Аннотация: Блаженны те, кто посетил сей мир в его минуты роковые... XVIII век. Американские колонии отстаивают свою независимость в схватке с Британской империей. Джек Абсолют, потомок Жана Ромбо (героя романов Криса Хамфриса «Французский палач» и «Узы крови», ставших международными бестселлерами), английский дворянин, усыновленный индейцами-ирокезами, находится в гуще событий, и во многом именно от него зависит, кто победит в этой войне.


---------------------------------------------


 Крис Хамфрис
 Джек Абсолют


 Избавившись от соседей (французов), которых они всегда опасались, ваши колонии вскоре обнаружат, что более не нуждаются в вашем покровительстве. Вы будете призывать их подставить плечи и вместе нести бремя общей судьбы, они же ответят тем, что отбросят прочь любого рода зависимость.

    Граф Вергенне


 Из всех известных мне способов вести за собой людей наиболее эффективным является тайна.

    Адам Вейсгаупт, основатель движения иллюминатов


 Есть только одно, что приводит меня в ужас, и это... их шпионы.

    Джордж Вашингтон



 Глава 1Дело чести


 Над занесенной снегом пустошью Уинслоу быстро сгущались сумерки. Опоздание раздражало Джека Абсолюта: заставлять ждать людей, собравшихся ради такого дела, не по-джентльменски. Кроме того, задержка означала, что к тому времени, когда они доберутся до места, соблюдут процедуру взаимного представления, разметят площадку и обсудят все формальности, связанные с завещаниями и похоронами, будет уже слишком темно для того, чтобы стреляться из пистолетов.
 Придется биться на шпагах, а это явно давало противнику Джека серьезное преимущество. Будучи на двадцать лет моложе, он вдобавок являлся кадровым кавалерийским офицером и, стало быть, практиковался в фехтовании ежедневно, тогда как Джек в последний раз брал в руки клинок лет пять назад. Не то чтобы Джек вовсе отвык от холодного оружия, однако размахивать томагавком или майсурским кинжалом — вовсе не то, что фехтовать тонкой, отточенной шпагой. Конечно, изящным клинком нельзя ни рубить, ни резать, однако Джек, увы, знал, что отсутствие режущего лезвия не делает это оружие менее смертоносным. Чтобы убить человека, достаточно укола острием.
 В очередной раз поскользнувшись на обледеневших отпечатках сапог тех, кто прошел перед ним, Джек выругался:
 — Сколько же, черт подери, соберется народу?
 Об этой истории раззвонили так широко, что дальше некуда, и увидеть воочию сей поединок, изрядно нашумевший еще до того, как он состоялся, захотят многие. Уже делались ставки, и Джеку было бы интересно узнать, в каком соотношении. Джек, как куда более опытный дуэлянт, мог иметь определенное преимущество, тем паче что ему довелось убить не одного противника. В действительности таких побед у него было больше, чем знали джентльмены из Лондона. Но его нынешний соперник — намного моложе, наверняка сильнее физически и, самое главное, воспламенен куда большим рвением. Он дрался не просто так. Он дрался за любовь.
 А что же Джек? А Джек сражался лишь потому, что по глупости и упрямству не уклонился от вызова.
 Он презрительно фыркнул. В довершение всех бед его, похоже, угораздило простудиться. Чего бы ему сейчас хотелось, так это сидеть в тепле и уюте «Королевской кофейни» с кружкой подогретого эля в руке. И уж во всяком случае не скользить по насту морозной пустоши навстречу возможному увечью, а то и смерти.
 — Ты ведь сражался в пяти или шести поединках, Дагановеда?
 Джек, внимательно следивший лишь за тем, куда поставить ногу на скользкой тропе, перевел взгляд на ноги идущего рядом. Их нагота производила впечатление бахвальства. Насколько знал Джек, у его спутника в их комнатах в «Сен-Жиле» осталась пара превосходных, подбитых овчиной башмаков. Однако Ате никогда не упустил бы случая продемонстрировать полнейшее превосходство индейца-ирокеза над бледнолицыми во всем, что касается стойкости и выносливости. Вероятно, он и вовсе остался бы обнаженным, не предупреди его Джек о том, что на месте поединка могут присутствовать леди. Имея это в виду, индеец натянул отделанные бисером и бахромой плотные штаны из шкуры молодого оленя и безрукавку из китайского шелка, оставлявшую открытой его широченную грудь, бугрящуюся могучими мышцами и разукрашенную татуировкой. На его почти обнаженные плечи волнами ниспадали черные, как ночь, волосы.
 Один лишь взгляд на индейца заставил Джека поежиться и плотнее запахнуть плащ.
 — Шесть дуэлей, Атедавенет. Наверняка ты помнишь. Включая и поединок с тобой.
 — О, — Ате повернулся, и его темные глаза вспыхнули, — ты считаешь дуэлью поединок с «дикарем»? Я польщен.
 Индеец отвесил самый ничтожный из возможных поклонов. Ирокезский язык как будто нарочно был создан для иронии. Джек выпил сегодня слишком много коньяку (его первая ошибка за сегодняшний вечер) и для состязания в остроумии явно не годился. Поэтому он снова перешел на английский:
 — В чем дело, Ате? Тебя вновь посетила тоска по дому?
 — Не то чтобы тоска, брат... Я вот о чем подумал: если этот юный храбрец тебя убьет, что весьма вероятно, поскольку он вдвое тебя моложе и выглядит вдвое бойчее, то как я оплачу мое возвращение через большую воду в родные края?
 — Не переживай из-за этого, брат. Наш здешний друг даст тебе денег. Это самое малое, что он может сделать. В конце концов, он в долгу передо мной, не так ли, Шерри?
 Последняя фраза была брошена через плечо джентльмену, который, как и положено по дуэльному кодексу, выступал в качестве его первого секунданта. Темноволосый молодой человек старался не отставать от своих более рослых спутников; лицо его приобретало попеременно то зеленоватый оттенок, то бледно-желтый. Накануне вечером Ричард Бринсли Шеридан выпил еще больше коньяку, чем Джек.
 — А, деньги, Джек, да. С ними всегда возникают маленькие затруднения.
 Хотя Шеридан покинул Ирландию еще мальчиком, в его речи, особенно в напряженные моменты, слышался легкий ирландский акцент.
 — Но сегодня ты, несомненно, победишь, так что ни в каких деньгах надобности не возникнет. Пока мы тащимся по снегу, может быть, ты с твоим дивным другом поговоришь еще немного на том удивительном языке? Я, конечно, ни слова не понимаю, но не могу не восхищаться столь изысканным звучанием.
 Джек вытащил из кармана большой, не слишком чистый полотняный платок и, звучно высморкавшись, сказал:
 — Будь осторожен, Ате! Тебе ничего не стоит угодить в одну из его пьес. А мы все знаем, чем это чревато.
 Драматург протер краем плаща лоб, вспотевший несмотря на холод, и проворчал в ответ:
 — Ну сколько, скажи на милость, я еще должен извиняться? Сказано же было: все считали тебя умершим, вот я и решил использовать твое ублажающее слух имя. Не пропадать же попусту такому добру!
 — Ну что ж, не исключено, что очень скоро я умру по-настоящему. Тогда наконец муки совести оставят тебя, да и извиняться больше не придется, — пробормотал Джек.
 Впереди, за завесой деревьев, угадывалось движение.
 «Если народу набежит чересчур много, — подумал он, — то, может быть, шумное сборище привлечет внимание какого-нибудь караула, который явится сюда, чтобы пресечь беззаконие».
 Некогда Джек воспринял бы любую попытку ограничить его право драться на дуэли как оскорбление, но те времена давно миновали. Тогда... тогда он, наверное, был так же молод, как его нынешний противник. Ну а теперь ему оставалось лишь надеяться на то, что власти осведомлены о происходящем.
 Увы, никаких признаков стражи за деревьями не обнаружилось. Джека приветствовали лишь десятка два джентльменов в коричневых или зеленых плащах и несколько армейских офицеров в красных мундирах. Ну а в центре, в кругу собравшихся, стоял человек, бросивший ему вызов, — Банастр Тарлтон.
 Джека уже не в первый раз поразило его лицо. Юноша — ему вряд ли было более восемнадцати — обладал почти женственной красотой. Его очи прикрывали длинные, густые ресницы, а пышные каштановые кудри выбивались из-под перехватывавшей их розовой ленты. Правда, в его движениях, когда он со смехом сделал выпад воображаемой шпагой, не было и намека на девичью хрупкость.
 «У этого малого такой вид, будто он на лужайке и собирается сыграть в крикет», — подумал Джек, но это наблюдение тут же вытеснила неприятная мысль о том, холод ли заставляет его постоянно кутаться в плащ.
 Он обвел взглядом круг возбужденных лиц, обернувшихся к нему. Хорошо еще, что здесь не было никаких женщин. Ни одной, включая и ту, из-за которой все случилось, эту маленькую, дерзкую кокетку Элизабет Фаррен. Близился час, когда в «Друри-Лейн» зажигаются огни рампы, и ей надлежит участвовать в представлении. Впрочем, она с удовольствием устроила бы представление прямо здесь. Замечательное представление. Со вздохами и рыданиями, которые исторглись бы из ее вздымающейся, умело приоткрытой и правильно освещенной груди при виде того, как два воздыхателя сходятся в смертельном поединке. Сперва она выказала бы необыкновенное мужество, а затем была бы близка к тому, чтобы лишиться чувств.
 Актриса. Ему предстояло быть убитым из-за актрисы. Ситуация напоминала одну из чертовых комедий Шеридана, в частности ту, в которой драматург без спросу использовал его имя. В полной мере оценить такого рода иронию мог бы только ирокез. Ибо не приди в голову Шеридану присвоить одному из героев своих «Соперников» имя Джека Абсолюта, да не вздумайся самому Джеку отправиться и посмотреть, как какой-то там актер сыграет «его» роль, да не поддайся он совместному воздействию бренди и чарам участвовавшей в спектакле актрисы, уже бывшей, как оказалось, возлюбленной этого молодого офицера, нахального красавчика, он бы не...
 Ате и Шеридан пересекли площадку, чтобы согласовать условия, и Джек обратил внимание на секундантов противника, с которыми его спутники вели разговор. Один, младший лейтенант в великолепном, расшитом золотом мундире колдстримского гвардейца, говорил нарочито громко и размахивал руками. Однако в первую очередь Джека заинтересовал второй секундант Тарлтона, стоявший позади и слегка в стороне и сосредоточенный, видимо, не на деталях предстоящего поединка, а целиком и полностью на самом Джеке. Точно так же, как было это в предыдущий вечер, когда его тихий шепот подстрекал Тарлтона к дальнейшему обострению ситуации.
 Этого человека с узким, бледным лицом ученого, облаченного в неброское, но дорогое платье состоятельного клирика, звали, как слышал Джек, графом фон Шлабеном, и даже сейчас, в бледном свете зимнего вечера, Абсолют увидел, что граф желает его смерти не менее, а скорее, еще более остро, чем уязвленный юнец. А также понял, что дело тут не в актрисе и что честь в этой истории — далеко не главное.
 «Если мне суждено умереть, — подумал Джек, отведя взгляд от секундантов Тарлтона и подняв глаза к затянутому облаками мартовскому небу, — то, по крайней мере, стоило бы понять почему».
 В тот вечер в театре произошло что-то еще, кроме самой пьесы и вызова. Нечто, из-за чего они и оказались здесь, на этой заметенной снегом пустоши.
 Это соображение заставило Джека мысленно вернуться обратно, в тот вечер, в театр «Друри-Лёйн». Ненадолго. Только на то время, пока не будут улажены последние формальности и не придет время умирать.




 Глава 2Королевский театр


 Капитан Джек Абсолют выступил вперед, в его глазах отражались языки пламени сотни свечей.
 — Света достаточно. Как говорит сэр Люциус, «в самый раз для шпаги, хотя и маловато для хорошего пистолетного выстрела».
 Он поднял воображаемый пистолет, «выстрелил» из него с громким, нарочито-певучим вокальным «бум», потом добавил:
 — Ко всем чертям его «хорошие выстрелы».
 Эта последняя фраза, произнесенная с утрированным ирландским акцентом, вызвала взрыв хохота в партере и аплодисменты галерки. Отважный капитан знал, что ему делать.
 Или то был просто актер, игравший роль капитана?
 А вот настоящий Джек Абсолют, сидевший в партере, весь извелся. Наконец он привстал, протискиваясь в узкое пространство между коленями зрителей и спинками кресел и пытаясь, сколько возможно, загородить сцену, хотя его искренний порыв был вознагражден шиканьем и сердитыми возгласами: «Сядьте, сэр!» и «Невежда, сейчас будет говорить Вудворт!» Прежде чем продолжить сцену, актеры воззрились на него с досадливым недоумением.
 То был кошмарный вечер. Джек находился в Лондоне всего неделю и двигался так, словно под его ногами все еще находилась палуба шлюпа Ост-Индской компании, с пятьюдесятью фатомами воды под килем, а ему приходилось сидеть и смотреть этот пасквиль на свое прошлое. О том, что его имя, оказывается, обрело сомнительную славу, Джек узнал, когда прибыл из Сити в Ковент-Гарден: достаточно было узнать, на чье имя заказано кресло, как все начали шептаться, что здесь присутствует «настоящий Джек Абсолют». Эта известность следовала за ним повсюду. Стоило трактирщику, клерку или торговцу узнать его имя, как неизменно следовал вопрос:
 — О, сэр, неужто вы и есть тот самый Джек Абсолют?
 А когда он, окончательно выведенный всем этим из себя, выяснил, что виной всему его старый приятель Шеридан, и в негодовании накинулся на него, этот плут и мошенник, выставивший его в дурацком виде, не выказал ни малейшего смущения.
 — Джек, — заявил он, — от тебя ведь семь лет не было ни слуху ни духу. Естественно, мы все сочли тебя погибшим. По правде говоря, тебе крупно повезло. Девяносто девять шансов из ста за то, что, будь жив старина Олли Голдсмит, вечная ему память, уж он-то точно не преминул бы воспользоваться таким выигрышным имечком. Ручаюсь, ты попал бы в его комедию «Снизошедшая до покорения», и быть тогда тебе не лихим красавчиком-капитаном, как в моих «Соперниках», а олухом и заикой, наподобие этого Марлоу.
 Лихим? Красавцем? Да этому вечному кумиру публики, мистеру Вудворту, которому выпало воплотить на сцене образ Джека, — лет шестьдесят, и морщины на его лице столь глубоки, что видны даже при сценическом освещении и под толстым слоем грима. Относительно самой пьесы Джек вынужден был признать, что у Шеридана цепкая память и еще более острый глаз. Юношеская склонность Джека к эскападам была схвачена почти во всех деталях. Его отец по сцене, сэр Энтони Абсолют — хорошо еще, что драматургу хватило порядочности изменить хотя бы его имя (отца Джека звали Джеймс) — был идеальным наброском с оригинала, верно изображающим этого тирана, весельчака и будущего безумца. Предмет его вожделений, Лидия Лэнгвиш, представляла собой своеобразную смесь ангельской красоты и романтической глупости.
 Однако Джек еще в ходе первого акта понял, что ему нет нужды оставаться до эпилога. Пьеса явно должна была закончиться всеобщим примирением, что никак не соответствовало подлинной истории. Возможно, раздражение Джека было в первую очередь вызвано как раз тем, что Шеридан использовал его юношескую глупость как основу для романтической комедии, тогда как действительность более походила на фарс, если не на трагедию. Тогдашний девятнадцатилетний Джек отнюдь не соединился с той леди (чем, несомненно, предстояло завершиться приключениям его сценического воплощения), а, едва не погибнув при попытке увезти ее, вынужден был отправиться в свое первое продолжительное изгнание из Англии.
 К счастью, ему хватило здравого смысла не остаться досматривать дальнейшее банальное действо, ибо начало очередного изгнания намечалось на сегодняшний вечер. Экипаж дожидался его у гостиницы, а лодка оставалась в ожидании прилива в Портсмуте.
 После семи лет отсутствия Джек Абсолют пробыл в метрополии как раз столько дней, сколько требовалось, чтобы разобраться с делами. Ему снова пришлось заняться вопросом о кредите банка Куттса, необходимом для того, чтобы привести в порядок плантацию сахарного тростника на Антильских островах, владельцем которой он стал благодаря новоприобретенным навыкам, сообразительности и, не в последнюю очередь, простому упрямству.
 Но прежде всего ему нужно было повидаться с двумя людьми.
 Мужчиной и женщиной.
 Джек выбрался в боковой проход и направился к лестнице. Первый из этих людей имел собственную ложу. Единственное, что требовалось, — это краткий вежливый отказ от предложения этого человека, после чего Джек собирался нанести визит за кулисы — для столь же беглого, хотя, возможно, и более страстного прощания.
 Неужели прошла всего одна неделя? И за эту неделю произошло столько событий! Один из самых влиятельных людей в королевстве предложил ему свою дружбу, одна из самых соблазнительных дам сулила свою любовь. Неужели в ближайшие пять минут он и вправду откажется и от того, и от другого? По правде сказать, ему не терпелось вернуться в море. На борту корабля жизнь несравненно проще.
 Капельдинер попытался помешать Джеку подняться по лестнице, но эту помеху удалось устранить с помощью монеты. А вот у дверей ложи обнаружилась другая — офицер в мундире. В свое время и сам Джек носил такой же. Великолепный, самый щегольской в кавалерии мундир младшего лейтенанта Шестнадцатого легкого драгунского полка.
 Но молодой человек узнал Джека, а его командир, очевидно, предупредил о том, что мистера Абсолюта следует пропускать беспрепятственно.
 Джек предпочел бы получить несколько мгновений на подготовку, ибо отказать человеку, находившемуся в ложе, было не так-то просто. Но тяжелый парчовый занавес медленно отодвинулся. Когда Джек ступил внутрь, зазвучали аплодисменты. Впрочем, ими не встречали настоящего Джека, а провожали его сценического тезку, покидавшего сцену в связи с окончанием четвертого акта.
 Королевский театр тут же заполнился выкриками разносчиков, предлагавших прохладительные напитки, а оркестр заиграл марш, предварявший выступление уже выходивших на сцену акробатов из итальянской труппы, братьев Зуккони. Их номер заполнял антракт.
 — Подумать только! Это самый удивительный сценический прием из всех, с какими мне доводилось сталкиваться. Фалды фрака Джека Абсолюта еще не исчезли со сцены, а этот человек уже стоит в моей ложе!
 — Генерал...
 По давней привычке Джек чуть было не козырнул, но успел вспомнить, что он больше не в полку и пришел сюда, чтобы снова отказаться от предложенной чести. Дернувшаяся к голове рука довольно неуклюже приложилась к груди, что, разумеется, не укрылось от генерала. Джон Бургойн примечал все.
 — Коньяка?
 Бокал был предложен, принят и выпит. Вкус напитка оказался еще более тонким, чем у Шеридана.
 Бургойн справлялся с возрастом куда более успешно, чем актер, мистер Вудворт. Хотя волосы генерала были белы как снег, то был, во всяком случае, настоящий сугроб, а не жалкая пороша, прикрывающая проплешины. Густая шевелюра переходила в черные бакенбарды, окаймлявшие волевую челюсть, а темные кустистые брови нависали над глубоко посаженными серыми глазами. Недавно этот человек получил назначение на один из самых высоких постов в армии. И при этом он еще являлся автором пьесы «Дева дубов», пользовавшейся даже большим успехом, нежели «Соперники» Шеридана.
 Сейчас в этих умных серых глазах вспыхнула веселая искорка: их обладатель радовался удачной шутке и спешил поделиться этой радостью с кем-то сидевшим в затененном углу.
 — Это — человек, о котором я рассказывал, — заговорил Бургойн, обращаясь к скрытой в тенях фигуре. — Моя дорогая, позвольте представить вам настоящего Джека Абсолюта. Джек, мисс Луиза Риардон.
 Тень шевельнулась, на свету появилось лицо, и Джек воспользовался моментом, ибо это лицо стоило изучения. Глаза цвета восточного жадеита, изящный нос, сложенные в букву "О" сочные губы, ниспадавшие волнами каштановые волосы, безупречная кожа. Голос глубокого тембра, однако легкий в звучании, был столь же бархатистым, как и эта кожа:
 — Тот самый героический капитан? Пылкий любовник?
 Прежде чем заговорить, Джек склонился над протянутой ему рукой и коснулся ее губами.
 — Боюсь, что разочарую вас, мадам. Я уже не капитан, ни героический, ни какой-либо другой. Ну а что касается пылкого любовника, тут не мне судить.
 — А предоставили ли вы лондонским леди возможность выяснить это?
 Это прозвучало прозаически, без намека на флирт, что придало высказыванию еще более интригующий оттенок. И акцент, и манера говорить будоражили в душе Джека какие-то воспоминания. Гадая о том, какие именно, он ответил:
 — Возможно к счастью для всех, такого рода исследования требуют времени, какового нет в наличии.
 — Жаль. Я уверена, что найдутся... леди, которые сочли бы истинного Джека Абсолюта еще более заслуживающим внимания, чем его сценический аналог.
 — Более интересным, чем эта ахинея? Лучше уж прямо сказать, что истинный Джек все-таки моложе и привлекательнее того, кто его играет.
 На лице следившего за этим разговором Бургойна появилась улыбка.
 — Знаете, Джек, весь сегодняшний вечер я проявлял исключительную галантность и любезность, платили же мне за это не более чем светской учтивостью. Но стоило появиться вам...
 — Это было всего лишь отвлеченное замечание, генерал, — рассмеялась в ответ Луиза Риардон. — Даже при том, что на службе у короля состоит немалое число галантных офицеров, капитан стал бы приятным добавлением к нашему светскому обществу. Кроме того, — она подалась вперед, легонько постукивая веером по руке, — я отнеслась к вам с такой сдержанностью, потому что мы почти одни в этой ложе... — Она указала на тучную компаньонку, звучно похрапывавшую в дальнем углу. — Всякому, кто воспримет вас в одном образе, уже невозможно устоять перед вами в другом.
 Бургойн издал резкий, лающий смешок:
 — А, Джек? Теперь вам, надеюсь, понятно, до какого плачевного положения доведен мой бедный рассудок подобным обменом остротами! И такое продолжается весь нынешний вечер. Право же, не будь у меня уверенности в скором прибытий подкрепления в вашем лице, я бы давно был вынужден ретироваться с этого поля. Что же до помянутого вами времени, необходимого для «исследования», то разве пяти недель будет мало? Дело в том, что мисс Риардон предстоит разделить с нами плавание на корабле его величества «Ариадна». Она возвращается в Нью-Йорк, к своим родным.
 А! Вот почему ее акцент показался ему неуловимо знакомым. Джек с удовольствием побеседовал бы с ней подольше, ибо считал, что прямодушие делает женщин из колоний более привлекательными в сравнении со столичными леди. Однако реплика генерала имела прямое отношение к делу. И Джек, вздохнув, заговорил о деле:
 — Сэр, эта новость делает то, что я вынужден сообщить вам, заслуживающим еще большего сожаления.
 Он увидел, как улыбка исчезла с лица Бургойна, и торопливо — прежде, чем на нем появилось иное выражение, — закончил фразу. Им с генералом за все эти годы довелось испытать многое, и Джеку не хотелось огорчать его, но иного выхода не было.
 — Я сознаю, сэр, что вы оказали мне большую честь, предложив вновь зачислить меня в драгуны. И если я вынужден отказаться, то, поверьте, делаю это с тяжелым сердцем.
 — Как это — «отказаться»? — Теплота в голосе Бургойна сменилась опасным холодком. — А отдаете ли вы себе отчет в том, что отказываете не мне? Вы отказываете вашему королю! И вашему отечеству!
 — Я отдаю себе отчет в том, что это может быть воспринято именно таким образом.
 Бургойн фыркнул.
 — «Может быть»? Будет воспринято! Англия ведет войну с проклятыми мятежниками. Ареной боевых действий стали земли, которые вы знаете лучше кого бы то ни было во всем королевстве. И вы отказываетесь помочь родине? Здесь не может быть никаких «может быть»!
 Хотя Джек и ощутил, что краснеет, он попытался говорить ровным тоном:
 — При всем моем уважении, сэр, здесь, в Англии, тоже немало людей, которые не рвутся подавлять бунт. А есть, как я слышал, даже и такие, кто относится к мятежникам с сочувствием.
 — Да, и я хорошо помню, как часто ваши симпатии оказывались на стороне тех, кто примкнул к так называемому «делу свободы». Эта все ваша матушка-ирландка, благослови Господи ее красоту. Но симпатии симпатиями, а это — совсем другое дело! Вы — офицер Короны! Черт побери, вы — офицер моего полка!
 — Я был им, сэр. И поскольку вы старались отговорить меня от этого шага, вам-то уж прекрасно известно, что я вышел в отставку одиннадцать лет назад! С тех пор моя судьба связана с Ост-Индской компанией, а основным занятием стало семейное дело.
 — К черту семейное дело! Речь идет о деле нашего короля! Или вы забыли присягу?
 Бургойн встал, глядя Джеку в лицо, и его возвысившийся голос заполнил всю ложу. Он мог бы заполнить и парадный плац. Многие зрители в соседних ложах встрепенулись, перестав следить за кувырками и кульбитами итальянских акробатов.
 Разрядила напряжение Луиза:
 — Капитан... Мистер Абсолют, вы позволите высказаться американке? Той, что не примкнула к этим «проклятым мятежникам»?
 Мужчины оба кивнули, для чего каждому пришлось слегка поступиться своей позицией.
 — Генерал поделился со мной некоторыми планами относительно того, как он собирается покорять изменников. Разумеется, лишь в той мере, в которой, по его мнению, это доступно девичьему разумению. Я, однако, воспитывалась в семье, которая сражалась за Корону уже три десятилетия. Мой отец командует полком тех, кого мы называем «лоялистами».
 — И прекрасным полком, черт побери! — буркнул генерал. — Причем мундиры и порох он оплачивает из собственного кармана.
 Джек присмотрелся к мисс Риардон повнимательнее. Он никогда не считал, что богатство может отрицательно сказаться на привлекательности хорошенькой женщины.
 — Спасибо, генерал, — промолвила она и снова обратилась к Джеку: — Он говорит, что ключ к победе находится в руках туземных подданных его величества.
 Джек слегка улыбнулся, порадовавшись тому, что здесь нет Ате.
 — Если генерал имеет в виду шесть племен ирокезов [1] , мисс Риардон, то они — отнюдь не «подданные» его величества. Они никогда не были подвластны Короне. Это туземные союзники нашего короля.
 — Генерал также сказал мне, что никто не знает этих... союзников лучше вас.
 — Я бы не стал этого утверждать столь категорично, мисс...
 — Не притворяйтесь, Абсолют.
 Бургойн понизил голос, но гнев в его тоне еще чувствовался.
 — Этот человек прожил среди них несколько лет, — продолжил он, обращаясь к Луизе. — На их языке он говорит, как на родном, а его грудь под камзолом и шелковой сорочкой покрыта туземными татуировками. Вот на что вам стоило бы взглянуть!
 — Хм... А ведь верно, это было бы весьма... познавательно.
 Она позволила себе едва заметно улыбнуться, прежде чем продолжить.
 — Но вы согласны с генералом? В том смысле, что войну без них не выиграть?
 — У меня нет никакого представления относительно конкретных планов Короны.
 — Однако если говорить в общем плане, то может ли эта война быть выиграна без них?
 Джек вздохнул. Напору этой красавицы мог бы позавидовать хороший боксер.
 — Если боевые действия будут разворачиваться на севере, у рубежей Канады, тогда... тогда — нет. Думаю, вы представляете себе, какая местность станет в таком случае театром военных действий. Огромные лесные массивы и практически полное отсутствие дорог. Мои братья... то есть, прошу прощения, племена ирокезов знают этот дикий край как свои пять пальцев. Они способны добывать припасы, служить проводниками, производить разведку, устраивать засады и совершать налеты там, где строевые полки ни на что не годятся. И главное, они обеспечат нас информацией, которая позволит этим полкам прибыть куда нужно и тогда, когда нужно. Вот и выходит, мисс Риардон, что, по правде говоря, без них этой войны не выиграть. Но, — продолжил Джек, предугадав ее следующий вопрос, — я не имею необходимого влияния на этих людей. Меня не было там одиннадцать лет, а за это время у ирокезов неизбежно должны были появиться новые вожди, с которыми я не знаком. Вот их язык и их обычаи мне действительно хорошо известны, и в этом смысле я могу принести определенную пользу. Но о том, чтобы сыграть в этом деле существенную роль, говорить не приходится. Семь лет я провел в Индии, стараясь восстановить семейное состояние, которое мое отец потерял из-за того, что не так легли карты. И если мне не удастся сделать наши новые владения в Вест-Индии прибыльными, то все мои долгие труды пропадут втуне и семейство Абсолютов снова разорится. При этом пострадает не только моя родня, но и многие связанные с нами люди.
 Джек снова повернулся к Бургойну. Гнева на лице генерала больше не было, но зато там появилось выражение, которого Абсолют боялся больше всего, — разочарование.
 Голос его тем не менее не дрогнул.
 — Таким образом, сэр, я вынужден с большой неохотой отказаться от вашего любезного предложения.
 — Ну, если долг перед вашим монархом и вашей страной вас не трогают, то как насчет вашего отношения ко мне?
 Голос генерала смягчился. Он взглянул Джеку в глаза, хотя его слова, казалось, были предназначены Луизе.
 — Должен сказать, я нуждаюсь не только в его связях с туземцами. Человек, который находится перед вами, является лучшим офицером полевой разведки, какого мне когда-либо случалось знать. Он сумел бы добыть нужные сведения в Аравийской пустыне, потолковав о том о сем с верблюдами. Он разбирается в кодах, шифрах и прочей мудреной цифири, от которой у простого кавалериста вроде меня голова идет кругом. А на войне информация бывает важнее пороха и пуль. Присутствующий здесь Абсолют способен унюхать нужные сведения быстрее, чем моя гончая поднимет зайца.
 Он помолчал, протянул руку и опустил ее на плечо Джека.
 — Вы ведь знаете, как я в вас нуждаюсь. Неужели вы не поплывете с нами?
 Джек поморщился, ибо отказать в столь деликатной просьбе было куда труднее, чем противостоять брани или противиться приказному тону. Тем паче что с тех пор, как его, в возрасте семнадцати лет, угораздило поступить на военную службу, он не раз оказывался перед генералом в долгу. Они вместе сражались в Португалии и Испании. В 1763 году в яростной схватке у Валенсии де Алькантара Джек Абсолют спас этому человеку жизнь, чем, по понятиям ирокезов, принял на себя куда больший долг, чем если бы генерал спас жизнь ему самому.
 Во многих отношениях Бургойн заменил ему отца, которого Джек фактически лишился, когда сэр Джеймс Абсолют утратил рассудок из-за того, что карта, которую он перевернул за игральным столом в «фараон», оказалась не королем, а дамой.
 Однако выбора не оставалось. Перемена решения чревата разорением.
 — Простите, генерал. Мисс Риардон. Желаю вам обоим благополучного плавания. Честь имею.
 Джек поклонился и повернулся, чтобы уйти, когда позади зазвучал еще более тихий голос Бургойна:
 — Мистер Абсолют, в вашем распоряжении остаются день и ночь, чтобы изменить решение. Но вне зависимости от того, примете ли вы мое предложение, позвольте дать вам совет. Берегите свою спину. Или, еще лучше, попросите этого дикаря, вашу тень, прикрыть ее для вас. Я был настолько уверен в том, что вы примете мое предложение, что уже объявил о вашем согласии. А как вы совершенно верно отметили, в Лондоне полно... джентльменов, сочувствующих делу мятежников.
 Джек хмуро кивнул, вышел из ложи и, спустившись по лестнице, направился к улице. Он помедлил, оглядываясь по сторонам. Теперь, когда Бургойн обратил на это его внимание, он понял, что его «спина» чувствует себя странно уже несколько дней. Джек не мог отделаться от ощущения, будто за ним следят, но приписывал это многолюдству лондонских улиц, где все так не похоже на Индию.
 Сейчас, присматриваясь к сновавшим туда-сюда людям, театральной публике, вышедшей подышать воздухом, торговцам и проституткам, предлагавшим свои товары и услуги, он уразумел, насколько трудно выделить из толпы того, кто может интересоваться его персоной не как возможным клиентом или покупателем.
 В дверях напротив стоял Ате. Там он проторчал весь вечер, удивляя своим видом прохожих. Ирокез терпеть не мог театра, за исключением пьес Шекспира, но и здесь исповедовал крайнюю степень пуризма. Современные переделки классики, когда трагический финал «Гамлета» или «Короля Лира» меняли на счастливый, приводили его в бешенство. Хоть Ате и обучался в миссионерской школе, он все равно считал, что изображение Джека в пьесе есть разновидность злого колдовства, связанного с похищением его души.
 Повинуясь едва уловимому качанию головы Джека, могавк снова скользнул в темноту, чтобы дождаться, пока Абсолют пройдет мимо, и последовать за ним на расстоянии — с намерением проверить, не ведется ли за другом слежка. Такого рода предосторожность уже не раз спасала их жизни.
 Джек свернул в переулок. Это был кратчайший путь за кулисы, поэтому он воспользовался им, несмотря на зловонную темноту. Впереди у него была вторая беседа. «Конечно, — подумал Абсолют, — просто не может быть, чтобы она оказалась труднее первой».


* * *

 Необходимость этой встречи явилась следствием оплошности Шеридана. Когда Джек, узнавший о своей сомнительной славе и кипевший от ярости, отыскал ирландца в «Королевской кофейне», драматург сперва утихомирил его тремя пинтами портера — нектара, которого Джек не пробовал уже семь лет, — а потом уговорил прийти в театр, где как раз проходила репетиция «Соперников».
 — Я хочу тебя кое с кем познакомить, — добавил он, взяв Джека за руку.
 Этим «кое-кем» оказалась Элизабет Фаррен. В сценическом костюме Люси, лукавой служанки из пьесы, она являла собой живое воплощение юношеских желаний Джека, олицетворение всего того, чего он был лишен во время своих долгих скитаний. Невысокая, миниатюрная, она обладала великолепной фигурой, в связи с чем Шеридан, разумеется шепотом, назвал ее «Карманной Венерой».
 Одежда и грим, соответствующие роли, в которой ей предстояло появиться на сцене, как нельзя лучше подчеркивали ее прелести. Впечатляющая грудь наполовину вываливалась из глубокого выреза, а шнуровка поддерживавшего бюст корсажа была, явно не без умысла, наполовину распущена. У любого мужчины немедленно возникало желание заняться этой шнуровкой самому, и Джек в этом отношении не составил исключения. Неважно, что все это было ненастоящим и Лиззи лишь изображала большеглазую деревенскую простушку. Джек не устоял.
 А позднее, когда они были представлены друг другу за кулисами, в тесной уборной, оказалось, что и Лиззи тоже неравнодушна к новому влюбленному.
 Когда разрумянившаяся актриса вернулась к своей игре, Джек, тоже несколько взволнованный, обратился к своему другу. Должно быть, Элизабет заинтриговало то, что Шеридан представил его как человека, некогда писавшего для сцены, сказал Джек. Драматург отреагировал на это взрывом хохота.
 — Хватит прибедняться, Джек! Знаешь ведь, что показную скромность я презираю в мужчине не меньше, чем пустое тщеславие. Давно ты последний раз смотрелся в зеркало? Оно тут имеется, можешь взглянуть.
 Он подтащил Джека к треснувшему зеркалу, перед которым лежали белила, румяна, притирания и прочие снадобья, необходимые для сценического преображения.
 — Разве четыре месяца в море, под лучами солнца, когда ветра бьют в лицо, могут пройти даром? Ты заметен издалека, дружище. Взгляни для сравнения на бледную физиономию любого забывшего о лете лондонца, будь он хоть лорд, хоть булочник. Мало того, что ты, как истый уроженец Корнуолла, и раньше был смуглым! Долгие годы, проведенные в Индии, сделали из тебя сущего туземца. Тебе ничего не стоит сойти за родного брата того ирокеза, который повсюду за тобой таскается.
 Джек усмехнулся. Частенько так и случалось.
 — А твоя улыбка? — продолжал Шеридан. — Эти небесно-голубые глаза, синева которых еще ярче подчеркивается темной кожей... И если твой нос торчит чуточку побольше, чем требовалось бы для идеала, а твои черные, как сам ад, кудри отросли несколько длиннее, чем диктуется модой, и прическе явно недостает стиля, — при этом Шеридан встряхнул щегольски уложенными локонами, — то что с того? Сильно сомневаюсь, чтобы в королевстве нашлась хоть одна женщина, способная устоять перед тобой. Куда уж бедняжке Лиззи противиться такому соблазну! Бьюсь об заклад, когда б не необходимость идти на сцену, она одарила бы тебя своей любовью прямо здесь, наплевав на мое присутствие.
 Хлопнув Джека по плечу, Шеридан с хохотом увлек его в таверну, где их восстановившаяся дружба была скреплена изрядным количеством кружек доброго эля. К концу вечера Джек простил другу все, хотя на следующее утро у него сохранилось лишь смутное воспоминание о том, что он вроде бы сам упрашивал ирландца написать к пьесе о нем продолжение. А Шеридан, со своей стороны, признался, что, ухаживая за Лиззи Фаррен, Джек окажет ему услугу.
 Дело в том, что Шеридан являлся не только главным драматургом, но и совладельцем театра «Друри-Лейн», главную актрису которого, Лиззи Фаррен, всячески старался переманить к себе директор театра «Ковент-Гарден», Джон Рич. По мнению Шеридана, любовная интрижка являлась лучшим средством отвлечь актрису от предложений конкурента, во всяком случае до тех пор, пока она не подпишет новый контракт.
 Отвлечься она, возможно, и отвлеклась, но эта интрижка породила и определенные сложности. Лиззи была занята в театре, Джек носился по городу, решая проблемы финансового характера, так что встречаться им приходилось урывками. Из того не столь уж долгого времени, которое имелось в распоряжении Абсолюта, на любовь оставалось совсем мало. Правда, от этого их тянуло друг к другу еще сильнее, что придавало расставанию еще больший драматизм.
 «Пора покончить со всем этим», — думал Джек всякий раз, когда в его голове начинал звучать голос здравого смысла.
 Однако в ту минуту, когда он остановился между кучами мусора позади театра, чтобы сделать из фляжки хороший глоток Шериданова коньяка, на душе у него было так же сумрачно, как на этом замызганном заднем дворе. Принятое решение было здравым, но отнюдь не воодушевляло.
 Он твердо знал, что «Исида» дожидается в Портсмуте прилива, чтобы сняться с якоря и отбыть в Вест-Индию. К этому моменту ему следует находиться на борту судна. Однако Джек привязался к Лиззи, он был очарован ее молодостью, ее страстностью, даже ее актерским кокетством. Ему льстило ее внимание, хотя он больше не был тем юным Ромео из Корнуолла и совершать безумства из-за хорошенькой девицы не намеревался.
 Джек вошел за кулисы театра, внутренне собравшись, но это не помешало ему задержаться перед зеркалом, рядом с которым два итальянских акробата вполголоса вели яростный спор. Судя по их эмоциональной жестикуляции, на сцене произошло нечто с их точки зрения совершенно недопустимое.
 «Почему бы не оставить у нее приятное воспоминание?» — подумал Джек, быстрым движением стряхивая со своих густых черных волос снег и поправляя растрепанную прическу.
 Он вспомнил, как любят актрисы эффектные финалы, и, ухмыльнувшись, показал своему отражению язык.
 Лиззи ждала его в той же самой уборной, где они встретились впервые. Она была одна, и сквозь полуоткрытый занавес было видно, как актеры уже занимают свои места. Оркестр заиграл вступление: начинался пятый, финальный акт.
 — Уезжаешь? Сегодня вечером? — Тыльная сторона ладони приблизилась ко лбу, нижняя губа задрожала, к подведенным сурьмой глазам подступили слезы. — О Джек, мой Джек, скажи, что это неправда!
 Это было чертовски прекрасное представление. Ей требовалась эта сцена, а он оставался драматургом в достаточной степени, чтобы подарить возлюбленной столь эффектный эпизод. Но для полноты драматизма требовался налет ревности: следовало показать, как он к ней неравнодушен. Оглядевшись по сторонам, Джек углядел необходимую зацепку — лежавшее на бархатной подушке рубиновое ожерелье. Правда, рубины, скорее всего, являлись подделкой, но подделкой высшего качества.
 — Думаю, Элизабет, что ты не будешь тосковать по мне слишком уж сильно, раз у тебя есть поклонники, присылающие такие подарки. Вижу, что в «Соперниках» ты играешь сцены из своей жизни.
 — Ах, ты об этом! — Она с нарочитой небрежностью пробежалась пальцами по звеньям. — Он просто мальчишка. Но... он одарил меня не только этой безделушкой. Взгляни... — Актриса закатала рукав и показала ссадину на запястье. — Он безумец. Когда я сказала, что люблю другого и не могу больше с ним встречаться, этот сумасшедший...
 Она всхлипнула, на сей раз довольно естественно, и потерла запястье.
 Джек почувствовал приступ неподдельного гнева, за которым последовала неожиданная мысль:
 — Надеюсь, ты не назвала ему моего имени?
 — Ну... если только вскользь.
 Превосходно! Чего ему не хватало, так это обезумевшего от ярости любовника. Уж не этот ли малый таскался за ним по пятам весь прошлый вечер? Не его ли взгляд чувствовал он на своей спине? Если так, то у него появилась дополнительная причина убраться отсюда, и чем скорее, чем лучше. А стало быть, отыграть финальную сцену следует не мешкая.
 — Элизабет, это прощание. Адью, моя дорогая. Память о тебе я донесу в своем сердце до обеих Индий.
 Следовало признать, что это было не лучшее из его выступлений, но, когда он распрямлялся после поклона, оказалось, что Лиззи шагнула к нему и стоит совсем близко. Очень близко.
 — Но, милый, — промолвила она, — разве ты можешь расстаться со мной без прощального поцелуя?
 — Это было бы ужасно. Но разве тебе не пора на сцену?
 Лиззи повернула голову. Они оба прислушались к диалогу.
 — О нет, — улыбнулась Лиззи, — это сцена Фолкленда и Джулии. Тянется сто лет, особенно при том, как мусолит миссис Бакли каждую фразу.
 Она изобразила зевок, снова повернулась к собеседнику и улыбнулась.
 — Так поцелуй же меня, Джек Абсолют. Поцелуй меня в самый последний раз.
 И он, разумеется, не устоял перед этой просьбой. Он привлек ее к себе и поцеловал так, словно этот поцелуй мог длиться вечно. Ее теплое тело испускало какое-то необыкновенное, пряное, французское благоухание, особенно ощутимое из-за того, что ее корсаж, как всегда, был зашнурован только наполовину. Как-то так получилось, что рука Лиззи оказалась зажатой между бархатом ее платья и его плотно натянутыми брюками.
 Эта шаловливая ручка отнюдь не осталась неподвижной, а когда Лиззи голосом, более подходящим для Дептфорда, чем для «Друри-Лейн», простонала: «О Джек!», все рассудочные планы и разумные построения рассыпались, точно карточный домик. Он ли повалил ее на гримировальный столик, или она потянула его на себя — уяснить трудно, но склянки со звоном полетели во все стороны, а в воздухе задымилась тончайшая пыльца пудры. Лиззи поспешно задирала нижние юбки, путаясь в кружевах. Он нашаривал пуговицы своих брюк и услышал, как две из них оторвались.
 — О Джек! — снова выдохнула она. — Да, да! Дай помогу! О! Скорее! Да! Да!!!
 Последние четыре месяца он провел в море, последние семь лет — вдали от Англии, но, похоже, как был Ромео из Корнуолла, так им и остался.
 Оба обезумели от охватившей их страсти. Ее кринолин из китового уса прогнулся под его напором, а потом со щелчком, похожим на выстрел, треснул. Обломок обруча вонзился ему в бедро, но Джек ничего не замечал.
 Краткое, восхитительно слабое сопротивление лишь возбудило его еще пуще. Она затрепетала, прижимая его к себе и подаваясь ему навстречу. Зубы Джека сомкнулись на шнуровке ее корсажа, и он рывком распустил ее окончательно.
 — Господи, — воскликнул он, — я мечтал сделать это всю неделю!
 — А я хотела, чтобы ты это сделал.
 Она хихикнула и, когда Джек наконец поднял голову, укусила его за ухо.
 Лиззи покусывала и ласкала его, пуская в ход и губки, и язык, и зубки, и пальцы. Ее грудь оказалась восхитительной, именно такой, какую и сулил соблазнительно открытый корсаж. Джек наклонился, целуя соски и щекоча их языком. Потом его рот нашел ее губы, и она снова укусила его, на сей раз сильнее, так что они оба ощутили вкус его крови. Ее голова стукнулась о зеркало, и девушка застонала, но вовсе не от боли. Какой-то частью сознания Джек понимал, что они слишком шумят. Голоса на сцене неожиданно зазвучали громче. Но на все это Джеку было наплевать. Случайно он увидел в зеркале собственное отражение. Волосы опять растрепались, и появилось что-то еще... Впрочем, ему было наплевать и на это.
 Запах их распаленных любовью тел смешивался с ароматами благовоний и притираний из разбившихся склянок. Лиззи издала долгий протяжный стон, а Джек отозвался вскриком, более низким, но не менее страстным. Со сцены по-прежнему доносились какие-то звуки, но то были звуки другого мира, не имевшего сейчас к ним никакого отношения. Голоса любовников слились, как сплетались воедино их тела, и вознеслись к высшей точке, когда это слияние стало полным.
 Наконец Лиззи со вздохом утихающего экстаза отвернулась, а Джек открыл глаза, снова бросил взгляд в треснувшее зеркало и вновь увидел искаженное лицо... Внезапно он понял, что на сей раз видит вовсе не свое отражение.
 Банастр Тарлтон сжимал в руке длинную оранжерейную розу, которая медленно опускалась к полу. Выражение его лица менялось на глазах: приветливая улыбка, ужас, удивление и под конец — неистовая ярость, отражение негодования самого Джека, захваченного врасплох в столь интимный момент.
 Зато гримаска человека, который придерживал для Тарлтона занавеску уборной, была совершенно иной. На физиономии графа фон Шлабена была написана чистейшая, неподдельная радость.
 Немая сцена продолжалась долю мгновения. Потом Джек вскочил, сделал шаг по направлению к незваным гостям и встретился с Тарлтоном взглядом, в то время как его руки торопливо застегивали брюки. Позади него Лиззи вспорхнула со столика и принялась спешно приводить себя в порядок.
 Потрясение на лице молодого человека полностью вытеснил бешеный гнев. Подняв розу, он хлестнул ею Джека по щеке, как кавалерийской саблей. Шипы расцарапали кожу, бутон от удара отвалился. Нападавший отвел длинный стебель для нового замаха. Поскольку он явно вознамерился ткнуть этим стеблем Джеку прямиком в глаз, тот рванулся вперед и схватил Тарлтона за лацканы. Их лица почти соприкоснулись.
 — Довольно, — проговорил Джек. — Успокойтесь, сэр.
 Слова эти возымели противоположный эффект. Тарлтон впал в бешенство.
 — Собака! — взревел он, перехватив Джека за запястье, и сделал ему подножку.
 Джек не упал, но зашатался и отступил назад, цепляясь за противника, чтобы сохранить равновесие. Он полагал, что налетит на стол или на Лиззи, но ни того ни другого не случилось. Произошло нечто худшее: занавес оказался отдернутым в сторону, и они вывалились прямиком на сцену, неожиданно оказавшись на открытом пространстве, на ярком свету. Послышался испуганный женский крик, за которым последовали другие.
 Джек, уже понимая, что на ногах ему не устоять, инстинктивно пошел на прием, которого не использовал со времен юности, когда ему доводилось драться с деревенскими парнями из Зенноре. Он упал назад, увлекая своего противника за собой, а ощутив спиной пол, уперся ногами в грудь Тарлтона и, используя инерцию его натиска, резким рывком перебросил через себя. Нападавший грохнулся навзничь, деревянный пол сцены задрожал. Кто-то охнул, кто-то кричал: «Позор!», а кто-то наоборот вопил: «Браво!»
 А потом над ним появилось лицо, загримированное, с подведенными глазами и припудренными скулами.
 — Что вы здесь делаете, сэр? — свистящим шепотом осведомился актер.
 Джек повернул голову и встретился со множеством устремленных на него взоров. Внимание публики в Королевском театре «Друри-Лейн» было приковано к нему.
 В одно мгновение он вскочил на ноги. Прежде всего он вспомнил о противнике, но бросок сбил Тарлтону дыхание, и тот лишь пытался подняться. А на сцене тем временем появилась Лиззи. Она устремилась к нему с чрезвычайно выразительным восклицанием: «О Джек!» За нею, отстав на шаг, следовал граф фон Шлабен.
 Последовал момент тишины, время словно бы замедлилось. Лиззи бросилась Джеку на шею, тогда как два занятых в эпизоде актера отступили к краю сцены. Джек вновь обернулся к публике. Зрители замерли, вознамерившись насладиться новым, неожиданным и волнующим поворотом сценического действия. Джек медленно поднес руку к лицу и утер кровь от шипов розы и укусов Лиззи.
 «Шеридан, — произнес его внутренний голос, — будь я проклят, если ты не вставишь эту историю в свою новую пьесу!»
 — Эй вы, невежда! — прохрипел поднявшийся на ноги юнец. — Я требую удовлетворения.
 Молодой человек еще не полностью восстановил дыхание, так что его слова были произнесены почти шепотом.
 — Эй! — донеслось с галерки. — А погромче можно? Ничего не слышно!
 — Пойдем отсюда! — шепнул Джек Лиззи, изумленно смотревшей в сторону зала. — Пошли!
 Ему удалось повернуть ее, и они даже сделали шаг к кулисам, но Тарлтон удержал Джека за руку.
 — Сэр, может быть, вы меня не расслышали? У вас хватило дерзости встать между мною и моей возлюбленной, и за это вам придется ответить.
 На сей раз сказанное расслышали в самых задних рядах. Зал загудел.
 Джек подтолкнул Лиззи вперед, на шаг перед собой, а сам, обернувшись, перехватил руку Тарлтона у запястья и резко вывернул.
 — Вы уже дважды коснулись меня, сэр. Не допустите ошибку, сделав это третий раз.
 Зал ахнул.
 Джек оттолкнул юнца прочь.
 — Но мы не слышали вашего ответа, сэр. Осмелюсь напомнить, мой друг потребовал сатисфакции.
 Эти слова были произнесены совсем негромко, но разнеслись по всему залу. Фон Шлабену не требовалось кричать, чтобы быть услышанным.
 — Давай, сразись с ним! — заорал кто-то из ложи.
 — Стыдитесь, сэр! — послышался другой голос.
 Взгляд Джека скользнул по возбужденным зрителям и остановился на лице графа.
 — Этот джентльмен не имел преимущественного права на чувства молодой леди. Она вольна выбирать, и выбор пал на меня. Это все. Я не намерен драться из-за обиды распетушившегося юнца.
 — Браво! — крикнул кто-то. — Хорошо сказано!
 Раздались аплодисменты.
 — Может быть, вы не поняли, капитан? Мой юный друг требует удовлетворения за нанесенную обиду. Разве вы, королевский офицер, можете отказать ему?
 Джек улыбнулся. Формально поединки были запрещены, однако отказаться от вызова означало покрыть позором офицерский мундир. Некоторым после такого поступка приходилось увольняться со службы.
 — Но я не офицер, сэр, — заметил Джек. — Мое прошение об отставке было удовлетворено одиннадцать лет назад.
 Полнейшая абсурдность ситуации становилась для него слишком очевидной. Осознавая необходимость как можно скорее убраться со сцены, он наполовину повернулся, чтобы уйти. Но тут снова заговорил Тарлтон:
 — Значит, расставшись с мундиром, вы распростились и со своим мужеством? Вы трус, сэр!
 Это слово взмыло к потолку Королевского театра и словно бы повисло в воздухе, дожидаясь ответа. Зал затаил дыхание. Две тысячи пар глаз неотрывно следили за тем, как Джек повернулся к своему сопернику и произнес:
 — Вот как, сэр? Это меняет дело.
 — А-а-ах! — вырвалось из двух тысяч глоток разом, после чего зал взорвался бурей аплодисментов.
 Распорядители спектакля воспользовались этим, чтобы, выскочив из кулис, оттеснить со сцены невольных актеров.
 Они снова оказались в артистической уборной. Лиззи была на грани обморока и не упала без чувств лишь благодаря тому, что заботливая костюмерша поднесла к ее носу флакончик нюхательной соли.
 Фон Шлабен охотно взял на себя формальности.
 — Капитан Абсолют, вот моя визитная карточка. Надеюсь, у вас найдется друг, с которым я мог бы обсудить детали предстоящего дела?
 — Я всецело готов представлять его интересы.
 Джек повернулся на голос, прозвучавший со знакомым ирландским акцентом.
 — Привет, Шеридан. Так и думал, что ты не пропустишь этой драмы. Делал заметки?
 — Точно, Джек, только не на бумаге. Все хранится здесь. — Драматург постучал себя по виску. — Кстати, твоя финальная реплика «Это меняет дело» была просто великолепна. Превосходно сказано. Ты ошибся с выбором профессии и загубил блестящий талант.
 Он снова повернулся к графу.
 — Сэр, меня зовут Шеридан. Визитной карточки у меня нет, но я буду говорить от имени капитана.
 — Черт побери, да перестаньте же называть меня капитаном! — рявкнул Джек. — Я давным-давно штатский!
 Фон Шлабен улыбнулся ему. Джек видел его улыбку во второй раз и находил это зрелище весьма неприятным.
 — Итак, мистер Шеридан, — проговорил граф, — где и когда?
 Оба секунданта отошли в сторону, чтобы обсудить условия дуэли. Джек посмотрел на Лиззи, которая, заботами услужливой костюмерши, похоже, приходила в себя. Придав лицу страдающее выражение, она взглянула на Джека, потом на его соперника и закатила глаза, теряя последние силы.
 Джек также посмотрел на Тарлтона. Тот потирал запястье, которое вывернул Джек. Это было левое запястье. Жаль, потому что парень явно был правшой — ремни его шпаги висели на левом боку. Самой шпаги при нем не имелось — театральные правила предписывали оставлять оружие в гардеробе, — однако Джек понимал, что очень скоро увидит клинок в руке молодого человека.
 Абсолюту оставалось лишь выбранить себя за то, что он притащился в гримерку, вместо того чтобы послать Лиззи прощальную записку. Ему бы сейчас ехать в Портсмут, а его хитростью втянули в дурацкий поединок.
 На мысль о хитрости и умысле его навел торжествующий блеск в серых глазах графа. В чем причина этой провокации, Джек не знал, но намеревался выяснить, и желательно поскорее. Ему не хотелось умереть в неведении.
 Глубоко вздохнув, Джек вернулся к неотложным делам. Прежде всего ему нужны были коньяк и бумага, Чтобы выпить и написать завещание. Благо ни на то, ни на другое много времени не потребуется.




