньше я не могла себе позволить сделать местный звонок по платному телефону. Теперь у меня телефоны в каждой комнате. Господи, даже в ванной! И я не могу отвечать на звонки. А кому мне звонить? Довольно забавно, не правда ли?
 И да, и нет, Шарлин, – ответил Сай Ортис. – Может быть, сейчас это тебе не слишком нравится, но дай срок. После того, как ты привыкнешь, все будет восприниматься гораздо легче.
 – А я когда-нибудь смогу снова сходить в супермаркет? Она услышала, как засмеялся мистер Ортис.
 – Искренне надеюсь, что нет, золотце.
 Шарлин повесила трубку и обвела взглядом большую комнату в их новом доме. Им пришлось выехать из той замечательной квартиры с одной спальней в городе – люди сидели бы весь день в коридоре, поджидая ее. Ленни из офиса мистера Ортиса нашел для них этот большой дом – на окраине, почти в долине, с земельным участком, садами и рощами. А также с высокой оградой и большими воротами. Мистер Ортис нанял охранников из службы безопасности, которые сидели перед воротами и патрулировали двадцать четыре часа в сутки. И даже они должны были изменять свой маршрут, чтобы приглядывать за ней, когда она гуляла по лужайке и грелась на солнце. От этого у Шарлин мурашки бежали по спине, но она должна была согласиться с мистером Ортисом. Что еще ей оставалось делать?
 Шарлин хорошо знала, что ей хотелось бы сделать. Ей хотелось бы прогуляться где-нибудь по улице, посмотреть на витрины магазинов, примерить какую-нибудь одежду, может быть, купить туфли. Съесть гамбургер в «Макдоналдсе», посидеть в кино – все то, что было мило ее сердцу в Техасе. Все, что она могла делать сейчас, – это зарабатывать деньги. Больше денег, чем она могла себе представить. Больше денег за одну неделю, чем мистер Харлиман, скряга-адвокат из далекого дома, зарабатывал за год. За десять лет.
 Но Шарлин не могла пойти в «Макдоналдс». Конечно, она могла получить двенадцатидолларовый гамбургер в одном из этих модных ресторанов, где бывала с тех пор, как начала делать деньги. Но заказывать столик ради того, чтобы получить гамбургер? Хлопоты ради того, чтобы модно одеваться, ездить на «лимузине» с шофером. Дин не любил надевать галстук и стесненно чувствовал себя там, где его полагалось носить. Но даже там, в этих модных ресторанах, даже там на нее бросали влюбленные взгляды и делали предложения. И надоедали. Мистер Ортис сказал, что настало время завести личного телохранителя, но здесь Шарлин проявила твердость.
 – Я не президент, мистер Ортис, – сказала она. – Никакого ФБР.
 Но Шарлин больше не могла купить себе «биг-мак». Дин мог сделать это для нее, привезти домой гамбургер и ванильное желе, но это было совсем другое. Это было ненормально. Она взяла один из каталогов, который секретарша мистера Ортиса прислала тогда, когда ей запретили выходить из дому. Управляющий ее финансами разрешил ей заказывать все, что она пожелает. Все. Он сообщит, если траты станут слишком велики для ее бюджета. Пока что он еще ничего не сообщал. Товары прибывали каждый день, некоторые все еще лежали в запакованных ящиках. Шарлин знала, что ей нужно идти на урок по вокалу, но все еще сидела и переворачивала глянцевые страницы. Цветные фотографии мелькали у нее перед глазами. Покупки по каталогам вместо магазинов. Заказывать еду из города через охранника вместо того, чтобы выйти пообедать. Смотреть фильмы по видеомагнитофону и японскому телевизору с тридцатипятидюймовым экраном вместо того, чтобы ходить в кино. Когда-то это звучало для Шарлин райской музыкой. Но это было до того, как она узнала, на что похожа слава. Что ж, ей в самом деле пора идти. Она уже опаздывает на десять минут.
 Шарлин услышала, как в отдалении хлопнула входная дверь. Она заставила себя встать и спуститься в прихожую к Дину.
 – Привет, – сказала она. – Что ты принес посмотреть на сегодняшний вечер?
 – «Топ-ган», – ответил он. – «Терминатор-2». Это про того парня…
 Шарлин вздохнула.
 – Дин, разве мы уже не видели их раньше?
 – Да, но очень уж они хороши.
 Дин вошел в гостиную и открыл шкафчик.
 – Да, я принес нам пиццу, как раз такую, как ты любишь. Шарлин вздохнула.
 – В чем дело, Шарлин?
 Каждый раз, когда Дин считал, что Шарлин чувствует себя несчастной, на его лице появлялось это озабоченное выражение.
 – Ни в чем, – ответила она. – Я просто устала. Очень не хочется идти на урок по вокалу. А потом еще эти упражнения…
 – Почему бы тебе не прекратить их? – спросил Дин.
 – Но мы же платим за них!
 – Ну и что?
 Сама мысль о том, что можно не ходить на занятия, была такой сладостной, такой неотразимой для Шарлин, что она впервые за день улыбнулась.
 – Мне не нужно появляться на работе до послезавтра, но даже если я откажусь от уроков, то никуда не смогу пойти, ничего не смогу сделать. Как мы могли бы развлечься?
 Она опустилась на длинную софу в раннеамериканском стиле.
 – Я могу показать тебе что-то замечательное! – сказал Дин. Он свистнул, и три собаки одна за другой встали на задние лапы.
 – Молитесь, – приказал Дин.
 Собаки скрестили передние лапы и дружно склонили головы. Шарлин через силу рассмеялась.
 – Как ты заставляешь их это делать? – спросила она.
 – Сам не знаю. Небольшая дрессировка, вот и все. Это ведь не грех, верно?
 – Конечно, нет. Это просто здорово, Дин. – Шарлин крепко обняла брата.
 – Послушай, у меня есть идея, – с внезапным энтузиазмом произнес Дин. – Хочешь поиграть в парчизи? На этот раз я позволю тебе победить, – с улыбкой добавил он.
 – Дин, дорогой, – терпеливо сказала Шарлин. – Я прочитала все журналы, посмотрела все фильмы, поиграла во все игры. Я даже посмотрела все эти новые каталоги. Я больше не хочу ничего – только выйти и прогуляться. Ничего. И мы оба знаем, что я не могу этого сделать.
 – Мы можем попросить этого отличного парня с длинным «лимузином». Он повезет нас куда-нибудь. Как тебе такая идея? – с надеждой спросил Дин.
 Шарлин не хотелось расстраивать брата, но она видела, что он уже расстроен. Шарлин выдавила улыбку.
 – Нет, милый. Со мной все будет в порядке. Поставь сначала «Топ-ган».
 Когда Дин ставил кассету, зазвонил телефон, и он поднял трубку.
 – Что? – услышала Шарлин его голос, потом: – Ты, маленький кусок дерьма, если ты когда-нибудь мне попадешься, то я отрежу тебе… – Он бросил трубку.
 – Не расстраивайся ты так, Дин. Сегодня вечером я просто выключу все телефоны. А теперь давай расслабимся и будем получать удовольствие, о'кей?
 – Конечно, Шарлин. – Но лицо Дина было красным, а в глазах стояли слезы. – Как люди становятся такими грязными подонками? Я не могу поверить тому, что только что этот парень сказал о тебе. Нет, Шарлин, есть что-то неправильное в том, что тебя не могут оставить в покое в твоем собственном доме.
 Он нажал кнопку дистанционного управления, и экран засветился. Шарлин села рядом с братом и погладила его мягкие, светлые волосы. Забавно: ей следовало быть счастливой, потому что она имела все, о чем мечтала: прекрасный дом, новый телевизор, много одежды и вкусной еды. Бог предоставил им все это, и Шарлин должна быть благодарна.
 «О Боже! – подумала девушка. – Мне следовало быть более осторожной со своими просьбами. Кажется, я не верю, что Ты дал мне все это».

 6

 Движение, приблизившись к повороту автострады, неожиданно замедлялось. «Видимо, авария», – подумала Джан, пристраиваясь к новому ритму движения. Водители машин по обеим сторонам, казалось, напряженно всматривались вперед. Джан, однако, препятствия не видела. Впереди тянулись четыре полосы автострады, и ни на одной из них не было остановившегося или поврежденного автомобиля. Только полчаса оставалось до встречи с Саем Ортисом, а она не хотела опаздывать.
 Джан проследила направление вытянутых шей водителей и обнаружила, что движение замедлялось на всех восьми полосах автострады. И тут она увидела. Рекламный щит был по крайней мере с четырехэтажный дом. На нем красовались плечом к плечу друг к другу три женщины из шоу – их волосы развевались, руки уперлись в бока, ноги вызывающе расставлены. Куртки из черной кожи широко распахнуты, вернее, они едва прикрывали соски. На щите была единственная надпись: «В воскресенье вечером».
 Джан свернула к обочине дороги, встала на сухой, бурой траве и выбралась из машины. Она осмотрела гигантские фигуры на огромном щите, который когда-то сам по себе, лишь за счет своих размеров, мог сойти за одно из чудес света. «Это я, – подумала она про себя. – Это Джан Мур. Или я. Мери Джейн Морган. Кто там я есть. Это я».
 Ей захотелось это сказать громко, вслух, но рядом никого не было. Только лишь лица в медленно проезжающих автомобилях, прикованные к трем очаровательным женщинам на щите. Трудно было поверить. Трудно было дышать. На мгновение Джан почувствовала слабость и слегка наклонилась, чтобы кровь прилила к голове.
 Она добилась. Если даже Джан ничего больше не сделала и никогда не сделает в своей жизни, она, в конце концов, добилась этого. Она в пятьдесят раз возвышалась над жизнью, над автострадой. Кроме того, один раз в неделю ее смотрят пятьдесят миллионов человек.
 Ее воля, ее боль, ее труд, ее упорство привели сюда Джан. В отличие от других девушек у нее не было природной красоты или семейных связей для поддержки. И хотя это не Шекспир, хотя это всего лишь телевидение, она, вырвавшись из болота серости, достигла этого.
 – Мисс, – раздался голос за ее спиной. Джан едва не подпрыгнула, а когда обернулась, увидела офицера калифорнийской дорожной полиции, стоящего рядом со своим мотоциклом. – У вас какие-нибудь трудности?
 Джан покачала головой и засмеялась. Сообразив, что она, по всей вероятности, выглядит умалишенной, попыталась сдержаться.
 – Нет, – ответила она, – я просто смотрю на картину.
 – Леди, – начал полицейский, осторожно к ней приближаясь, – на чертову картину глазеют все. Вам бы лучше сесть в машину и продолжить свой путь. Стоять здесь несколько опасно… – Тут он умолк, еще раз на нее посмотрел, вгляделся в лицо, затем покосился на щит. – Эй, да вы смотритесь!
 Джан хихикнула и кивнула головой.
 – А то как же, – бросила она ему и вернулась в машину.
 В программе…
 Воскресенье
 20:00 – Звезды как на подбор.
 Сегодня: Рея Перлман.
 21:00 – «Трое на дороге»
 Кримсон обнаруживает, что находится на территории Кентского университета, как раз перед появлением Национальной гвардии. Кловер и Кара прибывают вовремя, дабы предупредить пальбу.

 ПОЛНЫЙ ПРОВАЛ КАМПАНИИ ДЖЕССИ ХЕЛЬМСА ПРОТИВ ТРОЙКИ
 Уинстон-Сейлем. Северная Каролина. Широко разрекламированная кампания, организованная Джесси Хельмсом и «Сетью христианского семейства» против демонстрации «Трое на дороге» оказалась самым бесплодным мероприятием в его столь плодотворной деятельности против того, что он зовет наступлением на семейные устои. Кампания была назначена на девять часов вечера в воскресенье, но, к огорчению для него и СХС, появилась лишь горстка самых рьяных сторонников. Хельмс, которого сегодня застали в его вашингтонском офисе министерства торговли, не смог объяснить малочисленность поддержки того, что он называл массовым противостоянием шоу. Он никак не отреагировал на предположение нашего репортера о том, что остальные, видимо, предпочли смотреть дома шоу.
 ДЕСЯТЬ ОСНОВНЫХ ПРИЧИН, ПО КОТОРЫМ МУЖЧИНЫ СМОТРЯТ
 «ТРОЕ НА ДОРОГЕ» —
 «Поздно ночью» с Девидом Леттерманом
 10. Они на мотоциклах.
 9. Они не могут уяснить, куда клонится сюжет.
 8. Они слышали, что в одном из эпизодов Кримсон будет бороться в грязи с Кловер.
 7. Так мало осталось действительно серьезных постановок на телевидении.
 6. Вернуться к женам, чтобы они посмотрели на голый зад принца.
 5. За сюжет.
 4. За прекрасную съемку.
 3. Чтобы подружки старались.
 2. Шесть лучше двух.
 1. Хотят попытать счастья вслепую.

 Парень из отдела писем постучал в дверь гардеробной комнаты Лайлы. Когда Лайла ответила, он вошел. В этом вопросе Лайла была категорична – никто не мог находиться в гардеробной в ее отсутствие.
 – Мисс Кайл, куда положить почту? – спросил он.
 Ему хотелось как можно скорее убраться. Всем в студии было известно, что Лайла может взбеситься даже без какой-либо на то причины. В отделе писем жребий пал на него. И вот он здесь.
 Лайла не удосужилась обернуться.
 – Где, черт побери, ты думаешь, я хотела бы видеть свою почту? На столе!
 – Но, мисс Кайл… Лайла повернулась к нему.
 – Не делай из этого проблему. Просто положи чертову почту на чертов стол, куда я тебе сказала, и убирайся.
 Он увидел, что она опять принялась расчесывать свои длинные волосы. Парень пожал плечами и вышел. Он поднял с тележки мешок с почтой и вошел обратно.
 – И вытащи все из мешка! – завопила Лайла.
 Парень поднял мешок и вытряхнул содержимое на стол. Потом принес еще два мешка и тоже их вытряхнул на уже заваленный стол. Сука желает видеть почту на столе, сука ее получит на стол.
 Парень потихоньку закрыл за собой дверь и покатил пустую тележку к отделу писем. И тут раздался яростный вопль Лайлы. Дверь ее гардеробной распахнулась. Она визжала:
 – Ты, задница, иди-ка сюда! Пойди-ка сюда и сложи всю почту в мешки! Всю, до единого письма, понял?!
 Вздохнув, парень вернулся и стал сгребать письма поклонников, запихивая их в мешки. Сука наблюдала за ним.
 – Сколько всего мешков? – спросила Лайла.
 – Семь, мисс Кайл. Еще четыре я не мог уместить на тележке.
 – А сколько получили Смит и Мур? – спросила она.

 В программе…
 Воскресенье
 20:00 – Звезды как на подбор
 Сегодня: Ивана Трамп
 21:00 – «Трое на дороге»
 Романтическая встреча Кары в Сан-Франциско с последователем Тима Леари. Кримсон, Кара и Кловер пробуют ЛСД. Камелия – Леари и Донован.

 Пол Грассо, откинувшись в крутящемся кресле, слушал горячую речь, доносящуюся из телефонной трубки:
 – Яхта-яхта-яхта.
 – Слушай, Мел, мне жаль, но мы забиты до февраля. Ты не желаешь об этом слышать, может быть, мы могли бы…
 Снова австралийский акцент:
 – Яхта-яхта-яхта.
 – Я понимаю, ты будешь на съемках. Но у нас окно только в феврале. Все, и их антрепренер, желают гастролей. Нет, нет, Боб определенно не может переиграть. Это так, парень. Послушай, мне жаль. Может быть, при первой возможности в следующем году. Конечно, я знаю, что надежно. Заказавшие места для съемок платят за подлинник. Точно. Слушай, знаешь, что я сделаю, я завтра поговорю с Марти, а его люди позвонят твоим, хорошо, малыш?
 Грассо положил трубку и потер глаза. На щеках он ощутил щетину. Черт. Он задержался прошлой ночью за покером с приятелями, поэтому проснулся сегодня так поздно, что не имел времени побриться. Пол потянулся к крайнему ящику стола и вытащил брауновскую электрическую бритву, включил ее и принялся водить по левой щеке. Ему даже не было необходимости прибегать к услугам зеркала, поскольку после девяти часов за карточным столом он, должно быть, выглядел, как смерть. Пол ощупал гладкую сторону лица. «Тебе нужно поручить это тем нацистам. Они знают, как сделать что-то из ничего!» Он стал брить другую щеку. Тут вновь раздался звонок.
 – Да?
 Господи, этот бизнес его доконает. Нельзя сразу от торговли джинсами перейти к самому убойному шоу в стране.
 – Чего тебе надо, Петти?
 – Еще один.
 – Я пас, – сообщил он ей, – займись им.
 – У меня другое мнение.
 – Я пас! – повторил он.
 Петти была ловка… черт, она была способна управиться с проклятыми менеджерами без него… Но временами она бывала настырной стервой.
 – Это Брандо, – сообщила Петти.
 За жужжанием аппарата ее было едва слышно.
 – Брендон Тартикофф? – уточнил он. – Какого рожна ему нужно?
 – Не Брендон. Брандо! – завопила Петти.
 – Боже правый! – воскликнул Грассо. – Он хочет девицу?
 – По всей видимости.
 Пол Грассо засмеялся и выключил бритву.
 – Эй, Петти. Ты думаешь, он все еще может гонять мотоцикл?
 Джан нервно стиснула руки. Двое других присутствующих в зеленой комнате – ее агент по рекламе и какой-то проходимец – уставились на экран, где Арсенио обхаживал какую-то темнокожую танцовщицу. Джан жалела, что согласилась. Она безумно нервничала. Затем появился помощник режиссера, он провел ее через темный зал и оставил перед выходом к ослепляющему свету. Арсенио, теперь уже во плоти, встав, протянул руку. Она приняла ее, улыбнулась и села. Началась беседа.
 – Итак, вы столь же общественно активны в жизни, как и в шоу, Джан?
 – Не совсем.
 Она знала, что должна сказать больше, остроумно, быть привлекательной, сексуальной или что-нибудь в этом духе, но Джан была лишь актрисой, и у нее не было текста.
 – Значит, у вас нет позиции по этому вопросу.
 – Ну, права женщин.
 – Аборты.
 – Да. Я убеждена, что у женщин не должно быть абортов. – Джан почувствовала, как напрягся Арсенио и услышала свист из зала. – Если, конечно, они не беременны, – закончила она и спустя мгновение громко расхохоталась.
 «Спасибо, Нейл Морелли», – подумала она, и интервью пошло как по маслу.

 В программе…
 Воскресенье
 20:00 – Звезда ищет похожую знаменитость
 Сегодня, – Ларри Фортеннский.
 21:00 – «Трое на дороге»
 Кримсон, Кловер и Кара едут в Вудсток, Нью-Йорк, на концерт. В гостях звезды Боб Дилан и Нейл Янг.

 У нее свободный день, и Джан была вымотана. Кто бы мог подумать, что успех столь утомителен? Сай уже дал ей знать, что предложения для съемок поступали кипами, в большинстве сценарии не очень, но лучшие, без сомнения, на подходе. Программа Арсенио пошла на удивление хорошо. После первоначального испуга она успокоилась и стала крутой и забавной. Теперь Сай пробивал еще несколько выходов. Она глянула на груду киносценариев, сценариев на следующую неделю, памяток и фото для автографов и вздохнула. Нет, сегодня она будет лишь отдыхать. Она купила книгу Энн Тейлор и, расположившись на краю бассейна, приготовилась ею насладиться.
 Доктор Мур предупредил Джан относительно солнца, так что она подготовилась. «Солнце вредно для всех, но вас оно убьет, – предостерегал он в своем последнем письме. – Я сумел достичь столь заметных результатов благодаря тому, что вы никогда не загорали, так что ваша кожа, несмотря на возраст, сохранила большую эластичность. Но в будущем… никакого солнца». Джан рассмеялась и написала ему в ответ, что он воображает ее волчихой-оборотнем, и единственная причина того, что она не загорала прежде, та, что не могла себе позволить пойти на пляж. Теперь у нее был свой бассейн. Полчаса назад Джан натерлась с ног до головы солнцезащитным кремом номер пятнадцать, опорожнила половину пузырька кондиционера на волосы, обернула их полотенцем, надела здоровенные солнцезащитные очки. Чтобы оставаться в прохладе, она надела длинный, белый хлопчатобумажный халат – изумительный, прекрасный египетский хлопок, глаже шелка. Слуга, следящий за домом, принес ей кувшин охлажденного чая. Теперь Джан впервые намеревалась провести в покое все утро, наслаждаясь теплом, бассейном и окружающим видом. Позже она совершит пробежку, а в два придет массажистка, которую рекомендовала Май, поработать над ее спиной и ногами. Джан удобно вытянулась, открыла книгу на первой странице и глубоко вздохнула.
 Сперва она услышала, потом увидела. Раздался скрип тормозов, точно на гору перед домом взбирался многоколесный автомобиль, а затем послышался громкоговоритель или что-то в этом роде. Политики разъезжают по швейцарским Альпам, делая себе рекламу. И тут она отчетливо услышала:
 – …действительно дом Джан Мур, более известной как Кара из «Трое на дороге». Актриса живет здесь одна, в бунгало с двумя спальнями, бассейном и домиком при бассейне. Она, может быть, даже сейчас дома.
 Джан подскочила, сердце ее учащенно билось, она повернулась. Оттуда, где она находилась, можно было видеть верхние края затемненных окон автобуса. Означало ли это, что они могли видеть ее? Джан поспешила поближе к забору и выглянула в щель посеревших щитков. «Смотрите звезды» было написано радужными красками на боку автобуса. «Экскурсия к домам ваших любимых теле– и кинозвезд Голливуда» – извещала надпись под самой крышей.
 Не зная, то ли смеяться, то ли плакать, Джан повернулась и быстро, насколько могла, направилась обратно в дом, оставив неначатую книгу и рядом с ней нетронутый чай.
 – Только майки, Фил. Плакатами и прочим мы занимаемся отдельно.
 Сай посмотрел на человека, три недели ждавшего назначенного ему для встречи времени.
 – Сай, пожалуйста, это только вершина хренового айсберга… Извините, мисс Смит. Послушай, ты даешь нам майки и плакаты, а мы оставляем себе пять процентов с предмета. Что скажешь? – Он уговаривал Сая, а смотрел на Шарлин.
 Сай покачал головой.
 – Мы уже выставили плакаты, Фил. Я мог бы провернуть дело с майками с теми же ребятами, но я хотел дать тебе, скажем, кусочек того, что имеется. Я не забываю своих друзей, но только не жадничай. Маек хватит. И у тебя по-прежнему твои пять процентов.
 Сай подождал ответа Фила. Тот кивнул головой в знак согласия. Сай подписал кипу бумаг и передал их Шарлин. Когда актриса небрежно их подмахнула, он вручил их Филу.
 – Передай секретарю, чтобы сделала с них копии, когда будешь уходить.
 Когда дверь за Филом закрылась, Шарлин, наконец, заговорила:
 – Всего пять процентов? Как бедняга собирается сделать какие-то деньги?
 Сай усмехнулся.
 – За пять процентов, сладкая, парень сможет отойти от дел. Ты знаешь, сколько маек мы намерены продать? Более пяти миллионов за первый месяц. Пять миллионов маек. Он лишь в первый месяц заработает шестизначную цифру.
 Шарлин покачала головой, точно пытаясь понять.
 – И мы получаем деньги с каждой майки?
 Сай кивнул, ожидая, что Шарлин станет вычислять свою долю.
 Она не стала этого делать. Сай едва не рассмеялся. Эта «деревня» просто прелесть. Так чудесно для разнообразия встретить красивую женщину, у которой сердце, а не компьютер. Это весьма облегчало решение всех проблем.
 – Все так, сладкая. И мы даже не берем в расчет плакаты, канцелярские товары, одежду, бланки, авторучки, кожаные куртки, перекидные сумки, коробки для ланча. Мы здесь толкуем о миллионах. Миллионах.
 – Миллионах? Всего лишь за мое изображение на вещах? Сай, ты уверен, что не ошибаешься?
 Сай засмеялся.
 – Шарлин, в таких вещах я не ошибаюсь. Я сказал миллионы, значит, миллионы.

 В программе…
 Воскресенье
 20:00 – Звезда ищет похожую знаменитость.
 Сегодня – Милли-Ванилли.
 21:00 – «Трое на дороге».
 Кловер встречает Мерри Пранкстерс. Она, Кара и Кримсон садятся в автобус и путешествуют в Сан-Франциско.
 В гостях звезды – Мишель Пфейффер и Марлон Брандо.
 Ностальгические телесериалы с тремя действующими лицами едва ли явление в наши дни.
 Но в нынешнем сезоне «Трое на дороге» – да, опять же три действующих лица ностальгического телешоу – что-то особое. Поставленное выдающимся мастером фильма Марти Ди Геннаро («Женские вопросы», «Создатель королей», «Неприятности в башне»), неоспоримым преемником Джорджа Кукора в качестве женского режиссера, шоу уловило стиль и манеру девяностых и в то же время погружает нас в веселье и душевные потрясения шестидесятых. Ди Геннаро – султан стиля – дал нам скорее форму, нежели действие, но какие формы! Созвездие из трех звезд, – Шарлин Смит, Джан Мур и Лайла Кайл (смотрите в этом выпуске «Личности»), – неожиданно появившееся из ниоткуда и под покровительством и руководством Ди Геннаро превратившееся в олицетворение всего того хорошего и прекрасного, что существовало в Америке. Великолепно? Далеко от этого.
 Однако не вызывает сомнения феномен того влияния, которое оказало шоу на телевизионную аудиторию (сильно расширившуюся благодаря этому шоу). Позакрученнее, нежели «Северная экспедиция», более стилизованное, чем «Девид Линч» в своей причудливости, увлекательнее, чем «Порок Майами», шоу «Трое на дороге» встало на ноги… на шесть ног. При цене большей, чем миллион за эпизод, шоу состоит из смеси подлинных архивных клипов, новых съемок и специальных эффектов. Подобно захватывающим мини-сериям, шоу собирает такую аудиторию, какой могут похвастаться лишь несколько мастеров… и так продолжается неделя за неделей. Без сомнения, влияние этой программы скажется не только на будущее составление телепрограмм, но и, как это нам представляется, повлияет на студии в самых высоких эшелонах властителей эфира.
 Журнал «Тайм»
 Памятка
 Кому: Аре Сагарьяну
 От: Лайлы Кайл
 Предмет: Смотри приложенное

 Ара, какого дьявола, что происходит? Я получила это письмо от поклонницы. Как ты видишь, фанаты Шарлин Смит и Джан Мур получают шелковые майки. Это, скорее всего, дело Сая Ортиса. Я думала, ты все проработал с сетью? Люди из рекламы, видимо, с другой планеты?
 Я не хочу сама идти с этим непосредственно к Сельме Голд. Так что, Ара, приведи их в порядок. Я вкалываю тут изо дня в день, а потом выясняю, что у рекламы завелись любимчики. Я хочу, чтобы эта девочка получила пару дюжин рубашек и четыре дюжины подписанных фото, цветных, восемь на десять, глянец… в различных позах. А также броши, медали, фанатские сумки… все, что нужно. Занесла ли Голд ее в приоритетный список подписчиков? Она столь же для меня важна, как и чертовы задницы из журнала «Тайм».
 Я должна думать обо всем? Возьми это все на себя, Ара. Сай Ортис обставляет тебя… И меня. Что у него с Голдой? Проинформируй меня!
 Л.К.
 Джан стояла на линии быстрого контроля в Фуд-Сити. На ней был парик, сдвинутый на лоб, и громадная соломенная шляпа сверху. Хотя было тепло, на Джан легкое полупальто и пара стоптанных кроссовок. Она ощущала себя беглянкой, инкогнито, рискующей быть затолканной. Это было лучше, чем оставаться за запертой дверью еще хоть одну минуту. Приключение заставило бы ее улыбнуться, но Джан не хотела привлекать к себе внимание. Поход в супермаркет вдруг превратился в дерзкое развлечение.
 Джан поставила корзину на край прилавка в ожидании своей очереди к кассиру. С обложек журналов кричало ее имя и смотрело ее лицо. Она взяла первый попавшийся. «Три секрета красоты трех красоток», – прочитала она рекламу на первой странице обложки. Джан перелистывала страницы, пока не добралась до статьи «Джан Мур, звезда-брюнетка из шоу «Трое на дороге» использует только…»
 «Да, – подумала она. – Оказывается я использую только первоклассного хирурга для пластических операций. Сколько трепа».
 Она положила журнал обратно, и тут с ней заговорила женщина сзади.
 – Вы верите этой троице? – спросила она, указывая на фото звезд из шоу на обложке журнала.
 Джан улыбнулась и кивнула.
 – Они, по правде, меня всерьез уморили. Как думаете, кто-то из нас ухитрится выглядеть, как они? Я имею в виду, что мне для этого нужно сделать? Операцию? Вы думаете, питание морковью и пятьдесят тысяч приседаний что-нибудь изменят? Послушайте, я всегда говорю: если Бог не дал, вы этого не получите. Так я и поступаю.
 Тут подошла очередь Джан.
 – Как мне понятны ваши заботы, – сказала она, поднимая коричневую сумку и выходя наружу.
 Памятка
 Кому: Шарлин Смит и Джан Мур
 От: Сая Ортиса
 Предмет: «Спорт иллюстрейтед», реклама прилагается.
 Вы это видели?
 Только что звонил Билл Готтлиб из «Спорт иллюстрейтед». Как насчет того, чтобы сделать для них ежегодный выпуск «Купальный костюм»? Обсудил уже с Марти, и он целиком «за».
 Давайте потолкуем.
 С.О.
 Лайла Кайл!
 Ты всего лишь продукт голливудского непотизма. Я не стану тебя трахать с каким-нибудь еще парнем.
 Джагхед,
 Президент национальной лиги антинепотизма.
 Секретарша Ди Геннаро открыла дверь и закатила глаза.
 – Невозможно! – воскликнула она. – Если это дерьмо не прекратится, я увольняюсь!
 Марти посмотрел на нее из-за захламленного стола.
 – Что? Зайди. Сядь. Я приготовлю тебе кофе. В чем дело?
 – В чем дело? Они меня достали. Каждая задница в Голливуде… нет, в Калифорнии… нет, кажется, во всей стране… пытается меня надурить, чтобы добраться до тебя. Девки сдурели. Только сегодня было три звонка от твоих «братьев», звонок от «доктора» касательно результатов анализа, истеричный звонок Энн по поводу твоего сына…
 – Что-нибудь случилось с Сачи?
 – Да, у него сумасшедший отец. Это были не твои братья, не твой доктор Энн. Это засранцы. А подарки… как насчет «Ролекса» в золоте с бриллиантами, на которых уже выгравировано: «Моему другу Марти от Ларри»?
 – Кто этот Ларри?
 – Еще один засранец. Режиссер из восточного Бамфака, который хотел бы потолковать с тобой о съемочных делах. Ему нужны две из трех девчонок, но он пишет, я цитирую: «Мне все равно, какие две, и, если вы настаиваете, мы можем вырезать сцены с полной обнаженностью». Он прилагает сценарий.
 Марти засмеялся.
 – Давай! Мы с тобой не в первый раз на волне. Справлялись и с худшим.
 – Да, но не так долго. Я имею в виду, нельзя неделю за неделей, неделю за неделей. Фильм выходит, мы реагируем и все позади. Тут же бесконечно. Марти, ты никогда не слышал прежде, чтобы я жаловалась, правда? Я вымоталась! Я не знаю, смогу ли выдержать на этот раз.
 – Хорошо, возьми себе секретаря.
 – Но я же секретарь.
 – Уже нет. Теперь ты мой заместитель. С повышением. Так что подбери себе секретаря… Немедленно… Недельку ее поднатаскай, а потом возьми недельку отдыха в Сан-Диего. Это мой подарок. – Марти улыбнулся при виде растерянности на лице секретарши. – Отдохнешь и возвращайся к работе.
 – Марти, спасибо. Ой, это всерьез? Я просто люблю поныть. Я не знаю… Я пришла совсем не для того, чтобы тебя расколоть. Я хотела… Спасибо, Марти. – Она перегнулась через стол и поцеловала его в лоб. – А как же ты? Тебе тоже необходимо отдохнуть. Куда-нибудь смотаться.
 – Смотаться? Я всю свою жизнь работал, чтобы этого достигнуть. И я буду здесь столько, сколько выдержу.
 В программе…
 Воскресенье
 20:00 – Звезда ищет себе подобную знаменитость
 Сегодня: Ширли Маклейн
 21:00 – «Трое на дороге»
 Кара помогает своему старому приятелю уклониться от призыва. Кримсон и Кловер разыгрывают диверсию, и парень бежит в Канаду. В гостях звезда Рикки Данн
 ДЕСЯТЬ ОСНОВНЫХ ПРИЧИН, ПО КОТОРЫМ ЖЕНЩИНЫ СМОТРЯТ
 «ТРОЕ НА ДОРОГЕ» —
 «Поздно ночью» с Девидом Леттерманом
 10. Таким образом они могут себя ненавидеть по утрам.
 9. Они на мотоциклах.
 8. Приятели их уделывают.
 7. Если чуть-чуть похудеют и приобретут подходящую пару джинсов, они будут выглядеть точно как Кловер. 6. Потом они могут позвонить подружкам. 5. Их уделывают мужья.
 4. Они износили свои ленты «Тельма и Луиза». 3. Они себя ненавидят.
 2. Кримсон, Кара и Кловер смотрятся куда лучше, чем Леона Хелмсли, которая ворует миллиарды, чем Темми Беккер, которая ворует миллионы, и Бесс Мейерсон, которая ворует у Вуларрса.
 1. За чувство солидарности со своими сестрами.
 «Ненормальные», «просители», «отрицательные», и «настоящие поклонники» – такие надписи были на пустых ящиках, а Лайла объясняла нанятым для этой цели секретарю и служащей, как бы она хотела, чтобы они ежедневно сортировали почту ее поклонников. Лайла знала от своей матери, что почта поклонников была важным показателем на чей-либо спрос.
 – Ненормальную дрянь я хотела бы ежедневно отправлять заведующему безопасностью студии. Регистрируйте имена, адреса и номера их телефонов, если обнаружите, хотя, как правило, они пишут анонимно. Скрепляйте конверт, в котором они получены, с письмом на случай, если кто-то из довольно робких наследит. – Секретарь, пожилая черная женщина, кивнула. Она уже сталкивалась с подобной ерундой.
 – Просителям следует посылать мое фото, стандартное письмо с выражением признания и список благотворительных организаций, куда они могут написать. Я не какой-нибудь чертов Красный Крест.
 Лайла достала губную помаду и, вытянув губы, накрасила их. Секретарь обратила внимание, что это была «Шанель», а не «Фландерс». Лайла продолжала:
 – Еще, никогда не показывайте мне отрицательную почту, но храните ее на случай, если когда-нибудь захочу ее посмотреть. Положительное поступает от настоящих поклонников. Такую почту я хочу видеть полностью. Все. Вы это усвоили? – спросила она женщин. Молодая белая девушка в благоговейном трепете задала вопрос:
 – А что, если в положительном письме будет и отрицательная критика? Что делать в таких случаях?
 Негритянка едва сдержала усмешку: беспокоиться о таких пустяках, сортируя безумную кучу дерьма? Но у Лайлы был заготовлен ответ:
 – Замарайте отрицательное и дайте письмо с остальной позитивной почтой.

 7

 Джан не переставала удивляться, как сильно ей нравился Лос-Анджелес. Там, на Восточном побережье, Сэм и ее нью-йоркские друзья всегда говорили о нем с раздражением, презрением и горечью. Но он действительно прелестен, и жить в нем легко. Гораздо легче, чем в Нью-Йорке. Как Бертолуччи назвал его? «Большая соска»? Да, возможно, что и так.
 Джан нравился домик, который она сняла на Голливудских холмах. Небольшой, всего две маленькие спаленки и большая гостиная, но с плоской крышей, откуда был хороший вид, с маленьким прудиком. Картину довершали оранжевые плоды на апельсиновых деревьях и мальчик-слуга.
 Конечно, сначала ей надо было привыкнуть. Жить одной в целом доме – это так непохоже на пребывание в квартире на четвертом этаже без лифта. Правда, Джан не часто бывала дома: когда работаешь и имеешь массу деловых встреч, парикмахерская, массаж лица и маникюр, подгонка костюмов и другие хлопоты, для дома остается самая малость. Но когда это случалось, ей было очень одиноко. Итак, Джан завела кота. Это был красивый черный персидский кот, которого она из своенравия назвала Снежком, в память о коте, который был у нее в детстве в Скьюдерстауне, а так же о Миднайте, своем белом коте, оставшемся в Нью-Йорке.
 Она думала о Миднайте и о многом из своего прошлого. После того как она увидела Сэма на приеме у Эйприл, Джан, казалось, не переставала думать обо всех своих друзьях, оставшихся дома. Джан надеялась, что они, как и Миднайт, не будут ни в чем нуждаться. Что бы они сказали, если бы увидели ее теперь – телезвезду с прекрасным жильем, счетом в банке и романчиком с Майклом Маклейном?
 Джан все еще удивляло, что ею заинтересовалась такая звезда. Майкл был так внимателен, прислушивался к ее проблемам, давал хорошие советы и даже пробегал с ней ее реплики и роли. Конечно же, в постели он был не Бог весть что, но это не такая уж и большая плата. Майкл был хорошим собеседником и отличным слушателем.
 Однако Джан все еще не хватало старых друзей. Нет, она никогда не считала, что совершила ошибку, исчезнув из их жизни. Во всяком случае тогда, когда она была всего лишь жалкой неудачницей. Даже теперь Джан легко могла представить Молли, с жалостью глядящую на нее, и к горлу подкатывалась тошнота. Она так устала от роли толстой, простенькой, добренькой и вызывающей жалость Мери Джейн, что просто не могла иметь что-то общее с теми, кто знал ее и ожидал, что она будет играть эту роль.
 А теперь, если бы она даже и захотела, было бы довольно нелепо позвонить Молли, или Чаку, или Нейлу, или кому-либо из них и сказать:
 – Приветик! Извините, что я от вас смылась, но теперь я знаменита. У меня свое телешоу. Ну а как дела у вас?
 Джан с ее хорошеньким домом, новым лицом, прекрасной фигурой, удобной кухней, новым романом и головокружительной карьерой, полагала, что ей не на что жаловаться. Еженедельно она писала доктору Муру, который делал теперь пластические операции в передвижной клинике где-то в Гондурасе. Ирония заключалась в том, что ее лучший друг, единственный, кто ее знал, был в другом полушарии. Но он нашел время написать ей на прошлой неделе длинное письмо. Как бы там ни было, всего этого не хватало, чтобы изгнать мысли о прошлом. Мысли о Сэме.
 Джан понимала, что все эти проблемы были бы решены, если она заведет новых друзей, но это оказалось труднее, чем она ожидала. Вероятно, ей удастся наладить какие-то отношения с Шарлин, и она подружилась с Май. Остальное – вопрос времени. Она знала, что ее мир постепенно расширяется, и по мере того, как она встречается с новыми людьми и испытывает их верность, она строит новое содружество. Переходы всегда трудны и, думая о школе медсестер, о первых прослушиваниях, поденщине и о том, какой нервной она тогда была, Джан решила, что вполне естественно нервничает сейчас.
 Но с того времени как она увидела Сэма, что-то изменилось. Одиночество, которое она пыталась заглушить сначала с Питом, а теперь с Майклом, казалось, усилилось, стало реальным, осязаемым чувством в ее груди. Днем в суматохе дел все было в порядке, но по вечерам Джан вновь переживала встречу с Сэмом на вечере, пытаясь осмыслить ее значение.
 Он видел Джан, но не узнал. Это подтверждение тому, что ее преображение было полным. Но ощущение его руки и их краткая беседа на террасе вспоминались снова и снова.
 Джан была довольна собой: «Я обошла его», – сказала она самой себе, и тут же вспоминала его кожу после бритья и мягкий запах его дыхания.
 – Так начинается безумие, – пробормотала Джан и попыталась не вспоминать, как смотрел на нее Сэм. Когда он расточал комплименты ее волосам, ее платью, в глазах его читалось одобрение. Дважды после этого Джан снова погружалась в воспоминания и смотрела на себя в зеркало, стараясь увидеть то, что видел он. Сэм заигрывал с ней, выделил ее и был ею увлечен. Могла бы она с ним работать? Что бы она делала, если бы Сэм позвонил ей и опять предложил роль в фильме? И что бы она сделала, если бы Сэм предложили ей встретиться?
 «Возможно, я могла бы с ним увидеться, – подумала она. – Смогу попытаться заставить его полюбить себя и затем бросить. Прекрасная месть».
 Джан было улыбнулась, но затем покачала головой. Ей еще надо научиться играть bella dame sans mersi, [1]  femme fatal. [2] Но сможет ли она? Удастся ли ей проявиться как мучительнице, а не как жертве? Как ей заставить его желать себя, полюбить, а затем самой отвергнуть? Сэм заслужил это, но сможет ли она остаться безучастной? Хуже всего, что она будет чувствовать свою вину перед Майклом. Вот хотя бы сейчас, когда она думает о Сэме, у нее назначено свидание с Майклом Маклейном! Он добр к ней, но Джан знала, что использует его. «Я действую, как действуют мужчины», – подумала она. Это они спят с подделкой, если не могут найти то, что им хочется. Да, Джан была смущена, но какое это пьянящее, захватывающее смущение!
 Впрочем, сейчас для этого уже не оставалось времени. Она села, положив ноги на низенькую ограду крыши-палубы, и стала ждать Лауру Ричи. У нее должны были взять интервью! И не для какого-нибудь глупого пасквиля в «Ти Ви Гайд», а для настоящей полнокровной статьи в блестящем журнале. Конечно же она нервничала, хотя ее и интервьюировали раньше, до Джан Мур, когда она еще была Мери Джейн Морган, и она получила отличные отзывы о пьесе «Джек, Джилл и компромисс». Единственный раз, когда ее серьезно интервьюировали, если не считать бюллетень церкви св. Малахии.
 Как пройдет интервью с Лаурой Ричи можно было только догадываться, но одно Джан знала твердо – с ней надо держать ухо востро. У Ричи репутация выискивательницы грязи, способной заставить тебя проговориться. В своих телеинтервью она все время делает выпады ниже пояса. Говорят, что она ненавидит любого, кого ей не удается довести до слез. Джан знала, что ей предстоит пройти по узенькой жердочке: казаться достаточно откровенной, чтобы поддерживать у Лауры интерес, и в то же время не настолько глупой, чтобы позволить ей вызнать ее историю такой, какая она есть на самом деле.
 Из радио «Реклама» предложили прислать своих интервьюеров, вопросы которых разрываются словно бомбы. Джан решила, что один на один лучше. Она не хотела распылять внимание.
 И ей кое-что порассказали о Лауре Ричи. Не достаточно, чтобы Джан чувствовала себя спокойно, но вполне достаточно, чтобы она поняла – интервью будет непростым. Итак, основные правила установлены. Фокус сосредоточится на «Троих на дороге», а не на Джан Мур, чтобы облегчить давление на актрису.
 Джан решила, что самое лучшее – полуправда. Жизнь маленького городка в северной части штата Нью-Йорк. Все даты неясны. Если Лаура будет очень настойчива, она расскажет об автомобильной катастрофе и скажет, что родители погибли, разыграет из себя сироту: такой она себя всегда и чувствовала. На мгновение Джан закрыла глаза, мысленно проигрывая свою роль, как она часто делала перед выходом на сцену или перед камерой.
 – Привет, я – Джан Мур, – сказала она сама себе и подождала, пока слова не улягутся у нее в голове.
 Когда Джан открыла глаза, у ее дверей остановился автомобиль. Джан встала, прошла через весь дом и открыла дверь прежде, чем Лаура Ричи поднялась на верхнюю ступеньку.
 – Привет, – сказала она. – Я – Джан Мур.
 Так я впервые встретилась с Джан Мур. Стоя перед дверью маленького бунгало, я размышляла, сколько времени ей понадобится, чтобы перебраться в нищие кварталы. Джан открыла дверь сама, одетая в белые слаксы и темно-синюю шелковую тенниску, провела меня на кухню и указала на стул перед стойкой для завтрака. Налила кофе и поставила поднос с сандвичами, которые утром, по-видимому, принес разносчик вместе с небольшой коробкой печенья. Конечно же, теперь я охотно бы сказала, что знала тогда о том, что нахожусь на пороге сенсации десятилетия в шоу-бизнесе, но это было бы неправдой. Для меня это был рутинный биографический очерк, и я надеялась, что он не отнимет много времени. Я хочу сказать – ну что особенно интересного можно узнать у двадцатичетырехлетней телезвезды?
 – Пойди узнай, – как говаривал Марти Ди Геннаро.
 – Итак, вы готовите, – начала я, наблюдая, как Джан грациозно движется по кухне. Если она сейчас солжет, что сделала эти сандвичи, я сразу пойму, с кем имею дело.
 Джан выдержала паузу, словно соображая, шучу я или нет, и засмеялась.
 – Нет, я лишь разогреваю или переразогреваю. Я много готовила в свое время, но теперь с моим распорядком…
 И на этом она прервала свои объяснения. Что ж, первое испытание Джан выдержала.
 – Какой миленький домик, мисс Мур!
 Я любила начинать с официоза, чтобы посмотреть, как актриса проглотит это «мисс» и прочую чепуху и как она обратится ко мне в ответ. Голливуд – городок неформальный, но лучше заранее знать свое место, прежде чем на него укажут.
 – Пожалуйста, просто Джан, и можно я буду звать вас Лаура. Что ж, она справилась и со вторым тестом. Джан, видимо, милый ребенок.
 – Мне самой дом очень нравится, – согласилась она. Джан подхватила поднос и пошла в гостиную.
 – Лучше в доме, о'кей? – спросила она. – Я все еще никак не привыкну к тому, что здесь постоянно так много солнца.
 И это было правдой – кожа у нее была бледной. Джан провела меня в мило обставленную гостиную: большое кресло «Микки Маус», обитое выцветшей тканью в цветочек, и несколько хаотично разбросанных пуфов. Джан задернула белые занавески, чтобы смягчить яркий свет. Возможно, чтобы я не разглядела ее, сидя слишком близко! Но тогда я ничего не заметила.
 – А вы здорово потрудились за такой короткий срок. И все обставили сами?
 – Нет, это всего лишь арендованный дом с мебелью. Но кое-что я уже приобрела и кое-что присмотрела с тех пор, как перебралась сюда. Тем не менее, я чувствую себя здесь как дома.
 – Не знаю, – покачала я головой. – Когда я что-то вижу в магазине и мне это нравится, я обязательно приношу это домой, а через несколько дней смотрю и думаю: и что это мне приспичило? Покупка как правило выглядит дерьмово и всегда оказывается весьма неудобной. Мне нужна профессиональная помощь, а вы – счастливица, у вас есть нюх на вещи.
 Джан с улыбкой посмотрела на меня и пожала плечами. Мне она нравилась. Похоже, девица никого не обманывала, в том числе и себя.
 – Но у вас прекрасный костюм, Лаура. По крайней мере, у вас отличный вкус в одежде. Я ненавижу делать покупки и никогда не покупаю одежду одна.
 Я подалась вперед, пропуская комплимент мимо ушей. В конце концов мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне, и костюм должен быть хорош, даром, что ли, за него заплачено двадцать шесть сотен баксов у Эскады.
 – Можем ли мы считать это началом интервью? – спросила я. – Это ведь то, чем интересуются читатели. Как вы выбираете наряды? Как обставлен ваш дом? Вся эта милая чушь. Вас интервьюировали прежде?
 С этими словами я достала небольшой черный диктофон, поставила на стол между нами и включила его.
 – Мне следует рассматривать это интервью с вами как первое настоящее. У вас, несомненно, есть ловкость, если вы смогли стать первой, кто взял интервью у всех нас троих.
 – Нет, это не ловкость, милочка, а настойчивость и упорство. Держи палец на звонке, всегда говорю я. Как продавец пылесосов. Довольно скоро кто-нибудь вам откроет, хотя бы для того, чтобы прогнать.
 Я поставила свою чашку кофе, подняла блокнот и открыла чистую страницу.
 – Итак, немного о себе. Как вы стали тем, что есть сейчас? Иногда этого банального вопроса достаточно, чтобы они говорили часами: все актеры – нарциссисты. Джан лишь пожала плечами.
 – Я сама задаюсь этим вопросом. Сначала я говорила себе, что это талант, который всегда всплывает на поверхность, как сливки. Затем думала, что помогает внешность и, наконец, решила, что пришло время. А теперь… – Она снова пожала плечами. – Все, что я могу сказать, это совпадение всех факторов. Ничего более.
 – Что ж, вы судите весьма разумно, Джан. Но, несомненно, пришло время пожинать плоды своего умения. Вас открыли в театре «Меллроуз», так ведь? Расскажите, как вы получили там роль?
 Джан рассмеялась и начала рассказ. Обычная сага о подростке, приехавшем в Лос-Анджелес и слоняющемся в поисках работы. Она вытащила счастливый билет.
 Я задала еще несколько вопросов о ее биографии и десятки раз проигрываю теперь эту запись, но не вижу никакого ключа, указывающего, что она не то, чем казалась в тот раз. Разве что маленькая пауза, когда я спросила ее, всегда ли она была такой хорошенькой. Теперь мне кажется, что в голосе у нее прозвучало напряжение, когда она спросила:
 – Что вы имеете в виду?
 Но тогда я ничего не заметила.
 – Были ли вы гадким утенком? Прошли через трудное отрочество? Или всегда были признанной королевой? – спросила я.
 Забавно, но почти каждая красотка, у которой я брала интервью, рассказывала мне, какой простушкой она была в детстве, словно они чувствовали себя виноватыми в том, что так красивы. А многие убеждали меня, что не столь уж они хорошенькие и теперь. Но Джан лишь засмеялась, и смех был несколько натянутым и неоправданным для такого вопроса.
 – Думаю, я всегда хорошо выглядела, – ответила она.
 – Мужчины в вашей жизни? – спросила я как будто экспромтом, неизбежным, но внезапным.
 Иногда от изумления они бросаются в откровенность, а до меня уже доходили слухи о ее связи с каким-то типом. Но Джан осталась холодна.
 – Сейчас нет, но в прошлом – да и, надеюсь, в будущем. Сейчас меня хватает только на работу и сон. Я влюблена в свою работу.
 Уходя, я обернулась и сказала:
 – Вы необычайно зрелы для своих лет. Хотела бы я быть такой же в ваши годы. Удачи, Джан. – Наклонившись, я чмокнула ее в щечку. – И не надо надевать деревянный гондон, – прибавила я на прощание и помахала ручкой.
 Выйдя на улицу, я швырнула блокнот на сиденье автомобиля. Миленькая девица, которой улыбнулось счастье. Скучное, но приятное интервью. Ничего интересного. Вот вам и нюх Лауры Ричи.

 8

 Джан понадобилось время, чтобы прийти в себя после интервью. «У нее глаза как сверла, – подумала она. – А этот неожиданный вопрос чуть не выбил меня из колеи. Всегда ли я была хорошенькой?»
 Джан не знала – смеяться ей или плакать.
 Она выкупалась и разложила одежду для вечера, ее первого голливудского свидания на публике. Первого свидания в качестве знаменитости.
 Джан обнаружила, что знаменитости – это своего рода клуб, и если вы хотите встретиться с кем-то другим из этого клуба, надо только попросить какого-то своего знакомого из членов этого клуба. Именно так Сэм Шилдз или Майкл Маклейн получили телефон Джан. Теперь она была членом клуба.
 Вероятно, Джан согласилась выйти на люди из-за ощущения своей вины. Сначала они договорились держать все в тайне, но что здесь, собственно, скрывать? Если Майкл захочет использовать ее для рекламы, она тоже выиграет от этого. В конце концов, разве она не использует Майкла, чтобы держать под контролем растущую одержимость Сэмом? Ей нравился Майкл, но и только. Все же Джан получала удовольствие от его компании.
 Она должна была признать, что сегодняшний вечер – своего рода порог, который ей надо переступить, чтобы достигнуть нового пика. В том, что она, простенькая Мери Джейн Морган, стала теперь восходящей звездой, о которых привыкла читать, было что-то захватывающее. Майкл Маклейн, с успехом игравший в кино все последнее десятилетие, по-видимому, всегда был падок на самых новых и самых горячих восходящих звезд. Ей было чуточку неловко за то, что она раньше их высмеивала. Теперь все было иначе, поэтому для нее свидание с Майклом Маклейном было чем-то вроде ритуального посвящения, объявления, что теперь настало ее время. Это могло способствовать ее карьере, и Джан не станет этим пренебрегать.
 Чуть раньше в ее дверь позвонили, и Джан буквально натолкнулась на огромный букет цветов, за которым скрывался посыльный.
 – Для мисс Джан Мур, – сказал он и улыбнулся, признав актрису, едва она протянула юнцу двадцатку.
 «Когда становишься знаменитостью, не надо скупиться на чаевые», – предупредил ее Сай. В букете было три дюжины роз, таких бледно-розовых, каких она еще никогда не видела. На карточке было начертано:
 «Ваша красота заставляет белые розы покраснеть. Майкл».
 Самая банальная фраза, которую она когда-либо слышала, но розы просто захватывали дух. И это было так мило с его стороны.
 Джан поставила цветы в вазу и, держа ее перед собой, словно победительница шоу «Мисс Америка», разглядывала себя в зеркале. На ней было простое, но элегантное платье с подкладом из черного шелкового джерси и верхом из ярко-синей органзы – еще один шедевр простоты, содеянный Май. Джан опустила лицо в цветы и сделала глубокий вдох. Теперь она понимала, что значит слово «обморок». Трудно было поверить, что ее жизнь – реальность, а не поставленный на телевидении глупый роман Даниель Стиль. Она могла поделиться своим чувством лишь с единственным человеком, который способен ее понять. Первое, что ей следует сделать утром, это написать доктору Муру.
 Майкл заехал за ней сам. Никаких «лимузинов», это прекрасно. Лишь они вдвоем в роскошном «роллсе». Внутри как в обитом кожей ящичке для драгоценностей, и эта драгоценность – она сама. А когда они прибыли в ресторан, Джан была весьма довольна оригинальностью его выбора. Женщина понимала, что они поедут в одно из этих мест с громкими названиями, и оделась соответственно. Но этот маленький китайский ресторанчик в совершенстве подходил для такого случая. Он был изящно отделан и украшен, наверное, тремястами горшками с орхидеями, все, как и стены, пурпурные. Словно читая ее мысли, Майкл пояснил:
 – Все китайские заведения всегда окрашены в этот цвет. Полагаю, что это нечто патриотическое. Но я не взял бы вас сюда, если бы ваш наряд дисгармонировал с этим декором. Джан улыбнулась.
 – Очень мило, что вы прислал мне цветы. Я оценила это.
 – Весьма рад. Неправда ли, Сай очень хорошо сделал, познакомив нас? Он редко делает такие приятные вещи. Сай со многими не в ладах.
 – Правда? С кем, например?
 – Ну, скажем, с Эйприл Айронз. Она его недолюбливает.
 – И я тоже.
 – Очко в вашу пользу, – проговорил Майкл, засмеявшись. – Но можно ли ожидать, чтобы кому-то нравился агент?
 Еда была отличной, и Майкл вел себя безукоризненно. После прибытия Джан успокоилась, она впервые за несколько месяцев выходила из дома и делала что-то нормальное. Джан начала говорить с ним о работе, она всегда так делала. Действительно, казалось, что Майкл интересуется ее работой и карьерой больше, чем ее телом.
 – Что вы намерены делать, когда закончится сезон? – спросил он.
 – Подумываю в перерыве получить роль в кино.
 – Неплохая идея. А вы справитесь?
 Джан кивнула, так как чувствовала себя слишком виноватой, чтобы упоминать Сэма или «Рождение звезды».
 – Конечно же у меня остается работа с рекламой «Фландерс Косметикс», но я просто ненавижу эту белиберду. Я никогда не хотела быть моделью.
 – Прекрасное разоблачение – они всегда выглядят классно.
 – О, заурядные манекенщицы, я Ненавижу их – это такая деградация. Вы так не думаете?
 – Все-таки это работа для артиста, – возразил Майкл.
 Джан улыбнулась, польщенная тем, что ее приняли всерьез, и поняла, что может проболтать с Майклом еще часа три, но совершенно не способна еще что-нибудь съесть. Трех чашечек кофе было вполне достаточно, чтобы нейтрализовать эффект шампанского. Джан была весьма благодарна хозяевам заведения за то, что они подали кофе без предварительного заказа. На Джан произвело впечатление и то, что Майкл заплатил по счету, а не разыгрывал сценку вроде той, о которых она не раз слышала, когда другие актеры говорили: «Одно мое присутствие уже достаточная плата. Вот вам мое фото с автографом „Моим лучшим друзьям в сиамском доме"». Он заплатил чеком и оставил официантке огромные чаевые. Джан было так хорошо, хотелось, чтобы вечер не кончался. Ну и что, если кто-то сфотографирует их, когда они будут уходить? Она надеялась, что это попадет в газеты. Майкл предложил сходить в клуб, чем весьма обрадовал Джан.
 – Это всего лишь подвальчик, – пояснил он. – Но в последнее время здесь стало модно появляться. Мы увидимся там с некоторыми моими друзьями.
 Около клуба была огромная толпа, и снова некий пиратский фотограф щелкнул Джан и Майкла прежде, чем привратник провел их внутрь. Некоторые женщины в очереди начали называть имя Майкла, но больше всего Джан удивило то, что люди обращали на нее почти столько же внимания, сколько и на него. Клуб был больше, чем она ожидала, и, похоже, все столики были заняты. Однако метрдотель провел их через комнату к сцене, и словно из воздуха возникли маленький столик и стулья.
 – Кевин Лир здесь, – проговорил Майкл, помахав через зал знаменитому актеру. – Он со своей последней пассией, Феб Ван Гелдер.
 – И Крайстал Плинем на самом виду, – подхватила Джан, кивнув головой в направлении актрисы, которая сыграла Джилл, еле сдерживая смех.
 – Вы знакомы? Хотите, я вас представлю?
 Джан покачала головой, стараясь при этом не выдать своего замешательства. Она ничего не имела против Кевина Лира, но, несомненно, не хотела встречаться с Крайстал Плинем. «Конечно, теперь у меня своя успешная карьера», – напомнила она себе, но почувствовала себя неловко.
 – Этот клуб – самая нижняя ступенька среди тех, где показывают комедийные сценки, – пояснил Джан Майкл. – Здесь выступают только истинные новички, у которых нет никакого опыта. Спустя некоторое время они переходят работать в другие клубы, но здесь от них ожидают, что они будут работать и официантами, в награду за что у них есть право два-три раза за вечер пользоваться микрофоном. Мне нравится заглядывать сюда раза два в месяц. Обычно серая масса не очень-то хороша, и я не раз видел, как их освистывают и сгоняют со сцены. Но время от времени попадаются настоящие артисты. Здесь есть один полоумный со злым монологом. Злым, но забавным.
 Джан видела все это сотни раз в Нью-Йорке. Она лишь улыбнулась и просидела два нудных, совершенно не смешных выступления, замечая при этом, что становится уже поздно. Представление было скорее унижением выступающих, чем развлечением публики, но, возможно, развлечение в этом-то и заключалось. Выступающие были настолько плохи, что Джан было больно за них.
 И снова Майкл, казалось, был совершенно созвучен ее настроению.
 – Еще один, и мы пойдем, это один из тех, о ком говорят и ради которого я привел вас сюда.
 Конферансье, очевидно, тоже из официантов, вышел на сцену, чтобы объявить следующего выступающего. Ему не стоило называть имени. Как только Джан увидела его, проходящего через зал и вспрыгивающего на сцену, она сразу же все поняла.
 Это был Нейл! Нейл Морелли! Джан попыталась осознать это, но Нейл уже был готов к выступлению. О Боже! Нейл на нижней ступеньке в вечернем клубе Лос-Анджелеса! И официант! Официант, который ждет до последнего, чтобы выступить. И все же, несмотря на свой ужас, Джан стала вживаться в его конферанс.
 Нейл уже говорил, и речь его была еще более тороплива, если это возможно, чем в Нью-Йорке.
 – Сегодня здесь присутствует парочка знаменитостей! – Нейл приложил руку козырьком к глазам и уставился в темноту. – Вот, скажем, Кевин Лир, дамы и господа. Я имел честь обслуживать его сегодня вечером. Благодарю за баксы, Кевин. Теперь, если бы моя мать жила в Лос-Анджелесе, я бы смог позвонить ей по телефону.
 Публика рассмеялась, но Джан почувствовала, что бледнеет. Нейл оглядывал зал и внезапно остановился, словно его что-то поразило.
 – О, Боже мой! Да это же Майкл Маклейн. И – да, так и есть – он с какой-то восходящей звездой! Верно, кто бы мог подумать? Он здесь с актрисой, исполняющей главную роль в шоу «Трое на дороге», Джан Мур!
 Из-за шока, который она пережила, обнаружив Нейла в таком месте, Джан не была готова к тому, чтобы он признал ее в этом качестве. Ей потребовалось несколько секунд и толчок от Майкла, чтобы встать, затем она быстро села, ноги не держали ее.
 – Всем известна склонность Майкла к езде. Я хочу сказать, к езде на мотоцикле.
 Умеренное одобрение слушателей. Джан онемела. Нейл работает на публику? Глупые, плоские шутки? Это не его стиль.
 – Хорошо, может быть, я кого-то упустил? – Нейл сделал паузу. – Есть здесь какие-нибудь Фонды? Нет? Ну, а как насчет Коппол? Они есть везде. Вы уверены? Посмотрите вокруг себя, чтобы увериться, ибо я хочу сказать вам нечто важное, но сначала убедитесь, что этих людей нет среди вас. – Теперь он почти шептал в микрофон настойчивым голосом. – Никаких Каррейденсов? Бриджес? Арназесов? Ладно, наконец, нет ли в публике Тори Спеллинга? – Когда никто не ответил, Нейл начал говорить в другом тоне, чуть громче, но еще более заговорщически. – Прошу вас, последите за дверью и сообщите мне, если кто-нибудь из них появится. – Несколько секунд Нейл оглядывал комнату, затем остановил свой взгляд на Джан. Он выглядел еще тоньше, чем всегда, почти отощавшим, и в глазах его был параноический блеск. – Мисс Мур, извините меня, но чем занимался ваш отец?
 Джан почувствовала, что леденеет.
 – Мой отец работал на правительство.
 – Дипломат?
 – Нет, почтальон. Нейл засмеялся:
 – Вот в этом я и хотел убедиться. Не как у вашей напарницы Лайлы Кайл, верно? Ее мать – Тереза О'Доннел, а отец – Керри Кайл. А теперь скажите мне, мисс Мур, насколько трудно было Лайле Кайл получить свою роль? Ей ведь пришлось гораздо труднее, чем вам? Как вы полагаете, тот факт, что ваш отец – почтальон, а ее – приносящий огромную прибыль идол утренних спектаклей, ничего не значил для продюсеров вашего шоу? Нет, нет, не отвечайте. Я не собираюсь ловить вас на слове. – Нейл начал обрабатывать другую сторону зала. – О, совершенно случайно Лайла Кайл ходила в школу Вестлэйк с Тори Спеллингом. Их было всего около ста человек во всей школе. Посмотрим, – проговорил Нейл, делая вид, что пытается что-то выяснить. – В моей школе Ивандер Чайлдс, это в Бронксе, было до четырехсот выпускников в год и ни одного, ни одного, кто попал бы в крупное телешоу. Правда, ведь трудно поверить? Ну и стадо недоделок! А из Вестлэйка вышло двое. Вот какое великое обучение! К тому же то, что их мамы и папы владеют этой отраслью, не слишком им мешает, – проговорил Нейл и покачал головой. Раздались смешки. – Понимаете, люди, становится все яснее и яснее, что единственный путь чего-то добиться в этом бизнесе – это быть членом семьи, лидирующей в шоу-бизнесе, членом одной из его династий.
 Вид у Нейла был дикий, злобный, ожесточенный и резкий. Джан поняла, что он перешел к старой нью-йоркской рутине, но в нем появилось нечто новое. И оно было подлее прежнего.
 Джан не могла оторвать глаз от Нейла.
 – Я не говорю о выступлениях братьев и сестер. Как, например, Пенни и Гарри Маршаллы и Ренди и Деннис Кейд. – Теперь Нейл говорил все громче и громче. Он почти визжал. – Нет, когда близнецы помогают друг другу, все о'кей. Я выручаю свою сестру Бренду. Но единственное, что я отвергаю, это то, что Тори Спеллинг совершенно случайно оказалась ведущей в телешоу. Шоу, которое совершенно случайно поставил ее отец. А о чем же это шоу, мальчики и девочки? О богатом отродье с Беверли-Хиллз в средней школе. Ну так что же, собственно, Тори играла? – Публика захохотала. – Она будет следующей Сигурни Вивер. Что, неужели вы не знали? – спросил Нейл, удивленно поглядев на публику. – Да, отец Сигурни был крупным калибром в телесети. Вы этого не знали? Сигурни я бы назвал одним из скрытых. Это те, чьи семейные связи не легко можно узнать, как у этих Шин и Фонд. Я только что услышал, что Сеймур Ле Вайн, сын Боба Ле Вайна, вы знаете, того, что возглавляет Международные студии, только что стал ассоциированным продюсером. Многие ли знают, что значит «ассоциированный продюсер»? Я скажу вам, как это объяснил Фред Аллен: «Ассоциированный продюсер – это единственное в Голливуде лицо, которое ассоциируется с продюсером».
 Остаток выступления Нейла был совсем таким, каким Джан помнила его по Нью-Йорку, только острее, жестче, отчаяннее. «О, Нейл, что же с тобой случилось?!» Он всегда был склонен к крайностям, но сейчас стал просто жутким.
 – Кровь сильнее таланта, – проговорил он. – Я украл эту строчку у кого-то. Но плевал я на это – ведь эти подонки украли мои роли. – Нейл чуть передохнул. – Знаете, кто в этом городишке играет свои собственные роли? Воры автомобилей и шлюхи.
 Наконец-то это, слава Богу, кончилось. Но прежде чем сойти со сцены, Нейл произнес свой обычный призыв создать Лигу антинепотизма и предложил изгнать из бизнеса всех этих Тори и Лайл. Джан стало плохо.
 – Не пойти ли нам домой, Майкл? – тихо спросила она. Вернувшись в машину, она почувствовала себя еще хуже, у нее закружилась голова. Нейл казался злобным и свихнувшимся, как побитый пес. Ее вновь охватило жуткое чувство одиночества.
 – Мне кажется, тебе это не понравилось, – проговорил Майкл, когда они ехали по Ла Сьенега. – Извини, может быть, это возместит неприятности.
 Он остановил машину на обочине, достал из ящика для перчаток коробочку и протянул его Джан. – Это тебе.
 Джан секунду собиралась, посмотрела на Майкла, взяла подарок и развернула его. Майкл тихо сидел рядом. Джан открыла черный бархатный ящичек и на мгновение замерла, затем вынула ожерелье. Это были три звезды с бриллиантом в центре той, что посредине. Звезды свисали на тоненькой, как паутина, золотой цепочке.
 – Какая прелесть! – воскликнула Джан. – Разве можно принимать такие подарки, Майкл? Как это можно?
 – Очень просто, – ответил он, забирая ожерелье у нее из рук и застегивая на ее шее. – Вот ты и приняла его.
 Джан была тронута. В тот момент, когда она чувствовала себя такой одинокой, такой обделенной, он предложил ей это свидетельство его доброты и щедрости. Никогда еще Джан не получала от мужчины такого дорогого подарка. Никогда у нее не было бриллианта, хотя теперь она могла себе это позволить. Вся пустота, которую она ощущала в начале дня, весь ужас от выступления Нейла, казалось, покинули ее. Глаза Джан наполнились слезами, и боль была мгновенно смыта. Как этому человеку удалось так тронуть ее?
 Но Майкл смог. Растрогать и сделать счастливой.
 – Звезды сами говорят за себя, Джан. Ты как раз восходишь и, когда однажды взойдешь, вспомнишь обо мне и об этом вечере, и коснешься этих звезд. Я надеюсь на это.
 Затем они поехали к Майклу. Он принял ванну, помог вымыться ей, словно она была маленьким ребенком, словно он знал, как бедствовала Джан и как она была выбита из колеи. Затем Майкл завернул ее в полотенце и отнес в свою спальню. Он поднял ее, словно Джан была невесома или, как говорит клише, «как пушинка».
 Занятие любовью стало для нее облегчением, Джан ни о чем не думала, а только откликалась. После поцелуев и поглаживаний, когда она почувствовала, как хочет его, Майкл поднял ее за плечи и удерживал над собой. Он дразнил ее, позволяя опускать только лицо, чтобы поцеловать, а затем вновь отталкивая. Но вот он опустил ее на свой член, толкнул вниз, поднял, повторяя так раз за разом, без усилий, превращая все в шутку.
 Майкл заставил ее почувствовать себя легкой, маленькой и женственной, двигаясь с ловкостью, силой и умением.
 – Спасибо, – бормотала Джан. – Спасибо. – Она чувствовала на своей шее драгоценное ожерелье, стонала от удовольствия оргазма.
 – Как это тебе удается? – спросила она потом, лежа рядом с ним в постели.
 – Это требует времени, но стоит того, – ответил он, ухмыльнувшись.
 – Ты напомнил мне старый библейский вопрос: «Сколько ангелов может танцевать на булавочной головке?» – хихикнула Джан.
 – Эй, здесь нет булавок! – возразил Майкл.
 – Да, но и я не ангел, – заявила Джан и прикрыла ему рот губами. Кровь стучала у нее в ушах, и слава Богу, поскольку это не позволяло ей слышать слабое жужжание скрытой видеокамеры.
 Покуда Нейл Морелли приходил в себя после своего монолога, а Джан спала в объятиях Майкла, Сэм Шилдз вышагивал взад-вперед по плиточному полу своего офиса, усыпанному десятками разорванных и скомканных листов бумаги. Этот чертов сценарий никак не продвигался. Может, потому, что мелодрама безнадежно устарела, а может, потому, что он сам был уже устаревшим, безнадежно мелодраматическим сценаристом, но как бы там ни было, ничего не клеилось. Но поскольку Голливуд заключил с ним контракт, этого для старины Сэма было достаточно, чтобы пребывать в уверенности, будто работа имеет значение, персонажи должны обладать характерами, а все составные части должны стать единым целым.
 Он провел пальцами по спутанным волосам, развязал шнурок, которым их подвязывал, и распустил. Сэм поймал свое отражение в зеркале, висевшем на двери офиса. Выглядел он как сумасшедший. Что ж, Сэм и был сумасшедшим. Cinema verite. [3] Он вернулся к своему столу и вперился взглядом в текст на экране компьютера. О Боже, это было еще ужаснее, чем он предполагал. Но все же Сэм сделал распечатку, дабы увидеть все написанным черным по белому. Господи Иисусе! На бумаге это выглядело еще хуже! Он скомкал страницу и швырнул ее к ногам, в кучу таких же скомканных и разорванных бумаг.
 Сэм задыхался. Как Карим Абдул Джабар, который мог сделать любую постановку, но из него нельзя было вытянуть ни слова, если на него давить. Однако кто давил на Сэма? Ему легко было оставаться смелым, когда нечего было терять. Но теперь он уже не был новичком с маленьким бюджетом. Теперь он был Сэмом Шилдзом – удачливым постановщиком «Джек, Джилл и компромисс», но вместо того чтобы чувствовать себя увереннее, он чувствовал, что может потерять все.
 Как могло случиться, что он не учел тех опасностей, которые встали на его пути к дальнейшему успеху? Если Эйприл не понравится сценарий, все пропало. Если Боб Ле Вайн не даст зеленый свет, все пропало. Если они станут снимать и не войдут в смету, или если Эйприл отменит смету, все пропало. И если даже ему удастся дописать сценарий, поставить фильм, войти в смету и справиться со всем, но публика не пойдет смотреть, все пропало. Столько шансов на неуспех и такая жалкая надежда на успех – не удивительно, что Сэму не спалось.
 Ему вспомнился совет отца: «Никогда ничего не бери в голову».
 «Что ж, папочка, я стараюсь. Вот если бы вы только с мамочкой оставили мне что-нибудь для начала карьеры. Жаль, что вы ни разу не подумали обо мне, направляясь в винную лавку».
 Он с раздражением пнул ногой кучу смятой бумаги. Самое ужасное – при всем том ему следовало сохранять вид, будто все в порядке. Это ведь Голливуд. Никогда не показывай, что ты голоден, зол, одинок или устал. А главное, никогда не показывай, что испугался. По вечерам Сэм встречался с Эйприл, и ему уже осточертело делать вид, что все идет как надо, и внушать ей это. Если бы он мог почувствовать себя равным ей, поведать ей о своих проблемах и страхах, он смог бы двигаться дальше, но Эйприл была не Мери Джейн Морган.
 Сэм вздохнул, вспомнив, как в те дни Мери Джейн могла терпеливо выслушивать, как он жалуется на свои неудобства и проблемы. Она знала, когда можно дать ему совет, а когда лучше предоставить ему самому все решить. Наверное, потому у них так и клеилась работа, что она имела к нему подход и они работали в таком тесном сотрудничестве.
 Сотрудничестве? Нет, это уж он хватанул. Эта работа вся принадлежала ему. Мери Джейн разве что и умела, так это выслушивать его.
 Сэм знал, что ему нужно. Ему нужно расслабиться, найти какое-нибудь сексуальное приключение. Джан казалась Сэму не просто одной из хорошеньких девиц. Он много думал о ней. Джан притягивала его к себе так, будто ее тело обладало магнитными свойствами, а он был сделан из железа. Она выглядела так молодо, так свежо. И у нее был этот голос, который актерам приходится изображать и который так очаровывал его. Сэму казалось, что Джан тоже будет для него хорошей слушательницей.
 Сейчас ему нужна была хорошая слушательница. Он нуждался в том, чтобы поведать кому-либо о своих замыслах, кто не преуменьшит их значение, не обесценит их. Потому что он был сейчас обременен одним замыслом, и этим замыслом была, как он уже видел, собака. Как можно возродить старый, признанный классическим фильм, сделать его современным, не утратить его классического очарования, если вы не привлечете к нему старую публику и не вызовете интереса у новой?
 Сэм разлегся на диване. В этой истории было что-то, что имело до сих пор смысл: удачливый мужчина наблюдает, как его женщина превосходит его на закате его карьеры. Тема соперничества, ревности и любви. Но как, черт возьми, сделать из этого новый сценарий?
 Сэм вскочил с дивана и вновь принялся расхаживать. В конце недели будет собрание по поводу начала работы, и нельзя, чтобы он пришел на это собрание с куском дерьма в руке. Со вздохом, который, казалось, поднялся откуда-то из глубины его печени, Сэм снова сел за письменный стол.
 – Ну, давай. Все пойдет, – сказал он громко вслух. – Никогда ничего не бери в голову.

 9

 Работая до поздней ночи, съемочная группа едва поспевала за «Тремя четвертями», и все были в скверном расположении духа. Как ни странно, первоначальный успех постановки не принес ее участникам успокоения и веселья, как это обычно бывает. Напротив, они, казалось, стали еще более напряжены. Мне не приходилось слышать от них ни о чем другом, кроме как о заботах, а трое из них постоянно меня огорчали. Теперь они с трудом возились с весьма сложно устроенным кронштейном. Несколько несчастных ублюдочных операторов напрягались, работая на этом девяностофунтовом монстре, двигаясь вслед за тремя исполнительницами главных ролей по ступенькам здания, закамуфлированного под чикагский Центр собраний. Они жаловались, что до невозможности трудно было следовать за девушками, поскольку они добились в исполнении своих ролей такого прогресса, что часто импровизировали, и камера выезжала не туда, куда надо.
 Это был шестой дубль. Проблема состояла в том, что Лайла по-прежнему свински вела себя по отношению к остальным. Мне напоминало это старую историю, как во время съемок «Волшебника страны Оз» Лев и Страшила без конца изводили Дороти. Бедная маленькая Джуди.
 И Шарлин продолжала забывать текст. Вдобавок им постоянно не хватало света. А как только его становилось недостаточно, все до единого – от чернорабочих до представителя «Фландерс Косметикс» – выказывали желание плюнуть на все и разъехаться по домам. Но Марти должен был сделать постановку как надо – эту огромную, растекающуюся во все стороны постановку.
 – О'кей, давай спустим все сверху, – сказал Марти, пытаясь улыбнуться и указывая на верхние ступени.
 Парень снова полез на кронштейн, медленно, с тяжелым вздохом, ни на что не жалуясь. Как ни крути, он был специалистом с почасовой оплатой. О чем ему было волноваться? Марти уже бухнул тридцать пять тысяч долларов на съемку этого эпизода – ему нужно было снять их лица, их волосы и груди, самих девушек, спокойно спускающихся вниз по лестнице, а сзади них – озлобленную толпу. Мягкость против ожесточенности. Две минуты. Может быть, даже девяносто секунд. И уже тридцать пять тысяч баксов.
 Теперь, перед началом съемки, Марти следовало приструнить Лайлу. С измотанным видом он поднялся по ступенькам.
 – Ты стоишь в самом центре, – сказал он Лайле. – Ты стоишь впереди остальных. Но ты не должна оставаться в кадре одна. Ты в центре всей группы, старайся не отрываться, чтобы девочки тоже попадали в кадр.
 Лайла поправила прическу. После неудавшегося ужина она все время держалась с Марти холодно.
 – Вовсе я не отрываюсь от них, – фыркнула она в ответ. – Я что, виновата, что они не успевают за мной?
 Марти вздохнул. Иногда Лайла становилась просто невыносимой, но здесь – в интерьере, весьма приблизительно изображающем библиотеку Пасадены, она была невыносимо прекрасна.
 Марти посмотрел на Джан и Шарлин. Их припудривали.
 – Вы готовы? – спросил он.
 Шарлин кивнула, но Марти видел, что она не в своей тарелке. Он снова вздохнул. Марти нужно было сегодня закончить эпизод – он уже вышел из бюджета и больше не мог нанимать на следующий день безбожно дорогую подвижную съемочную установку.
 – Ты выглядишь великолепно, Шарлин. Теперь просто спустись по ступеням, а когда окажешься внизу, повернись в мою сторону и скажи свой текст. О'кей?
 Шарлин молча кивнула.
 Лайла с недовольством посмотрела на постановщика. Зачем он так цацкается с Шарлин? Марти целиком принадлежал Лайле, и странно, что время от времени он уделял слишком много внимания и кадров Шарлин и Джан. Лайла понимала, что после того ужина ей необходимо наладить обычный порядок вещей. Пригрозить чем-то Марти или, напротив, пообещать что-то – короче, дернуть его за поводок. Марти слишком терпеливо относился к тому, что Шарлин постоянно не так, как надо, произносила свой текст. Лайла должна была показать Марти, что с ней нужно считаться. Напомнить ему, какое вознаграждение он может получить, если целиком посвятит себя ей. Если хотя бы постоянно будет уделять ей внимание.
 – Когда же наконец эта деревенщина перестанет путать текст? Из-за нее мы не можем пойти домой! – громко сказала Лайла. – У меня, например, назначена встреча.
 Она посмотрела, как Марти проглотит ее слова, но он словно не слышал ее замечания и терпеливо обратился к Шарлин:
 – Помни обо всех ремарках, о'кей?
 – И все из-за того, что Шарлин блондинка, – сказала Лайла, все больше наглея. – Перекрасить ее в шатенку, и тогда все увидят, что это такое.
 Всем уже до чертиков надоели бесконечные придирки Лайлы к Шарлин. Но лишь оператор подвижной съемочной установки, новичок в съемочной группе, как-то отреагировал, очень выразительно посмотрев на Лайлу.
 – Довольно искусно изображаешь наличие ума, – сказала ему Лайла и расхохоталась.
 Наконец, когда сегодняшняя съемка была закончена, Лайла нетерпеливо направилась к своему автомобилю. Как и следовало ожидать, Шарлин один раз перепутала текст, один раз случились неполадки со светом, и конец эпизода нужно было переносить на завтра. Лайла улыбалась. Она не думала о том, как ей придется ехать из Пасадены в Малибу, не думала о предстоящей встрече. Но ей следовало бы подумать об этом. Ведь тот, с кем она сегодня назначила свидание, должен был раззадорить Марти. В конце концов, Лайла полагала, что именно так нужно воздействовать на мужчин.
 Лайла не любила задумываться о том, что все мужчины, среди которых она выросла, были гомосексуалистами. Гомосексуалистом был и ее отец, или бисексуалом… или даже омнисексуалом, если только можно так выразиться. Его правилом было: трахни все, что движется. Лайла знала о его связи с тринадцатилетней девочкой. Правда, это было до того, как она появилась на свет. К тому же Лайла очень мало общалась с отцом, он развелся с Терезой, когда она только-только появилась на свет. В конце концов, Лайла даже не знала точно, был он гомо или нет.
 Зато она знала Робби, знала многих других, таких, как он, знала парикмахера Джери, знала бизнес-менеджера Терезы, Сэмми Брадкина, ее второго бизнес-менеджера Бобби Мейзера, и третьего бизнес-менеджера Рона Вудроу, и Алена по кличке Ни-то-ни-се – совершенно беспомощного кинооператора, и еще одного фотографа, которого она уже не помнила по имени, и конечно же, еще она знала Кэвина. Как все они были омерзительны!
 Один из них достался ей в наследство – Робби ушел к ней от Терезы. Он просто был не чем иным, как отъявленным наркоманом, и Лайла знала об этом. Но она с трудом удерживала его от вмешательства в ее дела. Робби уже взял себе за привычку всюду говорить «мы», рассказывая об участии Лайлы в постановке. Как будто это он всего добился для нее. Кроме, как затащив ее к себе в постель, как иначе он повлиял на ее карьеру? Может быть тем, что отправил ее к Джорджу? Или тем, что унижал перед Арой? Что, черт побери, он сделал для нее? Да ничего. Ровным счетом. Лайла всего добилась сама. Робби запутался и сделался для Лайлы огромной обузой. Но она знала, что стоит ей бросить его, как он тотчас вернется к Терезе, и не могла доставить мамаше этого удовольствия.
 Итак, Лайла пришла к выводу, что выросла в целом кусте гомосексуалистов. И все они были «дядей» Джери, «дядей» Бобби, «дядей» Ни-то-ни-се, кроме, разумеется «тетушки» Робби, который в большей степени был «она», чтобы позволять называть себя «дядей». Не удивительно, что это были люди, с которыми она лучше всего себя чувствовала. Она полагала, это из-за того, что она ответила согласием Кэвину: на том уровне, о котором только она знала.
 Этого она не одобряла. Все эти педики только и думали, только и говорили, что о сексе. Господи Боже, как это было утомительно! Она не любила думать о сексе и еще меньше любила говорить о нем. Лайла считала, что это одинаково отвратительно и смешно. Неужто и впрямь можно думать о том, как столбик одной плоти вкладывается в канал другой плоти?! Она содрогнулась. Лайла знала, что единственное, о чем ей мечталось, это то, чтобы выглядеть сексуальной, но меньше всего ей мечталось о занятии сексом. А у педиков секс был главным смыслом жизни.
 Все это она знала уже с одиннадцатилетнего возраста. Лайла надеялась, что все кончится, как только она вырастет и у нее появится свое жилье. Но теперь, оказавшись в составе съемочной группы, среди гетеросексуальных мужчин, она не видела большой разницы между ними и педиками. Конечно, они по-другому предавались сексу, но они тоже только и думали, что о трахании. Единственная разница, что эти хотели спать только с ней.
 Лайла все время видела это в их глазах. Она делила гетеросексуальных мужчин на две категории. К первой относились такие, как Марти и Майкл Маклейн, которые очень любили женщин, хотели женщин и замечали все, что касается женщин: как они одеваются, как улыбаются, как двигаются, даже как они думают. Насколько она знала, мужчины, относящиеся к этому типу, тоже могли быть гомо. Ее тошнило от них. Но был и другой тип – парни, похожие на Сая Ортиса и этого жирного червя Пола Грассо, которые тоже любили рассуждать о сосках и прочих интимных женских местах, но на самом деле больше предпочитали дела и выпивку в мужской компании. Если честно, то и они бывали гомо. Все мужчины в Голливуде были гомо.
 Если Лайла подолгу об этом раздумывала, у нее начинала раскалываться голова от жуткой мигрени. И она не задумывалась, потому что знала одну истину: по большому счету мужчины бесполезны и их нужно ненавидеть. Она ненавидела педиков и нормальных, ненавидела, как они разговаривают, как ходят. Она ненавидела их волосатые тела, их самомнение, их приставания, она ненавидела их за то, что они так ее хотели, а она при этом оставалась равнодушна. Лайла не верила им. Она боялась их. И ненавидела их всех, даже Робби, даже Марти. Особенно Марти. Ни тени сомнения не оставалось в ее душе: она ненавидела мужчин.
 Но это еще полбеды. Независимо от того, насколько Лайла ненавидела мужчин, гораздо больше она ненавидела женщин.
 Конечно, больше всех – свою мать. Трудно выразить эту ненависть! Но сейчас, участвуя в постановке, фокус ее ненависти значительно сместился. Ежедневная практика работы с Джан и Шарлин была практикой ненависти к женщинам. До этой постановки у Лайлы и не было-то особых взаимоотношений с женщинами. Тереза, если можно так выразиться, не была женщиной для женщин и не имела подруг. Но если рассмотреть самцов, которыми она себя окружала, то Тереза не была и женщиной для мужчин.
 Так что не трудно понять, кем была Лайла – одиночкой, вечно никем не понятой. Да и как могло быть иначе? Лайла до сих пор ненавидела Кенди и Скинни. Эстрелла была единственной настоящей женщиной, которую Лайла знала в детстве, живя в доме Терезы, но она не в счет – мексиканка, служанка.
 Теперь у Лайлы были две близко знакомые женщины ее возраста. Она на дух не выносила женщин, каждый день пялящихся на ее красоту. Это выводило ее из себя. Это злило ее. Джан и Шарлин стали ее действительностью; действительностью, которую все видели, принимали во внимание, оценивали. А если кто и был в счет, так это Марти, при том, что и он ерунда. Не говоря уж об остальных.
 Слава Богу, Марти уделял Лайле достаточно внимания. Да, но по-другому и быть не могло. Насколько она понимала, две другие дурехи должны были вообще быть предоставлены самим себе.
 Во время съемки эпизодов, в которых участвовала только Лайла, она знала, что все глаза вокруг были обращены на нее. Но во время групповых эпизодов, когда все три женщины находились в кадре, Лайла чувствовала, даже слышала, как перемещается пространство, переводя внимание с Лайлы то на Шарлин, то на Джан, как будто камере было недостаточно одной Лайлы.
 Итак, Марти, как постановщик, был основой всего. Лайла была не в состоянии уследить за глазами всех присутствующих, но могла проследить за линзой камеры, внимательно наблюдая за Марти.
 Это было не слишком трудно. Лайла знала с той ночи, когда она встретилась с ним и Полом Грассо, что двигало Марти. Разумеется, красота. И талант, но не в такой степени, как красота. Что имело значение для Марти, что подчиняло себе Марти и на чем играла Лайла – это неутолимость: всегда быть немного недотрогой, обещай, но не подпадай под власть. Это ли не создает красоту? Лайла обладала секретом, о котором не знали Шарлин и Джан. Он заключался в умении дразнить, которое беспроигрышно действовало на Марти, как на любого другого мужчину. Этим секретом владела Мерль Оберон и все остальные старомодные актрисы, которых Марти – Лайла знала это точно – обожествлял. Дженнифер Джонс. Полетта Годар. И Тереза О'Доннел. Лайла знала, что они собой представляли.
 Ими нельзя было владеть. Они дразнили. И так же она будет дразнить. Для Лайлы это не составляло труда. Она не собиралась никому отдаваться, кроме кинокамеры. Но в то же время Марти должен был наивно полагать, что это не совсем так. У Лайлы был талант магического воздействия на мужчин. Она наблюдала это на примере своей матери, в ее старых фильмах. Она была достаточно мила и знала, что использует каждый данный ей шанс. И Лайла знала, что обаяния у нее гораздо больше, чем у Джан и Шарлин вместе взятых. Они настолько принадлежали к среднему классу, настолько были открыты, так много давали, что не понимали, что кое-что следует утаивать. И Лайла единственная, кто действительно добьется успеха.
 Сейчас она удивлялась, можно ли доверять идиотским слухам от Робби. Неужели Майкл Маклейн действительно делал фильм с Рикки Данном, и Эйприл Айронз намеревалась пригласить его на главную роль в «Рождении звезды»? Что ж, сегодня вечером, ужиная с ним, она все разведает. Ее прежние отказы заставили Майкла лишь усилить попытки. И если ее имя рядом с именем Майкла заставит Марти усилить свои старания заполучить Лайлу, это будет здорово.
 Майкл Маклейн разместился напротив Лайлы в просторной комнате для интимных ужинов, занавешенной высоченными портьерами. Он улыбался. Лайла заметила тоненькие морщинки в уголках его глаз, они паутинкой разбегались по вискам. Кожа у Майкла все еще была хороша – еще бы, ведь она знала, что дважды в неделю Майкл делает массаж лица, и массажист к нему ходит от Гидиа – интересно только, как долго эти массажи будут помогать. Господи Иисусе, сколько же ему лет? Лайла вообразила, как целуется с ним перед камерой, и внутри у нее все перевернулось. Но, может быть, роль предназначается для любовницы Рикки Данна? В конце концов, у Данна нет морщин. Ну, впрочем, даже если и не так, ей ничего не стоит сыграть роль с Майклом. Неужели у нее не хватит благоразумия, чтобы пойти на некоторый компромисс ради личной выгоды? В прошлом Майкл был великой звездой, а Лайла собирается стать великой звездой в ближайшем будущем. Поцеловаться с ним – значит встать на новую ступеньку лестницы. Лайла согласна.
 – Ба, ба, ба! Как же ты выросла, Лайла! Сколько же воды утекло с тех пор, как мы виделись в последний раз?
 О Боже, неужели эта встреча станет очередной голливудской прогулкой по аллее воспоминаний? Очередным «а помнишь – а помнишь» со всем сентиментальным дерьмом? Лайла не возражала бы заняться щекотанием ностальгии с Марти, но от Майкла она ожидала чего-нибудь посерьезнее. Лайла помнила, что он может помочь ей перебраться с телеэкрана на киноэкран, и заставила себя подарить Майклу самую обворожительную улыбку.
 – Мне тогда было шесть или семь лет. Кажется, это был мой день рождения.
 – Серьезно?
 Лайла заметила, что Майкл несколько обескуражен и еле сдержала улыбку: Майкл, как и Тереза, был одной из тех голливудских мумий, для которых любые разговоры, связанные с течением времени, являются лишним напоминанием об их возрасте. Лайла знала, как дальше вести игру. Ясность в воспоминаниях, но туманность в их временной привязанности. Она улыбнулась:
 – Ты так часто приходил к нам, – сказала она. – Я так скучала по тебе, когда ты перестал к нам ходить.
 – Твоя мать все еще живет в «Бел-Эйр»?
 «Господи, да ведь все это знают! Особняк матери был символом какой-то устойчивости в городке, даже если он рухнет…»
 – Ее ничем не выманить оттуда. Разве что вперед ногами… Нет, Тереза как всегда там, а я в Малибу. Живу в доме Нади Негрон. Она снималась в первой версии «Рождения звезды».
 «Вернемся к теме нашего главного разговора», – означала последняя фраза.
 – Серьезно? А где ее дом? Я некоторое время жил в Малибу.
 И, прежде чем Лайла снова сделала попытку вернуть его к теме «Рождения звезды», Майкл надолго застрял в какой-то истории из семидесятых годов, связанной со Стивом Мак-Куином, какой-то причудливой вечеринкой в его доме и пьянкой на пляже. Обычная старомодная бредятина. Заезженная пластинка. Лайла пыталась кивать там, где нужно. Она знала, что если часто моргать, то глаза делаются блестящими и влажными, как бы от интереса. На сей раз средство хорошо сработало. Наконец история была рассказана.
 – Вот, должно быть, были славные времена!
 Майкл закашлялся. Вот задница, своей последней фразой Лайла вновь заставила его почувствовать себя старым. Но ведь он и был старым. Лайла улыбнулась и провела кончиком языка по зубкам. Ей следовало немедленно подгримировать время, чтобы Майкл снова почувствовал себя в своей тарелке. Официант принес им копченую рыбу и доверительно подмигнул, как будто никого другого он уже не будет кормить до завтра. Лайла вновь улыбнулась:
 – Так ты действительно знал Стива Мак-Куина? – спросила она, широко раскрывая глаза.

 10

 – Ты думаешь, я не знаю, что люди смеются надо мной?! Ведь я совсем не умею ни правильно говорить, ни красиво одеваться, – воскликнула Шарлин со слезами на глазах. – Я знаю, но стараюсь не обращать на них внимания. Этому еще моя мама учила меня, когда девочки в школе смеялись надо мной.
 Джан кивнула и протянула Шарлин другую салфеточку. Из жалости после съемок эпизода с движущейся съемочной камерой она проводила Шарлин до вагончика. Впервые они остались после съемок вдвоем.
 – Знаешь, может быть, нам лучше вместе заучивать тексты?
 – Тексты? Вместе репетировать? Ты и я? Джан улыбнулась:
 – Да, репетировать. В театре так и говорят – репетировать.
 – Ты хочешь мне помочь? Но ведь это доставит тебе столько хлопот.
 – Я с удовольствием помогу тебе, Шарлин, – соврала Джан. – И в конце концов, разве кто-то и в самом деле смеется над тобой?
 Ей стало стыдно за свое участие в общих насмешках над Шарлин.
 – Кто-то? Лайла, вот кто! Вспомни хотя бы сегодняшнюю историю. Она буквально вывела меня из себя. Я знаю, она не виновата, потому что сама очень волнуется, но я-то ведь так расстраиваюсь. Я так стараюсь. Всю ночь читаю и читаю свой текст, тренируюсь поизносить все вслух. Дин помогает мне. Он, конечно, не очень в этом силен, но я такая тупица. Знаю, как всем не нравится по нескольку раз повторять эпизод, но не могу ничего с собой поделать, так волнуюсь. И я так устала. Мне кажется, я уже забыла, когда спала по-настоящему, – все время то работа, то упражнения. А Лайла со своими насмешками только вредит мне.
 – Это верно, – угрюмо кивнула Джан. – Она всех смешит. И ненавидит нас с тобой. Лучше не обращать на нее внимания. Но разве кто-нибудь еще насмехается над тобой?
 – А как же! Мистер Тилден, ассистент режиссера. Позавчера он назвал меня Элли Мэй Клэмпетт. Вся группа смеялась.
 – А я не обратила внимания.
 – Из «Парней с Беверли-Хиллз». Помнишь, там была такая…
 Джан кивнула. Конечно, помнит. Барри Тилден был злой и смешной педик средних лет. Но какое он имеет право насмехаться над Шарлин на глазах всей съемочной группы?! Нельзя делать из девушки всеобщее посмешище.
 – Я знаю, люди считают меня невеждой. А я и есть такая. Только я все равно не слепая и не глухая.
 Шарлин шмыгнула носом.
 – Нет, ты не слепая и не глухая, – согласилась Джан, протягивая Шарлин еще одну салфетку. – И тебе уже не семь лет от роду. У тебя есть силы. Разве ты не знаешь, что если Барри Тилден допекает тебя, ты можешь спокойно потребовать, чтобы его выгнали?
 Шарлин резко подняла голову, и длинная, чудесная прядь серебристых волос откинулась с ее лба, как платок. Несмотря на красные заплаканные глаза, в эту минуту девушка была очень красива.
 «Господи Иисусе, – подумала Джан, – да она в сто раз красивее, когда плачет!»
 – О нет, я никогда не смогу так обойтись с ним! – возразила Шарлин. – Ведь у него семья, ему нужно кормить детей.
 – Еще двоих таких же, как он парнишек, только чуть посимпатичнее, – более мягким тоном сказала Джан. – Я же не говорю, что тебе следует именно так и как можно быстрее обойтись с ним. Просто, что ты можешь это сделать, если захочешь. Без тебя это шоу не пойдет. Вся постановочная группа считается с тобой не меньше, чем со мной или с Лайлой. И потому никто не смеет насмехаться над тобой. Ты действительно можешь оставить их без работы, если только скажешь Марти или Саю, что не желаешь их присутствия.
 – Тебя когда-нибудь увольняли? – спросила Шарлин. Джан отрицательно покачала головой. Но это была ложь.
 – Ну вот, – сказала Шарлин, – а меня увольняли. И нет ничего хуже, чем остаться без заработка, а нужно платить за квартиру и покупать себе еду.
 Джан улыбнулась:
 – Какая ты славная, Шарлин! Но я ведь не говорю, что ты должна сделать так, чтобы Барри выгнали. Просто постарайся дать ему понять, что ты можешь этого добиться.
 Шарлин задумалась.
 – Ну, а что для этого нужно сделать?
 – Просто посмотри ему прямо в глаза и скажи: «Не советую тебе еще раз вытворить что-нибудь в этом роде». Он сукин сын, но не дурак. Сразу все поймет.
 – Не знаю, может быть, если бы ты или Лайла так сказали, он бы и понял, но я…
 Джан удивленно взглянула на Шарлин. Боже, Боже, какое же это еще дитя! Она внимательно посмотрела ей в лицо, стараясь понять, действительно ли Шарлин настолько наивна.
 – Шарлин, но разве ты ни о чем не догадываешься? – нежно спросила она.
 – О чем?
 – О том, что ты – одно из крупнейших событий национального телевидения последних лет? Да-да! В эту самую минуту девочки делают себе прически, пытаясь быть похожими на тебя, даже одежду перешивают на твой манер. Женщины называют новорожденных девочек Шарлин. Ты что, не понимаешь этого?
 – Погоди, погоди…
 – Но ведь это так и есть. – Джан глубоко вздохнула. – Разве ты не читаешь газетных заголовков – «Мода на Шарлин среди несовершеннолетних», «Новые стили одежды под Шарлин Смит», «Как стать похожей на Шарлин Смит»?! Ты что, не листаешь журналы? Да, Шарлин, ты уже добилась всего, чего можно добиться в твои годы восходящей звезде.
 – Нет, мы с Дином как-то не очень читаем…
 – Да ты что, Шарлин! Я была уверена, что ты знаешь, что мы с тобой стали не меньшей сенсацией, чем в свое время Гарбо.
 – А кто он такой?
 – Ты не знаешь Гарбо?!
 – Не думай, что я могу всех упомнить. Он что, был одним из братьев Маркс?
 Джан расхохоталась от всей души.
 – Да сколько тебе лет?
 – Девятнадцать.
 – Шарлин, – вздохнула Джан, – ты сейчас очень, очень популярна. Все только и мечтают что-нибудь разузнать о тебе. Как эта Лаура Ричи. Все журналисты. Авторы женских журналов. Весь народ. «Энтертейнмент Уикли». Они бы так и проглотили тебя. Что ты ешь на завтрак? Сколько ты весишь? Где покупаешь одежду и продукты? Какой твой любимый цвет?
 – Но почему?
 – Это называется шумиха. Люди одиноки, у них масса забот, а мы приносим им радость. Мы для них как друзья, как добрые соседи, если у них нет ни друзей, ни соседей. Некоторым просто необходимо на кого-то равняться. Кем-то интересоваться. А кто-то уверен, что мы принесем им удачу. А некоторым наоборот нравится смотреть на нас сверху вниз. Может быть, они чувствуют над нами превосходство, когда мы претерпеваем неудачи. Как бы там ни было, огромное количество людей интересуются тобой. Они смотрят в ящик, им нравится, как ты выглядишь, что ты говоришь, и им хочется о тебе знать больше.
 Шарлин выглядела растерянной.
 – Но ведь то, что я говорю по ящику, это не мои слова, это слова сценария.
 – Разумеется, но те, кто смотрит наше шоу, не делают большого различия между тобой и твоей героиней.
 – Но я не хочу, чтобы люди рыскали вокруг меня и разнюхивали все обо мне! – закричала Шарлин.
 – Нельзя иметь сразу все. Ты получила деньги и славу. Значит, ты уже навеки потеряла личную жизнь.
 С очаровательного лица Шарлин схлынула краска, а в глазах появилось выражение непередаваемого ужаса. Беджняка, она и впрямь была такая беззащитная. С минуту Джан испытывала к ней неподдельную жалость. «В конце концов, – подумала она, – если бы со мной случилось то же самое пятнадцать лет назад, я бы тоже растерялась. Это сейчас я так спокойна».
 – Шарлин, это вовсе не так плохо. Просто нужно быть осторожной, давая интервью, и не выбалтывать подробностей своей личной жизни.
 – Каких, например, подробностей? – Шарлин прикоснулась рукой ко лбу, будто защищаясь от удара, и Джан заметила, как сильно она дрожит. «Боже мой, а ведь и вправду, какие подробности может скрывать от людей такой ребенок?!»
 – Ну, будь, например, осторожна с людьми – кому доверять, а кому нет. Будь всегда начеку с журналистами, особенно с такими, как эта Лаура Ричи. Никому не рассказывай о своих секретах, особенно в съемочной группе. Будь осторожна в выборе того, с кем спишь. Есть такие, которые за тысячу долларов расскажут газетчикам все подробности ночи с тобой. Не заводи дневников, не рассказывай ничего официантам, парикмахерам, чистильщикам. Никому. Любой из них может стать осведомителем прессы.
 – А что, если я уже была неосмотрительна? – спросила Шарлин.
 В эту ночь после разговора с Шарлин и долгого возвращения домой из Пасадены, Джан плохо спала. Одиночество не приносило облегчения. Ночи с Майклом, как и ночи с Питом, тоже не приносили облегчения. Хотя он был очень добр к ней, дарил подарки, Джан понимала, что у нее к нему нет глубокого чувства. К тому же у Джан не хватало времени и на секс, и на карьеру. В этом была ирония судьбы – теперь, когда у нее было все, чтобы быть страстной, для этого не было времени. Между вечерами с Майклом, мыслями о Сэме Шилдзе и заботами о постановке, у нее не оставалось ни одной ночи для спокойного сна.
 Клоунада Нейла была для Джан ножом в сердце. Ей хотелось прибежать к своему старому другу, обнять его, приласкать и рассказать, какой чудесной стала ее жизнь. Но она не могла сделать этого, потому что была Джан Мур. Но ей хотелось удрать, спрятаться, отменить все на свете, как будто все это могло быть для Нейла менее унизительным. Конечно, Джан слышала о его неудачах и видела его у Ары, но покуда она не встречала неудавшегося комика, Джан предполагала, что он вернулся в Нью-Йорк и начал с того, чем ранее там и завершил. Честно говоря, она надеялась, что Нейл вернулся в Нью-Йорк, чтобы хоть кто-то из них не испытывал сейчас того, что испытывает она. А именно – беспомощность и грусть. И огромную озабоченность в отношении своих старых друзей.
 Джан знала, что Нейл не из тех, кто хорошо переносит напасти. А их у него в жизни было навалом. Но встретив Нейла в ресторане, Джан поняла, что для комика нет пути назад. Он всегда был сжигателем мостов. «Ну что ж, – думала она, – тут между нами есть нечто общее».
 По нескольку часов подряд она принимала решения и отменяла их. Наконец Джан решилась – это произошло на закате, – а наутро она набрала номер телефона Сая Ортиса в его офисе.
 – Это Джан Мур. Могу я поговорить с Саем? – вежливо спросила она.
 Ей не пришлось долго ждать.
 – Привет. Все согласны провести пробы с тобой на «Рождение звезды». Они хотят тебя видеть. Но я продолжаю утверждать, что это пустая трата времени. У меня, кстати, есть три сценария, и все гораздо лучше.
 Внутри у Джан защекотало. Значит, Сай отзывает ее обратно. Она преисполнилась гордости и очень разволновалась. Надо было немного прийти в себя.
 – Да, но…
 – Не знаю, что тебя туда так тянет. Ведь это ерунда. Ты хоть знаешь это?
 – Конечно. Но, Сай, я звоню, потому что мне нужна поддержка.
 – Какая? – спросил Сай Ортис таким тоном, что в нем все было сказано: постановка, Джан, Лайла и Шарлин были в полном порядке, и теперь, когда ей не нужна была никакая поддержка, она могла спокойно просить о чем угодно.
 – В городе есть один комик. Я видела его, и мне кажется, у него большой талант. Могли бы вы взять его попробоваться в «Трех четвертях», Сай? Он действительно очень хорош.
 – Я дам ему лучшую роль, Джан. Его имя?
 – Нейл Морелли, – ответила она и услышала, как на другом конце провода наступила гробовая тишина. Пауза затянулась. – Сай, в чем дело? Вы уже слышали о нем?
 – Да, слышал, – ответил Сай и снова умолк. – Конечно, мой офис к его услугам. Куда деваться? Но, сказать по правде, Джан, я не считаю, что будет правильным давать ему работу. От него больше бед, чем пользы. Он темпераментен, но псих. Эта задница, играя мага, нажил себе столько врагов, Джан.
 Джан была готова к такой реакции.
 – Сделайте это для меня, обещаете?
 – Даже не знаю, Джан. Не я распределяю роли. Этим заведует Грассо. Может так случиться, что он будет против.
 Черт! Джан задумалась. Как будто Сай не может употребить свое влияние. Теперь она не могла чувствовать себя так, будто получила пинка, но делать было нечего.
 – Сай, послушайте. Я ужасно провела прошлую ночь, а мне нужно быть на высоте для того, чтобы пройти пробы. Вы предложили двух из трех исполнительниц главных ролей в «Трех четвертях». Это дает вам некоторое преимущество перед Грассо. Все, чего я прошу для Нейла Морелли, – самый маленький эпизодик. Я не прошу о многом. И как можно быстрее. Сделайте мне приятное, Сай.
 Джан ненавидела, когда ее упрашивали, и сама не любила упрашивать, но тут иного пути не было.
 – Позвольте мне спросить вас, Джан. Кто этот парень для вас? Джан боялась этого вопроса и уже приготовила ответ на него:
 – Он друг одной моей знакомой, а я ее старая должница.
 – Я сделаю все возможное, чтобы… У Джан иссякало терпение.
 – Пожалуйста, сделайте это, Сай. Ведь это единственное, о чем я вас попросила за все время моей работы в вашем ведомстве. – Она уже собралась повесить трубку, но чуть подумала и добавила: – Спасибо.
 Джан откинулась в кресле и глубоко вздохнула. Почему, черт возьми, в этом городишке все достается с таким трудом? Как будто речь шла о каком-то грандиозном предприятии. Что ж, Джан попросила о своем друге. О чем же тогда сожалеть? Все могло окончиться гораздо хуже.
 На следующий день, все еще находясь в Пасадене, Шарлин готовилась к небольшой сценке с Лайлой. Со времени ее вчерашнего разговора с Джан, Шарлин чувствовала себя гораздо лучше, увереннее в себе и своей работе. Репетировать вместе с Джан – это было как раз то, что ей надо. Кроме того, у Шарлин теплилась надежда, что сегодня Лайла окажется в лучшем расположении духа, чем вчера.
 Направляясь к своему шкафчику, чтобы переодеться, она вдруг увидела бегущую к Лайле ассистентку с радиотелефоном в руках.
 – Мисс Кайл! – кричала она, задыхаясь от бега. – Это Майкл Маклейн.
 Шарлин замерла. Майкл Маклейн звонит Лайле? Что, интересно, ему от нее нужно? Шарлин подошла поближе к Лайле, которая, облокотившись о бортик, разговаривала по телефону, играя прядью своих длинных волос. Шарлин услышала, как Лайла договаривается о поездке в каньон. У Шарлин перехватило дыхание. А не путает ли он, с кем ему хочется прокатиться в каньон? Неужели Майкл собирается повторить с Лайлой то же самое, что было у него с Шарлин?
 Девушке стало дурно. Лайла не любила ее, но неужели Шарлин и это предстояло от нее вытерпеть? Что должна делать в подобной ситуации такая добрая христианка, как Шарлин? Девушка подошла и встала прямо напротив Лайлы. Та посмотрела на нее и удивленно замерла. Все знали, насколько она была щепетильна в вопросах своей личной жизни.
 – Одну минуточку, Майкл, прошу прощения, – сказала Лайла в трубку и гневно оглядела Шарлин с ног до головы. – И как тебя назвать после того, как ты подслушала мой телефонный разговор?
 – Лайла, я должна сказать тебе…
 – Ты ничего не должна сказать мне. Поди-ка прочь отсюда и не суй свой нос куда не следует. Иди лучше подучи свой текст, а то будешь снова мямлить, как вчера.
 Шарлин попыталась было еще что-то сказать, но Лайла резко отвернулась от нее и ушла в свой вагончик. Все, что могла услышать оттуда Шарлин, был смех Лайлы, когда та продолжила свой разговор с Майклом.
 «Прошу тебя, Господи, – взмолилась Шарлин, – сделай так, чтобы он не упоминал в разговоре с Лайлой обо мне, и пусть он ничем не обидит ее».

