Аннотация: Профессиональный английский разведчик Патрик Хайд, проникший с отрядом афганских моджахедов в Таджикистан, становится свидетелем кровавого преступления, которое совместно совершили КГБ и ЦРУ. Начинается охота на Хайда. Могущественные спецслужбы идут по его следу в Афганистане, Пакистане, США, стремясь во что бы то ни стало уничтожить последнего свидетеля их потрясшей весь мир тайной операции.


---------------------------------------------


 Крэйг Томас
 Последний ворон


 На плечах Одина сидят два Ворона,
 Они доносят до его ушей все, что видят и слышат.
 Зовут их Думающий и Помнящий.
 Каждое утро на рассвете он посылает их летать
 над миром,
 Чтобы знать обо всем, что в свете происходит.
 Всегда его страшит, что ворон по имени Думающий
 может не вернуться.
 И не проходит дня, чтобы он не тревожился о Помнящем.

    Снорри Стурлусон «Обман Гилфи» (с исландского)

 Эдди и Джун, – для развлечения




 Вступление
 Начало ноября



 Увидеть ворона – то к счастью, это верно;
 Но так же верно, что увидеть двух – к беде,
 А встретишь трех – тебя ждут муки ада.

    Мэтью Льюис «Баллада о Билле Джонсе»

 Когда ему помогали снять пальто, произошла неловкая заминка – руку, все еще на перевязи, пронзила напомнившая о себе боль; зонт упал на ковер, не попав в подставку, сделанную из слоновьей ноги. Он раздраженно подумал о толстокожести Лонгмида, оставившего торчать здесь эту уродливую реликвию Империи. Потом его провели в служебное помещение секретаря кабинета министров, выходящее зашторенными окнами на Даунинг-стрит, где собрались все, расточая улыбки и поздравления – как-никак, а он вернулся, да еще с повышением, и ему доверили дело, настоящее дело!
 Он пригладил остатки волос, сдерживая самодовольную улыбку. В голове роились приятные мысли. На лицах всех присутствующих – Джеффри Лонгмида, Клайва Оррелла, личного парламентского секретаря премьер-министра, Питера Шелли – удовольствие видеть его, вроде бы прошлое начисто забыто. Его встречали как председателя Объединенного комитета по разведке, а не как изгоя и парию, каким он был до того. Должно быть, его колокольчик прокаженного остался в слоновьей ноге вместе с зонтиком.
 – Кеннет, мой дорогой Кеннет! – протянув руки, сияя от удовольствия и блистая очками в массивной оправе, Лонгмид направился ему навстречу. Жилет туго обтягивал круглый животик. Обри пожал протянутую руку и внутренне усмехнулся, удивляясь, как это он ее не укусил. Он вправду был рад возвращению!
 Глянув поверх плеча секретаря кабинета, он, подумать только, не увидел ни одного праведника, негодующего по поводу возвращения блудного сына и заклания жирного тельца. Все они превосходные актеры... за исключением, может быть, Питера Шелли, чья радость, казалось, была чем-то омрачена. Бросаемые Питером взгляды нарушали царившую в помещении атмосферу притворного радушия. Обри только теперь понял, что отмена аудиенции у премьер-министра и новый пост, который предложил ему секретарь по иностранным делам, принявший его вместо премьера, – не единственное облачко в этот в общем-то солнечный день...
 ...Конечно же, Патрик. Обри вновь охватило жгучее чувство вины, не отпускавшее его по пути сюда с Эрлскорта – из головы не выходили визгливые выкрики и грубая брань Роз Вуд, раздававшиеся из динамика у запертой двери ее дома в Филбич-гарденс, где он мок под дождем. Она обвиняла его ни больше ни меньше как в убийстве Патрика Хайда, по крайней мере в равнодушии, которое привело к его гибели. Такого просто не могло быть!..
 Но выражение лица Питера Шелли подтверждало, что могло. Патрик, которому Обри был обязан жизнью и честью, погиб в забытом богом афганском захолустье... из-за него, с горечью признал он. Он одалживал его кому угодно, как уже прочитанную книгу, которую рекомендуешь другим.
 Он заехал домой к Хайду по пути из аэропорта просто из вежливости, желая убедиться, что теперь, когда он вернулся из Непала, у Патрика все в порядке. Обвинения Роз обрушились на него, как взрыв неосторожно открытой посылки. Патрик Хайд... погиб.
 – Благодарю, Джеффри, – пробормотал он, пожимая руку Лонгмиду, улыбаясь ему и остальным.
 Вдоль Даунинг-стрит зажглись первые вечерние огни. Засветилось и на Уайтхолле. Да, Уайтхолл – это для него. Кто-то втискивал ему в руку стакан с искрящимся от содовой виски. За исключением секретаря кабинета, Обри как председатель Объединенного комитета по разведке был самым могущественным лицом и этой компании. Даже Оррелл понял это и поспешил пойти на мировую. И все же Хайд... он поднял стакан, как бы приветствуя присутствующих, и пригубил виски. И снова в памяти возник скрипучий австралийский говор Роз. Виски неприятно обожгло рот и вызвало спазмы в желудке. К тому же заныла рука, напомнив о других вещах, пережитых недавно опасностях, придавая происходящему иную окраску. Хайда... нет в живых. Взгляд Шелли не оставлял никаких сомнений.
 – Все в порядке, Кеннет? – проговорил Лонгмид, вцепившись в локоть и увлекая на середину комнаты в центр внимания.
 – Что? – отрывисто переспросил Обри. Словно назойливая пластинка в голове, отвлекая внимание, звучали злые упреки Роз. – Ах да, Джеффри, я немного растерялся от всего этого, – очнувшись, произнес он с обезоруживающей улыбкой и последовал за Лонгмидом.
 Он обменялся рукопожатием с Орреллом, державшимся почтительно, но не теряя важного вида. Потом последовал короткий разговор с личным парламентским секретарем премьер-министра, на юном высокомерном лице которого было написано, что новое назначение Обри носит всего лишь испытательный характер и, возможно, представляет печальную необходимость. Несомненно, по этой причине премьер-министр не приняла его лично. В последний момент она возложила это дело на плечи секретаря по иностранным делам. Очевидно, ее пуританские привычки, незыблемые моральные устои позволили сохранить но отношению к нему каплю недоверия.
 – Джайлз! – горячо приветствовал он Джайлза Пайотта.
 – Здорово, старина! – отозвался Пайотт с увлажнившимися от неподдельной радости глазами. Обри, отвечая на бесчисленные рукопожатия, оглядел высокую прямую фигуру. Настоящий друг... упрямый, не слишком одаренный воображением, но он всегда питал к нему огромное чувство благодарности.
 Да, окончательно решил он, по-прежнему обмениваясь любезностями с Джайлзом, Лонгмидом, Орреллом и даже с личным парламентским секретарем, премьер-министр считает его чем-то вроде карточного шулера или фокусника. Умен, но не доверяй ему десятифунтовую купюру и не позволяй разорвать или спрятать ее! Слишком уж умен. Самое смешное, что сам он полностью ему верил!
 Казалось, Шелли не испытывал желания присоединиться к группе, стоящей посередине выцветшего, с замысловатым рисунком, персидского ковра. В чертах его лица было что-то от суровой нетерпимости, написанной на лицах глядевших со стен премьер-министров викторианской эпохи. Обри улыбался, кивал, шутил, возражал, все время ощущая рядом с этим кругом улыбающихся людей присутствие Шелли. Потом, вскоре после того как ему вручили второй стакан виски с содовой, а Джайлз Пайотт, занятый разговором с Лонгмидом, отошел в сторону, Шелли оказался рядом.
 – Питер... – Обри был не в состоянии скрыть виноватые нотки в голосе. Стакан с виски скрывал беспомощно опущенные губы.
 – Сэр Кеннет... – Он понял, что Шелли, как и ему, было трудно начать, словно впереди был не обычный разговор, а опасное путешествие. – Я... знаете, рад, что вы председатель...
 Оба они разделяли чувство вины, подумал Обри. Но Шелли, узнавший обо всем раньше, чем он, уже пережил нечто похожее на утрату, даже горе, просто смирился с тем, что Патрика больше не будет среди них.
 – Это правда? – дрогнувшим голосом прервал его Обри.
 Шелли, помрачнев, кивнул.
 – Боюсь, что да. Элисон очень расстроена. Не думал, что она так его любила. Вы... конечно, хотите знать...
 Теперь окружающие старательно делали вид, что не замечают их, создавали видимость веселья, разгоряченно обсуждали последние изменения в кабинете министров, ассигнования, новости из других стран. Обри вернулся к мрачным подробностям гибели Хайда.
 – Уничтожена вся его группа. Скажете, что труп не обнаружили? Знаю, но ни у кого не осталось ни капли сомнений. Откровенно говоря, мне не хотелось бы вас обнадеживать, – заключил Шелли.
 – Что он там делал?
  –  Он был на территории СССР с одним из отрядов моджахедов. Обычная разведывательная операция, не больше, – пожал плечами Шелли.
 – Где именно?
 – Совсем недалеко от границы. Донесения посылались в Лэнгли, а также нам. Если учесть обстановку в мусульманских республиках...
 – Это как-то связано с тем делом? – перебил Обри, вспомнив о кричащих заголовках газет. Он имел в виду воздушную катастрофу, ту самую, которая могла иметь последствия не меньше, чем потрясшее весь мир землетрясение.
 – Вы имеете в виду?.. Нет. Хайд мог находиться в этом районе... думаю, он мог оказаться в месте сосредоточения их войск. – Шелли потер подбородок и закончил раздраженно, пытаясь снять с себя вину. – Послушайте, сэр Кеннет, он был откомандирован в распоряжение ЦРУ. Ведь он хорошо знал Афганистан. Следил там за быстро менявшейся обстановкой в Таджикистане... это же простая случайность. – Щеки у Шелли пылали. Сзади подходил Оррелл, всем своим видом показывая, что не стоит горячиться. Обри вдруг овладело желание бросить этот разговор, поговорить с Орреллом о делах, о чем угодно... только  не об этом. 
 – Понятно, – проворчал он. – ЦРУ, конечно, больше ничего не знает?
 – Не больше, чем они нам сообщили... чем то, что я вам рассказал. – Шелли, видимо, почувствовал, что разговор почти закончен и, кажется, успокоился.
 В обстановке насилия и неустойчивости, сложившейся в Афганистане после ухода Советов, агенту было так просто потерять жизнь. Так просто.
 – Извини, Питер... мне нужно переговорить с Кеннетом, – вмешался Оррелл, улыбающийся, любезный, словно актер, держащий в руках текст новой роли, который еще не выучил до конца.
 – О, пожалуйста, – пробормотал Шелли.
 – Спасибо, Питер, – закончил печальную беседу Обри. И тут же лучезарно улыбнулся Орреллу, беря его под руку и словно стараясь увлечь спутника подальше от неприятностей. – Думаю, нам следует в ближайшее время вместе пообедать, не возражаете?
 Обри отвернулся, чтобы не видеть укоризненного взгляда Шелли. Казалось, он увлекся разговорами, и они действительно успокоили боль: ему удалось отодвинуть мысль о том, что Хайда больше нет в живых.




 Часть первая
 Как подстрелили голубку



 К воронам милостив суд,
 Но он угнетает голубок.

    Ювенал «Сатиры»


 1
 Вернется ли "снежный человек"?

  Конец октября 
 От бессилия он заплакал. Рыдания сотрясали налитое усталостью тело. Проклиная все на свете, он с ненавистью смотрел на портативный кассетник "Сони Уокман". Слезы капали на трясущиеся руки, орошали магнитофон. Вздрагивали плечи. Долбаная игрушка, паршивая бесполезная игрушка!..
 Он, шатаясь, поднялся на ноги, громко шмыгая носом, утирая грязное, заросшее щетиной лицо рукавом незаправленной, давно не стиранной рубахи. Глянул вниз в узкое, как лезвие ножа, ущелье, на дне которого виднелась свинцовая поверхность реки. Ветер пробирал до костей, обжигая мокрые от слез щеки. Он еще раз взглянул на "Уокман", который, видно, сломал, когда сегодня нырял в укрытие, а может, вчера... или на прошлой неделе. Кассетник не работал. Он не мог совладать с разыгравшимися чувствами, удержать слезы и остановить дрожь, превозмочь слабость и успокоиться. Поломка казалась ему такой же ужасной катастрофой, как окончательная потеря рассудка. Порвалась еще одна связь с реальной жизнью. Выкрикивая ругательства, он размахнулся и швырнул "Уокман" вместе с наушниками в ущелье. Описав широкую дугу, аппарат полетел вниз, пока не скрылся из виду. Следом, сопровождаемая яростными воплями, полетела и парусиновая сумка с кассетами. И снова он, сгорбившись, уселся спиной к скале, обхватив голову руками и безостановочно растирая лицо, волосы, шею.
 Патрик Хайд видел, что он на пределе сил и вот-вот сорвется. Достаточно легкого толчка, и он в любой момент сломается, как сломался его кассетник. Толчка  отсюда, из этого!..  Покойный Петрунин был прав, называя здешние места засранной дырой. Для Петрунина они были хуже преисподней... Долбаная паршивая бесполезная игрушка, машинально вертелось у него на задворках сознания, словно там сидел какой-то идиот – его двойник. А возможно, он относил все это к себе... долбаная бесполезная игрушка. Он вконец измотался, дошел до ручки, вот-вот сорвется. Нужно выбираться. Черт возьми, как ему хотелось выбраться отсюда!
 Он уже давно понял, что больше не может сдерживать себя, что его решения расходятся со здравым смыслом и не внушают доверия: больше недели назад он начал курить гашиш – благо, у моджахедов всегда был при себе запас. Гашиш на него почти не действовал. Транквилизаторы, которыми его снабдили, давно кончились. Он зажмурился. Противно смотреть. Одни долбаные  горы!  Ветер не доносил шума вертолетов или реактивных самолетов. Они находились в советской республике Таджикистан, но проклятое место ничем не отличалось от паршивого Афганистана. Одно слово – преисподняя.
 От монотонного повторения ругательств пересохло в горле, стучало в голове. Он еще больше съежился, опустив плечи, обхватив руками туловище и подобрав ноги. Ветер рвал плотные рукава рубахи, ерошил на плечах и в швах овчину безрукавки, полоскал широкими штанинами. Даже одет он был не по-своему: во всяком случае, он не был самим собой. Расстояние до Лондона, даже до Пешавара, измерялось не милями, а световыми годами. Его использовали и чьих-то интересах... наплевать. А вот когда тебя используют и бросают за ненадобностью, когда знаешь, что тебе конец, – этого он не терпел. Эта засранная дыра, сотни безногих детей, изуродованные химией лица и конечности мужчин и женщин, разрушенные бомбами или сожженные, покинутые людьми кишлаки. Полный набор ужасов. А на него возложили инвентаризацию. Он видел, что они, афганцы и русские, творили друг с другом, записывал, запоминал, передавал, уточнял. Теперь все это не просто вызывало у него отвращение, ему становилось дурно – он заболевал от всего этого. Здесь перестала литься кровь, эта засранная преисподняя уже, наверное, с полгода как затихла, а потом со всеми потрохами переместилась к северу, так что теперь русские солдаты жгли, бомбили, обстреливали, травили газом и подрывали на минах собственных мусульман в  пределах  великого и славного СССР! Словно моля о прощении, он склонил голову к рукам.
 А советские мусульмане в Таджикистане, Узбекистане, Туркменистане усвоили уроки и продолжали усваивать. Сбивай вертолеты, потроши пленных, словно баранов, запускай "Стингеры" и другие ракеты... одним словом, воюй! Джихад. Священная война мусульман против неверных продвинулась к северу, в Советский Союз, как, возможно, еще в 1979 году предчувствовал Брежнев. Мечети полны людей, склады оружия и бомб набиты до отказа. Муллы со своими советами и призывами. Возникла даже партия "Хезболлах" – партия Аллаха, за которой стояли иранцы, – подстрекали, нашептывали, поддерживали, посылали деньги и ракеты.
 Разузнавай, сказали ему. Наблюдай. Передавай. Сообщай нам правду: что там происходит  в действительности... 
  «...нам известно, что в этом замешан Кабул: известно, что думают русские: возможно, есть какие-то планы... давайте нам факты!» 
 И он наблюдал, запоминал и передавал, узнавая и осмысливая. Увиденное поселилось в нем, словно заразная болезнь: все эти тела с отрубленными руками; трупы с отрезанными членами, сунутыми в раскрытые в мертвой улыбке рты их владельцев; детишки, ковыляющие на костылях; молчаливые женщины под чадрами; толпы голодающих и все эти брошенные старики, которых убивали во время облав. О,  милостивый Боже!.. 
 Он почувствовал, что снова плачет – ледяной ветер высушивал слезы, прежде чем они скатятся на подбородок и шею. О, Господи, возьми меня отсюда!
 Это станет еще одним Афганистаном по крайней мере лет на десять, если только русские не положат этому конец, уничтожив всех мусульман атомной бомбой и превратив в пустыню собственную азиатскую пограничную территорию.
 Пора идти.
 Даже члены прозападного отряда, в котором он находился, ему не доверяли. Знали, что он дошел до точки, а может быть, и того хуже. Он утратил остатки былого уважения и доверия с их стороны. Надо было идти, пока они не сочли его опасной обузой и не разделались с ним.
 Из ущелья, как из трубы, дул ледяной ветер. Возвышавшаяся слепа гора отбрасывала холодный воздух в его сторону. Его пробирала дрожь, зубы выбивали дробь, но он по-прежнему не двигался, не обращая внимания на окликавший его голос. Медленно до него дошло, что зовут его. Глянув вверх, увидел одни горы. На восток, в сторону Китая, тянулся покрытый снегом неприветливый Памир, на север – Ллайский хребет. Крыша мира, чертова задница мира. Сделав над собой усилие, он недовольно отозвался. Постепенно почувствовал, что незаметно для себя промерз до мозга костей. Стал растирать руки и затекшие ноги, глядя, как в нескольких метрах к нему карабкается моджахед в плоской, похожей на блин шапке, с висящим на груди китайским автоматом системы Калашникова. Один из людей Масуда из Панджшерской долины. Хайд равнодушно передернул плечами. Если бы нынешнему режиму не удалось наконец убить Масуда, дела, возможно, пошли бы по-иному. Вряд ли, но возможно. Было бы чуть меньше трупов.
 – Что там? – спросил он на ломаном пушту, который афганец понимал, хотя и не был патаном. Когда-то этот моджахед учился в школе. Смуглое худое лицо взволновано, в глазах огонь.
 – Хайд... – хотя и без должного уважения, они все же называли его по фамилии и приходили с докладами. – Меньше двух миль [1] ... – он указал «Калашниковым». – Русские.
 – Идут сюда?
 – Нет. Стоят на месте.
 – Сколько? – Во все стороны раскинулась безжизненная панорама заснеженных гор, которым, казалось, не было конца. – Что они делают? – добавил он без особого интереса.
 – У них спокойно. Однако что-то делают, – афганец перешел на английский, правда, ломаный и на удивление книжный. – Приблизительно тридцать. По периметру охрана. Машина. И военный вертолет... – он сплюнул, изображая оскорбленные чувства правоверного мусульманина. – И еще один большой вертолет... транспортный.
 – Что он перевозит?
 – Один большой грузовик, – пожал плечами афганец. – А на нем маленький самолет. – Потом добавил: – С ними американец. Ты его знаешь.
 Сообщение на какой-то миг озадачило Хайда, потом ослабленное внимание снова обратилось к сидевшему перед ним на корточках человеку. Как и большинство обитателей Панджшера, Hyp был таджиком. Как и мусульмане по эту сторону советской границы. После гибели Масуда его люди держались американцев, даже англичан, потому что были обязаны им оружием. Слава Масуда как командира моджахедов гарантировала поступление "Стингеров", "Блоунайнов" и орудий. Афганские таджики искали повода перенести войну с русскими на территорию Советского Союза. Такие, как Hyp, уже считали за обиду служить людям вроде Хайда. Они хотели вновь воевать с русскими, а не следить за ними. Как только у них появится новый Масуд, их помощь кончится, когда Хайда уже не будет в живых. Он знал это, причем вполне определенно. Hyp тоже. Он уже был отмечен знаком смерти. Роковая ошибка поджидала его за каждым поворотом козьей тропы, но его это уже мало волновало.
 – Что за маленький самолет? – спросил он, понимая, что это должно его касаться. Грузовик с самолетом на борту? Американец, который должен быть ему знаком? Он со стоном вздохнул, встряхнул головой, взъерошил волосы, потер запавшие щеки: – Что за американец? – переспросил, стараясь сосредоточиться.
 – Он был в Панджшере... и в Пешаваре. Он давал ракеты. Забыл, как его зовут.
 – ЦРУ? – Hyp в ответ кивнул. –  С русскими?  Вранье собачье.
 Hyp пожал плечами и подергал короткую бородку. От него воняло немытым телом и грязной одеждой. В глазах сверкнула обида, он лишь негромко повторил:
 – Я сказал, как есть.
 – Фотографии делал длинным объективом?
 – Это твое дело, – ответил Hyp.
 Хайд почувствовал, как снова ускользает внимание и упорно накатывается волна усталости. Сказанное доходило до него словно свет испорченной лампочки. Слабые проблески вперемежку с темнотой.
 – Вранье, – пробормотал он. Снова потер руками лицо. Затем, собрав силы, внимательно посмотрел на собеседника. – Ты  уверен?  Видел этого малого раньше, и он из ЦРУ? А  теперь  он с русскими военными?
 Hyp медленно, терпеливо кивал, словно разговаривая с ребенком.
 – Тогда о'кей! Поднимай остальных!
 Hyp кивнул в последний раз и поднялся на ноги. Ветер рванул с новой силой, словно Hyp оставил за собой распахнутую дверь. Хайд посмотрел на дрожавшие руки, грязные, с обломанными ногтями, и схватился за торчавший за поясом пистолет.
 Hyp, не оглядываясь на Хайда, боком, словно краб, двинулся по каменистому склону туда, где подкреплялись остальные семеро бойцов отряда. По синему небу рваными лохмотьями мчались облака. По самому крупному участку чистого неба высоко тянулся след самолета, летевшего в Ташкент, а может быть, даже в Москву. Появившееся из-за облаков холодное солнце вдруг позолотило склоны гор. Пейзаж не стал мягче, лишь засверкал льдом. Хайд тяжело встал. Ослабевшие ноги заныли. Он с отвращением думал о том, что надо двигаться, понимая, что это шаг к новым убийствам. Отправляться вместе с таджиками, следить за русскими, фотографировать, определять личность американца, выяснять, что за штука на грузовике, – все это приближало к убийствам.
 И эти сидящие внизу юные панджшерцы, почти дети...
 След самолета в высоте расплывался, превращаясь на ветру в бесформенное облако. Он стал спускаться по крутому склону. Из-под ног, поднимая пыль, сыпались камни. Когда он добрался до узкой извилистой козьей тропы, его уже ждали. Все восемь, одетые, будто разношерстные участники массовки на съемках дешевого фильма: в тюрбанах, шапках блином, бог знает откуда взявшемся кожаном шлеме советского парашютиста. В мешковатых штанах или в афганской солдатской робе в овчинных безрукавках, армейских куртках, с патронташами, гранатами, в бело-голубых панджшерских шарфах. Бородатые, молчаливые, настороженные. Готовые к новым убийствам. Сообщение Нура об американце в компании русских здесь, за пограничной чертой, не оставляло никаких сомнений в этом. Он кожей чувствовал их нетерпение. Если он сейчас же не прореагирует, то они, возможно, начнут с него. Он им основательно надоел. В лучшем случае его бросят одного, в худшем – бросят его труп и отправятся назад в Панджшерскую долину... или примкнут к таджикским моджахединам по советскую сторону границы.
 С неимоверным усилием он проверил "Калашников", который передал ему один из них. Предохранитель отсутствовал. Они никогда не пользовались предохранителем, что уже само по себе вызывало страх. Один из них предложил закрутку гашиша, но он отрицательно покачал головой. Афганец невозмутимо промолчал.
 – Ты уверен, что видел этого американца раньше? – снова спросил он Нура.
 – Да. В Панджшере. Два-три года назад. И еще в Пешаваре.
 Хайд кивнул и сделал вид, что думает и что наконец принял решение.
 – О'кей, пошли. – Он встряхнул рюкзак, удобнее умещая его на плечах. – Hyp, показывай дорогу.
 – Афганцы, словно дети, которым не терпится начать игру, тут же зашагали вперед. Сгорбившись, прищурив от пыли глаза, он двигался за ними по узкой, усыпанной камнями тропе. Ветер грозил сбить с ног, его порывы выводили из полусонного состояния.
 Американец?.. Словно только сейчас до него дошло то, что давно должен был понять любой соображающий человек. Американец... из ЦРУ. Якшается с русскими военными. Он вздохнул, постепенно соображая, что здесь далеко не профессиональный интерес. Присутствия американца было достаточно, чтобы прибавить ему работы еще на день-другой... но не в этом дело. Он покачал головой. Имея на руках фотографии, он мог немедленно убираться из Таджикистана. Не нужно было терпеть еще неделю, оставшуюся до намеченного возвращения отряда. Можно было возвращаться хоть завтра.
 Эта мысль лениво проникала в сознание, побуждая к действию. Он еще может выбраться из этой страшной дыры.


* * *

 ...Выходящие на Кутузовский проспект апартаменты никак не назовешь скромными. "Сколько роскоши!" – подумал Петр Диденко в то время как телохранитель из КГБ, сняв с него пальто, куда-то понес его, скорее всего в одно из помещений, в котором Петр никогда не бывал. Никитин встречал его в дверях главной гостиной, положив большие ладони на позолоченные ручки дверей. Александр Александрович Никитин, генеральный секретарь советской Коммунистической партии. У его головы на обоях с ворсистым рисунком висела яркая изящная иконка. Диденко помедлил, давая утихнуть дурным предчувствиям. А вообще-то, какое это имеет значение, сказал он себе, и кольнувшие его чувства презрения и подозрительности понемногу исчезли. В конце концов вся эта роскошь в основном дело рук Ирины. Даже "Правда" высмеивала ее за это. А "Крокодил", теперь свободно продающийся на улицах, называл ее не иначе как царицей. Здесь были искусно позолоченные иконы, столики резной работы, картины, позаимствованные ею в Москве и даже в Эрмитаже, толстые ковры и много цветов. Никитин провел его в гостиную, закрыв за собой створки дверей.
 – Садись, Петр. Выпьешь? Разумеется, шотландское? – ухмыляясь, спрашивал Никитин, словно прочитав мысли, промелькнувшие в голове Диденко. Почему Диденко считает, что проводимые ими реформы должны обязательно нести на себе печать уродливого пуританства? Водка вместо виски, грубые деревянные столы, потертые половики? Почему он воображает, в наше-то время, что революции должны сопровождаться аскетизмом и даже нищетой? Он ни на минуту не сомневался в искренности Никитина. – Давай! – Никитин поднес ему почти полный стаканчик. – Выпьем, как всегда, за твое доброе здоровье, Петр! Казалось, даже всегдашняя грубовато-добродушная сердечность Никитина не вписывалась в перестройку – их бескровную революцию, попытку, говоря словами Никитина, перевести часы вперед. "Правда" окрестила его "ничем не примечательным героем", подразумевая, что он вовсе не герой!
 Никитин отпил полрюмки коньяку. У Диденко дернулась кисть – до того захотелось взглянуть на циферблат простеньких часов. Но он удержался. Никитин, улыбаясь, приподнял рюмку, словно давая понять, что очередной тост за Диденко.
 – За успех Ирины, – поспешно произнес Диденко, поднимая стаканчик. Его грани ловили проникавшие с улицы последние яркие лучи осени, отражая их на потолке. Никитин, кивнув, почти неслышно пробормотал: "За Ирину". Осушил рюмку и налил еще.
 Стоя спиной к Диденко, спросил:
 – Какие у нее шансы, Петр? Только честно! – На последних словах он почти сорвался на крик. И снова Диденко уловил притворство, игру, нечто, на его взгляд, непростительное, вызывающее тревогу. То обстоятельство, что Ирина была умна и сильно влияла на Никитина, не играло никакой роли! Все шло своим чередом. Изменения происходили сами по себе. Начатые ими реформы прочно укоренились и начинали давать плоды. Консерваторы отступали по всем фронтам. Никитин, как писали о нем американские газеты,  не тратил слов попусту. 
 – Я думал, что ты хотел поговорить о заседании ЦК, – начал было он, но Никитин отрицательно затряс своей большой головой. Пряди волос, слишком жидкие для пятидесятилетнего мужчины – слишком жидкие для героя, заметил "Крокодил"! – упали на лоб. Никитин смахнул их и уселся напротив Диденко. Кресло под ним важно вздохнуло.
 – Петр, давай начистоту. Ты же один из менее десятка людей, которые знают, как обстоят дела, и единственный, на кого я полностью полагаюсь! Лично тебе не кажется, что, рассчитывая на соглашение с Кабулом, Ирина слишком подставилась? – Он почти прикончил вторую изрядную дозу коньяка. На бутылке из простого стекла от руки проставлена дата. Еще одно из бесчисленных излишеств, над которыми потешались все, кому не лень.
 Диденко поставил свой стаканчик и сложил руки на коленях. Поднял глаза на собеседника.
 – Не знаю, что и думать, Александр. Хочу только сказать, что она не...
 – Однако?
 – Однако... – Он поглядел на высокий потолок, украшенный вычурным бордюром и гипсовой розеткой над хрустальной люстрой. В квартире царила тишина, если не считать проникающего сквозь двойные рамы и стеклянные двери двух балконов еле слышного шума уличного движения. Снова перевел взгляд на Никитина. – Однако не могу представить, чтобы муллы отступились от своего! – решительно выпалил он, подчеркивая сказанное взмахом руки. – Там не осталось ни одного умеренного деятеля, если не считать самого короля, да и тот фактически король лишь по названию. Они слушают льстивые голоса из Тегерана, и им очень нравится происходящее в наших мусульманских республиках! – вздохнув, пожал плечами и печально покачал головой. – Хотелось бы видеть вещи в лучшем свете, Александр, но, увы...
 Никитин хмуро глядел на него, похоже, смирившись с мучительной, но неприукрашенной правдой. Он молча кивал. Поглядел на пустую рюмку, потом на полный бутылок буфет и поставил рюмку на стол. На голубоватом потолке отразился кружок света. Никитин тяжело откинулся в кресле.
 – Трудно не согласиться с тобой, дружище... если бы не  Ирина!  – воскликнул он, всплеснув руками. – Она-то определенно считает, что у нее еще есть возможность успокоить обстановку. – Он помрачнел. – И это надо сделать, иначе наша тихая революция пойдет под аккомпанемент кровавой гражданской войны! А я этого не хочу. Эта авантюра в Непале, в которую меня втянули вопреки моим опасениям... – он ожидал упрека. Диденко невозмутимо глядел на него и лишь слегка кивал. – Я не хочу, чтобы армия превратила часть Советского Союза во второй Афганистан. Это положило бы конец всем нашим планам. Однако я не понимаю, на что рассчитывает Ирина, даже при всех уступках и обещаниях помощи с нашей стороны. Не думаю, что эти фанатики будут ее слушать! – Он потер лоб. – Но она должна добиться соглашения, верно? Если я не представлю Политбюро и армии ничего убедительного, то придется соглашаться по крайней мере на усиление давления вплоть до  ограниченных  боевых действий в Узбекистане, Таджикистане и Туркмении... – В глазах сверкнула решимость. – И не напоминай мне, что нам в Советском Союзе не впервой подавлять внутреннее  религиозное инакомыслие.  Пилюля от этого слаще не станет!
 И сразу, уйдя в себя, угрюмо замолчал. Лицо приобрело землистый оттенок. Взгляд блуждал по лежавшему под ногами ковру. Бессильно опустились плечи.
 – Согласен, – поддержал Диденко. – Этого не должно произойти. Просто немыслимо... все пойдет прахом.
 – Теперь ты знаешь, почему я отпустил Ирину в Кабул со списком обещаний, словно школьницу с дополнительным домашним заданием! Зачем я позволил себе хотя бы наполовину поверить в ее замысел!
 И он снова, словно сдаваясь, поднял руки. Не без причин. Оставшиеся в Политбюро консерваторы будут давить на него; армия предложит решение, которым он не сможет пренебречь; а недоверчивый, нерешительный советский народ начнет терять веру в Никитина, в гласность, в реальность последних перемен, так же как и остальной мир, который уже выслушал извинения Никитина в связи с непальским фиаско, когда два груженых военных транспортных самолета  случайно  сбились с курса и были вынуждены совершить аварийную посадку. Что за тем последовало, было прискорбно, даже трагично. Некоторые генералы ушли в отставку. Мир равнодушно пожал плечами и сделал вид, что ничего не заметил. Никитин не был намерен повторять ошибку, доверяясь советам военных. Он не позволит им гадить у себя под дверью!
 Тем не менее, Ирина снова отправилась с секретной миссией в Кабул, ставший еще одним рассадником мусульманского фундаментализма после того, как моджахеды окончательно свалили кабульский коммунистический режим. Удастся ли ей спасти что-нибудь из огня? Диденко не знал. "Царица" была умна и решительна. Никакие издевки и насмешки, когда Никитин сделал ее министром культуры, не поколебали ее уверенности и решимости. Но  это?..  С этим даже она могла не справиться...
 – Когда прибывает в Кабул ее рейс? – спросил он, избегая пристального взгляда Никитина.
 – Так, – генеральный секретарь посмотрел на золотой "Ролекс", снова вызвав у Диденко неискоренимую мысленную вспышку неодобрения. – Через час с небольшим. – За тюлевыми занавесками полуденное солнце тускнело, склонясь к вечеру. Машины разъезжались по домам. Никитин, громко вздохнув, потер лоб. – Она  должна  добиться соглашения! – хрипло воскликнул он. – На этот раз она должна что-нибудь привезти, какое ни на есть соглашение о невмешательстве в наши внутренние дела, – и, помолчав, выпалил: – Вот оно, дорогое брежневское наследие! Все, что мы сейчас делаем, может оказаться в зависимости от прихоти кабульских мулл! Приходится лебезить перед паршивыми афганцами!


* * *

 Афганец согнулся, дрожа, как собачонка на привязи, потом затих. Хайд положил на худую, почти мальчишескую спину длинный затемненный объектив киноаппарата и навел на резкость. Изображение было резче и одноцветнее, чем в бинокле. Он повел аппаратом, изображение заскользило, словно под слоем прозрачного масла.
 Далеко на севере ярко золотился ник Коммунизма, окружавшие его более низкие вершины и склоны из-за вечных снегов выглядели серовато-белыми. Смутно вырисовывался ледник. Долина реки под ними будто усыпана солью. Там, словно два темно-зеленых насекомых, вертолеты и группа крошечных людей. Он разогнулся, потер глаза и перефокусировал изображение. В сильном объективе люди словно оказались рядом, а вертолеты стали огромными. А грузовик... словно старая летающая бомба "Фау-1" на крыше фургона для перевозки мебели. Или игрушечный самолет. Грузовик и обслуживающая его команда находились на берегу быстрой узкой реки. У винта боевого вертолета работали люди в телогрейках. Второй вертолет был огромных размеров, скелетообразных, словно из мультфильма, очертаний, с огромными провисшими винтами, дрожащими от ветра. Необычайно высокие опоры шасси. Летающий подъемный кран конструкции Миля. Это он доставил грузовик с его содержимым в этот бездорожный пустой угол Таджикистана.
 Зачем?
 Он отвел глаза от аппарата, и бурные потоки снова превратились в ручейки, машины стали крошечными, а люди почти незаметными. Еще сильнее ощутил ветер. Знаком приказал афганцу встать. На съемки происходящего внизу ушла первая катушка пленки. Протер глаза. Зачем они здесь? Вопрос этот не требовал немедленного ответа, скорее сверлил мозг, как пустяковое дело, которое предстояло сделать, прежде чем лечь спать. Не занятый больше биноклем и аппаратом, он снова ощутил соседство афганцев, их движения, неприятный запах, настороженность. Теперь, когда они следили за расхаживающими внизу врагами в военных стеганых куртках, сапогах, в шинелях и фуражках, с погонами, свидетельствующими о высоких чинах, он был лишь еще один белый, такой же неверный, как и те, советские.
 Единственный американец...
 Хайд его узнал. Он торчал в памяти, вызывая к жизни старые привычки и инстинкты. Его звали Харрел. Он действительно был из ЦРУ, до ухода советских войск вроде бы базировался в Пешаваре, потом, значительно позже, снова обосновался в Кабуле. Помощник резидента Харрел. Имя, знакомые черты разжигали притупившееся было любопытство. Присутствие Харрела стало как бы своего рода терапией, выработавшей реакцию отвращения, хорошей встряской, которая помогла очнуться от оцепенения, изнурительной самопоглощенности.
 Зачем он здесь, среди офицеров армии и КГБ, включая, если судить по погонам, двух полковников и генерал-лейтенанта? Как бы то ни было, это очень важно.
 Он поднял бинокль, навел на резкость. Вокруг грузовика с игрушечным самолетом началась суета. Харрел вместе с – точно – самым старшим офицером КГБ и генералом направился по усеянному камнями берегу к грузовику. Они жестикулировали, сверялись с картами, смотрели поверх горных склонов в темнеющее предвечернее небо. На западе собирались облака. На длинном раскрашенном под пески пустыни фургоне не было опознавательных знаков. Покоившийся на чем-то вроде короткой – слишком короткой? – пусковой установки странный маленький крылатый аппарат был ни на что не похож. На белом, как соль, песке вдоль реки виднелись следы ног и образованные работавшими винтами складки.
 У боевого вертолета продолжалась лихорадочная возня. Вероятно, эта штука пока не могла взлететь. У воды припал к земле забытый всеми, похожий на схематические рисунки ранних фильмов Диснея транспортный вертолет. В центре внимания оказался грузовик. Хайд снова взял аппарат, перезарядил его, навел на резкость, почувствовав, что группа людей, в которой находился Харрел, оживилась, люди комично, но более решительно размахивал руками. Четко вырисовывался, несмотря на свет, профиль Харрела... убавить выдержку... лица русских, нетерпеливые жесты, похоже на ссору... спор... согласие. Он выбирал лица, словно снайпер. Кончилась и вторая кассета. Он быстро перезарядил камеру, подчиняясь ритму движений на белом, как соль, песке у реки. Hyp оценивающе наблюдал за ним, остальные разглядывали противника. Он ощущал общую дрожь нетерпеливого предвкушения действий так же остро, как нервную дрожь, пробежавшую по спине афганца, служившего опорой для объектива его аппарата. Парнишка, поймав его взгляд, снова встал на четвереньки. Объектив, словно черная пушка, плотно лег в изгиб позвоночника. Проверив свет, Хайд пошире открыл диафрагму. Золото на склонах пика Коммунизма потускнело. С запада спешили облака, пожирая темнеющую синеву неба.
 Люди внизу забрались в грузовик. Скорее всего это был бронированный фургон, раскрашенный по бокам в грязновато-желтый цвет. Игрушечный самолет выглядел скромно, невзрачно. Однако Харрел внимательно следил, как вокруг него суетился солдат в стеганой куртке. Потом солдат спрыгнул на землю.
 Теперь антенны. Из белого песка торчали небольшие тарелки и длинные скрученные куски проволоки. Солдаты устанавливали их, скрепляя между собой. Они спешили. Из фургона, глядя под углом в небо, выдвинулась пусковая установка. Еще солдаты что-то вертят в руках, проверяют. Струйки пара из игрушечного самолета... пламя.
 Самолетик окутало дымом, потом он возник снова, крошечный, безобидный, над пусковой установкой, над фургоном, все выше, все быстрее поднимаясь в небо. Яркая желтая вспышка – видно, заработал реактивный двигатель. Хайд отбросил киноаппарат, оттолкнул парнишку и поднял бинокль. Афганцы переговаривались между собой, будто завидуя владельцам нового оружия. Поводя биноклем, он стал разглядывать небо, облака и темный склон горы.
 Поймал взлетающий все выше, уменьшающийся в размерах аэроплан. Выше, выше, меньше, меньше, совсем крошечный... с орла, с ворону, с воробья, потом, прежде чем исчезнуть в уже потемневшем небе, с маленькую точку. Ему показалось, что еще раз увидел, как тот, словно кристаллик льда, отразил солнечный луч. Потом внимание снова переключилось на то, что происходило на дне узкой речной долины.
 Солдаты в наушниках настраивают небольшие тарелки радаров, на крыше фургона торчит круглая антенна, пусковое устройство втянуто внутрь. Он взглянул на Нура. Озадаченный афганец снова смотрел на него с должным уважением. Хайд презрительно ухмыльнулся. Чем, черт возьми, они здесь занимаются?
 Казалось, афганцы сбились в кучу, хотя на самом деле они рассредоточились по уступу скалы, каждый в своем укрытии. Несмотря на холод, его бросило в жар, щеки тряслись, но теперь не от усталости. Беспилотный летательный аппарат, дистанционно управляемый изнутри фургона с помощью волновых антенн и наблюдаемый при посредстве "тарелок". Вот, черт возьми, что это такое! Дистанционно пилотируемый летательный аппарат (ДПЛА) со съемочным устройством на борту, способный благодаря моторчику болтаться пять-шесть часов на высоте до шести-семи тысяч метров.
 Что они высматривают?
 Фургон, у которого стоял Харрел, прижав к уху наушник, генерал, наклонивший голову, с напряженным лицом слушающий тот же приемник, – все происходящее не объясняло присутствия Харрела. Хайд перезарядил аппарат, навел на резкость, проверил свет. Зажужжал моторчик. Их возбуждение передавалось ему. Память подстегивала его найти разгадку. Придет время, и он поймет.
 Они то и дело смотрели в небо. Он тоже взглянул вверх. Теперь он почти не чувствовал исходившей от афганцев вони; их голоса больше не отвлекали внимания. Вверху не было ни одного видимого предмета. Должно быть, около семи тысяч метров, может быть, больше. Тут он вспомнил, что у русских нет таких компактных запускаемых с автомашины ДПЛА. Насчет Харрела становится ясно. По крайней мере, почему он здесь. Американцы предоставили им свой ДПЛА.
 Зачем?
 Что находится под наблюдением?
 Хайд вернулся к людям на берегу реки. Боевой вертолет продолжали чинить, смешной летающий подъемный кран оставался на месте, фургон сливался с местностью. Генерал, Харрел и двое полковников – все они теперь прильнули глазами к биноклям. Кроме того, в небо были направлены аппараты с сильными объективами и даже крупный переносной телескоп. Крылья и тарелки антенн поворачивались, словно нюхающие воздух псы. Видимое в бинокль место действия, как и его нервы, пропитывала атмосфера напряженного ожидания. Он неохотно поднял бинокль, оглядывая пустое небо и тускнеющие склоны гор. Ни птицы, ни машины.
 В предвечерних сумерках высоко в небе возник еще один розовеющий в лучах солнца след самолета. Еле уловимый и неуместный. Самолет двигался к югу, в Афганистан или даже в Индию. Серебристое пятнышко. Наверное, русский, возможно "Ильюшин", гражданский или военный – никакого представления. След лениво, но уверенно тянулся в потускневшей синеве верхних слоев атмосферы.
 Он бросил взгляд вниз, на дно ущелья. Темные фигурки на песке, казавшемся еще белее. Фургон, вертолет, летающий кран, солдаты, радары. По-прежнему напряженно смотрят вверх. Он тоже поднял бинокль. Как раз вовремя – серебристое пятнышко стало желтым и выросло в размерах, реверсивный след оборвался, превратившись в крутящийся дымный шлейф. Посмотрел вниз. Вскинутые кверху руки, на лицах выражение необузданного восторга... Снова вверх. Дым, пламя, падающий с неба предмет, оборвавшийся реверсивный след, топкая струйка дыма из желтой дыры. Она, словно зловещая птица, двигалась, вспарывая небо, оставляя за собой длинный дымный шов. По мере того как самолет, теряя высоту и скорость, начал кружиться, как медленно падающий лист, полоса дыма постепенно скручивалась в спираль.
 Он снова навел бинокль на военных. Они были уверены, что это – дело их рук. Возбужденно поздравляли друг друга. Фургон двинулся к летающему крану. Солдаты разбрелись, собирая антенны. Снова вверх. Несколько секунд искал, потом увидел остатки реверсивного следа, спускающуюся книзу спираль дыма. Она опускалась почти вертикально...  и совсем близко... 
 ...В каких-то сотнях метров от них с неба падал... Каким образом? Ни выстрела, ни ракеты, ни другого самолета!
 Фургон... ДПЛА. Значит, не аппарат – боеголовка. Эта штука крутилась поблизости в ожидании самолета, а потом ударила, наведенная теми, кто внизу, теперь спешащими убраться и радующимися, как малолетние хулиганы, подбившие из рогатки ворону. Лопасти крана уже вращались. У боевого вертолета спорили офицеры в шинелях, словно не поделили, куда лететь. С чем-то не соглашались стоявшие наверху механики. Харрел их успокаивал...
 ...Снова вверх. Самолет стремительно снижался по спирали, хвост дыма, словно отпечаток пальца на потускневшем небе. Теперь он слышал шум. Возбужденные афганцы забыли про осторожность. Им было неважно, кто сбил самолет, главное – насколько удачно. А сбили его Харрел, русские и американский ДПЛА.
 Между отвесными стенами ущелья раздавался шум, словно рев раненого зверя. Теперь Хайд видел разбитый фюзеляж... русский военный самолет –  военный ли?  – охваченный огнем и дымом. На высоте не более трехсот метров он выровнялся, продолжая беспомощно падать в юго-восточном направлении, в сторону озера. Хайд следил за самолетом, не отрывая от глаз бинокль, пока тот не скрылся за горой.
 Снова вниз.
 О себе некогда подумать и об афганцах.
 Харрел спорил с генералом, указывая в сторону летающего крана, нависшего теперь, как большой черный паук, над фургоном, который стропом цепляли под брюхо машины...
 ...Взрыв.
 Хайд почувствовал и услышал его секундой позже. Близко. На поверхности ледника отразилась и постепенно погасла желтая вспышка. Харрел, словно на курицу, махал руками на кран, давая понять, чтобы тот поскорее улетал. Потом принялся бранить механиков вертолета. Тяжело накренившись, летающий кран поднялся в воздух, таща за собой фургон, который раскачивался под брюхом, словно брелок от часов. Поднялся выше, потом, выровнявшись, полетел вдоль ущелья, направляясь к северу, подальше от места падения самолета. Напакостил и трусливо бежал.
 Харрел и один из полковников КГБ вместе с тремя солдатами или сотрудниками КГБ остались у вертолета.
 В сумерках уже трудно было разглядеть обмундирование. Шум винтов летающего крана постепенно удалился, сам он превратился в малозаметное пятнышко, потом исчез за излучиной реки. Харрел с полковником продолжали кричать на механикой, работавших под винтами вертолета. Хайду казалось, что он слышит отдаленные сердитые выкрики.
 В данный момент они не могли улететь. Хайд сжал зубы, мышцы лица напряглись. Схватил за руку Нура. Тот даже вздрогнул от неожиданности.
 – Пускай пошевеливаются, Hyp, – прорычал он. – А ну, вставайте, черт побери, всем говорю! – Его подстегивали сгущающиеся холодные сумерки и гаснущий свет уходящего дня. Он смотрел на вынутую из-за пазухи карту, а перед глазами стояла ослепительная вспышка при ударе самолета о землю. Он водил но карте грязным ногтем... Здесь. Ткнул пальцем. Hyp взглянул на карту, потом обвел глазами местность и утвердительно кивнул. – Он упал в озеро или где-то рядом – нужно добраться до него, пока они там не починили свой долбаный вертолет! – В глазах Нура снова светились готовность подчиниться и смешанное со страхом уважение.
 Не отводя глаз, Хайд заставил себя улыбнуться. Засунув карту за пазуху и застегивая пуговицы рубахи, он почувствовал, что произошедшее на его глазах вернуло его в прежнее привычное состояние. Словно в него вставили магнит, расположивший в определенном порядке беспорядочно рассыпанные металлические опилки. Жалость к себе – а он теперь видел свое состояние только в этом свете – и усталость, оказывается, можно подавлять. Что, черт побери, делает здесь, в Советском Союзе, Харрел, заигрывая с кэгэбэшниками и военными?
 – Эй вы, ублюдки, – рявкнул он, влезая в лямки рюкзака и расправляя их на плечах, – шевелитесь, черт вас побери!


* * *

 Благодушное настроение Дмитрия Прябина, чему способствовали и впечатления от вчерашнего представления "Тапгейзера" в "Ковент-Гарден", рассеялось при первом же мелодичном звонке стоявшего на столе телефона. Рука, скользнув по сегодняшней "Таймс", потянулась к трубке. Музыкальный критик язвил по поводу постановки, но у Прябина, она, пожалуй, оставила приятное впечатление, несмотря на горьковатый осадок от гибели героини. Он ожидал этого звонка и предчувствовал, что он принесет неприятности. Вроде разлитого на пути масла или банановой шкурки, наступив на которые, можно в любой момент упасть и больно ушибиться, в данном случае столкнуться с крушением удачно начатой карьеры. У его наставника и покровителя Капустина, который его продвигал по службе, в Москве были неприятности. А теперь плохая новость из Стокгольма: уже много дней там торчали люди Обри, которыми заправлял тот самый калека, Годвин. Неужели придется вместе с Капустиным полететь с места?
 Осенний ветер срывал листья с деревьев в парке Кенсингтонского дворца. Сидя в просторном кабинете на третьем этаже, он слушал, как скрипят ветви за окном.
 – Да? – отрывисто бросил он. Прябин признавался себе, что последние недели его неотступно преследовали сотни мелких сомнений. Возможно, как он всей душой надеялся, он слишком преувеличивал возможности Обри. Но еще тогда Капустин, хорошо знавший Обри, предупреждал его в отношении этого человека. "Это терьер, – говорил он, – маленькая, но злая собачонка. Вцепится в штанину – хоть убей, не оторвешь".
 Звонили из Стокгольма.
 – Да, Борис, рад тебя слышать! – Так ли на самом деле? Борис ответил на приветствие ничего не значащими замечаниями. – Да, конечно... рестораны, опера, скучища, как всегда, – принужденно засмеявшись, ответил Прябин. – Как ты? В семье все нормально? Хорошо, а наши дела?
 – Груз отправили "Аэрофлотом", все в порядке...
 – А... – перебил было он, почувствовав, что собеседник что-то недоговаривает.
 – ...Аресты – жаль, конечно, но они сидели у них на хвосте – нет, никого более или менее значительного, но определенно связаны с нами. Первым самолетом лечу домой. Боюсь, придется объясняться. Судя по тем, кого забрали, им известна вся сеть от начала до конца. Жаль, но думаю, что касается Стокгольма как передаточного пункта, то здесь дело швах.
 – Неужели подобрались так близко?
 – Да, близко. Им, очевидно, известно, как действует канал и, скорее всего, они знают остальных, Может быть, даже тех, кого внедрил ты, – тебе бы лучше предупредить своих людей...
 – Подумаю. – "Терьер", говорил Капустин.
 Вошел помощник и положил на стол расшифрованную депешу вместе с оригиналом и одноразовым шифром. Сам он редко проверял правильность расшифровки. Кивнул, отпуская помощника. Шифровка была из Москвы. Пока ему не хотелось читать.
 – К черту, – пробормотал он. – А ты уверен, что Швеция больше не годится?
 – Во всяком случае именно это я намерен сказать центру.
 – Захотелось легкой жизни, так, что ли? – насмешливо заметил Прябин.
 – Может быть, и так, – не реагируя на насмешку, многозначительно заметил Борис. Прябин, удерживаясь от того, чтобы прочесть шифровку, вращался в своем кожаном, слегка поскрипывающем под стать веткам кресле, глядя в окно на раскачивающиеся сучья и облетающие листья. Озорной ветер гонял листья по посольским газонам.
 – А этот ублюдок на костылях, как его? Годвин! Видел бы ты, как в аэропорту он тыкал пальцем и тряс кулаками, когда самолет взлетел...
 – Как далеко, по-твоему, англичане могут добраться по цепочке? – прервал его Прябин.
 – Ни малейшего представления. Думаю, далеко. До самих предприятий.
 – Не сомневаюсь, что ты и это выложишь Капустину.
 – Если будет возможность, не стану. Зависит от того, как он сам поведет себя. Можешь быть уверен, Дмитрий, я никого не собираюсь обливать помоями.
 – Верю. Извини, но у тебя для этого нет причин. Мне-то нужно лишь знать, насколько щекотливым будет наше положение здесь, в Лондоне. Правда, как я понял, до груза, который ты отправил, не добрались.
 Раскачивающиеся ветки нагоняли сон, а может быть, он, глядя на них, успокаивал себя. В кабинете было жарко.
 – Можешь быть уверен. Все счета у меня. – В трубке раздался сдавленный смешок, словно жужжание надоедливого насекомого. Он чуть было не отмахнулся от него рукой. – Отныне начинка компьютера поля боя принадлежит советскому народу, и черт с ней, с гласностью! – И, помолчав, добавил: – Слушай, Дмитрий, они нас не очень-то прижмут. Мы же хорошо наладили этот канал и за последний год переправили немало высокотехнологичной аппаратуры... не будем вешать нос?
 – Может быть... возможно, ты прав. Пока Капустин способен трезво оценивать...
 – ...И пользуется влиянием, чтобы позаботиться о нас? – добавил Борис.
 Повернув кресло, Прябин взял со стола шифровку из центра. От Капустина, понравился он. Внутри все оборвалось. "Немедленно возвращайтесь", – дальше можно было не читать. Да. Первым же рейсом, следующим в Москву... точь-в-точь, как Борису.
 – Только что узнал, что меня отзывают, – глухо произнес он. Как и тебя. "Для консультаций в свете происходящих событий".
 – Богатое воображение, верно? – в голове Бориса зазвучали высокие нервные нотки. – Слово в слово. Тогда увидимся в коридорах власти?..
 – Похоже на то... Хорошо, Борис, я кое-что здесь проверю и залатаю дыры, потом отправляюсь первым же самолетом.
 – Не хочешь повидаться, э-э,  до того?.. 
 – Согласись, что это вряд ли благоразумно. Откуда знать, не присматривают ли за нами?
 "Держись подальше", – подумал он, с опозданием начиная понимать необходимость хитрить, чтобы спасти шкуру. Борис почуял неладное.
 – Подскажу, что говорить, Дмитрий!
 – Нет-нет... Знаешь, если мы оба будем говорить правду, то наши версии обязательно совпадут, разве не так?
 – Я не собираюсь брать на себя все дерьмо, в которое мы...
 – И незачем. Ты же сам говорил, что у вас все чисто. Оставим все как есть, а?
 – Хорошо. Тогда увидимся у дверей хозяйского кабинета. И не рассчитывай ни на какие поблажки. Пока.
 На лбу выступил пот. Кладя трубку на место, он увидел, что повлажнела и ладонь. Оттолкнув от себя шифровку, он, вращаясь и кресле, иски пул руки вверх, словно сдавался, посылая все к чертовой матери.
 – Все прахом! – воскликнул он, давая выход чувствам. Казалось, весь Кенсингтон, пожалуй, все пространство до самого Вест-Энда, теснясь, заглядывали к нему в окно. Прощаясь с ними, он молчал, еле сдерживал раздражение. Самый молодой генерал КГБ споткнулся в Лондоне, теряя непыльную работенку, и теперь о нем никогда не услышат. В бессильной злобе он яростно тер лоб. Самый лучший, самый надежный канал тайной передачи западной высокой технологии,  гражданской и военной,  можно сказать, спустили в унитаз! Обри с Годвином просто смыли его, а вместе с ним и его карьеру.
 – Дерьмо! – завопил он во весь голос, но вспышка не принесла ему облегчения – по-прежнему было не вздохнуть и – черт возьми! – сильно стучало в висках. Теперь притянут к ответу. Обри с Годвином нанесли ущерб, который не возместить месяцами, а может быть, годами труда! Какое дерьмо!


* * *

 С того места, откуда он впервые увидел воду, обойдя скалу по высокому узкому уступу, испещренное белыми песчаными перекатами озеро было похоже на полосатый бок зебры; обломки самолета вряд ли были заметнее ползавших по краю озера мух. Теперь же, прыгая с прижатой к лицу или груди камерой по песчаным перекатам и отмелям, он думал, что озеру нет конца. Темнеющие горы, приблизившись, нависли над ним. Солнце освещало долину впадавшей в озеро реки, вода переливалась холодным золотистым светом.
 Афганцы занялись грабежом, а он снимал кадр за кадром, торопливо меняя кассеты, поправляя резкость, и но мере того как темнело, все шире открывал диафрагму. Они были не в силах осмотреть все обломки, лишь, смеясь и переговариваясь, копались вокруг одиноко лежавшей сигары разбитого фюзеляжа, шаря в одежде только что погибших людей. В живых никого не осталось. Так подумал Хайд, судя по характеру обломков, и все равно вздрогнул, ожидая услышать крики боли при первых воплях, которые издавали афганцы, увидевшие русских.
 Русские. Военные в форме и гражданские. Кабина экипажа того, что когда-то было военно-транспортным "Ильюшиным", перевалившись через край песчаного наноса, уткнулась в озеро. Там, конечно, все погибли. Боеголовка ДПЛА, должно быть, ударила позади кабины экипажа. Все члены экипажа сгорели, их было не опознать. На борту почти двадцать человек... и масса оружия к удовольствию Нура и его приятелей. А еще рации, радиоприемники, боеприпасы, деньги и документы. Они бегали, собирая их, словно мухи по туше животного.
 Щелк, щелк, щелк... обмундирование полковника, хорошо различимое на фоне белого песка, там, где, пропахав темную борозду, остался лежать фюзеляж. Хайд по-прежнему ощущал себя отстранение от обстановки, в которой оказался: он по-существу не испытывал никаких чувств к тому, что фотографировал. Только слышал шум ветра и свое хриплое дыхание. Поднял аппарат, сменил объектив и сфотографировал окружающий фон: чахлые кривые деревья на берегу озера, полосы и дуги песчаных перекатов, покрытую рябью свинцовую поверхность озера. Опустив аппарат, посмотрел на быстро заходящее солнце и постепенно темнеющее небо. Там пока пусто. Но вертолет мог появиться в любой момент. Они постарались побыстрее убрать летающий кран с его грузом, но боевая машина обязательно прибудет – нужно проверить результат.
 Он покачал головой. Времени в обрез. Афганцы заботливо, будто беспокоясь о приличиях, вытаскивали из-под обломков трупы. Потом принялись стаскивать с них сапоги, куртки, брюки. Один из афганцев, ухмыляясь во весь рот, тащил груду пакетов с бортовым питанием. Хайд отвернулся, глядя на небо, ледяную воду и спускающиеся по склонам тени. Безмерная оторванность от мира наводила тоску. В окружении этих гор он чувствовал себя ничтожным карликом. Даже обломки самолета казались ненужной мелочью. Он крутил в руках аппарат, думая, какие улики забыли снять. Ко всему этому приложил руку офицер ЦРУ, возможно, стоял за всем этим. Почему? Кем, черт возьми,  были  эти люди? Трупы и обломки, казалось, красноречиво говорили о значительности случившегося: и крыло, плававшее в воде, как огромная доска для серфинга, и другое, словно огромный клинок торчавшее из песчаного наноса. Все свидетельствовало о  значительности...  по крайней мере, эти погибшие люди. Лицом вниз в воде плавал труп женщины – ноги в туфельках на высоких каблуках на песке. Маленькая, словно куколка, фигурка. Наклонившись у ног, Хайд увидел на ней очень дорогой порванный костюм. На левой ноге длинная рана, у основания черепа глубокая рана от предмета, который позднее выпал. Сколотые наверху черные седеющие полосы там, где не слиплись от крови, обвиваясь вокруг головы, колыхались, словно водоросли. Он нерешительно протянул руку – взглянул на небо, пока пустое – и, ухватив за рукав, повернул тело лицом вверх.
 Мгновенно узнал лицо, на нем не было повреждений. Единственное, что искажало черты, так это набившийся в нос и рот мокрый песок. Губы исказила гримаса, но он все равно ее узнал. Ирина Никитина, "царица", как ее называли... жена Никитина.
 Усилием воли остановил дрожь в руках, потом потребовалось время, чтобы сменить объектив, и только тогда он мог начать снимать. Кадр за кадром... Постепенно до него все больше доходило, во что он влез. Стараясь отвлечься от криков афганцев, он вслушивался в пока что пустое небо. Пустое, пока пустое. Ирина Никитина. Военный самолет, свита военных и советников. Направление на Кабул. Самолет сбит, все погибли. Над территорией советского Таджикистана. Дело рук Харрела.
 Руки тряслись, он не мог продолжать съемку. Аппарат остался висеть на шее. К руке цепочкой прикреплен кейс. Отрезать руку было выше его сил! Он в отчаянии и спешке стал искать камень покрепче. Наконец выковырял камень и разбил замки. Раскисшие документы, несколько ручек, насквозь промокший, рассыпающийся на отдельные страницы роман, футляр для очков, фотография Никитина в рамке. Объемистые опечатанные пакеты. Он торопливо сунул их за пазуху, ощущая грудью холод. Фотографии двух детишек. Сумочка с перстнями и золотая цепочка, блокноты...
 Он разогнулся, вглядываясь в небо, потом снова взглянул на нее.  Она!  В таком месте и мертвая. Пакеты под рубашкой леденили тело. Он прижал их к груди. Озеро заметно остывало, его серая поверхность становилась темно-синей. Солнце, словно занавес, опускалось в речную долину.
 Оставалось ли что-нибудь еще? Надо было скорее убираться отсюда. Что еще? Обломки, труп женщины помимо его воли притягивали к себе.  Эта  женщина! Господи, да они же убили  ее!..  Хайду вдруг вспомнилась карикатура в «Нью-Йорк таймс». Его поразило сходство этого остановившегося взгляда, искаженного в страшной улыбке забитого песком рта с той карикатурой. Под карикатурой, изображавшей ее читающей за завтраком нотации Никитину, текст Боба Дилана. «Все говорят, что за папочку думает она...» И Харрел участвовал в ее убийстве.
 "Что же еще?" – злился он на себя, все еще словно загипнотизированный мертвым, до того знакомым лицом женщины. Ему казалось, что нужно что-то делать, что-то искать, исполнить какой-то обряд...
 ...Бортовые регистраторы. Черные ящики! Носовой и хвостовой. Пилот, должно быть, что-то видел, пытался связаться с наземной базой, говорил. Вынуть пленку из ящиков или просто вытащить ящики – что угодно, но во что бы то ни стало это сделать!
 Готовый к действиям отвернулся от трупа. Замахал руками в сторону афганцев, открыл рот, чтобы позвать...
 ...На фоне вечернего неба возникло небольшое пятно – позолоченный лучами заходящего солнца вертолет. Он стремительно приближался. Услышав шум винтов, афганцы, глядя вверх, потянулись за оружием. Вертолет, секунду помедлив, снизился, почти касаясь воды. Сидевшие в нем люди внимательно разглядывали местность, оценивали обстановку, принимали решение. Вертолет, оставляя за собой водяной вихрь, черной глыбой несся над озером, прямо на них.
 – Уходить! Уходить! Рассредоточиться! – услыхал он собственный крик и побежал сам, споткнувшись о ноги женщины, но удержавшись на ногах. Тело вздрогнуло при первых звуках пулеметной очереди, глаз дернулся от вспышки подвешенных под куцыми крыльями ракет. Затем в воздух взлетели фонтаны песка и пламени. Песок под ногами, казалось, превратился в зыбучую трясину. "Уходить! Уходить!" – ему казалось, что из пересохшей глотки по-прежнему раздается крик.
 Сделав первый заход, вертолет развернулся, словно матадор, и снова ударил по разбегавшимся афганцам.
 На короткое время он превратился в неподвижную устойчивую орудийную платформу, поливая все вокруг пулеметным и ракетным огнем. Обломки самолета, что кукольные домики, взрослым за ними не укрыться. Хайда окутало дымом и песком, но прежде он увидел в сумерках, как Hyp, словно куча тряпья, взлетел на воздух и без движения упал на землю, как в конвульсиях свалились по крайней мере еще двое. Словно вынюхивающий добычу огромный пес, вертолет медленно двинулся вдоль места побоища сквозь поднятые им тучи дыма и пыли.
 Он стоял по колено в воде. Слышал, как кто-то нечеловечески высоким голосом кричит, взывая о помощи. Вертолета было почти не видно. И с вертолета его тоже не могли увидеть. Он побежал по ледяной воде, увязая в песке, обогнул еще один песчаный нанос – ради Бога, никаких следов! – держась края воды, тяжело дыша, с рвущимся из груди сердцем. По щеке хлестнула тонкая кривая ветка, он прильнул к ней, опершись на стройный серебристо-черный ствол березки. Сглотнул слюну, чувствуя подступающую к горлу тошноту. Протер глаза и встряхнул головой.
 Среди обломков бродили люди в военном обмундировании. Пошарив в рюкзаке, он нашел бинокль и навел на резкость. В окуляре возникла огромная ухмыляющаяся физиономия Харрела. Хайд был уверен, что американец смотрит на труп Ирины Никитиной. Сделав над собой усилие, он обвел биноклем место происшествия. Скорчившиеся фигуры в афганской одежде. По цвету рубахи и тюрбану он узнал Нура. Офицер КГБ небрежно ткнул тело ногой и сапогом перевернул его. Все погибли, значит...
 Он должен был знать, что они станут делать. Оглянувшись вокруг, он углубился подальше в рощицу беспорядочно разбросанных деревьев. За спиной возвышалась почти отвесная скала. Ниже по склону, наклонившись, словно пьяные, торчали отдельные изогнутые деревья и чахлые кусты. Он полез наверх, вздрагивая от раздававшихся позади возгласов, которые теперь, когда остановились лопасти вертолета, были хорошо слышны. Прозвучал одиночный выстрел.
 Пальцы, скользя, отчаянно цеплялись за камни, ноги теряли опору, тогда он, стоная от боли, висел на руках и шарил ногами в поисках новых точек. Наконец нащупал. Прижавшееся к скале тело била дрожь. Снова раздался выстрел. Он вздрогнул.
 Добрался до разросшихся кустов можжевельника и устроился на скрытом за ними узком выступе. Пришлось подождать, пока утихнет дрожь и успокоится сердце, казалось, прошла вечность. От усталости не хотелось двигаться и думать. Разозлившись на себя, снова взялся за бинокль. Сухо щелкнул третий выстрел.
 Откуда-то появились таджики. Пленные. Не иначе местные, советские таджики. Харрел, размахивая руками, руководил спектаклем. Они доставили с собой группу советских таджиков!.. Чтобы подставить... Убить их и разбросать по берегу трупы. Как бы священнодействуя, один из военных положил на песок рядом с убитым таджиком длинную нескладную трубку... пусковое устройство ракеты "СЛ-7" класса "земля-воздух". Затаив дыхание, Хайд положил бинокль и потянулся за камерой. Может быть, слишком темно, но  такое...  Нужно постараться. Эти ложные улики, эта инсценированная подтасовка фактов. Сценарий не вызывал сомнений: таджики в горах сбили самолет Ирины Никитиной, их застали врасплох с вертолета, когда они грабили сбитый самолет.
 Там уже находился снимавший направо и налево русский фотограф. Хайд не отставал. Текли минуты. Небо стало темно-синим, словно призрак выплыла большая, в три четверти, луна. Под ветром, скрипя, вздрагивали кусты можжевельника. На высоких склонах гор холодно голубел снег.
 Установка декораций растянулась на полчаса. Вокруг обломков разбросали трупы еще четырех таджиков, их одежда заметно отличалась от одежды погибших боевиков его отряда. Стоявший рядом с полковником КГБ Харрел, кажется, был доволен инсценировкой. Трупы афганцев остались лежать там, где они погибли. К превеликому  удовольствию  режиссеров они оказались бесплатным приложением!.. Теперь налицо были доказательства, что Ирину Никитину убили не одни таджики – они замышляли и осуществили убийство вместе с афганскими моджахедами.
 Ему были неведомы конечные мотивы, он был только свидетелем концовки их плана:  доказать,  что любимую властную супругу генерального секретаря убили советские мусульмане. Он должен выжить, выбраться отсюда и рассказать об этом страшном обмане.
 Когда они улетели, было совсем темно. Вертолет быстро взмыл с песчаного берега и скрылся в ущелье. На берегу четверо часовых разбили палатку над костром, мерцающим вблизи обломков и разбросанных трупов. Тело Ирины сунули в черный на молнии мешок и увезли, другие погибшие остались. Еще полчаса, решил он, через полчаса он уйдет.
 Он старался не думать о том, как методично они уродовали трупы погибших пассажиров "Ильюшина". Харрел руководил этим так же хладнокровно, как и всем остальным. Хайд пытался забыть. Безуспешно... Видения неотступно мелькали в его сознании. Кастрирование, пенисы в мертвых ртах, отрубленные якобы за кражу мусульманских земель. Отвратительные, вызывающие тошноту видения. Голова упала на грудь.
 И вдруг его ослепил свет прожекторов, оглушил шум лопастей и моторов. Он дико огляделся вокруг – три, нет, четыре вертолета, один из них большой транспортный "Миль". Сделав круг, они приземлились – один вблизи озера, другой у обломков – осторожно, чтобы не нарушить сцену, еще один в конце узкого ущелья, из которого вытекала река. Четвертый непрерывно кружил над озером, светя вниз прожектором.
 Войска опасливо рассредоточивались, закрывая выходы из района озера, сохраняя сцену для тех, кто прибудет позже, чтобы анализировать, расследовать –  поверить.  Мелькал свет факелов, отдавались краткие команды, размещались войска.
 Он попался. Укрытие превратилось в ловушку. Долину наглухо запечатали. Он стал пленником.
 Руки затряслись так, что не унять.

 2
 Дверь захлопывается

 Он вконец окоченел. Державшие у глаз бинокль руки тряслись не от холода, а от потребности в гашише. В стеклах ночного видения двигались крупные, бледные, как на негативе, тени. Вода была черной, песчаный берег грязно-серым, солдаты и следователи серовато-белыми, слепящие лучи прожекторов всего лишь яркими бликами.
 Он не мог вскарабкаться повыше, потому что там не было деревьев, за которыми можно укрыться. Его было бы видно, как муху на белой стене. К тому же, если бы даже было где спрятаться, выступ скалы, нависшей над можжевельником, за которым он примостился на корточках, было практически невозможно преодолеть. Да и не было ни сил, ни воли двигаться. Он был зверем, прячущимся в углу клетки, с существованием которой примирился. Опустив бинокль, потер руками глаза. Над красноватыми отсветами фонарей еле заметно бледнело небо. Следователи прилетели незадолго до полуночи на большом транспортном "Миле". Все в военной форме или в форме КГБ. Художественное оформление было довольно убедительным: обломки, тела, сотни фотографий, указательных знаков, диаграмм и замеров, собранные в черные мешки вещественные доказательства. Казалось, что они действительно намеревались установить причину катастрофы. Может быть, так оно и было. Присутствующих здесь за исключением командовавшего ими полковника не обязательно было посвящать во все детали.
 Он положил голову на руки, бессильно опущенные на колени. Придумать, как отсюда бежать, даже просто перейти из этого укрытии и другое место, было практически невозможно. Опустив веки, он почувствовал, как закружилась голова. Вспомнив, что примостился на узком уступчике, он широко раскрыл глаза и быстро заморгал. К горлу подступила тошнота, но в пустом животе лишь заурчало от голода.
 Небо понемногу светлело. Контуры облаков на востоке словно обвели желтовато-розовым карандашом. Он снова взялся за ночной бинокль, оглядывая озеро и береговую линию. Единственными выходами отсюда были два узких ущелья, по которым река втекала в озеро и вытекала из него. С обеих сторон расположились войска. В окуляры были видны светло-серые пятна костров, неуклюже расхаживавшие по берегу размахивавшие руками тепло одетые солдаты светились, словно тени, трепещущие, как раздуваемые ветром марлевые занавески.
 Они не обыскивали окрестности. Не знали о его присутствии, присутствии кого-либо постороннего. Но скоро рассветет, и они его обнаружат. Он не сможет бесконечно сидеть, скорчившись, неподвижный, словно статуя. Как только он пошевелится, его увидят.
 Мысли об опасности доходили до него как отдаленный барабанный бой и не пугали.
 Ночь тянулась бесконечно, наполненная острыми лучами фонарей, ударами по искореженному металлу, перекрикиваниями и перешептываниями следователей, глухим бряцаньем оружия. Он видел и слышал, если не спал, по свет и звуки его не будили, когда он время от времени впадал в забытье, проваливаясь в черноту, будто в темную пучину. Теперь же – и в груди чуть затеплилась радость – белые вершины гор, освещенные розовым светом, казались издали золотыми, серое небо стало голубеть, маленькие облачка стали белыми. При свете звуки казались тише. Стали видны очертания чаши горного озера в окружении полосы белого песка, испещренного бесчисленными следами ног. Аккуратный ряд черных мешков с телами погибших русских. Нура и всех остальных свалили в нарочито беспорядочную кучу, словно ожидающую, когда ее обольют бензином и поднесут огонь, видно, так оно и будет.
 В пассажирской двери вертолета, потягиваясь и надевая теплую куртку, появился командовавший подразделением полковник КГБ. Хайд взял в руки бинокль более сильный, для дневного света. Ремешок зацепился за ветку кустарника. Он стал освобождать ремешок, и ветка к его ужасу громко треснула. Навел бинокль на полковника, небритого, с заспанными глазами, чем-то раздраженного. Русский рассеянно поглядел кругом, потом, вскинув голову, сунул замерзшие руки в карманы. При виде его Хайду тоже стало холодно до дрожи.
 Солдаты двигались, словно медлительные подводные существа. От потускневших при утреннем свете костров доносился запах приготовляемой пищи. При виде каждого из солдат, вылезавших из покрытых маскировочными сетками палаток или подходивших со своих постов, Хайда пронзало, словно электрическим током. Только полное изнеможение не давало ему сорваться и сломя голову бежать от опасности.
 Полковник, раскурив сигару и размахивая руками, разговаривал с одним из следователей, обсуждая повреждения, причиненные фюзеляжу. Хайд слышал ИХ смех, который заглушил отразившийся от скал шум вертолета. Лица повернулись к теперь уже синему небу, взметнулись вверх бинокли. Боевой вертолет "Ми-24" – тот же самый? – серым камнем вылетел из ущелья, в котором до наступления темноты исчез вертолет Харрела, унося уложенный в мешок труп Ирины. Взрябив воду и подняв тучи белого песка, вертолет опустился на берег. Полковник, пригнувшись, хотя и без нужды, встал под лопастями. Открылась дверь.
 Хайд узнал Харрела, несмотря на то, что он был одет в форму КГБ. Неудивительно. Не все были посвящены в заговор, поэтому Харрела нужно было выдавать за русского. Поздоровавшись с Харрелом, полковник подвел его к обломкам. Харрел, делая вид, что он здесь впервые, выказывал интерес, изображая потрясение, с печальным видом качал головой. Это был, черт возьми, отвратительный  спектакль,  бесконечный отвратительный спектакль! Харрела представили военным следователям. Потом он быстрым шагом прогулялся по берегу. Новые знакомства у черных мешков с трупами... Потом его подвели к груде трупов афганцев и советских таджиков.
 Харрел приказал сфотографировать тела. Он носком сапога перевернул один труп, потом другой. В сторону Хайда осуждающе смотрело мертвое лицо Нура.
 Почему вернулся Харрел? Недоверие, нервы? Хайд машинально заснял его в еще более изобличающем русском обмундировании. Харрел наклонился и внимательно посмотрел на труп Нура. Должно быть, не разглядел его вчера при плохом освещении. Потом стремительно разогнулся, сердито повернулся на каблуках, взмахнул рукой в сторону Нура и одним движением обвел окрестности. Он  узнал  Нура. Он его  знал,  знал, что он из Панджшера, знал, в каких отрядах он служил и с какими агентами работал. Как просачивающаяся вода, капля за каплей, медленно, но неизбежно до сознания Хайда доходило значение случившегося, несмотря на притупившееся чувство опасности, как у усталого водителя на скоростном шоссе, стремительно приближающегося к месту страшной катастрофы.
 Обыскав карманы и рюкзак Нура, Харрел выпрямился. Словно целясь, он, размахивая руками, указывал пальцем на лицо Нура. Потом схватил бинокль.
 Хайд тоже поднял бинокль и навел резкость на лицо Харрела. Осознание происходящего. Понимание неизбежности. Столкновение. Не успев почти ничего понять, усталый водитель попал в катастрофу. До Хайда донеслись возгласы Харрела, потом Харрел вместе с полковником КГБ заторопились к небольшому разведывательному вертолету, простаивавшему без дела рядом с искореженной сигарой разбившегося самолета. Из установленных на "Миле" громкоговорителей раздался усиленный системой искаженный голос. Голос полковника. Приказание начать поиски.
 Опустив бинокль, Хайд попытался сосредоточиться. Сердце бешено колотилось, но даже при этом настороженность перемежалась моментами полного изнеможения и безразличия. Солдаты задвигались, натягивая теплые куртки, разбирая оружие, побежали. Стоявшие поблизости собрались у "Миля", а голос, полковника приказывал другим рассредоточенным подразделениям начать обыскивать береговую линию. Хайд заставил себя поднять дрожащими руками бинокль и следить, как сержанты строят солдат. Начал было их считать, но бросил, сосредоточив внимание на том, куда они направляются и насколько тщательно осматривают местность. "Труп... а возможно, еще жив", – доносился до него гулко отдававшийся от скалы голос. Капитан по рации повторял приказания самым отдаленным подразделениям, находившимся на другом берегу озера в миле отсюда.
 Хайд утешал себя тем, что район поиска очень велик, а солдат мало, не больше тридцати. Двое военных на берегу натягивали легководолазные костюмы. К ним подтаскивали кислородные баллоны. Он не придавал значения тому, что число солдат и характер приготовлений до смешного не соответствовали размерам района поиска. Ему было ясно лишь одно, что Харрел ищет его: не кого-нибудь, а его. Из-за Нура. Харрелу было известно, что отряд Нура возглавлял Хайд. Простая арифметика. Недоставало одной мелочи. Ее нужно найти.
 Хайд с тоской смотрел на узкую складку в скалах, откуда река втекала в озеро, – этим путем он пришел сюда с афганцами. Путь на свободу. Вокруг транспортного "Миля", словно муравьи вокруг огромного жука, суетились люди, потом они двинулись по берегу между поваленными деревьями в сторону его убежища. Полковник перестал орать. Наступившую на время тишину разорвали две турбины разведывательного "Миля". Сначала тяжело, потом постепенно набирая скорость, завертелись лопасти. Внимание Хайда вернулось к солдатам, находившимся ближе всего. Они входили в рощицу чахлых тонких деревцев, на вид небрежно оглядывая землю и скалы. Но это только начало. Харрел не отстанет, пока не удостоверится, будет искать, пока...
 Небольшая пичужка, не обращая внимания на Хайда, уселась на ветку можжевельника, усердно склевывая насекомых. Он с облегчением затаил дыхание. Уж если его не заметила птичка...
 Не замечая его, она перескочила на другую ветку, а потом улетела совсем. Он шумно благодарно вздохнул. Сорвавшись со скалы, словно лохматая куча травы, в небе, поднимаясь в первых восходящих потоках воздуха, парил гриф-стервятник. Маленький вертолет дрожал, взвихривая вокруг себя песок. Харрел с полковником пошли прочь, направляясь к водолазам. "Миль" поднялся в воздух и боком двинулся в сторону противоположного берега. Хайд снова облегченно вздохнул. "Миль", уменьшаясь в размерах, скользнул над чахлыми березками и елками и полетел над водой, потревожив, но не вспугнув небольшую стаю плававших между отмелями гусей.
 Первый водолаз, не такой изящный, как гусь, неуклюже зашлепал ластами. Вошел в воду, медленно погружаясь в покрытую рябью свинцовую воду. Наконец он скрылся из виду, только шнур в руках шедших по берегу двух солдат да слабое мерцание фонаря указывали его местонахождение. Второй водолаз заковылял и дальний конец озера.
 Хайд резко повернул бинокль, так, что зарябило в глазах, и уперся в ближайших к нему солдат, серой массой сгрудившихся под деревьями. Теперь до него долетали отрывки их разговоров и команды сержанта. Дыхание участилось. Повернув бинокль в сторону берега, почти сразу увидел Харрела.
 Тот стоял с мрачным видом. Теперь он сторонился следователей, которые вернулись к осмотру разрушенной кабины экипажа и хвостового отсека. С ним оставался один полковник КГБ с портативной рацией у щеки. Харрел наклонился над разостланной на складном столике картой, то и дело поднимая голову, ориентируясь, оценивая, подтверждая догадки. Харрел  был уверен,  что Хайд здесь. Где-то здесь. И живой.
 Время от времени Харрел посматривал на кучу трупов, теперь более аккуратную, потому что приказал снова обыскать все трупы, их одежду и вещевые мешки, словно там можно было найти ответ, где именно находится Хайд. Такое внимание Харрела к телам убитых подтверждало, что он ищет кого-то из оставшихся в живых. В противном случае Хайд лежал бы там, в той куче.
 У Хайда дрогнуло сердце. Прямо под ним раздался хриплый смех. С чрезмерной осторожностью он опустил бинокль и посмотрел вниз. Из можжевельника с писком вылетела вспугнутая птица, словно поднимая тревогу. Солдат смотрел прямо на него и ничего не видел, только, пожимая плечами, следил глазами за улетающей пичужкой. В поле зрения Хайда возник еще один солдат, громоздкий в своем стеганом обмундировании.
 Выстрел. Бинокль выскользнул из влажных рук. Хайд ринулся за ним, едва успев ухватить за ремешок. Солдаты внизу тоже были напуганы. Стоявший на берегу Харрел – впервые Хайд видел его так далеко – резко повернул голову на звук. Всего в нескольких сотнях метров от себя Хайд увидел, как со скалы, цепляясь за выступы, сползает что-то желтовато-коричневое, похожее на клубок лохматой шерсти с торчащими из него вязальными спицами. Потом до него дошло. Горный козел, раскинув ноги, катился по склону крутой скалы, пока не упал на прибрежный песок. Подстреливший его юный солдат, глядя на лежавшее у ног чудище, казалось, онемел от ужаса и не отводил от него свой "Калашников".
 Солдаты со смехом высыпали из-за деревьев, показывая на козла. Стрелок был в расстроенных чувствах, страшась туши убитого животного. Харрел вновь склонился над картой. Полковник, кивая головой, слушал раздававшиеся по рации голоса. Сидевший внизу сержант, закурив, показал пальцем на узкую расщелину, ведущую к зарослям можжевельника и узкому выступу. Хайд замер, только мелко дрожали руки и губы, да по лбу и за ушами катился ледяной пот. От одежды воняло, скрюченные ноги свело судорогой, острые камни кололи сквозь овчину куртки. Он отчетливо слышал украинский говор сержанта.
 – Давай наверх, ты, дурья башка... разомнись трошки.
 – Сержант!.. – заскулил солдат.
 – Слыхал, начальство приказало все проверить, а тебе проверить эти кусты и этот выступ. – Сержант неторопливо выдохнул струйку дыма, оставшегося висеть в неподвижном воздухе у него над головой. – Давай, давай, дурья голова. – Сержант самодовольно ухмыльнулся.
 Солдат с неохотой передал автомат соседу, снял теплую куртку, снова взял автомат и повесил на грудь. Сопровождаемый ухмылками солдат, направился к подножию скалы. Оставшиеся закурили, двое уселись на землю, прислонившись к березке. Сержант лениво, но все же, как подобает старшему, следил, как солдат начал неуклюже карабкаться на двадцатиметровую, а то и больше, высоту, к уступу, где сидел Хайд.


* * *

 Никитин почти всю ночь неподвижно просидел на том же стуле с прямой спинкой, слишком хрупком для его массивной фигуры, глядя на шторы в гостиной. Когда Диденко раздернул тяжелый переливающийся шелк, Никитин с тем же отсутствующим выражением стал изучать белые узоры тюля. Раздвигая шторы, Диденко прошел перед Никитиным, но это не отразилось на его напряженном бледном лице. Стакан был снова пуст. Он пил, не останавливаясь. Диденко начал было считать и наливал с большой неохотой, потом махнул рукой и стал подливать. Никитин молчал. Теперь Диденко беспокоило не количество выпитого, а внешний вид Никитина. В его представление о личном горе не укладывалась эта нескончаемая неизменная отрешенность. У него самого воспоминания об Ирине роились в голове словно бабочки, он то улыбался, то на глаза навертывались слезы – так оно и должно быть. Но  здесь?..  Ни слова, ни крика, тупая отстраненность от мира.
 Телефонные звонки, неотложные совещания, приготовления к похоронам, настойчивые обращения Политбюро, армии, КГБ, печати, всего мира – все это скапливалось за дверьми, словно почта в ящике, когда люди надолго уезжают в отпуск или умирают. Диденко завел было разговор о самом неотложном – смущаясь, потому что собирался слегка вздремнуть – но Никитин ни на что не реагировал.
 – Александр... – начал он, прокашлявшись. На шее Никитина пульсировала жилка, глаза его, казалось, вот-вот выкатятся из орбит, но никаких признаков реакции на голос Диденко, даже на его присутствие. – Александр!.. – голова дернулась. – Александр, ну пожалуйста!..
 Повернувшись на скрипящем хрупком стуле, Никитин уставился на Диденко, как на назойливого незваного гостя. Заморгал глазами, стараясь удержать взгляд.
 – Ну что тебе? – огрызнулся Никитин. Так отвечала престарелая мать Диденко, когда ее отвлекали от телевизора.
 – Ты... ты... – Никитин снова смотрел, словно на пустое место, вернее, смотрел мимо него. – Нужно начинать заниматься... заниматься этим.
 Холодный солнечный свет сквозь высокие окна упал на позолоченные часы, на покрытые пылью позолоченные стулья с богато расшитыми сиденьями и спинками. Диденко вздрогнул. В этой комнате Ирина присутствовала всюду.
 – Я и стараюсь этим заняться, – зарычал Никитин. Налитые кровью глаза уставились в одну точку, челюсть отвисла, вся фигура угрожающе сгорбилась. Потом из него словно выпустили воздух, и он снова, утратив агрессивность, пьяно обвис. Тяжело взмахнул рукой в сторону окна. – Я, вашу мать,  стараюсь  заняться этим! – завыл он, и Диденко к своему смущению увидел, что щеки Никитина мокры от слез. – Стараюсь заняться, – всхлипывая, повторил он. Голова Никитина свисла на грудь, а сам он тяжело откинулся на крошечном, скрипящем стульчике.
 Диденко тихо поднялся с дивана и, держа обеими руками, чтобы не звякнул, поставил на столик свой давно пустой стакан. Потом направился к дверям, молча приоткрыл их и, проскользнув в щель, снова закрыл, оглянувшись, словно на спящего.
 Выйдя в со вкусом обставленный, увешанный зеркалами холл, он снял со стоявшего на столике времен Екатерины Великой защищенного телефона трубку и часто и тяжело дыша неуверенно набрал номер. Оглядываясь на дверь, за которой он оставил Никитина, он нетерпеливо слушал гудки. На том конце, наконец, ответили.
 – Да? – неуверенный, невнятный голос. Словно какой-то значок, который все нацепили на себя в этот день. Или словно все в один день простудились. – Да?
 – Юрий, слушай...
 – Петр, что происходит? Я держусь изо всех сил, только...
 – Сейчас не время... он, э-э, сейчас плачет, – будто выдал доверенную ему тайну. – Слушай, Политбюро сегодня придется собирать тебе, этого не избежать...
 – Это мне понятно.
 – Но прежде наши люди... привези их  сюда, – вдруг вырвалась эта ужасная мысль.
 – Что ты говоришь? После всего, что ты ночью говорил о его состоянии?
 – Вези их сюда, – повторил Диденко, чувствуя, что в голосе не хватает твердости. – Может быть, это единственное средство встряхнуть его как следует. Я с ним ничего не могу поделать: уставился в одну точку и молчит! – сглотнул, смутившись визгливых ноток в голосе. – Юрий, я  испробовал все.  Привози всех утром сюда. В одиннадцать тридцать. А заседание Политбюро назначь на три. Если мы к тому времени не выведем его из этого состояния, в любой момент быть беде!
 – Это самое правдивое из всего, что ты до сих пор сказал. Неужели с ним так плохо?
 – Да. Словно две недели просидел в институте Сербского, разумеется, в старые времена. Время ли для шуток?
 – Если уж он отпустил бразды, от этих реакционных сволочей жди всякого.
 Впервые эта мысль прозвучала так резко, словно удар железа о железо. В том-то и дело, что они могут ухватиться за эту возможность, чтобы начать заваруху. И без большого труда.
 – Отлично, – сухо подытожил он, – в этом случае мы сделаем все, что от нас зависит. Если все будут здесь, тогда он, может, поймет, что, несмотря на случившееся, надо... надо взять себя в руки, – и помолчав, спросил, стараясь быть помягче: – Согласен?
 – Думаю, что так. Поручу "Правде" дать некролог и краткую биографию, подчищенную. "Известиям" тоже. Телевидение к вечеру слепит что-нибудь подобающее случаю... но ему самому вскоре тоже нужно будет что-нибудь  сказать.  Если ему нравится роль безутешного мужа, прекрасно, но пусть играет н а публике. 
 – Да, конечно! Значит, в одиннадцать тридцать?
 – Хорошо, в одиннадцать тридцать. Пока.
 Диденко бросил трубку, словно она была из раскаленного металла.
 Грубоватая циничная прямота министра иностранных дел неприятно резала ухо даже в самой непринужденной обстановке. Теперь, похоже, запахло пораженчеством. Неужели они, судя по его тону, из-за смерти Ирины бредут, словно пьяные, не замечая надвигающегося кризиса? Шатаясь, лезут на середину дороги, чтобы попасть под встречный грузовик? Конечно, такого не может случиться здесь, в Москве. Но кто знает? Возможно, в мусульманских республиках... а здесь?
 Обхватив длинными пальцами узкий подбородок, он стоял, грустно задумавшись, посреди холла, пока его внимание не привлек звон стекла. В стельку пьяный Никитин наливал себе еще. Вспомнив о времени, он поспешил к дверям гостиной, словно в холле уже толпились соперники.


* * *

 Она курила, глядя в маленькое окошко плавучего дома на то, как санитары шумно тащат по настилу, на котором стоял дом, носилки с ее отцом, направляясь к машине "скорой помощи". Худое лицо Алана Обри было пепельно-серым, нос заострился и побелел, став похожим на сосульку. Она дрожала, обхватив руками грудь. Потом снова открылся лес мачт на фоне зеленых и в то же время выжженных солнцем холмов Саусалито, испещренных яркими точками домов. За водорослями в пересекающих гавань косых лучах солнца она могла разглядеть морскую выдру, спокойно разбивавшую у себя на животе раковины морского ушка. Она прислушалась, хлопнули дверцы, взревел мотор и снова, быстро удаляясь от берега, взвыла сирена. Ее опять зазнобило. Казалось, прошло много часов – и не было им конца – с тех пор, как она ждала услышать приближение сирены, склонившись над содрогающимся тучным телом отца, над внезапно опавшим серым лицом, шумно и жадно глотавшим воздух обвисшим слабым ртом.
 Она выдохнула дым, словно надеясь заглушить до сих пор раздававшееся в ушах шумное дыхание отца. Под натертым деревянным полом хлюпала вода. Отвернувшись от окна, она, как всегда, сразу увидела беспорядок, оставленный не расписанной заранее, неорганизованной жизнью, и снова повернулась к меркнувшему за окном свету. Выдра виделась мелькающим расплывшимся пятном. Вой сирены затих. Воспоминание о мучительном удушье отца стало терпимым.
 У него был тяжелый сердечный приступ. Врачи из службы "скорой помощи" избегали говорить что-либо определенное. Она отрицательно покачала головой, когда у нее спросили, не хотела бы она "поехать с предком", добавив: "Это ненадолго, хозяйка... как хотите...", когда уже спеша выносили его в раскрытую дверь дома, завернутого в красное одеяло – красное и мертвенно-серое, шерсть и плоть.
 Алан, ее невыносимый, презираемый, горячо любимый отец. По щекам катились слезы, ей было не разглядеть выдру. Окно заливал красноватый отсвет заката. Разумеется, ее психоаналитик разложил все по полочкам. "Вы принадлежите к тем, кто добивается цели, вы раскованная, независимая женщина... вы хотите привести его в порядок, как комнату, как посуду, поставить перед ним ту же цель, что и у вас... а он достиг своей цели...". Ей были ненавистны эта комната, Саусалито, похожий на парилку приморский округ, пышный блеск и отсутствие уверенности в будущем! Закат отражался в саксофоне, окрасил нотную бумагу и пожелтевшие клавиши пианино, к которому она теперь прислонилась. "Вы не простили ему его жен, его образа жизни, не простили того, что его совсем не было в вашей жизни...".
 "Самоуверенный дурак", – ответила она, закуривая в кабинете этого надутого, как индюк, психоаналитика. Тот обиделся. Вспомнив об этом, она снова закурила. В большой стеклянной пепельнице с почти не видными из-под мелкого темного пепла словами "Кистоун Корнер", оставались отцовские окурки. Она подавила желание опорожнить ее, прибрать разбросанные повсюду листы нотной бумаги. Что ей было не по силам, поняла она, так это подобрать исписанные листы нотной бумаги, лежавшие на полу там, где он выронил их, схватившись за грудь и падая на пол. Половик был скомкан у ножек обеденного стола. Она зрительно представляла, как он судорожно хватается за бахрому по краям половика... "Не появись вы здесь вовремя, хозяйка, считайте, что его уже не было бы в живых".
 Она сильно озябла. На склонах холмов и вдоль берега засветились огни. Из соседнего плавучего домика слышался смех, смеялись соседи, которых она не любила и обычно избегала. Теперь же, уходя, ей придется, если не удастся разойтись, поставить их в известность. Художник и его слишком молоденькая подружка. С другой стороны жили гомики. Здесь была чужая страна, так непохожая на Сан-Хосе. "Кистоун Корнер". Джаз-клуб.
 Месяц назад во второй части вечерней программы игравший на фортепьяно белый карлик-француз и чернокожий контрабасист исполнили фантазию на мелодии Алана. Его пригласили на маленькую сцену. Он кланялся, ему аплодировали. Музыка ей не понравилась, но она была рада за него, просто рада. И теперь все было тоже просто – холодно и пустынно. На носилках его тень с серым лицом умирающего. Теперь уже навсегда его разлучили с этой неопрятной, вызывающей столько ассоциаций комнатой, которую она так ненавидела, с его неизменным образом жизни, с третьей слишком молодой женой, с которой он недавно развелся, порвали связь со всем прошлым, за одним исключением – она вновь открыла для себя, что он – ее отец. Она яростно раздавила окурок, утерла глаза и щеки рукавом строгого делового жакета и громко шмыгнула носом; вздернула подбородок, словно бросая вызов враждебной толпе, а после просто кивнула самой себе.
 В том душном прокуренном клубе он принял аплодисменты в свой адрес спокойно, со сдержанным достоинством. Карлик-пианист, казалось, обнимал его от всей души, даже с долей уважения. Для нее это был странный, нарушивший равновесие момент прозрения, правда, все забылось, как только в тот туманный вечер она с ним вернулась в эту комнату.
 Она нагнулась к окну, стараясь разглядеть художника и его хипповатую подружку. Девушка, стоя спи-пой к окну, словно сошедшая с дешевой литографии, расчесывала длинные золотистые волосы. Художника не было видно, но ей показалось, что из кухни доносится запах какого-то пряного блюда. Самое время уходить.
 Она уже была у двери, когда зазвонил телефон. Вышла на пристань, услышав, как о сваи плещет вода, но потом, прикусив губы, вернулась в комнату.
 – Да?
 – Кэти? Кэти, слава Богу!
 – Джон? Это ты? У папы сердечный приступ, тяжелый... ради Бога, ты где?
 – ...Я обзвонился повсюду, разыскивая тебя. Помоги мне! – воскликнул он высоким срывающимся голосом. Она слышала его неровное дыхание, словно он только что бежал.
 – Ты что, не слышал? Говорю тебе, у папы сердечный приступ. Я его нашла на полу... Боже!
 – Кэти,  выслушай меня!  – с настойчивостью отчаяния умолял он. Удивительно, но она уловила эти нотки: голос напряженный и проникающий в душу, как те, что несколько минут назад звучали в ее голове.
 – В чем дело... что случилось?
 – Слушай, мы должны встретиться, тебе нужно быть с машиной. Я должен бежать отсюда!
 Тревога улеглась.
 – Ты что, не слышал? Пойми же, ради Бога, умирает отец! Неужели тебе нет дела до этого?
 – Так ли уж важно это для  тебя?  – огрызнулся он.
 Голос сразу стал отчужденным, обвиняющим. На нее вновь нахлынуло чувство вины перед отцом.
 – Да, важно! – выкрикнула она, приходя в ярость. – Ничего не могу поделать, но для меня это важно!
 – Извини... – пробормотал он. – Конечно, я понимаю. Боже мой, я встречался с Аланом всего три, нет, четыре дня назад...
 – Ты здесь был? И ничего мне не сказал?
 – Да! И он был в прекрасной форме. – Она снова уловила в его голосе что-то похожее на страх. – Слушай, Кэти, я нахожусь далеко к северу, у озера Шаста... Да выслушай же меня, ради Бога! Я в десяти милях от Ред-Блафф на Пятой автостраде, поняла? Они столкнули меня с шоссе. Пытались убить, черт возьми! – Он казался вконец опустошенным, как после мучительной исповеди.
 – Джон, Джон... его забрали в приморскую окружную больницу. Мне нужно быть там, на случай... – На севере штата? Почему? Столкнули с шоссе? Замешательство сменилось раздражением. – Джон, мне уже нужно ехать, – предупредила она.
 В дверях появилась блондинка из соседнего плавучего домика. Глаза ее блестели от хорошего настроения и от чего-то принятого внутрь. Ее маленькую тонкую фигурку, девичью грудь и бедра облегало длинное лиловое платье. При виде ее Кэтрин непонятно почему приходила в ярость.
 – Алана нет? – спросила блондинка. Боже, неужели она не слыхала сирены? – Он собирался прийти к нам поужинать. Билл послал меня... – она глупо, но беззлобно улыбалась. Глаза действительно блестели оттого, что она либо выпила, либо накурилась; круглые, вялые и невыразительные, как и ее голос. – ...Просить его прийти пораньше, чтобы выпить и всякое такое. А его нет. – У нее был вид огорченного ребенка.
 – Его увезли в больницу. Остановка сердца. – Неужели пока она здесь... у него уже остановилось сердце? Нужно спешить. Она посмотрела на девушку и на зажатую в горячих влажных руках трубку, в которой скопилось все отчаяние Джона. – Вы разве не слышали "скорую помощь"? – стараясь казаться спокойной, язвительно спросила она.
 – Странно, я еще сказала Биллу, что, по-моему... – казалось, девушка, нахмурившись и глядя вниз на шевелившую помятый половик ногу в босоножке, о чем-то думала. Потом опять подняла глаза. – Ой, извините. Алан, знаете, был такой милый. – В прошедшем времени. Остановка сердца. Стоп. – Надо скорее сказать Биллу. – Лиловое платье скрылось за дверью.
 Милый?..
 Щеки намокли, в глазах туманилось. Она услышала, что кто-то взахлеб рыдает. Эта безмозглая девчонка! Эта  шлюха!  Кэтрин бешено трясло от охватившего ее чувства вины. Издалека доносился голос Джона, пронзительный, настойчивый, словно птичий щебет. Она вдруг вспомнила, как заострившийся нос отца исчез под полупрозрачной кислородной маской, которую натянули на лицо. О, Боже, подумала она, полная безысходного отчаяния и вины. О, милостивый Боже...
 Прижала трубку к заплаканному лицу.
 – Джон, мне нужно ехать. Позвони мне в больницу, а сейчас я  должна  ехать!
 Она подумала о нелепости всего этого – примирения у изголовья умирающего, вычеркивания прожитых лет, стирания написанного с грифельной доски. Но она обязана это сделать, а он должен остаться жить – теперь, прямо сейчас.
 – Кэти, черт возьми, ты, бешеная сука, они же хотят меня убить! Убить, потому что я знаю, как они это сделали, почему произошла катастрофа. Я знаю, будь ты  проклята!  Вытащи меня отсюда, – это был скорее вопль отчаяния, чем просьба. И продолжал тихой скороговоркой: – Я не могу взять здесь машину напрокат – меня выследят. И оставаться здесь не могу. Тебе нужно приехать сегодня ночью, ты слушаешь? Могла бы добраться к утру. Здесь есть место, где ты...
 – Не могу я сейчас, Джон! – закричала она в ответ.
 Комната создавала резкое ощущение замкнутого пространства, ловушки, которое лишь усугублялось мыслями о положении, в котором оказался он. Ее больше мучило чувство собственной вины, нежели мысль о грозившей ему опасности, какой бы она ни была. Взять машину и ехать за двести миль? Озеро Шаста? Она не могла вспомнить, почему он оказался там, вспомнить смысл его... навязчивой идеи, овладевшей им в последние месяцы. Его слова, доносившиеся по телефону Бог знает откуда, имели не больше смысла, чем во время детской игры в "испорченный телефон", когда в конце они доходили в искаженном, бессмысленном виде. Она понимала, что все сказанное им имело смысл, но его страхи и отчаяние реально касались его. Не ее. Не опасность, грозившая ему, пугала ее, заставляла действовать и вызывала чувства беспомощности, вины и жалости.
 – Кэти!
 – Джон, позвони в приморскую окружную больницу... ну пожалуйста, – расплакалась она. Закат всеми красками высветил детали саксофона; в сумраке комнаты ярко засветились разбросанные диванные подушечки. Комната как бы стряхнула с себя все, что не любила здесь Кэт. – Джон, я буду там минут через десять-пятнадцать... позвони мне туда!
 Она, дрожа от нетерпения, бросила трубку, прервав его на полуслове. Схватила сумочку и побежала к машине, чувствуя, что надо было ехать с отцом на санитарной. Надо было...


* * *

 Русский солдат скрылся в расщелине, и Хайд не мог его видеть, если только не высунуться из-за ветвей можжевельника, наделав шуму и став видимым силуэтом для оставшихся внизу. Повисев неподвижно, ароматный дымок сигареты медленно поднялся кверху. Он по-прежнему видел крепкую фигуру сержанта, хотя тот подвинулся, опершись о тоненькую косую березку, силуэты остальных трех солдат... Царапанье, грохот осыпающихся камней, тяжелое дыхание карабкающегося наверх парня. Хайд увидел мелькающую внизу голову в зимней шапке, широкие вздымающиеся плечи, цепляющиеся за камни голые руки.
 Ему пришлось напомнить себе, что надо дышать. Судорожно сдавило грудь; казалось, в ней свистело, как на открытом ветру уличном перекрестке. Он сцепил руки, словно хотел согреться – по крайней мере так они не тряслись. Сжимая пистолет – старый "Хеклер энд Кох" с подогнанной по руке рукоятью, понимая его бесполезность как оружия, но испытывая желание ощутить в руке тепло металла и пластмассы, он чувствовал, как все шире открывает глаза, словно кролик, парализованно застывший в свете фар. Теперь было слышно, как солдат ругался, почти шепотом, чтобы не услыхал сержант. Снизу раздавались отрывистые самодовольные выкрики, солдат время от времени отвечал на них ворчливым тяжелым шепотом, пересыпая свои слова ругательствами и проклятиями. Это ничуть не притупляло в Хайде чувство надвигающейся опасности. Он, как взведенная пружина, с пробегающей по плечам и щекам дрожью, просто ждал, когда в ветвях можжевельника появится туповатое молодое лицо.
 С каждым звуком пружина напрягалась все сильнее. Словно обручем стягивало голову. Пот струился под мышками, катился по лбу. Но он был не в состоянии шелохнуться.
 Он вздрогнул от крика сержанта. Заколотилось сердце.
 – А бинокль не забыл?
 – Нет, сержант, – откликнулся солдат –  голос совсем рядом!  – потом пробормотал: – Нет, трижды долбаный сержант, нет, жирный раздолбай, нет...
 Сквозь поток матерщины Хайд расслышал голос сержанта.
 – Тогда, прежде чем спускаться, поглядите как следует кругом!
 – Есть, сержант... – потом возобновилось сводящее с ума приближающееся ворчание: – Есть, долбаный сержант, так точно, долбаный сержант... И так без конца. Шорох листьев, треск ветки.
 Внизу кто-то невидимый спросил:
 – Сержант, а кто этот офицер КГБ, который командует?
 – Кто его знает, парень... кто знает? – Солдат уже продирался сквозь последние ветки, нависшие над расщелиной, и вот-вот появится на уступе. Хайд, как загипнотизированный, не сводил глаз с того места, где должна была появиться рука. – Какой-то хрен из Москвы... держись меня и ничего не бойся, – продолжал сержант. – Канцелярская крыса, не иначе.
 Появилась побелевшая от напряжения, цеплявшаяся за скалу рука. Правая. Сломанные грязные ногти. За ней левая, потом шумное дыхание вперемежку с руганью, а затем из кустов высунулось широкое туповатое лицо парня лет двадцати, уставившегося на Хайда... и его пистолет. А внизу солнце играло на металлических частях оружия; висел дымок от сигарет.
 Они молча уставились друг на друга. И тут Хайд услыхал стрекотание возвращавшегося вдоль берега маленького "Миля". Рот изумленного солдата, круглая черная дыра – оттуда вот-вот раздастся крик, – внутри розовый, как у собаки, язык. Хайд оцепенел, словно его связали по рукам и ногам, затем подался вперед, вцепился левой рукой в кисть и обрушил ствол пистолета на лоб и лицо солдата. Кость треснула, рукав и кисть Хайда забрызгало кровью. Руку словно выдернуло из плечевого сустава, он вскрикнул, поморщившись от боли. Из-под болтавшихся, потом затихших ног солдата покатились, прыгая по уступам, камни. Он еле удерживал на весу обвисшее тело. Булыжники и обломки скал перестали греметь. От страшной боли в руке зубы скрипели громче, чем лопасти приближающегося вертолета. Он сунул пистолет за пазуху. Лицо солдата заливала кровь из виска и разбитого носа. Хайд переменил позу и почувствовал, как валится вперед, словно ванька-встанька, только не имея возможности качнуться обратно. Не отпуская левой руки, которую как ножом пронзило, он правой схватил солдата за воротник.
 – Где ты там, харя? – крикнул снизу сержант, все еще удобно прислонившись к березке и покуривая сигарету. Хайд поискал глазами туловище, потом спрятанные и можжевельнике ноги солдата. Теперь шум вертолета заглушал скрежет зубов. Их с солдатом не было видно. – Что ты там делаешь? – в голосе сержанта послышалось любопытство. – Да где ты, наконец?
 – О, черт, вывихнул коленку! – набрав в рот слюны, невнятно, жалобно завопил Хайд по-русски. – Поскользнулся. Ой, больно! – кто-то внизу, поверив, равнодушно засмеялся.
 – Эй ты, шут гороховый! Плевать на твое колено – что с голосом?
 Хайд посмотрел на безжизненное, залитое кровью лицо, несмотря на рвущую боль в руке, удерживая тело.
 – Что-что? Сел на собственные яйца! – заорал он. Раздался дружный хохот. Сержант тоже глупо ухмыльнулся. Его было хорошо видно сквозь заросли можжевельника. Тело солдата поехало вниз.
 – Кончай, мать твою, орать! Видишь там что-нибудь?
 – ...Ничего... – он убедительно застонал от боли и неимоверных усилий, удерживая солдата. – Никого нет.
 Вертолет, взрябив воду, пролетел над водолазами и, словно его тянули за страховочный линь, медленно повернул к берегу. Потом, двигаясь боком, отвернул от скалы. Пальцы онемели, руки – сплошная боль. Сержант теперь стоял на солнце, упершись руками в бока, и, щурясь, глядел вверх на беспорядочно разросшиеся, закрывающие вид кусты можжевельника. Солнце золотило листья берез.
 – Что ты там сачкуешь, парень? Смотри, если...
 – Нет, честно, сержант! – отозвался он, издавая стоны изменившимся от собственной боли голосом. Пот заливал глаза, его знобило. – Не наступить на ногу!
 – Наверное, придется подняться самому и поглядеть, что там у тебя. Окажу первую помощь или дам под зад! – равнодушный смех.
 Черт возьми...
 Солдат широко раскрыл глаза, удивленный взгляд постепенно становился осмысленным, зашевелил губами. Заработал мозг, глаза сузились, словно почувствовав, как заерзали ноги, нащупывая почву.
 Хайд отпустил воротник и сунул правую руку себе за пояс. Хруст камней под сапогами, треск рации в утренней тишине, взбадривающие команды сержанта, сдавленные смешки, гул удаляющегося вертолета... и раскрывающийся рот солдата, видно, готового завопить, почувствовав боль в разбитом носу...
 ...Быстро мелькнуло лезвие ножа и окрасилось кровью – это Хайд полоснул по яремной вене. Кровь хлынула на руки, залила глаза. Из разрезанного горла устало, как бы упрекая, выходил воздух. Тело потяжелело. Он ухватился за гимнастерку, все еще держа в руке потускневший, окровавленный нож, и отер кровь, глядя, как она пропитывает гимнастерку и равномерно растекается по руке.
 Внизу раздался треск рации. Он услышал, что карабкаться наверх прекратили. Ему тоже важно послушать.
 – Никак нет, не бездельничаем... осматриваем рощу и скалу. Так точно! Есть немедленно... я как раз собирался... так точно! – сержант неразборчиво выругался, потом закричал, спускаясь: – Эй вы, недоноски... встать! Офицер считает, что вы сачкуете... я с ним согласен! – протестующий ропот, бряцанье металла. – Эй ты, там, наверху... Кисин!
 – Слушаюсь, сержант, – произнес сквозь зубы Хайд. Желудок бунтовал от запаха крови.
 – Если не догонишь через полчаса, без справки от врача не являйся!
 – Есть, сержант.
 – Ладно. Вы, вашу мать, пошевеливайтесь!
 Хайд ничего не ощущал, кроме тошноты и боли.
 Кружилась голова, пальцы потеряли чувствительность, руки ходили ходуном. Из-под сосен и берез появился первый солдат и пошел вдоль берега. Второй остановился, тыча "Калашниковым" в кривой кустарник. За ним неторопливо шагал по-прежнему невозмутимый сержант. Нечеловеческим усилием Хайд со стоном медленно подтянул мертвое лицо солдата на уровень своего лица, втащил на уступ тяжелый зад... Дрожа от изнеможения, медленно опустил мертвое тело на камень. С отвращением вытер руки об овчину и откинулся спиной к скале. Глаза заливал соленый пот. Обхватил руками живот. Дрожь не унималась.
 Понемногу перестало мутить. Он сглотнул подступившую к горлу желчь, тщательно протер глаза. На мертвое тело не смотрел. И ждал...
 Обмундирование выпачкано в крови. А надевать все равно придется. Он представил, как мокрая гимнастерка пристанет к коже, и его передернуло от отвращения. Нужно взять с собой и свою одежду на потом. Пленку и пакет. Шапку, штаны, куртку. Сапоги! Труп он оставит на уступе, втиснув между корней можжевельника.
 Когда он выберется отсюда, потребуется еще десять дней, чтобы добраться до Кабула, и это при условии, что он будет идти, не останавливаясь, и не попадет им в руки.
 А сейчас он даже был не в состоянии раздеть труп и переодеться!
 Дрожь понемногу утихла. Он мог даже удержать в руках бинокль.
 Харрел и полковник КГБ, прихлебывая что-то из больших кружек, стояли у расстеленной на складном столике карты. Харрел крупным планом. Харрел, разыскивающий его и пытающийся его убить. Харрел. Когда-то этот человек ему почти нравился. Теперь он его ненавидел. Харрел, убив Ирину, теперь хотел убить его.
 В конце концов он стал расстегивать пуговицы на обмундировании солдата. Хорошо бы незаметно захватить продукты. Если не удастся, то ему помогут за границей, когда он снова переоденется в афганскую одежду. Он с усилием вытаскивал из рукавов тяжелые мертвые руки. Будет есть, когда можно, спать, когда нужно. Низко наклонившись над трупом, стянул сапоги. Не малы, даже чуть велики. Потом штаны. Часто оглядывался в сторону Харрела, чтобы не забыть, чтобы был стимул остаться в живых.