 Глава 3Дуэль


 «Мой юный друг требует удовлетворения за нанесенную обиду. Разве вы, королевский офицер, можете отказать ему?»
 Через площадку для поединка Джек взглянул на графа фон Шлабена, слова которого, так тихо, но так значимо прозвучавшие прошлым вечером, до сих пор эхом отдавались в его голове. Немец безусловно стремился любыми средствами вынудить Джека драться и, вероятно, погибнуть. Но почему? Потому что он, Джек Абсолют, — офицер короля? Он давно уже не носит мундира. И все же... Разве генерал Бургойн не сообщил всем и каждому, что Джек Абсолют согласился вернуться в строй?
 Джек сокрушенно покачал головой. Остаточное воздействие выпитого накануне коньяка еще сказывалось, затуманивая мысли, тогда как руки и ноги уже начинали неметь от холода. В конце концов Джек пришел к заключению, что строить на сей счет догадки бессмысленно и бесполезно. Если его в ближайшее время угробят, причина, по которой это сделают, уже не будет иметь для него никакого значения. Стало быть, ему следует не тянуть время и не терзаться раздумьями, а поскорее приступить к делу. Время на соображения и домыслы найдется потом.
 Джек решительно предпочел бы сосредоточиться на собственных мыслях, предоставив формальную сторону дела другим. Однако, судя по нарастающему гулу голосов, секунданты никак не могли прийти к общему мнению. В конце концов Джек снова высморкался и подал голос:
 — Джентльмены, если мы немедленно не приступим, я умру от холода. В чем причина задержки?
 Все заговорили одновременно, однако голос привычного к сцене Шеридана перекрыл остальные:
 — Джек, они настаивают на смертельном поединке. Чтобы гарантировать такой результат, они желают драться на этих штуковинах.
 Драматург указал на слугу, стоявшего позади споривших джентльменов и державшего две тяжелые кривые кавалерийские сабли. В умелых руках это оружие действительно было смертоносным. А руки противника Джека выглядели более чем умелыми.
 — Вы же сами кавалерист, сэр! Вам не кажется, что нам подобает отдать дань уважения своему роду войск?
 Миловидное лицо Тарлтона исказилось от недобрых чувств, совладать с которыми у него не было сил.
 «Похоже, паренек не умеет держать себя в руках, — подумал Джек. — Возьму на заметку: в ходе дуэли это может пригодиться».
 — Подобает? — пожал плечами Абсолют. — У меня нет желания ни убивать, ни быть убитым только из «уважения» к чему бы то ни было.
 Прежде чем кто-то успел отреагировать на его реплику, он добавил:
 — Кроме того, джентльмены, в силу того, что вызов был брошен не мною, именно мне принадлежит право выбора условий. Точнее, выступающим от моего имени секундантам.
 Шеридан шагнул вперед.
 — Мой друг прав. А мы, его секунданты, настаиваем на легких шпагах, раз уж для пистолетов темновато. Кроме того, по нашему разумению, для получения сатисфакции вполне достаточно поединка до первой крови.
 Собравшиеся поглазеть разочарованно загудели. Они хотели увидеть бой не на жизнь, а на смерть.
 — Ладно. — Тарлтон шагнул вперед, вперив взгляд в глаза Джека. Голос его дрожал, но страха в нем не прозвучало. — Первая кровь может оказаться и последней.
 Эти слова повисли в воздухе, но тут заговорил первый секундант Тарлтона, младший лейтенант Колдстримского полка. Его голос был неприятно тонок и гнусав.
 — Ваши секунданты? Ирландец и... как там бишь его, этого малого? Впрочем, кому не известно, как низко пали нынче Абсолюты! Ваш отец, кажется, совсем свихнулся, не так ли? Однако даже при этом, неужели вы не могли найти секундантов получше, чем ирландский щелкопер да дикарь, не умеющий говорить по-английски?
 Все это было произнесено тоном, исполненным глубочайшего презрения, и Джек почувствовал, как напрягся рядом с ним Ате. Могавк не испытывал почтения к дуэльному кодексу и мог запросто, без лишних раздумий проломить болтуну череп.
 — Если вы имеете в виду присутствующего здесь Ате, то он знает наш язык, — торопливо промолвил Абсолют.
 Офицер повернулся к зевакам и нарочито громко заявил:
 — У моей невесты, леди Августы, есть попугай, который тоже умеет говорить. Любое животное можно научить разным трюкам.
 Зеваки разразились грубым хохотом.
 — Может, мне разбрызгать его мозги по земле, Дагановеда?
 Отступив на шаг, чтобы получить пространство для размаха, Ате положил руку на висевший у пояса томагавк. Он говорил по-ирокезски, и Джек ответил ему на том же языке:
 — Сомневаюсь, Ате, чтобы там нашлось что разбрызгивать. Может быть, вместо этого тебе стоит процитировать ему что-нибудь из твоего инфернального «Гамлета»?
 Взгляд могавка перебежал на Джека:
 — А разве не мог бы это сделать попугай леди Августы?
 Джек вздохнул, на миг обратив взор к небесам. Ему действительно не стоило брать с собой друга за океан. Так называемая цивилизация напитала его язвительной иронией. И в этот момент Джек узнал младшего лейтенанта. Его звали Сэвингтон, и Абсолюту довелось учиться в Вестминстерской школе с его старшим братом, таким же тупицей.
 — Присутствующий здесь Ате может назвать всех своих предков до восьмого колена, и все они были великими вождями. А ваш дед, Сэвингтон, кажется, купил себе титул, разжившись на торговле углем.
 Это было правдой, и все это знали. Смех заставил и без того уже покрасневшего виконта побагроветь. Нашаривая рукой рукоять шпаги, он шагнул вперед.
 — Вы негодяй, Абсолют! Если мой друг не убьет вас, я сделаю это сам!
 — Ну уж нет, — вмешался Тарлтон. — Я покончу с ним первый.
 Все загомонили, перебивая друг друга. Распорядитель, полковник гвардейской пехоты, пытался, возвысив голос, восстановить порядок, но не слишком в том преуспел.
 — Довольно.
 Слово прозвучало негромко, но так властно, что тишина воцарилась почти мгновенно.
 — Неужели дела чести улаживаются в этом королевстве столь недостойным образом? Мы здесь зачем — чтобы болтать или чтобы драться?
 И вновь внимание Джека привлек второй секундант Тарлтона, блондин с бледным узким лицом и мягкими серыми глазами. Само его участие в этом деле вызывало недоумение. Все прочее напоминало Джеку о его собственной юности: все молодые английские джентльмены чрезвычайно щепетильны в вопросах чести. Но этот юноша, немец, воспринимался как чужеродный элемент, явно выбивающийся из канвы событий.
 Однако прежде, чем Джек успел толком поразмыслить над этой странностью, вновь зазвучал резкий голос Сэвингтона:
 — И впрямь довольно! Давайте начнем.
 Друзья оттеснили Джека в сторону.
 — Если что, — сказал Джек Шеридану, — мой адвокат Филпот из Внутреннего Темпла в курсе всех сделанных мною распоряжений. В сундуках Абсолютов осталось чертовски мало, мы заложили все, до последней пуговицы, отсюда и важность моей поездки в Индии. Правда, на то, чтобы сэр Джеймс в своей палате в Бедламе некоторое время не испытывал нехватки вина, денег хватит, но и только. Меня придется хоронить в могиле для бедных, а тебе, Ате, прости, и вовсе ничего не достанется.
 — В таком случае могу порекомендовать тебе победу в данном поединке. От этого все только выиграют: ты сможешь поправить свои дела, а я — вернуться домой не с пустыми руками, как и подобает потомку вождей.
 — Неужто в такой момент тебя волнует только это? — патетически воскликнул Джек. — Ты думаешь только о том, как не ударить в грязь лицом перед соплеменниками? И это — в то время, когда я, может быть, вот-вот погибну! Неужто тебе нечего изречь по сему поводу?
 — Я скажу лишь пару фраз, Дагановеда. Во-первых, этот знаток попугаев переживет тебя только на несколько мгновений. Что же касается твоей возможной смерти, то лучше меня скажет Шекспир.
 Выпрямившись, индеец торжественно простер руки, как будто собирался выступать перед советом своего племени, и на звучном ирокезском наречии продекламировал:
 — «Если судьба этому сейчас, значит, не потом. Если не потом, значит — сейчас. Если же этому сейчас не бывать, то все равно оно неминуемо. Быть наготове, в этом все дело».
 — Черт возьми! — пробормотал Джек. — Снова «Гамлет»! И угораздило же меня познакомить тебя с этой чертовой пьесой.
 — Он — Мудрый. Мудрее тебя, Дагановеда. Ибо когда ему предстояло умереть, он знал почему. Он принял это как воин. Ты же до сих пор полагаешь, будто тебе предстоит погибнуть из-за женщины. Что, на мой взгляд, есть заблуждение.
 Последнее замечание заслуживало того, чтобы обдумать его, но увы, времени на это уже не оставалось. Тарлтон занял место на одном конце вытоптанного в снегу прямоугольника и, стоя там в одной лишь полотняной сорочке, со свистом рассекал воздух клинком, примеряясь к весу шпаги.
 — Давай камзол, Джек, — сказал Шеридан, протягивая руку.
 — Вот уж нет, — хмыкнул Абсолют. — С тем, что меня угробят, я еще могу смириться, но подхватить вдобавок простуду — это, черт побери, уже слишком.
 Он подошел к своей отметке. Противники отсалютовали клинками распорядителю дуэли, секундантам противника и друг другу. Потом их клинки поднялись и скрестились с едва слышным, мелодичным звоном. Звук, походивший на звон отдаленного колокольчика, оказал на сознание Джека магическое воздействие, мигом очистив его от остатков навеянного коньячными парами тумана.
 План Джека был прост. Исходя из предыдущего опыта общения с Тарлтоном, он предположил, что его противник будет небрежен в защите, но неистов в атаке и обрушится как буря, в надежде смять и сокрушить сопротивление стремительным натиском. В конце концов, чего же, кроме огня и ярости, следует ждать от юнца? Рассудительность и невозмутимость — привилегия возраста и опыта.
 Однако первый же обмен выпадами показал, что предположения Джека не соответствуют действительности. Юный офицер не терял головы, не бросался опрометью в атаку и не поддавался на уловки, когда Джек притворно открывался, задерживая клинок в третьей позиции. Тарлтон парировал, осторожно атаковал и парировал снова, экономно и трезво расходуя силы.
 «Черт его подери, — подумал Джек, переводя дыхание. — Этот мерзавец ведет себя как на уроке фехтования».
 Избранная Тарлтоном манера ведения боя полностью соответствовала стилю, который преподавал маэстро Анджело с Хеймаркет. Джек и сам в свое время принадлежал к числу лучших учеников итальянского мастера. Но с тех пор, как он в последний раз поднимался по крутым ступеням этого заведения, минуло уже пятнадцать лет. А шпага требует тонкости ума, силы, гибкости запястья и, главное, непрерывной практики.
 Что Джеку сейчас требовалось в последнюю очередь, так это поединок, выстроенный по всем правилам фехтовального искусства.
 Бойцы разошлись; кончики их клинков разделял дюйм. Противники закончили присматриваться и примеряться: каждый уже составил о другом определенное представление. Джек, набрав дыхания, попытался сосредоточиться на своем плане. Ему требовалось одно: пустить чуточку крови, чтобы условия поединка считались выполненными и он получил бы законное право убраться восвояси. Раз уж раззадорить Тарлтона так, чтобы он атаковал без оглядки, не удается, придется действовать иначе. В конце концов, ему только и нужно, что нанести сопернику царапину.
 Однако пока Джек размышлял о своей тактике, Тарлтон сам повел бой энергичнее и изощреннее. После дюжины стремительных пассов он искушающе приоткрыл бок, и Джек, поддавшись на эту уловку, сделал слишком грубый и, разумеется, не достигший цели выпад. Чтобы восстановить утраченное равновесие, ему потребовалась лишняя секунда, которой Тарлтону как раз хватило для того, чтобы обвести его клинок справа. Джек еще не успел вернуть шпагу в оборонительную позицию, и его бедро оказалось открытым — не притворно, а по-настоящему. Зрители, знавшие толк в фехтовании, затаили дыхание, ожидая стремительного выпада и укола, который сулил как минимум тяжелую рану, а если будет задета артерия, мог оказаться и смертельным.
 Однако опасный момент миновал. Тарлтон укола не нанес, а Джек, восстановив равновесие, рубанул сплеча. Поскольку шпага — оружие не рубящее, все восприняли это как акт отчаяния, а вот тот факт, что Тарлтон не использовал возможность закончить поединок, большинством был понят однозначно: молодой офицер не желал ограничиться кровопусканием.
 Джек, переведя дух, стал действовать осмотрительнее. Выдыхаемый им пар клубился в морозном воздухе. Он разгорячился и теперь жалел, что не снял камзол, однако сделать это сейчас означало признать, что противник одерживает верх. Достаточно было и того размашистого удара, вызванного отчаянием.
 — Что, Абсолют, жарко? — осведомился Тарлтон голосом столь ровным, словно ему вовсе не приходилось махать шпагой. — Вы раскраснелись, сэр. Точь-в-точь как в тот миг, когда я застал вас верхом на шлюхе.
 Догадавшись, что его хотят вывести из себя, Джек вздохнул поглубже и улыбнулся.
 — Сэр, вы позволяете себе неуважительно отзываться о леди лишь потому, что она предпочла мужчину мальчишке. Хотя, если быть точным, то, что она отвергла вас, в большей степени связано с длиной, э, вашего клинка. Помнится, она называла этот предмет не иначе как зубочисткой.
 — Ради бога, Абсолют! — донеслось до его слуха бормотание Шеридана.
 Действительно, шуточка явно предназначалась не для Вестминстера, но зато возымела такой поразительный эффект, что Джек поневоле подумал: должно быть, нет дыма без огня.
 — Мой клинок? Ты сейчас узнаешь, длинный ли у меня клинок, пес!
 Джек не мог не подивиться тому, как изменился в лице его противник. С бешеным ревом юнец нанес удар, целя Абсолюту в правый бок. Тот отступил на шаг и, отбив вражеское острие вниз, в свою очередь нацелился неприятелю в грудь. Тарлтон отвел шпагу, чтобы с силой отбить укол, но его парирующий удар пришелся в пустоту: выпад Джека оказался ложным.
 Молодой человек не успел вернуть клинок в защитную позицию, а Абсолют после финта направил колющий удар ему в левое плечо. Чтобы избежать ранения, Тарлтону пришлось перенести вес на выставленную вперед ногу и переступить отставленной назад, совершив пол-оборота.
 Джек наседал, стремительно орудуя шпагой. Пожалуй, возможность нанести укол у него имелась, но он решил посмаковать свою маленькую победу — с тем, чтобы и Тарлтон прочувствовал ее получше. Как только молодой офицер выровнял оборонительную позицию, Абсолют ослабил натиск и отступил.
 Зеваки разразились бранью, каковую надлежало воспринимать как знак одобрения или негодования — все зависело от того, кто кого поддерживал.
 Впрочем, Тарлтон быстро извлек урок из случившегося, и Джек, не успев поздравить себя с успехом своей провокации, уже вынужден был защищаться от ее последствий. Его противник вновь перешел в наступление, но уже не теряя головы.
 Кварта, секунда, терция... Джек успевал лишь парировать удары, впрочем, не сдавая позиций. Тарлтону приходилось «колоть в стену», как называли в фехтовальной школе упражнение, позволявшее удостовериться, что парирующий удар не является обманным трюком противника, но считавшееся недостойным настоящего фехтовальщика. Это делалось неспроста: Джек рассчитывал на то, что, раз уж река гнева Тарлтона разлилась, она не скоро вернется в свои берега.
 Еще один выпад, еще один шаг вправо, и шпага противника отбита с наклоном клинка вниз. Джек чуть присел на отодвинутую назад ногу за миг до того, как Тарлтон, которым снова начинала овладевать ярость, полоснул клинком снизу вверх, целя врагу в лицо. Джек, однако, уловил почти незаметное подготовительное движение и ушел от вражеского клинка опережающим нырком, переместив вес на другую ногу.
 Инерция собственного удара вывела молодого человека из равновесия, а почти припавший к земле Джек, воспользовавшись этим, сделал длинный прямой выпад. Тарлтон отшатнулся вправо, едва успев отвести кончиком своей шпаги острие, чуть не пронзившее его насквозь.
 Противники сблизились вплотную, их руки почти соприкоснулись, и молодой офицер попытался ударить Джека в лицо эфесом. Тот отклонился и отбил этот удар левой рукой.
 Противники снова разделились, а вот два облачка выдыхаемого ими пара, наоборот, встретились в воздухе и слились в одно.
 — Ты не можешь прикончить его сейчас, Дагановеда, — произнес могавк по-английски, но с сильным ирокезским акцентом. — Твое имя говорит, кто ты такой, а его прозвище ни о чем не рассказывает.
 — Кстати, Ате, — обратился к индейцу Шеридан. — Я давно хотел спросить, что означает его ирокезское имя?
 — «Неутомимый», — ответил индеец и, подмигнув ирландцу, добавил: — Это имя он получил от своей первой жены.
 Джек, вопреки прозвищу, тяжело дышал. Он уже не был таким неутомимым, как некогда, а вот его противник располагал куда большим запасом сил. Время работало на Тарлтона, и потому Джек вновь перешел в атаку. Он приметил место, где они протоптали снег до самой травы, и решил, что теперь нужно лишь спровоцировать Тарлтона на дальний выпад.
 Однако вышло не так, как было задумано. Вместо парирования Тарлтон произвел уклон с отскоком, за чем последовал укол слева. Джеку для уверенного парирования следовало лишь сместиться вправо. Он так и сделал... угодив ногой прямо на скользкий островок оголенной земли. Он упал на колено, и лишь его правая, сжимавшая шпагу рука остановила падение. Резко выдохнув, Тарлтон отвел клинок назад, чтобы нанести сверху вниз сокрушительный, смертоносный удар.
 Какая-то часть сознания Джека сосредоточилась на неотвратимом приближении метившего в глаз стального острия, но другая дала команду руке, все еще удерживавшей упиравшуюся в снег шпагу: скользнуть!
 Тарлтон был настолько уверен в полноте своего триумфа, что не особо следил за соперником — тот казался уже поверженным. В результате оба, и Джек, и Тарлтон, оказались в равной степени удивлены тем, что шпага молодого офицера пронзила не плоть Абсолюта, а лишь ткань, оторвав добрый клок от воротника того самого камзола, насчет которого Джек лишь недавно пожалел, что не снял его. Сила этого удара пришпилила вырванный лоскут к мерзлой земле. Шпага вонзилась в почву, прогнулась, задрожала... и кончик ее со звоном обломился.
 — Остановитесь, сэр! Остановитесь! — воскликнул полковник, исполнявший обязанности распорядителя.
 Но удержать Тарлтона было невозможно. Он снова отвел шпагу назад и с силой ударил врага сломанным клинком. Только вот врага на прежнем месте не оказалось: Джек перекатился на спину и, отбив тыльной стороной левой руки целившую в него сломанную шпагу, выбросил правую вперед и вверх. Выпад получился не длинный, но в этом не было надобности: Тарлтон, атакуя, сам подался ему навстречу. Острие шпаги Джека пронзило насквозь его ухо и оторвало от него половину, оказавшуюся нанизанной на клинок, как мясо для шашлыка. Джека уже во второй раз за сутки обрызгало кровью.
 — Первая кровь... сэр, — выдохнул Абсолют.
 Тарлтон взревел, зрители разразились криками. Но к этим звукам добавился еще один, до сего момента не услышанный. Протрубил рог. На его зов откликнулся второй, потом третий... Звучали они не так уж далеко от места дуэли. Соперников растащили в стороны. Вперед выступил распорядитель.
 — Господа дуэлянты, сюда направляется полиция. Первая кровь пролита, сатисфакция получена, не так ли? Пожмите друг другу руки и расходитесь. Никто из нас не хочет угодить за решетку, верно, джентльмены?
 — Двинем-ка прямиком в «Друри-Лейн», — предложил раскрасневшийся Шеридан. — Тебя, Джек, я обряжу Арлекином из пантомимы и спрячу среди актеров. Но богом клянусь, если ты сам не напишешь об этом пьесу, то я непременно выведу тебя в своей.
 Рога звучали все ближе. К ним добавился лай собак: похоже, шла настоящая охота. На дальней стороне утоптанной снежной площадки виконт Сэвингтон, убрав шпагу Джека, пытался остановить кровотечение из разрубленного уха Тарлтона. Фон Шлафен тем временем нашептывал ему что-то в другое, уцелевшее ухо.
 — Нет! — вскричал Банастр Тарлтон.
 Неожиданно он прыгнул туда, где его лакей все еще держал оружие, отвергнутое секундантами Джека, выхватил из ножен одну из кавалерийских сабель и устремился через площадку по направлению к Джеку. Джек, застегивавший плащ, успел лишь обернуться на этот вопль: предпринимать что-либо еще было поздно. Тяжелый клинок взлетел над его головой, и в это мгновение оба, и он и Тарлтон, поняли, что второго промаха не будет и никакой воротник не спасет Джека Абсолюта.
 Спасло его нечто иное — некий предмет, прилетевший с дальнего края прогалины и ударивший обезумевшего Тарлтона в висок как раз в тот момент, когда тот готовился обрушить на врага неотразимый удар. Молодой офицер уронил саблю в снег, а рядом, по другую сторону от него, упало другое оружие, словно свалившееся с неба.
 — Никак рука Провидения, — пробормотал Шеридан, подняв глаза к небу, словно надеясь разглядеть там карающую десницу Всевышнего.
 — Не совсем. Это рука Ате, — сказал Джек и, нагнувшись, поднял томагавк. — Хороший бросок, брат.
 Могавк заткнул оружие обратно за пояс и пожал плечами.
 — Я не очень разбираюсь в правилах этих ваших поединков. Но как твой секундант разве я не должен был помешать убийству безоружного человека?
 Сэвингтон устремился к упавшему офицеру.
 — Ваш дикарь убил его! — вскричал он.
 — Если мой дикарь собирался его убить, значит, он мертв, — улыбнулся Джек. — Но ведь это не так, Ате? Ты угодил ему в висок обушком, а не раскроил череп, не так ли?
 Ате напустил на себя сконфуженный вид.
 — Вообще-то, брат, может быть, это был не такой уж и хороший бросок.
 Звуки рога прозвучали снова, теперь гораздо ближе. А крики, казалось, доносились со всех сторон.
 — Идемте, джентльмены, — поторопил Шеридан, — нам пора уносить ноги.
 Толпа быстро рассеялась, ибо каждого арестованного на месте дуэли могли подвергнуть судебному преследованию. Самая большая группа, вероятно рассчитывавшая на свою численность, направилась кратчайшим путем к дороге — как раз туда, откуда приближались констебли. Другие по одному, по двое разбежались во всех направлениях.
 — Сюда, — позвал Шеридан.
 Они рванули сквозь тянувшуюся над берегом небольшой речушки полосу деревьев. Снегу здесь намело чуть ли не по пояс, что затрудняло продвижение.
 Слева от них раздался взволнованный крик, и тут же вострубил рог. Обернувшись на звук, Джек увидел троих мужчин в серых шинелях. Все они были вооружены. А один вдобавок спустил с привязи двух собак.
 — Направо, ребята! — крикнул Джек и, широко расставляя ноги, пошел по снегу, выбирая места, где снежный покров плотнее всего.
 Идти было нелегко, но, оглянувшись, Джек понял, что принял правильное решение. Для собак снежная толща оказалась непреодолимой, они барахтались в сугробах, выпрыгивали на поверхность и проваливались снова. Их хозяевам тоже приходилось несладко.
 Выбравшись на тропу гуртовщиков, где снег был плотно утоптан копытами, беглецы получили некоторое преимущество, хотя сначала бежали ковыляя, ибо уже привыкли преодолевать сопротивление снега. Разрыв между беглецами и преследователями увеличился, однако было ясно, что собаки быстро наверстают упущенное, как только выскочат на тропу.
 Впереди, сквозь сумрак и падающий снег, они увидели свет. На краю пустыря стояла хижина пастуха.
 — По-моему, это Виндзорская дорога. А стало быть, наше ландо, черт бы его побрал, осталось по ту сторону, — задыхаясь, еле выговорил Шеридан, непривычный к этаким приключениям.
 — Плевать на ландо! Возле него наверняка уже выставлен полицейский караул, — отозвался Джек, огибая хижину.
 Оказавшись под ее защитой, беглецы задержались и присели, чтобы обсудить создавшееся положение. Овцы в загоне рассматривали их с полнейшим безразличием.
 — Если Виндзор в той стороне, значит, там и река. В прибрежных камышах можно будет оторваться от собак. Вперед!
 Джек встал, Ате последовал его примеру. Шеридан с трудом попытался подняться, но повалился назад с багровой физиономией.
 — Нет, парни, этот заяц свое отбегал. Пожалуй, лучше потолкую-ка я с хозяином этого дивного приюта. В наше время, знаете ли, рекомендуется быть ближе к народу. Когда сюда нагрянут полицейские, я на некоторое время смогу отвлечь их болтовней.
 Джек стал было возражать, но Шеридан отмахнулся:
 — Смазывай пятки, приятель, и Бог тебе в помощь. Если меня и сцапают, то долго за решеткой не продержат. Мы репетируем мою новую комедию, «Школа злословия», и на той неделе даем представление для его величества. Вряд ли король захочет остаться без развлечения из-за таких пустяков. Давай, дружище, беги!
 Два быстрых обмена рукопожатиями, и Джек с Ате, повернувшись, побежали.
 — Джек, дорогуша, — крикнул Шеридан ему вдогонку, — будь добр, если не трудно, сообщай мне в письмах обо всех твоих подвигах! Ты всегда обеспечиваешь меня умопомрачительными сюжетами!
 Джек фыркнул. Как следовало развиваться данному сюжету, он догадывался. Им необходимо купить — или украсть — в Виндзоре лошадей и скакать дальше на юг. Портсмутская дорога проходит недалеко. Все случившееся в еще большей степени, чем раньше, вынуждает его поспешить к побережью. Если повезет с приливом, он сможет оказаться на борту корабля и отправится в Невис, опередив любую погоню.
 Они пробежали по дороге несколько сотен шагов, когда снова услышали собак. Оглянувшись, они увидели фонари и фигуры, приближавшиеся к пастушьей хижине. Возле нее некоторые замешкались, но большая часть преследователей продолжила погоню.
 Беглецы прибавили скорости, озираясь на бегу в поисках бреши в густой полосе, какой-нибудь тропки, которая позволила бы им спуститься к реке. Позади вновь протрубил рог, раздался собачий лай. И тут к этим звукам добавился топот копыт и щелканье кнута. Обернувшись, Джек различил очертания большущего, запряженного шестерней экипажа, на большой скорости опередившего погоню. Экипаж находился уже так близко, что была слышна ругань седока, подгонявшего возницу.
 Поравнявшись с беглецами, карета замедлила ход. На окошке поднялась занавеска.
 — Джек, как насчет того, чтобы прокатиться?
 В окне, с трубкой в одной руке и серебряной фляжкой в другой, показался Джон Бургойн.
 Раздумывать Абсолют не стал.
 — Премного благодарен, генерал, — сказал он, закидывая ногу на подножку.
 Дверца кареты открылась, и Джек впрыгнул внутрь, в то время как Ате, поотставший на шаг, вскочил на запятки, а оттуда перебрался на крышу. Как только он устроился, кучер щелкнул кнутом, и шестерка лошадей рванулась вперед.
 — Странно... что вы оказались... рядом, — тяжело дыша, промолвил Джек.
 — Да, очень странно. Но как удачно, не правда ли? — улыбнулся Бургойн. — Коньяку?
 — Минуточку... отдышусь, сэр... с вашего позволения.
 Он выглянул из окошка и посмотрел назад. Погоня растворилась во тьме. Крики преследователей и собачий лай остались позади, в ночи.
 Джек откинулся назад и, поняв, что рядом находится кто-то еще, обернулся.
 — А, мисс Риардон. Прошу прощения за вторжение.
 Она улыбнулась.
 — Мистер Абсолют, очень рада увидеть вас снова.
 Потом улыбка ее исчезла.
 — Но вы ранены, сэр! Могу я оказать вам помощь? Я немного разбираюсь в таких делах.
 — Ранен? — Джек посмотрел вниз. — Хм, кровь. Но это не моя.
 Неожиданно для себя он от души рассмеялся, да так, что не сразу смог остановиться. Бургойн дал ему отхохотаться, а потом с широкой улыбкой осведомился:
 — Значит, Джек, вы все-таки прикончили своего противника?
 — Нет, сэр. Я надеялся избежать этого. Так, малость пустил ему кровь.
 Бургойн покачал головой.
 — Не исключено, что вы об этом еще пожалеете. Тарлтон, знаете ли, стяжал дурную славу: ему всего восемнадцать, а он уже спровадил на тот свет трех человек. Этот малый — не из тех, кто может утихомириться, потерпев поражение. К тому же он водится с весьма странной компанией.
 Джек взял фляжку и выпил. Коньяк оказался на вкус еще лучше, чем в предыдущий вечер.
 — Вы имеете в виду его секунданта, этого немецкого графа? Мне он тоже показался странным.
 — И неудивительно.
 — Генерал считает, что он помогает мятежникам из моей бедной страны, — пояснила Луиза.
 — Каким образом? — удивился Абсолют.
 — Джек, вам доводилось слышать об ордене иллюминатов? — вступил генерал.
 — Нет.
 Бургойн забрал у него фляжку, отхлебнул и продолжил:
 — Ну конечно, вас же здесь не было. А хоть бы и были... вы ведь не вовлечены в тайное общество?
 Генерал имел в виду «вольных каменщиков». Хотя братство и могло оказать ему содействие в деловых начинаниях, Джек сторонился «вольных каменщиков», полагая, что у него и без того достаточно обязательств. Но о том, что генерал занимает высокое положение в ордене, он знал.
 — Нет, сэр. А что, эти иллюминаты представляют собой ложу?
 — Своего рода. Новую, образованную в Мюнхене всего лишь в прошлом году человеком по имени Адам Вайсхаупт. Он профессор канонического права, и его последователи, похоже, из одного с ним теста. Законники! — Последнее слово Бургойн произнес с истинно солдатским презрением и сделал глубокую затяжку. — Однако эти люди образовали тайное общество внутри тайного общества. Никто точно не знает, чего они добиваются, однако известно об их попытках внедрить своих людей во все ложи королевства... Этот фон Шлабен обращался и ко мне, — Бургойн выпустил струйку дыма в окно кареты, — и теперь я жалею, что не сделал вид, будто заинтересовался его предложением, и не повел с ним свою игру, чтобы побольше узнать об этой компании. Правда, человек, имевший с ними дела, сообщал, что мотивы последователей Вайсхаупта затуманены иезуитской казуистикой. Очевидно, сам он получил образование у иезуитов, но впоследствии счел их учение слишком умеренным и слишком привязанным к ортодоксальному католицизму. Моему другу удалось разузнать не так уж много, но у него сложилось впечатление, что эти иллюминаты стремятся к ниспровержению существующих устоев, к разрушению порядка, к...
 — Революции?
 — Именно. К построению «просвещенного» общества, основанного на новом порядке, каковой возникнет на руинах старого. Надо полагать, под их контролем.
 Джек наконец отдышался, и теперь ничто не мешало ему задуматься. Тем паче что у него имелись вопросы, ставившие его в тупик.
 — С чего же он заинтересовался мной? Похоже, он задался целью уничтожить меня.
 Спрашивая об этом, Джек вспомнил часть их с генералом разговора в театре «Друри-Лейн», и прощальные слова Бургойна отчасти подсказали ему ответ.
 — Кажется, понимаю, сэр. Вы дали понять, что я принял ваше предложение привлечь ирокезов на сторону Короны.
 — Боюсь, мои слова могли быть истолкованы именно так, — улыбнулся Бургойн.
 — Таким образом, если фон Шлабен осознает, насколько важна для сохранения власти Британии над колониями поддержка со стороны ирокезов, он мог вообразить, будто ваш покорный слуга представляет собой серьезную угрозу революции? Тому самому вожделенному хаосу, из которого он мечтает сотворить свой новый порядок?
 — Вы догадливы, Джек. И боюсь, что эта ваша догадка может оказаться верной.
 Джек выглянул в окно кареты на проносившуюся мимо дорогу. Пустоши и поля сменились усадьбами и домами: они подъезжали к Виндзору.
 «Ну конечно, — подумал он, — сразу ведь чувствовалось: за всей этой историей стоит нечто большее, чем спор из-за хорошенькой актрисы».
 — Что ж, генерал, а ведь вы, похоже, втянули меня в скверную историю.
 Джек произнес это с некоторым нажимом, но Бургойн лишь спокойно улыбнулся.
 — Увы, Джек, боюсь, что вы опять правы. Могу я чем-нибудь искупить свою вину?
 — Вы, кажется, направляетесь в Портсмут?
 Последовал кивок.
 — Вот и прекрасно. Доставьте меня туда, и мы в расчете. Мой корабль ждет, как и ваш. Если вы всего лишь отвезете меня к причалу...
 — То вас арестуют, стоит вам на него ступить. Мальчик мой, вызов был брошен вам в самом публичном месте, какое только сыщется во всем Лондоне. Вы, в свою очередь, приняли этот вызов и тем самым явили пренебрежение к власти, которая, похоже, не намерена поощрять склонность некоторых джентльменов решать вопросы чести, проливая кровь. В назидание непонятливым желательно привести пример строгого и справедливого наказания, и вы для этого прекрасно подходите. С одной стороны, вы не настолько богаты и влиятельны, чтобы вас вытащили откуда угодно, а с другой — достаточно известны, чтобы процесс не остался незамеченным. Вздернуть вас, может быть, и не вздернут, но вот тюрьма и конфискация имущества вам обеспечены. От них вас не избавит ничто. — Бургойн улыбнулся снова. — Ну, почти ничто.
 — «Почти ничто», генерал? — вмешалась Луиза. — Ну пожалуйста, скажите, что существует нечто способное помочь отважному капитану.
 Казалось, они намекали на что-то известное лишь им двоим, и Джек, переводя взгляд с генерала на девушку, убедился, что так оно и есть.
 — Как обычно, моя дорогая, вы уловили самую суть. Если бы вы, Джек Абсолют, снова стали капитаном, облеченным доверием командующего одной из армий его величества — каковым, в силу странностей жизни, может оказаться кто-то вроде меня, — да еще взялись бы за выполнение задания государственной важности... В таком случае, мой мальчик, у гражданских властей руки были бы коротки вас тронуть.
 Джек понял, что вляпался по уши и ускользнуть из умело расставленных силков у него нет никакой возможности. Однако вместо того, чтобы впасть в ярость, он откинул голову и рассмеялся.
 — Это действительно хороший сюжет, — сказал он, поглядев на каждого из своих собеседников по очереди, — я непременно напишу об этом Шеридану.
 — У вас будет уйма времени по пути в Америку, — добавила Луиза, положив ладонь на запястье Джека и мягко пожав ее.
 Он поднял взгляд от ее пальцев к неподвижным зеленым глазам и, как ему показалось, увидел в них нечто напоминающее о стране, откуда она была родом. По всему выходило, что у него нет другого выхода, кроме как вернуться в эту страну, в Северную Америку, спустя одиннадцать лет после того, как он ее покинул. Ате, который сейчас подставляет лицо ветру на крыше кареты, будет в восторге.
 Да и сам Джек, по правде сказать, в глубине души радовался такому повороту событий. Конечно, не окажись он загнанным в угол, ему и в голову не пришло бы так резко менять планы, но что ни делается, все к лучшему. Дела в Невисе могут чуточку подождать, а возвращение в колонии, где он жил совсем иной жизнью и преследовал иные цели, в известном смысле означало для него возвращение домой. Снова стать Дагановедой, «Неутомимым», у могавков. Снова стать капитаном Шестнадцатого полка легких драгун. Снова стать тайным агентом Короны.
 Откинувшись назад, на подушки кареты, Джек Абсолют с улыбкой смотрел в лицо неизбежности. Ему вспомнились слова, сказанные Ате на дуэльной площадке.
 «Быть наготове, в этом все дело».
 Он снова взял фляжку и поднял ее, кивнув сперва леди, потом генералу. Сделав долгий глоток изысканного коньяка, Джек Абсолют осознал, что он действительно готов.




 Глава 4Призраки


 Опершись о поручень корабля его величества «Ариадна», Джек Абсолют всматривался сквозь сумрак в береговую линию. Квебек [2]  выглядел совсем не так, как восемнадцать лет назад, когда он увидел его впервые. Тогда город был осажден и выдержал месяц непрерывного артиллерийского обстрела. Дома нижнего города были превращены в груду развалин, длинные дощатые пристани разбиты в щепки. Верхний город защищали неприступные скалы, и засевшие там французы были уверены в том, что зима заставит осаждающих уйти до того, как лед, сковав залив Святого Лаврентия, загонит в ловушку и сокрушит их корабли. Старый враг смотрел сверху вниз на изголодавшуюся, поредевшую, обескровленную, готовую взбунтоваться английскую армию, лишь чудом продолжавшую существовать как единое целое.
 Поискав взглядом, Джек обнаружил на гранитном скальном фасаде темную полоску.
 В 1759 году контроль за этим участком самой узкой из дорог позволил генералу Вулфу подтянуть свои силы вверх, на расстилавшуюся перед городом равнину Авраама [3] . Однако для того, чтобы овладеть городом, необходимо было, чтобы передовой отряд сначала взобрался в предрассветном сумраке вверх по скалам и снял французских часовых прежде, чем те успеют поднять тревогу.
 Половина офицерского состава уже слегла с ранами или болезнями, а большинство оставшихся вовсе не рвалось в покойники. Джек как раз только что прибыл из Англии и был безрассуден, как может быть безрассуден лишь шестнадцатилетний драгунский лейтенант. Неудивительно, что он одним из первых вызвался участвовать в опасном предприятии. И в силу того, что мальчишка-лейтенант отнюдь не является незаменимым, получил на это согласие командования.
 Не звеня клинками, без единого выстрела, отряд с Джеком в первых рядах взобрался на вершину, снял часовых и открыл армии генерала Вулфа путь к передовым позициям.
 Маркиз де Монкальм, ожидавший появления врага выше по реке, неожиданно обнаружил его перед более слабыми, обращенными к суше укреплениями Квебека. Во имя славы и Франции он вывел своих солдат за стены, навстречу врагу, лично возглавил атаку, в которой одним из первых сложил голову под шквальным заградительным огнем англичан.
 Отдаленный раскат грома как будто отозвался на его мысли, и Джек поежился. Та дорога была не первым местом, где ему случилось рисковать жизнью, но именно там он заработал свой первый боевой шрам, теперь лишь один из многих. С тех пор прошла целая жизнь, и вот он снова там, откуда начиналась его колониальная эпопея. Уж не ожидает ли его нынче та участь, которой удалось избежать тогда? Неприятная мысль мелькнула и канула.
 Если что-то и ожидает Джека, то явно не здесь. Не в Квебеке. Сражение, произошедшее у конца той дороги, над равниной Авраама, подарило провинцию Короне, и, хотя местные жители по-прежнему говорили на французском языке, старый враг был побежден. Теперь англичанам предстояло бороться с другим противником. С теми, кто в той войне против исконного врага находился на их стороне.
 Джек вздохнул, задумавшись о том, сколько старых соратников, людей, которых он считал друзьями, а теперь должен называть мятежниками и изменниками, будут смотреть на него, щурясь над стволами мушкетов. Втайне он надеялся, что Бургойн намерен оставить его при себе.
 Во время пятинедельного плавания от Портсмута генерал был весьма щедр на вопросы, но скуп на ответы и вовсе не склонен вникать в подробности, касающиеся будущих обязанностей Джека. «Помогите поднять ирокезов». Легко сказать, это ведь не единый народ, живущий под властью общего монарха, а шесть союзных племен, возглавляемых своими вождями. Их стойбища разбросаны по огромной территории. «Обеспечьте достоверность сведений о враге». Без достоверных сведений, конечно, не повоюешь, но должен ли он отправляться в тыл противника сам, или ему придется лишь анализировать данные и сопоставлять донесения лазутчиков?
 Они бросили якорь лишь сегодня утром. Весь день между берегом и кораблем сновали гонцы, доставлявшие информацию, необходимую Бургойну для уточнения планов, суть которых генерал до сих пор держал при себе. Вечером генерал намеревался дать званый ужин для офицеров, занимавших ключевые посты, и Джек не сомневался, что именно тогда и он, и другие командиры получат ответы на свои вопросы. Генерал снабдит их четкими приказами, касающимися дальнейших действий. Вечером станет ясно, каким именно способом человек, которого мятежники наградили пренебрежительной кличкой «Джентльмен Джонни», собирается покончить с их «революцией».
 Ате, как всегда, приблизился неслышно, и Джек узнал о его присутствии лишь когда прозвучали слова:
 — Может быть, нырнем, Дагановеда, и посмотрим, кто первый доберется до берега?
 Джек прищурился:
 — Далековато.
 — Мы плавали и на большие расстояния.
 — Но не тогда, когда за нами никто не гнался.
 Он повернулся к Ате. Взгляд могавка был по-прежнему устремлен вдаль. Поскольку индеец, как обычно, был почти раздет, Джек добавил:
 — Да и холодновато там, Ате, даже для тебя. Лед сошел совсем недавно.
 Ате фыркнул:
 — Неужто холоднее, чем было в верховьях Ганга, когда туги гнались за нами до скал?
 Джек улыбнулся и поежился. Еще одна земля, еще один шрам.
 — Нет, не так холодно. И пожалуй, не так далеко.
 — Ну так за чем дело встало? Я готов, если готов ты.
 Но ни тот, ни другой не двинулись с места. Они лишь неотрывно смотрели на берег, на лесистые склоны над городом, только-только начавшие одеваться в весенний наряд. Серебристый клен и ель, белый кедр и тсуга — здешние леса не походили ни на английские, ни на индийские, ни на карибские.
 Оба шумно втянули воздух, удерживая запах в ноздрях.
 — Хорошо вернуться домой.
 Джек промолчал.
 Ате повернулся к нему. К его молчанию.
 — Ты боишься того, что нам предстоит делать здесь?
 — Я боюсь того, что мы можем здесь найти. Друзей, ставших врагами. Война, которая здесь велась, превратилась в усобицу. Нас не было в этих краях одиннадцать лет. Такого срока довольно, чтобы мир изменился.
 — Только не этот мир! — возразил могавк, ударив себя кулаком в грудь.
 — А вот мне кажется, — глухо промолвил Джек, внимательно всматриваясь в береговую линию, — что здесь происходит больше перемен, чем где бы то ни было.
 Ате заговорил чуть мягче. Ирокезы не склонны лелеять в сердце былые горести, однако этот индеец прожил в мире Джека достаточно долго, чтобы понять: как это ни прискорбно, но не все воспринимают жизнь так, как ирокезы.
 — Мы похоронили ее, Дагановеда. Твоя женщина обитает в стойбище мертвых. И те, кто убил ее, — они горят в аду.
 — Знаю.
 — А теперь ты думаешь, что любовь заканчивается смертью. Эта земля, наша земля, наводит тебя на такие мысли.
 — Нет, — возразил Джек более резко, чем хотел, — не думаю.
 Что бы ни воображал на сей счет его друг, Джек Абсолют вовсе не жил прошлым. Он оплакал былое и двинулся дальше.
 Но все же... Тайная тропка, ведущая на вершину утеса, запах белого кедра, смех женщины, разносимый ветром. Восстающие из небытия призраки.
 Ате присмотрелся к Джеку и, покачав головой, сказал:
 — Будь осторожен.
 — В каком смысле?
 Индеец вздохнул.
 — Я видел тебя раньше. Много, много раз. Ты быстр, как любой воин клана Волков, так же хорош в бою с ружьем или томагавком. Но одно делает тебя непохожим на нас: в том, что касается женщин, ты глуп. Только в этом, но очень глуп.
 Джек вновь ощутил прилив старого гнева. Это был давний спор, который все равно ни к чему не мог привести.
 Он не слышал, как исчез Ате. Уход ирокеза был столь же бесшумен, как и его появление. Но зато другие шаги он различил и тотчас узнал по той мягкой решимости, с какой эти каблучки стучали по палубе. За пять недель плавания из Англии он научился узнавать их. Что бы там ни говорил Ате о его «глупости».
 — Привет от генерала, капитан Абсолют. Компания уже собирается.
 Она стояла перед ним в новом наряде, который, видимо, приберегала специально для этого ужина. Нэнси, горничная Луизы, завила ее густые, рыжие с золотым отливом волосы длинными локонами, игриво падавшими на декольте и обнаженные плечи. Зеленый шелк платья имел тот самый оттенок, который лучше всего подчеркивал красоту глаз.
 — Красиво, — промолвил Джек, потянувшись и смяв пальцами краешек ткани.
 — Правда? Спасибо.
 Она слегка покрутилась, давая нижним складкам вспорхнуть и улечься обратно.
 — Но ваши глаза не нуждаются ни в каком дополнительном обрамлении.
 — Вот как? Вы полагаете, этот цвет гармонирует с цветом моих глаз?
 Она широко распахнула ресницы, и они рассмеялись. В первую неделю путешествия они уяснили, что традиционная манера общения между мужчиной и женщиной, с бесконечными комплиментами и жеманными улыбками, та самая, которая привлекает публику в театры и серебро в карманы комедиографов, одинаково не устраивает обоих. Другое дело, что, отказавшись играть эти банальные роли, они не сразу сообразили, какие же им предпочесть. А когда нашли окончательное решение, Джек пришел в восторг от совпадения предпочтений, хотя о том, чтобы добиться окончательного, желанного результата, в корабельной тесноте не приходилось и мечтать. Слишком уж тонки переборки и слишком много за каждой из них чужих ушей.
 Продолжая удерживать Луизу за рукав платья, Джек слегка потянул ее на себя. Она для виду попыталась отпрянуть, но потом поддалась и придвинулась к нему.
 — Платье порвешь, — выдохнула она.
 — Вот что бы я сделал с радостью, — отозвался он.
 Девушка на мгновение прильнула к нему, но тут же отпрянула: ее спугнуло движение наверху. Матрос бочком скользил по рангоуту к тому месту, где открепилась какая-то снасть. Отстранившись от Джека, Луиза принялась быстро обмахиваться веером. Пальцы Джека еще сохраняли ощущение нежного шелка ее платья. Платья, цвет которого вдруг показался ему исполненным значения.
 — Тебя что-то огорчило? — спросила Луиза, заметив, что он сдвинул брови.
 — Нет... Да.
 Он вновь устремил взгляд на зеленый склон над городом.
 — В своих мечтах я часто возвращался в этот мир. — Он указал на побережье и глубоко вздохнул. — Ате нашел меня здесь. Он чувствует, что у меня на уме, и знает, когда меня посещают воспоминания.
 — Хорошие воспоминания?
 — Да... Нет. И то и другое. Это зависит от того, как ты сам решишь на них посмотреть. Ате процитировал бы «Гамлета»: «Сами по себе вещи не бывают хорошими и дурными, а только в нашей оценке».
 — Мудрые слова. И как ты решил оценить свои воспоминания?
 — Боюсь, что плохо.
 Найдется ли женщина, которой действительно хочется знать правду о былых увлечениях ее мужчины?
 — Расскажи, — попросила Луиза, заметив и правильно поняв его колебания.
 — Я... Здесь когда-то... была женщина. Тоунзаа. Индеанка из племени могавк.
 — Тоунзаа? Красивое имя.
 — Как и она сама. После событий, которые ты лицезрела в своеобразной интерпретации этого прохвоста Шеридана в его «Соперниках», я в шестьдесят третьем году вернулся сюда. И встретил ее. Она...
 — Умерла?
 — Была убита.
 — О! — Луиза покраснела. — Прости. Мне очень жаль.
 — Мне тоже было... очень жаль. Все это случилось четырнадцать лет назад, однако я ничего не забыл. — Он снова бросил взгляд на высокий лесистый берег. — А возвращение сюда обострило воспоминания, невольно заставив меня задуматься о многом. Например, о смерти... Сними это платье, — неожиданно потребовал он, снова повернувшись к Луизе.
 — Но почему? Оно ведь... — начала она, раскрывая свой веер.
 — Подожди. Послушай меня. У нас в Корнуолле есть поговорка: «Той, что красуется в зеленом платье, скоро придется надеть черное».
 Девушка сложила и опустила веер.
 — Похоже, присловье в ходу и у нас в Нью-Йорке. Я ношу зеленое, в частности, и по этой причине.
 — Вопреки приметам?
 — Именно. Я — дочь нашего просвещенного века, Джек, и меня не напугать детскими сказками. Конечно, твоя история трагична, но... — Она пожала плечами. — Смерть — это единственное, что для всех нас несомненно и неизбежно. Ее не обманешь с помощью суеверий.
 Некоторое время Джек молча смотрел на свою собеседницу, а потом кивнул.
 — Ладно, как знаешь. Но будь осторожна, — тихонько промолвил он.
 Матрос на стеньге, восхитительно фальшивя, затянул разухабистую песенку, видать помогавшую ему в работе.
 — Можешь не предупреждать, — сказала Луиза. — Я не из тех, кому по нраву напрасный риск.
 — Как раз из тех самых. Тебе приспичило присоединиться к своему отцу и полку, которым он командует. А командовать этим полком ему предстоит не на параде, а на войне.
 — Но ведь мне придется не стрелять в противника, а сидеть в лагере, вязать носки и сплетничать с офицерскими женами. Признаюсь, я частенько мечтала о том, чтобы все было иначе. Чтобы у меня появилась возможность обменяться ударами с этими... мятежниками. Увы, — вздохнула Луиза, — никакая опасность мне не грозит.
 Джек промолчал, стиснув зубы и устремив взгляд в сторону города. Темнело, и зажигавшиеся в окнах Квебека огни походили на светлячков, начинавших свой ночной танец.
 — Бесконечные ужины, вечеринки, юные галантные кавалеры, виляющие перед тобой хвостом, в то время как я, возможно, нахожусь вдалеке... Да, ты права: это мне угрожает настоящая опасность.
 Он хотел возобновить их игру, но теперь Луиза не желала играть в нее.
 — В этом смысле, сэр, вам решительно ничто не угрожает. И в конце войны...
 Она умолкла.
 Они так и не сошлись на том, что будет означать для них мир, ибо многое зависело от того, кто возьмет верх. Победа мятежников означала изгнание для всех сохранивших верность Короне. Многие уже пожертвовали своими землями, оказавшимися в руках бунтовщиков. Но если восторжествует Корона... Какое будущее может ожидать их двоих?
 Уточнить что-либо на сей счет не удалось, ибо матрос с глухим стуком спрыгнул с мачты на палубу. Они встрепенулись, а он пошел себе дальше, насвистывая еще более фальшиво, чем наверху. Когда моряк скрылся из виду, Джек и Луиза рассмеялись.
 Корабельный колокол отбил восемь склянок.
 — Ужин?
 — Точно.
 Что-то в недавнем разговоре не давало ему покоя. Наверное, все дело в примете. Лиззи Фаррен ни за что не вышла бы на сцену в зеленом, причем по той же самой причине, по которой таких нарядов избегали жительницы Корнуолла или Нью-Йорка.
 Джек поежился. Луиза прикоснулась к его руке.
 — Замерз, Джек?
 — Немного.
 — Тогда давай согреемся вместе.


* * *

 Каюта в кормовой части «Ариадны», которую Бургойн позаимствовал у капитана корабля, была залита светом. Светильники примостились на каждой поверхности, не занятой едой или напитками, и свисали с крюков в потолке. Желтые лучи отражались от резных стеклянных графинов, хрустальных бокалов и серебряных подносов, на которых красовался лучший мейсенский фарфор.
 На следующее утро Джону Бургойну предстояло сойти на берег и взять на себя командование Северной армией. Таким образом, конец путешествия знаменовал собой и канун славного предприятия, что требовало особой торжественности и изысканности.
 Кроме того, званый ужин предоставлял генералу возможность собрать своих командиров, то есть свести или обновить знакомство с людьми, которые будут нести службу на протяжении всей предстоящей кампании. Он собирался хорошенько их попотчевать, испытать их характеры и понять, что у них на уме, развязав их языки с помощью кулинарных чудес, сотворенных его персональным поваром на корабельном камбузе, и специальной подборки коллекционных вин из его прославленного винного погреба. Поговаривали, что «Джентльмен Джонни» и в ходе кампании обедает не хуже, чем король Георг в своем дворце. Даже и лучше, утверждали многие, ибо генерал обладает более изысканным вкусом, нежели его величество.
 Джек, как ему и полагалось по его невысокому рангу, сидел в дальнем конце стола, далеко от своего командующего. Однако в тесной каюте собралось не так уж много офицеров: каждый из них мог услышать любой из разговоров, что велись за столом, а Джек обладал особым талантом, позволявшим прислушиваться к двум беседам одновременно, участвуя при этом в третьей. Бургойн рассчитывал, что этот ценный шпионский навык позволит Джеку узнать немало важного и интересного о собравшихся на ужин людях. С тем, разумеется, чтобы он поделился своими наблюдениями с командующим.
 Сложность выполнения любой шпионской миссии напрямую зависит от территории, где ведется разведка. Здесь Джеку не предстояло преодолевать препятствия в виде топких болот и непролазных чащ или корпеть над расшифровкой мудреных кодов. Требовалось от него одно: потягивая изысканные напитки из запасов Бургойна, заводить разговоры или присоединяться к ним, мотая все услышанное на ус.
 Правда, потихоньку потягивать изысканные вина ему удавалось лишь в промежутках между тостами. А таких пауз случалось не так уж много. Редко выдавалось хотя бы пять минут, чтобы кто-нибудь не провозгласил здравицу в честь короля, командующего, леди, полка... и чего-нибудь еще, столь же достойного. В таких случаях честь требовала осушить бокал до дна. Мало того: кто-нибудь, войдя в раж, непременно выкрикивал:
 — Это хорошо, джентльмены, но нельзя, чтобы хмель оставался только в одном глазу!
 Таким образом, практически при каждой здравице выпивалось по два бокала. Если бы Джек находился в таверне или даже в полковой столовой, он, конечно, непременно бы постарался, чтобы по крайней мере каждый второй стакан был вылит через плечо, но пол каюты для этого решительно не годился. И даже если ему удавалось выбирать бокалы поменьше, чем у большинства других, содержимое слишком большого числа полных до краев сосудов все равно оказалось в его желудке.
 Действие обильных возлияний усугублялось жарой, естественной, когда в тесном пространстве горит множество светильников и собралось немало разодетых людей. Зато поданные к столу блюда, особенно после пяти недель, проведенных на скромном морском пайке, действительно производили впечатление кулинарных чудес. Генеральский повар не упустил случая блеснуть своим искусством и, благодаря возможности получить с берега свежие продукты, украсил стол настоящими шедеврами. Рыба, запеченная в травах и сладком вине, говядина в кляре, опаленная горящим бренди, индийское блюдо «салмагунди», представлявшее собой пикантную смесь мясного фарша, анчоусов и яиц, щедро приправленное острыми индийскими специями, были выше всяких похвал. Но усердие, проявляемое джентльменами за столом, приводило к тому, что все они истекали потом. Две присутствующие дамы — Луиза Риардон и некая миссис Скин — раскраснелись и без конца прикладывали ко лбу и груди надушенные платочки.
 Именно это больше всего и отвлекало Джека от его прямых обязанностей. Ему надлежало прислушиваться к разговорам офицеров, но внимание Джека было приковано к глубокому вырезу платья и платочку, то и дело прикасавшемуся к высокой, поднимавшейся и опускавшейся полуобнаженной груди. Туда же, надо заметить, был устремлен и взор генерала, оживленно развлекавшего сидевшую рядом с ним девушку историями из своей лондонской жизни. В столице метрополии генерал с равным успехом выступал со своими пьесами со сцены «Друри-Лейн» и с речами с трибуны парламента.
 Следует заметить, что старый плут вовсе не обхаживал Луизу, ибо давно уступил ее Джеку. «Она не из породы метресс», — высокопарно заявил генерал, тем самым отличая Луизу от жены какого-то интенданта, уже прибывшей с берега и дожидавшейся его в спальной каюте. Однако Джек выпил достаточно для того, чтобы ее беззаботное веселье вызывало у него ревность.
 К счастью, когда Луиза в очередной раз рассмеялась своим удивительным, глубоким, музыкальным смехом, который Джеку очень хотелось бы приберечь для себя одного, его отвлек от ревнивых мыслей сосед слева. Гардемарин Эдвард Пеллью был младше Джека по чину и по возрасту, но зато доводился ему земляком. Оба они родились в Корнуолле.
 Как и Джек, Пеллью имел черные волосы, типичные для уроженцев этого графства. Он зачесывал их назад и носил, как большинство младших офицеров, собранными в хвостик, который, однако, из-за жары и выпитого вина основательно растрепался. Выбившиеся темные пряди прилипли к молодой раскрасневшейся физиономии.
 — Слушай, Джек! — воскликнул молодой офицер. — Предлагаю тост нашей старой родины, более древней, чем Англия. Kernow!
 Он высоко поднял бокал.
 Джек улыбнулся. Ему нравился Пеллью, и не только потому, что они были земляками. Когда генерал взошел на борт и вся команда вытянулась по стойке «смирно» на вантах и реях, чтобы приветствовать Бургойна, один лишь гардемарин Пеллью поступил иначе. То есть он тоже вытянулся в струнку, причем на самой высокой нок-рее. Только вот стоял он там на голове. С тех пор Бургойн приблизил его к себе.
 — Gwary whek yu gwary tek!
 Джек осушил до дна свой бокал «бишопа», пряной, горячей жидкости, обжигающей глотку и грудь, и поднял пустой бокал вверх дном.
 Громко произнесенный тост прервал разговоры по всей длине стола. Сидевший справа от генерала барон фон Ридезель, командующий германской группировкой Союзной армии, наклонился к своему переводчику и вполголоса задал вопрос. Дородный, осанистый немец не говорил по-английски, а попытки компании из уважения к иностранцу вести застольные беседы по-французски сошли на нет после третьего бокала. Переводчик, худощавый уроженец Гессена по фамилии фон Шпарцен, выслушал своего командира и обратился к Джеку:
 — Простите, капитан Абсолют, я, как видите, говорю по-английски вполне свободно. Но то, что вы сказали, мне непонятно.
 — Это потому, капитан, что мы говорили не по-английски, а на древнем языке Корнуолла. К сожалению, ныне он почти забыт даже там.
 — И что все это значит?
 — Мой достопочтенный юный друг возгласил имя нашей родины. Kernow — это «Корнуолл». А я ответил словами, произносившимися по старинному обычаю бойцами перед началом поединка.
 — Видите ли, бойцы из Корнуолла — лучшие в мире, — встрял Пеллью, чей акцент становился тем заметнее, чем сильнее краснела физиономия.
 — Это то, чем ты, Джек, занимался на передней палубе во время путешествия?
 Последние слова были произнесены Александром Линсеем, графом Балкаррасом. Рослый и такой бледный, что его кожа не краснела ни от жары, ни от выпитого, он тоже говорил с акцентом. Воспитаннику Хэрроу или Оксфорда он показался бы болезненным, но Джек уже выяснил, что этот человек, которому доверена легкая пехота Бургойна, имеет сердцевину из металла. Кроме того, Сэнди был превосходным игроком в крикет и в ежегодном матче Вестминстера против «Стариков» из Хэрроу семь лет назад взял воротца Джека. За что Джек ничуть на него не злился.
 — Именно этим я и занимался, — ответил Джек. — Хотя присутствующий здесь мой юный друг превосходит меня проворством.
 Пеллью попытался что-то возразить, но был прерван визгливым голосом, осточертевшим Джеку еще за время плавания. Странно было слышать подобный писк из уст столь увесистого мужчины.
 — Корнуолл? — буркнул Филипп Скин.
 Он повернулся к Бургойну, для чего ему пришлось отнюдь не учтиво перегнуться через похожую на мышку-полевку миссис Скин, и громко спросил:
 — Генерал, вы читали последний памфлет Джонсона против мятежников, опровергающий их притязания? Он написал, что у корнуоллцев не больше оснований притязать на самоуправление, чем у этих... американцев.
 Тон, которым толстый лоялист произнес последнее слово, заставил Джека покраснеть. Он увидел, как с лица Луизы исчезла улыбка. Ее семья всегда выступала на стороне Короны против мятежников, однако она была американкой и гордилась этим. А вот Скин относился к тем людям, которые становились тем большими англичанами, чем дольше жили вдали от Англии — и чем больше богатели за счет нещадного ограбления Нового Света.
 Ему принадлежали земли в долине Гудзона, те самые, по которым британской армии предстояло пройти в нынешнем походе, и он похвалялся тем, что способен одним словом призвать под знамена Бургойна тысячи лоялистов.
 Джек поглядел на Скина, на расплывшийся жир, нависший над слишком тугим воротником, на щелочки поблескивающих свинячьих глазок. Вдобавок ко всему Скин, как и многие жители колоний, носил парик, что в Англии уже вышло из моды. Старый, свалявшийся парик с присыпанными пудрой буклями над ушами местами протерся до розоватой кожаной основы.
 «Богатый скупердяй, — отметил про себя Джек. — Сочетание качеств, встречающееся не так уж редко». Об этом малом, вспомнилось вдруг ему, рассказывали, что, когда мать Скина умерла, он долго держал тело усопшей на столе, поскольку, пока она находилась «над землей», он мог получать ее пенсион.
 Задача Джека заключалась в том, чтобы наблюдать, а не комментировать и уж конечно не вступать в дискуссии. Но этот человек раздражал его, и не в последнюю очередь тем, что воплощал в себе все то, против чего — не без оснований — выступали мятежники.
 Воодушевленный только что произнесенным корнуоллским девизом, Джек сказал:
 — Однако, полковник Скин, Джонсон не обратил внимания на тот факт, что мои земляки из Корнуолла имеют представительство в Парламенте и могут надеяться, что их пожелания всегда будут услышаны и учтены. А колонисты такой возможности лишены, ибо у них нет своих депутатов.
 — «Никакого налогообложения без представительства!» — визгливо выкрикнул Скин. — Таков лозунг мятежников. Вот уж не ожидал, что услышу эти изменнические речи за столом у генерала. Но тогда я спрошу вас, капитан, имеют ли право голоса дети в Корнуолле? А женщины? А? А неграмотные рудокопы на рудниках? Нет? А почему? Да потому, что они такие же, как американцы: неполноправные, зависимые существа. Зависимые, и ничего более! — Он презрительно усмехнулся. — «Декларация зависимости», вот с чем они выступили. Мы должны раздавить этот... Крестовый поход детей. Вы что, не согласны, сэр?
 Джек обвел взглядом стол. Немцы выглядели смущенными. Пеллью предпочел наплевать на политику и налечь на «бишоп». Лицо Луизы оставалось сдержанным, однако ее глаза сверкали: выпад Скина задевал всех американцев, а стало быть, и ее. На лице Бургойна играла легкая улыбка; зная убеждения Джека, он забавлялся его затруднительным положением.
 Джек снова воззрился на пунцовую физиономию Скина и проговорил:
 — Нет, сэр. Я полагаю, что каждый американец хочет лишь того, что уже имеют его братья в Англии: свободу решать собственную судьбу. И они не желают, чтобы она была ограничена политической системой, лишающей их права голоса.
 — Вы говорите как последователь Джона Уилкса, сударь. Вы что же... э... демократ? — Последнее слово Балкаррас произнес с нарочитым содроганием истинного выпускника Харроу.
 — Я... не знаю точно, кто я, милорд.
 — Вы говорите как проклятый мятежник, вот что. Неужто вы, Бургойн, сможете положиться на такого офицера? — выкрикнул Скин.
 Улыбка на лице генерала стала шире.
 — О да, я знаю, что могу положиться на капитана Абсолюта. Мы знакомы не один год, и за это время он представил мне множество доказательств надежности и верности.
 — Таких убедительных доказательств, что вы даже готовы оставить без внимания его изменнические высказывания?
 И без того разгоряченная физиономия Скина приобрела пугающе багровую окраску.
 — Почему же без внимания? Напротив. До тех пор, пока капитан открыто высказывает свои убеждения, я могу быть уверен в том, что ему действительно можно доверять. Вот если он начнет утаивать свои мысли, это, несомненно, вызовет у меня подозрения.
 — Вам, может быть, и виднее, — пробормотал несколько обескураженный Скин, — но по мне, как раз тот, кто болтает как проклятый изменник, и напрашивается на подозрение в измене.
 — Нет, сэр, не изменник, — произнес Джек. — Всего лишь истинный англичанин, для которого свобода так же естественна, как дыхание, и который не может отказать в праве дышать тем же воздухом другим. — Он умолк на миг, чтобы перевести дух, и тут же продолжил: — Прошло всего лишь четырнадцать лет с тех пор, как англичане на обоих континентах положили конец угрозе установления тирании Франции в этих землях. Мы не смогли бы победить без содействия тех самых людей, которых вы огульно называете «изменниками». Только совместными усилиями нам удалось оградить свободу английских владений от французских захватчиков. И лишь совместными усилиями сможем мы добиться того, стремление к чему столь естественно для каждого человека: права свободно распоряжаться своей судьбой, без всяких внешних препятствий и ограничений. Многие из наших американских братьев не без оснований считают себя ущемленными в своих законных правах. Раз дело дошло до того, что наш спор приходится решать с оружием в руках, пусть так. Давайте сразимся с ними и одолеем их, но не оскорбляя и не унижая. Разобьем непримиримых, а остальных примем как братьев и полноправных сограждан. Хорошая игра — честная игра. Вместе мы способны завоевать весь мир.
 То, что он не сдержался и позволил себе столь эмоциональную тираду, со стороны Джека, несомненно, являлось упущением. Однако чувства, обуревавшие его, были таковы, что скрывать их — все равно что пытаться удержать воздух в сложенных ладонях. Горячий «бишоп», жара, огонь в глазах Луизы — все это воспламенило его. Впрочем, не исключено, что то же самое он повторил бы и находясь в Арктике.
 Скин едва не задохнулся от злости. Вцепившись одной рукой себе в ворот, он схватил со стола бокал, осушил его единым духом, поставил на стол и набычился, явно намереваясь продолжить спор.
 Этому, однако, помешал спокойный женский голос.
 — Я всегда придерживалась того мнения, что Джек Абсолют представляет собой «абсолютный» клубок противоречий, — промолвила Луиза.
 Это была маленькая шутка, своего рода каламбур, который всем пришелся по вкусу и несколько разрядил обстановку. Все собравшиеся, кроме Скина и его робкой супруги, рассмеялись. Напряженность спала. Джек глянул на Луизу и тоже прыснул. Да, он допустил тактический просчет, раскрыв свою позицию, и теперь ему, видимо, следовало позаботиться о дополнительной маскировке. Должен же он, в конце концов, заняться сбором информации для генерала!
 Только вот сам генерал, похоже, отнюдь не собирался предоставлять ему такую возможность.
 — Капитан Абсолют затронул тему вооруженного противоборства и ознакомил нас с несколькими противоречивыми точками зрения на этот вопрос. Пожалуй, пришло время познакомить вас, уважаемые союзники и офицеры, с моими соображениями. Позвольте рассказать, каким образом я рассчитываю уложить наших противников на лопатки и продиктовать им свои условия. Эй, люди!
 На его зов в каюту немедленно вошли слуги и, повинуясь жесту генерала, быстро убрали блюда и тарелки, оставив лишь графины, бутылки и бокалы. Мужчины потянулись к кисетам за табаком. Гул голосов вился вокруг Бургойна. Поднявшись из-за стола, он набивал свою трубку. Взгляд генерала был рассеянным, словно он взирал сквозь крышку стола куда-то за стены — и дальше, сквозь континент.
 Луиза и миссис Скин поднялись, вознамерившись удалиться, но генерал попросил их остаться.
 — У меня есть ощущение, что вам обеим придется делить с нами опасности этой кампании, — сказал он. — А раз так, то мы должны сообщить вам все относящиеся к ней сведения.
 Когда последний из слуг ушел, а все бокалы были наполнены, Бургойн поднял лампу так, что его лицо оказалось освещенным снизу.
 — Это Сент-Джонс, к северу от озера Шамплейн, — заговорил он, поставив на стол перед собой графин. — Мой дорогой генерал Филлипс, чья репутация артиллериста вам хорошо известна, соберет авангард моей армии именно там.
 За столом послышался гул, люди подняли бокалы.
 — Мы направимся туда, чтобы присоединиться к нему с нашими основными силами и силами наших немецких союзников под командованием присутствующего здесь уважаемого барона фон Ридезеля.
 Барон выслушал шепчущего ему на ухо переводчика и кивнул.
 — По пути к британским полкам, чьи знамена не раз реяли над полями победоносных сражений, присоединятся канадские и туземные воинские контингенты. Я готов поручиться, что к первому июня под моим командованием будут собраны и приведены в полную готовность силы численностью примерно в десять тысяч человек.
 Гул за столом усилился. Предполагалось, что против такой мощи колонистам не устоять.
 — Маленький вопрос, сэр, если позволите? — подал голос шотландец, генерал Саймон Фрейзер.
 Он сидел по правую руку от командующего, где и должен был находиться залуженный воин, которого Бургойн прозвал «старым валуном». Этот офицер, выглядевший старше своих лет, выслужил чин исключительно благодаря своим способностям, ибо происходил из семьи бунтовщиков-якобитов, не располагавшей ни влиянием, ни средствами, которые могли бы способствовать карьере. О проведенных им военных операциях ходили легенды, а его преданность Короне и лично Бургойну считалась неколебимой.
 По кивку командующего он продолжил:
 — Американцы ведут против нас борьбу партизанскими методами, стараясь установить господство в лесах и горах и перерезать наши коммуникации. Неужели нам нечем им на это ответить?
 Джек сразу понял, что этот вопрос был заготовлен заранее, так же как и ответ, предназначавшийся прежде всего для лоялиста Скина и немцев.
 — Я очень рад, Саймон, что вы подняли этот важный и своевременный вопрос, — промолвил Бургойн, чьи театральные способности отнюдь не ограничивались умением сочинять пьесы. — Мне также очень приятно сообщить вам и всем собравшимся, что я решил возложить на вас командование передовым корпусом. Он будет сформирован из подразделений гренадеров и легкой пехоты всех полков, приданных вашему несравненному Двадцать четвертому пехотному. Кроме того, под вашим командованием соберутся самые меткие стрелки из всех подразделений. С учетом канадцев и наших дикарей... то есть, прошу прощения, капитан Абсолют, наших туземных союзников, мы будем иметь в своем распоряжении мобильные и иррегулярные формирования, вполне способные противостоять всему, что сможет выставить против нас Американский Лесник.
 Фрейзер, в отличие от своего генерала никудышный актер, изо всех сил старался изобразить удивление. Балкаррас, назначенный заместителем командира того самого сборного корпуса, поздравил шотландца с новой должностью и предложил по этому случаю тост. Полные до краев бокалы были осушены до дна.
 Потом Бургойн взял бокал Луизы и поставил его на расстоянии фута от графина, обозначавшего Сент-Джонс.
 — Озеро Шамплейн, — объявил он. — Захотите отпить из него воды, моя дорогая, можете не стесняться.
 На фоне общего смеха генерал продолжил:
 — Пусть мятежники валят деревья на нашем пути к воде. Если они соберут флотилию, мы уничтожим ее, как сделали это в октябре прошлого года. Большая часть нашей армии и припасы будут переброшены на баржах. К середине июня мы окажемся здесь, на этом берегу озера.
 Двинувшись вдоль стола, он поставил еще один графин, некоторое время постоял, глядя на него, с трубкой во рту, а потом с редкостным искусством выдохнул струйку дыма, заключив горлышко графина в колечко, которое повисело и рассеялось при его следующих словах.
 — Форт Тикондерога, джентльмены. Ключ к континенту.
 Фон Ридезель отмахнулся от переводчика, буркнув «Das Schloss», и подался вперед. Слово «Тикондерога» не нуждалось ни в каком переводе: оно стало частью легенды со времен войн с французами. Эта крепость действительно являлась ключевой, господствуя над дорогами и препятствуя переброске войск с севера на юг или с юга на север.
 — У меня есть... некоторое представление о том, как мы решим эту проблему. А мы непременно должны решить ее прежде, чем двинемся дальше, сметая с пути любые силы, которые выставит против нас неприятель. Нам предстоит идти вдоль реки Гудзон, долина которой является вторым ключевым плацдармом, наиболее пригодным для проведения масштабных боевых операций. Река станет транспортной артерией, позволяющей нам организовать бесперебойное снабжение снаряжением, боеприпасами и провизией, в том числе и вином.
 Генерал улыбнулся и отпил из бокала.
 — Я предчувствую, что после Тикондероги они попытаются остановить нас здесь, — он поставил бокал, — у форта Энн, родных мест нашего дорогого друга, полковника Скина...
 Лоялист откликнулся на упоминание его имени, слегка покрутив жирным запястьем.
 — Или здесь, рядом с фортом Эдвард. Или даже здесь, у Саратоги.
 Полководец поднял глаза, встретившись взглядом по очереди с каждым из присутствовавших.
 — Но не сомневайтесь, джентльмены: если они решат принять бой, они будут биты, и биты основательно.
 Он перевел взгляд на Джека.
 — Конечно, дорогой капитан, мы, как вы и советовали, не собираемся никого оскорблять или унижать. Но бить — будем, и весьма решительно. Только так мы обеспечим себе желанную добычу.
 Поскольку внимание Бургойна сейчас было обращено на Джека, а намеки Абсолют понимал с полуслова, он осмелился спросить:
 — Какую именно «желанную добычу», сэр? Можете ли вы сообщить нам, какова конечная цель всех этих усилий?
 Стук в дверь помешал Бургойну ответить сразу. Вошедший — один из слуг барона — шепнул что-то немцу на ухо; тот передал услышанное переводчику.
 — Кузен генерала просит разрешения присоединиться к нам. Корабль только что прибыл.
 Вид у Бургойна был недовольный: как драматург он не мог не огорчиться тому, что его умело выстроенное выступление оказалось прерванным. Тем не менее генерал кивнул, и слуга удалился.
 — Итак, какой вопрос мы обсуждали? Ах да, нечто второстепенное вроде подавления революции, не так ли? — Вновь вызвав смех и завладев вниманием аудитории, Бургойн обратился к Джеку. — Будьте добры, капитан Абсолют, вон тот графин с портвейном... поставьте его ниже Саратоги на расстоянии примерно в длину кинжала.
 Джек передвинул графин, куда было указано, и, не отнимая пальцев, спросил:
 — И это, генерал?..
 Он уже знал ответ, как знало его и большинство присутствующих, однако никто не хотел отнять у Бургойна возможность насладиться эффектом.
 Медленно вернувшись к своему месту во главе стола, генерал положил трубку, оперся ладонями о столешницу, подался вперед, так чтобы свет лампы падал на его лицо, и торжественно произнес:
 — Олбани. Сердце страны. Когда мы с генералом Хоу встретимся там, Новая Англия будет расколота надвое. Войска Вашингтона рассеются или перемрут с голода. Мы вернем колонии под власть Короны.
 Последовало короткое молчание, достаточное лишь для того, чтобы эти слова были поняты и осмыслены, но прежде, чем кто-либо успел воскликнуть «ура!» или провозгласить тост, в дверь снова постучали. Джек, стоявший к ней спиной и еще не успевший убрать руку с графина, символизировавшего Олбани, поначалу не обернулся. Вместо этого он посмотрел на капитана фон Шпарцена, который поднялся справа от генерала.
 — Джентльмены, леди. Позвольте мне представить вам кузена нашего уважаемого барона — Адольфа Максимилиана Герхардта, графа фон Шлабена.
 Рука Джека соскользнула, и графин повалился вперед. Разбиться он, правда, не разбился, но вино пролилось, и красная извилистая змея пробежала к бокалам и сосудам, которые обозначали основные опорные пункты и плацдармы северной кампании. Как река крови, протекла тонкая струя между ладонями генерала к краю стола и стала капать на пол. Некоторое время в каюте не было слышно никаких других звуков.
 Джек обернулся. На пороге стоял человек, которого он в последний раз видел на заснеженной пустоши Уинслоу. Серые глаза графа фон Шлабена встретили его взгляд. Джек не мог разгадать их выражение, но ему и не было в том нужды. Он знал, что написано в этих глазах, и ощутил знакомое предчувствие. Такое же, какое ранее, на палубе, навеяли ему запах знакомых деревьев и светло-зеленое платье.




 Глава 5Воссоединение


 Первым делом Джек подумал об оружии. Шпаги офицеров были оставлены в каютах, столовые ножи уже убрали. В конце концов он взял опрокинутый им же графин и отошел от стола, крепко сжимая сосуд за горлышко. Графин из свинцового хрусталя был тяжел. Разбить его, чтобы использовать горлышко с острыми краями как оружие, было бы трудновато, но вот для броска он вполне годился.
 Офицеры вставали, со скрипом отодвигая стулья, чтобы быть представленными новому гостю, и в этой суете на маневры Джека никто не обратил внимания. Но капитан Абсолют заметил, что взгляд человека, стоявшего на пороге, скользнул вниз, на его отягощенную графином руку, и сообразил, что от графа фон Шлабена ничто не укрылось.
 — Генерал Бургойн, приношу тысячу извинений за столь позднее вторжение. Из-за спора лодочников у причала я вынужден был задержаться на берегу. Эти канадцы, похоже, весьма чувствительны во всем, что касается их прерогатив.
 По-английски фон Шлабен говорил почти без акцента, гораздо лучше, чем переводчик.
 — Мой дорогой граф! — Бургойн вышел вперед, протянув руку, которую гость с поклоном пожал. — Увы, мы только что завершили трапезу, но не позволите ли вы приказать подать вам блюдо отдельно?
 — Не стоит беспокойства, генерал, я вполне удовольствуюсь... О, уж не волшебный ли аромат бишопа я здесь ощущаю? Да, в чем мы, немцы, вынуждены отдать пальму первенства англичанам, так это в их безграничной изобретательности по части напитков. Кто, кроме них, мог бы догадаться поджарить апельсин и бросить его в портвейн?
 По кивку Бургойна Пеллью наполнил свободный бокал. Немец поднял его.
 — За вечные мир и дружбу в отношениях между нашими народами!
 Бокалы были осушены. Джек держал свой кубок левой рукой, все еще пряча графин в правой. Только когда тост был закончен, Джек намеренно поставил тяжелый графин на стол прямо перед Шлабеном.
 Серые глаза немца переместились на Джека:
 — А, капитан Абсолют, рад видеть вас снова! И к тому же при более приятных обстоятельствах.
 — Право же, граф, не знаю, что и сказать. Я, в общем-то, получил удовольствие от нашей встречи.
 Немец с едва заметной улыбкой обошел вокруг стола, представляясь всем офицерам по очереди. Саймон Фрейзер, обменявшись с ним рукопожатием, подошел к Джеку.
 — Абсолют — это тот самый человек?
 История о «Друри-Лейн» и Уинслоу много раз пересказывалась Бургойном во время путешествия и, приукрашенная множеством подробностей, превратилась в его изложении чуть ли не в эпическую поэму, хотя о причине поединка деликатно умалчивалось.
 — Да, сэр.
 — У нас в горной Шотландии есть присказка: «Уличные скрипачи, собаки и мухи слетаются на угощенье незваными». А по нему, — Фрейзер указал подбородком на фон Шлабена, склонившегося над рукой миссис Скин, — не скажешь, что он умеет играть на скрипке.
 Джек закашлялся, подавив смешок. Слуга тихонько вошел, чтобы убрать разлившийся портвейн. Заметив, что он орудует тряпкой посреди «карты» его кампании, Бургойн возвысил голос над общим оживленным гулом:
 — Джентльмены, не подышать ли нам воздухом, пока слуги не подготовят все для представления? Вы, сударь, — он повернулся к графу, — пропустили ужин, но, по крайней мере, сможете посмотреть любительское представление. Рискну предположить, что это произведет на вас впечатление. Мы готовили его во время долгого пути через Атлантику, чтобы развеять скуку. И смею утверждать, что мы достигли уровня, который не посрамил бы и многие профессиональные сцены Англии. Впрочем, пять недель — время достаточно долгое, и мы уже успели привыкнуть друг к другу. Может быть, вы смогли бы удивить нас чем-нибудь новеньким?
 Фон Шлабен покачал головой.
 — Боюсь, что я не актер, сэр.
 — А мне говорили совсем другое, — почти (почти!) неслышно отозвался Бургойн, после чего уже громче продолжил: — Леди, джентльмены, предлагаю всем выйти на палубу и вернуться сюда через полчасика. Капитан Абсолют, а вас я попрошу на минуточку задержаться, — добавил он, когда все потянулись к выходу.
 Джек остановился, а фон Шлабен, поравнявшись с ним при выходе, промолвил:
 — Кстати, капитан, хочу передать вам привет от нашего юного друга, Тарлтона.
 — Я удивлен, что его нет с вами. Я думал, вы неразлучны.
 — Увы, удар, нанесенный вашим туземным приятелем, приковал его на некоторое время к постели, а меня ждал корабль. Но он просил передать вам, что с нетерпением ждет случая возобновить знакомство.
 — Будет ли он участвовать в этой кампании?
 — Кажется, он должен прибыть в Нью-Йорк и поступить в распоряжение генерала Хоу. Однако, — немец изобразил то, что сошло бы за улыбку, — я уверен, что ваши пути скрестятся снова.
 Джек кивнул:
 — Жду не дождусь.
 Он указал на дверь, и граф с едва заметным кивком вышел.
 Каюта наконец опустела. Бургойн остановился рядом с Джеком, и они некоторое время прислушивались к доносившемуся снаружи смеху: джентльмены помогали леди подниматься по крутым ступенькам. Когда последний голос растаял в ночи, Бургойн пробормотал:
 — "Он, Кассий, худ и голоден на вид... "
 — «Такие люди могут быть опасны», — подхватил цитату Джек и, отступив в глубь каюты, наполнил из графина два бокала. Вручив один Бургойну, он продолжил: — «Опасность эту должно ли отвесть?»
 Старший собеседник пригубил вина и улыбнулся.
 — А что, капитан Абсолют! Может быть, вы предлагаете кинжал в переулке? Как это согласуется с корнуоллским пониманием честной схватки?
 — Бешеную собаку я бы убил хоть в Корнуолле, хоть где угодно. Особенно ту, которая уже пыталась убить меня.
 — Это граф-то бешеный? Думаю, нет. Опасный, готов допустить. Он доказал это, умышляя против вас в Лондоне.
 Вернувшись к своему месту во главе стола, Бургойн полез в свисавший со спинки его стула кожаный футляр и достал оттуда какой-то маленький предмет, после чего продолжил:
 — Джек, можем ли мы утверждать — не предполагать, а именно с уверенностью утверждать, — что граф желал устранить вас, дабы помешать мне воспользоваться вашими услугами? Боюсь, что нет. Вас, что ни говори, застукали в пикантном положении, а с молодым Тарлтоном граф свел дружбу раньше, чем я вообще узнал о вашем возвращении в Лондон.
 — Но, сэр...
 Бургойн поднял руку.
 — Кроме того, мы по-прежнему не понимаем, почему эти иллюминаты вмешиваются в наши дела. Мы полагаем, что они стремятся извлечь выгоду из беспорядка в этой стране, разрушить все ради построения чего-то нового. Но что они собираются строить на пепелище? И зачем? Этого мы не знаем, но должны выяснить. А пока мы этого не выяснили, будем следовать совету древних иудеев: «Держи друга своего близко, врага же своего еще ближе». Вы согласны?
 — Так точно, сэр.
 Джек видел, что командующий уже составил свое мнение на сей счет. Разумеется, если бы происходящее касалось только его лично, Джек без колебаний нанес бы удар первым, не дожидаясь, когда это сделают его враги. Однако он — как и генерал — понимал: в основе случившегося в Лондоне лежала отнюдь не обычная ревность. С неохотой Джек вынужден был признать, что убить фон Шлабена сейчас было бы ошибкой. Иллюминаты, как любое тайное общество, имеют голов не меньше, нежели легендарная Гидра. Отрубить эту, видимую, голову значило бы оказаться перед необходимостью иметь дело с другой, сокрытой.
 Бургойн, перекидывавший из руки в руку предмет, вынутый им из футляра, бросил его через каюту. Джек поймал сверкнувшую в свете лампы штуковину в ладонь и поднес к глазам.
 Это была мушкетная пуля. Однако не обычная: ее отличали больший блеск и круговая насечка посередине.
 Джек подкинул ее в воздух и поймал снова.
 — Серебряная. И легкая. Полая.
 — Да.
 Бургойн снова полез в свой футляр.
 — Этот шарик был найден на — или, лучше сказать, в — купце из Коннектикута, известном лоялисте, который приехал торговать в Квебек. Он был замечен в какой-то сомнительной компании. Когда его взяли, то видели, как он проглотил эту штуковину. Потом ее извлекли из его внутренностей с помощью изрядной дозы рвотного. Бедняга от всех этих переживаний отдал Богу душу, а из шарика — да не морщитесь, Джек, мы его тщательно очистили — нам удалось извлечь вот это.
 Бургойн аккуратно развернул перед собой на столе маленький кусочек бумаги.
 — Губернатор Карлтон получил этот документ несколько дней назад, но расшифровать его никому в Квебеке не удалось. Вот мы и подумали, Джек: может, вы...
 Джек придвинул лампу поближе. На страничке были очень плотно, но вполне разборчиво написаны в пять строчек комбинации цифр. Вроде бы абракадабра, но совершенно явно подчиненная некоему алгоритму.
 — Сумеете решить эту головоломку, Джек?
 — Мне потребуется некоторое время, сэр. Дольше, если это по-французски.
 — Вы ведь говорите по-французски еще лучше, чем я. А правда, что в ваших жилах течет французская кровь?
 Джек покачал головой:
 — Это кровь очень давних предков, генерал. Однако в роду Абсолютов есть традиция давать всем сыновьям французское среднее имя.
 — Какое же?
 — Ромбо. С ним тоже связана легенда. Причудливая, совершенно невероятная.
 Бургойн улыбнулся:
 — Я люблю легенды. Обязательно расскажете мне ее, когда у нас будет больше времени.
 — Конечно, сэр.
 Джек, прищурившись, присмотрелся к крохотному клочку бумаги.
 — Существует ли список вещей, имевшихся у этого купца?
 Бургойн подвинул ему еще одну исписанную страничку. Джек внимательно изучил ее.
 — Вижу, здесь нет ни книг, ни блокнотов.
 — А вы, Джек, никак думали, что Вашингтон проявит любезность и на тот случай, если его лазутчики угодят к нам в руки, снабдит их не только тайными посланиями, но и ключами к шифрам?
 Джек улыбнулся:
 — Ключом вполне может служить совершенно безобидный роман, имеющийся и у отправителя, и у получателя. Если эти цифры соответствуют словам на какой-нибудь странице, вот вам и тайнопись. Такое послание мудрено расшифровать без книги.
 — А этот шифр именно такого рода?
 — По-моему, нет. Я вижу здесь повторяющиеся цифры... Нам известно, кому предназначалось послание?
 Бургойн покачал головой:
 — К сожалению, нет. Роковое последствие столь энергичного извлечения тайника лишило нас всякой дальнейшей информации. Однако... — Генерал помедлил, потом сунул пальцы в другую сумку. — Не очень-то мне хотелось, чтобы вы в это вникали, но среди вещей купца было найдено кое-что еще. Не ищите этого в списке, там его нет.
 Он извлек связку ключей на кольце. Стандартных ключей для самых разных замков. Но внимание Джека привлекла металлическая пирамидка размером примерно с большой палец с изображением ока чуть ниже вершины.
 — Да, — вздохнул генерал, когда Джек поднял на него глаза, — готов поручиться, что это масонский знак. Не вполне обычный. Впрочем, моя собственная ложа использует подобные символы, как и некоторые ложи здесь, в колониях. Масоны в этой войне сражаются по обе стороны. Я точно знаю, что семеро высших командиров Вашингтона принадлежат к ордену. Так что это, — он взял брелок и поднял на свет лампы, — вовсе не обязательно подразумевает нечто зловещее. Получатель, пусть и шпион, мог быть просто обычным членом обычной ложи. Ему не обязательно было принадлежать к...
 — Иллюминатам?
 — Нет.
 Генерал выглядел сконфуженным. Таким Джек его еще не видел. Сам Абсолют всегда отклонял какие бы то ни было предложения вступить в братство вольных каменщиков. В том числе и исходившие от Бургойна.
 — Да, плод иллюминатов червив, но это не значит, будто заражено и все древо ордена. Помните об этом, капитан. И мы не можем исходить из того, что это послание предназначалось, например, для графа.
 — Разумеется, сэр, мы ничего не можем предполагать заранее.
 Джек вернул Бургойну связку ключей.
 — Вы хотите, чтобы я приступил к расшифровке прямо сейчас?
 — Конечно, нет. Нам предстоит любительский концерт, а кодом можете заняться завтра с утра.
 Джек аккуратно сложил бумажку и спрятал ее в карман жилета.
 — Сходить мне за исполнителями?
 — Давайте. Да, и по дороге пришлите мне слуг, чтобы подготовить сцену.
 У порога Джек остановился и оглянулся.
 — Сэр, я не похваляюсь моими навыками, но должен заметить одну вещь. Если считать вероятным получателем записки фон Шлабена... Мне представляется довольно странным направлять послание, закодированное подобным способом, человеку, столь развитому умственно. Шифр не такой уж сложный. Правда, это может означать, что отправитель не слишком умудрен в этой области. Или же...
 — Или же записка предназначалась не графу, а кому-нибудь другому, — улыбнулся Бургойн. — Как я и говорил, почтенный граф не может быть нашим единственным подозреваемым, хотя не исключено, что именно он выведет нас на нужного человека. Как полагаете? В любом случае, капитан Абсолют, с ударом кинжала в темной аллее придется повременить.
 — Так точно, сэр.
 Пока Джек медленно поднимался по ступенькам, перед его мысленным взором пробегали ряды цифр. Их повторяющиеся сочетания заворожили его настолько, что, когда он взошел на палубу, они исчезли не сразу. А Джек не вдруг сообразил, что силуэты, вырисовывающиеся в дюжине футов от него на фоне ночного неба, принадлежат Луизе и графу. В следующее мгновение он заметил, как рука немца придержала ее за локоть. Правда, ручка самой Луизы тут же отдернулась и переместилась к поручню. Потом к Луизе подошли Балкаррас и Пеллью и, подхватив ее за руки каждый со своей стороны, повели по палубе. Когда ветер унес последний отзвук их затихающего вдали смеха, Джек оглянулся в поисках графа. Но немца уже не было.