 11

 Лучше всего сказал Хичкок: «Актеры – это домашний скот». Ара Сагарьян знал это высказывание и в течение пятидесяти одного года его карьеры эта сакраментальная фраза помогала ему справляться со всеми – с истеричной Клодеттой Кольбер, стервой Джоан Кроуфорд, фурией Шин Пенн. Наблюдая за своими клиентами, Ара пришел к выводу, что всех их объединяет одно свойство – они всегда хотели того, чего не могли получить. «Амон!» – имел обыкновение вздыхать Ара – армянский эквивалент еврейского «Ой вей!».
 Возьмите, к примеру, Лайлу Кайл. В каждом магазине по всей стране вы найдете открытки с ее изображением, ее лицо мелькает в половине женских журналов и во всех мужских. Целые кипы писем, целое отделение в агентстве у Ары только и занято, что передачей Лайле частных, внутринациональных и международного значения приглашений на интервью. Даже приглашений в Белый дом. Она получила все, кроме упоминания в книге Джеральдо Пивьеры, которое она могла получить, но не хотела, и кроме роли в новой экранизации Эйприл Айронз «Рождение звезды». И, конечно, в «Рождении звезды» была роль для Лайлы, и она хотела бы получить ее, но не могла. Ни за что на свете! Ара устал от просьб и просителей. «Багос» – так он называл по-армянски всех психованных. И вокруг него были сплошь одни «багосы».
 Ара сел на диван и нажал на кнопку селектора, расположенного на кофейном столике рядом.
 – Соедините меня с ней, мисс Бредли, – сказал он, вздохнул и откинулся на спинку дивана, вытягивая ноги. – Лайла, моя дорогая, как ты там?
 – Ты добрался до нее? – зло проскрипел голос Лайлы.
 Всю последнюю неделю Лайла была неутомима. Она беспрерывно звонила по телефону по десяткам разнообразных номеров. И каждый день раз по двадцать разговаривала с Арой. Все ее разговоры сводились к одному: ей нужна роль в «Рождении звезды».
 – Лайла, я же сказал тебе: она в Нью-Йорке. Когда вернется, тут же позвонит мне. Будь уверена, детка.
 – Я тебе не детка! – огрызнулась Лайла. – Ты что, не можешь позвонить ей в Нью-Йорк? И вообще, я не понимаю, почему она до сих пор тебе не позвонила оттуда. Она что, не знает, кто ты такой? Может быть, она до сих пор не поняла…
 Это что же, Лайла взялась поучать Ару по телефону, как ему вести себя в Голливуде? Ведь сама Лайла – создание Ары! Нет, довольно!
 – Лайла, дорогая, Эйприл должна сегодня быть в конторе. Если до трех она не позвонит, то я позвоню ей сам. Будь хорошей девочкой, займись чем-нибудь и жди, пока я сам тебе позвоню. Лучше подумай о фильме Рикки Данна. Прошу тебя.
 – Ара, скажи честно, ты не очень стремишься добиться этого для меня? Разрази меня гром, если ты действительно считаешь, что мне нужна эта роль. Я должна повидаться с Эйприл Айронз. Я хочу эту роль!
 Ара представил себе, как сжаты челюсти Лайлы, когда она говорит это. Тсск, тсск! Удивительно, как не растрескалась у нее зубная эмаль. Он потряс головой.
 Он знал, чего в действительности хочет Лайла. Она хочет всего, чего добилась ее мать. Ара даже полагал, что Лайле хотелось бы быть собственной матерью.
 – Поговорим после трех, – сказал он мягко, как только мог, и повесил трубку.
 Напор, с которым действовала Лайла, заставил его широко улыбнуться. Ему вспомнился один голливудский анекдот, как начинающая актриса добивается роли так и сяк, и, наконец, уговаривая очень влиятельного, но бессердечного человека, говорит ему: «Если вы сделаете так, чтобы я получила эту роль, я возьму ваш член в рот и буду сосать его так долго и упорно, пока не упаду в обморок». На что он ей отвечает: «Вот как, а что я с этого буду иметь?»
 Но эта девочка не умеет играть. Она и сама это знает. И в этом нет никакой трагедии. Во встрече Лайлы и Эйприл не было никакой необходимости. Лайла была хороша, тут нет никакого сомнения, она привлекала всеобщее внимание. Во внешности у нее было нечто такое, что заставляло людей мечтать о том, чтобы снова увидеть ее, чтобы знать о ней как можно больше. Она была как Элизабет Тейлор. Все, что требовалось от Лайлы, это правильно двигаться и произносить текст. Но кто знал, чего было достаточно теперь.
 – Звонит мисс Айронз, мистер Сагарьян, – раздался через несколько минут голос мисс Бредли. Ара все еще лежал на диване.
 – Энч беде нем? [4] – пробормотал Ара по-армянски и схватил телефонную трубку. – Эйприл? Ну как там Большое Яблоко?
 – Сгнило до самых семечек.
 – Я прощаю тебя за это, Эйприл, – захихикал Ара. – Но с условием, что мы сегодня кое о чем договоримся. Ты знаешь, зачем я звоню тебе – я передал твоей секретарше. «Рождение звезды». Лайла Кайл.
 Ара сделал паузу и воспользовался ею для того, чтобы вытереть рот носовым платком. Ему приходилось все меньше пользоваться им теперь, после лечения.
 – О, Ара. Вынуждена тебя огорчить, но роль уже почти занята. Мы нашли девушку, которую считаем вполне подходящей. Сэм Шилдз в восторге от нее.
 Ара услышал в голосе Эйприл неподдельное сожаление. Почему бы и нет? Он часто помогал ей в разных важных мелочах. А несколько раз и не в мелочах. У Ары не было оснований не верить в ее искренность.
 «Энч беде нем?»
 Все же оставалась маленькая надежда. Она ведь сказала «почти».
 – И все же я хочу попросить тебя встретиться с ней. Мисс Кайл уверена, что стоит тебе на нее посмотреть, как ты тотчас запрыгаешь от восторга и всучишь ей эту роль. И это не лишено некоторого смысла. Я не могу сказать, что не согласен с ее мнением, тем более, что в том старом фильме играла ее мать. – Он снова вытер рот, хотя в этом не было никакой нужды. – Кстати, а кому вы уже наметили роль?
 – Забавно, но это ее коллега по «Трем четвертям». Джан Мур. Ара кашлянул в платок.
 – А кто на мужскую роль?
 – Возможно, Майкл Маклейн.
 – А, понимаю. Вы хотите взять одну закатывающуюся звезду и одну восходящую. Отлично задумано. Значит, у вас будет две звезды сразу, а платить им вы будете полцены, так, Эйприл?
 – Надеюсь, что так, – ответила она, хихикая.
 – В таком случае, моя дорогая, какая разница, кто будет восходящей звездой. А мне кажется, лучше для публики, если роль получит Лайла, дочь предыдущей исполнительницы этой роли.
 – Ара, голубчик, послушай. Мне нужна настоящая работа, а не китч. Мы все сходимся во мнении, что Джан Мур сможет сыграть по-настоящему. Нам нужна актриса, а не какое-то там имя, чья-то там дочь…
 Ара вздохнул:
 – Конечно, ты абсолютно права. Но все же окажи мне любезность, повстречайся с Лайлой и сделай хотя бы вид, что ты была в ней заинтересована. Она так страстно мечтает об этой роли, что я не могу показать ей, насколько она не годится для нее. Надо, чтобы не только я, но и кто-то еще внушил ей это.
 Ара устал. Если ему не удастся показать Лайлу продюсеру фильма, то во всем она будет винить лишь его. Но если продюсер посмотрит ее и откажет, то во всем будет виновата она одна. Ара обычно стремился уберечь людей от таких поражений, но в данном случае он был не в силах уберечь Лайлу. Может быть, ей и нужно получить отказ. Почувствовать, что ею могут и пренебречь. А он, пожалуй, был уже слишком стар и слишком устал, чтобы дальше распутывать эту шараду.
 Эйприл была сообразительна. Она понимала правила игры.
 – Ара, пожалуйста, не проси меня об этом. Не потому, что я не умею быть бессердечной и отказывать, а просто потому, что я и так уже по уши в дерьме.
 – Эйприл, покопайся немного в прошлом. Вспомни, как я поручился за тебя в том случае со Сталлоне. Разве не я был тем гением, кто нашел способ, как заполучить Ньюмена и Редфорда? А? А еще вспомни…
 – Сдаюсь, сдаюсь, старая сволочь! – расхохоталась Эйприл. – Продиктуй мне номер телефона этой засранки.
 Ара Сагарьян был не единственным сотрудником Голливуда, у кого эта неделя была отвратительной. Сай Ортис тоже чувствовал себя отвратительно. Возможно, он бы только посмеялся над Си-эй-эй, которая использует мастера по китайскому фенг-шуй для уменьшения вибрации при строительстве новых офисов на Уилшире, если бы не страдал теперь от этой идиотской вибрации.
 Майкл Маклейн был для Сая Ортиса как колючка в боку, как клоп в заднице, как зубная боль, как прыщ на носу, как волосок в кофе, как лишай на гениталиях, как вросший ноготь, как геморроидальная шишечка – короче, как все, что доставляет вам массу мелких жгучих неприятностей, ежеминутно, ежечасно. Майкл был как китайская пытка, капля за каплей он капал на Сая, пробивая тело до кости. Сай посмотрел на свою тарелку. Очень аккуратно нарезанная пикката. У Майкла были трудности – он не мог разрезать свое оссо буко.
 Наконец Майкл добрался до кости.
 – Не говори мне больше о Рикки Данне. Господи, Сай, на чьей ты стороне? Ты работаешь на меня, так? Вот и забудь про Рикки Данна, ради Христа, и послушай. У меня нет никаких дел с Рикки Данном. Понятно? Могу повторить это по-испански. Mi nonesta делаю с Рикки Данном muy stupido говеного кино. Comprende, amigo? Я не делаю с Рикки Данном никакого идиотского говеного кино. Понятно, дружок?
 У Сая была запоздалая реакция. Это был не первый случай – они уже давно крутились вокруг роли, это стало ритуалом. Сай делал Майклу различные предложения, повторял их, разжевывал их. В голове у него уже была каша от всех пережеванных идей и планов.
 И всякий раз Майкл отвечал отказом. Сай втолковывал ему, почему он должен согласиться. Тот снова говорил нет. Сай начинал танцевать вокруг и около. Почему это было нужно. Почему Майклу необходимо было согласиться. Почему для Майкла это будет лучшим фильмом. В конце концов, после всех обхаживаний и целований Майкла в зад, он, конечно, непременно согласится. И к этому времени все будет выглядеть так, будто Майкл сам придумал для себя роль в фильме и лишь сообщил о своем изобретении Саю.
 Наконец разговор заходил о деньгах, и тут уж Сай становился неуступчивым. А с какой стати ему уступать? Он – пуп Земли, его бизнес процветает вовсю. Канули в Лету те дни, когда речь шла о гривенниках и полтинниках. У Сая был непревзойденный талант к деланию денег. Две девочки из «Троих на дороге» принесут ему еще одну золотую штучку. И еще больше независимости, чем раньше.
 – Ладно, коль уж мы обо всем договорились, давай обсудим, что там у нас с «Рождением звезды», – сказал Майкл. – Возможно, это и впрямь будет для меня шанс. Айронз нашла хорошего и удивительно молодого постановщика.
 Как двигалось дело с «Рождением звезды»? Сначала Джан Мур, потом Майкл. Все делалось так, чтобы как можно больше охмурить Майкла. Знал ли он, насколько заинтересована Джан? Нужно ли было ему это знать? Но чтобы как можно больше урвать, Сай неделями вел с Майклом переговоры.
 – Это твое последнее решение? – спросил Сай. – Ты собираешься так поступить несмотря на то, что я об этом думаю? Сказать честно, я удивлен.
 – Чем удивлен?
 – Удивлен тем, что ты оказался валлийцем.
 – Валлийцем? С каких пор? О чем ты?
 – Об одном нашем пари. Помнишь, ты побился об заклад, что переспишь со всеми тремя девчонками из «Трех четвертей»?
 – Серьезно?
 – Серьезно.
 – Ну и чего ты от меня хочешь?
 Майкл знал, что проигрывает пари. Ему никак не удавалось соблазнить Лайлу. До сих пор, когда он пытался поцеловать ее, она смеялась. Ему неприятно было вспомнить прекрасное лицо Лайлы Кайл, уклоняющееся от его ласк, а обсуждать это с Саем Ортисом – еще неприятнее.
 – Так ты соблазнил их?
 – Тебе что, показать фотографии?
 Сай кивнул. Майкл достал из кармана снимки.
 – О Боже! – воскликнул Сай, рассматривая снимки Шарлин. – Да она настоящая блондинка!
 Майкл бросил на стол еще несколько фотографий. Сай жадно бросился их разглядывать. Майкл с любопытством на него смотрел. Он знал, что у Сая есть где-то жена-мексиканка, которую он от всех прячет.
 – Ну, а где Джан Мур? – с жадностью спросила эта ящерица.
 – Ты заплатишь мне по высшей ставке?
 – Заплачу, заплачу.
 У Сая сперло дыхание. Он жаждал сбить спесь с этой соплячки Джан.
 – У меня нет фотографий. Но есть видеопленка.
 – Видеопленка?! – захохотал Сай. – Я немедленно должен ее посмотреть!
 – Ты знаешь, Сай, вот о чем я думаю. Это ведь все равно что отнять у ребенка конфету. По-моему, это не по-джентльменски – целоваться с девушкой, а потом трепаться об этом.
 – Чушь собачья! Ну, а как у тебя с Лайлой Кайл?
 – Забудь о ней, Сай.
 – Так ты что, не подцепил ее? Что, Марти опередил тебя?
 – Я не сказал, что у меня ничего не получилось. Я просто говорю, что мне не следует распространяться об этом. Мне кажется, нам нужно отменить наше пари.
 Сай с минуту в упор смотрел на него. Майкл старался смотреть с моральным превосходством, отвечая на взгляд Сая взглядом, каким Майкл смотрел на Рода Штайгера в «Коррупции» после того, как выяснилось, что Штайгер воровал из пенсионного фонда. Он точно так же сосредоточился, смотрел, не мигая, но через мгновение Сай задрал подбородок и захохотал. Смех его был похож на лай гиены.
 – Не так все плохо, Майкл. В какой-то момент я даже заподозрил, а не втюрился ли ты в нее, как Марти. Но вижу, что не втюрился. Но и не переспал с ней. Что же представляет собой эта сучка? Она что, профессиональная девственница? Неужели она так уверена в своей неотразимости? Я понимаю, если бы она не дала тебе или Марти, если бы спала с Дилоном или Рикки Данном, или каким-нибудь юным куском мяса, но мы проверяли. Nada. [5] Клянусь Богом, Марти втюрился в нее. Он готов бегать на свиданки, как юнец.
 Сай покачал головой и вздохнул.
 – Ладно, поговорим о Рикки Данне. Кажется, ты хочешь, чтобы я встретился с этим господином.
 – Сай, я говорю, что нам нужно отменить наше пари. Это…
 – Ты не можешь отменить пари, потому что ты его проиграл. Мы договаривались, что либо ты уложишь в постель всех трех девчонок, либо будешь сниматься у Рикки Данна, не требуя повышенного гонорара. Не надо пугать дерьмом золотаря, Майк. Ты поскользнулся, Майк. Ты потерял равновесие, а? Признайся.
 Майкл не мог согласиться.
 – Я сделал всех трех! – прорычал он. – Я пришлю тебе видеопленку и остальные фотографии после обеда. И я получу повышенный гонорар. А мое имя будет перед всеми титрами и названием фильма!
 Сай вернулся в свой офис разъяренный и выведенный из себя. Если слова Майкла окажутся правдой, он вынужден будет договариваться с Рикки Данном о повышенном гонораре для Майкла. А это невозможно! Он прыснул ингалятором. Если он не добьется своего, это будет его падением, а Сай был очень неуверен, что сможет добиться. Он работал на Данна, а Данн был не дурак. С какой стати он станет давать повышенный гонорар? Каким образом Сай сможет заставить его это сделать?
 Как всегда, когда Сай бывал прижат к стене, он начал думать о деньгах. Конечно, деньги – сила. Надо было найти способ выжать деньги из других клиентов. После Джулии Робертс у него появились две совершенно новые сверкающие кинозвезды. Но пока ничего не придумывалось, кроме новых дел с «Фландерс Косметикс». Сай не мог выдумать способа, каким образом заработать на Джан Мур, кроме как устроить рекламу купальных костюмов.
 Ну а Шарлин Смит? С ней, казалось бы, попроще. Можно подписать с ней контракт на запись пластинки. Хол Кинг уже готов. Одно только ее лицо на обложке позволит продать миллион копий. Поет она неважно, но что с того? Если б Шарлин даже немножко полаяла, и то это раскупили бы. Стоило малость покрутиться. Хол Кинг обещал Саю семьдесят тысяч долларов в пакете, если он приведет к нему в студию девчонку. Если Хол Кинг закрутился, то Саю Ортису следовало еще больше покрутиться. Он снял трубку.
 Сай уже двадцать раз заговаривал об этом с Шарлин. На сей раз он решительно настроился уговорить ее и нетерпеливо набрал номер.
 – Ну скорее же, ско… Алло? Дин? Могу ли я поговорить с Шарлин? Парень был еще медлительнее, чем сама Шарлин. Кто он, кстати?
 Любовник? Муж? Слава Богу, она нигде с ним не показывается. То, что они нашли друг друга, доказывало, что Бог есть.
 – Привет, Шарлин. Это я, Сай Ортис. Извини, что беспокою, но я снова по поводу записи пластинки.
 – Да, но…
 – Никаких но, я уже обо всем договорился на студии, и тебе нужно выцарапать несколько дней…
 – Несколько дней? Да вы что, мистер Ортис! Едва ли я смогу. У меня совсем не хватает времени…
 – Шарлин, я уверен, ты найдешь время. У тебя так хорошо получается по телевизору, а уж на пластинку записаться тебе раз плюнуть.
 – Не знаю, – пробормотала Шарлин.
 – Ну послушай, – уговаривал Сай, и в голосе его появилось рычание. – Тебе нужно лишь подъехать на студию и попробовать. Если тебе не понравится, как это звучит, мы поставим на всем крест.
 – Я не думаю, что…
 Сай пошарил у себя на столе и пробормотал:
 – Черт возьми, где мой ингалятор!
 Он кашлянул, задохнулся, и, наконец, нашел.
 – Мистер Ортис, что с вами? Я не хотела вас расстраивать, мистер Ортис. Если вы действительно думаете, что надо попробовать, я попробую. Просто я так устаю все время…
 Сай сделал глубокий вдох из своего ингалятора и сказал с облегчением:
 – Отлично, Шарлин. Ты будешь благодарить меня всю дорогу до банка.
 – До банка? Нет, мистер Ортис, я сейчас не могу. Только после пяти.
 Сай рассмеялся.
 – Не беспокойся об этом. Увидимся на днях, Шарлин.
 Сай повесил трубку, откинулся в своем кожаном кресле и закинул ноги на письменный стол. Семьдесят косых лежали теперь у него в кармане. Madre de Dios, [6] если приступ его астмы так благотворно влияет в разговорах с клиентами, следует воспользоваться этим приемом с Майклом Маклейном – в случае, если не удастся уговорить Рикки Данна заплатить ему повышенный гонорар.

 12

 Джан сдержала свое слово. Целый час они вместе готовили текст, и теперь Шарлин читала его гораздо увереннее.
 – Это и впрямь помогает, – сказала она восторженно. – Я так тебе благодарна, Джан!
 Они сидели у Джан. Та отметила еще одну общую у них особенность: как и Джан, Шарлин не любила спрашивать о личной жизни человека, с которым общалась. Она встала, потянулась и встряхнула головой. Затем подошла к камину.
 – Помнишь, ты говорила мне, что нужно быть осмотрительной?
 – Помню. И?..
 – Так вот, мне кажется, я не была осмотрительной. Джан улыбнулась.
 – Если бы ты ограбила магазин или переспала с женатым мужчиной, я думаю, твое лицо не появилось бы на обложках «Инкваерера» или «Информера».
 Шарлин сняла со шкафа пепельницу и покрутила ее в руках.
 – Майкл Маклейн женатый мужчина или нет? – спросила она. Имя Майкла заставило Джан вздрогнуть. Откуда Шарлин знает о ее отношениях с Майклом? Неужели в газетах появились фотографии их свидания? В животе у Джан все сжалось. Неужели он разболтал по всей округе? А вдруг он разболтал и о ее шрамах?
 Джан, испуганная и растерянная, посмотрела на Шарлин и увидала, как та раскрыла в изумлении свой чудесный ротик.
 – Он что, и с тобой спал? – спросила Шарлин. – Ой, прости! – тотчас добавила она и вся залилась краской. – Я не должна была так спрашивать. Просто я удивилась.
 Джан не могла в это поверить.
 – Ты спала с Майклом Маклейном? – спросила она. Шарлин кивнула. Джан больше не могла оставаться вежливой.
 – Когда это было?
 – Не так давно. Он позвонил и назначил мне свидание. Мы ужинали в девять часов вечера. Собственно говоря, мы ничего не ели, только пили кофе. Он был так хорош, так хорош! Я бы не отдалась ему, но он был так мил, любезен и так страстно желал меня. Он по-настоящему выслушал меня и дал несколько хороших советов.
 Джан подумала, что это очень похоже на Майкла. В животе у нее все переворачивалось.
 – И вы стали встречаться?
 – Нет. Это было только один раз. А потом… – Шарлин замешкалась и глубоко вздохнула. – Мы ездили с ним в каньон, пили шампанское, а потом, как говорится, на следующее утро он даже не позвонил!
 Джан заколебалась. Он встречался с Шарлин до того, как взял ее, Джан, на вечеринку к Эйприл? «Что ж, – подумала она со злобой, – он и не говорил ей, что был до нее девственником. Или что он встречается только с ней, исключительно с Джан. Ну что ж, он переспал с Шарлин. И что с того?»
 – Он подарил мне вот это, – застенчиво произнесла Шарлин и вытянула из-под воротника свитера ожерелье, точь-в-точь такое же, какое Майкл подарил Джан. Тотчас Шарлин стала раскаиваться: – Это очень нехорошо, то, что случилось. Это очень плохо.
 Она путанно рассказала все подробности.
 Джан не могла поверить! Неужели это был тот самый Майкл, который не обращал внимания на ее несовершенство? Неужели это он подпоил Шарлин и против ее воли соблазнил ее? Внутри у Джан все переворачивалось.
 – Шарлин, да ведь это же изнасилование!
 – Что?
 – Изнасилование, Шарлин. Он силой взял тебя, когда ты этого вовсе не хотела.
 Джан передернула плечами. Трудно поверить, что этот нежный, любящий Майкл мог совершить подобное. Но Джан знала и другое: Шарлин не способна была солгать.
 Шарлин нервно вздрогнула.
 – Он дал мне то, чего не давал мне Дин. Он дал мне почувствовать себя маленькой. – Шарлин посмотрела на Джан. – Хотя я могла бы догадаться, что не очень-то ему понравилась. – Она умолкла и вытерла глаза. – А ты нравишься ему, да? И он тебе, да?
 – Скажем так: нравился, – вздохнула Джан. – Шарлин, я тоже не нравлюсь ему. Но он меня не насиловал. В том, что произошло, нет никакой твоей вины.
 «О, как я могла быть такой дурой! – подумала Джан. – Как я могла поверить этому старому окороку? Он никогда ни словом не обмолвился о Шарлин. Но неужели он со всеми повторяет одно и то же? Приглашение, ожерелье… А ты еще думала, что он необыкновенный!»
 Она взглянула на Шарлин. И это дитя он соблазнил! Бедняжка. Джан рассказала Шарлин всю правду. Кроме одного – что она все еще была увлечена Майклом. Но ведь это не будет продолжаться вечно.
 – Я спала с ним, – призналась Джан. – Но не скажу, что очень много раз.
 – Тебе нравилось это? – спросила Шарлин, немного поразмыслив.
 Джан несколько смутилась от этого заданного напрямик вопроса.
 – Ну… – Она не знала, как сказать. – Мне нравилась сама идея. Мне нравилось то, что знаменитый Майкл Маклейн выделывает со мной все это, но когда я закрывала глаза, не скажу, что это было большое наслаждение. У меня всегда оставалось такое чувство, будто все это – очередная постановка. А может, даже не постановка, а только репетиция, которую прогоняют в сотый раз.
 – А, понимаю, что ты имеешь в виду. Как будто каждый не тот, кто он есть на самом деле.
 – Точно. Как будто это был не он, а его образ из кино. Я не чувствовала его.
 – Да, да. Как этот рождественский пожар по телевизору – горит, полыхает, а ты не чувствуешь жара.
 Джан рассмеялась:
 – Точно.
 – Я не хотела этого и не очень хорошо помню, как все произошло. Но он нравился мне, – сказала Шарлин. – Но потом он не позвонил. – Шарлин запнулась, вспомнив про Бойда и тот страшный вечер, но тотчас прогнала эти мысли от себя. – Но ему, должно быть, нравилась ты.
 Джан вновь рассмеялась:
 – Нет, не думаю.
 «Господи Иисусе, – подумала она, – в тридцать семь лет все еще не образумиться. Хоть когда-нибудь я научусь чему-нибудь? Через сколько дней Майкл бросил бы меня? Во всяком случае, не так скоро, как я его теперь брошу. Все кончено!» Она повернулась к Шарлин:
 – Но я не знала, что он тебе нравится. Я никогда не стала бы в таком случае с ним встречаться. Мне не хотелось бы причинить тебе огорчение. Я никогда так не поступаю с подругами. Со мной так поступали, и я знаю, как это больно.
 – О, Джан! Какая женщина могла отбить у тебя мужчину? Ты такая красивая, талантливая, милая.
 – У меня была одна ужасная пора в жизни, когда я была гадким утенком, – сказала Джан, грустно улыбаясь.
 – Понятно, – кивнула Шарлин. – Конечно, ты такая красивая, что у тебя должна была быть пора гадкого утенка. А была ли у тебя пора глупого счастья?
 – Нет, – рассмеялась Джан, – эта пора у меня сейчас.
 – Джан, я знаю, это вовсе не мое дело, но я должна сказать тебе, что Майкл Маклейн вчера звонил Лайле.
 – Лайле?
 – Помнишь, она сказала Марти, что у нее назначена встреча? Я думаю, что это с ним.
 – Почему ты так решила? – взволнованно спросила Джан. Руки у нее похолодели и увлажнились. Шарлин сказала, что до нее дошел слух. Джан не знала, что и подумать. Что за игру затеял Майкл? О, как слепа она была все эти дни!
 – Кажется, я снова сказала не то, что надо, – пролепетала Шарлин.
 – Кстати, а как твои отношения с Дином? – спросила Джан.
 – Он ни о чем не знает, – покачала головой Шарлин. – Но я чувствую себя такой мерзавкой. Может быть, я расскажу ему. Ох, я даже не знаю, как быть. Дин еще тупее, чем я. Но он такой добрый, ты знаешь, о чем я говорю. Он никогда даже не помышляет о чем-нибудь плохом. Он добрый… как собака. Понимаешь, о чем я говорю? Джан кивнула.
 – Я боюсь признаться ему, но не могу лгать.
 – Хочешь совета?
 – Конечно хочу.
 – Не признавайся, но и не зацикливайся на этом, Шарлин. В этом не было твоей вины. Как бы там ни было, с нами случилось что-то фатальное и значительное. Это как в сказке про Золушку. Однажды сердце начинает биться в груди, а на следующий день мы уже принцессы. И никогда не угадаешь, кто принц, а кто лягушка. – Джан подумала о Майкле: «Вот уж кто действительно лягушка!» – Каждому есть что привести в порядок. Мы обе немножко свихнулись. Простим друг другу и поклянемся, что это больше не повторится.
 Они пожали друг другу руки.
 – Клянемся? – спросила Шарлин, пожимая руку Джан. Джан кивнула.
 – У меня к тебе еще одно дело, – сказала Шарлин. – Ты знаешь, Сай Ортис хочет, чтобы я записала пластинку.
 – А я не знала, что ты поешь.
 – А я и не пою. Но он говорит, что на этом можно заработать кучу денег. И он просит меня. Как думаешь, получится?
 – Не знаю, Шарлин. Если ты этого хочешь, то может и получиться. Сай Ортис не очень-то хочет, чтобы я снималась у Эйприл Айронс, тем не менее завтра я прохожу пробы.
 – Поздравляю! Волнуешься?
 – Немножко. Точнее, очень волнуюсь.
 – Можно я еще кое о чем тебя спрошу? Джан кивнула.
 – Ты правда никогда не причинишь огорчений тому, с кем дружишь? – Шарлин скромно потупилась. – Вернее, я хочу спросить, ты имела в виду, что считаешь меня своей подругой?
 – Именно это я и имела в виду, – ответила Джан, изображая маленькую девочку.
 Шарлин рассмеялась.
 – Эй, нам уже пора! – спохватилась она, хватая свою сумочку. – Мне нужно ехать на студию звукозаписи.
 Джан прошла вместе с ней к машинам. Они обнялись и расселись по своим автомобилям. Но тут Джан кое-что вспомнила:
 – А как Майкл узнал твой номер? – спросила она.
 – Мистер Ортис дал ему.
 Джан окаменела. Ведь именно Ортис устроил первую ее встречу с Майклом.
 Шарлин и Дин подъехали к зданию, где находилась студия звукозаписи. Прежде, чем «лимузин» окончательно затормозил, к нему подскочила молоденькая женщина и открыла дверцу:
 – Мисс Смит, я так рада, что вы наконец-то приехали! – Она протянула руку. – Это такая честь!
 На ней была хлопчатая юбка, мексиканская блуза и сандалии, которые, как подумала Шарлин, делали ее похожей на бедную мексиканку, если бы только она не была блондинкой и не носила всяких бриллиантов как минимум на десять тысяч долларов.
 – Меня зовут Сандра, – сказала девушка. – Я буду вашим персональным секретарем, покуда вы будете работать здесь, на студии. Так что, если вам что-нибудь понадобится, сразу говорите мне.
 Сай Ортис вышел из подъехавшего черного «лимузина» и подошел к ним. Он приобнял Сандру, взял Шарлин под руку и направился К входной двери. Дин шел впереди них, и когда он поднимался по ступеням, обтягивающие джинсы напрягались на его круглых ягодицах, а серебряные подковки на ботинках издавали цокающий звук.
 Ковбойская шляпа, которую Сай Ортис дал сегодня утром Шарлин, отбрасывала тень ей на глаза, и девушке было очень неудобно, но мистер Ортис настаивал, чтобы Шарлин носила ее.
 Шарлин чувствовала себя удобно в потертых джинсах и в неглаженной мужской рубашке белого цвета, с поясом под самую грудь. Но эта ковбойская шляпа доставляла ей ужасное неудобство, и вот, вспомнив все, что ей говорила Джан, она сняла ее и понесла на шнурке. Ноги в новых ботинках чувствовали себя так же стесненно, как ондатра в заячьей норе, но девушка старалась не выказывать свое недовольство. Наряд был придуман Саем Ортисом. «Все эти люди привыкли работать со знаменитостями. Хол Кинг лично выпускал альбомы Крайстал Гейл, Роя Акаффа и все альбомы «Нью Озарк Бойз». Пусть он видит в тебе жительницу Техаса. Так будет лучше для записи пластинки». Шарлин и сама знала, что больше всего ей подходит образ жительницы Техаса. Хотя она знать не знала, как пахнет моча скота после того, как он наестся кактусов, Шарлин согласилась выдавать себя за истинную техаску. Она мило улыбнулась Сандре и последовала за мистером Ортисом.
 Шарлин несколько смущало присутствие Дина, но не могла же она вечно держать его дома. Может, девушка была и не права, но брат всегда бывал, как выражалась Джан, осмотрительным.
 Они подошли к стеклянной двери.
 Коротконогий, бочкообразный человек вышел им навстречу и заговорил, растягивая слова:
 – Вот она, обворожительная молодая леди. Я мечтал о встрече с вами с той самой минуты, как впервые увидел вас по телевизору. Меня зовут Хол Кинг.
 Он протянул свою короткую лапу, которую Шарлин пожала и тотчас отпустила.
 – Есть тут где немного освежиться? – спросил Сай Ортис. – Мы довольно долго ехали.
 Хол отпрыгнул и распахнул двери:
 – Ну как же, конечно! О чем же я думаю-то! – Он обернулся к Сандре. – Сандра, проводите мисс Смит и позаботьтесь, чтобы ей предоставили все, чего она пожелает. – Потом он повернулся к стоящему поблизости молодому человеку: – Кертис, почему бы вам не показать нашу студию Дину? Ведь здесь будет записываться мисс Смит. Непременно покажите ему всю электронику.
 Можно подумать, что Дин знал разницу между микрофоном и усилителем! Сама Шарлин ни в чем таком не разбиралась. Она нервно посмотрела, как Дин отправился осматривать студию. Затем она и мистер Ортис последовали за Холом Кингом по коридорам учреждения, где всюду в открытых дверях высовывались лица секретарш, жаждущих взглянуть на Шарлин. Наконец они подошли к массивной металлической двери, на которой висела табличка: «Студия записи. Если горит красная лампочка, не входить». Хол толкнул ее и жестом пригласил их войти. Затем он распахнул еще одну дверь, справа, и, войдя туда, Шарлин очутилась в жилой комнате. Единственным указанием на то, что это студия записи, были четыре громкоговорителя, равномерно расположенные в комнате на уровне потолка.
 – Надеюсь, вам понравится, мисс Смит, – доверительно прошептала Сандра.
 – Да, здесь очень уютно, – согласилась Шарлин и повернулась к мистеру Ортису. – Мне бы хотелось несколько минут передохнуть и выпить кока-колы, если можно, мистер Кинг.
 – Не только можно, но и нужно. Но я бы очень попросил вас называть меня просто Хол. Меня все так называют. – Он повернул дверную ручку и сказал через плечо: – Как только все будет готово, позвоните мне. Отдыхайте, мисс Смит. Сандра, проследите, чтобы мисс Смит получила все, что захочет.
 – Хол, – остановила его Шарлин, – а вы называйте меня просто Шарлин, хорошо? И, пожалуйста, скажите Дину, чтобы он пришел сюда, как только закончит осматривать студию.
 Когда она и мистер Ортис остались вдвоем, Шарлин села и стянула с ног ковбойские ботинки.
 – Клянусь, моим ногам ничего не доставляло больших страданий с тех пор, как я, бывало, возвращалась домой из школы босиком по дороге, засыпанной щебенкой. Пожалуйста, не принуждайте меня надевать их, я все равно не сделаю этого.
 Шарлин молча помассировала ступни. И зачем она только согласилась? Хотя она и брала уроки пения, Шарлин прекрасно знала, что петь не умеет. Не было песни, которую бы она могла спеть без фальши.
 – А знаете что? Я ведь не смогу. Я не умею петь. – Шарлин откинулась на спинку дивана, закинув ноги на подлокотник и вытянув их так, чтобы обдувал сквозняк. Она засмеялась и похлопала себя по бедру. – Когда парни в старших классах услышали, что я хочу записать пластинку в стиле кантри и вестерн, они померли со смеху. Я пробовала себя в клубе пения, но меня выставили с позором. Я никогда не умела петь.
 – Все, что от вас требуется, Шарлин, это просто повторить то, что вы делали в постановке несколько недель назад. Вспомните ту сцену, которую придумал для вас Марти. Вы чинили сломавшийся мотоцикл, и он решил, что хорошо бы вам при этом что-нибудь напевать себе под нос. Вспомнили?
 – Конечно, помню, но я ведь вовсе и не пела, а так только – немного подражала Пэтси Клайн.
 – Это кажется только тебе, моя девочка, но в тот день публика чуть с ума не сошла, когда услышала твой голосок. Я тогда же решил, что нужно записать пластинку.
 Шарлин посмотрела на него с сомнением. Никто ни слова не сказал ей о том, как она пела в тот день. Не лукавил ли мистер Ортис?
 – Записать, как я кому-то подражаю? Не знаю, хорошо ли зарабатывать деньги подражанием кому-то.
 – Давайте не будет об этом спорить, хорошо, Шарлин? Вы сказали, что просто пели, подражая Пэтси, именно это от вас и требуется. Поверьте мне, Шарлин. У вас отличный собственный голос. Дождитесь, когда можно будет прослушать сегодняшнюю запись, и вы убедитесь, что я прав.
 Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Дин, возбужденный, как мальчик на большой ярмарке.
 – Шарлин, клянусь, у них тут столько всякой всячины! Бьюсь об заклад, в Нэшвилле нет ничего подобного. Кертис показал мне все имеющиеся у них цветные телевизоры. На них можно записаться и тут же увидеть свое изображение и услышать свой голос.
 Сай посмотрел на Дина и спросил:
 – Дин, может Шарлин здесь спеть?
 – Спеть? Я думаю, да. Иногда она поет что-нибудь из Лоретты Лин, или Крайстал Гейл, или Пэтси Клайн.
 – Вот видите, Шарлин, даже Дин считает, что вы можете спеть.
 – Да, но у нее обычно не очень хорошо получается, – сказал Дин.
 – Вот видите, даже Дин считает, что я плохо пою. Разве это не доказывает, что я права?
 – Это доказывает только то, что у вас есть возможность еще одним путем заработать деньги, Шарлин, – ответил Сай. – А разве вы станете отрицать, что хотите заработать?
 – Ладно. О'кей, я готова, – сказала девушка и стала поправлять прическу.
 Когда вечером они с Дином вернулись домой, Шарлин была по-настоящему измотана. Целый день она старалась спеть несколько мелодий и видела, как ужасно у нее это выходит. Ей настолько было неловко и стыдно, что не осталось никакого желания еще раз ехать на студию.
 И вот, когда она собиралась плюхнуться в постель, зазвонил телефон. Шарлин зарычала. Ей не хотелось ни с кем разговаривать, даже с Джан. Девушка буквально валилась с ног.
 – Шарлин, ты подойдешь? Или мне пойти и спустить всех собак? – спросил Дин.
 – Неплохо бы. Но боюсь, это не пустяшный звонок. – Шарлин сняла трубку: – Алло?
 – Привет, молодая леди. Как ты там, моя девочка?
 – Доуб? – с удивлением воскликнула Шарлин.
 – Он самый, милая леди. Доуб Самуэлс, живой и здоровый. Как вы там с Дином? – Голос Доуба звучал приветливо и дружески.
 – Доуб! Доуб, не могу поверить! – Шарлин от радости забыла про усталость. – Где ты? Как ты сумел нас найти? С тех пор, как я сообщала тебе последний адрес, мы уже переехали. Этот номер телефона еще нигде не значится.
 – Давно пора бы усвоить, милая леди, что у меня есть свои способы.
 – Ты можешь приехать?
 Доуб с теплом в голосе рассмеялся:
 – Только не сейчас. Я в Орегоне.
 – Что ты там делаешь? – спросила Шарлин, испытывая страстное желание, чтобы он был в Лос-Анджелесе. Господи, как приятно было слышать его голос!
 – Я тут вкалываю, моя сладенькая, и никуда не могу отлучиться. Но, Шарлин, мне нужно попросить тебя об одном одолжении.
 Шарлин замешкалась. Как только он сказал это, все добрые чувства отхлынули. Следовало этого ожидать. Так все стало с тех пор, как она начала сниматься на телевидении. Все захотели, чтобы Шарлин оказала им какую-нибудь услугу. И лишь немногие заботились о том, чтобы быть полезными ей. От разочарования девушка пожала плечами. Ну что ж, если она и могла кому-либо оказать услугу, так это Доубу Самуэлсу. Она будет лишь счастлива оказать услугу Доубу. Но не успела Шарлин это промолвить, как Доуб опередил ее:
 – Но если ты очень загружена, то ни в коем случае, милая, не думай, что старина Доуб станет надоедать тебе.
 – О нет, Доуб, ты не можешь мне надоедать. Я буду счастлива помочь тебе всем, чем могу.
 Ах ты, моя девочка! – сказал Доуб теплым голосом. – Тогда вот о чем я хотел бы тебя попросить. Через три недели в пригороде Лос-Анджелеса, в Федеральном доме, состоится аукцион Управления таможни Соединенных Штатов. Мне нужно, чтобы ты отправилась туда и оставила от меня заявку кое на что. Мне нужна заявка на… Запиши, пожалуйста. Заявка на номер 604. Можешь это сделать, Шарлин? Это начнется в девять часов утра и придется немного подождать, покуда дойдет очередь до номера 604, но для меня это очень важно. Само собой, я оплачу все твои расходы, тебе нужно будет поставить пятьдесят долларов, но больше семидесяти пяти не ставь.
 Шарлин деловито записала все на листке бумаги. Зачем это Доубу? Какая-нибудь бредовая идея?
 – Секундочку, Доуб. А что это такое? Надеюсь, не наркотики?
 – Нет, Шарлин, это на все сто процентов законная вещь. У меня кое-какие дела с федеральным правительством, и я вовсе не собираюсь якшаться с какими-нибудь бандюгами в очках с зеркальными стеклами.
 – Ясно. Значит, через три недели? Я отправлюсь туда на аукцион и сделаю заявку. Что дальше?
 Доуб объяснил ей все подробности купли-продажи на аукционе Управления таможни США. Затем он назвал ей номер телефона, по которому позвонить, когда дело будет сделано.
 – Все поняла, детка?
 – Конечно, Доуб. Можешь рассчитывать на меня. – Она вздохнула. – Так мы увидимся когда-нибудь?
 – Я приеду через месячишко, Шарлин. И мы закатимся куда-нибудь втроем – ты, я и Дин. И ты как следует расскажешь, что это такое – быть богатой голливудской звездой.
 – Ах, Доуб, – сказала Шарлин с грустью, – это вовсе не так хорошо, как кажется. Серьезно, я чувствую себя такой замотанной. К собственному ужасу она вдруг расплакалась.
 – Ну, ну, ну. Ах ты бедняжка! Я говорил тебе, Шарлин. Не так-то просто быть красивой женщиной, в особенности красивой и богатой. Но, миленькая, прибереги свои слезки. Доуб приедет через месячишко и позаботится о вас обоих.
 – Доуб, я так скучаю по тебе, – прошептала Шарлин и осталась неуверенной, услышал ли он эти слова, прежде чем повесил трубку.

 13

 Сжальтесь над бедной писательницей expose. [7] Я имею в виду – надо мной, Лаурой Ричи. Ведь мой успех зависит только от скандальности книги. А в жизни так мало происходит скандального. Ну, может быть, не вполне так: происходит множество скандалов умеренного веса, умеренного шума, среднего класса скандалов, но их мало для того, чтобы сделать бестселлер. И мы предоставлены во власть скандалов-легенд или легенд о скандалах. Между мной и Китти Литтер (о, читатель, ты знаешь, о ком я) был поделен этот участок, который мы и возделали. После ее книг об «Ол Блю Айз» и Нэнси, и этой бедной ненормальной английской семье, и моих книг о Кристине Онассис и Шер, не так уж много осталось такого, чтобы вытягивало на их уровень. И как мне пришлось искать повсюду хороший сюжет!
 Потому что давайте признаем: на людях все хотят выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Содомия или воровство едва ли заинтересуют читателя просто так, если не будет чего-то особо извращенного или каких-то особых размеров воровства. Но и в этом случае скандал быстро утихает, если он не связан с какой-нибудь знаменитостью. Если какой-нибудь парень одевается в женские наряды и внешне полностью преображается в женщину, это всего лишь грязная и щепетильная историйка, если только парень не рядится в какие-нибудь сверхзнаменитые подштаники. Но даже и в таком случае это уже мало кого по-настоящему шокирует. Возьмите хотя бы бедняжечку Мадонну. Ей приходится фотографироваться, совершая половой акт с собакой, чтобы только не утратить интереса к себе со стороны публики.
 Мой издатель давил на меня. Я выбирала между Вуди Миа и Майклом Маклейном, о ком написать, но испугалась писать скандальную вещь о Вуди, ведь он – нью-йоркский еврей. А о Майкле открыто судили и рядили со времен всемирного потопа. К тому же, такие книги обычно покупают женщины, а они любят сплетни, в которых замешаны женщины. Моя секретарша все время подначивала меня к написанию тройной биографии девиц из «Троих на дороге». Но я чувствовала, что несмотря на огромную волну популярности, которой они добились, в их истории не было материала больше, чем на дешевую книжонку в бумажной обложке. А я ведь пишу только солидные книги в твердом переплете.
 Если б я только знала…
 После того, как Джан услышала откровения Шарлин относительно Майкла, она много думала о тех болезненных чувствах, которые вызвал в ней этот разговор, и все пыталась вообразить себе слова, которые она ему скажет. В лучшем случае Майкл был, по выражению Джан, «сексоголиком», не чувствовавшим никаких рамок и потому изолгавшимся. В худшем случае… Лучше уж было не думать, что в худшем случае. Джан прокручивала в голове слова, которые она скажет, когда он позвонит. Придумывала оскорбления, которые она нанесет ему, и обвинительные фразы, которые она выпалит. Но всякий раз Джан вспоминала, как Майкл был добр по отношению к ней. К тому же он слишком много знал о ней. И Джан понимала, что приобрести в его лице врага небезопасно.
 «Стоит ли ссориться с ним?» – спрашивала она себя и не могла найти ответа на этот вопрос. Майкл Маклейн так и не позвонил.
 Только спустя неделю Джан осознала, что Майкл Маклейн бросил ее. Ей это напомнило один старый каламбур: «Ты не можешь бросить меня – ведь это я тебя бросаю!» Но даже если Джан сама не могла позвонить ему, она понимала, что все же должна чем-то напомнить ему о себе. Однажды в полдень, проезжая по Уилширскому бульвару, Джан очутилась рядом с Ранчо Ла Бреа и вырулила на обочину дороги. В непосредственной близости от Голливуда располагались Ла Бреа Тар Питс – соляные шахты, заполненные доисторическим илом. Они тянулись вдоль телевизионных и киностудий, деловых зданий и Лос-Анджелесского музея искусств. Джан выбралась из «миаты» и подошла к изгороди, окружавшей эти канавы. Отличное место для упокоения Майклова подарка, – решила она и вытащила из кармана бриллиантовое ожерелье на тоненькой золотой цепочке. Это было единственное ювелирное изделие, которое когда-либо ей дарили мужчины. Джан покачала головой, подумав о том, как потратился Майкл.
 Но несмотря на эту забавную мысль, ей было не до шуток. Не то чтобы Джан любила Майкла или они были друг к другу привязаны. Просто он ей нравился, и она надеялась, что тоже нравится ему, что он ее понимает. Что ж, Джан ошиблась. Ожерелье было ей ненавистно, и она изо всех сил швырнула его в канаву. Бриллиант на секунду блеснул, отражая солнце, и шмякнулся в липкое месиво. «Пусть теперь археологи найдут его там и пристроят куда-нибудь», – подумала Джан и направилась обратно к машине. Затем она поехала домой готовиться к следующим съемкам.
 Если бы только Джан подумала, что телевидение готовит ее к большому кино, что маленький экран – ступенька к большому, она тотчас бы поняла, что заблуждается. Все, начиная с грима, было другим. Гример Билл Уогл, казалось, нарисовал совсем новое лицо поверх ее собственного. И потребовался целый час, чтобы подобрать нужное освещение. Джан нервно теребила несколько листочков с текстом, которые ей дали. Это была сцена ссоры между ней и исполнителем главной мужской роли.
 Ее провели в комнату для пробных съемок, и Джан удивилась – нет, была шокирована, – увидев, что там нет ничего, кроме полностью застеленной кровати, освещенной юпитером. Она осмотрелась, ища взглядом Сэма, и нервно прокашлялась. Ей что, следовало исполнять эту сцену в кровати? Затем краем глаза Джан увидела его. Как всегда одетый в черное, Сэм перешагивал через циклораму, направляясь к ней. Он встряхнул головой, перебрасывая через плечо связанные в хвостик волосы. Это движение было для него обычным.
 – Джан! – позвал он, казалось бы, приветливым голосом. Джан чувствовала что угодно, только не… Сэм подошел.
 Она чувствовала его приближение так, будто огромная стена энергии надвигалась на нее. И задрожала.
 – Что такое? – спросила Джан, пытаясь говорить спокойно. Сэм улыбнулся:
 – Джан, ты не возражаешь, если я выдерну из-под тебя коврик? У тебя есть полное право отказаться. Но я очень недоволен сценарием, который тебе послал. По крайней мере, не совсем доволен. Мне кажется, вместо того чтобы загромождать тебя этим, нам лучше было бы найти что-нибудь, что не будет сбивать меня с толку. С чем я привык иметь дело. – Он протянул ей сценарий.
 Джан взглянула на обложку: «Джек, Джилл и компромисс». Несмотря на невыносимый свет, Джан на миг показалось, что она ослепла.
 – Я не готова, – сказала она и почувствовала, что это станет одной из тайн девяностых годов.
 – Знаю.
 Джан быстро обдумала все «за» и «против». Она могла бы и отказаться, но тогда Сэм заподозрил бы, что она испугалась критики. Ему следовало бы предложить это попозже или вообще не предлагать. Если бы Джан сказала «да», она, конечно же, знала бы этот материал лучше, чем кто-либо другой. Она, возможно, затмила бы его. Но разве Сэм не знал ее, не знал, что она не сможет стоять перед ним и чувствовать, как надрывается ее сердце? Разве сможет она сыграть роль, которую потеряла навсегда?
 – Дайте мне одну минуту, – попросила она.
 – Конечно, – согласился Сэм и проводил ее к стоящему в углу креслу. – Располагай любым временем. Я отметил там монолог, который хочу, чтобы ты читала для пробы.
 Джан подождала, когда он отойдет и займется с операторами. Но она уже все знала. Конечно. Это был монолог «Меня никто никогда не любил». Она твердила его каждый вечер и дважды в неделю по средам и воскресеньям, все четыреста двадцать шесть представлений. Тогда Мери Джейн полагала, что ее любят. Она думала, что в конце концов Сэм ее любит. Ей пришлось потратить много сил, чтобы пережить это, как подстреленной птице. Но что ей делать теперь? Джан открыла сценарий и почувствовала, как капля пота стекла у нее по затылку за шиворот и потекла по шее. Ладони стали мокрыми; грим, сделанный Биллом, вот-вот потек бы по лицу, но что она могла с этим поделать? Как ей было справиться?
 Ее глаза пробежали по сценарию и вдруг пришло воодушевление. Не патетическое. Злое. Не печальное и не щемящее, потому что она никогда не была любима. Джан оценила текст. Сойдет. Получится. Она быстро пробежала его, и в ее голове все встало на свои места. Джан подошла к Сэму.
 – Я согласна, – сказала она.
 Джан вырулила на свободную полосу и глубоко, шумно вздохнула. «У меня получилось! – подумала она. – Я прошла мою первую пробу и потрясла его».
 Конечно, Джан не могла быть полностью уверенной. Но она произнесла его монолог – ее монолог – и дала ему новую жизнь. Вместо патетического вопля «Меня никто никогда не любил», она выдала приступ благородного гнева. Джан наполнила его страстным порывом ярости, направленной против утраты и несправедливости. И когда она прокричала последние слова, в них были целые потоки гнева.
 И все ей аплодировали. Джан достаточно знала мир кино, знала, как редко случается такое, и если она вообще хоть немного знала Сэма, то понимала, когда он заинтересован в работе с кем-либо. И Сэм определенно был заинтересован в работе с ней.
 Джан захотелось не ехать в машине, а идти пешком. Впереди предстояло томительное ожидание нового вызова. В прежние времена она накупила бы какой-нибудь хорошей еды или, еще лучше, какой-нибудь предосудительный торт и мороженого «Бен и Джерри». Сейчас Джан не могла себе позволить даже лишней унции. «Что ж, если совсем будет невмоготу, можно просто пойти по магазинам», – подумала она и зарычала на себя, увидев в зеркальце, какое у нее глупое выражение лица.
 Она потом получит свое вознаграждение. Джан въехала на подземную стоянку, расположенную в огромном торговом центре в западной части Сенчери Сити. Поднимаясь вверх по эскалатору на главный этаж, она вдруг услышала, как перешептываются люди, и увидела направленные на нее со всех сторон взгляды. «О черт! – подумала Джан. – Угораздило меня забыть солнечные очки!» Оставалось только смотреть себе под ноги. Но едва она подошла к одной из витрин, как к ней подскочили девочка лет тринадцати и ее мамаша:
 – Вы – Джан Мур? Можно у вас попросить автограф? – спросила девочка. Она тотчас протянула блокнот и авторучку, и Джан стала быстро подписывать, краем глаза высматривая, как бы поскорее улизнуть отсюда. Но едва она собралась направиться к выходу, как к ней подскочила другая женщина:
 – И мне тоже, мисс Мур!
 Один миг – и подпись сделана, но уже в следующий момент Джан оказалась в окружении целой толпы. И эта толпа стала расти.
 – Теперь мне, – пищал кто-то, а две женщины заспорили:
 – Джан Мур! – утверждала одна.
 – Кара! – верещала другая.
 Толпа быстро росла. Джан стало тесно. Нигде не было свободного места. Кто-то по-настоящему заверещал.
 Паника охватила Джан, и она еле-еле справилась с собой. Взглянув поверх голов толпы, Джан увидела, как на помощь ей направляется одетый в черное охранник, и стала продираться сквозь толпу. Она чувствовала на своей спине локти, и со всех сторон ее сдавливали тела. Кто-то схватил ее за волосы. Крики становились все громче, все чаще и чаще выкрикивалось ее имя. Джан почувствовала себя утопающей.
 – Сюда, мисс Мур, – позвал охранник.
 Он тянул в ее сторону руку. Джан дотянулась до его руки, и он выудил ее из густой толпы, сквозь лес рук, протягивающих блокноты и авторучки.
 – Мисс Мур, умоляю, для моей крошки, – упрашивала какая-то женщина.
 Джан торопливо схватила блокнот, поставила автограф и, не глядя, вернула женщине. Чья-то чужая рука ухватила блокнот и женщина завизжала:
 – Это мне! Верните!
 Джан посмотрела в сторону и увидела, как две женщины борются, и впервые ей сделалось страшно за собственную безопасность.
 – Дайте мне автограф, мисс Мур. Вы дали этой суке, а мне?! – кричала на нее какая-то женщина, в то время как охранник открыл дверь, чтобы защитить Джан ею от толпы.
 – На сегодня хватит автографов! – закричал он.
 – Что, Джан, хватит с нас? – рявкнула жирная, лет сорока тетка. Джан старалась не смотреть на толпу. – Сука ты! Насрать нам на тебя, тварь!
 От этой последней, брошенной в нее фразы, Джан чуть не примерзла к полу, но охранник подтолкнул ее к двери и загородил от толпы. Закрыв дверь на крючок, он проводил Джан к черному ходу. У Джан кружилась голова, она почти падала в обморок. Охранник по переносной рации вызывал полицию, а в это время толпа приникла к стеклу, словно стая аквариумных акул в голодном безумии.
 Джан присела на простенький диванчик. Ей не нужно было смотреть на себя в зеркало, она и так знала, что бледна.
 – Выпейте вот это, – сказала женщина в униформе, протягивая ей стакан воды.
 Джан взяла стакан и стала пить. Ей стало получше.
 – Что случилось? – спросила она.
 – Что случилось? – повторил охранник. – Вы случились, вот что случилось.
 – Я… Я не знала… Я имею в виду, я никогда не сталкивалась с подобным раньше.
 Появились двое полицейских. Один из них сказал:
 – Пойдемте, мисс Мур. Мы вытащим вас через окно подсобки и отведем к вашей машине. Затем мы будем сопровождать вас до самого дома, чтобы убедиться, что с вами все в порядке.
 – Спасибо. Даже не знаю, как мне…
 – Не нужно нас благодарить. Просто никогда больше так не делайте. В следующий раз приходите со своими личными охранниками, как это делают все.
 Для Джан оказалось на удивление трудно добиться встречи с Джеральдом Ла Бреком. «Может быть, я слишком привыкла к тому, что все относятся ко мне как к звезде», – мрачно размышляла она, ожидая, когда он придет. И Майкл Маклейн, и кто-кто в офисе у Марти советовали ей встретиться с ним, но несмотря на все ее звонки, понадобилось две недели, чтобы добиться этого домашнего визита. Две недели, во время которых Джан не услышала ни словечка от Сэма Шилдза.
 В половине третьего – ровно в половине третьего, отметила Джан – зазвонил звонок. «Неплохо», – подумала она, открывая дверь. Кинопроба, встреча с Сэмом и этот инцидент в магазине, конечно же, вывели ее из равновесия. Забавно, насколько постоянное окружение людей создавало у нее ощущение одиночества. А тут еще Сэм не звонит. Неужели он не признал ее таланта? Неужели он проигнорировал то, как она сыграла на пробах? Целых две недели ее мучили эти вопросы. Не удивительно, что она отовсюду, откуда только можно, ждала любви. Джан вежливо улыбнулась консультанту по охране.
 Однако Ла Брек совсем не дурен собой. Среднего роста, темный, с аккуратными усиками, выглядящими очень мягкими, да и все остальное у него было очень и очень ничего. Ла Брек внимательно осмотрел ее с ног до головы. У него были странного цвета глаза – настолько светло-серые, что казались почти бесцветными. Он принял ее приглашение присесть, но отказался от выпивки.
 – Прошу прощения за то, что заставил вас ждать, мисс Мур, но мы в последнее время так были загружены.
 – Ничего страшного, – искренне сказала Джан, хотя еще две минуты назад злилась на него за эту задержку. Ла Брек выглядел, как бы это сказать, очень настоящим, реальным. Господи, как давно Джан не общалась с людьми, не связанными с кинопроизводством! Ни разу за последние пять месяцев. Даже ее слуга в доме был в прошлом киноактером, оставшимся без работы.
 – Итак, – сказал Ла Брек, – почему бы вам коротко не обрисовать ситуацию? – В его интонации было так мало вопросительного, что трудно было понять, что это вопрос. Скорее утверждение.
 – Ну что вам сказать, просто мне нужна охрана. Иначе я бы и не стала к вам обращаться. Безопасность здесь, в доме, и где бы я ни была. Я не имею в виду телохранителей или что-нибудь в этом роде. Возможно, я преувеличиваю, но у меня случилось несколько… инцидентов. И еще письма от поклонников. – Джан подразумевала письма от уголовников из тюрьмы, которые больше всего допекали ее. Первое она прочитала с сочувствием и чувством долга перед людьми. Потом другое. Она решила собирать их, пронумеровывая вверху левый угол конверта, где тюрьма ставит вместо марки печать. Некоторые письма были ничего, другие почти непристойными, но хуже всего были пяти-десятистраничные послания, дополненные рисунками или стихами, а то и тем и другим вместе. Многие письма, из тех, что она получала, были грязными, но больше всего ее почему-то пугали письма из тюрем.
 – Они выводят меня из себя. Религиозные психи, озорные тинэйджеры… Ну, вы сами прекрасно себе представляете…
 Но вместо того чтобы улыбнуться ей, Ла Брек лишь подпер рукой щеку и спросил:
 – Вы сохранили их?
 Почему-то Джан сначала подумала, что он спрашивает, сохранила ли она этих людей, в религиозном смысле, как спросила бы Шарлин. Потом, несколько туповато, спросила:
 – Кого, письма? Нет. Они ужасные. Зачем мне сохранять их?
 – Чтобы сохранить себя.
 – Сохранить себя от чего? – спросила она, чувствуя, как вместе с испугом в ней появляется раздражение. Господи! Она ждала встречи с этим парнем и потратила драгоценные полдня, чтобы только разувериться в нем. Теперь он что, собирается запугать ее? Это так он хочет охранять ее? Возбудив в ней параноидальный страх перед голливудской толпой? – Вы считаете, что этим делом может заняться полиция?
 Ла Брек почесал щеку.
 – Боюсь, что нет. Они вмешиваются только тогда, когда что-то случается. До этого дело касается только вас, меня и еще нескольких людей.
 – Но это обычные письма придурков. Вы же понимаете.
 – Как я могу понимать это, если я их не читал? Возможно, что большинство из них обычные придурки. Но среди них могут попадаться и такие, за которыми скрывается какое-нибудь целенаправленное действие. И мы могли бы заложить их в компьютер для сравнения с теми письмами, которые раньше таили в себе опасность. Очень важно сохранять такие письма.
 – Я получаю множество писем от заключенных. Они настораживают меня, – наконец призналась Джан.
 – Ну, эти-то ограждены решеткой. Есть другие, которых следует опасаться. Например, этот случай с Ребеккой Шеффер. Или этот снайперский выстрел – помните Генни Логан? Прямо в доме. И преступление до сих пор не раскрыто. Она не была моей клиенткой. – Ла Брек посмотрел по сторонам. – Не обижайтесь, мисс Мур, но вы слишком безрассудно относитесь к своей безопасности. Кто угодно может прийти к вам. И вы не можете воспрепятствовать им в этом, если не захотите их присутствия. – Он на минуту умолк. – Вы владеете этим жильем?
 – Нет.
 – Это хорошо. Потому что его уже нельзя обезопасить. Тем более здесь, в оживленном месте. Эту часть Голливудских Холмов называют Швейцарскими Альпами. Здесь полно всяких парней. В этом нет ничего страшного, но среди них так много всяких проныр.
 – Что же мне делать?
 – Вы можете переехать.
 – Но я арендовала этот дом!
 Джан с трудом привыкла к этому жилью, только-только начала чувствовать себя тут дома, к тому же она не могла расторгнуть договор на съем.
 – Мисс Мур, мы обсуждаем не что-нибудь, а вопросы жизни и смерти.
 Джан посмотрела на него, ожидая, что он улыбнется своим словам. Но он не улыбался.
 – Вы слышали о Роберте Бардо?
 – Нет.
 – Он подошел к двери Ребекки Шеффер и позвонил. Она жила в таком же доме, как этот. Никогда не встречалась с Бардо. Открыла ему дверь. Дала автограф. Она была такая милая, приятная в обращении. Этого было достаточно. Он снова пришел к ней и убил ее.
 Джан вздрогнула.
 – Я сделаю все, что вы мне скажете.
 – Для начала нам потребуется кое-какая информация.
 – Какая же?
 – Имена друзей, бывших любовников, любых возможных врагов. Профессиональных завистников, бывших и нынешних нанимателей, всякое такое. Адреса всех, с кем вы вступаете во взаимоотношения.
 На миг Джан охватила паника. Ей что, придется открыть все свое прошлое и тем самым отказаться от него? Рассказать о Сэме, о Майкле, о Майкле и Шарлин, о Майкле и Лайле? О, Господи Иисусе, ее жизнь становилась невыносимой от всего этого!
 – Разумеется, – поспешил предупредить он, – все это будет храниться в полной тайне. Моя организация никогда еще не допускала утечки информации о своих клиентах.
 – А сколько все это будет стоить?
 – Боюсь, довольно дорого. Я подсчитаю всю сумму. В нее будут входить частные гонорары и месячная плата фирме. За год это составит примерно пятизначную цифру.
 Джан изумленно посмотрела на него. Пятизначную цифру?! Допустим, пятьдесят тысяч долларов? За такую сумму она могла бы позаботиться о многих пациентах доктора Мура!
 – Вам легче будет принять ее, если вы воспримете эту сумму как необходимую часть деловых расходов, – мягким тоном сказал Ла Брек.
 Мягкость его тона в сочетании с блеском обручального кольца, которым он то и дело потирал себе щеку, вызвали у нее слезы. Потому что ей вдруг захотелось, чтобы он погладил ей щеку своей рукой и сказал, что все будет хорошо. Чтобы он успокоил ее.
 Вечер Джан провела, собирая в сумку различные вещи и обзванивая гостиницы. Она не знала, что делать. В конце концов, она позвонила Май и переночевала у нее.
 Весь следующий день Джан вспоминала вчерашнюю встречу, и разговор с Ла Бреком вертелся у нее в голове, как магнитофонная лента, – какая она беспечная, как ей нужно переехать в другое жилье, сколько будут стоить услуги, как ей нужно следить за своими выходами на люди. Все это так ограничивало ее, так удручало.
 И от всего этого становилось еще более одиноко. Джан краснела всякий раз, когда вспоминала, как ей захотелось, чтобы Ла Брек принялся ее утешать. Будто у нее несколько лет не было мужчин. Как будто она дошла да отчаяния. Он, конечно, ни о чем таком не догадался, даже по выражению ее лица, когда она увидела его обручальное кольцо. Во всяком случае, как ей показалось, не догадался.
 Джан, подойдя к своему письменному столу, думала теперь о том, что здесь она наиболее уязвима для возможны снайперских выстрелов. Тем не менее села за стол, взяла листок именной бумаги – с нынешним адресом, который теперь был бесполезен – и стала писать письмо своему единственному другу во всем мире.
 «Дорогой Брюстер, спасибо вам за фотографию Рауля. Он становится очень хорошим. Я скучаю по нему и по вам».
 Могла она это писать? Не было ли это слишком личное? Джан могла показаться слишком патетичной, и Мур неправильно поймет ее.
 Зазвонил телефон. Джан отложила авторучку и взяла трубку. Она не могла представить, кто мог знать номер ее телефона, кроме Сая и некоторых других типов из киноиндустрии, и кого бы она сейчас хотела слышать. Джан вздохнула.
 – Джан, это Эйприл Айронз. Я не разбудила тебя?
 – Нет. Я сижу тут, гляжу в окно и думаю, до чего же хорошо жить в Калифорнии. Как ты там, Эйприл?
 – Лучше не бывает. Уверена, у тебя поднимется настроение, когда я скажу тебе, зачем звоню. Мы с Сэмом без ума от тебя. Мы уже раз двадцать просмотрели пробу. Мы считаем, что лучше тебя на роль Джудит в «Рождении звезды» нет никого.
 Джан почувствовала, как в груди у нее неистово забилось сердце. Она была права! Она покорила Сэма!
 – Я так счастлива, Эйприл. Очень счастлива. Спасибо. – Но что это? Она не чувствовала ни триумфа, ни облегчения от того, что наконец-то дождалась ответа. Все ее внимание вдруг сконцентрировалось на этом «мы»: Эйприл говорила уже о них с Сэмом – «мы». А почему не Сэм позвонил ей?
 – Конечно, мы еще обсудим все детали с твоим агентом, но мне хотелось позвонить тебе и самой сообщить. Кстати, твой агент все еще Сай Ортис?
 «Все еще»? Джан уловила интонацию.
 – Отлично, – сказала Эйприл, вздохнув. – Мы поговорим с ним. Я уверена, мы все сделаем как надо. И еще я уверена, что ты будешь сказочно знаменитой.
 – Спасибо. Огромное спасибо, – пробормотала Джан.
 Боже! Она добилась этого! Она будет сниматься в кино. Нет, она будет кинозвездой. Если только захочет. Но как рассердится Сай. Он столько раз повторял, что это глупая затея. Ну и что, ведь это ее карьера, ее решения, не Сая.
 – Эйприл, пришлите контракт сначала мне. Я хочу сама его обдумать. А уже потом отдам Саю.
 – Ладно. Еще раз поздравляю, Джан.
 Джан повесила трубку и обхватила себя руками. Ей не верилось! Хотя она и понимала, что прекрасно сыграла на пробах, хотя она была уверена в себе, Джан все же не могла поверить, что это случится: что она будет сниматься в серьезном фильме, что она будет звездой, кинозвездой, и что она снова сможет работать с Сэмом!
 Джан закружилась по комнате, танцуя вальс, потом остановилась перед телефоном. О Боже, нужно позвонить кому-нибудь и поделиться! Кому она может позвонить? Май! Ведь она нашла для Май работу в фильме, она будет участвовать в создании костюмов. Эта новость радостна для них обеих.
 – Ура Голливуду! – воскликнула Джан и задернула занавески, чтобы снайпер промахнулся.

 14

 Лайле казалось, что в ее жизни не встречался ни один человек, который ничего не хотел бы от нее. Марти требовалась ее благодарность, Майклу тело, Робби слава, и каждая задница жаждала получить у нее автограф. Сегодня днем Лайла страстно хотела побыть как можно дольше одна, но никто не собирался позволять ей этого.
 Позвонил тетушка Робби и попросил прийти. Лайла была уверена, что получится не просто дружеский визит. Его тон свидетельствовал о том, что что-то случилось. Но ей было совершенно наплевать.
 Лайла вытянулась на шезлонге. Тело ее поблескивало под слоем крема. Перед ней простирался пляж Малибу, ослепительно белый в лучах солнца. Волны без устали накатывали на песок. Лайла почувствовала, как узлы стрессового состояния начали ослабевать, и заставила мускулы расслабиться. Она услышала шаги на ступеньках террасы, открыла глаза и увидела Робби, вывалившегося из-за угла дома.
 – Где твои коньки? – крикнула Лайла, обернувшись, затем села и снова закрыла глаза. – Дай подумать. Жозе?
 Она услышала, как Робби доковылял до соседнего шезлонга и с ворчанием плюхнулся в него. Лайла разобрала только фразу вроде: «Жесткая, как лягушачья задница». Она открыла глаза, села, подняла спинку шезлонга, взяла лежавшее у ног полотенце и вытерла со лба пот.
 – Если хочешь выпить, налей себе сам, – сказала Лайла и добавила, словно только что решила: – Принеси мне. «Диет-Коку».
 – Где служанка?
 – Очнись, Робби. Сегодня утром я выгнала последнюю ленивую суку. Кармен, Кармелу или что-то в этом роде.
 – Почему? Застукала ее при попытке примерить твою корону? – усмехнулся он и пошел за бокалами.
 В его словах заключалась явная насмешка. Лайла почувствовала, как мускулы опять начали напрягаться. Ей нужно было избавиться от собеседника. Она подождала возвращения Робби.
 – Мне нравится уединение. Если я приказываю им не входить в мою комнату, они все равно входят. Если я запираю ящик шкафа или стола, они пытаются выяснить причину. – Лайла вздохнула. – Поэтому, Робби, если ты имеешь что-нибудь на уме, лучше выплюнь, ради Бога. Ненавижу твои дурацкие окольные пути. Это очень здорово напоминает мне кое о ком, кого я хорошо знаю.
 Лайла заметила, как выражение лица Робби переменилось от удивления до смущения.
 – Ладно, – сказал он, отхлебнув водки и словно проверяя свои голосовые связки. Лайла ждала.
 – Я видел твою мать, – произнес Робби, ожидая реакции собеседницы.
 – Она еще не умерла? – спросила Лайла.
 – Ей очень плохо, Лайла. Она разваливается на части.
 – Мне наплевать.
 Робби поднялся, подошел и сел у ее ног.
 – Лайла, мне нужна твоя помощь, чтобы собрать ее. На тебя не похоже, чтобы ты не предприняла ничего против падения матери. – Он сделал еще один глоток, затем вытянул перед собой руку с запотевшим бокалом и уставился на него. – Ведь ты ее дочь.
 Лайла не стала задумываться, подняла ноги и толкнула Робби достаточно сильно, чтобы тот упал на свою толстую задницу. Она не могла видеть потрясение на его лице, поскольку ощущала только собственную ярость.
 – Вонючий лицемер! – вскрикнула Лайла, стоя над поверженным. – Ты еще имеешь наглость возлагать на меня самую старую вину на планете? И ты говоришь о моей ответственности? Ладно, я ей не дочь. Понял? Я ей не дочь и никогда ею не была.
 Пока Лайла шла к дверям, Робби поднялся на ноги, продолжая хныкать.
 – Я не могу это так оставить, Лайла. Ей нужна помощь, и кроме нас с тобой ей никто не поможет. Кен не пойдет к ней, она его даже в дом не пустит. Ты должна…
 – Я не собираюсь заниматься дерьмом, Робби. Ты слышишь меня? Никакого дерьма. Она твоя подружка, а не моя.
 Лайла ушла в дом. Робби бросился за ней следом.
 – Если ты ничего не сделаешь…
 – Что? Что, если я ничего не сделаю, Робби? Что может случиться с Лайлой Кайл, если она чего-то не делает для Терезы О'Доннелл?
 Робби потирал ушибленное место.
 – Встреться с ней, Лайла. Поговори. По-своему она любит тебя. И теряет.
 Лайла вдруг стала очень спокойной. Она думала, что Робби все понял, но теперь видела, что это совсем не так. Он всегда был на стороне Терезы. Он хорошо относился к Лайле, только чтобы быть поближе к событиям, чтобы иметь возможность сделать то, что попытался сделать сегодня: толкнуть Лайлу в когти Терезы.
 – Она не любит ни меня и никого. Она просто хочет приблизиться к действию и вернуться в Голливуд. Она потеряла зрителя, а не дочь. Вернись к ней и скажи, что я посоветовала ей умереть. И подохни вместе с ней, предатель.
 Лайла спокойно пошла по лестнице в спальню, затем обернулась.
 – Убирайся, Робби, и не приходи ко мне больше. Не хочу тебя никогда видеть. Ты отравляешь все, как и она.
 Лайла вновь пошла по лестнице. Еще до того как она добралась до последней ступеньки лестницы, Лайла уже знала, что осталась в доме одна.

 15

 Существует только одна вещь хуже, чем телешоу, которое грохочет, как творение Нейла Морелли: большой успех. Если Голливуд ненавидит неудачников – а это, поверьте мне, так и есть, – победителей он ненавидит еще больше.
 Марти Ди Геннаро был солидным человеком, удачливым коммерсантом, но теперь он стал не просто солидным и богатым, но и выпускал вереницу серий популярнейшего шоу. В то время как, работая в кино, он делал по одному фильму в два года, телевидение заставляло его проделывать эквивалентную по успеху работу каждые две недели.
 Были проблемы со сценаристами, натурой, организацией, спонсорами и эфиром. Марти имел дело с трудностями, но никогда не сталкивался с таким быстрым и мощным интересом к тому, над чем он работал. Обычно средства массовой информации, пресса, журналисты, критики, люди с деньгами начинали обращать внимание на его работу, когда та была завершена. Теперь же они надоедали ему, хотя он имел всего лишь проклятый час на фильм каждую проклятую неделю.
 Интерес к шоу был такой большой, что Марти знал: ничего хорошего сделать ему не удастся. Сейчас он работал над сценарием увлекательного сериала конца сезона, который вызовет много шума. И что из этого? Потом он собирался продолжить его и в следующем сезоне, выдав в качестве шоу-открытия. Марти надеялся на успех и непременно добьется его. Он надеялся изменить телевидение, произвести там революцию. И Марти работал. Ему требовалась свобода, чтобы разыграть свой собственный билет. Он получил ее, но давление убивало его.
 Хуже всего была ситуация с Лайлой. Он, Марти Ди Геннаро, умел достигать поставленной цели. У него уже имелось несколько «Оскаров», и сейчас, после сознательного риска, он принес телевидению огромный успех и невероятно большие деньги, однако ничего не добился от Лайлы, звезды, созданной им самим, женщины, не просто взятой им ниоткуда, а получившей от него лучшие эпизоды. Со времени их первого и до последнего свидания ничего не произошло. Когда Лайла возражала, Марти подчинялся. Когда она просила, он давал. Ее фотографии красовались в каждом журнале, какие только выходили в стране, количество предложенных ролей и выступлений превышало ее возможности. Лайла должна была благодарить за это Марти, но ничего подобного не произошло.
 Она не ложилась с ним в постель. Хуже того, она отказывала ему в свиданиях.
 Такого еще никогда не было. Салли отпрашивалась. Марти по крайней мере мог это понять. Не любить, но понять. Встреча с Майклом Маклейном. Она рано закончилась. И ничего больше. Салли преследовала ее в течение двух недель, и Марти подумал, уж не лесбиянка ли Лайла? Эта мысль принесла ему облегчение. Но у нее не было подружек. Салли сказала ему, что у Лайлы нет друзей, по крайней мере, среди тех, кто посещает ее в Малибу. Марти никогда не был в ее проклятом доме. Только этот старый болван Робби. Как его фамилия? Он был единственным, кто шлялся там так свободно, словно это был и его дом. Однако не существовало еще ни одной звездочки, к которой бы не стояла очередь любовников.
 Может, Лайла была просто одержимой, приложила все свои силы к созданию карьеры и ничего не оставила для остального? Марти попытался вспомнить других актрис, с которыми ему приходилось работать. Все они были немного одержимыми, но все равно Марти спал с большинством из них, во всяком случае, с теми, кто хотел. На самом деле наиболее тщеславные сдавались быстрее всех. Так что же Лайла?
 Религиозный орешек? Нет. В ее теле нет духовной косточки. Марти знал это наверняка. Что тогда? Обет безбрачия? Страх перед СПИДом? Фригидность? Что за черт? «Я не так уж безобразен, – подумал он. – У меня есть деньги. Я поддерживаю свое тело в хорошей форме. Я страстный, не эгоистичный в постели… Даже энергичный. Н-да, я вонючий бойскаут».
 Когда-то очень давно Марти был неуклюжим мальчиком, чужаком, чьим фантазиям никогда не было суждено сбыться. Он не любил вспоминать то время, но Лайла словно заставляла его возвращаться в мыслях на много лет назад. «Разве эта сука не знает, что я могу создать или растоптать ее?»
 Но, конечно, Лайла знала все. И ей было почти наплевать. Она даже сказала, что собирается отказаться от участия в «римейке» Айронз «Рождение звезды». И потом у нее хватило наглости попросить его позаниматься с ней. Ни одна актриса еще так не обращалась с Марти. Все они отвечали на его предложения. Таковы были законы бизнеса, законы Голливуда. Актрисы спали с режиссерами. Очень давно Марти решил не спрашивать актрис о мотивах и счастливо принимал их внимание. А он получал его в больших количествах.
 Но только не от Лайлы. И поэтому Марти хотел ее еще сильнее.

 16

 Еженедельные нагрузки в графике работы на телевидении непредставимы для обычного зрителя (как выразился бы Сай Ортис, для «нормального»). Звезды и персонал проводят друг с другом гораздо больше времени, чем с семьей. Большая часть времени бодрствования проходит для них в присутствии друг друга. И страх, конкуренция, ревность, сплетни – все безобразные явления, присущие людям, живущим в условиях больших нагрузок, сильно преувеличены. Поведение работников здесь ничем не отличается от поведения людей в Сенате.
 Конечно, вражда и сплетни о дурном поведении телевизионщиков иногда проникают наружу. И довольно часто. Мужчины и женщины действуют как дети. Но мне кажется, когда идет борьба между женщинами, это привлекает большее внимание со стороны средств массовой информации. Драка кошек – лучшая новость. Эй, кто говорил, что жизнь прекрасна? Читайте меня, и вы узнаете правду.
 Иногда поддерживать мир очень несложно: нужно просто соответствовать стандарту звезды. В «Далласе» только Ларри Хэгман стал крупной фигурой. В «Династии» примадонна одна – Джоан Коллинз. Но в «Троих на дороге» все девочки были хороши, и каждая была сложна по-своему.
 Нигде кровь не течет сильнее, нигде нет такой конкуренции, нигде ставки так не высоки, как в «Троих на дороге». И к концу сезона желчь благоухает, как вино. Это была сцена распада, в которую смело вступил Нейл Морелли.
 Нейл вышел из автобуса и впервые вошел в студию «Троих на дороге». Если бы у него еще была машина, поездка заняла бы всего двадцать минут. Но на автобусе с его остановками пришлось ехать почти час. Откуда взялись все эти пожилые леди? Нейл был удивлен. Их что, присылает в Калифорнию правительство, когда они достигают определенного возраста? Нужно ввести закон: если ты не можешь забраться в автобус за пять минут, ты не годишься.
 – Нейл Морелли, – сказал он охраннику, который осмотрел его с головы до ног, прежде чем взглянуть на удостоверение. – Мою машину забрали работники службы дорожного движения, – продолжил Нейл с улыбкой, стоя перед будкой.
 Теперь охранник поднял глаза и тоже улыбнулся.
 – О да, мистер Морелли. Вас ждут. Пятая студия. Держитесь левее главного здания.
 Он прикоснулся к своей фуражке кончиками пальцев, а Нейл пантомимой изобразил себя за воображаемым рулем машины, издал губами звук мотора и двинулся вперед.
 «Похоже, здесь, – подумал он, подходя к студии. – Задворки, которым я принадлежу».
 Нейл был удивлен – нет, потрясен, когда ему вспомнился намек Сая Ортиса. Сам он с Саем не разговаривал, но, возможно, парень не окажется кучей дерьма. Может, он был нормальным. «Надо позвонить ему и сказать, что все забыто, – напомнил себе Нейл. – Некоторые заметки, которые я послал ему, были довольно интересны. Но стоит показать вам что-либо, как все вы становитесь ублюдочными задницами, думающими только о себе. Настойчивость оплачивается, особенно если у тебя нет связей».
 Большая стальная дверь была открыта, поэтому Нейл вошел в похожее на ангар здание и огляделся. Рабочий шум призвал в его кровь дозу адреналина, заставив двигаться на цыпочках.
 – Где второе отделение? – спросил Нейл проходящего мимо с катушкой проводов техника. Парень неопределенно кивнул головой и пошел дальше.
 Нейл нашел помощницу режиссера второго отделения, она была одета в спортивный свитер и джинсы. Дамочка отвечала за задний фон и некоторые сцены, но напомнила ему начальника лагеря отдыха. Ей не хватало только свистка и скакалки на шее. Вокруг нее стояли люди, но Нейл сразу узнал ее, словно персонаж, по костюму. Кроме одного парня, которого собственные ногти интересовали больше, чем слова ассистентки режиссера, остальные пассивно смотрели на женщину, пока та зачитывала список инструкций.
 Когда актеры были распущены, Нейл изобразил одну из своих самых очаровательных улыбок.
 – Привет, я Нейл Морелли.
 – Да, – отозвалась она, полностью погрузившись в текст на желтом листке бумаги и собираясь уходить. Возможно, это был список тех, кого требовалось снять на рассвете.
 – Я принимаю участие в этом шоу. Была такая суматоха, что я не получил сценарий. Но я хорошо запоминаю.
 Женщина остановилась, взглянула на него, сверилась со своим списком и сделала пометку на листке.
 – Я Ронни Вагнер, ассистентка режиссера. Возьмите свой сценарий на том столе, – сказала она, указав направление золотистой ручкой. – Прочитайте роль. Мы начнем через час.
 Женщина опять собралась уходить.
 – Какова моя роль? – спросил Нейл в надежде, что необходимость ответить задержит ее на месте.
 Она ответила, но нетерпеливо:
 – Не знаю. Официант или что-нибудь в этом роде.
 – Не персонаж? – осведомился он, стараясь, чтобы голос не звучал панически.
 Ронни взглянула на него и начала поспешно просматривать список нанятых на работу.
 – Вы в эпизоде, а не персонаж. Около четырех строчек. Без контракта. Разве тот, кто вас нанимал, не объяснил вам этого?
 Нейлу не понравились ни ее тон, ни ее отношение. «Тот, кто меня нанимал?» Актер почувствовал, как в нем закипает ярость.
 – Эй, сучка, – сказал Нейл, – работу мне дал мой талант. А агент обговорил детали. Мой агент Сай Ортис. И он мне еще не говорил о подробностях. Мы с ним встретимся сегодня после съемок. И я упомяну твое имя. А теперь спасибо.
 Нейл развернулся, пошел к столу, взял сценарий, открыл его и стал читать свою роль. Полное дерьмо. Опять ему досталась роль такая же ничтожная, как дерьмо на дне океана. «Первый официант». Эта фраза была подчеркнута желтым фломастером. «Боже, кто же тогда «второй официант»? «Кто-то, кто еще хуже дерьма», – ответил Нейл сам себе. От этого ему не стало легче. «Сучка была права», – признал он, пробежав глазами свои реплики. Около четырех строчек. По крайней мере, агент не получит комиссионных. Но если Саю ничего не достанется, зачем ему вообще беспокоиться? Что, черт побери, происходит? Нейл искал роль. Реплики казались даже не смешными.
 – Как дела? – послышался чей-то голос. – Я Тодд Хенли, второй официант.
 Большая улыбка на чересчур широком лице.
 – Я дружу с Ронни еще со школы.
 Господи, никто в этом городе не проводит тесты профессиональной пригодности? Нет, видимо, никто. Даже секретари не работают.
 – Прекрасно иметь поддержку, – сказал Нейл. – Знаешь, кому дают пять строчек?
 – Кому?
 Нейл почувствовал, как от ярости у него зашевелились волосы на голове.
 – Я трахаю твою Ронни Вагнер три-четыре раза в неделю в течение пары лет. Если я хорошо справлюсь с этой ролью, в следующем сезоне она обещала мне кое-что побольше.
 Нейл оттолкнулся от стены и пошел к телефону, не обращая внимания на задрожавшую челюсть парня. Он набрал еще незнакомый ему номер кабинета Сая, но ответил уже хорошо знакомый голос секретарши.
 – Эй, дай мне поговорить с ним. Я хотел побеседовать о моей работе.
 Нейл заставил себя улыбнуться. Как ни странно, но его почти сразу соединили, и он опять заговорил в трубку:
 – Сай, эй, спасибо за услугу, приятель. Я в самом деле ценю это. Нет, правда… Но я просто хотел сказать, что я по-настоящему ценю этот шанс. – Нейл сделал паузу. – Особенно поскольку ты ничего не получишь.
 Он подождал, пока Сай скажет что-нибудь, но тот молчал.
 – Я тебе все возмещу, Сай. Только подожди. Обещаю. Я превращу эту мелочь в настоящий персонаж за три эпизода. Запомни мои слова. Но, Сай, скажи, нужно кого-нибудь еще поблагодарить? Я имею в виду, как ты нашел мне это место? Не хочу кому-то показаться неблагодарным, знаешь ли. Поэтому как быть?
 Нейл замолчал и прислушался к тому, как Сай, астматически дыша, принимал лекарство. Что он бормотал?
 – Марти Ди Геннаро? Дерьмо. Если бы я знал, что он был там, я был бы хорош во всех отношениях. Но рад слышать такое. Кстати, если я был так хорош… Я имею в виду… – Нейл опять сделал паузу. – … Почему он не дал мне смешного текста?
 Сай пробормотал что-то еще, предупреждая, чтобы Нейл вел себя поспокойнее. Обычная болтовня.
 – Конечно, конечно. Ты прав. Я могу быть терпеливым, как следующий за мной парень. Еще раз спасибо, Сай.
 Ронни, ассистентка режиссера, созвала всех на площадку в некое подобие элегантного ресторана. Когда Нейл увидел трех звезд шоу, вышедших из своих гримерных, у него сильно забилось сердце. Он не был готов к такой реакции. У Нейла вошло в привычку не смотреть самое популярное в Америке шоу просто потому, что ему так хотелось и еще из-за крошки из династии, а именно из-за Лайлы Кайл. Но когда Нейл получил роль, один из парней, с которым он работал, дал ему запись всех серий с самой первой, и ему удалось выдержать двадцатичетырехчасовой просмотр на видеомагнитофоне. Нейл предполагал, что стал нечувствительным по отношению к красоте, но вместо этого обнаружил себя изумленным. Ему страшно не хотелось признаваться, но в жизни Лайла оказалась еще прелестнее, чем на экране.
 Марти Ди Геннаро присоединился к ним и немедленно приступил к работе. У Нейла почти не было времени составить мнение об этом парне, который оказался почти таким же невысоким и худым, как он сам. Нейл начал успокаиваться. Когда наступила короткая пауза, он даже позволил себе пошутить. Все шло довольно неплохо, пока Лайла наконец не взглянула ему в лицо.
 – Одну минуту, – сказала она, прерывая репетицию. – Я вас нигде не видела?
 – Никогда не имел чести быть вам представленным, мисс Кайл. Я Нейл Морелли, – ответил он, протянув руку, но почти сразу убрал ее и покраснел. Все на площадке уставились на них.
 «Да, черт возьми, она великолепна!»
 – Я вот что думаю. Я слышала о вас. Вы тот парень, который может много рассказать о семьях в нашем бизнесе. Прекрасно, что вы не такой праведник, чтобы отказываться от их денег.
 Нейл заметил, как ухмыльнулась Шарлин Смит, выкатила глаза и сложила на груди руки, а Джан Мур сделала нервный шаг вперед, но остановилась.
 – Я работаю, когда могу, мисс Кайл. Шарлин подошла и представилась.
 – Рада видеть вас на площадке, Нейл. Я слышала о вас, как об очень забавном человеке.
 Джан Мур приблизилась за ней следом, торопливо хлопнула Нейла по плечу и отошла в сторону.
 Лайла попятилась, и все вернулись к репетиции. Ожидая своего выхода, Нейл наблюдал за происходящим из-за камеры. «Эта сучка работает, словно Нина, королева джунглей, – подумал он, – запугивает актеров, презирает персонал и игнорирует ассистентку режиссера».
 У нее было что сказать об углах камеры и сценарии. Марти прислушивался к каждому ее слову и соглашался с большинством предложений. Нейл понял, что этот парень ходит перед Лайлой на цыпочках. Великий Марти Ди Геннаро, женский режиссер.
 Напряжение на площадке ощущалось очень четко. И по мере приближения его выхода Нейл нервничал все больше. В первом дубле Лайла почти сразу перебила его и взглянула так, словно он совершил ошибку. Во втором она толкнула его локтем и обвинила в неправильных действиях. Нейлу хотелось задушить эту сучку. Он так завелся, что не контролировал себя и вполне мог совершить настоящую ошибку.
 Они попробовали сделать третий дубль, затем четвертый – слишком много попыток для простого эпизода. Нейл начал потеть. Уверенная, что уже достаточно, Лайла сказала:
 – Мне нужно сказать тебе пару слов, Марти.
 Она подошла к Ди Геннаро, и Нейл услышал ее фразу:
 – Убери этого дурака с площадки.
 Но на этот раз Марти покачал головой и отошел в сторону.
 «Иисусе, что мне теперь делать?» – Нейл знал, что все смотрят на него, что каждое его движение строго фиксируется. И прямо на площадке он поклялся себе, что когда-нибудь убьет Лайлу Кайл, но сейчас принял спокойный вид.
 Он попытался снизить напряжение и наклонился к Шарлин.
 – Лайла никогда не была монахиней? Она напоминает мне третьеразрядную учительницу.
 – О, нет, – ответила та. – Она всю жизнь работает в шоу-бизнесе.
 – Недостаточно мне сегодня проб в «Рождении звезды», и я еще должна работать с этой задницей? Марти, я нервная дура и не могу сниматься с ним. Я слишком расстроена.
 Лайла приложила руку ко лбу, словно у нее болела голова.
 – Прекрасно. Давай закончим эпизод, чтобы ты могла приготовиться к пробам. Забудь об этом парне, Лайла.
 – Не могу я забыть о нем, Марти. Он все тут портит, бормочет свои вонючие четыре строчки и налезает на мою роль. Он везде гадит. Посмотри на лицо Джан.
 Она заставила Марти повернуться к Джан, а потом обратно к ней.
 – Ты права, Лайла. А теперь сыграй эпизод ради меня. И я даже помогу тебе со сценарием для твоих проб.
 – Убери его с площадки, – настаивала Лайла, уверенная, что ее голос звучит достаточно громко. Ей хотелось, чтобы когда его выгонят, Нейл знал, кому он этим обязан.
 Марти покачал головой.
 – Не могу, Лайла. Я в долгу кое перед кем. В конце концов я должен снять его в одном эпизоде.
 Он отвернулся и присоединился к группе остальных людей. Лайла почувствовала себя униженной. Все слышали ее требование убрать этого парня с площадки, теперь им было известно, что ответил ей Марти. Обычно он себе такого не позволял, но на этот раз допускать подобное было нельзя. Взять парня без ее ведома. Проклятый хорек. Она знала, какой ерундой были его смешные реплики. Она слышала, как окружающие хихикали по поводу некоторых строчек из его роли. Она проклинала и Нейла, и Марти.
 Лайла отогнала эти мысли прочь. «У меня есть другие вещи, над которыми нужно подумать», – решила она. Роль в «Рождении звезды». Времени будет еще достаточно, чтобы сжить Нейла со света. Завтра, когда она получит роль. Завтра, когда она станет более известной, чем ее мать. «Подождешь, пока Эйприл Айронз увидит меня. Марти говорит, что я умею играть, но я знаю, что стану великой. И тогда… тогда я раздавлю этих тараканов».
 Лайла ушла в свою гримерную и захлопнула дверь. Внутри было темно, но она не стала зажигать свет. Темнота и прохлада приносили облегчение. Лайла начала снимать пропотевшую блузку и бюстгальтер. Последний, казалось, продавил ей грудную клетку. Потом она расстегнула джинсы и позволила им упасть на пол.
 – Извините… – прозвучал в темноте голос с сильным акцентом. – Я просто принесла вам ваш новый костюм…
 Лайла обхватила себя руками и согнулась, пытаясь спрятать свое обнаженное тело и одновременно нащупывая в тусклом свете полотенце, халат или что-нибудь в этом роде. Какого черта посторонние вваливаются в ее гримерную?
 Май Ван Трилоинг протянула ей хлопковый халатик, сняв его с крючка рядом с туалетным столиком. Лайла выхватила спасительную одежду из ее рук и буквально влезла в него, порвав рукав, поскольку Действовала очень энергично.
 – Что, черт побери, вы здесь делаете? – крикнула она. – Кто вам позволил шпионить за мной?
 – Прошу прощения, но я только…
 – Вы только суете нос не в свое дело. Это Джан подсказала вам просмотреть мои вещи? Вы что-нибудь взяли?
 Старая костлявая сука попятилась к двери. Что она себе вообразила? Она думает, что можно так легко отделаться? Все они думают, что могут обращаться с Лайлой Кайл, как с дерьмом, и легко отделаться? Лайла последовала за женщиной к двери и стала звать Марти.
 – Вот! Вот! Я хочу, чтобы эту суку выгнали! Я хочу этого, Марти! Персонал на площадке оглянулся, как по команде. Теперь Джан видела, что Лайла потеряла над собой контроль. Она впала в истерику.
 – Проклятье! Сколько раз я говорила этой старой дуре, что мне нужно иногда побыть одной! – вопила Лайла. – Скажи этой сволочи, чтобы она убрала нос от моей задницы!
 Май побледнела и у нее на лбу и под носом выступили крошечные бусинки пота.
 – Господи, и она ест этим ртом, – пробормотала Май, заставив тем самым Джан улыбнуться.

 17

 Майкл Маклейн уже давал Саю фотографии Шарлин. Затем он послал ему видеозапись Джан Мур. Но ему требовался снимок Лайлы в постели или фальшивка, чтобы спасти репутацию и удовлетворить Рикки Данна.
 «Да, – подумал Майкл, – два доказательства уже есть. Что если сфабриковать третье? Любой высокой девицы в рыжем парике, снятой в небольшом фокусе, будет вполне достаточно. Вообще, чего хочет Сай? Снимков в подробностях?»
 Но все же эта авантюра оставляла во рту Майкла дурной привкус. Ему было наплевать на этих сучек Лайлу или Шарлин. Он искренне любил Джан – она была симпатичной и умной, хотя и не испытывала к нему особой симпатии. А Майклу нравилось, когда ему отвечали взаимностью. Плюс все эти шрамы. Невидимые, почти незаметные, но такие тайные, что вызывали почти эротический интерес. И Майкл ни на секунду не верил, будто они являются следами автомобильной аварии. Во-первых, вызывала сомнение их странная симметричность. Во-вторых, в какой аварии можно получить повреждения на внутренних сторонах бедер, в области таза или под каждой ягодицей? Ясно, что Джан делала пластическую операцию, но почему такую сложную?
 Кроме того, девушки ее возраста в основном еще слишком молоды для хирургических вмешательств.
 Майкл нахмурил брови и заставил себя перестать размышлять. Он мог бы бросить Джан Мур. Нет проблем. И несмотря на сучий характер, можно было бы заняться Лайлой. Майкл наморщил лоб и набрал номер телефона Лайлы.
 Она была роковой женщиной и определенно не собиралась связываться с ним, но, казалось, иногда проявляла к нему симпатию. Майкл знал такой тип женщин: ей требовались его помощь, его влияние, но Лайла не желала оказывать услугу за услугу. Майкл соблазнял ее двумя яблоками: ролью в «Рождении звезды» и Рикки Данном. Казалось, Лайла хотела получить и то, и другое. И если Майкл устроит ее к Данну, на его стороне будет еще один человек. Значит, Лайла должна согласиться.
 Только для того, чтобы изменить темп жизни, Майкл получал удовольствие от интимных отношений с женщиной, которая не хотела его. Это добавляло в сексуальные отношения остроту, которая по ощущениям могла сравниться лишь со стрельбой по уткам. Победа над молодой, непокорной женщиной доставляла истинное удовлетворение. Последний случай, когда Майкл добился этого – за исключением маленькой истории с Шарлин Смит, – произошел после того как он пообещал маленькую роль в фильме племяннице своего приятеля Боба. Девушка отказывалась, но Майкл знал, как она мечтает сняться. После того как она обслужила его, Майкл встал и поинтересовался, понравилось ли ей.
 – Нет, – ответила она, вытерев губы. Слезы катились из ее глаз.
 – Ладно. Никто и не ждал, что тебе понравится, – отозвался Майкл, пожимая плечами и застегивая брюки.
 Поэтому, возможно, и Лайла в конце концов холодно, с достоинством согласится. Майклу это доставило бы самое большое удовольствие. Он пообещает ей роль у Рикки Данна и объяснит суть дела.
 Джан сидела в огромном кресле в своем номере в Риджент Беверли Уилшир-отеле. Она остановилась здесь временно, пока не подыщет новое жилье. Апартаменты были роскошные. Телефонный аппарат, который зазвонил сейчас возле ее локтя, был шестым в двух огромных комнатах: другие стояли на столе, на обеих прикроватных тумбочках и рядом с ванной и туалетом. Джан удивлялась, кто разговаривает с друзьями или по вопросам бизнеса, моя ноги или сидя на унитазе. Ванная была красивее и больше, чем вся ее квартира в Нью-Йорке. Повсюду сверкал белый мрамор. Здесь были две раковины, ванна размером почти с бассейн, целая душевая установка с бесчисленными приспособлениями, туалетный столик, который можно было увидеть только в фильмах Джин Харлоу, и отделение для одевания с встроенными шкафами, тремя зеркалами и белым шезлонгом.
 – Назначение произошло, – послышался в трубке торжествующий голос Сая.
 Джан вспомнила, что на этой неделе объявляли о номинациях «Эмми», формально известной как премия Академии телевизионного искусства и науки.
 – И как наши дела? – спросила она.
 Хотя сейчас Джан не очень рассчитывала на премию, но съемочная группа «Троих на дороге» так старательно работала. Лично она ни на что не надеялась, но шоу заслужило внимание.
 – Ты хочешь сказать, что не расслышала? Ты прошла номинацию.
 – Я? Здорово, будь я проклята.
 Джан вернулась в мыслях к Бродвею, к постановке «Джек, Джилл и компромисс». Ее друзья радовались. И она тоже. Тогда все предсказывали ей большое будущее.
 – А шоу? А остальные? – опять спросила Джан.
 – Забудь хоть на минуту о шоу, дорогая. Забудь о других. Тебя выдвинули на премию «Эмми». Четыре месяца на телевидении. Ты понимаешь, что это значит для твоей карьеры? С твоим талантом и премией «Эмми»? Может быть, даже одна премия. Нас засыпят предложениями.
 Джан усмехнулась. Сай намекал ей на пробы в «Рождении звезды». И вот предложение. Но нельзя сказать, что она определилась. Сай только пытался узнать ее мнение.
 – Сай, я очень благодарна. Честное слово. Но, знаешь, ты единственный хороший человек, и так далее. – Джан засмеялась. – Через год или два, если я приду к тебе просить какую-нибудь роль, – а ведь я могу прийти, ты это знаешь, – я хочу, чтобы ты вспомнил этот разговор. И когда я скажу: «У меня есть премия «Эмми»», то не хочу услышать в ответ: «Ага, а что ты сделала для меня?» Ладно, Сай?
 Теперь пришла очередь Сая смеяться.
 – Ты слишком цинична для своего возраста.
 – Предпочитаю думать, что хорошо сохранюсь в будущем.
 – Надеюсь, Шарлин тоже. Ее тоже выдвинули.
 – Нас обеих? Не дурачь меня.
 – Никто никого не дурачит. И Лайлу тоже.
 – Выдвинули нас троих?
 Символично. Разве не много ходило повсюду сплетен о конкуренции между ними. Господи! Голливуд! Здесь никогда не пренебрегают трениями в отношениях между членами съемочной группы.
 – Послушай, Сай, ты отложил контракт для «Рождения звезды»?
 – Знаешь, у меня для каждой из вас троих есть предложения получше.
 – Забудь о них, Сай. Контракт у тебя?
 – Да.
 – Отлично. Это все, что меня интересовало. Потому что я собираюсь делать фильм. Не говори больше ни слова. Ты хочешь позвонить Шарлин и сообщить ей хорошие новости?
 – Да, – едва расслышала Джан тихий ответ.
 – Прекрасно. Я тоже поздравлю ее.
 Но до того как она успела набрать номер, телефон зазвонил опять. Джан поднесла трубку к уху и едва не растаяла, услышав голос Сэма Шилдза.
 – Поздравляю.
 – Хорошие новости быстро распространяются, – засмеялась Джан.
 – Как собираешься отмечать?
 – Пока не знаю.
 – Как насчет ланча с твоим режиссером в пятницу?
 – Нет, – отказалась Джан. – Ненавижу есть вместе с Марти. Сэм рассмеялся.
 – Твой режиссер отныне я. Ты подписала контракт?
 – Сегодня.
 – Отлично. Значит, у нас целых два торжества. В пятницу в музее Джетти?
 В Нью-Йорке Сэм часто назначал встречи в кафе при музеях. Там было дешево и уютно, хотя качество еды редко удовлетворяло.
 «Многое изменилось, многое осталось прежним», – подумала Джан.
 – В час, – согласилась она и еще долго держала трубку у уха после того, как Сэм дал отбой.
 Шарлин положила трубку телефона и повернулась к Дину.
 – В чем дело, Шарлин? Ты как-то странно выглядишь.
 Он смотрел «Энди Гриффит шоу», эпизод, в котором тетя Би вступала в спор. Шарлин знала, что брат видел это тысячу раз, но он все равно выглядел очень заинтересованным. Она вздохнула.
 Шарлин сидела в кресле напротив Дина и сделала ему знак пальцами, чтобы он выключил видеомагнитофон. В комнате вдруг стало тихо.
 – Ничего особенного, Дин. Все в порядке. Просто меня выдвинули на премию «Эмми».
 – Ах! – воскликнул он, ожидая продолжения.
 – Как бы я хотела, чтобы мама узнала об этом, – сказала Шарлин. – Она была бы очень рада!
 Дин кивнул, затем присвистнул, и его собаки Кара, Кримсон и Кловер подошли и сели рядом.
 – Шарлин получила премию, – сказал им Дин и щелкнул пальцами. Собаки сложили передние лапы вместе, словно аплодируя. Новый трюк. Шарлин улыбнулась. Дин всегда умел доставить ей удовольствие.
 – Это еще не все. Но Сай говорит, что это поможет мне найти следующую работу.
 – Твою следующую работу? Я думал, ты скажешь, что у нас теперь много денег и тебе вообще больше не надо работать.
 Шарлин на мгновение задумалась, затем засмеялась.
 – Да, правда. Но давай скажем так: пожелай я следующую работу – и победа в номинации поможет мне найти ее.
 – Что такое номинация?
 Шарлин попыталась выяснить это для себя, пока объясняла Дину.
 – Все люди, занятые в телевизионном бизнесе, пишут свое мнение насчет того, кого они считают лучшей актрисой на телевидении. По их отзывам выбираются несколько человек. «Номинация» означает «выставление кандидатуры». Затем проводится еще одно голосование, только относительно выбранных людей, и тот, кто выигрывает, получает премию.
 – Значит, ты получила премию, Шарлин?
 Девушка почувствовала, с каким усилием Дин пытается понять суть дела. Но как он мог понять, если даже ей было не все ясно?
 – Нет, я одна из тех, кто вышел в полуфинал, как… Ну, как в футболе.
 – Значит, ты получила возможность участвовать в «плей-офф»?
 – Нет, дорогой. Чтобы получить премию, я больше ничего не могу сделать. Комитет будет голосовать.
 – Мне кажется, глупо судить таким образом, – заметил Дин. – Но если от тебя больше ничего не зависит, почему ты выглядишь обеспокоенной?
 Шарлин согласилась с этим вопросом. Она тоже не знала, почему.
 – Кто со мной конкурирует? – спросила Лайла по телефону Ару. Когда тот не ответил, она повторила вопрос.
 – Против кого я, Ара? Скажи мне.
 – Лайла, сейчас это не важно, не так ли? Ведь тебя выдвинули на премию «Эмми», – отозвался он.
 – Это только номинация, Ара.
 Что ее мать говорила о номинациях? Они были похожи на последние десять секунд игры. Значение имел только окончательный счет. Ара и не пытался скрыть вздох.
 – Шарлин Смит и Джан Мур.
 – Ты, должно быть, дурачишь меня, Ара. Эти две шлюшки? Эти два ничтожества? Они же всегда только подыгрывают. Куклы. Кенди и Скинни. Я соперничаю с ними? – Лайла сорвалась на крик.
 – Не будь той, кого армяне называют «ушаком». Ослицей, дурой. Здесь нет соперничества, Лайла, – вежливо произнес Ара. – Ты же знаешь, как трудно было Академии выбрать одну из вас троих, учитывая участие всех трех персонажей в сценарии.
 – Я ни черта такого не вижу, Ара. Я надорвала задницу, чтобы стать актрисой. Это нелегкая работа – быть дочерью звезды. Я была вынуждена работать вдвое больше, чем обычный человек, чтобы добиться того, чего добилась я. Те две сучки выскочили из дерьма только вчера. Это просто нечестно, Ара. А что с «Рождением звезды»? По-прежнему ни слова?
 – Я слышал, работа кипит, Лайла. Новые неприятности со сценарием. У тебя хорошие пробы. Сейчас от тебя не зависит ни «Эмми», ни «Рождение».
 Лайла швырнула трубку телефона, не желая сегодня слушать никаких вонючих пожеланий. Она прикусила палец. «Должно быть что-то, что я могу предпринять. Что-то».
 Впервые в своем новом доме Лайла почувствовала себя одинокой. Ей не с кем было поговорить о номинации, не с кем поспорить, некому было похвалить ее или восхититься.
 Она бросила взгляд сквозь стеклянные двери дома на простиравшийся вдали океан. Что сказала Лайла в тот день, когда решила купить этот дом? Когда она узнала, что это дом Нади Негрон? «Он принесет мне счастье». Где же мое счастье, Надя?
 Надя одна из первых получила «Оскара» за участие в «Рождении звезды». Лайла специально интересовалась ею с тех пор, как купила ее дом. Удалось найти кое-что про саму премию. Другие кандидатки умерли? Нет, там был скандал. Гигантский, страшный скандал. Он уничтожил остальных претенденток, и Надя получила «Оскара».
 Теперь Лайла вспомнила. В течение многих лет ходили слухи, будто сама Надя стояла за сплетнями, явившимися причиной скандала. И Лайла верила в это. Надя Негрон имела силу. Она не сидела сложа руки и не ждала. «Может, Надя поможет мне. Может, она поможет».
 – Я попытаюсь войти в контакт с Надей, – сказала вслух Лайла и пошла вверх по лестнице.

