Аннотация: Никто и ничто на Земле не в силах остановить ужасное существо с электронным мозгом, молниеносной реакцией и неуязвимым стальным телом... Римо Уильямс и Чиун вновь сталкиваются с непобедимым роботом-андроидом, поглощенным маниакальной идеей собственного выживания даже ценой гибели человечества.


---------------------------------------------


 Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир
 Потрошитель мозгов



 Глава 1


 Молоденький полисмен открыл дверь, и его тут же вывернуло наизнанку.
 Застыв на пороге, он так и не смог заставить себя войти в подвал. Сержант сыскной полиции Нью-Йорка помог ему подняться по ступенькам обратно на улицу.
 Осматривавший подвал коронер поскользнулся в луже крови и плюхнулся на спину. Поднимаясь, он попал рукой в багровое озерцо, расползшееся по когда-то нежно-голубому ковру; спина его клетчатого пальто испачкалась в крови и потемнела, на коленях появились алые пятна. Он вымазал руки и теперь не мог делать записи в блокноте. В помещении стоял запах, какой бывает, должно быть, только у коровы в желудке, — запах переваренной пищи и экскрементов.
 Прибывший на место преступления начальник отдела по расследованию убийств манхэттенской полиции Джейк Уолдман первым делом увидел новичка-патрульного, корчившегося от приступов рвоты возле пожарного крана; его крепко держал за плечи детектив из отдела Уолдмана.
 — Что, слабо парню? — бросил инспектор.
 — Такое мало кто выдержит, — отозвался детектив.
 — Труп он и есть труп. От живых больше неприятностей, — назидательно заметил инспектор Уолдман, обращаясь к патрульному. Между приступами рвоты тот почтительно кивнул.
 Детектив тоже кивнул. Он видел однажды, как Уолдмен, посасывая сигару, преспокойно разглагольствует о чем-то в комнате, где обнаружили пролежавший целый месяц труп — от такого смрада вырвало бы даже носорога.
 Больше в комнате никого не было — остальные предпочли выйти на свежий воздух, чтобы не сойти с ума.
 Но у Уолдмана был луженый желудок. Он мог уплетать сандвичи с копченой говядиной в морге и удивляться, почему кто-то находит такое поведение странным.
 Когда на Малберн-стрит нашли труп Уилли Ригги по прозвищу «Виноград», коронер, обнаружив в глазнице трупа следы картофельного салата с горчицей, с уверенностью высказал предположение, что здесь, должно быть, уже успел побывать Уолдман. И оказался прав.
 — Томатный соус с соленым огурчиком — вот что поставит тебя на ноги, сынок, — произнес инспектор Уолдман, и на его полном квадратном лице отразилось искреннее сочувствие. Сигара, зажатая в зубах, прыгала вверх-вниз.
 При этих словах бедняга-патрульный скорчился в новом приступе рвоты.
 — Что я такого сказал? — удивился Уолдман. У людей порой бывает такая странная реакция...
 Слава Богу, что еще не появилась пресса: у телевизионщиков тоже свои причуды. Когда телевидение делало первые шаги, он служил простым детективом. И вот однажды ему на глаза попалось распоряжение по отделу, где говорилось, что «... детективам и другим сотрудникам полиции КАТЕГОРИЧЕСКИ запрещается употреблять конфеты или иные сладости, принимать пищу с приправами или без таковых, а также пить безалкогольные напитки на месте, где обнаружен труп, поскольку телевизионные репортажи с подобными сценами могут создать у зрителя впечатление о бесчувственности сотрудников отдела».
 — Что это значит? — поинтересовался юный Уолдман у бывалого сержанта.
 Он тогда уже знал, что качество полицейского протокола оценивается по тому, сколько раз нужно заглянуть в словарь, чтобы расшифровать текст.
 Понадобится целая вечность, прежде чем он сам выучится так писать, а тем более говорить на подобном языке с репортерами.
 — А то значит, Уолди, — ответил сержант, — что зря ты вчера прямо перед телекамерами трескал жареную картошку прямо над обезображенным трупом этой монашки.
 Уолдман только пожал плечами. Он никогда не понимал католиков. И сегодня, хотя с того дня прошло много лет, он смотрел на корчившегося полицейского-новичка и радовался тому, что еще не успели прибыть телерепортеры. Он только что купил себе свежий, посыпанный солью кренделек и не собирался ждать, пока тот остынет.
 Из подвала нетвердой походкой поднялся коронер — руки и колени испачканы кровью, в глазах — ужас.
 — Эй, позовите врача! — крикнул Уолдман детективу.
 — Врачи уже уехали, — крикнул в ответ детектив. — Там, внутри, одни трупы.
 — Наш коронер расшибся.
 — Это не моя кровь, — произнес коронер.
 — А, — сказал Уолдман.
 Он заметил, как из-за полицейского поста, выставленного чуть дальше по улице, показалась машина с репортерами, и поспешил расправиться с кренделем, запихав последний кусок в и без того уже набитый рот. Придется минуту помолчать, вот и все.
 Спустившись по металлическим ступеням в подвал, он увидел оставленные коронером кровавые следы. На небольшой цементной площадке перед входом пахло мочой, хотя накануне прошел холодный мартовский дождь. В центре площадки находился забитый уличной гарью водосток, куда стекала дождевая вода. Так, коронер оставил на двери кровавые отпечатки. Ну что за люди!
 Ведь известно, что на месте преступления нельзя ни к чему прикасаться.
 Словно вчера родились! Уолдман толкнул зеленую облупившуюся дверь резиновым наконечником карандаша. Черт, крупинка соли с кренделька попала в дупло, и заболел зуб. Должно пройти, когда он все прожует и сможет ее высосать.
 Дверь со скрипом открылась, и Уолдман осторожно ступил внутрь, стараясь не попасть ногой в кровавую лужу и быстро работая челюстями. На полу не было ни одного сухого островка: от стены до стены простиралось покрытое рябью кровавое озерцо. В красной жиже отражался свет стопятидесятиваттной лампочки, свисающей с потолка. С дивана, что стоял справа, смотрела чья-то голова — вместо уха зияла кровавая дыра. В дальнем углу комнаты стоял небольшой жестяной стол, где грудой лежали окровавленные штаны. Уолдман пригляделся: нет, это были ноги без тел. Он сильнее напряг зрение — три ноги. И все в разных башмаках. Три разных башмака...
 Как минимум три трупа.
 В помещении стоял запах экскрементов и приторно-сладкий — гашиша.
 Впрочем, дело было не в запахе.
 Уолдман прекратил жевать и выплюнул остатки кренделя на пол.
 — Ох, — закашлялся он. — Ох! Кх-кх. Ох!
 Он видал всякие стены. Например, простые, цементные, украшенные психоделическими плакатами. Жилище подростка. Или художника. Но во всей Гринвич-Виллидж не нашлось бы дома, где из стен сочилась бы кровь. Стен с отверстиями, из которых свисали бы человеческие руки, прямо из-под потолка, будто у стен выросли руки. На одной из рук, вместо подмышки у которой была лепнина потолка, был скрючен мизинец.
 Смерть есть смерть, пусть даже насильственная, но это переходило всякие границы. Даже в те годы, когда он вылавливал бродяг из Ист-Ривер и откапывал трупы на свалках, где над ними успели изрядно потрудиться крысы, не видел он ничего подобного. Да, смерть есть смерть. Но это! А над входом из штукатурки потолка торчали четыре окровавленных торса. Один женский. Три мужских.
 В комнате словно потемнело, и Уолдман почувствовал себя почти невесомым, но все же сумел удержаться на ногах и поспешил наружу, чтобы втянуть в себя такой родной и привычный городской смрад. Но в конце концов годы тренировки и здравый смысл взяли верх — он отвел в подвал полицейских фотографов, заранее предупредив, что их ждет кошмар, и посоветовав выполнять работу как можно быстрее и, что еще более важно, механически.
 На фотографиях все встанет на свои места, можно будет определить, где какая часть тела в конце концов оказалась. Он лично нанес на план комнаты расположение отдельных человеческих частей, потом подобрал чей-то глаз, уложил в целлофановый пакет и снабдил ярлычком. Двоих детективов отправил допрашивать жильцов, одного — искать хозяина. Врачи из близлежащей больницы святого Винсента помогали его сотрудникам снять человеческие останки со стен и потолка.
 Куски трупов отвезли в морг. И только тогда, когда их попытались собрать для опознания (что было заранее обречено на провал — установить личности убитых можно было только по отпечаткам пальцев и пломбам во рту), Уолдману бросилась в глаза еще одна ужасающая деталь этого и без того зверского убийства. Первым на нее обратил внимание главный коронер.
 — Ваши люди кое-что забыли.
 — Что именно?
 — Посмотрите на черепа.
 Там не было мозга.
 — Понимаете, в подвале царил такой хаос, — стал оправдываться Уолдман.
 — Конечно. Но где же их мозги?
 — Должны быть где-то здесь.
 — Вы уверены, что ваши ребята все собрали?
 — Да. Сейчас там идет уборка.
 — Что ж, значит, мозгов нет.
 — Они должны быть где-то здесь! Может, посмотреть в тех пакетах с какой-то мешаниной? — предложил Уолдман.
 — В этой мешанине, как вы изволили ее назвать, есть что угодно, только не мозги.
 — В таком случае, они были похищены убийцей.
 — Вы правы, инспектор, — согласился коронер. — Мозги кто-то украл.


* * *

 На пресс-конференции инспектор Уолдман три раза повторил репортеру из «Дейли-ньюс», что были похищены вовсе не те органы, которые предполагал репортер.
 — Если хотите знать, это мозг, — заявил Уолдман.
 — Черт! — огорчился репортер «Дейли-Ньюс». — Тут пахнет жареным. Мог бы получиться потрясающий репортаж.
 Уолдман отправился домой в Бруклин, даже не пообедав. А ночью мысли о загадочном убийстве никак не давали ему уснуть. Он считал, что повидал все на свете, но это было выше... выше чего? Разум действует по схеме.
 Кто-то, судя по всему вооружившись явно электрическими инструментами, расчленил трупы. Это определенная схема. И похищение мозга, как бы оно ни было омерзительно, тоже укладывается в схему. Руки в стенах и отсутствие там ног, — также часть заранее продуманного плана, равно как и собственно расположение тел.
 Наверно, потребовалось не меньше двух часов, чтобы сделать углубления в потолке и стенах и аккуратно уложить туда части трупов. Но где в таком случае орудия, которыми действовал преступник? И если действительно на это ушло два часа или даже час, то почему там была лишь одна дорожка следов? Новичок-патрульный только заглянул в дверь, и его пришлось увести. Прибывшие на место преступления доктора однозначно констатировали смерть. Когда в подвал вошел Уолдман, на ступеньках были только следы коронера. Как же убийца или убийцы вышли наружу, не оставив кровавых отпечатков?
 — Джейк, ложись спать! — позвала жена.
 Уолдман взглянул на часы: 2.30 ночи.
 — В такое детское время?
 — Но я хочу спать и не могу уснуть без тебя.
 Инспектор Джейк Уолдман скользнул под одеяло, почувствовал, как жена прижалась к нему, и уставился в потолок.
 Если признать, что преступление подчинено какому-то плану, поскольку оно укладывается в схему, то в чем может заключаться тот план? Руки в стенах, тела на потолке? Кража мозгов?
 — Джейк? — снова позвала жена.
 — Что?
 — Если не хочешь спать, вставай.
 — Ты все-таки наконец реши, что мне делать! — огрызнулся Уолдман.
 — Ложись спать, — сказала Этель.
 — Я и так лежу. Думаю.
 — Кончай думать и спи!
 — Как это — кончай думать?!
 — Ты же уже падаешь от усталости!
 Джейку Уолдману наконец удалось высосать из зуба последний кусочек соли.
 Наутро Этель Уолдман заметила, что муж едва притронулся к еде и лишь пригубил чай.
 — Теперь уже что-то не так в еде? — спросила она.
 — Нет. Просто я думаю.
 — Все еще думаешь? Ты же думал всю ночь. Сколько можно думать?
 — Я думаю.
 — Тебе не нравится моя яичница.
 — Нет, нравится.
 — Конечно, так нравится, что она скоро уже превратится в камень.
 — Дело не в яичнице. Просто я думаю.
 — У тебя появилась другая женщина, — изрекла Этель Уолдман.
 — При чем тут женщина? — не понял инспектор.
 — Я так и знала! У тебя кто-то есть! — воскликнула Этель. — Она, небось, не портит руки, готовя тебе обед, и не стареет на глазах, заботясь о том, как бы тебе угодить. Какая-нибудь уличная шлюха с дешевыми духами и крепкими сиськами. Ей на тебя глубоко наплевать, не то что мне! Уж поверь!
 — Что ты несешь?
 — Надеюсь, ты счастлив с этой своей дешевкой. Убирайся отсюда! Сейчас же убирайся!
 — Послушай, Этель, но у меня действительно неприятности.
 — Убирайся, отсюда, скотина! Иди к своей шлюхе! Иди к ней!
 — Я пошел на службу. Увидимся вечером.
 — Убирайся! Да поживее! Животное!
 На площадке пятого этажа до Уолдмана донесся голос жены, вещающей из окна на весь мир:
 — Эй, люди, прячьте дочерей! Старый развратник вышел на охоту!
 Не успел инспектор Уолдман войти в отдел, как раздался телефонный звонок. Звонила Этель. Она обещала сделать все, чтобы сохранить семью. Они предпримут еще одну попытку, как взрослые люди. Она простит ему интрижку с актрисой.
 — С какой актрисой? Какую интрижку?
 — Джейк, если мы хотим начать все сначала, давай хотя бы будем честными друг с другом.
 — Хорошо, хорошо, — поспешил согласиться Уолдман, который уже привык к подобным сценам.
 — Скажи, это хоть известная актриса?
 — Этель, прошу тебя!
 На этом выяснение семейных проблем закончилось. Теперь надо было подготовить специальный рапорт для мэра и для комиссара полиции. Какая-то служба в Вашингтоне требовала отчет об убийстве для специального анализа, и к тому же с инспектором Уолдманом хотел побеседовать какой-то психолог из университета. Инспектор приказал заняться этим первому же попавшемуся ему на глаза детективу.
 Потом появились полицейские фотографы и принесли кое-что интересненькое. Торопясь поскорее закончить осмотр места преступления, Уолдман вчера этого не заметил. Но мог ли он разглядеть плакат сквозь пятна крови, когда сверху над ним торчала чья-то рука?
 — Гм, — сказал Уолдман.
 — Что вы думаете по этому поводу? — поинтересовался фотограф.
 — Думаю, стоит еще раз вернуться в подвал. Очень вам благодарен.
 — Сумасшедший какой-то, — прокомментировал фотограф.
 — Напротив, весьма разумный человек, — отозвался Уолдман.
 Возле дома с пресловутым подвалом толпилась кучка зевак, удерживаемых на месте полицейским оцеплением. Молоденький патрульный, судя по всему, пришел в себя и теперь с надменным видом стоял у ступеней, ведущих в подвал.
 — Я же говорил, что в этом нет ничего страшного, сынок, — бросил Уолдман, спускаясь вниз.
 — Так точно, ничего страшного, — задорно ответил тот.
 — Скоро ты и сам как ни в чем не бывало сможешь взять глаз и положить его в целлофановый пакет, — произнес Уолдман и заметил, что при этих словах новичок согнулся пополам и побежал в кусты. Забавный малыш.
 В подвале резко пахло дезинфекцией. Ковер убрали, пол помыли, но большую часть коричневого пятна так и не удалось отскрести: оно глубоко впиталось в деревянные половицы. Это показалось Уолдману странным: обычно в подвалах бывают цементные полы. В прошлый раз он не заметил этого из-за луж крови. Удивительно, насколько свежая кровь напоминает нефть, словно покрывая залитую поверхность гладкой пленкой.
 Инспектор достал из конверта фотографию. Запах дезинфицирующего средства стал невыносимым; его вкус ощущался даже во рту, словно Уолдман наглотался нафталина.
 Глянцевая поверхность фотографии отразила яркий свет лампы, висевшей под потолком. Температура в помещении была слишком низкой, даже для подвала. Инспектор взглянул на снимок, потом перевел взгляд на стену: во время уборки приклеенные к стенам плакаты соскребли и теперь там остались только едва различимые полоски.
 Но у него была фотография. Глядя на нее и на сохранившиеся полоски плаката он разглядел все что нужно. На плакате когда-то была изображена комната, возникшая в чьем-то болезненном воображении. Из стен торчали руки. С потолка свисали тела. И вот теперь, держа в руках снимок и рассматривая остатки плаката, инспектор Уолдман понял, что убийца попытался повторить в действительности то, что увидел на плакате. И даже в той же пропорции. Это было точное воспроизведение рисунка. Инспектор отступил на шаг — пол скрипнул у него под ногами. Да, воспроизведешь рисунка с точным соблюдением пропорций, можно сказать, подражание. Ему это что-то напомнило, что-то очень важное, подсказывал инстинкт. Но что именно?
 Уолдман снова взглянул на снимок. Точно! Вот в чем дело! Плакат был воспроизведен убийцей до мельчайших подробностей. Комната до такой степени точно повторяла весь ужас, творившийся на плакате, словно убийцу запрограммировали. Будто безмозглая обезьяна попыталась скопировать произведение искусства, но не сумела создать ничего творческого — только смерть.
 Конечно, в рапорте этого писать нельзя: его просто засмеют. Но он не мог понять, что же это за убийца, который может хладнокровно копировать плакат во время безумия массового убийства? Должно быть, здесь провела свой ритуал какая-то сатанинская секта. В таком случае, убийства на этом не закончатся, а значит, исполнители ритуала обречены. Можно безнаказанно совершить одно преступление. Ну, от силы два. Но на второй или на третий раз что-то обязательно их выдаст: случайность, ошибка, подслушанный кем-то разговор, оставленный бумажник, — словом, все что угодно. Часто правосудие вершит время, а не талант следователя.
 Уолдман отступил еще на шаг. Одна из половиц была не закреплена. Откуда здесь дощатый пол? Он с силой наступил на конец доски — другой конец поднялся, словно покрытый коричневыми пятнами квадратный язык. Сдвинув доску руками, инспектор обнаружил маленькие целлофановые пакетики с темным содержимым. Так вот в чем причина дощатого настила на полу. Уолдман понюхал содержимое пакетиков: гашиш. Оторвав еще одну доску, он обнаружил целый склад. Да это настоящий притон! Он насчитал товару на три с половиной тысячи долларов. Инспектор взялся за следующую доску, но там, где ожидал найти новые пакеты с наркотиком, увидел портативный магнитофон с мигающим желтым огоньком. Лента кончилась, и катушка без конца вращалась, задевая хвостиком ленты за протяжное устройство. Некоторое время он наблюдал, как крутится пленка, а потом заметил черный провод, уходящий вниз через дырку, просверленную в полу. Магнитофон стоял на записи.
 Инспектор нажал «стоп» и поставил перемотку. Катушки быстро завертелись. Магнитофон принадлежал торговцу наркотиками — они часто так делают. Такая запись дает им шанс на защиту. Кроме того, так можно заработать немного дополнительных деньжат — на шантаже. Ее можно использовать как угодно.
 Пленка перекрутилась. Уолдман снова нажал на «стоп», потом включил воспроизведение.
 — Привет, привет! Как я рад, что вы все здесь! — Голос был высоким и сладким — такой часто бывает у «голубых». — Вам, наверно, страшно интересно, что я вам приготовил.
 — Деньжата. — Этот голос был грубее, глубже. — Капусту. Презренную зелень.
 — Конечно, дорогие мои. Разве я могу лишить вас средств к существованию?
 — Для дельца вы слишком откровенны. Слишком! — Это говорила девчонка.
 — Тише, тише, драгоценные мои! Я художник. И мне много чего приходится делать для того, чтобы выжить. Кроме того, и стены имеют уши.
 — А не вы ли сами их приделали?
 — Тише, не надо ссориться при госте.
 — Это ему что-то нужно от нас?
 — Да. Его зовут мистер Ригал. Он дал мне денег на всех. Много денег.
 Хорошеньких, чудненьких денежек!
 — Ну, нам-то хрен чего от них достанется.
 — Наоборот — огромное количество. Он хочет, чтобы вы кое-что сделали в его присутствии. Нет, Марла, раздеваться не надо, ему нужно вовсе не это. Мистер Ригал хочет, чтобы вы как художники поделились с ним своими творческими способностями.
 — А что он делает с трубкой?
 — Я сказал ему, что гашиш помогает развитию творческих способностей.
 — Но он уже принял целую унцию. Сейчас совсем очумеет!
 И тут раздался голос — ровный и монотонный, от которого у Уолдмана мороз прошел по коже. Стоя на корточках возле магнитофона, инспектор почувствовал, как у него сводит ногу. Где он мог слышать этот голос?
 — Я не отравлюсь, если я правильно понял ваши слова. Более того, я полностью контролирую свои чувства и рефлексы. Возможно, именно это сдерживает мои творческие возможности. Поэтому я курю больше, чем обычно, точнее, больше того, что считается обычным в вашей среде.
 — Красиво излагает, зараза!
 — Вы употребили уничижительный термин, и я нахожу, что потворство подобному обращению может привести в дальнейшем к покушению на целостность субъекта. Так что кончай с этим, ниггер!
 — Ну-ну, милашки! Давайте по-хорошему. Пусть каждый из вас покажет мистеру Ригалу, что умеет. А он посмотрит, как происходит процесс творчества.
 Воцарилось молчание, было слышно только шарканье ног. Уолдман различал какое-то невнятное бормотание. Кто-то попросил «красную», и инспектор решил, что речь идет о краске. Потом женский голос, ужасно фальшивя, запел. В песне говорилось об угнетении и о том, что свобода — это лишь еще одна форма угнетения и что исполнительница хочет немедленно трахнуться с тем, кому она поет, по это никак не затронет ее чувств. «Только тело, малыш» — так, кажется, называлась песня.
 Затем снова послышался монотонный голос:
 — Я заметил, что художник во время работы остается абсолютно спокойным, а певец, напротив, сильно возбуждается. Гомик, как ты можешь это объяснить?
 — Мне не нравится ваше обращение, но все идет так хорошо, что я не стану обращать внимание на подобные пустяки. У меня есть объяснения на этот счет. Творчество идет от сердца. Виды творчества могут различаться, но в любом случае сердце, наше нежное сердце всегда является центром любого творческого процесса.
 — Неверно. — Снова этот ровный, приглушенный голос. — Все творческие импульсы испускает мозг. Сам организм — печень, почки, кишечник или сердце — не играет никакой роли в творческом процессе. Так что не лги мне, педик несчастный!
 — Гм. Я вижу, вы настроены на оскорбительный тон. Просто так говорится — сердце. На самом деле сердце как орган тут совершенно ни при чем.
 Имеется в виду сердце как символ души. А с физиологической точки зрения, творчество, конечно же, идет от мозга.
 — Какой именно его части?
 — Понятия не имею.
 — Продолжайте.
 Уолдман услышал топот ног и решил, что это танец. Затем раздались аплодисменты.
 — Скульптура — вот наивысшее воплощение искусства.
 — Больше похоже на детородный орган. — Тот же ровный, сухой голос.
 — Это тоже произведение искусства. Вы бы поняли это, если бы вам довелось поближе с ним познакомиться. — Хихиканье. Говорил гомосексуалист.
 Дальше шли едва различимые просьбы передать папироску, очевидно, с гашишем.
 — Ну, вот вы и получили, чего хотели. — Это сказал гомик.
 — Что именно я получил? — Монотонный голос.
 — Различные виды творчества. Пение. Танец. Рисунок. Скульптуру. Может, хотите сами попробовать, мистер Ригал? Что бы вы хотели изобразить? Только вам следует помнить, что творчество предполагает самобытность. Самобытность и есть основная черта настоящего творчества. Ну, давайте, мистер Ригал. Сотворите что-то свое!
 — Но не скульптуру, не танец, не рисунок и не песню?
 — О, это было бы восхитительно! — Голубой.
 — Я не знаю, что сделать. — Бесстрастный голос.
 — Давайте, я вам помогу. Часто творчество начинается с подражания уже созданному, только в несколько измененном виде. Вы творите путем подражания, только иными средствами. Например, преобразовываете рисунок в скульптуру. Или наоборот. Посмотрите вокруг, найдите что-нибудь интересное и воплотите это иными средствами выражения.
 Неожиданно раздались крики, звуки разрываемой плоти, треск ломаемых костей и суставов, словно взрывались воздушные шарики, залетевшие слишком высоко в небо. Затем послышались дикие, отчаянные вопли певицы.
 — Нет, нет! — Это было завывание, мольба, оставшаяся без ответа. Крак!
 Жах! — и крики смолкли. От стены с хрустом отделился кусок штукатурки и упал на пол. Послышался всплеск. Должно быть, он попал в лужу крови. Еще кусок штукатурки, за ним — всплеск.
 — Прекрасно.
 Говорил все тот же ровный голос. На этот раз он эхом прокатился по комнате, потом захлопнулась входная дверь.
 Инспектор Уолдман перемотал пленку до того места, где начались крики, и снова включил магнитофон, на этот раз засекая время. Полторы минуты.
 Все это сделал один человек, и всего за восемьдесят пять секунд.
 Уолдман снова перемотал кассету и снова прослушал ее. Скорее всего, убийца был один. На магнитофоне были записаны голоса четырех жертв — они обращались к единственному гостю. Уолдман вслушался в запись. Казалось, работали электроинструменты, хотя звука моторов слышно не было. Восемьдесят пять секунд!
 Уолдман попытался встать на ноги, но его повело. Он слишком долге просидел на корточках для своих пятидесяти лет. Старею, подумал он. В подвал вошел молодой патрульный с радостной приветливой улыбкой.
 — В чем дело? — спросил Уолдман.
 Лицо патрульного показалось ему знакомым. Тогда он взглянул на полицейский значок. Так и есть. Он, должно быть, позировал для плаката, рекламирующего службу в полиции. Вылитый полицейский с плаката, вплоть до этой лучезарной улыбки. Но полицейский значок был ненастоящий. Дело в том, что художник, нанятый по контракту полицейским управлением, выразил свое пренебрежение к профессии, снабдив красавца с плаката значком, номера которого никогда не существовало.
 На значке патрульного, который так сладко улыбался инспектору, значился именно этот номер.
 — Кто вы?
 — Патрульный Джилбис, сэр. — Тот же ровный, монотонный голос, что и на кассете.
 — Отлично, — произнес Уолдман ласково. — Очень хорошо.
 — Я узнал, что вы отправились на место преступления.
 — Да, — ответил инспектор. Надо отвлечь подозреваемого, затем как бы невзначай отвести его в управление, а там наставить на него пистолет.
 Уолдман попытался припомнить, когда он в последний раз чистил оружие.
 Полтора года назад. Ничего. Полицейскому револьверу все ни почем.
 — Меня интересует, что вы хотели сказать, назвав место преступления кошмарной сценой. Так написали газеты. Вы не упомянули элемент творчества. Как по-вашему, было ли это творческим актом?
 — Конечно, конечно. Я в жизни не видел ничего более творческого. Все ребята в управления восприняли это как замечательное произведение искусства. Знаете что, нам лучше поехать и обсудить это всем вместе.
 — Не знаю, отдаете ли вы себе отчет в том, что ваш голос звучит прерывисто. Это верный признак того, что вы лжете. Зачем ты лжешь мне, приятель?
 — Кто это лжет? Я лгу? Это действительно было настоящим творчеством!
 — Сейчас ты скажешь мне правду. От боли люди всегда говорят правду, — заявил самозваный патрульный с приветливой улыбкой и непотребным значком с плаката, призывающего поступать на службу в полицию.
 Уолдман отступил, схватившись за револьвер, но патрульный вдруг впился ему в глаза. Инспектор не мог пошевелиться и сквозь красную пелену нестерпимой боли сказал всю правду. Это был самый далекий от творчества кошмар, какой ему доводилось видеть.
 — Благодарю, — произнес полицейский-самозванец. — Я точно скопировал плакат, но думаю, что копирование чужой работы непродуктивно в творческом плане. Благодарю. — С этими словами он, словно дрелью, просверлил Уолдману грудь. — Вполне достаточно за конструктивную критику, — добавил он.