* * *

 Джек не любил играть на сцене. Правда, семь лет назад он пережил недолгое увлечение театральной жизнью, но и в ту пору предпочитал роль автора, идеи которого на сцене воплощают другие. Однако это касалось актерской профессии. Участие в любительских представлениях считалось занятием, вполне достойным джентльмена.
 Зрители приветствовали каждую удачную реплику одобрительными возгласами и аплодисментами, как если бы они находились в «Друри-Лейн». Балкаррас с большим чувством декламировал «Элегию» Грея. Пеллью, хотя язык его несколько заплетался по причине излишнего увлечения бишопом, прочитал несколько сонетов Поупа. Генерал Фрейзер, к восторгу компании, продемонстрировал удивительно легкий и приятный баритон, исполнив «Горец, славный паренек», а Бургойна упросили показать несколько отрывков из его собственных драматических произведений. Генерал, Джек и Луиза стали читать их в лицах, и Бургойн произнес заключительные слова из его пользовавшейся успехом в Лондоне пьесы «Дева дубов»: «Я всем сердцем люблю старый дуб, но не могу сидеть в его тени, когда размышляю о Креси и Азенкуре». Тут все как один встали, чтобы выпить за те славные победы прошлого и не менее славные, ждущие их в грядущем.
 Каюта была набита битком. После ужина народу подошло еще больше, и теперь там собралось четырнадцать офицеров, несколько офицерских жен, чета Скинов и еще двое видных лоялистов. В общей суматохе Джек потерял Луизу из виду. Лишь с полдюжины раз обойдя все помещение и многим надоев расспросами, он убедился в том, что ее здесь уже нет. Джек стремглав выскочил на палубу. Ему потребовалось время, чтобы приспособиться к сумраку после ярко освещенной каюты, и лишь тогда он увидел Луизу. Девушка стояла у борта над трапом, по которому ее горничная Нэнси спускалась в шлюпку.
 — Собралась убежать, Луиза? Разве для этого не требуется двое?
 Встрепенувшись, девушка обернулась на его голос.
 — Джек...
 — Ты не говорила мне, что сойдешь на берег сегодня вечером.
 — Мой отец договорился о жилье в городе. После пяти недель плавания в корабельной тесноте...
 Она не договорила.
 — А разве ты не хотела попрощаться?
 — Ненавижу прощания. Терпеть их не могу. Нэнси потратила уйму времени, накладывая тени на мои глаза перед выступлением, и пообещала, что накажет меня, если они потекут. Кроме того, я пробуду в отсутствии всего несколько дней, а потом присоединюсь к отцу и его полку. Мы увидимся в городе, так что в тягостном прощании на борту корабля нужды нет.
 — Надеюсь, что ты не ошибаешься. Кажется, генерал хочет занять меня работой.
 — Ничуть в этом не сомневаюсь. Но не забудь, что я сопровождаю кампанию. Времени для встреч у нас хватит. Я еще успею тебе надоесть.
 В голосе Луизы прозвучала фальшь, как будто она все еще участвовала в пьесе.
 Джек вдруг понял, в чем дело.
 — Фон Шлабен огорчил тебя, верно? Я видел вас здесь вместе. Он держал тебя за руку. У меня и без того масса причин питать к нему отвращение, но если он причинил тебе хотя бы минутное беспокойство...
 — Нет, Джек. Выбрось его из головы. Я... — Она заколебалась, потом вздохнула: — Да, признаюсь. Он действительно заставил меня поволноваться. Я немного знала его в Лондоне и...
 Джек нахмурился.
 — Припоминаю, ты упоминала, будто знакома с ним. Но ты никогда не рассказывала о том, что ваше знакомство зашло так далеко, что ты позволяешь ему касаться тебя.
 Джеку самому не понравилось, какой тон он избрал для этого объяснения, но молчание девушки побудило его продолжить:
 — Кроме того, мне кажется странным, Луиза, что ты не заговаривала о нем до сих пор. Принимая во внимание то, что произошло между ним и мною.
 — А что тут странного? — Лицо Луизы залила краска. — В конце концов, ты ведь только сегодня вечером рассказал мне о То... Тоун...
 — Тоунзаа? — Джек, смутившись, покачал головой. — Как это можно сравнивать?
 Она воинственно выставила вперед подбородок.
 — Наш корабль плыл к той самой земле, где вы с ней любили друг друга, но во время плавания ты и словом о ней не обмолвился.
 — А с какой стати я стал бы о ней рассказывать?
 — Именно, Джек. Именно. И точно так же ни разу не заикнулся о предполагаемой причине той дуэли.
 При виде недоуменного выражения, появившегося на его лице, она добавила:
 — Об актрисе.
 Джек вздрогнул. Голос ее тут же смягчился, и она сделала шаг к нему.
 — Прости, Джек. Я... я тебя не обвиняю. Я лишь хотела заметить, что когда кто-то... оказывает тебе знаки внимания, как-то не хочется обсуждать с этим человеком предыдущих воздыхателей.
 Его бросило из жара в холод.
 — Фон Шлабен был твоим возлюбленным?
 — Конечно, нет! Что за вздор? — Она содрогнулась. — Он внушал мне неприязнь еще до того, как я узнала о его заговоре против тебя или услышала от генерала то немногое, что он счел возможным рассказать об умыслах иллюминатов против моей страны.
 Луиза коснулась затянутыми в перчатку пальцами его руки.
 — Но нас не всегда понимают так, как мы рассчитываем. Возможно, он предпочитал тешить себя иллюзиями, принимая мою прохладную учтивость за поощрение. Может быть, в Германии женщины добиваются внимания мужчин именно так.
 Она Нарочито рассмеялась, но Джек не поддержал ее. У него появилась новая серьезная причина ненавидеть графа.
 Выражение его лица не укрылось от Луизы.
 — Прости меня, Джек. Вот почему я сегодня так плохо играла на сцене и вот почему поспешила уйти. Мне не хотелось оставаться в обществе этого человека. Ну а что касается нас с тобой... Увидимся завтра или послезавтра. Так что перестань хмуриться.
 Внизу, на воде, Нэнси устроилась на носу маленькой лодки. Лодочник в натянутой на смуглый лоб шерстяной вязаной шапочке выкрикнул что-то с резким местным акцентом.
 Луиза полуобернулась.
 — Что он сказал?
 — Он попросил поторопиться, поскольку его молодая жена греет для него постель. Разве ты не понимаешь французского?
 — Почти ни слова. Американское образование, будь оно неладно!
 Лодочник крикнул снова, на сей раз присовокупив к своей тираде ряд крепких ругательств.
 — Встретимся на берегу, Джек Абсолют. И в походе. Мы еще проведем вместе немало времени.
 Она подалась к нему, и их губы соприкоснулись, но, прежде чем Джек осознал, что происходит, он уже вел Луизу вниз по трапу. Очутившись в лодке, она устроилась на корме. Энергично работая веслами, лодочник направил суденышко к городскому причалу.
 Джек проводил ее взглядом. Луиза ни разу не оглянулась, но на полпути к пристани неожиданно подняла руку в знак прощания. Потом лодка растаяла во мраке, но Джек все смотрел и смотрел вслед, мысленно повторяя слова, которых так и не произнес, и зная, что вряд ли уже произнесет.


* * *

 Когда Джек наконец вернулся в свою каюту, ему было не по себе. Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, он решил покорпеть над шифром. Пеллью храпел на разные лады, создавая музыкальный фон.
 Остро наточенным карандашом Джек перенес цифры на верхнюю половину чистого листа бумаги и склонился над страницей, сперва сосредоточив внимание на чистой ее части, а потом позволив глазам переместиться вверх, пока они не охватили все шесть строчек:
 71685459656355545569642
 52646369765269527452766964597
 656953765351
 62765272745959626551526566
 5560577561595165
 123
 Он исходил из того предположения, что цифры так или иначе соответствуют буквам, однако полагал, что кодирование каждой буквы одной лишь цифрой было бы слишком простым, а тремя, напротив, слишком сложным. Скорее всего, буква шифровалась двумя цифрами. Правда, оставался вопрос о том, почему же в первых двух и последней строке число цифр было нечетным.
 Решив, что к этому можно будет вернуться потом, Джек подчеркнул карандашом пары чисел, оставив в концах двух верхних строчек по три цифры. Проанализировав наличие цифровых комбинаций, например 555455 в первой строке, он решил, что они могут соответствовать согласным, связанным с гласными, как, например, «оло» в слове «молоко».
 Он поискал наименьшее число из двух цифр и нашел его в третьей, четвертой и пятой строках: 51. Если предположить, что 51 соответствует буква "А", то 52 может означать "В" и так далее.
 Быстренько набросав шпаргалку на отдельном листке, Джек заменил каждую пару цифр предполагаемыми буквами и выписал результат «OSCZCA». Шифр внутри шифра? Акроним? Даже анаграмма? С полчаса он пытался составить таковую, сперва на английском, потом на французском.
 Затем Джек поработал с другими строками и в итоге получил точно такую же абракадабру. Ничего не выходило.
 Бросив карандаш, Джек поднялся и отправился пройтись по палубе. Вернувшись, он постоял над листком, снова посмотрел на строки с числами... и вдруг понял, что именно он мог упустить. Вероятно, для большего запутывания возможного дешифровщика автор шифра изменял комбинацию для каждой строки. Например, если 51 в первой строке обозначало "А", то во второй строке та же пара цифр могла соответствовать букве "В". Таким образом, в третьей строке, где действительно встречалось 51, это была бы уже третья буква алфавита.
 Абсолют торопливо набросал новую схему для третьей строки, где 51 должно было соответствовать "С", 52 — "D", и так далее до конца алфавита. Когда он дошел до этого самого конца, где 74 должно было соответствовать "Z", начался новый цикл, "А" стало 75, а "В" — 76. Подставив к парам цифр новые буквы, Джек записал новую версию третьей строки. Это было одно-единственное слово: QUEBEC.
 Квебек.
 Джек пришел в радостное возбуждение и по уже проверенной схеме в несколько секунд расшифровал комбинации в каждой из остальных строк.
 Вскоре перед ним лежал полный текст послания. Слегка поломав голову, он пришел к выводу, что тройные цифры в конце первых двух строк — 642 и 597 — были не обозначениями букв, а всего лишь кодовыми номерами, соответствовавшими именам агентов и предназначавшимися для использования при дальнейшем обмене посланиями.
 Оставались мелкие затруднения, с которыми Джек разобрался минут за десять, а покончив, чуть не рассмеялся. Хитрость заключалась в том, что часть послания была написана по-английски, а одна фраза по-французски.
 1-2-3. Один, два, три. Un-deux-trois. Un-de-trois. Одно из трех!
 Как правило, конспираторы посылают по нескольку шифрованных сообщений, ибо вероятность перехвата всегда весьма велика. Письмо, извлеченное из полой серебряной пули, побывавшей в человеческом желудке, было одно из трех.
 Джек отбросил карандаш и потер глаза. Через иллюминатор с востока уже начинал проникать слабый свет, но у Джека еще оставалась возможность поспать пару часов, прежде чем явиться к генералу с отчетом.
 Он улегся, настолько усталый, что надеялся быстро уснуть, несмотря на похрапывание, доносившееся с койки Пеллью. Увы, сон не шел, хотя мешал отнюдь не молодецкий храп земляка, а воспоминание об увозившей Луизу лодке и их последнем разговоре, полном подозрений и ревности. Джек вел себя глупо. Завтра на берегу в Квебеке надо будет исправить дело.


* * *

 На следующее утро в ответ на его решительный стук в дверь каюты Бургойна послышался столь же резкий ответ: «Войдите!» Генерал стоял у стола с дымящейся кружкой в одной руке и длинной вилкой в другой. Перед ним стояла тарелка, в которой могли находиться только почки. Во время их совместной кампании в Испании; в 1762 году генерал сильно пристрастился к почкам «по-испански». Наполнявший каюту острый запах потрохов, чуть перебивавшийся сладостью шерри, вызвал в желудке Джека мгновенный отклик. Что можно понять и простить, вспомнив, что сначала он воздал должное генеральскому бишопу, а потом провел почти бессонную ночь.
 — Берите вилку, Джек. Это подарок от губернатора, прислан с первой же шлюпкой с берега. — Бургойн подхватил кусочек на вилку. — Просто восхитительно! Сам не знаю почему, но сегодня я голоден, как волк.
 Из угла каюты послышался громкий смех.
 Ширма, за которой прошлым вечером скрывались актеры-любители, нынче скрывала кого-то еще.
 Бургойн подмигнул Джеку с заговорщическим видом, и Джек изобразил ответную улыбку:
 — Спасибо, у меня нет аппетита. Вот чашечку кофе я бы выпил.
 По кивку генерала Джек наполнил чашку из кофейника. Генерал, принявший его по-простому, в сорочке и чулках, потянулся за брюками.
 — Позвать мне вашего слугу, сэр?
 — А вы разгадали шифр?
 — Так точно, сэр.
 — Тогда я, пожалуй, лучше оденусь сам. Пока одеваюсь, послушаю ваши объяснения.
 Джек поднял брови в сторону ширмы. Бургойн покачал головой:
 — На сей счет, Абсолют, можете не волноваться.
 Джек вздохнул. Что существенно затрудняло его деятельность, так это упорное пренебрежение элементарными правилами секретности со стороны старших командиров. Однако делать было нечего, и Джек, стараясь поменьше вдыхать пар, поднимавшийся над почками «по-испански», выложил на край стола принесенный с собой листок.
 Под каждой строчкой цифр была написана расшифровка.
 Бургойн медленно прочел:
 ДИОМЕДУ 642
 КОНТАКТ ЧЕРЕЗ КАТОНА 597
 КВЕБЕК
 ИСПОЛНЯТЬ ВСЕ ПРИКАЗЫ
 БУДУТ ЧЕРНИЛА
 Палец Бургойна остановился на имени.
 — Диомед?
 — Я бы не удивился, если бы им оказался наш вчерашний поздний гость, сэр. Здесь ему сообщают его оперативный псевдоним. Три цифры в конце строки — шесть, четыре, два — его числовой код.
 Бургойн постучал черенком вилки по бумаге.
 — А Катон пятьсот девяносто семь?
 — Я бы предположил, что он — непосредственный начальник Диомеда. Фраза «Будут чернила» указывает на то, что в будущем они собираются перейти с чистых шифров на шифры невидимыми чернилами.
 — Как, надо полагать, и мы?
 — Конечно. — Джек заколебался, но, чувствуя себя обязанным предпринять последнюю попытку, решился: — Сэр, я убежден, что фон Шлабен имеет ко всему этому непосредственное отношение. Вы по-прежнему не хотите его... трогать?
 — Думаю, да. Вы, Джек, упускаете из виду тот немаловажный факт, что граф состоит в родстве с бароном Ридезелем, а я полагаю, что у нас и так будет немало проблем с нашими германскими союзниками. И не собираюсь усугублять сложности нападками на родственников их командующего. Нет, мой мальчик, — улыбнулся Бургойн, — графа оставьте мне. Вы уж поверьте, я буду держать его на коротком поводке. А когда буду знать все, что мне требуется, об этих иллюминатах, тогда... — Он подцепил на вилку последнюю почку. — Вот тогда я с ним разберусь.
 Генерал проглотил кусок, глубоко и удовлетворенно вздохнул, положил вилку на тарелку и потянулся за своим черным галстуком. Джек взял галстук и подошел к генералу сзади.
 — Спасибо, Джек.
 Абсолют начал завязывать галстук вокруг шеи Бургойна, в то время как тот склонился над столом, развернув карту.
 — Дорогой Джек, вы в очередной раз продемонстрировали, какую ценность представляете собой как специалист по шифрам. Мне очень не хочется с вами расставаться, и, будь у меня такая возможность, я с удовольствием оставил бы вас при своем штабе. Однако, как бы ни были вы нужны мне здесь, у меня на примете есть куда более важное задание. И для выполнения этого задания вы подходите как нельзя лучше. Вчера, в слишком уж разношерстной компании, я предпочел об этом не говорить, но теперь другое дело.
 Генерал ткнул пальцем в точку на карте.
 — Знаете, что это?
 Его палец остановился как раз на краю синего пятна, обозначающего обширное водное пространство.
 — Озеро Онтарио. А если точнее, то, по-моему, вы показываете на Освего.
 — Именно. Освего. Хороший пункт для сбора, не так ли? Пусть по всем шести племенам разнесется весть о том, что каждого дикаря там встретят, как дорогого гостя. «Приходите на самый великий праздник в своей жизни! Приходите за порохом, подарками и огненной водой!» Они ведь не устоят перед таким призывом, как вы считаете?
 Джек считал точно так же как генерал, и это его печалило. Могавки, его братья, так же как и остальные племена ирокезов, теперь зависели от подачек Великого Белого Отца, короля Георга. Разумеется, это еще не значило, что они все вступят на тропу войны, однако щедрые дары и существенные запасы рома представлялись весьма убедительными доводами в пользу такого решения.
 Джек снова посмотрел на карту. Река Могавк, носившая имя усыновившего его народа, вдоль берегов которой тянулись богатые фермы поселенцев — и лоялистов, и мятежников, — несла свои воды к тому самому месту, о котором вчера вечером говорил генерал. К месту, которому предстояло стать ключевым в деле завоевания континента.
 — Вы поняли мою мысль, верно?
 — Думаю, да, сэр. Третья сила, наносящая удар вдоль Могавка. Двигаясь к Олбани, на встречу с вами и генералом.
 — Ах, Джек! Вам следовало остаться в армии, мой мальчик, а не убегать в Индию, чтобы зарабатывать деньги. Сейчас вы сами были бы генералом.
 — Боюсь, это мне не по средствам, — пробормотал Джек, все еще продолжая смотреть на карту. — И какова планируется численность экспедиции?
 — Солдат наших регулярных войск — немного. Я не могу позволить себе снять значительные силы с направления главного удара. Возможно, выделю некоторое количество немцев. Впрочем, там будет как минимум два полка лоялистского ополчения, да и наш друг Скин уверяет, что долина Могавк прямо-таки переполнена людьми, желающими встать под наши знамена. Но основную надежду я возлагаю на ваших индейцев.
 Галстук Бургойна уже был завязан, и он, встав, положил руку на плечо Джека.
 — Уверен, они валом повалят к нам, привлеченные нашей щедростью. Я уже послал гонцов к одному ирокезскому вождю, Джозефу Бранту. Вы ведь знаете его, не так ли?
 — Немного. Он и Ате — оба могавки из клана Волка, и оба учились в индейской миссионерской школе Мура.
 — Значит, хорошие друзья?
 — Терпеть друг друга не могут, — рассмеялся Джек. — Но они все равно будут работать вместе.
 — Хорошо. Что ж, ты, Ате и его школьный товарищ Брант будете выпивать с воинами, курить с ними трубки и произносить речи на их благословенном наречии. Соберите их, Джек, соберите и натравите на мятежников. Бьюсь об заклад, что не пройдет и месяца, как вы очистите долину Могавк от неприятеля.
 Пока генерал был занят пуговицами своего жилета, Джек внимательно всматривался в карту. Он уже высказывал сомнения по поводу численности туземного контингента, на который можно было бы рассчитывать, равно как и по поводу их энтузиазма.
 — И кто нас возглавит?
 — Я бы предпочел видеть в этой роли вас, мой мальчик, но, увы, даже мои полномочия не позволяют произвести капитана сразу в бригадиры. Командовать будет полковник Барри Сент-Легер. Знаете его?
 — Немного. Опытный офицер. А он по-прежнему?.. — Джек выразительно пощелкал себя по кадыку.
 — Вроде бы нет. Утихомирился, как говорят, Божьим соизволением. Для нас, конечно, предпочтительнее, чтобы он подольше оставался трезвым.
 Генерал снова поднес палец к карте.
 — Помните, что здесь находится?
 Джек посмотрел на указанную точку.
 — Форт Стэнвикс, кажется?
 — Ага, Джек. Очевидно, что тамошние укрепления не годятся ни к черту, а гарнизон состоит из полуобученных ополченцев, которые, скорее всего, предпочтут унести ноги. Однако если они все же решат драться, уговорите Сент-Легера положить этому конец как можно скорее. Больше чем на неделю там задерживаться не следует. Чем скорее вы двинетесь в глубь материка, — палец Бургойна продвинулся вдоль долины Могавк, — тем быстрее американцам придется выделить людей, чтобы противостоять вам, в то время как половина их ополчения сразу разбежится, чтобы защищать собственные фермы. Те ослабленные войска, которые они выставят против меня, я вымету из Канады, — генеральский палец прошел по линии реки Гудзон, — тогда как генерал Хоу на юге рассеет силы Вашингтона и выступит маршем на соединение с нами здесь.
 Его палец поднялся вверх от Нью-Йорка и уперся в черный кружок.
 — Олбани, Джек. Посмотрим, каковы на вкус почки в Олбани в конце августа. Три месяца! А что? Это будет похоже на прогулку вокруг Воксхолл-Гарденз!
 Джек решил ограничиться кивком, полагая, что указывать на возможные опасности не имеет смысла. Генерал все равно отметет любые возражения. Увы, он воплощал в себе самую опасную разновидность военного: полководца-оптимиста.
 — Когда мне выступать, сэр?
 — Немедленно. Все необходимые бумаги уже готовы. Вот разрешения на реквизицию лошадей и снаряжения. Вы получите и немного золота: пригодится для подкупа. Наверняка вы с Ате предпочтете путешествовать как гражданские лица, поэтому мундир можете оставить у меня. Отправляйтесь со своим дикарем, куда сочтете нужным. Главное — чтобы вам удалось поднять всех воинов, каких вы встретите. Местность вы знаете лучше кого бы то ни было, так что детали маршрута оставляю на ваше усмотрение. Встретимся в Освего, где на последнюю неделю июля назначен сбор племен.
 — Следует ли мне отправляться без промедления, сэр? Дело в том, что у меня есть личное дело в городе.
 Бургойн не без грусти улыбнулся и потянулся к своему алому мундиру, золотое шитье которого сверкало даже в тусклом утреннем свете. Этот отлично сшитый мундир имел темно-синий кант — цвет Шестнадцатого драгунского, личного полка генерала, в штате которого числился теперь и Джек.
 — Я бы позволил вам задержаться в городе, дорогой Джек, но толку от этого не будет. Лодка, доставившая мне почки, привезла и это.
 Генерал передал Джеку листок бумаги.
 Записка, написанная уверенным почерком Луизы, была адресована Бургойну. К своему глубочайшему сожалению, Луиза не сможет с ним встретиться, ибо ее отец заранее договорился об отправке дочери в Монреаль, куда она и отплывает рано поутру.
 Должно быть, на лице Джека невольно выразилось разочарование. Бургойн рассмеялся:
 — Черт возьми, Джек! Прошу прощения, но вы, похоже, становитесь сентиментальным. Когда вы были моложе, такое письмо вас бы только обрадовало. В конце концов, вам довелось испытывать на себе ее чары в течение пяти недель, а для молодого человека это целая вечность. Шеридан мастерски изобразил вас как плута, интригана и сердцееда. Что с вами случилось, Джек?
 — Годы, генерал.
 Бургойн бросил взгляд на ширму и улыбнулся.
 — Не знаю, о чем это вы. Впрочем, мой мальчик, неважно. Очаровательная мисс Риардон будет путешествовать вместе с армией. Я намерен присматривать за нею, как второй отец, и вы встретитесь с ней в Олбани, если не раньше. Эта перспектива должна побуждать вас всячески торопить Сент-Легера, а?
 — Да, сэр.
 Уже натянув высокие черные сапоги, застегнув ремень и приладив металлический воротник, Бургойн мимолетно задержался у ширмы и что-то шепнул, после чего прицепил шпагу, взял перчатки и шляпу. Жестом он поманил Джека к двери.
 — Следуйте за мной, капитан Абсолют. Давайте вместе сделаем первый шаг и ступим на землю, которой скоро будем вновь править безраздельно.
 Генерал размашисто вышел наружу, а Джек, чуть поколебавшись, вернулся к столу, собрал лежавшие на нем карты и положил их в портфель. Он подозревал, что за ширмой находилась Ханна Фой, жена интенданта, ставшая любовницей Бургойна во время прошлогодней компании. Эта женщина казалась слишком легкомысленной, чтобы быть опасной. Хотя, с другой стороны, именно легкомыслие могло позволить ей без всякого дурного умысла выболтать все услышанное в каюте первому встречному. Не было никакой нужды оставлять ее наедине с картами.
 Джек задержался на пороге, прислушиваясь к легкому дыханию этой женщины и думая о другой. Генерал судил о Джеке Абсолюте по собственным меркам и, чего уж там, по некоторым примерам из юности капитана. Бургойн решил, что отношения Джека и мисс Риардон имеют тот же характер, что и его собственные шашни с миссис Фой.
 В принципе, несмотря на некоторые ограничения, связанные с корабельной теснотой, такая возможность существовала. Было времмя, когда подобные препятствия лишь раззадорили бы Джека. Однако ныне он стремился к чему-то менее зыбкому, и Луиза, похоже, хотела того же. В какой-то степени это интриговало его. То, что происходило сейчас, совсем не походило на его связь с Лиззи Фаррен в Лондоне и на множество других связей, которые он мог назвать, как и на те, которые он даже не в силах был припомнить.
 Неожиданно — возможно, эту мысль пробудил запах находившейся в каюте женщины — Джек почувствовал желание выбросить из памяти эти потраченные впустую недели. Черт побери, он отправляется на войну, и его могут убить в любой момент. Бургойн прав: он действительно стал сентиментальным.
 Поднимаясь по трапу под музыку корабельных свистков и грохот пушек Квебека, приветствовавших нового главнокомандующего, Джек понял: в предстоящие месяцы он проведет немало ночей, проклиная свершившуюся в нем перемену.




 Глава 6Форт


 — Огонь!
 Этот приказ был выкрикнут с подлинным воинским жаром. Если бы голосовой энтузиазм юного младшего лейтенанта, впервые в жизни получившего под начало артиллерийскую батарею, имел разрушительную силу, бревенчатые стены форта Стэнвикс рассыпались бы в щепки, гренадеры уже сейчас штурмовали бы брешь, а повстанцы стояли бы перед выбором: сдаться или погибнуть. А вместо развевавшегося над стенами невиданного доселе звездно-полосатого флага там бы уже реял «Юнион Джек».
 К сожалению для осаждающих, именно выкрики офицера и представляли собой самый грозный из производимых ими шумов. Когда британская артиллерия произвела свой «залп» по крепости, Джек даже не удосужился заткнуть уши. Маленькие ядра (в батарею входили две шестифунтовые пушки, две трехфунтовые и четыре полевых единорога) полетели в том же направлении, что и предыдущие. Все эти снаряды или отскакивали от крепких сосновых бревен, почти не оставляя вмятин, или с глухим стуком зарывались в дерн возведенных вокруг форта дополнительных земляных валов, не причиняя им ни малейшего ущерба.
 Игнорируя презрительные насмешки защитников, младший лейтенант приказал своим расчетам прочистить стволы и перезарядить орудия. Парнишка готов был палить, пока ему не прикажут остановиться, хотя толку от этого не было никакого.
 Покачав головой, Джек начал пробираться сквозь толпу индейцев, собравшихся для устрашения неприятеля. Он надеялся получить приказ о прекращении огня, хотя полной уверенности в успехе у него не было. До сих пор полковник Барри Сент-Легер, командующий британскими силами при осаде, вовсе не просил у Джека советов и не выражал ни малейшего восторга, когда тот предлагал их сам.
 — Дети, швыряющиеся яблоками, — промолвил в адрес артиллеристов Ате, поднявшись из задних рядов соплеменников и подойдя к Джеку.
 Индеец был так же недоволен, как и Джек, и не в последнюю очередь потому, что лично уговорил присоединиться к экспедиционным силам немалое количество родичей и членов своего клана, завлекая их рассказами о доблести непобедимой британской армии. Действия каковой они в данный момент наблюдали воочию.
 — Я хочу попробовать уговорить Сент-Легера прекратить это бесполезное занятие.
 — А что потом, Дагановеда?
 Джек вздохнул:
 — Если бы знать...
 Уже не в первый раз он пожалел о том, что тогда, в самом начале, не проявил настойчивости и не предостерег Бургойна насчет ожидающих их впереди препон. Как и все оптимисты, Бургойн предвидел лишь тот результат, к которому стремился, то есть успех. Правда, справедливости ради следует отметить, что на первых порах Джек находил этот оптимизм оправданным, а полученные приказы — легко выполнимыми.
 Он и Ате выехали из Квебека в первый день июня с двумя вьючными лошадьми, нагруженными припасами и разнообразнейшими подарками, каких только могли пожелать краснокожие братья.
 Для престижа Ате было жизненно важно вернуться к своим соплеменникам с изобильными дарами, подобающими представителю одной из семей наследственных вождей племени могавк. Джек знал: если бы в 1766 году Ате не последовал за своим белым братом в Индию, то сейчас он был бы уже старшим сахемом.
 Раздавая подарки, Ате привлекал к себе воинов и обретал статус «соснового вождя» — не избранного, но способного и имеющего право вести за собой людей по тропе войны. И люди действительно откликались на его зов. Многие обещали присоединиться к ним на встрече племен у Освего на третьей неделе июля. Следовало ожидать, что в большинстве своем они туда явятся: мало кто из ирокезов пропустит подобную встречу.
 Некоторые говорили о предстоящей войне с радостным волнением. Вступало в жизнь поколение, еще не участвовавшее в боях и не имевшее возможности проявить доблесть, дабы обрести право считать себя настоящими мужчинами.
 Когда они, покинув пределы Канады, вступили под сень лесов северных американских колоний, небо было ясным. И все же кое-что омрачало их путь. Чем чаще доводилось Джеку и Ате встречаться с представителями тех племен Лиги ирокезов, которые жили в близком соседстве с колонистами, тем яснее становилось, что эти племена — прежде всего онейда и тускарора — настроены совсем не так, как могавки.
 Стало известно, что Высший совет Лиги ирокезов, состоявший из верховных сахемов всех шести племен, так и не смог принять единодушного решения относительно того, на чьей же стороне выступать в этой войне. А поскольку силу закона обретали лишь те решения Совета, которые принимались не большинством, а единогласно, союз объявил о своем нейтралитете. Это было неприемлемо для многих воинов, приверженных традиционному союзу с англичанами и ожидавших от новой войны добычи и славы. В Лиге ирокезов произошел раскол.
 Правда, встреча в Освего увенчалась определенным успехом. Британский командующий Сент-Легер и подчиненные ему лоялисты доставили на место сбора достаточно рома и подарков, чтобы купить себе союзников. Когда корпус Сент-Легера двинулся маршем от Освего к реке Могавк, многие индейцы присоединились к англичанам. Однако среди них было немало и тех, кто еще не принял окончательного решения и сопровождал англичан лишь в расчете на дары и «огненную воду».
 Легкая победа у форта Стэнвикс должна была убедить колеблющихся.
 Бургойн говорил об этой крепости чуть ли не как о развалинах, а ее гарнизон именовал «полуобученными ополченцами». Джек жалел о том, что генерал не может оказаться здесь и взглянуть на надежные укрепления и их защитников, хорошо вооруженных и явно так же хорошо обученных.
 Тогда, на корабле, Джек отмолчался и не стал говорить Бургойну, что, как только встреча в Освего состоится, мятежники сразу поймут, в чем дело. Американцы, бок о бок с которыми он в прошлом воевал против французов, были достаточно умны, чтобы догадаться о стратегической угрозе, какую может представлять продвижение британской армии по долине Могавк. И, соответственно, не могли не принять соответствующих мер. Что они и сделали.
 Теперь, когда Джек и Ате шли через наспех оборудованные осадные позиции, отчаяние Джека нарастало. Они находились здесь всего три дня, а королевская армия уже походила на какой-то табор. Орудийные окопы, отрытые лишь наполовину, были заброшены, потому что полковник сперва собирался следовать одному плану осады, а потом передумал и задействовал другой.
 Солдаты валялись на земле, покуривая трубки. Некоторые играли в карты или в кости. И почти все то и дело прикладывались к фляжкам с вином. Ранняя августовская жара тяжело лежала на земле, и лоялисты, поснимавшие с себя все, что можно, почти не отличались от полуобнаженных туземцев. Некоторые обмахивались шляпами в безнадежных попытках отогнать облака изводившей их мошкары. Другие хлопали себя по укушенным местам и чертыхались, когда на них накидывались крупные слепни и москиты.
 Позиции регулярных войск выглядели ненамного лучше. Разумеется, там поддерживался порядок: палатки стояли ровными рядами, из кухонной палатки валил дымок. Невзирая ни на жару, ни на насекомых, солдат муштровали в полной выкладке, так что их алые мундиры чернели от пота. В стороне лежали бедолаги, лишившиеся сознания, и к ним то и дело добавлялись новые. Офицеры и унтера, проводившие учения, все чаще пускали в ход палки, пинки и затрещины. Джек ощущал, как среди солдат зреют гроздья ярости.
 Однако Джек переживал не из-за солдат Восьмого или Тридцать четвертого полков. Он знал: когда придет время, они будут сражаться, убивать и погибать, как делали это всегда, вызывая его неизменное восхищение. Не беспокоили его даже два батальона лоялистов в зеленых мундирах под командованием Батлера и Джонсона, которые обменивались оскорблениями и выстрелами со своими бывшими соседями, друзьями и даже братьями, оборонявшими форт. Его озабоченность была скорее связана с воинами, которые во многом могли определить исход дела и которым полковнику следовало бы уделить особое внимание, — с туземными союзниками его величества.
 Пробираясь сквозь толпы индейцев, Джек подошел к палатке. Некоторые из краснокожих раскачивались, другие распевали. Одна группа соперничала с другой в изощренности рисунков на телах, ибо хорошая боевая раскраска ценилась очень высоко, и Сент-Легер раздобыл для них подходящие краски. Несколько человек собрались в кружок, где каждый играл на своеобразном музыкальном инструменте, походившем на маленькую металлическую лиру. Необычные звуки этого излюбленного многими туземцами инструмента соперничали с жужжанием насекомых. Имевшиеся у большинства фляжки с ромом быстро передавались по кругу и так же быстро опустошались. Драгоценнейшая «огненная вода» представляла собой самый желанный из британских даров — и самый опасный.
 Джеку не раз доводилось стать свидетелем того, к чему может привести избыток спиртного, когда случай сводит вместе соперничающие племена и роды.
 Ирокезы держались своих племенных групп: сенека с сенеками, могавки с другими могавками. Кайюги, онондаги — все порознь. Как Джек ни старался, он так и не смог убедить своих начальников в том, что ирокезов нельзя воспринимать как единое целое, ибо их союз никоим образом не является государством, имеющим общее правительство.
 Что уж тут говорить о других племенах — делавэрах, шауни, миссосогах, алгонкинах и прочих, явившихся на сбор лишь для того, чтобы воспользоваться британской щедростью и гостеприимством! Ведь даже те, у кого, как, например, у племени сенека, не было намерения воевать, знали, что все равно могут рассчитывать на свою долю подарков. Особенно — рома. В конце концов, если британцы откажут, то враг примет их с распростертыми объятиями.
 Все эти мрачные мысли теснились в голове Джека, когда он приблизился к палатке командующего. Неподалеку от входа, попыхивая трубкой, стоял адъютант Сент-Легера, Анкрам.
 — Можно мне переговорить с полковником, Анкрам?
 Офицер поморщился, выбил трубку о каблук и сказал:
 — Я попробую, Абсолют. Подождите здесь, ладно?
 Он отдернул полог и зашел внутрь. Почему ему следует ждать снаружи, Джеку очень ясно дали понять во время его последней встречи с Сент-Легером.
 Люди выбирают различные методы защиты от надоедливых кусачих насекомых, особенно от черной мошки [4] . Некоторые, несмотря на духоту и зной, не отходят от костров; другие, как Анкрам, застегивают мундиры на все пуговицы и беспрерывно курят.
 Джек и Ате предпочли вернуться к способам, подсказанным природой. В первый же день по прибытии в лагерь Освего они выследили и убили медведя. Есть медвежатину они не стали, ибо в период случки мясо горчит, но вытопили жир, представляющий собой самое действенное средство против летучих кровососов.
 И не только против них. Едва лишь они обмазались этим чудодейственным снадобьем, все живые существа, и крылатые и двуногие, стали избегать их всеми возможными средствами. Джек забавлялся, представляя себе, как отнеслись бы к этому его приятели из охотничьего клуба «Будла» или из таверны «Голова сарацина», вздумай Джек заявиться в одно из этих заведений, распространяя подобное благоухание. Надо полагать, их реакция не слишком отличалась бы от поведения достойного полковника, который, едва лишь «ароматизированный» Джек сунулся в его шатер, замахал руками и закричал:
 — Ну и вонь, сэр! Немедленно выйдите! Немедленно!
 Вот почему теперь Джеку приходилось дожидаться снаружи. Ате присел на корточки позади него. Полог палатки снова сдвинулся, полковник высунулся наружу, и Джек подумал, что существует еще один способ надежно защититься от насекомых: взять и заспиртоваться. Барри Сент-Легер, несмотря на ранний час и необходимость командовать осадой, был непотребно пьян.
 — Абсолют!
 Полковник, рослый, сорокалетний мужчина, из-за беспробудного пьянства выглядевший на все шестьдесят, осторожно выбрался из палатки. Остановившись шагах в шести от Джека, он покачнулся, восстановил равновесие и с дурацкой ухмылкой пробормотал:
 — Думаю, достаточно. С такого расстояния мы друг друга услышим.
 Он оглянулся на капитана Анкрама, снова раскурившего свою трубку. Тот слабо улыбнулся и, поймав взгляд Джека, слегка покачал головой.
 Абсолют понимал, что ближе полковник его к себе не подпустит, но считал себя обязанным так или иначе донести до командующего свои соображения.
 — Я подумал, сэр, может быть, всего один раз...
 Он жестом указал на палатку, где можно было бы поговорить без свидетелей.
 — Вот уж дудки! В Освего мне потребовалось три дня, чтобы выветрить эту вонь. Так что, молодой человек, если у вас имеется что мне сказать, выкладывайте здесь.
 Джек вздохнул. Он предпочел бы конфиденциальный разговор, но выбора не оставалось.
 — Хорошо, полковник. Я хотел побеседовать о пушках.
 — О пушках?
 Сент-Легер изобразил на своей пьяной физиономии пародию на заинтересованность.
 — Вообще-то я наслышан о многих аспектах вашей... примечательной карьеры. Драгун. Сипай. Вольный стрелок. — Последнее слово было произнесено с нескрываемой насмешкой. — Но что вы, оказывается, еще и артиллерист, мне не докладывали.
 — Я не артиллерист, сэр. Я просто заметил, что мы, похоже, тратим уйму пороха с малым эффектом. Наша огневая мощь недостаточна.
 — Ага! — воскликнул Сент-Легер, пошатнувшись и брызжа слюной. — Недостаточна, вот как? А почему? Из-за ложной информации! Ваши чертовы дикари доносили, будто этот форт представляет собой настоящую развалину. В противном случае мы подвезли бы сюда тяжелые пушки. Я всегда говорил, что проклятым туземцам доверять нельзя!
 Ате шевельнулся позади Джека и пробормотал что-то себе под нос. Другие краснокожие воины стали подтягиваться поближе. Многих откровенно забавляла любовь полковника к «молоку».
 Чтобы говорить потише, Джек сделал шаг вперед, но полковник сделал такой же шаг назад. При этом он слегка запнулся, но устоял.
 — Вот я и подумал, сэр: раз уж мы не можем надеяться разрушить эти стены...
 — Вы не артиллерист, Абсолют, и потому не знаете, какое воздействие оказывает обстрел на противника. Он деморализует его, сэр. И кроме того, — Сент-Легер вяло махнул рукой в сторону туземцев, — канонада производит впечатление на дикарей.
 Джек знал, что «канонада» производит как раз обратный эффект, но, увы, видел: никакие его доводы не в силах остановить никчемную бомбардировку. Единственное, что ему оставалось, — это попытаться увести подальше ту часть аудитории, на которую предлагаемое зрелище оказывает нежелательное воздействие.
 — Тогда другой вопрос, сэр. Вы позволите мне вернуться к предложению, которое я внес вчера?
 — Э...
 Судя по всему, Сент-Легер помнил вчерашний разговор не лучше, чем если бы он состоялся в прошлом году.
 — Речь шла о разведке боем, сэр. О том, чтобы направить могавков вверх по долине с целью прощупать неприятеля.
 — Вы хотите сказать, напустить дикарей на мирное население? Отдать христиан на милость краснокожих варваров? — выкрикнул полковник, плюясь и шатаясь так сильно, что Анкрам сделал предупредительный шаг в его сторону. — Хорошо известно, что тысячи лоялистов, населяющих долину, ждут только сигнала, чтобы с оружием в руках присоединиться к нам! А вы хотите отпугнуть их вторжением орды проклятых язычников, которые только и знают, что терзать христиан у столбов пыток, насиловать их женщин да сдирать с них скальпы! — Полковник сорвался на визг. — Ну уж нет, Бог и Англия никогда не простили бы мне подобного греха! — Он поднял глаза к небу и, икнув, добавил: — И в этом Бог и Англия были бы правы.
 Страстное высказывание, видимо, истощило его силы настолько, что он едва не упал. Анкрам поддержал его и повел обратно в палатку. Перед самым входом Сент-Легер снова обернулся:
 — Я не стану разделять мои силы. Мы разберемся со Стэнвиксом и только тогда начнем поход на Олбани. Ну а вы, капитан, если уж звук пушек настолько вам неприятен, можете шастать по лесам и вести наблюдение.
 С этими словами полковник исчез за пологом.
 Ате приблизился к Джеку, который все еще смотрел вслед командующему, и продекламировал:
 — «Как пес возвращается на блевотину свою, так глупец повторяет глупость свою».
 — Что, опять «Гамлет»?
 Ате улыбнулся:
 — Книга Притчей Соломоновых, глава двадцать шестая, стих одиннадцатый. В таких вопросах ты больший язычник, чем я.
 Джек рассмеялся, чувствуя, как спадает внутреннее напряжение. Он сделал все, что от него зависело, и теперь, по крайней мере, мог не мучиться угрызениями совести.
 — А тебе в твоей миссионерской школе впихнули христианство прямо в глотку. Вот в чем основное преимущество Вестминстерского образования. Мы все были там чертовыми язычниками.
 Они пикировались на сей счет с давних времен, поэтому Ате, ухмыльнувшись, предложил:
 — Ладно, Дагановеда. Может, доспорим в лагере?
 — Годится.
 Они оборудовали свой наблюдательный пункт в часе ходьбы от стен крепости, где им не мешала сутолока воинского стана.
 Уже уходя, Джек почувствовал, как кто-то потянул его за локоть.
 — Одно слово, капитан Абсолют, если позволите.
 Могавк, подошедший к Джеку, был такого же возраста и такого же роста, как и он. За несколько веков контактов с бледнолицыми изначально плоские лица туземцев приобрели некоторые европейские черты, и этот воин, несмотря на медный оттенок кожи, не особо выделялся бы среди смуглых жителей Корнуолла. Сходство с европейцем усугублялось и одеждой: индеец носил брюки, рубаху и жилет, а под его офицерским воротником болталась медаль, которую, как припомнил Джек, этот вождь по имени Джозеф Брант получил во время своего пребывания в Лондоне в прошлом году из рук самого короля Георга.
 Рассказывали, будто индеец отказался склониться перед монархом, заявив, что является его союзником, а никак не подданным. По-английски, как и подобает человеку, учившемуся в той же школе, что и Ате, он говорил превосходно, хотя и со своеобразным акцентом. В Англии его принимали дружелюбно и с интересом. Ромни написал его портрет, он побывал при дворе и теперь стремился воспроизводить в своей речи изысканное придворное произношение.
 — Привет, Джеймс, — поздоровался он с Ате, растягивая слова, словно во время чаепития на Пикадилли.
 — Привет, Джозеф.
 Ате кивнул, слегка покраснев. Хотя оба индейца находились при войске с самого Онтарио, Ате до сих пор удавалось избегать встреч с бывшим соучеником, ибо Брант был единственным человеком в армии, который называл Ате по имени, полученному при крещении. Они принадлежали к одному и тому же народу ирокезов, к одному и тому же роду Волка. Однако Брант, как и многие иные влиятельные туземцы, стремился во всем подражать белым, а Джек знал, что Ате находит эту манеру заслуживающей всяческого презрения.
 Джек, в отличие от своего друга, подобного предубеждения не испытывал, ибо то, что Брант тяготел ко всему английскому, отнюдь не мешало ему оставаться доблестным воином и настоящим могавком. И это подтверждал висевший на его поясе томагавк с множеством отметин славы. Кроме того, Брант был верным союзником Короны, он привел с собой сильный отряд воинов, которых не устраивал нейтралитет, навязываемый Высшим Советом.
 — Я слышал, что ты говорил нашему пьяному вождю, — промолвил Брант, повернувшись к Джеку. — Ты прав, а он ошибается.
 — Можешь ты и другие сахемы подсказать ему правильное решение?
 — Как, если мы не можем договориться даже между собой? — Брант указал на становища разрозненных отрядов. — В Освего ваш полковник сказал сенекам: «Приходите посмотреть, как мы сокрушим мятежников. Вам даже не придется сражаться, а подарков и рома вы получите столько же, сколько и другие». Столько же! Столько же, сколько и могавки, обагрившие томагавки кровью врагов короля Георга! А поскольку эти сенеки не имеют представления о чести, они согласились на роль зрителей. Как будто находятся в ложе театра «Друри-Лейн». Но сенеки, по крайней мере, ирокезы, а эти... — Он указал на другую группу. — Все эти шауни, делавэры, миссосога и алгонкины с их непристойным языком — как можем мы убедить их встать плечом к плечу под «Юнион Джек»?
 Хотя эта тирада была произнесена в почти оксфордских тонах, Брант не преминул бросить взгляд в сторону сенеков и многозначительно прокашлялся, в ответ на что многие воины насупились и демонстративно потянулись к томагавкам.
 Джек взял Бранта за локоть и отвел его слегка в сторонку.
 — Я знаю, что ты чувствуешь, Тайенданайге. — Джек перешел на язык ирокезов, ощущая на себе пристальный взгляд Анкрама, только что появившегося из палатки полковника. — Но такого рода раздоры будут на руку лишь мятежникам, врагам короля. Неужели мы ничего не можем сделать, чтобы объединиться?
 — Сразиться, — вмешался в разговор Ате. — Бросить их в сражение. Едва они услышат свист пуль, как тут же захотят славы.
 — Мой брат прав, — подтвердил Джек. — Эта осада, эти беззубые пушки — не тот способ ведения войны, который может воодушевить племена. Но сейчас мы отправимся в дозор и скоро получим сведения о противнике, который, надо полагать, уже направил к форту подмогу. Если я пошлю весть в лагерь, ты придешь?
 Брант в первый раз улыбнулся:
 — Приду. И ты прав. Может, им и недостает чести, о которой так хорошо знают могавки. Но даже они будут сражаться.
 Джек сжал локоть Бранта.
 — Тогда мы идем. И может быть, очень скоро пришлем тебе известие.
 — Аминь, — отозвался Брант.
 Они заглянули в квартирмейстерскую палатку, где раньше оставили свое оружие. Сняв с себя рубашку, штаны и сапоги, которые он по обязанности носил в британском лагере, Джек оделся (точнее, разделся) на ирокезский манер, как Ате. Теперь его наряд составляли только кожаная набедренная повязка и мокасины.
 Тело Ате было раскрашено красными полосами вплоть до скальповой пряди, хвоста длинных густых волос, оставленных на выбритой голове и ниспадавших на спину. Джек решил, что татуировка, нанесенная на его тело в юности, вполне заменит боевую раскраску. Волосы же он оставил нестрижеными, имея в виду свою двойственную роль. Бритого, как ирокез, британского офицера могли бы не пустить за стол, даже за стол Бургойна. Однако собранные сзади в пучок и перевязанные кожаным шнуром темные кудри делали Абсолюта еще более похожим на индейца. Длиной этот хвост почти не уступал скальповой пряди Ате.
 У каждого из друзей на скрещивавшихся на груди ремнях висело по три пистолета. Пороховницы были перекинуты через плечо, в торбах лежали пули и зерно, чтобы подкрепиться в пути. Воды и дичи найдется в лесу вдоволь. Кроме того, они вооружились захваченными несколько лет назад у французов фузеями шестьдесят пятого калибра, куда более легкими, чем кремневые мушкеты пехотного образца, состоявшие на вооружении британских регулярных войск. Стволы французских ружей были короче, однако в лесу меткость и быстрота стрельбы куда важнее дальнобойности. Не говоря уж о том, что длинное дуло цеплялось бы за ветки.
 — Готов? — с улыбкой спросил Ате, глядя на Джека от входа в палатку.
 — О да, — ответил Джек. — Посмотрим, удастся ли нам устроить заварушку.




 Глава 7Охотники


 Волчий вой пронзил царившую под древесной сенью тишину, как мушкетный выстрел. Переполошившиеся голуби сорвались с ветвей, сбивая листву панически хлопающими крыльями. Белка, которую Джек некоторое время рассматривал с праздным любопытством чуть проголодавшегося человека, метнулась вверх и, махнув хвостом, затерялась в густой кроне черного орехового дерева.
 Джек глянул на Ате, и его друг внимательно посмотрел на него сквозь очки. Новую пару он приобрел в Лондоне, восхитившись усовершенствованием, произведенным в метрополии, покуда оба они находились в Индии. Эти очки назывались «бифокальными» и имели линзы для чтения, занимавшие нижнюю половину стекол. Контраст между ними и бритой головой да боевой раскраской чрезвычайно смешил Джека, хотя Ате ничего смешного в этом не находил.
 Экземпляр «Клариссы» Сэмюэла Ричардсона лежал на его татуированной груди. Обычно Ате не читал романов, предпочитая им философские трактаты или Шекспира, но Бургойн сунул ему эту книгу перед отбытием в путешествие, и индеец чувствовал себя обязанным дочитать ее. Тем паче что теперь, после двух проведенных в лесу дней, оставалось не так уж много до финала книги.
 Друзья ждали хора, который должен был последовать за одним-единственным кличем. Но очень скоро, чуточку ближе, снова прозвучал одинокий голос. За долгим завыванием последовала серия отрывистых звуков, походивших на лай. В этом было что-то странное.
 Джек наклонил голову.
 — Одинокий волк?
 Ате сложил очки, положил их и книгу позади односкатной берестяной пристройки и, взявшись за ружье, ответил:
 — Да. Но не четвероногий.
 Теперь и Джек услышал, что кто-то двигается по лесу по направлению к ним. Их укрытие было устроено в стороне от главной тропы и хорошо замаскировано густым молодым березняком. Насыпав пороха на полки уже заряженных фузей, они быстро заскользили к тропе.
 Ате запрыгнул на нижнюю ветвь бука. Джек вопросительно поднял брови, друг ответил ему резким кивком. Джек залег рядом, наведя ствол на тропу, что вела к землям мятежников.
 Ждать пришлось недолго. В считанные секунды они услышали топот ступавших по земле ног. Точнее, одной ноги, за каждым шагом которой следовал такой звук, будто что-то подволакивали по земле. Доносились, однако, и другие звуки. Напрягшись, Джек сумел различить шаги самое меньшее трех пар ног. Преследователи приближались быстро. Уж во всяком случае, гораздо быстрее, чем уходил тот, за кем гнались.
 Первый оказавшийся на виду человек выглядел так, словно пробежал не одну милю. Его набедренная повязка и мокасины не слишком отличались от одежды Джека и Ате, чего никак нельзя было сказать о боевой раскраске. Этого воина с ног до головы покрывали черно-золотые полосы. К ним добавлялось немало красных потеков, которые, как сразу же понял Джек, не имели отношения к ритуальному узору. То была кровь. Она паутиной расползалась по телу из-под руки, которой незнакомец пытался зажать рану на боку. Кроме того, он волочил ногу, на которой тоже имелась кровоточащая рана.
 Спустя мгновение раненый поравнялся с залегшим у тропы Джеком. Тот, пропустив его вперед, отложил ружье, выскочил из засады и подножкой сбил незнакомца на землю.
 Раненый воин рухнул как подкошенный, но, дважды перекатившись, поднялся на колени с ножом в руке. Джек устремился за ним, занося томагавк, но нож заставил его остановиться на расстоянии. Кроме того, в этом лесу прятались и друзья и враги.
 На миг все застыли, но лишь на миг, ибо скоро даже сквозь хриплое дыхание стоявшего на коленях человека с ножом стали отчетливо слышны торопливые шаги. Преследователи спешили через густой подлесок и находились уже близко.
 — Могавк? — шепотом спросил Джек.
 Он произнес это по-английски, и глаза раненого человека расширились.
 — Кайюга. Я ищу солдат короля.
 — Ты нашел их. По крайней мере, часть. А кто те, позади?
 — Они на стороне мятежников. И хотят заткнуть мне рот.
 — Сколько их?
 — Пятеро.
 Чтобы решить, поверить ли услышанному, у Джека имелось лишь мгновение. И, поверив, он поджал губы и засвистел. Сперва как серая куропатка, вкуснейшая из съедобных птиц: он сообщал Ате о том, что они встретили друга. Потом пятикратно повторил крик испуганной перепелки, обозначив число врагов, спрыгнул с тропы и нагнулся за мушкетом.
 Первый из преследователей взбежал на гребень небольшой возвышенности и, увидев упавшего кайюгу, издал торжествующий клич. На бегу он занес над головой боевую дубинку из железного дерева. Выстрел Джека, угодив ему прямо в грудь, отбросил его назад.
 Второй воин, не остановившись ни на мгновение, перепрыгнул через упавшего товарища и вскинул собственное оружие, но вскрикнул и резко пошатнулся. Рана в его боку появилась практически одновременно с прогремевшим выстрелом Ате. Воин попытался восстановить равновесие, но, сделав лишь один шаг, рухнул.
 Трое его соплеменников, появившихся сзади, на долю мгновения замешкались, и Ате прыгнул прямо на них. Он нанес первый удар томагавком и занес его снова, но враг успел подставить свой. Дерево столкнулось с деревом, металл звякнул о металл. Другой воин попытался ткнуть Ате ножом в спину, но промахнулся: там, куда он бил, ирокеза уже не было. Сцепившись с первым противником, Ате сбил его с ног, и они вместе скатились с тропы.
 Теперь у Джека появилась цель. Размахнувшись, он метнул томагавк. Однако противник увидел стремительно вращавшийся в воздухе боевой топорик и отбил его в сторону. Оружие полетело в лес, а у Джека осталось лишь мгновение на то, чтобы выругать себя за неудачный выбор тактики ведения боя.
 Последствия сказались незамедлительно: воин с пронзительным криком устремился к нему, занеся томагавк для смертельного удара.
 Джек перехватил приклад фузеи и обеими руками резко вскинул оружие над головой. Лезвие томагавка вонзилось в ружейную ложу в дюйме от его пальцев. В тот же миг Джек резко опустил правую руку, одновременно рывком отклонив корпус в сторону. Инерция бега, небольшой склон под ногами, неожиданное движение Джека — все это в совокупности привело к тому, что воин потерял равновесие и упал на одно колено.
 Впрочем, это ничуть не обескуражило индейца: вырвав оружие из деревянного ложа фузеи, он нанес круговой удар, целя Джеку по колену. Джек отскочил назад и, словно клинок, подставил под топор ствол. Это сработало. И все же томагавк подходил для рукопашной схватки лучше, чем ружье. Сила столкновения была такова, что Джек выронил фузею. Он отшатнулся, а воин с торжествующим криком высоко задрал томагавк и шагнул вперед.
 Одним движением Джек выхватил из ножен на правом боку кинжал и швырнул его во врага. Разумеется, кинжал не являлся метательным оружием, и Джек, даже совершая бросок, понимал, что ему едва ли приходится рассчитывать на убийственный эффект. Однако результат превзошел все ожидания: кинжал вонзился в горло нападавшему как раз в тот момент, когда он собрался обрушить на бледнолицего свой томагавк. Воин дернулся, на его лице появилось удивленное и даже обиженное выражение. Потом индеец обмяк, ноги его подкосились, из пробитого горла вырвался булькающий звук, и убитый повалился навзничь.
 Все это произошло в считанные мгновения. Затем Джек обернулся и увидел Ате, все еще боровшегося со своим противником. Каждый из них пытался ослабить хватку другого и высвободить свой томагавк. Вмешаться Джек не успел: его друг откинул голову назад и резко боднул неприятеля в нос. Тот, вскрикнув, на долю секунды ослабил хватку, и это стоило ему жизни.
 Последний из преследователей не сдвинулся с того места, где завязалась схватка. Медленным взглядом он обвел тела своих товарищей, взглянул на Джека, на Ате, а потом кивнул и, повернувшись, обратился в бегство.
 — Твой! — Джек указал на тропу.
 Ате задержался лишь для того, чтобы вырвать томагавк из тела жертвы, и рванулся следом за беглецом.
 Джек повернулся к отважному кайюге. Тот был без сознания, и, глядя на его раны, Джек понял почему. Индеец потерял много крови, и теперь его смуглое лицо было мертвенно-бледным. Наклонившись, Джек поднял бесчувственное тело и перенес в сторону от тропы, к укрытию. Там он быстро разорвал на полосы рубашку, прихваченную с собой на случай ночной прохлады, и забинтовал индейцу глубокую рану на ноге. Другая рана, та, что на груди, казалась серьезнее: Джек опасался, что пуля застряла в теле. Раненому требовался хирург, причем срочно.
 Когда Джек стягивал повязками бок, раненый дернулся.
 — Полегче, приятель. Меня зовут Джек Абсолют. Теперь ты в безопасности. Отдыхай.
 Раненый потряс головой, словно стараясь прочистить мозги.
 — Не могу. Меня зовут Сэмюэль... Дашь воды?
 Когда Джек принес воды, индеец, морщась от боли, жадно осушил жбан, после чего кивнул на свою торбу и произнес:
 — Там... у меня вампум для командира воинов короля.
 Джек снял торбу с его плеча, открыл и достал пояс с бусинами, по большей части пурпурными, но с повторяющимися прямоугольными вставками белого цвета, каждая размером с большой палец.
 — Я не искушен в чтении вампумов. Вижу лишь, что на этом имеются знаки опасности и что узор не завершен.
 — Закончить плетение не хватило времени. Я принес весть... этим, — индеец коснулся губ. — Но вампум послан Молли Брант, так что моим словам можно верить. Я скажу, что она хотела вплести в вампум...
 — Молли Брант? Сестра Джозефа?
 Человек кивнул:
 — Она по-прежнему живет в Канайохари, в долине. Там полным-полно мятежников. Глаза Молли открыты, уши не заткнуты, и она видит и слышит, что они собираются в немалом числе. Сюда явятся их солдаты.
 — Солдаты? Регулярная армия?
 Джек весьма удивился бы, встретив регулярную армию Вашингтона («континенталов», как их называли) так далеко на западе, при том что Бургойн двигался маршем с севера, а Хоу — с юга.
 Раненый покачал головой.
 — Нет. Ополчение графства Трион. Но их много. Они явятся на выручку форту.
 Джек нахмурился.
 Ополченцы, которых созывали лишь на время боевых действий, сильно различались по своим боевым качествам и уровню подготовки, но лучшие из них действительно являлись доблестными бойцами.
 — Нам говорили, что поселенцы не желают брать в руки оружие.
 — Убили девушку. Белую девушку. Говорят, это сделали краснокожие, союзники короля Георга. Поселенцы пришли в ярость.
 — Скоро ли они будут здесь?
 Раненый посмотрел на восток.
 — Скоро. Может быть, даже завтра. Они отправились в путь после меня, но путь недалек. Они...
 Оба почувствовали на земле слабую вибрацию. Джек схватился за пистолет, но мгновение спустя перед ним появился Ате. Бросив на землю перед кайюгой длинную черную косу с окровавленным кусочком кожи, он ногой подтолкнул скальп к Сэмюэлю и сказал:
 — Вот. Последний из твоих преследователей. Кажется, онейда.
 — Да. Онейда любят мятежников. Как и тускарора.
 Джек поднял глаза.
 — Два племени из шести. То, что мы слышали по пути к месту сбора, находит подтверждение. Видишь, Ате, мы не единственные, кто сражается с соотечественниками.
 — А разве ты не говорил, Дагановеда, что все войны — это гражданские войны?
 — Говорил.
 Джек вздохнул и посмотрел вниз, на Сэмюэля.
 — Если я помогу тебе, сумеешь добраться до форта Стэнвикс? Это примерно в часе ходьбы. Может быть, при твоих ранах, чуть больше. Думаю, полковнику необходимо выслушать тебя. Мое мнение он не ценит.
 Сэмюэль приподнялся на локте.
 — Должен добраться.
 Ате залез в укрытие. В единый миг все его вещи были закинуты на спину.
 — Я... — начал он и кивнул в сторону, откуда должен был прийти враг.
 — Я вернусь к рассвету, — сказал Джек, помогая Сэмюэлю встать.
 Поднявшись на обе ноги, воин кайюга отказался от помощи.
 — Надеюсь, приведу войско, — добавил Джек. — У ручья?
 — Орискани? — уточнил Ате.
 — Да. Орискани.
 Ате приложил два пальца ко лбу и исчез с тропы. Сквозь лиственный навес пробивались косые лучи послеполуденного солнца, и в их свете видно было, что Сэмюэль уже ковыляет в противоположную сторону. Прежде чем последовать за ним, Джек наклонился, чтобы поискать брошенный томагавк. Роясь среди подлеска, он наконец нашел его, выпрямился... и замер, потрясенный тем, как покойно и мирно выглядит лес, как чудно сочетаются в чаще оттенки зеленого и золотистого. Но нет, один цвет никак не гармонировал с другими, ибо время осеннего багрянца еще не настало. То был красный цвет, цвет крови их жертв, тела которых им пришлось оставить на земле под деревьями. Джек знал: если сообщение Сэмюэля примут во внимание, очень скоро этот цвет окрасит траву повсеместно.