 18

 Майкл Маклейн ввалился в холл отеля «Мато-Мартин», что вряд ли нравилось его кожаным ботинкам за тысячу семьсот долларов. Он шел на встречу с Саем, Лайлой Кайл и этим маленьким говнюком Рикки Данном. Ни других агентов, ни юристов. Семейная вечеринка.
 Майкл опоздал, но ему было абсолютно наплевать. Его долги уже были оплачены. Майкл заслужил уважение. Он занимался кино, и Сай должен был хорошо отнестись к нему. Если роль учителя вместо героя придаст ему немного староватый вид, Майкл вспомнит, что при необходимости смог бы сыграть и девушку. Лайла Кайл была слишком необузданной для этой роли.
 Сай уже видел видеозапись с Джан и фальшивый снимок Лайлы. Его заставили устроить эту вечеринку, чтобы все встретились лицом к лицу.
 Но Майкл уже волновался. Почему они здесь, а не в кабинете Сая или не в здании компании? «Мато-Мартин» раздражал его. Он являлся западным эквивалентом отеля «Челси» в Нью-Йорке: огромные дозы меланхолии. Здание было дорогим, роскошным, но казалось Майклу на редкость неудобным.
 Он взял себя в руки и остановился перед номером 777. Счастливое число. Майкл выпрямился, подобрал живот и постучал в дверь.
 На пороге появился Сай. Выглядел он отлично, поскольку когда надо было разыграть роль хозяина, у него это всегда получалось отлично.
 – Майкл, – произнес Сай, словно был удивлен и одновременно невероятно рад приходу гостя. Тот не ответил и, продолжая мужестенно держаться, вошел.
 Комната была такой же обшарпанной, как холл и служащие отеля. Выцветшие голубые шторы висели в добрых четырех дюймах над полом. На полу лежал синий твидовый ковер – один из проверенных способов скрывать грязь. На нем виднелись прожженные сигаретами дырки. На низеньком столике стояла дешевая стеклянная пепельница.
 Возле стены располагалась софа. Если не считать эту убогую мебель, комната была пуста.
 – Где этот сукин сын? А Лайла?
 – Он звонил, Майкл. Возникла проблема. Приедет через минуту.
 – Опаздывает? Опаздывает на встречу, которую сам же и устроил? Майкл знал, что сам опоздал больше чем на двадцать минут. Это означало, что маленький говнюк задерживается уже на полчаса или даже больше.
 – Он думал, я буду сидеть здесь и молиться, чтобы он поскорее приехал? Ты сказал ему, что я тоже опаздываю?
 Из ванной вышла Лайла. Черт, она стала свидетельницей его унижения. Проклятье. Майкл изобразил на лице гримасу. Ортис вздохнул.
 – Майкл, пожалуйста. Не надо устраивать сцен. Он приедет через минуту. Только…
 Лайла улыбнулась.
 – Вы хотели поговорить со мной? – спросила она.
 – Нет, если вы не ищете встречи со мной, – огрызнулся Майкл.
 – Буду счастлива поработать с вами, – сказала Лайла. Господи, Майкл и не знал, когда она хуже: когда разыгрывала из себя любезную милочку или когда проявляла свой характер пираньи. Ну, он здесь не для того, чтобы добыть ей роль или добавить очков Ортису.
 – Майкл, встреча очень важная, – заявил Сай. – Лайла хочет встретиться с Рикки. Нам всем нужно поговорить кое о чем. Мы все еще должны выяснить…
 – Сай, это начинает напоминать Скотта Рудина, – усмехнулся Майкл.
 – Знаешь, может, мне стоит купить Ару? – произнесла Лайла.
 – Нет, нет. Ни в коем случае. Он старый, больной человек. Подождем и выясним все между собой.
 Майкл хмыкнул. Ага, похоже, в вопросе о контракте Сай представляет Лайлу. Чего тут выяснять?
 – Выяснять? Я думал, ты уже все выяснил.
 – Да, частично. Но есть пункты, важные пункты, и эта встреча…
 – Да сбрей ты эту встречу со своей задницы, – рявкнул Майкл и шагнул к двери, но та вдруг распахнулась. В комнату вошел высокий, напоминающий труп, человек. Он был одет в черное. Если у Мориции Адамс есть брат, то вот он. Позади него стоял Рикки Данн, который, как сразу заметил Майкл, был не таким уж маленьким. Ростом он дюйма на два превосходил даже Майкла.
 Данн был одет в потертые джинсы, в нечто вроде спортивной рубашки и в замасленную куртку, видимо, позаимствованную в гардеробе, приготовленном для съемок какого-нибудь глупого австралийского фильма. Еще на нем были солнцезащитные очки с зеркальными стеклами. Рикки не снял их, хотя в комнате царил полумрак.
 – Я Пей Райт, – сказал труп, протягивая руку Саю, который, похоже, не узнал его, но все равно ответил на рукопожатие.
 Майкл не двигался, и Пей протянул руку ему.
 – А это, – добавил он, – Рикки Данн.
 Пришедшие прошли и сели на софу рядом друг с другом, словно были связаны в бедрах. Лайла улыбнулась Рикки. Майкл заметил, как она облизнула губы и дернула головой перед тем, как на глазах у всех положить одну ногу на другую. Господи, почему она не орлица с распростертыми крыльями?
 – Извините за опоздание, – произнес Пей.
 – Ничего, – отозвалась Лайла.
 – Я сам только что вошел, – добавил Майкл, а про себя подумал: «Подонки».
 – Прекрасно, прекрасно, – сказал Сай. – Итак, Рикки, речь идет о «Горке».
 Тот наклонился к Пею и прошептал ему что-то на ухо.
 – Мистер Данн говорит, что доволен первыми съемками. Майкл не мог поверить ни своим глазам, ни своим ушам. Перед тем как он смог что-то сказать, Сай продолжил:
 – Вам понравилось работать с Карпентером? Я слышал, он прекрасный режиссер.
 Рикки опять наклонился и что-то неспешно прошептал на ухо Пею. Тот кивнул.
 – Со всем уважением мистер Данн говорит, что Бил Карпентер вонючий мешок с дерьмом, неспособный управлять даже дорожным движением при помощи светофора.
 Сай моргнул, Майкл четко видел это. Но никак не отреагировал.
 – Они назначили дату?
 Время шло. Теперь Пей ответил самостоятельно:
 – Рождество. Сай кивнул.
 – Нам понравился сценарий «Скряги», правда, Майкл? Тот наклонился к Ортису и прошептал:
 – Что, черт побери, происходит?
 По-прежнему улыбающаяся Лайла следила за всем происходящим глазами, мудрыми, как у сфинкса. Сай только пожал плечами.
 – У нас было несколько вопросов насчет Бака, персонажа, которого сыграет Майкл.
 – Может сыграть, – поправил Майкл. Его раздражали все эти догадки. Почему бы не перейти сразу к делу?
 – Но самое главное, мы должны поговорить об оплате. Это может оказаться основным вопросом, – сказал Сай и откашлялся.
 Что, черт возьми, он имел в виду? Майкл бросил на агента вопросительный взгляд.
 – Я жду хороших денег, – заявил он.
 Лицо Рикки ничего не выражало, впрочем, как и лицо Пея. Но Данн опять начал свое нашептывание. Когда он закончил, уже прокашлялся Пей.
 – Не желая никого обидеть, мистер Данн говорит, что скорее трахнет в задницу Майкла Джексона, чем даст второе по величине жалованье мистеру Маклейну. Понимаете, я только говорю от имени мистера Данна…
 Майкл вскочил на ноги, ударив кулаком по столу.
 – Хватит! Заткнись! Если мистер Данн хочет что-то сказать, он отлично умеет говорить сам. Если я услышу еще хоть одно слово от тебя, вонючий бледный труп, я разорву тебя на куски…
 – Не надо так, – попытался остановить его Сай. – Мы благоразумные люди и…
 Не выслушав ни слова от Рикки, Пей наклонился вперед.
 – При всем уважении, говорит мистер Данн, он позволит вам получить хорошие деньги, когда вы вырастите себе сиськи и уберетесь прочь.
 – Отлично, – взревел Майкл Майлейн. – Я убираюсь. Он отшвырнул стол в сторону и направился к двери.
 – Ну и черт с вами, – лучезарно улыбнулся Пей.
 Лайла выбежала в холл за Майклом.
 – Полагаю, это значит, что роль я не получу, – задыхаясь, произнесла она, когда догнала его. – Знаешь, никогда не думала, что Рикки Данн такое дерьмо. Но мы с тобой будем в «Рождении звезды».
 Майкл повернулся к ней и сказал:
 – Забудь об этом.
 Лайла секунду стояла молча, затем взбила свои длинные рыжие волосы, словно это могло помочь. Майкл усмехнулся.
 – Слушай, – проговорила она. – Я думаю, мы понимаем друг друга. У нас есть общее дело.
 Подошла машина, и Майкл едва не вышвырнул оттуда служащего отеля. Он так торопился сесть в кабину, что лишь сидя за рулем взглянул на Лайлу.
 – Эй, детка, это было только устное соглашение. Я не брал на себя инициативу.
 Рискуя сжечь резину на колесах, Майкл нажал на газ.
 Сай Ортис поднял голову и посмотрел на Джан.
 – Ты с ума сошла? – спросил он и через несколько секунд повторил вопрос.
 Сай уже прибегал ко всем традиционным способам разубедить ее. Позвал в свой кабинет на специальную встречу. Но Джан не слушала, не хотела ничего понимать.
 Итак, сперва Майкл угробил разговор с Рикки, а теперь хочет подложить Саю кучу дерьма от Эйприл Айронз. Именно теперь он пляшет от радости и заявляет Саю – заявляет, а не просит, – что он получает вторую роль в «Рождении». Не переговорив с ним. Майкл получает контракт у Эйприл, и Сай становится ослиной задницей.
 Ладно, он ест дерьмо Майкла и Рикки, если это необходимо, но не собирается жрать на десерт дерьмо Джан и Эйприл.
 Сай взял свой ингалятор и стал вертеть его в пальцах, словно это был волшебный амулет, способный сделать так, чтобы Джан Мур исчезла.
 – Итак, ты сошла с ума или что?
 Оставалось только одно средство. Нужно напугать ее, тогда, возможно, она поведет себя нормально.
 Джан дерзко посмотрела на Сая. Она была наглой сучкой. Причем, с самого начала.
 – Я так не думаю, – произнесла Джан. Сай засмеялся.
 – Конечно, нет. Ты считаешь себя умной, талантливой или даже гениальной. Самолюбивое лошадиное дерьмо. Новая Сара Бернар. Лучше посмотри повнимательнее. Новой Сарой Бернар ты не стала! – Сай так рассердился, что забыл про свой акцент. – Ладно, позволь мне кое-что объяснить тебе. Ты здесь не по причине своего таланта, ума или работоспособности. Тебе просто здорово повезло. Сейчас ты можешь стать одной из трех самых счастливых сук на планете. Но ты слишком большая дура, чтобы понять это.
 – Полагаю, это значит, что ты не считаешь «Рождение звезды» хорошей вещью? – холодно спросила Джан.
 – Очень хорошо. Прекрасное использование сарказма. Возможно, ты не такая уж идиотка.
 Сай напряг грудь. «Держись, – сказал он себе. – Ты теряешь контроль над собой. Ты должен напугать их, но не до смерти». Но все равно это было возмутительно. Его, Сая Ортиса, отстранили от переговоров и даже не обратились за консультацией. Отстранили отдела. И не один, а сразу два его клиента. Эйприл, должно быть, хохочет, как гиена. Мысль об Эйприл Айронз словно тугая повязка сковала грудь. Когда вернется секретарша с ингалятором? Господи, какие суки!
 – Сай, это стоящее дело. Они предложили мне хорошие деньги.
 – Грошовый доход. Нет там никакого дохода. Это верблюжьи центы. Даже «Бэтман» не принес никакой прибыли. Ты хочешь хорошие деньги, но не получишь ничего.
 – Почему?
 – Это дело навсегда останется в стадии разработки. Сценария нет до сих пор. У тебя получится лишь десятинедельный простой. Это в два раза дольше, чем время на съемку целого фильма. Плюс еще то, что это дело совсем не для тебя. – Сай пытался успокоить сам себя. – Послушай, Джан! Я говорю с тобой, как говорил бы со своей дочерью. Ты не можешь беречь торт и есть его одновременно. Шоу – самая грандиозная штука на телевидении. Оно может спасти эфир. Ты на лучшем месте, какое только может быть. Зачем рисковать с «Рождением»? Там нет даже приличного сценария. Как ты можешь сделать что-то стоящее, не видя окончательного варианта сценария? Все сошли с ума? Зачем бросать золотую жилу ради журавля в небе?
 Сучка улыбнулась. Отлично. Сай победил ее. Но, дева Мария, эти бабы рано или поздно добьют его.
 – Я вижу все это по-другому. Сай не мог поверить.
 – Что? – спросил он.
 Голос его вдруг задребезжал. Когда Джан позвонила Саю и сказала, что хочет поговорить, он не был готов к подобному разговору. А кто бы на его месте был готов? Но вбить себе в голову сделать фильм с Эйприл Айронз во время перерыва в работе над «Тремя на дороге»… И потом добавить, что ей понадобится оторвать четыре лишние недели от «Трех девочек»? Как будто шоу может подождать. Как будто Марти все равно. Как будто на телевидении от этого не чокнутся! Как будто вообще ничего не случится. Она достигла вершины и теперь за его спиной хочет участвовать в дрянном «римейке» режиссера-щенка вместо того, чтобы уверенно держаться за свое место.
 – Реальность такова, Сай, что либо я воспользуюсь этой возможностью, либо сойду с дистанции.
 – Что? – прошептал он.
 – Послушай, вот каково мое мнение. Скоро все покатится отсюда в пропасть. Шоу является новинкой. Оно износится за следующий сезон и начнутся подделки. Если я уйду сейчас, это будет большей новостью. Уйти на пике славы. Так или иначе, но это шоу не то, чем я хочу заниматься. Это только промежуточная ступень. И диалоги с Хью, Дью и Луи по-настоящему угнетают меня. Мне нужна серьезная работа.
 – С каких это пор буря в стакане воды типа «Рождение звезды» считается серьезной работой? Господи, это не Гедда Габлер.
 – Но это лучше, чем та чепуха, которой я занимаюсь сейчас. Это кино. Я ненавижу телевидение и вообще не хочу участвовать в шоу.
 В это было трудно поверить. Женщины по всей стране готовы были отдать свои левые груди, чтобы оказаться в этом очаровывающем мире, а Джан решила уйти. Уйти из шоу?
 – Подожди минуту. Теперь ты уже говоришь не о перерыве в работе, а об уходе из шоу?
 – Почему нет? Я подписала контракт только на год.
 – Почему нет? Почему нет? О Боже! Потому что они дадут тебе под задницу так быстро, что через год никто и не вспомнит твое имя. Ты станешь играть во второстепенных эпизодах.
 – Возможно. Но будет меньше сплетен, чем сейчас. И если ты не согласен, я могу отказаться от агента.
 Сай встал из-за стола, подошел к окну и взглянул на пыльное лос-анджелесское шоссе. Иисусе! Это не ослиная задница и не посредственность. Это талант, который в конце концов угробит себя. Он начал глубоко дышать. Сколько еще раз каждый из вас будет распинать, кастрировать его? Крайстал Плинем настаивала на работе над этим дерьмом «Джек, Джилл и компромисс», которое погубило ее карьеру. Майкл показывает задницу Рикки и Лайле.
 Марти убьет его, если он потеряет Джан. Та бросит агентство, если не попадет в фильм Эйприл Айронз. А Эйприл схватит в зубы дурацкий контракт Джан.
 Он один из самых сильных людей в этой проклятой индустрии, а эти тупоголовые пытаются доказать ему, что они умнее. Они всегда бывают умнее. Пока не становятся вчерашними новостями. Сай повернулся к Джан.
 – Теперь послушай меня. Этот город пожирает молодых девушек быстрее, чем репортеры дожевывают свои ланчи. Ты снимаешься, можешь заняться любым проектом и сделать любые деньги. Затем приходит кто-то помоложе, другого типа, и ты уже история. Ты не можешь получить даже гостевую роль. Ты будешь счастлива получить роль даже в «Голливуд-скверс», но тебя не позовут из-за твоих конкурентов.
 – О, продолжай. Первый фильм, который я делаю, – всего лишь один фильм. Кто и когда терял все из-за одного плохого выбора?
 – Список длинный и разнообразный. Сюзанна Сомерс. Прекрасная актриса. Покинула телевидение. Не может устроиться в супермаркет. Нелли Лонг. Ушла из «Веселья». Так назывался ее фильм. Или Фарра Фосетт. Самая шикарная девушка своего десятилетия. Однажды оставляет телевидение. Никто не платит, чтобы увидеть хотя бы один из ее фильмов, кроме, может быть, Райана О'Нила. В кино больше риска. Люди платят деньги, чтобы посмотреть фильм. Другое дело телевизионные сериалы. Зритель получает их бесплатно и хочет смотреть каждую неделю. Даже для известной актрисы кино является рискованной штукой. Один плохой фильм, два – уже много… Посмотри на Мишель Пфайфер. Или на Мелани Гриффит и Кэтлин Тернер. На Холли Хантер. Все они были известными девочками. В течение года. Где они сейчас?
 – Работают, Сай. Все они работают. Он с отвращением посмотрел на Джан.
 – Ты не понимаешь, да? Ты просто не понимаешь. Сейчас у тебя есть все. Все тебя желают. Ты можешь пойти куда угодно. Ты можешь встречаться с кем хочешь. Это не продлится долго без хорошего менеджмента и удачи. А если это уйдет, детка, то уже навсегда.
 – Я тебе не детка, – холодно произнесла Джан.
 Сай умолк и пристально посмотрел на нее. И в этот момент тишины Джан поняла, как он не любит ее, даже ненавидит. Она поежилась.
 «Он ведет себя так, потому что я клиентка или потому что я женщина? – подумала Джан. – Может, действительно, найти себе другого агента?»
 – Сай, я понимаю, что это почти ничего для тебя не значит, но я не делаю того, чего мне не хочется. Шоу – это чепуха. Сильная, иногда смешная, но чепуха. Мне нужна серьезная работа. Работа, которую я могла бы уважать. И другие тоже.
 Сай вздохнул, давая понять, что слова Джан – ребячество и он слышал их уже много раз. Джан решила, что, возможно, это и так. «Работа Сая заключается в том, чтобы превращать людей в действующие и добывающие деньги машины. Моя – в контроле за ним».
 Сай облизнул губы, взял то, что осталось от его ингалятора, и очень медленно произнес:
 – Послушай меня. Произошли некоторые изменения. В эфире, видимо, все свихнулись. Телевидение по-прежнему приносит прибыль, но там большая конкуренция. Им нужны хорошие новинки, или они пойдут по пути старых студий. При наличии хорошей новинки в эфире можно поставить что-то до и после тебя. Можно выстроить программу. И привлечь новых зрителей. И удержать их. И привлечь спонсоров. Для телевидения твое шоу – это божий дар. Они сделают все, чтобы «Эмми» присудили тебе. Ты, вероятно, победишь. Можешь предложить снять фильм на телевидении. Они прислушаются. Они зауважают тебя. Они будут уважать даже твое дерьмо.
 – Спасибо, Сай. Но я не хочу дерьма.
 – Слушай, почему ты взваливаешь на себя столько забот? Джан сделала паузу. Совсем недавно она знала, чего хотела, но сейчас немного потеряла уверенность, даже испугалась. Может, он прав? Вдруг она займет чужое место?
 – Ладно, – сказала наконец Джан. – Ладно. Я делаю фильм, но шоу не брошу. Я поработаю еще один сезон. И давай договоримся: ты устроишь мне необходимое съемочное время у Марти. Если «Рождение звезды» проваливается, я останусь. Но если оно становится «хитом», я покидаю шоу.

 19

 Шарлин растянулась на кушетке в гримерной, пытаясь отдохнуть перед очередным выходом на съемочную площадку. Сай Ортис сидел в кресле рядом с ней и во время разговора держал в руках ее документы, которые следовало подписать.
 – Послушай, сейчас конец сезона. Выдвижение на «Эмми» сделало тебя еще более популярной. Я проделал огромную работу, чтобы заполнить твой творческий простой. Кино, – Сай взял у нее пачку подписанных бумаг. – Работа легкая. И забавная.
 – Еще одна работа? Мистер Ортис, я устала. Я не хочу новую работу.
 Шарлин была не уверена, что сможет закончить эту, хотя до конца сезона осталось снять всего два эпизода. Слава Богу!
 – Что произошло с тех пор как вы сказали мне, когда я бралась за эту работу, будто я стану богатой и никогда больше не буду вкалывать?
 Сай рассмеялся.
 – Ну, решение вопросов оплаты, жалований агента и юристов займут, наверное, немного больше времени, чем предполагалось. И, сказать по правде, я никогда не думал, что ты станешь такой знаменитой, Шарлин. Ты должна ковать железо, пока горячо. В тебе нуждаются, фильм принесет огромную пользу твоей карьере.
 – Не хочу я никакой карьеры, мистер Ортис. У меня есть работа. И я думаю, ваши слова тогда были правдой. После этого шоу мне никогда больше не придется работать.
 – Если только ты не хочешь жить, как королева, – быстро добавил Сай. – Эта картина может принести тебе большой успех, обеспечить тебе такое богатство, о котором ты даже не мечтала.
 – Я уже невероятно богата. – Шарлин подписала последний листок и со вздохом протянула очередную пачку Ортису. – На сегодня хватит, мистер Ортис. Я устала. Правда, я очень устала.
 Сай поднялся.
 – Хорошо, Шарлин. Это будет стоить мне денег, и ты можешь потом пожалеть, но поступай так, как хочешь. Завтра я пришлю к тебе твоего адвоката с остальной частью этого барахла. Просто отдохни, пока они не позвонят тебе.
 Шарлин закрыла глаза и прикоснулась к руке Сая.
 – Спасибо, мистер Ортис. Вы очень добры ко мне.
 Щелкнула закрывшаяся за Ортисом дверь. Шарлин осталась одна в легком гуле кондиционера и в полутьме. Она не хотела думать, как расстроился мистер Ортис из-за ее отказа от работы. Шарлин знала точно, что он расстроился. Но Шарлин не могла больше работать. Она вкалывала по шесть дней в неделю и по двенадцать часов в день в течение месяца. И всегда нервы напряжены, всегда суматоха. Сейчас было немного полегче, потому что ей помогала Джан, но напряжение все равно оставалось. «А я считала работу официантки сложной», – подумала Шарлин, погружаясь в легкий сон.
 Руки ощущали реальность, но Шарлин знала, что спит. Все эти руки, толкающие, хватающие. Но та рука…
 – Мисс Смит, вас зовут на площадку на двадцать минут. Шарлин открыла глаза и увидела, что ее осторожно трясет за плечо Ронни Вагнер, новая ассистентка режиссера.
 – Послушайте, мне надо немного поспать.
 – Что я могу для вас сделать?
 Шарлин любила Ронни. Ассистентка режиссера была очень доброй и старательной.
 Шарлин села, опустила ноги на пол и со стоном поднялась.
 – С вами все в порядке, мисс Смит?
 – О, да. Я в норме. Просто немного устала. – Ронни хотела еще что-то сказать, но заколебалась.
 – Что?
 – Пришла президент одного из клубов ваших поклонников. Очень красивая. Обычно я обещаю им встречу, но если вы устали…
 Шарлин покачала головой. Она никогда не могла понять идеи клубов поклонников, но была поражена огромной численностью приходивших время от времени групп. В основном подростки или молодые женщины, они общались с Шарлин так, словно знали ее всю жизнь. Но для Шарлин они все равно оставались чужими. Чужими, которых она пыталась ублажить.
 – О нет, Ронни. Я поговорю с ней после съемки. Может, попросишь ее остаться и посмотреть? Так будет хорошо?
 – Конечно, мисс Смит. Как пожелаете.
 Ронни ушла, и в комнате появился гример. Пока он работал над ее лицом, Шарлин опять подумала о президенте клуба поклонников. После замечания Ронни ей хотелось видеть женщину еще меньше. Она надеялась, что та хотя бы такая же молодая, как предыдущие. Пожилые пугали Шарлин. Все они выглядели бедными и отчаявшимися. Шарлин могла понять молоденьких девчонок, восхищающихся телевизионными звездами, знала, что для многих из них это просто период взросления. Джан объяснила все это Шарлин. Но пожилые в строгих костюмах и с высокими прическами раздражали ее. Персонал насмехался над такими женщинами. Шарлин знала, как нереально для многих из них иметь что-то свое. Она вспоминала свое недавнее прошлое и ежилась. Для большинства ее поклонниц в интересе к ней заключалась вся жизнь, и это наводило на девушку грусть.
 Шарлин никогда не заставляла звать себя на площадку дважды. Знала, что ее там ждали. Она открыла дверь, поискала глазами посетительницу, поймала взгляд Ронни, указывающий в направлении ожидающей женщины, затем заметила, как ассистентка режиссера подняла глаза к небу, и благодарно кивнула.
 О Боже! Шарлин увидела. Женщина была не только старше других, но еще отличалась яркой, кричащей одеждой. Она помахала Шарлин, когда та стала спускаться по ступенькам, и, казалось, в возбуждении встала на цыпочки. Взглянув на нее повнимательнее, Шарлин заметила, что женщина очень сильно отличается от других. Во всех отношениях. Подойдя поближе, она удивилась тому, что одежда посетительницы даже хуже кричащей, что она выглядит дешевой. У женщины были крашеные желтые волосы, падавшие жесткими жирными локонами ей на плечи. Она была одета в розовую блузку с короткими рукавами, слишком тесную в груди, из-за чего одна пуговица оставалась незастегнутой. На ее маленькой желтой юбке имелся разрез, и большой живот переваливался через пояс. У незнакомки не было бровей. Вместо них красовались нарисованные карандашом дуги. Мазки румян на щеках подчеркивали яркость оранжево-красной губной помады. Шарлин остановилась перед женщиной, которая сжимала обеими руками мексиканскую соломенную сумку. Едва заметные следы паники появился на ее лице.
 Шарлин моргнула пару раз.
 Женщина сделала шаг вперед и сказала:
 – Привет, детка.
 Через секунду Шарлин ответила:
 – Здравствуй, мама.
 Шарлин сидела с открытой Библией на коленях и читала восхваляющие псалмы. Кому могло присниться два года назад, что она окажется на телевидении, что у них с Дином будет прекрасный дом и что они найдут свою маму? Слава тебе, Господи!
 Шарлин умоляла мать пойти к ним домой, но Флора Ли отказывалась.
 – В этих тряпках? Девочка, я прекрасно знаю, как я выгляжу. Как драная кошка. Перед тем как увидеть своего мальчика, я хочу принять приличный вид.
 Они договорились, что мама освежит себя прямо сейчас, в гримерной, и вместе с дочерью пойдет пообедать.
 Шарлин очень хотелось позвонить Дину и сообщить великую новость, но, возможно, так было лучше. Ей представится удобный случай заново узнать свою мать, а затем рассказать про Дина… Ну про то, каким он стал. Милым, но, похоже, не очень сообразительным. Стоило ли рассказывать Флоре о том, что произошло с отцом? Вдруг мама решит, что они должны пойти в полицию? Шарлин никогда и ни с кем не говорила об этом и убеждала Дина тоже молчать. Но нужно ли было обо всем рассказать маме?
 Шарлин вздохнула. Частичка счастья исчезла. Ее забрала мама. Шарлин снова заглянула в Библию. Она была уверена, что Бог простит Дина, и сейчас подумала о Флоре Ли. Определенно, она была нежной, великодушной и понимающей. Шарлин увидела под пальцами следующую строку: «В ком нет Бога, тот словно солома, развеянная ветром». «Что это значит?» – подумала она.
 Когда мама неуверенно вышла из гримерной, они направились в «Шератон». Это был большой, но не очень роскошный отель. Шарлин надела мешковатое старое платье, которое позаимствовала у Май, большую шляпу и солнцезащитные очки. Волосы она скрыла под шарфом и надеялась, что никто ее не узнает.
 – Где мы посидим?
 – Здесь очень хорошо, – сказала мама, готовая устроиться в вестибюле.
 – Может, не здесь? – Шарлин огляделась по сторонам. – Пойдем туда, где потише.
 – Как насчет бара?
 – Бара? – Шарлин никогда не ходила в бары.
 – Там полумрак и тишина, – напомнила ей Флора Ли.
 Они пошли в бар. Шарлин начала с вопросов, которые ей очень хотелось задать.
 – Что случилось с тобой сразу после того как ты ушла, мама?
 – Я добралась до Эль-Каса. Я думала, там можно устроиться. Прекрасный городок Эль-Кас. Получила работу на стоянке для грузовиков. Получила место. Затем встретила одного водителя. Надо было бы узнать его получше, но после твоего отца любой мужчина казался хорошим. Он бросил меня в Салеме, Орегон. Оставил без цента. – Флора Ли опустошила тарелочку с орешками и подозвала официантку. – Дорогая, можно еще немного миндаля?
 Официантка подошла и заставила себя улыбнуться.
 – Что вы закажете?
 – Эль «Джинджер», – ответила Шарлин.
 – Пиво. – Флора Ли повернулась к Шарлин. – Эти орехи вызывают страшную жажду.
 Теперь Шарлин заставила себя улыбнуться. Мама сильно пила? Раньше за ней этого не водилось.
 – Что ты делала потом? – спросила Шарлин.
 – О, много времени провела, пытаясь выбраться из Орегона. Хотела пойти в школу парикмахеров, чтобы департамент заплатил за обучение. Но потом я встретила парня, который работал у Крайслера. Он колесил по всему северо-западу, проверяя механику машины. Подвез меня до Сакраменто. Там мы сняли дом. Очень хороший. Пока я не выяснила, что у приятеля жена и пара ребятишек в Олимпии, Вашингтон.
 – О мама! – воскликнула Шарлин и сдвинула шляпу. Официантка принесла заказ. Флора Ли выпила пиво в три глотка, в то время как Шарлин все покачивала своим бокалом. Ее счастье, возникшее в начале дня, как-то исчезло, словно пузырьки из напитка.
 «Не суди свою мать, – приказала она себе. – Она даже не была родной и подняла тебя. Кто ты такая, чтобы судить? Помнишь, что ты сделала с Бойдом, и к чему это привело? А как мистер Маклейн обработал тебя пьяную? Мама оказалась брошенной, одинокой, без своих детей. Наверное, она очень одинока».
 Флора Ли продолжала рассказ о мужчинах и городах, затем опять обратилась к официантке.
 – Хочешь освежить? – спросила она Шарлин. Та отрицательно покачала головой. – А я еще выпью пива. – Флора Ли сделала паузу. – Принесите еще кружку и бокал.
 Официантка кивнула. Шарлин подумала, что это могло значить? Когда маму обслужили, поставив рядом с пивом бокал с виски, девушка широко раскрыла глаза. Если Флора Ли заметила ее реакцию, то предпочла не подавать вида. Она взяла бокал и залпом выпила виски.
 «Ну, – подумала Шарлин, – если она пьет, это еще не зло».
 На ее глазах появились слезы. Бедная мама. Все время одна, вот и пристрастилась к выпивке.
 Флора Ли рассказала свою историю дальше, но после пива и виски это вызвало смущение.
 – Вот видишь, – сказала наконец Флора Ли, – вот видишь, если бы у меня было хоть немного денег, чтобы открыть салон красоты или магазин… Миссис Рамирес, которая живет подо мной, просит меня иногда сделать ей прическу. Я ничего не беру с нее. У меня нет лицензии, и я не хочу, чтобы меня заложили. Но это только пример.
 Она выжидательно посмотрела на Шарлин. Та кивнула. Флора Ли повернула голову.
 – Куда подевалась эта официантка? – пробормотала она.

 20

 Спустя несколько недель после того как Лайла звонила Аре и изводила его просьбами насчет проб в «Рождении звезды», он наконец предложил ей прийти. Девушка поняла – она всегда знала это – что рождена именно для этой роли.
 Для встречи с Арой Лайла должна одеться как можно тщательнее и продуманно. Никогда не знаешь, кто может войти в его кабинет. Лайла натянула голубые колготки. Обнаженная, кроме слегка голубоватых ног, она взглянула в зеркало, висевшее на стене комнаты. У нее были неплохие ноги. Около пяти футов, как Лайла игриво говорила репортерам. По меньшей мере половину ее роста составляли ноги. Девушка улыбнулась своему отражению и сняла обернутое вокруг головы полотенце. Еще влажные волосы упали пылающим каскадом. Их рыжий цвет на фоне голубых колготок казался еще более ярким. На белой коже, словно ягодки клубники, выделялись соски. Лайла оценивающе посмотрела на свою грудь. Она была красивой, но не очень большой. Большая, по-настоящему большая являлась стилем. Но сейчас, когда Лайла уже стала известной, существовало слишком много сложностей, чтобы сделать операцию. Если она решится, то обязательно обнаружит себя на обложке бульварной газеты. Лайла приподняла руками обе груди и потерла соски, чтобы они покраснели. Да, она выглядела, как настоящая женщина. Лайла вздохнула и отвернулась.
 Оглядев полную одежды комнату, она выбрала простую шелковую блузку и ярко-желтую мягкую кожаную миниюбку. Затем Лайла обследовала длинный ряд обуви. Каждая пара лежала в специальном отделении. Улыбнувшись, Лайла остановила выбор на кожаных туфлях с высокими тонкими каблуками. Они добавили ей три с половиной дюйма роста и обеспечили положение тела, при котором выделялись ягодицы и каким-то особенным образом подчеркивались икры. Лайла надела их. Ходить было тяжело, но такой обуви требовала юбка. Ладно, ей же не придется бежать марафон. Значит, нужно дать мужчинам то, чего они хотят. Лайла улыбнулась. «Если уж я этого не знаю, то кто же тогда знает?» – сказала она себе.
 Лайла прошла в ванную причесаться. Никогда не расчесывай их влажными, учила ее Тереза, потому что щетка наносит им повреждения. Лайла осторожно собрала волосы, постояла несколько секунд под лампами и удалила тем самым последнюю влагу. Затем она причесалась и почувствовала удовлетворение. Для волос сегодня выдался очень удачный день. Наконец Лайла открыла шкатулку с украшениями, достала подаренный ей тетушкой Робби крестик и надела его на шею. Она взглянула на фотографию Нади и опять улыбнулась.
 – Из тебя получится большая звезда, – улыбнулся Ара. Он сидел за столом, когда Лайлу провели в его кабинет. – Ты уже крупная фигура, но станешь еще крупнее. Станешь звездой.
 Лайла рассмеялась.
 – Прости меня, но я уже знаю это, Ара. Думаю, это и для тебя не новость. Надеюсь, у тебя для меня хорошие известия. Скажи.
 – Лайла, где твое уважение? Ты приходишь сюда, садишься и начинаешь с вопросов, всегда с вопросов. Почему бы тебе не стать более дружелюбной? Не выпить со мной чашечку кофе, бокальчик вина? Не поговорить со мной?
 – Ара, это шоу-бизнес. Что может быть важнее? Твое здоровье? Погода? Ладно, Ара. У тебя есть для меня хорошие новости или нет?
 Лайла не могла больше ждать ни минуты. Ару словно парализовало.
 – У меня есть хорошие новости. Ты будешь играть главную роль в фильме года.
 Лайла знала это. Она знала. Спасибо тебе, Надя. Лайла улыбнулась Аре.
 – Хорошие новости. Ну разве это не важнее, чем погода? Главную роль, Ара?
 Она с трудом могла сдерживать эмоции.
 – Главную. И фильм будет самым популярным. «Принцесса». Лайла вдруг села очень прямо в своем кресле. Казалось, вся комната завертелась перед глазами.
 – «Принцесса»? Я думала, мы говорим о «Рождении звезды».
 – Лайла, сколько раз за последние месяцы я тебе говорил: забудь об этом «римейке». Это для тебя не годится. Поэтому ты не получила роль в нем. Теперь можешь играть в «Принцессе». Это возвысит тебя еще больше.
 – Я не получила роль? – На мгновение Лайла не узнала собственного голоса. Он звучал совсем по-детски. – Я не получила роль?
 – Нет, Лайла, – вежливо ответил Ара. – Но я обещаю тебе, этот фильм лучше. Он гораздо важнее.
 – Кто же получил роль, Ара? – спросила Лайла очень низким голосом.
 – Не мучай себя, Лайла. Поверь мне, ты девушка не для этой роли.
 – Ара, я никогда не была девушкой. Не называй меня так. Итак, кто получил роль?
 – Если это имеет значение, думаю, назначат Джан Мур. И пусть. Ты предназначена для великих вещей.
 – Джан Мур! Джан Мур! – Лайла не могла в это поверить. – Ты, бесполезный старый ублюдок, – прошептала она, почти трясясь от ярости. – Робби был прав. Ты мне на беду. Ты все потерял. Мне нужно было подписать соглашение с Ортисом. Тогда бы эта роль могла быть у меня. А теперь ее получила эта бездарная сука.
 – Есть главная роль в «Принцессе», Лайла. Ведущая роль. Успех будет больше, чем у «Звездных войн». Лукас хочет работать с тобой. Все уже готово.
 – Фантастика! С космическими кораблями и всякой ерундой? Ты рехнулся? Я хотела играть в «римейке» «Рождение звезды». Я хотела эту роль.
 Сколько уже он утаивает эту новость от нее? Давно? Как бы ей хотелось раздавить эту старую рожу, разорвать его на куски. Он не позаботился о ней. Ара убил ее, унизил, использовал ее. Черт! Старый черт! Это все он и ее мать. Лайла задержала дыхание.
 – Когда Джан получила роль, Ара?
 Лайла вдруг поняла. Внезапно и четко. Ее предали!
 – Ты пойдешь к Эйприл Айронз и заберешь мою роль у этой сучки!
 Она настороженно посмотрела на Ару и заметила, как у него дрогнул рот. Старик молча смотрел на Лайлу. Девушка не опустила глаза, просто сидела и ждала.
 – Я не уверен, – наконец пробормотал Ара.
 – Попробуй, – потребовала Лайла.
 – Слушай, я добился для тебя проб. Они не сработали. Какая теперь разница, если они уже приняли решение? Решения либо принимаются, либо нет. Я надеялся, что, увидев тебя, они передумают…
 – Когда я пробовалась, они уже назначили Джан? Она уже имела эту роль? Насчет недоработок в сценарии врали. Я постоянно вижу ее на площадке. Она знает! Все знают, кроме меня. Это просто был способ унизить меня! Ты вмешался в это дело только для того, чтобы я заткнулась, чтобы успокоить меня, как маленькую девочку. Тебя надоумила Тереза, верно? Вы с Терезой разработали все это. Думаешь, я идиотка?
 – Нет, Лайла, совсем нет…
 – Черт. Она ревнует. Она не могла позволить мне получить роль, которую когда-то играла сама. Поэтому она отдала ее Кенди. У Кенди роль, а у меня ничего.
 – Не Кенди, Лайла. Джан Мур. Лайла на мгновение умолкла.
 – Я и сказала Джан Мур.
 Но это было не так. Она сказала: «Кенди». Господи, она опозорилась, опозорилась перед Арой Сагарьяном. Они теперь оба старые. Ара достал носовой платок, чтобы вытереть свой мокрый рот. Лайлу внезапно охватило омерзение, и она отвернулась. Ара – отвратительный, безобразный, гадкий кожистый ящер.
 – Лайла, я вижу, ты сильно расстроилась, но ты должна понять, что это не единственная роль для тебя. И даже не лучшая. Режиссер не очень старательный, и, я думаю, проект слишком велик для него. «Римейки» – очень рискованная штука, а «римейки» классических фильмов еще более рискованны. «Старый знакомый» Бетти Дэвис и Мириам Хопкинс. Переделали – и получили дерьмо с Джекки Биссет и Кидис Берген. Все в унитаз. Потом «Робин Гуд». Посмотри, что произошло даже с Костнером, когда он попытался заменить Эррола Флинна.
 – Ага, он сделал пятьдесят миллионов долларов.
 Лайла начала трястись и не могла остановиться. Надя ошиблась. Господи! Она опять посмотрела на Ару. Слюнявая морда. Лайла родилась ради триумфа над Терезой, ради свободы от Ары, от Робби, от их всех. Но Ара и ее мать сговорились. Лайла была уверена в этом. И, возможно, с помощью Робби. Он делал все, чего желала Тереза, даже дружил с Лайлой, якобы чтобы помочь ей, а на самом деле работал на Кукольную хозяйку. Это они лишили Лайлу роли.
 – Что моя мать говорила тебе обо мне? – спросила она. – Что ты сказал обо мне Эйприл?
 – Ничего, Лайла. Пожалуйста, ты должна…
 – Что она говорила тебе? – повторила вопрос Лайла, повысив голос.
 – Лайла, никакой связи между мной и Терезой нет. Были твои пробы. Они им не понравились. Это не что иное, как твои пробы…
 Лайла бросилась через стол и схватила Ару за горло. Ее длинные ноги уперлись о блестящую поверхность крышки стола, юбка задралась вверх. На пол полетели какие-то бумаги. Лайла начала душить старика. Ее пальцы все глубже погружались в складки сморщенной кожи.
 – Что она говорила тебе обо мне?! – вопила девушка, перекрыв Аре доступ воздуха в легкие. – Что она сказала тебе?!
 Ара провел остальную часть утра, пытаясь оправиться от потрясения. После того как секретарша и два охранника оторвали Лайлу от него, после того как охранники вывели истеричку, после того как Ара выпил несколько таблеток и пропустил через поврежденное горло стакан чая, он попросил никого к нему не пускать. Старик лег прямо в кабинете на большую голубую софу и обнаружил, что весь дрожит. Господи, какая мегера. Он поднес руку к горлу и покачал головой. Лайла оказалась сильной и опасной. Ара снова покачал головой. «Что же делать?» – спросил он себя.
 Ара был уже немолод и сейчас ощутил каждый из своих восьмидесяти четырех годов. Может, доктор был прав? Может, пришла пора уйти, уехать в свое убежище в Палм-Спрингс? Он состарился, слишком устал, чтобы иметь дело с сумасшедшими. Сколько ему осталось? Пережиток Голливуда, он мог бы сидеть на солнце и наслаждаться жизнью. Играть понемногу в гольф. Встречаться с Фрэнком и Джонни, с другими приятелями.
 Но сама мысль о том, чтобы все бросить и уйти, повергла Ару в ужас. Он жил своей работой более пятидесяти лет. Студии умерли, а он выжил. Ара не потерял, а даже увеличил свою силу. Конечно, он потерял несколько клиентов, вероятно, из-за акулы Ортиса, но все еще оставался уважаемым человеком, игроком, активным участником жизни.
 Однако сцена с Лайлой Кайл была из ряда вон выходящей. Ара ошибся в этой девушке. Она была ненормальной. Хуже, чем Кроуфорд. А он предал ради нее свою старую клиентку Терезу. Хуже того, раз оказав помощь Лайле, Ара больше не мог управлять ею. Ему не стоило устраивать пробы в «Рождении». В ней, как и во всех молодых звездах, не было ничего, кроме эгоизма и амбиций. И теперь без студии, без настоящего контроля начался хаос.
 Ара подумал о реакции Луи 3. Хайера, когда тот услышал, что Чаплин и Пикфорд организовали свою кинокомпанию. «Психи отправляются в сумасшедший дом», – сказал он. Союз художников был тогда сумасшедшим домом. Людям искусства требовались бизнесмены для поддержки, а бизнесменам требовались артисты, чтобы создать продукт. Ара провел много времени, занимаясь подобным сватовством.
 Да, тогда было такое время. Вечеринка теперь была окончена. В общем-то Аре нужно бы поблагодарить девочку за то, что она показала ему свет истины. Ему нужно уйти. Ему нужно наслаждаться жизнью. Ему необходимо отдохнуть. Без сожаления, а с облегчением.
 Зазвонил телефон. Ара взял трубку. С кем это соединила его Хелен?
 – Ара, простите, что беспокою вас. Но дело, кажется, очень важное. Майкл Маклейн. Он очень расстроен и говорит, что должен увидеться с вами как можно скорее.
 Старик моргнул и вытер рот. Майкл был его звездой, его протеже, его удачей. Но он оставил Ару девять лет назад в пике своей славы и перешел к Саю Ортису. Позже старик слышал сплетни, будто между ними не все было гладко. Мог этот блудный сын вернуться за прощением? Заняться Майклом Маклейном? Украсть его у Сая Ортиса? Тогда все увидят, что Ара Сагарьян еще сильный игрок. Он вздохнул. «Ишак, – сказал он себе. – Убирайся в Палм-Спрингс. Ты не можешь все бросить? Это убьет тебя».
 Ара несколько секунд смотрел в одну точку. Что делать? Потом он улыбнулся.
 – Пропусти его, – сказал старик секретарше. – Будет приятно повидаться с ним.

 21

 – Я устала, как устрица после дождя, – пояснила Шарлин. Джан засмеялась.
 – Я тоже. – Она поежилась и надела жакет.
 – Джан, можно с тобой поговорить? – спросила Шарлин. Был конец съемочного дня, и Джан едва держалась на ногах. Однако Шарлин выглядела еще более утомленной, чем она. Это было непохоже на нее. Очевидно, Шарлин что-то беспокоило.
 – Конечно. Идем ко мне в гримерную. Они пошли и присели рядом.
 – Тебя это не начинает немного утомлять? – спросила Шарлин, махнув рукой.
 – Ты имеешь в виду шоу? Шарлин кивнула.
 – Шоу, толпы, поклонники, жизнь в собственном доме, как в тюрьме. Все это.
 Джан знала, что имела в виду Шарлин.
 – Да. Несколько недель назад, перед тем как уйти жить в отель, я сидела около бассейна и вдруг услышала, как кто-то говорит в мегафон. Автобусная экскурсия. С гидом. Они показывали людям, как я живу. Пришлось убежать. Я чуть с ума не сошла, не знала, что эти леди с голубыми волосами дойдут до крайности. – Джан взглянула на Шарлин. – Ты об этом говорила?
 Шарлин помолчала.
 – Да. Люди, которых ты не знаешь, хотят познакомиться с тобой. Появляются родственники, которых ты не видела уже много лет. Друзья ищут твоего общества. А настоящих друзей иметь нельзя. Я хочу сказать, у меня есть ты, мистер Ортис. Он очень добр ко мне. Но персонал ведет себя совсем по-другому, словно я за один вечер стала королевой Англии. Мне нравилось, как ты разговаривала с Барри, и это срабатывало. Но я чувствую себя не в своей тарелке. Они работают на телевидении всю жизнь. Они не знают, что все это притворство? Господи, если нет, то, боюсь, я должна буду поверить, что я английская королева.
 Джан рассмеялась наблюдению Шарлин. Девушка была права. Если люди, занятые в этом бизнесе, воспринимают все так серьезно, почему их удивляет такая же реакция зрителей? Но Джан не расстраивалась. На пятницу был назначен ужин с Сэмом.
 – Помнишь Фила Страуба? Он был таким смешным. Так здорово изображал Марти Ди Геннаро. Даже лучше, чем сам Марти. – Шарлин улыбнулась при этом воспоминании. – Теперь Фил зовет меня «мисс Смит». Смех закончился. – Она пожала плечами. – Ну, у меня все же есть ты и Дин. И собаки. Поэтому все не так плохо. Кроме того, что мы не может как следует погулять.
 Джан поежилась. Шарлин выглядела по-настоящему грустной. Что еще ее беспокоило?
 – Шарлин, может, нам пройтись по магазинам? – Джан улыбнулась.
 – Хорошо. Только придется взять с собой несколько человек из ФБР, – напомнила Шарлин и вздохнула. – Я столкнулась со всеми трудностями жизни звезды.
 Она подумала о приходе мамы и о том, как это было не похоже на ее мечты. Как рассказать об это Джан? Шарлин поняла, что не может этого сделать.
 На мгновение Джан прониклась трепетной любовью к этой девушке.
 – Почему бы нам не развлечься как звездам? – спросила она. – С охранниками в дорогом ресторане после похода по магазинам. Как должны развлекаться настоящие маленькие звезды.
 Они сели в глубине зала, хотя Джан предпочла бы чудесные столики возле окон, выходящих на «Меллроуз». Но сейчас, после инструкций, которые дал ей Джеральд Ла Брек, это причинило бы лишь новые неприятности. Поэтому девушки сложили покупки на банкетке и сели спиной к залу.
 Джан устала, проголодалась и хотела пить. Невзирая на умопомрачительные калории, она заказала пива. Официант, светловолосый Адонис, узнал ее, но напустил на себя необходимый в Лос-Анджелесе равнодушный вид.
 – Хорошо, мисс, – произнес он и повернулся к Шарлин. – А вам, мисс Смит?
 – То же самое, – ответила Шарлин.
 Она была целиком погружена в мысли о своих покупках и пылала от возбуждения. – О Джан, не верю, что я видела такие вещи. Как ты нашла эти магазины? А изделия из кожи! Мне так понравилось красное бикини с кожаной бахромой.
 Джан, которая помнила семидесятые годы с их стилем диско и была почти в том возрасте, чтобы чувствовать себя их частью, улыбнулась.
 – Но ты почти ничего себе не купила.
 Джан видела много интересных вещей, но чувствовала себя комфортнее, когда ее одевала Май. Она договорилась сегодня с ней о встрече.
 – Там нет ничего из того, что мне нужно.
 – Джан Мур, когда во время похода по магазинам ты видишь то, что тебе нужно? Даже будучи страшно бедной, я знала это. Тогда мы просто листали каталоги и мечтали.
 – Ну, мне многого не надо. Вся эта одежда и косметика кажется мне нелепой. Похоже, у меня никогда не бывает модных вещей. Мне нужны подходящие к платью туфли, повседневная и спортивная обувь. И все должно гармонировать по цвету с юбкой, брюками или шортами. Потом мне необходимы свитер, шаль или жакет, пояс, сумочка, не говоря уже о ювелирных украшениях. Оранжевая помада не годится к розовым серьгам. Боже, как это меня смущает.
 – Тебя? – удивилась Шарлин. – Но ты всегда так здорово выглядишь.
 – Я? – переспросила Джан. Она знала, что обязана этим Май. – Просто я стараюсь быть попроще.
 – Да, а Лайла не простая. Она занимается собой каждый день и делает это серьезно. Как ей, по-твоему, удается так выглядеть?
 – Возможно, тут играют роль гены.
 – Но она не носит джинсы. [8] 
 – Нет, я имею в виду генетику. Может, она получила их от матери. Ведь ее мать была кинозвездой. Тереза О'Доннел, видимо, научила дочь нескольким трюкам.
 – А твоя мама учила тебя чему-нибудь? Джан моргнула.
 – Нет, она погибла в автокатастрофе, когда я была еще маленькой.
 – О, прости! Моя мама ушла из дома, когда мне было девять лет, но я так благодарна ей за эти годы, за все, чему она меня научила.
 На мгновение Шарлин умолкла, и Джан опять подумала, что девушка чем-то расстроена. Тяжело, когда тебя бросает мать. Наверное, еще хуже, когда она умирает.
 – Мама научила меня маленькому стишку. «Хочу покинуть Эльмиру». – Джан улыбнулась этому детскому воспоминанию.
 – Какую Эльмиру?
 – Скучный городок около Нью-Йорка. Я выросла там. Жила с бабушкой.
 – Наверное, ты слушалась свою маму. – Шарлин повернулась и оглядела зал, выполненный в итальянской стиле с круглыми колоннами вдоль стен. Обтянутые каким-то серым материалом стулья, ручки дверей и стеклянная посуда на столах сверкали.
 – Здесь, конечно, не Эльмира, – заметила Шарлин, и обе подружки рассмеялись.
 Официант принес пиво, и они заказали по салату. После того как парень кивнул и ушел, Шарлин повернулась к Джан.
 – Можно задать тебе один вопрос?
 – Конечно, – ответила Джан, и Шарлин хихикнула.
 – Ты заботишься о своей внешности? Я хочу сказать, Лайла так прекрасна и все такое, но, кажется, она так много сил тратит на это.
 Джан захохотала чуть ли не во весь голос.
 – Конечно, забочусь.
 – Правда?
 Джан глубоко вздохнула.
 – Подожди минутку. Ты хочешь сказать, что тоже заботишься о внешности, Шарлин? Но ты и так великолепна. Я могу понять заботы об одежде, макияже и прочем, но ты естественна – твоя кожа, твои волосы, твои глаза. Все, Шарлин, ты по-настоящему великолепна.
 Шарлин покраснела.
 – О, нет. Я не… не такая красивая, как ты или Лайла. Вы обе прекрасны, как кинозвезды. А я просто хорошо выгляжу.
 Джан внимательно взглянула на нее. Волна чего-то похожего на ужас охватила ее. Они попали сюда благодаря удаче, генам и мастерству хирурга. Может быть, три самые очаровательные женщины страны, но, по крайней мере, две из них даже не верили в свою красоту. Ее внешность, конечно, придумали. Но Шарлин имела природное очарование, имела его всегда, однако тоже чувствовала себя ненастоящей. И в этот почти испугавший ее момент озарения Джан могла держать пари, что Лайла, вероятно, самая красивая из них, была самой неуверенной. Неизвестно почему из ее глаз хлынули слезы.
 – Что такое? – спросила полным участия голосом Шарлин.
 Джан издала звук, похожий на стон.
 – О, просто очень грустно. Если ты не считаешь себя красивой, если я не считаю себя красивой, что же должны думать женщины, которые смотрят нас по телевизору?
 – Что они не очень симпатичные. Если им есть до этого дело.
 – О Шарлин, каждой женщине есть до этого дело. Они смотрят на нас.
 – Джан, ты жалеешь их, когда рекламируешь косметику? Джан кивнула и подумала о бедной Мери Джейн Морган.
 – Она ведь не дает того эффекта, который обещает. Если ты не красива сама по себе, то ничто не сделает тебя таковой.
 Наступило молчание. Джан посмотрела на подругу и вдруг поняла, как сильно та ей нравится.
 – Как дела с твоим альбомом? – спросила она.
 – Ну, все думают, будто я умею петь. Наверное, это здорово. В общем, альбом почти готов, и мне можно немного отдохнуть. Мы с Дином хотим взять машину и съездить в Йеллоустон или в Монтану. Взять с собой собак и парней из ФБР. А ты?
 – Я хочу заняться кино.
 – Работать во время отпуска? – Шарлин едва могла поверить в это. – Мистер Ортис хотел предложить мне сняться в кино, но я сказала: «Черта с два. Я устала как собака».
 – Да, но я очень хочу сняться в этом фильме.
 – Ой, с кинофильмом и телевизионным шоу ты станешь настоящей знаменитостью.
 Джан рассмеялась.
 – Не думаю, что мы можем стать еще более знаменитыми, чем сейчас. Но если фильм будет иметь успех, я, вероятно, не вернусь в «Трое на дороге».
 Лицо Шарлин вытянулось.
 – Нет. О Джан, ты же не оставишь меня одну с Лайлой? Она сожрет меня.
 – Ты должна быть потверже. Пошли ее в задницу. Шарлин вспыхнула и захихикала.
 – Я никогда не смогу этого сделать.
 – Уверена, что сможешь. Попробуй. Потренируйся на мне.
 – Но это грешно.
 – Шарлин, где в Библии написано: «Никогда не говори слово «задница»?»
 Девушка опять захихикала.
 – Не знаю. Наверное, нигде. Только красивые девушки не должны…
 – Шарлин, красивые девушки не говорят, а делают. Перестань быть девушкой и потренируйся. Ты женщина. Скажи Лайле, чтобы она катилась в задницу.
 Шарлин посмотрела на Джан, на секунду задумалась, затем кивнула.
 – Ладно. Я попытаюсь, но не уверена, что что-нибудь получится.
 – Попытайся.
 Шарлин надула губки и глубоко вдохнула носом.
 – Ладно, – она сделала пазу. – Отвяжись.
 – Давай! Это слишком вяло. Скажи, чтобы она шла в задницу.
 – Хорошо, – Шарлин опять сделала паузу. – Лайла, ты… Ее голосок звучал, как всегда, нежно.
 – Давай. Разозлись. Она так мерзко относится к тебе. И ко мне. И к остальным. И будоражит Марти. Давай, Шарлин. Не бойся.
 – О, пошла в задницу! – выпалила девушка.
 Люди за соседними столиками оглянулись на подруг. Шарлин вспыхнула и закрыла лицо руками.
 – Браво! – воскликнула Джан. – Ты преодолела проклятый барьер. Теперь можешь жить в Голливуде.
 После ланча с Шарлин Джан отпустила охранника и отправилась к Май обсудить планы на завтра. Попасть в дом оказалось нетрудно. Охраны не было. Май жила в симпатичном двухэтажном здании в форме буквы «U» с зелеными ставнями. Джан постучала в дверь.
 Май как всегда была одета во все белое. В белое или серебристо-серое, под цвет ее волос. Сегодня она была в белой блузке. На голове красовался импровизированный тюрбан. Увидев Джан, Май сразу порозовела.
 – С тобой все в порядке? Ты так странно выглядишь.
 – Да, – кивнула Джан и поняла, что это правда. Похоже, одиночество отступило. Сегодня она получила удовольствие от ланча с Шарлин и чувствовала, что теперь с радостью посидит у Май. У нее появились друзья. И впереди ждал ужин с Сэмом.
 – Садись, – пригласила Май, указывая на кресло.
 Джан, которой приходилось бывать здесь раньше, удивлялась этой квартире. Здесь были три большие комнаты, выкрашенные белым от пола до потолка. Вся мебель – ее было не очень много – была обтянута белым хлопком. На стенах ничего не висело, а на столике ничего не лежало. Но благодаря игре света и тени, чистоте, белизне, комнаты не выглядели пустыми.
 – Твоя квартира такая… оригинальная, Май. Как ты сама. Хозяйка пожала плечами и достала из бара два бокала.
 – В молодости ты оригинальная. В пожилом возрасте странная. Но это меня устраивает. Я люблю цветовую гамму, картины и предметы, но теперь смотрю на них в музеях. Не иметь хлопот – это такое облегчение.
 Она наполнила пивом первый бокал до половины. Хотела уже налить во второй.
 – Мне не надо, – напомнила Джан. – Я должна сбрасывать вес, а не набирать.
 Май вздохнула и достала бутылку минеральной воды.
 – Двадцать лет я ем каждый вечер один и тот же ужин: маленький стейк и салат. Как вспомню об этом, меня тошнит. – Май вздохнула и взглянула на Джан. – Такова цена славы?
 Джан села на софу и поставила рядом бокал с водой.
 – Нет, если это все, – ответила она.
 – Чего же ты еще хочешь? Ты знаменита и станешь богатой. Ты молода и здорова.
 – Я никогда не хотела славы, и деньги никогда не были для меня главным. Я хотела и сейчас хочу сниматься в фильмах, в хороших фильмах. И хорошо в них работать. Сделать что-то, чем можно было бы гордиться.
 Май пожала плечами.
 – Для этого ты уже слишком знаменита, – произнесла она.
 – Что ты имеешь в виду? – спросила Джан, почувствовав на мгновение панику и теснение в груди.
 – Знаменитая и красивая женщина становится… особым видом силы. Ты не можешь делать обычные вещи. У тебя нет обычных друзей. Ты цель для многих. Тебя любят чужие люди, а вот друзей у тебя нет. И очень часто, почти уже став богиней, ты заканчиваешься или кончают с тобой. Подумай, как много избранных загораются ярко, но быстро сгорают. Как много новых девочек, девочек на час. И у скольких женщин получилась продолжительная карьера? Можешь назвать хотя бы пять имен? Пять актрис, которым есть чем гордиться?
 – Да, конечно. Сюзан Сарандон. Май кивнула.
 – Кто еще?
 – Мюриел Стрип.
 – Конечно. Но что она сделала за последнее время? Кто еще?
 – Ну, есть женщины, которые добиваются этого сейчас.
 – Да. Но если трудно стать знаменитой, то продержаться на вершине славы в сто раз труднее. Оставаться на волне. Используй свое время, Джан. Оно может оказаться коротким.

 22

 Джан попросила Май помочь ей одеться для ужина с Сэмом.
 – Я хочу быть значительной и одновременно хорошо выглядеть, – хихикнула она.
 Ей наконец-то удалось подписать контракт в «Рождении», и, несмотря на протесты Сая Ортиса, она чувствовала, будто ей пять лет и приближается день ее рождения.
 – Ну, ты понимаешь, Май.
 – Конечно. – Май улыбнулась. – Как будто ты перестала обращать внимание на одежду и не страдаешь от этого, поскольку много работаешь. Хороший трюк. Изучение естества. Но, моя дорогая, разве ты еще не получила эту роль?
 – Да, но…
 – Или есть другая роль, на которую ты пробуешься? Так? Джан только засмеялась.
 – Как ты думаешь, юбка или брюки? Брюки выглядят более подходящими, но в юбке я смогу больше показать ноги.
 – Где ты ужинаешь?
 – В музее Джетти.
 Май сделала изумленное лицо.
 – Ну, там, возможно, вполне прилично, но кухня неважная. – Она несколько секунд изучала Джан взглядом. – Думаю, открытый верх и длинный жакет. Голубой лен. Черный жакет с голубой льняной блузкой.
 – Правда? Но я чувствую себя чересчур одетой в жакете.
 – Нет, если носишь его с джинсами, – сказала Май. – Так как?
 – Да. Но ты успеешь все приготовить?
 – Когда твой ужин?
 – Завтра, – виновато призналась Джан. Май рассмеялась.
 – Кто я такая, чтобы тормозить прогресс. Но мне нужно прямо сейчас сходить в магазин за тканью.
 – Да, конечно.
 Иногда Джан казалось, что Май так старается ради нее, потому что она спасла старухе место, когда Лайла предприняла попытку выгнать ее. Или потому что Май нужен дополнительный доход. Или потому что Джан обеспечила ей работу в «Рождении звезды». Или потому что Джан была звездой. «Стала бы Май делать вид, будто любит меня, если бы на самом деле это было не так?» Джан удивлялась. Май никогда не показывала особой симпатии ни Шарлин, ни, естественно, Лайле. Хотя они могли помочь ее карьере.
 «Я должна верить, что она действительно любит меня, и если это означает для нее новую работу в кино, немного дополнительных денег или чью-то защиту, когда начинают скандалить Лайла или Боб, что из этого? Для чего же существуют друзья? – спрашивала себя Джан. – Я не должна просить ее о многом или принимать ее услуги, как само собой разумеющееся».
 И все же Джан испытывала неловкость, вспоминая, что самая близкая ей женщина получает от нее деньги в качестве платы за общение. Она выбросила эту мысль из головы и попыталась представить себе будущий жакет. В нем она будет выглядеть великолепно. Всегда чувствительный к подобным вещам Сэм поразится.
 Музей Джетти располагался сразу за прибрежным шоссе. Верьте или нет, но чтобы туда попасть, нужно было сделать предварительный заказ. И не для осмотра экспозиции, а для резервирования места на автостоянке.
 «Вот он, Лос-Анджелес!» – усмехнулась про себя Джан.
 Конечно, она не знала этого, пока управляющий стоянкой и гаражом не поинтересовался номером ее заказа. Сначала Джан подумала, что он пошутил. Но управляющий объяснил, что музей построен Дж. Полем Гетти по соседству с жилыми районами, и обитатели Брентвуда, Пасидик Пэлисейдс, Лос-Флорес и Топанча имеют достаточно прав требовать, чтобы на их улицах никто не парковался.
 К счастью, управляющий узнал Джан и сделал для нее исключение.
 – Мы всегда держим несколько свободных мест для знаменитостей, мисс Мур, – с солидным видом заявил он.
 Джан терпеть не могла пользоваться какими-либо преимуществами, но сейчас была так возбуждена предстоящей встречей с Сэмом, что просто поблагодарила внимательного служащего и припарковала машину.
 Узкая лестница, изгибаясь на утесе, вела вверх в просторный сад. И Там в чисто голливудском стиле стояла помпезная вилла, не только с дорическими, но и с ионическими, и даже с коринфскими колоннами. Типично для Голливуда: если каждый вид хорош, почему не использовать все три? Достоверность никого не интересовала. Сверкающие настенные украшения в сочетании с еще большим количеством колонн, на этот раз какого-то другого стиля, образовывали две колоннады, которые заканчивались в саду. В самом его центре находился огромный бассейн. Джан надела солнцезащитные очки, чтобы не жмуриться от яркого блеска, и сошла на южную террасу, поскользнувшись при этом на мраморном полу. Чайная комната находилась в западном саду, но прежде чем пойти туда, Джан заглянула в дамскую комнату, чтобы привести себя в порядок и успокоиться.
 Там она оказалась одна и улыбнулась своему отражению в зеркале. Жакет Май выглядел словно гибкая кожа, а блузка была открыта именно в той степени, в которой требовалось. Джан достала помаду и аккуратно подкрасила губы. Она уже потратила минут пятьдесят на работу над глазами: осторожно, слой за слоем нанесла на веки нежно-серые тени. Труды того стоили. Когда Джан сняла солнцезащитные очки, глаза ее показались огромными. Она знала, что была красивой, и, довольная собой, улыбнулась. Если Сэм пригласил ее на ужин, она сможет вести себя достойно. А он определенно будет очарован.
 Сэм увидел идущую по саду Джан и поднялся. Женщина села на стул напротив него и очень обрадовалась прохладной тени.
 – Интересное место, – заметила Джан.
 – Ты разбираешься в живописи? – осведомился Сэм.
 – О, от Гейнсборо до Дали, – весело ответила она.
 – Здесь есть два Гейнсборо.
 – Попозже обязательно взгляну, – сладко улыбнулась Джан. Они заказали чай и салат. Сэм опять поздравил ее с выдвижением на «Эмми», и разговор пошел довольно бессвязный. У Джан имелась возможность получше разглядеть Сэма.
 Он не очень изменился. Возможно, чуть-чуть похудел. Его темные волосы были зачесаны назад и собраны в хвостик. Сэм загорел, и его смуглая рука, лежавшая на столе рядом с рукой Джан, выглядела прекрасной, изящной, длинной и как всегда чувственной.
 Сэм перехватил взгляд Джан, опустил глаза и взял ее руку в свои.
 – Ты такая холодная! – воскликнул он.
 – Сколько мужчин говорили мне это, – отозвалась Джан. – Но я думала, с тобой получится по-другому.
 Сэм несколько секунд смотрел на нее, постепенно узнавая диалог из пьесы «Джек, Джилл и компромисс», и, когда Джан рассмеялась, тоже улыбнулся. Его всегда прекрасные, белые, крупные зубы на фоне загара смотрелись еще лучше. Когда он проглотил свой последний смешок, кадык на его горле задвигался.
 – Ты надула меня своим тестом, – произнес Сэм. – Это был… роман. Более того. Он был умным и искренним.
 Джан почувствовала, как начинает краснеть, и пробормотала слова благодарности.
 – Я смотрел пробы раз сто. Это было неосмотрительно. Ты кого-то мне напоминаешь. Я не уверен.
 Джан нужно было сменить тему разговора.
 – Как дела со сценарием? – спросила она и опять на секунду задумалась: может, Сай был прав? Он мог быть свиньей, но в бизнесе разбирался.
 Сэм перестал улыбаться, но затем взял себя в руки.
 – Продвигается. Великая тема: женщина любит мужчину, и его самого, и за его успехи в делах? А может ли мужчина любить себя, если он неудачник?
 – Забавно, но я всегда думала, что фильм о зависти. Джуди любила Джеймса и никогда не завидовала его успехам. Но когда ей улыбнулась удача, он стал так завидовать, что разлюбил ее. Если вообще когда-нибудь любил.
 – Интересная точка зрения. – Сэм снова посмотрел на Джан, но на этот раз более испытующе. – Ты завистлива?
 – Нет, совсем нет. – Она очень удивилась вопросу и своему ответу, но сознавала, что сказала правду. Джан задумалась: почему? «Может, это из-за моих надежд. Я никогда не представляла себя кандидаткой на успех другого человека».
 – Правда? – спросил Сэм. – А я, наоборот, если читаю о триумфе какого-либо режиссера, то сразу думаю, почему на его месте не я.
 – Должно быть, это здорово усложняет тебе жизнь. – Джан глотнула охлажденного чая. Все шло очень, очень хорошо. Она добилась успеха в соблазнительности и сдержанности. Убийственная комбинация. Джан улыбнулась. Что, если он влюбится в нее? Если так, сможет ли она отвергнуть его? Джан едва не хихикнула.
 – Ты так невероятно красива, – сказал Сэм. – У тебя очаровательная улыбка.
 Джан сощурилась. Это было личное или профессиональное замечание?
 – Я нервничала на пробах, – пожаловалась она.
 – Но не показала этого, – заметил Сэм. – Мы с Эйприл были поражены. Она сказала…
 Джан почувствовала, как улыбка сползает с ее губ. Опять. Это лишь в ее воображении Сэм и Эйприл находятся не только в рабочих отношениях? Он продолжал говорить, а Джан задумалась. Почему Сэм пригласил ее? Профессиональный интерес, деловой ужин или нечто большее? Она попыталась прислушаться к его словам.
 – Кого ты собираешься позвать на роль моего партнера? – поинтересовалась Джан.
 – Мы думали о Майкле Дугласе, но он слишком молод.
 – Великий актер! Мне бы очень хотелось работать с ним!
 – А что ты думаешь о Ньюмене?
 – Пол Ньюмен? – Она не могла в это поверить.
 – Эйприл думает, что он староват, но считает, что сможет заинтересовать его.
 – О Господи, это было бы чудесно!
 – Думаешь, ты сможешь сыграть с ним убедительную любовную сцену?
 Джан засмеялась.
 – Сделай пробу!
 – С удовольствием! – сказал Сэм и улыбнулся. Джан вспыхнула. Он интересовался ею!
 Сэм посмотрел на часы. Джан заметила, это был золотой «Ролекс».
 – Все это прекрасно, – произнес Сэм, – но я должен писать сценарий. Проводить тебя до машины?
 Джан отказалась. Ей нужно побыть немного одной.
 – Нет. Хочу посмотреть экспозицию.
 – Ах да, Гейнсборо! – Он усмехнулся. – Может, заедешь вечером ко мне в офис? Порепетируем несколько строчек.
 Сэм смотрел на Джан.
 – Нет, – улыбнулась она. – Думаю, мы уже достаточно порепетировали.
 Сэм рассмеялся, наклонился к ней и слегка пожал руку.
 – Прости, – произнес он. – Я не могу управлять собой.
 Сэм поцеловал Джан в ладонь и быстро пошел прочь. Несколько секунд Джан пыталась овладеть своим голосом и наконец крикнула:
 – Удачи в работе над сценарием.
 После ухода Сэма она некоторое время сидела одна. Без преувеличения, встреча оказалась интересной. Но вел ли Сэм лишь простой профессиональный флирт? Сможет ли Джан удержаться, если он проявит к ней больший интерес?
 Джан опять подкрасила губы и пошла к галерее. Она купила брошюрку и обнаружила, что в музее действительно есть два Гейнсборо.
 – Вот черт, – пробормотала она и пошла их искать.
 Картины были потрясающими. Обе автор выполнил в великолепном разнообразии цветов, какие можно видеть на персидских коврах. Джан знала, что художник рисовал каждую из них много лет, слой за слоем нанося краски, выстраивая перед зрителем глубину цвета и тени. Она смотрела на праздник Красоты, но ее мысли были заняты другим.
 После тяжелых лет в Нью-Йорке, после пластической операции, после фиаско с Питом и безобразной истории с Майклом Маклейном, после стольких стараний получить работу у Сэма, оказалось, что он и Эйприл по-прежнему называли себя «мы». И Сэм флиртовал, как всегда. Но, вероятно, у него не было к Джан интереса другого рода, кроме как к коллеге. «Ладно, – сказала она себе. – Пусть так».
 Ее жизнь больше не была пустой и серой. Это был праздник цветов, как на картинах Гейнсборо. Но, как и на них, он был нереальным, хаотичным и, возможно, даже бесполезным. Фрукты готовы были засохнуть, а цветы увять. Разве это не похоже на ее жизнь? Настоящее цветение, которым никто не насладится, пока не завянет Джан.
 – Вот он, Голливуд, – опять пробормотала она и пошла к своей машине.

 23

 «Господи, когда это кончится?!», – простонала про себя Шарлин. Пора было вставать и вылезать из теплой постели. Она заставила себя вскочить и начать собирать одежду, чтобы пойти в ванную и привести себя в порядок. Девушка так устала и было так трудно не сердиться на спящего с раздражающе ангельским, мирным видом Дина.
 «А у меня воинственный вид», – подумала Шарлин, похлопав Кловера, который поднял голову, фыркнул и отвернулся. Все собаки спали на кровати. Кошка и Дин тоже. Лишь Шарлин не могла спать. Ей снились сплошные кошмары, они начинались сразу, как только девушка закрывала глаза, и продолжались всю ночь.
 Шарлин все еще боялась. Ей продолжали сниться убийство отца и приход полиции за ней и Дином. Она волновалась из-за страха забыть свой текст или потерять работу. Она беспокоилась по поводу дурацкого альбома, о своем глупом виде, когда он выйдет. Но больше всего она тревожилась из-за мамы. Шарлин еще ничего не сказала о ней Дину. Смешно, но она молилась и молилась, чтобы опять быть со своей мачехой, помочь Дину и снова жить всем вместе, в безопасности и спокойствии.
 «Будь осторожна относительно того, за что молишься», – сказала себе Шарлин, смотрясь в зеркало. Выглядела она ужасно. Бессонные ночи оставили следы на лице, а девушка знала, что камера безжалостна. Было бы хорошо поговорить с Джан, и она пыталась обо всем рассказать ей, но смутилась. Шарлин едва не заплакала, но это еще хуже сказалось бы на лице. Девушка наполнила раковину ледяной водой, глубоко вдохнула и окунула лицо.
 Ощущение было ужасное. Как смерть в ледяном озере. Но процедура снимет мешки под глазами, уберет одутловатость, вернет коже натуральный бледный цвет. Шарлин быстро сосчитала до пятидесяти, затем подняла голову и глотнула воздуха.
 Этого было недостаточно, поэтому девушка взяла два подносика со льдом, бросила кубики в раковину и помешала там рукой. Боже, как холодно! Хотя Шарлин очень не хотелось, но она опять посмотрела на себя в зеркало и поняла, что нужно повторить пытку. Господи, она выглядела старухой. Лет на тридцать!
 Девушка снова погрузила лицо в ледяную воду. Она пыталась отвлечь себя от мыслей о Флоре Ли. О Боже, зачем она пьет? Потому что была одинока, и Шарлин знала это. Если папа чему-то научил ее, так это ненависти к пьянству. Флора Ли оставила их с папой, не работала, чтобы помочь им, не пыталась найти их. Она просто пила.
 Это ранило Шарлин в самое сердце. И не только за себя, но и за Дина. Дин был ребенком Флоры Ли. Как она могла бросить его и ни разу ничем ему не помочь? И хотя Дин был глуповат, но Шарлин знала, что он тоже думал об этом.
 Девушка подняла голову из ледяной воды и вспомнила. Господи, ведь сегодня она не снимается! Сегодня у нее один из редких выходных дней. И еще сегодня ей нужно сделать кое-что для Доуба! Лицо Шарлин горело и покалывало. Процедура с холодной водой оказалась напрасной!
 Со всеми этими тревогами о маме, полиции и шоу девушка едва не забыла о Доубе. Когда ты телевизионная звезда, тебе не очень-то легко найти свободное время. К счастью, выдался такой день, как сегодня. Шарлин велела Дину не говорить никому, куда она поехала.
 Теперь девушка быстро оделась. Шофер подогнал ее машину вовремя. Шарлин заказала этот зеленый «плимут-седан» не на студии, а в агентстве автообслуживания. Перед тем как выйти через черный ход, Шарлин еще раз взглянула на себя в зеркало. Все в порядке. Длинный черный парик, огромные солнцезащитные очки, просторный плащ, позаимствованный в гардеробе Май, под ним два толстых свитера, чтобы создать видимость полной фигуры, мешковатые брюки Дина. Отлично. Даже брат не узнал бы ее.
 – В центр, – велела Шарлин шоферу, сев в машину и заметила его взгляд в зеркале заднего обзора. Она прочитала адрес, который прислал ей Доуб.
 – Вы работаете у нее? – спросил шофер, отъезжая. Вопрос удивил девушку.
 – У кого?
 – У Шарлин Смит. Вы ведь вышли из ее дома, верно? Какая она? Девушка немного успокоилась и улыбнулась.
 – Да. Она прекрасный человек.
 «И это правда, Господи, – сказала Шарлин Богу. – Я работаю на себя, на Дина и, возможно, на маму. И я прекрасный человек».
 Но она вдруг поняла, что не изменила свой голос, и решила замолчать. Девушка не знала, кто сейчас мог следить за ней или преследовать ее. Она просто молилась, чтобы Доуб не вовлек ее в неприятности. Потому что теперь она нужна не только Дину, но и маме. По крайней мере, на некоторое время. Шарлин уже дала ей денег, чтобы поехать зарегистрироваться в школе парикмахеров и чтобы купить приличную одежду. Теперь она не могла позволить себе попасть в беду из-за Доуба.
 Прибыв на место, Шарлин пошла по направлению к аукционному залу, следуя указаниям, которые ей пробубнил человек за конторкой. Он даже не взглянул на нее. Быстро осмотрев вестибюль, Шарлин с облегчением поняла, что репортеров здесь нет. Впрочем, они наверняка вертелись где-то рядом, стоило только выйти из дома. Маскировка сработала. Ни один из газетчиков, расположившихся лагерем вокруг ее дома, не последовал за ней.
 Шарлин вошла в заполненный людьми аукционный зал и сразу окунулась в шум и суматоху. Следуя инструкции Доуба, девушка зарегистрировалась под вымышленным именем, хотя не знала, правильно это или нет. Женщина протянула Шарлин лист бумаги с правилами назначения цен и каталог с описаниями лотов. «Лот, – смущенно подумала Шарлин, – это имущество». Доуб хотел, чтобы она приобрела ему имущество, правильно? Девушка нашла свободное место в последнем ряду и стала ждать нужного номера. По ходу дела она пробежала глазами буклет, разыскивая лот 604. Шарлин должна знать, зачем пришла. Просмотрев весь каталог толщиной в дюйм, Шарлин почувствовала, как быстро забилось ее сердце. Чего она выторговывала? Это была не земля. Здесь все называли «лотами» и продавали самые разнообразные вещи.
 Вдруг она покупает что-то незаконное? Шарлин любила Доуба, но знала, что он не совсем честен в бизнесе. И все же девушка доверяла ему. Доверяла по-настоящему. Если Доуб говорил, что ей не о чем волноваться, она ему верила, но нервничала.
 Наркотики? Нет, на Доуба не похоже. Он был истинным христианином и никогда бы не ввязался в это. Тогда что? «О Господи!» – молила Шарлин. Пот выступил у нее на лбу и на верхней губе. Она не переставала думать об этом деле, когда еще не выходила из дома.
 «Меня могут арестовать?» – подумала Шарлин, глядя на охранников в униформе. Это было бы ужасно. Они раскопают все: и Техас, и Дина, и ее, и папу. Паника сковала девушке горло, поэтому она опять стала молиться, как делала всегда, когда боялась.
 Шарлин еще не нашла описания лота, а человек на трибуне уже крикнул: «Лот номер 604!» Стартовая цена составила сто долларов. Девушка застыла. Она не знала, что делать, и ничего не предпринимала, поскольку Доуб сказал, что, возможно ей не придется заплатить и семидесяти пяти долларов.
 Когда желающих не нашлось, мужчина на трибуне понизил цену до пятидесяти долларов. Да, Шарлин поступила правильно. Ладони у нее вспотели, а ручка таблички нагрелась. Девушка знала, что наступило время поднять табличку, но стук сердца заставил ее учащенно дышать. Кружилась голова. Служащий оглядывал зал. Шарлин подняла табличку, затем быстро опустила.
 Мужчина на трибуне кивнул ей, принял ее цену, но умолкать не собирался. Он продолжал монотонно бубнить, а Шарлин запаниковала. Разрываясь между страхом быть арестованной охранниками или полицией и необходимостью выполнить просьбу Доуба, девушка почувствовала, как ее начало трясти. «Если здесь замешаны наркотики, Доуб Самуэлс, и я попаду в тюрьму, я сразу сойду с ума. Вот так».
 Шарлин опять подняла табличку.
 – Продано! Лот номер 604 покупщику номер 123.
 Шарлин посмотрела на свою табличку, чтобы убедиться, затем осторожно огляделась по сторонам. Мужчина назвал ее номер. Никто не обратил на девушку внимания. На торги уже выставили следующий лот. Шарлин выждала несколько минут, успокоилась, поднялась и направилась к конторке оплатить покупку. Она протянула скучающей женщине деньги, выслушала, когда и где может получить свой лот.
 Отходя от конторки, девушка ждала окрика, но ничего подобного не произошло. Она вошла в лифт и, когда двери закрылись, наконец-то вздохнула, как ей показалось, впервые за несколько часов. Шарлин взглянула на лист бумаги, который по-прежнему сжимала в руке, прочитала описание своей покупки и от изумления открыла рот.
 Разве может нормальный человек купить восемьсот тридцать семь ботинок… и все на левую ногу?

 24

 Нейл Морелли оплатил проезд и пошел по проходу между сиденьями автобуса. Он опустился на сиденье, довольный, что не придется стоять всю дорогу до гаража. Сидеть одному или стоять – это было приемлемо для Нейла. Мысль о толкотне могла мгновенно вывести его из себя. Он принюхался своим длинным, длинным носом к запаху. Нейл забыл, что люди, ездящие в автобусе и сабвее, пахли. Покидая Нью-Йорк, он думал, что ему уже никогда не придется пользоваться общественным транспортом.
 Но вот все повторилось. Теперь, с тех пор как та сучка из голливудской династии выгнала Нейла из «Троих на дороге» – его последней надежды, – он снова ездил в автобусах. И в такси. Но не он брал их.
 Это были даже не «лимузины» с каким-нибудь влиятельным парнем на заднем сиденье, желающим открыть новый талант, с кем-то, кто мог помочь возродить Нейла и, возможно, только возможно, дать ему еще один шанс. Нет, Нейл был вынужден мотаться на такси по улицам Лос-Анджелеса. Хорошо еще, что это были заказные машины, а не те, которые останавливаются на поднятую руку. Но основной работой Нейла являлась толкотня около вьетнамского дома, когда он закрывался на ночь. Компании платили. Или можно было подсадить какого-нибудь подвыпившего парня, который не мог сам сесть за руль. Хозяин бара – очень чувствительный, сознающий свою ответственность за пьяных, которых он обслуживал, сам подзывал машину, чтобы не позволить нализавшемуся куда-нибудь врезаться.
 В восточном Лос-Анджелесе было много дорог, где Нейлу приходилось быть очень внимательным. Он никогда не знал, откуда появится опасность. Ему еще не приходилось попадаться, но ребята из гаража – в основном мексиканцы и иранцы – предупреждали его, рассказывали ужасные истории, как их едва не зарезали за пару долларов и пачку сигарет, как двое ребят попытались сопротивляться, но их застрелили. В голову.
 Нейл воспринял эти истории очень серьезно. Он знал, каким опасным может быть город. Даже там, где ему приходилось проводить больше всего времени, можно было подвергнуться нападению, и никто бы не помог. Эти «мокрые спины» не рассказали ему ничего нового.
 Нейл опять подумал о том, как Сай Ортис предал его, как Лайла Кайл сорвала его последнюю съемку, хорошую съемку. Нет, шоферы не рассказали ему об опасностях ничего нового. Но они поведали ему о том, о чем Нейл никогда не думал. О предметах, которые эти ребята относили к оружию, – дубинках и прочем. Некоторые из них брали эти штуки с собой на случай обороны. Нейлу не нравилась идея брать с собой оружие, но он начал задумываться над этим.
 Чем больше Нейл думал об оружии, тем в большей безопасности себя чувствовал. Он напомнил себе, что вечером необходимо поговорить с Роджером. Если Роджер войдет в контакт с ним.
 Расстояние до гаража составляло примерно десять миль, но с различными ожиданиями поездка туда занимала целый час на самом медленном в стране автобусе. Зачем ему спешить? Он только для бедняков, для людей, которые получали почасовую оплату, если им вообще посчастливилось найти работу. Нейл оглянулся на окружавших его толстых женщин и мужчин с бегающими глазами. Он видел, что здесь никто не был счастлив. Как плохо должно быть там, откуда и куда они едут.
 «Чертова жизнь», – подумал Нейл.
 Он сочувствовал этим людям, но имел и собственные проблемы. И одна из них приближалась. Нейл вышел на своей остановке, чтобы пройти три длинных блока до гаража, после чего его ждал двенадцатичасовой рабочий день. Он проработал последние три вечера, не обменявшись с Роджером ни словом. Тот перестал звонить. Нейл не знал, почему. Он понимал, почему Роджер начал звонить ему, но почему перестал, было неясно. Два вечера подряд Нейл получал от него сообщения по диспетчерскому передатчику. Конечно, он сначала удивился. Ведь Нейл думал, что вряд ли Роджер Мадд даже знает, кто он такой. Но, видимо, Роджер слышал, каким уважаемым человеком был Нейл, как разрушилась его карьера. А когда он вышел с Нейлом на связь, тогда вечером, сказал ему, чтобы тот сам ничего не предпринимал, и что он, Роджер Мадд, войдет с ним в контакт снова, Нейлу стало лучше.
 Итак, Нейл ждал. Он знал, что Роджер опять выйдет на связь. Он просто знал это, но боялся. Потому что не представлял, что ему делать без Роджера. Потом это стало его задевать.
 «Может быть, – думал Нейл, – Роджер хотел, чтобы я вышел на связь с ним?»
 Он остановился на тротуаре, на минуту задумался, потом пошел к гаражу.
 «Как на него выйти? Не знаю».
 Нейл решил, что может что-нибудь придумать. Должен быть способ. Ведь Роджер Мадд нашел его.
 В машине воняло иноземной жратвой, не мексиканской и не пуэрториканской. Запах исходил от тента, так воняла бы прогорклая капуста, приготовленная на верблюжьем навозе. Нейл удивился, как этим проклятым иранцам удалось привезти в страну верблюжий навоз? Может, из зоопарка в Сан-Диего?
 Нейл опустил стекло, впустив в машину свежий воздух, но знал по предыдущим вечерам, что запах останется. Все дело в молекулах винила. Получается новое химическое вещество. Оно никогда не исчезнет. Как запах собачьего дерьма на подошве ботинка. Если ты знаешь, что наступил в дерьмо, от ботинка всегда будет вонять, когда бы ты его ни надел и как бы ты его ни чистил.
 Проклятые иранцы. Лучше бы занимались международным терроризмом. Это у них получается лучше, чем кулинария.
 В динамике передатчика Нейла процарапался чей-то голос. Двигаясь по бульвару Санта-Моника, он покрутил ручку громкости и установил нормальный уровень звука. Парень, ехавший перед Нейлом, видимо, был глухим.
 Нейл сообщил о своем местонахождении и направился в Сити, где должен был сидеть и ждать первого вызова. Он ждал и ждал. Выключил двигатель, положил голову на спинку сиденья. Вечер, видимо, выдастся очень долгим. До сих пор не было ни одного вызова, кроме служебных переговоров. Нейл был десятым на линии. Если бы заплатить диспетчеру, то уже можно было бы поехать к клиенту. Да, можно было бы. Но пока он только десятый. Проклятые иранцы уже небось побросали кучу реалов, чтобы оказаться впереди Нейла. Долларами они не пользовались.
 Нейл сознавал, что не спит. Он закрыл глаза и опустил подбородок на грудь, но не заснул. Из динамика донесся знакомый голос.
 – Роджер, я слышу тебя, – произнес Нейл не в микрофон, а просто в воздух и слушал, пока Роджер не сказал все. Позднее Нейл читал об этом заметку в газете. Но сейчас Роджер сообщил подробности. Он говорил о Лайле Кайл, о двух других женщинах. Все симпатичные особы смеялись над ним, отвергали его.
 Нейл слушал, не открывая глаз. Потом Роджер все объяснил. Как тебя выгоняют вон, когда твой отец не имеет связей, когда у тебя нет нужных знакомств, когда у тебя нет красивой внешности. Но Роджер собирался стать необходимой Нейлу связью. Роджер обо всем позаботится.
 Нейл открыл глаза только когда Роджер точно сказал, в чем суть дела. Он бросился к микрофону. Ему было необходимо поговорить с Роджером. Убедиться, что получил правильные инструкции. Нейл вцепился в микрофон, вызывая Роджера, но ответа не получил. Нейл стал менять настройку, продолжал кричать. Ему было необходимо связаться с Роджером.
 – Какая частота, Роджер? – снова и снова кричал Нейл.
 – Эй, машина номер сорок, оставьте в покое радио. Что ты там делаешь, приятель? Орешь, как ненормальный. Оставь микрофон в покое!
 Трясущимися руками Нейл положил микрофон. Роджер действительно имел это в виду? Нейл на секунду задумался. Ага, Роджер имел в виду именно то, что сказал. Двух мнений быть не может. Нейл напомнил себе поговорить с парнем в гараже. Он кое в чем очень нуждался. Плохие дела.
 Теперь Нейл больше не чувствовал себя одиноким.

 25

 Когда зазвонил телефон, Лайла не удивилась, услышав на другом конце провода голос тетушки Робби. Она только не предполагала, что это произойдет так быстро.
 – Не вешай трубку, – сказал он.
 Лайла, собственно, и не собиралась этого делать. По правде говоря, ей было скучно и хотелось каких-то перемен. А если ей скучно, то можно себе представить, как скучно должно быть Робби. Ему, который годами терпел оскорбления от Терезы; только так мог бы он быть лакеем у звезды и только так он мог бы быть свидетелем действия.
 – Это ты, Лайла? – спросил Робби кротким голосом.
 – А кто же, мать твою?
 Но факт оставался фактом; точно так же, как Робби нуждался в том, чтобы быть частью славы, и действия, и успеха, точно так же Лайла нуждалась в нем, или вообще в ком-нибудь, кто мог бы быть свидетелем этого. Все интервью, все забавные письма, все предложения, слава, известность – не были для нее истинной реальностью, пока кто-то еще не наблюдал этого и не впечатлялся этим. Она просто не смогла бы повесить трубку. Не прекращать разговора, но и не делать его слишком легким для этого человека. Помимо всего прочего, Лайле надо было заставить Робби согласиться с ее планом, ее новым совершенным планом.
 – Я думал, Лайла…
 – Угу, – ответила она, рассматривая свой маникюр.
 – Я думал… Я хочу сказать, что мы были друзьями в течение многих лет, с тех пор как ты была…
 – Кем? Ребенком?
 – Глупо нам ссориться, Лайла. Я не сошел с ума.
 – Какое это может иметь значение, сошел ли ты с ума или нет?
 – Ну, я хочу сказать… После нашей драки и всего прочего. Я хочу сказать, что ничего против тебя не имею.
 – А почему ты должен иметь?.. – спросила она, запуская сомнения и предположения по телефонным линям.
 – Ну, ты ударила меня ногой, но…
 – Ты на это напросился, Робби. Минуту он ничего не говорил.
 – Ну, я согласен с тем, что не должен был говорить о твоей матери, но… Ну… Ты отреагировала чересчур сильно.
 – Я смущена. Зачем ты звонишь мне? Рассказать, что я была не права? Разве это имеет значение? Я хочу сказать, Робби, хватит. Если кто и не прав, то не я.
 Будет ли Робби ползать в ногах или нет, Лайла не собиралась играть в эту игру долго, поэтому она решила выслушать еще одну фразу Робби. Если он не знает, как выпросить ее милость, Лайла собирается повесить трубку. Не бросить, как если бы он имел для нее какое-то значение. Нет, отключиться с легким щелчком, чтобы он подумал – но только на минуту, – что они разъединились случайно.
 Робби продолжал.
 – Послушай, я виноват, Лайла.
 – В чем, Робби?
 Так Тереза в свое время обращалась с Лайлой, когда та была еще ребенком и плохо себя вела. Заставить ее извиниться перед двумя марионетками. Ткнуть ее лицом в это.
 – Лайла, это очень трудно.
 – Тогда, может быть, ты пришлешь мне конфетограмму или что-нибудь в этом роде, Робби. Если тебе так трудно подобрать слова.
 Она подождала, пока Робби сделает глубокий вдох. Потом слова стали вылетать очень быстро.
 – Я виноват в том, что переступил границы дозволенного, Лайла. Я не должен был даже пытаться обращаться с тобой таким образом. Ты права. Тереза делала это для себя, я теперь вижу. – Затем он сделал паузу. – Простишь своего старого тетушку? – спросил он этаким как бы детским голоском, мать его. Тогда Лайла передразнила его:
 – Но тетушка плохо себя ведет. Ее нужно наказать, разве нет, Робби? Она плохая, плохая девочка.
 – Тетя Робби уже наказан, Лайла!
 Затем пауза. Затем он снова заговорил своим голосом, в котором звучал испуг, поскольку Робби понял, что они не шутят и не играют в игру.
 – Что теперь? Чего ты хочешь, Лайла?
 – Конфетку, [9] – сказала она. Робби облегченно засмеялся.
 – О, конечно, я принесу коробку «Годивас», коробку в пять фунтов. Мы можем посидеть весь вечер, кушая шоколадки.
 – Нет, Робби. Я имею в виду Кенди… и Скинни. – Лайла сделала паузу, чувствуя, что ее дыхание учащается. – Похищение! Ты знаешь, где они находятся, Робби. Вот это как раз то, что ты можешь сделать.
 – Нет, Лайла. Твоя мама… была бы…
 – На х… ее!
 – Лайла, пожалуйста!
 – Как хочешь, Робби.
 – Но почему, Лайла? – В голосе Робби слышались слезы. – Зачем они тебе? Ты знаешь, что это может означать для… – Он замолчал, чтобы не произносить имя Терезы. Потом, после паузы обдумывания и принятия решения, Робби сказал. – О'кей. Я сделаю это.
 – Вот хорошая тетушка! – воскликнула Лайла детским голоском.
 – Лайла, а сейчас мне нужно некоторое вознаграждение. Иисусе. Он просто не понял, разве не так?
 – Нет, нет, нет. Так не выйдет, тетя Робби. Сначала плати, потом, может быть, получишь вознаграждение. Та-та, – сказала Лайла и повесила трубку.
 Хорошее наказание, и оно поставит Робби на место. Это определенно загонит его в постоянный дерьмовый список Терезы. «Только так нужно поступать с предателями», – сурово подумала Лайла. И вдруг почувствовала, что улыбается. Первый раз за этот день.

 26

 Спеша с засранной встречи с Рикки Данном, Майкл Маклейн решил, что пора действовать, и действовать быстро… Поэтому он подписал контракт с Эйприл Айронз на «Рождение звезды», Он подписал это, а ПОТОМ послал это в офис к Саю. Сай будет в бешенстве, ну и х… с ним. Майкл оставит его и уйдет к Аре, если Сай будет слишком говниться. Эйприл знала на что идет. Старый фильм стал классикой. Она желает заплатить много долларов, если Джулия Робертс будет играть главную женскую роль. Майкл подписал, несмотря на незаконченный сценарий, несмотря на предупреждения Сая.
 Теперь же он впал в актерскую истерику. Майкл зашвырнул сценарий в другой угол комнаты. Страницы разлетелись, как перья грязного голубя. Он читал дерьмо. Он видел дерьмо. Черт возьми, он БЫЛ в дерьме. Но он никогда ничего не мог поделать с таким дерьмом, как это.
 «Рождение звезды» нужно было бы назвать «Смертью звезды», – подумал он сердито. – ЭТОЙ звезды. Меня. Это поставит мою репутацию ниже, чем у Редфорда после «Гаваны». Иисусе Христе, да это хуже, чем «Аккбар». И никто, ни одна звезда Голливуда, не сможет терпеть двух «Аккбаров». В душе Майкл понимал, что ему следовало бы внять совету Сая в отношении картины Рикки Данна. Однако х… с ним. Он не может теперь пятиться назад.
 Майкл трясся, как в лихорадке, затем взял себя в руки. Хорошо, сценарий – говно. Это совершенно определенно. Не нужно больше думать об этом. Если это все, что плохо в фильме, тогда нет причин для беспокойства. По крайней мере, пока. Сценарий должен быть написан.
 Майкл всегда делал окончательный анализ, когда было уже поздно что-либо менять: то есть после подписания контракта и определения сроков. Затем, когда не было пути обратно и отказ уже не прошел бы, он начинал пугаться негативной стороны дела. До сих пор, пока Майкл не углубился в работу, он мог замечать только положительные стороны. В данном случае это были деньги, БОЛЬШИЕ деньги. И работа впервые на срок более полутора лет. После того как ничего не получилось с проектом Данна, он нуждался в фильме прямо сейчас.
 Второе. Режиссер. Эйприл рассказывала Майклу о Сэме Шилдзе, превознося его до небес, но когда они познакомились, Шилдз определенно не произвел впечатления на Майкла. Парень – бродвейский режиссеришка из Нью-Йорка, где работал не обязательно в престижном клубе. Потом неизвестно как он подцепил эту Эйприл и создал с ней «Джека и Джилл». Получил хорошие отзывы, заработал кое-какие деньжата и добился того, что о нем серьезно заговорили в некоторых голливудских кругах. Но посмотрим правде в глаза, парню просто повезло, он сорвал свою вишенку. Однако это еще не делает его режиссером. «Джек и Джилл» – маленький фильм. А это – большой. ДЕЙСТВИТЕЛЬНО большой.
 Плохой сценарий, придурок-режиссер. Но по крайней мере в нем участвуют звезды высокого класса: он и Джулия Робертс. И если их роман с мая по сентябрь окажется похожим на «Хорошенькую женщину»… Ну да, зрители полюбили «Хорошенькую женщину». Да и разве ей или Майклу нужна какая-то особая режиссура?! Все, что нужно Джулии, так это немножко пройтись перед камерой, и все зрители тут же влюбятся в нее. К счастью для нее и для всех остальных, она умеет играть свою роль. А поскольку Сэм Шилдз не такой уж суровый, упрямый режиссер, Майкл был уверен, что он и Джулия смогут провернуть «Рождение звезды», сделав несколько изменений в сценарии. С его талантом и с квалификацией, и привлекательностью такой звезды, как Джулия, и практичностью Эйприл, которая не дура, и вряд ли позволит Шилдзу заниматься х…ней, все может оказаться не так уж плохо.
 Майкл почувствовал себя лучше и подобрал сценарий, выбрав страницы, где до этого сделал злые пометки красным карандашом. Он снял трубку и позвонил Эйприл домой.
 – Скажи мне какую-нибудь мерзость и гадость. Скажи что-нибудь такое, чтобы у меня кровь закипела.
 – Ты вшивый актеришка, Майкл, – ответила Эйприл. – Достаточно ли это мерзко и гадко для тебя?
 Не ожидая ответа, она продолжала:
 – Ну чего тебе надо, Майкл? Я только собиралась почистить зубы.
 – Я подумал, что ты должна была бы выслать их вон. ОБОИХ.
 – Я понимаю, что у тебя что-то на уме, раз ты звонишь, Майкл. Ну так что?
 – Джулия Робертс. Она тоже подписала контракт на этот фильм, да?
 – Я никогда не говорила, что она ПОДПИСАЛА, Майкл. Я только сказала, что мы беседовали с ней.
 – Беседовали? Слушай, съемки должны начаться через две недели, а ты еще не подписала с ней контракт.
 – Фактически, Майкл, мы решили, что присутствие такой мощной звезды, как Джулия, может убить саму идею фильма. Нам нужна новенькая, какая-нибудь такая, что сможет оказаться в прекрасном равновесии с тобой.
 Он так и знал. Черт подери, он так и знал! За двадцать лет работы Майкл Маклейн выработал нюх на всякое засранство. Он чувствовал, что тонет.
 – Угу. Например, кто? – спросил Майкл.
 – Тебе понравится, Майкл. Джан Мур.
 Майкл долго молчал. Вот те на! Играть с этой телевизионной шлюшонкой!
 – Ты ошибаешься, Эйприл. Мне это не нравится! Да что там «не нравится», Майкл ненавидел это!
 – Джан Мур – ничтожество, – сказал он.
 – Ничтожество? А я была уверена, что она тебе очень понравится. Она же сенсация этого месяца! Она красивая, неизвестная – в кино, я хочу сказать, – и вы вдвоем могли бы..
 – Она слишком легковесна, Эйприл. Все придется выносить мне, на своих плечах. Новый режиссер…
 – Ну какой же он новый?! Майкл, он заработал мне кучу денег фильмом «Джек, Джилл и компромисс».
 – Ты заработала кучу денег на этом, потому что ничего не потратила. Это не ШИЛДЗ сделал. Это так получилось. А сейчас ты вложила… Сколько?.. Сорок миллионов долларов? И с этой б… в качестве моей партнерши на экране? – Майкл не мог больше сдерживаться. Он визжал. – Это заговор против меня. Драма в жизни. Заходящая кинозвезда. Телевизионное ничтожество. Незаметно наброшенное ярмо. Прекрасно, Эйприл. Но я не хочу выдерживать на себе весь груз этого е…иного фильма, Эйприл. Я еще не настолько о…уел!
 – Тебе не придется, Майкл. Все, что тебе нужно будет делать, это приходить на работу и слушаться режиссера. За фильм отвечаю я. Давай внесем ясность в эту тему. Я продюсер, а ты актер. И твой контракт уже подписан. Никакие возражения не принимаются. Так что появляйся на работе в пятницу или готовься к встрече с моими юристами. О'кей?
 Эйприл бросила трубку еще до того, как Майкл мог сказать хоть слово.
 Сай Ортис и Майкл Маклейн занимали лучший столик в «Виа Венето». Майкл разговаривал громко. Слишком громко для этого места с большими деньгами, прекрасными напитками, отличной едой.
 Майкл целых двадцать минут рассказывал о делах, связанных с этим фильмом. О том, как Эйприл обманула его с Джулией Робертс и подсунула Джан Мур, о плохом режиссере, которого он уже ненавидит, и о том, как бы Саю найти возможность разорвать контракт, подписанный Майклом.
 Сай просто слушал. Уже больше месяца он знал, какая роль предназначается Джан. Если бы только Майкл не вел переговоры с Эйприл в тайне от Сая.
 – Поэтому ты должен вытащить меня из этого. Только вытащить. Я не могу скушать этот кусок говна. И не хочу.
 Как это похоже на него. Ну как ребенок.
 – Боюсь, что тебе придется. Дело связано с большими деньгами. Если захочешь выйти из него, придется очень много заплатить.
 – Скажи им, что я заболел.
 – Если они в это поверят, то через час об этом узнают все. Помнишь, как такие слухи отразились на судьбе Берта Рейнольдса? А что Сидней Поллак сказал в «Игроке»? О том, что слухи всегда правдивы? И не так легко будет застраховать тебя в следующий раз. Если вообще будет следующий раз.
 – Так что делать?
 – Майкл, ты уже постелил себе постель. Теперь ложись в нее. Я говорил тебе, не связывайся с этим фильмом. Я просил тебя. А что я говорил тебе насчет Рикки Данна?
 – О'кей. Вытаскивай меня из этого говна, и я буду работать с Данном.
 – Слишком поздно. Иствуд подписал контракт.
 – Проклятье, Сай! Возьми это в свои руки. Найди выход. Я серьезно прошу.
 – Это что, угроза, Майкл? Ты угрожаешь оставить мое агентство? Ты отказываешься от работы со мной?
 – Правильно. Если тебя не устраивают мои условия, Сай, ты знаешь, где дверь.
 Сай ждал, что Майкл скажет именно это. Майкл всегда заканчивает этой фразой свои тирады. В другой раз Сай, как обычно, стерпел бы. Но не сегодня.
 Он положил вилку, проглотил остатки «веаль пикката», вытер губы большущей салфеткой и посмотрел на Майкла.
 – Было очень приятно, Майкл. Жаль, что мы больше не сможем работать вместе, но я уважаю твое решение.
 Сай отодвинул свой стул и встал.
 Майкл смотрел на Сая. Глаза его расширились.
 – Что? Куда ты собрался?
 Вилка с едой, которую Майкл держал в руке, как бы застыла в воздухе на полпути ко рту.
 – К двери. Я в конце концов узнал, где она находится. После всех тех лет, в течение которых ты так упорно напоминал мне, что я должен знать, где она. – Сай сделал жест рукой. – Итак, спасибо за то, что ты увольняешь меня, Майкл. Иначе мне пришлось бы уйти самому. И спасибо за ланч.

 27

 Когда Джан получила пересмотренный сценарий «Рождения звезды», она была расстроена тем, что в пакете не было записочки от Сэма.
 «Ну а чего ты ожидаешь? – спросила она себя. – Предложения руки и сердца?»
 Вот сумасшедшая! Она действительно сумасшедшая. Столько времени потратить на разные чепуховые дела: сначала косметика, то есть приводила в порядок лицо; потом три часа у Антонио, прятали седину и придавали черно-синие и другие оттенки ее волосам. Это всегда казалось судилищем, поскольку шрамы от пластических операций по поднятию кожи лица скрывались как раз под волосами. Вьендра посмотрел на шрамы, потом на Джан и моргнул, как будто ничего не заметил. Так всегда. Потом два ужасных часа с Питером, ее тренером, который не верит, что обработал тебя по-настоящему, пока ты по-настоящему не застонешь к концу занятия. У Джан и сейчас ноги все еще дрожали. А ей нужно было быстро переодеться и как ни в чем не бывало давать интервью журналисту из Нью-Йорка, а потом отправиться на поиски подходящего жилья. Потому что сорок восемь долларов в день – сумма, которую приходилось платить в отеле, – все-таки довольно дорого.
 Джан дала интервью. Потом провела три часа с Роксой Грили, профессией которой было подыскивание жилья для кинозвезд. Она вернулась в отель усталой. Рокса объяснила, что, может, конечно, найти что-нибудь за семьсот пятьдесят тысяч. Но хорошее жилье стоит не меньше двух миллионов! Джан знала, что мир сходит с ума, а теперь лишь получила новые доказательства тому.
 К началу вечера она вернулась в «Беверли Уилшир», чтобы отдохнуть. Пошла принять ванну. Брюстер Мур предупреждал ее, что более чем три минуты нахождения в воде вредны для ее кожных покровов, но сейчас она об этом не думала. Джан швырнула пригоршню банной соли «Фландерс» (еще одно «ни-ни» Брюстера) и со вздохом скользнула в большую, глубокую ванну. Затем открыла сценарий «Рождения звезды» и стала читать.
 На тридцать седьмой странице раздался телефонный звонок специального аппарата для ванной комнаты. Джан взяла трубку, подумывая, а не долбанет ли ее при этом током. Прекрасный заголовок «Смерть: трагедия в ванной». «Нэшнл инквайер» посвятил бы этой теме весь номер.
 – Ну, и что ты думаешь? – спросила трубка голосом Сэма. Как бы рассуждая об обычных вещах, Джан ответила:
 – Я на тридцать седьмой странице, но мне очень нравится это читать. Начало просто блестящее.
 – Остальное продолжим вместе, – сказал Сэм. – Как насчет выпить?
 – Сегодня вечером? Прости. Но я достаточно набегалась в поисках жилья. Сейчас же моя мечта забраться в постель и читать сценарий.
 – Везет сценарию. Ну и как, нашла жилье?
 – Кое-что подыскала. Может быть, устроюсь в Бел-Эйре. Дорого и претенциозно, но Ла Брек сказал, что там так же безопасно, как в Форт-Ноксе. [10] 
 – Тогда, как насчет обеда завтра? Обед вместо ланча. Ее ставки растут.
 – Не могу до четверга, – промурлыкала Джан. – И только не раньше девяти часов, – добавила она и потом пожалела о сказанном. Нельзя быть такой простодушной. Ведь это та же ошибка, которую делала когда-то Мери Джейн. Она должна была сказать только «нет».
 – Прекрасно. Я заеду за тобой в отель.
 «Зачем мне это? – спросила себя Джан. – Это нелепо. Если ты хочешь работать с Сэмом, давай! Ведь это не означает только посещение музеев и обеды вдвоем».
 А будут ли они вдвоем? Трудно сказать. Но, может быть, это деловой обед. Она и Эйприл, и Сэм, и еще Бог знает кто. Майкл Дуглас? Пол Ньюмен?
 Джан углубилась во второй акт нового сценария «Рождения звезды» и подошла к любовной сцене.
 Джеймс. (Пододвигаясь к ней, его лицо выражает желание). Джудит, ты ведь понимаешь, что я ощущаю?
 Джудит. (Колеблясь, но тоже пододвигаясь к нему). Да, я думаю, да.
 Джеймс. Но скажи мне, что ты ощущаешь.
 Джудит. Я как будто голая перед тобой! Вот так… (Медленно стягивает с себя халат. Она неопытна в любви. Под халатом у нее мужская пижамная куртка. Она стягивает ее с себя и стоит перед ним голая в грациозной позе.)
 Джеймс. Ты так красива!
 Сцена обнажения! А потом, на страницах пятьдесят и пятьдесят один они занимаются любовью. Да, конечно, Джудит и Джеймс были любовниками, но в первом варианте, который ей довелось читать, это было не так выразительно. Джан читала и стонала; «Близко. Вплотную. Он покрыл ладонями ее груди. Теперь он долго движется от ее лодыжки к ее колену, оттуда к ее бедру».
 О Господи! Она должна была бы знать! Джан прошиб пот. Она была так расстроена, что не могла судить, хороша ли эта сцена или нет. Все, что она знала, это то, что не может этого всего проделать. С ее телом. С ее шрамами!
 Хорошо, Джан поговорит с Сэмом. Она попросит его изменить это место. Сэм должен будет уступить. Она будет настаивать.
 Вообще-то Джан была далеко не первой актрисой, которая отказалась выступать голой. Многие актрисы отказывались. Они были шокированы наготой или чувствовали, что их эксплуатируют. Ни одна женщина не хочет этого, за исключением небольшого числа эксгибиционисток. Ну, этого нет в ее контракте, и она не обязана это делать.
 Джан быстро дочитала остальную часть сценария. Она не хотела ни обсуждать его, ни размышлять о нем. Она только готовилась к сражению в четверг.
 Четверг наступил быстро. Ресторан был выдержан в духе суси-бара [11] – очень белые стены, черные столики и стулья. Длинная черная стойка. На одной стороне раздают «суси», [12] на другом – обеды. И как бы по молчаливому соглашению, большинство посетителей в белых или черных одеждах. Стиль смешанный. Молодые одеты по последней моде, кто во что горазд. Пожилые в хороших костюмах и рубашках от Армани. Много народу. Столики стоят близко друг от друга. Шумно. На стенах нарисованы силуэты. Мужчина во фраке держит палочки для еды, женщина в шляпе. Выглядят очень умными и грустными. Женщина похожа на птичку, она появилась, чтобы быть отброшенной силуэтом мужчины с прической афро. [13] 
 На тот случай, если Джан захочется что-либо разузнать об этом месте, Сэм указал на Барри Диллера, маленького человечка, сидевшего в окружении молодых парней.
 – Бывший председатель «Фокса», – сказал Сэм. – Начал и закончил в один день. Говорят, он устал от игры. Теперь занят торговлей.
 К столику их проводил Йоши, владелец ресторана, приветствовавший Сэма по имени. Сначала была тишина, поскольку разговоры замерли, когда они входили в зал. Потом гул продолжился, даже несколько громче, чем до сих пор. Известность. Джан подумала, когда же она к этому привыкнет?
 Сэм заказал сакэ. [14] Но она только пригубила черную керамическую чашечку и стала нервно поигрывать ею. Ничего особенного в этом сакэ, однако японское пиво Джан понравилось, оно быстро успокоило ее. Плохо только, что японское пиво так же полнит, как и американское.
 Джан случайно подняла глаза от меню и увидела, как Сэм разглядывает ее.
 – Что-нибудь не так? – спросила она.
 – Ты мне напоминаешь кое-кого, – сказал он, продолжая разглядывать.
 Джан затаила дыхание, потом напомнила себе, что нужно сделать следующий вдох.
 – Неужели? – спросила она и опустила голову, позволив пряди волос закрыть лицо.
 – Нет, – сказал он. – Не делай так. – Он перегнулся через стол и поправил ей прическу. – Позволь мне смотреть на тебя.
 «Теперь он видит, – подумала Джан. – И что будет?»
 – Знаю! – сказал он с торжеством. – Ты молодая Вивьен Ли! Она снова задышала. Но тело вдруг устало, как будто ей пришлось тяжело работать весь день. Она была испугана. Испугана, ослаблена и довольна.
 – Итак, что ты думаешь о сценарии? Умираю, как хочу знать.
 – Ну… – Джан должна была поговорить о сценах с раздеванием.
 – Тебе он не нравится. Господи, тебе он не нравится?
 – Нет. Я только… У меня есть несколько возражений.
 – Послушай. Не так уж легко будет переделывать это. Это история склонного к садизму мужчины и женщины-мазохистки – обычная мелодрама в старом стиле.
 – В старом стиле? Я думаю, это несколько современно.
 – О! Старая картина «Женщина, которая так много любила» или «Мужчины, которые сделали Гитлера симпатичным». Ну, я не хотел писать пьесу об их взаимозависимости.
 – Слушай. Я не думаю, что проблема в этом. Она… – Джан сделала паузу.
 – Ты убиваешь меня. Сначала Майкл Маклейн, а теперь ты.
 – Майкл Маклейн? А что с ним?
 – Он тоже возражал. Сказал, что не хочет участвовать в заговоре против себя, который заключается в…бле известной кинозвезды.
 – Майкл? – спросила Джан. – О чем ты говоришь, Сэм?
 – Да, Майкл Маклейн. Он вместе с тобой играет ведущую роль в этом фильме. Разве Эйприл не сказала тебе?
 – Сказала мне? Последнее, о чем мы с ней договорились, это об участии Пола Ньюмена.
 – О нет, на самом деле это не так. – Сэм понизил голос до шепота. – Эйприл хотела Майкла, я же хотел Ньюмена. Она поэтому дала тебя, а я дал ей Майкла. – Сэм помолчал, потом спросил: – Ну а ты довольна, что придется играть с Майклом? Он прекрасно подходит для роли Джеймса. Смотрится так, как будто вы оба уже близки. Я думал, ты будешь прыгать от радости.
 Да, конечно. Сэм видел ее с Майклом. Он думал, что они и сейчас близки. Может быть, поэтому он не так агрессивен лично с ней. Джан хорошо знала, что Сэм не любит соревноваться с другими мужчинами из-за женщины.
 Нужно ли сказать ему, что она и Майкл… ну, не испытывают симпатий друг к другу? Что путь для него открыт? И что она не только не хочет работать с Майклом, но даже видеть его не желает?
 Но ведь это не его дело, если бы не так, Сэм сам бы все узнал. А сейчас Джан не намерена мостить для него этот путь.
 Но, Господи, на что это будет похоже, если она согласится работать с Майклом? А если ей придется видеть, как Сэм обнюхивает Эйприл Айронз прямо перед ней? Она не уверена, что сможет выдержать это.
 – Я только удивлена, это так… неожиданно. Я работаю с тобой и с Майклом Маклейном! Будто сон становится явью. Я довольна, Сэм, это действительно большая честь.
 Похоже, он не заметил, как потрясла ее эта новость. «Да, – подумала Джан, – когда Сэм работает над своим проектом, он ничего не замечает».
 – Но послушай. Действительно есть одна проблема. Я не могу участвовать в сексуальных сценах, – выпалила она. – Не могу.
 Сэм замер, с улыбкой и глядя на нее. Затем рассмеялся.
 – Так дело только в этом? – спросил он. – В голых сценах?
 – Ничего себе – «только в этом»! – строго сказала Джан.
 – О, послушай, не хочешь раздеваться, не надо. Найдем дублершу. Нет проблем. Я подделаю это. Перейдем с твоего лица к ее телу. Нет проблем.
 – А зачем вообще они? Зачем ПОКАЗЫВАТЬ это?
 – Но это же любовная история.
 – Но не половая история.
 – О, не надо. ОСНОВНОЙ ИНСТИНКТ. Современность. Необходимость. [15] 
 – Но вы не показываете голого Майкла Маклейна. Это что, тоже объясняется современностью?
 – Полагаю, что это – средний возраст, клонящийся к концу, – Сэм глупо улыбнулся. – Но тебе бы лучше это знать.
 – Я-то ЗНАЮ. Почему это так необходимо?
 – О, ты знаешь все мои ответы. Потому что мужчины любят это. Потому что женщины ничего не имеют против. Потому что мужчины не любят видеть голых мужчин…
 – Почему?
 Сэм пожал плечами.
 – Не знаю. Они не любят сравнивать себя с кем-либо еще. Может быть, боятся собственных гомосексуальных чувств. Или чувствуют себя униженными при виде…
 – А что если женщин унижает женская нагота? И они ничего не имеют против мужской?
 – О, не надо. Не открывай мир заново. Так всегда было. Женская нагота – красива. Мужская – оскорбительна.
 – Я чувствую, тут все гораздо глубже! – воскликнула Джан. – Это, по-моему, делается, чтобы угнетать женщин. Чтобы показать им, какими совершенными они должны быть, чтобы использовать свои тела для продажи: как товар! Продать, как вы хотите продать меня. Сэм положил руку ей на ладонь. Но Джан отдернула ее.
 – Я нравлюсь тебе, Джан! Ты этого не хочешь, но это так.
 – Конечно, нравишься. Ты мой режиссер.
 – Нет, я не хочу сказать, что нравлюсь тебе профессионально. Я хочу сказать, что тебе нравлюсь Я. Я произвел на тебя большое впечатление. Ты очень необычная женщина. Не только красивая, но и очень умная. И ты можешь работать. Я понимаю твою озабоченность. Но пусть я тебе нравлюсь. Работай со мной. Доверься мне.
 Джан посмотрела на это длинное, загорелое и красивое лицо. Сэм все еще оставался самым привлекательным мужчиной из всех, кого она когда-либо знала. Джан была ослеплена его умом, поведением и его «Эй, я хороший парень» отношением. Все это соблазняло ее. Она почувствовала, что краснеет, и опустила голову, разглядывая поверхность стола. Сэм смотрел на нее. Неужели она ему нравится? Джан отвернула голову в сторону. Несмотря на ресторанный шум, она могла слышать его дыхание и свое собственное дыхание тоже. Господи, если бы хотя бы часочек полежать с ним рядом и быть действительно вместе, ну хоть чуть-чуть.
 Сэм снова дотронулся до ее руки, и на этот раз Джан позволила ему это.
 – Я буду оберегать тебя, – сказал Сэм. – Только позволь. Дай мне попробовать. Я хороший режиссер. Я люблю моих актеров, Джан. Доверься мне.
 – Попробую, – пообещала она.