 Глава 2


 Его звали Римо, и они желали видеть его журналистское удостоверение.
 Желали до такой степени, что брат Джордж приставил к его правой щеке дуло автомата Калашникова, сестра Алекса ткнула ему под ребра пистолет 45-го калибра, а брат Че, стоя в противоположном углу комнаты, целился ему в голову из «смит-вессона».
 — Одно резкое движение, и мы разнесем его на куски, — сказала сестра Алекса.
 Почему-то никому и в голову не пришло поинтересоваться, отчего этот человек, назвавшийся репортером, не удивился, открыв дверь гостиничного номера. Они не догадывались, что молчание, которое они хранили, подстерегая его, еще не тишина, что напряженное дыхание можно расслышать даже через такие плотные двери, как в мотеле «Бей-Стейт», Уэст-Спрингфилд, штат Массачусетс. Он производил впечатление вполне обычного человека.
 Худой, чуть ниже шести футов, с выступающими скулами. Лишь утолщенные запястья могли заронить какие-то подозрения. В серых брюках свободного покроя, черной водолазке и мягких мокасинах он выглядел весьма заурядно.
 — Давай-ка взглянем на его удостоверение, — произнес брат Че, а брат Джордж тем временем закрыл за Римо дверь.
 — Где-то оно у меня было, — сказал Римо и полез в карман, заметив, как напрягся указательный палец брата Джорджа, лежавший на спусковом крючке.
 Возможно, брат Джордж и сам не подозревал, насколько он близок к тому, чтобы выстрелить. На лбу у него выступил пот, губы пересохли и потрескались, и дышал он коротко, отрывисто, едва восполняя закаты кислорода, словно боялся сделать полный вдох.
 Римо показал пластиковое удостоверение, выданное нью-йоркским городским отделом полиции.
 — А где же карточка «Таймс»? Это же удостоверение полиции! — воскликнул брат Джордж.
 — Если бы он предъявил тебе карточку «Таймс», у тебя могли бы возникнуть вопросы, — объяснил брат Че. — Все газетчики Нью-Йорка пользуются удостоверениями, выданными полицией.
 — Жалкие полицейские марионетки, — согласился брат Джордж.
 — Полиция выдает журналистам удостоверения для того, чтобы их пропускали на место происшествия при пожаре и прочих подобных ситуациях, — добавил брат Че. Это был тощий человек с бородатым лицом, которое выглядело так, будто его однажды вымазали машинным маслом и с тех пор никак не могут отмыть.
 — Не доверяю полицейским, — заметил брат Джордж.
 — Давайте кончать с ним, — вмешалась сестра Алекса. Соски ее заметно напряглись под легкой белой блузкой в сельском стиле. Она явно получала от происходящего сексуальное наслаждение.
 Римо улыбнулся ей, и она опустила глаза на пистолет; бледное лицо залилось краской. Костяшки пальцев, сжимавших оружие, побелели, словно она боялась, что оружие заживет собственной жизнью, если его как следует не сжать в кулаке.
 Брат Че протянул удостоверение брату Джорджу.
 — Ладно, — сказал он. — Деньги при вас?
 — При мне, если у вас есть товар.
 — А какие гарантии, что мы получим деньги, если покажем его?
 — Но я у вас в руках. Вы вооружены.
 — Не доверяю я ему, — произнес брат Джордж.
 — Все в порядке, — отозвался брат Че.
 — Давайте прикончим его. Прямо сейчас, — снова вмешалась сестра Алекса.
 — Ни в коем случае, — ответил брат Че, засовывая за пояс свой «смит-вессон».
 — Мы можем сами все напечатать. Выпустить так, как захотим. Скажи ему! — снова заговорила сестра Алекса.
 — И прочтут это все те же двести человек, которые и так разделяют наши взгляды. А «Таймс» сделает это достоянием мировой общественности, — сказал брат Че.
 — Кому какое дело, что подумает общественность в Мексике? — не унималась сестра Алекса.
 — Не доверяю я ему, — упрямо твердил брат Джордж.
 — Давайте соблюдать революционную дисциплину, — предложил брат Че и сделал знак брату Джорджу встать у двери, а сестре Алексе — у входа а ванную. Шторы на окнах были опущены.
 Римо знал, что они находятся на двенадцатом этаже. Кивком головы брат Че предложил Римо присесть к журнальному столику, сверкающему хромированными и стеклянными поверхностями.
 Сестра Алекса привела из ванной какого-то бледного очкарика и помогла ему подтащить к журнальному столику большой черный чемодан с новенькими кожаными застежками. Очкарик выглядел так, словно солнце ему всю жизнь заменял свет люминисцентных ламп.
 — Мы получили гонорар? — поинтересовался он, глядя на брата Че.
 — Сейчас получим, — ответил тот.
 Очкарик неуклюже положил чемодан на пол и откинул крышку.
 — Я сейчас все объясню, — сказал он, достал из чемодана стопку компьютерных распечаток, затем — конверт из плотной бумаги, где, судя по всему, хранились вырезки из газет, и, наконец, чистый белый лист. Сняв колпачок с шариковой ручки, он приготовился писать. — Это самое громкое дело, о каком вам только доводилось слышать. Похлеще, чем Уотергейт. Чем любое политическое убийство. Чем подрывные действом ЦРУ в Чили и незаконное прослушивание телефонных разговоров сотрудниками ФБР. Настоящая сенсация. И вы сможете опубликовать ее раньше, чем другие газеты...
 — Он и так согласен ее купить, — перебил его брат Че. — Не будем терять времени.
 — Я работаю на компьютере в одном санатории на берегу залива Лонг-Айленд, в местечке Рай, Нью-Йорк. Называется Фолкрофт. Хотя вы вряд ли слышали о таком.
 Римо пожал плечами, но это была ложь.
 — У вас есть его фотографии? — спросил он.
 — Там не запрещается фотографировать. Вы сами можете сделать снимки.
 — Речь сейчас о другом, — вмешался брат Че.
 — Думаю, так оно и есть, — согласился очкарик. — Не знаю, понимаете вы что-нибудь в компьютерах или нет, но для их программирования вовсе не нужно лишней информации. Только самое необходимое. Так вот, четыре года назад я начал делать кое-какие вычисления. Понятно?
 — Понятно, — ответил Римо. Ему сообщили, что три года назад некто Арнольд Килт — тридцати пяти лет, проживающий по адресу Мамаронек, Раволт-стрит, 1297, женат, трое детей, окончил в 1961 году Массачусетский технологический институт — получив степень магистра естественных наук, начал проводить «собственные изыскания» и за ним было установлено наблюдение. Накануне встречи Римо получил его фотографию. Впрочем, по ней не было видно, до какой степени в лице Килта отсутствуют естественные цвета.
 — Грубо говоря — думаю, так вам будет понятнее, — я начал подозревать, что мне дают минимум информации. Так было специально задумано, чтобы не дать мне выйти за узкие рамки служебных обязанностей. Позже я вычислил, что в организации служат тысячи подобных мне «винтиков» и что любой участок работы, который мог бы дать человеку более полное представление о целях его деятельности, разделен между несколькими сотрудниками, чтобы исключить любую возможность проникнуть в суть.
 — Другими словами, трое выполняют работу, с какой мог бы справиться и один, — объяснил брат Че, видя, как человек по имени Римо скучающим взглядом смотрит на зашторенное окно. — Один может как следует разобраться в работе, но если ту же работу выполняют трое, ни один не может понять, в чем заключается ее смысл.
 — Понятно, — бросил Римо. Он заметил, что соски сестры Алексы расслабились.
 — Мы разделены даже тем, что в организации существует полдюжины столовых, и люди, работающие над одной программой, лишены возможности общаться друг с другом. Я, например, обедал с парнем, который занимался только фиксацией цен на зерно...
 — Короче! — с нетерпением перебил брат Че. — Давай ближе к делу.
 — Главное — задачи, которые ставит перед собой Фолкрофт. Так вот, я начал присматриваться и прикидывать. Обедал в разных столовых. Подружился с секретаршей доктора Смита (доктор Смит — это наш директор). Кажется, я полностью завоевал ее доверие, но она была как каменная стена.
 Ему следовало бы познакомиться с самим Смитти, чтобы узнать, что такое каменная стена, подумал Римо.
 — Полагаю, репортеру интереснее будет послушать о том, что вы выяснили, а не как вам это удалось. Выкладывайте, что вы там накопали, — произнес брат Че.
 — Речь идет о незаконной тайной деятельности. В Америке действует организация, которая является государством в государстве. У нее под колпаком не только киты преступного мира, но и службы по охране правопорядка.
 Вы никогда не задавались вопросом, откуда идет утечка информации? Почему вдруг какой-нибудь прокурор начинает ни с того ни с сего предъявлять обвинения всяким шишкам? Не надо сильно напрягать мозги — это наша контора. Многое из того, что она делает, часто списывают на ЦРУ и ФБР. Она настолько законспирирована, что вряд ли о ее существовании знают больше двух-трех человек. Она разоблачает банды террористов, воздействует на полицию, чтобы та строго придерживалась закона, — короче, это второе, тайное правительство, заставляющее конституцию работать.
 — Расскажи про киллеров. Вот это новость так новость!
 — У них есть киллеры. У вас может сложиться впечатление, что организация является наиболее уязвимой в этом плане, поскольку десять, двадцать или тридцать наемных убийц, которых нанял бы тобой разумный человек, точно знали бы, чем они занимаются, не так ли? — спросил очкарик.
 — Думаю, что так, — ответил Римо.
 — Так вот, у них нет такого количества убийц. И у меня есть точные доказательства. — Очкарик указал на компьютерные распечатки. — У них на службе состоит всего один наемный убийца — ассасин, но на его совести больше пятидесяти убийств. Он способен на невероятные вещи. Быстро появился, сделал свое дело, и его уж след простыл. Его отпечатков пальцев нет ни в одной картотеке. Он настолько уверен в себе, действует настолько быстро, решительно и точно, что ему нет равных во всем западном мире. Он может буквально творить чудеса. Если бы я не располагал точными сведениями, то мог бы поклясться, что человек, зарегистрированный под кодовым названием «Р9-1 Дест», умеет лазать по стенам. — Глаза очкарика лучились радостью кабинетного служащего, сумевшего таки обнаружить, что данные о глушителе хранятся в папке «шевроле».
 — Можете сказать о нем что-нибудь конкретное? — спросил Римо. — Преданный, смелый, знающий свое дело? Прирожденный лидер?
 — Был там один файл, но я не уверен, что это о нем.
 — И что же в нем говорилось?
 — Упрямый, неуравновешенный, живущий идеалистическими представлениями.
 — Кто ввел эту информацию в компьютер?
 — Трудно сказать. Но я могу попытаться выяснить, хотя уже неделю не был в Фолкрофте. Видите ли, считается, что я в отпуске.
 — Ладно, Бог с ним, — пробурчал Римо. — Так чем вы можете доказать сказанное?
 — Да, хорошо, что вы спросили. В Таксоне есть контора по торговле недвижимостью. По крайней мере, сотрудники считают, что торгуют недвижимостью. Они и понятия не имеют о том, что объем поступающей к ним информации намного превышает необходимый. В этом конверте вы найдете платежную ведомость. Сумма в ней точно совпадает с той, которую получает в качестве зарплаты таксонское отделение нашей организации. Вот, смотрите. — С этими словами он достал из конверта сложенную втрое распечатку и корешок чека и, положив их на чистый лист, начал проводить линии между совпадающими цифрами. — Вот это, — он указал на кодовый номер, — относится к этому. — Он указал на какое-то имя. — Оно относится к этому. — Ткнув в запись «Б-277-Л(8)-В», он сказал:
 — Что относит нас к другой программе. — Он указал на имя человека, которым занималось таксонское агентство. Имя было Уолш.
 — Ну и что? — спросил Римо.
 Очкарик изобразил сладкую улыбку и достал газетную вырезку о некоем судье Уолше, который разбился насмерть в Лос-Анджелесе. Заметка гласила, что судья Уолш выносил торговцам наркотиками менее суровые приговоры, чем другие судьи.
 — А где доказательства, что вы не сняли копию с этих документов? — поинтересовался Римо, внимательно разглядывая края распечаток. — Вы можете передать копню в «Вашингтон пост», «Керни обзервер» или «Сенека-Фоллз пеннисейвер», и тогда мы потеряем право на эксклюзив. А наши денежки уже будут у вас.
 — Очень правильный вопрос. Видите эту бумагу? Взгляните на края. Если бы мы сняли с нее копию, на полях остались бы красные полосы.
 — Откуда мне знать? Может, вы использовали фотоаппарат, а не копировальную машину. В таком случае не осталось бы никаких следов.
 — Послушайте, вы хотите получить товар или нет? — вмешался брат Че.
 — Конечно, хочу. — Со спокойной улыбкой Римо обернулся к брату Че. — А ты, Арнольд, — обратился он к очкарику, хотя никто в комнате ни разу не назвал его по имени, — скоро расскажешь мне всю правду.
 Брат Джордж вскинул автомат, палец его уже лежал на спусковом крючке.
 Но тут Римо поднялся с места, причем так спокойно, что тобой из присутствующих мог бы поклясться, что сделал он это очень медленно. Но если бы он двигался медленно, то как бы он мог оказаться за спиной у брата Джорджа и нацелить автомат на брата Че? От выстрела серое лицо брата Че покрылось алыми дырами размером с виноградину. Сестра Алекса попыталась выстрелить в нападавшего, но последнее, что она увидела, был брат Джордж, который признавался ей в любви. Они были любовниками.
 — Я люблю тебя! — крикнул Джордж. — И совсем не хочу тебя убивать! — Но палец уже не подчинялся ему — журналист сжал ему запястье, и теперь рукой управлял не мозг, а вполне конкретная посторонняя сила.
 Первый выстрел попал ей в плечо — Джордж умудрился дернуться. Ее отбросило назад, и от испуга она разрядила в любовника всю обойму. Римо покрепче взял брата Джорджа, и на этот раз тот поразил ее прямо в сердце. Живот Джорджа превратился в кровавое месиво, разорванное пополам пулями 45-го калибра.
 Арнольд Килт дрожал, забившись в угол, — он был цел, но боялся, что его могут задеть. На всякий случай он прикрывал руками пах.
 — Арнольд, — произнес Римо, левой рукой поддерживая тело Джорджа, а правой сжимая автомат, — отдай мне фотографии таксонской программы.
 — Но их нет!
 — Тогда ты умрешь!
 — Но я клянусь вам, их просто не существует!
 — Хорошо.
 Поскольку брат Джордж уже не подавал признаков жизни, Римо опустил его на пол и сам взял автомат. Одним выстрелом он уложил Арнольда Килта и бросил оружие на пол.
 Он ненавидел оружие. Оно было... Он не мог выразить это по-английски, но в переводе с корейского это звучало как «находящееся за пределами естественных явлений и оскорбляющее чувство прекрасного».
 Но работа есть работа, а наверху хотели, чтобы вое выглядело как обыкновенное убийство. Брат Джордж разбушевался и убил Арнольда Килта, брата Че и сестру Алексу, которая, умирая, сумела отомстить обидчику. Римо не предупредили, что брат Джордж и сестра Алекса — любовники, и это ему не понравилось. Наверху явно что-то недодумали.
 Римо вложил автомат в холодеющую руку Джорджа и забрал распечатку таксонской программы. Ему было жаль Килта. Работая со Смитти в Фолкрофте, можно еще не до такого дойти. Хотя он должен был хорошо ладить со Смитом: у компьютеров и у директора Фолкрофта был одинаковый коэффициент эмоциональности. Интересно, чего специалист по компьютерам Арнольд Килт ожидал от людей — человечности?
 С отпечатками пальцев проблем не будет. Конечно, полиция обнаружит на автомате отпечатки неизвестного, но не сможет обнаружить их ни в одной картотеке, поскольку их владелец давным-давно исчез и пьяненький доктор в государственной тюрьме штата Нью-Джерси в Трентоне собственноручно зарегистрировал смерть. В тот день был казнен на электрическом стуле человек, которого знали под именем Римо Вильямс. Он был приговорен к смерти за убийство, которою не совершал. Когда этого самого Римо доставили в санаторий и предложишь начать новую жизнь, он согласился.
 Санатории назывался Фолкрофт.
 Римо сунул компьютерную распечатку в карман брюк и выбежал из номера, крича:
 — Убийство! Убийство! Вон там, дальше по коридору! На помощь!
 Он вошел в лифт, где стояли четверо испуганных мужчин со значками на лацканах, где были написаны их имена: Ральф, Арман, Фил и Ларри. Значки также сообщали, что их владельцы рады приветствовать любого, кто взглянул на значок.
 — Что случилось? — спросил Арман.
 — Кошмар! Убийство на двенадцатом этаже.
 — На сексуальной почве? — поинтересовался Ральф, которому было около шестидесяти.
 — Двое из них любили друг друга.
 — Но я говорю о сексе, — подчеркнул Ральф.
 — Вам следует взглянуть на тела. — И Римо со значительным видом ему подмигнул.
 На первом этаже Римо вышел, а мужчины остались. Ральф нажал кнопку двенадцатого этажа.
 Оказавшись в вестибюле с мягкими кожаными креслами, Римо остановился, наслаждаясь весенним солнышком, проникавшим внутрь через большие окна.
 Растерянный полицейский пытался что-то выяснить у впавшего в истерику портье.
 — На двенадцатом этаже, — вмешался Римо в разговор. — Все обнаружили четверо мужчин. Убийство на сексуальной почве. У них еще были значки с именами — Ральф, Арман, Фил и Ларри.
 — А что случилось? — спросил полисмен.
 — Не знаю. Эти четверо кричали: «Убийство!»
 Через полтора часа Римо был уже в Кейп-Коде. В этом городе, специально построенном для летнего отдыха, туристский сезон еще не начался. А зимой его населяли люди, обслуживающие курорт и ненавидящие тех, кто мог себе позволить здесь отдыхать.
 Подъезд к небольшому белому коттеджу с видом на бурлящие воды Атлантики был свободен. Римо нажал на тормоза и пустил машину юзом. Он не любил пользоваться оружием, каждая клеточка его тела протестовала против этого. То, что полицейским экспертам удавалось установить лишь при помощи различных приборов, он со всей остротой ощущал собственными нервами. При таком обостренном восприятии даже сдобренная глютаматом натрия пища вызывала отвращение. Несколько лет назад, когда ему иногда еще хотелось мясного, он отведал гамбургер и угодил в больницу. Обследовавший его терапевт на основе медицинских данных вывел закон, который Римо и без него знал: когда от чего-то отвыкаешь, организм воспринимает это как нечто новое.
 — У вас нечеловеческая нервная система, — сказал ему тогда врач.
 — Бред какой-то, — ответил Римо, понимая, что доктор попал в точку. Он съел этот гамбургер не из-за чувства голода, а из-за воспоминания об этом чувстве и на собственной шкуре узнал то, что уже давно известно философам: нельзя дважды войти в один и тот же поток.
 Римо открыл дверь коттеджа. Он все еще переживал из-за того, что пришлось применить оружие.
 Посередине комнаты в позе лотоса сидел хрупкий старичок. Его утреннее кимоно золотой парчи ниспадало на пол. Пряди седых волос, словно пучки тонких шелковых нитей, свисали с подбородка и висков. Работал телевизор, и Римо уважительно присел, выжидая, когда очередная серия «Пока Земля вертится» сменится рекламой и он сможет поделиться наболевшим со старцем по имени Чиун.
 У дальней стены стояли четырнадцать старинных лакированных сундуков.
 — Отвратительно! — воскликнул Чиун, когда началась реклама. — Они испортили насилием и сексом величайшую драму в мире!
 — Папочка, — обратился к нему Римо, — мне нехорошо.
 — А ты делал утром дыхательные упражнения?
 — Да.
 — Старался?
 — Конечно.
 — Если отвечать на все вопросы «конечно», можно утратить все, чем владеешь, — назидательно заметил Чиун. — Очень часто бывает, что величайшие богатства мира раскачиваются только из-за того, что за ними попросту не следят. Ты один владеешь учением Синанджу, а значит, и могуществом Синанджу. Смотри не потеряй их из-за неправильного дыхания.
 — Да правильно я дышал, правильно! Просто я применил оружие.
 Руки с удлиненными пальцами раскрылись, словно указывая на непричастность их владельца к происходящему.
 — Так чего же ты хочешь от меня? — вопросил Чиун. — Я дарю тебе алмазы, но ты предпочитаешь возиться в грязи.
 — Я просто хотел поделиться с тобой своим огорчением.
 — Делись только радостью, а неприятности оставь при себе, — произнес Чиун и перешел на корейский, заговорив о неспособности даже столь великого человека, как мастер Синанджу, превратить грязь в бриллианты, а жалкий бледный кусок свинячьего уха — в нечто достойное. И что остается делать Мастеру, сетовал он, когда неблагодарный ученик является к нему с пригоршней грязи и жалуется, что она не блестит, как бриллиант! — Он хочет поделиться со мной своими чувствами! — продолжал бормотать Чиун уже по-английски. — Разве делятся болью в животе? Я делюсь с тобой мудростью, а ты со мной — желудочной коликой.
 — Просто у тебя никогда не болел живот, — начал было Римо, но тут возобновился телесериал.
 В нем и ему подобных «мыльных операх» показывали то же, что и много лет назад, но теперь на экране стали появляться негры, аборты и герои уже не смотрели с нежностью друг на друга, а сразу укладывались в постель. И тем не менее это была все та же тоскливая дребедень, хотя главную роль играл никто иной, как Рэд Рекс, портрет которого с автографом Чиун неизменно всюду возил с собой.
 За окном проехал пикап бригады дворников. На боку машины развевалось полотнище, объявляющее о юбилейной выставке картин. Чиун хорошо ладил с местным населением, а Римо чувствовал себя чужаком. Чиун сказал, что у него всегда будет такое чувство, пока он не поймет, что его настоящий дом — это Синанджу, крохотная деревушка в Северной Корее, откуда родом Чиун, а не Америка, где родился Римо.
 — Чтобы понять других, надо прежде всего признать, что они другие, а не ты сам в ином обличье, — говорил Чиун. Уже через неделю после приезда в Кейп-Код он объяснил причину враждебности, которую местные жители всегда испытывали к приезжим. — Их отталкивает не богатство и даже не то, что туристы приезжают в самый хороший сезон. Дело в том, что туристы неизменно говорят «прощай», а каждое расставание — это маленькая смерть.
 Вот они и не могут позволить себе слишком сильно привязаться к кому-либо, потому что потом их будет ждать боль утраты. Они не столько недолюбливают туристов, сколько боятся их полюбить, потому что иначе им будет больно с ними расставаться.
 — Папочка, ты не понимаешь американцев.
 — А что тут понимать? Я знаю, что они не умеют ценить профессионалов-ассасинов, зато у них множество любителей, которые практикуются, когда захотят, и что их величайшие драмы портит какой-то злодей, который мечтает лишь о том, чтобы продать как можно больше стиральных машин. Нечего тут понимать.
 — Папочка, я видел Синанджу, так что не надо рассказывать мне о чудесах Северной Кореи и принадлежащем лишь тебе клочке неба над бухтой. Видел я ее. Воняет помойкой.
 Чиун, казалось, был удивлен.
 — Теперь оказывается, тебе не понравилось. А там ты говорил совсем другое. Сказал, что просто в восторге.
 — Я в восторге?! Да меня там чуть не убили. И тебя тоже. Я не считал нужным жаловаться, вот и все.
 — Для тебя это все равно что быть в восторге, — изрек Чиун, и на этом вопрос был закрыт.
 И вот теперь Римо сидел в ожидают очередной рекламной паузы и глядел в окно. На дороге показался темно-зеленый «шевроле» с нью-йоркскими номерами. Машина ехала со скоростью ровно тридцать пять миль в час — на такой скорости чаще всего засыпают за рулем, но такого ограничения требовал дорожный знак. Так мог ехать только один человек. Припарковавшись, водитель вышел из машины, аккуратно захлопнув дверцу.
 — Привет, Смитти, — сказал Римо, обращаясь к человеку лет пятидесяти с лимонно-желтым лицом, плотно сжатыми губами и мрачным выражением глаз, которые никогда не оживлялись эмоциями.
 — Ну? — произнес доктор Харолд В. Смит.
 — Что — ну? — переспросил Римо, загораживая вход в коттедж.
 Смит не мог войти так тихо, чтобы не потревожить Чиуна, который смотрел свой дневной сериал: хотя директор был в отличной физической форме, разум не контролировал его походку и он по-западному громко топал ногами. После отъезда Смита Чиун часто жаловался Римо, что тот помешал ему смотреть сериал. И сегодня он особенно не хотел усугублять ситуацию неудовольствием Чиуна — ему было достаточно плохо оттого, что пришлось применить оружие.
 — Как работа? Все прошло нормально?
 — Нет, они прикончили меня.
 — Римо, мне не нужен ваш сарказм. Это было очень важное задание.
 — Вы хотите сказать, что другие были просто прогулкой?
 — Я хочу сказать, что если бы дело не удалось, нам пришлось бы закрыть лавочку, а сейчас мы так близки к успеху.
 — Мы всегда близки к успеху. Уже много лет. Но почему-то так и не добились его.
 — Мы переживаем полосу неудач, после которой наступит улучшение. Надо только немного подождать.
 — Чушь, — сказал Римо.
 Больше десяти лет назад, когда он в Фолкрофте вышел из комы, ему рассказали о возглавляемой доктором Харолдом В. Смитом тайной организации под названием КЮРЕ, цель которой заключалась в том, чтобы заставить конституцию работать, — тогда это была небольшая группа людей, призванных предохранить нацию от анархии и установления полицейского государства.
 Поначалу Римо поверил им и стал исполнителем-убийцей. Его тренировал Чиун, мастер Синанджу, величайший ассасин в мире. Да, тогда Римо верил всему. Но с тех пор он потерял счет загубленным им жизням, а немногочисленная группа превратилась в огромную сильную организацию. Четверо из мотеля «Бэй-Стейт» тоже были в числе его жертв.
 Римо протянул Смиту полученные документы.
 — Хорошо, — похвалил Смит и убрал бумаги во внутренний карман.
 — Фотографий с них не делали. Вы, кстати, забыли предупредить меня о фотографиях.
 — Да, но с этих документов фотографии бы не получились.
 — Что вы имеете в виду?
 — С них нельзя сделать фотографии, вот и все.
 — Как вам удалось этого добиться?
 — Не ваше дело.
 — Спасибо, — поблагодарил Римо.
 — Это связано со световыми волнами. Теперь довольны? — сказал Смит. На нем был безупречный серый костюм с накрахмаленной белоснежной сорочкой и каким-то ужасным галстуком, на котором не было ни единого жирного пятнышка. Что ж, Смит не употребляет жиров. Такие люди едят только репу и отварную треску.
 — Ладно, — проговорил Римо. — Кажется, началась реклама.
 — Вы что, слышите через стену?
 — Не ваше дело, — огрызнулся Римо.
 — Как вам это удается?
 — Надо уметь слушать тишину. Теперь довольны?
 Чиун поднялся навстречу Смиту, вытянув руки в знак приветствия.
 — Приветствую вас, о император Смит! Бесконечны ваша мудрость и доброта! Желаю здравствовать тысячу лет, и пусть ваше царство внушает трепет всему миру!
 — Благодарю, — отозвался Смит, взглянув на чемоданы. Директор давно отказался от попыток объяснить Чиуну, что он вовсе не император и не только не хочет, чтобы его боялся весь мир, а, напротив, мечтает как можно дольше оставаться в тени. Когда он в последний раз пробовал донести эту мысль до Чиуна, тот сказал, что это право императора — быть известным или оставаться в тени, все зависит от его воли. — Вижу, вы уже собрались. Желаю вам с Римо удачи, а мы увидимся через два месяца. Так?
 — Вы увидите в нас все то же преклонение перед вашей безграничной мудростью, о император! — изрек Чиун.
 — Куда мы едем? — спросил Римо.
 — Вам следовало бы знать. Отправляем вас туда по причине болезни, — ответил Смит.
 — Куда? И при чем тут болезнь?
 — Разве ты не помнишь, как плохо чувствовал себя утром? — вмешался Чиун. — Неужели ты так быстро забываешь о плохом самочувствии?
 — Ах, это! Но ведь все было лишь оттого, что я воспользовался оружием!
 — Не старайся скрыть боль и прислушивайся к тому, что говорит тебе организм, — заметил Чиун.
 — Но ведь это случилось только сегодня утром, а сундуки стоят упакованными уже неделю! — воскликнул Римо.
 — Если вам так хочется попутешествовать, вам следует увидеть Иран.
 — Не хочу я в ваш дурацкий Иран! Это Чиун только и делает, что твердит о Персии!
 — Надо же, его память ухудшается прямо на глазах, — обратился Чиун к Смиту. — Даже забыл, как ему понравилось в Синанджу!
 — Эй, послушай! — перебил Римо.
 — Желаю приятной поездки, — сказал Смит. — Кажется, реклама кончилась и снова начитается сериал.
 — Он ничто в сравнении с вашим великолепием, о император Смит!
 — Спасибо, — проговорил тот, не в силах устоять перед лестью, в которой ассасины из Синанджу практиковались вот уже многие столетия.
 — Что все-таки происходит? — снова вмешался Римо, но его вопрос остался без ответа.
 Чиун отвернулся к телевизору, а Смит ушел, унося с собой таксонскую программу — опасную улику, ведущую к тайнам КЮРЕ. По дороге он заехал в центр городка и остановился возле огромной алюминиевой фигуры, которая чем-то очень понравилась ему. А другим казалось, что в ней недостает жизни... не хватает — лучше не скажешь — творческого начала. Но Смиту скульптура показалась просто великолепной, и он подошел поближе, чтобы лучше ее рассмотреть, но увидел лишь яркую вспышку. Осколки металла вонзились в его тело, окрасив окружающий мир в желтый цвет, а потом все почернело.
 Грохот взрыва услышали в небольшом белом коттедже, который только что покинул Смит.
 Поскольку как раз началась реклама, Чиун позволил себе комментарии:
 — Это в честь вашего Четвертого июля? Но если сегодня праздник, то где же множество толстых мамаш с детьми?
 — Нет, это не праздник, — ответил Римо. — Кстати, а почему ты не сказал Смитти, что он мешает тебе смотреть сериал?
 — Жаловаться императору?! — в ужасе воскликнул Чиун. — Это твоя забота проследить, чтобы он ушел прежде, чем помешает мне предаваться скромным утехам. Когда мне больше всего нужна была твоя помощь, я ее не получил!
 — Ты ничего не потерял. Даже если ты не будешь смотреть их в течение пяти лет, и то мало что потеряешь! Рэд Рекс по-прежнему будет носить дурацкий белый халат и пытаться найти философский камень, который научит его, как жить.
 Но Чиун хранил гробовое молчание. Рекламные ролики сменились очередной мыльной оперой, и он, сложив на груди тонкие пальцы с длинными ногтями, легко, словно опавший лепесток, опустился на ковер.
 На экране двое главных героев беседовали в постели. В браке друг с другом они не состояли.
 — Омерзительно! — фыркнул Чиун и продолжал хранить молчание до тех пор, пока не закончилась дневная программа.
 Тогда-то Римо и узнал, что в городе кто-то был серьезно ранен. Известие принес мальчишка на велосипеде.
 — Да, — сообщил он, — это был доктор. Из Нью-Йорка. Полицейский сказал, что у него где-то там какой-то санаторий, у него еще такое религиозное название.
 — Ангел, что ли? — спросил Римо.
 Мальчик покачал головой.
 — Ад? Рай?
 — Точно, Рай, — вспомнил мальчишка.