* * *

 На сей раз вопросов не было. Безотлагательность дела требовала, чтобы Джек участвовал в военном совете, проводившемся в командирской палатке, хотя вдребезги пьяный Сент-Легер демонстративно морщился и прижимал к большому красному носу запачканный платок, который он то и дело смачивал из флакона с духами. Духами, к слову, дешевыми, с резким приторным запахом. По мнению Джека, он смердел хуже, чем не только медвежий жир, но и медвежье дерьмо.
 К сожалению, это «благоухание» смешивалось с запахом сала, которым намазались участвовавшие в совете туземные вожди, и дымом трубок, которые многие офицеры курили только для того, чтобы перебить вонь. Близился вечер, но дневная жара почти не ослабела. В считанные минуты с начала собрания в палатке установился стойкий аромат борделя, парилки и скотобойни.
 Впрочем, у Джека здесь имелся раздражитель куда более сильный, чем неприятные запахи. Рядом с обливавшимся потом полковником находился человек в темно-зеленом мундире майора егерей, легкой пехоты от Гессен-Ганау. И этот человек явно пользовался расположением командующего — в той же мере, в какой Джек его нервировал. Здесь майор присутствовал в качестве старшего офицера подкрепления, только что прибывшего с озера Онтарио. На Уинслоу этот же самый офицер выступал в роли второго секунданта Банастра Тарлтона, а в тайном послании в Квебек, по убеждению Джека, фигурировал под именем «Диомед». Правда, сейчас он, как всегда, называл себя графом фон Шлабеном.
 Увидев его в первый раз, Джек мысленно выбранил Бургойна. Генерал обещал держать этого опасного типа при себе, под неустанным надзором, но, видимо, за множеством дел не сумел за ним уследить. Надо полагать, Бургойн не знал, куда отбыл граф. А хоть бы и выяснил! Любое его предостережение не поспело бы за немцем.
 При этом Сент-Легер смотрел немцу в рот, и Джек понял, что любая попытка пробудить в полковнике недоверие к графу лишь усложнит его собственное положение.
 Но и это было не самым худшим. Худшее заключалось в том, что фон Шлабен, имевший в совете право голоса в качестве командира немецкого контингента, возражал Джеку по всем существенным вопросам. Мягким, вкрадчивым и доброжелательным тоном он убеждал полковника проявлять максимальную осторожность, не лезть без надобности на рожон, а еще лучше вообще отступить перед лицом приближающегося противника. Безусловно, если форт не удастся захватить до того, как к осажденным подоспеет подмога, не стоит класть попусту людей. Следует отвести их от невыгодных позиций и сберечь для Бургойна.
 Правда, этот совет не восхитил даже Сент-Легера. В качестве командира отдельного корпуса он был сам себе хозяин, и ему не хотелось возвращаться под руку генерала, где ему постоянно пеняли бы за пьянство. Тем паче возвращаться, не добившись успеха. Но с утверждением немца насчет того, что силы, во всяком случае регулярные, разделять нельзя, командующий охотно согласился.
 — Мы будем продолжать осаду! — заявил он. — Уверен, эти бунтовщики за стенами скоро дрогнут. Что же до тех, кто спешит им на помощь... Хм, раз уж присутствующие здесь наш достопочтенный союзник Джозеф Брант и... э... капитан Абсолют настолько убеждены в доблести своих соплеменников, так пусть они ее и покажут. Они ведь слывут непревзойденными лесными бойцами! Вот пускай и продемонстрируют свое хваленое умение. Да, почему бы им не разобраться с бунтовщиками самостоятельно?
 В последовавшем за этим заявлением споре Джеку даже не потребовалось участвовать.
 Двое лоялистских вожаков, Джон Батлер и Джон Джонсон, командовавшие ополчением, сплошь состоявшим из таких же фермеров и землевладельцев, никак не могли согласиться с подобным поворотом дела. Это их фермы прибрали к рукам мятежники (зачастую недавние их друзья, а то и родичи). Мятежники, составившие отряд, который сейчас двигался на выручку форту. И лоялисты желали сражаться за свою землю. Они решительно заявили, что встретят мятежников вместе с могавками.
 А вот сахем сенеков, к величайшему негодованию Джозефа Бранта, сообщил, что его племя явилось сюда лишь для того, чтобы получить подарки и полюбоваться победоносным шествием королевских войск.
 Это, конечно, было далеко от идеала, однако сил могло и хватить. Из сообщения Сэмюэла следовало, что ополчение мятежников насчитывает около шестисот человек. Примерно столько же — четыре сотни туземцев и две сотни лоялистов — удалось собрать и союзникам, на стороне которых имелись преимущества внезапности и знания местности. Джек с Джозефом хорошо знали эту долину и, как и Ате, присмотрели лощину у ручья Орискани, примерно в шести милях от форта Стэнвикс, как подходящее место для засады.
 Однако когда Джек заметил молниеносно скользнувшую по губам фон Шлабена улыбку, уверенности в нем вдруг заметно поубавилось.
 Собрание закончилось, участники с облегчением выбрались на свежий воздух и поспешили готовить своих людей. Выступить предстояло через час. Джозеф, не мешкая, отправился в стан могавков. Фон Шлабен вышел раньше его, и Джек увидел, как зеленый мундир удаляется по боковой тропе в направлении германской линии позиций. Немцы расположились на небольшой прогалине, чуть в стороне от главного лагеря. Джек по какой-то прихоти последовал за ним.
 Он нагнал немца под откосом, в небольшой пихтовой рощице. Густая хвойная поросль скрывала обоих из виду и заглушала шум сбора. Неожиданно фон Шлабен застыл на месте, глядя перед собой. В чем дело, Джек понял, лишь подойдя поближе. Прямо посреди тропы, свернувшись клубком, лежала гремучая змея. Большая, старая змея с погремушкой самое меньшее из семи связок. При приближении графа змея угрожающе подняла хвост, издавая предостерегающий треск. Раздвоенный язык то появлялся, то исчезал в пасти, голова раскачивалась из стороны в сторону.
 — Общаетесь с кузиной, граф?
 Полуобернувшись к Джеку и пытаясь удержать в поле зрения и его и змею одновременно, немец все с той же, едва уловимой улыбкой на губах отозвался:
 — Надо же, капитан Абсолют! Ох уж эти леса! И спереди и сзади могут оказаться опасные существа. Что делать бедному горожанину?
 — Я польщен тем, что вы считаете меня опасным... — Джек выдержал крохотную паузу и закончил фразу: — «Диомед».
 Если он и надеялся, что это имя спровоцирует какую-то резкую реакцию, то его постигло разочарование.
 — Мое имя Адольф, а не... Как вы там только что сказали? Хотя сдается мне, что мы недостаточно хорошо знакомы, чтобы обращаться друг к другу по имени.
 — Как знать, — отозвался Джек, остановившись в четырех шагах от него. — Мне думается, что с человеком, приложившим руку к попытке тебя убить, можно держаться и накоротке. Это в определенном смысле сближает.
 — Вы обо мне?
 В тоне графа не прозвучало ни настоящего вопроса, ни отрицания. Взгляд его переместился к змее, которая, удовлетворившись тем, что отстояла свое право на занимаемое место, развернула кольца и с последним предупреждающим стуком ускользнула в кусты.
 Фон Шлабен покачал головой:
 — Не самый приятный способ умереть, как мне говорили.
 — Весьма неприятный. Вам стоит попробовать.
 Бледные глаза немца снова вернулись к Джеку.
 — Вы чего-то от меня хотите, капитан Абсолют? — спросил он невыразительным голосом.
 Несколько мгновений Джек пристально рассматривал темно-зеленый егерский мундир офицера, после чего спросил:
 — А вы годитесь для этой роли?
 — Нам всем случается играть разные роли, капитан. Да, у меня имеется некоторый опыт военной службы. А вы, — он подбородком указал на полевое одеяние Джека, состоявшее из индейских штанов из оленьей кожи и зеленой шерстяной рубахи, — годитесь для своей?
 На миг между ними воцарилось оценивающее молчание. Прервал его Джек.
 — Я знаю, зачем вы натравили на меня в Лондоне того чокнутого юнца. Вы пытались помешать мне заняться тем, что я делаю сейчас. Не дать поднять туземцев на борьбу против мятежников.
 — Я пытался?
 И снова это едва ли было вопросом.
 — Мне любопытно, что вы считаете своим долгом?
 Улыбка покинула глаза графа, но не губы.
 — Я думаю, это за пределами вашего понимания, капитан.
 — Конечно, граф, я всего лишь простой солдат. Но если вы постараетесь говорить медленно, я попробую что-нибудь уразуметь.
 Фон Шлабен огляделся по сторонам. Деревья были темными, но летнее небо над кронами еще светилось вечерним светом.
 — Хорошо. Раз уж мы здесь одни... Возможно, у вас больше воображения, чем я думал. Не исключено, что вы даже... — Сомкнув большой и средний пальцы, фон Шлабен вытянул руку перед собой и описал небольшой круг перед своим сердцем.
 Джек, хоть и не разделял масонских убеждений, понял этот жест и очертил в воздухе собственный знак с намеком на крест «розы».
 — Ну что ж. — В первый раз Джек увидел в глазах немца нечто иное, помимо усмешки или холодного расчета. — Знай я это раньше, мы могли бы избавить себя от некоторых не слишком приятных мгновений. — Граф вздохнул. — Вы говорите о долге, о долге перед королем. Но мой долг выше долга перед королем или перед страной. Я исполняю долг перед... перед всем человечеством.
 — Это более достойный объект преданности.
 Понизив голос, Шлабен сделал шаг поближе.
 — Самый достойный. И самая высокая цель: «Сделать человеческую расу, не разделенную на народы, сословия или профессии, единой счастливой семьей».
 — Интересные слова. Ваши собственные?
 — Чувства — мои. А сами слова написаны другом. Соратником. Вождем.
 — И как его зовут?
 Немец подошел еще ближе.
 — Нет ничего дурного в том, что вы узнаете его имя. Очень скоро оно будет прославлено во всех концах Земли. Адам Вайсхаупт.
 — А, тот профессор из Баварии.
 В первый раз Джеку удалось удивить немца.
 — Вы знаете его?
 — Он основатель учения иллюминатов. Слухи доходят даже до простых солдат.
 Джек тоже двинулся вперед, так что теперь соперников разделял только один шаг.
 — Таким образом, — заговорил он, понизив голос в тон собеседнику, — эта американская революция...
 — Необходимое начало. Пока к власти не придут нужные люди. Люди, которые сочувствуют нашим идеям.
 — Просвещенные? Ведь слово «иллюминаты» означает именно это?
 На лице графа снова появилась улыбка.
 — А ведь вы, капитан Абсолют, не такой уж простой солдат. Этот долг выше всех обязательств. Это преданность, превосходящая любую иную. Теперь это начинают постигать многие люди разных национальностей и разного положения, от королей до трактирщиков. В нашем движении нашлось бы место и для человека с вашими способностями. Я мог бы даже сказать, «возвышенное» место, и счел бы за честь привести вас к свету. Ибо наш вождь говорит всем: «Да будет свет и да пребудет всегда».
 Джек задумался. Издалека доносился стук барабанов, призывавших на войну воинов из принявшего его народа. И тут у Джека в голове стала вертеться одна из излюбленных цитат Ате, хотя вспомнить, откуда она, ему никак не удавалось. Он поднял глаза на верхушки деревьев, на вечернее небо, и тут его озарило. Не «Гамлет», в кои-то веки! «Отелло».
 — А кстати, такая фраза вам знакома: «Уберите свет, уберите свет!»?
 Сказав это, Джек преодолел разделявшее их расстояние, и теперь они стояли лицом к лицу. У фон Шлабена расширились глаза.
 — Капитан Абсолют, вы ведь не собираетесь совершить насилие? Неужели вы не английский джентльмен?
 — Самый настоящий английский джентльмен, — заверил его Джек. — Когда нахожусь в Англии.
 Резко подавшись вперед, Джек поставил ступню графу на ногу и апперкотом от пояса в подбородок отправил графа в нокаут. Страх, фанатизм, вопросы — все исчезло с лица фон Шлабена вместе со светом сознания.
 Джек не вполне отдавал себе отчет в том, что подвигло его к такому поступку. Воспоминание о чужой руке на руке Луизы? Та роль, которую сыграл немец в истории с «Друри-Лейн» и Уинслоу? Нежелание идти в бой, оставив за спиной опасную змею?
 Но если он и не осознавал причины, то зато с результатом все было в порядке. Джек чувствовал глубокое удовлетворение.
 Он убрал ногу с ноги немца, и тот безжизненной грудой рухнул наземь. Наклонившись, Абсолют приподнял ему веко. Сказать с ходу, когда этот человек придет в сознание, было трудно. Если повезет, то через несколько часов. Чего может оказаться достаточно, чтобы не дать ему вновь вмешаться в предстоящие события.
 Оттаскивая графа под сосну, Джек припомнил разговор с Бургойном, возражавшим против "кинжала в переулке ".
 — Ну и ладно, — произнес он вслух, отряхивая сосновые иголки, приставшие к рубашке, — ведь генерал ничего не говорил об ударе кулаком на лесной тропинке.
 Уже направляясь в лагерь могавков, Джек сквозь рокот военных барабанов услышал слабый треск погремушки. Интересно, а вдруг змея вернется на облюбованную тропку, найдет там бесчувственного немца и...
 Он содрогнулся, ибо сам пережил укус гремучей змеи и, вспоминая об этом, до сих пор покрывался потом. При всей своей неприязни к фон Шлабену такой участи Джек не пожелал бы даже ему.




 Глава 8Лощина


 Под навесом из листьев в воздухе висели тучи мошкары. Надвигался дождь. Голова трещала, кровь пульсировала в висках. В течение часа после рассвета вдалеке снова и снова слышались раскаты грома, но они не приближались. У Джека создавалось такое ощущение, как будто его давит одеяние из медвежьей шкуры, а сам он, жертва лихорадки, слишком слаб, чтобы его отбросить. Струйки болотного газа со дна долины пробивали губчатую поверхность, неся с собой споры плесени и дух гниения. Облака наверху ползли так низко, что казалось, будто они привязаны тесемками дыма к верхушкам берез и вязов.
 Джек сдвинулся, и под ним захрустел сухой валежник. Капитан не уставал ругать себя за то, что не захватил больше воды. Большая часть содержимого его фляжки была выпита еще во время двухчасового перехода к этой позиции у Орискани, остальным он поделился с могавками, залегшими по обе стороны от него. Ни с тем, ни с другим Джек знаком не был, но они принадлежали к его роду, роду Волка. Эти воины тоже поделились бы с ним последней каплей, как он поделился с ними.
 Прищурившись, Джек посмотрел через узкий овраг. Рассмотреть что-то в таком сумраке все равно не удастся, тем паче что Ате ухитрился бы спрятаться на убранном кукурузном поле за единственным оставшимся стеблем. Но Джеку все равно показалось, будто он уловил отблеск очков, отразивших слабый свет. Пока у Ате имелась книга, он не испытывал нужды в воде.
 Заметить тех, кто находился позади Джека выше по склону, было не так трудно, хотя он был уверен в том, что со дна лощины их не видно. Там, крепко сжимая дубинки и томагавки, расположились сенеки. Они приняли предложенную им роль зрителей, однако на «представление» явились с оружием и в боевой раскраске, ибо, как и все ирокезы, прекрасно знали: для соблюдения нейтралитета необходимо согласие обеих сторон.
 Воин, находившийся справа от Джека, слегка коснулся его руки, указывая пальцами на восток. Абсолют напрягся. Сначала он ничего не услышал, а потом вроде бы различил повторяющиеся звуки. Слабые, отдаленные, но резкие. Они приближались, и вскоре Джек уже мог вычленить бой единственного барабана и приглушенный гул голосов. Мятежники приближались.
 Сидевшие в засаде заранее договорились об обмене сигналами только с помощью жестов, ибо опасались, что даже птичьи крики могут их выдать: вдруг мятежники сочтут беспокойство в птичьем стане подозрительным? Сейчас Джек поднял над головой сжатую в кулак руку и трижды разжал пальцы. По ту сторону оврага ему удалось уловить движение и вспышку: Ате снял очки.
 Воины сыпали порох на полки. Крышки с замков были сняты, металлические пластины опущены. Заряженные мушкеты по приказу снова опустились на землю. Всем было заранее объявлено, что ни в коем случае не надлежит открывать огонь, пока враг не появится на ближнем участке лощины; но единственным способом гарантировать, что никто из четырех сотен возбужденных бойцов не нарушит запрета, было изъять оружие из их рук.
 Воздух, и без того густой, как пар, наэлектризовался настолько, что волосы вставали на головах. Смешение страха и жажды крови — чувство, которое Джек давно научился распознавать, — нарастало с каждым приближавшимся ударом барабана. Джек знал, что для большинства находившихся в его отряде молодых людей это будет первый настоящий бой — то, чего они ждали, к чему готовились и к чему стремились. Осада форта Стэнвикс представляла собой чуждую им, бессмысленную забаву бледнолицых, а вот нападение из засады было тем способом ведения войны, какой культивировался их отцами. Человек против человека — с ружьем, дубиной и томагавком.
 Музыка приблизилась, голоса вдруг стали различимы. Очевидно, мятежники уже достигли в своем марше того этапа, когда все веселые песни пропеты не по одному разу. Кто-то затянул балладу, и авангард рьяно подхватил.
 Ох, как я любила дружка своего,
 Сердечко рвалось из груди в погоню.
 Тоскую, печалюсь теперь без него,
 В солдаты ушел мой Джонни...
 Джек был уверен, что из тех, кто смотрел вниз, в долину, которая вот-вот наполнится смертью, далеко не он один непроизвольно подхватил и стал неслышно мурлыкать под нос следующий куплет. В любой войне солдаты по обе стороны распевают одни и те же песни.
 Я часы продам, и пяльцы продам,
 И прялку свою за бесценок отдам,
 Куплю клинок и любимому дам,
 В солдаты ушел мой Джонни.
 Когда хор зазвучал громче, в лощине показалось какое-то светлое пятно, неправдоподобно яркое в этом тусклом освещении. То был рослый белоснежный скакун, на котором восседал немолодой, но не утративший выправки и сноровки человек в генеральском мундире. Конь, словно почуяв, что его ждет впереди, шарахнулся и рванул с места, едва касаясь земли, но генерал без особых усилий, лишь слегка натянув узду, унял животное и ласково потрепал его по холке, чтобы успокоить.
 Позади всадника следовали трубач, выводивший мелодию, барабанщик, отбивавший ритм, и, на некотором расстоянии, прапорщик с штандартом ополчения, шагавший во главе основной колонны. Строй ополченцев несколько растянулся, но причиной тому была не нехватка дисциплины, а неровная, узкая тропа. Они двигались по двое, по трое, горланили песню и, судя по их виду, прекрасно знали, с какого конца берутся и за мушкет, и за клинок. Колонну сопровождали несколько групп туземцев в боевой раскраске, со скальповыми прядями на выбритых макушках. То были наблюдатели из племени онейда, одного из шести племен Лиги ирокезов.
 Когда марширующие поравнялись с Джеком, он вздохнул. На миг его охватило желание перебить этих людей, песню которых он только что подхватил. Перебить всех до единого. Впрочем, у него не было другого выхода. Они ведь тоже попытаются уничтожить и самого Джека, и его товарищей. Однако к делу, за которое мятежники шли в бой, Джек Абсолют относился с пониманием. И не мог забыть о том, что восемнадцать лет назад он сражался бок о бок с индейцами и белыми против французов, чтобы поднять над континентом флаг Британской короны «Юнион Джек».
 Сэмюэль, гонец, который едва не погиб, стремясь доставить послание осаждающим (и еще вполне мог скончаться от ран), сообщил о том, что на выручку форту Стэнвикс направляется примерно шесть сотен человек. Джек прикинул, что половина этого количества уже прошла мимо его позиции, когда случилось то, чего они с Джозефом больше всего боялись. Давление нависших туч и вид находящегося в пределах досягаемости врага оказались слишком сильным испытанием для кого-то из молодых, неопытных воинов.
 Внезапно тишину разорвал взлетевший к тучам голос. Одинокий молодой голос, издавший боевой клич ирокезов. Этот протяжный вопль прилип к воздуху, словно дымка к дереву, а потом утонул в многоголосье криков. На дне лощины начался переполох: люди озирались по сторонам и хватались за оружие. Еще несколько мгновений — и все голоса заглушил треск мушкетных выстрелов, прокатившийся приливной волной по всей длине лощины.
 Джек прицелился в воина онейда, спустил курок, и его цель скрыло облачко дыма. Он повернулся, скусил кончик бумажного патрона, высыпал заряд в ствол, оставив немного пороху для полки, закатил пулю, заткнул дуло пыжом и шомполом забил пыж потуже. Бросив беглый взгляд налево, Джек увидел вздыбившегося белого коня и падающего с него немолодого генерала. Капитан стал всматриваться в просветы в дыму, выискивая другую мишень. Хотя лоялисты атаковали неприятельскую колонну на марше и застали противника врасплох, мятежники не впали в панику, а, рассыпавшись и укрывшись кто за чем мог, повели ответный огонь. Пуля ударила в ствол вяза перед носом у Джека, так что щепки полетели ему в лицо. Он зажмурился, стряхнул с физиономии ошметки коры и снова открыл глаза.
 Воин справа от Джека вскрикнул и повалился с кровавой раной в плече. И тут, стремительно промчавшись между деревьями, к Джеку подбежал Джозеф Брант.
 — Там!
 Он указал на лощину, в ту сторону, откуда пришли американцы. Голова колонны угодила в ловушку, и у шедших в авангарде не было иного выхода, кроме как сражаться или умереть. Но вот у арьергарда, предупрежденного преждевременным нападением, выход имелся. Даже со своей позиции Джек видел, что хвост колонны мятежников охватила растерянность.
 — Уносим ноги, ребята! — заорал кто-то. — Бежим, пока нас всех не перебили!
 Призыв упал на подготовленную почву. Большинство бойцов разрядили свои ружья куда попало и пустились наутек.
 — Там, — Джек указал на ущелье, — мы зажали их в угол. Так что...
 — Так что придется разгромить этих трусов! — кивнул Джозеф, и на его лице показалась широкая ухмылка.
 Он выпрямился во весь рост и помахал над головой мушкетом, указывая вниз, на спины американцев. Всем своим видом Джозеф выказывал полное безразличие к тому, что стал заметной мишенью для вражеских стрелков. Могавки и небольшой отряд белых лоялистов, следовавших за Брантом как за своим командиром, мигом вскочили на ноги и устремились в атаку.
 Джек, тоже поднявшись, выкрикнул имя Ате. Надежда на то, что друг, находящийся по ту сторону лощины, услышит его призыв, была невелика, но, с другой стороны, в боевых действиях такого рода Ате поднаторел не меньше, чем Брант, и в подсказках не нуждался. Он и сам понимал, какого успеха можно добиться, атаковав тех, кто обратился в бегство. Вместе со следовавшими за ним воинами Ате не собирался упускать такую возможность.
 Джек, бежавший позади основной части отряда Бранта, видел, как многих мятежников, пытавшихся укрыться в кустах, настигали дубинки и томагавки могавков. На его глазах индейцы с поразительной ловкостью орудовали скальпировальными ножами и с торжествующими возгласами поднимали над головами окровавленные клочки волос и кожи. Во многих отношениях Джек не отделял себя от ирокезов, но внутренне ему было трудно принять этот их воинский обычай. Кроме того, хотя история с фон Шлабеном вроде бы обнаружила иное, он оставался английским джентльменом, которому претит наносить удары в спину.
 К счастью, среди врагов находились такие, кто был готов встретить нападавших лицом к лицу, и именно среди таких людей Джек искал цели для своего нового, еще не отведавшего крови клинка. Приобретенное в Лондоне перед самым отъездом у его старого знакомого, кузнеца Бибба с Ньюпорт-стрит, и заранее отосланное продавцом в Портсмут, это оружие представляло собой тяжелую кавалерийскую саблю вроде тех, которые пытался навязать ему Тарлтон перед дуэлью. Тогда Джек не согласился, ибо знал, что в умелых руках этот кривой, прекрасно уравновешенный клинок способен наносить страшные раны и предназначен не для поединка чести, а для смертельного боя.
 Здоровенный, более шести с половиной футов ростом, капитан ополченцев преградил дорогу беглецам, осыпая их ударами и бранью. Ругался он с шотландским акцентом, таким сильным, что Джек смог разобрать лишь упомянутое здоровяком имя — Мак-Ри. Джеку оно ничего не говорило, но вот многие ополченцы, видать, знали его хорошо: с тоской проводив взглядами своих товарищей, успевших убраться с поля боя, они останавливались и поворачивались к капитану. Похоже, здоровяк имел шанс собрать вокруг себя боеспособный отряд и создать очаг сопротивления.
 «С этим пора кончать!» — подумал Джек и разрядил свой мушкет в прапорщика, рьяно размахивавшего отрядным штандартом слева от шотландца. Прапорщик с криком упал, а Джек, забросив мушкет на плечо и выхватив саблю, устремился на капитана. Тот, готовясь к защите, поднял свой длинный клинок — старинный палаш шотландских горцев.
 Джек бежал, его противник стоял на месте, поэтому Абсолют, воспользовавшись скоростью, попытался с разбега, в прыжке, нанести врагу рубящий удар в голову. Шотландец парировал его, подставив клинок, и пошатнулся. Обведя клинок неприятеля своей саблей, Джек полоснул его по боку, и, хотя капитану удалось отразить и этот наскок, защитный маневр стоил ему потери равновесия. Однако прежде, чем Джек успел воспользоваться полученным преимуществом, он скорее почувствовал, чем увидел нацеленный ему в спину багинет.
 Резко развернувшись, Джек отбил багинет в сторону. Мятежник с яростным криком отдернул мушкет, чтобы повторить штыковой выпад, но Джек, сделав шаг вперед, сблизился с ним и резким поворотом запястья чиркнул его саблей по горлу. Ополченец выронил ружье и упал навзничь, схватившись за окровавленное горло обеими руками.
 Полоса стали сверкнула у Джека над головой: капитан восстановил равновесие и нанес рубящий удар такой силы, что у Абсолюта, чудом успевшего подставить под него клинок, едва не отнялось запястье. Тяжеленный палаш мог, чего доброго, переломить новую саблю, а поскольку Джеку вовсе не хотелось ее лишиться, последующие удары, наносимые с тем же неистовством, он старался не отбивать, а отводить в сторону.
 Противник был очень силен и обрушивал свой огромный клинок с высоты немалого роста, так что Джеку, чтобы не попасть под один из сокрушительных ударов, пришлось пустить в ход всю свою ловкость и фехтовальное умение. Отскоки, уклоны, финты сопровождались плетением в воздухе замысловатых, сбивающих противника с толку узоров.
 Семь ударов здоровяка-шотландца пришлись в пустоту, в то время как Джек кружил, безостановочно кружил вокруг него, стремительно вращая саблей. От него не укрылось, что шотландец начал уставать. И тогда, решившись, Джек принял восьмой удар на гарду, сцепив обе ладони на рукояти, чтобы подкрепить левой рукой правую.
 Предосторожность оказалась не лишней: если бы не это, капитан, скорее всего, выбил бы у него саблю. Теперь же инерция замаха заставила шотландца отклониться слишком далеко влево, и Джек, воспользовавшись этим, все так же орудуя двумя руками, полоснул его по груди. Острый клинок рассек мундир шотландца, как паутину, а отлетевшая пуговица щелкнула Джека по носу. Абсолют почувствовал, как раздается плоть под отточенным лезвием. Издав громкий крик, великан рухнул навзничь.
 До сих пор Джек маневрировал так, что могучая фигура шотландца отделяла его от остальных ополченцев, но теперь, повинуясь инерции удара, он сделал шаг вперед и очутился в самой их гуще. Сбившиеся в кучу люди, судорожно заряжая ружья, пытались отстреливаться от окруживших их могавков. Когда капитан упал, четверо из них — двое с клинками, двое со штыками — развернулись против внезапно оказавшегося посреди них Абсолюта.
 Джек понимал, что в тесноте свалки будет в большей безопасности. Он вклинился в пространство между мушкетами, двинув локтем в лицо человека, заступившего было ему путь. Тот отпрянул, однако другой ополченец взмахнул ружьем, и мощный удар твердого деревянного приклада пришелся Джеку как раз по почкам.
 Боль была жуткой. Не удержавшись, Джек упал на колено, и, как ни странно, именно это падение и спасло ему жизнь. Один из ополченцев сделал выпад и пронзил клинком воздух в том самом месте, где Джек находился долю мгновения назад. Сталь прошла у Абсолюта над головой, и мятежнику, атаковавшему с другой стороны, пришлось отпрянуть, чтобы острие не угодило в него. Вскинув руку, Джек перехватил запястье нападавшего и выкрутил, заставив того выронить саблю. Усилия, потраченные на этот прием, стоили Джеку еще одной вспышки ужасающей боли. А обезоруженный враг мгновенно выхватил кинжал.
 — Дерьмо! — выругался Джек, усилием воли заставив себя встать и сделать выпад. Он достиг цели: один из его противников упал. Оставшиеся трое продолжали теснить его с оружием в руках.
 Спина Абсолюта была точно объята огнем, но он яростно отбивался. Неожиданно кто-то схватил его за ноги.
 Капитан, чьи огромные ручищи обхватили Джековы лодыжки, проревел что-то, на слух Абсолюта, совершенно невразумительное, но, надо полагать, понятное его подчиненным. Джек полностью утратил маневренность и размахивал перед собой саблей, чтобы не потерять равновесие. И это — в то время, когда багинет одного из ополченцев был нацелен ему в живот!
 Все остальное произошло в одно мгновение. В висок человека, замахнувшегося штыком, ударил томагавк, и враг мгновенно пропал из виду. Кинжал, занесенный вторым ополченцем для удара, был вырван из его рук и вонзен в его собственное тело. Последний из четырех атаковавших Джека бойцов, увидев перед собой огромного могавка, вырвавшего томагавк из черепа его павшего товарища, решил, что время для геройских подвигов истекло, и, бросив клинок, со всех ног пустился наутек.
 Для Джека эта стычка закончилась благополучно, но вот в борьбе с земным притяжением он потерпел поражение и шлепнулся прямо на раненого капитана. Тот, выдохнув напоследок невразумительное шотландское ругательство, лишился чувств. Джек перекатился через него и поднялся на колени.
 — Ты не спешил, — буркнул он, взглянув на Ате.
 — Был занят, — ответил могавк.
 Абсолют, зрению которого в тот момент явно недоставало четкости, не взялся бы судить об этом с уверенностью, но ему показалось, что на поясе Ате болталось не меньше трех свежих скальпов.
 Он почувствовал очередной приступ боли в спине и застонал.
 — Ранен?
 Если не тон, то, по крайней мере, выражение лица Ате говорило об озабоченности.
 — Нет. — Джек задрал рубашку и посмотрел на огромный набухающий кровоподтек. — Просто ушиб.
 — Ты стареешь и теряешь быстроту. В былые времена четверо не были бы для тебя проблемой.
 — Ну... — пробормотал Джек, потирая спину и оглядываясь по сторонам.
 Судя по всему, основной бой разворачивался ниже по лощине, причем наиболее серьезное сопротивление нападавшим оказывали онейды. Джек увидел, как Брант атаковал рослого воина, от ступней до макушки разрисованного желтыми полосами. Их боевые дубинки со стуком столкнулись, и свирепые бойцы закружились в смертоносном танце рукопашной схватки.
 — Думаю, с этой задачей твой старый школьный приятель справится, — заметил Джек. — А нам с тобой надо посмотреть, как обстоят дела у наших друзей лоялистов. Не очень-то мне верится в их доблесть.
 — Так давай им поможем.
 Ате протянул руку, и Джек, с трудом подавив стон, поднялся на ноги. Ате улыбнулся.
 — И помни, Дагановеда: сейчас семь против шести.
 Он побежал вперед.
 Чертыхнувшись, Джек поспешил за удалявшейся спиной друга. Он никак не мог запомнить, сколько раз каждый из них спасал другому жизнь, не говоря уж о том, что относительно некоторых случаев у них не имелось единого мнения. Спасенный считал, что спаситель вмешался совершенно напрасно. Ате отличался особенной склонностью к такого рода спорам. Джек понимал, что произошедшее сейчас к спорным случаям отнести трудно, но надеялся, что до конца сражения ему удастся сравнять счет. Очень надеялся, ибо знал: в противном случае ему придется сносить шуточки и подначки до окончания кампании.
 Сделав шаг вниз по склону, Джек ощутил на лице первую каплю дождя. За ней последовали другие. Измученным духотой людям дождь сулил облегчение, но вот успеху засады он никак не способствовал. Как и все остальные, кто не вел огня, Джек спрятал пороховницу и патроны под рубаху.


* * *

 К тому времени, когда Джек и Ате вернулись к основному месту засады, дождь лил как из ведра. Гром, до сих пор отдаленный и заглушавшийся треском мушкетов, теперь громыхал прямо над головой, следуя за резкими вспышками молний, то здесь, то там высвечивавшими сцены ожесточенных рукопашных схваток: в ярости боя противники не замечали ни грозы, ни ливня. Обрушивались дубинки, сталь пронзала плоть, тела сраженных падали на мокрую землю, и лишь когда победитель, переводя дух, поднимал глаза, он осознавал, что в лицо ему хлещут дождевые струи.
 Невозможность вести огонь привела к тому, что сражение затихло как бы само собой. Землю, обильно политую дождем и кровью, усеивали тела убитых. Раненые стонали, взывая о помощи, уцелевшие затаились в укрытиях. Болотные миазмы смешивались с запахами крови, пота и пороховой гари.
 Затишье продолжалось столько же, сколько и гроза, — минут двадцать. Буря прекратилась так же внезапно, как и налетела. «Небесные барабаны», как именуют гром ирокезы, рокотали где-то на востоке, молнии озаряли дальние склоны. Дождь быстро слабел, и наконец его пелена пробежала по лощине, словно раздвигающийся и открывающий сцену занавес. Вот-вот предстояло начаться второму акту этой драмы.
 И он начался почти мгновенно. Бойцы скусили кончики тщательно оберегавшихся от дождя бумажных патронов, высыпали заряды в стволы, закатили пули, забили пыжи и приготовились возобновить огонь.
 — За короля! — прогромыхал над лощиной могучий бас.
 — За дерьмо! — донеслось в ответ снизу. — Я узнал тебя, Джон Чисхольм. Могу тебя поздравить, придурок: весь урожай свеклы с твоего участка достался мне. Так тебе и надо, чертов изменник!
 — Ты паскудный предатель и вор, Джеймс Дингхэм, — снова донесся звучный голос лоялиста. — Я тоже тебя узнал. Рожа у тебя красная, что моя свекла, только в свекле мякоть, а в твоей башке — дерьмо!
 С обеих сторон раздался смех и отчетливо щелкнули взводимые курки. Еще миг, и воздух разорвал исторгнутый из сотен глоток боевой клич ирокезов, за которым последовал шквальный огонь.
 Джек лежал рядом с Ате. Оба они действовали как машины: заряжали, целились, стреляли, заряжали снова. Дно лощины заволокло пороховым дымом, хотя налетевший ветерок рвал эту завесу в клочья и пытался унести прочь. Появлявшиеся в просветах движущиеся серые тени становились мишенями для их фузей, и, хотя за точность стрельбы при такой видимости никто бы не поручился, огонь велся почти непрерывно.
 Неожиданно в ствол дерева, за которым укрывался Джек, угодила пуля. Он ударила не под тем углом, под каким должна была бы прилететь со дна лощины, и Джек, присмотревшись, понял: группа мятежников под прикрытием дыма рванула вверх по склону и оседлала небольшую возвышенность. Оттуда они и вели огонь. Возглавлял эту группу тот самый старый генерал, которого видели упавшим с коня. Видимо, он был ранен, ибо сидел на земле, привалившись спиной к дереву. Впрочем, это ничуть не мешало ему хладнокровно выпускать пулю за пулей, попыхивая зажатой в зубах длинной трубкой.
 Не укрылось от Джека и кое-что еще. Бугор, занятый людьми генерала, находился поблизости от позиций сенеков, до сих пор никак не вмешивавшихся в ход сражения. Некоторые самые рьяные ополченцы, не довольствуясь занятыми позициями, продолжили продвижение выше по склону, то есть неуклонно сближались с индейцами. Что должно было произойти дальше, стало совершенно очевидно. Сенеки, как и все ирокезы, стремились к славе и подвигам.
 Заметить, что именно послужило решающим толчком, Абсолюту не удалось: возможно, случайный выстрел, а то и угрожающий жест. Неожиданно сенеки сорвались с места и ринулись вниз по склону.
 — Ате...
 Джек указал жестом на атаку.
 Могавк хмыкнул:
 — Выходит, люди Большого Холма нашли-таки в своих сердцах храбрость. Давно пора.
 С этими словами он снова навел мушкет на дно долины.
 Джек наблюдал за тем, как разворачивается наступление. Недружный залп свалил наземь некоторых из атаковавших, но остальные с громким боевым кличем рвались вперед. Ирокезы не пригибались, они с вызовом подставляли свои татуированные груди вражескому огню. Уцелевшие мигом преодолели расстояние, отделявшее их от мятежников, судорожно пытавшихся перезарядить ружья, и схватились с ними в рукопашную. Взлетали и опускались томагавки, и окровавленные кулаки с зажатыми в них страшными трофеями торжествующе поднимались над головами индейцев.
 Однако кто-то из мятежников — возможно, все еще куривший свою трубку генерал — заметил, что увлеченные охотой за скальпами индейцы представляют собой прекрасную мишень. И очень скоро склон перед занятой мятежниками высотой усеяли раскрашенные тела.
 Сенеки, ничуть не обескураженные, пробивались вперед. К несчастью, штурм возвышенностей не относился к привычным для туземцев формам боевых действий. Дело грозило обернуться затяжным позиционным сражением, в чем разношерстное королевское воинство отнюдь не было заинтересовано.
 — Где остальные чертовы лоялисты? — крикнул Джек, адресуясь к Ате.
 В бою участвовали лишь две роты полка Джонсона и некоторые бойцы Батлера. Вояки майора Уоттса в подавляющем большинстве отнюдь не рвались под пули. Впрочем, такое происходило на протяжении всей компании.
 — Мое ружье слишком разогрелось, и это мне досаждает, — заявил Ате, махнув рукой вниз, где все труднее было высмотреть цель. — Может, сходим глянем, не удастся ли кого-нибудь расшевелить?
 Обменявшись кивками, два друга помчались пригнувшись вверх по склону. Пули свистели вокруг них, но они перебежками добрались до рощи, где, наблюдая за атакой нетерпеливой молодежи, сидели вожди сенеков.
 Миновав их, Джек и Ате выскочили на узкую тропку, вьющуюся параллельно лощине, побежали по ней вдоль гребня, срезали путь через кустарник и появились перед отрядом одетых в зеленые мундиры солдат во главе с представительным, дородным майором.
 — Уже покидаете нас, Абсолют? Так скоро? — протяжно произнес офицер.
 Манера говорить, присущая майору Стивену Уоттсу из Королевских Зеленых, вполне дополняла неспешность его движений. Казалось, будто он постоянно пытается подавить непрекращающийся зевок.
 Джека неожиданно разобрала злость. Впереди храбрые люди, лоялисты и туземцы, клали головы за дело Короны, а этот офицер и в ус не дул. Однако Уотте, хоть и был американцем, по отношению к Джеку являлся старшим по званию.
 — Искали вас, сэр. Бой впереди завязался весьма жаркий.
 — Да? — Это односложное слово растянулось, как очередной зевок.
 Джек со всей возможной быстротой обрисовал сложившуюся ситуацию.
 — Правда?
 В конце донесения Уотте снова проглотил зевок. Джек подумал: уж не находится ли он под действием опиумной настойки?
 — Так вот, нет сомнений, что мятежники надеются на помощь из форта, ждут, что осажденные сделают вылазку. Давайте не будем их разочаровывать.
 Майор кивнул и, махнув рукой своему заместителю, распорядился:
 — Капитан! Вывернуть мундиры!
 — Есть, майор!
 Офицер обвел взглядом ряды солдат и повторил приказ: «Всем вывернуть мундиры наизнанку!» Эта команда прошла по рядам. Солдаты, передавая мушкеты соседям по строю, снимали свои мундиры, выворачивали наизнанку и надевали снова. Теперь на них красовалась не зеленая униформа лоялистов, а нечто тускло-желтое, делавшее их похожими на бойцов в долине, ополченцев графства Трион.
 Когда отряд снова построился — Джеку этот процесс казался мучительно долгим, — Уотте поднял свою треуголку и помахал ею над головой.
 — А ну, сыграй мне одну из песен этих чертовых мятежников, — крикнул он, и его трубач с флейтистом завели медленную версию «Янки дудль».
 Не слишком скоро, но отряд пришел в движение и вступил в лощину. Когда это произошло, Джек увидел, что занятая раненым генералом высота стала главным опорным пунктом мятежников. Сплотившись вокруг своего командира, они энергично отстреливались, уложив немало атаковавших возвышенность сенеков.
 — Вот, майор. Это центр сопротивления. Сломите их, и поле битвы будет за вами.
 — Я прекрасно вижу это, капитан, — холодно отозвался Уотте, намеренно выделив голосом более низкое, чем у него, воинское звание Джека.
 Он снова поднял с головы треуголку, помахал ею и крикнул:
 — За колонии! За свободу!
 Солдаты подхватили его возглас и с приветственными восклицаниями двинулись к холму, на ходу разворачиваясь в шеренги.
 На какое-то время появление нового полка повергло всех в растерянное молчание. Люди по обе стороны всматривались сквозь ружейный дым, торопясь рассмотреть друзей и опасаясь увидеть врагов. Надежды зарождались и таяли в зависимости от делавшихся выводов. И тут над притихшим полем боя разнесся громкий голос. Он прозвучал почти с самой вершины занятого мятежниками холма.
 — Эй, ребята! Это дерьмовая хитрость. Гляньте-ка на первую шеренгу: там Исайя Геркимер, генералов братец. Записной изменник.
 Джек вздохнул. Как он и опасался, план оказался неважным. Слишком уж много родственников и знакомых сражалось в этой войне по обе стороны. Понимая, чего следует ждать, капитан двинулся в сторону от марширующих войск. Ате последовал за ним. Отряд Уоттса остановился.
 — А вот мой чертов кузен Фрэнк, сын тетушки Мэри! — прозвучал еще один голос. — Всегда был поганцем, им и остался. А ну, ребята, зададим этим проходимцам перцу!
 Что-то в том же роде выкрикнули еще несколько ополченцев, но их голоса заглушил ружейный огонь. Залп был не слишком мощный, и все же двое бойцов в первом ряду упали. Остальные были готовы ответить на огонь огнем, но Уотте, вместо того чтобы отдать приказ, растерянно таращился на свою треуголку, за миг до того находившуюся на его голове. Потом просунул два пальца в пробитые пулями отверстия, и это, по-видимому, подтолкнуло его к принятию решения.
 — Отступаем, ребята! — крикнул он, водрузив треуголку на голову. — Перегруппируемся на дистанции в двести шагов.
 С этими словами майор повернулся и с резвостью, никогда доселе за ним не замечавшейся, припустил бегом. Вслед его облаченному в вывернутые мундиры воинству полетели пули и насмешки.
 Джек сразу понял, что беглецы не остановятся — ни через двести шагов, ни через две тысячи. Они будут дуть без передышки до своего лагеря.
 — Сдается мне, Дагановеда, этой бой окончен, — промолвил Ате, указав подбородком в сторону вершины.
 Сенеки отходили вверх по склону, а находившиеся слева от них лоялисты Джонсона, последовав заразительному примеру своих товарищей, бежали к форту Стэнвикс.
 — Все не так плохо, Ате. Они удержали высоту, но понесли потери, и, главное, мы их остановили. И уж во всяком случае на выручку осажденным они не придут. — Джек покачал головой. — Конечно, мы могли добиться гораздо большего. Да что тут сокрушаться! Пойдем лучше поищем наших Волков.
 На тропе, шедшей вдоль вершины гребня, они обнаружили отводившего своих воинов Джозефа Бранта. Могавки волокли с собой пленных мятежников, среди которых оказался и здоровенный капитан, с которым Джеку довелось сойтись один на один. Шотландец держался за кровоточащий бок и без удержу поносил индейцев прочувствованной, но неразборчивой бранью. Живучесть этого малого удивила Джека, но, по правде сказать, не огорчила.
 Выслушав рассказ Джека, Брант поморщился.
 — Белому Отцу, пребывающему по ту сторону Большой Воды, служат не самые достойные сыны.
 — Зато достойные союзники, — заметил Ате, указывая на склон, где ирокезы, могавки и сенеки, стоя на коленях среди мертвых и умирающих, возносили горестные ритуальные песнопения.
 — Они настоящие герои, — добавил Джек, — сражались без тени страха и победили, несмотря на непривычную для них тактику.
 — И заплатили кровью, — заключил Брант.
 Все трое помолчали, в то время как скорбные возгласы индейцев слились в общий вопль отчаяния.
 — Бледнолицые могут позволить себе такие потери, ибо им несть числа, тогда как мы... — Вождь не закончил фразу и лишь медленно опустил руку.
 По дороге в Освего Джек и Ате не могли не отметить того, сколь редкими и немноголюдными стали поселения ирокезов. Для поредевшего племени потеря стольких молодых мужчин была тяжким ударом.
 — Идем, — сказал Джек. — Давайте вернемся в лагерь. Может быть, хоть там нас ожидает что-нибудь утешительное.


* * *

 Однако, еще не добравшись до форта Стэнвикс, они почуяли неладное. Ветер с востока донес до их ноздрей запах дыма. Поначалу это пробудило в них надежду на то, что бабахавшим до сих пор попусту пушкам каким-то чудом удалось поджечь форт. Но стоило товарищам подняться на последнюю возвышенность, как стали видны поднимавшиеся к небу клочья черно-серого дыма. Только клубились они не над цитаделью мятежников, а южнее и восточнее. Оттуда, где располагались индейские становища.
 Джек, Ате и Брант, не обменявшись ни словом, бросились бежать. Вскоре до их слуха донеслись еще более тревожные звуки: к треску пламени добавились причитания.
 Ужас заставил их прибавить ходу. Лагерь ирокезов горел. Шалаши из кедровой коры и палатки из оленьих шкур, те, которые еще не рухнули, полыхали как факелы. Несколько воинов, только что вернувшихся с поля боя, в отчаянии метались вокруг. Они искали и звали своих близких. Повсюду лежали трупы.
 Джек наклонился к одному из них. Это было тело молодой женщины, свернувшейся клубочком, как будто во сне. Ее платье из оленьей шкуры не было опалено. Причиной ее смерти стали не огонь и дым, а глубокая рана в спине.
 Джек поднялся. В горле у него запершило, и, прежде чем заговорить, ему пришлось прокашляться.
 — Багинет, — выдавил он, вытирая о рубаху испачканные в крови руки.
 Рядом, подтянув колени к подбородку, сидел старик с длинными, ниспадавшими на плечи седыми волосами.
 — Что здесь случилось, Сагейова? — спросил Брант, опустившись близ него на колени.
 — Пришли солдаты. Из форта. Они принесли свой огонь и ножи на своих ружьях.
 — Из форта? — Джек, прищурившись, посмотрел сквозь дым туда, где виднелся гребень стены, над которым по-прежнему реяло звездно-полосатое знамя. — Но ведь форт в осаде. Как им удалось совершить вылазку? И что делали королевские солдаты, которые должны были вас охранять?
 Старик зашелся в кашле, и Ате, склонившись, поднес ему фляжку с водой. Напившись, старый индеец немного оправился, но им все равно пришлось склониться к нему, ибо он мог говорить только шепотом.
 — Нас охраняли зеленые мундиры, те, язык которых застревает в горле. Пришел их вождь и заставил уйти. Ворота отворились, янки вышли из форта и пришли в наш лагерь.
 Он зашелся в очередном приступе кашля и повалился набок. Джек перевел взгляд на позиции регулярных войск.
 — Это немецкий язык застревает в горле. А зеленые мундиры носят егеря.
 Брант лишь произнес вслух то, о чем подумал Джек. Вместе с Ате он помчался туда, где реял «Юнион Джек».
 У палатки Сент-Легера был поставлен стол, за которым, обливаясь потом, восседал красномордый полковник. Стоявшие перед ним два лоялистских командира, Джонсон и Батлер, ожесточенно спорили.
 Позади него группами расположились его офицеры, включая и опиравшегося на трость графа фон Шлабена, на чьем подбородке выделялся багровый кровоподтек.
 — Кто приказал снять охрану с индейских лагерей? — спросил Джек, размашистым шагом приближаясь к полковнику.
 — Капитан Абсолют, как вы смеете?!
 Сент-Легер с трудом пытался встать со стула.
 — Кто приказал охране уйти?
 — Стыдитесь, сэр! — Анкрам выступил вперед и положил руку на руку Джека. — Вы не должны обращаться к вашему командующему в такой манере.
 Джек отдернул руку.
 — Плевать я хотел на манеры! Лагеря наших союзников объяты пламенем! Зверски переколоты штыками жены и дети тех, кто только что рисковал жизнью в этой чертовой лощине ради нашего дела, а вы толкуете мне о манерах!
 Все загомонили одновременно: возмущенные лоялисты, негодующий полковник, укоряющий Анкрам. Но, как всегда, весь этот гвалт перекрыл спокойный голос немца.
 — Это я, капитан Абсолют, приказал своим егерям отойти на новую позицию, чтобы прикрыть отход наших частей из ущелья. — Фон Шлабен погладил челюсть, словно мог заставить ее функционировать лучше. — Мне это показалось тактически оправданным.
 — Тактически оправданным? — Джек непроизвольно потер пальцы, все еще липкие от крови молодой женщины. — Вы допустили, чтобы эти люди были зарезаны, как скот, вы...
 Ему не хватало слов, от гнева перехватило горло. Пытаясь вернуть дыхание, Джек шагнул к немцу.
 Но тут Сент-Легеру наконец удалось встать.
 — Не вам оспаривать приказы старших начальников, Абсолют, — произнес он, с трудом ворочая языком. — Со стороны графа это было здравое тактическое решение. Возможно, оно и имело некоторые нежелательные последствия, но...
 — Нежелательные? Полковник, эта тактика... этот человек... возможно, стоили вам более половины вашей армии. Если эти туземцы останутся...
 Он остановился — кто-то сжал его локоть. Кивком головы Ате указал назад, туда, откуда они только что пришли. Джек услышал неистовый барабанный бой. Над скорбным поминальным стоном поднимался другой шум — угрожающий.
 — О нет, — пробормотал Джек, — нет.
 Он сорвался с места, не обращая внимания на несшиеся ему вдогонку выкрики: «Капитан Абсолют! Капитан Абсолют!»
 Они добежали до дымящегося лагеря как раз вовремя. Мужчины и женщины, воины всех ирокезских племен, выстроились в два ряда, объединившись наконец не ради борьбы, но во имя мщения. Они сжимали в руках боевые дубинки, ножи и горящие головни, выхваченные из остатков их разрушенных жилищ. Бледнолицых пленников, а заодно и нескольких захваченных онейдов пинками и кулаками гнали в промежуток между двумя рядами. Некоторые валились на землю раньше, других же прогоняли сквозь строй, осыпая ударами. Тем, кто чудом добирался до конца, перерезали горло. В стороне тесная кучка пленных дожидалась своей очереди; некоторые стояли на коленях и громко молились, тогда как большинство онемело от ужаса.
 И только один — тот самый шотландец, которого Джек полоснул своей саблей, — опираясь на своего товарища и зажимая рукой рану, громогласно изрыгал проклятия. Когда подбегавшие воины плевали на него и осыпали его оскорблениями, шотландец плевался и чертыхался в ответ. От последнего, смертельного пробега его отделяло всего несколько человек.
 Джек не колебался, ибо чувствовал, что недавний поединок каким-то образом связал его с бесшабашным великаном.
 — Мой!!! — взревел он, подбежал к капитану и, схватив того за мундир, потащил в сторону.
 Солдат, на которого опирался великан, прильнул к нему. Двое других, увидев разрыв, попытались прошмыгнуть следом. Два разъяренных индейских воина мгновенным прыжком оказались перед ними.
 — Наши! Наши! — пронзительно закричали они, пытаясь отогнать пленников обратно.
 Другие ирокезы, опасаясь, что их лишат трофеев, протискивались ближе. Четверо белых оказались сбитыми в кучу и вот-вот должны были вновь оказаться в руках взбешенных туземцев.
 Джек отступил в сторону, чтобы освободить для себя пространство, выхватил саблю и замахал ею над головами индейцев.
 — Видите след моего клинка? — Джек указал на разрез в камзоле великана, откуда все еще сочилась кровь. — Это моя метка, и только я имею на него право.
 С размаху он ткнул в рану шотландца пальцами. Тот застонал, проорал что-то, как обычно, невразумительное и даже попытался врезать Джеку кулачищем, но из-за слабости и потери крови промахнулся. Джек увернулся и измазанным в крови капитана пальцем пометил лица четверых пленников.
 — Мои. На них моя метка. Я заберу их и убью или сделаю рабами, как мне заблагорассудится. Я — Дагановеда из могавков, и это мое право.
 С этими словами Джек снова поднял свою саблю, чтобы все ее видели, и, держа левой рукой капитана за шиворот, локтем правой оттеснил с дороги самого рослого и решительного из ирокезских воинов. Послышавшиеся позади крики привлекли внимание остальных. Обернувшись и убедившись в том, что, пока они тут спорят, их товарищи вершат праведную месть, убивая бледнолицых, ирокезы наградили пленников, спасенных Джеком и Ате, плевками и испепеляющими взглядами и наконец позволили им уйти.
 Они не оборачивались и не останавливались до тех пор, пока не оказались под укрытием леса. Там трое пленников, рыдая, повалились наземь. Деревья скрывали от них лишь вид жестокой расправы, но отнюдь не заглушали ни стонов умирающих, ни диких воплей разъяренных мстителей.
 Джек посмотрел на ополченцев. Двое из них, сопляки, только что оторвавшиеся от материнских юбок, жалобно подвывали от страха, а третий, малый постарше с выбитыми зубами, шепеляво бормотал молитвы. Четвертый, шотландец, которого Джек сначала пытался убить, а потом, повинуясь какому-то странному порыву, спас, тоже упал. Он не стонал и держался стойко, но истекал кровью и, несмотря на свою богатырскую стать, был близок к тому, чтобы лишиться сознания.
 — Ну ладно, — сказал Джек, возвысив голос над криками и рыданиями. — Кое на что королевская армия все-таки годится. Например, у нас умеют штопать раны.
 Наклонившись, он подхватил раненого гиганта под мышки и помог ему подняться. Это потребовало немалых усилий и заставило Джека осознать, насколько же он измотан и как сильно болит ушиб, о котором ему, за делами и тревогами, почти удалось забыть.
 Шотландец оперся на Джека. Этот на редкость массивный детина имел огненно-рыжие волосы и голубые, как озеро, глаза.
 — Мак-Тавиш, — поклонился он. — Ты млыдчина, прятил.
 — Приятель, — сказал Джек, — чтоб мне пропасть, если я понял хоть одно чертово слово из того, что ты бормочешь.
 Ате без особых церемоний пнул лежавших ничком пленников, побуждая их подняться на ноги. Брант тем временем куда-то исчез. Зная твердые христианские принципы Джозефа, Джек полагал, что вождь попытался бы спасти всех пленников. Сам Абсолют чувствовал, что ему страшно повезло и в том, что удалось уберечь хотя бы четыре жизни.
 Характер доносившихся со стороны индейского лагеря звуков изменился. Отдельные голоса, одни исполненные ужаса, а другие — звенящие от ярости, слились в общий устрашающий клич мщения.
 Джек, прихрамывая, пошел прочь. Он знал, что эхо этого страшного клича стихнет не скоро.




 Глава 9Идиот


 — Три недели! — ругался Джек себе под нос, беспомощно взирая на дурацкие ужимки. — Три чертовых, проклятых недели — и все может пойти псу под хвост в один момент.
 Три недели, миновавшие после сражения при Орискани, он, Брант и Ате провели в бесконечных спорах, уговорах, сопряженных с подкупом, и просто мольбах, имевших целью не допустить ухода племен. Несмотря на категорическое неприятие индейцами тактики, избранной английским командованием; несмотря на тяжкие потери, которые, помимо всего прочего, требовали возвращения в родные стойбища для свершения поминальных церемоний; несмотря на то, что ежедневный рацион становился все меньше и даже запас рома подходил к концу, — несмотря на все это, троим товарищам каким-то чудом удалось убедить индейцев сохранить верность делу Короны.
 И вот теперь все могло пойти насмарку из-за одного человека. Сумасшедшего.
 Он раскачивался в центре круга, широко разведя руки и подняв фалды своего длинного синего сюртука. С того места, где находился Джек, казалось, будто на темной подкладке его одеяния сияют звезды. Не меньше пары десятков.
 — Целый полк! Пух! Пух! Бабах!!! Все целят в бедного Ганса-Йоста Шулера. Но они промазали, не попали в меня. В сына каждой матери! Ух! Ух! Ух!
 Он вертелся из стороны в стороны, растопыривая продырявленные фалды, а потом, перестав просовывать пальцы в пулевые отверстия, жалобным голосом возгласил:
 — Бедный, бедный мой сюртучок. Не, он не будет согревать Ганса-Йоста этой зимой, ох, не будет. Солома, вот что мне нужно, много соломы, чтобы заткнуть, а то этот сарай совсем прохудился.
 Безумец дико расхохотался, и его смех дружно подхватили индейцы. Все они не отрывали глаз от этого странного малого с длинными, свалявшимися волосами пшеничного цвета, торчавшими из отверстий его шляпы, продырявленной не хуже сюртука. Они любовались его покрытой оспинами физиономией с неровными пятнами щетины и ртом, полным неестественно длинных, с диковинным прикусом, зубов. Слюна стекала по его подбородку, пятная сальные лацканы.
 Джек обвел взглядом круг зрителей, покатывавшихся со смеху. По ту сторону человеческого кольца находился Сэмюэль, гонец из племени кайюга, раны которого почти зажили. Джек подошел к нему и опустился рядом на корточки.
 — Одержимый духами, — сообщил Сэмюэль, задыхаясь от смеха. — Рассказывает про мятежников, которые палят в него, палят, и все мимо!
 Он заулюлюкал, указывая на Ганса-Йоста, который теперь подпрыгивал вверх-вниз на своей шляпе.
 Джек вздохнул. В Англии, если люди вели себя таким образом, их сажали под замок в Бедламе. Примером тому мог служить его собственный отец, сэр Джеймс Абсолют. Среди индейцев, однако, подобные безумцы почитались как святые или провидцы.
 Когда Джек вернулся с охоты и до него дошел слух о том, что какой-то блаженный, только что прибывший из графства Трион, бродит по становищам туземцев и ведет с ними речи о войне, капитан Абсолют сразу заподозрил неладное. С трудом протолкавшись в первые ряды зевак и утвердившись в своих подозрениях, Джек попытался оттащить Ганса-Йоста, но куда там! Трое здоровенных сенеков с затуманенными ромом глазами оттолкнули его и схватились за ножи. Поскольку Ате на сей раз рядом не оказалось, Джеку не оставалось ничего другого, как отступить и наблюдать за представлением в качестве зрителя.
 Идиот наконец перестал подпрыгивать. Теперь он печально смотрел на свою шляпу, которую, если можно так выразиться, все еще соединяла с головой тоненькая струйка слюны.
 — Но разве они оставят бедного Ганса-Йоста в покое? — жалобно простонал он. — Нет, они гонятся за ним, преследуют его. И как быстро, как быстро!
 Индейцы, как по сигналу, снова покатились со смеху. Затем сахем сенеков встал и, выступив вперед, спросил:
 — И много их за тобой гонится?
 Ганс-Йост продолжал смотреть вниз, бормоча что-то себе под нос. Сахем, подойдя поближе, ткнул сумасшедшего в грудь, так что тот отшатнулся.
 — Сколько их, мятежников?
 Идиот наконец поднял бледно-голубые глаза, но устремил их куда-то вдаль, в некую точку высоко над головой вождя. Рука бессознательно поднялась и стерла слюну с подбородка, перенеся ее на сюртук. Заговорил он шепотом, но его шепот каким-то чудом был прекрасно слышен даже в задних рядах. Это заставило Джека вспомнить о «Друри-Лейн».
 — Покрывают пшеничные поля, как саранча, пожирают все на своем пути.
 — Как скоро?
 Не получив ответа, вождь схватил Ганса-Йоста за грудки и встряхнул.
 — Как скоро они будут здесь?
 На сей раз бормотание идиота расслышал один лишь вождь, мгновенно разжавший руки, как будто боясь заразы. Сумасшедший пошатнулся, упал, попытался встать, но, так и не осуществив это намерение, сел скрестив ноги на земле и совершенно неожиданно для всех запел.
 Сенека обвел взглядом круг застывших в ожидании индейцев и буркнул:
 — Полдня. Может быть, меньше.
 Поднялся взволнованный гул, который перекрыл голос вождя:
 — Хватит с меня этой бестолковой бойни. Я ухожу в свое стойбище, оплакивать наших умерших.
 С этими словами вождь решительно покинул круг, оставив после себя раскол и сумятицу. Воины ожесточенно спорили, жестикулируя и не скупясь на брань. Джеку попался на глаза Брант, который сгреб за рубаху из оленьей кожи огромного могавка, что-то ему втолковывая. Воин отвел руку Бранта в сторону, плюнул и ушел.
 Многие индейцы уже бежали в свой стан, где без промедления начинали разбирать вигвамы, скатывая полосы бересты, служившей им материалом для стен и крыш. Скатки коры быстро связывали кожаными ремнями.
 Попытаться остановить это было бы все равно что мочиться против ветра. Поэтому Джек направился к центру недавнего круга, где Ганс-Йост по-прежнему тихонько напевал что-то себе под нос.
 Рывком поставив идиота на ноги, Джек сказал:
 — Ты пойдешь со мной.


* * *

 Если Джек рассчитывал, что командующий силами его величества воспримет полученные от идиота сбивчивые сведения иначе, чем туземцы, то совершенно напрасно. Видимо, между идиотами и пьяницами существует некая особая близость.
 — Боже милостивый! Сколько их? Как далеко?
 Полковник уже усвоил, что после полудня ему лучше не вставать. Подавшись к Гансу-Йосту, он так сжал подлокотники своего кресла, что на его шее проступили жилы, а физиономия налилась кровью.
 Невнятный вопрос был риторическим. Все и так слышали: приближается трехтысячное войско мятежников, большую часть которого составляют солдаты регулярной армии Вашингтона под командованием известного смутьяна Бенедикта Арнольда [5] . И находится оно менее чем в половине дневного перехода отсюда.
 — Боже мой, у них трехкратное превосходство! Трехкратное! — Сент-Легер тяжело осел.
 — Это лишь в том случае, если мы примем его слова на веру, — заметил Джек, выступив вперед и пытаясь привлечь к себе блуждающий взгляд своего начальника.
 Это ему удалось: глаза полковника наконец сфокусировались на нем.
 — Опять вы, Абсолют. Все время сомневаетесь, да? С чего бы это нам ему не верить?
 — Потому что этот малый явно идиот! — Джек попытался обуздать раздражение в своем голосе, но не слишком успешно. — И вдобавок его фамилия Шулер.
 — Шулер? Шулер? Ну и что с того?
 — Да то, что Филипп Шулер является одним из лучших вражеских генералов. Он командует армией, противостоящей генералу Бургойну, а этот несчастный сумасшедший доводится ему родичем.
 — У всех нас есть родичи по ту сторону, капитан, — подал голос майор-лоялист Уотте. Со времени своего стремительного отступления при Орискани он утратил свою медлительность, заметно прибавив резвости.
 — Да, сэр, — ответил Джек. — Я просто намекаю на то, что его слова не следует воспринимать как Священное Писание.
 — Вы богохульствуете, Абсолют!
 Сент-Легер, чья любовь к бутылке постоянно находилась в состоянии войны с его любовью к Библии, накренился вперед под опасным углом. Еще момент, и он рухнет со стула и составит компанию Гансу-Йосту на земле перед палаткой.
 От этого позора полковника избавило появление капитана Анкрама.
 — Дикари, сэр. Дикари! Они уходят, эти псы-язычники, уходят все до единого!
 Джек закрыл глаза. Его план состоял в том, чтобы успокоить Сент-Легера и направить разведчиков для проверки болтовни Ганса-Йоста до того, как полковник узнает об уходе союзников. Теперь надежды на это не оставалось, тем более что в правдивости слов Анкрама каждый мог убедиться воочию. С возвышенности, где стоял полковничий шатер, были хорошо видны колонны индейцев, двигавшихся в направлении озера Онтарио.
 — В таком случае, полковник, позволю себе высказать предположение о том, что нам следует снять осаду.
 Прозвучавший голос был, как всегда, и мягок и властен одновременно.
 Джек открыл глаза и взглянул на фон Шлабена. Егерская форма выглядела, как всегда, безупречно, в отличие от довольно потрепанных мундиров стоявших рядом британцев. По части щегольства граф мог бы соперничать с Бургойном. Да и синяк, с неудовольствием отметил Джек, почти сошел.
 «Следовало врезать ему посильнее», — подумал Абсолют, которого озадачивали последствия его удара, точнее, полное их отсутствие. Сент-Легеру, как он понял, о случившемся доложено не было, а поскольку граф не стал бы молчать, не имей он на уме какой-нибудь каверзы, Джека это слегка беспокоило.
 Впрочем, сейчас у него имелся куда более серьезный повод для беспокойства. Выступив вперед, Джек решительно проговорил:
 — А я, полковник, позволю себе высказать предположение, что отступить, основываясь на болтовне сумасшедшего и следуя совету немца, — тут уж Джек ничего не смог с собой поделать, — было бы и преждевременно и постыдно.
 — Вот как, сэр! Вы что же, хотите, чтобы я остался здесь и попал в клещи, оказавшись между Арнольдом и фортом?
 — Я бы предпочел, чтобы вы остались на месте до появления у нас проверенных сведений о местонахождении и силах Арнольда. До тех пор, пока мы с Ате не сходим в разведку и не доложим о результатах.
 Сент-Легер вытаращился на него с тупым недоумением, и Джек, поддавшись одному из тех порывов гнева, которые были его проклятием еще с корнуоллского детства, добавил:
 — Полковник, генерал Бургойн поставил перед вами задачу и рассчитывает на ее выполнение.
 Это уже было слишком. Даже Ате вздохнул, а уж Сент-Легер и вовсе озверел.
 — Мой долг? — зарычал он. — Вы осмеливаетесь... вы смеете...
 Он покачнулся и едва не упал на адъютанта.
 — Я не намерен больше выслушивать ваши наглые и грубые выпады в адрес нашего доблестного союзника, — Сент-Легер кивнул в сторону фон Шлабена, — чьи мудрые и своевременные советы мы высоко ценим. Мой долг заключается в том, чтобы выжить, дабы иметь возможность сражаться дальше.
 Полковник отшатнулся от Анкрама, немного покачался и, обретя неустойчивое равновесие, объявил:
 — Приказываю начать приготовления к организованному отступлению. Мы вернемся к озеру Онтарио и отплывем в Монреаль.
 Офицеры с энтузиазмом, который был вызван явным облегчением, разбежались по бивуакам своих подразделений, чтобы начать подготовку к переходу.
 Джек последовал за Сент-Легером в палатку.
 — Сэр, — упорствовал он, хотя полковник пытался отмахнуться от него, как от назойливой мухи, — Монреаль в четырех неделях пути отсюда. И еще как минимум четыре потребуется, чтобы добраться до генерала Бургойна, который движется на юг вдоль Гудзона. Это самый долгий маршрут. К тому времени судьба кампании будет уже решена.
 — Чего вы от меня хотите, Абсолют?
 Сент-Легер пил ром прямо из фляжки, в то время как Анкрам сновал вокруг, без разбору бросая бумаги в чемодан.
 — Я что, по-вашему, должен прорываться на соединение с ним через всю армию Арнольда?
 Каким-то образом Джеку удалось сдержаться.
 — Нет, сэр. Но я, по крайней мере, попытался бы поддержать моего генерала.
 Сент-Легер опустил фляжку и вперил в Джека прозрачный взгляд.
 — Вы числитесь под моим командованием, но на самом деле никогда мне не подчинялись. Вы постоянно нарушали субординацию, вы не соблюдали дисциплину, вели себя бесцеремонно и непочтительно. Вы раздражаете меня, с-сэр-р, и всегда раздражали. Вас мне навязали. Сам же я никогда не видел в вашем участии ни малейшего толка. Поэтому, капитан, можете отправляться хоть к своему генералу, хоть к самому дьяволу. Я подозреваю, что к последнему.
 В завершение сей тирады Сент-Легер громко икнул и повалился на свою койку. Но Джеку не требовалось, чтобы приказ повторяли дважды. В кои-то веки он получил от полковника распоряжение, которое рад был исполнить.
 Ате дожидался его у палатки.
 — Мы уезжаем вместе с прочим сбродом, Дагановеда?
 — Нет, мой друг. Мы отправимся к Бургойну, даже если наш горький пьяница этого не сделает.
 — Хорошо. — Ате улыбнулся, что бывало нечасто. — Через три рассвета доберемся до Канайохари. Я слышал, кое-кто из моей родни может еще быть там.
 Джек сделал шаг в направлении квартирмейстерской палатки, но Ате остановил его.
 — Брант прислал весточку. Он думает, что некоторые из могавков могли бы последовать нашему примеру. Но ему нужна помощь, чтобы убедить колеблющихся. И чтобы удержать их на тропе.
 Джек заколебался. Он не любил путешествовать без Ате, но знал, что Бургойну потребуется каждый томагавк, который тот может заполучить, а самому Джеку необходимо немедленно доказать, что рассказ о подкреплении для мятежников — не более чем выдумка. Может быть, тогда он еще успеет остановить злосчастное отступление.
 — Ладно, если я не вернусь сюда в течение нескольких часов, давай встретимся в Канайохари. Через три рассвета я увижу тебя и твоего приятеля Джозефа там.
 Ате кивнул, крепко сжал плечо Джека и был таков.
 Когда Джек провожал взглядом его удалявшуюся спину, позади него послышался голос, к которому он с некоторых пор питал жгучее отвращение.
 — Не собираетесь присоединиться к нам, капитан Абсолют?
 Джек не спеша повернулся. Фон Шлабен стоял спиной к воинским лагерям, где уже ощутимо проявлялись результаты его вмешательства. Солдаты и туземцы суетились среди поваленных палаток, которые они не могли сложить достаточно быстро. Многие вещи были разбросаны по земле. Нескольких пленных мятежников перегоняли с места на место, не зная, куда пристроить. Джек сумел различить рев оправившегося Мак-Тавиша, поносившего всех и вся на свой невнятный лад. Женщины оставили походные костры непотушенными: похлебка еще варилась, мясо дымилось на вертелах, картофель запекался в золе, но те, кому все это предназначалось, спешно собирались в дорогу. В обратный путь к озеру Онтарио.
 Было ясно, что фон Шлабен принял мудрое решение никогда больше не оставаться с Джеком один на один. Рядом с немцем маячил широкоплечий, широкогрудый малый в егерском мундире с нашивками сержанта, густой шапкой черных волос и физиономией, наводившей на мысль о том, что бриться этому типу необходимо самое малое четырежды в день.
 А у ног немцев сидели на корточках три туземных воина, чьи головы были подбриты не с висков, а со лба до макушки, так что вместо скальповой пряди оттуда ниспадали на спину черные гривы. Наполовину выбритые головы индейцев были до самых носов выкрашены в оранжевый цвет. Все трое таращились на Джека в упор, раздувая ноздри, словно охотники при виде добычи.
 Абенаки, подумал Джек и машинально схватился за томагавк у пояса. Это племя принадлежало к числу исконных врагов ирокезов, которых они в равной мере боялись и ненавидели. Как видно, фон Шлабен разобрался в расстановке сил на континенте и сумел заручиться поддержкой некоторых туземных племен.
 — Вам, граф, не пристало подслушивать под дверью и подсматривать в замочные скважины, — промолвил Джек, отступая, чтобы дать себе пространство для броска. — Люди могут принять вас за шпиона.
 Фон Шлабен улыбнулся.
 — Я безутешен из-за того, что не буду иметь удовольствия скрасить утомительное путешествие в Монреаль столь... забавной компанией.
 — О, мы встретимся снова, фон Шлабен. В этом вы можете быть уверены.
 Джек начал отходить назад, не сводя взгляда с противника и держа руку на томагавке. Обернулся он, лишь отойдя, как ему показалось, достаточно далеко, но и на этом расстоянии его настиг тихий, вкрадчивый голос:
 — О, в этом я уверен, капитан Абсолют. Совершенно уверен.