 28

 Шарлин попросила убрать дом как следует к приезду мамы. Теперь все чисто. Ни пятнышка. Если не считать, конечно, коробок, которые Шарлин взяла для Доуба.
 «И что он собирается делать со всеми этими левыми ботинками? – в тысячный раз задавала она себе этот вопрос. – Доуб, лучше не надо заставлять меня делать что-то противозаконное!»
 А что она скажет маме, когда та придет и увидит все эти коробки? Если, конечно, мама когда-нибудь приедет.
 Шарлин сидела в большой гостиной, просматривала каталог и краем глаза наблюдала, как Дин играет с собачками. Потом она снова взглянула на часы. Шарлин заказала машину, чтобы привезти сюда маму в семь часов. А уже было почти восемь. Еда давно была готова и теперь остывала. Опоздание на час. Шарлин беспокоилась. Сегодня вечером Дин должен был увидеть маму первый раз. Шарлин не хотела, чтобы что-то было не так.
 Но многое было уже не так: Флора Ли взяла деньги на переезд, но никуда не переезжала – она все еще была в плохом месте в восточной части Лос-Анджелеса. И два раза ее приглашали прийти, и оба раза она не приходила. На следующий день она звонила Шарлин и плакала, заверяя дочь, что ей стыдно смотреть в глаза своему ребенку.
 Дин был расстроен.
 А теперь Дин прервал ее мысли:
 – Думаешь, мама узнает меня?
 Прежде чем Шарлин ответила, охранник у ворот дал звонок и пропустил машину Флоры Ли. Слава Господу!
 – Конечно, узнает, – заверила его Шарлин.
 Вместе они открыли входную дверь, вышли на крыльцо и стояли на верхней ступени, в то время как автомобиль ехал по дорожке. Флора Ли вышла из него с помощью водителя. Она взглянула на крыльцо и увидела Шарлин. Затем побежала по лестнице с раскрытыми объятиями.
 – Моя девочка, – кричала она, как будто не видела Шарлин еще с Лэмсона. Потом Флора Ли покачнулась. Шарлин шагнула вперед и поддержала ее. Мама выпрямилась, как будто ничего не произошло. У Шарлин упало сердце. Флора Ли была пьяна. Вот почему она приехала так поздно.
 – Ну и где же мой малыш? – завопила мамаша, проходя прямо в дом мимо Дина. Парень последовал за ней.
 – Я здесь, мамочка, – сказал он женщине, движущейся в гостиной по кривой линии. Флора Ли повернулась и протянула к нему руки.
 Дин, сам того не желая, отшатнулся.
 Шарлин наблюдала, как Дин смотрит на свою мамочку. Флора Ли попыталась привести себя в порядок. При этом она выглядела особенно странно, странно для Дина, который последний раз видел свою мамочку в шестилетнем возрасте. Волосы у Флоры Ли были чистыми, но уж очень желтыми. Зеленое платье. Слишком много украшений. Слишком сильные духи. И сверкающие желтые туфли на высоких каблуках, из-за которых она не могла нормально держаться на ногах.
 Прежде чем Шарлин успела что-нибудь сказать, Флора Ли была возле Дина.
 – Мой мальчик, мое дитя. – Флора Ли положила Дину руки на плечи, уткнулась ему в шею и плакала. – Ты так вырос, а я тебя не видела. Мамуля дома, малыш. Твоя мамуля дома.
 Дин не двигался, но его взгляд встретился с взглядом Шарлин.
 – Мамочка, почему бы тебе не присесть? – Он провел Флору Ли к дивану и осторожно усадил ее.
 – А теперь, если ты немножко посидишь, мы с Дином кое-что приготовим на кухне. Мы скоро вернемся, о'кей? – засуетилась Шарлин.
 – Думаете, я пришла на выпивку? Что-нибудь празднуем? – попыталась подняться Флора Ли.
 – О'кей, мама, – остановила ее Шарлин, толкая Дина перед собой на кухню.
 – Это не мамочка, – сказал Дин, когда они закрыли за собой дверь.
 – Что ты этим хочешь сказать, Дин? Конечно же это она! – Шарлин почувствовала себя несколько нехорошо.
 Дин покачал головой.
 – Нет, не она. Я помню, как пахла мамочка. А у нее запах не такой, как у мамочки.
 – Ну, люди ведь меняются. Она не так молода, как была. Вспомни, когда ты был маленьким мальчиком, и мама повела тебя в школу в первый день? Помнишь? Ты рассказывал мне, что помнишь?
 – Ага, помню. Мама была красивая и не жирная, и у нее были коричневые волосы. И на ней не было косметики. Она не пахла, как папуля.
 – Дети, вы идете? – вопила Флора Ли из гостиной. – Не забудьте, мы должны выпить вместе.
 – Дин, пожалей ее.
 Когда они вернулись, Флора Ли сидела на диване с раскрытой Библией на коленях. Она посмотрела на них, и ее накрашенное лицо искривилось.
 – Вы хранили мою Библию с тех самых пор, как я последний раз виделась с вами?!
 – Мы старались жить по хорошей книге, как наша мамочка учила нас, – сказал Дин и взял из рук Флоры Ли Библию, а потом дал ей стакан водки и эль. – Правильно, Шарлин?
 – Да, – сказала она. – Только так, как ты учила нас, мамочка.
 – За что будем пить? – спросила Флора Ли, судорожно сжимая стакан.
 Дин долго смотрел на мать. Флора Ли заметила, как он критически оценивает ее, и через силу опустила стакан.
 – Ну, – сказала она. – В моих руках револьвер, что ли? Вы что не рады меня видеть?
 – Конечно, мы рады тебя видеть, – сказала Шарлин и обняла несчастную женщину. – Правда, Дин?
 Дин стоял, все еще держа Библию в руках. Он молчал.
 – А у меня готов прекрасный ужин, – сказала Шарлин. – Почему бы нам не поесть?
 На ужин была жареная курица и пирожные. Говорила в основном Флора Ли. Она хотела знать все подробности о работе на телевидении, о том, как Шарлин получила эту работу, о звездах, которые с ней работают. Кто они? Она похвалила одежду Шарлин, приготовленную ею еду, дом, костюмчик, в который был одет Дин, и поведение собак. Затем она оттолкнула от себя тарелку и попросила еще немножко выпить, а потом решила осмотреть дом.
 Шарлин провела мать через большую гостиную в еще большую кухню и туалет, потом наверх, где были три пустовавшие спальни и комната, которую она занимала с Дином. Флора Ли остановилась.
 – Вы вместе тут спите? – спросила она и странно посмотрела на Шарлин, заставив ее покраснеть.
 – Дин боится темноты, – сказала она мамочке.
 – У вас здесь много места, – отметила Флора Ли, когда они спустились вниз. – Пустующие комнаты. Вы должны посмотреть, где я живу. Мою квартиру можно уместить в углу вашей спальни.
 – Может быть, ты захочешь жить с нами, мамуля, – предложила Шарлин. Она чувствовала, как стоявший рядом Дин скривился.
 – Прекрасное предложение, дорогая, – рассмеялась Флора Ли. – Но я могу надоесть вам своими гостями. – Они прошли в гостиную. – Я нужна ТЕБЕ, Дин? ТЫ хочешь, чтобы твоя мамуля вернулась?
 – Почему ты оставила нас, мамочка? – спросил Дин. Шарлин заметила, как изменилось лицо Флоры Ли. Улыбка во все лицо исчезла. На мгновение Шарлин показалось, что она увидела другое лицо мамули, лицо, которое было у Флоры давно, в Лэмсоне.
 – Мой сладкий, я вынуждена была так поступить. Если бы я осталась, твой папуля убил бы меня. Мне нужно было убраться… Чтобы найти безопасное место, получить работу и все остальное. ПОТОМ я собиралась забрать вас обоих. – Флора Ли посмотрела в свой почти пустой стакан, который не выпускала из рук.
 Дин опустил голову.
 – Тогда почему ты не вернулась за нами?
 Шарлин была озабочена тишиной, воцарившейся в комнате. Она тоже ждала ответа на этот вопрос, хотя, если быть честной, она никогда бы не заставила себя задать его. Наконец Флора Ли заговорила.
 – Мой сладкий, все оказалось гораздо хуже, чем я могла ожидать. Я слишком долго не могла найти подходящей работы, чтобы где-нибудь поселиться постоянно. Я уходила с работы столько раз, что потеряла счет. А когда не работала, то мне едва хватало денег на себя и нечего было и думать, чтобы содержать двоих детей. А ведь, кроме всего прочего, только один из вас мой. – Флора Ли сделала паузу, потом выдавила из себя улыбку. – Если быть честной, вам было гораздо лучше с папулей. По крайней мере он мог предоставить вам жилье.
 – Но ты сказала, что собиралась вернуться за нами. Мы ждали тебя. Ждали и ждали.
 – Я знаю, малыш. – Теперь улыбка еще шире расплылась на лице Флоры Ли, она смеялась и морщилась при этом, как пустой бумажный пакет. – Но мамуля теперь вернулась, и поэтому давайте выпьем за то, что мы снова в конце концов вместе. Как я и обещала.
 Шарлин почувствовала жалость к Флоре Ли.
 – Конечно. А скоро мамочка собирается начать работать парикмахером, как она всегда хотела. Она пойдет в школу и все такое прочее. Правильно, мамочка?
 – Ну, я вообще-то не думаю, что то место мне подходит, Шарлин, – сказала Флора Ли. – Они начинают работу в восемь утра. Ну а кто придет в это время, какой клиент? И будут сердиться, если я опоздаю. Будут бить меня по жопе при этих девчонках. Не хочу тратить время на такое дело.
 – О! – вот и все, что могла сказать Шарлин.
 – Но давайте же выпьем! – Флора Ли подняла стакан. – За счастливое воссоединение нашей семьи.
 – Мы не пьем, – сказал Дин и пошел из комнаты, позвав за собой собак.
 Шарлин отправила Флору Ли домой и провела два дня в основном за утешением плачущего Дина. А это было действительно трудно, потому что Шарлин самой хотелось плакать.
 Потом она получила по почте посылку, которая, как она подумала, поможет им. Шарлин вызвала Дина из спальни и усадила рядом на диван.
 – А у меня сюрприз, – сказала она и вытащила кассету.
 В студии Шарлин была поражена звуком собственного голоса, записанного на пленку. Она не могла поверить в то, что это был ее голос, но мистер Ортис и другие настаивали на этом. Современная электронная техника могла сделать что угодно. Они хорошо потрудились, сделав ей голос настоящей певицы. Шарлин это очень впечатляло. Ей не верилось, но это впечатляло.
 – Дин, послушай!
 Шарлин вставила кассету и нажала кнопку. Она села поодаль и наблюдала за выражением лица Дина, когда музыка заполнила комнату.
 – Что ты думаешь? – спросила она брата.
 – Очень хорошо, Шарлин. Мне это нравится.
 – Видишь, ты говорил, что я могла бы петь, и ты был прав, – рассмеялась Шарлин.
 – Конечно, можешь. Но кто это поет? Шарлин посерьезнела.
 – Дин, это я. Это мой новый альбом. Мистер Ортис прислал его. Помнишь, я делала запись?
 – Конечно, помню, но это не ты. – Дин сделал паузу, прислушиваясь. – Шарлин, это не ты. Не важно, что ты говоришь или мистер Ортис. Я знаю твой голос, он не такой. Конечно, ты можешь петь. Но, Шарлин, не разрешай никому говорить тебе, что это твой голос, потому что это не ты.
 Шарлин посмотрела на Дина и почувствовала, как по спине пробежал холодок.
 – Почему ты так уверен, Дин? Я хочу сказать, что доверяю тебе, но почему ты так уверен?
 – Почему? Шарлин, ты никогда не могла петь так высоко. Помнишь, как мы смеялись, когда ты пыталась петь «Звезды блещут» перед играми по бейсболу? Ты хотела спеть высоко, но у тебя ничего не вышло. Эта девушка может выше и выше. Не-а, это не ты. – Дин сделал паузу, прислушался. – Но звучит очень хорошо, – сказал он.

 29

 Сэм Шилдз работал, как в горячке, над «Рождением звезды», – и над сценарием, и над съемками. Кроме того, он спал с Эйприл. И все больше и больше думал о Джан Мур. Воистину, все его время было заполнено работой. И, конечно, он уставал.
 Основные съемки начинались только через неделю. Нужно было кое-что выбросить, сделать кое-какие дубли. В конце концов выбрали Северную Калифорнию. Многое нужно еще переписать. Сэм вздохнул и посмотрел на Эйприл. Если бы он должен был выбросить кое-что или кое-кого из своей переполненной жизни, он предпочел бы вышвырнуть Эйприл. Но Сэм понимал, что это невозможно. Она позволила и простила флирт с Крайстал Плинем, но дала ясно понять, то Сэму больше не дозволено ничего подобного или она воспримет это как личное оскорбление. Перспектива заслужить месть Эйприл Айронз не прельщала его.
 А сейчас Сэму нужна была помощь, и он подумывал о помощнике, ассистенте режиссера. Он понимал, что это вынужденное зло, хотя не признавался в этом себе даже после «Джека и Джилл». Сэм не захотел брать того же самого парня.
 «Но ведь это, – напомнила ему Эйприл, – был МАЛЕНЬКИЙ фильм».
 На данной стадии ассистента режиссера не было, но такой фильм требовал много съемок на природе и в студии. И ассистент мог бы сберечь время и деньги, снимая пейзаж без актеров или делая другие съемки: небо, улицы и прочее.
 Найти помощника было бы нетрудно. Сэм полагал, что А.Джоель Гроссман не лучше и не хуже других, но пока этого не сказал.
 – О чем ты думаешь? – спросила Эйприл после того как они побеседовали, и Джоель вышел из комнаты.
 – У него мало опыта, – сказал Сэм.
 – Но у него хорошие рекомендации.
 – Он сын секретаря твоего босса. Что это за рекомендации? Эйприл отмахнулась от вопроса Сэма.
 – Он превосходно прорекламировал джинсы, они прекрасно продавались. И тысячи других вещей на продажу. И еще Джоель прекрасно знает, как себя держать. С ним все ясно. Думаю, он достаточно изобретателен, а может быть, и способен на творчество. Ты хорошо заработаешь, Сэм. Доверься мне.
 Вот в том-то все и дело, что Сэм не доверял никому. Но он тоже подумал, что Джоель сможет выполнить эту работу, хотя бы потому, что имеет некоторый опыт и претензии на художественное творчество. Если он сумел прорекламировать джинсы, значит, вполне сможет таскать за Сэмом его папки с бумагами. Парню нужна работа в кино, любая работа.
 – О'кей, – в конце концов сказал Сэм. – Надеюсь, это не повернется так, что я из-за него получу по заду. Теперь ты мой должник. – Сэм взглянул на список актрис, приглашенных для чтения. – Кто следующий? – спросил он.
 Не отрывая глаз от сценария, Эйприл подняла пустую чашку, и служанка заботливо взяла ее. Потом на столе снова оказалась полная чашка. Эйприл сделала глоток и вдруг выплюнула все на пол.
 – Кто это сделал? Проклятье, здесь же «Иквал».
 – Простите, мисс Айронз… – засуетилась служанка.
 – «Свит-н-Ло» – сколько раз тебе говорить? Служанка убежала, чтобы приготовить свежий кофе.
 – Иисусе Христе! – воскликнула Эйприл, уже разговаривая с Сэмом. – Откуда только эти люди ПРИЕХАЛИ? Не могут даже вспомнить, какой кофе я предпочитаю. – Эйприл отпихнула сценарий в сторону вместе со своими записями. – И я не могу найти актрису, которая бы нормально прочла эти вшивые строчки. ПРОЧЛА, ради Бога. Не запомнила, не СЫГРАЛА, а только прочла их…
 Сэм подумал о Джан Мур и о том, как она оттолкнула его своим монологом. Ночью он снова и снова прокручивал фильм. Сэм причесал свои темные волосы, потом прижал ладонь ко лбу. Устал! Они сидели за столом с восьми утра. А теперь было почти четыре. Семнадцать чтений. И никто не подходит. Вечер предстоял долгий и трудный.
 – Я бы лучше дал почитать ребятам, которые работали в моей труппе в Нью-Йорке. Они, по крайней мере, читать могли. Голливуд! – возмущенно процедил он сквозь зубы.
 Лучше бы он остался там. Сэм знал, что Эйприл не переносит нападок на Голливуд со стороны «мистера с Бродвея», как она его прозвала. Но теперь Сэм вспомнил Мери Джейн Морган и время, когда она пришла на первое чтение пьесы «Джек, Джилл и компромисс». Она была актрисой. Очень хорошей актрисой. Почему в этом городе нет такой же Мери Джейн?
 Мери Джейн была скромным бутоном, который расцвел под его режиссурой. Она расцвела еще и благодаря их личным взаимоотношениям. Почему Сэм так полюбил роль режиссера, Пигмалиона для Галатеи? [16] Ему нравилось быть нужным, быть умным, быть опытнее других, контролировать все и всех. Жажда власти? Да. Оттого что он не чувствовал себя в спокойствии и безопасности? Сэм так не думал. Что плохого в желании учить другого человека, в желании помочь другому? Как он может выполнять свое предназначение? Где новая ученица?
 Ну, возможно, есть такая. Джан Мур, Сэм знал, уже выучила наизусть весь новый сценарий. Она умна, старательна, и хороша во всем. Он был уверен в ней. Но Джан молода и нуждается в режиссере. Сэм поработал с ней две недели и был поражен, как быстро девушка все усваивает. Он знал, что с ней съемки «Рождения звезды» превратятся в сущее удовольствие. Сэм успокоил ее: не будет раздевания в любовной сцене – и наслаждался работой. Джан – профессиональна, свежа, красива и забавна. Но не так, как Эйприл. «Динамичная женщина, – подумал он. – И к тому же ранимая».
 Сэм был потрясен сначала внешностью Джан, потом ее талантом, а теперь ее умом и профессионализмом. Он нашел, что режиссура роли Джан будет самой приятной частью его работы. Это доставит ему… удовольствие. В Джан Мур есть что-то особенное.
 Но теперь говорила Эйприл:
 – Ты здесь напрасно тратишь время, Сэм. А время – деньги. Тебе необходимо избрать иной подход к актерам, Сэм. Все-таки фильмы отличаются от пьес. Я же тебе говорила об этом. Следует иначе подходить к киноактерам. Они обычно готовятся к каждой сцене отдельно.
 А ты суешь им весь сценарий. Делай это иначе. Ты зря тратишь время. И мое тоже.
 – Послушай, но я работаю не так. Эйприл холодно посмотрела на любовника.
 – Ну, это не работа. – Она сделала паузу. – Может быть, дело не в режиссуре, Сэм? Может быть, в сценарии? Попробуй использовать слово «осмысление» в предложении. Это невозможно сделать. Но персонаж должен сказать его три раза на странице и в половине фраз диалога.
 Конечно, она права. Никто не может обвинить Эйприл в тупости. Его сценарий был сырой, очень сырой. И Сэм должен был признаться себе в этом. А ему очень не нравилось такое чувство. Всегда до этого он был самой могущественной личностью в труппе. Он был не только говнючком-сценаристом, но и режиссером. Это был ЕГО фильм. Линейный продюсер Сеймур Ле Вайн был ничтожеством, сынком Боба Ле Вайна (Международные студии), а Сэм умыкнул от него Крайстал Плинем прямо в постельку. И хотя она действительно была звездой этого фильма, Сэм считал, что получал силу, мощь уже потому, что спал с ней. Конечно, говорил себе Сэм, он спал с Крайстал не потому, что нуждался в силе. Кто бы не спал с Крайстал, если бы представилась возможность? Да все мужики мечтали о том, чтобы спать с ней. Они хорошо провели время, пока снимали фильм. Теперь Сэм начал все снова, с Эйприл… Ну а быть с Эйприл – это совсем другая постановка вопроса.
 Сэму был хорошо знаком мир актерского искусства, мир режиссуры. Черт возьми, он этим занимался всю жизнь. Но похоже, что Эйприл знает ВСЕ. Включая загадочный мир денег, сделок, процентных ставок. Она так же умна и решительна, как любой мужик, и так же сексуальна, как любая женщина. И ему это нравилось. С Эйприл Сэм чувствовал себя как бы обладателем чего-то самого лучшего.
 Только с Эйприл он ощущал себя чем-то особенным. Это было совсем не то, что с другими женщинами. Когда Сэм спал с Эйприл, не он брал у нее мощь, а она вроде как бы воровала его силу. Не в сексуальном смысле. Эйприл тигрица, но ему с ней хорошо. И не потому что она что-то говорила или делала. Просто он не чувствовал, чтобы она в чем-то ему подчинялась. Собственно, Сэм и не хотел этого. Конечно, нет. Но он знал, что нравится ей. С другими женщинами Сэм понимал, что его уход будет для них что-то значить. Об Эйприл же он знал, что она спокойно продолжит свою деятельность как ни в чем не бывало.
 Это нервировало его. Но превыше всего была проблема с Майклом Маклейном. Если посмотреть правде в глаза, Сэм ненавидел этого гада, а тот ненавидел его. Парень дорого стоил. Он красив, и его обожают женщины. Наверное, Эйприл права. Майкл совершенен, но не как актер. Ему не нужно играть, он должен просто быть самим собой.
 Но проблема заключалась как раз в том, что Майкл согласился на роль, а теперь вдруг передумал. Иисусе Христе, да он мог бы и не играть, а просто ЧИТАТЬ текст, и получил бы «Оскара». Ему нужно играть самого себя. Все, что нужно, это сниматься в кино. Но Майклу вдруг приспичило «улучшать» роль. Ему кажется, что герой должен быть более обаятельным. Мягким, а не отчаянным. Он уже предложил, чтобы вместо самоубийства в море Джеймсу следовало бы погибнуть, спасая Джудит, которая могла утонуть!
 А теперь этот сукин сын старается использовать любую съемку, чтобы подправить сценарий. Но его видение сюжета может убить всю картину.
 Сэм не должен был говорить Эйприл о проблемах со сценарием. Она знала об этом и достаточно говорила о них и ему, и Майклу. «Но ведь Эйприл за меня», – подумал Сэм.
 «Джеймс – это самоубийство, – сказала она Майклу. – Он должен».
 «Но что если… – Сэм почувствовал холодок от такой мысли, – если она вдруг не будет на моей стороне?!»
 Сценарий уже перерабатывали пять раз. Сэм посмотрел на Эйприл. Сколько еще времени она будет на его стороне, и что, если она окажется в оппозиции ему? Эйприл смотрела на него спокойным взглядом, как будто читала его мысли и нашла их интересными.
 – Заставь их играть, Сэм. Если нужно, мы поправим сценарий потом. О'кей? Ты готов?
 Сэм кивнул. Эйприл позвала служанку и откинулась в кресле, спокойно сложив руки.

 30

 После того как Лайла дала взбучку Аре, она уехала домой и провела три дня, зализывая раны и планируя дальнейшие действия.
 Она упустила «Рождение звезды» и ничего не могла поделать с этим. Все, что ей оставалось, это сосредоточиться на своем будущем, которое должно быть лучше, чем у Джан Мур. Необходимо было сделать три вещи: во-первых, добыть Марти, чтобы он режиссировал ее в фильме – большой, главной картине. Во-вторых, нужно быть уверенной в том, что именно она, а не Шарлин и уж, конечно, не Джан, заполучит «Эмми». В-третьих, отныне ее интересы должен представлять Сай Ортис.
 Первую часть своего плана Лайла начала осуществлять, позвонив Марти и пригласив его на обед. Если итальянец и был удивлен звонком, то, по крайней мере, виду не подал. Потом Лайла позвонила Саю Ортису в контору и договорилась о встрече в конце недели. И только потом она оделась и вышла из дома.
 Лайла поехала по указанному адресу на Ла Сьенегу и остановилась, разглядывая фасад двухэтажного дома. Этот стиль был далек от Малибу или Беверли-Хиллз, к которым она привыкла. Он был распространен в тех кварталах Лос-Анджелеса, которые были малоизвестны обитателям Голливуда, если, конечно, их не приводила туда какая-нибудь цель.
 Лайла рассчитывала, что у нее есть только один способ завоевать «Эмми». А Надя подсказала ей, как это сделать. Никаких дурацких свечей. Только бить. Но Надя завоевала премию. И, обстоятельно все обдумав, Лайла сообразила, что ей нужно. Лайла Кайл нуждалась в частном детективе.
 Инструмент для этой работы достаточно прост: нос, который за деньги копался бы в грязи и в любви. Лайла взглянула на визитную карточку: «Минос Пейдж, частное расследование». От тетушки Робби Лайла слышала, что к услугам Миноса Пейджа как эксперта время от времени прибегают даже газеты, распространяющиеся по всей стране. Этот парень сфотографировал Джимми Сваггарта, выходящим из комнаты мотеля с проституткой, и тем самым лишил парня возможности и дальше разрабатывать его духовную золотоносную шахту. И еще она слышала от Робби, что это он поработал на Миа в деле Вудд. Лайла хотела нанять не кого-нибудь, а именно Миноса Пейджа. Настало время действовать.
 С того момента как девушка узнала, что не будет участвовать в «Рождении звезды», Лайла чувствовала себя неважно. Популярность ее падала. В телевизионных новостях рассказывали скандальные истории, обвиняя именно ее. Неожиданно Джан Мур приобрела уважение профессионалов, на которое до этого претендовала Лайла. А Шарлин Смит стала вдруг всем симпатична благодаря музыкальному слуху и роли бедной маленькой уроженки Техаса, которую ей удалось сыграть. Действительно, наступило время действовать.
 Лайла толкнула стеклянную входную дверь и поднялась по лестнице на второй этаж. Там в самой последней комнате коридора располагалась контора Пейджа. Лайла громко постучала и открыла дверь, не дожидаясь ответа. Вместо приемной, которые Лайла на дух не выносила, она оказалась сразу в кабинете, в комнатке, которую Лайла назвала бы большим стенным шкафом, перед большим письменным столом, за которым сидел маленький человечек в сером костюме из полиэстера. На нем еще была белая рубашка и голубой галстук. Воротник на рубашке был слишком велик для него, отчего человечек казался еще меньше ростом.
 – Минос Пейдж? – спросила Лайла.
 – Чего нужно Лайле Кайл от Миноса Пейджа? – спросил детектив. У него даже мускул не дрогнул на лице с того момента, как звезда открыла дверь.
 – Это вас касается только в том случае, если вы и есть Минос Пейдж, – ответила Лайла, пристально глядя на бледного человечка.
 Он моргнул, кивнул и указал ей на стул в углу комнаты.
 – Чем могу быть полезен? – спросил детектив, теперь уже откинувшись на спинку своего скрипящего стула.
 – Мне нужно кое-что расследовать. Об одной парочке. Как я понимаю, это ваша работа.
 Пейдж слегка кивнул.
 – Кто это? Лайла сделала вдох.
 – Джан Мур и Шарлин Смит.
 Минос никак не отреагировал. Он хорошо знал, что никак нельзя реагировать на то, что тебе приходится слышать. Детектив, как и Лайла, знал, что большинству людей приходится скрывать гораздо больше, чем они хотели бы признать.
 Лайла полезла в сумочку и подала Миносу два листа желтой бумаги.
 – Здесь все подробности их нынешней жизни: адреса, где питаются, где делают покупки, даты записи на магнитофон, расписание съемок. – Лайла положила эти листы на стол перед Миносом, поскольку он не протянул руки. – Я также включила сюда кое-что из их прошлого, что мне удалось раскопать самой. Факты не из публикаций, а то, что я узнала прямо от них в обычных разговорах…
 Минос ничего не сказал, только взглянул на бумаги.
 – Эти подробности могли бы стать отправной точкой для дальнейшего расследования, чтобы узнать… – Лайла наклонилась и ткнула пальцем в строчку на бумаге: – Например, что делала Джан Мур до того, как попала в «Меллроуз»? Как она получила роль? Об этом известно очень немного.
 Пейдж продолжал смотреть на нее.
 – И Шарлин Смит. Возможно, она приехала из того же города в Техасе. Что известно о ее семье? О школе, где она училась?
 Минос Пейдж наконец заговорил:
 – Зачем вам эта информация, мисс Кайл?
 Лайла собиралась было объяснить ему, что это не его дело, но потом решила, что в таком духе разговаривать не следует.
 – Я хотела бы знать, с кем я работаю. У меня секретов нет, но у этих двух шлюшек, думаю, есть свои тайны.
 – А в чем ваша тайна? Лайла ответила:
 – У меня нет тайн, мистер Пейдж. Вот в чем дело. Моя жизнь – это открытая книга, я законная дочь двух известных людей. Все, что связано со мной, известно всем. Поэтому вы понимаете, что я в неравном положении с ними. Обо мне им известно все. Мне о них – ничего. И, откровенно говоря, это заставляет меня волноваться. – Лайле показалось, что детектив слегка ухмыльнулся, но она предпочла проигнорировать это. – Вам интересна эта работа?
 – Сначала позвольте мне выяснить, в чем будет заключаться моя работа. – Минос засунул палец под воротник и слегка нажал, как будто воротник был тесен для него. – Вам нужны грязные маленькие секреты из их жизни, например, кто с кем спал и делалось ли это за деньги. Любые порнофильмы, скандалы. Семейные тайны, незаконнорожденность, аборты, наркотики, воровство в магазинах, супружеская неверность, гомосексуализм, скотоложество, некрофилия?..
 Лайла улыбнулась первый раз за то время как познакомилась с Миносом Пейджем.
 – Думаю, вы уловили основную тему, мистер Пейдж. Сколько это будет стоить?
 – Десять тысяч долларов. Аванс. Для начала. Расходы оплачиваются отдельно. Будут, без сомнения, поездки.
 – Отлично, когда начнете? Детектив прочистил горло.
 – В тот самый момент, когда чек с авансом будет принят к оплате. – Он пожал плечами, как бы извиняясь. – Такова политика компании.
 Лайла открыла сумочку, вынула чековую книжку и стала заполнять чек.
 – Между прочим, – сказала она, – есть еще одно обстоятельство, не столь уж важное. – Она вручила Миносу чек. – Это, я думаю, будет связано с дополнительной оплатой.
 Лайла снова открыла сумочку, положила туда чековую книжку и вынула маленькую пачку писем, скрепленную резинкой.
 – Я их получила недавно. Мне время от времени пишут сумасшедшие, вам это, должно быть, понятно. Но это уж слишком. Они написаны членом какой-то лиги. Их подписывает парень, именующий себя Джагхед. [17] Не могли бы вы заняться и этим?
 Лайла встала и вручила письма Миносу.
 Детектив открыл первый конверт и вытащил лист бумаги.
 – ПОСЛЕДНИЙ БЮЛЛЕТЕНЬ ЛИГИ ПО БОРЬБЕ С НЕПОТИЗМОМ, [18] – прочитал он. – СМЕРТЬ ЛАЙЛЕ КАЙЛ. Догадайтесь, какая дочь известной кинозвезды получила роль в фильме «Трое на дороге?» Конечно, Лайла Кайл. А она говорит в своем недавнем интервью журналу «Пипл», что ей нужно много работать и постоянно трудиться…
 Минос сложил бумажку и сунул обратно в конверт.
 – Конечно, вы должны получать и такое. Письмо ненависти. Дорогу кому-то перебежали.
 – Но таких много. Сумасшедшие. Я не верю в существование лиги сумасшедших. Письмо было подсунуто мне под дверь. Не по почте. Это уже кое-что показывает. Сумасшедшие, с которыми мне, может быть, приходится иметь дело. Это меня беспокоит.
 Минос Пейдж кивнул.
 – Не нужно беспокоиться. Я позабочусь об этом. Сразу же, как только будет оплачен чек.
 Сай Ортис смеялся с подлинным наслаждением. Он добился своего! Сай повесил трубку и подумал, что мог бы сплясать испанский танец. А почему бы и нет? Он победил в самой большой игре в покер за всю свою карьеру! Он подписал договор с Лайлой Кайл. И самое сладкое в этой истории то, что она ушла от Ары Сагарьяна к нему, Саю Ортису, «мокрой спине», [19] «Джонни-приди-позже». У него три дамы против пустой руки Ары! Ха! Пусть сопляки носят по два носовых платка, мать их!..
 Конечно, Лайла – настоящая сука. Но она, по крайней мере, породистая сука, хорошего происхождения. И работать с ней будет легче, чем с выскочками. А если уж он мог держать в руках Крайстал Плинем и эту «пута де дьябло» [20] Джан Мур, он сможет держать в руках и Лайлу. И сможет помочь ей в заключении выгодных контрактов. Ведь у Лайлы есть качества, которых те девчонки лишены. В ней есть НЕЧТО, что даже выше таланта, то магическое свойство, которое заставляет людей идти и смотреть все фильмы с ее участием. Сай подошел к окну своего офиса и рассмеялся. Подождем, когда все агенты города услышат об этом.

 31

 Девять недель фильм «Рождение звезды» снимался в Северной Калифорнии. Джан прилетела на самолете Международных студий, а когда они приземлились в аэропорту Окленда, их уже ждал «лимузин», который доставил прибывших в отель «Купертино», где собрались участники съемки и съемочная группа. Наутро Джан отвезли на место первой съемки и показали комнату для переодевания, где ее уже ждала Май.
 Джан посмотрела в зеркало. Она была в большом, удобном трейлере. Куда шикарней, чем та железная коробка, в которой ей пришлось обретаться, когда снимался фильм «Трое на дороге». Эйприл все делает первоклассно. В трейлере были большое и хорошо освещенное зеркало и отлично сделанный туалетный столик красного дерева. Ванная комната. Со вкусом меблированная комната отдыха, с цветами, с бронзово-хрустальными светильниками, и отдельно – спальня с большой кроватью! Нет, не для того, чтобы проводить в ней ночь, конечно. Это только на тот случай, если актрисе вздумается вздремнуть днем! Джан почувствовала себя настоящей кинозвездой. В большой хрустальной вазе цветы – подарок от Эйприл Айронз.
 Но выглядит ли Джан как звезда? Она стала озабоченно исследовать свое лицо перед зеркалом. Даже появление Май, которая притащила еще один чемодан, не могло отвлечь Джан от испуганного самосозерцания. Но все-таки неприлично долго рассматривать себя в зеркало в присутствии другого человека, даже если чувствуешь себя с ним так хорошо и спокойно, как с Май.
 Этой ночью Джан снился сон: она раздевалась на сцене перед полным зрительным залом театра. Сначала она обнажила одно бедро. Потом второе. По залу прошел ропот. Затем живот. Затем груди. Зал стал смеяться. Джан схватилась руками за лицо и нащупала нос старухи, старый, вялый подбородок. Зал ревел от хохота. Джан проснулась вся в поту.
 Она почувствовала, что обливается потом и сейчас, отвернувшись от зеркала. Но вот Джан встретилась глазами с Май.
 – Ты всегда считала себя красивой?
 – Никогда.
 – Как никогда? – удивилась Джан. – Май! Ты же была самой красивой женщиной своего времени. И ты никогда не считала себя таковой?
 – Теперь-то я знаю, что была. Теперь я вижу это, когда смотрю старые кинокартины. Но тогда – нет. Мне всегда казалось, что у меня что-то не так. Рот слишком велик. Глаза слишком круглые. Я всегда себя с кем-то сравнивала: сначала с другими девушками, потом с другими женщинами. А когда я приехала сюда! Голливуд! Треда Бара! Ты не можешь себе представить! И Надя Негрон. И, конечно, Гарбо. Лицо из всех лиц. Я никогда не была так хороша. И перед камерой, и перед мужчинами. Время, когда я была красивой, ушло безвозвратно.
 Джан смотрела на Май в зеркало, потом повернулась к ней. Лицо у старухи было все еще элегантным в том, что касалось костной структуры, но кожа в морщинах, мешках, возрастных пятнах. Джан же была юной, свежей. Ну и как долго она будет оставаться такой? И достаточно ли она красива? Достаточно ли красива, чтобы заполнять своим лицом большой экран в «Триплекс Одеон»? Она определенно не такая милашка, какой была когда-то Май. Но Джан зачем-то слишком много внимания обращает на свои недостатки. Впрочем, ведь и Май поступала так же. И Шарлин говорила ей, что не чувствует себя такой красивой, как Лайла или даже сама Джан. А Лайла… Ну да, Лайла капризна. Никто не смел фотографировать ее без условия, что она первой посмотрит снимки и сочтет нужным или ненужным публиковать их.
 Теперь, опасаясь большого экрана, Джан изучала свою внешность. Это не только ее работа, но и Джерри, гримера, Ласло – художника, Боба – кинооператора – все они вместе будут работать над тем, чтобы Джан выглядела хорошо. Джан посмотрела на Май, которая уже прошла через все это.
 – О дорогая, – сказала Май, – ну почему тебя так беспокоят съемки? Ты будешь выглядеть прекрасно. Слушай, они сначала все изучат и выберут наиболее выигрышные точки для съемок. Ты будешь само совершенство.
 – А я-то надеялась, что я уже такова. Май рассмеялась.
 – Дорогая, не будь такой глупенькой! Почему Джин Артур показывали только с одной стороны. Всегда левый бок. Все знали это. Это не смущало Капру. И Клодет Колберт тоже. Она француженка, очень шикарная, но лицо, как это… как тыква. Была специальная подсветка для ее щек. Даже Элизабет Тейлор. Тень на верхней губе. Всегда прикрывала. Так в чем проблема? – Май рассмеялась.
 Джан знала, в чем ее проблема. Первое. Она боялась за свою внешность на большом экране. Второе. Она боялась за Сэма. Третье. Она сердилась.
 – 3ачем все эти ухищрения, – спросила Джан, хотя и не ждала ответа. – Показывать только одну сторону. Давать подсветку, ретушь? Зачем не показывать нас такими, какие мы есть?
 – Потому что, дорогая, мы совсем не такие в мечтах мужчин. Знаешь, какая история произошла с Джоном Раскиным?
 Джан знала имя этого викторианского критика-искусствоведа, но Май произнесла его так, как будто это было имя русского графа. Джан покачала головой.
 – Это был лондонский искусствовед. Нет. Даже больше. Это был журналист, который формировал вкусы своего времени. Он говорил людям, что хорошо, что красиво, что уродливо. Очень большая фигура в мире искусства. Может быть, самая большая.
 – Да, – вздохнула Джан. – Теперь я вспомнила.
 – Ну вот, он женился. Красивая юная девушка. Раскин обожал ее. Пока не прошла брачная церемония. А когда невеста разделась для брачной ночи, он заболел. Знаешь почему?
 Джан покачала головой.
 – Он увидел волосы на ее теле. Это его потрясло. Он видел статуи женщин. На них не было волос. А его настоящая красавица-жена вызвала у него отвращение! – Май рассмеялась. – Вот как бывает с женщинами. Вот какие шутки боги вытворяют с нами. Мы звезды, но мы живем на земле. Мы само совершенство, но мы всегда недостаточно совершенны.
 – Грустно. И это правда?
 – Насчет Раскина?
 – И то, и другое.
 – Ну что ж. Мерилин Монро. Я помню, как мы примеряли ей джинсы. Так каждый раз она отшвыривала их прочь, прежде чем надеть. Мерилин боялась, что не будет достаточно красива. Гарбо. Прекрасная женщина. В тридцать пять лет она обнаружила какие-то морщинки на своем лице на экране. Она плакала три дня. Пришлось остановить съемки. Люди говорят, что ее не беспокоило то, как она выглядела. Беспокоило и настолько, что до конца своих дней она скрывалась от людей. Ты можешь себе представить. Когда мы несовершенны, мы ненавидим сами себя. Если мы совершенны, мы все равно стареем и все равно ненавидим сами себя. Знаешь, когда Грир Гарсон была большой кинозвездой, у нее был любимый оператор Джо Руттенберг. Это был гений. Но однажды Грир оказалась недовольна и вызвала Джо для разговора. «Ты знаешь, Джо, – сказала она, – ты снимаешь меня не так хорошо, как раньше». Руттенберг ответил: «Прости, Грир, но я постарел на десять лет». Бедная Грир! Она уже умерла. – Май вздохнула. – А мужчины любят свои мечты. Мужчины создают эти мечты и хозяйничают в студиях. Они всегда говорят: «Все не так! Вы недостаточно совершенны для нашей мечты». И всегда мы верим им.
 – Но зачем им это? – воскликнула Джан. Май пожала плечами.
 – Чтобы управлять нами. Они боятся нашей власти, поэтому заставляют нас бояться.
 Джан присела, почувствовав себя маленькой и слабенькой.
 – Ну а что произошло с женой Раскина? – спросила она.
 – Долго оставалась девственницей. Потом убежала с художником. Настоящий мужчина. Сначала она была у него натурщицей. Вот для него она действительно оказалась совершенством. Его звали не то Хант, не то Майлс. В конце концов она от него родила. Знаешь, в чем мораль этой истории?
 Джан покачала головой.
 – Якшаться нужно с художниками, а не с критиками, – улыбнулась Май.
 Старуха помогала Джан в пробных съемках при подборе подходящих костюмов, в которых актриса лучше всего смотрелась бы на экране. Сэм на это время не приехал и слава Богу, не было и Майкла. Ему нечего было здесь делать, по крайней мере, три дня.
 Потом, после семи, Май помогала Джан переодеться и ждала, пока она смоет грим.
 – Если не возражаешь, я поеду с тобой в отель, – предложила Май.
 – Хорошо, давай вместе пообедаем, – ответила Джан.
 – Пивка бы. Все, что мне требуется, это пива, – вздохнула Май. В молчании они ехали в «Купертино». Даже Дэнни, шофер, для которого возить кинозвезд на съемки было привычным занятием, устал. И, сидя в темноте на заднем сиденье «лимузина», Джан гадала: что будет? Что она делает здесь, в незнакомом городе, работая над фильмом, который ей не нравился, по сценарию, который не был закончен. Рядом с ней лежал последний вариант. Фотокопия сценария на розовой бумаге. Каждый вариант был на бумаге другого цвета, чтобы не спутать. Сколько уже было цветов? Светло-желтый, темно-желтый, зеленый, синий, голубой. Была ли белая бумага? Или серая? Джан не помнила. И что будет, если больше не найдется неиспользованных цветов? Ну, напомнила она себе, Майкл Куртиц снимал «Касабланку» по незаконченному сценарию. Актеры не знали, каким будет конец, пока не завершились съемки. Но не делает ли ошибки Джан? Перед ней был богатый выбор, зачем тогда этот фильм?
 Сэм, конечно. Она полетела, как мотылек на пламя свечи. Джан вздохнула. И, как мотылек, она сгорит? А может ли она сама превратиться в пламя, в центр внимания? Да, ее плоть изменилась, но центром внимания она осталась.
 Вдруг на заднем сиденье шикарного «лимузина» Джан ощутила одиночество и отчаяние. Она почувствовала себя далеко, за много миль от сидевшей рядом Май, и подумала, что вот если она умрет, то кто вспомнит о ней? Кто? Что она здесь делает? Джан вздрогнула, хотя и не было холодно. Она почувствовала себя такой несчастной. Что подумают о ней Дэнни и Май? Так, мысленно пережив несколько обидных минут, Джан благополучно приехала в «Купертино». «Лимузин» остановился у отеля.
 Она так устала, когда поднялась по лестнице, что попросила Май пройти к ней в комнату, чтобы помочь. Та великодушно согласилась; Потом Джан приняла душ и переоделась в халат. Горячая вода улучшила ее самочувствие, но она все равно постоянно понимала, что ее еще ждут кошмары и тревожные мысли. Поэтому, стоя под душем отеля «Купертино», Джан приняла решение.
 Когда она вышла из ванной, Май только что отпустила официанта. Стол был накрыт, обед подан на столике возле окна. Они сели рядом и принялись за цыплят.
 – Май, я хочу тебе кое-что сказать.
 Май поставила стакан, и превратилась в слух.
 – Я чувствую, что если не скажу этого кому-нибудь, то умру, – сказала Джан и начала.
 Май – прекрасная слушательница. Она позволяла Джан плакать и ждала, молча, в течение всех долгих пауз, когда Джан подбирала слова и набиралась храбрости, чтобы продолжить рассказ. Май не перебивала и задала только один вопрос: как Джан нашла Брюстера Мура. Все остальное время старуха отвечала на это долгое повествование только кивками головы и вздохами сочувствия. Наконец Джан закончила, и они обе сидели у окна, глядя на мерцавшие огни «Купертино». Потом Май вздохнула и отодвинула свой стул от столика. Она встала и подошла к окну.
 – Что мы с собой делаем? Что они с нами делают! – прошептала она.
 Потом повернулась и посмотрела на Джан. В ее глазах не было ни удивления, ни отвращения, только любовь и преданность.
 – Моя дорогая, мне так жаль! – вот все, что она сказала.
 Эту ночь Джан спала гораздо лучше, чем все предыдущие ночи. Наутро Май уже ждала ее в гостиной.
 – Дорогая, я хотела поговорить с тобой, – сказала она. Джан кивнула. – Я всю ночь думала о твоем рассказе. И должна сказать, что ты в большой опасности.
 Джан присела на диван. Сердце ее быстро забилось.
 – Ты о чем? – спросила она.
 – Когда Господь дает красоту, он также дает и время поучиться, на что она годится. Ибо красота – это власть в нашем мире. Это – оружие или инструмент. Большинство из нас переживает наше лучшее время, сначала наблюдая, как растет наша власть, потом мы опробываем ее, потом наблюдаем, как постепенно ее теряем. Но некоторые несчастные женщины получают большую красоту, даже не зная об этом. Это убивает их. Всегда. Джин Харлоу. Мерилин Монро. Джин Сиберг. Ты сама знаешь этот список. – Май сделала паузу. – Я говорю тебе как человек, который все знает. Я однажды была красива. Но ты, моя дорогая… Ты красива, но не знаешь, что делать со своей мощью, со своей властью. Я вижу это. Ты стесняешься смотреть на себя в присутствии других людей. Красивые так не делают. Тебе приятно, когда кто-нибудь называет тебя милашкой. А ведь это оскорбление для красивой женщины. Есть и другие признаки, которые я заметила. – Старуха вздохнула.
 – О Май! Ты пугаешь меня. Что мне делать?
 – Не знаю. Этим, наверное, должна заниматься наука. Но я помогу тебе, как смогу. Может быть, я сумею научить тебя. Если ты захочешь.
 Джан почувствовала, как глаза ее наполняются слезами.
 – Спасибо, – сказала она.

 32

 Марта внимательно смотрел на Лайлу. Руки ее дергались, как у японской игрушки. Ее элегантные красные ногти пронзали воздух. Они сидели на диване в гостиной Марти, и Лайла только что закончила рассказ о том, как обстояло дело с ролью в фильме «Принцесса». Потом она начала говорить об Аре Сагарьяне, о том, как он разочаровал ее. Глаза у девушки расширились от возбуждения, кожа порозовела под золотистым загаром. И все из-за какой-то роли в фильме. Какой же страстной она могла быть в постели!
 Марти почти сдался, и вдруг Лайла сама позвонила ему. На этот раз Марти решил, что ничего не должно происходить просто так. Он отослал секретаршу в город, продумал все. Никаких гладиолусов, никакого обеда с фокусами. И все было хорошо. Нужно только сохранять терпение. Тогда настанет время, и он сможет заполучить ее. Марти собирался вступить в любовную связь с Лайлой Кайл. До сих пор он осознавал дистанцию между ними. Но сейчас кое-что изменилось. Ведь это Лайла первой позвонила ему, и это Лайла выразила готовность по крайней мере к дружбе. Почему сейчас? Бог знает.
 Марти имел массу недостатков: невысокий, хилый, может быть, даже уродливый. Но он не был говнюком. Это Лайла почти сделала из него говнюка-ничтожество. И тем не менее, в тот вечер он желал ее больше, чем когда-либо. Марти хотел взять реванш. Может быть, терпение поможет ему.
 – Ара слишком стар, Лайла. Семейные традиции, верность им – это, конечно, прекрасно. Но тебе нужен кто-нибудь, все-таки, вроде Сая Ортиса.
 – Действительно, Марти? – спросила Лайла.
 Марти почувствовал небольшую дрожь. Это выглядело так, как будто она прислушивалась к его советам.
 – Ты не хотела бы, чтобы я позвонил ему и договорился? Думаю, он будет рад вступить с тобой переговоры.
 – Отличная идея! – Лайла подумала, что бы он сказал, если бы знал – она уже позвонила Ортису. Правда, она сказала секретарше Ортиса, что звонит по совету Марти.
 «Ну и что еще нужно сделать, чтобы продолжить дружбу?» – думал Марти.
 – Хочешь узнать, какие у меня мысли по поводу первого эпизода будущего года? – спросил Марти.
 Лайла поджала ноги.
 – Конечно, ну и что же ты надумал?
 – Я подумал, что мог бы сделать открытый эпизод с одной девушкой. Пусть другие две будут сбоку, сзади, может быть, даже пусть их не будет. Еще не решил.
 Ему не надо было смотреть в лицо Лайле, чтобы знать, что думает девушка в этот момент.
 – Интересно, – сказала она участливо. – Может сработать. Все зависит…
 – Зависит от чего? – спросил он.
 – Ну, если быть честными, Марти, успех или неудача будут полностью зависеть от того, какую девушку будут снимать. Она должна быть достаточно сильна для этого.
 – Я уже решил.
 Марта смотрел на Лайлу, чувствуя, почти слыша работу ее мозга. Да? – Вот все, что она сказала.
 – Угу. Ты.
 Лайла нежно обвила его шею и прижала к себе. Для начала – прикосновение. Марти почувствовал дрожь. Он надеялся, что Лайла не заметит это.
 – Я? О Марти, это прекрасно! Ты гений. Расскажи мне все. Что там в сценарии? О чем все это?
 Она свернулась в клубочек, как кошечка, на диванчике у камина, готовая слушать каждое слово, ловить каждый жест.
 – Это будет твой дом. Мы покажем, как ты попала на дорогу.
 – Великолепная идея! Мне нравится.
 – Ты будешь в привилегированной жизни: богатство, огромный дом, машины, слуги, слабый отец, доминирующая мать… все. Используем «Битлов». Ты знаешь их песню: «Она покидает дом, где жила одна так много лет». Это ад наяву, и теперь ты его покидаешь. Что-то вроде шестидесятых, но соотносится с восьмидесятыми и девяностыми.
 – Мне нравится, Марти. Это прекрасно.
 – Тогда давай оставим все это за собой. Уйдем от твоей матери… Лайла кивала, лицо ее горело от удовольствия и чего-то еще.
 Это, может быть, и было препятствием для Лайлы, Шарлин и Джан, но не для Марти и его команды. С Лайлой все было отлично, но Марти хотел подняться на вершину рейтинга последнего года. И ему нужно было поработать над расписанием Джан Мур. Сегодняшняя деловая встреча должна быть короткой и строго деловой.
 – Сосредоточьтесь на своей работе, ребята, – говорил на каждом совещании Джордж Янг, продюсер. – Я не собираюсь идти на х… с вашей формулировкой победы.
 Да он и не мог вмешиваться. Сай заключил железный контракт. Они не могли изменить и волоска в прическе девушки, даже если это было необходимо. Все было под контролем Марти.
 – Но одну вещь нужно учесть, Джордж.
 Марти вздохнул. Сколько мучений с этой формулой победы. А нужно присутствовать на этом совещании и терпеть головную боль от их «идей».
 – Мне звонили. Было много звонков. Все хотят показаться в этом шоу. Даже Кетрин Хепберн, можете ли вы в это поверить? Ее агент сказал, что Кет вполне смотрится как женщина телевизионного формата для девяностых.
 Марти мягко заговорил:
 – С самого начала я сказал вам, что хотел бы снимать в этом шоу неизвестных актеров. Только неизвестных. Вот над чем мы должны работать. А теперь вы хотите подсунуть мне Кетрин Хепберн? Ради Бога! Почему вы считаете, что Кетрин подходит для этого шоу? Она прекрасная актриса, ради Бога. Ну и что?! – Марти постарался сдержаться, чтобы не повысить голос. – Не получится.
 Он посмотрел прямо на Джорджа Янга. Джордж встряхнул головой:
 – За исключением того, что данный эпизод должен стать заявкой на будущее. Он должен сказать зрителю, что второй сезон будет лучше, чем первый, каким бы хорошим ни был первый. Мы не хотим упустить и десятую часть успеха. Вот чего мы хотим. До сих пор этого не было.
 Я думаю, что этим мы добьемся успеха. Нам нужно что-то особенное, и, говоря откровенно, Марти, я думаю, что суперзвезда – как раз то, что нужно.
 Марти должен был обдумать каждое предложение продюсера, прежде чем дать ответ. Даже несмотря на то, что это была пустая болтовня, просто чушь, как и все, что говорил Джордж, когда старался изобразить из себя знатока. Тишина. Но эта тишина вдруг была нарушена ассистентом Джорджа, молоденькой девчушкой, слишком молоденькой и миленькой, чтобы предполагать, что ее приняли на работу из ее деловых качеств.
 – А что если взять Терезу О'Доннел вместо Хепберн? – спросила девушка.
 Никто ничего не ответил. Наконец Джордж спросил:
 – Мать Лайлы Кайл?
 – Ага, конечно. Она же суперзвезда. Ну, была такой. Пусть мама Лайлы играет маму Лайлы. Тогда этому эпизоду будет придан приятный семейный оттенок.
 Марти улыбнулся девушке. Тереза О'Доннел! Что бы Марти не отдал за работу с Терезой О'Доннел! Девочка права. Но согласится ли она? Тереза О'Доннел много лет ничего не делала. Но сейчас, когда ее дочь участвует в шоу… Марти был уверен, что Тереза оценит художественный и коммерческий эффект затеи.
 – Как вас зовут?
 – Лесли Сноу, – ответила девушка.
 – Я учту это, Лесли. Джордж, думаю, Лесли кое в чем права.

 33

 Шарлин звонила по телефону, который Доуб дал ей еще две недели назад, но никак не могла его застать. Девушка была более чем озабочена: его коробки до сих пор разбросаны повсюду в доме, и Шарлин не знала, что с ними делать. Что в них может быть? Ладно, пока Шарлин об этом не будет думать, так она решила. Девушка дала Доубу еще две недели. Но все-таки можно еще раз попробовать. Шарлин снова сняла трубку и набрала номер Доуба.
 – Алло, – раздался бодрый голос Доуба.
 – Доуб Самуэлс, нам нужно объясниться! Я звоню тебе каждый день. Где ты ходишь? И что ты собираешься делать с сотней дюжин левых женских ботинок? – спросила она.
 – Шарлин, золотая моя. Ты это сделала? Сколько? – спросил он.
 – Шестьдесят долларов. А теперь ответь на мои вопросы. Голос Доуба стал серьезным.
 – Извини, Шарлин, я должен был уехать из города по делам. Мне надо было позвонить тебе перед отъездом.
 – По каким делам? Доуб, зачем тебе нужна эта обувь? – Шарлин старалась говорить строго, но она просто была рада снова услышать его голос.
 – Никакой обуви, сладкая моя. Понимаешь, я занимаюсь теперь экспортом—импортом, Шарлин, – начал Доуб. – И мне нужны эти ботинки для моего клиента. Но налог на пару ботинок очень высок, поэтому я пустил ботинки разными пароходами. Левые прибыли в Лос-Анджелес, правые в Портленд. – Доуб сделал паузу и хихикнул. Шарлин засмеялась тоже. Идея была такой забавной. – А поскольку никто не пришел, чтобы требовать уплаты пошлины, я знал, что так и будет. Ведь никому не нужны только левые ботинки или только правые. Я получил большую партию товара, не платя ничего, и это сберегло мне тысячи долларов. Здорово, не правда ли?
 Шарлин минуту ничего не могла сказать. Скользкий гусь!
 – Доуб, а теперь скажи мне. Что-нибудь было в каблуках этих ботинок? Ну, понимаешь, наркотики, или что-нибудь в этом роде? Скажи мне наконец правду, Доуб Самуэлс.
 Голос Доуба стал совершенно серьезным.
 – Шарлин, я сказал раз и навсегда, что не причиню тебе неприятностей. Я и не причинил. Я никогда не делаю плохо тебе или Дину, никоим образом! Я люблю твою семью, Шарлин. О'кей? Ради Бога, доверься мне.
 – Доуб, я доверяю. Честно, доверяю. Просто я читала, как один парень прилетел на самолете в Майами и был арестован за перевозку наркотиков. Они были в каблуках его ботинок! Поэтому можешь догадаться, как я испугалась. – Теперь засмеялась Шарлин.
 Доуб поддержал ее.
 – Я приеду вечером, и мы поговорим.
 – Вечером? – спросила Шарлин. – Ты будешь здесь вечером? – Господи, но ее мамочка тоже придет вечером. Однако для Доуба двери открыты всегда. Может быть, он что-нибудь посоветует насчет мамы. – И на сколько ты останешься? Оставайся насовсем, ладно? Доуб, у нас большой дом. Подожди, ты его увидишь. Я сама скажу Дину.
 Она дала ему адрес и предупредила об охраннике возле дома.
 – Звучит так, как будто тебя заперли в сейф, девочка. Было гораздо лучше, когда ты жила в городе.
 – Доуб, это похоже на тюрьму. – Но Шарлин не стала разъяснять. Она хотела все подготовить и предупредить Дина. – Обед будет готов, Доуб. Мы все будем ждать тебя.
 Шарлин так хорошо себя не чувствовала с… Забавно, но она не может припомнить, когда же она чувствовала себя счастливой.
 Наполненная новой энергией, Шарлин пошла к Дину. Она миновала гостиную, столовую, прихожую и туалет, потом прошла через огромную кухню, которой устала пользоваться.
 – Дин, – позвала девушка, проходя мимо закрытой задней двери дома к выходившему в сад окну. Шарлин знала, что найдет Дина там, он либо работает в цветнике, либо играет с собаками. Или и то, и другое.
 Дин работал на заднем дворике, стараясь превратить его в сад, такой, какой он видел в журналах по садоводству. Здесь, на самом дорогом участке земли в Америке площадью в четыре акра Дин пытался воссоздать совершенную маленькую ферму.
 Дин знал название каждого стебелька, который выращивал здесь. Он так много говорил о них, что Шарлин теперь понимала, как они ему дороги. Несколько фруктовых деревьев – мини-сад. Две груши, четыре яблони, три персика. Огородик засажен томатами, тремя видами салата, луком, капустой брокколи, зелеными и желтыми бобами, морковью и так далее. За огородиком пруд, куда запустили рыбу, которую Дин кормил из рук, стоя на маленьком деревянном мостике. Его мальчик построил сам.
 Приятней всего для Шарлин были цветы. Вдоль кирпичной стены разбита клумба. Дин выращивал цветы, которые цвели каждый год. Там были пионы, специально для Шарлин, которая их очень любила. Потом алтеи, наперстянки. Были дельфинии ростом с Шарлин. Но Дин считал их обманщиками. Он покупал их только цветущими и пересаживал в таком виде. И все-таки они были великолепны.
 Вокруг лужайки росли другие цветы: анютины глазки, джонни-прыгни, много цинний, переливавшихся всеми цветами радуги, другие сильно пахнущие цветы, настурции. Травка аккуратно подстрижена. Дин сам это делал. Маленький розарий, его гордость, занимал центральное место. Но вне садика Дин грустил.
 Теперь Шарлин знала, чем поднять его настроение. Она расскажет, что приедут Доуб и мамочка.
 – Привет, – окликнула она брата. – Что делаешь? Обучаешь девочек?
 – Ага, посмотри, Шарлин. – Дин был совсем как маленький мальчик. Когда он обучал собачек какому-нибудь трюку, то преподносил его Шарлин, как букет цветов. Это было лучше, потому что Дин не любил срезать цветы с клумбы. «Они умирают, если так делать», – объяснял он.
 А для Шарлин собачьи трюки были не менее, если не более приятны, чем букеты цветов. Ей приятно было, что брат счастлив, а теперь она еще знала, что у нее для Дина есть хорошие новости. Шарлин решила подождать говорить ему о том, кто придет в этот вечер. Дин весь день будет расспрашивать, если сказать ему сейчас.
 Брат подозвал собачонок и приказал им сесть. Они смотрели на Дина преданными глазами. Мальчик встал и, вытащив из кармана мячик, сказал:
 – Кара, возьми это, девочка!
 Кара подбежала и, подпрыгнув в воздухе, схватила мячик зубами.
 – А теперь передай это Кловер, хорошая девочка.
 И Кара подбежала к Кловер и бросила мячик перед другой собачкой.
 – Кловер, передай мяч Кримсон, – приказал Дин.
 Кловер схватила мячик, подбежала к Кримсон, бросила ей мяч и вернулась на место. После представления он, сияя от удовольствия, дал каждой собачке лакомство.
 – Уверена, что в этом кое-что есть, Дин. Как долго ты обучал их трюку?
 Дин гладил собачек.
 – Всего несколько дней. Правда, они очень умные, Шарлин? Теперь они знают восемь трюков. Умные собачки, – обратился Дин к своей вертлявой команде, потом встал и повернулся к Шарлин. – Ты устала, Шарлин? Пойдем в дом.
 Шарлин устроилась у кухонного стола, потягивая из банки холодную содовую воду. Она видела, что что-то беспокоит Дина, и решила сказать ему сразу о сюрпризе, который их ждет. Но сначала она хотела узнать, что его беспокоит.
 – Вчера приходила мамочка, тебя как раз не было, – сказал Дин, как бы отвечая на незаданный вопрос.
 – Я забыла предупредить тебя, что она должна подойти. Для нее на столе лежал конверт. Она должна была зайти на минутку, – объяснила Шарлин. – С ней все… о'кей?
 – Ага, она была, но недолго. Все, что ей было нужно, это получить конверт. И она задавала мне много вопросов о… – Дин сделал паузу и посмотрел прямо на Шарлин. – Шарлин, это совсем не то, о чем я мечтал, когда хотел, чтобы мамочка вернулась к нам и чтобы мы были семьей. Это совсем другое. Я не мог вспомнить ее. Она такая старая и пахнет все время виски. Как будто она не наша мамочка, понимаешь?
 Шарлин понимала. Она не любила их мамочку. Не ту мамочку, которую она знала, когда была ребенком. До того как Флора Ли покинула их. Все эти годы Шарлин и Дин верили, что их мамуля хочет, чтобы они помогли ей или что-то в этом роде, и когда она не возвращалась, они все равно верили и надеялись.
 А теперь было трудно поверить в то, что в мамуле осталось что-то хорошее. Она была пьяницей и думала только о себе. Все выглядело так, что Флора Ли не собирается жить с ними. Шарлин вспомнила, как Джан предупреждала ее не доверять никому. Не расскажет ли мамочка газетчикам о ней и Дине? Какая ужасная мысль! Ну, Шарлин точно не знала почему, только она не доверяла своей мамочке. Она доверяла Дину и Доубу.
 – Дин, дорогой, а у меня хорошие новости, – неожиданно сказала Шарлин, потом откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди, выдавив из себя улыбку.
 Дин широко открыл глаза.
 – Какие, Шарлин?
 Шарлин встала и прошлась по кухне.
 – Ой, я передумала. Не думаю, что это будет для тебя сюрпризом. Знаешь, кто приедет сегодня?
 – Мамочка? – спросил Дин, и его лицо потемнело.
 – Мамочка и кое-кто еще, – пропела Шарлин и выскочила из кухни. – Я знаю, а ты догадайся.
 Дин засмеялся, вскочил со стула и, погнавшись за ней, схватил Шарлин за талию как раз когда она поднималась по лестнице. Девушка взвизгнула и, освободившись от его руки, побежала наверх.
 – Нет, Дин, ничего не скажу тебе! – крикнула она. Дин в прыжке схватил ее за ногу, и Шарлин упала.
 – Скажешь, – вопил он, – или я защекочу тебя до смерти! – Мальчик угрожающе поднял руку.
 Шарлин снова взвизгнула и стала умолять Дина не делать этого.
 – Хорошо, тогда ты скажешь мне, в чем сюрприз. Он ослабил захват, но не позволял Шарлин встать. Шарлин сдалась.
 – Но сперва догадайся. Это не один человек, а двое. – Дин внимательно слушал. – Кого ты хотел бы видеть больше всего в целом мире?
 Дин задумался.
 – Опраха и Доуба? – наконец мягко спросил он.
 – Правильно, золотой. Опрах и Доуб придут сегодня вечером к нам в гости.
 Дин завопил, как азартная гончая собака.
 – Шарлин, я покажу Доубу собачек! И все трюки, которые они знают. Опрах полюбит их, как детей.
 Он пнул ногой дверь спальни и швырнул сестру на огромную кровать.
 – Йиппии! – завопил мальчик.
 В этот вечер все четверо сидели в столовой за обеденным столом. Впервые с тех пор как мамочка обедала у них в гостях. На столе лежали остатки курятины и прочих блюд, приготовленных Шарлин, а также свежие овощи с огородика Дина. Доуб откинулся на спинку стула и вытирал руки влажным полотенцем, принесенным Шарлин. Мамочка разглядывала Доуба. Широкая улыбка не сходила с ее губ. Шарлин гадала, сколько мамочка уже выпила.
 – Вы чертов мужчина, мистер Доуб Самуэлс. Полагаю, что ваше появление заставляет улыбаться очень многих леди. – Флора Ли хихикнула. В течение всего обеда она постоянно смеялась над его шутками и приговаривала, какой он умный мужчина. Голова Опраха лежала на коленях у Дина, и мальчик кормил пса с рук.
 – Ты покормила ребят у ворот? – спросил Дин у Шарлин. Всякий раз, садясь за стол, он прежде всего выяснял, покормили ли охранников, но в этот вечер, когда пришли в гости и мамочка, и Доуб, и Опрах, он был так возбужден, что забыл и вспомнил об этом только сейчас.
 – Конечно, Дин. Я отнесла им кое-что, как ты мне всегда велишь.
 Шарлин посмотрела на Доуба и улыбнулась ему.
 – Ну а мне нужно в комнату для маленьких девочек, – объявила Флора Ли и вышла из-за стола. Походка ясно показывала, что она пьяна.
 Дин встал и начал собирать кости. Опрах приплясывал вокруг него, здесь же вертелась и веселая щенячья троица.
 – Пошли девочки, пошли отсюда, – скомандовал Дин. – Когда я погуляю с ними и вернусь, мы все вместе посмотрим «Энди Гриффит шоу», ладно, Доуб? Я все это записал на пленку, и если хотите, можем посмотреть с самого начала.
 – Конечно. Мне нравится это шоу. Мне нравится этот, как его? Парикмахер Флойд.
 Дин открыл дверь, пропуская собак. Те уже знали, что предстоит развлечение.
 – Какой славный парень, – сказал Доуб. – Похоже, у тебя сладкая жизнь, Шарлин. По крайней мере, если судить по тому, что я вижу и читаю.
 Шарлин печально посмотрела на Доуба.
 – Доуб, все не так, как кажется.
 Она должна была все ему рассказать, рассказать хоть кому-то, как на самом деле обстоят дела. Девушка не хотела жаловаться. Но Доуб – единственный, кто мог бы понять ее беды и печали.
 Шарлин рассказала ему все. Как она получила работу актрисы на телевидении и на что с тех пор стала похожа ее жизнь. Не только хорошие заработки – об этом все уже знают, но и большие потери. Шарлин никогда не думала об успехе, деньгах. Джан даже как-то сказала, что Шарлин далеко не все понимает.
 Сейчас девушка потеряла свободу.
 – Я не могу выйти никуда сама. Не могу пойти в кино, как другие люди. Не могу пойти в супермаркет, хотя у меня столько денег, что я в состоянии купить магазин. Я должна повсюду ездить в автомобиле с шофером и охранником. Телохранителем, ради Бога, Доуб. Мне нужен Телохранитель! – Шарлин не думала, что все это звучит как-то неблагодарно. Доуб понял ее. – Когда я работаю, я ужасно устаю. И я никому не должна говорить об этом.
 – Ну а твоя мама, Шарлин? Наконец ты нашла ее. Ты не могла бы с ней поговорить?
 Шарлин вытерла слезы льняной салфеткой и рассмеялась.
 – Не мы нашли ее. Она нашла нас. Я никогда не думала, что мы увидим ее снова, хотя нам хотелось этого. Потом, в один прекрасный день, она появилась в студии. Поначалу я была счастлива. А сейчас? Сейчас она просто не бывает трезвой, чтобы мы могли поговорить. Она только приходит за деньгами, потом идет в бар, где просаживает все. Дин не любит ее. Я понимаю, что это грешно, Доуб, но я не могу осуждать его за это. Потому что мама и не старается быть лучше. Нет, Доуб. Я дала ей много денег. Но все время оказывается, что ей этого недостаточно. Она приходит и берет еще и еще. И она начинает задавать вопросы. Нехорошие. Они портят настроение Дину. Он все еще помнит ее как мамочку, но сейчас… ну, он не любит ее. Мамочка больше не мамочка. – Слеза покатилась по щеке Шарлин. – Я хотела бы, чтобы она никогда не нашла нас.
 Доуб встал и подошел к Шарлин. Он поднял девушку со стула и обнял ее. Шарлин в объятиях Доуба заплакала так, как плакала, когда была маленькой девочкой. С тех пор она всегда была сильной, заботилась о себе и о Дине.
 – Ваша мама слишком много пьет. Почему бы мне просто не отвезти ее домой и не позаботиться, чтобы она не доставляла беспокойства.
 Шарлин кивнула. Как бы там ни было, она уже почувствовала себя лучше.

 34

 Я никогда не испытывала преимуществ от моей красоты. Почему-то ты, читатель, не удивляешься, правильно? Кто вообще слышал о красивой писательнице? Писательство, даже такое, каким я занимаюсь, – это тяжелая и одинокая работа. Я не видела ничего хорошего от мужчин. Неудачным был мой первый брак (когда я получила фамилию Ричи), а потом было несколько плохих связей. Но красота не является гарантией брака с лучшим мужчиной. Наоборот. Я думаю, это так: у красивых женщин лучше ранняя жизнь. Но зато они больше страдают потом. Бывает и трудное начало – ты знаешь, никаких перспектив разбитое сердце. Но если мы поработаем над этим, жизнь будет лучше. Может быть.
 Голливуд дает все худшее нам, женщинам: наши ожидания слишком велики и недостижимы. Раньше кинозвезды долго сияли. Десятилетие считалось короткой карьерой. Теперь это год. Мужчинам нужно что-нибудь новенькое. Помоложе, посвежее, поновее. Всегда найдутся малышки, которые готовы занять твое место.
 И все-таки самое грустное – это даже не быстрый закат звезды. Самое грустное – это дублерши. Девушки, которых не считают достаточно подходящими для получения роли, но чьи груди, животы, зады или ножки подходят для кинозвезды. Каждый раз их вызывают режиссеры, и сотня техников и киношников превозносят на разные лады отдельные части их тела и оскорбляют их лица и таланты. Подумай об этом, читательница. Захотела бы ты играть роль живота Джулии Робертс в «Милой женщине» или груди Джейн Фонды в «Клюте»?
 Многим дублершам платят очень мало и заставляют подписывать обязательства хранить все в секрете. Ведь ни одна кинозвезда не желает публично признавать, что ее живот или груди не так хороши. Исчезнет иллюзия. Иллюзия, которой тебя покупают, зритель.
 Как бы там ни было, это – старая традиция Голливуда: режиссер трахает кинозвезду, а ассистент режиссера – только дублершу. И «Рождение звезды» отнюдь не исключение из правил.
 А. Джоель Гроссман был озабочен мыслью, что он может сделать для Сэма. Но не так-то легко, как он ожидал, получить право первой съемки. Ему посчастливилось заполучить работу, которая так часто приводит либо к пинку под зад от режиссера либо к прислуживанию на долгие времена. Оказаться ассистентом режиссера в таком значительном фильме было, конечно, большой удачей. Это получилось, возможно, потому, что Сэм был одинок и ему не к кому было обратиться за помощью. Но тут тоже была проблема. Сэм позволил Гроссману выполнить очень маленькую работу, редко говорил с ним и непохоже, чтобы доверял ему. Да Сэм вообще никому не доверял.
 Все складывалось не так уж хорошо. По его мнению, Майкл Маклейн был старой ненужной дрянью. Плюс к этому ходят слухи, что он в свое время трахал Джан Мур, похоже, что теперь ею интересуется Сэм. Хотя говорят, что Сэм трахает Эйприл Айронз. Или, может быть, это было до того, как он стал трахать Джан Мур. Джоель вздохнул и встряхнул головой. Как эти мужики позволяют такой незначительной штуке, как секс, оказываться на пути их карьеры? Он этого не мог понять. Как бы там ни было, что-то мешает съемкам идти быстрее и делает работу особенно трудной. Однако Сэм не просит о помощи, хотя Джоель был бы счастлив оказать ее.
 Поэтому, когда ему позвонили и Сэм выразил горячее желание немедленно раздобыть тело-дубль, Джоель понял, что это его шанс. Сделать хоть что-нибудь, чтобы быть приглашенным на следующие съемки к Сэму или в студию. На следующей неделе они вылетают в Купертино. А Сэм просит его найти тело-дубль, то есть сделать все, что он сможет.
 – И полная секретность, – настаивал Сэм. – Никаких посредников, никакой болтовни. Я это имею в виду. Можешь это сделать?
 – Постараюсь, – ответил Джоель.
 А сейчас он отчаянно перебирал пачку фотографий и кусочки бумаги, приклеенные к ним, выискивая подходящую девушку. Нашел ту, которую продал Пол Грассо. Лицо у нее ни то ни се, а тело как будто выплавлено из молибдена. Пол не использовал ее, в Голливуде она явно не могла сделать себе карьеру.
 Адрианна Годовски. Боже, что за имечко! Джоель схватил телефон и выбежал на балкон с выходом на маленький сапфирово-голубой пруд. Набрал номер Адрианны.
 – Хэлло? – ответил женский голос. Надо же, звучит так, как будто она только что проснулась. Сколько же времени? Джоель взглянул на свои «Ойстер Ролекс».
 – Это Джоель Гроссман. Будьте добры Адрианну Годовски.
 – Кто это? – Хотя говорила женщина, но голос был очень грубый. Может быть, она пьяна? Или умирает?
 – Джоель Гроссман. Однажды я договаривался с Адрианной через Пола Грассо. Это миссис Годовски?
 Сначала пауза. Потом кашель.
 – О да, мистер Гроссман. – Голос женщины звучал так, как будто разговор давался ей с трудом. – Чем могу быть полезна?
 – У меня есть роль в фильме, маленькая роль, без слов, и я хотел бы повидаться с Адрианной. Не можете ли вы направить ее ко мне?
 Он дал свой адрес.
 – Я посажу ее в такси. Я больна, вирус, а то бы я тоже приехала. – Женщина закашлялась как бы в подтверждение своих слов. – Она будет у вас через двадцать минут.
 Адрианна приехала через пятнадцать минут.
 – Мама сказала, что вы заплатите за такси. У нее не было мелких денег, – заявила Адрианна прямо с порога.
 Джоель вышел и заплатил водителю побитого «шевроле». Адрианна все еще стояла в дверях.
 – Зайдем, – сказал Джоель. – У тебя есть документы?
 Адрианна покопалась в большой потертой кожаной сумке и вытащила большой лист бумаги. Джоель прочитал. В Лос-Анджелесе бывает по-разному. Но тут было понаписано столько всего!
 – Тебе нужен менеджер, – сказал он.
 – У меня есть. Мама.
 – Нет, я имею в виду профессионала. – Джоель прекрасно понимал, что разговор абсолютно бесполезен.
 – Никто не сможет быть лучшим менеджером для меня, чем мама, – ответствовала Адрианна все тем же бесцветным голосом, как будто она повторяла эту фразу много-много раз.
 Все ли у нее в порядке с головой? Адрианна явно была или загипнотизирована, или заторможена, или и то, и другое. И это вызвало странную реакцию: Джоель почувствовал напряжение в штанах.
 Он решил, что самое лучшее проигнорировать ее ответы и свое напряжение.
 – Итак, мне нужно тело-дубль для Джан Мур, и когда режиссер сделал заказ, я сразу подумал, что для этого лучше всех подходишь ты. Хорошо сложена, черт возьми. У режиссера была какая-то красотка на примете, но я уверен, что ты подходишь больше. Только нужно сделать несколько снимков.
 Джоель остановился.
 – Я принесла, – просто сказала Адрианна и подала толстую пачку.
 Джоель просмотрел фотографии.
 – Нет-нет. Я имею в виду специальные съемки. Такие, которые показывали бы все твое тело. Потому что ты будешь тело-дубль. Ты будешь выполнять все любовные сцены. Ну и другое. – Джоель замер, ожидая реакции, но ее не последовало. – Так все в порядке? – спросил он.
 – Посоветуюсь с мамой, – сказала Адрианна и пошла через комнату к телефону.
 Ноги она передвигала так плавно, так красиво, как будто перекатывались волны океана. Если ее лицо и мозги оставляли желать лучшего, то ее совершенный зад, ее стройные ноги жеребенка, ее замечательные лодыжки не оставляли у Джоель никакого чувства, кроме желания. Он нервно облизал губы. Когда кое-что встало, мозги вспомнили о земных делах. Нужно было думать о работе, однако кое-что не слушалось.
 Адрианна коротко поговорила по телефону и повернулась к нему.
 – О'кей, – сказала она. – Мамочка сказала о'кей. И тогда девушка начала расстегивать блузку.
 – Слушай. Подойдем к письменному столу. Мне нужен свет.
 «И камера», – напомнил себе Джоель и пошел за камерой, которая хранилась в шкафу в коридоре.
 Когда он вернулся, Адрианна стояла в центре гостиной. Одежда ее была аккуратно сложена на стуле рядом. Единственное, что на ней осталось, были белые дешевые туфельки. Тело было совершенно! Оно отливало прекрасной девственной белизной.
 – Куда мне пройти? – спросила она.
 – Сюда, – ответил Джоель и не удивился хриплости, появившейся в его голосе.
 Адрианна повиновалась, и он последовал за ее совершенным задом к письменному столу.
 Девушка позировала ему на столе. Конечно, лучше бы это делать на кушетке, но тело ее было так совершенно и так хорошо смотрелось на столе, что непременно должно было произвести впечатление на Сэма, если, конечно, парень не слеплен из бетона. Джоель сделал тридцать шесть снимков. Сперва он попросил Адрианну положить руки за голову, затем попросил поддерживать груди руками. В каждую руку по груди. Потом присесть. Джоель старался, чтобы ее лицо не попадало в кадр.
 – Сядь на край стола, – велел он. – Откинь руки назад.
 Адрианна делала все, что он говорил. Джоель гадал: до какой степени доходит ее послушание? Девушка смотрела на него спокойно, во взгляде у нее не было ни протеста, ни удивления.
 – Подними ноги на стол, согни в коленях, – сказал Джоель.
 – Так? – спросила она, подняв ноги.
 – Да, – кивнул молодой человек и склонился поближе. Зачем он это сделал? Ведь он никогда не покажет это Сэму.
 Джоель чувствовал себя так, будто заполучил интимную тайну, великую тайну. И ему захотелось сделать еще снимки, фотографии на солнце, чтобы запечатлеть то, что радовало его глаз, чему он поклонялся.
 – Послушай, я хочу слегка обрызгать тебя водой. Ладно? Сцена в воде.
 – О'кей, – согласилась Адрианна. – Но это холодно. Я не хочу простудиться, как моя мама.
 – Не волнуйся. Мы почти закончили.
 Джоель вывел ее в сад, за дом. Там он принес шланг, направил его на живот девушки и нажал кнопку. Сверкая на солнце, струя ударила в ее белый живот. Вода заискрилась, растекаясь по ее совершенным, полным грудям, розовые соски затвердели, один указывал на Лос-Анджелес, другой на Джоеля.
 – О! – просто сказала Адрианна и оттолкнула шланг.
 Джоель смотрел, как вода стекала по ее животу, как она сверкала в мягких коричневых волосах между ног. Его пенис напряженно уперся в молнию.
 «Твоя судьба в твоих руках, – сказал он себе, повторяя изречение своей бабушки. – Только сделай ей французский поцелуй, и мигом вылетишь с работы. Но ты уже чувствуешь это своими губами. Ты понимаешь, где находишься?»
 – Пошли, – сказал он, вопреки своим лучшим доводам. – Пошли. Я хочу трахнуть тебя, – простонал он.
 Адрианна просто встала и пошла за ним. Джоель прошел через открытую дверь из гостиной в спальню, мимо незастеленной кровати к столику и выдвинул ящик. Слава Богу. Четыре презерватива. Он взял один. Обернулся. Но Адрианны не было. Что случилось? Шла ли она за ним? Джоель выбежал в гостиную в тот самый момент, когда девушка разговаривала по телефону. Она вызывала такси? Она звонила в полицию?
 Она повесила трубку. Посмотрела на Джоеля снизу вверх и бесцветно произнесла:
 – Моя мама сказала: о'кей…

 35

 Джан присела под белым зонтиком и стала просматривать сценарий. Сердце ее сильно билось. Сегодня первый день съемок с Майклом Маклейном. И она нервничала. Нервничала, потому что нужно было видеться с ним, потому что должна была прийти Эйприл Айронз, потому что сценарий был все еще недоработан. Хотя бы частично Сай Ортис был прав. Рабочий сценарий «Рождения звезды» не был так уж ужасен, но Джан не готова к переделкам. Каждый день новый вариант, и каждый раз хуже.
 Сам сюжет остался без изменений, но сцены и стиль изменились. Сейчас уже были три – она сосчитала – ТРИ «голые» сцены. Джан приложила руки к груди, как бы желая ее прикрыть. Конечно, по крайней мере, ей не придется выставлять себя перед двумя сотнями незнакомых людей. Контракт Сая предусмотрел это. Но актриса чувствовала себя виноватой перед бедной анонимной девушкой, которая будет за нее выполнять эти сцены.
 Павильон в Сан-Франциско огромен, как самолетный ангар. Ощущение хаоса, дикого первичного беспорядка. Пересекавшие пол кабели напоминали огромную карту дорог. Повсюду оборудование самого разного типа. Один человек кричит другому. Крики не слышны во всеобщем шуме, напоминающем удары молота. Откуда-то сыплется дождь искр.
 Май предупреждала ее о том, как отличаются киносъемки от телевизионных. Но Джан даже не представляла, насколько, пока не увидела все своими глазами. От шикарности ее трейлера до этого павильона, до огромной съемочной команды – размахи предприятия просто пугающие. Джан подумала о маленькой труппе актеров в подвале и о съемках «Джек, Джилл и компромисс». Как быстро всему этому научился Сэм? Как он может руководить этим? Джан всегда восхищалась им как режиссером, но такое ей было трудно представить.
 Она прошла мимо рабочих, мимо нагромождения разных предметов, мимо прожекторов.
 Рядом шел маленький ассистент режиссера. Всегда вежливая Джан вспомнила, что его зовут Джоель.
 – Джоель, кто будет присутствовать на съемках?
 – О, Сэм, Эйприл, Майкл, Боб и Саманта Рейджер.
 – Эйприл Айронз?
 – Ага. Это на нее не похоже, но уж в очень дорогую штуку вложила она деньги и хотела бы лично проследить, что все в порядке. – Джоель улыбнулся. – А с вами этот проект принесет большой успех. Я от всей души восхищен вашей работой.
 Джан была готова рассмеяться. Даже по прошествии года она никак не могла привыкнуть к тому, что лос-анджелесская толпа принимает всерьез такую чепуху, как «Трое на дороге». И иногда бывает трудно понять, а не принимают ли они и сами это за чепуху. В этом случае они лживые льстецы. Если же они действительно восхищаются, тогда это просто люди без вкуса. Джоель, скорей всего, льстец. Что ж, это упрощает дело. Поэтому Джан не следует ни жалеть его, ни симпатизировать ему. Она вздохнула.
 – Устали? – спросил Джоель.
 Господи, этот маленький засранец все время маячит у нее перед глазами! Джан знала, что основная работа ассистента режиссера – это нянчить кинозвезд. Но она не нуждается в няньке. Ей нужно только, чтобы прислушивались к ее суждениям и чтобы меньше покалывало живот. Она боялась, что Сай может оказаться прав, и «Рождение звезды» не более, чем мыльный пузырь. А Сай постоянно напоминал ей, как важен успех ее первой картины.
 «Ты остаешься навсегда королевой телеэкрана», – сказал он.
 Вдруг Джан непроизвольно схватилась за живот.
 – Все в порядке? – засуетился Джоель.
 – Отлично, – сказала она, и в ее голосе прозвучала неприязнь. Ложь! Джан чувствовала себя даже очень не отлично. Она много, тяжело работала и постоянно испытывала тянущую боль. Но Джан была храброй и поэтому пришла сюда. Сюда. На эту съемку. И если быть честной перед собой, она не могла найти ничего лучше. Если фильм провалится, Джан вновь сделает себе операцию, пройдет через унижение, одиночество, страх, ничего не получив взамен. Она никогда не получит больших ролей. Она превратится в телевизионную шлюшку, что, по ее мнению, даже ниже, чем бродвейские цыгане. И Джан взяла эту роль вопреки советам телевизионного режиссера и ее агента только по одной причине.
 Ибо только так она могла быть вместе с Сэмом, человеком, который так жестоко предал ее.
 Джан вновь почувствовала колики в животе. Ну почему она нервничает перед встречей с Майклом? Ведь это он, Майкл, а не она вел себя как скотина. И если он не звонил ей, то и Джан ему не звонила. Почему она чувствует себя почти так, будто ей стыдно?
 «Странно, нелепо», – сказала она себе.
 Но колики продолжались. Любопытно, что за отношения связывают Сэма и Эйприл Айронз? Если Джан посмотрит на них, поймет ли их суть? Может ли она узнать, с кем спал Сэм все это время?
 Сэм выглядел очень хорошо. Даже лучше, чем обычно. И рот, и подбородок. Он был загорелым, это ему шло, но не скрывало темные круги под глазами.
 Джан представила себе, как Сэм сидит возле какого-нибудь пруда, лицо повернуто к солнцу, на лице крем для загара. Как-то получилось, что, думая о нем, Джан вспомнила о голливудской косметике. Ну почему она берется судить других? Джан почти вздохнула, но вспомнила о Джоеле, который не упустил шанса поинтересоваться ее здоровьем, работой желудка, а представься возможность, полез бы и в ее духовную жизнь.
 Сэм прервал разговор, который вел с кем-то из съемочной группы. Он не улыбался. Вернее, он это делал, но по-особому: губы оставались неподвижными, но взгляд потеплел. Джан чувствовала, как греет ее эта теплота.
 «О Господи, – сказала она себе. – Не будь дурой!»
 Джан Прошла под тент, расположенный несколько в стороне от центра площадки. Там сидела Эйприл, выглядела она как обычно: холодно и элегантно. Рядом с ней сидели двое незнакомых Джан актеров и Майкл. Когда появилась Джан, Майкл как бы невзначай повернулся и посмотрел на нее.
 – Джан! – вскрикнул он и встал. – Джан!
 И не успела она что-либо предпринять, как его руки обвили ее, а губы прижались к ее губам! Джан была так удивлена, что не могла вымолвить ни слова. Майкл обнял ее и повел к Эйприл. Джан заметила удовлетворенную улыбку Эйприл и пристальный взгляд Сэма.
 Она покраснела, как школьница, и ничего не смогла поделать с собой.
 – Присядь здесь, рядышком со мной, – проворковал Майкл и по-хозяйски положил руку на спинку ее стула. Джан присела, озабоченная тем, что все смотрели на нее.
 К счастью, появился ассистент режиссера и обратился с каким-то вопросом к Сэму. В это время Боб Грантли и Саманта Рейджер, актеры, которые тоже были заняты в этом фильме, представились и поздоровались. Совещание началось.
 Джан не отводила глаз от сценария. Майкл вел себя так, как будто в их отношениях ничего не изменилось. Можно было подумать и так, что, несмотря на его исчезновение, Джан полностью забыла все, и поэтому он вернулся! Конечно, Майкл не знает, что ей известно о Шарлин, об ожерельях, о звонках Лайле – и, возможно, об ожерелье для Лайлы. Ну, для Джан теперь не имело значения, кого Майкл трахал с тех пор как он убрал от нее свои руки и перестал насиловать ее подруг. Она старалась стереть со своих губ ощущение от его губ. Джан была так рассержена, что сценарий в ее руке затрепетал. Совещание казалось бесконечным.
 Наконец Эйприл пожелала всем удачи и покинула их, чтобы улететь обратно в Лос-Анджелес. Вот тут-то Майкл обратился к бывшей любовнице.
 – Ну как ты?
 – Отлично. А как ты? Как Шарлин? Лайла? – спросила она холодным и твердым голосом. О, это она умела.
 Майкл на мгновение замялся, а потом на его лице засияла улыбка.
 – В чем дело? – спросил он. – Не бывает более свирепой женщины…
 – Не бывает более свирепой женщины, чем изнасилованная женщина, Майкл? Ты это хотел процитировать?
 Его известные всему миру голубые глаза стали холодными, как лед в Арктике.
 – Ты это о чем?
 – О Шарлин Смит. Пьяной и боровшейся с тобой. Майкл залился смехом, похожим на лай.
 – Брось, Джан. Это было только один раз. Меня упросили. Малышка Оки.
 Джан вздрогнула. На какое-то мгновение – половину мгновения – она подумала, а не преувеличила ли все Шарлин, или, может быть, не поняла. Потом, с чувством отвращения к Майклу и к себе она взглянула ему в глаза.
 – Ты свинья!
 – А ты б…, – ответил он и пошел прочь.
 И тогда в Джан поднялась ненависть: и к Майклу, и ко всем мужчинам, которые делают что хотят, а потом спокойно уходят прочь. Не прошел негодяй и трех шагов, как она оказалась рядом и схватила его за плечо. Он обернулся, удивленный, и Джан с размаха изо всей силы залепила ему пощечину по всемирно известному левому профилю. Удар прозвучал громко. Все застыли в ожидании продолжения. Воцарилась тишина. Майкл закрыл лицо руками и застонал.
 Ни слова ни говоря, Джан повернулась и пошла к своему трейлеру.
 – Иисусе Христе! – простонал Сэм. И побежал к Майклу.
 Скандал был погашен. Сэм бегал взад и вперед, между возбужденным Майклом и холодной Джан, пока одному не были принесены лед и извинения, а другую подкупили обещаниями, что она нигде больше не увидит Майкла за исключением съемки и приглашения на обед.
 Съемочная группа немного погудела днем, но к вечеру скандал затих. Сэм вздохнул, поправил что-то в машине и подошел к Джан.
 – Не могла подождать, пока он отвернется? Потом бы и лупила! – Сэм говорил мягко и вдруг рассмеялся. – Снимать фильм становится, как говоришь ты… дифисиль. [21] 
 Джан пожала плечами. Она вела себя плохо, и эта поездка была как бы возмещением. Она фактически еще ничего не видела в Калифорнии, хотя и прожила тут уже некоторое время. Она прибыла в Лос-Анджелес, получила работу в «Меллроуз», а затем в постановке «Трое на дороге». Она разъезжала по Луизиане и Айдахо, где тоже жила некоторое время, но она ничего не видела в Золотом Штате. Сейчас же она могла кое-что увидеть, если бы оторвала свой взгляд от Сэма. Он взял ее покататься перед обедом. Это выглядело, как намерение успокоить ее и обсудить сценарий.
 Лицо Майкла было обложено льдом. Сэм поговорил с ним. Теперь он занялся Джан. Она улыбалась и чувствовала себя отлично. Джан никогда в жизни не вела себя как примадонна, никогда не устраивала скандалы. И сейчас ее не наказывали, о ней «заботились». Джан улыбнулась и снова посмотрела на Сэма. «Это деловая поездка», – сказала она себе. Сэм попросил ее об этом. И как молоденькая девушка-подросток, она начала гадать, нравится ли она ему или нет.
 «Но это все старая Мери Джейн. Я должна беспокоиться только о том, нравится ли он мне».
 Сэм сразу посадил ее в машину, как будто не мог вынести промедления, так хотел пообщаться с Джан.
 «Хватит фантазировать, – строго сказала она себе. – Хватит!»
 Но Джан не могла остановиться. Она скользнула на низкое сиденье его шикарной автомашины и стала дышать тем же воздухом, что и он. В автомобиле играла музыка «Айне кляйне нахтмузик». [22] Как только они отъехали от отеля, Джан почувствовала, как ее прижало к сиденью, будто Сэм уже навалился на нее всем своим весом.
 – Я думаю, мы могли бы съездить в Санта-Крус, – сказал Сэм. – Ты там когда-нибудь была?
 – Нет, – ответила Джан. – Мне совершенно не знакома Северная Калифорния.
 – Никогда не была в Муир Вудс? Никогда не была в виноградной стране? Нет? Я должен отвезти тебя туда. Это прекрасно.
 Джан попыталась вспомнить, когда он уже произносил это слово «прекрасно», в Нью-Йорке? Нет. Но ведь там и не было прекрасно. За исключением, может быть, того времени, когда они были вместе. И к тому же, может быть, это было прекрасно только для нее. Разве Сэм не сказал что-то о том, что доставит ее в некое место? Чтобы увидеть ее снова. Она ощутила гнев, и дыхание как будто сдавило.
 «Ну, конечно, он получит меня. Почему бы и нет? Я его звезда последнего выпуска. А он трахает звезд. Я милашка. За то, что я милашка, мне платят шестьдесят семь тысяч долларов. Почему бы ему не захотеть повидаться со мной снова? И почему это должно делать меня счастливой? Я должна бы научиться принимать вещи, как есть. Как Май учила».
 Джан вздохнула.
 – Ну, это вовсе не похоже на вздох удовольствия! – сухо сказал Сэм.
 – Нет, наверно нет. Но я действительно испытываю удовольствие. Мне нравится Напасономамендосино, или как там еще называется это место.
 Сэм рассмеялся.
 – Здесь три места. И одно лучше другого. Мне известна маленькая гостиница в Напа-Велли. Там прекрасно. По-моему лучше, чем во всей Европе и во всей Калифорнии.
 Джан подумала, а не возил ли он туда и Эйприл Айронз. Было ли это до или после того, как Сэм согласился взять Крайстал Плинем на роль Джилл.
 – Знаешь, Джан, твое поведение на сегодняшней съемке отнюдь не делает нашу работу легче.
 – Он животное.
 – Это не оценка профессиональных качеств, – настаивал Сэм.
 – Конечно, это не оценка профессиональных качеств, но эта сволочь схватил и поцеловал меня в губы, взасос. Мы расстались много месяцев назад. Он свинья. И я не желаю говорить о нем!
 Автомобиль сделал резкий поворот, и Джан почувствовала прижавшееся к ней плечо Сэма. Мягкая кожа его пиджака была теплой, она ощутила это обнаженным плечом.
 Что-то произошло между ними, это чувствовалось. Каким-то образом Джан поняла, что Сэм интересуется ею, что он желает ее. Может быть, потому что она дала пощечину Майклу? Или потому, что она вела себя, как дитя? Или как женщина? Она не знала. Но что-то изменилось.
 Да, в это время что-то произошло, что-то изменилось. Как это определяют французы, наступило время, когда ее целуют, но она не целует. В это время Сэм должен любить ее больше, чем она когда-либо позволяла себе любить его.
 Они выехали из транспортного потока и двинулись по прибрежной дороге. Джан любовалась сухими коричневыми холмами, они были великолепны. Ветер с Тихого океана поднимал волны в высокой траве. Джан любовалась полями пшеницы. Прекрасное воспоминание, и сексуальная волна нахлынула на нее.
 – Куда же мы едем? – заставила она себя спросить, но на самом деле это ее не беспокоило. Джан чувствовала себя так уютно в машине. Играла музыка Моцарта. Рядом был Сэм. И Джан хотелось, чтобы все это продолжалось всегда. «Дайте мне запечатлеть это в памяти».
 – Я везу тебя в ресторан, в Санта-Крус, – сказал Сэм, когда автомобиль без усилий одолевал дорогу. – Он в конце пути. Последняя остановка поезда. Когда прибываешь в Санта-Крус, дальше пути на запад нет, только океан.
 – А не утонули ли там некоторые путешественники подобно леммингам? [23]  – спросила Джан.
 – Наверное лучшие плывут в Азию. Санта-Крус – это конец пути. Так же, как Ки-Уэст. Была в Ки-Уэсте?
 Джан бывала там. Бывала с Сэмом. Это был один и только один отпуск, проведенный ими вместе. Она вспомнила об их прогулке по Дувал-стрит, пиво у Слоппи-Джо, посещение домика Хемингуэя. Тогда она думала, что Сэм любит ее. Без всякой причины ее глаза наполнились слезами. Джан устала за этот день. Она повернулась к холмам и поморгала, стараясь унять слезы.
 – Да, – сказала она.
 – Ну а здесь это Санта-Крус. И здесь снималось множество фильмов. «Грязный Гарри», «Потерянные парни».
 – Звучит отвратительно.
 – Нет, в этом прелесть реального. Ну, как реален я.
 Джан могла чувствовать исходившее от него тепло, она была заворожена. Его профиль. Ястребиный нос. Силуэт, как на бумаге, темный в лучах заходившего солнца. В красном свете его кожа светилась. Джан пыталась представить себе, какова она на ощупь. Ей захотелось протянуть руку к его лицу, почувствовать под ладонью его щеку, провести пальцем по его широкому рту. Она сжала руки вместе и стала смотреть в сторону.
 Музыка Моцарта закончилась, и Сэм поставил другую. Машину заполнил голос Тома Уэйтса. Несколько лет назад Сэм увлекался его музыкой.
 А теперь спросил:
 – Ты когда-нибудь слышала Тома Уэйтса?
 Скольким женщинам задавал он этот вопрос? Нравился ли Том Уэйтс Крайстал Плинем? А Эйприл Айронз? «О Боже, – подумала Джан. – Я с ума сойду, если буду продолжать думать об этом. Забудь, Джан. Скажи ему «нет»».
 Но она не могла остановить себя.
 – Да. И звуки пьяного фортепиано, – добавила она, цитируя строку из песни.
 Сэм удовлетворенно улыбнулся. Ее подруга Молли называла это «Феномен Сейко», это когда встречаются два человека и обнаруживают много общего между собой: «Вы пользуетесь шампунем Пола Митчелла? Я тоже! Вы носите «Сейко»? И я ношу «Сейко»». Джан засмеялась своим мыслям.
 – Что тут забавного? – спросил Сэм.
 – Ничего.
 Сэм посмотрел на нее.
 – Загадки, загадки, – пробормотал он.
 – Мне нравится твоя пьеса, – сказала Джан.
 – Ты видела ее? – спросил Сэм. – Пьесу, не фильм?
 – Я никогда не видела фильм, только пьесу. И полюбила ее.
 – Я достану тебе кассету с фильмом. Может быть, мы смогли бы…
 – Скорее, нет, – быстро сказала Джан. Это было сверх ее сил. Она решила переключиться на другую тему. – Это Санта-Крус? – спросила Джан, когда миновали бесчисленные холмы и они увидели множество разноцветных огней, как содержимое коробки с драгоценностями.
 Сэм кивнул.
 – Я вспоминаю начало «Потерянных парней». Думаю, они использовали для съемки именно эти места, – сказала она.
 – Великолепное начало, – согласился Сэм. – Хотя снимали со стороны океана. Так жаль, что остальная часть фильма была не столь хороша.
 Джан кивнула.
 – Какие еще начала, по-твоему, были великолепны? – спросила она.
 – «Однажды в Америке» – опиумная фантазия…
 – С телефонным звонком! – продолжала Джан.
 – Ага. Это было мастерски сделано. А что тебе нравится?
 – «Пара с Гринвич Вилэдж», – сказала Джан.
 – «Летний ветер»! Фрэнк Синатра поет и Мики Рурк простреливает ему наручники. Прекрасное открытие! – согласился Сэм. – Ну а какие фильмы ты не любишь?
 – «Международные дела». Каждый мужчина жесток, каждая женщина шлюха. Ричард Джер бьет семерых актрис, а Энди Гарсиа играет хорошего парня и бьет свою жену.
 Сэм кивнул.
 – Однако реалистично, – сказал он.
 – О, да что ты. Все полицейские жены носят шестой размер. Скажи, что это реалистично?
 Сэм рассмеялся.
 – Ладно, ладно. – Он посмотрел на Джан, и его глаза излучали тепло. – У тебя хорошее чутье, – улыбнулся Сэм, и Джан рассердилась, поскольку его одобрение было ей приятно.
 Сэм поставил автомобиль на стоянку и выключил мотор. Потом он повернулся к ней снова. Посмотрел внимательно и заботливо – глазом режиссера. Джан вспомнила, как он смотрел на нее раньше; точно так же, очень глубоким взглядом, почти насквозь. Она старалась не выдавать себя, но, очевидно, он должен узнать ее. Сейчас все должно быть высказано.
 – Какая у тебя глубокая душа, Джан, – вот и все, что сказал Сэм и выскользнул из машины, чтобы помочь ей выйти.
 Санта-Крус странный город, какой-то декадентский. Сцена, угнездившаяся у океана. Нереальная. Сэм повел Джан в ничем не примечательный ресторанчик, где они выпили бутылку какого-то неопределенного вина, потом ели паштет и провели время, глядя на океан. Потом они пошли попробовать себя в играх. Сэм в конце концов выиграл какую-то змею. Змеи были сделаны из уродливого плюша.
 – Хочешь? – спросил он. – Совершенно очевиден фаллический замысел.
 – Нет, – рассмеялась Джан.
 На самом деле ей хотелось, чтобы Сэм что-нибудь подарил ей, завоевал для нее. Тогда у нее навсегда останется память об этом вечере.
 – Спорт никогда не был тем, в чем я преуспевал.
 – А в чем же ты преуспевал? – голос у Джан изменился. Она не могла в это поверить, особенно, когда решила не спать с ним.
 – Хочешь знать? – спросил Сэм, глядя на нее в упор. Потом взял ее за подбородок своей длинной, жилистой, загорелой рукой и наклонился ее лицу. Его губы слились с ее губами, его язык проник в ее рот, его приятное дыхание слилось с ее. Джан никогда так не целовали. Это был Сэм, и он желал ее. Он целовал ее. Женщина чувствовала жар его тела, она могла чувствовать его желание. Ее тело ожило, завибрировало.
 «Сэм хочет меня, – подумала она. – Он действительно хочет!» Сэм оторвал губы от ее рта.
 – Ты хочешь узнать? – снова спросил он.
 – Если захочу, то спрошу Эйприл, – ответила она. – А сейчас я бы хотела домой.

 36

 Марти повесил трубку и улыбнулся. Вообще-то он был великодушным человеком, чтобы радоваться неудачам других. Однако после того как возникли эти проблемы с Джан Мур, приведшие к потере дорогого времени, понадобился полный пересмотр программы записи сезонного шоу. И все из-за нее. А тут еще дурацкая буря с Лайлой. Поэтому Марти не мог удержаться от улыбки, узнав, что со съемками «Рождения звезды» возникли проблемы. Ей нужны еще две недели. Что за черт?! У него уже написаны сценарии к двум сериям и все без ее участия.
 Не то чтобы Джан доставляла ему какие-то неприятности. Однако Марти признал, что просто не мог бы пожелать добра Эйприл Айронз. Как говорил один комик: «Почему он так меня ненавидит? Я для него никогда ничего не делал?» Марти давно отказался от соглашения с Эйприл, и это очень обидело ее. Марти знал себя – столько лет прошло, можно бы забыть, – и он считал себя безупречно хорошим парнем. Но Марти плохо поступил с Эйприл, и это заставляло его чувствовать свою вину даже сейчас, спустя годы. Поэтому Марти не мог любить ее и желать ей добра. Эйприл украла у Марти идею «Рождения», о которой он мечтал. И Марти ненавидел ее за это. И знал, что Эйприл ненавидит его.
 Как бы там ни было, Эйприл знала вендетту так же хорошо, как сицилийцы, и играла в эту игру лучше, чем другие. Съемки Джан Мур не принесли Марти ничего, кроме головной боли. Но теперь он переживал триумф. В первых двух сериях нового сезона будет блистать Лайла. И ее мать. Пол Грассо сделает все как надо. Джан не представляла ценности, можно сделать так, будто Лайла возвращается домой. Возвращение блудного сына. Ну, дочери. Сценарии запели, а то, что будет показано, просто невероятно. Марти понимал, что он должен работать с Лайлой. Она будет звездой премьеры сезона, а то, что там будет участвовать еще и ее мать, поднимет престиж.
 В воскресный вечер Марти должен был бы начать переговоры, но Тереза притащит целую толпу. Убил бы их. К сожалению, ее участие необходимо, а то они бы давно уже целовали его волосатую итальянскую задницу. Но престиж его поднимется настолько после двух сезонных шоу с участием Лайлы и ее матери, что за это нужно бороться. Но если у Лайлы есть какие-то возражения, то их придется принять. Все равно Марти своего добьется.
 Вроде бы все предусмотрел. Но для большей безопасности он запустил бы несколько долгих фрагментов с Шарлин и Джан в начале и в конце, когда Лайла присоединится к ним: Кловер, Кримсон и Кара снова на дороге. Это будет прекрасно. Это может даже превзойти эпизод «Кто застрелил Дж. Р.?». Все зависит от милости Божьей.
 Тереза О'Доннел не испытывала особой радости от работы. Последний раз она снималась в ее собственном шоу со Скинни и Кенди. Пол Грассо сказал ей, что ее роль в шоу будет весьма примечательным явлением, но она до сих пор не получила сценария. Тереза ожидала его утром. Однако было уже почти три, а эти черти из конторы Грассо не шевелятся.
 Тереза вздохнула и подошла к белому столику возле пруда, подняла стаканчик с выпивкой и сделала глоток. Ну что же, она умеет ждать. Ей, может быть, хватит и одного дня, чтобы выучить свою роль. Тереза быстро заучивает. Всегда так было. Должно быть так, эти молодые лишь ковыляют за ней.
 Вроде Лайлы. Тереза засмеялась, представив себе лицо Лайлы, когда ей сказали, что ее мать, Тереза О'Доннел, будет играть в шоу роль ее матери. Она откинула голову и засмеялась.
 «Сука! Это послужит ей уроком. Пусть со мной поработает. Я еще хороша, – подумала Тереза. – Действительно хороша. И они не могут игнорировать этот факт. Во мне достаточно силы, и это известно. А вот в Лайле этого нет. А, может быть, есть, вот почему она меня так ненавидит. Потому что я сохранила свою силу после стольких лет занятия этим делом. И Лайла боится, что она не сможет держаться так же, как я.
 Ну, может быть, я в чем-то уже не так сильна», – призналась себе Тереза.
 Долгое время она не участвовала в телевизионных шоу. Но ей не нравятся фильмы, которые они сейчас лепят. А последний раз Тереза снималась в прошлом году.
 Пол Грассо, парень, которому Марта доверил работу для этого шоу, добрался до нее.
 – Я старался связаться с вами через Ару, вашего агента, но он сказал мне, что больше не представляет ваши интересы.
 – Мистер Грассо, – твердо сказала Тереза, – я не нуждаюсь больше в том, чтобы кто-то представлял мои интересы.
 И, конечно, мистер Грассо согласился. А ведь она так сказала, будто она выгнала Ару! Старая сказка.
 Сейчас Тереза подняла трубку маленького телефона и одновременно сделала очередной глоток. Потом заглянула в телефонную книжку.
 «Кто следующий?» – подумала она.
 Тереза целый день названивала по телефону, давая знать нужным людям, что она снова будет сниматься на телевидении.
 Конечно, Тереза должна немного поиграть в свою игру. Она старалась намеками, больше чем утверждениями, распространить побольше выдумок о себе. Например, что она будет играть постоянную роль в многосерийном фильме. Что Лайлу привела в возбуждение сама мысль, что они будут работать вместе. Что Тереза могла делать картины вместе с Марта Ди Геннаро.
 «Но, – подумала она, начиная набирать следующий номер, – именно в такую игру и следует играть».
 – Угу. Не надо трогать этот номер. Настало время появиться тетушке Робби.
 Тереза посмотрела в том направлении, откуда раздался голос, и увидела Робби Лаймона, грациозно проскальзывавшего в дверь.
 – А не мог бы ты катиться отсюда, а? – спросила она. – Куда-нибудь подальше.
 – Нет, дорогая. Я за рулем. – Тетушка Робби пододвинул стул и устроился рядом с ней. – Я бы позволил поцеловать меня, но я только что вымыл волосы, – сказал он, хлопнув себя по лысине.
 – Робби, с такой болтовней иди к кому-нибудь другому. Я дорожу своим временем, не так уж много мне осталось в жизни.
 – Бетт Дэвис, «Окаменевший лес» с…
 Тереза подняла руку.
 – Расскажи мне подробности. Я не люблю этих намеков.
 – Если о намеках, то получила ли ты сценарий? В чем заключается твоя роль?
 – Намеки? Ты сука. Я всегда буду той, кто я есть. – Вот это было не совсем верно. Тереза поставила стакан на стол. – Нет, я еще не получила сценария, но меня это не беспокоит. Ты знаешь, я вызубрю любую роль за несколько часов.
 Тереза вновь потянулась к телефону.
 – Кому звонить собираешься? – Тереза накапала в стакан остатки выпивки из бутылки.
 – Я весь день сижу на телефоне и звоню репортерам и критикам. Лауре Ричи, Уильяму Новичу и этой старой суке Синди Адамс. Я устала.
 – Слово уже произнесено? – спросил тетушка Робби. – Мир мал, не так ли? [24] – Последние слова он пропел. – «Цыган», – объяснил он. – Роз Рассел в…
 – Знаю! – сказала Тереза. – В любом случае не будь наивен, Робби. Я звонила им. Если я не позабочусь о себе, то кто позаботится? Телевидение? Пол Грассо? Марта Ди Геннаро? Ара Сагарьян? Вонючая сказка – ничего личного. Растем, Робби. Только так это делается.

