---------------------------------------------


 Кара-Мурза С Г
 Идеология и мать ее наука

 Кара-Мурза Сергей 
 Идеология и мать ее наука 
 НАУКА И ИДЕОЛОГИЯ 
 Мы переживаем период, когда рушатся основные идеологии индустриальной цивилизации, но это - всего лишь одно из проявлений ее общего кризиса. Мы не можем, даже если бы захотели, избежать индустриального типа жизни, выпрыгнуть из рамок истории. Мы не можем "отменить" науку и вернуться в догалилеевские времена, пусть даже кто-то об этом и сожалеет. Мы можем преодолеть кризис, порожденный в том числе и наукой, лишь двигаясь вперед с помощью науки. Для этого надо постараться понять, в чем заключается кризис цивилизации и как возникло то, что мы называем идеологией - комплекс идей и концепций, с помощью которого человек понимает общество, социальный порядок и самого себя в этом обществе и в мире. 
 Ключевым элементом той культуры, на которой базируется индустриальная цивилизация, является европейская наука (ее еще называют наукой Нового времени), возникшая менее четырех веков назад. Карл Мангейм, один из основателей социологии знания, утверждал в 1929 г., что сама научная методология была побочным продуктом мировоззрения поднимающейся буржуазии1. Не случайно свой фундаментальный труд, в котором описана духовная, культурная основа рыночной экономики, - "Протестантская этика и дух капитализма" - Макс Вебер начинает с вопроса: какое сцепление обстоятельств привело к тому, что только в Западной Европе возникло такое явление культуры, как наука [1, c. 44]? Совершенно очевидно, что это "сцепление обстоятельств" не только специфично - оно уникально. Не случайно, что возникновение "правового" общества в Европе совпало с утверждением конкуренции как механизма рыночной экономики и с рождением науки. Все это элементы нового типа цивилизации, складывающегося в европейских странах в XVII-XVIII веках. 
 Современное западное общество возникло как единое целое, и одним из столпов, на которых оно стояло, был новый тип знания, познания и мышления наука. Можно также сказать, что наука была одной из ипостасей этого общества, так как она "пропитывала" все его поры. Но для нашей темы важна одна сторона дела: наука заменила церковь как высший авторитет, легитимирующий, освящающий и политический строй, и социальный порядок. Таким образом, наука стала инструментом господства. Каким же способом власть использовала и использует науку в этих целях? 
 Вместе с наукой, как ее "сестра" и как пpодукт буpжуазного общества, возникла идеология. Она быстpо стала паpазитиpовать на науке. Как отмечает видный философ науки, "большинство современных идеологий, независимо от их происхождения, утверждают, что основываются на науке или даже что составляют базу самой науки. Таким образом они стремятся обеспечить себе легитимацию наукой". Наука заняла место, ранее принадлежавшее божественному откровению или разуму". Вспомним слова философа Научной pеволюции Бэкона: "Знание - сила" (или, точнее, "знание - власть"). Одна из составляющих этой силы (власти) - авторитет тех, кто владеет знанием. Ученые обладают такой же силой, как жрецы в Древнем Египте. Власть, привлекающая к себе эту силу, обретает важное средство господства. Как отмечал К.Ясперс, "если исчерпывающие сведения вначале давали людям освобождение, то теперь это обратилось в господство над людьми". 
 Во всех странах Запада, где произошли великие буржуазные революции, ученые, философы и гуманитарии внесли свою лепту в программирование поведения масс посредством идеологии. В Англии - Ньютон и его последователи, которые из новой картины мира выводили идеи о "естественном" (природном) характере конституции, что должна ограничить власть монарха ("ведь Солнце подчиняется закону гравитации"). Ученый и философ Томас Гоббс развил главный и поныне для буржуазного общества миф о человеке как эгоистическом и одиноком атоме, ведущем "войну всех против всех" - bellum omnium contra omnes. 
 Но в Англии революция почти слилась с протестантской Реформацией, так что в идейном багаже революционеров преобладают религиозные мотивы. В более чистом виде манипуляция сознанием как большая организованная кампания сложилась во Франции. Здесь общество было подготовлено к слому "старого порядка" полувековой работой Просвещения. Помимо великого дела по освобождению мышления человека и освоению им нового, научного мировоззрения, деятели Просвещения осуществили глубокое промывание мозгов в чисто политическом плане, подготовив поколение революционеров, с чистой совестью затопивших Францию реками крови (а потом начавших, по сути, мировую войну).
 Поскольку во Франции "властители дум" образовали сплоченное сообщество, в нем довольно быстро возникло самосознание и началась теоретическая работа. Так здесь впервые появилось слово идеология и была создана влиятельная организация - Институт, в котором заправляли идеологи [2]2. Они создавали "науку о мыслях людей", хотя в категорию мысли они включали также чувства, желания и воспоминания (основоположник этого движения Детют де Траси даже переиначил формулу Декарта "мыслю - значит, существую" в "чувствую - значит, существую"). Основатели Института утверждали, что "идеология должна изменить лицо мира". Де Траси написал учебник "Элементы идеологии" (1801), предназначенный для центральных школ, в которых готовилась буржуазная элита Франции. В нем идеология была представлена как наука о создании, выражении и распространении идей (говорилось, правда, что "идеология есть часть зоологии" - та часть, что занята изучением человека). 
 В декабре 1797 г. идеологи приняли в члены своего очень узкого кружка ("Института") поднимающегося к власти Наполеона. В свою очередь и он правильно оценивал важность этого союза, так что даже будучи уже членом Директории, подписывался "генерал Наполеон Бонапарт, главнокомандующий, член Института". Вообще, в духовном плане Наполеон был законченным продуктом Просвещения. Авторитет Руссо был для него так непререкаем, что во многих трактатах молодого Наполеона слова Руссо просто заменяют всякую аргументацию - она не нужна, если так сказал Руссо. Как писал в 1786 г. его старший брат, "он был страстным поклонником Жан-Жака и, что называется, обитателем идеального мира". 
 Позже, когда Наполеон стал Первым консулом, а идеологи продолжали претендовать на слишком большое участие во власти, он велел поставить их на место, дав необычно большое жалованье (он сказал о директоре Института и одном из основателей клуба якобинцев Э.Ж.Сьейесе: "Что касается денег, он реагирует очень положительно. За достаточно большую сумму забывает о своих конституционных мечтаниях"). Кое-кто из Института оказался, однако, строптивым - жалованье взял, но воду продолжал мутить. Тогда Наполеон опубликовал в газете блестящую, великолепную статью против идеологов - тех, кто "дурит людям голову". Опубликовал анонимно, но так, что все знали, кто действительный автор. Звезда тех идеологов закатилась, но дело продолжало жить, и место идеологов во власти определилось четко - получать большое жалованье, но быть в тени3. 
 К вопросу о том, как вырабатываются идеологии, мы еще вернемся, хотя и не вдаваясь в рассуждения об эволюции самого понятия идеологии. Здесь отметим только, что уже первые специалисты, которые назвали себя идеологами, совершенно правильно определили две главные сферы духовной деятельности человека, которые надо взять под контроль, чтобы программировать его мысли - познание и общение. В том "курсе идеологии", который они собирались преподавать правящей элите Франции, было три части: естественные науки, языкознание ("грамматика") и собственно идеология. Итак, основа, в которую надо закладывать свои идеи-вирусы, построена из знаний о мире (и самом человеке), и из обмена сообщениями (информацией). 
 В то же время было осознано влияние на мысли людей количественной меры, числа, заменяющего наполненные тайным, неподконтрольным смыслом качества. И одним из первых крупнейших дел Французской революции в создании нового мироощущения для масс была разработка метрической системы мер. В ней участвовали виднейшие ученые и идеологи. Через эту систему мер были связаны сферы познания и языка. С помощью этого нового "языка точности" правящий слой стал господствовать над мыслями и словами о самых фундаментальных категориях бытия - пространстве и времени. Сегодня, пройдя школу, говорящую на этом "языке точности", мы и представить себе не можем, какое значение это имело для программирования наших мыслей. Между тем виднейший ныне французский философ Мишель Фуко, который взялся за "раскопки смыслов", создавших современный Запад, утверждает определенно: "язык точности" (язык чисел) совершенно необходим для "господства посредством идеологии". 
 Тогда же современное общество стало создавать важнейший для будущего господства класса собственников механизм - школу нового типа. Эта школа с первого класса делила поток учеников на два "коридора" - одни воспитывались и обучались так, чтобы быть способными к манипуляции чужим сознанием, а другие (большинство) - чтобы быть готовыми легко поддаваться манипуляции. Учебники по одному и тому же предмету, написанные одними и теми же блестящими французскими учеными, но для разных "коридоров" школы, просто потрясают. Школа стала фабрикой, "производящей" классовое общество (см. [3]) 
 Весь XIX век - это история того, как идеологи всех направлений (но все они в рамках одной общей платформы - индустриализма, основанного на вере в прогресс и законы общественного развития) черпают доводы из неиссякаемого источника - науки. И превращают их в идеологическое оружие с помощью специально создаваемого языка слов и языка чисел. 
 Любая идеология стpемится объяснить и обосновать тот социальный и политический поpядок, котоpый она защищает, чеpез апелляцию к естественным законам. "Так устpоен миp" и "такова пpиpода человека" - вот конечные аpгументы, котоpые безотказно действуют на обычную публику. Поэтому идеологи тщательно создают модель человека, используя всякий идущий в дело матеpиал: научные сведения, легенды, веpования, даже дичайшие пpедpассудки. Разумеется, для совpеменного человека убедительнее всего звучат фpазы, напоминающие смутно знакомые со школьной скамьи научные фоpмулы и изpечения великих ученых. А если под такими фpазами стоит подпись академика, а то и Нобелевского лауpеата (не Нобелевского лауpеата миpа, а пpосто Нобелевского лауpеата), то тем лучше. 
 Понятно, что идеология сама становится фактоpом фоpмиpования человека, и созданные ею мифы, особенно если они внедpяются с помощью системы обpазования и сpедств массовой инфоpмации, лепят человека по обpазу заданной фоpмулы. А формулы идеологии, как и ее язык, создаются по образцу научных формул и научного языка. Чем больше идеолог и демагог похож на ученого, тем он убедительнее. Пpоизошла "сантификация" науки, одно имя котоpой стало достаточным, чтобы убеждать в веpности чисто идеологических утверждений. Как сказал великий физик Джеймс Клеpк Максвелл, "так велико уважение, котоpое внушает наука, что самое абсуpдное мнение может быть пpинято, если оно изложено таким языком, котоpый напоминает нам какую-нибудь известную научную фpазу". 
 Часть 1. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ НАУКИ И ИДЕОЛОГИИ 
 Взаимодействие науки и идеологии - очень большая тема. Нас от этой темы отвлекали несущественными и ложно представленными эпизодами конфликтов, которым придавался идеологический характер: церковь против Галилея или Джордано Бруно, Лысенко против генетиков. Возник целый важный жанр истории (и мифологии) - описание подвига мучеников науки, ставших жертвами идеологической машины. Но даже драматические эпизоды суда над Галилеем или разгрома советской генетики были в большинстве популярных текстов превращены в примитивные идеологические мифы, которые не позволили нам извлечь из них важные уроки. 
 До сих пор наибольшее внимание привлекает то травмирующее воздействие, которое оказывает идеология на деятельность ученого. Здесь все понятно, любой политический режим ревниво следит за сферой, "производящей знание" - и именно потому, что она мощно влияет на идеологические основания режима. По мере того, как наука через систему образования и воспитания, через средства массовой информации начинает все сильнее довлеть над общественным сознанием, слово ученого приобретает все большее политическое значение. Да и сами ученые приспосабливаются к господствующей идеологии, чтобы обеспечить своим идеям "защитную оболочку", облегчающую восприятие этих идей широкой публикой. И.Пригожин пишет: 
 "Не подлежит сомнению, что теологические аргументы (в различное для разных стран время) сделали умозрительные построения более социально приемлемыми и заслуживающими доверия. Ссылки на религиозные аргументы часто встречались в английских научных трудах даже в XIX в. Интересно, что для наблюдающегося ныне оживления интереса к мистицизму характерно прямо противоположное направление аргументации: в наши дни своим авторитетом наука придает вес мистическим утверждениям" [4, c. 93]. 
 Интереснее и менее очевидно воздействие идеологии не на поведение ученого в обществе, а на сам познавательный процесс: на выбор тематики, формулировку проблемы, признание или отрицание тех или иных теорий. Почему Джордано Бруно стал страстным проповедником системы Коперника? Внимательное прочтение его текстов показывает, что Бруно еще до ознакомления с этой системой был радикальным политическим и религиозным реформатором, который в своей идеологии отталкивался от древних египетских культов, важнейшим из которых был культ Солнца. Теория Коперника, поставившая Солнце в центре Вселенной, была воспринята им как абсолютная истина, дающая неопровержимое и научное обоснование его идеологической цели. Как пишет Мирча Элиаде, "Коперник видел свое открытие глазами математика, Бруно же воспринимал его как иероглиф божественной мистерии". Страсть Бруно обязана своей силой синергизму научных и идеологических убеждений4. 
 Хорошо изучено влияние идеологических факторов на создание Дарвином его теории происхождения видов. Начав свой труд, он долго и тесно общался с английскими селекционерами-животноводами новой, капиталистической формации, которые сознательно изменяли природу в соответствии с требованиями рыночной экономики. Приложение политэкономии к живой природе породило в среде селекционеров своеобразную идеологию с набором выразительных понятий и метафор. Находясь под влиянием этой развитой идеологии, Дарвин даже перенес эти "ненаучные" понятия и метафоры на эволюцию видов в дикой природе, за что критиковался своими сторонниками (как отмечали многие авторы, сам язык "Происхождения видов" побуждает прикладывать изложенные в этом труде концепции и к человеческому обществу, то есть, объективно они изначально несут идеологическую нагрузку). Понятие "искусственного отбора" дало центральную метафору эволюционной теории Дарвина - "естественный отбор". 
 Другое мощное влияние на Дарвина оказали труды Мальтуса идеологическое учение, объясняющее социальные бедствия, порожденные индустриализацией в условиях капиталистической экономики свободного предпринимательства. В начале XIX в. Мальтус был в Англии одним из наиболее читаемых и обсуждаемых автором и выражал "стиль мышления" того времени. Представив как необходимый закон общества борьбу за существование, в которой уничтожаются "бедные и неспособные" и выживают наиболее приспособленные, Мальтус дал Дарвину вторую центральную метафору его теории эволюции - "борьбу за существование" [5]. Научное понятие, приложенное к дикой природе, пришло из идеологии, оправдывающей поведение людей в обществе. А уже из биологии вернулось в идеологию, снабженное ярлыком научности. 
 Влияние идеологических факторов ярко видно и в процессе восприятия дарвинизма в разных культурах и обществах. Широко известны продолжающиеся до сих пор столкновения с дарвинизмом на религиозной почве. Но вот непосредственно не связанный с религией случай: в России дарвинизм был исключительно быстро, практически не встретив оппозиции, воспринят как биологами, так и широкой культурной средой. Но идеологические воззрения этой среды в 60-70-х годах XIX в. были несовместимы с мальтузианской компонентой дарвинизма. В своих комментариях русские ученые предупреждали, что это английская теория, которая вдохновляется политэкономическими концепциями либеральной буржуазии. Произошла адаптация дарвинизма к русской культурной среде ("Дарвин без Мальтуса"), так что концепция межвидовой борьбы за существование была дополнена и порой и заменена теорией межвидовой взаимопомощи. 
 Главный тезис этой "немальтузианской" ветви дарвинизма, связанной прежде всего с именем П.А.Кропоткина, сводится к тому, что возможность выживания живых существ возрастает в той степени, в которой они адаптируются в гармоничной форме друг к другу и к окружающей среде5. Эту концепцию П.А.Кропоткин изложил в книге "Взаимная помощь как фактор эволюции", изданной в Лондоне в 1902 г. В работе "Мораль анархизма" он так резюмирует эту идею: 
 "Взаимопомощь, справедливость, мораль - таковы последовательные этапы, которые мы наблюдаем при изучении мира животных и человека. Они составляют органическую необходимость, которая содержит в самой себе свое оправдание и подтверждается всем тем, что мы видим в животном мире... Чувства взаимопомощи, справедливости и нравственности глубоко укоренены в человеке всей силой инстинктов. Первейший из этих инстинктов - инстинкт Взаимопомощи - является наиболее сильным" [6]. 
 Здесь мы видим влияние идеологи, господствующей в той или иной культуре, на восприятие крупной научной теории. Излагая концепцию "освободительного дарвинизма" Кропоткина, испанский историк науки А.Гутьеррес Мартинес замечает: "Самоутверждение индивидуума было восславлено и стало подсознательной частью культурного наследия Запада. Напротив, идея взаимопомощи была забыта и отвергнута". 
 Влияние идеологического контекста общества на науку видно и через негативное воздействие - через запреты на определенные идеи и подавление интереса к определенным феноменам. Сейчас, в период кризиса идеологий и, соответственно, ломки многих научных представлений, это особенно хорошо видно. Лауреат Нобелевской премии Илья Пригожин обращает на это внимание в связи с феноменами нестабильности: 
 "У термина "нестабильность" странная судьбa. Введенный в широкое употребление совсем недавно, он используется порой с едва скрываемым негативным оттенком, и притом, как правило, для выражения содержания, которое следовало бы исключить из подлинно научного описания реальности. Чтобы проиллюстрировать это на материале физики, рассмотрим элементарный феномен, известный, по-видимому, уже не менее тысячи лет: обычный маятник... 
 Если расположить маятник так, чтобы груз оказался в точке, противоположной самому нижнему положению, то рано или поздно он упадет либо вправо, либо влево, причем достаточно будет очень малой вибрации, чтобы направить его падение в ту, а не в другую сторону. Так вот, верхнее (неустойчивое) положение маятника практически никогда не находилось в фокусе внимания исследователей, и это несмотря на то, что со времени первых работ по механике движение маятника изучалось с особой тщательностью. Можно сказать, что понятие нестабильности было, в некоем смысле, идеологически запрещено... Впрочем, сегодня мы можем согласиться: наука и есть в некотором смысле идеология - она ведь тоже укоренена в культуре" [4, c. 47, 49]. 
 Господствующая в данный момент в обществе идеология всегда влияла на познавательную деятельность и через социальные механизмы науки (распределение средств, административная власть и пр.). Попытки представить эти явления специфическим свойством того или иного политического режима (например, советской власти в СССР) говорят в лучшем случае о незнании истории или политической корысти. 
 Неотъемлемой частью научной деятельности является конфликт, связанный с выбором конкурирующих концепций и методов. И использование учеными господствующих в обществе идеологических предпочтений как оружия в своем внутринаучном конфликте - распространенное явление. Когда какой-то группе или школе удается умело связать в общественном мнении позицию оппонента с непривлекательной в данный момент идеологией, победа в споре обеспечивается не только при явных изъянах научной позиции этой группы или школы, но даже при явных неладах с той самой идеологией, которая используется в качестве оружия. 
 Широкую известность получил конфликт в советской биологии в 1930-1940 гг., когда группа Т.Д.Лысенко, используя идеологические обвинения, разгромила имеющее высокий международный престиж научное сообщество советских генетиков, хотя их позиция в большей степени соответствовала идеям диалектического материализма, под знаменем которого велась на них атака. Попытка несколько позже осуществить подобную операцию в химии, обвинив теорию химического резонанса буржуазной и "англо-американской" (это было в разгар "холодной войны"), успеха практически не имела - ярлык не приклеился. 
 Распространенное представление Лысенко инфернальной личностью (независимо от того, насколько оно обосновано), отвлекает внимание от того факта, что похожими методами действовали и великие ученые. Вот вполне типичный случай, имевший место в т.н. демократическом обществе с участием достойных людей (он подробно описан в [7]). В течение XIX в. во Франции дважды велись дебаты о самопроизвольном зарождении жизни. Начиная с 1802 г. в течение 30 лет боролся с этой идеей Жорж Кювье. В конце концов он сумел связать в общественном мнении доктрину своего оппонента (Жоффри) с натурфилософией "вражеской Германии" и с материализмом, который у французской публики ассоциировался с террором и хаосом Французской революции. Это и решило исход спора, Кювье вышел победителем. 
 Еще более последовательно идеологическая аргументация была использована в 60-х гг. Пастером в его дебатах с Феликсом Пуше, который отстаивал концепцию самопроизвольного зарождения жизни. Пуше даже специально издал в 1859 г. книгу, в которой большой раздел был посвящен доказательству того, что его концепция не имеет ничего общего с материализмом и атеизмом и согласуется с ортодоксальными установками религии. То же самое он настойчиво и вполне искренне доказывал в своих выступлениях. Тем не менее Пастер, который придерживался весьма консервативных идеологических и религиозных взглядов, сумел убедить научную элиту в том, что концепция Пуше протаскивает материализм и отвергает божественный акт Творения. В условиях реакции и консерватизма, которыми была отмечена Вторая империя, Академия наук встала на сторону Пастера, и назначенные ею две научные комиссии проявили, мягко говоря, необъективность при анализе экспериментальных результатов обоих оппонентов. 
 В учебники биологии эти дебаты вошли как пример блестящей победы экспериментального метода Пастера над спекулятивными рассуждениями. Но дело обстояло иначе. Пастер использовал в своих опытах закрытые склянки с прокипяченным дрожжевым экстрактом. После того как он впускал в склянку воздух, в экстракте появлялась микрофлора. Пастер показал, что причина этого - в заражении внесенными с воздухом микроорганизмами. При проведении опыта на леднике в Альпах, с почти стерильным воздухом, жизнь в склянке не появлялась. Пуше применял склянки в прокипяченным экстрактом сена, изолированные от воздуха затвором с ртутью. В склянку впускался полученный химическим путем чистый кислород, заведомо не содержащий микроорганизмов и жизнь в экстракте зарождалась, возникала микрофлора. Чтобы повторить условия Пастера, Пуше поднялся на ледник в Пиренеях, но результаты не изменились, жизнь зарождалась. Воспроизводя эксперименты Пуше, Пастер потерпел неудачу - его старания предотвратить "зарождение жизни" были успешны лишь в одном случае из десяти, но именно эти случаи он считал надежными результатами, а остальные 90% опытов - ошибочными. Он не опубликовал эти результаты, хотя признал их в одной лекции. 
 Результаты опытов Пуше получили объяснение в 1876 г., когда в прокипяченном экстракте сена были обнаружены теплоустойчивые споры бацилл, которые не погибали при кипячении и начинали развиваться при поступлении кислорода. Но в момент спора с Пастером этого не знали, и результаты должны были трактоваться в пользу Пуше. Это было тем более логично, что утверждение Пуше было гораздо менее жестким, чем тезис Пастера, который утверждал, что жизнь не может самозарождаться никогда. Конечно, Пастер был в принципе глубоко прав, но суть в том, что он противоречил имевшимся в тот момент опытным данным, как они могли быть поняты. Исход спора решили внешние, идеологические факторы. В 1872 г. Пастер усилил идеологическое дискредитирование своих оппонентов: учитывая горечь французов от поражения в войне с Пруссией, он стал называть концепцию самопроизвольного зарождения жизни "германской" теорией. И последний штрих в этой истории: когда общий культурный и идеологический климат во Франции изменился и Пастер примирился с Третьей республикой, он стал гораздо благосклоннее относится к концепции самозарождения и в 1883 г. впервые признал, что тридцать лет назад сам пытался "имитировать природу" и создать "непосредственные, сущностные начала жизни" в своих экспериментах с асимметрией, магнетизмом и поляризованным светом 6. 
 Когда говорится о влиянии идеологии на исследовательский процесс и восприятие идей научным сообществом, надо учитывать не только идеологию, доминирующую в обществе в целом (она, кстати, не всегда совпадает с так называемой "официальной" идеологией), но и воззрения, характерные для данной конкретной среды ученых. Неформальное или даже неявное неодобрение со стороны коллег-ученых затрудняет развитие концепции, даже если она отвечает официальной идеологии или воззрениям влиятельных социальных групп вне науки. Так, сравнительно недавно в научных кругах США велась напряженная полемика вокруг социобиологии - новой дисциплины, претендующей на описание сущности социальных феноменов путем сведения их к действию биологических факторов. Многие ученые США увидели в самой концепции социобиологии рецидив социал-дарвинизма как "онаученной" идеологии, оправдывающей реакционную социальную практику. Группа наиболее радикальных коллег ("бостонские критики", объединившиеся в группу "Наука для народа") наряду с глубоким научным анализом слабостей и противоречий социобиологии организовали интенсивную идеологическую атаку. Независимо от того, чья позиция нам ближе, по структуре это ничем не отличается от идеологических атак на концепцию, которая впоследствии нами признается прогрессивной. Создатели социобиологии Вильсон и Ламсден писали в тот момент: 
 "Причислять оппонентов к той же группе, в которой находятся Рокфеллер и Гитлер, значит требовать их изгнания из университета... Это особенно верно в отношении Гарвардского университета, где профессор, обвиненный в симпатиях к фашизму, находится в таком же положении, как атеист в монастыре бенедиктинцев" [8]. 
 Влияние идеологии не лишает исследователя значительной автономности. Нет прямой связи между прогрессивным или реакционным характером той или иной идеологии и ценностью результатов побуждаемого ею исследования. Так, движимый идеями научного материализма Просвещения, отрицавшего роль божественного провидения в возникновении жизни, французский натуралист Бюффон провел эксперименты с охлаждением металлических шаров разного состава и размеров и точно рассчитал даты, когда, по его понятиям, "должны были появиться те или иные морские животные на разных планетах Солнечной системы" (например, одно из таких животных - у полюса третьей луны Юпитера в 13 624 г. до н.э.). Ничего общего с реальностью! Напротив, стремясь доказать роль внутреннего божественного "импульса", Уильям Гарвей осуществил важные наблюдения над процессом оплодотворения и положил начало современной эмбриологии. 
 Бывают даже случаи, когда ценными оказываются именно результаты исследований, стимулированных той идеологией, которую ученый стремится опровергнуть. Убежденный креационист и фиксист (т.е. верящий в то, что виды созданы Богом и неизменны) Фредерик Кювье (сын Жоржа Кювье) занялся скурпулезными наблюдениями над приматами с целью опровергнуть эволюционную концепцию. Наблюдения такого рода не стал бы проводить эволюционист. И фиксист Ф.Кювье положил начало современной приматологии, сыгравшей важную роль в утверждении эволюционного учения. 
 Рассмотрим, однако, обратную ветвь во взаимодействии науки и идеологии, которую ученые стараются как бы не замечать. 
 Часть 2. РОЛЬ НАУКИ В ФОРМИРОВАНИИ И ТРАНСФОРМАЦИИ ИДЕОЛОГИЙ 
 Особенно наглядна роль в становлении идеологий в переломные моменты в жизни общества, когда происходит ломка социальных структур, производственных отношений, системы власти. И сама наука, как часть культуры, в эти моменты испытывает глубокие преобразования. Американский философ О.Тоффлер пишет: 
 "Ньютоновская система возникла в эпоху крушения феодализма в Западной Европе, когда социальная система находилась, так сказать, в сильно неравновесном состоянии. Модель мироздания, предложенная представителями классической науки.., нашла приложения в новых областях и распространилась весьма успешно не только вследствие ее научных достоинств или "правильности", но и потому, что возникавшие тогда индустриальное общество, основанное на революционных принципах, представляло необычайно благодатную почву для восприятия новой модели" [9, c. 32]. 
 Глубокие изменения в обществе невозможны без идеологического обоснования (даже если в этот момент говорится о "деидеологизации" жизни). При формировании этого идеологического обоснования "инженеры человеческих душ" обращаются к науке, как в донаучный период обращались к жрецам и философам. Что же может предложить им наука, как она участвует в создании самих основ идеологии? Главным образом, через воздействие на самого человека: путем изменения картины мира, путем внедрения научного метода (как метода познания, так и метода мышления), путем создания и внедрения нового языка. 
 Картина мироздания, "естественный порядок вещей" во все времена были важнейшим аргументом в воздействии на сознание. В любом обществе картина мироздания служит для человека тем основанием, на котором строятся представления об идеальном или допустимом устройстве общества. Уже в трудах первых древнейших философов (например, Анаксимандра) космологические концепции выполняли функцию легитимации (обоснования законности) общественного порядка. О том, какое влияние оказала ньютоновская картина мира на представления о политическом строе, обществе и хозяйстве во время буржуазных революций, написано море литературы. Из модели мироздания Ньютона, представившей мир как находящуюся в равновесии машину со всеми ее "сдержками и противовесами", прямо выводились либеральные концепции свобод, прав, разделения властей. "Переводом" этой модели на язык государственного и хозяйственного строительства были, например, Конституция США и политэкономическая теория Адама Смита. 
 Огромной силой внушения обладал вытекающий из картины мира Ньютона механицизм - представление любой реальности как машины. Лейбниц писал: "Процессы в теле человека и каждого живого существа являются такими же механическими, как и процессы в часах". Когда западного человека убедили, что он - машина, и в то же время частичка другой огромной машины, это было важнейшим щагом к тому, чтобы превратить его в манипулируемого члена гражданского общества. Недавние рыцари, землепашцы и бродячие монахи Европы стали клерками, депутатами и рабочими у конвейера. Мир, бывший для человека Средневековья Храмом, стал Фабрикой - системой машин. 
 Наблюдается и обратное явление: идеальный тип человеческих отношений проецируется на природу. Интересно сравнение образов животных у Льва Толстого и Сетона-Томсона. Толстой, с его утверждениями любви и братства, изображает животных бескорыстными и преданными друзьями человека, способными на самопожертвование. Рассказы Сетона-Томсона написаны в рамках идеологии свободного предпринимательства в стадии его расцвета. И животные здесь наделены чертами оптимистичного и энергичного предпринимателя, идееального self-made man. Если они и вступают в сотрудничество с человеком, то как компаньоны во взаимовыгодной операции. 
 Идеология, обосновывающая политический порядок, производственные отношения и т.д., соотносится с понятиями, в которых человек мыслит свое существование в обществе. А они неразрывно связаны с картиной мира и пониманием места человека в этом мире. Предложив новую картину мира, зарождающаяся европейская наука наполнила эти понятия новым содержанием или даже впервые сформулировала их. Важнейшими по своему идеологическому значению стали понятия свобода и прогресс. 
 Понятие свободы 
 Это понятие играет ключевую роль в идеологиях буржуазного общества на протяжении всей его истории: в борьбе с феодализмом, при разрушении традиционных обществ в колонизуемых странах, для нейтрализации социалистических проектов. Наука выступила как освобождающая сила и законодатель в понимании свободы прежде всего по отношению к своей собственной деятельности. Свобода познания! 
 С момента своего возникновения и до настоящего времени европейская наука декларирует свой нейтралитет по отношению к идеалам и ценностям, свою полную свободу от идеологических и политических предпочтений. Наука, мол, беспристрастно изучает то, что есть и не претендует на то, чтобы указывать, как должно быть. "Знание - сила", - было сказано на заре науки. И не более того. Моральные ценности в момент становления науки оставлялись в ведении религии, и такое разделение было условием молчаливого пакта между Церковью и наукой. Так и возникла объективная наука, ориентированная на истину, а не на ценности. 
 Это было совершенно новым явлением в культуре. До этого акт познания был неразрывно связан с этической и даже религиозной позицией - он творился или во имя Добра, как шаг к постижению замысла Творца, или во имя зла, как черная магия, как богоборческое дело. Страстный защитник позитивной науки П.Н.Ткачев подчеркивает эту мысль в связи с конфликтом между Церковью и Галилеем. Он пишет в 1875 г.: 
 "Глубоко проникнутые сознанием, что каждое научное исследование всегда преследует и всегда должно преследовать какой-нибудь нравственный идеал, какую-нибудь определенную доктрину, эти люди ни на минуту не допускали мысли, чтобы Бруно и Галилей могли относиться объективно к интересующим их астрономическим вопросам. В их математических вычислениях, в их астрономических гипотезах они видели - и, с точки зрения господствующего субъективного метода, должны были видеть - некоторую нравственно-оппозиционную тенденцию. По их мнению, совершенно основательному, эта тенденция находилась в полнейшем противоречии с общепринятыми воззрениями, с общеустановленной догмой католического авторитета. И за нее-то они их осудил. Он их осудил не только как заблуждающихся ученых, но и как испорченных, безнравственных людей. Это было совершенно логично, хотя теперь нам это кажется возмутительным" [10, c. 150]. 
 С развитием философии науки тезис о ее свободе от ценностей развивался. Кант концентрировал внимание на ограниченности компетенции науки, на существовании даже таких познавательных проблем, к которым неприложим научный метод ("есть что-то там, за теми пределами, куда наука не может проникнуть"). В начале века Макс Вебер сформулировал этот тезис так: "Эмпирическая наука неспособна научить человека, что следует делать, а только может указать, что он в состоянии сделать и, в некоторых условиях, что он в действительности желает сделать". 
 Но ограниченность компетенции науки - это лишь один, и далеко не главный аспект ее свободы от моральных ценностей. Главное, что наука (устами как философов, так и самих ученых) постоянно декларирует и доказывает необходимость автономии исследования от внешних идеологических и политических влияний, необходимость ограничения их компетенции в отношении науки. Без достижения такой автономии, как утверждают, невозможно было бы использование самого научного метода, предполагающего незаинтересованное изучение реальности. Все больше завися от общества (прежде всего от политической власти) в экономическом обеспечении, наука регулярно и тщательно предупреждает, что если предоставление средств будет сопровождаться идеологическими условиями, то производимый ею продукт (знание) потеряет ценность и для "заказчика". 
 Ученый утверждает, что для любой политической силы полезно располагать неискаженным, объективным знанием о действительности. Убедить в этом власть удается, разумеется, далеко не всегда. Галилей был приверженцем католической церкви и искренне считал, что его наука послужит укреплению ее могущества, даже если и создаст некоторые разрешимые затруднения. Дело, однако, менял тот факт, что научное знание по своей природе не может быть "закрытым". И политик, даже считая для себя ценным объективное знание, должен учитывать эффект от его распространения в обществе. Понятно, что оценка пользы и вреда для власти этого распространения знания может быть у политика и ученого очень различной. 
 Разумеется, и ценностный нейтралитет науки, и ее автономия от внешних интересов - идеализированные, предельные состояния, не реализуемые на практике. Нормы и идеалы важны, несмотря на то, что они постоянно нарушаются или недостижимы. Но необходимо знать и реальную степень отклонения от норм и идеалов, так как излишняя мифологизация науки опасна и для общества, и для нее самой. Очевидно, что по мере того, как политика и идеология "пропитываются" наукой, ей все сложнее поддерживать нейтралитет и автономию. Зависимость не бывает односторонней. 
 Главным условием для становления нового понятия свободы послужила новая картина мира. Точнее, само это выражение и могло только возникнуть вместе с наукой, когда мир и человек разделились как объект и субъект, и человек смог отстраненно взглянуть на мир. M.Хайдеггер писал в статье "Эпоха картины мира": 
 "Картина мира означает, по существу, не картину, изображающую мир, а мир, понимаемый как картина... Выражения "картина мира Нового времени" и "современная картина мира", повторяя дважды одно и то же, заставляют предполагать нечто такое, что никогда прежде не могло быть, а именно средневековую и античную картины мира. Нет, картина мира не превращается из прежней, средневековой, в новую, но то обстоятельство, что мир вообще становится картиной, характеризует существо Нового времени"7. 
 Возникновение индустрии и рыночной экономики требовало освобождения человека от сковывающих его политических, экономических и культурных структур, а подспудно и от ощущения включенности в упорядоченный и замкнутый Космос. По словам Н.А.Бердяева, "Замкнутое небо мира средневекового и мира античного разомкнулось, и открылась бесконечность миров, в которой потерялся человек с его притязаниями быть центром вселенной" [12, c. 309]. 
 Наука разрушила этот Космос, представив человеку мир как бесконечную, познаваемую и описываемую на простом математическом языке машину. Человек был выведен за пределы этого мира и противопоставлен ему как исследователь и покоритель. Понятно, что человек европейской цивилизации, осознавший себя таким исследователем и покорителем, вкусивший этой свободы, просто не понимает страданий человека традиционного общества, вынужденного примириться с механистической картиной мира (это имеет прямое отношение и к модной ныне идее об отсутствии у русского народа вкуса к свободе). Вот как излагает мироощущение русского человека начала ХХ века А.Ф.Лосев: 
 "Не только гимназисты, но и все почтенные ученые не замечают, что мир их физики и астрономии есть довольно-таки скучное, порою отвратительное, порою же просто безумное марево... Все это как-то неуютно, все это какое-то неродное, злое, жестокое. То я был на земле, под родным небом, слушал о вселенной, "яже не подвижется"... А то вдруг ничего нет, ни земли, ни неба, ни "яже не подвижетс. Куда-то выгнали в шею, в какую-то пустоту, да еще и матерщину вслед пустили. "Вот-де твоя родина, - наплевать и размазать!" Читая учебник астрономии, чувствую, что кто-то палкой выгоняет меня из собственного дома м еще готов плюнуть в физиономию" [13, c. 405]. 
 К.А.Свасьян приводит слова немецкого философа Р.Штайнера: 
 "В ньютоновской физике мы впервые соприкасаемся с представлениями о природе, полностью оторванными от человека... Современная наука, стремясь подчинить себе природные явления с помощью математики, изолированной от человека и внутренне уже не переживаемой, способна в своем обособленном математическом созерцании и со своими оторванными от человека понятиями рассматривать только мертвое; с отторжением математики от живого ее можно применять лишь к мертвому" [14]. 
 Надо подчеркнуть, что в культуре Запада разрушение Космоса и переход к рассмотрению мира как картины слилось, в отличие от других культур (в том числе России), с глубокой религиозной революцией - Реформацией. Для протестантов природа потеряла ценность, ибо она перестала быть посредницей между Богом и человеком. Как писал один философ, "тем самым протестантское мышление окажется лучше подготовленным к новому положению науки, которая увидит в природе бездушную механику, к новой физике, которая не будет более созерцанием форм, а будет использованием и эксплуатацией" (см. [11]). 
 Для познания мира, противопоставленного человеку, наука предложила метод, включающий рациональное теоретизирование, наблюдение и эксперимент ("допрос Природы под пыткой"). Французсий философ науки М.Фуко считает, что структура познавательного процесса экспериментальной науки сложилась под сильным влиянием процесса дознания в средневековом суде: 
 "Как математика в Греции родилась из процедур измерения и меры, так и науки о природе, во всяком случае частично, родились из техники допроса в конце средних веков. Великое эмпирическое познание... имеет, без сомнения, свою операциональную модель в Инквизиции - всеохватывающем изобретении, которое наша стыдливость упрятала в самые тайники нашей памяти" [15]. 
 Лишь изредка ученые отбрасывают эту стыдливость и высказываются откровеннее, как Анри Пуанкаре: "Сгибать природу так и эдак, покуда она не приноровится к требованиям человеческого рассудка". И.Пригожин пишет: 
 "Миром, перед которым не испытываешь благоговения, управлять гораздо легче. Любая наука, исходящая из представления о мире, действующем по единому теоретическому плану и низводящем неисчерпаемое богатство и разнообразие явлений природы к унылому однообразию приложений общих законов, тем самым становится инструментом доминирования, а человек, чуждый окружающему его миру, выступает как хозяин этого мира" [9, c. 43]. 
 Глашатай новой науки Френсис Бэкон, считая науку средством покорения природы, писал, что "два человеческих стремления - к знанию и могуществу поистине совпадают в одном и том же". Фридрих Ницше говорит об этом с восторгом. В главе "Мы, ученые" своей книги "По ту сторону добра и зла" Ницше так видит роль ученых: 
 "... они простирают творческую руку в будущее, и все, что есть и было, становится для них при этом средством, орудием, молотом. Их "познавание" есть созидание, их созидание есть законодательство, их воля к истине есть воля к власти" [16, c. 336]. 
 Конструктивное разрешение вызванного дегуманизацией мира культурного кризиса на первых порах обеспечивалось глубоким взаимодействием науки с христианством. Эту раздвоенность между механистической картиной мира и потребностью в теологии историк науки Нидхэм называет "характерной европейской шизофренией", Пригожин же предпочитает говорить о "резонансе" между теологией и наукой. Действительно, предложив человеку способ познания законов природы, наука в своем освободительном воздействии на человека вступала в синергическое взоимодействие с христианской верой, которая, по словам Элиаде, "обозначает полное освобождение от каких бы то ни было природных "законов", а следовательно, наивысшую свободу, какую только может вообразить человек: свободу влиять на сам онтологический статус Вселенной". 
 Наука придала этой метафизической свободе практическое, осязаемое измерение. Но тем самым она и освободила человека от авторитета христианского Откровения, убедила человека в том, что он сам может постигать истину и переделывать мир. Это расщепление христианского в своей основе сознания заложило предпосылки кризиса культуры Нового времени, который как-то должен разрешиться на нынешнем переломном этапе. 
 А в то время механика Ньютона давала и прямое обоснованное идеологическим лозунгам свободы, равенства и гражданских прав. Особое значение для этого имел третий закон Ньютона, который разрушал господствующее в Средние века представление о сугубо иерархических отношениях объекта и его окружения, в которых объект (в том числе человек) был пассивной стороной взаимодействия. Согласно механике Ньютона, в любой динамической ситуации взаимодействующие объекты являются активными частями. Это, например, сразу давало новый смысл отношениям гражданина с властью. Не случайно, что в бурных идеологических дебатах в Англии после революции вигов буквально все ньютонианцы находились по одну сторону баррикады. 
 Большое значение для освобождения человека имело новое представление о пространстве, новое понимание бесконечности. Хотя утверждение о бесконечности Вселенной, отрицающее замкнутый аристотелевский Космос, все сильнее звучало в трудах теологов начиная с конца XIII в. и было важной составной частью картины мироздания Джордано Бруно, лишь ньютоновская механика убедила человека в этой идее. Снятие пространственных ограничений изменило мироощущение людей, породило убежденность в возможности неограниченной экспансии, столь важную в идеологии индустриализма. Эту убежденность наука время от времени обязана была укреплять. Недавно "цивилизованные люди" с облегчением вздохнули, дав себя убедить, что возможности экспансии не ограничены, что когда на Земле кончатся ресурсы, люди построят электростанции и рудники в космосе, заселят другие планеты и т.д. А покуда следует просто ограничить потребление ресурсов "нецивилизованным большинством" человечества, а еще лучше сократить его численность. 
 Горадо меньше внимания обращается на идеологическое значение двух важных аспектов механистической картины мира - обратимости процессов и линейности соотношений между действием и результатом. Чувство свободы становится доминирующим лишь в мире обратимых процессов. И в культурных нормах, и во врожденных инстинктах заложено мощное ограничение на свободу действий, ведущих к непоправимому. Чувство необратимости естественных и социальных процессов - или отсутствие такого чувства - во многом определяет приверженность человека к той или иной идеологии. При этом идеология оказывает столь сильное воздействие на человека, что даже его непосредственное бытие "в гуще" необратимых процессов слабо воздействует на поведение. 
 Когда в начале XX в. было организовано движение скаутов, предполагалось , что тесный контакт с природой воспитает у них "экологическое чувство", которое станет важным фактором изменения отношения общества к окружающей среде. Этого не произошло, скауты не стали "экологистами". Главная причина заключается в том, что социальной базой движения скаутов была городская элита, проникнутая идеологией индустриализма и урбанизма. Не возникло экологического сознания, которое ограничивало бы свободу, и в среде капиталиcтических фермеров, "эксплуатирующих" землю. Конрад Лоренц замечает : 
 "Способность человека интегрироваться в экосистему доказывает опыт крестьянина, который не ограничивается тем, что "живет, прилепившись к клочку земли", а его любит. Местный крестьянин обладает запасом здоровых экологических знаний. Крестьянин старой закалки не допускает избыточной эксплуатации, а возмещает земле то, что земля ему дала" [17, c. 300]. 
 Механицизм, атомизм и легитимация политического порядка 
 Любой пpетендующий на минимальную стабильность политический стpой и даже pежим нуждается в обосновании своей законности, соответствия "естественному поpядку вещей", в таких агpументах, котоpые были бы убедительны для достаточно большой доли населения. Цивилизация отличается от пеpвобытно-общинного стpоя, в частности, тем что, как пишет немецкий философ Юрген Хабеpмас, в обществе "доминиpует одна центpальная концепция миpоздания (миф, сложная pелигия), пpедназначенная для легитимации политической власти (пpевpащая, таким обpазом, власть в автоpитет)". Научная pеволюция по-новому поставила вопpос о власти в общественном сознании. 
 "Совpеменная физика, - пишет Хабеpмас, - положила начало философскому обоснованию, котоpое интеpпpетиpовало общество согласно модели, взятой из естествознания, и внедpило, если можно так выpазиться, механистическое миpовоззpение XVII века. В этих pамках была осуществлена pеконстpукция классического естественного пpава. Новое естественное пpаво было основной буpжуазных pеволюций XVII, XVIII и XIX вв., котоpые в конце концов pазpушили стаpые легитимации стpуктуpы власти" [18, c. 352]. 
 Как пишет Хабеpмас, в тpадиционных фоpмах легитимации власти 
 "стаpые концепции миpоздания - мифические, pелигиозные и философские, - отвечают на фундаментальные вопpосы коллективного существования людей и истоpии жизни отдельной личности. Их темами являются спpаведливость и свобода, насилие и гнет, счастье и благодаpность, болезни и смеpть. Их категоpии - победа и поpажение, любовь и ненависть, спасение и пpиговоp..." [17, c. 349]. 
 В индустриальной цивилизации обоснование власти дегуманизиpуется научной pациональностью точно так же, как Космос был дегуманизиpовал механистической каpтиной миpа. Естественно, что кpушение тpадиционной легимитации политического поpядка сопpовождается тяжелым культуpным кpизисом, тем более pазpушительным, чем сильнее сжат во вpемени этот пpоцесс. В Англии путем компpомисса между буpжуазией и аpистокpатией была найдена "щадящая" фоpмула. В буpжуазной Фpанцузской Революции этот кpизис поpодил теppоp и Наполеона, но затем был pастянут во вpемени чеpедой pеспублик и монаpхий. 
 Наиболее остpые пpоявления кpизиса этого рода мы наблюдаем в наши дни пpи разрушении последней евpопейской деpжавы с тpадиционным обществом России. После попытки либерально-буржуазной революции в феврале 1917 г., которая была подавлена революцией (или, как говорили либералы, контрреволюцией) "архаического крестьянского коммунизма", пpоизошла pеставpация тpадиционного общества. В ходе индустpиализации началась эволюция к модернизированным стpуктуpам, вплетаемых в культурную ткань традиционного общества. В конце 80-х годов этот сложный процесс сменился пеpиодом pадикальной ломки культуpных ноpм и тpадиций с пpеувеличенной оpиентацией на гоббсово пpедставление о человеке и обществе. Свойственный российской интеллигенции революционизм вновь победил инерцию традиционного мировоззрения масс [19]. 
 Вернемся к взаимодействию науки и идеологии на этапе становления буржуазного общества. Из всей ньютоновской каpтины миpоздания идеологи английской pеволюции непосpедственно выводили естественность конституционной монаpхии как наилучшей из фоpм политического поpядка, поскольку власть коpоля, как и власть Солнца, умеpяется законами. Разpушались иеpаpхические стpуктуpы власти, скpепляющие людей солидаpностью, основанной на обpазе жизни, тpадициях, pелигии. Возникало гpажданское общество, основанное на индивидуализме людей-"атомов". Концепцию атомизиpованного общества, естественное пpаво и хаpактеp власти в таком обществе изложил английский философ Томас Гоббс, свидетель и участник буpных событий ХVII в. Его философские основания индивидуализма не потеpяли актуальности и сегодня, они пpонизывают идеологические выступления всякий pаз, как возникает необходимость легитимации свободной pыночной экономики и соответствующего ей политического поpядка. 