 3
 Блудные сыновья и другие

  Начало ноября 
 Смерть брата стала для Обри чуждым неприятным облачком на безмятежном во всех отношениях горизонте. Она напомнила ему, что и сам он смертен, вызвала чувство невозвратимости времени, непоправимости сделанного – что-то вроде чувства вины – но сильнее всего она вызвала раздражение своей неуместностью. Именно  теперь!..  Через два дня после того, как он впервые занял просторный кабинет в здании кабинета министров, всего через несколько часов после того, как ему установили последний из защищенных телефонов, он должен лететь в Сан-Франциско или в равной мере экзотическое незнакомое место, чтобы принять участие в похоронах Алана!
 Закинув руки за голову и тяжело откинувшись в кожаном кресле, он перевел хмурый взгляд с розетки на потолке на висевшее на стене монаршее изображение, внутренне недовольный собственным... скажем, низким эгоизмом. Однако прежде всего причиной этого эгоизма так или иначе была та самая чужая ему, далекая, охваченная горем женщина, дочь Алана. Ее... как бы сказать? Отрешенность? Охваченная чем-то вроде чувства вины, словно она только что его открыла себе, а потому лелеяла, она демонстративно давала понять, что ей безразлично, будет ли он на похоронах или нет. Говоря, что брат последнее время почти не вспоминал о нем, она в то же время намекала, что он должен бы знать, путем телепатии, что ли, что Алан умирает. Обри вздохнул. Был ли в последние часы у Алана тот необычный блеск в глазах, та прозрачность кожи, свидетелями которых они с ним были, когда умирала мать? Слегка защипало в глазах.
 Но он все-таки поедет... должен ехать. На похоронах будут он, три жены Алана и, возможно, несколько чернокожих, с которыми он играл в оркестре. И эта странная неразговорчивая его дочь, все существо которой, казалось, протестующе взвизгивало при малейшем прикосновении, как что-то слишком туго натянутое поверх беспорядочно наваленного груза. Веревка поверх небрежно нагруженного грузовика.
 Он взглянул на стоявшие в кабинете чемодан и запертый портфель. Посмотрел на часы. Через десять минут за ним придет машина, чтобы отвезти в аэропорт Хитроу. Его и телохранителя... Это вызвало ненужные воспоминания о Патрике Хайде, которого теперь нет в живых. Ему вдруг захотелось быстрее оказаться и машине. Все утро его воображение было, словно минное поле, усыпанное маленькими рвущимися частицами вины: самым крупным из этих взрывов была бессмысленная, бесполезная смерть Патрика. Его отряд уничтожен в советском Таджикистане. Тело не возвращено. Вероятно, покоится на дне озера, там, где и другие были расстреляны советским вертолетом. Он шумно вздох-пул, словно отгоняя дым. Если Хайд еще жив, его разыскивают для допроса ЦРУ и английская секретная служба. Оррелл и даже Питер Шелли тайно желали, чтобы его не было в живых. Они не хотели, чтобы служба имела пусть самое отдаленное отношение к гибели Ирины Никитиной. Официально считалось, что Хайд, должно быть, предоставил отряду моджахедов свободу действий. Сам он не был,  не мог быть  замешан в разграблении самолета, в котором погибла жена советского генерального секретаря!
 По правде говоря, никто не хотел, чтобы он остался в живых или чтобы было обнаружено его тело.
 К счастью, зазвонил внутренний телефон, и его новая секретарша доложила о приходе Годвина. Обри выпрямился, поправил жилет и быстро вытер глаза. Пальцы были сухими, хотя по-прежнему покалывало нижние веки. В комнату косо падал слабый солнечный свет освещая узор старого ковра. И все же Тони Годвин был еще одним напоминанием о прошлом! Он хмыкнул про себя. Патрик скорее всего погиб еще до авиакатастрофы.
 В дверях возникла круглая румяная физиономия с покрасневшим от уличного холода носом. Опираясь на две трости – теперь уже трости, а не костыли, но дальше не пойдет, – он мучительно медленно волочил свое тяжелое тело. Обри поднялся с кресла, пожал руку, протянутую в тот момент, когда одна из палок стукнула о стол, и жестом пригласил Годвина садиться. Тот, тяжело дыша, не глядя, мешком плюхнулся в кресло. Глаза его уже свыклись с таким состоянием. Во взгляде решительность, удовлетворение. Как-никак там, в Стокгольме, он ущучил Прябина. После долгих неудач он снова поднимался по службе.
 Обри поглядел на часы.
 – Я спешу, Тони. Что-нибудь важное?
 – Опечален вестью о смерти вашего брата, сэр... Как нам сказать, возможно, это важно. Касается перекрытого канала через Стокгольм в Москву. – На лице заразительная довольная улыбка, так что и Обри заулыбался. Он был рад видеть Годвина, рад, что его снова взяли в аппарат Объединенного комитета по разведке и специально поручили расследование похищения русскими высоких технологий. В этом деле он проявил компетентность и целеустремленность, оказавшись нужным для службы цепным работником, каких мало. Одним словом, отвечающим современным требованиям. Ощущение, что он нужен, неизменно служило Годвину источником удовлетворения.
 – Итак, Тони?
 – Мне нужно съездить в Соединенные Штаты, сэр, по крайней мере на неделю, возможно, на две. Установить связь с сотрудниками ФБР и Агентства национальной безопасности, работающими параллельно с нами. – Обри уже согласно кивал, по Годвин, тяжело ворочаясь в кресле, продолжал: – В производстве военного компьютера, который удалось вывезти Прябину, участвовало от шестидесяти до семидесяти субподрядчиков. Если вспомнить другие недавние случаи, когда они заполучили или пытались заполучить отдельные детали, то и здесь замешано больше дюжины. Чтобы раскрыть английский отрезок канала, которым пользовались русские, мне нужно побывать на месте, сэр.
 – Разумеется. Когда?
 – Как можно скорее, сэр.
 – Тогда действуйте. Скажите Гвен, чтобы отпечатала соответствующее распоряжение. Однако признайтесь откровенно, Тони, не кажется ли вам, что здесь у них всего лишь что-то вроде ночлега, кратковременного перевалочного пункта?
 Годвин, нахмурившись, решительно покачал головой. Редкие светлые волосы упали на лоб.
 – Конечно, нет. Уверен, что-то изготавливают и здесь. Пока только намеки, ничего определенного. Но не просто грузополучатели, перегрузки с самолета на самолет, использование портовых возможностей. Куда серьезнее. В Москве объявлялись люди из "Ферранти" и "Плесси" – но не прямые представители... так же, как и в деле с военным компьютером, который прохлопали американцы. Ни одного прямого подрядчика – когда мы развернули расследование – не поймали за руку.
 Обри, улыбнувшись, жестом остановил собеседника. Если уж Годвин уселся на своего конька, то увлекался до того, что мог вытянуть из тебя все жилы.
 – Понял, – скороговоркой подытожил Обри, демонстративно поглядывая на часы.
 – Сэр, если бы вы убедили министерство обороны – а может быть, приказали – проявлять чуточку меньше упрямства... – нажимал Годвин, подавшись вперед с таким видом, который не знавшему его мог показаться угрожающим. – Они постоянно отговариваются, что это, дескать, всего лишь проделки предпринимателей, гоняющихся за быстрым долларом, измена выскочек, как сказал кто-то. Но это не так – тут не просто жадные до денег нахалы, торгующие тем, что сами производят. Дело куда серьезнее. И лучше организовано.
 – Да, Прябин молод, но умен, – нахмурился Обри, а Годвин сердито фыркнул.
 – Но министерство обороны, служба безопасности и десяток других организаций не относятся к этому так же серьезно, как вы, сэр!
 – Тони... – смущенно прервал его Обри.
 – Простите, сэр. – В словах Годвина не чувствовалось раскаяния.
 – Хорошо, – нелюбезно согласился Обри. Отказ сотрудничать с Годвином – обычная ведомственная скрытность английских организаций, стыдливо признавался он себе, в данный момент не такое плохое дело. Годвин стал фанатиком, смутьяном. Теперь же, именно теперь, когда еще не высох, тем более не затвердел, свежий глянец, у Обри не было никакого желания раскачивать лодку. – Хорошо, Тони. Скачи в Штаты и посмотри, что там у них. А когда  мы оба  вернемся, то... – Он взглянул на корзину с входящими бумагами. В ней оставался непрочитанным подробнейший отчет Годвина по стокгольмскому делу.
 От внимания Годвина тоже не ускользнуло, что документ оставался в своем первозданном виде.
 – Как только вернусь, начну с него, – утешил его Обри. С похорон брата, добавил он про себя и тут же, правда, на мгновение, вспомнил Хайда. Настоящее, с тех пор как он сел в этот кабинет, настойчиво врывалось в бреши, образовавшиеся с потерей этих близких ему людей. Настоящее в виде дел, которыми занимался Годвин, его нового положения во главе разведки с соответствующими ему властью, уважением, почестями, врывалось непрошеным гостем, вытесняя глубоко личное.
 Зазвонил внутренний телефон.
 – Да, Гвен. Спасибо, я готов. – Он встал из-за стола.
 Годвин наклонился, приспосабливая трости. По лицу Обри пробежала тень, но, пересилив себя, он собрался, неловко взял Годвина за руку и помог выйти из кабинета. Власть, уважение, почести –  место  в обществе. Все это вызывало приятное чувство удовлетворения. Годвину это радостное возбуждение, видно, показалось чем-то вроде горделивого самодовольства, потому что в дверях он обернулся и сказал:
 – Жаль, что не попадем на похороны Джеймса Бонда, сэр, – и спокойно, без тени смущения, посмотрел в глаза Обри.
 – Ах, да, – пробормотал Обри. – В мусульманских республиках становится все жарче.  Его  сообщениям можно было бы доверять, как ничьим другим. – От взгляда Годвина ему стало не по себе. – Я только что получил справку о Таджикистане. В Душанбе рвутся бомбы, исламские фундаменталисты выступают в открытую. Думаю, у Никитина там забот по горло.
 Они миновали Гвен, спокойную, уравновешенную, в скромной, но изящно сидящей на ней блузке в полоску. На лице непринужденная открытая улыбка. Обри показалось, что он слишком быстро выпроваживает Год вина, и он снял руку с его плеча. Годвин тут же обернулся.
 – Вы и вправду не думаете, что он был  там? 
 – Хм, ты имеешь в виду...
 – Когда они грабили самолет.
 – Нет. Разумеется, нет.
 – Жаль. Наши пустили очередную шутку – старина Хайд раздевает Ирину Никитину, а та уже тютю! – Последовало сдержанное молчание, потом Годвин, почти не меняя тона, добавил: – И все же мы никогда не узнаем правды, сэр, не так ли? Ведь бедняги, хорош он или плох, все равно нет в живых. – Годвин обернулся и как-то беспомощно посмотрел на Обри. В его пристальном взгляде было что-то собачье, чувствовалась растерянность. – Стыдно... – добавил он. Обри смотрел мимо обвисших плеч Годвина в глубь еще малознакомого коридора, ведущего к обитой сукном двери дома № 10. Снова взглянул на Годвина, он почувствовал в его взгляде обвинение.
 – Благодарю тебя, Тони. – Он снова протянул руку, и Годвин ответил твердым рукопожатием: все его разочарование прошло.
 – Тогда я займусь делами, сэр. Желаю... гм во всяком случае доброго пути.
 Обри кивнул.
 Он смотрел, как Годвин взял пальто, натянул на себя и заковылял к двери, выходя на Уайтхолл.
 – Знаю, знаю! – раздраженно отозвался Обри, заметив торопящее, озабоченное, как у наседки, выражение, написанное на крупном лице секретарши.


* * *

 – ...Целую неделю, черт возьми, добирался до Панджшера... – Теперь, когда прошло первое потрясение от неожиданного появления Хайда, Джулиан Гейнс испытывал что-то вроде благоговейного страха. Хайд собственной персоной, живой... право, просто невероятно. Но благоговение скоро уступило место едва скрываемому раздражению из-за отвратительного запаха, которым разило от этого человека. Постепенно, и ходе казавшегося бесконечным повествования, внимание привлекли не только налитые кровью глаза, борода, спутанные волосы, грязная одежда, проступающая сквозь въевшуюся грязь мертвенная бледность кожи. Обращенный к востоку, на покрытые снегом вершины гор, кабинет Гейнса наполнился зловонием. Дойдя до того момента, когда он надел пропитанную кровью гимнастерку убитого солдата, Хайд начал безостановочно чесаться и растирать руки и грудь, словно от холода, но более настойчиво, одержимо. Это, а также кое-что другое выводило Гейнса из себя. Человек ко всеобщему удовлетворению считался погибшим. Его отряд был уничтожен, застигнутый за грабежом самолета, на котором летела жена Никитина. Никто ни в Лондоне, ни, конечно, в Лэнгли не хотел, чтобы Хайд нашелся. И тем более живым.
 – ...Отдохнул денек... и пошел дальше, – монотонно продолжал свой страшный рассказ Хайд. "Хлебнул сполна", – мелькнула непрошеная мысль, но Гейнс тут же постарался дистанцироваться от человека, сидящего по другую сторону стола.
 Хайд выглядел обеспокоенным, изнеможенным, но все еще готовым к действию, вероятно, из-за грязного неопрятного холщового свертка, который он зажал в черных от грязи, покрытых струпьями руках. В нем находились непроявленная пленка и опечатанные пакеты. Гейнс подавлял в себе чреватый риском интерес. Лучше – на самом деле к лучшему, – если он будет держаться подальше от этого свертка. Даже по скупым намекам Хайда он чуял его взрывную силу.
 – ...Я здесь... – Хайд замолчал и подался вперед, тупо уставившись на край стола. Гейнс блуждал глазами по окнам, разглядывая освещенные холодным солнцем горы и восстанавливаемый город, и небо, чистое от транспортных самолетов и советских военных вертолетов. Хайд пришел в себя и, вздохнув, сказал:
 – Это отправишь в Лондон. Обри. – Казалось, он чуть ли не со злостью произнес это имя.
 – Да, но Обри теперь председатель Объединенного комитета по разведке, Хайд. Это не в его компетенции, по крайней мере, непосредственно, – кашлянул Гейнс – И вообще, видишь ли, это не дело Лондона. Больше касается Лэнгли. – И он быстро потянулся к телефону. Обычное дело – взять да передать... он с удовольствием это сделает: к тому же ему это поручено.
 Его больше передернуло от въевшейся в руки грязи, нежели от ярости, с какой Хайд вцепился в его кисть. Он ощутил дурной запах изо рта, вонь от нестираной одежды, почувствовал, как в руку вонзились грязные ногти. Хайд, с налитыми кровью глазами, слюнявым ртом, бешено тряс головой.
 – В Лондон, – хрипло повторил он. –  Обри. 
 Гейнс бросил трубку. Хайд отпустил руку. Гейнс посмотрел на нее с таким видом, словно подцепил заразу.
 – Не могу, Хайд. Должен же ты знать, войди в мое положение...
 – В Лондон, говнюк, в Лондон.
 Подавшись вперед, Гейнс выпалил:
 – Слушай, Хайд, даже тебе должно быть понятно, насколько важно, что ты... остался в живых. Прошло десять дней со дня... несчастного случая. Ты был  там.  Обнаружил там материалы. Практически был очевидцем. Лэнгли потребует разговора с тобой, захочет видеть, что ты принес.
 Хайд, как загипнотизированный, упрямо тряс головой. Гейнс запнулся.
 –  Никакого ЦРУ.  Только Обри. Понимаешь, ты, раздолбай? Это пойдет в Лондон,  только для глаз  Кеннета Обри! Дошло? Понятно?
 – Слушай, ты понимаешь, что это такое? Насколько это важно?
 – Важно. Знаю.
 – Так скажи, что ты видел! – воскликнул Гейнс, чувствуя, как горят щеки и душит воротник. Маленькая рука сжалась в кулак, но не двигалась. – У тебя не отчет о выполнении задания, а, черт возьми, любительский фильм о проведенном отпуске! Будь добр, доложи  разведке,  что тебе известно! – Он еще определеннее почувствовал присутствие другого лица в соседней комнате. Держаться подальше, возможно, разумнее, но оставаться только статистом вряд ли полезно с точки зрения карьеры. Нужно заставить Хайда заговорить еще до того, как он войдет...
 – Тебе говорить не стану. Мне нужен шарманщик, а не долбаная обезьяна.
 – Хайд, ты, черт побери, просто невыносим! Мы, как известно, по одну сторону! Уж не одичал ли ты немного? – кивнул он на афганский костюм Хайда.
 Тот, качая головой, хрипло засмеялся.
 – Не придуривайся, Гейнс. Ты здесь без году неделя, но, твою мать, хорошо знаешь, о чем речь. Я-то  знаю,  что всем здесь заправляет Лэнгли. Оба мы работаем  на них.  Но на этот раз я для них чужой. Понял? Занимайся своим делом, словно меня нет. Дошло? Свяжись с Обри, только и всего. Немедленно. Пусть он приедет сюда. Или отправь меня туда. Мне все равно. Вот и займись этим.
 – Значит, ты отказываешься докладывать мне, Хайд?
 – Нет.
 – Тогда, если угодно, начинай.
 – Теперь отказываюсь. Теперь, когда ты требуешь.
 Гейнс всплеснул руками. По лицу Хайда пробежал солнечный луч, не прибавив коже ни цвета, ни теплоты. Нервы Гейнса были взвинчены до предела. Слава Богу, Хайд сдал пистолет службе безопасности посольства. Похоже, он был бы способен применить его, теперь, или через несколько мгновений.
 Пора кончать, решил Гейнс. При таких темпах он будет выглядеть все глупее и нелепее: к тому же тот, кто подслушивает, может подумать, что он совсем растерялся. Он нашел кнопку внутренней связи, наклонился вперед и коротко сказал:
 – Хорошо!
 Рука Хайда дернулась к поясу, но увы... Голова резко повернулась в сторону открывшейся двери в соседний кабинет. В дверях появилась громоздкая фигура Харрела в ладно сидящем костюме. На лице неподдельное облегчение. До тех пор, пока Хайд, тоже увидев его, не обернулся к Гейнсу, оскалившись по-звериному, и, опрокинув стул, собрался всем телом, готовый прыгнуть или бежать. С Харрелом были еще двое. Они втиснулись в кабинет следом за Харрелом, такие же дюжие, как он. Все трое вооружены, но оружия не показывали.
 Харрел, ухмыляясь, смотрел на Хайда. Гейнс был поражен и озадачен, увидев, до какой степени они без слов понимают, боятся и ненавидят друг друга. Хайд, не двигаясь, продолжал стоять в боевой стойке.
 – Привет, Патрик... Давно не виделись, а? – промолвил Харрел.
 Маленькая фигурка Хайда дрожала от напряжения. Все трое американцев стояли в считанных метрах от него, на фоне их дюжих фигур он казался еще меньше. Потом, вроде бы не к месту, Хайд, покачивая головой, хрипло засмеялся.
 – Спасибо, Гейнс. Здорово помог. За мной не станет, – небрежно, насмешливо бросил Харрел. При каждом взгляде на Хайда в глазах его светилось столько ненависти, что Гейнса бросало в дрожь. – Ну, Патрик, как делишки? Ты-то откуда свалился? – продолжал Харрел. Хайд подался вперед, словно безмолвно сообщал что-то важное или же пел. На шее вздулись вены. Он вспотел и от него воняло. – Думаю, старина, тебе есть, что рассказать, а? – поддразнивал его Харрел. И, признаться, упивался тем, что Хайд наконец-то попал к нему в руки и совсем, как было подумал Гейнс, не для отчета. Гейнсу было бы легче представить, что Хайд так или иначе замешан в том, что произошло в Таджикистане: был одним из мародеров, спутался с афганцами... если бы не жестокое злорадство, написанное на лице Харрела!
 – Катись-ка ты на хер, Харрел, – произнес сквозь зубы Хайд.
 Харрел прищелкнул языком.
 – Давай-ка, старина, поедем ко мне. Там и поговорим, а?
 Улыбка Харрела тоже казалась неуместной.


* * *

 Кипарисы и чуть подальше кедры, словно пятна строго правильной формы на интенсивно-синем небе. Газоны синевато-зеленого цвета, словно выкрашенные или мертвые. Все до одного надгробные камни и изысканные скульптуры – из ослепительно белого мрамора. Крылатые ангелы, обелиски и башни, копии мавзолеев, большей частью в греческом стиле: все вместе было похоже на развалины огромного флорентийского палаццо. Украшавшие могилы цветы поражали неуместным буйством тропических красок. Голос священника доносился до Обри чуть громче жужжания насекомого. Темные деревья, решил он, пытаясь отвлечься от мыслей, родившихся во время полета, словно тени на отслоившейся глазной сетчатке.
 Просто я устал, сказал он себе. Эта ужасная разница во времени не отпустит меня. Как и тень Патрика. Во всяком случае, пока я здесь, являясь свидетелем, как предают земле моего брата.
 В темном костюме было очень жарко, он был явно не по сезону для такого непривычного калифорнийского начала ноября. Туман рассеялся еще с утра. Кружилась голова. Донимала полуденная жара. Даже ветер казался горячим, хотя дул он со стороны затянутой дымкой, переливающейся синей карандашной линии на горизонте, означавшей Тихий океан. В обнаженной голове стучало, словно в барабан, и ему не терпелось вернуться в часовню с кондиционером, окунуться в ее искусственную прохладу, так ошеломившую его, когда он впервые вошел в это низкое, в испанском стиле, побеленное строение.
 Это событие, похороны брата, у которого он научился не волноваться по пустякам и которого так мало знал, непостижимым образом беспричинно тронуло его. Особенно если вспомнить, что они не виделись пятнадцать лет. Без усилий Обри стал думать о нем в прошедшем времени. Много легче, чем о Патрике Хайде. Из глубин памяти выплыло укоризненно глядящее лицо Годвина. Он слабо пошевелил левой рукой, словно отмахиваясь от нежданной скорби и чувства вины. В его странном состоянии, усугубленном усталостью, он вполне мог испытывать чувство вины и по отношению к Алану. Рука по-прежнему шевелилась, словно на сей раз отмахиваясь от всего окружающего, от незнакомых первозданных красок и резкого света.
 Дорогой черного дерева гроб с серебряными ручками короткими толчками опускался в могилу по мере того, как стравливали веревки. В ярком свете дня могила казалась черной дырой. У стоявшей рядом с ним племянницы, Кэтрин, глаза были сухими, но напряженное лицо выдавало сдерживаемые чувства. По другую сторону Кэтрин стояла ее мать. Искусственно подтянутое лицо скрыто под плотной вуалью. Обе  его  родственницы? Как они сказали? Ближайшие родственницы, вот как это называется. Против него, но другую сторону могилы, молодая вдова, с которой он тоже вроде бы находится в родственных отношениях. Эта была третья из женщин, на которых был женат брат. Средняя жена то ли умерла, то ли ее не было в стране, он точно не помнил. Громко всхлипывавшую молодую вдову поддерживал под локоть молодой блондин могучего телосложения, чувствовавший себя неловко в излишне легком костюме. От Кэтрин Обри узнал, что они с Аланом недавно развелись. Вся эта причудливая сцена лишний раз свидетельствовала о том, что они с братом были совершенно чужими.  Джазовый  музыкант, трижды женатый и обитавший в какой-то колонии чудаков-артисток, бывшей рыбацкой деревне Саусалито, в деревянной хижине на краю причала, которую американцы называют плавучим домом! Совершенно нелепо. Так же нелепо, как и то, что он стоит рядом с тридцатидвухлетней женщиной, родной ему по крови и только, которую он вчера вечером увидел всего третий или четвертый раз в жизни.
 По крышке гроба застучала земля. Помимо своей воли Обри оказался вовлеченным в церемонию, забыв даже о Хайде. Шагнув вперед, Кэтрин подняла горсть сухой земли и со стуком уронила на гроб. Высокая черноволосая молодая женщина с резко очерченным, несколько надменным профилем, бледными, несмотря на косметику, щеками, темно-голубыми тревожащими глазами. Никакого фамильного сходства, ничего такого, что объясняло бы ее поразительную внешность. Молодая вдова, глянув вниз, вздрогнула и зарыдала. Мускулистый молодой человек увел ее в сторону.
 Обри, споткнувшись, подался вперед и почувствовал локтем твердую руку Кэтрин. Его не обидел этот невольный намек на его немощь. Он оглянулся. На него внимательно смотрели его глаза, только потемнее. Выходит, какое-то сходство между ними существует. Губы как бы оттаяли, хотя лицо оставалось равнодушным, словно она не до конца прочитала книгу об искусстве улыбаться. Он благодарно кивнул ей, торопливо взял горсть земли и бросил на гроб. Следом к вырытой могиле потянулись незнакомые ему люди.
 Деловые партнеры... разумеется, не Алана, а его дочери. Около могилы сбились в кучку несколько чернокожих. Их горе было неподдельным. Обри предположил, что это музыканты, товарищи Алана. Обильно потея, бросил землю Шапиро, хозяин Кэтрин, президент "Шапиро электрикс". За ним Паулус Малан...
 ...Потом в торжественном молчании с достоинством подошли чернокожие, дальше остальные. Обри отвернулся, не мог видеть напыщенную фигуру Малана. Его высокомерию не было границ, хотя и был-то он всего-навсего белым уроженцем Южной Африки, наследником "Малан-Лабюшань консолидейтед". От имени своей страны Малан вел дела с Народным банком в Москве, обговаривая цены на золото и алмазы, устанавливая их. По контрасту с сегодняшним переливающимся всеми красками днем Обри вспомнил, что видел Малана в черно-белом фильме о его пребывании в Москве, снятом английской секретной службой: Малан в Большом театре, Малан на Красной площади, Малан в "Чайке", направляясь по делам – договариваться, устанавливать цены.
 Со стороны Малана присутствие здесь было необычным для него жестом вежливости, возможно, потому, что здесь был Шапиро... если не замечать, как во время панихиды и здесь, у могилы, Малан с видом собственника разглядывал Кэтрин. Правда, ни его роль в переговорах о естественных богатствах между его страной и Советским Союзом, ни его виды на Кэтрин, не имели для Обри никакого значения.
 Стоявшие вокруг могилы люди разбились на небольшие кучки. Внешне Кэтрин казалась замкнутой, отрешенной в своем горе, но Обри подозревал, что под поверхностью кроются греховные чувства. Он слышал, как Малан, хрустя по гравию солидными черными ботинками, перебрасывается с ней и ее матерью ничего не значащими фразами. Могилу стали забрасывать лопатами, звук падающей земли отдавался, словно отдаленный гром. Обри знобило, хотя безоблачное небо по-прежнему сияло, будто эмаль. Малан, оставив Кэтрин на попечение Шапиро, легким, уверенным шагом, словно спортсмен, а не бизнесмен направился в сторону Обри. Сколько ему теперь? Сорок пять? Не больше. На этом он и остановился.
 Что же все-таки его отличало? Может быть,  уверенность,  с какой он стоял на земле? Рядом с ним и собеседники, и окружение казались менее значительными, более невзрачными, чем он сам.
 – Сэр Кеннет Обри, – тихо произнес, улыбаясь, Малан. Заметный, но несколько сглаженный акцент, точь-в-точь как у отца, Джеппа Малана. Джепп Малан, с кем он встречался сорок пять лет назад. Знает ли сын, что Обри и отец знакомы? Обри пожал протянутую ему крепкую прохладную ладонь. – Сожалею, – продолжал Малан, – что мы знакомимся, наконец... но по такому случаю.
 – О да... ваш отец... разумеется, говорил обо мне.
 – Конечно. Особенно в связи с вашими... недавними проблемами. Он ни на минуту не поверил тому, что о вас говорили.
 – Благодарю. Давно это было, в Северной Африке, когда мы... Должно быть, я здорово изменился за это время, – самоуничижающе усмехнулся Обри.
 Малан в ответ затряс головой.
 – Он так не считает. Говорит, что как бы вы ни старались, никогда не изменитесь.
 – А отец... я читал, что он?..
 – Ушел с поста председателя компаний? Это правда. Рак, – спокойная уверенность покинула Малана. Он продолжал: – Полгода, говорят, врачи. – Казалось, короткое мгновение он был в замешательстве, потом передернул плечами. – Я расскажу ему о нашей встрече. Ему будет интересно.
 Обри чувствовал, что его оценивают, изучают. Ни в коем случае не сбрасывают со счетов. Чувствовалось, что Малан относится к нему с сильным подозрением – с чего бы? Казалось, что Обри интересует его только и своем профессиональном качестве, словно за присутствием его на похоронах брата скрывался какой-то обман.
 – Пожалуйста, передайте, что я хорошо помню и ценю нашу старую дружбу, – натянуто произнес он. – И мои... сочувствия, конечно.
 – Передам, – Малан ответил с вежливой нетерпеливостью, взглянув на Кэтрин, ее мать, снова на Обри. – Конечно, передам. – И снова этот проблеск подозрительности. – Извините, – пробормотал он и, кивнув, направился к Кэтрин.
 Обри не мог избавиться от ощущения, что произошло что-то важное. И это вопреки назойливой белизне часовни и темнеющим вдали кипарисам и соснам, несмотря на мирный щебет копающихся в трапе воробьев. Произошло нечто более значительное, нежели простое знакомство. Он смотрел, как Малан по-хозяйски двигался к Кэтрин, как на ее бледном неживом лице на мгновение мелькнула адресованная ему едва заметная надменная улыбка. Они были близко знакомы. Блеснули глаза, чуть зарумянились щеки, но надменное выражение осталось. Интимное знакомство? Плотская связь? Он понимал, что старомоден в своей строгости, но никак не мог избавиться от игры воображения.
 Он подавлял воспоминания о войне и об отце Малана, служившем в южноафриканском разведывательном корпусе в Западной пустыне, старался не думать о сходстве между отцом и сыном. Подавлял воспоминания, чтобы поразмышлять о сыне, Паулусе...
 В это время Алан, которому было не больше шести-семи лет, бывало, горячо шептал ему на ухо: "Я его не люблю". Будто речь шла о слишком строгом учителе или мальчишке старше его, от которых кроме вреда он ничего не ждал. Внезапно его охватило чувство утраты, к горлу подкатились слезы, защипало в глазах. Только теперь до него по-настоящему дошло, что Алана нет в живых. Что он его  потерял.  И понял, что уже не будет возможности ни помириться, ни начать сначала. Остались одни воспоминания.
 Он не представлял, сколько времени прошло, прежде чем из-за туманного занавеса, отгородившего его от ослепительно яркого дня, вновь возникли деловито снующие воробьи. Кэтрин по-прежнему вполголоса беседовала с Маланом, который больше не интересовал Обри. Он нетвердыми шагами, тяжело опираясь на трость, двинулся к стоявшему рядом черному катафалку. Сквозь темные стекла было видно чопорное лицо матери Кэтрин. Шапиро, изнывая от жары, тяжело расхаживал вокруг длинного белого "кадиллака". В знойном мареве кипарисы казались строем солдат в темных мундирах. На ослепительную поверхность океана было больно смотреть. Замедлив шаг, он оглянулся на заканчивавших работу могильщиков. Могильный холмик был не больше кротовой кочки. По земле и нижним веткам кедров прыгали белки. Послышались резкие ритмы рок-музыки, сопровождавшей другие похороны, пестрые и многолюдные. Алан по достоинству оценил бы такое нарушение его покоя. Но для ушей Кеннета она была возмутительно неуместной и безвкусной. Над выжженными солнцем холмами в восходящих потоках воздуха парили большие темные птицы. Звенело в ушах и хотелось скорее попасть в прохладу оборудованного кондиционером катафалка.
 Твердая рука Малана подсадила его в машину. Он сел напротив племянницы с матерью, утопая в кожаном сиденье. Помедлив, Малан сел рядом, захлопнув за собой дверь, и машина, хрустя шинами по гравию, сразу тронулась с места. Обри сочувствующе улыбнулся. По щекам обеих женщин медленно катились слезы. Они подавляли тихие, приглушенные рыдания, не стыдясь слез. Джаз, наркотики, трос жен и дюжина любовниц, плавучая хижина вместо дома... и после всего этого такой человек был способен вызвать написанное на бледных лицах безутешное горе.
 Чтобы как-то снять напряженно, он обратился к Малану:
 – Полагаю, вы здесь по делам, Паулус?
 На мгновение он уловил тревогу. В холодных бесцветных глазах Малана светилось подозрение. После минутного колебания Малан молча кивнул, словно не доверяя собственным словам.
 Сквозь темное стекло поверх широкого плеча Малана было видно, как воробьи, взлетев с газонов, вились в воздухе, гоняясь за насекомыми. Взглянув еще раз на Малана, Обри почувствовал, что тот смотрит на него, как на источник опасности. Почему? Он не питал к Малану никакого интереса, если не считать неприятного впечатления от покровительственного поведения по отношению к Кэтрин.
 Однако Малан ожидал такого интереса. Но  почему? 
  * * * 
 – Вы же не сбросите меня с первого попавшего под руку вертолета.
 – Будет что-то вроде несчастного случая, Хайд, – ответил Харрел. – Серьезного. – Один из американцев, зажавших его между собой на заднем сиденье, фыркнул от смеха. – Ты не понимаешь, какая у тебя нынче репутация в Лондоне, Хайд, – продолжал Харрел, повернувшись вполоборота и небрежно покручивая баранку длинного американского лимузина кремового цвета с затемненными стеклами. – Они думают, что ты там. Знаешь, там, где  это  случилось. Ты большая обуза для Лондона, Хайд. Они действительно хотят никогда больше тебя но видеть. – И он улыбнулся, словно родитель, успокаивающий капризного ребенка, уставшего от долгой поездки.
 Хайд сжал руки между колен и напряг плечи – боялся, что задрожат руки. Тело должно оставаться таким же, ничего не выражающим, как и голос, и взгляд, блуждающий по спинке сиденья водителя, по коленям. Он ни разу не взглянул на  них.  В то же время хотелось пошевелиться, чтобы заглушить растущий внутри панический страх и восстановить нарушенную плавность мыслей.
 – Надоело все, Харрел, – произнес он, будто перед ними не маячила перспектива смерти, – хочу сказать, что надоело убивать. – Он говорил, словно читал приевшуюся лекцию, – ровным, скучным, невыразительным голосом. На какое-то время это даже вызвало их любопытство, однако он уловил растущее раздражение. Разумеется, этому способствовал запах его немытого тела.
 – Складно говоришь.
 – А вам хоть гори все синим пламенем, лишь бы позабавиться. Вы  не можете  не убивать. – Он сделал вид, что примирился с неизбежной смертью. Поднял глаза. Харрел, сворачивая на узкую площадь, забитую прилавками, запруженную афганцами и скотом, словно слушал нечто забавное, по-прежнему сохраняя бесстрастно-уверенное выражение лица. Но тут сидевший слева американец заворочался, потер щеку и, наморщив нос, заявил:
 – Давай-ка побыстрее, Харрел, слышишь? От этого парня  несет дерьмом! 
 Хайд медленно посмотрел по сторонам и дохнул в сторону соседа слева. Тот бросил на него злобный взгляд.
 – Черт бы тебя побрал, – проворчал он, морщась от дурного запаха. Хайд смотрел широко открытыми глазами, словно больное комнатное животное, понимающее, зачем ему делают укол. Он глядел отсутствующим взглядом, делая вид, что трусит.
 – Еще схватишь от него что-нибудь, – предупреждал, все еще потешаясь, Харрел. Ишак бесконечно мудрым взглядом проводил проезжавший по узкой улице лимузин. В американское посольство? Нет, в какое-нибудь, смешно подумать,  надежное  место. Дыхание оставалось ровным. Руки не связаны и не в наручниках, по с обеих сторон притиснуты к бокам. Прежде чем они встревожатся, можно сделать лишь одно резкое движение. Пистолеты по глупости находились в кобурах под мышками.
 Но, черт побери, он был так  слаб!  Машина выскочила еще на одну из кабульских площадей. Хайд до сих пор не мог привыкнуть к тому, что не видно грязновато-зеленых танков, грузовиков и БМП, множества солдат в гимнастерках и комбинезонах цвета хаки и, почти как у австралийцев, панамах. Русские ушли... их заменили янки! Проклятая слабость, нерешительность. И... он старался не думать об этом, но безрассудная мысль настойчиво овладевала им... Разом покончить со всем.
 Магазины кричащей западной моды не гармонировали с тускло-черными одеждами прятавших лица женщин. От Кабула военных лет остались только мужчины да разрушенные здания и разбитые мостовые. Но в памяти без труда всплывали трассирующие снаряды в ночи, вертолеты на фоне неба, словно насекомые на лобовом стекле, мертвые тела на улицах, искалеченные афганские солдаты, нелепая паника во время переговоров и перемирия, взрывы и убийства из мести. Он сильнее сжал кулаки, чтобы унять дрожь в руках.
 Эта площадь, потом широкая улица с полным правом могли находиться не в Кабуле, а в Тегеране. После падения Наджибуллы, гибели Масуда и изгнания всех умеренных деятелей в город нахлынули фундаменталисты, женщины надели чадру и траурные одежды и теперь все это в конечном счете не стоило и ломаного гроша. Еще одна исламская страна катилась в преисподнюю средневековья. Масуд в своей могиле, должно быть, покатывался со смеху.
 – Ведь вы не можете без того, чтобы не гадить по всему миру, верно? – продолжал Хайд. Американец слева, сердито засопев, заерзал на кожаном сиденье. Тот, что справа, отвернулся к окну. В машине, казалось, стало жарче и теснее. – Вы просто  не можете  не убивать людей... как тс ученые. Бросают живых птиц в авиационные двигатели, лишь бы узнать, сколько нужно воробьев, чтобы эта проклятая штука подавилась. – Теперь они внимательно озадаченно слушали. Где это он слышал про то, как проверяют двигатели? – Вот что такое ваш мир. Так набивайте трупами машину, смотрите, сколько туда влезет.
 – Катись к черту! – заорал второй американец. Харрел, ведя машину по прямой почти пустой дороге, быстро обернулся и с подозрением посмотрел на Хайда. Хайд тупо уставился в спинку сиденья, и Харрел, успокоившись, стал следить за дорогой.
 – ...Подсчитываете трупы... и боеприпасы. Здесь, в Никарагуа... – не останавливаясь, монотонно продолжал Хайд, распаляя себя. Но даже при этом инстинкт самосохранения, видимо, плохо срабатывал, нужный ему адреналин сочился по капле. Ну давай, они же собираются тебя убить! Безразличие. О Господи,  ну давай же! 
 Машина встала у светофора. Они сразу тесно прижались к нему, вскинув руки к отворотам пиджаков, нащупывая ради спокойствия рукояти пистолетов. Они явно не в своей тарелке, но слишком уж насторожены. Попробовать помолчать? Нет. Говори.
 Глядя на проходящих перед машиной двух женщин под чадрами в черной одежде и верблюда, взиравшего на окружающий мир крошечными глазками, меньше чем у шагавшего между женщинами мальчишки, заговорил Харрел:
 – Хайд, ты давно уже на свалке. Ты мертвец, только не понимаешь этого. Мы вовсе не будем тебя убивать. Только похороним труп. – Сосед слева загоготал.
 – Не понимаю, почему это серьезные дела всегда поручаются таким засранцам, как вы трое, – ответил Хайд, но его трясло от ножом полоснувшего замечания Харрела. Что-то в нем действительно умерло, он страдал от своего рода гангрены чувств, ощущений. Сидевший слева от него рычал, Харрел успокаивал его, словно сторожевого пса, а Хайд уставился в окно на белые вершины Гиндукуша. По бледному зимнему небу, гонимые ветром, словно огромные серые корабли завоевателей, мчались темные тучи. – Засранцы, – повторил он спокойно, без угрозы. Похоже, Харрел расслабил плечи. – Неисправимые рехнувшиеся засранцы, одним словом, ЦРУ.
 – Ты тоже занимался грязными делами, Хайд. Так что не морализируй.
 – Не ради забавы, как вы.
 Машина тронулась дальше. Глазастый мальчишка в ярко-желтой куртке с капюшоном и длинных белых носках, выглядывая из-за женских юбок, смотрел вслед машине. Харрел свернул влево и попал на узкую, полную людей улицу. Они проезжали недалеко от знакомого Хайду базара. Муравейник. А вдруг?.. Он еще ниже опустил голову к коленям, ссутулился, как бы признавая поражение. Громко зевая, потер небритые щеки, потом, вздохнув, сглотнул слюну. Пальцы тряслись. Зажавшие его американцы тревоги не проявляли. Солнце зашло за тучу, лобовое стекло залепило снегом. Харрел включил "дворники" Они ритмично замелькали, слизывая снежные хлопья.
 – Наконец-то попал в мир Рэмбо, – продолжал скучно бубнить Хайд. – Давай, ребята, – стреляй ублюдков, стреляй всех. – Он сглотнул слюну. Не давай трястись этим чертовым рукам! Ему нужно было говорить, чтобы еще Польше вывести их из себя и успокоить самого себя. – Заигрывайте с русской армией и КГБ – с теми, кто против Никитина, потому что не хотите, чтобы в России все было тихо и спокойно. А может быть, хотите, чтобы они снова влезли в эту помойку.
 Монотонно работавшие "дворники" усыпляли. Снегопад усилился. Машина прокладывала путь по окружавшим базар улочкам и переулкам.
 – Почти приехали, – оглянувшись на Хайда, лениво произнес Харрел. От радиатора отскочил ишак, по-видимому, невредимый. Хозяин ишака, воздев к небу кулаки, плюнул в стекло. Сидевший слева американец отпрянул в сторону. – Жаль, что не услышим до конца твою теорию, Хайд. Времени нет. Извини, – улыбнулся Харрел.
 Афганский солдат, афганский полицейский. Женщины под чадрой, в бесформенных одеждах. Мужчины в белых рубашках и шапках блином. Небрежно, словно хозяйственные сумки, тащат автоматы. Впереди над узкой кривой улочкой, словно рождественские огни, висят светофоры. Блеклые краски десятков прилавков и тесных темных лавок.
 – Еще в одно грязное дело лезешь, Олли, – бросил Хайд все тем же безразличным тоном.
 – Харрел, этот парень начинает мне надоедать.
 – Спокойно. Осталось недолго.
 Зеленый свет. Ему был знаком этот ряд лавок, знакомы переулки позади них, кучи сваленного там мусора. Муравейник.  Зеленый... 
 В витрине, словно знамение, маленький портрет Хомейни. Застигнутые снегопадом, словно обгорелые листы бумаги, в своих черных одеждах по улочке спешили женщины. Его вдруг обожгла догадка о смысле и значении игры, которую затеяли Харрел и те, кто за ним стоял. Снова в витрине морщинистое аскетическое бородатое лицо Хомейни. Мулла, отчитывающий женщину с открытым испуганным лицом. Харрел и русские; зеленый свет светофора; машина, медленно ползущая среди мусора, животных, людей; мокрый снег. Он наклонился еще ниже, всем видом показывая безнадежность своего положения. Попробовал, чувствительны ли пальцы, плотно ли прижимают его американцы. Зеленый, зеленый,  зеленый... 
  Красный. 
 Харрел засигналил сиреной, увидев вставшую поперек улицы повозку, потом рванул ручной тормоз. В тесном жарком пространстве лимузина скрежет тормозов раздался неестественно громко. Люди, словно волны, терлись о бока машины. Вымокшие от снега черные одежды женщин вытирали затемненные стекла. По обе стороны закипало раздражение, у Харрела напряглись плечи. О нем забыли. Их взбесила уличная пробка – не до него, все равно с ним скоро будет покончено.
  Красный –  напряженный покрасневший загривок Харрела, напряженные руки – красный. Взмахи «дворника» отмеряли время.  Красный  – тик –  адреналин  – по рукам пробежала дрожь, насторожив их. Дверцы изнутри не заперты –  красный. 
 Берись за того, что слева, – сподручнее для правой руки. Нож не трогай – тесно, неудобно пользоваться. Глядя между ног на пыльный коврик, еле заметным движением скользнул руками по ткани их костюмов. В любой момент дадут зеленый...
 Левый локоть свободен. Молчание подействовало на них успокаивающе. Он сдерживал дрожь, вызванную новой порцией адреналина, старался снять напряжение в руках; слегка пошевелил левым локтем. Локоть не касался сидящего с этой стороны соседа. В боковом стекле потемнело – сбоку подъехала то ли тележка, то ли машина – все еще  красный.  Запах выхлопных газов, дрожь старого работающего мотора. Глянул вверх – шея Харрела по-прежнему напряжена.
 Подъехавший сбоку грузовик не давал возможности воспользоваться левой дверцей – она не откроется! Чтобы успокоиться, задержал дыхание и услышал легкий шум работающей печки. Сосед справа, словно старый знакомый, держал его под руку, прижав локоть.
 Что бы там ни было,  направо  – поднял глаза, Харрел повернулся вполоборота, хочет что-то сказать, все еще  красный,  потом вспыхнул желтый. Желтый, звук отпускаемых тормозов, напряжение готовой сдвинуться с места машины.
  Направо.  Резкий стремительный удар локтем в шею американца, точно в дыхательное горло. Удивление на его лице, непроизвольное движение рукой, затем широко открытый рот, словно вот-вот вырвет, выпученные глаза, будто он собирался ими дышать. Рука на левой кисти, ошеломленный взгляд Харрела, его руки, тянущиеся к Хайду через спинку сиденья. Повернувшись, Хайд боднул головой в лицо другого американца. У того дернулась шея. Послышался хруст. Рука была свободна, и он ухватился за ручку дверцы. Пальцы Харрела лишь скользнули по одежде. Дверь распахнулась. Он еще раз ткнул локтем задыхавшегося американца, ударил ногой позади себя и всем телом навалился на другого охранника. Уже наполовину высунувшись из машины, чувствуя, как болтается дверца и дрожит трогающаяся с места машина, краем глаза увидел, как вспыхнул  зеленый.  Остекленевшие глаза, и у самого уха свист судорожно вдыхаемого воздуха. Харрел, бросив попытку удержать его, рванул вперед, стараясь отъехать подальше от светофора. У самого лица серой ртутью проносилась земля, потом, когда машина резко свернула, он вывалился из нее и откатился в сторону кому-то под ноги, слыша визг тормозов и почти сразу звук подаваемого назад лимузина. Над ним кто-то кричал. Пыль, шум, вращающиеся узорчатые протекторы. Он откатился еще дальше. Машина поравнялась с ним, с заднего сиденья, доставая из-под мышки пистолет, высовывался хватающий ртом воздух американец, впереди сквозь стекло – свирепое лицо Харрела.
 Хайд, чихая от поднятой пыли, поднялся на колени и, все еще плохо соображая, под возмущенные крики стоявшего рядом мужчины, толкнул одетую в черное женщину. Протискиваясь сквозь немногочисленную толпу, которая тут же стеной сомкнулась позади него, он слышал пронзительный, словно визг автомобильных шин, крик какого-то животного. Сидевший слева от него американец, целясь трясущимися руками, выскочил из лимузина, пачкая светлый верх лимузина кровью, хлещущей из разбитого носа. Хайд проскочил мимо стайки ребятишек, мимо осла, двух женщин, споткнулся о ноги нищего, сбил с ног ударившегося о стену безногого калеку на костылях.
 Услышав первый выстрел, подумал, до чего же тонка и уязвима кожа на лопатках. Голоса американцев потонули в шуме толпы, воплях нищего и ругательствах безногого моджахеда.
 Наскочил на грубую глинобитную стену, на мгновение ухватился за ее шероховатую поверхность, потом ткнулся в низко висевшую вывеску какой-то лавки, опрокинул медную урну, та с грохотом покатилась по переулку. Побежал дальше по кривому переулку, который, причудливо извиваясь, становился все пустыннее и надежнее.


* * *

 Совпадение смерти брата с гибелью Патрика Хайда словно было предсказано неким зловещим гороскопом. Обри ощущал, как ни с того ни с сего тяжело задвигался плохо уложенный груз. Откуда так внезапно взялся этот незакрепленный груз жалости, вины и неподдельной скорби? Морские выдры, словно пробки, маленькими точками прыгали по волнам за линией водорослей. В предвечернем освещении они казались абсолютно черными и нереальными. Под досками пола, вызывая ощущение тревоги, хлюпало море.
 И что ему до нее?
 Кэтрин Обри с сигаретой в руках стояла в квадрате окна. В ее натянутой позе ощутимо чувствовалось беспокойство. Он думал, что она просила посмотреть это жилище просто ради Алана или ее самой; но здесь он понял, что ее беспокоило что-то другое. Ей, видно, нужно его присутствие здесь как  профессионала.  Это уже было вторжением в его дела, тогда как он сам желал всего лишь сказать прощальные слова и как можно быстрее тактично отправиться восвояси! Кэтрин, как взведенная пружина, – того и гляди сорвется. О ее горе, о чувстве вины можно было судить хотя бы по тому, как она нервно мяла целлофановую обертку пачки сигарет.
 Потом в памяти всплыл Малан. Его вожделения в отношении Кэтрин вызывали в Обри желание ее защитить – глупо, поскольку вполне очевидно, что между ними в прошлом была связь, которую один Малан желал оживить. Южноафриканец сбивал Обри с толку. У Малана были капиталы в "Шапиро электрикс". Этим летом Малан и Кэтрин встречались в Париже на авиасалоне. Не то! Подумай о нем объективно, внушал он себе. Компания Шапиро была в коротком списке Годвина. Он видел его, когда летел сюда. Малан непонятно почему боялся  профессии  Обри.
 Обри обдумывал проблему в напряженной тишине, вызванной настроением женщины. На пианино, ноты, висевший на стене саксофон падал свет. Он, прищурившись, посмотрел на жемчужные переливы света за окном, на еле видных в легкой дымке морских выдр. Кэтрин тенью маячила в углу комнаты. Странно, жилище Алана с самого начала привлекло его человеческой теплотой; большинство мест, где жил он сам, не вызывали в нем такого ощущения. Ощущение удовлетворения жизнью подчеркивали шутливые надписи на стене. Алан был здесь счастлив, доволен. Кеннет смутно завидовал умершему брату.
 Кэтрин тихо, напряженно произнесла:
 – Мне нужна ваша помощь... совет.
 – Да? – встревоженно откликнулся он.
 Она, скрестив руки на груди, одной рукой поддерживая локоть другой, театрально выпустила струю дыма. У нее блестели глаза, но он не мог разобрать, слезы ли это.
 – Так в чем дело? – вынужденно добавил он. – Чем я могу помочь? – продолжал он более уверенным, мягким тоном.
 – Это касается друга... – Он внутренне сжался. Неужели какой-нибудь глупый треугольник между Маланом, ею и еще одним? Господи, неужели придется играть доброго дядюшку этой незнакомой племянницы?
 – Да? – он жестом предложил ей сесть, по она отрицательно покачала головой. Обри устало опустился на стул.
 Молчание, потом ручеек слов, постепенно превратившийся в поток.
 – Он пропал... его зовут Джон, я с ним живу... уже много месяцев, – словно далекое, прерываемое помехами радио. – Эта его навязчивая идея, что бы там ни было, но я ее  не понимала!  Где-то на севере штата... какая-то катастрофа... когда у Алана... когда у Алана была остановка сердца... он мне позвонил... – Она отсутствующим взглядом смотрела поверх переливающихся на воде бликов в сторону неразличимого горизонта. Лицо блестело от слез. – Скрывался... уходя от погони... я не могла ему помочь. Он бранился, но не могла же я  оставить  Алана, правда? Когда он умирал. Он бы остался совсем один. – Не обращая внимания на слезы в голосе и те, что катились по щекам, она с усилием продолжала: – Теперь я не могу его отыскать, он не появляется. В тот вечер я с ним разговаривала, но  не могла  же я оставить!.. Тогда он... больше не позвонил. Не знаю, что с ним произошло, но я страшно боюсь за пего. Очень боюсь, правда, чувствую, что ему грозит опасность.
 – А на самом деле?
 Казалось, она испугалась, вспомнив о присутствии Обри.
 – Он так говорил.
 – Что он там делал?
 Она сжала ладонями виски, словно усилие вспомнить причиняло боль. В солнечном свете тонким слоем висел дым сигареты.
 – Он... весной там разбился самолет. Он постоянно говорил, что расследование велось только для отвода глаз, что там кроется другое.
 – Почему он этим интересовался?
 – Он... он работает в ФАУ, Федеральном авиационном...
 – Ясно. И он считал, что произошло что-то такое...
 –  Преступление.  Он так говорил.
 – Что еще он говорил?
 Снова сжатые ладонями виски. Темные волосы и белая кожа. Потом:
 – Он говорил... он знал, как они это устроили, что произошло на самом деле. Да, так.
 – И ты считаешь, что ему грозила опасность.
 Она лишь кивнула. Обри оттянул пальцами нижнюю губу. Царившее в комнате напряжение рассеялось. Кэтрин, видно, почувствовала облегчение. А что касается его... Это может оказаться либо серьезным, либо пустячным. Можно было неофициально навести справки в Лэнгли. Заниматься этим всерьез, выходя за рамки личной просьбы, было бы сложным делом. Потерявшая душевное равновесие, испытывающая чувство вины молодая женщина поссорилась с любовником и, возможно, собирается вернуться к другому мужчине. Свет за окном стал более прозрачным. По холмам, как яркие пуговицы, рассыпались домики, в гавани на волнах прилива ныряли и покачивались мачты. В плавучем домике в глаза бросались свидетельства беззаботного существования, беспорядочной, неорганизованной жизни. Потрясающе богемная обстановка, подумал он с неприязнью. И в то же время атмосфера удовлетворенных желаний и довольства. Брат был счастлив, хотя, возможно, и не очень обязателен по отношению к другим.
 Что делать с Кэтрин?
 Он спросил:
 – Когда вы с ним говорили в последний раз?
 – В тот вечер, когда я ездила в больницу.
 – И ты не слыхала о каком-нибудь... несчастном случае? Тебя нашли бы, знали бы, кому сообщить? – Она утвердительно кивнула. – Тогда, возможно... – вздохнул он. – Эта озабоченность в связи с воздушной катастрофой... Как он ее воспринимал?
 – Он становился словно бешеный. Я же говорю, он был одержим ею. Она постоянно жалила его, словно пчела.
 – Интересно, почему?
 – Да потому... А еще воздушная катастрофа в России. В которой погибла жена Никитина.
 – Он считал, что между ними есть связь? – не веря ушам, спросил Обри. Женщина пожала плечами, не зная, что сказать. – Сомневаюсь... действительно навязчивая идея, – заметил он. Потом мягко добавил: – Я пощупаю кое-где, в своих кругах, среди здешних друзей. – Он поднялся. – Уверен, в этом деле нет ничего такого, что бы его могло так волновать. Думаю, не больше, чем... – Он запнулся, увидев полное отчаяния беззащитное выражение на изможденном бледном лице. – Пойдем? – спросил он тихо, и она немедленно кивнула.
 Он довел ее до двери, бросил последний взгляд на комнату, на небогатые пожитки, свидетельствующие о необеспеченной жизни брата. Алан жил в основном на гонорары с десятка устаревших мелодий, когда-то несколько раз удачно записанных джазовыми знаменитостями. Ненадежное существование, но и завидное.
 Его уступчивость помешала внести ясность. Что за воздушная катастрофа в Северной Калифорнии? Действительно ли есть связь с гибелью Никитиной? Нет, такого не может быть.
 Царившая в комнате атмосфера удовлетворенности, состоявшейся жизни настойчиво убеждала, что в своей жизни он многое упустил. Навязчивая идея любовника Кэтрин казалась ему глупой и смехотворной.
 Однако, чтобы успокоить ее, он потихоньку наведет несколько справок. Исполнит семейный долг...

 4
 Экзистенциализм

 Судя по землистой дряхлой коже, лавочнику было немало лет, но он уверенно передвигал на костылях свое тощее тело. Пустая левая штанина. Могучие мускулистые руки. Хайд следил за ним слипающимися глазами, стараясь, словно за тонкой занавеской, спрятать лицо за паром, поднимающимся от миски с горячей остро приправленной едой. На стене все еще задрапированные черным фотографии сына хозяина, погибшего три года назад в Панджшере во время химической атаки. Молодая вдова сына, подобающим образом закутанная в черные одежды, сжалась комочком в одном из углов на земляном полу, мешая кочергой в огне, от которого к дыре в низком потолке поднимались клубы дыма, словно сигналя вырвавшимся на волю дикарям Харрела. Никакие нормы и правила, установленные ЦРУ, не были для них законом. Это они убили Ирину Никитину. Хотели ли они, чтобы Таджикистан закипел, как молоко на плите, чтобы снова началась война? Желали ли они того же, чего хотели кабульские фундаменталисты – перенести джихад, священную войну, на север, в мусульманские республики Советского Союза? Ради Бога, зачем? Они же не смогут поладить с муллами и моджахедами, сформировавшими афганское правительство.
 Он продолжал жевать стоившую больших денег приправленную соусом карри жесткую баранину, отщипывая куски от плоской рыхлой лепешки и макая их в густую подливку. Руки и плечи перестали трястись. Он отяжелел от еды, но мысли вспыхивали и гасли, словно артиллерийские снаряды, рассеиваемые по широкому горизонту. Хотя они забрали пленку и документы, не оставив ему и крупицы доказательств против них, он не переставал думать о той долине в Таджикистане; о долгом, кругами, падения самолета; об озере, о том, как искали его, и о своем спасении – о том, что это  значило!  А Гейнс из посольства – замешан ли он в этом? А правительство Ее Величества?
 Продолжая жевать, он чуть не подавился при мысли, что не может довериться никому, кроме Обри. Проклятого старого раздолбая Обри, который бросил его в этой поганой дыре, практически обрек на смерть. Числится погибшим. Только он...
 Снова затряслись руки. Он черпал ложкой хлебово, торопливо глотая один за одним куски горячего мяса с соусом, стараясь избавиться от точившей его, словно червяк, мысли об Обри. Проклятый Обри! Черт возьми,  он... 
 В конце концов он оставил свои обвинения, потому что на них уходили оставшиеся силы, изматывая его больше, чем смутные нереальные воспоминания о человеке, убитом им десять дней назад. Ложка скребла опустевшую миску, и он бросил ее на стол. Афганец смотрел на него, стоя в темном углу перед ковром необычайно тонкой работы. Хайд потер скулы, глаза, чувствуя запах грязных рук и, как ему чудилось, крови, хотя перед этим умылся у дряхлой колонки в узком грязном дворе позади лавки. Потом задрал голову, отводя ноздри подальше от тела и одежды, вдыхая запах специй, фруктов и овощей, хранившихся за занавеской, в задней комнате, и наверху, в тесной спальне.
 Потом спросил:
 – Как девчонка? Не опасно послать ее походить но улицам?
 – Зачем?
 – Хочу знать, где они, что делают.
 Афганец быстро заговорил с девушкой. Обведенные краской глаза ее смотрели одновременно с вызовом и сочувствием. Она поднялась со своего места у огня и скрылась за шуршащей занавеской. Хлопнула дверь лавки.
 Он напомнил себе, что они знают о Мохаммеде. Он числится в оставшемся от старых времен списке надежных укрытий. Если он в начале списка, они будут здесь сегодня. Если в конце, то завтра. При мысли о том, что снова надо будет бежать, скрываться от погони, желудок забунтовал, еда подступила к горлу. С тех пор как он пересек границу, его никто не преследовал, ни Харрел, ни кто-нибудь другой. Он вписывался в окружающую среду, которую знал лучше, чем они. Они не утруждали себя, потому что знали: он направится прямо в проклятое посольство, к Гейнсу, размахивая добычей с места катастрофы! Они правильно догадались, как примитивно будет мыслить его смертельно уставший мозг. И просто поджидали его. Они ничем не рисковали – просто знали.
 Афганец приковылял на костылях к столу и тяжело опустился на стул напротив Хайда. Его лицо было давно знакомым и в то же время совсем чужим. Между ними возникло отчуждение, не имевшее никакого отношения к потерянной им ноге, но прямо связанное с уходом советских войск. Теперь это была  его  страна. Хайд стал для него чужеземцем, неверным. Исламская республика Афганистан – как долго осталось ждать ее провозглашения? В будущем году, в этом? Этот человек, когда-то прозападный сторонник Масуда, теперь закутал вдову сына в черные одежды, надел на нее чадру, а в глазах его сквозило презрение.
 – Почему американцы хотят тебя убить? – спросил он. – Ты ишачил на них.
 – Да. Лучше, если ты ничего не будешь знать.
 Афганец был само безразличие. Его не трогала опасность, грозившая Хайду, не подозревал он и того, что она грозит и ему. Хайд, Харрел и все остальные были для него не более чем псами, роющимися в мусоре. Неверными безбожниками.
 – Долго еще будет ходить девчонка? – Нервы Хайда сдавали. Пока он ел, вцепившись в ложку и миску, дрожь в руках удавалось сдерживать, а теперь они снова начали трястись. Не терпелось поскорее уйти отсюда.
 Хайд бросил взгляд на афганца. Острые черные глаза скрытно наблюдали за ним, но в то же время с таким безразличием, словно тот разглядывал ползущее по занавеске насекомое. Хайд несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Спокойное, ровное, бездумное дыхание. Он уже обо всем подумал. Харрел должен его уничтожить, английское посольство непонятно каким образом впутано в эту историю, афганцы покормят, но не больше. Надо выбираться из Кабула, из этой страны. Значит, Пакистан. Пешавар. А потом Обри...
 Он не мог простить старику, что тот бросил его...  в таком деле!  Но ему можно доверять.
 Молчание продолжалось. Афганец сварил ему горький, крепкий кофе. Он вдыхал аромат напитка, прихлебывая его маленькими глотками, прислушиваясь к вечернему гомону базара, хлопающей позади них двери лавки, лаю и царапанью тощего черного пса на заднем дворе. Ничего страшного. Он притворился, что отдыхает. Ему не оставалось другого выбора, кроме как уцелеть... никакого выбора... никакого...
 Дремотное состояние было прервано возвращением женщины. Он оторвался от чашки с остывшим кофе. Затуманенный взгляд отметил ее присутствие, но он был скорее сосредоточен на треснутом грязном блюдце с двумя раздавленными окурками гашиша, который он купил у хозяина. Гашиш был ему нужен – он принес спокойствие. По теперь его раздражало, что голова затуманена, словно плохо освещенная комната. Он встряхнул головой. Позади него опрокинулся стул. По стене двигалась огромная тень женщины. Она говорила быстро, взволнованно, и он мало что разобрал. Ее ломаный дари – афганский диалект персидского языка – было трудно разобрать, к тому же голова плохо соображала.
 Но он увидел, как забегали глаза афганца, перескакивая с отгораживающей лавку занавески к ведущей во двор задней двери. Неужели  так близко? 
 Вместе с женщиной так же ощутимо, как таявшие на ее чадре и плечах снежинки, в дом вошло нечто хорошо знакомое и одновременно чужое. Ее присутствие здесь не было чем-то необычным, что отличало бы этот дом от множества панджшерских жилищ с земляными полами, где он находил пищу и приют. Но тревога, почти паника в ее голосе и взгляде, пробудила в нем понимание того, что это место для него чужое, что эти люди – чужие и что он в ловушке. Ее взгляд перебегал с него на занавеску, проход к задней двери, костыли свекра, потолок с исчезающим там дымом, лампы, снова на него...
 Афганец тоже сверкнул глазами. То ли с ее слов, то ли из-за выражения лица Хайда до него дошло, что ищущие Хайда американцы представляют для него реальную опасность.
 – Оружие, что ты обещала, – быстро! – коротко приказал Хайд, сбрасывая со счетов мужчину, старясь повлиять на женщину. – Где? Сколько? – Сознание было раскованным, но мысли перескакивали с одного на другое. – Быстро, оружие! – Он не спускал с них глаз. Руки тряслись. Ударил кулаками по столу. – Говори  медленно!  Сколько их? Где они? Как близко? – Он достал из овчинной куртки пачку засаленных пестрых банкнот и бросил на стол, зная, что деньги немедленно притянут их внимание. – Сколько?
 Вместо ответа она, словно догадываясь, что для него важнее, вытащила из-под стоявшей у стены узкой кровати тупорылый "Калашников" – старый АК-47. Он почти не отражал свет затухающего очага и лампы, но от него пахло смазкой – будет работать, убеждал он себя, осматривая оружие. Два запасных рожка. Он кивнул, и женщина схватила деньги.
 – Четыре... шесть, – ответила она. – В овощной палатке Акбара, через две лавки отсюда. – Вскинув голову, она показала на дверь в конце узкого прохода, давая понять, чтобы он уходил. Хозяин прошел между ними. Над головой у Мохаммада вился вылетевший из-под кровати мотылек. Потом он полетел к горевшей лампе. Как и сам Хайд, мотылек был здесь не ко времени. – Уходи! Если Акбар видел тебя, он им скажет. – Мужчина прошел сквозь колышущуюся от сквозняка занавеску и, глухо стуча костылями о земляной пол, направился в лавку.
 – Что позади двора? – Ему было не вспомнить. Но она, не обращая больше на него внимания, пошла вслед за свекром.
 Он огляделся. Два окурка, треснутое блюдце. Шуршание длинных черных одежд. Мотылек, опаливший крылья над лампой. Смертельная усталость, померкшее, как слабый свет в комнате, восприятие происходящего. Прижал к щеке ложе автомата, и одно это движение вызвало в нем дурноту и неуверенность в себе.
 Он дрожал, словно вылезший из воды пес. Безмолвно кричал на себя, ругался, выл.
 Всю дорогу, пока шел по проходу к задней двери.
 Распахнув дверь, стал слушать шум базара. Трудно что-либо сказать. И видно плохо, потому что из-за снега тени становились глубже, да и сам снег перемешался с разбросанным всюду мусором. Холодный воздух. Пар от дыхания – как сигнал бедствия. Голова очищалась от гашиша. Знобило от холода и вновь охватившего нервного напряжения. Может, они уже здесь?
 Сунул голову в относительное тепло помещения – в лавке тихо. Снаружи раздавались крики базара, споры торгующихся, смех, музыка, передаваемая по радио или исполняемая обитателями окрестных домов, но остальные звуки слышались неотчетливо. Совсем близко заревел ишак, последовал удар палкой или кнутом, заставивший Хайда вздрогнуть всем телом. Ноги спокойно обнюхивал тощий черный пес.
 Значит, во дворе спокойно.
 Он двинулся вдоль стены, повернул за угол, прижимаясь к камням, стараясь, чтобы не было видно его силуэта. Оглянувшись назад, не смог различить в темноте собственные нечеткие следы. Из задней двери лавки сочился слабый свет, но человеческих фигур не было видно. Следя за дверью, он скользил спиной по неровным камням стены, пока не добрался до дыры. Высунул голову наружу. Проход шириной не более метра уже вблизи терялся из виду – тупик. Прислушался снова. Слабость прошла. Недолгое пребывание в темноте вернуло ощущение преимущества, от которого он успел отвыкнуть. Четверо, шестеро, сказала она. Точно не знала. Но наверняка не больше шести. Особенно если они копаются в его связях, явках, убежищах. В Кабуле не так уж много американцев, на которых можно положиться и привлечь к операции, да еще так скоро... в этом случае трое или четверо. Харрел! Рука сжала ствол, палец потянулся к предохранителю. Он уже не испытывал головокружения или дурноты.
 Продолжал следить за дверью. Пес глухо ворчал и принюхивался, оставляя единственные следы на чистом снегу. В темноте виднелась тусклая желтая полоска света из задней комнаты. Прислонившись к стене, он ровно дышал. К нему вернулись выдержка, чуткая, кошачья настороженность. Снова послышались звонкие удары, и тот же ишак – а может быть, другой – запротестовал еще громче. Музыка, высокие звуки свирелей, глухой стук бубна. Болтовня и споры в десятках тесных лавок и прилавков. Плач младенца – видно, прорезываются зубы.
 Полоска света потемнела, внутри появилась тень, но Хайд не слышал стука костылей. Дверь неслышно распахнулась, осветив двор, падающий снег, очертания человеческой фигуры. Было слышно, как снег шуршит по рукаву, по ложу "Калашникова"; казалось, было слышно дыхание стоявшего в дверях человека. Хайд услышал, как принюхивался, а потом беззлобно зарычал на незнакомца пес. Из дверей выглядывал человек в пальто западного покроя и в русской меховой шапке. Он ничего не видел – глаза привыкали к темноте. Но скоро придет ночное видение. Слишком поздно, чтобы ускользнуть незамеченным, подумал Хайд. Грязное небритое лицо, пожалуй, не разглядеть, но вот рукава слишком светлые.
 – Есть кто-нибудь там? Погляди-ка следы, парень!
 Американский говор.
 Человек, привыкая к темноте, не поворачивал головы. Он наклонился, вглядываясь в рассеивающуюся темноту. Шапка съехала на лоб.
 – Следов нет! – отозвался он. – Ничего такого не видать.
 В Хайде все напряглось до предела – грудь, мышцы ног и рук. Указательный палец перебегал от предохранителя к спусковому крючку. Большим пальцем перевел собачку на одиночный огонь. Затаил дыхание.
 Где этот паршивый пес? Он дернулся, подумав, что тот у него под ногами, но услышал только, как на свежем ветру по ногам полоскались штаны. А пес?..
 Американец повернулся к обнюхивавшему его псу, потом стал снова всматриваться во двор. Глаза его быстро привыкали к темноте. Американец пристально вглядывался в темноту, сначала неуверенно, сомневаясь...
 ...Увидел. Хайд поднял АК-47 и выстрелил. Сильно отдало в пах. Американец согнулся, потом попятился назад. Силуэт исчез из виду. Хайд услышал, как тело, ударившись о дверь, рухнуло на ящики. Потом тишина.
 Хайд видел, как пистолет упал на снег. Пес, почти не встревоженный, обнюхал его и скрылся в проходе. Стряхнув оцепенение, Хайд через дыру в стене проскользнул в узкий проулок. Следом послышались первые испуганные возгласы, яростные вопли, звуки панической суеты. Настороженная тишина в залитом жидкой грязью скользком проулке словно служила ответом на шум в доме. Он, должно быть, влез сапогами в сточную канаву, но холод приглушил вонь. Вызванное движением и стрельбой возбуждение подстегивало его, придавало уверенности.


* * *

 – Здесь, пожалуй, подойдет, – сказал Диденко, замечая, что улыбка получилась натянутой и недоверчивой. – Вряд ли кому придет на ум заглянуть сюда. – Они находились в кремлевской квартире Ленина. Всего две комнаты в мрачном, довольно запущенном здании позади сводчатой галереи, соединяющей Кремлевский дворец с Оружейной палатой. Комната холодная, заброшенная, повсюду толстый слой пыли, тучами взлетающей при малейшем движении. Поблекшие ковры, потемневшие обои.
 – Потакаешь своей склонности ко всему театральному, друг мой? – заметил Валенков. Диденко улыбался, глядя на стол, где лежала старая сложенная газета, рядом с ней старомодная ручка, рукопись. Он сдвинул ее, и узоры полированного дерева обозначили место, где лежала бумага. – Мы что, уже заговорщики? – шутливо добавил Валенков.
 – Здесь, в этой комнате, он написал свою брошюру "Очередные задачи Советской власти"! – взвился Диденко Юрий Валенков, советский министр иностранных дел, улыбнувшись, пожал плечами, разглядывая пыльные ручки своего узкого кресла, торчащую, как нечесаные клочья седых волос, набивку.
 – Так ты думаешь, что именно это у нас на руках – очередные задачи Советской власти? – спросил он.
 Диденко провел руками но редеющим волосам и стал старательно протирать очки. Комната расплылась, выражения лица Валенкова не разглядеть, рукопись на столе – словно белое пятно.
 – Как тебе сказать, Юрий!.. – Он надел очки. Валенков с любопытством, безмятежно поглядывал на него. – Я лишь... хотел поговорить с тобой. Да, я считаю, что у нас есть трудные задачи... или скоро будут. Теперь, когда... нет Ирины. Она была движущей силой многого из того, что мы пытаемся сделать!
 – Мне кажется, он довольно хорошо держался на последнем заседании Политбюро... если учесть то, что произошло, его самочувствие... Что? Ты не согласен?
 Диденко отрицательно покачал головой.
 – Нет, не согласен... однако и согласен, в этом вся беда. Он хорошо справляется с горем. Взял себя в руки. Но, видишь ли, дело в том...
 – Говори.
 Диденко оглядел комнату и увидел себя в старом потемневшем зеркале – сутулая, довольно неуклюжая фигура, бегающие глаза. Массивная фигура Юрия, его солидность, напротив, внушали уверенность.
 – Хорошо, как я уже сказал, Ирина была движущей силой,  его  движущей силой...
 – Вряд ли это так. Он уже был секретарем на Украине до того, как они познакомились, не то что поженились! Не говоря уж о тебе. Ты был с ними... с ним... много лет. И тоже много сделал. – Валенков вздохнул, задев руками пыль на подлокотниках, закашлялся и широко улыбнулся, театрально воздев руки. Прокашлявшись, добавил: – Если ты беспокоишься о нем, то, думаю, преувеличиваешь. Уверен, он потянет.
 – Нет, ты меня не понял!..
 Валенков, слегка покраснев, прищурил глаза.
 – Извини. Тогда просвети. – Правда, хорошее настроение тут же вернулось к нему. – И постарайся не давить на меня, Петр! Я ведь не принадлежал к "святой троице", а был лишь на подхвате.
 – Извини, Юрий. Согласен с тобой на все сто процентов. Он действительно возглавлял партию на Украине. При Андропове. Тот его и продвигал. Черт возьми, он был восходящей звездой еще при Брежневе, когда мы с тобой не смели поднять головы, из кожи лезли, чтобы не отклониться от линии! – Он взмахивал руками, словно фокусник над цилиндром, где были спрятаны все нужные ему слова. – А он продвигался наверх, его выделяли Брежнев, Андропов, когда еще был во главе КГБ!
 – Мало ли что было  тогда!  То, что это не относилось  к нам,  не делает нас лучше. Или делает нас праведниками –  все мы  жили в те скверные времена! – Он ухмыльнулся, глядя на Диденко, но тот в ответ лишь нахмурился. – Не дуйся, – по-отечески пожурил Юрий. – Ей-богу, не пойму, что тебе-то беспокоиться?
 – Меня беспокоит кое-что из того, что он говорил, к кому он прислушивался на последнем заседании. Только и всего, но это кое-что значит.
 – Ты имеешь в виду, что он был любезен со стариком Лидичевым, с маршалом и предложил вернуть в Политбюро Чеврикова? Если спросишь меня, скажу: это нужно, учитывая беспорядки. И это все?
 Диденко пожал плечами. Словно банкир, отказывающий в займе, подумал он, разглядывая в зеркале свое искаженное изображение.
 – Знаю, что мои сомнения не слишком убедительны.
 – Ладно, а что он тебе говорил в последнее время? – Валенков достал из кармана пальто пачку сигарет и золотую зажигалку. В сухой холодной комнате едко запахло дымом. Поискав глазами пепельницу, Валенков заметил: – У Владимира Ильича грехов не было. – Стряхнул пепел на жалкие остатки узорчатого ковра. Заботливо посмотрел на Диденко. – Слитком беспокоишься, дружище. Хотя ты всегда был таким.
 – Возможно. Но чтобы пустить в Политбюро Чеврикова, этого старого приятеля Лидичева! И долбаного реакционера, каких свет не видал! Ты же знаешь, что он делал в КГБ! Там, в стеклянной коробке, которую называют Центром, его сравнивают с Берией. Это не сулит, ничего хорошего!
 – Послушай, ничего хорошего нельзя ожидать и от балтийских республик, и от Украины с Грузией, и еще, черт знает откуда! – Валенков яростно пыхнул сигаретой, дым поплыл между Диденко и его отражением. Особенно в мусульманских республиках. Ты хочешь, чтобы в такое время армией и КГБ руководили святые?
 – Ты видел, какой была реакция на мои предложения о...
 – То, что ты предлагал, равносильно предоставлению  независимости  Литве и Латвии, друг мой!
 – Юрий, да мы выработали это вместе с ним и Ириной! И он дал Лидичеву загнать меня в угол. "Не время, товарищ", – только и сказал он! – Диденко яростно взлохматил волосы, они стали похожи на нимб святого. Он метался взад и вперед по комнате, держась вблизи стола, будто черпал в нем энергию. – Мы же договорились заранее. Да ты знаешь, тебя ввели в курс дела.
 – Я выступил, как надо.
 – А он и не обратил внимания – удивленно, даже обиженно заморгал и дал Лидичеву выставить меня дураком.
 – Задел самолюбие...
 – Да нет! На это мне наплевать. Наплевать даже на несерьезные обвинения Лидичева относительно культа личности и на пустую болтовню об индивидуализме. Но мне  небезразлично,  что делает Никитин и куда он идет. В душе он консерватор!..
 – Чепуха!
 – Нет, не чепуха. Ирина была для него как  обращение в веру,  как яркий свет. Думается, я всегда это знал, по крайней мере предполагал. Но я никогда не думал, что он может стать вероотступником, и это именно тогда, когда мы затеяли дело и у нас  получилось! 
 – Правда, Лидичев и другие утверждают, что не получилось, так ведь? Они требуют...
 – Знаю, чего они требуют. Нажать на тормоза! Что ж, наверное, им не стоит беспокоиться. В машине, которую они хотят остановить, больше нет двигателя. Она, наверное, остановится сама еще до того, как сойдет с дороги.
 Диденко плюхнулся в кресло, подняв вокруг себя удушливые клубы пыли. Казалось, в свое время его забальзамировали, превратили в мумию, а теперь, когда с него сняли обертки из  гласности  и  перестройки,  когда не стало Ирины, он рассыпался в прах. Горели щеки, жал воротник. Дорогие безобразные обои с въевшейся грязью словно не хотели выпускать его из похожей на ящик комнаты. Он наклонился вперед.
 – Он втайне считает, что Лидичев, армия и КГБ правы, когда хотят прибегнуть к большой дубинке, держать в узде республики, особенно паршивых мусульман. Неужели ты не видишь? Разве я неправ?
 Валенков, отводя глаза, стряхнул пепел с каракулевого воротника томного пальто. В конце концов поднял глаза, многозначительно пожал плечами и тихо произнес:
 – Не знаю, Петр... Ей-богу, не знаю. Ты его лучше знаешь... – Сказано это было без какой-либо зависти. – ...По не преувеличиваешь ли ты? Ты тоже потерял Ирину, дружище... Знаешь, что я хочу сказать. – Диденко покачал головой, чувствуя, как краснеет. – Ты тоже несколько убит горем. Может быть, ты принимаешь желаемое за действительное. А мы должны занять твердую линию и...
 – Почему? Почему мы должны? Логика подсказывает другое!
 – Что?  Независимость  любой крохотной республики, где нашлось несколько недовольных? Кто до этого додумался?
 Диденко потирал вспотевший лоб, глядя на глубоко нахмурившегося собеседника. Строгий, холодный бюст Ленина, казалось, тоже неодобрительно смотрел из своей пиши. Но это неправда... Историческое значение этого места, помимо воли подумал он, меркнет при мысли о том, что сюда никто уже не ходит.
 – Это... логично, – заявил он, будто вспомнив о запутанном малопонятном споре. Он не мог не вспомнить возбужденные, жаркие, можно сказать, счастливые споры, когда они с Никитиным и Ириной намечали планы, рисовали себе будущее. Не просто власть, а власть  для дела  – таков был один из их афоризмов. Уж коли браться за перестройку и проводить ее при надлежащей гласности, тогда, если выдвигается требование независимости, если ее действительно хотят, то ее надо предоставить.
 – Он никогда на это не пойдет. Я не верю – допускало, вы с Ириной могли бы... но только не Никитин.
 – Он мог бы решиться на это... по именно это я и хочу сказать.  Теперь  он этого не сделает. Она была его совестью, толкавшей к действию в этом направлении.
 – А ты не такой же? – Послышавшаяся в тоне Валенкова легкая насмешка больно ужалила Диденко, и он ответил гневным взглядом. Валенков поднял руки ладонями вперед. – Не хотел тебя обидеть.
 – А я и не обижаюсь, – ответил Диденко. Выходит, даже Юрий считает, что за этим кроется борьба за власть, подумал он, кривя душой.
 – Слушай, Петр, я не сторонник того, чтобы Россия снова осталась одна, стала бы третьестепенным придатком Европы, вроде банановой республики. Никитин так с нами не поступит.
 – Именно так. Он сильный человек. И Лидичев так думает. Но он может решиться стать сильным на добрый старый манер.
 – Ему не перевести часы назад.
 – Если он сочтет, что только так можно проявить силу, он на это пойдет. – Его собственные черты, как он видел их в зеркале, рядом с волевой фигурой Ленина смотрелись весьма невыгодно. – Чем больше они будут обвинять его в нерешительности и слабости, тем чаще он будет возвращаться к старым привычкам и двигаться, куда им хочется. Назад.  Ты же знаешь, что раньше он, не задумываясь, без суда бросал людей за решетку, запрещал подпольные издания – одним словом,  контролировал  обстановку. Теперь, когда нет Ирины, боюсь, что он вернется к старым методам!
 – Возможно, он будет вынужден. Ведь в Таджикистане уже  убивают  – не мусульман, даже офицеров КГБ. Подумай об этом. Во всяком случае я не за то, чтобы отрицать роль партии, друг мой, даже если ты за это!
 Валенков снова закурил, выдохнув дым к потолку. Окурок первой сигареты раздавил о голые доски пола рядом с ковром.
 – Если потребуется... – начал было Диденко. Валенков яростно затряс головой.
 – Вы с Ириной, должно быть, свихнулись, – самодовольно ухмыльнулся он. Под распахнутым пальто дорогой итальянский костюм. Сияющие ботинки из мягкой кожи. Хватит, остановил себя Диденко. Это еще не говорит о разложении! – Никитин не думает отрицать историческую роль партии, – теперь Валенков говорил без иронии и цинизма, – да и не следует ему этого делать. Думаю, ты преувеличиваешь... ты далеко зашел в своих  мечтаниях,  друг мой! – вздохнул он. – Черт возьми, у нас еще не хватает товаров в магазинах, заводы и фабрики не работают, как надо, мы не можем обеспечить всех приличным жильем, а ты хочешь развалить Союз! Как, черт побери, можем мы хотя бы чего-нибудь добиться, если распадемся на крошечные, ссорящиеся между собой, страны? – Он, посмеиваясь, развел руками.
 – Послушай, вернуться к тем порядкам, которые вам правятся, можно лишь прибегая к старым методам. Без них не обойтись!
 – Только не в Москве... не говори глупостей.
 – А как насчет Таджикистана? Украины или Грузин? Они, что, не в счет? На улицах войска, КГБ арестовывает людей лишь за то, что они дышат! И это с его одобрения, по крайней мере, неодобрения он не выражал!
 – Такого не случится.
 – Хотелось бы надеяться, что ты прав!
 – Тогда сделай что-нибудь, Петр. Поговори с ним. Попробуй его убедить. Я тебя поддержу почти во всем, только не в этой глупой затее с независимостью.
 – Попробую...
 Зря они встретились в этой комнате, подумал Диденко. Получился театральный жест. Или что-то вроде психологического взбадривания, дабы подкрепить себя. Но как и в случаях, когда переберешь взбадривающего, голова кружится и плохо соображает. Валенков считает его оторванным от жизни мечтателем. Или безрассудно влюбленным и Ирину, ослепленным ею. Вообще-то так оно и было, подумалось ему. Кроме всего прочего теперь это непопулярно, а может быть... скажем прямо, даже опасно. Для карьеры, для его положения. Посещение этой комнаты было своего рода данью прошлому. Стол Ленина, его очки, ручка, суровая убежденность смотрящего на него вождя. Завещанные им решимость и мужество лишь подчеркивали его собственную нерешительность и слабость. Как легко было с Ириной и все  осуществимо! 
  –  Остается только надеяться, что он меня выслушает, – тихо произнес он.


* * *

 Проверять не надо, известно наверняка...
 Между облаками скользила почти полная луна. Вдали цепочка покрытых спегом гор. Позади него тусклые огни Кабула. Между ним и каменной хибарой, а также полуразвалившимся гаражом из гофрированного железа – открытая полоса изъезженной колесами, смешанной со снегом грязи. Он, бережно, словно младенца, держа в руках "Калашников", сидел здесь уже часа полтора, спрятавшись и тени тонкого кривого деревца, с которого на голову и плечи капал таявший снег. Закоченевшие ноги сводило судорогой.
 Проверять не надо, уже известно. Вокруг царила тишина. Тихо было и внутри хижины с покосившейся крышей и занавешенными окнами. На занавеске время от времени появлялась неестественно напряженная тень. Под прислонившимся к шаткому гаражу узким покосившимся навесом – корона с разбухшим от молока выменем. Вечером ее никто не доил. Никого не выпускали наружу.
 И все же он не мог уйти, просто так скрыться в темноте. Он оправдывался тем, будто руководствуется холодным расчетом, здравым смыслом; на самом дело освобождение от наркотика полностью лишило его воли и энергии. Он никак не хотел соглашаться с тем, что они там, внутри; что это ловушка; что он отрезан от двух стоящих в гараже, дышащих на ладан машин. И продолжал торчать под деревом, слушая, как на ветру шелестят и трутся друг о друга ветки, как, словно фольга, металлически гремят немногие не опавшие листья. Тело все больше и больше коченело. Никак не мог согласиться, потому что не имел ни малейшего представления, что делать дальше. Нужно посмотреть, несмотря на блестевшие инеем свежие следы машин, хорошо видимые в лунном свете. Следы широких протекторов лимузина. И истоптанная ногами, замерзшая грязь, рядом с хижиной.
 С автоматом на груди он медленно, нетвердо поднялся на ноги, растирая икры. Разогнулся, помедлив, вышел из тени на освещенное луной пространство. Осторожно зашагал по обледеневшей колее, припадая к земле, по птичьи дергая головой. Его горбатая тень толчками двигалась рядом. Залитые лунным светом горы, казалось, выросли в размерах.
 Он наступил на что-то такое, что хрустнуло с металлическим звуком, не как замерзшая грязь. Испуганно глотнул ртом воздух и замер, ногу словно обожгло, в голове пронеслись картины одноногих мужчин, безногих детей, хромающих женщин. Он не двигал ногой, хотя она непроизвольно затряслась. Поглядел вниз. Неуверенно, словно пьяница, подбирающий раскатившиеся монеты, нагнулся и стал щупать рукой вокруг ступни... "Противопехотные мины взрываются при соприкосновении или приближении", не веря, повторил он про себя. Обнаружил...
 ...Поднял ногу, трясущейся рукой схватил предмет, с трудом разжал ладонь... "Жучок". На грязной ладони лежал крошечный микрофон. Они усеяли ими все открытое пространство. Проявили такую расточительность, будучи уверенными, что он явится. Хайд поднял глаза, ожидая, что вот-вот откроется дверь. Да, в замерзающей грязи, сверкая ярче, чем обычные льдинки, валялись микрофоны. Десятки их.
 Беги – он смотрел на раздавленный "жучок" – беги.
 Увидев свет, который тут же заслонили огромные тени, Хайд побежал. Ночь заполнили выкрики команд. Он мельком увидел Харрела, даже Гейнса из английского посольства, которого бесцеремонно оттеснили в сторону. Под ногами хрустели микрофоны и иней. Кто-то, разглядев его, закричал, как охотник, увидевший дичь. В воздух взвилась осветительная ракета, залившая все вокруг ослепительным светом. Он с размаху ткнулся в прогнувшуюся от удара стену гаража. Собственное дыхание заглушало их крики. Когда ракета погасла, он не мог разглядеть своих следов – значит и они? Огляделся вокруг, как загнанный зверь. Гараж стоял на отшибе. Если он станет перебегать открытое пространство, его выдаст хруст песка, снега и инея. Дрожь тела передавалась железной стопке гаража. Харрел орал, отдавая команды и честя на чем свет стоит того, кто пустил ракету. Гейнс уговаривал его успокоиться, по Харрел в двух словах послал его подальше.
 В пристройке металась недоенная корова. Пахло молоком и затоптанным в грязь сеном. Корова тихо мычала. Он слышал, как они разбегаются в разные стороны, увидел, как вдалеке сверкнули, приближаясь, фары. Хотят осветить место действия. Если он двинется, его заметят. Останется на месте – найдут. Корова перешла поближе и терлась о стену рядом с ним. Из открытой верхней половины двери несло коровником. Почти не думая, он перевалился через нижнюю половину двери и, перекатившись у самых копыт коровы, словно крыса, юркнул в грязную вонючую солому.
 Корова наступила ему на бок и, почуяв его, отпрянула к задней стене. Хайд потер бок и стал ждать, когда глаза привыкнут к темноте, и увидел под дверью два трупа, словно навоз, сваленные один на другой у стены с переплетенными руками и ногами. Отец и сын. А где же женщины?
  Какое это имеет значение?..  Как плотно ни обнимал он себя руками, прижав к груди автомат, его безудержно трясло. Он смотрел на тела двух афганцев, которых он знал и которые могли бы ему помочь; в просачивающемся лунном свете одно лицо обращено к нему, во лбу, словно третий глаз, зияло черное отверстие.
 Корова, храпя, взбрыкивая и дрожа, – воплощение его собственных страхов – снова двинулась в его сторону. Разбухшее вымя с сочащимся молоком нависло над самым лицом. Словно осаждаемая мухами, она яростно махала хвостом.
 Голоса...
 Голос Харрела, который вновь вызвал вспышку ненависти и от которого в то же время бросало в дрожь. Хайд еще глубже зарылся в липкую грязную солому; корова, жарко дыша, продолжала всхрапывать и брыкаться. Что-то пробежало по руке. Его чуть не стошнило. Корова наступила ему на ногу. Издаваемый коровой шум привлек их внимание. Афганец смотрел на него мертвыми глазами.
 – Проверить гараж, да повнимательнее! И коровник, слышишь, ты, засранец! – Голос Харрела. Подальше, словно ненужная совесть, невнятное бормотание Гейнса. Через нижнюю половину двери перегнулось туловище, шаря фонарем по темным углам. Хайд увидел, что из соломы торчат рука и онемевшая от удара нога.
 Корова, ударившись о стену, метнулась в сторону Хайда, теряя с испугу молоко. Луч фонаря скользил по коровнику.
 – Видишь что-нибудь?
 Корова отшатнулась от Хайда, лягнув его задней ногой. Он прикусил губу, чуть не вскрикнув от боли.
 – Норовистая корова!
 – А это видишь? – луч фонаря пробежал по набрякшему вымени, по задней части, прямо над скрытой в соломе головой Хайда. – Может, ты тоже сошел бы с ума, если бы тебя не подоили. К тому же она здесь в такой компании.
 – Что там?
 Хайд затаил дыхание.
 – Да эти двое... афганская шваль. У самой двери, помнишь?
 – Еще бы!
 Задние ноги коровы снова приблизились к Хайду. Болел бок, горела нога. Корова лягнула его еще раз, на этот раз в плечо, еще бы чуть-чуть, и в голову.
 – Его там нет.
 – Проверь как следует, Харрел сказал...
 – Хочешь поиграть с мертвяками?
 – Пожалуй, нет.
 – Тогда его там нет, так что ли?
  –  Так?
 Свет погас. Шаги. Копыто у самого виска – с ума сойдешь. Корова, вздымая серые бока, загородила ему путь, в глазах бешенство, изо рта иена, трясет длинными рогами, поддевает ими солому, словно отгребая ее в сторону от Хайда.
 Он протянул руки, с трудом вспоминая, как это делается. Ухватился за вымя. Корова брыкалась, увертывалась, бодалась. Кончик рога скользнул по широкой штанине, порвав ее. Сжал вымя. Обеими руками. Сильно, но осторожно. По стенам коровника бегал свет фар, а он ритмично работал руками – поднимал, сжимал, тянул, поднимал, сжимал – рукам стало больно, сознание притупилось. Возбужденные голоса то удалялись, то приближались: свет фар пересекали тени; изредка вспыхивали фонарики. Харрел безостановочно ругался, приказал вывести из строя обе машины,  но не ломать.  Хайд, расстроившись, перестал доить. Это встревожило корову. Визжа шинами и стуча моторами, машины умчались.
 Постепенно молоко у коровы кончилось. Обнюхав солому, она принялась жевать. Он откатился от успокоившегося, почти не двигавшегося животного.
 Спустя некоторое время – о машинах не может быть речи, в углу мертвые афганцы – он ускользнет, должен ускользнуть отсюда. К югу...
 Об этом крикнул, словно отвечая на неслышный вопрос, Харрел в один из моментов, когда он перестал доить и корова снова переступила ногами. "Он двинется на юг, в Пакистан, слышите, на юг!"
 Так оно и будет. Другого, более близкого, пути не было. Харрел будет уверенно ждать.
  На юг.  Другого выбора не было.


* * *

 "БРИТАНСКИЙ ГАЗ" – возвещали белые буквы на борту выкрашенного в синий цвет фургона. Из-под свежей краски просвечивало более скромное – "ГАЗ". Акции упали, а количество жалоб возросло, то и другое заметно; отсюда, должно быть, внезапная вспышка патриотизма. Прищелкнув языком, Обри направился поперек широкого тротуара, ко входу в здание кабинета министров со стороны Уайтхолла, обходя траншею с работавшими там землекопами. Красно-белые полосатые ограждения, предупреждающие знаки, запах газа, наполовину размотанные катушки ярко-желтых полиэтиленовых трубопроводов. Последние осенние листья, гонимые свежим ветерком с реки, скапливались у встречных препятствий. Вернувшемуся с похорон брата Обри, несмотря на разницу во времени, не терпелось возобновить исполнение новых обязанностей. Последние дни он чувствовал себя, как вновь назначенный директор хорошей школы, которого в самом начало реформаторской деятельности свалил грипп. Еще по все нити в руках, всяческие помехи да задержки... а тут еще перекапывают дорогу!
 Застучал отбойный молоток. Дежурный сержант, отдав приветствие, провел его внутрь.
 – Доброе утро, сэр Кеннет! – прокричал сержант.
 – Доброе утро, Фред! – улыбаясь, передразнил его Обри. Машина уехала.
 В паузах между грохотом отбойного молотка было слышно, как за дверью шуршат листья. Привычка к порядку и неотложные дела торопили в кабинет. Обри сбросил кому-то на руки пальто. Его ждали заседание Объединенного комитета по разведке, дела Годвина, встреча завтра с неоттаявшей премьер-министром, встреча с Лонгмидом, торжественный обед в его родном колледже в пятницу.
 В коридоре Обри споткнулся о сбившийся ковер. Над одним из допотопных чугунных радиаторов стоил на коленях рабочий в синем комбинезоне. На ковре пятна воды, в помещении холодно. Он обернулся к дежурному сержанту.
 – К сожалению, меняют центральное отопление, сэр Кеннет.
 Неизбежный стук молотков. У ведущей в дом № 10 зеленой двери, словно дрова, сложены половицы. Убегая от шума, он поспешил в кабинет.
  Беспорядок.  Любой незнакомый скрип половиц, казалось, предвещал приближение вихря переживаний и требований. В памяти еще оставались смерть Алана, своеобразная личность его племянницы. Вторжение Совета по газу нарушило спокойный ход мыслей, восстановленный долгим ночным сном. Последние несколько дней здорово измотали его. Пора приниматься за настоящую работу!
 Гвен улыбнулась с таким видом, будто страдала расстройством желудка. Страшный грохот из коридора отдавался и в ее комнате. Наверно, и в его кабинете?..
 Они обменялись шутливыми фразами. Он признательно кивнул в ответ на приличествующие случаю слова сочувствия. Чуть не вырвал у нее из рук стопку папок с подколотыми к каждой краткими резюме.
 – Мне нужно полчаса, Гвен. Никого не пускать.
 – Не хотите ли поздравить сэра Дэвида с новым назначением?
 – Дэвида? Ах да, набросайте текст... Нет, не надо, в пятницу увижу его в колледже и поздравлю лично.
 – Слушаюсь, сэр Кеннет.
 Дэвид Рид – юный Дэвид, член кабинета министров в сорок один год, а до этого удачная деловая карьера. Мать будет так им гордиться...
 Вспомнил, что мать Рида, Мэри, умерла в прошлом году. Но эта мысль почти не омрачила чувство удовлетворения, с которым он наконец-то закрыл дверь у себя в кабинете.
 Стук отбойного молотка проникал во все углы словно по чьей-то злой воле. И в кабинете негде было спрятаться от грохота обыкновенных молотков в коридоре. Обри нетерпеливо направился к столу и сразу принялся читать содержимое первой папки, хотя и ознакомился с резюме с инициалами Гвен. Повестка заседания Объединенного комитета по разведке – потом... грохот молотков... отчеты радиотехнической разведки... ничего достойного внимания... молотки еще громче... СССР – фотографии – наконец-то – октябрьского парада на Красной площади и размещение руководителей на Мавзолее Ленина. Нацепив на нос очки, он наклонился над увеличенными изображениями, скользя пальцем по пояснительному тексту к этим глянцевым крупнозернистым снимкам. Да, Никитин выглядит усталым. Рядом с ним Чевриков, сменивший коней и теперь в Политбюро заодно с консерваторами. Не Диденко и не министр иностранных дел... м-м-м. Значит, уже перемены? Он взял лупу, и хмурое озябшее лицо Никитина почти распалось на составляющие его точки. Вздохнул. К этому надо вернуться еще раз. Требуется много больше, чем эти снимки, нужен молодой... кто бы? Ах да, один из самых способных протеже Питера Шелли. И самого Питера привлечь, а также собрать значительно больше информации. Он ожидал, что премьер-министр вскоре затребует прогнозы Объединенного комитета по разведке. Сделал пометку в блокноте. Задумался, откинувшись в кресле, и вновь услышал грохот молотков снаружи и внутри.
 Незваными гостями ворвались в память Алан и Кэтрин. Кэтрин с отрешенным, замкнутым выражением лица; тонет, но считает ниже своего достоинства цепляться за спасательный круг.
 Он продолжил свое занятие, заставляя себя сосредоточиться на очередном вмешательстве ЮАР в дела Намибии – обычное явление, несмотря на то, что страна обрела, хоть и не полную, независимость. Он отложил папку в сторону и еще раз глянул на край стола, откуда смотрело сердитое больное лицо Никитина. Он выглядел хуже, чем на фотографиях и видеофильмах похорон Ирины, когда его поддерживали с двух сторон дочь и зять. Дочь, копия Ирины, в шубе и меховой шапке. Видно, Никитин не справлялся со своим горем... Обри заскрежетал зубами и сердито посмотрел на старый радиатор отопления, откуда отдавался грохот молотков.
 Постепенно снова увлекся делами. Но тут в дверях неожиданно возникла Гвен, а за ее спиной, гремя металлическим ящиком с инструментом, протягивал пропуск мужчина в синей спецовке. Обри со стоном вздохнул.
 – Прошу прощения, приятель... сэр. Пришел снять батареи.
 – Извините, что?..
 – Надо. – Молодое жизнерадостное лицо оставалось вежливо невозмутимым. – Здесь говорится, что сегодня и завтра надо убрать все старые батареи и трубы, – доложил он, помахивая нарядом. Обри безнадежно махнул рукой.
 – Ладно, Гвен. Раньше начнут, раньше кончат, – улыбнулся он.
 – Когда  у нас  меняли центральное отопление, было совсем не так! – неожиданно зло отпарировала она.
 – Так то сапожники, – пояснил водопроводчик, закатывая ковер и расстилая под радиатором старую пеструю штору.
 – Одно слово – Совет по газу! – бросила Гвен ему в спину и хлопнула дверью.
 Обри вернулся за стол, снова поймав ледяной взгляд Никитина. Жирно подчеркнул пометку: пригласить Шелли. Снова забыл про пулеметные очереди отбойных молотков. Открыл следующую папку и с удивлением увидел фотографию Малана. Казалось, тот смотрит на него, хотя снят в профиль. Вода из старого радиатора хлынула в большое пластмассовое ведро. Он взглянул на надпись на обратной стороне снимка. Лондон?.. Должно быть, Малан вылетел из Сан-Франциско раньше его. Снимок сделан вчера. Малан в театре "Ковент-Гарден", в ложе. Вода перестала литься, что-то бормотал про себя водопроводчик. Рядом с южноафриканцем Обри узнал на снимке Джеймса Мелстеда, старого приятеля, уходящего в отставку постоянного секретаря министерства.
 На втором снимке снова Малан в профиль, в широкое окно льется дневной свет – судя по столу, в ресторане. Лицо сидящего против Малана человека знакомо. Обри не стал смотреть надпись на обратной стороне. Нет, не Дмитрий Прябин, резидент КГБ в Лондоне. Тот сейчас в Москве, объясняется и пытается сохранить должность и карьеру. Этот малый постарше. Конечно же, второй человек после Прябина, в настоящее время замещающий его. Рублев. Никакого сомнения, Рублев. Обри позволил себе мельком улыбнуться... Молодец Тони, перекрыл им канал. Стоящие снаружи два человека, оба не в фокусе, судя по надписи на обороте, сотрудники службы безопасности КГБ в посольстве на Кенсингтон-Пэлас-гарденс.
 Водопроводчик оторвал от стены чугунный радиатор. Обри до того увлекся, что почти не слышал возни. Малан, этот торговец золотом и алмазами, посредник между Преторией и Москвой!.. Хм, а что он здесь делает? Обри пробежал составленную юным Эвансом сопроводительную записку. Она исходила из маленького отдела Годвина. Эванс развивал точку зрения Годвина. Очевидно, Малана следовало считать ключевой фигурой в создании нового канала контрабанды высоких технологий. Эванс назвал свою операцию "захватывающей удачей".
 Он продолжал делать пометки, а водопроводчик принялся работать молотком и зубилом, видно, разбивая радиатор на секции. Грохот отдавался в голове, но не мешал думать.
 Малан. Разумеется, русские ему доверяли. Годвин действительно его подозревал, главным образом на том основании, что многие из компаний, в которые Малан вложил капиталы, из года в год торговали с русскими, либо открыто, либо через посредников. Эванс просил усилить наблюдение. Гвен должна знать, как это оформляется – да, он разрешает. Из-за неприязни к Малану он не утруждал себя размышлениями об основаниях для такой акции. На фотографии Малан отвечал улыбкой на реплику Рублева. Надо поподробнее разузнать о нынешних занятиях Малана.
 Пометил для памяти.
 Эванс приложил одну из характерных для Годвина спешных сердитых записок, в которой сообщалось об одном молодом человеке, торгующем акциями небольшой компании, производящей высокотехнологичные изделия, и скупке этих акций одной из липовых компаний, заведомо работающих на КГБ. Обри усмехнулся. Годвин подозревал здесь сговор; сам он видел простую корысть. Для него деньги не имели большого значения, возможно, потому, что ему их всегда больше чем хватало. Он медленнее, чем большинство равных ему по положению, продвигался к вершинам власти, хотя и ценил ее привлекательные стороны. Но с этой запиской он согласился полностью. Написал сердитую резолюцию, требуя ускорить расследование. Можно не сомневаться, что молодой джентльмен из Сити намеренно занижал стоимость акций, давая возможность КГБ купить их подешевле! Компания производила схемы для систем связи новых американских ядерных подводных лодок. Хороший подарок московскому центру – по существу возможность стать ее  собственником! 
 Он посмотрел на груду папок, раскиданные по столу фотографии, листочки со своими заметками... и улыбнулся, увидев, как водопроводчик вытаскивает в дверь на занавеске, словно тушу быка, секцию демонтированного радиатора.
 Гвен тут как тут, сообщает по внутренней связи.
 – Сэр Кеннет, звонит мистер Андерс. По совершенно секретной линии. – Гвен всегда объявляла о таких звонках с трепетной дрожью в голосе. Обри взглянул на часы. Боже, в Вашингтоне пять часов утра! Его тоже кольнуло беспокойство.
 – Я запру дверь. Проследите, чтобы наш приятель ее не сломал, Гвен! – К беспокойству добавились дурные предчувствия... а может быть, совсем по другому делу? Он нетерпеливо взял трубку.
 – Пол, дружище, у вас там еще ночь!
 – Кеннет... Я звоню из... – в трубке слышались голоса и отдаленные металлические звуки музыки. – Я звоню из своего любимого ночного ресторана! – В его смехе, кроме самоиронии, различались напряженные потки. – Решил потопить тебе до утра, прежде чем приду в нормальное состояние. – Пауза, потом Андерс проворчал: – Кто этот парень, Джон Фраскати? Вчера наш бесподобный советник по национальной безопасности вытянул из меня все кишки только за то, чтобы я спросил об этом парне! А когда такое происходит, Кеннет, я хочу знать, почему! – Казалось, Андерс был больше заинтересован, чем выведен из равновесия, но Обри, в голове которого проносилась уйма вопросов, перебил его:
 – Зачем тебе понадобилось звонить мне среди ночи из ресторана?
 – Потому что мне не положено ни с кем говорить об этом. А мне хочется знать, зачем ты втянул меня в это дело. Я торчу в этой забегаловке, чтобы ты знал, что я тебе не звонил, понял? Официальный отрицательный ответ ты получишь в свое время через наше посольство в Лондоне. Я собираюсь рассказать тебе больше, чем следует, и знаю, что ты не перестанешь меня расспрашивать, пока не вытянешь из меня больше, чем им хотелось бы. – Слышно было, как он тяжело дышал, словно только что перестал бежать. Потом добавил: – О'кей? Так кто этот парень?
 – Дружок моей племянницы. Бывший следователь в вашем Федеральном управлении гражданской авиации.
 – Да, и, кроме того, ветеран вьетнамской войны, кредитоспособен, в колледже попадался на марихуане! Все это я знаю. Слушай, Кеннет, мне попало по жопе, какой-то сидевший рядом с советником сопляк сказал мне, чтобы я не совал нос в это дело! А мне это совсем не нравится.
 Обри был скорее глубоко озадачен, нежели обеспокоен. Он поправил очки-половинки, потер лоб, нахмурившись, посмотрел на стол. Никитин ответил ему столь же хмурым взглядом.
 – Я просил тебя в порядке одолжения по просьбе племянницы, Пол, только и всего, уверяю тебя.
 – Черт с ним! – Андерс был обижен и озадачен. – Я знаю адрес парня, знаю, что его нет дома; думаю, что его увезли в горы. Но вот одного упоминания его имени было достаточно... Мне сказали, что Фраскати – не мол забота. Не моя забота, и точка. Им занимаются другие.
 Андерс дошел до самого важного и для пущего эффекта замолчал. Может быть, рассчитывал что-то прояснить для себя или просто хотел раздразнить любопытство Обри.
 – Кто?
 – Существует отряд, – прокашлявшись для пущей важности, начал Андерс. – Внутри Лэнгли. Кажется, он ни перед кем не отчитывается. Понимаешь, ни перед кем, даже перед президентом! Вот они-то и интересуются нашим приятелем Джоном Фраскати – к чему бы?
 – Даю тебе слово, Пол, не имею ни малейшего представления.
 Обри потер горевший лоб, хотя в комнате было прохладно. Он был выбит из колеи: несомненно, налицо какой-то зловещий фарс, но в него впутали Кэтрин. Им овладели дурные предчувствия. Как он ненавидел эти тайные  игры,  которые так любили американцы!
 – Вы что, собираетесь повторить "Ирангейт", Пол? – взорвался он.
 – Не читайте мне мораль, Кеннет, я тоже не имею об этом деле ни малейшего представления! Считают, что я не должен знать. И я  не могу  знать. Я обещал тебе позвонить, но этого звонка не было, о'кей? Отныне все это меня совершенно не касается.
 – Разумеется, – машинально пробормотал Обри, несмотря на растущую тревогу. – А где находится Фраскати?
 – Ни малейшего представления, Кеннет! Может, ему осточертела твоя племянница, а? Дома его нет. Мне сказали: не суйся не в свое дело...  сэр!  Я могу руководить отделом быстрого реагирования, Копнет, но свое место знаю. – Андерса заставила позвонить злость, уязвленная гордость. И, может быть, лишняя рюмка. Но все это было  ужасно! 
 – Этот отряд?.. – продолжал нажимать он.
 – Точно – этот отряд. Они называют себя "саквояжниками", авантюристами... может быть, только в шутку, по они действительно ни перед кем ни за что не отвечают. Когда Бог создавал мир. Кеннет, их завели и оставили тикать – чем не бомба? Понял, почему я звоню тебе из загородного ресторана? – К Андерсу, во всяком случае, вернулось самообладание и даже хорошее настроение. Само это дело его не беспокоило – черт возьми, он к ним привык! Вьетнам, "Уотергейт", "Ирангейт", Никарагуа – специальные немногочисленные отряды убийц плодились быстрее, чем кролики! Пока что Андерса устраивало, что его не подставили, что Обри, наводя справки, не руководствовался какими-либо грязными или профессиональными соображениями. Потому-то он и выложил все, затаив обиду на тех, кто ему сказал, чтобы он не совал нос не в свое дело.
 Почти мгновенно мысли Обри обратились на дела личные и перед глазами встало бледное, напряженное, надменное лицо Кэтрин.
 – Чем они занимаются, эти "саквояжники"? Для чего их организовали? – настойчиво расспрашивал он.
 – Чем угодно... или, может быть, создают такое впечатление? Они говорят, что занимаются тем, что  бьют.  Скажем, что делают, когда рассердятся на игральный автомат? Бьют, – помолчав, добавил: – Теперь ты знаешь намного больше, чем мне полагалось сказать, а я убедился, что ты знал намного меньше, чем я думал. – Чувствовалось, что у него гора свалилась с плеч. Беспечно, хотя и усталым голосом, добавил: – Пока, Кеннет. Позвони когда-нибудь... по  другому  делу!
 – Пол...
 В трубке настойчиво раздавались далекие гудки. Разносившийся по трубам стук, усиленный отсутствием радиатора, теперь казался зловещим, пророческим. "Саквояжники"... "Бьют"?
 Все это действительно таит угрозу, решил он. ЦРУ слишком увлеклось опасными играми. Это их самонадеянное убеждение, что несколько убийств, сиена правительств то тут, то там, дестабилизация валют отвечают патриотическому долгу! Боже...
 Разболелась голова. Он никак не мог вспомнить, что говорила Кэтрин о делах Фраскати и даже о его местонахождении, когда тот последний раз звонил ей. Каким образом этот человек связан с этим новым отрядом, тайно занимающимся грязными делами?
 По дело не в этом, стараясь успокоиться, убеждал он себя. Вопрос в том, интересуются ли эти люди также и Кэтрин?


* * *

 Покрытое снежной коркой наброшенное на плечи одеяло скрывало пятна крови на овчинной куртке. На мятых грязных штанах добавились следы пребывания в коровнике и бродяжничества в горах. Рядом с ним неподвижный, равнодушный ко всему ишак, словно презирающий глупую суету вокруг него. Небольшая медленная очередь людей и машин на несколько метров продвинулась к контрольному пропускному посту, и он потащил ишака вперед. Он окончательно окоченел и при каждой, пусть минутной, остановке прислонялся к податливому боку животного или висевшей на спине ишака корзине. Автомат он выбросил, зная, что и корзину и его самого обыщут. Из оружия оставил один нож. Поперек дороги мел снег, затем стремительно летел в пропасть, в бежавший далеко внизу поток. Ветер крутил, ударяясь о торчавшие по одну сторону дороги отвесные скалы. На ресницах и бровях намерз снег. Белая борода похожа на грязную кисточку для бритья.
 Хайд ждал. Очередь состояла из небольшого тошнотворно дымившего грузовичка, двух женщин в черном, двух ребятишек с дюжиной овец, старого такси и его самого... Еще стоявшие прямо перед ним двое бородатых мулл в тюрбанах, афганские полицейские, как он и ожидал, у недавно сооруженного ограждения и один дувший на руку европеец в меховой шапке, пальто и перчатках. Поднятый воротник был не в состоянии скрыть, что человек этот из ЦРУ, один из людей Харрела. Они угадали, что он направится этим путем – в усталом мозгу панические примитивные мысли, – кратчайшим путем из Афганистана через Мама-Хейл в сторону Хайберского перевала.
 Пелена снега скрывала от него шлагбаум. По его предположениям, лимузин Харрела стоял за поворотом горной дороги. В поле зрения были только полицейские машины да старый русский армейский джип с прогибающимся под тяжестью снега брезентовым верхом. Теперь он уже непроизвольно безостановочно дрожал. Муллы с презрением разглядывали его. Узкая извилистая дорога оказалась мышеловкой – с одной стороны стеною высилась скала, с другой – глубокая пропасть. У него не было другого выбора – чтобы пробираться но горным тропам, не хватало ни сил, ни воли. С риском для жизни он хотел угнать машину в Мама-Хейл, но не удалось. А из ишака какой транспорт, одна маскировка.
 Грузовичок, безбожно дымя, проскользнул под красно-белым полосатым шлагбаумом. И он, и ишак одинаково неохотно вслед за муллами продвинулись вперед. Грузовичок скрылся за голым выступом скалы. Теперь, жестикулируя, допрашивали женщин. Полицейские демонстрировали рвение, то и дело поглядывая в сторону дувшего на руки американца. До границы еще сорок миль. Надежды на спасение становилось все меньше.
 Женщины прошли за шлагбаум. Следом побрели овцы, и перекладина, заскрипев, поднялась снова, чтобы пропустить мальчишек. Водитель такси опустил стекло и заговорил, перекрывая шум ветра. Муллы бросали раздраженные взгляды на американца. Ветер валил с ног, снег, жесткий, как песок, хлестал в лицо. Надо было подаваться на Джелалабад, а там угнать какую ни на есть машину.
 Хайд поглядел вниз, на серую поверхность потока. Далеко внизу, словно ползущий к воде старый больной зверь, на боку лежал русский бронетранспортер. Он плотнее закутался в одеяло, прикрыв нижнюю часть лица. Хотя и покрытые грязью руки были слишком белыми для афганца. Где  Харрел? 
 Допотопный автобус довез его до окраины Мама-Хейл, а там повернул обратно на Кабул. Здесь ничего не подвернулось под руку, кроме ишака, которого он увел из пристройки у полуразвалившейся хижины. В хижине на соломенном тюфяке лежал в забытьи человек, его трясла лихорадка. Хайд, не терзаясь, забрал хлеб, вяленое мясо и ишака. Где же Харрел? Этот американец может, если повезет, его не узнать, по если Харрел здесь...
 Муллы, приблизившись к шлагбауму, неожиданно подняли шум. Такое нарушение порядка, этот взрыв ярости были ему только на руку. Они указывали на беспокойно переступавшего с ноги на ногу, однако не скрывавшего своего презрения американца. Полицейским доставалось от них за задержку. Размахивая руками, муллы все больше заводили себя. "Неверный... зачем он здесь? Кто приказал?" Их фанатизм открывал слабую, призрачную надежду. Мальчишки, словно собирая по берегу серые камни, сбивали в кучу овец. "О, Аллах... кто этот человек, почему вы ждете от него приказов?" Обеспокоенный американец, не желая быть узнанным, отвернулся. Где его транспорт? Он один?
 Перед муллами поднялся шлагбаум, но они теперь увлеклись обвинениями. "Европейцы-русские, безбожные американцы – кто, кто?"...
 Хайд подталкивал осла, чувствуя, как жжет ногу спрятанный нож. Муллы внимательно глядели на него. Он почтительно склонил голову – "Аллах велик..." – и решил рискнуть – плюнул в сторону американца, стоявшего к нему вполоборота, и шагнул под шлагбаум...
 Стоявший ближе полицейский в форме двинул винтовкой, собираясь преградить путь, но на него обрушился поток оскорблений одного из мулл, в глазах вспыхнули ненависть и страх. Ему было не до Хайда. Американец было двинулся наперехват, но неуверенно, смущенно. Позади Хайда – теперь уже  позади!  – муллы высокими голосами выкрикивали проклятия. Хайд, чувствуя спиной опасность, шагнул вперед, ведя упирающегося ишака, дергая при каждом, казалось, бесконечно медленном шаге за веревку.
 На дорогу выступала голая, острая, как нож, почти отвесная скала.
 За ней стояла черная длинная машина со слепыми замерзшими стеклами, с примерзшими к ним "дворниками". Он, отворачивая лицо, медленно прошел мимо. Ишак упирался, не желая двигаться навстречу порывам ветра, бросающего в глаза хлопья мокрого снега.
 Наконец они миновали машину.
 Теперь его уже трясло не от холода. Шатаясь, он дошел до следующего поворота и остановился, припав к дрожащему боку ишака. Кружилась голова, слепил снег, руки закоченели, ноги потеряли чувствительность.
 Сорок миль...
 Мальчишки были из соседнего селения, если вообще существовало соседнее селение. Они шли метрах в пятидесяти впереди. Прерывистое блеяние овец доносилось, как сигналы плохо налаженного радио. Нужно идти за ними, не отставать, внушал он себе всякий раз, когда они, как мираж, исчезали за пеленой снега. Но до ушей доносилось блеяние овец, щелканье кнутов и крики мальчишек. Только бы их не потерять.
 Ишак двинулся вперед, увлекая его за собой. Цепляясь одной рукой за корзину, висевшую на боку ишака, другой, окоченевшей, рукой он придерживал на голове и плечах топкое одеяло. Не замечая дороги, переступал потерявшими чувствительность ногами. Когда его ушей достигали крики овец и мальчишек, звук их казался манящим, как пение сирен, но нереальным, призрачным. Слышимость ухудшалась.
 Он все чаще спотыкался, глаза слипались, теперь уж не от снега и ветра...
 ...Прерывистое отдаленное блеяние овец и звонкие высокие мальчишечьи голоса...