* * *

 В хаосе квартирмейстерской палатки Джек сумел отыскать самые лучшие припасы, какие могли ему понадобиться. Впрочем, требовалось ему не так уж много: крупа, кленовый сахар, бекон да порох. Он не привык обременять себя лишней ношей, и куда больше времени ушло у него на написание письма Бургойну, которое Джек намеревался переслать с капитаном Анкрамом. Уверенности в том, что ему удастся благополучно пережить предстоящие события, у него не было, а генерала настоятельно требовалось снабдить правдивой информацией о катастрофическом поражении у форта Стэнвикс. И в особенности об участии в этой истории фон Шлабена.
 В результате Абсолют пустился в дорогу позднее, чем надеялся. Однако чем дальше он углублялся в лес, тем легче у него становилось на душе. Ему, как и его братьям могавкам, очень быстро осточертела затянувшаяся осада, тем более что удручающее воздействие однообразия усугублялось раздражением, связанным с бестолковостью Сент-Легера.
 По-видимому, защитники форта основательно запаслись водой и снедью, и выморить их из цитадели не представлялось возможным по меньшей мере до тех пор, пока положение дел на остальных участках театра военных действий не определит исход кампании. Покуда артиллерия без толку расходовала ядра, обстреливая бревенчатые стены и земляные валы, Джек старался проводить по возможности меньше времени в британском лагере, где офицеры от тоски и безделья предавались каждодневному пьянству по примеру своего командира.
 Нехватка решимости до недавнего времени компенсировалась избытком рома, вина и бренди. В равной мере это относилось и к индейским становищам, где лишь немногие вожди — такие, как Джозеф, — выступили против неумеренного употребления «огненной воды». Результаты были столь же плачевны, сколь и предсказуемы: в пьяных стычках и драках воинов погибало больше, чем от пуль мятежников.
 «Наконец-то, — подумал Джек. — Наконец-то я избавился от всего этого!»
 Здесь, под ароматной сенью деревьев, дышалось совсем иначе, чем на осадных позициях с их спертым воздухом и вонью. Август близился к концу, и в лесу уже ощущались первые признаки наступающей осени: в нежном дуновении ветерка, пробивающегося сквозь бук и орешник, грабы и вязы, чувствовалось касание прохлады.
 Эта прохлада показалась Джеку столь живительной и бодрящей, что он, поддавшись мгновенному порыву, скинул рубаху и штаны из оленьей кожи и распустил по плечам удерживавшиеся сыромятным ремешком волосы. Убрав одежду в ранец, он запустил пятерню в волосы и вдруг вспомнил, как приглаживал эти непокорные кудри, стоя за кулисами «Друри-Лейн» перед той последней, чудесной и роковой, встречей с Лиззи Фаррен. Что бы она подумала о нем сейчас, увидев его почти голым посреди леса?
 Джек ухмыльнулся. Да именно то, что эта кокетка думала о нем тогда. И с тем же откликом, какой имел место в тесной артистической уборной, в нескольких футах от сцены, где уже начинался пятый акт «Соперников».
 Воспоминания об одной женщине потянули за собой мысли о другой, той, которую он мучительно желал все те пять недель, проведенные рядом с нею на борту корабля. Как это случалось почти ежедневно, Джек задумался о том, где сейчас Луиза.
 Насколько далеко продвинулся Бургойн? Они получили ободряющее известие о том, что форт Тикондерога, крепчайший оплот американцев, пал практически без единого выстрела. Сообщения, доставлявшиеся индейцами в последующие недели, давали понять, что Бургойн стремительно продвигается на юг.
 По предположению Джека, к нынешнему времени, то есть к концу августа, генерал мог быть близок к захвату Олбани. Иными словами, сейчас Абсолют находится милях в шестидесяти от его воинского стана. Если генералы Хоу или Клинтон, как предусматривал план, наступают со стороны Нью-Йорка, мятежники, скорее всего, не имеют возможности воспрепятствовать соединению двух британских армий. Эта война еще может прийти к победоносному завершению, невзирая даже на постыдный провал операции, порученной Сент-Легеру.
 Джек вздохнул. Все это оставалось догадками, точно же он знал лишь одно: Луиза находится где-то там, впереди. Ему хотелось верить, что она ждет встречи с ним, ибо сам он отчаянно по ней тосковал. А чтобы не поддаваться тоске, припустил бегом, лавируя между деревьями и проскакивая в просветы между ними, словно в освещенные августовским солнцем окна.
 Поддавшись порыву, Джек утратил контроль за ходом времени и очнулся лишь у самой вершины лесного холма, как раз перед спуском в лощину Орискани. Остановившись, чтобы отдышаться, он закрыл глаза, временно положившись на другие чувства. Лесные обитатели, затаившиеся было при его появлении, снова успокоились: белка-летяга возобновила прыжки с дерева на дерево, сосновая куница издала высокий, лающий звук, являвшийся не то охотничьим, не то любовным зовом.
 Были здесь и волки, ибо для них людские конфликты, как правило, оборачивались роскошным пиршеством. Надо полагать, они неплохо поживились в ущелье. Хотя британцы и индейцы вернулись, чтобы забрать своих убитых, ополченцы на это не решились.
 Размышления Джека прервал странный звук, похожий на хриплый выдох.
 Он открыл глаза... и увидел брошенную дубинку за мгновение до удара. Этого мига ему хватило, чтобы отклонить голову, и комель из железного дерева стукнул его в плечо. Не обращая внимания на боль, Джек рванул с плеча мушкет, в то время как незадачливый метатель дубинки уже мчался к нему с диким боевым кличем и выхваченным из-за пояса томагавком.
 Он находился в десяти шагах, когда Джек открыл запальную крышку, в пяти, когда Джек взвел курок, и в трех, когда прогремел выстрел. На прицел времени не было, ибо воин уже занес свой томагавк, но заряд угодил абенаки прямо в грудь, отбросив его назад, как удар конского копыта.
 Второй абенаки воплей не издавал, но Джек все равно Услышал его. Чуткий слух Джека уловил, как нож покинул кожаные ножны. Сталь блеснула на солнце, но Абсолют блокировал нацеленный в плечо удар, подставив левую руку, в то время как правой выхватил из ножен собственный кинжал. Джек держал его обратной хваткой, что позволяло нанести удар снизу вверх. Противник перехватил его руку точно так же, как только что сделал сам Джек. Сцепившиеся враги повалились на землю. Со времен своей буйной юности Абсолют твердо усвоил борцовский принцип: «будь наверху». Напрягшись изо всех сил, он навалился на грудь соперника, отжав его нож в сторону и поднеся свой к глазам, обведенным черными кругами внутри оранжевой полумаски.
 И тут эти глаза метнулись в сторону, и Джек запоздало вспомнил о том, что абенаки, сидевших на корточках у ног фон Шлабена, было трое. То была последняя его мысль, ибо за ней последовал удар по затылку и белая, слепящая вспышка.


* * *

 Громко спорившие голоса привлекли его внимание. Однако провалиться в забытье ему не позволял не столько шум, сколько — и прежде всего — боль. Безжалостная пульсация в основании черепа и мучительная боль, причинявшаяся ремнями из оленьей кожи, туго затянутыми на запястьях. Его руки были скручены позади шершавого ствола кедра. Джек попробовал растянуть ремни, изменить позицию и равномерно распределить напряжение в теле, не открывая глаз и таким образом не привлекая к себе внимания. Но эта попытка породила очередной приступ боли, и ему не удалось удержать стон.
 Голоса смолкли. Притворяться дальше не было никакого смысла, и Джек попытался открыть глаза. Что-то клейкое, скорее всего кровь, мешало ему, а когда он наконец справился с этим затруднением, то пожалел о затраченных усилиях. Ибо в нескольких футах перед ним с довольной улыбкой на лице стоял граф фон Шлабен.
 — Капитан Абсолют? Как хорошо, что вы снова с нами, а то я уж начал беспокоиться, как бы мои друзья не переусердствовали. Я, конечно, строжайше наказал взять вас живым, но вы же сами знаете, как трудно управлять этими детьми природы. А поскольку вы убили их товарища, выказываемое ими страстное желание отомстить не вызывает особого удивления. Честно говоря, ваши волосы еще остаются на вашей макушке лишь благодаря настойчивости присутствующего здесь моего дорогого Тоссельбаха.
 Джек посмотрел дальше, за спину фон Шлабена. Два абенака сидели на корточках над телом третьего, чьи руки были сложены на развороченной картечью груди. Оба с неприкрытой злобой смотрели на Джека и на возвышавшегося над ними давешнего егерского сержанта. Растрепанный, со всклоченной бородой, он держал мушкетон, казавшийся в его огромных ручищах детской игрушкой.
 Джек не сразу совладал со своим голосом:
 — Вы что, фон Шлабен, рассчитываете узнать от меня какие-то секреты?
 — Что вы, капитан Абсолют! — Немец, похоже, удивился. — Ни в коей мере. Я рассчитываю лишь на вашу скорую смерть. Но, — он подошел поближе и наклонился, — мне бы не хотелось, чтобы вы умерли в неведении относительно того, кто несет ответственность за вашу безвременную кончину. Говорят, эти дикари, — он указал на бросавших яростные взгляды абенаков, — имеют обыкновение пожирать сердца отличившихся доблестью врагов. Я бы не стал заходить так далеко, но... — Он улыбнулся и выпрямился. — Некоторое время, капитан, вы были интересным противником, однако я не мог позволить вам и дальше вмешиваться в мою работу. Вы создали для меня определенные неудобства, вы причинили мне боль, — он погладил челюсть, — и терпеть это дальше стало просто невозможно. Я, конечно, мог бы рассказать милейшему полковнику Сент-Легеру о нашей последней встрече. Думаю, он бы мне поверил. Ну и что потом? Вас со скандалом отослали бы обратно к Бургойну. Впрочем, я ничуть не сомневаюсь в том, что рано или поздно вы снова попались бы на моем пути. К тому же, что уж тут скрывать, мне не хотелось лишать себя сладостного момента мщения. А в том, что момент этот непременно наступит, у меня не было ни малейших сомнений.
 С этими словами граф отошел в сторону, к другому краю прогалины, где были сложены вещи немцев и абенаков. Из середины этой кучи фон Шлабен выудил дерюжную торбу и, держа ее за горловину на расстоянии, словно боясь запачкаться, направился к Джеку. Абсолюту показалось, что коричневая дерюга слегка шевелится.
 — Я вам так скажу, — невозмутимо продолжил граф, — что ни говори, а сдирать с людей скальпы — сущее варварство. Замечу, что к такому выводу меня подталкивают не мучения, испытываемые жертвой, хотя, если скальпируемый еще жив, они неизбежны. Нет, речь о другом. Меня отвращает полнейшее отсутствие индивидуального подхода. Всякий враг получает одно и то же наказание, вне зависимости от тяжести преступления. Согласитесь, иначе как варварством такое не назовешь.
 Фон Шлабен остановился в нескольких шагах. Внутри мешка снова что-то шевельнулось, и Джек неожиданно с ужасом понял, что это такое. Он не закричал лишь потому, что оцепенел от страха. Между тем граф развязал стягивавшую горловину веревку, взялся за противоположный край мешка и вытряхнул его содержимое.
 Шлепнувшись прямо перед Джеком, змея мгновенно свилась в кольцо и подняла голову. Она была огромна, гораздо больше той, недавно встреченной на тропе. Джек судорожно попытался отдернуться, но, будучи связан, смог лишь издать вопль. Змея, взбешенная своим заточением в мешке, отреагировала по-своему: дважды выбросив вперед треугольную голову, она укусила Джека сначала в плечо, потом в шею. Дав выход своему гневу, ядовитая гадина развернулась и, извиваясь, заскользила в подлесок.
 Охваченный отчаянием, Джек едва ли видел, как граф присел перед ним на корточки и устремил на него пристальный взгляд. Слова немца казались Джеку доносившимися откуда-то издалека, ибо их звучание искажал ужас.
 — Рассказывают, что, если укушенный здоров и силен, смерть от яда наступает лишь через много часов, а вот мучения усугубляются с каждой минутой. Было бы интересно остаться и в познавательных целях понаблюдать за вашей агонией, но, увы, — фон Шлабен встал и отошел на пару шагов, — у меня совершенно нет на это времени. Я должен как можно быстрее попасть в лагерь Бургойна. Он был бы весьма удивлен, узнав о моем участии в этой кампании. Дело в том, что мой дорогой кузен, барон Ридезель, раздобыл для меня все необходимые пропуска, дабы я мог удовлетворить свою страсть к охоте. Согласитесь, здесь, в дебрях Северной Америки, умелого охотника поджидают великолепные трофеи. Естественно, отпрашиваясь в отпуск, я не стал уточнять, какая именно добыча меня интересует, а мой любезный родич не счел нужным отвлекать внимание командующего на такие пустяки. В конце концов, я ведь всего лишь гражданский наблюдатель, хотя, по-моему, — он любовно погладил зеленое егерское сукно, — мундир мне очень даже к лицу. А уж как он может быть полезен... Разумеется, в совокупности с правильными бумагами.
 Он снова улыбнулся.
 — Так вот, как вы совершенно справедливо заявили полковнику, кампания близится к своему завершению. Суть, однако, в том, что именно решающая стадия любой военной кампании предоставляет наибольшие возможности для вмешательства. Порой лишь легкий, но своевременный и сделанный в нужном месте толчок способен коренным образом изменить баланс сил.
 Немец подал знак своим людям, и они стали спешно собирать снаряжение. Когда сборы закончились, фон Шлабен снова наклонился и замотал Джеку рот куском плотной ткани.
 — Конечно, я оставляю вас не в самом оживленном месте, и вряд ли кто-нибудь будет проходить мимо, но лишняя предосторожность еще никогда и никому не вредила.
 Он отступил на шаг, любуясь делом своих рук.
 — Об одном я сожалею: мой юный друг Тарлтон будет раздосадован. Я обещал вас ему. Ну да ладно.
 Повернувшись, немец кивнул, и абенаки вместе с волосатым сержантом тронулись в путь. Фон Шлабен шагнул было вслед за ними, но остановился и оглянулся.
 — Некоторое время назад вы порадовали меня цитатой из Шекспира. Позвольте и мне в ответ процитировать молодого немецкого писателя, которого я очень люблю. Его зовут Гете. Когда-нибудь и ваши соотечественники познакомятся с его творчеством. Но это произойдет уже без вас. Правда, он гораздо лучше звучит в оригинале, на немецком, но... минуточку... Да, пожалуй, это верный перевод:
  Вам должно, победив, во власти воцаряться 
  Иль, понеся урон, смиренно покоряться, 
  Иль наковальней быть под молотом суровым, 
  Иль молотом самим, крушащим все оковы... 
 Вы, капитан Абсолют, проиграли, понесли урон, и вам не остается ничего другого, как со смиренной покорностью встретить смерть. Прощайте, теперь уже навсегда.
 Граф козырнул и ушел. Очень скоро звуки шагов растаяли в зарослях, хотя немцы не были так уж привычны к лесу. Уходя, они растревожили все еще пировавших на дне ущелья волков, и те подняли вой.
 А Джека забила дрожь. Он исходил потом, хотя ему было отнюдь не жарко, а холодно, да так холодно, как не было еще никогда в жизни. Он пытался держать глаза открытыми, но это стоило ему огромных усилий, и было ясно, что со временем веки все равно упадут. Голова уже свесилась на грудь. Навалилась такая слабость, что казалось, он вот-вот провалится в небытие, но это было бы слишком хорошим выходом. По прошлому опыту Джек знал, что следом за слабостью явится не беспамятство, а боль. И он надолго останется с нею наедине.




 Глава 10Воскрешение


 «Стало быть, это и есть смерть», — подумал Джек Абсолют. Страна, откуда никто не возвращался, оказалась совершенно не такой, как он ее себе представлял. Будучи с самого раннего детства атеистом, Джек всегда полагал, что смерть — это просто забытье, Великое Ничто. Но тут... тут определенно что-то было. В этой пустоте ощущалось нечто большее, нежели просто боль.
 Сравнение есть мысль, мысль есть сознание. Выходит, здесь наличествует сознание. Следом за этой мыслью пришел страх, явившийся в тот момент непреложным доказательством существования в загробном мире не только мыслей и ощущений, но также и чувств. Конечно, будучи просвещенным сыном века просвещения, Джек не верил в бессмертие души и в загробную жизнь, но некоторые явления существуют вне зависимости от того, верят в них или нет. Например, Небеса и...
 Конечно. Ад. Он находится в аду. В том самом месте, куда ему частенько от всего сердца желали попасть многочисленные учителя, командиры, бывшие любовницы, нынешние враги. Ему нужно только прислушаться — кстати, что тут заменяет слух? — к окружающим голосам, которые, разумеется, могут принадлежать лишь сонму свирепых демонов, творящих жестокую расправу над грешными душами. Гортанный рык, гневный гомон, проклятия, изрыгаемые на непонятных языках, давно забытых в мире живых людей.
 Значит, россказни святош правдивы! Но если какая-то форма восприятия заменяет ему слух, то должна найтись и другая, способная послужить зрением. Если бы ему удалось открыть глаза, он, наверное, не только поразился бы ужасному виду сатанинских отродий, но проникся бы еще большим ужасом, поняв, что разрывающиеся легкие, стальной обруч, стягивающий голову, жгучая боль в плече и шее — всего лишь забава в сравнении с тем, что ему уготовано...
 Джек ощутил чье-то прикосновение. По правде сказать, ему вовсе не хотелось добавлять к пугающим звукам еще и ужасные образы, тем паче что, по его глубокому убеждению, мучений не миновать в любом случае, будет он смотреть или нет. И все же потревожившее его прикосновение отозвалось такой болью, что глаза раскрылись сами собой. И, естественно, он узрел пугающий лик демона, огромную, плоскую, красную, как и положено в адской обители, физиономию, обрамленную всклоченными огненными волосами.
 Изумление Джека, однако, было столь сильным, что вытеснило даже страх.
 Этот демон... не видел ли он его раньше? Определенно видел! Конечно, если ад действительно существует, обладателю подобной физиономии непременно предстояло туда угодить. Однако оставалось неясным, как он ухитрился опередить на этом пути Джека.
 — Мак-Тавиш? — прохрипел Абсолют.
 — Ага. Кие-то нгдяи брросли тбя умерть.
 Джек, разумеется, не понял ни слова. Более того, ему никак не удавалось уразуметь, каким образом тот, кого он в последний раз видел в колонне пленных, которых гнали к озеру, оказался не в плену и не в аду, а здесь, перед ним. Однако все это быстро отошло на второй план, ибо ему развязали руки и он даже сумел прикоснуться к одной из своих ран. Горло Джека распухло, язык едва ворочался, но ему все же удалось выдавить одно слово:
 — Змея.
 Шотландец кивнул:
 — Гремучка, прятль. Corachulus Majores, tha' ken. Твой шейя плох, но не безнадга. Нужна трва, поддоржник. Мой прни ышт.
 Пока он говорил, из кустов вынырнули два молодых человека, в которых Джек узнал пленников, спасенных им от туземцев. В отличие от гиганта Мак-Тавиша они были сухопарыми, как щепки, но с такими же пунцовыми физиономиями и огненными кудрями. Парни бросили перед своим предводителем две охапки широколистной травы. Шотландец схватил несколько стеблей в пригоршню и потряс, так что с корней посыпалась земля.
 — Поддоржник, — заявил он. — Нам повзло. Тепрь наджда есть.
 В первый раз за целый век Джек ощутил маленький проблеск надежды. Он не знал слова «поддоржник» но уже догадался, что оно означает не более чем «подорожник». Ирокезы называли эту траву «махтавехасех», и ему доводилось видеть, как ее использовали для лечения змеиных укусов. Правда, это растение не являлось такой уж могущественной панацеей. Оно помогало не всем и не всегда, но вот Джека в прошлый раз спасло. Многое зависело от того, как скоро оказывалась помощь, от силы яда и состояния здоровья пострадавшего. Обычно кожа на месте укуса чернеет, а из ранки открывается кровотечение, которое невозможно остановить. Плечо и грудь Джека уже были мокры от крови, но при виде того, как Мак-Тавиш, поплевав на два камешка, принялся энергично растирать между ними подорожник в кашицу, надежда его стала крепнуть.
 По кивку шотландского великана один из его спутников смыл водой из фляжки часть крови, после чего принялся выжимать из ран на плече и на шее противную и вонючую желтоватую субстанцию. Каждое прикосновение вызывало жуткую боль и страстное желание оттолкнуть проклятого демона, но Джек, стиснув зубы, терпел. Тем временем Мак-Тавиш смазал зеленой кашицей из подорожника два листа и наложил их на раны, которые тут же были туго забинтованы. Выудив из вещевого мешка рубаху, шотландцы натянули ее на Джека, застегнули на все пуговицы, а самого его уложили головой на «подушку» из специально сметенных в кучу палых листьев. Боль вроде бы не спадала, но его вдруг стало отчаянно клонить в сон.
 — Мак-Тавиш... — прохрипел Джек, борясь со слабостью.
 Огромное лицо нависло над ним.
 — Држись, прятль. Тпер ты не должн умерт. Твой ест крепки парнь. Будм ждать утры.
 — Мак-Тавиш, — пробормотал Джек, когда его веки, несмотря на все усилия, опустились, — как жаль, что ты говоришь не по-английски, а черт его знает по-каковски!


* * *

 Джек проспал до «утры» и даже гораздо дольше. Когда его разбудили спорящие голоса, солнце уже стояло над деревьями. Звуки, принятые им вчера за речь демонов, больше не устрашали. Теперь Джек точно знал, что он не мертв, и по своему самочувствию догадался, что яд, едва не спровадивший его на тот свет, выведен из организма. Джек ощущал невероятную слабость, однако — и это главное — он был жив.
 Стоило ему зашевелиться, как спор утих, а когда он открыл глаза, над ним нависла знакомая физиономия.
 — Ага, — кивнул Мак-Тавиш. — Твой желты, как городный пугало, но жит, вижу, будш. Это главнее...
 Джек осушил целую флягу принесенной из ближайшего ручейка воды. Еще немного жидкости шотландцы плеснули в деревянную миску с овсом.
 — Ест так, — сказал Мак-Тавиш, указав на посудину, — наш не можт разжигть костер, готовть кашша. В этот лес плно прней, ктрые мгут сдрать нас скальпы. Врно, прятль?
 Джек по-прежнему понимал далеко не все, но основной смысл уразумел, благо шотландец говорил медленно, как если бы обращался к ребенку.
 Пока Джек, осознавший, что его голод ничуть не уступает жажде, уминал вторую миску тюри, Мак-Тавиш, сидя на корточках рядом с ним, рассказывал, что, пока Абсолют дрых без просыпу, он и его спутники, Алисдер и Грегор, спорили о том, что им теперь делать со спасенным спасителем. В злосчастный поход к Орискани они выступили три недели тому назад, и один Бог знает, что могло случиться за это время с их домами и родными. Двое тощих шотландцев предлагали бросить Джека на произвол судьбы, но их здоровенный земляк был решительно против.
 — Ангус Мак-Тавиш знать, что такой честь, — заявил он, машинально выводя на земле узоры тяжеленным посохом, вырезанным из того же железного дерева, которое служит индейцам материалом для их боевых дубинок. — Ты человк спас жизни, я сказл. Я станусь с он, пока не увидеть, что длог уплачен.
 Он поднялся.
 — Мы ест добрый христианин, а не язычник, которые убвивт один другой без разбру. И все-так, прятль, что наш с твой делать? Ты враг, офицер тирана, хоть и спаст патриоты жизн. Вот: будь пока мой пленник, как я быть твой. Ты как, может ходить? А, прятль?
 Шотландец протянул руку, и Джек, ухватившись за нее, поднялся на ноги, после чего сделал пару неуклюжих шагов. Это ему удалось, однако потеря крови не прошла даром, и он все еще был очень слаб.
 — Идти смогу, — ответил Джек, — но только если ты одолжишь мне свою орясину. А когда придется лазить по буеракам, еще и поддержишь под локоток.
 Мак-Тавиш вручил Джеку тяжелый посох. Вырезанный в виде бычьей головы набалдашник пришелся Джеку по руке.
 — Как ты есть мой пленник, — добавил шотландец, чья речь становилась для Абсолюта все более и более понятной, — ты дашь слово джентльмен, что не убежишь, а?
 Джек с прищуром взглянул в его широкое лицо.
 — А ты разве не давал такого слова в Стэнвиксе?
 Последовал неохотный кивок.
 — Однако ты все-таки здесь, а, приятель?
 В первый раз Джек увидел, как на физиономии шотландца расцвела улыбка.
 — Слово джентльмен я давал, да. Но говорить, будто я и есть джентльмен, — нет, нет. Стоятельства изменились.
 Джек улыбнулся в ответ.
 — Ну, найдется немало людей, которые не считают джентльменом и меня. Включая того малого, который так весело надо мной подшутил и с которым мне чертовски хотелось бы повстречаться снова.
 Джек покосился на кедр, к которому привязал его немец и под которым до сих пор валялись окровавленные веревки, и, невольно поежившись, добавил:
 — Но так или иначе, оставаться в этом лесу у меня желания нет. А вы, как я понимаю, собираетесь идти в долину, в графство Трион.
 — В Трион, ага. К нашим домам.
 Направление Абсолюта устраивало: его путь лежал вверх по реке Могавк, к Канайохари, где ему предстояло встретиться с Ате, и дальше к Гудзону, к генералу Бургойну.
 — В таком случае я останусь вашим пленником, пока мы не доберемся в Трион. Или пока не изменятся «стоятельства».
 Поколебавшись долю мгновения, шотландец снова ухмыльнулся и, с энергичной небрежностью пожав руку Джека своей лапищей, кивнул.
 — Ага, до Триона. Там видно будет. Скажу прямо, прятль, этак оно легче. Не хотелось спасть твой шкура, чтобы потом резать мой кнжалом.
 Выпустив наконец (к величайшему облегчению Джека) его руку, Мак-Тавиш крикнул своим товарищам нечто совершенно неразборчивое, но явно содержащее призыв собираться. Пока они увязывали и паковали то немногое, что шотландцы ухитрились прихватить с собой при побеге, Джек, опираясь на дареную палку, сделал несколько пробных шагов. То ли чудесное спасение придало ему сил, то ли желание добраться до негодяя, бросившего его умирать и сейчас наверняка строившего козни против Бургойна, но ноги казались крепче, чем он думал, и крепли с каждым дальнейшим шагом.


* * *

 По дороге они с шотландцем разговаривали. Абсолют настолько приноровился к манере речи великана, что понимал практически все. Первым делом Джек поинтересовался, каким чудом беглецы на него наткнулись, и Мак-Тавиш подтвердил, что это действительно стало результатом счастливой случайности. Воспользовавшись неразберихой, воцарившейся в спешно отступавшей от форта британской армии, три шотландца рванули к озеру Онтарио и чуть было не столкнулись с немцами. По словам Мак-Тавиша, они перли сквозь заросли напролом с таким шумом и треском, что спугнули бы и покойника. Чтобы избежать нежелательной встречи, беглецы свернули в чащу... и обнаружили Джека.
 В ходе разговора выяснилось, что Мак-Тавиш принадлежит к старому якобитскому семейству, возненавидевшему англичан после событий 1745 года, когда его клан был вынужден отправиться в изгнание. В пятнадцать лет юный Ангус ступил на землю нового материка. Поселившись в самой глуши, его семья принялась корчевать лес, пахать землю и разводить скот. Тем же самым Мак-Тавиши занимались и в родных горах, но здесь они были свободны от гнета презренных «красных мундиров» и еще более ненавистных чиновников Короны.
 — До семьдесят пятого они к нам не лезли. Не для того я забрался к черту на кулички и пахал как проклятый, чтобы мне на шею снова посадили паршивого тирана!
 Мак-Тавиш смачно сплюнул на тропу.
 — Я первым пошел в ополчение и под началом великого Бенедикта Арнольда дрался под стенами Квебека.
 Ко второму вечеру их совместного путешествия Джек окреп настолько, что уже мог позволить себе встревать в монологи шотландца, а потому спросил:
 — Но с чего ты решил, будто колониям необходимо отделиться от Англии? О вольностях и правах мечтают и многие из тех, кто хранит верность Короне.
 Мак-Тавиш фыркнул.
 — Единственный король, которого я могу признать, — это король за морем.
 Шотландец кулаком обвел перед собой круг, как (Джек видел это во всех тавернах, от Лондона до Бостона) всегда делают якобиты перед тем, как выпить за изгнанного короля.
 — Но, увы, при Каллодене [6]  храбрый Чарли терял все, что имел. Кроме того, тут, бок о бок с наши, обосновалась чертова пропасть немчуры, голландцев, шведов да поляков, кторые и слыхом не слышивали про нашего красавчика принца. — Мак-Тавиш вздохнул и снова плюнул. — Он уже не вернется.
 Ностальгические рассуждения Ангуса прервал крик ушедшего вперед и теперь вернувшегося Грегора. Он появился, ведя за собой за носовое кольцо упиравшуюся, ревущую корову. Пока между шотландцами происходил быстрый, взволнованный разговор, из которого Джек мог разобрать едва ли одно слово через десять, он, улучив момент, опустился на землю и привалился к черному стволу орехового дерева. Подобрав несколько валявшихся на земле орешков, Джек попытался раскусить один из них (постоянный рацион, состоявший из овса и холодной воды, уже основательно ему надоел), но тут рядом присел Мак-Тавиш.
 — Корова в лесу, одна. Это нехороший знак, прятль. И это когда нам осталось всего полдня пути.
 Он вздохнул.
 — Вернее, целых полдня. Это много, когда скоро смеркается, а в пузе гуляет ветер.
 Нагнувшись, шотландец собрал орехи в пригоршню, сжал ладонь, и скорлупки треснули. Он отдал Джеку половину ядрышек и с улыбкой сказал:
 — Ну что ж, теперь мы подкрепимся орехами... и мясцом.
 Великан кивнул на корову.
 — Ты зарежешь ее прямо здесь? — спросил Джек, откидываясь назад с чувством облегчения: ведь если будут резать корову, значит, сегодняшний переход закончился.
 — Зарезать молочную корову? Ты не фермер, Абсолют. — Мак-Тавиш улыбнулся. — Нет, посмотри туда.
 Деловито наточив свой кинжал, Грегор подсел к корове, устроившись у задней ноги и бормоча ласковые слова, а молодой парень держал животное за носовое кольцо. Потом последовал укол, столь быстрый и сделанный столь отточенным острием, что корова почти не вздрогнула. В подставленную Грегором деревянную миску полилась кровь. Сцедив столько, сколько было нужно, паренек смешал землю со слюной и замазал ранку, после чего направился к своему мешку, где поровну разлил кровь по четырем мискам, наполненным овсом. Две из них были принесены Джеку и Мак-Тавишу.
 Джек скорчил гримасу.
 — Ты шутишь.
 Мак-Тавиш присвистнул.
 — Что, разве распрекрасный джентльмен не стал бы есть кровяную колбасу?
 — Еще как стал бы. Но колбасу приготавливают, она же не сырая.
 — Ну, зато у нас частенько бывало слишком сыро, чтобы коптить да варить. А до рынков Эдинбурга да Абердина далековато. Мы выжили благодаря свежей крови. Если бы я брезговал добавлять ее в тюрю, то, надо думать, стал бы таким же тощим и костлявым, как ты.
 Джек расхохотался. Его воротило от одного вида кровяной каши, но голод оказался сильнее отвращения, и он, хоть и давясь, но ел.
 Шотландец, видя это, одобрительно кивнул.
 — Ага. Налегай от души, капитан. Отъедайся, впереди последний переход. Утром мы доберемся до графства Трион и до наших ферм. И будем надеяться, что корова просто потерялась и ничего дурного за этим нет.
 Впереди находились не только фермы. Там находилось и селение Канайохари, где у Джека была назначена встреча с Ате. Поняв, что его прибывавшие силы нуждаются в основательном подкреплении, Джек воспользовался советом и, наклонив миску, принялся опорожнять ее с удвоенной энергией.


* * *

 С первыми лучами солнца они поспешили вперед по лесной тропе и примерно через час увидели первые признаки того, что блуждавшая корова, увы, не просто отбилась от стада. Фермерская усадьба была уничтожена полностью. От прочного, добротного дома остался лишь обгорелый остов, тяжелые, неохватные бревна, некогда с трудом уложенные на место, превратились в древесный уголь, обгоревшая кедровая дранка кровли валялась вокруг пепелища. Корове, теперь невозмутимо жевавшей траву на полянке, чудом спасшейся от огня, крупно повезло. Четыре ее сестры валялись тут же, на пепелище. Над ними вились тучи мух, их одеревеневшие ноги торчали над раздувшимися от жары животами.
 При виде этого паренек Грегор, хотя Ангус и пытался остановить его окриком, устремился вперед. Предостережение было не напрасным, ибо едва молодой шотландец оказался среди дымящихся развалин, как одна уцелевшая стена, напоследок зловеще затрещав, рухнула, подняв завесу пыли, дыма и искр. Все бросились туда, но Грегор почти мгновенно выскочил из дыма, целый и невредимый, хотя с ног до головы вымазавшийся в саже. В левой руке он держал тряпичную куклу, игрушку его сестренки. Пока паренек совершенно неразборчиво, с точки зрения Джека, рассказывал об увиденном внутри, пальцы его непроизвольно вертели кукольную головку с такой силой, что в конце концов она оторвалась. Когда он увидел это, слеза проложила дорожку по его почерневшей щеке. Ангус погладил юношу по плечу и подошел к Джеку.
 — Жуть, конечно. Но там, по крайней мере, нет никаких тел. — Ангус закусил губу. — Есть надежда, что родственники Грегора нашли убежище впереди, в туземной деревне. Они всегда относились к нам по-дружески, тамошние онейды.
 Он имел в виду Канайохари. Хотя семейство Ате и принадлежало к могавкам, бурные события последнего времени побудили многих из них поселиться в стойбище братского племени.
 — Мы проверим, там ли они? — спросил Джек.
 — Да. Моя собственная ферма находится меньше чем в часе отсюда, на окраине прихода Геркимер.
 Он снова взглянул руины.
 — Боже! Не дай моим глазам увидеть такое и там!
 Увы, то, что они увидели в туземной деревне, превзошло самые худшие опасения шотландца. Там были не только трупы животных, но и тела людей, ирокезов и белых, различия между которыми стерлись, когда всех уравняла смерть. Здесь нападавшие не поджигали строений, но их ружья, дубинки и томагавки превратили селение в поле смерти.
 Грегор упал на груду тел, наваленную за спиной убитого мужчины, до сих пор сжимавшего в окоченевших руках лопату. Его голова, как и головы всех прочих убитых, была осквернена скальпированием, но перед ним валялись два трупа в боевой раскраске, с раскроенными лопатой черепами. Фермер защищал семью до последнего вздоха.
 Когда Алисдер увел рыдавшего паренька, Ангус потыкал пальцем ноги тело воина.
 — Могавк, — невыразительно обронил он, как будто любая окраска этого слова высвободила бы слишком много эмоций.
 — Да, — так же невыразительно отозвался Джек и, кивнув, отвернулся.
 Эти мертвые воины могли быть могавками, жившими среди онейдов, могли оказаться даже родственниками Ате. А могли и явиться из другой деревни. Так или иначе, его братья вступили на тропу войны, а война краснокожих не такова, как война бледнолицых. Это не марши, контрмарши, маневры, осады и полевые сражения, а засады, вылазки, набеги и резня. И хотя некоторые из лежавших вокруг мертвых тел, как, например, тела родичей Грегора, принадлежали белым, большинство павших были туземцами. Усобица, которую предугадал Джек, увидев воинов онейда, сопровождавших ополчение графства Трион к ущелью Орискани, разразилась. Среди Ходенсауни, Народа Длинных Домов, произошел раскол, чего не случалось уже двести лет, и их конфедерация затрещала по швам. Ирокезы сражались с ирокезами, результатом чего могло стать лишь разорение их собственной земли и множество столь же жутких картин, как та, что предстала сейчас перед их глазами.
 Он повернул назад: что-то не давало ему покоя. С могавков не сняли скальпов, но дело было даже не в этом... Потом он сообразил.
 — Этот военный отряд вынужден был спешно отступить, иначе погибших унесли бы с собой, чтобы похоронить в своих деревнях. Их спугнули. Но кто?
 Ответ он получил через миг.
 — Сложите оружие и не дергайтесь. Или умрете там, где стоите.
 Голос донесся из-за деревьев, из того места, где полоса леса тянулась к самой деревне. И именно оттуда прогремел выстрел: пуля просвистела так близко, что Мак-Тавиш вынужден был пригнуться. Первым порывом шотландца было оказать сопротивление, но прозвучавший выстрел, как и вид плачущего Грегора, изменил его намерения. Положив ружье на землю, он поднял руки.
 В тот же миг из леса выехали всадники. Взяв маленький отряд Мак-Тавиша в кольцо, они заставили людей сбиться плотнее и остановились. Лошади фыркали и переступали копытами, в то время как всадники молча рассматривали пленных. Наконец тишину нарушил тот же голос, что звучал из леса.
 — Черт! Неужто я вижу самого беспутного шотландского раздолбая, какого только носит земля?
 При этих словах лицо Мак-Тавиша просветлело, но тут же помрачнело снова.
 — Полковник Арнольд, — пробормотал он, — тебе что, нечем заняться, кроме как шататься по лесу да пугать старого товарища выстрелами и криками?
 Джек внимательно присмотрелся к всаднику. В отличие от остальных своих людей, обряженных в странную мешанину из военного и цивильного платья, Арнольд был одет в прекрасного покроя синий мундир с золотым эполетом на правом плече и сверкающими золочеными пуговицами. Мундир был расстегнут, что позволяло увидеть темно-желтый с золотым шитьем жилет, батистовую сорочку и черный галстук. Щегольская, надетая под залихватским углом треуголка сидела поверх таких же черных, как у Джека, волос. При впечатляющем росте — на добрую голову выше, чем у большинства подчиненных, — и широченных плечах Арнольд был отнюдь не грузен. На его смуглом лице выделялись орлиный нос и седеющая бородка.
 При словах Мак-Тавиша щеки Арнольда побагровели.
 — Я — генерал Арнольд, пора бы усвоить. И сам могу спросить: что, хваленому Мак-Тавишу больше нечего делать, кроме как ворошить падаль?
 На сей раз побагровел шотландец.
 — Пора бы усвоить, Арнольд, — в это слово было вложено столько яду, что позавидовала бы и гремучая змея, — среди Мак-Тавишей отродясь не заводилось гадальщиков. Я сбежал из английского плена, из-под форта Стэнвикс, и теперь держу путь домой. Если, конечно, у меня еще остался дом.
 — Остался, — успокоил его Арнольд. — Мы остановили язычников прямо здесь. Дальше по долине все усадьбы целы, и Мак-Тавишей, и Арнольдов, и всех наших соседей.
 С этими словами генерал бросил поводья солдату и спрыгнул с коня.
 — Но раз тебя занесло в плен к англичанам, старина, так скажи мне вот что: сработала ли моя уловка? Я имею в виду того идиота. Сделал ли он свое дело? Удалось ли маленькому Гансу-Йосту нагнать страху на королевскую армию?
 — Ага, что удалось, то удалось. Стоило дурачку ляпнуть про Бенедикта Арнольда, как англичане задали стрекача, словно от черта.
 Джек отметил, что голос шотландца полон сарказма, но тот, кому этот сарказм предназначался, ничего подобного в речах соратника не услышал.
 — Что? Осада снята?
 — Конечно. Теперь полковник Сент-Легер со всех ног скачет в Монреаль.
 Конные бойцы разразились радостными возгласами; некоторые кричали «ура» в честь своего генерала. Арнольд попытался напустить на себя скромный вид, но преуспел в этом весьма мало.
 — Значит, «как от черта»! Вот им и черт! Это — расплата за Орискони и все такое. Наконец-то у меня появилась возможность повести настоящую войну! Я могу отправиться...
 И только сейчас рассеянный взгляд Арнольда уткнулся в стоявшего перед ним человека. Это непременно должно было случиться: среди всей этой шумихи Джек просто не мог не обратить на себя внимания, ибо, единственный из всех, стоял неподвижно и помалкивал.
 — Кто это, Мак-Тавиш? — рявкнул генерал. — Еще один из твоих бесчисленных родичей? Чернявый, так что вполне может быть кельтом. Да и взгляд у него наглый.
 Шотландец буркнул что-то неразборчиво-сердитое (видать, по поводу «наглого взгляда»), но потом глубоко вздохнул и положил руку на плечо Джека.
 — Это хороший парень, и саблей машет на славу, и вообще сущий джентльмен. Он меня продырявил, потом, после Орискони, спас, а вскоре оказал мне честь, позволив спасти его. Малый хоть куда, у него только один недостаток. Он английский офицер.
 Мигом все стихло. Отступив на шаг, Арнольд оглядел Джека с головы до ног, и угрюмое лицо генерала помрачнело еще больше.
 — Он одет не как офицер и не как джентльмен. По моему разумению, он сильно смахивает на чертова шпиона.
 Лица подчиненных Арнольда посуровели, голоса их зазвучали глухо и угрожающе. Обе стороны рьяно выслеживали шпионов, а когда отлавливали, разговор с ними был коротким. И сводился к веревке, перекинутой через ветку. Джек понял, что пора высказаться.
 — Сожалею, генерал Арнольд, что лишен удовольствия быть представленным вам в мундире моего полка. Ибо он был похищен у меня негодяями, бросившими меня в лесу, приняв за мертвого.
 — Ваше имя, сэр? Ваше звание и полк?
 Джек говорил голосом на тон выше своего естественного, ибо взял за образец манеру речи своего друга Сэнди Линдси, графа Балкарраса. Решение было принято инстинктивно: Джек чувствовал, что правда является далеко не лучшим путем к спасению. И кроме того, смутно припомнил некоторые слухи, ходившие о допрашивавшем его сейчас офицере.
 — Честь имею представиться, генерал Арнольд: лорд Джон Абсолют. Являюсь капитаном Двадцать четвертого пехотного полка его величества, временно прикомандированным к штабу полковника Сент-Легера.
 Он почувствовал на себе несколько удивленный взгляд Ангуса, однако основное его внимание было сосредоточено на том, кто его допрашивал. Смутные воспоминания обрели четкую форму, и Джек понял, почему почти неосознанно представился лордом. Бенедикт Арнольд славился своей преданностью делу независимости колоний и доходящей до безумия отвагой, но, кроме того, слыл почитателем всего истинно английского, особенно аристократических титулов.
 И действительно, слово «лорд» произвело прямо-таки магическое действие. Суровые серые глаза мигом потеплели.
 — Генерал Бенедикт Арнольд, — представился он. — Рад знакомству, капитан... милорд... сэр... — Он слегка покраснел и сбился, ибо не был уверен в том, как следует обращаться к Джеку, чтобы не умалить своего генеральского достоинства и в то же время не погрешить против великосветского этикета. — Не соблаговолите ли вы с этого момента считать себя моим пленником, а не пленником Мак-Тавиша? Уверен, что смогу оказать вам более теплый прием. Этот головорез наверняка держал вас на овсяной похлебке с кровью, не так ли?
 Арнольд повернулся к ближайшему кавалеристу.
 — Сержант, предоставьте его лордству лошадь, мою запасную. Мак-Тавиш, ты можешь проверить, как дела в твоем хозяйстве и семье, а потом, если захочешь, присоединяйся к нам. А мы сейчас поглядим, прытко ли улепетывает Сент-Легер.
 Послышались приказы, зафыркали, разворачиваясь, лошади. На весь этот шум накладывались далеко не для всех понятные, но прочувствованные ругательства шотландца, нацеленные исключительно вслед удалявшемуся синему мундиру Бенедикта Арнольда.
 Джек, за период их краткого знакомства научившийся не только понимать некоторые из этих выражений, но и воспроизводить их, шепнул в огромное ухо Ангуса:
 — Этот прятль тбе не по нрву, а?
 Мак-Тавиш, привычно ухмыльнувшись, ответил Джеку нарочито отчетливо, старясь быть понятым как можно лучше:
 — Да уж, не по нраву. У нас с ним вышла история, могу рассказать. Мы с ним соседи по усадьбам, да и воевали вместе. В семьдесят пятом я был с ним в Квебеке, а потом, когда британское ядро перешибло ему ногу, пер его на себе большую часть обратного пути. Он малый здоровенный, но ношу я бы сдюжил и не такую, а вот слушать его бесконечное нытье — лучше удавиться. Думаю, он так и не простил мне, что я был свидетелем его слабости. Нытье нытьем, а храбрости ему не занимать. Он отважен, как черт, и переменчив, как ветер. Так что, прятль, держи с ним ухо востро.
 — До тебя дошло, чего ради я назвался лордом?
 — А то нет! Чтобы с тобой тут носились, как с писаной торбой. Вижу, Джек Абсолют, ты не дурак: ничто не возвысит тебя в глазах этого сноба так, как титул. Мне вообще непонятно, как он, при его-то преклонении перед английской знатью, оказался не на вашей, а на нашей стороне...
 Сержант подвел чалую кобылу. Перед тем как сесть в седло, Джек хотел было вернуть шотландцу его посох.
 — Оставь себе, он тебе нужнее, — промолвил тот, покачал головой и, подмигнув, добавил: — Очень надеюсь, мы с тобой еще увидимся, милорд.
 — Я тоже, Мак-Тавиш. Я в долгу перед тобой.
 — Долг взаимный. Счастливо оставаться!
 Ангус хлопнул огромной ладонью по конской шее, и животное, совершив прыжок, перешло на легкий галоп. Лошадка была послушной, но небольшой, и Джек сомневался, чтобы слишком уж резвой. Во всяком случае, вряд ли она смогла бы ускакать от куда более рослого и ретивого мерина сержанта. Правда, довольно скоро она без понукания поравнялась с конем Арнольда.
 — А, лорд Джон. — Генерал, как и Джек, старался говорить с изысканным выговором и тоном, отличным от того, который он использовал в общении с Мак-Тавишем. — Скажите, что за мерзавцы бросили вас умирать в лесу? Наверняка это были бесчеловечные дикари!
 Джек уже слышал, как американец с нескрываемым предубеждением отзывался о шотландцах, и, предположив, что национальная неприязнь сноба может ими не ограничиться, решил сказать правду:
 — Хуже, чем дикари, генерал Арнольд. Это были немцы.
 Реакция оказалась именно такой, на какую и надеялся Джек. Арнольд передернул плечами и закатил глаза.
 — Вот уж точно, и впрямь хуже! Если вы знаете, кто они и куда следуют, я с удовольствием организую на этих подлецов охоту.
 Джек призадумался. Искушение натравить Арнольда с его огромными возможностями на фон Шлабена было очень сильным, однако Абсолют отказался от этой идеи почти сразу. Причин тому было две. Первая состояла в том, что если бы Джеку повезло и он захватил бы врага сам, то мог бы попытаться выудить из немца немало ценных сведений. Ну а вторая сводилась к тому же, из-за чего граф не рассказал Сент-Легеру о полученном ударе кулаком. Все-таки отмщение — дело сугубо личное.
 — Мне тоже хотелось бы это знать, генерал. И я глубоко признателен вам за ваше великодушное предложение. Беда в том, что, не будучи джентльменами, они не сочли нужным представиться. Могу лишь сказать, что то были какие-то немцы, дезертировавшие из нашей армии.
 — Немцы-дезертиры, то есть негодяи вдвойне. Не сомневаюсь, рано или поздно их постигнет заслуженная кара. Но сейчас, милорд, я, как водится между благородными людьми, должен просить вас дать мне слово не пытаться совершить побег. Это избавит меня от прискорбной необходимости держать вас под стражей.
 Джек улыбнулся.
 — Сэр, как благородный человек, обещаю вам это со всей возможной искренностью.
 Генерал кивнул.
 — И вот еще что, милорд. Не исключено, что я не смогу наслаждаться вашим обществом долгое время. Конечно, мы можем попытаться вас обменять, но, боюсь, события будут развиваться слишком стремительно даже для этого. Кампания близится к кульминации, сэр. Бургойн угодил в загон, и наши силы собираются вокруг него. Скоро конец игры.
 — А позволительно ли мне спросить, генерал Арнольд, где находится этот загон?
 Улыбка Бенедикта Арнольда была неприятной.
 — Полагаю, милорд, я вправе рассказать вам об этом. Нет смысла скрывать то, что вы все равно сможете подслушать в лагере, когда ополченцы на привале развяжут языки. Ловушка поджидает Бургойна близ поселения Стиллуотер, чуть южнее Саратоги. Первым делом мы должны убедиться в достоверности этих рассказов Мак-Тавиша — в наших краях говорят: «никогда не доверяй каледонцу», — но сразу после этого нам нужно будет со всей возможной скоростью поспешить в Саратогу.
 Сделав вид, будто ему необходимо удлинить поводья, Джек пропустил синий мундир вперед, и сержант тут же придержал коня рядом с ним. Никакого желания возвращаться в форт Стэнвикс у Джека не было, но форт находился на расстоянии дневного перехода.
 По расчетам Абсолюта выходило следующее. Если войско Арнольда будет двигаться с обычной для пехоты скоростью, оттуда до Саратоги останется дней десять пути. Бежать сейчас означало — неокрепшим, на не слишком резвой лошади пытаться в одиночку пробраться через враждебный край к месту расположения армии генерала Бургойна. То есть в том самом направлении, куда его сейчас и везли, под эскортом и с комфортом.
 Покачиваясь в седле, Джек размышлял, оценивая сложившуюся ситуацию. Первое поручение генерала оказалось не выполненным: форт Стэнвикс не пал, никто не нанес неприятелю удара вдоль реки Могавк, туземцы и лоялисты отнюдь не собрались тысячами под королевское знамя. И пусть в этом не было его вины, Джек Абсолют все равно испытывал досаду.
 Хорошо еще, что ему представилась возможность с толком провести время в лагере одного из виднейших полководцев противника. Человек, привыкший держать глаза и уши открытыми, может выведать очень много полезного о численности, вооружении, снаряжении и боевом духе войска, среди которого он находится. А может быть, Арнольд проявит беспечность и оставит на виду что-нибудь жутко секретное, вроде шифровального кода или невидимых чернил? А еще лучше — подтверждение того, что фон Шлабен действительно является засланным в расположение королевской армии шпионом по кличке Диомед.
 В ситуации, когда кампания приближалась к решающей стадии, Джеку не было необходимости рисковать жизнью, спеша к своему генералу. Как раз этот этап Бургойн всегда разыгрывал мастерски, и на шахматной доске, и на поле сражения, так что сейчас Джек мог принести своему командующему большую пользу, оставаясь на своем месте.
 Перейдя на мягкий, легкий галоп, являвшийся, по-видимому, излюбленным аллюром чалой лошадки, Джек почувствовал себя в шкуре «лорда Джона Абсолюта». Этот лорд дал слово не пытаться совершить побег и, конечно же, сдержит его. Другое дело — капитан Джек Абсолют: этот парень никому ни в чем не клялся и при первых же ружейных залпах должен попытаться удрать. Что непременно и сделает.




 Глава 11Саратога. 19 сентября 1777 года


 Джек Абсолют лежал, укрывшись в гниющем стволе упавшего кедра и размышляя о смерти.
 «Со странной регулярностью посещают меня в последнее время мысли на эту тему», — подумал он. Впрочем, как поторопился он уточнить для себя, то не была попытка осмыслить философские аспекты небытия в духе «Принца Датского». Ате явно не нашел бы своего друга готовым к восприятию очередной сентенции из Шекспира. Нет, на самом деле все мысли Джека вертелись вокруг сугубо прозаических способов, с помощью которых смерть в последние полгода пыталась до него добраться. Джек мог бы сосчитать эти попытки на пальцах, только вот для того, чтобы сгибать и разгибать их, в полом древесном стволе было маловато места.
 В марте, в Лондоне, человек по имени Банастр Тарлтон пытался проткнуть его шпагой и, раздосадованный неудачей, едва не завершил это дело с помощью сабли. Под стать этой сабле был и другой клинок, старинный палаш, которым сумасбродный шотландец норовил снести ему голову, в то время как соратники доблестного горца целили в него кто штык, кто ружейный приклад. В лесах Орискани мятежники вели по нему огонь, после чего один абенак метнул в него боевую дубинку, другой предпринял попытку вышибить ему мозги томагавком, а третий двинул по макушке какой-то палкой. Немецкий граф напустил на него змею, которая дважды его ужалила. Если присовокупить к этим испытаниям поедание овса с кровью, каковое вполне можно было счесть вторичным покушением Ангуса Мак-Тавиша на его жизнь, перечень получался внушительный. При воспоминании о кровавой тюре желудок Абсолюта и сейчас порывался взбунтоваться.
 Впрочем, возможно, нынче этот бунт был связан не столько с прошлым, столько с возможным и самым близким будущим. Ибо в следующий час у Джека имелись равные возможности получить пулю как от своих, так и от врагов. В зависимости от того, кто заметит его первым: британские пикеты или мятежники. Джек вздохнул. Он был уверен, что еще не все просчитал. Разумеется, У него возникало искушение пересидеть самое опасное время в бревне, однако нашлись и две веские причины не делать этого. Две веские — и одна малозначительная. Джек был чертовски голоден. Он понимал, что обстоятельства складываются не в пользу королевской армии (что настоятельно требовало его скорейшего возвращения к Бургойну). И, наконец, какая-то кусачая тварь залезла ему в штанину.
 Однако принести пользу Бургойну Джек мог лишь добравшись до него живым, что было не так-то просто. Правда, первым своим шагом в этом направлении Джек мог бы гордиться: так удачно найденный им прогнивший изнутри кедр оказался превосходным укрытием. Внизу, в долине, шел бой. Джек повидал достаточно сражений и знал, что бойцы обычно сначала стреляют, а уж потом интересуются, на чьей ты стороне. И ему, одетому не в мундир одной из сторон, а в щегольской костюм, полученный в подарок от Арнольда, тем более не приходилось рассчитывать ни на что другое.
 Вспомнив Бенедикта Арнольда, Джек вздохнул. Две с половиной недели, весь путь от Стэнвикса до Саратоги, он провел в обществе этого бахвала, всячески пытаясь его разговорить. Впрочем, особых стараний прилагать не приходилось: в лице Джека генерал нашел идеального слушателя. Благодаря этому Абсолюту удалось немало узнать об армии мятежников. Хотя охотнее всего генерал распинался относительно своих симпатий и антипатий. Из услышанного следовало, что рассказчик является самым одаренным полководцем в колониях, но, к сожалению, и самым обделенным вниманием высшего руководства. Все это было захватывающе интересно, но вот, к сожалению, об американской шпионской сети Бенедикт Арнольд, похоже, знал не так уж много. А если что-то и знал, то молчал. Может быть, Арнольд и являлся снобом и хвастуном, но отнюдь не глупцом. Разумеется, он не стал бы знакомить английского офицера с секретными сведениями.
 Как только Джек понял, что больше ничего интересного из Арнольда не выудить, а до британских позиций не так уж далеко, он сбежал.
 «И вот теперь еще один человек желает моей смерти, — подумал Абсолют, тщетно пытаясь вытянуть руку вдоль узкого бревна, чтобы почесать ногу. — Столько недругов для такого миролюбивого малого, как я, — явный перебор».
 К счастью, генерал был настолько поглощен подготовкой к предстоящей битве, что, когда Джек со всех ног припустил к кустам и пули засвистели у него над головой, он только и успел что крикнуть вдогонку: «Возвращайся или умри, собака!» Арнольду было не до организации тщательных поисков беглеца, а потому, оказавшись в лесу, Джек, долго живший среди могавков, сразу получил определенное преимущество. Он мог затаиться так, что бледнолицые нипочем не обнаружили бы его, пройдя лишь в паре футов.
 Джек снова вздохнул, постаравшись не издать при этом ни малейшего звука.
 Теперь ему оставалось всего лишь пересечь поле боя, усеянное телами убитых и раненых мятежников, которых подбирали санитары и похоронные команды, а потом (если это ему удастся) повторить тот же трюк, пробравшись через позиции британских солдат, занятых теми же скорбными трудами. И весьма раздраженными в связи с действиями американских снайперов. Единственный толковый план, который в подобных обстоятельствах пришел ему в голову, — это, как следует спрятавшись, дождаться скорой грозы, которая заставит и солдат и ополченцев беречь свой порох. Проливной дождь значительно уменьшал шансы схлопотать пулю, хотя, конечно, штыки, клинки и томагавки действовали безотказно в любую погоду.
 Джек опять вздохнул, на сей раз вслух, ибо противное насекомое тяпнуло его в бедро, а начавшие барабанить о бревно дождевые капли позволяли не так уж беспокоиться о тишине.
 Испытывая одновременно и облегчение, и ужас, Джек выбрался из своей норы, чуть замешкался, для того чтобы запустить руку в штанину и извлечь оттуда свою мучительницу, оказавшуюся огромной многоножкой, и осторожно начал пробираться в темноте вниз по склону. Пролежав немало времени в древесном стволе, он слышал разговоры бойцов. Из этих пересудов явствовало лишь одно: бой был тяжелым и каждая сторона, как обычно, заявляла о своей победе.
 Уже стемнело, а пелена дождя еще более ухудшала видимость, однако по характеру местности Джек догадался, что неподалеку должна протекать речушка. Вскоре он наткнулся на нее и двинулся дальше по течению, держась слева от русла.
 Затруднение заключалось в том, что у берега, ища укрытие от дождя под кронами уже тронутых осенним багрянцем кленов, собралось немало мятежников. Стараясь держаться непринужденно и в то же время не встречаться ни с кем взглядом, Джек брел мимо людей, приходивших в себя после сражения, которое для многих было первым в жизни. Некоторые смотрели куда-то вдаль затуманенным взором, иные плакали, а у кого-то, напротив, глаза сверкали от радостного осознания того, что он остался в живых. Хлещущий дождь, вид мокрой листвы — все это вызывало у них нервический восторг, выливавшийся в беспрерывную болтовню, сопровождавшуюся крепкими объятиями и похлопыванием по плечам.
 Джек благополучно миновал три компании бойцов, но, к сожалению, встретился взглядом с кем-то из четвертой. Он торопливо отвел глаза, но было уже слишком поздно.
 — Эй, ты там. Ты, ты, чертов франт. Куда это собрался?
 Мысленно Джек выругал Бенедикта Арнольда за его пристрастие к щегольству. Полученный от него костюм больше подходил для бала, чем для военного лагеря, и, конечно же, привлекал к себе внимание. Чего стоила одна сорочка с пышными оборками, не говоря уж о камзоле с золотым галуном!
 — Прошу прощения. Я несу послание полковнику Моргану.
 Джек не счел нужным пытаться скрыть свой акцент, справедливо полагая, что в армии мятежников, численно превосходящей королевскую, полно природных англичан. Однако рослый малый, преградивший Джеку путь и уткнувший пятерню ему в грудь, был истинным уроженцем колоний. Об этом свидетельствовали его протяжное, журчащее произношение и одеяние — обшитая бахромой куртка из оленьей замши.
 — И от кого это послание?
 Джек попытался было скользнуть мимо, но рука американца перехватила его за лацкан.
 — От генерала Лирнеда, — неохотно пробормотал он.
 — Ну и ну! — присвистнул американец. — До чего дело дошло: Лирнед шлет послания тому самому Моргану, с которым как раз сейчас и беседует.
 Бойцы, укрывавшиеся от дождя под одним деревом с проницательным малым в замшевой куртке, насторожились. Джек почувствовал, как американец, бывший выше его на голову и шире в плечах, стиснул пальцы сильнее. «Интересно, он случайно не борец?» — мелькнула мысль у Джека, прежде чем он перехватил левой рукой запястье противника. Рост и сила, конечно, имеют значение, но при наличии сноровки можно вывернуть руку любому здоровяку.
 Джек так и сделал. Рослый парень вскрикнул, разжал хватку и инстинктивно изогнулся, пытаясь избежать перелома. Джек оттолкнул его в сторону, проскочил мимо и побежал.
 — Остановите его! Хватай! Держи! — закричали люди под деревом.
 Затем клацнул взводимый курок. Джек мигом сообразил, что эти ребята знают свое дело, и, выбросив ноги перед собой, заскользил по склону на пятой точке. И вовремя! Хотя в четырех ружьях из пяти порох отсырел, пятое громыхнуло что надо, и пуля просвистела над головой Джека как раз там, где за миг до того находилась его поясница. Он перекатился, снова вскочил на ноги и помчался дальше, низко пригибаясь. Бежать оказалось трудно. Мало того что мокрая тропа была скользкой и в темноте можно запросто запнуться о корягу, так вдобавок выстрел переполошил нескольких солдат регулярных сил мятежников, находившихся прямо на его пути.
 — Быстро! — крикнул Джек, поравнявшись с солдатом в синем мундире и хлопнув его по спине. — Британский шпион! Там! Видишь его? Туда!
 Пока солдат соображал, что к чему, Джек пронесся мимо. Откуда-то сзади доносилась брань поселенца, сбитого им с ног. Не видя другого выхода, Абсолют свернул с тропы и двинулся напролом, сквозь подлесок, но враги и теперь не потеряли его из виду. Еще один выстрел заглушил дождь, и пуля угодила в ствол клена совсем рядом с ним. Дважды Джек едва удерживался на ногах, но, скользя, спотыкаясь и хватаясь за деревья, продолжал бег.
 Потом дождь прекратился так же резко, как и начался. Бежать стало легче, ибо улучшилась видимость, но зато и преследователям Джек стал виден гораздо лучше.
 Деревья редели, склон становился более пологим: судя по всему, беглец приближался ко дну лощины. Спустя мгновение это ощущение нашло подтверждение: впереди во множестве толпились мятежники. Передовая линия проходила как раз по дну лощины.
 Бойцы собрались у кромки деревьев, перед прогалиной, на которой угадывались очертания какого-то строения. Джек припомнил разговор, услышанный им из полого кедра: вроде бы сегодня самая жаркая схватка разразилась вокруг фермерского дома. Не этого ли самого?
 Людей впереди было много, и обогнуть их не имелось никакой возможности: следовало каким-то образом пробираться сквозь их ряды. А поскольку позади уже слышались звуки погони, пришлось бежать напрямик.
 — Эй! — заорал Джек, приближаясь. — Смотрите! Шпион! Держи шпиона!
 Особой надежды на то, что эта нехитрая уловка сработает во второй раз, у него не было. Она и не сработала. Человек, на которого он бежал, не посторонился.
 — А сам-то ты, парень, кто таков? — осведомился он с сильным ирландским акцентом. — А ну постой!
 Но у Джека имелись свои преимущества: уклон местности, инерция бега и отчаяние.
 Сразу за деревом, возле которого стоял боец, начиналось открытое пространство — ничейная полоса, разделявшая противоборствующие армии. Не теряя времени, Джек размахнулся, двинул ирландца в грудь, оттолкнув в сторону, и попытался проскочить мимо. Мятежник, однако, схватил его за камзол, так что Джек едва не упал, а один из полученных от Арнольда сапог (они оказались на размер больше) соскочил с ноги.
 Так или иначе, вырваться на открытое пространство Джеку удалось. Это сулило надежду, и все же до спасения было еще далеко. До ближайшего укрытия — бревенчатого амбара — оставалось еще ярдов сто, и преодолеть их следовало по прогалине, оказавшейся не поляной, а убранным кукурузным полем. Скошенные стебли цеплялись на бегу за ноги. Спасло Джека не что иное, как мертвое тело. Споткнувшись о труп, Джек после отчаянного рывка кувырком полетел на землю — за долю мгновения до того, как позади грянул недружный залп.
 Джек проехался физиономией по шершавой земле, резко остановился, уткнувшись лбом во что-то мягкое, выплюнул землю, поднял голову и увидел очередной труп. Похоже, их тут было чуть ли не столько же, сколько маисовых стеблей. Судя по всему, здесь произошло страшное побоище.
 — Он там, ребята! Внизу! Держи шпиона! — послышался позади голос давешнего неуемного поселенца.
 Джек вдруг почувствовал, как на него навалилась смертельная усталость, однако беглец заставил себя преодолеть ее, вскочить и продолжить бег. Следующий выстрел раздался спереди. Пуля пробила расшитый эполет камзола.
 — Кончайте палить! — заорал Джек. — Я англичанин, черт побери!
 — Отставить огонь! Без команды не стрелять! — выкрикнул английский командир, в голосе которого Джек; почудилось что-то знакомое. На этот голос он и свернул.
 Спустя мгновение голос прозвучал снова:
 — Эй, ты! Ложись!
 В том, что слова адресованы ему, у Джека сомнений не было. Равно как и в том, что такому совету надлежит последовать незамедлительно. Он упал ничком и вжался в землю за миг до команды:
 — Взво-о-д, огонь-пли!
 В отличие от стрелявших вразнобой мятежников, ружья обученных королевских пехотинцев громыхнули как одно. Их результатом стали отчаянные и злобные крики преследователей.
 — Назад! — проорал тот самый поселенец, который организовал погоню.
 Знакомый голос заговорил снова:
 — Эй, ты там! Чеши вперед, да поживее! Дошло?
 Именно словечко «дошло» позволило Джеку окончательно понять, с кем он имеет дело.
 — Еще бы не дошло, Тед, — проворчал он, когда оказался среди красных мундиров. — Прекрасный способ приветствовать земляка.
 Гардемарин Пеллью, стоявший позади подразделения морской пехоты, так и разинул рот:
 — Провалиться мне на месте, это же Джек! Джек Абсолют! Ты живой?
 — Сам удивляюсь, но вроде бы живой. — Он сорвал пробитый пулей эполет и добавил: — Благодаря тебе.
 Пеллью быстро восстановил свое обычное ироническое хладнокровие.
 — Раз уж ты жив, Джек, тебе стоит позаботиться о смене костюма. Боюсь, у тебя испортился вкус. Никогда бы не подумал, что ты способен вырядиться на манер макаронника.
 Джек улыбнулся:
 — Чертовски рад встрече.
 Он протянул руку. Пеллью схватил ее и крепко, от души пожал.
 — Я тоже. Жаль, что ты припозднился. У нас выдался горячий денек. Добро пожаловать на ферму Фримена.
 Взгляд молодого офицера скользнул по полю и, несмотря на залихватский тон, потускнел. Потом гардемарин посмотрел на Джека и добавил:
 — Впрочем, я уверен, ты тоже побывал в какой-нибудь переделке.
 — Еще в какой переделке, Тед. А сейчас мне необходимо срочно поговорить с Бургойном.
 — Немедленно отведу тебя к нему, — заявил Пеллью, выпустив руку Джека. — Уилсон, прими командование.
 Взвод стал перезаряжать ружья, а молодой офицер продолжил:
 — Генерал чертовски обрадуется встрече с тобой. И удивится. Мы все считали тебя погибшим.
 Джек вернулся мыслями в прошлое. Совсем недавно, прячась в гнилом дереве, он размышлял о смерти и подсчитывал, сколько раз за последние полгода смотрел ей в лицо. Тогда ему не хватило пальцев на руке. Бегство через линию фронта добавило к счету и пальцы ног. А теперь у Джека появилось ощущение, что будущее сулит ему такие сюрпризы, что не хватит и их.