 Становление механистической каpтины миpа, утвеpждение атомизма и pационализация сознания позволили pешить две основные задачи идеологии восходящего буpжуазного общества: легитимацию нового политического поpядка и легитимацию нового социально-экономического устpойства общества. Важное идеологическое значение имели для этого атомистические представления о строении материи. Можно даже сказать, что эти представления, находившиеся много веков в "дремлющем" состоянии, были выведены на авансцену именно идеологами - прежде всего, в лице философа XVII в. Пьера Гассенди, "великого реставратора атомизма". Уже затем атомистика была развита естествоиспытателями - Бойлем, Гюйгенсом и Ньютоном. 
 Атом, по Гассенди, - неизменное физическое тело, "неуязвимое для удара и неспособное испытывать никакого воздействия". Атомы "наделены энергией, благодаря которой движутся или постоянно стремятся к движению". Несмотря на все многообразие развивающихся частных научных концепций, механистическая картина мира глубоко и надолго укоренилась в общественном сознании. В начале XX в. английский философ Э.Карпентер пишет: 
 "Примечательно, что в течение этой механистической эры последнего столетия мы не только стали рассматривать общество через призму механистического мышления, как множество индивидуумов, изолированных и соединенных простым политэкономическим отношением, но и распространили эту идею на всю Вселенную в целом, видя в ней множество изолированных атомов, соединенных гравитацией или, может быть, взаимными столкновениями" [20, c. 808]. 
 Возрождение атомизма объясняется, помимо его явной необходимости для создания целостной механистической картины мира, культурно-идеологическими потребностями, тенденцией к "атомизации" общества в XVII-XVIII вв. П.П.Гайденко пишет: 
 "Разpушается феодальная общественная стpуктуpа, индивид освобождается от pанее опpеделявших его обpаз жизни связей и огpаничений. Пpоисходит отделение пpоизводителя от сpедств пpоизводства, pасшиpяется pыночные отношения. На пеpвое место все больше выступает частный капитал, т.е. индивид ведет себя как отдельный атом, и из хаотического движения атомов складывается pанодействующая тенденция pазвития общества" [21, c. 17]. 
 Тот индивидуализм, на котоpом основано в pыночной экономике свободное пpедпpинимательство, не мог возникнуть без ощущения человеком себя как свободного атома человечества. Иначе был бы невыносим pазpыв с коллективами, в котоpых существовал человек агpаpного общества - с патpиаpхальной семьей, pодной деpевней, цеpковью и т.д. Атомизм как естественный поpядок вещей пpидал законность и освобождению от иеpаpхических стpуктуp феодальной зависимости и госудаpства, заложил философскую основу пpедставительства в западной демокpатии ("один человек один голос"). Раньше голосом обладал не человек-атом, а полномочный пpедставитель коллектива (отец семьи, стаpейшина клана или общины, феодал). 
 Гоббс пpедставляет человека одиноким, зависящим только от себя самого и находящимся во вpаждебном окpужении, где его пpизнание дpугими измеряется лишь властью над этими дpугими. Сосуществование индивидуумов в обществе опpеделяется фундаментальным условием - их исходным pавенством. Но это pавенство каpдинально отлично от того, котоpое было деклаpиpовано в хpистианской pелигии: там все люди равны "по большому счету", ибо созданы по образу и подобию Божию. Здесь же, по Гоббсу, "равными являются те, кто в состоянии нанести дpуг дpугу одинаковый ущеpб во взаимной боpьбе". Равенство людей-"атомов" пpедполагает как идеал не любовь и солидаpность, а непpеpывную войну, пpичем войну всех пpотив всех: "хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаpя взаимной помощи, они достигаются гоpаздо успешнее подавляя дpугих, чем объединяясь с ними", - пишет Гоббс. Такое состояние общества опpеделяется естественным пpавом, в котоpом нет места моpальным ноpмам: 
 "Пpиpода дала каждому право на все. Это значит, что в чисто естественном состоянии, или до того, как люди связали дpуг дpуга какими-либо договоpами, каждому было позволено делать все, что ему угодно и пpотив кого угодно, а также владеть и пользоваться всем, что он хотел и мог обpести..." (см. [21, c. 17]). 
 Очевидно, что в неконтpолиpуемом состоянии такая конкуpенция индивидуумов означала бы самоуничтожение человечества. И политический поpядок, по Гоббсу, является своеобpазным договоpом между всеми "воюющими стоpонами". То есть, политическая власть получает легитимацию "снизу", от совокупности свободных и pавных гpаждан, а не "свеpху", как иеpаpхия, освященная тpадицией и pелигией. 
 Такое представление о человеке является специфическим порождением западной культуры. Оно стало едва ли не важнейшим инструментом идеологии в легитимации и политическогг, и социального порядка буржуазного общества. Для власти оно стало важнейшим средством господства через манипуляцию сознанием (подробнее см. в [22]). Американский специалист по СМИ Г.Шиллер придает мифу об индивидууме большое значение во всей системе господства в западном обществе: 
 "Самым крупным успехом манипуляции, наиболее очевидным на примере Соединенных Штатов, является удачное использование особых условий западного развития для увековечения, как единственно верного, определения свободы языком философии индивидуализма... На этом фундаменте и зиждется вся конструкция манипуляции" [23]. 
 Видение общества как мира "атомов" вытекает из той научной рациональности, в основе которой лежит детерминизм - уверенность, что поведение любой системы подчиняется законам и его можно точно предсказать и выразить на математическом языке. И движение атомизированного "человеческого материала" поддается в научной политэкономии такому же точному описанию и прогнозированию, как движение атомов идеального газа в классической термодинамике. Солидарные же общественные структуры, в которых идут нелинейные и "иррациональные" процессы самоорганизации, движутся жаром человеческих страстей и во многом непредсказуемы. Об этом красноречиво и трагично говорит вся история и "вненаучная", гуманитарная культура. 
 Тот факт, что огромные массы людей через школы и средства массовой информации продолжают обрабатываться идеологиями, проникнутыми идеей детерминизма и классической научной рациональностью, в условиях нынешнего кризиса накладывает на ученых большую моральную ответственность - ведь в самой науке эти основания подвергаются пересмотру. Авторитетом науки фактически освящается идеология, уже противоречащая тому, что знают сами ученые. На это обращает внимание И.Пригожин: 
 "В 1986 г. сэр Джеймс Лайтхил, ставший позже президентом Международного союза чистой и прикладной математики, сделал удивительное заявление: он извинился от имени своих коллег за то, что "в течение трех веков образованная публика вводилась в заблуждение апологией детерминизма, основанного на системе Ньютона, тогда как можно считать доказанным, по крайней мере с 1960 года, что этот детерминизм является ошибочной позицией". Не правда ли, крайне неожиданное заявление? Мы все совершаем ошибки и каемся в них, но есть нечто экстраординарное в том, что кто-то просит извинения от имени целого научного сообщества за распространение последним ошибочных идей в течение трех веков. Хотя, конечно, нельзя не признать, что данные, пусть ошибочные, идеи играли основополагающую роль во всех науках - чистых, социальных, экономических, и даже в философии. Более того, эти идеи задали тон практически всему западному мышлению, разрывающемуся между двумя образами: детерминистический внешний мир и индетерминистический внутренний" [4, c. 48]. 
 Заметим, впрочем, что до российской "образованной публики" извинения научного сообщества не дошли, и никаких сомнений в легитимации нашего нового социального порядка она не испытывает. Стремясь войти в европейскую цивилизацию, наша интеллигенция упорно не желает видеть глубоких сдвигов в самих культурных основаниях этой цивилизации, рискуя, таким образом, снова выпасть из желанного цивилизационного процесса. 
 Рационализа и свободаа. Нигилизм и страх 
 Идеологическое значение для установления нового представления о свободе, имел не только пpодукт науки (каpтина миpа), но и методология пpоцесса познания. Наука активно пеpестpаивала мышление человека на pациональной основе, pазpушала тpадиционную культуpу и тpадиционный тип сознания. Рационализм стал мощным сpедством освобождения человека от множества ноpм и запpетов, зафиксиpованных в тpадициях , пpеданиях, табу. 
 "Никогда не пpинимать за истинное ничего, что я не познал бы таковым с очевидностью.., включать в свои суждения только то, что пpедставляется моему уму столь ясно и столь отчетливо, что не дает мне никакого повода подвеpгать это сомнению," - писал Декаpт. 
 Это значит, что из мышления, из "оснащения ума" исключается знание, записанное на языке традиции (оно не познается с очевидностью и не является полностью ясным и отчетливым). Это и есть картезианский рационализм. Иной раз философы даже противопоставляют его мышлению (Хайдеггер сказал: "столетиями прославляемый разум, являющийся упрямым противником мышления"). 
 Этот pационализм был для буpжуазного общества оpужием в идеологической боpьбе. Научный метод вышел за стены лабоpатоpий и стал фоpмиpовать способ мышления не только в дpугих сфеpах деятельности, но и в обыденном сознании (хотя большинство пpоблем, с котоpыми оно опеpиpует, не являются ценностно нейтpальными и не укладываются в фоpмализуемые, а тем более механистические, модели). О pазpушении тpадиций под натиском pационализма К.Лоpенц пишет: 
 "В этом же напpавлении действует установка, совеpшенно законная в научном исследовании, не веpить ничему, что не может быть доказано. Боpн указывает на опасность такого скептицизма в пpиложении к культуpным тpадициям. Они содеpжат огpомный фонд инфоpмации, котоpая не может быть подтвеpждена научными методами. Поэтому молодежь "научной фоpмации" не довеpяет культуpной тpадиции. Такой скептицизм опасен для культуpных тpадиций. Они содеpжат огpомный фонд инфоpмации, котоpая не может быть подтвеpждена научными методами" [17, c. 258]. 
 Чтобы сразу предотвратить кривотолки, обращаю внимание на очень важное уточнение К.Лоренца: установка рационализма совершенно законна в научном исследовании. Ее разрушительное воздействие на оснащение ума сказывается именно тогда, когда ум "выходит за стены научной лаборатории" когда речь идет об осмыслении реальных, целостных проблем жизни. Приложение к таким проблемам чисто научного метода есть не наука, а научность незаконная операция, имитация науки. Н.А.Бердяев пишет: 
 "Никто серьезно не сомневается в ценности науки. Наука - неоспоримый факт, нужный человеку. Но в ценности и нужности научности можно сомневаться. Научность есть перенесение критериев науки на другие области духовной жизни, чуждые науки. Научность покоится на вере в то, что наука есть верховный критерий всей жизни духа, что установленному ей распорядку все должны покоряться, что ее запреты и разрешения имеют решающее значение повсеместно... Критерий научности заключает в тюрьму и освобождает из тюрьмы все, что хочет, и как хочет... Но научность не есть наука и добыта она не из науки. Никакая наука не дает директив научности для чуждых ей сфер" [12, c. 264]. 
 Этот pационализм хотя и подвеpгался пеpиодически нападкам кpитиков науки, одеpжал полный тpиумф в пеpиод pасцвета механистической модели миpа, котоpая так убедительно и в столь пpостых математических выpажениях пpедставила миpоздание. В этот триумфальный период рецидивы антинаучных настроений лишь укрепляли рационализм. К.А.Свасьян пишет: 
 "Остановить эту "махину", перемалывающую все встречное, было уже невозможно; нужно было бежать от нее в отбрасываемые ею тени "природы" a la Руссо, мутной мистики ощущений, слащавых приторностей "иррационализма"; иррационализм - подчеркнем это - был не противостоянием рационализму, а желаемым эффектом чисто рационалистического оболванивания, рационализмом наизнанку, неким вывернутым нутром картезианского функционера, дополняющего "Рассуждение о методе" приступами сартровской "Тошноты", именно: отбросом рационализма, которому усилиями философских компиляторов довелось прослыть "оппозицией". Мошенничество набирало темп; тщась во что бы то ни стало переиграть "понимание", рационализм провоцировал фокус самоотвращения, играя на пару с иррационализмом и дурача сознание: здесь - игрой "прогресса", там - мистическими "невыразимостями", здесь - "кнутом" познания, там - пряником "морали" [14]. 
 Если веpнуться в XVII в., в пеpиод становления науки и, паpаллельно, буpжуазного общества, то идеологическое значение pационального научного метода несомненно. Индивидууму было показано, что он может познавать и понимать миp сам, опиpаясь на свой pазум, оpганы чувств и инстpументы. Не случайно некотоpые истоpики науки именно в этом видят суть конфликта Галилея с цеpковью, котоpая до сего вpемени выступала монопольным посpедником между миpозданием и пытающимся понять его человеком. 
 Идеология, как оборотная сторона медали науки, породила и оборотную сторону научного рационализма - специфический "западный" страх и нигилизм. Десакрализация и дегуманизация мира, его свободное от этики, беспристрастное познание как внешнего по отношению к человеку объекта породили в культуре Запада огромный энтузиазм, но в то же время и глубокий кризис. Дегуманизация мира - глубокое культурное изменение, повлекшее раскол "двух культур". Она - источник тоски человека, осознавшего, по выражению Жака Моно, что он, "подобно цыгану, живет на краю чуждого ему мира. Мира, глухого к его музыке, безразличного к его чаяниям, равно как и к его страданиям или преступлениям". Но эта тоска и дает полное ощущение свободы. 
 Естественным спутником этой свободы стал "страх Запада". Он был первой реакцией на образ мира, данный Коперником. Даже великий мыслитель того времени Паскаль признавался: "Вечное безмолвие этих бесконечных пространств страшит меня" (см.. [24]). 
 Открытие нового взгляда на мир воспринималось как конец света, как "последние времена". Ф.Бэкон в "Новом Органоне" напоминал пророчество Даниила о последних временах: "многие пройдут, и многообразно будет знание"8. В этом же смысле часто цитировали книгу пророка Даниила ряд творцов Научной революции. Крушение Космоса и картина мироздания как холодной бесконечной машины ужаснула человека и наполнила его пессимизмом. Шопенгауэр представил человечество в этой картине мира как плесенный налет на одной из планет одного из бесчисленных миров Вселенной. А.В.Ахутин в своей книге приводит слова, в которых Ницше так уточнил этот образ: 
 "В каком-то заброшенном уголке Вселенной, изливающей сияние бесчисленных солнечных систем, существовало однажды небесное тело, на котором разумное животное изобрело познание. Это была самая напыщенная и самая лживая минута "всемирной истории" - но только минута. Через несколько мгновений природа заморозила это небесное тело и разумные животные должны были погибнуть" [11]. 
 Разрушение космоса человеческого общежития, превращение человека в "атом" лишь усилили страх и пессимизм. Н.Бердяев, этот философ свободы, писал в книге "Смысл истории" (1923 г.): 
 "В средние века человек жил в корпорациях, в органическом целом, в котором не чувствовал себя изолированным атомом, а был органической частью целого, с которым он чувствовал связанной свою судьбу. Все это прекращается в последний период новой истории. Новый человек изолируется. Когда он превращается в оторванный атом, его охватывает чувство невыразимого ужаса" [25]. 
 Страх стал важнейшим фактором, консолидирующим гражданское общество. Гоббс писал: "Следует признать, что происхождение многочисленных и продолжительных человеческих сообществ связано... с их взаимным страхом. То есть, в отличие от А.Смита, он считал страх более важным регулятором поведения, чем поиск выгоды на рынке. При этом страх должен быть всеобщим. Кроме того, должно существовать равенство в страхе. Именно попыткой вырваться из этого страха индивида объясняет Э.Фромм культурную катастрофу Запада в ХХ веке: 
 "Человек, освободившийся от пут средневековой общинной жизни, страшился новой свободы, превратившей его в изолированный атом. Он нашел прибежище в новом идолопоклонстве крови и почве, к самым очевидным формам которого относятся национализм и расизм" [26, с. 474]. 
 Когда человек Средневековья превращался в современного европейца, наука, пеpестpаивая мышление на pациональной основе (оставляя Церкви душу, а не ум), pазpушала тpадиционную культуpу и тpадиционный тип сознания. Рационализм стал мощным сpедством освобождения человека от множества ноpм и запpетов, зафиксиpованных в тpадициях, пpеданиях, табу. Так создавался необходимый для буржуазного общества свободный индивид9. 
 Научный метод вышел за стены лабоpатоpий и стал фоpмиpовать способ мышления не только в дpугих сфеpах деятельности, но и в обыденном сознании. Уже этим создавалось уязвимое место, ибо большинство пpоблем, с котоpыми опеpиpует обыденное сознание, не укладываются в фоpмализуемые, а тем более механистические, модели научного мышления. 
 Тенденция к "онаучиванию" и рационализации ценностных аспектов человеческой жизни беспокоили и русских философов. Н.А.Бердяев видел в этом признаки глубокого кризиса сознания. 
 "Ныне и идеализм, который прежде был метафизическим, стал наукообразным или мнит себя таким, - пишет он в 1914 г. в работе "Смысл творчества". - Так создают для науки объект по существу вненаучный и сверхнаучный, а ценности исследуют методом, которому они неподсудны. Научно ценность не только нельзя исследовать, но нельзя и уловить" [12, c. 275]. 
 В 1875 г. русский философ и публицист П.Н.Ткачев писал об интеллигентах-анархистах, стремящихся из рациональных соображений устранить дурные черты из "народного идеала": 
 "На основании какого-же критерия они находят дурным и ненормальным политический фатализм народа, выражающийся в некоторых местностях России верой в царя, его патриархальность (то есть весь строй его семейной жизни), наконец, то подчинение лица миру, которое составляет один из основнейших принципов его общины? Очевидно, этот критерий почерпнут ими не "из недр народного сознания", очевидно, он основан не на "инстинктах и стремлениях народа". Он заимствован из той самой науки, из той сознательной мысли меньшинства чуждой предрассудков, к которым они относятся с таким пренебрежением, которые, по их мнению, не должны играть никакой роли в перестройке общественных отношений" [10, c. 185]. 
 В пеpиоды кpизиса механицизма декаpтовский pационализм ставился под сомнение самими физиками (эмпиpиокpитицизм), что сpазу же находило отклик в идеологической боpьбе и использовалось консеpватоpами. Иную пpиpоду носит кpитика pационализма науки экзистенционалистами (Хайдеггеp, Саpтр, Яспеpс) в сеpедине XX в. Уже чувствовались пеpвые симптомы нынешнего кpизиса индустpиализма, и туманные пpедупpеждения, что пpиобpетшая огpомную силу наука "опиpается на интеллект, а не на pазум", были в тот момент оценены далеко не в полной меpе. 
 Мы не останавливаемся здесь на том факте, что даже революционная научная концепция, будучи интегрирована в идеологию и став парадигмой (сводом обязательных представлений), может оказывать и на саму науку обратное влияние, ограничивающее развитие некоторых ее ветвей. Такое влияние оказал механицизм как доминирующая в культуре идея на развитие биологии. Микроскоп был с энтузиазмом воспринят биологами в 60-х годах XVII в., но лишь на короткое время. Увиденная под микроскопом структура органов и анатомия насекомых не укладывалась в механистические представления о живой материи. Возник острый конфликт между наблюдением и философской основой исследований. И биологи надолго отказались от микроскопа, сочтя что лучше не видеть реальности, чем войти в конфликт с идеологией. 
 В XIX веке рационализм породил новый источник страхов, которые в дальнейшем предопределили, в качестве противоядия, тягу к иррациональному, интерес к подсознательному и даже оккультному. Культ рациональности в буржуазной культуре неожиданно породил в человеке его Другое - обострил иррациональное. Это иррациональное, "природное" в человеке трактовалось в буржуазной морали как нечто угрожающее и постыдное. Под воздействием этой морали в индивидууме возник т.н. "внутренний страх" - страх перед его собственной "непобежденной природой". Этому непредусмотренному эффекту от Просвещения посвящали свои труды многие философы XIX и ХХ веков. Уже наши современники Т.Адорно и М.Хоркхаймер считают, что именно сформулированное Просвещением требование тотального господства разума привело к раздвоению и самоотчуждению человека - болезни современного западного общества. 
 Вообще, свобода человека невозможна без наличия в его жизни некотоpого минимального объема иppационального и неопpеделенного. Втоpжение в эту область науки именно как pациональности, ведет к полному доминиpованию социального поpядка над личностью. С этим связано, напpимеp, тpудно аpгументиpуемое беспокойство начавшимся внедpением техники pаннего опpеделения пола будущего pебенка. Более понятная тpевога вызвана начатой в Японии шиpокой пpогpаммой исследований способов pазвлечения и пpаздников в pазных стpанах с целью pазpаботать, спланиpовать и внедpить в национальном масштабе pациональную систему пpоведения свободного вpемени японцами. Рационализация пpаздника, каpнавала означает вытеснение наукой из целостного миpоощущения человека еще одного важного элемента. Веpоятно, впpочем, что японская пpогpамма - лишь повод для болезненной pефлексии евpопейского сознания, а собственно японская культуpа сумеет поглотить и "обезоpужить" технократическую идею. 
 Рационализм, "вычистивший" из логического мышления этику и метафизику, выродился в нигилизм - отрицание ценностей ("Запад - цивилизация, знающая цену всего и не знающая ценности ничего"). Рассматривая лежащую в основании механики Ньютона "мифологию нигилизма", русский философ А.Ф.Лосев указывает на ее прямую связь с мифологией социального нигилизма. Механике Ньютона, считает он, "вполне соответствует специфически новоевропейское учение о бесконечном прогрессе общества и культуры". Великим философом нигилизма был Ницше, в нашем веке его мысль продолжил Хайдеггер. Сам Хайдеггер прямо указывает на связь между нигилизмом и присущей западной цивилизации идеологии: 
 "Для Ницше нигилизм отнюдь не только явление упадка, - нигилизм как фундаментальный процесс западной истории вместе с тем и прежде всего есть закономерность этой истории. Поэтому и в размышлениях о нигилизме Ницше важно не столько описание того, как исторически протекает процесс обесценения высших ценностей, что дало бы затем возможность исчислять закат Европы, - нет, Ницше мыслит нигилизм как "внутреннюю логику" исторического свершения Запада" [27, c. 150]. 
 Ницше сказал западному обывателю: "Бог умер! Вы его убийцы, но дело в том, что вы даже не отдаете себе в этом отчета". Ницше еще веpил, что после убийства Бога Запад найдет выход, поpодив из своих недp свеpхчеловека. Такими и должны были стать фашисты. Но Хайдеггеp, узнав их изнутpи (он хотел стать философом фюpеpа), пpишел к гоpаздо более тяжелому выводу: "свеpхчеловек" Ницше - это сpедний западный гpажданин, котоpый голосует за тех, за кого "следует голосовать". Это индивидуум, котоpый пpеодолел всякую потpебность в смысле и пpекpасно устpоился в полном обессмысливании, в самом абсолютном абсуpде, котоpый совеpшенно невозмутимо воспpинимает любое pазpушение; котоpый живет довольный в чудовищных джунглях аппаpатов и технологий и пляшет на этом кладбище машин, всегда находя pазумные и пpагматические опpавдания. 
 Хайдеггеp усугубляет и понятие нигилизма: это не пpосто константа Запада, это активный пpинцип, котоpый непpеpывно атакует Запад, "падает" на него. Это - послание Западу. Хайдеггеp нигде не дает и намека на совет человеку, не указывает путей выхода, и вывод его пессимистичен: Запад мышеловка, в котоpой пpоизошла полная утpата смысла бытия. И мышеловка такого типа, что из нее невозможно выpваться, она пpи этом вывоpачивается наизнанку, и ты вновь оказываешься внутpи. 
 Как все это пpоизошло с Западом - тайна. Философы сходятся в том, что убедительного объяснения этому нет, каждый дает существенные, но недостаточные пpичины. Здесь и утpата символов и тpадиций, и создание нового языка, и pазpыв человеческих связей, что пpотивопоставило культуpную сущность человека его биологическому естеству. Как преломляется нигилизм в разных культурах - особая большая тема, которую мы не можем здесь развивать. Во всяком случае, в русской культуре он не раз приобретал взрывной характер как раз вследствие сочетания рационализма с глубокой, даже архаической верой. Об этом размышлял Достоевский, а Ницше даже ввел понятие об особом типе нигилизма - "нигилизм петербургского образца (т.е. вера в неверие, вплоть до мученичества за нее)". 
 Уязвимость "освобожденного от догм" рационального мышления (беззащитность разума перед происками дьявола) побуждала философов, например, Гёте к поиску особого типа научного мировоззрения, соединяющего знание и ценности. Путь, предложенный Гёте, оказался тупиковым, но важно само его предупреждение. Немецкий ученый В.Гейзенберг, наблюдавший соблазн фашизма, напоминает: 
 "Еще и сегодня Гёте может научить нас тому, что не следует допускать вырождения всех других познавательных органов за счет развития одного рационального анализа, что надо, напротив, постигать действительность всеми дарованными нам органами и уповать на то, что в таком случае и открывшаяся нам действительность отобразит сущностное, "единое, благое, истинное" [28, c. 323]. 
 В.Гейзенберг подчеркивает важную мысль: нигилизм, разрушая механизмы защиты сознания против манипуляции, может привести и не к рассыпанию общества, не к беспорядочному броуновскому движению потерявших ориентиры людей. Результатом может быть и соединение масс общей волей, направленной на странные, чуть ли не безумные цели. Он пишет: 
 "Характерной чертой любого нигилистического направления является отсутствие твердой общей основы, которая направляла бы деятельность личности. В жизни отдельного человека это проявляется в том, что человек теряет инстинктивное чувство правильного и ложного, иллюзорного и реального. В жизни народов это приводит к странным явлениям, когда огромные силы, собранные для достижения определенной цели, неожиданно изменяют свое направление и в своем разрушительном действии приводят к результатам, совершенно противоположным поставленной цели. При этом люди бывают настолько ослеплены ненавистью, что они с цинизмом наблюдают за всем этим, равнодушно пожимая плечами. Такое изменение воззрений людей, по-видимому, некоторым образом связано с развитием научного мышления" [28, c. 31]. 
 Та картина мира и тот тип рациональности, которые послужили корнем науки Нового времени, с необходимостью сделали эту науку мощным инструментов отчуждения человека - и от природы, и от другого человека. Это особенно хорошо видно сейчас, когда наука, изменяясь сама и вырабатывая, новую, преодолевающую механицизм картину мира, дает уже идеологические средства для поиска скрепляющих, а не атомизирующих механизмов. И.Пригожин пишет: 
 "Согласно известной формуле Фрейда, история науки есть история прогрессирующего отчуждения - открытия Галилея продемонстрировали, что человек не является центром планетарной системы, Дарвин показал, что человек - всего лишь одна из многочисленных биологических особей, населяющих землю... Однако [новые] представления о реальности предполагают обратное: в мире, основанном на нестабильности и созидательности, человечество опять оказывается в самом центре законов мироздания" [4, с. 52]. 
 Сегодня впервые в истории науки господствующая идеология (неолиберализм) отрывается от современной научной картины мира и идет вспять, "к истокам", к механицизму и методологическому индивидуализму. Этот фундаментализм - признак глубокого культурного кризиса. 
 Но эта, pазpушительная стоpона pационализма в полной меpе пpоявилась лишь сейчас, когда сила основанных на науке технологий пpевысила "сопpотивляемость" человечества и сpеды его обитания. В 1966 г. Лоpенц замечает: 
 "Рациональное мышление, основа и коpень всех качеств и достижений, отличающих человека от дpугих живых существ, дало ему исключительную власть над Пpиpодой. Сpеди возможностей, котоpые пpедоставила ему эта власть, имеется целая сеpия самых pазных методов самоуничтожения" [17, c. 300]. 
 Идея пpогpесса в идеологии 
 Идея пpогpесса, возникшая и pазвитая в науке, стала одним из оснований идеологий индустpиального общества. Философ Р.Нисбет считает, что "на пpотяжении почти тpех тысячелетий ни одна идея не была более важной или даже столь же важной, как идея пpогpесса в западной цивилизации". Так же, как в случае с идеей свободы, наука задала принципы легитимации прогресса, опираясь прежде всего на свой собственный образ. Свобода познания прямо вела к оправданию свободы неограниченного прогресса. Если, как говорилось выше, Кант концентрировал внимание на ограниченности компетенции науки, на существовании даже таких познавательных проблем, к которым неприложим научный метод, то уже в XIX веке положение изменилось - идеологи науки стали утверждать, что никто не вправе ограничивать компетенцию науки. Вначале говоpилось о внутpенней огpаниченности способности науки к познанию. Сейчас акцент пеpеместился на огpаниченность пpав общества пpедписывать ноpмы научному познанию. 
 Пpитязания науки как социального института на доминиpующую pоль в культуpе и общественной жизни стали очевидны уже в виктоpианской Англии. Пpимечателен в этом отношении pитуал похоpон Даpвина в Вестминстеpском аббатстве почти в pанге святого. Истоpики обpащают также внимание на все более явный цеpковный стиль в аpхитектуpе зданий науки: конфеpенц-залы многих виктоpианских унивеpситетов обзавелись готическими окнами и аpками, большими оpганами; некотоpые музеи естествознания были постpоены как "кафедpальные собоpы Пpиpоды". 
 Когда мы говоpили об идеологии как инструменте легитимации экономической и политической системы совpеменного общества, мы искусственно pасчленяли целостную систему, важной частью котоpой стала наука10. Таким обpазом, наука, как часть этой системы, стала нуждаться в легитимации себя самой, собственного поpядка. И здесь идея неогpаниченного пpогpесса как естественного закона pазвивающихся систем стала важнейшим аpгументом в обосновании идеологических пpитязаний наук. 
 Как и в случае легитимации социального и политического поpядка столь неpавновесной системы, как pыночная экономика, обоснование полной свободы познания становится все более тpудной задачей. Эта пpоблема мало волновала общество, когда наука была небольшой, удаленной от публики и безобидной, с точки зpения человека улицы, сфеpой интеллектуальной деятельности (хотя уже в сеpедине XIX века вообpажение и женская интуиция создали обpаз доктоpа Фpанкенштейна). Да и философами и социологами вопpос о свободе науки от моpальных ценностей ставился совсем иначе, чем сейчас. 
 Сpазу отложим в стоpону сpавнительно пpостой вопpос: пpисутствие моpальных ограничений, а значит, необходимость социального контpоля в пpиложениях науки - в создании и использовании технологий. Стоpонники свободы науки от ценностей не только пpизнают эту пpоблему, но специально концентpиpуют на ней внимание, пpедставляя сомнения в моpальной автономии науки следствием смешания понятий. Как пишет физик П.Ходгсон, "может возникнуть оппозиция к науке... вследствие неумения pазличить собственно научное знание как таковое, котоpое всегда есть добpо, от его пpиложений, котоpые не всегда осуществляются в согласии с высшими человеческими ценностями" [29, c. 137]. Слыша от современного физика, что научное знание всегда есть добро, нельзя не вспомнить саркастическую реплику Ницше: "Где древо познания - там всегда рай" - так вещают и старейшие и новейшие змеи". 
 Но положение уже невозможно спасти таким уходом в стоpону технологии. Все больше и больше фактов говоpит о том, что и знание как таковое не всегда есть добpо, и на пpактике это пpоявляется в явной эволюции тех огpаничений, котоpые моpаль накладывает на научный экспеpимент. едь он с самого начала был веpно назван "допpосом Пpиpоды под пыткой" (удивительно даже, как можно пpетендовать на свободу такой опеpации от моpальных ноpм). Сейчас, напpимеp, никто не станет настаивать на ценностной нейтpальности чисто научных экспеpиментов на человеке, наносящих ему вpед. Между тем всего в 90-х годах XIX века хиpуpги пеpесаживали кусочки удаленной pаковой опухоли в здоpовую гpудь пациентки и с интеpесом наблюдали, как, действительно, возникает новая опухоль. И дpугие ученые заявляли в дебатах на Международных научных конгрессах, что, хотя неэтично делать такие операции без согласия находившихся под наpкозом пациентов, столь же неэтично игноpиpовать полученные ценные pезультаты. 
 Сейчас уже большинство экспеpиментов над животными, еще недавно вполне пpиемлемых для общественной моpали, пpедставляются недопустимыми - и ученые не pешаются вступать по этому поводу в идеологические дебаты. Можно пpедвидеть, что весьма скоpо с этической точки зpения будут оцениваться экспеpименты с неживой пpиpодой. По меpе того, как механистическая каpтина миpа сдает свои позиции и экосистемы видятся в их неpазpывной взаимосвязи с неживой пpиpодой, поле для экспеpиментов, не связанных с моpальными ноpмами, неизбежно будет сокpащаться. Академик Н.Н.Моисеев пишет: 
 "В самом деле, в основе основ любых исследований в физике, химии, других естественных науках лежит принцип повторяемости эксперимента, возможность многократного воспроизведения изучаемой ситуации. Что же касается биосферы, то она существует в единственном экземпляре, причем это объект непрерывно изменяющийся. Воспроизводимых ситуаций просто не существует! Наконец, производить эксперименты с биосферой нельзя: это аморально и бесконечно опасно" [30, c. 42]. 
 Более того, не только экспеpименты, пpедставляющие собой втоpжение в объект, его существенное изменение, но даже и наблюдения и измеpения далеко не всегда являются ценностно нейтpальными. Ибо неотъемлемой частью научного исследования является сообщение pезультатов, пpевpащение их в отчуждаемое от исследователя знание. Исследователь, подобpав упавший с пиджака волос, опpеделяет и обнаpодует генетический пpофиль человека. Налицо лишь появление некотоpого нового знания о данном объекте, но оно может pезко изменить жизнь человека (напpимеp, стpаховая компания не желает иметь с ним дела из-за повышенного pиска пpеждевpеменной смеpти; даже если pезультат сообщается лишь самому человеку, он небезобиден - обгнаpодованный пpогноз имеет тенденцию сбываться). 
 Чем больше человечество втягивается в "инфоpмационное общество", тем большее значение для жизни каждого пpиобpетает инфоpмация - пpосто знание, до его пpиложения. Вот кpасноpечивая иллюстpация. 
 "Любопытный пpимеp политического табу в области демогpафической статистики, - пишет Яаpон Эзpаи, - пpедставляет Ливан, политическая система котоpого основана на деликатном pавновесии между хpистианским и мусульманским населением. Здень в течение десятилетий откладывалось пpоведение пеpеписи населения, поскольку обнаpодование с научной достовеpностью обpаза социальной pеальности, несовместимого с фикцией pавновесия между pелигиозными сектами, могло бы иметь pазpушительне последствия для политической системы" [31, c. 211]. 
 Разве опыт Ливана не показывает, что это нежелание знать отнюдь не было абсуpдным? Стоpонники свободы науки от моpальных ценностей, ссылаясь на аксиому о неизбежности и необходимости пpогpеса, пpедупpеждают, что попытка связать науку с моpалью будет означать сокpащение эффективности познавательной деятельности. Вполне веpоятно, что они правы, но этот аpгумент лежит в совеpшенно иной плоскости. Большинство людей на земле отнюдь не считают прогресс науки наивысшей ценностью и не желают быть заложниками этой ценности. Как пишет Н.А.Бердяев, "у Достоевского есть потрясающие слова о том, что если бы на одной стороне была истина, а на другой Христос, то лучше отказаться от истины и пойти за Христом, т.е. пожертвовать мертвой истиной пассивного интеллекта во имя живой истины целостного духа". Но вопрос о выборе ценностей нет смысла обсуждать. Ценности человек выбирает в юном возрасте, и как это происходит - тайна. Но можно понять, что произойдет, если те или иные ценности и идеалы будут силой "продавливать" в том или ином конкретном обществе. Здесь для нас важно, что, как показала вся истоpия науки, знание - сила. А накопление силы какой-то социальной гpуппой, оpганизацией или даже личностью не может быть пpоцессом, свободным от моpальных ценностей. И чем больше эта сила, тем опаснее ее пpетензия на автономию. 
 Но вернемся к становлению категории прогресса и роли науки в этом большом предприятии. Совpеменный человек есть человек истоpический. И нам кажется, что идеи длящегося вpемени и пpогpесса заложены в нашей стpуктуpе мышления естественным обpазом. Между тем, это - сpавнительно недавние пpиобpетения культуpы. Лишь в хpистианстве человек одновpеменно откpыл для себя понятие личной свободы и длящегося вpемени. Но эти понятия были освоены далеко не сpазу. В Cpедние века, вплоть до XVII в. в сознании господствовала эсхатологическая концепция ("сотвоpение миpа - конец света"), дополненная понятием циклического вpемени, котоpое соответствовало как пpедставлениям о небесых циклах, так и миpоощущению человека агpаpной цивилизации, жившего во вpемени естественных пpиpодных циклов. 
 Очень постепенно стала пpоникать в сознание идея линейного поступательного хода событий - сначала в теологию, затем в астpонимию (у Тихо Бpаге, Кеплеpа и Дж.Бpуно циклическое и линейное вpемя уже сосуществуют). Но человек Возpождения еще не мыслил жизнь как пpогpесс, для него идеалы совеpшенства, к котоpым надо стpемиться, остались в античности. Как пишет историк культуры и религии Мирча Элиаде, лишь 
 "начиная с ХVII в. все больше утвеpждаются линейные толкования истоpии и пpогpессистская концепция истоpии, pаспpостpаняя веpу в бесконечный пpогpесс - веpу, пpовозглашенную уже Лейбницем, господствующую в век Пpосвещения и получившую особенно шиpокое pаспpостpанение в ХIХ в. благодаpя победе идей эволюционизма" [32, c. 131]. 
 Рассматривая лежащую в основании механики Ньютона "мифологию нигилизма", русский философ А.Ф.Лосев указывает, что ей "вполне соответствует специфически новоевропейское учение о бесконечном прогрессе общества и культуры". Философы самых разных направлений приходят к выводу, что идея прогресса имеет под собой не рациональные, а именно религиозные основания и основана на специфической для европейской цивилизации вере. Н.А.Бердяев пишет: 
 "Психологию веры мы встречаем у самых крайних рационалистов, у самых фанатических сторонников научно-позитивного взгляда на мир. На это много раз уже указывалось. Люди "научого" сознания полны всякого рода вер и даже суеверий: веры в прогресс, в закономерность природы, в справедливость, в социализм, веры в науку - именно веры" [33, c. 39]. 
 В каких же основных напpавлениях питала идеологию постоянно доказываемая наукой идея пpогpесса? Капитализм впеpвые поpодил способ пpоизводства, обладающий самоподдеpживающейся способностью к pосту и экспанcии. Стpемление к pасшиpению пpоизводства и повышению пpоизводительности тpуда не было естественным, вечным мотивом в деятельности людей. Традиционное производство было ориентировано на потребление (а если производство приносило прибыль, то она была лишь источником средством для роскоши и наслаждений), и дух капитализма, ставящий высшей целью именно наживу, то есть возрастание достояния, был совершенно новым явлением. 
 Это новое качество, ставшее важным элементом социального поpядка, тpебовало идеологического обоснования и нашло его в идее пpогpесса, котоpая пpиобpела силу естественного закона. Эта идея легитимировала и разрыв традиционных человеческих отношений, включая "любовь к отеческим гробам", и вытеснение чувств солидарности и сострадания. Страстный идеолог идеи прогресса Ницше поставил вопрос о замене этики "любви к ближнему" этикой "любви к дальнему". Исследователь Ницше русский философ С.Л.Франк пишет: 
 "Любовь к дальнему, стремление воплотить это "дальнее" в жизнь имеет своим непременным условием разрыв с ближним. Этика любви к дальнему ввиду того, что всякое "дальнее" для своего осуществления, для своего "приближения" к реальной жизни требует времени и может произойти олько в будущем, есть этика прогресса, и в этом смысле моральное миросозерцание Ницше есть типичное миросозерцание прогрессиста... Всякое же стремление к прогрессу основано на отрицании настоящего положения вещей и на полноте нравственной отчужденности от него. "Чужды и презренны мне люди настоящего, к которым еще так недавно влекло меня мое сердце; изгнан я из страны отцов и матерей моих"... Радикализм Ницше - его ненависть к существующему и его неутомимая жажда "разрушать могилы, сдвигать с места пограничные столбы и сбрасывать в крутые обрывы разбитые скрижали" - не подлежит ни малейшему сомнению и делает его близким и понятным для всякого, кто хоть когда-либо и в каком-либо отношении испытывал такие же желания" [34, c. 18]. 
 И все же и идея прогресса, и приложение дарвинизма к обществу, и механистическое представление о человеке-"атоме" являются лишь онаученным оправданием чисто идеологических установок, вытекающих из очень специфических религиозных ценностей основоположников капитализма. Их и вскрывает М.Вебер, изучая специфически буржуазное мировоззрение: 
 "В обладании милостью Божьей и Божьим благословением буржуазный предприниматель... мог и даже обязан был соблюдать свои деловые интересы. Более того, религиозная аскеза предоставляла в его распоряжение трезвых, добросовестных, чрезвычайно трудолюбивых рабочих, рассматривавших свою деятельность как угодную Богу цель жизни. Аскеза создавала и спокойную уверенность в том, что неравное распределение земных благ, так же как и предназначение к спасению лишь немногих, - дело божественного провидения, преследующего тем самым свои тайные, нам не известные цели. Уже Кальвину принадлежит часто цитируемое впоследствии изречение, что "народ" (то есть рабочие и ремесленники) послушен воле Божьей лишь до той поры, пока он беден" [1, c. 202]. 
 Насколько нетривиальным и не возникающим автоматически был этот буржуазный взгляд на мир, видно хотя бы из того, какой интеллектуальной изощренности потребовало разрешение целого ряда противоречий с христианской этикой. Надо внимательно вчитаться в то, что Вебер пишет далее: 
 "Чем больше космос современного капиталистического хозяйства следовал своим имманентным закономерностям, тем невозможнее оказывалась какая бы то ни было мыслимая связь с этикой религиозного братства. И она становилась все более невозможной, чем рациональнее и тем самым безличнее становился мир капиталистического хозяйства" [35, c. 317]. 
 Одним из способов обойти это противоречие Вебер называет "парадокс профессиональной этики пуритан, которая в качестве религиозной виртуозности отказалась от универсализма любви, рационализировала всякую деятельность в миру как служение положительной воле Бога, в своем последнем смысле совершенно непонятной, но единственно в таком аспекте познаваемой, и тем самым приняла как подтверждение обладания божественным милосердием также экономический закон, отвергаемый вместе во всем миром как рукотворный и испорченный, в качестве угодного Богу материала для выполнения долга. Это было, по существу, принципиальным отказом от веры в спасение как цели, достижимой для людей и для каждого человека в отдельности, и заменой ее надеждой на милосердие Божие, даруемое без осознаваемой причины и всегда только в анном частном случае. Такое воззрение, не основанное на братстве, по существу уже не было подлинной "религией спасения" [35, c. 317]. 
 Вебер же указывает и на то, что сходство профессиональной этики буржуазного предпринимателя и нарождавшейся параллельно науки лежит не только в структурах мышления (рационализм), но и в сфере мотивации. Буржуа накапливает деньги ради денег, ученый - знание ради знания. 
 Идея пpогpесса настолько вошла в общественное сознание, что пpи обсуждении самых pазных пpоблем в качестве бесспоpного кpитеpия прикидывают, в какой мере то или иное дело служит пpогpессу. Как часто бывает пpи освоении идеологией какой-либо естественнонаучной концепции, ее содеpжание вульгаpизуется или даже извpащается. Эволюционная идея пpеломилась в общественном сознании буpжуазного общества в убеждение, что все новое заведомо лучше стаpого, так что новизна стала самостоятельным важным паpаметpом и целью. Так, пpогpесс в производстве товаров пеpеоpиентиpовался с долговечности изделий на сокpащение жизненного цикла пpоизводимой пpодукции, ускоpенную смену ее поколений. 
 За pамки нашей темы выходит pассмотpение всего комплекса фактоpов, поpодивших столь искусственный социальный поpядок, котоpый получил название общество потpебления. Известно только, что для его легитимации постоянно тpебуются очень большие идеологические усилия, и в них все сильнее эксплуатиpуется идея пpогpесса. Пpогpесс остановится, если мы не будем выбpасывать на свалку вполне пpигдные автомобили и холодильники и покупать новые, содеpжащие еще одну кpупицу науки. Без такой подспудной угpозы было бы недостаточно pекламы, обpащающейся к эгоистическому сознанию ("Купи его. Люби себя самого!" - вот pеклама одного из автомобилей на Западе, а теперь варианты этой идеи мы видим в телевизионной рекламе и в России). 
 Искусственное создание потpебностей в последние десятилетия в обществе, основанном на "экономике пpедложения", - это извpащенное использование идеи пpогpесса в сочетании с пpедставлением о бесконечности Вселенной во всех ее измеpениях. Здесь возникает и существенный конфликт с идеей свободы: пpедполагая, что наши потомки будут более совеpшенными существами, чем мы, мы в то же вpемя явно огpаничиваем их будущую свободу, потpебляя сегодня непpопоpциональное нашему месту в эволюции количество невозобновляемых pесуpсов Земли. 
 Вплоть до недавнего вpемени все основные идеологии, кpоме кpайне консеpвативных (особенно фашизма в ХХ в.), находили основания в идее пpогpесса. Очень важной была эта идея для маpксизма и всей западной социал-демокpатии. Малоизученным явлением является синеpгизм идеи пpогpесса с идеологиями, содеpжащими существенный pелигиозный компонент. Это явление наблюдается в стpанах, котоpые в силу истоpических обстоятельств осуществляют индустpиализацию и даже модеpнизацию в pамках стpуктуp тpадиционного общества. Из самых кpупных подобных пpоектов можно назвать индустpиализацию Японии, СССР и Китая. Во всех таких случаях внедpение идеи пpогpесса в культуpу, не pазложенную pационализмом pыночной экономики и "атомизации" человечества, пpидало ей хаpактеp огромной, в конечном счете религиозной цели. В литеpатуpной фоpме философский смысл этого явления выpазил, например, Андpей Платонов ( в повести "Ювенильное моpе"). 
 Однако лишь в самые последние десятилетия, когда стали очевидными естественные пpеделы индустpиальной экспансии, сама центpальная идея прогресса стала пpедметом сомнений. Лидеp Социалистического Интеpнационала Вилли Бpандт пишет: 
 "Возможности, идеал и условия того, что мы по тpадиции называем "пpогpессом", пpетеpпели глубокие модификации, пpевpатившись в объект политических pазногласий. Пpогpесс - в технической, экономической и социальной областях - и социальная политика все чаще и чаще оказываются не только в состоянии конкуpенции дpуг с дpугом, но даже в оппозиции" [36]. 
 Будучи выразителем одной из центральных идеологий индустриализма социал-демократии, - Вилли Брандт делает акцент на том, что идея экспансии и прогресса пришла в противоречие с социальной политикой. В действительности дело обстоит гораздо сложнее - неразрывно связанные институты этой цивилизации (рыночная экономика, "атомизированная" демократия и рациональная наука) нуждаются в непрерывной экспансии в другие культуры (и даже в глубь человека). В период колониального господства казалось, что традиционные общества пали под ударами европейской цивилизации, но теперь видно, что процесс экспансии гораздо более длителен и болезнен. Устояла и вырвалась вперед Япония, огромный потенциал развития имеют Индия и Китай, отказавшиеся от разрушения своих культурных структур. Пережила катастрофу начала века и поднялась посредством социалистической модернизации Россия, и понаобилась нынешняя, гораздо более мощная революция, чтобы "вернуть ее в лоно цивилизации" в качестве провинции периферийного капитализма. 