 37

 Ни с чем нельзя сравнить съемки фильма на натуре. В процессе работы складывается свой собственный, замкнутый мирок, объединяющий группу прекрасно подготовленных, высокооплачиваемых, обладающих к тому же повышенной сексуальностью профессионалов, которые собрались вместе и ценой невероятных усилий пытаются что-то создать. Вдали от своих семей, вдали от мира Зануд, Ведущих Размеренный Образ Жизни, Таланты, то умирая от скуки, то смертельно переутомляясь, обычно испытывают усталость, одиночество и разочарование. Неудивительно, что во время натурных съемок часто завязывается самая тесная дружба, вспыхивает так много бурных романов. И дружба, и романы порождают массу сплетен. Сплетни живут своей собственной жизнью. Вот тут и появляюсь я, Лаура Ричи. Я собираю сплетни и публикую их, что оказывает существенное влияние как на самих героев, так и на тех, кого они оставили дома. Иногда сплетни живут дольше, чем их персонажи. Но одна из тайн Голливуда заключается в том, что, как только съемки фильма закончены, дружба и любовь теряют шансы на продолжение.
 Конечно, пощечина, которую влепила Джан, стала известна всему миру. И если на следующий день опухшая щека Майкла обрела свой нормальный вид, то его «Я» было задето гораздо глубже. Ударить Майкла оказалось нетрудно, зато работать с ним стало просто невозможно, это Джан пришлось признать.
 – Ах, он просто как ребенок! – пробормотала Май и была близка к истине.
 Майкл вел себя так, как ведут себя злые дети с ярко выраженным инстинктом разрушения. Если ему приходилось чего-то дожидаться – а Джан уже усвоила, что съемки фильма и состояли только из «скорей» и «погоди», – он впадал в бешенство и дулся, особенно если им надо было повторить дубль, даже если он сам был тому причиной.
 Они еще разговаривали между собой, но только в силу необходимости и всегда на повышенных тонах. Джан подозревала, что Майкл прохаживается на ее счет за ее спиной.
 Казалось, ему доставляет удовольствие отпускать самые ехидные замечания, и то, что они всегда или почти всегда попадали в точку, не могло не беспокоить актрису. Если Джан пропускала реплику и портила тщательно подготовленный эпизод, Майкл презрительно усмехался и обзывал ее «кинодевственницей». Когда девушка-секретарь, у которой к ее несчастью торчали вперед верхние зубы, забывала надеть на него нужный галстук и всю сцену приходилось переносить на другой день, Майкл намекал, что «если дать ей палец, она откусит не только руку», и буквально издевался над бедняжкой в присутствии десятка людей.
 – Ах, он отвратительный. Да еще хам. Не понимаю таких мужчин. Он все еще сердится, потому что ты слегка ударила его и не захотела спать с ним? Смешно? Разве он никогда не получал отказа от женщин? – Май, которой пришлось переделать все костюмы Джан, подняла глаза от шитья и потерла пальцами виски. – Даже у меня болит от него голова. Неужели никто из женщин никогда не говорил ему «нет»?
 Очевидно, немногие, но Джан понимала, что Майкл злился не только из-за ее отказа. Как свинья, натренированная по нюху находить трюфели, Майкл Маклейн безошибочно чуял в воздухе сексуальное напряжение. Джан заметила, как он следил за ней и Сэмом. А поскольку не Майкл оказался объектом страсти, его это бесило. Потому что, естественно, от Джан с Сэмом исходил любовный жар.
 Джан постоянно думала только о Сэме. По правде говоря, она почти ни о чем больше не думала. Джан помнила все, что происходило между ними, что он делал, что говорил, какие были ощущения. Но то чувство, с которым она вспоминала об их интимных отношениях, всегда перемешивалось со стыдом. Ей было стыдно за ширину своих бедер, за растянутую кожу на груди, за то, что у нее отвисал живот, когда она ложилась на него сверху. Это был не сексуальный стыд, не ощущение, что секс есть нечто грязное. Джан стыдилась себя, ей было стыдно за то, что она недостаточно хороша, что она несовершенна. Это был страх, что Сэм разлюбит ее отвисшие груди и ее широкие бедра. Может, других женщин тоже мучили подобные мысли? Теперь, когда она изменила внешность, то понимала, чего стоит даже в Голливуде выглядеть хорошо на экране. Ах, во всем этом виноват Голливуд! В тех любовных сценах, которые ей приходилось видеть, снимались очень красивые люди. Некрасивые, толстые, малорослые были объектом или просто насмешек, или презрения. Пожилые, морщинистые, несимпатичные люди не занимались сексом, а если и занимались, то делали это скучно и тайно. Разве вина Джан в том, что все герои, которых она когда-либо видела в кино, были гораздо красивее ее самой? А сейчас разве не она оказалась участницей этого обмана, который лишит людей сексуального комфорта? Ведь любовные сцены, которые они снимали, были так далеки от действительности. В результате трюков с дублершей, гримом, освещением, специальными рассеивающими объективами ее образ на экране заставит каждую зрительницу в зале испытать чувство неполноценности.
 Джан еще не спала с Сэмом. И хотя ей этого так хотелось, что она почти ни о чем больше не думала, Джан не была уверена, что решится на близость. Что Сэм подумает о ее шрамах? Как она сможет объяснит? Но самое важное, если Джан отдастся ему, как она сможет контролировать свои чувства? Как она сможет избежать подчинения ему?
 Май дала ей совет.
 – Не надо любить его больше, чем он тебя!
 Джан была не прочь последовать этому совету, но ей становилось все труднее сопротивляться. Сэм окружил ее необыкновенным вниманием. По правде говоря, казалось, что он держит ее в своем поле зрения весь день: каждое замечание, каждая шутка, каждое распоряжение, казалось, содержало в себе тайный смысл и было обращено к ней. Каждый вечер после работы Сэм приходил к ней или присылал за ней машину, и Джан приезжала к нему в дом, который он арендовал на время съемок. Они обсуждали события, происшедшие за день, отношения с Майклом, трудности с персоналом, проблемы со сценарием. Джан подумывала о том, чтобы признаться Сэму, кто она, каждый вечер проигрывала эту идею, но ни разу так и не решилась. Они много смеялись, вместе ели, пили вино – хотя Джан очень следила за калориями и их воздействием на цвет лица и общее состояние. Она никогда не говорила о себе. И старалась казаться как можно соблазнительней. Да, Джан сводила его с ума! Но с тех пор как они единственный раз поцеловались в Санта-Крус, она не позволяла Сэму дотрагиваться до нее. За одним исключением. Вчера, когда Джан уходила, Сэм взял ее руку и приложил к своей груди.
 – Ты слышишь, как бьется сердце? – спросил он.
 – Да. – Джан старалась не показать вида, что у нее перехватило дыхание.
 – Так оно бьется из-за тебя вот уже несколько недель. А как бьется твое? – И он, по-прежнему, накрыв своей ладонью ее руку, держал ее на своей груди.
 – Оно бьется спокойно, – солгала Джан.
 – Неправда! – сказал Сэм, и на мгновение женщине показалось, что он прочел ее мысли.
 – Неправда! – повторил Сэм и улыбнулся. – У тебя или нет сердца, или секс тебя не волнует. Или одно, или другое.
 – Вечное заблуждение всех мужчин: если женщина не ложится с ним в постель, значит, она равнодушна к сексу! И все потому, что я не сплю с тобой! – воскликнула Джан, пытаясь обратить все в шутку.
 – Нет, – сказал он серьезно и тихо. – Потому что ты не отвечаешь на мою любовь. Или отвечаешь?
 Она молча повернулась и ушла к себе, в свою одинокую постель, чтобы провести еще одну беспокойную ночь. Но когда в два часа ночи Джан проснулась, она почувствовала себя такой несчастной, что чуть не позвонила Май. Однако Май нельзя было будить: старая женщина выглядела изможденной, усталой.
 «Что же, – сказала себе Джан, – это и меня ждет, если я не буду спать по ночам».
 Однако нервы у нее были натянуты, как струны. Ей никогда в жизни не приходилось играть жестко, да и сейчас если она играла, то, по крайней мере, не по своей воле. Что удерживало Джан от того, чтобы жить с Сэмом, любить его – моральные обязательства, сила характера? Или же просто страх, что он увидит тонкие шрамы и еще раз отвергнет ее и останется с Эйприл? Или же еще того хуже, спрашивала она себя, вдруг Сэм, занимаясь с ней любовью, поймет, кто она такая? А вдруг, что еще хуже, он не будет заниматься с ней любовью?
 Джан утомленно положила голову на смятую подушку.
 Любил ли ее Сэм? Снова и снова задавала она себе этот вопрос. И если он любил ее, то кого именно? Ту, которой она была, или ту, которой стала? Бросил ли он Мери Джейн из-за того, что был неравнодушен к красоте, а сейчас, когда она стала красивой, не бросит ли он ее снова?
 В дверь постучали. Очень тихий, но явный стук в дверь.
 Джан притаилась. Безопасность обеспечивали люди Ла Брека, кроме того у киностудии была своя охрана, плюс охрана отеля.
 Стук повторился вновь, и на этот раз за ним последовал тихий голос: «Джан!»
 Сердце чуть не выпрыгнуло у нее из груди, но вовсе не от страха. Джан встала с постели, повозилась минуту, чтобы включить приглушенный свет и посмотреться в зеркало. Только тогда она пошла к двери.
 – Да? – спросила она. – Кто там? Но Джан и так знала.
 – Пожалуйста, – сказал Сэм, и женщина открыла дверь.
 Сэм и не пытался войти. Он просто стоял на пороге, его лицо было мокрым от слез.
 – Со мной никогда ничего подобного не было, – прошептал он. – Никогда.
 Джан смотрела на его длинное худое лицо, темное от небритой щетины на щеках, на морщинки в уголках глубоко посаженных глаз, мокрых от слез, пролитых по Джан. Женщина больше не сомневалась в нем. Ни одни мужчина никогда не плакал из-за нее.
 – А как же Эйприл? – спросила она.
 – Забудь о ней! Я забыл. Это, наверное, погубит мою карьеру, но я забыл. А тебе это все равно.
 – Не все равно, – сказала Джан.
 Взяв его за руку, она потянула Сэма в комнату и в свою постель.

 38

 Джан касалась длинного тела Сэма, его рука обнимала ее за плечо и слегка дотрагивалась до спины. Женщине было трудно дышать, в горле стоял комок. Она прижималась к возлюбленному бедром, ее нога слегка касалась его ноги. Все точки соприкосновения – спина, бедро, нога – все горело, как от ожога.
 Наконец! Наконец! Наконец она завладеет им! И завладеет им на своих условиях! У нее будет мужчина – не просто какой-то мужчина, а Сэм Шилдз, который будет любить ее. Обожать ее. Страдать по ней. Сходить по ней с ума. Плакать из-за нее!
 Но восторг, возбуждение почти причиняли ей боль. Джан хотелось сорвать лифчик, трусики, сорвать с Сэма синие спортивные шорты и довести его до умопомрачения. Ей хотелось скакать на нем, поглотить его в себе и усмирить это невыносимое напряжение. Джан с трудом владела собой. «Мне следует все ему сказать, – напомнила она себе. – Я должна сказать ему, кто я, прежде чем станет поздно».
 Его лицо почти касалось ее. В полутьме Джан видела, как блестят его глаза. Сэм тоже едва дышал, переполненный желанием. Глубоко вглядевшись в его глаза, Джан увидела два крошечных отражения своего лица. Что Сэм видел в ее глазах? Наверняка, призрак Мери Джейн.
 Он чуть-чуть шевельнулся, и теперь Джан коснулась грудью его обнаженной груди и одновременно почувствовала сквозь шорты, как напрягся его пенис – он упирался прямо ей в бедро. Шорты в этом месте стали влажными, эту же влажность Джан почувствовала и у себя. Сэм убрал руку с ее спины и нежно, очень нежно, провел от плеча до колена и обратно. Джан задрожала.
 – Тебе холодно? – поддразнил ее Сэм, его голос было не узнать, он стал хриплым от желания. Джан вообще не могла говорить, только покачала головой… Сэм потянулся к ее лицу, длинными пальцами взял ее за подбородок. Джан было так приятно ощущать его руку на своем лице – так приятно было это прикосновение, и ей в голову пришло сравнение со Снежком, с тем, как он ласково терся головкой о ее руку. Джан захотелось потереться об него каждой частью своего тела, как кошка трется о столбик. Тогда, все также держа в ладони ее лицо, Сэм поцеловал ее, и Джан больше ни о чем не думала.
 Его губы были так горячи, что у женщины по спине прошла дрожь. Но другой рукой он прижимал ее к себе, прижимал ее лицо к своим губам так, как если бы перед ним было что-то вкусное, чего ему хотелось бы попробовать. Языком Сэм медленно изучал ее рот, каждую складочку, забирался под язык и под верхнюю губу. Потом нежно, очень нежно его зубы прикусили ее полную нижнюю губку.
 Джан застонала, и Сэм отпустил ее в тот момент, когда наслаждение могло превратиться в боль.
 – Я хочу съесть тебя по кусочкам, – шептал он. – Ты восхитительна. Я хочу любить тебя и руками, и губами, и членом.
 Он расстегнул Джан лифчик и без труда освободил ее от него. О! Его жар вызвал покалывание у нее в груди. Да! Соски затвердели. Джан глубоко вздохнула и еще сильнее прижалась грудью к возлюбленному.
 Сэм взял ее руку и положил себе на пенис, все еще скрытый в шортах. Восхитительный фаллос почти горел под ее рукой, он был твердый и жестко упирался в ладонь. А еще он был влажный.
 – Это тебе, – сказал Сэм. – Это все для тебя.
 Он просунул руку ей под трусики и стал кончиками пальцев едва касаться волос на лобке. Джан снова застонала – Сэм подвигал пальцами, но не продвинул их ниже, просто слегка побарабанил ими. Джан вздрогнула, он засмеялся и поцеловал ее снова, на этот раз просто в губы. Но женщине хотелось ощущать его язык, его руки, его член. Однако Сэм отодвинулся и стал целовать ее лицо, потом шею, потом медленно, верхнюю часть груди. Его рука все еще лежала у нее в трусиках, а другой Сэм взял Джан за грудь и склонился к ней губами.
 – О Господи, еще! – умоляла она, но вместо того чтобы взять ее грудь в рот, Сэм просто наклонил лицо и нежно стал дышать на нее.
 И ее сосок чувствовал каждый вздох.
 Джан умирала от желания. Она ощущала и его желание, но Сэм владел своими чувствами. Не то что Пит – пыхтит себе и никакой техники. И не Майкл, который только и знал одну технику, но никакого чувства. Сэм умел контролировать себя и придавать тонкость тому, как он занимался любовью, но у него также была страсть и энергия, чтобы превращать это занятие в нечто гораздо большее, чем примитивные упражнения в горизонтальном положении. Ее тело никогда не ощущало себя столь наполненным жизнью. Малейшее прикосновение, малейшее изменение позы вызывало у Джан внутреннюю дрожь. Но вот, наконец, Сэм положил обе руки ей на груди и полностью закрыл их.
 – Прижми меня крепче, – велел он и легонько сжал ее груди в своих больших ладонях. – Держи меня так. – И Джан почувствовала, как его пенис вздрогнул у нее в руке. Она сильнее сжала его пальцами.
 Сэм застонал, и ее пронзила огромная волна вожделения. Это она заставила его стонать. Женщина еще раз сжала пальцы, и Сэм еще раз застонал. Другой рукой Джан начала стаскивать с него шорты. Потом снова взяла член в руки и стала медленно водить им по своему животу.
 – Вот так, – простонал он.
 Джан ощущала влажный след на своей коже. Она двумя руками обхватила тело Сэма и сжала изо всех сил. Языком он щекотал ей ухо, и это было настолько приятно, настолько необычно, что Джан блаженно расслабилась. Она не чувствовала ни времени, ни пространства, только одни чувственные волны, пробегающие от уха к шее, к соскам и ниже.
 – Не отпускай его, – молил Сэм и, взяв ее за руку, опустил ее вниз, чтобы любовница ощущала биение члена о ее ладонь.
 – Никогда не отпускай меня, – умолял Сэм и поцеловал ее глубоко и сильно.
 Он теперь лежал на Джан, и ощущение тяжести его тела восхищало женщину. Так они лежали несколько секунд, почти сливаясь друг с другом.
 – Позволь мне войти в тебя, – прошептал Сэм, и когда Джан кивнула, он потянулся за презервативом и надел его. Это на мгновение отрезвило женщину.
 «Что я делаю? – спросила она себя. – Это совсем не то, на что я рассчитывала. Я не собиралась спать с ним. Не собиралась скрывать от него, кто я такая на самом деле. Мне надо сказать ему об этом сейчас. Это мой последний шанс».
 Но Сэм снова скользнул рукой вниз, в ее трусики, и вдруг быстро, как рыба, рука его оказалась во влажности между ногами.
 – Хорошо, – вздохнул он.
 Джан почувствовала, как его палец проник в нее. Она изогнула спину.
 – Тебе нравится? – спросил Сэм шепотом, язык плохо повиновался ему. Он начал поглаживать любовницу, и она подумала, что сейчас умрет такого счастья. – Тебе нравится?
 – Да, – прошептала она в ответ. – Но мне нужно больше.
 Сэм стащил с нее трусики до колен. Джан начала изворачиваться, чтобы совсем сбросить их, но Сэм остановил ее.
 – Не надо, дай мне посмотреть на тебя, как ты есть. – Он поднялся на локте, изучая Джан глазами. – Расставь ноги пошире, – велел он.
 Все еще с трусиками на коленях, Джан постаралась раздвинуть ноги как можно шире, сознавая, что возлюбленный смотрит на нее.
 – Ах, – сказал Сэм. – Вот какой я представлял тебя сотни раз. Именно в таком сексуальном виде. Дай мне включить свет.
 – Нет, – воскликнула Джан. – Нет, не сейчас.
 Он пожал плечами и, потянувшись рукой, снова достал ее, вложил сначала два пальца, потом третий. Джан металась по подушке, таким нестерпимым было ее наслаждение.
 – Боже, – стонал Сэм. – Ты так красива! Не знаю, чего мне больше хочется, обладать тобой или просто смотреть на тебя.
 Он убрал руку, и Джан открыла глаза. Ее Сосками он увлажнял свой член, все еще упрятанный в презерватив. Вдруг Сэм сорвал с Джан трусики, широко расставил ей ноги и занял позицию между колен. Он наклонился, поцеловал ее в живот, потом в грудь, в шею и наконец в губы.
 – Сейчас? – прошептал Сэм. – Могу я взять тебя сейчас?
 – Да! – чуть не выкрикнула Джан, когда почувствовала внутри только головку члена.
 Какую-то секунду Сэм замер, не двигаясь, но ее желание было настолько сильным, что Джан вся дрожала и чуть не сбросила его с себя.
 – Не торопись, – шептал Сэм. – Ты настолько завела меня, что если ты пошевельнешься, я сразу кончу.
 Она замерла, дрожа. Медленно, не торопясь Сэм проник в нее на всю длину члена и так заполнил ее, что женщина чуть не расцарапала ему спину.
 – Так хорошо? Ты этого хотела? – спросил Сэм, и Джан почувствовала, как ее глаза наполнились слезами.
 – Да. Именно этого я и хотела, – призналась она.
 Тогда Сэм начал медленное движение, медленное, плавное, входя в нее снова и снова.
 – О, как мне хорошо. Как хорошо, – плакала Джан.
 – Это все для тебя, бэби. Все для тебя. – Джан ощутила волны радости, охватывающие ее и поняла, что скоро кончит. – Ах, – воскликнул он. – Кончай скорее! Кончай, бэби!
 Джан так и сделала.
 На следующее утро, когда Джан сидела перед зеркалом в гримерной, она напевала и улыбалась.
 – Тебе он нравится больше, чем ты ему? – спросила Май.
 – Нет, нет. Совсем нет.
 – Я думаю, что это опасно, – предупредила ее Май. – Он критик, не художник, разве не так? Ты все даешь ему. А что он дает тебе?
 – Свою любовь, – просто сказала Джан.
 – Откуда ты знаешь? – спросила Май.
 Джан безоблачными глазами посмотрела на старуху. У нее было доказательство. Она даже вздрогнула, когда вспомнила, каким страстным был Сэм в ночной темноте. И слезы, текущие по его лицу.
 – Потому что он даже плакал из-за меня, – сказала она. Май посмотрела на свое отражение в зеркале.
 – Фи! Мужчины всегда плакали из-за меня. Они плачут из-за красивых женщин каждый день. Что еще?
 И Джан увидела, как с ее красивого отражения в зеркале сходит улыбка. Потому что ей нечего было ответить.

 39

 Лайла стала с нетерпением ожидать своих встреч с Марти. Сначала, когда его внимание к ней на съемочное площадке стало слишком явным, Лайла воспринимала это, как дань ее красоте и как большую удачу. Она думала, что ей не повредит, если ею увлечется сам режиссер.
 И она оказалась права. Ей доставались лучшие кадры, лучшие крупные планы – и внимание. Очень много внимания обращалось и на то, что она думает, и как она выглядит и что говорит. За всю жизнь никто не тратил на Лайлу свое время столь щедро. Никто по-настоящему не прислушивался к ней. Сначала она была похожа на зверя, которого после долгого сидения в клетке вдруг выпустили в джунгли. Она спорила, подгоняла, на каждом шагу возражала Марти. А Марти все терпел. Пока Лайла не начала доверять ему. Теперь он все время слушал ее, и даже она прислушивалась к нему. Марти знал свое дело. Он был действительно то, что надо.
 Доверие было для Лайлы совершенно новым понятием. Кому она могла доверять по-настоящему? Только не мамаше, это будьте уверены. И не тетушке Робби, как выяснилось со временем. Не то чтобы Робби нарочно делал бы ей больно, как это, по ее мнению, делала мать, но Робби был слишком далеко, чтобы можно было на него положиться. С тех пор как Лайла поставила свои условия прощения, она не видела Робби и знала почему: он боялся сжечь мосты в отношениях с Терезой, если соединит Лайлу с ее «сестричками». Прекрасно. Он сделал свой выбор.
 Все свое свободное время Лайла проводила с Марти и обнаружила, что ей больше никто не нужен. Поначалу даже появление с Марти в обществе было достаточным стимулом. Этот человек был личностью, он притягивал к себе как мужчин, так и женщин. В нем не было особой сексуальной притягательности, он не становился в позу «настоящего мужчины», как это делали некоторые. Обаяние Марти было иной природы.
 Когда они шли в ресторан или на прием, Марти никогда не вел ее под руку. Лайла ценила это. Она терпеть не могла, когда к ней прикасались и вели как собачку на поводке. Марти интуитивно почувствовал это и признал ее право на самостоятельность. В результате, когда Лайла входила вместе с ним в переполненный зал, Лайла чувствовала себя равной ему, а не его ценным приобретением.
 И чем больше знаки внимания к ней со стороны Марти становились явными, тем больше она чувствовала особое к себе отношение со стороны всей съемочной группы. Повышенную настороженность и чуткость к ее невысказанным желаниям. Она знала, что из трех ведущих актрис боялись именно ее. Этот страх придавал Лайле ощущение собственной безопасности, поскольку девушка знала, что людей надо чем-то держать в узде, а самым лучшим средством для этого был страх – основа власти.
 Один только Марти не использовал это средство для усиления своего влияния.
 Целеустремленный в работе, Марти знал, как проводить свободное время, хотя такового у него было немного. Он любил оперу, поэтому они ездили в Сан-Франциско. А еще симфонические концерты, балет, художественные выставки. Еще театр, хотя Лос-Анджелес на удивление мало что мог предложить в этой области. Казалось, Марти доставляет удовольствие знакомить Лайлу с этими сторонами жизни, которые были ей совсем неизвестны, несмотря на ее привилегированное воспитание. Марти обладал широкими знаниями и был очень терпелив. Он превратил заполнение ее пробелов в развлечение. А то, что они встречались открыто, не должно было повредить ее планам в отношении «Эмми».
 Они проводили вечер у Лайлы, сидя на террасе, выходящей к Тихому океану. Весь день Марти прошел в деловых встречах, и теперь он рассказывал о своих планах к новому сезону.
 Лайла неподвижно смотрела на воду, завороженная зрелищем заката. Марти монотонно говорил, Лайла кивала головой.
 – На роль твоей матери мы берем Терезу, – небрежно сказал Марти.
 Какое-то мгновение выражение лица Лайлы оставалось прежним, будто она не услышала, что было сказано. И вдруг оно посерело.
 – Что? – спросила Лайла.
 – Тереза согласна играть роль твоей матери. Лайла не поверила своим ушам.
 – Нет, Марти. Только не мою мать, – сказала она сдавленным шепотом.
 Марти не очень хорошо знал, какие отношения были у Лайлы с Терезой, слышал, что не очень хорошие и что Лайла старалась не иметь с ней дела. Но он не подозревал, что девушка так ненавидит свою мать. В этот момент Марти понял, что он должен проявить свою власть.
 – Почему же нет? Это естественно, Лайла. Подумай сама.
 – Я ни за что не буду работать со своей матерью. Лайла сложила руки на груди.
 – Послушай, Лайла. Не принимай необдуманных решений. Разве ты не понимаешь, что это значит для твоего будущего? Это создаст тебе невероятную популярность и поможет поднять престиж всей нашей работы. Не забывай, тебе все это потребуется, когда наступит время «Эмми», и тогда, когда ты будешь подписывать свой следующий контракт.
 – К черту популярность. Я сказала «нет».
 Но Марти недаром был итальянцем. Макиавелли был ничто перед ним.
 «Наконец! Задело за живое», – подумал он про себя. А сам улыбнулся Лайле.
 – Не волнуйся так, Лайла. Я рассказал тебе это из любезности, как режиссер актрисе, и не намерен спрашивать у тебя разрешения.
 Так ей и надо! Нельзя было доверять ему, никому нельзя доверять!
 – А ты-то кто такой, черт бы тебя побрал? Господь Бог? Ты не Бог, Марти, ты просто режиссер.
 – А ты просто актриса, Лайла. Причем, это я сделал из тебя актрису, помни об этом.
 Марти поднялся. В первый раз с тех пор как познакомился с Лайлой, он чувствовал, что владеет ситуацией. И когда Марти это почувствовал, он заговорил свободнее. Теперь он мог пустить в ход дипломатию и добиться всего, чего желал.
 – Во всяком случае, – сказал он, подходя к краю террасы, – я еще не принял окончательного решения.
 – Относительно моей матери? – спросила Лайла. Марти увидел, как в ее глазах забрезжила надежда.
 На секунду Марти устремил взор в сторону заката, потом повернулся и посмотрел прямо Лайле в лицо.
 – Послушай. Я уже связал себя обязательством перед ней, но могу внести изменения.
 – И избавиться от нее?
 – Нет. Мы можем отдать эту историю Шарлин. А Тереза будет играть ее мать.
 Лайла вжалась в шезлонг, как будто угроза, заключавшаяся в его словах, грозила ей физически.
 – Но ты сказал, что главную роль буду играть я! – Она почти по-детски жаловалась, что ее предали.
 Марти пожал плечами.
 – Сценарий принадлежит мне. Но тебе он, кажется, не нравится.
 А с Терезой у нас заключен беспроигрышный для нее контракт: мы обязаны заплатить ей независимо от того, возьмем ее на роль или нет. Марти видел, что Лайла вот-вот расплачется.
 – Прости, Лайла. Я не знал, что ты так это воспримешь.
 Наконец итальянец получил преимущество и теперь собирался использовать его. Она крутила им с самой первой встречи. Теперь наступил его черед. Лайла чего-то хотела от него добиться? На этот раз ей придется поторговаться.
 Девушка все еще сидела в шезлонге.
 – Прошу тебя, Марти, давай обсудим это как следует. Почему именно моя мать? То есть я хочу сказать, что тема девушки, покидающей дом, звучит прекрасно. Шарлин это не сыграть. Но ты еще хочешь ввести старую перечницу Терезу? Да можно выбрать из миллиона старух, эту роль с руками и ногами оторвут. Давай подумаем о других кандидатурах. Что ты скажешь о Дебби Рейнольдс? Или Дине Меррилл? – Лайла выдавила мучительную улыбку.
 Марти стало почти неловко при виде такого отчаяния Лайлы; почти, но не совсем. Еще свежи были воспоминания о его собственном недавнем поражении. Еще только вчера Марти мечтал о ней, представлял в своем воображении, как она раздевается перед ним, как она ложится рядом, как вытягивает свое длинное гибкое тело, как ждет его, раздвигает ноги, заманивает и принимает…
 – Ты очень красивая женщина, Лайла. Он смотрел прямо ей в глаза.
 Лайла не выдержала и опустила их.
 – Я знаю, ты увлечен мной, Марти. Но… – она замолчала. Марти ничего не сказал. Он знал, что пришел его час. Лайла заговорила снова.
 – Дело не в тебе. – Она помолчала. – Я… Мне не нравится секс, Марти, я никогда этим не занималась. Я все еще девственница.
 Марти не верил всей этой чепухе насчет девственности. Во всяком случае, он был не из тех, кто возводит девственность в культ.
 – Ты ничем не обязана мне, Лайла. Я не хочу, чтобы ты думала, будто что-то должна мне. Я принимаю решение исходя из творческих соображений.
 Лайла взяла за руку Марти и ласково потянула его на шезлонг.
 – Но разве я ничего уже не могу сделать? Я хочу сказать, Марти, я не могу работать с матерью. Ты не представляешь, что она натворила. Какие отношения между нами. Я ненавижу ее, Марти. Я презираю ее. Прошу тебя, не надо ее, Марти. Ну, пожалуйста, пожалуйста.
 Он почувствовал, как свободной рукой Лайла дотронулась до молнии на его брюках и как там моментально затвердело. Он улыбнулся.
 – Не стоит, Лайла. Не забудь, что ты девственница.
 Но девушка не слушала его. Или не услышала. Она расстегнула молнию, Марти не успел сообразить, что происходит, как Лайла взяла в рот его пенис. Прямо там, на площадке, в угасающих розовых лучах заката.
 «О Боже!» – подумал он, когда тепло ее рта окутало его член.
 Он посмотрел вниз на красивую головку, ритмично двигающуюся у его паха. Это было не совсем то, о чем он мечтал, но для начала было неплохо.
 Рядом с Терезой зазвонил телефон. Она повернулась к Робби.
 – Будь душечкой, возьми трубку, хорошо? У меня сел голос. Робби поднял трубку и затем передал ее Терезе, зная о том, что она ждала этого звонка.
 – Это Пол Грассо.
 Тереза лучезарно улыбнулась, как будто перед ней была камера, а не телефонная трубка.
 – Пол, дорогой. Как ты поживаешь?
 – Мистер Грассо подойдет через минуту, – трубка замолчала. Черт, как она ненавидела это!
 – Какая-то секретарша вмешивается в разговор! Я слишком отстала от жизни или чего-то не понимаю? – спросила она Робби, пока ждала Пола.
 Через некоторое время в трубке зазвучал его голос.
 – Да, Пол. Как я рада тебя слышать. Где сценарий? – По мере того как Тереза слушала, улыбка и цвет лица куда-то стали исчезать.
 – Нет. Это невозможно. Проклятье. – Тереза старалась не выдавать голосом своих эмоций, но это усилие было слишком тяжелым. – Что это значит, они взяли кого-то другого? Ведь ты же набираешь актеров, или нет? Почему? Я требую, чтобы ты мне ответил. Я хочу играть эту роль. Это моя роль. Я имею право знать!
 Тереза теперь сидела на кончике стула. Это все Грассо, самодовольный мерзавец «даго». [25] Это проделки его и Лайлы.
 – Лайла заставила тебя сделать это, правда? – Теперь Тереза все поняла. Грассо что-то мямлил. – Это все твои штучки с Лайлой! Оба вы хороши! Она завидует. Она не стерпит, если мы окажемся рядом. Лайла боится, что я отберу у нее популярность. Она этого не переживет. Поэтому она настояла на своем, а я осталась ни с чем.
 Тереза остановилась перевести дух. Она понимала, что теряла лицо в глазах Робби, и что еще хуже, в глазах Пола Грассо. Ничтожества! Бездарности! Он ненавидел ее, мерзкий итальяшка. Тереза не должна показывать, как отчаянно нужна ей эта роль. Как отчаянно ей надо было всем доказать – и Лайле в том числе, – что она все еще лучше всех. Ей просто крайне нужна была эта роль, крайне необходимо было снова появиться перед публикой.
 Усилием воли Тереза заставила свой голос звучать нормально. С ледяным спокойствием она произнесла:
 – Что ж, мистер Пол Грассо, я вижу, что нам нечего сказать друг другу. Естественно, вы должны понять, что скоро будете иметь дело с моим адвокатом. – Она помолчала. – Деньги мне не нужны. Мне нужна эта роль!
 Она с силой бросила трубку и потом запустила телефоном в другой конец бассейна, где он со звоном разбился о каменную стену.
 Тереза бросила недобрый взгляд на Робби, который все это время не проронил ни слова, даже не пошевельнулся.
 – Ты, наверное, все слышал, – сказала она своему старому другу. Робби закинул руки за голову и скрестил ноги под восточным халатом.
 – Тебя было слышно даже на Капистрано. Птицы падали на лету от твоего голоса.
 Тереза была не в настроении выслушивать так называемый юмор Робби именно в этот момент.
 – Прости, Тереза. Но, возможно, это и к лучшему.
 Тереза вскинула голову, глаза ее чуть не вываливались из орбит от гнева, который она была не в силах сдержать. Наверное, ей не следовало так распускаться перед Полом Грассо, но на этого педика ей было плевать.
 – Кому от этого будет лучше? Лайле? Только не мне, не мне, Робби!
 – Я хочу сказать, что, наверное, вам с Лайлой не следует быть рядом, тем более в рабочей обстановке. Пусть все немного успокоится. Подожди, пусть пройдет какое-то время. Вы должны отдохнуть друг от друга. Я знаю, что Лайле это было бы полезно.
 – Откуда ты знаешь, что ей полезно? Что она наговорила тебе про меня? Что сказала Лайла?
 Тереза начала срываться на крик.
 – Ничего, Тереза. Не давай разыгрываться своему воображению…
 – Что она тебе сказала? – взвизгнула Тереза. Она нависала над ним, сжав кулаки.
 Робби посмотрел ей в лицо, за спиной Терезы поднималось солнце, и он прищурился.
 – Ничего, Тереза. Обычный треп бунтующего подростка. Ты знаешь. Послушай, Тереза, я люблю вас обеих. Я не хочу, чтобы кому-то из вас было плохо.
 Теперь Робби прикрыл глаза рукой от яркого света.
 – Ты любишь нас обеих, ты, жирная свинья? Нас обеих? Ты мой друг, будь ты проклят. Годами я была твоей подругой. От одного твоего любовника к другому. Я выслушивала твои бесконечные глупости. Я терпела твои мерзкие гомосексуальные дела. Я мирилась с твоим скотством. Я нашла тебе работу. Я оплатила твои долги. Ты мой друг, а не Лайлы.
 Робби встал на свои ролики. Тереза наблюдала за ним, ожидая, что он обнимет ее и успокоит. Ей это было так необходимо именно сейчас. Но вместо этого Робби повернулся, взял свой халат и собрался укатить обратно в дом.
 – Ты куда это наладился? – в панике закричала Тереза.
 – На сегодня с меня достаточно, Тереза. Я вернусь, когда ты успокоишься.
 – Подожди! – орала она.
 Робби остановился и обернулся к ней.
 – Ну что, Тереза? – спросил он. В голосе его сквозила усталость.
 – Что она наговорила тебе про меня? – заорала Тереза, подбежала к Робби, схватила его за руку и потащила за собой.
 Он пытался удержать равновесие, но вес и сила, проснувшаяся в Терезе от злости, были против него. Его тащили, как тряпичную куклу, и он ничего не мог с этим поделать.
 – Что она тебе понаговорила?

 40

 От громкого стука в дверь Флора Ли открыла глаза и в окружившей ее темноте не сразу смогла найти выключатель. Она тяжело села на край кровати, там лежал еще кто-то. Флора вспомнила – Доуб. Он еще спал. Сколько же сейчас времени? Флора всмотрелась в зеленоватый циферблат часов на столике рядом с кроватью. Четыре тридцать три утра. Женщина помнила, что они ужинали у Шарлин и Дина, потом Доуб вызвался проводить ее домой, и она знала, что в постели он будет неукротим, но по дороге они зашли сначала в один бар, потом в другой – и… в общем, Флора частенько не могла вспомнить, чем заканчивался вечер.
 Стук в дверь возобновился с новой силой. Женщина с трудом встала и начала ощупью продвигаться к двери.
 – Кто там? – хриплым голосом спросила она.
 – Полиция.
 «Господи! Что им здесь нужно?»
 – Как это полиция? Откуда мне знать, что вы из полиции? флора Ли посмотрела в глазок и увидела полицейский жетон. Она вспомнила, что стоит совсем голая, и сказала:
 – Подождите минуту, я что-нибудь накину.
 Флора Ли включила свет в гостиной и оглядела пустые стаканы и бутылки на кофейном столике перед софой. Она на секунду закрыла глаза, пытаясь что-то вспомнить, потом толчком открыла дверь в спальню. Свет из гостиной падал через ее плечо.
 То, что она увидела на своей кровати, настолько ужаснуло ее, что бедняжка не могла ни закричать, ни шевельнуться. В дверь колотили все сильнее. Флора Ли закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Что случилось? Почему Доуб лежал в ее постели и из его груди торчал кухонный нож? Господи Иисусе!
 Она схватила халат и бросилась к двери. Она была рада приходу полиции. Теперь Флора Ли уже взялась рукой за дверную ручку, когда ее осенило.
 «Они же подумают, что это сделала я», – дошло до нее. Флора Ли подавила всхлип, но поскольку стук продолжался, ей ничего не оставалось, как открыть дверь и впустить их.
 Оказалось, что это был всего один полицейский и то не в форме, а в гражданской одежде. Он раскрыл свой бумажник, показал ей свой жетон и карточку удостоверения личности. Полицейский устало переступил порог и осмотрелся.
 – К нам поступила жалоба, что у вас происходит драка и в квартире страшно кричат. У вас все в порядке, мэм?
 Соседи уже не в первый раз вызывали полицию. Наверное, это опять миссис Рамирес, стерва. Но Флора Ли не помнила, чтобы кто-то кричал. Она тяжело опустилась на софу. Полицейский в штатском посмотрел на нее, подошел, поставил кофейный столик на место.
 – Что у вас происходит, миссис? Что случилось? – Полицейский сел рядом с ней на софу.
 Он казался довольно симпатичным. Флора Ли не знала, что делать, хотя понимала, что надо признаться полицейскому, что в ее спальне лежит труп.
 – Я была пьяна. Я ничего не помню, что было до того момента, как я открыла вам дверь…
 Флора Ли начала плакать. Жаль, что она так напилась и в голове у нее было пусто.
 – Ничего, расскажите мне, – очень мягко сказал полицейский.
 Флора Ли, пытаясь унять слезы, показала пальцем на дверь в спальню. Полицейский быстро встал, вошел в спальню и пробыл там, казалось, вечность. «Может, он не умер, – подумала Флора Ли. – Может, Доуб все еще жив?» Она собралась было тоже войти в спальню, как оттуда вышел полицейский и закрыл за собой дверь.
 – Леди, – сказал он, вынимая из кармана небольшую карточку. – Я должен напомнить вам о ваших правах. Вы арестованы по подозрению в убийстве. Вы имеете право не давать показаний…
 – Стойте, стойте, – взмолилась она. – Я никого не убивала. Мы просто выпивали, и я только помню, что проснулась рядом с ним, когда он уже был мертв, а вы стучали в дверь.
 – Дайте мне закончить. Вы имеете право на защиту…
 – Послушайте меня, – почти закричала Флора Ли. – Я не делала этого. У него, наверное, случился сердечный приступ, или его убил грабитель. Я не могла этого сделать!
 – Почему? – спросил полицейский.
 – Потому что я никому не сделала больно за всю свою жизнь. А он был по-настоящему хорошим человеком, очень хорошо ко мне относился. Дружил с моими детьми. Это был настоящий джентльмен, – она разрыдалась. – Я не знаю, как это могло случиться. Господи, клянусь Богом, как христианка, я не трогала его.
 – Вы христианка? – спросил полицейский.
 Он тяжко вздохнул. Это был симпатяга лет пятидесяти пяти, загорелый, с морщинистым лицом и каштановыми волосами. Может, он хоть сейчас посочувствует ей.
 Полицейский снова сел на софу рядом.
 – У вас есть кому позвонить? Кто мог бы немедленно приехать в тюрьму? Это не положено: по закону вы можете связаться с адвокатом только после того, как будете доставлены в тюрьму, но поскольку и вы, и я, оба мы христиане, то, может быть, один раз…
 Флора Ли подняла глаза: с тех пор как она включила свет и увидела, что лежит на кровати – всего несколько минут назад, которые кажутся годами, – перед ней промелькнул луч надежды. Может, наврать чего-нибудь? «Нет, – подумала она, – убийство – это серьезно».
 – Да, у меня есть сын и дочь. Может, вы знаете ее. Шарлин Смит!
 Я могу позвонить ей. Она обо всем позаботится. У нее есть и адвокаты, и деньги, и…
 – Шарлин Смит? Это не та актриса на телевидении? Именно эта Шарлин Смит? И она ваша дочь? А вы мать Шарлин Смит.
 Воодушевленная Флора Ли кивнула. Вдруг ей все-таки удастся выкарабкаться из этой неприятности? Кто поверит, что мать знаменитой звезды может кого-то убить?
 – Да, – ответила она и, потянувшись за фотографией в рамке на столе, передала ее полицейскому. – Видите? Это моя девочка.
 Полицейский несколько секунд изучал фотографию и затем отдал ее обратно Флоре Ли.
 – Фотография звезды может быть у кого угодно. У меня дома тоже есть такая фотография Шарлин Смит. Прекрасная женщина и истинная христианка.
 – А вот, видите? На ней написано «Мамочке с любовью от твоей дочки Шарлин». «Мамочка» – это я.
 Флора подождала, пока полицейский переварит эту информацию. Он встал и начал большими шагами ходить по комнате. Флора Ли следила за ним жадными глазами. Наконец полицейский остановился и встал перед ней.
 – Если она ваша дочь, то у вас должен быть ее личный телефон, верно? Дайте его мне.
 Флора Ли побежала за своей записной книжкой и вытащила из нее карточку с номером. Этот номер она никому не должна была показывать.
 – Вот. Я всегда ношу его с собой, потому что не запоминаю цифры. Полицейский взял карточку и сел на стул рядом с телефоном.
 – О'кей, леди, я дам вам шанс. В этом городе телевидению придается большое значение, и нам не стоит вмешиваться в дела кинобезнеса. Но если вы наврали, и это номер не Шарлин Смит или она вас не знает, то у вас будут большие неприятности. Убийство в этом штате карается смертной казнью. Итак, ваше имя?
 – Флора Ли Смит. – Впрочем, сейчас лучше сказать правду. – Флора Ли Делюс. – Она пустилась в объяснения. – Видите ли, мы с отцом Шарлин не были женаты официально. Но мы жили вместе семь-восемь лет. Смит был ее отцом. И моим мужем. В общем, я сейчас объясню.
 Флора Ли стала рассказывать о том, как просто они жили в Арканзасе, потом переехали в Техас, о том, как она дошла до крайности, о Дине-старшем и о Дине-младшем, и обо всем, что случилось. Но полицейский, задав несколько вопросов, прервал ее.
 – И все это вы можете доказать? – спросил он. – У вас есть свидетельство о рождении и все остальное?
 – В общем, у меня нет. Оно осталось в больнице. Видите ли, я рожала там и своего второго ребенка. – Она была не прочь рассказать и эту историю.
 – А когда вы стали миссис Делюс?
 – Ну, это случилось после Техаса. Видите ли, я…
 – Ваша девичья фамилия, которую вы носили до Техаса, еще в Арканзасе? – Полицейский деловито записывал ее ответы, и Флора Ли от этого нервничала. Он теперь пристально смотрел на женщину… – Если вы говорите неправду, миссис Делюс, то вас будут поджаривать на огне в аду.
 – Я говорю правду, – прошептала она.
 – О'кей, миссис Делюс. Я бы хотел, чтобы вы пошли в ванную и приняли горячую ванну. Смойте с себя всю кровь. Вымойте потом ванную. Как следует. Не выходите, пока я вас не позову. Понятно?
 Он взял телефон.
 – А можно мне?.. То есть, для меня это такой удар. Смотрите, я вся дрожу. Нельзя ли мне выпить сначала? Чтобы подкрепить нервы?
 – Берите с собой хоть всю бутылку, мне все равно. Вымойте все как следует и не пытайтесь сбежать. Я уже проверил окно.
 Флора Ли закрыла за собой дверь в ванную, открыла краны, быстро свернула пробку с бутылки водки и сделала без передышки три больших глотка. Потом еще три. Она поставила бутылку на край ванны и села рядом, ожидая, когда начнет действовать алкоголь.
 «Каким образом меня угораздило вляпаться в такое дело? – думала она. – Что произошло? Может, пока я была без сознания, кто-то пришел и убил Доуба? Может, он сам себя убил?! Нет. Нож торчал прямо в середине груди. Боже всемогущий! Не могла ли я сделать это? Когда ничего не соображала?»
 Флора Ли знала, что страдала провалами памяти. Бывало, после пьянки она оказывалась в каких-то трущобах с неизвестными грязными субъектами. Но раньше с ней ничего подобного не случалось. Правда, полной уверенности у нее не было. Может, что-то и случалось, просто она не помнила.
 «О Господи, вызволи меня! Я не хочу умирать. Я брошу пить, если ты поможешь мне. – В первый раз за почти двенадцать лет Флора Ли молилась на коленях, молила о прощении за нечто более серьезное, чем скандалы и драки. – О, прошу тебя, Боже, помоги мне!»
 Флора Ли встала, закрыла краны и сделала еще два глотка водки. Она забралась в ванну и стала небрежно обтираться губкой. После купания Флора Ли снова приложилась к бутылке, и тут же услышала, что ее зовет полицейский. Он все еще прижимал к уху телефонную трубку.
 Флора Ли открыла дверь ванной и осторожно вышла в гостиную, плотно закутавшись в халат. Она чувствовала себя немного лучше, но знала, что ее проблемы на этом не кончились. И все же какой он Симпатичный человек. Полицейский слушал, что ему говорили по телефону.
 – Хотите выпить глоток? – спокойно спросила Флора Ли.
 – Миссис Делюс. Я на службе. Пожалуйста, садитесь. – Она села на краешек софы. – Я только что разговаривал с вашей дочерью. Вы сказали мне правду. Сейчас послушайте, что я вам посоветую. Мне эта ситуация не нравится так же, как и вам, но ради Шарлин Смит я сделаю все что угодно. Ни полицейскому управлению, ни киностудиям эта история тоже не понравится. Огласка вредна всем. Парень этот – бродяга. Никто искать его не будет. А мне слишком скоро выходить на пенсию, портить себе карьеру из-за этой истории я не намерен.
 Флора Ли почувствовала, как напряжение немного отпустило ее, но все еще неловко сидела на краешке софы. Неужели Бог услышал ее молитвы?
 – Как Шарлин может помочь мне?
 – Сейчас вы оденетесь, уложите чемодан и на такси отправитесь в аэропорт. Первым рейсом вы улетите в Новый Орлеан. Из Нового Орлеана вы позвоните вот этому человеку. – Полицейский дал ей клочок бумаги с именем и номером телефона. – Он поможет вам найти место, где вы снимете квартиру. Для мисс Смит это был тяжелый удар, но она была настолько любезна, что намерена продолжать содержать вас, правда только через этого человека. Он будет следить за тем, чтобы вы каждый месяц получали чек.
 Флора Ли залилась слезами.
 – Я знала. Я знала, что моя девочка мне поможет. Благодарю вас, сэр.
 Ее затрясло от рыданий.
 – Держитесь, леди. Еще вот что. Если я отпущу вас сегодня ночью, вы даете обязательство никогда не пытаться связаться ни с Шарлин, ни с Дином. Вы должны забыть, что имеете к ним отношение, никогда никому ничего о них не рассказывайте. Это значит, что вы больше не увидите своих детей! Но это единственный способ, какой я могу предложить вам, чтобы вы благополучно выкрутились из этого дела и не получили пожизненное заключение, тем более что оно закончилось бы быстрее, чем вы предполагаете.
 Флора Ли не думала ни секунды.
 – Шарлин обещала посылать мне деньги? Полицейский кивнул.
 – Да, но вы должны держать рот на замке. Как только вы проговоритесь, тут же навлечете на себя ФБР. И тогда вас никто не спасет от электрического стула.
 – Хорошо, пусть дочка не беспокоится, она больше не услышит обо мне. Я никогда никому из них не причиняла зла. Я же воспитала их, вырастила их, а это кое-что. – Флора Ли кивнула головой. – Я еду в Новый Орлеан, а вы можете сказать ей, что с завтрашнего утра я ни капли не возьму в рот. Я только что в ванной пообещала это Господу. – Она промокнула глаза краем халата и поднялась на ноги. – Мне нужно собрать вещи… Они там, – Флора Ли показала на спальню, где лежал, все еще лежал убитый человек.
 – Поторопитесь. У меня кроме возни с вами еще есть дела. Сюда должны приехать двое полицейских. Я хочу, чтобы вас тут уже не было, когда они придут.
 Ему не пришлось повторять это дважды. Флора Ли схватила пару брючных костюмов, немного белья и столько косметики, сколько смогла запихнуть в новенький чемодан, подарок Шарлин. Ей хватило и пяти минут, чтобы одеться и снова появиться в гостиной. При этом Флора Ли ни разу не взглянула на лежащего на кровати Доуба.
 Полицейский держал в руках деньги и совал их Флоре Ли.
 – Этого хватит на билет до Нового Орлеана. У вас будет больше, когда вы приедете туда и позвоните по телефону, который я вам дал. – Флора Ли одной рукой потянулась за деньгами, другой вцепилась в ручку чемодана. – Вам осталось сделать еще кое-что до того как вы уйдете.
 Флора Ли с тревогой взглянула на него: неужели он потребует от нее подписать признание или что-то в этом роде?
 – Прежде чем вы уйдете, вы должны своей собственной рукой написать записку.
 Он дал ей листок бумаги.
 «Дорогие Шарлин и Дин, – писала она. – На случай, если мне больше не придется увидеть вас, хочу поблагодарить за все. Я чувствую, что стала бременем для вас, а мне этого не хотелось бы. Я не вернусь, поэтому не ждите меня. – Она подписалась: – Люблю. Мамочка».
 Флора Ли подскочила от автомобильного гудка.
 – Это ваше такси. Я вызвал его для вас. Возьмите деньги. – Флора Ли схватила деньги и засунула их в свою записную книжку. – Я слышал, что скоро снова начнут применять смертную казнь через повешение. Это страшная смерть, миссис Делюс. Вы меня поняли?
 Флора Ли кивнула, схватила чемодан, бутылку водки и выбежала на улицу. Полицейский стоял у окна и смотрел, как отъехало такси, а потом сел и набрал номер телефона. Пока он говорил, дверь в спальню медленно отворилась, и появился Доуб с ножом, по-прежнему торчавшим из его груди.
 Полицейский обернулся, увидел Доуба и улыбнулся.
 – Черт бы тебя побрал, Барни, как ты долго. Последний час я еле терпел, – сказал Доуб, убирая с груди бутафорскую половинку ножа.
 – Ты поработал отлично – для любителя, – сказал Барни и одобрительно кивнул.
 Доуб проследовал в ванную, откуда послышался вздох облегчения. Вернувшись в гостиную, он рухнул в кресло, а Барни протянул ему двойную порцию водки из другой бутылки, которую он нашел на кухне.
 – Ну, Барни, наверное, за все годы актерства тысяча долларов не далась тебе так легко, – улыбнулся Доуб. – Спасибо за спектакль.
 – Нет проблем. Как тебе понравилось, когда я намекнул бабе, что ей грозит виселица?
 – Экспромты никогда не были твоим коньком, Барни. Ну а теперь, давай сюда все документы, свидетельства о рождении и дуй отсюда.

 41

 – Дорогой, обед изумительный, но мне нужно бежать!
 С этими словами Крайстал Плинем поцеловала Сая Ортиса в обе щеки и выскользнула из-за стола. Двое из ее постоянных поклонников – она называла их «мои люди» – вертелись вокруг нее и прокладывали ей путь к выходу. Сай видел, как Крайстал иногда останавливалась, посылала кому-то воздушный поцелуй, в то время как «ее люди» терпеливо ждали и наконец довели ее до дверей.
 Сай с облегчением вздохнул, когда дверь за Крайстал закрылась. Обеды он делил на две категории: «жесткие» и «мягкие». Сай пришел к выводу, что труднее всего ему давались «мягкие» обеды. Сегодняшний «мягкий» обед не имел никаких целей – вернее, никаких ближайших целей – он предназначался для того, чтобы окружить Крайстал теплом, чтобы говорить ей, как она красива и талантлива, рассказывать, какую великолепную недвижимость он присматривает для нее. Все вранье, между прочим. Вроде судорожно-бесплодных усилий в половом акте: одно поглаживание и никаких результатов. «Вылизывание задницы» – вот как это называется. Эту сторону своей работы Сай ненавидел больше всего. После подобных «вылизывающих» встреч он чувствовал себя скорее марионеткой, чем кукловодом.
 Карьера Крайстал прошла свой пик, это понимали и она сама, и Ара. После фильма «Джек, Джилл и компромисс» ей никто ничего интересного не предложил. Впрочем, для актрис, возраст которых приближался к тридцати пяти, никогда не было много ведущих ролей. Этот фильм изменил ее восприятие зрителями. Теперь она не смогла бы снова сыграть роль молодой девушки.
 Сай допил кофе. Чтобы повторить заказ, он мог не трудиться подзывать к себе официанта. Кофе появился перед ним еще до того, как он осознал, что хочет выпить еще одну чашку. Но ведь не даром это были владения Пола Лаунджа, да и его здесь знали. Где бы еще его принимали так, как здесь?
 Сай вздрогнул от неожиданности, увидев перед собой маленького, безупречно одетого человечка. Он не сразу вспомнил его.
 – Ара Сагарьян, – наконец произнес Сай и молча уставился на него. Очевидно, Ара направлялся к его столику.
 – Не возражаешь, если я составлю тебе компанию? – спросил Ара. Рядом, ожидая знака Сая, маячил официант.
 – Я уже собрался уходить. Только что обедал с Крайстал. Вот пью последнюю чашку кофе, – пояснил Сай.
 Ара сел напротив Сая, игнорируя его отговорки, и официант торопливо накрыл для него стол. Сай недовольно поморщился, но ему было наплевать, заметил это Ара или нет.
 Сай видел, что Ара определенно что-то хочет ему сказать, но вследствие почтенного возраста, да еще перенесенного инсульта, из него не так-то просто было что-нибудь выудить. К тому же Сай не был настроен на терпеливый разговор.
 – Не знаю, может быть, ты уже слышал, – сказал Ара, на удивление быстро перейдя к делу, – но я хочу, чтобы ты узнал это от меня. – Сай смотрел, как Ара аккуратно вытирает уголок рта. – Я подписал контракт с Майклом Маклейном. Я не обращался к нему и хочу, чтобы ты это знал. Он сам пришел ко мне.
 Так вот в чем дело! Старый педераст захотел показать, кто он такой. Сай наклонился к Аре.
 – Тебе известно, кто у меня в запасе. И насколько я понимаю, три королевы стоят дороже, чем две. Поменять Лайлу Кайл на Майкла Маклейна не самая удачная сделка века. Я бы на твоем месте не трепался об этом.
 – Я это говорю тебе не для трепа, просто я настолько любезен, что хочу, чтобы ты услышал это от меня самого.
 – Ты ошибся. Меня это не волнует, – отрезал Сай, глядя в слезящиеся глаза Ары.
 – Позволь мне сказать тебе кое-что, сынок, – начал Ара. – В этом городе, в киноиндустрии, лучше ни с кем не ссориться. Особенно когда идешь в гору, потому что это может пригодиться тебе, когда покатишься вниз.
 Сай смотрел, как Ара вытирает слюну, текущую изо рта, потом поднимает вилку и принимается за салат. Обед переворачивался у Сая в желудке. Как смеет этот старый развратник давать ему советы! К горлу подступила вся желчь, накопившаяся от обеда с Крайстал, от всего этого вылизывания задниц, которым ему приходилось заниматься.
 – Кто ты вообще такой?! Ты просто старый сукин сын.
 Сай увидел, как заморгал Ара. Старик явно изо всех сил старался контролировать себя.
 – Я расскажу тебе одну историю, Сай.
 Сай поднял руку, давая Аре знак молчать, а другой одновременно подозвал официанта. Тот мгновенно появился у столика.
 – Сделайте мне одолжение, – сказал Сай официанту. – Выслушай трогательную историю этого старичка, хорошо? У меня есть дела поважнее.
 Он поднялся, прошел мимо мэтра, остановился подписать счет и через открытые двери подошел к стоянке машин.
 Саю повезло, что после всех пережитых неприятных эмоций, он не увидел у входа на стоянку притаившегося Нейла Морелли, который сжимал в кармане пиджака нечто угрожающе увесистое.

 42

 Марти Ди Геннаро, знаменитый режиссер, завоеватель мира кино, обладатель четырех «Оскаров», победитель в поединке нервов Боба Ле Вайна, новый телевизионный король, самый могущественный человек в Голливуде, лежал привязанный к четырем углам своей кровати, распластанный, как дорожная карта, и голый, как лягушка. Шелковый витой шнур был натянут на столбики его кровати из красного дерева и двойной петлей обвивал его запястья и щиколотки. Марти обратил внимание, что узлы были закручены со знанием дела, и у него мелькнула нелепая мысль, не была ли Лайла членом организации скаутов. Когда он жил в Куинсе, то был активным скаутом. Он все еще помнил, как вязать морские рифовые узлы. В темноте Марти потянул туго натянутые веревки и поморщился. Даже в Нью-Йорке в скаутские времена, в своих самых диких фантазиях в моменты мастурбации, такого он себе не представлял.
 В первый раз, когда Лайла привязала его веревками к кровати, он был настолько поражен, но не потому что был слишком целомудренным. Просто Марти полагал, что при таком отношении к сексу, скажем так, без воодушевления, если Лайла и девственница, как она утверждает, то по крайней мере весьма неопытна в подобных делах. Или, может быть, психологически травмирована. Поэтому, когда она с невозмутимым видом медленно начала вытаскивать из спортивной сумки шелковый шнур, он пришел в полное замешательство. И, если быть честным, идея Марти не понравилась. Конечно, ему приходилось участвовать в подобных спектаклях – его жена любила, время от времени, чтобы он ее шлепал, – кроме того, Марти перевидал как никто другой массу начинающих актрисок, выверты которых расходились от требований золотого дождя до участия в акте их собак. Но ему совсем не улыбалось самому оказаться привязанным, пригвожденным к кровати в беспомощном неподвижном положении. Но это был такой редкий случай, когда Лайла сама что-то предлагала, что он согласился. Деловито, без улыбочек и хихиканья, девушка привязала его за руки и за ноги. Потом она притушила свет и ушла, оставив его связанного, одного. Самым странным было то, что именно в этот момент Марти почувствовал приближение эрекции. Лежа в темноте, беспомощный и голый, он почувствовал возбуждение, какого не испытывал с тех самых пор, когда околачивался в кинотеатре «Флашинг Лав». Марти улыбнулся такой неожиданной ассоциации.
 В жизни – по крайней мере, в его жизни – часто выходило так, что ожидание было намного более волнующим, чем сам результат. Фильмы, которые Марти видел в своем воображении, были неизменно лучше, чем те, которые он создавал. Марти вздохнул. Наверное, именно поэтому он и стал таким удачливым режиссером.
 Но, привязанный к кровати, Марти был уже никакой не режиссер.
 Снова появилась Лайла, ее длинные распущенные волосы отливали рыжим пламенем даже в полумраке. На ней было нечто вроде корсета – Марти затруднялся подобрать название – бронзового цвета лифчик без чашечек. Ее груди, такие полные, прекрасные возвышались над этим приспособлением, талия стала еще тоньше под шнуровкой. Еще на ней были кружевные трусики в тон, представлявшие спереди треугольник, а сзади, когда она повернулась, всего шелковый шнурок, который пристегивался на нижнюю часть корсета на крючок, оставляя открытыми ягодицы.
 Марти было трудно дышать; в груди у него все заболело. Кроме нескольких незначительных эпизодов, он никогда по-настоящему не занимался с ней любовью и никогда не видел ее обнаженной. Не видел ее невероятно длинных ног, прекрасных ягодиц, таких пышных, круглых, идеальной формы грудей. Его напряженный член подался в ее сторону, но это была единственная часть тела, способная шевелиться.
 – Нравлюсь? – спросила Лайла.
 – Ты прекрасна. – У Марти перехватило дыхание.
 – Хочешь потрогать?
 – Да! – его руки натянули шнур. – Развяжи меня, – сказал он.
 – Ну нет. Тогда будет неинтересно, – сказала Лайла хриплым голосом.
 Плавной походкой она подошла к нему и стала наклоняться, пока не прикоснулась правой грудью к его вытянутой левой руке. Он попытался сжать пальцы вокруг ее мягкости, но она с улыбкой отпрянула.
 – Ну нет, – снова сказала Лайла гортанным шепотом. – Сначала ты должен поцеловать мне грудь.
 Марти улыбнулся в ответ.
 – С удовольствием. Развяжи меня. Прошу.
 С притворной сдержанностью, не обращая внимания на его мольбы, Лайла перешла к изножию кровати. Одним изящным прыжком она оказалась на постели и стояла над ним, поставив ноги по обе стороны его тела. Ее тонкие щиколотки касались его бедер.
 Взглянув вверх, Марти увидел над собой ее груди, прекрасное спокойное лицо, на которое бархатным занавесом падали волосы. Лайла села верхом на него, стараясь не задеть его член.
 – Целуй, – сказала она и медленно, очень медленно стала опускать грудь к его лицу. Марти жадно поднял голову, но его не пускали шнуры, и он остановился, когда почти касался груди губами.
 – Скажи «пожалуйста», – сказала Лайла.
 – Пожалуйста, – просил он.
 – Пожалуйста что? – спросила Лайла.
 – Пожалуйста… можно я поцелую твою грудь? – голос его совсем охрип. Яйца чуть не лопались, как сливы летом. Марти застонал.
 Лайла улыбалась. Она склонилась ниже, ее маленький бронзовый сосок почти касался его губ.
 – Вот, – сказала она и провела соском по его губам. Марти едва не обжег об него свой пересохший язык, так он был горяч, и снова застонал. Ему было тяжело держать ее на своей груди.
 – Еще, – просил он.
 Тогда Лайла соскользнула с постели и стала рядом. Она зажгла свечу и демонстрировала свою красоту в мерцающем свете. Марти подумал, что это была самая совершенная из когда-либо созданных женщин. Ее без единого изъяна кожа блестела, волосы густые, блестящие, длинные были похожи на хвост породистого животного. Свет отражался в ее глазах, на зубах и губах. На его глазах появились слезы.
 – Хочешь потрогать меня здесь? – спросила Лайла, тяжело дыша.
 Марти снова кивнул. Девушка улыбнулась и медленно, очень медленно и покрепче сжала груди, поднимая их, как подношение. Потом, большим и указательным пальцем она ущипнула каждый сосок – сначала на левой, потом на правой груди – и закрыла глаза.
 – Оооо! – застонала Лайла. – Как приятно. Хочешь сделать то же самое?
 Марти уже и кивать был не в состоянии.
 Лайла гладила себя руками по талии, вниз по бедрам, снова вверх по животу, трогая, поглаживая, пощипывая свое тело, а Марти беспомощно лежал и ничего не мог, только смотрел. Его член разбух и пульсировал так, как никогда раньше. Лайла повернулась к нему спиной, и Марти почувствовал разочарование от того, что не может видеть ее прекрасной груди, но Лайла снова начала массировать руками спину и круглые ягодицы, впиваясь пальцами в кожу так, что Марти чуть было не закричал, что она поранит себя.
 Девушка обернулась.
 – Хочешь, чтобы я тебя потрогала? – спросила она.
 – Да, да, пожалуйста, – сказал Марти. Она улыбалась и медленно потянулась к нему руками. Легко, как мотылек, едва касаясь, ее пальцы пробежали по его костлявой груди, потом ниже, к впавшему животу. Его член дернулся по направлению к ней. На головке появилась капля прозрачной жидкости.
 – Хорошо, – простонал Марти.
 Но ее руки ушли дальше, выше, к груди, к его собственным соскам, потом опустились на лицо, глаза, рот. Марти стал целовать ей пальцы, и они остановились на секунду в своем беге, чтобы исследовать его горящие губы, его рот, его язык. Медленно Лайла вложила палец в рот Марти, и он жадно, с вожделением стал его сосать. Потом еще один, и еще, пока во рту у него не оказалась вся ее рука. Марти держал ее руку во рту и был благодарен. Это была часть тела Лайлы, но быстро, слишком быстро она убрала руку и снова коснулась его безволосой груди, его соска, лениво ущипнув его ногтем, потом царапнула ногтями ниже, ниже, но опять мимо члена, не дотрагиваясь до напрягшихся яиц, по бедрам, по ногам, не останавливаясь, пока не дошла до ступней. Нежно, но твердо, она взяла его ступни руками и осторожно, расчетливо прижалась и стала тереться о них грудями.
 Жаркая волна прошла по телу электрическим током. Марти никогда и не подозревал о том, что его ступни напрямую связаны с его членом. Голыми ступнями он ощущал, как по ним вверх и вниз двигаются твердые соски Лайлы и безуспешно попытался освободиться от пут. Ему никогда не приходилось испытывать такие высоты сексуальной напряженности, такого полного изнеможения. В исступлении от жара и мягкости ее грудей он выгнул ноги, а потом заплакал.
 Его начали сотрясать рыдания, поначалу тихие. Марти натягивал шнур, содрогался и плакал – рыдания исходили откуда-то из самой глубины его существа. Слезы, лившиеся из глаз, увлажняли простыни. Он повернул голову в сторону, беззвучные рыдания продолжались.
 И вдруг Лайла снова оказалась на нем, ее лицо рядом, волосы водопадом закрывали глаза, нос, рот.
 – Ах бэби, не надо. Нет, бэби, – ворковала она, вытирая ему лицо своими шелковыми волосами. – Не надо, бэби, не надо, – простонала она нежно, почти по-матерински, и поцеловала его в губы, веки, в его все еще влажные щеки. – Вот, возьми, возьми, бэби, – уговаривала она и дала Марти свою тяжелую грудь. – Вот так, вот так, – говорила она, а он жадно сосал и не смущался этим, так был измучен и доведен почти до умопомрачения.
 Потом Лайла повернулась спиной к нему и склонилась над его членом, целуя его своими мягкими горячими губами, лаская пальцами. Сквозь слезы Марти видел, как она отодвинула полоску своих трусиков, видел, как она садится на член, как член толчками входит в нее. Наконец! Наконец! Он был поражен, но он ни о чем не спрашивал, ничего не понимал, у него не было слов: Лайла же полностью контролировала себя: медленно, очень медленно она садилась на его член.
 Двигаясь вверх и вниз, стоя на коленях в ававистической позе, она скользила вверх и вниз по его члену и всхлипывала.
 Марти не издавал ни звука. Он чувствовал, что все ее существо, вся вселенная сосредоточилась в его чреслах. Это было похоже на агонию, но ничего более прекрасного в своей жизни Марти не испытывал. Наконец он кончил, слезы выступили у него на глазах, он тяжело дышал при каждом нескончаемом выбросе спермы, освобождаясь и опустошаясь сам и переполняя ее.
 Так у них происходило всегда. Ритуал почти не изменялся и происходил только раз в неделю, а то и реже, но каждый раз Лайла приносила с собой шелковый шнур, а Марти все больше это нравилось, с каждым разом он желал ее еще больше и был еще больше счастлив.
 Это было странно. Странно потому, что Марти не беспокоило, что его втягивают в этот в высшей степени беспомощный, пассивный секс. Наоборот, он ощущал огромное облегчение. Марти понял, что до сих пор он только и занимался тем, что искал способ угодить требовательным женщинам с трудным характером.
 Сначала своей матери, потом учительнице, потом жене, и целому рою красивых капризных голливудских актрис. Он понимал, что представляет собой всего-навсего маленького, костлявого, умного, трудолюбивого, обычного человека, который пытается угодить требованиям богинь. В тридцать семь он все еще был честолюбивым пареньком из Куинса, стремящимся к успеху, стремящимся удовлетворить своих любовниц, заниматься с ними сексом так, чтобы им это нравилось. Сейчас Лайла избавила его от этого бремени. Он, кто привык командовать, теперь сам попал в роль подчиненного. И радость от этого была настолько огромной, что каждый раз у Марти наворачивались на глаза слезы. Ему больше не нужно было думать ни о времени, ни о движениях, ни об этикете секса.
 Лайла предпочла сама делать эту постановку вместо него, самой отвечать за все, и если ей так больше нравилось, если ей нужно было командовать, чтобы победить страх, то Марти это устраивало как нельзя лучше. Честно говоря, Марти был необыкновенно благодарен ей. В первый раз в его жизни, полной трудов и неоправданных трат, Марти не нужно было думать, как и что делать, чтобы понравиться женщине. Лайла делала это ради собственного удовольствия, а Марти принимал это как бесценный дар. Вот и сейчас он лежал в темноте, один из самых влиятельных людей кинобезнеса, привязанный к кровати, распластанный, как дорожная карта, голый как лягушка. Кто бы мог подумать? Кто среди пожирающих друг друга голливудских змей, ползущих наверх из болота, мог представить себе сексуальную жизнь одного из самых известных режиссеров и одной из самых популярных звезд? Марти улыбнулся в темноте. «Пора начинать», – подумал он и потянул шнуры, которыми были связаны его руки и ноги.

 43

 Джан лежала в объятиях Сэма, глядя поочередно то на его лицо, то на циферблат своих часов. Такие мгновения она ценила больше всего, но сколько бы времени они ни проводили вместе, ей все было мало, она постоянно хотела большего. Но очень скоро им придется вставать и готовиться к трудным съемкам на пляже. Это было то, о чем она всегда мечтала! И наконец добилась своего. Сэм любил ее. Она была в этом уверена! Джан знала это по его прикосновениям, по его глазам, по тому, как он занимался с ней любовью. Он был такой неистовый, что его страсть изматывала обоих. Джан хотела только его, все время только его. И ему никто не был нужен, кроме нее. Как жаль, что им пришлось работать в этом идиотском фильме.
 Сэм признался ей, что не уверен в успехе. Она успокаивала его. Сказала, что ее тоже мучили сомнения. Они утешали друг друга, когда оказывались вдвоем в постели, все тревоги уходили от них. Весь мир прекращал существовать.
 Джан вздохнула. Хотя они с Сэмом не говорили этого вслух, съемки шли не слишком удачно. С Майклом было невозможно работать. Во время эпизода с ее истерикой он забыл застегнуть ширинку – по его словам, случайно – и всю сцену пришлось переснимать на следующий день. Но это не все. Джан, просматривая рабочий материал, увидела, что у нее везде каменное лицо. Красивое, но каменное. Ее новое лицо лишилось былой выразительности, на большом экране оно выглядело прелестным, но…совершенно безжизненным. Конечно, тут была вина и никуда не годной игры Майкла. Каждый день превращался в пытку.
 Единственное, ради чего жила Джан, были ночи с Сэмом: все остальное не имело значения. После той первой ночи, когда они занимались любовью у нее в гостиничном номере, Джан пришлось рассказать ему о происхождении шрамов. Она опасалась, что Сэм осудит ее за это или они вызовут у него отвращение и неприязнь. Но он только посмотрел ей в глаза и сказал:
 – Неужели ты не понимаешь? Мне не важно, как ты выглядишь. Для меня это не имеет значения. Я люблю тебя.
 И они снова любили друг друга даже еще более жадно, чем раньше. Его слова как будто успокоили Джан.
 – Я люблю тебя. Только тебя.
 И, казалось, что он говорил правду. Каждую ночь они пропадали в объятиях друг друга. Джан покрывала его поцелуями, в глазах у нее стояли слезы, так счастлива она была соединиться с Сэмом. Он ласкал все ее тело, любил ее так самозабвенно, что, казалось, никогда не утолит огонь желания.
 – Я люблю тебя, – бормотал Сэм, целуя ее шею, ее волосы. – Я люблю тебя, люблю тебя.
 И Джан верила ему так, как никогда не верила ему Мери Джейн.
 Но что будет, если он узнает правду? Джан уже никогда не сможет признаться ему. Когда-то она задумала это все как свою месть. Теперь это превратилось в наказание для нее самой.
 Теперь все ее желания исполнились. Тогда почему же, спрашивала она себя, глядя на его лицо и на свои часы, тогда почему ей было так грустно?
 Майкл Маклейн возненавидел Северную Калифорнию, возненавидел съемки, возненавидел Сэма, возненавидел Эйприл, возненавидел сценарий, возненавидел этот фильм – не фильм, а какое-то, дерьмо. Более всего он возненавидел Джан Мур и внезапно с удивлением обнаружил, что возненавидел даже свою роль. И дело не в том, что он участвовал в создании этой продукции, годной разве что на корм псам, а вообще в кино, в любом фильме. Ему стало скучно. И если для своего уровня он получал неплохие деньги, это не имело отношения к делу, потому что у него уже было столько денег, что с лихвой хватило бы на всю жизнь.
 И если Майкл не бросал все это, то только потому, что не мог придумать себе другого занятия. Чем еще можно было развлечься? Ему всегда нравилось быть звездой, спать с красивыми женщинами. Но теперь и то, и другое наскучило ему.
 Майкл был слишком молод, чтобы удаляться от дел, а бизнес никогда не привлекал его. Перспектива открыть компанию по производству воздушной кукурузы или фабрики соусов для спагетти, или, того хуже, сеть ресторанов, его никоим образом не привлекала. Потому что каким бы ни было его следующее предприятие, Майкл точно знал о нем две вещи: первое – оно должно быть с размахом, и второе – он сам должен быть лучше всех.
 Естественным и логичным шагом было бы попробовать себя в качестве режиссера или продюсера. Каждый актер видел себя режиссером. Но у Майкла уже была одна такая попытка в «Висящем на скале», и ему не хотелось повторять этот опыт.
 Слишком велико было напряжение. Тебя признавали номером первым, но только до выхода картины. Потом тебя готовы были сожрать живьем.
 Он мог бы заняться той ерундой, которой стал заниматься Редфорд. Но надо смотреть правде в глаза: Майкл уже не был бы первым в этом деле, кроме того, у него не было особого интереса сидеть и слушать тупоголовых студентов из Чикаго, какие у них взгляды на «киноискусство».
 Был еще один выход – политика. Но политика на провинциальном уровне, в которую пошел этот идиот Сонни Боно, не волновала его. Политика в национальном масштабе была бы куда интереснее. Майкл уже делал значительные вклады в разные фонды и включился в дела своей партии. Но как найти свою нишу? Стать сенатором? Но сможет ли он нести эти обязанности?
 И потом, не получится ли так, что он станет всего лишь одним из сенаторов?
 – Мы вас ждем, мистер Маклейн! – послышался голос одного из ассистентов. Майкл сжал кулак и стукнул им по столу.
 «Господи, – думал он. – Почему жизнь так несправедлива!» Ведь он не только внешне выглядел лучше Рональда Рейгана, он превосходил его и как актер. Как получилось, что Ронни сумел получить такую выигрышную роль?
 Не хватало света для съемок на пляже, съемочная группа как могла пыталась бороться с облачностью. Можно было бы использовать так называемый «солнечный прожектор», но без естественного освещения изображение выходило некачественным. Наладив провода (электричество и вода несовместимы, хотя и встречаются на пляже), потом наладив объективы (песок и камера также несовместимы), они наконец были готовы.
 Предстояли длинные панорамные съемки, заканчивающиеся крупным планом объятий и поцелуя. Джан, уже давно на взводе при мысли о предстоящей сцены с Майклом, была вне себя от разных проволочек. Наконец все было готово. Она обернулась к Май, чтобы снять свитер и заменить его на обманчиво простую блузку, предназначенную для съемок.
 Конечно, блузка была далеко не проста. Она выглядела как мужская рубашка, хотя по сценарию и должна была быть рубашкой Майкла, которую героиня надела выйти погулять после того, как они занимались любовью, но она была сделана из тончайшего хлопчатобумажного полотна, была гораздо мягче и тоньше любой мужской рубашки. А для того, чтобы как можно больше подчеркнуть формы Джан, рубашку намочили, так что она стала полупрозрачной и, плотно прилегая к телу, обрисовывала ее грудь.
 Джан хотела, чтобы для этой сцены использовали дублершу, но Сэм упросил ее сняться самой.
 – Это будет трудно сделать достаточно убедительно, а твоя грудь просто прекрасна, – бормотал он, зарывшись в ее груди лицом, когда они лежали в постели. Джан пыталась спорить, но он твердил свое. – Поверь мне. Шрамов не будет видно.
 Теперь она повернулась к Май как за рубашкой, так и за уверенностью в себе, которую давала ей эта старая женщина. Когда дело касалось внешности, Джан могла доверять только Май. Бог знает, как бы ей удалось выдержать съемки, если бы не Май.
 Но сейчас, когда она повернулась к старой женщине, ее поразил вид самой Май. Боже, как старо она выглядела! Ее лицо было мертвенно-бледно, и Джан казалось, что все ее морщины стали еще глубже, чем раньше.
 «Неужели съемки этого фильма действуют на Май так же, как и на меня?» – подумала Джан.
 – Тебе плохо? – спросила она.
 – Голова болит, – сказала Май и поморщилась, но Джан не успела расспросить ее как следует, потому что в этот момент явился Джоель и стал ее торопить. Костюмерша начала увлажнять рубашку, а парикмахер очень искусно создал иллюзию спутанных прядей, падавших на лицо.
 – Не испорти грим, – предупредил его Джерри.
 Он стоял наготове, держал в руках кисточку, чтобы тут же исправить любую погрешность. Джан чуть не улыбнулась. Джерри так заботился о ней, что, заканчивая гримировать, просил ее «быть осторожнее с его лицом». Сейчас он придирчиво оглядел ее, удовлетворительно кивнул головой, и Джоель провел ее на место. Дублерша, приятная женщина по имени Дороти, улыбнулась и вышла из кадра. Джан заняла ее место. И стала ждать.
 Она ждала и ждала. Наконец, когда пот начал бежать по ее бокам несмотря на холодный ветер, обдувающий мокрую блузку, появился Майкл. Не удостоив Джан никаким приветствием, даже взглядом, он повернулся к камере и к тому месту, где укрылся Сэм вместе с оператором.
 – Я готов, – сказал он сквозь зубы. Наступила еще одна пауза и потом:
 – Прекрасно, готовы, снимаем. Пауза. Камера!
 Майкл обнял ее, началась панорамная съемка, камера кружила вокруг них на расстоянии, начиная приближаться, чтобы снять крупный план. Майкл уткнулся ей в шею. От него хорошо пахло легкой смесью английского мыла и каких-то мягких пряностей.
 – Тебе нравится? – спросил он, прижимаясь крепче. Этого в сценарии не было; диалог не был предусмотрен, поэтому микрофоны были отключены. – Нравится? – повторил он.
 Из вежливости она выдавила звук, похожий на «мммм».
 – Я знаю, что тебе нравится, потаскушка. Кто лучше это делает, Сэм или я? – сказал Майкл, все еще крепко прижимая ее к себе, камера приблизилась для крупного плана и поймала ее лицо, застывшее в гримасе гадливости.
 – О'кей. Стоп! – крикнул Сэм. Он вышел из-за киноаппаратов и осветительных приборов. – Я знаю, что слишком много от тебя требую, Джан, – сказал он. – Но все-таки попытайся сыграть, что этот человек не настолько противен тебе.
 Джан вырвалась из рук Майкла.
 – Ты испортил съемку! – закричала она на него.
 – Что я такого сделал? – спросил Майкл, изображая на лице невинность.
 – О Господи! Когда вы прекратите пререкаться? – простонал Сэм. – Мы теряем освещение! Джерри, можешь подправить ей лицо? Ласло, мы попробуем еще раз…
 За его спиной послышался шум. Этого не должно быть, когда режиссер отдает распоряжения.
 – Вы будете слушать меня? – спросил раздраженный Сэм. Но шум не прекратился. Он даже нарастал.
 – Вызовите сестру. Кто-нибудь, вызовите «скорую помощь»! – кричал Джоель.
 Джан вместе со всеми пошла на шум. У ее кресла уже собралась небольшая группа людей. Может, потому, что Джан была звездой или по другой причине, все расступились перед ней, и она прошла как во сне к центру.
 В центре группы было пустое пространство, где на земле сидела Дороти, ее дублер, и поддерживала на коленях голову Май. Даже с того расстояния, где стояла Джан, она увидела тонкую струйку крови, сочившейся из угла рта Май.
 – О Боже! – Джан опустилась на колени рядом с ними. – Вызовите доктора! – закричала она.
 – Поздно, – сказала Дороти.

 44

 Сэм тихо вошел в затемненную спальню. Джан лежала изнуренная и успокоенная. Она спала, прикрытая лишь простыней. Видны были ее темные волосы. Правая рука была закинута за голову и лежала совершенно безжизненно, как лист, упавший с дерева. В комнате было слишком тепло, душно – они с доктором перенесли Джан на кровать и включили термообогреватель, чтобы она не дрожала. Сэм уменьшил немного нагрев и подошел к кровати. Господи, ему это совершенно не было нужно. Еще одна задержка. Мало ему было Эйприл. Как скоро Джан поправится? И почему она так переживала смерть старой женщины? Она была очень чувствительной девочкой. Сэм осторожно опустил простыню с ее лица. Джан была так бледна, она почти светилась, лицо ее было покрыто испариной. Сэм сдвинул простыню до пояса. Джан что-то пробормотала во сне, повернула голову налево и продолжала спать.
 Стоя рядом с кроватью, Сэм смотрел на нее. Она была так красива. Ее совершенное лицо было частично скрыто волосами, но ее шея, ее руки, ее груди были открыты. С этого угла зрения Сэм не мог заметить небольшие шрамы под ними. Джан выглядела как само совершенство, но как бы красива она ни была, женщина напоминала ему раненую птицу – голубку.
 Сэм почувствовал, как его охватывает желание. Он знал, что ничего подобного этому ощущению он не испытывал. Было много женщин, которые возбуждали в нем желание, Сэм испытывал ни с чем не сравнимую нежность к Мери Джейн тогда в Нью-Йорке. Но сейчас, к Джан Мур, он испытывал такую бесконечную нежность, от которой ему хотелось плакать. Одновременно и желание его было таким сильным, что он едва стоял. В отличие от Эйприл, Джан была красива и уязвима. Как так случилось, что Бог наконец ниспослал ему эту женщину?
 А теперь, после смерти Май, он был нужен Джан.
 Сэм выскользнул из джинсов и лег рядом с ней. Он будет здесь, пока она не проснется. Что может быть более успокаивающим после шока, чем это? Он будет ласкать и успокаивать ее так долго, как это будет необходимо. К черту расписание съемок!
 Тело ее было соблазнительно горячим. Сэм лег так, что они повторяли изгибы тела друг друга – как ложки в ящике стола. Джан в точности соответствовала ему, и Сэм ощутил такой прилив нежности, перемешанный со страстью, что он не смог удержаться и обнял ее, ее левая грудь уютно покоилась в его руке. Ее плоть, ее сон наполняли их близость неведомой до сих пор интимностью. Сэму даже показалось, что полнота обладания ею сейчас была бы большей, чем когда бы то ни было до сих пор. Он почувствовал напряжение члена, жадно ищущего в мягкости ягодиц Джан.
 Видимо, Сэм побеспокоил ее, потому что Джан пошевелилась и забормотала во сне. Как ему хотелось войти в нее именно сейчас и лежать рядом, будучи внутри, пока она не проснется. Но будет ли ей так же хорошо, как и ему? Не будет ли это эгоистично, заниматься любовью с нею, когда она спит? Сэм относился не к тому типу мужчин, которые используют спящих женщин для своего удовольствия. Ему не нравились пассивные женщины. Но его чувства к Джан были так сильны и так ненадежны одновременно, что чем чаще он владел ею, тем больше жаждал. Публика, средства массовой информации, киноиндустрия – Джан принадлежала им всем. Неужели она покинет его так же, как и другие красавицы, когда картина будет завершена?
 Сэм притянул ее ближе к себе. На этот раз он почувствовал ее тепло и ее искренность. Может быть, потому, что они встретились, когда Джан была совсем молода и неопытна? Но что сделают с ней время и слава? Джан была на ее гребне, и после этой картины ее ставки скорее всего вырастут. Она сможет заключить любой контракт и получить любого мужчину. Будет ли она по-прежнему желать его? Был ли он для нее лишь одним из приключений? И знает ли она сама об этом?
 Сэм нежно провел рукой по чувственному изгибу ее тела и положил ее на бедро. Рука его дрожала, охваченная желанием, – казалось, она жила своей собственной жизнью. Сэм провел рукой по ее гладкой спине, спустился ниже и проскользнул между ногами. Он погрузил руку в ее пушистые волосы и нежно поглаживал. Сэм ощущал всей ладонью ее женственность, это и успокаивало его и все больше возбуждало.
 Джан проснулась.
 – О Сэм, – вздохнула она.
 Голос со сна был низким и хриплым – к тому же она приняла снотворное. Сэм зарылся в ее затылок и поцеловал, женщина шевельнулась. Сэм так и не понял: ответит ли она на его ласку или уклонится от нее.
 – О Сэм. Май мертва. Она мертва. Я опять совершенно одна. Голос его от ищущего выход желания был хрипловат.
 – Ты не одна. Я с тобой. Я с тобой, и никогда не покину тебя.
 Он приподнялся на локте и поцеловал в губы. Рот ее имел вкус слез и снотворного. Сэм не мог оторваться от нее или ждать хотя бы еще одну минуту. Он никогда в жизни не ощущал ничего подобного ни к одной женщине. Сэм едва мог вынести свою страсть, он раздвинул ей ноги и быстро вошел. Потом замер, закрывая ее всю своим телом.
 – Я никогда не покину тебя, – пообещал он.

 45

 – Я не могу поверить в то, что она просто исчезла, – сказала Шарлин Доубу. – Я не могу в это поверить.
 Шарлин сидела за столиком из красного дерева на заднем дворике. Письмо от Флоры Ли лежало перед ней. Девушка подняла глаза. Доуб собирался зажарить на огне бараньи ребрышки. Шарлин наблюдала, как он насаживал их на вилку с длиной ручкой и обмакивал в маринад. Наконец Доуб сел за столик напротив Шарлин.
 – Все к лучшему, Шарлин, – сказал он, голос его звучал серьезно. – Мы уже говорили об этом. Флора стыдилась того, чем была, и того, что была для тебя бременем. Она подумала, что так будет лучше.
 Шарлин покачала головой, давая понять Доубу, что ее брату ни к чему слышать этот разговор.
 – Я не знаю, что подумает Дин, – сказала она мягко Доубу. Дин сидел на траве, подбрасывая мячи собакам, а щенки гонялись за ними. Опрах сидел рядом с Дином и не шевелился, Шарлин улыбнулась этой картинке, потом взглянула на Доуба.
 – Нам ее будет не хватать, Доуб.
 – Я же буду чувствовать себя хорошо, – ответил Дин ни на кого не глядя. – По Флоре Ли я не стану скучать. Она мне не мама. Я бы узнал свою мать сразу же, как увидел. Но это не она.
 – Что заставляет тебя говорить так, Дин? – спросил Доуб.
 – От нее пахло так же, как от моего отца. Моя мама пахла совсем по-другому. От нее пахло свежим бельем.
 Шарлин знала, что по-своему Дин был прав. Их мама на самом деле всегда очень вкусно пахла. Она тоже это помнила. Мама часто мылась, мыла волосы, стирала одежду. Шарлин помнила, как расчесывала матери волосы после того, как она их мыла. Казалось, она занималась этими часами. Мама даже начинала кемарить, пока Шарлин ее расчесывала.
 – Нет, – сказал Дин. – Я рад, что Флора Ли ушла. Теперь я вновь могу вспомнить свою маму. Это лучше, чем каждый день видеть Флору Ли. – Он встал и все четыре собаки помчались за ним. – Я пойду повторю с ними один трюк, если хорошо получится, я вернусь и покажу его вам. В трюке участвуют все четыре собаки. Когда будут готовы ребрышки, Доуб? – улыбнулся Дин. – Кажется, я могу съесть полтора теленка.
 – Ты еще сможешь наиграться с собаками. Но хот-доги уже готовы. Возьми. Тогда ты еще сможешь продержаться.
 Доуб и Шарлин наблюдали за уходящим Дином – он бросал хот-дог собакам, а те прыгали вокруг, стараясь схватить кусочки на лету.
 – Я удивляюсь, Доуб, почему он так сказал. Мне кажется, большинство людей понимают многие вещи совершенно правильно. Но мне страшно за Флору Ли. Можем мы что-нибудь сделать?
 – Шарлин, я пришел сюда, чтобы сказать тебе несколько прописных истин, хотя, может быть, ты и не захочешь их слушать.
 Шарлин молча смотрела на него, потом вздохнула, но ничего не сказала.
 – Шарлин, – продолжал Доуб, – твоя мама, которая вовсе тебе не мама, обычная шлюха, и может быть, даже хуже.
 Шарлин вздрогнула, но продолжала слушать, не двигаясь с места. На глазах у нее показались слезы и медленно поползли по щекам.
 – Я говорю это не для того, чтобы сделать тебе больно. Я говорю это для того, чтобы промыть зараженную рану. Я знаю, что тебе сейчас больно, но ты должна все знать.
 – Неужели ты думаешь, я не знала? – тихо спросила Шарлин. Пристыженный Доуб отвел глаза. Он недооценил ее.
 – Я должен был убедиться в том, что ты все знаешь. Потому что Флора Ли ушла и никогда больше не вернется. О ней позаботятся. Настолько, насколько это возможно. И в конце концов, кто-нибудь положит конец ее жизни. Если она сама ей не положит конец. И ничего нельзя поделать, Шарлин, чтобы изменить это! Ничего!
 – Я это тоже знаю, – сказала Шарлин. – Я видела, как умирает мой отец. Это длилось годами. Но мама – Флора Ли – может быть, она мне и не родственница, но она хорошо ко мне относилась. И она – член моей семьи.
 – Семья не достается в наследство, девочка, это общность, объединяющая любящих людей.
 Шарлин подумала над этим некоторое время, наблюдая, как поджаривались на гриле ребрышки.
 – Я хотела быть хорошей дочерью, – сказала она, – может быть, если бы я старалась больше, она бы не…
 – Разве кто-нибудь может быть хорошей дочерью для плохой матери? – прервал Доуб.
 Они замолчали.
 – Я скажу тебе одну забавную вещь, – продолжала Шарлин. – Мне кажется, что я рано потеряла мать. Вместо настоящей матери мне досталась Флора Ли. Она была хорошей мачехой, Доуб. Она была честной, всегда обращалась со мной как со своей родной дочерью. Никогда не делала различия между мной и Дином. Я никогда не винила ее в том, что она ушла. Иначе отец убил бы ее. Но мне очень не доставало ее все прошедшие годы. Наконец мы нашли ее. И вот, что забавно: я еще больше стала тосковать по маме после того, как она появилась здесь, в Лос-Анджелесе. Как будто я потеряла не только мать, но и добрые воспоминания о матери.
 – Я знаю, как это бывает, Шарлин, – сказал Доуб. – Когда-то я был женат. – Закашлявшись от дыма, он отошел от жаровни, – Шарлин, я хочу дать тебе это.
 Он отдал ей ключ. – Что это?
 Ключ от сейфа в Калифорнийском центральном банке. В нем хранятся важные документы. Документы твоей матери. Я хочу, чтобы ты хранила этот ключ. Однажды ты сможешь поехать и посмотреть на них.
 В доме зазвонил телефон.
 – Я пойду подниму трубку, – крикнул им Дин, и вскоре пришел с переносным телефоном и передал его Шарлин. – Это мистер Ортис, – сказал он.
 Дин отвечал на телефонные звонки, чтобы уберечь Шарлин от грязных предложений.
 – Да, мистер Ортис. Что вы делаете, неужели в воскресенье днем вы работаете? – Шарлин знала, однако, что мистер Ортис всегда работал и всегда звонил ей, чтобы предложить новую работу. Шарлин слушала его возбужденный голос.
 – Я не занимаюсь этим больше, – сказала она. – Я больше не записываю альбомов. Я не хочу петь, чтобы вы мне ни говорили. Нет, нет, и еще раз нет.
 Она повесила трубку.
 Доуб удивленно поднял бровь, услышав, как девушка повысила голос на мистера Ортиса.
 – Шарлин, у тебя проблемы? Ты так говорила, как будто у тебя какие-то проблемы. – Он улыбнулся глазами, от них побежали морщинки. – Ведь ты такая важная персона.
 – Как хорошо, Доуб, что ты знаешь меня. Иногда мне кажется, что я начинаю в этом сомневаться. Но потом я смотрю на тебя, на Дина и понимаю, что я обыкновенный человек.
 – Но ты человек, который к тому же еще и поет!
 – Доуб, я не шучу, я не умею петь.
 – Ты смогла бы обмануть меня, но я слышал твою запись. Они проигрывают ее по радио с утра до вечера. Шарлин, милая, ты умеешь петь.
 – В том-то и дело, Доуб. Эти записи совсем не похожи на мое пение. Сай говорит, что благодаря технике любой голос при записи могут сделать каким угодно. То есть, ты поешь, как всегда, а они с помощью своих штучек заставляют его звучать совсем по-другому. Но мне кажется, что они пригласили какую-то другую девушку. Кого-то, кто умеет петь, но не пользуется моим успехом. Но ведь это нечестно?
 Доуб усмехнулся, потом взглянул на ее обеспокоенное лицо и покачал головой. Он снял ребрышки с гриля.
 – Ты слушаешь все эти дурацкие разговоры? Не стоит.

 46

 – Мисс Айронз?
 Если бы Эйприл еще раз сегодня услышала свое имя, она перерезала бы глотку тому, кто его произнес. Она ответила стюарду, не отрываясь от записей.
 – Что?
 – Капитан попросил передать вам, что мы приземляемся в Окленде через пятнадцать минут. Я могу быть чем-нибудь вам полезен?
 – Нет, – резко ответила Эйприл. – Позаботьтесь, чтобы меня ждала моя машина.
 – Я всегда заказываю ее заранее. Она будет ждать вас у трапа. Эйприл подала знак стюарду, что он свободен. Потом сделала еще несколько записей и закрыла свою записную книжку в кожаном переплете. Она оглядела салон «сессны», увидела еще одну женщину и обратилась к ней. Женщина сразу откликнулась и подошла к ней.
 – Да, – сказала она.
 Никаких «мисс Эйприл», наконец-то хоть кто-то научился.
 – Вы дозвонились до него?
 – Нет. Я оставила три послания, которые вы хотели ему передать, но он не ответил. Его секретарь сказал, что мистер Шилдз работает над важной сценой для фильма с мисс Мур и его нельзя беспокоить.
 – Он знает, что я прилетаю?
 – Да, я информировала его еще вчера.
 Эйприл покачала головой, потом отдала секретарше записную книжку и резко сказала:
 – Перепечатайте это. Я хочу, чтобы к моменту приземления это было перепечатано.
 Женщина подошла к компьютеру и стала печатать. Сто слов в минуту. «Но черт возьми, как ее зовут?» – подумала Эйприл. Она меняла по три-четыре сучки в полгода и не могла запомнить их имен. Она их даже не могла отличить одну от другой. Тысяча баксов в неделю за то, чтобы печатать и отвечать на телефонные звонки, а они даже не шевелятся. Ни одна. В следующий раз Эйприл возьмет в секретари мужчину!
 Эйприл посмотрела вниз на прибрежную линию Тихого океана. Волны омывали пустынные пляжи. Где-то здесь, на одном из пляжей съемочная группа снимала «Рождение звезды». Все без всякого контроля. Все они поддались давлению.
 Майкл всю неделю изводил ее своим скулежем. Телефон не остывал от его звонков.
 – Эйприл, я не могу прорваться к этой девчонке. Я даже не могу прорваться на дневные съемки. Никто не может сделать этого уже три недели. Эта бедрастая девочка сбегает со съемочной площадки вместе с Сэмом. И их охраняют. Девчонку уже называют «Царицей всех новичков», охрана очень плотная.
 Эйприл знала об этом. Сэм и с ней перестал общаться. А она все-таки продюсер!
 – Что вы сделали, Майкл?
 – Что я мог сделать? Бог мой! Эйприл, ваш режиссер снимает сцену на пляже – диалог двух героев – уже целую неделю. Он на три недели отстает от графика съемок. И перерасходовал уйму денег. Настроение в группе хреновое. И никто не допускается на репетицию. К тому же он и ночи проводит с этой сучкой. Вам это что-нибудь говорит? Если этот фильм будет снят – будь я проклят.
 «Все было плохо. Майкл трахает Джан. Сэм трахает меня. Сэм трахает Джан. Майкл мстит ему за это. Боже, какие они все скоты! Майкл был приглашен для участия в съемке, на него был рассчитан весь фильм, а в результате фильм снимается без его ведома. Ему, Правда, следовало бы себя спросить, последняя ли это его главная роль романтического героя, или вторая, или будут еще?»
 А эта Джан Мур нервная, как кошка. Да, конечно, это ее первый фильм. Сработает ли выход из неизвестности на экран? Эйприл и раньше приходилось сталкиваться с ситуациями, когда чьи-то личные дела мешали ее делам. И интрижка Джулии Робертс с Кифером Сазерлендом, и тот случай, когда Мадонну застукали на столе в объятиях Шина Пенн. Но ей не приходилось снимать фильмов, когда главная героиня поочередно трахается с режиссером и с партнером по фильму. Тем более, если она сама, Эйприл, трахает режиссера.
 Эйприл заскрипела зубами. Они достигли взаимопонимания с Сэмом Шилдзом. Эйприл простила ему связь с Крайстал Плинем, но перед тем, как она подписала с ним контракт на съемку этой индюшки, Эйприл ясно дала понять, что впредь ожидает лояльности и надежности.
 И вот этот кобель спит с Джан Мур, ставит Эйприл в смешное положение. Даже если не говорить о деньгах. Сэм сунул свой конец в дырку и забыл обо всем на свете. Забыл о себе, о съемочной группе, о проекте, о бюджете.
 Эйприл расставит все по местам. Все будут наказаны. Самолет стал заходить на посадку, зажглось приглашение застегнуть ремни. Эйприл заметила, что секретарь пристегнула ремни, но продолжала печатать. Если бы ей добиться такой же работы от этих чертовых артистов! Тогда фильм бы несомненно удался. Может быть, он не стал бы сенсацией, но по крайней мере сборы покрыли бы расходы и дали бы приличную прибыль.
 Самолет приземлился на частной стоянке. Эйприл поднялась, поправила юбку и сделала знак секретарше, чтобы та дала ей кейс. Она спустилась по трапу прямо к подъехавшему черному «лимузину». Открылась задняя дверца, и из машины вышел молодой человек. Это был не Сэм. Эйприл не могла поверить своим глазам. Она подошла к машине и взглянула на встречавшего. Он улыбнулся, над губой выступила испарина.
 – Добрый день, мисс Айронз!
 Молодой человек хотел было последовать за Эйприл и сесть рядом, но она повернулась, оглядела его с ног до головы и ворчливо спросила:
 – Вы кто?
 Паренек отскочил в сторону:
 – Джоель Гроссман, мисс Айронз, – ответил он быстро. – Помощник режиссера, мисс Айронз. Мы встречались в Лос-Анджелесе, Сэм нанял меня, и я увидел вас, мисс Айронз.
 «Что же, наказание можно начинать уже сейчас», – подумала Эйприл.
 – Чего ради вы все время повторяете мое имя? Боитесь его забыть? Она уселась в машине, не оставляя ему места.
 – Можно мне ехать с вами, мисс… Вы хотите, чтобы я ехал впереди?
 – Мы когда-нибудь сдвинемся с места? – спросила она. Джоель ничего не ответил, закрыл дверцу, обежал вокруг машины и сел на другое сиденье. Секретарша села рядом с водителем.
 – Хорошо, – сказала Эйприл, когда Джоель уселся и закрыл дверь. Не глядя на него она спросила: – Какие проблемы и какие решения? Все в двадцать пять слов. Или даже меньше.
 – Никаких проблем, – поспешно стал объяснять он. – Мы просто немного задерживаемся со съемками из-за погоды.
 – У вас в распоряжении еще десять слов. Лучше скажите все прямо. – Именно так, как я и думала. Этот подонок пытается меня водить за нос.
 – Извините, мисс Айронз, – сказал Джоель, начиная понимать ее, – вы же знаете, какой Сэм большой художник. Все должно быть совершенным и завершенным. В этом смысле он очень похож на Оливера Стоуна – он выкладывается полностью, полагается только на себя…
 Оливер Стоун! Почему бы не вспомнить еще и Оливера Хардли! Эйприл подняла руку:
 – Скажите мне только одну вещь. Вы встречаете меня потому, что вас послал Сэм, или сами вызвались это сделать?
 Мальчик сник.
 – Сэм попросил меня, мисс Айронз. Она переключилась на шофера.
 – Остановите машину! Прямо здесь.
 Длинная черная машина резко остановилась. Они оказались на развилке главной магистрали и ведущего к городу шоссе. Эйприл повернулась к мальчишке.
 – Вылезайте, – сказала она, глядя ему прямо в глаза. – И передайте Сэму, что никогда не надо сваливать на мальчишек мужскую работу.
 – Но мисс Айронз, мы на шоссе. До следующей остановки три-четыре мили.
 Она увидела, как задрожала его нижняя губа.
 – Вы же помощник режиссера. Что-нибудь придумаете. Выметайтесь из машины! – сказал она.
 Эйприл ненавидела подобные ситуации.
 «Но, черт возьми, у меня под задницей сорок миллионов баксов, а это маленькое дерьмо пытается мне пудрить мозги!»
 – Выметайтесь! – повторила она.
 Джоэль вышел из машины и умоляюще поглядел на нее.
 – Закройте дверцу, я спешу.
 На пляже царил хаос. Осветители были расставлены повсюду, но ни одна камера не работала. Во сколько ей обходились эти простои? Если Сэм не мог заставить группу работать ритмично, значит он не в состоянии сделать фильм.
 Где он сейчас? Развлекается с Джан Мур? Единственное, что сейчас важно, напомнила себе Эйприл, это картина. Не Сэм и не то, кто кого трахает. Только фильм и ее сорок миллионов. Не ее сорок миллионов, но деньги, полученные от Американского национального банка и Треста. Эйприл подумала о том, что Сэм расходует ее деньги, и заскрипела зубами. Она никогда никому не позволит подорвать доверие к ней, трахается ли она с этим мужиком или нет.
 Эйприл несколько минут посидела в машине, ожидая, пока администратор заметит единственную машину на пляже и подойдет к ней. Наконец, он подошел.
 – Достань мне Сэма, – сказала Эйприл, будто плюнула в открытое окно. Администратор только начал говорить, но она уже подняла стекло.
 Прошло еще десять минут и появился Сэм. Эти сцены Эйприл не переносила – сцены порки. Она еще более или менее легко подвергала порке актеров, они все равно и на жизнь смотрели как на очередную роль в фильме, напоминали обидчивых детей. Но режиссеры – эти были уверены, что вся жизнь – это огромный фильм.
 – Заходи, – сказала Эйприл, не теряя времени на приветствие. – Последнее время я не получала ежедневных отчетов, а ты не отвечал на мои звонки. – Сэм некоторое время рассматривал потолок автомобиля. – Не валяй дурака со мной, Сэм.
 Сэм покачал головой.
 – Я не знаю, Эйприл. Что-то не клеится.
 – Что же, сделай так, чтобы клеилось, – ответила она, делая усилие, чтобы не говорить сквозь зубы. – Если бы я получала твои отчеты, то знала бы, чем тебе помочь. Это сэкономило бы и наши деньги, и наше время. Почему ты не посылал мне отчетов?
 Сэм напустил на себя важный вид – вид театрального режиссера из Нью-Йорка, ставшего голливудским режиссером. Эйприл презирала его за это. Они забывают, что кинематограф прежде всего бизнес. Кинобизнес. Это не искусство. Это деньги.
 – Джан не получается так, как нужно, на экране. Я работал с ней, она очень старается, но…
 Эйприл с сочувствием ответила:
 – Да, я слышала, она очень старается. Но если у нее это неплохо выходит, сделай, чтобы и на экране выходило хорошо.
 – Эйприл, не думай, пожалуйста, что я не выполняю взятые на себя обязательства по съемке фильма. Джан и я…
 – Давай говорить напрямую. Я твой продюсер независимо от того, насколько успешно мы трахаемся. Ты это понимаешь? Я твой босс, и сейчас мне наплевать, куда ты тычешь свой конец, если только ты не тычешь его в мои деньги. Ты можешь зазывать к себе в постель кого угодно. Поэтому не надо говорить ни о каких обязательствах, которые ты, якобы, выполняешь. Когда на съемках фильма Барбет Шредер вошел в конфликт с Кэнноном, он указал на офис своего босса и пригрозил, что если они ему станут мешать, он отрежет себе палец. Ему позволили продолжить съемки. Ты так выполняешь свои обязательства? Я сама помогла бы тебе отрезать поочередно разные части твоего тела, не только пальцы. Как твой босс, я говорю тебе, что и твоя работа, и твое будущее зависят от меня. Поэтому лучше тебе на этот счет и не заблуждаться. Ты работаешь. Работаешь на меня. – Голос Эйприл звучал ровно. – Почему ты на три недели отстаешь от графика и на два миллиона шестьсот тысяч перерасходовал средства?
 – В основном из-за погоды. Здесь уже неделю не было солнца. Я надеялся, что солнце выйдет сегодня после полудня. Но непохоже.
 – И что же?
 – Не знаю. – Сэм пожал плечами.
 Эйприл хотела разорвать его на части. У него не было запасного плана? Почему она позволила ему уговорить себя снимать фильм на натуре?
 – Ты хотел стать Богом, поэтому стал режиссером. Но это не сцена, мистер директор нью-йоркского театра. Это кино. Выход в большой мир. Поэтому, если ты не можешь снимать на натуре, снимай в павильонах.
 Неужели мне следует все это разжевывать? Сделай солнце! У тебя отличная осветительная аппаратура, а ты все равно не снимаешь! Ты перерасходовал деньги и говоришь мне о солнечном освещении?
 – Дело не только в этом. Много пришлось возиться с Майклом. Он играет слишком темпераментно.
 – А чего еще ты от него ожидаешь?
 – Джан и я…
 – Я уже сказала, мне наплевать. Если только это мне не стоит денег. Что за задержка в съемках на пляже? Джеймс и Джудит идут по пляжу. Заключительная сцена фильма. В чем проблема?
 – В Майкле пять футов четыре дюйма роста.
 – И что? У Алана Лэда тоже.
 – У Джан пять футов шесть дюймов. Плюс каблуки. Плюс волосы.
 – И что?
 – Нам потребовалось время, чтобы решить, в каком именно ракурсе снимать сцену. Мы нашли хороший ракурс. Сделали насыпь вдоль пляжа. Я думаю, что это сработает.
 – Сэм, у тебя в распоряжении один день – завтра. В твоих интересах, чтобы все прошло лучшим образом. – Эйприл указала на дверцу. – Завтра, в шесть утра, солнце ли, дождь ли, я буду здесь. – Она сделала паузу и посмотрела ему прямо в глаза. – И еще, Сэм. Сегодня вечером тебе лучше прийти ко мне в номер. Я не желаю, чтобы кто-либо подумал, что ты предпочел какую-то выскочку с телевидения мне.
 По дороге в отель она откинулась на сиденье, положила голову на подушку. Снова мигрень. Доктор сказал, что это результат стресса. Кобель! Жизнь – сплошной стресс! Эйприл едва вошла в комнату, как зазвонил телефон.
 – Эйприл, я слышал, что ты была на съемочной площадке, но не зашла ко мне.
 Это был Майкл. Голос обиженного Майкла.
 «Хорошо, я не пришла, чтобы увидеться с тобой, – подумала она. – А я подписываю чеки!» Она вздохнула.
 – Мне нужно о многом подумать, Майкл. У меня мигрень. Мне нужно прилечь и отдохнуть.
 – Мигрень? Я знаю старинный китайский способ излечить мигрень. Хочешь, я приду и покажу тебе? – Голос его был как сахарный сироп.
 – Моя головная боль тянет на сорок миллионов, Майкл. Не думаю, что древние китайцы умели лечить нечто столь дорогостоящее. Я увижусь с тобой завтра, на съемочной площадке. В шесть утра. Мы будем снимать эту сцену, будет солнце или нет.
 Она подумала о шести миллионах долларов, которые Майкл за это получает, и вновь скрипнула зубами.
 – Конечно, я там буду. Я там каждый день, готовый, желающий, способный. – Его голос понизился, в нем зазвучали нотки соблазнителя. – Эйприл, разве ты не знаешь Майкла? Я могу излечить что угодно. А сегодня ночью я свободен.
 – Ты никогда не был свободен, – сказала она и положила трубку.
 На следующее утро Эйприл приехала на съемочную площадку раньше Майкла, Сэма и Джан. Она поговорила с осветителями. Они зажгли больше ламп и расставили зеркала. Следом за ней пришел Сэм.
 – Я вижу, ты взялась за режиссуру?
 – Ты удивлен, Сэм? Как будто это такое уж невиданное событие. – Она повернулась к нему и ждала ответа. – И давай говорить напрямую. Ты не выполняешь свою работу, поэтому кому-то необходимо ее делать. Или ты делаешь то, что я тебе скажу, или я найду того, кто будет выполнять мои распоряжения. Ты понял?
 Сэм побледнел, кивнул и пошел прочь.
 – Сэм, – позвала Эйприл, чтобы закончить с ним все дела. – Что там с Джан и этим макияжем на ногах? Или у нее не дай Бог проказа?
 Она увидела, как Сэм посмотрел в сторону домика актрисы. Джан направлялась к ним. На ногах ее грим, казалось, был на несколько дюймов толще, чем на лице.
 – Она очень нервничает на этой сцене и хочет выглядеть так, как надо. Поэтому я разрешил ей наложить грим так, как она считает необходимым. Думаю, что все хорошо.
 – Хочу верить, Сэм. Я только надеюсь, что ты говоришь объективно. Ведь тебе платят за объективный взгляд. Хорошо, если это не твой конец выносит суждения.
 Майкл направлялся к ним быстрым шагом, его руки были глубоко засунуты в карманы. Эйприл чувствовала себя неловко, но потом отбросила настроение в сторону. Если ему не по нраву, что она не пустила его к себе в постель, черт с ним.
 – Майкл, что за вид? Ты похож на человека, который обнаружил, что у него неизлечимая болезнь.
 «Пусть он защищается», – подумала Эйприл.
 Майкл проигнорировал ее замечание и подошел к Сэму.
 – Какого черта? – спросил он, указывая на доски, вытянутые вдоль всего пляжа. – Это и есть твоя насыпь?
 – Да, Майкл. Это лучший способ немного компенсировать рост Джан.
 Эйприл увидела, что Сэм пытался быть очень вежливым. Неужели он рассчитывает договориться таким образом с Майклом?
 – Я не буду идти ни по какой чертовой насыпи. Забудь об этом.
 – Освещение готово. Группа готова, артисты готовы. Я хочу снять эту сцену сегодня. Майкл, мы и так уже потеряли слишком много времени.
 Эйприл подошла к Сэму и встала прямо перед Майклом.
 – Черт бы тебя подрал, – сказал он, впервые за утро обратив на нее внимание. – Я тащу эту суку на себе и не собираюсь терять свое достоинство и идти по каким-то доскам.
 Эйприл было необходимо закончить фильм. Она несла ответственность перед инвесторами, сорокамиллионный бюджет таял на глазах.
 – Но Майкл, как же мы будем снимать дальний план? Майкл сделал пару шагов назад, потом повернулся и сказал.
 – Выройте канаву для суки!