* * *

 Лагерь являл собой ужасающее зрелище. Повсюду лежали раненые — чудом приковылявшие сами или вынесенные с поля боя. Сквозь парусину подсвеченных изнутри хирургических палаток виднелись огромные силуэты врачей, без устали оперировавших тех, кого еще можно было спасти, а снаружи росли окровавленные кучи ампутированных конечностей. Отовсюду слышались вопли и стоны. Кто-то читал молитвы, кто-то сидел молча, стиснув зубы.
 — Этим еще повезло, Джек, они выбрались, — сказал Пеллью. — Куда больше наших осталось на поле. Забрать их мы не можем, мятежники стреляют метко. Когда совсем стемнеет, попробуем вынести выживших... если они останутся.
 Уловив в голосе гардемарина дрожь, Джек намеренно не стал смотреть на своего земляка — совсем еще мальчишку. И все же уголком глаза Джек заметил, как тот смахнул рукавом предательскую слезинку.
 — Это был тяжелый, самый тяжелый день в моей жизни. Доводилось мне бывать и в стычках и в перестрелках в этой кампании, но это сражение...
 Пеллью умолк, ему трудно было говорить.
 — Поле осталось за нами, но в каждом полку уцелело человек по семьдесят, и рядовых и офицеров, а пушкарей повыбило почти всех. Янки так и рвутся напролом. Никто не ждал от них такого напора. Думаю, мы устояли только благодаря немцам, которые подошли слева. А генерал, по слухам, собрался поутру атаковать снова. Как мы можем сделать это, Джек, как...
 Его голос чуть не сорвался. Джек споткнулся и, чтобы сохранить равновесие, ухватился за плечо молодого друга. Абсолют поспешил заверить земляка в том, что Бургойн будет делать лишь то, чего требуют от него Англия и честь, и не станет рисковать понапрасну людьми, которых так ценит и любит.
 Эти слова, произнесенные спокойным тоном, возымели эффект. Молодой корнуоллец глубоко задышал и наконец кивнул.
 — Я знаю это, Джек. Прошу прощания.
 — Не за что тебе извиняться, — отозвался Абсолют и, напоследок сжав, отпустил его плечо.
 Они продолжили путь и вскоре вступили на широкий проход между рядами палаток, перед которыми горели походные костры. Вокруг неподвижно, радуясь возможности отдохнуть, сидели солдаты, а женщины суетились над котлами. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: рацион бойцов весьма скуден, а боевой дух невысок. Похоже, никому не хотелось разговаривать. Во всем воинском стане царило угрюмое молчание.
 В конце прохода сквозь сумрак виднелось большое строение.
 — Дом Меча, — сказал Пеллью. — Генеральский штаб.
 Джек не дошел до двери ярдов пятьдесят, когда из палатки справа раздался крик, который был бы отчетливо слышен даже в театре, во время увертюры. Здесь, в тишине лагеря, он показался оглушительным.
 — Джек Абсолют. Боже... О боже... Джек!
 Он обернулся — и успел раскрыть объятья навстречу метнувшейся к нему фигуре.
 — Они сказали мне... он сказал мне... что ты умер. Что нет никакой надежды, и остается лишь молиться за твою душу.
 Хотя этот наскок и сбил Джеку дыхание, он сумел набрать воздуха и откликнуться:
 — Как вы можете видеть и чувствовать, мисс Риардон, я отнюдь не умер.
 Руки Луизы пробегали вверх и вниз по его рукам, словно она хотела удостовериться в том, что перед ней не призрак, а человек из плоти и крови. Ее глаза были полны восторженного неверия.
 Что касается Джека, то он наслаждался видом этих очей, которые так часто вспоминались ему бессонными ночами. Интересно, что, пытаясь воспроизвести в памяти их изумрудный оттенок, он оказался недалек от действительности, однако не мог и представить себе, что в этом зеленом озере может бушевать такая буря чувств.
 В Лондоне и на борту корабля она все время уравновешивала кокетство невозмутимостью, способной довести до бешенства. Луиза всегда отменно владела собой. Джек догадывался: как только схлынет изумление и Луиза осознает, что на нее обращено множество взоров (и прежде всего, взор пожилого джентльмена, стоявшего у входа в палатку), она станет прежней.
 Впрочем, это ничуть не помешало ему наклониться и коснуться губами ее губ. Джек был бы не против того, чтобы этот поцелуй продолжался вечно. В конце концов, он немало претерпел, честно заслужил награду и вполне мог послать к черту всех зевак на свете.
 Увы, Луиза уже начинала приходить в себя: она отступила назад, смерила его с ног до головы оценивающим взглядом и не без колкости промолвила:
 — Что ж это вы, сэр, так огорчаете своих друзей? Право же, это бессердечно.
 Джек рассмеялся.
 — Я глубоко сожалею, мисс, о том, что невольно стал для кого-то причиной огорчения. Заверяю вас, все это произошло по совершенно не зависящим от меня обстоятельствам.
 — Ну что ж, тогда вам следует поправить дело как можно быстрее, — заявила она.
 Джек подивился тому, как быстро вспышка страсти сменилась привычной невозмутимостью. О недавнем всплеске эмоций напоминал лишь легкий румянец.
 — Не выпьете ли с нами бокал вина, сэр, и не расскажете нам свою историю? — промолвила Луиза, указывая жестом на вход в палатку, где по-прежнему стоял пожилой человек. — Мне кажется, вы еще не знакомы с моим отцом?
 Джек слегка склонил голову:
 — Капитан Джек Абсолют, сэр, к вашим услугам.
 Немолодой человек сдержанно поклонился.
 — Полковник Тадеуш Риардон, сэр. К вашим. Я много о вас наслышан и провел немало времени, пытаясь утешить дочь в связи с потерей... друга.
 Последнее слово прозвучало лишь с легким нажимом и без малейшего оттенка неуважения.
 — Рад видеть, что Господь Христос воскресил вас, как Лазаря. Не присоединитесь ли вы к нам, чтобы выпить мадеры? Кажется, это моя последняя бутылка, и я не могу представить себе более подходящего случая.
 Он отступил в сторону и сделал широкий жест, приглашая гостя в палатку.
 — Благодарю вас, сэр, но я полагаю, что прежде всего должен явиться с докладом к генералу Бургойну. Вы позволите вернуться попозже?
 — Разумеется.
 Полковник посмотрел на дочь, которая по-прежнему не сводила глаз с Джека. В ее очах невозмутимость мешалась с восторгом. Риардон улыбнулся:
 — Более того, я настаиваю.
 — Обещаю, что непременно буду, — заверил его Джек с низким поклоном и, подстроившись под шаг Пеллью, удалился с достоинством, которое было несколько смазано отсутствием одного сапога и сопряженной с этим не слишком величавой походкой.
 Все это не имело никакого значения по сравнению со встречей, которую устроила ему Луиза. Во время разлуки у Джека имелись некоторые мысли насчет того, что пятинедельный флирт на борту корабля не оставил глубокого следа в ее сердце. Но эта встреча в лагере мигом развеяла все сомнения. К штабу Бургойна Джек приближался в превосходном настроении.
 — Если тебе интересно знать, Джек, она рыдала не переставая — с того момента, как немец рассказал о твоей смерти, и до вашей нынешней встречи, — заметил Пеллью.
 Джек встрепенулся.
 — Немец? Фон Шлабен?
 — Он самый. Сказал, что у форта Стэнвикс тебя укусила гремучая змея и ты умер в страшных мучениях. Дoлжен сказать, мне это показалось странным: чтобы такой знаток леса, как ты, наступил на змею...
 Часовой уже распахнул перед ними дверь.
 — Он там, Тед? — спросил Джек, но ответа получить не успел.
 Изнутри прозвучал знакомый голос:
 — Капитан Абсолют. Ну-ну. Я так и думал, что слухи о вашей безвременной кончине сильно преувеличены. Заходите, заходите, сэр, вы, как всегда, появились как нельзя вовремя. Мы нуждаемся в вашей сообразительности и ваших познаниях.
 Пеллью сжал его руку и шепнул:
 — На бивуаке морской пехоты для тебя всегда найдется местечко.
 Генерал Бургойн стоял лицом к двери, опершись о стол. Он был в жилете. Мундир висел позади него на вешалке, расправленный так, что на фалдах отчетливо виднелись три пулевых отверстия. Джек приметил, что кто-то заботливо поместил лампу прямо за вешалкой, из-за чего дырки выделялись, как звезды на вечернем небе. Впрочем, это наверняка сделал сам Бургойн, известный пристрастием к театральным эффектам. Своей композицией он как бы сообщал следующее: «Они понапрасну тратят пули, я неуязвим, а следовательно, непобедим».
 Поприветствовав таким образом Джека, Бургойн снова повернулся к столу. Вокруг него собрались члены военного совета. Многих Джек знал. Александр — Сэнди — Линдси, граф Балкаррас, который выглядел еще более тонким и более хрупким, чем обычно, при виде Абсолюта встрепенулся и радостно подался вперед, но сдержал свой порыв и ограничился приветливой улыбкой. Генерал Фрейзер встряхнул головой и заморгал. Барон фон Ридезель и его переводчик ограничились сдержанными, как это характерно для немцев, кивками и продолжили рассматривать что-то на столе, поверх генеральского плеча.
 Кое-кого из находившихся в комнате — например, артиллерийского генерала Филлипса — Джек знал плохо; а кое с кем — прежде всего это относилось к командирам лоялистов — не был знаком вовсе. В углу комнаты Джек приметил человека в грязном цивильном платье. Этот явно чувствовал себя не в своей тарелке (возможно, потому, что он, единственный из всех, сидел). Он, кстати, был единственным, кто рассматривал Джека с чем-то похожим на интерес. Остальные восприняли беззаботный тон генерала как намек и удостоили блудного сына лишь беглым взглядом.
 Подполковник Томас Карлтон, адъютант Бургойна, в чьих волосах со времени их последней встречи появились серебряные нити, подошел к Джеку с бокалом шерри и словами «Добро пожаловать», после чего сунул бокал ему в руку и подвел новоприбывшего к столу. Джек взглянул вниз. Перед ним лежали листок бумаги, исписанный от руки, странной формы картонные карточки и клочки ткани с отверстиями.
 Еще один офицер, капитан Мани, суетливо и бестолково накладывал одну за другой эти карточки поверх по-детски нацарапанных слов.
 — Капитан Мани, — сказал Бургойн, — объясните мистеру Абсолюту, в чем у нас затруднение.
 Его голос, обычно легкий и непринужденный, на сей раз звучал напряженно.
 — Впрочем, попытайтесь заодно растолковать это и всем нам. Только доходчиво, в понятных словах.
 Похоже, бедняга капитан Мани допустил какую-то серьезную оплошность. Бургойн, даже когда бывал в скверном расположении духа, редко допускал резкость в отношении подчиненных. Впрочем, именно из-за необычности любое проявление его гнева могло лишить присутствия духа любого, на кого оно было направлено. Именно так обстояло дело с несчастным капитаном, от волнения начавшим заикаться.
 — П-п-проблема проста, капитан Абсолют, только вот решить ее не так п-просто. Мы потеряли трафарет, необходимый для расшифровки этого письма.
 — Вы потеряли его, Мани!
 — При... при... при всем моем почтении, сэр, он был надежно спрятан в вашей палатке, а потом...
 — Да, да. Ваши отговорки мы уже слышали. Продолжайте!
 Мани пожевал нижнюю губу. Ему вовсе не хотелось повторять и так известные вещи, однако Бургойн заставлял бедолагу это делать — в наказание, чтобы сорвать на нем свое раздражение.
 — Как вы... как вам известно, трафареты — это самое простое и эффективное средство расшифровки. О-о-отправитель и получатель имеют идентичный кусочек картона или ткани с прорезями определенной формы. Он накладывается на кусочек бумаги и необходимое послание пишется... то есть в прорези вписывается само послание. А потом, когда трафарет убирается, остальная часть листка заполняется невинными новостями. Повседневные дела, здоровье... все, что обычно пишут в письмах. Получатель достает свой трафарет, накладывает на письмо и...
 — Да, хорошо, Мани, этого достаточно, — ворчливо бросил Бургойн несчастному офицеру и повернулся к Джеку. — Видите, что делается? Это письмо прибыло сегодня из Нью-Йорка от генерала Клинтона, его доставил наш доблестный сержант Уилли.
 Он кивнул на перепачканного малого в углу, который все порывался вскочить. Тому жестом велели сидеть.
 — На рассвете ему следует вернуться с ответом — но с ответом на что?
 Генерал сердито отмахнулся от попытки Мани подставить поверх письма еще одну из шелковых форм — что-то вроде зигзага молнии.
 — Среди этого словесного мусора скрыты сведения, заполучить которые нам не удавалось в течение восьми недель. Закончил ли генерал Хоу свою кампанию в Пенсильвании и двинулся ли наконец к месту нашей встречи в Олбани? Или, на самый худой случай, собирается ли Клинтон атаковать горные форты на Гудзоне, а потом двинуться маршем нам на подмогу? Любое из этих действий вынудит американцев разделить армию, действующую здесь против нас. Сейчас американцы располагают самое меньшее четырехкратным численным превосходством, но если с Божьей помощью нам удастся свести его до двукратного, я поколочу их и прорвусь к Олбани. Тогда, несмотря на наши напасти, кампания будет выиграна, и мы сохраним Америку для Короны.
 Он вздохнул и стал массировать себе лоб ребром ладони.
 — Как вы слышали, Джек, трафарет, с помощью которого мы могли прочитать послание... пропал. Пропал!
 Джек постарался скрыть тревогу. Просто так трафареты не пропадают, и скорее всего он был похищен шпионом, пробравшимся в штаб британской армии. В первую очередь Абсолют подумал о фон Шлабене, но граф едва ли мог так быстро вернуться из форта Стэнвикс. Да и Бургойн едва ли оставил бы немца в своей палатке без присмотра. О причастности к такому гнусному преступлению одного из офицеров в красных мундирах не хотелось и думать. Но доступ в генеральский шатер могли иметь и командиры лоялистов, и немцы. Впрочем, о том, куда делся трафарет и почему это случилось, можно поразмыслить и попозже. Главное, что он исчез, и это грозило обернуться чуть ли не катастрофой.
 Генерал заговорил снова.
 — Итак, все, что мы имеем, — это письмо, где сообщается, что «Мистер Родс получил партию мундирного сукна». Может, попросить его залатать мой мундир, а?
 Послышался нервный смех.
 Бургойн бросил взгляд на Джека, который, стоя очень близко, сумел заметить в серых глазах генерала выражение, какого никогда прежде не видел. Это было отчаяние.
 — Ну как, капитан, сможете вы разрубить этот гордиев узел? — с надеждой спросил командующий.
 Джек, в отличие от него, особых надежд на успех не питал, но должен был хотя бы попытаться, а потому прочитал письмо. Оно было нарочито безграмотным — видимо, для того, чтобы вернее запутать и сбить с толку возможного постороннего читателя.
 "Дорогой Куз.
 Видел ли ты в последнее время этого падлица Уилла Пайпера? Он задолжал мне 5 фунтов, и его гнусные попытки скрыться от меня дастойны призрения. Намерен я тапереча, с тваего пазваления, двигаться вперед, потому как получил в мануфактуре Гудзона партию мундирного сукна. Пошью камзолы, и в форты, на продажу. Передай наилушие пажилания маей нивесте Мардж. Я увижусь с ней недели через две-три, но мине кажитца, что это будет две или три тысящи.
 Ваш любящий кузен,
 Т. Родс".
 Джек сделал изрядный глоток шерри и поставил бокал рядом с графином. Он никогда не видел трафарета, на который ссылался генерал, и, очевидно, никто не смог бы отличить его от нескольких других, хранившихся для других корреспондентов. Все они — зигзаг молнии, звезда Давида, крест Лоррейн — были выложены рядом с листком. Мани, очевидно, испробовал их все. Кроме того, бедняга штабист нарезал из картона множество шаблонов произвольной формы, с которыми и экспериментировал, когда появился Джек. Помимо этого, капитан сделал и несколько точных копий письма.
 Джек поднял одно, скользнул по нему взглядом, выискивая повторяемость слов, сочетаний букв или еще что-нибудь, за что можно было бы зацепиться. Какие-нибудь слова или фразы, которые могли бы иметь двойной смысл — и военный, и относящийся к коммерции. Он чувствовал на себе внимание присутствовавших, давление их ожиданий, их отчаянную надежду. Если Джек и испытал на себе все тяготы этой кампании, то ведь они испытали их тоже. И подтверждением тому — столь же красноречивым, как и пулевые отверстия в мундире Бургойна, — были тела, лежавшие в жнивье возле фермы Фримена.
 Во рту у Джека вдруг сделалось сухо, и он, сглотнув, принялся перемещать по листу бумаги картонные карточки, как при игре в «крестики-нолики», с которой когда-то отменно справлялся. Это ничего не давало, но Джек, увлекшись, настолько забылся, что задел графин. Вино расплескалось — к счастью, не все.
 — Ради бога, Абсолют, будьте поосторожней! Это моя последняя бутылка «Санта-Виктории»! — воскликнул Бургойн.
 — Простите, сэр.
 Джек поставил сосуд из тонкого свинцового хрусталя на место, глядя на стекающую по столешнице струйку жидкости. Она напомнила ему об ужине на борту «Ариадны» и пролитом портвейне, полоска которого, словно знаменуя собой кровь, побежала между бокалами, когда в каюту неожиданно вошел фон Шлабен. Пальцы Джека коснулись графина, своей формой несколько напоминавшего женскую фигуру. Легкое касание изгибов хрусталя пробудило воспоминания — пока еще очень неясные.
 Шерри, конечно, был из той страны, где они с Бургойном впервые воевали вместе — в 1762 году. Та испанская кампания утвердила репутацию генерала как стратега и положила начало репутации Джека как безумца, каковым он проявил себя на передовой, при штурме крепости в Валенсии де Алькантара. Как раз в той стране ему впервые довелось увидеть трафареты, ибо испанцы были более всего привержены именно такому способу шифрования. Когда англичанам в результате внезапной атаки удалось захватить вражеский штаб, там среди прочих материалов нашлось несколько трафаретов. Бургойн, уже отметивший, что молодой офицер отличается не только отвагой, но и умом, приказал Джеку изучить эти приспособления. Очень скоро Абсолют выяснил, что образцами для многих из них послужили столь горячо любимые противником испанские вина.
 Он снова очертил пальцами контуры графина и обратился к присутствующим:
 — Найдется у кого-нибудь более-менее чистый носовой платок? И есть ли у вас ножницы, капитан Мани?
 Было предложено несколько носовых платков разной степени чистоты. Выбрав три наименее грязных, Джек сделал на каждом разной величины, но одинаковой формы прорези, соответствующие контурам графина, напоминающего женскую фигуру. Наложив на письмо самый маленький из полученных трафаретов, Джек поводил им туда-сюда, ничего не добился, повозился со вторым — тот же никчемный результат. Джек чуть было не отказался от третьей попытки, когда в глаза ему бросилась некая странность. Например, совершенно ненужный пропуск перед словом «форты» находящимся почти под словом «Гудзона». Джек снова приложил трафарет, повернул его на сорок пять градусов... и улыбнулся.
 Бургойн, не сводивший с него глаз, нетерпеливо протянул руку и уронил ее.
 — Получилось?
 — Я... думаю, да, сэр. Трафарет не идеален, так что, возможно, мы прочтем не все... но, надеюсь, этого будет достаточно.
 Взяв карандаш, Джек обвел контуры трафарета и подчеркнул выделенные слова. Присмотрелся, убедился, все ли как надо, и кивнул.
 "Дорогой Куз.
 Видел ли ты в последнее время этого падлица Уилла Пайпера? Он задолжал мне 5 фунтов, и его гнусные попытки скрыться от меня дастойны призрения. Намерен я тапереча, с тваего пазваления двигаться вперед, потому как получил в мануфактуре Гудзона партию мундирного сукна. Пошью камзолы, и в форты, на продажу. Передай наилушие пажилания маей нивесте Мардж. Я увижусь с ней недели через две-три, но мине кажитца, что это будет две или три тысящи.
 Ваш любящий кузен,
 Т. Родс".
 — Полковник Карлтон!
 Бургойн жестом указал на порезанный носовой платок и письмо. Склонившись над текстом, адъютант стал выписывать в блокнот подчеркнутые слова. Получалось не слишком складно, но понятно.
 Генерал сжал плечо Джека.
 — Я соврал, дорогой Джек. У меня есть еще одна бутылка «Санта-Виктории». И она — ваша.
 — Могу я предложить, генерал, чтобы мы все распили ее вместе?
 Под гул радостных голосов бутылку откупорили, шерри перелили в хрустальный графин и разлили по бокалам. Пока все пили, Карлтон закончил копировать текст. Подошедший Фрейзер похлопал Джека по плечу. Граф Балкаррас, известный приверженец традиций Харроу, вполголоса похвалил:
 — Для выпускника Вестминстера — совсем неплохо. Я-то думал, там учат только содомии да игре на бильярде.
 Джек взял один из списков письма.
 — Капитан Мани, с вашего позволения, я позаимствую экземпляр. Вдруг там обнаружится что-нибудь еще?
 Испытывавший огромное облегчение молодой офицер с радостью согласился.
 Тем временем все взгляды обратились к Карлтону.
 Тот почесал висок.
 — Ну? — рявкнул генерал.
 Карлтон показал текст Бургойну, и тот, прикрыв, на мгновение, глаза, улыбнулся. Потом кивнул Карлтону, который прочел вслух:
 — «Намерен двигаться вперед Гудзона форты недели через две-три».
 Присутствующие издали единодушный вздох.
 — Итак, через две-три недели Клинтон предпримет нападение на горные форты на Гудзоне. Куда уж яснее. — Бургойн поднял глаза к потолку. — И если на доставку письма потребовалось шесть дней, то атака последует через неделю, максимум через две.
 Генерал обвел взглядом своих офицеров, желая убедиться, в полной ли мере они осознали значение услышанного.
 — Таким образом, очевидно, что, даже если генерал Хоу намерен продолжить наступление на юг, он не мог не выделить Клинтону достаточных сил, чтобы овладеть фортами и двинуться дальше, к нам на подмогу.
 Бургойн снова оперся ладонями о стол. Однако если раньше эта поза выдавала усталость, то теперь, напротив, указывала на прилив бодрости.
 — Мы можем рассчитывать на подкрепление не меньше чем в семь тысяч человек. Чтобы отразить эту угрозу, генералу Гейтсу, командиру противостоящих нам мятежников, придется разделить находящиеся здесь силы... или вообще отступить. Так или иначе, джентльмены, для нас вопрос об отступлении больше не стоит, ибо это позволило бы Гейтсу всей своей мощью обрушиться на Клинтона. Мы должны удержать мятежников здесь, прикнопить их к этой долине. Когда Клинтон прорвется или Гейтс развернется лицом к нему, мы зажмем янки в тиски и раздавим их.
 — Значит ли это, что на завтра наша атака отменяется? — спросил генерал Фрейзер.
 Бургойн улыбнулся.
 — Да, Саймон. Люди могут расслабиться, отдохнуть. Выдайте дополнительную порцию рома, пусть выпьют три здравицы за короля. Утром мы соберемся и посоветуемся о том, как укрепить наши позиции. Однако боюсь, что наш славный сержант Уиллис, доставивший такие хорошие новости, на рассвете должен будет отправиться в Нью-Йорк, дабы информировать генерала Клинтона о том, что мы были рады узнать о его намерениях и хотели бы уточнить дату прибытия. А пока отдыхай, сынок, набирайся сил. Они тебе понадобятся.
 Сержант, чертовски усталый с дороги, выслушал эти слова с явным удовлетворением и, козырнув, удалился. Остальные восприняли это как сигнал к тому, что пора расходиться. Джек тоже направился к двери, но был остановлен окликом Бургойна:
 — Капитан Абсолют, можно вас на пару слов?
 — Я приберег прекрасное бордо, — шепнул граф Сэнди. — Подходи потом ко мне.
 Быстро сжав Джеку плечо, он ушел, оставив Абсолюта наедине с генералом.
 Как только дверь за последним из ушедших затворилась, Бургойн тяжело осел на стул, опустив голову на ладони обеих рук.
 — Я уже не так молод, как раньше, Джек...
 — Все мы не молодеем, сэр.
 — И может быть, я был малость суров к этому мальчику, Мани.
 — Очевидно, у вас выдался нелегкий день. Как и у меня.
 — Это точно. — Бургойн потер глаза костяшками пальцев, потом поднял глаза и посмотрел на Джека. — Что у вас с шеей, мой мальчик? Неприятный цвет.
 — Это что! Видели бы вы ее три недели назад, когда змеиный укус был еще свежим!
 — А, так, стало быть, граф сообщил правду.
 — Только в одном пункте, генерал. Боюсь, многие существенные подробности он упустил. Едва ли ему пришло в голову поведать вам о том, как он знакомил меня с этой змеей.
 Бургойн улыбнулся.
 — Да. Ни о чем подобном фон Шлабен и вправду не упоминал. Черт возьми, Джек, вы всегда умели занять меня увлекательным рассказом! Может быть, поделитесь со мной этой историей за обедом?
 — Непременно. Но сперва я хочу узнать: граф все еще здесь?
 — Боюсь, что нет. Вы разминулись с ним на несколько часов.
 Джек пошатнулся. Неожиданно он ощутил страшную усталость, словно мысль о неминуемой мести была единственным, что придавало ему силы.
 Тем временем Брэйтуэйт, генеральский слуга, принес и поставил на стол миску. Бургойн принюхался и поморщился.
 — Видите ли, Джек, когда мне пришлось урезать походный рацион, я объявил, что буду питаться из солдатского котла. Чистая бравада. — Он поднял глаза и улыбнулся. — Однако я не упомянул о том, что я буду пить. Чтобы отметить... Брэйтуэйт, подайте «Шато Верасин». И такую же миску — это ведь рагу, да? — для капитана.
 Когда его слуга удалился, Бургойн обернулся к Джеку.
 — Итак, сэр, я готов выслушать ваш отчет.
 Они ели, пили (вино, как и обычно за столом у Бургойна, было выше всяких похвал), и Джек подробно повествовал обо всем случившемся за месяцы, прошедшие с момента их расставания. Как выяснилось, от Сент-Легера генерал получил доклад, где тот полностью оправдывал все свои действия, тогда как переданное капитану Анкраму письмо Джека до командующего не дошло. Полковник-пропойца явно желал скрыть правду о событиях в форте Стэнвикс. На протяжении всего этого рассказа Бургойн, не забывая отдавать дань вину, чертыхался и присвистывал. Завзятый театрал, он был не только хорошим драматургом, но и прекрасным зрителем. А значит, и слушателем.
 — Так говорите, индейцы дезертировали толпами? — переспросил он. — То же самое и здесь. У меня осталось едва ли девять десятков дикарей, и каждое утро я просыпаюсь, боясь, что ушли и эти. Даже тот малый, Брант, который, по крайней мере, вернулся из-под Стэнвикса исчез снова.
 Генерал долил бокал Джека до краев и продолжил:
 — Кстати, с Брантом был и ваш друг Ате. Он бы, наверное, остался, но, как только узнал, что вас здесь нет, собрался и смылся снова. Жаль, что мне не удалось его удержать. Помимо великолепных бойцовских качеств у этого малого самое оригинальное представление о Шекспире, с каким мне доводилось сталкиваться. По-моему, он и Гамлета считает отчасти могавком.
 Джек пригубил вина и выругался.
 — Черт, мы ведь должны были встретиться! Я не явился из-за нападения фон Шлабена и последовавшего плена. Ате отправился искать меня, так же как я — его.
 Он задумался, всколыхнув вино в бокале.
 — И вы говорите, немец только что уехал?
 Бургойн кивнул.
 — Очень жаль. Думаю, после всех этих прискорбных событий у форта Стэнвикс вы должны поверить, что я не напрасно считал графа «Диомедом». Он — один из самых опасных наших противников.
 Бургойн тоже повертел вино в бокале, наблюдая за игрой рубиновой жидкости в свете лампы.
 — Я-то согласен с вами, Джек. И должен извиниться: ведь обещал же держать его под приглядом! Представьте себе, целую неделю я вообще не знал об его отсутствии, потому что... несколько отвлекся. А потом фон Ридезель сказал мне, что он уехал — охотиться, вы только подумайте! Но мне и в голову не пришло, что его «дичью» можете стать вы. Этот пропойца Сент-Легер ни словом не упомянул о его роли во всех тамошних событиях. Мне, наверное, следовало взять немца под стражу, как только он сюда вернулся. Но предстоял бой, и многое зависело от умения его кузена, барона фон Ридезеля.
 — Как вы считаете, сэр, барон знает о деятельности своего кузена?
 — Фон Ридезель? Поддерживает измену? — Бургойн выразительно покачал головой. — Невозможно. Порой мне кажется, что барон стремится выиграть эту войну в одиночку, настолько рьяно он дерется за наше дело. По правде сказать, если бы он не двинул своих немцев на левый фланг мятежников... хм, не исключено, что нас бы побили. Изменники так себя не ведут.
 Он положил руку Джеку на плечо.
 — Нет, мой мальчик, это я виноват в том, что фон Шлабен едва не убил вас, я один. Еще раз прошу прощения.
 — Да чего уж там, сэр, все прошло и забыто. Полагаю, у вас и без меня было о чем думать.
 Джек бросил взгляд в сторону окна.
 Бургойн вздохнул.
 — Сегодня, Джек, нам выпала жаркая работенка, вроде той, какую мы с тобой помним по Валенсии де Алькантара. Эти мятежники научились драться, будь они прокляты. Мы удержали поле, но... — Генерал потер глаза. — Что касается этого чертова графа, то он появился здесь лишь накануне сражения. Сегодня, как только все закончилось, я немедленно послал моего первого гонца в Нью-Йорк и к Клинтону. Фон Шлабен с персональными депешами от барона фон Ридезеля отправился в путь вскоре после этого.
 — Он поехал вслед за вашим гонцом?
 Генерал утвердительно кивнул.
 — Тогда я сомневаюсь, что ваша депеша попадет по назначению.
 — Он убьет моего посланника?
 — Попытается. Вам придется отправить еще одного.
 — Сержант Уиллис выедет на рассвете. Но я всегда посылаю как минимум троих, потому, что увы, нельзя исключить того, что двоих из них схватят. Шпионы есть повсюду. Порой мне кажется, что Гейтс узнает о моих передвижениях раньше, чем я издаю приказы.
 — Кстати, о том трафарете, который был вам так нужен. Вам не кажется, что его не потеряли, а выкрали?
 — Конечно, выкрали. Но мы хватились пропажи до возвращения фон Шлабена.
 Джек кивнул:
 — Значит, среди нас есть еще один шпион. Может статься, что граф вовсе и не «Диомед». Помнится, в том зашифрованном послании из Квебека фигурировал еще и «Катон».
 — Вполне возможно.
 Бургойн осушил бокал и долго смотрел на Джека поверх ободка.
 — У вас усталый вид. Вижу, вы вымотались до крайности. Мне, право же, неловко просить...
 — Я, как всегда, к вашим услугам, генерал.
 Бургойн кивнул.
 — Тогда... будьте моим третьим гонцом.
 — Я не нужен вам здесь?
 — Я всегда рад вашему обществу, дорогой Джек. Но рыть окопы и строить редуты найдется кому и без вас. А вот вы должны будете убедить Клинтона не терять времени у фортов на Гудзоне, а сломя голову спешить сюда. Ибо, если он не поторопится... — Бургойн устремил взгляд поверх головы своего собеседника. — Если он не поторопится, то нам конец. — Он подался вперед, через стол. — Сами понимаете, Джек, это предназначается только для ваших ушей. Ваших и Клинтона. Он должен прийти или...
 Генерал поднял взгляд на Джека, и тот снова увидел в глазах полководца невиданное доселе выражение.
 — Или он должен будет отдать приказ о моем отходе. Он по-прежнему мой начальник. И, в отличие от меня, знает, что собирается предпринять генерал Хоу. Если бы он приказал мне организованно отступить в Канаду, чтобы сохранить мою армию для будущих сражений, я бы так и сделал. Сделал бы, Бог свидетель!
 Веки Бургойна, дрогнув, опустились, и тут, словно призванный на сцену, появился Брэйтуэйт, неся в руках странную связку каких-то полированных палок.
 — Можно мне, сэр? — спросил слуга.
 Бургойн кивнул.
 — Извините, Джек, мне нужно поспать. Письма Клинтону для вас и Уиллиса я продиктую и подпишу завтра. Увы, я уже не тот, что в молодости...
 Он встал из-за стола и направился туда, где слуга успел преобразить диковинную связку палок в раскладную кровать. Из-за ширмы явился матрас. В помещениях, занимаемых Бургойном, непременно ставилась ширма, и сейчас Джек скрыл облегченный вздох, поняв, что по крайней мере здесь за нею не прячется очередная любовница.
 Пока слуга выкладывал из сундука постельное белье, генерал покачивался возле койки.
 Джек подошел к нему и остановился рядом.
 — Три последних вопроса, сэр.
 — Ну?
 — Я сообщу капитану Мани обо всем, что узнал о мятежниках во время моего пребывания у Бенедикта Арнольда.
 — Да, — зевнул Бургойн, — сделайте это, пожалуйста.
 — Насчет Ате.
 — Если он вернется, я задержу его для вас здесь.
 — Спасибо. И последнее — граф фон Шлабен.
 Из глаз генерала исчезла усталость.
 — Держать врага под присмотром больше не имеет смысла. А позволять ему и дальше вредить нашему делу и угрожать вам тем паче нельзя. Убейте его, — сказал Бургойн.
 — Сэр, я почту за особое удовольствие исполнить этот приказ.
 К тому времени, когда часовой распахнул перед уходящим Абсолютом дверь, генерал уже похрапывал. Джек и сам чувствовал себя почти столь же вымотанным. В предыдущие недели ему приходилось заботиться не столько об отдыхе, сколько о простом выживании, так что предложение Пеллью заночевать с морскими пехотинцами пришлось очень кстати. Джек собирался воспользоваться им, но прежде ему предстояло нанести еще один визит.


* * *

 Она дожидалась его, стоя у входа в свою палатку. Когда он приблизился, полковник Риардон приподнялся с койки, находившейся в глубине палатки.
 — Джек! — Луиза протянула руку ему навстречу, но тут же, вспомнив о присутствии отца, уронила ее.
 — Пришли выпить мадеры, капитан? — осведомился полковник Риардон, подойдя к выходу из палатки.
 — Спасибо за приглашение, но боюсь, как бы сон не сморил меня раньше, чем наполнятся бокалы, — ответил Джек. — Я пришел пожелать вам и дочери спокойной ночи.
 — Значит, завтра? — с улыбкой промолвила Луиза.
 — Может быть, если останется время. Я снова отправляюсь в путь.
 — Когда? Куда?
 — В полдень. Я уезжаю, — он заколебался, — по небольшому поручению генерала. Ничего опасного, заверяю вас.
 — Похоже, сэр, вы считаете меня маленькой девочкой, которой рассказывают сказки, чтобы успокоить ее.
 Девушка мгновенно преобразилась, глаза ее заблестели, на щеках выступил румянец.
 — «Не опасно», как же! Бьюсь об заклад, вы отправляетесь в Нью-Йорк в качестве одного из гонцов. То есть займетесь самым рискованным делом, какое только есть в армии.
 Джек подошел поближе.
 — Если это так, мисс Риардон, то, объявляя о моей миссии во весь голос, вы едва ли делаете ее более безопасной.
 Похоже, его выпад несколько смутил ее, но не слишком, ибо она совершенно безапелляционным тоном заявила:
 — Я должна ехать с вами.
 По правде сказать, ей не в первый раз удалось удивить Джека, но все же он несколько растерялся.
 — Как? Зачем?
 — Я ждала именно такой возможности, правда, папа?
 Обернувшись, она положила руку на руку немолодого джентльмена.
 — Мы получили письмо из Нью-Йорка. Там разразилась эпидемия, и моя матушка, к сожалению, заразилась. Она серьезно больна, а должного ухода за ней нет. Я просила генерала отпустить меня к ней, но он ни в какую не соглашается. О том, чтобы поехать одной, не может быть и речи, а лишних людей, чтобы обеспечить безопасный эскорт, у него нет.
 — Генерал Бургойн совершенно прав. И даже если предположить, что вы тоже правы и я действительно отправляюсь в Нью-Йорк, то с вашей стороны было бы крайне опрометчиво пускаться в подобное путешествие. Не уверен, что я в состоянии обеспечить вашу безопасность. Леса кишат озлобленными, отчаявшимися людьми, и нашими, и мятежниками, и просто разбойниками. В одиночку у меня есть шанс прорваться, но...
 Луиза, однако, упрямо вскинула подбородок. Предвидя ее возражения, Джек повернулся к полковнику:
 — Сэр, я обращаюсь к вам. Я должен ехать как можно скорее и буду жить в самых суровых условиях. Это не самое подходящее место для...
 — Для леди? Вы думаете, я родилась в шелках и выросла в кружевах? — прервала его девушка. — До того, как мой отец приобрел свое состояние, еще до того, как он стал командовать полком, мы десять лет провели на фронтире [7] . Я выросла в тех самых лесах, по которым вам предстоит ехать.
 — Это верно, капитан, так оно и есть.
 — Но скорость, с которой я должен двигаться...
 — Я научилась скакать верхом раньше, чем ходить. И моя лошадка, моя славная Каспиана, — здесь, со мной. Мы поскачем так, что это вам, сэр, полетит в лицо грязь из-под ее копыт!
 — Луиза... — попытался урезонить ее отец.
 Джек почувствовал, что тонет.
 — Сэр, очень прошу вас...
 Но полковник Риардон ничем ему не помог.
 — Капитан Абсолют, я признаюсь, что боюсь отпускать мою дочь. Но еще больше я боюсь за свою жену, оставшуюся в Нью-Йорке без ухода и попечения. Судя по полученному письму, она тяжело больна, может быть, смертельно... — Голос его дрогнул. — Вся наша надежда только на Господа и Его милосердие, но... — Пожилой полковник посмотрел на дочь. — Даже милосердию Всевышнего не помешает небольшая помощь.
 Оба взирали на Джека, слишком уставшего для того, чтобы спорить, с такой надеждой, что он заколебался.
 — Ну что же, сэр, полагаю, если вы сможете заручиться разрешением генерала...
 — Договорились! — воскликнула Луиза с таким видом, будто этот малозначительный вопрос был уже улажен.
 — Может быть, пойдем к нему прямо сейчас, дитя?
 Луиза сделала шаг вперед, но остановилась.
 — Нет, отец. Генерал спит и, если его побеспокоить, может воспринять нашу просьбу... не совсем правильно. Кроме того, — упрямое выражение на ее лице сменилось улыбкой, — я приберегала платье как раз для такого случая. Нэнси! Нэнси! — Она сделала шаг к следующей палатке, откуда донесся отчетливый стон, и, уже оглянувшись через плечо, добавила: — Значит, капитан, встречаемся завтра в полдень. У палатки кузнеца, который ставит подковы.
 Слова, довольно едкие, что рвались с его языка, там и остались, ибо не имело смысла произносить их вдогонку ее удаляющейся спине.
 — С тех пор как ей стукнуло три года, она всегда и во всем умела настоять на своем, — промолвил со вздохом полковник Риардон, повернувшись к Джеку, лишившемуся дара речи. И уже нерешительно, понизив голос, продолжил: — У меня есть к вам просьба, одна-единственная. Моя дочь... любит вас, капитан Абсолют. Судя по всему, никто и никогда не занимал в ее сердце такого места, как вы. Когда пришла весть о вашей гибели, она была сама не своя. Вы... вы ведь не воспользуетесь этим, сэр?
 Джек воззрился на него с недоумением, и полковник пояснил:
 — Как отец, я прошу вас дать слово джентльмена.
 Джек понял, что до сего момента просто не имел времени задуматься об этом аспекте предстоящего путешествия. Он и Луиза останутся наедине, в лесу, где не будет назойливых соседей и тонких корабельных переборок, которые ничего не скрывают. Лишь деревья, звезды и они сами. Нечто подобное грезилось ему в самых приятных снах.
 Однако... вот и еще один человек, который спрашивает, джентльмен ли он. Граф фон Шлабен выяснил, что от Джека можно ждать не вполне джентльменских поступков, да и слово, данное генералу Арнольду, он нарушил без малейших угрызений совести. В Индии, на Карибах и даже здесь, среди могавков, Джек всегда вел образ жизни, едва ли подобающий подлинному джентльмену. А теперь, пусть и не надев мундир, но снова вступив в должность капитана Шестнадцатого драгунского полка, он тем самым принял на себя и определенные обязательства. Офицер обязан быть джентльменом.
 — Я даю вас свое слово, сэр, — промолвил Джек, глубоко вздохнув.
 — Спасибо, — отозвался с улыбкой полковник и, помолчав, добавил: — Разумеется, когда мятежники будут разбиты и мы окажемся в безопасности, у себя в Бостоне, я не буду иметь ничего против того, чтобы вы оказывали ей знаки внимания. Мы будем с нетерпением ждать возможности принять вас как самого дорогого гостя. Ну а сейчас — доброй вам ночи.
 С этими словами он вернулся в свою палатку, и за ним опустился полог.
 С полминуты Джек тупо таращился ему вслед.
 — Надо же, «знаки внимания», — пробормотал он наконец, поворачиваясь, чтобы уйти. — Единственное, чему я готов сейчас оказать внимание, так это подушке в палатке старины Пеллью.




 Глава 12Ковбои и охотники


 Туман окутал окрестности походной кузницы, придав и людям и лошадям почти призрачный вид: четкие очертания они обретали лишь в трех шагах. Дымка оставалась такой же густой, как и за час до рассвета. Джек знал это точно, ибо именно за час до рассвета он оторвал голову от так сладко убаюкавшей его подушки Пеллью. Нежиться в постели было некогда. Перед отъездом ему следовало еще переделать кучу дел: собрать припасы и переговорить кое с какими людьми.
 Прежде всего с сержантом Уиллисом, уже совершившим поездку в Нью-Йорк и обратно. Именно от него Джек рассчитывал получить жизненно необходимые сведения. И не разочаровался. Правда, когда Джек явился к нему еще до зари с замечаниями о погоде и вопросами вроде «как спалось», этот малый проворчал что-то отнюдь не приветливое, являя собой живое воплощение угрюмого уроженца Дорсета. Но едва речь зашла о деле, с готовностью поделился своими соображениями.
 — Вот что я вам скажу, кэп, полагайтесь только на себя и никому не доверяйте, — промолвил он, теребя нитку, выбившуюся из темно-зеленой куртки.
 Как и Джеку, ему взамен перепачканной и порванной в пути одежды выдали новую, и тоже гражданскую: их задание сподручней было выполнять без мундиров.
 — В здешних краях полным-полно всяческих головорезов, и хотя ковбои вроде бы считаются лоялистами, а охотники за мехами — сторонниками мятежников, на самом деле одни других стоят. Все эти шайки меняют приверженность с величайшей легкостью и не изменяют только своему стремлению набить карманы. Поэтому советую держать монеты подальше и использовать их лишь в случае крайней необходимости, а вот пистолеты, напротив, всегда держать под рукой. Старайтесь как можно реже попадаться кому бы то ни было на глаза: снедь возьмите с собой, а на ночлег останавливайтесь в лесу. Вы знакомы с этой местностью, сэр?
 Джек кивнул. Хотя обычно они с Ате ставили капканы, воевали и охотились севернее, им случалось бродить и по здешним тропам.
 — Ехать вам придется по нижним склонам Кэтскиллских гор, причем по мере приближения к Гудзону риск встречи с мятежниками будет возрастать. Советую забрать повыше, обогнуть Аламонт и двинуть дальше через Шохари, Гринвилл, Каир, Кингстон...
 Сержант взял веточку, начертил на земле маршрут, а когда Джек понимающе кивнул, затер рисунок подошвой и продолжил:
 — Если генерал Клинтон уже выступил в поход, к горным фортам, у вас есть шанс перехватить его там. Если еще не выступил... попробуйте перебраться через Гудзон у Тарритауна. На западном берегу есть паром, так что вы сможете переправиться. Ну а потом вам придется украсть лодку и грести до самого Нью-Йорка.
 Кузнец, занимавшийся подковами, подвел Уиллису лошадь.
 Джек потянулся проверить подпругу и между делом спросил:
 — А известно, сколько солдат собирается повести Клинтон в это наступление?
 В первый раз Джек увидел, как во взгляде этого замкнутого человека блеснули насмешливые огоньки.
 — Мне понятно, что для генерала Бургойна это самый важный вопрос. Но я всего лишь сержант, и мне доверяют только доставку посланий. Тайны стратегии не по моей части: меньше знаешь — крепче спишь.
 Осмотрев лошадь, он удовлетворенно кивнул и, уже отдав честь, добавил:
 — Удачи вам, сэр.
 Джек протянул ему руку, и гонец, после короткого замешательства, пожал ее.
 — И вам удачи, сержант Уиллис. Быть может, нам еще доведется свидеться в Нью-Йорке.
 Уиллис вскочил на коня.
 — Кто знает? — отозвался он с высоты седла. — Однако если мы оба благополучно доберемся до места назначения, это будет сильно смахивать на чудо. Ай-я!
 Сержант пришпорил коня, устремился в густой туман и пропал из виду.
 Все это случилось шесть часов назад. Прошедшее с тех пор время Джек потратил на сборы. Выпросив у друзей кое-какие вещи, пригодные для обмена, он отправился в индейское становище, где, ожесточенно торгуясь, разжился кукурузной мукой, кленовым сахаром и несколькими свитками бересты. Когда Джек вернулся в конюшни, граф Балкаррас, дожидавшийся его там, вручил ему два прекрасных дорожных пистолета Лазарино с седельными кобурами, в придачу к которым подарил Джеку и коня.
 — Его зовут Храбрец, и он вполне оправдывает свое имя, — молвил граф, поглаживая рослого, в полных шестнадцать пядей, гнедого мерина, который в ответ выгнул шею и потыкался мордой в его ладонь. — На лисьей охоте ему всегда не было равных, так что он запросто домчит тебя до Манхэттена.
 — И обратно, Сэнди. Я обязательно верну его тебе. А сейчас у меня не хватает слов, чтобы выразить свою благодарность.
 Печально улыбнувшись, граф пожелал ему успеха и ушел.
 Следующим к Джеку наведался капитан Мани, доставивший упрятанную в двойном дне фляжки с водой депешу Бургойна. В качестве специалиста по разведке он занес в блокнот все, что Джек смог рассказать о Бенедикте Арнольде и его воинстве, а в качестве помощника квартирмейстера (другая ипостась капитана) выдал Джеку великолепную, легкую фузею шестьдесят шестого калибра. Надо полагать, Бургойн распорядился вооружить и снарядить Джека на славу. Абсолют получил хороший кусок бекона — великая щедрость в условиях урезанного рациона — и овес, составивший основной его груз. Добыть для себя в лесу пропитание Джек смог бы и сам, но вот разжиться в пути фуражом куда сложнее.
 Под конец ему вручили некую сумму в золоте и серебре: деньги могли потребоваться и для покупок, и для подкупа.
 Незадолго до полудня конь был оседлан, мешки навьючены, и Джеку оставалось лишь ходить из стороны в сторону. Храбрец, которому, похоже, тоже не терпелось отбыть, фыркал и бил копытом о землю.
 — Мы договаривались на полдень, — пробормотал себе под нос Джек, пытаясь рассмотреть что-нибудь сквозь туман, скрывавший главный лагерь. Потом он задумался о том, не удалось ли генералу каким-либо образом отразить натиск Луизы и отказать ей. Сказать, что он при этом чувствовал, разочарование или надежду, было трудно.
 Впрочем, ее лошадь, славная вороная кобылка, уже дожидалась хозяйку под дамским седлом. И дождалась. Оглянувшись в очередной раз, Джек вдруг заметил помянутую хозяйку, стоявшую возле лошадки. Луиза гладила пальцами белую звездочку на лбу животного.
 — Подходящее утро для наших целей, капитан Абсолют, — проговорила Луиза Риардон.
 Он не слышал, как она приблизилась, чему немало удивился, поскольку Луиза была одета в темный костюм для верховой еды с пышными, шуршащими при движении пурпурными юбками.
 — У вас такой вид, мадам, словно вы собрались на охоту с гончими, — буркнул Джек, не сумев скрыть волнения.
 — Ну вот, вам не угодишь, сэр! — фыркнула она, легонько хлопнув его хлыстом по плечу.
 — Как я понимаю, разрешение Бургойна получено?
 — Конечно! Это было не трудно. Генерал всегда уступает разумным доводам.
 Джек бросил на нее взгляд, задумавшись о том, не имелось ли в виду под «доводами» нечто большее, чем слова. Слишком долго Джек отсутствовал, Бургойн известный дамский угодник, а Луиза чертовски хороша.
 Чтобы скрыть румянец, проступивший при этой мысли на его щеках, Джек потянулся к ее дорожной суме.
 — Поскольку вы поступаете под мое командование, мадам, я должен узнать, чем это вы решили так загрузить свою бедную лошадку.
 На самом деле ее сумка была не так уж велика. И раскрывать ее Луиза не спешила.
 — Сэр, не станете же вы заглядывать в дамскую сумочку? У галантных кавалеров это не принято.
 Джек предпочел отмолчаться, но продолжал тянуть мешок на себя. Наконец она его нехотя выпустила.
 — У меня есть припасы, а если их не хватит, я сумею раздобыть еды для нас обоих, — промолвил он и передал лежавшую наверху краюху кузнецу, который весьма порадовался такому обороту дел, хотя у самого Джека от запаха еще теплого хлеба потекли слюнки.
 Запустив руку поглубже, Джек обнаружил несколько лишних платьев, фляжку с водой (тоже лишнюю, но он решил к этому не цепляться) и...
 — Что это? — Он вытащил книгу в мягкой зеленой полотняной обложке. — Читать днем у нас не будет времени, а чтобы читать по ночам, не хватит света.
 Луиза посмотрела на книгу, прикусив губу.
 — Это не для чтения, сэр, а для записей. Мой дневник. У меня есть также перо и чернила.
 Так оно и оказалось. Встряхнув мешок, Джек услышал, как они звякнули.
 — К письму, мисс, относится все то же, что было сказано мною касательно чтения. Соблаговолите отправить все это назад.
 — Ну пожалуйста, Джек! Это ведь совсем небольшое излишество. Я и дня не могу прожить, не делая записей. Мне легче пожертвовать какой-нибудь одежонкой. Вот...
 Она потянулась к мешку, намереваясь пошарить внутри, и это непроизвольное движение придало ее просьбе такую искренность, что Джек смягчился. Возвращая ей мешок, он отдал и дневник.
 — Ладно, Луиза, ведите его, раз вам так хочется. Пусть приладят вьюки, и тронемся в путь: нам пора.
 Кузнец приторочил мешок, и оба уселись на лошадей. Распустив пышную юбку, Луиза быстро устроилась в женском боковом седле, свесив ноги на одну сторону. Храбрец нетерпеливо встряхивал гривой, так что Джеку пришлось натянуть поводья.
 — Вперед! — скомандовал он, и они легким галопом направили своих лошадей на запад, по все еще скрытой туманом тропе. Им предстояло сделать широкий круг, чтобы обогнуть позиции американцев на высотах Бемис и рыскавшие по окрестностям патрули мятежников.
 Наконец-то, подумал Джек, радуясь туману, отделившему их от британского лагеря, и резвости Храбреца, совершено не похожего на убогого чалого, на котором он ездил, будучи пленником Арнольда. Мысль об этом американском чудаке вызвала у Джека неожиданный смешок. Где-то не очень далеко отсюда Арнольд, несомненно, рвал и метал по поводу черной неблагодарности «лорда Джона Абсолюта», поступившего совсем не по-джентльменски. А когда Джек подумал о предстоящем пути, случайный смешок сменился веселым, беззаботным смехом. Конечно, их подстерегали нешуточные опасности, однако эти леса представляли собой его мир, в котором он, хорошо вооруженный и снаряженный, чувствовал себя вполне уверенно. Ему доверили важное задание, он сидел на великолепном скакуне, и рядом с ним (пусть с этим и были связаны некоторые опасения) скакала прекрасная спутница. Джека переполняла радость жизнь.
 С этим чувством он промчался ярдов триста, пока Луиза вдруг не остановилась. Джек придержал Храбреца и обернулся.
 — Ваша подпруга, мадам? — осведомился он с плохо скрываемым раздражением.
 — Тсс! — был ее единственный ответ. Прищурившись, она всматривалась в кружева листвы по левую руку. — Уверена, это здесь! Нэнси! Нэнси!
 Ветви зашевелились, и Джек потянулся за пистолетом, хотя и знал, что они еще не покинули территории, контролируемой британцами. Но из кустов появилась всего-навсего горничная Луизы с мешком в руке.
 — Что это? — требовательно спросил Джек. — Луиза, больше никакой поклажи не будет!
 Оставив его слова без внимания, девушка спешилась и лишь потом, подняв на него глаза, попросила:
 — Пожалуйста, подержи минутку мою лошадь, хорошо?
 Джек принял протянутые поводья, и Луиза немедленно занялась ремнями и креплениями. В считанные секунды ее дамское седло оказалось на земле, и она, запустив руку в принесенный Нэнси мешок, с видом фокусника, достающего из шляпы кролика, извлекла оттуда другое седло. Мужское.
 — Что за...
 Джек был настолько ошеломлен, что не нашел слов и мог лишь молча наблюдать за тем, как девушка ловко прилаживает на спину своей лошадки новое седло. Но в дальнейшем его ждало еще большее потрясение. Покончив с седлом, Луиза быстро развязала тесемки, удерживавшие на талии ее пышные юбки, и, переступив через упавшие на землю складки пурпурной ткани, предстала перед ним в бриджах!
 Бедняга Абсолют напрочь лишился дара речи. Нэнси завернула дамское седло в пурпурную юбку и приторочила этот узел к седельным ремням.
 — Итак, сэр, — сказала Луиза, — что же мы медлим? Поехали!
 Не дожидаясь ответа, она направила лошадь вперед, в туман. Он безмолвно последовал за ней.


* * *

 Большую часть дня они провели верхом. Лошади их скакали, не зная усталости, хотя Джек порой менял галоп на шаг или устраивал недолгие привалы. Ехали по неприметной лесной тропке, которая вскоре расширилась и пошла вдоль речушки под названием Шохари. Сумерки застали путешественников на опушке леса, близ деревеньки с тем же именем, представлявшей собой дюжину бревенчатых строений, притулившихся с краю ухоженного кукурузного поля. В окнах уже загорались лампы, манившие домой припозднившихся за работой селян.
 — Выглядит уютно, — промолвила Луиза. — Не попроситься ли заночевать?
 — Я думаю, не стоит, — возразил Джек. — Ковбои ли здесь живут, охотники или еще кто-нибудь, но в такой близости от театра военных действий чужаков, как правило, не привечают.
 Приметив крохотную тропку, сбегавшую к ручейку, Джек повел коня туда и минут через пять остановился возле вывернутого с корнями бука. Под его прикрытием можно было развести костер и остаться незамеченным.
 Луиза стреножила их лошадей и сняла мешки с провизией. Джек нарезал с поваленного бука упругих ветвей и, скрепив ивовыми прутьями, соорудил каркас, на котором растянул рулоны выменянной у индейцев бересты. Получился легкий, но надежный шалаш.
 — Еще уютнее, чем палатка, — заметила Луиза, глядя, как Джек ломает сосновый лапник. — А ты где будешь спать?
 Хмыкнув, Джек застелил пол шалаша лапником и, указав на лес, сказал:
 — Нам бы не помешало раздобыть хворосту.
 Луиза ушла и скоро вернулась с охапкой валежника. Содрав с одной из веток полоску коры, Джек скатал ее в конус, набил сухими листьями и достал из кармана что-то подобранное в лесу.
 — Гриб? — Луиза внимательно наблюдала за ним. — Это ужин?
 — Амада не для еды. — Он извлек внутренний слой гриба и забил в тот же конус из коры. — Подержи это.
 Пока она держала, он извлек огниво, и после нескольких ударов стального кресала о ружейный кремень искры посыпались прямо в конус.
 — Теперь раздувай, — велел Джек. — Нет, мягко, мягко, вот так. Хорошо, уже можно посильнее.
 Она подняла на него глаза, слегка улыбнулась и, сложив губы трубочкой, принялась раздувать огонек. Листья занялись, и Джек, забрав у Луизы свернутый из коры конус, бросил его в кучу самого трухлявого и сухого хвороста. Не теряя времени, он добавил туда несколько пригоршней сухих листьев, а когда огонь разгорелся, стал подкладывать дерево: сначала совсем тонюсенькие палочки, а потом ветки потолще. Вскоре перед ними весело потрескивал славный костер.
 — Будьте добры, мисс Риардон, наполните из речушки наши фляжки и последите за костром. А я, с вашего позволения, попытаюсь раздобыть что-нибудь на ужин.
 Идеальное место для этого, небольшая, неглубокая заводь обнаружилась шагах в двухстах от их бивуака. Когда Джек, сняв чулки и брюки, вошел в водоем, выяснилось, что дно там ровное, а вода, на несколько дюймов не доходившая до нижней каймы рубахи, была прохладной. Это весьма освежало, ибо сентябрь стоял жаркий. Едва развеялся туман, путники ощутили это на себе в полной мере.
 Будь Джек один, он непременно разделся бы донага и искупался, хотя в воду полез вовсе не за этим.
 Заняв такое положение, чтобы тень падала позади него, Джек чуть наклонился, опустил пальцы в воду и замер, дожидаясь, когда вызванная его движениями рябь уймется, а поднятый со дна ил осядет. Джек затаил дыхание: лишь глаза его двигались, следуя за темными силуэтами, которые быстро перемещались между камнями и упавшими в речушку корягами.
 Форель задела его лодыжку, но Джек счел ее слишком маленькой и продолжал ждать. Однако стоило приблизиться рыбе покрупнее, он стремительно схватил ее, одним движением выбросил на берег и, ухмыльнувшись, наклонился снова.
 Позднее, услышав приближавшиеся шаги Луизы, он не двинулся на звук, ибо выжидал, когда к нему подплывет самая крупная рыбина, один раз уже выскользнувшая из его цепких пальцев. Это было совсем недавно, но рыбья память коротка, и вот она уже снова описывает круги, подплывая все ближе...
 — Ну и ну! Есть на что посмотреть.
 Джек резко выбросил руку в воду. Гладкий, как шелк, хвостовой плавник выскользнул и в этот раз.
 — Это из-за тебя я упустил рыбину, — проворчал он, потягиваясь и распрямляя затекшую спину.
 — Подумаешь! — рассмеялась Луиза. — Разве того, что уже поймано, нам не хватит?
 Она указала на замшелые камни, где лежало шесть здоровенных, в руку толщиной, форелей с жирными спинами, коричневыми в крапинку, и кремовыми брюшками.
 — Ага, — пробурчал Джек, — хватит, но смотря для чего. Есть тут, по-моему, нечего.
 Луиза рассмеялась снова; звук этот радовал его слух, как и все звуки окружавшего их сумеречного леса.
 — Вы прекрасный рыболов, сэр.
 — Вы добры, сударыня. Однако я всего лишь новичок. Хочешь посмотреть на мастера?
 Когда она кивнула, он дал ей знак молчать, взял ее за руку и, отведя на несколько футов вперед, раздвинул листья нависавшей над водой ивы.
 — Вот настоящий рыболов, — промолвил он тихонько.
 Ярдах в пятидесяти ниже по течению, застыв столь неподвижно, что Джеку оставалось только завидовать, почти слившаяся с ландшафтом благодаря серо-голубому оперению, стояла цапля. Ее длинная шея вытянулась, сделавшись прямой, как карандаш.
 — Она знает, что мы здесь? — шепотом спросила девушка.
 — Знает. Ее зрение охватывает почти полную окружность. Но мы с ней битый час ловили рыбу бок о бок: она привыкла ко мне и, кажется, ничего против меня не имеет.
 Неожиданно голова птицы метнулась вниз. Клюв скальпелем разрезал поверхность, серебряная чешуя блеснула на солнце, и спустя долю мгновения тонкая шея несколько раздулась.
 Рябь на воде унялась, цапля снова застыла, как изваяние.
 — Великолепно!
 Джек отпустил ветви, позволив им сомкнуться.
 — И ведь вот что любопытно: летает она неуклюже, и голосок у нее хриплый, вроде вороньего карканья.
 — Ага, и ноги тонкие. Не то что у тебя.
 Она бросила взгляд на торчавшие из-под намокшей рубахи ноги и улыбнулась. Улыбкой ответил ей и он. На некоторое время они вплели свое молчание в тишину леса; потом Джек повернулся к своей одежде и сказал:
 — Ну что, идем? По-моему, нам пора подкрепиться.


* * *

 Когда они, утолив голод, устроились наконец на ночлег в своем берестяном шалаше, уже настала ночь.
 — Да, — вздохнула Луиза, — я знала, что у тебя множество достоинств, но никак не думала, что среди них числится и мастерство повара.
 Джек наклонился вперед, чтобы подбросить очередное полено в костер и заодно скрыть вызванную ее словами довольную улыбку.
 — Я готовлю только походную еду. Никаких разносолов.
 — Мне уже давно не доводилось пробовать такой вкуснятины. В ходе этой кампании армия снабжалась далеко не лучшим образом.
 Потянувшись, она взяла с деревянной дощечки несколько последних крошек.
 — Как ты это назвал?
 — Лесные лепешки. Рецепт прост: кукурузная мука, кленовый сироп [8]  и... нам повезло, что я нашел эти сладкие каштаны.
 — Надо же, каштаны!
 Луиза выпрямилась и улыбнулась своей неповторимой таинственной улыбкой.
 — Джек Абсолют. Солдат. Могавк. Дуэлянт. Драматург. Кулинар. Рядом с таким человеком начинаешь чувствовать собственную ущербность. Какими еще талантами ты собираешься меня ошеломить?
 Тон ее был дразнящим.
 Джек прокашлялся.
 — Прежде всего, наверное, исключительным даром наживать неприятности. Совсем недавно я размышлял о том, как много людей предпринимали за последнее время попытки меня убить и к каким разнообразным способам они прибегали.
 Он поворошил костер палкой, наблюдая за тем, как одни язычки пламени затухают, а другие, напротив, разгораются ярче.
 — Может быть, объясняется это тем, что ты слишком свободно высказываешь свое мнение? Многих, надо думать, спровоцировала твоя откровенность.
 — Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, — отозвался Джек, откинувшись назад и опершись на локоть. — Тебе прекрасно известно, что к участию в этой кампании меня фактически принудили, в то время как сам я хотел лишь одного: спокойно заниматься своими делами. Трудно сыскать человека более миролюбивого и менее склонного провоцировать кого бы то ни было.
 Луиза расхохоталась, да так заразительно, что Джек, поначалу чуть было не осерчавший, не выдержал и присоединился к ней.
 — Ты? Я помню тот разговор в нашу последнюю ночь на борту «Ариадны»! С каким пылом ты защищал мятежников-колонистов!
 — Правда? Я не помню, чтобы проявлял пыл по отношению к чему-либо, кроме твоих глаз.
 — Фу, Джек. Я серьезно. Мне любопытно... — Она подалась вперед. — Любопытно, почему офицер, настолько близкий к генералу Бургойну и преданный ему, позволяет себе высказывать столь опасные суждения?
 — Я офицер, это правда, хотя стал им снова лишь под давлением обстоятельств. И генерала я весьма ценю, и как полководца, и как человека. Но... — Поколебавшись, он продолжил: — Но, помимо этого, в моих жилах течет кровь мятежников.
 — Так твой отец?..
 — Сэр Джеймс? — Джек издал смешок. — Думаю... нет. Нет, это моя мать. Она была ирландкой и ревностной сторонницей освобождения своей родины. Так что, если угодно, бунтарство у нас в крови.
 — Как это интригует. — Луиза привстала на колени, чтобы присмотреться к нему получше. — Внутренний разлад, вот что это такое. Выходит, мятежник внутри тебя хотел бы освободить колонистов от преданности Короне?
 — В конечном счете, — ответил Джек после недолгого размышления, — я бы предпочел иное. Как и многим так называемым мятежникам, мне бы хотелось, чтобы они получили свою свободу, но при этом сохранили верность Короне. Они ведь все-таки тоже англичане.
 — И еще — ирландцы, шотландцы, немцы, голландцы... У этих-то ведь нет никаких оснований быть преданными Англии. Разве не так?
 — Но именно Англия открыла для них эту страну. Англия, которая почти обескровила себя в бесконечных войнах, защищая их от французской тирании. Разве они не в долгу перед нею за это? Я считаю, что они, как и все подданные Британской Короны, имеют право на представительство в парламенте. Лишь дав им все права и свободы, подобающие англичанам, Британия вправе облагать их налогами.
 — А, вот и тот самый пыл, который я рассчитывала увидеть снова! — Глаза девушки вспыхнули. — Я согласна с тобой, Джек, хотя очень многие бы не согласились. Но если требования этих людей справедливы, что же нам следует с ними сделать?
 — Разбить их. Ибо такие люди, прибрав к рукам всю полноту власти, непременно используют ее для установления тиранических порядков. Я говорю не обо всех и даже не о большинстве, но о влиятельном меньшинстве. Отчасти это уже происходит.
 Луиза подалась вперед еще больше.
 — Ты говоришь о рабстве? Ну что ж, мне трудно не согласиться с тобой и в этом. Я тоже нахожу это отвратительным.
 — Я говорю не только о рабстве. Но да, это ужасно. Теперь на британских островах нет рабов. И при этом почти половина из подписавших Декларацию независимости — рабовладельцы, и в случае своей победы они сделают все, чтобы сохранить этот бесчеловечный порядок. Может быть, во мне бурлит матушкина кровь, но я считаю, что, если революции и суждено совершиться, пусть она будет направлена против всякой тирании и за свободу каждого.
 — Звучит смело, особенно в устах человека, чья родная страна как раз и занесла рабство в эти края. Ведь это твои соотечественники по-прежнему извлекают из работорговли огромные барыши! У себя дома вы, может быть, отказались от рабства и даже заклеймили его, но не ваши ли корабли тысячами доставляют невольников к иным берегам? Неужели тебя не возмущает это лицемерие?
 Теперь в ее голосе звучала страсть, не уступавшая его недавнему пылу.
 Джек кивнул:
 — Возмущает, и даже больше, чем многих. Потому что...
 Он умолк.
 — Потому что?
 — Потому что, — вздохнул он, — я и сам рабовладелец.
 Луиза вскинулась, как ужаленная.
 — Ты?
 — Да, — кивнул Джек и, снова взявшись за палку, стал ворошить костер. — Считай, что ко всем титулам, которыми ты меня наградила, можно присовокупить и еще один, новоприобретенный.
 — И где же твои рабы?
 — На Невисе, на Антилах. Можно сказать, что я... выиграл тамошнюю плантацию в ходе тех дел, которыми занимался во время последней поездки в Индию. Туда-то я и собирался отправиться, когда, — он махнул палкой на окружающий лес, — влип в эту историю. Поверь мне, Луиза, отправляясь на Невис из Лондона, я прежде всего намеревался отделаться от постыдного звания рабовладельца. Другое дело, что это не так-то просто: плантаторы на острове наверняка будут противиться любым новшествам такого рода. Но все равно, если мне удастся вернуться туда, на моей плантации будут работать только свободные люди.
 Луиза внимательно присмотрелась к нему и кивнула.
 — Я тебе верю. Но ты говорил, что у тебя есть еще какая-то причина желать поражения мятежников.
 — Да. Нечто чуть более личное.
 Он снова повернулся и уставился на пламя. Убеждая ее, Джек заговорил было громко, но сейчас его голос снова упал.
 — Это имеет отношение к усыновившему меня народу.
 — Могавкам?
 — Не только. Ко всем племенам, хотя с иными из них мне случалось и враждовать. Но в особенности, конечно, я беспокоюсь об ирокезах. Я жил среди них... встретил там свою любовь. Многое в их жизни заслуживает восхищения, хотя нельзя не признать, что сосуществование с белыми людьми уже изменило их, изменило необратимо. Я должен защитить то, что осталось.
 — Ты полагаешь, что мятежники этого делать не станут?
 — Я знаю, что не станут!
 Джек тоже приподнялся на колени и заговорил так, словно отстаивал свое мнение где-нибудь в лондонской таверне, в споре с искусным полемистом вроде Шеридана.
 — Британский акт по Северной Америке тысяча семьсот шестьдесят третьего года предоставил индейцам неотъемлемые права, прежде всего право на племенные земли. Границы владений туземцев определены договорами, которые американцы считают неприемлемыми и нетерпимыми. Говоря «американцы», я имею в виду людей, родившихся в колониях и связывающих свою жизнь именно с ними, а не с Англией. Они стремятся извлечь из этой страны максимум прибыли, считая себя кем-то вроде пайщиков компании по ее освоению. Компании во главе с Джорджем Вашингтоном. Эти люди давно зарятся на земли индейцев и ненавидят британские законы, которые им препятствуют. Их манят не только владения моих братьев, но и территории западнее Аллегенов: Огайо, Мичиган, Индиана, Висконсин... — Он покачал головой. — Это будет похоже на историю любой войны. Алчные люди не могут смириться с тем, что кто-то более слабый, чем они, владеет чем-то, чего они домогаются.
 — Понятно, — задумчиво пробормотала Луиза. — Об этом я, признаться, не думала.
 — Джозеф Брант как-то назвал этот акт шестьдесят третьего года Индейской великой хартией. Великая хартия вольностей есть краеугольный камень английской свободы, а свобода — это то, за что стоит сражаться.
 — Конечно. Конечно, да.
 Луиза подняла глаза куда-то к кронам деревьев, но спустя миг снова взглянула на него и сказала:
 — Что ж, Джек Абсолют! Я рада, что снова увидела тебя столь пылким, а то уже начала задаваться вопросом: неужели внимание, которое ты выказывал мне на корабле, было лишь результатом воздействия морского воздуха да прекрасных вин из коллекции Бургойна? Приятно узнать, что это не так.
 Она потянулась к нему, взяла его за рубашку и притянула к себе. Абсолют не противился. Он заключил Луизу в объятия, и губы их встретились.
 То был поцелуй, которого Джек желал с момента своего возвращения, первый после того, бегло сорванного, когда Луиза покидала корабль. Джек так долго мечтал об этом, и ему хотелось надеяться, что о том же мечтала и она. И пока длился этот поцелуй, Джек успел забыть обо всем.
 С глубоким, почти театральным вздохом Луиза повалилась на спину. Джек замешкался, что стоило ему оторванной пуговицы.
 — Луиза...
 — Что, Джек?
 И тут Джек рассказал о разговоре с ее отцом и о данном им слове.
 — Ты обещал это моему отцу? — Удивление быстро перешло в ярость, которую она тщетно пыталась сдержать. — И он посмел предположить, будто я... будто я могу... Счел меня не способной отвечать за себя?
 — Я уверен, Луиза, что он не имел в виду ничего такого. Просто ему...
 — Еще как имел! И ты тоже, со своим дурацким обещанием. Вообразил себя неотразимым... И решил проявить благородство.
 Он протянул к ней руку, но она отдернулась.
 — И бьюсь об заклад, ты дал ему слово джентльмена.
 Джек еле заметно кивнул.
 — Это ты-то — джентльмен?
 — Я им бываю, — пробормотал Джек. — От случая к случаю.
 Последнее почему-то взбесило девушку окончательно. Она вскочила и напролом бросилась в чащу. Путь ее был отмечен треском ломающихся ветвей.
 — Луиза! — окликнул Джек, хотя понимал, что толку не будет. Он провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду, а потом, выругав себя, ее отца, своего собственного батюшку, войну, всех джентльменов на свете и все то, что только можно было проклясть, а затем затоптал для безопасности костер. Берестяной шалаш удерживал тепло, так что, завернувшись в одеяло, Джек почувствовал себя вполне уютно.
 По прошествии примерно получаса Луиза вернулась, несколько успокоенная.
 — Прости, — сказала она.
 — Это ты меня прости. — Джек пожал плечами. — Ты ведь знаешь, дело не в том, что я не хочу...
 — Ничего я не знаю.
 — И кроме того, ты знаешь, что к этому... разговору мы еще вернемся. После того, как я буду свободен от данного слова.
 Он откинул одеяло. После недолгого колебания Луиза легла рядом, повернувшись к нему спиной. Джек прикрыл их обоих одним одеялом и улегся снова. Их тела соприкасались, и, чтобы хоть как-то отвлечься от этого, Джек в отчаянии попытался заставить себя думать о чем-нибудь другом. О чем угодно: о вигах, о холодных морях Корнуолла, о матери, о бильярдных киях... о нет! Скаковые лошади, гвозди...
 Он почувствовал, что Луиза дрожит, и подумал, что к ее глазам, возможно, подступили слезы. Но когда она заговорила, в ее голосе звучал смех.
 — Итак, нам нужно добавить еще три титула к твоему имени. Дай-ка подумать. Ты уже солдат, могавк, драматург и дуэлянт. Мы также обнаружили, что ты кулинар. Произведем тебя еще в... джентльмены, — она окрасила это слово язвительным скептицизмом, — и...
 — И?
 — В глупцы. Да, Джек Абсолют, ты, вне всякого сомнения, полноправный глупец.
 Он чуть плотнее прижал девушку к себе.
 — Вот титул, которым я владею давным-давно. Во всяком случае, если послушать Ате.
 Она рассмеялась снова, зевнула, и дыхание ее замедлилось. Кажется, Луиза мгновенно уснула.
 А вот глупец, напротив, бодрствовал еще довольно долго.