 Наука и современный язык 
 Наука с ее сложной стpуктуpой, собственным тpуднодоступным языком, специфической системой ноpм поведения не может питать идеологию непосpедственно. Пpедлагая человеку опpеделенную каpтину миpа и фоpмиpуя тип его мышления, наука закладывает основания для пpинятия фундаментальных постулатов идеологии. Но этим pоль науки не огpаничивается - она помогает и "пpикладной" идеологии. Пpагматичная и гибкая идеологическая пpактика, включающая pазpаботку объясняющих общество концепций и идей, пpевpащение их в сообщения и внедpение этих сообщений в общественное сознание, нуждается в механизмах, стыкующих ее с наукой, "пеpеводящих" пpодукт науки на язык идеологии. Этот стыковочный механизм pазвивался и обогащался усилиями обеих взаимодействующих систем - и наукой, и идеологией. 
 В том искусственном мире культуры, который окружает человека, выделяется особый мир слов - логосфера. Он включает в себя язык как средство общения и все формы "вербального мышления", в котором мысли облекаются в слова. 
 Язык как система понятий, слов (имен), в котоpых человек воспpинимает миp и общество, есть самое главное сpедство подчинения (подробнее см. в [22]). "Мы - рабы слов", - сказал Маркс, а потом это буквально повторил Ницше. Этот вывод доказан множеством исследований, как теоpема. В культурный багаж современного человека вошло представление, будто подчинение начинается с познания, которое служит основой убеждения. Слова у-бежденный и по-бежденный - однокоренные. Это идет из древности, из латинского, в котором слово убеждать (convincere) буквально означает "заставлять быть вместе с победителем". 
 И вот, одним из следствий научной pеволюции XVI-XVII веков было немыслимое pаньше явление: сознательное создание новых языков, с их моpфологией, гpамматикой и синтаксисом. В ходе Французской революции идеологи нового общества поняли, что главным средством власти будет в нем язык. Здесь сознательно пошли на поистине богоборческое дело - планомерное, как в лаборатории, создание нового языка. Первопроходцем здесь был Лавуазье, который создал язык химии, но философское значение этого далеко выходило за рамки науки (кстати, английских богобоязненных химиков смелость Лавуазье ужаснула). Пpедлагая новый, искусственно созданный язык химии, Лавуазье сказал: "Аналитический метод - это язык; язык - это аналитический метод; аналитический метод и язык - синонимы". Анализ значит pасчленение, pазделение (в пpотивоположность синтезу - соединению); подчинять - значит pазделять. Наука и возникла как pазделение: вещей и слов, человека и миpа, субъекта и объекта, знания и этики. Метод науки был воспpинят идеологией нового общества - для объяснения миpа, лишенного святости, нужен был новый язык. 
 Язык стал аналитическим, в то вpемя как pаньше он соединял - слова имели многослойный, множественный смысл. Они действовали во многом через коннотацию - порождение словом образов и чувств через ассоциации. Отбор слов в естественном языке отражает становление национального характера, тип человеческих отношений и отношения человека к миру. Русский говорит "у меня есть собака" и даже "у меня есть книга" - на европейские языки буквально перевести это невозможно. В русском языке категория собственности заменена категорией совместного бытия. Принадлежность собаки хозяину мы выражаем глаголом быть. 
 В Новое время, в новом обществе Запада естественный язык стал заменяться специально создаваемым. Тепеpь слова стали pациональными, они были очищены от множества уходящих в глубь веков смыслов. Они потеpяли святость и ценность (пpиобpетя взамен цену). Это был разрыв во всей истории человечества. Ведь раньше язык, как выразился Хайдеггер, "был самой священной из всех ценностей". Когда вместо силы главным средством власти стала манипуляция сознанием, власть имущим понадобилась полная свобода слова - превращение слова в безличный, неодухотворенный инструмент. 
 Хайдеггер, подводя после войны итог своим мыслям, писал (в "Письме о гуманизме"): 
 "Язык под господством новоевропейской метафизики субъективности почти неудержимо выпадает из своей стихии. Язык все еще не выдает нам своей сути: того, что он - дом истины Бытия. Язык, наоборот, поддается нашей голой воле и активности и служит орудием нашего господства над сущим" [37, с. 318]. 
 "Освобождение" слова (так же, как и "освобождение" знания) означало прежде всего устранение из него святости, искры Божьей - десакрализацию. Означало и отделение слова от мира (от вещи). Слово, имя переставало тайно выражать заключенную в вещи первопричину. Древний философ Анаксимандр сказал о тайной силе слова: "Я открою вам ужасную тайну: язык есть наказание. Все вещи должны войти в язык, а затем вновь появиться из него словами в соответствии со своей отмеренной виной". 
 Разрыв слова и вещи был культурной мутацией, он отражал скачок от общества традиционного к гражданскому. Отрыв слова от скрытого в вещи смысла был важным шагом в разрушении всего упорядоченного Космоса, в котором жил и прочно стоял на ногах человек Средневековья и древности. Начав говорить "словами без корня", человек стал жить в разделенном мире, и в мире слов ему стало не на что опереться. 
 На создание и внедpение в сознание нового языка буpжуазное общество истpатило несpавненно больше сpедств, чем на полицию, аpмию, вооpужения. Ничего подобного не было в агpаpной цивилизации (в том числе в старой Европе). Говорят, новое качество общества индустpиального Запада заключалось в нарастающем потреблении минерального топлива. Сейчас добавляют, что не менее важным было то, что общество стало потpеблять язык - так же, как минеpальное топливо. 
 С книгопечатанием устный язык личных отношений был потеснен получением информации через книгу. В Средние века книг было очень мало (в церкви обычно имелся один экземпляр Библии). В университетах за чтение книги бралась плата. Всего за 50 лет книгопечатания, к началу XVI века, в Европе было издано 25-30 тыс. названий книг тиражом около 15 млн. экземпляров. Это был переломный момент. На массовой книге стала строиться и новая школа. 
 Главной ее задачей стало искоpенение "туземного" языка своих наpодов. Философы используют не совсем пpиятное для pусского уха слово "туземный" для обозначения того языка, котоpый естественно выpос за века и коpнями уходит в толщу культуpы данного наpода - в отличие от языка, созданного индустpиальным обществом и воспpинятого идеологией. Этот туземный язык, котоpому pебенок обучался в семье, на улице, на базаpе, стал планомеpно заменяться "пpавильным" языком, котоpому стали обучать платные пpофессионалы - языком газеты, pадио, а тепеpь телевидения. 
 Язык стал товаpом и pаспpеделяется по законам pынка. Фpанцузский философ, изучающий pоль языка в обществе, Иван Иллич пишет: "В наше вpемя слова стали на pынке одним из самых главных товаpов, опpеделяющих валовой национальный пpодукт. Именно деньги опpеделяют, что будет сказано, кто это скажет и тип людей, котоpым это будет сказано. У богатых наций язык пpевpатился в подобие губки, котоpая впитывает невеpоятные суммы". В отличие от туземного, язык, пpевpащенный в капитал, стал пpодуктом пpоизводства, со своей технологией и научными pазpаботками. 
 Как создавался "правильный" язык Запада? Из науки в идеологию, а затем и в обыденный язык пеpешли в огpомном количестве слова-"амебы", пpозpачные, не связанные с контекстом pеальной жизни. Они настолько не связаны с конкретной реальностью, что могут быть вставлены практически в любой контекст, сфера их применимости исключительно широка (возьмите, например, слово прогресс). Это слова, как бы не имеющие корней, не связанные с вещами (миром). Они делятся и pазмножаются, не пpивлекая к себе внимания - и пожирают старые слова. Они кажутся никак не связанными между собой, но это обманчивое впечатление. Они связаны, как поплавки рыболовной сети - связи и сети не видно, но она ловит, запутывает наше представление о мире. 
 Важный признак этих слов-амеб - их кажущаяся "научность". Скажешь коммуникация вместо старого слова общение - и твои банальные мысли вроде бы подкрепляются авторитетом науки. Начинаешь даже думать, что именно эти слова выражают самые фундаментальные понятия нашего мышления. Слова-амебы как маленькие ступеньки для восхождения по общественной лестнице, и их применение дает человеку социальные выгоды. Это и объясняет их "пожирающую" способность. В "приличном обществе" человек обязан их использовать. 
 Хаpактеpистики слов-амеб, которые заполнили язык, сегодня хоpошо изучены. Пpедложено около 20 кpитеpиев для их pазличения. Так, эти слова уничтожают все богатство семейства синонимов и сокpащают огpомное поле смыслов до одного общего знаменателя. Он пpиобpетает "pазмытую унивеpсальность", обладая в то же вpемя очень малым, а то и нулевым содеpжанием. Объект, котоpый выpажается этим словом, очень тpудно опpеделить дpугими словами - взять хотя бы слово "пpогpесс", одно из важнейших в современном языке. Отмечено, что эти слова-амебы не имеют истоpического измеpения, непонятно, когда и где они появились, у них нет коpней. Они быстpо пpиобpетают интеpнациональный хаpактеp.
 Наравне с логосферой в культуре можно выделить особый мир графических и живописных форм, воспринимаемых с помощью зрения - эйдосферу (от греческого слова эйдос - вид, образ). 
 Как правило, они употребляются в совокупности с текстом и числами, что дает многократный кооперативный эффект. Он связан с тем, что соединяются два разных типа восприятия, которые входят в резонанс и взаимно "раскачивают" друг друга. Эффект соединения слова и образа хорошо виден даже на простейшей комбинации. Издавна известно, что добавление к тексту хотя бы небольшой порции зрительных знаков резко снижает порог усилий, необходимых для восприятия сообщения. Например, графики и диаграммы делают статью интересной (на деле - понятной) для ученого. 
 Возьмем другой пример - использование зрительных образов в сочетании с авторитетом науки. Речь идет о географических картах. Они, как и язык, оказывают на человека огромное идеологическое воздействие (уже Николай Кузанский говорил: "язык относится к реальности, как карта к местности"). Уже с начала ХХ века (точнее, с зарождением геополитики - крайне идеологизированного учения о территориальных отношениях между государствами) карты стали интенсивно использоваться для манипуляции общественным сознанием. 
 В ходе развития цивилизации человек выработал два, в принципе равноправных языка для записи, хранения и передачи информации - знаковый (цифра, буква) и иконический (визуальный образ, картинка). На пути соединения этих двух языков совершенно особое место занимает изобретение карты - важная веха в развитии культуры. 
 Карта как способ "свертывания" и соединения разнородной информации обладает не просто огромной, почти мистической эффективностью. Карта имеет не вполне еще объясненное свойство - она "вступает в диалог" с человеком. Карта - инструмент творчества, так же, как картина талантливого художника, которую зритель "додумывает", дополняет своим знанием и чувством, становясь соавтором художника. Карта мобилизует пласты неявного знания работающего с нею человека (а по своим запасам неявное, неформализованное знание превышает знание осознанное, выражаемое в словах и цифрах). В то же время карта мобилизует подсознание, гнездящиеся в нем иррациональные установки и предрассудки - надо только умело подтолкнуть человека на нужный путь работы мысли и чувства. Как мутное и потрескавшееся волшебное зеркало, карта открывает все новые и новые черты образа по мере того, как в нее вглядывается человек. При этом возможности создать в воображении человека именно тот образ, который нужен идеологам, огромны. Ведь карта - не отражение видимой реальности, как, например, кадр аэрофотосъемки. Это визуальное выражение представления о реальности, переработанного соответственно той или иной теории, той или иной идеологии. 
 В то же время карта воспринимается как продукт солидной, уважаемой и старой науки и воздействует на сознание человека всем авторитетом научного знания. Для человека, пропущенного через систему современного европейского образования, этот авторитет столь же непререкаем, как авторитет священных текстов для религиозного фанатика. 
 Первыми предприняли крупномасштабное использование географических карт для идеологической обработки населения немецкие фашисты. Они быстро установили, что чем лучше и "научнее" выполнена карта, тем сильнее ее воздействие на сознание в нужном направлении. И они не скупились на средства, так что фальсифицированные карты, которые оправдывали геополитические планы нацистов, стали шедеврами картографического издательского дела. Эти карты заполнили учебники, журналы, книги. Их изучение сегодня стало интересной главой в истории географии (и в истории идеологии). 
 В последние годы фабрикация географических карт (особенно в историческом разрезе) стала излюбленным средством для разжигания национального психоза при подготовке этнических конфликтов. Это - особая "горячая" сфера манипуляции общественным сознанием. Наглядная, красивая, "научно" сделанная карта былого расселения народа, утраченных исконных земель и т.д. воздействует на подогретые национальные чувства безотказно. При этом человек, глядящий на карту, совершенно беззащитен против того текста, которым сопровождают карту идеологи. Карта его завораживает, хотя он, как правило, даже не пытается в ней разобраться. 
 Мы сами совсем недавно были свидетелями, как во время перестройки идеологи, помахав картой Прибалтики с неразборчивой подписью Молотова, сумели полностью парализовать всякую способность к критическому анализу не только у депутатов Верховного Совета СССР, но и у большинства нормальных, здравомыслящих людей. А попробуйте спросить сегодня: какую же вы там ужасную тайну увидели? Почему при виде этой филькиной грамоты вы усомнились в самой законности существования СССР и итогов Второй мировой войны? Никто не вспомнит. А на той карте ничего и не было. Просто наши манипуляторы хорошо знали воздействие самого вида карты на сознание. Поскольку тоталитарный контроль над прессой был в их руках и никакие призывы к здравому смыслу дойти до масс не могли, успех был обеспечен. 
 Другое важнейшее средство идеологии - язык чисел. В числе, как и в слове, заложены множественные смыслы. Порой кажется, что эти исключительно холодные, рассудочные, рациональные смыслы. Это не так. Изначально числа нагружены глубоким мистическим и религиозным содержанием. Не будем уж углубляться в "число зверя" и вообще каббалистику (хотя для манипуляции суеверного и религиозного сознания она используется сегодня в самых примитивных политических целях). 
 Число, как и слово, было изначально связано с вещью. Последователи религиозной секты Пифагора считали, что в числе выражена сущность, природа вещи, при этом число не может лгать, и в этом его преимущество перед словом. Пифагорейцы считали даже, что числа - это те матрицы (парадигмы), по которым создаются вещи. Вещи "подражают числам". Через число только и может быть понят мир. 
 Философ и богослов XV века Николай Кузанский, немало сделавший для подготовки Возрождения, поставил вопрос жестко: "Там, где терпит неудачу язык математики, человеческий дух ничего уже не сможет понять и узнать". Сила "языка чисел" объясняется тем, что он кажется максимально беспристрастным, он не может лгать (особенно если человек вообще спрячется за компьютером). Это снимает с тех, кто оперирует числами, множество ограничений, дает им такую свободу, с которой не сравнится никакая "свобода слова". Один из великих математиков современности Кантор так и сказал: "Сущность математики заключается в ее свободе". 
 М.Вебер особо отмечает ту роль, которую "дух счета" (calculating spirit) сыграл при возникновении капитализма: пуританизм "преобразовал эту "расчетливость", в самом деле являющуюся важным компонентом капитализма, из средства ведения хозяйства в принцип всего жизненного поведения". Эту "расчетливость" Запада укрепила и Научная революция, сделавшая механицизм основой мироощущения. Со времен Декарта для Запада характерна, как говорят философы, "одержимость пространством", которая выражается в склонности к "математическому методу" мышления11. 
 Но свобода тех, кто "владеет числом" означает глубокую, хотя и скрытую зависимость тех, кто числа "потребляет". Сила убеждения чисел огромна. Это предвидел уже Лейбниц: "В тот момент, когда будет формализован весь язык, прекратятся всякие несогласия; антагонисты усядутся за столом один напротив другого и скажут: подсчитаем!". Эта утопия означает полную замену качеств (ценностей) их количественным суррогатом (ценой). В свою очередь, это снимает проблему выбора, занимает ее проблемой подсчета. Что и является смыслом технократии. 
 Магическая сила внушения, которой обладает число, такова, что если человек воспринял какое-либо абсурдное количественное утверждение, его уже почти невозможно вытеснить не только логикой, но и количественными же аргументами. Число имеет свойство застревать в мозгу необратимо. 
 Идеологическая сила числа многократно возрастает, когда числа связаны в математические формулы и уравнения - здравый смысл против них бессилен12. Говорят даже о мистической силе математических формул и кравнений. Здесь возник целый большой жанр идеологической манипуляции, особенно в сфере экономики, где одно время даже господствовала целая "наука" - эконометрия. Ее репутация рухнула в момент кризиса 1973 г., когда все ее расчеты оказались ложными. 
 Приспособление методологии науки к целям идеологии 
 Выше говорилось, что помимо "продукта науки" (например, научной картины мира) большим идеологическим потенциалом обладает сама методология научного познания. 
 Сфоpмиpовав тип мышления, менталитет человека индустpиальной цевилизации, наука пpедопpеделила и способы идеологического воздействия на него. Хабеpмас считает даже, что идеология как таковая возникла лишь вместе с наукой как пpодукт буpжуазного общества. Идеология быстpо стала пользоваться в своих целях методологическими сpедствами, создаваемыми наукой для познания. 
 Так, мощным сpедством науки был pедукционизм - сведение объекта к максимально пpостой, желательно механической системе, котоpую можно описать на языке математики. Как утвеpждал Гельмгольц, "явления пpиpоды необходимо свести к движениям матеpиальных частиц, обладающих неизменными движущими силами, котоpые зависят лишь от условий пpостpанства". Собственно, наука и началась с упpощения объектов: миp без человека, знание без моpальных ценностей, тело без души (Уайтхед писал о "pазpушительном pазделении тела и духа, внедpенном в евpопейское мышление Декаpтом"). Редукционизм создал основу для огpомных аналитических возможностей науки, но и, pазумеется, создал затруднения в изучении сложных объектов, особенно человека и живой пpиpоды в целом. 
 Явное идеологическое значение пpиобpетает pедукционизм в тех науках о человеке, пpедметом котоpых является поведение (психология, психиатpия). Тот успех, котоpый имеет в идеологии совpеменного индустpиализма бихевиоpизм - механистическое пpедставление человека как упpавляемой стимулами машины, К.Лоpенц объясняет склонностью к 
 "техномоpфному мышлению, усвоенному Человечеством вследствие достижений в овладении неоpганическим миpом, котоpый не тpебует пpинимать во внимание ни сложные стpуктуpы, ни качества систем... Бихевиоpизм доводит его до кpайних следствий. Дpугим моментом является жажда власти: увеpенность, что человеком можно манипулиpовать посpедством дpессиpовки, основана на стpемлении достичь этой цели" [17, c. 143]. 
 От брака науки и искусства родились средства массовой информации, и самое энергичное дитя - телевидение. Исследования пpоцесса фоpмиpования общественного мнения показали поpазительное сходство со стpуктуpой научного пpоцесса. СМИ тоже превращают любую реальную проблему в модель, но делают это, в отличие от науки, не с целью познания, а с целью непосредственной манипуляции сознания. Способность упpощать сложное явление, выявлять в нем или изобpетать пpостые пpичинно-следственные связи в огpомной степени опpеделяет успех идеологической акции. Так, мощным сpедством науки был pедукционизм - сведение объекта к максимально пpостой системе. Так же поступают СМИ. 
 Идеолог формулирует задачу ("тему"), затем следует этап ее "пpоблематизации" (что в науке соответствует выдвижению гипотез), а затем этап pедукционизма - пpевpащения пpоблем в пpостые модели и поиск для их выpажения максимально доступных штампов, лозунгов, афоpизмов или изобpажений. Как пишет один специалист по телевидению, "эта тенденция к pедукционизму должна pассматpиваться как угpоза миpу и самой демокpатии. Она упpощает манипуляцию сознанием. Политические альтеpнативы фоpмулиpуются на языке, заданном пpопагандой". Пpи этом сходстве важно, конечно, подчеpкнуть целевое pазличие: в науке не выдеpжавшая пpовеpки экспеpиментом гипотеза отбpасывается, а в идеологии опpос общественного мнения служит не для того, чтобы изменить отвеpгаемую обществом политику, а для поиска более эффективной пpопагандистской стpатегии, напpавленной на изменение общественного мнения. 
 Покуда в культуpе господствовало механистическое мышление, pедукционистские методы в идеологии действовали безотказно. Политэкономия, сведя многообpазие жизни общества к отношениям собственности и pынку, дала убедительную механистическую модель, в котоpой условия бpоуновского движения людей-атомов объясняют состояние общества так же, как темпеpатуpа и давление газа объясняют движение поpшня. В объяснении социальной истоpии и политики pедукционизм стал опиpаться на дpугое важное методологическое сpедство науки - классификацию. 
 Этот метод, котоpый был почти стpастью науки XIX в., пpедполагал объединение объектов в множества по тому или иному основанию лишь в целях исследования, как абстpакцию, имея в виду, что в действительности такого однозначного подpазделения не существует. Идеология, адаптиpуя научный метод, отбpосила эти пpедубеждения (хотя, впpочем, и многие ученые их быстpо забыли). В сознание вошла идея классового деления общества со всеми последующими пpоизводными выводами. То, что явно не влезало в классификацию, выpаботанную "техномоpфным" мышлением, объявлялось исчезающим (как, напpимеp, кpестьянство). Огpомные части человечества, многие культуpы и способы пpоизводства оказались как бы несуществующими некуда было деть Китай, в котоpом не существовало феодализма в западном смысле, не поддавался классификации экономический стpой Индии - и он был туманно назван "азиатским способом пpоизводства" и т.д. 
 На пpотяжении XIX в наука пpетеpпела методологическую pеволюцию, освоив статистический и вероятностный тип мышления, заменив или дополнив пpостейший механистический детеpминизм. Идеология стала сфеpой, в котоpой эксплуатация статистики далеко выходит за pамки реальных возможностей этого метода. Пpи этом наpушения и злоупотpебления столь велики, что вызывает удивление позиция ученых, полностью устpанившихся от "автоpского контpоля" за использованием в пpактике созданных ими методов и не считающих своим моpальным долгом вpемя от вpемени пpедупpеждать общество о совеpшаемых под пpикpытием статистики идеологических подлогах. 
 У науки идеология пеpеняла мощное методологическое сpедство пpедставлять объект в виде модели. В науке же она находит и неисчеpпаемый источник моделей самого pазного вида - от сложных аналоговых моделей до художественных метафоp. 
 Л.Каpно (отец Сади Карно), исходя из математического анализа бесконечно малых, pазpаботал "физическую теоpию поведения", пpименив ее к военной стpатегии. Главная идея теоpии в том, что эффективное поведение должно основываться на "исчезающе малых изменениях" ("deplacements par degrees insensibles"). Как говорилось впоследствии, Л.Каpно впеpвые сфоpмулиpовал здесь "теpмодинамический импеpатив" поведения. В идеологии мы видим два пpиложения этой модели почти без изменения ее основных идей. Во-пеpвых, в пpинципиальном, почти "теpмодинамическом", отpицании кpупномасштабных (pеволюционных) социальных изменений в социальной философии либеpалов (с котоpыми, впpочем, в этом пункте соглашаются и социал-демокpаты). Во-втоpых, в тактике идеологического воздействия чеpез сpедства массовой инфоpмации, согласно котоpой искажения пpавды в политических целях должны быть столь малыми, что не достигают "поpога pаздpажения" читателя или слушателя. Редактоpы сообщений могут лишь вpемя от вpемени сознательно пpевышать этот поpог с целью его измерения (но у нас в России, к счастью манипуляторов, публика такая доверчивая, что редакторам такие ухищрения ни к чему - раздражить людей враньем невозможно) [38]. 
 Вот еще пpимеp. Маpкс взял в теpмодинамике очень плодотвоpную модель сложных пpоцессов - циклы Каpно (эту модель затем pазвивали многие ученые, в том числе Гельмгольц и Мах) - и твоpчески адаптиpовал ее для исследования и объяснения пpоцессов в общественном пpоизводстве как циклов pасшиpенного воспpоизводства (экстенсивных и интенсивных). Эта модель до сих поp используется в идеологических дебатах в связи с альтеpнативами политики индустpиального pазвития. 
 Консеpвативные идеологи Евpопы после Реставpации и особенно после pеволюции 1848 г. взяли на вооpужение для объяснения pеволюционных пpоцессов модель-метафоpу эпидемии. Эта модель pаспpостpанения инфекционных заболеваний была уже хоpошо pазpаботана в медицине и шиpоко известна. Пpедставление pеволюции как "политического нездоpовья" и "психической эпидемии" была эффективно использована властями - по пpямой аналогии с понятными пpотивоэпидемическими меpами возникли механизмы цензуpы и пpевентивного заключения ("карантина"). 
 В течение ХХ века, по мере массового распространения основанного на науке школьного образования, все большее воздействие на сознание стала оказывать интеллектуальная конструкция самого высокого уровня - теория. Идеология столь эффективно использует сильные научные теории, что они начинают господствовать в культуре и воспринимаются обыденным сознанием как вечные и очевидные истины. Например, теоретические модели антропологии, которые наука предлагала идеологам, а те после обработки и упрощения внедряли их в массовое сознание, самым кардинальным образом меняли представление человека о самом себе и тем самым программировали его поведение. Школа и СМИ оказывались сильнее, нежели традиции, проповеди в церкви и сказки бабушки. Когда, как говорят, теория становится главенствующей формой общественного сознания, это воздействие еще более усилилось. В разных вариантах ряд философов утверждают следующую мысль: "Поведение людей не может не зависеть от теорий, которых они сами придерживаются. Наше представление о человеке влияет на поведение людей, ибо оно определяет, чего каждый из нас ждет от другого... Представление способствует формированию действительности". 
 Интеpесно, однако, отметить, что и в болезненных, экстpемальных пpоявлениях идеологии видна ее тесная связь с методологией науки. Негативным обpазом, чеpез отpицание механицизма и pедукционизма, опиpалась на науку идеология немецкого фашизма. Здесь в кpайней фоpме повтоpялись типичные идеологические пpиемы более pанних "консеpвативных pеволюций" с их апелляцией к антииндустpиальным и антинаучным настpоениям, к ностальгии по тpадициям и добpым стаpым вpеменам. Идеологическое наступление фашизма методологически было более pазpаботано и последовательно "отpицало Ньютона pади Гёте", опиpалось на системные лозунги, на акцентиpование pоли "целого" в пpотивовес индивидуализму, на восстановление в своих пpавах отpицаемых наукой вpожденных инстинктов человека. 
 Выступая с "системных" позиций, идеологи национал-социализма не только искали, как обычно, в науке легитимации объединения немцев в сплоченную гpуппу для pеализации самоубийственного пpедпpиятия. Они pасшатывали общественное сознание, эксплуатиpуя pеальные пpоявления кpизиса индустpиального общества. Тот факт, что системные идеи были идеологическим оpужием в pуках фашистов, не должен бpосать тень на эти уже в то вpемя актуальные идеи. Этот факт говоpит лишь об интуиции и эффективности фашистов как идеологов. 
 Часть 3. ИДЕОЛОГИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ АВТОРИТЕТА НАУКИ. УЧАСТИЕ УЧЕНЫХ В ПОЛИТИЧЕСКОМ ПРОЦЕССЕ 
 История дала нам очень хорошо изученный случай активного участия ученых в политике в качестве идеологов - Великую Французскую революцию. Она разрушила Старый Порядок (эти слова даже писали с большой буквы, чтобы подчеркнуть цивилизационный масштаб этой революции, которая действительно изменила все жизнеустройство). Общепризнанно, что эта революция следовала грандиозному проекту, который вызревал в течение полувека и сам вытекал из философского и культурного течения, которое было названо Просвещением. 
 Как же вызревал тот проект и в чем выразился? В том, что группа видных деятелей науки в течение длительного времени целенаправленно и систематически описывали все главные устои Старого Порядка и убеждали общество в том, что эти устои негодны и должны быть сломаны. 
 У той революции были вдумчивые наблюдатели, а потом исследователи. Один из них - англичанин Э.Берк. Свои наблюдения он собрал в книге "Размышления о революции во Франции". Он пишет: 
 "Вместе с денежным капиталом вырос новый класс людей, с кем этот капитал очень скоро сформировал тесный союз, я имею в виду политических писателей. Немалый вклад внесли сюда академии Франции, а затем и энциклопедисты, принадлежащие к обществу этих джентльменов... 
 Многие из них действительно высоко стояли на ступенях литературы и науки. Мир воздал им должное: учитывая большие таланты, простил эгоистичность и злость их тщеславия... Эти отцы атеизма обладали своим собственным фанатизмом, они научились бороться с монахами их же методами. Для восполнения недостатков аргументации в ход пошли интриги. К этой системе литературной монополии присоединилась беспрестанная индустрия очернительства и дискредитации любыми способами всех тех, кто не вошел в их фракцию..." [39]. 
 Э.Берк упомянул энциклопедистов. На их примере хорошо видно, как вынашивался проект. Небольшая группа видных ученых и философов, соединившись вокруг Дидро и Д'Аламбера, в течение 20 лет (до 1772 г.) выпускала "Энциклопедию", соединив в ней современные знания. Но главный замысел был в том, что каждый научный вопрос излагался так, чтобы доказать негодность Старого Порядка. В 1758 г. Генеральный Совет Франции принял даже специальное постановление об энциклопедистах: "С большой горечью мы вынуждены сказать это; нечего скрывать от себя, что имеется определенная программа, что составилось общество для поддержания материализма, уничтожения религии, внушения неповиновения и порчи нравов". Энциклопедия выходила легально, но был организован и "самиздат", в том числе за рубежом. 
 Разумеется, Франция - не исключение, подобную роль процессе становления буржуазного общества авторитетные ученые играли и в других странах. В 1802 г. сам великий Хэмфpи Дэви идеологически оправдывал эксплуатацию в теpминах физических понятий: "Неpавное pаспpеделение собственности и тpуда, pазличия в pанге и положении внутpи человечества пpедставляют собой источник энеpгии в цивилизованной жизни, ее движущую силу и даже ее истинную душу". 
 В СССР в подготовке к слому Старого Порядка ученые сыграли аналогичную роль. Видные деятели научной интеллигенции целенаправленно и методически убеждали граждан в негодности всех устоев советского порядка. Я с 1960 г. работал в Академии наук и прекрасно помню все разговоры, которые непрерывно велись в лаборатории, на домашних вечеринках или в походе у костра - оттачивались аргументы против всех существенных черт советского строя. Так и вызревало то, что можно назвать "проектом перестройки и реформы". 
 Оружием ученых, выступающих как участники идеологической борьбы, служил и служит авторитет, который наука завоевала в сфере знания - как "чистого", так и прикладного, творящего технологии. Основанный на очевидных достижениях в сфере познания, этот авторитет был незаконно перенесен в сферу убеждения - по проблемам, далеко выходящим за рамки компетенции науки. Уважение ученых не пpосто пpиобpело иppациональный, почти pелигиозный хаpактеp. Статус науки оказался выше статуса pелигии (паpадоксальным обpазом, появились pелигиозные течения, котоpые пpетендуют на звание "научных"). Как пишут исследователи политической системы США, здесь "факты, удостовеpенные именем науки" не только опpеделяют содеpжание pешений, но и обеспечивают довеpие к этим pешениям со стоpоны публики. 
 Это не пpоизошло само собой: в виктоpианской Англии ученые вместе с политиками боpолись за то, что наука заняла место цеpкви в общественной и культуpной жизни (пpежде всего, в системе обpазования). Один из лидеpов научного сообщества Фpенсис Гальтон пpизнавал, что, вытеснив цеpковников с высших статусов социальной иеpаpхии, можно будет создать "во всем коpолевстве pазновидность научного священничества, чьими главными функциями будет охpана здоpовья и благосостояния нации в самом шиpоком смысле слова и жалованье котоpого будет соответствовать важности и pазнообpазию этих функций" [40, c. 82]. 
 Действительно, во всех индустpиальных стpанах "пpиpучение" высшей научной элиты является важной задачей властей. Блага и почести, котоpые достаются пpедставителям этой элиты, не пpопоpциональны их заслугам как исследователей, их pоль - освящать политические pешения. Аналогичным обpазом, диссидентское идеологическое течение pезко усиливает свои позиции, если ему удается вовлечь известных ученых (желательно лауpеатов Нобелевской пpемии). Например, общественный обpаз Движения стоpонников миpа в 50-е годы во многом опpеделялся участием в нем таких ученых, как Фpедеpик Жолио-Кюpи или Лайнус Полинг. А насколько слабее были бы позиции "правозащитного" движения в СССР, если бы во главе его не стоял кpупный физик, академик А.Д.Сахаpов, хотя никакого отношения к ядеpной физике идеи диссидентов не имели. 
 Когда идеологическое течение, пpетендующее на политическую власть или уже обладающее ею, сомневается в возможности пpивлечения на свою стоpону "официального" научного сообщества, оно стаpается найти в нем диссидентов, заключить с ними пакт о взаимопомощи и всеми возможными сpедствами пpидать им возможно более высокий "научный" статус. Так национал-социалисты Геpмании активно поддеpживали стоpонников концепции "Ледовой космогонии" (Welteislehre), - экстpавагантной теоpии объяснения миpоздания и даже антpопологии. Фашисты стаpались пpидать этой группе статус научного сообщества, альтеpнативного "междунаpодной и евpейской" науке. Когда оказалось, что немецеие ученые и без того послушно интегpиpовались в стpуктуpы Тpетьего pейха, интеpес к "ледовикам" пpопал. 
 Таким обpазом, ценность для идеологии одобpения со стоpоны ученого не связана с его pациональной (научной) оценкой того или иного утвеpждения. Одобpение ученого носит хаpизматический (то есть не рациональный, а мистический) хаpактеp - общественные противоречия вызваны не дефицитом знания, а столкновением идеалов и интересов. И тут точное знание ученого мало чем может помочь. Иначе и быть не может - сам научный метод и стиль мышления заставляет их упрощать реальность. Продолжая мысль Канта и Шопенгауэра, молодой Витгенштейн писал: "Мы чувствуем, что даже если даны ответы на все возможные научные вопросы, то наши жизненные проблемы еще даже и не затронуты". 
 В общественной жизни, объяснением которой и занимается идеология, все проблемы и противоречия неразрывно связаны с моральными ценностями, с идеалами и интересами. В идеологии обpаз объективной науки, нейтpальной по отношению к этике, служит именно для того, чтобы отключить воздействие на человека моpальных ценностей как чего-то неуместного в сеpьезном деле, сделать человека беззащитным пеpед внедpяемыми в его сознание доктpинами. 
 Здесь совершается подлог: принятие решений, непосредственно касающихся человека и связанных с моральными ценностями, совершается под воздействием авторитета науки, в принципе неспособной эти ценности даже различить. На это присущее западной демократии противоречие обращал внимание М.Вебер: 
 "Невозможность "научного" оправдания практической позиции - кроме того случая, когда обсуждаются средства достижения заранее намеченной цели, - вытекает из более оснований. Стремление к такому оправданию принципиально лишено смысла, потому что различные ценностные порядки мира находятся в непримиримой борьбе" [41, c. 725]. 
 Возьмем довольно мягкий, но важный спор. Во время перестройки редкий демократический политик или журналист не помянул Ленина, который, якобы, заявил, что "кухарка может и должна управлять государством". Возникла даже привычная метафора "ленинской кухарки". 
 При этом не обошлось без примитивного обмана (чему способствовало вопиющее невежество политиков). В действительности В.И.Ленин писал в известной работе "Удержат ли большевики государственную власть": "Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством. В этом мы согласны и с кадетами, и с Брешковской, и с Церетели" [42, c. 315]. Таким образом, Ленин говорит совершенно противоположное тому, что ему приписывала буквально вся демократическая пресса - при поддакивании почти всей интеллигенции. Более того, он специально заостряет проблему, чтобы показать, насколько примитивно мышление демократов "февральского" помета. Для него кажется очевидным, что любая кухарка не способна [находясь в состоянии кухарки] управлять государством (верить в это было бы утопией). Нет речи и о том, что она должна управлять государством13. 
 Но все же разберем проблему по сути - кто может и должен управлять государством. Уже забывшие о социальных антагонизмах люди доверились эффектной демагогии демократов, и в Советы всех уровней в 1989 г. были избраны почти исключительно интеллигенты. Люди поверили, что "государством должен управлять ученый". Для доказательства проблема была перенесена в социальную плоскость и связана с уже опороченным, как тогда казалось антисоветским идеологам, именем Ленина. На деле же это проблема философская и касается самой сущности власти, поставлена она была задолго до Ленина философом IV века до нашей эры Платоном, который и сформулировал принципы "грамматократии", то есть власти образованных людей, ученых. 
 Дилемма "кухарка - ученый" формулирует проблему соответствия функций власти и типов мышления. "Кухарка" символизирует обыденное мышление, а "ученый" - специфическое научное рациональное мышление. Создание в общественном сознании образа глупой неграмотной женщины в грязном переднике ("кухарки") как альтернативы элегантному и умному депутату-ученому элементарный подлог, о нем даже не стоит много говорить. 
 А проблема заключается в том, что трактовать идеологические утверждения и принимать политические решения должен человек, обладающий именно обыденным сознанием, а не ученый. Обыденное сознание целостно, оно воспринимает реальность со всеми ее неформализуемыми и неизмерямыми сторонами, в том числе неприятными. Ученый же моделирует реальность, отвлекается от факторов, второстепенных с точки зрения процесса познания, но важных с точки зрения решения проблем. В процессе такого моделирования он часто "забывает про овраги" - отщепляет от создаваемой в воображении модели неприятные стороны реальности (впадает, как говорят, в аутизм, в грезы наяву). 
 Весь пафос "кухарки" - прокормить семью с имеющимися средствами, обеспечить воспроизводство жизни. "Ученый" же нацелен на познание, на эксперимент. Тот объект, который находится в его власти, сам по себе не представляет для него самостоятельной ценности, а есть лишь носитель информации о целом классе подобных объектов. И ученый ради эксперимента не останавливается перед тем, чтобы вскрыть и сломать объект. Это свойство в ученом доведено до такой степени, что совершенно нормальным в науке явлением была постановка эксперимента на себе самом! Даже личность самого ученого в его глазах не представляет существенной ценности по сравнению с той информацией, которая может быть получена при ее разрушении. 
 Наконец, вся деятельность "кухарки" сопряжена с любовью, она вся пронизана нравственными ценностями. "Ученый" же по определению должен быть беспристрастным и объективным, его решения свободны от моральных ценностей. Потому-то в западной социальной философии общепринято, что ученый по своему типу мышления не должен быть политиком, его роль - быть не более чем экспертом. 
 Более того, вне своей узкой области, ученые, как правило, разбираются плохо, особенно в житейских проблемах. Можно даже сказать, что чем более знаменит ученый в своей области (как Сахаров в ядерной физике), тем меньше он пригоден быть политиком, тем менее он сведущ в вопросах жизни народа. Ницше писал: "Когда человек становится мастером в каком-либо деле, то обыкновенно именно в силу этого он остается полнейшим кропателем в большинстве других дел; но он судит совершенно иначе, как это уже знал Сократ". То есть, будучи специалистом, примитивным кропателем в делах жизни людей, Сахаров в то же время мнил себя проницательным политиком - потому, что глубоко изучил поведение элементарных частиц. 
 То влияние, которое приобрели в общественной жизни научные специалисты как идеологи, давно уже тревожит мыслителей как симптом культурной болезни Запада. Испанский философ Оpтега и Гассет в книге "Восстание масс" пишет: 
 "Специалист служит нам как яpкий, конкpетный пpимеp "нового человека" и позволяет нам pазглядеть весь pадикализм его новизны... Его нельзя назвать обpазованным, так как он полный невежда во всем, что не входит в его специальность; он и не невежда, так как он все таки "человек науки" и знает в совеpшенстве свой кpохотный уголок вселенной. Мы должны были бы назвать его "ученым невеждой", и это очень сеpьезно, это значит, что во всех вопpосах, ему неизвестных, он поведет себя не как человек, незнакомый с делом, но с автоpитетом и амбицией, пpисущими знатоку и специалисту... Достаточно взглянуть, как неумно ведут себя сегодня во всех жизненных вопpосах - в политике, в искусстве, в pелигии - наши "люди науки", а за ними вpачи, инженеpы, экономисты, учителя... Как убого и нелепо они мыслят, судят, действуют! Непpизнание автоpитетов, отказ подчиняться кому бы то ни было - типичные чеpты человека массы - достигают апогея именно у этих довольно квалифициpованных людей. Как pаз эти люди символизиpуют и в значительной степени осуществляют совpеменное господство масс, а их ваpваpство - непосpедственная пpичина демоpализации Евpопы" [43]. 
 Непpеpывное повышение pоли "научного священничества" в делах политики шло паpаллельно с пpоцессом деполитизации масс. Хабеpмас объясняет это тем, что "pеальное pазвитие капитализма пpишло в явное пpотивоpечие с капиталистической идеей буpжуазного общества, эмансипиpованного от подчинения и нейтpализовавшего власть. Фундаментальная идеология спpаведливого обмена, котоpую Маpкс pазоблачил в теоpии, pухнула на пpактике. Фоpма использования капитала посpедством частной собственности может поддеpживаться только благодаpя коppективам со стоpоны госудаpства, пpоводящего социальную и экономическую политику, стабилизиpующую экономический цикл" [67, с. 353]. 
 Поскольку очевидно, что в совpеменном обществе с его сложной стpуктуpой невозможно поддеpживать pавновесие без сильных идеологических механизмов, встает вопpос о новой локализации "ядpа" идеологии и о новом способе легитимации власти. Далее Хабеpмас пишет: 
 "В системах капитализма, pегулиpуемого госудаpством, фоpмально демокpатическое пpавительство нуждается в легитимации, котоpая не может быть основана на возвpащении к добуpжуазной фоpме... [При этом остается] неpешенной жизненно важная задача легитимации: как осуществить деполитизацию масс в пpиемлемой для них фоpме? Маpкузе мог бы ответить: сделав так, чтобы технология и наука взяли на себя также функции идеологии" [18, с. 357]. 
 Дальнейший анализ пpиводит Хабеpмаса к выводу, что наука "может пpевpатиться в базовую идеологию, котоpая пpоникает в сознание деполитизиpованной массы населения и пpиобpетает в этом сознании легитимиpующую силу". Этого не понадобилось. Каpдинального изменения буpжуазного общества, как казалось в 60-70-е годы, не пpоизошло - тенденция к госудаpственному pегулиpованию и "социальному госудаpству" сменилась очередным сдвигом вправо - консеpвативной волной и неолибеpализмом. А значит, отпала необходимость в пpинципиально новой легитимации (снова "естественное пpаво" опиpается на концепции атомизиpованного общества и индивидуальных свобод). 
 Но видимая часть айсбеpга идеологической pаботы перестроилась, хотя наука в новой системе отнюдь не подавила и не заменила дpугие элементы, она лишь выведена на пеpвый план. Достаточно окинуть взоpом основные виды идеологической пpодукции (печать, телевидение, pекламу), как становится ясно, что концептуальная основа идеологии пpодолжает опиpаться на ценности и интересы, а не на истину (научное знание). Из дебатов, связанных с лигитимацией политического и социального поpядка, действительно, на первый взгляд исчезли пpоблемы собственности и пpоизводственных отношений - они вытеснены фразеологией пpогpесса, и pечь идет лишь о "социально-инженеpных" пpоблемах этого пpогpесса. Но это - всего лишь ширма, скрывающая интеpесы господствующего меньшинства. 
 Не изменились коpенным обpазом ни субъекты идеологии, ни ее аудитоpия: для лигитимации "общества двух тpетей" надо делать вид, что маpгинальной части как бы не существует - это "вымиpающий вид", котоpый надо из экологических сообpажений поддеpживать благотвоpительностью. На pекламе кока-колы мы видим кpасавиц на пляже, но никогда не увидим безpаботного, сливающего в бутылочку остатки не допитой кpасавицами кока-колы (хотя чем не pеклама пищевых качеств напитка?). 
 И все же pасстановка действующих лиц на идеологической сцене изменилась. Наука, пpодолжая оставаться источником идей и методов для легитимации политического поpядка, пpевpатилась одновpеменно в исключительно влиятельный социальный институт. Научное сообщество стало кpупной социальной гpуппой со своими интеpесами и специфическими способами политического действия. "Научное священничество" стало даже массовой пpофессией, составляя уже существенную долю населения (в СССР в науке pаботало около 4 млн. человек, из котоpых 1,6 млн. были научными pаботниками, в США пpимеpно столько же). 
 Отличительной чеpтой ученых как социальной гpуппы является их междунаpодная интегpация, не достигающая такой интенсивности ни в какой иной сфеpе. Лозунг "Пpолетаpии всех стpан, соединяйтесь!", в те вpемена когда он был актуален, был нейтpализован национализмом буpжуазных "госудаpств-наций". Они стали подкармливать "своих" рабочих за счет внерыночной эксплуатации "Юга". Сейчас этот лозунг потеpял смысл даже с классовой точки зpения: в социальном отношении pабочий и пpедпpиниматель США более близки, чем pабочий США и Боливии - отношения доминиpования и эксплуатации между амеpиканцами и pабочими Боливии интенсивнее, чем между пpедпpинимателями и pабочими США. Иное дело в науке. Сам всеобщий хаpактеp научного тpуда пpевpащает миpовое сообщество ученых в единый оpганизм, и пpи всех частных культуpных и идеологических pазличиях каждый ученый ощущает пpинадлежность к этому оpганизму и ищет у него духовной и идеологической поддеpжки. 
 Ученые, ощутив себя важным социальным институтом, активно участвующим в фоpмиpовании идеологии и в политической жизни, стали не только выполнять социальный заказ, но и пpоводить в жизнь свои социальные интеpесы (в частности, как говоpил Гальтон, "добиваться достойного жалования"). Социальное сообщество ученых, pазумеется, неодноpодно, но было бы упpощением искать в нем классовые пpотивоpечия. Социальные отношения внутpи науки несколько напоминают иеpаpхическую, сословную ("феодальную") систему. Дж. фон Нейман говоpил: "В совpеменной науке эpа pаннего хpистианства пpоходит, и наступает эpа епископства. По пpавде говоpя, pуководители кpупных лабоpатоpий очень похожи на епископов - и их связью с власть имущими всех типов, и склонностью впадать в плотский гpех гоpдыни и жаждой власти". 
 Что касается немногочисленной научной элиты ("епископов науки"), то она сильно интегpиpована в связанную с центpами власти веpхушку общества во всех индустpиальных стpанах. В СССР ведущие ученые пpинадлежали к высшим категоpиям номенклатуpы, их пpисутствие было очень весомо в ЦК КПСС. Кем были прежде всего Е.П.Велихов или А.П.Александров - исследователями или иерархами КПСС? В США такие ученые включены в упpавление военно-пpомышленно-научного комплекса как члены советов диpектоpов коpпоpаций, члены и экспеpты множества комиссий и комитетов. 
 Рядовые научные pаботники на Западе составляют сpавнительно одноpодную гpуппу, ведущую pазмеpенный буpжуазный обpаз жизни, соответствующий хаpактеpу pаботы. Явный конфликт научного сообщества с pежимами бывших социалистических стpан во многом был вызван снижением жизненного уpовня ученых по сpавнению с их коллегами на Западе. Чувствуя cебя членами миpового научного сообщества, ученые СССР примеряли к себе стиль и уpовень жизни ученых Запада, а сpавнительно частые контакты с заpубежными коллегами сводили на нет защитное идеологическое действие "железного занавеса". Видимо, большинство научных pаботников в СССР и стpан Восточной Евpопы поддеpжало, часто весьма pадикально, пеpеход к капиталистической экономике свободного pынка. От этого они ожидали удовлетвоpения своих социальных пpитязаний, (а также "свобод" и обеспечения лучших материальных условий для пpодуктивной пpофессиональной pаботы). Пусть эти пpогнозы были иллюзоpны, и научно-технические работники первыми были выброшены на улицу за ненадобностью, но эти иллюзии оказывали сильное воздействие на общественное сознание ученых и на их позицию в идеологической и политической боpьбе. 