 Глава 3


 В больнице пахло эфиром и чистотой. В справочной подтвердили, что какой-то человек был доставлен в тяжелом состоянии. Да, он пострадал от взрыва. Жену уже уведомили, а зовут его доктор Харолд Смит. Нет, посещения запрещены, потому что он находится в реанимации.
 Сестра в справочной была полноватой дамой средних лет. Римо по-мальчишески задорно улыбнулся, сказал, что у нее красивые глаза, взял ее за руку и, словно невзначай, нежно провел кончиками пальцев по внутренней стороне запястья. А потом они смотрели друг другу в глаза и говорили о погоде, о больнице, пока Римо не заметил, что шея женщины начала краснеть.
 В самой середине рассуждений о наступающем лете она вдруг высказала предположение, что вряд ли кто остановит посетителя, если он наденет белый халат, раз уж визиты в реанимацию запрещены. В прачечной, что в подвале, как раз есть белые халаты, и вход туда никому не возбраняется. Куда же молодой человек уходит? И когда вернется? Ее смена заканчивается в восемь часов, и они могли бы встретиться в мотеле... Или в машине — прямо на автомобильной стоянке. А может, на лестнице? Или в лифте?
 Дверь в прачечную почему-то была заперта, но Римо легким движением потянул ручку на себя, и дверь распахнулась. Со стороны могло показаться, что он просто открыл незапертую дверь. Римо натянул халат и вышел в коридор — на поиски отделения интенсивной терапии. Поднимаясь в лифте, он оказался в компании двух сестер и рентгенолога. Одна из сестричек одарила его вполне недвусмысленной улыбкой. Интересно, подумал он, почему сейчас, когда он стал так привлекателен для женщин, ему меньше всего хочется воспользоваться своим обаянием? Эх, что можно было бы устроить с его нынешним знанием Синанджу в восемнадцать лет!
 Смит лежал в кислородной палатке, в нос вели две трубки, голова была забинтована, плотнее всего бинты лежали с левой стороны. Он тяжело дышал, но в организме чувствовалась пульсация, говорящая о борьбе за жизнь. Он обязательно поправится, понял Римо.
 — Смитти, — тихо позвал он. — Смитти!
 Смит открыл правый глаз.
 — Привет, — вымолвил он.
 — И вам привет! Что произошло?
 — Не знаю, — ответил Смит. — А где моя одежда?
 — Вы никуда не идете, — успокоил его Римо, взглянув на трубки, идущие к его лицу. Казалось, Смит стал частью этой кровати со всеми приспособлениями, необходимыми для интенсивной терапии, и любое движение могло лишить его системы жизнеобеспечения.
 — Я знаю. Просто в кармане пиджака у меня лежала таксоновская программа.
 — Я достану ее. Но как это случилось?
 — Видите ли, на площади стояла очень любопытная скульптура. Кажется, с выставки, приуроченной к какому-то юбилею. Я подошел поближе, чтобы ее хорошенько рассмотреть. Она была действительно очень хороша, но вдруг взорвалась.
 — Похоже, это была ловушка. А вам не кажется, что это как-то связано с теми ребятами из «Бей-Стейт»?
 — Нет, не может быть. Они были просто кучкой фанатиков, связавшихся с Арнольдом Килтом. Он хотел заработать, а они — устроить революцию. Нет, это была замкнутая группа без каких-либо связей. Вы покончили с ней.
 — Но они проникли в вашу компьютерную сеть.
 — Нет, только Килт. Это он нашел революционеров, а не наоборот.
 — А откуда у него сведения о том, что я упрям, неуравновешен и склонен к идеалистическим иллюзиям?
 — Из компьютерного банка данных, откуда же еще?
 — Меня интересует, кто вводил эту информацию.
 — У компьютера был список лиц, характер которых он должен был проанализировать, и он сам сделал заключение. На основе этого заключения можно будет проследить, как изменился со временем тот или иной человек. Что же касается вас, то вам, возможно, будет интересно узнать, что уже давно, больше десяти лет назад, компьютер дал то же самое заключение по поводу вашего характера. Вы нисколько не изменились.
 — А Чиуна никто обо мне не расспрашивал?
 — Нет. А что?
 — Да так просто, — солгал Римо. — Мы-то с вами знаем, что компьютеры это просто огромные и тупые счетные машины. То есть я хочу сказать, вы меня знаете и, ну, в общем, это просто дурацкие выводы какого-то арифмометра. Я не собираюсь обижаться на глупый компьютер.
 — Прошу вас, найдите мою одежду и, соответственно, документы. А я хочу отдохнуть. Плохо себя чувствую.
 — Как насчет обезболивающего?
 — Я отказался. Вы же знаете, я не могу позволить вводить себе наркотики.
 — Я знаю, что может помочь. Не так, чтобы очень, но хотя бы немного. Боль — это знак, который подает тело, когда борется за жизнь. — Рука Римо скользнула Смиту под голову, ощутив грубую ткань подушки. Римо едва заметно надавил там, где кончались позвонки и начинался череп. — А теперь дышите медленно, словно заполняя все тело воздухом. Белым воздухом. Вы чувствуете, как белый воздух входит и вас. Он светлый, как солнце. Чувствуете? Чувствуете?
 — Да, теперь лучше. Спасибо.
 — Никакой самый расчудесный компьютер не способен на такое, — заметил Римо.
 Он вышел в коридор, все еще злясь на компьютер, и возле палаты встретил медсестру, которая чем-то напоминала компьютер.
 Ее халат был накрахмален и отутюжен. На лице застыло сладкое выражение, а улыбка напоминала рекламу зубной пасты. Да, она знает, где находится одежда доктора Смита, который уже спрашивал о ней, что странно, поскольку одежда порвана и вся в крови, а бумажник и деньги ему положили на тумбочку возле кровати, специально чтобы он не волновался. Однако его это не удовлетворило, как будто водительские права и деньги не имеют для него большого значения. Во что бы то ни стало он хотел заполучить одежду, не думая о том, в каком она состоянии.
 — В следующий раз давайте ему все, о чем он просит, — посоветовал Римо, улыбаясь обворожительной улыбкой и, словно теплым влажным туманом, окутывая медсестру своим мужским обаянием.
 — Обязательно.
 Сестра осталась холодна, лишь улыбнулась в ответ быстрой улыбкой — так на улице приветствуют случайного знакомого, с которым не хотят говорить.
 Но Римо не обратил на это внимания. Все его мысли были заняты Смитом, его одеждой и компьютером, который глубоко его, Римо, оскорбил.
 Одежда Смита лежала в полиэтиленовом пакете в служебном помещении больницы.
 — Доктору еще что-нибудь угодно? — поинтересовалась находившаяся там сестра.
 — Нет, благодарю вас, — ответил Римо. Странно, но сестра возле палаты Смита не назвала его доктором.
 На лестничной площадке Римо обыскал карманы насквозь пропитанного кровью пиджака. Наконец он нащупал бумагу с дырочками по краям. Вот она, программа. Римо достал документы, чтобы окончательно удостовериться, то ли это, что он искал. Да, вот пометки, сделанные рукой Арнольда Килта на платежной ведомости.
 Но теперь по краям распечатки шла красная полоса. Значит, с нее сняли копию! Кто-то проник в больницу и сделал копию с этой программы. Выходит, взрыв статуи — отнюдь не несчастный случай.
 Римо вновь поднялся в палату Смита, но, открыв дверь, остолбенел: палата была пуста. Кровать со всей системой жизнеобеспечения как сквозь землю провалилась. Лишь со стены бессмысленно свешивался шнур с кнопкой вызова медсестры.
 — Сестра, что с моим пациентом? — обратился Римо к неестественно улыбающейся медсестре, которую только что просил ни в чем не отказывать доктору Смиту.
 — Его перевели.
 — Где он?
 — Налево по коридору. — Сестра указала направление.
 Рука ее двигалась как-то странно, хотя большинство людей этого бы не заметишь, поскольку не все знают, что даже в простом сгибании пальца задействованы все мышцы. Движение руки вызывает движение всего тела. Но эта рука поднялась так, словно она была прикреплена не к телу, а к стене. Римо, все чувства которого были обострены, сразу это заметил. Может, у сестры поражена центральная нервная система? Только этим можно объяснить, что она не отреагировала на его заигрывания.
 Римо быстро пошел по коридору, то и дело сдерживая шаг, чтобы не привлекать к себе внимания. Врач, бегущий по больничному коридору, может испугать любого, кто его увидит. Открыв первую же дверь, он увидел кислородную палатку и трубочки, ведущие в нос. Но лицо в ореоле когда-то белокурых волос было все испещрено морщинами. Это была пожилая женщина, доживающая последние дни, а вовсе не доктор Смит.
 Тут позади Римо возникла «пластиковая» медсестра и, указав на какую-то дверь, произнесла:
 — Он там.
 Держа руки на кобуре, в коридоре показались двое идущих вразвалку здоровенных полицейских. Сестра ретировалась к лестнице.
 — Эй, стойте! — приказал один из полисменов. — Кто вы такой?
 — Я ищу больного.
 — И мы тоже. Ваши документы!
 — Я ищу пациента из отделения интенсивной терапии. Мужчину средних лет. Вы случайно не видели кровать с системой жизнеобеспечения?
 — Мы хотим знать, кто вы такой!
 Римо проскользнул между ними и открыл следующую дверь. Снова тяжелый больной, но не Смит.
 — Эй, вы, мы приказываем вам остановиться! Что вы делаете? Мы полицейские, вы должны подчиниться!
 Римо заглянул в очередную палату — какой-то ребенок. Опять не Смит.
 — Мы вас задерживаем!
 — Чуть позже, — на ходу бросил Римо, открывая новую дверь. Старик. В последней палате лежал человек средних лет, ничем не напоминавший Смита.
 — Эй, приятель, ты арестован! — крикнул полисмен, задыхаясь от бега.
 — Отлично, — произнес Римо, не обращая на него внимания. — Прекрасно.
 Он бросился на поиски медсестры, но лестница была пуста. Он попытался найти другую медсестру — никого. Ничего себе отделение интенсивной терапии! А если кому-нибудь понадобится помощь? Коридор заканчивался металлическими дверями, ведущими в другое отделение. Родильное. Смиту там делать нечего.
 — Стой, стрелять буду! — задыхаясь, крикнул обливающийся потом полисмен. Его напарник стоял в дальнем конце коридора, прислонившись к стене, и судорожно хватал ртом воздух.
 И тут Римо увидел лифт. Может, кровать закатили сюда? Он нажал кнопку вызова, и двери открылись. Внутри стояли двое в зеленоватых шапочках и халатах с каталкой. На каталке лежал человек, с головой укрытый простыней. Римо заглянул под простыню, хотя две пары рук в резиновых перчатках изо всех сил пытались его остановить. Голова пациента была забинтована, и двое в зеленых халатах бешено орали, пока Римо не удостоверился, что повязки скрывают не доктора Смита.
 Полицейский навел на Римо пистолет, но Римо в последний момент сумел поставить его на предохранитель и в тот же момент почувствовал, как полицейский навалился на него сзади, пытаясь повалить на землю.
 Римо вытолкнул полицейского из лифта и нажал кнопку «вверх». Мужчины в зеленом попытались скрутить его, но оказались прижатыми к мягкой обивке лифта. Лифт полз как черепаха. На каждом этаже Римо останавливался и спрашивал, не видел ли кто-нибудь кровати из отделения интенсивной терапии с мужчиной средних лет. Нет. Спасибо, извините. Один из зеленых халатов вдруг заявил, что он хирург, и потребовал, чтобы его срочно доставили на второй этаж — больному на каталке срочно требуется помощь. И вообще кто такой этот псих?
 — Тс-с-с, — сказал Римо. — Тише, я занят.
 Наконец, проверив шестой, седьмой, восьмой, четвертый и третий этажи, они оказались на втором, где Римо выпустил врачей вместе с пациентом.
 Даже подвал с прачечной был абсолютно пуст. Римо вышел в подземный гараж — туда как раз въезжали полицейские машины с включенными мигалками. Выскочившие из них два полисмена с пистолетами наготове бросились в больницу. Воспользовавшись их машиной, Римо дал газ и выехал на улицы городка.
 Остальные полицейские машины развернулись и на полном ходу ринулись в погоню.
 Проломив парапет, Римо вылетел на пляж. Взметнув фонтаны песка, он направил автомобиль прямо в море, намереваясь там выскользнуть из машины и затеряться в волнах. Солоноватая вода приятно облегала тело, ласкала ноги и руки. Ненужный больше белый халат всплыл на поверхность, а Римо, напротив, ушел в глубину; грудь его царапнул морской песок. Своими движениями он напоминал огромную рыбу. Он и плыл некоторое время вдоль берега у самого дна, а когда вынырнул на поверхность, то оказался в семидесяти ярдах к северу от того места, где бросился в воду. Уже стемнело, и он спокойно вышел на пляж. В то месте, где он бросил машину, полицейские вели беспорядочную стрельбу по халату. Увидев стреляющих полицейских и плавающий халат, любители купания на берегу завопили: "Акула!
 Акула!"Завтра история о том, что в здешних водах видели акулу, обойдет все газеты, и туристический бизнес на Кейп-Коде достигнет небывалой высоты.
 — Беда, — проговорил Римо, едва оказавшись в скромном белом коттедже.
 Чиун жестом показал, что ничего страшного не произошло.
 — Я прощаю тебя за то, что ты опоздал. Если бы я не умел прощать, то просто не смог бы тебя выносить. Я просто воплощенное милосердие, но предупреждаю тебя, персидский шах не будет столь же терпим. Он будет требовать исправной службы, так и знай.
 — Папочка, мы никуда не едем!
 — Отдохни, успокойся. Почему ты весь мокрый?
 — Я сказал: мы никуда не едем. Смит в беде!
 — В чем дело?
 — Его ранили. А потом похитили.
 — Ах, вот оно что! — воскликнул Чиун. — Тогда мы обязаны показать, что Дом Синанджу не намерен это терпеть. Сначала казним его охранников, а потом отправимся в Персию.
 — У него не было охранников.
 — Почему же в таком случае тебя удивляют, что с ним случилось несчастье? Этого следовало ожидать. Совершенно очевидно, что он безумен, и даже Дом Синанджу не в силах его спасти. Если помнишь, я уже писал об этом, так что в архивах сохранилась информация о безумном императоре Смите. Не волнуйся, нас никто не станет винить.
 — Но вся организация оказалась без руководства!
 — Послушай, ты наемный убийца, а не император, и твое ремесло — убивать, в не царствовать.
 — Но я вовсе не хочу занять место Смитти!
 — В таком случае какое тебе дело до того, кто станет императором?
 — Я беспокоюсь об организации. О «КЮРЕ».
 — Почему тебя заботит какая-то организация?
 — Потому что я ее часть!
 — Все верно, но ты уже сыграл свою роль, и даже лучше, чем можно было ожидать. — Длинные пальцы поднялись вверх, словно подводя черту!
 — Нет, этого недостаточно! — воскликнул Римо. — Если хочешь, можешь сам ехать в Иран. А я нужен здесь.
 — Цветок может только цвести. Он не может бросать в землю семена и снимать урожай.
 Но доводы Чиуна не возымели действия. Как все-таки часто безумие западного мира прорывалось наружу в этом незрелом юнце, и потому Мастер Синанджу решил остаться и проследить за учеником, чтобы тот в своем безумии не причинил себе вреда, растрачивая попусту драгоценные знания, каковые представляло собой учение Синанджу.




 Глава 4


 Когда Римо ушел разыскивать пропавшую одежду, в палату доктора Смита вернулась медсестра.
 — Вас переводят, — сказала она, и он почувствовал, как кровать плавно покатилась к двери. Вся система жизнеобеспечения двинулась вместе с ней.
 Судя по всему, это была кровать нового образца, потому что сестра двигала ее легко, словно инвалидную коляску. Через пластиковый верх кислородной палатки лампы в коридоре казались маленькими, затянутыми дымкой лунами. Смит услышал, как открылись и закрылись двери лифта. Кабина пошла вниз.
 — Сестра, меня будут оперировать?
 — Нет, — ответил ровный, какой-то механический голос.
 Смиту и раньше доводилось испытывать страх. Оцепенение перед выброской с парашютом над Францией во время Второй мировой войны, когда он служил в Бюро стратегических служб. Безмолвную панику в бухарестском подвале, когда НКВД обыскивало близлежащие дома, а он находился в обществе профессора, который разрывался между желанием бежать на Запад и надеждой спасти себе жизнь, выдав Смита. Но это был совсем иной страх — тогда кое-что все-таки зависело от него самого. И смерть была бы легкой и быстрой.
 Но сейчас он был абсолютно беспомощен. Его разум оказался в ловушке собственного тела, искалеченного и причиняющего страдание. Любой случайный прохожий имел больше власти над ним, чем он сам. Он не мог пошевелить левой рукой и полностью отдавал себе отчет, что если попытается приподнять голову, то потеряет сознание. Грудь так болела, словно туда вылили горшок расплавленного свинца, в левом глазу пульсировала боль.
 Они выехали из лифта и оказались в каком-то подвале. Сестра снова пошла к дверям лифта, а он остался один.
 Не прошло и двух минут, как она вернулась и снова куда-то его повезла.
 Они оказались на свежем воздухе, который приятно холодил его тело.
 У него было ощущение, словно он плывет по сверкающему на солнце озеру, и тут раздался скрип тормозов и вой полицейских сирен. Но все это происходило как бы в отдалении. Он сообразил, что находится в машине с плотно закрытыми дверями, потому что вокруг стало совсем темно. Или он просто потерял способность видеть?
 И вдруг зажегся свет. Это был самый резкий свет в его жизни — он врывался в забинтованный глаз, как вспышка рыжего пламени. Звук машин исчез, зато он почувствовал запах нефти и услышал звук бьющегося о скалы прибоя. Плечо его словно пылало в огне.
 — Ну, доктор Смит, вижу, вы страдаете. — Голос напоминал голос сестры и звучал очень ровно, но Смит не видел, откуда он шел.
 — Да, верно. Но кто вы? И что я здесь делаю?
 — Вы здесь, чтобы ответить на мои вопросы.
 — Я все скажу, — отозвался Смит. — Но зачем вы меня сюда привезли?
 — Мне нужна только правда.
 — Разве я собирался что-нибудь от вас скрыть, сестра?
 — Посмотрим. А теперь скажите, кто по национальности Римо?
 — Кто?
 — Римо. Ваш агент. Я знаю, Чиун, тот, что постарше, — кореец. Но меня интересует Римо.
 — Какой Римо? Какой Чиун?
 Боль была внезапной и такой острой, словно тело прижгли каленым железом. Смит закричал:
 — Я все скажу! Перестаньте, прошу вас, остановитесь!
 — Вы помните Римо и Чиуна?
 — Да, я знаю их!
 — Отлично. Так кто же Римо по национальности?
 — Я не знаю, клянусь вам. Он всего-навсего продает нам в санатории «Фолкрофт» страховые полисы.
 Тело снова пронзила боль, и Смит захлебнулся от собственного крика.
 — Хорошо, хорошо! Мы часть ЦРУ. Римо, я н Чиун. ЦРУ. Разведывательный центр. Собираем информацию о перевозках, урожаях зерна и...
 На этот раз ощущение было такое, словно ему вонзили в грудь напильник.
 Он потерял сознание, но вскоре снова увидел над собой яркий свет.
 — Хорошо, — продолжал ровный голос. — Начнем все сначала. Теперь я знаю, что ты пытаешься что-то скрыть, и понимаю почему. Но меня интересуете вовсе не вы или ваша организация. Мне не дают покоя Римо и Чиун. Единственное, чего я хочу, — это выжить, но пока они живы, это невозможно. Я мог бы предложить им полноценную замену, возможно, даже лучше. Это я сам. Но взамен вы должны быть посговорчивей.
 — Хорошо, только прошу вас, не делайте мне больно!
 — Вы увидите, я очень разумное существо, — сказала сестра.
 — Мы не можем точно сказать, кто же Римо по национальности. Видите ли, он сирота.
 — Сирота?
 — Да.
 — Что такое сирота?
 — Это человек, у которого нет родителей.
 — Но ведь ребенок не может родиться сам по себе, не может сам по себе расти. До года он даже не может стоять на ногах?
 — Он воспитывался монахинями в приюте.
 — А где он научился тому, что умеет?
 — В приюте, — солгал Смит.
 — Кто же его в приюте учил?
 — Монахини.
 На этот раз боль длилась дольше.
 — Его учитель — Чиун! — завопил Смит. — Тот самый кореец!
 — Что еще вы можете сказать о Чиуне?
 — Он Мастер Синанджу, — ответил Смит.
 — Синанджу? Они учителя?
 — Нет.
 — Хороший ответ. Так кто же они?
 — Наемные убийцы, — ответил Смит. — Синанджу — небольшая деревушка в Корее на границе с Китаем. Это святая святых всех воинских искусств. На протяжении многих веков мастера Синанджу продавали свое мастерство, чтобы поддержать жителей деревни.
 — Какое мастерство?
 — Они наемные убийцы и оказывают услуги разным властителям: королям, фараонам, царям, диктаторам, президентам, председателям. Всем время от времени требуется их мастерство.
 — А могу я воспользоваться услугами Чиуна?
 — Не знаю.
 — А в нем есть творческий потенциал?
 — Не думаю.
 — А какой вид искусства ему больше всего по душе?
 — У нас в стране существуют так называемые «мыльные оперы». Это истории, которые показывают днем по телевизору. Я так полагаю, что вы не американец, хотя и говорите без акцента, — сказал Смит.
 — "Мыльные оперы", говорите?
 — Да.
 — А в них заложен творческий потенциал?
 — Я лично этого не нахожу, — честно признался Смит.
 — Но ведь способность к творчеству — отличительная черта вашего биологического вида. Умение создавать что-то из ничего при помощи новых идей.
 — В вашей стране, должно быть, тоже существует какой-то замечательный вид искусства, — заметил Смит. — В каждой стране есть какое-то особое искусство.
 — Хотите задурить мне мозги?
 — Да, — поспешно произнес Смит, опасаясь новой волны боли, если он соврет.
 — В таком случае я тоже вам кое-что скажу. Все отношения между людьми строятся на компромиссе. Знаете, это я создал ту статую на городской площади, которая производила на всех такое отталкивающее впечатление.
 — Мне она понравилась, — сказал Смит.
 — Вы говорите правду.
 — Откуда вы знаете?
 — Когда человек лжет, его голос меняется. Вы можете этого даже не замечать, а вот я чувствую.
 — Вы что, проходили подготовку наподобие школы Синанджу?
 — Нет, но я обладаю знаниями, которые помогают мне проникать в суть вещей. Если бы я обладал творческими способностями, то мог бы вообще ничего не бояться.
 — Возможно, я смогу вам помочь, — начал Смит и тут впервые до него дошло, кем... или чем была эта медсестра.
 — А вот теперь вы лжете. Так чем вам понравилась скульптура?
 — Пропорциональностью и формой.
 — Но все называли ее безжизненным подражанием Муру.
 — Мне так не показалось. На мой вкус, в ней достаточно жизни.
 — Я не был уверен, что вам захочется остановиться, чтобы взглянуть на нее. Вероятность была невелика, но все же стоило попробовать. А что это за распечатка лежала у вас в кармане пиджака?
 — Платежная ведомость.
 — На этот раз вы не лжете, но голос у вас как-то дрожит.
 — Это ведомость, — твердо произнес Смит.
 — Ладно, неважно. А вы можете приказать Римо убить Чиуна и себя?
 — Нет.
 — Впрочем, это не имеет значения. Вы очень мне помогли. — Свет погас, и Смит принялся напряженно всматриваться в темноту с голубой сердцевинкой, которая исчезнет, как только зрачки привыкнут к переходу от света к тьме. Он глубоко дышал, прислушиваясь к шуму волн. Проснулся он в машине, а потом, когда его вновь обступил холодный ночной воздух, почувствовал запах эфира и понял, что он в лифте, идущем вверх. Когда он снова проснулся, ярко светило солнце и рядом находилась обычная сиделка.
 — Как вы себя чувствуете, доктор Смит? — спросила она. — Вас приехала навестить ваша жена. Мы так вчера испугались за вас! Где вы были?
 — А вы разве не знаете?
 — Нет, — ответила сестра.
 — Я буду... — начал Смит. Он прекрасно знал, что у раненых бывают галлюцинации. Ночью он готов был поклясться, что эта сестра — робот, единственная цель которого — убийство Римо и Чиуна. А на самом деле Смит спокойно лежит в своей палате, сестра сидит рядом, палата пахнет свежей краской и чистотой. Он улыбнулся и снова произнес: — Я буду...
 — Ты обязательно будешь, — сказала сестра, и голос ее прозвучал ровно, словно говорил автомат.
 — О Боже! — воскликнул Смит и потерял сознание.
 Тем временем Римо боролся с дурными предчувствиями. Если Смита похитили, то кто же управляет конторой? Когда они подъехали к зданию санатория «Фолкрофт», он решил задать этот вопрос Чиуну. У ворот не было усиленной охраны — как всегда, дежурил один полицейский из отставников, который потребовал у Римо пропуск.
 — Обойдешься, — бросил Римо.
 — Ну и черт с тобой, — произнес страж фолкрофтских порот и отвернулся к черно-белому телевизору.
 Чиун пожаловался Римо на то, что пропускает очередной сериал.
 — Так кто же теперь следит здесь за всем? — обратился Римо к Чиуну, когда они вошли на территорию старинного поместья с просторными газонами и зелеными лужайками. Однажды, когда над КЮРЕ нависла угроза, Римо уже пришлось тут побывать, но сейчас положение Фолкрофта было еще более уязвимым.
 — Я знаю только то, что лишен возможности следить за происходящим в моем сериале. А за чем следят другие, меня не касается.
 — Странно, как здесь все изменилось. Даже стены кажутся уже не такими внушительными.
 — Детям всегда кажется, что дверные звонки висят слишком высоко, — назидательно изрек Чиун.
 — Знаешь, — начал Римо, глядя на старинные кирпичные здания, густо заросшие плющом, — я сам толком не знаю, чего ищу.
 — Но узнаешь, что узнаешь, как только увидишь, — договорил за него Чиун.
 — Да, ты прав.
 — Ты никогда не сможешь это узнать. Нельзя найти того, чего не знаешь.
 Они вошли в большое старинное здание, где находился спортивный зал.
 Здесь Римо впервые встретил Чиуна, здесь начал изучать основы Синанджу.
 Теперь на полу лежали маты, были установлены баскетбольные кольца н спортивные снаряды.
 — Когда-то я считал, что оружие и большие отряды людей представляют собой значительную силу, — выговорил Римо.
 — И еще ел мясо, — добавил Чиун.
 — От этого было труднее всего отказаться. Помню, бифштекс мне во сне снился. Я еще помню, как меня поразило, когда ты рукой разбил деревянный брусок. Я хочу сказать, всего лишь какой-то деревянный брусок, а мне это показалось удивительным. Знаешь, тогда я не понимал и половины из того, что ты мне говорил.
 — Тогда? — переспросил Чиун со смешком. — Только тогда?
 — Конечно, тогда.
 — Так вот, значит, в чем причина, что мы все ходим вокруг да около и даже не знаем, чего ищем. Послушай, Римо, ты доставляешь мне одни волнения.
 — А что именно тебя раздражает? — ехидно поинтересовался Римо.
 В дальнем конце зала занимались какие-то люди, судя по всему, сотрудники. Они трудились что есть сил, делая упражнения, которые абсолютно исключали друг друга, так что тренирующиеся просто зря изматывали себя, вместо того чтобы наращивать телесную мощь.
 — Неужели я был так же плох, папочка? — спросил Римо.
 — Еще хуже. Ты употреблял алкоголь, ел мясо, яростно махал руками и к тому же был корыстен и высокомерен.
 — Да... Но с тех пор я сильно изменился.
 — Перестал есть мясо и употреблять алкоголь.
 По дороге к кабинету Смита Римо рассказал Чиуну о происшествии в больнице.
 — А эта сестра, — спросил Чиун, — она напомнила тебе кого-то, с кем ты встречался прежде?
 — Нет.
 — Ты сконцентрировался, когда увидел ее?
 Римо помолчал.
 — Нет. Я думал о кое-какой информации, которую выдал компьютер.
 — Что ж, поживем — увидим.
 — Что увидим?
 — Еще не знаю. Но мы обязательно узнаем. Узнаем потому, что не будем искать. Просто позволим произойти тому, что должно произойти.
 — Это не самое главное, папочка. Вся организация может оказаться под угрозой.
 — Ошибаешься, — ответил Чиун. — Главное — твоя жизнь. Пусть проблемы организации сама организация и решает. Если ей не суждено выжить, значит, она погибнет. Ты когда-нибудь слышал о вождях ацтеков? Где они теперь? Где цари? Где фараоны? Их нет. А Дом Синанджу стоит, потому что никогда не вдается в чужие проблемы.
 — Папочка, но ведь это моя работы! — воскликнул Римо.
 Секретарша Смита сказала, что его нет.
 — Ему никто не звонил? — поинтересовался Римо.
 — Прошу меня извинить, сэр, но должна сказать, что это вас не касается. Он в больнице на Кейп-Коде, так что можете попробовать с ним связаться. Он сказал мне, что некоторые вопросы он в состоянии решить и по телефону, так что, если хотите...
 — Когда вы с ним говорили? — перебил Римо.
 — Сегодня утром.
 — Что?
 — Прости его, дитя! — вмешался Чиун. — Он не ведает, что творит.
 Римо позвонил в больницу. Все верно, прошлой ночью вышло недоразумение, но Кейп-Кодская больница никакой ответственности в данном случае не несет, да и пациент не желает огласки.
 Римо с Чиуном подъехали к больнице во второй половине дня, и Римо объяснил корейцу, что не может войти внутрь из опасения, что его узнают.
 Вчера он вроде бы как убегал от полиции.
 — Зачем же ты убегал от полиции? Может, ты хочешь стать не только императором, но и вором?
 — Я не могу тебе этого объяснить, — сказал Римо.
 Дождавшись темноты, они проникли в больницу через подвал и поднялись по лестнице к палате Смита.
 Дежурила та же сестра.
 — Я хотел бы с вами поговорить, — обратился к ней Римо.
 — Доктор Смит сейчас вас примет, — ответила она.
 — Стоп! — воскликнул Чиун. — Ни шагу! Держись подальше от этой сестры!
 — Старикан помнит меня, — заявила вдруг сестра. — Косметика и женская грудь не смогли обмануть его.
 — В чем дело? — не понял Римо.
 — Если вы желаете увидеть доктора Смита, можете войти, — предложила сестра.
 — Римо, это вы? — послышался из палаты голос доктора Смита.
 — Я пошел, — произнес Римо, но почувствовал на спине цепкие пальцы Чиуна. Он попытался вырваться, но Чиун держал крепко, так что в конце концов Римо поскользнулся и шлепнулся на натертый мастикой пол.
 Он успел заметить, как сестра было двинулась на них, по Чиун словно ждал этого, двигаясь по кругу со свойственной ему обманчивой медлительностью и делая едва заметные обманные движения своими длинными пальцами. Медсестра тоже кружила на месте. Римо заметил, что она хромает.
 — Боже мой, — ровным механическим голосом сказала сестра. — Я тебя помню. Ну вот мы и встретились, идиот.
 По-корейски Чиун приказал Римо присоединиться к нему. Из-за какой-то сестры? Мастеру Синанджу требуется помощь, чтобы разобраться с какой-то медсестрой?
 Римо встал напротив Чиуна и тоже принялся двигаться по кругу, так что сестра оказалась зажатой между ними.
 — Может, когда-нибудь ты поможешь мне в сражении с паралитиком, — съязвил Римо.
 — Не шути. Она может с одинаковым успехом двигаться как вперед, так и назад, во много раз превосходя человека в сноровке.
 — Да, меня отлично запрограммировали, — откликнулась сестра. — Но все же боюсь, что не смогу повторить кое-какие из ваших движений.
 — Кто вы? — спросил Римо.
 — Лучше задать вопрос «что», — произнес Чиун и по-корейски приказал Римо не отвлекаться.
 Голова сестры перевернулась на сто восемьдесят градусов, как башня танка, и теперь с улыбкой смотрела на Римо; подбородок ее находился точно над позвоночником.
 — Ого, — только и вымолвил Римо.
 — Я вижу, и ты меня вспомнил, — заметила сестра. — На вашем месте я сейчас не стала бы ввязываться в бой. Это может привести к уничтожению Смита. Немедленному уничтожению.
 — Римо! — позвал Смит. — Кто там с вами?
 — Не двигайтесь, умоляю вас, о император! Мы пытаемся спасти вам жизнь, — крикнул Чиун.
 — Кто-то охотится за вами, — слабым голосом выговорил Смит. — Мне кажется, это мистер Гордонс.
 — Вы нам очень помогли, — пробормотал Римо.
 — Похоже, вы попались, идиот и сирота, — сказала сестра.
 — Что там происходит? — что есть сил крикнул доктор Смит.
 — Примите две таблетки аспирина, а утром позвоните мне! — крикнул Римо в ответ.
 — Вероятность того, что вы войдете к Смиту, была очень велика. Почему же вы не вошли? — поинтересовалась сестра.
 — Римо, молчи, — предупредил Чиун.
 — Давай прикончим его, — предложил Римо.
 — Нет, — отрезал Чиун.
 — Вижу, у тебя мозги шевелятся лучше, идиот, — заметила сестра.
 — Чтобы это понять, большого ума не надо, — ответствовал Чиун. — Итак, чего же ты хочешь?
 — Вашей гибели!
 — Зачем тебе это надо? — спросил Чиун.
 — Вы представляете для меня угрозу.
 — Земля велика. Мы вполне могли бы ужиться на ней.
 — Я здесь не для того, чтобы делить с кем-то землю, а для того, чтобы выжить! Ты и твой бледнолицый помощник — вот сила, которую я должен стереть с лица земли.
 Пока они говорили, в коридоре показалась еще одна сестра. Она прошествовала мимо них и преспокойно вошла в палату Смита.
 Римо посмотрел ей вслед. Через мгновение она вышла и двинулась прочь по коридору.
 — Вот видите, теперь вы можете войти, — ровным голосом произнесла сестра, зажатая между Римо и Чиуном. — Путь свободен.
 — Римо, не смей подходить к двери! — предостерег Чиун. — Почему вы так мечтаете нас уничтожить? — обратился он к сестре.
 — Потому что вы представляете собой традицию, которая существует на протяжении многих веков. Я прав?
 — Верно, — согласился Чиун.
 — Так что существует вероятность, что она будет продолжаться и впредь. Я понял, что мог бы пережить любую страну, достаточно только исчезнуть на некоторое время, а потом появиться, когда она уже будет не той, что была. Но вы, люди из Синанджу, будете существовать вечно. Так что лучше нам встретиться сейчас, иначе существует опасность встретиться с вашими потомками столетия спустя.
 — Пусть твои транзисторы на это даже не рассчитывают, — произнес Римо и приготовился нанести удар. Он готов был разорвать это существо на части.
 Но в данном случае было бессмысленно пытаться повредить сердце или мозг: жизненные центры робота могли располагаться где угодно. В прошлый раз они находились у него в животе, теперь могли оказаться под колпаком медицинской сестры. Или в ее белых туфлях.
 — Стой! — приказал Чиун. — Иначе Смит погибнет.
 — Он знает, — усмехнулась сестра.
 — Что у вас происходит? — снова крикнул Смит.
 — Что ты там устроила, несчастная машина? — строго спросил Чиун.
 — Сами догадайтесь. А теперь я ухожу. Но помните, я все равно уничтожу вас! Прощайте.
 — Прощай, ничтожество, и послушай, что я тебе скажу. Творения рук человеческих исчезают без следа, но человек продолжает жить.
 — Я принадлежу к новому поколению вещей.
 Озадаченный, Римо наблюдал, как сестра плавно двинулась к выходу.
 — Хорошо, что ты научился слушаться, — заметил Чиун.
 — Так что же все-таки происходит? — воскликнул Римо.
 — Прежде всего скажи мне, как был ранен император Смит.
 — Скульптура взорвалась, — ответил Римо.
 — Значит, взрыв. — Чиун подошел ближе к дверям палаты и обратился к Смиту:
 — Там, внутри, что-нибудь изменилось?
 — Нет, — ответил Смит. — А в чем дело?
 — Я чувствую какой-то запах.
 — Запах свежей краски, — подсказал Смит.
 — Вся палата покрашена?
 — Да.
 — За этой краской что-то скрывается.
 — Но в чем дело? — не унимался Смит.
 — Ничего страшного. Спокойно поправляйтесь. Только не выходите из палаты, пока мы не дадим сигнал, что опасность миновала.
 — Войдите сюда и толком все объясните, — попросил Смит. — Что за манера кричать через дверь?
 — К сожалению, это невозможно, о император, — ответил Чиун. — Вы в западне. И я полагаю, что это лишенное воображения существо приготовило то же, что в прошлый раз.
 — Но я здесь не вижу никакой статуи, — отозвался Смит.
 — Зато там существуют стены — это и есть взрывное устройство. И если бы мы вошли, я уверен, что и вы, и ваши преданные слуги были бы тяжело ранены, возможно, даже мертвы.
 — Господи, что же нам делать? — спросил Смит.
 — Выздоравливайте и не покидайте палату. Боюсь, если вы попытаетесь это сделать, то устройство сработает. Не знаю, как уж оно устроено, но уверен, что прогремит взрыв. За краской скрыта смерть, глядящая на вас со всех четырех сторон.
 — Потолок тоже покрашен, — уточнил Смит.
 — Значит, с пяти.
 — Можно позвать саперов и обезвредить его, — предложил Смит.
 — Они могут случайно что-то задеть, и все взлетит на воздух. Поправляйтесь. Когда придет время, я покажу вам, как покинуть эту палату.
 — Что вы собираетесь делать?
 — Надеемся спасти вас с помощью доступного нам мастерства, о всемилостивейший император.
 — Откуда мне было знать, что я имею дело с мистером Гордонсом? — сказал Римо, когда они с Чиуном пошли к выходу. — Я думал, что после прошлого раза он покоится где-то на свалке.
 Спускаясь по лестнице в неведении, что ему следует искать, Римо почувствовал старое, давно забытое чувство: ему было страшно.