 5
 Кровь и голоса

 Настойчивый телефонный звонок стряхнул сон. Какие бы тяжелые сны ей ни спились, она так или иначе знала, что в них не было отца. Светящийся циферблат будильника показывал пять часов утра. Она смахнула со лба волосы, тыльная сторона ладони чуть повлажнела, и взяла трубку.
 – Да? – хриплым голосом ответила она, потом, кашлянув, повторила. – Да?
 За раздвинутыми занавесками сверкали лепты и ожерелья света – улицы и небоскребы Сан-Хосе. Вдалеке слышен звук полицейской сирены, под окнами гремела и лязгала мусороуборочная машина.
 – Кэти?
 Джон? Это он. Она не верила своим ушам.
 – Джон? Джон, слава Богу...
 – Выслушай меня, Кэти, прошу тебя!
 – Где ты пропадал? – Это был крик облегчения. Руки вдруг похолодели, лоб покрылся холодным потом.
 – У меня нет времени на болтовню! – взорвался он. – Слушай меня, ради Бога! Мне пришлось скрываться, удирать от них, понимаешь? Меня искали, нужно было оторваться!
 Она воспринимала его слова как ненужную мелодраму. Его заговорщические игры оскорбляли ее чувства. С каким облегчением она услышала его голос! Где он пропадал?
 – Я тебя не понимаю! – ответила она. Лицо пылало, пальцы теребили телефонный шнур. – Почему ты не звонил?
 – Они прослушивают разговоры, черт возьми! – Она услышала хриплое дыхание, видно, он считал про себя, чтобы успокоить нервы. – Кэти, я прошу... Мне нужна твоя помощь. Слушай внимательно...
 – Не мог позвонить, черт бы тебя побрал! – Словно с испугу ударила потерявшегося было ребенка. Ее не трогали его призывы... из-за его независимости, обособленности – и теперь позвонил не потому, что нуждался в ней, а потому, что ему нужна ее  помощь. – Мог бы позвонить. Я же с ума сходила!
 – Сомневаюсь, Кэти, ты такая собранная дама... Извини. Я не мог позвонить. Держался подальше от людей, населенных мест, скрывался в глуши. Никому не мог доверять.
  Вот в чем дело!  Этот мелкий звериный страх перед людьми, полное недоверие к ним, с которыми он родился или приобрел во Вьетнаме или другом забытом Богом месте.
 – Мне наплевать! – яростно выпалила она.
 – Слушай, Кати, забудем об этом. Привези денег, дай свою машину... и пистолет.
 – Зачем? Что, черт побери, ты собираешься делать?
 – Скрыться. Вот что. Мне нужно подумать, решить, что делать дальше.
 Ему ничто  не грозит.  Его спокойный тон тому свидетельство. Движение на улице становилось беспрерывным. Мигая огнями, заходили на посадку самолеты, вызывая головную боль. Пальцы нервно теребили провод. Указательным пальцем державшей трубку руки она мелкими кругами растирала висок. С усилием встала с постели и, держа в руках телефон, подошла к окну. Внизу машины неистово сигналили фарами и тормозными огнями.
 Прижив плечом трубку, произнесла:
 – Где ты находишься, Джон? – В глазах защипало. Вдохнув, спросила: – Что я должна сделать? – К цепочке аэродромных огней тяжело, словно из последних сил, опускался самолет.
 – Меня хотят убить. – Его спокойствие было спокойствием крайнего изнеможения.
 Она неистово качала головой. Но он-то этому верил. А потом вдруг это правда?.. Ее мысли очистились от мишуры их отношений, их совместной жизни. Делай, что он просит, убеждала она себя.
 – Кэти, – почти прошептал он, – уж теперь-то эти ублюдки из ЦРУ завертятся, как на сковородке. Правда, поначалу я думал, что это бомба. Пока не сбили русский самолет. Тогда я понял, что есть другой способ. И теперь я нашел доказательство! Точно знаю, что они сделали: видел своими глазами. А они знают, что я знаю – без  шуток!  – быстро проговорил он. – Дай мне, что я прошу, – свою машину, деньги, пистолет... будь добра.
 – Джон, я...
 – Кэт, пойми, это не прихоть хахаля, черт побери! Они хотят, чтобы я замолчал... хотят убить меня! И, ради Бога, не пори свою чепуху, что я так и не стал взрослым, веду себя как мальчишка и все это придумал! – Потом, помолчав, тихо произнес: – Умоляю тебя, Кэти.
 Она заставила себя отбросить сомнения, забыть о непостижимой для нее несовместимости между его покорностью как любовника и абсолютной неподвластностью как личности. Коротко ответила:
 – Хорошо.
 Было слышно, как он облегченно вздохнул.
 – Где ты? – напомнила она.
 – Рядом с моим домом. Может быть, заглянула бы туда вместо меня... хотя нет, не надо. Просто проверь, покружись вокруг него пару раз. О'кей?
 – Хорошо.
 – Значит, пистолет, машину... – он чуть не засмеялся, – и сколько сможешь достать денег. Не хочу больше следить кредитными карточками. О'кей? Можешь приехать сейчас?
 – Да. Сейчас приеду. У ночного ресторана, там, на углу...
 – Я буду снаружи. Понаблюдаю за тобой. Кэти, извини, что не мог...
 – Еду. Целую, – добавила она тихо, отодвинув трубку, словно испугавшись.
 – Спасибо. А теперь поторопись, любовь моя!
 Он первым повесил трубку. Разгорающийся день осветил ее квартиру, которую делил с ней и он, но, как ни странно, она всегда оставалась только ее квартирой. Она вздрогнула, кладя на место трубку.
 Деньги, пистолет, машину.
 Что касается денег, нужно было получить наличные в банковском кассовом автомате; ключ от машины на туалетном столике. Где пистолет, она помнила.
 В прикроватной тумбочке. Вместе с презервативами, как он, бывало, шутил. Надо спешить...


* * *

 Хайд очнулся от того, что лицо и руки царапала солома. Он лежал на боку. Все подавлял запах свежей крови. Пронзительное, жалобное как мольба, блеяние. Он застонал, потом подавил стон. Мучительная боль в оживающих руках и ногах отозвалась в замутненном сознании ощущением благодарности, чуть ли не счастья. Весь в грязи, нет живого места, в ушах звенит – но цел и невредим. Щеки тоже горели. Он растирал их, забыв об осторожности. Вспомнил двух мальчиков, медленно бредущего ишака, мелькающие перед лицом хлопья снега, потом пропал памяти, снова хлопья снега, снова провал...
 Повернул голову, чтобы поблагодарить ребят и оглядеться – теплый свет, глубокие тени, терпкий запах соломы и навоза и все подавляющий запах крови. Подвешенный за задние ноги барашек, из перерезанного по исламскому обычаю горла стекает кровь, умирающая тушка дергается в конвульсиях. Кругом на соломе дергались множество других, кровь из них уже еле сочилась. Хайд закорчился в рвотных спазмах. Только тогда его заметил мясник. В окровавленных руках большой сверкающий влажный от крови нож, горящие глаза. Смотревшие, как режут их небольшую отару, большеглазые мальчишки обратили взгляды в его сторону.
 Афганец с минуту глядел на истекающего кровью барашка, потом направился к Хайду, держа перед собой нож. Хайд, исходя липкой слюной, пытался сесть, но мясник толкнул его обратно на солому. Кивая головой, стал разглядывать. Хайд, словно опоенный зельем, свалился на охапку соломы, все его существо протестовало против запаха крови. Афганец, кивнув еще раз, вернулся к барашку, опустил его на солому – кровь уже стекла и только сочилась. Три оставшихся в живых барашка испуганно, жалобно кричали.
 Господи... Убийство в полном соответствии с законами ислама, видно, было важным делом; еще одно злодеяние в ряду многих других, свидетелем которых был Хайд. Но тело не двигалось, не слушалось его. Мальчишки что-то быстро говорили. Афганец в ответ пробормотал:
 – Он был с Масудом. Думаю, англичанин. За него дадут деньги.
 Хайд, напрягаясь, со стоном смог только повернуться на бок. Горло сжимала судорога. Зажал руками нос – лучше нюхать обычную вонь.
 – А кто заплатит?
 – Американцы... может быть. Пакистанцы – как за ваших овец, а? Может быть, англичане. Он стоит денег, а?
 Еще один барашек закричал, задергался с перерезанным горлом. Хайд зажал уши, сжимая голову, словно хотел выдавить из нее, как воду из губки, все мысли. Он не хотел, не мог думать... Деньги. Его продадут. Увезут из Афганистана... как овец, по только живого.
 Руки чувствовали, пальцы ног шевелились, щеки горели, но тоже чувствовали. Ноздри – он не мог наглухо запечатать их, чтобы не чувствовать чуждого его существу запаха крови. Желудок без конца содрогался в конвульсиях. Сквозь сжимавшие уши ладони, словно сквозь шум моря, донеслось блеяние последних двух барашков. Хотелось кричать. Никогда так не хотелось кричать.


* * *

 Джон жил в высотном многоквартирном доме на краю разрастающегося промышленного комплекса. Окна верхних этажей уже отливали медью восхода. Все еще было свежо. Она, дрожа, выехала на голое, без единого деревца, шоссе, отделявшее дюжину высотных жилых домов от приземистых фабричных корпусов. Движение стало плотнее. Она понимала, что совсем не от холода дрожали руки и по спине пробегал озноб, и была настороже. У нее уже не было желания высмеять или отмахнуться от казавшихся ранее беспочвенными страхов Джона.
 "Покружись пару раз", – просил он. Кому нужно следить за его квартирой? Кто может спрятаться на этом совершенно ровном, пустом отрезке шоссе? Она чувствовала, что вовлечена в зловещую игру, и с трудом осознавала, что это лишь игра, что его подозрения и страхи были страхами ребенка, пытавшегося напугать ее. Через мгновение повязку снимут с глаз, другие дети засмеются и ее рука коснется висящего на нитке подарка, а не чего-то невыразимо противного.
 Ее удивило, что вспотели руки; беспокоило, что они дрожат. Она энергично потерла их и, набросив на плечи шерстяную кофточку, выбралась из машины. Хорошо, она дойдет до ресторана, пройдет мимо его дома, проверит... нет ли слежки. С ума сойти...
 Стоявшие рядами автомашины, кажется, были пусты, за исключением отъезжавших машин, которые она видела, проходя мимо. Стекла верхних этажей горели ярче, чем электрический свет в нижних этажах. На шоссе пахло бензином и пылью. Национальная автострада № 101, рассекающая современный растущий процветающий Сан-Хосе. Ей нравился город. Не такой бездушный, как Лос-Анджелес, и далекий от показного высокомерия Сан-Франциско. Ей также нравилось, что у него почти не было истории, нравилась его нарочитая, функциональная безвкусица, скрывающая богатство, энергию, интеллект.
 Она оглядела ряды многоквартирных домов, заводские корпуса и склады, расползающиеся по Силиконовой долине. В конце шоссе глаз натыкался на темное пятно. Позади ресторана и промышленных построек располагался виноградник, среди которого белыми крапинками пестрели здания винного завода. Атмосфера времен испанских миссионеров.
 За домами никто не следил. Она сердито скрипнула зубами. Оглянулась назад, на огни города, посмотрела на мчащиеся мимо машины, подумала, что снова оказалась в дурацком положении, почувствовала укол уязвленного самолюбия. Последний раз,  последний  раз! Хватит с нее этого дерьма насчет заговоров! Узкий серп лупы склонился к еще темному горизонту, но цепь прибрежных холмов постепенно бледнела. Она миновала последний дом, потом словно растаяли фабричные корпуса, и ресторан одиноко и уныло торчал на краю почти пустынного пейзажа.
 Шум проезжавших машин стал громче, словно каким-то образом отражался и усиливался стоянкой рядом с рестораном. Она пробежала глазами по семи-восьми автомашинам, но машины Джона среди них не было.
 Дувший в лицо легкий утренний ветерок трепал рукава, брюки и волосы. Из-за закрытой двери ресторана доносилась мелодия одного из прошлогодних хитов. В стиле кантри, на удивление естественная, нормальная. Она напряженно разглядывала через окно фигуры людей, ожидая увидеть обращенное к пен лицо. Черт побери, это была шутка, глупая шутка! Она сердито откинула с лица волосы, щеки пылали от унижения. Семь-восемь машин, шум и свет уличного движения, убогий ресторан – вместилище приятных, а больше неприятных разговоров и споров. Ссоры и примирения вперемежку с выпивкой и безвкусной едой.
 "Закусочная Дэйва" – гласила неоновая вывеска, бросая розовые и зеленые отблески на пыльный выщербленный бетон стоянки. Шум уличного движения вдруг заслонила собой ослепившая ее яркая вспышка фар одного из стоявших автомобилей...
 ...Это он, сразу подумала она. Все внутри похолодело. Он лежал около одной из машин, старого светлого "шевроле" со стальными бычьими рогами на решетке радиатора. Джон, меньше чем в пяти метрах от пыльной обочины шоссе, словно полз оттуда...
 ...Звук работающего мотора. Фары выключены, словно не нужны, сделали свое дело. Она увернулась от машины, двинувшейся в сторону шоссе.
 Пробежала десяток метров, отделявших ее от лежащего тела, обмякшего, словно все кости внутри раздробило на мелкие куски. Следы крови на его одежде, черная кровь на ее руках. Руки разбросаны, голова беспомощно откинута в сторону. Незрячие глаза глядели на нее. В голове молнией промелькнуло лицо отца, потом лицо Джона, снова лицо Алана, опять лицо Джона, единственных покойников, к которым она притрагивалась. Она прижала к себе повисшее мертвым весом раздробленное и в то же время словно пустое тело, трогая липкими пальцами бороду. Из рюкзака вывалилась часть содержимого – карта, какие-то фрукты, рубашка, свернутая так, словно он собирался отдать ей в стирку. Руки еще больше повлажнели, теперь от слез.
 Машина, словно довольная свершившимся, выбралась на шоссе и медленно поехала прочь. Кто-то глухо причитал, но казалось, что это не она. Осторожно отпустила его голову, и она безжизненно упала на грудь. К горлу подступила тошнота. Она разжала руки, и тело, выскользнув, осталось неподвижно лежать на земле.
 Встала, зажимая рукой рот, полный слюны и слез. Вздрогнула от стука открывшейся двери ресторана. Казалось, все внутренности прихлынули к горлу и вот-вот задушат ее. Вышедший из ресторана мужчина в клетчатом пиджаке, не обращая на нее внимания, направился к грузовику. Хлопнула дверца кабины. Всхлипывая и глотая слезы, она все еще ощущала запах его одежды и кожи.
 Заработал мотор грузовика. Уехавшая со стоянки машина вернулась и, приближаясь к ней, задом съезжала с шоссе. Медленно, словно оценивая обстановку. Габаритные огни включены, за ветровым стеклом темно. Небо над головой побледнело, позолотилось у горизонта, холмы окрасились в коричневый и зеленый цвет. Как будто ничего не происходило, если не считать этих одиночных мелочей.
 Она опустила глаза. Рот открыт в страшной гримасе боли. Тело...
 Из машины за ней следили. Грузовик выехал со стоянки. Глядя на удаляющийся темный силуэт, она совершенно лишилась мужества. Охваченная паникой, она побежала, а в голове звучал его крик: "...Эти ублюдки из ЦРУ, теперь я до них доберусь... Я знаю как они это сделали...".
 Она распахнула дверь ресторана так, что задрожало стекло. Находившийся за стойкой толстяк в засаленной майке удивленно поднял на нее глаза, вытирая полотенцем руки. Посмотрела сидевшая за чашкой кофе женщина, рассеянно оглядел один из посетителей. До ее сознания не доходила будничность этой сцены – она  видела  безжизненное, словно мешок, тело Джона! Нужно звонить в полицию.
 – Телефон! – выпалила она.
 Толстяк махнул головой в сторону задней стены. Ее тошнило от доносившихся с кухни запахов. Удивленно поглядев на свои окровавленные руки, она неловко сунула их в карманы кофточки. Женщина, закурив, вернулась к своей газете, мужчина выстукивал пальцами по стойке в такт раздававшейся из игрального автомата музыке. Она ничего не видела вокруг себя.
 – Спасибо! – Безразличный взгляд толстяка говорил, что ее паника преувеличена. Непонятно, зачем паниковать. Ничего такого, из-за чего было бы волноваться.
 У щеки запотело крошечное зеркальце, пальцы неловко набирали номер. Дверца стоявшей на площадке машины открылась, из нее вышел человек – небольшого роста, опрятно одетый, несмотря на ранний час, в темных очках. На площадке вроде бы ничего необычного, мимо проносятся машины. Если бы только она не видела маленький комочек – тело Джона – рядом со стареньким ярко раскрашенным "шевроле". Снова затошнило.
 – Полицейский участок – чем могу помочь?
 – Давно ее здесь не видел, – тихо говорил толстяк, кивая в ее сторону. Дэйв, да это же Дэйв, подумала она, словно только сейчас узнала его. – Приходил сюда с одним парнем...
 – Полицейский участок – чем могу помочь?
 Она было открыла рот, но мужчина на улице, словно намереваясь опередить ее, неторопливой, небрежной походкой двинулся к двери ресторана.
 "Столкнули меня с дороги... пытались убить меня, ублюдки! Теперь я до них доберусь... с дороги... убить...".
 Маленьким комочком тело Джона – она могла разглядеть клетчатый рисунок рубашки, бледную кожу лба – машина, идущий к двери человек. Все это вполне реально. Переломанные кости Джона, кровь на ее руках и одежде, подступающая к горлу тошнота – тоже реальны. Они его убили.
 Она дико огляделась кругом.
 – Полицейский участок. Эй, кто там?.. – Она швырнула на место телефонную трубку, словно между раздававшимся в ней голосом и остановившимся у двери ресторана мужчиной существовал тайный сговор. Об этом сговоре свидетельствовал и взгляд Дэйва, и повернувшиеся в направлении ого взгляда головы двух сидящих за стойкой мужчин...
 Она скрылась за висевшей на медных кольцах старенькой занавеской, побежала по узкому коридору мимо туалетов к задней двери. В лицо ударило солнце так, что она споткнулась на ступеньках. Подав голову вперед, побежала, спотыкаясь на каблуках, вцепившись руками в кофточку. Пыльный, заросший сорняками пустырь. Удары сердца заглушали шум машин. Никаких мыслей, лишь ощущение бега, жары, пыли, пота, слабости в ногах, боли в груди.
 Она забыла об осторожности, но все же отдавала себе отчет, что за его домом будут следить. Обогнув дом сзади, держась ближе к стенам, вышла к дальнему концу следующего здания и неспешно зашагала к машине, как будто только что вышла из подъезда...
 Дрожа, в изнеможении упала на сиденье, бесконечно долго искала ключи, с трудом вставила ключ зажигания, завела мотор, влажными руками взялась за баранку и резко включила передачу. Перед глазами, как и после смерти Алана, будто в сумерках, мелькало мертвое лицо Джона. Она содрогалась всем телом при воспоминании, как прижимала к груди переломанное тело. Мысли в полном смятении. Никакого представления о том, что делать, к кому обратиться. Как он и говорил, до него добрались и убили.
 Машина двигалась словно сама по себе. Баранка стала липкой от пота и от крови Джона. Нестерпимо хотелось вытереть руки. Глаза словно застилал густой туман, первые светофоры были видны, словно сквозь капли дождя на стекле. Домой. В чистую, уютную, надежную квартиру. Там можно все обдумать. Единственное желание принять душ. В двери замки, на окнах занавески. Надежно, безопасно. И далеко от площадки у ресторана.
 Машины тряслись по широким улицам нового пригорода, которые, постепенно сужаясь, вели в более зеленые и тихие районы. Забыв об осторожности, она поставила машину под запыленным деревом у своего дома, захлопнула дверцу и поспешила в подъезд. Лифт, шурша, быстро поднимался наверх. Знакомый толстый ковер в пустом коридоре, хотя она едва ли обратила на него внимание. Ключи в надежном замке, щелчок прочных задвижек.
 Позади захлопнулась дверь. Единственный звук – ее облегченный, полный изнеможения вздох, если не считать тихого звонка будильника, который разбудил бы ее десять минут назад, если бы не...
 Стараясь забыть мелькавшее перед глазами, хотя теперь уже не так навязчиво, как в машине, лицо, она бросила кофточку на стул, липкими холодными пальцами стянула с себя окровавленную блузку. Расстегнула пояс, сбросила туфли...
 Стопка как всегда аккуратно сложенных журналов на кофейном столике, на матовой стеклянной поверхности ни пылинки, ни пятнышка. Медные ножки вдавлены в толстый ворс ковра... рядом четыре старые вмятинки...
 Она зажала голову в руках, физически ощущая, как пот или страх, их спешку и профессионализм. Еле заметно сместилась мебель, чуть косо висела картина, узкая щель голого дерева там, где не на место поставили украшение. Не кража, мелькнула ненужная мысль. Обыск. Они здесь были и что-то искали.
 Еще сильнее сжала в ладонях лицо, так что заныли челюсти. Они здесь были...


* * *

 Все, что подали за ленчем, было безвкусным, словно бумага, и вряд ли удобоваримым. Лонгмид был скучным собеседником, а их общие дела пустячными. Он поспешил вернуться на работу. Гвен поручалось следить за телефоном на случай, если Кэтрин ответит на его звонок, записанный на ее автоответчике... ее не было дома в шесть утра по калифорнийскому времени. Ее далекий механизированный голос выбил его из колеи, словно он услышал оставленное кем-то абсурдное послание...
 Обри старался не думать об этом. Гвен отрицательно покачала головой, смахивая со стола в бумажную салфетку крошки от сандвича. Он махнул рукой то ли в знак того, что понял, то ли отпуская ее.
 – Сэр Кеннет, к вам едет тот самый молодой человек от мистера Годвина, Эванс, – сообщила она вдогонку.
 – Да-да, – оборвал он ее, закрывая за собой дверь. На большей части кабинета половик был завернут, а половицы сняты и сложены в штабель. Водопроводчик, весело взглянув на него, кивнул в знак приветствия. Повсюду блестели медные трубы. К столу прислонены два новеньких радиатора. Господи, до чего же нелепо! Так же нелепо, как... нет, не как его дурные предчувствия. Он не в состоянии от них отмахнуться. Никак не мог.
 – Сколько времени все это займет? – воскликнул он, выплескивая неожиданно нахлынувшее раздражение.
 – Много недель, хозяин, – пробормотал из-под сваленных досок водопроводчик.
 – Недель! – он нажал кнопку внутренней связи. – Гвен, кофе!
 – Слушаю, сэр Кеннет. На двоих? Мистер Эванс уже здесь.
 – Что? Ах да, пускай находит, – Обри посмотрел в безмятежное лицо водопроводчика. – Недель? – повторил он угрожающе. – Только  здесь? 
 – О, здесь всего пару дней, папаша.
 Обри взглянул на часы.
 – Будьте добры, ступайте и помешайте работать моему секретарю или кому-нибудь еще, хорошо? У меня встреча... А, Эванс, заходите.
 Водопроводчик поднялся, взял ящик с инструментом и, насвистывая, словно нарочно, покинул комнату.
 – Садитесь, Эванс, – бросил он. Молодой человек смущенно переминался. – Да садитесь же, молодой человек! – спокойнее добавил он, жестом указывая на кресло. Сам Обри уселся по другую сторону стола.
 – Вы хотели получить полные данные на Малана, сэр Кеннет...
 – Разве? Да, мне обязательно нужно. Вы в курсе того, что думает Тони, и вам известны факты?..
 – Да, сэр.
 Медная труба, новые радиаторы, сваленные в кучу половицы. Грузное тело Эванса втиснулось в неудобное кресло с прямой спинкой. Молчащие телефоны. Обри резко перевел взгляд с закрывающих вид на улицу белых тюлевых гардин на сидящего напротив собеседника.
 Что вам известно о воздушной катастрофе в Северной Калифорнии примерно полгода назад?
 – Прошу прощения, сэр... я...
 – Слыхали ли вы когда-нибудь о следователе Федерального управления гражданской авиации США Джоне Фраскати – кажется, есть такое итальянское вино – который, возможно, подпил шум в связи с этой катастрофой? Ну?
 Лицо Эванса напряглось, словно у ребенка, который готов угодить, по совершенно не понимает, что от него хотят. Потом... ангельское выражение и торжествующая улыбка.
 – Фраскати... имя что-то говорит. Месяцев шесть назад. Нужно уточнить, но помню, что пассажирский самолет на внутренней американской линии, летевший из... то ли Портленда, то ли Сан-Франциско, разбился недалеко от какого-то озера. Кажется, Шаста. Лицо его снова сморщилось, словно шарик, из которого выпустили воздух. Он потер широкий лоб, бормоча: – Этот малый, Фраскати... был какой-то шум, когда Федеральное управление вынесло решение, что авария произошла из-за неисправности приборов и отказа двигателей в сочетании с ошибкой нилота. Он не согласился Правда, сейчас точно не помню, по какой причине.
 – Было ли что-либо, вызывающее в этой связи подозрения?
 – Только у него, сор.
 – Имела ли эта авария последствия с точки зрения национальной безопасности по каким-либо соображениям?
 – Я... нет, никогда не слыхал о чем-нибудь подобном, – он отрицательно покачал головой. – Нет, определенно нет. Ничего такого. – Он улыбнулся, но улыбка завяла, не встретив ответа со стороны Обри. На лице вновь появилось выражение недоумения.
 – Забудьте пока о Малане. Эванс... Я хочу, чтобы вы как можно больше разузнали об этой катастрофе. М-м-м? По эту сторону океана. Пока не звоните нашим двоюродным братьям из посольства. Поспрашивайте людей из нашего управления гражданской авиации.
 – Не откладывая?
 – Думаю, что да. Оставьте мне, что привезли по Малану. Посмотрю позже. Итак...
 Запищал сигнал внутренней связи.
 – Да, Гвен?
 – Ваша племянница, сэр Кеннет... Кажется, очень расстроена.
 – Соединяйте. Побыстрее! – Эванс поднялся, собираясь выйти, но Обри жестом вернул его в кресло. Обри схватил одну из трубок, в груди словно метался маленький попавший в ловушку зверек. Прижав правую руку к груди, повернулся спиной к Эвансу, чувствуя, что напряженные плечи выдают его волнение юному помощнику Годвина. Ничего не поделаешь: в этот момент ему было не до того, как он выглядит. Опасность, грозившая этой женщине, пугала его, лишала присутствия духа.
 – Кеннет... – Его имя в ее устах звучало непривычно, словно иностранное слово. Внутри вроде бы отпустило, но тут же появились новые дурные предчувствия.
 – Кэтрин, у тебя все в порядке?
 – Я не знала, кому звонить... ты оставил сообщение в автоответчике. Я звонила...
 – Кэтрин, ради Бога, что случилось?
 – Они были в моей квартире.
 – Кто? – Он понимал, что уже начал обманывать и в то же время брать под защиту... если, конечно, ее можно защитить. "Саквояжники".
 – Я  не знаю.  Они убили Джона! – заплакала она. Словно змея в трещину скалы, в грудь скользнул холодок страха.
 – Ты где? – обеспокоенно спросил он.
 – В квартире соседки. Там я не смогла оставаться. У меня ключ – это моя подруга. Они были там, обыскивали. Передвигали вещи.
 Она, словно протекающий кран, по капле, незначительными деталями выдавала пережитое ею потрясение. Вряд ли они прослушивают телефон соседки, а уже ее-то телефон наверняка.
 – Не пользуйся своим телефоном. – Убийство Фраскати отодвигало все на задний план. После мгновенного замешательства он профессионально уловил нить, на которую нанизывалось все остальное. – За твоим домом наблюдают? – спросил он. – Когда ехала, был за тобой хвост, Кэтрин?
 – Хвост? – молчание. Она не имела никакого представления. Нужно выяснить, подумал он. – Выгляни, пожалуйста, в окно – осторожно. Окно на улицу выходит?
 – Да.
 – Тогда погляди. Кэтрин, – намеренно спокойно попросил он.
 – А что там смотреть?
 – Мужчин в автомашинах, припаркованных автомашинах.
 Он слышал, как она подходит к окну, всей душой желая, чтобы она соблюдала осторожность.
 – В квартире что-нибудь пропало?
 – Не знаю я!
 – Джон отдавал тебе что-нибудь на храпение?
 Послышались всхлипывания, потом прерывисто, со вздохом, она ответила.
 – Ничего такого там нет.
 – Кого-нибудь видишь внизу?
 – Может быть... не уверена, – Последовал взрыв ярости и отчаяния: – Как, черт возьми, я их  узнаю? 
 Представь, что она сидит на краешке скалы и ее надо оттуда спасти, убеждал себя он, слыша, как под Эвансом протестующе скрипит кресло. Эванс вздохнул, видно от смущения, потому что слышал, как Гвен объявила, что звонит племянница, а он был свидетелем операции по удалению зуба, проще говоря, вызволения попавшего в беду агента. Но при чем тут  племянница  сэра Кеннета? Обри видел недоумение Эванса.
 – Я тебя понимаю, – утешал он. Он чувствовал по голосу, что к ней вернулось потрясение. Видит перед собой мертвое тело, испытывает чувство неприятия и вины. Вздрогнул сам. – Ты его нашла?
 – Да, да... Я отправилась на встречу с ним, а когда приехала, он был уже мертв, похоже, его сбили машиной и скрылись, но там остался один, который  все знал!  – и снова вспышка ярости в связи в вторжением в ее квартиру. – Когда я вернулась домой, там все  обыскали!  Они туда забрались!
 – Да, разумеется, я понимаю. – Он говорил с ней как врач, успокаивая, внушая уверенность. Он часто прибегал к этому, и небезуспешно. Нужно, чтобы подействовало и сейчас. – Кэтрин, слушай меня внимательно. У тебя есть к кому пойти, надежно укрыться? Только не к близким друзьям или к матери. Куда-нибудь подальше от Сан-Xoce. Кредитные карточки с собой? Не хочу, чтобы ты возвращалась в квартиру. Ты сейчас находишься на том же этаже?
 Тяжелое долгое молчание. Вспышка прошла. Прекрасно.
 – А что? Нет, двумя этажами ниже.
 – Звонила в полицию?
 – Пыталась. Не могла, он шел ко мне...
 – Хорошо. Тогда больше не звони и, сглотнув, продолжал: – Найдут Джона без тебя?
 После долгого молчания, от которого его кинуло в жар, и он, вытирая лоб, уставился на тюлевые гардины, она еле слышно ответила:
 – Да.
 Теперь нужно сделать первый шаг, вызволяя ее, хотя у него оставалась уйма вопросов, на которые она позднее должна будет ответить.
 – В твоем доме... насколько я помню, есть черный ход? Выходи через него. Не бери спою машину. Поняла?
 – Да.
 Обри сглотнул, йотом как можно спокойнее спросил:
 – Придумала что-нибудь?
 – Надежное место? Да, это...
 – Стой! Не говори мне. Когда туда доберешься, позвони. Поняла?
 – Что, попала в ваш мир, да?
 – Кэтрин!
 – Джон говорил, что это дело рук ЦРУ, ни больше, ни меньше. Это так?
 – Кэтрин, я не знаю. Но обещаю тебе узнать. И как только узнаю, где ты находишься и что это надежное место, я пошлю кого-нибудь. – Шелли мог бы послать кого-нибудь с оружием из посольства в Вашингтоне, не вдаваясь в объяснения. Память сверлили слова Андерса, таившие угрозу Кэтрин.
 – Что же на самом деле  происходит?  – спросила она, стряхивая с себя оцепенение.
 – Ничего не могу сказать! – не выдержал он. – Пока не могу. А теперь, Кэтрин, умоляю тебя, делай, что я сказал. Помни Джона, будь  осторожна,  как он.
 – Это его и погубило.
 – Пожалуйста, делай, как я  говорю. 
 Помолчав, она ответила:
 – О'кей. Спасибо... пожалуй. Значит, позвоню.
 – Домой. Сегодня вечером. Где бы ты ни была. Звони каждые два часа. Пожалуйста, – он хотел, чтобы это звучало по-отечески, но понял, что просто не имеет такого опыта. Замолчал, ожидая ответа.
 – О'кей. Черный ход. Без машины, без вещей. О'кей.
 – Готова?
 – Пет еще. Но попробую, хорошо? Другого выхода нет. Ты ведь так считаешь.
 – Да, моя дорогая, боюсь, что так. Мне нечем утешить тебя. Твои страхи – не без оснований.
 – Тогда, черт возьми, что вокруг меня происходит?
 – Поверь, Кэтрин, сейчас я ничего не могу сказать. Хотелось бы, но...
 Пока их не разъединили, он был уверен, что она жива и вне опасности. Он был в состоянии помочь справиться с неизбежными вспышками страха, вины и паники. Но, положив трубку...
 – Кэтрин, верь мне. Теперь уходи. Умоляю тебя, будь осторожна!


* * *

 Грузовик, должно быть, резко затормозил. Он ударился замерзшей щекой о плотную жесткую шерсть одной из зарезанных овец. Глаза с трудом открылись. Тело протестовало против малейшего усилия, так что он был неуверен, пошевелился ли он вообще. Правда, голова, должно быть, беспомощно болталась. Иначе она не оказалась бы рядом с перерезанной овечьей глоткой.
 В разошедшиеся швы брезентового верха грузовика и в щели сзади задувало снег. Завизжал ручной тормоз, и машина замерла. Тело было где-то далеко и не двигалось. Ноги не раздвинуть. Он не знал, что у него с руками. С ужасом подумал, что обморозил. Желудок содрогался в конвульсиях больше от страха, чем от знакомого запаха крови и вида обескровленных окоченевших бараньих туш. Они уже не вызывали в нем отвращение, наоборот, скрывали его...
 ...Руки не двигались, оставались за спиной. Между ним и хлопающим на ветру брезентом сзади машины, откуда просачивался свет, – груда присыпанных снегом бараньих туш. Завывание ветра и голос водителя, того самого мясника. Тело крепко связано.
 Теперь он видел вокруг себя, различал внутренние очертания грузовика. Пальцы и кисти обладали достаточной чувствительностью, чтобы ощутить врезавшуюся в руки веревку или что-то вроде нее. Поглядел на ноги, черневшие на белом боку овцы. Связаны куском ткани.
 Не очень огорчившись, откинулся назад. Вспомнил ухмылявшегося мясника, когда тот связывал ему ноги и привычно переворачивал на живот, чтобы связать руки. Словно одну из овец. Афганец взвалил его, как мешок, на плечо и бросил позади кабины за кучу скрывавших его бараньих туш. И отправился в Пакистан, исламскую страну, где тоже полагалось по мусульманским канонам резать овец, но платили больше, чем в Кабуле. "Мы, приятель, едем в Пешавар... там, думаю, дадут денег за овец, денег за тебя".
 Не надо и думать. Харрел купит тебе столько овец, сколько ты сможешь зарезать, приятель.
 И несмотря на это – он даже застонал – его угораздило уснуть. Лежа в кузове мчащегося во весь опор, подпрыгивающего на ухабах грузовика, он как ни в чем не бывало спал! Прижавшись щекой к плечу, словно заболел зуб, тупо уставился на засыпанный снегом овечий бок. Ледяной ветер хлопал отвязавшимся брезентом по борту машины.
 Все внимание на связанных руках и ногах. Он такой же кусок мяса, как и окружавшие его бараньи туши. В бессильном отчаянии он пытался представить, как они будут пересекать границу. Он должен знать. Но мысли приходили урывками, словно куски черно-белой изношенной пленки с расплывающимися трясущимися кадрами.
 Ветер доносил голоса водителя и по крайней мере двух пограничников. Контрольно-пропускные пункты находились на Хайбере. Ты же знаешь это проклятое место! Афганская сторона границы. Таможенный сарай, машины, яркий фонарь на столбе как раз над точкой пересечения. После ухода советских войск строгости ослабли; с обеих сторон добрые мусульмане. С наигранным безразличием водитель расспрашивал об американцах.
 – Машина, несколько часов назад... а что?
 Ставший ритуалом плевок.
 – Неверные свиньи чуть не столкнули меня с дороги.
 Разговор лениво продолжался. Покалывало в кончиках пальцев, тряпки терли связанные кисти. Ноги упирались в баранью тушу. Сзади задувал таявший на лице снег.
 – Бумаги в порядке. Можно проезжать. – Затем обращение к Аллаху и звук заведенного мотора.
 Нестерпимо болели и чесались отогревшиеся пальцы рук. Покалывало ступни. Тошнило, кружилась голова. Грузовик, пробуксовывая в снегу, рванул вперед, встряхиваясь, как вылезший из воды пес. Хайд сплюнул накопившуюся во рту желчь и, упершись в баранью тушу, попытался сесть... и со стоном откинулся назад. Грузовик, словно назло, замедлил ход, приближаясь к пакистанской стороне границы.
 Он с трудом повернулся на бок. Потянулся пальцами к голенищу сапога, ощутил разницу между кожей и тканью.
 Афганец питался объясниться на плохом английском языке. Несколько слов на урду, после того как безуспешно заговорил на пушту, – солдаты были явно южане, не местные. Все это было ему понятно. Извиваясь всем телом, он сначала коснулся пальцами, йотом сжал рукоятку небольшого острого ножа. Прямо за головой шел разговор на каком-то монотонном наречии английского языка.
 –  Мясо в Пешавар, базар... да, каждый месяц. Где Икбал, он меня знает... а, первенец!  – Пограничникам надоело, но они внимательно слушали; должно быть, греясь у печки, за ними следил офицер. –  Ночую в Пешаваре... хорошо, хорошо, в порядке, да? 
 Он уже наполовину вытащил нож, когда вдруг понял... Напрягая слух, отсеивая шум ветра и хлопки брезента, он слышал, как скрипнула дверь, как топали замерзшие ноги и  хлопнула дверь легковой автомашины... 
 Хруст тяжелых шагов – двое мужчин, – приближавшихся к грузовику. Он напряг шею, изогнул спину и, зажав нож между ладоней, достал им до связывавшей ноги тряпки – тот несколько раз соскальзывал – и стал ее перепиливать.
  «Американцы оттеснили меня с дороги».  Афганец нащупывал конъюнктуру. Хайд продолжал неуклюже пилить, порезал кисть, зажал нож покрепче и продолжил дальше.
 – Мы тебя не обгоняли, приятель. Ты нас ищешь?
 По ту сторону брезента отчетливо звучал голос Харрела. Хайд затаил дыхание, но руки работали безостановочно. Он не отваживался посмотреть, скоро ли разъедется материя. Вздрогнул, когда нож снова полоснул по живому.
 – Американцы? – удивленно и опасливо переспросил афганец и, как улитка, ушел в себя. Пакистанские пограничники замолкли.
 – Если хочешь продолжать поездку, помоги этим господам. – Офицер говорил на пушту. Теперь уже шаги трех человек, не двух. Хайд, затаив дыхание, слушал.
 – Но я ничего такого не сделал! – заныл афганец.
 – Спасибо, капитан, парень говорит по-английски. Мы слышали. Что там, приятель? В грузовике. Что на уме? Что-нибудь для нас? – Кто-то натянуто засмеялся.
 – Клянусь, в грузовике ничего нет!..
 – А если мы поглядим? – Материя лопнула, ноги, сведенные судорогой, немного раздвинулись.
 – Там были другие американцы... американская машина!.. – заюлил афганец.
 Хайд, отвернув лицо, ждал, когда откинут брезент. Руки бесполезны, ноги свело судорогой. Афганец его не выдаст, потому что знает, что они отнимут, а не купят... но власти на стороне Харрела.
 Он вздрогнул, услышав, как с треском откинулся брезент. Внутрь хлынул снег. Забегал луч фонарика. Обежал бараньи туши. Заплясал вверх и вниз, коснулся плеча его овчинной куртки, пробежал по спине ближайшего к нему барашка, снова скользнул но плечу, словно приглашал встать, вернулся к барашку, осветил борта, крышу и уткнулся в располосованные овечьи глотки.
 – Черт побери, как они здесь режут скот! – проворчал Харрел, гася фонарик и откидывая назад брезент. Хайду захотелось вздохнуть, но не было сил.
 – О'кей, – раздался голос Харрела у кабины грузовика после того, как мимо опершейся о борт головы Хайда, скользя, глухо протопали его шаги. – Только дохлые бараны. Жаль. Спасибо, капитан. Пускай едет.
 Разрешение ехать на пушту. Звук мотора заглушил удалявшиеся шаги. Стук поднимаемого шлагбаума. Пробуксовав, машина тронулась. Медленно, нерешительно двинулась под гору.
 Хайд совершенно изнемог от напряжения. Теперь его трясло, но это была дрожь облегчения. Сзади громко хлопал непривязанный брезент. Хайд лежал неподвижно, крепко сжимая под собой ладонями нож.
 Выбрался, думал он. Мысли работали медленно, словно разгадывая шифр. Выбрался – еду – в – Пешавар. Харрел – остался – позади.
 В промежутке между словами мелькала мысль, что если он часок полежит неподвижно, то наберет достаточно сил, чтобы перерезать путы на руках... Если успеет до Пешавара, то выберется из грузовика. Значит, остается только освободить руки до того, как они попадут в Пешавар. С этим он справится...




 Часть вторая
 Заливные язычки жаворонков



 Жаворонок в вышине,
 Слизень на колючке,
 Бог у себя на небесах —
 С миром все в порядке!

    Роберт Браунинг «Песенка Пиппы»


 6
 Беглецы

 Сквозь грязные стекла старенького такси почти ничего не видно, в ночи смутно проступают крупные холодные звезды. Скопление жалких лачуг в предместьях Пешавара похоже на военный бивуак. Обри чувствовал, что он слишком стар и оторван от жизни, чтобы просто так, открыто, окунуться в гетто афганских беженцев, но вернувшихся в страну после ухода русских. Посему он внутренне благодарил темноту, изнуряющую разницу во времени и присутствие угрюмо молчавшей Роз. Она, как и Обри, прильнула к стеклу. Пятна от ее дыхания – словно кружки в комиксах или карикатурах, изображающие речь. В темноте кабины проступала мертвенная бледность ее лица. В то же время она с детским любопытством вглядывалась в темноту. Сидевший за баранкой афганский парнишка насвистывал что-то не в лад, не сказав ни слова о Хайде, хотя и был специально послан встретить их в аэропорту. Его молчание не сулило ничего хорошего.
 Обри откинулся назад. С повой силой вернулось потрясение от бессвязного разговора с позвонившим ему Хайдом. Казалось, теперь оно никогда его не оставит. Ярость Хайда, его почти маниакальная подозрительность, скрытность, нежелание что-либо сообщить, настойчивые требования вывезти его – все отдавалось в голове, как у него в кабинете, когда там меняли трубы. Отчаяние Хайда вызывало в нем не утихавшее чувство вины.
 Он позвонил Шелли, попросил принять меры к вывозу Патрика, одернул его за любопытство и запретил сообщать кому-либо о том, что Хайд жив. Питер недовольно проглотил замечание, согласился действовать тайком,  как, по его словам, каменщик, работающий налево, используя инвентарь фирмы,  но все же согласился.
 Хайд твердил одно...  Харрел. ЦРУ. Харрел.  Это был крючок, который Обри должен был заглотить.  ЦРУ уничтожило жену Никитина.  После этого Хайд повесил трубку, зная, что теперь-то Обри явится и что его спасение обеспечено.
 Роз настояла, что полетит вместе с ним. У Обри по хватило духу отказать. Теперь же, глядя на нее, он сожалел, что не поехал один. При виде ее он испытывал угрызения совести: в ней, как в зеркале, отражались и увеличивались его собственные тревоги. И то и другое одинаково раздражало его.
 Не может такого быть, это всего лишь перестраховка, вновь и вновь пытался убедить он себя. Это переутомление, мания, просто Патрик дошел до точки. Однако за Патриком охотятся из-за того, что он что-то видел...
 Обри вздохнул. Роз дернулась, словно ее ударили, сделала гримасу и снова уткнулась в грязное окно. Ее поведение раздражало Обри. Какого черта, думал он, она хочет разглядеть в этой кромешной тьме! Потом почувствовал, что такси перестало вилять из стороны в сторону и замедлило ход. Поверх лохматой шевелюры водителя в свете фар показались полуразвалившиеся кособокие хибарки, одна или две под крышами из гофрированного железа, остальные кое-как покрыты соломой и тростником, стены из камня, кирпича, глины, картона или жести со следами фирменных знаков нефтяной компании или других коммерческих символов. Обри вздрогнул от неведомо как возникшего предчувствия, что он опоздал. К чему опоздал, он не мог точно сказать, но определенно опоздал. Паренек дал знак, и они вышли в холодную ночную тьму. Роз, нервно сжимая воротник меховой накидки и беспокойно оглядываясь, в нерешительности остановилась. Неприятный пронизывающий ветер трепал ее волосы и юбку. Обри поднял воротник и плотнее сжал рукоятку трости.  "Поговорите с Годвином –  и тогда поверите его объяснению того, что я видел".  Уже договорились. Тони поменял билет с рейса Нью-Йорк – Лондон на рейс «Эр Индии» в Пешавар. Будет здесь завтра. Темно, хоть выколи глаза. Лишь холодное сияние замерзших звезд да кое-где просачивающийся тусклый свет и отблески открытых очагов. Запах приготавливаемой пищи, вонь отхожих мест. Парнишка дружелюбно, но нетерпеливо махнул рукой в сторону одной из хижин, более солидной по сравнению со стоящими по соседству. У порога Обри задержался, как отец блудного сына, подумал он, и Роз позволила взять себя под руку – жест, подбодривший обоих. Он кивнул, пытаясь улыбнуться, и они вошли внутрь. Открывший дверь афганец отступил в сторону, словно слуга. Еще до того, как глаза привыкли к тусклому свету освещавшей комнату лампы, жилище произвело на Обри угнетающее впечатление – здесь было не теплее, чем снаружи, холод твердого земляного пола проникал сквозь подошвы, шляпа касалась потолка.
 Он снял шляпу. Здесь воняло – да еще как! – нечистотами, немытым телом, самогоном и еще сладковатым дымком, который он не сразу распознал. Афганец и парнишка, который вел такси, явно смущенные, вышли, закрыв за собой скрипучую дверь. Они с Роз остались стоять у двери, словно не были знакомы с единственным обитателем комнаты.
 Патрик Хайд, разглядывавший грязную растрескавшуюся стену, повернул голову и с трудом сосредоточил на них взгляд. Обри, потрясенный внешним видом Хайда, потерял дар речи. На давно не бритом, заросшем бородой лице Хайда в желтом свете керосиновой лампы зияли чернотой запавшие глаза. Он машинально прижал к груди бутылку, словно боялся, что ее отнимут. Похоже, он их но узнал. Его мешковатые афганские штаны и рубаха, как и тонкий матрас, на котором он лежал, вызывали отвращение.
 Обри ощутил, как Роз дергает его за рукав. Боже правый, подумал он. Он стыдился собственных чувств, но был не в состоянии подавить их. Они заглушили даже чувство вины. Он никогда не видел Хайда таким... как сказать? Конченым. Роз дергала его за рукав, словно ищущий утешения ребенок, но он не мог отвести глаз от Хайда. Патрик дошел до точки. От него воняло, он был пьян и, как теперь понял Обри, витал в парах гашиша.
 Хайд, словно больной, приподнялся на локте: узнавая их, окинул недоброжелательным взглядом. Хрипло заворчав, снова откинулся на спину, словно он их ждал, но как нежеланных гостей. Обри стало тесно в этой грязной сырой комнате, голову распирало от невмещавшихся там мыслей. Казалось, молчание поселилось здесь навечно. Обри только глядел, не отрывая глаз, а комната, словно через все щели, наполнялась атмосферой вины и жалости. Убогая обстановка хижины как нельзя лучше подчеркивала жалкое положение, в котором оказался Хайд.
 По и без того обнаженным нервам ударил визгливый голос Роз. Она отпустила рукав Обри и с воплем ринулась к Хайду. Хайд, сжавшись, отпрянул от нее. Такое бурное выражение эмоций вызвало у Обри жгучее чувство стыда. Она вырвала из рук Хайда бутылку и швырнула ее в глиняную стену. Бутылка не разбилась, только из горлышка тонкой струйкой полилось содержимое. Потом она вцепилась в грязную рубаху Хайда и принялась его трясти.
 – До чего ты, черт возьми, себя довел, Хайд! – кричала она. Накидка сползла с ее широких плеч на пол. Обри чуть было не ринулся ее поднимать. – До чего ты, черт возьми... – продолжала она, встряхивая Хайда, но крик перешел в рыдания... – себя довел, ты, безмозглый, паршивый...
 Она, обмякнув, как ее накидка, сползла на пол рядом с грязной кроватью. Хайд глядел на нее как на нежданно ворвавшегося пришельца: беспомощно, смущенно, потом благодарно, облегченно. Обри смотрел, как плечи Роз сотрясали глубокие судорожные рыдания. Она, обхватив Хайда руками, всем телом прижалась к нему.
 – Хайд, черт тебя возьми... – всхлипывала она. Обри заметил, как Хайд грязной рукой неуверенно провел по ее волосам.
 Неведомо сколько времени Обри в замешательстве глядел на них, испытывая чувство вины и облегчения. Он ощущал себя лишним, но понимал, что должен оставаться здесь. Хайд ни на минуту не упускал из виду Обри, будто его объятия с Роз были всего лишь игрой. Сжимавшие плечи Роз руки его говорили больше, чем глаза.
 Наконец он откинулся на постели, а Роз, вытирая слезы и громко всхлипывая, тяжело уселась у него в ногах. Хайд бросал злобные взгляды на Обри. Роз своими большими руками растирала – пот, крушила – гашиш и листки папиросной бумаги, потом с отвращением смахнула их на пол. Близость, видно, приносила успокоение; она выглядела удовлетворенной, как медсестра, обнаружившая при осмотре только небольшие растяжения, пару порванных связок да порезы и ушибы. У Обри не было такой уверенности. Он видел во взгляде Хайда бессильную угрозу, которая, правда, в дальнейшем, возможно, не реализуется.
 – Долгонько добирались, – сказал Хайд, прикрывая глаза ладонью, словно от яркого света.
 – Извини, Патрик, – ответил Обри, не совсем понимавший, в чем он виноват.
 – Еще бы. Заинтриговала афиша нашумевшего фильма? – Голос звучал бесцветно, словно издалека.
 Теперь Роз следила за Обри враждебно, словно готовая оградить от него Патрика.
 – Верно, – проворчал Обри. – Хотя и неправдоподобно.
 – О, так оно и было. Где Годвин?
 – Был в Штатах, сейчас летит сюда. Завтра будет здесь.
 – Вот он сможет описать вам этот ДПЛА.
 – ДПЛА?
 – Дистанционно пилотируемый летательный аппарат.
 – Я знаю, что это означает, – отрезал Обри, тут же обругав себя. Хайд, по-прежнему прикрывая глаза рукой, злобно ощерился. Возможно, это была довольная улыбка.
 – Знаю, что вы знаете. – Он убрал руку и медленно повернул голову в сторону Обри. В мутных глазах ярость и... страдание. – Это последний раз, когда вы мне подосрали, старина!  Зарубите себе на носу! 
 Роз снова напряглась всем телом. Их с Хайдом теперь объединяла неприязнь, даже ненависть к нему. Он еще тяжелее оперся на трость.
 – Расскажи, что произошло, – попросил Обри.
 – А, все-таки хотите знать? – поддел ого Хайд. – А я-то думал, что ваша единственная забота – выручить меня.
 – Патрик, – начал Обри, нащупывая подходы к доверию Хайда, – ты говорил мне, что ЦРУ убило жену Никитина... – Он не обращал внимания на изумленные вздохи Роз, даже на возможную защитную вспышку ярости. – ...Довольно серьезное заявление, даже если учесть, что оно исходит от человека, получившего психическую травму, как ты, например!
 Роз рванулась с кровати, но Хайд схватил ее за блузку. Дрожа от ярости и холода, она подняла свою накидку и набросила на плечи.
 – Не обращай на него внимания – это всего лишь один из приемов. Он  весь  состоит из приемов.
 – Патрик... я приехал, чтобы вызволить тебя. Все улажено...
 – С кем?
 – Я все сделал сам. С помощью Шелли... Погоди! Питер ничего не знает, кроме того, что ты жив. Пойми же, ради Бога, Патрик, я должен был просить его помочь мне! Мне нужны были документы, деньги,  помощь. – Хайд снова расслабился. – А теперь я хочу знать, что ты видел, точно знать, что произошло, как ты там оказался и как оказался здесь. Потому что если твои сведения правильны, то угрожающая тебе опасность даже серьезнее, чем я думал. – Значительно серьезное, подумал он про себя. – Расскажи, что произошло.
 По мере того как Хайд скупо выдавал свою информацию, руки Обри с искривленными пальцами и вздутыми венами все тяжелее опирались на трость. Подошвы чувствовали холод, исходящий от утоптанного земляного пола. Он видел, как Роз машинально успокаивала себя, поглаживая наброшенное на ноги Хайда одеяло, смахивая с темной юбки невидимые пылинки, поправляя волосы. Она слушала, глядя на Обри. Измученное лицо ее покрылось пятнами и принимало все более недоброжелательное выражение. Повествование Хайда полилось быстрее. Ему нужно было выговориться.
 Внимательно слушая Хайда, Обри поочередно испытывал благодарность, сострадание, вину и раздражение. По все яти чувства говорили ему то же, что подсказывали внимание и интуиция, опасность рядом. Как бы ему ни хотелось, особенно теперь, когда он стар, уединения, любви ближних и покоя, при столкновении с опасностью он был неизменно готов к действию.
 Они разбили двигатель перемен, отключили его, подумал он. Им не нужны перемены. КГБ, армии и Харрелу – должно быть, из "саквояжников", о которых говорил Андерс. Теперь он в этом не сомневался. Хайд лишь подтвердил подозрения Фраскати.
 Он не мог не верить Хайду. На пути из Лондона он еще раздумывал, не имели ли заманчивые намеки Хайда одну цель – обеспечить свое спасение. Теперь он больше так не думал. Патрик действительно все видел, ему удалось бежать, за ним охотились. Его смертельная усталость и опустошенность, не оставлявшая его подозрительность, его монотонная обличительная речь, которую Обри пришлось выслушать, – все подтверждало, что он говорил правду. Его все сильнее охватывало чувство опасности. Мысли о ней метались в голове, словно тени, бегающие по комнате в свете дрожащего от ветра язычка пламени.
 Он должен в глубочайшей тайне доставить Патрика в Лондон. Они пойдут на все, чтобы его убить. Стоит ли ждать прибытия Годвина?..
 Да. Вызов Тони сюда был инстинктивным, но разумным решением. Местопребывание Хайда неизвестно. Пока что выслушать отчет агента здесь безопаснее, чем в любом другом месте. Глядя на Хайда, он чувствовал, что будет нелегко уговорить его оставить эту холодную провонявшую комнату. Здесь, на этой койке, угрюмая бессильная ярость Хайда несколько утихла. Он ушел в себя, не считаясь ни с кем, ненавидел всякого, кто мог встать поперек пути или угрожать ему.
 Прервавшись на полуслове, Хайд вдруг замолчал. Лежал и разглядывал свою руку, не обращая на них никакого внимания.
 – Спасибо, Патрик, – промолвил Обри. Хайд хмуро взглянул на него. Роз по-прежнему смотрела недружелюбно. Для нее Обри был хозяином Хайда, а она боялась за него.
 – Спасибо, – повторил он.
 Он тоже беспокоился за Хайда, виновато сочувствовал ему. Однако, все подавляя, в нем росло ощущение опасности и копилась злость. Гнусные безмозглые сопляки! Кровавые недоумки! Убить Ирину Никитину, потому что она, возможно, была двигателем  перестройки! 
 Ловко и гнусно... и с множеством последствий... словно камень, брошенный в середину пруда. Кто в этом замешан? Кто отдал приказ или согласился с ним?
 И на кого можно полагаться, кому доверять? Комната с ее тенями навалилась на него. Чтобы сохранить в тайне содеянное ими, эти изменники не остановятся ни перед чем. Эта мысль натолкнула его на другую – возможно, никому нельзя доверять, никого нельзя привлекать себе в помощь.
 Ноги на холодном полу совсем окоченели. Руки, сжимавшие набалдашник трости, от напряжения побелели. Бросилось в глаза, что его большая колеблющаяся тень была тенью согбенного, хилого пожилого человека.
 Хайд лежал неподвижно, словно уже превратился в покойника.


* * *

 – Нет, просто в отпуске. У приятеля на озере рыбацкий домик. Работаю в одной компании в Силиконовой долине.
 – Им уже и англичане нужны?
 Блейк в ответ улыбнулся. Реплика сидевшей за кассой непричесанной блондинки была безобидной. Покрытое загаром лицо усеяно веснушками, словно крапинками на яичках какой-нибудь пичужки. Он взял в обе руки по пакету с продуктами, улыбаясь между столбиками оберточной бумаги.
 – Благодарю.
 – Хорошей погоды.
  –  Спасибо.
 Он вышел из небольшого супермаркета на свежий утренний воздух, но, одетый в подходящие случаю клетчатую рубашку и джинсы, не почувствовал холода. Поездки в магазин было не избежать: у женщины, как назло, кончились сигареты, нужны были яйца, хлеб, мясо. Раздражение быстро рассеялось при виде карабкавшихся по крутым склонам темных елей и сосен. Сонный покой маленького городка действовал расслабляюще. Открыв багажник взятой напрокат машины, он уложил туда пакеты с продуктами. Закрывая багажник, снова залюбовался снегом, пятнами покрывающим склоны и увенчивающим острые вершины.
 Теперь, вдали от рыбацкого домика и женщины, донимавшей его бесконечными вопросами, как было не насладиться приятным покоем! Он уселся в нескладный, громоздкий седан, постукивая пальцами по баранке, не торопясь заводить мотор и возвращаться по грунтовой дороге к спокойному, блестящему на солнце озеру. Там, словно заведенная до предела часовая пружина, его будет ждать женщина, будто нарочно, чтобы досадить ему, прячущаяся по углам. Ее напряженное состояние – и, как он предполагал, глубокое горе – душили его, даже когда он бродил по галечному берегу озера или бесцельно просиживал с удочкой на пристани.
 Если бы она не была племянницей Обри, он бы более резко оборвал ее нытье – поставил бы, так сказать, на место. Он любил женщин и обычно держался с ними непринужденно. Но эта женщина не влекла его; в ней было что-то от хрупкого, готового сломаться металла. Она занимала слишком много места. Особенно здесь, в этом тесном рыбацком домике. Двигалась, почти как насекомое, – резко и непредсказуемо.
 После Вашингтона все это дело начало ему надоедать. Там они с Кэролайн более ощутимо прикоснулись к власти, чем в Лондоне, и им это нравилось. Особенно Кэролайн, его жене. Привилегии и хождение по магазинам в кругу дипломатических жен...  дипломатических,  она не упускала случая напомнить. Не из мира секретных служб. Этот мир не вызывал в ней эмоций. И ему все чаще приходилось признаваться, что его работа начинала ему надоедать. Если бы его направили в какую-нибудь отдаленную дыру, в тихую заводь, он бы всерьез подумал о переходе в министерство иностранных дел.
 Он вздохнул. Воспоминание успокоило, словно он принял решение только благодаря повторению старых доводов. Пустил мотор, привычно проверил в "бардачке", на месте ли пистолет.
  Что им надо? Почему они убили Джона?  – Бесконечные вопросы этой женщины, такие же нудные, как она сама. Ударив по баранке, он задом выехал на пыльную улицу и развернулся в направлении к домику. Сквозь темное стекло пробивался солнечный свет. Доехав до конца единственной улицы, небрежно глянул в зеркало и круто свернул влево, на проселок. Чисто. Он тихонько засвистел и вспомнил о радио. Пробежал по волнам – кантри, рок, что-то знакомое в исполнении оркестра, погода – и остановился на роке, прибавив громкость.  Почему они убили Джона? Что собирается сделать для меня Кеннет? Я должна выбриться отсюда... Что происходит?  Звучные аккорды гитары заглушали звучавший в голове голос женщины. Может быть – если эта заваруха отразится на его будущем – стоит серьезно подумать о переводе, поговорить с атташе, прощупать почву?..
 Зеркало запылилось. Машина прыгала и крутилась по лесной дороге, потом начался длинный пологий спуск к озеру. Он усмехнулся. Да. Доводы Кэролайн казались все более привлекательными.
 Притормозив на повороте, прибавил скорость. Перед самой машиной дорогу перебежал бурундук. Дорожный знак предупреждал об оленях. Он вздрогнул при мысли о нечаянной возможности сбить одного из них, увидеть боль в огромных глазах...
 ...В зеркале автомобиль, подпрыгивающий на выбоинах. В пятидесяти ярдах [2]  позади, не отстает. От его мелькания в зеркале чуть ли не клонит ко сну. Он встряхнул головой и, словно разозлившись, выключил радио. Машина незнакомая, во всяком случае не из соседних домиков. Темно-зеленый седан марки «линкольн» с затемненным ветровым стеклом. Где он стоял? Против магазина на другой стороне улицы. Не спеша, уверенно следовал за ним. Он чуть прибавил скорость. Машина держала дистанцию.
 На лбу и под мышками выступил пот. Лежавшие на баранке ладони тоже вспотели. Бешено заколотилось сердце. По бокам обеих машин сомкнулся лес. Машина пересекла пробивавшиеся сквозь деревья косые лучи солнца. Несколькими секундами позже проскочил "линкольн". Вне всякой связи взглянул на часы. Потом на спидометр. До домика оставалась миля.
 Увести их подальше? Поехать окружным путем и посмотреть, поедут ли они следом? Почему он думает, что они у него на хвосте? Что это – интуиция или игра воображения? Взглянув на "бардачок", открыл его и положил холодный на ощупь "браунинг" на сиденье. Включил кондиционер. Как узнаешь, подумал он. Прибавил скорость до сорока, машина запрыгала по дороге. В прогалинах между высокими елями мелькали холмы на другом берегу озера. Примерно в четверти мили впереди – поворот. Свернуть? Провериться? Прибавил до сорока пяти. "Линкольн" проскочил освещенную солнцем прогалину через столько же секунд, когда они шли на тридцати.
 Никакого сомнения, теряя голову, подумал он. Почти пятьдесят. "Линкольн", окутанный клубами пыли из-под колес его машины, словно мираж, появлялся и исчезал в зеркале. Все на том же расстоянии.
 Увести их прочь не было времени – опасность, возможно, уже угрожала женщине. Еще до того, как он принял окончательное решение, промелькнула и осталась позади уходящая в сторону дорога. Теперь только оставалось ехать к домику.
 Возобладал рассудок. Для паники не было оснований – подумаешь, увидел позади машину и вспотел от страха. Наверное, пассажиры "линкольна" – сотрудники ЦРУ, ФБР или какого-нибудь другого официального органа. Не враги же они ему. Рассуждения эти подкреплялись неприязнью к племяннице Обри. Он взглянул на пистолет.
 Сощурившись от солнечного света, Блейк притормозил на травянистом склоне как раз над домиком. Поверхность озера слепила глаза. Женщина встревоженно открыла дверь – детские беспочвенные страхи. Сунув за пояс пистолет, он открыл дверцу машины. "Линкольн", развернувшись боком, встал в двадцати ярдах. Открылась правая дверца. Из машины вышел молодой человек в легком бежевом костюме и голубой рубашке. Теперь Блейк чувствовал себя прекрасно, сгорбившаяся, напряженная фигура стоившей на крыльце женщины казалась неуместно нелепой, на глади озера переливались солнечные блики, вокруг машин, словно вокруг лосей после весенней схватки, оседала пыль. Он поднял руку, чтобы помахать...
 Кэтрин увидела бледную вспышку, вторую из чего-то, что незнакомец держал в руках, опершись ими на дверцу зеленого "линкольна". И увидела, как стройную фигуру Блейка подбросило вверх, потом он опрокинулся назад, перевалился через капот машины и неловко сполз на землю, откинувшись спиной к левому переднему колесу. Мужчина в бежевом костюме побежал к упавшему, а тот, что вел машину, с пистолетом в руках поспешил к домику. Лоб Блейка залило красным. Первый незнакомец бегло осмотрел его, и оба побежали...
 ...Увидела дверь, яркие половики на блестящем полу, поскользнулась, ухватилась руками за доски задней стены, схватила сумочку, потом оказалась у окна комнаты, в которой спал Блейк. Дрожа всем телом, перевалилась черен подоконник, свалилась руками вперед на трапу, еще мокрую от росы, в тени дома.
 Оттолкнувшись, вскочила на ноги. Побежала в сторону ближайших деревьев. Глаза застилал пот. Позади раздавались крики, послышались два удара, похожие на те, когда убили Блейка. Протестующе кричали птицы. Она хватала воздух, словно карабкалась вверх, а не бежала. Потом ударилась левой рукой о ствол дерева, по щеке хлестнула ветка, на рукавах и груди запестрели солнечные блики, и еще через мгновение ее скрыла густая теш" леса. Она ничего не слышала, кроме собственного тяжелого дыхания. Возле лица что-то скользнуло по стволу дерева, оставив длинный безобразный белый шрам. По щекам сквозь волосы ударили крошечные щенки. Ноги в легких туфельках больно спотыкались о корни. Казалось, сознание отключилось. Перед глазами мелькали очертании стоящих передом друг к другу машин, словно готовых к схватке зверей, пистолет, бежевый костюм, слабые вспышки огня, беспомощно и нелепо падающий Блейк – однако ничего похожего на мысли. Она бежала, не ощущая ничего, кроме глотающих воздух легких, спотыкающихся ног, хватающихся за шершавую кору рук, всепоглощающего запаха смолы и ритмичного постукивания по бедру висящей через плечо сумочки.
 И время от времени хлестали и путались в волосах ветки или волосы, словно паутина, падали на глаза. Она небрежно отбрасывала их назад.
 Болела щека, слепило стоящее прямо над головой солнце, хвойные иголки кололи лицо, от их запаха щипало в носу. Ей казалось, что она все еще бежит, тогда как она, лишившись сил и потеряв ориентировку, изрезав в кровь руки и разбив колено, постепенно замедляя движение, катилась вниз но склону.
 Правая рука окунулась в ледяную воду. Солнечный свет, потом темнота...


* * *

 – Черт побери, Патрик, тебе что, нужен гипнотизер?
 Годвин выпрямился, опираясь на трости, и сунул миниатюрный магнитофон в карман толстого твидового пальто. Потом заковылял прочь от койки, на которой, словно беспомощный и капризный больной, валялся Хайд, одетый теперь в джинсы и широкий свитер. Обри вслед за Годвином вышел и холодную зимнюю ночь. Где-то блеяла коза. Обри был доволен, что кругом ничего не видно. Когда они – он сам, Роз и Годвин – приехали, было еще светло. Кособокие хибарки из жести и картона, одиночные древние автомашины, козы и тощие цыплята – постоянные атрибуты временного жилья – вызывали в нем чувство подавленности и отвращения. Глаза бы их не видели. Если бы можно было вытащить всех отсюда сегодня ночью! Двадцать четыре часа для Пешавара слишком долгий срок. Он раздраженно постучал тростью и обрезал Годвина:
 – Ему здорово досталось, Тони.
 Годвин неуклюже повернулся к Обри.
 – Я знаю, сэр... но с ним, черт возьми, до тога трудно иметь дело, что меня начинает бесить.
 Правда, Хайд действительно начинал раздражать.
 – Как, по-твоему, Тони, – подавляя вздох, спросил он, – не вызывает ли его рассказ кое-какие ассоциации? Описание того, что он видел, – не наводит ли оно на сравнения?
 Поеживаясь от холодного ветра, Обри и в темноте видел, как Годвин пожал плечами и, тяжело опершись рукой на трость, пригладил другой взлохмаченные волосы.
 – Извините, сэр... не следовало сердиться на этого дурака. С ним всегда было трудно, – и, помолчав, добавил: – Что бы там ни было, у русских такого нет.
 – Почему ты так думаешь?
 – Они никогда всерьез не занимались ДПЛА. То, что у них имеется, и в подметки не годится этому самолетику. Более вероятно, если он точно описал, что эта штука либо израильская, либо немецкая... может быть, даже американская.
 – Ясно. А точнее нельзя?
 – Нужно покопаться в справочниках и уточнить кое-что. Вплоть до сравнения моделей компьютеров. – Сделав паузу, он небрежно спросил: – Нет, с собой карманного издания "Джейнса" [3] , сэр? По существу можно говорить о двух вещах. О высоте, на которой он там болтался, затем о том, каким способом его направили на крупную бистро движущуюся цель. Самолет, должно быть, летел со скоростью восемьсот-девятьсот километров. ДПЛА было достаточно в лучшем случае половины, а то и четверти этой скорости. Поэтому система наведения и управления в фургоне должна быть очень сложной... – Он замолчал, погруженный в раздумья.
 – Так... а что стало потом с пусковым двигателем?
 – Что угодно. Вы подводите меня к мысли о том, что машина была американской... из-за племянницы?
 – Возможно.
 – Я пока не готов утверждать это с определенностью, сэр. – Он взъерошил редеющие волосы. – Не могу, черт побери, взять на себя такое. Абсолютно немыслимая вещь! Сбить ее? Могу понять, что в армии и КГБ найдутся парни, которым хотелось избавиться от "царицы", но вовлечь в это дело ЦРУ? Черт!..
 Надув щеки, Обри выдохнул, словно сдувая пыль с гладкой поверхности.
 – Ты ему веришь, Тони? – спросил он.
 – Да, в том-то и беда. Он говорит, что она летела в Кабул, чтобы договориться и смягчить напряженность между Кремлем и его мусульманскими республиками... и тогда армия, КГБ и ЦРУ сбили ее самолет! В этом случае так ли уж важно, сэр, чей ДПЛА был использован?
 – Важно. И очень.
 – Почему?
 – У Патрика пропали все вещественные доказательства. Чтобы ему остаться в живых, чтобы  всем  нам быть невредимыми, нужно доказать, что произошло в действительности. Нам нужна, как говорят в гангстерских фильмах, страховка. Страхование  жизни. 
 – Печально, сэр, что Патрик видел то, что он видел... для всех нас! – Казалось, Годвин не проявлял недовольства тем, что его втягивают в петлю, которая может затянуться на шее, он скорее был заинтересован и возбужден, испытывая знакомое чувство опасности.
 – Да, печально, – ответил Обри. – Но что поделаешь – он видел... и впутал в это дело нас.
 – Я не против, сэр. Это наша работа. – Обри понял, что Годвин уверен: хуже того, что с ним уже произошло, не может быть. Его искалечили в Германии: производственная травма, говорил он. Он заплатил сполна: трости были его страхованием жизни.
 – Спасибо, Тони. Но мы начнем с ДПЛА. Я хочу, чтобы ты немедленно вернулся в Лондон...
 – А как же вы, сэр, – с ним и Роз?
 – Попробую вывезти их завтра. На всякий случай я взял напрокат машину, по мне крайне необходимо снова переговорить с Шелли относительно Патрика...
 – Его надо вывозить как можно быстрее, сэр.
 – Знаю! – оборвал его Обри. Потом добавил: – Извини. Но ты, Тони, немедленно возвращаешься и приступаешь к делу. Приятель моей племянницы установил связь между аппаратом, который видел Патрик, и авиакатастрофой в Калифорнии... и, возможно, из-за этого поплатился жизнью. К тому времени, когда мы с Патриком вернемся, тебе нужно отыскать снимки, подробности, которые Патрик должен посмотреть и подтвердить.
 Годвин кивнул.
 – Согласен, сэр. Постараюсь сегодня вечером попасть на рейс на Карачи. Однако, сэр... – озабоченно начал было Годвин.
 – Да? – насторожился Обри.
 – Знаю, что вам не понравится, сэр... но здесь небезопасно. Лично для вас.
 – Знаю, Тони... прошу, не сыпь соль на рану!
 – Вывозите его завтра. Если вы считаете, что в это дело замешаны "саквояжники" и что именно они уничтожили Фраскати, из этого следует, что они во что бы то ни стало хотят добраться до... вы знаете, до кого. И до любого, кто с ним говорил.
 – Да-да, Тони, благодарю тебя за заботу!..
 – Не сердитесь на меня, сэр! Но вам с ними...  не справиться. 
 – Надеюсь, что до этого не дойдет.
 – Если Гейнс, не моргнув глазом, передал Харрелу Патрика, на кого, черт побери, нам можно положиться.
 –  Не знаю!  – Похоже, они поссорились. Оба распалились, убежденные в справедливости своих аргументов. – Не знаю, на что способны эти идиоты! Не знаю, как вообще они могут существовать, не говоря о том, чтобы оказывать влияние на наши службы. Но, оказывается, они существуют, могут влиять и действительно влияют! Нас здесь трое, кроме того, миссис Вуд... и, возможно, Питер Шелли, кому пока еще можно доверять! А кроме... – Он всплеснул руками, на одной из них повисла трость. – Кроме нас троих, я не верю никому и ничему! Я отправлю Патрика, как только Питер подтвердит маршрут. А до тех пор я остаюсь здесь. Только, пожалуйста, не представляй пещи хуже, чем они есть на самом деле.
 – Хорошо, сэр. Я просто беспокоюсь.
 – Знаю. И все же найди мне этот аппарат, докажи, что он американский, и тогда мы сможем начать вытаскивать на свет этих негодяев – выворачивать камни, под которыми они прячутся.
 – И спасать собственную шкуру... верно, сэр?
 – Верно, – вздохнул он. – Боюсь, что верно.


* * *

 Обри следил за огнями самолета, черной тенью на фоне призрачных гор поднимавшегося в небо. Когда навигационные огни машины, на которой улетал Годвин, уменьшились до размеров мерцавших на морозе звезд, он отошел от окна своего номера в отеле "Хайбер интерконтинентл" и аккуратно налил в стакан немного виски, стараясь не обращать внимания на лед в маленьком захватанном пальцами ведерке. Показалось, что бутылка слишком громко стукнула о поднос.
 Он никак не мог избавиться от нараставшего в нем негодования. Да, он перекладывал собственную вину на Харрела и его молодчиков, но Харрел превратил Патрика в валявшееся на грязной койке жалкое измученное существо с потухшими глазами. Единственное, чему он обрадовался, так это новому "Уокману", который привезла ему Роз. И дело было не просто в конкретной вине, а во  вторжении  в дела государства со стороны группы людей, внедрившихся, словно вирус, в разведывательные службы. Группы, которая действовала с таким размахом!..
 Убили Ирину.
 Остановившись перед зеркалом, он вздрогнул. Вид усталый, но под очками лихорадочно горели глаза. Боже, как он был зол!
 Вернулся к окну. Где-то там, за вереницей взлетных огней и сиянием аэровокзала, валялся на койке вконец измочаленный Хайд, слушая свой паршивый кассетник и, должно быть, потягивая какое-нибудь местное отвратительное пойло. Нужно немедленно переправить его в Лондон. Длительный отдых. Ни одна душа не должна знать, что Патрик нашелся и вернулся в Англию. Может быть, они с Роз воспользуются загородным домом?..
 В дверь постучали. Роз? Он утвердительно кивнул, направляясь к двери. Сейчас он обсудит с ней эту мысль.
 В дверях стоял мужчина в темном пальто нараспашку и сером костюме. Чисто выбритый, пышущий здоровьем, крупные черты лица. Насмешливый взгляд светлых глаз. Руки в карманах, непринужденная поза.
 – Сэр Кеннет Обри, – в голосе не звучало вопроса. – Могли бы мы поговорить?
 Выговор американский, с восточного побережья. Обри осенило, что это Харрел. Описание Хайда было, как кусочки мозаики, но вполне достаточно, чтобы его узнать. Обри чуть было не выпалил его имя, но вовремя спохватился, поняв, как это опасно.
 – Вы меня знаете, а я вас...
 – Что? Ах, да... – Харрел протянул руку. – Роберт Харрел, ЦРУ. Работаю здесь. Можно поговорить у вас в номере?
 – Я... э, думаю, да. – Он пропустил Харрела – от могучей фигуры американца, казалось, в комнате стало тесно – и закрыл дверь. Обри указал рукой на одно из двух кресел по обе стороны стоявшего у окна столика с фруктами. Харрел снял пальто и бросил на кровать.
 – Выпьете, мистер Харрел? – спросил Обри, аккуратно наполняя свой стакан.
 – Конечно. Почему бы не выпить? Шотландское со льдом.
 Подавая стакан Харрелу, Обри опустился в кресло напротив. Краем глаза он неотвязно ощущал сияние огней аэропорта и рассыпавшиеся вдали тусклые огни лагеря беженцев.
 – Чем я обязан вашему визиту? Странно, что вы даже знаете о моем...
 – Из Лондона звонили сюда вашим людям. Вот я и узнал.
 – Из Лондона? – переспросил Обри. Известие его ошеломило.  Неужели Шелли?  – Я здесь... не по служебным делам. Удивляюсь, что секретная служба так внимательно...
 Вы председатель Объединенного комитета по разведке, сэр Кеннет. Люди вашего ранга не исчезают без следа. – Харрел опустил глаза и погромыхивая льдинками, медленно покручивал виски в стакане. – Я, как видите, узнал. – Снова взглянул на собеседника – молодой, решительный, уверенный в себе человек. Словно напористый миссионер из секты мормонов, подумал Обри. В умных глазах спокойная уверенность.
 Харрел вздохнул.
 – Давайте говорить напрямую, сэр Кеннет. Вы здесь потому, что рассчитываете добраться до... кого-то, в ком мы тоже заинтересованы. До вашего парня, моего старого приятеля, которого зовут Патрик Хайд. Верно?
 Обри, не задумываясь, кивнул.
 – Да. Это единственная причина моего пребывания здесь. Так сказать, личный долг, – Он надеялся, что выглядит соответственно моменту виноватым и смущенным. Опустив глаза, отхлебнул виски.
 – Разумеется, вы в долгу перед этим парнем. Я знаю, о чем речь. – Харрел подался вперед. – Сэр Кеннет, уж вы-то знаете, что, возможно, наделал Хайд. Почему же вы пытаетесь помочь ему таким путем? – спокойно убеждал голос. Снова возникло ощущение, что говоришь с кем-то очень уверенным в себе.  «Мы понимаем, почему вы ищете... у нас есть все нужные вам ответы».  Обри неопределенно покачал головой. – Вы же не отрицаете этого?
 – Чего? А, нет. Вас правильно информировали. –  Конечно, Шелли!  – Я подумал, что должен...
 – Что заставило вас направиться именно сюда?
 – Слухи... То, что Патрик базировался на Пешавар. – Интересно, выглядел ли он в достаточной мере старым и уставшим, думал Обри, глядя во внимательно изучавшие и оценивавшие его ясные глаза Харрела.
 – Значит, у вас нет ничего определенного? –  Много ли  сказал Харрелу Питер Шелли? Знал ли Харрел?
 – Ничего определенного, – согласился Обри. Несмотря на пристальный, явно подозрительный взгляд, Харрел, казалось, был удовлетворен. Но по молодости лет он не мог спрятать презрения. Перед ним был испытывающий чувство вины ничтожный старик. Пришла очередь Обри вздохнуть, издав при этом долгий дребезжащий стон. – Я, видите ли... подумал, что нужно съездить. Все до того запутано, правда? Я имею в виду положение, в котором оказался Патрик. Сначала считали, что он погиб... потом, возможно, жив, но Бог знает где. Ну, я и подумал, что надо съездить. Уверен, вы можете это понять, мистер Харрел. – Харрел почти успокоился. Обри продолжал игру. – Вы хорошо знаете Афганистан, знакомы с Патриком... что, по-вашему, произошло, мистер Харрел? Как вы думаете, что он мог наделать?
 – Наделать? Возможно, ничего, сэр Кеннет. Но он был там. Я хочу сказать, в том самом месте, где упал самолет. Многим хотелось бы с ним поговорить об этом. О том, что он видел, что именно произошло, как он оттуда выбрался.
 – Но вы определенно не считаете, что он имел к этому отношения?
 – Трудно сказать. Возможно, не имел. – С обезоруживающей улыбкой он пожал могучими плечами и развел широкие ладони. – Я его хорошо узнал, сэр Кеннет. Не думаю, что он замешан в том, что произошло. Другие, может, так считают, но только не я. Но если бы нам удалось его разыскать, сэр Кеннет, очень многое прояснилось бы. Встало бы на свои места. И ему бы помогло... – Помолчав, спросил с невинной прямотой, как вначале: – Есть ли у вас хоть какое-либо представление, где он может быть, сэр Кеннет? Каким образом мы могли бы помочь друг другу... и ему?
 Обри умоляюще поглядел в ответ, задумался, устало опустил глаза и беспомощно опустил руки на колени. Отрицательно покачал головой.
 – Ничем не могу помочь. Если уж вы не можете найти его, мистер Харрел, тогда остается только предположить, что его здесь нет. Довольно глупо с моей стороны. Стариковская причуда. Надо возвращаться в Лондон... на работу. – Он изобразил улыбку, немощно прикрыв рукой глаза от света лампы. Харрел не успел спрятать циничный взгляд, когда он снова поднял глаза. Обри безнадежно махнул рукой. – Да, надо возвращаться.
 – Жаль, что вам не... – Харрел моментально собрался, встал и потянулся за пальто. – Сэр Кеннет, поверьте, мы сделаем все возможное, чтобы отыскать вам Хайда.
 Обри, согласно кивая, с усилием поднялся с кресла.
 – Да, разумеется.
 Как бы он ни прятал свои эмоции, чувствовалось, что Харрел рассержен. Он рассчитывал на большее, но его удачно одурачили. Обри протянул руку и ощутил слабое пожатие руки Харрела.
 В дверях Харрел небрежно кивнул, не скрывая своего презрения. Обри закрыл за американцем дверь и остался стоять к ней спиной. В комнате полумрак, квадрат окна, казалось, был как раз напротив лагеря, где скрывался Хайд. Он не мог сосредоточиться, начал считать. Прошла минута, потом другая, правая рука все еще за спиной на ручке двери, по телу толчками растекалось тепло. Он откинулся спиной к двери и улыбнулся.
 И тут же его охватил гнев. Эти две-три минуты он ни о чем не думал, но и без того все было ясно. Телефон рядом с кроватью, должно быть, прослушивается, надо звонить с другого. Шелли, хотя и проявил осторожность, все же проговорился о поездке Обри в Пешавар. Харрел  не  знал, где искать Хайда.
 Обри тихо открыл дверь. В коридоре пусто. Слышно, как опускается лифт. Он прошмыгнул но коридору и постучал в дверь Роз.
 – Это я – Обри. Скорей! – громко прошептал он, гремя ручкой двери. – Роз! Скорее!
 К счастью, в коридоре никто не появился. Дверь открылась. Он не обращал внимания на недружелюбный взгляд Роз, на запахнутый халат, который она придерживала у шеи.
 – Мне нужно позвонить с твоего телефона.
 – Зачем? – закрывая дверь, сразу насторожившись, спросила она. – Зачем? – повторила она, торча у него за спиной, когда он стал набирать номер.
 – Зачем? – обернулся он к ней, когда щелкнуло соединение. – Затем, что меня навестил кое-кто, кому очень хочется найти Патрика... и кто не сулит ему ничего хорошего! Теперь сядь, Роз... прошу.
 Она отошла, неудовлетворенная, но по крайней море напуганная. В трубке раздались гудки. Он взглянул на часы. Да, в Лондоне всего лишь полдень. Телефон прямой... поэтому он может сразу разразиться:
 – Питер, какого черта ты болтаешь первому встречному, где я нахожусь? Что это за штучки?
 – Кеннет! – жалостно сейчас скажет: "Это не я, это кто-то другой! – Ты же в поездке, поэтому...
 – Уж ты-то должен бы знать, Питер! Черт возьми... – Он повернулся спиной к Роз, отгораживаясь от возможных восклицаний с ее стороны. – ...Зачем тебе нужно было говорить, что я  здесь? 
 Роз глубоко, прерывисто вздохнула, продолжая молчать, за что он был ей благодарен.
 – Кеннет, мне было приказано сообщить, где ты находишься, – ответил Шелли на удивление спокойно, даже решительно. – Мой генеральный директор, Оррелл, потребовал сообщить о твоем местопребывании. Черт побери, Кеннет, меня спрашивал об этом даже министр иностранных дел! Ты не можешь безо всяких объяснений умчаться незнамо куда... взвалив это на других.
 – Питер, они уже натравили на меня Харрела! Неужели не понимаешь, сколько вреда ты причинил?
 – Я сожалею. Но я просто не мог лгать или утаивать сведения. Что, тяжело вам?
 – Да, страшно тяжело. Ты что, рассказал им все?
 – Они видели там Роз... имею в виду, вместе с тобой?
 – Нет. Уверен, что нет. А что?
 – Я никому о ней не говорил. Возможно, это дает вам пространство для маневра. Я также не упоминал о телефонном звонке от... нашего общего друга.
 Обри машинально взглянул на Роз. Под ее мощной фигурой громко скрипели пружины. Он стал молча кивать головой.
 – Да, Питер, понимаю. Но это нужно сделать сегодня вечером. Маршрут, который ты разрабатываешь.
 – Понял. Мне понадобится час, Кеннет. К счастью, с нашей стороны все чисто. Наш друг Оррелл был вчера с приятелями на университетской встрече и немного перебрал. Рано отправился домой. – После паузы добавил: – Извини, понимаю, сейчас не время дурачиться. Дай мне один час. Есть что-нибудь неотложное?
 – Нет, мы здесь управимся. – В голосе Обри не чувствовалось уверенности.
 – Так обойдетесь пока?
 – Да, Питер... если ты поторопишься.
 – Хорошо. Между прочим, как он?
 – Почти в порядке. – Роз дернулась.
 – Неужели так плох?
 – Да. А теперь пока, Питер.
 Обри положил трубку на место и глубоко вздохнул. Наклонился к Роз, все еще сидевшей на краешке кровати, придерживая у шеи халат. В глазах – десятки вопросов, но он просто, но настойчиво сказал:
 – Роз, теперь послушай меня. – Для колебаний и сомнений не было времени. Ей оставалось только выполнять его указания, до предела простые. – Мы должны вывезти отсюда Патрика сегодня вечером. Но сначала  тебе  придется привезти его сюда. Нет, слушай меня, Роз! – сердито оборвал он ее, подняв руку. – Ехать должна ты, потому что за мной следят. Именно это мне и нужно. Тебя они не знают. – Он искренне надеялся, что так оно и есть. – Поэтому одевайся, бери такси, забирай Патрика, потом, если мы точно согласуем время, можно привезти его в эту комнату, пока я буду их занимать! – Он чувствовал, что покраснел от возбуждения. Надо отучить Харрела смотреть на нас свысока! – Ладно, давай одевайся. А я тем временем буду говорить!
 Она, разжав руку, тяжело поднялась с кровати. Чтобы не смущать ни ее, ни себя, он отвернулся от зеркала, отражавшего ее обнаженную фигуру, и глядел в сторону окна. В ночное небо поднимался очередной самолет. Годвин уже возвращается домой: там он сразу возьмется за ДПЛА, который использовали для убийства Ирины.
 Роз с бледным, сердитым, напуганным лицом вытаскивала из встроенного шкафа одежду. Яростно шевеля губами, беззвучно ругалась.
 Обри вспомнил о Кэтрин, взглянул на часы и разволновался из-за того, что забыл ей позвонить. Он должен был позвонить два часа назад, хотя бы для того, чтобы проверить, как дела, помочь Блейку успокоить женщину, попытаться побольше узнать у нее о навязчивых идеях Фраскати.
 Снял трубку и набрал номер. Прежде чем надеть плотную юбку, Роз несколько мгновений следила за ним. Он ждал. В рыбацком домике у озера Беррьеса никто не отвечал. Злость на самого себя перекинулась на одевавшуюся Роз, затем он вновь разозлился на Харрела. Одного из фанатиков, одного из тех, кто тайком поставлял оружие недовольным в десятки стран, кто убивал местных политических деятелей, подтасовывал результаты выборов, занимался контрабандой наркотиков, чтобы приобретать оружие и бомбы. Одного из тех, кто всюду разжигал беспорядки, нарушал мир.
 В трубке гудки. Что-то случилось. Блейк не позволил бы Кэтрин покинуть убежище и не перевез бы ее в другое место, не сообщив заранее. Злость пропала. Что-то случилось.
 – Что дальше? – Он испуганно поднял глаза. Роз стояла перед ним. Он был в состоянии лишь слабо махнуть рукой в ее сторону. В трубке по-прежнему раздавались гудки.

 7
 Обмен ударами

 – Черт побери, этот малый остался лежать там! Туда в любой момент могут приехать – узнать, зачем стреляли!
 У кого-то под ногами громко шуршали листья; кто-то, ломая ветки, продирался сквозь кусты – этот шум привел ее в чувство. Совсем близко от нее двигался ощупью мужчина. Тот, кто кричал, был подальше. Кэтрин вспомнила, как она падала, и открыла глаза. Закружилась голова. Она подавила стон. Тело напряглось, ощущая каждую веточку, каждый камень, заныли все ушибы и царапины.
 Тот, что был поближе, потеряв терпение, крикнул:
 – Предполагалось не то, что ты сделал, жопа! Надо было заставить парня поднять руки кверху, а не стрелять в него!
 В листьях забилась птица и холодной быстрой тенью выпорхнула на солнечный свет, напугав до смерти Кэтрин. Ближайший к ней мужчина вскрикнул от неожиданности.
 Тот, что вдали, начал опять:
 – Что будем делать? – Он дважды быстро выстрелил в Блейка, вспомнила она, чувствуя, как ее всю передернуло, отчего в тело еще глубже врезались камни и ветки. – Фрэнк, что, черт побери, нам теперь делать?
 – Все улажено, парень. Мотив – ограбление, ясно? Не забыл? Через полчасика позвонят шерифу. Парень убит, девки след простыл. Может быть, она и убила, а может быть, какой-нибудь хиппи из лесу! Запомнил все это, жопа?
 – Запомнил.
 Дрожа всем телом, она ощущала каждую хвоинку, каждую сломанную веточку, каждый камешек, словно трогала их голыми пальцами. Рот открыт, в горле пересохло. Рука окоченела в воде ручья. Больнее всего было в боку, упиравшемся в твердый кривой ствол большого разросшегося куста. Он широкой тенью закрывал ее... а ноги, возможно, торчали снаружи! Она не решалась приподнять голову, чтобы взглянуть. Смотрела вверх, на солнце, сквозь сплетение листьев и упавшие на лицо и набившиеся в рот собственные волосы, боясь закашляться. До боли в ушах она прислушивалась к движениям того, кто вел машину, теперь пробиравшегося сквозь кустарник и деревья, обрамлявшие ручей. Хотелось кричать. Сдавило горло, заложило нос, странно давило на глазницы.
 – Фрэнк, а как насчет стрельбы? Вдруг нас кто-нибудь услышал? Нам, что, нужно, чтобы тело просто так нашли... и увидели  машину,  Фрэнк?
 – Дерьмо, долбаная грязь!.. – выругался Фрэнк. Потом он ввалился в воду.
 Кэтрин показалось, что вода заплескалась вокруг ее окоченевшей руки.
 – У тебя все в порядке, Фрэнк?
 – Я по колени в этом паршивом ручье, жопа!
 – Ее следов не видно?
 – Она свалилась здесь, так? Значит, где-то близко. – Он, ругаясь и спотыкаясь, выбрался из воды.
 Она слышала, как хлюпали ботинки, хрустя, скользили по сосновой хвое. Вдруг почти рядом раздался его пронзительный крик. Она вздрогнула всем телом, словно под ней рушилась земля.
 – Эй, ты! Валяй к нашей долбаной машине. Спрячь ее в лесу, но сперва затащи тело в дом. Понял? Потом уничтожь это место... и любого, кто появится. Давай, двигай. А девку я найду. Дуй, Дэйв!
 – Понял, Фрэнк!
 Кэтрин услышала, как уходит Дэйв, пробираясь сквозь кустарник... Потом наступила странная тишина, в которой раздавалось дыхание Фрэнка и нависла атмосфера злобы... и решимости. Тишину снова нарушило птичье щебетанье. Расслышав собственное напряженное хриплое дыхание, она сглотнула, пытаясь его заглушить. Волосы, словно песок, все глубже проникали в рот. Она со страхом ждала, когда они попадут в глотку, и тогда она закашляется, задохнется и выдаст себя, и Франк будет знать, где ее найти. Открыв рот, она глядела на солнце сквозь переплетающиеся ветви куста и на медленно двигавшуюся рядом тень.
 Над ней нависли ветви, но сквозь них проникало так много света! Наверное, он ее увидит, должно быть... Тень двинулась дальше, замерла, заслонив солнце. Она дергалась и покачивалась, повторяя движения оглядывавшегося кругом Фрэнка. Опершись руками в бока и тяжело пыхтя, он прислушивался к другим звукам. Солнце проникало в образуемые руками дыры.
 Тень переместилась на несколько шагов, снова остановилась. Куда он подался? В спину и ягодицы впивались сломанные ветки и что-то твердое и большое, похоже, камень. Ноги онемели, как и находившаяся в ледяной воде рука. По сторонам косо свисали ветви.
 Закусив зубами волосы, боясь наделать шума, она повернула голову. Глаза слезились – долго смотрела на солнце. Увидела белую кисть руки, опущенную в мелкий, медленно текущий ручей. Оказалось, она лежала на склоне, глядя  вниз, н а руку. Способность ориентироваться, словно важное открытие. Она пошевелила пальцами в прозрачной воде, почти ощущая гладкую скользкую поверхность мелких камешков. Другая рука, грязная, в крови, вытянулась вдоль тела. Она поднесла ее к лицу и легкими осторожными движениями вынула изо рта волосы. Опершись на руку, к которой вернулась чувствительность, очень-очень медленно повернулась на бок. В ручье шевельнулась тень – ее собственная! Поглядела на ноги, укрытые листьями и тенью.
 Ее затошнило...
 Задыхаясь и глотая слюну, зажимая рот холодной, как лед, рукой, она глядела на собственное отражение в воде – бледное колышущееся пятно, обрамленное распущенными волосами.
 Тошнота постепенно утихла. Она приподнялась и, опершись руками, наклонилась на коленях над водой. Потом, прислушиваясь к треску кустарника, определила, что мужчина в тридцати-сорока ярдах от нее, и, аккуратно откинув волосы, провела по щекам руками, одной холодной, другой грязной. Болело колено. Глянула вниз. Оказалось, она опиралась на большой камень г острыми краями. Приподняв колено, взяла камень в руки, потом выползла из-под куста.
 На склон, но которому она катилась, косо падали широкие полосы солнечного света. Прищурившись, она наклонялась и крутила головой, но не могла разглядеть мужчину, хотя и слышала, как он, вполголоса ругаясь и бормоча, раздвигает кусты и ветки, разгребает ногами сгнившие листья и хвою. Обошла куст, спрятавшись на противоположной от шума стороне...
 ...Он появился из тени, отбрасываемой высокой сосной. В темной пиджачной тройке, в прилипших к ногам мокрых брюках, словно выброшенный на берег директор компании. Солнечный луч блеснул на пистолете в его руке. Кэтрин показалось, что она слышит шум машины. Второй человек вернется, как только спрячет "линкольн". Тогда время будет на их стороне...
 ...Вдали, близ озера, в окнах между деревьями поднимался дым. Вода и солнечный свет приобрели желтовато-оранжевый оттенок. Тот, второй, поджег дом, уничтожая улики и тело Блейка. Темно-серый дым поднимался столбом в безветренном воздухе над отдаленными деревьями. Тот, кого звали Фрэнком, обернулся, чтобы посмотреть, и, видно, остался доволен.
 Бормоча себе под нос, он снова двинулся в сторону куста, более тщательно разглядывая землю.
 – О'кей, детка... все равно найду... можешь быть уверена. – Он как бы преобразился – расслабился, обрел уверенность. Разглядев на склоне след от ее падения, двинулся по нему в сторону куста, который теперь, когда она, сжавшись, присела позади него, казался таким маленьким и жидким. Если пошевелится, ее увидят. Кругом зеленые, золотые, коричневые пятна, а она в черно-белом – как не разглядеть. – О'кей, крошка, ступай к папочке; да ну, детка, у папочки что-то для тебя есть. – Губы растянулись в ухмылке. Спускался осторожно, ступая боком, словно на ногах лыжи.
 Она еще больше сжалась, став еще более уязвимой. Фрэнк был в пятнадцати, десяти, семи ярдах от нее, спустился к ручью, подошел к кусту... остановился рядом, ухмыляясь, будто впервые увидел куст. До нее доносился запах пожара. Видно, и до него. Он с довольным видом принюхивался. Пистолет в руке, у бедра. Скорчил гримасу при виде ручья, где он вымочил ботинки и брюки. Все ее тело сковало, словно плотно обхватили сильные руки. Он двигался уверенно, ухмыляясь, хлюпая водой в ботинках и хрустя опавшей хвоей.
 – Иди к папочке, детка. Ну давай же, крошка...
 Она почти вскрикнула, подумала, что действительно вскрикнула, но это был другой звук, раздавшийся позади нее. В деревьях что-то мелькнуло и пискнуло. Это привлекло его внимание и он двинулся туда, почти коснувшись ее. Краем глаза увидел что-то белевшее – это было ее лицо – и обернулся, беспечно и чутко в один и тот же момент...
 Она вскочила на ноги – блестящий металл в его руке поднимался, на лицо вернулась ухмылка. Он стремительно шагнул в ее сторону, потянулся к ней левой рукой...
 Медленно, казалось, слишком медленно она занесла правую руку и опустила ему на голову зажатый в ней тяжелый, острый камень. В широко раскрытых глазах удивление, потом боль. Сразу постаревшее и посеревшее лицо залило алой кровью из глубокой раны на виске. Правая рука бесстыдно скользнула по ее бедру, потом ухватилась за колено. На поднятом кверху лице – укор, осуждение. Но он вряд ли видел ее. Раздался звериный крик. Она ударила по лицу, испытывая отвращение при виде этого немого изумленного взгляда, потом дважды по затылку, когда голова упала на грудь. Вцепившаяся в колено рука разжалась. Черный костюм лежал без движения. К белой рубашке будто пришили красный воротник. Она бросила камень рядом с убитым. Поняв, что он мертв, пронзительно закричала.
 Потом, вымочив ноги, перешла через ручей, продолжая вскрикивать, будто намеренно привлекая второго убийцу. Побрела, спотыкаясь, потом, наклонив голову, словно ее преследовала туча кусающих насекомых, побежала. Перестала кричать – не хватало воздуху.
 Понемногу сквозь тонкие намокшие подошвы стала ощущать твердую до боли землю; почувствовала, что по боку ритмично колотится забытая было сумочка.


* * *

 Обри в испуге проснулся – нет, лишь пришел в себя, потому что только дремал. Подняв на лоб очки, долго и сильно тер глаза. В полудреме ему виделась мать – довольно необычно. Может быть, подтолкнули мысли о Кэтрин или воспоминания о похоронах Алана? Мать на больничной койке, со слабой теплой улыбкой, такой привычной и желанной в последние годы ее жизни.  «Воспоминания, Кеннет... воспоминания».  Он потрепал ее по руке, поцеловал в лоб – желтый, но не такой уж морщинистый – и ушел. Больше он ее не видел, а теперь вздрагивал – тревога и беспокойство о Кэтрин перемешивались с тихим отчаянием, которое он испытывал после смерти матери. Тогда, как и теперь, в случае с Кэтрин, он был в положении беспомощного наблюдателя.
 Снова стал набирать номер телефона, зная, что Блейка можно убрать оттуда только силой. Телефон не отвечал. Или разъединили, или сломался. "Звоните, пожалуйста, всего доброго", – отвечала телефонистка.
 Сдерживая нетерпение, посмотрел на часы. Одиннадцать. Он уже позвонил Шелли, с трудом скрывая панику. Тот обещал проверить, но пока еще не звонил. В Лондоне было шесть, Шелли собирался уходить домой.
 Теперь пешаварская ночь в окне меньше пестрела неоновыми и натриевыми огнями реклам. Роз едет на такси в лагерь. Обри взглянул на кровать. Новые джинсы, чистая рубашка, кожаный пиджак лежали в ожидании, когда приедет Хайд, примет душ и побреется. В подземном гараже отеля его ждала взятая напрокат машина. К утру Роз и Хайд будут уже на пути в Равалпинди.
 Провал в мыслях.
 Все размышления о Роз и даже о Хайде растаяли, как тени. Даже чувство вины не могло удержать внимание на аккуратно сложенной одежде или на окне, за которым светился Пешавар. Его оглушило, отодвинув все в сторону, острое предчувствие опасности, настигшей Кэтрин. Зазвонил телефон. Трясущейся рукой он схватил трубку.
 – Да? – Это был Шелли. – Ради Бога, Питер, что там случилось? – За окном, словно в запотевшем зеркале, все расплылось.
 – Я... боюсь, дела неважные, Кеннет. Кто-то... позвонил местному шерифу, сообщил, что дом горит. – Обри поперхнулся. Казалось, мысли улетели далеко от его согнувшегося в кресле маленького тела, грудью упавшего на письменный стол. – Кеннет?
 – Да, – пересилил он себя.
 – В доме обнаружено тело Блейка, обгоревшее, но, без сомнения, его... а вот... второго тела не было, Кеннет.
 – Значит, они до нее добрались! – воскликнул он, дрожа всем телом. Свободная рука слабо шарила по столу, словно пытаясь взять монету с гладкого стекла. Его тошнило и знобило.
 – Этого мы не знаем, Кеннет! Погоди, я посылаю человека из Лос-Анджелеса... он уже в пути. Ему положено быть там – Блейк был одним из наших...
 – Отыщи ее. Питер, во что бы то ни стало... найди ее, пожалуйста!
 – Хорошо. Шериф утверждает, что это несчастный случай, но этого не может быть. Наш человек будет там примерно через час. Гидросамолетом. Сообщит, как только...
 – Хорошо.
 – Кеннет, а  у вас  все готово? Я все устроил. Могут отправиться в «Пинди» в любое время... как он, в порядке?
 – Думаю, что да, – вяло ответил Обри.
 – Тогда пошевеливайтесь, Кеннет. Как можно быстрее.
 – А что? Почему?
 – В "Сенчури-хауз" [4]  то и дело, будто в забегаловку, снуют наши двоюродные братцы. И что бы они ни просили, им дают. Интересуются Патриком, спрашивают, где ты и с какой целью. Слушай дальше, в Равалпинди у нас молодой парень, зовут Рамсеем. Он встретит их на дороге за городом, просигналит фарами, словом, понятно. Но пусть уезжают как можно скорее... и сам возвращайся, как только позволят дела. Здесь хотят знать, что ты замышляешь.
 – Хорошо, – вздохнул Обри. Он поглядел на сложенную кучкой одежду Хайда, словно это он сам оставил ее на берегу и утопился. Тела Кэтрин не нашли, Блейк сгорел. – Хорошо...
 – Позвони, когда они выедут.
 – Хорошо.
 В полном изнеможении он положил трубку, в которой раздавались пожелания удачи. Тело обмякло, словно лишилось костей. Он не сомневался, что она погибла; не видел другой возможности. Убив Блейка, забрали ее с собой. Больше он о ней не услышит. Машинально взглянул на часы. Четверть двенадцатого.
 Он должен что-то сделать, но никак не мог вспомнить что. Безнадежно посмотрел в большое пустое окно. В стекло врывались огни Пешавара. Почему же все-таки он посмотрел на часы, почему?
 Схватил трость, вскочил на ноги, спотыкаясь от бессилия и спешки. Проверил, есть ли ключи от его номера и номера Роз и, не попадая в рукава, натянул пальто. Он же был их прикрытием, должен отвлечь внимание, когда они вернутся, а он опаздывал! Схватил шляпу, хлопнул дверью и, тяжело дыша, помчался к лифтам. Кэтрин оставалась в памяти холодной, лишающей спокойствия тенью, но теперь его толкали страх за Хайда и Роз и чувство неисполненного долга. Он опаздывал, дьявольски опаздывал!.. Господи Боже, он скакал как кролик, ежесекундно глядя на часы! У одной из закрытых дверей стоял поднос с остатками ужина, у другой выставлены ботинки; ноздри наполнял запах ворсистого ковра. Подбежав к лифтам, нажал кнопку. Закружилась голова, затошнило, подкашивались ноги. Он тяжело оперся на хрупкий шаткий столик с высокой цветочной вазой, расплескав воду. Словно отражая его состояние, мелко задрожали цветы. Плавно раскрылись двери лифта. Спускаясь в лифте, он не находил места от волнения, нетерпеливо притопывая ногами. По рукам пробежал озноб. Раздражало щелканье зубных протезов, напоминая о возрасте и беззащитности.
 Осторожно ступая по скользкому мраморному полу вестибюля, демонстративно натягивая перчатки, Обри с важным видом огляделся вокруг. В коктейль-баре бренчало пианино, звучали так не свойственные тому Пакистану, что за окном, ритмы и звуки Бродвея. Теперь, вырвавшись из тесного лифта, он был в состоянии сосредоточить внимание на Хайде, испытывая при этом мрачную вынужденную решимость.
 Как собака блох, он сразу почуял людей Харрела. Двое из них, складывая газеты, допивая на ходу, поднялись из-за столиков в разных концах вестибюля. Потом, словно его специально вызвали, сопровождаемый слащавыми звуками "Саут Пасифик", из коктейль-бара собственной персоной появился Харрел – улыбающийся, уверенный.
 – Я как раз собрался домой, – объявил он, ничуть не удивившись. – А вы, сэр Кеннет, так поздно на прогулку? Гляжу, оделись по погоде.
 Появление Харрела вновь вызвало раздражение, но он тут же постарался скрыть от американца свое презрение и свои намерения.
 – Да, мистер Харрел, вечерняя прогулка, – Обри прикинулся рассеянным, выбитым из колеи стариком, старавшимся держаться непринужденно. Мой врач рекомендует небольшой моцион.
 Харрел окинул его проницательным взглядом, но в нем чувствовалось уже твердо сложившееся предубеждение. Они подошли к вращающейся двери, Харрел втолкнул Обри в один из отсеков и осторожно, но настойчиво выдавил его впереди себя в ветреную ночь, пропахшую выхлопными газами такси, что снова вызвало у Обри приступ тошноты. Удерживаясь от того, чтобы взглянуть на часы, Обри, щурясь от поднятого ветром песка, делал вид, что с удовольствием вдыхает холодный воздух.
 – Увидимся, – проговорил Харрел, касаясь рукой плеча Обри, потом поправился: – Ах, нет. Верно? Вы же собрались домой.
 – Да. Боюсь, что завтра.
 – Спокойной ночи, сэр Кеннет. Приятно было познакомиться.
 Харрел нырнул в мелькающие огни натриевых ламп, его темная крупная фигура то появлялась, то исчезала. Обри тем временем засек тех двоих – они, словно блохи, выскочили из вестибюля и растворились в уличных тенях. Словно на порванной пленке, мимо мелькали машины и такси, мешая ему разглядеть непрошеных спутников. Его беспокоил исчезнувший Харрел. Он был так  уверен в себе!  Прошедшая мимо женщина, надушенная и в мехах, вызвала в памяти Кэтрин, но лишь на мгновение. Теперь он твердо контролировал свои чувства. Единственной заботой была безопасность Хайда и его самого. Стоя в освещенных дверях отеля, он поглядел на часы, отмахиваясь от назойливых приставаний швейцара, предлагавшего вызвать такси. Двадцать минут двенадцатого. Поспешность, с которой он ринулся навстречу ветру, усилит впечатление, что он торопится на встречу. Он должен увлечь их за собой подальше от гостиницы. Однако надо торопиться. Время было точно рассчитано, а он теперь опаздывал. Он размашисто, словно спускаясь с горы, зашагал по широкой улице в сторону аэропорта.
 Согнувшийся за рулем велорикша в чалме, за ним другой. Треск мотороллеров. Мелькание машин с темными стеклами. Он засек тень, двигавшуюся с его скоростью по другой стороне улицы, потом увидел впереди второго, слегка наклонившегося влево и державшегося рукой за щеку. Радиотелефон? Лицо секли поднятые ветром песчинки. Такси будет ехать навстречу. Нужно, чтобы Роз его хорошо видела – он должен подать ей сигнал, что слежка в отеле нейтрализована. Она должна провести Хайда в свой номер, где он помоется и сменит одежду, потом вернуться в гараж отеля и попасть во взятую напрокат машину – все это до того, как он вернется с прогулки. Он точно рассчитал время, а теперь сам опаздывал. }
 Идущий впереди мужчина по-прежнему шел, наклонившись, словно бы пряча лицо от ветра. Тень на другой стороне улицы, теперь чуть позади него, передвигалась со знанием дела. Обри в такт шагам опирался на палку, создавая впечатление безобидной прогулки. Двадцать три минуты двенадцатого. Сможет ли она вытащить Хайда из постели и из той хижины? Помнит ли она, как рассчитано время? Он скользил взглядом по безделушкам, выставленным в двадцати – тридцати роскошных зарешеченных витринах, едва отражавших передвижение человека на той стороне улицы. Флаконы нежных духов, растянутые свитера, разложенные изящными складками меха – подчищенное, более приятное лицо базара.
 Он перевел внимание на машины, по птичьи дергая головой, словно выхватывая зернышки в саду, полном кошек. Теперь они подумают, что он торопится к месту встречи. Задержался у светофора, затем перебежал улицу перед "мерседесом", двумя мотороллерами, такси, кучкой тележек и белой чалмой велорикши, склонившейся к рулю. Обе тени теперь засуетятся и станут менять положение.
 Тот, что позади, ускорив шаг, обогнал его, тогда как другой отстал. Роботы. Свет уличного фонаря выхватил из темноты плащ отставшего преследователя. Эта игра взбодрила Обри. Стало легче дышать, меньше теснило в груди. Он нарочно часто оглядывался. Люди Харрела передвигались, останавливались, меняли положение по отношению к нему, где можно, прятались в тени. Двадцать семь минут двенадцатого. Оставалось еще четверть мили до того места, где Роз должна увидеть его сигнал. У следующего фонаря его собственная тень раздвоилась и отстала; две живые тени двигались, не отставая, все более настороженно.
 Половина двенадцатого. Он запыхался, но вовремя дошел до условленной площади.
 Люди Харрела тоже остановились. Теперь, когда он стоял неподвижно, холод пробирал сильнее. Ветер гулял по широкой, пыльной, пустой площади, окруженной темными зданиями магазинов, кафе и мечетей. Изредка проезжал автомобиль. В проулках рылись в мусоре нищие, оттуда доносился запах нечистот и гнили. На краю тротуара в пластиковом мешке с мусором рылся тощий пес, рядом, в сточной канаве, свернувшись калачиком, лежал человек, может быть, всего лишь спал. Узкий серп луны, далекие холодные звезды. Ему очень не правилось быть в центре операции, а тут еще добавлялся страх перед тем, что обнаружит Шелли в Калифорнии. Словно неопытный новичок, он то и дело оглядывался вокруг. Наклоняясь, беспокойно вглядывался в отдаленные тени, всем видом показывая, что ожидает кого-то, кто должен подойти пешком.
 Люди Харрела выжидали как профессионалы: уверенно, почти невидимые в тени. Обри знал, где они, но не видел ни одного из них.
 Одиннадцать тридцать три... тридцать четыре... тридцать пять.
 Чувствовал, как все больше сгибается под тяжестью собственного тела. В голове, словно тяжелые планеты, неторопливо вращались мысли и образы: Кэтрин, Хайд и Шелли, молчащий телефон, Харрел, убийство Ирины Никитиной, Шелли, Хайд, Кэтрин...
 Такси, словно украдкой, въехало на площадь, мелькнув в свете натриевых огней, отразившихся на темном ветровом стекле. Он его узнал. Стало трудно дышать, он пробовал не обращать внимания на то, что еле ползет по продуваемому ветром пространству. Когда такси проезжало мимо, он остановился. Лицо Роз. Посмотрев на часы, вскинул голову. Дважды качнув висевшей на руке тростью, – сигнал, что все в порядке – быстрым шагом двинулся в противоположном направлении. Спеша по пустынной улице, он вдруг остро ощутил свою беззащитность и непосредственную близость этих двух американцев.
 – Как только выедем с площади – гони! – выкрикнула Роз, хлопнув по плечу шофера. Патрик Хайд увидел ее обернувшееся к нему белое смутно различимое лицо. Она спросила: – Видел его?
 Он утвердительно кивнул. До того как, откинувшись на сиденье, прижаться к ее плечу, он увидел на тротуаре боровшуюся с ветром маленькую согнутую фигурку в черном пальто. Хайд почувствовал, как такси рвануло вперед. Напряженное состояние Роз действовало на него угнетающе, как воздух перед грозой. Он злился. Как и безмолвные вспышки ярости при любом воспоминании, оно, передаваясь ему, затуманивало мозг, мешая думать.
 Болела голова, пересохло в горле. Все, что ему хотелось, – так это глоток спиртного, затяжка гашиша, лишь бы они не выключили остатки сознания. Сквозь затемненную крышу внутрь такси, словно лучи прожекторов, проникали огни уличных фонарей. Он следил глазами за их медленным периодическим мельканием.
 От крупной фигуры Роз вроде бы веяло теплом, но только во сне можно было представить, что она может быть падежной опорой. Выпить бы да как следует. Глотнуть успокоительных таблеток. Или затянуться гашишем. Но он знал, что ни то, ни другое, ни третье не сдержат растущую в нем злобу, дикую необузданную ярость. Пока он оставался в одиночестве в той грязной комнатушке в лагере для беженцев, он еще как-то сдерживался. Но теперь она в нем закипала.
 Физически он чувствовал себя полностью изнеможенным и беспомощным, словно выброшенная на берег большая раздувшаяся дохлая рыба. Но сознание его теперь обрело форму, в голове возникали отрывочные эпизоды прошедших дней. Картины прошлого врывались, словно острые камни. Располосованное горло молодого солдатика, похожее на удивленно открытый рот; безногие и безрукие дети, с разъеденной химическими веществами кожей; труп Ирины Никитиной; Харрел; сотрудник ЦРУ, которому он двинул, когда бежал из машины... и постепенно все заслонял собой образ Харрела, неизменно возникавший из темноты, как только он пробуждался.
 Роз беспокойно пошевелилась – он мешал ей, вздрагивая в бессильной ярости. Чтобы дать выход этой безотчетной, не утихающей злобе, он нуждался  в действии.  Когда приехали Обри и Роз, он попытался отдаться изнеможению, на время забыться. Безуспешно.
 – Сюда! – объявила Роз. – Нет, не к подъезду, в гараж! У меня ключ от номера, пропустят.
 Хайд вздохнул. Роз подалась вперед, задев рукой сведенные челюсти Хайда. Его самого, как никогда, пугала кипевшая в нем ненависть, но он не мог с нею совладать. Харрел пытался его убить. Он убьет Харрела. Вся путаница в голове вылилась в эту одну ясную формулу.
 Такси, клюнув носом, въехало на пандус, ведущий в подземный гараж. Потом встало, и в кабину хлынул холодный воздух из открытого Роз окна. Он боялся за нее, жалел, что ее втянули в это дело, но страх этот был ничтожен, как укус блохи, по сравнению с охватившей его злобой. Он слышал, как где-то загремело и Роз напряженно на чем-то настаивала. Потом такси подалось вперед, и он сквозь крышу увидел подымающийся шлагбаум. Они проехали под ним. Сквозь затемненное стекло мелькали редкие лампочки.
 – Туда, к лифтам! – Как и все иностранцы в любой стране, она говорила медленно и громко.
 Такси остановилось. Хайд увидел, что прежде чем, запыхавшись, выбраться из машины, Роз уставилась на него. Ее раздражала, как ей казалось, его непробиваемая инертность.
 – Вылезай, Хайд, приехали! – нетерпеливо выпалила она, нервы напряжены, как вены на теплой белой руке. Она даже похлопала по бедру, словно обращалась к собаке. Ворча и встряхивая головой, выставив вперед ладони, словно подобревший пьяница, он выкарабкался с заднего сиденья, сразу расслабившись.
 Роз, не найдя в сумке наличности, выругавшись, подписывала дорожный чек, пользуясь вместо стола крышей такси. Хайд тоже облокотился о крышу и глядел на водителя, чувствуя, как внутри растет крошечный оазис спокойствия. Возможно, это состояние продлится всего несколько мгновений. А пока он испытывал блаженство. Роз помахала заполненным чеком. Водитель, подозрительно его оглядев, положил в пухлый бумажник. Хайд, словно боясь расплескать драгоценную жидкость, осторожно двинулся прочь. Шагнул назад... и отлетел в сторону такси, осознав, что не успел уловить тревогу на лице Роз, казалось, бесконечные секунды открывавшей рот, чтобы крикнуть. От удара о машину перехватило дыхание. Одна рука загнута за спину, в голову позади правого уха уперся холодный ствол пистолета. Он хватал ртом воздух, а дыхание незнакомца у его щеки было сильным, уверенным, шумным. Звенело в ушах. В голове шумело, он едва соображал. Роз оправлялась от шока, глядя на них в бессильном ужасе. В лучшем случае от нее можно было ожидать только вспышки женской ярости, не больше. Нападавший заслюнявил ему щеку. Глаза Роз, словно прожектор, метались из стороны в сторону. Потом его, загнув руку за спину, так что он, потеряв равновесие, согнулся дугой, оттащили от такси.
 – Привет, – возбужденно задышал на ухо обидчик, – добро пожаловать домой, сынок!
 Хайд застонал от боли в руке. Мысли метались, словно рука в поисках оружия. Роз попыталась зайти за такси, но американец заорал на нее, размахивая пистолетом у головы Хайда. Роз отпрянула назад, и пистолет снова больно уперся в голову.
 – Стоять у стены, мадам! – В голосе нотка удивления, словно он не ожидал присутствия Роз и не имел инструкций на ее счет. – Кто она такая, Хайд? – Пистолет уперся в правый висок, у самого глаза, так что он заслезился. Плечо от боли онемело, ноги подкашивались.
 – Моя тетушка, – огрызнулся он.
 – Работает на Обри? – Хайд отрицательно покачал головой. – Как бы не так, черт возьми! Харрел был прав, когда говорил, что ты пойдешь на такой бредовый шаг! О'кей, пошли – и ты тоже, мадам, – вон моя машина!
 Хайд почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Слезы застилали глаза. Американец, по-прежнему выкручивая руку, толкал его вперед.
 – Эй, ты! – заорал американец на шофера такси. – Убирайся к черту отсюда... давай, двигай! – Хайду казалось, словно его заталкивают в жесткий тусклый свет гаража, перед глазами мелькали радужные разводы бензина и темные масляные пятна. Ослабевшие непослушные ноги цеплялись за выбоины пола. Рука онемела, жгучая боль ушла вглубь. Американец, словно ласкающийея пес или любовник, терся щекой о его голову, подталкивая телом в спину и зад.
 Роз пятилась перед ними – лицо словно белый шар, широко открытые глаза, искаженный ужасом рот.
 – Вот я и добрался до тебя, засранец, – тяжело дыша, шептал американец. – Я бы тебя пришил, но Харрел хочет это сделать своими руками. Специально предупредил.
 Роз наткнулась на запыленный черный лимузин, потом, недоуменно глядя, прижалась к нему. Теперь Хайд узнал по голосу американца – лица его он не видел: это он в машине Харрела жаловался, что от Хайда воняет. Хайд хорошо отделал его приятеля, сидевшего с другой стороны.
 В пустом гараже гулко отдавалось эхо, словно морская раковина многократно усиливала шум их дыхания. Слабость в ногах, запах собственного пота и страха, неизбежность конца.
 – Открой дверь! – рявкнул американец, обращаясь к Роз. – Открывай! – Она, как шофер, распахнула дверь и снова прижалась к ней. – Влезай, мадам! – Роз забралась на сиденье. Американец больно дернул Хайда за руку.
 Хайд упал на колени, американец от удивления сильнее сжал запястье и заломил руку, удовлетворенно глядя на бессильно опущенные плечи своей жертвы.
 – Нет, ты поведешь машину, мадам... мы сядем сзади.
 Краем глаза Хайд увидел пистолет, мелькавший, как меленькая черная летучая мышь. Казалось, Хайд перестал дышать... или слышать. Шумело, раздирая ее на части, в голове. Юный русский солдат, изуродованные трупы, безногие, безрукие дети, слепые...
 ...Ошалевшая от ужаса Роз, глядя на него, словно старуха, выбралась с заднего сиденья и тяжело взгромоздилась на место водителя. От нее никакой пользы.
 – Лезь в машину, твою мать!
 Американец снова заломил руку. Подняв голову, Хайд взвыл от боли... и правой рукой достал из-за голенища нож. Блеснув в тусклом свете, он опустился раз, другой, третий, сперва неловко, потом умело. Роз вскрикнула раньше американца. У того крик перешел в булькающий звук, потом в шипение выходящего воздуха. Хайд обернулся поглядеть, кровь брызнула ему в лицо...
 Обнаженная челюсть, перерезанное горло, длинная неглубокая царапина на груди после первого неудачного удара. Он повалился на американца, тот с широко открытыми глазами на посеревшем лице, разбрызгивая кровь, сползал по пыльному боку машины.
 Роз продолжала визжать. Рука американца выросла в размерах. Хайд понял, что упал на колени рядом с трупом. В разжатой безжизненной ладони блестела связка ключей. На улице затихал звук отъезжавшего такси. Все произошло в считанные секунды, визг шин и рев мотора сорвавшегося с места такси, словно замедленная запись, служили фоном для его сумбурных действий, ругательств и предсмертных стонов американца, пронзительного визга заламывавшей руки Роз. Черные глаза и ярко накрашенные губы на белом, как мел, лице.
 Хайд почувствовал, как к горлу подступает тошнота, и не смог удержаться – его вырвало. Потом изнеможенно задрожал, словно по телу после взрыва насилия пробежали сейсмические волны. В ушах звенело от визга Роз и, возможно, от пережитого ужаса. На одно мгновение он словно со стороны оглядел место действия и самого себя. На место растерянности и полуосознанного раздражения пришло огромное неодолимое желание во что бы то ни стало, оперевшись на машину, встать на ноги. Он стер кровь с глаз и лица, смахнул со лба пот. Пот ли? Кружилась голова. Бешено мелькали мысли.
 – Заткнись, Роз! – завопил он. Голова раскалывалась от ее визга. –  Заткнись, ради Бога! 
 Открыл багажник американского лимузина, наклонился над обмякшим, с упавшей на грудь головой телом американца, поднатужившись, подхватил под безжизненные руки, поволок по полу, преодолевая отвращение, прижал к себе, поставил на ноги, опрокинул в багажник... с облегчением захлопнул крышку, натужно дыша и обливаясь потом.
 Один из этих, думал он, одной сволочью меньше, чуточку спокойнее, одной сволочью... И так без конца. Кровь рядом с радужным бензиновым пятном. Открыл дверцу машины и выволок оттуда Роз, потому что легче было сделать, чем сказать, вообще говорить...
 ...Потом заорал:
 – Где, черт возьми, паршивый автомобиль, что взяли напрокат?  Где он?  – Силы покидали его быстрее, чем нужно. Он едва волочил ноги, поддерживавшая рука слабела, не было сил толкать ее впереди себя. Он не толкал, не мог, а падал на нее, тем самым заставляя двигаться вперед. Роз сопротивлялась, с раскрасневшимся лицом яростно трясла головой, скрежетала зубами. – Где машина? – снова заорал он. Она обессиленно показала рукой. Хайд увидел стоявшую в стороне «ауди», продолжая слабо толкать Роз.
 К желудку, к горлу снова пугающе подступала тошнота. Не чувствующие бетонного пола ноги заплетались. Роз упиралась.
 – Ключи. Ключи!
 Роз свирепо оглянулась. Тяжело дыша, они смотрели друг на друга, словно враги. Потом часовой механизм – двигавшие ею ужас и потрясение – сломался, остановился. Она, повозившись с замком, отперла пассажирскую дверцу "ауди". Затем швырнула ключи ему, поцарапав щеку. Он услышал, как они зазвенели, упав на пол.
 Схватив ключи, с усилием забрался в машину. Захлопнул дверцу. В дыхании Роз ему почудился упрек.
 Чем, по-твоему,  я занимаюсь? Вожу по свету группы туристов?  – Он не мог не орать, протестуя против ее молчаливого укора.
 Он уставился на свои руки, лежащие на уже ставшей скользкой баранке. Правая – яростно сжимала ключи от машины, левая – вцепилась ногтями в руль. Не в силах совладать с собой, он снова дрожал от возбуждения и злости. Все это не скоро кончится, так просто не выбраться. Им нужно заставить его замолчать, словом, убить – для них это единственная гарантия; его спасение – убивать их. Неповоротливыми пальцами Хайд с силой вставил и повернул ключ зажигания. Мотор взревел. Роз по-прежнему отчужденно и укоризненно смотрела на него. Он, завизжав шинами, подал машину назад, выкрутил баранку и на скорости выехал по пандусу наружу. Она удовлетворенно откинулась на спинку.
 – Зачем Обри привез тебя? – кричал он в ветровое стекло. – Зачем позволил тебе  увидеть?  – Он задышал часто и затрудненно, хватая ртом воздух. – Какого черта ты здесь околачиваешься? Боже, зачем тебе все это  видеть? 
 Обри следовало бы знать. Теперь же старый хрыч и ее подвергает опасности. Не надо было впутывать ее в это дело. Хайд душой понимал ее отвращение и ужас. В нем боролись чувство самосохранения и неожиданно вновь возникшее желание забыться – напиться, накуриться гашиша и уснуть. Окунуться в пустоту. Проснувшись, видишь и нюхаешь одно лишь дерьмо.
 – Гляди, где Обри – бросил он, резко притормозив на верху изогнутого пандуса и вглядываясь в редкое ночное движение. Выехав на улицу, повернул в том направлении, откуда приехал – в сторону аэропорта. – Мы уезжаем  прямо сейчас.  Не прозевай его!
 Теперь она не станет доверять ни одному его слову, даже не будет слышать. Она  видела.  В голове как в неисправной лампе дневного света вспыхивала и гасла ярость.
 – Хватит с меня! – заорал он. – Поняла? Хватит! Ты же видела: или он, или я... С меня, черт возьми, хватит!
 Атмосфера в машине сгущалась, как перед грозой. Она, глядя с укором, упорно, а может быть, бессильно, молчала. Ему требовалось забыться – стряхнуть отвращение к самому себе, избавиться от страха, подавить ярость, которая так просто вылилась в убийство американца. Так просто...
 ...Чтобы выдержать это, забыть, ему потребуются короткие черные провалы сознания, паузы. И избегать отражений в зеркалах.
 Он смертельно устал от убийств, устал убивать. Афганистан. Он болен заразной болезнью. Поглядел на свои руки, будто ожидая увидеть позорные пятна этой болезни. Он ее подцепил.
 Усиленно моргая, выпрямился на сиденье и сосредоточил все внимание на улице, машинах и пешеходах.
 – Вон там, – тихо произнесла Роз, вяло махнув рукой.
 – Что?
 –  Там! –  завизжала она с искаженным лицом.
 Надвинув шляпу и наклонив голову навстречу ветру, постукивая тростью по тротуару, торопливо шагал Обри. Хайд почувствовал, что не может сдержать нахлынувшей на него злобы. Резко затормозил, так, что завизжали шины, испугав старика, подался к тротуару.
 – В чем дело? – спросил Обри, открыв заднюю дверь и сунув голову внутрь.
 – Садитесь, – не повышая голоса, произнес Хайд. – Они ждали в гараже. Мы едем немедленно... Садитесь же!
 Обри забрался в машину. Тем временем Хайд увидел, как двое мужчин, по одному на каждой стороне улицы, встали, как вкопанные, прежде чем ринуться вперед. Один тенью скользнул вдоль освещенной витрины антикварного магазина, другой выбрался из-под навеса, шаря на ходу во внутреннем кармане пальто. Хайд с места рванул от края тротуара на середину улицы. Роз пронзительно вскрикнула. Громко засигналил встречный грузовик, а перебегавший улицу человек, теперь уже с пистолетом в руке, замешкался, опасаясь быть сбитым "ауди". В зеркальце заднего обзора, все уменьшаясь, виднелись фигуры обоих американцев.
 Обри смотрел на них в заднее стекло. Роз, обхватив лицо ладонями, тряслась мелкой дрожью.
 – Куда?
 – Что! А, в Равалпинди... да, в Равалпинди. Все улажено, – запинаясь, сдавленным голосом откликнулся Обри.
 Хайд только кивнул, усиленно моргая, словно пьяница, у которого двоится в глазах.
 Тут завопила Роз:
 – Он его  убил! 
 – Что?..
 – Заткнись! – рявкнул Хайд. Из-за нее смертельная усталость снова навалилась на него! Закружилась голова.
 Повернувшись к Обри, Роз бессвязно выплескивала на него свое повествование, мелкие нелепые обвинения, испытанный ею ужас. Хайд почувствовал, как сдавило виски. Он страшился бессонницы: скоро придется остановиться, нужно выпить... затянуться... хотя бы что-нибудь! Голос Роз больно отдавался в голове, она разламывалась от крика. Скоро, если не поспит, не получит гашиша, он будет не в состоянии владеть собой.
 – Заткнись, Роз! – снова крикнул он, пытаясь снять нараставшее, парализующее напряжение. – Ради Бога, заткнись!
 Он злился на нее, на ее посредственность, на ее показное кривляние. Пререканиям между ними, казалось, не будет конца, как в замедленном фильме об автомобильной катастрофе с болтающимися внутри машины и вылетающими сквозь ветровое стекло манекенами. Она все еще была не в состоянии соображать. В зеркальце отражалось хмурое лицо Обри.
 – Заткнись, заткнись, заткнись... – без конца повторял он.