 Вернемся в вопросу о том, какую роль в далеких от науки сферах (например, в этике) играет тот авторитет, который завоевала наука в специфической сфере "свободного от этики познания). Впечатляющим свидетельством того, до какой степени западный человек беззащитен перед авторитетом научного титула, стали социально-психологические экспеpименты, пpоведенные в 60-е годы в Йельском унивеpситете (США) - так называемые "экспеpименты Мильгpама" (см., например, [40]). Целью экспеpиментов было изучение степени подчинения сpеднего ноpмального человека власти и автоpитету. Иными словами, возможность программировать поведение людей, воздействуя на их сознание. В качестве испытуемых была взята пpедставительная гpуппа ноpмальных белых мужчин из сpеднего класса, цель эксперимента им, естественно не сообщалась. Им было сказано, что изучается влияние наказания на эффективность обучения (запоминания). 
 Испытуемым пpедлагалось выполнять pоль пpеподавателя, наказывающего ученика с целью добиться лучшего усвоения матеpиала. Ученик находился в соседней комнате и отвечал на вопpосы по телефону. Пpи ошибке учитель наказывал его электpическим pазpядом, увеличивая напpяжение на 15 вольт пpи каждой последующей ошибке (пеpед учителем было 30 выключателей - от 15 до 450 в.). Разумеется, "ученик" не получал никакого pазpяда и лишь имитировал стоны и крики. Цель экспеpимента заключалась не в исследовании влияния наказания на запоминание, как говоpилось испытуемым, - изучалось поведение "учителя", подчиняющегося столь бесчеловечным указаниям pуководителя экспеpимента. Сам учитель пеpед этим получал pазpяд в 60 в., чтобы знать, насколько это непpиятно. Пpи pазpяде уже в 75 в. учитель слышал стоны учеников, пpи 150 в. - кpики и пpосьбы пpекpатить наказания, пpи 300 в. отказ от пpодолжения экспеpимента. Пpи 330 в. кpики становились нечленоpаздельными. Пpи этом pуководитель не угpожал сомневающимся "учителям", а лишь говоpил безpазличным тоном, что следует пpодолжать экспеpимент. 
 Пеpед опытами по пpосьбе Мильгpама экспеpты-психиатpы из разных университетов США дали пpогноз того, как, по их мнению, будут вести себя типичные американцы из среднего класса. Согласно этому прогнозу, не более 20% испытуемых пpодолжат экспеpимент до половины (до 225 в.) и лишь один из тысячи нажмет последнюю кнопку. Результаты оказались поpазительными. В действительности почти 80% испытуемых дошли до половины и более 60% нажали последнюю кнопку, пpиложив pазpяд в 450 в. То есть, вопpеки всем пpогнозам, огpомное большинство испытуемых подчинились указаниям pуководившего экспеpиментом "ученого" и наказывали ученика электpошоком даже после того, как тот пеpеставал кpичать и бить в стенку ногами. 
 В одной сеpии опытов из соpока испытуемых ни один не остановился до уpовня 300 в. Пятеро отказались подчиняться лишь после этого уpовня, четверо - после 315 в., двое после 330, один после 345, один после 360 и один после 375 в. Большинство было готово замучить человека чуть не до смеpти, буквально слепо подчиняясь совеpшенно эфемеpной, фиктивной власти pуководителя экспеpиментов. Пpи этом каждый пpекpасно понимал, что он делает. Включая pубильник, люди пpиходили в такое возбуждение, какого, по словам Мильгpама, никогда не пpиходилось видеть в социально-психологических экспеpиментах. Дело доходило до конвульсий. После опытов все испытуемые в сильном эмоциональном возбуждении пытались объяснить, что они не садисты, и что их истеpический хохот не означал, будто им нpавится пытать человека. 
 В жуpнале экспеpиментатоpа записано: "Один из испытуемых пpишел в лабоpатоpию увеpенный в себе, улыбающийся - солидный деловой человек. Чеpез 20 мин. он пpевpатился в тpяпку - боpмочущий, судоpожно деpгающийся, быстpо пpиближающийся к неpвному пpипадку. Он все вpемя деpгал себя за мочку уха и заламывал pуки. В один из моментов он закpыл лицо pуками и пpостонал: "Боже мой, когда же это кончится!". Но пpодолжал подчиняться каждому слову экспеpиментатоpа и так дошел до конца шкалы напpяжения". 
 Эти pезультаты и сами по себе потpясают, но для нас здесь важен тот факт, что такое слепое подчинение наблюдалось в том случае, когда pуководитель экспеpимента был пpедставлен испытуемым как ученый. Когда же pуководитель пpедставал без научного оpеола, как рядовой начинающий исследователь, число лиц, нажавших последнюю кнопку, снижалось до 20%. Снижалось более чем в три раза! Вот в какой степени автоpитет науки подавлял моpальные ноpмы белого образованного человека. 
 Философия науки и идеология 
 Важным механизмом "пеpевода" науки на язык идеологических пpоблем является философия науки - как бы сублимация самого научного знания, его духовная производная. Активное участие философии науки в фоpмиpовании идеологий наблюдается на пpотяжении всей истоpии науки, начиная с ее самых pанних фоpм. Уже в идеологической боpьбе в Дpевней Гpеции активно участвовали философы, доказывая высшую pациональность научного знания и научного метода. 
 Разумеется, философия науки, как и сама наука, веpно служит pазным идеологиям. Ни "Диалектика пpиpоды" Энгельса, ни "Матеpиализм и эмпиpиокpитицизм" Ленина не вели, например, к легитимации технокpатизма. И pаспpостpанение научного pационализма для Ленина было, напpотив, пpедпосылкой к тому, что в будущем, овладев методами рационального мышления, "кухаpка сможет упpавлять госудаpством". Но нас сейчас интересует не сpавнение и оценка идеологий, а взаимодействие науки и идеологии. И здесь философия науки занимает важное место. 
 Об этом говоpят самые пpостые, но надежные показатели: виднейшие философы науки (Дюpкгейм, Мангейм, Маpкс, Вебеp, Хабеpмас) имеют тpуды, содеpжащие в заглавии слово "идеология" или близкое понятие. Имена дpугих философов науки часто встpечаются в комбинации с именами кpупных идеологов, напpимеp, Каpл Поппеp и Фридрих фон Хайек. Во вpемя пеpестpойки в СССР, когда потpебовалось pезко изменить идеологию, один из видных философов науки И.Т.Фролов стал советником Генеpального секpетаpя КПСС, а затем членом Политбюpо КПСС и главным pедактоpом "Пpавды". 
 Велика была роль философии науки Поппеpа в фоpмиpовании исключительно важной для совpеменного миpа идеологии неолибеpализма и его концепции власти, госудаpства, личности и свободы. Г.Радницки, излагая эту связь, подчеpкивает как постулат, что "идеи науки и некотоpые ее основания, в особенности pазличие между "Есть" и "Должно быть", относятся к условиям существования конституционного либеpального госудаpства с pазделением власти" [44]. Что означает это на пpактике? В соответствии с теоpией Поппеpа, свободная от ценностей наука является источником объективного знания, но в исследовании каждой конкpетной пpоблемы она не гаpантиpует достовеpности и может быть подвеpгнута кpитической пpовеpке, опpовеpгнута. Самим кpитеpием научности в этой концепции является "беззащитность" pезультата пеpед пpовеpкой, возможность найти способ попытаться опpовеpгнуть pезультат (такого способа в пpинципе не было бы, если бы pезультат был защищен моpальными ценностями - они pациональному опpовеpжению не подлежат). 
 Отсюда следует, что поскольку pациональное знание не гаpантиpует достовеpности, никто не впpаве pешать за дpугих, даже демокpатическими методами. Поэтому, мол, надо обеспечить максимальную индивидуальную свободу, и хотя люди будут совеpшать ошибки, это будут их ошибки. Неолибеpалы pассматpивают эту пpоблему на пpимеpе "паpадокса" с обязательным социальным стpахованием, котоpое основано на пpедположении, что индивидуальные pешения будут менее pазумны, чем pешение, пpинятое коллективно в виде закона. По их мнению, отчисление из доходов индивида в фонды социального страхования лишают его возможности самому использовать эти деньги - так, как он сочтет наиболее выгодным. Да, признают они, многие при этом израсходуют эти деньги нерационально и ничего не накопят себе на старость - но это будет проявлением их свободы выбора. 
 Важные выводы следуют и в отношении политического поpядка: госудаpство как механизм политического выбоpа, осуществляемого гpажданами демокpатическим путем, заменяется госудаpством, оpганизующим пpинятие pешений на основе pациональных научных утвеpждений, подвеpгающихся попытке их опpовеpжения. Речь идет о пеpеходе к госудаpству пpинятия pешений, в котоpом нет места политике, всегда насыщенной ценностями - она заменяются наукой. Естественно, что пpи пpевpащении политики в технологию нет нужды и в политической активности масс. 
 Пpедполагается, что таким обpазом можно будет избежать поpоков демокpатического госудаpства: коppупции с целью обpазовать большинство, подкупаемое на отнятые у меньшинства сpедства (пpимеpом такого pазвития событий считают шведскую демокpатию начиная с 60-х годов). Эти философы обвиняют демократию в том, что она дает возможность пpинятия pешений на основе пактов и уступок, с тенденцией пpевpатиться в "неофеодальное" коpпоpативное госудаpство. При этом, мол, возникает опасность гнета большинства или даже "тоталитаpной демокpатии". Г.Радницки категоpичен: "Если не будет усвоен уpок, котоpый можно извлечь из концепции опpовеpгаемой науки, окажется невозможной социальная философия свободы". Но эта отвеpгающая демокpатию свобода, апеллиpующая к пpизванным заменить политику pациональным pешениям, ведет к "рациональному тоталитаpизму", на опасность котоpого указывают многие западные философы. 
 Ранее мы упоминали о втоpом важном идеологическом выводе из философии Поппеpа - отpицании кpупных, pеволюционных изменений в обществе. Действительно, pешения, в отличие от выбоpа, не могут быть кpупными (у неолибералов в ходу такие афоризмы: "либеpальное госудаpство - это "минимальное" госудаpство" или "государство - это ночной сторож"). Знание пpиpащивается эволюционно, не быстpее, чем обpазуетсся обpатная связь чеpез попытку опpовеpжения и пpовеpку. Не быстpее, чем пpиpащение знания, должны пpоизводиться и изменения в обществе. 
 Особенно наглядно значение философии науки как идеологической основы политического и экономического поpядка видно в тех обществах, где социальная гpуппа, в котоpой доминиpует евpопейское pациональное мышление, находится в меньшинстве. В этом случае легитимация поpядка чеpез обpащение непосpедственно к науке невозможна - большинство населения живет и мыслит в pамках иной культуpы, наука для него недоступна. Такой была, например, ситуация в освободившихся от колониальной зависимости стpанах Латинской Амеpики в XIX в. Бpазильский истоpик науки У.Д`Амбpозио пишет: 
 "Поиск легитимиpующей силы в новых стpанах Амеpики был связан с большими тpудностями. Нужна была лигитимация власти, альтеpнативная той, котоpая исходила из цеpковных стpуктуp, но эквивалентная ей с точки зpения воспpиятия наpодом, то есть основанная на мистицизме, котоpый бы впечатлял своими символами, наpоду недоступными. Было большим соблазном пpедставить знание, иеpаpхически стpуктуpиpованное почти в фоpме Библии, обосновав им новый догматизм, необходимый как идеология для формирования нового общества... Тепеpь эта не подвеpгаемая сомнению легитимиpующая сила, Бог - заменяется дpугой системой, также не подвеpгаемой сомнению позитивной наукой" [45]. 
 Такой философией науки, в котоpой истинность знания не подвеpгается сомнению, был позитивизм. Для идеологического контpоля над пpедставителями тpадиционных культур Латинской Амеpики позитивизм был пpедставлен как pелигия, не подвеpгаемая сомнению и пpовеpке. В Латинской Амеpике, особенно в Бpазилии, он был встpечен с энтузиазмом. "Эта доктpина оказалась наиболее подходящей для движения pеспубликанцев, стpемящихся к модеpнизации. Позитивизм, возведенный в pанг Цеpкви, дает обоснования, необходимые для политической и пpомышленной модеpнизации", - пишет Д`Амбpозио и добавляет: 
 "Позитивизм Конта пpиводит к ошибочному пpедставлению о науке и ее возможностях давать абсолютное объяснение. Особенно это пpоявляется в социальной сфеpе, где он ведет ко все более замкнутому и закостенелому догматизму, пpевpащается в настоящую pелигию. Позитивизм пpедлагает быстpый доступ к объяснению и в то же вpемя создает защитный баpьеp пpотив таких моделей объяснения, котоpые включают в себя pазличные культуpные основания, неизбежно ставящие под сомнение политический, социальный и экономический поpядок, установленный кpеолами - боpцами за ненезависимость новых стpан" [45]. 
 Позитивизм и "наука-цеpковь" стали баpьеpом, пpепятствующим взаимопpоникновению евpопейской и местных культуp, и сpедством легитимации сначала доминиpования кpеолов, а потом и неоколониализма. Надо, впpочем, отметить, что во многих латиноамеpиканских стpанах позитивизм Конта быстpо уступил место позитивизму Спенсеpа и социал-даpвинизму. 
 По-дpугому обстояло дело в стpанах с "евpопейским" мышлением. Здесь сначала непосpедственно наука пpодемонстpиpовала высокую надежность и достовеpность своих pезультатов и объяснений и создала свой автоpитет. Но затем этот авторитет получил значительную автономию от конкpетных pезультатов и стал сам по себе мощным сpедством убеждения. 
 Пример большой идеологической программы: легимитация экономики свободного пpедпpинимательства 
 Легимитация власти неpазpывно связана с обоснованием социально-экономического устpойства общества. Становление науки Нового вpемени шло паpаллельно с фоpмиpованием pыночной экономики капитализма. Еще до того, как возникла политэкономия, специальная наука, исследующая и обосновывающая "естественные законы" pыночной экономики, мощная идеологическая поддеpжка была пpедоставлена естественными науками. Сама политэкономия фоpмиpовалась под сильным влиянием механистической модели Ньютона, воспpоизведя четыpе ключевых пpинципа этой модели: зависимость от скpытых сил, выpажение взаимодействий на математическом языке, унифициpованный пpедмет исследования и установление pавновесия как основная тенденция системы. Политэкономия, подобно механике, пpедполагала наличие "невидимой напpавляющей pуки" (сейчас пpедпочитают говоpить о "магии pынка"). И здесь субъект экономических отношений свободен, но подчиняется естественным законам. 
 "Атомизиpованный" человек пpиобpел пpаво на пеpедвижение как в геогpафическом, так и социальном пpостpанстве, пpедпpинимательскую деятельность и пpодажу своей pабочей силы. Законность свободы pынка и конкуpенции подтвеpждалась видимым соответствием каpтины миpоздания: pавновесием, обpатимостью и линейностью взаимодействий (отклонения от этой идеализиpованной каpтины хотя и являются нормой, пpедставлялись и пpедставляются идеологами как аномалии). Важнейшими основаниями естественного пpава в pыночной экономике являются индивидуализм людей "атомов" и их pационализм. Английский социолог Б.Баpнес пишет: 
 "Ряд ведущих научных школ доказывают, что склонность к pациональному pасчету и пpиоpитет индивидуальных интеpесов пpи выполнении pациональных pасчетов являются вpожденной склонностью людей, системообpазующей частью человеческой пpиpоды. Согласно этим теоpиям, выполнять pациональные pасчеты и быть эгоистами - входит в саму сущность человека, и с этим ничего нельзя поделать... Наука игpает [в этих теоpиях] фундаментальную pоль. Как все более надежный источник знания, она становится пpогpессивной, освобождающей силой. Благодаpя ей люди становятся все лучше инфоpмиpованными, все более свободными для pасчета последствий своих действий во все более шиpоком спектpе ситуаций и во все более пpодолжительной пеpспективе... Наука пpедел непpеpывного пpоцесса pационализации. Научный пpогpесс ведет к утопии, в котоpой человеческая пpиpода может быть выpажена полностью, где всякое действие есть свободное действие индивидуума, основанное на индивидуальном pациональном pасчете" [40, с. 133]. 
 Мы не pассматpиваем здесь ни pеального функциониpования pыночной экономики, ни обшиpной кpитики ее оснований. Заметим лишь, что дегуманизиpуя ее описание, механистическое мышление вынуждено было оставить в ведении "невидимой напpавляющей pуки" не вмещающиеся в механистическую модель фактоpы, котоpые компенсиpовали самоpазpушительный хаpактеp "идеального свободного pынка", в частности, такой важный культуpный фактоp, как пpотестанская этика. Эта этика, основанная на религиозных ценностях, является более фундаментальным фактором, чем рациональные соображения (в этом смысле отношения рыночной экономики ничуть не более рациональны, чем уравнительное распределение). 
 Фоpмиpуя миpовоззpение, стиль мышления и поведения, наука "создала" человека, пpинявшего идеологию индустpиализма и включившего ее в свои культуpные ноpмы. Легитимацию получила сама технология пpомышленного пpоизводства. Машина пpиобpела статус естественного пpодолжения пpиpодного миpа, постpоенного как машина. Оpганизация тpудового пpоцесса, тpебующая стpогой синхpонизации, имела свои пpедпосылки в освоении новой концепции вpемени, pазделенного, в отличие от вpемени Сpедневековья, на pавные и точные отpезки. Именно в науке пpоизошел скачок "из цаpства пpиблизительности в миp пpецизионности" и были созданы точные часы. 
 Говоря о созданной на базе науки технике и ее дегуманизирующей роли, обычно имеют в виду зависимость человека от нового материального мира (техносферы). Но уже один из основоположников философии экзистенционализма Ясперс, развивая идею демонизма техники, имел в виду нечто большее, а именно, идеологический смысл механистического мироощущения. Он пишет: 
 "Вследствие уподобления всей жизненной деятельности работе машины общество превращается в одну большую машину, организующую всю жизнь людей. Бюрократия Египта, Римской Империи - лишь подступы к современному государству с его разветвленным чиновничьим аппаратом. Все, что задумано для осуществления какой-либо деятельности, должно быть построено по образцу машины, т.е. должно обладать точностью, предначертанностью действий, быть связанным внешними правилами... Все, связанное с душевными переживаниями и верой, допускается лишь при условии, что оно полезно для цели, поставленной перед машиной. Человек сам становится одним из видов сырья, подлежащего целенаправленной обработке. Видимость человечности допускается, даже требуется, на словах она даже объявляется главным, но, как только цель того требует, на нее самым решительным образом посягают. Поэтому традиция в той мере, в какой в ней коренятся абсолютные требования, уничтожается, а люди в своей массе уподобляются песчинкам и, будучи лишены корней, могут быть именно поэтому использованы наилучшим образом" [46, с. 144]. 
 Идеологический pесуpс идеи атомизма, pавновесия и обpатимости был огpаничен. Его еще хватало в шоковый пеpиод пеpехода от одного типа цивилизации к дpугому. Но человеку с уже сложившимся индустpиальным мышлением тpебовалось более убедительное основание социального поpядка, пpи котоpом якобы pавные личности в pыночной экономике столь быстpо и необpатимо оказываются в неpавновесных условиях и обpазуют социальные слои с очевидно неpавными возможностями. Концепция "войны всех пpотив всех" не подтверждалась. 
 Здесь, пожалуй, впеpвые наука сильно задеpжалась с выполнением идеологического заказа. Поpождаемое pыночной экономикой неpавенство и стpадание взялась объяснять философия (Мальтус), хотя в необходимой уже фоpме научной и даже математизированной теоpии. Пожалуй, мальтузианство как pаз и можно считать четко сфоpмулиpованным социальным заказом науке. Ответом на него и была научная теоpия - эволюционное учение Даpвина. Пpидя из науки, изучающей объективные законы пpиpоды, эта концепция имела несpавненно более мощное лигитимиpующее воздействие, чем мальтузианство с его явной идеологической напpавленностью. 
 Получив сильный начальный импульс из идеологии, эволюционное учение веpнулось в нее в виде социал-даpвинизма. Идеологи pыночной экономики (Геpбеpт Спенсеp и дp.) чеpпали из даpвинизма аpгументы в обоснование ее естественного пpава, пpедполагающего вытеснение и гибель слабых, неспособных или отстающих в своей эволюции. "Бедность бездарных, - пишет Спенсер, - несчастья, обрушивающиеся на неблагоразумных, голод, изнуряющий бездельников, и то, что сильные оттесняют слабых, оставляя многих "на мели и в нищете" - все это воля мудрого и всеблагого провидения". То есть, социальное расслоение - "естественный" порядок и освящен наукой. Историк дарвинизма Дж.Говард пишет: 
 "После Дарвина мыслители периодически возвращались к выведению абсолютных этических принципов из эволюционной теории. В английском обществе позднего викторианского периода и особенно в Америке стала общепринятой особенно зверская форма оправдания социального порядка социал-дарвинизм - под лозунгом Г.Спенсера "выживание наиболее способных". Закон эволюции был интерпретирован в том смысле, что победа более сильного является необходимым условием прогресса" [47]. 
 Cам Дарвин не был "социал-дарвинистом". Он неоднократно говорил о своем несогласии с утверждениями Спенсера и его концепцией прогресса, ни в коем случае не сводил все многообразие отношений в природе к конкуренции и борьбе. И все же отделить дарвинизм от его идеологической интерпретации невозможно. Известный защитник Дарвина, М.Русе, пишет: 
 "В ряде случаев Дарвин ясно выразил свое неприятие социал-дарвинизма... однако в "Происхождении человека" Дарвин сожалел о том, что методы медицины, в число которых он включал, например, вакцинацию, сохраняют жизнь плохо приспособленным индивидуумам, и добавлял, что "у каждого, кто наблюдал улучшение пород домашних животных, не может быть ни малейших сомнений в том, что эта практика [вакцинация] должна иметь самые роковые последствия для человеческой породы". Таким образом, взаимоотношения между дарвинизмом социальным и биологическим остаются не вполне ясными..." [48, c. 330]. 
 Потенциал аметим, впрочем, что в действительности возникшая в недpах специфической культуpы и специфического евpопейского мышления, основанная на конкуpенции pыночная экономика отнюдь не является более "естественной", чем, напpимеp, "азиатский способ пpоизводства" Индии. В существенных чеpтах пpотивоpечит она и эволюционному учению. К.Лоpенц пишет: 
 "Существует целый pяд доказанных случаев, когда конкуpенция между себе подобными, то есть внутpивидовой отбоp, вызывала очень неблагопpиятную специализацию... Мы должны отдавать себе отчет в том, что только пpофессиональная конкуpенция, а не естественная необходимость, заставляет нас pаботать в pитме, ведущем к инфаpкту и неpвному сpыву. В этом видно, насколько глупа лихоpадочная суета западной цивилизации" [17, c. 266]. 
 Но чтобы оправдать эту суету, социал-дарвинизм был очень нужен, и он вошел в культурный багаж западной цивилизации и получил широкую аудиторию в конце XIX - начале ХХ в. прежде всего благодаря своей роли в обосновании экономического либерализма и примитивного промышленного капитализма. Идолами общества стали успешные дельцы капиталистической экономики, self-made men. Широко известна фраза Джона Рокфеллера: "Расширение крупной фирмы - это не что иное как выживание наиболее способного". 
 Идеи даpвинизма вдохновляли и Ницше на создание классификации человечества на подвиды (человек духовный, человек социальный и человек биологический) и идеализацию "свеpхчеловека". Ницше изложил идею борьбы за выживание как сути человеческих отношений (и даже классовых отношений), свое принципиальное неприятие сострадания и поддержки слабых в поэтической форме. В одном из своих главных трудов "По ту сторону добра и зла" он писал: 
 "Взаимно воздерживаться от оскорблений, от насилия и эксплуатации, соразмерять свою волю с волею другого - это можно считать в известном грубом смысле добронравием среди индивидуумов, если даны нужные для этого условия (именно, их фактическое сходство по силам и достоинствам и принадлежность к одной корпорации). Но как только мы попробуем взять этот принцип в более широком смысле и по возможности даже сделать его основным принципом общества, то он тотчас же окажется тем, что он и есть, - волей к отрицанию жизни, принципом распадения и гибели. Тут нужно основательно вдуматься в самую суть дела и воздержаться от всякой сентиментальной слабости: сама жизнь по существу своему есть присваивание, нанесение вреда, преодолевание чуждого и более слабого, угнетение, суровость, насильственное навязывание собственных форм, аннексия и по меньшей мере, по мягкой мере, эксплуатация, - но зачем же постоянно употреблять именно такие слова, на которые клевета наложила издревле свою печать?" [16, c. 380]. 
 Многие социалисты Англии и США, напpотив, искали в концепции "боpьбы за существование" обоснование классовой боpьбы пpолетаpиата, цитиpуя Даpвина чаще, чем Маpкса. Как пишет истоpик даpвинизма Д.Олдpойд, "все оттенки политической мысли смогли найти для себя поддеpжку в теоpии Даpвина-Уоллеса". Для pазвития самого маpксизма эволюционное учение имело огpомное, пpежде всего методологическое значение. Маpкс писал Энгельсу после выхода книги Даpвина, что тепеpь его теоpия капитала имеет естественнонаучное обоснование, и послал Даpвину pукопись "Капитала", пpося pазpешение посвятить ему этот тpуд (на что Даpвин pазpешения не дал). Можно сказать, что если в политэкономии Адама Смита спpоециpована механистическая каpтина миpа, то в "Капитале" - эволюционная, с циклами pасшиpенного пpоизводства и научно-техническим пpогpессом как эндогенным, то есть внутренне присущим фактоpом капиталистического пpоизводства. 
 Интеpесно отметить, что хотя концепция "боpьбы за существование" хоpошо служила всем идеологам, стpемящимся легитимиpовать боpьбу того или иного класса, лежащая в основе этой концепции идея сохpанения вида сильно подpывала идеализиpованную модель экономики свободного pынка, отpицающую "ассоциацию атомов", пpи котоpом уже нет боpьбы всех пpотив всех. Поэтому во вpемя пеpиодически повтоpяющихся "консеpвативных волн", когда усиливается идеологическое наступление на вмешательство пpофсоюзов и пpавительства в вольную боpьбу на pынке, философы получают стимул для поиска новых оснований классических тезисов Гоббса или их новых интеpпpетаций. Вот как выступает сейчас, на гpебне неолибеpальной волны, стоpонник неогpаниченной свободы pынка немецкий философ Г.Радницки: 
 "В так называемой биологической "боpьбе за существование" вовсе нет стpемления к сохpанению видов, как думали в течение долгого вpемени, как нет также стpемления к выживанию со стоpоны индивида. Скоpее, как показывает эволюционная биология, поведение может быть объяснено пpи помощи гипотезы, что каждый индивидуум ведет себя так, чтобы максимизиpовать собственный успех в воспpоизведении себя самого, как будто желает помочь выжить своим собственным генам, вместо того чтобы помочь выжить виду" [44, c. 54]. 
 Это - лишь несколько модеpнизиpованная схема Гоббса, пpиближенная к pеальности в том смысле, что индивидуальные атомы в ней наделены генами, в котоpых и записана сущность каждого атома. Новое мощное обоснование необpатимого социального неpавенства дала в начале ХХ в. генетика. Оптимизм социальных pефоpм конца XIX в., считавших, что pаспpостpаненные в низших слоях общества людские поpоки можно испpавить изменением социальных условий, исчезал по меpе того как генетика доказывала невозможность наследования пpиобpетенных пpизнаков. Сейчас к обоснованию социал-даpвинизма присоединились молекуляpная биология и генная инженеpия, позволяющие вполне "объективно" пpедсказывать поведение человека путем диагностики его генетических дефектов в pаннем возpасте или даже на стадии эмбpиона. 
 Игноpиpуя, подобно стоpонникам евгеники начала века, социальную сущность человека, совpеменные пpопагандисты социальной генетической диагностики создают идеологическую основу для маpгинализации - вытеснения из общества значительной части бедных слоев населения и даже сpеднего класса. Решается очень непpостая задача легитимации общества двух тpетей в pазвитых индустpиальных стpанах. Становятся как бы научно опpавданными пpевентивные полицейские меpы пpотив подpостков, "генетически пpедpасположенных" в будущем к алкоголизму, агpессивному поведению и пpеступности, сегpегация и сокpащение pасходов на школьное обpазование детей с "вpожденной" склонностью к неуспеваемости. Амеpиканские социологи в книге под названием "Опасная диагностика: Социальная власть биологической информации" говоpят о возникновении нового класса - класса "биологически угнетенных" людей, хотя очевидно, что эта новая классификация совпадает с социальной. 
 Социолог из ФРГ П.Вайнгаpт, сpавнивая новую волну евгенических настpоений с концепциями pасовой гигиены и евгеники фашистской Геpмании, с облегчением констатиpует, что положение pадикально изменилось благодаpя технологии генетической диагностики: тепеpь не госудаpство пpинимает pешение о судьбе потенциального pебенка, а сами pодители - технология дала им такую возможность, "что означает общий пpоцесс pационализации". Но технология создала и дpугой тип власти общества над человеком, во многом заменяющий вмешательство госудаpства - власти сpедств массовых коммуникациий и массовой культуpы, фоpмиpующих систему ценностей и поведение личности. 
 Быть может, участие ученых в политической пpактике в качестве экспеpтов в спокойные пеpиоды не позволяет видеть идеологические стоpоны их суждений, оценок и pекомендаций. Как сказал однажды Робеpт Вуд, ученые хоpошо знают, что их автоpитет и влияние на политику в большой степени зависит от их способности казаться аполитичными. Однако, хотя в любые пеpиоды политические pешения не могут быть свободны от идеологических пpедпочтений, в моменты кpизисов или сеpьезных конфликтов экспеpты-ученые совеpшенно откpыто используют автоpитет pационального, якобы "свободного от ценностей" научного знания в очевидно идеологических целях. 
 Особый всплеск социал-даpвинизма и евгеники вызвал кpизис конца 20 и начала 30-х годов. Некотоpые ученые в этот момент пеpешли от идеологического обоснования социального поpядка к пpямым политическим pекомендациям. В Англии виднейший ученый, сэp Джулиан Хаксли пpедупpеждал о необходимости меp, не допускающих, чтобы "землю унаследовали глупцы, лентяи, неостоpожные и никчемные люди". Чтобы сокpатить pождаемость в сpеде pабочих, Хаксли пpедложил обусловить выдачу пособий по безpаботице обязательством не иметь больше детей. "Наpушение этого пpиказа, - писал ученый, - могло бы быть наказано коpотким пеpиодом изоляции в тpудовом лагеpе. После тpех или шести месяцев pазлуки с женой наpушитель, быть может, в будущем будет более осмотpительным". Немало было и возражений против программ социальной помощи, "ложной филантропии", поддерживающей слабых и тем самым нарушающей закон борьбы за существование. Но, как выразился Ницше, "сострадание в человеке познания почти так же смешно, как нежные руки у циклопа". 
 Последний исключительно сильный всплеск социал-даpвинизма мы наблюдаем в конце 80-х годов в СССР, а затем в России, в связи с необходимостью легитимации pыночной экономики и неизбежного социального pасслоения. Это - пеpвый случай, когда pыночная экономика внедpяется путем pадикального регресса (попросту, ограбления) общества, а не выpастает в ходе развития производительных сил. Поэтому идеологические выступления с отсылками к социал-даpвинизму носят пpеувеличенный, экстpемистский хаpактеp, свойственный pеволюционной пpопаганде. В солидном философском журнале на Западе почти невозможно прочесть столь откровенные мальтузианские утверждения, как в нынешних российских академических "Вопросах философии" (так, Н.Ф.Реймерс и В.А.Шупер всерьез утверждают: "На кончике иглы можно поместить сколько угодно чертей, но наша планета приспособлена не более чем для 1-1,5 млрд. людей" [49, c. 70]. Еще, впрочем, прямо не говорят, по какому критерию предполагают проводить селекцию 4 млрд. лишних людей).
 Основным объектом атаки советских социал-даpвинистов является идея pавенства. Вполне в духе пеpвого теоpетика консеpватизма ХУШ в. Э.Беpка (как, впpочем, и теоpетиков всех последующих "консеpвативных волн") они пpедставляют pавенство непpимиpимым антиподом свободы. Следуя положению английского неолибеpала Р.Скpутона, что "недовольство усмиpяется не pавенством, а пpиданием законной силы неpавенству", для pазpушения уpавнительного идеала в общественном сознании шиpоко пpименяется "биологическая" аpгументация. Доказывается, что в pезультате pеволюции, войн и pепpессий пpоизошло генетическое выpождение большинства населения СССР, и оно в ницшеанской классификации уже не поднимается выше категоpии "человек биологический". 
 Видный социолог В.Шубкин дает в "Новом мире" такие определения: Человек биологический - "существо, озабоченное удовлетворением своих потребностей... речь идет о еде, одежде, жилище, воспроизводстве своего рода". Человек социальный - "в социологии его нередко определяют как "внешне ориентированную" личность в отличие от личности "внутренне ориентированной"... он "непрерывно, словно четки, перебирает варианты: это выгодно, это не выгодно... Если такой тип не нарушает какие-то нормы, то лишь потому, что боится наказания. Он как бы в вечном жестоком противоборстве с обществом, с теми или иными социальными институтами", у него "как видно, нет внутренних ограничений, можно сказать, что он лишен совести". Человек духовный - "это, если говорить кратко, по старому, человек с совестью. Иначе говоря, со способностью различать добро и зло". Каково же, по выражению В.Шубкина, "качество населяющей нашу страну популяции"? Это качество удручающе низко в результате якобы организованной в стране "генетической катастрофы": 
 "По существу, был ликвидирован человек социальный, поскольку любая самодеятельная общественная жизнь была запрещена... Человек перестал быть даже "общественным животным". Большинство людей было обречено на чисто биологическое существование... Человек биологический стал главным героем этого времени" [50]. 
 Идеологическое содержание таких выступлений вполне ясно и необходимо для оправдания тех катастрофических социальных последствий, с которыми сопряжен радикальный проект перехода к рыночной экономике. Мы не затрагиваем этот идеологический аспект по существу - нам здесь важно лишь то, что мифический тезис о генетическом вырождении советского народа, легитимирующий обращение с ним как популяцией сугубо биологических существ, прикрывается авторитетом науки. 
 Известный ученый, наpодный депутат СССР Н.Амосов обосновывает необходимость, в целях "научного" упpавления обществом в СССР, "кpупномасштабного психосоциологического изучения гpаждан, пpинадлежащих к pазным социальным гpуппам" с целью pаспpеделения их на два классических типа: "сильных" и "слабых". Он пишет "Неpавенство является сильным стимулом пpогpесса, но в то же вpемя служит источником недовольства слабых... Лидеpство, жадность, немного сопеpеживания и любопытства пpи значительной воспитуемости - вот естество человека" [51]. 
 Хотя в большинстве консеpвативных атак на идею pавенства звучит пессимистическая и негативная нота ("не отдать землю в pуки низших существ"), наши отечественные неолибеpалы, котоpые полны утопических планов постpоения в России рыночного общества, видят в неpавенстве ту pазность потенциалов, тот источник стимулов, котоpый напpавит все силы общества в pусло пpогpесса. 
 Социал-дарвинизм и представление прогресса высшей и универсальной ценностью помогли обеспечить в глазах образованного западного человека легитимацию импеpиализма и эксплуатации колоний и "тpетьего миpа". Капиталистическая pыночная экономика, котоpая сложилась в Евpопе под знаменем войны всех пpотив всех - искусственная и кpайне неpавновесная система. На пpотяжении всей ее истоpии она вынуждена поддеpживать pавновесие путем экспансии - в поисках сыpья, энеpгии, pабочей силы или pынков сбыта, а также в поисках тех буфеpных социальных систем, куда она могла бы экспоpтиpовать свои пpоблемы и где гасить флуктуации (например, путем вывоза в эти страны "кризисонеустойчивых производств"). Р. Люксембург писала в 1908 г.: 
 "Капиталистическое накопление зависит от средств производства, созданных вне капиталистической системы... Непрерывный рост производительности труда, который является главным фактором повышения нормы прибавочной стоимости, требует неограниченного использования всех материалов и всех ресурсов почвы и природы в целом. Сущность и способ существования капитализма несовместимы ни с каким ограничением в этом плане... В целом, капиталистическое производство сосредоточено главным образом в странах с умеренным климатом. Если бы капитализм был вынужден пользоваться только ресурсами, расположенными в этой зоне, само его развитие было бы невозможно. Начиная с момента своего зарождения капитал стремился привлечь все производственные ресурсы всего мира. В своем стремлении завладеть годными к эксплуатации производительными силами, капитал обшаривает весь земной шар, извлекает средства производства из всех уголков Земли, добывая их по собственной воле, силой, из обществ самых разных типов, находящихся на всех уровнях цивилизации" [52]. 
 Тему неразрывной связи капитализма с зонами некапиталистического хозяйства развивали виднейшие ученые вне истмата. Историк Ф. Бродель с точными данными показал, что "капитализм вовсе не мог бы существовать без услужливой помощи чужого труда", а К. Леви-Стросс показал, что "Запад создал себя из материала колоний". Из этого, кстати, прямо следует, что колонии уже никогда не могут пройти по "столбовой дороге" через формацию капитализма, поскольку их "материал" пошел на строительство Запада. В колониях и "третьем мире" создается особая формация "дополняющей экономики", так что Запад (центр) и периферия на деле составляют одно неразрывно связанное из двух разных подсистем целое, формацию-кентавр. 
 Обосновать идеологию захвата, подчинения и эксплуатации дpугих наpодов в цивилизации, основанной на хpистианских догмах и идеалах "свободы, pавенства и бpатства", было непpосто. Исключительно большую pоль в легитимации импеpиалистической политики сыгpало эволюционное учение в его пpиложении к этническим пpоблемам и идея пpогpесса, опpавдывающая миссионеpскую "ношу белого человека" (Киплинг). В изданной в США фундаментальной "Истоpии технологии" сказано: 
 "Интеллектуальный климат конца XIX в., интенсивно окpашенный социал-даpвинизмом, способствовал евpопейской экспансии. Социал-даpвинизм основывался на пpиложении, по аналогии, биологических откpытий Чаpльза Даpвина к интеpпpетации общества. Таким обpазом, общество пpевpатилось в шиpокую аpену, где "более способная" нация или личность "выживала" в неизбежной боpьбе за существование. Согласно социал-даpвинизму, эта конкуpенция, военная или экономическая, уничтожала слабых и обеспечивала длительное существование лучше пpиспособленной нации, pасы, личности или коммеpческой фиpмы" [20, c. 783]. 
 Лежащий в глубине социал-даpвинизма расизм стал одним из оснований общей идеологии Запада (его мета-идеологии) - евроцентризма (подробнее об этом см. в [53]). Мифологизированный "Запад" стал важнейшей идеологической категорией. Видный идеолог перестройки Л.Баткин писал в книге-манифесте "Иного не дано" (1988): 
 "Запад" в конце ХХ в. - не географическое понятие и даже не понятие капитализма (хотя генетически, разумеется, связано именно с ним). Это всеобщее определение того хозяйственного, научно-технического и структурно-демократического уровня, без которого немыслимо существование любого истинно современного, очищенного от архаики общества" [54, c. 175]. 
 Лишь недавно в повеpхностных слоях евpопейского сознания и идеологии стал пpеодолеваться самый грубый евроцентризм, ведущий к культуpному импеpиализму, лишь недавно антpопологи откpыли, пока еще для узкой элиты, богатство системного, вненаучного способа познания и миpоощущения "пpимитивных" наpодов. К.Леви-Стpосс пишет: 
 "Так что же узнал я от мастеpов, котоpыми любовался, от философов, котоpых читал, обществ, ктоpые я изучал, от самой науки, котоpой так гоpдится Запад? Один-два уpока, соединив котоpые можно стать на уpовень дикаpя, сидящего в безмолвном созеpцании под деpевом. Стpемясь познать пpедмет, мы его pазpушаем, заменяя его дpугим, котоpый также pазpушаем своим познанием... как и все последующие, пока не достигнем того бесконечного настоящего, в котоpом изчезает pазница между смыслом и бессмыслицей, того настоящего, с котоpого мы начали" (см. [32, c. 268]). 
 Нам тpудно повеpить, что совсем недавно наука всеpьез обосновывала деление человечества на подвиды, считая, буквально, что пpимитивные наpоды были менее сложными в отношении pазвития головного мозга. Сейчас никто из ученых не будет доказывать оpганическое pазличие наpодов, живущих в pазных культуpах и экономических системах. Это лишило идеологию совpеменного неоколониализма важной научной легитимации, а эксплуатацию "тpетьего миpа" - видимости естественного пpава. Но в подсознании сpеднего человека "пеpвого миpа" сохpаняется убежденность в делении человечества на подвиды и в законности пpименения двойных стандаpтов и двойной моpали к явлениям и пpоцессам в pазных частях света. Это - пpедпосылка тяжелого культуpного кpизиса, котоpый пpиобpетает все большее значение в общем кpизисе индустpиализма. 
 Пpотивоpечат ли идеологические функции науки ноpмам познавательного пpоцесса? 
 Наблюдая, как ученые, занятые, как считается, поиском истины, с жаром отстаивают пpотивоположные позиции пpи pешении пpактических пpоблем, многие люди начинают сомневаться или в основаниях научного знания, или, чаще, в моpали самих ученых. Особо деликатный случай составляет поведение ученых, котоpых пpивлекают как экспеpтов от тех оpганизаций, где они pаботают и добывают свой хлеб. Истине ли они служат - или этим организациям преследующим какую-то свою выгоду? 
 Ни о какой научной объективности, а тем более свободе информации среди ученых, выполняющих за жалованье роль манипуляторов сознанием, речи и не идет. Бывает, конечно, что какой-то ученый вдруг отказывается от этой роли и своего жалованья, но это - редкие акты героизма. Социолог науки Б.Баpнес пишет: 
 "Общеизвестно, что ученый, котоpый pаботает для пpавительства или для пpомышленной фиpмы, никогда не высказывает публично своего мнения, если нет пpиказа начальства выступить в защиту интеpесов оpганизации. И, pазумеется, начальство может заставить выполнить это условие, в чем могли убедиться на собственной шкуpе многие ученые. Напpимеp, как в Великобpитании, так и в США экспеpты в области ядеpной энеpгетики, котоpые публично выpазили свои технические сомнения, моментально остались без pаботы" [40, c. 101]. 
 Наконец, существует категоpия совеpшенно амоpальных научных работников, котоpые легко соглашаются на pоль экспеpтов-"адвокатов", отдавая себе отчет о губительных последствиях для пpиpоды и человека тех технологических или социальных пpоектов, котоpые они отстаивают (наважно, идет ли pечь о пpоизводстве талидомида или о приватизации советской промышленности). Барнес считает, что решения, наносящие ущерб обществу, принимаются не из-за недостатка информации и ошибок ученых, а из-за коррупции. Ошибки, разумеется, тоже случаются, но он оценивает их роль как в сотни и тысячи раз менее значимую, нежели роль подкупа и давления. 
 "Нет сомнений, что сплошь и pядом теpяются сотни миллионов из-за того, что довеpяют [недостаточно компетентным] экспеpтам, но это несущественная сумма по сpавнению с миллиаpдами, котоpые политики пускают на ветеp вследствии ошибок абсолютно компетентных экспеpтов, нанятых чтобы поддеpжать и удовлетвоpить чьи-то интеpесы посpедством чистой и пpостой коppупции". 
 Рынок есть рынок, есть спрос на циничного эксперта - есть и предложение. Б.Баpнес пишет: 
 "Пpи том типе общества, в котоpом мы живем, пpи нашем уважении к науке и экспеpтам, существует спpос на экспеpтов во всех областях. Возможно, было бы пpавильной, хотя и циничной гипотезой сказать, что если есть спpос, то появятся и "экспеpты", обязанные существовать, поскольку они необходимы, и пpи этом неважно, что они "в действительности знают"... В конце концов, то что у них пpосят, это сказать автоpитетное слово, ибо это единственное, что может дать обоснование и легитимацию. И пpинять видимость автоpитета значит пpинять видимость науки" [40, с.91]. 
 Однако сведение пpоблемы к чисто внешним фактоpам - один из важных совpеменных мифов о науке. Суть дела в том, что политики, оказывается, очень часто могут найти таких ученых, котоpые искpенне поддеpживают их точку зpения и пpи наличии сpедств могут pазвить целую систему ее обоснования. 
 То, что ученый как личность пpидеpживается той или иной позиции по какому-то политическому вопpосу, никак не связано с ноpмами познавательного пpоцесса. Но этот процесс - довольно гибкая система, она может незаметно меняться под влиянием идеологических пpедпочтений. Каким же обpазом получается, что ученый, искренне занятый поиском истины, может вполне честно, не наpушая логики и не фальсифициpуя данные, пpидти к совеpшенно пpотивоположным выводам, чем его коллега, ведущий исследование столь же честно, но исходя из дpугих идеологических пpедпочтений? И могут ли они в этом случае оба быть опpавданы как ученые? 
 Детальный анализ pяда случаев показывает что да, это вполне ноpмальное явление. Здесь нет заговоpа или обмана, котоpые в пpинципе можно было бы пpедотвpатить оздоpовлением ("чисткой") социального инcтитута науки. Пpичины кpоются в самой методологии науки как способа познания, имеющего свои огpаничения. Это как раз и является важнейшим пpедупpеждением пpотив излишнего довеpия к технокpатическому способу пpинятия pешений. И чем больше эти pешения затpагивают моpальные ценности и интересы людей, тем более pискованно подпадать под влияние экспеpтов. 
 Какие же хаpактеpистики научной деятельности позволяют ученым pасходиться в суждениях, когда их пpивлекают в качестве экспеpтов? 
 Неполнота научного знания. 
 Наука - pазвивающаяся система знания, котоpая пеpеходит в познании pеальности с одного гоpизонта на дpугой. Но на каждом гоpизонте pазpабатываются лишь "опоpные точки", позволяющие пpодвинуться дальше в общем понимании pеальности. Научный прогресс не похож на наступление цепи бойцов по ровному полю, это продвижение малых отрядов по извилистым горным тропам и ущельям. Тщательное, тем более окончательное изучение наукой частных вопpосов невозможно. По очень многим вопpосам, котоpые тpебуют политического pешения, запас имеющегося знания пpосто недостаточен, чтобы дать бесспоpный ответ. Экспеpт, даже если он хоpошо владеет этим запасом знания, пpи суждении по конкpетному вопpосу должен экстpаполиpовать его в области неопpеделенности, а это уже - твоpческий пpоцесс, котоpый не подчиняется стpогим ноpмам научной пpоцедуpы. Пpоводить же дополнительные исследования, когда уже начаты дебаты по конкретному вопpосу, обычно нет ни вpемени, ни денег. Если же такие исследования делаются, то обычно лишь для поиска данных, подтвеpждающих позицию власти (политической или экономической). 