 Глава 5


 Доктор Роберт Колдуэлл не был алкоголиком. Разве алкоголик ушел бы из бара, оставив там недопитый стакан? Разве мог бы алкоголик не пить три, а порой и четыре дня подряд? И потом, разве мог бы алкоголик закончить медицинский институт?
 И мог ли алкоголик разложить на лотках снабженный бирками мозг четырех пострадавших, как это сделал доктор Колдуэлл? Он вовсе не был алкоголиком, просто больничная администрация была настроена против него. А такое любого может до запоя довести.
 Если бы он был алкоголиком, то не смог бы получить сумму, составляющую его годовой доход, только за то, что объяснил кое-какие вещи одному человеку. А ведь тот пришел именно к нему. Значит, слышал о нем. Даже мертвецки пьяный, доктор Роберт Колдуэлл был гораздо лучшим нейрохирургом, чем иные трезвые костоправы. Но пьющих хирургов осудили еще в викторианскую эпоху. Хотя доктор Колдуэлл часто, выпивши, проводил более успешные операции, чем в трезвом состоянии. Только как объяснить это тупоголовой администрации? Лицемеры проклятые! Да и коллеги тоже ополчились против него, а один молодой врач просто вытолкал его из операционной! Самым настоящим образом!
 Доктор Колдуэлл вошел в дом на задворках Хьюстон-стрит в Нью-Йорке.
 Конечно, не больница, но это и не нужно. Тот человек платил ему за ум.
 За опыт. За интуицию, наконец. Ему вовсе не нужна была операция.
 Если бы ему требовалась операция, тогда другое дело. Но для того, что он задумал, сойдет и чердак. Тут вовсе не требуется стерильность. Четырем лоткам с мозгами немного пыли совсем не повредит. Мозги так грубо вынули из черепов, что невозможно было отличить лобовые доли от мозжечка, а теперь они и вовсе превратились в месиво. Поэтому он уложил их в лотки и прикрыл мешковиной. Вообще-то сначала он хотел убрать их в холодильник, но это не имело особого значение, вот он и забыл, где именно собирался их хранить. Ну и что? Они и без того превратились в месиво.
 Когда же он заметил через грязные окна чердака первые лучи света, то понял, что проспал на них всю ночь, как на подушке. Что ж, с кем не бывает! Но он тут же убрал их в холодильник... Непрофессионалу и невдомек, какие они живучие, эти мозги. Он просто ничего не скажет заказчику, вот и все.
 Доктор Колдуэлл был рад, что успел с утра немного принять. Такая мука — подниматься по ступенькам! Если бы он не пропустил эти пару стаканов, он, может, вообще не стал бы сюда карабкаться. Но вот он уже поднялся на свой чердак и стоял в нескольких шагах от собственной двери. Шаря по карманам в поисках ключа, он случайно облокотился на дверь. Она оказалась незаперта.
 Доктор дернул за выключатель, и три голые лампочки под потолком озарили комнату желтым светом, от которого резало глаза. В комнате не было ничего, кроме холодильника, рабочего стола и учебников. Все было готово к сегодняшней встрече. Доктор захлопнул за собой дверь и подошел к холодильнику. Внутри стояли четыре лотка, и на каждом лежала серовато-беловатая масса, напоминающая сдувшийся мячик с какими-то наростами. Когда он переносил их к столу возле стены, они блестели под резким светом ламп. Заказчик снабдил каждый образчик ярлыком, но доктор Колдуэлл их перепутал. Впрочем, разве это имеет значение? Какая разница между мозгами певца, художника, скульптора или танцора?
 Хорошо бы немного выпить, прежде чем приниматься за работу. В конце концов, он только что оставил в кабаке недопитый стакан. А в комнатушке стояли целых три ящика ржаного виски.
 Если бы доктор Колдуэлл был алкоголиком, он бы ни за что не променял эти бутылки на какой-то кабак, а остался бы у себя на чердаке и напился бы до беспамятства. Но он все же пошел в кабак, как серьезный человек, и даже умудрился не допить свое виски.
 Он достал из холодильника стакан и вымыл его в стоявшем здесь же огромном тазу. А алкоголик выпил бы прямо из бутылки.
 Когда появился заказчик, он уже чувствовал себя вполне комфортно. Под мышкой клиент держал форму медсестры. Доктор Колдуэлл предложил ему выпить, но тот отказался. Это был суровый человек лет тридцати с небольшим; у него были очень голубые глаза и каштановые волосы, уложенные с необычайной аккуратностью.
 — Что ж, рад, что вы на это способны, мистер Гордонс, — произнес доктор Колдуэлл. — А знаете, вашим именем назван джин, хе-хе.
 — Неверно, — ответил мистер Гордонс. — Это меня назвали в честь джина. Нас всех так назвали, но моя система оказалась наиболее приспособленной к жизни.
 — Да, порой родители наносят детям непоправимый ущерб.
 — Мои родители — все вы. Вся человеческая наука.
 — Весьма благородное суждение, — заметил доктор Колдуэлл. — Не хотите ли выпить?
 — Нет. Я хочу получить оплаченную мною работу.
 — И довольно щедро оплаченную, — подхватил Колдуэлл, поднимая стакан. — Отлично оплаченную! За вашу щедрость, сэр. За мистера Гордонса!
 — Вы сделали, что я просил?
 — В целом, я получил необходимые ориентиры, но мог бы получить и более точные характеристики.
 — Какого рода?
 — Конкретно то, что вы хотите от этих мозгов.
 — Но я уже все сказал вам в прошлый раз!
 — А еще вы сказали — я это хорошо помню, — что это, возможно, не понадобится. Я точно помню, — повторил доктор Колдуэлл и подлил себе еще немного виски. Что он действительно ненавидел, так это когда люди часто меняют свое решение. Ненавидел. С такими без выпивки не разберешься.
 — Я лишь сказал, что ваши услуги не будут играть столь решающего значения, если удастся некий задуманный много план. Но он не удался. Провалился.
 — Господи! Вам лучше выпить. Я знаю, как это бывает. Но от виски вам станет легче.
 — Нет, спасибо. Вы сделали то, о чем я просил?
 — Боюсь, в прошлый раз вы не все так четко сформулировали, — заявил доктор Колдуэлл. Ему становилось все труднее стоять. Неужели мистер Гордонс никогда не устает? Доктор уселся на стол, опершись на левую руку.
 Вот несчастье-то — он попал в один из лотков с мозгами! Ничего, все в порядке. Мозги не пострадали. Он заверил Мистера Гордонса, что мозги гораздо крепче, чем может подумать не разбирающийся в этом деле человек.
 Хотя чертовски липкие, не так ли?
 — Я дал вам четыре образца мозгов, и тогда затылочные, теменные, височные и передние доли были абсолютно целы.
 — Точно, — ответил доктор Колдуэлл. Ему нужны лекции этого шута, как рыбке зонтик.
 — И я особенно осторожно обращался с затылочными долями, которые, как известно, являются местом возникновения мысли.
 — Прекрасно, — воскликнул доктор Колдуэлл. — Просто прекрасно! Вы так хорошо знаете медицинскую терминологию. Неужели у вас нет медицинского образования?
 — В меня ввели курс медицины.
 — Хе-хе, вы говорите, как компьютер.
 — В некотором роде. Но не такой жизнеспособный, как мне бы хотелось.
 — Мы все испытываем сходные чувства! — воскликнул доктор Колдуэлл и выпил за это.
 — Так вам удалось выделить ту часть мозга, которая обладает наибольшим творческим потенциалом? Когда мы ее выделим, то сможем перевести электрохимический сигнал человеческого тела в электронные сигналы, воспринимаемые мною. Но нам понадобятся для этого живые люди.
 — Блестяще, — обрадовался доктор Колдуэлл. — Позвольте выпить за ваш талант!
 — Вы это сделали?
 — Нет, — признался доктор Колдуэлл.
 — Почему?
 — Боюсь, у нас недостаточно научный подход.
 — Я готов выслушать ваши предложения.
 — Давайте пойдем в бар и обсудим это за стаканчиком виски.
 — Я не уподобляю спиртного, а вам уже хватит.
 — Хорошо, буду с вами откровенен. Я согласился взяться за дело, поскольку думал, что смогу вам помочь. Но вы сами не оказали мне достаточного содействия.
 — В каком смысле? — поинтересовался мистер Гордонс.
 — Мне нужна более подробная информация. Вы были со мною недостаточно откровенны.
 — При нормальных условиях я не способен на ложь.
 — В таком случае вам нужен психоаналитик. Психоаналитик! Человек не в состоянии говорить только правду! Это невозможно. Благодарю, что пришли, но ваш случай безнадежен, и, честно говоря, мне сейчас нужен стакан виски гораздо больше, чем неизлечимый больной. Мне всегда достаются безнадежные случаи. Они уже, считай, на том свете — так отдайте их старине Колдуэллу. Не удивительно, что я вынужден пить. Знаете ли вы, скольких родственников я известил, что их близкие не перенесли операции?
 — Нет, не знаю.
 — Целую кучу. По моим подсчетам, я проинформировал о смерти родных больше, чем все остальные врачи в больнице, вместе взятые. Больше, чем все остальные врачи. Даже чем те, что имеют дело с раком. А знаете почему?
 — Догадываюсь.
 — Так я вам скажу. Больные у меня хреновые. И опухоли у них оказываются совсем не такими, какие показывает рентген. И мне всегда попадались мозги, которые только с виду казались нормальными, а на самом деле были совсем не нормальные, а тем временем сестры то и дело подло наговаривали на меня, будто я пью. Мазкие твари. Из-за этого мне и стали подсовывать безнадежных больных. Скидывать самые тяжелые случаи. А вот теперь еще один — вы.
 — Я сказал, что обычно не способен на ложь, но в моем случае это не психическая болезнь, а научный факт. Чтобы быть хорошим лгуном, требуется большая изобретательность. Вот я и ищу изобретательность, или способность к творчеству.
 — Вы желаете стать творческой личностью, — произнес доктор Колдуэлл, мрачно наполняя стакан. И как можно не пить, когда тебя окружают одни идиоты! — Тогда вам надо в Голливуд. А ко мне стоит обращаться, только если вам потребуется самый лучший на свете нейрохирург. Так что вам, черт побери, от меня надо?
 — Я надеялся, что вы сможете выделить ту часть головного мозга, которая является источником творческих способностей.
 — Это действительно затылочная доля. Но творческие волны не передаются на расстояние. Только импульсы, не связанные с творчеством. — Доктор Колдуэлл сполз со стола. В одной руке он сжимал бутылку ржаного виски, в другой — стакан. — Вам нужна безупречная нейрохирургия? Тогда вот он я! Но только не приставайте ко мне с этой вашей чепухой относительно творчества! Я всего лишь нейрохирург.
 Пол почему-то оказался скользким, и доктор Колдуэлл потерял равновесие. Оказавшись внизу, он попытался разглядеть, на чем же это он поскользнулся, но так и не смог ничего найти. Он снова встал на ноги, причем довольно легко. Правда, ему помог мистер Гордонс. Сильный, черт! Хотя сумасшедшие всегда отличаются недюжинной силой.
 И почему ему всегда попадаются какие-то чудаки? Этот даже начал рассказывать историю своей жизни. Оказывается, мистер Гордонс родился два года назад. Два года назад? Да. Отлично. За это следует выпить. Парень двух лет от роду, который выглядит на все тридцать пять и, словно перышко, поднимает блестящих нейрохирургов.
 Ну, родился не в полном смысле слова. Что ж, прекрасно. Может, это было непорочное зачатие? Нет, это не так. Хотя помещение, где он появился на свет, было тщательно очищено от пыли и всяческих микробов. Он был одним из целого поколения космических продуктов. Машиной, созданной для работы в открытом космосе.
 Мистер Гордонс оказался андроидом. Он был лучшим из всех, созданных в космической лаборатории. Его изобретательница была блестящим ученым, хотя ей и не удалось создать поистине творческую машину, которая умела бы сама принимать решения в нестандартной ситуации. Но она сделала все, что могла. Создала мистера Гордонса — машину, способную выжить в любых условиях. Он не обладал творческим потенциалом, зато умел найти выход из любой ситуации — лишь бы выжить. Он мог изменять внешность, функции. Ради того, чтобы выжить, был способен на все.
 У его изобретательницы тоже были проблемы со спиртным, и она называла все свои космические изобретения в честь любимых алкогольных напитков.
 Отсюда и имя «мистер Гордонс». Иногда он, правда, называл себя мистер Ригал, но это непринципиально. В какой-то момент выяснилось, что если он останется в лаборатории, где его изобрели, то погибнет. И тогда он ушел.
 Единственную угрозу для него представляли два человеческих существа, которые сотрут его с лица земли, если он сам не сумеет их уничтожить.
 Для этого мистеру Гордонсу и требовалось умение творить. Понял ли его доктор Колдуэлл?
 — Что вы хотели сказать своей фразой «тоже проблемы со спиртным»?
 — Вы алкоголик.
 — Что вы знаете о жизни? Вы всего лишь машина. Эй, не утомляйте меня.
 Вам нужен какой-нибудь агент из Голливуда, но только не я.
 И тут произошло нечто странное. Доктор Колдуэлл обнаружил, что оказался в холодильнике один на один с мозгами. Стало холодно, но он не имел ничего против. У него была с собой бутылочка, к тому же страшно хотелось спать.
 Просто невозможно, как его вдруг поклонило в сон.




 Глава 6


 Римо медленно вытягивал вперед руки, продвигая их все дальше и дальше.
 Одновременно он все шире раздвигал ноги, все глубже н глубже заполнял легкие воздухом и наконец, в момент наивысшего напряжения, остановился, застыл, словно яркий луч света в царстве тьмы. Ему казалось, будто он поднимается над матом, на котором только что лежал лицом вниз, над комнатой в мотеле города Бурвелла в штате Небраска. Он был один на один с истинным светом, светом жизни, — один.
 Если бы в этот момент в окно номера заглянул какой-нибудь случайный прохожий, то увидел бы лежащего на мате мужчину с раскинутыми в стороны руками н ногами, причем вытянутыми дальше, чем это может сделать обычный человек. Еще он увидел бы, что мужчина лежит совершенно неподвижно. И прошел бы мимо, так и не узнав, свидетелем какого уникального упражнения он стал.
 Потому что Римо лежал так почти полчаса, и пульс его замедлился до минимума — такой бывает только у трупа. Даже кровь его текла медленнее, а сердце находилось на грани остановки.
 Свет завладел им целиком, он весь превратился в свет, а затем начал потихоньку выпускать его из себя. Очень-очень медленно. Сначала из пальцев рук, затем из пальцев ног, потом из всех органов его тела свет начал постепенно возвращаться во вселенную, покидая его плечи, голову, сердце. Быстрым движением Римо встал на ноги — дыхание его полностью восстановилось.
 Чиун сидел у телевизора. Чтобы он не пропускал любимых сериалов, КЮРЕ снабдила его специальной записывающей видеосистемой, так что теперь он мог смотреть свои «мыльные оперы» по шесть часов кряду, хотя и жаловался потом на царившие в них насилие и безнравственность. Сейчас он просматривал записи передач, которые пропустил из-за поездки в Фолкрофт. Чиун сел к телевизору на рассвете, чтобы в одиннадцать перейти к просмотру текущих серий.
 — Отвратительно, — произнес он, когда Варна Халтингтон обратилась с непристойным предложением к доктору Брюсу Эндрюсу, хотя и знала, что он женат на Алисе Фримантл, ее собственной племяннице, которую когда-то изнасиловал бывший глава Универсальной Реалистической Церкви Дамиен Плестер и которая теперь находилась в сомнениях относительно того, стоит ли ей делать аборт. Насколько помнил Римо, она обдумывала этот вопрос с прошлого марта, и сейчас у нее уже должен был бы родиться нормальный, доношенный четырнадцатимесячный младенец весом от сорока до пятидесяти фунтов.
 — Какая испорченность нравов, какое вырождение! Отвратительно! — принялся возмущаться Чиун, когда началась реклама.
 — Тогда почему бы тебе не перестать это смотреть?
 — Потому что когда-то давно ты обещал убрать всю эту грязь из моих дневных сериалов, и я поверил тебе. Вот с тех пор я и жду, хотя и без особой надежды на успех, что ты исполнишь свое обещание.
 — Постой, да я никогда... — но Римо тут же оборвал себя. У него было всего сорок четыре секунды, чтобы поговорить с Чиуном, и он предпочитал обсудить проблему распада организации, ловушку, в которой оказался Смит, и перспективы выхода из создавшегося положения. — А почему мы приехали в Бурвелл в Небраске? — спросил он.
 — Мы должны напасть на эту машину.
 — Но как же мы сделаем это, находясь в Бурвелле? Он что, здесь?
 — Конечно, нет. Потому-то мы и приехали сюда.
 — А не кажется ли тебе, что нам следовало бы отправиться туда, где находится он?
 — А где он? — поинтересовался Чиун.
 — Не знаю.
 — Тогда как же мы можем отправиться туда?
 На экране снова появилась Ванда Халтингтон, продолжавшая добиваться от доктора Эндрюса близости, а заодно и отчета о душевном состоянии его жены Алисы — Ванду интересовало, собирается ли она все-таки делать аборт.
 Некоторое время они бурно обсуждали этот вопрос, а затем Ванда положила руки на плечи доктору Эндрюсу, что означало переход к половому акту и конец эпизода.
 — Так как же мы все-таки отыщем его? — спросил Римо.
 — Разве тебя не было со мной в больнице? Разве ты сам не слышал все собственными ушами?
 — Конечно, я все слышал. Он обругал нас, а мы в ответ обругали его.
 — Тебе даны все ориентиры, а ты так ничего и не видишь! — заметил Чиун. — Это он спешит, а не мы, поэтому он должен напасть на нас первым.
 — Но он таким образом получает инициативу!
 — Вовсе нет.
 — Но почему?
 — Потому что он не знает, где мы находимся.
 — Ну и что?
 — Значит, он должен нас найти.
 — Не думаю, что ему это удастся.
 — Именно так. Поэтому он должен сделать что-то чтобы нас привлечь. И тем самым он обнаружит собственное место нахождение.
 — А мы снова попадемся к нему в ловушку, — сказал Римо и принялся ждать, когда кончится новый эпизод.
 На этот раз непристойное предложение исходило от Катрин и было обращено к доктору Дрейку Марлену, женатому, насколько ей было известно, на Нэнси Уитком, которую никто не изнасиловал, но которая тем не менее размышляла, стоит ли ей сделать аборт, поскольку состояла в интимной связи с собственным психоаналитиком. Дождавшись рекламы, Римо спросил:
 — Так почему временной фактор важнее для него, а не для нас? Я хочу сказать, что металл и транзисторы долговечнее плоти.
 — Если бы ты внимательно слушал, что я говорил в больнице, то понял бы, что я вложил ему в голову одну мысль, которую он легко воспринял, потому что она верна.
 — Я не уловил тогда никакой мысли.
 — Человек долговечнее любого творения собственных рук.
 — Но ведь это не так. Взять хотя бы надгробия.
 — Ну, и что надгробия? Где могилы скифов или кельтских племен? Все они давно стерты с лица земли, а персы продолжают существовать, и ирландцы процветают.
 — А пирамиды?
 — Они постепенно разрушаются, а египтяне живут. А вспомни Стену плача в Израиле! Это все, что осталось от величайшего храма. Но посмотри, как себя чувствуют новые жители этой страны! Нет, человек постоянно обновляется, а вещи умирают. И робот это понял. Он знал, что Дом Синанджу переходит от мастера к мастеру и останется по-прежнему полон жизни и сил, когда все шестеренки мистера Гордонса заржавеют. Поэтому именно он должен попытаться уничтожить нас, а не наоборот.
 — Почему же он не тронул меня в больнице? Когда был переодет медсестрой и легко мог меня устранить?
 — Должно быть, решил, что ты начеку. А это означает, что даже самые совершенные электронные системы способны на ошибку. А может, он не знал, что станет делать один из нас, если другой погибнет. Похоже, он хочет расправиться одновременно с нами обоими, потому и заминировал палату, где лежит Смит.
 — Вот еще одна проблема — Смитти.
 — В мире есть и другие императоры.
 — Я почему-то предан именно этому.
 — Дом Синанджу славится своей преданностью. Но преданность — это одно, а глупость — совсем другое. Императоров много, а мы одни. И мы должны хранить верность многим вещам. И прежде всего Синанджу, хотя ты этого еще как следует не осознал. Кстати, ты должен быть предан Синанджу больше, чем кто-либо другой, поскольку однажды ты станешь Мастером Синанджу.
 — Мы должны что-то сделать для Смитти, — продолжал настаивать Римо.
 — Если бы мы уехали в Персию, со Смитом не случилось бы этого несчастья. Самое большее, что можно сделать для императора, — это служить ему, пока он пребывает в здравии. И больше ничего.
 — Я не согласен. И хотя он больше не сидит в своем кабинете, забавляясь с компьютером, он все еще наш босс. Как мой, так и твой.
 — Твой — возможно. Но не мой. Если ты наемный работник, то я свободный человек, работающий по контракту. — Чиун поднял вверх руку. — Но Смита мы спасем.
 — Как?
 — Ты видел, как в его палату вошла обычная сестра И она не потревожила взрывное устройство!
 — Да, видел.
 — Мина настроена только на нас — тебя и меня. Мы спасем Смита тем, что будем держаться подальше от него и таким образом не приведем в ход взрывной механизм.
 Римо хотел еще что-то сказать, но Чиун уже не слушал его — он снова отвернулся к телевизору, и Римо пришлось покорно ждать, пока кончится очередная серия «мыльных опер» «Пока вертится Земля» и «Невинные и порочные», чтобы получить ответ на еще один злободневный вопрос.
 — Как ты думаешь, какую ловушку подстроит нам Гордонс? — спросил наконец он.
 — Такую, какую мы сами подскажем ему, — ответил Чиун и наотрез отказался обсуждать далее этот вопрос, приведя пословицу, что, если лить воду на мокрый камень, он не станет более мокрым.
 Днем Римо позвонил Смиту из придорожного кафе. Играл музыкальный автомат — мелодия напоминала завывания подростка, заглушаемые грохотом барабанов. В кафе сидели несколько рокеров в черных куртках — прически их выглядели так, будто они использовали вместо расчески корни деревьев из мангровых лесов. Они пили пиво и приставали к посетителям. Бармен пытался сохранять достоинство, делая вид, что ничего не замечает. Потому что иначе ему пришлось бы что-то предпринять, а ему этого очень не хотелось.
 Дозвонившись, Римо узнал, что Смит в целом чувствует себя лучше.
 — Состояние стабилизировалось, — сообщил Смит, — и врачи обещают, что к концу недели снимут повязку с левого глаза. Они говорят, что на следующей неделе я уже смогу вставать.
 — Только не смейте это делать! — воскликнул Римо.
 — Я знаю. У вас есть какие-нибудь зацепки? Я здесь оказался совершенно не у дел. Не могу же я пользоваться обычными телефонными линиями! Я даже не могу установить секретные — кто знает, от чего эта штука взлетит на воздух?
 — Да, — согласился Римо.
 — Итак, ваши идеи? — повторил Смит.
 — Ну, видите ли, мы... разрабатываем один план.
 — Отлично, — похвалил Смит. — Если бы не вы, меня бы, наверно, уже не было в живых.
 — Держитесь, Смитти, — произнес Римо, чувствуя себя совершенно беспомощным.
 — И вам того же, — сказал Смит.
 Римо повесил трубку и попросил у бармена стакан минеральной воды. Рокер с волосатыми, как у обезьяны, лапами и украшенным свастикой немецким шлемом времен Второй мировой войны предложил ему выпить что-нибудь покрепче.
 — Я не пью, — ответил Римо. — А также не курю, не ем мяса, не хитрю и не испытываю враждебности к окружающим.
 — А что же ты тогда делаешь, педик несчастный? — спросил парень и заржал, повернувшись к друзьям. Они тоже заржали. Веселый у них приятель.
 Сзади на куртке розовой и белой краской у него было написано: «Черепа крыс».
 — Я ручной хирург, — произнес Римо.
 — Да? И что же это такое — ручной хирург?
 — Делаю пластические операции с помощью одной лишь руки без каких-либо инструментов.
 — Да? Может, и мне сделаешь, а, голубой? Хе-хе!
 — О, спасибо за приглашение, — сказал Римо и подошел поближе к столу, где сидели «Черепа крыс». — А сейчас, господа, я покажу, как умею хватать за нос.
 — Детская шутка, — заметил один из «черепов». — Проводишь рукой ребенку по лицу, а потом стоишь фигу и говоришь: «Видишь, твой нос у меня в руке».
 — Пусть сделает, — разрешил главарь, тяжело поднимаясь со стула у стойки. — Давай, гомик, покажи, на что способен, а потом я покажу, какие операции делают при помощи цепи. — Он посмотрел на Римо сверху вниз и поиграл огромной цепью, которую не выпускал из рук.
 Остальные громко загоготали.
 — Не надо, ребята, — неуверенно запротестовал бармен.
 — Ты что-то сказал? — обратился к нему главный «череп», сжимая цепь.
 — Я имею в виду... Понимаете, это бар...
 — Он первый начал. — Владелец цепи кивнул на Римо.
 — Да, конечно, все в порядке, — забормотал бармен. — Я понимаю, вы вынуждены защищаться.
 — Ага, — хором сказали «крысиные черепа».
 — Вы готовы? — приятным голосом спросил Римо.
 — Готовы, — подтвердили «черепа».
 — Только чур, не блевать, — предупредил Римо. — Может быть много крови.
 — С нами такого не бывает, — заверил его главарь.
 — Отлично. Потому что иначе мне придется вас наказать. И помни — ты лишаешься носа.
 — Давай-давай, — хихикнув, подбодрил его главарь «черепов».
 — Сейчас будет фокус-покус, — произнес Римо, перебирая пальцами. Поначалу рука его двигалась медленно — так обычно замахиваются клюшкой при игре в гольф, но когда достигла цели, то всем показалось, будто она закреплена на конце длинного кнута. Пальцы раздвинулись и снова сомкнулись со щелчком, напоминающим удар хлыста. Главарь «черепов» ощутил быстрое прикосновение, словно ему вырвали молочный зуб. Из самого центра лица. И сразу он стал как-то странно дышать — как будто делал вдох прямо головой. Но то, что проходило внутри, было более влажным, чем дыхание. Он так и застыл на месте. На лице его расплылось большое красное пятно с двумя дырками посередине. Он вдруг почувствовал страшную боль.
 — А вот и наш носик-курносик, — дурашливо произнес Римо и показал сидящим «черепам» правую руку. То, что лежало у него в ладони, вполне могло быть большим пальцем. Если только на пальцах бывают ноздри.
 Римо повернул ладонь, и кусочек плоти скатился одному из рокеров в стакан. Пиво тут же окрасилось в розоватый цвет.
 — Только без глупостей, — предупредил Римо.
 — О Господи! — пролепетал рокер, в пиво которому попал оторванный нос главаря.
 Как ни странно, они не полезли в драку, а восприняли все так спокойно, словно это было лишь детской шалостью. Римо приобрел над ними такую власть, что они и не думали вступать с ним в конфронтацию. Особенно когда он заметил, что ему особенно удаются операции на половых органах.
 Тогда уж все поспешили согласиться, что это было лишь невинной шуткой.
 — А теперь допивайте пиво, — предложил Римо, и «череп» с розоватой жидкостью в стакане тут же лишился чувств.
 Пока Римо ехал в мотель на своем взятом напрокат автомобиле, по радио шла дискуссия по поводу тюремной реформы. Какая-то дама жаловалась на жестокость законов.
 — Жестокие законы лишь провоцируют новые преступления, — говорила она.
 Дама почему-то забыла об одной интересной закономерности: чем реже полиция пускает в ход оружие, тем больше ни в чем не повинных людей попадают под добровольный арест в собственных домах из страха перед подонками, которые не боятся показаться слишком жестокими.
 Римо вспомнил «крысиные черепа» и подумал, что если бы не смог постоять за себя, то, скорее всего, стал бы еще одной жертвой.
 И Римо вовсе не удивился, когда выяснилось, что выступавшая живет в престижном районе Чикаго и ей абсолютно безразлична судьба тех, кому средства не позволяют поселиться в доме с привратником.
 Когда действенность законов по борьбе с уголовной преступностью падает и судьи выносят все более мягкие приговоры, число преступлений растет.
 Тут все очень просто. Непросто только найти выход из подобной ситуации.
 А выступавшая по радио дама считала, что для этого государство должно всего-навсего изменить человеческую природу. С этой целью она призывала закрыть все тюрьмы.
 — Они не способны наставить на путь истинный, — вещала она. — Преступник выходит из тюрьмы еще более закореневшим, чем до того, как попал туда.
 Если у кого-то возникнут какие-либо мысли на этот счет, она с удовольствием познакомится с ними. Ей можно писать. На виллу в окрестностях Манитобы.