* * *

 Опершись спиной о скалу, Кэтрин смотрела на оставшуюся от дома все еще дымившуюся груду бревен в четверти мили от нее. Сверху и вокруг густо стояли сосны, однако оставалась прогалина, в которую просматривалась часть покрытого галькой берега и мерцающая поверхность озера. Фургон окружного судебного следователя давно уже увез обнаруженный в развалинах дома обугленный труп. Пожарная машина, медленно развернувшись, направилась между деревьями в сторону города. Осталась только сверкающая на солнце машина шерифа.
 Она продолжала разминать и массировать ушибленную правую ногу. Немногочисленные соседи из разбросанных по берегу домиков и автоприцепов уже разъехались. Уехал и фотокорреспондент местной газеты. Она неподвижно сидела здесь, наверно, два часа, может быть дольше. Опасность ей не грозила с тех пор, как тот, кого звали Дэйвом, шатаясь под тяжестью, приволок на плече что-то похожее на мешок и свалил на заднее сиденье машины, которую заранее вывел из укрытия. Его разъяренный вид и паническая спешка подсказали ей, что он притащил Фрэнка. Это она убила Фрэнка...
 Чтобы приглушить воспоминания, она принялась сильнее растирать ногу. Медленно, толчками воспоминания отступали. И движения рук стали мягче, скорее стали похожи на поглаживание. Да и мысли о камне, опускающемся на поднятое кверху вопрошающее лицо Фрэнка, и постепенно слабеющей, сползающей с ее колена руке уже не были такими острыми, походили скорее на легкие приступы тошноты при пустом желудке, нежели на душащую рвоту. Растирая ногу то чаще, то медленнее, она старалась вернуться к более прозаическим вещам. Болит нога. Постараться придумать занятие или ритуал. Осмотрела одежду, проверив каждое пятнышко, пока не убедилась, что высохшие красно-бурые пятна – это следы от земли и древесной коры. Обследовала каждую дырочку, каждую лохматую ниточку на блузке и брюках, неоднократно отряхиваясь, то и дело потирая болевшую ногу.
 Вытерла лицо найденным в сумочке сложенным мало пригодным для этого носовым платком. Словно ребенок, от нечего делать расхаживающий по краешку ковра, прыгающий через опасные трещины на асфальте, десятки раз включающий и выключающий свет в спальне. Лишь бы забыть этот ужас и подавить тошноту.
 Фрэнка свалили в машину, словно мешок с продуктами, нет, даже более небрежно. Машина, взревев, умчалась в сторону города задолго до приезда шерифа. Она судорожными движениями вытерла руки все тем же слюнявым платком, снова протерла лицо. Причесалась и понемногу привела себя в порядок.
 Хотелось одного – обо всем забыть. В конце концов никто не знал о том, что она была в домике. Знал Блейк – его нашли одного.
 Снова принялась оглядывать блузку, поправлять волосы, массировать ногу. Спустя некоторое время ее внимание привлек сначала медленно, потом все быстрее приближавшийся небольшой гидросамолет, опустившийся на слепящую поверхность озера. Она наблюдала, как, коснувшись воды, он исчез в ослепительно ярком свете, оставляя позади рассыпающуюся бриллиантами волну. По мере того, как он замедлял движение, след его постепенно терял очертания. Она сосредоточенно вглядывалась в слепящую гладь озера. Повернувший к берегу подпрыгивающий на воде самолет, его раздражающе яркая красно-белая окраска отвлекли ее от созерцания водной поверхности. Она взялась еще сильнее растирать ногу. Потом снова обратила взгляд на гидроплан и прилетевшего в нем человека, которого подобрала лодка с капризным навесным мотором. Он высадился на галечный берег вблизи ее домика и направился в сторону шерифа, внимательно разглядывая пепелище и кучу обгоревших бревен. Ее рука неподвижно лежала на больной ноге.
 Представляется, пожимает руку шерифу, что-то показывает, его признают... роется ногой в пепелище, поднимая над водой облако золы. Кивают головами, шериф одобрительно хлопает приезжего по плечу, и оба направляются к полицейской машине. Кэтрин услышала, как громко взревел мотор, но ее внимание отвлек другой звук. С ближайшего дерева с пронзительным криком вспорхнул черный дрозд, окончательно вернув ее к действительности. Несколько поблек блеск воды; по поверхности в косых солнечных лучах пробежала рябь. Дрожа, словно проснувшись в холодной спальне, она растирала озябшие руки. Полицейская машина, подпрыгивая на ухабах, скрылась за деревьями, направляясь в сторону города. Гидросамолет покачивался на якоре, его краски стали ярче, натуральнее. С берега донесся запах кухни. Она заставила себя посмотреть на часы, понимая, что надо трогаться... уходить... невольно признаваясь себе:  нужно выбираться отсюда, бежать.  Застонала от жалости к себе. Снова все вернулось к ней. Вымазанные в грязи брюки, больная нога, порванная грязная и... забрызганная  кровью  блузка, пепелище на месте дома, падающий, поворачиваясь, как останавливающийся волчок, Блейк, кровь, заливающая бледное лицо Фрэнка, зияющая рана на голове. Зажала рот руками, подавляя крик; из груди, закладывая уши и нос, обдавая жаром ладони, рвалось горячее дыхание. Отвернула голову, боясь, что стошнит. Желудок был пуст – ее вырвало еще до того, как она вскарабкалась сюда. Глаза слезились, создавая обманчивое впечатление, что вновь засверкало озеро.
 Нужно было уходить... теперь, казалось, мало что этому мешало. Все было за то – послеполуденная прохлада; опустевшая поляна около пожарища; понимание, как много времени потрачено впустую. Она, пошатываясь, поднялась, натянула на ноги свои тонкие комнатные туфли, наклонилась поднять сумочку. На хвое валялся грязный мятый платок. Помешкав, подняла его и принялась вытирать им брюки, потом долго терла руки. Низкое солнце слепило глаза, она беспомощно щурилась. Порывшись в сумочке, отыскала темные очки, расправив дужки, надела, словно выходя из дому в уличную жару.
 Больно ступая ко камням, стала пробираться между соснами вниз. У нее с собой были деньги, кредитные карточки, водительские права. На окраине городка находился мотель с гаражом – она видела из машины, когда Блейк вез ее сюда. Машину Блейка отбуксировали полицейские. Медленно двинулась вперед. Под деревьями унылая вечерняя синева. До нее дошло, что она, словно в детстве, считает про себя шаги, с замиранием сердца ожидая впереди засаду. Старалась обходить залитые косыми лучами солнца поляны. Показалось, что слишком громко дышит. Заставила себя перестать считать шаги, стараясь подавить в себе ощущение беззащитности. Смолистый запах сосен, шорохи в кустах, предвечерняя прохлада – все действовало на нее угнетающе. Прибавила шаг... споткнулась, упала, оцарапав ладони и колени, наткнулась щекой на торчащий сучок, чуть не выколов глаз. Вскрикнув, тут же испуганно замолчала. В ветвях порхали невидимые птицы. Задрожала всем телом, словно попавший в ловушку зверек. Все это – страхи детства. Решительно взяла себя в руки. Поглядела на грязные, в крови руки, на голую коленку, торчавшую из порванных брюк, внутренне собралась... и перестала дрожать, ровнее задышала. Потом поднялась на ноги. Лес поредел, между деревьями желтел солнечный свет. Услышала звук проехавшей машины, в нос ударило бензином. Зажав под мышкой сумочку, вышла из лесу на дорогу, оставив страхи позади, готовая к немедленным действиям. Вот только у одежды весьма жалкий вид...
 Прямо перед ней – низенькие домики мотеля и навес гаража. Мгновение поколебалась, отругав себя за нерешительность. Теперь ее подстегивала необходимость торопиться. Там, на горе, бесполезно потеряна уйма времени. Она совсем забыла, что Дэйв вернется и приведет с собой других. Они легко ее выследят – им опишут машину, назовут номер, укажут направление. Хватит тратить время попусту!
 Перебежав дорогу, направилась ко входу в мотель. "Линкольна" на стоянке не видать. На свежем ветерке трепетали флажки. Толкнув стеклянные двери, вошла в вестибюль. Жарко. Натертый паркет, яркие ковры, на деревянных панелях стен, словно живые, головы лосей. Волчья голова следила, как она оглядывала посетителей мотеля, потом рядом с вывеской ресторана разглядела телефонные аппараты. Пахло мастикой и чугунными радиаторами. Знакомых среди присутствующих не было, но все ее существо почти физически противилось обыкновенности этого места, мельканию клетчатых рубашек и фирменных курточек посыльных, зрелищу выстроенных в аккуратный ряд чемоданов. Все мешало ее уверенности, выбивало из колеи. Щеки пылали от возбуждения и нерешительности. Манили к себе телефоны.
 Во всяком случае могла же она воспользоваться его помощью. Ей не нравилось, что она обращалась к едва знакомому человеку, как к собственному отцу, к которому, кстати, так ни разу и не обратилась. Она внушала себе, что он обладает опытом, что Блейк был его человеком, что его долг – найти выход из положения. Продолжая мысленно спорить с собой, она уже рылась в сумочке и вдруг вспомнила, что ей придется звонить с оплатой на том конце. Пришлось примириться с такой необходимостью, рассматривая ее как обязанность Обри.
 Коммутатор. Лондонский номер. Там сейчас поздний вечер, он должен быть дома. Кажется, он держит экономку. Вроде бы так говорил отец. Из-за жары в вестибюле путались мысли. Стараясь быть незаметной, она в нелепой позе пригнулась, украдкой оглядываясь по сторонам.
 И тут она увидела Дэйва – да, это был он, на этот раз в твидовом пиджаке и серых брюках, безупречно чистых. Он не спеша направлялся к конторке администратора. У нее захватило дух. С ним были еще двое, похожие друг на друга, как мормонские проповедники. В трубке раздавались гудки лондонского номера Обри.
 – Мисс Кэтрин Обри? – спросил кто-то рядом.
 Она хрипло, со стоном поперхнулась, испуганно раскрыв глаза. Ей почудилось, что до нее добрался один из тех троих, хотя она видела их всех у конторки разговаривающими с администратором и не подозревающими, что она прячется в темпом узком коридоре, где висят телефоны...
 Она замахнулась трубкой, но чья-то рука перехватила ее кисть.
 – Убери свою паршивую руку...
 Незнакомец отнял у нее трубку и повесил на место. Перед ней стоял мужчина, которого она раньше не, видела. Покрасневшее от солнца лицо, рыжеватые волосы, очки в светлой оправе и серый мешковатый костюм. Она попыталась вырвать руку. Ноги почти не держали ее. Только в голове продолжалась борьба.
 – Мисс Обри, пожалуйста, не поднимайте шума. Послушайте, я здесь, чтобы вам помочь...  пожалуйста,  выслушайте!.. – Она не сводила глаз с повешенной им трубки. – Послушайте меня, давайте отойдем куда-нибудь, и я вам все объясню. Меня не надо бояться. Он был не выше нее ростом, хрупкого телосложения, довольно невзрачный. Ее смущал его испуганный вид, словно он был зеркальным отражением ее самой.
 – Отпустите меня! – произнесла она в ответ.
 – Пожалуйста, не затевайте возни! Я чуть вас не упустил. Знаете ли, небольшая встряска, приехал за... телом Блейка или тем, что от него осталось... – Ощущение опасности ослабло; теперь она, пожалуй, снова переключила внимание на троих, стоящих у конторки, на Дэйва, который показывал что-то администратору. Тот отрицательно покачал головой.
 – Что вам нужно? – выдохнула она, когда он отпустил руку. Потерла кисть. Он стоял, загораживая вестибюль. Туалеты находились дальше по коридору. Он, не мигая, смотрел, нет, не на нее, мимо нее, будто вспоминая. Блейк – догадалась она. Его растерянный вид окончательно обезоружил ее.
 – Я... меня послали сюда отыскать вас, мисс Обри. Указание из Лондона. Мне сказали, что, возможно, я... шериф сказал, что, когда они приехали, там все полыхало. – Он посмотрел на нее в упор. – Они обнаружили только один труп. Я не знал за что взяться, чтобы отыскать вас...
 – Что вы хотите со мной сделать? – На переднем плане разыгрывалась комедия, даже фарс: опасность была там, у конторки. Они вот-вот обернутся, глянут...
 – Что?.. Видите ли, я приехал, чтобы увезти вас отсюда, понимаете? – чопорно, словно классная дама, пояснил он. – Хочу сказать, что вы можете справиться обо мне в Лондоне. Я дам вам номер, по которому можно позвонить. Меня зовут Мэллори...
 Дэйв выходил из себя, яростно тер подбородок, проверяя регистрационные карточки, которые выложил перед ним администратор. Один из сопровождающих Дэйва пересек вестибюль и, опершись руками о бедра, стал разглядывать стоянку, надежно охраняя дверь.
 – Черт возьми, вы с  этими?  – перебила его она, показывая в другой конец вестибюля. Мэллори обернулся, став еще более похожим на клерка, еще более ничтожным.
 Повернувшись обратно, начал было:
 – Вы хотите сказать?..
 Кэтрин утвердительно кивнула.
 – Блондин поджег дом. Он и... еще один малый убили Блейка, застрелили, понятно? – Она медленно, негромко выплескивала слова, освобождаясь от лихорадочного напряжения. – Значит, вы из Лондона, так?
 – Из консульства в Лос-Ан... – Он не решался оглянуться в сторону Дэйва, озабоченно переговаривавшегося со своим спутником. Кэтрин понимала, что они вот-вот примут решение. Сквозь стеклянную дверь была хорошо видна спина третьего. – Вы хотите сказать, что они... – Казалось, нужно было, чтобы на него свалилась еще одна неожиданность, прежде чем он осознал опасность и понял, что если он будет по-прежнему бездействовать, это может обернуться бедой для обоих. – Мисс Обри, если то, что вы говорите, правда, нам нужно немедленно отсюда уходить...
 – Значит, это вы прилетели на гидросамолете? – неожиданно дошло до нее. Мэллори кивнул, с ужасом глядя на Дэйва и его спутника. – Он дожидается, чтобы забрать вас отсюда. – Кэтрин, подавляя панику, глянула с напускным спокойствием.
 – Да-да. Тогда едем! – заторопил он.
 – Один из них стоит в дверях, – охладила она его.
 – За туалетом пожарный выход. – Он снова оглянулся на стойку. Кэтрин трясло, но она боялась пошевелиться. – Скорее, мисс Обри, сюда... ну, пожалуйста!

 8
 Бесплодная погоня за мечтой

 – Маршал Харьков, вы утверждаете, что части 105-й гвардейской воздушно-десантной дивизии действовали на улицах Душанбе по вашему прямому приказанию? На экране ваша работа? Вы гордитесь  ею? –  настойчиво спрашивал Диденко.
 В ряду стоящих вдоль стены просторного кабинета Никитина телевизоров светился один экран. Было видно, что толпы людей рассеяны, летели одиночные камни и бутылки с бензином... правда, улицы завалены не просто видневшимися на переднем плане обрывками бумаги и булыжниками; вдоль обсаженного деревьями широкого пустынного бульвара валялись трупы убитых, всего около сотни. Вдали чадил, догорая, автобус. На многих убитых тюрбаны, много женщин, дети. Единственными двигавшимися на экране предметами были боевые машины пехоты, должно быть, доставленные по воздуху. Одним словом, зрелище опустошения, какое только и можно ожидать, когда, словно свору натасканных псов, спускают с цепи гвардейскую дивизию.
 Диденко взглянул на Никитина и был поражен, что тот нахмурился, – предупреждение ему, Диденко, черт возьми! Диденко не собирался нападать на сидевшего с каменным лицом этого тупого болвана Харькова, но снятые крупным планом сцены массовой бойни – иначе не назовешь – привели его в бешенство. А теперь оказывается, что Никитин заодно с остальными тремя, присутствующими в кабинете. У Диденко, приехавшего позже других, было такое ощущение, что он по ошибке попал не туда, не на то заседание. Его злили нескрываемое презрение со стороны Лидичева и едва сдерживаемая ярость Харькова. Проведя рукой по редеющим волосам и сжав ее над головой в кулак, спросил:
 – Как, черт побери, это случилось... как до этого дошло?
 – Потребовались решительные меры, – словно отмахиваясь от мухи, невозмутимо проворчал Харьков.
 На экране в придорожной канаве, обнявшись, лежат двое ребятишек, сквозь одежду сочатся струйки крови. Открытые глаза устремлены в небо. Боже, такой кадр мог  придумать  только очень изощренный режиссер!
 – Что вы наделали, товарищ маршал... Что вы наделали! – прошептал Диденко, но в этом кабинете, в этой компании эти слова прозвучали, словно реплика актера перед безучастными зрителями. Но это действительно была бойня. Он повернулся к ним спиной и поглядел в глаза Никитину.
 – Александр Александрович... товарищ генеральный секретарь, неужели это нельзя было предотвратить?
 На мгновение глаза Никитина растерянно забегали, но очень быстро лицо превратилось в неподвижную маску. Прокашлявшись, он сухо заявил:
 – Товарищ Диденко, маршал Харьков действовал, имея полномочия.
  Товарищ Диденко?..  Эти слова потрясли, ударили его, привели в замешательство. Его не оставляло раздражение, с которым он приехал с заседания Моссовета, где ему открыто бросили вызов в связи с ростом цен! Приспешники консерватора Лидичева бросили ему в лицо старое клеветническое обвинение  в культе личности!  Он удерживался от искушения посмотреть в глаза консервативной троице – члену Политбюро Лидичеву, представителю армии Харькову и шефу КГБ Чеврикову. До него дошло, что они с Никитиным теперь по разные стороны стола, а не как бывало – он со своими идеями и Никитин против этих троих.
 Словно он ввалился на собрание заговорщиков, где целью заговора был он сам.
 – Маршал Харьков не имел права действовать, не имея на то безусловных полномочий от Политбюро и Центрального...
 Никитин нетерпеливо оборвал его:
 – Некогда было собирать Политбюро, не говоря уже о пленуме Центрального Комитета, Петр. – То, что его назвали по имени, было небольшой уступкой, отходом от сценария. – Пойми же ты наконец! Прошлой ночью во время беспорядков погибло двадцать человек. Милиция... – Он смотрел мимо Диденко, видимо, в сторону председателя КГБ Чеврикова, – не владела обстановкой. Пришлось посылать войска.
 – С приказом стрелять на поражение?
 – Только в случае необходимости, – мрачно заметил Лидичев. Ночью в Душанбе сожгли здание ЦК. Пришлось восстанавливать порядок.
 – В конечном счете в Таджикистане под вопросом оказалось само руководство со стороны партии, – вставил Чевриков. Хор из сталинистской литургии, только без музыки – словно кантата но случаю выполнения пятилетнего плана, не прибавившего хлеба в магазинах, – фарс, и только!
 Он в упор посмотрел на Никитина, будто ожидая, что тот положит конец банальной болтовне, но генеральный секретарь не отвел жесткого взгляда пустых, как его очки, глаз. Да он же здесь просто для мебели!
 Диденко направился к окну, пересекая кабинет с высокими потолками, такой знакомый и непривычно изменившийся благодаря присутствию этих троих и – он на мгновение остро ощутил это – отсутствию в нем Ирины. Ее не было среди ее часов, картин и мебели; не было в этом кабинете, где они строили столько планов, нетерпеливо и увлеченно, словно дети, мечтающие о каникулах или загородной прогулке... столько надо сделать и так мало времени.
 Он остановился у высокого окна, глядя через ворота Кремля туда, где в дрожащем свете выстроившихся вдоль набережных фонарей тысячами золотых рыбок переливалась река.
 Никитин продолжал:
 – Воздушно-десантные дивизии непосредственно подчиняются маршалу Харькову как министру обороны, и он решил – совершенно правильно – направить их, а не... менее опытные войска.
 – Ясно, – рассеянно пробормотал Диденко.
 Заседание Моссовета было не более чем репетицией к этой стычке. После разговора с Валенковым в квартире Ленина он лишь накоротке и безрезультатно встречался с Никитиным. Тот, отшучиваясь, избегал нужного Диденко разговора о не предвещавших добра смещениях и назначениях на государственные посты, о смещении Диденко с поста секретаря Московского комитета партии. Но Никитин – еще бы! – был теперь очень занят со своими новыми дружками!
 Не ребячься, уговаривал он себя. Злостью здесь не возьмешь и тем не менее эта встреча, увиденное на экране... поведение Никитина вывели его из себя! Эти трое как раз и рассчитывали на его опрометчивый шаг: ждали, когда он сбежит но трапу, чтобы с облегчением его поднять.
 – Авторитет партии в Таджикистане, особенно в столице, был сильно подорван. Мы не могли позволить, чтобы это продолжалось, – опять сказал Лидичев. А Никитин согласно кивал.
 Что я и говорил Валенкову, с до смешного неуместным в данном случае злорадством отметил про себя Диденко. Никитин предпочел легкий путь к тому, чтобы сохранить власть. Выходит, Лидичев и иже с ним знают его не хуже моего, заключил Диденко.
 – Мы же согласились, – навалившись грудью на огромный письменный стол, взорвался он под нежный звон оставшихся от Ирины изящных французских часов, – вот в этом самом кабинете, мы, трое... – Он помедлил, отметив их минутное смятение, которое снова сменилось выражением твердой непогрешимости, и продолжал: – Мы согласились, что если народ отвергнет партию, так тому и быть. Кто-то из них позади него изумленно охнул!
 – У нас никогда не было намерения отрекаться от исторической роли партии, – тихо, но уверенно про износ Никитин. – Такого политического выбора  не предусматривалось.  Да и не могло быть в свете основных партийных...
 – Так мы же  согласились!  – прервал его Диденко.
 – Этого не  было! 
 Диденко вернулся к окну.  Кончено. И так просто.  Всего несколько слов, и он лишился доверия Никитина и даже его покровительства.  Мы согласились! Нет, не согласились!  В глазах навернулись слезы – глупо и неловко, но что поделаешь? Что бы за этим ни последовало, это будет движение вспять, прихорашивание трупа. Когда шел к окну, мельком взглянул на три сидевшие в ряд фигуры с каменным выражением на лицах. В реке отражалась цепочка огней.
 – Товарищ Диденко, надеюсь, вы не всерьез предлагаете больше не считаться с ролью партии? – вступил идеолог партии, хранитель ее совести, Лидичев. – Партия – это государство, партия – это будущее. – Предостерегающе прокашлялся. – В Душанбе ничего другого не оставалось, кроме как действовать. Мы по согласованию с товарищем генеральным секретарем видели эту необходимость и приняли меры.
 – Облавы на известных подозреваемых – только на этот раз замели больше, чем обычно. Убийства, чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений – вы и раньше не раз становились на эту дорожку! – усмехнулся Диденко. Вряд ли достойная защита свободы, но он не мог сдержать бушевавшие в нем чувства, хотя и понимал, что впустую размахивал руками.
 – Знаете, товарищ Диденко, – высокомерно бросил Чевриков, – вы действительно недооцениваете серьезность положения в Таджикистане. Там налицо были убийства и самые отвратительные зверства, туда доставляли оружие из Афганистана, и, как мы подозреваем, из Ирана...
 – Прекрасно! – Диденко повернулся к ним. Все четверо действовали согласованно. – А эта демонстрация силы, как вы надеетесь, удержит в подчинении балтийские республики и подбодрит вчерашних людей в Молдавии и Грузии! Потому что там... – он указал рукой на окна, – раздаются голоса, требующие распустить Варшавский пакт, провести свободные выборы, положить конец безраздельной власти партии. Вот что означает это ужасное зрелище, – он гневно указал на экран, на котором продолжали мелькать картины расправ, не вызывая у остальных никаких чувств, – которое видит вся страна. Это строгое предупреждение вести себя как надо, иначе!..
 Его оборвал Харьков.
 – Беспорядки начались с того, что двоих находившихся в увольнении солдат вытащили у светофора из машины, раздели, избили и убили их же оружием. Я...  мы...  сочли, что положение достаточно серьезно, чтобы оправдать принятые нами меры. Если  вы  так не считаете, тогда... – он пожал плечами.
 Другие часы; на этот раз медленно, отбивали время. Эти были с голубым циферблатом, богато украшенные золотыми херувимами. Иринины часы из Эрмитажа.
 Она говорила, что они будут напоминать о том, что  оркестру пришло время играть.  Херувимы с барабанами, дудками и другими инструментами...
 Слушая замирающий последний чистый дрожащий звук, он попытался собраться с мыслями, но голос Никитина вызвал новую вспышку безрассудной ярости.
 – Товарищ маршал, передайте местному командованию благодарность за быстрые и решительные действия. Гвардейцам нужно...
 – Черт побери!.. – взорвался Диденко. Вышло так, что его безрассудство вызвало ответную реакцию уравновешенного, уверенного в себе Лидичева. Тот сердито, с чувством правоты, принялся его отчитывать.
 – Понимаете ли вы, товарищ Диденко, какого зверя вы хотите выпустить из клетки? Он, я имею в виду  положение дел,  неуправляем. Мы не можем позволить себе господство  хаоса,  а именно это вы предлагаете!
 – Ты же должен видеть. Петр... – Диденко почувствовал, что его мнение никак не вписывается в устаревшие прописные истины.
 Догоравшие поленья развалились, выбросив снопы искр. В свете камина лица, казалось, пылали неприязнью. И все же он ни на минуту не сомневался в искренности убеждении Лидичева. И хотя Лидичев хотел вернуть Россию на сорок лет назад, он был убежден в своей правоте! Не ради дачи в лесу или магазина "Березка", даже не ради обладания властью. Все они, как и сам Диденко, называют себя патриотами вопреки тому, что так ужасно не правы! Словно давая понять, что Диденко не имеет никакого отношения к их делам, Лидичев сказал:
 – Александр Александрович... относительно республик Латвии и Эстонии... наши соображения изложены в справке, что у вас на столе...
 – Да-да, – поспешно ответил Никитин. Впервые после приезда Диденко он чувствовал себя неловко. Слегка покраснев, обратился к Диденко.
 – Петр, партию вынуждают отступать по всем линиям. Не для того мы преодолели  сталинизм,  чтобы теперь скатиться к анархии. Понятно? – Никитин, оглядываясь на Лидичева и Чеврикова, не приглашал его к соучастию, а предупреждал.
 Диденко, сдержавшись, покачал головой. Никитин, казалось, опечалился, но всего лишь на мгновение, потом поправил очки и поглядел на стол. Подняв глаза, добавил:
 – Как тебе известно, завтра заседание Политбюро. Имеются... обстоятельства... может быть, даже обвинения, которые тебе, возможно, придется опровергнуть, я не говорю ответить, Петр Юрьевич, а просто опровергнуть... имея в виду определенные утверждения Московского комитета партии.
 Сценарий был плохо выучен, еще как следует не притерт. Но Никитин скрепя сердце на него согласился. Такова уж сила традиций. Как бы тебя сейчас презирала Ирина!
 – Понятно, – жестко ответил Диденко и снова шагнул к окнам. Он понимал, что со стороны это выглядит, будто он нерешительно направился в угол. Потер подбородок и провел рукой по волосам. Люди вроде него в прошлом  не  имели успеха, времена и сейчас не изменились – их вообще не изменить; как, оказывается, легко прийти к такому выводу. В глазах этих людей, которым все было непоколебимо ясно, его вспышки выглядели ребяческими капризами. Они вызывали его потягаться с ними в том, что касалось будущего. За ними был опыт истории, а у него только сомнительные и, возможно, опасные планы на будущее.
 – Чтобы справиться с обстановкой в балтийских республиках, да и в других местах, требуется сила, товарищ секретарь, – словно дьявол-искуситель, предлагал Чевриков. Диденко презрительно скривил рот. Тут уж не допустят никакого ренегатства и измены!
 Никитин негромко, но настойчиво добавил:
 – Речь идет об авторитете партии, Петр. Без него ничего, слышишь, ничего не получится.
 Я так и знал, сказал про себя Диденко. Говорил же я Валенкову! Будь сильным, советовали эти Никитину. Нельзя трогать партию, нельзя пренебрегать ею. И не было Ирины, чтобы шепнуть ему, что это люди вчерашнего дня и что подлинная сила – в реформах, в способности к переменам. Диденко остался один, и ему с ними не потягаться.
 – Я... этому не верю.
 Лидичев ринулся в атаку, вооруженный почти вековым коллективным опытом.
 –  Вы,  товарищ Диденко, не можете просто так дать людям возможность расходиться во взглядах с партией, не вызвав с их стороны ничего, кроме ненависти! Неужели до вас не дошло,  что  происходит? Вы учите их, что их не арестуют и не будут судить за сожженные автобусы, убитых солдат, за пренебрежительное отношение к партии и милиции, и хотите, чтобы они пели себя благоразумно? У нас не может быть различных позиций – речь идет о будущем нашего общества! – Грубое лицо Лидичева побледнело от ярости. Казалось, сила чувств этого человека поразила даже Никитина.
 Диденко некоторое время стоял молча, потом сказал:
 – Мы... я... никогда не имел намерения превращать партию в объект недовольства и неприятия.
 – Но именно таков результат ваших дел! – рявкнул Харьков.
 – Я категорически отвергаю это!
 – Мы стремимся предотвратить гибель сотен, может быть, тысяч людей, – вмешался Никитин. – Теперь, как никогда, мы не имеем права проявлять слабость. – Он действительно был в этом убежден! – Нужно во что бы то ни стало восстановить порядок, пока все не пошло прахом. – Он развел руками. – Это  все,  что мы стараемся делать.
 Сжав дрожащей рукой подбородок, Диденко слушал, понимая, что он здесь лишний. Не было больше Ирины, не осталось и следа от ее влияния; был лишь человек, которым, как он всегда подозревал, станет Никитин, когда не будет Ирины.
 – Заседание Политбюро... Обвинения?
 – Ну какие там обвинения.
 – Неважно... – Единственное, чего хотелось Диденко, так это как можно скорее бежать отсюда, хлопнув дверью, и тем самым показать Никитину, что именно  он,  а не Диденко, оказался покинутым друзьями.
 – Завтра перед заседанием я... подам заявление о выходе из Политбюро.
 Молчание не было ни тягостным, ни напряженным, оно просто свидетельствовало, что его слова восприняты с облегчением.
 – А с поста руководителя Московской парторганизации? спросил Чевриков.
 – Тоже! бросил Диденко. – Да!


* * *

 Притормаживая "ауди" в ответ на мигание фар ожидавшей их машины, Обри с раздражением думал о том, что станет говорить Рамсей, о неизбежных в этом случае любезностях и заискивании перед начальством. Он устал и не только оттого, что вел машину. Нажимая на тормоз и прижимаясь к обочине, он услышал, как позади звякнула, ударившись о сиденье, пустая бутылка из-под виски. Его замучил Хайд: его пьянство, будто бы из жалости к себе; его грубое молчание, даже по отношению к Роз; вспышки ярости. Его дыхание походило на опасное тиканье часов взрывного устройства.
 Обри остановил машину. Повернулся на сиденье – сразу вступило в спину. Руки бессильно, по-старчески, опустились на колени. Хайд отказался вести машину, как только позади скрылись огни Пешавара и на темной дорого не стало видно ни одной машины, и тут же стал искать себе временное забытье в бутылке, несмотря на протесты Роз, всякий раз, как она стряхивала с себя напряженный беспокойный сон. В зеркало было видно, как с вызывающим ужас постоянством Хайд прикладывался к бутылке.
 Обри открыл дверцу, с удовольствием вдыхая холодный воздух. Впереди теснились огни Равалпинди. Над головой, словно яркие лампы, висели звезды. Рядом с ним возник молодой гладко выбритый человек в светлом костюме и встал с почтительно-бесстрастным видом, словно слуга, ожидающий, когда старый хозяин наконец-то заберется в постель.
 – Я Рамсей, сэр, – без нужды представился он. Обри выпрямился, заложив руки за спину, слыша предательский хруст застывших суставов. От холода закружилась голова.
 – Да-да... ладно, – раздраженно проворчал он. Обри понимал, что теперь, когда здесь, на пыльной неровной обочине шоссе, встреча наконец состоялась, он должен чувствовать себя в безопасности. Но это ощущение неуловимо убегало от него. Он не забывал, что это люди Питера Шелли. Нужно было следовать простому сценарию: утром лететь в Лондон, затем Роз и Патрик направятся прямо в загородный коттедж Обри... все остальные идеи были нереальны.
 – Сэр Кеннет?
 – Да?
 Через стекло "ауди" можно было разглядеть бледные черты Хайда. Даже будучи не в состоянии пошевелиться от пьянства, он казался грозным... и в то же время напуганным.
 Приблизились еще несколько фигур, пять или шесть. Следуя указаниям Шелли и Лондона, Рамсей настойчиво убеждал:
 – Мы полностью проинструктированы, сэр Кеннет. Если вам будет угодно выйти из машины, мы ее ликвидируем.
 – Что? Ах, да... разумеется.
 Один из молодых людей всматривался в тяжело прислонившееся к стеклу лицо Патрика. В одной из двух автомашин слышался звук радио или плеера, создавая в темноте ощущение неподдельной уверенности. Обри внутренне отшатнулся, услышав, как ближе всех стоявший у машины сотрудник шепнул товарищу:
 – Хайд – слыхал о нем? Вид неважнецкий, правда? Говорили, был что надо. – И оба сдержанно захихикали. Обри их возненавидел, в том числе за разбуженное ими чувство вины. Что он  наделал  с Хайдом! Один из молодых людей намеренно быстро распахнул дверцу и подался вперед, готовый подхватить вываливающегося из машины Хайда – рука Патрика мгновенно клещами сжала кисть парня. Тот, не ожидая, вскрикнул от боли. Обри улыбнулся.
 – Отвали, сынок. Я тебе не дедушка, – пробормотал Хайд, пьяно выкарабкиваясь из машины. Стоявший рядом с Обри Рамсей возмущенно, а может быть, презрительно, фыркнул. Хайд вытер рот, с силой растер щеки и, хрипло дыша, привалился к "ауди". Двое молодых людей, все еще глупо улыбаясь в свете фар, отошли, как полагали, на безопасное расстояние. Роз вышла через другую дверцу.
 Роз... непростительная глупость, подумал Обри, пусть даже она сама на этом настаивала. Не надо было брать ее с собой. Хайд очень рассердился – не из-за ее назойливой опеки, а из-за того, что Обри подверг ее опасности. Хайд почувствовал, что всех троих гонят по длинному рукаву из натянутой на обручи сети, какими ловят водоплавающую дичь. Поворот за поворотом, и так всю дорогу, пока, махая крылышками, не попадут в тупик, где их будет ждать Харрел со своими людьми, уверенный в превосходстве человеческого разума над животными инстинктами.
 Мимо, посвечивая фарами и вызывая тревогу, прогромыхал грузовик. Обри, вздрогнув, заторопился. Единственный выход – встречные действия. А это означало задействовать Патрика, опасного и ненадежного Патрика, движимого чувством самосохранения и злобой, держащегося выпивкой. Харрелу будет так легко остановить его... остановить Хайда, одного, в его нынешнем состояния.
 Обри не желал руководствоваться холодным расчетом, который еще теплился в глубине сознания. И он тоже был разъярен из-за Кэтрин! Их с Хайдом объединяла только безудержная ярость... и больше ничего, ничего, что можно было бы использовать в качестве оружия самозащиты!
 Хайд неохотно позволил Роз взять себя за руку, и они направились через дорогу к одной из встречавших машин. На ее бледном лице – раздражение и злость. Изредка мимо проезжали машины. Обманчивое ощущение безопасности из-за того, что вокруг много людей: и только-то. Такие, как Рамсей, не решат его проблем.
 Проходя мимо, услышал, как один из юнцов со смешком заметил:
 – ...По этому типу тоскует ванна...
 Затем один из них, видно, вспомнив о делах, обратился к Обри.
 – Ключи, сэр Кеннет? От "ауди", сэр?.. – И протянул руку.
 Послышалось словно протестующее потрескивание радио, и на одной из машин призывно замигали фары.
 – Должно быть, Лондон, сэр, – заметил Рамсей.
 – Прекрасно. – Он отдал ключи. Молодой человек сказал скорее Рамсею, чем себе:
 – Не больше, чем пяток-десяток минут – рядом заброшенный карьер. Там глубоко. Все будет в лучшем виде.
 Мои сверстники сказали бы: "Немножко позабавимся", – подумалось Обри.
 "Ауди" запрыгала по крутому склону по ту сторону дороги, светом фар вырывая из темноты чахлые кусты, рытвины, лужи. Вздохнув и потерев подбородок, Обри направился через дорогу к мигавшему ему "форду". Тяжело прислонившись к машине, стоял Хайд, на этот раз просто пьяный. Вокруг него, кудахтая и поглаживая, суетилась Роз. Задержавшись на мгновение, он уловил блеск в глазах Хайда.
 Мотор "ауди" громко взревел, потом раздался хруст, и машина, скользнув вниз, исчезла из виду. Смех двух молодых людей лишний раз подтверждал, что даже нынешнее положение Хайда было куда лучше такой  ужасной  гибели! Роз свирепо смотрела на него. Ее бессвязный, отрывочный, смятенный рассказ о том, что произошло в гараже в Пешаваре, был упреком ему. Она рассчитывала на хорошо подготовленное сафари, не думала об опасности...
 ...Вместо этого увидела темные глубины души Патрика... те самые мрачные глубины, от которых, возможно, многое теперь будет зависеть.
 Хайд не спускал с него глаз. Освободиться от чувства вины, по-прежнему рассматривать Патрика как подчиненного ему сотрудника, а не как безнадежного больного стоило большого труда. Обри поежился от ветра. Состояние Хайда колебалось между обмороком и несдерживаемой агрессивностью. Обри видел, что желание разделаться с Харрелом не уступало у Хайда стремлению спастись от преследования.
 Если Патрик не способен на длительные, дающие отдачу усилия, никто из них троих ни за что не избежит опасности. Он хотел сказать об этом Роз, но не успел открыть рта – к счастью, его остановил голос Рамсея. Тот увлек его в сторону.
 – Сэр Кеннет, прямая дальняя связь.
 – Да-да, – ответил он, пробегая мимо Хайда и Роз. Нырнув в распахнутую дверцу "гранады", схватил протянутую ему трубку. Стекло передней дверцы заслоняла спина Хайда. На обочине, словно брошенная газонокосилка, из травы торчала небольшая круглая антенна. Спутник обеспечивал надежную связь с Лондоном. Он вдруг почувствовал слабость и дрожь в руках, словно долго бежал. Вспомнил, почему крайне важно получить связь с Лондоном.
 – Да, Питер, слушаю. Что нового?
 – ...Нашли ее, – разобрал он сквозь собственное дыхание и треск в трубке. – У нее все о'кей. Кеннет, а вы трое в безопасности?
 – Слава Богу, – еле слышно произнес он, тяжело опускаясь на сиденье. Потом, все еще испытывая облегчение, спросил: – Из-за кого там все произошло?
 – К сожалению, не знаю. Что касается вашей племянницы, ее надежно спрятали. Но нам очень нужно заполучить ее здесь. Кеннет, поговорить с ней. Поподробнее.
 – Ладно. – Эмоции в сторону. – Слушай, Питер, я собираюсь изменить планы к отношении нашего общего друга. Нет, пока я еще не знаю, каким образом, но я с ним поговорю. – Теперь надо как следует подумать и не забывать о своей вине, внушал он себе. – Пока исходи из этого, понял? А пока что у меня вызывают беспокойство люди Харрела. Они буквально висели у нас на хвосте в Пешаваре. Боюсь, что они хотят с нами рассчитаться.
 – Понял. Хорошо, тогда, пожалуй, лучше всего, чтобы он сюда не возвращался, а  вам,  наоборот, безопаснее немедленно лететь сюда. Я представляю, что вы, видимо, имеете в виду...
 – Хорошо, Питер, но решать буду я. Взвесив его возможности.
 – Неужели дошло до этого? – Казалось, Шелли, не верил своим ушам.
 – Питер, ищи другие возможности в отношении Хайда! Мы с миссис Вуд возвращаемся в Лондон через Карачи в соответствии с первоначальным планом. Но Патрику, я думаю, придется как можно быстрее с нами расстаться. Ради него самого.
 Помолчав, Шелли ответил:
 – Хорошо, Кеннет.
 В окошке "гранады" появилась голова Рамсея.
 – Сэр Кеннет, думаю, что пора ехать. Днем за консульством следили, беспокоиться, правда, не стоит, на хвосте никого не было, но думаю...
 – Хорошо, Рамсей, – оборвал он разведчика и продолжил: – Питер, сдается, что нам нужно двигаться, да и тебе тоже. Спасибо за заботу о Кэтрин.
 – Будьте осторожны, Кеннет... во всем.
 – Хорошо. Пока.
 Обри положил на место микрофон и выкарабкался из удобного заднего сиденья. Стрельнуло в спине. Он остановился напротив Хайда, как и все пьяные, уставившегося на него отсутствующим злым взглядом. Он курил, дымок был подозрительно сладким. Отчужденный ледяной взгляд Роз. При приближении Обри она вцепилась в рукав Хайда.
 – Патрик?..
 – Нечего шептать. Я не сплю. Если бы и спал, не с подарком к Рождеству пришли, так ведь. – Дымок сигареты относило ветерком. Патрик нарочито презрительно фыркнул. "Опять старые сказочки", – раздраженно вертелось в голове. Рамсей, словно не желая быть свидетелем семейной перебранки, потихоньку удалился. Хайд, не отводя глаз, прорычал:
 – Ну? – Роз дернула его за рукав, он попробовал вырваться, но потом лишь легко похлопал ее по руке.
 – Тебе небезопасно, никому из нас... – начал было Обри.
 Хайд снова фыркнул.
 – Черт побери, старина,  я же это знаю!  Для этого, приятель, большого ума не надо!
 Обри с удовлетворением отметил воинственный настрой Хайда. Хайд понимал, что им намерены воспользоваться, и его сарказм означал, что он готов продолжать игру. Но тут Обри надолго задумался над тем, уцелеет ли Хайд, не говоря уж об успешном завершении операции. Скажем, мог бы Хайд по крайней мере благополучно вывезти Кэтрин? Хотя бы это. В этом случае Кэтрин могла бы приблизить Обри к истине во всем этом деле, рассказать, как связан с ним Фраскати,  что  тот обнаружил.
 – Патрик, – продолжил он, – в Америке находится человек – к слову, моя племянница, – с кем ты должен сравнить свои наблюдения. Видишь ли, между тем, что видел ты, и тем, что известно ей, существует связь...
 – Вы, старый негодяй! – запротестовала Роз, еще крепче вцепившись в руку Хайда. Патрик, продолжая поглаживать ее руки, не сводил с Обри глубоко запавших на мертвенно-бледном лице глаз.
 – Вот как? – удивился он. – Харрел там замешан?
 Помедлив, Обри утвердительно кивнул.
 – Уверен. Слишком многое совпадает...
 – Но слушай старого хрыча! Он хочет, чтобы ты плясал под его дудку! Ты сейчас не в таком состоянии, чтобы...
 Хайд ничуть не сердился на Роз, понял Обри, он просто не был расположен ее слушать. Патрик по-прежнему поглаживал ее вцепившуюся в рукав руку.
 – Чтобы быть в безопасности, нам нужны  улики, – продолжал Обри. Хайд слушал внимательно, как ребенок захватывающую сказку.
 И ты еще веришь этим ребятам? – Веселое удивление, проистекавшее из уверенности, отвлекало от подспудной ярости, должно быть, владевшей Робертом Харрелом. Постукивая пальцами своей ручищи по краешку стола, он разглядывал пыльные пятна, затем посмотрел на залитое солнцем окно. – Слушай, Джек, меня не интересует, что этот парень праздновал свое двухсотлетие. От тебя требуется нажать на англичан и позаботиться о том, чтобы Оррелл пошевелил задницей и больше не давал Шелли помогать старику. О'кей? Через полчаса у меня на столе или на факсе в аэропорту должно лежать его подтверждение, что Хайд –  преступник, объявленный вне закона...  Нет, никаких оправданий, Джек.
 В кабинете было жарко и пахло пылью; кондиционер в консульстве в Карачи был слабенький. Время от времени за окном порхали пичужки, бегло обследовали заляпанный грязью бетонный подоконник и разочарованно улетали. Он тяжело опустился на вращающееся кресло, протестующе скрипевшее при каждом движении. Но прежде посмотрел на гавань, на почти не видные в ярком блеске воды рыбацкие лодки, на расплывающиеся силуэты пеликанов, мерцающую поверхность крошечных бухт и топкие берега устья Инда. Теперь из кресла было видно только пустое, почти бесцветное небо. За окном приглушенный шум транспорта.
 – Конечно, Джек... конечно, я уверен. Обри летит сюда, вместе с другими. Они не стали садиться на лондонский рейс из Пинди. – Харрелу было незнакомо чувство неуверенности. Он, забавляясь, водил пальцем по переданной по факсу фотографии. В аэропорту Равалпинди в идущем на посадку пассажире утреннего Карачинского рейса, человеке в рабочей одежде, неуверенно опознали Обри. Харрел был убежден, что это Обри. Хайда и женщину не опознали... они, может быть, скрывались среди экипажа, обслуживающего персонала заправщиков горючего? Неважно. Прилетят. – Да, Джек, постарайся, чтобы англичане  официально  объявили Хайда  преступником  и отдали его  нам. – В подключенном к приемнику усилителе раздались возражения. Заложив руки за голову и как бы обращаясь к потолку, Харрел ответил: – Джек, не считай нас мелкой сошкой, посланной приглядывать за уходящими из Афганистана русскими! – Он не выговаривал, а делал предупреждение и давал указания. Вывести его из себя было безнадежным делом. – Тебе это раз плюнуть, Джек, – стоит только попросить! – усмехнулся он, покачивая головой, словно говорил с недоверчивым ребенком. Даже грязь, о чем свидетельствовали скопище мух и щекотавшая ноздри пыль, не раздражали его. – Уверен, что у тебя получится, Джек. Англичане откажутся от него, потом уж мы займемся им более основательно. Достаточно того, что он сделал в гараже с Бэгли. Он пришил беднягу. Поднажми покрепче, и они поднимут лайки кверху! Не придется даже пыхтеть. – Возражения сменились согласием, даже шутками. – О'кей, Джек, держи меня в курсе.
 Он выключил усилитель и поставил на место приемник. Затем нажал кнопку внутренней связи.
 – Свяжите меня с кем-нибудь поважней в Дели. – Так, в порядке предосторожности; на случай, если Хайда нет на Карачинском рейсе, если он подался в другое место один или с этой женщиной. Куда же еще, как не в Дели. Как бы там ни было, они с Обри в конечном счете держат путь в Лондон. Времени больше чем достаточно. Но не на все... Взглянул на часы, сверил их с косо висящими на растрескавшейся побеленной стене часами с большим циферблатом. Консульство размещалось в захудалом обшарпанном здании, вроде студенческого общежития. – И поставьте мою машину позади здания, сейчас же, – добавил он.
 Карачинский рейс из Равалпинди с Обри-уборщиком на борту должен прибыть меньше чем через пятнадцать минут. Времени вполне достаточно. Оно тянется, когда без нужды торопишься.
 Потом, словно искал ее по всем углам, он обнаружил слабину. Исчезновение женщины в Калифорнии. Бессмысленное убийство. Шуты гороховые! Англичане, если нужно, обычно верят любой басне о наркотиках, ограблениях, инопланетянах, но эта женщина – племянница Обри, а уж он-то станет ее искать. Ее обязательно надо найти... и поскорее.
 Харрел убрал со стола ноги и рывком выпрямился. До чего же дрянной кабинет, да и вся эта дыра! Он пожалел о том, что вспомнил Кэтрин Обри. Прищурившись, поглядел на ослепительно блестевшее море; мачты и паруса сотен рыбацких лодок были не больше, чем точки на сетчатке, когда он на секунду зажмуривал глаза.
 Что такое он сказал Джеку? Что они больше не были той мелкой сошкой, какой поначалу были "саквояжники"? О'кей, парень, забудь о том времени. Мы больше не какие-то ночующие под мостом бродяги. А с этим-то делом наверняка справимся. Так же легко, как убрали Фраскати в Сан-Хосе.
 Взявшись за ручку двери, передернул плечами. Открыл дверь. Насвистывая и улыбаясь, направился мимо секретаря к лифту. В коридоре было прохладнее, чуть больше искусственного холода.
 Лифт, скрипя, пополз вниз. В кабине можно было задохнуться – кондиционера не было. Он встал против двери, руки в кармане, плечи вперед, словно ожидал, что в этот металлический ящик вот-вот ворвется какой-нибудь громила. Двери, дернувшись, раздвинулись, двое молодцов встали перед ним навытяжку, и он жестом приказал следовать за ним. Жара и пыль действовали угнетающе, а солнце светило так яростно, что он сразу надел темные очки, хотя и в них приходилось щуриться. Длинный запыленный белый лимузин стоял наготове. Харрел влез на заднее сиденье, сразу отгородившись дверью от жары. Лицо блестело от пота. Узкий переулок был забит велорикшами, дымящими древними грузовиками, велосипедами, курами и низкорослыми смуглыми дикарями. Лимузин терпеливо лавировал между этими препятствиями.
 Выехали на шоссе с разделительной полосой, прибавив скорость, двинулись в сторону международного аэропорта. Море и пустыня приобрели более четкие очертания. Город сходил на нет, постепенно превращаясь в скопления жалких лачуг. Белая птица на спине черного буйвола, нагруженные ишаки, надменный верблюд. Сотни любопытных темных лиц. Хижины из картона, жести и бочек из-под бензина. Всепроникающая пыль.
 Дальше Харрел заметил идущие на посадку отражавшие солнце серебристые силуэты. Ограда, здание аэровокзала и диспетчерская вышка, припаркованные сравнительно новые автомобили, кондиционированные автобусы авиакомпаний, огромные, как рекламные щиты, стабилизаторы, близость Обри и Хайда. Харрел поглядел на часы.
 – Идет по расписанию?
 – Да, сэр... узнавали перед самым отъездом.
 – Проверьте и найдите мне помещение. Разговор с Дели переведите сюда. – Машина шла вдоль полупрозрачного ограждения, спасавшего от слепящего блеска моря. – И чтоб никакой неразберихи, никаких накладок, поняли? – В ответ утвердительные кивки, выражение согласия; возбуждение перед предстоящей работой, дополнительный адреналин, чтобы выдержать испытание действием в особой, избранной группе. Энергичные, способные ребята. – О'кей.
 Водитель говорил с секретарем, которого приспособил для своих нужд Харрел. Если эти молодые ребята справятся с делом, их ожидает повышение, работа в особой группе, другие хорошие должности. Водитель сказал:
 – Вас соединили, сэр. Возьмите, пожалуйста, трубку.
 – Кто это? – спросил Харрел. – Привет, Рифкин. Это Харрел. Слушай, по факсу получишь физиономию. Я хочу, чтобы ее поискал в аэропорту прямо сейчас. Англичанин, фамилия Хайд... да, профессионал. Конечно, получишь официальное разрешение. Если объявится, не потеряй его, тебе понятно, Рифкин? Степень важности "А", даже выше. Позвони мне, как только подготовишь людей. Жду полной информации.
 Положил трубку. Лимузин свернул на территорию аэропорта и направился к беспорядочно разбросанным громоздким зданиям аэровокзала, к каждому из которых поднимались длинные наклонные въезды. Десять минут, если рейс из Пешавара по-прежнему шел по расписанию. Со слепящего бесцветного неба, постепенно обретая форму и объем, медленно опускался "Боинг-747" британской авиакомпании. Бортовые огни почти невидимы, заметен лишь легкий шлейф от моторов. Авиалайнер коснулся земли и, удаляясь, покатил по посадочной полосе. Автомобиль въехал под бетонный козырек аэровокзала и остановился у шеренги затемненных раздвижных дверей. Вдоль тротуара толпились нищие и уличные торговцы. Один из его людей придержал перед ним дверь.
 Направляясь по вестибюлю к эскалатору, он слушал доклад Фредериксона, узнавая сотрудников, на которых, иногда кивая, указывал Фредериксон. Здание было знакомым – для международных линий. Они шли к обзорной площадке. В баре и ресторане среди смуглолицых отдельными точками мелькали и белые лица. Пыль и зной, казалось, сочились сквозь грязные затемненные стекла. Не успели подойти, как Фредериксон показал на появившуюся в высоте еле видную темную точку.
 – Вон он, Боб... прибывает вовремя.
 – Как часы, – ухмыльнулся Харрел. – Есть кто-нибудь в камере хранения?
 Фредериксон распахнул пиджак. Тонкий проводок и крошечный наушник.
 – Все на одной ниточке, Боб. Проще простого... а?
 Харрел на миг засомневался. Обри пользовался славой грозного противника; однако это было  в прошлом,  успокоил он себя. Сомнения рассеялись. Авиалайнер в слепящем небе чуть вырос в размерах. Хайд в плохой форме, женщина... не в счет. Обри – старик. Он бросил взгляд вдоль стеклянной стены, разглядев двух своих людей с полевыми биноклями. Один из них с ребенком – тонкий штришок. Искать среди уборщиков...
 – ...Уборщиков, членов экипажа, кого угодно. – Он услышал, как от волнения заговорил вслух.
 – Обо всех позаботимся, Боб... отдыхай.
 – Я спокоен, Джо, ей-богу. – Так оно и было. Авиалайнер – небольшой "Боинг" с зеленой полосой по фюзеляжу и хвосту. Харрел был спокоен. Все точки прикрыты. Самолет, казалось, завис над посадочными огнями, словно чувствуя его присутствие, затем побежал по залитому солнцем бетону. Мысли кружились вокруг заговора против Обри и Хайда, ловушки, которой им не избежать.
 В конце полосы он замедлил бег и зарулил в сторону вокзала.
 Харрел объявил:
 – О'кей, пошли вниз поприветствовать старого дядюшку, который никогда не бывал в наших краях. – И ухмыльнулся. – Если Хайд не сойдет с самолета, с таможней договорились?
 – Конечно, они поднимутся на борт. Под предлогом поисков наркотиков, золота, чего-нибудь вроде этого. Кто знает? Но посмотрят как следует.
 Подходя к эскалатору, Харрел обернулся посмотреть, как "Боинг" чисто въезжает на стоянку, словно сует голову в петлю.
 ...Когда смолкла беспорядочная приглушенная музыка, Обри почувствовал, как внутри нарастает напряжение. Сидевшая рядом Роз была белее, чем спет за иллюминаторами. Пассажиры, гремя, стаскивали с полок вещи или копались под сиденьями, потом нетерпеливо толпились у выхода, пока не открылась передняя дверь. Внутрь хлынул свист. Обри неохотно поднялся. Все его умные мысли исчезали, словно дым.
 Неуверенными шагами он спустился по трапу. Роз позади него. Сквозь блестевшие на солнце стекла пассажирского зала ничего не было видно, но он был уверен, что за ними следят. Интересно, когда они поймут, что Патрика с ними нет, или же они это предусмотрели?
 В багажном зале было людно, шумно, невыносимо жарко и тяжко от скопления утомленных полетом путешественников. От нервного напряжения покалывало в руках. Ожидая багаж, он время от времени вызывающе поглядывал в сторону враждебно молчавшей Роз, а может быть, надеялся увидеть хотя бы крошечный намек на прощение за то, что втянул в эту историю ее и использовал в своих интересах Хайда. За все время полета она не прикоснулась к еде, хотя закуски под соусом карри были великолепны. Она по воле случая попала в незнакомую, выбивающую из колеи компанию, где заправляли абсолютно чужие люди: видела знакомые ей лица, но эти знакомые ей люди вели себя порочно, просто ужасно. Своим молчанием она, сбитая с толку, пыталась удержаться в нормальном состоянии, старалась справиться с испугом за себя и Хайда.
 Их чемоданы, покачиваясь, съехали по желобу и двинулись к ним по багажному кругу. Он выхватил ее чемодан и поспешил за своим, что стоило ему усилий и хлопот – сзади нажимали остальные пассажиры. Двигаясь с толпой, он не мог поверить, что ему хватило хитрости и изобретательности, чтобы опередить Харрела, который стоял по ту сторону барьера, отгораживающего пассажиров от встречающих. Харрел и по крайней мере еще двое, он не мог определить с уверенностью. Американец ленивым, уверенным движением поднял руку и двинулся параллельно ему но другую сторону барьера. Затем остановился перед ним.
 – Сэр Кеннет. Подумать только, такая встреча! воскликнул Харрел с легкой издевкой. – Да еще с дамой. Не думаю, что мы знакомы.
 Это было пострашнее, чем прямая угроза: за учтивостью Харрела скрывалась непоколебимая уверенность в себе. Если бы на нем была шляпа, он бы ее приподнял! В его тоне было что-то от кошачьей лапы, лениво игравшей с крошечной мышкой.
 – Миссис Вуд, Харрел, миссис Вуд, – ответил Обри, не обращая внимания на немое удивление Роз, понявшей, кто перед ней. У нее беспокойно заметались глаза, руки не находили места. – Могу утверждать, что не меньше вашего удивлен, встретив вас здесь, – и закончил: – Возможно, вы могли бы подослать кого-нибудь помочь нам с багажом?
 Взгляд Харрела на мгновение стал жестким, потом он снова оценивающе поглядел на Обри и произнес:
 – У меня есть сообщение – может быть, лучше сказать санкция – из Лондона. Прочтите, сэр Кеннет, потом поговорим. Ведь она по существу адресована вам... открыли по ошибке... – Он передал Обри мятый листок папиросной бумаги. У того чуть дрожали руки.
 Шифровка была подлинной. Адресована Харрелу для передачи Обри. Личный шифр Оррелла, код "Сенчури-хауз", время и дата. Вне очереди. Обязательное исполнение. Все в полном порядке. Обри медленно поднял глаза на Харрела.
 – Времени зря не теряли.
 – Хотите перепроверить у своего парня в Лондоне, как его... Шелли? Чтобы быть уверенным на все сто?
 – О, я не особенно сомневаюсь, мистер Харрел... Но, может быть, для порядка следует позвонить Шелли и подтвердить получение. А? – Сохранить хладнокровие стоило огромных усилий. В вестибюле, казалось, стало еще жарче и многолюдней. Нервное напряжение отнимало последние силы.
 Телефоны-автоматы, как бы приглашая, выстроились совсем рядом. Харрел глядел на него с деланным безразличием. Лондон отрекся от Патрика, усугубляя его, Обри, собственную вину. Патрика сдали – прямо как Гейнс в Кабуле. Он был взбешен тем, что натворил этот безголовый тупица Оррелл... даже в лучшие времена от него нельзя было ожидать ничего хорошего! Но клокотавшая в нем ярость оставалась для Шелли. Это Шелли выболтал Орреллу, что Патрик жив, сказал, где его найти, сообщил, что они с Хайдом встретились!
  Преступник,  говорилось в шифровке. Приказ об отказе от действующего агента, которого после всего пережитого бросали на произвол судьбы. В депеше приказывали передать Патрика Харрелу как  наиболее авторитетному в данном вопросе...  Ну что за идиоты!
 Роз с сигаретой в зубах нервно переступала с ноги на ногу, словно неуверенная, придет ли дружок на свидание. С шутовской любезностью Харрел поднес ей горящую зажигалку. Обри направился к одной из пустующих телефонных будок и набрал номер "Сенчури-хауз". Харрел старался не смотреть, но его могучая фигура маячила перед глазами. Шелли наконец ответил.
 – Питер, что, черт возьми, здесь происходит? Мне приказано выдать Патрика ни кому иному, как Харрелу!
 – Сэр Кеннет, я должен переводить все ваши звонки на прямую связь – понимаете?
 – Наплевать на эту чепуху! Что ты им наболтал? Что им известно?
 – Кеннет, сэру Клайву настучал не я, а Харрел! Хайд убил в Пешаваре одного из их людей. Орреллу дело было представлено таким образом, что ему почти не оставалось выбора! – Шелли протестовал, как обиженный ребенок. – Меня вытащили на ковер, как самого вероятного твоего сообщника, Кеннет... – Мне  ничего  не нужно было им говорить, они уже практически все знали!
 Обри понизил голос. Мучаясь от нерешительности и сомнений, спросил:
 – Как Патрик?!
 Хотя и оставались в голосе Шелли напряженные нотки, он заговорил знакомым заговорщическим тоном.
 – Дели. Туда отправился Касс. Он там разберется.
 Обри громко вздохнул.
 – Знаю, что Касс там... это я его послал, на случай...
 – Ясно. – Казалось, Шелли задела проницательность Обри. – Так удобнее. – Потом добавил уже другим тоном: – Им ничего не известно. Но что можно ожидать от Патрика... в этом должна быть ясность, Кеннет, неужели не понимаешь?..
 – Патрик не намерен так просто исчезнуть, Питер, как бы это кое-кому ни хотелось!
 – А ты что хочешь?.. Что ему приказано?
 Обри, поколебавшись, через силу решился.
 – Шифровку Кассу, Питер, – как можно быстрее. Он не должен обращать внимания на  все  шифровки из Лондона, которые последуют за твоей. Патрик знает, куда ему ехать. В Калифорнию. Не строй догадок, Питер, не надо! Патрика ни за что нельзя останавливать. И сообщи Кассу, что, по-моему, этот рейс может встречать кое-кто еще... нет, Питер, я не шучу. Благодаря таким, как Оррелл, это дело легко может полететь ко всем чертям! – И, глубоко вздохнув, добавил: – Питер, посылай шифровку и, ради бога, держи все при себе! Жизнь Патрика на волоске.
 – Извини...
 – Вряд ли это  твоя  вина, Питер! – беззлобно прервал он. – Ой, извини, до меня дошло... одним словом, я понял, что до конца игры тебя отодвинули в сторону, Питер.
 – Ты возвращаешься прямо сюда?
 – Да. Передай, пожалуйста, эту приятную новость Орреллу. Уверен, ему это будет страшно интересно!
 Обри повесил трубку и, возмущенно сверкая глазами, вернулся к Харрелу. Его тошнило. Роз стояла спиной к американцам. Те ее не замечали. Харрел, казалось, обладал терпением робота.
 – О'кей, сэр Кеннет?
 – Нет, совсем не о'кей, мистер Харрел. Далеко не о'кей.
 Как только Обри повесил трубку, от Харрела бочком отошел служащий аэропорта.
 – Где он? – настойчиво допрашивал Харрел.
 – Конечно же, не прячется в самолете. Боюсь, что разыскиваемое вами лицо, которое требуется передать вам, как ничего не значащий сверток, бесследно исчезло. Вы понимаете английский жаргон? Дал деру, мистер Харрел. Хайд дал деру – удрал! – Обри, словно провожая кого-то, помахал руками. – Неужели вы могли подумать, что пожилой человек вроде меня мог его удержать, особенно если то, что говорите о нем вы, – правда?
 Харрел на мгновение смутился, но тут же на его лице снова появилась ухмылка. В памяти Обри всплыли эпизоды инструктажа Хайда, его угрюмая замкнутость обреченного, рвущаяся наружу душевная неуравновешенность. Воспоминания эти – словно контрабанда, которую надо было прятать от дотошного любопытства Харрела. Важно, что Патрик скрылся. Харрела опередили.
 Обри равнодушно объявил:
 – Мы с миссис Вуд всего лишь проездом, Харрел. Боюсь, что нам пора зарегистрироваться на лондонский рейс. Надеюсь, вы поймете... Роз, дорогая?
 Харрел хотел было преградить им путь, но потом небрежно пожал плечами.
 – Не беспокойтесь, мы его найдем.
 – М-м, господа, прошу нас извинить. Роз, думаю, что нам пора...
 Он взял Роз под локоть, собираясь направиться к эскалатору. Она выглядела безразличной ко всему, но о багаже все-таки вспомнила. Обри потащил свой чемодан на колесиках, потом они неумело взвалили вещи на движущиеся ступеньки. Он еще больше сгорбился, изо всех сил стараясь до мелочей сыграть роль пожилого растерянного пассажира. Потом, выпрямившись, он оглянулся на массивную, спокойную, уверенную фигуру Харрела.
 Наверху он чуть не споткнулся. Роз подхватила его под руку. Этот жест напомнил Обри о его вине. Ее безопасность тоже зависела от него. Харрел наверняка знает, что она встречалась с Патриком, говорила с ним, слушала его... потребуется навести порядок: убрать.
 – Спасибо, спасибо. – Он вырвал руку, опасаясь, что она заметит в его взгляде внезапный страх, ощущение беспомощности, отчего, он в сущности и споткнулся. У нее на лице застыл ужас. До нее дошло, что может случиться – прежде всего с Патриком, но, возможно, и с ней. Сердито поджатые губы говорили, что ей наплевать, что станет с Обри.


* * *

 Хайд щурился под темными очками, которые он надел отчасти для того, чтобы его не узнали, отчасти из-за ослепительно сиявшего и огромном небе солнца, к тому же отражавшегося от сотен стеклянных и металлических поверхностей. Он медленно двигался к зданию аэровокзала в толпе пассажиром прибывшего из Равалпинди рейса Раскаленный воздух настоен на запахе авиационного горючего. Он не имел ни малейшего представления, поджидают ли его здесь люди Харрела. Скорее всего нет. Оружия у него не было.
 Кто-то, извинившись, толкнул его. Он слегка пошатнулся. Сразу ударило в жар, пересохло в горле, хотя он и подбадривал себя спиртным в самолете. Его пугала собственная слабость, беспокоило, что, когда потребуется, не хватит сил.
 Из-за солнечного света не было видно, что происходит внутри аэровокзала. Он опустил глаза. Тени ограждавших проход бетонных стен казались почти черными и только постепенно приобрели холодный синий оттенок. Проход перегородили тощий пес и еще более худые босоногие полуодетые дети со вздутыми животами. Позади, словно кукольные домики, виднелись картонные лачуги с плоскими крышами из расправленных молотком бензиновых бочек. В ушах раздался крик младенца. Хайд вздрогнул, вспомнив Афганистан.
 Поток пассажиров нес его к дверям аэровокзала, отвлекая от проплывшего перед глазами кошмара. Он двигался, влекомый толпой, почти забыв об опасности.
 Чья-то рука схватила его за рукав и оттащила от двери, ведущей в пассажирский зал. В глаза ударил свет – съехали очки. Он медленно, как старик, повернулся. Мимо него проходили в дверь последние пассажиры.
 – Патрик, черт тебя подери!.. – Хайд встряхнул головой. Физиономия Касса – неожиданно – нет, как и следовало ожидать. На лице и облегчение, и тревога. Касс подтянул его к себе. – Тебя же наверху ждут, ты, идиот несчастный! – прошипел он. – Ты что, хочешь пойти с ними поздороваться?
 – Сколько их там?
 – Что? А, шестеро, может, побольше. Американцы. Пара их болталась здесь много часов, остальные высыпали из посольской машины пять минут назад и рванули, сломя голову. – Касс внимательно оглядел Хайда. – Ты в порядке? Идешь со мной?
 Хайд провел ладонью по лицу. За спиной Касса на них глядели двое босых ребятишек.
 Хайд кивнул.
 – Я в порядке.
 – Ты как полусонный. – Помолчав, Касс поправился: – Нет, куда хуже.
 – Я в полном порядке! – Его снова кинуло в жар. Опять провел ладонью по лицу, чувствуя, как ладонь намокла от пота. – В порядке...
 – Тогда пошли. Через минуту они будут искать тебя внизу. Может быть, они не видели, как ты сходил с самолета.
 Касс толкал его в сторону проулка и детишек, но Хайд упирался. Однако он снова почувствовал приближение опасности: стал думать о том, что может произойти в ближайшее время.  Харрел  все еще пытался с ним разделаться. Это отложилось в сознании и приобрело смысл. Он прошмыгнул мимо детей, потом, стараясь их не замечать, мимо хижин и картонных хибарок.
 – Я спрячу тебя в одном месте, пока буду менять билеты...
 – А это зачем?
 – Или я достану билет на какой-нибудь местный рейс, или мы скроемся из аэропорта другим путем. Уверен, что они тебя засекли. Будут следить за всеми международными рейсами –  отсюда. –  Касс подтолкнул его к стеклянной двери и, внимательно посмотрев вдоль проулка, закрыл ее за собой. Отдышавшись, он возбужденно улыбнулся. – Улететь можно только самолетом местной линии. Сюда, вторая дверь справа, видишь?
 Перед дверью Хайд остановился. Перевод с хинди гласил: "ТАМОЖНЯ. СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД". Он поглядел на Касса, который несколько поостыл, только в глазах остатки озабоченности и, возможно, разочарования.
 – О'кей, входи. – Касс толкнул дверь. Тесная неопрятная комната пустовала. Пахло табачным дымом и остатками пищи.
 Хайд сразу уселся в скрипучее кресло с торчащими из протертой обивки поролоном и деревом. Низенький столик, испещренный следами погашенных сигарет; газета, раскрытая на странице со стилизованной фотографией индийской кинозвезды; форменный пиджак таможенного служащего, висящий на спинке другого кресла; маленький пыльный радиоприемник, из которого раздавалась исполняемая на гитаре мелодия. Заполненная до краев пепельница. Касс, стоя в дверях, глядел на него, словно врач. Серый металлический картотечный шкаф, потрепанные журналы, поломанная настольная зажигалка.
 – Теперь о'кей? – словно ребенка, продолжая расспрашивать Касс.
 Хайд в ответ бросил свирепый взгляд.
 – Как я отсюда выберусь?
 Касс успокаивающе кивнул:
 – Для начала подберу тебе местный рейс. Что, если кто-нибудь сунется сюда?
 – Не сунутся. Им заплачено. – Он взглянул на дорожную сумку, которую принес с собой. – Не заглядывай туда, пока не вернусь. – Ободряюще улыбнулся.
 – Все еще путешествуешь по свету за счет Ее Величества, Касс?
 – Я выучил хинди, немного читаю санскрит, могу при случае подкупить кого угодно, не потратив ни пенса... больше не наедаю себе живот. Кое-что из этого когда-нибудь пригодится.
 – Когда-нибудь отзовут тебя домой и посадят за письменный стол.
 Лучше, чем... хотя неважно. Скоро вернусь. – Казалось, Кассу не терпелось сказать что-то еще. – В жизни не встречал человека, объявленного  преступником, – добавил он, потирая подбородок.
 – Считаешь, что такое не может случиться с более достойным парнем, так что ли? – подколол Хайд. – Не беспокойся, это не больно, пока до тебя не доберутся.
 – И ты способен на?..
 – Нет. Достаточно? Я не способен ни на что – Хайд наклонился вперед, глядя на сомкнутые кисти, словно это могло придать ему уверенности. Нет, он не был ни на что способен. Это правда. "Достань мне улики, которые гарантируют всем нам жизнь, Патрик..." Обри почти умолял его заняться безнадежным делом. За этим скрывалось разрешение: "Убей Харрела". Эта часть дела его интересовала. Касс, затхлая грязная комната больше не существовали. Мышцы лица сложились в свирепую гримасу. Он закрыл глаза, чтобы лучше увидеть Харрела. "Дай мне улики, и можешь убрать Харрела". Обри этого не сказал: вернее, сказал, но не совсем так.
 Он старался не замечать в себе то, что пугало его больше всего, – свое необычное, вызывающее отвращение состояние. Его переполняла жажда насилия.
 Ему удалось убедить себя, что это не навсегда, имеет отношение только к Харрелу, к желанию уцелеть. Потом все будет в порядке, это не раковая, а доброкачественная опухоль, от которой он избавится, как только кончится вся эта заваруха. Он сможет отделаться от этой своей страсти... да, он верил, что...
 ...Но пока на свете жил Харрел...
 Касс тихо прикрыл за собой дверь. Державшая ручку двери ладонь стала влажной и скользкой. Он тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от сна или неприятного воспоминания. Сосредоточенное лицо Хайда с печатью страха и сдерживаемой ярости. Боже, как Обри решился доверить ему эту операцию? Или у старика поехала крыша... или ему действительно некуда деваться.
 По невысокому пролету он поднялся в главный зал. Не его дело рассуждать... и так далее...
 Он выделил четырех американцев из посольства и еще две вызывающие подозрение белые физиономии. Они могли знать его. Англичане же, которые ехали удостовериться, что Хайд, если его засекут, передан в руки американцев, определенно его знали! Это осложняло дело и заставляло спешить. Он, стараясь не бросаться в глаза, пробирался сквозь толпы пассажиров и встречающих, как фотоаппарат, фиксируя лица, позы, отыскивая тех, у кого нет багажа, кто стоит без дела. Белые лица без следов усталости, озабоченности, растерянности, нетерпения... вот одно, у стойки буфета. Второе, третье, потом четвертое. Четверо выбежавших из посольской машины как раз перед посадкой самолета, в котором летел Хайд. Все четверо напряженно замерли, словно олень, почуявший запах тигра, но с места не двигались. Сунув руки в карманы, Касс склонился у книжного киоска, разглядывая свежие книжки в мягких переплетах. Через минуту насчитал уже пятерых, затем потребовалось еще три минуты, прежде чем он уверенно определил шестого американца. Они твердо знали, что Хайд был в самолете. Пока еще, слава Всевышнему, никого из английского посольства, кроме меня самого!
 Медленно двинулся по залу к билетным кассам. Ни Диксона, резидента, ни Майлза, его заместителя, пока не видно. Облегченно улыбнулся, но тут же взял себя в руки. Он чувствовал себя не в своей тарелке – сегодня на весь день его оторвали от обычных дел. Хайд, даже в его нынешнем состоянии, думал бы только об этом деле, обострил нюх и другие примитивные чувства, какие у него остались. Но для Касса это было не совсем обычным занятием.
 Ни Диксона, ни Майлза. Касс двинулся быстрее, спеша осуществить свой план. Он остановился на компании "Индиан эйр". Против номера рейса, который он предусмотрел в своем небольшом тщательно разработанном сценарии, уже светилось объявление о посадке. Черт возьми, у выхода на посадку, должно быть, уже собираются пассажиры...
 Он понял, что надо торопиться. Быстро оглядев зал, отметил, что полдюжины американцев на месте, а его резидента пока что, слава Богу, нет, понял, что разглядывать их, словно тигров и Рантамборском заповеднике, уже не остается времени. Он как раз вернулся оттуда незадолго до звонка Обри. Его бросило в жар, на лбу выступили капельки пота, точно так же, как у Хайда в той затхлой, грязной комнатенке. Теперь все приобретало реальные очертания.
 У кассы "Индиан эйр" собралась очередь. Работала только одна уставшая, неповоротливая кассирша. Рейс на Катманду, согласно расписанию, отправлялся через двенадцать минут. Касс встал в очередь. Становилось все жарче, чесалось тело, он не мог устоять на месте. Мысли растрепались, словно одежда, которую ему не дал сменить звонок Обри. Ерзая, машинально подавался вперед, не отрывая глаз от светящегося объявления о посадке и скачущих цифр на висящих рядом часах. Надо же, черт побери...
 Сначала в Катманду, там пересадка на рейс "Ройял непалез", следующий, прямо на Гонконг, а оттуда есть вечерний рейс; в Сан-Франциско. До завтрашнего дня другой такой стыковки нет. Он сжимал в карманах взмокшие кулаки, костяшки пальцев нескладно торчали сквозь тонкую хлопчатобумажную ткань брюк. Если Хайд попадет на рейс до Катманду, все путешествие займет двадцать четыре часа... это и был план "А". А плана "Б", черт возьми, не было в помине. В дорожной сумке, оставленной Хайду, был новый паспорт, кредитные карточки, смена одежды – от Хайда так воняло, а также взбадривающие и успокаивающие средства, на чем так жестко настаивал Шелли. Все, что нужно Хайду, кроме проклятого билета до Катманду! Остальные билеты были в сумке. Перед ним все еще оставалось два человека, к тому же низенький толстяк затеял спор насчет стоимости билета до Бенареса на "Пилгрим экспресс", черт бы его побрал!..
 Ну, давай же... Восемь минут, у него едва оставалось время добежать до Хайда, не говоря уж о том, чтобы добраться до выхода – как его там? – №52.
 Ужасное ощущение, что ты ни к чему не пригоден. Всплыло непрошеное воспоминание: на заготовленных углях в камине родительского дома – дохлая галка... много лет назад. Он с бывшей женой приехал на выходные. Осторожно поднял птицу и был потрясен, увидев, что он жива. Направленный на него черный глаз. Он отнес ее в сад и бросил на землю, уверенный, что она не выживет. Ударил ее лопатой дважды, чтобы не мучилась. Нынешнее занятие было чем-то похоже, если забыть ощущение брезгливости. Ему было жарко, он нервничал, не хотелось этим заниматься. Хайд, доведись это ему, беспечно рассмеялся бы...
 Перед глазами встало обращенное к нему изможденное, небритое, похожее на негатив лицо Хайда. Касс встряхнул головой. Когда-то очень давно, даже Патрик испытал бы подобные чувства, убивая галку.
 – Черт возьми, Фил! Так и знал, что это ты!
 Касс испуганно обернулся, с трудом приходя в себя. Перед ним стояла Майлз, заместитель главы разведывательной службы в посольстве.
 – Джим, – хриплым голосом растерянно произнес он, еще сильнее сжав кулаки в карманах.
 – А я думал, что ты до понедельника где-то в тигровом заповеднике.
 – Нет, до сегодняшнего дня.
 Шесть минут, самое большее шесть с половиной. Он не решался взглянуть на часы. Любезная подозрительная улыбка Майлза. Дай Бог, чтобы он был при деле, а не просто так. Майлз с лопатой, а он, что та галка. Меньше шести минут!
 – Опять куда-то собрался? Сачок... лентяй, каких нет!
 – Нет, что вы... неиспользованные билеты... паршивые индусы. – Он улыбнулся, теперь уже не так принужденно, руки в карманах, но посвободнее. И лоб не так горел.
 Майлз, сузив глаза, спросил:
 – Ты здесь по тому же делу? – Большинство жестов и выражений Майлз заимствовал из фильмов, но за деланными манерами скрывалась подозрительность. – А разве Дико тебя не достал? Ты что, на своей машине?
 Летевший в Бенарес любитель поспорить с женой и детьми пошел прочь, словно большого свирепого пса, таща за собой на веревке потрепанный чемодан.
 Касс как можно небрежнее провел рукой по длинным волосам.
 – М-м... так, для подстраховки, – пробормотал он.
 – А сам в это время занимаешься личными делами, так-так! – Майлз радовался тому, что, как он думал, поймал Касса за нарушением служебных обязанностей. Это был низенький толстенький человечек, и ему приходилось смотреть на Касса снизу вверх. – Мало тебе того, что ты и так ходишь в любимчиках Обри? – глумился Майлз. – Как и негодяй, ради которого мы здесь торчим, а? – продолжал он со злой ухмылкой. – Хайда объявили преступником – какой поворот судьбы! Что до меня, а я надеюсь, что он подастся в нашу сторону, то я с удовольствием погляжу в лицо этой сволочи, когда мы будем передавать его янки.
 – Я подумал, что ничего не случится, если отскочу на пару минут, – оправдывался Касс.
 – Будь любезен, изволь нам помочь, – саркастически обратился к нему Майлз.
 Теперь Касс оказался перед кассиршей. Часы показывали, что до отлета пять минут. Табло перестало мигать и светилось ровным светом. 52-й выход закрыт, но и сейчас еще пропустят, если...
 Он ничего не может поделать, пока здесь торчит этот подонок Майлз!
 – Ты не можешь минутку подождать? Тем более что очередь уже подошла. – Уставшая девушка в окошке начала проявлять нетерпение, да и очередь заволновалась. – Ну катись отсюда, Майлз!
 – Тебя бы на мое место. Тогда побегал бы, – не отставал Майлз.
 – А ты бы валялся брюхом кверху, так что ли?
 – Закрой фонтан, Фил, – ухмыльнулся Майлз. – Таких сачков, как ты, еще поискать.
 Четыре с половиной минуты. Поздно. У Касса не было ни малейшего представления, как увезти Хайда из аэропорта. До вечернего рейса на Катманду они наверняка прочешут здесь все... и доберутся до Патрика. Майлз получит удовольствие сдать его американцам.
 Я только сдам билеты и догоню тебя.
 – Поскорее.
 Четыре минуты...
 Касс повернулся к девушке. Стиснул зубы, от безумной мысли его бросило в жар. Светящееся табло, ослепительный свет сквозь стекла, водоворот пассажиров. Полуобернувшись, с улыбкой бросил:
 – Джим, ты все еще перепихиваешься с дочкой Диксона? Ей ведь всего шестнадцать, не так ли? – Майлз покраснел, как рак, по лицу ручьем лил пот.
 – Что?..
 Касс скороговоркой произнес:
 – Один билет до Катманду – скорее!
 – Посадка окончена. Подождите...
 – Некогда ждать, черт побери! – Похоже, внезапно охватившая его холодная необузданная ярость позволила окончательно забыть об убитой галке. Майлз лишился лопаты.
 – Что, черт возьми, ты хочешь... – снова Майлз.
 – Вы не попадете на этот рейс, – ответила девушка.
 –  Попаду.  Чего бы мне это ни стоило, черт возьми! Выписывайте билет. Ну! Багажа нет, сумка пойдет в кабину. Пошевеливайтесь! – приказывал Касс, тряся перед ее лицом деньгами. Майлз схватил его за руку, заставив обернуться. – Не обращай на меня внимания, Джим, – ты ничего не видел. А дочка Диксона теперь у себя в школе в Челтенхеме или, может быть, в Малверне, хвастается, какая у тебя шишка! Одно слово обо мне, и он узнает, чем ты занимался, Джим, – это я тебе, грязному засранцу, обещаю, – прошипел Касс со свирепой улыбкой.
 – Значит, ты заодно с ним, – догадался Майлз. – А это билет для Хайда – он здесь!
 – И ты влипнешь, если скажешь хоть слово. Так что будем держать наши маленькие тайны при себе, Джим... А теперь проваливай! – Он снова повернулся к девушке. – Давай, дорогуша, бери деньги и поторапливайся.
 Девушка, пожав плечами, проворно выдернула несколько банкнот из брошенной Кассом пачки и выписала билет. Касс схватил книжечку с билетом. Майлз злобно следил за ним. Касс, возбужденно улыбаясь, подмигнул ему.
 Теперь он по-настоящему торопился. Табло светилось, выход закрыт, девушка пересчитывала взятку. Прогрохотав по бетонным ступеням, промчавшись по коридору, он ворвался в комнату таможенников.
 Хайд встревоженно поднял глаза. Он уже ознакомился с содержимым дорожной сумки. Держа в руках пузырек с возбуждающими наркотиками, глядел на таблетки, как на змею. Касс помахал билетами.
 – Пошли, бери сумку, да побыстрее, Бога ради! Выход закрыт, но если самолет не потащили, еще пустят!
 – Куда?
 – В Катманду... потом в Гонконг. Объясню по дороге! – Хайд, казалось, не торопился. Касс заорал: – Если не полетишь сейчас, то вообще никуда не улетишь! Здесь  все  – и янки, и наши!
 Хайд поднялся, взял сумку и пошел мимо Касса. Через мгновение оба бежали. Пятьдесят второй, пятьдесят второй... они не станут следить за местными рейсами, прибывающими и отлетающими. На рейсе в Катманду всегда полно всяких оборванцев, вроде Хайда. Они его не разглядят. До чего же умно продуманный план!
 Стюардесса в развевающемся на горячем ветру сари закрывала дверь, пропуская последнего поднимавшегося по трапу волосатого пассажира.
 – Слава  Богу!.. – Он почти силой протолкнул Хайда мимо стюардессы. – Удачи тебе, Патрик... удачи, старина! – Огромное облегчение. Казалось, тело насквозь пропиталось потом. Легкие шумно хватали воздух.
 Стоя на нижних ступенях пассажирского трапа, Касс, прищурившись, смотрел, как апатичное лицо Хайда скрылось за дверью. Вид Хайда огорчал. Он слишком походил на типичного белого пассажира, следующего в Катманду – это плохо; вряд ли он на многое способен...


* * *

 В номере позаботились даже о шуме прибоя. Динамик висел высоко на стене, и она не знала, как выключить этот неумолкающий монотонный звук. "В вашем номере вы слышите записанный на пленку знаменитый шум океанского прибоя", – извещалось в брошюре. От одного этого можно было сойти с ума. Дыхание Тихого океана оставалось за двойными стеклами окон и ведущих во внутренний дворик дверей, слышалось не громче шуршания крыльев насекомого – и надо же, они додумались передавать его по радио! Достаточно раскрыть двери, и можно слушать подлинный прибой.
 Но она не открывала дверь уже много часов, с тех пор как ей принесли на подносе обед. Шторы были задернуты весь день. В матовом сумраке комнаты она то смотрела телевизор, то валялась на кровати, курила, ела, глядела в потолок, разглядывала картину неизвестного ей Эдварда Хоппера, изображавшую то ли одиночество, то ли унылый трудноразличимый городской пейзаж.
 Она была не в силах бесконечно находиться в этом иллюзорном мире. Ее терзал страх. Она старалась не слушать записанный на пленку шум, но он звучал еще заупокойное. Как ни старалась она подавить воображение, в звуке прибоя все больше чудилось чье-то угрожающее дыхание. Всякий раз, когда напряжение становилось невыносимым, она вставала с постели или со стула и, словно дикая кошка в клетке, принималась метаться по крошечной гостиной. Курила сигарету за сигаретой. Несмотря на работавший кондиционер, воздух был спертый, но у нее не было желания открыть дверь или окно. Снаружи было темно. С национальной автострады № 1 по шторам пробегал свет фар.
 Накануне Мэллори бросил ее здесь. С тех пор он дважды справлялся по телефону. Презрительно поморщившись, Кэтрин затянулась сигаретой. Ей надоели его бесконечные просьбы потерпеть и успокаивающие банальности, вроде: "За вами приедут из Лондона и заберут отсюда... нет, мисс Обри, не могу точно сказать, когда".
 Она кричала в трубку, чтобы он заткнулся, но это вряд ли помогало отвести душу. Мэллори, как он говорил,  дорабатывал недостающие детали.  Замерзла, стала энергично растирать руки; заметив, что лежит, скорчившись, подогнув голову, распрямилась. Шмыгнув носом, поднялась на ноги, затянулась и яростно раздавила сигарету в пепельнице, полной окурков, закрывавших изображение разбивавшегося о скалы прибоя и название местной достопримечательности – «Сиг Сур» Мэллори, по его словам, сообщил ее матери, что с ней все в порядке. Она хотела сообщить Шапиро, извиниться за то, что не на работе, но Мэллори решительно возразил, достаточно твердо, чтобы она засомневалась. Но завтра она должна будет позвонить Шапиро. Черт возьми, в конце концов речь идет о ее карьере. Она как-никак была вице-президентом по маркетингу, фирма в ней заинтересована.
 Перед ней вновь возникло залитое кровью, поднятое кверху лицо Фрэнка. Сразу стало зябко. Скрестив руки на груди и больно вцепившись в плечи, она тяжело опустилась на край кровати. Когда очертания разбитого лица Фрэнка постепенно рассеялись, она надеялась на минутную передышку, но со уже подстерегал призрак Джона. Она молча покачивалась; по лицу, обжигая щеки, медленно катились слезы.
 Кэт испытывала и чувство вины, но оно отнимало меньше сил, чем охватившее ее горе. Она плакала, пока не проглотила, рассердившись на себя, слезы. Пересилив себя, подошла к телевизору и яростно нажала на кнопку. Рисованный кот с разбегу ударился мордой в дверь, которую захлопнула у него перед носом мышка, Разбитое тело Джона. Музыка была невыносима. Кэт убавила громкость. На голову кота свалился камень. Она в ужасе смотрела, как кот, словно разбитая ваза, разлетается на куски. В следующее мгновение он был на ногах, живой и невредимый. А Джон остался лежать у шоссе.
 Вновь в уши ударил шум прибоя. Пропало ощущение времени. Мультфильм кончился. На экране спортивные новости. Дрожа всем телом, она поднялась, снова подошла к телевизору и выключила его. Решительно. Сердито.
 Сумасшедшие мысли Джона. Его навязчивые идеи. Его предположение о заговоре! Они разрушили их совместную жизнь, привели к ссоре, вклинились между ними и в конце концов убили его. Боже милостивый, его мысли не были сумасшедшими, его страхи были реальными!
 Трясущимися пальцами она прикурила очередную сигарету. Обида не утихала. На левую руку упала, пронзив словно током, горячая слеза. Недоуменно глянув на нее вытерла руку о юбку. Мысли путались. Смерть Джона –  убийство! –  разнесла в клочья ее казавшуюся налаженной жизнь... О клянусь Богом, они за это  заплатят! 
 Кэт поглядела в экран телевизора. В нем смутно отражалось почти неузнаваемое, искаженное яростью ее собственное лицо. Когда-то, всплыло в памяти, она была неуловимо похожа на фотомодель, на статных плечах гордо посаженная голова, чуть высокомерное выражение лица. Теперь ее настолько поразило отражение в экране, что она поспешила снова включить телевизор.
 С экрана передававшего новости телевизора на нее смотрела она сама. Ее изображение было вырезано с какого-то снимка и увеличено настолько, что бледное лицо и белый воротничок пестрели крупным зерном. Ее лицо?.. Она прибавила звук.
 – ...Отделение полиции Сан-Хосе сегодня вечером сообщило, что след привел их к озеру Беррьеса, в район, известный своими виноградниками. Кэтрин Обри, тридцати двух лет, – вице-президент по маркетингу компании "Шапиро электрикс" из Сан-Хосе. С мистером Шапиро сегодня не было возможности связаться. Отделение полиции подчеркнуло, что мисс Обри не...
 Подскочив к телевизору, выключила его. Снова обхватила руками плечи. Прерывистое дыхание заглушало записанный на пленку шум прибоя. Ее ищет полиция... розыск по всему штату...  лицо  на экране телевизора.

 9
 Расстояния между островами

 – Тони, ну конечно же, Патрика довели до озверения! Чего ты, черт возьми, еще хочешь от него?
 Толстокожий Годвин так не к месту приставал со своими вопросами. Это выходило за все рамки... Вздыхая про себя, Обри глядел туда, где за усыпанным листвой парком и рядами бурых деревьев карабкался вверх город, исчезая в грязной осенней мгле. В голове было так же смутно, как и за окном. Он спал много, но урывками, и прилетел уставшим, раздражительным и плохо соображавшим. Позади звенела чайной посудой миссис Грей. Даже ее присутствие раздражало его... и вызвало чувство вины, как только он заметил, как она слегка волочит левую ногу – последнее неприятное напоминание о предназначавшейся ему бомбе, брошенной Бригиттой Винтербах. Слава Богу, миссис Грей повезло – осталась жива.
 Повернувшись к Годвину, он провел рукой по остаткам волос и примирительно махнул ею в сторону собеседника.
 – Извини, Тони... Я вполне разделяю твое беспокойство в отношении Патрика. Оно совпадает с моими... – Годвин с непроницаемым лицом угрюмо молчал. – Ради Бога, Тони, у меня не было другого выхода! Больше некого было послать, потому что я никому не мог  доверять!  – Обри пересек кабинет и, нахмурившись, наклонился над неподвижной массивной фигурой Годвина. – К тому же я не мог взять Патрика с собой. – Тяжело вздохнув, он опустился на диван. Жилет расстегнут, рукава небрежно подвернуты. Ему казалось, что он так же неопрятен, как Годвин, как разбросанные всюду отчеты, досье и распечатки, которые приволок с собой Годвин, утверждая, что все они имеют срочный и безотлагательный характер. – Нет, Тони, я никак не мог взять Патрика с собой. Повис он в Равалпинди, Харрел отобрал бы его у меня, как конфетки. Представляешь, Тони, они объявили его  преступником.  Часто ли тебе доводилось слышать такое, да еще при подобных обстоятельствах. Низкопоклонство Оррелла перед американцами выходит за всякие рамки! Я был связан по рукам и ногам. – Эти оправдания лишили его последних сил и он откинулся на диване, слушая, как стучит старое больное сердце.
 Годвин кашлянул, но Обри не обращал на него внимания. Тот кашлянул еще раз, пробормотав:
 – Бедняга.
 – Это вопрос жизни и смерти для всех нас, – сказал Обри, глядя на розетку на потолке и собственное искаженное отражение в медной тарелке люстры Патрика, меня, Роз, даже тебя. Жилище Роз уже находилось под охраной.
 – В каком состоянии он будет, когда вы кончите пользоваться его услугами... сэр?
 Обри вцепился руками в диван, измяв чехол.
 – Я не могу позволить себе роскошь делать досужие предположения, Тони. И давай на этом кончим, – предостерег он Годвина от дальнейших разговоров на эту тему. Чувство вины умеряло раздражение. Теперь у него не было времени на досужие размышления. Теперь он, как и обещал Хайду, целиком посвящал себя  действию.  Будет раскрывать, разоблачать, выслеживать. – Патрик должен постараться найти путь к собственному спасению. И спасти всех нас! – Ему надоело глядеть в потолок и на свое искаженное изображение, и он повернулся к Годвину. Это дело с ДПЛА... твое расследование убедило тебя или еще остаются сомнения?
 Годвин бросил на него сердитый взгляд, потом утвердительно кивнул. Из-за спинки кресла, словно наручники, выглядывали рукоятки ожидавших его двух тяжелых металлических тростей.
 – Как насчет остальных дел, сэр... их бы надо рас чистить?
 – Тони... поздравляю с поимкой агента в Фарнборо. Представляю, сколько пришлось повозиться... Ладно поместите его на одном из наших объектов, а я обязательно найду время с ним поговорить. Понимаю, что нам надо воспользоваться этим успехом, особенно теперь. – Он скупо улыбнулся, но Годвин, кажется, был доволен. Потом обвел рукой разбросанные по зеленому сукну бумаги. Поставьте "геркулес" с экипажем, обслугой, и кто там еще понадобится, на надежной базе ВВС. Что касается протестов ЦРУ относительно наших небрежных действий, то я займусь ими сам. Нет, не беспокойся, Тони! Я уделю им достаточно внимания, не бойся... А теперь – ДПЛА.
 – В этом случае... – То, что собирался сказать Годвин, отодвигало все другое на задний план. Обри с напряженным вниманием приготовился слушать.
 – Да? Так что?
 – Я твердо убежден, что ДПЛА разрабатывался и производился у нас, в Соединенном Королевстве. – Год вин покраснел, словно от большого усилия.
 – Что? Я думал, что у вас не...
 – Действительно, у нас нет. Поэтому так долго при шлось искать. Путем исключения. Ввел все данные, которые получил от Хайда. Вычеркивал израильтян, немцев, французов, бразильцев... потом американцев. Оставалась... – Годвин повел плечами и уставился на свои могучие руки. – ..."Рид электроникс". Кроме них некому.
 – Рид...  Дэвид  Рид?
 – Да, сэр. Хотя в данное время он всего лишь один из крупных держателей акций в...
 – Министр торговли и промышленности правительства Ее Величества, ты понимаешь, Тони?  Его  компания? – Обри ловил взгляд Годвина, лишь бы найти в нем подтверждение. У него перехватило дыхание, в груди пустота, только внутри птицей трепыхалось сердце. Неудивительно, что Годвин оттягивал разговор, заведя речь о состоянии здоровья Хайда!
 Годвин взял с подлокотника своего кресла пачку листков, исписанных его крупным небрежным почерком, и перебросил через стол Обри.
 – Здесь в сжатом виде мои заключения, сэр. – Он покачал головой. – От этого не уйти.
 – Но мы же не производим ДПЛА, Тони! Еще год назад министерство обороны единодушно высказалось против дистанционно пилотируемых летательных аппаратов и больше не возвращалось к этому вопросу.
 Ничего не понимаю!
 – Оно вместе с американцами частично финансировало проводившиеся здесь исследовательские работы у Рида высокая технология, электроника – по разработке нового поколения ДПЛА. Но расходы резко воз росли. Американцы потеряли интерес к делу, а у министерства обороны лопнуло терпение. Рид здорово прогорел. Это было чуть больше года назад.
 – Я об этом не слыхал.
 – Да и не могли. Рида спасли от разорения банки и кое-какие иностранные финансовые источники. Он выкарабкался – фирма весь год поглощала более мел кие компании. Но в тот момент это был настоящий удар. – Годвин скорчил гримасу. А эта чертова штука действовала как часы!
 – Откуда тебе известно, Тони? – подозрительно глядя на собеседника, спросил Обри. – Нет, меня не интересуют твои личные друзья, – поправился он. – Но ведь проект был ликвидирован? – Годвин утвердительно кивнул. – Тогда не могло быть никаких ДПЛА.
 – Только опытные образцы. Для испытаний. Когда поступил приказ об отмене производства, имелась дюжина таких образцов, и они испытывались. Извините, сэр, но они реально существовали. Действующие образцы. В натуральную величину.
 Обри тяжело поднялся на ноги и подошел к окну Дэвид Рид, совсем недавно член парламента, совсем недавно поднявшийся до положения члена кабинета.  Его  компания? За голыми фактами явно больше скрывалось, чем обнаруживалось.
 – Что стало с этими образцами, Тони?
 – Не знаю... не могу найти концов. Вряд ли мне было дозволено задавать вопросы, не так ли, сэр?
 Обри невольно улыбнулся.
 – Думаю, что так, Тонн. – Он отвернулся от окна. – Но полагаю, что  мне  нужно. Ты это хотел сказать?
 – Как в воду смотрели, – с явным облегчением улыбнулся Годвин.
 – Кроме того, сегодня вечером я обедаю с ним в узком кругу, неплохо, а? Или ты об этом знал?
 – Гвен мне сказала. Я просил ее посмотреть ваше расписание.
 – Правильно сделала... да, отлично.
 – Я ни в чем не обвиняю лично сэра Дэвида, сэр...
 – Я это понимаю, Тони. Было бы нелепо.
 Обри отвернулся к окну. Действительно нелепо. Но Годвин убежден, а он доверял Тони. Значит, компания Дэвида Рида дала возможность примерно полдюжине ДПЛА просто кануть в воду... и выплыть в любом уголке земного шара, попав в руки "саквояжников". Потрясение не было сильным, он больше думал о неприятностях. Подумал, что перед ним встанут глухие стены, что придется наступать на больные мозоли могущественным лицам, что перед ним захлопнутся многие двери. Что бы ни случилось, никто ни в чем не признается! Причастность Рида будут рассматривать не как корыстные действия, а как компрометирующую оплошность, – тем больше оснований для того, чтобы скрывать ее от посторонних глаз. От премьер-министра, Лонгмида и Оррелла можно было вполне ожидать незамедлительного выражения недоверия. Обри энергично потер подбородок.
 Судя по информации Годвина, опасность для Кэтрин и Хайда, а возможно, и для него самого и Годвина, была еще больше, чем он предполагал. Что делать? С чего теперь начать? Все, чем он располагал, вернувшись из Пешавара, так это малоубедительные, основанные на предположениях утверждения. Все, что к этому он мог добавить, – это необходимость действовать безотлагательно, быстро и решительно.
 – Ты убежден?
 – Сэр?
 Он повернулся к Годвину.
 – Ты убежден, что эти ДПЛА изготовлены "Рид электроникс"?
 Годвин энергично кивнул головой.
 – Да, сэр, убежден.
 – Полностью?
 Полностью, сэр.
 – Тогда ты выворачиваешь крупный камень, Тони, и я еще не знаю наверняка, что под ним. Несомненно, что-то такое, что больно ударит по мне! – Казалось, Годвин не знал, улыбаться ему или нет. – При нынешнем раскладе кто станет слушать то, что мы захотим донести до их ушей, м-м? – Обри, как бы сдаваясь, поднял руки. – Но люди эти не успокоятся, пока не избавятся по крайней мере от моей племянницы и Хайда. В этом я по-прежнему убежден, – вздохнул он. – Поэтому, Тони, я должен последовать твоему совету и сегодня вечером поговорить с Дэвидом. Придумывать что-нибудь уже поздно – опасность, грозящая Кэтрин и Хайду, слишком велика и реальна. – Он вернулся на диван и собрал бумаги, которые передал ему Годвин. – Пожалуй, надо получше подготовиться к вечеру, – пробормотал он.
 – Сэр, – не успокаивался Годвин. – Насчет Патрика...
 – Что еще?
 – Знаете, пустили слух, что когда он дома, то большей частью ночует у этой красотки, что когда-то была манекенщицей... как ее? Словом, дает приют бездомным кошкам! Он что?..
 – Хотите сказать, не всвоем уме? – Обри, зябко пожав плечами, возразил: – Лет десять назад я бы, несомненно, ответил утвердительно. Но теперь я не так уверен в отношении этих вещей... Итак, что-нибудь  еще? 
  –  Я лишь хочу сказать, сэр... о нем говорят, что у него не все дома. Иногда не знаешь, что от него ожидать.
 – Я  не знаю!  – оборвал его Обри. – Мое дело – уберечь его от смерти – его и племянницу.
 Нетерпеливо зазвонил телефон. Обри, радуясь, схватил трубку. Шелли.
 – Да, Питер?
 – У тебя не отвечал телефон, – нетерпеливо начал Шелли.
 – Извини, Питер...
 – Секретарь кабинета и Оррелл требуют, чтобы я при первой возможности устроил им встречу с тобой.
 – Тогда не стоит волноваться – я их обоих увижу сегодня вечером на неофициальной встрече в клубе выпускников Оксфорда и Кембриджа! Все улаживается лучшим образом, не так ли?
 Помолчав, Шелли мрачно заметил:
 – Думаю, что подойдет. – Казалось, он не успокоится.
 Обри нехотя спросил:
 – Что-нибудь еще, Питер?
 – Сообщение из Вашингтона... всего час назад. По всем пунктам объявлен розыск вашей племянницы. Полиция Сан-Хосе связывает ее со смертью Фраскати и Блейка. Никакого упоминания о сотруднике ЦРУ, которого она, видимо...
 Дрожащим голосом Обри переспросил:
 – Ты совершенно уверен, Питер?
 – Да, сэр Кеннет. Что вы...
 – Благодарю, Питер, я должен подумать... спасибо. – Выключив радиотелефон. Обри швырнул его на диван, обмякнув и дрожа всем телом. Трясущимися ладонями стал растирать похолодевшие щеки.
 – Сэр?..
 Он поглядел на Годвина, как на врага.
 – С ней собираются расправиться, как где-нибудь в  Южной  Америке, Тони! Ее обвинили в двух убийствах... и теперь ее разыскивают! Боже мой, они хотят выкарабкаться из того затруднительного положения, в которое она может их поставить, и поскорее! – Он зашатался, словно от сердечного приступа, воскликнув: – Что мне делать, Тони? Боже, как мне ей помочь!