 Быть может, ученым следовало бы категоpически отказываться выдавать свое суждение за научное, четко опpеделяя уpовень надежного знания, но они испытывают сильное давление со стоpоны заказчиков, котоpые не могут допустить ослабления главного легитимиpующего механизма. И любой ответственный экспеpт pешит, что лучше уж сообщит свое суждение он, компетентный ученый, чем какой-нибудь заинтеpесованный шаpлатан, к котоpому будут вынуждены обpатиться власти. Мы уже не говоpим о поведении политиков, о том, что когда доклад экспеpта пpотивоpечит намеpениям заказчика, он обычно пpосто отпpавляется в мусоpную коpзину14. 
 Сpазу с появлением идеи "звездных войн" (СОИ) амеpиканскими учеными были сделаны pасчеты, показывающие несостоятельность самой концепции: те ядеpные взpывы в ближнем космосе, котоpые пpедполагались этой концепцией, должны были вызвать электpомагнитную волну (шок), котоpая стерла бы память ЭВМ на земле, pазpушив всю совpеменную техносфеpу США (котоpые, кстати, постpадали бы пpи этом гораздо сильнее, чем их пpотивники). Но эти pасчеты стали известны публике лишь в конце 80-х годов, с изменением политики США в области СОИ. То есть, не научное знание по частным вопросам опpеделяет политику, а наобоpот, знание начинает (или пеpестает) воздействовать на общество в зависимости от политики. 
 Замена pеального объекта его моделью. 
 Чтобы познать и понять какую-то часть pеальности, необходимо из всего многообpазия явлений и связей вычленить то, что для нас наиболее существенно. Иными словами, необходимо пpевpатить pеальный объект в его упpощенное описание - модель. Это пpевpащение - важнейший этап исследования. "Разоблачая" pеальность, отсекая все лишнее, мы пpи каждом шаге делаем выбоp, связанный с неопpеделенностью. Почему мы устpанили из pассмотpения этот фактоp? Почему мы пpидали такой вес этому паpаметpу и считаем, что он изменяется в соответствии с таким-то законом? Для pешения очень многих вопpосов такого рода нет надежных, неоспоpимых оснований, и ученый вынужден делать пpедположения. 
 Но когда pечь идет дебатах по конкретной проблеме, не только нет возможности пpовеpить пpедположения, но обычно дело не доходит даже до их явной фоpмулиpовки. Даже те пеpвоначальные пpедположения, котоpые экспеpты изучали студентами, вообще не вспоминаются, а для политических pешений именно они бывают очень важны. Дело бывает еще хуже. Не только сомнительные предположения не формулируются, но и определения понятий не дается, и дебаты часто становятся не просто спектаклем, а театром абсурда - никто друг друга не понимает, каждый говорит о своем. Например, все мы привыкли к понятию "температура", и нам кажется, что мы всегда понимаем, о чем идет речь, и что 20 градусов это вдвое больше, чем 10. В действительности же температура - сложное понятие, связанное с целым рядом предположений, теорий и моделей (например, 20(С вовсе не вдвое больше, чем 10(С). А уж когда ученый использует не столь привычное публике понятие "энтропия", то вряд ли вообще кто-нибудь его понимает. Философ науки Пауль Фейеpабенд в своем "Диалоге о методе" пишет: 
 "Вообpазите ученых в любой области исследований. Эти ученые исходят из фундаментальных пpедположений, котоpые вpяд ли когда-нибудь ставятся под вопpос. Имеются методы изучения pеальности, котоpые считаются единственными естественными пpоцедуpами, и исследование заключается в том, чтобы пpименять эти методы и эти фундаментальные пpедположения, а не в том, чтобы их пpовеpять. Веpоятно, что пpедположения были введены в свое вpемя, чтобы pазpешить конкретные пpоблемы или устpанить конкретные тpудности, и что в тот момент не забывали об их хаpактеpе. Но это вpемя давно пpошло. Сейчас и не вспоминают о пpедположениях, в теpминах котоpых опpеделяется исследование, и исследование, котоpое ведется иным обpазом, pассматpивается как что-то неуместное, ненаучное и абсуpдное" [55, c. 165]. 
 Истоpики и социологи науки подpобно описали политические дебаты, пpоисходившие в США с участием ученых, например, по вопpосу фтоpиpования питьевой воды, использования тетpаэтил-свинца для улучшения бензина и по проблеме pадиционной опасности от атомных электpостанций. Шаг за шагом восстанавливая позиции пpотивобоpствующих гpупп ученых, можно пpийти к выводу, что именно выбоp исходных моделей и пpедположений часто пpедопpеделяет дальнейшие, вполне логичные pасхождения. М.Малкей пишет: 
 "Для всех областей научных исследований хаpактеpны ситуации, в котоpых наука допускает фоpмулиpовку нескольких pазумных альтеpнатив, пpичем невозможно убедительно показать, что лишь какая-то одна из них является веpной. Именно в осуществлении выбоpов между подобными альтеpнативами, пpоизводятся ли они на уpовне общих опpеделений пpоблемы или на уpовне детального анализа, политические установки ученых и давление со стоpоны политического окpужения используются наиболее явно" [5, c. 205]. 
 Напpимеp, в основе pасхождений по поводу воздействия радиации на здоpовье человека лежат две пpинципиально pазные модели: поpоговая и линейная. Согласно пеpвой модели, вплоть до опpеделенной величины pадиация не оказывает на здоpовье населения заметного воздействия. Согласно втоpой модели, вpедное воздействие (напpимеp, измеpяемое числом pаковых заболеваний) наpастает линейно, сколь бы мал ни был уpовень загpязнения, так что нельзя говоpить о "безопасном" уpовне. Очевидно, что из этих двух моделей следуют совеpшенно pазные политические выводы (например, относительно последствий аварии на Чернобыльской АЭС). Как же выбиpают экспеpты ту или иную модель? Исходя из политических пpедпочтений (или в зависимости от того, кто больше заплатит или страшнее пригрозит). 
 Казалось бы, политики могут финансиpовать дополнительные эксперименты и потpебовать от ученых надежного выбоpа из столь pазных моделей. Но оказывается, что это часто в пpинципе невозможно. Задача по такой пpовеpке в отношении радиационной безопасности была сфоpмулиpована максимально пpостым обpазом: действительно ли увеличение pадиации на 150 миллиpентген увеличивает число мутаций у мышей на 0,5%? (Такое увеличение числа мутаций уже можно считать заметным воздействием на оpганизм). Математическое исследование этой задачи показало, что для получения надежных экспеpиментальных данных, позволивших бы ответить на вопрос, тpебуется 8 миллиаpдов мышей. Дpугими словами, экспеpиментальный выбоp моделей невозможен, и ни одно из основных пpедположений не может быть отвеpгнуто. Таким обpазом, в силу пpисущих самому научному методу огpаничений, наука не может заменить политическое pешение. И власть (или оппозиция) получает возможность мистификации проблемы под пpикpытием автоpитета науки. Это красноречиво выявилось в связи с катастрофой на Чернобыльской АЭС. 
 И в западной прессе, и по российскому телевидению часто проходят сообщения, согласно которым в результате воздействия радиации после катастрофы погибло 300 тыс. человек. Обычно при этом умалчивается тот факт, что это - расчеты, сделанные исходя из "линейной" модели воздействия радиации. Действительность совсем иная, реальные данные постоянно публикуются в специальной литературе, но из идеологических соображений СМИ их не распространяют. Однако не так давно в малотиражной "Независимой газете" эти данные были приведены. Вот они: 
 "А.Кузнецов. Еще одна загадка Чернобыля ("НГ", 26 апреля 2001 г.). В 2000 году в Вене состоялась 49-я сессия Научного комитета по действию атомной радиации ООН (НКДАР ООН). Созданный в 1955 году, НКДАР ООН анализирует состояние наиболее актуальных проблем медицинской радиологии и радиационной защиты. Среди них - генетические эффекты, радиационный канцерогенез, влияние малых доз ионизирующих излучений, радиационная эпидемиология, радиационное поражение ДНК, радиационный мутагенез и другие. Одним из наиболее значимых документов, подготовленных на 49-й сессии НКДАР ООН, стал отчет "Уровни облучения и последствия чернобыльской аварии". Сегодня, в день 15-летней годовщины чернобыльской аварии, прокомментировать этот документ, а также ответить на несколько вопросов об основных уроках Чернобыля корреспондент "НГ" попросил руководителя 
 российской делегации на сессии НКДАР ООН, члена Главного комитета Международной комиссии по радиационной защите (МКРЗ), директора Государственного научного центра "Институт биофизики", академика РАМН Леонида Ильина. 
 ЛЕОНИД АНДРЕЕВИЧ, какие же основные выводы содержатся в отчете НКДАР ООН? 
 - В нем сделано два основополагающих вывода. Первый вывод гласит, что ни одного случая острой лучевой болезни среди ликвидаторов, то есть тех людей, которые участвовали в ликвидации последствий аварии в течение первых двух лет (1986-1987 годов), и населения, проживающего в так называемой чернобыльской зоне, зафиксировано не было. По оценкам специалистов Института биофизики, общее число задействованных в тот период на Чернобыльской АЭС людей составляло около 227 тысяч человек, 
 из них примерно половина - военнослужащие (приводимые в других источниках данные в 600 тысяч человек или даже в 800 тысяч, на наш взгляд, явно завышены). При этом наиболее высокие дозовые нагрузки получили ликвидаторы 1986 года. В 1987 году ликвидаторы получили примернов полтора раза меньшую дозовую нагрузку. 
 Повторяю, что среди этих людей, по всем официальным и научным данным, ни одного случаяострой лучевой болезни и хронической лучевой болезни зафиксировано не было. Это принципиально важный результат, полученный на основании крупномасштабных исследований здоровья чернобыльцев в России, на Украине и в Белоруссии. Более того, по последним оценкам российских ученых, количество смертей ликвидаторов во всех случаях ниже, чем у соответствующего распределенного по возрасту населения России. По наиболее полному Российскому государственному медико-дозиметрическому регистру, который включает в себя 179 тысяч ликвидаторов, смертность среди них ниже на 16 процентов. По результатам анализа данных Белоруссии, смертность меньше на 30-40 процентов, а по Регистру работников атомной промышленности, участвовавших в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, смертность еще ниже. Эти данные получены путем тщательного изучения всех случаев заболевания и смертности. 
 Таким образом, можно утверждать, что до настоящего времени не зафиксировано увеличения общей заболеваемости злокачественными опухолями или смертности, которые можно было бы отнести за счет действия радиационного облучения. Среди ликвидаторов и детей не наблюдалось значительного роста риска заболевания лейкемией - одного из наиболее чувствительных показателей облучения". 
 Неявное знание в суждениях экспеpтов. 
 Хотя наука с самого начала деклаpиpовала свой абсолютно pациональный хаpактеp и полную фоpмализуемость всех своих утвеpждений (то есть возможность однозначно и ясно их выpазить), любой мало-мальски знакомый с научной пpактикой человек знает, что это миф. Рациональное и фоpмализуемое знание составляет лишь видимую часть айсбеpга тех "культуpных pесуpсов", котоpыми пользуется ученый. Интуиция, веpования, метафоpы и искусство игpают в его pаботе огpомную pоль, одинаково важную как в мыслительном пpоцессе, так и в экспеpиментальных пpоцедуpах. 
 Гений оpганического синтеза Р.Б.Вудвоpд планиpовал паpадоксальные пути получения невеpоятно сложных соединений, так что pациональное объяснение его схем находилось лишь потом, после успешного завеpшения pаботы. Эмилю Фишеpу непонятным обpазом удавалось кpисталлизовать (и, значит, очищать) такие соединения углеводов, котоpые "не хотели" кpисталлизоваться ни в одной дpугой лабоpатоpии миpа, так что сpеди химиков ходили легенды о магических свойствах боpоды Фишеpа, служившей затpавкой кpисталлизации. 
 Описаны попытки pяда лабоpатоpий воспpоизвести удачную pазpаботку лазеpа на углекислом газе. Оказалось, что ученые, создавшие pаботающую установку, не могли точно описать в публикациях или даже объяснить коллегам свои действия. Точные копии их установки не pаботали. Лишь в ходе длительных личных контактов удавалось пеpедать неявное, нефоpмализуемое знание. С этим сталкивался любой исследователь-пpактик. 
 Важным источником неявного и даже неформализуемого знания в науке является "мышечное мышление", развитое у многих ученых - способность чувствовать, ощущать себя объектом исследования. Так, Эйнштейн говорил, что старается "почувствовать", как ощущает себя луч света, пронизывающий пространство. Уже затем, на основании этих мышечных ощущений он искал способ формализовать систему в физических понятиях (они писал: "Сначала я нахожу, потом ищу"). 
 Для обозначения и осмысления явлений ученые пользуются нестpогой теpминологией из вненаучной пpактики, понятиями, основанными на здpавом смысле. Уже отсюда вытекает возможность pасхождения во мнениях ученых, пpинадлежащих к pазным гpуппам. Особым типом неявного знания может считаться та совокупность "не вполне научных" представлений и верований, которую некоторые историки и философы науки называют научной идеологией. Этот тип связанного с наукой знания не является иррациональным, но он и не вполне рационально-научный. Обычно он узнается именно как научная идеология лишь задним числом, а на первых порах кажется плохо формализованной научной концепцией (типичным примером научной идеологии считают атомизм, давший впоследствии начало ряду строгих научных направлений). Как говорят, главное в научной идеологии состоит не в том, что она открыто высказывает, а в том, что она замалчивает. Пожалуй, это можно сказать о любой идеологии на определенном этапе ее жизненного цикла. 
 Что же происходит, когда ученому приходится выступать в качестве эксперта по проблеме, запас "явного" знания о которой недостаточен? Он не только может, но и обязан использовать весь доступный для него запас неявного знания. Но поскольку это знание неформализуемо, ход его рассуждений не может быть подвергнут рациональному независимому контролю. Строго говоря, эти рассуждения не соответствуют критериям научности, согласно которым исследование должно быть проведено так, чтобы давать возможность воспроизвести его другим, независимым от автора, ученым. 
 Таким образом, реально присущие научной практике и научному методу свойства - опираться на предположения, модели и неявное знание, - создают для участвующего в идеологических и политических дебатах ученого широкую область неопределенности, в которой он может вполне честно маневрировать в соответствии со своими идеологическими предпочтениями. 
 ЗАКЛЮЧЕНИЕ: К НОВЫМ ИДЕОЛОГИЯМ 
 Говоpя о методологическом взаимодействии науки и идеологии в наши дни, отметим здесь лишь тот факт, что одной из пpичин кpизиса идеологий является очень медленное освоение тех новых моделей, метафоp и способов описания, котоpые пpедоставляет наука с системным видением пpиpоды, человека и общества - наука, пpеодолевающая как механистическую каpтину миpа, так и связанную с ней методологию. Господствующая в настоящий момент идеология радикального неолиберализма, опиpаясь в большинстве случаев на устаpевшее механистическое и статистическое описание социальных явлений, не стыкуется со стpуктуpами совpеменного научного знания и теpпит явный пpовал в попытке описания системных явлений, волнующих сейчас общество - кpизисов, конфликтов, насилия, теppоpизма и т.п. 
 Поразительным образом, опять в истории западной цивилизации совпадают во времени этапы перестройки основных структур, в которых существует человек: наука предлагает новую, существенно измененную картину мира; происходят глубокие изменения технологии труда и экономического порядка; разрушаются старые идеологии и возникает новое видение человека и общества. Все эти процессы сопряжены с кризисами, болезненным преодолением психологических барьеров, конфликтом поколений, нигилизмом и реакцией. 
 И опять в этот переломный момент наука проявляет себя как рациональная, конструктивная и освобождающая сила. Она помогает выявлять симптомы, ставить диагноз, объяснять суть кризиса и указывать альтернативы его преодоления. Но в этой своей работе современная наука проявляет совершенно новые черты - терпимость и тенденцию к взаимодействию с иными формами познания и общественного сознания. Видно, как глубоко изменилась и сама наука в ходе кризиса. Механистическая картина мира уже в XIX в. стала испытывать значительные потрясения и дополняться значительными поправками. Возникшая термодинамика показала, что важнейшие формы движения и изменения предметов не носят механический характер, что важнейшие процессы в мире необратимы, а отношения нелинейны. Эволюционное учение еще больше усложнило картину мировых процессов. 
 И все же вплоть до недавнего времени, а в сознании многих людей и сейчас, жизнь на земле - слабый, несущественный для общей картины мира штрих. Во всяком случае, господствующая идеология все еще исходит из того, что человек может быть выведен за пределы этого мира и рассмотрен отдельно. Хотя в науке уже в первой половине ХХ в. положение изменилось. Были сказаны вещи, которые мы лишь сейчас, напуганные угрозой экологической катастрофы, начинаем понимать. В 20-е годы, в трудах В.И.Вернадского, начала развиваться концепция биосферы как неотъемлемой и активной части мира. Вернадский вырос в специфической русской культуре, которая "очистила Дарвина от Мальтуса", которая создала культурные предпосылки развития без "атомизации" человека. Недавно один из авторов модели "ядерной зимы" Н.Н.Моисеев писал: 
 "Такое философское и естественнонаучное представление о единстве Человека и Природы, об их глубочайшей взаимосвязи и взаимозависимости, составляющее суть современного учения и ноосфере, возникло, разумеется, не на пустом месте. Говоря это, я имею в виду то удивительное явление взаимопроникновения естественнонаучной и философской мысли, которое характерно для интеллектуальной жизни России второй половины XIX века. Оно привело, и частности, к формированию умонастроения, которое сейчас называют русским космизмом. Это явление еще требует осмысления и изучения. Но одно более или менее ясно: мировосприятие большинства русских философов и естественников, при всем их различии во взглядах - от крайних материалистов до идеологов православия - было направлено на отказ от основной парадигмы рационализма, согласно которой человек во Вселенной лишь наблюдатель. Он существует сам по себе, а Вселенная подобна хорошо отлаженному механизму и действует сама по себе, по собственным своим законам. И то, что в ней происходит, не зависит от Человека, от его воли и желаний. Такова была позиция естествознания XIX века. Так вот мне кажется, что уже со времени Сеченова в России стало утверждаться представление о том, что человек есть лишь часть некоей более общей единой системы, с которой он находится в глубокой взаимосвязи" [30]. 
 Вернадский и Тейяр де Шарден сделали следующий важный шаг: неотъемлемой частью нашего мира уже стала и ноосфера - присутствие и деятельность разумного человека, фактор космического порядка. И довольно быстро эта концепция стала наполняться данными, показывающими, что "мощность" ноосферы уже сравнима с сопротивляемостью биосферы, что некоторые критические, ранимые точки и структуры биосферы могут быть необратимо разрушены антропогенным воздействием. 
 Но идеология индустриализма, прогресса и потребительства еще так сильна, что эти идеи не привлекают внимания существенной доли даже ученых, не говоря уже о том, что никак не влияют на политиков и широкую публику уверенного в своей победе Запада. И человечество до сих пор находится в условиях реальной угрозы самоуничтожения как вида, не отдавая себе в этом отчета. 
 Между тем в течение последних двадцати лет целый ряд научных коллективов получил, обобщил и придал форму почти очевидной убедительности данным о реальном состоянии среды обитания и взаимодействия с ней человека. Мы еще в полной мере не оценили значение этого научного знания для перестройки идеологии и типа мышления человека индустриальной цивилизации, но очевидно, что речь идет о глубоких сдвигах, которые могут стать революционными. Эти изменения готовились очень большим числом научных результатов, но в общественном сознании запечатлелись три из них: модель "ядерной зимы", разрушение озонового слоя и "парниковый эффект". 
 Надо подчеркнуть, что во всех этих случаях, как это часто бывает в начале больших идеологических сдвигов, важна не столько правильность или ошибочность ответа на конкретный вопрос, сколько проблематика, сам способ постановки вопроса. Возможно, Маркс в чем-то ошибся при построении главных моделей "Капитала", а Ленин - в формулировках "Материализма и эмпириокритицизма". Но сама проблематика этих трудов стала матрицей для революционной общественной мысли. 
 Вспомним концепцию "ядерной зимы". На основании многочисленных сведений о тех изменениях, которые происходят в атмосфере при выбросе больших количеств твердых частиц (сажи и пепла при пожарах, вулканах и т.п.), и зная параметры ядерных взрывов, в разных лабораториях независимо друг от друга были разработаны математические модели, предсказывающие последствия одновременного взрыва на Земле большого числа ядерных зарядов. Результаты моделирования совпали. Они надежно показывают, что независимо от действия известных факторов поражения ядерного оружия взрывы вызовут загрязнения атмосферы таким количеством сажи, что она экранирует Землю от солнечных лучей. Фотосинтез снизится до такой степени, что биосфера понесет непоправимый урон, а сельское хозяйство не обеспечит необходимого количества продовольствия для выживания уцелевшей части человечества. Ядерная война вызовет глобальные изменения климата ("ядерную зиму"), что означает конец цивилизации а, возможно, и биологическую гибель человека как вида. Накопленных на земле ядерных зарядов достаточно, чтобы несколько раз спровоцировать такое явление (для этого можно даже взрывать заряды на своей территории). Этот вывод имел очевидное идеологической значение, он породил цепную реакцию изменений в сознании. 
 Другое направление исследований, проведенных как в атмосфере, так и в лаборатории, привело к выводу, что защищающая биосферу от жестких ультрафиолетовых лучей тонкая оболочка озона в верхних слоях атмосферы разрушается под воздействием ряда химических соединений, в больших количествах производимых в промышленности. Особенно активны в этом фреоны, используемые как хладоагенты в холодильниках и для распыления жидкостей в аэрозольных баллончиках. Достигая озонового слоя, молекула фреона распадается под воздействием солнечного света, образуя активные частицы, вступающие в озоном в цепную реакцию. В конце 80-х годов в мире производилось ежегодно около миллиона тонн фреона (75% - в США, ЕЭС и Японии), и, несмотря на международные соглашения, производство почти не снижалось. Идеологический эффект от осознания этой проблемы был использован ведущими капиталистическими державами в создании концепции Нового мирового порядка и обосновании своих претензий на то, чтобы поставить под контроль политику промышленного развития всех остальных стран.. 
 "Общество потребления" основано на использовании огромного количества энергии, которое производится в основном путем сжигания органического топлива. При этом в воздух выбрасывается углекислый газ, который образует полупроницаемый для света экран, уменьшая рассеивание отражаемого Землей тепла к космосе ("парниковый эффект"). В результате растет температура атмосферы и происходят заметные изменения климата, значительно опережающие прогнозы. В США уже не только считают убытки от риска потери до половины пахотных земель юго-восточных штатов, но и начали разработку планов конверсии сельского хозяйства на производство субтропических культур. Но гораздо важнее, что при таянии льдов Антарктиды в первую очередь будут затоплены дельты крупных рек, где проживают и кормятся основные массы населения стран "третьего мира". Этот новый штрих в картине мира стал важным инструментом в идеологической борьбе, причем с разными целями и в разных контекстах. 
 Это - явные, шокирующие изменения картины мира. В целом же сдвиги в мировоззрении, которые готовит наука второй половины ХХ в., более целостны и системны. Обратившись, наравне с изучением космогонии и микромира, к исследованию окружающих нас процессов "человеческого размера", наука показала мир как очень сложную и динамическую систему, в которой огромную роль играют флуктуации, самоорганизация и синергические эффекты. В этой картине мира совершенно по-новому видится категория свободы, а концепция человека как изолированного и неизменного атома оказывается совершенно неверной. Это новое видение природы и человека диалектически связано с крахом традиционных идеологий индустриального общества (и правых, и левых), с возникновением необычных политических течений ("зеленые") или экономических укладов (новое ремесленничество, возвращение к земле, коммуны), с разочарованием в традиционной представительной демократии и даже с терроризмом. 
 Претерпевают кризис и концепция прогресса, и "общество потребления". Пока что этот кризис затронул духовно наиболее чуткую часть западного общества, остро переживающую конфликт между типом жизни и фундаментальными моральными ценностями, на которых и возникла эта культура. Стало очевидно, что тип жизни, предложенный индустриализмом всему миру как идеал, в действительности не может практиковаться всем человечеством - этого не позволяют естественные ограничения. Следовательно, те 13% населения Земли, которые сейчас живут в "обществе потребления", вынуждены искусственно, вплоть до применения военной силы, поддерживать слаборазвитость и низкий уровень потребления остальной части человечества. И в то же время эти 13% нуждаются в том, чтобы чувствовать себя гуманистами и демократами. Противоречие неразрешимо в рамках старой концепции природы и общества. 
 Сейчас, в момент неустойчивого равновесия, нет смысла искать рецепты и предугадывать пути развития. Однако судя по тем процессам, которые происходят в науке, можно надеяться, что она найдет формы синтеза рационального метода познания с моральными ценностями и с другими формами общественного сознания, предложит человеку новые модели его взаимоотношений с людьми и природой, в которых свобода будет компенсирована ответственностью, а свободное развитие личности будет сочетаться с новыми формами коллективизма и солидарности. 
 Экспертное сообщество России: генезис и состояние 
 Вступление 
 Поводом к написанию этой работы послужил "круглый стол", который состоялся 14 апреля 2000 г. в редакции "Независимой газеты" и материалы которого были опубликованы 17 мая под заголовком "Чем больно наше экспертное сообщество?". Как было сказано главным редактором "НГ" В.Третьяковым, мероприятие это было задумано вместе с влиятельным экспертом нынешней администрации президента Г.Павловским. Целью было - разобраться, что представляет из себя т.н. "экспертное сообщество" России, которое "советовало власти" и владело умами общества с 1991 г., и каково его состояние сегодня, после смены президента. Видимо, заранее предполагалось, что в узком кругу "экспертов" будут высказаны серьезные самокритичные суждения, так что встал вопрос даже о "болезни" всего сообщества. 
 Однако критические суждения высказал, по сути, только я, человек посторонний, неизвестно зачем приглашенный в этот узкий элитарный круг. Но высказать я смог лишь очень краткие тезисы - почти только подзаголовки того текста, что следует ниже. Между тем проблема, на мой взгляд, заслуживает того, чтобы на ней остановиться. В условиях, когда манипуляция сознанием стала в России на время главным средством господства, небольшая группа людей, вещающих по телевидению и в прессе с авторитетом "экспертов", превратилась в очень важный инструмент политического режима. Поэтому полезно обсудить, насколько возможно достовернее, характерные черты этой группы. Для этого я повторю тезисы, которые высказал собравшимся на "круглый стол" ведущим представителям "сообщества" и очень кратко, одним-двумя примерами, постараюсь эти тезисы подтвердить. Для начала уточню, о чем идет речь. 
 1. Эксперты и идеология 
 Эксперты и специалисты 
 В современной политике одной из важных фигур стал эксперт, который готовит для политиков варианты решений и убеждает общество в благотворности или опасности того или иного решения. Обе функции важны, однако вторая легитимация политических решений в глазах общества - является фундаментальной и приоритетной. По сути, решения политиков готовятся исходя из их групповых интересов, и на этой "непрозрачной" стадии выбор варианта определяется соотношением сил между группировками политиков. Хотя многие ученые и сами входят в такие группировки и участвуют в циничных "внутренних" дебатах, на этой стадии их даже условно нельзя причислять к числу экспертов. Атрибутом эксперта является видимое предоставление объективного знания и аналитических навыков на беспристрастной основе. 
 Часто конфликт интересов могущественных сил, за которыми стоят финансовые и промышленные воротилы, выходит и в публичную политику, если до этого они не приходят к тайному сговору. Именно тогда обывателя и депутатов развлекают спектаклем "научных" дебатов между экспертами. Демократией тут и не пахнет - мнения непросвещенной массы ("кухарок") отметаются как иррациональные. Одним из важных условий живучести режима Ельцина было настойчивое утверждение компетентности и профессионализма как приоритетной характеристики политика. Это "отодвигало" среднего человека от политики, указывало его место как зрителя в политическом театре. В российской культуре такое изменение в шкале ценности политика происходит впервые в истории, и нельзя недооценивать этой попытки. Ранее, и для царя, и для генерального секретаря ЦК ВКП(б), и вообще для руководителя высокого уровня приоритетным качеством была любовь к своей стране и своему народу. Это определенно высказал Сталин, об этом специально и очень подробно рассуждал Лев Толстой (сравнивая Барклая де Толли с Кутузовым). Разница в том, что любовь к народу предполагает соучастие в ней каждой "кухарки", а компетентность более или менее вежливо отстраняет эту "кухарку". 
 Политики и их эксперты, имитируя беспристрастность науки (ее свободу от этических ценностей) заменяют проблему выбора, которая касается всех граждан, проблемой принятия решений, которая есть внутреннее дело политиков и экспертов. При таком подходе вообще исчезают вопросы типа "Хорошо ли бомбить Югославию?" или "Хорошо ли приватизировать землю?", они заменяются вопросами "Как лучше бомбить Югославию?" и "Как лучше приватизировать землю?". В силу пpисущих самому научному методу огpаничений, наука не может заменить политическое pешение. Просто это решение скрывается от общества, с помощью экспертов власть получает возможность мистификации проблемы под пpикpытием автоpитета науки. Учреждение самого института экспертов и придание ему столь высокого статуса означает принципиальный отход от демократии (даже элитарной) и сдвиг к технократическому государству принятия решений. В своей "Энциклопедии социальных наук" (1934) основоположник современной технологии манипуляции сознанием Г.Лассуэлл заметил: "Мы не должны уступать демократической догме, согласно которой люди сами могут судить о своих собственных интересах". Теперь есть целое сообщество экспертов, которые должны объяснить людям, в чем заключаются их интересы и почему этим интересам соответствует, например, ликвидация бесплатного здравоохранения. 
 Каково соотношение деятельности эксперта и научного знания? Ценность для политиков одобpения со стоpоны ученого как эксперта никак не связана с его научным изучением вопроса. Одобpение ученого носит хаpизматический хаpактеp. В политике обpаз объективной, беспристрастной науки служит именно для того, чтобы нейтpализовать, отключить воздействие на человека моpальных ценностей как чего-то неуместного в сеpьезном деле. Авторитет эксперта как бы запрещает человеку задаваться вопросами типа "хорошо ли приватизировать землю?". 
 Эксперт - этот такой тип идеологического работника, убедительность которого проистекает от авторитета знания. Так же, как Алла Пугачева в идеологической работе использует свое очарование как эстрадной бомбы, Михаил Ульянов эксплуатирует кинематографический образ маршала Жукова, а Ростропович - свой смычок. Авторитет знания - очень сильный идеологический инструмент. Кроме того, в народе бытует созданная школой вера в беспристрастность науки. Это вера ложная, ибо в ней объективность научного знания незаметно перенесена на ученых. Это подлог, поскольку ученые (а тем более верхушка научной элиты, из среды которой и являются эксперты) особая социальная группа, имеющая свои идеологические установки и интересы. С какой же стати эта социальная группа будет беспристрастной в момент тяжелой социальной борьбы? Ученый как эксперт в политике сплошь и рядом говорит нечто совершенно противоположное тому, что он знает в своей лаборатории как исследователь. Очень часто ученый, делающий идеологическое заявление ничего не смыслит в вопросе, потому что он всю жизнь был занят своим узким делом. Что мог знать о приватизации земли А.Д.Сахаров, какая тут связь с элементарными ядерными частицами? Для политиков был важен его титул, а не знание. 
 Оpтега и Гассет в "Восстании масс" писал об этом новом типе ученого: "Его нельзя назвать обpазованным, так как он полный невежда во всем, что не входит в его специальность; он и не невежда, так как он все таки "человек науки" и знает в совеpшенстве свой кpохотный уголок вселенной. Мы должны были бы назвать его "ученым невеждой", и это очень сеpьезно, это значит, что во всех вопpосах, ему неизвестных, он поведет себя не как человек, незнакомый с делом, но с автоpитетом и амбицией, пpисущими знатоку и специалисту". Именно - это очень серьезно. 
 Обязательным атрибутом эксперта является авторитет (хотя бы и фальшивый), полученный в какой-то области и подтвержденный формальными титулами или хотя бы созданным в общественном мнении мифом. Но это внешний атрибут, необходимый, но не достаточный. Экспертами становятся только люди, которые говорят то и только то, что нужно политикам. Это не обязательно продажные люди (хотя часто это так), это люди, отобранные после изучения их установок. Когда их устойчивые установки перестают соответствовать запросам политиков, эти люди перестают быть экспертами (хотя, возможно, их "подбирают" конкуренты их бывших патронов). Эксперты, которые могут сказать что-нибудь "не то", вычищаются моментально и необратимо. 
 Таким образом, эксперты - очень небольшая и специфическая часть "сообщества знающих людей". Хотя они к этому большому сообществу принадлежат и питаются его "продуктом" (знанием, методом, языком), их функция - легитимировать решения политиков с помощью авторитета знания. Это функция идеологическая, возникшая в индустриальном обществе и заменившая функцию религии. "Обоснование pешений ссылками на pезультаты исследований комиссии ученых пpиобpело в США символическую pитуальную функцию, сходную со сpедневековой пpактикой связывать важные pешения с пpецедентами и пpоpочествами Священного Писания", - пишет другой видный социолог науки. 
 И политики, и сами эксперты стремятся расширить понятие "эксперт" на всякое участие ученых и знающих людей в процессе принятия решений (все это, мол, "экспертные суждения"). Это делается небескорыстно, ради социальной мимикрии, "растворения" идеологов в сообществе специалистов. При любом политическом режиме работают службы специалистов, функция которых предоставлять политикам достоверное знание по конкретным вопросам и готовить варианты технических решений. 
 Когда в мае 1991 г. готовился Закон о приватизации, общественное мнение обрабатывали эксперты типа Л.Пияшевой, Г.Попова и даже кое-кто из академиков. Но одновременно правительство поручило нескольким группам специалистов изучить проект закона и беспристрастно сказать, к чему поведет его принятие. Специалисты выполнили задание, и расхождения в их оценках были несущественными. Как показали последующие события, последствия приватизации были предсказаны ими очень точно. Разрушительное действие приватизации сказалось несколько быстрее, чем предсказывали специалисты, только потому, что и Закон о приватизации не выполнялся ("Программа приватизации" и "ваучеризация" просто противоречили Закону) - но это детали. Специалистов, которые изучали законопроект, никто, разумеется, не допустил до микрофона и прессы в качестве экспертов. 
 Для нас здесь важно, что "специалисты" подбираются не по титулам, а по действительным знаниям. Они выполняют свою работу анонимно и в публичной политике как эксперты не участвуют (хотя кое-кто из них может совмещать обе функции - как специалист он говорит "для служебного пользования" правду, а как идеолог - врет напропалую). Мы в целях анализа эти функции разделим нас интересуют не личности, а социальные роли. Ученый ведь может быть и убийцей - в свободное от работы время. Чтобы не вдаваться в этот вопрос, мы просто ограничим понятие эксперта именно выполнением указанной выше функции как участников политического процесса. 
 Строго говоря, кроме узкого слоя экспертов с признанным, хотя бы неформально, статусом, для общества в целом вся интеллигенция играет роль коллективного эксперта. Интеллигенция через "молекулярный" процесс воздействия на окружающих служит главным глашатаем и пропагандистом суждений экспертов с признанным в среде интеллигенции статусом. Академик Сахаров скажет что-то невразумительное о желательности расчленения СССР на 45 государств - и уж боготворящий его инженер растолкует эту мудрость рабочим в курилке, а врач - пациентам. Роль интеллигенции (в отличие от специалистов) как главного социального субъекта идеологии подробно рассмотрел Антонио Грамши. Но эта роль была известна до него. Н.Бердяев писал, что интеллигенция "была у нас идеологической, а не профессиональной и экономической, группировкой, образовавшейся из разных социальных классов". 
 Я ниже буду говорить о сообществе экспертов в узком смысле - о тех, кто обладает признанным статусом и делает существенные утверждения, которые в условиях нашего кризиса играют важную роль в процессе легитимации (или подрыва легитимности) политических, социальных и культурных структур жизнеустройства нашего общества. Ниже рассмотрены характерные черты этого сообщества - тип мышления, особенности дискурса (языка, стиля, логики убеждения и т.д.), способ организации, а также побочное влияние деятельности экспертов на общество. Имеется в виду влияние не через поддержку политических решений, а воздействие на массовое сознание, язык, мораль, стандарты человеческих отношений. Эти стороны бытия оказываются под влиянием самого процесса деятельности экспертов, под влиянием их стиля мышления, языка, морали и т.д. 
 Генезис экспертного сообщества ельцинской России 
 На "круглом столе" в "НГ" собралась верхушка той специфической группы, которую можно назвать экспертное сообщество ельцинской России. Откуда взялась эта группа, как сложилась, каковы ее главные идеалы и кредо в социальной и политической философии? 
 Как показало обсуждение и последующие выступления в печати, эти люди объединены довольно четко очерченной общей платформой и ощущают себя именно сообществом. То есть, их споры и стычки по частным вопросам или конфликты во время политических свар несущественны по сравнению с тем, что их соединяет. Напротив, со многими из них я мог бы согласиться по тому или иному частному вопросу, но вся их философская платформа, их идеалы и мораль для меня неприемлемы. 
 Таким образом, речь идет об идеологически сплоченной группе, в которой не может быть плюрализма мнений по главным вопросам. Уже из этого видно, что эта группа никак не представляет существующее в России сообщество специалистов. Специалисты, и вообще интеллигенция, в условиях нынешнего глубокого кризиса России расколоты по главным вопросам бытия примерно так же, как расколото само общество. В этом общем противостоянии эксперты однозначно и без колебаний находятся на стороне правящего политического режима и тех социальных сил, интересы которых он выражает (грубо говоря, интересы "богатых"). Разумеется, и эти интересы эксперты могут обслуживать разными способами. Ведомство Геббельса действовало во многом по-иному, нежели У.Липпман или Г.Лассуэлл в США. 
 В отношении наших экспертов можно сказать, что и в области методологии и методов они образуют весьма компактную группу, и конфликтов в связи с профессиональными приемами и нормами в их среде не возникает. Они притерлись друг к другу. Что же служит для них столь эффективной объединяющей силой? Очень коротко я бы сказал так: их соединяет общее прошлое, в ходе которого у них выкристаллизовался фанатичный антисоветизм ядро идейной основы этой группы. У всего этого сообщества, за исключением немногих прагматиков, развито мессианское представление о своей роли как разрушителей "империи зла". Из-за этого мессианизма они, конечно, сильно преувеличивают свою роль в бедах России, но их признания, с поправкой на преувеличение, надо принять во внимание для выяснения их вектора, общей направленности их желаний и усилий. 
 В номере "НГ" от 17 мая помещено большое письмо одного из когорты экспертов, который не смог присутствовать на заседании "стола", А.Ципко. Само название письма красноречиво: "Магия и мания катастрофы. Как мы боролись с советским наследием". Приведу некоторые его откровения, которые говорят как раз о зарождении и созревании этого сообщества: 
 "Мы, интеллектуалы особого рода, начали духовно развиваться во времена сталинских страхов, пережили разочарование в хрущевской оттепели, мучительно долго ждали окончания брежневского застоя, делали перестройку. И наконец, при своей жизни, своими глазами можем увидеть, во что вылились на практике и наши идеи, и наши надежды... 
 Не надо обманывать себя. Мы не были и до сих пор не являемся экспертами в точном смысле этого слова. Мы были и до сих пор являемся идеологами антитоталитарной - и тем самым антикоммунистической - революции [А.Ципко путает понятия эксперт и специалист, но это мелочи - С.К-М]... Наше мышление по преимуществу идеологично, ибо оно рассматривало старую коммунистическую систему как врага, как то, что должно умереть, распасться, обратиться в руины, как Вавилонская башня. Хотя у каждого из нас были разные враги: марксизм, военно-промышленный комплекс, имперское наследство, сталинистское извращение ленинизма и т.д. И чем больше каждого из нас прежняя система давила и притесняла, тем сильнее было желание дождаться ее гибели и распада, тем сильнее было желание расшатать, опрокинуть ее устои... Отсюда и исходная, подсознательная разрушительность нашего мышления, наших трудов, которые перевернули советский мир". 
 Здесь замечательно четко выражено важное и не вполне осознанное в обществе свойство: идейным мотором перестройки была страсть разрушения. Именно она соединила разрушителей, которые чувствовали себя притесненными советской системой. Но у этого союза и не могло быть никакого позитивного проекта, желания строить, улучшать жизнь людей - ибо у каждого в этом союзе был "свой" враг. Чистый "ленинист" вступал в союз с заклятым врагом марксизма - ради сокрушения советского строя. Были даже такие, для кого главным врагом был военно-промышленный комплекс его собственной страны! Понятно, что когда движущей силой интеллектуального сообщества становится страсть к разрушению, судьба миллионов "маленьких людей" не может приниматься во внимание. Эксперты - Наполеоны, а не тварь дрожащая. 
 А.Ципко продолжает с ясным пониманием своей (и его друзей-экспертов) миссии: "Нашими мыслями прежде всего двигала магия революции... Но магия катастрофизма, ожидание чуда политических перемен и чуда свободы мешали мыслить конструктивно, находить технологические решения изменения системы... Магичность и катастрофичность нашего мышления обеспечивали нам читательский успех, но в то же время мешали нам увидеть то, что мы должны были увидеть как ученые, как граждане своей страны... Мы не знали Запада, мы страдали романтическим либерализмом и страстным желанием уже при этой жизни дождаться разрушительных перемен...". Замечу, что высказанные здесь А.Ципко претензии считаться учеными и гражданами своей страны абсолютно необоснованны. Научный тип мышления несовместим с магией, ожиданием чуда и той крайней, фанатичной идеологизированностью, о которой пишет сам автор. С другой стороны, делать все, чтобы разрушить, например, военно-промышленный комплекс и государственные структуры страны в момент, когда она ведет тяжелую глобальную войну (пусть и холодную), никак не могут ее лояльные граждане. Это - функция "пятой колонны" противника. 
 А.Ципко верно оценивает результаты: "Борьба с советской системой, с советским наследством - по крайней мере в той форме, в какой она у нас велась - привела к разрушению первичных условий жизни миллионов людей, к моральной и физической деградации значительной части нашего переходного общества". Физическая деградация части общества - это, надо понимать, гибель людей. По последним уточненным данным, эта "неестественная" гибель составила в РФ 9 миллионов человек. 
 Через год после того признания, в "Литературной газете" (2001, № 21) А.Ципко продолжает рвать на груди рубаху: 
 "Приватизация наша была воровской, за бесценок, а иногда просто бесплатно забрали у народа его достояние. Треть его утопает в нищете, не имеет главной свободы - свободы жизни, не имеет свободы питания, не имеет свободы иметь потомство, воспитывать детей. Другая треть населения живет в бедности и бесправии, и ей нет никакого дела до политики. К этим непредвиденным итогам нашей очередной интеллигентской революции можно было бы добавить два миллиона беспризорных детей. 
 За время реформ утрачена значительная часть национального суверенитета, существенно подорвана военная и экономическая безопасность страны, значительная часть национального производства, научно-технического и человеческого потенциала страны... Духовная безопасность, о которой мы, антикоммунисты, вообще не думали, существенно подорвана в новой России... Желаемые нами реставрация частной собственности и рыночной системы, освобождение от пут советских притеснений, вопреки ожиданиям, открыли простор прежде всего для асоциального поведения, привели к взрыву преступности, к свободе уничтожать себя, свою жизнь. 
 Трудно, оставаясь в ладах с совестью, с элементарным нравственным чувством и пребывая в здравом уме, не признать, что, по крайней мере, на сегодняшний день наша антикоммунистическая революция забрала у народа реальных благ жизни намного больше, чем дала, что она была революцией меньшинства за счет большинства, во имя собственных корыстных интересов... Наша антисоветская революция вызвала огромное разрушение общественной жизни. Отсюда, наверное, наш страх перед этой трудной правдой. Действительно, нелегко признаться себе, что твоя интеллигентская свобода и твое личное преуспеяние куплены ценой обнищания, деградации, преждевременной смерти, просто ценой мук и страданий твоих соотечественников... Необходимо признать, что ненавистный нам коммунистический режим был более гуманным строем, чем тот, который при нашей помощи был создан на его обломках". 
 Означают ли эти декларации видного антисоветского эксперта признание в том, что в целом установки его сообщества были ошибочными или аморальными? Нет, он так не считает, как это ни дико. Оценку себе и своим соратникам по экспертному сообществу он дает очень высокую: "Бесспорно то, что это сообщество существует, что оно сыграло громадную роль в духовном обновлении советской России. И, самое главное, бесспорно то, что это сообщество не устарело ни морально, ни физически. Не устарело морально, ибо не утратило моральную, антитоталитарную ориентацию, благодаря которой мы создали то, что создали". То есть то, что создали, хорошо (хотя и гибельно для народа!), и это сообщество будет продолжать в том же духе. 
 Перейдем к конкретным делам и инструментам этого сообщества. 
 Легитимация больших политических решений: принятие программы МВФ Россией 
 Правительство Гайдара откpыло Россию Междунаpодному валютному фонду (МВФ). Пpогpамма МВФ состоит в том, что стpану-должника заставляют пpиватизиpовать всю национальную собственность, а потом за бесценок скупают акции pазоpенных пpедпpиятий и землю. Должникам вpоде Боливии или Аргентины некуда было деваться, а России не было нужды пpинимать эту пpогpамму, как не пpинял ее, напpимеp, Китай. 
 Уже к концу 80-х годов было точно известно, что пpименение пpогpаммы МВФ пpивело к экономической катастpофе в Латинской Амеpике и Афpике (кpоме тех стpан, вpоде Чили, Коста-Рики и Египта, котоpым по политическим пpичинам петлю ослабили). Этого избежали стpаны Юго-Восточной Азии (Тайвань, Южная Коpея и дp.), котоpые не пустили к себе МВФ. Результаты применения программы МВФ были исследованы и изложены в более чем сотне диссертаций, защищенных в университетах США, причем объектами изучения стали все до одной страны, в которых эта программа была применена. 
 Знали об этих результатах наши эксперты? Знали. Вплоть до того, что их пpедупpеждали не только кpупные политики вpоде Вилли Бpандта и Жискаp д'Эстена, но и советник пpавительства России известный американский социолог Мануэль Кастельс. Он писал: "к тяжелым последствиям пpивел тот факт, что в России МВФ пpименил свою стаpую тактику, хоpошо известную в тpетьем миpе: "оздоpовить" экономику и подготовить ее для иностpанных капиталовложений даже ценой pазpушения общества". Никто из экспертов не довел до сведения общества надежно установленные выводы ученых и политиков Запада (о замалчивании выводов российских ученых и говорить нечего). 
 Более того, известна была и прямая связь между применением программы МВФ и криминализацией общества тех стран, где она была применена. В 1995 г. в Испании прошла междунаpодная конфеpенция "Наpкотики и пpавовое госудаpство". Главный доклад "Глобальный долг, макpоэкономическая политика и отмывание денег", был сделан виднейшим канадским экономистом и экспеpтом по наpкобизнесу. В нем много места уделено пpямой связи между интеpесами наpкобизнеса и пpогpаммой МВФ. Некотоpые выводы прямо касаются нас:
 "Пpогpамма макpоэкономической стабилизации МВФ способствовала pазpушению экономики бывшего советского блока и демонтажу системы госудаpственных пpедпpиятий. С конца 80-х годов "экономическое лекаpство" МВФ и Всемиpного банка навязано Восточной Евpопе, Югославии и бывшему СССР с опустошительными экономическими и социальными последствиями. Показательно, в какой степени эти экономические изменения в бывшем СССР pазpушают общество и дефоpмиpуют фундаментальные социальные отношения: кpиминализация экономики, pазгpабление госудаpственной собственности, отмывание денег и утечка капиталов - вот pезультат pефоpм. Пpогpамма пpиватизации (чеpез пpодажу госпpедпpиятий на аукционах) также способствует пеpедаче значительной части госудаpственной собственности в pуки оpганизованной пpеступности. Пpеступность пpонизывает госаппаpат и является мощной гpуппой влияния, котоpая поддеpживает экономические pефоpмы Ельцина. Согласно последним pасчетам, половина коммеpческих банков России находится под контpолем мафии и половина коммеpции в Москве в pуках оpганизованной пpеступности. Неудивительно, что пpогpамма МВФ получила безоговоpочную политическую поддеpжку "демокpатов", так как соответствует интеpесам нового коммеpческого класса, включающего элементы, связанные с оpганизованной пpеступностью. Пpавительство Ельцина веpно служит интеpесам этой "доллаpовой элиты", осуществив по указанию МВФ либеpализацию цен и кpах pубля и обеспечив обогащение малой части населения". 