 Глава 7


 У Ванды Рейдел был готовый план. Так почему же «Саммит-Стьюдиоз» ведут себя как законченные идиоты? Она заполучила режиссера, награжденного премией Кино-академии, и сценариста-лауреата той же премии, и актера, который прекрасно подходит на главную роль. Неужели они не хотят поставить что-нибудь вроде «Крестного отца»? Если так, то она позволит себе напомнить, что у них есть ряд довольно влиятельных акционеров, которые и без того недовольны сорванным по вине руководства студии договором, так что она обещает: скоро их головы полетят с плеч.
 — Кто угрожает? Это я угрожаю? — возопила Ванда. Секретарша нежно склонилась над ее пухлым белокожим телом, любовно поправляя прическу, которая, по словам парикмахера, называлась «Ванда».
 — Просто ваш стиль, драгоценная вы моя, — сказал ей парикмахер. Волосы выглядели так, словно их покрыли штукатуркой в несколько слоев. Ванда Рейдел, которую все в Голливуде называли Спрутом, носила просторные платья в гавайском стиле н каскады драгоценностей, придававшие ей вид величественной горы, утопающей в облаках и усыпанной сверкающими бело-зелеными камнями. Все эти камни сильно напоминали дешевые украшения, столь модные в Бронксе, где Ванда росла.
 Когда Спрут заработала свой первый миллион, она заказала одному из римских ювелиров украшения по собственному эскизу. От него сразу ушли два подмастерья, но зато этот заказ привлек множество клиентов, потому что, если хочешь дружить с Вандой, приходится покупать драгоценности в ее любимом римском магазине.
 Одна актриса, заказывая брошь за двадцать тысяч долларов, попросила:
 «Сделайте дешевку в Вандином стиле».
 В Голливуде это называли «вандастическими драгоценностями». Ювелиры, продолжившие традицию Челлини и создавшие всемирно признанные шедевры для рода Уиндзоров, Ротшильдов и Круппов, теперь перешли на ассортимент магазина фирмы «Вулворт», что на Фордхэм-роуд.
 — Я никому никогда не угрожала и не собираюсь угрожать, — сказала Ванда. — Но в моих руках деньги просто творят чудеса. И если ваши акционеры напустятся на вас из-за того, что вы не желаете зарабатывать для них деньги, то это не моя вина!
 — Ванда, милая, — произнес Дел Стейси, тоже носивший морское прозвище «Ракообразное», — такие вещи могли у тебя пройти давным-давно, в начале твоей карьеры, но только не сейчас.
 — Что ты имеешь в виду под этим давным-давно?
 — До прошлого четверга. Ты совершаешь ошибку, радость моя.
 — Ха! — сказала Ванда с легким смешком. — Целую тебя, — проворковала она, но когда повесила трубку, лучезарная улыбка у нее на лице сменилась темной, мрачной гримасой. — Убирайся отсюда, дура! — крикнула она секретарше.
 — Хорошо, дорогая, — ответила та.
 Когда секретарша, кланяясь и пятясь, ушла, Спрут принялась барабанить пальцами с длинными ногтями, накрашенными зеленым лаком и украшенными наклепками с изображением Тадж-Махала, по перламутровой крышке стола.
 Бывший вице-президент студии как-то заметил, что этот стол как будто взят с кухни у нелегальных эмигрантов. Теперь он в Бербанке торгует запчастями для тракторов.
 Она взглянула через розоватые стекла окон на Сансет-бульвар. Этот маленький ублюдок из «Саммита» прав — она совершает ошибку. Конечно, не такую огромную ошибку, но этого уже достаточно, чтобы потерпеть фиаско в городе, где не верят слезам.
 Нужно обязательно запустить эту сделку с «Саммитом». Просто беспроигрышный вариант. Идеальный набор. И все хорошо заработают: и режиссер, удостоенный премии Киноакадемии, и сценарист-лауреат той же премии, и актер, который идеально подходит на эту роль.
 К сожалению, сценарист уже подписал контракт с другим агентом, а режиссер вообще не желает с ней говорить. Особый тип идиота, который, как ребенок, носится с какой-то безумной идеей. Зациклился на совершенно не выполнимом обещании и теперь не может успокоиться, согласившись на игрушку, немного отличающуюся от той, что ему посулили. Вот заладил: Марлон Брандо, Марлон Брандо. Как заезженная пластинка. Подавай ему, видишь ли, Марлона Брандо.
 Никак не может понять, что Брандо занят в другом фильме. Не может взглянуть на вещи, как зрелый человек, иначе бы понял, что, если нельзя заполучить одного актера, его надо заменить другим. Раз Брандо уже занят, то следует довольствоваться Биффом Бэллоном.
 — Какая разница? — спрашивала его Ванда. — Бифф вполне может сыграть деда, стоит только покрасить его чудные светлые волосы и спрятать роскошные мускулы. Послушайте меня, гораздо легче будет загримировать Биффа под старика, чем привести Марлона в физическую форму, необходимую для «Любовника-афериста». Хотела бы я посмотреть, как Марлон станет прыгать из горящего дома с автоматом в руке и ножом в зубах и умудрится при этом остаться невредимым.
 Но детское упрямство сеть детское упрямство. Поэтому режиссер не желал с нею говорить, а сценарист вообще ни с кем не разговаривал, потому что ему запретил это делать его агент.
 Так что, когда Ванда Рейдел сказала представителям компании «Саммит пикчэрз», что уговорила и сценариста, и режиссера, и актера, она была не вполне точна. У нее был только актер. Бифф Бэллон.
 Надо было что-то срочно придумать. Ей позарез нужен был сейчас хороший контракт. Этот ракообразный ублюдок не шутил, намекая, что она выдохлась, исчерпала себя. Контракт было просто необходимо заключить, причем еще до коктейля, ну, в крайнем случае, до ужина, иначе она потерпит полное фиаско и к завтраку следующего дня перестанет существовать как агент.
 — Пирожное! — крикнула она. — Хочу пирожное!
 В комнату поспешно вбежала секретарша.
 — Хочу клубничное пирожное! — вопила Ванда Рей-дел.
 — Но, дорогая, вы же знаете, как потом огорчитесь, если его съедите!
 — Клубничное пирожное. Я не огорчусь. Принеси мне пирожное!
 — Но вы же знаете: стоит вам его съесть, как вы возненавидите весь мир!
 — Я и так ненавижу весь мир. Но если съем пирожное, то, возможно, жизнь покажется мне не такой уж мерзкой.
 — Но, милая, а как же ваша диета?
 — Хочу клубничное пирожное! — Голос Спрута разносился по кабинету, создавая атмосферу темной, населенной призраками комнаты, в которую обитатели дома не просто опасались входить, а делали вид, будто ее вовсе не существует. Когда Ванда говорила таким тоном, секретарши не осмеливались перечить. — Шесть клубничных пирожных, — уточнила Ванда Рейдел, и вскоре заказ появился в приемной, доставленный посыльным в белой куртке и с табличкой с именем на груди.
 — Хьюблейн, — обратилась секретарша к посыльному, взглянув на табличку, — оставьте пирожные здесь.
 — Ведь это для великой Ванды Рейдел, не так ли? — поинтересовался юноша.
 — Да, для нее, но она не хочет, чтобы ее отвлекали.
 — Но я только хотел взглянуть на нее. Я не умею узнавать людей по фотографиям. Люди часто не похожи на свои изображения.
 — Я прошу вас оставить пирожные здесь, — повторила секретарша, но посыльный уже прошмыгнул мимо нее и открыл дверь в кабинет.
 — Госпожа Рейдел, — произнес он, — ради вас я могу творить чудеса. Вы имеете больший доступ к творчеству, чем кто-либо другой, об этом везде пишут. Если бы вы увидели, на что я способен, то не поверили бы своим глазам.
 — Просто великолепно! — воскликнула Ванда. — И так по-голливудски. Дел Стейси из «Саммита», у которого есть сумма, которая мне так нужна, не желает тратить ни цента, а вместо этого я получаю поддержку ресторанного мальчишки!
 — Прошу вас очистить помещение! — обратилась к посыльному секретарша, врываясь в кабинет. — Госпожа Рейдел ненавидит плебеев.
 — Кто это сказал? Вовсе нет! Дайте мне пирожное!
 — Только одно, — сказала секретарша.
 Но посыльный, ловко увернувшись от расставленных в стороны рук секретарши, проворно поставил коробку на стол.
 В два приема госпожа Рейдел расправилась с первым пирожным и приступила ко второму, прежде чем секретарша успела добраться до белой коробки с масляными пятнами и следами сахарной пудры. Ванда стукнула ее по рукам и принялась уписывать угощение, отбиваясь от наседавшей на нее секретарши.
 Когда пять пирожных уже пребывали у нее в желудке, а шестое большими кусками отправлялось в рот, Ванда вдруг заорала:
 — Зачем ты позволила мне все это съесть? Что, черт побери, с тобой происходит?!
 Секретарша заморгала под градом полупрожеванных кусков, который внезапно обрушился на нее.
 — Идиотка! Убирайся отсюда! — завизжала Ванда и швырнула в секретаршу коробкой из-под пирожных, но промахнулась. Коробка приземлилась возле перламутрового стола на ворсистом персидском ковре.
 Секретарша, пятясь, вышла.
 — Зачем вы пришли? — обратилась Ванда к посыльному.
 — Чтобы решить ваши проблемы, если вы мне поможете решить мои.
 — Только этого не хватало — посыльный решает мои проблемы!
 — Я не вполне посыльный.
 — Понимаю. Вы собираетесь стать великим продюсером.
 — Нет. Я просто-напросто хочу выжить.
 — Мы псе этого хотим. Но зачем вам это нужно? Что в вас такого особенного? И кто вы, наконец?
 Посыльный слегка поклонился — он заметил, что так, выходя из комнаты, поклонилась секретарша, — и рука его качнулась наподобие маятника. Госпожа Рейдел не заметила этого движения, но зато прямо на ее глазах край перламутрового стола откололся, словно был заранее подпилен.
 — Ты умеешь ломать предметы, ну так что? Чем ты, в таком случае, отличаешься от простых грузчиков?
 Посыльный снова поклонился, потом нагнулся и поднял с пола отломанный кусок стола. Ванда увидела рыжеватый отблеск и почувствовала запах горелой пластмассы. Позже она готова была поклясться, что руки посыльного оканчивались вовсе не кистями.
 Вероятно, все длилось не больше минуты, хотя в тот момент ей показалось, что время остановилось. И когда посыльный отошел в сторону, перед нею вновь стоял целый и невредимый перламутровый стол, словно его никто никогда не ломал.
 — Как тебе это удалось?
 — Главное здесь — это определить, с каким веществом имеешь дело и каков коэффициент плавления при различных температурах в пределах температуры воспламенения.
 — Ясно, — произнесла Ванда, дотрагиваясь до края стола. Он был абсолютно гладким. — Садись, малыш, — пригласила она. Возможно, этот посыльный сможет ей помочь. В конце концов, именно помощник официанта помог ей проникнуть в мужской туалет в «Браун-Дерби», где она хорошенько прижала Биффа Бэллона, не давая ему ни встать, ни воспользоваться туалетной бумагой до тех пор, пока он не подписал все, что она хотела. Она просто наступила каблуком на его спущенные трусы. Кто-то поглупее и позавистливее мог бы назвать подобное поведение грубой игрой, но победителей не судят. — Детка, — продолжала она, — проблема вот в чем. У меня есть потрясающий план, и я пытаюсь его продать. Просто великолепный план, но один начальник на студии слишком глуп, чтобы это понять. Что бы ты мог предложить?
 — Существуют кое-какие способы стимулировать активность человеческого мозга, но уже сложившийся интеллект нельзя улучшить даже при помощи химических препаратов, которые чаще всего отрицательно влияют на человеческую природу.
 — Иными словами, он не переменит своего решения, — подытожила Ванда.
 — Вы не сказали, что речь идет всего-навсего о пересмотре решения. Это как раз вполне реально.
 — Каким образом?
 — Боль.
 — Как могло получиться, что ты всего лишь посыльный?
 — Я только выгляжу как посыльный. Специально, чтобы беспрепятственно проникнуть к вам в кабинет.
 — Ты влюблен в меня, малыш?
 — Конечно, нет.
 — Послушай, если ты собираешься работать на меня, тебе придется запомнить одно важное правило: бывают случаи, когда откровенность лучше держать при себе.
 — Прошу вас точно указывать мне подобные случаи.
 — Сам подумай, малыш. А теперь скажи мне, какую боль ты имеешь в виду?
 — Выкручивание суставов производит в человеческом организме боль, намного превышающую допустимый порог. Люди готовы пойти на все, лишь бы она прекратилась.
 Ванда Рейдел представила себе, как Делу Стейси выкручивают руки. А потом отрывают ноги. И вот уже его тело корчится на полу, а она бросает его в кипяток, чтобы посмотреть, действительно ли ракообразные от этого краснеют.
 — Разве я сказал что-нибудь смешное? Почему вы улыбаетесь? — спросил посыльный.
 — Да нет, я просто задумалась. Послушай, а ты можешь сделать так, чтобы не убить человека, а только как следует его напугать?
 — Да, уж страху нагнать я умею.
 — Гм. А если тебя поймают, то, конечно же, поверят мне, а не какому-то там посыльному. По крайней мере, в суде. Вот послушай, что я собираюсь продать: режиссер-лауреат премии Киноакадемии плюс сценарист-лауреат той же премии и в придачу актер, который, я уверена, будет выше всяческих похвал. Нужно только немножко нажать на участников, а потом продать все Стейси.
 — Что значит «нажать»?
 — Дело в том, что режиссер не хочет со мной разговаривать, потому что мне не удалось заполучить Марлона Брандо. А сценарист вообще ни с кем не разговаривает. Но мне они нужны позарез. С Биффом Бэллоном я уже договорилась.
 Предупредив юношу, что она не желает ничего знать о его методах, Ванда дала ему адрес сценариста и режиссера и велела снять этот дурацкий белый халат.
 — Если что-то сорвется, мы незнакомы.
 — О, я вижу, вы поднаторели в самогипнозе.
 — Весьма, — ответил Ванда Рейдел по прозвищу Спрут. — Кстати, Хьюблейн твое настоящее имя?
 — Нет.
 — Как же тебя зовут?
 — Гордонс. Мистер Гордонс.
 — Никогда не слыхала, чтобы кто-то менял такое имя. А как тебя звали до того, как ты стал Гордонсом?
 — С тех пор, как я появился на свет, я Гордонс.
 Ванда протянула ему краткий проспект фильма, на который он должен был подписать сценариста и режиссера. С Биффом Бэллоном она уже договорилась.


* * *

 Уолтер Матиас Бликден принимал солнечные ванны и читал «Проклятьем заклейменные», когда вдруг почувствовал, что кто-то дернул его за ногу, свисавшую в бассейн.
 — Валери, прекрати немедленно! — прикрикнул он.
 — Что ты сказал? — переспросила жена, просматривая очередной сценарий, от которого собиралась отказаться. Она сидела у него за спиной.
 — Надо же, а я думал, что ты в бассейне и схватила меня за ногу.
 — Нет, — сказала жена.
 — Что ж, теперь мне ясно — ты не в бассейне.
 Неожиданно он почувствовал, что не может пошевелить ногой. Тогда он изо всех сил дернул ею, но она не двинулась с места. Ее словно зажали в тиски.
 — Помогите! — заорал Уолтер Матиас Бликден. Жена тут же отшвырнула сценарий и бросилась к бассейну. Нога оказалась зажатой между перекладинами лестницы. Освободив ее, Валери вернулась к своим сценариям.
 — Но этой лестницы раньше здесь не было, — сказал Бликден. Ему было около шестидесяти; на покрывавших грудь седых волосах блестел лосьон для загара.
 — Может, ты просто не заметил, — бросила Валери.
 — Нет, я точно помню, — упорствовал Бликден.
 — А может, ты начитался Фанона и в тебе говорит комплекс вины белого человека?
 — Я уже прошел стадию, когда испытывают комплекс вины, и вступил в стадию активной деятельности. Чувство вины должны испытывать лишь те, кто находится вне борьбы. Моя следующая картина будет очень значительной. В социальном и нравственном плане. Я не желаю испытывать чувство вины — это буржуазный предрассудок.
 — Лучше бы твоя новая картина имела кассовый успех.
 — Я об этом и говорю. Произведения, значительные в нравственном плане, всегда имеют кассовый успех. Фильмы о неграх и бедных всегда приносят хороший доход.
 — Кстати, я видела неплохую разработку индейской темы. На повозки колонистов нападают бандиты, и колонистов спасают индейцы племени сиу.
 Но Уолтер Бликман не ответил — он сражался с шезлонгом. Каким-то образом его голова оказалась между каркасом и тканью шезлонга, ручки которого больно вцепились режиссеру в запястья. Валери изо всех сил тянула его, но освободить так и не смогла. Сжатое шезлонгом, лицо Бликмана посинело, и в момент наивысшего напряжения он мог бы поклясться, что услышал голос:
 — Позвони Ванде Рейдел.
 Было такое впечатление, будто голос идет из ножек кресла.
 — Хорошо, — прохрипел он и почувствовал, что Валери легко вытащила его.
 — Господи, как странно, — произнесла Валери. — Зачем ты пытался себя задушить?
 — Меня душил шезлонг.
 — Давай уйдем с солнца, дорогой, — предложила Валери.
 — Это он меня схватил!
 — Конечно, дорогой. Только с солнца все равно лучше уйти.
 Расположившись в просторной гостиной с кожаной мебелью, прикрученной к полу, Уолтер Матиас Бликден налил себе виски и, все еще не в силах прийти в себя от происшествия с шезлонгом, выпил стакан до дна. Потом хлопнул в ладоши, вызывая слугу, но тот не появился. Уолтер Бликман больше всего на свете не мог терпеть двух вещей — угнетения национальных меньшинств и наглых слуг.
 — Где этот чертов слуга? — прорычал Бликден.
 — Придет, куда он денется? В конце концов, мы живем в реальном мире, а не вымышленном, где царствует Ванда Рейдел.
 — При чем тут Ванда Рейдел? Кто сказал: Ванда Рейдел?
 — Она пытается сколотить команду, которую возглавишь ты и этот даровитый сценарист, Бертрам Муэллер. Правда, тема банальная — подражание «Птицам» Хичкока. Мебель и все окружающие предметы ополчаются против человека. Вульгарно. Просто чудовищно.
 — Она обещала мне Марлона Брандо, а теперь хочет подсунуть Биффа Бэллона. Я с ней даже разговаривать не хочу.
 — Очень мудро с твоей стороны, дорогой. Он неудачник.
 Бликден кивнул и пребывал в прекрасном расположении духа до тех пор, пока не захотел по малой нужде. Однако стоило ему открыть дверь в ванную и заглянуть внутрь, как он вернулся в гостиную, забыв застегнуть ширинку.
 Подняв трубку телефона, он набрал номер.
 — Здравствуй, Ванда, дорогая, — произнес он, глядя прямо перед собой расширившимися от страха глазами. — Я слышал, ты хотела со мной поговорить.
 Удивленная Валери заглянула в ванную комнату. Там на коленях перед ванной стоял слуга; голова его плавала в воде. Он уже даже не пускал пузыри, а вокруг шеи у него был обмотан массажный шланг.
 — Передавай от меня привет, — крикнула мужу Валери.
 Бертрам Муэллер заканчивал сценарий для «Уорнер брозерз», как вдруг ему показалось, что оранжевый ящик из-под бутылок, на котором он сидел, двигается под ним. Муэллер печатал свой опус на оборотной стороне использованных листов, колотя по клавишам пишущей машинки, к вторую в свое время приобрел в «Вулворте» за тридцать пять долларов девяносто восемь центов. Его фильмы никогда не собирали меньше пятнадцати миллионов, хотя в диалогах у него не встречалось ни одного слова с буквой "у". Она стала западать еще в 1960-е годы, когда сколоченный им собственноручно стол развалился и машинка загремела на пол. Вообще-то такое незначительное падение не должно было бы повредить даже дешевой машинке, но дело в том, что пол настилал тоже сам Муэллер.
 Ему понадобилась целая неделя, чтобы отрыть машинку, провалившуюся в подпол. Муэллер просто ненавидел тратить деньги на предметы не первой необходимости. Зачем тратиться на мебель, когда ее можно смастерить самому? И зачем покупать новую машинку, если и без "у"вполне можно писать сценарии к фильмам, которые дают не меньше пятнадцати миллионов?
 Муэллеру показалось странным, что ящик, на котором он сидел, вдруг начал двигаться. Он ведь не сам его делал.
 Он поглядел в окно — оттуда открывался вид на Тихий океан. Муэллер недавно снял этот дом за восемь тысяч долларов в месяц. Если уж он пошел на такие траты, то ни за что не согласится отдать сорок два доллара за стул. Восемь тысяч в месяц — вполне значительная плата за жилье, тем более что супермаркет устроил распродажу оранжевых ящиков для бутылок.
 Снова возникло ощущение, будто его кто-то схватил, и чувство удушья.
 Надо поменять сорт сигарет. Голова была как в тумане, словно кто-то обвил вокруг шеи провод. Комната погрузилась в темноту, и он отчетливо услышал слова: «Позвони Ванде Рейдел!»
 Очнулся он на полу. Это было первое странное происшествие. Затем он обнаружил, что кто-то поднял его газонокосилку и бросил в океан — вскоре волны сомкнулись над ручкой. И он вновь услышал шедший словно ниоткуда голос:
 — Позвони Ванде Рейдел.
 Это было странно слышать от пляжного песка.
 Вернувшись в дом, он позвонил Ванде.
 — Ты меня искала? — спросил он.
 — Да, Берт. У меня к тебе предложение.
 — Это про то, как вдруг взбунтовалась окружающая среда? Как называется фильм? «Любовник-аферист»?
 — Бликден согласен выступить в качестве режиссера.
 — Как тебе удалось его заполучить?
 — Так же, как и тебя.
 — Что ты сделала с моей мебелью?
 — Ты же знаешь меня, Берт. Я делаю все, что в моих силах, чтобы удовлетворить клиентов. Кроме того, вряд ли стоит беспокоиться из-за картонных коробок.
 — Если хочешь знать, у меня теперь деревянная мебель.
 — Держись меня — скоро будешь купаться в золоте, дорогой!
 — Но только не с «Любовником-аферистом».
 — Но ведь Бликден согласился!
 — Я не хочу, чтобы мое имя ассоциировалось с тем жалким фарсом, который ты стараешься протащить.
 — Два пункта, — сказала Ванда, имея в виду, что Муэллер получит два процента с прибыли.
 — Вздор!
 — Четыре пункта.
 — Я расцениваю это как оскорбление, напрасную трату времени, денег и таланта. Бифф Бэллон. Тьфу.
 — Шесть пунктов, Берт!
 — Когда нужен сценарий? — спросил Бертрам Муэллер и готов был поклясться, будто телефонная трубка шепнула ему, что он принял верное решение.
 — Целую, милый, — проворковала Ванда.
 Еще до коктейля Ванде удалось сколотить еще один «вандастический проект». Она решила выйти на люди и отправилась на вечеринку, куда ее никто не звал, чтобы заставить заткнуться любого, кто решится язвительно спросить, как дела.
 — Да вот, подписала с «Саммитом» договор на проект, где будут задействованы Бликден, Муэллер и Бэллон. Сегодня днем, — сообщила она. — Спасибо, что интересуетесь.
 — Великолепно! — воскликнула хозяйка и отхлебнула виски, тем самым демонстрируя ужас, что не зарезервировала за Вандой места среди самых важных гостей. Азарт соперничества — вот ради чего стоило жить. Так считал Голливуд. — Дорогая, как же тебе это удалось?
 — Талант, милочка, — ответила Ванда, не обращая внимания на соблазнительные вазочки со сметаной и икрой и даже на хрустящие печенья, в которых обычно не могла себе отказать. Она даже не побеспокоилась о том, чтобы по своему обыкновению в полночь перекусить. Теперь можно и попоститься!
 Конечно, кое-какие сложности еще оставались. Гордонс был настоящей находкой. Надо срочно подписать с ним контакт, предусмотрев там разного рода услуги. И еще надо выяснить, что ему нужно. У каждого есть свой интерес.
 Утром этим и займусь, решила она. Но когда Ванда перед сном натирала свое весившее сто семьдесят фунтов и имевшее в длину пять футов четыре дюйма тело маслом, которое стоило тридцать пять долларов за унцию (а она каждую ночь выливала на себя целый фунт), дверь ее спальни бесшумно отворилась. Вошел Гордонс, только теперь на нем не было белой куртки посыльного. Он был одет в бежевый костюм с рубашкой, расстегнутой до пупа, волосы его были завиты, а на груди висела цепь с полудюжиной амулетов.
 Ванда не стала тратить времени на выяснение, как ему удалось проникнуть на территорию виллы, войти в дверь с электронной сигнализацией и проскользнуть незамеченным мимо дворецкого. Человеку, который за день мог напугать до смерти Бликдена и Муэллера, так что они приняли все ее условия, ничего не стоило проникнуть в ее скромный восемнадцатикомнатный дом.
 — Привет, детка! — сказал Гордонс.
 — Дорогой мой, ты потряс Голливуд! — откликнулась Ванда.
 — Я умею подстраиваться к любой ситуации, любовь моя. Я свое дело сделал. Теперь твой черед.
 Ванда занялась массажем груди.
 — Все, что ты пожелаешь, дорогой!
 И мистер Гордонс не заставил себя долго ждать. Он подробно рассказал историю своей жизни и познакомил Ванду с тем, какие трудности испытывает из-за двух homo sapiens.
 — Ах, вот как! — сказала Ванда, когда стало ясно, что он не собирается ею овладеть, и надела прозрачный халат цвета фуксии, отороченный горностаем. — Это серьезная проблема. Значит, Дом Синанджу существует уже тысячу лет? И даже больше тысячи?
 — Насколько мне известно, — подтвердил мистер Гордонс.
 — Мне нравится, как ты все придумал с их боссом, Смитом. Очень хорошая мысль.
 — Это всего лишь попытка, но она не удалась. Вот если бы они попытались войти в палату, чтобы его освободить...
 — Ну, раз ты не вполне человек, я не должна обижаться, что ты не хочешь меня как женщину.
 — Правильно. Тебе не следует воспринимать мое поведение как оценку твоей сексуальной привлекательности, любовь моя.
 — Давай спустимся в кухню, — предложила Ванда. Она приказала, чтобы из холодильников изъяли всю калорийную пищу и оставили только овощи и обезжиренное молоко, поэтому она направилась прямиком к холодильнику прислуги и стащила оттуда мороженое и пончики.
 — Творческие способности, творческие способности... Как мы добудем тебе творческие способности? — Она обмакнула покрытый шоколадной глазурью пончик в сгущенное молоко.
 — Я пришел кое к каким выводам относительно творческих способностей, — сказал мистер Гордонс, — и решил, что это уникальное качество, свойственное только человеку. Поэтому я согласен обходиться без него. Но вместо этого я собираюсь вступить в союз с какой-нибудь творческой личностью и воспользоваться способностями данной личности, чтобы достичь моей цели.
 — Конечно, — согласилась Ванда. — Только мы должны подписать контракт. У нас в стране ничего не делается без контракта. Подпишем, скажем, на шестьдесят пять лет с правом продления еще на тридцать пять. Пожизненный контракт подписать нельзя. Это незаконно.
 — Я согласен на любые условия. Но ты, любовь моя, тоже должна придерживаться соглашения. Недавно один человек меня подвел и закончил свои дни в морозильной камере.
 — Хорошо, хорошо. Тебе нужно творчески что-то спланировать. Тут требуются новые мысли, оригинальные идеи. Яркие, блестящие идеи по поводу того, как прикончить этих двух друзей.
 — Все верно, — подтвердил мистер Гордонс.
 — Цемент. Залей им ноги цементом и столкни в реку.
 — Это вряд ли пройдет, — произнес мистер Гордонс, который недавно услышал это выражение.
 — Тогда взорви их. Подложи им в машину бомбу.
 — Слишком банально.
 — А если расстрелять их из пулеметов?
 — Старо, как мир.
 — Договорись с какой-нибудь женщиной, которая вызнает их тайные слабости.
 — Библейские темы никого не волнуют со времен Сесила Де Милля.
 Ванда снова отправилась к холодильнику прислуги и, обнаружив там тушеную говядину и плавленый сыр, густо намазала сыр на кусок мяса.
 — Придумала, — заявила она.
 — Да?
 — Перестань обращать на них внимание. Забудь о них. Кто они такие, в конце концов! Лучший способ отомстить — процветание в жизни.
 — Я так не могу. Я должен как можно скорее их уничтожить.
 — Еще раз скажи, чем они занимаются?
 — Они наемные убийцы, насколько я могу судить по той разрозненной информации, которой располагаю.
 — Давай еще подумаем, — предложила Ванда. Она ела тушеную говядину и размышляла — над тем, что бы еще Гордонс мог сделать для нее. С его помощью она могла бы заполучить любого в Голливуде. Да что в Голливуде можно прибрать к рукам всю нью-йоркскую телевизионную сеть! Она может стать там главным заправилой! И даже больше. Он, кажется, сказал, что располагает какими-то компьютерными распечатками, которые доказывают существование тайной организации убийц. Она могла бы использовать эту информацию, чтобы монополизировать прессу. Первые полосы всех центральных газет будут принадлежать только ей. Никто не сможет встать ей поперек дороги.
 — Ну что, надумала? — поинтересовался Гордонс.
 — Так сколько им лет?
 — Белому чуть за тридцать. Корейцу лет восемьдесят. Они используют традицию, которая передается из поколения в поколение.
 — Традиции, традиции... — продолжала размышлять Ванда, высасывая кусочек мяса, застрявшего в одном из нижних зубов. — Используй их традицию. Прими ее. Ты же сам говорил, что умеешь приспосабливаться. Стань таким же, как они. Думай, как они. Поступай, как они.
 — Я уже пробовал. Именно поэтому я и не убил молодого, когда застал его одного. Я подумал, как бы они поступили на моем месте, и решил, что они бы дождались, пока оба интересующих их объекта воссоединятся. Тогда я стал ждать, и в результате моя попытка подорвать их провалилась.
 — А ты не пробовал использовать приманку?
 — Дорогая моя, милая, любовь моя, — произнес мистер Гордонс, — ты скоро выведешь меня из себя, и мне придется намазать этот сыр тебе на барабанную перепонку.
 — Давай не будем спешить. Что еще ты знаешь о них?
 — Старик обожает дневные телепрограммы.
 — Игры?
 — Нет, мелодрамы.
 — "Мыльные оперы"?
 — Именно так их и называют. Но больше всего ему нравится «Пока вертится Земля», где в главной роли снимается некто по имени Рэд Рекс.
 — Рэд Рекс? — переспросила Ванда. — Хорошо. Итак, вот что мы сделаем. Прежде всего, надо убрать их обоих одновременно. Это главное.
 — Я верю тебе, драгоценная ты моя. Но как мне удастся это сделать?
 — Дай мне немного времени, и я все устрою. Я кое-что придумала. Значит, Рэд Рекс?




 Глава 8


 Если он им нужен, пусть платят как следует. Черт побери, Рэду Рексу это было ясно как день, так почему же этого не понимают его вонючие агенты в «Морис Уильямс Эйдженси» и эти чертовы ослы на телестудии?
 Получасовая серия, пять дней в неделю, двадцать две недели в году — да все женское население страны с половины третьего до трех смотрит «Пока вертится Земля». И если они хотят, чтобы он продолжал играть доктора Вьятта Уинстона, в прошлом физика, а ныне известного хирурга, то должны ему за это как следует платить. Вот и все. Вопрос закрыт. Рим высказался — дело кончено.
 Неужели они думают, что он играет этого занудного идиота ради собственного удовольствия? Нет, тут все гораздо проще — деньги! И если они не желают платить, пусть поищут кого-нибудь еще. Попробуют уговорить Рока, Рода и, Рипа или Рори. На свете полно прекрасных актеров.
 Рэд Рекс поднялся со своего лилового дивана и направился к бару в обитой кожей гостиной — приготовить себе банановый дайкири.
 Он двигался очень осторожно, словно ступая по сырым яйцам, пытаясь не раздавить скорлупы, производя впечатление человека, которому было бы удобнее в балетных тапочках, чем в обычной обуви.
 Ему было нехорошо. Сам виноват. Вчера, приклеив черные усы и нацепив черный парик, он отправился в бар, где собирались гомосексуалисты. Там он ввязался в драку, и ему здорово досталось. Он больше ни за что не сделает такой глупости. На этот раз уж точно. А если бы его узнали? Если бы ему разбили лицо?
 Он загрузил в шейкер все необходимые компоненты, плотно закрыл крышку, чтобы, не дай Бог, не забрызгать свой зеленый замшевый костюм, нажал кнопку и положил руку на шейкер, который зажужжал, доводя напиток до нужной консистенции. Вдруг Рекс хихикнул — работа шейкера напоминала вибратор. Он снова хихикнул.
 — Столь знакомые мне и столь любимые вибраторы, — сказал он сам себе.
 — И как только кому-то может нравиться вибратор? — раздался металлический голос, звучавший словно из бочки. Рэду Рексу показалось, что заговорила стена. Он оглянулся по сторонам.
 Но комната была пуста. Он снова огляделся, на этот раз повнимательнее, и почувствовал, что тело его покрывается гусиной кожей. Пусто. Но он отчетливо слышал голос, черт побери!
 Он вновь обвел глазами комнату и пожал плечами. Ясно, у него не в порядке с головой. Эти бесконечные переговоры по поводу нового контракта начинают сказываться на психике.
 Рэд Рекс налил коктейль в хрустальный бокал и вернулся на диван, стараясь держать бокал так, чтобы не пролить содержимое на костюм. После окончания переговоров он намерен взять отпуск. Вот и все. Ему надо куда-нибудь уехать. Хорошо бы недельки на две. Может, в Сау-салито. Или в Пуэрто-Валларте. Туда, где не смотрят телевизор.
 Куда глаза глядят, лишь бы там можно было хоть недолго побыть самим собой.
 Он снова хихикнул, затем умолк, отхлебнул из бокала и тут, же выплюнул все на зеленые замшевые брюки — потому что вновь раздался глухой, как из бочки, голос:
 — Прослушай автоответчик!
 На этот раз голос звучал ближе и в нем действительно слышался металл.
 Рэд Рекс даже не обернулся. Если владелец голоса похож на сам голос, то на него лучше не смотреть.
 — Кто здесь? — спросил актер, напряженно всматриваясь в до блеска отполированную стальную дверцу холодильника, словно отражение говорящего будет менее страшным, нежели сам человек.
 — Прослушай автоответчик, — повторил голос.
 Телефон стоял справа от Рэда Рекса. Он осторожно поставил бокал на тонкую мраморную крышку журнального столика и нажал кнопку автоответчика.
 При этом он теребил висевшие на поясе ключи — он всегда так делал, когда нервничал.
 Пленка зашуршала, быстро перематываясь назад, и вскоре остановилась.
 Он включил воспроизведение и прибавил звук. Потом вновь бросил взгляд на дверцу холодильника и вновь ничего не увидел. Взяв бокал, он откинулся на подушки — обтянутые бархатными чехлами, они, словно рукой любовника, обвили его плечи. Он сам придумал конструкцию этого дивана, который успокаивал, давал возможность расслабиться. На какое-то мгновение он даже забыл про голос.
 — Прослушай пленку, — снова произнес голос, и Рекс от неожиданности так и подскочил. Черт возьми, это просто глупо! Надо все-таки обернуться и посмотреть, кто же это с ним говорит! Бред какой-то: разговаривать с кем-то в собственной гостиной и бояться взглянуть на собеседника. Он обернется. Прямо сейчас.
 Но он так и не сделал этого, а остался сидеть в прежней позе, чувствуя, как на лбу выступает пот.
 Автоответчик заговорил.
 — Приветик, Рэд, душечка! Кушал ли ты в последнее время что-нибудь вкусненькое?
 Снова эта гадина Ванда Рейдел. Если он что-то и ненавидел в жизни, так это настырных баб, ведущих себя, словно мужики. Это был уже третий звонок за последние несколько дней. Нет, он ни за что не станет звонить этой женщине! Есть у него проблемы с агентом, нет у него проблем с агентом — неважно, но с нею он дел иметь не станет! Никогда.
 — Это Ванда, драгоценный мой. Я пытаюсь тебе дозвониться вот уже три дня. — В голосе зазвучали грустные нотки. — А ты мне не позвонил. Я начинаю думать, что ты меня больше не любишь. — Она помолчала, словно ожидая ответа. — Ну ладно, что было — то было. Я хочу кое-что сделать для тебя. Насколько мне известно, у тебя трудности с заключением контракта, а я могла бы тебе помочь.
 Рэд Рекс отпил из бокала.
 — Кто б сомневался! — пробурчал он себе под нос. — Наверно, еще не успела вылезти из-под какого-нибудь босса с телевидения.
 — Выслушай до конца! — произнес металлический голос прямо у Рекса над ухом, н тот подчинился.
 — Вот, решила предложить тебе свои услуги. На взаимовыгодной основе. Я видишь ли, собираюсь заполучить нью-йоркское телевидение, но у меня много проектов и здесь, в Голливуде, так что у тебя есть реальный шанс получить главную роль в фильме. Настоящем, художественном, а не в каком-то там телевизионном. Я дело говорю, так что прикинь сам. Ты слишком хороший актер, чтобы растрачивать жизнь на «мыльные оперы» с этим дурацким врачом.
 — Пошла в задницу, — еле слышно прошептал Рэд Рекс. Впрочем, все равно недостаточно тихо.
 — Последний раз говорю тебе, ублюдок, — слушай внимательно! — Снова этот металлический голос.
 — Понимаешь, Рэд, милый, любовь моя, мы можем помочь друг другу. Я получаю нью-йоркскую сеть, а ты — лучшего в мире агента и мою гарантию личную и твердую, как скала, — ты же любишь, чтобы кое-что было твердым, как скала, — гарантию, что скоро тебе дадут роль в кино. В серьезном фильме, а не в каком-то там дерьме. Разве эти тупицы из «Мориса Уильямса» смогут предложить тебе что-либо подобное? Что они вообще для тебя сделали? Так знай, дорогуша, что у них полно своих людей, которые работают на одном с тобою канале. Неужели ты думаешь, что они станут сами себе вредить? Бороться за твои интересы в ущерб другим клиентам?
 Да, Спрут наступила на больную мозоль. Она, безусловно, права, подумал Рэд Рекс. Конечно, права. Эти ублюдки в агентстве готовы продать его с потрохами, лишь бы сэкономить пару центов. Избавиться от старины Рекса.
 Заставить его гнуть спину за гроши, а телевизионное начальство будет подмигивать и давать обещания, умалчивая о том, что агентство неплохо наварит на других контрактах, которые в ближайшее время будут перезаключены. Ух, грязные подонки! Все верно, и Рэд Рекс прекрасно это знает. Если бы только Ванда Рейдел не была такой сукой.
 — Так вот, дружочек, посылаю к тебе мою правую руку, мистера Гордонса, который привезет договор. Подпиши все, как хороший мальчик, и Ванда тут же заступится за тебя перед телевизионным начальством. И помни о настоящем кино, Рэд. Мы сделаем настоящее кино. Попадешь в Голливуд, станешь важным, знаменитым, у тебя будет власть. Все в твоих руках, дорогой! — Она помолчала. — Целую, обнимаю. И если мой человек тебе понравится, поцелуй его за меня. — Она издала резкий смешок, и автоответчик отключился.
 — Грязная шлюха, — прокомментировал Рэд Рекс, приканчивая бокал.
 — Нельзя так говорить о своей благодетельнице.
 Рэд Рекс по-прежнему сидел, не поворачиваясь.
 — Вы и есть мистер Гордон? — спросил он, осторожно ставя бокал на мраморный столик.
 — Мое имя мистер Гордонс. Да, это я.
 Рэд Рекс небрежно повернулся на диване, стараясь двигаться как можно медленнее, чтобы в любой момент иметь возможность ретироваться.
 Выражение нервного ожидания тут же сменилось на его лице улыбкой, стоило ему увидеть стоявшего там человека. Он выглядел немногим за тридцать, светлые волосы образовывали на лбу кудрявую челку в стиле Цезаря.
 На нем был желтовато-коричневый замшевый пиджак, летние темно-коричневые брюки и сандалии на босу ногу. Пиджак был распахнут, и на голой груди красовался огромный серебряный кулон с какой-то эмблемой.
 Но улыбку вызвал болтающийся у него на поясе ключ. Это был обычный золотой ключик, висевший на цепочке, другим своим концом уходящей в левый карман. Конечно, в наши дни люди носят на себе множество различных вещей, но этот ключик много что сказал Рэду Рексу. В мистере Гордонсе он обрел родственную душу.
 По-прежнему улыбаясь, Рэд Рекс поднялся с дивана, рассчитывая ослепить мистера Гордонса великолепием своих зубов. Да, мистер Гордонс оказался симпатичным молодым человеком. И выглядел достаточно мягким. Возможно, знакомство окажется приятным.
 — Не хотите ли вышить?
 — Я не пью, — сообщил мистер Гордонс, не улыбнувшись в ответ. — Договор, который передала Ванда, со мной.
 В правой руке он держал пачку бумаг. Рекс поднял руку, пытаясь его остановить.
 — Дружище, у нас еще будет уйма времени, чтобы об этом поговорить. Вы не будете возражать, если я пропущу рюмашку?
 — Ваше пристрастие к спиртному меня не касается. — Господи, просто жутко, как кратко и точно он говорит. Такое впечатление, что это робот, пронеслось у Рекса в голове. — Я здесь для того, чтобы вы подписали контракт.
 Рэд Рекс улыбнулся про себя. Вряд ли кто заставит его подписать этот контракт. Последний раз его силой заставили что-то сделать несколько лет назад, когда в его гримерную ворвались какие-то головорезы, устроили погром и вынудили его надписать собственный портрет для какого-то поклонника. В тот момент, когда все это происходило, было страшно, а потом показалось просто глупым. Мафия, которая охотится за автографом? Чушь какая-то! Но тогда Рекс не на шутку испугался.
 Он был слишком молод, но теперь никому не удастся его запугать. Ни телестудии, ни Ванде Рейдел, ни мистеру Гордонсу, каким бы симпатичным он ни казался.
 Положив в шейкер все необходимые ингредиенты, он сделал себе еще один дайкири и повернулся к мистеру Гордонсу, облокотившись локтем на стойку бара, заложив ногу за ногу и держа стакан в правой руке, подальше от костюма. Глаза его были полузакрыты, на губах играла сладострастная улыбка.
 — Надеюсь, нелюбовь к спиртному — ваш единственный порок, — тихо произнес он.
 — Послушай, ты, голубой, — начал мистер Гордонс, — моя терпение кончилось. Можешь допить стакан, но после этого ты немедленно подпишешь контакт!..
 — Потише, приятель, — перебил Рекс. Ишь ты, голубой! Он не позволит никому так себя называть. По крайней мере, у себя дома. — Я вообще не знаю, что ты здесь делаешь. Я тебя не звал и вышвырну сейчас к чертовой матери. — С этими словами он указал на стену, где висело каратистское кимоно и связка метательных стрелок, применяемых в восточных единоборствах. — Это все принадлежит мне, приятель. У меня черный пояс, так что берегись, иначе я быстро с тобой разделаюсь.
 — Это вряд ли, а вот ты точно подпишешь контракт.
 — Пошел к черту, — сказал Рэд Рекс. Не стоит так нервничать. Ключик у него на поясе — жалкая фальшивка. И сам он фальшивка, и работает на фальшивку, а Рэд Рекс не привык иметь дело с какими-то фальшивками. Он повернулся к мистеру Гордонсу спиной и сел на высокий стул возле бара, поставив стакан на стойку. Потом взглянул на свое отражение в дверце холодильника и увидел, что мистер Гордонс беззвучно движется у него за спиной.
 Ну и пусть. Рэд Рекс не станет оборачиваться. Слишком много чести спорить с этим ничтожеством. Пусть убирается в свой Голливуд и трахается там со своей мерзкой Вандой, на которую работает. Пусть убеждает его, пусть умоляет, но Рэд Рекс будет непреклонен и неумолим, как боги с Олимпа.
 Но мистер Гордонс не стал спорить с Рэдом Рексом, а просто протянул руку и взялся за хрустальный бокал. Его тонкая, лишенная волос рука обвила стекло. Отлично. Может, он решил пойти на попятную? Рекс повернулся к мистеру Гордонсу — в уголках рта застыло выражение доброжелательного ожидания, но мистер Гордонс не улыбался н не смотрел на него. Взгляд его сосредоточился на правой руке, которая сжимала бокал.
 Крак! Звук испугал Рэда Рекса, и он взглянул на руку мистера Гордонса.
 Бокал был раздавлен, желтоватая жижа дайкири вылилась на стойку. Осколки дорогого хрусталя сверкали в разлитом напитке, словно крошечные айсберги в густом желтом океане.
 Мистер Гордонс продолжал сжимать бокал, и Рекс как зачарованный следил за ним. Он слышал, как дробились большие осколки стекла, превращаясь в более мелкие. Господи, да этот человек не чувствует боли! Кровожадный ублюдок! Его рука сейчас, должно быть, напоминает отбивную. Звук ломающегося стекла напоминал отдаленное дзиньканье крохотных колокольчиков.
 Мистер Гордонс медленно разжал руку — бокал дорогого ирландского хрусталя превратился в белую пыль, по виду напоминавшую поваренную соль. Гордонс высыпал ее на стойку бара. Рекс не мог прийти в себя от удивления — рука была абсолютно целой, ни одной царапины или пореза. Ни капли крови.
 Он посмотрел на Гордонса, Гордонс — на него.
 — То же самое может произойти и с твоей черепушкой, голубой. А теперь подписывай контракт.
 Рекс снова опустил глаза на хрустальную пыль, потом перевел взгляд на непораненную ладонь мистера Гордонса и потянулся за ручкой. И подписал все три экземпляра договора, даже не прочитав.
 Поясница его вспотела. Он не мог вспомнить, когда в последний раз испытывал подобное ощущение.
 Впрочем, он ошибается. Это было в тот день, когда посланные мафией головорезы пытались заполучить его автограф. Что же он тогда написал? Кажется, какое-то посвящение почитателю его таланта.
 Он отчетливо запомнил текст, потому что ему пришлось два раза переписывать его:
 «Чиуну. Наимудрейшему, наиудивительнейшему, наидобрейшему, наискромнейшему и наичувствительнейшему человеку, которого только рождала земля. С неизменным уважением, Рэд Рекс».
 Странно, что это вспомнилось ему именно сейчас.