* * *

 Порой он почти готов был поверить в то, что на самом деле никакой войны нет, а он всего-навсего совершает одно из тех долгих путешествий по лесам, каких в его жизни было множество. Только вот на сей раз вместо Ате рядом с ним находилась спутница, в некоторых отношениях более приятная: она не втягивала его в бесконечные споры о Шекспире, не предлагала посостязаться в беге, стрельбе или снятии шкур и не жаловалась на его стряпню.
 Что касается последнего пункта, то Луиза, напротив, всячески нахваливала его кулинарные умения, даже после того, как мука и бекон подошли к концу и ему пришлось собирать лопухи и коренья рогоза. С этим гарниром Джек запек в золе двух белок, которых ему удалось добыть, метнув нож. Стрелять в этих краях он остерегался.
 Луиза, похоже, разделяла его любовь к лесной жизни, и хотя оба они с течением времени становились все грязнее, ее привлекательности это ничуть не уменьшало. Даже наоборот.
 Порой, пытаясь расчесать спутанные волосы или стереть с лица пятна сажи, Луиза замечала, как Джек подглядывает за ней, и показывала ему язык. Ночи их проходили спокойно: они пришли к молчаливому признанию данного Джеком слова джентльмена и больше к этой теме не возвращались. Дни их полнились смехом, а сон под краснеющими кронами кленов и желтой листвой конских каштанов был безмятежен и легок.
 Но война, хоть и оставшаяся где-то вдалеке, не позволяла забыть о себе. Им приходилось подгонять лошадей: задача Джека была жизненно важной, а Луизе следовало спешить к больной матери. Именно спешка заставила их ближе к вечеру седьмого дня пути решиться на то, чего они до сих пор старательно избегали, — на контакт с людьми.
 — Ты видишь этот паром?
 — Ага. Он примерно на полпути через реку. Нам пора спускаться.
 Джек раздвинул ветви орешника, присматриваясь к реке. Он повернулся к стоявшей позади Луизе, которая подтягивала под брюхом своей кобылы Каспианы подпругу дамского седла. Мужское седло лежало возле ее ног.
 — Итак, я снова вижу перед собой леди, — промолвил Джек, глядя на пурпурное платье.
 — А разве у вас, сэр, могли быть в этом хотя бы малейшие сомнения? — хмыкнула она, расправляя складки пышной юбки. — С этим-то что делать?
 Он пнула ногой мужское седло.
 — Здесь оставь. Забрось вон за то дерево, — ответил он и, предваряя ее возражения, поднял руку. — Я понимаю, что разбрасываться добром не дело, но, если мы не хотим вызвать подозрений, нам лучше не иметь при себе подозрительных вещей. А мужское седло, предназначенное для леди, — вещица как раз из таких.
 Неохотно кивнув, Луиза забросила седло в кусты и, подойдя к нему, промолвила:
 — Что теперь, «муж мой»?
 — А теперь, «жена моя», мы попробуем попасть на Тарритаунский паром.
 Молча, ибо у каждого из них имелись собственные мысли и страхи, они направили лошадей вниз по крутому склону, прямо под которым находилась речная пристань. Хотя селение лишь частично попадало в поле его зрения, Джек сумел углядеть и приближающийся паром, и небольшую группу дожидавшихся переправы будущих пассажиров. Мундиров ни на ком не было, однако и ковбои, считавшиеся лоялистами, и охотники, числившиеся патриотами, предпочитали обходиться без униформы, что позволяло им с легкостью перебегать с одной стороны на другую, в зависимости от того, где ожидалась большая нажива.
 Впрочем, кто бы сейчас ни находился внизу, друзья, враги или нейтралы, паром-то был тот самый, на котором сержант Уиллис рекомендовал им перебраться на восточный берег Гудзона. Если они намеревались продолжить свой путь и оказаться в конечном счете в Нью-Йорке, у них не было никакого реального выбора, кроме как воспользоваться этим паромом.
 Хорошо расчищенная тропа вывела их к домам. Ватага ребятишек, старшему из которых было не больше пяти, забавлялась тем, что перебегала из одного амбара в другой. Человек, подоивший одну корову, передвинул подойник к другой. Женщина открыла дверь и выбросила какие-то объедки в загон с курами. Птицы с кудахтаньем принялись клевать, а она, взглянув из-под руки на проезжавших, лениво помахала им и вернулась в дом.
 — Можно подумать, война совершенно не затронула этих людей, — пробормотала Луиза.
 — Война затронула всех, — сдержанно отозвался Джек, глядя, как три человека отделились от стоявшей на причале группы. Последние лучи вечернего солнца блеснули на стволах и замках заткнутых за их пояса пистолетов.
 Когда копыта их лошадей застучали по деревянному настилу, один из троих, пузатый, бородатый детина, выступил вперед.
 — Приветствую, господа хорошие, — прогудел он, взявшись за узду Каспианы.
 Лошадь отдернулась. Он выпустил повод и, потянувшись, потрепал ее за гриву.
 — И вам привет, почтеннейший.
 Джек направил Храбреца поближе к Луизе, удерживая поводья левой рукой, чтобы правая оставалась свободной. Кобуры пистолетов он заблаговременно отстегнул от седла, и теперь они висели на портупее у него на груди, скрытые полами камзола.
 — С-с-славная лошадка, Амос.
 Один из двоих спутников бородача, тот, что помоложе, обошел вокруг и уставился на Храбреца. Этот придурковатый с виду, без конца то снимавший, то надевавший мятую, дырявую шляпу заика малость напоминал Ганса-Йоста. Но беспокойство Джека вызвал не он, а третий мужчина. Этот неподвижно стоял на месте, положив руки на рукояти пистолетов, и не сводил с Джека пристального взгляда.
 — Очень славная, — подтвердил бородач. — Вы ведь, поди, благородные господа, не иначе. Такие лошадки водятся только у взаправдашних леди да джентльменов, а у других — ни в жизнь.
 Джек кивнул и заговорил с хорошо знакомым ему акцентом, распространенным в Бостоне. Тем, от которого не была избавлена и речь Луизы.
 — Так оно и есть. Возвращаемся домой. Пришлось ехать кружным путем, чтобы не угодить под пули. Всюду война. Страшные времена.
 Если он и надеялся вызвать таким образом понимание и сочувствие, то его постигло разочарование. Хранивший молчание человек сплюнул в сторону. Тот, что помоложе, хихикнул, тогда как лицо их предводителя приняло преувеличенно честное, ханжеское выражение:
 — В этой земле выпустили на волю дьявола, это уж как пить дать. Он завладевает человеческими сердцами, пробуждает в них похоть, — тут он с плохо скрываемым интересом бросил взгляд на юбку Луизы, — подбивает на обман и убийство. И на воровство. — Он кивнул. — Да, сэр. Золото — вот корень всех бед, это уж точно.
 — Как пить д-д-дать, — вторил юнец.
 — Но каждому человеку нужна какая-то малость, не так ли, сэр?
 Джек мигом смекнул, к чему клонит пузатый перевозчик. Он был вовсе не против заплатить часть полученных от Бургойна монет за право проезда.
 — Маленько надо, ага, на харчи и всякое такое.
 — На харчи и вы-п-п-ивку, — хихикнул юнец.
 Бородач бросил на него взгляд, под которым малец съежился и попятился, что-то бормоча себе под нос и с удвоенной быстротой то снимая, то надевая шапку.
 — Тихо ты, — буркнул бородач и снова повернулся к путникам. — Мы честные люди, сэр, ей-ей. Но мы оберегаем переправу для леди и джентльменов вроде вас, а благодарности от властей по гроб жизни не дождешься. Ни от каких властей.
 Уразуметь из этого монолога, к какой же партии принадлежит «честный человек», к Высокой, Низкой или же ни к какой, не представлялось возможности. Джек посмотрел дальше, на воду. Паром усердно тянули через реку. Он уже отошел довольно далеко от берега, и сейчас главным было не ошибиться в расчете. Как времени, так и денег. Дать следовало вовремя, и притом ровно столько, чтобы убедить взять путешественников на паром, но не слишком разжечь аппетиты вымогателей.
 — Если так, сэр, то не может ли признательный гражданин предложить вам некую компенсацию за ваши хлопоты?
 Бородач прищурился.
 — Если вы, сэр, и вправду не прочь компенсировать их пенсом-другим, то почему бы и нет?
 Джек медленно полез за пазуху. Его пальцы скользнули по рукояти одного из пистолетов и двинулись дальше, к внутреннему карману, где лежал единственный серебряный доллар. Хотелось верить, что этого хватит.
 Возможности узнать, так ли это, ему не представилось.
 — Вот, приятель, — произнесла Луиза, направляя Каспиану прямо на бородача, — возьми это и дай нам проехать. Подобру-поздорову.
 Джек повернулся, удивившись надменности, внезапно прозвучавшей в ее голосе, и неожиданно завертевшейся в воздухе монете. Даже в увядающем вечернем свете он различил блеск золота. Луиза дала слишком много.
 Пузатый громила мигом смекнул, чем пахнет дело, а когда монета приземлилась в его ладони, понял, что не ошибся.
 — «Джон», бог ты мой! — вскричал он, подняв ее на свет.
 Джек не удержался от стона. Им с лихвой хватило бы и гинеи, а вот португальский «Джон» эти люди не заработали бы и за месяц беспрерывного вымогательства.
 Едва Абсолюту пришла в голову эта мысль, как возникла опасность — в лице человека, до сих пор хранившего молчание. С криком: «Богачи, проклятые королевские прихвостни!», обнаружившим наконец и его намерения, и политические пристрастия, он рванул из-за пояса пистолет. Джек, рука которого все еще находилась в дюйме от рукояти, схватился за свой, и оба выстрела грянули почти одновременно. Пуля молчуна просвистела мимо уха Джека, тогда как его собственная угодила в цель. Противник с воплем отлетел в сторону.
 Юнец-заика, даром что выглядел неуклюжим, ловко подпрыгнул, чтобы вырвать у Луизы поводья. Она принялась охаживать его хлыстом, но парень, визжа и пытаясь увернуться, продолжал цепляться за узду. Бородач, воспользовавшись сумятицей, спрятал монету и тоже вытащил пистолет.
 — Слезай с лошади, ловкач, а не то я прикончу леди! — крикнул он.
 Но тут произошло неожиданное: отреагировав то ли на угрозу в адрес хозяйки, то ли на непривычно грубую хватку юнца за повод, Каспиана вздыбилась и лягнула парня в грудь передними копытами. Тот повалился навзничь. Бородач попытался удержать Луизу на прицеле, но Джек не упустил шанса. Мгновенно выхватив из-за спины тяжелый, обитый металлом посох Ангуса Мак-Тавиша, он ударом с плеча выбил у здоровяка оружие. Пистолет упал на землю и выстрелил. Пуля, отскочив от дерева, пролетела у Храбреца между ногами. Конь с перепугу вздыбился, и Джеку с трудом удалось не дать ему понести. Послышались крики: спереди, от дожидавшихся пассажиров, с быстро приближавшегося парома и сзади, от ближайшего к воде дома прибрежного селения.
 Джек обернулся. Там, на пороге, держа в руках кружку с высокой шапкой пивной пены, стоял боец в синем мундире и шляпе с серебряным позументом. Позади него в сарае виднелась дюжина взнузданных и оседланных кавалерийских лошадей, которых, как теперь понял Джек, было невозможно разглядеть с вершины холма.
 Храбрец дернулся, и взгляд Джека сместился, однако он успел увидеть, как солдат с криком бросился в здание, которое могло быть только казармой.
 — Скачи, Луиза!
 — Прости, Джек, я...
 — Скачи!
 Они повернули одновременно, копыта выбили щепки из деревянного настила, и очень скоро из-под них полетела глинистая земля. Добравшись до дороги, перед тем как перейти на галоп, Джек оглянулся. И увидел, как отряд кавалерии колонистов бежит к своим коням.
 Джек поскакал на юг, хотя главным сейчас было не направление, а расстояние. Не имело смысла, находясь на виду, устремляться в незнакомые леса, где тропки очень быстро сходят на нет и лошади ничего не стоит запнуться за корень или корягу. Чтобы побудить Храбреца скакать быстрее, Джек охаживал его посохом по крестцу, тогда как Луиза столь же рьяно орудовала своим хлыстом. Ветер свистел в ушах, унося крики прочь. Их преследовали, однако разрыв между беглецами и солдатами Увеличивался. По разумению Джека, иначе не могло и быть, ведь Храбрец и Каспиана — не чета заморенным солдатским клячам из войска Вашингтона. Скоро можно будет поискать укрытие.
 На изгибе дороги Луиза отстала от него на шаг, и он скорее учуял, чем увидел неладное. И обернулся как раз в тот миг, когда дамское седло Луизы скособочилось. Девушка натянула поводья, и лошадь сбавила аллюр, но было поздно. Седло окончательно сползло с конской спины, и Луиза упала.
 Резко остановив коня, Джек соскочил с коня и бросился к своей спутнице. Перепуганная Каспиана отбежала в сторону.
 — Луиза!
 Она прокашлялась и с хрипом набрала в грудь воздуху.
 — Со мной все в порядке.
 — Тогда нам нужно ехать дальше. Поспешим.
 Крики преследователей слышались из-за того самого поворота, который они только что миновали.
 — Скачи один, — задыхаясь, вымолвила она. — Я не могу ехать верхом без седла, да еще и в этом дурацком платье. Оставь меня.
 — Я не брошу тебя...
 — Ты должен! — Она подтянулась чуть выше, схватив его за руки. — Я скажу, что мы приняли их за грабителей, это ведь почти правда. Они не причинят вреда американской леди, но ты... — Они, не сговариваясь, обернулись к повороту, за которым, приближаясь, грохотали копыта. — Ты должен выполнить поручение Бургойна. Езжай!
 Она была права. Попав в руки американцев, Джек распростился бы не только с надеждой выполнить задание, но и с жизнью. Со шпионами мятежники не церемонились, а поскольку при обыске у него непременно нашли бы депешу Бургойна, спрятанную в устроенном во фляжке тайнике, на снисхождение рассчитывать не приходилось, тем более что человек, подстреленный им на причале, скорее всего умер.
 Джек вскочил на коня, схватил поводья и уже с высоты седла сказал:
 — Обещаю, что найду тебя.
 — Я верю тебе. — Она улыбнулась, хотя ее глаза были полны слез. — Ведь мы оба знаем тебя как джентльмена, который держит слово.
 Поднеся пальцы к губам, Джек отсалютовал ей воздушным поцелуем и ударил Храбреца пятками по бокам. Как раз в этот миг вражеские кавалеристы появились из-за поворота. Увидев упавшую девушку и лошадь без всадницы, они слегка притормозили, но, когда Храбрец рванул с места чуть ли не галопом, несколько человек продолжили погоню, в то время как остальные окружили лежавшую Луизу.
 Крики преследователей зазвучали совсем близко, и Джек непроизвольно припал к конской гриве, но потом преследователи снова начали отставать. Расхваливая Храбреца, Сэнди Линдси не покривил душой: этот конь и вправду способен пронести его через три графства!
 С каждым изгибом дороги крики звучали все дальше. Они еще доносились, но в том, что Джеку удалось оторваться, сомнений не оставалось.
 Теперь, когда опасность миновала, нахлынуло раздражение. Ну какого, спрашивается, черта потребовалось Луизе встревать со своей золотой монетой? Он проклинал ее порывистость, ту самую, которой при других обстоятельствах так восхищался. Разумеется, Джек понимал, что гнев его в наибольшей степени подогревается страхом за девушку, оставшуюся среди врагов. Решение бросить ее было одним из самых тяжелых в его жизни, и он принял его лишь потому, что осознавал ее правоту. Схваченные вместе, они оба закончили бы свои дни на виселице.
 Дорога змеилась по густому лесу, и Джек начал присматривать боковую тропку, что вывела бы его наверх, в холмы, где он мог окончательно избавиться от погони. Лес давал ему неоспоримое преимущество над любыми солдатами.
 Неожиданно дорога выпрямилась... и оказалось, что прямо поперек ее застряла в грязи подвода. Возница понукал упряжку, а несколько человек подталкивали подводу с боков и сзади.
 Храбрец был охотничьим скакуном, обученным прыгать через изгороди на полях Англии, и Джек решил положиться на него. Он отпустил поводья, и конь справился с испытанием прямо-таки волшебным образом, перескочив деревянные борта с запасом чуть ли не в фут. Однако радость Джека была несколько преждевременной, ибо приземлился скакун среди людей. Те бросились из-под копыт врассыпную, конь почти остановился, и инерция швырнула Абсолюта на шею рослого гнедого. Он резко опустил лицо вниз, и оно оказалось почти вровень с лицом другого человека.
 Этот человек с криком упал наземь, остальным удалось отскочить. Все они, как один, были в синих мундирах. Джек понял, что его угораздило врезаться в арьергард или в обоз мятежников.
 Теперь выбора не оставалось. Лес доходил до самой обочины дороги, и Абсолют направил Храбреца туда, проломившись сквозь кустарник под навес раскидистых крон. О корягах он уже не думал. Позади слышались крики, многократно усилившиеся, когда на подводу на всем скаку налетели гнавшиеся за Джеком кавалеристы.
 Вскоре все, кто оставался на дороге, и конные и пешие, устремились за Абсолютом. Некоторые — с заряженным оружием, в чем он убедился, когда задержался возле упавшего дерева, размышляя, как ловчее его объехать. Солнце уже покинуло небосвод, и, может быть, поэтому мушкетная пуля застряла не в его голове, а в древесном стволе.
 Вскрикнув, Джек устремил Храбреца влево. Обогнув препятствие, он высмотрел впереди тропку и, горяча коня, помчался по ней. Громыхнул еще один выстрел, но куда именно угодила пуля, Джек так и не узнал.
 Тропа расширилась, пошла вниз по склону холма, потом опять вверх. Храбрец мчался, как на скачках, легко преодолевая препятствия, и у Джека стала зарождаться надежда, что лошади кавалеристов, далеко не так хорошо обученные, не смогут угнаться на этом склоне за его скакуном и он все-таки сбросит погоню с хвоста. Улыбнувшись, Джек снова положился на коня, перестав пускать в ход посох и ограничиваясь лишь легким сжатием боков каблуками да негромкими командами.
 Джек чувствовал, что приближается к вершине. Скоро он перевалит гребень и умчится вниз, под уклон, оставив преследователей далеко позади. Уже у самой вершины Абсолют обернулся, чтобы сквозь сумрак посмотреть назад.
 Вывороченная с корнем береза, падая поперек тропы, зацепилась за крону дерева, росшего по ту сторону, и не упала на землю, а перегородила тропу на высоте головы всадника. Именно с нею и встретился Джек на всем скаку. Пусть уже не столь стремительном, но все же довольно быстром. Джек не почувствовал боли и не ощутил того, как вылетел из седла и грохнулся наземь. Просто мир вдруг сделался темным.




 Глава 13Пивоварня


 О том, сколько времени прошло с момента столкновения с деревом, он не имел ни малейшего представления. Тьма, овладевшая им в тот миг, по-прежнему удерживала его, хоть из черноты забытья она успела преобразиться во мрак темницы.
 Очнувшись, Джек уже не смог забыться снова: мешал холод. Одежду у него забрали, а оставленное взамен тонкое, пропахшее конским потом одеяло почти не грело. Вдобавок его кожа чувствовала, как на нем что-то шевелится, из-за чего едва ли не радовался отсутствию света. А вот полученные повреждения оказались не столь уж страшными. Правда, встреча с березой оставила на его лбу шишку размером с дикое яблоко, а спина после падения с Храбреца отчаянно ныла, но на игровых площадках Вестминстерской школы ему доставалось и похуже.
 Поскольку в первое время из всех своих чувств Джек мог положиться только на осязание, он стал осторожно ощупывать ближнее пространство. Впрочем, стоило глазам чуть приспособиться ко мраку, как ему удалось уловить слабый свет, исходивший из какой-то щели в стене, находившейся слишком высоко, чтобы можно было дотянуться. На полу из каменных плит была набросана солома, а слева от Джека стояла пузатая бочка. Такую же спустя мгновение он нашарил и справа. Двинувшись на четвереньках, наугад, с вытянутой вперед рукой, он очень скоро нащупал еще несколько бочек, стоявших или поваленных на бок. По всему выходило, что он находится в мастерской бондаря или...
 Как раз в этот момент восстановилось и его обоняние. Ноздри защекотал сладковатый, хмельной запах.
 — Пиво, — произнес вслух Джек и рассмеялся: в юности ему часто предрекали, что он окончит свои дни в пивном погребе.
 Дальнейшие исследования подтвердили его открытие. В помещении обнаружились мешки с зерном, большое корыто и несколько деревянных лопаток для размешивания сусла. Все помещение имело около тридцати футов в длину и дюжины в ширину. Там имелись две двери: большая двойная, служившая, надо думать, для закатывания и выкатывания бочек (из щели над ней и пробивался свет), и другая, поменьше, в стене напротив. Обе были заперты и на ощупь казались весьма крепкими.
 Закончив исследовать свою темницу, Джек уселся напротив малой двери и, несмотря на отвращение, плотно закутался в одеяло. После того как ему удалось чуточку согреться, к ушибленной голове мало-помалу стали возвращаться мыслительные способности.
 Прежде всего стало ясно, что он в плену. Правда, давно ли его бросили в этот подвал и не находится ли Луиза в узилище по соседству, оставалось неизвестным. Но пивоварня, судя по размерам, должна была обслуживать довольно большую общину, а стало быть, его отвезли в селение или городок. Джеку доводилось бывать в тюремных камерах и похуже. И он предпочитал этот холод той жаре, от которой страдал некогда в Майсуре.
 Его размышления были прерваны донесшимися с лестницы шагами и звуком поднимаемого засова. В помещение ворвался свет. Джек заморгал и прикрыл глаза, а когда открыл их снова, то увидел в проеме двоих людей. Один нес поднос, другой мушкетон.
 Человек помоложе подошел к пленнику, поставил поднос и поспешно отступил, хотя на Джека при этом посмотрел не без дружелюбного интереса. Мужчина постарше — эти двое могли быть отцом и сыном — оставался на пороге, держа оружие наготове.
 Джек посмотрел на поднос: там был ломоть хлеба и кувшин с чем-то пенистым.
 — Спасибо, сэры, за вашу доброту, — с улыбкой промолвил он, не забыв сохранить свой бостонский акцент. На всякий случай. Ведь у него не было представления о том, что знают о нем эти люди.
 Молодой человек отреагировал кивком и улыбкой. Тот, что постарше, хмыкнул.
 — Молодой сэр, могу ли я попросить вас еще об одном одолжении? Не будете ли любезны сказать, где я нахожусь?
 — В Перл-Ривере, — выпалил паренек.
 Мужчина постарше занес руку, и его сын (Джек решил, что они точно состоят в родстве) боязливо съежился.
 — Пей да лопай, покуда жив, — проворчал мужчина, угрожающе наставив на Джека раструб ствола своего ружья. — Ты будешь не задавать вопросы, а отвечать на них, и расспрашивать тебя будем не мы, а офицер, который сюда придет. А потом ты получишь то, чего заслуживаешь: веревку. Чертов шпион!
 Сопроводив последнее слово плевком, он удалился. Молодой человек пожал плечами и последовал за ним.
 Шпион. Это должно было означать, что они обнаружили фляжку с двойным дном и послание Бургойна. Хорошо еще, что при его написании использовался недавно разработанный код и на расшифровку им потребуется несколько дней.
 Однако... Перл-Ривер? Это означало, что он все еще на западном берегу Гудзона, совсем недалеко от того места, где его захватили. Скудные сведения, но для начала сгодится и это.
 Потянувшись за кувшином, Джек пригубил пива и сморщился: оно оказалось кислой бурдой. А вот краюха была свежей, и ее он умял всю, до крошки.
 Снаружи снова донеслись шаги, а когда дверь распахнулась, на Джека снова наставили мушкетон. Парнишки на сей раз не было: вместо него появились два ополченца в синих мундирах, которые, подхватив с двух сторон, тащили обмякшее тело какого-то человека. Облегченно ругнувшись, они швырнули его вниз и затворили дверь. В подвал вернулась тьма.
 Джек сел, прислушался к прерывистому дыханию, после чего потянулся вперед и, нащупав плечо, мягко потряс.
 — Приятель? Ты живой? В сознании?
 Ответом ему был стон, за которым последовал приступ ужасного, булькающего кашля. На миг показалось, что человек задыхается, но потом его горло очистилось и прозвучал шепот:
 — Да, сэр. Но не благодаря нашим хозяевам.
 Джек сразу отметил в его голосе что-то знакомое, хотя его английское — определенно английское, а не колониальное — произношение само по себе еще ни о чем не говорило.
 — Может, присядешь? — спросил Джек, пытаясь сообразить, что его так зацепило.
 — Я бы и рад, но только ежели подсобят.
 И тут до Джека дошло. То был знакомый говорок английского запада, хотя и не столь далекого, как Корнуолл. Дорсет!
 — Уиллис? Сержант Уиллис?
 Джек услышал, как у его невидимого собеседника перехватило дыхание.
 — Меня зовут Джонсон, мистер. Джонсон, фермер с Белых Равнин. А вы кто?
 Если у Джека и были какие-то сомнения, то теперь они развеялись окончательно.
 — Я Джек Абсолют, сержант.
 Тот ахнул. Потянувшаяся к Джеку рука коснулась лица капитана, словно проверяя его на ощупь, потом обхватила его за руку. Второй гонец Бургойна не без труда сел.
 — Простите, кэп, в этакой темнотище разве поймешь, с кем говоришь. Похоже, мы оба влипли.
 — Да уж, похоже. Слушай, хочешь пива? Оно кислое, но...
 — Пожалуй, нет, сэр. Они... они здорово меня отлупили, когда сцапали. Так отдубасили, что мне не до питья. А такое от Эммануэля Уиллиса услышишь не часто.
 Послышалось нечто отдаленно напоминающее смешок.
 — Выходит, сэр, вы попробовали переправиться у Тарритауна, как я советовал. Право слово, мне очень жаль, что так вышло.
 — Ты не виноват, Уиллис. Сдается мне, весь Гудзон в руках мятежников.
 — Может быть, это не надолго. — Уиллис помолчал. — Мы одни в этой камере?
 — Да.
 — Хорошо. Тогда я могу вам сказать: генерал Клинтон собирается выступить в поход. Он двинется к горным фортам уже третьего октября. Через четыре дня.
 — Значит, ты добрался до него?
 — Да, сэр. Меня схватили на обратном пути.
 — А мне-то казалось, будто я ехал быстро. Ты, похоже, быстр, как Персей, и дьявольски везуч.
 — Насчет первого не скажу, с этим джентльменом я не знаком, а везение мое, похоже, закончилось.
 Рука Уиллиса потянулась вперед.
 — Пожалуй, кэп, я глотну этого пива. Кто знает, выпадет ли мне другой случай промочить глотку. Нам с вами конец, кэп, тут и толковать не о чем. Признаюсь: когда я завербовался в армию, жена прокляла меня. Сказала, что коли я выбрал себе удел висельника, так на виселице и кончу. Выходит, она в самую точку попала.
 Джек вложил кувшин ему в руку. Сержант сделал глоток и сплюнул.
 — Тьфу, вот ведь гадость! И эту бурду американцы называют пивом? То ли дело крепкий дорсетский эль.
 Впрочем, пить сержант все равно продолжил, а пока он пил, Джек размышлял.
 — Если Клинтон выступает так скоро, — промолвил он, помолчав, — это сулит генералу Бургойну надежду на спасение.
 До слуха Абсолюта донесся стук (это Уиллис поставил опустевший кувшин) и слова:
 — Мне тоже хотелось бы так думать, сэр, но...
 — Что еще за «но»? Ну-ка, приятель, выкладывай!
 — Он вручил мне депешу для генерала Бургойна. Устного послания, само собой, не было, кто же доверит его простому сержанту...
 — Ну и глупо! — встрял Джек.
 — Однако письмо свое генерал диктовал при мне, так что я все равно знаю, что там написано. Форты атаковать он будет, это как пить дать, только... — Уиллис зашелся в приступе кашля и, лишь когда его отпустило, прохрипел: — Только у него всего три тысячи человек.
 — Три... три тысячи, говоришь? Да с такой армией ему нипочем не прорваться в Олбани!
 — А он и не собирается. Все, что ему по силам, — это отвлечь неприятеля.
 Джек сердито покачал в темноте головой.
 — Ну а отдал ли он Бургойну приказ об отступлении?
 — Нет. Сказал что-то вроде того, что не может рискнуть... нет, не так. Он не может решиться отдавать приказы генералу Бургойну.
 — Он умыл руки. Боже мой, он умыл свои чертовы руки!
 — Похоже, что так, сэр, так оно и есть.
 Вспомнив отчаяние в глазах Бургойна, Джек бессильно откинулся назад. Отступить без приказа означало бы для генерала риск быть отданным под военно-полевой суд, не говоря уж о бесчестии. Однако было совершенно очевидно, что без подмоги Бургойн долго не продержится. Ему останется лишь сразиться и погибнуть или... Нет, о капитуляции не может быть и речи. Никогда за всю историю войн британская армия не сдавалась колониальной.
 — Что ж, сержант Уиллис, послание необходимо доставить по назначению.
 Сержантом снова овладел приступ булькающего кашля.
 — Прошу прощения, сэр, но, боюсь, я свое уже отдоставлял. Вот вам помочь — это да, попробую. Всем, чем смогу. Из этой чертовой ямы есть выход?
 — Только через дверь.
 — Через дверь надо прорываться, а силенок у меня кот наплакал. Не гожусь я для драки. А как вы?
 — У меня нет другого выхода.
 — Вы обдумали план?
 Никакого плана у Джека не было. Только сейчас он стал шарить вокруг в поисках чего-нибудь, что сошло бы за оружие, но обнаружил лишь деревянную лопатку. И с такой штуковиной в руках лезть на мушкетон? Все бы ничего, но чертов охранник всегда остается в дверях. Как заманить его внутрь?
 Потом рука Джека наткнулась на здоровенную, в его рост, пивную бочку. Пиво с этой пивоварни не отличалось отменным вкусом, но зато, видимо, производилось в больших количествах. Судя по исходившим от емкости запаху солода и разогретого дуба, в бочке сейчас вовсю бродило сусло.
 — Знаешь, сержант, похоже, я кое-что придумал.
 — Да ну, капитан? А что?


* * *

 В пиве было тепло. У Джека имелись друзья, разбиравшиеся в химии, — они могли бы, наверное, объяснить, в чем тут фокус. Точно так же, как и знакомые пивовары. Они, надо думать, растолковали бы все, что можно и нельзя, про пену на поверхности. «Наверное, это как-то связано с дрожжами», — решил Джек. Как бы там ни было, ему оставалось только радоваться этому теплу, образуемому в процессе брожения. Окажись он вот так же нагишом в холодном винном погребе, ему вряд ли захотелось бы спрятаться в бочке с вином.
 Плотная жидкость выталкивала его на поверхность. С помощью кувшина он понизил уровень пива, оставив между своей головой и крышкой воздушную прослойку. Правда, дыхание затруднялось из-за испарений сусла. И хоть Джек, выдрав гвоздь из другой бочки, проковырял дырочку, существовала опасность, что она быстро забьется.
 Джек едва не впал в отчаяние, но тут Уиллис предложил воспользоваться соломинкой. Соломы вокруг валялось вдосталь, и найти подходящую, длинную и достаточно толстую, не составило труда.
 И если, оказавшись под крышкой в первый раз, Джек запаниковал и поспешил выбраться, то при второй попытке держался куда увереннее. Он сумел просунуть соломинку в дыру и задышал ровно и спокойно.
 Теперь ему требовалось только ждать. Это было не так-то просто, ибо пена не позволяла ему видеть, ушибленная голова от сильного запаха разболелась еще сильнее, и вдобавок при каждом движении жидкость попадала в рот. Джек понимал, что долго так не выдержит: испарения, хмельное сусло, замкнутое пространство... от всего этого клонило в сон. Джек усиленно боролся с дремотой, однако чем дольше он там оставался, тем глубже становилось ощущение пребывания в гробу. Не хватало только и в самом деле утонуть в пивной бочке!
 Дважды Уиллис постукивал по внешней стороне бочки, чтобы предупредить его о приближении стражей, и дважды сигнал тревоги оказывался ложным. За третьим стуком послышался скрежет ключа в замке, и Джек вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха, а соломинка слишком уж узка. Желудок его свернулся узлом, и он, силясь подавить подступавшую панику, впился пальцами в рукоять лопатки.
 Потом сержант тихонько стукнул один раз: это означало, что в подвал вошел один человек. Джек затаился и почти перестал дышать: весь его расчет строился на том, что малый с мушкетоном, не обнаружив пленника, углубится в помещение и окажется в пределах досягаемости.
 Двойной стук. Два человека.
 Черт возьми!
 Заставив себя погрузиться в жидкость как можно глубже, Джек уперся одной рукой в середину крышки, зажал в другой лопату, подогнул ноги и, резко оттолкнувшись от дна, рванулся вверх.
 Пена и сусло, стекая с волос, заливали глаза, но Джеку удалось разглядеть смутные очертания человека, и он, размахнувшись, нанес удар лопатой сверху вниз. Крик и выстрел раздались одновременно, помещение заполнилось едким запахом пороха. Протерев глаза и проморгавшись, Джек ухватился руками за край бочки и выскочил наружу.
 Малый с мушкетоном согнулся над своим упавшим на пол оружием, держась за ключицу, по которой, видимо, пришелся удар Джека. Ружье выстрелило, и картечь разлетелась по помещению. Часть заряда угодила в Уиллиса: его отбросило к стене, из пробитого горла хлестала кровь. Второй находившийся в помещении человек, придя в себя от потрясения, схватился за рукоять шпаги.
 То наверняка был явившийся для допроса офицер, крепкий мужчина в толстой зеленой шинели, сковывавшей движения и не позволявшей быстро выхватить шпагу. На носу у него красовались очки, а голову покрывала черная треуголка, на которую Джек и обрушил свою доску. Офицер вскрикнул и рухнул на пол.
 Мешкать было нельзя. Уиллис погиб, что, по крайней мере, избавило парня от виселицы, так пугавшей его. А вот оба противника Джека остались в живых, и их вопли могли привлечь других. Поэтому Джек, не теряя времени, выскочил в открытую дверь подвала и, перепрыгивая через две ступеньки за раз, помчался вверх по лестнице.
 Она закончилась у двери, выводившей в коридор. Вывалившись туда, Джек обнаружил еще три двери и заколебался, не зная, какой из них воспользоваться. В этот миг одна из них отворилась, и на пороге, сопровождаемый веселым шумом трактирного зала, появился солдат с дымящейся трубкой и пинтовой кружкой пива в руке.
 Мгновение тянулось бесконечно, и все это время оба, солдат и беглец, остолбенев, смотрели один на другого. Потом солдат заорал, уронил кружку и трубку и бросился назад, в питейный зал. Джек припустил в противоположном направлении.
 Дверь, в которую он ворвался, вела в большую кухню. Склонившаяся над плитой кухарка истошно завизжала, коридор заполнился возгласами. Промчавшись мимо испуганной служанки, Джек рывком распахнул заднюю дверь и скатился по ступеням в огороженный кухонный дворик.
 Его обдало холодом. Калитка в глубине двора была открыта, и к тому времени, когда все здание охватил переполох, беглец уже выскочил со двора и оказался возле конюшни.
 В трех стойлах по левую руку от него стояли три лошади. Джек шагнул к ним, хотя вовсе не был уверен, что успеет вывести хотя бы одну из них и вскочить на нее. Возможно, он предпочел бы улепетывать на своих двоих, но, повернувшись на тихое ржание, увидел... Храбреца. Здоровенный гнедой, с мешком овса на морде, приветливо махнул хвостом и продолжил есть.
 Теперь крики слышались уже в огороде. Преследователи могли появиться здесь в любое мгновение, так что Джек рванулся к коню. Тот слегка отпрянул.
 — Полегче, парень, успокойся, — пробормотал Джек, срывая путы с конских ног.
 Когда с криком выбежал первый солдат, Джек запустил в него лопатой и вскочил на спину Храбреца. Если конь и огорчился из-за прерванной трапезы, то виду не подал. Напротив, стоило Абсолюту припасть к конской шее и крикнуть «давай!», как скакун сорвался с места.
 Кто-то выстрелил им вдогонку из пистолета, но выстрел не достиг цели. Стиснув конские бока ногами, Джек направил Храбреца прямо к изгороди, через которую конь, несмотря на все еще болтавшийся на морде мешок, с легкостью перемахнул, хотя при этом Джек, мокрый и скользкий после купания в недобродившем пиве, едва не свалился и удержался лишь благодаря тому, что вцепился в гриву.
 Грянул второй выстрел, и пуля просвистела между грудью всадника и головой скакуна.
 — Йя-а! — заорал Джек, ударяя в конские бока пятками.
 За изгородью тянулось ячменное поле, промчавшись по которому беглец добрался до лесной опушки и скрылся под зеленым навесом. Очень скоро завеса деревьев почти заглушила все возгласы; дольше всего в лесном сумраке был слышен несшийся им вслед хриплый звук горна. Но вскоре затих и он.




 Глава 14Саратога. 7 октября 1777 года


 Наконец-то Джеку было за что благодарить судьбу, — утренние туманы, которые скрывали его отъезд с Луизой две недели назад, укутали его снова, когда он ковылял по тропе, ведущей к расположению британских войск. Во всяком случае, Джек мог лишь молиться, чтобы это оказалось именно так. Ему казалось, что сейчас около полудня, хотя подсказывал ему это лишь инстинкт: в этом призрачном мире течение времени не отличалось четкими вехами.
 Звуки глохли, словно он прислушивался к ним через овечью шкуру; очертания, с десяти шагов казавшиеся человеческими фигурами, в трех оборачивались молодыми деревцами. Джек знал, что блуждает здесь не один. На протяжении нескольких последних миль он не раз слышал тонущие в тумане возгласы и замечал вдалеке движущиеся фантомы.
 Это не имело значения: на случай встречи с врагом у него все равно не было оружия, да и узнать в таком мареве друга не представлялось возможным. Наверное, он прошел бы мимо родного отца, так и не признав его.
 Но все же некое внутреннее чувство заставляло Джека двигаться по едва видимой тропке на звук, столь слабый, что беглец вовсе не был уверен в его реальности.
 "Ну а если меня увидят, то за кого примут? За дух индейца, покинувший Стойбище Мертвых? Или за пугало, которое соскочило со своего шеста, решив, что куда забавнее будет попугать не ворон, а людей... "
 Поежившись, Джек остановился и воззрился на серое марево. Несомненно, он пробыл в этом лесу слишком долго. Чащоба сбивает с толку даже таких, как он, привычных к лесам. Особенно в это время года, когда с земли поднимаются испарения, несущие запах плесени и гнили от разлагающейся лесной подстилки. Огонь в каждом клене несет пламя к земле, чтобы там погаснуть и гнить... Что бы на сей счет сказал Ате? "И сам Ад выдыхает заразу в этот мир... "
 То и дело Джеку слышался смех Луизы. Всякий раз, когда с шорохом и треском взбегала по стволу белка или взлетала птица, он оборачивался, словно на зов. И всякий раз за этим следовали разочарование и возвращение прежних страхов — за нее и за самого себя.
 Толчок в спину заставил его вздрогнуть, но, когда Джек обернулся, на его губах появилась слабая улыбка.
 — Храбрец, старина. Я вижу, ты уже подталкиваешь меня в спину.
 Он почесал коня между глазами. Ему не было нужды вглядываться сквозь туман, чтобы увидеть, как отощал скакун. Одеяло, которое Джек ухитрился стащить и которое использовал как попону, свисало по бокам коня, не скрывая выпиравших ребер.
 Впрочем, точно так же дело обстояло и с ребрами самого Джека. Он поскреб их через рваную блузу, которую вместе с набедренной повязкой ее давно умершего мужа подарила встретившаяся ему на третий день после побега пожелтевшая от старости индеанка-тускарора, проникшаяся состраданием к измученному, нагому скитальцу.
 Тогда же — это было пять или шесть дней назад — ему в последний раз довелось и поесть. Если, конечно, не считать сорванных по пути грецких орехов и выкопанных корней лопуха. На своем мучительном пути назад, к Саратоге, он сбил ноги, но упорно продолжал идти.
 Размышления отвлекли его, а спохватившись, он вынужден был наклониться, чтобы поискать в тумане едва не потерявшуюся тропу. К счастью, она нашлась, и Джек, цокнув языком Храбрецу, двинулся дальше, туда, откуда доносилось странное потрескивание.
 Потом тропа пошла вверх по склону холма, и обзор улучшился: Джек понял, что видит на пять шагов вперед, потом на десять. В лицо дохнул ветерок, туман затрепетал и начал развеиваться. А озадачивавший его раньше треск неожиданно сделался громче. Слух Джека обрел такую же ясность, как и зрение, и в том, что он слышит, сомнений не было.
 — Мушкеты палят. И их чертовски много, — промолвил он вслух, схватив коня за густую гриву и вскакивая на спину скакуна. — Дай бог, чтобы мы прибыли не слишком поздно!


* * *

 — Пропасть мне на месте, это же Абсолют! Но что за чертовщина, на кого вы похожи?
 Подполковник Карлтон, адъютант Бургойна, стоял посреди палатки командующего, ошеломленно взирая на нежданно возникший перед ним призрак. Стоявшее по левую руку от него высокое, в половину человеческого роста, зеркало позволило Джеку увидеть собственное отражение, и он не мог не признать, что выглядит далеко не лучшим образом. Блуза старой скво почти не скрывала татуированной груди, дырявая набедренная повязка едва прикрывала срамные места. Ну а с учетом двухнедельной щетины и состояния кожи, где едва ли осталось не укушенное насекомыми местечко... Джек мог понять, почему его облик привел старшего офицера в такое изумление.
 Впрочем, сейчас вопросы внешности волновали его меньше всего.
 — Где генерал, сэр? Я должен немедленно поговорить с ним.
 Карлтон выставил раскладной стул, и Джек, после недолгого колебания, сел.
 — Вы вернулись от Клинтона, капитан? Что он велел передать?
 — Прошу прощения, сэр, но мой отчет предназначается только для ушей генерала. Где он?
 — А вы как думаете? — Карлтон жестом указал на запад. — Там!
 Джеку не было необходимости поворачивать голову на отдаленный треск мушкетных выстрелов, учащающийся и спадающий волнами, как прибой в Корнуолле. На этот треск накладывалось басовитое стаккато артиллерийской канонады. Напрягая слух, можно было различить звуки горнов и даже крики.
 — Атака американцев?
 — Наша. Вообще-то мы намеревались произвести разведку боем, чтобы испытать крепость левого фланга мятежников. А заодно прихватить с тамошних полей немного зерна. Однако, судя по всему, мы разворошили змеиное гнездо.
 Поморщившись (по понятной причине, любое упоминание о змеях вызывало у него не лучшие воспоминания), Джек вздохнул:
 — Я должен идти к нему.
 Он попытался подняться, но опустившаяся на его плечо рука Карлтона без усилий удержала Джека на месте.
 — Не в таком виде, приятель. Вас застрелят, арестуют или, самое малое, высмеют. Непозволительно, чтобы штабной офицер выглядел столь постыдно. Где ваш мундир?
 Джек провел рукой по глазам.
 — Э... полагаю, хранится у генерала.
 — Вот как? — Карлтон распахнул дверцу стоявшего рядом с зеркалом шкафа, и его взору открылась дюжина прекрасно сшитых мундиров. — К какому полку вы приписаны?
 Вообще-то Абсолют числился капитаном легких драгун ее величества королевы. Однако этот полк в данной компании не участвовал. И поскольку не было ничего особенного в том, чтобы кавалерийский офицер прикомандировывался к пехоте, Бургойн назначил его в... в...
 — Кажется, Двадцать четвертый пехотный, сэр.
 — Превосходно! Собственный Саймона Фрейзера, он сейчас в самой заварушке. — Карлтон порылся среди одежды. — Да, вот он.
 Сняв с вешалки красный мундир, Карлтон выложил его на стол. Из выдвижного ящика были извлечены рубашка, медвежья шапка, галстук, ремень, штаны, чулки, жилет, кушак, стальной воротник...
 — Сэр, мне кажется, время поджимает... — начал было Джек.
 — Время терпит, сэр! — Карлтон метнул на него сердитый взгляд. — Нас могут разбить, но, во всяком случае, враг не посмеет сказать, будто застал нас в неглиже.
 Он снова повернулся к шкафу.
 — Я знаю, что у вас репутация эксцентричного чудака, Абсолют, но... ох! Это, должно быть, ваш. Да, вот и инициалы "Дж. А. ". Одному Господу ведомо, как вам удалось уговорить генерала возить с собой эти ваши щегольские штучки.
 Он поставил пару сияющих туфель с высокими, до колена, черными гетрами, застегивавшимися на пуговицы, и, повернувшись к входу в палатку, позвал:
 — Брэйтуэйт!
 Звук его голоса еще не стих, а личный слуга генерала уже был внутри шатра.
 — Принесите горячую воду, мыло и бритву. Да, и что-нибудь перекусить.
 Скользнув взглядом по обессилевшему Абсолюту, слуга кивнул и удалился.
 Полковник залез в ранец и извлек пыльную бутылку.
 — Вот, приберегал для подобного случая... Арманьяк. То, что нужно.
 Он быстро наполнил два бокала и подвинул один Джеку.
 — За короля и Англию, а?
 Джек попытался встать, но Карлтон махнул, чтобы он оставался на месте, и залпом осушил свой бокал.
 — Да, то, что нужно. А теперь скажите, любезнейший, лошадь у вас есть?
 — Мой конь снаружи. Но он выбился из сил.
 Карлтон откинул полог палатки. Брэйтуэйт прошмыгнул у него под рукой, прошел к столу и поставил перед Джеком похлебку и сухарь. Джек, даже не подумав о ложке, наклонил миску и мигом выхлебал жидкий суп с кусочками чего-то, что он предпочитал считать мясом. Сухарь исчез в три укуса.
 Карлтон высунулся наружу.
 — Но это... это же... Храбрец! Лучший скакун во всей армии. На скачках в Тикондероге он обошел моего Нимврода, и я проиграл графу Балкаррасу пятьдесят гиней. Кстати, юный Сэнди, конечно же, тоже там, где палят. А конь, — полковник повернулся обратно, — выглядит прекрасно. Во всяком случае, для скакуна, пронесшего вас через три графства. Брэйтуэйт, займитесь конем. А я займусь нашим гостем.
 Подойдя к столу, он взял у слуги помазок, обмакнул в горячую воду и энергично потер о кусок мыла.
 — А теперь — типичный вопрос брадобрея, — с улыбкой промолвил Карлтон. — Сбривать все или оставить бакенбарды?


* * *

 Просто поразительно, что могут сделать для человека бритье, чистый мундир, миска горячей еды и пара рюмок спиртного. В палатку командующего Джек ввалился в обличий пугала. Вышел же оттуда спустя полчаса элегантный, худощавый офицер. Правда, единственное, что удалось сделать с его спутавшимися волосами, — это собрать и связать их в хвостик.
 Храбрец тоже выглядел на славу: Брэйтуэйт нашел время не только для того, чтобы накормить и оседлать коня, но и хорошенько его почистить. При виде Джека скакун тихонько заржал и протанцевал вбок по траве несколько шагов.
 — К орудиям! — вскричал Джек, вскочив в седло.
 Храбрец заржал, вскинулся на дыбы и сорвался с места. Править конем практически не требовалось, звуки боя он знал не хуже всадника. Лесная тропа, отходившая от прогалины, где стояла генеральская палатка, сливалась с дорогой, ведущей к передовой.
 К сожалению, путь туда лежал мимо расположения нескольких отрядов солдат: англичан в красных мундирах и немцев в синих. Все они встревоженно смотрели в сторону затянутой пороховым дымом долины, откуда доносились частые мушкетные залпы, время от времени перекрываемые громом полевых батарей. Лишь изредка сквозь канонаду прорывался высокий зов горна, крики же людей почти не были различимы.
 От Карлтона Джек узнал, что для проведения разведки боем каждый полк временного подразделения выделил небольшие силы. Так и получилось, что одни бойцы тех же самых батальонов сражались и умирали в дымном аду, а другие, их товарищи, оставались в лагере.
 Джек галопом проскакал мимо фермы Фримена, которую уже проезжал две недели тому назад, чтобы попасть к британским линиям. Как раз за ней, на небольшом возвышении, насыпали земляные валы и соорудили бревенчатый частокол. Карлтон говорил, что это укрепление уже получило название «редут Балкарраса». Там, на наблюдательном пункте, откуда в подзорную трубу просматривалась рассекавшая лес тропа, находился генерал Бургойн.
 Остановившись как раз позади него, Джек спешился и передал поводья ординарцу, уже державшему поводья лошадей штабных офицеров. Капитан Мани быстро пожал руку Джека и повернулся к своему командующему.
 — Генерал!
 — Ни черта не видно. Все время одно и то же: дым да деревья. Удерживает Фрейзер пшеничное поле Барбера или нет? — Бургойн опустил свою подзорную трубу, но все еще щурился и всматривался вдаль. — Да, Мани? — спросил он, не оборачиваясь.
 — Сэр, к вам тут капитан...
 Бургойн оглянулся, и на лице его расцвела улыбка.
 — Надо же, Джек Абсолют! Вы немного запоздали, а? Едва не пропустили представление.
 — У меня было на то несколько причин, сэр. Боюсь, весьма уважительных.
 — О, ничуть в этом не сомневаюсь.
 Громкие крики заставили офицеров обернуться. Слева от них вдоль внешней стороны редута мчался выбежавший из леса человек в мундире гренадера Шестьдесят второго полка. Почти рядом с наблюдательным пунктом он поскользнулся, упал, но тут же вскочил и вытянулся по стойке «смирно». Малиновый цвет его шарфа указывал на сержантское звание, и уже одно то, что младший командир находился не со своим подразделением, наводило на невеселые мысли.
 — Прошу прощения, сэр, — промолвил он с заметным валлийским акцентом, — но майор Экланд опасается, что не удержит леса. На нас сильно напирают, сэр.
 Сержант отдал честь, повернулся и побежал назад.
 — Фрэнсис, — позвал Бургойн, и вперед выступил молодой, изысканно одетый офицер. — Будьте добры, передайте генералам Фрейзеру и Ридезелю, чтобы они как можно скорее, но в полном порядке отходили по направлению к нам.
 — Есть, сэр!
 Козырнув, офицер вскочил на коня и ускакал.
 — Итак, капитан Абсолют, — Бургойн снова обернулся к Джеку, — какие новости привезли мне вы? Ждать нам здесь генерала Клинтона или он не придет?
 Джек бросил взгляд на штабных офицеров, которые, в свою очередь, смотрели на него с напряженным вниманием.
 — Может быть, сэр, мне следует пересказать вам все с глазу на глаз?
 Улыбка Бургойна заметно поблекла, ибо генерал, разумеется, понял, что хороших новостей ждать не приходится, однако голос его звучал по-прежнему непринужденно.
 — Капитан, мне все равно придется очень скоро довести вашу информацию до сведения всех офицеров штаба, дабы они могли действовать, объективно оценивая обстановку. В конце концов, если бы меня и вас убили... — Он махнул рукой. — Так что там Клинтон, идет?
 Джек понимал, что подслащивать правду, сколь бы горькой она ни была, бессмысленно и вредно.
 — Генерал Клинтон выступит к горным фортам, — промолвил он и, уже перекрывая облегченные вздохи, закончил: — Но всего с тремя тысячами солдат.
 Это оказалось слишком даже для хваленого самообладания Бургойна.
 — Три? Вы говорите, три тысячи? Боже правый, для захвата фортов этого, возможно, и хватит, но о том, чтобы удержать их и направить подмогу к нам, не может быть и речи!
 Он обвел взглядом измученные, мрачные лица подчиненных, старавшихся не встречаться с ним глазами. Потом его глаза на миг, словно в поисках доброго знамения, поднялись к небесам, после чего генерал вздохнул и вновь воззрился на своих офицеров.
 — Что ж, джентльмены, похоже, нам придется полагаться лишь на самих себя.
 Он снова навел подзорную трубу на поле. Шум боя, вроде бы поутихший во время доклада Джека, не только возобновился, но и пятикратно усилился.
 — «...Жизнь свою поставил я и буду стоять, покуда кончится игра», — продекламировал Бургойн, перекрывая шум. — Откуда это, а? «Генрих Пятый»? Азенкур?
 Капитан Мани прокашлялся:
 — «Ричард Третий», по-моему, сэр. Босуорт.
 — Не может быть! Черт, мне не хотелось бы цитировать побежденных. Ваш дикарь, Джек, вот кто сказал бы нам точно. Кстати, он где-то поблизости. Я удержал его при армии, как вы и просили.
 Бургойн махнул рукой в направлении британского фланга, снова направил трубу на дорогу и внезапно воскликнул:
 — Боже милостивый! Неужели это Фрэнсис?
 Все повернулись в сторону леса. Четверо солдат несли по тропе на носилках тело только что отбывшего с посланием генеральского адъютанта, сэра Фрэнсиса Кларка. Оттуда же ковыляли десятки раненых.
 На миг воцарилось молчание: все надеялись заметить хотя бы малейшие признаки жизни. Увы, когда носилки положили перед офицерами, стало ясно, что надежды напрасны: в грудь молодого офицера угодило никак не меньше трех ружейных пуль.
 — Бедный паренек, — пробормотал Бургойн. — Графиня никогда не простит меня.
 Он повернулся к офицерам.
 — Мы не знаем, передал ли он донесение. А нам это необходимо. Сумел ли Фрейзер собрать силы? Прежде чем приказывать, я хотел бы спросить: есть добровольцы?
 Все ординарцы и адъютанты, видимо, были уже разосланы, что же до штабных офицеров, то все они молчали, отводя глаза. Так было, пока взгляд Бургойна не дошел до Джека, который удержал его и кивнул:
 — Раз уж я пропустил большую часть сражения, сэр... К тому же, если подходить формально, я служу в Двадцать четвертом Фрейзера. Стало быть, там мне и место.
 Последовала долгая пауза. Потом Бургойн обвел взглядом поле и сказал:
 — Мне следует надеяться на лучшее, однако боюсь, что к настоящему времени Саймону несколько недостает офицеров. Надеюсь, капитан, вы поможете ему собрать солдат и организованно отвести их сюда. Может быть, нам удастся остановить мятежников у этого редута и все-таки переломить ход сражения.
 — Есть, генерал!
 Быстро отдав честь, Джек снова сел на Храбреца. Замешкавшись лишь для того, чтобы проверить замки полученных от Карлтона пистолетов (работы мастерской Сен-Этьена, одной из лучших в мире) да опробовать, легко ли выходит из ножен сабля, он поскакал на звуки боя. Но не тем путем, на котором погиб Кларк, а в обход. Более длинная, эта тропа, однако, могла быстрее привести его к цели, ибо не была так забита отступающими и ранеными.
 Храбрец, как обычно, не нуждался в понуканиях и реагировал на легчайшее прикосновение каблуков. Они быстро неслись вдоль лесной опушки, где деревья и небольшой уклон заглушали большую часть доносившегося с поля боя шума.
 По правую руку Джек увидел второй редут — редут Бреймана. Там под началом этого немецкого офицера держали оборону немецкие солдаты.
 Между редутами находились два укрепленных блокгауза, и даже беглого взгляда хватило, чтобы увидеть, что удерживавшие их бойцы одеты в самые разнообразные мундиры или не имеют вообще никаких. Канадцы и могавки.
 Неожиданно Джек сообразил, что Ате должен находиться среди них. Абсолют надеялся, что скоро увидит его. Если, конечно, исхитрится и уцелеет.
 Потом Джек обогнул лес, и все мысли о будущей встрече были сметены треском выстрелов и дымом.
 — Огонь! — рявкнул офицер прямо перед ним, и отряд красных мундиров, две шеренги по двадцать солдат, произвели залп. Впереди, всего ярдах в пятидесяти, находились те, в кого они целили: люди в синих мундирах, в мехах стрелков Даниэля Моргана, в разнообразных оттенках серого, коричневого или зеленого. Их было великое множество. Когда прозвучал залп, многие попадали на землю, но подавляющее большинство тут же вскочило, чтобы ответить огнем на огонь.
 Стреляли они не залпом, вразнобой, но зато меткостью явно превосходили англичан. Британский офицер схватился за плечо, три человека упали. Однако по зычной команде унтера их тела быстро оттащили в тыл, солдаты сомкнули ряды и перезарядили мушкеты.
 Грянул очередной залп, может быть не столь дружный, как предыдущий, но достаточно эффективный, ибо пришелся по плотному фронту противника. Осознав, какую угрозу представляет собой строй обученных солдат, мятежники отказались от лобовой атаки и, разделившись на две группы, напали на отряд с обоих флангов.
 Напрягая глаза (дым затруднял обзор), Джек посмотрел направо и с трудом разглядел в центре неровной британской линии другого всадника на превосходном сером коне. Капитан Абсолют похлопал Храбреца по шее, и скакун помчался туда.
 Приблизившись шагов на двадцать, Джек понял, что не ошибся: Саймон Фрейзер сидел на огромном мерине, спокойно отдавая приказы находившимся рядом трубачу и горнисту. Трубные звуки взлетали над шумом боя, и солдаты, услышав сигнал сбора, спешили к развевавшимся над генералом знаменам — королевскому штандарту и синему стягу Двадцать четвертого полка.
 — Генерал!
 — О, капитан Абсолют! Рад вас видеть. И командующий обрадуется. Правда, вы вроде бы похудели. Или похудели, или вам нужно сменить портного.
 Совсем рядом просвистело ядро.
 — Я как раз от командующего, сэр. Он просил передать вам наилучшие пожелания и настойчивую просьбу отступить к редуту.
 — Это именно то, что я и пытаюсь сделать. Самому-то отступить дело нехитрое, но я, видите ли, хочу привести с собой и моих людей.
 Пуля пробила обшлаг генерала, но он, не обращая на это внимания, продолжил:
 — Чтобы увести солдат, их надо собрать, а для этого у меня не хватает офицеров. Не могли бы вы помочь мне выровнять эту линию?
 Он жестом указал налево, где солдаты сбились в кучу, словно овцы, согнанные пастушьей колли.
 Не говоря ни слова, Джек соскочил с Храбреца и бросил поводья в руки ошеломленного молодого офицера, почти мальчишки, который принял их, что-то растерянно пробормотав.
 У ног этого паренька валялся его эспантон, оружие вроде протазана, служившее строевым отличием младших офицеров. Эспантоны считались старомодными, однако Джеку это своеобразное полукопье всегда нравилось, ибо позволяло удерживать противника на большем расстоянии, чем шпага или сабля. Кроме того, эспантон как нельзя лучше годился для предстоявшего ему дела.
 Стиснув древко, Джек помчался к беспорядочной ораве, размахивая эспантоном над головой и крича:
 — Ко мне!
 Он увидел капрала.
 — Хватай конец! — приказал ему Абсолют, и когда тот, не задавая вопросов, ухватился за тупой конец древка, Джек перехватил его у самого наконечника.
 Удерживаемый их руками горизонтально шест превратился в нечто вроде изгороди. Натолкнувшись на нее, шестеро солдат неожиданно для себя оказались стоящими в шеренге. Правда, поначалу они чуть не смели это хрупкое препятствие, но устояли. Спустя миг за ними уже выстраивалась вторая шеренга.
 — Скусить патроны! — проревел Джек, и по меньшей мере половина солдат выполнили приказ.
 Между тем образовавшийся строй сам по себе сделался центром сбора: все отбившиеся от подразделений стали подтягиваться к нему.
 — Запал!
 Строй расширился и выровнялся. Удерживать его древком более не требовалось, и Джек, встав впереди, упер эспантон в землю. Сейчас он представлял собой прекрасную мишень, однако думал не об этом, а о том, что, если он проявит спокойствие и уверенность, это передастся солдатам. Хотелось верить, что ему удастся не перепутать порядок приказов: он ведь уже много лет не командовал пехотой.
 — Закрыть полки! — выкрикнул он. — Ружья — к ноге! Заряжай! Достать шомпола! Пыжи забить! Извлечь шомпола! Замки — к бою! Взвести курки! Целься! Держи прицел, ребята! Держи!
 Джек заставил их продержаться долгое мгновение, способствовавшее превращению оравы вооруженных людей в товарищей по оружию и солдат регулярной армии, и лишь потом скомандовал:
 — Огонь!
 Наверное, то был не самый дружный и меткий залп в истории британской армии. Но главное заключалось не в этом, а в появлении на участке сплоченного подразделения, тут же ставшего центром общего притяжения. Унтера дюжинами сгоняли туда солдат и ставили в строй. Кутерьма прекратилась: люди ожидали приказов, стоя в шеренгах.
 — Прекрасно, ребята! Эй, капрал!
 — Что прикажете, сэр?
 — Повторить залп. Командуй!
 — Есть, сэр!
 Пока унтер-офицер выкрикивал команды, Джек, подавшись вперед, попытался рассмотреть поле боя. Неожиданный порыв ветра снес дымовую завесу в сторону, и видимость улучшилась.
 Как ни странно, первым, что увидел Джек, оказалась летящая цапля. Похоже, производимый внизу людьми шум ничуть ее не смущал: неуклюже взмахивая крыльями и выгибая шею, она с хриплыми криками направлялась к реке, чтобы там заняться охотой на рыбешку.
 А опустив глаза, Джек разглядел Бенедикта Арнольда. Генерал, со шпагой в одной руке и пистолетом в другой, находился ярдах в семидесяти перед ним. Рядом стоял стрелок в одежде из оленьей кожи.
 Может быть, именно вид этой птицы и спокойствие ее полета прояснили сознание Джека до такой степени, что он совершенно отчетливо — как если бы стоял рядом — понял, куда указал американский генерал, похлопав по плечу стоявшего с ним рядом стрелка стволом пистолета.
 На Саймона Фрейзера.
 У Джека едва не подкосились ноги. Он оцепенел, а голос почти не повиновался ему, словно слова приходилось извлекать откуда-то издалека. Между тем стрелок в оленьей коже легко и уверенно поднял ружье...
 — Генерал! — закричал Джек, но шум был слишком силен, а расстояние между ними слишком велико.
 В тот самый момент, когда Фрейзер, дернувшись, начал валиться с седла, Джек уже был рядом, чтобы поддержать его. Серый мерин, испугавшись, встал на дыбы и помчался к вражеским линиям.
 Когда Джек бережно приподнял голову командира, тот открыл глаза.
 — В меня попали. Ранило, Джек?
 — Боюсь, что да, сэр.
 — Это пустяки, я уверен, — сказал Фрейзер и попытался подняться, но тут же потерял сознание.
 Джек опустил его на землю, ужасаясь потоку крови, растекающейся по белому жилету и уже начавшей заливать брюки. Генерал получил пулю в живот — худшее ранение из возможных.
 — Эй, лейтенант! — крикнул Джек тому самому юноше, который держал для него поводья Храбреца.
 Тот вздрогнул, словно ранило именно его.
 — Помогите мне усадить генерала на лошадь! Его нужно отвезти к лекарям! Живее!
 Не без труда — ибо Фрейзер был крупным человеком — им удалось уложить генерала поперек седла. К счастью, он оставался без сознания и мучений не испытывал. Младший лейтенант по настоянию Джека сел позади тела.
 Джек вынул из седельных кобур оба своих пистолета и похлопал коня по холке. Как всегда, Храбрец мгновенно отреагировал на эту команду и помчался галопом.
 Увы, ранение Фрейзера сломило дух даже тех, кто был готов сплотиться. Солдаты начали разбегаться, и Джек понял, что надежды остановить их у него нет. Попытайся он сделать это силой, они, скорее всего, просто его убьют.
 Всего на миг у капитана возникло искушение подбежать к вражеским рядам, отыскать Арнольда и убить его, как он убил Фрейзера, ибо отданный им приказ — застрелить генерала противника — являлся вопиющим нарушением всех правил войны. Джек, единственный из воинов в красных мундирах, даже сделал шаг вперед — и тут сквозь дым увидел двух бойцов в синем, с торжествующими криками бегущих ему навстречу, нацелив багинеты.
 Пуля, выпущенная Джеком, угодила первому из бегущих в плечо, развернув его в сторону. Другой, задержавшись всего на миг, глянул на упавшего товарища, пронзительно вскрикнул и навел ствол на Джека. Но эта задержка определила для него исход дела. Джек, бегло прицелившись, всадил ему пулю между глаз.
 На сей раз он устремился к зарослям сразу за распадавшейся британской линией, ибо деревья могли укрыть его от огня американских стрелков. По правую руку от него солдаты в красных мундирах удирали вниз по склону от колонистов.
 Абсолют держался в стороне от тропы, забитой отступавшими, которые находились под плотным, непрерывным обстрелом.
 Он нырнул в подлесок и помчался, лавируя между кленами и березами, перепрыгивая через валявшихся на земле людей в красных и темно-синих мундирах. Соотечественники, еще живые, взывали к нему с земли, но Джек, невзирая ни на мольбы, ни на проклятия, не останавливался. Помочь им он все равно ничем не мог, а остановиться означало остаться в этом лесу вместе с ними. Навеки. В лучшем случае — застреленным насмерть, а в худшем — пронзенным штыком и брошенным истекать кровью.
 Американцами овладела жажда убийства, и пленных они, похоже, не брали. Это повальное бегство и самого Джека едва не ввергло в панику: единственная надежда находилась впереди.
 Деревья поредели, лес закончился. Потом показался луг, а в паре сотен ярдов за ним — редут Балкарраса. Перед укреплением на пологом склоне был насыпан небольшой земляной вал.
 Стремительно одолев открытое пространство, — мятежники с опушки уже открыли по нему огонь, — Джек перескочил вал и метнулся к стоявшему за ним частоколу. Ворота находились по другую сторону укрепления, но Джек понимал, что они будут забиты отчаявшимися беглецами, и последовал примеру рослого гренадерского сержанта, подбежавшего к укреплению чуть раньше его. Подпрыгнув, он ухватился за заостренные колья, подтянулся и перемахнул через ограждение, едва не сшибив при этом с парапета на землю двоих охранявших стену солдат.
 Порядок, царивший внутри, представлял собой разительный контраст хаосу, разлившемуся снаружи. Легкие пехотинцы и солдаты сформированного для атаки корпуса стояли у стен, ведя непрерывный огонь из мушкетов. Выстрелив, солдат отдавал оружие заряжающему и получал в руки заряженное. На центральной площадке форта выстроились подразделения, готовые к отправке туда, где в них возникнет надобность. А на лестнице, ведущей на стену, с улыбкой на бледном лице стоял Александр Линдси, граф Балкаррас.
 — Ну и ну, Джек! Никогда бы не подумал, что ты так резв на ноги! — Неожиданно его улыбка исчезла. — Постой, приятель! Но если ты улепетываешь на своих двоих, то где же моя чертова лошадь?
 — Храбрец везет генерала Фрейзера к хирургам, Сэнди. Причем так же быстро, как он возил меня.
 Граф положил руку на плечо Джека.
 — Что с генералом? Надеюсь, ничего страшного?
 — Боюсь, что страшнее некуда.
 Джек вкратце изложил события, не умолчав и о роли Арнольда. Граф побагровел от гнева: краску на его лице Джек увидел едва ли не впервые.
 — Бог даст, я встречусь с ним на этом поле и посчитаюсь за Саймона Фрейзера.
 — Думаю, такая возможность появится у тебя достаточно скоро, — промолвил Джек, заряжая пистолеты. — Если не ошибаюсь, он направляется сюда.
 Джек кивнул в сторону стены, шум за которой успел заметно усилиться даже за время их короткого разговора.
 Оба они взбежали вверх по лестнице и посмотрели через парапет. Защитный вал, располагавшийся перед стеной, был затянут мушкетным дымом и окружен орущими янки. На их глазах кучка красных мундиров, прорвав синие ряды, устремилась под защиту укрепления.
 — Арнольд наверняка с ними, возглавляет наступление, — указал Джек. — Он, конечно, далеко не джентльмен, но отважен до безумия, как обитатель Бедлама. Он не побоится атаковать твой форт, тем паче что сил у него много и солдат можно не беречь.
 Балкаррас огляделся по сторонам.
 — Если только он не подтянет пушки — а на это непохоже, слишком уж в большой спешке все у него делается, — я готов поставить гинею против куропатки, что здесь мы обломаем ему зубы. И тем самым выиграем для генерала Бургойна время, чтобы он мог организовать дополнительную линию обороны. Он поскакал в тыл, чтобы этим заняться. — Балкаррас вздохнул. — Все не так страшно, но только до тех пор, пока Брейман удерживает свой редут, там, справа.
 Он махнул рукой, и Джек проследил за его жестом.
 — Это, конечно, слабое звено в нашей защите. Я предупреждал их раньше. Те блокгаузы рядом с ним — их легко захватить и обойти его с фланга.
 За то время, пока они обменивались этими фразами, плотность огня возросла вдвое. Шеренги солдат в мундирах разных цветов двинулись через луг. Пули все чаще свистели мимо ушей или ударяли в бревна. Это мешало сосредоточиться.
 — Блокгаузы, — эхом повторил Джек, пытаясь припомнить, что именно, связанное с этими блокгаузами, привлекло его внимание целую вечность назад, когда он скакал к позициям Фрейзера. — Блокгаузы... Их удерживали... да, их удерживали канадцы. И индейцы. Ате.
 Он тронул Балкарраса за плечо.
 — Сэнди, я побежал туда. К блокгаузам.
 — Дело твое, Джек. Куда бы ты ни направился, жарко будет везде. Но там, пожалуй, жарче всего.
 — Есть у тебя лишний мушкет и багинет?
 — Возьми мои.
 Он передал Джеку ружье и отомкнутый штык. Джек проверил кремневый замок и заткнул багинет за пояс, рядом с заряженными пистолетами.
 — Итак, — продолжил граф, — ты уже задолжал мне коня, мушкет и штык... Смотри, чтобы тебя не убили. С кого я в противном случае получу долги?
 Он повернулся и принялся командовать стрелками на парапете:
 — Заряжай! Взвести курки! Наводи! Целься!
 Сержанты эхом вторили его приказам вдоль стен редута.
 Команда «Огонь!» прозвучала несколькими мгновениями позже, когда Джек уже ухватился за бревна задней стены, чтобы перемахнуть наружу. Грянул залп, стена содрогнулась, и дрожь отдалась в его руках. Он неловко приземлился на присыпанной к редуту земле: медвежья шапка слетела с его головы и закатилась в валявшийся под стеной мусор. Поднимать ее Джек не стал, а пригнулся и быстро зашагал вперед.
 Стоило Джеку выйти из-под прикрытия стен, как он понял, насколько уязвим. Слева от него толпа американцев уже навалилась на редут Балкарраса, словно приливная волна на прибрежный валун. Часть этой волны покатилась дальше, параллельно пути Джека, по направлению к редуту Бреймана, находившемуся ярдах в ста впереди. Новые и новые отряды под развевающимися знаменами спешили присоединиться к атакующим.
 Справа от Джека выстроившиеся в две шеренги красные мундиры вскинули мушкеты, наведя их на американцев. Он оказался как раз между противниками, причем на равном расстоянии и от тех, и от других. Что, возможно, его и спасло: и англичане и колонисты сочли одинокую цель слишком далекой.
 В этой ситуации Джек повел себя в известном смысле по-детски, подобно малышу, считающему, что если он не видит угрозы, то ее и не существует. Стиснув зубы, он заставил себя не смотреть на ряды готовых выстрелить солдат, а сосредоточил все внимание на пункте назначения.
 Перебежка заняла у него не больше минуты, но, когда он укрылся за большим кустом, росшим возле самого редута, его рубаха уже взмокла от пота.
 Оказавшись на месте, Джек, даже не будучи фортификатором, понял, что имел в виду Сэнди. Германский редут хоть и уступал британскому по размерам, выглядел вполне основательно. А вот два блокгауза по его флангам являлись слабыми звеньями обороны. В случае захвата их противником основное укрепление попадало под перекрестный огонь. И это при том, что, в отличие от редутов, обороняемых солдатами, готовыми погибнуть во славу своих командиров или во имя своей чертовой чести, блокгаузы удерживали полуобученные канадские добровольцы и те, для кого пребывание в осаде никак не связывалось с представлением о достойном настоящих воинов способе ведения войны. То были последние из туземных союзников Бургойна.
 Надо полагать, слабые стороны этих оборонительных пунктов не являлись секретом и для командования противника, сосредоточившего на бойницах большего из двух блокгаузов столь плотный огонь, что защитники были практически лишены возможности отстреливаться.
 Слабость заградительного огня позволила мятежникам подобраться ближе с факелами и горящими головнями, которыми они принялись забрасывать деревянные стены. Группа атакующих притащила заостренное кедровое бревно, намереваясь использовать его в качестве тарана. Они надеялись разнести в щепки дверь и ворваться внутрь сооружения, где устроили бы резню.
 Когда мятежники предприняли первый решительный натиск, Джек снял и бросил под куст красный мундир. Перекинув мушкет через плечо, он помчался вперед, громко выкрикивая боевой клич, который чаще всего звучал сегодня над полем битвы:
 — Бей ублюдков!
 Солдат, поддерживавший бревно сзади, упал, схватившись за шею. Джек отпихнул двоих других в сторону и занял его место как раз в тот момент, когда доски двери начали трещать. Еще три глухих удара, и дверь упала. Людей, стоявших у головы тарана, скосил произведенный изнутри залп, но атакующие уже хлынули в пролом. Многие падали, но еще большему числу удавалось прорваться.
 Джеку, проскочившему внутрь во втором десятке, показалось, будто он ворвался прямиком в ад. На задней стене уже распускались багровые цветы пламени, помещение заполняли клубы дыма. Повсюду слышались отчаянные крики: люди сошлись в смертельной схватке. Ружья стреляли в упор, штыки пронзали тела, удары томагавков раскраивали черепа. Устилавшая пол блокгауза солома пропиталась кровью и стала скользкой. Люди падали, вскакивали и падали снова.
 Это было не сражение, а настоящая свалка. Используя мушкет как дубину, Джек отбивал удары своих, принимавших его за врага, в то время как сам искал друга. И нашел его — в самом темном углу, где лежало больше всего тел. Пять неверных, скользящих шагов, и Джек, попутно отбивая сыпавшиеся со всех сторон удары, прорвался к Ате, который только что свалил здоровенного детину и теперь, с томагавком в одной руке и дубиной из железного дерева в другой, вел бой сразу с четырьмя противниками. Валявшиеся перед ним тела указывали на то, что он уже основательно поработал своим смертоносным оружием, однако руки его, похоже, начинали слабеть. Вражеский штык оцарапал его бедро, и ему с трудом удавалось парировать стремительные выпады двух сабель.
 Прыгнув вперед, Джек обрушил мушкет на одного из врагов, бросил слишком тяжелое оружие и, скрестив руки, выхватил из-за пояса слева саблю, а справа багинет. Чтобы отражать атаки двоих из наседавших на его брата противников, ему требовались два клинка.
 Отбив в сторону саблю офицера ополченцев, пытавшегося достать его слишком длинным выпадом, Джек отвел свой клинок назад и встретил врага ударом кулака в лицо. Тот упал, но Джек едва ли заметил это, ибо он почувствовал, как дрогнул под саблей зажатый в его левой руке багинет. Сабля взлетела снова, но Джек опередил врага, полоснув его по груди. Вскрикнув, тот пошатнулся и рухнул навзничь.
 Последний из противников Ате не захотел разделить участь товарищей и обратился в бегство.
 Вокруг них уплотнился дым, и на какой-то момент Джек и Ате оказались внутри дымного кокона совершенно одни.
 — Дагановеда! — Смуглое лицо Ате осветилось радостной улыбкой. — А я думал, что ты умер!
 — Почти. И не один раз. Очень часто. А это, — Джек указал багинетом на лежащие тела, — прими как уплату долга за Орискани.
 Улыбка Ате исчезла.
 — Что, эти? Всего четверо? Я мог бы и сам...
 Увы, рвавшийся с его уст протест так и остался неуслышанным, ибо утонул в двух громких звуках: почти единодушном «Сдаемся!» защитников и оглушительном треске прогоревшей и рухнувшей задней стены блокгауза. Джека и Ате обдало жаром и осыпало искрами, но за языками пламени Абсолют увидел ясное небо.
 — Сдаемся или?.. — крикнул он Ате, перекрывая шум, и показал на пламя, полыхавшее там, где была задняя стена.
 — Или! — крикнул ему в ответ Ате, отшвырнул свою пороховницу и устремился прямо в огненный ад.
 Джек тоже отбросил пороховницу, вложил саблю в ножны и прыгнул сквозь завесу пожара, отставая от друга только на шаг. Огонь лизнул его, опалил кожу и закурчавил волосы, но спустя мгновение оба уже скатились по склону позади блокгауза и принялись хлопками сбивать огонь с себя и друг с друга.
 — Туда! Наверх! — указал Джек, и они вдвоем побежали к редуту Бреймана.
 Пули летели не только сзади. Поначалу немцы тоже открыли по ним огонь, но, когда Джек крикнул «офицер Короны!», перестали стрелять, и друзья успели проскочить в поспешно приотворенные и так же поспешно закрытые ворота.
 Поначалу их главной заботой было поскорее потушить все еще тлевшую одежду, но когда это было сделано, дало о себе знать другое — неожиданная боль. Смуглая кожа ирокеза приобрела лихорадочный оттенок, а одна бровь, похоже, сгорела начисто. Судя по ощущениям самого Джека, он выглядел ничуть не лучше. И Ате подтвердил это, указав на его одежду.
 — Король лохмотьев и дыр! — расхохотался он.
 Джек огляделся по сторонам и понял, что они отнюдь не избежали ада, но лишь перешли в иной его круг. Егеря в зеленом и здоровенные германские гренадеры в синем вели ожесточенный бой, с каждым мгновением становившийся все более неравным. Стены редута лишь слегка возвышались над коническими гренадерскими шапками, отделанными металлом. Американцы повсеместно пытались перескочить через невысокую ограду. Их расстреливали в упор, но место каждого убитого занимали трое новых. На утоптанном земляном дворе редута уже вовсю шла рукопашная.
 — Посмотри туда! — показал Джек.
 Главные ворота атаковали тем же манером, что и дверь блокгауза. Было ясно, что они не выдержат, и рослый, весьма усатый офицер — не иначе как сам Брейман — уже выстраивал перед ними солдат, чтобы встретить прорвавшихся дружным залпом.
 Ате подхватил брошенный кем-то мушкет, Джек выхватил пистолеты, каким-то чудом не взорвавшиеся в пламени и не потерявшиеся во всей этой кутерьме, и они оба устремились к собиравшимся возле ворот людям.
 Увы, они не успели. Ворота с оглушительным треском распахнулись, и хотя наспех выстроившиеся немцы дали залп, он оказался не слишком дружным и почти не нанес штурмующим урона. Мятежники хлынули в пролом, возглавляемые неистовым всадником, оравшим, как гоблин, и вращавшим над головой саблей. Его Джек узнал мгновенно.
 — Арнольд! — вскричал он и вскинул для выстрела оба пистолета.
 Однако его опередил гренадер, чей выстрел угодил в коня. Скакун вздыбился, и обе пули Джека прошили воздух в том месте, где только что находилась голова генерала. Потом конь свалился, придавив ногу всадника. Джек, находившийся неподалеку, услышал хруст и крик боли.
 До этого мгновения Джека больше заботило сохранение собственной жизни и спасение друга. Теперь, когда перед ним лежал человек, приказавший застрелить Саймона Фрейзера, им овладела ярость. Отбросив пистолеты в сторону и выхватив саблю, он направился к врагу, видя только его и помышляя лишь о мести.
 — Бенедикт Арнольд! Убийца! — крикнул Джек, приближаясь.
 Генерал, несмотря на терзавшую его боль и хаотический шум боя, услышал крик Джека и поднял глаза.
 — Лорд Джон! — В первое мгновение в голосе генерала преобладало удивление, но затем гримасу боли на его лице сменила ярость. — Клятвопреступник!
 Арнольд потянулся к седельной кобуре за пистолетом, а Джек, не помня себя, рванулся вперед. Ате находился позади него в паре шагов — как оказалось, слишком далеко, чтобы помешать одному из офицеров Арнольда поднять ружье.
 Страшной силы удар, жгучая боль, ослепительная белая вспышка — и Джек упал.
 Правда, на сей раз он не провалился в умиротворяющее беспамятство: на его глазах люди продолжали сражаться, падать и умирать, однако казалось, что все это происходит в замедленном темпе и совершенно беззвучно. Джек видел разинутый, окаймленный пеной рот Арнольда, изрыгавший проклятия, пока генерала не вытащили из-под коня и его голова не откинулась бессильно назад — неистовый полководец потерял сознание.
 Потом Джек почувствовал, как его крепко обхватили поперек груди (руки, сделавшие это, были обожжены я перепачканы сажей) и потащили назад. Сабля, хотя он и пытался ее удержать, выскользнула, каблуки оставляли на земле две бороздки. Затем чужие руки разжались. Джек ощутил позади стремительное движение, и рядом с ним, выпучив невидящие глаза, на землю упал мертвый мятежник. Его снова подхватили, куда-то оттащили и привалили спиной к какой-то деревянной опоре.
 Перед его взором продолжало разворачиваться бесшумное сражение. Все больше и больше американцев, разинув рты, вливались в выбитые ворота. Немцы дрогнули. Брейман порубил саблей нескольких пытавшихся дезертировать трусов, но был застрелен собственным солдатом, использовавшим тело командира как ступеньку, чтобы взобраться на стену.
 В это время Джека вновь схватили, подняли и перевалили через бревенчатый тын. Падая, он почувствовал хруст в запястье, хотя боли почему-то не ощутил. Знакомые руки вновь подхватили его и взвалили на плечо.
 Пока Джека бегом несли по жнивью фермы Фримена, в его голове промелькнули две отчетливые мысли. Первая касалась того факта, что Ате, похоже, снова опередил его по части взаимного спасения жизни. Вторая же возникла при виде казавшейся особенно красивой в этом лишенном звуков мире бабочки-монарха, что раскинула на былинке широкие красные крылья с черными прожилками и белой каймой. Когда Джек поравнялся с ней, она запустила свою мохнатую головку внутрь розово-лилового цветка, и Джек сообразил, что бабочка, как и он сам, висит вниз головой.