 47

 Джан сидела в своем вагончике в ожидании, когда ее позовут на съемку следующего эпизода, и писала письмо доктору Муру. Потому, что ей больше некому было все объяснить. Смерть Май подействовала на нее сильнее, чем она полагала. Джан не спала, в результате мешки под глазами и припухлости на лице делали съемки кошмаром. Даже плач не помогал.
 «Я знаю, ты скажешь, что предупреждал меня, но даже, если так!..»
 Джан сделала паузу. У нее было все, о чем она мечтала. Карьера и любимый мужчина. Но этого ли она хотела? Ей было трудно поверить, что Сэм с ней. Что он любил ее, поддерживал ее, желал ее. Джан ясно ощутила его руки, ласкающие ее. Его губы на шее, на груди, на плечах, на животе, и ниже, ниже…
 «Он любит меня, но я не чувствую, что я здесь. Может быть, он не здесь. Когда он касается моего лица – это не мое лицо. То есть, конечно, это мое лицо, но это не то лицо, которое было у меня до того, как он полюбил меня».
 Каким-то образом каждая его ласка была как удар. Каждый раз, когда Сэм ласкал ее лицо, он, казалось, давал ей пощечину. Всякий раз, когда он ласкал ее профиль нежными, любящими пальцами, восхищался ее совершенством, Джан трепетала так, как будто он угрожал ей. Как это могло быть? Вновь и вновь она задавала себе этот вопрос. «Сэм – тот человек, который мне нужен. Он – тот человек, которого я всегда хотела любить. Теперь он у меня есть, и он меня любит».
 Но что-то в Джан сопротивлялось той любви, которую он так открыто ей предлагал. Ей было ясно, что Сэм ее обожал. Джан теперь сама видела то, что до сих пор наблюдала лишь со стороны. Она вспомнила своих нью-йоркских друзей Чака и Молли, как Чак был буквально болен от любви к Молли. Она вспомнила всех симпатичных девушек, актрис и танцовщиц, известных ей, и их пылких любовников, мужчин, которые жадными глазами следили за своими женщинами, притягиваемые к ним, как булавки к магниту. Джан помнила, как завидовала им, как ей было горько думать, что она никогда не испытает ничего подобного, никогда не вызовет такой страсти.
 Джан вспомнила о Нейле – страстно влюбленном в Мери Джейн. Но его желание заставляло ее в какой-то степени даже испытывать стыд за Нейла. Джан понимала, что он любил Мери Джейн из отчаяния и одиночества. У него был такой маленький выбор, что его любовь к Мери Джейн в глазах Джан была скорее проклятием, чем комплиментом. Это было своего рода официальной рекомендацией в Общество неудачников. Это служило своего рода признанием, что вы сами несимпатичны, но признаете этот факт и готовы делить компанию с другим таким же смешным, неловким и несимпатичным человеком.
 Вы будете лгать, что любите друг друга, но на самом деле у вас просто нет иного выхода, вы упустили свое время и у вас не осталось надежд.
 Однако, может быть, ее впечатление было ложным? Или оно основывалось на том, что Джан сама себя ненавидела? Разве не Нейл на самом деле знал Мери Джейн? Кто по-настоящему ценил ее? Просто Джан была снобом и боялась общества ничем не примечательного человека.
 Она, по счастью, избежала этой судьбы! Мери Джейн, эта глыба мяса, а не женщина, была мертва; она же, Джан Мур, может лгать – красиво и грациозно, рядом со своим красивым, высоким и преуспевающим любовником – и наслаждаться его ласками. Она стала одной из победительниц в этой жизни, даже если ей и пришлось завоевывать свою добычу, но теперь добыча принадлежала ей, победительнице. Прошлое было мертво, настоящее может быть великолепно, а будущее еще более многообещающим. Но отчего Джан ощущала пустоту? Ей просто нужно поскорее преодолеть печаль, вызванную смертью Май.
 Джан не сомневалась, что в ее жизни произошел своего рода срыв. Очень плохо, что она не может пережить его вдали от всех, в уединении родного дома. Сейчас же почти две сотни человек зависят от ее настроения, ее внешности, от того, как она спала ночью. Сегодня утром ей пришлось наложить дополнительный грим, чтобы скрыть припухлость. Сэм зависит от того, насколько она способна сконцентрировать внимание, от того, насколько верно она может сыграть то или иное чувство. Но Джан не может делать ни того, ни другого. Она, казалось, полностью парализована, разбита на две половинки. Может быть, это шизофрения? Или для человека нормально ощущать это раздвоение личности? И как иначе прореагирует нормальный человек на превращение в звезду?
 Каждую ночь, когда Сэм занимался с ней любовью, Джан хотелось плакать. Поначалу это трогало его, слезы появлялись и в его глазах. Но уже неделю, как он не испытывал подобных чувств, а ее слезы не прекращались. Единственное, что утешало ее, что освобождало от дневных забот, – любовь. Но и она превратилась теперь в кошмар из слез.
 Майкл же тоже превращал съемки каждого эпизода в кошмар. Становилось просто невыносимо стоять на своем месте рядом с ним и изображать обожание. Джан презирает Майкла. Она никогда не встречала мужчину, который оказался таким мелочным, после того как его отвергли. «Хотя, – напомнила она себе, – до сей поры ей не предоставлялась такая роскошь – отвергнуть красивого мужчину». Но его мерзость переходила все границы. В конце концов, Майкл ее обманул, он не рассказал ей о Шарлин, о Лайле. Почему же теперь он ее ненавидит? Почему его так изумила ее пощечина?
 Какой бы ни была причина его ненависти, но Майкл ее ненавидел, и это было отвратительно. Он делал массу мелких гадостей, чтобы сбить ее с роли, – неверно произносил слова, делал не те движения – в результате Джан не могла стоять на том месте, которое она должна была занимать во время съемки. Сейчас же, когда она стала особенно ранима после смерти Май, Майкл стал еще более бессердечным. Сегодня утром он назвал ее «грибом-дождевиком», намекая на ее опухшее лицо.
 Но самым неприятным оставались ее чувства к Сэму. Когда он смотрел на нее, когда он гладил ее волосы, ласкал ее – Джан смотрела ему в лицо, искала взгляда, по которому тосковала, – этот взгляд обожания и любви – и испытывала ревность. Слезы начинали литься из глаз. Это сводило с ума. Она ревновала Сэма к самой себе. Потому что хотя он любил ее, Джан, но она хотела, чтобы он любил Мери Джейн.
 Боже, это ненормально. То ли смерть Май произвела на нее такое впечатление, то ли съемки так на нее действовали, то ли сама связь с Сэмом? Боже, что бы там ни было, но это мешает ей спать ночью, мешает ей расслабиться, и она так устает, что едва может сконцентрироваться.
 Джерри, ее гример, сидел около зеркала, курил сигарету и ожидал ее просьб. Джан положила карандаш и взяла шоколадку. Она вдруг начала есть конфеты – хотя почти четыре года обходилась без сахара и без сладкого вообще. Но желание ее стало непреодолимым. Каждая съеденная конфета утешала ее. Наконец однажды Джан начала надевать костюм, который сшила для нее Май, и обнаружила, что молния едва застегивается. Она знала наверняка, что набрала почти пять фунтов. В обычной жизни это не имело бы большого значения. Но камера беспощадна. Любой излишек веса сразу станет виден в кадре.
 Май так тщательно работала над каждым костюмом, продумывая каждую деталь, исправляя любое несовершенство. Теперь Джан портила последнюю работу Май. Может быть, она делает это, потому что злится на Май, зачем она умерла? Или потому, что ей отчаянно хотелось утешения? Независимо от истинной причины, все костюмеры стояли на головах по ее милости.
 Джан съела плитку шоколада и слизала шоколад с пальцев. Она вновь взяла в руки письмо Брюстеру.
 «Мне так хотелось все сказать Сэму, но я не уверена, что это что-нибудь улучшит в моей жизни. Вероятно, даже наоборот, ухудшит. Мне кажется, что на самом деле я хочу не изменения в поведении Сэма, а изменения в его прошлом. Я хочу, чтобы он и тогда любил меня так, как сейчас. Как жаль, что ты не можешь провести еще одну операцию в моей душе, так же успешно, как уже провел одну операцию – снаружи».
 Нет, так писать невозможно! Джан скомкала письмо и бросила его в мусорную корзину вместе с конвертом от последнего письма доктора Мура. Она напишет ему позже, когда это будет иметь больше смысла, когда она сама разберется в своих чувствах.
 В дверь вагончика постучали.
 – Они готовы, мисс Мур, – позвал тонкий голосок Джоеля. Джан вышла к Джерри.
 – Я готова к завершающему гриму, – сказала она мрачно.
 Минос Пейдж стоял рядом с вагончиком. На нем был темно-синий спортивный костюм с надписью «Служба чистоты». Минос подождал, пока Джан Мур вызвали на съемочную площадку, затем вежливо постучал в дверь вагончика.
 – «Служба чистоты», – сказал он, – можно пропылесосить помещение?
 Гример впустил его внутрь. Минос стал аккуратно пылесосить ковер, затем протер от пыли все видимые поверхности в вагончике. Этот глупый гример не выходил из вагончика, поэтому уборщик просто опрокинул содержимое корзины для мусора в огромный пакет и вышел.
 Несколько позже, в фургоне, он перерыл все бумажки, все обертки, пока наконец не нашел то, что искал: конверт, проштемпелеванный в Нью-Йорке, на котором был написан обратный адрес: Доктор Брюстер Мур.

 48

 Лайла набрала телефон на первом диске. В новом сезоне «Трех четвертей» она не только получила ведущую роль, но и новый вагончик с тремя телефонными линиями. Телефоны звонили, не прекращая.
 – Мисс Кайл, извините за беспокойство, но вас ожидает посетитель.
 Звонили из Службы безопасности, находившейся у главных ворот, ведущих на территорию студии. Лайла подождала.
 – Мне самой догадаться о том, кто это?
 – О, нет, мэм. Это Минос Пейдж. Я хотел обратиться к вашему секретарю, но парень говорит, что ему нужно переговорить с вами напрямую. Я знаю его немного и решил, что в этом нет ничего плохого. Он не какой-нибудь подонок. Он говорит, у него к вам дело.
 – Пошлите его ко мне, – сказала Лайла и бросила трубку.
 Она сжала руки, стараясь не выглядеть слишком возбужденной. Пейджу было сказано не приходить на студию, если только не возникала какая-нибудь срочная необходимость. В ином случае ему было сказано отсылать свои доклады на домашний адрес. Лайла села за туалетный столик и начала расчесывать волосы – длинными и аккуратными движениями. Она вплела в волосы ленту, потом раздумала, распустила волосы и вновь стала их расчесывать.
 – Да, – сказала она, услышав стук в дверь, и повернулась навстречу Миносу. Он помахал ей конвертом и улыбнулся.
 – Долго же вы его искали, – заметила она. Рука Миноса упала, а улыбка исчезла.
 – Всего лишь месяц, мисс Кайл.
 – Я имею в виду, что вы долго шли до моего вагончика от главных ворот. Или вы прошли по всей студии?
 Она протянула руку за конвертом, но Минос повернулся, уселся без разрешения и положил конверт на свои толстые колени. «О'кей, поиграем немного», – подумала Лайла. Ей, правда, не хотелось, но она подумала о том, что, возможно, находилось в конверте, и улыбнулась. Официально ее кандидатуру будут рассматривать на премию «Эмми» согласно работе прошедшего сезона, но Лайла знала, что уже до вынесения решения все увидят новое шоу. А сейчас ей предоставлялась возможность убрать одну из соперниц, пусть и несколько нечестным путем…
 – У меня был тяжелый день, мистер Пейдж! Вы должны меня простить. Может быть, хотите что-нибудь выпить? Кофе? «Перье»?
 – Нет, спасибо, Лайла. Я решил, что вам будет интересно обо всем услышать от меня, поэтому я и пришел на студию. Не беспокойтесь. Я не так давно здесь работаю, поэтому мало кто сумеет меня узнать.
 Он поудобнее устроился в кресле.
 «Ну вот, – подумала Лайла, – сейчас он будет рассказывать о том, как ему тяжело работать и как ему едва хватает денег на покрытие необходимых расходов». Лайла наклонилась вперед и оперлась локтями о колени.
 – Что у вас? – спросила она с улыбкой.
 Минос тоже улыбнулся, очевидно, весьма довольный собой.
 – Что бы вы хотели сначала? Хорошие новости или очень хорошие новости.
 Черт бы его подрал!
 – Неужели вы меня чем-то удивите? Ну, валяйте. Минос сделал театральную паузу.
 – Джан Мур, – сказал он, глядя в маленькую записную книжку, извлеченную из кармана. – Настоящее имя – Мери Джейн Морган. Родилась в Скьюдерстауне, Нью-Йорк, 22 сентября 1958 года. Она была…
 – Что? Когда она родилась?
 Минос поднял голову, потом заглянул в записи.
 – 22 сентября 1958 года в Скьюдерс…
 – Боже мой! Но это означает… – Лайла подумала некоторое время. – Значит, ей уже почти тридцать четыре года. У вас неправильные сведения.
 Лайла откинулась назад, скрестив руки на груди. Минос ничего не сказал и вынул из конверта листы бумаги. Он вручил Лайле первый лист.
 – Улика номер 1, – сказал он.
 Лайла взяла фотокопию. Это была копия свидетельства о рождении. Мери Джейн Морган, родилась 22 сентября 1958 года, в Скьюдерстауне, Нью-Йорк. И что?
 – Но откуда вы знаете, что это и есть Джан Мур? – спросила она, вручая ему обратно фотокопию.
 Минос потряс в воздухе другими листами.
 – Вот диплом об окончании средней школы, ежедневник с фотографиями, диплом об окончании школы для медсестер, книжка безработного из нью-йоркского Сити, подарки от коллег, с которыми она когда-то работала в каком-то театре…
 – Это все принадлежит Мери Джейн Морган. А что о Джан Мур? – Лайла едва сдерживала свое волнение и свой страх. – А что у вас есть о Джан Мур?
 – Официальный документ о смене имени. Свидетельство медсестры и записи из картотеки клиники в Нью-Йорке, где делают пластические операции. Кажется, наша Джан Мур – настоящая Золушка. Она откуда-то достала деньги и переменила свою жизнь целиком. Ее бабушка умерла прямо перед этими событиями. Вероятно, она и оставила ей денег. Мери Джейн изменила свою внешность с ног до головы. Это заняло два года. Медсестра уверяет, что она пришла к ним толстой простушкой, а вышла двадцатичетырехлетней сексуальной красоткой. Деньги могут все. – Минос сделал паузу, выражение его лица изменилось. – Кстати, о деньгах. Я взял на себя смелость пообещать этой медсестре щедрое вознаграждение. Конечно, я не называл медсестре вашего имени, выступая от себя самого.
 Лайла схватила документы, которые передала медсестра. Медицинские записи. Фотографии! До и после. Все было здесь.
 – Она обратилась к этому хирургу, к доктору Муру. Почему? Она была как-то с ним связана? – спросила Лайла.
 – Нет. Правда, медсестра намекнула, что она вроде бы влюбилась в него. Мур стал ее Генри Хиггинсом. Знаете, как в «Моей прекрасной леди». Но она показала мне записи. – Минос продолжал болтать, пока Лайла жадно читала одну страницу за другой. – Она пришла в клинику как Мери Джейн Морган. Это ее самая большая ошибка. Ей надо было сперва сменить имя, а потом уже делать операцию. Типичный любитель. В клинике есть записи о ее нынешнем имени и записан также ее здешний адрес. В Лос-Анджелесе. – Минос вручил Лайле папку. – Хотите теперь очень хорошие новости?
 Лайле незачем было и отвечать. Неужели есть еще что-то погорячее? Она попыталась просмотреть это все, но поняла, что не сможет. Не все сразу. Возьми все и прочти спокойно, потом решишь, что делать. Не спеши.
 Теперь Лайла смогла улыбнуться, не делая над собой усилия.
 – Минос, спасибо. Я потрясена. Выкладывайте очень хорошие новости.
 Она приготовилась слушать, хотя и была уверена, что ничего лучшего и быть не может. Джан Мур, вылупившаяся, как утка из куска мыла. «Мыло растаяло!» – подумала Лайла. Она стала слушать Миноса, который каким-то странным образом начал действовать на нее успокаивающе. Наверное, так чувствует себя алкоголик, выпив стакан после долгого перерыва: очень спокойно, все вокруг отлично.
 Минос повеселел.
 – Вы не готовы к такому, Лайла. Послушайте. Шарлин Смит, из Лэмсона, Техас, имеет брата. Его зовут Дин…
 – Вы имеете в виду ее приятеля Дина? – спросила Лайла, даже боясь дышать. Она слышала о Дине.
 – Нет, они брат и сестра. Дин Смит, – сказал Минос, – на два года ее моложе. Последние несколько лет они выдавали себя за приятелей. Но мать говорит, что они – ее дети.
 – Их мать говорит об этом? Но где их мать сейчас? Откуда вы знаете, что это правда?
 Лайла не смогла сдержать потока вопросов.
 – Я обнаружил их мать в Нью-Орлеане. Она была пьяницей и шлюхой до того, как стала получать деньги от Шарлин. Теперь она просто пьяница. Шарлин держит ее подальше от глаз. Почему-то отослала жить в Нью-Орлеан.
 – Минос, не нужно быть детективом, чтобы понять, почему она это сделала. Ее дети трахаются.
 – Да, но я не это имею в виду. История имеет иные интересные подробности, хотя у меня и не было времени так глубоко в них погружаться. Я решил, что лучше поскорее вернуться к вам с той информацией, которая у меня уже есть. – Минос передал Лайле две фотографии. – Я взял их из дома матери.
 Лайла посмотрела. На фотографиях была Шарлин. Ей было, вероятно, восемь или девять лет. Маленький мальчик, наверное, Дин. Они стояли рядом с кучей какого-то мусора на фоне трейлера.
 – Этого достаточно? – спросил Минос.
 Лайла откинулась на диван. На коленях у нее лежали фотографии и бумаги. Невероятно. Разве сможет кровесмесительница выиграть «Эмми»? Лайла улыбнулась.
 – Вы отлично поработали, Минос. Я буду изучать эти материалы всю ночь, а утром вас позову. Я попрошу вас сделать еще кое-что для меня – в зависимости от обстоятельств.
 Она поднялась, давая понять, что время истекло. Минос продолжал сидеть.
 – А деньги для медсестры? Лайла улыбнулась.
 – Она получит все, что заслужила, мистер Пейдж. Не беспокойтесь. Мы поговорим об этом завтра.
 Она пожала ему руку и закрыла дверь.
 Лайла почувствовала, что сосредоточила в своих руках всю власть. «Я сделала это, – подумала она. – Я наконец сделала это. Они обе у меня в руках. Теперь, конечно, «Эмми» достанется мне!»
 Она подошла к своему туалетному столику, взяла старую фотографию в серебряной рамке: «Спасибо тебе, Надя! Спасибо. Теперь и Скинни, и Кенди – обе в ее руках! Они не смогут мне помешать. Это заняло много времени, но отныне они обе мертвы. А у меня будет свое собственное шоу!»
 Лайла только-только закончила перечитывать бумаги, которые ей оставил Минос. Она наслаждалась каждым словом. Вдруг дверца вагончика с треском распахнулась. Девушка вскочила и уставилась на фигуру, появившуюся в дверях.
 – Что ты здесь делаешь? Как ты попала на территорию студии? Я же дала специальные инструкции… – Голос Лайлы сорвался, она бросилась к телефону, чтобы вызвать охрану.
 – Лайла, Лайла. Не переигрывай. Я всегда говорила тебе – оставляй что-нибудь про запас.
 Тереза О'Доннел стягивала с руки длинную белую перчатку палец за пальцем. Одновременно она медленно шла по комнате. Потом старая актриса уселась за туалетный столик.
 «Перчатки в Калифорнии!» – подумала Лайла. Мать продолжала отрабатывать детали своего имиджа, которые никто никогда не станет копировать. Кого же она сегодня изображала? Мисс Пигги? Первый шок прошел, и Лайла резко сказала:
 – Не страшно ли тебе появляться из твоего гроба при свете дня? Она положила телефонную трубку до того как Служба безопасности ответила ей.
 Тереза повернулась к зеркалу и начала изучать свой макияж.
 – Стараемся не упустить свой шанс, дорогая. Ты-то знаешь.
 – Тебе сегодня предоставился отличный шанс, потому что я собираюсь вышвырнуть тебя под зад коленкой.
 Но Лайла, сама не зная почему, не стала вновь звонить в Службу безопасности.
 Она услышала знакомый гортанный смех Терезы.
 – Лайла, кусок этой студии принадлежит мне. Держателей акций не вышвыривают с территории их собственности. А уж Терезу О'Доннел не вышвырнут ниоткуда.
 Тереза все еще рассматривала себя в зеркало, поправляя прическу. Лайла приблизилась к матери.
 – Что тебе надо?
 Тереза вздохнула и повернулась лицом к Лайле.
 – Возникло ужасное недоразумение, которое я вынуждена прояснить. Мне предложили роль в «Троих на дороге», потом неожиданно ее у меня отобрали. Пол Грассо сказал, что это могло бы стать причиной множества конфликтов. Я же сказала, неужели возможны конфликты с дочерью – она ведь профессионал. Но Грассо почему-то думает, что ты будешь возражать против моего участия в фильме. – Тереза похлопала себя перчатками по руке. – Вот я и пришла, дорогая, чтобы ты разъяснила это недоразумение Марти. Скажи ему, что ты хочешь работать со мной. Я так мечтаю, чтобы мы поработали вместе, Лайла. Именно этого я уже давно хотела. Ну и ты, конечно. Поэтому – позвони Марти. Я подожду.
 Лайла боялась этого дня, хотя знала, что он придет – только не знала, когда точно.
 – Уходи, – сказала она просто.
 Она увидела, как лицо Терезы напряглось, потом к ней вернулась улыбка.
 – Когда-то Джек Вагнер научил меня одной вещи. Я никогда не забывала о ней и всегда использовала, заключая очередной контракт. Никогда не выдвигай ультиматума, если у тебя на руках не все козырные тузы. – Тереза поставила локоть на стол, положила ногу на ногу. – Тебя посетил Минос Пейдж, Лайла. Что это гадкое пресмыкающееся здесь делает? Ты ведь не собираешься иметь дело с самым грязным мерзавцем в Голливуде? Тебе следовало бы хорошенько подумать об этом.
 Лайла старалась не смотреть на конверт, лежавший на туалетном столике слишком близко от Терезы, чтобы она могла чувствовать себя спокойно. То, что находилось внутри конверта, принадлежало только Лайле. Она ни за что на свете не хотела, чтобы мать знала об этой грязи. Потому что каким-нибудь образом мать сумеет это использовать для своей собственной выгоды.
 – Откуда ты знаешь Миноса Пейджа?
 – Я знаю все. Все, Лайла. Запомни это. – Тереза снова засмеялась, легко и беззаботно. Это всегда заставляло Лайлу нервничать, поскольку означало, что Терезе была совершено спокойна за себя. – Однажды Керри обнаружил, что один гнусный актеришка пустил по его следу частного детектива. Твой отец, как бы это получше сказать, был уязвим в некотором смысле, но он не был глуп. Тогда Керри взял одного из своих друзей и пару проституток: одну шестнадцатилетнюю особу, выглядевшую на двенадцать лет, и девушку, похожую на любимый образ американцев. Внешность Ширли Темпл.
 Лайла видела, что Терезе было приятно углубиться в воспоминания. Но сама девушка была не в настроении ее слушать.
 – Это так ты говоришь – до свидания? Я уже утомлена. Тереза не обратила внимания на ее слова.
 – Они подсыпали тому парню в вино снотворное, привезли его в гостиницу, раздели и сфотографировали в компании с теми двумя малышками во всех мыслимых позах. На следующий день фотографии были доставлены жене того актеришки в запечатанном конверте. Потом Керри позвал парня и рассказал ему, что он сделал и где сейчас фотографии. Парень подоспел домой как раз вовремя. Жена только взяла в руки нож для разрезания конвертов.
 – Зачем ты мне это все рассказываешь?
 – Потому что тебе важно знать свою наследственность. И помнить о том, что то, что ты можешь сделать людям, они могут сделать и тебе. Моя точка зрения такова, что мы вдвоем сумели бы всех переиграть. Думаю, тебе надо поразмыслить и понять, что иметь меня союзником выгоднее, чем врагом. – Тереза подвинулась к лежащему на столике конверту. – У меня полно таких конвертов. И если мне нечего терять, то как знать, может быть, я их распечатаю и пущу по свету.
 Лайла почувствовала, как по ее телу пробежал холодок.
 – Ты тоже в тех конвертах, мама. Тебя это тоже затрагивает. Тереза пожала плечами.
 – Давай начистоту, Лайла. Ты хочешь разузнать чьи-то секреты и скрыть свои собственные? Вот мои условия: шоу на открытии сезона и мини-серии с твоим участием.
 – Мини-серии! Я не…
 – Я не прошу тебя, маленькая, неблагодарная, злобная сучка. Я говорю тебе. Уладь все с Марти Ди Геннаро. Ты сможешь, если постараешься. Какие бы маленькие секреты тебе ни притащил Минос, они померкнут по сравнению с твоими.
 – Но они распнут не только меня, но и тебя.
 – Лучше публичное распятие, чем общее забвение. Поэтому подумай над моими словами. Следующая неделя – последний срок. Выполняй то, что я тебе сказала, сука. Или я разнесу к черту все твои планы. Мне нечего терять. Ни теле-шоу, ни роли в фильме, ни мощного мужчину, который бы меня поддерживал. А вот тебе очень со многим придется проститься. – Тереза стала натягивать перчатки. – Ты ведь хочешь получить «Эмми»? Если хочешь, то позвони Марти Ди Геннаро и скажи ему, как ты меня любишь. – Тереза стояла в дверях. – Ну а если тебе тоже нечего терять – значит, будем сводить счеты. Опять.
 Она тихо закрыла за собой дверь.
 Лайла чуть не упала, у нее подкосились ноги.

 49

 Итак, Флора Ли ушла. Доуб был с ними, а Шарлин не надо было работать в «Трех четвертях». Чувствовала она себя великолепно. Девушка проводила долгие часы в саду, занимаясь растениями. Посадила помидоры, законсервировала несколько банок персикового компота и приготовила великолепный салат из трех видов бобов.
 Доуб опять собирался покинуть их, но, хотя Шарлин и будет по нему скучать, девушка была ему так благодарна, что едва могла возмущаться тем, что он вновь уезжал. У него была своя собственная жизнь. Шарлин просто всегда чувствовала, что Доуб – единственный человек, на которого она может опереться. Когда же он уедет, она будет чувствовать себя очень одиноко.
 Сегодня у них был прощальный ужин, и проходил он за приятной и легкой беседой. Доуб рассказывал смешные истории, Опрах сидел рядом, возвышаясь над играющими рядом щенками. Дин помог Шарлин вымыть посуду, Доуб вымыл машину для мытья посуды, а Шарлин вытерла стол. Девушка не любила беспорядка. Дин забрал всех собак. Только потом Доуб заговорил с ней о делах – не о своих, а о ее делах.
 – Во что ты вкладываешь деньги? – спросил он.
 – Не знаю, – сказала Шарлин. – Ленни заботится об этом.
 – Ты покупаешь землю? Шарлин пожала плечами.
 – Мы купили этот участок, но, наверное, больше нам не нужно. Ей почему-то было неловко обсуждать эти дела с Доубом. Шарлин казалось, что это неправильно, может быть, даже опасно.
 – Ты хорошо поел? – спросила она, меняя тему разговора.
 – Конечно, все было очень вкусно. Ты очень хороший маленький повар, Шарлин. Но позволь мне задать тебе еще один вопрос. Ты не оставила мысль купить когда-нибудь ранчо?
 Шарлин не хотела говорить об этом с Доубом. Почему-то ей казалось, что этот разговор может закончиться неприятностями.
 – Да, – сказала она неохотно. – Мы с Дином хотели бы когда-нибудь купить участок. Когда у нас будет достаточно денег.
 Как только она сказала слово «деньги», Шарлин поняла, почему именно она не хочет разговаривать с Доубом о делах. Ей казалось, что он говорит с ней так, как с теми людьми, которым продавал фальшивые пилюли.
 – Выйдем на воздух, – предложила девушка. Они вышли в темноту. Шарлин надеялась, что теперь-то они поговорят о другом.
 – Тебе нужен партнер? – спросил Доуб. Шарлин не сразу поняла смысл вопроса. – Партнер по владению ранчо, – подсказал он. – Кто-то, кто построит настоящую усадьбу, а потом приедешь ты.
 – Не знаю, Доуб, – ответила Шарлин.
 Сердце ее потяжелело в груди. Она-то знала, что за свои услуги Доуб назначит цену. Как и все здесь, он хотел на ней заработать. Шарлин думала, что лучше бы уж он попросил денег, чем пытался выколотить что-то из нее таким способом.
 – Послушай, Шарлин, – продолжал Доуб. – Чем дольше ты будешь ждать, тем дороже будет стоить земля в Монтане. Но я встретил парня, который пообещал мне продать четыреста акров земли за сто тысяч долларов. Земля очень красивая. Но когда я завершу эту обувную сделку, у меня будет лишь пятьдесят тысяч. Если же тебе нужен партнер, мы сможем или поделить землю, или жить на ней вместе. По земле протекает река, там так красиво, что ты едва поверишь. И дом. Конечно, требуется ремонт, но в целом он очень крепкий. А из окна открывается такой красивый вид, что разрывается сердце.
 Шарлин почему-то не хотелось, чтобы ее сердце разорвалось. Флора Ли уже разбила его, теперь и Доуб хотел того же. Разве можно разбить сердце дважды? Она-то знала, каково ей сейчас было – плохо, грустно и она очень устала. Ей казалось, что все, кроме Дина, ожидали от нее или денег, или работы. Слезы набежали на глаза, но Шарлин отвернулась, чтобы Доуб не видел этого. Было темно, только угли под жаровней догорали. Она постояла молча.
 – Мне кажется, что тебе не хочется этим сейчас заниматься, – сказал Доуб, и Шарлин услышала разочарование в его голосе.
 Когда-то он помог им в минуту, хуже которой уже и не случится. Шарлин помнила, как они с Дином стояли у обочины дороги, за Лэмсоном, усталые и испуганные, и им было некуда пойти. Даже сейчас она помнила, как хорошо ей было очутиться на мягком сиденье в кабине с кондиционированным воздухом большого старого «седана» Доуба.
 – Конечно, Доуб, – сказала она тихо. – Мы с Дином с удовольствием станем твоими партнерами. Я завтра же выпишу чек.
 – Ты уверена, что хочешь этого?
 – Да, да, – сказала Шарлин, но она знала, что в голосе ее не хватало убежденности. Как сказала бы Лайла, она была не очень хорошей актрисой.
 Если Доуб и заметил это, то не показал виду. Он пожал Шарлин руку.
 – Ты не пожалеешь об этом, партнер, – сказал он ей. – У нас будет отличное дело.
 Шарлин кивнула.
 – Отличное.
 – Ты не против, если я скажу Дину? – спросил он. – Я не хотел рассказывать ему, не получив твоего согласия. Но теперь…
 – Нет, давай расскажем ему, когда сделка уже будет заключена, – прервала его Шарлин. – Он так устает от ожидания. Давай его просто удивим.
 – Как скажете, партнер, – улыбнулся Доуб.

 50

 Визит Эйприл Айронз перепугал всю съемочную группу, но глубже всего он потряс Джан. Она знала, что с картиной много проблем, пожалуй, даже одни проблемы. Но Джан только и думала о том, что Эйприл была когда-то любовницей Сэма. Он объяснил, что между ними ничего больше нет, но Джан не была в этом до конца уверена.
 Когда же ночью после визита Эйприл Сэм впервые за несколько недель не пришел к ней, Джан была задета и переполнена подозрениями. Она говорила себе, что это просто дела отвлекли его. Но по выражениям лиц окружающих Джан поняла, что сплетня пошла. Май сразу бы рассказала ей правду. Никто больше этого не сделает. Неужели Сэм провел ночь у Эйприл?
 «Неужели все началось заново? – спрашивала она себя. – Неужели он будет обманывать меня, лгать мне, как когда-то лгал Мери Джейн? Я зависима от него, – подумала она. – Именно от этого предостерегала меня Май. Значит он с Эйприл? Любит ли он ее? Касается ли ее?»
 Джан чуть не свела себя с ума этими мыслями, а неудача в сцене на пляже на следующий день лишь ухудшила ее состояние. Сэм отвел ее в сторону и объяснил, что всю ночь он работал. Джан предпочла поверить ему. Потом вырыли небольшое углубление в земле и она прекрасно провела сцену.
 Этой ночью Сэм был даже более страстным и заверил ее, что между ним и Эйприл больше ничего нет.
 – Боже мой, – наконец простонала она, – я хочу поскорее свернуть съемки и вернуться домой.
 У Джан не было дома, куда возвращаются, но она хотела поскорее завершить съемки.
 Джан слышала, что вечеринки по случаю завершения съемок превращаются в разгульные дебоши, но вечеринка, устроенная по случаю окончания съемок «Рождения звезды», не была даже и веселой, хотя все чувствовали облегчение, что наконец-то картина завершена. Отвратительное поведение Майкла и смерть Май, взбучка, которую учинила им напоследок Эйприл, – все это вместе превратило съемки в сплошной ад. Джан купила подарки для всех членов группы, как и полагалось по традиции. Сэм произнес небольшую речь, Майкл же показался только на несколько минут, а Эйприл Айронз, Сеймур Ле Вайн и их свита не показались вообще. Это было большим облегчением, но вечеринка тем не менее была как наказание, а не удовольствие. Поэтому и Сэм, и Джан с облегчением покинули этот маленький гнусный мирок, полный сплетен и неприязни.
 Перед тем как начать озвучивание и монтаж, Сэм решил взять несколько выходных дней и съездить отдохнуть на побережье. Джан не нужно было появляться на студии на съемках «Троих на дороге» до начала будущей недели, поэтому они могли позволить себе немного отдохнуть. Никогда в жизни ей не нужен был отдых так, как сейчас. Когда Сэм складывал ее чемоданы в багажник автомобиля, Джан впервые почувствовала прилив хорошего настроения – впервые со дня смерти Май. Они сели в машину, помахали всем рукой, и Сэм завел мотор.
 – Почему? – спросил он. – Почему только в детстве я так хотел стать режиссером?
 – А разве того же не хотят все? – ответила Джан.
 По Голливуду ходила шутка о матери Терезе, которая после смерти попала на небеса и предстала перед Богом и дирижером хора ангелов. «Ты была такой прекрасной женщиной на Земле, – сказал Бог, – я хочу вознаградить тебя за это. У тебя есть какое-нибудь желание, которое тебе не удалось выполнить на Земле?» – «Нет, – отвечает мать Тереза, – я не хочу никакого особого вознаграждения». – Но Бог настаивает на своем. – «Назови одну вещь, которой тебе всегда хотелось достичь». – «Что же, – соглашается мать Тереза, – я всегда хотела быть режиссером».
 Джан улыбнулась.
 – Ты и мать Тереза.
 – Конечно, у нас так много общего, – рассмеялся он.
 – Вы оба получили свои имена при крещении.
 – Откуда ты это знаешь?
 – Я просто предположила, что ты крещеный, как и все.
 – Твоя семья была религиозной? – спросил он.
 – Нет.
 Когда разговор заходил о ее предыдущей жизни, Джан сводила все к коротким ответам. Она не хотела казаться скрытной и боялась, что ее поймают на противоречии самой себе, если она начнет вдаваться в подробности. Как она это обычно делала, репетируя очередную пьесу, Джан представила себе прошлое своего персонажа, дополненное на сей раз отцом – военным, мамой – домохозяйкой и бродячей юностью. Ее персонаж на сей раз не слишком долго жил в одном и том же месте, чтобы пустить корни или завести постоянную дружбу. Потом последовала авария – и ей не нужно было вдаваться в детали того, что произошло с семьей. Тем более, что выдавая себя за девушку двадцати с небольшим лет, Джан оставалось слишком немного лет жизни, за которые нужно было отчитываться. Она улыбнулась, вспомнив, как ее нью-йоркская приятельница Молли говорила, почему мужчины предпочитают молодых женщин, – у них слишком короткая жизненная история.
 Единственной проблемой оставалось то, что Джан не была сценическим персонажем, и ей надо было жить, а не играть. Сегодня она живет своей настоящей жизнью, у нее есть все, что она хочет. Кроме того, что по иронии судьбы она не может быть сама собой. Не проходило дня, часа, чтобы Джан не испытывала искушения рассказать Сэму все, но сейчас искушение было велико как никогда. Она так много уже налгала. Не возненавидит ли он ее за эту ложь? И не почувствует ли он себя дураком, что поверил этой лжи? А может быть, он сам заставил ее лгать?
 Джан делала все, чтобы невзирая на свои чувства продолжать разыгрывать шараду. Но больше всего ей хотелось, чтобы Сэм наконец внимательно поглядел на нее и узнал. Библия называет плотское обладание познанием мужчиной женщины. Но узнает ли ее теперь Сэм после того, как они стали любовниками?
 – Твои предки делали много шума вокруг Рождества? Мои нет. Поэтому я всегда завидовал другим детям.
 – Нет, у баптистов это не принято.
 – Мне показалось, что ты говорила – они методисты. Джан улыбнулась, но в животе у нее все сжалось.
 – Да, отец был методистом. Но мама была баптисткой.
 Она сделала паузу, поскольку немного нервничала. Им на самом деле некогда было просто так поговорить: днем они были заняты съемкой, а ночью – любовью. Машина вдруг показалась Джан слишком тесной.
 – Какой самый лучший подарок на Рождество ты получил? Всегда было удивительно просто свернуть разговор на Сэма. Он любил поговорить. О себе, о фильмах, о театре, о книгах, о различии теории Юнга и теории Фрейда, обо всем. И всегда его рассуждения были интересны. Хотя, Джан вынуждена была это признать, в этом было что-то от самолюбования. Иногда ей казалось, что Сэм ценит ее ум, ее саму как своего рода сосуд, который он наполняет самим собой, а не как отдельно взятую единицу.
 Ей даже иногда представлялось, что Сэм скульптор, создатель, который все время творит. Он создает пьесы, создает фильмы, и она вынуждена признать, что Сэм и на самом деле сформировал у Мери Джейн и вкус, и взгляды, и во многом определил ее отношение к миру.
 Джан повернулась, чтобы полюбоваться видом на дорогу, вьющуюся вдоль побережья. Поездка была на самом деле захватывающей. А день был для этого превосходным; солнечным и мягким. Они рано выехали и поэтому смогут увидеть закат солнца до того, как найдут место для ночлега. Завтра они доберутся до Сан-Симеона, где расположен замок Херста.
 Погода была достаточно холодной, и Джан надела большой свитер от «Джозефа Трико» – он ей очень нравился. Огромный кремовый свитер с воротником. На плечи был накинут кардиган в цвет свитера. В Лос-Анджелесе было слишком тепло, чтобы Джан часто надевала его.
 – Красивый свитер, – сказал Сэм. – Он идет тебе.
 Джан понравилось, что он заметил это, но она не позволяла, чтобы мужчины влияли на ее вкус в подборе одежды. Май научила ее этому. «Бедная Май. Бедная я», – вздохнула Джан.
 – Что-нибудь случилось? – спросил Сэм.
 – Я просто думала о Лос-Анджелесе. Я нашла себе новое жилье. Более безопасное. Ла Брек помог мне его подыскать. Может быть, оно безопасно, но я хочу, чтобы оно хоть чем-нибудь напоминало мою старую квартиру. Оно было слишком уж большим. Я надеялась, что буду жить там вместе с Май. – Джан умолкла, губы ее задрожали. Хватит слез на сегодня. В конце концов Май наверняка захотела бы, чтобы Джан немного развлеклась. – Моя нынешняя квартира слишком велика для одного человека, она слишком безлика, слишком холодна.
 – Я помогу тебе ее согреть, – предложил Сэм, на лице его появилась хищная улыбка.
 – Ты будешь моим первым гостем, – ответила Джан.
 Сэм отвел глаза от дороги, тепло посмотрел на нее, затем протянул руку и нежно дотронулся до нее.
 – Я польщен, – сказал он, и в его голосе не было шутливости, только страсть.
 Май больше нет! Нейла больше нет. Молли больше нет, ее матери уже давно нет. Только Сэм оставался тем, кого она любила и кто ее любил. Она любит его так сильно, что становится больно.

 51

 «С таким же успехом я могла бы заниматься астрологией», – с горечью подумала Эйприл, когда автомобиль затормозил рядом с домом без надписи в Западном районе Лос-Анджелеса. Именно здесь ей предстояло потерять сорок миллионов долларов. Эйприл и звезды. Это было ее жизнью. Читать по звездам, пытаться предсказать по ним судьбу. Этот проект было несложно протолкнуть. Они понимали, если требовались переделки. Они понимали капризы звезд. Но вот потерю сорока миллионов долларов они вряд ли сумеют понять. Не имело уже значения и то, как много прибыльных картин она сняла. Один провал, и начнутся укоры, что она не понимает реалий рынка, что женщине вообще можно доверить лишь небольшую и несложную картину. Черт бы их подрал! Если картина будет иметь успех, все они припишут заслугу только себе. Если же Эйприл потерпит неудачу, они все укажут на нее и скажут: «Я так и предполагал».
 Эйприл вышла из машины и подняла глаза – но не к звездам, а к окнам второго этажа – именно там уже разворачивалась схватка.
 Она напоминала войну между «Крипс» и «Блауз» – наиболее зловещими бандами подростков. Моча ударяла им в голову, и они не знали, чем заняться. Все так перепуганы, что в состоянии только обороняться. Эйприл вздохнула.
 Когда она открыла дверь в зал заседаний, то представшая ее взору картина соответствовала ожиданиям: полупустые бумажные стаканчики с кофе, дым, ругань. Говорил Майкл Маклейн.
 – Ну и что вы собираетесь делать? Сначала послать на съемку Билли Джо и Вест Де Муан, а затем состряпать «Последние театральные новости» на видео и закинуть кассеты в Азию?
 Майкл повернулся и посмотрел на Эйприл. Она ясно увидела страх под маской ярости и вздохнула. Ей придется найти способ и, сыграв на его отчаянии, решить свою проблему.
 – Здравствуйте, джентльмены, – сказал она сухо и села. Сеймур Ле Вайн взглянул на нее, глаза его были такими, словно он только что плакал. Он боялся, что папочка и на него наорет. Майкл кивнул ей, но при этом вздохнул. Значит, все в порядке. Но Сэм с трудом заставил себя даже взглянуть в ее сторону. Эйприл почувствовала, что ему стыдно, но ее жизненный опыт подсказывал, что ему было стыдно не за то, что съемка фильма вышла из графика. Ему было стыдно за то, что он вел себя, как кобель. Но неужели он не понимает, что их связь – ничто по сравнению с возможностью потерять сорок миллионов.
 – Что происходит? – спросила она.
 – Наверное, мы скоро все умрем, – простонал Сеймур.
 – Мы обсуждаем, как гениальный режиссер потратил впустую километры пленки, чтобы заснять для домашней фильмотеки свою подружку, – сказал Майкл, как плюнул. – Подружка, кстати говоря, годится для чего угодно, но только не для экрана.
 – Думаю, что и мне она бы сгодилась, – заметил Сеймур.
 – С Майклом невозможно снимать фильм – он не выполнял мои указания, – заговорил Сэм, не обращая внимания на предыдущие реплики. – Хотя, конечно, иногда Джан играла довольно скованно.
 – Ладно, – прервала его Эйприл, – хватит о Джан. Давайте не будем выяснять, почему мы сняли дерьмо вместо фильма или по чьей вине мы сняли дерьмо вместо фильма. Давайте решать, как спасти фильм.
 Эйприл была спокойна. Она всегда становилась спокойной, когда обстоятельства припирали ее к стенке. Тяжело было пережить этап, когда все только начинало рушиться. Теперь-то она знала, как это преодолеть.
 – Мы должны спасти картину, – повторила она.
 – Невозможно, – сказал Майкл, и Эйприл заметила, как поморщился Сэм.
 Эйприл вздохнула. Сэм походил на испуганную лошадь: глаза широко открыты, белки сверкали. Он был готов рвануть в любую сторону, лишь бы уйти отсюда. Майкл был совершенно невозможен. Он был напуган, но и зол. Но Майкл и в спокойном состоянии все же вряд ли сможет решить проблему. А Сеймур… Сеймур был Сеймуром. Ласло, оператор, Боб, редактор, тоже вряд ли смогут что-нибудь сделать.
 Но все же озвучивание еще может спасти фильм. Верная музыка, новые слова, ну, в самом худшем случае, можно будет снять и несколько новых сцен. Это будет дорого, но возможно…
 – Мы еще все можем повернуть назад, – настаивала Эйприл.
 – Невозможно, – ответил Сеймур.
 – Слушайте, не теряйте здравого смысла. Ликвидировать детскую смертность в Калькутте невозможно. У нас же речь идет лишь о том, чтобы подправить фильм.
 Эйприл встала и поправила кожаные брюки.
 – Уж лучше нам бороться с детской смертностью, – застонал Сеймур.
 – Спасибо за поддержку, – сказала она, подходя к окну и отдергивая занавеску. Никакого приятного глазу пейзажа за окном не открывалось. – Нет смысла переделывать великий фильм, если только он не станет от этого еще лучше. Вспомните фильмы «Пятница его подруги» и «Первая страница».
 – Конечно. Секс и Кэри Грант в главной роли. У нас же нет таких козырей, – вздохнул Сеймур.
 – Кэри Грант мертва, – напомнила им Эйприл.
 Сеймур округлил глаза.
 – Даже Кэри Грант не смогла бы спасти этот фильм, – сказал он.
 – Сеймур, ты когда-нибудь заткнешься? – заорал Майкл. Он вновь взглянул на Сэма. – Ладно, вы гениальный сценарист и режиссер. Что же дальше?
 – Поможет хороший монтаж, – начал Сэм. – Это слишком медленно. Но если мы сосредоточимся на любовной линии…
 – К черту любовную линию!
 Эйприл чувствовала, что сейчас взорвется. Ей уже приходилось бывать в подобной ситуации. Но всякий раз это было по-другому. Всякий раз казалось, что теперь-то она точно никогда не выберется и все потеряет. Потеряет деньги, потеряет работу, потеряет власть, потеряет свое лицо. Но, как это опять же бывало и раньше, Эйприл чувствовала, что решение проблемы находится в пределах досягаемости. Ей только надо быть умной, чтобы не упустить шанс, достаточно храброй, чтобы использовать его, и достаточно сильной, чтобы претворить его в жизнь. Голдвин смог бы это сделать. Селзник делал это не раз. Капра добился успеха, несмотря на то, что чертов Гарри Кон мешал ему. «Пожалуйста, – молила Эйприл, – Боже, помоги мне найти выход».
 – Я хочу видеть ежедневные отчеты. Каждый отчет. Без исключения. Я хочу просмотреть каждый миллиметр этого чертова фильма. Я хочу изучить его вдоль и поперек. Все!

 52

 Джан вернулась домой, – в свой пустой дом – после целого дня работы. В этом сезоне «Три четверти» не обещали ей легкой жизни. Джан была одна; Сэм был занят, он обрабатывал фильм. Они работали порознь целый день, виделись только ночью, оба вымотанные, – это и было настоящей жизнью, но это казалось кошмаром. Сэм говорил ей, чтобы Джан целиком ему доверяла. Доверяла его видению сценария, доверяла его видению ее роли, верила, что он любит ее и верен ей. Джан казалось, что днем она собирает улики и накапливает подозрения, а ночью ведет расследование.
 Сэм обещал, что присоединится к ней сегодня попозже. Она накрыла на стол и разложила по тарелкам ужин, оставленный ей хозяйкой квартиры.
 Потом съела немного салата и мисочку творога, приняла душ и пошла спать. Остатки ужина она доест потом, когда вернется Сэм. На коленях у нее с мурлыканием свернулась кошка.
 – У тебя тоже был не слишком-то удачный день? – спросила Джан, когда та начала тереться головой о ее руку. Под мурлыканье кошки Джан и заснула.
 Она проснулась значительно позже. У нее не было наручных часов, а в новом доме не было ни единого будильника, кроме часов на плите. Джан сдвинула кошку в сторону, поднялась и прошла по пустой темной гостиной, с испугом думая, что Сэм еще не пришел. Это напомнило ей ту ночь на съемках, когда появилась Эйприл и Сэм не пришел к ней.
 Вот так, наверное, все и начинается. Поздние приходы, ложь, ссоры, взаимные обвинения и оправдания. Было, конечно, глупо и немного по-детски думать, что на этот раз все пойдет по-другому, что на этот раз он не только будет ее любить, но и будет ей верен. Джан позволила убедить себя в этом, она пообещала себе, что не станет ему доверять, что не будет его любить. Она обещала это и Май. Если бы она только смогла поговорить с Май!
 Впрочем, какая бы от того была польза? Май ведь объяснила ей, что за человек Сэм и в какой опасности она находится. Но Джан не стала слушать. Она выбрала съемку фильма вместо тех предложений, которые были у ее агента. Она вступила в противоречие с Марти Ди Геннаро, а также с Моникой Фландерс, и даже с Саем Ортисом. Она, вероятно, испортила свою карьеру.
 Джан огляделась в темноте. Она напоминала ей могилу, женщина ненавидела эту комнату. Может быть, Ла Брек постарался подыскать хорошую квартиру, может быть, здесь было охранное устройство и охрана могла бы явиться по первому вызову, но Джан чувствовала себя здесь словно выставленная на обозрение, и ей было очень одиноко. Ей была невыносима мысль, что она находилась в доме без Сэма. Джан прошла через столовую, посмотрела на накрытый к ужину стол. Салат уже завял на тарелках, а рагу подсохло. Джан почувствовала озноб и забралась на софу, завернувшись в плед, лежащий сверху. Время, казалось, ползет. Сэм не позвонил. Может быть, он и не покажется больше. Может быть, Джан никогда больше не услышит о нем. Как и о Майкле Маклейне. В конце концов, фильм был завершен, оставались лишь небольшие доделки. Может быть, она больше просто не нужна.
 Когда Джан услышала, как к дому подъехала машина, она почувствовала, что злость в ней смешалась с облегчением. Потом Джан услышала шуршание шин по гравию, звук его шагов, скрежет ключа, вставляемого в замок. Она сидела неподвижно и слушала, как он тихо позвал ее, проходя по холлу. Наверное, он заглянул в спальню, потом в кухню. Наконец подошел к гостиной, и увидел ее.
 – А, вот ты где. Извини, что так долго заставил тебя ждать, – сказал Сэм, входя в комнату. Он выглядел усталым, под глазами залегли круги, они были даже темнее, чем обычно. – Мы занимались переделкой одного эпизода, – он взглянул на Джан и поморщился. – Почему ты сидишь в темноте? Ты злишься?
 – Ты пришел значительно позже, чем обещал, ты даже не позвонил мне, и спрашиваешь еще, почему я злюсь.
 – Извини, малышка. Я забыл позвонить тебе из офиса, а телефон в машине не работает. Он не соединяет. Я думал, что вернусь очень скоро.
 – Есть телефоны-автоматы.
 – О Джан! В Лос-Анджелесе только нищие пользуются телефонами-автоматами. Дай мне передохнуть. У меня столько всего в голове. Я понимаю, что не подумал о тебе, это грубо, прости, пожалуйста. Но мы ведь никуда не идем.
 Джан поднялась.
 – Нет, мы никуда не идем. Мы просто собираемся поужинать и заниматься любовью. Ничего такого, из-за чего стоило бы звонить домой. А ужин уже все равно остыл.
 – О, это совершенно верно. У меня была небольшая стычка с Эйприл. – Джан заметила, как он снова поморщился, и поняла, что ее слова лишь ухудшают его настроение.
 Сэм вздохнул.
 – Джан, ты не понимаешь, наверное, в каком тяжелом я сейчас положении. Нелегко закончить фильм так, как мы оба хотели его закончить. Я должен оставаться в хороших отношениях с Эйприл. Нам же надо много о чем переговорить, подумать о том, что мы будем делать в ближайшее время.
 – А чем еще ты занимаешься с Эйприл? – спросила она. – Выкладывай карты на стол. Вы репетируете сцены для других актеров? Или ты успеваешь везде? И на этот раз в сцене задействованы трое?
 – Ради Бога, Джан! Эйприл – продюсер. Неужели ты не можешь этого понять?!
 – Неужели ты не можешь понять, что я не слепая и не глупая. На этот раз я не стану закрывать глаза на то, как ты унижаешь меня перед… – Джан замолчала и отвернулась, прикусив язык.
 Сэм ни разу не унизил Джан Мур. Он унижал Мери Джейн Морган. Джан прошла через просторную пустую комнату к окну и уставилась в темноту. Она почувствовала, как Сэм подошел к ней, но не обернулась.
 – Когда я тебе лгал? – спросил Сэм, голос его был хриплым от боли.
 Джан старалась не смотреть на него.
 – Не пытайся мне лгать и говорить, что ты никогда не спал с Эйприл Айронз.
 – Джан, я же говорил тебе – это было давно.
 – Когда это началось?
 – Во время моей первой поездки сюда. Она хотела купить «Джек, Джилл и компромисс», а я не соглашался, потому что хотел сам быть режиссером этого фильма.
 «Итак, во время его первой поездки в Лос-Анджелес. Он спал с Мери Джейн – со мной! – в Нью-Йорке, а с Эйприл Айронз в Лос-Анджелесе».
 Джан помнила, как он звонил ей и извинялся. Может быть, он даже звонил ей из постели Эйприл?
 – Да, ты не слишком-то долго себя сдерживал.
 – Ситуация была очень сложной, Джан. Я хотел продать пьесу, но хотел и быть режиссером этого фильма, и хотел, чтобы мой друг исполнял роль в нем. Я никогда не вел подобных переговоров. Что-то я выиграл, но что-то и потерял. Мы заключили сделку в постели. Были машины, пальмы, французская любовь. Я чувствовал, что впервые в жизни оказался в центре вселенной. Впервые я стал кому-то нужен, у меня появилась власть. Я думал тогда, что сумею выбраться наверх. Но этого не случилось.
 «Сейчас Сэм, пожалуй, вполне откровенен, – подумала Джан. – Успокаивает меня. Сочувствует мне и рассказывает, как он заключил с Эйприл сделку в постели. Под предлогом своей усталости отказываясь заниматься любовью. А я тогда винила во всем себя».
 Она почувствовала, как кровь прихлынула к лицу, и едва не дала Сэму пощечину. Но как ей потом объяснить ему свой поступок?
 – Убирайся вон, – прошептала Джан. – Убирайся вон.

 53

 Эйприл понадобилось почти два дня и три ночи, чтобы просмотреть весь фильм. Было бы очень вежливо назвать его провалом. Если бы у Эйприл был выбор – выпустить «Рождение звезды» или «Гудзон», она предпочла бы фильм Вилли.
 По крайней мере, у последнего была мама, которая купила бы билет и пошла бы на этот фильм, – вероятно, оказавшись единственным зрителем. Но родители Джан Мур и Майкла Маклейна давно умерли. Эйприл, наверное, тоже погибнет, если что-то не изменится радикальным образом.
 На какое-то мгновение она подумала, какое удовольствие получит Боб Ле Вайн, вышвыривая ее вон. Возвращая ее в мир продюсеров. Эйприл передернуло. Бог мой, это звучит почти как название фильма ужасов.
 Девятнадцать часов кряду она видела на экране дерьмо. Майкл играл зло даже там, где этого не нужно было делать. А Джан Мур была просто еще одной красивой мордашкой. Она хорошо читала свои слова, но игра обоих не производила никакого впечатления.
 Пленка крутилась, но Эйприл закрыла глаза. Она потерла веки, стараясь не содрать кожу. Эйприл лишь два года назад подтягивала веки и не собиралась этого делать ближайшие лет пять. В темноте кинозала она слушала диалог Майкла и Джан и слышала, как насмешливо фыркает Сеймур.
 «Сам диалог звучит вполне пристойно», – подумала она. Потом открыла глаза, увидела очередную сцену, вновь закрыла глаза. Диалог опять зазвучал хорошо. Он звучал… отлично! Злость могла быть хорошим горючим, а в этой сцене было много злости. Очень жаль, что они снимали любовную историю, а не фильм со Шварценеггером. Чтобы исправить положение, Эйприл нужен бы был Манкевич. Чтобы поддержать жар этой сцены.
 Она сидела неподвижно. Что же ей говорил Манкевич? Что-то о том, что первый парень, который изобразит траханье на экране, – станет миллиардером. Она не открывала глаз и просто слушала. Вдруг ее осенила идея. Она возникла так, как будто всегда была в ее голове. Легкий холодок пробежал по ее телу, металлический привкус появился во рту. Да!
 Осторожно, как будто нащупывая языком больной зуб, Эйприл нащупывала дорогу. Был, конечно, риск. Но они с самого начала смотрели на этот фильм, как на возможность осовременить старую историю любви. Хорошо, они просто не слишком далеко зашли. Но ведь уже девяностые годы! Пора! Надо показать миру нежную историю любви – бурную, трагическую, – и пусть на экране появятся любовники. Не актеры порно, но звезды, которых все знают, все любят, истинные звезды, занимающиеся любовью на экране. Не лапанье и дерганье, и быстрый крупный план, но истинную любовь. Небольшой мягкий фокус здесь и там – и пусть люди увидят то, что они хотят. Пусть каждая женщина в зале и каждый мужчина почувствуют, как в них возникает желание. Но вдруг Майкл уже слишком стар для этого? Тогда они снимут тело другого актера, сделают умелый монтаж.
 Эйприл подумала, что таким фильмом она привлечет различных зрителей: и молодежь, которая посмотрит фильм полдюжины раз, и стареющих мужчин и женщин. Да! Молодежь будет назначать свидание в залах, где станет демонстрироваться этот фильм. И не один раз. Тем более, что Джан Мур вызывает желание у всех этих зеленых юнцов. Ну а те, кто постарше, просто переживут ностальгические воспоминания. Майкл же был идолом для шестнадцатилетних двадцать лет назад, мужчины брали его за образец для подражания и старели вместе с ним. В старом кобеле еще есть жизнь. И свою пылкость он передаст и зрителям. Они проглотят все. Каждый пойдет домой, мечтая поскорее раздеться. А что будет твориться, когда фильм снимут на видео? Боже мой! Чего только не натворит этот фильм!
 Все сработает. Конечно, потребуется некоторая дерзость. Со времен «Последнего танго в Париже» звезды не занимались любовью на экране! Даже Майкл Дуглас в «Основном инстинкте» показал не слишком много. Но Маклейн был в отчаянии. Он боялся провала фильма. Эйприл убедит его, что только так его можно спасти.
 Но вот с Джан Мур могут возникнуть проблемы. Эйприл улыбнулась. Есть пункт в контракте, который потребовал от нее столько времени и юридических усилий. Тот самый пункт глупого Сая Ортиса. Он позволит ей заставить изображать на экране все, что она пожелает. Эйприл может заставить артиста залаять собакой или ощипать себя, как цыпленка, если захочет. Ну а если в заключительных кадрах будет показано тело Джан Мур, это станет волшебством Голливуда. Конечно, это может огорчить мисс Мур, или Сая Ортиса, или Марти Ди Геннаро. Может быть, сука даже потеряет свой контракт у «Фландерс Косметикс». Может быть, и Сэм будет огорчен, увидев одну из своих девиц, распростертой перед камерой. Хорошо, что она задержала окончательный монтаж фильма. Эйприл широко улыбнулась и встала.
 – Джентльмены, у меня есть идея!

 54

 После того как она выкинула Сэма вон, прошло уже два дня и две ночи. Джан больше не могла этого выдержать. Она ходила целыми днями как тень, и просиживала ночи напролет. Что такого она ему сделала, и что такого он ей сделал? Джан взяла копию «Больших ожиданий» и опять прочла о сумасшедшей мисс Хэвишем и ее бессердечной сестре Эстелле. Потом она лежала в постели и рыдала. Кому она мстила и что она пыталась доказать? Как и когда она сделала это для себя? Наконец, совершенно отчаявшись, Джан позвонила Сэму домой и попросила придти к ней в субботу.
 Они провели весь вечер вместе, занимаясь любовью, как будто были в разлуке не дни, а годы.
 Джан согласилась, что вела себя неразумно, она уверила его, что для нее не имеет значения то, что было в прошлом, она верит ему! Верит, что между ним и Эйприл больше ничего нет. Джан заснула у него на руках, только так она могла теперь спать, чтобы не просыпаться от кошмарных снов. Кошмары, приходившие из прошлого, которое она не хотела вспоминать и, казалось, не могла забыть.
 Это был струп, который она все время бередила и который никак не сходил с раны.
 И вот воскресным солнечным утром Сэм лежал, растянувшись на софе. Он выглядел совершенно вымотанным. Джан знала, что монтаж и озвучивание шли со сбоями. Но сейчас они могли провести время вместе. Сэм читал «Лос-Анджелес Таймс» и пил свежевыжатый сок грейпфрута, купленный у мисс Гуч. Сначала он читал колонку, посвященную спортивным событиям. Джан наблюдала за ним, пока он читал колонку, посвященную баскетболу. Сэм, видимо, почувствовал ее взгляд, потому что поднял глаза. Еще одно доказательство того, что он считал ее исключительной женщиной. Сэм даже прервал чтение спортивных новостей ради нее.
 – Ты знаешь, как я понял, что никогда не стану настоящим Анжелино? – спросил он. Джан покачала головой. – Потому что мне никогда, никогда не нравился Лейкерс. – Он вернулся к чтению спортивной колонки. – Могли бы и побольше писать о «Никс», – проворчал он. Потом взглянул на Джан и поднял бровь. – Я не говорил тебе, что ты выглядишь в моих свитерах лучше, чем любая другая женщина?
 Джан медленно подтянула ноги под себя, натянула на них длинный свитер и спросила как бы невзначай:
 – И многие женщины примеряли твои свитера? Она тут же пожалела о своем вопросе.
 – Некоторые примеряли, – улыбаясь, ответил Сэм.
 «Не начинай», – сказала она сама себе. Но почувствовала, как опять поднимается волна любопытства и гнева. Где он провел последние несколько ночей? В чьей постели?
 – Сэм, как много женщин ты любил на самом деле?
 Он поднял глаза, оторвавшись от газеты. Это что, начинается? «Я покажу тебе мое, если ты покажешь мне свой?»
 – Джан, я не играю в эту игру. Ну а если бы играл, то, конечно бы, выиграл. Потому что я гораздо старше тебя. – Он сделал паузу и поглядел на нее оценивающим взглядом. – Хотя я могу представить массу мальчиков из средней школы, которые безнадежно были в тебя влюблены. Я не хочу слышать о ком-либо из них. В конце концов, я уже лет десять как миновал пик своих сексуальных приключений.
 – Я бы не сказала.
 – Просто ты разбудила во мне все самое лучшее.
 Сэм вернулся к чтению результатов спортивных соревнований.
 Ей надо почитать отдел, посвященный искусству, просмотреть книжное обозрение и бросить это все. «Просто оставить все как есть», – убеждала она себя, но не могла остановиться. Казалось, что все те годы невысказанной ревности, прожитые Мери Джейн, поднялись в душе Джан.
 – Я не хочу слушать рассказы о твоих приключениях. Я просто хочу знать, кого ты любил.
 Сэм нахмурился и опустил газету.
 – Теперь ты говоришь так, как говорят девушки твоего возраста. – Он отложил газету, встал, подошел к ней и уселся на ручку большого кресла, в котором она сидела. – Зачем тебе это знать? – спросил он мягко. – Разве недостаточно знать, что я люблю тебя, Джан? Я так стараюсь, чтобы ты выглядела в фильме хорошо. Я боюсь за тебя. Разве ты не знаешь, что я чувствую?
 – Ты был женат, – сказала Джан. Это звучало как обвинение, даже для нее.
 Сэм закатил глаза и вздохнул.
 – Да, я был женат. Я думал тогда, что любил ее. Но теперь-то я понимаю, что мы оба были слишком молоды, чтобы знать, кто мы такие. Оставь в покое тех, кого мы когда-либо любили.
 «Чего я ищу?» – спрашивала Джан сама себя. Она не знала, но и остановиться не могла.
 – Сколько тебе тогда было лет?
 – Примерно столько же, сколько и тебе, – рассмеялся Сэм. – Но голова у тебя значительно холоднее, чем у меня тогда. – Он наклонился и погладил ее по волосам. Потом взял ее лицо в руки, нежно побаюкал. – Да, у тебя на самом деле голова крепко сидит на плечах.
 Но этого было недостаточно. Она должна была знать! Она должна была слышать!
 – Но если ты не любил своей жены, кого же ты любил? – беспокойно вопрошала она.
 – Джан, есть вопросы, которые я никогда тебе не задавал. Я чувствовал, что ты не хотела об этом говорить. Поэтому я не задавал вопросов. Разве ты не можешь понять меня?
 – Ты имеешь в виду мои шрамы? – спросила Джан. – Это другое дело. Они не имеют к тебе никакого отношения. Но кого ты любишь, как ты любишь, имеет отношение ко мне.
 Сэм поднялся, повернулся и потянулся к стакану сока. Он сделал большой глоток, потом вытер рот тыльной стороной своей длинной изящной руки. Джан подумала, что он проигнорировал ее вопрос, поставил точку в их разговоре. Она почувствовала одновременно и раздражение, и облегчение. Потом Сэм заговорил:
 – Когда-то я любил женщину по имени Нора. Она была сумасшедшей, я тоже тогда был сумасшедшим, но я любил ее на самом деле.
 Джан почувствовала, как ее сердце глухо отдается в груди. Вот оно что!.. Неужели он никогда не любил Мери Джейн?
 – А она любила тебя?
 – Кто знает? – Сэм пожал плечами. – Она говорила, что любит, но ушла от меня к продюсеру моей первой пьесы. Я думаю, что она решила, что продюсер значит больше, чем драматург. – Сэм едва усмехнулся. – Она была права.
 Джан улыбнулась шутке.
 – Кто еще? – спросила она.
 «Пожалуйста, Боже, – молила она про себя, – пожалуйста, пусть он скажет, что любил Мери Джейн».
 – Я любил женщину в Нью-Йорке. Другую актрису.
 Спасибо тебе, Боже. Спасибо тебе. Но вдруг Джан пришло в голову, что это могла быть вовсе не Мери Джейн. Это могла быть другая женщина. Джан чувствовала как сердце ее бьется все сильнее и сильнее.
 – Как ее звали?
 – Теперь это не важно. – Сэм слез с подлокотника и встал на колени рядом с Джан, он положил руки ей на плечи и заглянул в глаза, как будто пытался заглянуть в душу. – Я могу сказать тебе совершенно честно, что никогда никого не любил так, как тебя. Тебе нет соперниц. Никто не может с тобой сравниться. Мне бывает больно даже от того, что я притрагиваюсь к тебе. – Он поднял ее лицо и заставил посмотреть себе в глаза. – Ты веришь мне?
 Вот так. Бог дал, Бог взял. Если он и любил Мери Джейн, то сейчас он отрицал этот факт, даже твердил, что не любил. Слезы наполнили ее глаза.
 – О Джан, не плачь. Я знал, что незачем было с тобой играть в эту викторину! Клянусь, что давно забыл всех их. Они не имеют для меня никакого значения. Только ты существуешь! – Он поднял ее с кресла, обнял и стал укачивать, как ребенка. – Только ты существуешь!
 Джан стояла на съемочной площадке «Трех четвертей», все осветительные приборы были направлены на нее. Марти и вся группа глядели на актрису, камеры снимали.
 – Само совершенство! – Вдруг раздался из темноты голос Сэма. – Само совершенство, – повторил он.
 Джан была обнаженной, но стояла, гордая своей красотой, и все вокруг были восхищены. И вдруг.
 – Ты сошел с ума? – Взвизгнула Лайла. – Шрамы! Посмотри на них.
 Когда все посмотрели на ее шрамы, Джан почувствовала, как те покраснели и как будто разбухли. Переполненная стыдом и ужасом, она почувствовала, как ее груди обвисают, ее бедра разбухают, ее живот обвисает, ее зад раздается, и все мужчины и Лайла начинают смеяться. Нейл стоял рядом, одетый в халат волшебника!
 – Та-та! – громко хохотал он, помахивая волшебной палочкой. – До и после.
 Джан проснулась от этого кошмара в поту.
 Сэм спал рядом, Джан была в ужасе. Она тяжело дышала, но Сэм не просыпался. Чтобы не побеспокоить его, Джан вышла из комнаты и прошла в холодную мраморную ванную. Она была огромной, больше даже, чем в Беверли, со встроенными ящичками, ночниками, отдельным туалетом, биде. Она дрожала от холода.
 Она зажгла свет, зажмурилась и увидела себя, отраженную в огромном, во всю стену зеркале.
 Джан приблизилась к нему, рассматривая свое лицо, лицо, которое ей было дано. Она посмотрела в свои глаза, те же, ее глаза, но при свете ей показалось, что и глаза ее стали другими. Джан не могла видеть свои глаза.
 Она выключила свет и прошла в гостиную с высоким потолком. Белый, выложенный кафелем пол тянулся, казалось, до самой столовой, в холл и в кухню. Джан подошла к зеркальным дверям, которые вели к бассейну и в сад. Лунный свет проникал внутрь – это была одна из немногих ночей, когда над Лос-Анджелесом не было смога. Джан стояла и смотрела на красивую террасу, на пышные тропические деревья, римский бассейн – все вокруг было прекрасно. И, как заверил ее Ла Брек, она была здесь в полной безопасности. Никакой сумасшедший не смог бы сюда проникнуть. Никакие поклонники не смогли бы перелезть через стены или назойливые фотографы сделать фотографии в домашнем интерьере.
 Но Джан не любила это место. Оно не имело к ней никакого отношения, не отвечало ее вкусу, не соответствовало тому, как она хотела бы жить. Дом был великолепен, но это совсем не такой, в каком бы ей хотелось жить. Джан вздохнула. Ноги замерзли на холодном кафеле.
 Снежок, ее черный кот, потерся о нее. Сэму понравилось все, кроме Снежка. Тогда в Нью-Йорке ему никогда не нравилась и Миднайт. Как будто чувствуя это, Снежок держался от него подальше, но сейчас тыкался носом в левую ступню Джан, словно от этого ей станет тепло. Джан благодарно подняла его на руки и вернулась в спальню.
 Сэм не спал.
 – Где ты была? – спросил он, выходя из темноты.
 – Мне приснился кошмар, я проснулась и вышла подышать воздухом.
 Сэм потянул ее за руку, чтобы Джан снова легла.
 – Мне тоже приснился сон. Мне снилась ты, – пробормотал он. Сэм дернул ее за руку, Джан потеряла равновесие и упала на него.
 Снежок выпрыгнул из ее рук и проскочил по груди Сэма. Тот вскрикнул от неожиданности и боли, кот поцарапал его.
 – О Миднайт!.. – вскрикнула Джан. – Извини, Сэм, я держала на руках кота.
 Сэм какое-то мгновение молчал. Шли минуты, но он ничего не говорил.
 – С тобой все в порядке? – спросила Джан.
 Сэм ничего не ответил. Потом Джан услышала, как он встал, включил свет – стало светло. Она прищурилась от неожиданности, увидела царапины на груди Сэма – кровь только-только начинала сочиться. Но ее испугало выражение его лица.
 – Не Миднайт, – проговорил он. – Кошку зовут не Миднайт.
 – А как я его назвала? – спросила Джан. Но она и так знала. Темнота, ее голос, кошка – все это вместе выдало ее.
 – Кто ты? – прошептал Сэм.
 Джан села на краю постели и застыла в отчаянии.
 – Кто ты? – вновь спросил Сэм, взяв ее за плечи. – Все это уже было раньше, не правда ли? Только тогда был не черный кот Снежок, а белая кошка Миднайт. Кто ты?
 Голос его зазвучал громче, и Сэм впился взглядом в ее глаза. Глаза, с которых она сняла свои темно-голубые линзы.
 – Бог мой! – воскликнул он, и Джан увидела, что он узнал ее. – Но кто ты?!
 Она почувствовала, что мир ее раскололся, а сама она кружится, как снежинка в воздухе.
 – Я не знаю, – прошептала она.
 Они сели друг против друга за кухонным столом. Сэм был бледен, рот его превратился в бесцветную линию.
 – Когда ты решила сделать это? – спросил он снова.
 Они все кружили и кружили на одном месте. Джан еще никогда не чувствовала себя такой усталой. Она пыталась ответить на все его вопросы. Несмотря на свою ярость, женщина чувствовала себя виноватой. Конечно, ей следовало бы уже давно все ему рассказать. Ей следовало дать ему возможность принять решение, но она устала от его вопросов. Джан рассказала ему всю свою историю, и теперь он просил ее повторить все, прояснить кое-что. Как будто Сэм был адвокатом. Но в конце концов, он принадлежал ей, сказала она сама себе, глубоко вздохнула и ответила:
 – Той зимой, когда ты ушел от меня.
 – Только не говори, пожалуйста, что эти две вещи связаны между собой – мой уход и твоя операция.
 – Но они связаны между собой.
 – Джан… Мери Джейн… Ты приняла решение изрезать себя, но не надо в этом обвинять меня.
 – Разве? Почему? Разве ты не говорил мне всегда, что я недостаточно красива?
 – Это ложь! Черт подери! Я никогда ничего не говорил о твоей внешности.
 – Я не утверждаю, что ты говорил это, но ты давал мне это понять. Ты всегда спал с красотками. Потому что я не достаточно красива. Потом Голливуд заключил с тобой контракт, и ты покинул меня. Поэтому я решила изменить внешность. И не смей упрекать меня за это.
 – Это все твои фантазии. Мы расстались, потому что все закончилось.
 Джан поднялась. Она почувствовала, что дрожит, а внутри у нее все горело – она пришла в ярость.
 – Не смей мне лгать! – заорала она, голос ее заполнил всю кухню. – Я спала с тобой и знаю всю правду. Мери Джейн никогда не получила ни слова благодарности и восхищения. А Джан… – Она вдохнула воздух и стала имитировать его голос, когда он занимался с ней любовью: – Ты такая красивая. Да, Джан, да! Боже, как я люблю твои ноги. Ты само совершенство. Ты…
 – Заткнись, – закричал Сэм.
 Джан слишком хорошо копировала его. Он вскочил и бросился к двери.
 – Куда ты? Не смей оставлять меня снова!
 – Черт возьми, не учи меня, что мне делать, а что нет!
 Сэм налетел на стул в углу, и тот с грохотом упал на пол. Джан знала, что если пойдет за ним, то или убьет его, или умрет. Женщина схватила со стола тяжелый горшок и швырнула его об дверь. Он разбился о стену и оставил след на косяке. Осколки разлетелись по комнате и усеяли пол. Джан едва не попала Сэму в голову. Он повернулся, моргая глазами. Был ли в его глазах страх?
 – Не поворачивайся ко мне спиной, – предупредила его Джан. – Не лги мне и не считай, что я нечто само собой разумеющееся в твоей жизни. Я уже не та женщина, которую ты покинул в Нью-Йорке! Ты, сукин сын!!!
 – Ты лгала мне! Что же, мне теперь забыть об этом? Я в конце концов не знаю, кто же ты на самом деле. Я не могу тебе больше доверять.
 – Ха-ха! Как будто ты не лгал мне ежедневно. О Бетани, об Эйприл Айронз, о том, кто будет играть со мной в паре в «Рождении звезды», о том, хорош или нет сценарий…
 Хотя Джан твердо решила не плакать, но слезы сами брызнули из глаз. Потому что частично Сэм был прав. Кем она была? Стареющая, покинутая мисс, сгорающая от ярости в своем истлевшем от времени подвенечном платье. Нет, она была Эстеллой – хладнокровной мстительницей. Она чувствовала, что и принесенная в жертву Мери Джейн, и новая Джан разрывали ее на куски.
 Женщина подошла к столику, взяла вазу с анемонами и разбила ее об пол. Ей нужно было на чем-то выместить свои чувства. Джан провела рукой по столику, сметая кувшин и хрустальные бокалы. Потому что или она разобьет посуду, или она разобьется сама. Джан повернулась к любовнику. Потрясенный ее взрывом Сэм все еще стоял в дверях. Он сам не был таким вспыльчивым.
 – Чего ты хочешь от меня, Джан?! Какого черта ты от меня хочешь?!
 – Я хочу, чтобы ты меня любил.
 – Но я люблю тебя. И ты любишь меня.
 – Да, и что из этого выходит! Я любила тебя больше, чем кого бы то ни было в жизни. Ты не был для меня просто эпизодом. Ты не представляешь, что это такое, любить и знать, что тебя не любят. Что ты недостаточно совершенна. Что ты недостаточно красива. Что ты недостаточно молода.
 – И ты решила преподать мне урок? Боже мой, это чудовищно! Месть покинутой жены. Это не твой нос, это лишь половина твоей прежней задницы, ты все время смеялась надо мной. Я ползал у твоих ног, а ты смеялась надо мной.
 – Вот уж чего я никогда не делала! – воскликнула она.
 И вот здесь, под лучами электрического света, в разгромленной кухне она поняла, в чем дело: Сэм был единственным мужчиной, который в состоянии излечить ее боль. Если он сможет любить ее теперь, зная, кто она на самом деле и что она сделала, Сэм сможет излечить ее раздвоенность. Его любовь, его понимание, его снисходительность помогут ей. Если он простит ее, Джан сможет простить и саму себя. Если он сможет полюбить ее, она сможет полюбить себя.
 Если же Сэм не сможет, то и все распадется, исчезнет навсегда. Она не сможет поверить, что какой-нибудь мужчина, любящий ее новое воплощение, не предает ее прежнюю.
 Холодный и глубокий страх вошел в нее, как нож в живот, охладил ее злость. Она задрожала. Ее будущее, ее жизнь зависели от того, сможет ли Сэм понять правду и, зная ее тайну, пойти с ней рядом дальше. Сэм любил ее раньше, он любил ее по-настоящему. Он должен продолжать любить ее. Если сейчас Джан остановится, даст понять ему, что в конце концов сейчас лучшее, что есть в них обоих, сможет слиться воедино, есть шанс, что они оба выиграют.
 – Пожалуйста, Сэм, пожалуйста, – начала она. – Я знаю, что тебе больно. Мне очень жаль. Но это важно. На самом деле важно.
 Джан пошла к нему, окоченевшие от холода босые ноги даже не почувствовали осколков стекла. Слезы текли по щекам.
 – Не обвиняй меня, Сэм. Потому что иначе я не смогу простить тебя. – Джан продолжала идти к нему, рыдая, но Сэм, бледный как смерть, не пытался утешить ее.
 – Как ты могла, Мери Джейн? Как ты могла?
 Боже мой, все казалось безнадежным. Да и как она могла ожидать иного? Вдруг Джан почувствовала стекла под ногами и острую боль. Она поглядела вниз. На кафельном полу осколки перемешивались с ее кровью. Это не имело значения. Это было не важно. Важно было лишь одно – чтобы Сэм понял ее. Как объяснить ему ненависть к самой себе, отчаяние, амбиции, которые двигали ею? Как объяснить ему, почему она позволила содрать с себя кожу и пересадить новую, срезать с себя куски мяса? Как объяснить, что ради безупречной формы груди она лишилась чувствительности сосков? Как объяснить, что она бросила своих друзей, свою прежнюю жизнь и сделала все это? Как объяснить единственному человеку, которого она желала, в котором она нуждалась, чтобы он понял ее, чтобы понял, что значит быть некрасивой, стареющей, невидимой, нежеланной женщиной? Как может она сказать ему? Как же она смогла все это сделать? Но и как же было этого не сделать?
 Сэм вновь с ужасом и отвращением посмотрел на нее.
 – Как ты могла так поступить со мной? – спросил он.




 Часть четвертая
 БЕСЧЕСТИЕ



 1

 Итак, ты ненавидишь Сэма Шилдза, так? Он такой же подонок, как все другие, которые тебе встречались в жизни, которые тебя покинули, которые тебе лгали, которые в конце концов уходили от тебя. Но вспомни, что все они, как и Сэм Шилдз, считают, что все вокруг них должно крутиться, что им подсунули тухлятину, что они разочарованы, и их предали.
 После сцены на кухне у Джан Сэм ушел из ее дома, как пьяный. Он едва мог поверить, что женщина, которую он любит, ради которой рисковал своей карьерой, предала его таким образом. Джан оказалась Мери Джейн. Это было невероятно. Это было как в фильме ужасов Стивена Кинга. Она обманула его, сделала из него дурака. В каком-то болезненном кошмаре Сэм попытался вспомнить их разговоры о прошлом. Как часто Джан смеялась над ним, как часто ловила на лжи, на полуправде, на недоговоренности?
 В конце концов он занял оборонительную позицию. Вот уже несколько месяцев его подлавливали на том, что он действовал эгоистично, вел себя глупо. Но раньше… Как давно она занялась этим? Конечно, Сэм далек от совершенства, но она – просто сумасшедшая и злая. Какая другая женщина даже попробует мечтать о подобном? И кто еще сможет достичь такого? О читатель, как ты сам ответил бы на такой вопрос?
 Сэм сидел в темной просмотровой комнате и смотрел смонтированные новые эпизоды из «Рождения звезды». Он нервно ерзал в кресле. Это, конечно, был не тот фильм, о котором он мечтал. Это было похоже на его предыдущие фильмы, но это сработало.
 Он, Эйприл, Ласло, Майкл вместе с дублерами, исполнявшими любовные сцены, полетели в Гонконг. Они лихорадочно работали девятнадцать дней над новыми сценами для фильма. Кинофабрика «Джо Уа Стьюдиоз» выпускала дюжину приключенческих и порнофильмов для азиатского рынка. Там было много специалистов, которые работали хорошо, но стоили значительно дешевле. Их усилиями фильм стал другим.
 Сэм поднес руку к виску. Уже больше недели его мучила страшная головная боль. Ничто не помогало. Может быть, причиной стала еда или вода в Гонконге, может быть, причиной были бесконечные просмотры, но ему уже не помогали ни ежедневные массажи, ни китайская акупунктура.
 Сэм работал днем и ночью, чтобы спасти фильм, чтобы спасти свою задницу. Только после того как были написаны и отсняты новые эпизоды, после того как были смонтированы самые ответственные куски, только тогда он смог покинуть место преступления и вернуться в Лос-Анджелес, имея на руках первоначальный вариант монтажа, и теперь страдал от головных болей.
 Фильм отличался от первоначального замысла, но не стал хуже. На самом деле, первый вариант фильма был крайне неудачным. Он был мертворожденным. Сэму всегда не нравились глупые мелодрамы. Он и сейчас не знал точно, в чем была причина неудачи – в его ли сценарии, во враждебности ли Майкла, или в невыразительной игре Джан. Теперь же, с музыкой, более динамичный, фильм «Рождение звезды» имел шанс на успех. Не было сомнений, что к тому же это был фильм с великолепнейшим набором звезд и наибольшим количеством откровенных сцен одновременно. Сэм, однако, не был уверен в том, что это хорошо.
 Сэм уехал в Гонконг, переполненный злостью на Джан. Он не разговаривал с ней до самого отъезда. Но те немногие часы, что был предоставлен самому себе, он попытался восстановить происшедшее и разобраться в нем как следует. Сэм любил Джан – любил и сейчас, – и теперь он знал, почему. Она доставляла ему наслаждение своей красотой – наслаждение, которое может доставить лишь красивая женщина, и она заботилась о нем так, как заботилась Мери Джейн. С Мери Джейн он чувствовал себя хорошо, знал, что она обожает его. Ему не приходилось делать усилий, чтобы понравиться ей. Мери Джейн заботилась о нем, как мать, а Джан доставляла восторг обладания девушкой, которая годилась ему в дочери. Разве можно было его строго судить за это? Разве не об этом мечтают все мужчины? Безопасность любви, которую принимают без вопросов и которая не утомляет. Сексуальное искушение без вызова, без угрозы быть покинутым. В теле двадцатилетней Джан крылась зрелость сорокалетней женщины и уязвимость обеих.
 В Нью-Йорке Сэм стыдился Мери Джейн, стыдился своей зависимости от нее, но теперь-то он знал, что по-настоящему любил. Но если он никогда не захотел бы представить ее своим родителям или явиться с ней на прием в Голливуде, то по-человечески это объяснимо. Любой человек смог бы понять это. Сэм заерзал на стуле. Сцены, виденные на экране, мучили его. Лицо Джан, тело Джан. Они захватывали и не отпускали.
 Сэм знал, что любит Джан. Он гордился ей. Джан понимала это и первая же должна была понять, что когда она была Мери Джейн, то показаться с ней в обществе, не испытывая при этом неловкости, было бы невозможно. Это понимание давило на Сэма, но это было истиной. Ему было стыдно, и он злился на себя. Теперь же нужно было решить, что делать дальше.
 Разве Джан выставила его на всеобщее посмешище? Разве эти шуты Молли и Чак, или маленькая крыса Нейл смеются над ним? Над его пустотой и его глупостью? Кто еще думал, что он дурак? Голливуд? Сэм вздохнул. Сделала ли она все вопреки ему? Или Джан на самом деле любила его? Мери Джейн любила, в том не было сомнения. Прошла ли она сквозь эту перемену из любви или из мести? Но факт оставался фактом, несмотря на эту ужасную шутку, несмотря на предательство, Сэм любил Джан. И, скорее всего, у них может что-нибудь получиться. После того, что он сделал, чтобы спасти «Рождение».
 Вернувшись в Лос-Анджелес, Сэм закрылся в комнате, где шло озвучивание, и смотрел отснятые и смонтированные эпизоды. Никто, кроме Майкла, Сеймура и Эйприл не имел возможность войти туда. Сэм разодрал бы смельчака на куски. Только конечный результат будет показан всем. И Сэм не станет говорить с Джан и смотреть на нее. Пусть она посидит одна, и так достаточно боли.
 Тем временем начали распространяться слухи, что фильм терпит неудачу. Эйприл была в ярости.
 – Эти идиоты похоронят нас до того, как мы выкарабкаемся! – кричала она. – У нас не будет возможности продать его дистрибьютерам или даже встретиться с ними.
 Она отдала распоряжение, чтобы готовили презентацию фильма, рекламный ролик был запущен в тысяче кинотеатров. Джан, Ласло, даже маленький Джоель Гроссман не смогли его посмотреть. Сэм только качал больной головой. Бедный Джоель. Он и так был потерянным человеком с той поры, как Адрианна связалась с Майклом Маклейном. Потеря любимого человека могла сыграть злую шутку с мужчиной. Сэму приходилось улыбаться, невзирая на ужасную головную боль. Улыбка усиливала ее, он морщился, глядя на экран. Сцена была столь же яростной, как и его боль.
 Сэм знал, что все это из-за чувства вины, злости, но он знал также, что никогда не сделал бы этого из злости или мести ни Джан, ни Мери Джейн. Не потому, что она не заслуживала этого. Но он хотел, чтобы все между ними оставалось по-прежнему. Нет, он делал все только ради фильма, чтобы удержать контроль над ситуацией. Чтобы не испортить свою карьеру. Если Сэм не сделает фильм, открыто сказала ему Эйприл, его доделает кто-нибудь другой.
 «В конце концов, – сказал он себе, глядя на экран, – все не так уж плохо. Тело Адрианны великолепно, эпизоды легко монтируются. Джан увидит себя полным совершенством. Все увидят, что она совершенство».
 Разве не этого, в конце концов, хотят все женщины?
 Майкл Маклейн нежился в постели и улыбался. Он улыбался не для камеры. Съемки закончились неделю назад, и это было истинным удовольствием. Конечно, было несколько неловко уходить из кадра, когда начиналась любовная сцена, но дублерша Джан, Адрианна, дала ему ясно понять, что она желает именно его.
 Так что даже не имея прежнего плоского живота, Майкл получил все, что хотел. Он протянул руку и похлопал Адрианну по голой попке. Девушка осталась с ним в Гонконге еще на неделю. Целую неделю они делали покупки и занимались сексом. Майклу нравилось и то, и другое.
 И ему понравилось то, что он увидел уже отснятым на пленку. Это не просто возбуждало – это было красиво. Это было великолепно и очень возбуждало. Это, пожалуй, самый лучший фильм со сценами любви и нежности. Ласло и чертов Сэм сняли все в таких ракурсах, что, пожалуй, со времен «Не смотри теперь», когда Дональд Сазерленд и Джулия Кристи показывали любовь на экране, лучше ничего не было.
 Ну а его работа вообще была сведена к минимуму. Был эпизод, когда восточные девушки пудрили и массировали его, опрыскивали глицерином, чтобы имитировать пот. Они кланялись и выполняли все его желания.
 Да, все сработало. Конечно, это было и несколько рисковано. Если уж Николсон, Ланкастер и Кирк Дуглас показывали публике свои морщинистые задницы, то и он, Майкл Маклейн, безусловно, может выступить в роли любовника: смелая, изысканная любовь на серебристом экране. Тем более, что отныне он войдет в историю. Майкл собирался уходить из кино и заняться чем-нибудь. Может быть, он откроет какую-нибудь контору.

 2

 В свои двадцать лет Лайла ненавидела заниматься массой вещей, но работа с матерью в одном фильме была наиомерзительнейшей из всего. Видеть, как эта старуха приезжает каждый день на съемку трех девочек так, как если бы это было ее шоу, смотреть, как она приветствует каждого в съемочной группе по имени (как только она умудрилась так быстро выучить все имена? Лайла работала уже больше года и не знала ни одного), видеть, как Тереза подставляет свое старое лицо гримеру и консультируется с оператором – все это сводило Лайлу с ума от ярости.
 Хуже всего, однако, было видеть, как Тереза ведет себя с Марти. Марти удивился, когда Лайла сказала ему, что переменила решение и согласна на участие матери в шоу, но ухватился за ее согласие. Лайла наблюдала, как он работал с Терезой. Боже, ему незачем было выпендриваться перед старухой, но он прислушивался к ее мнению, смеялся ее глупым шуткам, внимательно обдумывал ее предложения об освещении и ракурсах камеры.
 Лайла кипела от ярости, но подавляла в себе приступы гнева, пока не почувствовала, что сейчас завизжит. Ее мать весьма четко поставила вопрос – угроза прозвучала оглушительно ясно. Поэтому Лайла была вынуждена злиться молча. Но кроме злости, она чувствовала и кое-что еще. Она чувствовала ревность. Лайла всегда ревновала, когда Марти обращал внимание на кого-нибудь еще. До сих пор он принадлежал лишь ей. Отныне Лайле приходится делить его еще с двумя. Конечно, это плохо, но невыносимо делить его еще и с Терезой. Лайла наблюдала за ними суженными глазками, кусая себя за внутреннюю часть щек. Через два дня весь ее рот превратился в кровавое месиво.
 Единственное, что ее утешало, так это то, что «Рождение звезды» явно не удалось. Лайла искала в скандальной хронике какие-нибудь сплетни о съемках, и наконец Минос рассказал ей в подробностях о конфликтах, возникших между режиссером, продюсером и звездами.
 Она еще более обрадовалась, узнав, что фильм, очевидно, настолько не удался, что даже не дойдет до дистрибьютеров.
 Итак, закончив дела с матерью, Лайла могла наконец сосредоточиться на своих конкурентах на «Эмми». Ее не беспокоила Шарлин – борьбу с ней можно считать выигранной. Лайла беспокоилась лишь о Джан. Она молила Бога, чтобы «Рождение звезды» появилось на экране до того, как будет обсуждаться окончательное решение о том, кому присудить «Эмми». Лайла должна была стать звездой, но ее оттеснила Джан. Если благодаря фильму Джан Мур будет уничтожена, это можно считать определенной компенсацией.
 Прошло две недели, и невыносимые съемки с участием матери закончились. Вечером, возвращаясь домой, Лайла впервые сумела улыбнуться шуткам Марти. Она согласилась поужинать с ним, хотя и не собиралась оставаться у него на ночь. Девушка никогда не спала в его доме.
 – Все было не так плохо, Лайла, не правда ли? – спросил ее Марти, и она поняла, что он имел в виду ее работу с матерью. В течение двух недель съемок они ни разу не обмолвились словом об этом.
 – Достаточно плохо, – ответила она коротко. – Слава Богу, что по сценарию мне не нужно было изображать нежной любви к ней. Если бы я смогла изобразить это, то меня надо было удостоить «Оскара», а не «Эмми».
 – Лучшие выигрывают, – ответил Марти. – Академия увидит это шоу до того, как будет голосовать. А ты сыграла отлично. На самом деле отлично. Это поможет тебе. – Он улыбнулся. – Думаю, что мы побьем некоторые рекорды, когда шоу пойдет по телевидению. Никто не получает больше тридцати процентов. Даже «Мэрфи Браун», но, думаю, мы побьем рекорд. Да, мне кажется, что у кого-то скоро день рождения, – продолжил он, меняя тему разговора. – У меня сюрприз.
 – И что же? – коротко спросила Лайла.
 – Как ты хочешь отпраздновать день рождения? – спросил Марти. – Весь город твой.
 – Я хочу видеть «Рождение звезды», прокатный вариант, – сказала она.
 Марти чертыхнулся. Лайла знала, как задеть его побольнее. Он до сих пор сожалел, что не ему досталась съемка фильма, что фильм попал в руки варварам. И он знал, как охраняется все, что связано с отснятым материалом. Лайла же требовала то единственное, что он не мог для нее достать.
 – Зачем беспокоиться? – небрежно спросил Марти. – К тому же он обречен на провал.
 – Откуда ты знаешь? – спросила Лайла. – Ты его видел?
 – Нет, но…
 – Я хочу видеть фильм! – повторила она. – Именно так я хочу провести свой день рождения.
 Салли сумел это сделать. Как – Марти не спрашивал. В конце концов у Салли были связи и лучше не вдаваться в подробности. Оставалось лишь оценить факт, что коробки с ярлыками «Рождение звезды» были готовы к частному просмотру вместе со всем, что полагалось еще для приятного вечера: великолепно накрытый стол, цветы, свечи, весело горящий в камине жаркий огонь, холод, идущий от кондиционера, и небольшая бархатная коробочка, ожидающая соответствующей минуты на каминной полке.
 Марти не был склонен к показухе. Он выглядел совершенно обыкновенно – вел себя естественно, не пытаясь казаться красивее, чем был на самом деле. Одевался он обычно небрежно, но в этот вечер выглядел изысканно. По настоянию Лайлы Марти завел личного тренера и сегодня провел с ним целый день. После душа он посмотрел на себя в зеркало. Результаты тренировок уже начали сказываться. Лайла, как он убеждался, оказывала на него благотворное влияние. В результате тренировок живот стал плоским, кожа более упругой. Даже проступили мышцы на тощих руках. Неплохо.
 Самой тяжелой уступкой, которую Марти пришлось сегодня сделать, – стал его поход к парикмахеру. Лайла очень хотела этого. Если она отдала столько времени, готовясь к вечеру, почему бы и ему не сделать то же самое? Девушка опять была права, хотя при ее красоте любое профессиональное вмешательство лишь обрамляло естественные достоинства. Марти же требовался своеобразный камуфляж.
 Но хватит об этом. Он был счастлив.
 Марти отвернулся от зеркала и взял смокинг, купленный ему Лайлой у Бижана. Он начал одеваться, и это приятно его возбуждало, потому как все, что он надел, было выбрано Лайлой, включая шелковое белье, которое приятно щекотало и возбуждало. Ощущение не просто приятное. Это было предощущение того, что последует за просмотром фильма на ужине для двоих. Марти чувствовал, как по телу пробегала дрожь. Когда он в любое время дня вспоминал об их ночных усладах, пот проступал на лбу, и Марти начинал нервничать. Ни одна женщина до сих пор не волновала его до такой степени. Он стал ее рабом. И сегодня вечером докажет это.
 Марти принес отличный подарок. Он лежал на столике для кофе, перевязанный красной шелковой лентой. И Марти знал, что это сделает Лайлу счастливее, чем что бы то ни было. Это был сценарий – великолепный сценарий для таланта ее уровня, и он ей обязательно понравится. Это его подарок Лайле на день рождения. После следующего сезона они снимут этот фильм вместе, даже если придется отложить на некоторое время программу «Трех четвертей». Марти подумал о том, как будет орать Сай, как отреагирует телевидение, как будет угрожать «Фландерс Косметикс», но только улыбнулся. Это то, что позволят ему адвокаты из Голливуда.
 Лайла посмотрела на огромную коробку, которую поставил на стол Робби. Она уже давно не видела его, но старый гомик выглядел так же патетично, как всегда.
 – С днем рождения меня, – сказала Лайла, улыбаясь.
 – Я был вынужден подождать, пока Тереза была на месте. Другого выхода не было. Я не знаю, что она станет делать, когда обнаружит пропажу. – Он вспотел, и его круглое лицо выражало крайнюю озабоченность.
 Лайла только хмыкнула. Ей надо было готовиться к вечеру с Марти – еще много чего надо сделать, – и ей некогда было тратить время на этого важного толстяка. Несколько месяцев он добывал и наконец-то принес полагавшуюся дань, поэтому теперь Лайла может и простить его. Она посмотрела на коробку сверкающими от удивления глазами.
 – Хорошо, – коротко сказала Лайла. – А сейчас у меня много дел, которые еще необходимо сделать. Я скоро ухожу.
 – К кому-то, кого я знаю? – радостно спросил Робби.
 «Можно подумать, я собираюсь тебе довериться», – зло подумала Лайла.
 – Может быть, – ответила она равнодушно. Потом подошла к двери. – Всего хорошего, – сказала она, указывая Робби на выход.
 – Неужели у тебя нет времени хотя бы на чашечку кофе? – спросил он. Лайлу раздражали просящие интонации в его голосе; ее это злило и не вызывало симпатии.
 Лайла не отличалась проницательностью, но знала, что она всегда возьмет свое, а потому не выносила чьей-то слабости.
 – Нет, даже для эспрессо времени нет! – сказала она радостно и захлопнула дверь перед его просящей физиономией.
 Лайла удобно расположилась на софе в комнате для просмотра в доме Марти. Ужин был великолепен, а теперь они посмотрят похищенную копию «Рождения». Она знала, что бросила Марти вызов, и тот принял его.
 – Включай, Салли, – сказал Марти в переговорное устройство, гася свет.
 Фильм начинается неожиданно. Майкл Маклейн встречает шлюху. Он имеет у нее успех. Она официантка, но обладает талантом. Майкл помогает ей. Он уже на закате славы, но она обожает его. Все было в порядке, но ничего особенного. Марти нервно заерзал в кресле. Ему фильм не нравился.
 Затем Майкл на экране наклоняется к Джан.
 – Докажи, что ты доверяешь мне, – сказал он, и впервые его глаза ожили. Следует общий план: его руки, девушка вырывается, он вновь берет ее руки. Потом крупный план ее рта, его бедра, снова ее рот.
 Майкл на экране застонал, и Лайле показалось, что и Марти застонал. Затем рука Джан высвободилась и вцепилась в обнаженную ягодицу Майкла, как будто она еще не насытилась им.
 – Боже мой! – выдохнул Марти.
 – Обожай меня, – умолял Майкл, и сцена закончилась. История разворачивается и следует еще одна сцена любви, на этот раз на пустынной улице. Майкл практически раздевает ее, занимается с ней любовью, не обращая внимания на случайных прохожих. Джан просто великолепна, ее ноги, ее грудь – все само совершенство.
 Лайла была загипнотизирована. Конечно, это было спорно – но это было красиво снято. И это было очень сексуально. В темноте Лайла протянула руку к Марти и как бы невзначай пощупала его между ног. Внутри у нее как будто горели угли.
 – О, у тебя встал! – закричала она, это звучало как обвинение.
 – Лайла, я…
 – Тебе она нравится. Ты хочешь ее!
 – Лайла, не глупи. Это всего лишь фильм. Это сексуальный фильм. Я…
 – Черт бы тебя подрал! – заорала Лайла. – У тебя встал на нее. Ты считаешь, что она больше женщина, чем я. – Она почти визжала. За ней Майкл и Джан продолжали спаривание. – Ну, говори!
 – Салли, пожалуйста, выключи, – крикнул Марти в переговорное устройство. – Ты можешь идти. – Он включил свет и посмотрел на Лайлу. Впервые она продемонстрировала собственнический инстинкт. – Лайла, все произошло совершенно автоматически. Хорошее порно на меня всегда так действует. Я очень впечатлителен, Лайла. Но я потрясен – увидеть Джан в порнофильме. Я и не представлял…
 – Ты хочешь ее? – спросила Лайла.
 – Я хочу тебя и только тебя, – сказал он. Лайла упала на софу и разрыдалась.
 – К ней будет приковано все внимание. Она получит и «Эмми», и «Оскара».
 – Ты что, сошла с ума? В этом пуританском городе? Эйприл сделала это из отчаяния. Иначе фильм просто не пошел бы. Я имею в виду, на какой уровень рейтинга может он рассчитывать? Телевидение будет в ярости. Фландерс будет взбешен. Джан может расстаться с контрактом этой фирмы.
 – На самом деле? – Лайла вытерла глаза. – Ты думаешь, что он не будет иметь успеха?
 – Боже мой, Лайла. Одна из любимиц Америки трахается с Майклом Маклейном! О чем здесь можно говорить? – Марти засмеялся. Он подошел к столику у стенки и взял пакет. – Не беспокойся, дорогая, она уже ушла в историю. Лучше посмотри, что я для тебя приготовил.
 Марти вручил ей сценарий.
 – Что это? – спросила Лайла с подозрением.
 – Самая лучшая карьера для молодой актрисы, какую я когда-либо видел за последние десять лет. И это для тебя. Мы сможем снять это до начала следующего сезона. «Парамаунт» уже дал мне зеленый свет.
 Лайла вскочила с софы и бросилась к нему через всю комнату.
 – Да! Да! – кричала она и крепко его обняла.
 – С днем рождения! – сказал Марти.
 – О, спасибо!
 Вот оно! Вот оно! Она станет известнее и Джан Мур, и Шарлин Смит. В этом Лайла уже была убеждена до того, как фильм был снят. Марти никогда не делал ничего второсортного. Это будет что-нибудь претендующее на «Оскара». Теперь, после съемки шоу и с почти уже наверняка полученной «Эмми», Лайла была уверена, что она станет значительной величиной в этом городе – самой значительной за последние годы. И самой красивой! Она будет известнее, чем ее мать. Известнее, чем Тереза О'Доннел! Лайла вздрогнула при мысли, что она чуть не отвергла Марти и в результате чуть не лишилась и его, и новой роли. Она протянула к Марти руку.
 Только Марти был достаточно могущественным, чтобы сделать это для нее. Только Марти так сильно ее любит, что сделал это для нее. Может быть, они и не составляли совершенную пару. Он был тем человеком, до которого Лайла не хотела бы и дотронуться, но хорошо к ней относился. Он заботился о ней так, как никто до сих пор не заботился. Слезы полились из ее глаз.
 – Я люблю тебя, – прошептала она.
 – Хорошо, – сказал он просто. Марти встал и прошел к камину. – У меня еще кое-что есть для тебя – сказал он, протягивая Лайле маленькую бархатную коробочку.
 Лайла взяла ее и быстро откинула крышку. Внутри на фоне белого шелка переливался огромный бриллиант.
 – Двенадцать каратов. Чистой воды. Чистого цвета. Само совершенство, как ты, – сказал Марти.
 Лайла не могла оторвать взгляд от кольца. Бриллиант ловил отблески умирающего в камине огня и дробил их на тысячи маленьких точечек света, бликами переливавшихся по полу и стенам. Кольцо было слишком дамским, таким вызывающе эффектным, что у Лайлы перехватило дыхание и она не могла оторвать от него глаз.
 – Ты выйдешь за меня замуж, – твердо сказал Марти.