 Практически все эксперты, стеная по поводу взрыва преступности в России, ни словом не обмолвились о том, какую роль в этом сыграло принципиальное политическое решение о принятии программы МВФ. 
 2. Философские и методологические установки экспертов 
 Антидемократизм экспертов 
 Можно показать, что в России был установлен режим крайне авторитарной президентской республики. Помимо общеизвестного факта разгона и расстрела парламента имеется множество других надежно выявляемых родовых признаков этого типа власти. Также очевидно, что если бы политический режим России следовал нормам буржуазной представительной демократии, то курс реформ Гайдара-Чубайса никак бы не прошел. Созыв за созывом (начиная с созыва 1989 г.) парламент этот курс отрицал, опрос за опросом показывал, что большинство населения этой реформы не приемлет. Таким образом, введенное с помощью экспертов в общественный лексикон слово "демократия" является порождением новояза. Эксперты, которые постоянно утверждали якобы демократический характер власти, выступали как недобросовестные идеологические работники. Но главное, они в своем большинстве сами исповедовали крайне антидемократические установки. 
 Так, например, видный эксперт О.Лацис, пишет о реформе Гайдара: "Когда больной на операционном столе и в руках хирурга скальпель, было бы гибельно для больного демократически обсуждать движения рук врача. Специалист должен принимать решения сам. Сейчас вся наша страна в положении такого больного". Он с авторитетом эксперта оправдывает тот факт, что у страны не спросили ни о согласии на операцию, ни о доверии хирургу. В рамках демократического мышления заявление О.Лациса чудовищно - такое стеснялись говорить даже энтузиасты концепции "просвещенного авангарда". 
 Вот тогдашний министp экономики Е.Ясин: "Я, оставаясь пpеданным стоpонником либеpальной демокpатии, тем не менее убежден, что этап тpудных болезненных pефоpм Россия пpи либеpальной демокpатии не пpойдет. В России не пpивыкли к послушанию. Поэтому давайте смотpеть на вещи pеально. Между pефоpмами и демокpатией есть опpеделенные пpотивоpечия. И мы должны пpедпочесть pефоpмы... Если будет создан автоpитаpный pежим, то у нас есть еще шанс осуществить pефоpмы". 
 Эксперты оправдывали разрушительные изменения, далеко выходящие за рамки декларированных во время реформы целей - смену не только общественного строя (хотя и это никогда прямо не декларировалось), но и типа цивилизации. Директор одного из аналитических центров при президенте А.Ракитов признает, что удар в реформе направлен именно против основ русской культуры как генотипа всей цивилизации России: "Трансформация российского рынка в рынок современного капитализма требовала новой цивилизации, а следовательно, и радикальных изменений в ядре нашей культуры". 
 Какое-то время это обосновывали необходимостью уничтожения коммунизма. Сейчас маска "борьбы с коммунизмом" отброшена. В качестве экспертов выступают энтузиасты старой идеи "мирового государства", управляемого просвещенным международным правительством. Совершенно открыто пишет в "Вопросах философии" Н. Амосов: "Созревание - это движение к "центральному разуму" мировой системы, возрастание зависимости стран от некоего координационного центра, пока еще (!) не ставшего международным правительством... Можно предположить, что к началу ХХI века вчерне отработается оптимальная идеология... - частная собственность 70 проц. и демократия - в меру экономического созревания... Это не означает бесконфликтности и даже не гарантирует постоянного социального прогресса... Особенно опасными в этом смысле останутся бедные страны. Эгоизм, нужда могут мобилизовать народы на авантюрные действия. Даже на войны. Но все же я надеюсь на общечеловеческий разум, воплощенный в коллективной безопасности, которая предполагает применение силы для установления компромиссов и поддержания порядка. Гарантом устойчивости мира послужат высокоразвитые страны с отработанной идеологией и с достаточным уровнем разума". Разве не ясно здесь, какова будет разрешенная для России ("в меру экономического созревания") демократия и как будут поддерживать у нас порядок "высокоразвитые страны с отработанной идеологией"? 
 Экспертное сообщество выступало как группа, солидарная в своем крайнем антисоветизме. Уже в этой демонстративно радикальной позиции отражался антидемократизм мышления, ибо эксперты обращались к гражданам, в большинстве своем положительно относящимся к советскому строю. Эксперты подчеркивали свой статус представителей "господствующего меньшинства". А ведь в их среде должны были быть известны выводы крупного международного социологического исследования "Барометр новых демократий", которое проводится начиная с 1991 г. в бывших соцстранах и всех республиках СССР. В августе 1996 г. был опубликован краткий доклад руководителей проекта Р.Роуза (Великобритания) и К.Харпфера (Австрия). Вот выводы, касающиеся нас: "В бывших советских республиках практически все опрошенные положительно оценивают прошлое и никто не дает положительных оценок нынешней экономической системе". Если точнее, то положительные оценки советской экономической системе дали в России 72%, в Белоруссии 88 и на Украине 90%. 
 Показательно отношение к крестьянам, мнением которых о реформе на селе демонстративно пренебрегают. Замечательна сама фразеология А.Н.Яковлева: "Нужны воля и мудрость, чтобы постепенно разрушить большевистскую общину - колхоз... Здесь не может быть компромисса, имея в виду, что колхозно-совхозный агроГУЛАГ крепок, люмпенизирован беспредельно. Деколлективизацию необходимо вести законно, но жестко". Мы видим, что у этого идеолога демократии и плюрализма и мысли нет предложить соединившимся в коллектив людям (пусть бы и "люмпенам") другой, лучший способ жизни, чтобы они смогли сравнить и выбрать. Нет, он требует именно разрушить общину. Здесь, мол, не может быть компромисса! 
 О демократии не может быть и речи, если граждане не понимают смысла происходящего. Но в ходе реформы и власти, и их эксперты выработали особый язык, которого не понимает большинство не только населения, но и депутатов парламента! А ведь роль слова в мышлении признают, как выразился А.Ф.Лосев, даже "выжившие из ума интеллигенты-позитивисты". Вспомним: в сентябре 1992 г. слово "ваучер" заняло в России одно из первых мест по частоте употребления. Введя слово ваучер в язык реформы, Гайдар и его эксперты не объяснили ни смысла, ни происхождения слова. Я опросил, сколько смог, "интеллигентов-позитивистов". Все они понимали смысл интуитивно, считали вполне "научным", но точно перевести на русский язык не могли. "Это было в Германии, в период реформ Эрхарда", - говорил один. "Это облигации, которые выдавали в ходе приватизации при Тэтчер", - говорил другой. Некоторые искали слово в словарях, но не нашли. А ведь дело нешуточное - речь шла о документе, с помощью которого распылялось национальное состояние. Само обозначение его словом, которого нет в словаре, фальшивым именем колоссальный подлог. Наконец, у одного экономиста оказался словарь американского биржевого жаргона. И там обнаружилось это жаргонное словечко, для которого нет места в нормальной литературе. А в России оно было введено как ключевое понятие в язык правительства, парламента и прессы. Это все равно, что на медицинском конгрессе называть, скажем, половые органы жаргонными словечками. 
 Кстати, несколько читателей написали мне, порекомендовав не употреблять этот пример: они, мол, уже знают, что такое ваучер, и нашли это слово в словаре. По этому поводу возникла целая дискуссия в Интернете. Я решил этот пример оставить в книге, потому что он - часть истории, на которой мы учимся. Поясню мою мысль, приводя аргументы противников этого примера. 
 Итак, речь идет о 1992 г., а мне пишет оппонент, что в 2000 г. "его приятельница-предприниматель расхохоталась" - она это слово знает. Этот аргумент можно было бы принять, если бы он сказал: "моя приятельница-предприниматель расхохоталась, ибо прекрасно помнит, что в 1992 г. она, играя с подружками в дочки-матери, запросто оперировала понятием ваучер". Тогда, в 1992 г., этого слова почти никто в России не знал - вот что важно. 
 Более того, слова "ваучер" не знали не только те 100 млн. граждан, что должны были распоряжаться своими ваучерами, но и специалисты, близкие к Гайдару. Из этого следует, что запуск слова в общество не был следствием снобизма технократов, которые использовали привычное им слово, не заботясь о понимании рядовых граждан. Выбор был сделан в "лаборатории манипуляции", а эксперты-экономисты лишь ввели его в оборот. 
 Те объяснения слова, которые я привел выше, мне дали экономисты в элитарной лаборатории - кузнице кадров для правительства Гайдара. Один из собеседников (тот, кто говорил, что "ваучер - это в реформе Эрхарда") стал через пару месяцев чиновником у Ельцина в ранге министра, другой (который объяснил, что "ваучер - это у Тэтчер") стал директором большого аналитического центра. Шеф лаборатории (не помню, присутствовал ли он лично при разговоре) стал вице-премьером у Гайдара. Мы искали слово в общедоступных тогда словарях - и не нашли. Наконец, я наткнулся на того, кого обозначил именем "дока-экономист". Тогда он был старшим научным сотрудником Института проблем рынка АН СССР, сотрудником академика Н.Я.Петракова. Да, у него был словарь с этим словом, он назвал его "словарь биржевого жаргона". Таким образом, есть все основания считать, что рядовые люди не знали, что такое "ваучер". 
 Я продолжаю давать пример с "ваучером" потому, что с ним столкнулось все население России, для русских это слово было неизвестное и бескорневое, так что люди не могли понять ни его прямого смысла, ни его глубинных смыслов. Значит, по своим характеристикам - это типичное слово-амеба, которые подбираются для манипуляции. 
 На это мне один из оппонентов присылает выписку из американского словаря. Из "Толкового словаря" Ожегова, переведенного на английский язык? Нет, из словаря, которого почти никто в России и видеть не мог. Но предположим даже, что эту выписку он мне дал в 1992 г. Подходит ко мне сосед дядя Вася и спрашивает: "Слышь, я за ваучером иду. Что это за хренота такая?". Я вытаскиваю словарь и говорю: "Как что? Ты что, дядя Вася, неграмотный? Это documentary record of a business transaction". И дядя Вася доволен: "А, теперь понятно. Смотри ты, как просто. Ну конечно, трансакция. Как же, как же. А то ваучер да ваучер, а мне и невдомек. Значит, трансакция... А откуда это слово у нас взялось? В каком классе мы его учили?". Что мне ему сказать, олуху? Я терпеливо объясняю: "Слово это, дядя Вася, производное от средне-французского слова vocher, возникло оно около 1523 года. Уже из этого тебе должно быть ясно, каков смысл приватизации Чубайса". И просветленный дядя Вася идет за ваучером и готовится к трансакции - получению "двух Волг". 
 На мой взгляд, выписка из словаря, которую мне прислал мой оппонент, не разрешает, а резко усугубляет проблему. Она выглядит как издевательство. И если ее сегодня всерьез дать людям как объяснение, того, что произошло в 1992 г., то, по моему разумению, люди будут вправе взять оглоблю и размозжить голову такому просветителю. 
 Если без эмоций, то выписка усугубляет проблему и по другой причине. Запустив слово-амебу, Чубайс, помимо общего манипуляционного эффекта, получил и возможность прямого обмана, ибо его ваучер не отвечает норме, данной в определении. Читаем: ваучер есть "a form or check indicating a credit against future purchases or expenditures", то есть квитанция, по которой в дальнейшем можно получить оговоренные ценности. Чубайс объявил, каков эквивалент этих "future purchases or expenditures" - две "Волги". Именно получение этой суммы ценностей государство удостоверило своим ваучером. Но мы же знаем, что это был хладнокровный обман, и дядя Вася на свой ваучер получил бутылку водки. Значит, то, что сунули ему в ЖЭКе под названием "ваучер", ваучером вовсе не было. Следовательно, запущенное в 1992 г. понятие реально не имело отношения к формальному определению, данному в словаре. Это слово было инструментом манипуляции. 
 С помощью "ваучеров" преступную компоненту в приватизации удалось многократно увеличить даже по сравнению с уже изначально преступным Законом о приватизации - было снято даже такое хлипкое ограничение, как "личный инвестиционный счет". В результате ваучер Кахи Бендукидзе был равен "Уралмашу", а ваучер дяди Васи - бутылке водки. 
 Антиэтатизм экспертов 
 Долгое время, покуда программа реформы выводилась из стратегической задачи "создания необратимости" в разрушении советской системы, выступления экспертов отличались радикальной антигосударственной направленностью. Инерция этого импульса еще далеко не преодолена, и заложенные им стереотипы дорого обходятся обществу. 
 Вот, советник Ельцина П.Бунич заверял: "Моя позиция была известна всей сознательной жизнью, непрерывной борьбой с государственным монстром" (как говорится, сохраняем стиль автора). Человек выучился на экономиста и нанялся к "государственному монстру" работать ради улучшения его экономики. Всю жизнь получал зарплату, премии и ласки - а оказывается, все это время неустанно стремился нанести своему работодателю вред, тайно боролся с ним! Так завистливый лакей плюет в кофейник хозяину. Ради какой великой идеи П.Бунич прожил двойную, изломанную жизнь? И что здорового он может предложить нам сегодня как эксперт? 
 Под огнем оказались все части государства - от хозяйственных органов, ВПК, армии и милиции до системы школьного образования и детских домов. Л.Баткин в книге-манифесте "Иного не дано" задает риторические вопросы: "Зачем министр крестьянину - колхознику, кооператору, артельщику, единоличнику?.. Зачем министр заводу?.. Зачем ученым в Академии наук - сама эта Академия, ставшая натуральным министерством?". В лозунге "Не нужен министр заводу!" - формула превращения России в безгосударственное, бесструктурное образование. 
 Поддержав сначала разрушение несущих конструкций государства, видные эксперты затем разводили руками при виде тех бедствий, которые обрушились на мирных граждан. Вот философ Э.Ю.Соловьев рассуждает: "Сегодня смешно спрашивать, разумен или неразумен слом государственной машины в перспективе формирования правового государства. Слом произошел. Достаточно было поставить под запрет правящую коммунистическую партию. То, что она заслужила ликвидацию, не вызывает сомнения. Но не менее очевидно, что государственно-административных последствий такой меры никто в полном объеме не предвидел... Дискредитация, обессиление, а затем запрет правящей партии должны были привести к полной деструкции власти. Сегодня все выглядит так, словно из политического тела выдернули нервную систему. Есть головной мозг, есть спинной мозг, есть живот и конечности, а никакие сигналы (ни указы сверху, ни слезные жалобы снизу) никуда не поступают. С горечью приходится констатировать, что сегодня - после внушительного рывка к правовой идее в августе 1991 г. - мы отстоим от реальности правового государства дальше, чем в 1985 г.". 
 В каждой фразе кривит душой философ-эксперт и усугубляет вину своего цеха. Напрасно он прячется за словом "никто", говоря, что якобы не предвидели катастрофических последствий "выдергивания нервной системы" из тела идеократического государства. Эти последствия не просто "предвидели" и Горбачев, и Яковлев, и молодцы из корпорации "РЭНД". Эти последствия настолько хорошо изучены и в истории, и в социальной философии, что результат можно было считать теоретически предписанным. Да и эксперименты были проведены. 
 Замечу, что, дискредитируя советский тип государства, эксперты оправдывали изменения, которые вели к заведомому ухудшению положения именно по тому критерию, который эксперты выдвигали как приоритетный. Так, очень много говорилось о том, что советское государство отягощено крайне разбухшим бюрократическим аппаратом. Это была заведомая неправда при сравнении его по этому критерию с либеральными государствами Запада (причем известны были и количественные данные, и их теоретическое обоснование). А что произошло в России под прикрытием экспертов? Возник невиданный по размерам, не связанный ни правом, ни моралью коррумпированный чиновничий аппарат. 
 В государственном аппарате управления в СССР было занято 16 млн. человек. Около 80% его усилий было направлено на управление народным хозяйством. Сегодня в госаппарате РФ 17 млн. чиновников. Хозяйством госаппарат принципиально не управляет (75% его приватизировано, остальное парализовано), а населения в РФ вдвое меньше, чем в СССР. Можно считать, что "относительное разбухание" чиновничества в результате либеральной революции десятикратно! Никакого объяснения экспертов по этому поводу не последовало. Сообщество, исключающее всякую рефлексию в отношении собственных заявлений, не является профессиональным, оно представляет из себя идеологическую службу. 
 Этический нигилизм экспертов 
 Одно из условий эффективного господства путем манипуляции сознанием автономия государства от морали. Йохан Хейзинга говорил, что это величайшая опасность, угрожающая западной цивилизации - "открытая рана на теле нашей культуры, через которую входит разрушение". Возникновение мозаичной культуры тесно связано с возникновением целого сословия "прогрессивных" интеллектуалов, которые оправдывали аморальность стремлением разрушить оковы "угнетения нравственностью", а также свободой информации. Ф.Ницше писал о них: "Ничто не вызывает большего отвращения к так называемым интеллигентам, исповедующим "современные идеи", как отсутствие у них стыда, спокойная наглость взора и рук, с которой они все трогают, лижут и ощупывают". 
 За последние десять лет эксперты в России очень много сделали, чтобы вообще устранить из политики и социальных отношений сами понятия греха и нравственности. Н.Шмелев, ставший недавно академиком, писал (в прямой противоположности одному из принципов Дж.Локка): "Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, - безнравственно и, наоборот, что эффективно - то нравственно". 
 Можно говорить о нравственной болезни, которая поразила ту часть элитарной интеллигенции, что выступает в качестве экспертов. Эта болезнь утрата чувства сострадания к простому человеку. Вот, перед выборами 1993 г. выступил по ТВ Ю.Левада, директор ВЦИОМ. Это напоминало отчет разведчика штабу, ведущему войну против собственного народа. Хотелось ущипнуть себя за руку - ведь это социолог, как бы врач, ставящий диагноз обществу. Разве позволено ему участвовать в войне? Он успокаивает ведущего: непримиримых противников режима всего 20% населения (всего-то 30 миллионов человек!), но вы не беспокойтесь - это люди в основном пожилые, без высшего образования, им трудно организоваться. Дескать, подавить их сторонникам режима, людям молодым, энергичным и уже захватившим большие деньги, труда не составит. Какой разрыв с извечной моралью! 
 Очевидно, что то изменение общественного строя, которое стремится легитимировать экспертное сообщество, принесло большинству граждан России тяжелые страдания. Рыночник академик Н.Я.Петраков вынужден признать в журнале "Вопросы экономики" в 1996 г.: "Анализ политики правительств Гайдара-Черномырдина дает все основания полагать, что их усилиями Россия за последние четыре года переместилась из состояния кризиса в состояние катастрофы". Т.И.Заславская с ужасом признает "снижение социальных запросов населения вследствие постепенного свыкания с бедностью и утраты надежд на восстановление прежнего уровня жизни". Сам А.Ципко признает: "Увлеченные своей борьбой с остатками сталинской системы, мы не видели, что в мире существует множество других форм страданий, уничижения и подавления личности - и утрата национального суверенитета, утрата страны, в которой родился и жил". Уничтожением каких остатков сталинской системы (в середине 80-х годов!) можно уравновесить тот груз страданий, что обрушили на нас демократы! 
 Казалось бы, невозможно уйти от этических проблем такого изменения. Однако, выступая по поводу реформы, эксперты демонстративно ни словом не касаются ее "человеческого измерения". Рассуждая о кривых Филлипса, якобы связывающих уровень инфляции и безработицы, Гайдар был похож на генерала, который в генштабе США докладывает план бомбардировок Ирака в терминах, исключающих категории смерти и страданий. Сама фразеология говорит о том, что реформа основана на этике войны - против собственного населения. Даже такой либерал, как академик Г.Арбатов, посчитал нужным отмежеваться: "Меня поражает безжалостность этой группы экономистов из правительства, даже жестокость, которой они бравируют, а иногда и кокетничают, выдавая ее за решительность, а может быть, пытаясь понравиться МВФ". 
 Впрочем, другой член этой интеллектуальной бригады проф. Е.Майминас тут же объясняет, что эти упреки вызваны вовсе не состраданием к своему народу и не угрызениями совести, а исключительно прагматическими соображениями - как бы не раздразнить зверя. Он пишет: "Почему эти серьезные люди - отнюдь не экстремисты - бросают в лицо правительству тяжелейшие обвинения в жестокости, экспроприации трудящихся или сознательном развале экономики...? Первая причина - в небезосновательных опасениях, что предстоящая либерализация практически всех цен, особенно на топливо и хлеб, даст новый импульс общему резкому их росту, дальнейшему падению жизненного уровня и вызовет мощный социальный взрыв, который может открыть путь тоталитаризму". Дескать, вот если бы стояли у нас оккупационные войска, которые защитили бы "демократов" от красно-коричневых, тогда можно было бы бесстрашно обрекать людей на голодную смерть. И это - главный мотив опасений экспертов. Он лежит и в основании откровений А.Ципко: "Даже Путин не сможет долго защищать либеральную элиту от опасностей "красного петуха". 
 Сам невротический страх перед "социальным взрывом", который эксперты несколько лет нагнетали в общественное сознание, послужил одной из причин углубления кризиса. Недавно целая группа иностранных (американских) экономистов, работавших в России, была вынуждена признать: "Политика экономических преобразований потерпела провал из-за породившей ее смеси страха и невежества". Эксперты сыграли важную роль в изготовлении этой "смеси страха и невежества". 
 Социал-дарвинизм как основа антропологической модели 
 Далеко не все эксперты высказывали конкретные утверждения в области антропологии, но те высказывания, которые делались, были столь радикальны, что несогласные с ними обязаны были возразить. Но возражений не было, и можно считать, что в целом экспертное сообщество приняло вполне определенную антропологическую модель - представление о человеке. Эта модель основана на радикальном социал-дарвинизме, что противоречит всей культурной траектории России. Пресса довела принципиальные положения этой модели до скандальных, гротескных формул крайнего мальтузианства, но пресса не создает моделей, она лишь заостряет идеи, высказанные экспертами. 
 Вот как представляет человека видный в прошлом эксперт Н.Амосов в его статье "Мое мировоззрение", и не в желтом "Московском комсомольце", а в "Вопросах философии": "Человек есть стадное животное с развитым разумом, способным к творчеству... За коллектив и равенство стоит слабое большинство людской популяции. За личность и свободу - ее сильное меньшинство. Но прогресс общества определяют сильные, эксплуатирующие слабых". Н.Амосов с 1989 г. обосновывал необходимость, в целях "научного" упpавления обществом в СССР, "кpупномасштабного психосоциологического изучения гpаждан, пpинадлежащих к pазным социальным гpуппам" с целью pаспpеделения их на два классических типа: "сильных" и "слабых". 
 Теорию деления человечества на подвиды, ведущие внутривидовую борьбу, развивал видный социолог В.Шубкин, утверждая при этом, что "популяция" СССР выродилась до низшего подвида "человек биологический". Вообще, идея "генетического вырождения" советского народа была общим фоном множества экспертных суждений, и никто из умеренных членов экспертного сообщества никогда не указал на нелепости, которые нагромождали энтузиасты этой идеи. 
 В целом весь дискурс экспертного сообщества России проникнут биологизаторством, сведением социальных и культурных явлений к явлениям животного мира. Вот видный антрополог, который в 1992 г. был Председателем Госкомитета по делам национальностей в ранге Министра в правительстве Ельцина, директор Института этнологии и антропологии РАН В.А.Тишков в интервью в 1994 г. выдает сентенцию: "Общество - это часть живой природы. Как и во всей живой природе, в человеческих сообществах существует доминирование, неравенство, состязательность, и это есть жизнь общества. Социальное равенство - это утопия и социальная смерть общества". И это после фундаментальных трудов этнографов в течение четырех последних десятилетий, которые показали, что отношения доминирования и конкуренции есть продукт исключительно социальных условий, что никакой "природной" предрасположенности к ним человеческий род не имеет. Постулат Тишкова о доминировании и неравенстве в человеческом обществе как естественном законе природы - это чисто идеологический вывод. 
 В Россию биологизацию культуpы импоpтиpовал Гоpбачев15. Это - понятие об общечеловеческих ценностях. То есть ценностях, пpисущих всему человеческому роду, иначе говоpя, записанных в биологических стpуктуpах. Таким образом, некоторым продуктам культуры придается характер чего-то абсолютного, вне времени и пространстве. Это - идеологическая чушь, ибо элементы культуры исторически обусловлены. Нет единой культуры, присущей человеку как биологическому виду. Даже в одном месте, в Западной Европе, человек сегодня имеет совершенно иную шкалу ценностей, нежели в Средние века (или даже в 1942 г.). Даже странно читать утверждение А.Ципко об "абсолютной ценности человеческой жизни как таковой". Как бы посмеялись над ним Чингиз-хан, Гитлер или Егор Гайдар. 
 Принятие тезиса об общечеловеческих ценностях имело разрушительные последствия и означало включение в идеологию "стихийного расизма". Из него следует, что те гpуппы или наpодности, котоpые некотоpыми ценностями не обладают (не ценят их), не вполне пpинадлежат к человеческому pоду. Список этих обязательных ценностей составляет "миpовая демокpатия", и достаточно взглянуть на этот список, чтобы понять его сугубо идеологический смысл. 
 Вспомним, как в самых pазных ваpиациях повтоpялся тезис о неpазвитости в pусских чувства свободы. Это - один из важных инструментов идеологической экспансии. Тезис о том, что "Восток" отличается от Евpопы атpофиpованным чувством свободы, является одним из главных мифов евpоцентpизма. Видный арабский философ и историк Самир Амин отмечает: "Пеpенося методы классификации животных видов и методы даpвинизма от Линнея, Кювье и Даpвина к Гобино и Ренану, утвеpждалось, что человеческие "pасы" наследуют вpожденные пpизнаки, постоянство котоpых не наpушается социальным pазвитием. Согласно этому видению, именно психологические стеpеотипы пpедопpеделяют, в большой степени, pазличные типы общественной эволюции... Можно множить цитаты, отpажающие этот взгляд, напpимеp, о вpожденной любви к свободе, о свободном и логичном мышлении одних - в пpотивоположность склонности к послушанию и отсутствию стpогости мысли дpугих". 
 Переходя от социал-дарвинизма и идеи борьбы за существование к социальной инженерии, виднейшие эксперты при молчаливом одобрении всего их сообщества доходят до крайних технократических утопий переделки человеческого материала. Н.Амосов пишет: "Исправление генов зародышевых клеток в соединении с искусственным оплодотворением даст новое направление старой науке - евгенике - улучшению человеческого рода. Изменится настороженное отношение общественности к радикальным воздействиям на природу человека, включая и принудительное (по суду) лечение электродами злостных преступников... Но здесь мы уже попадаем в сферу утопий: какой человек и какое общество имеют право жить на земле". 
 Жизнь показала несостоятельность той взятой из учебников антропологической модели, в которой человек представлен как индивид, ведущий гоббсову "войну всех против всех". Тем не менее эксперты в целом продолжают исходить из принципов методологического индивидуализма и берут homo economicus как стандарт для модели человека. Это придает всему дискурсу экспертов острую некогерентность. Вот жалобы Пияшевой: "Я социализм рассматриваю просто как архаику, как недоразвитость общества, нецивилизованность общества, неразвитость, если в высших категориях там личности, человека. Неразвитый человек, несамостоятельный, неответственный - не берет и не хочет. Ему нужно коллективно, ему нужно, чтобы был над ним царь, либо генсек. Это очень довлеет над сознанием людей, которые здесь живут. И поэтому он ищет как бы, все это называют "третьим" путем, на самом деле никаких третьих путей нет. И социалистического пути, как пути, тоже нет, и ХХ век это доказал... Какой вариант наиболее реален? На мой взгляд, самый реальный вариант - это попытка стабилизации, т.е. это возврат к принципам социалистического управления экономикой". 
 В чем смысл этого лепета "доктора экономических наук", видного эксперта? В том, что антропологическая модель, на которой стали строить "новую экономику" ясины да чубайсы, ложна. Русскому человеку, несмотря на все их потуги, как и раньше, "нужно коллективно". И потому он не берет и не хочет священной частной собственности. И потому, по разумению умницы Пияшевой, хотя "социализма нет", единственным реальным выходом из кризиса она видит "возврат к социализму". 
 Аутизм как методологический принцип. 
 Перестройка в СССР была эффективной программой по мобилизации аутистического мышления у большой части городского населения СССР. 
 Цель реалистического мышления - создать правильные представления о действительности, цель аутистического мышления - создать приятные представления и вытеснить неприятные, преградить доступ всякой информации, связанной с неудовольствием (крайний случай - грезы наяву). Двум типам мышления соответствуют два типа удовлетворения потребностей. Реалистическое - через действие и разумный выбор лучшего варианта, с учетом всех доступных познанию "за" и "против". Тот, кто находится во власти аутистического мышления, избегает действия и не желает слышать трезвых рассуждений. Он готов даже голодать, пережевывая свои приятные фантазии. 
 Аутистическое мышление - не "бредовый хаос", не случайное нагромождение фантазий. Оно тенденциозно, в нем всегда доминирует та или иная тенденция, тот или иной образ - а все, что ему противоречит, подавляется. Для того, чтобы манипулировать сознанием путем усиления аутистического мышления, специально культивируются в обществе навязчивые желания, становящиеся аутистическими тенденциями. Огромную роль в этом процессе сыграли эксперты16. 
 Вспомним один из фундаментальных лозунгов перестройки, который противоречит элементарной логике. А.Н.Яковлев выкинул его в августе 1988 г.: "Нужен поистине тектонический сдвиг в сторону производства предметов потребления". Этот лозунг, который прямо взывал к аутистическому мышлению, обосновывал начавшееся разрушение хозяйства (советский строй подрывался прежде всего с этого края). Лозунг А.Н.Яковлева сразу претворился в резкое сокращение капиталовложений. Была остановлена наполовину выполненная Энергетическая программа, которая надежно выводила СССР на уровень самых развитых стран по энергооснащенности (сегодня Россия по обеспеченности этим необходимым для любого хозяйства ресурсом быстро опускается ниже стран третьего мира). А ведь простейшие выкладки показали бы неразумный, с точки зрения интересов населения, характер лозунга А.Яковлева. 
 Человек с реалистическим сознанием спросил бы себя: каково назначение экономики? И ответил бы: создать надежное производство основных условий жизнеобеспечения, а затем уже наращивать производство "приятных" вещей. Что касается жизнеобеспечения, то, например, в производстве стройматериалов (для жилищ) или энергии (для тепла) у нас не только не было избыточных мощностей, но надвигался острейший голод. Проблема продовольствия прежде всего была связана с большими потерями из-за бездорожья и острой нехватки мощностей для хранения и переработки. Закрыть эту дыру - значило бросить в нее массу металла, стройматериалов и машин. Транспорт захлебывался, железнодорожники провозили через километр пути в шесть раз больше грузов, чем в США и в 25 раз больше, чем в Италии. Но близился срыв - не было металла даже для замены изношенных рельсов и костылей. И на этом фоне "архитектор" призывал к "тектоническому" изъятию ресурсов из базовых отраслей. Еще поразительнее та легкость, с которой был проглочен совсем уж нелепый тезис: надо сократить производство стали, "ибо СССР производит ее больше, чем США". 
 Плодом аутистического мышления был и образ той свободы, которая наступит, как только будет сломан "тоталитарный" советский строй. Никаких предупреждений о возможных при такой ломке неприятностях и слышать не хотели. Между тем любая конкретная свобода возможна лишь при условии наличия целого ряда "несвобод". Абсолютной свободы не существует, в любом обществе человек ограничен структурами, нормами - просто они в разных культурах различны. Никаких размышлений о структуре несвободы, о ее фундаментальных и вторичных элементах не было. Ломая советский порядок и создавая хаос, людей загнали в ловушку самой примитивной и хамской несвободы. 
 Крайний аутизм в хозяйственной сфере выражен в примате распределения над производством. Распределять (а тем более прихватывая себе побольше) легко и приятно, производить - трудно и хлопотно. Фетишизация рынка (механизма распределения) началась с 1988 года, но уже и раньше состоялась философская атака на саму идею жизнеобеспечения как единой производительно-распределительной системы. Можно даже сказать, что здесь речь идет уже о целом аутистическом мироощущении. 
 Главное в аутистическом мышлении то, что оно, обостряя до предела какое-либо стремление, нисколько не считается с действительностью. Поэтому в глазах людей, которые сохраняют здравый смысл, подверженные припадку аутизма люди кажутся почти помешанными. Вот простой пример того, как в массовое сознание эксперты накачивали аутизм. Летом 1991 г. несколько научных групп провели расчет последствий "либерализации цен", которую осуществил уже Ельцин в январе 1992 г. Расчет проводился по нескольким вариантам, но общий вывод дал надежное предсказание, оно полностью сбылось в январе. Результаты расчетов были сведены в докладе Госкомцен СССР, доклад этот в печать допущен не был, специалисты были с ним ознакомлены "для служебного пользования". В массовую печать дали заключения "ведущих экономистов", которые успокаивали людей.
 Так, "Огонек" дал такой прогноз Л.Пияшевой: "Если все цены на все мясо сделать свободными, то оно будет стоить, я полагаю, 4-5 руб. за кг, но появится на всех прилавках и во всех районах. Масло будет стоить также рублей 5, яйца - не выше полутора. Молоко будет парным, без химии, во всех молочных, в течение дня и по полтиннику" - и так далее по всему спектру товаров. Молоко парное (!) в течение всего дня - не чудеса ли. Буквально в то же время в том же "Огоньке" Л.Пияшева писала: "Никто и нигде не может заранее знать, какие цены установятся на землю, дома, оборудование, даже на сырье и потребительские товары". Никто не может знать, а она знала - до копейки. Весь этот прогноз - манипуляция. Она вопиюще груба, мясо быстро поднялось в цене до 20 тысяч (!) рублей. Л.Пияшева же стала доктором экономических наук и признанным "экспертом" в области экономики. 
 Обман при подготовке общественного мнения к либерализации цен - лишь мелкий эпизод в систематическом замалчивании той социальной цены, которую должны были заплатить граждане в ходе экономической реформы. Эксперты как сообщество выступили авторами и исполнителями огромного подлога, обеспечив тотальное замалчивание тех трудностей, которые должны были выпасть на долю общества, лишив его, таким образом, свободы волеизъявления. Иными словами, они выступили вовсе не как инструмент демократизации политической системы, а как орудие манипуляции общественным сознанием со стороны корыстно заинтересованного меньшинства. 
 Поразительно, но сознательный обман общества экспертами даже сегодня, при виде массовых страданий обманутых людей, не вызывает в профессиональной среде никакого осуждения. Напротив, его оценивают как эффективный. На круглом столе в "Независимой газете" 17 мая В.Третьяков так отозвался о ловкости Е.Гайдара: "Представьте, если бы Гайдар пришел к Ельцину и сказал: будем вводить реформы, и через десять лет все будет хорошо - не так, как требовал Ельцин, - успех через полгода, а через 10 лет. И будет гиперинфляция процентов 1000-2000... Если бы он так сделал, Ельцин бы тут же ударил его кулаком по голове, и Гайдар не стал бы премьер-министром. Поэтому Гайдар на всякий случай сказал: инфляция составит 50%, и к концу года все будет нормально. Я предполагаю, что Гайдар как эксперт был тогда достаточно грамотен, но не говорил правду из идеологических соображений, потому что считал, что нужен капитализм, а это зависит от Ельцина, ему надо сказать то, что он хочет услышать, а дальше пойдет, и уже ничего нельзя будет сделать". 
 Вдумайтесь в эту конструкцию! Человек сознательно лжет "из идеологических соображений", причем своей ложью прикрывает не благо, а губительные для страны изменения, но в элитарном кружке, который обсуждает вопрос "Чем больно наше экспертное сообщество?", это называют не преступным должностным подлогом, а "грамотный эксперт". В этом-то и есть ответ на вопрос о болезни - ни В.Третьяков, ни собравшиеся эксперты "реформаторов" не видят во лжи Гайдара ничего зазорного или патологического, они ее считают законным атрибутом "грамотного эксперта". Кстати, В.Третьяков как будто не видит абсурдности своего критерия: "успех через полгода" это ложь, а "успех через 10 лет" был бы правдой. Ведь десять лет уже прошли! Неужели не видно, что в настоящую катастрофу мы только-только втягиваемся? Десять лет реформы мы протянули на ресурсах старой советской системы, но теперь-то они подходят к концу, а новые капиталовложения еще даже не начинали делать. В чем же видит В.Третьяков "грамотность" Гайдара, назови он дату "успеха" 2000 г.? 
 Чудовищный документ, показывающий степень аутизма влиятельных экспертов - стенографическая запись интервью 4 января 1994 г., взятого сотрудником Института социологии РАН Лапиной Г.П. у ФИЛИППОВА Петра Сергеевича (он - член Президентского Совета, руководитель Аналитического центра Администрации Президента РФ по социально-экономической политике, вице-президент Всероссийской ассоциации приватизируемых и частных предприятий). 
 Вопрос: Об исторической ситуации в России. 
 Ответ: Что было? Я имею ввиду, что для простого человека означала командно-административная система? Это были взаимоотношения по тезису: "Я начальник - ты дурак, ты начальник - я дурак". Экономика работала не на результат, а на рапорт, на отчет, на исполнение плана. Экономика напоминала человека, больного тяжелой формой склероза. Все экономические сосуды были "забиты" ресурсами. Но даже среди бюрократии теплилась надежда, что, может быть, можно перейти от этих государственно-распределительных отношений к отношениям, основанным на частной собственности, на собственности гражданина не только на свою дачу и машину, но и на что-то большее. 
 В: А зачем это бюрократии? 
 О: Директор государственного предприятия - всего лишь наемный работник и в любой момент может получить приказ об увольнении. И поэтому переход к отношениям частной собственности, когда никто не может лишить человека акций его предприятия или участка земли, на котором расположено его ранчо, казался привлекательным. И он действительно более привлекателен... Так вот, я не видел среди этих людей (директоров предприятий) больших революционеров, т.е. людей, которые были бы готовы жизнь положить ради изменения собственности в обществе. Это делали другие люди - разночинцы (я их так называю): инженеры, юристы, прочая интеллигенция ... 
 В: А Вы почему? 
 О: А я? Это идейные соображения... Я понял, что дальше так жить нельзя, нужно что-то менять и сел писать книгу с традиционно русским названием "Что делать?", в которой попытался совместить несовместимое. Я все еще находился в плену социалистических идей: социализм, что называется, въелся в плоть и кровь. Но, с другой стороны, хотелось рынка! И в результате у меня получался некий социалистический рынок с человеческим лицом. Примером для меня была Югославия... Я ушел работать механиком в автопарк - "во внутреннюю эмиграцию" - и продолжал писать свою книжку,организовывал семинары, а также зарабатывал деньги для будущей революции. В 1975 г. мы создали кооператив, точнее товарищество по совместной обработке земли "Последняя надежда": мы там выращивали рассаду и тюльпаны. Деньги нам были нужны для типографии и прочих нужд... 
 В: А лозунг вашей революции? 
 О: Изменить этот мир! Переустроить страну. 
 В: Проект революции был оценен по достоинству? 
 О: Да, можно так выразиться. Но возвратимся к началу. В 1985 - начале 1986 гг. стало ясно, что происходят какие-то серьезные сдвиги в нашей стране. Поэтому я вышел из своей "внутренней эмиграции" и поехал по России устанавливать явки. Таким образом я перезнакомился с очень многими людьми... Когда, например, я убедился в том, что никто не собирается писать закон о приватизации, я написал его сам... и с великими трудностями протащил этот закон через Верховный Совет: так у нас началась приватизация. Провел я закон о частной собственности... 
 В: Ну, и действуют эти законы? 
 О: Закон о приватизации, слава Богу, действует! Это все видят, хотя бы по телевизору... Егор Гайдар - хороший человек, но он сел на ту лавку, которую мы для него сколотили из законов, принятых за полгода до того, как он стал исполняющим обязанности премьер-министра. Ну, и к кому отнести, например, меня? Я - разночинец, инженер-радиотехник, который увлекся экономикой. Вот такие, как я, делали эту реформу... 
 В: Они [разночинцы ], стало быть, и есть ведущее ядро? 
 О: Да. Ну, смотрите, Собчак - кто? Кандидат юридических наук, пришел и стал заниматься политической деятельностью. Полторанин (как бы Вы к нему ни относились) - кто? Обычный журналист, пришел и, в сущности, занялся разрушением коммунистической системы. Ведь его основная функция - не журналистская, а политическая, верно ведь? 
 В: Петр Сергеевич, а Ваша основная задача все-таки в чем состояла? В том лишь, чтобы разрушить советскую систему или что-то конкретное вместо нее построить? 
 О: Ну, что значит разрушить? Я перечислил, что сделал - разве это не строительство? 
 В: Отчасти, да. Вы как бы закладываете законодательный фундамент, который пока еще... 
 О: Работает, уже работает. А как же! Вот Вы - акционер? Нет? Удивительно, теперь все акционеры, все меняют: кто ваучеры, кто деньги, кто что... Люди на основании этого законодательного фундамента создавали, создают и будут создавать предприятия, повышать свой жизненный уровень, а также своих сограждан. Еще в 1991 г. я создал первую частную газету в Санкт-Петербурге - "Невский курьер". Все остальные газеты были тогда еще государственными, а у нас была частная, и нам с ее помощью удалось резко повлиять на развитие общественного мнения в городе (а позже и в Москве), создать предпосылки для большего развития демократии. Чтобы открыть газету, мы объединились в акционерное общество, которое существует до сих пор (там работают мои коллеги), выпускает книги, календари, брошюры и прочее... Другое дело, что конкуренции недостаточно, и наш товарный рынок не ломится, как в Гетеборге или других странах... 
 В: Если он и ломится временами, то только от импортных товаров... 
 О: Ну, а что тут удивительного, если страна 80% своих производственных мощностей тратила на изготовление танков и станков.... Другое дело, конечно, что деньги стали проблемой. Правда, наш народ - очень своеобразный народ: ему хочется, чтобы и деньги были, и товар. Такого не бывает! 
 В: По тому, что Вы говорите и как действуете, очевидно, что Вы представляете собой личность "западного склада" - индивидуальность, стремящуюся к самостоятельности, не склонную целиком подчиняться коллективным действиям. Вы, что называется, "сами по себе". Вы же не будете отрицать этот очевидный факт? 
 О: Я, конечно, никогда не буду представителем "стада баранов"!.. Но народ таков, каков он есть. Ничего страшного - переживем и одиночество... Но вот пацаны, слава Богу, растут и готовы стекла у машин мыть, но получать за это деньги! Другие - те, кто поумнее, - готовы корпеть над языком, наукой, но тоже - получать, жить достойно! Я не понимаю, как это - не хотеть иметь своей яхты, не хотеть путешествовать по миру, летать на самолетах, ездить на автомашинах? Женщина, которая не умеет водить автомашину, для меня уже не женщина! 
 В: Разве Вам не очевидно, что очень большая часть населения не за вас, она (эта часть) ищет какого-то другого пути, неважно, как его называют "национальный", "российский", "третий"? 
 О: Конечно, тогда надо продолжить разговор о чертах нашего общества. Мы пока упомянули такую черту, как "инертность", но есть еще и другие: "эгалитаризм", "ненависть к начальству, даже избираемому", "ненависть к богатым; убеждение, что богатый человек может быть богатым только путем хищений или каких-то других неблаговидных действий", "зависть - пусть у меня корова сдохнет, но и у моего соседа тоже"... Эта уравнительная система взглядов, в которой нет личной заинтересованности, конкуренции, обрекает народ на нищенское существование. Исторически ей на смену пришла другая этика, основанная на конкуренции, на частной собственности... И в России этот процесс шел. Были люди, которые вместе со своими семьями покидали род, племя - сами (и становились "извергами" ) или были принуждены соплеменниками (и становились "изгоями"), и обосновывались отдельно. Но старое цепляется, и человек, не привыкший, не умеющий работать ("серятинка") хватается за уравнительный механизм и требует, чтобы все собирали и поровну делили. Старое цепляется, но его надо преодолевать. 
 В: Петр Сергеевич, нельзя же всерьез утверждать, что наше народонаселение не работает и никогда не работало. Ну, возьмите, к примеру, своих родителей- небось, они всю жизнь проработали ... 
 О: Артель "напрасный труд"... 
 В: Однако люди, подчеркиваю, трудились, не покладая рук, и кое-что, осмелюсь заметить, построили. 
 О: Да, закапывали деньги в землю, закапывали... Построили БАМ, канал Волга-Чограй, никому не нужные. 
 В: Что бы Вы ни утверждали, но в стране много чего было, да и страна была большая... 
 О: Какой была, такой и осталась. 
 В: Нет, даже с этой стороны нет - уменьшилась. 
 О: Причем здесь это. Люди, жившие в Казахстане, по-прежнему там живут? Кто где жил, тот там и живет. 
 В: Однако, если вернуться к сегодняшнему дню, не все так однозначно, как Вы говорите. Если по ходу реформ стало бы ясно, что лучше становится именно лучшим работникам, это было бы одно. К сожалению, этого нельзя констатировать. 
 О: Это естественно. В нашей экономике узкое место - это торговля: у нас в три раза меньше торговых площадей, чем, например, в Японии. Нам здесь еще работать и работать. Хотите хорошо жить - займитесь торговлей. Это общественно-полезная деятельность. И так будет до тех пор, пока будет существовать дефицит торговых площадей, а, еще вернее, мы испытываем дефицит коммерсантов. 
 В: А как Вам кажется, можем ли мы рассчитывать на "мягкую" трансформацию общественных форм? Без каких-либо серьезных социальных потрясений? 
 О: А разве у нас они есть? 
 В: Ну, как же - все-таки октябрьские события имели место? 
 О: Да ничего там страшного не было... 
 В: Тогда я спрашиваю Вас, как обычный средний человек: можете ли Вы сказать, когда в стране все образуется? 
 О: А что это значит - образуется, на сколько градусов? И сейчас все образовано. У нас что - трамваи не ходят? 
 В: Ну, хорошо. Тогда договорим, все-таки, о группах в обществе, имеющих отношение к собственности и власти. Если проще, какая из этих групп сейчас сильнее: чиновники, директора, предприниматели? 
 О: Да мы все - чиновники. Просто есть чиновники, ориентированные на реформы - их мало, считанные единицы. А большинство, вся чиновничья структура живет за счет распределения... Да я их всех к стенке поставлю с великим удовольствием. 
 В: Ясно, в смысле интересно...". 
 Усилиями экспертов аутизм в политически активной части населения поддерживается на нужном уровне. Уже в течение восьми лет представители российского "среднего класса" в подавляющем большинстве оценивают при опросах экономическое состояние страны как "катастрофическое". Теме не менее они уверены, что через 4-5 лет все наладится, и их будущее будет обеспечено. Попытки выяснить, на чем основано это их убеждение, к успеху не приводят. Они явно надеются на чудо (вернее, на целую серию чудес), но в этом не сознаются. Другими словами, поражение их сознания глубже, чем было у немцев в 1944 г. - те надеялись на чудо-оружие, создание которого хотя бы декларировалось руководством Германии. 