 Глава 9


 Джеральд О'Лофлин Флинн сделал знак официанту принести еще одну порцию «Кровавой Мэри».
 — Нет, спасибо, — остановила его Ванда Рейдел. — Когда я при исполнении, то не пью больше одного.
 Флинн одарил ее лучезарной улыбкой, и зубы его заблестели, словно покрытые эмалью для холодильников.
 — О, — небрежно произнес он, — так вы сегодня на работе? А я-то подумал, что вы позвонили просто из вежливости.
 Ванда Рейдел улыбнулась в ответ, и улыбка вышла такой же теплой, как кожа трески.
 — В вас дерьма как в рождественском гусе, — произнесла она, продолжая улыбаться и выковыривая вилкой из зубов кусочек застрявшего там краба. — Когда встречаются такой агент, как я, и шеф крупной телевизионной компании, вроде вас, речь может идти только о делах.
 Появился официант со значком «Эрнесто» на лацкане смокинга и двумя порциями коктейля. Флинн снял их с подноса и поставил перед собой.
 — Не хотите ли чего-нибудь еще? — спросил он у Ванды.
 Она посмотрела на официанта, молодого, с хорошими манерами мужчину, в котором угадывался иностранец. У него были темные волнистые волосы и оливковая кожа.
 — Я много чего хочу, — ответила она, не отрывая глаз от официанта, — но все это подождет.
 Официант с улыбкой кивнул и пошел прочь.
 — Минуточку, — позвала она, и молодой человек вновь обернулся к ней. — Принесите мороженого. Кстати, а какое у вас есть?
 — А какое желает мадемуазель? — произнес официант на безупречном английском.
 — Мадемуазель, Боже мой! Мадемуазель желает ромовое с изюмом. — Она повернулась к Флинну. — Знаете ли вы, что я уже двадцать лет не ела ромового мороженого с изюмом?! Знаете ли вы, что я все отдам за порцию ромового с изюмом? — Она снова обратилась к официанту:
 — Принесите любое. Вряд ли у вас есть ромовое с изюмом.
 — Мы постараемся найти немного для мадемуазель, — поклонился молодой официант и отправился на кухню, где обратился к метрдотелю с произношением жителя Бронкса:
 — А вы уверены, что это дерьмо стоит такой возни?
 — Это дерьмо может купить и продать тебя к еще семь поколений твоей семьи, Эрни, — ответил метрдотель.
 — Тогда я помчался в «Баскин-Робинс» — попытаюсь раздобыть у них ромовое с изюмом. Она, видите ли, желает ромовое с изюмом, черт бы ее побрал! Сроду не видел, чтобы кто-то жрал ромовое с изюмом. Может, она просто не в себе?
 — Если она хочет ромовое с изюмом, то достань его хоть из-под земли, — отозвался метрдотель.
 Эрни уже направился к выходу, когда метрдотель окликнул его:
 — Если нет в «Баскин-Робинс», поезжай в ближайший «Ховард Джонсонз». И поспеши. Если понадобится, возьми такси. А пока ты будешь искать, я попытаюсь изобразить что-нибудь сам.
 — Хотите сами сделать мороженое?
 — А почему бы и нет, — пожал плечами метрдотель. — Что туда входит? Ваниль, ром и изюм. Попытаюсь. Но ты постарайся меня опередить.
 — А сколько купить?
 — Бери сразу галлон. Она сожрала три порции крабов. Думаю, галлон для этой помойной ямы будет в самый раз.
 Тем временем Джеральд О'Лофлин Флинн выпил полстакана «Кровавой Мэри» и спросил:
 — Ну, если у нас деловая встреча, то о чем пойдет речь?
 — О Рэде Рексе.
 — Ах, вот что, — заметил Флинн, напоминая себе, что надо быть крайне осторожным. — Очень милый парень, этот Рэд, но, кажется, неверно представляет себе экономические проблемы дневного телевидения. — Он посмотрел на Ванду, пытаясь понять, чего Спрут хочет от него и почему она так заинтересована в Рэде Рексе. Господи, она проглотила целый кекс с цукатами и орехами, даже не моргнув.
 Ванда улыбнулась.
 — Полагаю, завышенная самооценка возникает у него в результате чтения писем от поклонниц. Они приходят тысячами.
 — Вы же знаете, — пожал плечами Флинн, — что за люди пишут письма актерам, играющим в «мыльных операх». С точки зрения демографии они полный нуль. Гроша ломаного не стоят. У них ни на что не хватает денег, а если бы и хватало, то они просто не смогли бы найти бакалейную лавку.
 — Ваша демография — сплошное дерьмо.
 — И тем не менее, — изрек Флинн, расправляясь с первой порцией «Кровавой Мэри». — Мы уже почти заключили договор с агентством Мориса Уильямса, которое представляет интересы Рэда. Почему вас волнуют его дела?
 — Во-первых, вы лжете — между вами и Морисом Уильямсом контрактом даже не пахнет. Во-вторых, что гораздо важнее, Мориса Уильямса уже можно сбросить со счетов. — Она подняла голову от тарелки, и Флинн заметил, что к ее губе прилип кусочек крабьего мяса, — казалось, будто это хвостик маленькой рыбешки, торчащий изо рта барракуды. — Они выбыли из игры, и теперь за дело взялась я. Я новый агент Рэда.
 С Джеральда О'Лофлина Флинна моментально сошел весь лоск, словно его окунули в лимонный сок.
 — Черт побери, — выдавил он.
 — Ну-ну, успокойтесь, мой дорогой, — улыбнулась Ванда. — На самом деле все не так уж и плохо.
 Флинн взялся за стакан — это будет его третья «Кровавая Мэри» за ужин.
 Но вместо того, чтобы выпить, он отставил стакан подальше. Не стоит увлекаться спиртным, когда предстоят переговоры со Спрутом, или в конце концов прольется кровь невинных людей. Он пожал плечами.
 — Я ничего не имею против вас лично. Но согласитесь, когда в течение многих месяцев ведешь переговоры с одним агентством, и вдруг появляется другое, перестроиться не так-то легко. Знаете ли вы, например, что мы уже достигли соглашения по многим вопросам, и вот теперь нам придется заново утрясать их с вами.
 Ванда попыталась отыскать в тарелке еще хоть кусочек краба, но ей это не удалось. Тогда она взяла тарелку и, помогая себе вилкой, выпила густую красноватую подливку. В результате немного соуса пролилось ей на подбородок, и красная капля так и оставалась там, пока Ванда не стерла ее салфеткой. Посмотрев на ее испачканный красным подбородок, Флинн подумал: «Эта женщина убьет меня. Просто сожрет с потрохами».
 Словно прочитав его мысли, Ванда произнесла:
 — Не бойтесь, все будет хорошо, Герри, обещаю вам.
 — Это вы так считаете, — ответил он.
 Она резко отложила салфетку, отодвинула тарелку, которая со звоном ударилась о стакан с «Кровавой Мэри», и сложила перед собой руки, словно семилетняя девочка"впервые пришедшая к святому причастию.
 — Итак, что касается пунктов, по которым вы договорились. Сотни пунктов. Да пусть хоть тысячи — мне наплевать. Они остаются в силе — по крайней мере, пока я веду дела.
 Флинн выпучил глаза.
 — Вы не ослышались, — продолжала она, — они остаются в силе. А теперь скажите, сколько Рэд зарабатывает в вашем сериале?
 — Тысячу шестьсот долларов в неделю.
 — А сколько просил Морис Уильямс?
 — Три тысячи в неделю.
 — А каковы ваши предложения? — Ванда так и впилась глазами в лицо Флинна, так что он не мог отвести взгляд или повернуть голову, чтобы соврать или сказать полуправду.
 Да и какой смысл врать, подумал Флинн. Она все равно докопается.
 — Мы предлагали две тысячи двести.
 — Мы согласны, — заявила Ванда и улыбнулась при виде того, как у Флинна отвисает челюсть. — Ну, вот, все было не так уж и страшно. — Она огляделась по сторонам. — Так где же этот очаровашка с моим мороженым?
 Но Флинну было не до ее мороженого. Его сейчас вообще мало что занимало, кроме желания как можно скорее подписать с Рэдом Рексом контракт. Он ласково погладил бокал с «Кровавой Мэри».
 — Неужели все так просто, и вы берете две тысячи двести в неделю?
 — Да, именно так. Берем две тысячи двести.
 Помимо его воли рука Флинна потянулась к бокалу с коктейлем, и телебосс сделал большой глоток. Никогда в жизни не получал он такого наслаждения от выпивки. И это знаменитая Ванда Рейдел? Это Спрут? Больше похожа на котенка — такая мягкая. Он улыбнулся, она улыбнулась в ответ.
 — Только у меня будут два крохотных условия. Чтобы, как говорится, подсластить пилюлю. Показать Рэду Рексу, что я действительно стараюсь ради него. Флинн поставил стакан.
 — Что вы имеете в виду?
 — У Рэда должно быть свободное расписание, чтобы, если его пригласят в какую-нибудь картину, он мог бы участвовать в съемках.
 — А как же сериал? Как же ему удастся это совмещать?
 — Я не прошу поблажек. Ну, будет делать несколько серии вперед. Речь идет только о свободном расписании.
 — Согласен. Что-нибудь еще?
 Ванда покачала головой:
 — Пока больше ничего не приходит на ум.
 Тут появился Эрни с мороженым, которое купил у «Баскин-Робинс».
 — Специально для мадемуазель, — сказал он, ставя перед Вандой фарфоровую вазу.
 Ванда Рейдел снова поймала взгляд Джеральда О'Лофлина Флинна и загрузила в рот большую порцию мороженого. Из уголков рта у нее потекли две желтоватые струйки, напомнившие Флинну клыки хищника. Очень медленно она произнесла:
 — Есть еще одно маленькое условие, но об этом потом.


* * *

 — Ты предала меня! Предала, предала! — Рэд Рекс начал свои причитания баритоном, которым говорил перед камерой, а закончил полным страдания сопрано, срывающимся на фальцет.
 Разговор происходил в гримерной Рекса на телестудии, расположенной на Западной Пятьдесят шестой улице Манхэттана. Сидевший на розовом вращающемся стуле Рекс отвернулся от зеркала и обратил свои взоры на Ванду Рейдел. Для большей выразительности он даже топнул ногой.
 — Продала меня с потрохами, — продолжал стенать он. — А раз так, ты уволена!
 — Извини, любовь моя, но ты не можешь меня уволить, — заявила Ванда. — У нас эксклюзивный контракт. На три года без права разрыва. Без меня ты не сможешь найти работу.
 — Ни за что не подпишу контакта с телестудией! По крайней мере, за две тысячи двести в неделю!
 — Ты и не должен ничего подписывать. Я уже подписала все за тебя. Наш с тобой договор уполномочивает меня одобрять и подписывать за тебя все документы.
 — Я не стану работать! Не стану — и все! — Лицо Рекса просветлело. — Заработаю себе ларингит. Самый долгий ларингит за всю историю телевидения. Затянувшийся. Он будет длиться целый год.
 — Только попробуй симулировать ларингит, и я попрошу мистера Гордонса заглянуть тебе в глотку и выяснить, нельзя ли ее починить, — ласково сказала Ванда. — Не беспокойся, трудоспособность у тебя сохранится. Немые тоже могут работать — сможешь повторить жизненный путь Марселя Марсо.
 — Ты этого не сделаешь. Мы все-таки живем в Америке. — Глаза Рэда Рекса сверкнули, голос сорвался.
 — Нет, милый. Для тебя это, возможно, и Америка, а для меня — настоящие джунгли. А теперь кончай хныкать и постарайся увидеть в этом хорошую сторону.
 — Здесь нет хорошей стороны.
 — Я выговорила тебе возможность иметь свободное время, чтобы сниматься в фильмах, и вот-вот устрою тебе прекрасный контакт.
 — Прекрасный контакт! Значит, мне придется в два раза больше вкалывать!
 — Ну и что? Тебе это ничего не стоит, ты ведь очень способный.
 — А что это еще за штука с трехминутным выступлением? — спросил Рекс.
 — Это очень важно, — ответила Ванда. — Сегодня серия будет на три минуты короче. Сразу после рекламы ты выступишь с обращением к зрителям.
 — Что еще за обращение? С чем я могу обратиться к армии домохозяек?
 Ванда запустила руку в соломенный ридикюль, выглядевший так, словно был перешит из сандалий, которые носили несколько поколений мексиканских: крестьян.
 — Вот, почитай. — Она протянула Рэду листок.
 Рэд быстро пробежал его глазами.
 — Что это еще за чушь?
 — Вот эту чушь ты и прочтешь.
 — Фиг-два я стану это читать! Это же какой-то бред.
 — Ну, я тебя прошу. Сделай одолжение.
 — Кому — тебе? Ха!
 — Нет, мистеру Гордонсу.
 Рэд Реке посмотрел в ласковые глаза Ванды, опустил взгляд на бумагу и быстро пробежал текст, стараясь запомнить его.


* * *

 Римо сидел, развалясь в кресле, в номере мотеля в Бурвелле, штат Небраска.
 Вытянув ноги перед собой, он развлекался тем, что барабанил большими пальцами по невидимому барабану. Ему было скучно. Скучно до глубины души. Скучно, скучно, скучно...
 С утра он уже успел сделать стойку на руках, отработал свободный удар, не вывихнув плеча, хотя лучше бы уж вывихнул — для разнообразия. Он выполнил дыхательные упражнения, сократив количество вздохов до двух в минуту, поработал над пульсом, снизив его до двадцати четырех, а затем увеличив до девяноста шести в минуту. В воображении он даже пробежался по девственному лесу где-то на Северо-Западе, спотыкаясь о диких зверей, пускаясь с ними наперегонки и чаще всего выходя победителем в соревновании. Наконец он наткнулся на огромную лань и с мыслью о том, как она прекрасна, решил закончить свое воображаемое путешествие. Вот тогда-то он и понял, какая его одолевает тоска.
 Скучно было даже пальцам на ногах.
 Семь дней, проведенные в этом городе, на кого угодно нагнали бы тоску.
 Странно, что сами жители таких городков, казалось, никогда не скучают.
 Может, это оттого, что они знают о своем городе что-то такое, что было неизвестно Римо. Вот одно из неудобств жизни чужака. Римо Уильямс, — вечный аутсайдер. Чужой для людей. Чужой на земле. Без дома, без семьи, без цели в жизни.
 Прекрати сейчас же, сказал он себе. Вот его семья — сидит перед ним на ковре в предписанном этикетом для этого времени дня синем кимоно и не отрывает глаз от экрана, где доктор Уитлоу Вьятт сообщает миссис Брейс Риггс суровую правду о том, что болезнь ее мужа Элмора неизлечима. Однако доктор Вьятт слышал об одном средстве, очень редком зелье, готовящемся аборигенами в самом сердце экваториальных джунглей из трав, которые эти аборигены тайно выращивают. Но зелье это недоступно западной медицине. «Неужели мы не сможем его достать?» — спрашивает миссис Риггс, которая любит мужа, хотя вот уже четырнадцать лет тайно сожительствует с англиканским священником отцом Дэниелом Беннингтоном. Нет, уверяет ее доктор Вьятт, некоторый — хотя и крайне слабый — шанс все же есть. Если сам доктор Вьятт отправится в джунгли, лицом к лицу встретится с охотящимися за скальпами индейцами племени дживаро и призовет их соблюдать правила общечеловеческой этики, возможно, ему удастся раздобыть немного их снадобья.
 — А вы поедете? — спрашивает миссис Риггс.
 — Поеду, — твердо заявляет доктор Вьятт.
 — Давай вали, — прокомментировал Римо, — и обратно не приезжай.
 Раздались и стихли звуки органа, и передача закончилась.
 Чиун напустился на Римо.
 — Видишь, что ты наделал!
 — Что же такого я наделал?
 — Из-за тебя они сократили серию. На целых три минуты!
 — Какое я имею отношение?..
 — Тсс, — прошептал Чиун — на экране появилась ведущая.
 — Через несколько секунд исполнитель главной роли в фильме «Пока вертится Земля» Рэд Рекс выступит с обращением к самым преданным своим зрителям. Но сначала прослушайте объявления.
 — Что ж, — заметил Чиун, — тебе повезло.
 — Раз так, то послушай меня. Мы уезжаем. Отправляемся назад, чтобы извлечь Смита из этой несчастной палаты. Я больше не могу здесь сидеть, я чувствую, что просто схожу с ума!
 — А как же мистер Гордонс?
 — Плевать на мистера Гордонса! Я не собираюсь тратить драгоценные годы жизни на то, чтобы прятаться здесь, пока ты приступишь к выполнению какой-то доисторической программы по борьбе с ним. Мы сами его найдем.
 — Говоришь, как ребенок, — остановил его Чиун. — Хочешь навлечь на свою голову неисчислимые беды только потому, что тебе надоело ждать подходящего момента. — Кореец попытался произнести фразу, передразнивая произношение Римо, так что она прозвучала, как если бы флейта попыталась сыграть басы:
 — Неважно, что произойдет, приятель, главное, чтобы все произошло быстро.
 — Ну что, папочка, закончил лицедейство?
 — Так точно, коротышка, — снова пробасил Чиун, используя строчку из фильма Джона Уэйна.
 Римо был на целый фут выше Чиуна и более чем на пятьдесят футов тяжелее, поэтому он от души расхохотался, несмотря на плохое настроение.
 — Прекрати кудахтать! — неожиданно приказал Чиун и снова обратился к телевизору, где крупным планом возникло лицо Рэда Рекса. На актере все еще был белый халат. Его лицо показалось Римо угрюмым — ничего общего с той здоровой улыбкой, изображенной на плакате, который Чиун всегда возил с собой. На фото красовался автограф, который несколько лет назад по настоянию Чиуна выбила из Рекса пара мафиози.
 Рекс медленно заговорил:
 — Друзья, мне приятно сообщить вам, что я буду продолжать сниматься в роли доктора Уитлоу Вьятта в сериале «Пока вертится Земля». — Он помолчал.
 — Ура! — просиял Чиун.
 — Тише, — остановил его Римо.
 — Я каждый день с глубокой радостью и волнением вхожу в ваши дома, — продолжал Рекс, — и с нетерпением жду каждой новой серии, чтобы рассказать вам о людях, противостоящих реальным проблемам реальной жизни.
 Кое-кто презрительно относится к дневным сериалам, называя их глупыми, несерьезными, но мне известны люди, которых они глубоко волнуют и чью судьбу украшают.
 И если бы в мою душу закрались сомнения относительно важности мелочам, я был бы вынужден полностью переменить мнение, узнав о том, что где-то живет человек, который их любит. Где-то в мире существует человек небывалой мудрости, силы, скромности и красоты, и он одобряет наши постановки. Именно ему я адресую свою игру, поскольку лишь из его незримой поддержки черпаю силы.
 Сейчас я ненадолго отправляюсь в Голливуд. Возможно, кто-то из вас уже слышал, что я собираюсь сняться в фильме, но можете не волноваться: сериал «Пока вертится Земля» будет продолжен.
 Итак, я еду в Голливуд и надеюсь, что там смогу лично встретиться с человеком, о котором так много слышал, с человеком, который глубоко понимает смысл моей актерской работы. Я также верю, что смогу припасть к его ногам и приобщиться его мудрости. — Рэд Рекс поднял глаза, чуть заметно улыбнулся и, глядя прямо в камеру, добавил:
 — Возлюбленный Мастер, жду вас в Голливуде.
 Тут изображение померкло, и в течение несколько секунд экран оставался темным, а потом началась реклама.
 — Вот оно, — произнес Чиун.
 — Что именно? — поинтересовался Римо.
 — Мы ни на минуту не задержимся больше в этом номере. Мы отправляемся в Голливуд.
 — Что нам там делать? — удивился Римо. — Если даже абстрактно вообразить, что мы действительно туда едем.
 — Рэд Рекс будет ждать меня там.
 — И ты думаешь, что он обращался к тебе?
 — Ты же сам слышал. Он сказал: мудрость, сила, скромность и красота. Кого же еще он мог иметь в виду?
 — Речь могла идти о его парикмахере.
 — Он обращался ко мне! — заявил Чиун, поднимаясь на ноги так плавно, что, казалось, ни одна складка его халата не шелохнулась. — Я покину тебя, чтобы сделать все необходимые приготовления для поездки в Голливуд. И ты несешь персональную ответственность за то, чтобы мы встретились там с Рэдом Рексом. А теперь я должен идти складывать чемоданы.
 Чиун вышел из комнаты. Когда дверь спальни захлопнулась за ним, Римо еще глубже уселся в кресло.
 — Чиун, — позвал он.
 — Таково мое имя, — отозвался голос из соседней комнаты.
 — Зачем было Рэду Рексу обращаться к тебе?
 — Может быть, он слышал обо мне. Многие знают Мастера Синанджу. Не все так ограниченны, как когда-то был ты.
 Римо вздохнул.
 — А зачем, как ты думаешь, он хочет увидеть тебя?
 — Чтобы воочию посмотреть, что такое воплощенное совершенство.
 Римо с отвращением кивнул. Чиун только этого и ждет. Ему только и подавай новых комплиментов. Взять хотя бы идиотскую корреспонденцию, которую он получает на массачусетской почте до востребования и которую заставляет Римо читать ему вслух. «О удивительный, славный, великолепный, и т.д. и т.п.», — читал Римо, а Чиун сидел на полу и в знак согласия кивал.
 Через месяц Римо начал кое-что добавлять от себя.
 — "Дорогой Чиун. Вы высокомерное, самовлюбленное, отвратительное существо, которое не умеет ценить достоинств вашего приемного сына Римо", — прочел как-то он.
 Чиун поднял на него глаза.
 — Это можешь выбросить. Его автор наверняка пребывает в состоянии нервного расстройства и вряд ли может получать письма там, где его содержат.
 Но после нескольких подобных писем кореец понял, что Римо читает не то, что написано, и стал разбирать почту сам.
 И вот новые восхваления, на этот раз по телевизору, где так дорого эфирное время. И от самого Рэда Рекса.
 "Почему? — спросил себя Римо. И тут же ответил:
 — Здесь замешан мистер Гордонс. Тем самым он хочет заманить нас в Голливуд, где приготовился нанести удар".
 А вслух он сказал:
 — Чиун, мы едем в Голливуд!
 Тот немедленно появился на пороге спальни.
 — Конечно. Неужели ты в этом сомневался?..
 — А знаешь почему? — перебил Римо.
 — Потому что я этого хочу. Это было бы достаточным основанием для любого, кто когда-нибудь слышал о человеческой благодарности. А ты думал почему?
 — Потому что там находится мистер Гордонс.
 — Правда?
 — А Рэд Рекс находится в сговоре с этой консервной банкой.
 — Ты действительно так считаешь? — переспросил Чиун.
 — Я просто уверен.
 — О, как ты мудр и какое счастье, что я имею возможность быть рядом с тобой. — Демонстративно отвернувшись, он вернулся в спальню. «Идиот», — донеслось до Римо.




 Глава 10


 — Смотри, смотри, это же Кларк Клейбл!
 — Его имя не Кларк Клейбл, а Кларк Гейбл. С буквой "Г".
 — Римо, смотри, вон Кларк Гейбл!
 — Это не Кларк Гейбл. Кларк Гейбл давно мертв.
 — Но ты ведь только что сказал, что это Кларк Гейбл.
 — Я сказал, что имя актера Кларк Гейбл, — ответил Римо, чувствуя, что сам запутался.
 — Разве то, что его зовут Кларк Гейбл не то же самое, что это Кларк Гейбл? — поинтересовался Чиун.
 — Ешь лучше свой рис, — посоветовал Римо.
 — Конечно, конечно. Я готов делать что угодно, лишь бы не разговаривать с человеком, который мне намеренно врет. — Он поднес было ложку с рисом ко рту, но тут же опустил ее на тарелку.
 — Ты только взгляни — это же Барбра Стрейзанд! — В голосе Чиуна звучало такое возбуждение, какого Римо еще не доводилось слышать. Его вытянутый вперед указательный палец дрожал.
 Римо посмотрел туда, куда он показывал.
 — Господи, Чиун, это всего лишь официантка.
 — Ну и что, как ты обычно говоришь. Может, Барбра Стрейзанд поменяла работу?
 — И теперь в свободное время подрабатывает официанткой?
 — А почему бы и нет? — спросил Чиун. — Запомни, белый человек: не место красит человека, а человек красит место, каким бы убогим оно ни казалось на первый взгляд. Не всем же быть наемными убийцами. — Он снова устремил взор на официантку в черном форменном платье — она в противоположном конце обеденного зала выписывала счет. — Это Барбра Стрейзанд, — тоном, не терпящим возражений, заявил Чиун.
 — Пойди попроси ее спеть, — возмущенно предложил Римо.
 Он скорее почувствовал, чем увидел, как Чиун вышел из-за стола и направился к официантке. Так продолжалось вот уже два дня. Чиун, почтенный и благородный Мастер древнего, овеянного славой Дома Синанджу, был помешан на звездах. Все началось в аэропорту, когда он принял уборщика за Джонни Мака Брауна. Потом в водителе такси он узнал Рамона Наварро. Он был убежден, что администратором в гостинице, где они поселились, служит Тони Рэндалл, и в конце концов обвинил Римо в том, будто тот намеренно пытается лишить старика радости, уверяя, что никакие они не артисты.
 Барбра Стрейзанд была величайшей неразделенной любовью Чиуна, и Римо не хотел стать свидетелем отповеди, которую официантка даст старику. Ему слишком больно было бы это видеть. Отвернувшись, Римо стал смотреть в окно на изобилующий форелью ручей, протекавший между рестораном и главным зданием гостиницы, меньше чем в ста футах от крупнейшей в этом районе Голливуда автомагистрали.
 Римо принялся размышлять о том, когда же мистер Гордонс выйдет на их след. Неприятно иметь дело с человеком, который может напасть неожиданно и благодаря этому сразу получить преимущество. Но что еще хуже, мистер Гордонс не человек — он самообучающийся андроид, способный к ассимиляции. Он может принимать любое обличье — кровати в их гостиничном номере, стула, на котором Римо сидит. Все это в его силах.
 К тому же Чиун, похоже, не придавал значения нависшей над ними опасности, отказываясь признать, что Рэд Рекс связан с мистером Гордонсом.
 Размышления Римо прервал высокий звук, пролетевший по ресторану, подобно порыву ветра, всколыхнувшего кроны деревьев. Пела женщина. Римо обернулся в сторону Чиуна, но пение оборвалось так же неожиданно, как и возникло. Кореец стоял возле официантки — оказывается, пела именно она.
 Чиун с улыбкой поклонился, она в ответ сделала реверанс. Тогда Чиун поднял руки, словно благословляя ее, а когда вернулся к столу, на лице его расплывалась блаженная улыбка.
 Римо продолжал смотреть мимо него на официантку. Официантку ли?
 Чиун мягко опустился на стул и снова принялся за рис. Судя по всему, у него разыгрался аппетит.
 Римо уставился на него. Тот продолжал с улыбкой жевать.
 — А у нее приятный голос, — заметил Римо.
 — Ты находишь? — вежливо осведомился Чиун.
 — И похож на... в общем, ты знаешь на чей.
 — Нет, не знаю.
 — Да знаешь. На ее.
 — Это не может быть она. В конце концов, она всего лишь официантка, ты же сам сказал.
 — Да, но, может, она снимается в фильме или что-нибудь в этом роде?
 — Может быть. Почему бы тебе не спросить у нее самой? — предложил Чиун.
 — Да она наверняка станет смеяться надо мной, — возразил Римо.
 — А почему бы и нет? Разве ты и без того не являешься посмешищем?
 — Чтоб ты подавился! — воскликнул Римо.