 3

 Джан не могла ни есть, ни спать. Сцена с Сэмом была ужасной. Он догадался, кем она была на самом деле. Сэм был не просто зол, он был разъярен. И Джан, как ни странно, чувствовала себя виноватой. Виноватой за то, что лгала ему, за то, что позволяла себя любить. Он вылетел из ее дома шокированный, раненный, разъяренный, но через пять дней, пять долгих дней, он позвонил ей, зная, что ее не будет дома, и оставил послание. Сэм говорил, что отдает сейчас все силы фильму, что ему надо доснять несколько эпизодов, и будет отсутствовать несколько недель. За это время он все обдумает, но хочет ее видеть и позвонит ей как только вернется.
 Больше он не звонил. Джан была слишком умна, чтобы надеяться на то, что время все излечит, что он сумеет соединить свою любовь к Мери Джейн с любовью к ней сегодняшней. Но разве она хотела этого? Хотела ли она столь эгоистичного человека, который только и занимался самолюбованием, человека, который и ее был в состоянии воспринимать лишь через себя. Он считал, будто Мери Джейн сделала все это ради него и для него. Что за кретин!
 Крохотное сомнение зародилось в ее голове. Мери Джейн все это сделала, чтобы преуспеть: быть актрисой, делать карьеру благодаря артистическому таланту, воплощать в жизнь свое призвание и свой талант. Так ли все это было на самом деле?
 Лежа в постели бессонными ночами, Джан мучилась одной и той же мыслью. Или она сделала все это, чтобы вернуть Сэма? Или самой вернуться к Сэму? Она никогда не считала, что настолько жадна и зла, что сможет пойти так далеко ради любви или ради мести. Но может быть, она и на самом деле не знает хорошо саму себя.
 Она бродила по огромному дому, по темным комнатам. Они казались ей такими пустыми и напоминали гробницу. Наверное, Джан смогла бы сыграть погребенную заживо Аиду. Она чувствовала себя покинутой. Но покинутой кем? Вновь и вновь Джан подходила к зеркалам в гардеробной. Опираясь о мраморные подзеркальники, она рассматривала свое лицо. Купленное лицо. Лицо, которое любит Сэм.
 Лицо давало ей власть – власть над Питом, благодаря которой она получила роль в «Меллроуз», власть, благодаря которой ее снимал Марти, власть, благодаря которой она получила Сэма. Что же это за власть, которую дают эти губы, этот нос, линия рта?
 Джан только стало понятно, что она совершенно беспомощна после разрыва с Сэмом. Было очевидно, что ситуация в шоу изменилась. И раньше ее мнение имело мало значения, а теперь его и вовсе игнорировали – потому что между Лайлой и Марти произошло сближение. Ее же отсутствие в начале сезона оказало Джан плохую услугу. Что же касается «Рождения звезды», то она была просто выключена из последнего этапа подготовки фильма. На ее звонки не отвечали, ее услуги больше не требовались; Джан Мур даже не имела возможности посмотреть окончательный вариант фильма. Это было невероятно. Ее проинформировали, что связаться с Сэмом Шилдзом или с Эйприл Айронз невозможно: они были за границей. Джан позвонила Сеймуру Ле Вайну и натолкнулась на ту же каменную стену. Она попыталась позвонить Сэму домой. Никто не отвечал независимо от того, как рано или как поздно она звонила. Какой смысл? Ситуация вышла из-под ее контроля.
 В то же время Лайла казалось, чувствовала себя великолепно. Роль, которую теперь исполняла Джан, стала еще глупее, чем раньше, и еще меньше. Лайла же участвовала в каждой сцене, произносила все выигрышные реплики. Шарлин исполняла свою роль неуверенно, Джан находила все это крайне унизительным. Сай Ортис не помогал ей. Никто ей не помогал.
 – Что мне сказать? – жужжал он в телефоне. – Ты сама выбрала, с кем спать, а Марти не любит неблагодарных. Ты подвела его с «Рождением», теперь он отыгрывается на тебе. Что ты хочешь услышать?
 – Скажи мне хотя бы, как мне посмотреть окончательный вариант «Рождения звезды», – резко ответила Джан. – Я не понимаю, что происходит.
 – Ты не одна в такой ситуации. Кажется, фильм в большой беде. Голос его звучал тяжело, в нем слышалось удовлетворение. Его молчаливое «Я тебе так и говорил» висело в воздухе. Джан знала, что он был полностью прав, но мысль, что придется искать нового агента, если «Рождение» провалится, пугала ее. Только какой-нибудь грязный подонок захочет тогда иметь с ней дело. Ну а если Сай сам был подонком, то по крайней мере подонком со связями, могущественным подонком.
 – Я догадываюсь, Сай, что ты был прав. Но, пожалуйста, попытайся достать мне фильм.
 Это было все, что она сказала ему перед тем как повесить трубку.
 Джан чувствовала, что она тает, как свечка. У нее вдруг отпала необходимость следить за диетой – она не могла есть. Надевая джинсы, те, которые сшила ей Май, она увидела, что они просто висят на ней. Щеки провалились, под глазами появились синяки. Но Джан все еще не имела никаких известий от Сэма. До сих пор она не видела «Рождения».
 На студии к ней как-то подошел Пит.
 – С тобой все в порядке? – спросил он.
 Вот уже несколько месяцев как они не разговаривали, обмениваясь лишь ничего не значащими «привет» и «пока». Джан посмотрела на него – он был таким же молодым, таким же простым и прямым, как всегда.
 «Наверное, я на самом деле ужасна, если он спрашивает меня», – подумала женщина.
 – Не слишком-то в порядке. – Она попыталась улыбнуться, но ничего не вышло.
 – Я могу тебе чем-нибудь помочь? – спросил Пит. Джан отвернулась, не желая поддаваться на его доброту.
 – Нет. Но все равно спасибо. – Она наблюдала за ним, когда он уходил, и вдруг ее осенило: – Пит, подожди. Твой отец ведь киномеханик? – спросила она. Он кивнул. – Может быть, он пустит меня в кинозал?
 Можно было бы сказать, что Джан Мур вошла в кинозал девушкой. Через два часа и десять минут глаза ее были распухшими от слез. Она смотрела, как ее – или кого-то, загримированную под нее, – трахали полдюжины раз в самых разнообразных позициях и костюмах. Это делал кто-то моложе и тоньше, чем Майкл Маклейн. Она смотрела на свою грудь – на экране трехметровой ширины – сжимаемую его руками. Она видела, как соски ее напрягались от его поцелуев, она видела свое собственное лицо, снятое крупным планом и застывшее от наслаждения. Она смотрела, как вставала на колени, чтобы изобразить собачий стиль, видела совершенную задницу, снятую во весь экран. Она видела, как ее ноги – то, чему предполагалось быть ее ногами, – обвивались вокруг шеи Майкла. Она видела пот, струящийся по телу, – по ее будто бы совершенному телу.
 Джан сидела в кинозале рядом с Питом и смотрела, во что превратился фильм «Рождение звезды». Он перешел все границы между «народным развлечением» и «мягким порно». Это было не мягкое порно. Это был фильм, в котором Джан не снималась, хотя ее лицо в нем присутствовало, иллюзия ее тела была – все могли видеть, как с ней занимались любовью, все могли видеть ее оргазм, все могли видеть, как ее насилуют. Видеть, как она отдается.
 «Как это произошло? – спрашивала себя Джан. – Как могло случиться?»
 Она почувствовала, что у нее кружится голова. Съемки Ласло, чудная музыка, прекрасные декорации – все это смягчало насилие. Но это было насилием. Как они смогли это сделать? Это, конечно же, не было ее телом, испещренным шрамами, это не было стареющее тело Майкла. К каким же трюкам прибегли Ласло, Эйприл и Сэм?
 Пит ерзал на стуле рядом. Он прокашлялся. Однажды Пит даже прошептал:
 – Боже мой!
 Потом он только молчал. Джан подумала, испытал ли он эрекцию. Она не хотела знать ответ.
 Потом Джан почувствовала, как по телу пробежал холодок ужаса. Как много мужчин увидят все это? Как много мужчин потом станут дергаться от одного ее лица? Как много неизвестных ей мужчин будут мысленно заниматься с ней любовью в уединении своих квартир? Одно из предупреждений Ла Брека звучало в ее ушах: «Ты не должна казаться доступной. Доступных убивают». Насколько же доступной становится женщина, которую трахают при всех? И на какое уважение в обществе она может рассчитывать? На какие хорошие роли она теперь может надеяться? Как она вообще сможет показаться на людях? Как же все это произошло?
 Джан думала, что Сэм любит ее. Но это не было любовью! Это было яростью, предательством, изнасилованием. Она смотрела на движущееся изображение.
 Наконец этот ужас закончился. Титры плыли по Майклу, который заходит в море. Отец Пита включил свет. Пит смотрел на нее, моргая от сильного света.
 Джан встала, оперлась о подлокотник и ее вырвало на сиденье впереди стоявшего кресла.
 – И что же вы хотите делать? – спросил Говард Тафт у Джан. Говард был лучшим адвокатом в Лос-Анджелесе и самым дорогим.
 – Я хочу подать на них в суд. Остановить их. Я хочу, чтобы фильм сожгли.
 – Отлично. Но на самом деле, что вы хотите делать?
 – Подать на них в суд. Остановить их. Хочу, чтобы фильм сожгли.
 – Мисс Джан Мур, это все хорошо, но мы имеем дело с Международными студиями. Мы имеем дело с Эйприл Айронз. Мы имеем дело с Бобом Ле Вайном. Мы имеет дело не с теми милыми людьми, которые вежливо отходят в сторону и с готовностью выполняют постановление суда. Да мы и не сумеем добиться постановления суда.
 – Почему? Они…
 – В вашем контракте есть статья, которая говорит, что…
 – Но я не знала, что они сделают это. Неужели я не имею прав контролировать, что делают с моим телом, моим лицом…
 – В соответствии с контрактом – нет. Вы попросили дублера для съемки обнаженного тела. Вы настояли на том, что имя дублерши останется в тайне. Именно это они и сделали. Вы не можете подавать на них в суд за то, что они выполняют условия контракта.
 – Тогда на кого же мне подавать в суд?
 – На вашего агента, наверное. Но только если вы не собираетесь дальше работать. – Говард снял очки в металлической оправе, вынул белоснежный носовой платок из нагрудного кармана и стал тщательно протирать стекла, не сводя с Джан своих серых добрых глаз. – Послушайте, я бы с удовольствием принял ваши деньги, и может быть, можно добиться некоторого смягчения при окончательном монтаже, но судебное разбирательство, обещаю вам, будет дорогим и к тому же погубит вашу карьеру.
 – К черту мою карьеру.
 Говард замолчал, потрясенный ее реакцией. А в этом мире было очень мало вещей, которые могли бы потрясти голливудских адвокатов. Он облизал губы, сцепил руки и положил их перед собой на безукоризненно чистый стол.
 – Я вижу, что вы очень возбуждены, но со временем ваша точка зрения может измениться. Судебное расследование может оказаться длительнее и дороже, чем расследование Клиффа Робертсона. Это будет значительно хуже, чем дело Арта Бухвальда. Студия не может отказаться от права использовать ваше изображение. Вы подписали контракт, позволяющий использовать дублера. И подавать в суд на это… У вас нет шансов.
 – И все-таки я настаиваю!
 – Но самое главное, это ни к чему не приведет. Эйприл Айронз и свора банкиров вложили в этот фильм сорок миллионов. Вы не сможете их остановить…
 Слезы выступили на глазах Джан. Ее вновь охватило чувство беспомощности, которое она пыталась подавить, но теперь оно лишило ее всякой энергии. Джан чувствовала себя слабой и беспомощной. Она заплакала.
 – Значит, я ничего не могу сделать? – прошептала она.
 – Здесь, – сказал Говард, протягивая ей безупречно чистый платок, – вы можете вытереть нос.
 Выйдя из офиса Говарда Тафта, Джан была слишком зла, чтобы идти домой, слишком разъярена, чтобы стоять на месте. Она чувствовала, что если не будет двигаться, то или разобьет что-нибудь, или ударит кого-нибудь, или просто взорвется. Возможно, у нее не было никаких законных прав, но у нее были ее личные права. Она села в машину и поехала.
 Джан тяжело дышала, фыркала, как лошадь. Лос-Анджелес размягчает, думала она, но не ее, не сейчас. Она чувствовала, что стала жестче, чем когда-либо, как сталь, как алмаз, она готова резать. Если Сэм в Лос-Анджелесе, она найдет его. Если нет… Джан въехала в ворота ограды его дома.
 В сумке она нашла ключ. Ну зачем она таскает с собой так много барахла? Джан попыталась вставить ключ в замок, но у нее тряслись руки. Она глубоко вздохнула, потом успокоилась и обеими руками вставила ключ в замок.
 Сэм был дома один. Джан не отреагировала, если бы он находился в компании какой-нибудь девчонки. Ей уже все было безразлично. Сэм лежал на софе, рука на глазах, текст сценария на груди. Какой-то свеженький фильм для какой-нибудь другой женщины, которую он тоже погубит.
 – Ты, вшивое дерьмо! – закричала Джан.
 Сэм подскочил на софе и отбросил в сторону текст сценария.
 – Боже мой! Джан! Мери Джейн! Послушай, я знаю, что ты собираешься сказать…
 Он дышал как после марафонского забега. Отлично, она испугала его. Она хотела его испугать.
 – Нет, ты не знаешь, мерзавец!
 – Эй, – он стоял, тяжело дыша и протянув вперед руки, обращенные вниз ладонями – жест Будды, успокаивающего воду. – Не нужно…
 – Ты, подонок, не смей мне говорить, что нужно, а что нет, и как мне себя вести! Ты лживый ублюдок!
 – Это ты лгала! Я…
 – Я видела фильм!
 У него хватило ума на секунду замолчать. Джан смотрела, как Сэм пытается дышать ровнее. Старый актерский трюк. К черту его и его трюки!
 – Джан, у меня не было выбора. Фильм не удался. Я подвел Эйприл. Я подвел тебя. Только так можно было все спасти. И, – он остановился на мгновение, – раз ты его видела, то уже преодолела свое…
 – Отвращение?
 – Нет, удивление, и наверняка понимаешь, что все это работает. То, как я режиссировал эпизоды с твоим участием…
 – Ты режиссировал мои эпизоды? Ты трахнул меня, как двадцатидолларовую шлюху. И не оскорбляй меня разговорами о том, что мне это понравится. И ты не мои эпизоды режиссировал. Я не была проинформирована об этих съемках, и не имею к ним ни малейшего отношения. Это были парочка дублеров, Майкл Маклейн и тюбик глицерина!
 – А зачем было бы тебя спрашивать? Ты бы не согласилась. Да мы и не были в настроении вести переговоры.
 – У вас нет такого настроения и сейчас.
 Джан на минуту замолчала и почувствовала, как остывает ее гнев. Она бросила сумку и чуть не села на пол от охватившей ее слабости. Но Джан не хотела показать свою слабость. Она хотела быть сильной, злой и страшной, а потому сузила глаза, понизила голос и молча двинулась на Сэма. Сэм попятился.
 – Ты предал меня, а я, как последняя дура, обвиняла в этом себя. Когда-то в Нью-Йорке я думала, что, будь я посимпатичнее, или добрее, или сексуальнее, или более понимающей, ты не сбежал бы от меня из Нью-Йорка и не отдал бы мою роль Бетани. – Она обошла диван, а Сэм все пятился и пятился. – Я во всем винила себя! Но как же ты сейчас оправдаешься? Теперь-то я и красивее, и добрее, и сексуальнее. Какова же причина твоего предательства на этот раз? Ты ведь знаешь, я хотела быть серьезной актрисой. Ты знаешь, насколько важна эта картина для меня, для моей карьеры…
 Сэм прислонился спиной к камину.
 – Всегда ты! – заорал он. – Всегда ты и то, что ты хочешь, как тебе больно, как ты себя чувствуешь, как это важно для твоей карьеры. А что же я? Я думал, что ты меня любишь. Но ты даже не сказала, кто ты на самом деле. Ты заставила меня полюбить тебя, а от этого фильма зависит моя карьера. Ты думаешь, может быть, что мне дадут снять хотя бы еще одну картину, если сорок миллионов долларов будут спущены в унитаз? Ты-то думала о моих чувствах? Я должен был спасать картину! И я спас ее.
 – Но какой ценой, Сэм? – Джан пристально смотрела на него. Он конечно же признает, что сделал подлость.
 – «Последнее танго в Париже» не повлияло на карьеру Брандо. Боже мой, он совершенно безнадежен.
 – Нет, – горько рассмеялась Джан. – Ставки мужчин только растут, когда они трахают женщин на экране. Но что стало с Мари Шнайдер? Разве она не покончила жизнь самоубийством?
 Джан повернулась, подняла сумку и пошла к выходу.
 – Я люблю тебя, Джан! Я хотел жениться на тебе!
 Она остановилась, сердце ее глухо забилось. Потом Джан медленно повернулась.
 – Подходящее ты выбрал время для того, чтобы сказать мне об этом. Только почему твое предложение звучит как угроза?
 – Умоляю тебя, прекрати этот разговор, пожалуйста. Если бы твое лицо не было столь невыразительно на экране, мне не пришлось бы сделать этого. Я работал с тем, что у тебя есть, а у тебя не так уж и много.
 – Значит, опять я виновата!
 – Виновата – это детское слово.
 – Я не слышу слово «вина» от тебя. Я не слышу ни слова извинения, ни раскаяния, не вижу, чтобы тебя мучали угрызения совести. Все, что ты делал, было необходимо, было правильно. Ты чувствуешь себя отлично? Ты рад, что так поступил со мной?
 Сэм замер. Он смотрел на нее, и глаза его были полны ярости, он смотрел прямо на нее, но вдруг, впервые за весь разговор опустил глаза, потом повернул голову в сторону спальни. Потом он снова взглянул на Джан.
 – Я не предал тебя, – сказал он. – Я никогда никому не говорил о твоих шрамах.
 – Благодарю тебя! – усмехнулась Джан, бросила ключи на пол и вышла.
 Джан стояла под палящим солнцем рядом с домом Сэма, построенном в дурацком стиле, подражающем особнякам в Санта-Фе. Она вдруг поняла, что ей некуда идти, не с кем говорить, не с кем поделиться своим кошмаром.
 Если бы только Май была жива! Если бы только можно было пойти к Май, выпить с ней стакан пива, поплакать с ней и посмеяться. Джан села в машину и поехала, пока скорость не достигла семидесяти миль в час. Куда она могла бы пойти? К кому бы она могла обратиться? Возвращаться в мавзолей, который считался ее домом – просто невозможно. Она умрет там.
 Оставалось лишь одно. Джан поехала на восток, в сторону Долины. Через сорок минут она затормозила перед воротами, и охранник сразу же ее узнал. Он поприветствовал ее, потом позвонил в дом, пока Джан ожидала в машине. «Пожалуйста, Господи, пусть хотя бы она будет дома», – молилась Джан. Охранник повесил трубку и сказал, что Шарлин встретит ее у дверей.
 Джан ехала уже по аллее. Навстречу ей вышла Шарлин и радостно ее приветствовала. Девушка наклонилась к дверце машины и сказала, улыбаясь:
 – Как хорошо, что ты приехала. Я так рада тебя видеть!
 Джан разрыдалась, слезы лились в три ручья и она, обессиленная, опустила голову на рулевое колесо, вцепившись в него обеими руками, чтобы хотя бы усидеть на месте.
 – Джан, милая, что случилось? – Шарлин распахнула дверцу, но Джан даже не могла сдвинуться с места. – Выходи, выходи, хорошая моя, – мягко уговаривала Шарлин, пытаясь оторвать руки Джан от руля. – Выходи скорее из машины и пойдем в дом.
 Но Джан еще несколько минут могла только сидеть, вцепившись в рулевое колесо, и плакать.

 4

 Когда Джан открыла глаза, спальня была наполнена солнечным светом. Уже два, нет, три дня она жила у Шарлин. «Господи, благослови Шарлин и ее друга, – думала Джан. – Дин, может быть, и не слишком умен, но он добрый и хороший. Было просто приятно сидеть рядом с ним».
 Шарлин позвонила Марти и менеджеру фильма «Трое на дороге» и сообщила им, что Джан больна. Потом она вызвала доктора.
 – Он просто посмотрит тебя, – успокоила она Джан.
 Шарлин уходила каждый день на работу и даже не будила Джан. Той же казалось, что она может спать целую вечность. Только в десять часов в дверь тихо стучал Дин и приносил ей стакан свежего сока и чашку дымящегося кофе. Когда Джан выпивала сок и кофе, он приводил собак – Джан очень развеселилась, увидев Кару и остальную собачью компанию. Но больше всего ей понравилась охотничья собака золотистого окраса.
 – У меня нет любимцев, – признался ей Дин. – Это было бы несправедливо, и они сразу бы все поняли. – Он заговорил тише. – Но если бы у меня и был любимец, то, конечно, Опрах – черный лабрадор одного моего друга. Но и то лишь потому, что я знаю его дольше всех.
 Потом Дин выводил Джан в сад, она удобно устраивалась под деревом, а мальчик все оставшееся до обеда время работал на грядках, пропалывая сорняки, играл с собаками, косил газонную траву мини-трактором, обрезал фруктовые деревья. Джан сидела в плетеном кресле, слишком вымотанная, чтобы читать, думать или даже просто грустить.
 Изобилие сада напомнило ей семью ван Хайсамз в Гетти. Изобилие. Она покачала головой. Ее жизнь в основном представляла собой противоположность этому понятию: скудное существование в Нью-Йорке, кусок жизни, потерянный на подмостках театра, пустота и бессмысленность ее успеха в Лос-Анджелесе. Все это было каким-то бесплодным поиском чего-то, чего она никак не могла найти: любви, теплоты и изобилия.
 Ее жизнь явно не удалась. Джан нашла и полюбила мужчину, который не отвечал ей взаимностью. Мелкий, эгоистичный человек. Она бросила своих друзей и подчинилась диктату его и своего тщеславия, но так мало получила взамен. Фотографии на журнальных обложках. Изображение на мерцающих телеэкранах. Деньги. Известность. Но она никогда не была в Европе, у нее никогда не было ребенка, она никогда не каталась на лошади и лыжах, не знала иностранных языков. Она никогда не ночевала в палатке в лесу, не путешествовала на корабле по морю, не ходила в колледж. Она не помогла никому, даже самой себе.
 Бог наградил ее талантом, Брюстер Мур дал ей красоту, но разве она не столь же слепа и эгоистична, как и Сэм Шилдз, разве не столь же бездарно она растрачивает свой талант?
 Сэм. Думая о нем, ей хотелось плакать и смеяться одновременно. Сэм никогда по-настоящему не понимал ее, никогда даже не пытался понять ее. Он не понимал Мери Джейн, он не понимал Джан Мур. Ему доставляло удовольствие ее общество, он испытывал возбуждение от ее красоты, но он никогда не знал ее. Что он ей дал? Несколько слов восхищения. Объятия. Ласки. Всего по крохам. А она, дура, принимала эти крохи и думала, что это и есть пиршество.
 И вот сейчас, в саду Дина, под деревом, ей пришла в голову ужасная мысль. Может быть, где-то в подсознании она запланировала и осуществила все это – операцию, свой успех, воссоединение с Сэмом, – втайне надеясь, что он, единственный из всех, увидит под ее новой оболочкой прежнее сердце, узнает ее любовь, узнает и исцелит ее самое? Джан вновь вспомнила Библию, где эвфемизмом «секса» является «познание». «Авраам пошел с женщиной и познал ее». Сэм не сумел познать ее. А разве не этого она страстно желала?
 Джан наконец поняла те искушения, которым Сэм не мог противостоять: амбиции подчинили себе и его мораль, и его рассудок. Но разве они не подчинили и ее? Она хотела Сэма и ради него согласилась играть в плохом фильме. Джан торжествовала, когда наконец заполучила Сэма в постель, она вцепилась в него, как паук цепляется за свою добычу. Как часто по ночам Джан испытывала наслаждение от того, что он лежит здесь, рядом. Но знала ли она Сэма? Ясно, что нет.
 Достигнутая цель лишь тогда заслуживает восхищения, когда это достойная цель. Кто сказал ей об этом – Май? Брюстер? Нейл? Молли? Очевидно, кто-то из тех людей, которые различают истинные ценности, знают отличие между истинными достижениями и достижениями пустыми, удовлетворяющими лишь эгоистичное тщеславие. Джан не может сказать, что стала жертвой.
 Сэм предал ее, Эйприл Айронз манипулировала ею, Сай Ортис использовал ее, Моника Фландерс эксплуатировала ее, но разве она не разрешила им это делать? Джан использовала свою красоту, выставляя ее напоказ за деньги в рекламе «Фландерс», использовала ее, чтобы получить сомнительную работу в шоу «Три четверти» и согласилась оголиться или позволила сделать это другой женщине за нее в фильме «Рождение звезды». Она продавала себя как недвижимость – так разве может она судить других за то, что они занимаются тем же самым?
 Сидя под деревом, Джан погрузилась в невеселые мысли.
 В полдень пришел Дин и прервал ее размышления. Обычно они вместе обедали. Дин приносил молодой салат с идеальных грядок, маленькую редиску, сахарный горох, миниатюрные морковинки. Джан мыла овощи, а Дин мелко их нарезал, заправляя то маслом, то майонезом. Потом они усаживались за столиком во внутреннем дворе и обедали, запивая все лимонадом. Вчера Дин сказал Джан, что очень любит обедать в чьей-либо компании.
 – Да, в самом деле.
 – Наверное, ты часто обедаешь с Шарлин?
 – Нет, обычно я ем одна в своем вагончике. Я обедала одно время с… – Джан поперхнулась, – с одной пожилой леди, моей подругой, но она умерла.
 «Бедная, бедная Май. Как ее теперь недоставало!»
 – Почему же ты не ешь вместе с Шарлин?
 – Мы слишком заняты. Или мы обедаем в разное время, потому что снимаемся в разных эпизодах. Или у нее есть другая работа. Или у меня.
 «А может быть, потому что я снобка, даже не представляющая себе, кто истинные друзья, а кто так себе».
 – Тебе нравится твоя работа?
 – Нет.
 – Это плохо. Это очень плохо, если тебе не нравится твоя работа. Боюсь, что и Шарлин не нравится ее работа. Мне кажется, это тяжело.
 – Что же, нам платят много денег, поэтому и работа тяжелая. Дин пожал плечами.
 – Я думаю, что лучше не заниматься тем, что тебе не нравится, ведь это слишком тяжело для тебя. Наверное, поэтому ты и грустишь.
 – Возможно, ты и прав, – согласилась Джан.
 В первую же ночь в доме Шарлин Джан проснулась от страшного сна. Шарлин стояла рядом и мягко ее тормошила.
 – Проснись, дорогая, это просто ночной кошмар, это не правда. Джан ловила ртом воздух. Что это было? Опять ножи? Или это был сон, когда она голая стоит перед съемочной группой и все вокруг смеются, смеются и смеются? Джан вдохнула и почувствовала, как сильно бьется сердце. Казалось, что оно сейчас вырвется из груди.
 – Хорошо, дорогая, хорошо. Успокойся, – говорила Шарлин нараспев.
 Джан с благодарностью погладила ее по руке.
 – Извини меня, пожалуйста, – прошептала она. – Тебе тоже нужен сон. Извини, что я разбудила тебя.
 – Принести воды? Или теплого молока? Когда Дину снятся плохие сны, я даю ему теплого молока.
 – Не надо, просто посиди со мной.
 Джан чувствовала, что постарела на пять лет. Она прильнула к Шарлин, ощутила ее тепло, и вдруг ей показалось, что без тепла подруги ей не выжить. Джан дрожала под одеялом. Она больше не могла вынести одиночества. Это слишком тяжелое бремя, когда никто тебя не понимает.
 – Шарлин, – сказала Джан, – можно я что-то тебе расскажу? Шарлин села на край кровати и похлопала Джан по руке.
 – Конечно, говори.
 Джан рассказала ей все: о Сэме, о своей нью-йоркской жизни, о Брюстере и Пите, о Май и Майкле, о «Рождении звезды», обо всем. Иногда она начинала плакать, а иногда могла говорить лишь шепотом. Наконец Джан выговорилась.
 Во время ее длинного рассказа Шарлин все время похлопывала ее по руке.
 – Бедная девочка, ты даже еще более одинока, чем я. – Шарлин наклонилась к Джан и обняла ее. – Бедная девочка, – нашептывала она ей на ухо, потихоньку покачивая, пока Джан не заснула.
 После этого разговора Джан почувствовала себя лучше. Все утро она провела в обществе Дина, а после обеда осталась одна в своей комнате, избегая солнечного света. Но хотя она и почувствовала себя лучше, все равно не могла не думать о своем. Джан не могла не возвращаться вновь и вновь к тем эпизодам, которые видела на экране. Она в который раз проигрывала всю историю ее отношений с Сэмом и вспоминала их первую весну в Нью-Йорке, когда он взял ее в труппу; вспоминала ту хмурую зиму, когда Сэм покинул ее, вспоминала то время, которое они провели вместе на последних съемках. Джан вспоминала все.
 Женщина вспоминала всю свою жизнь и пришла к выводу, что она не имела никакого смысла. Джан была полна решимости понять, почему. Вроде бы она достигла того, чего желала: превратилась из никому не заметной женщины в женщину, которую невозможно не заметить и невозможно забыть. У нее было столько денег, сколько нужно. К тому же значительно больше известности, чем она того желала.
 Но за последние три года, за редчайшим исключением, она не встречала людей, которых бы хотела знать. Май умерла, Рауль вернулся домой в Южную Америку, а доктор Мур жил своей собственной жизнью в Нью-Йорке. Джан была совершенно одинока, если не считать общества Шарлин и Дина. Она не доверяла никому, кроме них, никто не был добр к ней. И вот в течение нескольких дней или недель она приобретет сомнительную славу. Может быть, Шарлин и Дин не захотят иметь с ней ничего общего, когда этот чудовищный порнографический фильм выйдет на экраны. И даже Брюстер, которого вообще сложно чем-либо удивить, будет шокирован этим фильмом, как и сама Джан.
 Ей стало легче, когда в конце дня Дин постучал в дверь ее комнаты. По вечерам они вдвоем готовили ужин и ждали Шарлин. Потом смотрели видео, или Дин смотрел один, а женщины тем временем болтали. Все было обычно, просто, тепло и однообразно. Джан наконец впервые за очень долгое время почувствовала, что может по-настоящему расслабиться. Это напоминало возвращение домой – в тот дом, которого у нее никогда не было.
 Медленно, очень медленно Джан стала ощущать себя более человечной, ближе к жизни. Она почувствовала, что готова вернуться к своей жизни.
 В четверг вечером Шарлин сказала ей:
 – Наверное, тебе лучше вернуться к обычной жизни.
 Слезы наполнили глаза Джан. Она вдруг почувствовала, что это место было единственным, где она живет в согласии с собой.
 – Милая моя, не плачь, пожалуйста. Просто Марти беспокоится, что съемка задерживается. Он и так оказался достаточно добр и позволил тебе отдохнуть… Ты ведь знаешь Лайлу? Она не упускает возможности, чтобы не обвинить тебя или меня в любой неудаче. А Сай звонит мне по три-четыре раза в день.
 Джан глубоко вздохнула.
 – Извини, что я доставляю тебе столько хлопот.
 – Ты не доставляешь мне никаких хлопот. Нам с Дином приятно твое общество. Ты как будто член нашей семьи. Может быть, тебе жить с нами и дальше? Мы можем вместе ездить на работу.
 – В самом деле, Джан. Оставайся! Как хорошо, у меня будут две сестры! Даже если мы и не будем обедать вместе – все равно хорошо. Зато Шарлин сможет обедать с тобой.
 – Можно? Хотя бы еще немного, когда выйдет в прокат «Рождение звезды». Чтобы я перенесла весь этот шторм в надежном укрытии.
 – Конечно, можно, – сказала Шарлин. – Да и кто знает, может быть, все будет не так плохо, как ты думаешь? – Она улыбнулась. – В любом случае, ничего хуже уже не случится.
 Зазвонил телефон охраны, и Шарлин подняла трубку. Джан и Дин играли с собаками в глубине двора.
 – К вам посетитель, он не записан на прием. Можно ему пройти?
 – Нет, я поговорю с ним по телефону.
 – Будьте любезны, попросите Джан Мур, – сказал ей мужской голос.
 – С кем я говорю? – спросила Шарлин.
 – Это Сэм Шилдз.
 – Не думаю, что она захочет с вами говорить.
 – Кто вы?
 – Подруга Джан. Настоящая подруга, – отвечала Шарлин.
 – Слушайте, у меня нет настроения выслушивать моральные наставления или смотреть театральные сцены. Я слишком долго ее разыскивал. И хочу теперь видеть.
 – Послушайте, вы. Я знаю, как вы обращались с Джан, и я знаю, что вы за человек. У меня самой были в жизни такие мужчины. Мне тогда было всего одиннадцать лет. Их интересовала лишь моя внешность и не волновало, кто я на самом деле. Вы недостойны такой девушки, как Джан.
 – Пойдите и спросите ее! Увидите, Джан захочет поговорить со мной.
 Шарлин неохотно положила трубку и вышла во двор. Джан бегала по двору, держа высоко в руке кость, а собаки гонялись за ней. Дин стоял и смеялся.
 – Джан, – позвала Шарлин. – Джан! – Подруга взглянула на нее. – Кое-кто хочет с тобой поговорить.
 Джан прикрыла глаза от солнца.
 – Кто? – спросила она. – Сэм.
 Джан остановилась. Шарлин внимательно поглядела на нее. Поддастся ли она соблазну? Попадет ли она вновь в ту же самую ловушку? Шарлин смотрела на Джан и ничего не говорила. Какую-то минуту они молча смотрели друг на друга. Первой заговорила Джан.
 – Скажи, чтобы он убирался, – произнесла она.
 Той же ночью Джан написала письмо доктору Муру.
 «Я не могу вспомнить, чтобы когда-нибудь ощущала такую зависимость, как теперь. Даже те долгие месяцы, проведенные в госпитале, я не была так зависима от Вас. Как Бланш Дюбуа, я завишу от доброты посторонних людей. Но боюсь, что и они, и Вы строго осудите меня за этот ужасный фильм, в котором я снялась.
 Я понимаю, что прошу слишком о многом, но если бы у Вас нашлось время, могли бы Вы посетить меня в Лос-Анджелесе? У меня большие неприятности на студии.
 Я пойму Ваш отказ, но буду признательна, если Вы найдете время для встречи».
 Запечатав конверт, она вдруг вспомнила слова Дина, сказанные им вечером, когда мальчик обрадовался тому, что Джан останется жить в их доме. Дин сказал что-то о том, как хорошо иметь двух сестер.
 Он сказал «сестры»? Джан выключила свет. Как странно. Потом она заснула.

 5

 «Оголи задницу – и достигнешь успеха.
 Несмотря или по причине изысканных сексуальных сцен, «Рождение» бьет все рекорды кассовых сборов. Таким образом, полностью нарушено правило Голливуда «за грязь никто не заплатит» (вспомним хотя бы «Калигулу» Гуччионе). Переделанный фильм «Рождение звезды» с Майклом Маклейном и Джан Мур в главных ролях доставляет истинное наслаждение и вызывает наплыв зрителей в кинотеатры. Среди зрителей люди всех возрастов – кинороман, в котором нарушены все границы дозволенного, превзошел все ожидания…»
 «Дейли Вэрайити»
 Лайла скомкала газету и швырнула ее через всю комнату. Черт подери! Она взяла в руки «Лос-Анджелес Таймс».
 «Самая сексуальная женщина в мире» – гласил заголовок, набранный крупным шрифтом на странице, посвященной кино. Статьи даже не сопровождались обычными интервью, которые актеры дают в подобных случаях. Только фотографии Джан Мур. Сука! Она даже не заботится о рекламе!
 В мозгах Лайлы успех Джан в фильме «Рождение звезды» каким-то образом отрицал ее самое. Как будто Лайла вернулась на свои исходные позиции. Хотя этот фильм вышел на экраны как фильм для взрослых, но он уже побивал кассовые рекорды и, вероятнее всего, скоро станет фильмом номер один текущего сезона. Только в прошлое воскресенье кассы собрали тринадцать миллионов долларов. Хуже всего то, что все только и говорят об этом фильме. Из коммерческих соображений этот фильм нарушил все табу. Лайла сгорала от ревности. Когда она думала, что «Эмми» лежит уже в маленькой коробочке, перевязанной золотой ленточкой, то считала, что это бесчестие должно было случиться именно с ней! Это было нечестно! Что-то надо было делать!
 Она взглянула на скомканные газеты. Там, на последней странице было напечатано объявление, которое надо было бы набрать крупным шрифтом на первой странице.
 Режиссер и кинозвезда объявляют о скором браке. Боже мой, вопреки рассудку, лишь бы удержаться вровень с новой славой Джан, Лайла сказала «да» Марти и – вот она, ее реклама! Тетушка Робби говорил, что уверен – эта новость получит большой отклик в прессе. Но о каком отклике можно говорить, когда сообщение спрятано на двадцать четвертой странице «Лос-Анджелес Таймс» и ему посвящено несколько строк в «Майлстаун». Это оскорбление! В конце концов, она звезда Голливуда! Она дочь Керри Кайла! Она – дочь Терезы О'Доннел, которая, несмотря ни на что, тоже была звездой.
 Зазвонил телефон; Лайла редко отвечала на звонки, возлагая эти заботы на прислугу. Но сейчас она ожидала звонка от Марти и ответила сама.
 – Ты сошла с ума? – задребезжал голос в трубке. – Ты совершенно сошла с ума?
 Лайла на мгновение заколебалась, – прервать разговор или нет, – но власть Терезы вновь оказалась сильнее.
 – Замолкни, – рявкнула Лайла.
 – Я только что прочитала «Таймс». То, что ты задумала, невозможно. Ты заходишь слишком далеко.
 – Замолчи! Я могу делать все, что захочу. А когда мне понадобится твое мнение, я пошлю тебе записку.
 – Лайла, этого ты не можешь сделать! Марти Ди Геннаро не кальвинист. Это погубит нас обеих.
 – Замолчи, я дала тебе возможность участвовать в отличном шоу. Все остальное тебя не касается. Оставь меня в покое, иначе, клянусь, я уговорю Марти отменить программу.
 Лайла чуть не разрыдалась от гнева. Она жалела, что не может убить Терезу.
 – Лайла, послушай меня, ты можешь дурить всех подряд…
 – Но я не могу обдурить свою мамочку? Так? Заткнись, мамочка. Проваливайте вы все – и ты, и тетушка Робби, и Кальвин, и Кенди, и Скинни, и Эстрелла – все вы! Ты ведь не беспокоилась об этом двадцать лет назад? Не тревожься и теперь. Предупреждаю, оставь меня в покое! – Она бросила трубку.
 Но через секунду телефон зазвонил вновь. Лайла фыркнула и посмотрела в окно. В Малибу, кажется, становится холодно. Она встала, трясясь от злости. Сначала Марти уговаривает ее выйти за него замуж, потом фильм Джан становится событием сезона, а ее премьера омрачена, новость о ее помолвке не находит отклика в прессе – и вот еще одно!
 Она должна выиграть «Эмми», доказав Терезе, что она, Лайла Кайл, не относится к людям, на которых можно безнаказанно плевать. Лайла стояла, тяжело дыша, от гнева у нее кружилась голова. Девушка обдумывала свои возможности. Пришло время для начала широкомасштабного наступления на них всех. Ей нужен только Марти. Она выйдет за него замуж. Да.
 Лайла взглянула на свои руки – они дрожали. Девушка чувствовала, что сейчас непременно кого-нибудь убьет. Потом она вспомнила о коробке. О подарке, который ей сделал Робби. Она все еще стояла нераспечатанной на столе. Лайла мрачно улыбнулась и прошла в кухню. Она порылась в ящиках и достала очень острый нож. Очень острый!
 Минос Пейдж был не слишком удивлен, когда ему вновь позвонила Лайла Кайл. Очень редко удивляющийся Минос Пейдж, в котором, безусловно, мало нуждаются рядовые обыватели города. Тем не менее, он весьма удивился тщательным инструкциям Лайлы. Хорошо, что его не застигли врасплох, в противном случае он не заработал бы той суммы, что зарабатывал всегда, – она превышала ровно в четыре раза то, что ему платила Лайла Кайл. Но эта работенка была так же дорога для Лайлы, как его истинная работа была дорога ему. В этом он был убежден.
 Миносу не пришлось долго думать о том, как выполнить инструкции, полученные от Лайлы. У него все было четко разработано, он знал, кому позвонить и в каком порядке. Минос улыбнулся сам себе, набирая телефонный номер. В последний раз Лайла задала ему ту еще работенку – он обегал весь город и сумел завершить ее лишь к исходу второй недели. Это же поручение отнимет несколько минут, и его можно будет выполнять только по телефону. Судьба!
 Когда я подняла трубку телефона в офисе, то услышала знакомый монотонный голос:
 – Догадываешься, кто тебе звонит, чтобы сообщить хорошие новости? – игриво спросил голос.
 – Мало кто из мужчин позволял себе говорить со мной, Лаурой Ричи, подобным образом.
 – Это Кевин Костнер, у тебя ребенок от меня. Лаура, я хочу сообщить тебе что-то очень интересное. Клянусь, ты первый человек, которому я это рассказываю, и делаю это не ради денег. Я делаю это потому, что ты хорошо относилась ко мне в прошлом. Поэтому приготовь пару острых карандашей и большой лист бумаги. Все, что тебе надо делать, – слушать и записывать.
 А затем трубку взял Минос Пейдж – и разговор не длился и пятнадцати минут. У меня есть его запись. Время от времени на пленке можно услышать мой голос, однажды я даже воскликнула: «Черт возьми!» – но кроме этой реплики все остальное – его рассказ. Я только повторяю вслед за ним. Когда Пейдж закончил, я задала единственный вопрос:
 – Минос, у тебя есть какие-нибудь бумаги, подтверждающие это?
 – Ты получишь их по факсу ровно через пять минут.
 – Фотографии хирургической операции? Он засмеялся.
 – Вот за это тебе еще придется заплатить.
 – Сколько за эксклюзивность? – спросила я.
 – Больше, чем вы с Китти Келли можете себе позволить. Никакой эксклюзивности. В течение последующих двадцати минут я звоню в «Инквайэрер», «Обсервер», «Энтетейнмент Уикли» и в «Тайм». Но ты – первая, кто услышал эту новость. Куй железо, пока горячо.
 Перед тем как повесить трубку, он не мог не произнести коммерческой реплики.
 – Запомни, Лаура, отныне – ты моя должница. И мое имя в публикации упоминать нельзя.
 – Если у тебя есть документы, то мне неинтересно твое имя. Но если я не стану за это платить, то на кого мне ссылаться?
 – На Джона Бересфорда Типтона, – рассмеялся Минос и повесил трубку.

 6

 Шарлин Смит – кровосмесительница!
 Шокирующая история звезды, которая спит со своим братом. Читайте об этом на внутренних полосах «Нешнл Обсервер». Самая сексуальная женщина в мире? Кто она – подлинная Джан Мур?
 Пластическая операция. Полная история Джан Мур и ее общей пластической операции на лице и на теле. Репортаж Лауры Ричи. В этом выпуске «Энтетейнмент Уорлд».
 Телефон звонил, не переставая. Сэму казалось, что он покончит самоубийством, если услышит еще один звонок. Журналисты из каждой желтой газетенки хотели проинтервьюировать Сэма. Все хотели знать, каково спать с Джан Мур. Вчера во время обеда в «Ле Дом» они выкрикивали свои вопросы на автостоянке.
 – До операции она приносила такое же наслаждение, как и после?
 – Вы сделали это ради рекламы?
 – Как, по-вашему, это повлияет на сборы фильма «Рождение звезды»?
 Телефон в офисе продолжал звонить. Секретарша сходила с ума. Сэм отключил свой домашний телефон. За ним уже гонялся Боб Ле Вайн, который не мог поверить, что Сэм в их фильме снял чудовище в женском обличье и угрожал судебным преследованием. Его агент тоже не верил, что Сэм был не в курсе всей истории, и советовал нанять кого-нибудь из фирмы по связям с общественностью, чтобы предотвратить возможный ущерб. Наконец раздался звонок от Эйприл. Сэму было наплевать на эти звонки, но откладывать разговор на неопределенный срок тоже было нельзя. Боже! Что она ему скажет? Сэм поднял трубку.
 – Привет, Эйприл!
 Он старался говорить спокойно, обычным тоном, но услышал в трубке щебет.
 – Шестнадцать миллионов, – сказала Эйприл.
 – Что?
 – В прошлые выходные кассовый сбор составил шестнадцать миллионов. Мне только что об этом сообщили. Они вынуждены пускать фильм и на ночных сеансах, чтобы удовлетворить публику. Шестнадцать миллионов долларов. Это гениально!
 Сэм мог лишь молча кивнуть головой.
 «Трое на дороге». Что произошло?
 О'Коннор объявляет турне по десяти городам, чтобы успокоить нацию. Призывы к семейной ответственности.
 Нью-Йорк. Вчера в своей воскресной проповеди в соборе Святого Патрика кардинал О'Коннор, архиепископ римской католической епархии Нью-Йорка, объявил своей пастве, а также прессе, заинтересованной его пресс-релизом, что он осуждает телевидение за фильм «Трое на дороге», как пример того, что делает со страной Голливуд и его принцип поклонения золотому тельцу. Он осудил «Мэрфи Брауна», программу «Чиаз», а также ряд других программ. Затем кардинал заявил, что его турне призвано исцелить народ Америки от тех моральных ран, которые нанесли ему Шарлин Смит своим кровосмесительством и Джан Мур участием в откровенно порнографическом фильме, потрясшем страну. Он попросил прихожан присоединиться к его молитвам за грешных ведущих программ телевидения, затем добавил, что все трое повинны в разжигании похотливых желаний и мыслей. Кардинал обратился к Святому Жозефу, покровителю семьи, чтобы он помог стране преодолеть возникшую смуту и восстановить семейные ценности. «Что произошло с миром Диснея? – спросил кардинал в своей страстной проповеди. – Что произошло с Мэри Поппинс? Вместо них у нас сегодня Шарлин Смит и Джан Мур. Что-то неладно в стране, где забывают священный и прекрасный пример Благословенной Девы Марии и поклоняются идолам на глиняных ногах».
 «Тайм»
 Джан жила как в осаде. Наверное, именно так чувствовали себя жители средневековых городов, окруженных врагами. Она сняла телефонную трубку. Ла Брек прислал еще трех охранников, а полиция Беверли-Хиллз установила полицейскую машину, чтобы контролировать движение. Джан не могла выйти, ее нельзя было видеть, но оставаться дома для нее было невыносимо.
 Это было как в кошмарном сне. Две недели спустя после выхода на экран «Рождения звезды», вызвавшего бум в газетах и журналах, последовало разоблачение. Снежный ком набрал достаточную скорость, чтобы перерасти в снежную лавину. Джан чувствовала себя раздавленной под его тяжестью. Кто похитил историю ее болезни? Или это Сэм предал ее таким образом?
 Ирония состояла в том, что новая секс-богиня нации оказалась делом рук человеческих, однако, это ничуть не уменьшило интереса к ней. У Джан не хватало мужества читать большую часть той грязи, которая вылилась на страницы прессы. Она лишь заглянула в «Энтетейнмент Тунайт» и увидела интервью мисс Хеннеси, медсестры доктора Мура. Было опубликовано ее старое фото и снимок в клинике доктора Мура. Она выглядела ужасно.
 – Боже мой! – простонала Джан.
 Потом они начали расследование по делу Шарлин. Приводились все возможные спекуляции. Джан чувствовала себя совершенно больной. Она вспомнила ошибку или оговорку Дина. Что-то о том, как хорошо иметь двух сестер. А что, если это правда? Кем была она, Джан, чтобы судить их? Она подняла трубку и набрала частный номер Шарлин. Конечно, ей ответили гудки «занято». Что же, Джан придется поехать туда. Если она нужна Шарлин, то Джан обязана ее поддержать. Она хотела ей помочь. «Шарлин мой друг», – думала Джан. Они подруги!
 Меморандум
 Всем сотрудникам «Сай Ортис и K°»
 От Сая Ортиса
 Об утечке информации
 Любой, кто будет уличен в утечке информации о Шарлин Смит или Джан Мур, или о шоу «Трое на дороге», будет немедленно уволен и подвергнут судебному преследованию за злоупотребление доверием клиента и за разглашение его тайны.
 Если какая-то часть этого меморандума неясна, просьба обратиться в отдел связей с общественностью к мисс Хэнкок.
 Сай Ортис.
 Джан сумела проникнуть к Шарлин, преодолев толпу репортеров. Они сидели в почти забаррикадированной комнате. Шарлин была бледнее обычного, но держалась хорошо. Джан села рядом и взяла ее за руку. Два человека из отдела по связям с общественностью из офиса Сая Ортиса сидели на кухне и отвечали на телефонные звонки. Адвокат со своим помощником безвылазно находились в столовой.
 – Джан, ты сердишься на меня? – спросила Шарлин.
 – За что?
 – За то, что ты поделилась со мной своим секретом, а я не рассказывала тебе о своем.
 – Шарлин, это же не торговля. Друзья так не поступают.
 – Мы по-прежнему друзья? – спросила Шарлин, и из-под ее длинных ресниц сбежала слеза.
 – Конечно, мы друзья, – сказала Джан и пожала Шарлин руку.
 – Очень тяжело думать, что все презирают тебя.
 – Да, конечно, – вздохнула Джан и попыталась улыбнуться.
 Губы у нее дрожали, но девушка не плакала.
 «Вот это тот самый риск, которому ты себя подвергаешь. Ты не просто хотела этого, ты заплатила за это. И такое впечатление, что мне придется и дальше платить за это», – подумала она. Подумала Джан и о Брюстере Муре. В водовороте событий, захватившем ее в течение последних месяцев, Джан поняла, что кроме Май и Шарлин, только тихие беседы с Брюстером Муром тогда в больнице, лишь его письма имели смысл. Но она ничего не слышала о нем с того времени, как написала ему последнее письмо. Мур наверняка не предал ее. Приставали ли к нему журналисты? Презирает ли он ее за шумиху и за те беспокойства, которые она ему доставляет? Если Брюстер станет ее презирать, этого Джан уже не вынесет.
 «Отец Шарлин Смит рассказывает о проведенных в тюрьме годах.
 Специально для «Даллас Индепендент» от Клинта Ропера.
 Дин Смит, отец исполнительницы главной роли в фильме «Трое на дороге», встретился с репортером и рассказал ему о Бойде Джемисоне, в убийстве которого виновен подросток Дин. Убийство произошло неподалеку от вагончика Смита в Лэмсоне, штат Техас, более трех лет назад. Он также подтвердил факт кровосмешения его и дочери. «Индепендент» намерен расследовать заявление Смита о том, что Шарлин могла бы спасти отца от приговора, если бы явилась на судебное заседание и подтвердила бы, что отец убил Бойда Джемисона в целях самообороны, защищая дочь от его посягательств. Отец утверждает, что любит Шарлин, несмотря на ее грехи, и умоляет ее встретиться с ним.
 Он не имел никаких сообщений от своих жены, сына или дочери со времени убийства, и говорит, что скучает по ним всем. Он утверждает, что убийство было совершенно в пьяном виде, но теперь он излечился от этой дурной наклонности благодаря помощи Христа. Он трезв с тех пор, как был доставлен в тюрьму. Нет сомнения в том, что сказание о семье Смитов из Лэмсона, штат Техас, составит основу для нового романа».
 – Я все не могу поверить в то, что отец жив, – пробормотала Шарлин.
 Девушка была совершенно вымотана, ей казалось, что она никогда не сможет подняться с софы.
 – Нам ни к чему видеться с ним, правда? – спросил Дин.
 Глаза его были широко открыты, они всегда становились такими, когда мальчик пугался. Удивительно, что ничто так не пугало Дина, как его собственный отец. «Может быть, это стало привычкой с тех пор, как мы были детьми», – подумала Шарлин.
 – Наверное, не нужно. Но он говорит, что мы плохие дети. И так же говорят все остальные.
 – Я не понимаю, – сказал Дин, вставая рядом с софой, на которой лежала Шарлин. Он вытащил газету из пачки, лежавшей рядом. – Я не понимаю.
 – Знаю, хороший мой, что ты не понимаешь.
 – Но отчего они все так взбесились? Я ударил его, потому что он хотел ударить тебя. Я убью его, если он еще раз попытается ударить тебя.
 – Они взбесились не поэтому.
 – Тогда почему?
 – Из-за того, чем мы занимаемся ночью. Из-за того, что мы спим вместе.
 – Но мы всегда это делали, – сказал Дин. – Почему они взбесились сейчас?
 – Наверное, раньше они об этом не знали.
 – Значит ли это, что ты теперь не получишь премию? Какое-то мгновение Шарлин не понимала, о чем он говорит. Потом она вспомнила об «Эмми».
 – Да, не получу.
 Дин подошел к ней, уронил газету и уставился на Шарлин.
 – Ты огорчена из-за этого? Шарлин кивнула.
 – Но я не столько огорчена, сколько мне стыдно. Слеза вновь скатилась по ее щеке.
 – Шарлин, пожалуйста, не огорчайся. Мы ведь не сделали ничего плохого, Шарлин. Они могут убедиться в этом.
 Шарлин взяла брата за руку и покачала головой.
 – Не уверена.
 – Почему?
 – Потому, что мы в Голливуде. Первые фотографии: Джан Мур до и после.
 «В этом выпуске «Нешнл Квестченер» эксклюзивные фотографии Джан Мур – результаты волшебной операции. Убедитесь в том, что может сделать хирургия: из тридцатичетырехлетней толстой незаметной женщины превратить вас в двадцатичетырехлетнюю красавицу с телом богини. Только у нас!»
 Пойти немного прогуляться – это, конечно, глупо. Вся система безопасности, ограда – все это не работало. Джан услышала шорох шин туристического автобуса перед домом и остановилась в ожидании. Потом она услышала:
 – Это дом Джан Мур, ставшей всемирно известной благодаря своей роли в фильме «Трое на дороге», – говорил экскурсовод в громкоговоритель. – Мисс Мур перенесла полную пластическую операцию. Говорят, что на ее теле ни один дюйм не остался нетронутым скальпелем хирурга.
 Это продолжалось почти десять минут. Наконец автобус уехал, а Джан прошла в гостиную и уселась на диване, поправляя складки кофты на полностью изрезанном скальпелем хирурга теле, как только что ей напомнил экскурсовод.
 «Мать Шарлин Смит занимается проституцией! «Лос-Анджелес Таймс»
 Нью-Орлеан. Флора Ли Делюс, мать Шарлин Смит, участвовавшей в фильме «Трое на дороге», была арестована вчера вечером за проституцию в мотеле на 101 дороге. Сначала полиция не знала, что миссис Делюс – мать мисс Смит, и арест обещал быть обычным делом.
 Миссис Делюс, отказываясь комментировать свои отношения с дочерью, заявила, что ее арест незаконен. «Я даже не успела вынуть свои зубы, когда фараоны ворвались в комнату».
 Сногсшибательная карьера Шарлин Смит, обвинение ее в кровосмешении высветили и другие аспекты ее семейной жизни. Ни мисс Смит, ни ее секретарь не прокомментировали эти сообщения.
 Судебное заседание назначено на два часа пополудни в здании суда прихода Святого Чарльза. Залог в пятьдесят долларов был внесен за миссис Делюс доброжелателем, пожелавшим остаться неизвестным».
 – Ну и семейка! – орал Сай Ортис в трубку телефона в своей машине. Ему едва хватило воздуха в легких, чтобы сделать это. – В семье Смитов есть хоть один, не посидевший в тюрьме и не нарушивший заповедей Божьих?
 – Боже мой!
 Марти едва верил своим глазам. Сначала возникли проблемы с Джан Мур по поводу «Рождения». Затем проблемы с Лайлой и Терезой. Затем Джан звонит и говорит, что она заболела на неделю. Теперь Шарлин и Джан оказались в эпицентре грандиознейшего скандала. Они хотя бы понимают, что ему нужно снимать шоу?
 Марти отложил съемку на неделю. Телевидению съемки эпизода обходились во столько, во сколько обходились простои. Сай постоянно звонил ему, сообщая новости, почерпнутые из прессы. Все были в ярости и в отчаянии.
 Марти слышал, как за дверью его офиса разрывались телефоны. Он поднял руку и почесал нос. У Марти разыгралась безумная головная боль, и он боялся, что скоро она не пройдет.
 ДЕСЯТЬ ГЛАВНЫХ ПРИЧИН, ПО КОТОРЫМ ЖЕНЩИНЫ БОЛЬШЕ НЕ СМОТРЯТ «ТРОЕ НА ДОРОГЕ».
 От «Лейт Найт», Дэвид Леттерман
 10. Их друзья не заставляют их больше смотреть шоу.
 9. Их братья не заставляют их больше смотреть шоу.
 8. Таким образом они не ненавидят себя утром.
 7. Они не увлекаются мотоспортом.
 6. Их матери не позволяют им.
 5. Их отцы не позволяют им.
 4. Их священники не позволяют им.
 3. Они предпочитают другие программы.
 2. Они не могут позволить себе оплатить хирургические счета.
 1. Они предпочитают «Невесту Франкенштейна».
 «Рождение звезды» побивает рекорды кассовых сборов.
 Джан Мур, снявшись в «Рождении звезды», вновь побила все рекорды кассовых сборов. Менее, чем за месяц со дня выхода на экран, фильм принес восемьдесят три миллиона долларов.
 Шарлин сидела в гостиной, укутавшись до подбородка одеялом. Она услышала его голос раньше, чем увидела его самого.
 – Доуб! – закричала она и спрыгнула с кресла-качалки, сбросив плед. – Доуб Самуэлс, что ты здесь делаешь? Ты сейчас желаннее, чем горячая печка зимней ночью.
 – А ты выглядишь как драная кошка, – сказал Доуб. – Чего ради ты заперлась в этой темной дыре?
 – Я сказал ему, что ты больна, Шарлин, – смутился Дин. – Я сказал ему, что ты плачешь и все такое.
 – Ну и о чем ты плачешь, хотел бы я знать?
 – Доуб, все так ужасно! Газеты и телевидение не оставляют нас в покое, а потом новости о папе. Мы с Дином просто больны. К тому же еще и Флора Ли…
 – Люди отрабатывают свой хлеб, Шарлин. Их дело, – как. Ты же никому не причинила зла, насколько я знаю. Так почему же ты спряталась в этой дыре, как преступница?
 Шарлин пожала плечами. Доуб покачал головой.
 – Сядьте оба. – Сказал он. Шарлин уселась в кресло-качалку, Дин сел на полу рядом с собаками. – Теперь послушайте меня. Здесь нет никакого кровосмешения. Никогда не было и не будет. Флора Ли не ваша мать…
 – Я знаю. Дин – мой сводный брат, но… Но это ничего не меняет в принципе.
 Доуб прервал ее резким движением руки.
 – Дин тебе вовсе не брат, Флора Ли так сказала твоему отцу, но это неправда. У меня есть свидетельство о рождении, которое это доказывает. Флора Ли носила Дина в чреве еще до встречи с твоим отцом. Она никогда не была замужем за твоим отцом. Его дом просто стал для нее пристанищем во время шторма.
 Шарлин минуту сидела молча.
 – Дин – не сын своего отца? – Это было слишком.
 – Вся секретность, весь стыд – и все ни за что!
 Изумление и облегчение – эти два чувства Шарлин испытала почти одновременно. Потом она разрыдалась.
 – Мне было так тяжело. Так тяжело. Лайла вела себя мерзко, потом мистер Маклейн, потом фото, на котором мистер Ортис лежит на мне. С Марти так тяжело работать, я такая медлительная. Теперь это… Даже если это неправда, я уже не смогу участвовать в конкурсе на «Эмми» и не смогу пойти на прием к Аре Сагарьяну, чтобы все смеялись у меня за спиной и сплетничали о Дине и обо мне.
 – Что тебе за дело, что именно скажет горстка неудачников и извращенцев? Зачем тебе вообще беспокоиться о том, кто и что о тебе думает?
 Шарлин не хотелось обсуждать все это с Доубом, хотя слово «извращенец» прозвучало, как удар. Впервые со времени знакомства с Доубом ей стало стыдно.
 – Они именно такие, Шарлин. Ты знала об этом с той минуты, как появилась в Лос-Анджелесе. Они все извращенцы и больные.
 Его слова не помогли, слезы продолжали литься рекой. До сих пор Шарлин ни разу не плакала в присутствии Доуба.
 – Но они-то говорят, что это я и Дин – извращенцы. Ты ничего не читал из того, что было напечатано в прессе? Тебя бы стошнило. Я удивляюсь, почему мама никогда не рассказывала об этом. Надеюсь, она не слишком-то расстроилась, когда прочла все их россказни. Это может убить ее.
 – Не беспокойся о своей маме. Правдивость никогда не была ее сильной стороной. – Доуб спокойно смотрел, как по ее щекам текли слезы. Затем он покачал головой и вздохнул. – Дорогая, у меня есть кое-что для тебя. Но сначала пообещай, что не станешь спрашивать о том, откуда это у меня. Договорились?
 Шарлин молча кивнула.
 – Тогда слушай, милая. Ты никогда не рассказывала мне, дорогая, о том, как росла. Но у меня чертовски сильное воображение. Поэтому я подумал, что может быть тебе это может пригодиться.
 Он взял свой портфель, достал пачку бумаг и вручил их Шарлин.
 – Это свидетельство о твоем рождении. И свидетельство о рождении Дина. Дин тебе не брат. Дин тебе вообще не кровный родственник. Это копии. Оригиналы хранятся в банке.
 – Но как… – начала было Шарлин, потом вспомнила свое обещание и замолчала. Потом она резко села. – Доуб, я просто не могу в это поверить. Я должна спросить, неужели это правда? Неужели бумаги не подложные?
 – Нет, все строго законно. Все газеты смогут напечатать копии этих документов, как только ты того пожелаешь. К тому же ты сможешь преследовать их за клевету.
 – Доуб, у тебя есть все доказательства?
 – Да, думаю, да. Минос честный малый, в определенном смысле слова. – Доуб усмехнулся. – У тебя на руках все необходимые доказательства. Самое же главное, что ты сама знаешь правду, и никто не имеет права судить тебя. Если хочешь – выйди замуж за Дина. Я тебя знаю, Шарлин. Ты очень хорошая девушка. Прекрасная девушка. А теперь кончай плакать.
 «Актриса – робот?
 Разоблачение того, что Джан Мур является результатом умелой хирургической операции, потрясло Лос-Анджелес, индустрию развлечений всего мира, заставило почувствовать себя плохо всех, как после переедания гусиной печенки. В городе, где на душу населения приходится больше пластических хирургов, чем где-либо, все теперь оглядываются с опаской и ожидают, что еще какая-нибудь медсестра выдаст чей-нибудь секрет и огласит список имен.
 Многие в Голливуде уже подумывают о том, чтобы самим рассказать о своей пластической операции, не дожидаясь, что кто-то сделает это вместо них. Называют новые и новые имена, репортеры кидаются от одной знаменитости к другой, небольшая группа радикально настроенных хирургов выступила против подобных операций. Рэкуэл Уэлч, выступающая от имени группы «Красавицы Америки», задает вопрос:
 «Что плохого в пластической операции? И даже в том, чтобы переделать все тело? Я испытываю к Джан Мур лишь глубокое уважение. Это равносильно использованию любого другого косметического средства. Мужчины не видят ничего плохого в том, чтобы ежедневно пользоваться бритвой, улучшая свою внешность. Когда то же самое делает женщина, ее называют фальшивкой».
 Майкл Джексон, Мишель Пфайфер и Шер устроили пресс-конференцию, чтобы высказать свое мнение о том, какое отрицательное воздействие оказывает на американок вторжение в частную жизнь женщин. «Это похоже на изнасилование», – сказала Шер.
 «Он мне не брат!
 Шарлин Смит выступает с опровержением.
 В продолжение разворачивающегося скандала вокруг звезд, исполняющих главные роли в шоу «Трое на дороге», Шарлин Смит выступила сегодня с заявлением, опровергая обвинение в кровосмешении с Дином Делюсом, известным как Дин Смит, ее предполагаемый брат. Она предъявила свидетельства о рождении и письменное заявление от Флоры Ли Делюс, которая отказалась дать интервью.
 На вопрос собирается ли она преследовать в судебном порядке виновных в порочащих ее публикациях, мисс Смит заявила собравшимся журналистам: «Я думаю, что и так было принесено много вреда».
 Лайла перевернулась на живот. Вокруг нее валялись разорванные и скомканные газеты и журналы. Ветер подул в окно и спутал аккуратно лежавшую перед ней стопку вырезок. Если ее помолвка и не нашла должного освещения в прессе, то уж это было полностью компенсировано грязными помоями, обрушившимися на Шарлин и на Джан.
 Прямо сейчас Лайла могла отдохнуть от съемок «Трех четвертей». Марти и телевидение решили отложить на неделю съемки и определиться, что делать дальше. Если бы Марти узнал, что благодаря Лайле начался этот ураган? Разозлился бы он? Лайла сочувствовала ему и предложила вышвырнуть вон Шарлин и Джан и найти других актрис. Вопрос будет решаться на следующей неделе. Лайла сожалела, что не сможет пойти туда, но девушка может сделать только то, что она может сделать.
 «Эмми» теперь наверняка будет ее, в этом Лайла была уверена. Голосование состоится на следующей неделе, и никто не посмеет проголосовать за монстра или за кровосмесительницу. Независимо от того, какими подобными или более ужасными секретами они располагали. «Эмми» будет ее, это точно. Ну а «Трое на дороге», может быть, станет ее собственным шоу.

 7

 С тех пор как Доуб, словно ангел, просто явился и спас ее, Шарлин почувствовала себя счастливой, как никогда. Она больше не боялась быть счастливой! Отныне девушка знала, что никогда не будет брошена на произвол судьбы. И еще она больше не была грешницей, Дин не был убийцей, и поскольку отец жив, было приятно сознавать, что он благополучно отделался. Если это знание дала им известность, то можно было быть благодарными ей. Читать об окончательном падении Флоры Ли было грустно, но не неожиданно. Шарлин пошлет ей денег, но будет уверена, что та не побеспокоит Дина вновь.
 Самое лучшее во всех этих новостях то, что они с Дином могут быть вместе. И не было ничего дурного в том, что они любили друг друга. Новости были такие хорошие, такие огромные, что к ним надо было привыкнуть. Шарлин сидела рядом с Дином и некоторое время пыталась дать ему возможность все осознать. Они расположились во дворе дома, в безопасной ночной темноте. Ночь – единственное время, когда пленники скандала могли выходить во двор без риска, что их сфотографируют.
 – Дин, у меня для тебя хорошие новости. Я тебе не сестра. Дин печально взглянул на Шарлин.
 – Я не твой брат?
 – Нет. Мама говорила нам и отцу неправду.
 – Но я хочу быть твоим братом.
 – Нет, Дин. Братья и сестры не спят вместе.
 На мгновение Шарлин очень хотелось услышать от Дина романтическое признание. Услышать, как он ее любит, как она ему нужна, как он будет ухаживать за ней с цветами и подарками. Но говорили только глаза Дина. Шарлин поняла, что он чувствует, и вздохнула.
 – Дин, ты хочешь остаться со мной навсегда? – спросила она.
 – Конечно, Шарлин. Ты знаешь это.
 – Я думаю, мы могли бы пожениться. Я могла бы быть твоей женой, а не сестрой.
 Дин молчал.
 – Ты не можешь быть обеими сразу?
 – Нет, так не получится.
 – Хорошо, тогда давай поженимся.
 Это не было романтическим предложением, но оно было неподдельным и внушающим доверие.
 – Ты говоришь серьезно, Дин? Ты хочешь этого?
 – Конечно, да.
 Шарлин улыбнулась и взяла его за руку.
 И здесь, в темноте позади дома, посреди прекрасного сада Шарлин переполнила такая любовь к Дину, такое глубокое, полное и чистое волнение любви, что она на миг подумала, что не сможет больше жить. Ей казалось, что сердце ее разорвется! Шарлин стояла, жадно впитывая переполненность и боль.
 Дин не был совершенством; она знала, в молодом человеке не было того, что большинство женщин ищут в мужчине. Но он был тем, кого любила Шарлин и кого она желала. Его доброта, чистота и простота были для нее самыми важными на свете. Дин был ее якорем и ее компасом, он был тем, кто помогал девушке выстоять в опасном водовороте.
 В день присуждения наград «Эмми» Шарлин проснулась с чувством радости и благодарности. Копии поздравлений с днем рождения и соответствующих заявлений появились в печати. И неизбежно хлынул новый поток рекламы.
 Поздравления были тяжелым испытанием. Но после завтрака Доуб настоял, что она должна пойти – и пойти вместе с Дином.
 – Но я никогда не беру его на деловую чепуху.
 – Нет причины не сделать это сейчас.
 – Но он возненавидит это.
 – Так же, как и ты. Дин взрослый человек.
 – Доуб Самуэлс, я не хочу никаких поздравлений и я не хочу идти на вечер, где все будут смотреть на меня как на ненормальную. Все, что я хочу… – Она сделала паузу, тщательно обдумывая слова. – Жить спокойно за городом на ранчо с лошадьми для Дина, с кучей собак, со множеством деревьев, с открытыми полями, озерами и холмами. И вокруг бегает много ребятишек. Они не обязательно должны быть моими. Просто им негде больше играть. И никаких других людей. Только ты рядом. И никаких модных магазинов, или изысканных вечеров, или пустых журналов. Я хочу немного мира и покоя для Дина и для себя. Остаться одной и никогда вновь не надевать официальный костюм. – Она сделала паузу, представляя себе это. – Ты когда-нибудь танцевал джигу, Доуб?
 – Нет. Я никогда не оставался на одном месте так долго, чтобы можно было научиться.
 – А я бы хотела научиться. Я всегда хотела, но так и не собралась. Теперь, если у Дина и у меня будет прекрасный загородный дом, Мы сможем научиться танцевать и немного повеселиться. И, возможно, скоро мы сможем себе это позволить.
 Шарлин не хотела, чтобы Доуб чувствовал себя виноватым за деньги, которые она ему одолжила. И девушка замолкла. Но Доуб, казалось, даже не помнил о деньгах.
 – Это все возможно, Шарлин. И даже скорее, чем ты думаешь. Сейчас все, что ты можешь сделать – это показать вечером, как ты владеешь ситуацией, и поверь мне, девяносто процентов этих ублюдков – прости, дорогая! – девяносто процентов поверят в тебя. Не важно, что они будут говорить или писать. Для того, чтобы что-то значить в этом городе (это одна из истин, которую я усвоил), ты должна действовать так, будто тебе наплевать на них, и они съедят это.
 Шарлин внимательно слушала Доуба и должна была с ним согласиться. Впрочем, она всегда соглашалась с Доубом, поскольку обычно он был прав.
 – Но я все еще чувствую себя как ненормальная!
 – Хорошо, милая, если говорить честно, то это так и есть. С тех пор как ты впервые встала перед телевизионной камерой. Это можно сказать про любую другую теле– и кинозвезду. Все ненормальные. Но ты – одна из самых притягательных и красивейших женщин Америки, ты можешь идти, высоко держа голову. Большинство женщин, которые придут туда вечером, с восторгом хоть на минуту поменялись бы с тобой местами. И это показывает, насколько они на самом деле больны. Это не настоящий мир, Шарлин. Не заблуждайся. Это даже не планета Земля. Мы находимся на какой-то отдельной планете, вращающейся вокруг Солнца в обратном направлении, да еще со скоростью в десять раз больше обычной. Женщина в этом городе стареет за два или три года вместо двух или трех десятилетий. Это город вывихнутых. Только ты и я знаем это. Каждый из тех, кого другие дергают за веревочки, думает, что он в небесах. – Доуб сделал паузу. Слава Богу, Шарлин чувствовала себя лучше. – И никто из обитателей Голливуда не достоин того, чтобы чистить тебе обувь. Может быть, Джан Мур. Звучит так, будто она получила какие-то преимущества! Но и это ложь! Глаза Шарлин наполнились слезами.
 – Доуб, ты милый человек. Ты достоин самого лучшего в жизни. Если мы куда-нибудь и уедем, то только с тобой. Хорошо?
 Она подождала, пока Доуб кивнул. Была ли это краска смущения? Шарлин поднялась, поцеловала его в щеку и уже хотела выйти из комнаты, но Доуб остановил ее:
 – Шарлин! Сегодня вечером, после того как вся эта кутерьма закончится, мы с тобой должны очень хорошо все обсудить. У меня есть маленький, но очень приятный для тебя сюрприз. Подготовься. Поговорим, когда все закончится.
 Шарлин подбежала к Доубу и поцеловала его. Возможно, из-за Доуба она потеряет много денег, но теперь это не имело значения. Он был хорошим другом, одним из тех, кто доказал свою преданность, и Шарлин любила его.
 – Спасибо тебе за все! – сказала она и пошла переодеваться.
 Джан проснулась утром в день награждения «Эмми» в ознобе. Вечером накануне она приняла две таблетки ксенекса, но не это вызвало озноб, от которого ее трясло. Джан просто была не в состоянии собраться или сосредоточиться. Она набрала номер телефона Шарлин, рука ее тряслась так, что бедняжка дважды перепутала номер. Когда Шарлин ответила, Джан еле смогла выдавить:
 – Привет…
 – Приходи, Джан. Все в порядке, – сказала Шарлин.
 Когда они говорили в последний раз, Шарлин согласилась, что жизнь не так уж и плоха.
 – Ты собираешься? – спросила Джан.
 Ничего не нужно было объяснять, Шарлин прекрасно знала, о чем речь.
 – Да. Я иду с Дином. А как ты, Джан? Идем с нами.
 – Не знаю. С кем я пойду? Сай сказал, что он что-то обеспечит, но я не согласилась. Ла Брек предложил быть моим кавалером. Но это слишком, идти в свет под ручку со своим платным телохранителем.
 – О Джан! Идем с нами. Я попрошу Доуба сопровождать тебя. Он хороший друг. Что ты скажешь? Мы не можем позволить, чтобы вся слава досталась Лайле.
 – Не знаю. Я перезвоню.
 Джан повесила трубку и походила по комнате. Она дрожала. В этом доме всегда было холодно. Джан ненавидела его.
 Сможет ли она предстать сегодня вечером перед барракудами? Может ли Джан позволить себе не сделать этого? Счастливая Шарлин, ее избавили. Никто не может избавить Джан. И что она наденет, если пойдет сегодня вечером? Это не такой легкомысленный вопрос, как кажется. Единственный смысл показа состоит в том, чтобы продемонстрировать, что она выглядит хорошо, чувствует себя хорошо, что она в порядке. Но удастся ли ей выглядеть хорошо? Без Май у Джан не было советчика и не было уверенности в собственном выборе. «Надо смотреть правде в лицо, – сказала она себе, – когда Май умерла, ты потеряла и своего лучшего друга, и свой стиль».
 Со всем этим так много хлопот. Найти хорошее платье, сделать прическу, маникюр, педикюр, макияж, подобрать духи, украшения – все в целом. Джан просто измучилась, думая об этом. А потом, потом начнется тяжелое испытание – на нее будут смотреть и ее будут оценивать тридцать или сорок миллионов человек. Джан представила, как приближаются камеры, как комментатор начинает свой скандальный рассказ, как зрители дома у экранов смотрят во все глаза на сигнальное табло. И как камеры подогревают зрителей, показывая крупным планом проигравших, когда будут объявлены имена победителей.
 – Нет, – простонала Джан, прошла в спальню и рухнула там на постель.
 Она достала еще две таблетки ксенекса и проглотила их, не запивая. Прошло еще больше часа. И вот зазвонил телефон. Джан подняла трубку, будто это была ядовитая змея.
 – Алло, – нерешительно произнесла она.
 – Джан? Слава Богу! Это Брюстер.
 – Брюстер? О Боже, Брюстер. Так радостно слышать тебя! – Тепло заполнило все ее тело. Это было просто физическое ощущение. – Брюстер, привет, – повторила она.
 – У тебя все в порядке, Джан? – спросил Мур. Телефон щелкнул и затрещал от помех.
 «Он, должно быть, звонит издалека. Из Южной Америки, – подумала Джан. – Брюстер там в командировке? Как хорошо, что он позвонил».
 – У тебя все в порядке? – повторил доктор Мур.
 – Я так растеряна, Брюстер. Это звучит глупо, но я чувствую конец.
 – Какой конец? – спросил он. – Джан, я едва слышу тебя. О каком конце ты говорила?
 – Жизнь кончается. О Брюстер, мне так плохо. Ничего в жизни не получается так, как я хочу. У меня был второй шанс, и я упустила его. Я просто не смогла успешно использовать его.
 Голос ее дрожал. Даже ей он казался слабым и далеким.
 – Ужасная связь! – прокричал Брюстер. – Нас разъединяют. Что ты сказала? Тебе что-то не удалось?
 – Брюстер, тебе не стыдно за меня? Этот ужасный фильм и сейчас это бульварное шоу. Они не сводят тебя с ума? Я не разрушила твою жизнь?
 – Правильнее сказать, не разрушил ли я твою? Ты в порядке, Джан?
 – Ты меня еще любишь, Брюстер?
 – Конечно, да. Джан, я… – Брюстер умолк.
 – Брюстер, Брюстер, ты здесь?
 Прошла еще одна волна помех, потом связь прервалась. Она тупо трясла телефонную трубку.
 – Брюстер? Брюстер? – кричала она.
 Но его не было. Джан стала всхлипывать, но слабо, безнадежно, как отчаявшийся ребенок. О Боже, Брюстера больше не было. Джан не могла поговорить с ним. Джан всхлипывала, с носа капало. Она взяла полотенце, чтобы утереться. Зазвонил сигнал охранной сигнализации.
 Джан подняла трубку внутренней телефонной связи.
 – Брюстер Мур. Вы ждете его? – спросил голос охранника.
 Она потрясла головой, чтобы убедиться, что не сошла с ума. Каким образом Брюстер мог оказаться возле внутреннего телефона?
 – Да, – пробормотала Джан и повесила трубку. Должна ли она была положить трубку? Пропустят ли его?
 Позвонили в дверь. Джан протянула руку за одеждой и едва сумела одеться. Но Брюстер не звонил. Вновь настойчиво позвонили в дверь.
 – Минутку, – крикнула Джан, хотя знала, что никто не мог ее слышать.
 Зачем она повесила трубку? Следовало ли ей дать отбой? Не потеряла ли она Брюстера?
 Джан положила телефон на постель и поспешила к двери. У нее было такое ощущение, будто на ноги ей навесили гири. По дороге Джан чуть не упала.
 – Иду! – крикнула она, восстановила равновесие, прошла через гостиную по галерее к огромной входной двери.
 Открыла. На пороге стоял Брюстер Мур, в левой руке он держал чемодан, в правой – плащ. Брюстер! Брюстер был здесь!
 – Разве ты не в Гондурасе? – спросила Джан. Мур шагнул в прихожую.
 – У тебя неприятности? – спросил он, поставил чемодан, и они бросились в объятия друг другу.
 В этот же день, позже, после того как Джан приняла ванну, после того как Брюстер приготовил ей завтрак и помог вымыть голову, Джан достала платье и оделась к торжеству. Потом они сели в «лимузин».
 – Знаешь, – сказала Джан доктору Муру, – если бы не ты, я бы сегодня никуда не поехала. Спасибо, что ты пришел!
 – Прости меня, Джан, но я должен был это сделать. Ты не знаешь, но очень многие люди, и мужчины и женщины, сильно нервничают при виде меня. Ты не поверишь, кто звонил мне в Нью-Йорк! Ведь мое имя оказалось связанным с тобой. Люди в этом городе, заметив меня, нервничают больше, чем космонавт на старте. Каждый боится, что теперь нокаутируют его.
 Джан с удивлением посмотрела на Мура.
 – Что ты хочешь этим сказать?
 – Неужели ты в самом деле думаешь, что только ты у меня знаменитая пациентка? Тогда ты не была знаменитостью. Но, Джан, в течение нескольких лет я исправлял ошибки других хирургов, занимаясь лечением очень богатых, очень известных людей. Было бы неэтично с моей стороны говорить с тобой об этом в те дни, когда у нас впервые начались деловые отношения. Или даже сейчас. Но все боятся, что я заключу договор на книгу, или на телепередачу, или как-нибудь еще выйду на публику. – Мур сделал глоток белого вина. – И учитывая, что эти ублюдки сделали с тобой и что они говорили обо мне, да, это очень заманчивая идея. Знаешь ли ты, что за последние сорок восемь часов ко мне обратилась Лаура Ричи и другие издатели из англоязычных стран с просьбой рассказать все? И предлагали неприлично большие суммы? Заманчиво, очень заманчиво. Такие бешеные деньги позволят оплатить лечение доброй сотни таких парней, как Рауль. Они придут к тебе тоже, не удивляйся.
 – Ха! Я никогда не буду говорить с кровопийцами-журналистами. Я лучше уйду, – рассмеялась Джан. – Это звучит знакомо?
 – Да, но не так уж глупо. Может быть, тебе следовало бы сделать именно так. Возвращайся в Нью-Йорк.
 Мур взял ее за руку. У него была небольшая, теплая и на удивление уютная ладонь. Джан крепко пожала ее.
 – Зачем? Играть? Это смешно. Самое большое для меня – это быть звездой в какой-нибудь возобновленной постановке на Бродвее, и люди будут глазеть на меня? Или участвовать в интермедии на карнавале. Нет, нью-йоркскому театру пришел конец. К счастью, кажется. Мне нужно подумать, как зарабатывать на жизнь другим способом. Но проблемы своей карьеры я обдумаю позже, когда у меня будет больше времени. Сейчас же я должна ценить момент – то, что есть. – Джан попыталась улыбнуться. – Однако нынче я должна предстать перед этими прекрасными барракудами.
 Доктор Мур рассмеялся.
 – Некоторые из них были ужасными барракудами, но они пришли ко мне, – лукаво похвалился он, – И что? Не думаешь ли ты, что показываешь класс, являясь на прием в компании своего хирурга? Этим ты колешь им глаза!
 Джан рассмеялась.
 – Никто не знает об их тайне, но зато теперь каждый знает обо мне. Мой возраст, мой прошлый и нынешний вес – они видели мои прежние изображения, брали интервью у девочек, с которыми я училась в школе, вытащили дела, которые были у меня с Питом и Майклом Маклейном. Я унижена.
 – Я не психиатр, но полагаю, что кое-что понимаю в людях. Когда они увидят, с кем ты была сегодня вечером, они станут относиться к тебе, как к принцессе Диане до ее скандалов. Не забудь, я знаю такие подробности их жизни, что твои мелкие проблемы выглядят как прыщ в сравнении с раковой опухолью. Если тебе так плохо, если у тебя предстартовое нервное возбуждение и ты не хочешь выходить из машины, я покажу тебе несколько картинок, которые привез из Нью-Йорка. Из моих архивов. Я знаю, это непрофессионально, но я ненавижу лицемеров. Джан, помнишь, что я говорю всем своим пациентам? Это только немножко ранит, а потом все проходит.
 Лайла закинула руки за голову, а ноги вытянула во всю длину сатиновых простынь. Едва открыв глаза, она вздрогнула от резкого дневного света. Это было проклятие дома Малибу – резкий свет с востока. Слишком много солнца, даже при спущенных занавесях. Лайла позвонила горничной, велела ей принести свежевыжатый апельсиновый сок и медленно – очень медленно – открыть занавеси. Ей больше не нужна никакая помощь. Как всегда, Лайла займется туалетом.
 Она лежала, не двигаясь, потягивая охлажденный сок, пытаясь представить, что она в действительности думает о предстоящем вечере. Награждение «Эмми» было его завершением. Лайла могла ощутить вес медали в руке, холодок металла в теплой ладони. Сейчас, двигая носками по простыням, она чувствовала наслаждение, как будто была принцессой Циндереллой, впервые проснувшейся в замке. После всего Марти был принцем Голливуда, а она была принцессой. Свадьба и новое совместное кино отметят начало их царствования.
 Конечно, риск велик, но дело стоит того. Лайла уже сказала Марти, что настаивает на отдельной комнате, отдельной постели и уединении. Если ее капризы устроят его, ему не на что будет жаловаться.
 А если она не выйдет замуж за Марти, что тогда будет?
 Холодный ветер подул в открытое окно, кожа покрылась мурашками. Лайла почувствовала, как хорошее настроение уходит, так было всегда, когда она думала о замужестве. Но она отказалась думать о нем. Она должна быть счастливой!
 Лайла знала, что сегодня у нее много дел, но она не собиралась что-либо делать, кроме как обдумать получение премии. И еще что она скажет в речи при вручении. Возможно, Лайла отметит своих соперниц, просто из злобы. Она рассмеялась.
 У постели зазвонил телефон. Девушка мысленно выругалась, но ответила иначе.
 – Да, – просто сказала она, это было ее обычное приветствие по телефону.
 – Лайла, дорогая. Я так рада, что застала тебя. – Это была Лаура Ричи. – Надеюсь, что не потревожила тебя. Мне хотелось первой поздравить тебя с присуждением премии «Эмми».
 – Спасибо, Лаура. Я всегда буду помнить это. Поздравлять меня с тем, что я еще не получила! Это говорит о настоящем доверии.
 Я рассмеялась.
 – Чепуха, дорогая, что это значит для друзей? В любом случае, премия у тебя в кармане. Каждый, даже не самый умный, знает, что ты всех опередишь. Все, моя дорогая, так говорят.
 Я пыталась задействовать побольше сотрудников, чтобы заранее написать завтрашнюю статью. Это довольно-таки сложно, поскольку иногда тебя могут поймать на лжи, но порой необходимо успевать побывать сразу в трех местах.
 – Лаура, извини, я должна бежать. Они ждут меня на лестнице. Фотографы, рекламные агенты. Дом просто кишит. Конечно, я ничего им не скажу и все детали сохраню для тебя. В конце концов, ты мой самый старый и самый дорогой друг в Голливуде.
 – Я не такая старая, дорогая, но спасибо за доверие, – сказала я. – Ты идешь с Марти?
 – Конечно.
 – Вы уже договорились о дате?
 – Еще нет, но ты будешь первой, кто узнает об этом.
 – Да, между прочим, перед тем как ты убежишь, скажи, что наденешь сегодня вечером? Мне ты можешь это сказать. Я не проболтаюсь.
 – Лаура, – воскликнула Лайла с притворным раздражением. – Я никогда и никому не скажу об этом, даже самому лучшему другу. Только намекну, но это будет между нами, не говори об этом ни слова Эдит Хед.
 – Но, дорогая, разве Эдит Хед не умерла?
 – Да, но один из ее нарядов из зеленого шифона жив.
 – Лайла, ты потрясающее, талантливейшее дитя Голливуда! Я сохраню в тайне твой сюрприз. Целую, дорогая. До вечера.
 Это был мой последний разговор с Лайлой Кайл.

 8

 Майкл Маклейн лежал в шезлонге около своего бассейна и наносил очередной слой солнцезащитного крема. Как получить этот прекрасный цвет здорового загорелого мужского тела, не теряя эластичности кожи? Такая проблема. Майкл терпеть не мог, когда приходилось применять грим для получения бронзового оттенка кожи, поэтому сегодня он уделял особое внимание тому, чтобы лицо равномерно загорело и каждые пятнадцать минут поворачивал голову.
 Вечер у Ары должен быть одновременно и удовольствием, и пыткой – все равно что трахать женщину с исключительным телом и обычным лицом. Что, собственно, и предстоит ему скоро делать. В конце концов, у Майкла сегодня свидание с Адрианной.
 «Рождение звезды» дало ему необходимую сейчас поддержку. Это продлит ему жизнь. У Майкла опять получилось! В самом деле, он не был глупым или наивным. Это была его лебединая песня, вне всяких сомнений, но Майкл понимал, что это лучшая из всех ролей для красивых, безрассудных мужчин. Он мог уже сейчас видеть, что Стюарту Грейнджеру – типу мужчин, как-будто специально созданных для киноролей на телевидении, – светило в будущем; и он, Майкл, был далек от того, чтобы завершить свою великолепную актерскую карьеру, играя роли стареющего, но еще достаточно привлекательного Джона Форсайта. Только не Майкл Маклейн.
 Нет, настало время поднять его имидж в глазах публики на совершенно новый уровень. Майкл любил быть в списке первых и хотел оставаться там навсегда, как Грегори Пек и Джимми Стюарт. Итак, в конце концов настало время, когда уже не миновать того, что раньше можно было обойти. Что всегда интересующий репортеров Майкл Маклейн никогда не делал с женщиной? Не женился.
 В конце концов, это были девяностые. Время семейных ценностей. Не говорила ли ему Адрианна, что она уже упустила время? На этот раз никакого аборта. Майкл женится на ней. У них будет ребенок.
 Он станет отцом. Какой интересный способ провести шестой десяток. Майкл отвернул лицо к солнцу и перестал улыбаться, чтобы не образовывавались так выдающие возраст морщины. Сразу после вечера по поводу присуждения «Эмми» он объявит, что собирается жениться на Адрианне. Не вызовет ли это сенсации в газетах?
 Тетушка Робби появился у Терезы в девять утра того же дня, когда намечался вечер «Эмми» у Ары.
 – Где она? – спросил Робби Эстреллу. Та кивнула вверх на спальню Терезы, затем пожала плечами. – Она уже пила что-нибудь? – спросил Робби.
 – Я не знаю, мистер Робби. Я ей больше ничего не даю. Она теперь все время у себя в комнате. Не знаю, она не дает мне зайти к ней.
 Робби направился к лестнице, призывая женщину следовать за ним. У двери Терезы он остановился, чтобы постучать, но решил, что ответа не последует, открыл дверь и вошел.
 – Господи Иисусе, – произнес он в пустоту.
 В комнате повсюду были видны следы побоища. Даже с задернутыми шторами в полумраке были видны груды разбросанной повсюду одежды и испачканная чем-то желтым кровать со сдернутым бельем, на полу белела человеческая масса, растянувшаяся во всю длину через порог ванной комнаты. Это была Тереза, голая и грязная, ее серые волосы имели тусклый, засаленный вид, какой бывает у уличной женщины. «Вот чем чаще всего становится легенда», – подумал Робби. Он не мог позволить себе предаться тому чувству горечи, что жгло его изнутри. Предстояло слишком много работы.
 Робби раздвинул шторы, и комната залилась светом. Тереза застонала и повернула голову.
 Он перетащил старуху с пола на кровать, а Эстрелла стала убирать месячный слой грязи.
 – Но что она собирается надеть? – недовольно спросила Эстрелла. – Она все бросает на пол. Или вы думаете, розовое подойдет? Я его хорошенько проглажу. Как вы думаете, мистер Робби? Это будет хорошо выглядеть поглаженным, нет?
 – Превосходно, Эстрелла. Но я возьму его в чистку. Ты тем временем найди пару длинных белых перчаток и туфли.
 Эстрелла начала рыться в груде на полу, что-то бормоча себе под нос.
 – И спасибо, Эстрелла. Ей повезло с тобой, – прокричал Робби.
 – И с вами тоже, мистер Робби. Никто больше не пришел бы взять ее на вечер. Вы хороший друг.
 – У меня нет друзей, – заплакала Тереза. – Никому нет дела до меня.
 – Черт побери, Тереза! Возьми себя в руки! – Робби схватил ее за плечи и тряхнул. – У тебя сегодня вечер у Ары. Это может быть поворотным моментом для тебя.
 – Нет. Больше нет. Они узнают. Они все узнают! – бормотала Тереза.
 «Интересно, о чем она, к дьяволу, говорит», – думал Робби.
 – Тереза, тебе нужно протрезвиться и давай собираться. Если ты не покажешься, Ара будет взбешен. Мы идем сегодня. Ты и я. Черт возьми, Тереза! Я хочу пойти на этот вечер.
 – Но, Робби, – заплакала Тереза. – Я не могу пойти. Меня засмеют.
 – Нет, если ты протрезвеешь, не засмеют.
 – Но там будет Лайла, – причитала Тереза. – С «Эмми». – Тереза перестала плакать и огляделась. – Она убьет меня, Робби, – прошептала старуха.
 – Какая нелепость! С каких это пор Лайла или кто другой стали пугать тебя?
 – Она была такой чудесной малышкой, не правда ли? Керри никогда бы не согласился на сына. Я не хотела сына. Дочь была самое то.
 – Конечно. Превосходно. А сейчас давай собираться к парикмахеру.
 – Но она убьет меня. Как она убила Кенди и Скинни. Тереза опять стала причитать.
 Робби слушал ее бессвязные всхлипывания, но старался не придавать этому значения. Пока Тереза не упомянула о куклах. Он почувствовал приступ вины. Да, необходимо, чтобы было подписано перемирие. И это вернет Терезу в список друзей Лайлы. Тогда о чем еще она говорит? Кукол больше нет!
 – О чем ты говоришь, Тереза?
 Кинозвезда сжалась посреди кровати, и Робби не был уверен, дрожала она от протрезвления или от страха.
 – Я правильно сделала, не так ли, Робби? Я поставила девочку на ноги. Прелестную девочку. Только теперь она ненавидит меня. Мне никогда не следовало этого делать! – прошептала Тереза.
 – Чего? – спросил Робби.
 – Того, как я ее воспитывала. И того ужаса, который я с ней сотворила. За это она меня ненавидит. Она хочет убить меня. Как она убила Кенди и Скинни. Она убила других моих детей.
 – Тереза, о чем ты говоришь?
 Медленно, как будто каждое движение причиняло ей боль, Тереза подползла к краю кровати, затем сползла вниз, упала на колени и начала царапать пол. Ни Робби, ни Эстрелла не могли предотвратить того кошмара, который должен был последовать, и одному Богу известно, когда в последний раз это пыталась сделать Эстрелла.
 Но вместо пустых бутылок или старых непарных туфель Тереза вытащила длинный белый ящик. Должно быть, гроб. Затем другой. Два настоящих гроба, скорее всего для погребения детей. Робби затрясло, и он увидел, что Терезу тоже трясет. Хныча, она щелкнула замками крышек.
 Робби посмотрел внутрь. Скинни была обезглавлена, ее голова изрублена в крошки. Лицо Кенди было изуродовано сотнями ран от ожесточенных ударов. Обе куклы были без одежды, их тела были испачканы краской, или, может быть, чьей-то кровью. И у каждой было по набору превосходных маленьких мужских гениталий, прибитых в нужных местах.
 Нейл Морелли не получил приглашения на вечер Ары. Не удивительно. Но он был удивлен, что после столь долгого молчания получил известие от Роджера. Они говорили по видеотелефону, а не из машины, как это делали обычно. Он, Нейл, приближался к центру событий. Нейл был очень рад, что Роджер позвонил. Ему нужно было так много узнать и о многом расспросить его. Что касается неудачи и унижений, которые свалились на него, как груда кирпичей, Нейл знал… Роджер поймет и поможет. Теперь Нейл знал, кто был виноват в его провале – все те, кто опирался на известное имя или семейные связи.
 Он раздумывал поначалу, говорить ли Роджеру, кто был в конце концов, ответственен за все его унижения, о его плане пойти на церемонию «Эмми», как-нибудь попасть туда.
 Роджер был такой добрый, такой, ну, по-отечески добрый. Нейл начал рассказывать ему все, и к его огромному облегчению и удивлению, Роджер не только согласился с оценками Нейла, но улучшил план Нейла и дал ему точные указания, как его выполнить. По сути дела, это Роджер рассказал ему об управляющем, который занимался наймом швейцаров для программы «Эмми». Нейл побежал и обратился за работой на вечере «Эмми». За него поручились, хотя ему и пришлось наврать и поклясться, что у него имеется смокинг. Конечно, Нейл был убежден, что это благодаря Роджеру он получил работу. Роджер, должно быть, поговорил с управляющим от его имени.
 Роджер также велел ему не беспокоиться о смокинге и намекнул на отдел смокингов в Саксе. Он объяснил, как легко надеть смокинг под обычную одежду в примерочной и выйти. В отделе смокингов было меньше всего народа во всем универмаге, поэтому там никогда не было бдительно спящих продавцов или охранников. Выйти в парадной одежде под мешковатыми джинсами и ветровкой было пустяковым делом. Даже нагло стащить рубашку и галстук бабочкой с витрины около входа казалось легче легкого, имея за своей спиной Роджера.
 Другие вещи, которые Роджер сказал ему взять, тоже можно было легко достать, например, у ребят в таксопарке. Он не был точно уверен, но Нейл не собирался задавать вопросы по поводу указаний Роджера. Потому что Роджер сказал ему, что он – Нейл Морелли – должен сегодня встречать гостей на церемонии награждения. Он, Нейл, будет и известен, и обожаем, и любим. Роджер предусмотрел все, вплоть до подтяжек. Этот человек был на его стороне, возможно, единственный. Нет, Нейл собирался сделать все, что скажет ему Роджер. Роджер поймет. Роджер поможет ему поставить все на свое место.
 Нейл повязал галстук перед зеркалом в ванной, пожалев, что у него нет большого зеркала, чтобы насладиться полным эффектом смокинга.
 Но как знать? Как будто читая мысли Нейла, тут же объявился Роджер и заявил, что комик выглядит превосходно. У Нейла слезы навернулись. Затем Роджер попросил его сесть и стал объяснять, как и где рассаживать аудиторию, которую управляющий закрепил за каждым швейцаром; велел запомнить, где должны сидеть главные гости. Роджер также объяснил расположение театра внутри и указал точное место, где он должен будет стоять, назвал точное время, когда можно будет увидеть самое интересное в программе.
 Нейл все записал, положил листок во внутренний карман, смочил руки и пригладил волосы, затем открыл дверь и вышел на улицу к автобусу. По дороге ему слышался голос Роджера, идущий изнутри, а не по радио или громкоговорителю, голос из-за плеча, словно голос ангела-хранителя.
 – Время решает все, – сказал Роджер.
 И Нейлу не нужно было оглядываться, чтобы узнать, что Роджер рядом, и что он, как всегда, абсолютно прав.
 Сэм Шилдз поднялся на голливудском термометре Ары. В этом году он не просто получил приглашение как обычно в качестве сопровождающего Эйприл, но отдельное приглашение лично для себя.
 С тех пор как «Рождение» получило успех, он стал популярным парнем. Без всяких сомнений. Два попадания сразу. Эйприл хотела, чтобы Сэм подписал контракт на три фильма, но это только у кинокомпании «Коламбиа Пикчерс». Теперь же он имел право выбора.
 У Сэма был новый смокинг от Армани и специально заказанная у Тхэ шелковая рубашка. Он скользнул в пиджак и застегнул манжеты. Сэм выглядел, как победитель.
 Сегодня он увидит Мэри Джейн – Джан. Стало традицией, чтобы победители «Эмми» после церемонии заглядывали на вечеринку. Конечно, Сэм мог уйти пораньше. Но он хотел видеть Джан. Подумав об этом, Сэм был готов просить ее о любви. Он хотел, чтобы Джан вернулась. И после того как его развернули у ворот, ему еще больше захотелось увидеть ее.
 И в конце концов, не обязана ли Джан ему всем? Сэм с иронией покачал головой. Мери Джейн не могла получить место в каком-нибудь коммерческом театре, производящем «мыльные оперы», не могла получить роль даже весьма и весьма далеко от Бродвея, пока он не дал ей место в своей пьесе. И Мери Джейн прошла через весь ад. Поэтому сейчас, сегодня, Джан Мур запросто может уйти с наградой «Эмми». А в будущем, возможно, и с «Оскаром». Иногда Сэму казалось забавным то, как разворачивались события. Как, например, сейчас.
 Но ему следует подумать о собственной персоне. Сегодня, после церемонии награждения, если Джан заглянет к Аре, он будет там. Сэм просто обязан быть там! Как будет выглядеть встреча с Джан на глазах целой «империи кино»! Вот что ему было необходимо решить.
 А как она собирается это уладить? Сэм надеялся, что Джейн на самом деле получит «Эмми». По крайней мере она будет в хорошем – нет, в приподнятом – настроении, и их соединение будет быстрым и радостным. О, он припомнил все, что Джан обычно говорила о наградах, и церемонии, и о победителях. Но это было задолго до того, как она получила малейший шанс на номинацию, никогда в действительности не думая завоевать приз. Будет ли Джан все так же невозмутима по поводу всего этого, как и была, и не приведет ли ее растерянность к тому, что она бросится к нему, нехотя обратит на него внимание.
 Сэм сомневался насчет этого.
 Но его последняя мысль, которая помогла принять душ и подготовиться к вечеру, заключалась в том, что Джан Мур должна сильно любить его, чтобы пройти через все то, что она сделала. Даже если Джан не приняла его у Шарлин Смит. Так или иначе, но Сэм был уверен, что они будут вместе. Потому что в самом деле, кто еще когда-нибудь так любил его?
 Моника Фландерс нетерпеливо ждала, когда Хирам заедет за ней. Жена Хирама, Сильвия, все еще злилась, что ее не пригласили на вечер Ары Сагарьяна. Или, возможно, из-за того, что Хирам ехал с Моникой. Потому что приглашение было для Моники – всегда для Моники.
 Она последний раз взглянула на себя в зеркало. Сегодня, благодаря программе вручения наград, у Моники будет больше возможностей для бесплатной рекламы, чем раньше. Кто бы ни победил, на победительнице будет ее косметика. За исключением лишь этой бойкой девочки. Ей откажут, и определенно. Если она, конечно, не победит.
 Моника поправила парик и затем надела серьги из драгоценных камней. Они была такими большими – прекрасные восьмикаратовые изумруды – что ее уши болели, но боль есть цена, которую мы платим за красоту.
 Сегодня одна из ее девочек получит премию. И Моника тоже получит! «Фландерс Косметикс» была спонсором шоу. Завтра на торгах будет бум. Что за идея была эти «Трое на дороге»! Самая лучшая идея, какая когда-либо возникала в голове Моники.
 Пол Грассо сделал очередной глоток водки и в третий раз попытался повязать этот чертов галстук бабочкой, который был обязателен для такой церемонии. «Что случилось с застежкой?» – подумал он.
 Сегодня была хорошая для Пола ночь. Наконец-то он сделал это. Ему не нравилось вспоминать прошлый год: пробраться к Аре на вечер через кусты. Сегодня Пол собирается посмотреть, как его открытие Лайла Кайл получит «Эмми», затем он двинется на вечеринку Ары по случаю присуждения «Эмми», где будут главные виновники событий. Плечо к плечу, как за столиками рулетки в Лас-Вегасе. За столом сидят только асы. Мальчики, засранцы с их двадцатидолларовыми фишками, стоят вокруг внешнего края. И тоже ненадолго. Или они выиграют с первого захода, или им опять придется отойти от стола, ожидая следующего розыгрыша. Весь секрет состоит в том, чтобы заставить их играть, играть до изнеможения, всю ночь, если понадобится. Как в этой голливудской игре. Но может случиться, если вы останетесь, что удача отвернется от вас, и вы будете разбиты другими, более сильными игроками.
 Сегодня Пол Грассо чувствовал себя сильным, у него было настроение разгромить кого-нибудь в пух и прах. Если только удастся повязать этот проклятый галстук.
 Саю казалось несправедливым, что все три претендентки на премию «Эмми» были его клиентками, но ни одна из этих сук не пригласила его сопровождать ее сегодня. Он остановился на Крайстал, которая была в дерьмовом положении, так как не получила приглашения. Ну, может быть, они смогут использовать вечер в качестве стартовой линии для ее затормозившейся карьеры.
 Конечно, Саю не нужна была ни одна из этих девочек, чтобы попасть на церемонию награждения или на вечер Ары Сагарьяна. Но это неплохо, если хорошенько подумать. В конце концов Сай был единственным, у кого три клиентки разом прошли номинацию.
 Только Шарлин как-то однажды позвонила ему, чтобы поблагодарить за номинацию на «Эмми». Джан написала ему прохладную записку. А Лайла была в отъезде. Удивительно.
 Сай мог позволить себе оставить все это за собой. Сегодня была большая ночь! Самая большая ночь в его карьере. Сегодня Саю принадлежало все и вся, потому что все три главные кобылицы были из его конюшни. Сегодня ему принадлежал даже сам Ара Сагарьян, и не потому, что он был таким ценным призом. На этот раз Ара чуть-чуть обошел его. «На следующий год, – подумал Сай, – вечер «Эмми» будет проходить в моем доме. Вечер «Эмми». Если я действительно выше, чем когда-либо был Ара Сагарьян, и это что-то значит в этом городе, тогда вся церемония «коронации», и все награды, что идут с ней, могут быть мои. Итак, на следующий год вечер Сая Ортиса будет в списке первый из первых и потом еще что-нибудь».
 Конечно, Сай никому не проговорился об этом, но выходило так, что все эти паршивые газетенки с их писаниной выворачивали все на благо, для репутации его девочек. Да, сейчас каждый сжимал задницу от волнения, но Сай знал, что первый шквал успеха для Шарлин и для Джан пройдет, и на это место придет всплеск нового интереса. И с этим, конечно, более высокий рейтинг.
 Итак, Сай вовсе не раздумывал, показываться или нет на сегодняшних празднествах. Одна из его девочек собиралась выйти сегодня с «Эмми», это было обеспечено. Ему в самом деле было все равно, которая, но была какая-то надежда, что это будет Шарлин или Джан, – они смогут использовать тот положительный импульс, который даст их карьере награждение, и в свете газетной шумихи уйдет много времени на то, чтобы все успокоилось.
 Но кто бы ни получил приз, это будет победитель Сая. И этого у него никто не отнимет.
 Сай подумал, что единственным, из-за чего он пропустит вечер, будет взрыв атомной бомбы. Сай усмехнулся. Каков шанс на взрыв атомной бомбы?
 Эйприл посмотрела в зеркало и сделала гримасу. Помада опять смазалась на два передних клыка. Когда она была ребенком, некоторые ребята в школе дразнили ее, называя «вампиром». Она никогда, даже сейчас, специально не подправляла их. Зубы приходили на помощь, когда Эйприл приходилось вцепляться в горло ее очередной жертвы.
 Она аккуратно вытерла помаду с зубов. Да, сегодня Эйприл вцепится кому-нибудь в горло. Сай Ортис и Марти Ди Геннаро, кажется, собирались принять участие в ее любимой игре: возмездие.
 Плохая реклама не принесет вреда этой суке Джан, так же как и разоблачение этого семейного инцидента а-ля Джуки и Калликаксы, но Эйприл была почти уверена, что тем не менее сможет все нейтрализовать. Ее давление на Уоррина Лашбека и на комитет по цензуре Индустрии усиливало давление на Леста Мерчанта, главу всей Сети. Их можно было заставить отменить шоу. Конечно, Эйприл не собиралась верить в обещания. Но в чем она была абсолютно уверена, так это в том, что эти крысы в Голливуде знали, что делать, если тонет корабль.
 Сегодня, после почти одиннадцати лет, Эйприл получила возможность послать подальше Марти Ди Геннаро и Сая Ортиса, как они послали ее много лет назад.
 Марти Ди Геннаро мурлыкал про себя что-то невнятное, поправляя опаловый кабошон, пристегнутый к рубашке. Это была привычка, которая часто бесила его бывшую жену, но Марти уже давно забыл о ней. Он почти надеялся, что наткнется на нее этим вечером, расхаживая под руку с Лайлой. Его бывшая была маленькой и темной, совсем неинтересной. Прекрасная в своем роде женщина, но не сногсшибательная. Не Лайла. Никто не был похож на Лайлу.
 Марти все пытался пристегнуть запонку, но что-то мешало. То ли пуговица была близко пришита, то ли с проклятой застежкой что-то было не в порядке. Черт. Марти был исключительной персоной, и он любил исключительно одеваться. Опаловые запонки когда-то принадлежали Гарри Куперу. Марти приобрел их из собственности последней хозяйки Купа. Салли была ошеломлена, и сказала, что опалы приносят неудачу, если только это не твой камень, но Марти они нравились. Он надел их сегодня в первый раз.
 Да, пусть они приносят неудачу. Марти посмотрел на часы, затем позвал на помощь Салли. Он будет носить опалы, черт бы их побрал. Потому что он был человеком, который во всем был удачлив! У него была восхитительная невеста, которая никогда не смотрела на других мужчин, вереница «Оскаров» длиной в милю и новая карьера на телевидении, которое он собственноручно теперь изменял.
 – Сал! – нетерпеливо позвал он. – Поторопись и принеси ножницы.
 В то время как Салли входила в комнату, Марти рукой дернул запонку. Она выпала из его руки, завертелась волчком, описала в воздухе полукруг, и упала в мраморное углубление внизу у двери его гардеробной. Как при замедленной съемке в одном из его фильмов. Марти смотрел, как опал разлетелся вдребезги, рассыпая по полу переливающиеся отблески.
 – Черт возьми! – воскликнул Марти.
 – Их нельзя склеить? – спросила Салли и наклонилась, чтобы собрать осколки.
 – Брось это, – сказал ей Марти. – Раз сломано – значит сломано.
 Появились новые гости. И хотя Ара чувствовал себя уставшим – да, почти истощенным – от всех приготовлений, которые, сейчас казалось, стоили этого. «Не плохо для старика», – подумал он. Ара был здесь, человек, который должен был по всем законам уже умереть, или, по крайней мере, отойти от дел и жить в Палм Спрингс, он был здесь и давал еще один успешный вечер, на котором были только сливки сегодняшней Индустрии киноискусства.
 Ара посмеялся своей маленькой претенциозности. «Сливки, мой сморщенный армянский Йорик, – подумал он про себя. – Звезды, их создатели, их любовники и их разрушители – все хватающие, подлые убийцы».
 Но, напомнил он себе, большинство среднего класса собралось сегодня под одной крышей. Ара все еще был игроком. Главным игроком. Человеком власти, окруженным законодателями вкуса, людьми новой волны. Все под одной крышей. Его крышей.
 Он улыбнулся, кивнул и захромал навстречу первому гостю.
 – Не забывай, с кем ты имеешь дело! – набросилась Тереза на Робби, когда попросила у него стакан «шерри», а он отмахнулся. – Мне просто нужно немного чего-нибудь, чтобы меня успокоило.
 – Тереза, ты уже достаточно выпила валиума, чтобы вознестись выше высокого! Тебе больше ничего не нужно.
 Тереза не сдавалась так легко.
 – Как будто валиум мог когда-нибудь заменить водку. Ты, кажется, не ухватываешь одной очень важной вещи. Я под невероятным давлением. Через несколько минут я могу стать матерью победительницы «Эмми». Ты очень, очень пожалеешь.
 – Да, знаю. Я заплачу завтра.
 – И прекрати идиотскую игру. Ты находишься на этом чертовом голливудском вечере, Господи Боже, не в каком-нибудь баре с флагом и пианино. Тебе не нужно называть «бывшие» фильмы. Мы здесь с людьми «этого дня»!
 Робби ухмыльнулся.
 – А ты не знала, да?
 Тереза на мгновение заерзала на стуле. Она редко когда могла выдержать, и Робби знал это. Конечно, да. Тереза была не в состоянии согнать его с дороги и ненавидела Робби за попытки отвлечь ее внимание.
 – Я заплачу завтра. История жизни Лилиан Рос, алкоголички. Господи, у меня же не куриные мозги.
 – Тогда ты согласишься со мной. Тебе лучше быть хорошей девочкой сегодня, а иначе я положу тебя на лопатки и выверну на изнанку, – предупредил Робби.
 Тереза была на высоте своей вечерней порции высокомерия.
 – Против моей воли? Не смеши меня. Этого никогда не случится. Робби кивнул, затем усмехнулся.
 – О нет, это случится. Это случилось однажды ночью.
 – Прекрати! – Она почти завизжала.
 – Я только говорила – кто это был? Уоррен Битти? Нет, это была Аннет. Нет, Эйприл Айронз. Вот кто это был! Эйприл! – Крайстал Плинем чуть не схватила Ару за лацканы. – Я говорила Эйприл: как Ара Сагарьян смог хорошо сохраниться? В чем секрет, Ара? Ты можешь совершить удачную сделку, продав его.
 Крайстал чувствовала себя ужасно и это было заметно. Она знала, что это такое – войти в комнату и произвести впечатление. И она знала, что сегодня не произвела его.
 Лицо Крайстал пылало. Если ей нужно будет улыбаться этим засранцам еще минут десять, у нее наступят спазмы лица. Она вспомнила, что сказал ей режиссер ее первого фильма. Он сказал, что некоторые актеры и режиссеры думают, что самое трудное – заплакать. У него было другое мнение на этот счет, и он сказал, что актерам труднее всего натурально изобразить смех, а не слезы. Он был прав. Смеяться ничтожным шуткам людей было выше ее сил.
 После этого Крайстал увидела его. Сукин сын! Маленькими шажками, насколько могло позволить ее платье, она подошла к Сэму Шилдзу. Он был окружен кем-то из властителей Индустрии, но Крайстал их проигнорировала.
 – Ты не собираешься поздороваться? – спросила она.
 Сэм взглянул на нее и улыбнулся – одна из этих ничего не выражающих вежливых улыбок, которые Крайстал десятками получала за последнее время.
 – Привет, Крайстал!
 Она смотрела ему прямо в лицо.
 – Я просто хотела поблагодарить тебя. Поблагодарить за то, что ты разрушил мою карьеру. И я хотела дать тебе вот это.
 И она влепила ему пощечину.
 Элизабет бродила с Ларри. Уоррен сидел, смеясь, позади Аннет. Кевин Костнер и Синди без умолку болтали с Марвином Дэвисом. Джо Пески стоял в углу, потягивая воду на пару с Джеком Николсоном. Стивен Сигал ел саши у мониторов. Скотт Рудин швырнул салфетку в Паулу Уэйнстайн. Роб Рейнер стоял позади своей жены, одной из известных сестер Сингер.
 Сейчас тридцатипятидюймовые экраны, разбросанные по всему дому Ары, были забыты. За исключением одного. Гости собрались у экрана в библиотеке. Ара сидел в центре гостей. На экране ведущий представлял Фаррах Фосетт, которая улыбалась и открывала конверт. В комнате не было ни звука, как будто каждый сделал ставку на результат «Эмми». Ара улыбался про себя. Он тоже поставил. Да, на кого-нибудь…
 Фаррах открывала конверт, делая вид, что волнуется, и продляя таким образом напряженность. Она открыла конверт, достала карточку и сказала:
 – Победительницей стала…

 9

 Джан заняла свое место с края, рядом с доктором Муром. Брюстер сидел рядом с ней, его рука крепко держала ее руку. И это был не просто утешающий, но явный сдвиг карьеры: получилось так, будто Джан смеялась над прессой, похваляясь перед ними своим доктором. Она не казалась пристыженной.
 Трудно было сидеть здесь, в зале, заполненном самыми лучшими и прекрасными актерами, зная, что за тобой наблюдают и тебя обсуждают. Тебя. Получит ли она Эмми? Беспокоится ли она об этом? Джан была уверена, что ни Шарлин, ни Лайла не смогут ничего сделать. Она не была так уверена, что остальные ее друзья видели все в таком свете. И она обнаружила, что сегодня хочет победить. Не потому, что эта борьба имела какое-то значение, но потому, что прямо сейчас ей нужно было одобрение.
 Когда Шарлин прибыла в театр, она посмотрела в монитор, только чтобы увидеть свое собственное лицо, отворачивающееся от камеры.
 Девушка быстро отвела взгляд и посмотрела на Дина. С другой стороны сидел Доуб – Сай смог достать лишний билет.
 – Я никогда раньше не присутствовала при прямой трансляции. Ты не нервничаешь от этого? – спросила она его шепотом, с пересохшим горлом.
 – Конечно, нервничаю. Боюсь, некоторые ребята, которым мы продали таблетки, должны уже настроиться на программу.
 Мгновение она испуганно смотрела на Доуба, потом поняла, что он шутит.
 – Из-за них никто никогда не волнуется, Шарлин. Они слишком стесняются своей скупости и глупости. Итак, держи выше голову, девочка. Ты на телевидении, и тебе нечего смущаться.
 – Мне стыдно, что я сомневалась насчет тебя, – призналась Шарлин. – Я думала, что никогда снова не увижу тебя, после того как дала тебе эти деньги.
 – Но тем не менее ты дала их мне, не так ли? Как так?
 – Я не могла сказать «нет» другу, Доуб.
 – И ты пока что ничего не спросила о нашем соглашении.
 – Все о'кей, если ты потерял деньги, Доуб. Я просто не хочу потерять тебя.
 – Потерял деньги? Черт, ты думаешь, что я полный дурак? Я не потерял деньги. Но я не купил землю в Монтане.
 Замечательно! Он был готов признать свою вину. Шарлин почувствовала облегчение. Это было единственным, что стояло между ними. Все нормально, Доуб. Это как вода под мостом. Ему дали добро на деньги. Она просто не хотела, чтобы он врал ей насчет этого.
 – Великолепно! Я рад, что ты не расстроилась. В Монтане полно новых карьеристов и голливудских глупцов. Превратили целый чертов штат в заросли папоротника. – Шарлин кивнула. Это было верно. Она любила Доуба и всегда будет любить. Доуб улыбнулся. – Да, Монтану превратили в развалину. Поэтому я купил славное местечко в Вайоминге. Ты такого никогда не видела!
 Шарлин открыла рот от удивления.
 – В самом деле, Доуб?
 Она развернулась к нему, лицо ее сияло. Счастье переполняло Шарлин.
 – Конечно да! Ты ведь никогда во мне не сомневалась. – Доуб лукаво усмехнулся. – Девятьсот акров. Не слишком убого. А теперь помаши зрителям ручкой и настраивай внимание на сцену. Они объявляют лучшую актрису года. Не важно, что произойдет, но я хочу, чтобы ты сохраняла достойное выражение лица, когда будет объявлена победительница.
 Ведущий церемонии прошел через все эти причудливые традиции номинации, единственно ради которых сидели здесь семьи и друзья претендентов на премию, сидели, съехав на край кресел. Представили предпоследнего победителя, лучшего актера в драматическом сериале, а затем ведущий произнес:
 – А теперь то, что мы все так долго ждали! Лучшая актриса в драматическом сериале.
 Он прочитал имена претендентов с табло, а затем неизбежное:
 – Конверт, пожалуйста!
 Лайла почувствовала, что вот-вот спрыгнет с кресла. Она уже несколько раз прижимала к груди вечернюю сумочку, и соски ее стали большими и твердыми, как виноградины, и проступали через зеленую паутину шифона. Лайла была полностью готова к победе. Она была готова.
 Но что, если она проиграет? Все рухнет сразу, возможность проплывет мимо нее. Лайла протянула руку и положила ее на руку сидящего рядом Марти и почти сдавила ее, схватила, как клешней.
 – Господи, какие у тебя холодные руки! – сказал он, и затем ведущий церемонии, Джонни Бартон, передал конверт Фаррах Фосетт.
 – Победительницей стала Лайла Кайл!