* * *

 – Пушку, парень... пушку!
 Крыши сотен автомашин и тысячи окоп аэропорта тускло отливали сталью. По ту сторону залива здания Окленда и Беркли словно выписаны жирным черным карандашом. Хайд дрожал от холода и возбуждения. Под мышкой газета с фотографией Кэтрин Обри. Он махал рукой перед лицом Мэллори, в сильных очках которого смутно отражались хромированные части соседних автомашин. Ночная синева, нереальная и опасная, как и туман, еще не разошлась.
 – Давай сюда! – потребовал Хайд, щелкая пальцами. Сквозь очки было заметно, что Мэллори нервничает, растерян... и еще что-то, чему Хайд не доверял и не хотел упускать из виду.
 Мэллори через широкое сиденье потянулся к "бардачку". Вылез из машины, сжимая в руке полиэтиленовый сверток. Хайд, выхватив сверток, левой рукой втолкнул его обратно в машину, прижав коленом барахтавшегося Мэллори, пока раздирал на части обвязанный эластичным шнуром сверток. Автоматический "браунинг". О бетон загремели две запасные обоймы.
 – Какого черта?..
 Хайд с легким щелчком вогнал в патронник первый патрон и прижал ствол позади правого уха Мэллори. Приглушенные протестующие и удивленные возгласы стихли. Хайд оглядел автомобиль, спрятавшийся среди сотен других. Несколько ранних пассажиров, вытянув шеи, выглядывали свои машины; тишину нарушил звонкий детский смех; девочка-подросток повисла на шее отца, тот в правой руке противовесом держал чемодан. Женщина шагала, считая ряды машин. Больше никого. Однако бегающие глаза Мэллори выдавали, что были и другие люди или скоро появятся. Засада.
 – Где они?
 Всю дорогу, пока они шли от площадки для встречающих через огромный зал, а затем вышли на непривычно прохладный предутренний воздух, Мэллори нес околесицу о такой-сякой племяннице Обри, расспрашивал, хорошо ли долетели, хвастался, какой он хороший парень, как здорово запрятал эту бабу где-то в Биг Суре или, черт возьми, в Кероуаке, жаловался, что теперь она в панике, полиция объявила ее розыск в связи с убийством и "глядите, вот сюда, ее лицо на первых полосах всех утренних газет, всех до единой".
 – Где они?
 Объемистая газета под мышкой требовала внимания. Харрел всерьез решил кончать игру. Проникавший сквозь легкий пиджак и рубашку холод пробирал до костей. Место незнакомое, одновременно и слишком открытое и многое скрывавшее. Голова до боли в шее, словно метроном, качалась из стороны в сторону – он непрерывно оглядывался то через правое, то через левое плечо. Возникавшие в тяжелом полусне во время полета через океан страхи понемногу исчезли. Хайд с удовлетворением почувствовал, как по коже пробежал нервный озноб – предвкушение действия. На смену самоанализу пришел жесткий расчет.
 – Знаю, что ты их предупредил, Мэллори, не выкручивайся, – бесстрастно произнес он, поглаживая взмокшие волосы за ухом Мэллори. Проходя мимо киоска, он видел десятки книг и журналов с фотографиями чудес Калифорнии, сплошь  чудес...  пустыня, скала, море, горы, высотные здания; девицы с отменными грудями в горячих ваннах с бокалами вина в руках. Он попал в незнакомое место, о котором ни слова не говорилось в ориентировке; Харрел же был здесь у себя дома. Хайд медленно, осторожно огляделся. Автостоянка благоухала бензином. Он вздрогнул, услышав работающий мотор, – со стоянки выезжал мужчина с встречавшей его девочкой. Звеня ключами, хрустя гравием или стуча подошвами по бетону, хлопая дверцами, разъезжались и другие пассажиры. Светало, стекла в верхних этажах зданий аэровокзала позолотили первые лучи солнца. Посадочные огни приближающегося самолета поблекли в свете дня.
 Он яростно перевернул Мэллори на спину, раздвинув ноги, пнул коленом в низ живота. "Браунинг" слегка уперся в грудь – туда, где расстегнулась рубашка и съехал в сторону галстук.
 – Я знаю, что люди Харрела уведомлены. Так или иначе, тебе бы дали такой приказ, верно? – начал Хайд, нетерпеливо постукивая "браунингом" по груди Мэллори. Тот из-за сильных очков смотрел на него огромными, как у совы, глазами. Лоб побелел и взмок. – Ты, парень, должен был сделать это по приказу Оррелла или кого-нибудь по его поручению. – Грудь Мэллори вздымалась под рубашкой, как у раненого зверя. Даже то и дело отвлекаясь по сторонам, Хайд ощущал, что все существо этого человечка пронизывал страх. Пока ничего такого, только люди, спешащие попасть домой, никто не ищет. Но они обязательно должны быть здесь. – Ты должен был сделать это ради пенсии, спасения своей блестящей карьеры или просто чтобы не влипнуть самому. Итак, где они? – выдохнул он.
 Мэллори яростно тряс головой, сцепив руки на затылке.
 – Черт побери, выслушай наконец, что я скажу! – жалобно и в то же время зло воскликнул он, все еще тряся головой. – Послушай же, идиот несчастный!..
 Хайд снял колено, но пистолет не убирал.
 – Валяй. Но не тяни. Могу потерять терпение.
 – Да, они кого-то ждут, но не тебя. Кого-то, кто должен помочь девке. Лично я им не говорил – сообщили прямо из Лондона. Я только получил шифровку, где мне приказано в случае необходимости оказывать содействие ЦРУ!.. – Он продолжал тяжело дышать, хотя Хайд на несколько дюймов [5]  отодвинул пистолет и присел на корточки, размышляя. Не отводя пистолета, провел рукой по лицу.
 – Валяй дальше.
 – Слушай, я не знаю, известно ли в Лондоне, что прибудешь именно ты или просто кто-то от Обри. Но из ЦРУ позвонили туда, когда был объявлен розыск племянницы Обри. Из любезности, как мне сказали. Имя Блейка сыграло свою роль для Лондона, там сочли, что она замешана, и мне приказали ее выдать.
 – И ты выдал?
 Мэллори отрицательно покачал головой.
 – Я уже перенес одно потрясение, Хайд. Эта женщина не убивала Блейка, она пришила одного из тех, кто его убил! Могу я теперь наконец встать?
 Хайд встал, прислонившись к дверце. На него внезапно навалилась усталость. Харрел казался вездесущим. Было бы странно, если при его хитрости и осведомленности он не объявится поблизости.
 – Почему же тогда их здесь нет?
 – Условлено, что тебя встречу я... нет, погоди! – снова воскликнул Мэллори, выкарабкиваясь из машины и заправляя рубашку в брюки, когда Хайд снова угрожающе двинулся на него. Мэллори протестующе замахал руками. – Да послушай же! Я, черт побери, нанял тебе машину... вот ключи! – Он достал их из кармана пиджака и покрутил на пальце. Они сверкнули на свету. – Послушай, Хайд, ЦРУ убило Блейка... поэтому пусть они катятся на!..
 – Ходили вместе в школу?
 – Нет... мой брат знал его. Устраивает? – огрызнулся Мэллори, протирая очки. – Разумеется, мне на тебя наплевать, Хайд... – Он надел очки. Это, кажется, его успокоило. – Женщина нужна Обри, понимаешь? Шелли тоже хотел ее вывезти и поговорить с ней лично. Я знаю, почему янки хотят ее заполучить, Хайд. Они уже пытались убрать ее вместе с Блейком. – Рука теребила галстук, потом стала разглаживать рукава пиджака. – Они сожгли дом дотла, вместе с трупом Блейка! Слушай, я точно не знаю, как там было дело, но ее рассказ, пожалуй, убедительнее, чем история о том, что она прежде убила парня, с которым крутила любовь, а потом шлепнула Блейка, который ее охранял! Так что если ты считаешь, что я собираюсь отдать тебя им на съедение, тогда привет тебе, черт возьми!
 К нему вернулось интеллигентское высокомерие.
 Хайд сказал:
 – Меня объявили вне закона. Так что можешь больше не утруждать себя...
 – Слушай, Хайд, эта женщина – племянница Обри. Если я помогу ей выбраться, а ты будешь тому свидетелем, мне это пригодится... когда-нибудь в будущем. Кроме того, тебя, должно быть, прислал Обри, выходит, ты еще ходишь у кого-то в любимчиках. Я не вижу никакой прямой выгоды в том, чтобы выдать тебя или ее... – Он поправил очки. – Так что в этом дельце есть своя корысть.
 – Когда вернешься в Лондон, от тебя будет разить духами "Шанель".
 – Вполне возможно. Правда, как это ни смешно, я даже не пробовал к ней подъезжать. Но, думаю, я ее не выдал бы, если бы даже она не была чьей-то племянницей.
 Хайд оглядел стоянку. На металлических частях и стеклах отражалось восходящее солнце. Он вздрогнул, снова осознав, до чего же открыто это место. Мэллори равнодушно, без интереса разглядывал его.
 – Где машина, которую ты мне нанял?
 Мэллори отдал ему ключи, потом пакет с документами прокатной фирмы. Показал рукой:
 – Синий "ниссан", видишь?
 – Вижу.
 – Машина зарегистрирована на имя Карена Андерсона. Мотель называется "Дхарма Лодж". Я пометил его на карте. Она в перчаточном ящичке. О'кей?
 – Она что-нибудь говорила?
 – Насчет того, что предпринять и куда направиться? Что касается меня, ничего вразумительного... однако Обри именно для этого тебя и послал, Хайд. По крайней мере, я так понял.
 – А ты? Что теперь будешь делать?
 – Можно сказать им, что ты от меня ускользнул... не поверил. Сойдет?
 – Если сумеешь убедить.
 – Попробую. Что еще?
 – Если понадобишься, позвоню. А теперь уматывай. И постарайся быть поубедительней, приятель, иначе все мы захлебнемся в дерьме.
 Взяв сумку, Хайд пошел прочь. Над самой головой в сторону посадочной полосы с ревом промчался ДС-10. Хайд снова вздрогнул. Они отставали от него всего на шаг... почти сравнялись с ним, вот-вот догонят. Его напористость по отношению к Мэллори, намеренный немногословный цинизм были своего рода игрой, она должна была создать впечатление уверенности, которую он не испытывал. Подойдя к небольшому синему "ниссану", он открыл дверцу и бросил сумку на заднее сиденье. Стоянка наполнялась спешащими людьми. От него потребовалось больших усилий чтобы сесть за баранку.
 Место снова стало чужим, враждебным, ощущение одиночества еще более усилилось при виде выезжавшего со стоянки Мэллори. Вспотевшие руки скользили по баранке. Ему не хватало времени... совсем не было времени. Они, вероятно, уже нашли женщину. Если не нашли, то скоро найдут... и вообще, что, черт возьми, она может сделать или доказать, чтобы они оба остались в живых?
 Он опустил стекло... Все еще веяло утренней прохладой. Тщетно пытаясь успокоиться, он глубоко и ровно задышал.
 Что такое она может  знать? 
  * * * 
 Его так торопили, что, казалось, он пробегает мимо театральных декораций, так что колонны и позолота клуба выпускников Оксфорда и Кэмбриджа на Пел-Мел выглядели не намного весомее и прочнее небрежных геометрических фигур на ковре под ногами. К тому же создавалось впечатление, что люди собрались здесь с определенным намерением – но не ради того, чтобы, как объявлено, отметить уход Джеймса Мелстеда на пенсию с поста постоянного секретаря министерства торговли и промышленности. Разумеется, Джеймс вопреки событию улыбался молодой лучезарной улыбкой, расточая обещания делиться опытом и знаниями с теми, кто уже состоял в советах различных компаний, директором которых и он собирался стать. Увидев входившего Обри, Мелстед слегка приподнял бокал и легко, по-приятельски улыбнулся.
 Были и такие, кто пришел только ради Мелстеда – разумеется, Рид, но здесь был и Малан. Обри решил, что это охватившее его ощущение сговора возникло из-за непредвиденного, но вполне объяснимого присутствия Малана. А также из-за Оррелла и, конечно, Джеффри Лонгмида. Их присутствие было загадкой, и эта мысль не оставляла Обри. Оррелл и Лонгмид сразу его заметили и целеустремленно двинулись в его сторону, но их опередил Дэвид Рид. Прервав разговор с банкиром и арабом, – тот, конечно, сжимал в руках стакан с апельсиновым соком – Рид пожал ему руку и одарил рассчитанно теплой улыбкой. Когда Рид повел его от двери, Обри заметил, что Лонгмид и Оррелл, казалось, были удовлетворены тем, что тот прежде них завладел его вниманием. Опять неприятно повеяло сговором. Ему было жарко, как-то не по себе, слегка кружилась голова.
 – Кеннет... – после банальных приветствий начал Рид, – ...знаю, что ты собираешься обстоятельно поговорить со мной по поводу того дела в Фарнборо... Я готов в любое время. Ужасно неприятная история! – Увидев на лице Обри снисходительную улыбку, Рид облегченно вздохнул и улыбнулся в ответ, на этот раз более естественно. Обри потрепал его по руке.
 – Я просто хочу быть au fait [6] , Дэвид, – au fait, – спокойно произнес он.
 – Конечно, ты же только что вернулся. Боже, надо же было этому случиться именно  теперь!  – Он все еще поддерживал Обри за локоть, и Обри стала надоедать эта твердая молодая хватка, словно его излишне заботливо переводили через улицу.
 – Да...
 – "Геркулес", набитый антирадарной аппаратурой и Бог знает чем еще, и один из  моих  людей арестован! Я сказал Джеффри и Орреллу, до какой степени я потрясен... этот человек был связан с... – Рид удивленно пожал плечами и развел руками. – Потом, Бога ради, это теперь вообще  не мое  дело, не так ли? Я больше не возглавляю компанию.
 – Правда, ты держишь контрольный пакет, Дэвид. К тому же, газетам нравится ставить министров Ее Величества в неловкое положение.
 – Хорошо, Кеннет... тогда я, возможно, попрошу тебя об одном одолжении! – И он снова расплылся в обаятельной мальчишеской улыбке. Обри напомнил себе: политические недруги утверждали, что перед этой улыбкой не могла устоять даже премьер-министр. Никто не хочет – я говорю это как другу, полагаясь на нашу дружбу, Кеннет, – в настоящее время никто не хочет этого скандала, он никому не нужен. Опять служба безопасности натопчет на полу. Я-то этого, разумеется, делать не стану.
 Обри видел, как Джеффри Лонгмид наблюдает за ним из-за чьего-то плеча. Дэвиду, несомненно, разрешили вступить с ним в переговоры... и предупредить его.
 – Дэвид, – невозмутимо произнес он, кто-то внушил тебе, что я не умею держать язык за зубами. Не следует думать, что какая-либо из газет мистера Мэрдока что-нибудь от меня получит.
 – Извини, Кеннет... я говорил это в свое оправдание, – упавшим голосом вымолвил Дэвид. Обри снова потрепал его по руке.
 – Извини и ты меня, Дэвид, – воду мутит кто-то другой. Понятно.
 – Сэр Клайв – ужасный человек, согласен. – Обри взглянул на Оррелла и невольно улыбнулся. У стены напротив сэр Клайв навис над двумя тщедушными постоянными секретарями, еще не освоившимися со своим высоким положением и еще не знакомыми с поразительной способностью Оррелла нагонять скуку своими разговорами. – Позволь принести что-нибудь выпить, потом нужно повращаться среди гостей. Посматривай в сторону Джеймса. Он, вероятно, тоже захочет пообщаться с друзьями.
 Как только Рид, все еще кивая, явно довольный – чего, черт возьми, он опасается в связи с этим скандалом в Фариборо? – отошел в сторону, к Обри направились Лонгмид и Оррелл.
 Малан тоже не спускал с него глаз, делая вид, что занят разговором с Питером Шелли и чиновником из министерства обороны... интересно, где Джайлз Пайотт? Тут к Обри подошли Оррелл и секретарь кабинета министров.
 – Кеннет, что, черт побери, происходит? Почему ты не отвечал на мои звонки? раздраженно спросил Лонгмид: не больше, чем пробный шар.
 Обри недовольно поднял руку и позволил себе нахмуриться.
 – Джеффри, я был занят... главным образом в связи с "Рид электроникс" и Фарнборо! Я не всегда могу отвечать на твои звонки, тем более что ты звонишь, когда тебе вздумается, – и обезоруживающе улыбнулся.
 Лонгмид продолжал:
 – Клайву здесь пришлось наслушаться всякого про Гровнор-сквер [7] , Кеннет...  главным образом  касательно твоего пребывания в Пешаваре. Что это вдруг тебе взбрело сломя голову помчаться туда? Ты же говоришь, что у тебя есть дела здесь.
 – Джеффри... теперь, пожалуй, следует изобразить возмущение – я в большом долгу перед этим молодым человеком. Мне нужно было убедиться...
 – И ты его нашел! – Оррелл от обиды взорвался, точно перегоревшая лампочка. – И  мне  приходится узнавать об этом от ЦРУ, Кеннет! От тебя ни слова! Но позволь спросить, где он сейчас? – с нескрываемым злым сарказмом спросил он.
 – Он, как говорится, дал деру, Клайв. – Обри с сожалением покачал головой. – Это до смерти напуганный, дошедший до точки парень, Клайв. Страдает паранойей, особенно помешан на том, что его предадут. Меня обвинял в том, что я бросил его на произвол судьбы. Забыл о нем. Я пробовал привезти его сюда, но не получилось...
 – Ты его потерял, Кеннет? – недоверчиво прищурившись, спросил Лонгмид.
 – Боюсь, что он... исчез. Мне бы хотелось, Клайв, чтобы ты попытался его отыскать... Будь добр.
 – Я был вынужден объявить его  вне закона,  Кеннет. И не мог отменить своего решения. Черт возьми, он убил двух сотрудников Харрела! Кого он считает за врагов?
 – Боюсь, что всех. Но он действительно дошел до точки. Я очень... – Покачал головой. – Очень сожалею, что дошло до этого, и чувствую себя ужасно виноватым, что не сумел этого предотвратить. – Он поглядел на них со слезами на глазах. Оррелл смутился, а Лонгмид поверил. Слава Богу.
 Секретарь кабинета министров некоторое время внимательно следил за опечаленным лицом Обри. Обри наблюдал за Лонгмидом. Словно в детской игре, когда двое корчат рожи и изо всех сил стараются удержать гримасу, чтобы выйти победителем. В конце концов лицо Лонгмида приняло грустное выражение человека, понимающего, что Обри по слабости своей, словно заяц, мотался по Пакистану. С точки зрения Джеффри глупо быть таким чувствительным.
 – Кеннет, – не предвещающим ничего хорошего тоном провозгласил Оррелл, – надеюсь, ты понимаешь, что этого человека, Хайда, нужно немедленно передать в надежные руки... как только онобъявится.
 – Да, Клайв. Боюсь, что теперь это маловероятно... но, конечно, я понимаю.
 Рид, делая ребяческие ужимки за спиной Лонгмида, все еще ждал момента передать Обри его бокал, приглашая Обри включиться в этот шутливый разговор. Но в зале и без того было полно заговоров, чтобы присоединиться к стремившемуся разрядить обстановку Риду.
 – Кстати, Кеннет... черт возьми, как насчет этой истории, в которую ты... черт возьми, в которую попала твоя племянница?..
 – Да, Клайв... да. Надеюсь, ты проверяешь, что там такое? озабоченно нахмурился Обри. – Сдается, что все посходили с ума, не так ли? – Потом более серьезна добавил: – Уверен, что кто-нибудь на месте наводит справки в полиции.
 – Этим занимаются, Кеннет, – заверил Лонгмид. – Я абсолютно уверен, что здесь какая-то грубая ошибка. Хотя тебе не следовало привлекать сотрудников из Вашингтона.
 – Да, понимаю. Но сам я не мог этим заняться, а девочка была так напугана. Я не смог разобраться в этом деле, по... что скажешь? Принялся действовать.
 – Мое мнение, Кеннет, – ей следует явиться в полицию.
 – Да, пожалуй, это лучший выход.
 – Мэллори... мы с ним кое-что проверяем, – продолжал Оррелл. – Значит, ты согласен? Мэллори следует...
 – До тех пор, пока он с ней.
 – Разумеется.
 – А я тем временем поговорю с этим малым из Фарнборо. Снова возьму концы в руки.
 – Хорошо.
 Словно получив невидимый сигнал, пред ними предстал Рид, предлагая Обри его виски. Тот пригубил напиток. Лонгмид обратился к Риду:
 – Кеннет собирается без шума разобраться с этой историей в Фарнборо, Дэвид. Думаю, что оттуда не вырвется никаких ядовитых паров, верно, Кеннет?
 – Я очень надеюсь, – улыбнулся Обри. – Не уделишь ли ты мне минутку, Дэвид? – Хочу знать, что это за парень? Давно он работает в компании?
 Рид оглянулся на Лонгмида, потом бросил взгляд через зал на Мелстеда, занятого разговором с Маланом и кем-то еще, кого Обри не узнавал. Непринужденно улыбнулся.
 – Много лет, Кеннет. Был преданным доверенным сотрудником. Такой удар! Знаешь, давай сделаем так: завтра с самого утра я пришлю тебе его личное дело. Устроит?
 – Превосходно.
 – Пора бы приглашать к столу, – заметил Лонгмид, похлопывая себя по животу.
 – Пожалуй, ты прав, Джеффри. Пошлю кого-нибудь узнать.
 У Обри слегка кружилась голова, от возбуждения чуть поташнивало, словно юную девицу из какого-нибудь романа, впервые попавшую на бал и ослепленную многоцветьем нарядов и мельканием танцующих пар. Он был ошеломлен поразительным  чутьем  этой группки, куда, непонятно зачем, входил и Малан, по-прежнему не спускавший с него глаз. Теперь он до смерти боялся за Кэтрин и Хайда. Это ради них он пришел сюда докопаться до истины. А оказалось, что Лонгмид, Оррелл и Рид сами затеяли с ним странную игру. Они, как в игре в прятки, завязали ему глаза, повернули три-четыре раза кругом себя и заставили искать на ощупь, дергая за рукава и глупо хихикая.
 Возможно, они просто хотели избежать неприятной огласки в печати. Нельзя было допустить, чтобы назначение и возведение в дворянское звание Дэвида были так скоро запятнаны. Вполне вероятно, дело ограничивалось только этим...
 Но он все-таки кое-что узнал. Служащий фирмы Рида, арестованный в Фарнборо и теперь надежно спрятанный на одном из загородных объектов СИС... работал ли он над созданием ДПЛА? Много лет, сказал Дэвид. Эта перспектива – достаточно упитанная и аппетитная крыса, чтобы привлечь его свойственное терьеру любопытство. Он будет ее трясти, пока не отвалится шея. Этот служащий, скорее всего, работал на Прябина, когда тот был резидентом в Лондоне. А с Прябиным связан Малан.
 А также с "Шапиро электрик". Малан следил за ним, будто за лежащей на пути змеей на площадке для гольфа у себя в Южной Африке! О, да, из беседы со шпионом из Фарнборо вполне может что-нибудь всплыть.
 Лонгмид с Орреллом переместились к более подходящей компании. У него осталось впечатление, что они удовлетворились тем, что топко намекнули ему на явно несерьезное отношение к престижу своего учреждения и заручились его молчаливым согласием. Обри выбросил из головы их оскорбительное высокомерие и явное неодобрение ого непринятых в этом обществе манер. Он помахал рукой, направляясь навстречу улыбающемуся общительному неудачнику сэру Джеймсу Мелстеду. А Малан продолжал напряженно следить за Обри. И вдруг топкая, почти прозрачная оболочка, связывавшая этих людей с близкими ему людьми, стала в его глазах твердой, непроницаемой.
 – Слушай, прелесть моя... я, черт побери, целых два часа твержу тебе одно и то же! Он тебя отсюда не вытащит. Дядюшка Кеннет – это тебе не крестная волшебница. Ты сидишь в дерьме и в нем останешься, если не станешь выбираться сама!
 Хайд яростно ерошил волосы. В занавешенной комнате было сумрачно и жарко. Кэтрин Обри сердито отмахивалась от него. Позади было все – взрывы ярости, возмущение, требования, мольбы и наконец страх, так что теперь, бледная и подавленная, она, похоже, сдавалась, словно делала передышку, прежде чем на что-то решиться.
 Па столике – ножницы, флаконы, щетка и расческа, косметика. Все куплено в ларьках и мини-маркете мотеля. Женщина продолжала отвергать эти принадлежности.
 – Черт побери, – ворчала она, – ты уже мне это говорил, верно? Говорил. – Кончиками пальцев она стала массировать лицо, потом уставилась на потолок. Терпение Хайда иссякло, им овладевала ярость. И он и она уперлись на своем, словно в многолетнем кошмар ном семейном споре. – Он же мне обещал!
 Хайд, глядя сквозь пальцы в иол, тихо повторял.
 – Черт побери, начинается все сначала. Не верь обещаниям дядюшки Кеннета. Ничто не дается даром – вот его правило. Чтобы чувствовать себя в безопасности, ему нужно... – остановившись на полуслове, он воскликнул: – Хватит! Давай стриги и крась свои паршивые волосы, не то я сам!.. Я не собираюсь вечно торчать в этой дыре. – Он поднял глаза, встретив ее враждебный взгляд. Сквозь занавеси пробивались солнечные блики, блестя пылинками, падали на стену. – Мне на плевать, что ты обо мне думаешь, дорогуша. Делай, что тебе говорят, слышишь?
 – Не мог прислать кого похуже?
 – Видишь ли, Клинт Иствуд занят.
 – Тот малый, что бросил меня здесь, тоже был не ахти. А тебя так вообще подобрали со свалки.
 – А ты кого ожидала, дева? Гориллу в шикарном костюмчике? – вздохнул он. Эта женщина обладала способностью причинять боль, словно растянутая мышца, дающая о себе знать всякий раз, когда ею двигали. Он посмотрел на часы. – Одиннадцать. Принимайся за дело.
 Хайд был вынужден признать, что она слишком долго оставалась одна. На ее долю выпало столько всего, что она оцепенела от страха. Убили ее парня, пытались убить ее. Пожалуй, еще страшнее, что ей самой пришлось убить одного из них. Обри следует дать ей возможность выбраться... и ему тоже. Но он готов был лезть на стенку от ее постоянного нытья и упрямого нежелания помочь!
 – Хочешь уехать? О'кей, отправляйся... и что дальше? – дулась она.
 Он скривился.
 – Если бы ты не была такой безмозглой, то могла бы подсказать, что мне делать! – воскликнул он, всплеснув руками. – Кругом темный лес, дура ты эдакая! Мы  заблудились.  Давай хоть попробуем выбраться отсюда живыми, понимаешь? Думай, женщина...  думай, –  и тут, видя, что горе и страх парализовали ее, он яростно завопил: – Думай, черт бы тебя побрал! Для другого у нас не остается времени... для долбаного словоблудия просто нет времени! Нам нельзя никуда податься, пока не узнаем, из-за чего они убили Фраскати! – Он встал рядом, словно собираясь ее ударить. – Чем он  занимался?  Почему его убили? Он наверняка тебе что-то говорил. Ну хотя бы что-нибудь. Он был в бегах, до смерти напуган, одинок, не переставая, звонил тебе! Какими, черт возьми,  уликами  он располагал и где их искать?
 Словно опасаясь, что он действительно ее ударит, Хайд стремительно отошел. Она исступленно трясла головой.
 – Откуда, черт побери, мне знать, что он знал и были ли у него улики. У меня их нет, мистер Хайд!
 – Тогда у кого? Он у тебя не был, верно? Тогда у кого он был, с кем встречался, куда ездил?
 – Не знаю я, черт возьми!
 – Тогда подумай! – заорал он, в бессильной ярости размахивая кулаками.
 Телефонный звонок послужил ушатом холодной воды. В груди похолодело. Кэтрин Обри отшатнулась от телефона и испуганно замерла.
 Хайд медлил снять трубку. Телефон замолчал. Он услышал собственное громкое неровное дыхание. Телефон зазвонил снова.
 – Да?..
 – Хайд? – В голосе Мэллори звучала тревога.
 – Да. В чем дело?
 – Я только что узнал... может, это пустяк, но...
 – Что?
 – Телефонная компания захотела проверить список звонков за последние два дня. Секретарь не удосужилась спросить меня. Час назад они сказали, что хотят сверить счет за звонки, прежде чем его послать. Зачитали ей список телефонов, в том числе...
 – Этот номер.
 – Да. Я бы не обратил бы внимания, если бы не то обстоятельство, что счет должен поступить не раньше чем через три недели. Я...
 – Говоришь, час назад?
 – Да. Думаешь, это...
 – Харрел? Да. – Он глядел на разложенные на столике флаконы, ножницы и косметику, потом поднял глаза на Кэтрин Обри. – О'кей, давай отбой. – И положил трубку. – Собирай шмотки, включая все, что на столике, и готовься смываться. Я пойду погляжу, как там... и  не спорь! 
 Хайд осторожно приоткрыл дверь, и в комнату, заставив его зажмуриться, ворвался яркий дневной свет. Высунувшись наружу, он посмотрел в обе стороны вдоль рядов дверей и окон. Паренек с огромной бейсбольной перчаткой, пузатый мужчина в шортах и пестрой рубахе, шум машин с автострады № 1 и легкий шорох прибоя. Напугав его, заработал автомобильный мотор. Вспотел лоб, задрожали руки. Закрыв за собой дверь, он надел темные очки и, заложив руки в карманы, не спеша, словно прогуливаясь, двинулся к главному корпусу мотеля.
 Дыхание успокоилось. Сознание постепенно освободилось от наполнявшего комнату вязкого, предвещавшего грозу напряжения, причиной которого было их совместное присутствие в комнате. Прислонившись к теплой деревянной стене, он остановился под голубым бросающим тень навесом в конце жилого корпуса, засунув за пояс под мятой хлопчатобумажной курткой становившийся теперь нужным пистолет. Белокурый парень доставал вещи из багажника такси; звали обедать мальчишку, тот капризничал; двое мужчин в серых костюмах, увлеченно беседуя, не спеша, брели в сторону от мотеля. Он ждал: "ниссан" стоял в конце корпуса.
 Наконец...
 Вот. Мужчина в джинсах и водолазке, моющий "линкольн", элегантно обращаясь со шлангом, несколько раз намыливал и смывал грязь с одного и того же бока лимузина. Так, чтобы все время быть лицом к вестибюлю отеля.
 Ждет остальных. Губка, шланг, губка, радужная струя воды: капот "линкольна", потом багажник, потом стекла на дальней от отеля стороне машины.
 Хайд по галерее в испанском стиле медленно направился назад, пересекая каждую ярко освещенную арку с нарочитой небрежностью, еле удерживаясь, чтобы не побежать. Дергалась правая щека. Снова прошиб пот. Один раз он остановился, словно вспоминая что-то, даже щелкнул пальцами, словно вспомнив, и посмотрев туда...
 ... Шлангом больше не пользовались, по ветровому стеклу и зеленому капоту "линкольна" стекала мыльная пена. В следующий момент он увидел водолазку со словами "Благодарные усопшие '89" двигающуюся мимо ярких витрин мини-маркета почти напротив него.
 Он долго не мог заставить себя с нарочитой медлительностью продолжить путь к двери Кэт. Повернул ручку. Войдя в комнату, прижался спиной к двери. Рубашку хоть выжимай. Лицо женщины – мертвенно-бледная маска. Отныне он будет подчиняться охватившим его жестоким побуждениям, отбросив прочь выработанные воспитанием привычки.
 На кровати – небольшой раскрытый чемодан, поверх немногих предметов одежды, которые приобрел ей Мэллори, флаконы, щетки, кисточки и поблескивающие на свету ножницы.
 – Закрывай! Есть здесь другое окно или дверь во внутренний дворик?
 Он отдернул край ближайшей к нему шторы – пыльная материя коснулась влажной трясущейся щеки – и тут же увидел водолазку со словами "Благодарные усопшие", двигавшуюся к теннисной веранде. Молодой еще парень старательно держал руку позади, заложив большой палец за пояс, где, как понимал Хайд, должен был находиться пистолет.
 – Уходи! – Но женщины и чемодана уже не было – она перешла в небольшую гостиную. Хайд, спотыкаясь, поспешил за ней, ободрав ногу о низенький столик. Кэтрин Обри возилась с двойными застекленными дверьми, выходившими на пыльный газон и в сторону автостоянки, – он разглядел синий "ниссан", – но двери не поддавались.
 – Нет ключа!
 Ключа не было. Никаких знаков или надписей на стекле, свидетельствующих, что двери дополнительно укреплены. Хайд замешкался, прислушиваясь и оглядывая комнату, удивляясь, зачем они два часа торчали в той жаркой и тесной комнатенке, а не здесь, где по крайней мере были удобные кресла...
 Он услышал, как кто-то пробует ручку двери.
 Взял параллельную телефонную трубку и ударил ею по двери. Внутреннее стекло разбилось. Женщина громко, точно протестуя, выдохнула. Он слышал, как стучат в дверь, более решительно гремят ручкой. Двинул телефоном по наружной стеклянной панели, но лишь поцарапал ее, ужаснувшись собственной немощи.
 Голос за дверью звал Кэтрин Обри по имени. Она, удивленно разинув рот, выглянула в спальню. Мэллори заказал ей двухкомнатный номер, потому что она племянница Обри. Проклятый всемогущий Обри!.. Трубка разбила стекло, потом продавила тонкую жесть замка. Надпись гласила: "ЭТА ДВЕРЬ НАДЕЖНО ЗАЩИЩЕНА". Он рывком открыл раздвижную дверь, поцарапав тыльную сторону кисти о торчащие осколки стекла.
 – Давай!
 Она схватила чемодан. В дверь спальни уже громко ломились. Увлекая ее к "ниссану", он одновременно испытывал радостное возбуждение и страшную слабость. Огромной тяжестью навалилось солнце. Женщина хватала ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Позади затрещало дерево. Мужской голос приказывал им остановиться. Хайд, бросив чемодан на колени Кэт, захлопнул дверцу.
 Хайд задержался, глядя на парня в водолазке. Тот, щурясь от солнца, напряженно смотрел в их сторону, все еще держа руку на ягодице. Обогнув "ниссан", Хайд скользнул на место водителя.
 – Что будет?..
 – Заткнись!
 Со второй попытки мотор завелся. Парень в водолазке побежал. Хайд подал "ниссан" назад. Шины протестующе завизжали. Пыль, ручной тормоз на себя, шины завизжали еще громче, пыль облаком, сквозь нее двигался силуэт парня в водолазке. "Ниссан" резко подался вперед, вынырнув из пыли. Появившийся из пыли парень брел словно слепой. Машина, подскакивая и виляя, выехала на шоссе. Только тут Хайд овладел управлением.
 – Куда мы едем? – причитала женщина.
 – Думаешь, черт побери, я знаю! – заорал он в ответ. Потом перестал обращать на нее внимание.


* * *

 – Нет, боюсь, что не могу вам что-нибудь обещать, Лескомб. Но вы большего и не ожидали, не так ли?
 Обри прикрыл глаза – полезная, по его мнению, маленькая хитрость, особенно когда нужно замаскировать собственную вполне настоящую усталость.
 Он сидел таким образом, что на него не падал яркий свет обычной, но довольно мощной лампочки, освещавшей Лескомба. Тот сидел в помятом под мышками костюме, клубный галстук съехал набок. Тяжелый небритый подбородок, лысеющая голова. Загнанный в угол и продолжающий хитрить, он лишь недавно осознал, что случившееся с ним это всерьез и надолго. Резкий слепящий свет – прием старомодный, но он по крайней мере соответствовал тому, что ожидали впервые попавшиеся новички вроде Лескомба, несомненно, насмотревшиеся соответствующих фильмов и начитавшиеся соответствующих книжек.
 Лескомб часто моргал, из-за очков больше похожий на сову, чем на маленькой фотографии в лежащем перед Обри на пустом стопе личном деле.
 – Я действительно не понимаю, – начал Лескомб, потом добавил: – Трудно принять это всерьез, даже если знаком с чем-то вроде "Ловца шпионов". – Обычный блеф и неубедительные оправдания, легко разгадываемые. Обри не предполагал никаких запасных хитростей. Шпионская деятельность давалась Лескомбу слишком легко и слишком хорошо оплачивалась, чтобы обрести или воспитать в себе стойкость. Обри пробежал пальцем по списку добычи Лескомба – "ягуар" и большой гараж, записанная на другое лицо вилла в Альгарве, доля в другой – во Флориде, счета в других банках. Ни одной молодой женщины на стороне, только жена, которая, кажется, была рада дополнительному доходу не меньше самого Лескомба. Дети переведены в частные школы, которые получше.
 – У вас передо мной преимущество, Лескомб. Боюсь, что я ее не читал, хотя и слыхал, что это одна из самых скучных книг. – Учтиво улыбаясь, Обри взглянул на собеседника, закрывая папку с делом, будто уже ознакомившись с ее содержанием. – Не думаю, чтобы вы предполагали, что все кончится таким образом, м-м?
 – Насколько я понимаю, мне положен адвокат? – Вновь усвоенная вера в деньги, ранее обретенная уверенность в том, что можно выторговать условия на случай неприятностей. Лескомб был еще достаточно молод, когда приобрел вкус к деньгам, стал находить в них удовольствие. И он был умен, его высоко ценили и был занят, как подтверждал Годвин, в разработке злополучного проекта ДПЛА фирмы "Рид электроникс", загубленного министерствами обороны Англии и США.
 Обри выразительно пожал плечами.
 – Эх, если бы мне платили но фунту всякий раз, как я слышу такие неуместные заявления. – И снова улыбнулся.
 – Это, черт побери, возмутительно! – выпалил Лескомб. Но в голосе слышался страх. – Вы должны предъявить обвинения.
 – Разумеется, разумеется. Но все же это вам не "Ловец шпионов", не так ли? – заметил Обри, указывая на папку с делом. – Однако, принимая во внимание ваш арест и имеющиеся у нас улики, удивляюсь, зачем вам нужно сломя голову спешить с приговором и тюремным заключением. Вряд ли это будет похоже на времяпрепровождение в Альгарве, м-м?
 Арестованного часто будили, не давали отдохнуть; шумели, кормили в разное время дня и ночи, нарушая привычный ритм. Нездоровая кожа выдавала следы одиночества и молчания, господствующего в доме всепроникающего, наводящего на мрачные размышления запаха плесени и гниения.
 Лескомб провел рукой по редким волосам и поправил очки.
 – Никто не говорил мне об обвинении, об уликах, – запротестовал он, будто Обри его в чем-то обманул. – Я все отрицаю. Как вы убедитесь, все это дело – сплошная нелепость!
 – Конечно. Для того я и приехал, Лескомб. Позднее вас навестит офицер спецслужбы, чтобы в присутствии вашего адвоката официально предъявить вам обвинение. Затем вы до суда будете находиться в предварительном заключении. – С видом умудренного жизнью старца Обри медленно покачал головой. – Боюсь, что дела у вас неважные – таково мое первое впечатление, после самого беглого знакомства. Фотоснимки, магнитофонные записи, документы вашего банка, сопоставление их с налоговыми декларациями, ваши заявления о размере сбережений... да-а, тут есть в чем разбираться. – Обри сочувственно поглядел на Лескомба и закончил: – ...Не похоже, чтобы вас ожидало светлое будущее, как вы думаете?
 – А... вы здесь, чтобы предложить мне сделку, не так ли? – усмехнулся Лескомб, пряча заинтересованность, робкую вспышку надежды.
 – Я бы так не считал, Лескомб. Сами-то вы можете найти хоть какие-нибудь смягчающие обстоятельства? – вздохнул Обри, тихо продолжая как бы про себя: – Боюсь, что к этому времени Прябин порвал все ваши связи. Окажись вы на свободе, с этой стороны нам ничего не светило бы.
 Несколько минут царило молчание. Оно выводило Обри из себя не меньше, как он надеялся, чем Лескомба. Жены его след простыл, дом заперт, молочнику оставлена записка, что она в отъезде. Выходит, ее сумели предупредить? Знает ли Лескомб, где она?
 Когда он ехал сюда, в Хэмпшир, ему в машину позвонил Шелли и сообщил, что Мэллори потерял следы Кэтрин и Хайда. Харрел добрался-таки до их мотеля, но они исчезли. Ему оставалось полагаться на интуицию до смерти уставшего Хайда... Папка с делом Лескомба расплывалась перед глазами, но он по-прежнему упорно смотрел на нее, прикрыв лицо ладонью, чтобы спрятать отсутствующий взгляд. Он приказал Шелли сообщить Хайду, чтобы тот только вывез ее из страны. Теперь у них был Лескомб, так что они получили возможность вывести из-под угрозы Кэтрин и Патрика. Он подавил в себе чувство вины, как научился тому много лет назад. Пусть оно придет, когда у него будет на то время.
 Вернемся к Лескомбу. Откроем его, как банку сардин для тощего чехословацкого кота, которого Годвин привез с собой из Праги. Он стал думать об обстоятельствах, предшествовавших неудаче Рида с производством ДПЛА. В разговоре по телефону Джайлз Пайотт юлил, но лишь потому, что это было одно из своевольных решений министерства обороны, которое теперь, когда Рид стал членом кабинета, вызывало столько злых нареканий. Одному небу известно, какие молнии обрушит министр на министерство обороны! "В двух словах, – сказал Джайлз, – аппарат был слишком дорогой и чересчур сложный. А тебя что интересует? А, данные на этого малого из Фарнборо хорошо..."
 Дальность, высота, длительность полета, параметры электроники – все, что требовалось Тони Годвину. "На много лет обогнали все, что имеется в этой области, Кеннет, но не имели возможности использовать".
 А вот Харрел нашел такую возможность – убийство Ирины Никитиной. Обри доподлинно знал, хотя и не мог это доказать, что стало с опытными образцами, изготовленными "Рид электроникс" другими поставщиками и субподрядчиками для проведения испытаний.
 Знал ли Лескомб?
 Обри глянул на него сквозь скрывающие лицо пальцы. Тот смотрел с недоверием, смешанным с напряженным ожиданием. Его притворство и показная самоуверенность, когда Обри вошел, были началом новой игры, открытием нового фронта, но он чувствовал, что Лескомб измучен надеждами на спасение, разочарованиями, страхом. Дежурный доложил, что он уже созрел, из него уже выходил воздух, как из воздушного шарика, медленно спускающегося с потолка после карнавальной ночи.
 Обри внимательно смотрел на собеседника.
 – Боюсь, что так дело не пойдет, старина, – тихо произнес он.
 В ответ Лескомб, хрипло дыша, оглядел мрачный подвал. Картонные коробки, несколько пыльных бутылок из-под вина, сломанная игрушечная лошадь-качалка – а что, неплохой штришок к декорации, – крошечная черная ящерка на краю светового круга. Обычно здесь бывала и лягушка – а может быть, жаба? Необъяснимые капли, грязь, сырость. Конечно же, скрытые камеры и микрофоны. Вызывающие тоску сломанные часы, грязный матрас и подушка, на которых спал Лескомб; стул, сломанный кем-то в бессильной ярости. Даже Обри было не по себе, а что говорить об узнике – пребывание здесь лишало его остатков мужества. Обстановка действовала безотказно, особенно на тех, кто привык к комфорту, небольшим, но ставшим привычными удовольствиям жизни. Само собой разумеется, из открытого ведра в углу несло нечистотами.
 Обри с невозмутимым видом заявил:
 – Не хотели ли бы вы, Лескомб, что-либо мне сказать? Возможно, у вас есть что передать жене, кому-нибудь еще?.. – Лескомб нервно прикусил губы. Где же его жена? – Правда, мы точно не знаем, где она... может быть, вы знаете?
 Лицо Лескомба покрылось белыми пятнами. Он монотонно покачивался под яркой лампой. Обходиться с ним было так несложно. Весь он был точно обнаженный нерв в больном зубе. В конечном счете он совершенно не искушен в таких делах.
 – Знаете ли вы, Лескомб, где находится ваша жена? – более настойчиво спросил Обри. – Пли так, знает ли она, где находитесь  вы? 
 По-прежнему молчание. Черная ящерка подкралась к лежащей на бетонном полу дохлой мухе. Пахло сыростью. Обри сделал вид, что просматривает дело, потом, улучив момент, повторил:
 – Думаю, что ей следует сообщить о...
 – Нет, – тяжело дыша, ответил Лескомб. И снова лицо превратилось в неподвижную восковую маску.
 В собранном отовсюду деле Лескомба не было ни строчки о жене. На него самого наткнулись благодаря счастливому стечению обстоятельств. Имелись лишь сведения, что в день ареста Лескомба с его счетов в банке и жилищно-строительном кооперативе были сняты все деньги. Обри задумчиво постучал пальцем по этому документу, не собираясь зачитывать его вслух.
 – Я все же думаю, что ей следует сообщить, старина. Нам не следует уподобляться советской тюрьме, где...
 – Пет, – так же хрипло произнес Лескомб. Лицо побледнело, плечи напряглись.
 – Думаю, что мне следует настоять, старина, ради вас и ради нее...
 – Нет!
 Так просто... и не имеет никакого значения. Конечно, приятно видеть мужчину, который по сию пору без ума от своей жены. Но это не более как маленький шажок через разделяющую их преграду. Важно только одно – что может рассказать ему Лескомб о ДПЛА.
 – Дорогой мой, что с вами? Вы выглядите так, словно увидели привидение!
 – Она удрала, вот что! Смылась со своим хахалем! – кричал он, широко разинув рот, одним горлом, без помощи губ. Шея, как натянутый канат, на лбу крупные капли пота, глаза горят. Тело словно окоченело.
 – Я... говорите, с дружком?..
 – Да, да,  да!  Со своим хахалем! С этим долбаным диктором с телевидения... долбаным диктором местных новостей, черт бы его побрал!
 Лескомб медленно опустил голову, упершись подбородком и грудь, словно уснул. По бледным щекам потянулись влажные полосы, увеличенные съехавшими на нос очками. Он дышал словно загнанная лошадь. Обри бесстрастно смотрел на упавшего духом арестанта, прикидывая, каким путем лучше подвести разговор, а теперь он наверняка состоится, к конкретной деятельности Лескомба, разумеется, с соответствующими фактами. Такая удача моментально помогла ему успокоиться.
 – Понимаю вас, старина, – тихо произнес он. – У меня самого жена тоже ушла к другому... – Лескомб с мокрым лицом, с затуманенными слезами глазами недоверчиво взглянул на него. Снял очки, вытер рукавом щеки и глаза. Обезоруживающий взгляд Обри располагал к откровенности. Он покачивал головой с выражением грусти и разочарования умудренного жизнью человека. – Вот так. Много лет назад. Что с них взять, старина? Конечно, малый помоложе... – Будь у него когда-нибудь жена, цеплялся бы он за нее так же, как Лескомб? Неважно...
 – Обидно же, правда? – шмыгнул носом Лескомб.
 – Еще как, старина... чертовски обидно. И все же правду говорят, что время лечит. Но вы уверены, что она ушла?
 – На счетах в банке пусто? – справившись с собой, спросил Лескомб. – Обри молча кивнул. – Тогда ушла. Думаю, если захотите, найдете ее на Альгарве! Надеюсь, мать их, там теперь льет, как из ведра!
 – Ну ладно...
 – Чтоб эту суку рак поразил! – вопил в слепой ярости Лескомб. И снова залился слезами.
 Обри ждал, когда тот, напричитавшись, успокоится, вытрет лицо, высморкается. Словно почувствовав жалкое состояние Лескомба, дежурный отпер дверь и оставил на столе поднос. Аромат из коричневого чайника взбодрил Обри. Он разлил чай по чашкам.
 – Сахару?
 Дал Лескомбу выпить чай и только потом с деланной небрежностью произнес:
 – Как вы думаете, не начать ли нам с краткого рассказа о вашей карьере... О, ничего про дела сегодняшние, старина, здесь для этого не время и не место. А такой неспешный разговор, кто знает, может вас немножко отвлечет? – Он вдруг с отчаянием вспомнил о положении, в каком оказались Хайд и его племянница, и ему стоило большого труда подавить подступившие к горлу слезы.
 Прокашлявшись, продолжал:
 – Как бы ни обернулись дела, все равно придется об этом поговорить. Думаю, лучше начать теперь, а?
 Проникающая сквозь пальто подвальная сырость усугубляла другой, более ужасный холод, царивший внутри. Какое-то время на лице Лескомба не отражалось никаких чувств. Как червь яблоко, его грызло только что узнанное. Банковский счет пуст, она ушла то, чего он с ужасом ждал, сбылось – и оно было более реальным, чем его арест и предстоящий приговор.
 Он, словно ванька-встанька, монотонно покачивался на стуле. На безучастном лице появилось напряженное выражение, будто у него заболел живот. Вот-вот наступит полное безволие и покорность, осталось упасть фасаду.
 Наконец Лескомб передернул плечами.
 – Хорошо. – Плечи безвольно опустились, словно из него вынули скелет. – Хорошо, начинайте. Теперь уже все это не имеет никакого значения, не так ли? – Губы дрожали: воинственностью и не пахло.
 Подавляя растущее нетерпение, Обри сочувственно кивал. Он ощущал ход всех часов в этом старом доме. Часы на каминной доске, напольные часы в пыльном унылом холле с отваливающейся штукатуркой, часы в машине, его дорожный будильник в захваченном с собой чемодане. Все они шли стишком быстро, жадно глотая время.
 Сделав над собой усилие, Обри как можно спокойнее сказал:
 – Еще чаю? Хорошо... А теперь я включу этот маленький магнитофон, и мы начнем. – Обри поставил его на стол. Не ходили только часы, поставленные для антуража рядом со сломанным стулом. Все остальные спешили...


* * *

 Только теперь он понял, что попытка затеряться в толпе была ошибкой. Казалось, среди приморских орд было безопаснее, но их беспорядочное суетливое движение в золотистой дымке вдоль залива Монтерей лишало его ориентировки, сбивало с толку больше, чем его преследователей. Рык морского льва под причалом, запах сырой и жареной рыбы. Ресторан, где угощали дарами моря, переполнен. Надо было оставаться в отеле. У него сохранилась лишь самая малость профессиональных навыков и чутья, не больше чем рудиментарный обезьяний хвост. Поэтому он и полез в мешанину толп – этого не следовало делать. Стимуляторы и пиво усиливали действие друг друга. Каждый раз, как женщина отводила от него взгляд, задумчиво ковыряя вилкой, он усиленно моргал, стараясь сосредоточиться. Ее волосы безжалостно обрезаны и обесцвечены, отчего лицо казалось более вытянутым и еще более жестким. Напряженное состояние Кэт опутывало его, словно паутиной, против воли заставляло думать о ее бедственном положении, обращать внимание на ее характер, как бы порой она не злила его, не выводила из себя.
 – Ты когда-нибудь доешь? – небрежно-насмешливо бросил он.
 Она зло поглядела на пего. В глазах непонятный всепоглощающий упрек.
 – Я тебе не жена, Хайд!
 Он взъерошил волосы.
 – Знаешь, если наелась, давай вернемся в отель. Мне здесь до чертиков надоело.
 По мере того как над заливом меркнул золотистый вечерний отблеск, по берегу дугой замерцали огни фонарей. В ресторане было шумно. Взрывы смеха выводили его из себя.
 – В эту дыру? Зачем еще туда возвращаться?
 – Чтобы скрываться. Именно этим мы занимаемся прячемся, пока не найдем более полезного занятия.
 – Для чего ты здесь, Хайд? – Она отпила глоток вина. Я хочу сказать, почему ты не можешь выяснить, что происходит? Почему убили Джона? – Подавшись вперед, она тихо, обеспокоенно продолжала говорить: длинные бледные без маникюра и перстней пальцы мяли скатерть. – Они... они пытались меня убить. И сейчас пытаются. Ну сделай же что-нибудь – пожалуйста... – Она, еле сдерживая слезы, царапала ногтем скатерть. Ей, как и ему, было страшно.
 – Я пытаюсь.
 Она продолжала бесцельно ковырять вилкой. Ее манеры уязвляли и раздражали его. На гладкой поверхности воды из серо-золотых вечерних сумерек, принося успокоение, словно призраки, появлялись рыбацкие лодки с огнями на клотиках мачт.
  –  О'кей, – стараясь говорить как можно доброжелательнее, начал он, – знаю, ты рассчитывала, что я решу твою проблему – увезу тебя отсюда. Я не могу. Это не входит в наши планы. – Он предупреждающе поднял руки. – О'кей, дай мне объяснить. Если удастся взять Харрела за яйца, мы будем в безопасности... – Он перешел на шепот, наклонившись почти вплотную к ее лицу, катая по столу хлебные шарики. – А если Харрела вообще не будет – лучше не придумаешь. Чтобы прижать Харрела, все средства хороши. А еще лучше... – и помолчав, глядя ей в глаза, добавил: – ...если его прикончить. – Он облегченно откинулся на спинку стула, будто врач, сумевший сказать пациенту о серьезной болезни. – Вот о чем речь, дорогая... только и всего. – Он вздохнул, чувствуя, как взмокли спина, грудь, подмышки.
 Кэтрин Обри, побледнев, закусив тонкие губы, не сводила с него глаз. Светлые волосы излишне молодили ее. Наконец, судорожно сглотнув, она кивнула. Длинные пальцы без конца крутили вилку, словно наматывая спагетти.
 – Да, – только и могла она произнести.
 Хайд продолжал нажимать.
 – Говорил ли он тебе хотя бы что-нибудь... или передавал? Бумаги, записи, фотографии, какие-нибудь вещи, улики? – Она отчаянно трясла головой.
 – Я же говорила:  нет, –  выдохнула она.
 – Черт, но должно же быть  что-нибудь!  Ты жила с ним, вы спали в одной постели... он без конца звонил тебе, моля о помощи! Что, черт возьми, он  говорил?  Что ему было известно, какие у него были улики?
 Она продолжала трясти головой.
 – Я сто раз тебе говорила, Хайд, что у меня ничего нет. – В глазах блестели слезы. Сидевший за ближайшим столиком с женой мужчина средних лет строго смотрел на Хайда, готовый вмешаться. "Нельзя так обращаться с женщиной, приятель", – Хайду казалось, что он почти слышит эти слова. Жена что-то возбужденно шептала мужу на ухо.
 Хайд поднялся и схватил Кэт за локоть. Мужчина за соседним столиком зашевелился – ради Бога, не влезай в это дело, – Хайд бросил на стол чаевые. Скорее рассчитаться на выходе, выбраться отсюда и увести женщину. Выразительно посмотрел на мужчину, подавляя его намерение вмешаться, и потащил Кэтрин к двери.
 На экране телевизора за стойкой бара он увидел свое нарисованное карандашом изображение. Из-за ресторанного гвалта голоса диктора было не разобрать. Харрел не дурак – не дал фотографию из досье ЦРУ. Но рисунок точно соответствовал оригиналу. Потом появилась фотография Кэтрин, но она, кажется, этого не заметила.
 Он спешно рассчитался, махнув рукой в сторону столика, не проверяя счета. Снаружи было тепло. Он прижал ее к себе, хотя от объятия Хайда ее затрясло. Все это время он не переставал возбужденно говорить.
 – Харрел знает, что это я – чует по запаху. Как медведь чует мед, понимаешь? – Она, спотыкаясь, поспевала за ним. Под причалом рявкал морской лев. Под ногами гулко стучали доски настила. – Он разыскивает нас обоих. Он знает нас в лицо. Так что же, черт побери, делал твой покойный возлюбленный, прежде чем они его убили? Если он не пришел к тебе, то куда он подался?
 Она стояла, опершись спиной об ограждение, на расстоянии вытянутой руки. Позади ее нелепо остриженной головы вдоль дуги залива рассыпались пылью огни маленьких селений, гостиниц, курортных местечек. Хайд тряс ее за плечи, но она, казалось, не замечала этого. Он думал, что его бы и без того трясло при воспоминании о своем изображении на экране телевизора.
 – Ну подумай же, ради Бога, дай за что зацепиться!
 Она, отстраняясь от него, ожесточенно терла глаза, потом отвернулась в сторону залива. Запах горячих сосисок и жареной рыбы, рев автомашин и морских львов, высоко над морем серебристый силуэт самолета.
 – Он ко мне не приходил. Может, и правильно делал. Эта его навязчивая идея... я не верила ни одному слову. Он сердился. – На щеках мокрые полоски. – Он... он, должно быть, понимал, что я не стану его слушать, и отправился к моему отцу. – Хайд встал рядом, вцепившись руками в поручни, чтобы успокоиться. – Он отправился в Саусалито, разыскал отца в джаз-клубе, поехал с ним к нему домой и там ночевал. Но он ни разу не был  у меня,  Хайд... понимаешь, у меня! – Его смущало ее раскаяние. В глазах ее блестели слезы.
 – Когда это было? – спросил он тихо.
 – За неделю до того, как у отца случился удар... до того как его увезли в больницу.
 – Так это было совсем давно! – чуть ли не простонал Хайд. Он звонил тебе уже после того, как у отца был приступ, и хотел сказать, что у него есть улики.
 – Откуда мне знать? Это единственное известное мне место, где он был! Что мне тебе еще сказать, Хайд? Он ночевал у отца. Раньше он без меня никогда там не бывал. Это все, что я знаю. Он был в клубе, отправился с отцом к нему домой... может быть за три или четыре дня до последнего папиного приступа.
 Хайд тяжело дышал. Дыхание, казалось, заглушало шум машин. Далеко у горизонта вдоль залива двигались корабельные огни.
 Это, мать твою, все, чем он располагал. Больше ничего! А из головы не выходило его изображение на экране, побуждая к действию.
 – Саусалито? – пробормотал он. – А этот джаз клуб... где он?

 10
 Судьба ненужных вещей

 – Я простой чиновник, дорогой мой... всего лишь маленький винтик, – обезоруживающе улыбаясь, вздохнул Обри. Возраст и соответствующие манеры, разумеется, подкрепляли выдумку.
 – Вы хотите сказать, что будут и другие? – задал вопрос Лескомб, точно боясь, что его снова бросят, как бросила жена.
 Оба продрогли в холодном подвале. Обри выпросил для Лескомба легкий плащ, изобразив дело так, словно из-за такой маленькой уступки ему пришлось пререкаться с дежурным.
 – Мне бы очень хотелось, чтобы мы  оба  покинули это место и отправились поговорить куда-нибудь, где уютно и тепло. Но... они настаивают... – Обри помахал листками, которые он извлек из голубой папки. – Я не вижу, какое отношение к делу имеет большинство этого материала, мой дорогой, но... куда деваться? – Он включил стоявший между ними на голом поцарапанном столе портативный магнитофон. Лескомб съежился, как садится дешевая материя, усох – именно эти слова подходили больше всего – из-за грубости тех, кто не удосуживался вовремя его кормить и поить, их неуважительного отношения не только к нему, но даже к Обри. И еще... из-за того, что жена бросила его. Кутаясь в плохо греющий плащ, он потирал руками заросшие щетиной бледные щеки – свидетельство проведенного здесь времени.
 – Итак, вы совершенно добровольно рассказали, каким образом это произошло, – дружелюбно заметил Обри. – Хорошо. Разумеется, это должно помочь делу, – не особо обнадеживая, добавил он. Уйма приобретений, огромные проценты по долгам Боже, до того типично, – потом подвертывается кто-то малознакомый. Конечно, он уже у нас в руках... – Казалось, Лескомб ухватился за это обстоятельство, находя в нем утешение. Кисло про себя улыбнулся. – ...Но пока что рано полагать, чтобы его признания соответствовали вашему изложению фактов.
 – Так он же меня им и подставил, подонок! – со злым равнодушием бросил Лескомб. И почти сразу выразил готовность, пока оставались силы, продолжать повествование. Вяло махнув рукой, сказал: – Давайте продолжим.
 Хорошо. Лескомб теперь находился в положении бегуна на марафонскую дистанцию, чувствующего, как иссякают силы, и ясно представляющего, сколько бесконечных, непроходимых миль впереди. Прокашлявшись, Обри негромко произнес:
 – Прекрасно. Но тут у меня куча вопросов, которые меня просили выяснить. – Он пожал плечами, отмечая про себя, с какой легкостью дается игра, которую он затеял, и как удачно он вжился в образ престарелого чиновника. – Чем больше вы их удовлетворите –  мы  удовлетворим – их требования, тем лучше для вас, мой дорогой. Например, один из вопросов, который они вытащили наугад, касается участия «Рид электроникс» в злополучном проекте ДПЛА. – Дэвид Рид прислал досье Лескомба. Тот действительно работал над проектом. – Я верю тому, что вы мне рассказали о своей деятельности, но сдается, они считают, что вы, возможно...
 –  Тогда  я этим не занимался! – запричитал Лескомб. – Черт побери, я тогда еще не был в долгах! – Косвенный намек на сомнение в его неподкупности сработал. Он был убежден, что никто, кроме Обри, ему не верит. Любое обвинение, любой намек на оскорбление вызывали у него вспышки самоутверждения. – Да, я работал над проектом, но... не говорил никому ни слова.
 – Разумеется. Тогда попробуем внести в это дело ясность, хорошо? – Годвин практически ничем не располагал. Дэвид Рид был вне его досягаемости. К тому же Дэвид в это время ударился в политику и уже ушел с поста председателя и главного исполнительного директора компании. Он, возможно, даже и не знал, что стало с опытными образцами после аннулирования заказа министерством обороны. Был слишком занят обхаживанием банков и сильных мира сего! Итак, память Лескомба представляла собой бесценный клад. – Проект аннулировали, не так ли? – спросил Обри, делая вид, что проверяет по бумагам.
 – Да. Министерство обороны наложило на него...
 – Вижу, вы недовольны, дорогой мой. Возможно, они... – Обри кивнул в сторону камеры в углу, под потолком подвала, – ...считали, что разочарование, раздражение послужили мотивом к?..
 – Нет. Только проклятые деньги! – с болью вырвалось признание.
 – Так, – Обри изобразил смущение. – Итак, проект сочли... а, вот здесь... слишком дорогим и чрезмерно сложным.
 – Да, для гвардейской кавалерии.
 – Значит, и я снова просматриваю эти записи, в то время вы, несомненно, могли воспользоваться этой возможностью? Передать определенные сведения?..
 – Надо бы! Может быть, тогда бы я еще пару лет пожил в свое удовольствие, прежде чем эта сука удрала со своим долбаным хахалем!
 – Так. – Обри, смущенно потупив глаза, спросил: – Но вот они тут говорят, что оставались чертежи, машинные модели, разбросанные повсюду отдельные части аппарата...
 – Какого черта они за это уцепились?
 – Думаю, из-за собственной ограниченности. – Он наклонился и выключил магнитофон. По рукам и груди Лескомба пробежала нервная дрожь. Обри сделал вид, будто закрывает плечами его движения от висящей на стене камеры, на которую то и дело бросал взгляды Лескомб. Обри предупреждающе поглядел на него. – Боюсь, что они хотели бы повернуть все это против вас, – прошептал он, потом откинулся на спинку и снова включил магнитофон. При общении с Обри вся подозрительность Лескомба исчезала. – Считаю, что на эту тему вам следует отвечать очень точно, – предупредил Обри. Лескомб поудобнее устроился на стуле. – Итак, что стало с отдельными частями проекта?
 Лескомб сосредоточенно нахмурил брови. Обри словно ремнем стянуло виски. В памяти снова всплыли Кэтрин и Хайд, но он с нетерпением ждал ответа Лескомба. Наконец тот заговорил.
 – Большая часть проекта защищена патентами, реальными или заявленными, а также засекречена министерством обороны. Такой же защитой пользовались все местные и зарубежные субподрядчики. Думаю, что  чертежи,  как вы их называете, пылятся где-нибудь в подвалах министерства обороны... или Пентагона. В конце концов, эту треклятую штуку так и не построили, не так ли? Так что никто не проявил особого интереса.
 – Тогда нечто вполне материальное вроде опытных образцов, например, превращается в прах где-нибудь в подвалах "Рид электроникс"? – спросил, еле дыша, Обри.
 – Думаю, очень многое возвращено субподрядчикам. В конечном счете это была их собственность. Все делалось в спешке. По-моему, Риду хотелось побыстрее отделаться от всей этой затеи – к тому времени она нам всем до чертиков надоела!
 – Итак, проект разбросали по всему земному шару?
 – Германия, отчасти Соединенное Королевство... итальянцы проявляли мало интереса. Массачусетс, Калифорния... довольно много поступало из Силиконовой долины... – Внезапно он разразился неприятным смехом. – Черт побери, пару недель, эти типы без конца сновали туда и обратно. Ходили по цехам и тыкали пальцами в различные детали, будто бы это была  их  собственность!
 – Значит, – затаив дыхание, начал Обри, – опытные образцы разобрали на части? Расхватали по кускам?
 – Думаю, что так.
 – Разве вы не знаете? – спросил он чересчур поспешно.
 Лескомб было насторожился, но почти тут же его внимание ослабло. Он зевнул, даже, можно сказать, с тоской поглядел на грязный матрац. В глазах появилось выражение недовольства.
 – Разумеется, не знаете. Да и к чему обязательно все знать?
 – Помнится, пару образцов разобрали. Мы их раскурочили, чтобы использовать части для других целей. Что до остальных... – Он устало, раздраженно потряс головой. – Последние два мы делали для янки. Говорили, что они вложили денег больше всех, и вот, чтобы ублажить долбаный Пентагон!.. Не знаю, что с ними стало. Из Калифорнии приезжал один жирный ублюдок, пытался заявить на них права... еще помню, паршивый южноафриканец, который все время задирал нос, добился, чтобы их перестали курочить...
 – Южноафриканец? – Слишком яркое солнце, слишком зеленая трава, Малан и Шапиро, опускаемый в могилу гроб. Ритмы рока на соседних похоронах, ослепительный блеск океана на горизонте.
 – Основной держатель акций. Надо отдать ему должное, вложил средства, когда дела уже пошли неважно. А фирма калифорнийского педераста поставляла электронику.
 – Малан? Так его звали?
 – Южноафриканца? Да... богач. Наверное, большой пройдоха... не то, что я!
 Обри поднялся, заставив вздрогнуть Лескомба.
 – Извините, мой дорогой, по-моему, вам здорово досталось за последнее время! Я собираюсь позвонить в Лондон – знаете ли, кое-какое влияние у меня там есть – и вытащить вас из этого ужасного подвала! Когда вы как следует выспитесь, побреетесь, примете ванну, мы поговорим еще. А так не годится!
 Он отвернулся, чтобы не видеть потрясенного благодарного лица Лескомба, и обратился к камере на стене.
 – Беседа окончена! – крикнул он. – Закажите разговор с Лондоном... выпустите меня!
 Обернулся к Лескомбу, проваливающемуся в нереальный мир одиночества, правда, оживляемого робкой надеждой. Обри ободряюще кивнул головой.
 – Не надо ничего говорить, дорогой мой: я сделаю для вас все, что смогу. Возможно, немного... по крайней мере попытаюсь вытащить вас отсюда!
 – Благодарю вас, – хрипло произнес Лескомб.
 Значит, Малан – основной держатель акций "Рид электроникс", один из компании удальцов, ринувшихся спасать то, что осталось от проекта ДПЛА. И еще Шапиро?..
 – Так, для записи... этот джентльмен из Калифорнии... Не Шапиро ли случаем?
 Лескомб утвердительно кивнул.
 – У нас всегда было много работы для них... а у них для нас. Они внесли много своего в две модели, которые предназначались для того, чтобы произвести впечатление, по крайней мере внешне... – заговорщически сообщил он, чуть было не подмигнув. – ...в Пентагоне, на вашингтонских генералов. Жаль, что ни черта не получилось, не так ли? – злорадно ухмыльнулся он, вытирая щеки и снова прикрывая глаза, полные жалости к самому себе. – Было бы много работы. Черт возьми, я бы, может быть, разбогател, получив свою долю акций, и хотя бы этим ублажил эту суку!
 В глазах снова ужас утраты. К радости Обри, открылась дверь. Он проскользнул в нее, словно кот.
 Шапиро, Малан... по крайней мере два опытных образца направились?..
 Он бешено распахнул дверь.
 – Лескомб... их что, отправили в Америку, эти два образца?
 – Не знаю, – последовал невразумительный ответ. – Поговаривали, что в последний момент была отчаянная попытка организовать демонстрацию для Пентагона, спасти проект...
 Обри сунул голову в дверь.
 – Так. Где они находились – в Англии или Америке, когда министерство обороны аннулировало проект?
 Лескомб устало пожал плечами, мысленно уже вернувшись в атмосферу страха и одиночества. На лице готовность угодить Обри, лишь бы тот задержался. Как и ожидал Обри, сейчас польется много слов, только бы не закрылась за ним дверь.
 – Не знаю... – Известно ли Лескомбу что-нибудь? Надо ли было инсценировать этот театральный уход и возвращение или же надо было продолжать терпеливо, настойчиво выуживать информацию? – Не могу вспомнить... – в дрожащем голосе мольба – ...когда у нас без конца болтался Малан – до или после аннулирования проекта? Я же не член совета директоров, – вспыхнула и тут же погасла обида. Бегающие глаза снова умоляли не уходить.
 – Ясно. – Еще несколько минут, и факты уступят место выдумке. В данный момент вряд ли узнаешь что-либо полезное. – Хорошо, дорогой мой. А вы! – бросил он дежурному, который, как должно, тут же вытянулся в струнку. – Я требую, чтобы этому человеку немедленно дали помыться... и чтобы была горячая пища. Немедленно, поняли?
 За дверью осталось бледное, залитое слезами, благодарное лицо. Он торопливо прошел по коридору и поднялся по ступеням, на которых чем выше, тем меньше пятен плесени. Поднявшись на первый этаж, встал перед старыми напольными часами. На кафельный пол холла падали холодные предвечерние блики осеннего солнца.
 – Немедленно свяжитесь с Годвином – поторопитесь!


* * *

 Небритая физиономия, мятая одежда как нельзя лучше подходили к обстановке, подумал про себя Харрел. Даже легкий запах немытого тела и потной одежды. Все вместе говорило о неотложности дела, о его неутомимой работоспособности, о недовольстве, заставившем лично прибыть на западное побережье. За высокими сильно затемненными окнами, словно соленая пустыня где-нибудь в глубине материка, бесконечно простирался Лос-Анджелес. Он стоял, заложив руки в карманы и угрожающе подав вперед плечи, глядя на затянутый дымкой огромный белый город, который он не любил, находя его таким же нездешним, как и те, где он бывал в зарубежных командировках, где он гонялся за Хайдом, который теперь был здесь, в Калифорнии. С женщиной, племянницей Обри; оба скрываются от него. Здешняя служба напортачила: дали возможность женщине укокошить одного из своих и выскользнуть из сети.
 Его ярость, как коварное подводное течение, крылось под поверхностью. Отвернувшись от окна, свирепо глянул на собеседника.
 – Слушай, Беккер... ты упустил бабенку. Не имеешь представления, где она сейчас, куда надумает податься, и не в состоянии добраться до Хайда. Может, твои ребята слишком много греются на солнышке, а? – Он пристально посмотрел на Беккера, отчасти чтобы доставить себе удовольствие. Высокий светловолосый парень по другую сторону стола испуганно вздрогнул. – Итак, где они? Ты не помешал тому, чтобы твоему напарнику камнем раскроили череп. Ты вообще-то на что-нибудь способен?
 – Виноват, сэр... – Ярость рвалась из него наружу, но пока он сдерживался. – Мы не имели представления о важности и срочности этого дела, когда с Фрэнком... э-э, Доггеттом отправились на озеро Беррьеса. Это все, что я могу сказать. Вы не дали нам знать, что все взаимосвязано... сэр.
 Харрел поморщился и снова повернулся к темным дымчатым стеклам. Где-то на пределе зрения более жесткий блеск, вероятно, океан. Горы спрятались в дымке. Перед глазами только шероховатая соляная пустыня Лос-Анджелеса, улицы, словно возникшие от жары трещины, а двигающиеся по ним машины еле различимы. Снаружи до того жарко, что было бы неудивительно, если бы попавшие в уличную пробку водители стали стрелять друг в друга.
 – О'кей, Беккер. Валяй отсюда. Ступай, ищи женщину и ее нового дружка, а? Они вынюхивают что-то на меня, на  нас.  Что-то такое, о чем знал или подозревал Фраскати. Они не могли уйти далеко. Ступай, достань мне самые последние результаты объявленного полицией розыска. Уж это ты, надеюсь, сумеешь.
 – Засранец, – послышалось из-за захлопнувшейся двери. Он улыбнулся. Посмотрел на часы. Еще нет одиннадцати. Город казался иссохшим, старым, нечетким, будто солнце простояло высоко в небе не несколько часов, а несколько дней.
 Розыск был объявлен вчера вечером в пять часов. Скрежеща зубами, сердито фыркая, он подошел к выделенному ему столу с разбросанными всюду и сваленными на вращающийся стул папками с делами и другими бумагами, провел рукой по волосам, безуспешно пытаясь успокоиться. Хайда послали вывезти женщину или разузнать, что было известно ее любовнику. А они и сами точно не знали, что было известно Фраскати, потому что здешние лоботрясы убили его вместо того, чтобы выкрасть!
 ...И он был вынужден признать, что все, казалось, шло хорошо, выглядело о'кей, пока при тщательном расследовании не вылезли наружу кое-какие ниточки. Как только он узнал, что Кэтрин Обри – родственница... возможно, ему говорили, но не привлекли к этому факту его внимание. Как только он осознал его важность, то сразу увидел во всей операции торчащие уши, кровь под ногтями и другие улики, которые могут выплыть наружу.
 Вперед, пока ты еще опережаешь!
 Спокойнее, не торопись. Пробежал глазами сводку сообщений ЦРУ, исходящих из Москвы. Без Ирины Никитин держался не так твердо, как прежде. А может быть, возвращался в привычное старое кресло?  Подлинным  радикалом была Ирина, а не он. Иногда поговаривали, что единственное, к чему он сам стремился, так это «больше товаров в магазинах», а не реальные перемены. Теперь во многих мероприятиях чувствовалась рука Чеврикова и Лидичева. Значит, операция сработала.
 Он мог бы считать, что она завершилась, остальное – вопрос времени. Решающий момент операции, занявший всего несколько минут, уже в прошлом. Ирины нет в живых. Психологические портреты, графики и таблицы, вообще весь сценарий, который они разрабатывали, успешно сбывались. Без поддержки со стороны этой женщины Никитину было трудно удержать в руках бразды правления. Если бы удалось отстранить Диденко и полдюжины других ключевых фигур, то определились бы результаты всей игры. Он бегло просмотрел сообщения о смещениях с должности, новых назначениях, об изменениях в соотношении сил в Политбюро и Центральном Комитете. Качели качнулись в другую сторону. Силы тяготения и инерции помогали консервативной стороне, как и предсказывалось, когда впервые обсуждался и анализировался возможный исход операции. Она  срабатывала,  черт побери!
 Он хлопнул по столу своей большой рукой, но даже ленивая синяя муха ускользнула от него, медленно перелетев на стоявший в углу, жадно тянувшийся к окну каучуконос. Еще раз хлопнув по столу, швырнул московские сводки на кремовый кожаный диван, на котором за полчаса до того, скрипя пружинами, неловко ерзали люди Беккера, когда он учинил им разнос. Он не испытывал нужды освежать в памяти давно известную вызывавшую удовлетворение информацию. Его воспоминания доставляли мало удовольствия, скорее расслабляли, заставляли забыть об опасности. Размышляя о прошлых удачах, он понапрасну тратил время. Обри обладал любознательностью дотошного следователя, а Хайд и эта женщина были его орудием. Их надо было остановить.
 Свирепо дыша, он снова провел рукой по густым волосам и потянулся за неопрятной нанкой с делом Фраскати. Теперь, когда муха где-то села, в тишине стало слышно шипение кофеварки. Встал, нетерпеливо выдернул из автомата бумажный стаканчик, налил кофе и, поморщившись, отхлебнул. Фраскати.
 Начал листать страницы с биографическими данными – Вьетнам, участие в протестах и аресты после отбытия службы, ритуальное сожжение флага, задержания с марихуаной, потом учеба в колледже; характеристика – индивидуалист, нелюдим; работа в Федеральном авиационном управлении; характеристики начальства – хороший парень, не какой-нибудь "недоделанный" безмозглый карьерист, просто спокойный, усидчивый, понятливый работяга. Даже слишком хороший.
 И одержимость Фраскати навязчивой идеей, как у других тяга к женщинам или деньгам: почти физическая зависимость, как от наркотика. Безрассудное стремление доказать, что он прав. И тем сильнее, чем больше его поднимали на смех.
 Харрел быстро подошел к окну, раздавил большим пальцем сидевшую на толстом стекле муху, смахнул останки на отдернутую штору и опустил жалюзи, отгородившись от утопающего в море похожего на соленую пустыню города. О да, Фраскати был одним из тех, кто убежден в собственной правоте. Харрел не без злости узнал родственную душу. "Этого можно обуздать", – говорил ему Доггетт. – Не проблема".
 Он признался, что когда впервые познакомился с делом Фраскати, оно его успокоило. Что-то вроде хиппи, сопливый либерал. И фотография. Длинная старомодная прическа, моложавое слабовольное лицо. На первый взгляд оно ничем не выделялось, казалось бесстрастным,  безвольным...  но на деле было не так, потому что Доггетт не разглядел в молодо выглядевшем завсегдатае пляжей граничащие с фанатизмом прямолинейность и честность. В глазах светилось воинствующее убеждение в своей правоте, находившее выражение и в очертаниях губ и в упрямом подбородке. Черт побери, характер этого парня прямо-таки бросался в глаза! О нем свидетельствовало и армейское прошлое этого парня, его непокорность, репутация казарменного адвоката. Его речи в суде, всякий раз как его задерживали с травкой, звучали словно из уст одного из отцов-основателей Штатов!
 А Доггетт, Беккер и остальные умники с Западного побережья списали Фраскати со счетов, как хиппи, бездельника...
 Взаимные обвинения и упреки скапливались и жгли, как утренняя жара, между лопатками, но Харрел продолжал их смаковать. Точно так же они недооценили Кэтрин Обри. Она была всего лишь женщина, которая спала с Фраскати, важно было только то, что она работала у Шапиро, а не то, что она была племянницей Обри! Ее фамилия никого не насторожила, пока не стало слишком поздно – она уже скрылась.
 Листая страницы дела Фраскати, Харрел обращал внимание на детали, запоминал, старался в них разобраться. Фраскати был в составе первой группы, расследовавшей авиакатастрофу над озером Шаста. Им было бы еще труднее, но самолет упал не совсем там, где намечалось. Фраскати был одним из тех, кто заподозрил неладное, для кого концы не сходились с концами. Он хотел продолжить расследование: "это не возгорание топлива, не ошибка пилота, не повреждение электропроводки". Список отрицательных выводов занял несколько страниц. Сначала Фраскати выдвинул мысль о бомбе. Улики, хотя и незначительные, были налицо: следы на багаже, кусочки металла в сиденьях и трупах. Харрел сумел устроить так, что ФАУ их затеряло... помог найти поддержку в Вашингтоне. Потом, когда упал самолет с Ириной на борту, Фраскати догадался неведомо как, гениально догадался о существовании своего рода ракеты... и вернулся на озеро, чтобы удостовериться, уже после того как благодаря подспудному давлению расследование было свернуто и публике, словно кролика из шляпы фокусника, как всегда, предъявили доказательства ошибки летчика.
 Харрел брезгливо, словно на них грязь или зараза, пролистал газетные вырезки. Записи телеинтервью, которые давал Фраскати, пока им не надоело его нытье и даже родственники погибших не начали о них забывать. Доггетт приказал установить за ним слежку, но поскольку парень перестал появляться в печати и на телевидении, они подумали, что Фраскати не так уж опасен! Просто горлопан, пустозвон...
 ...Но он не болтал попусту. К тому времени он стал возвращаться в район озера, вынюхивать вокруг. Харрел почувствовал, как невольно сжались кулаки, хотя ему казалось, что он спокойно и хладнокровно пролистывает дело Фраскати. Снова заскрежетал зубами, на лбу выступил пот. За прошедшие месяцы с этим можно было покончить в любое время, аккуратно и навсегда. Фраскати не верили, на него не обращали внимания, его догадки не стоили ни гроша. Ничего конкретного... пока он снова не стал ездить к месту катастрофы. Пока в его пикапе не нашли снаряжение и снимки, и даже Доггетт почуял опасность. И тогда парня убили, только  тогда!  В то время как его нужно было  допросить. 
 Но даже в последние дни жизни Фраскати сумел оторваться от хвоста. На его след напали снова, потому что следили за бабой, надеясь, что он, как голубок, вернется в голубятню. Он вернулся, они инсценировали несчастный случай на дороге и загнали ее в подполье. С убийством Фраскати перестарались, даже без снимков судмедэксперта видно, что на него обрушили долго сдерживаемую ярость.
 Между Сан-Хосе и Реддингом, где они первый раз пытались разделаться с Фраскати, его на целые дни теряли из виду. Потом прошло более недели, прежде чем они выследили его у озера Шаста.
 Харрел оттолкнул папку. Его вроде бы –  вроде бы!  – видели в Сан-Франциско, даже однажды в Саусалито. Никаких подтверждений. Где он был? С кем говорил? Большой вопрос: нашел ли там Хайд кого-нибудь, чьей помощью он мог воспользоваться? Или же он приезжал только ради женщины.
 Он перебрал папки. Ни на одной из них нет имени Кэтрин Обри – куда, черт побери, подевалось ее дело? Схватил трубку внутреннего телефона.
 – Беккер, пришли дубликат дела той женщины. Нет, немедленно... тогда ищи!
 Бросил трубку, схватил снова, тяжело дыша, на лбу холодный пот.
 – Беккер, соедини меня с Шапиро, сейчас же. Да, черт возьми, эта баба работала у него, он должен знать, что она предпримет, куда может податься! Если занято, прерви разговор.
 Вспышка ярости и бурная деятельность послужили разрядкой, заставили думать более энергично. Поднялся из-за стола и, не обращая внимания на город, остановился перед висевшей на стене картой штата. Реддинг – Сан-Хосе. Один на севере, другой в центре штата. Фраскати убегал, но у него была уйма времени.
 Кредитная карточка, словно след, вела к югу. Телефонные разговоры... Харрел вернулся к столу, взял список с перечнем расходов Фраскати и пробежал пальцем по списку. Счет в ресторане, прокат автомобиля, счет в ресторане, еще один, номер в мотеле... слабые следы. Фраскати был осторожен, ночевал неизвестно где. Никаких адресов.
 Харрел вернулся на две недели назад. Еще один отрезок времени, когда Фраскати исчез, прежде чем его обнаружили у озера, где под видом отпускника он фотографировал окрестности. Его преследовали и пытались столкнуть с шоссе. Здесь его передвижения прослеживались легче. Он по-прежнему пользовался кредитными карточками... обналичивание, питание в ресторанах, приобретение продуктов. Магазин одежды... спортивных товаров. Харрел поморщился.
 Его отвлек Беккер, вошедший в комнату с делом в руках. Харрел кивнул. Бродвей в Сан-Франциско... Грязная дыра с ночными притонами. Есть где укрыться. Но не видно счета из гостиницы... наличными? Где же, черт побери, он спал в ту ночь – в арендованной машине, на столе в ресторане? Ужинал он в каком-то музыкальном кабаке, так что мог просидеть там допоздна. Но не всю же ночь. Если только он не был знаком со здешними людьми. Встретил кого-нибудь или ему разрешили заночевать? Он потер подбородок, позволив себе маленькое удовольствие видеть, как Беккер неловко переминается с ноги на ногу.
 Фраскати был мальчиком-с-пальчик, рейнджером-одиночкой Федерального авиационного управления. Авиакатастрофа не давала ему покоя точно так же, как теперь ему, Харрелу, не давал покоя Фраскати. Единственной нитью служила кредитная карточка, а он или потерял ее или ее у него украли. Но если предположить, что он ею пользовался?..
 – Куда же ты ездил, парень? – пробормотал он. – И где бы ты ни был, знает ли об этом месте Хайд?
 Зазвонил телефон. Взглянув на Беккера, Харрел выхватил у него из рук дело Кэтрин Обри, помяв листок с перечнем расходов Хайда по кредитной карточке. Беккер и Доггетт укокошили Фраскати и не сумели убрать эту бабу. Два раздолбая. Знает ли она, куда ехал или собирался ехать Фраскати и сказала ли она об этом Хайду?
 Тогда, в Кабуле, он хорошо разглядел Хайда. Как натянутая струна, силы на пределе, полный коварства. У Хайда своего мало что осталось, теперь его успех зависел от того, что он сумеет найти здесь.
 – Мистер Шапиро у телефона, сэр.
 – Соединяйте.
 Грязный район Бродвея в Сан-Франциско. Что-то вроде клуба?


* * *

 Чернокожий легко обнял ее за плечи, что при других обстоятельствах вызвало бы нехорошие ассоциации, и поцеловал в щеку. В его глазах, казалось, светились воспоминания, вызванные ее появлением, если бы не удивление от ее внешности, обрезанных волос. Навернувшиеся на его глаза слезы, в которых она увидела родительский упрек, вызвал у нее бессмысленную злую обиду. Отец всегда шутливо называл Сэма ее крестным отцом. Она вряд ли когда-нибудь этому верила.
 – У тебя неприятности, детка, – сказал он, убирая руки. Он был старше нее не больше, чем лет на двадцать, точно знал, сколько ей лет – и на тебе: детка! Ей стало жарко. В маленьком мрачном помещении клуба; было словно в тропиках. – Ты приехала, потому что у тебя неприятности, голубушка? – в его взгляде не было ни капли упрека или добродетельного превосходства как казалось ей.
 – У меня все о'кей, Сэм... правда, о'кей. Всего лишь ужасная ошибка... не стоит о ней говорить. – Она нервно сглотнула, затрудняясь сказать правду. – Но мне... нам нужна твоя помощь. Это Хайд, Сэм. – Конечно же, снисходительное понимание, написанное на лице Сэма, было лишь кажущимся.
 – Я знаю, что это ошибка, детка... нет нужды мне это говорить. Ты уверена, что тебе ничего не нужно? Пристанище, деньги, что угодно?
 Она покачала головой.
 – Нам надо с тобой поговорить... об отце. Когда он был здесь в последний раз?.. – В голосе слышалась тревога, но она вызывалась желанием убежать отсюда, оставить клуб, Сэма, опутывавшую ее здесь паутину воспоминаний. Она всегда очень не любила это место, царившую здесь атмосферу, окружение. Оно приводило ее в замешательство. Особенно остро, к ее удивлению, оно будило воспоминания об отце. Она уже жалела, что пришла сюда, и торопила Сэма: – Расскажи нам, Сэм. У нас мало времени.
 Сэм коротко, изучающе пожал руку Хайду. И, казалось, был разочарован. Махнув рукой в сторону углового столика, направился к нему. Хайд двинулся вслед за Кэт. После дня, проведенного в тесном, с плотными шторами номере, у нее разболелась голова. Хайд глазел на шторы, стены и ковер, морщился, пытаясь сдержать злость. Она без конца курила, что-то жевала и в упор, словно с фотоснимка, наблюдала за его совершенно очевидной беспомощностью. Это она вела машину в плотном потоке возвращавшихся домой автомашин, двигаясь на север, в Сан-Франциско, где находился наполовину принадлежавший Сэму джаз-клуб, в котором обитал призрак Алана.
 Она поморщилась при звуках тенор-саксофона, раздавшихся с небольшой эстрады в другом конце этого закопченного, пропахшего затхлостью зала. Диссонирующие визгливые ноты, нестройные рулады тянули из нее жилы, лишали хрупкой напускной уверенности и показного превосходства, с какими она явилась в клуб. Все окружающее напоминало о понапрасну растраченном времени и таланте ее отца.
 – В котором часу первый выход? – невнятно произнес Хайд.
 – В десять тридцать, приятель.
 – Как Мэррей, в форме? – Хайд кивнул в сторону усердно репетировавшего саксофониста; саксофон издавал бессмысленные с точки зрения Кэт звуки.
 – Как всегда, – расплылся в улыбке Сэм. Мужчины словно обменялись тайными массонскими знаками. – Не останешься? – Сэм скорее просил, думая о ней, но она отмела его заботу и тревогу.
 – Некогда, Сэм, – жестко ответила она. Он поглядел на нее с горькой укоризной.
 – Ладно, детка, – пожал он плечами. – Что ты хочешь от дядюшки Сэма? Об отце – что именно? – В единственном ярком луче, падавшем на саксофониста, клубился табачный дым. Неистовые переходы с низких нот на визгливые, плавные высокие мелодии, которые могли бы поразить красотой, и теплые паузы – все это приводило ее в смятение. Забытые образы и воспоминания лишали спокойствия. – Выпьешь что-нибудь, голубушка?
 Она сдержалась, только покачала головой. Хайд безучастно смотрел в сторону эстрады.
 – Пива, – буркнул Хайд.
 – Хорошо.
 Сэм направился к бару. На эстраде появился чернокожий пианист средних лет. Хайд прикрыл глаза. Пианист стал подыгрывать саксофону, наполняя зал звуками, как бы приглашающими к мимолетной низменной близости. Сидевший с закрытыми глазами Хайд напомнил ей Джона, понемногу воспылавшего страстью к такой музыке и разделявшего этот восторг с ее отцом. Да, Джон на самом деле с отчаяния или со страха мог прийти сюда и чувствовать себя здесь в безопасности. Алан выслушал бы его, спокойно поговорил, дал совет; был бы с Джоном таким, каким, как она знала, он был бы и с нею. Правда, она к нему не приходила, вернее, бывала у него, но нечасто. Она яростно отмела эти мысли.
 – Черт побери, Хайд, что мы собираемся  делать?  – прошептала она, наклонившись к нему. Он медленно открыл глаза. Обычная и привычная обстановка делала мир Хайда еще более страшным. – Ради бога, Хайд, не спи! Скажи, что мы будем  делать! 
 – Грубо говоря, мисс Обри, оставаться в живых, – вздохнул он.
 – Вытащи меня отсюда!
 – Что это с тобой – ни с того, ни с сего? Возьми себя в руки, дура ты эдакая! Что  я  могу сделать?
 – Это я-то должна взять себя и руки? Черт, ты давно смотрелся в зеркало?
 – Стараюсь не смотреть.
 Он снова закрыл глаза, сосредоточенно слушая волшебное переплетение плавно переливающихся звуков саксофона и сопровождающего его пианино.
 С двумя банками пива вернулся Сэм. Хайд выпил свою залпом, чернокожий прихлебывал мелкими глотками.
 – Так что ты хочешь, голубушка?
 Она глубоко вздохнула, медленно выдохнула, выпрямилась на стуле.
 – Мы... хотим знать о последнем посещении отца. Не помнишь, приводил ли он с собой Джона?
 Банка Хайда была пуста. Сэм принес другую. Саксофон и пианино поменялись ролями – теперь высокие теплые ноты тенора обволакивали и ласкали, а пианино диссонирующе стучало, словно в закрытую дверь. Хайд глотал пиво с неубывающей жаждой.
 – Точно, Джон был здесь с твоим отцом. В тот вечер играл Кении Бэррон... там были две композиции твоего отца. Ему правилось...
 – Да-да, – нетерпеливо прервала она. – Долго они здесь были?
 – Я видел их после начала второго выхода... наверно, в половине первого. Они здесь ужинали. – Он печально покачал головой. – Какая жалость, я же с ними не попрощался, голубушка. Я же видел его в последний раз. – Ее раздражали набежавшие на глаза Сума слезы. Легко любить чужим людям, внушала она себе, когда не живешь бок о бок и ни за что не отвечаешь.
 – Они вам ничего не оставляли? – небрежно спросил Хайд. – Скажем, сверток, или что-нибудь еще на хранение? – Музыканты кончили играть, и он тут же громко зааплодировал.
 Саксофонист, ухмыльнувшись, откликнулся:
 – Эй, Сэм, кто этот парень, который так любит музыку?
 – Постарайся, чтобы он остался до выхода, – добавил пианист.
 Сэм, нахмурившись, отрицательно покачал головой.
 – Нет, ничего не оставляли, голубушка. Много говорили... большей частью говорил твой... я хочу сказать, друг Алана. Похоже, он очень спешил куда-то еще. Но здесь ничего не оставлял.
 – Куда они уехали?
 – Отец Кэтрин повез парня к себе домой.
 – Ты уверен?
  –  Точно. Я слышал, как они договаривались, когда подсел к ним на минутку.
 – Что ты еще слышал?
 – При мне парень ничего такого не говорил. Я думал, что он говорил о тебе, голубушка... извини.
 Эстрада опустела, словно подсказывая Хайду встать.
 – Пойду взгляну, что снаружи. – Он, словно простуженный, тяжело задышал. Затем, встряхнувшись, словно пес, выпрямился. – Побудь здесь, пока не вернусь. Скажи Сэму, который боится за тебя, что ты не грабила никакого банка. Но не говори ему ничего такого, что навлекло бы на него неприятности, о'кей? – предупредил он. Сэм широко раскрыл глаза. Он был встревожен.
 – Значит, ты тот парень, которого они ищут вместе с моей деткой.
 – Это мы. Бонни и Клайд. Но нас здесь не было – понял?
 – Об этом можно было не говорить.
 – Извините.
 Хайд мгновение разглядывал лицо женщины. В глазах настоящий страх перед ближайшим будущим. Она знала, что им придется ехать в Саусалито, в отцовский дом. Он передернул плечами, злясь на нее. Он не верил, что ей все здесь безразлично. Ее прошлое – вся жизнь за исключением последних нескольких дней – готовило ей ловушку, куда бы она ни шагнула. Хайд прошел через зал в коридор, ведущий на задворки клуба и к автостоянке, мимо зловонной уборной и узенькой кухни, где одинокий китаец задумчиво помешивал в котле. Потом стало прохладнее. Темная синева неба сливалась с отраженным рассеянным неоном сотен баров, клубов, притонов гомиков, театров живого секса.
 Он высунулся в дверь, наблюдая за машиной. Огни Сан-Франциско фантастически карабкались вверх, сползали вниз, разбегались в разные стороны, точно отражаясь от чешуи гигантского многотелого чудовища. Через невидимую водную поверхность Оклендского залива перекинулся мост. По нему, сливаясь, мелькали огни фар. Он напрягал зрение и слух, пока не озяб. Город, казалось, соскользнул в невидимую воду. Тряхнул головой. Черт...
 Потер руки. Высоко в небе теплились звезды. В залив заползали белые клубы дыма.
 Ей не хотелось ехать в Саусалито, и он размышлял, стоит ли брать ее с собой. Ехать туда нужно было сегодня ночью. Мысли путались и вертелись, словно затеявшие возню ребятишки. Там был последний след Фраскати. Человека, с которым он встречался, не было в живых. Женщина не была в Саусалито со дня похорон и не имела представления, можно ли там что-нибудь найти. Тогда пусть уезжает. Значит, вывезти ее, чего она больше всего хочет, вернуть ее, как подарок, Обри и исчезнуть. Заставить Обри помочь ему бесследно исчезнуть. Укрыть его от Харрела.
 Постепенно бег мыслей замедлился. Стала исчезать иллюзия безопасности. Он улавливал звуки саксофона внутри клуба, шум движения по Бродвею, отдаленный рев противотуманных сирен на заливе, приглушенные звуки, доносившиеся из баров, клубов, кафе, магазинов.
 Все личное, вся ее прошлая жизнь с ее призраками рухнула при столкновении с его миром. Ее горе в связи с утратой Фраскати уродливо перемешалось с комплексом вины. К тому же теперь в ее жизнь вторглись приказывающие вооруженные люди. Они уже убили ее любовника и пытались убить ее. Она стала для него обузой, и у него, с жалкими остатками профессиональных навыков и интуиции, не было сил справиться с ней; ему нужно было выжить, а она отвлекала от этой элементарной необходимости.
 Значит, выжить... забыть о ней.
 Он стал спускаться по проулку позади клуба. На перекрестке бешено плясали неоновые огни, по ушам бил оглушительный нестройный шум. Поперек дороги в обнимку с продолговатым свертком валялся пьяный. От него страшно разило, и Хайд облегченно вздохнул, выбравшись, наконец, в море света, музыки и кричащих вывесок. "ПОЛНОСТЬЮ ГОЛЫЕ... ЖИВОЙ СЕКС – МУЖЧИНЫ С ЖЕНЩИНАМИ... СЕКС И РОК-Н-РОЛЛ". Его сразу проглотила толпа, и он почувствовал себя неуверенно, впервые оказавшись в городском окружении. Засунув руки в карманы, он медленно брел по тротуару, провожаемый ослепительными улыбками и грозными усмешками швейцаров и вышибал, переступая через ноги пьяных, задевая за длинные рукоятки рулей мотоциклов "харлей-дэвидсон", вдыхая запахи пива, сладковатого дыма, гамбургеров и сосисок. Перед ним шли в обнимку двое мужчин. Перебранка на испанском языке, спор на щелкающем, словно фишки маджонга [8] , кантонском наречии; бурлящая энергия улицы опустошала его. Ряды автомашин с затемненными ветровыми стеклами. Он отворачивался от света уличных фонарей. Руки в карманах разжались – признак того, что к нему возвращается былая уверенность и сноровка. Начинал осваиваться в новой среде, признаваясь себе, что Харрел почти довел его до панического состояния.
 Пока рядом была эта женщина, ее заботы и тревоги мешали об этом думать.
 "Форды" ,  «линкольны», дешевые импортные джипы, мотоциклы. Зеленая человеческая фигурка сигналила, что можно переходить, и он пересек улицу, чтобы проверить противоположную сторону. Дыхнул перегаром пьяный, визгливо рассмеялся гомик. Взвинченная атмосфера улицы не мешала сосредоточиться. Пустые машины, запертые машины, мопеды, словно лошади у привязи или просто лежащие на боку. Проститутки в шортах и мини-юбках с вываливающимися из блузок грудями, с размалеванными, словно страшные маски, физиономиями. Черт побери...
 В переулке, укрываясь в темноте, целовались двое мужчин. Седовласый джентльмен с женщиной много моложе него направлялся в сторону джаз-клуба. Мерцающая световая реклама с именем Дэвида Мэррея выглядела крошечной в сравнении с соседними, отражающими все с буйством эротических сцен. Замедлив шаг, задержался у витрины магазина. Безделушки, ковбойские шляпы, куклы, шали... машина с пассажирами. Еще раньше его насторожила дважды медленно проплывшая по Бродвею полицейская машина с мигалкой. И сейчас мимо проезжала полицейская машина. Из стоявшего седана просигналили в ответ. Кто-то, задев его, извинился, подняв руку. Согнувшись, словно пьяный, он подошел поближе к машине...
 ...В заднем стекле две головы, повернутые в сторону джаз-клуба. Выпрямившись, Хайд двинулся вдоль витрины китайского ресторана, вдыхая острые, пряные, вкусные запахи. Остановился на краю тротуара, натянутый, как струна, уверенный в себе. Опасность уменьшилась до размеров двух сидящих в "форде" шпиков. Когда они с Кэтрин приехали, "форда" здесь не было. Пока один из его пассажиров не пойдет посмотреть, им ничего не известно, поэтому они не в счет. Затесавшись среди туристов, ростом едва ли выше окруживших его вездесущих японцев, он на зеленый свет перешел улицу. Прошмыгнул в проулок. Пьяница гнусаво распевал песни, а на него, облегченно задрав лапку, мочилась собачонка. Хайд остановился, продолжая следить за "фордом".
 Правая дверца открылась, из нее, потягиваясь, вылез человек, поговорил с водителем и стал ждать у светофора; не торопясь, занятый привычным делом.
 У Хайда заколотилось в груди, на лбу выступил холодный пот. Взятую напрокат машину не узнают – так ли? Выследили ли ее? Он попятился в глубину проулка, споткнувшись о ноги пьяного и испугав обнюхивавшую его собачонку. Пассажир "форда" в это время перешел Бродвей и направился к главному входу в клуб, но потом, замедлив шаг, стал вглядываться в проулок. К нему подкатилась проститутка, но он сердито отмахнулся. Хайд позавидовал ей, глядя, как она, пожав плечами, с независимым видом пошла прочь. Мужчина нерешительно остановился, рука в кармане пиджака.
 Хайд добрался до машины, тихо закрыл за собой дверь и пригнулся к сиденью. Осторожно, словно распаковывая драгоценности или тонкий фарфор, развернул карту, которую достал из кармашка на дверце; стал изучать кружки, обведенные фломастером вокруг городков, имевших небольшие аэродромы. Путь на волю, внушал он себе. Удобно торчавший до того за поясом пистолет больно уперся в спину. Он осторожно выглянул в стекло, посмотрел на угол проулка, снова глянул на черные кружки аэродромов, потом опять на проулок и освещенную сине-красными бликами автостоянку. Изредка мелькали тени, и человек подозрительно глядел им вслед. В левой руке хорошо просматривался пистолет, правой он опирался на стену. Обошел мусорные баки. Пистолет удобно лег на ладонь – Хайд чувствовал себя спокойно, опасность сократилась до одного человека, неуверенно двигавшегося в лунном свете, отбрасывая черную тень на белую деревянную стену клуба. Ясно была видна кисть, сжимавшая пистолет. Хайд левой рукой придерживал ручку дверцы. Дыхание успокоилось. На скулах и вокруг рта, натягивая кожу, напряглись мышцы, но такая маска была ему по размеру.
 В задней двери клуба, вглядываясь в темноту и призрачный лунный свет, появилась Кэтрин, вспугнув мужчину, тотчас припавшего к белой стене...


* * *

 Воздух в анфиладе кабинетов был наэлектризован. Не успев войти, он нетерпеливо развернул финансовые полосы "Таймс" с сообщением, что "Рид электроникс" согласилась выкупить принадлежавшую правительству долю в компании "Инмост", производящей транспьютеры. "Гардиан", несомненно, объявит, что это скандал и попытка поставить в трудное положение Давида Рида, министра торговли и промышленности в правительстве Ее Величества. Годвин читал зеленые слова, бегущие по экрану видеотерминала. Лицо в свете дисплея – словно у больного желтухой. Потом снова оперся на свои трости, стараясь определить настроение Обри.
 Обри не выспался; был, как всегда в таких случаях, кислым и раздражительным... однако Хайд не связался ни с Мэллори, ни с Вашингтоном, ни непосредственно с ним. Харрел вернулся в Америку и теперь, вероятно, находился на Западном побережье, координируя поиски Хайда и его племянницы. Истерический срыв Лескомба отдавался в голове, словно грохот падающей на землю взорванной за ненадобностью старой дымовой трубы. Он беспокойно метался, не находя места. Ему было жарко.
 – Итак, Тони, что мы имеем? Что у вас для меня? – Хмурый вид Годвина, возможно, служил ему упреком. Он чувствовал, что его вопросы прозвучали брюзгливо, но что он мог поделать!
 Эванс наклонился к другому видеотерминалу. Рядом с ним – стройный темноволосый моложавый мужчина, смотревший на него, можно сказать, с веселым любопытством.
 – Кто?.. – начал было Обри.
 – Я на время пригласил Терри Чемберса из дипломатической службы. В настоящее время он в отпуске. Надежный человек, сэр...
 – Отлично. Но что такое он умеет, Тони, что стал бесценным для вас? – Обри коротко кивнул в сторону Чемберса. Тот расплылся в улыбке, которая тут же погасла. – Чемберс, – пробормотал Обри. Эванс поднял глаза и тоже принял серьезный вид, снова погрузившись в чтение текста на экране и на бесконечной бумажной ленте. За ухом карандаш, между зубами другой. В воздухе – удушливый, пьянящий запах от электрических разрядов. За шторами и затемненными стеклами окон – забитая такси и красными автобусами Оксфорд-стрит. Кабинеты располагались на двадцатом этаже здания "Сентер Пойнт".
 – Он был в бригаде, которую по поручению премьер-министра посылали в министерство обороны после скандала с контрактами и назначениями на директорские посты. Вы знаете, расследование...
 – Да-да!
 – Он был там очень полезен, сэр. Кроме того, он au fait относительно нашего друга Малана и еще одного-двух лиц, которыми мы интересуемся. По-моему, можно было бы устроить его перевод к нам на постоянную работу...
 – Только не теперь, Тони! – в крайнем нетерпении зашептал Обри, взявшись рукой за грудь. Наклонившись к Годвину, продолжал: – Все, чем мы заняты сейчас, крайне срочно, Тони. У меня нет времени на мелочи! Итак... – он заговорил в полный голос, – ...как обстоят дела с этими трижды проклятыми ДПЛА?
 – Присядьте, сэр, – пригласил Годвин. – Мы покажем, что у нас имеется на данный момент. – Обри уловил нотку колебания. По Оксфорд-стрит, подобно черному дракону, какие таскают по праздникам в Китае, извивалась густая масса зонтов. То были ранние посетители магазинов. Мокро блестели такси. Шум уличного движения внизу, словно тихий жалобный шепот.
 – Хорошо, хорошо.
 – Кофе, сэр?
 – Нет... впрочем, да, спасибо, Эванс. – Он снял промокшее в плечах пальто и темную шляпу и аккуратно положил на спинку стула; шляпа только чудом не падала на пол. Сел, стряхивая пылинки с брюк своего черного костюма. Чемберс разглядывал его со свойственным неопытной юности нескрываемым неуважением. Обри взял пластмассовую чашку. Кофе горячий, вполне терпимый. – Итак... продолжайте. – Он чувствовал, что намеренно срывает на них свое раздражение. Все трое выглядели усталыми, были побриты, сутулились. Но где-то там была Кэтрин!.. Чувство вины ощутимо мелькнуло в сознании, словно большая яркая комета.
 – Хорошо, сэр, – стараясь сдерживаться, мрачно ответил Годвин. Позади него, сменяя друг друга, двигались, исчезали изображения на дисплее. Цифры, строки, компьютерные графики. Крупное румяное лицо Годвина омрачено... видимо, неприятным известием, по крайней мере предчувствиями. – Прежде всего... у вас есть что-нибудь для нас, сэр?
 Поколебавшись, Обри покачал головой. Последние двадцать четыре часа ушли – попусту – на контакты с Вашингтоном и Лос-Анджелесом. Хотя Кэтрин и Хайда не обнаружили, тревожных сигналов пока не поступало, пытался заверить его Мэллори. А кроме этого...
 – Джайлз Пайотт состоял в комиссии министерства обороны, которая аннулировала проект. Он обещал сегодня чуть позднее уточнить даты, мотивы и прочее – на доверительной основе. Вчера я довольно подробно поговорил с Дэвидом Ридом. У него дома в Лондоне. От него мало пользы – чует, что назревает скандал. Бывший директор-управляющий его компании теперь работает в Америке. Словом, разговор шел вокруг да около. – Обри чувствовал, что говорит не то. – Кроме того, я беседовал с Джеймсом Мелстедом, но не добился от него ничего путного... в чем дело?
 Чемберс насмешливо улыбнулся, Годвин смущенно двигал своими палками.
 – Да просто сэр Джеймс Мелстед, сэр... – пробормотал он.
 – От этого старого хрыча черта с два чего добьешься, – вставил Чемберс. Эванс тут же спрятал возникшую не к месту улыбку.
 – Чемберс! – строго заметил Обри. – Вы говорите об одном из моих старых и близких друзей.
 – Извините, сэр. Но я часто имел с ним дело, когда был откомандирован в спецслужбу и нам пришлось разбираться с заключением контрактов...
 – На что вы намекаете, Чемберс? – Обри не скрывал своего возмущения и неприязни. Неодобрительный взгляд Чемберса говорил, что тот не верит, что Обри может быть настолько наивен!
 – Какое отношение имеет сэр Джеймс к этому делу? Я говорил с ним как с осведомленным посторонним человеком, не более того.
 – Вилла на Майорке. Купил три года назад...
 – Терри! – предостерег Годвин.
 – Я сыт вот до сих пор... – Чемберс провел ребром ладони по лбу, – ...людьми вроде...
 – Что здесь делает этот человек, Тони? С какими  мерками  ты подходишь к этому делу?
 – Сэр, подождите секунду, прошу вас! А ты, Терри, заткнись на минутку, – сказал Годвин, покраснев от смущения и злости.
 Обри сердито фыркнул:
 – Чемберс, я уверен, что ваше начальство, да и вы сами, высокого мнения о вашей персоне, но считаю не уместными намеки самого низкого пошиба!
 Чемберс равнодушно пожал плечами. В его при ческе, клетчатом костюме, брюках с пузырями на коленях было что-то вызывающе стильное. Он подчеркнуто небрежно оперся на видеотерминал, словно один из тех молодых преуспевающих дельцов из Сити, получивший прозвище "юппи"
 – Сэр, боюсь, что все это относится к делу. С тех пор как вы были здесь вчера утром, много воды утекло...
 – Избавь меня от утешительных банальностей, Тони. Какое отношение? – Капли дождя головастиками сползали по стеклу, в комнате, казалось, стало холоднее. Что им известно? Джеймс?..
 – Сэр, мы весьма дотошно разбирались с. "Рид электроникс", – неторопливо вежливо объяснял Чемберс – Премьер-министр хотела быть полностью уверенной в новом члене парламента, сэре Дэвиде. Она не хотела аннулировать проект ДПЛА... по крайней мере в тот момент. Однако министерство обороны и Пентагон убедили ее, и ей оставалось наблюдать, как "Рид электроникс" практически идет ко дну.
 – И что дальше? – напрягшись, спросил Обри.
 – Так или иначе, банки и некоторые крупные инвесторы выручили компанию. Сэру Дэвиду, должно быть, здорово помогло то, что он получил дворянский титул, стал членом парламента и возможно...
 – Факты, Чемберс, факты!
 На лицо Чемберса вернулась вызывающая мина, так бесившая Обри. Он заговорил точно нечистоплотный частный сыщик, который, заглядывая в записную книжку, излагает подробности супружеской неверности жены.
 – Хорошо, сэр Кеннет, – подчеркнуто медленно ответил он, не обращая внимания на предостерегающие взгляды Годвина. Эванс продолжал старательно изучать лежавшую у него на коленях бумажную ленту. – Иностранные капиталовложения – в районе Гонконга болтается без применения уйма свободных денег. И выгодные подряды и субподряды, главным образом в оборонные проекты. А также легкость, с какой "Рид электроникс" получала экспортные лицензии без особых выяснений того, как относится к Соединенному Королевству конечный потребитель продукции...
 – Какое отношение имеет все это к ДПЛА?
 – Вот здесь-то и всплывает на поверхность наш друг Малан, сэр, – тихо произнес Годвин. – Ему пришлось объявить себя одним из главных держателей акций "Рид электроникс". Ходят слухи, что именно ему принадлежал спасительный пакет акций.
 – И он отлично им воспользовался – он или по крайней мере Претория, – вставил Чемберс.
 – А из того, что Джеймс Мелстед никогда не скрывал своих симпатий к Южной Африке, вы состряпали эту милую сказочку о двуличии и виновности.
 – Если бы только это, сэр Кеннет.
 Обри обдумал каждую брошенную ими фразу и понял, как умно они подводили его к безрадостному известию. Желание знать правду и личная привязанность лихорадочно боролись между собой, словно пассажиры на тонущем корабле. Он был глубоко потрясен и встревожен. Возможно, он был слишком наивен. Это был не его мир. Такое двуличие было ему неведомо... если это правда.
 – А... что же еще, Чемберс? Хотелось бы знать.
 Всем своим весом он оперся на трость так, что заныла кисть. Мелькающие экраны, груды распечаток, запах статического электричества, постоянная температура, хриплое шуршание кондиционера. Помещение, враждебно модерновое, набито незнакомой аппаратурой. А Годвин и Эванс окружены атмосферой заговора, в который посвящен и внушающий отвращение Чемберс.
 – Цепочка, которая тянется внутрь, сэр. От Джеймса Мелстеда к Малану, оттуда к "Рид электроникс".
 – Каким образом? Покажите-ка, – через силу потребовал он.
 Звонок телефона заставил вздрогнуть. Ответил Эванс, после негромкого разговора передал трубку Обри.
 – Сэр Джайлз Пайотт, сэр.
 – Благодарю вас, Эванс. Джайлз, дорогой... у тебя для меня новости?
 Пайотт был, как никогда, сдержан.
 – Кеннет, я проверил обстоятельства, связанные с этой штукой. У меня есть все, что ты просил выяснить, но я не вяжу здесь никакой связи с тем делом в Фарнборо. Хоть убей, не вижу!
 Джайлз говорил с людьми. Люди, что важнее, говорили с Джайлзом! "Спокойнее, старина... а зачем все эти сведения?.." Вечно скрытные, помешанные на секретности чиновники министерства обороны!
 – Как я говорил, Джайлз, Лескомб кое-что выболтал Я пришел к выводу, что он работал не в одиночку. Хотел прижать его ссылками на точные даты. Особенно в связи с аннулированным проектом. Возможно, как раз в это время его купили. Если так, то он мог передать им...
 – Понял. Ему помогал кто-то из министерства обороны?
 – Может быть, Джайлз... вполне может быть.
 – Отлично, Кеннет. Посылаю немедленно. Все даты совещаний, решения, кто присутствовал. Лучше я черкну тебе список тех, кто знал, идет?
 – Будь так добр, Джайлз. Но пришли, пожалуйста, и первый материал.
 – Разумеется. Будешь держать меня в курсе?
 – Конечно, Джайлз. Жаль, что все так обернулось.
 – Да. Однако делу не поможешь, если в словах этого несчастного хоть доля правды, ведь так? Пока, Кеннет.
 – Всего хорошего, Джайлз. – Обри передал трубку Эвансу, глядя, как Чемберс кладет на место отводную трубку На губах уважительная улыбка. В груди заныло от дурных предчувствий, от невозможности не верить мрачным намекам Чемберса. – Хорошо, продолжайте, Чемберс. Не будем терять время в ожидании материалов от генерала Пайотта.
 – О Малане, сэр? – спросил Чемберс. Щеки слегка зарумянились.
 – Да, о Малане. – Он отчетливо представил Малана и Джеймса Мелстеда, беседовавших всего несколько дней назад во время ужина, отмеченного атмосферой дружелюбия, кастовости, принадлежности к клубу; и обмана?..
 Порывшись в бумагах, Годвин передал одну из них Обри.
 – А это наш календарь событий на данный момент.
 – Понятно... м-м, кое-какие пробелы, согласны? Вряд ли годится для подтверждения кашей версии тщательно разработанного заговора, Тони? – в голосе сарказм, но даже сам он почувствовал оборонительные нотки.
 – Да, сэр. Однако, как вы можете видеть, мы начали с даты опубликования первой статьи в "Обсервер", которая дала толчок сомнениям. – Он постучал ногтем по листку. – Одиннадцатое апреля прошлого года. – Эванс, словно по команде, забарабанил по клавиатуре, и злополучная статья высветилась на настенном экране. "ПОТОПЯТ ЛИ АДМИРАЛЫ РИДА?" – гласил заголовок на первой странице номера, вышедшего в начале недели перед дополнительными выборами на севере, которые Дэвид Рид выиграл незначительным большинством голосов. – До этого никто не подозревал ничего дурного. – Годвин взглянул на Чемберса, тот покачал головой. – А вы, сэр?
 – Вряд ли, Тони.
 – На следующий день Рид ответил заявлением, подхваченным вечерними газетами, с обширным интервью в "Телеграф" во вторник, за два дня до выборов. Опросы общественного мнения склонялись в пользу лейбористов. Нежданно-негаданно в избирательном округе объявились толпы молодцов с радио и телевидения, Рида подавали во всех программах и на первых полосах всех газет – и он победил, о чем объявили в половине третьего утра в пятницу. Во второй половине дня в пятницу же аннулировали проект. Сэр Дэвид не сделал никакого заявления, по компания опубликовала свое. Обвальное падение курса акции, поддержка банков, обещание Рида вложить личные сродства, негодование премьер-министра, но в своем кругу, и так далее, и так далее. Так продолжалось пару недель, пока не было объявлено о спасительном пакете акций и паре крупных заказов. – Годвин прокашлялся.
 Чемберс сказал:
 – Малан встречался с Джеймсом Мелстедом в четверг, до появления статьи в "Обсервер"
 – Зачем?
 – Нам неизвестно, сэр Кеннет. Джеймс, Мелстед отказывается раскрывать содержание разговоров, только говорит, что Малан обращался за содействием от имени различных, южноафриканских компаний. Как он тогда утверждал, вполне обычная и пристойная практика.
 – И, несомненно, не лгал, – резко заметил Обри. – Хорошо, что еще? Как насчет ДПЛА?
 Годвин неуклюже пошевелил своими тростями.
 – Мы полагаем, что cap Джеймс за ленчем у себя и клубе кое о чем намекнул Малану.
 – Вы так думаете?
 – Сэр, нам требуется подтверждение министерства обороны – генерала Пайотта – относительно того, кто знал об этом за неделю. Таможенно-акциозное управление подтвердило факт вывоза ДПЛА в конце той недели, когда было объявлено об аннулировании заказа. Сам Малан вылетел в Калифорнию в понедельник. Мы считаем...
 – Ничто из этого не говорит нам о том, что стало с ними  после того, как  они были отправлены в Штаты! Мы знали, что их отправили туда еще до того, как занялись этим делом!
 – Мы догадывались, сэр Кеннет.  Теперь  мы знаем, – поправил его Годвин.
 – Дэвид Рид утверждает, что это была последили попытка убедить американцев продолжать работу над проектом. Узнав об этом, он выразил свое одобрение. Решение было принято, вероятно...
 – Маланом, – перебил Годвин. – Не иначе.
 – И на основании сведении, полученных от Джеймса Мелстеда.
 – Слушайте, Чемберс, Джеймс даже не входит в сферу министерства обороны. Он, черт возьми, был постоянным секретарем министерства торговли и промышленности! – Чемберс пожал плечами. – Сможет ли что-нибудь из этого служить доказательством... точно сказать, что стало с этими отжившими свое аппаратами после того, как они попали в Соединенные Штаты?
 – Утверждают, что их демонтировали, – заметил Эванс. – "Шапиро электрикс", один из главных субподрядчиков. Еще одна компания, в которой значительная доля акций принадлежит Малану.
 Обри вздрогнул, заметив, что на экране появилось другое изображение. Он мог разглядеть, что это Малан и Джеймс Мелстед, выйдя из одного лимузина, запятые оживленным разговором переступают порог клуба выпускников Оксфорда и Кембриджа. Слегка наклонились под легким весенним дождем, капли которого поблескивают на капоте "роллс-ройса".
 – Тони, что все это значит? – Он поглядел на Чемберса, затем на Эванса. Внизу снимка проставлена дата – апрель прошлого года. – Что вы хотите, этим сказать? – медленно произнес он, опираясь дрожащими пуками на трость, угрожающе наклонив голову. – Считаю, что в этом есть что-то...  противное! 
 Годвин прокашлялся, словно перед началом лекции, потом, сопровождаемый ухмылкой Чемберса, невнятно пробормотал:
 – Сэр, это очень серьезно. У нас пока еще не все части шарады, но...
 – Ей-богу, Тони, ты бы лучше собрал все части воедино!
 – Соберем, – насмешливо ухмыляясь, бросил Чемберс.
 – Чемберс, меня совсем не интересует ваша личная или классовая вендетта против некоторых: из моих друзей! – бешено зарычал Обри. – Дайте факты. Факты, которые смогут меня убедить. Улики, доказательства! Только они облегчат положение, в котором оказались Хайд и моя племянница. В противном случае вы трое просто заставляете меня попусту тратить драгоценное время!
 Кажется, перестарался, подумал он. Слишком далеко зашел. Но неприятное ощущение, что он в западне, не покидало его. Его собирались угостить довольно невкусным блюдом.
 Эванс, постучав по клавишам, сменил изображение. Малан, несомненно, в комнате отдыха пассажиров первого класса в аэропорту Хитроу. Перед вылетом в Америку, как гласила надпись. Щелчок кассеты – и снова Малан и дородный Шапиро, щурящиеся не иначе как под калифорнийским или африканским солнцем. Сан-Хосе. Дата – понедельник, после того, как пошли слухи вокруг проекта ДПЛА. Оба улыбались, пожимая друг другу руки.
 Годвин неохотно пояснил:
 – Пентагон отказался участвовать в проекте в среду. Шифровка пришла в министерство обороны в тот же вечер, по нашему времени. Отсюда спешно назначенное на четверг совещание – аварийный сбор.
 – Вы точно знаете?
 – Достаточно проверить у генерала Пайотта, сэр.
 – Хороню. Продолжайте. – Его знобило, в носу щипало от статического электричества с компьютеров.
 – Если Малан получил сведения от сора Джеймса, тогда отправка двух ДПЛА в Штаты не была попыткой в последний момент повлиять на Пентагон, но представляла собой нечто такое, что было предпринято  после того,  как все было потеряно. Потому что министерство обороны решило выйти из игры в тот четверг, получив определенные свидетельства, что американцы окончательно отвергли проект. – Чемберс, ухмыляясь, беззвучно аплодировал.
 Обри кашлянул в кулак.
 – Попятно. М-м, пожалуй, я действительно понял. Здесь по крайней мере все сходится, с чем я вас и поздравляю. – И почувствовал неуместность иронии. К сказанному вообще нечего было добавить.
 Эванс передал ему стоику бумаг.
 – Это сообщение одного лица из Пентагона, которое не знает, зачем нам это нужно. В нем говорится, что ни на военные, ни на военно-воздушные базы ДПЛА не поступали. Они остались у первоначального грузополучателя – "Шапиро электрикс". – Сникнув под полным недоверия и неприятия взглядом Обри, Эванс снова взялся за лежавшие на коленях распечатки с ЭВМ.
 Тишину нарушали только редкие капли дождя да стрекотание аппаратуры. Обри просматривал сообщение из Пентагона, обращая внимание на даты и достоверные факты. В конце концов тихо спросил:
 – Как конкретно это подводит нас к гибели Ирины Никитиной в Таджикистане? Это было за год  до  авиакатастрофы в Калифорнии... и за  восемнадцать  месяцев до гибели Ирины.
 У Чемберса блестели глаза, раздувались ноздри, словно он почуял ползущую подстреленную добычу. Ответил Годвин:
 – А вот резюме результатов расследования Фраскати. Во всяком случае то, что он сообщил прессе и телевидению. – Он передал Обри зеленую папку. Старик взял ее неуверенно, кончиками пальцев. Джеймс Мелстед... Джеймс, в ужасе подумал он. Если это было не более как неосторожность – наверняка так оно и было, – она, возможно, послужила первым шагом на пути, который привел к гибели Ирины и угрожает жизни Хайда и Кэтрин. Но Чемберс, черт бы его побрал, не верит, что бывают такие незначительные проступки, как неосторожность!
 – Спасибо.
 Обри бегло просмотрел папку Фраскати. Несоответствия в выводах об отказе электросистемы, характер повреждения фюзеляжа, наличие остатков взрывчатого вещества – настойчивые, почти маниакальные указания Фраскати на то, что это, должно быть, была какая-то разновидность бомбы. Затем уход из ФАУ, беспрерывные выступления по телевидению и в печати, не прекращающиеся заявления. Официальная версия и опровержения ФАУ, бессильная ярость Фраскати, его хлесткие обвинения. Растущее равнодушие публики. Молчание в конце...
 – Не хотите посмотреть одно его интервью, где он приводит свои соображения? – прервал его размышления Годвин.
 – Что? О, нет... возможно, потом, Тони.
 – Если Фраскати был прав, – заметил Чемберс, – тогда они уничтожили полный пассажиров самолет, лишь бы доказать, что ДПЛА исправно действует.
 –  Я это знаю!  – взорвался Обри. Папка в руках ходила ходуном, шея напряглась. – Я... это знаю, Чемберс. Я еще не совсем выжил из ума. Я... – Зазвонил телефон. Он выхватил у Эванса трубку. – Обри!
 – Это Питер Шелли, Кеннет.
 – Да?
 – Мэллори докладывает, что за ним слежка. Тут, конечно, ничего не поделаешь, по я думал, что стоит поставить тебя в известность.
 – Благодарю, Питер. Он что-нибудь сказал?
 – Ничего.
 – Спасибо. – Он вернул трубку, и тут сердито зазвонил внутренний телефон, будто нетерпеливо ждавший окончания разговора. Ответил Годвин.
 – Пошли его наверх, Билл. Да, сэр Кеннет распишется лично, – он угрюмо взглянул на Обри. Чемберс хищно потирал руки. Вздохнув, Обри попытался снова сосредоточиться на папке Фраскати.
 Дальше молчание. Фраскати пропал из виду и появился вновь, найдя свою смерть. Обри вздрогнул.
 Вошел связной мотоциклист из министерства обороны в лоснящейся от дождя коже. Обри расписался, потом, как ему показалось, сделав огромное усилие над собой, вскрыл портфель. Дверь за связным захлопнулась. Один Чемберс подвинулся ближе, но краем глаза Обри увидел, что Годвин своей ручищей дает тому знать, чтобы не лез, иуда не надо. Обри неловко развернул жесткий лист с шапкой наверху. Аккуратный твердый почерк Джайлза. Старомодная авторучка. На одном листе описание совещания, на другом – список присутствующих. Джеймс Мелстед. Помечен звездочкой, будто Джайлз тоже считал его виновным! Пояснительная заметка. С министерством торговли и промышленности консультировались по поводу возможных последствий аннулирования проекта ДПЛА для "Рид электроникс" Мелстед сообщил подробности, касающиеся других сделок, заказов, экспорта... прогнозы неважные. Мелстед возражал против аннулирования, но он был посторонним. Безоговорочный отказ Пентагона предвосхищал решение министерства обороны.
 Джеймс Мелстед. Значит, присутствовал...
 ...Время завершения совещания. Джеймсу, должно быть, пришлось поторопиться, чтобы не опоздать к ленчу с Маланом в клубе выпускников Оксфорда и Кембриджа. Обри потер рукой вспотевший лоб.
 – Сэр?
 – Что? Ах, да, возьмите, – спохватился он, передавая записки Джайлза Годвину.
 Оксфорд-стрит с ее автобусами и такси, с распавшимися частями зонтичного дракона заволокло дождем. Джеймс, какого черта ты не мог  помолчать?  Ради Бога, зачем нужно было выбалтывать все такому, как Малан – алмазному брокеру, имеющему дело с Москвой? Массивная фигура Малана под жарким, словно покрытым эмалью, калифорнийским небом на похоронах Алана. Она отчетливо стояла перед глазами, источая власть и угрозу. Боже, это была одна из самых поганых поездок в жизни Обри! Друзья, привязанности, семейные связи – все оборачивалось против пего. С кем в итоге он воевал? Со всеми, включая Джеймса Мелстеда?
 – Что... что будем делать дальше, сэр? – поинтересовался Годвин. На лице ни тени злорадства, наоборот, выражение печали и стыда. Даже Чемберсом, казалось, овладело безразличие.
 – Что делать? – отозвался Обри. –  Делать.  Разве непонятно? Я обязан лично поговорить с Джеймсом Мелстедом в несбыточной надежде, что если он, как вы намекаете, действительно виновен в чудовищной неосторожности, то признается во всем. И вы трое благополучно решите свою загадку. А вот для Хайда и моей племянницы выйти из положения будет не так легко!
 –  Улики  могли бы его удержать, – тихо сказал Годвин.
 – Но они же недостаточно убедительны! – закричал Обри.
 Такая вспышка эмоций смутила Эванса. Годвин принял ее как должное.
 – Да, сэр, – пробормотал он.
 – А я тем временем должен обвинить Джеймса Мелстеда в разглашении содержания совершенно секретного совещания в министерстве обороны. Он, несомненно, подтвердит справедливость обвинения и зальет слезами свой носовой платок!
 Мир его личной жизни и профессиональные обязанности переплелись в один запутанный клубок. Он понимал, что Джеймс Мелстед был первым шагом на единственном открывавшимся перед ним пути. Но разве не ради этого на него возлагалось тяжкое бремя ответственности? Старое немощное тело наливалось энергией. Он ничуть не страшился встречи с Мелстедом. Смущало переплетение чувства долга и дружеской привязанности. Но он обязан отыскать свидетельства того, что Малан через "Шапиро электрикс" поставил ДПЛА с системой управления и другим оборудованием Харрелу и его банде убийц, называвших себя "саквояжниками".
 Он обязан предоставить доказательства преступной неосторожности Джеймса Мелстеда и заслуживающего наказания злодейского преступления Малана.
 – Позвоните домой сэру Джеймсу, прокашлявшись, приказал он. – Скажите, что мне нужно срочно с ним поговорить... если необходимо, договоритесь о ленче.
 По Оксфорд-стрит ползли такси, при каждой остановке окрашивая в рубиновый цвет мокрый асфальт. По стеклу ползли холодные капли дождя. Голова раскалывалась от нетерпения и страха. Руки все сильнее сжимали изогнутую рукоять трости.