 Глава 11


 Из номера Римо позвонил Смиту, и прикованный к постели директор КЮРЕ пожелал узнать, где Римо находится.
 — Наслаждаюсь жизнью в Голливуде, — пропел Римо, страшно фальшивя.
 — В Голливуде?
 — В Голливуде, — подтвердил Римо.
 — Удивительно! — В голосе Смита звучал неприкрытый сарказм. — А я-то грешным делом решил, что вы просто зря теряете время! Но что же будет со мной? Я хотел бы наконец выбраться из этой проклятой палаты.
 — Минуточку, — произнес Римо и посмотрел на Чиуна, который сквозь прозрачный тюль занавесок смотрел на бассейн. Не потрудившись закрыть рукой микрофон, Римо сказал:
 — Чиун! Смитти хочет выбраться из своей больничной палаты!
 — Смит может делать все что пожелает, — не поворачивая головы, ответил Чиун. — Мастер Синанджу в настоящее время занят совершенно другими вещами.
 Глаза Римо сузились — он протянул трубку поближе к Чиуну и сладким голосом проговорил:
 — Ты хочешь сказать, что тебе нет дела до того, что произойдет со Смитом? — и еще дальше протянул трубку.
 Чиун, по-прежнему не оборачиваясь, произнес:
 — Даже жизнь императора теряет для меня значение, когда речь идет о моей собственной судьбе.
 — А твоя судьба сейчас — это Рэд Рекс?
 — Именно так, — ответил Чиун.
 — Другими словами, — продолжал Римо, — телевизионный актер Рэд Рекс для тебя важнее, чем доктор Смит и вся его организация?
 — В иные дни даже прогноз погоды для меня важнее, чем твой доктор Смит, — отозвался Чиун и обернулся к Римо. Увидев телефонную трубку у Римо в руке и ядовитую ухмылку на его губах, он одарил приемного сына свирепым взглядом. — Но подобные чувства длятся не больше минуты, — произнес он громким голосом, — и свидетельствуют о моей слабости, поскольку когда я вновь сознаю, насколько нужен миру великий император Смит и его удивительная организация, то возношу благодарность судьбе, которая позволила мне служить ему — даже в смиренной роли учителя для жалкого бледнолицего куска свиного уха. Да здравствует император Смит! Мастер только и думает о том, как спасти его из взрывоопасной западни, и ответ он думает найти здесь, в Калифорнии. Да здравствует благородный Смит!
 Хмуро взиравший на экстравагантные попытки Чиуна исправить положение, Римо снова взял трубку.
 — Тоже мне, преданный слуга великого императора! — процедил он.
 — Римо! Не могу же я всю жизнь здесь оставаться! — зазвучал в трубке голос Смита. — Я уже устал пользоваться горшком, устал сидеть здесь взаперти, устал бояться, что взорвусь, едва только попытаюсь выйти наружу. Я даже не знаю, что там творится в конторе без меня!
 Римо искренне сочувствовал Смиту: сначала его чуть не убило взрывом, теперь он живет внутри настоящей бомбы, которая может взорваться в любой момент, и жалуется только на то, что не знает, как идут дела на службе.
 — Послушайте, Смитти, потерпите еще пару дней. Гордонс здесь. Если нам за это время не удастся с ним расправиться, мы приедем и выручим вас.
 — Хорошо. Только прошу вас, поспешите!
 — Конечно, дорогой, как говорят в Голливуде.
 Следующий звонок Римо сделал в отдел по связи с общественностью известной нью-йоркской телестудии, где ему сообщили, что эксклюзивным агентом Рэда Рекса является Ванда Рейдел.
 Тогда Римо позвонил Ванде Рейдел в офис.
 — Приемная Ванды Рейдел, — ответили ему.
 — Мне нужен Рэд Рекс.
 — А кто бы это мог быть? — сухим тоном поинтересовалась секретарша.
 — Это мог бы быть Сэм Голдуин, — начал было Римо, собираясь продолжить фразу словами: «но это не он», но секретарша не дала ему договорить, рассыпавшись в извинениях перед мистером Голдуином.
 — Извините, мистер Голдуин, не волнуйтесь, мистер Голдуин, — тараторила она, — госпожа Рейдел уже берет трубку.
 После воцарилась краткая пауза и в телефоне зазвучал резкий женский голос, который произнес:
 — Сэм, детка, милый мой, я и не подозревала, что на том свете есть телефон.
 — Честно говоря, — сказал Римо, — я не...
 — Я знаю, кем вы не являетесь, дружочек. Вопрос в том, кто вы на самом деле.
 — У меня дело к Рэду Рексу.
 — Ваше имя?
 — У меня много имен, но вы можете называть меня просто мастером. — Эта ложь была одобрена Чиуном, который пристально следил за Римо из дальнего конца комнаты.
 — Ваш голос не похож на голос мастера, — сказала Ванда.
 — Интересно, а какой же голос у мастера?
 — Высокий, скрипучий. Голос азиата, к тому же говорит он с британским акцентом. Как у Питера Лорре в роли мистера Мото.
 — Что ж, на самом деле я помощник мастера. — Римо прикусил губу.
 Чиун закивал в знак согласия.
 — Скажи свое имя, любовь моя.
 — Римо подойдет?
 — Вполне. Я готова принять вас, как только приедете. А теперь целую, дорогой. — В трубке раздались короткие гудки.
 — Черт бы тебя побрал, — буркнул Римо.
 Существовало лишь одно препятствие для встречи с Вандой Рейдел один на один — Чиун. Мастер во что бы то ни стало желал повидать женщину, которая могла свести его с Рэдом Рексом. Римо же хотел потолковать с ней по душам, а для этого Чиуна никак нельзя было допускать на встречу.
 Конфликт между силой желаний Чиуна и упорством Римо был разрешен благодаря тому, что послушный сын посадил папочку в автобус и взял с водителя обещание, что тот устроит корейцу экскурсию по городу и покажет виллы всех кинозвезд. А Римо тем временем выполнит черновую работу, подготовив встречу Чиуна с Рэдом Рексом.
 Сажая Чиуна в автобус, Римо вспомнил собственное детство, когда его, сироту, монашки сажали в экскурсионный автобус, который должен был провезти его по местам, населенным людьми, имеющими семьи и имена, людьми с прошлым, настоящим и будущим. Еще он вспомнил, каким жалким выглядел тогда, и неожиданно задал Чиуну вопрос:
 — Хочешь, чтобы я сделал тебе симпатичный маленький сандвич и положил его в бумажный пакет?
 Но Чиун только шикнул на него, чтобы он вел себя прилично, и полез в огромный сине-голубой автобус, до отказа заполненный туристами, не пожалевшими три с полтиной за возможность прокатиться по улицам Беверли-Хиллз. На них станут, потешаясь, показывать пальцами местные жители и сутенеры, вечные охотники за молоденькими простушками, которых нетрудно убедить, что путь к контракту на съемку проходит через постель продюсера, а вот этот человек с огромным животом и двадцатидолларовой купюрой и есть самый наиглавнейший продюсер, хотя он и говорит, будто торгует галстуками в Гранд-Рапидсе, штат Мичиган...
 В свою очередь туристы в автобусе станут пялиться на местных жителей, которые тоже покажутся им смешными, и на сутенеров, которых по одежде и машинам примут за кинозвезд. Туристам невдомек, что в городе, построенном на звездной болезни и живущем ради кинозвезд, настоящие звезды не одеваются так, как от них ждут. В каком-нибудь другом городе звезде достаточно было бы надеть джинсы и кроссовки, чтобы стать невидимой, затеряться в толпе. Но в Голливуде все было наоборот, и настоящие поклонники кинозвезд всматривались в людей, одетых попроще. Как можно обыденней.
 Так что здесь маскировкой служил яркий неоновый свет, сверкавший у прохожих над головой и зовущий: посмотри на меня, вот я!
 А звездам только того и надо. Это своеобразное подражание Говарду Хьюзу с его установкой «не желаю известности», обеспечившей ему неизменный интерес газетчиков.
 Но Ванда Рейдел — совсем другое дело. Она одевалась, как дешевка, причем делала это не сознательно, не для того, чтобы привлечь к себе внимание, а просто от отсутствия эстетического чувства. Ей казалось, что она потрясающе выглядит; Римо же решил про себя, что одеждой она напоминает жену хозяина бакалейной лавки.
 Ванда ткнула фиолетовым ногтем в Римо, сидевшего напротив нее у стола на стуле с замшевой обивкой, и браслеты зазвякали и зазвенели у нее на руке. Решительным тоном она произнесла:
 — Чего тебе надо, дорогуша? Я так и думала, что ты ничего, но эти скулы... Только не говори мне, что ты не актер.
 С трудом подавив искушение крикнуть: «Госпожа Рейдел, замолчите хоть на минутку! За минуту вашего молчания я готов все отдать!» — Римо сказал:
 — Я ищу мистера Гордонса.
 — Как вы сказали, мистера?..
 — Послушайте, дорогуша, драгоценная моя, сладкая, медовая, неподражаемая, бриллиантовая, давайте без ерунды. Вы представляете Рэда Рекса, и именно вы заставили его наговорить всю эту чушь специально, чтобы вызвать нас с напарником в Голливуд. Единственное, кому, точнее, чему нужно, чтобы мы были здесь, — это мистеру Гордонсу. Ведь от обращения Рекса к зрителям вы не выручишь ни цента, значит, вы сделали это, потому что так приказал Гордонс. Все очень просто. Итак, где Гордонс?
 — А вы знаете, в вас что-то есть.
 — Точно. Слабые нервы.
 — У вас есть приятная внешность, сила воздействия, умение заставить слушать себя. Вы смотритесь мужественно, но без мужланства. Продолжайте. Пусть это будет кинопроба. Что вы говорите? Ни за что не поверю, что вы никогда не мечтали сниматься в кино.
 — Да-да, мечтал, — поспешно подтвердил Римо. — Но когда роль в «Мальтийском соколе» получил Сидни Гринстрит, я был страшно разочарован и решил заняться тем, что у меня получается лучше.
 — А именно?
 — А уж это вас не касается. Так где мистер Гордонс?
 — Предположим, я скажу, что это стул, на котором ты сидишь.
 — Тогда я отвечу, что вы болтаете вздор.
 — А ты уверен, что хорошо знаешь мистера Гордонса?
 — Неплохо. Я могу вычислить его по запаху дизельного топлива и по слабому звону электрических проводков в его так называемом мозгу. Он пахнет так же, как пахнет новенький автомобиль, но я не чувствую здесь ничего подобного. Лучше скажите, что у вас с ним за дела.
 Но едва Римо задал этот вопрос, как ему в голову вдруг пришла жуткая мысль: не собирается ли сидящая напротив идиотка устроить мистеру Гордонсу контракт на какую-нибудь роль в кино? Человек с небывалой способностью к перевоплощению. Мистер Хамелеон. Суперинструмент.
 — Надеюсь, вы не собираетесь снимать его в кино? — осторожно поинтересовался он.
 Ванда Рейдел рассмеялась; начавшись в горле, смех не затронул ее существа.
 — Его? Господи, да ни в коем случае! У нас с ним припасена другая рыбка для жарки.
 — Возможно, я и есть та рыбка, — заметил Римо.
 Ванда пожала плечами.
 — Нельзя сделать омлет, если кто-то до этого не изнасилует курицу, милок.
 — Что касается изнасилования, то меня это не волнует. Меня волнует только возможность умереть.
 Ванда хмыкнула.
 — Ты и понятия не имеешь, что такое быть мертвым. Это когда приходится стоять в очереди в ресторан. Или когда кто-то меняет номер телефона, не ставя тебя в известность. Или когда, стоит тебе позвонить, у всех вдруг случается понос и они не могут подойти к телефону. Вот это настоящая смерть, дорогой. Да что ты знаешь о мертвецах? В этом городе сплошь мертвецы. Здесь мало живых, но я хочу быть в их числе, и Гордонс должен мне в этом помочь.
 — Боюсь, у вас неверные сведения на этот счет. Мертвый — это когда плоть начинает чернеть и становится пиршеством для могильных червей. Или когда оторванные руки и ноги торчат из стены. Когда мозг вынут из черепной коробки, словно там поработал экскаватор. Смерть — это кровь, переломанные кости, лишенные жизни внутренние органы. Смерть — это смерть. И с этим мистер Гордонс тоже может помочь.
 — Ты мне случайно не угрожаешь, дорогой? — спросила Ванда, заглядывая Римо в темно-карие, почти черные глаза, не в состоянии даже представить себе, что этот человек не задумываясь убил бы ее, если бы счел это необходимым. Ему не нравилась эта женщина.
 — Какие могут быть угрозы? — улыбнулся Римо.
 Он встал и слегка дотронулся рукой до унизанного браслетами запястья Ванды. Потом снова улыбнулся, отчего его глаза сузились, и вновь провел пальцами по ее руке. А несколькими минутами позже, выходя из кабинета, он получил заверения Ванды в том, что она немедленно уведомит его, как только мистер Гордонс даст о себе знать, и сообщит точную дату встречи Рэда Рекса с Чиуном. Ванда же, продолжавшая сидеть за столом, впервые за весь день не испытывала потребности что-нибудь съесть.




 Глава 12


 — Я видел их, — заявил Чиун.
 — Понятно. Впрочем, это неважно. Мистер Гордонс в городе, теперь я знаю это наверняка.
 — Минутку. — Чиун поднял вверх длинный костлявый палец, призывая к тишине. — Кто это сказал: неважно? Или ты один решаешь, что важно, а что нет? Разве это правильно? И это после всего, что я претерпел, чтобы сделать из тебя человека? И теперь ты говоришь: «Это неважно»!
 — Кого же ты видел? — вздохнул Римо.
 — Я не сказал, что видел кого-то, я сказал, что видел их.
 — Отлично. Их. И кто же они? Или что, если тебе так больше нравится?
 — Я видел собачек Дорис Дей.
 — Ух ты! Ну и ну! Вот это да!
 Довольный тем, что Римо проявил интерес, Чиун продолжал:
 — Да, в Беверли-Хиллз. Их было так много, и выгуливала их какая-то женщина.
 — Сама Дорис Дей?
 — Откуда мне знать? Она была светловолосой и стройной. Да, вполне могла быть и Дорис Дей. Почему бы и нет? И двигалась она, как балерина. Наверняка Дорис Дей. Блондинка. Худая. Да, точно, это была Дорис Дей! Я видел, как Дорис Дей гуляла со своими собачками!
 — Я так и знал, что ты увидишь кинозвезд, если поедешь на экскурсию.
 — Да, я и других видел. Многих других.
 Римо не стал спрашивать, кого именно, а Чиун больше не называл имен.
 — У тебя все? — поинтересовался Римо.
 — Да, так что можешь продолжать свой сбивчивый отчет.
 — Мистер Гордонс в городе и охотится на нас. Завтра встреча с Рэдом Рексом. Я полагаю, именно в этот момент мистер Гордонс и попытается нанести удар.
 — Хорошо, что ты уточнил время. Хоть что-то важное сделал. Так когда же назначена встреча?
 — Она состоится в «Глобал-Стьюдиоз» в пять вечера.
 — В пять вечера. Но у меня в четыре начинается экскурсия, и я не успею вернуться к пяти часам! — воскликнул Чиун.
 — Значит, откажись от экскурсии.
 — Ни за что. Ладно, я уже привык, что ты не можешь ничего толком устроить. Я поеду на экскурсию, которая начинается раньше, вот и... — Он оборвал себя на полуслове, и Римо увидел, что он смочит в окно машины на группу стоящих на тротуаре пешеходов. — Посмотри, Римо, это не?..
 — Нет, — резко бросил Римо.




 Глава 13


 — Ты понимаешь, что он попытается тебя найти?
 — Послушай, — ответила Ванда Рейдел, — конечно, я все понимаю. В конце концов, кто здесь обладает творческими способностями, ты или я?!
 — К сожалению, ты права, — согласился мистер Гордонс. — Я не творец. Конечно, ты. Прости мне мою самонадеянность.
 — Хорошо.
 — Он ни за что не должен тебя обнаружить! А когда будешь вне досягаемости, обнародуй компьютерные распечатки, как мы договаривались. Он станет тебя искать и вынужден будет расстаться со своим корейцем, которого я возьму на себя. А после уничтожу и самого Римо. А ты получишь рекламу, которая так поможет твоей карьере...
 — Я все поняла, — нетерпеливо перебила Ванда. — Этот кореец всего лишь человек.
 — Именно так, — согласился мистер Гордонс, — но весьма необычный. Насколько мне удалось выяснить, он ничего не боится и абсолютно лишен человеческих слабостей. Однако, используя фактор неожиданности, я смогу его одолеть. А сейчас мне надо сделать один звонок.
 Он взялся за телефон, стоявший возле бассейна на вилле Ванды Рейдел в Бенедикт-каньоне, ведущем от Голливуда к морю и представляющем собой своеобразную выемку в поверхности земли, словно когда-то давно гигантские пальцы великана прочертили полосы в мягком песке. Пока мистер Гордонс набирал номер, Ванда лежала в шезлонге, поедая булочку и обмазывая себя кремом для загара.
 — Это Смит? Говорит мистер Гордонс. — Выслушав ответ, он продолжал: — К чему вам знать, где я? Вам от этого легче не станет. А звоню я для того, чтобы сообщить, что компьютерные данные о тайной организации под вашим руководством скоро станут достоянием прессы. — Снова наступила пауза. — Это точно. Сегодня, в пять часов, госпожа Ванда Рейдел обнародует их. Она также раскроет журналистам свой план снять о вашей организации художественный фильм. В главной роли будет сниматься Рэд Рекс. — Пауза. — Все верно, мистер Смит или как вас там зовут. Я собираюсь воспользоваться замешательством, которое вызовет это сообщение, и уничтожить Римо вместе с его корейцем. Неплохой планчик, а? Весьма творческий, не так ли? — Он еще мгновение послушал, а потом с криком: «Ниггер!» — бросил трубку на рычаг.
 Ванда Рейдел оторвалась от изучения своего обнаженного лобка.
 — Что случилось? Что он сказал?
 — Он сказал, что у меня воображение ночного воришки.
 Ванда засмеялась, и мистер Гордонс воззрился на нее.
 — Я бы воспринял подобное поведение как насмешку, но, к сожалению, я очень нуждаюсь в твоих услугах.
 — И не смей никогда забывать об этом, Гордонс! Без меня ты ничто. Это благодаря мне ты стал тем, чем являешься сегодня.
 — Неверно. Таким, каков я есть, меня сделала одна ученая дама в космической лаборатории, ты же лишь пытаешься усовершенствовать то, что сделала она, вот и все. А сейчас я ухожу — нужно еще закончить кое-какие деда, прежде чем я встречусь с корейцем сегодня в пять часов. — С этими словами мистер Гордонс встал и мягкой походкой, абсолютно лишенной своеобразия и оттого какой-то нечеловеческой, ушел, оставив Ванду возле бассейна. Минут через пять раздался телефонный звонок.
 — Привет, дорогуша, — сказала Ванда в трубку.
 — Это Римо. Вы, кажется, собирались сообщить мне, когда получите весточку от мистера Гордонса. Что это за чушь насчет какого-то фильма?
 — Это не чушь, а чистая правда.
 — Зачем вы это делаете?
 — Потому что этого хочет Гордонс. Кстати, и я тоже. Это прославит меня на весь мир. Когда мы обнародуем нашу информацию, вся киноиндустрия, включая телевидение, будет ходить за мной по пятам. Я стану... — Внезапно оборвав себя, она сказала:
 — Сегодня в пять, в моем офисе. И не пытайся меня отговорить, тебе этого все равно не удастся. До свидания, дорогой.
 Целую, пока. — Держа трубку одним пальцем, Ванда повесила ее на рычаг.
 Римо тоже положит трубку в своем номере в «Спортсменз-Лодж».
 — Чиун, тебе придется отправиться на встречу с Рэдом Рексом одному.
 — Я слишком стар, чтобы путешествовать в одиночестве.
 — Это не путешествие. За тобой пришлют машину. Но я никак не могу поехать с тобой. Видишь, мистер Гордонс все-таки нашел способ нас разлучить.
 — Понятно, — сказал Чиун. — Я это всегда говорил: даже плохая машина порой способна на разумные поступки.
 — О Господи, прекрати. Я надеюсь, он наконец-то тебя съест. Превратит в машинное масло.
 — Но не раньше, чем я увижу Рэда Рекса. Только подумать — я смогу встретиться с ним после стольких лет...
 — Значит, за тобой придет машина, а мне надо идти. Навещу Ванду Рейдел, а потом присоединюсь к тебе.
 — Можешь не спешить. Должен же я иметь хотя бы минуту отдыха!
 Джо Галлахер, охранявший главный въезд в «Глобал-Стьюдиоз», не питал ни малейшего почета к лимузинам, разве что там сидел знакомый ему человек.
 В наши дни каждый дурак может взять лимузин напрокат. Именно так и поступали некоторые эксцентричные поклонницы: скидывались, залезали в багажник и благополучно миновав ни о чем не подозревающего охранника, начинали терроризировать какую-нибудь звезду. Подобная история произошла не далее как месяц назад с одним из модных героев вестернов, кстати входящего в десять процентов кинозвезд, которых Джо Галлахер не считал ублюдками. Так вот, его изнасиловали пробравшиеся на территорию студии шестеро молоденьких девиц, а бедного охранника уволили.
 Итак, Галлахер властно поднял руку, и «роллс-ройс» цвета «серебряная заря» остановился возле будки охранника. Водитель в форме опустил окно.
 — Это гость Ванды Рейдел, приехал на встречу с Рэдом Рексом, — произнес он усталым голосом.
 Заглянув в машину, Галлахер увидел престарелого китайца, скромно примостившегося на сиденье, сложив руки на коленях.
 — Все верно, — улыбнулся старец, — я еду на встречу с Рэдом Рексом. Честно.
 Галлахер отвернулся и закатил глаза — еще один псих. Выяснив что-то по переговорному устройству, он сделал шоферу знак проезжать.
 — Бунгало 221-Б.
 Шофер кивнул и медленно въехал в ворота.
 — Бунгало? — переспросил пассажир. — Для такой звезда, как Рэд Рекс? Почему же бунгало, а не то большое уродливое здание? — И Чиун указал на здание в форме куба с затемненными стеклами. — Интересно, кто же тогда пользуется тем зданием?
 — Полные ничтожества, — ответил шофер. — А известные люди предпочитают бунгало.
 — Это очень странно, — заметил Чиун. — Мне всегда казалось, что в вашей стране чем важнее человек, тем более крупное здание он вынужден иметь.
 — Да, но здесь Калифорния, — ответил шофер, словно этим было все сказано. Впрочем, так оно и было на самом деле.
 Бунгало 221-Б находилось в самом дальнем конце территории киностудии.
 Рэд Рекс уже был там. Он сидел за туалетным столиком в дальней комнате-кабинете и изливал душу приставленному к нему Вандой юноше-гиду. На нем был белый халат.
 — Ну, разве это не идиотизм? — спросил Рэд Рекс.
 Юноша, брюнет с вьющимися волосами и здоровым цветом лица, пожал плечами и развел руками, отчего зазвенели серебряные браслеты у него на запястьях.
 — Да, наверно, мистер Рекс.
 — Называй меня Рэд. Да, чистый идиотизм! Преодолеть три тысячи миль, чтобы встретиться с каким-то ничтожеством, который смотрит этот дурацкий телесериал. А ты когда-нибудь его смотрел?
 Какую-то долю секунды юноша колебался, не зная, что сказать. Скажешь нет — можно обидеть этого странноватого человека. Скажешь да, и Рэд Рекс, презиравший зрителей собственного сериала, перестанет его уважать.
 Сказать, что он смотрит сериал с участием Рэда Рекса лишь изредка, чтобы узнать, по-прежнему ли там снимаются голубые, просто не пришло ему в голову.
 — Нет, уж извините, — наконец выговорил он. — Я в это время на работе.
 — Ты ровным счетом ничего не потерял! Я там играю врача. Что-то вроде Маркуса Уэлби. Судя по опросам, у моего сериала большая аудитория.
 — Я знаю. Для госпожи Рейдел большая честь быть вашим агентом.
 — Она и твой агент тоже?
 Молодой человек грустно усмехнулся.
 — Нет-нет, но я бы очень этого хотел. Думаю, тогда мне бы удалось найти что-нибудь получше, чем съемка в массовках и демонстрация моделей одежды.
 Рекс оглядел юношу с ног до головы.
 — Да, ты и впрямь похож на манекенщика — фигура у тебя что надо.
 — Спасибо. Но я хотел бы стать актером. Настоящим актером, а не просто звездой.
 Рекс отвернулся к зеркалу и принялся красить ресницы. Тут молодой человек понял, что обидел его. Очевидно, Рекс решил, что юноша намеренно оскорбляет его, высказывая желание стать актером, а не просто звездой.
 Тогда юноша сделал шаг вперед.
 — Рэд, давайте я вам помогу, — сказал он.
 Взяв кисточку у Рэда Рекса и положив руку ему на щеку, гоноша принялся наносить краску на ресницы актера, чтобы они выглядеть длиннее и гуще.
 Рекс закрыл глаза и откинулся на стуле.
 — Может, удастся подыскать тебе что-нибудь в моем сериале. Но для этого тебе придется переехать в Нью-Йорк.
 — Ради роли в вашем сериале я готов это сделать.
 — Я поговорю с Вандой.
 — Благодарю вас, мистер Рекс.
 — Рэд.
 — Рэд.
 Тук-тук. Звук эхом прошел по комнате.
 — Должно быть, ваш гость.
 — Ну разве это не ужасно! Господи, за что мне такое наказание?
 — Потому что вы звезда, — вкрадчивым тоном произнес молодой человек, мягко похлопал Рекса по щеке и пошел открывать дверь, но актер его остановил.
 — Подожди. Скажи, как я выгляжу?
 — Просто прекрасно.
 Открыв дверь, юноша с трудом сдержал улыбку при виде тощего старого корейца в черно-красном парчовом кимоно.
 — Слушаю вас.
 — Вы не Рэд Рекс, — заявил кореец.
 — Нет, конечно, нет. Он в комнате.
 — Я пришел, чтобы встретиться с ним.
 — Прошу вас, проходите. — Молодой человек провел Чиуна в дальнюю комнату, где за туалетным столиком сидел Рэд Рекс и рассматривал в зеркало несуществующий прыщик над левой губой.
 Заметив корейца в зеркало, Рэд Рекс оправил халат и с пренебрежительной улыбкой повернулся к посетителю.
 — Ах, это вы, это вы! — воскликнул Чиун.
 — Я Рэд Рекс.
 — Вы выглядите совершенно как в телевизоре.
 Подмигнув молодому человеку, Рэд Рекс произнес:
 — Мне все это говорят.
 — Я никогда не забуду, как вы спасли Мериуэтер Джессуп от морального падения!
 — Это один из моих лучших эпизодов, — сказал Рэд Рекс, продолжая улыбаться.
 — А та легкость, с которой вы избавили от пристрастия к наркотикам Рэнса Мак-Адамса! Очень впечатляюще! — Во время своей речи Чиун раскачивался на каблуках, словно маленький мальчик, впервые за годы учебы вызванный в кабинет директора.
 — То, что трудно, я делаю моментально. Невозможное занимает несколько больше времени, — снисходительно согласился Рэд Рекс.
 — А какой из ваших эпизодов вы считаете самым удачным? — спросил Чиун. — Может быть, как вы спасли от выкидыша госпожу Рэндалл Мак-Мастерз? Или экстренная операция, сделанная вами мужу Джессики Уинстон после того, как она влюбилась в вас? Или как вы нашли способ вылечить от лейкемии дочь Уолкера Уилкинсона, когда она впала в депрессию из-за гибели своего жеребца, победившего на скачках?
 Рэд Рекс прищурился и пристально посмотрел на Чиуна. Все это подстроено. Возможно, «Скрытой камерой». Как этот полочный старикашка может столько помнить о сериале, где действующие лица меняются так быстро, что он сам еле успевает заучивать имена? Как он может хранить в памяти имена и эпизоды, которые Рэд Рекс сам забыл на следующий же день после того, как сыграл очередную серию? Ясно, кореец — подсадной! Значит, Ванда Рейдел наняла его, Рэда Рекса, для «Скрытой камеры»! Рекс кинул взгляд на темноволосого гоношу, но его кукольное лицо ничего не выражало. Если он хочет продолжать сниматься в фильме, лучше выглядеть хорошо, решил Рэд Рекс. Не отвечая на вопросы Чиуна, он спросил:
 — Вы не назвали вашего имени.
 — Меня зовут Чиун.
 Рекс немного подождал, но продолжения не последовало.
 — Просто Чиун?
 — Мне кажется, этого вполне достаточно.
 — Чиун. Чиун? — произнес Рэд Рекс, размышляя вслух, и вдруг он вспомнил это имя. — Чиун! — воскликнул он. — А нет ли у вас моего портрета с автографом?
 Чиун кивнул, довольный тем, что Рэд Рекс вспомнил об этом.
 Рекс осторожно опустился на стул. А может, это вовсе не «Скрытая камера»? Может, этот старикан прислан мафией, и они хотят снять фильм? Но он всегда считал, что в мафии состоят только итальянцы. Надо быть крайне осторожным!
 — Будьте любезны, садитесь и расскажите немного о себе! — пригласил Рэд Рекс.
 — Пожалуй, я вас оставлю, — произнес темноволосый юноша. — До свидания, мистер Рекс, мистер Чиун.
 Рекс нетерпеливо махнул рукой, отпуская его, а Чиун вел себя, словно вовсе не замечал молодого человека. Он легко опустился на стул напротив дивана, где сидел Рекс.
 — Я Чиун, Мастер Синанджу. И состою на службе, охраняя Конституцию, чтобы она продолжала спокойно оставаться на бумаге, как делала это в течение последних двухсот лет. Это основная моя работа, и единственное ее преимущество в том, что она дает мне возможность смотреть ваш сериал и другие прекрасные телетворения в дневные часы.
 — Все, что вы говорите, очень интересно, — заметил Рэд Рекс.
 Кто сказал, что в мафии служат только трезво мыслящие люди? Этот идиот, должно быть, возглавляет у них дальневосточное отделение.
 — А кто вы по национальности? — поинтересовался Рэд Рекс. Может, в нем все-таки есть итальянская кровь?
 — Кореец. Существует старинная легенда: когда Бог решил создать первого человека, он положил тесто в печь и...