 10

 Театр вздохнул как один человек, а затем взорвался аплодисментами. Камера нашла лицо Лайлы, она изобразила хорошо отрепетированное удивление, затем широчайшую улыбку, какой у нее еще никогда не было на экране или вне его.
 Лайла поцеловала сидящего рядом с ней Марти, вскочила, и, придерживая длинное платье, чтобы не споткнуться, быстро прошла к подиуму. Она слышала биение своего сердца и ощущала жар прожекторов. Лайле казалось, что она движется как в воде, как во сне, как в замедленном кадре, с каждым шагом все выше к подиуму, через сцену. Лайла приняла «Эмми» из рук Джонни – его лицо она видела все еще как во сне – и затем повернулась к микрофону.
 Лайла еще никогда не стояла перед такой толпой. Ну, в конце концов, она не сценическая актриса. Сейчас, стоя перед этой аудиторией, перед сливками общества, она слышала аплодисменты и чувствовала их любовь. О, это невозможно было описать! Это было то, о чем она мечтала ночами. Любовь. Чистая любовь. Любовь, которая не принижала, любовь, которая не задевала ее, но которая окружала, как теплая ванна, как грудь матери.
 Лайла могла ощущать аплодисменты, она могла ощущать их своими торчащими сосками, своим животом и ниже, где-то ниже.
 – О!.. О, благодарю вас! – попыталась что-то сказать Лайла в микрофон, но подготовленная речь вылетела у нее головы. – Благодарю вас всех!
 Аудитория, уставшая от обычных пространных речей и фальшивой искренности, ответила на ее простое чувство. Снова начались аплодисменты, нарастая и усиливаясь, пока не превратились в овацию. И Лайла почувствовала, как что-то нарастает и ширится внутри нее. Аплодисменты, казалось, несли ее, одобрение поднимало и опускало, освобождало и выпускало.
 В первый и последний раз в своей жизни Лайла почувствовала неповторимую дрожь, которая переросла в волну, глубокую, мощную волну, заставившую ее содрогнуться и приведшую ее, прямо здесь, на вершине подиума, к оргазму.
 Прошло несколько минут, пока аплодисменты утихли, и в течение этих нескольких минут Лайла плакала.
 От облегчения, от радости, но больше всего из-за того, что это было впервые после того вечера, много лет назад, когда она вызвала аплодисменты зрителей.
 «После этого Тереза ревновала меня. Смотрит ли она сейчас и ревнует ли?»
 Лайла затрепетала от триумфа. С того вечера до этой волшебной ночи она выступала только перед камерой, лишенная ответной реакции, без благодарных аплодисментов. Сегодня она поняла, что потеряла. И хотела еще.
 Лайла собралась с духом, хотя еще дрожала. Затем осторожно выступила вперед и обошла подиум, чтобы еще раз поклониться, чтобы успокоить аудиторию и в то же время еще раз насладиться моментом успеха. Лайла поклонилась и теперь стояла, замерев, с «Эмми» в руках.
 Это был самый счастливый миг в ее жизни. И последний.

 11

 Щелчок раздался откуда-то сбоку, из зала, и Лайла упала. «Эмми» выпала из ее рук и откатилась на несколько футов вперед, пока не остановилась, качнувшись, на самом краю сцены. У операторов заняло почти четыре секунды, чтобы понять, что случилось что-то экстраординарное. Лайла Кайл полностью исчезла из кадра. Митч Годман, продюсер шоу «Эмми», находившийся сзади в контрольной будке, прорычал приказание камере.
 – Дай мне длинный кадр, – выкрикнул он. Лайлу показали, распростертой посреди сцены.
 – Эта сука пьяна? – спросил Митч. – Она споткнулась? Дай мне финальный кадр, Бобби.
 Толпа ошеломленно жужжала. Это шутка? Несчастный случай? Джонни Бартон был первым, кто оказался около Лайлы. Он дотронулся до нее, потом посмотрел на красное пятно, которое уже начало растекаться по спине девушки.
 – Она застрелена! – громко закричал он. – Врача!
 – Черт бы побрал эти прямые съемки, – простонал Митч Годман.
 Как только упала Лайла, все гости Ары в гостиной разом вздохнули. Они все стояли, парализованные, недвижимые как статуи. Никто даже не моргнул, все уставились на экран. Что происходит? Лайла только что была объявлена победительницей, раскланивалась… и вдруг упала. На экране Джонни Бартон склонился над ней. Его голос еще раз прорвал тишину комнаты.
 – Она застрелена!
 Первая мысль Ары была: «Это трюк!»
 Потом, после общего молчания, завизжала Тереза О'Доннел.
 – О Боже! – вырвалось у Майкла Маклейна. Несколько женщин заверещали.
 – Она мертва? – вопил кто-то.
 Все вскочили, проталкиваясь поближе к экрану. Вероника Пек рыдала.
 – Тихо! Замолчите, чтобы мы могли слышать! – приказал толпе Майкл Дуглас.
 В этом кромешном аду только незамечаемый никем Ара продолжал сидеть в своем кресле.
 Сэм только что вернулся из комнаты для мужчин. Он восстанавливал свой внешний вид после инцидента с Крайстал. Завидев всеобщее смятение, он взглянул на экран и тут же услышал объявление о Лайле. У него перехватило дыхание.
 «Боже! – подумал Сэм. – Что с Джан? С ней все в порядке? Если бы она победила, она тоже была бы застрелена».
 И сразу же огромное беспокойство – самое сильное в его жизни – охватило Сэма. «Бог мой, что, если она мертва? Что, если я уже никогда не увижу ее, никогда не сожму ее в своих руках, никогда не буду любить ее снова?»
 В этот момент Сэм понял, что никогда никого не будет любить, кроме нее.
 Робби не мог думать, не мог связать двух слов, поэтому и не пытался. Вместо этого он поднял обессиленное тело Терезы и стал быстро продвигаться к выходу. Лайла, действительно ли ее застрелили? Нет, это всего лишь телевидение. Это не может быть на самом деле. У Терезы случился удар, надо вытащить ее отсюда. Господи, где машина? Он стал звать шофера, как только выбрался за дверь. Шофера нигде не было. Но Робби как-нибудь доберется до больницы, обеим девочкам нужна была помощь.
 Сай Ортис стоял посреди комнаты – место, на которое он пробрался, чтобы оказаться рядом с Арой. Ему надлежало быть именно здесь, в центре всего и получать поздравления. Сейчас он замер, не мог пошевелиться. Лайлу застрелили? На мгновение Сай приложил руку к груди, затем сунул ее в карман за ингалятором. Но дыхание у него было отменное. Сай посмотрел на экран. Лайлу застрелили. Господи Боже! Национальное телевидение показало, как ее застрелили. Сай никогда не перестанет восхищаться этой женщиной. Она должна все уладить. Он вспомнил, что сделала автобусная авария для Глории Эстефан.
 Если Лайла переживет это – а Сай ничуть не сомневался, что девушка выживет, – она должна будет стать самой популярной актрисой ближайших лет. Готовая обложка в журнал «Пипл» на следующую неделю. Он будет ее, этот паршивый город.
 Вся комната была в движении. У Ары не было никакой возможности остановить это, даже когда он закрыл глаза. Когда он снова открыл их, то увидел все в розовом цвете, как плывущие огни на сцене. Красное. Он узнал это. Он уже чувствовал, что это приближается. Острый приступ боли, затем боль утихла, давая ему время передохнуть. Ара попытался встать, закричать, но не мог. Затем снова опаляющая красным огнем боль в его голове, пронизывающая всю левую половину тела. Ара попытался открыть рот, чтобы позвать на помощь, но все, что у него вырвалось, – только глубокий вздох облегчения. Ара откинулся в кресле, чувствуя себя легче от охватившего его полубессознательного состояния.
 Старик оставался сидеть, вокруг него мельтешила толпа, круг за кругом, как в адской карусели. Болела голова. Ара решил оставаться в кресле до тех пор, пока это все не прекратится. И затем, как будто ради него, боль успокоилась.
 – О, нет, бедная девочка! – Какая-то малоизвестная блондиночка рядом с Полом Грассо была вся в слезах, ее голова склонилась на плечо Пола. Пол не обращал на это никакого внимания.
 «Марти, – подумал он. – А что с Марти Ди Геннаро?»
 Они ничего о нем не сказали. Насколько Пол мог понять, похоже, что Лайла была единственной, кого ранили. Кадры покушения уже передали для программы новостей, и ведущий программы говорил напряженным, но четким голосом.
 – Только что мы получили сообщение, что это была акция Международной лиги антинепотизма. Полиция все еще пытается узнать, кто стрелял. Вызвано ФБР. Похоже, что это дело рук террористической группы.
 Пол повернулся к блондинке, которая уже только сопела.
 – Я открыл Лайлу Кайл, – сказал он.
 – Подождите минутку, – крикнул Майкл Маклейн. – Заткнитесь. Давайте послушаем, что они говорят!
 Адрианна была рядом, как и весь вечер, только сейчас она обеими руками вцепилась в его смокинг.
 – Все хорошо, дорогая, – сказал ей Майкл, очарованный ее беспомощностью.
 Живот красотки уже проступал, образовывая очаровательный холмик, который теперь так приятно упирался в будущего папашу. Майкл легонько погладил его и затем перенес свое внимание на экран. «Это была Лайла Кайл, – подумал он. – Застрелена. Это подтвердили. Что это за лига, Господи?! Сейчас начнутся убийства кинозвезд».
 Майкл подумал о психопате в тюрьме, который все еще слал ему письма. Вполне вероятно, к этим угрозам присоединятся угрозы поклонниц, как только Майкл объявит о своей помолвке с Адрианной. Он повернулся к Адрианне, чтобы увести ее из этой комнаты. Не было нужды оставаться здесь. Тем более, если твоя невеста в деликатном положении. Пока Майкл вел схватившуюся за него Адрианну к двери, он подумал, что могло быть и хуже. Лайла могла быть застрелена до награждения. Тогда за ее отсутствием премию могла получить эта сука Джан Мур.
 Кто-то произнес:
 – Кто эта тетушка Непо…
 – Вы знаете. Они сказали, та женушка…
 – Непотизм, – последовал ответ, – это когда ты получаешь работу благодаря семейным связям.
 – Чертово дерьмо! – закричал Сеймур Ле Вайн. – Они собираются всех нас убить.

 12

 Нейл Морелли тихо исчез со сцены, даже не ожидая момента, когда наступит реакция. В конце концов Роджер сказал ему, что делать, и Роджер сказал ему, что он не промахнется. Когда они не вызвали Нейла, чтобы заменить Джонни в качестве ведущего церемонии, Роджер успокоил его ярость. Роджер объяснил, что планы изменились.
 Нейл стал медленно спускаться вдоль левого прохода к сцене, к огням рампы, к Джонни, который сейчас держал обмякшее тело Лайлы Кайл, олицетворяя собой мужской образ плачущей Богоматери.
 Спокойно. Нейл чувствовал себя необыкновенно спокойно, потому что в данный момент худшее было позади.
 Крики, казалось, доносились откуда-то издалека. Не то, чтобы он их не слышал. Половина зала визжала, а другая половина бежала к выходам. Но это столпотворение казалось далеким, не имеющим к нему никакого отношения.
 Нейл был в пятнадцати футах от сцены, когда его схватили. Он почувствовал сзади удар, согнулся к коленям и ударился в пол, но боли не было. Роджер сказал ему, что ничего не случится. Винтовку вырвали из его рук, но Нейлу она была больше не нужна. Чего ему не хватало, так это воздуха. Он чувствовал недостаток воздуха и гору извивающихся тел сверху. Ему не было больно – Роджер обещал, что боли не будет, просто его сильно придавили сверху. Потом давление исчезло, и он почувствовал боль, когда ему закрутили руки назад. Но он, Нейл – слишком занят, пытаясь наполнить легкие, чтобы обращать внимание на защелкнувшиеся на его тонких запястьях наручники.
 Когда его подняли на ноги, прожекторы и камеры были уже здесь, как и уверял его Роджер. Нейл улыбнулся. Он не был проигравшим. Отнюдь. Сегодня Нейл станет звездой. Избавителем. Он освободит всех от этой жалкой системы. И Роджер предвидел все это. Роджер выбрал его. У Нейла были страхи и сомнения, но сейчас это был его триумф. Он выполнил миссию, только не успел произнести речь.
 Его засыпали вопросами. Нейл просто улыбался.
 – Я представляю Международную лигу антинепотизма, – выкрикнул он. – Смерть тем, кто обманул нас.
 И он запустил свой комедийный монолог.

 13

 Судьба улыбается каждому из нас однажды, и то, если заметит. Знали ли Вудворд и Бернштейн, что они сотворили, когда расследовали этот инцидент? Не думаю. Но я точно знаю, что известия о выстреле в Лайлу было достаточно, чтобы за двести десять долларов наличными подкупить шофера взятого напрокат «лимузина», который, покинув своего клиента, отвез бы меня в моем «роллсе» в больницу.
 Улицы вокруг больницы кишели полицейскими и патрульными машинами. Мрачно вертелись их красные пульсирующие сигнальные огни, выхватывая из темноты напряженные лица случайных свидетелей случившегося. «Скорая помощь» теряла драгоценное время, ожидая когда полиция расчистит дорогу. Полиции наконец удалось пропустить воющую машину, которая подкатила к пролету, ведущему к операционной неотложной помощи. Задние двери машины были распахнуты, медперсонал вытащил носилки и побежал к дверям операционной. Я могла разглядеть только Марти Ди Геннаро, бегущего рядом с носилками и держащего внутривенную капельницу с беспорядочными трубками.
 Вход в операционную больницы Седарс-Синаи представлял собой сумасшедший дом.
 Подъехала другая «скорая помощь». Тогда я еще не знала, что мимо меня проплывали останки Ары Сагарьяна. В ежеминутно увеличивающейся толпе я разглядела не только Марти Ди Геннаро, но и Терезу О'Доннел, продирающуюся сквозь толпу репортеров и зевак и пытающуюся пройти в двери госпиталя.
 Тереза О'Доннел подбежала к носилкам, я даже не знаю, откуда она появилась. Тереза постоянно спотыкалась, глаза ее блуждали от одного лица к другому.
 – Все хорошо, миссис О'Доннел. Только полиция и работники госпиталя.
 Офицер полиции галантно предложил ей руку, и Тереза последовала за носилками с Робби Лаймоном, поддерживающим ее под другую руку.
 Женщина в белой спецодежде и с карточкой на груди, удостоверяющей, что она служащая больницы, сказала Терезе:
 – Следуйте за мной, миссис О'Доннел. Появились следующие носилки.
 – Что у тебя? – крикнул один из специалистов по неотложке.
 – Оставь его. У нас живой!
 Вот как был покинут Ара Сагарьян, мертвый, оставленный в проходе у операционной еще на пять часов, пока вокруг него разыгрывалась драма живого.
 Толпа продолжала напирать, пытаясь прорваться сквозь строй сдерживающих ее полицейских. Она была похожа на стаю стервятников, слетевшихся, чтобы полакомиться падалью.
 Шуршание видеокамер за кордоном полицейских, репортеры выкрикивают вопросы. Последний вопрос, который сквозь шум и смятение услышала Тереза перед тем, как они свернули в коридор, был:
 – Она мертва или жива, миссис О'Доннел?
 Медсестра, чья белая униформа резко контрастировала с черным смокингом Марти, открыла дверь и, сдерживая натиск толпы, втащила сначала Марти, затем Терезу О'Доннел и Робби в коридор. К этому моменту локти помогли мне удостовериться, что я права насчет этой троицы, но я знала, что мне, как и другим обычным зрителям, придется остаться снаружи. Я прижала нос к стеклу двери, вместе с другими ожидая обрывки сведений.
 Позднее мне улыбнулась удача. Буквально. Дверь распахнулась и ударила меня по носу. В таких случаях у меня всегда сразу и обильно идет кровь.
 Внутри больницы был кромешный ад, но охранник увидел кровь и махнул мне рукой. Медсестры и персонал больницы все сосредоточились на Марти, Терезе и Робби, провожая их в более спокойное место.
 – Я вместе с ними с вечера, – пробормотала я дежурной сестре, и та усадила меня с ними. Я специально наклонила голову, чтобы кровь продолжала течь. На моей желтой шелковой блузке (триста шестнадцать долларов у Джордажио) уже были впечатляющие пятна, и я сделала так, чтобы они были и на лице. Операционная неотложной помощи не место для суеты из-за такой мелочи.
 Дежурная сестра уже начала хлопотать над громко стонущей Терезой. Марти сидел безмолвный, но руки его безжизненно весели между худых ног. Он как будто был в стопоре. Робби Лаймон громко вскрикивал.
 Через двойные двери операционной вышел доктор и попросил самого близкого родственника Лайлы Кайл.
 – Здесь, – простонала Тереза.
 – А я ее тетя. То есть дядя, – поправился Робби.
 – Я ее жених, доктор, – сказал Марти, вставая. Доктор как-то странно посмотрел на Марти.
 – Пациент не может быть вашей невестой, – сказал он. Остальным он добавил: – Мне нужно поговорить с кровным родственником или с адвокатом. Кто-нибудь из них здесь?
 Робби тронул Терезу за плечо, старая женщина стонала и ни на что не реагировала.
 – Это мать, доктор. Миссис О'Доннел. Доктор обратился прямо к Терезе:
 – Миссис О'Доннел, – сказал он, – я не знаю точно, что произошло, но вам не следует беспокоиться. Пациент, которого к нам сейчас привезли, не ваша дочь. В этом я могу вас заверить.
 Тереза окончательно ослабла, и ее обмякшее тело чуть не выскользнуло из цепких рук Робби и медсестры.
 – Сестра, – прорычал доктор, – Отведите миссис О'Доннел в приемную.
 Больничный халат съехал и мешал Терезе и медсестре идти, следом тащился Робби.
 Не вымолвивший до этих пор ни слова Марти наконец пришел в себя и обратился к доктору:
 – О чем вы говорите? Конечно, это моя невеста. Я видел, как ее застрелили. Я приехал с ней на «скорой помощи».
 – Это физически невозможно, – резко бросил доктор. – Это не Лайла Кайл.
 – Почему? – выпалил Марти.
 – Потому что у пациента, которого вы привезли с огнестрельной раной, есть пенис.

 14

 Табличка на двери гласила: «Нет входа. Только для персонала».
 Перед дверью, заложив руки за спину, стоял охранник с военной выправкой. Проходя, женщина кивнула ему.
 Терезу и Робби наконец ввели в приемную, затем в более просторный кабинет, со вкусом оформленный внутренний офис с табличкой «Доктор Роберт Стерн, главный врач». Робби не понимал, что за чертовщина творится. Что означают слова доктора, что Лайла не застрелена? Робби видел ее на носилках. Тереза вроде бы пришла в себя и о чем-то шепталась с врачом.
 – Я – миссис Мак Элрой, – наконец проговорила женщина, которая провела их сюда, когда они уже были вне опасности. – Доктор Стерн обсудил ситуацию и согласен, чтобы вы оставались в его офисе сколько вам потребуется. Врач из дежурки придет и сообщит вам, как только состояние пациентки прояснится. Сейчас все, что я могу сообщить, это то, что она пока еще жива. Извините, миссис О'Доннел. Мне хотелось бы сообщить вам больше. Но теперь уже ждать не долго.
 Миссис Мак Элрой предложила обычные освежающие напитки и дала Терезе телефонный номер, по которому та могла позвонить, если ей что-нибудь понадобится или возникнет какой-нибудь вопрос. Она открыла нижний ящик конторки доктора Стерна и показала им личный телефон, которым пользовались только она и доктор Стерн. По нему Тереза должна была только отвечать. Для звонков в город ей следовало пользоваться другим аппаратом. В данной ситуации следовало отвечать только по личному номеру.
 Когда миссис Мак Элрой открыла дверь, чтобы уйти, там стоял еще один страж безопасности. Дверь за ней закрылась. Тереза могла слышать, как эта квалифицированная и энергичная женщина давала ему указания.
 Как только они остались одни, Робби плюхнулся в кожаное кресло и погрузился в молчание. Тереза стала ходить по комнате, открывая и закрывая дверцы шкафов, пока не нашла то, что искала. Она выбрала бутылку отличного бренди из запасов доктора Стерна и с бутылкой и стаканами в руке опустилась на диван напротив Робби. Она свернула пробку, налила себе полный бокал и все еще с бутылкой в руке выпила его до дна. Наконец Тереза поставила бутылку и бокал на кофейный столик и задышала, словно была под водой.
 – Соберись, Тереза. И объясни мне, что, черт возьми, происходит.
 – Не рычи на меня! Я и так весь вечер была паинькой и делала все, как ты хотел. Ну, вечер окончен. Я заслужила выпивку в таких обстоятельствах. Я и тебе советую выпить, ты бледен, как привидение. Не хватало, чтобы ты хлопнулся в обморок.
 Тереза налила себе еще стакан и стала потягивать из него. На лице ее было угрюмое, но отрешенное выражение.
 – Ну, надежды теперь нет.
 – Ты слышала, что сказала миссис Мак Элрой? Лайла еще жива. Тереза покачала головой, выходя из своего далека:
 – Я говорю не о Лайле. Нельзя ли на минутку подумать обо мне? Что я пережила? Что теперь будет со мной? С моим будущим?
 Робби уставился на Терезу, затем в дверь настойчиво постучали. Тереза слышала, как охранник спрашивал кого-то, затем открыл дверь и впустил молодого врача.
 Он явно нервничал и был официален. Белый халат был в крови, и в руках он держал листок бумаги. Врач прошел через комнату и без всяких вступлений обратился прямо к Терезе.
 – Мне надо поговорить с вами наедине, – настойчиво сказал он.
 – Она жива? – спросил Робби.
 – Да, – кивнул врач, а затем обратился к Терезе: – Мы должны поговорить.
 Тереза перевела дыхание и ответила доктору:
 – Вы можете говорить при мистере Лаймоне. Он один из моих старейших и ближайших друзей. В чем дело, доктор? – Тереза сделала вид, что понятия не имеет, о чем пойдет речь.
 На мгновение врач потерял самообладание, но быстро собрался.
 – Лайла Кайл – ваш ребенок? Вы ее настоящая мать?
 – Да, – ответила Тереза.
 – Тогда я должен попросить вас подписать исправленное разрешение на операцию. Такое же, как и раньше, но с исправленным полом.
 Доктор сделал паузу, посмотрел на Робби и продолжил:
 – Вы ведь конечно знаете настоящий пол своего ребенка. Робби едва верил свои ушам.
 – Что? Что он, черт подери, говорит? О чем вообще идет речь? Тереза сделала Робби знак рукой, чтобы он замолчал, и потом отрывисто ответила доктору:
 – Да!
 – Итак, вам было известно, что Лайла Кайл на самом деле мужчина, а не женщина?
 – Да, – снова сказала Тереза.
 – Что? – взвизгнул Робби, но на него не обращали внимания.
 – Не стоит говорить, что это ничего не изменит в нашем стремлении спасти ее… хм, его жизнь. Но по очевидным легальным соображениям мы должны это уточнить. Пожалуйста, подпишите исправленную форму, миссис О'Доннел. Нам надо проделать массу дополнительных операций. Тереза расписалась.
 – Каковы ее шансы?
 – Пока еще рано что-нибудь говорить. Извините, но мы делаем все, что возможно. До сих пор кажется, что рана всего одна, но пуля угодила в аорту. Я буду с вами откровенен, миссис О'Доннел. Не хочу давать вам ложной надежды, могу лишь заверить, что мы сделаем для него все, что в наших силах.
 – И, доктор… Еще один вопрос. Как долго это останется конфиденциальным?
 Врач задержался в дверях.
 – Все, что относится к состоянию мисс Кайл, будет известно лишь больничному представителю, в данном случае миссис Мак Элрой. Итак, официально никаких пресс-конференций, пока мы не будем знать больше. Мы не упоминаем сейчас о переосвидетельствовании пола, пока не посоветуемся с вами. – Теперь он смотрел прямо на Терезу. – Неофициально – другое дело. Это важная информация. Могу сказать только, что я полагаюсь на порядочность персонала. Толпа репортеров и фанатов ошеломляющая.
 Затем он оставил Робби и Терезу одних. Робби сорвался с дивана.
 – Что, черт возьми, это означает? Тереза осушила стакан.
 – Я всегда хотела девочку, – пробормотала она, словно обращаясь к самой себе. – У меня не было возможности вырастить мальчика.
 – Да ответь же мне! – настаивал Робби. Тереза подняла голову.
 – Оставь этот тон. У меня и так хлопот полон рот, чтобы мне еще возиться с взбешенным педиком.
 Робби смолчал.
 – Ты знаешь Керри. Он не мог быть женатым, не говоря уже о том, чтобы быть отцом своему сыну. Боже, мы были супругами только для публики и рекламы. На этом настояла студия. Ты это знаешь лучше других.
 – Ну и? – настаивал Робби.
 – И что? Мы выпивали по ночам, я забеременела, и Керри вернулся к тебе или к какому-то парню, с которым он тогда сношался. Когда я ему сказала, что беременна, он так смеялся, что я боялась не будет ли у него кровоизлияния в мозг.
 Тереза пила, доливая в стакан, даже когда он еще не был пустым.
 – Когда он свыкся с этой мыслью… Когда мы с ней свыклись, то стали толковать о маленькой девочке. Мы оба так хотели и даже не рассматривали возможности, что может родиться мальчик.
 – Но он родился. – Заявил Робби.
 – Технически, да.
 – Технически! Технически? Что, черт возьми, ты хочешь сказать? Разве возникают вопросы?
 – По существу нет.
 – Так как же ты… В свидетельстве о рождении у Лайлы значится «девочка». Я сам видел?.. Как тебе удалось?..
 – Помнишь доктора Карлтона. Этого старого шарлатана. Он делал все, что ему говорили. Продавал в Голливуде амфитамина или морфия больше, чем ныне какой-нибудь торговец наркотиками. Делал аборты, которые тогда были незаконны. И даже залечивал пулевые раны, о которых никогда не сообщалось полиции. В общем все. Он был весьма личным врачом киноиндустрии и обслуживал роддом. Так что, когда он сказал мне, что у меня мальчик, я просто заявила ему, что он ошибся. У меня девочка и я ожидаю, что так и будет записано в свидетельстве о рождении.
 – И Карлтон так и сделал? Зарегистрировал Лайлу девочкой?
 – Конечно же, и это влетело мне в копеечку.
 – Боже правый! Черт подери, Тереза! А что об этом сказал Керри? Тереза рассмеялась:
 – Ты, возможно, и не знаешь, но в ночь, когда родилась Лайла, Керри был у Ары на одной чисто мальчишеской круглосуточной секс-оргии. Он не показывался в больнице, чтобы посмотреть на меня или ребенка, пока требовались какие-либо заботы.
 – Но как он мог так никогда и не узнать об этом?
 – Почему? Он что, менял ей подгузники? Или купал ее? Не будь ослом, Робби. Ты знаешь Керри лучше меня. Ему было наплевать и на меня, и на ребенка, на счастливую семейную жизнь. Он и с тобой-то не очень считался, как я припоминаю, если казалось, что тебе надо нечто большее, чем случайный перепих. Керри не хотел никаких обязательств. Ни перед кем. Так что это был наш секрет. Мой и Лайлы.
 – А Эстрелла?
 – Эстрелле было заплачено. Она знала все с первого же дня. Либо надо было смириться с этим и жить со всеми удобствами, которые ей предоставлял мой стиль жизни, или вернуться туда, откуда она пришла, в хижину с соломенной крышей в мексиканской пустыне. Что бы ты выбрал?
 На Терезе начал сказываться эффект бренди. Глаза ее затуманились, и она утонула в низком кожаном кресле.
 – Лайла была такой миленькой девочкой. Вся кругленькая и мягкая, с прекрасными глазами и волосами.
 Тереза, казалось, потерялась в воспоминаниях.
 – Мы никогда не думали об этом больше. Когда пришло время, Карлтон начал пичкать ее гормонами, сделал в Мехико имплантацию грудей и у нее были отличные сиськи. Лайла никогда не жаловалась, никогда не задавала вопросов. Она была счастлива, как маленькая девочка. Большую часть времени мы забывали, что она родилась мужчиной.
 – Не очень-то счастлива она была, когда съехалась со мной! Боже, Тереза, ты украла у нее ее пол. Ты сделала ее бесполой. Искалечила ее. Не удивительно, что она ненавидит тебя.
 Робби плюнул.
 – Да совсем не в этом дело, – взвизгнула Тереза. – Лайла ненавидит меня, потому что я не помогаю ее карьере. Но я-то знаю, чем это кончится. Нельзя быть знаменитой и иметь личную жизнь и тайну. Но теперь все кончено! Я знала, что ее разоблачат.
 – Хочешь сказать, тебя разоблачат, ведь ты была автором этой маленькой трагедии. – Робби тоже отпил из своего стакана. – Тереза, ты сделала из Джоанн Кроуфорд мать Терезу.
 – Да как ты смеешь! Я что, била ее, привязывала к стулу или кровати? У нее была роскошная жизнь, которой позавидовал бы каждый ребенок.
 – Кроме ее личности.
 – Ее личности? А как насчет моей? Какая разница для визгливого ребенка, носит он платье или портки? Никакой. А для меня, для моей карьеры – это все.
 – Твоей карьеры, – хмыкнул Робби.
 – Да, моей карьеры. Без меня у нее не было бы миленьких платьев, больших домов, прислуги, частных школ. Ничего этого без меня. И затем она ушла и послала все это к черту. Не без твоей помощи, добавила бы я.
 – Как это она послала все к черту?
 – Ей хотелось пойти и стать актрисой. Она не хотела выйти замуж за парня, который бы все понимал и сделал бы ее жизнь проще. Нет, ей приспичило стать звездой. Она сделала это, чтобы соперничать со мной. После созревания. Лайла всегда хотела соревноваться, не интересуясь, как это отразится на мне. Теперь у меня ничего нет. Люди смеются. Никто не понимает. Я уже никогда не буду снова работать. Никогда не пойду на вечеринку.
 – Ну а Лайла? Что будет с ней?
 – Ничего. Она все еще имеет наследство Керри и получает миллионы, которые делает на этом шоу. А «Эмми»! Надеюсь, они не отнимут у нее «Эмми»!
 Зазвонил телефон. Тереза глянула на Робби.
 – Это миссис Мак Элрой. Она хочет предупредить меня, что идут врачи, и мне надо впустить их.
 В дверь постучали. Тереза допила стакан и встала посреди комнаты. Робби открыл дверь. Вошли два доктора.
 – Миссис О'Доннел, – начал старший. Он шагнул к ней и взял за руку. – У нас очень плохие новости. Очень сожалею, мы потеряли его.
 Минуту Тереза стояла молча.
 – Что значит «потеряли»?
 – Лайла Кайл мертв. Он умер во время операции.
 Робби издал хриплый звук и пошел к двери, намереваясь уйти. Тереза вскрикнула:
 – Робби, не уходи, ты мне нужен! Но он даже не замедлил шаг.

 15

 Джан слышала выстрел, видела, как рухнула Лайла, словно марионетка, у которой перерезали нити. Зал замер, наступил тот момент жуткой пугающей тишины, которая позволяла понять, что случилось нечто ужасное. Затем начался крик и визги.
 Позднее Джан подумала, что бы она делала, не будь рядом Брюстера. Он увел ее, затем, когда начались крики, давка и толкотня истеричной толпы, он присоединил ее к Шарлин, Дину и Доубу.
 – Держите их здесь, – сказал он Доубу. – Я доктор и должен посмотреть, не нужна ли моя помощь.
 Мур прошел по креслам на сцену. Доуб держал их всех троих, укрывшись за колонной. Джан смотрела, как знаменитости отшвыривали друг друга, чтобы добраться до выхода. Потом Брюстер вернулся, бледный, но спокойный.
 – Его задержали. Все в порядке. Какой-то псих, очевидно, из зависти. Они отобрали у него оружие. Все в порядке. Мы вне опасности, если только какой-нибудь актер не убьет нас в паническом бегстве.
 – С Лайлой все в порядке?
 – Не думаю. Ранена в грудь. Рана серьезная, Но будем надеяться, не фатальная.
 – О Боже! – вздрогнула Джан. Шарлин заплакала.
 Затем до них добрались люди Джеральда Ла Брека. Пошли разговоры о запасном выходе, заговорах и снайперах, но Джан уже не слушала. У нее снова начался озноб, как это случилось с ней утром, но только на этот раз женщина не могла его остановить. Внезапно Джан стала бояться всего: театра, сцены, стражников, толпы, огней, шума. Дрожь становилась все сильнее. Она пыталась что-то сказать, но вдруг обнаружила, что не способна говорить.
 – Джан плохо! – воскликнул Дин, и она почувствовала наплыв благодарности за то, что молодой человек это заметил. Тогда Брюстер снял пиджак, набросил ей на плечи и обнял. Джан закрыла глаза, а Мур что-то бормотал. Она положила голову ему на плечо. Они выбрались из театра. На улице выли сирены и вспыхивали огни полицейских машин и камер. А затем наступила тишина.
 Брюстер не отходил от Джан целых два дня. Они были в Беверли Уилшир, в угловой квартире, пока не выяснилась правда об убийце. Брюстер разговаривал с ней, читал ей, но большую часть времени Джан дремала. Он отключил телевизор и не допускал к ней ни звонков, ни газет, но на второй день рассказал все о Лайле. Джан в шоке и изумлении слушала и плакала. Брюстер держал ее за руку, пока она не уснула, и ей казалось, что она может проспать так целый месяц.
 Брюстер не позволял Джан вставать с постели иначе как для вылазок в ванную. Он вызвал горничную, позволил поговорить с Шарлин, но не допускал никого другого. Это было облегчением.
 Наконец Джан уселась на кровати и вымучила улыбку.
 – Ты прекрасный доктор, – проговорила она. Брюстер покачал головой:
 – Нет, я превосходная сиделка, как и ты.
 Джан подумала, как много воды утекло с тех пор, как она была сиделкой. Казалось, прошли десятилетия.
 – Тебе лучше?
 – Намного, со мной все в порядке, правда.
 – Так, здесь некто хочет повидаться с тобой. Он ошивался в холле два дня. Мне не хотелось отсылать его домой.
 – Сэм? – спросила Джан и почувствовала, что краснеет. Брюстер кивнул.
 – Ты хочешь с ним встретиться или мне стоит отправить его домой? Джан вздохнула:
 – Я уже дважды отсылала его назад. Лучше пусть придет. Извини.
 – Ну что ты. Это ведь твоя жизнь, Джан. Незачем извиняться. Ты мне ничем не обязана.
 Брюстер вышел.
 «Наверное, я дерьмово выгляжу, – подумала Джан, а затем разозлилась на себя. – О, да какое кому дело, как я выгляжу? Сэм? Но он для меня больше ничего не значит».
 Она подняла голову. Сэм молча вошел в спальню.
 – С тобой все в порядке? Я просто поверить не могу. Мне надо с тобой поговорить.
 Джан кивнула. Сэм подошел к постели.
 – Боже, когда я увидел по телевизору убийцу, я сразу же понял, что не вынесу, если с тобой что-нибудь случится, Мери Джейн. Я… Я не знаю, что мне надо тебе сказать, чтобы ты ко мне вернулась, не знаю, что ты мне скажешь, но я знаю, что на свете нет абсолютно никого, кроме тебя, на ком я хотел бы жениться.
 – Жениться? – Джан почти лишилась слов. – Выйти за тебя? Да я видеть тебя больше не хочу.
 – О, я понимаю, что ты должна была пережить, пока «Рождение» не стало таким хитом. Но теперь ты видишь, что было необходимо…
 – Ты что, свихнулся? – спросила Джан. – Ты окончательно рехнулся?
 – Послушай, мы оба делали вещи, которыми не можем гордиться. Но ведь еще не поздно…
 – Вот тут ты ошибаешься на все двести десять процентов. Мы опоздали на годы.
 – Джан, все, что ты сказала, каждое слово – правда. Я во многом виноват. Я много думал и знаю теперь, чего хочу. Я хочу тебя, никого кроме тебя. Давай забудем все остальное. – Сэм взял ее руку. – Жизнь слишком коротка, чтобы ее растрачивать.
 Джан посмотрела на него. И что она в нем любила? Внешность? Эгоистичность? Его легкий мелкий стиль? Мелкое остроумие? Как мелка была она, заботясь об этом человеке!
 – Ты прав, – сказала она наконец. – Жизнь слишком коротка, чтобы ее растрачивать. Именно поэтому я не хочу тратить на тебя ни минуты больше.
 До третьего дня Брюстер не позволял ей смотреть телевизор. В новостях показали целый раздел, посвященный событиям на церемонии вручения «Эмми». Джан смотрела эпизоды о том, как она, Лайла и Шарлин прибыли для получения «Эмми», как они шли к своим местам. Просто ужас. Кому нужно просматривать это раз за разом? Почему это нравится публике? Смотреть на смерть идола? Ложного идола? От этого Джан стало плохо. У нее даже заболел живот.
 – Ну что ж, как доктор, я дам тебе лекарство, которое всегда предлагала моя мать, – улыбнулся Брюстер и вызвал горничную.
 Джан выпила стакан простого старого имбирного эля, в этот момент у нее впервые мелькнула догадка об убийце. И вот на экране наплыв – это Нейл Морелли.

 16

 Джан простилась с Брюстером у входа в свой дом. Мысль о прощании в аэропорту слишком напоминала ей прошлое расставание с Нейлом там, в Нью-Йорке. Она вздрогнула.
 – Тебе холодно? – спросил Брюстер.
 Джан улыбнулась его заботе. Словно зима с убийственным морозом спустилась на всех них, но Голливуд безжалостен, а погода приятна и успокаивающа.
 – Нет, со мной все в порядке, и я буду о'кей. – Она запнулась, так как не была в этом слишком уверена. Зачем же лгать? – Послушай, Брюстер, я не знаю, как смогу тебя когда-нибудь отблагодарить…
 – Ну, я думаю, ты уже это сделала. Мур смотрел себе под ноги.
 – Нет, мне кажется, ты заслужил больше, чем просто слова.
 – Вероятно, мне действительно надо решить с этими ботинками, – попробовал отшутиться он, но понял, что это не проходит и добавил: – Но на то ведь и существуют друзья.
 С этими словами он приподнялся на цыпочках и поцеловал ее, всего лишь раз и очень нежно, в губы, а затем ушел.
 Джан вернулась в дом, губы ее дрожали. После Сэма она не целовалась ни с кем, и ощущение было приятным. Привкус горечи улетучился. Джан уселась на диване и начала писать список. Ей предстояла масса дел.
 Когда зазвонил телефон, Джан растерялась: отвечать ей или нет. Но охранник от Ла Брека сделал это за нее. Он стоял у двери гостиной:
 – Какой-то Сэм. Вы возьмете трубку?
 Похолодев, Джан села. Что ему теперь надо? Она покачала головой, – не охраннику, а себе.
 – Я возьму трубку!
 – Мери Джейн? Джан? Это ты?
 – Да, это я. Секунду Сэм молчал.
 – Послушай, я по делу. Я знаю, что ты чувствуешь по отношению ко мне, но полагаю, нам есть о чем поговорить. В частности я только что подписал с «Парамаунт» договор о трех фильмах и хочу, чтобы ты играла главную роль в первом.
 Теперь настала очередь Джан молчать. Голливуд! Она чуть не фыркнула. Это город, где сам дьявол скрывается под личиной продюсера и предлагает сделку на три фильма. Кто этот тип на том конце провода? Кем она его считает и кем считает ее он?
 – Извини, но больше это не пройдет. Вот и все, что она сказала.
 Голос Сэма усилился, Джан услышала, как актер нажал на свои струны. Играет он или сошел с ума? Или же Сэм просто самый бесчувственный человек в Америке?
 – Все может быть так, как есть, я работаю над сценарием и он хорош, Джан. Действительно хорош. Он о гонщике, который чуть не потерял любимую, так как не мог бросить гонок. – Сэм сделал паузу. Джан не промолвила ни слова. – Послушай, я знаю, что это звучит по-детски, но так не играют.
 Он остановился, чтобы перевести дыхание, и впервые за весь разговор Джан подумала, что слышит его настоящий голос.
 – Мы можем поладить! – заявил он. Джан тихо положила трубку.

 17

 Они не перестают играть эту чертову песню. Сай Ортис чуть не выскочил за шкалу, когда крутил ручку радиоприемника, но не имело значения, какую бы станцию он ни слушал: после этого убийства все играли посвящение Кинка женщинам-самозванкам. Следующим была пародия этого дурацкого Ола Янковича под названием «Лайла». Но она мало что могла добавить к оригиналу.
 Не удивительно, что офисы начинающих артистов оказались в дерьме. Спонсор, пресса, студия – весь Голливуд, казалось, хотел нажиться на «Троих на дороге», а теперь спасал свое. А у этой старой шлюхи Лауры Ричи хватило наглости позвонить ему домой ночью по личному телефону и спросить, видел ли он когда-либо Лайлу или Джан Мур голыми.
 Когда Сай Ортис пришел в свой офис, рядом с дурочкой за конторкой лежал экземпляр «Информер» с явно комбинированным фото на обложке и кричащим красным заголовком: «Скандал в конце дорожного шоу».
 – Что ты собираешься делать, когда уйдешь отсюда? – спросил Сай девицу.
 – Не знаю, – ответила она, мигая.
 – Очень плохо, потому что ты здесь больше не работаешь! – заявил Сай, схватил газету, смял ее и разорвал на мелкие кусочки. Потом швырнул на пол, растоптал ногами и прошел через стеклянную дверь в холл. Там его ждала секретарша.
 – Есть что-нибудь от мистера Ди Геннаро?
 – Нет. Он все еще под воздействием успокоительного. Но был звонок из больницы, мисс… Я хотела сказать о состоянии мистера Кайла. – Она сделала паузу. – То есть я сказала бы, что он мертв.
 – Да мне-то какое дело? – пролаял Сай Ортис. – Эта сука, я хотел сказать, этот сукин сын все равно был не лучше, чем мертвый.
 Черт, он не мог дышать! Сай прошел в кабинет и стал рыться в ящиках конторки. Он чувствовал, будто грудь его разрывается. Если Сай не побережется, то попадет в морг и окажется рядом с этим уродом. Он попытался считать, чтобы восстановить дыхание. При этом Сай заметил, что рядом с его многокнопочным телефоном лежит пачка розовых сообщений. Он пробежал по ним взглядом. Все клиенты вскоре будут экс-клиентами! Конечно же, каждого из этих уродов вызовут на «тяжбу по условиям контракта». Конечно. У этих свинячьих детей нет ни привязанности, ни совести. Они ринутся звонить Майклу Овитсу, Си Эм Ай, Си Эй Эй и другим агентам так, что провода будут плавиться. Все распадается! У Марта полный упадок сил, Шарлин оказалась извращенкой, Джан Мур – хирургическим трюком, а чертова Лайла Кайл – мужчина! Там в телесети взбесились, грозятся аннулировать шоу. Хайра Фландерс был убит, да и все другие спонсоры спасались бегством. Боже, Сай легко отделается, если эти торгаши не потащат его в суд. А они наверняка станут судиться, и это обойдется ему в миллионы!
 Хуже того! Голливуд построен на лицемерии, но у него своя вера. На коне ты герой, но только свалился – и сразу же стал мертвее мертвого. Боже! Сай поморщился. Что говорили эти гринго в понедельник вечером у Мортона? Сай чуть не заерзал на стуле, подумав об этом. Их ухмылочки, когда он проходил мимо их столиков, подавленные смешки. Шутки о мокрых спинах и чиканос! Ух, он и сейчас их слышит.
 Необходим контроль убытка. Быстро. Но не слишком ли поздно ставить заплаты? Да, он может спасти Джан Мур. «Рождение звезды» все еще хит, да еще какой! Джан сможет выудить еще одну крупную роль. Фактор любопытства вовсю работает на нее. Тот телесценарий о проститутке, усыновившей двоих детишек, может сработать. Тем временем Сай подаст в суд на «Информер» и эту суку, Лауру Ричи. Нет, это долго и дорого. Сай сморщился и профилактически подышал из респиратора.
 Да, так он и сделает. Позвонит Хефнеру. Это не для Кристи. Он идет вверх. Центральный план, неразмытые снимки из фильма. Свежее горячее мясо. Джан покажет им все, и тогда они быстренько вставят ее в другой телефильм. Теперь сучка будет делать все, что ей скажут, если хочет выжить. Разве это дерьмо не сработало для Мадонны? К тому же есть семья Смитов. Очевидно, что Дин не братец! Они будут судиться со всеми газетенками в пользу Шарлин, и, возможно, она будет помолвлена или, еще лучше, выйдет замуж. Тогда церкви и моральному большинству придется заткнуться и взять все обратно. Так что остается только Лайла. С ее смертью «Трое на дороге» может быть и пойдет дальше, когда Марта выйдет из шока. Или даже раньше, с другим режиссером. А этого урода Кайла надо заменить, в конце концов найти свежее мясо в Голливуде не так уж трудно. Всего неделю назад Сай решил заменить Шарлин и Джан. Теперь он заменит Лайлу и оставит двух других. Сохранив двух из трех, шоу имеет хорошие шансы выжить.
 Итак, по существу остается единственная проблема – Марти. Он несет чушь и лепечет, ну так и что? Несколько недель в доме отдыха и он опять, как огурчик. «А возможно, – думал Сай Ортис, – нужно заменить и Марти. Положим, идеи, формат – все это его, но теперь уже все на ходу. Возможно, этот мальчишка помощник режиссера из «Рождения» (Как его там? Джоель Нечто.) сможет с этим справиться. А что, собственно, там делать?»
 Еще за четыре дня осады Сай сумел удержать начинающих и собрался сам, непрерывно отражая атаки средств информации, кинопроизводства, теле– и киносети и спонсоров. Каждый подонок, которого он раньше имел, как хотел, считал своим долгом прийти в его офис и быть выслушанным. Каждый сукин сын имел что ему сказать. Да пошли они все… Число зрителей у «Троих на дороге» побило прошлым вечером все рекорды. Так что теперь все, что было надо Саю, это заменить Лайлу и Марти и, как они говорили, удерживать шоу на дороге.
 Зазвонил внутренний телефон.
 – К вам мисс Мур.
 – Впустите.
 Матерь Божья, Сай не был готов к встрече с этой тварью с ее чертовыми взглядами и мнениями. Сегодня, по крайней мере, ее надо держать в узде. Навидался он этих талантов, когда им впервые приходит в голову: то, что им дает публика, она может так же и отобрать. Посмотри, какой покорной стала Крайстал. Сай улыбнулся самому себе, ему нравились таланты покорные, покорные и напуганные. Так они становились гораздо почтительнее. Конечно, пока они не впадают в панику.
 Как он понял, Джан Мур была озабочена, но не напугана и, уж конечно, не в панике. Вероятно, ее успокоил успех «Рождения», она поняла, что Сай был прав, предрекая это. И перспектива продолжать в «Трех четвертях» с возможным увеличением ее роли позволила Джан держаться. К тому же снимки в «Плейбое» и «Пентхаузе» заставят прекратить болтовню о пластической операции. Хорошая стратегия, и Джан наконец оценит его. Сай отложил респиратор, готовый успокоить расстроенный и напуганный талант.
 Только Джан вовсе не казалась ни расстроенной, ни напуганной. Она была как всегда красива и спокойна. На ней были эти чертовы джинсы и простой белый свитер, но Сай не мог ни на минуту перестать думать о том, что было под ними. Он улыбнулся, Джан не ответила. Господи, что же сейчас выкинет эта шлюха?
 – Привет, Сай! – сказала она и села напротив. – Я пришла, чтобы воспользоваться своим правом замены.
 – Каким правом?
 – Уйти из «Трех четвертей».
 – Что?
 – Я ухожу, Сай. Ты вставил это в контракт, теперь я этим воспользуюсь.
 – Да что, черт возьми, ты мелешь? – сузил глаза Сай. – Знаю, что у тебя есть другие предложения. Действительно, я читал несколько сценариев, но не надо выбрасывать ребенка вместе с грязной водой.
 – Все, Сай. Вышвырни с водой и ребенка, все равно. Я ухожу. Прочь «Три четверти», фильмы, рекламу косметики, я ухожу из бизнеса.
 В дверь просунула голову секретарша Сая. Не обращая внимания на Джан, она сказала:
 – Ваша жена на линии.
 – Какая? – буркнул Сай.
 – Сандра.
 – Да никакая она не жена! Какая линия? Сай нажал на указанную секретаршей кнопку.
 – Что? – прорычал он. – Нет! Не смей ходить в клуб. Ни с кем не разговаривай. Нет. Особенно с Энн. – Энн была подругой его жены, замужем за репортером «Лос-Анджелес Таймс». – Так будь одинока! – приказал он и швырнул трубку, снова повернувшись к этой суке Мур.
 – Послушай, – проговорил он насколько мог спокойно. – Ты все еще расстроена «Рождением». Ты явно излишне реагируешь. Я понимаю, ты чувствительна, ты актриса. Но надо смотреть на это как на вызов.
 – Забудь об этом. Я ухожу.
 – Джан, послушай. У меня великолепная идея, как всем им утереть нос. Я говорил с Гуччоне. Мы покажем им, что все эти сплетни лишь завистливая ложь. Мы дадим разворот. Восемь страниц. Боб обещал сам все отснять, и ты будешь роскошна. Все будет в увеличении, и ты окажешься на коне, как никогда. И ролей у тебя будет хоть отбавляй.
 – Ладно. Я хотела бы сыграть Корделию.
 – Что это за роль? Я видел сценарий? Как называется постановка?
 – «Король Лир». Мы можем дешево получить на нее право.
 – Забавно. Я слыхал о «Короле Лире». Шекспиру не везет.
 – «Гамлет»?
 – Да что угодно. Во всяком случае, Джан, оставь этот тон. Мы столько в тебя вложили, и я знаю, что это всего лишь этап, который тебе надо пройти. Раны известности, но худшее уже позади.
 – Показать все мои прелести? – Джан засмеялась и покачала головой. – Забудь об этом, Сай.
 – Не уверен, что ты понимаешь, о чем я пытаюсь тебе сказать. Послушай, все здесь подправляли внешность. Взять хотя бы Джексонов, все они столько оставили на операционном столе, что из этого можно было бы сделать целого орангутана. Тут нечего стыдиться. Понятно, что при нормальных обстоятельствах тебе это было не нужно. И обычно я этого и не рекомендую. Но речь идет о необычной угрозе твоей карьере. И хороший показ в прекрасном журнале…
 – Сай, мне не по нутру шутка о Джексонах. «Пентхауз» не «прекрасный журнал», а Боб Гуччоне – антихрист. – Джан выдержала паузу, а затем улыбнулась и продолжила: – Во всяком случае это не сработает. Шрамы слишком явны.
 – Шрамы? Погоди. О чем ты толкуешь?! – воскликнул Сай Ортис, вцепившись в респиратор. – Ты что, хочешь сказать, что вся эта чепуха – правда?
 – Да, именно так, – ответила Джан, глядя прямо ему в глаза.
 – Итак, ты вся в швах. Как Франкенштейн? – почти провизжал Ортис.
 – Мне не хотелось бы так ставить вопрос, но швов предостаточно.
 – Итак, никакого «Пентхауза»?
 – Никакого, – улыбнулась Джан.
 – Так чему ты улыбаешься, черт возьми? – взревел Сай. – Ты знаешь, что это значит для тебя?
 – Конец карьеры секс-бомбы? – спросила Джан, пожав плечами.
 – А как насчет конца карьеры вообще? Не понимаешь? Иллюзия ушла. Все смотрят на экран и удивляются: «А где же шрамы?» Начинают искать, в чем же дело. Они загипнотизированы. Ни один продюсер, ни один режиссер не возьмут тебя.
 Джан рассмеялась.
 – Над чем, черт тебя подери, ты смеешься? – провизжал Сай.
 – Подумала, как забавно: телешоу о трех самых сексуальных женщинах в Америке. Одна – Франкенштейн, другая спит со своим братом, а третья – вообще мужик!

 18

 Никогда не бывало подобных похорон. Ни у Рудольфа Валентино ни у Джин Харлоу, ни даже у Мерилин Монро, ничто не сравнишь с той оргией карнавала средств информации, в который вылились похороны Лайлы Кайл.
 И не было никого, кто бы сделал это для нее, кроме убитого горем Робби Лаймона. Тереза была выведена из строя лекарствами, Сай выставлен под зад, Марти зализывал раны. У любимой миллионами, еще большими миллионами поносимой Лайлы не оказалась никого, кто бы вынес ее гроб и организовал поминальную службу, кроме единственного старого подпевалы ее матери.
 Робби облачил труп в лавандовое платье от Боба Макки.
 – Раз уж он при жизни изображал девицу, пусть так и останется после смерти, – заявил он.
 Ужасающее фото Лайлы в гробу с рыжими волосами, дико дисгармонирующими с лавандовым платьем, была помещена на обложках половины журналов мира. Зато была прислана почти тысяча венков и букетов.
 Посмотреть покойную пришли тысячи.
 – Они были ее фанатами, – всхлипывая, говорил Робби. – Она их любила.
 Дело было не в тех, кто любил ее. Одна женщина пыталась стереть грим с ее лица. Другая начала ругаться у гроба. Администрация укрыла покойного за непробиваемое стекло. От этого гроб стал похож на хрустальный ящик.
 Еще хуже, чем те, кто поносили Лайлу, были пришедшие поклониться ее раке. Сотни молодых людей и некоторые не столь молодые появились в полных регалиях Лайлы Кайл, включая высокие каблуки, косметику и обязательно длинноволосый рыжий парик. При виде тела некоторые взвизгивали и падали в обморок. Другие рыдали. Многие нуждались в медицинской помощи. Но раз увидев, они спешили в хвост семиквартальной очереди, чтобы пройти мимо еще раз.
 Появились тысячи девочек-подростков. Их, по-видимому, не волновала эта суета с переменой пола. Возможно, так она нравилась им еще больше. В конце концов Девид Боуи одевался почти столь же экстравагантно и опередил Лайлу на целые два десятилетия. А теперь были девяностые. Девчонки визжали до боли из постоянной тяги подростков визжать.
 Почти две сотни автомобилей пытались проложить долгий путь к Форест Лон. Спектакль у могилы представлял собой сущий бедлам. И из всех, кто там был, только один действительно знал Лайлу при жизни. Это был ее тетушка Робби, которого пришлось буквально оттащить от могилы.

 19

 Мелочи. Если он думает о мелочах, о сущей чепухе, значит он здоров, решил Марти. Солнечные блики исчезли со складок снежно-белых простыней. Тень от ночника на стене. Вкус ломтиков банана с хлопьями.
 В банном халате и шлепанцах Марти медленно подошел к окну, выходящему на красиво ухоженный сад. «Должно быть, это Япония», – подумал он. Все было настолько совершенно, настолько опрятно, что это должна была быть Япония. Но затем Марти вспомнил и отошел от окна.
 Он услышал, как поворачивается в замке ключ, и увидел сиделку. Как ее имя?
 – Как вы сегодня, мистер Ди Геннаро? – Она взяла поднос с остатками завтрака и пошла к двери. – Вы сегодня в отличной форме. К вам вернулся аппетит.
 Сиделка закрыла и заперла за собой дверь, оставив Марти в тишине наедине со своими мыслями.
 Он сел в кресло времен королевы Анны, из которого можно было видеть сад. Ах, нет. Теперь Марти был расстроен. Слезы полились из его глаз, медленно сползая по щекам. Марти часто сидел здесь, в этой чистой и тихой комнате, и плакал. Он сам не мог объяснить, почему позволяет себе плакать.
 Больничную постель убирали рано, застилали пледом, вытирали пыль на сундуке в стиле Шератон и на прикроватной тумбочке. Все это делали, пока Марти принимал водные процедуры перед завтраком. Ему понравилось здешнее обслуживание. Хороший отель. Но никакие муки в мире не могут быть облегчены тем, что живешь в отличном отеле. Где бы он ни находился. Если это не Япония, может быть, это Англия? Нет. Слишком солнечно.
 Марти сидел в обитом парчой кресле и плакал. Всякий раз перед началом процедур словно крошечное окошко приоткрывалось в его сознании, и Марти вспоминал. Лайла! Лайла умерла!.. И он плакал. Лайла обманывала его, вспоминал Марти, слезы лились быстрее. И Лайла была мужчиной!
 Ей не надо было лгать. Марти в любом случае любил бы ее. Но это сделало его гомосексуалистом. Все-таки они могли найти выход. Они бы нашли выход. Все было бы хорошо, если бы Лайла не лгала. Лгала и умерла. Эта безобразная рифма сверлила его мозг. Ей не стоило лгать и умирать. Вместе они бы справились с этим. Но сейчас, думал Марти, они не вместе. Он стал посмешищем для всего Голливуда, и все его жалели. Эта жалость была самой болезненной для Марти. Или, возможно, мысль о том, что он больше никогда не увидит Лайлу? Нет, реальностью было то, что Марти никогда не сможет работать снова, никогда не сможет создавать красоту на экране, и это было самым тяжелым.
 Лайла лгала ему. И теперь она мертва. Лгала и умерла.
 Скоро должна была вернуться сиделка с пилюлями и водой. Скоро, и тогда придет конец слезам и воспоминаниям.
 Обычно Марти не помнил этого. Обычно он не мог остановить свою память на прошлом. Даже когда приходила Салли. Он помнил Салли, но не мог вспомнить, как и где с ней познакомился.
 И полное беспамятство, незнание того, что привело его в это место, где он жил за запертой дверью – именно это нравилось Марти.

 20

 Моника Фландерс возвышалась над согнутой фигурой сидевшего за своим письменным столом сына Хайрама. Это было нелегко – возвышаться при четырех с небольшим футах роста, но Моника достигала желаемого эффекта.
 – Сначала мы обнаруживаем, что блондинка спит со своим братом…
 – Он не был на самом деле ее братом, ма, – начал было Хайрам.
 – Ох, прости, – медленно произнесла Моника. – Шарлин действительно выяснила, что он ей не брат. А затем мир узнает, что брюнетка – чудовище.
 Моника глубоко вздохнула, Хайрам тоже.
 – Не чудовище, ма. А только пациент клиники пластической хирургии. Ты сама…
 – Я сама никогда не выглядела так, как она, – перебила Моника. – Она была ничем, а теперь представляет «Фландерс Косметикс»! – фыркнула Моника. – И этого недостаточно – извращенка, дура и, добавим, – уродка. Кое-как одетая имитация женщины, убеждающая пользоваться нашей помадой. Отлично, Хайрам, отлично. Замечательная идея!
 – Мама, шоу на этой неделе получило наивысшую оценку по сравнению со всеми остальными. Это…
 – Это уродливое шоу, вот что!.. И дурацкая оценка. Дурацкие оценки, Хайрам. Расскажи мне о распродаже…
 – Хорошо, ты ждала небольшого понижения…
 – Хайрам, ты действительно осел. Даже если предположить такую возможность, что ты сменишь меня, это было бы единственным жутким решением, которое я когда-либо принимала в своей жизни. Конечно, кроме этого фиаско. Ты понимаешь, Хайрам? Черта подведена. Финиш. Ни одна женщина больше не купит это дерьмо. Мы продаем мечты, Хайрам, а не кошмары. Как говорят, окончен бал.
 – Но мы в эту дрянь вложили сотни миллионов долларов.
 – Прими эту потерю, как взрослый, Хайрам.
 – Мама, ты с ума сошла. Мы найдем замену Лайле Кайл. Мы заменим напечатанные фото. Мы можем даже избавиться от двух других. Но мы должны сохранить направление, мама.
 – Возьми поручителя. Снизь потери. Начни сначала, Хайрам. Он встал.
 – Забудь об этом. Я не собираюсь смириться с потерями. Особенно в первый год моего президентства. Мама, я вот что думаю: я поборюсь с тобой и возьму на абордаж. Следующие серии выйдут, мама. Зрители не увидят это, как ты.
 – Да, Хайрам. Но они будут помнить, кто подкинул им эту дикость. Не делай этого. Ты пожалеешь.
 Но он сделал.

 21

 Джан сидела на веранде дома Шарлин посреди упакованной мебели и кухонной утвари.
 Друзья некоторое время молчали. Солнце застыло над аллеей в эффектном закате.
 – И пыль создает цвет, – сказала Джан.
 – Иногда даже грязь бывает нужна. А я думаю, все, что написала о нас бульварная пресса, необычно.
 – Черт возьми, нет! Мы завернули в них наши тарелки. А кое-что используем для растопки. – Шарлин усмехнулась. Затем она оглянулась на закат. – Действительно великолепно. Хорошо знать, что можешь видеть это каждую ночь. Я до сих пор не могу поверить, что Лайла умерла. Она уже не увидит закат. Я считаю, это все так таинственно. Я до сих пор не могу поверить, что она была мужчиной.
 – Знаешь, я думаю, в действительности она им не была. Она имела мужские причиндалы, но это не заставило ее стать мужчиной.
 – Если честно, мы знаем, почему она была такой. Думаю, Лайла была действительно несчастной.
 Шарлин покачала головой.
 – Что сделала ей мать?
 – Я хочу знать, что сделал ей Марти.
 – Думаю, ей надо было быть очень соблазнительной, дурача его и заставляя думать, что она женщина. Иногда я подделываю свой оргазм, но не мой пол.
 – Как?
 Джан взглянула на Шарлин.
 – Ты когда-нибудь притворялась, что кончила?
 – Ах-ах. Хорошо, зачем мне это делать? Какой смысл?
 – О, чтобы снять напряжение с него или с тебя. Кончить, если надоело этим заниматься.
 Джан обнаружила, что пристально вглядывается в лицо Шарлин.
 – Конечно, нет. Я спала не со многими, но никогда не играла в постели. Это очень неподходящие мгновения для вранья.
 – Думаю, ты права, Шарлин, но знаю, что очень многие женщины так делают.
 Шарлин тряхнула головой.
 – Я не разбираюсь в сексе, – сказала она.
 – Вступи в клуб.
 – Я так долго испытывала стыд за себя и за Дина, что мне трудно относиться к этому спокойно.
 – Ты должна отбросить чувство вины. Повторяй себе все время, что он не твой брат.
 – Хорошо, даже если Дин не мой брат, он чувствует себя им, – сказала Шарлин. – Вот, что мне нравится. Ты знаешь, мы словно одной крови. Мы действительно знаем друг друга. И теперь мне не стыдно. Я знаю, что могу себе говорить, но это меня не беспокоит. Потому, что мне не стыдно.
 – Самое главное, что ты так думаешь, Шарлин, – улыбнулась Джан.
 – Да, мне бы хотелось, чтобы ты поняла. – Шарлин сделала паузу. – Посмотри, секс с мужчинами, другими мужчинами, всегда ощущается в постели как соединение с мужчинами. Совершенно разные тела. Даже с Бойдом, а потом с Майклом Маклейном. Это всегда ощущалось как разные тела.
 Джан подумала о Майкле, о Сэме и кивнула.
 – Хорошо, с Дином по-другому. Это ощущается как единение. Мы едины, совершенно едины. Признаюсь, я не ощущала такого возбуждения с Майклом. И я стеснялась. Но сейчас я знаю: для меня существует только тот секс, которым я занимаюсь с Дином.
 Слезы застыли в глазах Шарлин, когда она повернулась к Джан.
 А Джан неожиданно почувствовала, что на нее нахлынула зависть, и сама ей удивилась. Потому что в глубине души она всегда сражалась со своей любовью. Это была битва за свободу. И всегда, поддавшись возбуждению, Джан чувствовала разочарование и предательство. Всегда. «Они никогда по-настоящему не были со мной, – подумала она. – Кроме, возможно, Нейла. Нейл был со мной, но он не достаточно меня хотел. Я никогда с ним не спала. А сейчас, возможно, слишком поздно для Нейла. И, возможно, слишком поздно для меня».
 Она взглянула на Шарлин, более откровенно и светло, чем обычно, просто и ясно. Джан думала о всех советах, которые она давала Шарлин, о том, как думала о ней, и едва не покраснела.
 – Что ты собираешься делать? – спросила Джан у Шарлин.
 – Думаю, мы с Дином должны принять приглашение моего друга. Мы собираемся уехать в Вайоминг с Доубом. Он уже давно наш компаньон. С Дином мы поженимся позже.
 – Итак, ты уезжаешь?
 – Конечно.
 – И ты все теряешь? Все внимание… И все деньги.
 – О, это только кажется. Ты знаешь, это кажется, что денег много. А сколько их уходит на налоги! К тому же здесь все заложено. Кажется, только у мистера Ортиса есть деньги. Я не потеряю состояние. Я потеряла мачеху. Я потеряю мечту о славе. Было бы неправдой утверждать, что я уже не потеряла ее. Но на самом деле я не хотела бы потерять… – Шарлин повернулась, чтобы выглянуть в окно на возвышающиеся холмы, потом опять посмотрела на Джан. – Я не хотела бы потерять тебя, но надеюсь, что ты будешь приезжать.
 – Буду, – пообещала Джан.
 – А что собираешься делать ты? Оставайся.
 – Прежде всего, мне надо кое о чем побеспокоиться.
 – А потом?
 – Потом не знаю.
 – Мы всегда будем тебе рады, Джан.
 – Спасибо.
 Слезы полились из ее глаз. Возможно, Джан была недостойна такого друга, как Шарлин! Она зарыдала за двоих.
 – Итак, не будет больше Кримсон, Кары и Кловер.
 – О, черт возьми, конечно. Мы заберем с собой всех трех сук. Она улыбнулась и повернулась, чтобы потрепать по голове первую попавшуюся под руку собаку.

 22

 Джан одевалась тщательно, словно на важное свидание. «Чего ты хочешь добиться? – спрашивала она себя. – Хорошего друга? Чуть поздно для этого. Долгое время ты не была другом Нейлу. Леди Баунтифул? Это не смешно. Ты никогда не была леди. А за последние годы ты оскудела и эмоционально. В ком Нейл действительно сейчас нуждается, так это в хорошем психиатре и юристе, а не в загнанной лошади. Хорошо, ты можешь умереть. Возможно, Нейл никогда не выяснит, кто я. Он никогда не узнает, что я – Мери Джейн. Хорошо. Я была его. Возможно, он даже не согласится увидеть меня». Джан обнаружила, что стоит перед зеркалом в ярко освещенной ванной. На ней джинсы Май, по ней сшитые, и большой свитер, который она носила во время отпуска с Сэмом в Северной Калифорнии. Она уставилась на свое отражение в зеркале: высокая, стройная, с совершенным, четким овалом лица; ее густые блестящие черные волосы волнами спадали на плечи, лицо с пухлыми губами было очаровательно. Джан сама изумилась своему собственному взгляду. Она смотрела так, как одна из тех, кто всегда смотрел на нее свысока. Там, в Нью-Йорке, многие смотрели на нее так. «Кроме Нейла», – отметила она.
 «Вот одна из привилегий славы», – думала Джан, спускаясь по коридору Лос-Анджелес Каунти. Только родственникам и адвокатам разрешалось посещение заключенных. И, конечно, случайным репортерам, заплатившим несколько долларов. Или кинозвезде.
 – Близкий друг семьи, – так представилась Джан, и тюремное начальство ничего не спросило, кроме фотографий с автографами. Начальник тюрьмы тщательно осмотрел ее. Потом он выслушал полный отчет от женщины-конвоира, которая, внимательно оглядев Джан, разрешила пройти в коридор, ведущий в комнату посещений. Станет ли Нейл разговаривать с ней?
 Джан вышла из комнаты дежурных и пошла по коридору.
 Она вошла в маленькую комнатку, которую ей указала надзирательница. Казалось, комната до отказа забита деревянным столом и четырьмя стульями. Нейл сидел на пятом. Он был в оранжевом жакете и сидел спиной к двери. Но вот он повернулся к Джан лицом, более серым, чем обычно, с печальными и глубокими глазами. Он осмотрел ее и ни один мускул не дрогнул на его лице.
 Затем Нейл встал.
 – Вероника! – произнес он, и, когда обнял Джан, глаза его наполнились слезами.
 Так хотелось поверить, что Нейл узнает ее, несмотря на хирургию, время и необычное место встречи. Ведь он любил ее. Джан крепко обняла друга и села рядом за столом.
 – Прости, что я так долго не могла найти тебя, – объясняла Джан. – Я искала, действительно искала, но твой номер не был внесен в списки и я…
 – Все нормально, Вероника, – ласково сказал ей Нейл. – Я прощаю тебя. – Выглядел он нормально, только был несколько подавленным. – Как вы будете разговаривать со старым другом, ставшим преступником?
 – Что случилось? – мягко спросила Джан.
 – Они ошиблись. Все было не так.
 – Что ты имеешь в виду? События были показаны десятками камер.
 Конечно, Нейл не собирался утверждать, что он не виновен.
 – Не предполагалось, что я Джагхед. Полагали, что я Арчи. Любимый вами. Это была ошибка, но теперь все выяснено. Роджер выяснил это. Это не моя вина, что девочку застрелили. Кто-то набрался. Джонни Бартон. Его не предполагали тоже.
 Нейл посмотрел на Джан, безумные глаза словно впились в нее.
 – Я уверена, тебя простят, – прошептала она.
 – Отлично! – выкрикнул Нейл куда-то в сторону. Затем снова повернулся к ней с хитрым видом.
 – И тогда я получу назад свое шоу? Потому что я не могу взять больше, чем это дерьмо. Будучи неузнаваемым и неуважаемым, я не могу взять больше. – Его голос потускнел, он обхватил голову руками и начал плакать. – Ты не знаешь, что это такое, – рыдал он, – ты не знаешь, что чувствуешь, когда теряешь все, что любишь.
 – Я знаю, Нейл, знаю.
 Они сидели вместе, и Нейл плакал. Джан гладила его по плечу так нежно, как могла.
 – Прости. Что тебе нужно? – спросила она. – Я достану тебе все, что разрешено иметь.
 – У меня есть все, что нужно.
 Нейл оторвал голову от стола и вытер глаза.
 – А адвокат? Я могла бы помочь с…
 – Подруга моей сестры – адвокат. Диана. И есть Роджер. Роджер позаботится обо всем.
 – Нейл, я хочу помочь. Я…
 Мягкая улыбка на его лице сменилась звериным оскалом.
 – Не Нейл! – оборвал он ее. – Арчи. Я Арчи теперь. Действительно знаменитый. Каждый любит меня.
 – Хорошо, хорошо, Арчи, – сказала Джан, чтобы успокоить его. Лицо Нейла испугало ее. Он сошел с ума? Он узнал ее!
 – Хорошо, Арчи. С тобой хорошо здесь обращаются?
 – Хорошо обращаются? Я самый популярный парень здесь. Я был выбран президентом избранных. Регги соперничал со мной, но я выиграл. Единодушно. В конце даже Регги голосовал за меня. Джан попыталась улыбнуться шутке, но это была нелегко.
 – Арчи, прости меня за все.
 Нейл вскочил, опрокинув стул. Джан в ужасе подпрыгнула от его неожиданного рывка. Быстро открылась дверь, и над ними нависла огромная фигура тюремного надзирателя. Нейл взглянул на него.
 – Привет, Вероника, – сказал он.
 Затем протянул руки, и глаза его наполнились слезами.
 Когда Джан шла по коридору, прочь от Нейла и его невразумительного бормотания, ей пришлось собрать все свои силы, чтобы не разрыдаться в голос. Нейл не должен был узнать ее. Он не знал, какой был день, не знал, что произошло. Возможно, он всех называл Вероникой, или так ему сказал начальник тюрьмы.
 Нейл был заперт в свою собственную воображаемую тюрьму. Его вина была даже хуже, чем его помешательство, и время от времени, когда он выходил из плена своих заблуждений, ужас, в его глазах был много хуже, чем бредовые рассуждения. Впервые Джан поняла, что в безумии можно найти успокоение.
 Там, в тюремном коридоре, перед длинной вереницей закрытых дверей, Джан заплакала. Как долго Нейл будет приговорен к жизни за решеткой? Или потеряет жизнь? Она почувствовала слабость и головокружение. О Боже, как это было несправедливо. Джан знала, что Мери Джейн и Нейл должны были вместе проворачивать большие дела: «Каждый из нас родился без ярко выраженных талантов, и каждый из нас имеет разум, чтобы понимать это. Половину жизни мы вынуждены самоутверждаться. Но в конце концов Нейл оказался не в состоянии сделать это, и он оказался не в состоянии жить с тем, кем он был. Слабый, смешной, без свиданий, без друзей».
 Джан судорожно вздохнула.
 – О Нейл, как ты мог? – прошептала она.
 Но каким далеким от нее самой было «убийство» в Скьюдерстауне? Она почти забыла это время, после похорон бабушки. После собственной подавленности, едва не приведшей ее к такому же сумасшествию, как у Нейла. Нейл, не сумев самоутвердиться, повел себя по-другому, он обратил свой гнев наружу, убив другого вместо себя. Так поступают мужчины. Женщины убивают себя. Какой грех больше?
 Джан остановилась, прислонившись к стене своим длинным стройным телом, ее всю затрясло. Потому что она четко осознала, что она тоже виновата в убийстве. Более двух лет назад в Нью-Йорке она убила Мери Джейн Морган. Мери Джейн умерла от ножа Брюстера точно так же, как Лайла Кайл умерла от пули. Джан оборвала жизнь Мери Джейн, послав ее на смерть, как недостаточно симпатичную и недостаточно удачливую, чтобы жить.
 Несчастный, трогательный Нейл. Бедная нелюбимая сирота Мери Джейн.

 23

 Сэм Шилдз ерзал в кресле рядом с проходом, пытаясь вытянуть ноги. Он уже забыл, какими неудобными бывают сиденья в кинотеатрах. Теперь Сэм ходил только на премьеры. Когда он по-настоящему ходил в кино? Наверное, последний раз еще в Нью-Йорке с Мери Джейн.
 Мысли его были далеко. И ему было хорошо от этого. Потом Сэм вернулся мыслями к настоящему, к тому, что началось около семи недель назад. Он заработал на этом больше трех миллионов и собирался вернуться в свой первый настоящий дом – в местечко за отелем Бел Эйр. Между тем, он стал самым популярным парнем в Лос-Анджелесе. Каждый хотел, чтобы Сэм был режиссером его следующего фильма. Он уже встретился с Робом Рэйнером из «Кастл Рока», некоторыми парнями из «Коламбии» и со Стэнли Йаффе из «Парамаунта». Это было хорошо – быть знаменитым.
 Свет погас и начался показ рекламных роликов. Сэм смотрел до тех пор, пока его сосед захотел выйти. Он встал и, все уже смотрели на него. Эти средние американцы. Двое из них, примерно двадцатилетние, сидели неподалеку от Сэма. Парень отправлял в рот жареную кукурузу, черпая ее из бумажного пакета. Сэм повернулся к экрану.
 Зазвучала музыка и начался фильм, его фильм. Аудитория сидела, переговариваясь и ерзая в своих креслах. На экране возникло изображение Джан. Все шло довольно хорошо. Публика смеялась над Джан. Эйприл была права.
 Эйприл хотела работать с ним над следующим сценарием. Почему же он отказался? До сих пор их тысячи раз били, но все-таки Эйприл не давала ему отставки, она была дипломатом. С началом удачного периода вся кровная вражда между ними, казалось, смывалась при поступлении денег. Предложения от других студий казались многообещающими, но один черт знает, где лучше. Не скажешь точно, что Эйприл не была дьяволом. Откуда явился ее образ? «Я не имел дел с дьяволом», – сказал себе Сэм.
 «Рождение» развертывалось на экране, и, несмотря на то, что Сэм видел это сто, или пятьсот, или тысячу раз, ему казалось, что фильм сделан, как говорил Сай Ортис, «профессионально». И игра была действительно хорошей. Джан и Майкл – Джудит и Джеймс – только что поцеловались на переднем плане. Когда Джеймс расстегнул блузку Джудит, Сэм услышал глубокий вздох зрительного зала. Он оглянулся на парочку справа. Парень полуоткрыл рот, уставившись на экран. Его подруга повернулась, взяла его руку и положила себе на грудь. Сэм задрожал.
 Он повернулся к экрану. Джан действительно выглядела блистательно. Его собственные руки вспотели, словно он только что держал ее грудь. Сэм смотрел, как разыгрывается сцена. И он мог ощущать то волшебное влияние на публику, которое оказывала эта работа. Зал замер в молчании, когда Джан начала свое символическое поглощение Джудит.
 «Это действует, потому что сюда вложена вся моя несостоявшаяся любовь и ярость, – думал Сэм. – Я любил ее. И я люблю ее. И теперь, когда мне доступна любая женщина, какую я пожелаю, я никогда не получу другую, которая любила меня до моих успехов. Теперь они любят то, что я могу делать для них».
 Сэм посмотрел на парочку сзади. Парень оставил свою кукурузу и держал руку подруги около молнии на своих джинсах. Сэм почувствовал такую острую боль, что едва не поднял руку к груди.
 Любовная сцена закончилась, и камера остановилась на теле Адрианны, рука Майкла лежала на крутом изгибе ее красивых бедер. Впечатление было такое, что это Джан, и Джан защищалась. После сцены борьбы во время близости, Джан оказалась беспомощной и искалеченной. Сэм услышал гортанное хрюканье парня за спиной, – Майкл снял плавки, чтобы достичь своей цели – женщины, любой женщины. Каждой женщины, которая могла бы служить вместилищем для него.
 Сэм почувствовал влияние сцены на публику.
 – Дай ей! – кричал один.
 – Трахни суку, – басил другой.
 Потом несколько минут тишины, затем хихиканье.
 Сэм почувствовал подступившую тошноту. Да, он хотел вызвать их возмущение, он вложил сюда свою собственную ярость, но что в результате он создал?
 Сэм смотрел фильм и слушал реакцию аудитории. Он видел, как он вложил свой гнев на мать, Джан, Эйприл, в экранный образ Майкла.
 «Это была не любовь», – подумал он.
 Жаркие сцены были жаркими, хорошо, а текущие были злыми и страшными. О, это были не любовные сцены. Нет. Теперь Сэм мог видеть это. Типичный самец одержал победу над женщиной с помощью секса. Он не любил ее. Он трахнул ее. Так же, как этот фильм трахнул Джан.
 Сэм сидел один в темноте и смотрел, что он сделал с Джан и как на это реагировала публика.

 24

 Шарлин закрыла за собой дверь дома и вскочила в кабину нового грузовичка Доуба. Дин сидел на заднем сиденье с четырьмя собаками, каждая из которых старалась привлечь его внимание. Девушка захлопнула дверь кабины и с наслаждением вдохнула запах нового пластика, металла и обивки.
 – Отлично, – заметила она Доубу, и машина выехала в ворота. Дин повернулся, чтобы помахать смотревшему им вслед охраннику.
 – Ты будешь скучать, Дин? – спросила Шарлин. Дин минуту помолчал.
 – Да, о моем саде.
 Доуб взглянул в боковое зеркальце и поймал взгляд Дина.
 – А ты хотел бы ферму, а не только сад?
 – Большую? – спросил Дин.
 – Девятьсот тридцать два акра.
 Первый раз за этот день Шарлин рассмеялась.
 – Это так много, как государственный парк, – сказала она.
 – Не так много по сравнению с участками некоторых прилипал. Ты знаешь Теда Тернера и других типов. Но это самая чудесная земля, какую я когда-либо видел. Дин тряс головой.
 – Я не знаю, как другие фермеры, но я считаю это огромным пространством. Я не смогу обрабатывать его самостоятельно. Мне будет нужна помощь.
 Шарлин повернулась к Дину.
 – Мы будем помогать тебе. Правда, Доуб?
 – Конечно. Именно поэтому я собираюсь вылезти на свежий воздух и делать трудную, но честную работу.
 Доуб рассмеялся, и Шарлин заметила, что он краешком глаза наблюдает за ней.
 – Это будет именно так, Доуб. Честно и тяжело.
 – Нельзя думать о лучшей жизни, Шарлин.
 – Честно и тяжело.
 – Там есть фруктовый сад? – спросил Дин.
 – Пока нет, но будет. Если ты захочешь.
 – И нам нужна лошадь, – сказал Дин. – Там есть тропинки?
 – У нас будет три лошади. И там изобилие тропинок.
 Шарлин снова подумала обо всем том, что оставила за собой. «Расставание не такое уж тяжелое», – подумала она, когда грузовичок выехал из Калифорнии.
 Девушка знала, что у нее есть все, что она хочет. Ранчо, Дин, Доуб, собаки. Там должно быть хорошо, настоящая работа и весело.
 – И безлюдно на мили вокруг, – сказал Доуб.
 Нет телевидения. Нет интервью, вечеров с разнаряженными людьми, говорящими, что любят тебя, хотя на самом деле нет. Нет газет, журналов, скандальных сплетен. Нет стыда, лжи, секретов. Но нет большого количества денег. Впрочем, все это не так важно. Зато они обладают землей, а через день-два на ферму доставят мебель. И это больше, чем Шарлин когда-то надеялась заиметь. «Оставь все это им», – подумала девушка, когда они пересекли границу штата. Лос-Анджелес сделал ее печальной и одинокой. «И все это было ненастоящим, – подумала Шарлин. – Кроме страданий».
 – Смотри! – воскликнул Дин.
 – Что? – вернулась к действительности Шарлин.
 – Айдахо. Знаменитая картошка. Разве не смешна эта штампованная фраза?
 – Знаменитая картошка, – повторила Шарлин с улыбкой.
 И затем единственным звуком в грузовичке, увозящем их от Голливуда – нарядов и вечеринок, славы и почетных караулов, денег, особых привилегий, от обладания всем, кроме уединения и душевного спокойствия, – единственным звуком, раздававшимся в грузовичке, был их смех.

 25

 «Отказаться от всего этого, должно быть, очень тяжело», – думала Джан, складывая одежду в лежавший на кровати чемодан. Что же она теряет? В конце концов, Джан почти никогда не могла играть ту роль, которую хотела. Сначала это были «характерные» роли, теперь – постельные сцены. Она с неприязнью посмотрела на стопку сценариев, которые ей предлагали последнее время. Каких женщин признает Голливуд: беглянок, проституток, жертв, зависимых женщин и девочек-подростков. Это женщины, которые нравятся Америке. Да, Джан смогла это бросить. Боже, почему она хотела любой ценой стать актрисой? Это был вопрос, ответ на который оказывался слишком печальным. Она подумала о Нейле. Как и он, Джан была ребенком, который никогда не видел чьего-либо одобрения. И у которого никогда не было семьи. Все сложилось соответственно. Запах кулис, чувство семьи в труппе, внимание публики… «Единственное, что я всегда хотела, это чьего-нибудь одобрительного взгляда. Я так уставала без этого». Джан покачала головой и сложила белую шелковую блузку, положила ее в чемодан и снова потрясла головой. Никто не глядел на нее так, кроме, возможно, Нейла, а Джан не доверяла ему, не заботилась о том, чтобы он был хорошего мнения о ней. Могла ли любовь Сэма, ярость критиков или овации публики – могло ли что-нибудь из этого заставить Джан поверить в то, что она достаточно хороша? Она сомневалась в этом.
 С болью в сердце Джан подумала о тех, кто оставался в Нью-Йорке, стараясь быть увиденным, услышанным, любимым. И еще больше о несчастных отверженных Лос-Анджелеса, практически готовых умереть ради того, чтобы стать фавориткой месяца. Хорошо, Джан имела все это и кто-то еще может иметь это. Ну и что? Джан освободила себя, ушла от всего, что считала вульгарным.
 Однако Джан не думала так плохо обо всей своей жизни. Скорее, она осуждала себя в телешоу, журналах, кино. Быть симпатичной, популярной, сексуальной, желанной, быть обожаемой. Джан угрюмо усмехнулась, теперь она была обожаемой. Не было мужчины в стране, который бы не задергался, видя, как она имитирует оргазм. И завтра она может выйти на мировой экран. Сегодня – Скьюдерстаун, завтра – мир. Джан почти рассмеялась. Как она хотела показать им всем. Показать бабушке и девицам в Скьюдерстауне, показать торговым агентам и продюсерам в Нью-Йорке, показать каждому, насколько она хороша. Да, но ее бабушка умерла, имени своих однокурсников Джан даже не помнила, а Нью-Йорк никогда ничто не беспокоило.
 Между тем, казалось, единственное, что показывала Джан – это свои половые органы всем, кто был в состоянии заплатить два доллара за билет. Она показывала, как хороша в притворном оргазме, образы, которые почти каждая молодая девушка могла найти полезными для себя. Джан затрясла головой от своих горьких мыслей.
 Ей следовало смелее сказать себе другое – игра устраивала ее еще и потому, что она очень боялась жить. Боялась погрязнуть в повседневной рутинной работе, муже, семье. Джан думала о Шарлин и ее решительности: уехать жить будничной жизнью. Смогла бы Джан сделать это? Играть роль было значительно легче, чем жить. Хорошо, черт с ней, с идеей показывать чувства других людей, поскольку публика может иметь свои собственные чувства. Нет, Майкл все-таки научил ее делать различие между созданием образа героя и поведением злодея.
 Злодеи. Их было так много, все они встали в позу героев. Сай Ортис, Хайрам Фландерс, Боб Ле Вайн, Майкл Маклейн, Марти Ди Геннаро. И конечно, Сэм. Джан посмотрела на фотографию ее и Сэма, которая все еще стояла на прикроватной тумбочке и сунула ее в мусорную корзину. Это было в Санта Крус. Всего несколько месяцев назад. Тогда Джан думала, что он может любить ее. Тогда она думала, что он достоин любви.
 Еще одна правда: она была рада, что прошла через это. Джан принадлежала ему, была отвергнута и сгорела от оскорбления, совершенно такого же, как и другие чувствительные и серьезные девушки. Но, в отличие от них, Джан по крайней мере имела возможность переделать себя и затем испытать его страстное желание. Однако конец был таким же. Ничего не изменилось. Красота не спасает от предательства. Разве Джан не слышала это от Май? И от Брюстера Мура? Кому нужна красота? Это лишь еще одна ловушка для женщины. Не что иное, как ловушка с ловцами.
 Джан пошла в ванную, чтобы упаковать зубную щетку, дезодорант и все, что обычно находилось там, обещая сделать ее более молодой, привлекательной и красивой.
 Женщина взглянула на себя в зеркало: четко очерченное, выразительное, симметричное, совершенное лицо. И еще раз она увидела свои глаза – свои старые глаза, те прежние глаза маленькой девочки. Глаза преданного и брошенного ребенка. Они были отдельно от нее, смотрелись отдельно от лица, походившего на маску. Джан снова ударила эту маленькую девочку, еще раз заставила ее испытать боль.
 – Прости меня, – прошептала она и обнаружила, что плачет. – Я так виновата перед тобой. – Изображение в зеркале затуманилось от ее слез. Джан вытерла их. – Я виновата в том, что ненавидела тебя, что причинила тебе столько боли. – Джан подумала о тех годах, когда ее отвергали при попытках пробиться в Нью-Йорке, отвергали мужчины, не хотевшие ее; о собственном истощении; об агонии в больнице. – Прости меня, – прошептала она снова. – Я верила им, а не тебе. – Джан посмотрела в свои собственные глаза, теплые, карие, не изменившиеся и такие печальные. – Я никогда больше не сделаю это снова. Обещаю тебе. Я никогда не поверю им снова.
 Она повернулась к выстроившимся вереницей баночкам и пузырькам, взяла одну из них – такую хорошенькую, как жемчужина.
 – Никогда! – воскликнула Джан и швырнула маленькую бутылочку на мраморный пол, и та разбилась, разлетевшись на крохотные яркие осколки.
 Джан взяла следующую баночку. «Систематический дневной крем против старения кожи». Где они берут эти названия? Джан и его швырнула через всю комнату, и тяжелые белые осколки рассыпались по полу. Потом она взяла крем для глаз, кондиционер для волос, крем для рук, тональный крем – все это тоже полетело через комнату. Потом одну за одной Джан стала открывать коробочки с тенями для век. Тяжело дыша, она вытряхивала каждую и размазывала по стене или швыряла на пол. И этого было недостаточно. Все надо уничтожить за ту ложь, которую они внушали: «Пользуйся мной и будешь красивой», «Накрась мною веки и ты будешь любимой». Джан разбрызгала духи из пульверизатора, и комната наполнилась ароматом, словно распустилось множество цветов. Женщина уже задыхалась, но не могла остановиться, не хотела остановиться.
 Всю свою жизнь Джан была недостаточно хорошенькой. Она теряла работу, мужчин и самоуважение потому, что была недостаточно похожа на модели в журналах, на киноэкране, на телевидении. Джан знала, что ни эти модели, ни она не будут выглядеть совершенно без умелой косметики, постоянного ухода за волосами, тренера, голодной диеты, маникюра и целого легиона специалистов по созданию иллюзий. Без сомнения, в Америке не было ни одной женщины после сорока, которая была бы удовлетворена тем, как она выглядит. Без сомнения, женщина рискует заболеть раком, пытаясь искусственным путем увеличить свой бюст. Голливуд, мужчины – все они завуалированно заставляют женщин ненавидеть себя за то, что они не выглядят как Лайла Кайл.
 Джан вновь посмотрела в зеркало. Хуже всего было то, что она помогала распространению лжи. Джан пользовалась услугами хирурга, она морила себя голодом, уменьшала свой аппетит, свой возраст, свое лицо.
 «Я помогала им, – думала Джан. – Я помогала Марти и Саю, и Сеймуру и Эйприл. Я помогала им протолкнуть их продукцию, протолкнуть имидж. Я помогла «Фландерс Косметикс» в стремлении утвердиться. Я помогала продавать ложь. И меня за это любили. Это значит, что по-настоящему меня никогда не любили».
 – Никогда! – вскрикнула Джан и, схватив сиреневую помаду Шанель, стала писать ею на зеркале. Когда она писала «Никогда», помада сломалась. Джан отшвырнула ее, взяла другую и продолжала писать до тех пор, пока все зеркало не было покрыто разноцветными словами «Никогда», а пол не был усыпан обломками двух дюжин помад. Джан вернулась к парфюмерии.
 Недостаточно стесняться того, как вы выглядите. Вам приходится стесняться и своего запаха. Вы не должны пахнуть женщиной. Вам надо пахнуть как лилии, или туберозы, или эвкалипт. Вам нужен аромат цитрусовых, или мускуса, или фиалок. Облейтесь дезодорантом, потом духами, и вы будете свежи и душисты, как букет лилий.
 Одним махом Джан сбросила дорогие флаконы на пол. Хрустальные бутылочки трещали и хрустели у нее под ногами.
 – Да! – кричала Джан.
 Теперь от нее пахло, как от проститутки. И это было подходяще. Джан продавала и сама была продана Эйприл, Сэмом, Саем Ортисом.
 – Но больше никогда! – кричала она, и ее начало тошнить от запахов.
 Джан схватила оставшуюся пудру и другую косметику. Она била все, что могла, вытаскивала все новые и новые ящички, вываливала их содержимое на пол и крушила все, что можно.
 Джан перевела дыхание и оглядела комнату. Разгром был полный: ее престижная ванная, женский храм, была забрызгана мерзостью, которая, как учили ее и каждую американку, была им необходима.
 Джан лежала на софе в своей огромной пустой комнате. Жилая комната? Этот мавзолей? Нет, отказаться от этого не слишком тяжело. Но что она сделает потом?
 Джан подумала о Нью-Йорке, о своей жизни с Сэмом, о расставании. Она думала о Молли и Чаке, о Нейле, о тех двух ужасных, одиноких годах, которые провела после разрыва с этим миром.
 Хотела ли Джан, чтобы этого никогда не было? Желала ли она подтвердить свое тождество с Мэри Джейн?
 Джан не могла ответить на это утвердительно. Она была рада тому, что стала хорошенькой. Не для каждого, конечно, а для себя. Не будучи никогда красавицей, Джан всегда жаждала ею быть. И если бы она не прошла через хирургическое отделение, то никогда бы не вкусила этого. Джан подумала, что хорошо знает разницу между жизнью красивой женщины и жизнью уродки. Она испытала это. И была рада.
 И сейчас Джан злилась на мир, увековечивший эту разницу: размер глаз и форма носа значат больше, чем личностные качества. Голливудомания и американомания распространяются по всему земному шару. Америка экспортирует свое представление о культуре так же, как Япония экспортирует автомобили.
 Джан слышала гудки на другом конце провода. «Пожалуйста, доктор, будьте дома», – умоляла она. Ей было интересно, как выглядит квартира Брюстера. Спит ли он в односпальной кровати или в двуспальной? «Боже, – молила она, – дай ему спать одному».
 – Алло?
 – Брюстер? Это Мери Джейн!
 Слава Богу! Это было хорошее начало. Джан слышала, как он вздохнул.
 – Я разбудила вас? Простите.
 – Все в порядке. – Он помолчал. – Я не разговаривал с Мери Джейн много лет.
 – Знаю, так же, как и я.
 Джан умолкла. Как она могла объяснить? Как мог кто-нибудь, даже Мур, понять, что с ней случилось: кем она была, и кем она попыталась стать, и кем она стала сейчас?
 – Кое-что произошло. Я имею в виду, я чувствую, как я изменилась, как…
 Джан вслушалась на минуту в молчание на другом конце провода, поскольку ей показалось, что Брюстер ее не слышит.
 – Брюстер? – позвала она.
 – Да, Мери Джейн?
 – Когда вы возвращаетесь в Гондурас?
 – В течение месяца.
 – Вам нужна сиделка?
 – Вы нуждаетесь в работе?
 – Нет, но я… Я очень, очень хочу.
 Хотел ли Мур посмеяться над ней? Счел ли он ее дилетантом, входящим в новую роль? Все равно, Джан чувствовала, что это самый важный звонок, который она когда-либо делала, самый важный звонок в ее жизни.
 – Я знаю, это достаточно неожиданно, – начала она, – но кое-что изменилось во мне. Я думаю, что это вызревало во мне долгое время.
 – Я тоже так думаю, – сказал Брюстер.
 – Мне кажется, я могла бы стать сиделкой. Я имею в виду, мне надо учиться, я многое забыла. И я не знаю испанский, кроме того, чему учил меня Рауль…
 – Значит, надо пойти на курсы.
 – Да! – Джан глубоко вздохнула. – Я могла бы помогать в присмотре за детьми. Я знаю, могла бы. Не в хирургии, конечно, но, может быть, во время консультаций. Я могла бы помогать кому угодно, могла бы присматривать за ними, Брюстер. Я знаю, я могла бы.
 Слезы полились из ее глаз.
 – Могу я приехать, Брюстер? – прошептала она.
 – Добро пожаловать, – сказал он.




 НЕИЗВЕСТНОСТЬ


  Я Лаура Ричи. Конечно, я была здесь все время, излагая факты, описывая все детали этой истории. И что за история! Я не могу выдумать в ней что-нибудь, я могу только тщательно ее изложить на бумаге. Кто же мог еще это сделать? 
  Вся Америка поклоняется храму трех фальшивых женских идолов; одна связана с понятием «брат», одна – Франкенштейн, и наконец – мужчина! В этом рассказе было слишком много восклицательных знаков, но я сама стараюсь быть скупой на них. Знаете, как говорят: правда сильнее лжи. Вы не можете сказать, что не приобрели большую ценность за свои двадцать три доллара. 
  Мне понадобилось больше трех лет, чтобы изучить и собрать вместе все части. Я не думаю, что добьюсь лавров Полицера или Мак Артура, но, тем не менее, черт возьми, моя работа закончена. И если критики, как неизбежно бывает, окажутся суровы со мной, как с пустяшной, слабоумной и заблуждающейся дамочкой, я могу пролить слезу, подписывая следующий чек на авторский гонорар. Я уже сделала семь вкладов в банк и дала своей секретарше Нэнси достаточно денег, чтобы она сделала хороший депозитный вклад в Сан-Диего. Она увольняется в следующем месяце. Я сказала, что Нэнси не сможет целые дни заниматься бездельем, но она только смеется и говорит, что собирается попробовать. Нэнси говорит, что хочет только такой жизни, которая созвучна с последними страницами моей книги. Я тоже устала от грязи, сплетен и скандалов, о которых так любит читать Америка. Возможно, в глубине души я верю, что критики поймут меня и оценят мою книгу, как скромный вклад в литературу. 
  Новы, милый Читатель, вы купили книгу. Спасибо. Может быть, вы в состоянии объяснить критикам, журналистам и социологам эту страсть американцев к сплетням о богатых и знаменитых. У меня нет ключа к разгадке. 
  И не думайте, что было легко все разузнать. Даже для меня, Лауры Ричи, фельетониста, привыкшего пользоваться слухами. Лайла, конечно, умерла, что достойно сожаления. Она или он не разговаривал ни с кем. После сумасшедших похорон ее кремировали, а пепел захоронили в Форест Лон, в склепе ее отца. Мне пришлось ждать и ждать, поскольку без Терезы у меня не было истории Лайлы, а без этого у меня не было ничего. 
  Хорошо, я допускаю, что это был маленький вампир, но я знаю знаменитостей. Однажды согревшись в теплых светлых лучах известности, они считают для себя невозможной жизнь в тени. И даже плохая известность становится лучше, много лучше, чем никакой. 
  Тереза месяцы оставалась в уединении, но после того, как успокоилась бульварная пресса, после ухода Робби, когда некому стало демонстрировать свои страдания, Тереза заскучала. Очень заскучала. 
  И наконец разговорилась. Большинство из того, что она сказала, было ложью и грязью, но кое-что из этого было правдой. Потом, то что знала, мне рассказала Эстрелла. Это было после того как Тереза наконец уехала в больницу. Она умерла прошлой весной. 
  Робби отправился в Аль-Аион и сейчас управляет книжным магазином в Энчино. У него известная клиентура. 
  Артисты разошлись. Три основных клиента Сая Ортиса обратились в прах, ушел Майкл Маклейн, уехали другие. Тогда Сай забрал свои деньги и добровольно отправился в ссылку. Его телефон не отвечает. 
  Ара Сагарьян после того, как его нашли мертвым в больничном коридоре, был похоронен на той же неделе, что и Лайла Кайл. Его смерть осталась незамеченной из-за внимания к погребению Лайлы. В смерти, как и в жизни, она подавила старика. 
  Понадобилось много времени, чтобы проследить путь Шарлин и Дина. Поначалу казалось, что они исчезли с лица земли. Но я наконец вышла на их след с помощью их компаньона на телевидении. Однажды мне попалось его имя, и я приложила много усилий, чтобы найти парня. Затем я поехала и провела четыре недели в вымершем мотеле, чтобы улучить возможность поговорить с Шарлин. Но это не помогло, потому что местные не знали ее, а если и знали, то не хотели говорить. Самое смешное было в том, что после двухнедельной ненависти к этому местечку, я полюбила его. Оно было не таким, как Лос-Анджелес. Это было чистенькое местечко. 
  Но я не была достаточно богата, чтобы иметь нескончаемые каникулы. Фактически я была близка к тому, чтобы закончить здесь все и поехать в семью Дугласов, когда моя собственная некомпетентность помогла мне. Это случилось с Дином. Я ехала по пыльной дороге, ведущей к их ранчо. Она была перегорожена на въезде, а другого пути не было. Я узнала это, поскольку бывала здесь уже десятки раз. Тогда мне пришлось сделать объезд по горной дороге. Это была красивая, неразграбленная сельская местность. 
  Через некоторое время я заметила, что еду по равнине. 
  Правду говоря, я не любительница бездомных местностей. К счастью, меня нашел Дин. Приветливый, как раньше, он пригласил меня на ферму. В этот день я сидела за ланчем с Шарлин, Дином и Доубом. Через месяц у меня была их история. 
  С Миносом было намного легче. Я нашла множество данных о нем у своих друзей. У Миноса по-прежнему есть его лицензия. Все счастливы. 
  Рикки Данн женился на Кики Мансард, новой звезде. На взлете ее карьеры он был дважды арестован. Сай не выступал на суде. Теперь он работает в индустрии музыки. Рикки не работает вообще. Таким образом, вероятно, верными оказались предчувствия Майкла Мак-лей на. 
  Но в то же время, его предчувствия не оправдались. Ему понадобилось больше пятидесяти лет для того, чтобы жениться и стать отцом, причем он делал это дважды. У меня есть история мистера Маклейна, но я никогда не использую ее против Майкла. Я всегда говорю, что законы общества собственников иногда проявляются в странной форме. Майкл хотел, чтобы все знали, что до встречи с ним его жена была проституткой. Даже для него было лучше выглядеть человеком, обманутым женщиной, нежели бедняком. Кажется, его жена Адрианна все время, пока была за ним замужем, путалась с А.Джоелем Гроссманом. Очевидно, ребенок был от Джоеля. После развода они с Адрианной живут вместе на деньги Майкла. 
  Сын Боба Ле Вайна Сеймур получил деньги после «Речной дороги» и сейчас преуспевает. 
  Успех приходит ко многим отцам, но неудача – сирота. Только в прошлом месяце бедный Марти вышел из больницы для того, чтобы поселиться в уединении. 
  Пол Грассо наконец догнал Бенни Эса, я бы сказала, другими словами, авантюра Пола удалась. Он живет в Сиэтле или где-то рядом и готов беседовать со мной. 
  Моника Фландерс умерла во сне после того, как вытеснила своего сына Хайрама из «Фландерс Косметикс». Между прочим, во время своих похорон Моника выглядела ужасающе. 
  У Эйприл все хорошо. Она несколько раз давала мне интервью. Как новый президент Международных студий, она перекрасила старый офис Боба Ле Вайна в мужественный каштановый цвет. 
  А Сэм Шилдз? Что случилось с ним? 
  Он дважды терпел неудачу, но последний провал, кажется, обернется победой. Возможно, вы читали, что они с Эйприл близки к помолвке. Истинная любовь. 
  Как бы то ни было, последние отрывки этой истории я получила от своего жениха. Да, это еще одна сплетня. Примите это как свадебный подарок от меня и моего будущего мужа. Не то, чтобы публика очень интересовалась личной жизнью писателей, даже таких как я. Но я выхожу замуж. Когда я впервые встретила Доуба Самуэлса, я уже знала, что он очень добрый. И между прочим, я такая же. Читатель, я выхожу за него. И он ждал меня. Незадолго до того, как вы прочтете эти строки, так и знайте, после очень скромной церемонии я стала миссис Самуэлс. 
  Я надеюсь на посещение Брюстера Мура и его жены. Мы с ними никогда не говорили о моей работе, но после публикации книги мне бы хотелось иметь возможность выслушать замечания Мура. Его жена уже рассказала мне достаточно много. Мери Джейн наслаждается своим уединением и говорит, что имеет его в изобилии в Гондурасе, за исключением того времени, когда ее приемный сын Рауль находится дома со своими школьными друзьями. 
  Они с Шарлин по-прежнему крепко дружат, хотя могут проводить вместе только часть летних месяцев на ранчо. Шарлин его не покидает вообще. Я не думаю, что буду такой же. После продажи этой книги мы с Доубом купим еще три тысячи акров. Он считает, что сажая пару тысяч деревьев в год, мы можем существенно добавить озона в атмосферу. Самуэлс считает худшим вариантом для меня провести здесь преклонные годы, увеличивая богатство. 
  И еще он говорит, что не хочет видеть журналистов, не хочет никакой суеты.