* * *

 Момент был упущен еще до того, как он тронул ручку дверцы. Кэтрин, до смерти напуганная, увидев мужчину, встала, как вкопанная, зажав рукой рот, чтобы не крикнуть. Хайду было видно, что тот, опомнившись от удивления, направился к ней. Возможность упущена. Он лихорадочно искал другие варианты. Левая рука, державшая дверную ручку, медленно разжималась.
 Грохот опрокинутого мусорного бака, пронзительный визг испуганного кота, мелькнувшее в сторону проулка черно-белое пятно. В воздух взметнулась рука с пистолетом и исчезла в тени. Другой рукой мужчина достал книжечку удостоверения. Хайду был слышен голос, но слов не разобрать.
 Момент упущен. Брось ее.
 Эта мысль не была неожиданной. Щеки тряслись, тело тяжело обвисло на сиденье. В глазах расплывалось. Проморгавшись, увидел блестевшие в лунном свете коротко стриженные светлые волосы Кэтрин, повернутое в сторону лицо. Стекло в машине запотело. Надо смываться. Здесь конченое дело. Она трясла головой, пожимала плечами. Напряженная поза, но ей удалось сохранить плавность движений и жестов, что могло ослабить подозрительность собеседника. Когда он последний раз видел снимок – высокомерное ухоженное лицо с, длинными темными волосами? Смывайся... не обманывай себя, что она сможет его провести...
 Он с силой прижимал пистолет к бедру, вдавливая металл в тело, чтобы унять дрожь в руках. Смывайся, черт побери!
 Мужчина продолжал разговор. Она отрывочно отвечала. Она даже закурила, выпуская дым, будто актриса. Мужчина поднес к голове кончики пальцев, очевидно прижимая наушник радиотелефона. Кивая, говорил в пиджак. Она смотрела на него, слегка подергивая головой. Взгляд ее не останавливался на их машине. Она не знала, где Хайд; он мог прятаться в машине, пока ее не арестуют, потом уехать. Ему был известен адрес плавучего домика в Саусалито, так что она была ему не нужна. Неожиданно его бросило в жар. Если Фраскати оставил что-нибудь, то только в домике ее отца! Племянница Обри, озябнув, обнимала плечи руками, все больше теряя способность притворяться. Как только мужчина снова взглянет на нее, он начнет догадываться... он должен ее опознать. Хайд еще ниже сполз на сиденье, пистолет бесполезно раскачивался рядом с ручным тормозом, левой рукой он просто опирался о дверцу.
 Мужчина закивал энергичнее, потом взглянул на женщину. Сиди... Теперь она могла заметить подозрение, мелькнувшее в глазах мужчины. Он взялся за ручку дверцы, не нажимая на нее, положил пистолет на ногу, поднял голову. Черт побери, она же  племянница  Обри!..
 В дверях появилась тень, на мгновение замерла. Потом сердитый голос Сэма:
 – Я тебе плачу не за перекуры, а за обслуживание посетителей и мытье посуды. Или ступай в зал, детка, пли ты больше здесь не работаешь!
 От восхищения Хайда аж ударило в пот. Кэтрин, как вспугнутый кролик, дернулась к двери. Мужчина сделал движение, словно пытаясь ее удержать. Хайд нажал на ручку дверцы, почувствован, как в щель хлынул прохладный воздух.
 Удостоверение.
 – Полиция, – в замешательстве пробормотал мужчина.
 – У вас к ней что-нибудь имеется?
 – Я... лишь задал ей несколько вопросов, приятель Мы кое-кого разыскиваем...
 – Ступай, в зал, девочка! – повторил Сэм. Хайд открыл дверцу пошире – теперь фигура сотрудника ЦРУ виделась будто в рамке – и прицелился в центр темного силуэта его груди. Глушители нет, надо учесть, но решение уже принято. Проклятая племянница Обри... Кэтрин кивнула, раздавила ногой сигарету и, тряхнув головой, зашла в дверь. Тень ее в коридоре становилась все меньше, пока не исчезла совсем. – Кого ищешь, приятель? – продолжал Сэм. – Ты из полиции нравов?
 – Нет, расследую убийства.
 – Тут никого не убивали... по крайней мере, сегодня вечером – пока еще, – заметил Сэм.
 – О'кей. Слушай меня. Кто-нибудь, кого ты не знаешь, мужчина и женщина, придет к тебе вечером, мы в машине там, впереди. Ты дашь нам знать, а?
 – О'кей. Вы их ждете?
 – Может быть.
 – Мужчина и женщина, так? Молодые, старые?
 – Скорее молодые. Женщина одного роста с мужчиной. Он тощий, похож на оборванца. У нее длинные волосы, такая модная, понятно?
 – Дремать не буду. Слушай, а почему я тебя не знаю?
 – Новый наряд. Да и я новичок, – поворачиваясь, чтобы уйти, и макнув рукой, ответил сыщик. – Обязательно дай знать. Если мы их увидим, а ты нет, тебе не поздоровится. Понял?
 – Само собой. Зачем нарываться на неприятности? – Сэм огляделся, передернул плечами и повернулся к двери.
 Ночной ветерок приятно холодил лоб. Тень уходившего, увеличиваясь в размерах, постепенно исчезала по мере того, как тот приближался к Бродвею. Вновь засияли огни города, только над заливом было черно.
 На этот раз женщина, да и он, уцелели только чудом. Они знают о клубе, стараясь здраво рассуждать, подумал он. Вероятно, знают и о плавучем домике: будут там ждать...
 Она стояла в дверях, разъяренная, словно тигрица.
 – Где тебя черти носили, ты, ублюдок?
 Позади нее, с презрением глядя на него, стоял Сэм.
 – Ждал в машине, – выкрутился он. – Тебе же ничего не грозило.
 – Ты  подонок!  – крикнула она, дрожа от ярости.
 – Если им известно о Сэме, им известно о твоем отце, – нажимал он, злясь на себя самого. – Они возьмут под наблюдение и плавучий домик. Понимаешь? Если я, черт возьми, еще нужен тебе, что будем делать дальше? Теперь думай ты!

 11
 Бремя преданности

 Па кремлевской набережной выпавший за ночь снег под ногами прохожих превратился в жидкое месиво. Прябин шагал, пряча озябшее лицо, изо рта валил пар. Сзади следовали два прикрепленных к нему охранника. В конце-то концов они пока еще полагались ему по должности! Вызов в Москву не означал, что его ждет лишь понижение. Заместитель председателя, хотя и в общих чертах, но весьма положительно отозвался о его идее создания новой цепочки, пусть даже она родилась у него в голове в процессе отрывочных импровизаций. По телу пробегал озноб, скорее от чувства облегчения, чем от холода. Во всяком случае идея неглупая – именно такая, какую ждали от него, одаренного молодого генерала.
 Голубовато-серое небо, тусклая серая поверхность реки, привычно строгие громады башен и куполов кремлевских дворцов и церквей. Он поскользнулся, но удержался на ногах – даже хорошее чувство равновесия, казалось, говорило о его везении. Он испытывал удовольствие от хорошего настроения: больше не нужно скользить по тонкому льду. Улыбнулся. Прябин ожидал, что его станут допрашивать, ругать, назначат мелкой сошкой куда-нибудь подальше от Центра. Но Центр сам находился в состоянии шока из-за внезапной ликвидации стокгольмской цепочки и ареста Лескомба и надеялся, что он восстановит агентуру, связи... и он оправдал их ожидания.
 Все, что требуется теперь, внушал он себе, так это чтобы, черт возьми, привести проклятую штуку  в действие!  Мысль эта не омрачала хорошего настроении.
 Уже завтра он будет снова сидеть у себя в лондонском кабинете, по-прежнему резидент. Оглянувшись на охранников, увидел, что они остановились. К ним подошли несколько человек в шапках и пальто с меховыми воротниками, незнакомые, но он знал, кто они такие. Тоже охранники. Чьи?..
 Прябин заметил худое лицо и тощую фигуру в слишком большой шапке, в запотевших от дыхания очках, раздраженного и в то же время несколько расстроенного...
 Он узнал Диденко, московского партийного –  бывшего  московского партийного – руководителя, заметил настороженность своих охранников, когда те остановились, здороваясь с его охранниками, которых, казалось, не беспокоило, что Диденко может проявить недовольство. Вчера вечером по телевидению объявили, что он освобожден от работы из-за плохого состояния здоровья, вызванного переутомлением. Эту новость заслонило охватившее Прябина по возвращении из Центра, где одобрили его план, чувство облегчения. Диденко не выглядел больным. Несколько побледнел, но двигался легко, на привычно сутулой тощей фигуре, как всегда, мешком висело пальто. Вчера вечером Прябин не придал значения сообщению о его отставке, по теперь оно так или иначе представилось ему важным. Текст был кратким, вряд ли благожелательным – во многом как в старые времена.
 Шлепая по мокрому снегу, Прябин машинально двинулся навстречу Диденко, к явному облегчению двух своих охранников, более оживленно поддержавших разговор с коллегами. Окутанные морозным паром изо рта, они похлопывали руками в перчатках, притопывали ногами, издавая звуки, похожие на жидкие вежливые аплодисменты не особо восторженной публики. Прябин протянул руку в перчатке – Диденко не то чтобы уклонился, скорее внутренне подался назад. Прябин представился и тут же заколебался.
 – Мне... хотелось выразить сочувствие по поводу вашей отставки. Вашей... болезни. Не серьезной, хотелось бы... – Он запнулся, поймав сердитый пытливый взгляд Диденко, словно тот подозревал насмешку. Прябин как можно простодушнее улыбнулся. Длинная сутулая фигура Диденко, казалось, облегченно обмякла под пальто. Он зашаркал галошами, согревая озябшие ноги.
 – Я... гм, да. Спасибо, – выдавил из себя Диденко.
 Раздражение и высокомерие... а может быть, замешательство вырывались легкими облачками вместе с дыханием. – Нет, я не сильно болен, – добавил он.
 – Хорошо. – Тоже притопывая ногами, Прябин поглядел вверх, на стены и башни Кремля. Смех четырех сотрудников службы безопасности резал ухо. – Я... мне жаль, что вы...
 – Действительно? – В голосе Диденко слышалось потрясение, неподдельное удивление, словно в памяти всплыло что-то давно забытое. – Значит, вы сожалеете. – Диденко поднял к шапке руку в перчатке, как бы собираясь провести ею по волосам, но остановился, ощутив мех. Укоризненно, скрывая улыбку, улыбнулся, слегка постукивая зубами, должно быть, от холода. Потом передернул плечами. – Нужно было... – он стал протирать запотевшие очки, в глазах энергичный блеск, так не вязавшийся с беспомощным выражением лица. Надев очки и поглядев на Прябина, неожиданно воскликнул: – Еще столько предстояло  сделать!  Вы меня понимаете? Не себя мне жалко; жалко, что столько недоделано! – Это было так не похоже на чопорный, хвастливый тон, к которому привыкли, видя его по телевидению. Голос был грубее, глубже, в нем слышался неподдельный гнев. Он махнул рукой в перчатке в сторону возвышавшихся позади стен. – Знаете, я... мы... могли сделать куда больше. Ирина и... – и сомкнул губы, словно ловя хрупкое рассыпающееся печенье. – Да, – продолжил он, помолчав. – Да, спасибо за участие. Я искренне тронут. Всего доброго, генерал.
 Словно передразнивая самого себя, не сгибая головы, еле заметно поклонился. Оглянулся на охранников. Прябин тоже дал знак своим.
 – Всего хорошего, товарищ Диденко, – громко ответил он. Его охранники, моментально подтянувшись, стали прощаться и следом за ним энергично затопали ногами.
 Прябин разок оглянулся. Сутулая спина, огромная шапка, висящее мешком пальто. Диденко споткнулся, но неуклюже удержался на ногах. Комичная фигура... и в то же время столько злости, безудержной злости, от горя или отчаяния.
 ... – А, Кеннет... А я как раз собираюсь приступить к ленчу. Составишь компанию? – Джеймс Мелстед проворно, словно молодой, поднялся на ноги, встречая друга с распростертыми объятиями. Позади него и высокие окна виднелась Итон-сквер, усыпанная бурыми листьями и строительным мусором. На фоне медленно очищающегося мрачного неба зябко вырисовывались голые деревья. Обри крепко, виновато пожал руку Мелстеда.
 Верх взяла вкрадчивая манера Джеймса, самодовольная улыбка, приглашающая Обри воспользоваться окружавшим его надежно обеспеченным комфортом.
 Стараясь казаться безмятежным, Обри, улыбаясь про себя, тихо произнес:
 – Отлично, Джеймс. Рад, что согласился встретиться...
 – Как же иначе, Кеннет? Чем могу помочь? Сдается, что это по просто дружеский визит. Ты чем-то... озабочен?
 – Задерган, Джеймс... просто задерган.
 – Усаживайся поудобней, Кеннет. Шотландского? – Обри вскинул глаза на украшенные эмалью каминные часы. Мелстед рассмеялся. – Солнце уже давно над мачтами. Так что не смущайся. – Он позвонил в висевший у камина колокольчик. Обри устроился на меньшем из двух диванов, напротив кресла Мелстеда, не зная, чем занять руки. Хоть бы шляпа была! Но молодой дворецкий забрал и шляпу, и пальто. Молодой человек, наполнив стаканы напитками, подал Обри его стакан на серебряном подносе. Теплота, уют, старая дружба терзали совесть Обри, словно он замышлял совершить в этой со вкусом обставленной комнате тяжкое преступление, скажем, похитить одно из полотен школы Ньюлина или даже единственного Лаури или прихватить чего-нибудь из расставленного по гостиной серебра или фарфора. Или мебель, выдержанную в стиле начала прошлого века.
 Обри потягивал виски. Мелстед уселся в свое кресло. Пышущий здоровьем. В домашних брюках и джемпере на пуговицах, поверх клетчатой рубашки шейный платок. Уход на пенсию явно пошел ему на пользу.
 – Как Элис? – поинтересовался Обри.
 Мелстед пожал плечами.
 – Думаю, как всегда, в одной из бесплатных столовых или ночлежек. Она не часто посвящает меня в свои дела, знает, что я не одобряю все это. – Тем не менее, в голосе звучала гордость за единственную дочь. Возможно, ее филантропия служила заменой его собственной совести? Элис в пристанищах для бездомных, Элис у отверженных, ночующих под мостами или в картонных ящиках в глухих переулках. Элис с наркоманами и жертвами СПИДа... Да, даже осуждая, он гордился ею, как гордился и своими сыновьями – полковником и банкиром. – Бедняжка Элис, временами она так устает. До изнеможения, – вздохнул он. – Но не желает меня слушать. Совсем себя не бережет. – Помолчал секунду, глядя на бокал с хересом, потом, блеснув глазами, спросил: – Так чем могу служить, дружище? Да, между прочим, на ленч будет камбала... хорошо? И я подумал о бутылочке шабли. – Обри, улыбаясь, кивнул, чуть ли не мурлыча от удовольствия. – Прекрасно. Ну так о чем речь? – напомнил Мелстед.
 – Вопрос щекотливый, – обдуманно начал Обри, – поскольку касается молодого Давида... точнее, его компании. Ты, Джеймс, конечно, знаешь о моем последнем поручении от Джеффри и премьер-министра. И о джентльмене, которого мы поймали с поличным.
 – По, разумеется, Дэвид в этом не замешан.
 – Прямо нет. Но, знаешь ли, пойдут круги... и тогда последствия могут стать вполне серьезными.
 – Все можно уладить, разве не так? Уж на Джеффри-то можно положиться.
 – Возможно. Но такие вещи становятся видимыми невооруженным глазом со временем. С помощью "Гардиан", или Данкена Кэмпбелла, или кого-нибудь еще...
 – Но удивлюсь, если встрянет Би-би-си! – слегка переигрывая, весело воскликнул Мелстед. Сквозь благодушие сквозила настороженность, будто Обри уже раскрыл свои подлинные намерения. Запахло притворством, фальшью.
 – Человек, которого мы допрашиваем, Джеймс, бросил свет на кое-какие темные делишки. – Он помолчал, но Мелстед лишь с интересом слушал. – У "Рид электроникс" столько засекреченных проектов, особенно теперь, когда компания купила у правительства фирму "Инмост"! Но настоящий источник беспокойства, возможно, где-то в прошлом. Помнишь проект ДПЛА?
 Мелстед нахмурил брови.
 – Смутно... м-м... да, дай подумать... вспомнил. Причинил компании много неприятностей. Я был против аннулирования, но без твердой поддержки США проект был конченым делом. – Вздохнув, покачал головой. – В тот момент компанию Дэвида стремительно несло на камни.
 Появился дворецкий. Мелстед, взглянув на бутылку, утвердительно кивнул. На широкий голубой ковер упал бледный солнечный свет, коснувшись и больших узорчатых половиков.
 – Этот проект – моя проблема, по крайней мере одна из них.
 – Как же так? Ведь компания Дэвида уцелела. Среди благодетелей и потенциальных получателей выгоды, разумеется, Паулус Малан. Но... причем тут проект? Что там тебе нашептали твои агенты, Кеннет?
 – А, ладно... Сдается, что невозможно определить, где конкретно оказались опытные образцы... – Мелстед выпрямился, словно по подлокотникам кресла пропустили электрический ток. Обри быстро добавил: – И у меня такое ощущение, что кое-что из них переправили на ту сторону.
 – Неужели... вообще такое возможно? – Легкая одышка, напряженный взгляд, натянуто-угодливое выражение. Перед глазами Обри возникла ухмыляющаяся физиономия Чемберса. Обри Пыли противны и это видение, и усилия Мелстеда казаться спокойным.
 – Не знаю. Джеймс, право, не знаю, – развел руками Обри. Запахло жареной камбалой.
 – Еще виски?
 – О нет, благодарю. – Обри и без того уже нарушил законы гостеприимства. Теперь он жалел, что согласился на ленч. Его охватило острое разочарование.
 Джеймс оставался настороже.
 – Но я не слишком тороплюсь с этим делом. Хочу повесить его на того парня, Лескомба. Он представлял несомненную угрозу. Я определенно считаю, что это он, скорее всего, передал секреты ДПЛА наряду со всеми другими, над которыми он работал или до которых мог добраться! Но прежде чем предпринять дальнейшие шаги, я должен быть твердо уверен... понимаешь?
 Согласно кивая, Мелстед смахнул с широкого лба седые волосы, потер подбородок.
 – Да, понимаю... – пробормотал он. Глаза беспокойно бегали, точно ища убежища. Обри с отвращением наблюдал, по не мог винить себя, даже Чемберса. Если только чуть-чуть. От мысли об угрожавшей Кэтрин опасности мигренью сдавило голову. А старая дружба внезапно увиделась будто с другого конца телескопа – два слишком далеких, не имеющих ничего общего человека, как крошечные фигурки с висящей на стене картины Лаури. – Знаешь, Кеннет, ты лучше изложи свои соображения и скажи, чем я могу помочь... – Появился дворецкий. – ...За камбалой, – закончил Мелстед.
 – Я взял на себя смелость накрыть на двоих в столовой, сэр, – объявил молодой дворецкий.
 – О да. Жюль не потерпит, чтобы гостей кормили с подноса на коленях, Кеннет! Тогда пошли?
 Обри встал.
 – Сдается, что остались невыясненными два обстоятельства этого дела, – заметил он. – По крайней мере два. Прежде всего аппараты, конечно, направились на запад, а не на восток. Хотелось бы знать, где они  теперь,  я бы сказал, для противной стороны им бы не было цены. – Лежавшая на лопатке Обри рука сопровождавшего его в столовую Мелстеда мелко задрожала. Эх, Джеймс! Похоже, в душе он рыдал, словно обманутая девица из мелодрамы. Аппараты и их пусковые устройства сначала испытали, а потом использовали для убийства Ирины Никитиной.
 Улыбаясь, он сел напротив Мелстеда, старательно расправил положенную дворецким на колени салфетку, уделил внимание запотевшей зеленой бутылке с шабли, дотронулся до аккуратно разложенного на белоснежной скатерти прибора. Что он подозревал... и что он  знал? 
 Поднял глаза.
 – Кажется, ты хорошо знаком с Паулусом Маланом, Джеймс. Может быть, ты взял бы на себя организовать встречу нас троих, чтобы обстоятельно обсудить это дело? Я серьезно, хочу докопаться до истины. Скандал будет ужасный, если окажется, что...
 – Представляю себе, Кеннет.
 – Я еще не знаю многих подробностей, Джеймс. Например, можно предполагать, что точная дата отправки ДПЛА в Штаты не сходится с датой, когда министерству обороны стало известно, что Пентагон отказался от участия и проекте. Значит, у этого парня, Лескомба, было время принять меры. Я должен быть упорен, что эти ДПЛА не попали в чужие руки, – абсолютно уверен!
 Конечно, конечно... – Обри смотрел, как Мелстед крошит булочку. Крошки и корочки разлетались из-под пальцев. Он все сильнее сжимал булочку, будто пытаясь снова превратить ее в тесто.


* * *

 "Американцы, соотечественники..." Расслышав эти слова, несмотря на убавленную громкость телевизора, Харрел ухмыльнулся. Он насмешливо кивал изображению Джона Калвина, выступавшего на завтраке в Атланте, где платили по сто долларов за блюдо. Речь приняли хорошо. Сразу после этой прямой передачи рейтинг президента поднялся на два пункта.
 Харрел сидел за обеденным столом в гостиной своего люкса и отеле, густо намазывая маслом тост. Обращаясь к аудитории в окружении букета микрофонов, Калвин держался уверенно. Вспышки блицев не выдавали и следа нервозности. В глазах ни усталости, ни настороженности. Его фигура хорошо вписывалась в очертания висевшего позади огромного президентского герба. Даниэль, первая леди, расточала улыбки. Когда камера надвинулась на нее, Харрел увидел, что ее глаза выдавали напряжение. Калвин все еще отставал на шесть процентов от своего соперника, а до выборов оставалось меньше двух недель.
 Харрел жевал тост. "Успехи нашего правительства за прошедшие четыре года..." Харрел, рассмеявшись, фыркнул, чувствуя, что в нос попали крошки. Чихнул, все еще потешаясь, но с оттенком злости, на Калвина – мистера Незапачканного, сэра Фантазера. "Мы можем начать смотреть в будущее..."
 – Лишь потому, что там у нас все выглядит куда как чисто и опрятно, – проворчал Харрел, отхлебывая кофе. – Куда как устойчиво и надежно, мистер президент. А вам бы неплохо  знать,  как мы для вас стараемся, мистер президент.
 Дурачиться надоело. Он скорчил гримасу и своему отражению, и изображению на экране. Выходит, обладание тайной властью ничего не значит, а вот широкое признание публики – это да. Глупо даже представить. Какая разница, кто будет сидеть в Белом доме – Калвин или другой парень? А вот по какому пути пошли теперь Советы, и особенно мусульманские республики, в сравнении с тем, что было всего пару месяцев назад – это что-нибудь да значит!
 Презрительно скривив рот, он разглядывал поблескивавшие драгоценности, кричаще разодетых дам и холеных мужчин. Он не имел ничего против президентской власти, да и самого Калвина... раздражали равнодушие, самодовольство! Эти самые люди возмущенно набросятся на него, если узнают о его деяниях, да и просто в случае каких-либо проблем, требований найти виновного, которые могут испортить аппетит их любимым собачкам! Вроде того, как они на минуту сделали героем Олли Порта, а в следующую минуту отдали под суд! За покрытым белоснежной скатертью, возвышающимся, словно престол, столом рядом с Калвином и его женой восседали двое сенаторов, которые принимали участие в слушаниях по делу "Ирангейта".
 Лицемерия – вот чего он не мог терпеть. Несправедливости, морализирования. Ни Калвин, ни кто другой не могли отхватить более или менее значительный кусок от военного бюджета или вернуть домой войска из Германии, или финансировать планы социального развития, или сбалансировать бюджетный дефицит, если не стабилизируется обстановка в Варшавском пакте или азиатских республиках... Особенно там, черт возьми!
 Упражнение в стрельбе готовилось в страшной спешке, иначе Ирина Никитина предоставила бы им независимость и тем самым отдала бы всю советскую Азию в руки мулл, под иранское влияние.
 Боже праведный, эта женщина оставила бы Москве лишь ошметки европейской части России, без балтийских республик, Украины или Грузии – валяйте, берите себе свою независимость! Она носилась со своей "гласностью", и никто не знал, чем все это кончится, кроме бесконечного периода неопределенности. Правда, последней соломинкой стала эта сделка с мусульманами. Все аналитические исследования свидетельствовали, что в Афганистане произойдет новая вспышка междоусобной борьбы, Пакистан переметнется на сторону Ирана, не пройдет и десятка лет, как аятоллы будут править практически всем югом Азии!
 Этого нельзя было допустить. Тогда они сделали ставку на личные качества Никитина, который, но их оценкам, в душе был консерватором, лишь временно упивавшимся "гласностью". Требовалось всего лишь помочь ему протрезветь, увидеть вещи в должном свете... притормозить, действовать, не торопясь, сохранить Советский Союз. В анализе утверждалось, что при отсутствии Ирины Чевриков и Лидичев смогут управлять его действиями.
 К счастью, нашлось простое решение сложной проблемы. Он улыбнулся, вернулось хорошее настроение. И еще одна вещь – миллиарды долларов, в которые обошлась бы поддержка новых независимых государств, растущих, как грибы, в Европе и тянувших руки за помощью к Америке! Да благословит Господь это простое решение.
 "Теперь мы можем заняться делами, которых требует страна..."
 "Валяйте, говорите, мистер президент... и хорошо, что вы не знаете, как было на самом деле". Улыбаясь во весь рот, он, повернувшись к экрану, поднял стакан с апельсиновым соком, словно предлагая тост.
 Главное, чтобы не докопались. То, что делал Олли, было о'кей, он действовал как патриот. Глупо было бы попасться и дать возможность парням с Капитолийского холма лишний раз бить себя в грудь и доказывать, что у них простыни чище, чем у других!
 О'кей... Остались торчать две ниточки – девчонка и Хайд. Когда их заправят, материя будет, как новенькая, как это бывает при художественной штопке.
 Сегодня – решил Харрел, слушая бурные, звонкие аплодисменты по окончании речи президента. Калвин поднял руки – естественно, не как свидетельство сдачи в плен. Даниэль улыбалась, как могла только она и немногие голливудские звезды. Харрел потянулся к телефону. Итак, сегодня. Потому что, добавил он мысленно, я не собираюсь быть распятым на Капитолийском холме из-за какой-то полоумной бабы и ни на что не годного агента!


* * *

 – Я вышел под предлогом, что мне нужно в туалет! Конечно, он еще здесь, мы сидим за ленчем!.. Что? Нет, не то... но справки, которые наводит Кеннет, по-видимому, относятся к проекту ДПЛА... Что? Да, от того человека, Лескомба, или как там его, которого они арестовали как шпиона. Да, да... Слушай, Паулус, я не могу с тобой долго говорить, просто подумал, что тебе об этом следует знать. Уверен, что можно замять, хотя он будет говорить, что интересуется только делом Лескомба и больше ничем... Понял. Я... меня не интересуют никакие... нет, так я не привык! Ты совершенно прав, мне это совсем не нравится... Что? Нет, у меня нет ни малейшего желания знать о твоих намерениях. Да, разумеется, можешь действовать, как тебе заблагорассудится, исходя из того, что я тебе сказал... Соучастник? В чем? Да, я знаю, что замешан, благодарю. Каждое утро я вижу его в зеркале, когда бреюсь... Мне нужно идти. До свидания, Паулус...


* * *

 – Теперь вы отвечаете за то, чтобы ваш блестящий новый план  был приведен в действие,  товарищ генерал. Забудьте о том, другом, деле. Вы меня понимаете?
 – Да, товарищ заместитель председателя... но думаю, что это неправильно. Малан заботится только о собственной шкуре – хочет, чтобы это делалось  нашими руками! А нам сейчас не следует высовываться.
 – Прябин, вам повезло – ваша шкура не пострадала после провала в Стокгольме... и ареста того пария, Лескомба. Кому, как не вам, известно, сколько он может рассказать Обри о нас и обо всей операции!
 За спиной старика виднелась площадь Дзержинского, отливавшая серым цветом под холодным дождем. Его мрачная, тяжелая крестьянская фигура находилась в тени, настольная лампа высвечивала только искривленные узловатые кисти рук.
 – При всем уважении, товарищ заместитель председателя, я не думаю, что если даже Лескомб выложит Обри все, что знает, это обязательно привлечет внимание к нашему  предприятию. 
 – Малан в отличие от вас не недооценивает Обри. Он хочет, чтобы Лескомба убрали... и я с ним согласен. Я передал указание, чтобы о нем позаботились. Ясно?
 – Я...
 – Ясно?
 – Ясно, товарищ заместитель председателя.
 Тяжело поднявшись, старик вышел из-за стола, протягивая руку.
 – Тогда мне только остается пожелать вам счастливого пути и удачи в осуществлении нашей потрясающей операции. Выпьем? Вы же достаточно уверены в ее исходе, чтобы выпить за ее успех, генерал, не так ли? – Старик скрипуче засмеялся.
 – Да, несомненно!..


* * *

 В трубке раздавались настойчивые резкие гудки. Телефон в квартире Обри не отвечал. Хайд, согнувшись, поглядел на освещенные слабым светом часы. Восемь часов долой... в Лондоне время ленча. Эта мысль выводила его из себя. Он отпел глаза. В крошечном лучике света, словно отшелушившаяся кожа, порхнул мотылек. Почти два часа Хайд наблюдал за темнеющим на фоне звездного неба среди дюжины других плавучим домиком, чтобы убедиться в отсутствии слежки. В машинах никого, в окнах темнота, занавески без движения. Ни объективов, ни микрофонов, ни людей. Время от времени просажали грузовые и легковые машины, звук моторов постепенно затихал, ни одна не остановилась. Женщина находилась в четверти мили отсюда, в машине, оставленной в одном из спускающихся к воде переулков.
 Он дергался от нетерпения: проклятый Лондон не отвечал! Ну, ответь же... Где-то, черт возьми, на ленче!.. Ну, ответь...
 Ни экономки, ни самого Обри нет дома. На работу звонить нечего и думать, нельзя звонить Шелли или кому-нибудь еще. Нельзя. Для него один надежный телефон – на квартире Обри. Маленький бесцветный мотылек бился о стекло кабины, словно отсчитывая бегущие секунды. Несмотря на теплое, все еще темное утро, Хайда трясло, скорее от злости из-за того, что вот он пересилил свое неуважение и болезненную подозрительность к Обри, а в ответ слышит лишь длинные гудки телефона из пустой квартиры. Ох, как надо, чтобы Обри был дома! Теперь, когда надобность в племяннице подходила к концу. Обри должен освободить его от заботы о ней, пока из-за своего состояния она не стала для него опасной. В трубке продолжали раздаваться гудки. Если бы сбыть с рук женщину, тогда появилась бы возможность маневра, чтобы скрыться, залечь в нору. Она совсем обессилела, став похожей на него, каким он был недавно.
 Хайд стряхнул с себя свое состояние на автостоянке, когда не смог отделаться от этой женщины, удрать от нее. Каким-то образом его обреченность, изнеможение перешли к ней. Это произошло незаметно по пути из Сан-Франциско, когда он много раз возвращался назад и метался по дорогам с целью обнаружить слежку. Она беспричинно принималась плакать, ее трясло – словом, сдавала на глазах.
 В трубке по-прежнему гудки. В нем закипала необузданная злоба, свидетельствуя, что его прежняя сноровка и выдержка – лишь видимость, притворство. Он мог играть роль самого себя, причем со знанием дела, но только короткое время и ценой огромных усилий – отдельные монологи, короткие сцены, но никогда всю пьесу. С усилием удерживаясь, он повесил трубку и крадучись выскользнул из будки в темноту между двумя фонарями. Протянувшиеся вдоль причала черные силуэты плавучих домиков были похожи на небольшие горки шлака. Надо было, не медля, двигаться, проникнуть в домик и выбраться оттуда, пока напряжены нервы и последние капли адреналина поступают в организм.
 Оглянувшись на причал, прислушиваясь к затихающему отдаленному шуму мотора, он поднялся по переулку к машине. Даже в слабом свете ее неподвижная фигура на заднем сиденье воплощала полное изнеможение. Он поколебался, прежде чем открыть дверцу. Она в страхе повернула белое, как бумага, лицо, потом безвольно обмякла, узнав его.
 – Пора, – бросил он.
 – Что?
 – Пора двигаться.
 – Что он сказал?
 – Телефон не отвечает. Его нет на месте.
 – Неужели до него не дозвониться? – прошептала она.
 Говорить с ней было бесполезно и трудно, словно пробовать объясниться на незнакомом языке. Одной рукой он сжал ручку двери, другую сжал в кулак в кармане: в спину под ремнем упирался пистолет, плечи тряслись от ощущения незащищенности.
 – Сегодня, обещаю... – еле сдерживаясь, ответил он, – как только с ним поговорю, он что-нибудь сделает. Он согласился со мной. – За бесстрастным, спокойным тоном скрывались ярость и презрительное разочарование.
 – Я не хочу туда, – надулась она.
 – Мне нужна твоя помощь. – Он сам почувствовал угрозу в своем голосе. – Ты знаешь дом.
 – Поэтому и не могу туда пойти! – Она всплеснула в темноте руками, блеснув широко раскрытыми глазами. – Ты что, не видишь, в каком я состоянии? Черт возьми, я ничего не могу с собой поделать! – воскликнула она, обхватив грудь руками. Она была парализована ужасом, и это выбивало его из колеи. Он почувствовал, как на голову и плечи, словно тяжелое одеяло, ложится усталость.
 – Слушай, я, как и ты, держусь из последних сил. Пришлось долго проверять место, потому что мне больше не по силам действовать нахрапом. Поэтому мне нужна твоя помощь. На час, не больше. А теперь, черт возьми, вылезай из машины!
 Мгновение казалось, что она откажется повиноваться, потом открыла дверцу и тяжело выбралась наружу, непрерывно громко, раздражающе всхлипывая, стиснув зубы, он пробормотал:
 – Всего один час. Людей Харрела здесь нет. Привидений тоже.
 – Говоришь, нет? Откуда ты знаешь?
 – Слушай, после этого я сделаю все, чтобы ты карабкалась отсюда. Я пастою, чтобы Обри взялся за это сам, – убеждал он ее. – О'кей? – Она снова задрожала, прижав руки к груди. Высокая худая фигура согнулась, словно вот-вот ее вырвет. Казалось, до нее не доходил смысл того, что он говорил. – Если в доме твоего отца... – быстрый вздох, будто от боли, – ...что-нибудь есть, пусть даже ничего нет, я отправлю тебя отсюда в Лондон. Куда-нибудь, где ты будешь в безопасности. – Его раздражение рвалось наружу. – Слушай, мне больше нечего добавить, черт побери!
 Она поглядела на него так, словно он ударил ее по щеке. За отсутствием других, она взвалила на него вину за все своп невзгоды: ей было ненавистно это место, претила настойчивость спутника. Теперь она была похожа на него – того, который был в Таджикистане, который впал в истерику из-за сломанного "Уокмана", швырнув его и пропасть.  Какого черта  Обри считал, что он сможет использовать ее в качестве агента?
 – Теряем время. – Схватив Кэт за руку, несмотря на сопротивление, он потащил ее за собой, не обращая внимания на умоляющий взгляд и трясущиеся губы. Их шаги глухо отдавались в тишине ночной улицы. Где-то, действуя ему на нервы, слышались приглушенные звуки радио или проигрывателя.
 Они раньше уже проезжали вдоль причала на скорости, чтобы не привлекать к себе внимания, и она показала ему домик отца. Хайд остановился, думая только о ведущем к домику причале, с сомнением глядя на старый пастил, который, заскрипев, поднимет тревогу, как только они ступят на пего. Сделав три глубоких вдоха, отпустил руку женщины, нащупал пистолет, спустил предохранитель и шагнул на доски причала. Одноэтажный домик припал к воде, будто в ожидании первого звука. Скрипнула доска. Под причалом тихо плескались волны. Предутренним ветерком доносило запах пищевых отбросов и водорослей.
 – Пошли. – Ее первый шаг был беззвучен, на второй скрипом отозвалась доска. Она слышно вздрогнула, его нервы словно тронуло наждаком. Он протянул руку назад, будто принимая эстафетную палочку. Кэт ухватилась за все холодными длинными пальцами, больно впившись ногтями. Вторую руку он машинально держал на пистолете.
 Цепочка огней, их сияние над городом. Через залив в сером предрассветном тумане плыл мост Золотые Ворота, ряды его огней – как надстройка огромного корабля. Они остановились в глубокой тени. Хайд отпустил ее руку, ощущая ладонью и щекой шероховатую деревянную поверхность стены. Беспорядочные узоры света на высотных зданиях в центре Сан-Франциско. На набережной ни одной машины. Он снова потянул ее за руку, услышав звон ключей и ее хриплое учащенное дыхание.
 Оглядел сходни, набережную, длинный ряд уличных фонарей, появившийся кое-где свет в окнах вторых этажей, белеющие фасады беспорядочно разбросанных неухоженных домов. По набережной двигалась машина, и он, схватив Кэтрин за руку, сделал знак молчать. Свет фар, зловеще пробежав по тротуару, двинулся дальше и исчез, когда автомобиль повернул за угол.
 – О'кей, быстрее.
 Она отперла и открыла дверь. Первый момент – явственный запах нежилого помещения. В дверях женщина заколебалась, но он, толкнув ее вперед, вошел следом, закрыв за собой жалобно скрипнувшую дверь. Сначала слышалось только ее хриплое дыхание, потом до его ушей донеслось хлюпанье воды под полом; ощущение отсутствия прочной опоры под ногами лишало уверенности. По мере того как глаза привыкали к темноте, он постепенно разглядел бесформенные очертания рояля, рядом что-то тускло поблескивало. Под подошвой предательски скользнул ковер, и он испуганно шагнул назад, словно наступил на змею. Ночь проникала в окно квадратными светлыми пятнами. Дело ускорилось, если бы можно было зажечь свет, но нельзя, слишком опасно. Осторожно ступая, задернул занавески и включил небольшой фонарик. От мебели метнулись мрачные тени, заиграла расцветка ковра. Женщина не сводила глаз с досок пола, будто видела нечто лежащее ничком.
 – Есть здесь сейф? – Она лишь покачала головой, щурясь от света фонарика. Белое, печальное, как у клоуна, лицо. – Тогда где? – резко спросил он. Он пробежал фонариком по настенным часам – короткий маятник неподвижен, стрелки крупного старинного циферблата замерли, показывая другое время. То, что они остановились, действовало на нервы. – Где? – разозлился он.
 Катрин смущенно пожала плечами, точно находилась в незнакомом месте.
 – Не знаю, – флегматично ответила она. – Он никогда... ничего не прятал.
 Хайд пересек комнату, ободрав ногу о старое промятое кресло, и вошел в... да, в спальню. Задернув занавески, включил фонарик, пробежал лучом по платяному шкафу, большой кровати, комоду, шкафам. Кругом, словно в доме были грабители, разбросаны ноты и конверты от пластинок, но он понял, что беспорядок в доме – обычное явление. В углу вверх подошвой валяется кроссовка, другой не видно; окурки в жестяной пепельнице с надписью "КИСТОУН КОРНЕР". По стенам в рамках – фотографии десятка джазовых музыкантов, самых узнаваемых за последние тридцать лет Он почувствовал, что женщина, съежившись, стоит позади него, ощутил спиной ее безумный страх, раскаяние и отчаяние. Отмахнулся от нее, как от насекомого, давая понять, чтобы она вышла.
 Ящики один за другим. Фотография Кэтрин Обри – в соседней комнате на стене еще одна, покрупнее, на ней более высокомерная особа, возможно, мать этой женщины. Белье и рубашки, мерная ложечка... для кокаина? Машинка для набивки сигарет и... да, прикрепленный клейкой лентой к нижнему ящику пакетик с марихуаной. Он оставил его на месте. В платяном шкафу туфли, единственны и костюм, несколько пар брюк, разбитая гитара. Все это время женщина стояла в дверях, вряд ли замечая его, может быть, только когда слышала короткие, сердитые вопросы. Под наволочками в платяном шкафу спрятаны деньги. Ноты, счета, извещения о гонорарах с названиями песен, занимавших, правда, не первое место в джазовом репертуаре.
 Под кроватью и ковром ничего, кроме пыли. Царапал ногтями, попытался отодвинуть доски пола. Время ждет... пятнадцать минут, а в спальне не закончено.
 Наконец...
 ...Ванная. Сердечные таблетки, зубная паста, лосьон после бритья. Коробочка для зубных протезов – напоминание о возрасте владельца. Кэтрин снова в дверях, снова вздрагивает и всхлипывает. На щеках следы слез – увидел, когда внезапно осветил ее фонариком.
 В комнате сквозь занавески проступал рассвет. Он вспотел. Вытирая со лба пот, выругался. Она вздрогнула, прячась в углу комнаты. Он еще больше разозлился. Отвернул копер. Показалось, что она хотела возразить, но услышал, как, стуча зубами, она растирает озябшие руки. Ничего. Неровные половицы. Крышка рояля, мебель, бар с напитками, книжные полки, комод. Главным образом конверты с фотографиями. Занавески ощутимо светлели. Пятьдесят минут...
 ...Кухня. Звон кастрюль, ножей, банок и жестянок. Ничего. Ему стало жарко, тряслись руки, от бесчисленных приседаний и ползании на коленях болели и подкашивались ноги. Он был словно пружина, у которой кончается завод.
 Семьдесят минут. Ничего. Вернулся в комнату, дрожа от ярости.
 – Где, черт возьми...  где. –  Она затрясла головой еще до того, как он заговорил. Он грубо схватил ее за плечи и стал трясти. От боли у нее потемнело в глазах. – Где, черт возьми, где?
 Когда он ее отпустил, она отшатнулась к высокому кухонному шкафу, все еще мотая головой и не глядя на Хайда. Над головой висел саксофон. Он напугал и побил бессловесное животное, окончательно добил ее. Дерьмо...
 Хайд двинулся к ней, но споткнулся о неровные половицы. Она беспомощно прижалась к шкафу. Слабо звякали тарелки, угрожая свалиться с полок. Проникающий сквозь занавески свет, ее встревоженное, помятое, словно грязный носовой платок, лицо, его собственное лицо, как он представлял, ежесекундно менявшее выражение, словно мелькание изношенной кинопленки, половицы...
 Хайд встал на колени, ощупывая неровные стыки. Шероховатые края, вощеная поверхность, шурупы – шурупы, не гвозди? – шляпки под воском. Соскреб воск ногтями. Но под половицами только вода? Полы в одноэтажных домиках всего лишь настил короткого причала, так ведь? Поглаживая рукой половицы, вспомнил, что видел отвертку в одном из ящиков на кухне.
 Вернулся к половицам, направив на них побледневший луч фонарика – то ли садилась батарейка, то ли стало светлее... Вывернул шурупы из нескольких досок – одной, другой, третьей – достаточно, можно проскользнуть вниз. Поднял. Под половицами деревянные перекладины. Но они отошли вместе с досками. Слышался тихий плеск волны. Осветив фонариком находившуюся всего в футе [9]  от пола маслянисто-черную поверхность воды, сунул голову в прохладную тьму. Даже под причалом уже чуть брезжил свет. Водя фонариком, тщательно осмотрел нижнюю поверхность настила. На якоре маленькая лодка. Корма покрыта куском парусины. Больше ничего. От расстройства его оставили силы. Снова в памяти возник Харрел. Внутренние часы крутились, словно бешеные.  Ничего, черт побери, ничего!  – мысленно кричал он, разряжая измученные натянутые нервы.
 Не глядя на Кэтрин, стоявшую в полутьме комнаты, он сел на край отверстия и спустился ниже, нащупывая ногой борт лодки, болтавшейся на коротком носовом лине. Пяткой подтянул ее к себе, спрыгнул на дно, шатаясь, раскачивая утлое суденышко.
 Словно в морской раковине, услышал собственное дыхание, заглушавшее плеск воды. Сорвал слабо закрепленную парусину. Блеск воздушных баллонов, сухой костюм дли подводного плавания – словно скрюченный труп. Металлический ящик, каким обычно пользуются кинооператоры. Удерживая дрожь в руках, он не сводил глаз с ящика. Ящик заперт.
 Постепенно дыхание успокоилось, сердце забилось ровнее. Стало не так жарко. Адреналин иссяк, появилась слабость. Пересохло во рту. Подхватив ящик, он выпрямился, стоя в луже на дне лодки, потом поднял его над головой. Откликнувшись на его приглушенную команду, Кат взяла холодный ящик, отнесла подальше от отверстия в полу. Тяжело, со стоном, он выбрался в комнату. Теперь, когда он вылез из лодки, чавканье воды стало громче. С помощью отвертки он легко взломал замки. Содержимое привлекло внимание и Кэтрин, но ее гипнотизировал ужас, оттого что она видит вещи, принадлежавшие еще одному близкому ей покойнику.
 Записные книжки, магнитные кассеты, миниатюрный магнитофон, фотоаппарат, пленки в кассетах, штук десять, два телеобъектива, газетные вырезки.
 Неуверенно улыбаясь, он поднял глаза.
 – Здесь все, – тихо проговорил он, сосредоточенно, словно коллекцию монет, разглядывая содержимое ящика. – Все... черт возьми, они и должны были быть там, средство остановить... – голос совсем сел. Теперь ему стало холодно, тело охватил нервный озноб. Это от облегчения, подумал он про себя.
 Развернул карту, лежавшую в полиэтиленовом пакете, взглянув на нее, сунул в карман пиджака. Хорошая закуска перед тем, как отведать лакомства, находившиеся в ящике. Здесь все, что знал и о чем подозревал Фраскати. Обожженные кусочки металла. Он вспомнил об обломках, которые видел в Таджикистане, – лежавших на песке, будто разлагающаяся туша кита. Вспомнил и ее, застывшую в воде лицом вниз, в дорогом костюме, в одной туфле, с распущенными густыми полосами. Зарисовки, исписанные плотным почерком страницы, расчеты на десятках листов, список пропиленных кассет с пленкой. Спокойно... Теперь все у него...
 – Быстро! – скомандовал он. Она уставилась на ящик. Сходив в спальню, вернулся с кожаным ремнем ее отца. Перетянул ящик, поднял его. Она положила свою руку на его пальцы. Глаза странно блестели.
 – Дай мне, – произнесла она.
 – Бери, если хочешь. – Вот он, инстинкт собственника. С усилием оторвала ящик от пола и, наклонившись на одну сторону, направилась к двери. Занавески еще больше побледнели. Она открыла дверь, и в комнату плеснул рассвет, замерцал на обстановке. Хайд поспешил за ней, закрыв за собой дверь. Она уже гремела ногами по скрипевшим доскам причала. Теперь все равно, лишь бы поскорее убраться отсюда. Через минуту-другую она устанет; ей просто хотелось подержать ящик, как талисман, игрушку на память. – Подожди... – тихо сказал он, оглядывая набережную. Теперь на улице люди, мальчишка-газетчик на велосипеде, редкая вереница машин, бормотание радиоприемников. В соседнем плавучем домике занавески по-прежнему задернуты.
 Необычный звук, точно разряд статического электричества. Голос? Треск кнопки радиотелефона при переключения на прием или передачу? В животе похолодело, левой ногой он споткнулся о доску, рукоятка "браунинга" стала скользкой от пота. Женщина опустила ящик. Лучик поднимавшегося над холмами солнца, как от зеркала, отразился от ящика, будто подавая сигнал. Она потерла кисть и запястье и наклонилась снова поднять его. Снова царапанье кнопки радиотелефона. Откуда же?..
 ...Из соседнего домика. Занавески по-прежнему неподвижны. Чей-то металлически звучащий голос, и занавески раздвинулись. Внезапный вой сирен.
 Женщина растерянно стоит посередине пирса. Плечи обреченно опущены. Позади нее Харрел.
 Поднося ко рту мегафон, Харрел не мог удержать довольный улыбки. В джаз-клубе улова не было, но слежка за домом отца принесла блестящие результаты. Ему позвонили в Лос-Анджелес, как только Хайд стал обследовать набережную и прилегающие улицы. Обыскивать дом было поздно, удалось только вторгнуться в соседний домик и установить оттуда слежку. Но теперь Хайд и Кэтрин сами нашли для него все. Металлический ящик серебром отливал на солнце. Он поднял руку, словно приветствуя друзей. Позади него полдюжины молодцов.
 Женщина остановилась в десяти ярдах, не больше, Хайд – в двадцати пяти. Дверь соседнего домика с треском распахнулась. Трое вооруженных агентов направили на Хайда бесшумные ружья. Харрел явно забавлялся.
 – О'кей, Хайд! – крикнул он в мегафон. Голос отдавался эхом среди плавучих домиков, заглушая шум моторов остановленных ими машин. Сан-францисскому департаменту полиции по политическим каналам сообщили, что предстоит облава на наркомафию.
 Все оказалось так просто.
 – Двигайтесь к женщине, – приказал Харрел. Медленно, спокойно. Не перекрывайте линию огня. Клади оружие, Хайд. Оно тебе уже не нужно. Подходи медленно, спокойно...
 Хайда снова затрясло, ноги отказывались служить. Люди осторожно двигались к Кэтрин, но он оставался под прицелом ружей. Позади Харрела рассыпались полицейские, занимая позиции вдоль набережной, останавливая проезжающие машины, разрывая сиренами тишину. Солнце било в слезящиеся глаза, ограничивая кругозор, словно он смотрел сквозь яркий искажающий картину кристалл. Женщина пропала. Долбаный  ящик  пропал! От соседнего домика быстро приближались тяжелые шаги тех троих. Уже всего несколько ярдов...
 Он машинально выстрелил в живот бежавшему впереди. Тот, раскинув руки, отлетел назад. Двое, встав, как вкопанные, подхватили его, словно того хватил удар.
 – Хайд!.. – послышался рев Харрела. Хайд увидел белое перепуганное лицо женщины, ее трясущиеся руки. Металлический ящик, рядом с ним присевший на коле по, целящийся в него агент. Как тяжелые черные дубинки, поднимались вверх ружейные стволы. –  Убрать  его!
 Вода ударила в лицо и грудь Хайда как нечто плотное, непроницаемое. Руку будто обожгло. Он ушел под кипевшую от пуль воду, приглушавшую звуки выстрелов. Рука болела, горела. Свет померк, в сгущавшейся темноте виднелись обросшие водорослями опоры причала. Распирало грудь. Он лихорадочно пытался засунуть пистолет за пояс. Голова готова лопнуть, рука, как в огне.
 Свет гаснул...




 Часть третья
 Ястреб с добычей



 И серокрылый деспот, ястреб,
 Избрал сосну тем местом,
 Откуда он опустошал округу.

    Чосер «Птичий парламент»


 12
 Химеры на крышах

 Кажется, единственное, что охлаждало чувства, так это стекавшие с зонтика за воротник струйки воды. Моторы полицейских машин работали на холостых оборотах, чтобы поддерживать свет фар, кольцом освещавших место происшествия. В их свете косо летели холодные капли дождя. Держа рукой в перчатке забытую чашку кофе, он смотрел, как в кузов санитарной машины закатывают тела Эванса и Лескомба. Они оставались в обломках машины, разбившейся о ствол дерева под обрывом, до его прибытия; еще одна маленькая вина. От шума моторов у Обри давило в висках. В том, что они несколько часов после убийства оставались под обломками, не было ни капли уважения к приличиям.
 Конечно же, убийство...
 Дверцы санитарной машины мягко закрылись. Он кивнул водителю, что можно ехать, и отступил, оказавшись рядом с инспектором хэмпширской полиции. Задние колеса, разбрасывая комья грязи, буксовали по травянистому склону. Наверху машина, дернувшись, – тела привязаны к носилкам, не свалятся – въехала на заброшенный сельский проселок. Звук мотора постепенно удалялся, его заглушили громкие голоса людей, собравшихся у окруживших место аварии полицейских машин. На высоких металлических шестах установлены светильники. Натоптанная трава и грязь перекрещены красно-белыми лентами. В боку автомобиля Эванса, ставшего короче от удара, глубокая вмятина от врезавшейся в него на дороге машины. Следы рубчатых подошв, ведущие к машине и удаляющиеся от нее.
 Убийство. Профессионально замаскированное, умело исполненное, но убийство. Лескомба заставили замолчать, хотя Обри не мог упрекать себя за то, что распорядился перевезти Лескомба. Когда бы он ни покинул дом, его бы выследили и убили. Он сожалел о смерти Эванса. Сотрудник Годвина. Один из его собственных людей! Нет, не сожалел. Гибель Эванса привела его в ярость.
 Он стал меньше замечать холодную воду, льющуюся за воротник с зонта, который неумело держал инспектор. По пути из Лондона... сюда он не отвлекался на воспоминания о телефонном звонке Хайда. Дождь хлестал по обломкам машины Эванса. Брюки Обри выше выданных ему здесь холодных зеленых резиновых сапог промокли насквозь. Кэтрин в руках Харрела; Хайду удалось ускользнуть – "нет, к сожалению, не рассчитываю на то, что они считают меня погибшим"... И теперь он перемещается от одного телефона-автомата к другому в районе залива, словно неуклюже поддразнивая их, вместо того чтобы заметать следы. "Мокрый до нитки, в руке, черт возьми, дырка, думаешь, приятель, я дамся ищейкам?" Хайд, конечно мысленно ругал себя за то, что попался в ловушку в доме Алана. "Все, что у меня осталось, так это паршивая карта!" Неопровержимых улик, доказательств, но оценке Хайда, было достаточно. Теперь все они в руках Харрела. Кэтрин тоже.
 И вот они заставили навеки замолчать Лескомба. Обри закрыл глаза, чтобы не видеть ослепительного блеска фар, белых полос дождя, разбитый, без ветрового стекла передок машины Эванса; по главным образом чтобы избавиться от невыносимой мысли о том, что Кэтрин угрожает крайне серьезная опасность.
 – Будут ли другие приказания, сэр Кеннет?
 – М-м. – Пошатываясь от головокружения, он открыл глаза. – Что? О, обождите пару секунд... – К инспектору вернулась невозмутимость. Местом происшествия завладели судмедэксперты в прорезиненных плащах и теплых куртках, возглавляемые незнакомым ему главным инспектором особого отдела, – двигаясь на цыпочках, измеряли, фотографировали. – Еще минутку. – Ему до смерти не хотелось возвращаться в машину, видеть шофера. Скоро снова будет звонить Хайд. Потрясение от известия о гибели Эванса постепенно проходило, оставалась острая боль от мысли о грозившей Кэтрин беде. В смятении и беспокойстве он то винил Хайда, то винился перед ним. Но так или иначе и она, и улики находились у них в руках!
 Шатаясь, словно под тяжестью вины, он побрел вверх по истоптанному ногами склону к блестевшей от дождя дороге. В свете фар и синих мигалок дополнительно подъехавших полицейских и санитарных машин хорошо были видны следы скользившей под откос машины Эванса. Битое стекло и отвалившийся от колеса колпак, куски пластика и хрома усыпали склон и край дороги. Узкая дорога, да еще в плохую погоду. Тяжелый грузовик или большой фургон, вильнув, сбросил Эванса и Лескомба с откоса на деревья. Полицейский врач предположил, что, судя по волокнистым частицам во рту Эванса, его задушили мягкой игрушкой. Большим, улыбающимся во всю пасть львом, заброшенным потом на заднее сиденье.
 Заныло в груди. Полицейский, поддерживавший его под локоть, отпустил руку. С крыши и капота блестевшей машины разлетались брызги дождя.
 – Благодарю вас, инспектор. Некоторое время я еще буду здесь. Не поднесли бы вы мне... предварительные заключения, какие будут?
 – Конечно, сэр.
 Обри нырнул в заднюю дверцу удлиненного черного "ровера", водитель захлопнул за ним дверцу. Стекла моментально запотели. Водитель с полицейским казались большими тенями в струях дождя. Он закурил и чуть было не задохнулся, однако упорно продолжал затягиваться, пока табак не успокоил нервы. Рука тряслась – свидетельство его страхов. Противник его обогнал, вырвался вперед и напал из засады на его маленький отряд, заставив нести большие потери. Не в силах погасить волнение, он нетерпеливо ворочался на сиденье.
 Харрел воспользуется Кэтрин, не станет ее убирать. Обри рассуждал не спеша, обстоятельно, убеждая себя легче, чем ожидал. Она была козырной картой; ее нужно не выбрасывать, а пустить в дело, оставить до удобного момента в ожидании его следующего хода.
 Следующий ход? Он фыркнул. Эванс с Лескомбом погибли – эта дверь закрыта. Хайд ранен, его преследуют. От напряжения у него иссякают силы. В темноте дрожал огонек сигареты. Было бы легче, хотя и не с такой  пользой,  немедленно переправить Кэтрин сюда.
 Теперь его бесцеремонное обращение с ней оборачивалось против него самого.
 Он согрелся. Мокрые брюки обленили колени. Неприятно пахло резиной от сапог и нафталином от мокрого пальто. Они знали, что он пошлет за ней Хайда, потому что у него не было доказательств, которые могли бы вызвать у кого нужно интерес и обеспечить ему поддержку. Они знали, что у них с Хайдом нет резервов и что они доведены до отчаяния.
 Он взмок от пота. От сигареты затошнило, и он раздавил со в щелкнувшей, словно мышеловка, пепельнице. Короткое мгновение все было в руках Патрика. Но Харрел перехитрил не только Хайда, но и его самого.
 Запищал телефон. Сердце прыгнуло и больно заколотилось в груди. Схватив трубку, он, как свое собственное, услышал тяжелое, не предвещавшее добра дыхание Хайда. Тот, видно, тоже думал о том, что будет, и ожидал неизбежного. Обри охватило полное безразличие, не хотелось ни споров, ни взаимных упреков.
 – Патрик?
 – Да.
 – Какие-нибудь следы...
 – Хотите сказать, хрустальный башмачок на лестнице?
 – Патрик!
 – Не играйте возмущенного дядюшку,  сэр.  Вам это не идет. Обычный безжалостный ублюдок вполне сгодится для дела...  сэр. – Весь его протест вылился в саркастическое подчеркивание титула своего шефа, затем добавил: – Между прочим у меня не так уж много шансов.
 – Где она? – выкрикнул Обри. В висках стучало, лежавшая на коленях рука сжималась и разжималась, точно посаженный в клетку маленький беспомощный зверек. – Мне ни за что не следовало впутывать ее...
 – Да она уже была впутана! – обрезал его Хайд. – Она знала Фраскати, одного этого было достаточно. Черт побери, Харрел не остановился перед убийством самой Ирины Никитиной! Думаете, убийство вашей племянницы очень его расстроит?
 – Она была случайным свидетелем, Патрик!
 Хайд, тяжело дышал, не скрывая пессимизма.
 В машине пахло сыростью и табачным дымом. Обри протер одно из стекол и увидел всего лишь сползающие по стеклу капли да лицо заглядывающего внутрь водителя. Обри кивнул, и водитель вернулся в компанию полицейского. Из-под откоса, словно со скрытой сцены лился свет.
 – Что будем делать? – спросил Хайд.
 – Черт бы побрал этих негодяев с их заговорами!
 – Это я проходил, когда читал памятку для поступающих на службу. Может быть, вы ее и писали: в архитектуре нет ангелов, одни химеры. Что будем  делать? 
 – Куда они ее увезут?
 – Как вы думаете?
 – На то озеро?
 – Шаста, да. Я бы отвез туда. Теперь они, наверное, знают – или скоро узнают, – что она рассказала мне и что мне известно. – Обри вздрогнул.
 – Ты говорил, у тебя карта?
 – Да. На ней пометки, только я никак их не разберу. Но они там, где упал авиалайнер. Ее доставят туда, вашу племянницу, если она вообще еще где-то находится.
 – Да.
 Он замолчал. Хайд нетерпеливо спросил:
 – Вас что, вырубили?
 – Что?.. Нет... Я раздумывал, что можно сделать, с нашего конца.
 – И?..
 – Я не уверен. – Качая головой, он поглядел на залитую светом лощину. Было бы глупо, даже опасно, говорить Патрику об этом происшествии. – Я... ты должен узнать, где она, Патрик. Мы с Тони будем продолжать разматывать те нити, что у нас уже имеются. Тут намечаются подходы... – Было слышно, как Хайд презрительно фыркнул. Джеймс Мелстед с перепугу выдал себя. Во всяком случае именно он обязан расколоть Джеймса Мелстеда. Джеймсу известны даты, места, поставки, люди с их намерениями... так ли на самом деле?
 – Я берусь проследить путь этих самых ДПЛА от изготовителя до Харрела, – высокопарно заявил он. – Твоя задача – установить место нахождения Харрела. Тебе прежде всего нужно подробно описать карту Тони, увязать ее со сведениями, которыми он располагает. Ты говорил, там пометки?
 – Отдельные буквы, крестики – как в "Острове сокровищ"... включая "черную метку" для какого-то бедняги.
 – Хорошо. Поговори с Тони. Может быть, там...
 – Что-нибудь на дне? Все-таки надеетесь?
 – Чем черт не шутит.
 – А женщина? Что с ней делать? За что браться в  первую очередь?  Харрел, улики или ваша племянница?
 Обри помедлил.
 – Патрик, пока что просто  разузнай, где они! 
 – Хорошо. Правда, у меня немного шансов, согласны? Каине бы умные идеи ни скапливались, словно в засоренной уборной, по что касается меня, то я прежде всего должен пришить Харрела. Если  его  не убрать, все мы так и будем сидеть по уши в дерьме.
 – Пока что  ничего  не предпринимай! – предостерег Обри.
 – Ладно! – огрызнулся Хайд.
 Разговаривая с Хайдом, Обри думал о Мелстеде.
 – Патрик, кажется, у меня есть нужный рычаг. Думаю, я получу его... до того как ты будешь вынужден действовать. Советую тебе проявить терпение.
 – Невелика доблесть. Мне нужно уходить, кругом много народу. Насчет карты позвоню.
 – Хорошо, Патрик. Будь осторожен...
 – Тоже мне, мастер долбаных прописных истин! – услышал Обри, прежде чем в трубке раздался непрерывный гудок. Он положил трубку и, поеживаясь, глубоко устроился на сиденье. Он снова взял на себя ответственность за исход дела, и хотя эти заботы выбивали его из привычной колеи, они все же отвлекали от самой большой тревоги – за судьбу Кэтрин. Ответ надо было искать здесь – у Мелстеда и Малана.
 Он снова закурил, слушая стук дождя о крышу машины. Да, он расколет Мелстеда. Дорогой Джеймс, старый приятель, в конце концов выложит ему все. Из-за Кэтрин надо было спешить... но времени хватало в самый раз...


* * *

 Завтрак в "Савое". Легкое удивление и удовольствие, точно он сам пропел ночь в спальне этого шикарного номера с девушкой, которая в данный момент, стоя под душем, мурлыкала песенку Завтрак в люксе гостиницы "Савой" с видом на реку. Намазывая маслом еще один тост, Прябин не мог сдержать глупой ребяческой улыбки.
 Тут к нему снова вернулась злость на Малана. Он бросил на него хмурый взгляд, будто сидел перед строгим родителем, листавшим школьный дневник, а не изложение плана создания новой цепочки для тайной переправки секретной техники. Прябин еще больше вышел из себя, увидев грязные следы джема на одном из листков, разбросанных вокруг тарелки Малана с брошенной в застывающий жир корочкой бекона. Дабы скрыть свои чувства, он отхлебнул кофе. Чтобы убрать Лескомба, Малан воспользовался услугами КГБ. При этом был убит один из сотрудников Обри – Эванс! Если Малан недооценивал Обри, полагая, что его возраст и положение притупили ответную реакцию, то уж он-то был другого мнения. В результате убийства Эванса Обри будет подобен растревоженному улью. Ему, Прябину, приходится как школьнику сидеть перед каким-то южноафриканцем!
 Скрипя зубами, встряхивая головой, он зажал руки меж колен, словно получил по ним линейкой. Сдернув очки, Малан уставился на него. Позади его широкого лица за высокими окнами по маслянистой глади Темзы медленно двигались суда. Гостиная была перегружена стильной мебелью и тяжелыми портьерами, чрезмерно украшена лепниной и позолотой. Ну прямо как в Кремле, черт побери!..
 – Что на уме? – спросил Малан.
 – Ты, – съязвил Прябин. Малан усмехнулся.
 – Из-за того, что действовал через твою голову? И что твое начальство полагается на мое мнение?
 – Не пойму, какого черта мое ведомство пляшет под твою дудку! – вспылил Прябин. Его бесило собственное бессилие и уязвленное самолюбие: кроме того, он так расхрабрился потому, что хорошо знал Малана, знал, что тот никогда не донесет на него Центру. Все равно что выкрикивать оскорбления, когда обидчик давно скрылся за углом и ничего не слышит! Но ему  надо было  выплеснуть накипевшие обиды. – Можно было бы и со мной посоветоваться. Ты же, черт возьми, использовал моих людей!
 Малан пожал плечами. Тяжело подавшись вперед, сказал:
 – Сожалею, что пришлось наступить тебе на мозоль, приятель. Чтобы все было как надо, пришлось действовать быстро.  Ты  был в Москве... спасая свою шкуру после провала в Стокгольме... Хорошо, пусть за тобой не было вины... – Он успокаивающе поднял ладонь. – Послушай, нам приходится работать вместе. Этот твой план... – Он обвел рукой разбросанные листки. – Мысли интересные. Итак, хочешь, чтобы мы их обсудили, или будешь плакать над разбитым кувшином?
 Наглость этого человека была невероятной! В то же время он, словно танк, обладал непробиваемой мощью. И привычно пользовался ею.
 – Итак? Прежде чем я смогу показать это в Претории, очень многое нужно обговорить.
 Прябин недовольно фыркнул. Малан поглядел на него с веселым любопытством, потом на его лицо вернулось привычное высокомерное выражение.
 – Больше не распоряжайся, как заблагорассудится, моими людьми, – надулся Прябин.
 – Только с согласия твоего заместителя председателя.
 – Все равно плохо, что убили одного из парней Обри, – упорствовал раскрасневшийся Прябин. Малан спокойно откинулся в грозившем развалиться под его весом кресле. Махровый банный халат открывал волосатую грудь. – Лескомбом можно было заняться в любое время. Даже если бы он и заговорил, это мало чем помогло бы Обри, учитывая, что тому уже известно. Грязно сработано.
 – Итак, ты высказался, приятель.  Теперь  все? Обри не имеет большого значения – тебя зачаровали старые кубки и призы, вот и все. Слышал, ты не испытывал особого желания... – Снова усмешка в глазах, хотя лицо оставалось серьезным.
 – Довольно! – рявкнул Прябин, стукнув кулаком по столу. Загремела посуда, маленькая серебряная перечница повалилась набок, точно битый шахматный король. – Моему новому плану не грозит стать объектом коварного любопытства Обри, особенно на первых стадиях операции! Если бы только вы с заместителем председателя, – а я не могу представить, чтобы вы хотя бы на минуту принимали в расчет такие мелочи, как деловые качества и элементарные правила поведения, – не выходили за рамки секретности и трезвого расчета... – Он откинулся на спинку стула, удовлетворенно отметив про себя блеснувший в глазах собеседника гнев и появившийся на щеках злой румянец.
 – Хорошо, – после долгого молчания произнес Малан. – Хорошо, приятель, я приношу свои извинения. Я всего лишь невежественный бур, откуда мне знать все эти тонкости? А теперь не лучше ли заняться делами, с которыми ты ко мне пришел?
 Подавив раздражение, вызванное издевательским тоном собеседника, Прябин спросил:
 – Что тебе еще надо знать? – Избегая изучающего взгляда Малана, он взялся намазывать маслом еще один тост.
 – Какая у тебя в этом дело поддержка? План броский, умно скроенный...
 – Хочешь сказать, – пробормотал Прябин, жуя тост, – что он слишком рискованный, чтобы Центр его поддержал.
 – Вот именно.
 – Центр поддержал.
 Малан пожал плечами.
 – В нем много выдумки. Но ты, приятель, именно этим славишься, а? Чувствуется твой почерк. Если получится, все лавры достанутся тебе. – Прябин постарался не реагировать на эту лесть. – Если я предложу его Претории и... кое-кому еще, то они потребуют что-нибудь взамен. Договариваться я должен с тобой?
 Прябин утвердительно кивнул.
 – Да, со мной. Я бы подумал, что ты уже немало имеешь с этого.
 – Слушай, сегодня я отправляюсь в Бомбей. Это означает алмазы. Ваши выбрасывают алмазы за бесценок на индийский рынок. А за ваши делишки будем отвечать мы в Южной Африке. – Его произношение – "Эфрике" – резало слух. – Масса алмазов, проходящих через Индию, но осталась незамеченной, и теперь думают на нас, тогда как это прожорливые московские деятели, сбывая излишки, выколачивают твердую валюту. Этому нужно положить конец. Наша договоренность действовала удовлетворительно. Нам или придется вернуться к первоначальным квотам для каждого рынка за пределами Европы, или все это дело полетит к чертям. После Бомбея я еду в Москву и к тому времени ожидаю хороших вестей.
 Прябин в итоге согласился:
 – Думаю, об этом можно договориться. Что еще?
 – Доля прибылей вычислена довольно умело... Твоих рук дело? – Прябин кивнул. – Это может заинтересовать Преторию, но не меня. А тебе придется действовать через меня.
 – Условия не высечены на камне.
 – Хорошо.
 Через приоткрытую дверь Прябин мельком увидел в спальне девицу.
 – Что-нибудь еще?
 – В данный момент предлагаемый вами маршрут пока что официально для нас закрыт. Но тебе это известно. Открыть его – моя забота, а ты берешь на себя маршруты из Америки и Европы через Англию и Францию. Проложить путь из Африки в Москву теперь, когда кубинцы оттуда ушли, стало труднее. – Он поднял глаза, потирая подбородок. – Я обговариваю долю во всем, большом и малом, как бы далеко ни продвинулось дело. О'кей?
 – Ты же знаешь, что я не могу просто так соглашаться на что угодно, поэтому какой смысл обсуждать это со мной? Обговори с Москвой.
 – Чтобы подкусить тебя, приятель. Чтобы не считал себя великим умником. Ты меня раздражаешь.
 Малан почти не заметил ухода девицы. Та простучала каблучками по гостиной – сумочка через плечо, длинные развевающиеся волосы, словно только что сошла с телевизионной рекламы. Правда, он отвернулся, заметив явный интерес Прябина к закрывавшей за собой дверь красотке. Потом сладко потянулся.
 – Сомневаюсь, чтобы Москва согласилась.
 – Я не сомневаюсь. Твой план слишком хорош, чтобы им бросаться. Скажу об этом Чеврикову – тебя устроит?
 – Я знаю, откуда у меня хлеб с маслом. Удовлетворен ответом?
 – Вполне. Выходит, каждый из нас понимает, что к чему.
 – Выходит, так.
 Прябину осточертела затеянная ими вежливая, но требующая напряжения игра. Уж он-то знал, кто его новые хозяева. Ирины нет в живых, и Никитин, как можно было предвидеть, начинает превращаться в консерватора. Новым умным словом стало "постепенность". Ему вспомнилось болезненное, подавленное выражение лица Диденко при их встрече на набережной. Его свалили. С плеч Никитина согнали двух радикальных ангелов. Они больше не нашептывали ему на ухо, что нужно делать, не соблазняли его "перестройкой" и "гласностью". Вместо них правители окружили Лидичев, Чевриков и вернувшиеся на свои посты другие бойцы старой преторианской гвардии. В глазах таких, как он, это был кратковременный взлет, каким когда-то давно для американцев было президентство Кеннеди – "недолгий сияющий миг" пли как они его там назвали. Теперь все в прошлом.
 – Что-нибудь случилось?
 – Что? О, нет... ничего такого. Оставляю тебе твой экземпляр плана.
 – Еще одно дело, пока ты здесь. Нужно снова внедриться в "Рид электроникс", и как можно...
 – Только вот именно благодаря вам и заместителю председателя в настоящее время это невозможно!
 – Нам нужно туда вернуться. Компания только что купила "Инмост", а это означает технологию производства тонких кристаллических пластин и транспьютеров.
 – Знаю, – ответил Прябин.
 – Тогда сделай что-нибудь, приятель. И вашим, и нашим людям потребуется все, что можно будет достать в "Рид". Скоро на тебя начнут нажимать, так почему бы не позаботиться заранее? Я уговорю Преторию, сделаю так, что ты прославишься в Москве, – только найди замену Лескомбу.
 – Подумаю.
 Провожая глазами уходившего Прябина, Малан, поколебавшись, решил ничего не говорить на прощанье. Дверь закрылись. Фыркнув, затряс головой, будто после русского в волосах осталось что-то раздражающее. Поглядел на разбросанные по столу машинописные странички, не в силах удержаться от улыбки. План действительно хорош. Правда, его сильно раздражал этот мальчишка-генерал с его либеральным, на западный манер, оскорбительным презрением к родине Малана и ее политике. Взмокнув в своем банном халате, он нетерпеливо дергался и взъерошивал волосы. Отныне Прябин будет делать, что ему скажут. Повернувшись к окну, снова улыбнулся. Его забавляла мысль, что Прябину ничего неизвестно об обстоятельствах гибели Ирины.
 За окном по маслянистой Темзе скользил чистенький бело-голубой катер для увеселительных прогулок. На корме – мужчина в вечернем костюме с поднятой вверх, должно быть, бутылкой, к которой он время от времени прикладывался. Спиной к каюте, раскинув вытянутые ноги, развалилась девица в мятом атласном вечернем платье. Третий, в белом смокинге, низко перегнувшись через леер, явно блевал. Малан презрительно скривил губы. Черт бы побрал эту паршивую страну! Поднявшись со стула, тяжело опустился на диван, положив на колени телефон. Оставались кое-какие дела по мелочи, которыми теперь, когда вернулся Прябин, твердо обосновавшийся на должности резидента, КГБ не станет для него заниматься.
 Набрав номер, подождал, потом произнес:
 – Блэнтайр? У женщины в квартире поставили жучок? – И за Харрела приходится работать!
 – Да, – ответил обиженный голос.
 – Хорошо. Вообще-то ни Хайд, ни Обри не представляют для меня интереса. Я лишь хочу, чтобы за нами было чисто, стараюсь только ради нас самих, никого больше. Единственный, кто может навести на нас, это Мелстед. Ты меня понял?
 – И если Мелстед?..
 – Пока что держи меня в курсе дела. Ничего не предпринимав. Харрел сморозил глупость, захватив племянницу Обри. Если бы это был ты, Блэнтайр... Хотя ты, парень, так бы не сглупил, а?
 – Уж я-то не оставил бы Хайда в живых.
 – Ну, это проблема Харрела. Пришли мне в гостиницу билет на Бомбей до одиннадцати.
 – Будет сделано.
 – О'кей, ты знаешь, где меня найти.
 После разговора к нему вернулось благодушное настроение. Пьянчуга с бутылкой шампанского, выделывая вензеля, двигался вдоль борта и, видимо, что-то орал – отвратительной зрелище. Происходившее вокруг Обри представлялось ему малозначительным. Вряд ли он снова увидит свою племянницу, во всяком случае живой. Харрел действует напролом. Ее судьба вряд ли беспокоила Малана; она уже была в прошлом, как и девица, которая только что ушла; да и в постели она была бог знает что. Кэтрин была хороша на приемах и вечерах, в кругу деловых знакомых – но скорее в должности супруги, чем...
 К тому времени как катер скрылся из виду, Малан выбросил Катрин Обри из головы. Собрание совета директоров в половине двенадцатого, деловой ленч с банкирами, потом отлет в Бомбей. Он вытянул ноги, закинув руки за голову. Теперь это была маленькая драма Обри, а не его, и такая же незначительная, как скрывшийся катере пьяными "юппи". Что касается его, то в Кремле ему будет проще иметь дело с Лидичевым и консерваторами. Ирина Никитина, как и Прябин, презирала его и его страну. Рано или поздно она, возможно, даже отказалась бы от договоренностей между Москвой и Преторией по алмазам и золоту. Без поездки в Бомбой было не обойтись, потому что эти тупые хапуги стали наводнять индийский рынок дешевыми нешлифованными алмазами. Прищелкнув языком, снова устроился поудобнее. Это можно уладить. Ради того чтобы завладеть транспьютерами и кристаллическими пластинами, они обуздают алмазный бизнес. В предвкушении такого лакомого куска Москва истечет слюной.
 Малан расхохотался. Надо же, он сидит в совете директоров "Рид электроникс", а чтобы завладеть новой технологией, приходится воровать и вывозить добычу в глубокой тайне! Зато так куда интереснее.


* * *

 Открыв глаза, Хайд инстинктивно сунул руку под грязную подушку, хватаясь за пистолет. Шум уличного движения, резкий звук радио за тонкой стеной, сквозь дырявые жалюзи видна махина моста через залив. Шум машин и радио перекрывала ругань ссорившихся обитателей. Он успокоился и, продолжая лежать, стал разглядывать растрескавшуюся штукатурку и голую лампочку на потолке. Громко хлопнула дверь; кто-то, проворчав, сплюнул; кого-то нудно отчитывал женский голос; плакал ребенок. Негритянский диалект, испанская речь. Под вибрацию стоявшего у стены топчана Хайд снова уснул.
 Сел, отпустив рукоять пистолета. В покрытом бурыми пятнами зеркале отражалась стоявшая на грубом комоде пока еще наполовину полная бутылка "бурбона". Одно это уже кое-что значило.
 Он, должно быть, проспал – на часах половина девятого – почти донять часов. Опасливо оглядел руки, ноги, ощупал тело и зевнул. В руке тупая пульсирующая боль. Не обращая внимания на убогую обстановку, он натянул тяжелые замшевые башмаки, зашнуровал их, почти не чувствуя головокружения. В желудке только ощущение голода. В коридоре женщина извергала на испанском языке проклятия вслед удаляющимся шаркающим мужским шагам. Ребенок замолчал. Хайд достал из-под подушки пистолет и сунул его сзади за пояс. Тот привычно лег на свое место.
 Прошел по узкой комнате и включил видавший виды телевизор. В программе утренних новостей – изображение президента Калвина, ведущего предвыборную кампанию, видеосюжеты, затем снимки. Прибавив громкость, он уселся за исцарапанный стол, трясущимися, как он считал, от нетерпения руками осторожно развернул карту. Отставая по опросам общественного мнения, Калвин где-то на Среднем Западе ревностно раздавал обещания. В комнате пахло жареным мясом, которое он позволил себе на ужин. Он вдыхал запах, водя пальцем ни изданной Департаментом лесоводства США карте озера Шаста, прикидывая расстояние и отмечая отдельные места. Карта была помечена линиями, кружками, пунктирами, буквами. На смену Калвину в телевизоре зазвучал деланно беззаботный комментарий ведущего. Перебранки в Восточной Европе, словно отголоски далекой не замечаемой грозы, потом советская Средняя Азия он оглянулся на телевизор, на котором была изображена другая карта. Рядом эксперт, точно стоящий у доски учитель с указкой. Беспорядки в Таджикистане, снова вызнаны войска, снова аресты, снова взрывы.  Советские власти принимают более жесткий курс...  В Москве изменения в Политбюро, на политическую арену возвращаются представители старой гвардии. Хайд лишь мельком подумал об Афганистане и Таджикистане и вернулся к карте Фраскати. Это началось здесь, на озере Шаста. ЦРУ сбило гражданский авиалайнер, чтобы испытать ДПЛА, который передадут русским для убийства Ирины Никитиной. Он рухнул... да, здесь. Буквы МК означают «место катастрофы», заштрихованное пространство, вероятно, показывает площадь разброса обломков. Красным цветом заштриховали склон Лошадиной горы между рекой Макклауд и ручьем Скво-крик – рукавами огромного искусственного озера. Хайд взлохматил волосы, провел рукой по небритым сухим щекам. Были еще пометки в рукаве, образованном рекой Макклауд, и на берегу. В образованном рекой рукаве две буквы – ПУ, рядом крестик – что-то затонувшее или спрятанное на глубине более ста футов. От озера до места катастрофы вьется пунктирная линия. Еще одни крестик, на этот раз без буквенных обозначений, приблизительно в двух милях от обломков. Он упорно вглядывался в карту, но в голову ничего не приходило. Из-за этой карты наряду с костюмом для подводного плавания и другими вещами убили Фраскати. Выходит, две буквы обозначали нечто такое, что он искал и, возможно, нашел.
 Словно ревнивый любовник, Хайд в подробностях вспоминал кассеты с пленкой, зарисовки, записные книжки, все собранные Фраскати улики... и все теперь в руках Харрела. Он сжал над картой кулаки, словно держа воображаемые нож с вилкой и грубо требуя, чтобы ему подали еду. Харрел завладел женщиной, но она практически  ничего не представляла  в сравнении с раздобытыми им уликами!
 Хайд резко выпрямился, будто ему всадили укол допинга. Под ним на растрескавшемся, с загнутыми углами линолеуме скрипнул стул. Сквозь перекошенные планки жалюзи в клубах утреннего тумана тяжело плыл мост через залив. Он не сводил глаз с карты. Вражеская территория, позиция противника. Обведенный кружком крестик на восточной стороне рукава Макклауд; там ни кемпинга, ни причалов, ни видовых площадок, ни лужаек для пикников, ни ведущей сюда туристской тропы. Фраскати что-то там нашел – дважды обвел глубоко вдавившимся в бумагу кружком. Перевернул карту. Двойной кружок проступал рельефнее всех остальных значков – след гнева или волнения. Фраскати считал, что обнаружил место, откуда они действовали, – базовый лагерь на пути к убийству Ирины Никитиной.
 В ящике Фраскати были и другие карты, возможно, помеченные, как и эта. Пометки, может быть, обозначены более четко. Харрел окажется в том месте, просто выжидая, будучи уверенным, что Хайд либо сам не отступится, либо ему это не позволят.
 Он вздрогнул, услышав плач женщины, тяжелую пощечину, мужскую брань. Рассеянно потрогал горевшую руку. Отвел пальцы от наложенной вчера промокшей тяжелой повязки. Поглядел на измятые, в пятнах брюки и пиджак со следами пребывания в воде. Вспомнил прыжок с причала в воду, боль в руке, кратковременный мрак и распирающую резь в груди, пока не вынырнул под подгнившим причалом... вспомнил, как пырял вдоль берега залива от лодки к лодке, пока не добрался до заброшенного плавучего домика. Он обсушился, поел, перевязал кровоточившую рапу на предплечье. Покинул домик, когда перестали сновать полицейские, оставившие только водолазов в гидрокостюмах, обыскивавших дно залива.
 Рука действовала. Карман пиджака набит бинтами. Он повернулся к телевизору, чтобы убедиться в том, что уже предвидел: ни о нем, ни о Кэтрин Обри ни слова. Дело рук Харрела. Никакого упоминания о происшествии в Саусалито. В соседней комнате протестовала женщина, мужчина, вероятно, сутенер, мучил ее, требуя денег.
 Встал из-за стола, пощупал пистолет и, шаркая ногами, вышел в пустой мрачный коридор. Запах кофе, лепет ребенка, звуки радиоприемников и телевизоров, словно ропот медленно собирающейся толпы. Спустившись по лестнице в вестибюль, миновав неряшливо одетого швейцара, вышел наружу, вдыхая разогретый, пропахший бензином воздух. Сунул в щель первого попавшегося телефона оставленную ему Мэллори абонент скую карточку и набрал телефон Обри в небоскребе "Сентер пойнт". Оглядел оживленную улицу. В Лондоне пять часов пополудни. Двери, отражающие свет витрины и осыпающиеся стены магазинов, закусочных и галерей игровых автоматов. Поблескивающие на солнце ветровые стекла машин. Его не ищут.
 – Дай мне его, – сказал он, услышав голос Годвина. – А мне требуется все об озере Шаста... Да, место катастрофы; все, что тебе известно. – Несмотря на то, что воздух в это ноябрьское утро еще не разогрелся, ему стало жарко. Витрины, стекла машин, стоящие автомобили, пешеходы, особенно праздношатающиеся. Ничего.
 – Соберу до кучи, – ответил Годвин с оттенком удовлетворения. – Даю сэра Кеннета...
 – Патрик?
 – Кто же еще? Что у нас?
 – Почти нее утро просидел на заседании Объединенного комитета но разведке...
 – Не будем трепаться попусту,  сэр .
 – Патрик, нашел, где Катрин? И... она жива, а?
 – Что? Да, жива. Харрел знает, что я к нему явлюсь. Ею будут махать, как флагом, чтобы привлечь меня. А теперь мне нужна информация от Годвина. Дайте ему трубку. И буду позванивать. Пусть по этому номеру дежурят. Круглосуточно. Поскольку работаю без страховки, – не удержался он от злорадства. – Извините, что не уделено должного почтения вашему семейству, но ему нужен я.
 – Хорошо, – тихим расстроенным голосом произнес Обри. – Хайд пожал плечами. Автомобили, витрины, двери, проехавшая, не задерживаясь, сине-белая патрульная машина, никто в ней не поглядел в его сторону. – Патрик, извини, что не могу организовать...
 – Положение тупиковое. Значит, пока что придется обходиться без подстраховки? Давайте Годвина.
 – Хорошо, Патрик.
 Пошарив в наружном кармане, Хайд достал и развернул карту. Он, невольно комкая бумагу, вертел ее в руках, разглядывая пометки. Заливы озера, словно пальцы огромной наполовину ампутированной кисти.
 – Карту удалось спасти, порядок. Департамент лесоводства, озеро Шаста – у тебя есть такая?
 – Да. Пришлось сбегать на Гровнор-сквер... под видом туриста...
 – Черт побери, хватит болтать, Годвин! Короче, есть или нет?
 – Хорошо, эта карта у меня есть.
 К телефонной кабине небрежной походкой подошел мужчина с газетой под мышкой. Хайд наклонился под прозрачным плексигласовым колпаком. Средних лет, в пальто. Хайд долго смотрел ему вслед, потом оглядел улицу, постепенно приходя в себя. Вроде ничего. Патрульная машина в обратном направлении. Подождал. Ничего.
 Посмотрел на карту.
 – Порядок. На экземпляре Фраскати много пометок – хочешь отметить у себя, дорогуша?
 – Да, мистер Хайд.
 Хайд на время даже испугался, осознав, что иллюзию спокойствия он создал сам своей дерзкой болтовней.
 – Рядом с Лошадиной горой дне буквы: М – Мэри, К – Кэтрин. Ото что – место катастрофы?
 – М...м?.. Да, порно. – За тысячи миль от него раздавался хруст развертываемой карты. О'кей, что дальше?
 Мужчина в пальто не спеша шел обратно, на этот раз уделяя больше внимания витринам, дверям, даже движущимся машинам, всему, кроме телефонной будки.
 – П – Патрик, У – Уильям. Это в самом озере. Какие соображения?
 Патрульная машина исчезла. Коричневый "форд", "линкольн", "ниссан", "порше", "файрбэрд" – все как прежде... Старый зеленый "бьюик" в тридцати ярдах на другой стороне улицы, раньше его не было. Хайд нетерпеливо постучал по карте.
 – Ну? – рявкнул он. – Что ото?
 – Что там у тебя еще?..
 – На другое может не остаться времени! Что, мать твою, означает Н и У, ты, идиот?
 Человек в пальто и шляпе, помахивая за спиной газетой, остановился, разглядывая отражение Хайда в витрине. Выправка полицейского или военного. Дверцы зеленого "бьюика" раскрылись, и двое пестро одетых чернокожих... он расслабился... двинулись слишком быстро, чтобы полностью упустить их из виду.
 – Патрик... Ты сказал:  в озере?  Что там у тебя?
 – Неприятность! – Двое чернокожих решительно направлялись к нему, а человек в шляпе и пальто поворачивался в его сторону. На его стороне улицы в восьмидесяти ярдах, крадучись двигалась еще одна машина. –  Что это?  – заорал он, наклонившись к аппарату.
 – II и У означают пульт управления, Патрик. Ты говорил, что у Фраскати был гидрокостюм – возможно, он отыскал в озеро грузовик с пусковым устройством и пультом управления. Они, должно быть, сбросили... Патрик? Патрик, ты слышишь?
 Годвин посмотрел на Обри, маленького, съежившегося старичка. За окном – тусклый дождливый вечер.
 – Положи трубку. Тони. Надо разъединиться, – издохнув, сказал Обри и, опираясь на трость, заходил по комнате.
 – У него все в порядке, сэр?
 – Тони, не знаю я! – вскричал Обри.
 Годвин побледнел. Трость, не переставая, стучала об пол. Чемберс сосредоточенно шуршал бумагами. Тони уткнулся в карту.
 Обри, чуть не разорвав, выхватил карту из его рук. По стеклам, словно слезы, стекали капли дождя. За окном, на Оксфорд-стрит, по домам расходились люди, мелькали тормозные огни. Годвин успел только заштриховать район катастрофы, больше ничего.
 Звонок телефона заставил вздрогнуть всех троих. Годвин схватил трубку.
 – Патрик... господи! Что случилось... что? Слушай, тебе нужно знать... О'кей, ты перезвонишь, но где эта пометка, ПУ? Рукав реки Макклауд, близ карстовых провалов в озеро, чуть к северу, сноска... да – что? Да, передам. Пока!..
 Кладя трубку на место, Годвин пожал плечами, но при этом расплылся в улыбке.
 – Облава на наркоманов, сэр, только и всего. Его совсем не коснулась. – На высоком лысеющем лбу Годвина выступили капельки пота. Обри облегченно вздохнул. Ему тоже стало жарко.
 – Выходит, ему хватило выдержки остаться на месте... не бежать?
 – Вероятно.
 – Хорошо. Она ему потребуется. Обри прокашлялся. – А этот самый ПУ? Где он? – Он видел, что Чемберс про себя посмеивается над его притворным равнодушием, но его чувство благодарности судьбе за то, что Хайд по-прежнему оставался на свободе, действительно было неподдельным. Голова и без того болела от незначительных, пустячных дел, которыми был заполнен день, черт бы их побрал! Сегодня премьер-министр была больше обыкновенного желчной, упрямой и требовательной. Он достал из нагрудного кармана платок и, промокая вспотевший лоб, заметил, что Чемберс внимательно следит за ним своими черными глазами. Небрежно махнул рукой в сторону карты, которую Годвин держал так, словно это был святой покров. – Так где это, Тони?
 – По словам Патрика, здесь. Есть еще один крестик на берегу, вот здесь. Возможно, охотничий домик, хижина или что-нибудь вроде этого.
 – Тогда он здесь, – медленно произнес Обри. – С Харрелом. – Перед глазами встали мертвые лица Эванса и Лескомба, с которыми так просто разделались.
 Тони Годвин еще сильнее него был разгневан убийством Эванса. Обри провел бессонную ночь, слушая редкий шум машин, случайный лай собаки и пьяные крики возвращающегося домой гуляки, желающего поднять на ноги спящий город, чтобы принести свои извинения. Потом весь день вряд ли можно было назвать плодотворным; неудивительно, что премьер-министр была раздражительна, даже после очередного шумного успеха в час, отведенный для ответов на вопросы.
 – Хорошо. Чемберс, что у нас? – спросил он, стряхивая с плеч пальто. Как прошел день? – Язвительный тон – это все, что ему оставалось. Чемберс нахмурился, не зная, как реагировать.
 – Прежде всего, сор, Малан покинул страну. Узнал об этом от службы... мы просили их присмотреть за ним. Бомбейским рейсом. До отъезда с Мелстедом в контакт не вступал.
 – М-м... – Обри листал сводку, которую на ходу взял у Гвен, когда уезжал от себя. – Малан для нас очень важен, но, по-моему, данный вопрос к нему не относится. Не думаю, что его отъезд – блеф. – Перемены в Политбюро в Москве. Возвращаются старые порядки. Он живо взглянул на дипломата. – Продолжайте им заниматься, Чемберс! А как... насчет Мелстеда? – как можно безразличнее спросил Обри.
 – В одиннадцать тридцать Малан отправился на заседание совета директоров "Рид электроникс", потом на ленч, потом в Хитроу.
 – Мне показалось, вы сказали, что он не вступал в контакт с Мелстедом? Разве Джеймса не было на заседании совета директоров?
 – Нет... По сообщениям, в это время его не было поблизости от здания "Нэт-Уэст Тауэр". Он был в "Диллонсе", книжном магазине в...
 – Я знаю, что такое "Диллонс" и где он находится, Чемберс.
 – Потом обедал в своем клубе.
 – Да? Его... телефон прослушивается?
 – Да. Но Малан ему не звонил.
 – Тогда, наверное, не надо больше закручивать гайки, – пробормотал Обри. – Что еще?
 – После обеда пошел в библиотеку.
 – В какую – Британскую библиотеку, читальный зал Британского музея?
 – В местную библиотеку в Уэмбли, в  публичную  библиотеку. – Потом добавил: – Может быть, старикану захотелось на часок укрыться от холода.
 – Чемберс, – укоризненно поглядел на него Обри, потом резко спросил: – Что дальше? Что он там делал и куда пошел потом?
 – Пробыл там полчаса, большую часть времени разговаривал с одним из библиотекарем, парнем лет тридцати, потом пошел домой пить чай. Все. Сейчас он дома. Телефонных звонков не было.
 – Ему известно, что его прослушивают?
 – Нет. Прислуги не было дома, когда мы проникли туда. Он не знает.
 – Просто осторожничает, – заметил Годвин, грузно опершись на свои палки. Стул, на котором он восседал, грозил развалиться.
 Обри еще раз пролистал сводку. Это был их последний удобный момент, задуманный задолго до весны. Малану, должно быть, стало известно об их намерениях после того, как сбили американский авиалайнер... Не то чтобы это имело значение. Джеймс мог  не  знать, но он находился на орбите Малана, имел от него немалый куш. А теперь, должно быть, понял. Утверждения Фраскати, гибель Ирины – они должны были  бросить свет  на его дела! Боже правый, Обри всю жизнь дорожил своей честностью, неподкупностью, преданностью родине, страстно стремился сберечь  порядочность!  Оказалось, нужно было дожить до старости, чтобы узнать, что на самом деле мир держится на силе, деньгах и, возможно, сексе.
 – Вы думаете, что Мелстед действительно знает, сэр? – спросил Годвин. – Я имею в виду то, как использовали ДПЛА?
 – Что?.. – вздрогнув, переспросил Обри. Потом добавил: – Да, мне бы следовало сомневаться, но я не могу.
 – Он, видно, догадался, когда сбили авиалайнер?
 Обри ткнул тростью в лежащую теперь на полу карту.
 – Возможно.
 – Проклятые  янки! 
 – Не обязательно все они. Видит Бог, я не могу представить, чтобы кто-нибудь  санкционировал  такое! Но Америку так или иначе это устраивает, я имею в виду существующее положение. Если как следует покопаться, можно найти  сотню  мотивов для этого! Он прокашлялся. – И ни от одной из наших спекуляций никакой пользы. Этот библиотекарь... кто он такой?
 – Джон Хьюз, – ответил Чемберс. – Помощник библиотекаря. Тридцати одного года. Живет в заброшенном доме в Уиллесдене. По пути домой за ним присмотрят.
 – Вы говорите, они беседовали почти полчаса.
 – Да, сэр. В сообщении говорится, что временами довольно возбужденно. – Чемберс протянул лист бумаги, но Обри, потирая подбородок, отрицательно покачал головой.
 – Надеюсь, вы не отозвали агента, присматривающего за миссис Вуд?
 – Что? О, нет, сэр. Хайд говорит, что звонил ей сегодня утром. Разговор был недолгий.
 – Так. А теперь выясните, кто такой этот молодой человек из библиотеки и откуда его знает Джеймс. Звоните мне,  если будет, что сообщить.  Я должен ехать домой, переодеться к обеду. Тонн, что у тебя на Малана и «Рид электроникс»?
 – Много чего. Куда вложены капиталы, сколько вложил, спасая компанию Рида главным образом из своих капиталов, а также из капиталов дальневосточных компаний и крупных банков. Данные "Компаниз хаус" о всех его директорских постах и капиталовложениях... да, и еще по данным "Ллойда" и таможенным декларациям установлена дата отправки...
 – Хорошо. Почитаю в машине... А как насчет причастности Мелстеда к делам Малана?
 – Я... я подготовил предварительный список всех контрактов и сделок, которые могли стать выгодными благодаря, э-э, поддержке и влиянию министерства торговли и промышленности... и министерства обороны. В большинстве случаев предпочтение отдается южноафриканским... – Годвин замолчал, глаза потухли. Материал в основном должен был готовить Эванс – Начинал Эванс, сказал он, отводя взгляд.
 Прокашлявшись, Обри подчеркнуто нейтральным тоном заметил:
 – И, вероятно, с антисоветской предвзятостью?
 Годвин кивнул. Занятная ирония судьбы, но правда ли, – так называемые друзья использовали Джеймса на пользу тем, кого он считал своими врагами? Ничего нового о поездке Малана в Калифорнию накануне официального аннулировании проекта?
 Годвин покачал головой.
 – Нет возможности проверить... Малан, Шапиро и Харрел предпочитают по появляться на одной любительской фотографии. На грузовиках, выезжающих с предприятий "Шапиро электрик", не написано, что они принадлежат ЦРУ. Двери хорошо закрыты, сэр. Придется искать с этого конца.
 – Я так и думал.
 Сегодня утром наш старый приятель Прябин встречался с Маланом за завтраком в отеле "Савой", – заметил Годвин. – Только что из Москвы. Держу пари, что обсуждался новый канал... и, возможно, проникновение в "Рид электроникс", теперь, когда Лескомб... – запнулся он.
 – Займемся этим в свое время. ДПЛА были доставлены компании Шапиро почти за год до того, как сбили авиалайнер. Мы никогда не узнаем, что было с ними до того апреля. Так что давайте молить небеса, что ПУ означает пульт управления и что его бросили в озеро Шаста после того, как он сделал свое дело!
 – Вы хотите, чтобы Патрик...
 – Занялся плаваньем? Вполне возможно. Ведь бедняга Фраскати занимался.
 – Это не пошло ему на пользу.
 – Патрик – другое дело! – обеспокоенно прервал Обри. – По крайней мере предупредите его, если позвонит вечером... или когда там. Камеру для съемок под водой. Костюм для подводного плавания. Все, что потребуется.
 – Да, сэр. А тем временем?..
 – Тем временем... – Он постучал пальцами по взятым у Годвина бумагам. – ...Джеймсу не понравится ужин, если он его не заработает. И еще, Чемберс... библиотекарь. Разузнайте о нем поподробнее. Мне бы не хотелось, чтобы он участвовал в переправке за границу беглецов!


* * *

 Кэтрин потерла синяки в тех местах, где ее держали за руки, но заметив, что он с веселым любопытством следит за ней, удержалась от того, чтобы дотронуться до распухших губ. Левый глаз заплыл мешавшим видеть багрово-фиолетовым синяком и слезился. Не трогать ушибы на лице было ее единственным проявлением мужества, на которое хватило сил, вершиной ее неповиновения. Она сказала им о карте, которую Хайд достал из ящика Джона, обнаруженного под домом Алана. О крестиках, кружках и линиях, которые она бегло видела. Боже, она вычерпала из памяти все крупицы сведений, будучи слишком запуганной, чтобы лгать или выдумывать! Харрел  подавил,  парализовал ее морально и физически. Ему было невозможно противостоять. Она куталась в теплую, на шерстяной подкладке куртку, которую получила от пего. Куртка, как бы в насмешку, была ее размера. Такая предусмотрительность тоже вызывала у нее страх.
 У Харрела в руках оказалось все, кроме той карты. Металлический ящик находился в расположенном позади них двухэтажном охотничьем доме. Она ступила на крошечный причал. В блестевшей воде на фоне камней мелькала разноцветными пятнами форель – завидев тень, стрелой метнулась прочь. Харрел мог использовать ее, чтобы заманить Хайда. Кеннет пошлет его сюда, и он сгоряча нагрянет, чтобы безо всякой пользы попасть в ловушку. После этого она... исчезнет, может быть, с привязанным к ногам ящиком с остальными уликами. Отвернувшись от приводящего в смятенно невозмутимого взгляда Харрела, она робко зашагала по заскрипевшему причалу. Снова зазнобило.
 Она видела на карте крестик на голубом пятне озера, который спутала с обозначением этого дома. Место катастрофы, да, оно было обозначено. Больше ничего, больше ничего, б ольше ничего!  В конечном счете Харрел ей поверил, как она поверила себе. Теперь ее неудержимо трясло. Слава Богу, хоть утро холодное. Она знала, что где-то там был еще один крестик. Исподтишка глянула чуть к северу, за втекавший на противоположном берегу ручей. Где-то там. Теперь она довольно отчетливо представляла себе карту в дрожащих руках Хайда. Это ее испугало, будто Харрел мог увидеть, что у нее в голове. Она потерла руки, но стало больно, и она оставила их в покое. Обернулась к Харрелу.
 – Он еще сюда не добрался. – Ей было известно, зачем ее здесь выставляют напоказ: не ради же прогулки.
 – Скоро явится, – негромко произнес Харрел, еще больше приводя ее в смятение. Казалось, ему совершенно безразлично, какое впечатление он производит на нее, и, пожалуй, хуже всего, он делал вид, будто мысли его заняты чем-то куда более важным. Даже не Хайдом. – Не волнуйтесь, мисс Обри. Он явится, – заверил с улыбкой Харрел. С веселой, широкой улыбкой, не обращенной к ней.
 – Не явится, если у него осталась хоть капля здравого смысла!
 – Но у вас есть дядюшка, так? А Хайд работает у него. Дядюшка будет о вас беспокоиться... а ему некого больше послать. Что и требовалось доказать. – Пожал плеча ли, разглядывая серые и бурые скалы и холмы на западном берегу озера, останавливая взгляд на трещинах и складках рельефа. – Нет, явится.
 – II вы убьете его, как убили Джона? Не моргнув глазом?
 Харрел согласно кивнул.
 – Жаль, по так надо. Хайд встал на нашем пути, как и ваш любовник. И вы. Без дураков, мне на самом деле жаль. Вам надо было научиться держаться подальше от вещей, которые вас не касаются.
 – Боже милостивый, да я почти всю жизнь придерживаюсь именно этого!
 – Обидно, что отказались от своих привычек, ухмыльнулся он.
 – Но ведь Обри  знает! –  возразила она, сжав руками похолодевшие виски. Волна лениво хлюпала о камин и опоры причала.
 – Знает что? – ответил он, передернув плечами. Думает, что знает, мисс Обри. Подозревает. Но вот что я вам скажу. Никому не интересно, что он подозревает До тех пор, пока не будет неопровержимых улик, ваш дядюшка ничего, черт возьми, не сможет поделать. Извините за прямоту, но такова правда. Без вас, без Хайда и... – Боже, да он смотрит сквозь нее прямо туда, где Джон на карте поставил крестик! – ...одним словом, без него и вас – ничего, абсолютно ничего. Все сходится на вас двоих. И ваш дядюшка, как никто, черт возьми, знает это.
 – Вы – убийца невинных людей! Вы убили  Джона!  – Говорить что угодно, лишь бы отвлечь его, заставить думать, что она просто напугана, что ей холодно и страшно!
 – Это было... как бы вам сказать, в то время необходимо. И русская. Так было нужно.
 – Господи,  помилуй  Америку! – усмехнулась она.
 – Возможно, мисс Обри... возможно. Не думаю, что будет много пользы, если я возьмусь вам все объяснять. Вы не захотите понять всего зла...
 –  Проклятый  убийца! – крикнула она ему в лицо, яростно изогнувшись, сжав маленькие кулачки.
 Он шагнул вперед. Она отпрянула, на этот раз не удержавшись, потрогала свое избитое лицо. Он улыбнулся и спокойно произнес:
 – Мисс Обри, идет война, хотя вы, может быть, этого не осознаете, потому что на телевидении нет никого, кто бы сказал вам об этом. Войну ведут такие, как я. Благодаря таким, как я, вы имеете возможность спать, есть, перепихиваться, словом, жить во сне. Поджаривать на пляже задок и передок, сидеть у телевизора, пить мартини и жевать маслины – все это благодаря тому, что мы, немногие, не спим, следим за тем, что происходит вокруг. Не ожидаю от вас ни понимания, ни согласия, но тем не менее все это правда. – Он снова улыбнулся. – Мы не ищем благодарности. Лишь бы вы не стояли на пути.
 Кожу на щеках стянуло, то ли от холода, то ли в предчувствии новых истязаний. Она откинула голову, будто бесстрашно ожидая удара его тяжелой руки и издевательски крикнула:
 – Аллилуйя, я лицезрела Землю Обетованную!
 – Но, мисс Обри, пользуясь словами одного известного в недавнем прошлом лидера чернокожих, с нами вы можете туда не попасть. – Он поднял глаза, скользя взглядом по лесу, голым скалам, воде, затем оглянулся на дом и теснившиеся позади сосны. В стеклах пришвартованного к причалу катера поблескивало солнце. На эту сторону рукава, образованного рекой Макклауд, не было дороги, даже туристской тропы, добраться можно было только по воде. – По-моему, пора возвращаться в дом, мисс Обри. Вы, кажется, озябли.