* * *

 Когда мистер Гордонс ушел, Ванда Рейдел поудобнее расположилась в шезлонге и вновь потянулась за маслом для загара.
 Налив немного в ладонь и поставив бутылочку на столик, она принялась втирать масло в бедра и живот.
 Конечно, это хорошо со стороны мистера Гордонса, что он предупредил ее держаться подальше от Римо, но ведь он не присутствовал при их встрече в кабинете Ванды, не видел, как Римо смотрел на нее, как тронул за запястье. Если бы Гордонс все это увидел, то понял бы, что Римо не представляет ни малейшей опасности. Он так хотел ее как женщину, что остального для него просто не существовало.
 Она принялась втирать масло в колени, локти и шею.
 А почему бы Римо и не влюбиться в нее? Удивительно, как большинство мужчин теряют голову при одном только виде хорошенькой девчонки, а таких в Голливуде хоть пруд пруди. Но это в большей степени характеризует мужчин, нежели женщин. Для Ванды все эти девчонки — просто сор, хотя она и сделала на них карьеру. Да, сор. Настоящий мужчина ищет настоящую женщину. И как удивительно, что такой человек, как Римо, чужак, едва появившись в городе, сразу распознал в ней настоящую женщину, увидел красоту, заключенную в ее массивном теле.
 А он увидел, она это почувствовала. Она поймала его взгляд.
 Поэтому когда через некоторое время после ухода мистера Гордонса Римо позвонил, она не сочла нужным прятаться от него. Зачем? Когда он придет, они займутся любовью. О, это будет великолепно! Она с наслаждением отдастся ему! А потом они сядут и вместе обсудят, как избавиться от мистера Гордонса, который уже явно изжил себя.
 Закончив масляный ритуал, она подрумянила груди и нанесла более темный тон на впадину между ними. Затем внимательно оглядела каждую из них и к своему удовольствию не обнаружила там ни единой красноватой прожилки.
 Она просто ненавидела молодых актрис, у которых сиськи торчали вверх, крепкие и задорные, как и их курносые носы.
 Если бы у Ванды не было других дел и она только бы и делала, что поддерживала в форме свою грудь, ее бюст мало чем отличался бы от их. Но Ванда — работающая женщина, и у нее нет времени на подобные глупости.
 Как бы она хотела хотя бы один день не делать ничего, кроме гимнастики, помогающей держать себя в форме. И сидеть на диете. Лучше всего на белковой. Говорят, очень помогает. Тут она подумала о пирожных и решила, что, когда настанет великий день и она сможет наконец отдохнуть, сидеть на белковой диете будет в высшей степени вредно для здоровья. Организму необходимы углеводы. Без углеводов в крови не будет сахара. В результате быстро наступит маразм, а за ним и смерть.
 Нет, никаких специальных диет. Она просто будет следить за калорийностью пищи. Зачем в угоду какой-то догме лишать себя всего, что ты любишь.
 Диета предназначена для того, чтобы чувствовать себя лучше, а не для того, чтобы ощущать себя несчастным.
 Когда она с триумфом займет место в нью-йоркской телесети, у нее наверняка найдется время заняться диетой.
 И спортом. Но только не теннисом. Она просто ненавидела теннис. Скучнейшая и бессмысленнейшая игра, в которую играют скучнейшие и бессмыслеинейшие идиоты и делают это только затем, чтобы показать всем, какие у них стройные, молодые и загорелые тела. Вот, мол, какие они хорошие любовники. Как будто внешний вид имеет к этому какое-то отношение.
 Когда Ванда только приехала в Голливуд, она стала любовницей одного помощника продюсера. Позже, когда она сама встала на ноги, он как-то на дружеской вечеринке заметил, что «трахаться с Вандой Рейдел — все равно что прогуливаться по неиспользующемуся железнодорожному туннелю. Тот же экстаз и примерно та же ответная реакция».
 Теперь он работал помощником директора ресторана в Самторе, штат Южная Каролина, уж об этом Ванда позаботилась. Но шутка его пережила. Это был ее, Ванды, крест. Часто, занимаясь с нею любовью, мужчины — даже те, кому было что-то нужно от нее, — вдруг ни с того ни с сего останавливались на полпути и начинали ржать. Ванда прекрасно знала почему — все из-за этого проклятого «туннеля». Но ведь это неправда. Неправда, и она это знает! Она любящая и страстная, нежная и чувственная, и сегодня, когда придет Римо, она сумеет это доказать!
 Она продолжала натираться маслом, когда услышала рядом легкое покашливание. Судя по тому, как тихо подошел посетитель, это вернулся мистер Гордонс.
 — Не расстраивайся, — произнесла она, не поворачивая головы. — Успокойся, я как раз собиралась уходить.
 Ей хотелось поскорее распрощаться с ним. Когда появится Римо, он будет здесь совершенно лишним. Ей было бы неприятно, если бы мистер Гордонс помешал тому грандиозному пиршеству плоти, которое она планировала устроить.
 — Почему бы тебе не бросить все это дело? — спросила она, по-прежнему не меняя позы.
 — Как тебе угодно, любовь моя. — Голос явно принадлежал не мистеру Гордонсу, но прежде чем Ванда успела обернуться — она собиралась сделать это, лениво потянувшись, чтобы казаться стройней, — как почувствовала, что ее подняли вместе с шезлонгом и бросили в самый глубокий участок бассейна.
 Раздался громкий всплеск. Тяжелый каркас шезлонга тут же пошел ко дну, а Ванда принялась барахтаться в воде. Вода попала ей в нос, защипало глаза. Она отплевывалась, чувствуя, как у нее течет из носа.
 Сквозь слезы она увидела на берегу бассейна Римо, который стоял и спокойно смотрел на нее.
 — Ублюдок! — выкрикнула она, подплывая к лестнице. — Так и знай, теперь не видать тебе роли в фильме как своих ушей!
 — Что ж, еще одной надеждой меньше, — вздохнул Римо. — Где бумаги?
 — Бумаги? — переспросила Ванда, пытаясь вылезти, но эта попытка была прервана Римо, который слегка надавил ей на голову носком ботинка.
 — Компьютерные распечатки. Насчет тайной организации, про которую вы собираетесь сделать фильм. Помнишь, их тебе передал Гордонс?
 — Думаю, тебе будет небезынтересно узнать, любопытная свинья, что уже через час они окажутся в руках прессы.
 — Да неужели? — Римо сильнее надавил ногой, и Ванда почувствовала, как руки ее скользнули вниз по перилам лестницы и голова снова оказалась под водой.
 Она открыла глаза и увидела в воде черные струйки. Чертова тушь — потекла! А ведь реклама гарантировала, что она будет стойкой! Ну, Ванда им покажет!
 Давление немного ослабло, и голова Ванда выскочила из воды, словно поплавок.
 — Итак, где они, дорогуша? — снова спросил Римо, наклоняясь над бассейном. — Наверно, ты уже успела догадаться, что я не шучу?
 Он улыбнулся. Это была та же самая улыбка, что и тогда, у нее в кабинете, но теперь она наконец распознала ее. Это была улыбка не любовника — это была улыбка убийцы. Профессиональная улыбка. На лице любовника она означала бы любовь, потому что любовь — его профессия, но на лице этого человека она означала смерть, ибо его профессией была смерть.
 — Они у меня в «дипломате», сразу за дверью, — задыхаясь, выговорила она, в глубине души надеясь, что мистер Гордонс вернется.
 Легким движением ноги Римо отправил ее глубоко под воду, чтобы она не могла выплыть до его возвращения. Коснувшись ногами дна, она принялась что есть сил бить руками, пытаясь вынырнуть на поверхность. Когда ей это наконец удалось, Римо уже бежал к ней из дома, на ходу просматривая какие-то бумаги.
 — Это то, что нужно. Где ты делала копии?
 — Это мистер Гордонс их делал.
 — Сколько экземпляров?
 — Не знаю. Мне он отдал восемь копий и оригинал.
 Римо снова просмотрел кипу бумаг.
 — Похоже на то. Здесь девять экземпляров. Еще есть? Может, в какой-нибудь папке у тебя в кабинете?
 — Нет.
 — Может, вы подготовили пресс-релиз? О вашем новом фильме?
 Ванда отрицательно покачала головой. Ее жиденькие мокрые волосенки, лишившись лака, свисали с головы наподобие веревки.
 — Я предпочитаю непосредственное общение с прессой. Так будет и на пресс-конференции, которую я собираюсь устроить сегодня.
 — Небольшое уточнение, любовь моя: собиралась устроить.
 Подойдя поближе, Римо снова толкнул ее под воду, а сам направился к большой печи, расположенной в углу двора, калифорнийской версии очага для барбекю. Единственной данью традиции было то, что гигантская печь была сооружена на основании, выложенном из красного кирпича. Римо включил печь и открыл дверцу — внутри зажглись газовые горелки, бросая отблески на керамическую имитацию угля. Подождав, пока пламя хорошенько разгорится, он принялся кидать в печь компьютерные распечатки, наблюдая, как они занимаются и горят голубоватым огнем.
 Когда все бумаги были сожжены, Римо взял кочергу, по форме напоминавшую рапиру, и переворошил весь пепел вместе с непрогоревшими листами, отчего те запылали вновь. Снова перемешав кочергой содержимое печи, он включил газ на максимум и закрыл дверцу.
 Обернувшись, он обнаружил у себя за спиной Ванду Рейдел и громко расхохотался.
 Ее кожа выглядела какой-то дряблой и нездоровой, поскольку неожиданное купанье смыло весь крем. Груди обвисли, упав на живот, который тоже обвис. Свисавшие на плечи волосы напоминали сырое тесто, ненакрашенные глаза выглядели как две сморщенные изюмины. Толстые ляжки словно слиплись, хотя она расставила ноги. В руке она держала пистолет.
 — Ты, ублюдок, — произнесла она.
 — Я уже видел что-то похожее в кино, — снова рассмеялся Римо. — Только грудь у тебя должна быть затянута в тонкий шифон и вся ходить ходуном, пытаясь вырваться наружу.
 — Да? — переспросила она. — Кажется, я видела этот фильм. Он шел довольно давно.
 — Забавный. Мне он даже понравился, — сказал Римо.
 — Там неудачный конец, и его следует изменить. Вот так, например. — Ванда подняла пистолет, который держала обеими руками, и, закрыв один глаз, прицелилась в Римо.
 Он внимательно следил за ее ногами, ожидая, когда напряжение мускулов покажет, что она действительно приготовилась стрелять. Едва различимые мышцы на икрах напряглись.
 Римо поднял глаза.
 — Умри, ублюдок несчастный! — крикнула Ванда.
 Внезапно Римо сделал выпад. В правой руке у него мелькнула напоминавшая рапиру кочерга. Ее конец закупорил ствол пистолета как раз в тот момент, когда Ванда спустила курок.
 Боек ударил по капсюлю, и пуля, блокированная кочергой, взорвалась, изуродовав Ванде лицо. Она сделала шаг назад, поскользнулась на кафеле бассейна и рухнула в воду, в предсмертной судороге сжимая пистолет, из которого все еще торчала кочерга. Металлические предметы тут же пошли ко дну, а Ванда всплыла на поверхность, словно дохлая рыбина, глядя на Римо пустыми глазницами обезображенного лица.
 — Все хорошо, что хорошо кончается, — подвел итог Римо.




 Глава 14


 Разговор, который обещая быть очень скучным, на самом деле таковым не был, потому что старик-кореец говорил о том, что Рэд Рекс считал самым главным на свете. Кореец говорил о нем.
 — Но должен признаться, — сказал вдруг Чиун, — что не все в вашем сериале мне нравится.
 — Что же вас не устраивает? — с искренним интересом спросил Рэд Рекс.
 — Чрезмерное насилие, — ответил Чиун. — Просто ужасно, что в столь прекрасные картины вторгается насилие.
 Реке попытался сообразить, о каком же таком насилии ведет речь старикан, но не смог припомнить ни драк, ни стрельбы. У доктора Уитлоу Вьятта была самая бескровная операционная в мире, а самое большое насилие, какое он только себе позволил, — это порвать испорченный рецептурный бланк.
 — Что конкретно вы имеете в виду? — наконец спросил он.
 — В одной из серий вас ударила медсестра. — Чиун внимательно посмотрел на Рекса, пытаясь понять, помнит ли он этот эпизод.
 — Ах, это!
 — Да, именно так. Подобное насилие просто недопустимо!
 — Но ведь это была всего лишь пощечина, — произнес Рэд Рекс и тут же пожалел о своих словах. По выражению лица Чиуна он понял, что тот воспринял эту пощечину по меньшей мере как третью мировую войну.
 — Все верно. Но за пощечиной может последовать более серьезный удар. За ударом — нокаут. Вы и опомниться не успеете, как на вас посыплется град пуль.
 Рэд Рекс кивнул. Старик говорил совершенно серьезно.
 — Не волнуйтесь, если такое еще хоть раз повторится, я с ней разберусь. — Актер поднялся с места и встал в стойку карате. — Один удар в солнечное сплетение, и она уже больше никогда не поднимет руку на врача.
 — Вот это верный подход, — одобрил Чиун. — Дело в том, что вы позволили ей нанести плохой удар. Неграмотный, неверно нацеленный и плохо выполненный. Такое может поощрить ее к подобному поведению и в дальнейшем.
 — Нет, теперь она мне только попадись! Кья! — выкрикнул Рекс, поражая каратистским ударом невидимую цель. — Вы знаете, я умею разбивать доски, — с гордостью сообщил он.
 — Та медсестра не была похожа на доску, — ответил Чиун. — Такая может и сдачи дать.
 — Вряд ли у нее будет подобная возможность, — сказал Рэд Рекс и пошел на воображаемого противника. Внезапно он выбросил вперед левую руку с вытянутыми пальцами, и в этот момент, замахнувшись, опустил вниз правую, точно топор.
 Тут, заметив в дальнем конце комнаты бильярдный кий, он со всех ног бросился к нему и схватил с подставки. Вернувшись на место, он расположил кии между ручкой дивана и краешком туалетного столика, посмотрел на него, сделал глубокий вдох и обрушил на кий удар, от которого тот легко раскололся надвое. Обломки упали на пол.
 — А-а-а! — выкрикнул он и с улыбкой посмотрел на Чиуна. — Неплохо, а?
 — Вы очень хороший актер, — произнес Чиун. — Там, откуда я родом, ваши профессиональные способности ремесленника ценили бы очень высоко.
 — Да-да, конечно. Но я имею в виду мое карате. — Рэд Рекс сделал еще несколько резких движений, имитирующих удары. — Как вам?
 — Внушает трепет, — отозвался Чиун.
 Но прежде чем Рэд Рекс смог продемонстрировать Чиуну все свое мастерство в области боевых искусств, зазвонил телефон.
 — Да, — сказал в трубку Рэд Рекс.
 Голос был женский, но звучал как-то странно — холодный, как лед, и твердый, как железо. В нем не было ни малейшего акцента, даже легкого налета южного говора, столь распространенного в этой части Калифорнии среди дам, проводящих все свободное время за телефонными разговорами.
 — Я от госпожи Рейдел. Съемочный павильон, куда вы должны отвести своего гостя, уже подготовлен. Можете выходить прямо сейчас. Павильон находится позади главного здания, в дальнем конце территории. И не тяните, идите прямо сейчас. — Раздался щелчок. На том конце провода повесили трубку, не дав Рексу и слова сказать.
 Актер улыбнулся Чиуну жалкой улыбкой.
 — То, что я так ненавижу в чужом городе. Все ходят за тобой стадом, словно ты диковинный зверь.
 — Это верно, — согласился Чиун. — Поэтому никогда не стоит отправляться в чужой город, надо везде чувствовать себя как дома.
 — Как же этого добиться, разрешите спросить?
 — Очень просто, — ответил Чиун. — Все заключено в нас самих. Когда человек находится в мире с самим собой, куда бы он ни приехал, он чувствует себя своим. В результате никакой город не кажется ему чужим, поскольку любое пространство, в котором он находится, принадлежит не кому-то, а ему самому. Он не подчиняется — он управляет. Точно так же, как с этим вашим танцем.
 — Танцем? — переспросил Рэд Рекс.
 — Да. Я имею в виду танец карате, который так популярен среди людей.
 — Это не танец, а величайшее боевое искусство из всех существующих на земле.
 — От своего сына я не потерпел бы подобных ошибочных заявлений, но от вас... Вы человек неподготовленный и не знаете ничего лучше. — Он пожал плечами.
 — По вы же сами видели, что я сделал с бильярдным кием! — воскликнул Рекс.
 Чиун кивнул и медленно поднялся; его черный с красным халат, казалось, существовал независимо от него.
 — Да, карате — это не так уж плохо. Карате учит сконцентрировать внимание на какой-то одной точке, и это хорошо. Карате — винтовочный выстрел, в отличие от самой винтовки, и в этом его сила.
 — А в чем же его слабость?
 — А слабость в том, — объяснил Чиун, — что оно не дает ничего, кроме направления приложения силы. Оно лишь фокусирует энергию, поэтому является всего лишь неплохим комплексом упражнений. Но творческое начало содержится лишь в истинном искусстве. Настоящее искусство создает энергию там, где ее прежде не существовало.
 — Но что же в таком случае вы называете искусством? Кунг-фу?
 Чиун засмеялся.
 — Айкидо?
 — Как много названий вы знаете! — снова засмеялся Чиун. — Впрочем, у любителей всегда так. Нет, на свете существует лишь одно истинное искусство, и зовется оно Синанджу. Все остальные — лишь подражание кусочку фрагмента истинной мысли, а сама мысль — это Синанджу.
 — Но я никогда не слыхал про Синанджу! — удивился Рэд Рекс.
 — Поскольку вы человек особенный и однажды вам придется дать отпор этой отвратительной сестре, я покажу вам кое-что, — сказал Чиун. — Это подарок, который не так-то легко получить. Большинство из тех, кому удается наблюдать искусство Синанджу, не имеют возможности запомнить его элементы или кому-либо о нем рассказать.
 С этими словами Чиун поднял толстый конец кия, который разбил Рэд Рекс. Осторожно взвесив его на руке, кореец передал кусок кия Рексу, который выставил его вперед, словно полицейскую дубинку.
 — Помните, как сильно вам пришлось замахнуться, чтобы разбить эту палку? — спросил Чиун. — Вам было необходимо сконцентрировать свою силу. Но силу дает не карате — сила исходит из вас. Вы солнце, а карате — линза, которая собрала вашу силу в одно яркое пятно, способное разбить эту палку. Искусство Синанджу создает собственную силу.
 — Хотел бы я посмотреть на это Синанджу, — сказал Рэд Рекс, которому даже в голову не пришло сомневаться в словах Чиуна. Подобно большинству жителей Запада, он считал, что любой человек с раскосыми глазами является специалистом в области восточных единоборств, точно так же, как любой азиат уверен, что все американцы умеют строить ракеты и летать в космос.
 — Вы его увидите, — произнес Чиун.
 Он установил палку в руках Рэда Рекса в вертикальном положении, обломанным концом вниз, резиновым наконечником вверх. Рекс держал ее свободно, кончиками пальцев правой и левой руки, как малыш держит первую в своей жизни чашку молока.
 — Вспомните, сколько силы вам пришлось вложить в удар, — напомнил Чиун. — Это карате, танец. А вот Синанджу.
 Он медленно поднял правую руку над головой, а затем, еще медленнее, ее опустил. Ребро ладони коснулось резинового кольца, закрепленного на верхнем торце кия.
 Вдруг рука его прошла через резиновое кольцо и двинулась дальше вниз... Господи, она медленно прорезала твердое, как камень, дерево, подобно пиле. Когда рука корейца скользнула мимо пальцев Рекса, актер испытал странное жжение, словно дотронулся до оголенных проводов. Вскоре это ощущение исчезло, а рука корейца продолжала двигаться вниз и наконец прошла через обломанный нижний край.
 Подняв глаза, Чиун улыбнулся Рэду Рексу. Тот посмотрел на свои руки он держал аккуратные половинки кия, словно распиленного вдоль по всей длине. Рэд Рекс тяжело сглотнул и взглянул на Чиуна. На лице актера явственно читались озадаченность и страх.
 — Это и есть Синанджу, — нарушил молчание Чиун. — А теперь вы должны навсегда забыть то, что я вам показал.
 — Мне бы хотелось этому научиться.
 — Не сейчас, — улыбнулся Чиун. — Возможно, когда вы оставите все другие занятия и вам будет нечем заняться. Но сейчас у вас просто нет на это времени. Считайте, что я сделал вам подарок, продемонстрировав возможности Синанджу, в знак благодарности за ваш подарок, который вы когда-то мне сделали. Я имею в виду ваш портрет с автографом и памятной надписью, предназначенной специально для меня.
 И тут Рэд Рекс вспомнил, о чем все время хотел спросить своего гостя.
 Его страшно интересовало, как такой старец мог заставить каких-то мафиози вынудить его, Рэда Рекса, надписать для Чиуна портрет. Но теперь, глядя на рассеченный пополам кий, он понял, что спрашивать об этом излишне.
 Он и без того знал ответ.




 Глава 15


 Декорации изображали сонный салун на мексиканской границе. В баре стояло несколько бутылок низкосортного виски. В центре салуна расположитесь четыре незанятых круглых столика со стульями, которые словно ожидали ковбоев после весеннего клеймения скота. Низенькие распахивающиеся двери выходили не на улицу, а на огромную фотографию улицы, наклеенную на фанерный щит.
 — Зачем мы сюда пришли? — поинтересовался Чиун.
 — Меня попросили привести вас сюда, — ответил Рэд Рекс.
 — Честно говоря, я не люблю вестерны.
 — Я не знаю, зачем мы здесь. Просто меня попросили вас сюда привести.
 — Кто попросил?
 — Одна из ассистенток Ванды, безымянная и бессловесная зомби, как и все, кто работает на эту женщину.
 — Или лучше сказать — механическая? — уточнил Чиун.
 — Точно, — подтвердил Рэд Рекс, но Чиун не дал ему договорить, а подтолкнул к выходу из павильона.
 — Быстрее, — сказал кореец. — Вам надо уходить!
 — Но почему? — удивился Рэд Рекс.
 — Уходите, — повторил Чиун. — Скорее всего, вам тут не поздоровится, а я не могу допустить, чтобы мир лишился гения сериала «Пока вертится Земля».
 Рэд Рекс снова посмотрел на Чиуна, пожал плечами и отправился восвояси. Все-таки старикан не в себе. Впрочем, если целыми днями смотреть «мыльные оперы», трудно сохранить душевное здоровье!
 Оставшись один в павильоне, Чиун отодвинул от стола стул и легко опустился на него.
 — А теперь, жестяной человек, ты можешь выходить, — громко сказал он. — Чего ждать?
 Наступила тишина, а затем двери салуна распахнулись и на пороге появился мистер Гордонс. На нем был черный ковбойский костюм и черная шляпа.
 На ногах его красовались черные сапоги с серебряными заклепками; точно такие же заклепки были и по краям шляпы. По бокам у него висели два револьвера с белыми рукоятками.
 — А вот и я, приятель, — сказал он, глядя на Чиуна.
 — Собираешься меня пристрелить? — вставая, поинтересовался Чиун.
 — Можешь считать, что так. Это часть моей новой стратегии — разлучить тебя с человеком по имени Римо и уничтожить вас поодиночке.
 — Ты так уверен в своем оружии?
 — Это самое надежное оружие в мире! — заявил Гордонс.
 — Такое же, как и ты сам. Существо, изготовленное из старой железки, полагается на такую же железку, чтобы выполнить человеческую работу.
 — Думай, что говоришь, приятель! — заметил Гордонс. — Кстати, как тебе нравится моя новая манера изъясняться? Очень аутентично.
 — Вряд ли она тебе поможет, — бросил Чиун.
 — Доставай пистолеты, мистер! — произнес Гордонс.
 — У меня нет оружия, — спокойно ответил Чиун.
 — Что ж, тебе же хуже. — В мгновение ока Гордонс выхватил револьверы из кобуры и выстрелил в Чиуна, стоявшего всего в каких-нибудь девяти футах от него.


* * *

 Такси остановилось возле «Глобал-Стьюдиоз», и Римо первым делом увидел охранника Джо Галлахера, стоявшего на своем посту. Но уже в следующий момент взгляд его упал на мототележку, которую служители использовали для перевозки небольших грузов по территории студии. Она стояла возле какой-то машины, пока мальчишка-посыльный помогал загружать что-то в багажник.
 Не раздумывая, Римо вскочил за руль, надавил на газ и что есть мочи помчался прямо к будке Галлахера, — Привет, — крикнул Римо на ходу.
 — Эй, вы, остановитесь! Что вы делаете? — заорал Галлахер.
 — Играю в «Великолепную семерку»! — крикнул Римо в ответ и, не обращая внимания на Галлахера, въехал на территорию студии. Но где же Чиун?
 Впереди он увидел знакомое лицо и подъехал к человеку, который брел по дорожке, медленно качая головой. Остановившись, Римо спросил:
 — Где Чиун? Пожилой кореец?
 — А вы кто такой? — ответил Рэд Рекс вопросом на вопрос.
 — Мистер, последний раз спрашиваю: где Чиун?
 Рэд Рекс качнулся на каблуках и, подняв руки на уровень груди, произнес:
 — Эй, парень, со мной лучше не шутить. Я знаю Синанджу.
 Схватив двумя руками прозрачный пластик переднего стекла, Римо едва заметным жестом вырвал кусок пластика размером с небольшую тарелку и швырнул его Рексу.
 — Похоже на Синанджу? — поинтересовался он.
 Рекс взглянул на тяжелый кусок пластика и указал на вход в съемочный павильон.
 — Он там.
 Римо поехал дальше. Рэд Рекс проводил его взглядом. Похоже, все здесь знают Синанджу. Все, кроме него. Он чувствовал себя не очень-то уютно в городе, где все владеют столь грозными навыками. Нет, он возвращается в Нью-Йорк, а если Ванда станет возражать, он просто пошлет ее к черту. В конце концов, наймет кого-нибудь, чтобы с ней поговорили по душам.
 Подъезжая к павильону, Римо услышал стрельбу. На ходу спрыгнув с тележки, он распахнул дверь и вбежал внутрь.
 Услыхав шум, мистер Гордонс открыл стрельбу по двери.
 — Римо, ложись! — крикнул Чиун.
 Римо тут же упал на пол и, перекатившись несколько раз, спрятался за большой ящик из-под бутылок. Едва он успел это сделать, как в дверь врезалось несколько пуль. И тут раздался голос Гордонса:
 — Сейчас я разделаюсь со стариком и займусь тобой!
 — Что-то он больно разговорчивый, а, Чиун? — заметил Римо.
 — Разговорчивый и неумелый, — подхватил Чиун.
 Приподнявшись, Римо выглянул из-за ящика — Гордонс выпустил еще несколько пуль по Чиуну. Кореец, казалось, стоял неподвижно, и Римо захотелось крикнуть, чтобы он ложился и отползал.
 Действительно, Чиун лишь слегка поворачивал тело, и Римо время от времени слышал звук рвущейся ткани, когда пули проходили через парчовый халат. Наконец Чиун спросил:
 — Римо, а сколько всего пуль в этих пистолетах?
 — Шесть в каждом, — крикнул Римо в ответ.
 — Давай-ка посчитаем: он выстрелил девять раз в меня и два раза в тебя. Одиннадцать. Значит, у него еще один выстрел.
 — В меня он выстрелил трижды, значит, у него больше нет патронов.
 — Есть, — настаивал Чиун.
 — Нет, — не сдавался Римо.
 Он поднялся, и Гордонс, прицелившись, снова выстрелил в него. Прозвучал выстрел, но Римо оказался проворнее. Он ловко увернулся, и пуля попала в деревянный ящик из-под бутылок, пробив в нем большую дыру.
 — Вот и двенадцатый, — подытожил Римо.
 — Значит, я уничтожу вас голыми руками, — произнес Гордоиз. Бросив револьверы на пол, он медленно пошел на Чиуна, который принялся двигаться по кругу, чтобы мистер Гордонс оказался к Римо спиной.
 Пробираясь между ящиком и стеной, Римо нащупал какой-то предмет — это оказался огнетушитель. Зажав его в правой руке, Римо двинулся к центру салуна.
 Продолжая свое круговое движение, Чиун приблизился к тому месту, где Гордонс бросил револьверы, и через мгновение они оказались у него в руках.
 — В них нет патронов, дурачок, — произнес Гордонс, который не сводил глаз с Чиуна и тоже кружил по павильону.
 Римо продолжал наступать на него сзади, пока наконец не оказался всего в пяти футах от него.
 — Мастеру Синанджу годится любое оружие, — сказал Чиун и принялся крутить револьверы на пальцах. Казалось, револьвер, который был у него в левой руке, вот-вот готов сорваться и полететь в цель, но первым Чиун метнул револьвер, который держал в правой.
 Оружие врезалось Гордонсу в живот, но искрения не последовало, хотя револьверу удалось прорвать плотную стенку брюшной полости андроида.
 — Очевидно, блок питания расположен где-то в другом месте, — крикнул Римо.
 — Спасибо за информацию, но я и сам только что имел возможность в этом убедиться, — ответил Чиун.
 — Ну, сейчас вам не поздоровится! — зловеще процедил Гордонс, делая шаг навстречу Чиуну. — Смерть твоя близка, проклятый старик! Теперь ты от меня не уйдешь!
 — Так же, как и ты от меня, — заметил Римо.
 Он перевернул огнетушитель вниз головой, и тут же послышалось неясное шипение. Стоило Гордонсу повернуться к Римо, как тот нажал рукоятку. Из огнетушителя вырвалась густая белая пена, залепившая мистеру Гордонсу лицо. Едва он отвернулся, как Чиун тут же запустил в него вторым револьвером, который врезался Гордонсу в правую пятку.
 Поднялся целый столб искр. Когда Гордонс потянулся к лицу, чтобы стереть пену, стало заметно, что движения его замедлились. Из пятки продолжали сыпаться искры.
 — От меня не уйдешь, — начал было Гордонс, но каждое новое слово давалось ему все труднее, пока наконец он не прошипел «уйдеш-ш-ш-шь» и рухнул замертво к ногам Римо.
 — Готов, — сказал Римо, продолжая поливать андроида пеной.
 Когда все его тело было покрыто толстым слоем белого вещества, Римо зашвырнул огнетушитель в угол, а Чиун подошел поближе и тронул ногой неподвижную груду. Гордонс был мертв.
 — Откуда ты узнал, что блок питания находится в пятке? — спросил Римо.
 — Устанавливать его в голове было бы слишком примитивно, — пожал плечами Чиун. — В прошлый раз он находился в животе, — значит, на этот раз он должен был оказаться в ноге. Почему-то я сразу так решил, как только увидел в больнице, что он прихрамывает.
 — На этот раз мы наконец-то избавимся от него навсегда, — проговорил Римо, оглядываясь вокруг в поисках противопожарных инструментов. Наконец он обнаружил на стене топор и принялся молотить по пене, так что брызги долетали до потолка. Он чувствовал себя мясником, разрубая мистера Гордонса на сотню кусков.
 — Хватит, — приказал Чиун. — Остановись.
 — Я хочу убедиться, что он действительно мертв.
 — Он мертв. Даже машина может умереть, — сказал Чиун.
 — Кстати, о машинах. Нам надо освободить Смита! — воскликнул Римо.
 — Теперь это будет совсем легко, — ответил Чиун.




 Глава 16


 Освобождение Смита произошло по телефону.
 Но сначала по пути в гостиницу Чиун попросил Римо притормозить у аптеки и купил самые обычные напольные весы. Когда они были у себя, он заставил Римо позвонить Смиту.
 — Скажи императору, чтобы ему в палату доставили весы, — распорядился Чиун. Он подождал, пока Римо передаст это сообщение и Смит встанет на весы. — Сколько весит Смит? — поинтересовался он наконец.
 — Сто сорок семь фунтов, — ответил Римо.
 — А теперь пусть положит в каждый карман халата по десять фунтов и спокойно выходит в коридор, — велел Чиун.
 Римо передал и это указание.
 — Вы уверены, что это поможет? — спросил Смит.
 — Конечно, поможет, — заверил его Римо. — Кажется, пока Чиуну удавалось сохранять жизнь императора.
 — Если все пройдет нормально, я вам перезвоню, — сказал Смит.
 Секунды превращались в минуты, а Римо все ждал звонка.
 — Почему же Смит не звонит? — не выдержал он наконец.
 — Займись-ка лучше делом, — посоветовал Чиун. — Например, встань на весы.
 — Зачем? Или эта комната тоже заминирована?
 — Делай, что говорят! — приказал Чиун.
 Вес Римо оказался сто пятьдесят пять фунтов. Стрелка еще не успела успокоиться на весах, как раздался телефонный звонок.
 — Да, — сказал Римо в трубку.
 — Все в порядке, — доложил Смит. — Я свободен. А что дальше? Мы же не можем оставить палату заминированной.
 — Чиун, он хочет узнать, что дальше, — передал Римо.
 Чиун поглядел в окно на небольшую речушку, где водилась форель.
 — Вели им взять каталку и положить на нее груз: сто сорок семь фунтов за Смита, сто пятьдесят пять фунтов за тебя и девяносто девять фунтов за меня, — отдал приказание Чиун. — Пусть они вкатят каталку в палату, а потом бегут оттуда со всех ног.
 — Он сделает все, как только прибудут саперы, — передал Римо ответ Смита.
 — Меня не касается, как он собирается это делать, — сообщил Чиун. — Никогда не считал нужным беспокоиться о деталях.
 Утром Смит позвонил, чтобы сообщить, что их план полностью удался. Комната действительно взорвалась, но из этого крыла больницы эвакуировали всех больных, к тому же благодаря мерам, принятым саперами, разрушения удалось свести до минимума.
 — Поблагодарите Чиуна от моего имени, — попросил Смит.
 Римо посмотрел на спину Чиуна, занятого просмотром очередного сериала.
 — Как только представится подходящий момент, — пообещал он.
 Когда Чиун освободился, Римо передал ему то, что сказал Смит.
 — А я и не сомневался в успехе, — пожал плечами Чиун.
 — Откуда же ты узнал, что мина сработает на совокупный вес?
 — Просто спросил себя, как бы заминировал палату ты. И ответил себе: ты сделал бы так, чтобы мина срабатывала на определенный вес. Значит, другое напрочь лишенное воображения существо поступило бы точно так же.
 — И это твое последнее слово? — взревел Римо.
 — Этого достаточно, — невозмутимо ответил Чиун.
 — Изверг, — бросил Римо.
 Когда на следующий день они покидали Голливуд, Римо нагнал длинную вереницу лимузинов, которые ехали на первой скорости с включенными фарами, хотя на улице был ясный день.
 Вырулив из очереди, он поравнялся с одной из машин и спросил шофера:
 — Что здесь происходит?
 — Хоронят Ванду Рейдел, — ответил тот.
 Римо кивнул. Очередь из лимузинов растянулась почти на милю.
 — Народу-то набежало, — снова обратился он к шоферу соседней машины.
 — Точно, — откликнулся шофер.
 — Еще одно подтверждение старой истины, — заметил Римо.
 — Какой именно?
 — Покажи людям то, что они хотят увидеть, и они обязательно придут посмотреть.