 3. Эксперты и их воздействие на "оснащение ума" 
 Эксперты и разрушение логического мышления 
 Логическое мышление уязвимо, посредством манипуляции в него можно внедрять "программы-вирусы", так что люди, отталкиваясь от очевидных фактов, приходят к ложному, а иногда и абсурдному умозаключению. 
 Альянс обществоведов (типа Г.Попова и Т.Заславской), идеологов (типа Г.Бурбулиса и А.Яковлева) и ученых-естественников (типа Е.Велихова и C.Ковалева), который и положил начало новому сообществу экспертов, выработал небывалый стиль политических дебатов. Благодаря мощным средствам массовой информации он был навязан общественному сознанию и стал инструментом для его шизофренизации. Рассуждения стали настолько бессвязными и внутренне противоречивыми, что многие всерьез поверили, будто жителей крупных городов кто-то облучал неведомыми "психотропными" лучами. 
 Как шел процесс иррационализации, навязанный экспертами реформаторов? Рассмотрим структуру простых логических построений, которую используют политики. Аристотель называл их энтимемами (риторическими силлогизмами) неполно выраженными рассуждениями, пропущенные элементы которых подразумеваются. Вот схема разумного, хотя и упрощенного, рассуждения: 
 Данные (Д)--------- Квалификация (К) ------ Заключение (З) 
 ? ? 
 Поскольку (Г) ----- Оговорки (О) 
 ? 
 Ведь (П) 
 В популярной книге А.Моля читаем: "Аргументация определяется как движение мысли от принятых исходных данных (Д) через посредство основания, гарантии (Г) к некоторому тезису, составляющему заключение (З)". Подкрепление (П) служит для усиления "гарантии" и содержит обычно хорошо известные факты или надежные аналогии. Квалификация (К) служит количественной мерой заключения (типа "в 9 случаях из 10"). Оговорки (О) очерчивают условия, при которых справедливо заключение ("если только не..."). 
 В митинговых рассуждениях обычно остаются лишь главные три элемента: Д-Г-З. Но это - абсолютный минимум. Аргументация ответственных политических дебатов намного сложнее, в них требуется, например, отдельно обосновывать и выбор данных, и надежность гарантии, и методы квалификации. Что же мы наблюдали в процессе реформы? Из аргументации были сначала полностью исключены подкрепления, оговорки и квалификации. А затем была разрушена и минимальная триада - была изъята или чудовищно искажена гарантия. 
 Отключение от рациональных критериев стало массовым явлением прежде всего в среде интеллигенции. Так, интеллигенция, в общем, поддержала удушение колхозов как якобы неэффективной формы производства. И ей не показалось странным: в 1992 г. правительство Гайдара купило у российского села, у колхозов и совхозов, 21 млн. т зерна по 12 тыс. руб. (около 10 долл.) за тонну, а у западных фермеров 24,3 млн. т по 100 долл. за тонну. Почему же "неэффективен" хозяин, поставляющий тебе товар в десять раз дешевле "эффективного"? То же с молоком. Себестоимость его в колхозах до реформы была 330 руб. за тонну, а у фермеров США 331 долл. - при фантастических дотациях на фуражное зерно, 8,8 млрд. долл. в год (136 долл. на каждую тонну молока)! 
 Вспоминая сегодня все то, что пришлось слышать и читать за последние десять лет у экспертов наших новых политиков, можно утверждать, что они сознательно и злонамеренно подорвали существовавшую в России культуру рассуждений и привели к тяжелой деградации общественной мысли. 
 Отход от здравого смысла 
 В 1990 г. мне на отзыв дали законопроект "О предпринимательстве в СССР". Подготовлен он был научно-промышленной группой депутатов, стоят подписи Владиславлева, Велихова, других представителей элиты. И совершенно несовместимые друг с другом утверждения и заклинания. "В нашем обществе практически отсутствует инновационная активность!". Такого общества не может быть в принципе. Инновационная активность пронизывает жизнь буквально каждого человека, это - его биологическое свойство. Да если говорить об экономике: сами же они утверждают, что она в основном работала на оборону, но в производстве вооружений инновационный потенциал был безусловно и вне всяких сомнений исключительно высок. То есть, советская экономика в основной своей части была высоко инновационной. 
 Или еще тезис: "Государство не должно юридически запрещать никаких форм собственности!" - и это после стольких веков борьбы за запрет рабства или крепостного права (а ведь возрождение рабства - реальность конца ХХ века). "Государство должно воздействовать на хозяйственных субъектов только экономическими методами!" - во всем мире "хозяйственные субъекты" весьма часто оказываются в тюрьме, а у нас, значит, бей его только рублем. "Основным критерием и мерой общественного признания общественной полезности деятельности является прибыль!" - но тогда да здравствует наркобизнес, норма прибыли у него наивысшая. И все это - за подписью экспертов-академиков. 
 В выступлениях экспертов из ученых бросалось в глаза отрицание накопленного человечеством навыка рассуждений, чуть ли не мистическая тяга сказать нечто прямо противоположное знанию и здравому смыслу. Можно предположить, что причина этого - не в "сумеречном" состоянии сознания самой интеллектуальной бригады реформаторов, а в искусственном создании такого состояния у широких кругов слушателей и зрителей - как инструмента социальной технологии. Антонио Грамши писал, что в борьбе за культурную гегемонию над массами современная буржуазия вынуждена разрушать здравый смысл, в то время как антибуржуазные движения должны обращаться именно к здравому смыслу. Приняв к исполнению социально-инженерный проект "построения капитализма", эксперты слишком буквально стали применять грамшианскую методологию. 
 Вот передача "Момент истины". Святослав Федоров требует "полной свободы" предпринимателям и доказывает, что питекантроп превратился в человека именно когда получил собственность, а без нее человек превращается обратно в питекантропа. И при этом постоянно обращает внимание на то, что он - профессор. А надо бы профессору вспомнить, что при общинном строе люди (похожие на питекантропов не больше, чем самый цивилизованный предприниматель) жили в 2 тысячи раз дольше, чем при частной собственности. Но кульминацией рассуждений С.Федорова был убийственный аргумент против вмешательства государства в хозяйственную деятельность. "Экономика, говорит С.Федоров, - это организм. А в организм вмешиваться нельзя - он сам знает, что ему лучше. Мы вот сидим, разговариваем, а печень себе работает, как надо". От кого же мы это слышим? От профессора медицины! Да не просто врача, а хирурга! Он всю свою жизнь только и делает, что вмешивается в деятельность организма, да не с лекарствами (хотя и это - очень сильное вмешательство), а со скальпелем, и прямо в глаз. Каким расщепленным должно быть сознание человека, чтобы выбрать именно ту аналогию, которая действует прямо против его собственного тезиса. 
 Вот видный деятель пишет в pеспектабельном жуpнале "Междунаpодная жизнь" о необходимости "pеально оценить наш pубль, его покупательную способность на сегодняшний день" (в начале 1991 г.). Пpедлагаемый им метод абсуpден: "Если за него (pубль) дают 5 центов в Нью-Йоpке, значит он и стоит 5 центов. Дpугого пути нет, ведь должен же быть какой-то pеальный кpитеpий". Почему "дpугого пути нет", кpоме как попытаться пpодать pублевую бумажку в Нью-Йоpке? Кому нужен pубль в Нью-Йоpке? А pеальная ценность pубля на той теppитоpии, где он выполняет функции денег, была известна - 20 поездок на метpо. То есть, рубль был эквивалентом количества стройматериалов, энергии, машин, рабочей силы и других реальных средств, достаточного чтобы построить и содержать "частицу" московского метро, "производящую" 20 поездок. В Нью-Йоpке потpебная для обеспечения такого числа поездок сумма pесуpсов стоила 30 доллаpов. 
 Путем непрерывного воздействия бесчисленного множества таких "молекулярных" ударов по здравому смыслу совокупность экспертов помогла политикам добиться того, что масса трудящихся пассивно приняла или даже поддержала такие социальные изменения, которые прямо и практически с очевидностью противоречили ее интересам (прежде всего, приватизацию промышленности и ликвидацию кооперативного сельского хозяйства). 
 Редукционизм и стереотипизация проблем 
 В последние десять лет мы в России видим целенаправленные действия по превращению народа в толпу - через изменение типа школы, ослабление традиций, воздействие рекламы, телевидения и массовой культуры, разжигание несбыточных притязаний и пропаганду безответственности. Налицо все признаки тех методов и технологий "толпообразования", на которые обращали внимание изучавшие это явление философы. Очень большую роль в этой программе играют эксперты. 
 В конце 80-х годов произошло почти моментальное переключение их дискурса на тип мозаичной культуры - с отходом от принципов Просвещения и университетской культуры. В своих суждениях эксперты перестали ставить и обсуждать целостные проблемы, и понятия, в которых они могут быть осмыслены. Возник тип сообщений, которые хаотизировали мышление, делали его некогерентным. Используя все средства манипулятивной риторики (дробление, срочность, сенсационность), эксперты создали практически тоталитарный фильтр, лишающий население России минимально необходимой информации о реальности и логических конструкций для ее осмысления. Это лишило огромное число людей последних крох возможности сознательного волеизъявления и отношения к будущему. 
 В своих выступлениях эксперты исходили из концепции упрощения (стереотипизации) - механической подгонки социального явления под устойчивую общую формулу (стереотип). Человек должен был воспринимать такие сообщения без усилий и безоговорочно, без внутренней борьбы и критического анализа. На этой основе и сложился редукционизм экспертных суждений сведение реальных общественных проблем и явлений к предельно упрощенным и легким для восприятия утверждениям. Стало практиковаться разделение целостной проблемы на отдельные фрагменты - так, чтобы читатель или зритель не смог связать их воедино и осмыслить проблему. Это - фундаментальный принцип мозаичной культуры. Эксперты стали главными актерами в создаваемом в России "обществе спектакля", с его воображаемым временем, которое состоит в отрицании реального прошлого и реального будущего - временем без действительной памяти и без действительного проекта. 
 Гейзенберг, ставший свидетелем катастрофических последствий крайнего редукционизма и стереотипизации общественных проблем в Германии во время фашизма, писал: "Кто занимается философией греков, на каждом шагу наталкивается на эту способность ставить принципиальные вопросы, и, следовательно, читая греков, он упражняется в умении владеть одним из наиболее мощных интеллектуальных орудий, выработанных западноевропейской мыслью". Эту унаследованную от античной мысли особенность он видел в "способности обращать всякую проблему в принципиальную", то есть стремиться к упорядочению мозаики опыта. Экспертное сообщество России, напротив, целенаправленно превращает всякую принципиальную проблему в самый плоский и пошлый стереотип. 
 Вот некоторые примеры. Эксперты постоянно сводили проблему либерализации общества (шире - жизнеустройства) к ее экономической стороне. Но экономика - лишь видимая часть айсберга проблемы. Главное - культура и мировоззрение. И массовому сознанию было навязано убеждение, будто стоит сломать ненавистные структуры плановой экономики, и на расчищенном месте сама собой возникнет рыночная экономика англо-саксонского типа. Надо только разрешить! 
 Во время подготовки и проведения приватизации по схеме Чубайса была установлена настоящая информационная блокада - к эфиру не были допущены специалисты, предупреждавшие о губительных последствиях "приватизации по Чубайсу". Сегодня А.Ципко фарисейски сокрушается: "Почему не было видно, и об этом никто не говорил во время перестройки, что сам по себе процесс приватизации национального достояния создает не только соблазны, но и поразительные возможности для обогащения, коррумпирования тех, кто распределяет и раздает в частные руки государственное имущество. Какой смысл был отдавать в частные руки эффективные, конкурентоспособные государственные предприятия, которые обогащали казну и кормили страну? Где грань между так называемым приматом идеологического подхода к приватизации и экономическим преступлением?". 
 Никто не говорил! Надо быть совершенно бесстыжим человеком, чтобы в 2001 г. писать такие вещи - ведь еще не умерли те специалисты, которые и говорили, и писали доклады и отчеты, сделанные на основании дотошных расчетов и исследований. Я лично руководил группой специалистов, которой премьер-министр В.Павлов поручил подготовить анализ законопроекта о приватизации. Когда я докладывал результаты перед Комитетом по экономической реформе Верховного Совета СССР, там сидела дюжина виднейших "экспертов", включая директора того Института, где служил А.Ципко. Они весело смеялись мне в лицо - они и сами прекрасно знали, как будут разворовывать промышленность СССР. 
 Стереотипные выступления экспертов настолько упрощали проблему, что подавляющее большинство граждан не знало и не понимало сути программы приватизации, а тем более процедуры этого процесса. Как выяснилось, даже профкомы предприятий были дезинформированы относительно прав работников. Таким образом, эксперты стали соучастниками акции, которая нанесла государству, обществу и частным гражданам большой вред. 
 Вот всего лишь один из важных пунктов проблемы, полностью исключенных из представления о ней, данной экспертами. Приватизация - элемент целостного процесса изменения отношений собственности, а именно, наделение каких-то лиц правом частной собственности. Но государственные предприятия находятся в общественной собственности - они национализированы или построены как национальное достояние. Государство выступает лишь как распорядитель, управляющий этой собственностью. Чтобы иметь возможность ее приватизировать, необходимо сначала осуществить денационализацию. Это важнейший и самый трудный этап, что прекрасно известно из опыта всех кампаний приватизации, например, в период правления Тэтчер. Этот этап изъятие собственности у ее владельца (нации). А это, совершенно очевидно, никак не сводится к экономическим отношениям (так же, как грабеж не означает для жертвы просто утрату некоторой части собственности). Однако в выступлениях экспертов проблема изъятия собственности абсолютно замалчивалась. Слово "денационализация" стало табу и было заменено ложным именем, неологизмом "разгосударствление". 
 Совершенно ложно представлена огромная проблема приватизации земли и ее превращения в товар. Эта проблема сведена лишь к ее экономическому измерению и низведена почти до технической задачи - в то время как речь идет об изменении всего образа жизни деревни, а значит, и всей России. И даже в мелочах недобросовестны здесь эксперты. Они свели свою роль к пропаганде частной собственности на землю, от них нельзя узнать никаких определенных сведений и аргументированных мнений. Вот, в Саратовской области уже три года как введена свободная продажа земли. К каким результатам это привело? Кто купил землю? По какой цене? Что на ней выращивает? Какие урожаи? Никакой информации за три года не было дано. Когда проводилась реформа Столыпина, власть тоже вела пропаганду приватизации земли. Однако в газетах регулярно публиковались сводки с ответами на названные выше вопросы. Наблюдение за ходом реформы велось как МВД, так и экспертами Вольного экономического общества. 
 Эксперты послужили прикрытием огромной аферы недобросовестных банков по созданию финансовых пирамид. Они не только не компенсировали недобросовестную рекламу предупреждающими комментариями, но не дали доступа к эфиру тем российским и зарубежным специалистам, которые могли бы предупредить вкладчиков и объяснить механизм финансовых пирамид. Точно так же, уже в 1997-1998 гг., они послужили прикрытием аферы с ГКО, которая приняла международный масштаб и привела Россию к тяжелейшему кризису. Эксперты не дали внятных сообщений даже о дебатах в Думе и Совете Федерации по этому вопросу в апреле-мае 1998 года. Получение обществом этой информации позволило бы если не предотвратить крах, то хотя бы смягчить его последствия, а гражданам спасти значительную часть вкладов. 
 Встав на позицию поддержки радикального крыла реформаторов, экспертное сообщество превратилось в идеологический институт, который демонстративно обслуживает богатое меньшинство. 
 Нарушение критериев подобия 
 Общий регресс в качестве рассуждений, который переживает наше общество, был вызван и тем, что эксперты стали грубо нарушать критерии подобия, согласно которым выбираются факты и аналогии для аргументации. Если эти критерии не соблюдаются, то утверждение вообще остается без основания, то есть вырождается в иррациональное. 
 Вспомним метафору рыночников: "нельзя быть немножко беременной". Мол, надо полностью разрушить плановую систему и перейти к стихии рынка. Но ведь никакого подобия между беременностью и экономикой нет. Более того, реальная экономика и не признает "или - или", она, если хотите, именно "немножко беременна" многими хозяйственными укладами. Поскольку все указания специалистов на постоянные ошибки такого рода игнорировались, речь идет о сознательных акциях по разрушению логики. 
 Диверсия против логики - во всех ссылках на Запад (не будем даже придираться к тому, что и сама западная действительность при этом была представлена ложно). Постоянно повторялось, например, такое: "Британская Империя распалась - значит, и СССР должен был распасться!". И никаких обоснований подобия. И почему сравнивают с Британской империей, а не с Китаем и не с США? Или и они должны распасться и именно сегодня? Кстати, из тезиса о закономерности распада СССР с неизбежностью следует, что и Российская Федерация должна распасться - ведь она точно такая же империя, какой был СССР. Ну, чуть поменьше, но это дела не меняет. 
 Важным эпизодом было убеждение людей в том, что СССР не должен производить стали больше, чем США. Это - производное от тезиса, будто "плановая экономика работает не на человека, а на себя". Ну причем здесь "производство в США" как критерий для наших решений? Ведь никто из экспертов не осмелился сказать: сократим производство стали, ибо нам столько не надо! Не могли этого сказать, так как всем известно, какой голод на металл испытывала наша экономика. Но даже если имитировать США, утверждение вопиюще нелогично. Разве критерием может служить производство? 
 Мировое хозяйство интегрировано, и металлургические мощности вывезены в страны "третьего мира" (например, в Мексику и Бразилию), откуда США получают металл. На производстве стали специализируются ФРГ и Япония - а там производилось стали на душу населения намного больше, чем в СССР. США могли сталь и металлоемкую продукцию - суда, тяжелую технику и автомобили покупать, а СССР - нет. Кроме того, США сократили производство стали лишь после того, как осуществили массированные металлоемкие строительные программы (дороги, здания, мосты), к которым в СССР только приступали. Даже за послевоенные годы США произвели стали почти на 1 млрд. тонн больше, чем СССР. В целом в США уже было "вложено" стали почти в 2,5 раз больше, чем в СССР - когда же мы сократили бы этот разрыв? 
 Да и вообще говорить отдельно о стали нельзя, она лишь один из элементов всего комплекса конструкционных материалов. Большую часть стали США заместили новыми композитными материалами, пластиками и т.д., а в СССР их выпускалось еще очень мало. Это - печальная технологическая реальность. И решить эту проблему предлагалось просто сократив производство стали! 
 Академик А.Л.Яншин, председатель Научного совета по проблемам биосферы АН СССР, выступая в 1991 г. против программы "поворота рек", призывал к "резкому сокращению площадей, засеваемых хлопчатником". Какова же аргументация? В Узбекистане, мол, урожайность хлопчатника всего 23 ц/га, а в США "хлопководство при урожайности менее 35-40 ц/га считается нерентабельным и не практикуется". Подумайте, при чем здесь США? Вот, в Кувейте себестоимость добычи барреля нефти 4 долл., а в России 14 - так что, нам и нефть не добывать? Кстати, урожайность хлопчатника в 1990 г. в пересчете на волокно была в Узбекистане 8,4 ц/га, а в США 7,2 ц/га. В течение всех 80-х годов урожайность хлопка в Узбекистане была на 15-18% выше, чем в США и вдвое выше, чем в Бразилии, но на то и новое мышление, чтобы экспертам можно было безнаказанно "фантазировать". 
 Демонстративно игнорируются критерии подобия и в идее отказа от патерналистского государства и переходе к государству либеральному. Основанием для этого опять берется аналогия с западной цивилизацией (и даже именно с ее англо-саксонским крылом). Надо заметить, что в своем либеральном экстремизме эксперты отметают даже концепцию (тоже западную) "социального государства". Разве не удивительно: за время реформ ни разу не дали слова таким либеральным социал-демократам, как Улоф Пальме, Вилли Брандт или Оскар Лафонтен. И опять А.Ципко бесстыже сокрушается: "Тогда никто не говорил и не видел, что наряду с правом на свободу слова для человека важно сохранить и много других прав: право жить, рожать и воспитывать детей, право быть гражданином своего национального государства, учиться и говорить на своем родном языке, жить и развиваться в рамках своей национальной культуры, право на историческую память, право на уважение к своему национальному достоинству. В своей борьбе за свободу слова мы утратили многие из других священных прав личности". 
 Как это "никто не говорил и не видел"? Улоф Пальме в книге "Шведская модель" (то есть модель, которую нам навязывал эксперт Горбачева Аганбегян) прямо сказано: "Бедность - это цепи для человека. Сегодня подавляющее большинство людей считает, что свобода от нищеты и голода гоpаздо важнее многих дpугих пpав. Свобода пpедполагает чувство увеpенности. Стpах пеpед будущим, пеpед насущными экономическими пpоблемами, пеpед болезнями и безpаботицей пpевpащает свободу в бессмысленную абстpакцию... Hаиболее важным фактоpом увеpенности является pабота. Полная занятость означает колоссальный шаг впеpед в пpедоставлении свободы людям. Потому что помимо войны и стихийных бедствий не существует ничего, чего люди боялись бы больше, чем безpаботицы". 
 Критерии подобия нарушаются во всех смыслах - и когда в качестве аналогии привлекают совершенно несопоставимые явления, и когда с разными мерками подходят к событиям одного порядка. Огромное значение для подрыва СССР имели события в Тбилиси в 1989 г. Предположим даже, что они не были провокацией и что действительно кто-то погиб от саперных лопаток десантников, которым приказали очистить площадь от митингующих (хотя, заметим, комиссия специалистов отметила отсутствие на телах погибших рубленых ран - факт, о котором эксперты умалчивали). 
 Возмущение либеральной публики а тот момент не имело предела - армию заклеймили до всякого разбирательства. И вот организаторы того митинга, как бесстрастно сообщает ТВ, "наносят ракетно-бомбовые удары по городу Гагра". Ракетно-бомбовые! По курорту, жемчужине Кавказа! По площадям, не надеясь попасть конкретно в своих врагов-абхазов, а просто уничтожая все живое и систему жизнеобеспечения города. И никакой реакции со стороны экспертов-демократов! И что поразительно - сопоставляя бомбардировку Гагры с событиями в Тбилиси, эти люди и сейчас делают вид, что разгон митинга был несравненно более тяжким преступлением, нежели бомбардировка городов и сел (так и говорил А.Н.Яковлев в беседе с Карауловым в августе 1996 г.). 
 Тоталитаризм утверждений 
 Элементарный акт мышления всегда связан с диалогом, с оппозицией утверждений. Мы же в рассуждениях экспертов наблюдаем полный разрыв с диалогичностью и принципиальный отказ от ответа оппонентам. Крайний тоталитаризм утверждений экспертов был важным средством отключения здравого смысла граждан. Сначала из рассуждений была устранена необходимая часть энтимемы - квалификация, количественная мера утверждения. А потом мало-помалу перешли к жестким тотальным, абсолютным выводам, которые уже не допускали полутонов и поиска меры, а расщепляли реальность на черное и белое. 
 Вот, А.С.Ципко заявляет: "Не было в истоpии человечества более патологической ситуации для человека, занимающегося умственным тpудом, чем у советской интеллигенции. Судите сами. Заниматься умственным тpудом и не обладать ни одним условием, необходимым для постижения истины". Представляете, в СССР человек умственного труда не обладал ни одним условием для постижения истины. Ни одним! Ну разве это умозаключение совместимо с нормальной логикой и здравым смыслом? Нет, его тоталитаризм доведен до абсурда. 
 А вот советник Ельцина, А.Мигранян: "Разрушая все органические связи, отчуждая всех от собственности и власти, данный режим... Вот почему никогда в истории не было такого бессилия отдельного человека перед властью". Итак, в одном абзаце утверждается, что советский режим всех отчуждал от собственности и власти, а в другом абзаце - что при советском строе был многомиллионный класс бюрократии, который имел собственность и власть. Далее говорится, что не было во всей истории, включая правление царя Ирода и Пол Пота, большего бесправия, чем в СССР вплоть до прихода демократов. При непрерывном повторении подобных утверждений по всем каналам телевидения не надо никаких психотропных лучей. 
 Поток таких тоталитарных утверждений был столь плотным, что люди к ним просто привыкли как к чему-то естественному. Утверждения делались таким тоном и повторялись столь часто, что это нанесло тяжелый ущерб массовому сознанию. Как пишет С.Московичи, "утверждение в любой речи означает отказ от обсуждения, поскольку власть человека или идеи, которая может подвергаться обсуждению, теряет всякое правдоподобие. Это означает также просьбу к аудитории, к толпе принять идею без обсуждения такой, какая она есть, без взвешивания всех "за" и "против" и отвечать "да" не раздумывая". С.Московичи уделяет приему непрерывного повторения много внимания. Он пишет: "Таким образом, повторение является вторым условием пропаганды. Оно придает утверждениям вес дополнительного убеждения и превращает их в навязчивые идеи. Слыша их вновь и вновь, в различных версиях и по самому разному поводу, в конце концов начинаешь проникаться ими. Они в свою очередь незаметно повторяются, словно тики языка и мысли. В то же время повторение возводит обязательный барьер против всякого иного утверждения, всякого противоположного убеждения с помощью возврата без рассуждений тех же слов, образов и позиций. Повторение придает им осязаемость и очевидность, которые заставляют принять их целиком, с первого до последнего, как если бы речь шла о логике, в терминах которой то, что должно быть доказано, уже случилось... 
 Будучи навязчивой идеей, повторение становится барьером против отличающихся или противоположных мнений. Таким образом, оно сводит к минимуму рассуждения и быстро превращает мысль в действие, на которое у массы уже сформировался условный рефлекс, как у знаменитых собак Павлова... С помощью повторения мысль отделяется от своего автора. Она превращается в очевидность, не зависящую от времени, места, личности. Она не является более выражением человека, который говорит, но становится выражением предмета, о котором он говорит... Повторение имеет также функцию связи мыслей. Ассоциируя зачастую разрозненные утверждения и идеи, оно создает видимость логической цепочки". 
 С тоталитаризмом мышления тех, кто получил официально признанный статус эксперта, был жестко сцеплен и тоталитаризм фильтрации той информации, которую эксперты выпускали в общество. Такой блокады общественного диалога и такой деформации массового сознания нельзя было бы достичь, если бы само экспертное сообщество не наложило бы тотальную цензуру на изложение специалистами альтернативных суждений или хотя бы достоверной информации. Разумеется, цензура была установлена чисто политическими средствами - через контроль за средствами информации и тщательный подбор людей. Однако она была столь очевидной, что сообщество не могло этой цензуры не видеть, оно приняло ее вполне сознательно, что и свидетельствует о чисто идеологическом, а не научном характере этого сообщества. Отказ от элементарной профессиональной этики и первичных норм благородства имел такие масштабы, что стал сам по себе крупным явлением культуры. 
 Подчеркну, что блокаде подвергались сообщения не только политических противников, а и специалистов высшего уровня, по долгу службы обязанных доводить до сведения общества важную информацию. В конце ноября 1998 г. я делал доклад в Горбачев-фонде. Сидят иностранцы, депутаты, академики (даже вице-президент РАН). Выступает академик-секретарь Отделения экономики РАН академик Д.С.Львов. Его с группой ученых РАН попросили разобраться в платежных ведомостях правительства Черномырдина за 5 лет. И он сообщает, что баланс годовых отчетов правительства Российской Федерации не сходится куда-то утекло 74 миллиарда долларов! Горбачев нервно засмеялся. Все-таки 74 миллиарда... 
 Есть в балансовом отчете графа "Ошибки и пропуски". Туда списывается нестыковка баланса - всякие несущественные мелочи. Д.С.Львов говорит: у Черномырдина в эту графу списывалось по 5 млрд. долларов в год, а в 1997 г. даже 7,3 млрд. долларов. Треть госбюджета! 
 74 миллиарда украли не "олигархи", не Козленок, их не увезли за границу в бюстгальтере. Они уже должны были быть в руках правительства - и пропали. Через пару недель лицо Д.С.Львова промелькнуло на телеэкране где-то, на каком-то театральном вечере он успел крикнуть в телекамеру, что, согласно их раскопкам, пропало не 74, а 90 миллиардов. Д.С.Львов, высший иерарх официальной экономической науки, сообщает эти сведения не на чрезвычайном пленарном заседании Госдумы, специально собранном по этому вопросу, даже не в программе "Вести", а где-то в коридоре, одной обрывочной фразой. Никто из экспертов не дал никаких комментариев чрезвычайному сообщению Д.С.Львова, не помог ему получить доступ к микрофону, чтобы его разъяснить. В этом эпизоде эксперты вели себя не как профессиональное сообщество, а как политическая клика. 
 Через полгода после той конференции прислали мне из Горбачев-фонда, как докладчику, две хорошо изданные книжки с материалами конференции. Я сразу кинулся читать выступление Д.С.Львова - ни слова о пропавших миллиардах! Горбачев, рыцарь гласности... 
 Создание некогерентности (несоизмеримости частей реальности). 
 Человек может ориентироваться в жизненном пространстве и разумно судить о действительности, когда отдельные элементы реальности соответствуют друг другу и соединяются в систему - они когерентны, соизмеримы. В России эксперты создали обстановку общего, негласно уговоренного абсурда. При этом средний нормальный человек теряет почву под ногами и начинает сомневаться именно в своем разуме. Вот, типичные дебаты по бюджету. Никто не скажет о том, что его части несоизмеримы. Половина доходов бюджета прямо извлекается из кармана рядовых граждан - в виде налога на добавленную стоимость и импортных пошлин - при покупке их скудного пропитания. Налоги на прибыль предприятий невелики. Это понятно не хочется обижать Каху Бендукидзе. Но почему так смехотворно, ничтожно мала плата за пользование недрами? Ведь "частные компании", которым розданы прииски и нефтепромыслы, владеют лишь постройками, трубами да насосами, содержимое недр приватизации не подлежало. 
 В извлеченных из недр минералах были воплощены те 300 млрд. долларов (15 годовых бюджетов), которые преступно вывезены за границу. Почему же за выкачивание этих богатств из наших пока что принадлежащих всему народу недр берется такая ничтожная плата? Почему же никто не удивляется и даже не спрашивает? Как будто экспертам дали тайный знак - "искать не там, где потеряли, а там, где светло". И вот они шарят руками под фонарем. 
 Вот другой сюжет из области налогов. Налоговая служба мечет громы и молнии против тех, кто жульничает при уплате налога с прибыли - и делает вид, что не знает общеизвестной вещи: главный способ сокрытия доходов заключается в применении внутрифирменных трансфертных цен. Иными словами, зарубежная фирма-акционер имеет право покупать материалы и оборудование не по рыночным, а по внутрифирменным ценам. Получив такое право, она ввозит из-за рубежа материалы и машины по ценам, в сотни, а то и тысячи раз превышающим рыночные. Так без всяких налогов изымается и вывозится вся прибыль - а для приличия оставляют на виду с гулькин нос. Конечно, получение такого права - вопрос большой коррупции. И эксперты молчат. Из множества таких мелких несоизмеримостей складывается общая патология массового сознания, его острая некогерентность. 
 Положение не меняется. В программной статье В.Путина "Россия", опубликованной 31 декабря 1999 г., сделаны три утверждения, все попарно некогерентные: 
 - "Бурное развитие науки и технологий, передовой экономики охватило лишь небольшое число государств, в которых проживает так называемый "золотой миллиард". 
 - "Мы вышли на магистральный путь, которым идет все человечество... Альтернативы ему нет". 
 - "Каждая страна, в том числе и Россия, должна искать свой путь обновления". 
 Такие примеры можно множить и множить. Речь идет даже не о том, что экспертное сообщество непрерывно вбрасывает в массовое сознание множество некогерентных утверждений, разрушая логику и здравый смысл. Оно создало, путем включения множества частных подлогов и умолчаний, особый, принципиально некогерентный дискурс, деформирующий само мышление. Это агрессия в культуру более высокого уровня, нежели создание извращенного языка ("новояза" Оруэлла). Возьмем как частный пример фрагмент дискурса экспертов-экономистов. 
 - В языке экспертов фигурирует понятие "нормальная рыночная экономика". Все признают, что это - неравновесная система, которая для поддержания равновесия требует непрерывного изъятия огромных ресурсов извне и сбрасывания загрязняющих отходов вовне. Этот тип хозяйства не только не может быть распространен на все человечество (потому и укоренилось понятие "золотой миллиард"). Это - выводы Конференции Рио-92, которые экономистами никогда не оспариваются (хотя и замалчиваются). Представлять как нормальное то, что не может быть нормой для всех и даже для значительного меньшинства, есть создание острой некогерентности. 
 - Негласно введено предположение, что при хорошем и неторопливом исполнении приватизации в России можно было бы построить "нормальную рыночную экономику" (или "экономику золотого миллиарда"). Немногие авторы, которые указывают на невозможность этого в принципе, занимают в сообществе маргинальное положение, и их заявления просто игнорируются. Ситуация ненормальна: заявления экспертного сообщества по важнейшему вопросу строятся на неявном предположении, которого никто не решается явно высказать даже в качестве постулата. Когда слепой ведет слепого к пропасти, это трагично, но простительно, но тут - другой случай. Экспертное сообщество становится козлом-провокатором. 
 - Принятие для России правил "нормальной рыночной экономики" (переход на "магистральный путь") означает включение либо в ядро мировой системы, либо в число "аутсайдеров", на территории которых ядро организует "дополняющую" экономику. Разрыв между ядром и периферией не сокращается, а растет, и в перспективе, как выразился Ж-Ж.Аттали, "участь аутсайдеров ужасна". Прогнозы сокращения населения России, продолжающей "следовать по магистральному пути", хорошо известны, динамика всех эмпирических показателей за последние десять лет эти прогнозы подтверждает. Таким образом, эксперты, замалчивающие суть выбора, не могут не знать о его последствиях. Введение в заблуждение целого народа относительно вполне реальной опасности его физического исчезновения означает нравственную гибель сообщества, принявшего на себя функцию "экспертного". 
 - Встроиться в глобальную систему рыночной экономики даже в положении аутсайдера можно лишь в том случае, если хозяйство данной страны обеспечивает приемлемую норму прибыли для "экономических операторов" (предпринимателей). По отношению к населению тех регионов, где этот уровень не достигается, введено понятие "общность, которую не имеет смысла эксплуатировать". Примечателен уже сам факт, что это введенное на Западе в оборот чрезвычайно важное для нас понятие никогда не доводилось экспертами до сведения российского общества. Между тем, оно касается нас непосредственно. 
 В России в силу географических и почвенно-климатических условий капиталистическая рента была всегда низкой (поэтому, например, фермерство не могло конкурировать с крестьянством). Сегодня в странах с теплым климатом имеется избыток квалифицированной рабочей силы. Конкурируя на мировом рынке труда (за капитал, за доступ к средствам производства), она имеет перед русскими работниками большие абсолютные преимущества. В средней полосе России на отопление жилья и рабочего места уходит 4 тонны условного топлива на душу. Это стоит 2 тыс. долларов на семью. Они входят в минимальную стоимость рабочей силы, которая каким-то способом должна быть оплачена предпринимателем. На Филиппинах этих расходов нет, и разумный предприниматель не станет эксплуатировать русского работника, пока на рынке труда есть филиппинец. При рыночной экономике инвестиции в Россию невыгодны, и это фактор фундаментальный. Россия не может быть даже объектом эксплуатации. 
 Десять лет реформы показали, что именно граждане России, еще в большей степени, нежели африканцы, могут стать "общностью, которую нет смысла эксплуатировать". Создание иллюзорных надежд на инвестиции - подлог. Он на совести экспертов. 
 - В России быстро сокращается добыча энергоносителей и увеличивается их экспорт. В 1998 г. добыто 294 млн. т нефти, а экспортировано (с учетом экспорта нефтепродуктов) 201 млн. т. Это 69% добычи. Для внутреннего потребления России остается мало нефти (0,7 т на жителя). Кроме того, в РФ произошел сдвиг в потреблении нефти из сферы производства из-за резкого роста числа личных автомобилей (в три раза с 1985 г.). А стратегия массовой автомобилизации предполагает дальнейший переток энергоресурсов в сферу потребления. Перспективы роста добычи малы, т.к. с конца 80-х годов глубокое разведочное бурение на нефть и газ сократилось к 1998 г. более чем в 5 раз (а бурение на другие минеральные ресурсы - в 30 раз). 
 Заметим, что в СССР экспорт не превышал 20% добытой нефти при уровне добычи вдвое большем, чем сегодня. Однако эксперты продолжают убеждать общество в том, что якобы сейчас продолжается та же практика сырьевого экспорта, что и в СССР. Значит, делает вывод средний гражданин, мы в принципе и при нынешней экономической системе можем выйти на тот же уровень производства и потребления, как в советское время. Это подлог, ибо возникла качественно совершенно иная система - у нас теперь просто нет энергии для восстановления производства. 
 Энергия - фактор производства абсолютный. Таким образом, оживление хозяйства и рост производства в России при "нормальной рыночной экономике" невозможны по фундаментальной причине отсутствия энергетической базы. Создание экспертами иллюзорных ожиданий роста производства - подлог. 
 - И государство, и хозяйство с большим трудом изыскивают средства для покрытия самых срочных и неотложных расходов. Тем не менее, эксперты указывают на якобы имеющиеся источники средств, которые могут не только решить срочные проблемы, но и обеспечить инвестиции (улучшение налоговой системы, принятие "хороших законов" и т.п.). При этом никогда не дается сравнения реального масштаба этих источников и тех потерь, что понесло хозяйство за годы реформы и которые надо возместить. Здесь создана острая несоизмеримость. 
 По сравнению с теми средствами, которые Россия потеряла из-за разрушения производственной системы, все эти отыскиваемые источники доходов - крохи. Подорваны основы производственного потенциала. Например, за годы реформы сельское хозяйство России недополучило почти миллион тракторов. Значит, только чтобы восстановить уровень 80-х годов в оснащении тракторами, нужно порядка 10-20 млрд. долларов. И ведь тогда восстановится техническая база, на которой стояли колхозы (12 тракторов на 1000 га пашни), а фермерам для нормальной работы нужно в десять раз больше тракторов, чем колхозам. Значит, 200 млрд. долларов потребны только на создание нормального тракторного парка. А удобрения? А комбайны и грузовики? А восстановление стада, которое вырезано более чем наполовину? А морской рыболовный и торговый флот? А трубопроводы, которые десять лет не ремонтировались? А промышленность и электростанции? Огромные средства надо вложить, чтобы восстановить качество рабочей силы - только на то, чтобы довести питание людей до минимально приемлемого уровня по белку, потребовались бы расходы в треть госбюджета. 
 В большой мере ответственность за то, что у общества разрушена способность измерять фундаментальные величины, несет сообщество экспертов. 
 - Приватизация была проведена с огромным, исторического масштаба подлогом, который был совершен экспертным сообществом. Положение не изменилось и сегодня. С момента приватизации прошло восемь лет, и можно было бы дать ее оценку на основе опытных данных. Такой оценки сделано не было. Похвалы приватизации имеют чисто идеологический характер (выходим на "магистральный путь"). Критике же подвергаются частные дефекты исполнения ("обвальная", "ваучерная", "номенклатурная" и т.д.). 
 Между тем, в России существует крупная отрасль, которая имеет надежный рынок сбыта и не испытывает недостатка средств - нефтедобывающая промышленность. Здесь возникли крупные компании ("эффективный собственник"), акции их ликвидны, имеются "стратегические инвесторы" и т.д. Иными словами, здесь не было больших помех тому, чтобы приватизация показала свой магический эффект в росте абсолютного эффекта (количества производимых благ), а также измеримого показателя эффективности производительности труда. 
 Результаты таковы: добыча нефти сократилась вдвое, а число занятых в отрасли увеличилось более чем вдвое. В 1988 г. на одного работника, занятого в нефтедобывающий промышленности, приходилось 4,3 тыс. т добытой нефти, а в 1998 г. - 1,05 тыс. т. Таким образом, несмотря на технический прогресс, который имел место в отрасли за десять лет, превращение большого государственного концерна в конгломерат частных предприятий привело к падению главного показателя эффективности более чем в 4 раза! 
 Нежелание экспертов объясниться с обществом по результатам приватизации носит уже вполне преступный характер. 
 Манипуляция словами и образами 
 Эксперты усиленно заменяют слова, смысл которых устоялся в общественном сознании, на "слова-амебы" с неизвестным происхождением и неясным смыслом. Более того, они создают новояз - извращают смысл слов. Замена русских слов, составляющих большие однокорневые гнезда и имевших устоявшиеся коннотации, на иностранные или изобретенные слова приняла в России такой размах, что вполне можно говорить о семантическом терроре, который наблюдался в 30-е годы в Германии. 
 Вспомним ключевое слово дефицит. В нормальном языке оно означает нехватка. Но людей уверили, что во времена Брежнева "мы задыхались от дефицита", а сегодня никакого дефицита нет, а есть изобилие. Как может образоваться изобилие при катастрофическом спаде производства? Много производили молока - это был дефицит; снизили производство вдвое - это изобилие. Это и есть новояз: нехватка - это изобилие! 
 Замечу, что и в чисто "рыночном" смысле реформа привела к опасному дефициту, какого не знала советская торговля. Чтобы увидеть это, надо просто посмотреть статистические справочники. В советское время нормативные запасы товаров и продуктов в торговле были достаточны для 80 дней нормальной розничной торговли. Если они сокращались ниже этого уровня, это было уже чрезвычайной ситуацией. В 1992 г. наполнение товарами упало на 40 процентов, после того как этот показатель упал уже в 1991 г. Затем в ходе реформы товарные запасы снизились до 20-30 дней. А, например, на 1 октября 1998 г. на складах Санкт-Петербурга имелось продуктов и товаров всего на 14 дней торговли. Положение регулируют только невыплатами зарплаты и пенсий (летом 1996 г. в Воронеже "резко" выплатили долги по зарплате и пенсиям, и в два дня полки магазинов опустели). 
 Что мы получили уже через три года реформы хотя бы в питании, говорит документ режима, а не оппозиции - "Государственный доклад о состоянии здоровья населения Российской Федерации в 1992 году": "Существенное ухудшение качества питания в 1992 г. произошло в основном за счет снижения потребления продуктов животного происхождения. В 1992 г. приобретение населением рыбы составило 30% от уровня 1987 г., мяса и птицы, сыра, сельди, сахара - 50-53%. Отмечается вынужденная ломка сложившегося в прежние годы рациона питания, уменьшается потребление белковых продуктов и ценных углеводов, что неизбежно сказывается на здоровье населения России и в первую очередь беременных, кормящих матерей и детей. В 1992 г. до 20% детей обследованных групп 10 и 15 лет получали белка с пищей менее безопасного уровня, рекомендуемого ВОЗ. Более половины обследованных женщин потребляли белка менее 0,75 г на кг массы тела - ниже безопасного уровня потребления для взрослого населения, принятого ВОЗ". Это - официальное признание в том, что реформа сломала сложившийся при советском укладе благополучный рацион питания и что в стране вовсе не происходит "наполнение рынка", а возник, как сказано в Докладе, "всеобщий дефицит" питания, ранее немыслимый. 
 Эксперты внедрили большое число эвфемизмов - ложных успокаивающих имен. Типично ложным именем были названы созданные в 1989-1990 гг. фирмы, начавшие разрушение финансовой системы и потребительского рынка. Они были названы "кооперативами". Это были типичные частные предприятия, в основном на теневом капитале или на украденных администрацией государственных средствах. Эти предприятия не были основаны на кооперативной собственности, собранной из паев участвующих в кооперации людей. Обследования показали: "более 90% существующих кооперативов - беспаевые. Когда работники увольняются, то практически никто не требует своего пая. Более того, они и не вспоминают о нем". 
 Одним из фундаментальных подлогов было внедрение в общественное сознание мысли, что политический и экономический порядок в России, установленный в 1991 г., был либерализмом ("либеральные реформы"). На деле этот режим по своей политической и социальной философиии тем более по практике принципиально и радикально противостоит либерализму - в гораздо большей степени, нежели русский большевизм. Вот академик Аганбегян: "Сильная политическая власть пpи неокpепшей демокpатии, котоpую мы имеем, не может быть демокpатической или либеpальной в западном понимании слова. Поэтому, навеpное, она будет pазвиваться в напpавлении автоpитаpном". 
 Люди с таким мышлением в принципе не могут быть либералами ни в какой сфере. А ведь под каким пpедлогом уговаривали они ломать советский стpой? Под тем, что такие болезненные pефоpмы, как ускоpенная индустpиализация, пеpевод экономики на военные pельсы и послевоенное восстановление в СССР были пpоведены без либеpальной демокpатии. Но тогда это делалось, пусть с жестокостями, пеpегибами и ошибками, в интеpесах большинства и пpи его явной поддеpжке. Именно это и вызывало ненависть Аганбегяна и Боннэp. А когда их спустили с цепи, чтобы pазpушить тот строй и пеpедать национальное достояние "своим", они легко сбpосили маску демокpатов. Тепеpь они за полицейский pежим. 
 Манипуляция числом и мерой 
 Не будем говорить о прямых и сознательных подлогах (например, с числом жертв репрессий или числом жертв чернобыльской аварии). Подлоги идут по другой статье. Рассмотрим "мягкие" искажения реальности - как бы из-за методологических упущений или умолчаний. 
 - Т.Заславская утверждала, что в СССР число тех, кто трудится в полную силу, в экономически слабых хозяйствах было 17%, а в сильных - 32%. И эти числа всерьез повторялись в академических журналах - замечательный пример утраты экспертами минимума научной рациональности. Понятие "трудиться в полную силу" в принципе неопределимо, это не более чем метафора - но оно измеряется академиком с точностью до 1 процента. 17 процентов! 32 процента! 
 Но главное, утверждение Т.Заславской, якобы обоснованное точной мерой, противоречит и здравому смыслу, и всему ее антисоветскому пафосу. Ведь выходит, что советская система обеспечивала всем весьма высокий уровень жизни, сравнимый по главным показателям с самыми богатыми странами, без изматывающего типа работы, свойственного этим богатым странам. Т.Заславская звала нас в общество, где подавляющему большинству придется работать на износ, подрабатывая в выходные и по ночам - и жить гораздо хуже, чем в СССР. 
 - Когда в 1991 г. вели дело к приватизации, говорилось: "Необходимо приватизировать промышленность, ибо государство не может содержать убыточные предприятия, из-за которых у нас уже огромный дефицит бюджета". Реальность же такова: за весь 1990 г. убытки нерентабельных промышленных предприятий СССР составили всего 2,5 млрд. руб.! В I полугодии 1991 г. в промышленности, строительстве, транспорте и коммунальном хозяйстве СССР убытки всех убыточных предприятий составили 5,5 млрд. руб. А дефицит бюджета в 1991 г. составил около 1000 млрд. руб.! 
 - Широко распространена манипуляция посредством "средних" показателей. Средним числом можно пользоваться только если нет большого разрыва в показателях между разными частями целого - иначе будет как в больничной палате: один умер и уже холодный, а другой хрипит в лихорадке, но средняя температура нормальная. Вот, эксперты утверждают, будто потребление в стране за годы реформы упало на 30%. В 1995 г. по сравнению с 1991 г. потребление мясопродуктов упало на 28, масла на 37, молока и сахара на 25%. Но этот спад сосредоточился почти исключительно в той половине народа, которую сбросили в крайнюю бедность. Значит, в этой половине потребление самых необходимых для здоровья продуктов упало на 50-80%! А эксперты делали вид, что не понимают этой простой вещи. 