 13
 Расспросы прежних друзей

 – Зачем так? Его познания в юриспруденции...
 – Польше шуму...
 – А ты, Джеймс, промолчал, что тебя можно поздравить.
 – О, всего лишь небольшой приварок, Кеннет. Чтобы не помереть с голоду.
 – Не сомневаюсь, пригодился твой недавний опыт. Не знал, что в Америке, как и у нас, – имею в виду опыт государственной службы.
 – Да нет... – Мелстед смущенно заерзал на стуле. Обри был озадачен. В течение всего обеда Джеймс непринужденно отвечал на все его зондирующие вопросы. Теперь же только из-за того, что, сожалея о напрасной трате времени, Обри проявил более живой интерес, Мелстед насторожился и стал юлить. Экспортные лицензии, знание разных стран, сам знаешь... – Проглотив остатки крем-брюле, захрустел карамелью.
 Часы на каминной доске показывали девять. Обри сразу подумалось, что в Калифорнии около полудня. – Ну что ж, они получили то, что нужно, Джеймс. Остается надеяться, что ты не продешевил. – Мелстеду было не спрятать подозрительного взгляда. – Можно спросить, какой фирме так повезло? – спросил Обри, склонившись над тарелкой с, пудингом.
 – Вряд ли это о чем-нибудь говорит, по Шапиро...
 – И ты об этом умолчал, когда мы говорили о "Шапиро электрикс" и участии этой компании в...
 – Ну, Кеннет, ты не знаешь, каким занудой ты становишься, когда начинаешь повсюду видеть загадки, низменные мотивы и коварные связи! – Мелстед начал протестующим тоном, но потом, махнув рукой и улыбнувшись, постарался сгладить впечатление. – Словом, ты себя знаешь.
 Обри промокая губы салфеткой, всем видом показы вал, что не находит ничего смешного. Потом, тщательно расправив салфетку на коленях, сказал, не поднимая глаз:
 – Видишь ли, Джеймс, возможно, это предложено тебе по старой дружбе. У меня же есть основания считать... Он бросил на собеседника наивный взгляд, ...что твой друг Шапиро, как это ни неприятно, имеет отношение к утечке высокой технологии... – Он поднял руку, предупреждая рвущийся из искаженного злой обидой рта Мелстеда протест. – Постой, я знаю, что это было давно и что ты за него ручаешься, но к нему, как представляется, ведет не один след. Не просто в Силиконовую долину, а поточнее.
 – Полагаю, что это дружеское предупреждение, Кеннет?
 – Нет. Пожалуй, мне не следовало ничего говорить. Просто эта новость была для меня большой неожиданностью.
 – Кеннет, ведь твоя племянница тоже работает у Шап... черт, извини Кеннет, честное слово! Но ты понял, что я хотел сказать?
 Наконец-то разговор пошел, слава Богу. Совсем неожиданно. Выходит, его приласкали и вознаградили за старание и умение молчать!
 Мелстед указал официанту на тележку с сыром. Судорожно схватил бокал с кларетом и, чуть пригубив, взглянув на Обри.
 – Понял, – с мрачным видом ответил Обри.
 – А твои дела ужасны, – как можно мягче заметил Мелстед.
 Обри было возмутился, но усилием воли сдержался, сохранив печальное выражение.
 – Рад сообщить, что не так плохи, как боялся поначалу Клайв. Оррелл навел справки и, насколько известно, тамошние полицейские службы стараются нас успокоить. Теперь она проходит как свидетельница, а не как основная подозреваемая. – Он изобразил слабую страдальческую улыбку.
 – Слава Богу. Я так пережинал за тебя все это время, Кеннет, – Обри знал, что так оно и было. Он же был Мелстеду другом.
 Подъехала тележка с сыром, Мелстед жестом уступил очередь Обри, по тот отказался.
 – Спасибо, не хочу.
 – О, тогда я взял бы кусочек этого свежего на вид стилтонского... и, это глостерский? Хорошо, и его... Так, бокал портвейна. Ты, Кеннет?
 – Нет, спасибо, Джеймс. – Приветствуя Мелстеда, мимо прошел банкир, потом постоянный секретарь, с которым они учились в Оксфорде. Сидевший ярдах в десяти молодой человек помахал Обри, будто подзывая официанта. Новичок из Форин оффис, пару раз доставлявший ему депеши. Мелстед принялся за сыр с крекерами, приговаривая про себя:
 – Не могу терпеть воображающих черт-те что заведений, где тебе навязывают сыр до десерта, – провозгласил он, расплывшись в улыбке.
 – Согласен. Прежде всего важно чувствовать себя удобно, находиться среди знакомых лиц, а не в безликой массе.
 – Ты сегодня несколько не в духе, Кеннет? – В глазах нерешительность.
 Сверху смотрел примостившийся на позолоченной раме потускневшего зеркала ангел.
 – Я очень беспокоюсь за тебя, Джеймс. Поэтому рад, что мы нашли возможность вместе пообедать.
 – За меня? Можно подумать, что ты мой домашний врач!
 – Твои связи с этим типом, Шапиро, и в конечном счете с Маланом... – Он поднял ладонь, предупреждая возражения. – Видишь ли, Джеймс... мне не следовало бы говорить тебе это, совсем не следовало, во всяком случае не теперь... – Да, не следовало. Он представил себе, как бы был поражен и раздосадован Годвин, если бы услышал его сейчас. Обри заранее предупреждал Малана и Шапиро, возможно, сводя на нет все расследование. Давал Прябину и Малану время и возможность разобраться в обстановке. Но Кэтрин для него должна отодвинуть на задний план все остальное. Приложив к губам салфетку, продолжал: – Нет, не следовало ничего говорить. Видишь ли, их связывает очень многое, и, кроме того, очень многое связывает Малана с такими людьми, как, например, советский резидент. Постой, Джеймс, дай мне закончить, пожалуйста. – Он прокашлялся. – Дело больше не ограничивается утечками из Силиконовой долины или таких компаний, как "Рид". Петля затягивается, картина обретает очертания. Я вполне определенно чувствую, что Шапиро с Маланом по уши завязли в этом деле.
 Мелстед побледнел, напряженно глядя на Обри.
 – Кеннет, это ужасно! – только и мог произнести он. – Если в этом есть хотя бы доля правды, тогда это  ужасно! 
 – Именно. – Еще в машине, но пути в клуб, он понял, что нет другого способа, кроме как потрясение, которое бы могло выбить Мелстеда из равновесия. Нужно было говорить об утечке, краже высокой технологии, намекать на преступление, даже измену родине только тогда можно было подойти к...
 – Уверен, ты что-то предпринимал в связи с аннулированным проектом дистанционно управляемых лета тельных аппаратов, который разрабатывала фирма Рида. Я в этом  убежден,  Джеймс.
 – Но Малан  спас  «Рид электроникс»! – выкручивался Мелстед.
 – Возможно, это входило в его планы. Он – один из основных держателей акций компании Шапиро и многих других, работающих по секретным контрактам.
 – Как хочешь, Кеннет, но в моей голове это не укладывается. – Сыр оставался без внимания. – Я, право, думаю, что ты идешь по ложному следу.
 – Моя бригада так не думает, Джеймс. Я тоже. Мы считаем, что Малан – очень опасный парень, и очень давно. Его связи с Москвой по линии золота и алмазов ни для кого не секрет, а ДПЛА, видно, его еще одна побочная махинация, – горячо зашептал Обри, заговорщически подавшись вперед. Дотронулся до руки Мелстеда. Тот нервно ее отдернул. – Джеймс, пусть даже это запрещено, но я обязан был хотя бы частично сказать об этом такому старому близкому другу, как ты. Мы думаем, что Малан переправил эти аппараты в Америку, к Шапиро в Сан-Хосе, а оттуда они просто исчезли! Джеймс, в этих аппаратах и пультах управления были детали, технологии, всякая всячина, отдельные системы, которые не имели никакого отношения к компании Шапиро! Почему  их  отправили туда? Лескомб мне говорил, что...
 – Разве Лескомб не погиб?
 – Джеймс, похоже, ты собираешься все отрицать.
 – Разумеется, нет!
 – Джеймс, может быть, мне следует сказать тебе, что я намерен преуспеть в этом деле. Джеффри и премьер-министр считают мою должность чем-то вроде санитарной службы при авгиевых конюшнях, но я намерен доказать, что способен не только на неудачи, но и на успех. Я собираюсь принести кабинету на блюде головы Малана и Шапиро! – закончил он, бросая свирепые взгляды. Симулировать гнев не было нужды.
 Мелстед до того струсил, что побледнели щеки.
 – Ясно, – пробормотал он после долгого молчания, гоняя ножом по тарелке порушенные остатки сыра. При этих скребущих звуках у Обри заныли оставшиеся зубы. С бешено бьющимся сердцем он хищно следил за Мелстедом. – Какими уликами ты располагаешь, Кеннет? Хочу сказать, теперь, когда Лескомба... м-м, нет в живых!
 – Кое-что имеется. Согласен, не столько, сколько хотелось бы. Но кое-что есть. Картина начинает вырисовываться, и довольно неприглядная картина; боюсь, причастные к ней лица хорошо известны нам обоим. Что еще можно раскопать и как скоро – пока не знаю. Но уверен, что докопаемся.
 – Ясно.
 – Джеймс, на твоем месте я бы отказался от должности консультанта у Шапиро. И, возможно, стал бы помаленьку освобождаться от компрометирующих директорских постов, если такие у тебя имеются.
 – Я? Ты совсем не...
 – Ну, разумеется. Но в чем я убежден, так это в том, что если ты напряжешь свою память, то вспомнишь много полезного для меня... для нас. Ты встречался с Маланом за ленчем в тот самый день, когда проект выбросили на свалку, так что ты, возможно...
 – Нет!
 – Возможно,  нечаянно  обмолвился, что могло его насторожить или ускорить развитие событий. ДПЛА выскользнули из страны сразу же после этого. Так ты обсуждал с Маланом этот проект?
 – Я, э-э... конечно, нет! Не помню... – Он густо покраснел. Нетерпеливо махнул рукой, подзывая официанта. – Кофе, Кеннет?
 – Пожалуй, да. И не помешало бы немножко арманьяка. Может быть, и тебе? Я сегодня разговорился. Возможно, мне удастся убедить тебя последовать моему примеру. – Он простодушно улыбался, похлопывая по лежавшей на усыпанной крошками скатерти руке Мелстеда. – Джеймс, я помогу при малейшей нужде, ты это знаешь. А ты в свою очередь мог бы помочь мне, уверен в этом. – Затем надавил: – Пентагон отказался от своих обязательств по проекту ДПЛА, даже не проведя испытаний. И те ДПЛА никто не собирался демонстрировать Пентагону. Это был лишь предлог, чтобы переправить их, и к тому же  в целости и сохранности,  через Атлантику, как только министерство обороны вышло из игры. Ты должен мне в этом помочь, Джеймс.
 Нет, сначала он не знал. По крайней мере в этом можно быть уверенным, что даже приносило какое-то утешение и, возможно, оправдывало то, как он держал себя со старым другом. Да, возможно, понимание того, что имела место всего лишь тайная сделка, а не какой-то неопровержимо преступный заговор, лучше поможет расколоть Джеймса.
 Где-то, в какой-то момент, Джеймс догадался. А теперь он знал, как убили Ирину.


* * *

 Плотина была чужеродной, ее очертания не вписывались в созданную им мысленно картину. Чем больше он шарил биноклем, тем реже возникало виденное прежде и тем увереннее различались детали окрестностей. Низкие лесистые холмы, спускающиеся к заливам искусственного похожего на трехпалую кисть озера; голые острые гребни более высоких откосов; и вдали на севере окутанная белым гора Шаста. Ни одна особенность в точности не совпадала с той картиной. Местность была менее суровой на вид, во множестве двигались люди. И, конечно, никаких трупов, ни лежащей головой в воде Ирины, ни солдата с перерезанным горлом. Тем не менее он понимал, почему они выбрали это место – озеро Шаста: чтобы доказать русским, что ДПЛА решит их вожделенные замыслы. Их устраивало некоторое сходство с крутыми склонами, долинами и открытыми водными пространствами в двадцати тысячах футах ниже воздушного коридора между Советским Союзом и Афганистаном. Именно здесь они впервые определенно осознали, что Ирина будет убита.
 Хайд различал изгибы трех заливов озера и залитую солнцем Лошадиную гору на северо-востоке. Устье реки Макклауд было плохо видно за островами, утесами и серым пространством воды, над ушедшим под воду городком Кеннетт. Усеянное точками причалов, изрезанное полосками переливающихся в утреннем свете следов движущихся лодок, озеро, каким он его видел, встречало грубоватым радушием, ощущением присутствия человека и атмосферой прирученной девственной природы. Он посмотрел на карту, потом снова туда, где за пересекавшим озеро мостом межштатной автострады № 5 водная гладь скрывалась за высокими, темными утесами. Там, в устье Макклауд, вероятно, более пустынно.
 Он отхлебнул из фляжки, наполненной коньяком. Только для того, чтобы согреться! Потом убрал фляжку.
 Вчерашний день он провел в ожидании доставки от Мэллори снайперской винтовки. Тем временем взял напрокат в Окленде японскую машину с четырьмя ведущими колесами. Купил боеприпасы к "браунингу", сухой костюм для подводного плавания, камеру, продукты, радиотелефон и другие нужные вещи.
 Когда он проезжал оставшийся в двенадцати милях позади Реддинг, город только просыпался, бледнели неоновые вывески, первые машины дымили выхлопными газами. Неохотно вступая в новый день, медленно двигались первые пешеходы. На хвосте никого – никто за ним не следил.
 Обернулся на шум осторожно въезжавшей на площадку машины с дачей-прицепом. Даже после того как пожилая пара, выбравшись из автомобиля, изумленно замерла перед открывшимся их взгляду виду, он продолжал внимательно рассматривать их, пока написанное у них на лицах выражение немого удивления и восторга окончательно не успокоило его. Он даже кивнул в ответ на их приветствие, потом снова вернулся к озеру, холмам и утесам, серой воде и далекой, покрытой снегом горе. На автостраде № 5 движение уже было оживленным; но его мысли летели дальше, к месту, помеченному на карте Фраскати крестиком, но не обозначенному буквами. Удостоверившись, что карта в кармане, он вернулся в свою машину с четырьмя ведущими, оставив пожилую пару восхищаться панорамой.
 Он звонил Роз. Это все, что он мог. Сообщил ей, что у него все в порядке, "все в порядке, Роз, черт возьми!" Теперь она будет знать, где он. Это было для нее очень важно, все равно что знать, где находится крематорий или церковь, в которой состоится панихида. Он влился в движение на автостраде; тросы, стойки и поручни моста резали залитое солнцем пространство на аккуратные дольки света и тени. Внизу оказалась небольшая гавань – плавучие домики, прогулочные катера, рыбацкие лодки, поставленные на зиму на прикол. Холмы спустились к самой дороге. Потом мрак длинного извилистого туннеля, завораживающее впечатление от стробоскопического аффекта, создаваемого светильниками под потолком.
 Он свернул налево, на извивающуюся между голых выщербленных скал более узкую дорогу, усыпанную по бокам щебенкой. Крутой подъем, спуск, и он съехал с дороги, словно внизу его ждала засада. Видневшийся с правой стороны далеко под ним охотничий дом представлял опасность. Вокруг машины поднялась и осела белая каменная пыль. Под сапогами захрустели обломки скал.
 Хайд, не торопясь, провел биноклем по окрестностям. Охотничьи домики и хижины без дыма над крышами, шеренга покинутых прицепных дач, одинокая фигура мужчины, лениво бредущего среди разбросанных в заливе Лейквью суденышек. Справа режет воду первый паром к пещерам Шаста. Слева из трубы высокого просторного деревянного дома вьется дымок; в туристских брошюрах такие дома называют люксами. Узкий короткий причал, покоящееся в воде основание дома, галечная полоска берега, пришвартованный прогулочный катер. Хайд достал из куртки карту и, прислонившись к большому шероховатому обломку скалы, стал искать пометку Фраскати. Здесь? Бинокль, карта, снова бинокль – здесь! Глухо, учащенно заколотилось сердце. Дом находился примерно в миле по ту сторону озера. Позади него возвышалась лишенная снега Лошадиная гора, угрюмо темнеющая стволами обнаженных деревьев. Он представил – может быть, увидел? – полосу поваленных деревьев, оставленную падавшим вдоль склона авиалайнером. Еще дальше к северу вода отливала зловещим серым цветом, несмотря на создаваемое рябью и блеском стекол бинокля ощущение, что солнышко согревает ее поверхность. Карта, бинокль, карта, бинокль – вот тут, где крестик и пометка ПУ. Фургон с пультом управления ДПЛА. Выброшенный за ненадобностью. Огромный фургон с пусковым устройством на крыше и системой управления ракетой внутри.
 Он провел биноклем вдоль противоположного берега. Усиливалось ощущение уже виденного – глядевшее на него мертвое так хорошо знакомое лицо Ирины – вызывало нервный зуд и судороги в руках. Попасть в дом и на окружающий его участок можно было только по воде. Местность не позволяла фургону подъехать к месту запуска. Его, должно быть, доставил вертолет, такой же, какой вывез ДПЛА Харрела из ущелья. Вероятно, он же бросил фургон в озеро, когда тот стал не нужен.
 Хайд вздохнул. Весь замысел было так легко проследить, так легко собрать в одно целое. Фраскати для этого потребовались месяцы поисков и находок. Хайд выделил на восстановление улик две ночи, сегодняшнюю и завтрашнюю. Сегодня ночью он должен на тысяче квадратных ярдов свинцовой зловещей воды отыскать фургон с пультом управления, сфотографировать его и выбраться с уликами в руках. Остаться в живых весь следующий день, прежде чем...
 ...Там... спускается по траве к береговой гальке. На бледную кожу падает солнце. Позади нее Харрел. Даже когда опустил бинокль, и фигурки стали далекими, их можно было безошибочно узнать. Женщина, племянница Обри, и Харрел. Вышли поиграть... вернее, показаться. Она, пригнувшись, спускалась к причалу, Харрел следовал за ней. Впечатление такое, словно американец ведет ее на поводке. Хайд поправил резкость, но было слишком далеко, чтобы разглядеть выражение их лиц. Во вторую ночь он должен будет отправиться за ней. Это неизбежно. Обри мудохается с такими, как Мелстед, ковыряет землю, надеясь найти там нефть. Что бы там ни было известно Мелстеду, Обри на него не надавить... "Мою племянницу похитило ЦРУ, сэр Джеймс... нет ли у тебя чего такого, что позволило бы шантажировать того малого, Харрела, чтобы тот ее отпустил? Ну, пожалуйста..."
 Словом, жизнь женщины оставалась в  его  руках...
 Все это колеса. Совсем не ее жизнь и уж, конечно, не Обри. Харрел – вот кто ему нужен.
 Минут десять Хайд любовался крошечной фигуркой Харрела, радуясь, что тот не подозревает о его присутствии. У Харрела тоже был бинокль, но Хайд старался, чтобы в стеклах его собственного не было бликов от солнца. Спустя тридцать минут, в течение которых женщина, скрестив на груди руки, ходила взад и вперед по причалу, отшвыривая ногами камешки, они вернулись в дом, быстро исчезнув из виду за елями еще до того, как дошли, как он предполагал, до крыльца двухэтажного здания. Должно быть, его арендовали; нужно поинтересоваться на одной из лодочных стоянок. Он на корточках двинулся назад. Добравшись до машины, забрался в нее. Разглядел луч солнца, блеснувший на стволе оружия или просто на осколке стекла, и еще одну человеческую фигуру неподалеку от дома. Значит, они, сколько бы их там ни было, рассредоточились, высматривая его, ожидая его появления.
 Развернув машину, рывком выбрался на шоссе. В зеркале заднего обзора поочередно исчезли дом, вода, потом Лошадиная гора. Он свернул на грунтовую дорогу, почти тропу, ведущую на север, к тому месту, которое помечено на карте крестиком и инициалами ПК. Сегодня нужно держаться подальше от них, а ночью...
 ...Фраскати, черт побери, надеюсь, что у тебя был только один экземпляр  этой  проклятой карты.


* * *

 Он проснулся с ощущением, что спал крепко и что ему снилось детство. Взглянув на часы и на темноту за тонкими занавесками, понял, что уже часов семь вечера. В соседней комнате слышались звуки радио и еще не усталые шаги людей. Сладко зевнув, повернулся на спину. До того лежал, уютно свернувшись калачиком. Ему снились школьные каникулы, полные народа пляжи, предназначенные для партийных чиновников, цветущие луга и мелькающая в ручье рыба, даже собственная тень, когда он в охотничьем азарте наклонился над водой. Улыбнулся, потом горько сглотнул, подумав, что даже подсознательно пытается бежать от угрызений совести, вызванных, как он считал, предательством идеалов.
 "Дети никогда не одолеют взрослых", – предупреждал он Ирину... Уже тогда не смотрел ли он с подозрением на Никитина, как бы предвидя будущее? Они были больше обычного пьяны от успеха и спиртного. "На этот раз одолеют", – весело ответила она, потешаясь над его серьезным видом. Он покачивался в глубоком кресле. Но она погибла, и она ошиблась. Никитин пришел к выводу, что его главное дело – удержать от распада империю, союз республик, контролируемый из Москвы партией. Диденко знал, что это искреннее убеждение, давно укоренившееся в сознании и лишь укрепившееся благодаря развитию событий. Они трое, особенно он и Ирина, словно дети, которым некуда девать энергию, не останавливаясь ни на минуту, носились по Кремлю и по стране, меняя все по пути. Но теперь взрослые вновь утвердили свой авторитет, нашлепали по попке и отправили спать...
 ...После гибели Ирины перед носом захлопнулась дверь. По впалой щеке покатилась слеза бессилия и острого разочарования. В этот миг он чуть ли не физически ощущал присутствие Ирины в этой нетопленой комнате и был почти готов признаться, что любил ее, был больше чем другом. Почти боготворил ее. Но его нынешнее враждебное отношение к Никитину никак не было связано с Ириной, но зато имело самую тесную связь с начатым ими делом, которое после ее смерти пошло насмарку.
 Он встал с кровати, освобожденной для него одним из детей сестры. Беспокойно заметался по комнате: казалось, что, пока он спал, к нему подсознательно, помимо воли, вернулось стремление к решительным действиям. Половицы тихо поскрипывали под его тщедушным телом. Он приоткрыл простенькую занавеску. Посреди замерзшего окошка оставался глазок – наверное, остался с тех пор, как он дул на него раньше, когда смотрел на простирающиеся за домом заснеженные поля. На глубокий, с протоптанной дорожкой снег из окон горницы падал яркий желтый свет. В спальне ледяной холод. Он энергично растер руки. Во сне на него нахлынула волна воспоминаний детства. И постоянно присутствовал взрослый, предупреждавший пионеров держаться подальше от пьяных веселых мужиков или запрещавший заходить на отгороженный пляж, где могли загорать только очень важные партийные чиновники. Их всегда учили не сходить с протоптанных дорог и тропинок.
 Провел рукой по лбу и посмотрел на руку, словно ожидая обнаружить грязь. Глаза снова повлажнели. Глупо. Все было строго расписано: не ходи туда, не делай этого, это разрешено, а это нет. Никитин с Ириной, должно быть, слышали в детстве у себя на Украине те же предупреждающие голоса, но дело в том, что она их не слушала, а он слушал. Когда Ирина позвала его в Москву занять пост руководителя городской парторганизации, он слышал те же самые старые нашептывания, по смех Ирины был громче, и в конце концов взрослые уснули и их игра началась  по-настоящему! 
 Недавнее прошлое не хотело отпускать. Они вычистили Политбюро, проверили  настоящие  выборы в Центральный Комитет, они сделали так много за такое короткое время – в этот пьянящий миг казалось, что они бесповоротно изменили все на свете!
 Очнувшись от грез, увидел, что, словно перед выступлением, мечется по комнате. Открыв дверь спальни, прошел по застланному старыми половиками коридорчику в горницу. Сестра Соня удивленно подняла глаза, видно, увидев на его лице необычное выражение. Ее муж, Василий, директор сельской школы, оторвавшись от еды и газеты, тоже посмотрел как-то недоверчиво, словно от Диденко исходила угроза.
 – Гляжу, твой приятель генеральный секретарь получил приглашение от президента посетить Америку. И в Лондон приглашают. Недурно, а? – насмешливо заметил он.
 Сестра кормила грудью младенца, а ее маленькая дочка, Наташа, играла у огня с тряпичной куклой. Она, подражая матери, должно быть, тоже кормила ее грудью. Диденко был неуверен: он никогда не понимал детей и не разбирался в их играх.
 – Что... ах, да. Да, что-то слыхал.
 – В новостях показывали зверства мусульман, проговорил Василий с набитым ртом. – Где-то на востоке. Пора бы что-нибудь с этим делать.
 – О, да... а что?
 – Петр, – тихо обратилась к нему сестра.
 Диденко посмотрел на не поднимавшего головы от тарелки, продолжавшего жевать Василия. Черт побери!..
 – Я тоже смотрела новости. Там показывали... – она поглядела на младенца, потом на дочку, – ...изуродованные трупы.
 – Что там происходит? – допытывался Диденко.
 – Дополнительные войска. Аресты.
 – Знакомая реакция! – презрительно бросил он.
 – А что делать? Там же убивают людей! – проворчал Василий. – Теперь, когда прислали еще две гвардейские дивизии с тапками и всем, что нужно, чучмеки свое получат. С такими вещами мириться нельзя.
 – Господи, Василий... – начал было он, и тут же смолк, словно альпинист, берегущий силы перед последним тяжелым подъемом. Из того, что узнал, он понял, что должен ехать.
 Это действительно был их кошмар – Таджикистан, Узбекистан и Казахстан вспыхивали один за одним вдоль всей южной границы, словно факелы, поджигаемые афганцами, иранцами и их собственной "гласностью". Можно было убеждать Эстонию и Латвию, даже проклятых грузин, но только не мусульман. Поэтому союз должен сохраняться ценой крови, а власть партии оставаться непоколебимой. Никитин считал целью своей жизни сохранение партии, но он был лишь одной частью мозга, который составляли они втроем. Теперь он был тем, что осталось после лоботомии!
 – Извини, Василий, – пробормотал он, – возможно, ты и прав. Нельзя позволить, чтобы дело зашло дальше, – и, помедлив, добавил: – Соня, я вечером уеду. Я... должен кое-где побывать. – А у огня было так тепло, и комната согревала, словно одеяло.
 – Куда ты собрался? Это что, обязательно?
 – Спасибо тебе, Соня... и Василию. Вот побыл у вас, и мне стало лучше. Но у меня еще остались дела. Если он готовится к поездке в Америку, то тогда он у себя на даче... – Где они вместе намечали столько перемен! – ...отдыхает перед историческим визитом. Во всяком случае, будет там. – Петр потер лоб. – Я забыл кое-что ему сказать...
 Василий, ухмыльнувшись, уткнулся в газету, Соня согласно кивнула головой.
 На лице Диденко оставалась бессмысленная бодрая улыбка. В сердце и под лопаткой похолодело. Никаких дел больше не оставалось. К этому сводился смысл всех воспоминаний детства и иллюзорного ощущения присутствия Ирины в маленькой холодной спальне. Его, как Никитина, уже не переделать. Прежде чем уйти на покой, в безвестность, на пенсию, он должен еще раз попытаться переубедить Никитина! Оставался только он – другой Ирины уже не будет.
 – Ведь около десяти есть автобус? – спросил он Соню, застегивавшую кофточку, давая отрыгнуть младенцу.


* * *

 – Кто такой Блэнтайр... И откуда у него этот акцент? – резко спросил Обри, щелкая пальцами, заметив, что Чемберс при этом раздраженно передернул плечами.
 – Гм... Патрик его знает, – ответил Годвин. – Состоял в отрядах французских парашютистов в Алжире, был наемником в Родезии, потом в Намибии...
 – Полагаю, что там все еще предпочитают называть ее Юго-Западной Африкой, Тони.
 – Родом из Родезии. Пару лет назад наши люди потеряли его след. Теперь объявился вместе с Маланом. Интересно.
 – Значит, Джеймс отчаянно рвется поговорить с Маланом по телефону. Наложил в штаны, – злорадствовал Обри.
 В Лондоне смеркалось. На крашеной стене, мерцая, словно угли в камине, угасало желтое пятно. Вдали за Оксфорд-стрит виднелась желтовато-розовая полоска заката, а первые звезды были отделены от заката чистой аквамариновой полосой неба.
 – Блэнтайр работает на Малана и  знает  Патрика, – воскликнул вдруг Годвин. – Если он консультирует Харрела, то...
 – Пока что Малан не будет давать советов Харрелу, – возразил Обри, снова повернувшись к окну. – Он напрямую не связан с эти делом... возможно, только отчасти, поскольку оно затрагивает Джеймса. – Склонив голову набок, стал слушать записи телефонных разговоров Мелстеда.
 Грубовато-добродушный голос Оррелла... Оррелл по подсказке Мелстеда уже звонил Обри. "Слушай, старина, не тронь... Не придирайся к Джеймсу по пустякам, Кеннет". Потом Джеймс позвонил Лонгмиду, секретарю кабинета, а Лонгмид позвонил ему. "Кеннет, ты что там задумал?" И уже погромче, с присущим ему раздражением: "По-твоему, Джеймс может быть впутан в?.. Чепуха!"
 Мелстед паниковал. Он почуял запах паленого. Даже позвонил Шапиро, но какое-то чутье удержало его от того, чтобы обо всем рассказать, только выразил беспокойство из-за отсутствия Малана. Звонок за звонком, чтобы клянчить, умолять, поносить. Теперь квартира Блэнтайра – в ответ на повышенные тона, почти истерические требования Мелстеда, категорические, твердые отказы, советы сохранять спокойствие и не волноваться.
 – Еще что-нибудь интересное? – спросил Обри.
 – Сейчас прокручу, – ответил Чемберс. Щелчок переключателя, жужжание пленки, снова щелчок. – Он звонил Хьюзу.
 – Причем здесь Хьюз? Какое он может иметь значение? Он же с этим делом совершенно не связан!
 – Хорошо, хорошо... сэр. Я только прошу... вот, послушайте.
 В трубке слегка прерывистое дыхание Джеймса, но с библиотекарем он говорит спокойнее, скорее повелительным тоном.
 – Нет, просто уберите все оттуда. Понятно, Джон? Никому туда не ходить, даже тебе. Я... Неважно почему, просто для спокойствия. Кто-нибудь с тобой говорил?
 – Зачем? – сердитый молодой голос.
 – Просто... спросил. Хорошо, Джон. Только не забудь передать всем, чтобы держались подальше от квартиры. – Щелчок в трубке.
 – Единственный звонок? – спросил Обри. Чемберс кивнул. – Кто, по его предположениям, должен был позвонить ему, кто должен держаться подальше. Чемберс, какую роль здесь играет Хьюз?
 Черты лица Годвина потяжелели, будто палились свинцом. Да и Чемберс держался как-то неуверенно, без обычного цинизма.
 – Конечно, это к Мелстеду не относится... – выпалил он.
 – Что не относится?
 – Как Хьюз проводит вечера.
 В комнате жужжание аппаратуры. Экраны, магнитофоны, принтеры. Не обещающее хорошего выражение лица Чемберса напомнило Обри лицо Роз, за час до тоге слушавшей, что он ей говорил. Он понимал, что держался с ней  неуверенно,  но жизнь Патрика, чувство вины перед ним обязывали его объяснять, давать заверения. Так или иначе, когда у нее в квартире обнаружили «жучок», он счел себя обязанным, практически вынужденным рассказать ей все как есть. Чемберс сидел с необычном для него траурным выражением лица, словом, был не в своей тарелке. Годвин чересчур старательно разглядывал лежащий на коленях ворох бумажной ленты. Они до смешного походили на двух нашаливших школьников, от которых уговорами и угрозами добываются признания.
 – А как, позвольте узнать, Хьюз проводит вечера? – Обри повернулся к окну, но аквамариновая полоса потемнела, а желтовато-розовый закат догорел. Он слышал, как Чемберс, открыв папку, перебирает глянцевые увеличенные фотографии, как Годвин что-то бормочет, а может быть, просто прокашлялся. Чемберс подошел к нему с веером фотографий: ночные снимки – ореолы уличных фонарей, тени движущихся человеческих фигур и машин, некоторые на инфракрасной пленке, словно призраки. С верхнего снимка, снятый крупным планом, на него смотрел Хьюз.
 – Это только часть, – тихо проговорил Чемберс. Но в голосе теперь звучал гнев. – Они все помечены. – Он поспешно отошел в сторону. Наружка сидела на хвосте у Хьюза весь вчерашний вечер, всю ночь и весь сегодняшний день... Да, здесь было несколько дневных снимков, грязная улица, забитые досками окна пустующего дома позади Хьюза, видимо, направляющегося на работу... Вот он приходит в библиотеку, принимается за сандвичи, завернутые в исписанный лист бумаги, голый парк, он на скамейке, позади расплывчатое изображение мамаши с детской коляской. Но большинство снимков сделано прошлой ночью. Помечены время и место – Обри узнал Юстон, потом собор Сан-Панкрас в викторианском стиле, Кингз-кросс. Словно фотографии, сделанные туристом, фиксировавшие все, что он увидел, прогуливаясь по Лондону: вокзал, такси, Пикадилли-серкус, Лестер-сквер. Театральная афиша, неоновая реклама кино, грязный проулок неизвестно где. Обри взглянул на небрежную надпись на обратной стороне. Набережная, за светом фонарей чернеет вода, темные или светлые фигуры перед фонарями или позади них. На многих снимках узнаваемое лицо Хьюза, ставшая привычной фигура.
 – Что они должны мне сказать? – спросил он, нарушая гнетущую тишину комнаты. Ни Чемберс, ни Годвин не ответили. Шаркали ноги, под одним из них скрипнул стул.
 Хьюз на Юстонском вокзале, на станции метро, где-то в закутке, где люди, свернувшись калачиком, лежали в картонных ящиках либо завернувшись в газеты или пластиковые мусорные мешки: Хьюз на Лестер-сквер, на набережной, еще в одном проулке; Хьюз, освещенный автомобильными фарами... И другие лица – тех, с кем он говорил Те, кем он больше всего интересовался, были так юны. Мальчики.
 – Что означают эти снимки? – снова спросил он, чувствуя в голосе протестующие нотки, пытаясь отстраниться от постепенно доходящего до сознания гадкого подозрения.
 – Сэр, мы не можем сказать абсолютно точно, но... – начал Годвин.
 – Служба уверена, – твердо заявил Чемберс, которому надоело увиливать. Для него вопрос был ясен.
 – Это же мальчики, – возразил Обри.
 – Двоим по десять, другому одиннадцать, – перечислил Чемберс. – Считается, что находятся на чьем-то попечении, черт побери, а на деле брошены на улице для таких, как Хьюз!
 – Вы хотите сказать, что он подбивает этих детей и?..
 – Скорее, вовлекает их в свой клуб.
 – Значит, Хьюз...
 – Педофил, любитель мальчиков. Ни разу не попался, но...
 – И вы пришли к очевидному выводу! – разбушевался Обри, держа в трясущейся руке фотографии. –  Что, безо всякого сомнения,  Джеймс Мелстед – тоже один из этих... Этих  отвратительных  типов!
 Чемберс с каменным лицом смотрел мимо Обри. Годвин внимательно рассматривал пол. Сэр Кеннет отвернулся, направившись к окну. Его тошнило от отвращения. При взгляде на словно прилипшие к пальцам снимки в голове проносились чудовищные картины. Монотонный голос Чемберса выводил из себя, словно жужжащее над ухом насекомое.
 – Им предлагали деньги, он записывал их фамилии, договаривался о встречах...  объясняя,  о чем речь, обещал что о них будут заботиться лучше, чем сейчас, когда они спят на улице. Что у них будут друзья. Несколько странно, что Хьюз не проходит ни по каким делам. Это посредник, сутенер, работающий на группу лиц...
 Обри слабо махнул рукой, и под ворчание Годвина Чемберс замолк.  Скандал,  которого так боялся Дэвид Рид в тот день, когда Обри встречался с ним в министерстве. «Я не хочу скандала вокруг этих проклятых ДПЛА, Кеннет. Разумеется, я готов помочь всем, чем могу... не могу поверить, что Джеймс и Паулус каким-либо образом в этом замешаны».
 А теперь это!.. Если Малан что-нибудь об этом знал – а он должен был знать! – то Джеймс стал легкой жертвой шантажа. Боже милостивый, это так  ужасно!  Гнусно, мерзко... непростительно... и так реально. Обри был нужен рычаг, ключ, чтобы открыть Мелстеда, как дверь... а не сточная канава, в которой его утопить.
 – Нет... нет, Чемберс, здесь нет ничего такого, что бы указывало на малейшую причастность Джеймса к делишкам Хьюза... – Чемберс, не скрывая своего презрения, скривил рот с выражением прежнего цинизма. – Вы, черт бы вас побрал, не можете предъявить мне  никаких  свидетельств!
 – Это он предупреждал Хьюза держаться от него подальше! – заорал Чемберс и, повалив стул, поднялся на ноги. – Какие еще паршивые доказательства вам нужны? Ваш приятель Мелстед любит  мальчиков!  Этот подонок Хьюз ему их поставляет!
 – Я отказываюсь признавать...
 – Это как раз то, что вы искали, способ его расколоть! Ваша паршивая племянница не может выбраться из дерьма... сэр.
 – Тони, а ты... ты веришь чему-нибудь из этого?
 – Не могу... усомниться, сэр.
 – Я тоже, – тяжело вздохнул Обри, снова отворачиваясь к окну. Очень хотелось прижаться лбом и щеками к холодному стеклу. Признать такое было невыносимо ужасно. Продажность, алчность, сексуальные извращения – да, все одно к одному. Средства для использования людей, шантажа, принуждения к сотрудничеству. Он думал, что знает все о том, чем покупают людей. Оказывается, нет. Джеймс и  дети!  Обри бросило в жар, щеки горели от стыда.
 – Вам придется предъявить это ему, сэр, – пробормотал Годвин.
 – Я... – Ему хотелось дико закричать, но он лишь тихо произнес: – Знаю, Тони. Понимаю. – Чемберс удовлетворенно фыркнул.
 Напряженность в комнате вдруг исчезла, словно отключили мощный генератор. Но внутри не было ни покоя, ни облегчения. Как можно вообще даже намекнуть на это?
 Джеймс был... незнакомым ему человеком. Совсем чужим. Презренным, гнусным. Продажным сверх всякой меры. Кипя от ярости, он мотался по комнате, словно хотел убежать от дошедшего до него страшного известия. Не стоило ему всем этим заниматься. В его мире люди погибали, предавали, были бессердечны, грубы, алчны, глупы – но так или иначе это было слишком ужасно. И совсем рядом. Словно листая в газете страницы с зарубежными новостями, он видел сообщения из далеких стран о жестоком обращении с детьми, насилиях, пытках; и лишь об одиночных случаях жестокости и полном к ним равнодушии на другой странице – странице, касающейся  внутренней жизни  Англии. Обычно, когда он мысленно возвращался в собственный более привычный мир, ему удавалось видеть все в истинном свете – но  это! 
 Он вздрогнул. Если у Джеймса есть секреты, то, зная о его связи с этим чудовищем Хьюзом, можно воспользоваться случаем, чтобы спасти Кэтрин. Ничего проще и ничего труднее.


* * *

 – Обстановка изменилась. Кое-что выплыло наружу.
 – Блэнтайр, я уже спал. Мне нужно рано лететь в Москву...
 – Извини. Тебе следует знать. Часа два назад они нашли "жучок" в квартире той бабы.
 – Каким образом?
 – Ее навестил Обри. В качестве обычной предосторожности осмотрели дом. Нашли "жучок" и провели полную проверку. Источник пропал.
 – Вообще-то это не мое...
 – Нет, твое дело! Я говорил тебе, приятель, ты недооцениваешь этих ребят, Хайда и старика. Веришь таким, как Мелстед, который болтает, что у Обри нет веса. Обри был у нее больше часа – по-твоему, они только чаи распивали?
 – Ты знаешь женщину... говоришь, что знаешь Хайда и Обри. Какой смысл Обри говорить ей что-нибудь?
 – Потому что нужно. Единственный способ вовлечь ее в игру. Хайд ей все рассказывает... всегда так было. Значит, по-твоему, он берет на себя труд звонить ей?
 – Что там у тебя еще?
 – Обри сел на хвост Хьюзу... я почти уверен. А от Хьюза ниточка ведет прямо к Мелстеду. Сегодня Мелстед звонил мне полдюжины раз. Он близок к панике, а Обри за него еще не брался! Черт побери, Паулус, неужели не видишь, что это может ударить по тебе? Ты еще на проводе?
 – Думаю над тем, что ты сказал, Робин, – думаю!
 – Думай. Только недолго.
 – Робин, мне не нравится это  вмешательство  – оно заходит слишком далеко.
 – Обри непрочь запачкать руки.
 – А я не хочу, чтобы мои руки вообще кто-нибудь видел. Почему Мелстед не прекратил все это?
 – Потому что Обри прячется за поручение премьер-министра. Считается, что он занят только утечкой высокой технологии. А ты устроил убийство Лескомба, Паулус. Запачкал руки.
 – Это делалось руками русских. Потому я и не пользовался твоими услугами! Это ни на кого не вывело. Харрел, черт возьми, захватил племянницу Обри. Вот где настоящая причина всей заварухи!
 – Так что будем делать?
 – Ты говоришь, что баба Хайда знает, где он, и что Обри знает о Мелстеде? Хайд меня пока не касается, он числится за Харрелом.
 – Тогда подкинь помощь Харрелу!
 – У него есть... там почти дюжина ребят. Хайд сам по себе, приятель!
 – Может быть. Но если Харрел будет знать, какие у Хайда поручения, что он делает и где точно находится, тогда он сможет покончить с ним до того...
 – Обри не станет  рассказывать  этой женщине! Не верю этому!
 – Он брал ее в Пешавар. Она уже знает, что происходит. Обри  доверяет  бабе, Паулус. Он чувствует себя перед ней виноватым, и для очистки совести рассказал ей. Поверь мне!
 – Как это сделать?
 – Наблюдение за ней слабенькое... большей частью всего один человек. Она ходит по магазинам...
 – Не хочу, чтобы ты наломал дров. Хватит с нас Харрела.
 – Этого не будет. Роз меня знает, я знаю ее. Ты  нуждаешься  в информации об Обри, а выбор невелик. Тебя это не коснется. Все свалим на янки.
 – Если она тебя знает, то не выйдет.
 – Тогда назовусь внештатным сотрудником ЦРУ. Пойдет?
 – Не знаю...
 – Паулус, Мелстеду очень многое о тебе известно. Хорошо бы узнать, не подбирается ли Обри к...
 – Хорошо. Но чтобы я оставался в стороне, Робин... Далеко в стороне.
 – Так и будет. Я просто поболтаю с Роз, потом уж решу, что с ней делать.
 – Работай чище.
 – Как всегда. До завтра. Позвоню.

 14
 Политика и виски

 Лошадиная гора. Устроившись на уступе, возвышающемся над ее склоном, Хайд следил за человеком, осторожно вышедшим на прогалину, образованную падавшим самолетом. Одет в клетчатую куртку, на голове охотничья шляпа, брюки заправлены в высокие шнурованные сапоги. Хайд, обхватив руками, прижал снайперскую винтовку к груди. Ствол холодил щеку. Высокое солнце освещало шагавшего внизу человека, играя на стеклах его бинокля и металлических частях ружья. Вокруг Хайда жужжали мухи; над человеком внизу кружились две бабочки.
 Спустя пять минут человек скрылся из виду, только слышно было, как он пробирается сквозь невидимые заросли. Это был первый из них, встреченный Хайдом за последний час, если не считать болтающегося на переливающейся поверхности озера небольшого катера, откуда время от времени поблескивали стекла бинокля, – еще один из разыскивающих его. Хайд прижался спиной к теплой скале. Среди синевато-бурых, зеленых и рыжих лишайников из трещин и щелей пробивались крошечные желтые и пурпурные цветочки. Озеро Шаста – словно полированный металлический щит. Прищурившись, он посмотрел на почтовый пароходик, медленно двигавшийся на север как раз над тем местом, которое отмечено на карте Фраскати. Хайд уже отыскал галечный выступ, зажатый между высокими труднодоступными скалами, откуда он сможет войти в воду. Машина, подводный костюм, баллоны, фонари и камера – все это спрятано на противоположном берегу.
 Небольшой паром бороздил озеро, доставляя запоздавших туристов в пещеры Шаста. Он поднес к губам бутылку с водой. Горлышко бутылки стучало о зубы. Поднял руку и внимательно оглядел. Дрожь постепенно унялась. Снова глянул вниз на поломанные деревья вокруг прогалины, на огромное выгоревшее пятно там, где врезался в гору авиалайнер с более чем пятидесятые людьми на борту. Оставшийся после него след имел форму огромных уродливых кривых ножен.
 На карте еще один крестик, где-то позади него. Возможно, это всего лишь убежище Фраскати, когда тот вновь изучал место катастрофы, но следует проверить. Никто в Реддинге не оформлял аренду дома – значит он им принадлежит. Он, словно кот, поглаживал щекой тонкий ствол винтовки – с инфракрасным прибором ночного видения и дневным телескопическим прицелом. За пять часов он видел одного на прогалине, катер, еще двоих, вышедших из дома и скрывшихся наверху в соснах... а также Харрела с женщиной на причале. По крайней мере двое в Реддинге, хотя он их и не видел, и еще двое на противоположном берегу. Не больше дюжины...
 Вспомнил, что в местечке Холидей-Харбор, откуда приходил паром в пещеры, он видел человека, который мог быть еще одним из людей Харрела. Поплотнее обхватил винтовку. "Я не смогу достать тебе такую", – возражал Мэллори. "Достань мне просто одну из новых натовских снайперских винтовок. Наверное, можно купить за углом!"
 Он зевнул, даже удивился этому. Почувствовал себя легко, свободно. Даже с трудом вспомнил Обри – хороший признак. От того остался номер телефона да те сообщения, что надо передать. Это была счастливая кратковременная амнезия, свойственная всем агентам перед завершающей операцией. Важно только ближайшее, непосредственное, ощутимое.
 Конечно, оставалась Роз. Она была для него как страховка перед дальним полетом. Он всегда разговаривал с ней, всегда звонил ей. И неизменно спрашивал о Лайле, их кошке.
 Когда он накануне звонил ей, Роз непонятно почему без охоты говорила о Лайле. Роз и кошка были для него словно две фотографии в бумажнике, вроде тех, которыми подвыпивший проезжий всегда старается возбудить любопытство у шлюхи. Он всегда хранил их в памяти, как талисман, напоминание о том, что в любых: переплетах он оставался самим собой, человеком. К сожалению, он надолго забывал о них, когда был в Афганистане.
 Но здесь телефонов нет, подумал он, вскинув голову. Солнце упало на руки, и он передвинул винтовку в падающую от него самого тень. На всякий случай ему не было дозволено брать с собой фотографии, письма, любые вещи, имеющие личный характер. Он научился заменять разговоры молчаливыми воспоминаниями. Но даже Обри знал, что он неизменно звонил Роз. Он сообщал ей, сколько мог и когда мог, она слушала, чтобы знать, куда в случае чего послать цветы. Но на этот раз она с неохотой говорила о кошке...
 Он встряхнулся, стараясь отделаться от грусти, и стал внимательно разглядывать озеро. Где-то там, в глубине, фургон с пультом управления ДИЛА. Достаточно будет одного зернистого снимка в искусственном освещении.
 Две ночи.
 Низко пригнувшись, он поднялся на ноги. Над головой, спускаясь к озеру, словно бумажный лист на ветру, скользнула по воздуху скопа. На свободном от камней клочке земли он заметил борозду от когтя бурого медведя. Медленно полез наверх, обходя открытые места, держась все более редеющих деревьев, в пестрой тени которых терялись его собственная тень и силуэт. Винтовка за спиной, рядом с рюкзаком. Время от времени он сверялся с картой. Изредка проблескивал отражавшийся от стекла луч с болтавшегося на озере катера. Там, где быть дому, над соснами пробивалась тонкая струйка дыма. Подключив почти все органы чувств, он непрерывно обследовал деревья, скалы, окружавшее его воздушное пространство, сам в своем пятнистом костюме оставаясь невидимым и постоянно готовым к действию.
 Замаскированная кустарником маленькая пещера была пуста. О пребывании там Фраскати говорили чуть обожженные разбросанные камни, отпечаток подошвы, да и то, может быть, не его, и окурок сигареты. Хайд сидел в темноте, глядя на колышущееся кружево веток и листьев кустарника у входа.
 Не обращая внимания на тупую боль в затылке, он терся щекой о ствол винтовки, с которой не расставался. В пещере пахло землей, сыростью и, как ни фантастично, страхами и надеждами Фраскати. Наконец, он поднялся и, подойдя к выходу, осторожно раздвинул колючие ветки, вслушиваясь, каждую минуту ожидая постороннего.
 Звуки раздавались издалека, со стороны озера; с автострады № 5 доносился далекий гул движения. Где-то внизу, в гуще деревьев, один зверь терзал другого. Прогремел скатившийся камень... беспричинно, подумал он, переводя дух. Потом вдруг шорох веток, скользящие шаги, лязг металла о камень. Внезапно послышалось дыхание...
 ...Так близко, черт возьми. Прямо надо мной, подумал он. Кто-то осторожно спускался. Один. Он вслушивался сквозь стук крови в ушах. Один. Перехватило горло, оскаленные зубы не разжать, плечи в свирепом ожидании подались вперед, так что он чуть было не потерял равновесие. Шаги и шорох веток затихли как раз за завесой кустарника, и Хайд увидел очертания человека в теплой куртке. Тень руки, утиравшей рукавом лоб, сквозь листья и ветки упала на Хайда, так что по коже пробежал озноб. Он наклонился вперед, готовый ринуться сквозь кустарник. Человек повернулся в сторону пещеры, по всей видимости зная, что она существует. Открытое чуть загоревшее лицо, голубые глаза, коротко подстриженные светлые волосы. Он держал ружье у бедра, свободно опустив ствол. Для него это был обычный обход. Хайд слышал ровное дыхание, щелчок старомодной зажигалки, почувствовал запах табачного дыма. Пассивное ожидание было мучительным...
 ...Он даже обрадовался, когда незнакомец, раздвигая стволом ружья кустарник, сделал первый шаг в сторону пещеры, увидел, как в темноте блеснули глаза, напряженно разглядывавшие камни, тени, просачивающийся внутрь солнечный свет.
 Хайд машинально поднял приклад винтовки, смягчив удар хлестнувшей по нему тонкой ветки. Мужчина удивленно раскрыв глаза, настороженно отпрянул назад, упершись прикладом в бедро, поднял ружье. Хайд ухватился за ветку, завороженно глядя на нее...
 ...При первых трех выстрелах откатился в сторону. Пули свистели по пещере, расщепляя дерево, отскакивая от камней у него над головой. Закрыл голову руками, ожидая удара шальной пули. На руки упал дневной свет. Он поглядел вверх – сквозь кустарник продиралась черная громадина. Ругательство, наткнувшийся на него взгляд, блеск солнца на охотничьем ружье...
 ...Его винтовка выстрелила дважды из неудобного положения так, что прикладом больно отдало по ребрам. Ветки кустарника затрещали под весом навалившегося на него тела. Голова безжизненно повисла, в уставившихся на него глазах – удивление и ужас. Хайд держался за ушибленные прикладом ребра. Медленно к нему возвращались окружающие звуки. Снаружи тревожный писк пичужки, скрип и треск сучьев под тяжестью мертвого тела. Никаких других звуков, кроме собственного неровного дыхания. Опершись спиной о стену пещеры, он поднялся на обмякшие дрожащие ноги – еще не пришел в себя.
 Положив винтовку, поволок сквозь кустарник тяжелое тело убитого, оставляя на ветках обрывки ткани. Затащил в глубь пещеры и бросил там. Подобрав винтовку и рюкзак, гремя фляжкой о стену, выбрался наружу и остановился у выхода. На сучках болтались лохмотья куртки. Неважно, тело все равно найдут. Несомненно, они слышали выстрелы. Щурясь от солнца, быстро огляделся вокруг, особенно внимательно обшарил взглядом верх горы... потом низ, кустарник, где отдыхал, прогалину. Настраивая бинокль, сразу же увидел в водянистых пятнах травы и солнца клетчатую куртку. Лицо загораживал прижатый к шее радиотелефон. Потом увидел, что человек, лавируя между деревьями, спешит в его сторону.
 Треск заводимого мотора, потом пронзительный свист разгоняемых винтов. Повернул бинокль в сторону озера Шаста, пробегая глазами по мельтешащей солнечными бликами воде. Обнаружил отплывающий от берега, оставляющий кильватерный след крошечный, глянцево-белый, словно чайка, гидроплан. Хайд не разглядел его с противоположного берега – должно быть, прятался за деревьями или в тени скалы. Покрутившись на волнах, самолет разогнался и, роняя падающие с поплавков бриллиантовые брызги, оторвался от воды, взмыл вверх и на вираже направился в сторону Лошадиной горы. Хайд достал из кармана карту, слушая, как рев мотора постепенно заглушает остальные звуки. Ничего. Проверив по карте, он двинулся прочь от пещеры под гору по вьющейся вдоль уступа узкой неровной тропинке. На пылающие щеки и вспотевший лоб упала тень, и он благодарно взглянул на заслоняющие солнце кроны деревьев. Рев самолета стал громче. Он, спотыкаясь, углубился в чащу деревьев, замечая, что, к сожалению, оставляет следы на усыпанной хвоей рыхлой земле. Грязный след остался и на торчащем из земли обломке скалы.
 Некоторое время рев самолета нарастал, закачались верхушки деревьев – Хайд метнулся под ель и прильнул к ее шероховатому стволу, – затем шум стал утихать, звук мотора изменился – пилот разворачивал самолет. Человек, которого он видел на прогалине, должно быть, уже на полпути к пещере – лез напролом, потому двигался быстрее. К заливу Скво-Крик вела единственная тропинка вдоль узкой поймы ручья. Она помечена на всех картах; естественно, и на карте Харрела. В маленькой бухточке Хайд спрятал небольшую моторку, которую он арендовал на развалившейся лодочной станции в устье реки Сакраменто. Никакого снаряжения в лодке не хранилось, по она была ему нужна, чтобы вернуться туда, где он спрятал машину.
 Под ним бурлил и пенился ручей. Прижимаясь к скале, извивалась тропинка... все правильно. Он двигался под сенью деревьев параллельно тропинке, пока та не спустилась к берегу. Снова пролетел над головой самолет, затем, точно тихое эхо удалявшегося мотора, послышался стрекот насекомых. Потом голоса; один искажался треском электроразрядов. Второй довольно лениво отвечал.
 Он ловил звук самолета, медленно разворачивавшегося на другой стороне ущелья. Единственный другой посторонний звук – журчание поды. Радиотелефон, щелкнув, замолчал. Они находились не более чем в тридцати ярдах. Двое. В чаще, но не между ним и тропой.
 Осторожно ступая, он скользил между топкими гибкими ветвями. Десять ярдов, двадцать – голоса, удаляясь в сторону нависшей над тропой скалы, постепенно затихали. Он обошел стороной залитую солнцем вырубку. Треснула ветка, зашуршала хвоя. Сверившись с картой, двинулся дальше. Самолет зажужжал ближе, быстрая холодная тень промелькнула по другой вырубке со штабелями бревен, потом шум мотора снова стал затихать. Солнце укоризненно глянуло на него, когда он неуклюже начал спускаться к тропе. Часы то и дело оказывались перед глазами. Половина третьего. Он двигался по узкой извилистой трещине между скал и снова слышал, как нарастает шум авиационного мотора. Над ним промелькнуло белое брюхо самолета. Нужно ждать, пока стемнеет. До Медвежьей бухты, куда выходила тропа, ведущая к заливу Скво-Крик, было меньше мили, но тропа вилась вдоль ущелья, как светлый, хорошо видимый шрам, выдавая себя и того, кто по ней шел.
 Хайд уперся ногами в расщелину скалы. Со всех сторон его укрывали прохладные камни. Тропа в сорока футах внизу. На скале одинокий куст, маскирующий его. Опершись спиной о рюкзак, поглядел вверх. Его не видно ни сверху, ни снизу. На севере, за низкими холмами, словно поднятая взрывом туча пыли, над горой Шаста опускалось облако.
 Сидеть неподвижно было труднее, чем двигаться. Он подумал не предлог ли это, не вызвано ли решение спрятаться и подождать всего лишь крайней усталостью и подспудным страхом...
 Три часа. По тропе движется мужчина в светлой непромокаемой куртке, неумело ищущий следы. Хайд легко внушил себе, что он узнал этого человека. На фоне приближающихся облаков самолет казался белой чайкой. Потянул слабый прохладный ветерок. С каждым шагом этого человека Хайду становилось все труднее оставаться на месте.


* * *

 Лежавшие на столе орехового дерева глянцевые увеличенные снимки скорее служили обвинением ему самому, думал Обри, нежели Мелстеду, громко разговаривавшему в прихожей по телефону с дочерью Элис. Словно бы слова Мелстеда относились к намекам и необоснованным утверждениям Обри, а Элис бранила старого друга, проявившего недружелюбие. Чемберс настоял на том, чтобы увеличить сделанные агентами снимки, усилить контрастность. И они действительно производили сильное впечатление: потерянные, понимающие личики ребят, будто морщинистые лица карликов, грязные, замерзшие в ночи мордашки... и вездесущий Хьюз – на лице так легко различимы два выражения: напористой соблазнительности и притворного сочувствия. Мелстед договаривался с Элис о позднем обеде, вернее, даже ужине, на завтрашний день. Элис организовала приют для бездомных и там дежурила... Обри, вздыхая, утирал вспотевший лоб. Могло показаться, что Элис своей благотворительностью искупала отцовские грехи. Он вспомнил живую избалованную любимицу родителей, какой она была в детстве. Когда они зачали и произвели на свет Элис, Мелстеду было за сорок, а жена была в том возрасте, когда поздно рожать. Шумная, эгоистичная, но милая, словно куколка, когда ей было нужно; и вдруг этот уход с головой, и видно надолго, в христианство, вместо того чтобы податься к левым.  Святая  Элис, с гордостью говорил Мелстед.
 Обри претила мысль, что Элис узнает: именно он принес известие о позоре.
 Вдруг он совершенно отчетливо услышал:
 – Знаешь того молодого человека, Хьюза... ты еще меня с ним знакомила?.. Да... Кеннет сейчас у меня и, конечно, передает привет... так вот, этого молодого человека в скором времени, возможно, ждут неприятности. Нет, не сразу, не думаю... – Голос Мелстеда стал слышнее, похоже, он повернулся к двери гостиной, чтобы Обри было лучше слышно. – ...Да, возможно, в результате этого... Я кончаю. Расскажу завтра... Да, осторожнее, дорогая...
 Обри слышал, как положили трубку и раздались направлявшиеся в сторону гостиной приглушенные звуки шагов.
 Там, где раздернуты тяжелые шторы, было видно, как о стекла высокого эркера шлепались хлопья мокрого снега. Обри в прямом смысле тошнило. Он не мог видеть разбросанных по столу снимков. Откуда Элис могла знать Хьюза? Это наверняка с начала и до конца был наглый блеф.
 Но не это вызывало отвращение. Ему было дурно, оттого что он понял, чем, бывает, отвечают на любовь, оттого что сам стал орудием уничтожения. Когда Мелстед, к которому вернулась уверенность, сияя, вошел в гостиную, Обри заставил себя думать о Кэтрин. Элис – Кэтрин. Простое сравнение. Мелстед спасал свою шкуру, сам он выручал Кэтрин. То, что он услышал от Мелстеда, привело его в бешенство.
 – Ты, разумеется, слышал, Кеннет? Это первое, что пришло мне в голову, когда я узнал на снимках молодого человека. Конечно, сразу же и позвонил. То, что на снимках, просто ужасно. – Приподнял стакан, приглашая Обри выпить, но тот отрицательно качнул головой.
 Мелстед твердой рукой плеснул себе еще виски. Только чуть слышно звякнул графин о хрустальный стакан. Повернувшись к Обри, обвел рукой комнату – обстановку, картины, камин в стиле "Адам", ковры на полу и на стенах, – как бы говоря, что линия обороны не прервана.
 – Я был причастен, Кеннет. И был вынужден, как кто-то сказал, изворачиваться и хитрить, чтобы избежать твоих вопросов, – Он говорил непринужденно, лишь излишне торопливо. Обри хранил молчание. – Но боюсь, что вряд ли смогу скрыть это от Элис... нет, не смогу. Конечно, постараюсь представить как нечто связанное с безопасностью. – Он стоял, опершись свободной рукой о спинку кресла. Потом сел так непринужденно, что Обри невольно восхитился. Разгладив на коленях брюки, скрестил ноги. Ни грана сомнения, что с его выдумкой согласятся и что вопрос закрыт! Былая нервозность полностью исчезла; его двуличию мог бы позавидовать опытный разведчик. Но, в общем-то, разве он не вел тайную жизнь под основательным прикрытием? – Кстати, а что ты собираешься делать с молодым человеком? Могу представить, ты подумал, что меня эта информация заинтересует больше, чем...
 Голову Обри стянуло словно обручем. Сжав пальцами виски, он закричал на Мелстеда, который в этот миг, казалось, любуясь собственной хитростью, лопался от самодовольства:
 – Джеймс, я  слышал  телефонные разговоры! Я же знаю, что этот человек  твой  знакомый, а не знакомый Элис! – Он еле перевел дух. Казалось, из Мелстеда на глазах выходит воздух. Обри охватила ярость; его выводили из себя изысканная роскошь гостиной, прилипающие к окну мокрые хлопья снега, фотографии на ореховом столике! Он махнул рукой в их сторону. – Тут уж не обманешь, Джеймс. Тебе абсолютно нечем отрицать свое... – Он пошевелил пальцами, ища подходящее слово, – ... свое  соучастие  в преступных действиях этого типа, Хьюза.
 Мелстед сидел на краешке кресла, стакан с остатками виски в трясущихся руках. Румянец сошел с лица, но в глазах все та же проклятая непоколебимая уверенность в собственном неуязвимости.
 – Кеннет, что ты говоришь? – Ровный, почти угрожающий голос. Но виски допил одним глотком, кляцнув зубами о стакан. В чем, черт побери, ты меня обвиняешь? Злобно глянул на увеличенные снимки. – Похоже на какое-то немыслимое, адски безумное обвинение! Я же тебе  друг,  Кеннет! А ты пытаешься связать меня с чем-то, о чем не говорится вслух... так  в чем же? 
 У Обри отпустило в груди. Джеймс все начисто отрицал; значит, есть другое объяснение...
 ...Никакого другого, внушал он себе. В мыслях снова возникла Кэтрин, а фотографии Элис на пианино уменьшились в размерах. Остались только опасность, нависшая над Кэтрин, да эти лежащие перед ними на столе страшные обвиняющие снимки.
 – Джеймс, дело зашло слишком далеко, чтобы можно было прятаться за ругательства и взывать к дружбе, – спокойно ответил он. Мелстед, зло прищурившись, наблюдал за ним. Теперь уже Обри держался не как временный постоялец, а скорее как хозяин. За окнами раздавался шум машин, проезжавших по Итон-сквер. – Ты звонил Хьюзу, и не раз. Ты приказал ему убрать все из одного места, которое ты не назвал. Известного ему и тебе. Какого-то  другого  жилища. Ты прервал с ним связь, словно вы оба обладали некой тайной, были частью одной сети. А это – на фотографиях – цель существования данной сети. – Мелстед затряс головой. Обри продолжал нажимать. – Ты вместе с Хьюзом участвуешь в этом гнусном деле с детьми, Джеймс... Бог знает, каким образом и зачем, но участвуешь! – Мелстед было запротестовал! – Нет, Джеймс, отрицать совершенно бесполезно. Но...
 Мелстед оторвал жадный, голодный взгляд от снимков. И все же в глазах светилась злоба, даже презрение. Не все еще потеряно. Он помнил о своем мире, своем круге. Лонгмид, Оррелл, кабинет министров, могущественные и богатые; даже владельцы газет. Он был убежден, что ему невозможно причинить урон, во всяком случае непоправимый.
 – Смешно, – пробормотал он с таким видом, словно Обри надоедал ему с пустяками.
 – Нет, Джеймс. Гнусно. Низко.
 – Ты так думаешь?
 – Джеймс, я никогда еще не был так убежден.
 – Какое тебе до этого дело, Кеннет? – Мелстед резко откинулся в кресле, расплескав виски на руку и на брюки. Стал яростно стирать пятно. – Считаешь, что страдает старомодное ханжеское благонравие? Ты и взаправду думаешь, что от всего этого вред?
 Часы на старинном камине мелодично пробили одиннадцать.
 – Джеймс, должен тебе сказать, что прикажу арестовать этого типа, Хьюза. Лично его допрошу. Когда он во всем сознается, я скажу тебе, что мне нужно знать.
 Последовало долгое молчание. В комнате, казалось, нечем было дышать. По лицу Мелстеда, сменяя друг друга, словно облака, пробегали выражения страха и презрительного высокомерия. Затем он произнес:
 – Не могу понять, по какой причине ты мне угрожаешь, Кеннет. Разве что из отвращения. Но тогда угрозы не по адресу.
 – Да, я действительно угрожаю и не отступлюсь, потому что убежден, что тебе полностью известно, как было дело, после того, как министерство обороны аннулировало проект ДПЛА. Нет, погоди... Я убежден, что ты играл не последнюю роль в его переправке в Америку. Я также могу твердо сказать, что помоги ты мне в этом деле, эти фотографии и все, что, возможно, расскажет этот тип, Хьюз... не пойдет дальше. – Он тяжело дышал, злясь на себя за предложенную сделку. Худые ясные личики на снимках смотрели на него с укором – ведь он воспользовался ими, чтобы загнать в угол Мелстеда.
 Лицо Мелстеда снова стало белым как мел. Презрительное выражение исчезло, самоуверенность тоже. Остался один страх, словно пятно, которое труднее всего стереть.
 – Зачем тебе нужно это знать? – вырвалось у него.
 Обри стукнул кулаком по мягкому подлокотнику кресла.
 – Потому что моя племянница в руках человека, способного на все! Потому что я помешаю ему причинить ей вред, только если смогу его свалить! А  у тебя  есть возможность мне помочь. Вот почему я готов пойти на эту дьявольскую сделку с тобой... – Он перевел дух, – ... и обещаю, что не дам хода делу, которое ты видишь на столе, – закончил он, подавшись вперед. – Это единственное, что я могу тебе предложить. Единственная взятка. – Он чувствовал просительные нотки в голосе, остро ощущая, что его обвинения и подозрения не имеют под собой фактов. Более чем тридцатилетняя дружба лежала бездыханной на ковре рядом со столиком с фотографиями.
 Мелстед старательно, словно перед зеркалом, пригладил волосы. На Обри глядел другой, не такой самоуверенный человек. После долгого молчания он произнес:
 – Кеннет... – Он прокашлялся и продолжил более твердым голосом: – Я не могу тебе помочь.
 – Несмотря на?..
 –  Не могу. – Казалось, покаянные слова о собственном преступлении застряли в горле. На лице было написано все, особенно ужас, внушаемый Маланом.
 – Ты должен. Для тебя это единственный выход.
 – Не могу, черт побери! Сказал, что не могу! Поверь мне!
 – Значит, ты понимаешь, что они натворили? Все понимаешь, Джеймс? – Мелстед молчал, всем видом демонстрируя признание – Хорошо, Джеймс. Не могу, да и ты тоже, терять понапрасну время. Можно позвонить? Спасибо. Сейчас я прикажу своим людям сегодня же арестовать Хьюза.


* * *

 На столе ветеринара под наркозом пестрая кошка, опавшая, повлажневшая это сна шерстка. Ветеринар, будто любуясь цветочной композицией, со всех сторон разглядывает висящий на стене рентгеновский снимок. Сверкающие перстнями большие руки Роз нервно барабанят о тельце Лайлы. Помутневшие глаза кошки направлены на нее. Такое впечатление, что ей но нравятся издаваемые Роз надоедливые стоны или она просто пугается страшных булькающих звуков в горле.
 – ...Сломала переднюю лапку... рак... шпильку нельзя... кость как известка.
 Роз слышит свой голос.
 – Не похоже, что ей больно.
 – Скоро, – отвечает ветеринар. Кошка начинает реагировать на движение по Эрлз-Корт-роуд или просто на пустой черный квадрат окна позади Роз.
 – Боже, он так к ней привязан, тихо говорит Роз. – Она у него незнамо сколько лет.
 – Решайте.
 Глаза застилают слезы. Не то чтобы она просто испытывала беспомощность или тельце кошки на столе казалось таким крошечным и податливым. В комнате запах псины. Перед Роз молодое, бородатое, терпеливое лицо ветеринара.
 – Боже, не знаю, что мне  делать!.. – восклицает она, еще энергичнее стуча пальцами по тельцу животного. Кошка шевелится, уловив боль в голосе хозяйки. Сейчас, когда Лайла лежит, изуродованной раком лопатки не видно. Роз увидела, что кошка хромает, неделю назад, но постаралась не обращать на это внимания.
 Теперь же от этого не уйти. Украдкой взглянула на рентгеновский снимок – пораженную раком сломанную лапку еле связывает с тельцем тонкая прядка кости и хряща.
 – О, черт!
 Хайд придет в бешенство. Как бы она ни решила, все будет не так. Она сама чувствовала себя не лучше оглушенной зельем кошки. Лайла доверчиво успокаивалась под ее руками. На улице за углом ее ждал в машине сержант особого отделения, выделенный Обри для ее охраны. Вспомнив о нем, она ярко представила мягкую спортивную сумку, в которой всегда возили Лайлу, на этот раз наглухо застегнутую на молнию, если она скажет...
 ...Не может она, черт возьми, сказать. Хайд убьет ее!
 – Я только загляну вон в ту аптеку. Куплю что-нибудь в подарок жене. У нее день рождения, – захлопнув дверцу, сказал сержант, провожая ее до дверей ветеринара. Она позвонила. За цветной стеклянной дверью горел тусклый свет.
 Роз отчаянно хотелось уйти от ответственности. Черт возьми, такое мучение!
 – Лад... ладно, – пробормотала она.
 – Кошка очень старая.
 – Разве в этом дело!
 На столе влажное крошечное тельце Лайлы. Широко раскрытые глаза затуманены наркотиком. На сломанной лапке шерсть намокла сильнее – сочилось обезболивающее лекарство. Ветеринар осторожно состриг клочок шерсти с другой передней лапки. Лайла пошевелилась. Затем он наполнил шприц. Поглядел на рентгеновский снимок, находя там лишнее подтверждение. Лайла слабо мяукнула и сделала усилие шевельнуться. Роз простонала, жалея себя не меньше кошечки:
 –  Господи, Лайла, прости меня... Хайд, прости. 
 Игла, короткая агония, огромные бездонные обвиняющие глаза, покой. Глаза Роз наполнились слезами.
 Проверив, остановилось ли сердце, ветеринар сказал:
 – Я принесу одеяльце... у вас машина?
 – Что? Ах, да.
 Он вышел с тельцем Лайлы в руках. Роз машинально наклонилась и расстегнула молнию сумки, из которой, бывало, оглядывая мир, торчала кошачья головка, когда Хайд брал – как давно это было! – ее с собой. На столе шерстинки... шерстинки на половиках и постели Хайда дома, и на ее постели. А в саду ямка, которую выкопал сосед с первого этажа, когда ей позвонили и сообщили о результате рентгеноскопии. До сегодняшнего дня она все еще не решалась прийти. От нее, должно быть, пахло бренди. По крайней мере, останется место, которое она покажет Хайду, когда он вернется, и скажет: "Я похоронила ее здесь".
 Лайла была ужасно тяжелой, когда ветеринар передал Роз завернутый в одеяльце трупик. Раскрытая сумка стояла на столе. Ветеринар так же нежно, как она Лайлу, подставил сумку, и она опустила туда сверток. Он медленно застегнул молнию. Будто кто-то провел ногтем по стеклу.
 – Я вас провожу.
 Роз чуть не споткнулась на ступенях. Свет фонарей и фар расплывался в застилаемых слезами глазах. Она держала сумку так, будто там взрывчатка с запалом.
 Не разбирая дороги, то и дело утирая мокрые глаза, она вышла за калитку на Эрлз-Корт-роуд, потом повернула за угол к ожидавшей машине.
 – Привет, Роз. Миссис Вуд, добрый вечер.
 Голос незнаком. На руку легла чужая рука. Другую руку оттягивала сумка с Лайлой.
 – Какого?.. – выпалила она. Даже в свете уличного фонаря на углу лица незнакомца из-за слез было не разобрать. Ее охватил смутный испуг – рядом с ней стоял высокий, плотный, самоуверенный мужчина. И это произношение?.. – Отстаньте от меня.
 – Ты меня не помнишь? Мы раньше встречались.
 "Южноафриканец", – догадалась она, охваченная смятением.
 – Послушайте, у меня нет...
 – Где он, Роз? – Мужчина с силой схватил ее за рукав шубки, почти Так же, как она судорожно ухватилась за шерстку Лайлы, когда той вводили иглу. – Мне известно, что ты должна знать. Он тебе всегда говорил такие вещи. Кое-кто из моих приятелей в ЦРУ хочет знать, что он тебе сказал.
 – Отстань от меня... – крикнула она, пытаясь вырвать руку. Звенели браслеты, но он не ослаблял хватки. Она посмотрела вперед, где в двадцати ярдах в переулке стояла машина. Внутри нее две тени, не одна. – Господи!
 – Ваш приятель занят. – Мимо, совсем близко, проносились машины, не освещенные огнями оставшейся за углом станции метро. Прошли двое, возбужденно разговаривающих между собой мужчин. Незнакомец прижал ее в углу к стене. – Значит, так, Роз. Если ты скажешь мне сейчас, я оставлю тебя в покое. Иначе тебе придется ехать с нами. О'кей?
 – Блэнтайр... ты тот самый ублюдок Блэнтайр! – выкрикнула Роз, узнав его. – Убери свои грязные руки, ты, дерьмо! – Вырываясь из его рук, она чуть не оторвала рукав. Он прижал ее еще плотнее, переходя на хриплый шепот.
 – Браво, Роз! А теперь слушай: тебе придется поехать с нами. Не станем же мы здесь устраивать некрасивых сцен, правда?
 На тротуаре ни души. Даже машины скопились дальше по Эрлз-Корт-роуд, на пересечении с Олд-Бромптон-роуд; ожидавшие там машины, будто застоявшиеся лошади, издавали нетерпеливые гудки.
 – Я не знаю, где он!
 – Конечно же, знаешь, Роз... Он тебе звонил, Обри навещал тебя. Я знаю только, что он в Калифорнии, Роз. Что он собирается делать?
 Он подталкивал ее по переулку в сторону ожидавшей машины.
 – Твой паршивый "жучок"! Что ты делал у меня в квартире, ты, дерьмо? Отстань от меня! – Она жалобно охнула, задев во время борьбы сумкой за стену, потом за дверцу машины. Один из ее перстней прошелся по щеке Блэнтайра, образовав полосу, черневшую в свете натриевых ламп. Он схватился за рану, ослабив хватку. Роз, споткнувшись, тяжело побежала назад, в сторону Эрлз-Корт-роуд, слыша позади топот его ног. Машины плотным, словно стена, потоком проносились мимо.
 Там, где движение было пореже, она, лавируя между машинами и размахивая сумкой, перебежала дорогу. Шум машин остался за спиной.
 Блэнтайр метнулся из-под колес обратно, оставшись на той стороне улицы.
 Роз побежала быстрее, стук каблуков отдался эхом, когда она свернула в темный сквер и заковыляла вдоль ограды. Прямо перед ней дорогу перебежала кошка. Сердце сжалось от страха и нестерпимого горя.
 Блэнтайр был позади нее в тридцати шагах, не больше. Сумка мягко стукнулась об ограду, Роз оглянулась. О, Господи!..
 Двадцать шагов. Она, споткнувшись, упала. Топот ног стучал, словно барабан. Потом послышалось дыхание, между нею и ближайшим фонарем возникла тень. Рядом с нею валялась сумка с молнией. Блэнтайр, зловеще ухмыляясь, наклонился над Рол, сжав пальцами щеки.
 – Слушай меня, ты, жирная, поганая сука! – запыхавшись, прорычал он. – Говори, где он и что делает в Калифорнии. Говори и отправляйся домой! Что ему приказал Обри, слышишь? – Он пнул ее ногой в бок. От неожиданности она сначала не почувствовала боли, потом ребра словно обожгло. Она схватилась за бок, а он, встав на колено, схватил ручищей лицо и что есть сил сжал с боков челюсти. – Со мной шутки плохи, Роз. Хайд, должно быть, говорил тебе, что я из тех, кто любит помучить, говорил? – Он тряс ее за лицо, пока не стало казаться, что он вытряхнул из нее все зубы и мысли. – Ну, давай, Роз – что приказал Обри твоему засранцу? – Он замахнулся, улыбаясь. – Иначе состряпаем изнасилование и убийство. Все произойдет не у тебя дома, а здесь, в сквере, как раз подойдет... только крикни и я, мать, твою, тут же сверну тебе шею! – Дернув за руку, поставил ее на ноги. Она, охваченная ужасом, не сопротивлялась. – Но лучше не надо, – промурлыкал он.
 Роз нагнулась поднять сумку.
 – Брось это. – Он, как мяч, отшвырнул сумку подъемом ноги.
 – Ты,  раздолбай!  – завопила она.
 Блэнтайр ударил ее, отшвырнув к ограде.
 Послышался пронзительный крик, потом одиночный предупредительный выстрел. Еще один громкий возглас, треск передатчика. Тень Блэнтайра, наклонившись в ее сторону, исчезла. Полицейский, тяжело дыша, наклонился над ней, опершись на колено, в другой руке пистолет. Удаляющийся топот ног Блэнтайра.
 – Черт побери, виноват, миссис Вуд! Простите меня! Когда я вернулся, он сидел в машине... – объяснял он, задыхаясь. – Черт... застал меня врасплох... потом уж я ему пальцы в нос и ходу... кто они? – В радиотелефоне треск, требуют дальнейших сведений. – Баркстон-гарденс. Двое, один в моей машине... да-да, как можно скорее. – Он оглядел темный сквер и снова наклонился к Роз. – Кто это был?
 – Передайте Обри, – пробормотала Роз, качая на коленях сумку, – это был Блэнтайр... его зовут Блэнтайр. Скажите Обри, что он пойдет на все, – Вопль возвращающегося домой пьяного напугал обоих. Роз затрясло. – Передайте ему немедленно, – настаивала она. – Он хотел знать о Хайде. Это родезиец, южноафриканец, что-то вроде того...
 Остальное теперь не имело значения. Медленно, осторожно она расстегнула мягкую сумку, отвернула одеяльце и потрогала шерстку. Тельце Дайлы было еще теплым, шерстка снова была сухой и мягкой.


* * *

 Под промочившим его до нитки косым проливным дождем в Медвежьей бухте было мрачно и пустынно. Он устроился под двумя осколками скалы. Под ним на взбаламученной ветром воде, словно напуганный зверь, дергалась лодка. Рябь не утихала ни на секунду. Он провел по лбу промокшим рукавом. Холмы на противоположной стороне залива Скво-Крик затянуло низкими облаками. Лишь пустынная, испещренная каплями поверхность воды да движущаяся завеса дождя. Сумерки сгущались.
 Полчаса назад он видел двух промокших под дождем людей, прятавшихся в густых еловых зарослях, обошел их, сойдя с тропы, и вернулся на нее в полумиле от нынешнего своего убежища.
 Подойдя поближе, услышал, как лодка бьется о скалы. Его трясло от дождя и холода. Спрятал под мышками окоченевшие руки. Рукоятка "браунинга", когда он последний раз щупал ее под курткой, показалась тяжелой, громоздкой. Висевшая на шее винтовка звякнула о скалу. Придержав ее, остановился, прислушиваясь, потом стал спускаться дальше по расщелине к узкой галечной полоске, где стонала и билась лодка. Далеко к северу, словно случайный луч прожектора, за тучей смутно блеснула молния. За вспышкой последовал раскат грома. Надвигалась гроза.
 Он попробовал вытащить забитый в гальку штырь, к которому привязал лодку, по не хватило сил. Тогда отвязал мокрый синий трос, забросил его и нос лодки и, толкая ее в бешеный прибой, забрался на борт. Лодку раскачивало и подбрасывало, прижимая к берегу, к прежде скрывавшим ее скалам. Хайд пытался завести мотор. О капот шлепались огромные капли дождя. Снова молния, за ней приглушенное рокотание грома. Мотор слабо чихнул, потом стал набирать обороты, пока не взревел так громко, что Хайд, выводя лодку задним ходом, встревожился. Ветер яростно задрал куртку на плечи и голову, открыв спину жалящим каплям дождя. Лодка развернулась и, шлепая по волнам, толчками пошла от берега. На дне хлюпала вода. Руки сжимали штурвал. Молния, затем рокот мотора потонул в раскатах грома. Зато потом шум мотора, казалось, стал еще громче, отдаваясь эхом от скал.
 На выходе из бухты лодку развернуло боком. Дождь на мгновение стих. На скалах над крошечной бухтой кто-то стоял. Хайд чуть было не поднял руку в насмешливом обидном приветствии: в игре стихий было что-то пьянящее, толкающее на безрассудство. Дождь хлынул с новой силой, размыв очертания вооруженного человека с прижатым к белевшему в сумерках лицу передатчиком. Хайд поднял голову, прислушиваясь. Для гидроплана погода вряд ли годится. Его не стало видно и слышно вскоре после четырех. Хайд решил, что тот вернулся на заправку.
 Он вглядывался в темноту. Холодный дождь хлестал по шее. Куртка и потная рубашка прилипли к телу. На мгновение возник западный берег, снова исчез, через несколько минут появился вновь. Он представлял свой путь в виде пунктирной линии на карте, которую хранил в памяти. Зная, что приближается гроза, он изучал ее почти целый час. До первой остановки на острове Ски две с половиной мили прямо на юго-запад. Добравшись туда, он сможет определить направление на устье реки Макклауд. Сверившись с компасом, он закрыл крышку и оставил висеть его поверх рубашки. Прислушался, нет ли шума лодочных моторов. Свет молнии разлился по рукам и почти мгновенно последовал удар грома. В такую погоду вряд ли кто появится на озере.
 Совсем близко мелькнули береговая линия, нависшие мокрые серые скалы. Он навалился на штурвал, с огромным усилием разворачивая лодку. Берег исчез во мраке. Почти полностью стемнело. Снова молния, насквозь располосовавшая тучу. Тут же удар грома. Дождь заливал глаза, струился по телу, сек все сильнее, все безжалостнее.
 Его ослепило, по грома не последовало. Снова вспышка света. Послышался стук мотора, заглушивший шум его собственного, из темноты выплыл борт того большого катера. Установленный на носу прожектор шарил лучом дальше лодки Хайда. Рядом с прожектором две человеческие фигуры. Затем дождь сомкнулся позади катера, который прошел в двадцати ярдах от него, но они его не разглядели, потому что торопились к Медвежьей бухте. Шум моторов постепенно замолк. Молния затмила свет прожектора. Над самой головой раскатился оглушительный гром.
 Хайд глянул на часы, определяя пройденное расстояние. Проверил уровень горючего, сверился с компасом, посмотрел в сторону невидимого берега. Снова глянул на часы. Ветер попутный. Скоро будет остров Ски, оттуда час ходу до реки Макклауд, но ветер будет встречный – ведь там придется повернуть на север. Правда, подумал он, у него в запасе много часов...
 В такую-то погоду, а может быть, и хуже он должен будет нырять. Воистину Иисус прослезился. Хайд будет на озере совсем один... но это не ахти какое утешение. Ни души. Он приглушил мотор – из дождя показались скалы и окруженные темнотой огоньки чуть в стороне от причалов. Остров Ски.
 Странное дело, он чувствовал, что с Лайлой что-то неладное, и эта мысль довлела над другими заботами. Едва закрытая бухточка острова Ски приняла в себя суденышко. Он передернул плечами на ветру, будто собираясь сбросить его с плеч. С кошкой что-то неладно... что это ему приходит в голову? Выключив мотор, стал в тонком лучике фонарика тщательно, насколько позволял пластиковый пакет, изучать карту.


* * *

 Стены дома содрогались от ветра. Кэтрин, втянув голову в плечи, тяжело облокотилась о деревянный стол. Харрел сидел напротив, разговаривал по радиотелефону. Еще один, Беккер, сидел позади нее. Он развалился в полумраке на диване поближе к огню. Пламя то вспыхивало, то гасло из-за дующих по иолу сквозняков. По большой освещенной лампой комнате плавал дым из очага.
 – О'кей, на сегодня отбой... да, давайте домой. Если он все еще на воде, в чем я сомневаюсь, это его дело. Пока что, – заключил он, кладя аппарат на стол, Кэтрин вздрогнула, увидев обращенную к ней ухмылку, – Еще кофе? – осведомился он. Она покачала головой. После первого и единственного избиения он неизменно был издевательски вежлив. Вздохнув, Харрел встал и потянулся. Она презирала себя за то, что вздрагивала при каждом его медленном, небрежном движении.
 – Значит, его еще не поймали, – заметила она, понимая, что ведет себя, как мальчишка, свистящий для храбрости в темноте. То, что Хайд все еще на свободе, было для нее единственным утешением.
 Харрел отрицательно покачал головой. Одни глаза оставались серьезными.
 – Осталось недолго. В чем можно не сомневаться, так это в том, что Патрик Хайд завтра, самое позднее послезавтра, будет сидеть здесь, рядом с вами. Или лежать на полу и гадить на половики. – Беккер засмеялся, потом зевнул.
 Кэтрин впилась пальцами в стриженые волосы, натянув до боли кожу на лбу. Потом сцепила руки на затылке, чтобы унять начавшуюся снова дрожь. Не из-за Харрела, налившего себе кофе и вернувшегося за стол, даже не из-за ожидающего ее неизбежного конца... а из-за парализующих волю покоя и тишины, отсутствия свободы, невозможности бежать и неспособности подавить воображение. Если сказать точнее, потерявшая управление машина недавнего прошлого врезалась в кирпичную стену, разлетевшись на куски. Оказалось исковерканным, рассыпалось в пыль  ее  прошлое, искалечив ее, убив Джона. Ее мир изменился задолго до того, как в него вторглись со  своими  мирами Джон, а затем Хайд, задолго до того, как дядя Кеннет использовал ее по своему усмотрению. Прошлое Кэтрин было обманом, заговором с целью обмануть ее. В какую чудовищную  грязь  превратилось все, что было!
 Джон расспрашивал ее о Шапиро – она сказала об этом Харрелу. Расспрашивал о сделке с ДПЛА, о деньгах, которые Шапиро должен был потерять. Сегодня днем, до грозы, она по своей воле рассказала об этом. После того, что она разболтала Харрелу о Хайде, это уже не имело значения. За одним исключением – она по-прежнему молчала о лишнем крестике на карте, держала это при себе. Это был единственный козырь Хайда. Если Патрику не удастся осуществить свое намерение, каким бы оно ни было, остальное теряло смысл. После крушения ее мира она впала в летаргию.
 Обхватив руками шею, спросила:
 – Вы планировали все это заранее?
 – Что планировали?
 – Знаете, что.
 – Нет, – покачал он головой. – Удивлены? Мисс Обри, мы приобрели эти установки, потому что собираем оружие просто так, на всякий случай. Никогда не знаешь, когда и где оно может пригодиться. Ваш дядя, возможно, считает, что все планировалось задолго, скорее всего он действительно так думает, но мы купили эти штуки лишь потому, что по дешевке подвернулся выгодный товар, – ухмыльнулся он. – Поэтому довольно забавно... и досадно, что этот факт послужил ниточкой, которая вывела на нас вашего любовника, а теперь вот еще и Хайда. – Он потер рукой переносицу. – Насколько помню, сначала мы думали, что они могут пригодиться где-нибудь к югу от Мексики. Потом к нам обратились оттуда.
 – И вы нанялись убивать, – обрезала Кэтрин, уронив руки и сложив их на подоле юбки, будто не желая прикасаться к своему телу. Ей было разрешено принимать душ, менять белье, даже пользоваться косметикой; она не была грязной, возможно, отвращение вызывали нечистоплотные дела этой компании или сказанное Харрелом.
 Харрел снова ухмыльнулся.
 – Вы еще воображаете, что можете говорить мне гадости? – Его насмешливый тон вкупе с глупыми ужимками и фырканьем Беккера был беспощаден. – Нашей маленькой группе предназначена роль мирового полицейского. Такие, как мы, стремятся как можно лучше справиться с этой ролью. Только и всего. А вы, мисс Обри, рассуждаете, как в довоенные времена. Возможно, из-за своего английского дядюшки. Он тоже свое отжил. "Не хочу запачкать руки", – кричите вы. Скажу вам, мисс Обри, что мы все повязаны. Поэтому когда нечто вроде этого подвертывается под руку и ясно, что это выгодно твоей стране, ты обязан этим воспользоваться. Так-то вот. Ни больше, ни меньше, – закончил он великодушно, пожав плечами.
 – Господи, помилуй Америку!
 – Вы уже это говорили.
 Его непринужденные откровенные рассуждения не оставляли никаких сомнений относительно ее собственной судьбы. До того как он стал разговаривать с ней на причале и позднее здесь, в доме, ее будущее было сравнимо с железным прутом, раскаляемым на огне. Теперь же этот прут прикладывали к телу, причиняя боль. Она сдерживала дрожь, но он, видно, заметил и усмехнулся.
 – Значит, – продолжала она, – вы сочли, что дела там идут не так, как надо, и вывели эту даму из игры? – Казалось, важным продолжать разговор. По крайней мере он давал возможность отвлечься.
 – Мы рассудили, что они там не добьются успеха. Перед нами был пример Балтийских государств и южных республик. Гам царил беспорядок. Никто, повторяю, никто не хотел дальнейших неприятностей или нестабильности. Положение становилось серьезным. Не улыбайтесь так свысока, мисс Обри, не надо. Это чистая правда. Оно затрагивало весь мир, а не просто узкий круг лиц. США стремятся сократить свое присутствие в Европе, возможно, и в других районах мира. Как можно пойти на это, когда там все разваливается. Тормоза уже отказали, а эту махину требовалось остановить. Именно этого никогда не поймут такие, как вы. И ваш дядюшка. Здесь геополитика!
 – Значит, вы сбили полный ни в чем не повинных людей  американский  авиалайнер, только чтобы опробовать эти проклятые штуки? – Неохотно или, может быть, с удовлетворением она втянулась в жаркий спор, произнесла своего рода свое последнее слово. Может быть, ее уязвило его высокомерное отношение. – Вы убили своих, Харрел, – вот в конечном счете к чему все свелось!
 – Я сожалею об этом. Не думаю, что вы мне поверите, по это правда, – вымолвил он, глядя в сторону окна мимо нее, поверх лениво развалившегося Беккера. Кэтрин вздрогнула. Страх по-прежнему таился внутри.
 – По той причине вы убили и Джона! – выкрикнула она.
 – Я и об этом сожалею. Мы дали вашему приятелю время, чтобы ему надоело, но он не отступился. Люди оттуда хотели по-настоящему повязать нас, чтобы мы рисковали не меньше их. Докажите, сказали они. На своих. И мы доказали. Когда  все  повязаны по крайней мере одной преступной тайной, так надежнее.
 Кэтрин обессиленно откинулась на спинку, щеки свело, по коже пробежали мурашки. Она была в ужасе от его ленивого повествования, ее пугало не столько  что  говорилось, сколько  как  говорилось. Его спокойный безмятежный вид; его убежденность, что он говорит о вещах вполне приемлемых, само собой разумеющихся. Джона упомянул походя, словно незначительный эпизод. Как и русскую женщину.
 В голове теснились воспоминания об отце, о его великодушии; насколько он был лучше, добрее всех тех, кого она знала. И воспоминания о Джоне, о том, как она причиняла ему боль, как отказывалась помочь, позволила погибнуть. На глаза навернулись слезы. Харрел был озадачен. Чтобы отвлечь его от нежелательного любопытства, Кэтрин отрывисто спросила:
 – Что вы скажете о своем отце?
 Он удивился, но все же ответил:
 – Думаю, типичный образец американской мечты. Мы до сих пор дружны. Живет в Коннектикуте, в каркасном побеленном доме за изгородью-частоколом. Патриархален, добр и мудр... правда, мисс Обри. И я его люблю. – Тут он ухмыльнулся. – Как видите, не такое уж я чудовище.
 – Люди, подобные вам, никогда не поймут, что кто-то вроде меня, возможно, не хочет, чтобы вы занимались своими делами от нашего имени.
 Как бы подводя итог, он развел руками.
 Она услышала на крыльце топот ног, дверь распахнулась, и в комнату ворвался холодный воздух. Висевшие над камином голову лося и два охотничьих ружья окутало дымом из камина. Рядом с головой лося ей представилось мертвое удивленное лицо Хайда, а рядом с лицом Хайда – ее собственное.
 Ее трясло от холода и страха. Она понимала, что должна попытаться бежать – помочь себе  хотя бы чем-нибудь.  Мысль была ясной и отчетливой, несмотря на дым, кашель и слабые ругательства. Она должна попытаться выбраться отсюда.


* * *

 – Шесть сорок две. Объект находится в движении. – Чемберс, улыбаясь про себя, потянулся, сидя за рулем "эскорта". Потерся небритой щекой о микрофон, прежде чем сунуть его в гнездо на щитке.
 В тридцати ярдах от него в дверях дома с кремовым фасадом на Итон-сквер появился Мелстед. При виде крадущегося Мелстеда у Чемберса потекли слюнки. Камера у глаза, направлена на объект, щелчок обтюратора, жужжание моторчика. Позади голых деревьев намек на рассвет, словно размазанная пальцем карандашная линия. Мелстед быстро зашагал по тротуару, доставая что-то из кармана. Остановился у маленького "воксхолла", которым он пользовался в Лондоне теперь, когда не было служебных машин. Положив камеру на сиденье рядом, Чемберс шлепнул по баранке, будто пуская коня в галоп. Весь напрягся, сон сняло как рукой.
 В приемнике сквозь треск послышался голос Годвина.
 – Не упущу, – бросил в микрофон Чемберс. "Воксхолл", выехав из линии стоявших машин, направился в его сторону, полоснув фарами по ветровому стеклу "форда". – Он поехал, Тони... поехал, – выдохнул он, завел мотор, развернул машину вслед тормозным огням "воксхолла". Начал преследование. – Выехал с Итон-сквер, направляется на восток, к центру, – возбужденно проговорил он.
 Боже, как он ждал этого момента! Почти два года. Чтобы прищучить Мелстеда раз и навсегда. Старый хрыч Обри утверждал, что его приятель Мелстед не станет паниковать, и возражал против этих действий. Но Обри, цеплявшийся за снобистские традиции кастовой дружбы, оказался не прав, обнаружив, что традиции эти насквозь прогнили. "Бессмысленные предрассудки, типичные для вашего класса", – как однажды заметил кто-то. Загони их себе в задницу, парень... подонку, что впереди, видишь ли, нравятся попки маленьких мальчиков!
 – Сворачиваем на Эбери-стрит, – машинально бормотал он в микрофон, не в состоянии проглотить вставший в горле комок и вытереть повлажневшие ладони. – Гровнор-гарденс, движемся на север.
 Справа стена Букингемского дворца. "Воксхолл" держит скорость почти в ста ярдах впереди, светлый кузов мелькает под каждым фонарем. За громадой дворца рассвет борется с низко нависшей тучей. Гайд-парк-корнер, арка и Эпсли-хауз. Движение здесь оживленное. "Воксхолл" скользнул на Парк-лейн. На ступенях отеля "Дорчестер" араб в развевающихся на утреннем ветерке национальных одеждах. Поразительно – беспорядочные вспышки тормозных огней первых паркующихся у Марбл-Арч автобусов, извергающих пассажиров, которые нагрянули в Лондон за рождественскими покупками, – ведь магазины откроются нескоро. Кто-то, словно раненый, валяется на широкой панели тротуара, куча старого тряпья. Эджуэр-роуд, в кафе зажигаются первые тусклые огни. Возбужденное сознание фиксирует заметные ориентиры, названия улиц.
 Это сослужит тебе большую пользу, Терри, старина... – но приходится обхаживать Обри, приходится, как предупредил Годвин, быть осторожным со стариком. К слову, надолго ли сам Обри? Оррелл его не любит, а Чемберсу хочется попасть на настоящую работу в Интеллидженс сервис, и поскорее. Не хочется терять годы под началом старика и калеки, какими бы умными они...
 ...Выходит, признаешь это за ними? В этой компании тебе не показать себя, так, что ли? Фыркнув, он принялся под светофором нетерпеливо стучать по баранке. "Воксхолл", удаляясь, свернул на Мэрилебон-роуд. Куда он едет? "Воксхолл" исчез. У Чемберса похолодело в груди и животе, а по радио заскрипел голос Годвина:
 – Вы где, Терри?
 – На Эджуэр-роуд, черт бы его побрал... Светофор! – ответил он.
 – Потеряли?..
 – Ни черта не потерял! Уж этого мерзавца я не упущу, приятель! – Ни за что, черт побери. Свернул на Мэрилебон-роуд...  а дальше?  Движение стало плотнее. За голыми деревьями и грязными домами полоска рассвета.  Где же, мать его, он?  Снова светофор. От расстройства аж застонал – а ведь казалось, все будет раз плюнуть, черт бы его побрал! Красная «альфа», черный «порше», три паршивых БМВ, облезлый допотопный «датсун», размалеванный фургон из цветочного магазина... «воксхолл!» Нет, черт возьми,  голубой  «воксхолл». Зеленый свет...
 ...Сопровождаемый сердитым тявканьем автомобильных гудков, он резко свернул на внутреннюю полосу, обойдя два такси и грузовик, потом вильнул на внешнюю – руки на баранке вспотели. Светофор... черт возьми, светофор! Он стучал по баранке, в бессильной ярости напрягая плечи. Черный "порше" встал рядом; глядя на него, улыбался молодой белокурый водитель.
 Мелстед... где он, куда направился? Он же, черт возьми, без чемодана! Ничего с собой не взял, куда же тогда он бежит?
 Что бежит, в этом Чемберс не сомневался. Весь его вид, то, как он двигался, оглядывался, – все говорило о том, что он собрался бежать.
 – Терри! – почти шепотом произнес Годвин. – Терри, ты все еще его держишь?
 – Черт, да!
 Зеленый – рывок вперед, но "порше" далеко впереди. Рядом приткнулась БМВ, он, прибавив газу, вильнул на обгон, скользнув, как на льду, обошел вывернувший с Бейкер-стрит грузовик и снова вернулся на внешнюю полосу. Черт побери, мерзавец, где же ты? Бейкер-стрит... не свернул ли он налево? Глостер-плейс... мог улизнуть и туда!
 – Терри, постарайся не потерять... – Черт, опять этот! Вот дрянь, совсем растерялся. Впереди зеленый свет – Парк-кресепт. Кажется, Обри живет где-то здесь. Паника была настолько велика, что ему представилось: вот-вот в окне соседней машины появится сердитая фигура размахивающего тростью старика. – Хьюз уперся. Старик очень сердится... – "Я так и знал!" – Хьюз считает, что под него не подкопаться. Ради Бога, не теряй Мелстеда!
 Красный свет. Визжа тормозами, остановился. "Порше" легко проскочил светофор. Проклятый "юппи"!  Вот он, твою мать! 
 Светлый "воксхолл", внутри профиль Мелстеда, свернув налево на Олбани-стрит, исчез. Чемберс воспрянул духом, обратив всю скопившуюся злость на Мелстеда. Включил сигнал поворота и стал ждать, заглушая дыханием треск приемника.
 – Достал-таки негодяя, – пробормотал он, правда, не для Годвина.
 Ночью Обри звонил Мелстеду три или четыре раза ("кое-что неясно, Джеймс", или "просто хочу спросить, нет ли у тебя, что мне сказать, Джеймс"), чем совершенно вывел его из себя. Все из-за того, что никак не могли отыскать Хьюза. Уже после пяти Годвин сообщил, что того взяли, когда он вернулся домой. Обри хотел держаться подальше от Мелстеда, расколоть Хьюза и таким путем добраться до истины. Однако старик оказался совершенно выбитым из колеи нападением на Роз Вуд и исчезновением Хьюза.
 Зеленый. Свернул поперек движения и под визг тормозов, скрежет железа и рев автомобильных гудков оказался на Олбани-стрит, лихорадочно ища глазами "воксхолл".
 Притормозил напротив маленькой, заросшей стоянки на Оснаборо-стрит. Мелстед с чемоданом в руке, в застегнутом на все пуговицы пальто и плотно надвинутой мягкой шляпе беззаботно шагал прочь от "воксхолла". И еще размахивая зонтиком, как тростью, черт побери! Выходит, чемодан положил в багажник заранее...
 Все-таки я добрался до тебя, негодяй. Прижавшись к обочине, Чемберс вышел из "форда". Лицо и руки охватило холодом, изо рта валил пар. Глянул в сторону построенной по проекту Репа церкви, где размещалась штаб-квартира Общества распространения христианского учения. Захлопнув дверцу и бросив монету в счетчик автостоянки, поспешил вслед за Мелстедом, который не спеша – черт побери,  не спеша  – направлялся в сторону Юстонской башни, утыканной приемными и передающими антеннами.
 Как и предсказывал Чемберс, Мелстед все-таки запаниковал. Чемберс восторгался собой. К нему вернулось приятное возбуждение.
 Следуя за Мелстедом, даже в этот утренний час он не бросался в глаза. Из лавки азиатской кулинарии доносились пряные запахи. Из газетного киоска несло запахом жженых фитилей и табачным дымом. Куда же все-таки направляется Мелстед?
 Спеша за широкой прямой фигурой Мелстеда, Чемберс, увернувшись, словно матадор, перед самым носом такси, перебежал Говер-стрит. Юстонский вокзал? Нужно будет позвонить – он не сказал Годвину, что покидает машину. А-а, неважно. Ничего не подозревающий Мелстед на виду. Чемберс расплылся в широкой глуповатой улыбке. Собирается ли Мелстед с кем-нибудь встретиться... думает ли, что встретит Хьюза? Он ни с кем не говорил после полуночи, когда попытался позвонить домой Орреллу и услышал ледяной голос разбуженной леди Оррелл. "Клайва нет дома, Джеймс", – был ответ.
 Мелстед повернул направо, к мрачному фасаду Юстонского вокзала. Такси скрывались в туннеле. При виде длинного ряда телефонных будок – все, кроме одной, пустые – у Чемберса внутри все напряглось. Ему действительно следовало позвонить. А вдруг у Мелстеда забронирован билет или даже уже на руках? Его злило, что он не знает, куда и зачем тот едет. Злость подстегивалась тщеславием. Не упусти его – и быть тебе на коне! Мелстед вошел в просторный зал вокзала. Бездомные бродяги уже встали и разошлись, зал наполнился первыми пригородными пассажирами и отправляющимися по делам бизнесменами. Чемберс облегченно отметил, что Мелстед направился к газетному киоску.
 Телефон. Чистая стеклянная кабина, открытая в сторону газетного киоска. Мелстед, откинув полу пальто, шарил по карманам в поисках мелочи. Чемберс, нырнув в кабину, сунул кредитную карточку в щель автомата, быстро набрал нужный номер. Годвин ответил сразу. Мелстед взял пару газет, сунув их под мышку. Положил мелочь. Билет еще не покупал.
 – Да?
 Группа бизнесменов с пригородного поезда заслонила стоявшего у киоска Мелстеда. Мелстед отошел в сторону и, сняв шляпу, стал разглядывать расписание отправляющихся поездов.
 – Юстон. У него чемодан, в данный момент смотрит расписание. По-моему, билета нет. Что от меня требуется?
 Пауза... Мелстед, надев шляпу и держа подбородком газеты (чемодан у ног), снимает пальто. Чемберсу слышно, как Годвин что-то тихо говорит, наверное, Обри, потом:
 – Если он собирается уезжать, лучше его задержать. Но сделать надо аккуратно,  вежливо,  Терри. Скажите, что сэр Кеннет хотел бы с ним переговорить еще раз.
 – О'кей.
 Куча людей все еще у киоска, с одной из платформ хлынула толпа пассажиров пригородного поезда. В зале стало многолюднее. Распахнутые пальто, портфели, газеты. У кондитерского буфета рядом с залом ожидания поездов дальнего следования развалился оборванец. Под расписанием поездов темное пальто, шляпа и чемодан Мелстеда. Годвин дал отбой. Чемберс, казалось, видел Мелстеда, как и секунду назад...
 ...Казалось.
 Он вывалился из кабинки, ухватившись за дверь, чтобы не упасть. Снова паника. Обвел взглядом выходы на платформы, билетную кассу, газетный, цветочный и книжный киоски, буфет, пустые окна верхнего зала ожидания, эскалатор метро –  шляпа, темное пальто, где они, черт побери! 
 Потом его осенило. Мелстед снял пальто. Он знал, по крайней мере подозревал. Теперь он как в воду канул.
 Чемберс побежал к газетному киоску.

 15
 Все сердечные тайны

 Он понимал, что женщина будет все больше приходить в отчаяние, понимал, как ей страшно. Дело было не в его собственных заботах и тревогах, не в его ярости из-за того, что, несмотря на оставленные рукой Фраскати сноски на карте и указание глубины, он так и не обнаружил обломки автофургона с пультом управления. Нет, даже не в его собственном безнадежном отчаянии, с каким он, закутавшись в длинное теплое пальто и прислонившись к скале, вновь и вновь проверял расчеты для нового погружения. Дело было в женщине на том берегу...
 ...Встревожив его, в одном из окон дома появился свет. Он зачарованно смотрел на него, пока тот не погас. Негромкий стук мотора катера, патрулирующего у того берега устья Макклауд, прерывался завыванием ветра, разгонявшего облака, образуя широкие, усеянные звездами дыры. Чтобы не думать о женщине, он, дрожа, вновь принялся внимательно разглядывать часы, будто с точностью измерял содержание в крови избыточного азота. Прежде чем без угрозы для здоровья снова пойти на глубину, нужно подождать еще пятнадцать минут. На пребывание на дне останется не более тридцати минут, потом надо начинать подъем в целях декомпрессии, затем еще один, более длительный, вынужденный отдых, так что на берег он выберется уже после рассвета. Он медленно сжал кулаки, разжал их, повторив движение несколько раз. Зачем снова идти под воду? Все равно не найдет. Тогда зачем?..
 "Но Фраскати нашел, фургон там!" – неистовствовал он, обхватив плечи руками, сгибаясь и раскачиваясь из стороны в сторону, чтобы умерить свое отчаяние. Фраскати пометил его на карте, он был  там, на дне! 
  А ты не можешь отыскать... 
 А тут еще эта женщина... Единственное утешение, что Харрел не имел представления о том, что помечено на карте, иначе катер, разыскивая его, находился бы на этой стороне залива. Он снова низко наклонился над узким, с карандаш, лучиком фонарика, который раз перепроверяя набросанную в крошечной записной книжке схему движения под водой. Он не мог без риска оставаться на глубине пятидесяти метров больше получаса – глубже  не могло быть,  иначе Фраскати его бы не обнаружил!
 В следующий раз пришлось бы спускаться при дневном свете. Это было бы последнее погружение. К следующей ночи женщина раскололась бы, как яйцо, и Харрел мог бы его найти.
 На мгновение мелькнуло беспокойство, что обнаружат буй, отмечающий место погружения, но он тут же его подавил. В такую ветреную безлунную ночь, да еще при такой волне, вряд ли что увидишь. Катер медленно направился к причалу перед домом, порывы ветра донесли стук борта о причал и возбужденные голоса. Ему не хотелось поднимать бинокль ночного видения. Почти всю ночь они болтались перед домом, рассматривая, как он предполагал, в тепловизор лесистый берег и скалы.
 Следующим порывом ветра до него донесло, как хлопнула дверь. Снова засветились окна. В свой бинокль ночного видения еще раньше он насчитал шесть или семь человек. Харрел не появлялся. Хайд поглядел на часы, поднялся и стал переставлять регулятор подачи воздуха с пустого баллона на полный. У него было полчаса, самое большее сорок минут. Он обшарил расщелины, русла исчезнувших под водой ручьев, выступы скал... и ничего не обнаружил. Он обследовал сотни квадратных метров на глубине до пятидесяти метров, облазив вдоль и поперек круто уходящее вглубь скалистое дно. Карта Фраскати говорила, что фургон там, но он оставался невидимым. Взвалив на спину баллон, подогнал лямки, проверил утяжеленный пояс, глубиномер, часы, фонарь, камеру с синхронной вспышкой, гидрокостюм, надел маску, подогнав загубник акваланга. Осторожно зашлепал по гальке, побрел по воде, потом поплыл. Ветер подгонял вперед, течение тянуло назад. Доплыв до буя, отдышался и, мигая фонарем, стал спускаться по якорному тросу. Скалистый склон постепенно уходил в плотную черноту. Гидрокостюм сжимал тело – Хайд нажал на груди воздушный клапан. Работая ластами, он спускался, пройдя отметку двадцать метров, затем еще быстрее – тридцать. Оставалось двадцать восемь минут. Луч фонаря шарил по уходящему в глубину склону. Когда глубиномер показал пятьдесят метров, он пристегнул к якорному тросу страховочный линь. Во время двух предыдущих погружений, одного на двадцать метров, другого на тридцать пять, у него выработался определенный план поисков, которому он следовал и на этот раз. Сверяясь по компасу, равномерно водил фонарем из стороны в сторону, освещая подводный ландшафт. Скатившиеся вниз обломки скал, похожие на трещины старые русла, кривое голое дерево. Страховочный линь натянулся, он повернул назад.
 Оставалось двадцать минут. Луч фонаря, в котором туманом клубился ил, скользнул по предмету, напоминавшему строение. Еле успокоив дыхание, он подплыл ближе. Зияющая дыра, намек на параллельные линии, контуры вьющейся дорожки, потом угол небольшого строения. Разочарование было велико, хотя его и тянуло осмотреть это место. За дверью чернота. Труба уцелела. Он проплыл над хижиной, испытывая непонятную клаустрофобию, усугубляемую пребыванием в незнакомой стихии. Направился к дверному проходу, луч фонаря скользнул по обрывкам занавесок на окнах.  Восемнадцать минут!  Как бы очнувшись от колдовских чар, двинулся дальше. За пределами слабого луча фонарика темнота сомкнулась плотнее. Чтобы успокоить дыхание, потребовалось еще больше усилий. Он должен быть здесь... если только Фраскати не придумал эту пометку на карте, движимый своей версией, которая становилась все больше несостоятельной и неправдоподобной. Хайд задумался, работая ногами в темной воде. Луч света вертелся вокруг, словно готовящаяся напасть рыба. Ему казалось, что холод проникает даже сквозь утепленный гидрокостюм. Он чувствовал себя оторванным от мира, ощущал давление воды сверху и с боков, видел под собой не сулящую добра черную пучину. Звенело в голове, переполненной насытившим кровь азотом. Словно во сне, он потерял ощущение времени.
 Перед глазами, будто тот плыл рядом с ним, возник образ Харрела, заставив Хайда очнуться от оцепенения. Фраскати знал точно: Харрел убил его именно потому, что здесь что-то находится.
 Хайд двинулся дальше, более энергично работая ногами. Пещера, должно быть, когда-то находившаяся под водопадом; длинный выступ, по которому когда-то карабкались люди. Харрелу удалось, о чем бы ни свидетельствовали останки лайнера, заставить замолчать Федеральное управление авиации... но не Фраскати. Видимо, предполагалось, что авиалайнер упадет сюда и сгинет навсегда, а он взял да упал на склон Лошадиной горы, широко разбросав обломки. Теперь же где-то здесь находится фургон с пультом управления...
 Одиннадцать минут. Повернул еще раз, спустившись до пятидесяти пяти метров и двигаясь еще энергичнее. Десять минут. Большая груда камней, подводная лавина. Подплыв ближе, шаря по сторонам фонариком, он направился вдоль узкой, извивающейся, словно змея, расщелины, должно быть, промытой быстрым потоком. На скале что-то блеснуло – слюда? – потом свет отразился, как от зеркала. Он осторожно встал на большой камень, словно время не имело значения – семь минут, методично, старательно поводя фонариком. Глубже, чем указал Фраскати, но, возможно, обвал... нет, здесь его не может быть...
 ...Похоронен. Под лавиной.
 Он подплыл поближе, видя, как узка извилистая расщелина, как неустойчивы камни – чуть задел один и тот покатился, вздымая тучи ила. Из беспорядочной кучи покрытых илом обломков скал, выдаваясь футов на шесть-семь, торчало что-то похожее на меч.
 Лопасть ротора вертолета. Свет отражался от запачканного илом плексигласа, изогнутого в форме головки младенца. Хайд принялся сталкивать ластами камни, медленно падавшие в темноту. Нырнув поглубже, стал расчищать открывшуюся кабину летчика. После открытия Фраскати, должно быть, произошел еще один обвал. Возможно, он был полузасыпан, когда Фраскати его обнаружил... достаточно, чтобы Харрел решил оставить его, как он есть. Военный вертолет... вода и рыбы почти до костей оголили глядевший на него череп. Медленно шевелились волосы, почти отставшие от почерневшей, сгнившей плоти. На потерявшем очертания полуразложившемся теле лохмотья американского рабочего военного обмундирования. На мгновение Хайд испытал отвращение, потом осталось лишь возбуждение. Пять с половиной минут – теперь будет дольше, каков бы ни был риск.
 По очертаниям и размерам кабины летчика Хайд определил: большой армейский летающий кран. Внутри должны быть еще трупы. Он упал – должен был упасть, – совершая... однако же Фраскати пометил место инициалами ПУ, а не В – вертолет. Фургон с пультом управления, с которого запускался ДПЛА, должен был транспортироваться к озеру Шаста и обратно вертолетом, точь-в-точь как в Таджикистане. В этом случае фургон находится  здесь,  ниже... возможно, скатился метров на пятьдесят глубже из-за обвала. По плексигласу, словно перекати-поле на ветру, прокатился камень. Луч фонаря замутило илом. Четыре минуты – нет, нужно продержаться по крайней мере минут десять. И еще полчаса на подъем – с воздухом все нормально, по время, время... На поверхности такой же ощутимый и грозный, как тот катер, поджидал рассвет.
 Скрученный, искореженный такелаж валялся поперек расщелины. Луч фонарика пробежал по нему, словно догоняя убегающую рыбу. Где-то здесь, где-то... Снова успокоил дыхание. Мимо прозрачной маски беззвучно струились пузырьки воздуха. Большой вертолет, возможно, заклинило в расщелине, где он и был похоронен. Харрелу было не по силам поднять и увезти его, во всяком случае летом на глазах у сотен туристов.
 Еще три минуты Хайд скользил взад и вперед вдоль расщелины, луч фонарика, словно крот, рылся в завалах камней и обломков скал. И вот среди камней словно материализовались затянутые илом, бледные неровные очертания края фургона. Направляющий рельс погнут, крыша... опалена? Да, опалена шлейфом ДПЛА. Он двигался сквозь завесу ила, словно раздвигая тюлевые гардины, очищая руками поверхность машины, отбрасывая небольшие валуны, отыскал оставшуюся запертой заднюю дверь, потом переднюю кабину и дверцу водителя. Вокруг Хайда клубился ил, взбаламученный отбрасываемыми камнями и его собственными движениями.  Вот он  – в его руках, почти целехонький.
 На дверце водителя разглядел кажущийся теперь зловещей шуткой перечеркнутый черным крестом силуэт самолета – символ, подтверждающий поражение цели. Словно зачарованный, он не отводил фонаря от этого отвратительного знака. Перед глазами промелькнули лицо Ирины с волосами во рту, фургон с ДПЛА, запуск, падающий в темнеющем небе русский самолет, зеркальное озеро в тысячах миль отсюда; авиалайнер здесь, летевший из Портленда в Сан-Франциско, и эта  штука,  поджидающая его, выслеживающая его, и, поймав цель, запустившая аппарат.
 Почти машинально он сменил фонарь на подводную камеру "Никонос" с неуклюжей тяжелой электронной вспышкой. Место катастрофы ярко осветилось – четыре, пять, шесть раз. Потом улыбающееся в камеру почерневшее лицо мертвого пилота, за ним армейские опознавательные знаки на фюзеляже, направляющий рельс и опаленная крыша фургона – двадцать, двадцать два, двадцать пять. Инфракрасная пленка хорошего качества; широкоугольный объектив – как раз то, что надо; снимки хорошо пропечатаются, в меру приглушенные и матовые, даже плохо сохранившееся лицо пилота...
 Вспышка продолжала сверкать, вырывая из мрака и ила сюрреалистические изображения служащих уликами предметов. Теперь у него есть улики, все до одной. Их будет достаточно. Больше ему ничего не нужно...
 ...Женщина.
 Хайд продолжал щелкать аппаратом. Над головой поднимались пузырьки воздуха.


* * *

 Опершись лбом на кончики пальцев, Обри поглядывал на висевшие на стене часы. Четверть первого. Он устал не столько из-за бессонной ночи, сколько из-за того, что Хьюз, уверенный, что может рассчитывать на свои знакомства бог знает с кем, продолжал упираться. Его ответы, угрюмое молчание и яростные вспышки говорили о том, что у него в руках есть козыри, которые он со временем пустит в ход. Атмосфера в комнате сгущалась и из-за оскорбительной манеры Чемберса, и из-за терпеливого молчания тяжело двигавшегося по комнате Годвина. Обри уставал даже от слабого шума уличного движения внизу, на пересечении Оксфорд-стрит и Чаринг-кросс. Но прежде всего на нервы действовали настенные часы, отсчитывающие потерянное время.
 Обри допрашивал Хьюза уже почти шесть часов. Он применил все свое умение и упорство. Но все вылилось в нечто вроде демонстрации этого умения и показательного воссоздания картины преступления. Хьюз ничего ему не сказал, более того, даже по-настоящему не испугался.
 – Хьюз, где находится сэр Джеймс Мелстед? – возможно, в сотый раз повторял он, громко вздыхая и прикрывая лицо рукой. За окном унылый серый ноябрьский полдень. В комнате включен свет.
 – Не знаю, – отвечал Хьюз. – Я к нему в дом не нанимался.
 – Да, вы всего лишь его сутенер, – снова вздыхал Обри. – Нам известно, что вы точно знаете, где он находится. Где то место, от которого вас просили держаться подальше? – Он взглянул на Хьюза. – Где?
 Хьюз нахально пожал плечами, словно маленький смутьян перед чужим учителем, который ему ничего не сделает. Здесь страхом не возьмешь! Даже едва сдерживаемая злость Чемберса, у которого заметно чесались кулаки, была не в состоянии поколебать безрассудную показную самоуверенность Хьюза.
 – Не знаю, о чем вы говорите. Требую пригласить моего адвоката, – отвечал Хьюз.
 Скрипнув стулом, Чемберс угрожающе заворчал.
 Хьюз моргнул.
 – Имею право встретиться с адвокатом. А вы не имеете права держать меня здесь.
 Обри стукнул ладонью по разделявшему их столу. Хьюз в ответ поправил спавшие на лоб волосы.
 – Мне известно, Хьюз, что в Лондоне имеется еще одна квартира! – заорал он. – Вы знаете, где она находится. Он может быть там... где вы и другие, несомненно, бывали, чтобы совершать омерзительные  противозаконные  деяния, к которым вы пристрастились! Предполагаю, что это место принадлежит Джеймсу Мелстеду. Чтобы избежать ареста, он, должно быть, направился туда. – Хьюз опять единожды моргнул. – Да-да, Хьюз, не обманывайтесь на этот счет: когда Мелстед исчез, я имел в виду арестовать его и предъявить обвинения в совершении преступления. Полагаю, он об этом догадался. Прошу понять, что я заявляю это со всей серьезностью.
 Хьюз был по-прежнему невозмутим.
 – Ничего бы у вас из этого не вышло.
 – Сколько судей у тебя на крючке? – скривив рот, спросил Чемберс. – И ты уверен, что тебе достанется тот, кто нужен, ты, дерьмо? – Он заскрипел стулом позади Хьюза. Тот испуганно вздрогнул.
 – Терри, сядьте, – приказал Обри. – Это дело веду я. – Он выпрямился, подавшись к столу. – Вы слишком долго цеплялись за фалды людей, которых вы считаете всемогущими. Однако вопреки вашим предположениям уничтожить лично вас не составит большого труда. – Он снова вздохнул, покачав головой. – Могущественные люди с тайными пороками – самые ненадежные друзья для таких, как вы, Хьюз. Удивлен, что вы не разбираетесь в столь элементарных вещах. – Чемберс удовлетворенно фыркнул.
 Зазвонил телефон. У Хьюза едва заметно дрогнули плечи. Годвин вышел переговорить в соседнюю комнату.
 – Не верю, – ответил Хьюз, глядя в лицо Обри.
 Годвин появился в дверях, мрачно качая головой. Поиски Мелстеда не дали результатов. Чемберсу и срочно посланной ему в помощь группе удалось только установить, что Мелстеда видели покидавшим вокзал, а не садившимся в один из полудюжины поездов. Видимо, он двинулся обратно по своим следам, но машина осталась на стоянке. За ней установили наблюдение. Мелстеду удалось скрыться. Хьюз в этой ситуации оставался неуязвим. Возможно, он чувствовал, что Обри торопится, и решил, что гроза скоро выдохнется.
 – На вашем месте я бы поверил, – продолжал жать Обри. – Возможно, у вас есть записные книжки... – прищурился он. – Возможно, вы считаете, что вашей лучшей гарантией является то, что вам известно об этих людях, то, что вы сделали для них. Эти могущественные люди вполне могут бояться скандала, огласки... Но больше всего они будут бояться вашей власти над ними, если только вам вздумается напомнить им об этом. – Он развел руками. – Я спрашиваю вас об одном Мелстеде. В этом случае вы можете молчать... – выразительная гримаса – ... о делах вашего мерзкого окружения. Что касается нас – незначительные обвинения.
 – А если откажусь?
 – Обвинения будут более серьезными. Пострадаете один вы, и очень сильно. Это я обещаю.
 – Черт побери, дайте я выбью из него все дерьмо...  сэр!  – суча ногами, бушевал Чемберс позади Хьюза. Обри следил за глазами библиотекаря. Тот опять моргнул, словно фотографируя место действия. Ни тени смятения, ни малейшей неуверенности. Двадцать пять минут первого. Смешно, когда он отчитывал Чемберса, в животе заурчало от голода.
 – Успокойтесь, Терри, – увещевал он. – Вы же знаете, что я не одобряю... – Голос усталый, неубедительный. Чемберсу действительно хотелось пустить в ход кулаки. В конечном счете может статься, что это будет единственный способ. Но пока что не надо. Двадцать шесть минут первого. Половина пятого утра на озере Шаста.  Сумеет ли  Хайд выручить Кэтрин?
 Хьюза нужно сломать, как сухую ветку!
 – Это началось, когда у него умерла жена?..
 Хьюз, самодовольно ухмыльнувшись, покачал головой.
 – Задолго до того, – тихо произнес он, испытывая удовольствие при виде написанного на лице Обри отвращения. – Это  не порок  и не извращение. По-нашему, это совершенно нормальное явление... – И мгновенно стушевался, заслышав позади рычание Чемберса.
 – Скажите, где он, Хьюз! – оборвал его Обри. – Если скажете – продолжайте заниматься своим хобби! Если нет, могу заверить вас, что в наших тюрьмах с любителями мальчиков расправа коротка. Я не касаюсь того, оправданно ли такое отношение уголовного мира к вам подобным. У вас не будет ни времени, ни места, чтобы обсудить этот вопрос. В этом я уверен.
 Его прервал, словно усиленный динамиком, пронзительный визг шип: должно быть, автомобильная катастрофа. Годвин взглянул на окно, затем на Обри и мрачно кивнул на сидевшего к нему затылком Хьюза. Потом, поднявшись на ноги, заковылял к окну. Хьюз, заметно дрожа, повернулся к Годвину. Автомобильный гудок. Обри не сводил обеспокоенного взгляда с Годвина, который, снова кивнув, заговорил:
 – "Порше" сбил какого-то беднягу. Должно быть, хотел перебежать на красный. Не шевелится... – Качая головой, Годвин отошел от окна. Никакого несчастного случая не было. – Бедняга... но, по-моему, он не успел понять, что случилось... – Вернулся на спой стул. Хьюз снова повернулся к Обри. Молодец, Тони.
 Хьюз расстроен. Не более того, но все же какое-то начало.
 – Так что приятного не ждите, – тихо проговорил Обри.
 Вмешался, подыгрывая, Годвин.
 – С другой стороны, мы могли бы устроить тюрьму посвободнее. С привилегиями... могли бы, сэр? – Помолчав, Обри неохотно кивнул.
 – Разумеется, придется устроить так, чтобы это не выглядело, будто вы выторговали у нас уступку. Что касается Джеймса Мелстеда, здесь найдется кое-что другое, чтобы скрыть ваше соучастие. Вы нас, конечно, понимаете, Хьюз? – Двенадцать тридцать пять.
 – Понимаю. Но мне ничего не известно. – Да, он расстроен, но не больше. Ожидающее его будущее виделось ему через узенькую щелочку в двери. Придется приоткрыть дверь, возможно, прибегнув к насилию, к чему Обри питал отвращение.
 – Вам все известно, Хьюз.
 – Хочу видеть своего адвоката. Я знаю свои...
 – Права? Вы их лишились в тот момент, как попали сюда. С этого момента вы соучастник сэра Джеймса Мелстеда. С этого момента вами интересуемся мы и особый отдел полиции. Уверен, вы без труда поймете, что эта страна далеко продвинулась по пути превращения в полицейское государство. Если не ответите на мои вопросы, то станете одной из жертв общества. Можете быть в этом уверены.
 Обри внимательно следил за ним. Тот, казалось, снова укрепился в уверенности относительно своего будущего. Продолжал верить во всесилие своих могущественных друзей.
 Двенадцать сорок одна...


* * *

 Пятьдесят шесть метров. Время пребывания на глубине истекло, даже на целую минуту превысило дополнительно намеченное. Обломки летающего крана и фургона то появлялись в свете фотовспышки, то исчезали в темноте. Вода почернела от ила, он налипал на маску и гидрокостюм. Хайдом овладела эйфория – не действие ли это азота? Ему хотелось улыбаться, даже смеяться – а может быть, просто из-за большой удачи? Опустив камеру, снова взялся за фонарик, освещая закрытую дверь сзади фургона. Глубина, время, показания компаса – все служило суровым предостережением... и оставалось без внимания. К тому же в темноте между погасшей вспышкой и включенным фонариком он на мгновение потерял ориентировку, перехватило дыхание – еще одно предупреждение. Он опять оставил его без внимания, увлеченный осмотром дверных ручек. Под илом обнаружились царапины, то ли оставшиеся с момента падения, то ли это следы попыток Фраскати взломать замок. Он поднял острый обломок скалы, медленно замахнулся, от бесшумного удара отлетел в сторону. Повисев некоторое время, работая ластами, ударил снова. Вверх устремились пузырьки воздуха. Темнота давила на плечи не меньше воды. Пора наверх...
 ...Нет еще. Сдавило голову. Он не так уж глубоко, дышит воздухом, значит, не отравится кислородом... это от азота. Как во сне, медленно раскрылись двери. Подняв камеру, он медленно поплыл внутрь кабины управления, освещая вспышкой экраны, перевернутые стулья, попорченные схемы и лохмотья настенных карт, пульт управления и пусковую панель.
 И тут фургон двинулся, словно стараясь ускользнуть от света. С глухим, как из бочки, звуком позади захлопнулись двери. Хайд медленно вращался, отталкиваясь от твердых поверхностей – от крыши, стен, пола. Грузовик, наконец, перестал падать; по закрытым дверям, словно кто-то в них ломился, яростно стучали камни. Ослепший от взбаламученного ила, он схватился за край пульта. Кружилась голова, почти никакого страха, лишь пугающее желание рассмеяться. Глубиномер – здесь... Часы... разбились. Он чувствовал, как в нем закипает паника, словно смех, словно азот. Толкнулся в дверь, та не пошевелилась. Представил тяжесть навалившихся на нее камней.
 И рассмеялся. Мундштук выскочил изо рта, в свете фонарика его тщетный смех зримо вырывался в виде бурлящих пузырей воздуха. Медленно, огромным усилием воли – в голове легкость и кружение – он дотянулся до мундштука; долго глядел на него, до боли в легких, затем очень, очень медленно сунул в рот, задышал. Вокруг смеялись воздушные пузырьки, наверное, над тем, что он медленно шевелил мозгами, или над охватившим его теперь, в заточивших его стенах, безысходным отчаянием. Луч фонарика бегал по клавишам, циферблатам, самописцам, следящим системам. Он оказался заточенным в кабине управления, осознавая прочность крыши, способной выдержать запуск, помня о направляющем рельсе, закрепленном на крыше... крыша там, где должна быть стена. Пусковой фургон одновременно служит наземным пультом управления. Ишь ты, рассуждаю. Память абсолютно ясная. Он вспомнил, как глядел сверху на такой же фургон в Таджикистане. Смотри-ка, наконец в состоянии думать! – поддразнил он себя.
 Луч фонарика бегал взад и вперед. Пока бессмысленно применять силу, нужно сначала взять себя в руки. Отчаяние толкало его открыть дверь, но это означало гибель даже в большей мере, чем азот или ящик, в который он попался. Над вереницей консолей голый кусок стены. Оттолкнувшись от нее, ухватился за край пульта. Костюм не протекал, изоляция не нарушена.
 Пошарив вокруг лучом фонарика, нашел стул; взяв его двумя руками, задом отплыл к двери. Потом с силой оттолкнулся. Черное стекло, выгнувшись, лопнуло. Уклоняясь от осколков, он отбросил стул. Приблизившись к окну, стал аккуратно вынимать из оправы оставшиеся осколки. Осторожно изгибаясь, проскользнул через окно в кабину водителя, нажал ручку дверцы и выбрался наружу.
 Так просто...
 Облегченно вздохнул, выпустив тучу пузырей. Энергично работая ногами, поторопился уйти подальше от машины. Снимки внутри машины поставили последние точки – тут и лазерный указатель цели, и фирменные марки приборов, самописцы и консоли, принтеры, камеры и экраны. "Рид электроникс", "Шапиро электрикс"... Только сейчас он вспомнил, что видел все это своими глазами. "Спсрри", "ИАИ" – израильская... полдюжины других. Любого из этих снимков вполне достаточно! Радости нет границ...
 А часы-то разбились.
 Паника, отчаянная и безудержная. Скорее наверх, скорее...
  Нет! 
 В полном изнеможении он замедлил всплытие. Голова пустая, легкая, словно шар, из которого выпустили воздух. Он парил в толще воды, обломки внизу уже не видны в темноте. Глубиномер – пятнадцать метров. Раскинув руки, поворачиваясь в разные стороны, будто окруженный со всех сторон обидчиками деревенский дурачок, медленно сориентировал свое положение и снова начал подъем. Страховочный линь пропал. Пришел в ужас от одной мысли, что даже не заметил этого. Задержался на десяти метрах. Тело налилось свинцом от усталости, от избытка азота или другого более тяжелого газа. Нужно для порядка остановиться на пять минут для декомпрессии, затем еще на двадцать минут на пяти метрах. Потом уж всплывать на поверхность.
 И ждать. Ждать симптомов кессонной болезни. Или же их не будет. Он не имел ни малейшего понятия, как быстро он всплыл на пятнадцать метров. Пузырьки азота в крови и мозгу. Черт... пока ничего. Еще рано им быть, неуверенно подумал он. Считая секунды и минуты, Хайд продолжал висеть в темноте.


* * *

 – Понял... ничего. Да, разумеется. Благодарю вас, суперинтендант. Нет-нет... По-моему, не стоит привлекать дополнительные силы из лондонской полиции, во всяком случае в данный момент... пока. – Обри тяжело опустил трубку. Взгляд тут же уперся в настольные часы. Он слышал, как, громко чавкая, ел в дальнем углу за раскладным столиком Хьюз. Чемберс с Годвином сидели напротив него у письменного стола. Половина третьего. Хмурый день уже клонился к вечеру. – Нет, для более широкого поиска у меня нет повода, – тихо сказал он.
 – Тогда оставьте  меня  с ним один на один, – предпринял попытку Чемберс. Обри с отсутствующим взглядом повернулся в его сторону.
 – Что?
 – Я заставлю его сказать... при надлежащем...
 – ...Применении силы? – угрожающе спросил Обри. Его бесило чавканье жующего сэндвич Хьюза. – Я так не считаю.
 Пожав плечами, вмешался Годвин:
 – Так может быть быстрее, сэр... знаете, как у нас со временем. Он думает, что его оградят от неприятностей, – это единственная его защита. Вряд ли она ему поможет вытерпеть боль.
 – Даже если он запуган этими людьми? – Обри наклонился, опершись на костяшки пальцев. Чемберс нахально развалился на стуле, покачиваясь вместе с ним. – Что, если он держится так из страха перед ними, перед их влиянием?
 – А вы что ему предлагаете? – возразил Чемберс. – Всего лишь угрозу другого рода... сэр.
 – Возможно. – Он чувствовал себя не в сноси тарелке, давил воротничок, костюм казался узким.
 Покончив с сэндвичем, Хьюз вытер рот рукавом пиджака в дикую клетку. Стал начесывать назад длинные волосы, со спокойным любопытством поглядывая на Обри. Казалось, он ничего не страшился, даже перспективы тюремного заключения и физической расправы там. Почему, черт возьми? Неужели он до такой степени загипнотизирован именами клиентов, находившихся в его грязном списке?
 И ни весточки от Патрика. На озере половина седьмого, почти светает. Обри огорченно ссутулился. Оттуда ничего. Иначе Мэллори через спутник и Юстонскую башню связался бы с ними. Слежка за ним, наконец, прекратилась.
 Но даже если бы оттуда и был звонок, Обри не мог сбрасывать со счета Джеймса Мелстеда. Он из числа тех, кого станут  слушать!  Джеймса нужно найти. Глухо стуча тростью по тонкому ковру, он через всю комнату решительно зашагал к Хьюзу. На мгновение Хьюз испугался. Потом в глазах вновь блеснуло деланное веселое любопытство. Обри сел на стул по другую сторону замусоренного остатками еды столика.
 – Уверен, вы понимаете, что все они повернут против вас. Хьюз?
 – Что вы имеете в виду?
 – Станут все отрицать.
 – Не смогут.
 – Почему? У вас что, улики? – поднажал Обри.
  Конечно же! Вот старый дурак!.. 
 – У меня будет все в порядке, сэр Кеннет, – не волнуйтесь за меня. Если повезет, я даже не увижу, как выглядит суд, не то что тюрьма. – В его небрежном юго-восточном говоре звучала непоколебимая уверенность. – Они будут обо мне заботиться. Им... – Он замолчал, прищурившись.
 – Придется? О  вас? 
 – Обязательно позаботятся.
 – Тогда у вас улики? Какие? Фотографии?
 – Больше ничего не скажу. Только, пожалуйста, дайте возможность связаться с моим адвокатом.
 Вежливый, ничем не примечательный, неглупый молодой человек, безвредный на вид. Как кобра.
 – И эти занимающие высокое положение простофили, разумеется, ничего не знали о том, что вы собираете на них сведения?
 – Обо мне позаботятся. Я знаю. Больше ничего не скажу.
 Обри слабо улыбнулся. Под вставную челюсть забились твердые хлебные крошки. Он энергично оглянулся по сторонам.
 – Тони, соедини меня с суперинтендантом. По-моему, мы искали не тот клад. Получите ордер на обыск жилища мистера Хьюза... – Нет, судя по выражению его лица, не там. – Попробуйте поискать в его банковском сейфе... и попытайте у адвоката. Получите все необходимые санкции и обыщите все! – Ого, теперь его лицо изменилось, значит, что-то есть! – Теперь, Хьюз, посмотрим. Если найду то, на что рассчитываю, ваша безопасность опустится до самой низкой отметки. Что скажете?
 – Там ничего нет!
 – Нет, есть. У меня не хватило ума догадаться об этом сразу. Шантаж. Я тут старался шантажировать вас, а у вас все это время были средства шантажировать десять, двадцать, кто знает, может быть, тридцать человек. – Два сорок. На озере Шаста понемногу начинает светать. Хайд ничего не нашел. Дай Бог, чтобы полиция что-нибудь отыскала. – Подавшись вперед, он тихо произнес: – Когда мы отыщем ваши средства шантажа, вы останетесь стоять нагишом на ветру один-одинешенек. Ваша безопасность, возможность поторговаться будет зависеть от меня. Моей ценой будет местонахождение квартиры, где сейчас прячется Джеймс Мелстед! Ясно я говорю?
 От усмешки осталось слабое подобие, глаза воровато забегали. Слишком долго Хьюзу удавалось хитрить, обеспечивая свою безопасность. Из его тайного, опасного мира лично ему ничего не грозило. До этого момента.
 Обри встал.
 – Вы связались, Тони? – нетерпеливо спросил он.
 Годвин протянул трубку.
 – Будете с ним говорить?
 – Да. Обязательно!


* * *

 Все было так просто и определенно. После решения уйти из дома сестры, отправиться на автобусную остановку, сесть на междугородный автобус и приехать сюда решать было больше нечего. Он даже хорошо знал дорогу через лес.
 Почти нос к носу он столкнулся с окликнувшим его часовым: от неожиданности он встал, как вкопанный, а часовой в вечерних сумерках повторял свое приказание, раз, другой, третий... прежде чем Диденко начал открывать рот, часовой с перепугу выстрелил из "Калашникова". Пуля свалила его с ног в сугроб под сосной. Он ткнулся щекой в мокрый снег, рукам стало холодно, а бок онемел – сюда, словно пламя, разбежавшееся по всему телу, вошла нуля. Испуганно и изумленно разинув рот, часовой наклонился к лицу Диденко; с огромным облегчением услышал он прерывистое дыхание, удивившее и самого Диденко. Он смотрел на казавшиеся далекими провисшие под тяжестью снега ветви. Он так долго добирался сюда, потратил столько сил, чтобы превратиться в лежащую в сугробе под сосной темную груду. Вскоре раздались шаги.
 В глазах расплывалось и двоилось. В боку горело; он невольно вскрикнул, когда они, взвалив его наподобие носилок переплетенные руки, небрежно потащили его из лесу – из-под раскинувшихся веером тяжелых белых ветвей... Тяжелый топот шагов по деревянным ступеням. Приглушенные голоса, пробежавший по лицу и телу луч света. Недовольная реплика. Ему показалось, что по удивленному голосу он уловил, что его узнали, но, может быть, он ошибался. Потом неожиданно почувствовал тепло, почти жар, так что защипало щеки. Стало покалывать в повлажневших кончиках пальцев. В боку полыхал огонь.
 Особенно когда с него сняли пальто, пиджак, потом рубашку. Плотная шерстяная ткань с одной стороны почти вся залита темным. Он удивленно охнул, увидев, сколько потерял крови.
 До этого было все так просто; разговор неизбежен, упрямо убеждал он себя во время долгой поездки в автобусе, наполненном запахами мокрой, нечасто стиранной одежды, сырых галош и резиновых сапог. Еще чеснока и дешевого спиртного. Неизбежен.
 Он засмеялся, но услышал лишь что-то вроде бульканья в горле. Вот такую неизбежность он не смог предвидеть. Сюда вернулись старые времена, отмеченные болезненной подозрительностью, а с ними часовые с автоматами. До него доносился шорох окружавших его людей. Его положили... куда? На что-то мягкое вроде дивана. Невнятные надоедливые голоса, словно бормотание пассажиров в автобусе. Его раздражали заслоняющие свет мелькающие или маячившие тени; ноги, попирающие яркое цветное пятно, которое он видел краем глаза, – должно быть, ковер. Удушливо пахло горящими дровами – он закашлялся. Что-то капнуло на подбородок – тут же стерли. Вспомнилась сестра, вытиравшая ротик своей дочурке. Ему снова захотелось наружу, под темные тяжелые ветви сосен, на холод. В этой жаре кровь приливала к голове, стучала в висках. А голова должна быть ясной – чтобы быть в состоянии убедить Александра!..
 – Петр... Петр Юрьевич!
 На миг стало светлее, потом над ним наклонилась черная громада, так что он задрожал от страха. Но это был всею лишь Никитин. Он медленно кивнул и позволил взять себя за руку, не понимая, отчего в голосе Александра столько тревоги и почему кто-то смутно различаемый озабоченно качает головой.
 – Александр...
 Он чуть приподнялся, но Никитин мягко вернул его назад.
 – Не нужно разговаривать.
 – Нет, нужно!.. – Ведь для этого он и приехал. Еще раз пристыдить, уговорить Никитина вернуться к прежнему. Он возбужденно взмахнул рукой, когда кто-то снял с него очки. Они уже отпотели. Очки осторожно надели обратно. Диденко, вздохнув, благодарно кивнул.
 Действительно ли ему расстегнули воротник? Ах, да с него же сняли рубашку. А ворот все равно давил.
 Никитин сжал его руку, ему было приятно, что он не выпускал ее. Но его смущали слезы в глазах Никитина. Перед ним был Никитин – политик, человек, у которого легко навертывались слезы на глаза. Людям это нравилось, их можно было одурачить. Что до него, он считал их притворными, неискренними. Ирина даже не пыталась скрывать свое презрение к этим трюкам!
 Вот что – Ирина. Он приехал поговорить об Ирине, о них троих... поговорил ли он уже? Никак не вспомнить. По широким скулам Никитина катились слезы. Глупо!
 – Перестань реветь! – раздраженно бросил он. Никитин, удивленно глядя, всхлипнул, почему-то по-детски радуясь. Потом слезы полились снова. – Да перестань ты реветь и слушай! – продолжал Диденко. Закашлялся, кто-то вытер лоб, он, задыхаясь, продолжал увещевать: – Ты должен, понимаешь, должен повернуть обратно, Александр... нельзя делать то, что ты делаешь. Понимаешь, нельзя!
 Господи, до чего же тяжело! Он задыхался, чувствуя, как напряглась спина, как колотится сердце. Ирина бы его поддержала, с ней было бы легче!
 – Петр!
 Он отчетливо слышал возглас, хотя смотреть было трудно... очень. Почувствовал сквозняк, услышал шарканье сапог по деревянному полу, потом кто-то кого-то отчитывал – должно быть, солдата, который в него стрелял. Много ли он сказал Никитину? Убедил ли его? Продолжать вряд ли хватит сил, хотя, если абсолютно необходимо, он их найдет.
 – Петр!
 Он расслышал и этот возглас, но в комнате теперь стало очень темно, почти так же, как было под деревьями, как за заиндевевшими окнами ехавшего по бескрайней равнине автобуса. До чего же нелепо все получилось, бесполезно и бессмысленно, но он не знал, что именно. И ощущение, что они вместе и заодно, все трое – Никитин, Ирина и он. Как всегда...
 Увидел на миг немой раскрытый рот Никитина. Дальше ничего.


* * *

 – Да, Мелстед. Да, я на той квартире... что? Потому что это единственное, что пришло мне на ум, вот почему! Нет, никто не знает это место... Да, мне известно, что вы знаете. Я должен поговорить с Маланом. Он должен помочь. Нет, Блэнтайр, это его проблема, не меньше, чем моя! Вы ему это скажите. От Кеннета Обри так просто не отделаешься. Какого черта кто-то там круто обошелся с его племянницей? Что? Хорошо, пусть теперь это не имеет значения, если не считать, что стоит Кеннету за что взяться, он ни за что не отступится. Скажите это Малану, если до него еще не дошло, с кем он имеет дело. И скажите ему, что я жду от вас звонка. Да, сегодня вечером, Блэнтайр, я повторяю – сегодня! А теперь связывайтесь со своим хозяином и пусть он решает. Да, пока!


* * *

 – Да, суперинтендант, я представляю всю щекотливость вопросов, связанных с получением ордера на обыск, вмешательством в личную жизнь, представляю трудности, которые мы себе создаем, но вы  должны  найти то, что, как я знаю, где-то запрятал Хьюз! Мне неважно, что вы сочините для «Нэшнл Вестминстер бэнк», знаю лишь, что они не будут рваться помочь вам. Ваша задача – добраться до банковского сейфа Хьюза и его содержимого! – Обри, потирая пальцами лоб, старался успокоиться. Затем добавил: – Извините, суперинтендент, но уже пять часов вечера, и мне сдается, что у нас не остается ни капли времени, не говоря уж о выборе средств. Да, благодарю вас.
 Он положил трубку и тяжело оперся на локти. Небольшой письменный стол, казалось, шатался под его тяжестью. У Тони Годвина был печальный вид, как у незадачливого гончего пса. Чемберс сидел на стуле, откинутом спинкой к двери, за которой в соседней комнате находился Хьюз. Окна прочно заперты; но вообще-то Хьюз вряд ли был склонен к самоубийству. Однако обстоятельства были таковы, что он вполне мог попытаться сигануть в окошко!
 Обри взбодрился, к нему вернулось ироническое настроение. Адвокат Хьюза, встревоженный расспросами и настоятельными просьбами полиции, ехал к ним. Обри было приятно отметить, что страшные намеки на "национальную безопасность" и "защиту государственных интересов", да еще упоминания о шантаже и вымогательстве совершенно выбили того из колеи. Значит адвокат будет подавлен не меньше своего подзащитного, завертится, как червяк на крючке... Но Хьюз, черт побери, такое ничтожество! Обри, как и Чемберсу, хотелось как следует отделать Хьюза за все его грязные делишки.
 В шесть часов ему надо быть у премьер-министра с подробным докладом о деятельности Объединенного комитета по разведке. Это займет не один час!
 В не совсем чистые окна светили огни с Оксфорд-стрит. Все трое сидели каждый как бы в своем круге света, словно три незнакомых пациента со своими страшными болезнями в приемной врача, которые подтвердит диагноз. Обри, вскинув руки, громко вздохнул.
 – Где же Патрик, Тони? Пора бы уже получить весточку.
 Годвин потянулся к трубке, словно собираясь позвонить, но потом выразительно пожал плечами. Чемберс беспокойно вертелся на стуле, будто кто-то его там удерживал.
 – Хотите, я снова попробую дозвониться до Мэллори? – спросил Годвин.
 Обри покачал головой.
 – Нет... нет, не стоит. – Он напомнил себе, что безопасность Кэтрин, жизнь Хайда зависят от того, найдутся ли факты, которые вскроют Хьюза, как устрицу Адвоката Хьюза полиция везет сюда и его будут держать здесь до тех пор, пока не найдут отвратительных улик и не предъявят их его клиенту. Тогда станет известно, где находится Мелстед...
 Но для этого требуется  терпение  и  бездействие.  Проклятье!
 Пять минут шестого. Водитель приедет в половине шестого, и нужно будет ехать в кабинет министров. Черт бы побрал это пристрастие премьер-министра к подробностям, да еще в такое время! Доклад о деятельности Объединенного комитета по разведке мог бы подождать – если бы у него были основания его перенести! Но в данный момент ему было нечего сказать о Мелстеде. Он забарабанил пальцами по столу к явному неудовольствию Годвина. Пускай себе!
 Телефон!..
 – Да-да! – На лице Годвина нескрываемое облегчение. У Обри перехватило горло. – Слава Богу... наконец-то! Да, даю его... – Обри уже маячил над столом Годвина. Он нетерпеливо сдвинул стопку бумаг, по полу покатился карандаш.
 – Мэллори? Где Хайд? Что? Очень плохо слышно, Мэллори...
 – Сэр... – откуда-то издалека кричал Мэллори. – Хайд его нашел, сэр! Сделал фотоснимки. Там все, что было отмечено на карте... вы поняли, сэр?
 – Да! – задыхаясь, ответил он. – Давайте дальше...
 – Там оказался фургон с пультом управления и военный вертолет. Должно быть, рухнул, когда они хотели увезти фургон по воздуху.
 От радостного возбуждения его бросало то в жар, то в холод.
 – Дальше, Мэллори.
 – Хайд сказал, что на фургоне свидетельства запуска ДПЛА, а тело пилота все еще в вертолете... внутри фургона аппаратура фирмы Рида, сэр...
 Помолчав секунду, Обри сказал:
 – Хорошо, продолжайте.
 – Пленку он передал мне, сэр. Каким путем вы хотите ее получить?
 – Передал вам? А где же Патрик?
 – Вернулся к озеру Шаста, сэр. Сказал, что пока вы что-нибудь предпримете, все они могут убраться оттуда. Извините, сэр. Он собирается следить за домом с другой стороны озера.
 – Понял. Он будет с вами связываться?
 – Да, сэр. Через определенные промежутки времени я должен быть у телефона... Как насчет пленки, сэр?
 – Берегите ее, Мэллори... чего бы это вам ни стоило. Сейчас буду звонить в Вашингтон. Андерс должен вылететь или организовать что-нибудь на месте. Никуда не отлучайтесь... буду звонить... молодцом, Мэллори! Передайте Хайду, что он молодец. Блестяще сработано!
 Положил трубку. Годвин сиял, как молодой папаша в родильном доме.
 – Все на пленке, – объявил Обри. – Все. Дело сделано, Тони! Она в безопасности – улики у нас! – Взглянул на часы. Двадцать минут шестого. Премьер-министру придется  подождать!  Слава  Богу,  Кэтрин вне опасности. – Тони, соедини с Полом Андерсом в Вашингтоне. Поскорее.

 16
 Подстреленная жертва

 – Да, Пол, вполне уверен – могу дать любые гарантии! – От напряжения кружилась голова. – Пол, нужно действовать быстро, немедленно! Да, моя племянница...
 Шофер сидел на раскладном стуле, фуражка на коленях, в ней перчатки, на голове круглый след от фуражки. Обри опаздывал на прием к премьер-министру. Джеффри Лонгмид уже однажды позвонил, не скрывая раздражения. За три тысячи миль отсюда Андерс от изумления не знал, что сказать.
 – Кеннет... надо же, черт побери... Хочешь – не хочешь, приходится верить. Однако...
 – ...Тебе не хотелось бы! – Даже беспокойство за Кэтрин ушло на задний план. Главное теперь – время. И никаких фантазий. – Пол, займись немедленно, прошу тебя. Это крайне срочно. Крайне. Патрик Хайд достал нам необходимые улики, фотографии. Но дальнейшее от него не зависит.
 Чемберс с Годвином были здесь. В соседней комнате за закрытой дверью Хьюз совещался с адвокатом. Обри разрешил Чемберсу объяснить адвокату положение Хьюза. Последовали шумные угрозы, потом разговор о необходимости проконсультироваться, потом слабый протест по поводу незаконного задержания, не слишком настойчивые требования предъявить обвинения и т. п. Хьюз был не ахти какой важный клиент.
 – Значит, там, на дне, военный вертолет и грузовик с пультом управления – вот это да, черт побери! – Андерс говорил так, словно ему сообщили о кладе и связанной с ним опасностью. – Харрел... Сколько с ним там народу?
 – Наш человек, Мэллори, говорит, что Хайд насчитал восемь, Харрел девятый. Боюсь, что с одним из них уже рассчитались.
 – Хайд?
 – Да.
 – Где Хайд сейчас?
 – Снова у озера. Держит дом под наблюдением. Пол, так ты примешь меры?
 – Кажется, придется. – Обри расслышал, как Андерс прокашлялся; потом в голосе появилась решимость. – Да, конечно. Немедленно. Придется связаться с ФБР, возможно, с департаментом лесоводства и местным шерифом... Нет, к черту, прямо сейчас отправлюсь туда с небольшой группой. Говоришь, что управление на Западном побережье под началом у Харрела?
 – По-моему, да.
 – О'кей. Значит, так, Кеннет, у нас сейчас десять минут второго. Лету туда часов пять, может быть, чуть больше. Нужно время на подготовку. Так что на побережье будем вечером, когда...
 – Пол, пожалуйста, быстрее принимайся за дело. Харрел со своими людьми используют Кэтрин как приманку для Хайда. Он там на свободе уже целые сутки. Им очень нужно добраться до него... – Благодушная удовлетворенность была поколеблена, уступая место опасениям, что впереди еще много ловушек и опасных трясин. У Харрела было не больше времени, чем у них с Андерсом.
 – Кеннет?
 – Пол, пожалуйста, поторопись! – Его ударило в дрожь. Годвин тоже помрачнел, словно из-под слоя удачи проглянула беда. – Харрел пойдет на все, я уверен. Если они схватят Хайда...
 – О'кей, о'кей. У меня есть номер телефона твоего человека, твой номер тоже. Буду там через шесть часов, может быть, чуть позже. Двинемся прямо в Реддинг. Все будет в порядке, Кеннет. С остальным разберемся потом. Прежде всего Хайд и твоя племянница. Не беспокойся.
 – Спасибо, Пол. Если захочешь срочно связаться со мной, звони по моему служебному. На этом номере останется Тони Годвин.
 – Порядок.
 Обри медленно положил трубку, поглядел на нее, потом на шофера, потом на Годвина с Чемберсом и на закрытую дверь в соседний кабинет. Кивком головы указал на дверь.
 – Позаботьтесь, чтобы эти двое оставались здесь, Терри. Если что срочное, звоните, я выйду с совещания. – Нарушения закона не имели значения. Возможно, и Мелстед теперь не имел особого значения. Но его показания потребуются в дальнейшем. – Словом, вы знаете, что делать и говорить в случае...
 Чемберс кивнул. В отличие от него Чемберс с Годвином были недовольны, будто их обманули. Им не терпелось завершить начатое, на уме у них оставался Мелстед. Обри же считал, что отныне его орудием возмездия становится не Мелстед, а Кэтрин Нет, не возмездия, упаси Господи. Взяв трость, неуклюже побрел через комнату. Шофер распахнул дверь.
 – Постараюсь вернуться как можно раньше, Тони. Жмите на суперинтенданта.


* * *

 Время сжималось. На мгновение послышался треск радиотелефона. Хайд вздрогнул. Он видел, как они разбили его лодчонку, потом доложили Харрелу. Они заперли его на своем берегу залива Макклауд. Время сжалось. Харрел нетерпеливо укоротил маятник, заставив его качаться быстрее, отказался от тактики выжидания. Хайд понимал, что не только у женщины будут все больше иссякать силы и способность сопротивляться, но и Харрел все больше нервничает и теряет терпение. Возможно, он догадывается, что Хайд что-то предпринял, что-то нашел. Как бы то ни было, они искали его активнее, чем прежде, не довольствовались патрулированием, а по-настоящему охотились.
 Нашли его лодку и разбили. Подобрав ноги, Хайд сел под сосной, прислонившись щекой к холодной коре. Положил на колени снайперскую винтовку. Он следил, как двое скрылись в темных зарослях, спускавшихся почти до самой бухточки, где он привязал лодку, спрятав под серой, цвета воды, парусиной. Харрел наверняка пришлет подкрепление. Хайд взглянул на часы. Полдень. Поднялся на ноги и, пригнувшись, осторожно попятился в сосняк.
 Опираясь о крутой склон, стал медленно карабкаться по широкой дуге, чтобы избежать встречи с теми, кто направится из дома к бухте. Остановился, пожевал шоколадку, двинулся дальше. Пришвартованный позади причала гидроплан качался на волнах, словно водоплавающая дичь. Катер громко терся о причал. Он слышал шаги человека, расхаживающего по веранде; время от времени там мелькали клетчатая куртка и винтовка.
 Хайд уселся под деревом, опершись спиной о ствол, "браунинг" на хвое под правой рукой, винтовка на шее поперек груди, нож на поясе в ножнах – секунда, и он в руках. Половина первого. Из дома доносился запах приготовляемой пищи. По заливу Макклауд двигалось небольшое суденышко, оставляя за собой взлохмаченный ветром шлейф. Хайд устроился поудобнее, время от времени поглядывая в бинокль. За матовыми стеклами окон мелькали тени. На крыльце курил мужчина, из-под наклонной крыши ветер порывами выносил струйки дыма.
 Был уже третий час, когда на ступенях появился Харрел с женщиной. Они направились вдоль берега к причалу. По серому небу плыли мрачные облака. Далеко на западе, приближаясь к озеру, шел дождь, похожий отсюда на дым. На Кэтрин Обри были нескладная куртка и джинсы, на Харреле – светло-коричневое пальто неуместного здесь городского покроя. За ними следовал охранник. Ветер доносил до Хайда обрывки женской речи и реплик Харрела. Они походили на супругов, у которых не находилось друг для друга добрых слов. Их разговор вызывал чувство усталости, ощущение, что главное еще впереди, лишь на время откладывается. Рука легла на винтовку рядом с предохранителем. Женский голос звучал протестующе. Кэтрин взмахивала в сторону Харрела руками, будто бросая в него камешки. Харрел, дергая плечами и отворачиваясь, вышагивал по причалу, окидывая взглядом озеро, берег и лес позади дома. Охранник, прикрывшись от ветра отворотом куртки, прикуривал очередную сигарету. Хайду было видно, как огонек зажигалки несколько раз вспыхивал и гас. У Харрела от холода посинело лицо, он бросал на женщину сердитые косые взгляды. На лице женщины...
 Ему захотелось опустить бинокль, встать во весь рост, махать ей руками и кричать. Предупредить, чтобы она этого не делала. На лице ее желание использовать благоприятную возможность, взгляд бегал с охранника на Харрела, снова на охранника, который направился к веранде, чтобы в затишье прикурить сигарету, опять на Харрела, задумчиво глядевшего на озеро... Не надо, хотелось ему закричать,  не надо! 
 Она бросилась к зарослям в конце просеки. Звука шагов Хайд не слышал. Перед тем как повернуться и бежать, написанная на лице решимость сменилась выражением панического страха: бледное напряженное лицо, синие круги под глазами – все было видно крупным планом в бинокль.
 Бинокль перескочил на плечи Харрела – тот по-прежнему поглощен своими мыслями, не насторожен. Охранник, отвернувшись, щелкнул зажигалкой, выпустил струйку дыма...
 ...Удивленный яростный вопль. Кэтрин, размахивая руками, бежала к деревьям, до которых оставалось ярдов двадцать. Харрел повернулся, увидел ее. Сорвался с места. Охранник на ступенях веранды с поднятым ружьем. Харрел открыл рот, но охранник орал громче, заглушая вероятный крик Харрела. При первом предупредительном выстреле поверх головы женщины Харрел замахал руками. Кэтрин на миг остановилась, оглянулась, но до деревьев оставался какой-то десяток ярдов. Харрел, что-то крича, бежал навстречу охраннику. Это было неминуемо...
 Тело Кэтрин бросило вперед, будто ее толкнула сильная, безжалостная рука. Она распласталась на засыпанных хвоей травяных кочках. Почти одновременно из-за деревьев выскочил еще один человек. Стрелять не было никакой необходимости, он, должно быть, уже увидел ее и бежал наперерез. Харрел, выхватив ружье из рук охранника, отшвырнул его. Тот, второй, наклонился над Кэтрин, поднял на колено. По блузке расплывалось красное пятно.
 Яркая кровь растекалась тревожно быстро. Уже невозможно было определить, где вышла пуля. Искаженное болью лицо стало белым, как мел. Потом ее загородила массивная фигура Харрела. Прошло всего пятнадцать секунд – каждая из них промелькнула перед Хайдом – с того момента, как она повернулась и побежала. Выстрелы были не более чем разрядкой, инстинктивной реакцией растерявшегося охранника. Харрел выпрямился. Двое его людей подняли племянницу Обри и понесли к дому. Пола куртки откинулась, обнажив красную на груди и животе блузку, воротничок оставался необычно белым. Она была без сознания, но грудь вздымалась.
 Харрел мрачно оглядел деревья. Хайд, словно его увидели, невольно съежился. Они исчезли под навесом крыльца и вошли в дом. Оглянувшись на гидроплан, Харрел кивнул головой и поспешил внутрь.
 Ранение было достаточно тяжелым, чтобы подумать о транспортировке. Харрел явно был заинтересован в том, чтобы она выжила. Судя по обилию крови на груди, ранение, вероятно, было сквозным. Если удастся остановить кровотечение, возможно, она...
 ...Была ли рана смертельной? Хайд покачал головой. Такая вероятность не открывала никаких возможностей. Они не доставят сюда медицинскую помощь, будут пытаться вывезти Кэтрин отсюда. Он сглотнул пересохшим горлом и облизал потрескавшиеся губы. Днем он передвигаться не может. Нужно, чтобы дело ограничилось ранением...
 Хайд встряхнулся, словно мокрый пес. Надо было раньше что-то сделать с гидропланом, поднажать на них, дать  им  понять, что они в ловушке. Они попытаются вывезти женщину, вынуждены пойти на это. Она – их козырная карта, им нужно, чтобы она осталась жива. Но если ее вывезут, он потеряет ее след. Нужно, чтобы она оставалась в доме. Он должен удержать всех их вместе. Он не сводил глаз с крошечного, уязвимого самолета. Во что бы то ни стало нужно вывести его из строя.
 Что бы ни подготовил Обри после звонка Мэллори, это произойдет не раньше, чем через много часов. Он же не мог передвигаться при дневном свете. Очень нужно, чтобы с женщиной было все в порядке. Тогда ждать. Им нужно вызвать пилота, который занят поисками в лесу.
 Гидроплан и пилот. Нужно ждать...


* * *

 – Так, а не позвать ли нам сюда этого жополиза, адвоката? – неуверенно улыбаясь, спросил Чемберс. – Дотошный, верно? Не говоря уже о выборе сановных моделей для фотографий, – размышлял он вслух, словно пытаясь создать хотя бы видимость беспристрастности в царившей в комнате атмосфере скандала.
 На столе Обри – кучка видеокассет и конвертов с отпечатанными снимками. Годвин медленно покачивал головой, пряди белокурых волос падали на лоб. Он поднял глаза на Чемберса.
 – Это же, черт возьми, минное поле, Терри.
 – Только для Обри. – На этот раз Чемберс ощерился более агрессивно. – Это ему придется разбираться с приятелями, наверное, отказаться кое с кем обедать!
 – По крайней мере с тремя из них он хорошо знаком!..
 – Мы-то распознали полдюжины!
 Годвин продолжал ошеломленно покачивать головой. Изображения вспыхивали в голове, словно ослепительные взрывы, вызывая отвращение, потрясение, даже стыдливое смущение. Мужчины, появляющиеся на какой-то грязной улице вместе с мальчиками и девочками. Неумело, но откровенно сфотографированные мужчины, поднимающиеся по узким ступенькам, раздевающиеся. Моментальные снимки голых взрослых, голых детей. Узнаваемые лица.
 – Боже мой, – шептал он, ероша трясущимися руками волосы, – зачем же они?
 – Так себе, между делом, а? – ухмыльнулся Чемберс. Но даже он не мог сдержать глубокого отвращения. Не так-то легко было выбросить из головы увиденное на снимках из коричневых пакетов. А тут еще видеокассеты... Нет, их он не станет смотреть, во всяком случае теперь. – Давайте покажем нашему другу-юристу картинки с судьей, что скажете? По-моему, он поймет, что тонет, а?
 Чемберс подошел к двери, у которой стоял детектив из особого отделения, не выражавший никаких эмоций, за исключением, может быть, изредка бросаемых на Чемберса слегка насмешливых взглядов: мудрость оценивающе глядела на наивность.
 – Мистер Ноули... не зашли бы вы к нам на минутку, сэр?
 Годвин мельком увидел нахохлившегося на стуле Хьюза, потом его загородила высокая фигура одетого в темное пальто адвоката. Чемберс закрыл перед Хьюзом дверь. Ноули был настороже, готовый к любезному либо вызывающему поведению в зависимости от обстоятельств. Однако в глазах, как сквозь плохо задернутые занавески, проглядывала нервозность. Он уже начинал винить своего клиента в предстоящих затруднениях. Он был готов без особых жалоб оставаться с Хьюзом до получения ордера на обыск, который, как он, должно быть, ожидал, не будет получен. Возможно, ему больше подходило заняться делами, связанными с передачей прав на недвижимость? Годвин, улыбаясь, указал на стул. Теперь он чувствовал себя свободнее, с облегчением осознавая свое превосходство над адвокатом и предвкушая, как тот сломается и согласится помогать следствию.
 – Боюсь, – начал он (Чемберс рядом, как пес на коротком поводке), – что дела обстоят чуть серьезнее, чем мы думали, мистер Ноули. – Тот, сняв очки в массивной оправе, сразу помолодел и смотрел совсем как, птенчик. Годвин прокашлялся. – Наши обвинения, предъявленные вашему клиенту, будут весьма серьезными. – Подняв ладонь, продолжал: – Они будут включать шантаж, а также аморальное обращение с детьми. Разумеется, и создание препятствий для нашего расследования, связанного с вопросами национальной безопасности... – Ноули, видно, подозревал какую-то хитрость: одно время даже казалось, что он вот-вот разразится возмущенной речью. Произнесенные вкрадчивым тоном угрозы давались Годвину хуже, чем Обри. Но его более прямолинейных высказываний оказалось достаточно, чтобы обезоружить Ноули. Тот, даже снова надев очки, выглядел в сравнении с ним мальчишкой.
 – Я полагаю, мистер э-э... Годвин, что вы можете подкрепить доказательствами хотя бы некоторые из них?
 Подавшись вперед, Годвин кивнул. Хрупкий стол заскрипел под его тяжестью. Чемберс открыл один из конвертов.
 – Узнаете это лицо? – спросил он, передавая два снимка Ноули... который, вертя в руках очки, удовлетворенно сглотнул. Потом заметил:
 – Не вижу, чтобы это имело...
 – Послушайте, мистер Ноули, – оборвал его Чемберс, – они хранились у  вас,  по поручению  вашего  клиента.
 – Что, черт побери, вы хотите этим...
 – Хватит болтать,  сэр.  Вы узнали Его Светлость. Мы тоже. У нас нет времени ходить вокруг да около, не так ли, мистер Годвин? – съязвил Чемберс. – Как видите, мы говорим в открытую.
 – Я ничего не знал.
 – Допустим, так, мистер Ноули, – улыбнулся Годвин. – Но ваш клиент располагает информацией, которая нам срочно требуется в интересах национальной безопасности. Думаем, что вы сможете убедить его дать нам эту информацию в обмен на...  менее серьезные  обвинения, – сказал Годвин, разводя руками. – Своего рода услуга за услугу, мистер Ноули. В зависимости от того, насколько полезной и оперативной будет помощь со стороны вашего клиента.
 – Национальная безопасность, – пробормотал Ноули, выпуская снимки из пальцев и потирая их друг о друга. – Если... если мой клиент поможет вам в вашем...
 – Нам нужен адрес, пока больше ничего, – сказал Годвин. – Ваш клиент знает, о каком адресе речь. Попросите Хьюза, мистер Ноули, назвать его, и тогда, думаю, вы с ним пока что сможете отправиться по домам.
 – Только адрес?
 Годвин кивнул. Ноули раздумывал, распространяя аромат дорого лосьона после бритья, лоб блестел от пота. Затем кивнул.
 – Хорошо. Не вижу, почему бы моему клиенту не помочь вам, в обмен на...
 – Достаньте адрес, мистер Ноули. Чемберс ухмыльнулся в спину адвоката.
 – Я бы не доверил ему даже талонов на оплату автостоянки, – проворчал он, снимая трубку. – Позвонить старику?
 – Сначала суперинтенданту. Пусть подготовит несколько человек. Сэру Кеннету сообщу я... если премьер-министр отпустит его отдохнуть на пару минут. – Он посмотрел на стол. – И уберите-ка с моих глаз эти картинки, слышите?
 Две минуты спустя открылась дверь, и Ноули вернулся в комнату. Видно было, что невозмутимый полицейский из особого отделения одобрял развитие событий.
 – Мой клиент...
 – Адрес, мистер Ноули.
 – Это находится недалеко от Юстона. Над пустой лавкой на углу Драммонд-стрит и Кобург-стрит.
 – Номер!
 Ноули сообщил номер.
 – Я полагаю, что мой клиент был вам очень полезен, причем по своей доброй воле.
 Чемберс махнул рукой.
 – Меньше слов! – оборвал он. – Суперинтендант? О'кей, вот вам адрес... Да. Установите наблюдение. Да-да, сэру Кеннету сообщу. – Одновременно с Годвином он поглядел на настенные часы. Почти половина одиннадцатого. Годвин подумал, сколько времени было потеряно после отъезда Обри на то, чтобы вытаскивать с обедов и из чьих-то постелей управляющих банков, перед этим нажимая на вышестоящее начальство! Теперь эти часы казались потерянными напрасно.
 – Быстро давайте старика, – тихо произнес он. – Потом как можно скорее отправляйтесь туда. Хьюз, черт возьми, слишком долго тянул волынку!


* * *

 В свете фонаря с той стороны темной, продуваемой ветром улицы его часы показывали десять часов. Пакистанская бакалейная лавка там, за фонарем, еще открыта. Туда несколько минут назад зашли двое покупателей. Кроме как о времени, ни о чем не думалось. Он уставал от острого ощущения уходящего времени, но это все же лучше, чем другие мысли и чувства. Сцепил не находившие себе места руки за спиной. Гулко забилось сердце – проезжавшая по улице машина замедлила движение, но, обогнув знак, ограждающий место дорожных работ, скрылась из виду.
 Мелстед попытался было отойти от окна, но нависшая позади темнота давила, ощутимо толкала к занавескам, заставляя выглядывать на улицу. Затекла левая рука. Несмотря на отопление, ему было холодно. Он зримо представлял пустой магазин внизу, казалось, слышал, как там бегают крысы и мыши.
 Боже, как он ненавидел это место!
 Теперь он думал о нем с отвращением, как наблюдающий со стороны аристократ. Раньше он пользовался этой квартирой довольно охотно, уступал ее другим лицам его круга. Она была их доставившим столько удовольствия... борделем – помягче слова не подберешь. И это место, черт побери, принадлежало ему! Он возненавидел его только сейчас, когда из места, где его ждали любовные утехи, оно превратилось в нору, где приходилось прятаться. Кеннет просто изумился, когда он стал отрицать, что кому-то здесь в мыслях или на деле причинялся вред. Но ведь Кеннет во многих отношениях чересчур строг в вопросах нравственности... упорный и неотвязчивый, вроде хорька, который не уйдет со взятого им следа. Хотя и старый друг... возможно, именно потому, что старый друг. Кеннет непонятно почему явно был убежден, что в отношении его совершено предательство.
 Но именно осуждение со стороны Кеннета, близость Кеннета переменили его отношение к этому месту, сделали улицу за окном омерзительной и жалкой. Квартира – если бы он включил свет, это было бы видно – заново отремонтирована, со вкусом обставлена не для того, чтобы излишне восхищаться, а чтобы отдыхать, радоваться, наслаждаться. Но теперь в комнате, да и в остальных тоже, было темно. Потеря индивидуальности? Индивидуальности, аксессуары которой навязывали ему такие, как Кеннет. Не то, чтобы ему было стыдно или чтобы он чувствовал себя виноватым, нет. Собственно, из-за чего?
 Боялся – да. Боялся разоблачения перед теми, кто будет тыкать пальцем и осуждать...
 ...Где же, черт возьми, Блэнтайр?
 Массивные золотые часы в тусклом свете фонаря показывали пять минут одиннадцатого. Детей же кормили, о них заботились! – звучал в ушах безмолвный крик протеста, да, чудилось так громко, что он зажал рот рукой, испугавшись, что кричит на самом деле. Потер лоб и снова сжал руки за спиной. Господи, ведь это были бежавшие из дому беспризорники! Они знали, чего от них хотят. Это же не детишки из романов Диккенса с розовыми личиками, в белых платьицах или матросских костюмчиках! И что, как думает Кеннет, такого особенного здесь происходило? Частенько им дозволялось оставаться здесь на несколько дней...
 Шесть минут одиннадцатого. Как невыносимо ждать! Где же Блэнтайр? Хьюз, не заслуживающий доверия, презренный, ловкий Хьюз, в любой момент может выбросить полотенце, черт побери!
 Неважно, куда его увезет Блэнтайр. За границей есть деньги, будут еще. Малан позаботится. Нужно только добраться до порта, или аэропорта, или автомобильного парома, или куда там еще, откуда можно выбраться из Англии. Остаток жизни хочешь не хочешь пройдет в спокойной безвестности под теплым солнышком. Пусть даже в Южной Африке... есть много привлекательных мест, лишь бы в ближайшие часы ускользнуть от Кеннета.
 Из пакистанской лавки вышли те двое покупателей и остановились под фонарем. Он прижался к стеклу, стараясь разглядеть темные силуэты, до того перепугавшись, что пришлось бежать в уборную. Не за ним ли?..
 Мучило одно острое раскаяние, одна непреходящая боль – Элис. Не из-за того, что она узнает... об этом месте, о том, что здесь творилось, что ей откроются его тайны... а из-за неизбежности того, что она осудит, отвернется от него. Святая праведница Элис никогда не простит и не поймет – в этом он был уверен. Она слишком его идеализировала. Так же как оба они идеализировали ее покойную мать. Теперь же она будет считать, что он опозорил память жены, своими мерзкими утехами осквернил ее мать. Он не рассчитывал на то, что со временем ее гнев и презрение станут меньше.
 Один из двух стоявших под фонарем поднял голову. В тишине комнаты отчетливо слышалось слабое прерывистое дыхание пожилого человека. Так это же Блэнтайр! Слава Богу...
 Переговорив со своим спутником, Блэнтайр сошел с тротуара и быстрым размашистым шагом направился к дому. Теперь, когда он с Блэнтайром, Обри до него не доберется. Зазвонил звонок, которого он так ждал и так боялся. Улыбаясь, он поспешил в прихожую, ударившись в темноте ногой о ножку стула. Потирая ногу, нажал кнопку видеофона. С экрана молча смотрел Блэнтайр.
 Услышал, как внизу отворилась и снова закрылась дверь...


* * *

 Уже больше двадцати минут они находились в доме, всего шесть человек. Потом появился охранник, который стрелял в Кэтрин. Постоял на ступеньках и нерешительно направился по просеке, вертя по сторонам головой, будто заводная игрушка. Крикнул что-то в сторону дома. Дальний берег залива Макклауд заволокло дождем, облака мчались у самой земли. Гидроплан, белый, маленький, словно чайка, раскачивался на волнах. Катер хаотично било о причал. Пилот был в доме.
 Дождь пробил крону деревьев, вымочив Хайда до нитки. Хайд наблюдал, как съежившийся под дождем охранник внимательно оглядывает галечную полоску берега.
 Ее вынес на руках Харрел – неглупо. Хайд сиял палец со спускового крючка винтовки и разочарованно вздохнул. Равномерно белое до самых губ, как у клоуна, лицо. Обмякшее тело завернуто в яркое одеяло. Она была без сознания. Харрел с мрачным видом быстро направился к берегу, зажатый с обеих сторон вооруженными людьми, словно диктатор в сопровождении телохранителей. Пилот, согнувшись от дождя, обогнал плотную группу. Овчинный воротник кожаной куртки по самые щеки застегнут на молнию, плечи блестели от воды. Еще один остался на ступенях. Изо рта валил пар.
 Хайд никак не мог успокоить дыхание. Он встал на колено, прислонившись к шершавому стволу дерева. Ложе винтовки холодом обжигало щеку. Все внимание на безжизненно болтавшейся на руке Харрела голове Кэтрин. Она была похожа на ребенка, спасенного из автомобильной катастрофы. Первый охранник, вскочив на палубу, придержал катер перед пилотом, потом перед Харрелом с его ношей. Чувствуя, как бегут секунды, Хайд не отводил глаз от полы пальто Харрела в больших темных пятнах – так в этот однокрасочный дождливый день вполне могли выглядеть пятна крови Кэтрин; одновременно видел бьющийся о причал катер, ныряющий на воде гидроплан – такое ощущение, что он все заметнее приближается к тому месту.
 В телескопический прицел, через который из-за большого увеличения сцена казалась менее реальной, он увидел, как после первого выстрела от борта рядом с рукой пилота отлетела белая щепка. Рука моментально исчезла, потом возникло глядевшее прямо на него лицо пилота. Пилот, словно поскользнувшись на мокрых досках, неуклюже рухнул на палубу и юркнул в кабину. Хайд подавил пробежавшую по телу дрожь. Харрел, закрывая телом Кэтрин грудь и живот, повернулся в его сторону. В окуляре возникло ее мертвенно-белое лицо. Харрел закричал. Стоявший на катере, крича в ответ и тряся головой, на коленях пополз в кабину. Харрел с напряженным испуганным лицом орал, чтобы все возвращались, сам тоже, вертя головой, как-то по-крабьи двинулся к дому, отгородившись телом Кэтрин от возможных выстрелов. На ступенях споткнулся, чуть не уронив женщину. Наконец все собрались под защитой веранды. Дверь захлопнулась. Тени в окнах и тишина.
 Гидроплан, как бы издеваясь, прыгал на волнах в сотне ярдов от берега.
 Хайд тщательно прицелился в верхнее окно и дважды выстрелил. Разлетевшееся вдребезги стекло посыпалось внутрь. Ветер колыхал намокшие занавески. Пусть испытают страх перед вторжением, почувствуют хрупкость окон и стен. Он дважды выстрелил по окну первого этажа. Разбитые стекла, испуганные голоса внутри. Двоих не было в доме, они где-то в лесу. Харрел, наверно, вернет и их тоже. Из дома никто в ответ не стрелял.
 Наступившую после выстрелов тишину нарушали шум дождя и злорадное завывание ветра. Отвлекшись от дома, он напряг слух, ожидая услышать звук шагов, торопливых или осторожных. Вздрогнул, услышав раскатистый голос Харрела.
 – Хайд, бешеный дурак! – гремел мегафон из-под крутой крыши веранды. – Ты что, тронулся, сукин сын? Девка  умирает!  – Даже дыхание слышалось, словно рокот моря. – Черт побери, она же племянница Обри! Умрет от потери крови! Если ее не доставить в больницу, она не доживет до завтра, Хайд! – Снова рокочущее дыхание, затем тишина. Эхо громового голоса затихло. Пока его внимание отвлекалось словами правды, кто-нибудь выскользнул с задней стороны дома, возможно, не один. Да, она умирает. – Хайд, дай кому-нибудь вывезти ее отсюда! – орал невидимый Харрел. – Я, так же как и ты, не хочу отвечать. Ее нужно доставить в больницу,  Хайд. Прямо сейчас – Голос ставил его перед фактами. – О'кей, Хайд, поступай, как хочешь. Мы не можем остановить  кровотечение,  парень!
 Хайду стоило огромного усилия воли снять палец со спускового крючка и отвести приклад от плеча. Он опустил винтовку, до боли прижав ее к бедру. Харрел – умная бестия. Из-под крыши будут греметь медицинские сводки, неизбежно вынуждая его действовать по разработанному ими плану.
 – Черт побери, Хайд, не представляю, как ты можешь позволить ей умереть.
 Хайд посмотрел на величественно покачивающийся катер. От злобы перехватило горло. Он мог позволить им перенести ее на катер. Она же действительно помирает. Он, черт побери, мог позволить  одному  из них доставить ее в больницу в Реддинге!..
 Хайд поднял винтовку, прицелился, дважды выстрелил. Какое-то время казалось, что топливный бак остался невредим. Потом над ним поднялось сбиваемое ветром яркое пламя.
 Женщина мертва независимо от того, выпустит он их или нет. Думать иначе бессмысленно.
 – Хайд, ты с ума сошел! Ты же  убил ее, засранец! Теперь-то уж никто из вас не отвертится!
 Пламя, охватившее мотор, гасло, краска на корме немного обгорела. Ветер дул в лицо. Суставы немного побаливали, но других симптомов неполной декомпрессии не было. Надо двигать... действительно надо. Ему не была видна задняя стена дома, окна и дверь. Вокруг небольшого расчищенного места теснились деревья. За пеленой облаков и дождя постепенно умирал день. Краем глаза Хайд поглядывал на дом. Они, как и он, были отрезаны от внешнего мира. Они не станут вызывать катер или что-нибудь еще, пока не разделаются с ним.
 Повесив винтовку поперек груди, он с усилием поднялся на ноги. Поглядел вниз, на темный, словно покинутый, дом. Каким бы серьезным ни было состояние Кэтрин Обри, он ничего не мог предпринять до наступления темноты. Подняв голову, прислушался. Тут могли находиться другие, возвращающиеся назад по вызову Харрела. Повернувшись спиной к дому, он направился под сень деревьев.


* * *

 Годвин взял трубку через носовой платок и карандашом набрал номер телефона Обри. Позади него – он повернулся спиной к предмету своего расстройства, – словно гости в знатном доме, почтительно двигались судмедэксперты. Громко дыша, будто выплескивая свои чувства, он ждал соединения. Он вспомнил мать. Та так же сердито дышала, стоя за спинкой кресла, когда увлеченный чтением газет отец не обращал на нее внимания.
 Наконец вслед за бесцветным вежливым голосом какого-то новичка с Даунинг-стрит трубку взял Обри.
 – Сэр... мы опоздали.
 – Опоздали! – послышался раздраженный голос Обри. Такое впечатление, что мыслями он где-то далеко. – Что вы имеете в виду?
 – Хочу сказать, что мы прибыли слишком поздно. Сэр Джеймс мертв. – Словно привлекая внимание собеседника, Годвин повернулся в сторону кресла, в котором, откинув голову, безжизненно покоилось грузное тело Мелстеда. На маленьком столике рядом с ручкой кресла почти пустой винный бокал, внешне безобидный, пока его не исследовали. Губы Мелстеда посинели.
 – Что?
 – Вероятно, самоубийство.
 – Самоубийство – каким способом?
 – Доктор считает, что какой-то яд. Возможно, цианид.
 – Какие-нибудь следы насилия, что-нибудь указывающее па...
 – ...Обман, сэр?
 Из другого угла комнаты, насмешливо фыркнув, подал голос Чемберс:
 – Сам себя и укокошил! Не хотелось скандала. Может быть, не нашлось горлышка для его ершика?
 – Терри, заткнись, черт возьми! – рявкнул Годвин. Потом: – Извините, сэр. Нет, ничего такого нет. Ни явных следов ушибов, ни признаков того, что его силой удерживали в кресле или что тело перемещали. Но полагаю, что ему могли забросить таблетку в рот. Ни записки, ничего такого.
 Обри долго молчал. Мелстед спокойно смотрел в потолок. Кто-то принес в комнату кучу видеокассет.
 – В платяном шкафу кучи журналов, немного одежды, – услышал Годвин. – Конверты, набитые снимками.  Детишек... – Чемберс снова выплеснул свою ненависть к Мелстеду.
 Потом Обри спокойно объявил:
 – Надеюсь минут через десять выбраться отсюда. Еду прямо к вам. Этому проклятому совещанию не будет конца, Тони! В такое-то время Оррелл и Лонгмид, черт возьми, стараются втянуть меня в борьбу за власть! – Вздохнув, добавил: – Теперь это не имеет значения. Пускай разбираются между собой. Премьер-министр уехала час назад. Я забираю вас, и мы едем к вам, в Сентер-пойнт. Должны связаться с Полом Андерсом. Теперь все замыкается на нем.
 – Хорошо, сэр.
 Услышав гудки, положил трубку и сунул платок в карман. Стал разглядывать фигуру, словно спящего, Мелстеда. Легкий удар по голове опытной рукой, для достоверности чуточку виски на высунутый язык, раздавленная челюстями Мелстеда при помощи той же опытной твердой руки таблетка. Раз, другой... Снова немного виски. Ни на рубашке, ни на подбородке следов почти не видно, запах почти не ощущается. А дальше, черт побери, молчание!..
 Кто-то, включив телевизор, проверял видеоприставку. Голый мужчина поглаживает обнаженного мальчика, целует маленькие детские яички, длинные светлые волосы, узкие плечики.
 – Выключи этот долбаный телевизор! – сжав кулаки, взревел Чемберс, готовый броситься то ли на телевизор, то ли на Мелстеда. – Закрой его, твою мать!
 Изображение, вспыхнув, исчезло.
 – Замолкни, Терри, – произнес Годвин. Сердито глядя на Чемберса, заковылял к нему. Из пустой лавки внизу доносились затхлые запахи. – Свяжусь с Мэллори.
 Годвин тяжело опустился в кресло рядом с телефонным столиком. Махнув рукой на работу экспертов, взял трубку голой рукой, набрал номер мотеля в Реддинге и, глядя на часы, стал ждать. Десять минут двенадцатого. Двадцать минут с тех пор, как они, ворвавшись сюда, обнаружили Мелстеда. Сорок минут с тех пор, как полиция установила наблюдение. Труп Мелстеда едва начал остывать. Получи они адрес хотя бы на полчаса раньше!..
 – Мэллори? Годвин. С нашего конца стало...  что?  – тяжело дыша, переспросил Годвин. – Боже мой, – удивленное, потом хмуро сосредоточенное лицо. – Когда он звонил? Десять минут назад? Тогда почему вы?.. Что? А, тогда ничего. Когда ждете Андерса – до шести по вашему времени, так? Он...  что?  Откуда вы знаете? Да, понимаю, что вы тут ни при чем... – Годвин добела сжал свободную руку. – Нет, оставайтесь у телефона. Старик захочет с вами поговорить! – Положив трубку, бросил свирепый взгляд на телефон, потом на Чемберса. – Руководитель оперативной группы ЦРУ мистер Пол, черт его побери, Андерс изволил вылететь с авиабазы Эндрюс всего два часа назад! – разъяренно объявил он.
 Что же, черт возьми, он делает? Ведь Обри говорил с ним больше пяти часов назад!
 – Мэллори говорит, разбирался в обстановке. – Годвин шлепнул себя по бедрам. – Надо было мне остаться у себя.
 – Ну, узнали бы на полчаса раньше! Что из того! Значит, им добираться еще три часа, только и всего. Если он взял с собой людей, они летят прямо к Шаста, о чем волноваться?
 – Патрик звонил Мэллори буквально несколько минут назад. Он не может ждать четыре часа. Кэтрин Обри тяжело ранена. – Он тяжело новел плечами, поднял большой палец, медленно повернул его книзу. – Он собирается проникнуть внутрь... без посторонней помощи. Если он  решит... 
 – Черт побери, с самого начала  ничто  в этом деле не шло как надо! – воскликнул Чемберс. – А ведь нас считают умниками. Почему бы для разнообразия хоть разок не выиграть!
 Годвин посмотрел на часы.
 – Там сейчас двадцать минут четвертого или что-то около того. Меньше чем через пару часов стемнеет, – старательно утешал он себя. Потом снова хлопнул по бедрам. – В конечном счете не так уж, черт возьми, важно, который теперь час! – Он потер подбородок, потом провел рукой по лицу. Взглянул на Чемберса. – Как мне, дьявольщина, сказать старику, что, возможно, именно сейчас помирает его племянница?

 17
 Узлы разрублены

 Половина пятого. Даже через снайперский прицел с усилителем яркости изображения, используемый в качестве подзорной трубы, свету не хватало. Температура падала. Мокрый снег на ветру пощипывал лицо. Дальнего берега залива Макклауд не было видно, только мелькали во мгле редкие слабые огоньки. Глядя на погоду, было нетрудно представить, что женщине становится все хуже. Надо  ждать... 
 Хайд примостился на опавшей хвое среди елей, беспорядочно разбросанных по скалам над входом в пещеры Шаста. Он находился в миле от дома. По склону горы, словно мокрая прядь волос, вилась узкая дорога, по которой туристов на автобусе доставляли к пещерам. Он встряхнул флакончик с таблетками. Их называли "весенними ягнятами". Вскинув голову, угрюмо поглядел на пластмассовый флакон. Пара таблеток, и он будет в состоянии завоевать Вселенную – на час, может быть, чуть дольше; потом силы быстро иссякнут, будто лопнула пружина. Чудесно. Пока не время.
 Хлебнул из почти пустой фляжки. Он уже забрал рюкзак из тайника неподалеку от пещер, откуда позвонил Мэллори последний раз – перед тем, как все закончит, добавил он суеверно. Бренди сочилось по капле в глотку, чуть больше, чем выходило с потом. Включил крошечный фонарик и еще раз поглядел на карту, прежде чем убрать ее в рюкзак. Положил в нагрудный карман маскировочной куртки две запасных обоймы к "браунингу" и застегнул молнию. Через снайперский прицел внимательно оглядел склоны и дорогу. Даже через усилитель яркости панорама была темной. Опустил винтовку, разглядывая сгущающиеся, плотные, как ткань, сумерки. Потом прикрыл глаза.
 Мэллори достал план такого же дома, как тот, в котором находился Харрел. Веранда огибала все здание. Внизу большая комната, разделенная тремя ступеньками как бы на две; кроме того, кухня, кладовка, уборная. Наверху четыре спальни и ванная. Женщина, должно быть, наверху, в одной из спален в задней части дома. Мэллори предлагал ему рекламную брошюру, которую он презрительно отверг. "Такие хоромы мне не по карману... можешь смеяться, Мэллори.  Тебя  я убивать не собираюсь".
 Одного Харрела... Хайд снова посмотрел в оптический прицел. У входа в пещеры свет ручного фонарика. Он наблюдал, как свет фонарика бегает по крытой галерее, ведущей в пещеры. Предположил, что там один человек, но не мог разглядеть даже тени. Они могли подумать, что он ушел в пещеры, и понапрасну ждут его там.
 Харрел, возможно, оставил по крайней мере двоих охранять дом. По озеру не проплывало ни одного судна. Харрел не мог вызвать другой катер, во всяком случае в ближайшее время. Его разыскивали пять, от силы шесть человек – слишком мало, чтобы работать группой или парами. Скоро они повернут назад к дому.
 Он должен им помешать. Потер руку. Рапа напомнила ему о собственной уязвимости, на миг нарушив обретенное спокойствие. Пещеры были первым местом, куда они кинулись, рассчитывая, что ему понадобится позвонить. Он едва не оказался в ловушке.
 Испугавшись, он чуть было не пырнул в систему пещер, но, взяв себя в руки, ушел в лес. Вспоминая этот момент, он, успокаивая себя, глубоко равномерно задышал. Успокоив дыхание, подумал, что пора дать знать о себе. Тот фонарик внизу. Ему был нужен радиотелефон владельца фонарика.
 Но хотелось спускаться из-под елового укрытия, придававшего ему уверенность. Еще раз поднял к глазам снайперский прицел, оглядывая окрестности. Луч фонарика, раскачиваясь и изредка останавливаясь, двигался вдоль галереи в обратном направлении. Почти совсем стемнело. Примерно в трехстах ярдах правее прыгал луч другого фонарика. Там, он знал, проходила узкая крутая тропинка. Пора двигаться.
 Он проверил сунутый за пояс "браунинг", потом нож в ножнах. Влез в лямки рюкзака, расправил их поудобнее на спине. Потянулся за винтовкой.
 Все продумано и рассчитано. Оставался единственный образ действия, который, несомненно, предвидит и Харрел. Он вздохнул, ветер, словно фокусник, стер вырвавшееся изо рта облачко. Фонарик, покинув галерею, двигался в направлении дороги. Охранника, видно, одолевали лень и предвкушение вечернего отдыха.
 Почти пять. Фонарик мелькал по извилинам невидимой дороги примерно в пятистах футах внизу. Второй фонарик пропал. Глубоко вздохнув три-четыре раза, Хайд поправил рюкзак, похлопал по пистолету и ножу, размял пальцы рук и ног. Послушал, как над головой в соснах гудит ветер. По озябшим щекам хлестал мокрый снег. Чуть спустя он отыскал тропинку. Сапоги почти бесшумно ступали по хвойной подстилке; стукнула еловая шишка, но шум насторожил одного его. Он улыбнулся темноте.
 Выбравшись из зарослей, он почти сразу увидел впереди себя медленно двигавшийся фонарь. Возможно, Харрел уже приказал возвращаться. Хайд ускорил шаг и, осторожно ступая, двинулся вниз по склону, слегка откинувшись назад. В последних серых отсветах облаков он разглядел путь, ведущий за гребень горы к дому. Спустившись еще ниже, двинулся параллельно гребню, над которым постепенно возникала фигура человека с фонарем. Да, он шел достаточно быстро. Через несколько минут он перехватит фонарь.


* * *

 В этой операции не было никаких побочных ходов, на которые можно было бы временно отвлечься, оставалась мучительная реальность – Хайд прервал связь, и теперь они ничего не узнают до тех пор... или, проще говоря, больше ничего не узнают. Обри прихлебывал отвратительный, много раз подогретый кофе. Сам виноват. Годвин предлагал заварить свежий, но ему не хотелось иметь никаких дел ни с Тони, ни с Чемберсом. Он плеснул себе в чашку тот, что был под рукой. Хорошо, хоть горячий.
 Ну вот, хотя бы отвлекся, злясь на плохой кофе.
 Нахохлившись, сел на жесткий стул у окна. Предметы то расплывались, то вновь обретали четкость, огни на Оксфорд-стрит извивались, словно светлячки, то сливаясь, то превращаясь в фонари на почти пустынной улице. Конечно, в любое время можно поговорить с Мэллори. Но Мэллори будет звонить сам, когда прибудет Андерс. Обри поглядел на часы. Час ночи, чуть больше. До расчетного времени прибытия Андерса целых два часа. Если погода ухудшится, их могут посадить в другом месте. В Реддинге сильный ветер, снег с дождем; прогноз плохой.
 Поэтому ему и не хотелось говорить с Мэллори. Отсутствие новостей – тоже хорошая новость; глупо, но, к счастью, трюизм присосался, словно пиявка. Кэтрин была...
 Он старался не продолжать мысль, оставить ее неопределенной. Годвин, дыша в затылок, стоял с чашкой кофе в руках, тоже глядя в закопченные окна. Разочарованный Чемберс, чувствуя себя обманутым, спал мертвым сном на раскладушке в соседней комнате.
 – У нас все нормально, сэр?
 – По-моему, нет, Тони, – раздраженно ответил Обри. – Не вижу оснований для оптимизма. А вы?
 – Только в отношении улик. По крайней мере, хоть они благополучно переправлены Мэллори, – добавил он.
 Поколебавшись, Обри закурил. По кабинету разнесся едкий запах табака. Обри делал затяжку за затяжкой.
 – Сэр, когда заварилась эта каша, Хайд пропал без вести, считался погибшим... – старался успокоить шефа Годвин. – Я хочу сказать...
 – Тони, – печально возразил Обри, – в то время моя племянница  не была  впутана в это дело. И не была  при смерти! –  Он встал и отошел от Годвина. Его тяготило присутствие ближайшего сотрудника. Зашагал по комнате с сигаретой в зубах. – Я даже ничего не могу предложить в обмен, так ведь, Тони? В такое время даже не встретишь такси, под которое я бы мог броситься, только бы она осталась жива. Я здесь  в полной  безопасности в течение всей этой грязной, скверной истории. И с самого начала абсолютно бессилен.
 – Верно, сэр, – хмуро согласился Годвин. – Но Патрик до сих пор цел и, движимый ненавистью к Харрелу, продолжает действовать.
 – Но что он может  сделать?  Если Андерс прибудет вовремя, если Кэтрин пока жива – если,  если...  Это стало бы памятником моему  профессиональному  самолюбию, не правда ли?
 – Вы слишком терзаете себя... сэр.
 – Кто, я? В самом деле? – переспросил Обри, удивленно взглянув на Годвина.
 – Да, сэр, в самом деле. Харрел должен был... избавиться от вашей племянницы сразу после того, как с ней поговорил Фраскати. Так же, как он избавился от Фраскати. Уж вы-то это понимаете. Точно так же, как он должен постараться избавиться от Патрика. Это торчащие нитки, последние следы, оставшиеся от катастрофы. – Говоря это, он внимательно смотрел на Обри. Обри не был уверен, прочел ли что-нибудь Годвин на его лице, но тот, продолжая говорить, отвернулся к окну. – Извините, сэр, но это правда. Мы по-прежнему осуществляем операцию – разумеется, неофициально, по наш действующий агент вступил в завершающую фазу с четко определенной целью. – Годвин снова повернулся к Обри. – Неужели вы думаете, что он не справится, сэр? – В голосе Годвина не чувствовалось уверенности.
 – Думаю, что не справится, – покачал головой Обри. – Харрел дошел до точки и до сих пор считает, для того есть все основания, что Патрик – единственный кончик, который все еще торчит наружу. Да, думаю, что план действий Патрика – пустая затея.
 Отвернулся, смахнув на разбросанные бумаги табачный пепел. Листы распечаток, подшивки, конверты, снимки и наброски; тонкие странички шифровок и наспех записанные телефонные сообщения – все это валялось в беспорядке, наподобие самой операции. Она началась не по его воле – по крайней мере в этом Тонн был прав. Он случайно зашел в комнату в разгар обсуждения, когда решения уже были приняты, и с тех пор спотыкался на каждому шагу. Все это дело походило на серый, грязный, червивый кокон или же на валявшуюся на одной из нацарапанных рукой Годвина записок нетронутую палочку сигаретного пепла.
 Мелстед мертв... Кэтрин умирает. Патрик справляется со своей ролью, возможно, соответствующей его характеру, но без особой пользы. Да, перспективы неважные, никакого сомнения, а цена высокая, слишком высокая.
 – Черт бы побрал этих негодяев с их безумными фантазиями и  играми! –  прорычал он, яростно раздавив и пепельнице окурок. – Черт бы побрал Харрела с его бешеными сообщниками! – продолжал он. – Как даже в самых диких мыслях могло прийти на ум такое дело, которое они задумали? – Волоча ноги, он направился к окну. За окном ночь, такая же старая и усталая, как он сам. Ты жалкий старый дурак, думал он про себя, глядя на пустынную Оксфорд-стрит. За спиной скрип палок бредущего по комнате Годвина. Он с трудом проглотил подступившие к горлу слезы.
 При мысли о Кэтрин его охватывала страшная слабость, как при тяжелом гриппе. Все уверены, что она умирает... возможно, уже умерла. Патрик намеревался ради нее проникнуть в дом... потому что Андерс  опаздывал. 
  –  Я... буду винить себя, Тони, – заявил он. – Вряд ли кому-нибудь от этого станет легче! Но я действительно виноват... и с этим, черт возьми, уже ничего не поделаешь!
 Годвин громко прокашлялся, но ничего не сказал. Нечего сказать, подумалось Обри. Абсолютно нечего.


* * *

 Свет фонаря, раскачиваясь из стороны в сторону, направлялся к нему по извилистой дороге. Сквозь шум ветра до него доносился скрип и стук сапог; показалась приближающаяся фигура. Он чувствовал ладонями укрывшую его скалу, пальцы касались ножа, по заросшим щетиной щекам и по глазам хлестал мокрый снег, под ногами надежная каменная опора. В нескольких сотнях ярдов правее и выше в густом сосняке мелькал еще один фонарь, третий бегал лучом внизу, ближе к берегу. Значит, трое. Самое большее еще трое где-то в другом месте, их не видно и не слышно.
 Пятнадцать ярдов. Человек ругал погоду. У Хайда раздулись ноздри, словно звуки пахли. Десять ярдов. Приближается к большому треснувшему валуну рядом с дорогой. Человек отвернул лицо от ветра к скале. Хайд осторожно переступил ногами. Ветер завыл с повой силой. Человек поравнялся с валуном, беспечно помахивая фонарем. Нож тихо царапнул по скале...
 Сделав шаг за валун, человек обернулся, направив фонарь в глаза Хайду. Блеснул нож, и луч света устремился вверх, к облакам, какое-то мгновение поколебался, как вскинутая кверху рука, потом упал и, как отрубленная конечность, постепенно угаснув, покатился вниз.
 Хайд опустил тело на дорогу и быстрым привычным движением вытер нож о парку убитого, убрал его в ножны. Подняв тело, отволок его за валун и, встав на колени, обыскал карманы парки. Запасные патроны, бумажник, шоколад... радиотелефон в чехле. Приблизив к лицу, оглядел со всех сторон. Удовлетворенный находкой, выбрался снова на ветер, подобрал винтовку "М-16" убитого и поспешил обратно за валун. С близкого расстояния "М-16" было пользоваться удобнее, чем снайперской. Оставит свою здесь, рядом с трупом. Еще раз пошарив по карманам, нашел удостоверение – как его, Беккер? Он рискнул на секунду включить фонарик. С фотографии смотрел светловолосый румяный молодой парень. Снимок совсем не похож на мокрое бледное, потерявшее очертания лицо убитого. Беккер, Дэвид Беккер... прежде чем выключить фонарь, он еще раз посмотрел на снимок и на лицо. Похож на данное Кэтрин описание того, кто пытался ее убить; кто убил Блейка. Услуга за услугу, как сказал бы Обри, когда приходилось шутить по поводу убийства. Хайд хмыкнул. Как же он называл себя, докладывая по телефону, – Дейв или Беккер? Решил, что, находясь в возбуждении и обращаясь к самому Харрелу, назывался бы  Беккером.  Укрылся за валуном, будто охраняя труп от диких зверей. Ложе «М-16» удобно прилегало к щеке. Дом находился дальше по берегу в трех четвертях мили отсюда. Теперь он смог разглядеть вспененное ветром озеро, более тусклое, чем туча. Склон горы разрезал длинный, узкий, темный овраг, открывавшийся неподалеку от дома. По склонам до самого дома спускались густые, сосновые и еловые заросли. Посмотрел на светящийся циферблат часов – двадцать минут шестого. Время докладывать.
 – Сэр... – не забыть эту ханжескую вежливость! – ...докладывает Беккер. Сэр, я у пещер. База, вы меня слышите? – Может быть, есть какой-то пароль. Он старался говорить возбужденно, запыхавшись. Лишь бы у Харрела не появились подозрения.
 – Беккер, что там у вас?
 Голос Харрела, который он лелеял в мыслях. Харрел. Нервы напряглись до предела. Немного отвел радиотелефон от лица чтобы мешал шум ветра и заговорил быстро, взволнованно:
 – Беккер, сэр... удаляясь от пещер, кажется, видел... думаю, он вернулся но собственным следам, cap, и оказался позади меня. Кажется, видел свет в галерее. Возвращаюсь обратно, хочу проверить, сэр, но прошу подкрепления.
 Наступило минутное молчание. Хайд почувствовал, как бешено колотится сердце. Потом успокоился, подумав, что если Харрел что-нибудь подозревает, это не так уж важно. Все равно пошлет поддержку – их задача или убить его или доставить к Харрелу. Так или иначе Харрел вынужден послать людей к пещерам.
 Когда он ответил, в голосе не слышалось сомнения.
 – О'кей, Беккер, спокойнее. Пока не подойдет подкрепление, не входи в пещеру и не удаляйся за радиус действия радиотелефона. Понял?
 – Есть, сэр.
 Харрел объявил:
 – Всем остальным сходиться к пещерам. Будьте поосторожнее и поживее. – Выключая аппарат, Хайд услышал, как кто-то прыснул смехом. В окуляр вынутого из рюкзака инфракрасного прибора ночного видения он увидел, как бледное пятно ближайшего фонаря быстрее двинулось вниз по склону в сторону дороги.
 Он оглядел труп. Валун и темнота скрывали его от любого, кто пойдет по дороге. До рассвета его можно было найти лишь случайно или в результате тщательных поисков. Хайд постоял, следя за двигавшимся вниз слабым светом, потом, пригнувшись, перебежал дорогу и стал спускаться по каменистому крутому склону оврага. Шум ветра заглушал даже для него звук осыпающихся камней, бряцанье винтовки, собственное дыхание.
 Если все они сойдутся, то будут в миле от него. Каждый их шаг к пещерам и его шаг в сторону дома давали ему дополнительное время. Овраг пересекла узкая расщелина с текущим по ней ручьем. Шум ветра был здесь тише. Он разглядел воду. Было слышно, как дождевая вода тонкой струйкой стекала по камням в ручей. Двигавшийся вдоль берега фонарь скрылся за мысом. По расщелине приближался еще один фонарь... нет, два, словно автомобильные фары. В сотне футов под ним за деревьями плескалась вода. Вокруг очертания поросших лесом крутых и пологих склонов. Озеро чуть светлее деревьев. Яркие лучи фонарей надвигались на него.
 Хайд, пыхтя от напряжения, стал быстро спускаться вниз по склону, хватаясь руками и ушибаясь о стволы. Людские голоса перекрывали шум воды. Хайд, сжавшись в комок, укрылся среди разбросанных валунов. Перевернувшись на живот, стал смотреть на быстро приближающиеся фонари в руках двух невидимых в темноте людей. Потом фонари оказались позади него, высветив два быстро перемещавшихся силуэта. Лучи света прыгали вверх и вниз по склону, отыскивая дорогу. Еще несколько секунд, и остались только слабо мерцавшие сквозь снег и дождь огоньки на том берегу озера.
 Хайд поднялся и, продираясь сквозь деревья, заспешил вниз по склону, различая в темноте узкий, не вздувшийся ручей. Теперь между ним и домом, до которого оставалось меньше полумили, никого не было. Переводя дыхание, посмотрел на часы. Без четверти шесть. Времени в самый раз.
 По бокам, словно туннель, покрытые деревьями крутые склоны. И без того узкое ущелье казалось чем ближе к озеру, тем уже. Ветер еле слышен лишь в верхушках самых высоких деревьев. Журчит ручей. В ушах пульсирует кровь. Время от времени он останавливается и, нагнувшись, старается увидеть свет в окне дома. Радиотелефон молчит, пока что... возможно, вот-вот доложат, что не могут отыскать Беккера, но сперва подумают, обсудят, подождут...
 Со временем порядок независимо от того, жива ли женщина или нет.
 Остановился. Сквозь деревья просачивается рассеянный свет. Из дома...
 ...Из лежащего в кармане радиотелефона громко закудахтал голос Харрела. Наверху, хлопнув крыльями, испуганно вскрикнула птица.


* * *

 – Да из-за встречного ветра расчетное время посадки переносится, сэр, – страшно волнуясь, докладывал Мэллори. Обри злился, устал и, видно, был ужасно подавлен. Его настроение поубавило энтузиазм Мэллори. Пленки Хайда благополучно лежали в кармане. Конечно, Обри беспокоился о племяннице, возможно, даже о Хайде, который большей частью говорил и действовал, как заведенная машина, но был но слишком щепетилен. Видимо, он справится с тем, что ему предстояло. Мэллори не понравился намек, что его энтузиазм неуместен.
 – Сколько осталось? Смогут сесть в Реддинге?
 – Погода ухудшается, сэр... – но диспетчерская отвечает, что смогут. Самолет мистера Андерса должен приземлиться и... значит так, через пятьдесят пять минут.
 – И сколько еще потом?
 – О, извините, сэр, вы имеете в виду, сколько нужно, чтобы добраться до озера? Здесь наготове вертолет... даже два. Если я введу мистера Андерса в курс дела на аэродроме или по пути... – Приятно держать собеседника в напряжении. Он сглотнул... – тогда не больше десяти минут лета, сэр.
 – Хорошо. Чуть больше часа. Спасибо, Мэллори. Спокойной ночи. – Этот пессимизм, эта "мировая скорбь" казались напускными. Они вызывали у Мэллори раздражение. Господи, десант появится здесь уже через час! За это время ничего плохого не случится.
 – Доброй ночи, сэр, – ответил он в трубку, и которой раздавались гудки.
 Ветер стучал в дверь, гремел окнами. Казалось, тихо скрипит весь мотель. Ощущение чего-то хрупкого, ненадежного. Благодушное настроение Мэллори моментально испарилось. Из-за ветра? Глупо. А может быть, из-за Харрела?


* * *

 Выслушав приказания Харрела, он разбил радиотелефон, чтобы шум не выдал его, когда он приблизится к дому. Поскольку с Беккером но удалось связаться, они решили, что, несмотря на приказ, он направился в пещеры. Сомнения подкрадывались, словно непогода. Слыша отдаленные крики в пустоту пещеры, он представлял, как подручными Харрела овладевают подозрения и дурные предчувствия. Харрел не приказывал им обследовать систему пещер и, возможно, не прикажет. Скорее всего велит вернуться.
 Пора. Он проглотил две таблетки и с удовольствием ощутил прилив уверенности. Дом в тридцати шагах, вокруг ни деревца. Он спрятался за блестевшей от дождя поленицей. В щели гулко задувал ветер. Слабо гудел генератор. Светилось окно, наверху затемненный свет в одной из спален, где, должно быть, находилась Катрин. При мысли, что она, возможно, жива, в кровь, вызывая головокружение, хлынул адреналин. Иначе зачем горит свет? Никто, кроме нее, не может находиться в постели.
 Ветер донес обрывки разговора – значит перед домом по крайней мере двое. Хайд нырнул обратно в тень поленицы, увидел выходящего из-за угла веранды часового. Тот двигался не спеша, часто останавливался, стараясь держаться в тени. Снаружи двое. Он был почти уверен, что в доме только Харрел... и женщина. Веранда скрипела под весом охранника. По щеке и руке Хайда хлестал мокрый снег. Тень на кухонной гардине, еще одна, едва заметная на занавесках, двигалась наверху. Выходит, их четверо. Он не сомневался, что в верхней комнате скользила тень Харрела. Прижал к груди "М-16". Часовой шел по веранде мимо кухонного окна. Сразу возникла его черная тень. Потом он сам превратился в движущуюся, еле заметную на фоне задней стены тень. Постояв, скрылся за углом.
 Свет на кухне погас.
 Скинув рюкзак, Хайд выпрямился, закинув винтовку за спину. Поправил "браунинг", мгновение постоял и, пригибаясь от мокрого снега, бегом кинулся к дому через продуваемое ветром пространство. Ветер накинулся на него, почти сбивая с ног. Укрылся за стеной дома. Рядом цель – подвал. Нагнувшись, отворил наклонную дверь. Постояв, нащупал ступеньки и осторожно шагнул вниз, в темноту. Потянулся рукой к двери над головой. От неожиданного порыва ветра чуть не потерял равновесие, удерживая захлопывающуюся дверь. Медленно ее опустив, услыхал вместо ветра собственное хриплое дыхание. В полной темноте достал из кармана фонарик и включил его. Тоненький лучик терялся в тенях подвала. Запах яблок и молодого вина. Спустился до самого низа. В ушах стучало. Выпрямился.
 Ящик с красными яблоками, еще один с желтыми. Сдержанный гул генератора. Снаружи он доносился только порывами ветра. Бейсбольные перчатка и мяч, футбольный мяч. Сухие оштукатуренные стены. Подвал исчезал в темноте далеко за лучом фонарика. Поставленный на попа скелетообразный велотренажер. Он осторожно двинулся вперед, ощущая ногами холод подвала, задевая ящики, коробки, черный мешок для мусора, снова ящики с яблоками. Напорное, здесь есть кто-то вроде сторожа, один из людей Харрела, а яблоки, как и сваленные здесь вещи, для маскировки. Он замер, услышан шаги наверху. Стал ждать, прислушиваясь, где это может быть... на кухне? Нет, он находился под уборной. Спустили воду; где-то рядом гудели и кашляли трубы – центральное отопление. В подвале было прохладно.
 Он пробежал фонариком по стенам. Две минуты, как он внутри. Ему уже хотелось наружу: проклятые таблетки бунтовали против осторожного движения, из-за этого, черт возьми, всегда с ними хлопоты!
 Три минуты... В одной нише стеллажи с бутылками вина, в углу мешок с щепками для растопки, изолированные, трубы, кожух генератора. Теперь его гудение раздражало. Отыскал на стене щиток с предохранителями, осмотрел его. Никаких указателей. Двинулся дальше, нашел ступени, ведущие к двери, из-под которой пробивалась узкая горизонтальная полоска света. Вернулся к щитку с предохранителями.
 Одну за одной быстро вытащил все пробки. Полоска света под дверью исчезла, следом откуда-то сверху послышался встревоженный голос, потом кто-то наткнулся на тяжелый предмет, сдвинув его с места. Брань. Легко различимый, хотя и приглушенный, голос Харрела.
 – Твою мать, что там у тебя, Барни? – кричал он. – Зажги там что-нибудь!
 – Должно быть, пробки, – послышался отпет, предположительно Барни. Дверь в подвал была напротив уборной. – Пойду погляжу, мистер Харрел!
 Выбросив пробки за коробки и мешок с мусором, Хайд медленно попятился от щитка. Пробки, словно разбегающиеся мышки, звеня покатились по бетонному полу. Дверь в подвал распахнулась, луч фонаря пробежал по ступеням. Наверху едва различимый силуэт. Хайд, раскинув руки, прижался к стене, не забывая, что у него за спиной винтовка. Барни, бормоча проклятия, стал спускаться по ступеням, шаря фонариком по стене. Тень слегка наклонилась, будто прислушиваясь, потом успокаивающе кивнула – вероятно, услышав гул генератора и бульканье воды в отопительных трубах. Внезапно затрясся и негромко загудел бойлер, заставив вздрогнуть бесформенную тень позади света от фонаря. Запах одежды Барни, самого Барни, перебивал запах яблок. Луч света уперся в щиток предохранителей. Барни удивленно вскрикнул. Подошел поближе, не отводя от щитка свет фонаря, потом пошарил лучом вокруг ног. Ничего. Опять на щиток. Замешательство. Хайд пошевелился. "М-16" царапнула о стену. Барни вскинул голову. Луч фонаря ударил в лицо Хайду. Хайд прыгнул ногами вперед, всем весом припечатывая Барни к стене. Фонарь, на мгновение осветив искаженное лицо, покатился по бетонному полу. Барни оседал вниз по стене. Хайд встал на колени, потом поднялся во весь рост. Голова Барни стукнулась о стену. Хайд устремился поднять фонарь. Потерявший сознание Барии хрипло дышал, откинув голову.
 – Барни! – послышался крик Харрела. – Будет ли, наконец, здесь какой-нибудь свет, твою мать? – Он все еще находился на втором этаже.
 Встав на колени у потерявшего сознание Барни, Хайд вынул пистолет из закрепленной под мышкой кобуры. Что еще? Ключ от подвала. Торопливо обшарив карманы, нашел ключи. Один из них годился. Надо пошевеливаться...
 Встал, светя фонариком, поднялся по ступеням и толкнул заскрипевшую дверь.
 – Это ты, Барни? – позвал Харрел. Наверху трепетал огонек. Оттуда доносился запах керосиновой лампы. – Что там, черт побери, случилось?
 За дверью, в большой комнате, шаги. Лестница наверх – справа. В комнате раздался шум. Кто-то крикнул:
 – Что случилось, мистер Харрел? – Потом, наткнувшись на что-то, выругался. Что-то царапнуло по деревянному иолу. – Эй, Барни, ты где?
 – Барни, с чем ты, черт возьми, там возишься?
 Колеблющийся свет керосиновой лампы приблизился к верхней площадке короткой прямой лестницы. Всего в одном футе за дверью на ручку легла рука, за ней чувствовалось присутствие человека. Шаги остановились и на скрипнувшей верхней площадке.
 Ухватившись за перила, низко пригнувшись, Хайд тяжело, словно по глубокому песку, взбежал по ступеням и оказался в круге света керосиновой лампы. Изо рта Харрела вырвался крик. Дверь нижней комнаты распахнулась и Хайд услышал, как кто-то удивленно охнул.
 ...С "браунингом" в руке он с разбегу налетел на Харрела, схватив его другой рукой за запястье. Свет лампы бешено метался по деревянным стенам, по лицу Харрела, с разинутым от изумления ртом, сквозь раскрытую дверь спальни, в которую он с ходу, плечом, словно ломая дверь, втолкнул ошеломленного американца. Пламя плясало в тяжелой лампе, которую Харрел не выпускал из рук, и по стенам спальни, словно в ускоренных кинокадрах, метались их огромные изогнутые тени. Свет скользнул по лежащей без сознания женщине, по белым, как и ее лицо, простыням, по тазику для умывания и кувшину. Хайду казалось, что они с Харрелом двигаются в каком-то взаимном танце...
 ...Тот толкнул его через всю комнату. Под ногами скользнул половик, и он рухнул спиной на кровать. Женщина слабо застонала, Харрел, словно оружие, держал лампу над головой. Другой рукой поднес ко рту радиотелефон.
 – Тревога... всем возвращаться на базу! Тревога! Возвращаться ко мне!..
 В руке Хайда зловеще поблескивал "браунинг", приковывая взгляд Харрела. Тени от лампы успокоились. В полумраке комнаты было тепло и тихо, если не считать тяжелого дыхания и раздававшихся в радиотелефоне голосов.
 – Положи! – заорал Хайд. – Положи, убью!
 Шаги на лестнице замерли. Хайду было слышно, как скрипит дерево под напряженным, готовым к действию телом. Он поднялся, подошел к двери, захлопнул и запер ее. Харрел, пожав плечами, положил радиотелефон на прикроватную тумбочку и поставил туда же лампу. В свете лампы лицо женщины стало желтым. Грудь слабо колыхалась.
 – Подойдешь ближе – пристрелю твоего босса! – завопил Хайд. Спускайся вниз и сиди в комнате! – Он прошел по комнате. Тень то росла, то съеживалась. – Скажи  ему,  Харрел!
 Поколебавшись, Харрел невнятно проворчал:
 – Дэн, делай, как он говорит... и скажи всем остальным, чтобы оставили нас одних. Понял? Оставьте нас.
 Молчание, потом ворчливое согласие и звук спускающихся шагов. Намеренно громко хлопнула дверь. Хайд, ухмыляясь, вынул ключ из замка и указал Харрелу на поставленный у двери стул.
 – На случай, если кто захочет пошутить. Первую получишь ты.
 – Они ничего не станут предпринимать... если только сообщат остальным, что здесь происходит. Самое большее пятнадцать минут. Думаю, Хайд, это все, чем ты располагаешь, прежде чем они вернутся. Потом ты, как и я, окажешься в ловушке. – Харрел кивнул головой в сторону кровати. – А дамочка, как видишь, упакована для отправки. – Аккуратно поправил сбившийся галстук, пригладил ладонями волосы и принял ленивую позу.
 Хайд перешел по другую сторону кровати, чтобы она оказалась между ним и Харрелом. Белое лицо Кэтрин. Послушал пульс, потом осторожно поднял одеяло и простыню. Грубо наложенная повязка в верхней части живота и на боку пропиталась кровью. Простыни в пятнах крови. Прикрыв ее одеялом, пощупал лоб. Влажный, холодный как лед. Она была жива – и только.
 – Итак? – вздохнул Харрел, хлопая себя по бедрам. – Что дальше, герой? Интересно, так ты пробрался внутрь?
 – Через подвал, – ответил Хайд, усаживаясь на краешек приставленного к кровати легкого кресла.
 – Выбил пробки, а? – Хайд кивнул. – А где Барни?
 – Заснул.
 – Насовсем?
 Хайд покачал головой.
 – Не было нужды.
 – С минуты на минуту включат свет.
 Хайд снова покачал головой.
 – Не получится. Мне может пригодиться, если они что-нибудь задумают. При керосиновой лампе уютнее, согласен?
 – Что собираешься делать, Хайд?
 – Сидеть здесь и ждать. – Он слышал, как внизу двигались люди. Через пятнадцать минут сколько их будет? Восемь, вроде так? Он встряхнул головой. Не важно, сколько их, да и времени у него больше, чем пятнадцать минут. Харрел не рассчитывал на то, что его убьют, не испытывал такого желания, и они не станут торопить его конец. Им придется строить планы – медленно, тщательно. Просто ждать.
  –  Чего? Пока замерзнет ад? Заказать ужин?
 – Для конницы, Харрел, для конницы.
 Харрел напряженно прищурился, потом счел, что Хайд берет пушку.
 – Какая конница, парень? Кеннет Обри на "харлей-дэвидсоне". Кто еще на твоей стороне,  кроме него? 
 – Неужели не видишь?
 – Не вижу чего?
 – Теперь я уже не один. Тобой заинтересовались, Харрел – наконец-то. Например, Андерс.
 – У него нет полномочий... А что насчет Андерса?
 В нижней комнате тишина. Здесь только ветер гремит окнами да дыхание Харрела громче и ровнее, чем у женщины.
 – Сейчас, когда мы здесь беседуем, он летит сюда задать тебе несколько вопросов о том, что обнаружил Фраскати на дне озера. – У Хайда все еще ныли суставы, даже от усилия, которое требовал разговор. Харрел, бегая глазами, напряженно прислушивался к вновь возникшим звукам внизу. Потом медленно повел головой. Свет лампы не согревал Кэтрин.
 – И что там на дне озера, Хайд?
 Скрип дерева на веранде? Хайд прислушался. Хлопнула от ветра дверь на крыльце. Кого-то предупреждали хриплым шепотом. Ничего они не предпримут, пока не подойдут остальные. Чтобы завестись, им потребуется время.
 – Ты знаешь. И ты знаешь, что я тоже знаю. Скоро будет знать Андерс. Теперь есть улики, Харрел. Тебя выпотрошили, как рыбу, и ты пока еще не истек кровью. Скоро станет больно...  парень. – Хайд хмуро улыбнулся. С Харрела слетела вся его невозмутимость.
 – Какие улики... улики чего? – нервно выпалил он.
 Хайд почесал нос стволом "браунинга".
 – Ты видел маленькую коллекцию снимков Фраскати. У меня почти такая же... вернее, была. Передал туда, где она всего нужнее.
 Ветер стучал в окно, шуршал занавесками, задувал огонь лампы.
 – Плохая погода, Хайд. Андерс может не поспеть. Погода действительно плохая...
 Хайд откинулся в кресле. Нервы напряжены, действует адреналин. Он по существу был не в состоянии сопротивляться действию проклятых таблеток. Они заставляли организм качать энергию, пока она не иссякнет. Тогда полный коллапс. Они не годились для ожидания, разговора. Делали человека агрессивным, вызывали неуемную жажду деятельности. Он сжимал руками ручки кресла, словно сажая себя под арест.
 – По-прежнему глотаешь таблетки, а? – поняв в чем дело, насмешливо заметил Харрел. – Пружина-то скоро кончится, Хайд, Тогда пушка будет моя.
 – Не возьмешь. Я ведь пришел, чтобы убить тебя, Харрел. Думал, что женщина уже умерла.
 Внизу тишина. Дом скрипит от ветра. Снег громко шлепает по окнам. Огонь в лампе осел, почти погас, потом снова выправился.
 – Дурак ты, Хайд! Подумать только, пройти через все кто только из-за личных счетов со мной.
 – Если что и оправдывает все мои мытарства, так это только личные счеты. Ты что, не можешь этого понять, Харрел? – огрызнулся Хайд. Заметил, что кричит, напугав тех, кто внизу. На лестнице послышались шаги. – Линяйте вниз! – предупредил он. – Не то убью его!
 – Это правда! – отозвался Харрел. – Оставим этот разговор, – словно ребенка, успокаивал он Хайда. В свете лампы он снова казался спокойным.
 – О'кей, – пробормотал Хайд полным слюны ртом. – Запомни, Харрел, я пока не знаю, соглашусь ли я еще, если даже тебя посадят на миллион лет.
 Улыбка на лице Харрела погасла, руки по-прежнему упирались в бедра. По ткань брюк выдавала, сколько усилий стоило ему сохранять спокойствие. Наконец, встряхнув головой, он начал:
 – Похоже, пора поторговаться.
 – Между нами никаких сделок. Во всяком случае, теперь об этом известно слишком многим. Их трудно убить – не то что ее, и ее дружка, или пассажиров рейса Портленд – Сан-Франциско. Всякие темнокожие и желтокожие не в счет, но тебе не простят погибших ради твоей прихоти пятидесяти американцев. – Хайд посмотрел на часы. Через пять минут в доме соберутся все остальные. Он старался не думать об Андерсе.
 Без четверти семь. Снаружи послышались голоса – так скоро, короткие реплики, молчание, стук входной двери. Скрип половиц внизу. Харрел улыбался.
 – Теперь нас слишком много, – тихо произнес он.
 Хайд покачал головой.
 – Им нужно время... как следует осмотреться.
 – Андерса не будет, Хайд.
 – Прилетит.
 – Это все Фраскати, дурак дураком... сам знаешь, Хайд, – доверительным тоном быстро заговорил Харрел, отвлекая внимание. На миг прислушался, расслышал тихие голоса, иногда повышающиеся в споре. – Настоящий болван. Любой бы молчал себе в тряпочку, но только не мистер Чистые Руки! Одному богу известно, как он это раскопал... – мрачно ухмыльнулся Харрел и продолжал: – А потом эта девка и ты. – Вздохнул. – Надоедливые, как комары.
 Внизу непрерывные возбужденные негромкие разговоры. Время от времени раздаются шаги. Харрел напряженно прислушивается.
 Без десяти семь. Где же Андерс? После сообщенного Мэллори расчетного времени посадки прошло уже полчаса! Плохая погода... Хайд проглотил слюну.
 – Что, Хайд, дела пошли не по-твоему? – глубокомысленно заметил Харрел. – Но, насколько я понимаю, ты явился сюда по своей доброй воле, – притворно вздохнул он.
 Ветер ломился в окно. Дом скрипел, словно дерево в лесу. Хайд вслушивался, по не различал ничего, кроме жаркого спора. Не такого жаркого, как раньше, но они все еще разговаривали там, внизу. Что-то скрипнуло за дверью! Он поднялся, двинулся к двери, открыл было рот, чтобы предостеречь...
 Харрел слегка пошевелился, глядя мимо Хайда. Лицо напряглось в ожидании выстрела из-за двери. Взгляд направлен сквозь Хайда. Снова скрип за дверью. Хайд открыл рот. Харрел, глядя в одну точку, медленно, очень медленно подвинулся, уклоняясь в сторону от...
 Хайд обернулся и дважды выстрелил в окно. В тесной теплой комнатке выстрелы "браунинга" отдались громом. В свете от лампы мелькнула тень, но внутри комнаты вздымались от ветра одни занавески. Взобравшийся на крышу с "узи" в правой руке человек был мертв еще до того, как исчез из виду. Ветер задул лампу. Хайд стремительно повернулся от окна, услышав звук выдвигаемого ящика в комоде...
 Трижды выстрелил, целясь по звуку. Шум падающего тела, жалобный стон ... и тишина.
 – Мистер Харрел, вы в порядке? Харрел? Мистер  Харрел! 
 Разжав руку Харрела, Хайд поднял пистолет. У него снова закружилась голова. Он разогнулся.
 – Мистер Харрел?..
 – Харрел ранен! – заорал Хайд. Потрогал грудь Харрела. Мертв. Если хотите, чтобы его оставили в живых, убирайтесь к черту отсюда!
 Тихо пополз по полу к кровати, пока не разглядел обращенное к нему лицо Кэтрин – белеющее в темноте бесформенное пятно. Ощутил лбом слабое дыхание.
 Сидя спиной к кровати, он мог одновременно держать под прицелом окно и дверь. Услышал за дверью удаляющиеся шаги. Пистолет Харрела лежит рядом, пистолет Барии за поясом, "М-16" прислонена к кровати. Лежавшая на спине женщина слабо, прерывисто дышала ему в шею. Теперь недолго. Они потребуют поговорить с Харрелом и, когда поймут, что он мертв, ворвутся через дверь и окно. Все закончится в считанные секунды.
 Он сглотнул. Женщина жива. Пока. Как и он. А Харрел  мертв  и это вызывало  удовлетворение!  Потом это чувство исчезло. Он вздрогнул. Через минуту это не будет иметь никакого значения. Он не может ни вывезти женщину, ни даже выбраться сам. Теперь, когда Харрела нет в живых... Хорошая шутка, а, парень? Последний раз посмеяться, и все? Ну что ж.
 Чертов Андерс...
 Входную дверь осторожно прикрыли. Шаги на лестнице, потом на площадке. Остановились у двери. Скрип на крыше веранды, возможно, не от ветра. Хайд отвел предохранитель.
 – Хочу поговорить с Харрелом, – услышал он. Бесцеремонное обращение свидетельствовало о том, что они уже знают: он мертв. Возможно, сквозь потолок вниз уже просочилась кровь. Хайда трясло. Женщина, словно в беспокойном сне, слегка всхрапывала. Жаль ее, правда... старик расстроится, еще как. Возможно, и его собственная смерть лишит Обри душевного покоя, пусто немножко.
 Он застыл в ожидании. Даже ветер, капалось, затих, будто прислушиваясь. Вот-вот раздастся треск радиотелефона, первый пронзительный вопль и удар в дверь, появится первая тень в проеме окна...
 Вместо этого призрачный шум вертолета... двух вертолетов. Становящийся громче, реальнее испуганных голосов снаружи. Слышно, как кто-то съезжает по крыше веранды, затем удар о землю. Шум двух вертолетов слился, оставшись единственным реальным звуком.
 – Конница, – объявил он, не глядя на Кэтрин. Его трясло, словно в лихорадке. На плечи навалилась огромная усталость. – Вот и конница.
 Вертолеты спустились ниже, вихрь от работающих винтов рвал занавески. Хайд сидел в темноте. Шея больше не чувствовала дыхания женщины. Он обернулся, пощупал кисть, шею, прижался ухом к груди. Ни пульса, ни дыхания. Кэтрин Обри была мертва.
 Боже, надо же теперь, после всего... что скажет Обри?
 Он встал на колени, держа в ладонях руки Кэтрин. Вертолеты приземлились.




 Заключение



 Ибо если вы встали на путь веры, которая кажется свободной от свойственной политике грязи... обязательно ли это служит доказательством вашей правоты?

    Джордж Оруэлл «Лир, Толстой и шут»

 – Благодарю вас, миссис Грей.
 Экономка, разгладив борта его темного пальто, подала шляпу. Шофер уже отнес чемодан в машину. Мерцавшие в глазах миссис Грей слезы сочувствия заставляли его внутренне сжаться. Он не мог забыть, как уезжал отсюда, одетый точно так же, на похороны брата. Теперь это были похороны племянницы, которую Патрику Хайду не удалось спасти.
 Он махнул рукой миссис Грей, чтобы избежать дальнейшей суеты вокруг него, дальнейших прикосновений. Злодей Харрел и все его безумства тихо и надежно похоронены Полом Андерсом. "С твоего позволения, я похороню это дело, Кеннет, – сказал он. – Ты, должно быть, понимаешь, что если что-нибудь из этого выплывет, не жди ничего хорошего". Одна сторона его существа – большая часть – требовала вытащить все на свет Божий, протестовать против убийства племянницы... Но менее сентиментальная, профессиональная внушала, что этого делать нельзя. Ирина Никитина погибла в результате  несчастного случая.  И точка. Правда о ее гибели ничего не решит и ничего не прибавит... так же как и правда об убийстве Кэтрин. Итак: «Да, Пол, я согласен...»
 – Насчет твоей племянницы, Кеннет... – При этих словах Андерса он положил трубку.
 Что до Джеймса Мелстеда, то он скорее всего был убит одним из своих...  учеников.  Лонгмид, Оррелл, сама премьер-министр – они были потрясены. И с облегчением восприняли, что убийство не влекло за собой вопросы безопасности. Случайное помрачение ума, а не политическое злодейство. Он заверил их в этом. «При связях такого рода, премьер-министр, всегда присутствует элемент опасности».
 Итак, прощай, старый приятель. Но теперь, когда с Мелстедом и Харрелом улажено, откуда эта уносная тоска и это неотвязное чувство вины в отношении Кэтрин? Было невозможно спрятаться от горя или переложить вину, пусть на плечи Патрика. Она была на нем, и это видно по глазам миссис Грей.
 Отвернувшись, в расстроенных чувствах открыл дверь квартиры. На лестнице непривычно пахло новой ковровой дорожкой, приобретенной вскладчину жильцами. Несмотря на беспокойство, миссис Грей непроизвольно фыркнула, словно презрительно сравнивая ее с коврами, устилающими квартиру.
 – До свидания, миссис Грей.
 – Будьте осторожны, сэр Кеннет.
 – Хорошо.
 Выйдя на площадку, обернулся, пробуя улыбнуться. Ей нравилось, когда, улетая куда-нибудь, он оборачивался на прощание. Потом быстро повернулся под ее молчаливым сочувствующим взглядом и заспешил вниз.
 Под дверью на коврике лежала почта, но, не притронувшись к ней, он распахнул дверь и вышел на утренний морозец. Плотное пальто показалось ему сшитым из тонкой бумаги. G тротуара на один из балконов вспорхнул воробей. Миссис Грей вытрет слезы жалости к нему и Кэтрин, бросит птице зернышек и будет смотреть вслед удаляющемуся автомобилю.
 Не взглянув на шофера, он забрался на заднее сиденье. Откинулся, поднял голову, сдерживая мешавшие дышать подступавшие к горлу слезы. Когда машина влилась в движение на Мэрилсбо-роуд, в памяти всплыло одно имя.  Малан.  Фигура, замыкавшая круг. Паулус Малан. Он завертелся на сиденье, будто это имя жгло его.
 Машина проехала светофор. Глаза застилали злые, горькие слезы. Бывший любовник Кэтрин, шантажировавший Мелстеда, снабжавший Харрела... и все Малан.
 На какие бы уступки совести, на какие бы злоупотребления своей немалой властью ни пришлось ему пойти ради возмездия – он его совершит. Сколько бы не потребовалось времени и средств – он добьется цели. Уничтожит Паулуса Малана.