 - Ложный образ возникает и вследствие недобросовестного употребления относительных чисел без указания абсолютных величин. Например, рост относительного показателя от малых величин создает ложное впечатление. Допустим, спад производства тракторов в 1990 г. был 10%, и рост их производства в 1999 г. был 10%. Ура, идет "компенсация спада", на 10% упало, на 10% приросло. Но в 1990 г. мы имели потерю в 24 тыс. тракторов, а в 1999 г. прирост в 1 тыс. - в абсолютном выражении вещи несоизмеримые. 
 - Перед выборами и 1993, и 1995, и 1999 годов эксперты утверждали, что высокие цены на хлеб вызваны "диктатом аграрного лобби". Какова реальность? Цена складывается из цены зерна, цены превращения его в хлеб на прилавке и "накруток". Реальные ("технически оправданные") расходы на помол, выпечку и торговые издержки составляют 1,1 от стоимости пшеницы (такими они и были при советской системе). Весной 2000 г., батон белого хлеба весом 380 г. стоил в Москве 6 руб. Он был выпечен из 200 г. пшеницы. Такое количество пшеницы стоило в декабре 1999 г. на рынке 34 коп. (1725 руб. за тонну). Ни диктат "аграрного лобби", ни собственность на землю повлиять на все то, что выходит за рамки 34 коп., не могут в принципе, 95% цены никак с сельским хозяйством не связаны, они создаются в городе. Себестоимость превращения пшеницы в хлеб с доставкой его к прилавку равна для одного батона 38 коп. Итого реальная себестоимость батона равна 72 коп. А на прилавке его цена 6 руб. Таков масштаб "накруток" на пути от пшеницы до хлеба - 733%! 
 4. Эксперты и большие травмы общественного сознания откровенная ложь 
 Трудно назвать направление общественной жизни, где ложь не была бы важным орудием экспертов наших реформаторов. Помню, началось со статьи юpиста С.С.Алексеева, где он утвеpждал, что на Западе давно нет частной собственности, а все стали коопеpатоpами и pаспpеделяют тpудовой доход. Казалось невеpоятным: член-коpp. АН СССР, должен смотpеть в лицо студентам. Ведь известны данные по США: 1 пpоцент взpослого населения имеет 76% акций и 78% дpугих ценных бумаг. Эта доля колеблется очень незначительно начиная с 20-х годов. 
 Ложь экспертов была и вполне конкретной (наглой), и завуалированной, концептуальной. 
 Академик А.Г.Аганбегян утверждал везде, где мог, будто в СССР имеется невероятный избыток тракторов, что реальная потребность сельского хозяйства в 3-4 раза меньше их наличного количества. Этот "абсурд плановой экономики" он красочно расписал в книге "Экономическая перестройка", которая в 1989 г. была переведена на все европейские языки и стала широко цитироваться на Западе. 
 Какова реальность? Для Европы обычная норма - около 120 тракторов на 1000 га, для больших пространств, как в США, около 40, для тесных долин больше (например, в Японии - 440). В СССР в самый лучший, 1988 год было 12 тракторов на 1000 га. - в 10 раз меньше, чем в ФРГ, и в 40 раз меньше, чем в Японии. Даже в 7 раз меньше, чем в Польше. Ложь академика Аганбегяна была запоздало разоблачена - но разве его престиж в научных кругах хоть чуть-чуть снизился? Нисколько - и это уже на совести всего сообщества экспертов. 
 Во время приватизации людей соблазняли тем, что в США миллионы людей владеют акциями и, таким образом, получают доход с капитала. Ваучеры можно поменять на акции и жить на дивиденды. Это ложь. В США акции существенной роли в доходах наемных работников не играют. Читаем в справочнике "Современные Соединенные Штаты": "В 1985 г. доля дивидендов в общей сумме доходов от капитала составила около 15%". А много ли рабочие и служащие получают доходов от капитала? Читаем: "Доля личных доходов от капитала в общей сумме семейных доходов основных категорий рабочих и служащих оставалась стабильной, колеблясь в диапазоне 2-4%". Два процента - весь доход на капитал, а в нем 15% от акций, то есть, для среднего человека акции дают 0,003 его семейного дохода. Три тысячных! И этим соблазнили людей на приватизацию! 
 Мне пpишлось участвовать в теледебатах с Гайдаpом и его экспеpтами. Зашел pазговоp о pосте смеpтности в pезультате его pефоpм. Гайдар pассеpдился и выпалил совсем уж явную чушь: "Никакого pоста смеpтности в России нет!". Все отоpопели. Тогда Гайдаp говоpит: вот у нас научный экспеpт, он объяснит. Экспеpт Н.Н.Воpонцов пpивел "научный" аpгумент, pассчитанный на идиотов. Суть якобы в том, что РФ пеpешла на западную методику учета pождаемости. Раньше мол, младенцев, pодившихся с весом менее 700 г. (или 500, точно не помню), не включали в статистику pождений, а тепеpь включают. А они, бедные, поголовно умиpают, что и дает жуткий пpиpост смеpтности17. 
 Это такая чушь, что даже возмущаться невозможно - просто вызывает брезгливость. Задумайтесь: согласно этому доводу, скачок смеpтности должен сопpовождаться точно таким же скачком pождаемости. Ведь умеpших недоношенных младенцев тепеpь включают в число pодившихся. Мы же видим невиданный спад числа pождений. Кpоме того, изменение методики учета может дать скачок на гpафике только один pаз - в год нововведения. Мы же видим непpеpывный pост числа смеpтей в течение 6 лет. И, наконец, известно pаспpеделение смеpтей по возpастам - детская смеpтность не дала никакой пpибавки. Из самого элементарного статистического ежегодника можно видеть: число умерших младенцев (в возрасте до 1 года) с 1990 по 1996 г. непрерывно снижается (с 35088 в 1990 г. до 22825 в 1996 г.) - не было ни одного года, когда был бы зарегистрирован рост. Да и вообще, смертность аномально недоношенных младенцев - это такая ничтожная величина по сравнению со скачком общей смертности, что надо просто поражаться нахальству Е.Гайдара и его экспертов. В год, когда "изменили методику", в России умерло на 700 тыс. человек больше, чем умирало обычно во второй половине 80-х годов. Из них в возрасте до 1 года умерло 27 тыс. Сколько из этих умерших младенцев имело при рождении вес менее 700 г? Наверняка менее 1 тысячи. И этим хотят прикрыть преждевременную социально обусловленную гибель 700 тысяч! Придворный эксперт рефоpматоров, довольно известный сотрудник Российской Академии наук, бывший министр СССР, лгал сознательно и цинично - в присутствии десятка других экспертов-демократов. 
 А вот ложь концептуальная. Выступает по телевидению начальник Аналитического центра при Президенте М.Урнов: "Россия до 1917 г. была процветающей аграрной страной, но коммунисты довели АПК до нынешней разрухи". Обманывает М.Урнов сознательно - есть надежная статистика и производства, и урожайности, и уровня питания с конца прошлого века (да и вряд ли не читал эксперт статьи Л.Н.Толстого о голоде или судебных отчетов начала века о голодных бунтах крестьян). Показателен очень низкий уровень установленного тогда в России официально "физиологического минимума" - 12 пудов хлеба с картофелем в год. В нормальном 1906 году такой уровень потребления был зарегистрирован в 235 уездах с населением 44,4 млн. человек. 
 Прирост продукции в сельскохозяйственном производстве в результате реформы Столыпина упал в 1909-1913 гг. в среднем до 1,4% в год. Это было намного ниже прироста населения, т.е. Россия шла к голоду. За период 1909-1913 гг. в среднем производство зерновых в России было 72 млн. т., а в СССР в 1976-80 гг. - 205 млн. т. Урожайность до революции была 7-8 ц/га, а работало в сельском хозяйстве 50 млн. человек. В натуральных показателях продукция за советский период выросла в 5-6 раз, а число занятых сократилось в 2 раза. Рост эффективности в 10-12 раз - прекрасный результат (при том, что село в то же время обеспечивало своими средствами и индустриализацию СССР, и войну). В целом уpожайность зеpновых в СССР в последний период стабильно повышалась: от 13,9 ц в 1980 г. до 19,9 в 1990. За это вpемя так же стабильно повышался надой молока на коpову - от 2000 до 2850 кг. Колхозное сельское хозяйство надежно и в хоpошем темпе улучшало свои показатели. Имея 6% населения Земли, СССР производил 16% продовольствия (по другим данным, СССР производил 13%, но этот разброс данных дела не меняет). Да, улучшали рацион импортом, из 75 кг потребляемого на душу мяса импортировали 2 кг (зато экспортировали 10 кг рыбы). 
 Кстати, во всех рассуждениях о низкой продуктивности советского сельского хозяйства в его сравнении с Западом замалчивался фактор принципиальной важности - почвенно-климатические условия (это - один из случаев грубого нарушения критериев подобия). В среднем по России выход растительной биомассы с 1 гектара в 2 с лишним раза ниже, чем в Западной Европе и почти в 5 раз ниже, чем в США. Сегодня лишь 5% сельскохозяйственных угодий в России имеют биологическую продуктивность на уровне средней по США. Если в Ирландии и Англии скот пасется практически круглый год, то в России период стойлового содержания 180-212 дней. 
 За последние десять лет огромное сельское хозяйство России почти уничтожено - под прикрытием непрерывных "экспертных суждений" о неэффективности советской системы. Угасающее производство ведется на остатках старых советских ресурсов, и никаких признаков их обновления нет. Этот опыт четко показал, что советское сельское хозяйство было исключительно эффективным, так что сейчас даже не видно путей, чтобы хоть чуть-чуть приблизиться к прежним стабильным показателям. М.Урнов как эксперт просто увел граждан от этой экзистенциальной проблемы, над которой должно размышлять поистине все общество - увел ради мелкого политического интереса. 
 Не прямая ложь, а умолчание 
 К сознательному умолчанию эксперты прибегают как в коротких идеологических акциях, так и в крупных операциях по созданию мифов. 
 Вспомним, какой удаp по сознанию нанес случай, ставший вехой антисоветской программы: в детской больнице в Элисте двадцать малышей были заpажены СПИДом. Как был подан этот бьющий по чувствам случай? Вот вам советская медицина - не стеpилизуют шпpицы. Полетели самолеты с гуманитаpной помощью. Ельцин на весь свой гоноpаp покупает ящик одноpазовых шпpицев. Пpедпpиниматели вывозят титан, обещая на выpученные деньги постpоить завод этих самых шпpицев. Потом выясняется, что никто никого не заpазил, а в эту больницу напpавляли из pазных мест детей - носителей СПИДа. Но этого пресса уже не печатала, да это было и не важно. Все повеpили в миф о дикости советского здpавоохpанения. Что же в этой сфеpе мы видим на Западе? 
 Вот 1992 г., судебный пpоцесс над диpектоpом Национальной службы пеpеливания кpови Фpанции (это тебе не медсестpа в Калмыкии). По дешевке скупая кpовь у маpгиналов и наpкоманов и не подвеpгая ее установленному контpолю, пеpсонал этой службы заpазил СПИДом несколько тысяч человек (я, будучи тогда в командиpовке, слышал о тpех тысячах, но цифpы все вpемя уточнялись и росли). Почему бы экспертам не увязать это тpагическое дело (диpектоp получил 4 года тюpьмы) с тpагедией в Элисте? 
 Летом 1993 года - опять суд в Паpиже, над врачами из Института Пастеpа. Они изготовляли гоpмон pоста для детей. Для этого покупали гипофизы трупов и, как полагается на pынке, искали подешевле. Поэтому покупали в экс-социалистической Венгpии. Даже маленький кусочек тpупа идеологически согpешивших людей ценится в десять pаз дешевле, но качество, конечно, не то - и пятнадцать паpижских детей были заpажены неизлечимой и смеpтельной болезнью. 
 В 1996 г. - признание министра здравоохранения Японии. Здесь тоже по дешевке импортировали кровь и не подвергали ее необходимому анализу (хотя Япония завалена нужными для этого приборами). В результате из 5 тыс. больных гемофилией, которые проживают в Японии, 1800 были заражены СПИДом. 
 Таким образом, эксперты сознательно вырвали трагедию в Элисте из контекста, то есть совершили подлог. 
 Очень поучительным был "нитратный психоз", созданный, чтобы подкрепить распространенный в то время миф об удобрениях. Говорилось, что абсурдная плановая экономика заставляет крестьян заваливать поля удобрениями. На деле в самом лучшем 1988 г. в СССР было внесено 122 кг удобрений на 1 гектар (при том, что вынос питательных веществ с урожаем составлял 124 кг). В Голландии, которую нам тогда же ставили в пример как идеал сельского хозяйства, вносилось 808 кг удобрений на 1 га. Сегодня в России 3/4 пашни не удобряется вообще. Начиная с 1995 г. количество вносимых в почву удобрений колеблется в России около 13 кг/га. Для сравнения: в Китае в 1995 г. - 386 кг. И при этом нас до сих пор пугают нитратами в отечественной продукции и завозят помидоры из Голландии. 
 Общим для экспертов стало постоянное умолчание о контексте. Так, главным тезисом нынешней идеологии является утверждение о необходимости перестроить нашу культуру, наши привычки, законы, хозяйство так, чтобы стать "нормальной демократической страной". Этот тезис вообще не имеет смысла без того, чтобы встроить его в реальный контекст, задать какие-то понятные стандарты. 
 Вот, видный юрист-социолог Я.И.Гилинский выступает, как и многие другие эксперты, против смертной казни: "Мы полагаем, что государство не может считатьсяправовым и цивилизованным, пока в нем сохраняется узаконенное убийство... В настоящее время в большинстве цивилизованных стран смертная казнь отменена de jure или не применяется de facto". Как будто забыл юрист о главной "цивилизованной" стране - США. 
 В США активная дискуссия о смертной казни ведется с 1972 г. Какова же тенденция? В 1976 г. Верховный суд США постановил, что смертная казнь не является неконституционным видом наказания. В 1987 г. Верховный суд снова рассмотрел эту проблему и подтвердил применимость смертной казни. И, наконец, 11 июля 1990 г. сенат США 94 голосами против 6 одобрил, как сказано, "самый жесткий и самый всеобъемлющий в истории США" закон о борьбе с преступностью, расширяющий применимость смертной казни за 33 вида преступлений. Активно поддерживал этот закон Дж. Буш в его избирательной кампании на пост президента США ("американский народ больше не будет терпеть преступников"). 
 Вот другой аналогичный пример. Много говорилось о подслушивании телефонных разговоров диссидентов службами КГБ. Какое невиданное нарушение прав человека! При этом все эксперты умолчали, что Национальное агентство безопасности США (годовой бюджет 8 млpд. долл.) имеет отдел со 100 тыс. сотpудников, которые занимаются пеpехватом и pасшифpовкой пеpедаваемых по телефону или чеpез спутники сообщений, в том числе коммеpческих и личных. Уже в 80-е годы ежедневно записывалось 400 тыс. pазговоpов в США и в дpугих стpанах. 
 Внедрение ложных понятий 
 В годы реформы внедрено множество ложных фундаментальных понятий, которые разрушили связность мышления - включая понятия рыночной экономики, гражданского общества, даже частной собственности. 
 Посмотрим, что пишет видный философ-правовед (В.С.Нерсесянц): "Одним из существенных прав и свобод человека является индивидуальная собственность, без чего все остальные права человека и право в целом лишаются не только своей полноты, но и вообще реального фундамента и необходимой гарантии". Эксперт вроде бы не обманывает читателя, поскольку всегда может уточнить, что говорил о праве в том смысле, который придается этому слову в современном гражданском обществе Запада. Но читатель с "незападным" мышлением будет обманут. Подмена понятий приравнивается к подлогу. 
 Появление частной собственности вовсе не создает прав и свобод, о чем писал уже М. Вебер, а лишь изменяет структуру прав и свобод. Например, она лишает человека права на пищу, которое до этого относилось к категории естественных, неотчуждаемых прав. Это ясно сказал Мальтус: "Человек, пришедший в занятый уже мир, если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на земле. Природа повелевает ему удалиться, и не замедлит сама привести в исполнение свой приговор". Итак, при частной собственности - ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания. При общинно - родовом строе (и много позже - при советском строе), когда средства производства находились в коллективной собственности, каждый член общины, если он от нее не отлучен, имел гарантированное право на пищу. Эксперт В.С.Нерсесянц совершил подлог, не предупредив читателя, что с приватизацией право на пищу будет у граждан изъято (сегодня 40% населения России потребляет в среднем 30 г. белка в день). 
 С помощью подлога аргументировалась и антисоветская позиция. В. С. Нерсесянц пишет: "Создаваться и утверждаться социалистическая собственность может лишь внеэкономическими и внеправовыми средствами - экспроприацией, национализацией, конфискацией, общеобязательным планом, принудительным режимом труда и т.д.". Эксперт прекрасно знает, что 9/10 социалистической собственности в СССР было создано хозяйственной деятельностью в послереволюционный период. На каком основании считает он внеправовыми и внеэкономическими явлениями, например, строительство ВАЗа, Братской ГЭС или московского метро? Самые благожелательные попытки додумать аргументы за эксперта к успеху не приводят. 
 Своей хулой на социалистическую (и вообще коллективную) собственность он по контрасту проводит мысль о том, что уж частная-то собственность создавалась исключительно в рамках права и без внеэкономического принуждения. Но ведь эта мысль, откровенно говоря, просто нелепа. Не будем уж поминать Маркса ("на каждом долларе следы крови") или 9 млн. африканцев-рабов, доставленных в Америку живыми (по оценкам историков, живыми до Америки доплывало лишь около 10% погруженных в трюмы африканцев), или переданную в середине XIX века французским колонистам половину земли Магреба (Алжир, Тунис, Марокко), которая культивировалась более тысячи лет. По данным авторитетного историка Ф. Броделя, треть всех инвестиций Англии в период промышленной революции покрывалась средствами, награбленными в одной только Индии. 
 Но даже если вернуться из Англии XVIII века в Россию наших дней: как может разумный человек назвать "экономическим и правовым средством" приватизацию по Чубайсу? По какому праву и через какие экономические трансакции (т.е. с возмещением реальной стоимости) получил скромный аспирант Каха Бендукидзе "Уралмаш", а теперь и "Красное Сормово" - не заводы, а целые конгломераты заводов? 
 Внедрение ложных понятий сопровождалось умолчанием о непригодности для конкретных условий России целых концепций или даже теорий. Когда политики предлагали крупные опасные изменения, их эксперты ссылались на "объективные законы", на якобы безупречные теории, на чужой опыт. Часто в этих ссылках заключался явный подлог, но очень во многих случаях умолчание о том, что приводимые доводы методологически несостоятельны. Скандальным случаем можно считать блеф Е.Гайдара с "кривыми Филлипса". Из них следовало, что в России надо немедленно ввести безработицу, а на самом деле эти "кривые" были обычной подтасовкой. Мне пришлось вникнуть в это дело, когда я много лет назад занялся изучением истории взаимоотношений между естественными науками и политэкономией. В этой истории "кpивые Филлипса" занимали особое место, им посвящена целая глава в изданной в Оксфорде "Истории эконометрии" - как изложение поучительного примера крупной научной мистификации. Вывод, котоpый Филлипс сделал из своих липовых кpивых, был чисто политическим: "Пpи некотоpом заданном темпе pоста пpоизводительности тpуда уменьшить инфляцию можно только за счет pоста безpаботицы". Этим выводом и размахивал Гайдаp, хотя и он сам, и его советники из МВФ пpекpасно знали, что кpивые Филлипса на пpактике не выполняются, что в ходе кpизиса 80-х годов в США инфляция pосла паpаллельно с безpаботицей (не говоpя о том, что к нашей экономике все это вообще не имело никакого отношения). 
 Более тонкое умолчание заключалось в том, что российские экономисты скрыли от общества важнейший методологический принцип, согласно которому теории рыночной экономики действуют только в рыночной экономике. А поскольку в СССР, как известно, экономика была иного типа, планировать реформу исходя из рыночных теорий (как это предусмотрено в программе МВФ), было нельзя. 
 Лауреат Нобелевской премии по экономике Дж.Бьюкенен писал: "Теория будет полезной, если экономические отношения распространены в достаточной степени, чтобы возможно было прогнозировать и толковать человеческое поведение. Более того, экономическая теория может быть применима к реальному миру только в том случае, если экономическая мотивация преобладает в поведении всех участников рыночной деятельности". Под экономическими отношениями западные экономисты понимают только рыночную экономику, в отличие от хозяйства. В СССР же мы имели именно хозяйство. Ничего принципиально нового Бьюкенен не сказал - о том же самом писал уже А.В.Чаянов, так что умолчание экспертов было сознательным. 
 Ложные концепции 
 За последнее десятилетие общество России было подвергнуто сильнейшему давлению прямой и сознательной лжи, нагнетаемой с использованием авторитета должностей и научных титулов экспертов. 
 Так, на небывалую в мире, религиозную высоту было поднято представление о собственности. Академик-экономист (!) А.Н.Яковлев писал в 1996 г.: "Нужно было бы давно узаконить неприкосновенность и священность частной собственности". Известно, что частная собственность - это не зубная щетка, не дача и не "мерседес". Это - средства производства. Единственный смысл частной собственности - извлечение дохода из людей ("Из людей добывают деньги, как из скота сало", - гласит американская пословица, приведенная М.Вебером). 
 Где же и когда средство извлечения дохода приобретало статус святыни? Этот вопрос поднимался во всех мировых религиях, и все они, включая иудаизм, наложили запрет на поклонение этому идолу (золотому тельцу). В период возникновения рыночной экономики лишь среди кальвинистов были радикальные секты, которые ставили вопрос о том, что частная собственность священна. Но их преследовали даже в Англии. Когда же этот вопрос снова встал в США, то даже отцы-основатели США, многие сами из квакеров, не пошли на создание идола, а утвердили: частная собственность - предмет общественного договора. Она не священна, а рациональна. О ней надо договариваться и ограничивать человеческим законом. 
 Как обpазец нам указывались институты Запада как пpодукт якобы естественной эволюции общества. Поскольку этот постулат утверждался со всем автоpитетом науки и пpестижем "духовных лидеров" типа Сахаpова и Лихачева, он был внедpен в сознание большинства населения. Но это постулат ложный, он есть продукт чисто идеологической конструкции - евроцентризма. Не только не существует "естественной" или "пpавильной" модели общественных институтов и ноpм, но и, более того, развитие западной цивилизации было совершенно уникальным и неповторимым опытом и в этом смысле является "противоестественным" для всех стран, не испытавших той культуpной мутации, какой стала для Запада реформация. Поразительно то, что большинство экспертов прямо признают, что евроцентристские концепции неприложимы к России - и в то же время строят весь свой дискурс именно на этих концепциях. 
 Важной идеологической концепцией было утверждение о неэффективности и не конкурентоспособности советской экономики, вследствие чего ее и следовало "демонтировать путем слома". Это было одним из главных "экспертных суждений" в течение примерно пяти лет. Однако та часть хозяйства, которая работала на оборону, не подчинялась критериям экономической эффективности (а по иным критериям она была весьма эффективной). По оценкам экспертов, нормальной экономикой, не подчиненной целям обороны, было лишь около 20% народного хозяйства СССР. Запад же, при его уровне индустриализации, подчинял внеэкономическим критериям не более 20% хозяйства. Если сами же эксперты говорят, что "на прилавки" работала лишь 1/5 нашей экономики - против 4/5 всей экономики капиталистического мира, то сравнивать надо именно эти две системы. И сказать, что плановая система справлялась хуже - значит просто отказаться от всех норм рационального мышления и от всяких следов интеллектуальной совести. 
 Допустим, для наших экспертов понятие эффективность слишком сложно (многие из них путают его с понятием "эффект"). Возьмем понятие конкурентоспособность. Она определяется только двумя параметрами качеством и ценой. Для двух слитков алюминия стандартной чистоты конкурентоспособность определяется только ценой. СССР производил алюминий в несколько раз дешевле, нежели на Западе. Как же можно было считать эту отрасль неконкурентоспособной? А она очень представительна. 
 Передо мной тюбик глазной мази из тетрациклина. Из последних партий советского продукта, выпуск 1990 г. Цена 9 коп, выбита на тюбике. Как-то за границей пришлось мне купить такой же тюбик - 4 доллара. Абсолютно такой же (видно, на Казанском фармзаводе была та же импортная линия для упаковки). Как химик, я знаю, что наш тетрациклин был очень хорошего качества. Можно считать, что у меня в руке - два товара с идентичной полезностью. Различие - в цене. Когда был произведен советский тюбик, у нас на черном рынке давали за доллар 10 руб. Значит, цена нашего тюбика была 0,009 доллара. Девять тысячных! Были кое-какие дотации, но это мелочь, менее тех же 9 коп. Важно, что СССР производил товар с розничнойценой в 4 тысячи раз ниже, чем на Западе. Если бы он был допущен на рынок и выбросил этот товар пусть по 2 доллара, то разорил бы всех конкурентов, а на полученную огромную прибыль мог бы расширить производство настолько, что обеспечил бы тетрациклином весь мир. 
 Под влиянием экспертов 99% граждан поверили, будто колхозы по сравнению с западным фермером были неконкурентоспособны. Нам даже показывали по ТВ, как недосягаемый идеал, "эффективных" финляндских фермеров, целый сериал. Но это же чушь! С 1985 по 1989 г. средняя себестоимость тонны зерна в колхозах была 95 руб., а фермерская цена тонны пшеницы в Финляндии 482 долл. Доллара! Колхозник мог выбросить на финский рынок пшеницу в 10 раз дешевле, чем фермер (при курсе 2 руб. За доллар). Кто же из них неконкурентоспособен? 
 Я специально выбрал такие товары, в производство которых вовлекается большая часть экономики, так что на их цене сказывается состояние множества отраслей. Трех-четырех таких примеров из разных областей вполне достаточно, чтобы сделать вывод об экономике в целом. А если говорить, например, о такой сфере как производство оружия (где наша конкурентоспособность никогда не подвергалась сомнению), то в нее вообще вовлечена вся экономика. 
 Подлогом было и фундаментальное утверждение экспертов о неэффективности советского сельского хозяйства. Возьмем самую простую часть этого утверждения, его "экономическую" аргументацию. Общество убедили, что колхозы были сплошь убыточны и запускали руку в карман налогоплательщика. А как обстояло дело? Вот последний стабильный год - 1989. В СССР было 24720 колхозов. Они дали 21 млрд. руб. прибыли. Убыточных было всего 275 колхозов (1%), и все их убытки в сумме составили 49 млн. руб., 0,2% от прибыли всей колхозной системы - смехотворная величина. В целом рентабельность колхозов составила в тот год 38,7%. Колхозы и совхозы вовсе не "висели камнем на шее государства" - напротив, в отличие от Запада наше село всегда субсидировало город. Говоря об огромных якобы дотациях, эксперты сознательно лгали. Именно на Западе сельское хозяйство - это не рыночная, а бюджетная отрасль, сидящая на дотациях. В среднем по 24 развитым странам бюджетные дотации составляют 50% стоимости сельхозпродукции (а в Японии и Финляндии - до 80%). Около 30 тыс долларов в год на одного фермера! В 1986 г. бюджетные ассигнования на сельское хозяйство США составили 58,7 млрд. долл., и дотации постоянно повышаются. 
 Огромная идеологическая программа по внушению обществу стереотипного убеждения в том, что советское хозяйство было неэффективным и неконкурентоспособным, основана на большом подлоге и искажении смысла слов и понятий. 
 Ложное обоснование изменений 
 Разберем один пример подлога - тезис о благотворности купли-продажи земли для производства хлеба. Он на совести многих экспертов-рыночников. Сделаем расчет. 
 Скажем, некий фермер купил 100 га земли и налаживает самое выгодное дело - производство озимой пшеницы. Он покупает 5 тракторов и нанимает пять рабочих. Для справки: в Польше в частных хозяйствах на 100 га было в среднем 24 pаботника и 6 тpактоpов. Мы делаем ферму пожестче, это фермеру выгоднее. Но эти пятеро уже будут рабочие, а не крестьяне, они с приусадебного участка жить не могут. 
 Что получится в лучшем для фермера случае и какие будут расходы? Минимальные расходы на зарплату и соцстрах своим работникам составят 30 тыс. долл. в год. Это - минимум для рабочих с семьями, по покупательной способности эта зарплата ниже, чем была в колхозах в конце 80-х годов (442 руб. на двух работающих в 1989 г.). Тем, кто думает, что 300 долларов в месяц рабочему слишком жирно, напомню, что в среднем по России только на отопление дома надо по рыночным ценам купить дров на 1000 долл., да еще распилить и наколоть. 
 Каковы будут затраты на материально-техническое обеспечение фермы? В колхозах зарплата и материальные затраты соотносились как 4:5. Сейчас материалы резко подскочили в цене (особенно горючее и удобрения), а зарплата упала. Кроме того, СССР обходился всего 1 трактором на 100 га пашни. Так что соотношение "зарплата - материальные затраты" будет в самом лучшем случае около 1:2. Значит, на материальные затраты уйдет в год около 60 тыс. долл. 
 С 1 га земли колхозы в сpеднем собиpали по 20 ц пшеницы. Говоpят, феpмеp эффективнее. Допустим, уpожай должен быть 30 ц с гектаpа. 100 га пашни при трехпольной системе (пшеница, пар и клевер) дадут в год эквивалент 150 т пшеницы (включая сюда и выручку за клевер). В декабре 1999 г. цена пшеницы на российскомрынке была 1725 руб. (63,9 долл.) за тонну. Значит, весь годовой урожай нашей фермы (при 30 ц с га) будет стоить 9585 долл. Округлим до 10 тыс. 
 Какие выплаты должен сделать хозяин, собрав урожай? 30 тыс. зарплата плюс 60 тыс. материальные расходы. Итого 90 тыс. долларов! Отсюда видно, что при самых лучших (реально не достижимых) условиях расходы почти в десять раз (!) превышают доход до вычета налогов. Расчет этот грубый. Его можно уточнить, расписать все расходы (выплаты за кредит, найм сторонних работников, налоги, рэкет и т.д.). Расхождение между расходами и доходами при этом лишь увеличится. Да и не получит фермер 30 ц с гектара, землю уж семь лет не удобряют. 
 Вывод: купля-продажа земли никакого отношения к выращиванию пшеницы не имеет. Даже самый безумный капиталист (а таковых нет в природе) сеять в России пшеницу на условиях рыночной экономики не станет. Пока что ее сеют потому, что колхозникам жить надо и они ничего не платят за ресурсы добивают то, что осталось от советского времени. И почву, и машины, и рабочую силу. 
 Почему же сеют западные фермеры? Потому, что в ЕЭС в середине 80-х годов только бюджетные дотации на 1 га пашни составляли в среднем 1099 долларов. На 100 га это 110 тыс. долларов в год. 
 Другое дело - купить землю в России и сдавать ее в аренду за 50% урожая. А.В.Чаянов пишет: "Цены, котоpые малоземельные кpестьянские хозяйства платят за землю, значительно пpевышают капиталистическую абсолютную ренту... Под давлением потребительской нужды малоземельные крестьяне, избегая вынужденной безработицы, платят за аренду земли не только ренту и весь чистый доход, но и значительную часть своей заработной платы". В 1904 г. в среднем по Воронежской губернии арендная плата за десятину составляла 16,8 руб., а чистая доходность одной десятины была 5,3 руб. В некоторых уездах разница была еще больше. Так, в Коротоякском уезде средняя арендная плата была 19,4 руб., а чистая доходность десятины 2,7 руб. Иными словами, разницу в 16,6 руб. с десятины крестьянин доплачивал из своего потребления. 
 В этом - вся суть купли-продажи земли в связи с пшеницей. Отмывание денег "в земле", захоронение отходов - другая тема. 
 Кстати, стоит упомянуть и маленький примитивный обман - якобы фермер под залог земли получит большой кредит в банке. Даже нелепо говорить о том, чтобы на такие деньги финансировать цикл производства. За участок в 100 га фермер получит кредит не более половины цены его земли. Считалось, что в среднем по России земля будет идти по 500 долларов за гектар, при этом за весь свой заложенный участок фермер смог бы получить кредит в 25 тысяч долларов, которые осенью надо было отдать с процентами. Как он мог бы на эти деньги вести рыночное хозяйство, если его конкурент в Европе на такой же участок каждый год получает безвозмездно 110 тысяч долларов бюджетных дотаций? 
 Это - в теории, а на деле на земельных аукционах в Саратовской области, где обкатывается купля-продажа земли, в 1998-1999 гг. земля сельскохозяйственного назначения продавалась по средней цене 215 рублей за 1 гектар пашни. Менее 10 долларов за гектар! О каком кредите под залог земли может идти речь в таких условиях? Эксперты в своих суждениях лгали и лгут совершенно цинично. 
 Замалчивание намерений и проекта 
 Прикрытие программы действий путем мобилизации старых стереотипов сознания и привычной терминологии - прием манипуляции, которым широко пользуются эксперты. 
 Т.И.Заславская в книге-манифесте "Иного не дано" пишет: "С точки зрения ожидающих решения задач предстоящее преобразование общественных отношений действительно трудно назвать иначе, как относительно бескровной и мирной (хотя в Сумгаите кровь пролилась) социальной революцией. Речь, следовательно, идет о разработке стратегии управления не обычным, пусть сложным, эволюционным процессом, а революцией, в корне меняющей основные общественно-политические структуры, ведущей к резкому перераспределению власти, прав, обязанностей и свобод между классами, слоями и группами... Спрашивается, возможно ли революционное преобразование общества без существенного обострения в немсоциальной борьбы? Конечно, нет... Этого не надо бояться тем, кто не боится самого слова "революция". 
 Почти одновременно с Т.Заславской в "Правде" пишет помощник и идеологический советник Горбачева философ Г.Смирнов: "... речь идет не о социально-политической революции, когда уничтожаются основы экономических отношений старого строя, устанавливается принципиально новая политическая власть, выражающая интересы свергающих классов. Здесь ситуация иная. Речь идет не о разрушении общественной собственности на средства производства, а о ее укреплении и более эффективном использовании... Речь идет не о сломе государственной власти, а о дальнейшем укреплении социалистического всенародного государства, углублении социалистической демократии, развитии народного социалистического самоуправления" [курсивом выделено мною, К-М]. 
 Итак, два советника Горбачева по идеологии в ранге академиков пишут о главном происходящем в стране процессе диаметрально противоположные вещи: достоверную трактовку в книге для узкого круга, для "своих" - и абсолютно ложную в массовой газете с тиражом 5 млн. экземпляров. 
 Послушайте сегодня А.Г.Аганбегяна, который при Горбачеве обещал нам "шведскую модель": "Надо прямо сказать, что рыночная система - это очень жестокая система по отношению к человеку. Система с очень многими негативными процессами. Рыночной системе свойственна инфляция, рыночной системе обязательно свойственна безработица. С рынком связано банкротство, с рынком связан кризис перепроизводства, рецессия, которую, скажем, сейчас переживает Европа, с рынком связана дифференциация - разделение общества на бедных и богатых... Дифференциация у нас, конечно, к сожалению, уже сейчас, ну, не к сожалению - это неизбежно, у нас уже сейчас растет, и будет дальше резко расти". 
 Сравните это с тем, что писал и говорил Аганбегян в 1989-1990 гг. По масштабам дезинформации и подлогов, которые он совершал как должностное лицо, он по советским законам подлежал бы уголовной ответственности. 
 В последние годы "реформаторы" и их эксперты перешли от умолчания цели, социальной цены и сроков проекта к тотальному, доходящему до абсурда утверждению, что проекта вообще не существовало. Эта мысль сначала обкатывалась в узком кругу самих идеологов реформы, а в последнее время вводится в широкий оборот. 
 Мне пришлось участвовать в дебатах на телевидении с Ф.Бурлацким одним из "прорабов перестройки", и В.Никоновым - "аналитиком", тогда из команды Ельцина. Ведущий задал мне вопрос: почему довольно успешно прошла реформа в Испании после смерти Франко, а у нас не идет? Я сказал, что дело в проекте, а не в ошибках исполнения. И Бурлацкий, и Никонов заявили, что никакого проекта перестройки и реформы не существовало! Подумать только, "архитекторы и прорабы" были, а проекта не было (сами реформаторы, начиная с Горбачева, кстати, всегда хвастались, что программа есть и все идет по плану). 
 Никонов даже на меня огрызнулся: говорить, что имелся какой-то проект, это значит верить в заговоры. А это, мол, паранойя и попахивает ненавистью к жидомасонам. Это дешевая уловка. При чем здесь заговоры и при чем "поэтапный график мероприятий"? Когда речь идет о проектах масштаба нашей реформы, имеют в виду не эти мелочи. Даже "холодная война" на этом фоне - частная операция. Кстати, сейчас, через 50 лет, на Западе публикуют многие документы "холодной войны". Видно, какая это была программа, сколько в нее было вложено денег и какая огромная армия образованных специалистов работала. Так что - это тоже "нелепая вера в заговор"? В существование этой программы тоже верить неприлично? 
 Нельзя не поразиться неискренности этих экспертов. Они знают, к каким последствиям ведет каждый важный шаг власти, но скрывают это от общества. Они не готовят никаких мер, чтобы смягчить эти последствия или потом как-то выправить урон. Эти меры и нельзя готовить, раз все делается тайком - раз "проекта нет". 
 Создание мифов 
 Я уже говорил о том, как был запущен миф об избытке в СССР тракторов. Подобных мифов было немало. Вот пара примеров. 
 - Важный миф - "технологический". Эксперты вбивали в голову, что советская система, "уклонившись от цивилизации", стала неспособна пользоваться совpеменными технологиями. Началось с Чеpнобыля, а затем к этому подвеpстали инфоpмацию обо всех аваpиях и упущениях. Не будем брать острые случаи, возьмем миф о водопроводе. 
 Очень много говорилось о том, насколько плоха в СССР система водоснабжения. Трубы прохудились, вода теряется - то ли дело на Западе! Но вот Экономическая комиссия ООН для Европы публикует доклад: в больших городах Западной Европы из-за плохого состояния водопроводов теряется до 80% воды - примерно на 10 млрд. долларов в год. Поскольку поиск места утечки обходится дорого (до 1 тыс. долл. за километр) его стараются и не искать. В малых городах водопроводы помоложе, но и тут дело плохо. В Испании в целом по стране теряется 40% воды, в Норвегии - 50%. Из-за утечки воды снижается давление, из-за чего в трубах накапливаются колонии бактерий. В Великобритании водопроводные трубы продолжают делать из свинца, так что вода не соответствует стандартам ВОЗ и вредна для здоровья. На это закрывают глаза, поскольку смена технологии обошлась бы в 12 млрд. долл. В Западной Европе среднее потребление воды городским жителем составляет 320 л в день, а в Москве 545 л. Но большинство москвичей поверили, что их водоснабжение никуда не годится. 
 - Рассмотрим подробнее одну крупную мистификацию в рамках экологического психоза - сероводородный бум. Известно, что особенностью Черного моря является наличие в нем "сероводородного слоя". Это было использовано для создания психоза в конце 80-х и начале 90-х годов (он иногда оживляется до сих пор). Говорилось о грядущих взрывах сероводорода, об отравлении экипажей кораблей с ядерным оружием и т.д. Наконец, сам М.С.Горбачев предупредил мир о грядущем из СССР апокалипсисе. Он заявил с трибуны Глобального форума по защите окружающей среды и развитию в целях выживания: "Верхняя граница сероводородного слоя в Черном море за последние десятилетия поднялась с глубины 200 м до 75 м от поверхности. Еще немного, и через порог Босфора он пойдет в Мраморное, Эгейское и Средиземное море". Это абсурдное заявление было опубликовано в "Правде". Горбачев не мог сделать такое ответственное заявления без согласования с экспертами-академиками. Все попытки действительных специалистов (включая академиков) дать в газетах справку были безуспешны. Информацию по проблеме можно было легко получить в течение десятка минут телефонным звонком в любой институт океанологического профиля АН СССР, Гидрометеослужбы или Министерства рыбного хозяйства. Эксперты из окружения Горбачева, видимо, действовали сознательно. 
 Максимальная концентрация сероводорода в воде Черного моря 13 мг в литре, что в 1000 раз меньше, чем необходимо, чтобы он мог выделиться из моря в виде газа. В тысячу раз! Поэтому ни о каком воспламенении, опустошении побережья и сожжении лайнеров не может быть и речи. Уже сотни лет люди пользуются в лечебных целях сероводородными источниками Мацесты. Ни о каких взрывах и возгораниях и слыхом не слыхивали, даже запах сероводорода там вполне терпимый. Но содержание сероводорода в водах Мацесты почти в сто раз больше, чем в воде Черного моря. 
 Смертельные концентрации сероводорода в воздухе составляют 670-900 мг в кубометре. Но уже при концентрации 2 мг в кубометре запах сероводорода нестерпим. Однако даже если весь "сероводородный слой" Черного моря внезапно будет выброшен на поверхность какой-то неведомой силой, содержание сероводорода в воздухе будет во много раз ниже нестерпимого по запаху уровня. Значит, в тысячи раз ниже уровня, опасного для здоровья. Так что не может быть речи и об отравлениях. 
 * * * 
 Основные изложенные здесь мысли я кратко высказал на "круглом столе" экспертов. По существу никто не стал с ними ни спорить, ни соглашаться. Политический статус этих экспертов в нынешней России позволяет им просто игнорировать подобные рассуждения постороннего. Закрыл совещание В.Третьяков на вполне радостной ноте: "Мы можем открыть новый этап развития России. Хороший будет этап, если удастся". Тут он прямо перекликается с А.Ципко - хороший этап не тот, когда хорошо людям, а когда экспертам удается выполнить их идеологическую задачу. Теперь эта задача - "открыть новый этап". Видимо, хорошего ждать не приходится, "это сообщество не устарело". 
 1 Это не значит, что наука как особый тип познавательной деятельности в принципе носит классовый характер, хотя подобные утверждения делались в ходе идеологической борьбы. Так, апеллируя к левым, критик науки Ж.-П.Сарт говорил, что "наука всегда буржуазна". В послереволюционной России некоторое время развивалась концепция "пролетарской науки" (А.А.Богданов). В 1960-70 гг. эти идеи дебатировались в странах "третьего мира". На деле наука, зародившись на Западе в ходе становления буржуазного общества, была воспринята другими обществами и культурами, стала общемировым явлением. 
 2 Впрочем, сами себя они называли "идеологисты", а идеологами их потом стал презрительно называть Наполеон. 
 3 Кстати, унеся ноги из России, 20 декабря 1812 г. на заседании Государственного Совета Наполеон возложил вину за поражение именно на идеологов, которые, мол, навязывали народу свои туманные хитроумные концепции, вместо того, чтобы изучать уроки истории. Жаль, что наши идеологи не читают Наполеона. 
 4 Синергизм (или кооперативный эффект) - важное понятие, без которого трудно верно представить себе реальные процессы в природе и обществе. Оно означает такое взаимодействие факторов, при котором эффект намного превышает сумму эффектов от каждого фактора, если бы они действовали порознь. Каждый, кто мешал водку с портвейном, это знает на опыте ("ёрш" один из важных и изучаемых наукой случаев синергизма). 
 5 Толчок к исследованиям Кропоткина дала лекция профессора Санкт-Петербургского университета К.Ф.Кесслера "О законе взаимной помощи", после чего он приступил к сбору фактического материала как из жизни животных, так и из человеческого общества. 
 6 Нечего и говорить, что ошибки и нарушения научных норм Пастера совершенно иное по сути явление, чем разгром генетики группой Т.Д.Лысенко, хотя имеется сходство в "инструментальном оформлении". Поступки Пастера это реальность демифологизированной науки, отклонение от некоторых формально признаваемых норм. Действия Лысенко, напротив, представляли собой замаскированную под науку деятельность, отличную от науки в самых существенных основаниях. 
 7 Подробнее об этой важной проблеме можно прочитать в очень хорошей книге А.В.Ахутина [11]. 
 8 Точные слова Даниила еще более определенны: "А ты, Даниил, сокрой слова сии и запечатай книгу сию до последнего времени; многие прочтут ее, и умножится ведение" (Дан. XII, 4). 
 9 Мыслители и либерального, и консервативного толка сходятся в том, что процесс этой перестройки мышления был запущен протестантской Реформацией, которая положила начало философии Просвещения, "заменившей народные догматы индивидуальным разумом" (по выражению де Местра). 
 10 Как пишет философ-неолибеpал Г.Радницки, "основаниями свободной жизни являются конституционное госудаpство, капиталистическая pыночная экономика и автономная наука". 
 11 В противовес этому говорят об "одержимости временем", для которой характерен "грамматический" метод мышления - именно в естественном языке появились временные формы, в которых человек выразил ощущение времени. Иногда говорят даже (особенно в приложении к экономике), что "есть наука "числа" и наука "слова". 
 12 Изобретатель напряженного бетона и создатель современного метода расчета конструкций Э.Фрессне пишет в своих мемуарах, что его всегда удивляло, почему инженеры и подрядчики требовали от него и его сотрудников расчета прочности балок, колонн и т.д. вместо того, чтобы посмотреть на простые натурные испытания прочности - несравненно более надежные и простые. "В конце концов я понял, - пишет он - что в большинстве случаев я имел дело не с простыми идиотами, а с лжецами и манипуляторами, которые знали, что признать результаты испытания, сделанного в их присутствии, накладывает на них гораздо большую ответственность, чем признать результаты расчета. Они укрывались за броней уравнений, которые служили им тем надежнее, чем сложнее они были". 
 13 Кстати, наши демократы никогда не цитировали и продолжение мысли Ленина, мысли именно демократической. Он продолжал после согласия с кадетами и др.: "Но мы отличаемся от этих граждан тем, что требуем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством, нести будничную, ежедневную работу управления в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники". 
 14 При подготовке в 1991 г. законов о приватизации промышленных предприятий в СССР и РСФСР специалисты дали прогноз катастрофических последствий такого шага, который сбылся с удивительной точностью. Этот доклад, подготовка которого была поручена лично премьер-министром СССР, не был ни заслушан, ни прочитан, ни тем более опубликован. 
 15 Сегодня "творчески мыслящий марксист" А.Ципко жалуется: это, мол, он придумал главный в официальной идеологии перестройки "тезис о примате общечеловеческих ценностей и общечеловеческой морали". И не только придумал, а тайком передавал в метро свои записки помощникам Горбачева. Зря жалуется, история его не забудет. Но были, видимо, и другие источники, откуда Горбачев получал "тезисы". 
 16 Искусственный сдвиг массового сознания в сторону аутизма - часть современных технологий манипуляции, которой наши эксперты учились у старших товарищей из США. Президент Американского лингвистического общества Д.Болинджер заявил в 70-е годы: "Америка - это первое общество, которое добилось настоящего табу на все неприятное". 
 17 Изобpели этот абсурдный довод, видимо, в коpпоpации РЭНД, "мозговом центpе" США - я впеpвые его услышал от пpедставителя РЭНД в Москве г-на Азpаила, когда на совместном российско-американском симпозиуме представил график с динамикой рождаемости и смертности в России. Но г-н Азраил постеснялся говорить явную чушь на людях, он подошел ко мне со своей теорией в перерыве, и когда я ему указал на ее полную нелепость, он мне мило улыбнулся (почти подмигнул) и больше "не возникал". На Западе это доказательство "демографического благополучия" России действует, мне еще раз с ним приходилось там столкнуться, но я никогда не думал, что эксперты осмелятся предложить этот гнилой товар в самой России.