 Глава 15Город братской любви


 Поначалу между днем и ночью не было особой разницы: они слились из-за непрекращающегося дождя, причем не моросящего, а настоящего ливня. Небо изменяло цвет с темного на еще более темный. Горячка, в которой пребывал Джек, тоже не способствовала отсчету времени: даже в минуты просветления он не обращал внимания ни на время, ни на то, что проделывали с его телом.
 Придя в себя, он обнаружил, что его кисть и запястье в лубке, хотя решительно не помнил, как и когда этот лубок наложили. Очнувшись в другой раз, он увидел лошадиную гриву и чьи-то движущиеся руки. Кажется, кто-то спорил с людьми, настаивавшими, чтобы его сняли с коня и оставили в грязи на обочине дороги, где стонали другие раненые. В том, что этого не произошло, Джек убедился при следующем пробуждении: Ате силой вливал ему в глотку нечто вроде бульона.
 Даже не будучи в беспамятстве, Джек не осознавал, а лишь фиксировал происходящее, однако восприятие его было отчетливым, и каждый вычлененный его зрением объект окружал ореол света. Потом приходил сон, занимавший почти все время и погружавший его в полную, кромешную тьму. Тьму, где не было ни звуков, ни образов, а существовало лишь одно ощущение — страшной жары и леденящего холода одновременно.
 Наконец движение закончилось. Армия наспех разбила лагерь и устроила привал. Снаружи в палатку (оказалось, что он лежит в палатке) проникали голоса, прислушиваясь к которым Джек пришел к выводу, что находится неподалеку от Саратоги.
 Сражение, как принято, именовали по названию ближайшего крупного населенного пункта, хотя на самом деле бой состоялся в десяти милях к югу. Люди приходили, задерживались, уходили, и именно эти посещения постепенно возвращали сознание Джека к реальному миру, помогали снова определить свое место в нем. Ате почти все время находился рядом, а если и исчезал, то скоро возвращался с едой — иногда с гримасой и жидкой кашей, но порой с ухмылкой и свежеподжаренной белкой или даже олениной.
 Явившийся как-то раз граф Балкаррас просидел целый час, и, когда он описывал похороны Саймона Фрейзера, состоявшиеся прямо на поле боя, в ночь перед отступлением, по его бледной щеке медленно скатилась единственная слеза. Граф поведал о том, как пушки мятежников поначалу вели огонь прямо по траурному кортежу и комья сметаемой ядрами земли летели в лица застывших в почетном карауле солдат и офицеров. И о том, как, поняв, что эти люди выстроились не для атаки, а для погребения, сменили обстрел траурным салютом. И на фоне этого грома прозвучал панегирик, произносимый капелланом.
 Два дня спустя, когда время бодрствования по продолжительности уже превзошло время сна, в палатку заявился гардемарин Эдвард Пеллью, которому, впервые за долгое время, удалось вызвать у Джека смех. Самому Пеллью при этом было не до смеха: он кипел от ярости.
 — Понимаешь, Джек, — молодой человек горячился, отчего его корнуоллский акцент делался еще заметнее, — дело даже не в самом факте капитуляции, а в моей причастности к ней. Я командую морской пехотой. Я — старший из присутствующих здесь военно-морских офицеров. Тогда, на военном совете, я так им всем и сказал: мне, мол, понятно, что у армии нет другого выхода, но Королевский Военно-морской флот никогда не сдается. Иными словами, коли уж лоялистам позволили ускользнуть, а из дикарей и вовсе остался один только твой приятель, то почему бы не дать и мне возможность унести ноги с парой десятков моих парней? Но генерал почему-то и слушать меня не захотел.
 Балкаррас был первым, кто упомянул о переговорах, а Ате подтвердил факт капитуляции, сопровождая это заявление неодобрительным фырканьем. Сама мысль о том, чтобы Британская армия сдалась колонистам, представлялась невозможной: никогда прежде ничего подобного не случалось. Однако и третий побывавший у койки Джека посетитель подтвердил этот прискорбный факт.
 Когда Джек в первый раз поднялся и попытался сделать несколько неверных, как у новорожденного жеребенка, шагов, его остановил голос:
 — В кои-то веки моим глазам предстало зрелище, способное их порадовать. Похоже, вы выздоровели, капитан Абсолют.
 Джек обернулся, чуть не потерял равновесие и смог устоять, лишь оперевшись о свою палку.
 — Генерал... Мне лучше, да. Пуля задела висок, но, к счастью, лишь вскользь. Моя многострадальная голова уцелела.
 Бургойн стоял у входа, держась за край парусинового полога. При виде его Джек испытал потрясение: обычно полнокровное и румяное лицо генерала было мертвенно-бледным, и лишь под налитыми кровью глазами залегли темные тени. Снежные волосы его оставались густыми, но выглядели истончившимися и слипшимися. Лишь в одном Бургойн остался верен себе: мундир на нем по-прежнему сидел безукоризненно. Генерал исхудал, так что одежду наверняка пришлось ушивать, и мысль об этом вызвала у Джека улыбку. «Джентльмен Джонни» скорее отправился бы в поход без роты гренадер, чем без своего портного.
 — Заходите, сэр, пожалуйста. Может быть, присядете?
 Бургойн вошел и покачал головой.
 — Боюсь, дорогой Джек, если я сяду, то мне будет уже не встать. Но вот вам сесть необходимо.
 Он сделал жест в сторону койки, куда Джек и опустился со вздохом облегчения.
 — Мне почти нечего предложить вам, сэр. — Джек обвел взглядом палатку. — Разве что... — Потянувшись, он снял с опорного шеста палатки связку волокнистых полосок. — Вот, сушеное мясо. Не угодно ли?
 Бургойн взял одну из полосок и пожевал.
 — Оленина, да? Бог свидетель, Абсолют, вас кормят лучше, чем кого-либо в армии. Это, наверное, все ваш Ате?
 Джек кивнул.
 — А где он? Мне бы хотелось поговорить с этим малым. — Генерал вздохнул. — Последний дикарь, который остался нам верен.
 — Могу предположить, что Ате где-то вне лагеря. Добывает что-нибудь в этом роде, — промолвил Джек. — Я передам ему ваши добрые слова. И от его имени прошу вас принять это в подарок. Уверен, ему было бы приятно. — Заметив, что собеседник колеблется, Джек продолжил: — Не стесняйтесь, генерал, нам с ним двоим снеди хватит с избытком. И потом, вы же знаете, что у ирокезов принято делать гостю подарок.
 — Ну что ж, не стоит проявлять неучтивость, — ответил Бургойн и, взяв предложенную связку мяса, быстро спрятал ее во вместительный карман мундира. — Так вот, сэр, мне хотелось бы обсудить кое-что важное. Не возражаете, если я все-таки присяду рядом с вами?
 Джек подвинулся, и Бургойн тяжело опустился рядом. Было время, когда их совместный вес стал бы для лагерной койки серьезным испытанием на прочность, но теперь она даже не заскрипела.
 — Итак, — деловито начал Бургойн, — вы ведь знаете о переговорах?
 — Я слышал... кое-что. Значит, это капитуляция?
 — Нет! — Бургойн постучал пальцем по колену Джека. — Эту кампанию я, возможно, и проиграл, но, несомненно, выиграл мир. Это конвенция, договор. Мы теперь именуемся «Армия Конвенции» и должны двинуться к Бостону, чтобы погрузиться на британские корабли и отплыть домой. Нами принято обязательство более не участвовать в этой войне, но... По крайней мере, это даст возможность его величеству отправить сюда свежие войска — нам на смену.
 — Со стороны мятежников это... великодушно. Мягко говоря.
 — Я обхитрил его, Джек, — гордо заявил Бургойн. — Я сказал Гэйтсу, что мы накинемся на него с примкнутыми штыками и лучше погибнем, чем подвергнемся унижению. И он все еще боится подхода Клинтона, тогда как мне прекрасно известно, что он не придет. Вот почему Гэйтс подписал договор и мы получили право отступить с честью.
 При всей браваде в речах Бургойн отводил глаза, а Джек, со своей стороны, старался подавить рвавшийся наружу гнев. Капитуляция и есть капитуляция, назови ты ее «конвенцией», «договором» или как угодно еще. Пусть британцы и отступали с честью, но янки-то торжествовали! [9]  Он вспомнил о Саймоне Фрейзере, о его самопожертвовании и о тех сотнях, тысячах людей, что пришли сюда из Канады и остались здесь навеки. Вспомнил и ощутил то, чего никогда не испытывал раньше как королевский офицер, — стыд.
 К горлу его подступил ком.
 — Значит, мы пленные, сэр. Во всяком случае, на некоторое время.
 — Да, мы находимся в их руках. Все мы, без исключения. — Генерал умолк и наконец поднял глаза. — То есть все, за исключением троих.
 Он подождал, пока до Джека дойдет смысл сказанного, и продолжил:
 — Как раз об этом я и хотел бы с вами потолковать. Одно из моих условий состояло в том, что мне было позволено уведомить моих вышестоящих начальников о... разгроме, произошедшем во многом по их вине. Поэтому янки гарантировали безопасный проезд трем моим гонцам с депешами. Один отправится в Бостон и оттуда, самым быстрым фрегатом, в Лондон, к лорду Гермэйну. Другой — в Нью-Йорк, к генералу Клинтону. И еще один — к сэру Уильяму Хоу, нашему командующему в Северной Америке, который добился некоторого успеха против Вашингтона и занял Филадельфию.
 Когда Бургойн произносил эти слова, в голосе его невольно проскользнула нотка горечи.
 — Я хочу, чтобы этим третьим гонцом стали вы. И отправились в Филадельфию.
 У Джека учащенно забилось сердце: предложение генерала означало возможность остаться непричастным к капитуляции, сохранить свободу и продолжить борьбу. Однако солдатская честность заставила его выступить с предостережением.
 — Я благодарю вас за оказанную честь и доверие, генерал. Но мое состояние, — Джек махнул рукой, — пока оставляет желать лучшего. Выздоровление может оказаться не столь быстрым, как вам бы хотелось. Насколько срочно требуется доставить генералу Хоу это известие?
 — Не сомневаюсь, что он и сам узнает о случившемся не позже чем через неделю, — тихо отозвался Бургойн. — Мятежники будут трубить о своем торжестве повсюду, и здесь, и при европейских дворах. Особенно — в Париже. Французы с самого начала оказывали содействие мятежу и даже не особо скрывали своего участия. Кто знает, что теперь предпримут эти проходимцы?
 Он вздохнул.
 — Нет, Джек, по правде сказать, вы нужны мне не для того, чтобы рассказать Хоу о поражении. А для... кое-чего другого.
 Горячность, с которой он заверял Джека в успехе своих переговоров, исчезла: генерал подался вперед, нервно потер руки, приложил ладонь ко лбу и уставился перед собой еще более потемневшими глазами.
 — Есть несколько причин, которые могли бы послужить оправданием моего поражения. К их числу относятся и мои собственные ошибки, хотя решающее значение, разумеется, имело не это. Нет, главной, основной причиной столь прискорбной неудачи явилась подрывная деятельность. Мне до сих пор не дает покоя мысль о том, что кто-то, находясь рядом со мной, все время тайно работал против меня. Как мы уже говорили, где-то среди этой мешанины немцев и лоялистов затесался предатель. Он похитил мои трафареты для дешифровки, он сеял раздоры между моими союзниками, вызнавал мои планы и постоянно информировал о них врагов. Я не говорю о фон Шлабене — мы знаем, что, когда пропал шаблон, его не было в лагере, — хотя я уверен, что он причастен и к этому. Граф вполне может быть тем, кто скрывался под именем «Катон». Но главным во всем этом был кто-то другой...
 — «Диомед»?
 — Именно так. «Диомед». Кем бы он ни был, он не успокоится на достигнутом и попытается погубить генерала Хоу, как погубил меня.
 Генерал снова повернулся к Джеку и, потянувшись, сжал его руку.
 — Вы должны найти его. Выявить и выкорчевать, убить его прежде, чем кампания, проводимая генералом Хоу, по вине этого злодея завершится столь же бесславно, как и моя. Возможно, это будет последняя акция, которую я смогу предпринять, чтобы помочь выиграть эту войну. Послать своего лазутчика, чтобы заманить в западню вражеского.
 Джек вдруг понял, что страшное чувство, которое он испытал, размышляя о напрасной гибели Саймона Фрейзера, рассеивается, словно с его груди сняли тяжкий груз. Теперь он точно знал, что следует делать, чтобы эта смерть, как и многие другие, не оказалась напрасной.
 — Я поеду в Филадельфию, сэр. И клянусь вам, я позабочусь о том, чтобы этот «Диомед» был мертв.
 Бургойн на мгновение удержал его взгляд.
 — Хорошо, — промолвил он со вздохом. — А я, дружище, собираюсь повысить вас в звании. До полевого майора. Правда, это всего лишь полевое повышение, которое штабные тупицы в Лондоне наверняка аннулируют по окончании войны, чтобы приберечь себе лишний фартинг. Ну да ладно. Через некоторое время капитан Мани прибудет сюда с депешей и толстым дорожным кошельком. Думаю, золота будет достаточно даже для такого мота, как вы.
 С мимолетной улыбкой генерал поднялся с койки.
 Джек тоже встал.
 — Вы возьмете с собой своего дикаря? — полюбопытствовал Бургойн напоследок.
 — Если мой «дикарь» согласится, то да. Но у него есть свои дела в этой стране. И нет никаких обязательств передо мной. Наоборот, я по уши в долгу перед этим малым, черт бы его побрал.
 У самого полога палатки Бургойн остановился в последний раз.
 — Желаю вам всей удачи, какая только может сыскаться в мире, майор Абсолют. Уверен, мы с вами еще увидимся. Хотите, в «Друри-Лейн», а? Там, где начался пролог нашей собственной маленькой пьесы. Вечерок тогда для вас выдался еще тот, верно? Сколько буду жить, я никогда не забуду ваш выход из правой кулисы! Вы едва успели застегнуть брюки! — Он издал смешок. — Но на сей раз постарайтесь не ввязываться ни в какие дуэли, ладно?
 Едва упавший за Бургойном полог палатки перестал колыхаться, как полотнище снова откинули — вошел Ате.
 — О, ты только что разминулся с генералом. Он хотел тебя увидеть.
 — А вот мне его видеть не хочется, — заявил Ате, с пояса которого свисали две белки. — От него пахнет поражением. Это не тот запах, который мне нравится.
 Джек ощутил мимолетную досаду, но подавил ее, понимая: в том, что у Бургойна не было выбора, Ате все равно не убедить. Вместо этого он рассказал ирокезу о своем новом задании.
 — Ты как, со мной?
 — До города я тебя провожу, потому как без меня тебе туда все равно не добраться. Но там не останусь. В земле могавков творятся дурные дела. Я должен вернуться.
 — Справедливо, — сказал Джек и посмотрел на свою забинтованную руку. Правую руку, ту, которая орудует клинком. Предупреждение Бургойна насчет дуэлей было напрасным: возможность сразиться на шпагах представится ему очень не скоро. Но вот стрелять из пистолета вполне возможно и левой. В чем, как он надеялся, скоро убедится «Диомед».


* * *

 — Итак, чем именно вы собираетесь заняться в Филадельфии, э... майор Абсолют?
 Майор Паксли сидел за письменным столом, уставив взгляд на посетителя. На его широком крестьянском лице читалось явное беспокойство. Джек понимал это беспокойство и даже отчасти разделял его.
 Когда Абсолют в последний раз видел Паксли, этот валлиец был старшим сержантом в драгунской роте Джека. И происходило это в 1767 году, том самом, когда Джек отказался от своей должности в Шестнадцатом полку и в первый раз отправился в Индию.
 То, что этот младший командир так быстро продвинулся в чинах, Джека радовало, ибо он знал Паксли как серьезного, добросовестного служаку. Правда, по старшинству они теперь поменялись местами, ибо Паксли являлся полным майором, а не полевым, как Абсолют. И это, разумеется, вызывало у обоих неловкость.
 Раздумывая, как ответить, Джек бросил взгляд в конюшенный двор. Взвод солдат седлал лошадей, капрал прохаживался среди них, проверяя амуницию. Хотя саму Филадельфию британцы удерживали прочно, в окрестностях было неспокойно, и выступать в патрулирование следовало хорошо снаряженными.
 Паксли проследил взгляд Джека и истолковал его неправильно.
 — Я хочу сказать, что, если вы желаете вернуться в полк... это может вызвать некоторые затруднения. Ваше звание дает вам старшинство по отношению к Келли и Крэддоку, которых вы, может быть, помните. Они оба дослужились только до капитанов, но служат долгие годы, и в полку, откровенно говоря, все настолько отлажено...
 Он смущенно умолк. С этим малым Джек воевал под началом Бургойна в Испании и Португалии, всегда с ним ладил и не имел ни малейшего желания создавать для него сложности. Равно как и брать на себя обычные обязанности драгунского офицера. Он прибыл сюда по совершенно другим причинам, которые не должны касаться этого честного солдата.
 — Сэр, позволите?
 Джек постучал по стулу перед столом своей тростью.
 — О, разумеется. Пожалуйста.
 Джек сел, подался вперед и понизил голос.
 — Мне бы отнюдь не хотелось стать причиной разлада в столь образцовом полку. Я вернулся на службу по настоянию генерала Бургойна. Но он хотел, чтобы я состоял при его штабе и помогал ему... в некоторых областях, где, по его мнению, мои специфические навыки могли бы принести наибольшую пользу.
 Его собеседник с обеспокоенным видом поерзал на стуле и уточнил:
 — Вы имеете в виду... разведку?
 — Да, сэр. Вы понимаете, что я не могу вдаваться в...
 — Именно! Именно.
 Паксли тоже наклонился через стол и, в подражание Джеку, понизил голос:
 — Честно говоря, это по вашей части, а никак не по моей. Но что в таком случае требуется от полка?
 Вскоре все вопросы были согласованы. Джек будет снова зачислен в Шестнадцатый полк, однако без каких-либо конкретных обязанностей. Забинтованная рука и нездоровая бледность послужат этому достаточным объяснением, тогда как новое звание, пусть всего лишь полевое, обеспечит ему доступ в хорошее общество и свободу передвижения по городу, чего требуют его... особые обязанности.
 — Вдаваться в подробности нет никакой нужды, а?
 Паксли встал, Джек тоже поднялся.
 — Мы, конечно, всегда будем рады видеть вас в офицерской столовой. В любое время, хотя я осмелился бы попросить вас оказать нам честь своим присутствием сегодня вечером. Нам всем не терпится узнать из первых уст о делах бедного генерала Бургойна. Вроде как его снова подвели немцы, да? В общем, вы приглашены. До встречи. Всего доброго! Всего доброго!
 Он выпроваживал Джека с явным облегчением от того, что нежданно свалившаяся ему на голову проблема разрешилась ко всеобщему удовлетворению.
 — И вот еще что, майор, — промолвил Джек, задержавшись на пороге и указывая на свой изрядно потрепанный и никак не соответствовавший требованиям устава наряд. — Есть ли в городе портной, который мог бы сшить мне драгунский мундир?
 Паксли кивнул:
 — Конечно, есть. Альфонс с Саранчевой улицы. Прекрасный мастер, хоть и француз. Беда только в том, что он очень занят, потому как шьет также и дамское платье, ведь к нему обращаются многие леди из города. Тут каждый вечер устраивают балы, концерты и прочие чертовы посиделки. — Он совершенно по-солдатски пожал плечами. — Правда, золотишко способно ускорить дело.
 — Что ж, оно у меня водится, — произнес Джек, выходя наружу, под прохладные лучи ноябрьского солнца. — Большое спасибо, сэр.
 Он отдал честь. Паксли козырнул в ответ, протянул руку, и в его голосе отчетливо зазвучал до сих пор тщательно скрываемый валлийский акцент.
 — Чертовски приятно было увидеть вас снова, Джек. Приходите в столовую, ладно? Там у нас по-простому, без церемоний. Можем поболтать, вспомнить старые времена, Испанию, а? Вот было местечко, теплее, чем здесь. Да и тамошние красотки...
 Он улыбнулся, постучал пальцем по лбу и закрыл дверь. Джек проводил взглядом бодро выехавший со двора конный патруль и последовал за ним на улицу.
 Удаляясь от казарм, Джек подумал, что, по крайней мере, вторая из его официальных встреч прошла лучше, чем первая. Первая имела место накануне, когда по прибытии он представил депеши Бургойна в особняке, реквизированном британской армией для своего штаба. Проверив полномочия генеральского посланца, его без промедления отвели к главнокомандующему. Аудиенция продолжалась ровно столько, сколько того требовали правила учтивости. И ни секундой дольше.
 Между тем Джеку довелось повоевать и под началом Хоу. В 1759 году оба они находились в составе головного отряда, штурмовавшего утесы Квебека. Конечно, сэр Хоу, уже тогда бывший полковником, мог и не запомнить молодого, только что прибывшего из Англии лейтенанта Абсолюта. А мог, напротив, запомнить слишком хорошо: всем известно, что Хоу не любит делиться славой. В последующие годы они встречались лишь изредка, от случая к случаю, и всякий раз Хоу ухитрялся «забыть» имя Джека или перепутать его чин.
 Ну а на этой аудиенции в Филадельфии генерал не только проделал и то, и другое, но и всем своим поведением (Хоу почти не смотрел на прибывшего и обращал к нему свои замечания в третьем лице) дал понять, что, будучи человеком Бургойна, Джек в его глазах запятнан постыдной капитуляцией. Джек приписал бы это чувству вины — ведь, не двинув свои войска на встречу с Бургойном в Олбани, Хоу немало поспособствовал этому поражению. Однако подумать так означало бы предположить наличие у главнокомандующего совестливости и способности к сопереживанию. На самом деле (если, конечно, считать правдивыми ходившие в городе слухи) единственное, что интересовало генерала по-настоящему, — это возможность как можно скорее вернуться в нежные объятия его любовницы Бетси Лоринг, только что прибывшей из Нью-Йорка.
 Как бы то ни было, Джек пробыл в присутствии командующего не дольше пяти минут. Хоу ни о чем его не спрашивал, ибо не нуждался ни в каких докладах. Донесения шпионов, показания дезертиров и хвастливые реляции мятежников доходили до него в огромном количестве, так что он располагал информацией и о ходе сражения у Саратоги, и о содержании подписанного две недели назад соглашения. Доставленные Джеком депеши были, скорее всего, восприняты генералом как обычная попытка неудачливого полководца найти оправдание своему провалу. Генерал велел передать эти документы своему штабному разведчику, — какому-то майору по имени Джон Андре, которого на встрече не было, — дабы тот проанализировал их, составил краткое изложение и присовокупил к нему свое заключение.
 Последовали несколько скупых, формальных слов благодарности, и Джек был отпущен. Что, надо заметить, полностью его устраивало.
 Штаб Хоу оставался в неведении относительно того, что он не просто раненый офицер, ибо Джек не мог знать, не орудуют ли в этом штабе вражеские агенты. Работа в одиночку предоставляла ему наилучшую возможность для установления личности «Диомеда». Равно как и для осуществления мести — Бургойна и своей собственной.
 Филадельфия представляла собой красивый, ухоженный город с широкими аллеями. За пышными деревьями по обеим сторонам этих аллей располагались уютные двухэтажные особняки. Некоторые из них наверняка принадлежали лицам, которые в прошлом году в этом самом городе поставили свои подписи под знаменитой Декларацией независимости колоний. Теперь эти люди, надо полагать, присоединились к армии Вашингтона, тогда как британские офицеры наслаждались уютом их резиденций, услугами их челяди и, зачастую, вниманием их дочерей и жен.
 Город, казалось, был полон женщин, прогуливавшихся по улицам, несмотря на холодный ветер, расточавших улыбки британским офицерам, смеющихся и болтающих на каждом углу. Все они как одна, разумеется, утверждали, что являются лоялистками.
 Обосновался Джек на Каштановой улице, сняв апартаменты вскладчину с еще двумя офицерами из штаба генерала Хоу. Обходилось это недешево, однако Абсолют после всех перенесенных им испытаний не считал нужным скупиться, тем паче что в силу щедрости Бургойна в этом не было никакой нужды.
 Ате, заглянув ненадолго, попенял другу по поводу неоправданных трат и уже на следующий день отбыл, задержавшись лишь для того, чтобы пополнить свои запасы книг. Протаскав всю кампанию с собой толстенный том «Клариссы» Ричардсона, Ате обзавелся пристрастием к сентиментальным романам, что, на взгляд Джека, являлось признаком далеко не лучшего вкуса. Сам Абсолют терпеть не мог романы. Другое дело — пьесы, их можно читать когда угодно!
 Однако печалиться его заставляли не литературные пристрастия друга, а тот факт, что он возвращался в долину реки Могавк, где среди ирокезов разгоралась усобица. Братья договорились поддерживать связь, хотя в разделенной войной стране это было непросто. Они также условились о том, что, как бы ни сложились обстоятельства, с началом поры цветения они непременно встретятся в Вишневой долине.
 На Саранчевой улице, которая больше походила на бульвар, находилось великое множество больших и малых лавок, харчевен, магазинов и мастерских. Над дверью одной из них красовалась золоченая вывеска с именем владельца: «Альфонс». Полукрона, врученная привратнику в щегольском кафтане и парике, обеспечила Джеку доступ во внутренние покои, а вид серебряной монеты весьма способствовал скорому появлению патрона.
 Французский язык Джека удостоился похвалы наравне с его телосложением (явная лесть, учитывая нынешнее состояние Абсолюта). Но наибольшее и вполне искреннее восхищение вызвала готовность визитера расстаться с деньгами.
 Столковались на цене, которая повергла бы в шок и лондонского денди, однако Джек понимал, что сможет выполнить поручение генерала, лишь вращаясь в тех же кругах, что и «Диомед». Чтобы собирать, пусть по крупицам, ценные сведения, шпион должен иметь доступ в высшее общество, а стало быть, в это же общество следовало попасть и Джеку. Кроме того, к расходам такого рода Бургойн отнесся бы с полным пониманием: оба они являлись ценителями портновского мастерства, не говоря уж о том, что в ходе долгой кампании Джек основательно пообносился.
 Единственная трудность (о которой предупреждал Паксли) заключалась в том, что Джеку новый наряд требовался «еще вчера», и тут миниатюрный француз заартачился.
 — Невозможно, мсье. На следующей неделе состоится губернаторский бал, и все дамы города явятся туда в нарядах «от Альфонса».
 Он вздохнул с таким видом, будто названный факт был ему в тягость и никоим образом не способствовал тому, что его собственное платье обильно украшало золотое шитье.
 — Но я тоже должен присутствовать на этом балу. Не считаете же вы, что я могу явиться туда в таком виде?
 Альфонс оглядел платье Джека с плохо скрываемым презрением.
 — Может быть, нам удастся приспособить что-то из уже имеющегося...
 — Имеющегося? — Джек повысил голос. — Я не могу появиться в свете в обносках! Боюсь, сэр, вы так и не поняли, с кем имеете дело. Этот бал будет дан губернатором в мою честь. Я — лорд Джон Абсолют, герой Саратоги.
 Это имя было бессмысленным, да и титул, по правде сказать, значил совсем немного. Джек прекрасно знал, что в Филадельфии, стоит бросить палку на перекрестке, непременно угодишь в трех лордов разом. Но вот мысль о том, что человек, в честь которого устраивается такое празднество и который, соответственно, будет в центре внимания, облачится в его, Альфонса, творения, польстила тщеславию портного и, безусловно, нашла отклик в его душе. Равно как и золотая монета в две гинеи, предложенная Абсолютом в качестве задатка. Альфонс со вздохом мученика положил ее в карман и согласился на все.
 Потом лакей доложил портному о прибытии клиентов на назначенную примерку, и тот умчался, пообещав прислать Джеку подручных, чтобы снять мерку.
 Вскоре Джека раздели до рубашки и бриджей, и помощники Альфонса (которые таинственным образом достигли почти невозможного, а именно проявили еще большее высокомерие, чем их хозяин) засуетились вокруг него, прикладывая портновскую ленту и записывая данные.
 Подали вполне сносный белый портвейн, который Джек с удовольствием тянул маленькими глотками. Он уже давно не чувствовал себя так комфортно, а перспектива помериться силами с достойным противником (каким, безусловно, являлся «Диомед») представлялась весьма увлекательной. Конечно, возложенная на него задача требовала вхождения в роль великосветского щеголя, но для этой роли Джек как раз вполне годился. Или, во всяком случае, будет годиться, когда над ним поработает Альфонс.
 Из соседней комнаты донесся смех, лишь слегка приглушенный тонкими стенами. Там находились и мужчины и женщины, и Джек с удовольствием прислушивался к каденциям добродушного подшучивания, хотя воспринимал не столько отдельные слова, сколько общий тон и настрой. Когда же в последний раз он слышал настоящий, непринужденный человеческий смех? В «Друри-Лейн»? Да, совсем в другой жизни. Рассеянно размышляя об этом, Джек продолжал прислушиваться, в то время как портняжки хлопотали вокруг него со своими лентами и линейками.
 Потому он уловил кое-что еще. То был рассыпавшийся водопадом непринужденный женский хохоток. Необычайно музыкальный... и очень знакомый. Поняв, что именно он слышит, Джек вскочил и, не обращая внимания на протестующие возгласы подмастерьев, устремился к двери.
 Следующая дверь была полуотворенной. Мужской голос присоединился к этому смеху, так что Джек счел возможным войти к леди без стука. Да и о каких церемониях могла идти речь, когда его сердце было готово выскочить из груди! Ускорив шаг, он ворвался в комнату.
 Находившиеся внутри люди, видимо, привыкли к постоянному хождению взад-вперед, так что никто даже не поднял головы. Две юные особы на диване тормошили сидевшего между ними изысканно одетого молодого джентльмена. В одной руке он держал блокнот, пытаясь, несмотря на борьбу, сделать набросок с третьей очаровательной леди. Та стояла наискосок от дивана, в то время как мастерицы с булавками в зубах производили примерку. Леди пыталась сохранить неподвижную позу, чему мало способствовал привлекший туда Джека непринужденный смех.
 Этой третьей молодой леди была Луиза Риардон.
 Она увидела его последней. Одна из молодых девушек взглянула на вошедшего с интересом. Другая, когда ее взгляд поднялся с его ног в одних чулках к шее без галстука, неприязненно поморщилась. Джентльмен встал, отложив блокнот. Джек вобрал глазами эту картину, словно находясь в глубоком сне или в сражении, в один из тех моментов, когда время как бы замедляется. Затем Луиза тоже подняла взгляд, и их глаза встретились.
 Ахнув, Луиза неуверенно шагнула вперед. Портнихи разразились негодующими криками: что-то лопнуло, булавки посыпались на пол. Вняв этим восклицаниям, девушка остановилась и попыталась принять прежнюю позу.
 Джек, в отличие от нее, мог двигаться свободно, а потому быстро пересек комнату.
 Лишь окружавшие девушку мастерицы помешали ему с ходу заключить ее в объятия.
 — Джек! Как... Когда?
 Ее лицо то краснело, то покрывалось бледностью.
 — Луиза...
 Углядев просвет между портнихами, Джек метнулся к ней, но она остановила его, выставив руку.
 — Джек, осторожнее. Ты загубишь мое платье.
 — Плевать мне на платье!
 — Джек!
 Теперь ее рука указала на джентльмена и двух леди, поднимавшихся с дивана.
 — Очередной обожатель, Луиза? — осведомился мужчина насмешливым тоном.
 — Старый друг. — Ее голос дрогнул. — Джек, это майор Джон...
 Ему, однако, было не до представлений, знакомств и прочих светских церемоний.
 — Как вы здесь оказались? Как спаслись? Как, ради всего святого...
 — Это длинная история, Джек. Мои добрые друзья...
 — Я думал, что вы... в лучшем случае в плену, если не...
 — Мертва?
 Это слово наконец положило конец ее попыткам представить Джеку остальных участников небольшой компании.
 — Я слышала, что вас захватили, но лишь позднее, потому что меня уже отпустили и я не стала медлить из опасения, что они передумают. Мне удалось убедить мятежников в том, что я спасалась бегством, приняв их за грабителей. И лишь по прибытии в Нью-Йорк мне стало известно, что вас объявили шпионом и намерены после допроса... повесить. — Она медленно покачала головой. — О Джек. Я считала вас погибшим. Я оплакивала вас — снова.
 Однако и присутствие привлекательного молодого человека, и, главное, тот беззаботный, веселый смех, который привлек Джека сюда, плохо вязались с мыслью о неутешной скорби.
 — Да, я вижу, как вам к лицу траур, — заметил он, указывая на переливающуюся розовым юбку и канареечно-желтый лиф.
 Удар попал в цель: она покраснела. Но прежде, чем Луиза нашлась с ответом, молодой человек выступил вперед и, пожав Джеку здоровую руку, промолвил:
 — Разрешите представиться: майор Джон Андре. А в лице этих молодых леди вы видите двух очаровательных Пегги: мисс Пегги Шиппен и мисс Пегги Чу.
 Обе мисс сделали книксен, хихикнули, а потом повернулись и стали перешептываться, не сводя с него глаз.
 — А вы, должно быть, тот самый офицер, который сопровождал мисс Риардон в той опасной поездке! Мы все рады видеть, что вы живы, сэр. Нам так много рассказывали о вас. И о вашем знании леса, и о вашей отваге. «Джек то, Джек се». Единственное, чего мы по сию пору не знаем, так это ваша фамилия.
 Андре выглядел лет на двадцать пять, то есть по возрасту был ближе к Луизе, чем к Джеку. Невысокий, хрупкий, с тонкими, почти девичьими чертами красивого лица. Ресницам его могли бы позавидовать обе Пегги. Джеку он напомнил Банастра Тарлтона. Однако кукольное лицо Тарлтона портило надменное и злобное выражение, тогда как Андре был исключительно дружелюбен и приветлив. Судя по всему, этот человек любил жизнь во всех ее проявлениях, и жизнь отвечала ему взаимностью.
 — Джек Абсолют из Шестнадцатого полка легких драгун.
 — Личный полк Бургойна, — пробормотал Андре. — Вы случайно не были с этим благородным человеком при Саратоге?
 — Был. Я доставил его депеши сюда, генералу Хоу.
 — О, так это вы? Я служу при штабе генерала. Меня не было, когда прибыли эти бумаги.
 Ну конечно! Джек понял, где ему довелось слышать это имя. Предполагалось, что именно Джон Андре составит для генерала краткий обзор доставленных Джеком донесений. Андре являлся штабным разведчиком Хоу, так же как сам Абсолют — разведчиком Бургойна. Это позволяло взглянуть на дружелюбие майора несколько по-иному.
 Руку Джека Андре держал непринужденно, но неожиданно его пожатие стало крепче.
 — Постойте-ка! Джек Абсолют? Уж не тот ли вы самый Джек Абсолют, а? Из «Соперников» Шеридана?
 Джек вспыхнул. Дурная слава преследовала его и за океаном.
 — Полагаю, сэр, что скорее наоборот, сэр. Этот... э... ирландец воспользовался для своей драмы моим именем и некоторыми... деталями.
 — Чудесно! — восхитился Андре. — Знаете, я только что организовал небольшой любительский театр. Представьте меня Филостратом, «ибо как нам скоротать это неспешное время, если не с помощью какого-нибудь развлечения?» — Он рассмеялся так же музыкально, как и Луиза. — Мы называем себя драматической труппой. Здесь и подмостки есть. Небольшая, но вполне приличная сцена. И вы только представьте себе, сэр, на следующей неделе мы открываем сезон... «Соперниками»!
 Иисус! Неужели эта пьеса никогда не перестанет преследовать его?
 Так и не отпустив руки, Андре продолжил:
 — А вы, майор, случайно не выступаете на сцене?
 Прежде чем Джек нашелся с ответом, в разговор вмешалась Луиза:
 — Еще как выступает! Я сама выступала с ним на корабле, во время плавания. Джек — превосходный артист.
 — Надо же, а один из наших актеров оказался неспособен выйти на сцену, — заявил Андре. — Так некстати: схлопотал в ногу пулю, когда был в патруле. Ходить он будет, но выступать в ближайшее время ему не придется. Признаюсь, он поставил меня в затруднительное положение. Я уже подумал было о том, чтобы помимо постановки пьесы взять на себя и его роль, но уж больно она сложна. Ведь ему, сэр, предстояло играть вашего тезку.
 Андре добавил вторую свою руку к уже державшей ладонь Джека и, подняв опушенные длинными ресницами глаза, чуть ли не умоляюще произнес:
 — Почему бы вам, сэр, не исполнить эту роль?
 Предложение показалось Джеку столь возмутительным, что у него перехватило дыхание. А вот Луиза, пока он силился набрать воздуху, восхищенно рассмеялась.
 Взгляд Джека метнулся к ней, но тут же вернулся к майору. Освободив руку от пылкого пожатия Андре, Абсолют сухо проговорил:
 — С тех пор как этот нахал Шеридан ославил мое имя, все трактирщики, носильщики и горничные Англии не давали мне проходу, встречая криками «Тот самый Джек Абсолют!». Я убрался от них за море, в страну, которую считал благословенно свободной от этой клеветы. И что же? Вы хотите, чтобы я играл самого себя?
 Возмущения в этих словах было столько, что дальше некуда, однако майора это, похоже, ничуть не обескуражило.
 — Но кто лучше вас сможет защитить вашу же репутацию и донести до нас правду? — возразил он. — К тому же... — И тут Андре бросил быстрый взгляд на Луизу. — Могу заверить вас, что остальной состав труппы так же силен. Например, могли бы вы пожелать лучшего партнера по сцене, чем наша прелестная мисс Риардон?
 Ну конечно. Луиза будет играть Лидию, возлюбленную Джека Абсолюта, в эпизоде, состряпанном на основе той случившейся в Бате много лет назад истории. Тогда он, Джек, из-за чертовой девчонки выставил себя полнейшим дураком. Именно эту историю Шеридан украл для своего чертова сюжета. И они хотят, чтобы он играл самого себя! Изображал сценическую любовь к воплощению его юношеской глупости, да еще и в исполнении столь желанной для него женщины! Выставлял напоказ свои чувства перед зрителями, среди которых будут офицеры штаба генерала Британской армии, сливки лоялистского общества и, вне всякого сомнения, все шпионы Филадельфии, включая человека, для устранения которого его сюда и прислали!
 — Никогда! — отрезал Джек. — Пусть даже меня сварят заживо в кипятке, разорвут жеребцами или предложат ключ от султанского сераля и тысячу ночей, чтобы наслаждаться его одалисками. Никогда. Никогда. Никогда!




 Глава 16Репетиция


 — «Ну, если она это выдержит, то, значит, в мою игру вмешался сам дьявол».
 Джек ждал, устремив взгляд в пустоту.
 Ничего.
 На первой репетиции после этой строки все покатились со смеху. Но с тех пор прошло несколько недель, и никто даже не хихикал.
 Может быть, он неудачно произнес реплику? Надо ли делать так, чтобы строка говорила сама за себя? Или ее необходимо подчеркивать, выделять, чтобы подтолкнуть публику к смеху? «Говорите, пожалуйста, роль легко и без запинки», — просил Гамлет.
 Но Гамлет никогда не играл в Филадельфии в промозглую ноябрьскую ночь!
 Джек выдохнул и увидел, как пар из его рта поплыл над свечами. Поежившись, он стал думать о том, что его воистину согревало. Перед тем как произнести эту фразу, герой (по пьесе) целовал свою Лидию. И Лидия (то есть Луиза) до сих пор пребывала в его объятиях.
 Не из-за поцелуя ли он произносит злополучную строку неудачно? Три раза они играли эту сцену, три раза целовались, и каждый раз поцелуй оказывался не таким, как раньше. Первый, в день их встречи у Альфонса, был страстным — во всяком случае, с его стороны. А вот Луиза быстро прервала объятия, возможно смущаясь перед другими актерами. Во второй раз, два дня спустя, страстной была она, тогда как его не отпускало напряжение.
 А этот, третий? Джек взглянул на Луизу, которая как раз распрямлялась в его объятиях, набирая дыхание для своей следующей реплики. Да, именно поэтому Джек и произнес остроту своего персонажа так скучно. Этот третий поцелуй был холодным. Предназначавшимся только для сцены.
 — «О, теперь я решила бежать с ним на край света! Но мои несчастья еще не кончены», — продекламировала Луиза, приложив руку ко лбу.
 Вышли остальные актеры — «отец Джека» и «тетушка Лидии», то есть инженерный полковник и его жена. Оба были склонны делать излишний упор на комических аспектах своих ролей.
 Скоро сцена завершилась, и Джек с Луизой удалились в кулисы. Она поспешила в уборную, чтобы переодеться для следующего действия, оставив своего партнера в одиночестве — размышлять о поцелуях.
 Эти три не принесших удовлетворения поцелуя были самыми интимными моментами их общения за все время пребывания Джека в Филадельфии. Холодность Луизы, которую он уловил почти с первого момента их встречи, не только не растаяла, но, к его недоумению, только усилилась. Можно подумать, что этому способствовал снег, обильно выпадавший в городе каждую ночь.
 И как ни странно, репетиции представляли для них единственную возможность быть вместе. Они занимали не так уж много времени. В остальные часы Луиза ухаживала за больной матерью, перевезенной из Нью-Йорка и по-прежнему прикованной к постели, или предавалась круговерти светской жизни.
 Джек в своем великолепном мундире тоже блистал на балах, концертах и приемах, где среди светских джентльменов и дам наверняка скрывался и тот, за кем он охотился. «Диомед». Или некто, кто сможет вывести Джека на «Диомеда», а не исключено, что и на «Катона».
 Джек вращался в обществе, беседовал, расспрашивал, и, хотя до сих пор не обнаружил ничего, кроме туманных слухов, его желание отомстить ничуть не ослабело со времени расставания с генералом.
 В глубине души Джек сознавал, что действует не вполне бескорыстно, ибо тщательное выполнение шпионских обязанностей позволяло ему чаще видеться с Луизой. В особняках, где давались все эти балы, имелось множество укромных уголков. Конечно, рассуждал Джек, можно было бы увлечь Луизу в один из них, чтобы оказаться наедине и, на худой конец, попытаться поговорить откровенно.
 В лесу, сидя ночами у походного костра, они, казалось, понимали друг друга без слов, и теперь ему остро недоставало этой близости. Их разговоры в Филадельфии сводились в общем к обмену репликами из пьесы Шеридана на сцене да скомканными фразами, которыми актеры перебрасывались в кулисах.
 На балах и приемах Джек не упускал Луизу из виду" ища возможности объясниться, но она никогда не оставалась одна. Вечно Луиза находилась в обществе неизменных двух Пегги или в центре маленького кружка восхищенных офицеров, среди которых и наружностью, и пленяющими манерами выделялся Джон Андре.
 Каждую ночь Джек возвращался к себе один и долго не мог заснуть, размышляя о странной перемене в поведении девушки. Возможно ли, чтобы те сильные чувства, которые она питала к нему, рассеялись за время не столь уж долгой разлуки? И не в том ли дело, что теперь объектом таких же чувств стал другой?
 Сейчас Джек всматривался в затемненный зрительный зал. Их режиссер находился там. Зная, что до следующего выхода есть немного времени, Джек решил подойти к нему. Одной из причин, по которой Абсолют согласился сыграть в «Соперниках» самого себя, был Джон Андре. У кого еще можно разжиться сведениями относительно шпионской сети и обретавшихся в Филадельфии двойных агентов, как не у штабного разведчика генерала Хоу?
 Джек даже обдумывал, не открыться ли Андре, но осторожность удержала его от такого шага. Существовала вероятность того, что «Диомед» внедрился в окружение Хоу так же глубоко, как в окружение Бургойна, и Джек опасался, что молодой офицер спугнет агента. Кроме того, сам Андре, при всей своей неизменной любезности, особо не откровенничал.
 За неделю намеков и мягкого зондирования Джеку удалось лишь подтвердить то, о чем он догадывался и раньше: да, шпионы в Филадельфии есть, и как только пьеса будет поставлена, майор всецело посвятит себя выявлению и отлову оных. По правде сказать, для офицера разведки Андре был слишком беззаботен. Мятежники почти каждый день нападали на городские окраины, а английские патрули попадали в засады с такой регулярностью, как будто маршруты их следования были заранее известны противнику. И тем не менее Андре не проявлял по этому поводу ни малейшей озабоченности и выказывал искренний интерес лишь к лондонской театральной жизни.
 Джек интересовал Андре прежде всего как человек, который был дружен с Шериданом, — а Джон Андре восхищался Шериданом. Все, что касалось войны, его, похоже, ничуть не занимало. Из всех ролей Джека Абсолюта Андре был любопытен только к тем, которые тот играл на сцене.
 Этот вялый и апатичный молодой человек оживлялся, лишь когда обращался к Луизе. Неужели Джек был единственным, кто замечал, как загорались глаза Андре, когда он смотрел на нее, как подавался он к ней, когда они разговаривали?
 Джек решительно направился в зрительный зал. Его соперник сидел ближе к задним рядам, его блокнот, как всегда, лежал рядом с ним. Надо полагать, листки были заполнены едкими замечаниями в адрес исполнителей, в том числе (Джек подумал об этом, нервно покосившись на каракули) и в его адрес.
 Присев рядом с майором, Абсолют стал наблюдать за разворачивающимся действием: на сцене должен был появиться ирландец, сэр Люциус О'Триггер. И как обычно, он не появился.
 — Генри, — обратился Андре к полковнику, — не сочтите за труд, прочитайте за Люциуса, чтобы остальные могли повторить свои реплики.
 Со сцены зазвучал ужасающе фальшивый ирландский акцент. Андре обернулся к Джеку и, увидев выражение его лица, сказал:
 — Я вас понимаю, дорогой друг. Но он обязательно будет здесь.
 — Когда?
 Актер, предназначавшийся на роль сэра Люциуса, после первой же репетиции неожиданно расхотел играть. Однако Андре не стал готовить нового. Он решил дождаться прибытия офицера, исполнявшего, как удалось выяснить, эту же роль в Нью-Йорке. («Увы, Джек, — заметил по сему поводу Андре, — похоже, наша постановка „Соперников“ не станет первой в стране». ) Артиста-любителя ожидали со дня на день, но он все никак не приезжал.
 — Завтра.
 — Но у нас же вечером спектакль.
 — Джек, не переживайте. Он знает роль наизусть, так что прогон я проведу за час.
 — А дуэль?
 По ходу пьесы ее героям, Джеку и сэру Люциусу, предстояло скрестить шпаги из-за Лидии. При далеко не восторженном отношении к лицедейству Джек — даже при том, что ему предстояло сражаться левой рукой, — почти с нетерпением предвкушал сценическую дуэль. Большинство театральных поединков производили на него ужасающее впечатление, и от вида Меркуцио и Тибальдов, неуклюже машущих шпагами, словно палками, его мутило. Поэтому Джек тщательно подготовил для своей дуэли несколько зрелищных приемов.
 — Простите, Джек. Я знаю, чего бы вам хотелось, но нам все равно придется следовать тексту пьесы. Вы только скрестите клинки, а остальные тут же вас разнимут.
 Разочарованный, Джек поднялся и зашагал назад, на сцену. Приближался его следующий выход.
 «И зачем я дал уговорить себя на это?» — подумал он. И тут его взору предстала истинная причина его собственной глупости. Причина, стоявшая в кулисах в новом сценическом наряде. Это платье имело особенно глубокий вырез, и она не преминула припудрить грудь, хотя ее чары не нуждались в том, чтобы их приукрашивали.
 «Интересно, — задумался Джек, — для кого она так старается?»
 Луиза слегка подалась вперед с веселым блеском в глазах. Младший лейтенант Энтони Гервей, исполнявший роль Акра, нашептывал ей какой-то комплимент.
 Как только юный офицер покинул Луизу, чтобы выйти на сцену, Джек поспешил к девушке. Он подошел сзади, и она не заметила его приближения, поскольку смотрела в сторону подмостков.
 — Можем мы встретиться сегодня вечером? — шепотом спросил он.
 — Ой, Джек! — Она обернулась, встрепенувшись. — Что ты сказал?
 Он продолжал говорить очень тихо:
 — Сегодня вечером, Луиза. Приходи ко мне. Офицеры, с которыми я живу, будут в патруле. Мы...
 Он заколебался.
 Луиза вспыхнула.
 — О Джек! Ты ведь знаешь, я бы с удовольствием. Но Джон назначил дополнительную репетицию, для меня и «Джулии».
 Она указала на Пегги Чу, которая беззвучно проговаривала текст, стоя в кулисе напротив.
 — А потом он угостит нас поздним ужином. — Луиза отвела взгляд в сторону и добавила: — Ты мог бы присоединиться к нам.
 Она развернула веер и обмахнула чуть раскрасневшееся лицо. Джек так и не понял, скрывалось ли в этом излишне театральном жесте нечто большее, нежели простое равнодушие.
 Джек почувствовал, как жар приливает к его щекам.
 — Я не хотел бы мешать, мадам, — сказал он и слегка поклонился, но она уже направилась на сцену.
 Ему как-то раз довелось присутствовать на одном подобном ужине. Но... обе Пегги, Андре да и некоторые из его товарищей-офицеров — все они были чертовски молоды! Мужчины, можно сказать, не нюхали пороху, а выросшие в тепличных условиях девицы не знали настоящей жизни.
 В той компании Джека приняли радушно и уважительно. С воодушевлением пили за его здоровье. Он держался непринужденно, но со своей раненой рукой, лихорадочной бледностью и все еще отражавшейся на лице памятью о недавних испытаниях чувствовал себя старым волкодавом, которому позволили полежать у костра с резвящимися щенятами.
 Говорил Джек мало, а вот пил слишком много... Особенно когда снова подметил обмен взглядами между Луизой и Джоном Андре. Конечно, флиртовала она, как это принято в обществе, со всеми без разбору. И все же Джеку казалось, что красивый молодой майор был удостоен особого внимания и с ним ветреная красавица переглядывается чаще и дольше, чем с кем-либо другим.
 Сейчас, когда Джек провожал ее взглядом из кулис, сердце его билось учащенно, щеки пылали, мыслями же он возвращался в лес, в то время, которое они провели вдвоем. Каждую ночь он ложился рядом с ней у костра и свято держал слово, данное отцу Луизы. Ему вспомнился один из «титулов», полученных тогда от нее в награду.
 — Глупец, — пробормотал он. — Чертов глупец!


* * *

 Репетиция закончилась, и актеры, выслушав замечания и пожелания, разошлись.
 Джек больше не разговаривал с Луизой, да и особого желания не имел. Он видел, как ей помогли одеться: плащ накинули поверх того самого платья с глубоким вырезом, которое было на ней при исполнении последней сцены. Надо полагать, этот сценический наряд вполне подходил и для позднего ужина.
 Джек ушел, ни с кем не попрощавшись. Пребывая в некоторой растерянности, он остановился под аркой напротив театра. Возобновился снегопад, грозя превратить город в один сплошной сугроб. Пронизывающий ветер швырял колючие хлопья в лица прохожих, с трудом пробиравшихся по заметенным улицам. Нахлобучив треуголку и запахнув поплотнее шинель, Джек задумался над тем, куда же податься.
 Возможность заглянуть в офицерский клуб Шестнадцатого полка имелась всегда: Джек уже провел там несколько приятных вечеров в непритязательных застольных беседах с боевыми товарищами, людьми, знакомыми ему по другим войнам и другой жизни. В конце концов, перспектива хорошо поужинать и посидеть за стаканом-другим грога в славной компании показалась ему не столь уж плохой, и Джек совсем было собрался покинуть свое ненадежное укрытие, когда дверь театра распахнулась снова, выпустив на улицу Энтони Гервея, Пегги Чу, Джона Андре и Луизу Риардон.
 Непроизвольно, не успев даже задуматься о том, что делает, Джек пропустил их вперед ярдов на пятьдесят и пошел следом.
 Ему неоднократно доводилось выслеживать людей на многолюдных городских улицах, и он знал, как оставаться незамеченным. Но в данном случае особой нужды в подобных предосторожностях не было: те, за кем он следил, вели себя крайне беззаботно и были полностью поглощены собой. Джек следовал за ними сначала по самой оживленной улице, а потом по извилистым боковым проулкам.
 Не приходилось сомневаться в том, что веселая компания направлялась туда, где жил майор. Он снимал квартиру далеко не в столь фешенебельном районе, как Джек, ибо Андре, хотя и происходил из родовитой семьи, не располагал значительными средствами. Квартиру над пекарней майор делил еще с шестью офицерами и, как в шутку рассказывал знакомым, мог экономить на дровах, ибо жар печей первого этажа обогревал и его комнату.
 Вскоре четверо молодых людей добрались до нужного дома и скрылись за дверью. Оглядевшись, Джон приметил напротив дешевую шумную таверну с выходившим на улицу закопченным окном. Устроившись там, Джек сможет вести наблюдение с удобствами, в тепле и с выпивкой. Поэтому он направился туда.
 Заведение было низкопробным, рассчитанным не на офицеров, а на нижних чинов, но загулявшиеся, хмельные посетители не обратили на щегольской наряд Джека ни малейшего внимания. Все они глазели на одетого в цивильное платье скрипача, наяривавшего зажигательную джигу с пылом, превосходящим умение. Несколько пар пустились в пляс.
 Взяв большую кружку подогретого рома, Джек протолкнулся к окну. Угловое место было занято капралом из полка шотландских горцев, державшим на колене разбитного вида уличную леди с оспинами на лице. Когда Джек распахнул свой плащ настолько, чтобы стал виден офицерский воротник, она задиристо вскинула подбородок, но капрал стащил ее с колена и со словами: «Не дурри, пдругга, пойдм лучше попляшем», — увлек ее подальше. Джек слегка улыбнулся, вспомнив Ангуса Мак-Тавиша и его неразборчивый говор. Потом он протер участок оконного стекла, расстегнул шинель и приготовился ждать.
 Прошел час. Какие-то люди заходили в дом напротив, но ни один не вышел. Джек допил свой ром и, несмотря на неожиданно возникшее желание напиться до чертиков, велел девице-подавальщице принести пинту пива.
 Та, похоже, была не прочь услужить Джеку больше, чем на четыре пенса, которые он ей сунул. Несмотря на неопрятный фартук и чумазую мордашку, девчонка была совсем недурна. И все же Джек в тот вечер мог думать лишь об одной женщине. Он намеревался ждать, сколько потребуется, хотя не очень хорошо представлял себе, чего именно он ждет и что будет делать потом.
 Джек успел наполовину опустошить кружку кисловатого напитка (неужели, черт побери, в этой стране никогда не научатся варить приличный эль?), когда под звон отбивавшего полночь церковного колокола на пороге дома напротив показалась Луиза. С ней вышел Энтони Гервей, тогда как провожавший гостей Джон Андре, несмотря на непогоду, появился в дверном проеме в одной лишь рубахе и жилете.
 «Она уходит от него, — подумал Джек, — и этот молодой человек намерен проводить ее до дома. Ну что ж, я пойду за ними и выясню, чем закончится для нее этот вечер».
 Уже накидывая плащ, Джек увидел, как Андре закрыл дверь, а Луиза под руку с молодым офицером двинулась по улице. Однако когда Джек заканчивал застегивать последнюю пуговицу и потянулся за шляпой, он приметил, что парочка остановилась на углу темной аллеи, в пятидесяти ярдах от пекарни, под деревянными ставнями скобяной лавки. Гервей поцеловал Луизе затянутую в перчатку руку, после чего повернулся, прошел мимо дома в обратном направлении и свернул за угол.
 Как только молодой офицер пропал из виду, из темной аллеи появился кто-то другой. То был мужчина в черном плаще с капюшоном, надвинутым так низко, что виден был один подбородок. Он взял Луизу за руку, и они вдвоем поспешили дальше.
 Джек рванулся к выходу из таверны, кляня себя, как последнего идиота. Конечно же, мисс Риардон, как девушка, заботящаяся о своей репутации, не могла остаться с Андре на его офицерской квартире! (Несомненно, человек в черном плаще — это сам Андре... ) И вот теперь они направлялись вовсе не туда, где Луиза жила со своей матушкой, а в другое, тайное место, которое любовники считают совершенно надежным.
 Джек и без того зашел довольно далеко и теперь поневоле задумался о том, до каких пределов готов двигаться дальше. Положим, он проследит за ними туда, куда они идут. И что потом?
 Дуэль? Иными словами, он окажется в той самой заслуживающей презрения роли, которую во время его поединка исполнял Тарлтон. Может, убить их обоих, а потом броситься на собственный клинок?
 Но парочка удалялась, и он, так и не успев принять никакого решения, торопливо последовал за ними в лабиринт плохо освещенных, грязных улочек, уводивших его в глубь одного из самых бедных кварталов Филадельфии. Довольно скоро эти переулки вывели его к заданию, в которое они вошли. К зданию с вывеской «Чистые комнаты внаем — один шиллинг и шесть пенсов». Лишь когда в одной из этих «чистых комнат» зажегся свет и за окном задернули отнюдь не чистую штору, на ум Джеку пришла одна деталь, подсказавшая, что же делать дальше. В тот же миг Джек повернулся спиной к занавешенному окну и зашагал почти тем же путем, каким пришел. Почти, но не совсем. Ибо теперь его путь лежал к ее дому.
 Ему следовало выяснить, до какой же степени он глуп. И такая возможность имелась, ведь, как он только что вспомнил, Луиза вела дневник.


* * *

 Она поселилась неподалеку от театра, в небольшом, но уютном особнячке бежавшего мятежника, на тихой, застроенной похожими домами улочке. Как-то вечером Джек вместе с компанией провожал ее до этого дома. Насколько ему было известно, внутрь она никогда никого не приглашала. Истерическая натура ее матушки, усугубленная тяжкой болезнью, не позволяла девушке принимать гостей у себя. Луиза говорила, что при матушке состояла Нэнси, ее горничная, отпущенная из-под Саратоги, в помощь которой она наняла двоих слуг из местных. Эти, однако, имели в городе собственное жилье и на ночь уходили туда.
 «Итак, — рассудил Джек, — в доме нет никого, кроме больной женщины и служанки. По случаю позднего времени обе должны бы уже находиться в своих постелях».
 Толстый слой недавно выпавшего снега позволил ему дважды обойти вокруг дома, не производя никакого шума. Пространство перед зданием освещал лишь фонарь, зажженный над парадным входом, видимо, на случай позднего возвращения хозяйки. Впрочем, полная луна, проглядывая в просветы между облаками, давала достаточно света. Даже более чем достаточно: будь здесь чуточку потемнее, Джека это устроило бы даже больше.
 На задней стороне дома он обнаружил нависающий уступ, благодаря которому дверь и окна нижнего этажа тонули в тени. Владельцы особняка, как это часто бывает, не стали тратиться на стекла для задней двери, и ее покрытие составляли деревянные панели. Одна из них, судя по всему, была заменена совсем недавно и еще не успела отсыреть.
 Достав складной нож, Джек расшатал доску под гвоздями, и через несколько минут панель отошла. Запустив руку внутрь, он мысленно благословил небрежность служанки, оставившей ключ торчать в замке с внутренней стороны. Он сумел дотянуться не только до этого ключа, но и до обоих засовов, нижнего и верхнего.
 Внутри было еще темнее, а Джек не имел ни малейшего желания ковылять в потемках, натыкаясь на предметы обстановки. Выскользнув наружу, он снял висевший над входом масляный фонарь и вернулся в дом. На кухне (при свете фонаря сразу стало ясно, что через заднюю дверь он попал на кухню) Джек снял шляпу и перчатки, засунул их в карманы и осторожно отворил дверь в комнаты.
 В доме царила тишина. Ее нарушало лишь поскрипывание старой древесины да тиканье ходиков. С полуночи не прошло еще и получаса, и можно было рассчитывать, что Луиза и Андре будут... заниматься своими делами еще некоторое время.
 Джек заскользил по коридору.
 «Эта девушка стоит того, чтобы проводить с ней время», — с горечью подумал он.
 Гнев придал ему дерзости. Возле каждой из выходивших в коридор дверей он останавливался и прислушивался, но не услышал никаких звуков, которые свидетельствовали бы о том, что за этими дверьми кто-то находится. Тогда Джек решился осмотреть все помещения, одно за другим.
 Его взору последовательно предстали ватерклозет, мило убранная столовая, гостиная и комната с шезлонгом и стульями, расставленными словно для вечеринки. Имелся там и письменный стол, но все его ящики были не заперты и пусты, если не считать игральных карт и старых газет. Ему не оставалось ничего другого, как подняться по лестнице на второй этаж, где должны были спать обитатели дома.
 Наверху обнаружились еще три двери. Как и внизу, Джек замер у первой и, ничего не услышав, осторожно повернул ручку. За дверью находилась кладовка с одеялами и какой-то утварью. Вторая дверь открылась в маленькую спальню, обстановку которой составляли лишь кровать и шкаф. В ящиках нашлись фартуки, чепцы и прочие предметы одежды горничной. Джек явно попал в комнату служанки, но самой Нэнси в ней не оказалось.
 Благословив солдата, увлекшего горничную на свидание, Джек двинулся к третьей двери — двери комнаты, которую, по его предположению, Луиза делила со своей матерью. Конечно, у него не было ни малейшего желания пугать беспомощную старую леди. Однако Луиза рассказывала, что эта особа принимает на ночь капли опиумной настойки и спит до позднего утра беспробудным сном. А ему ведь только и надо, что проскользнуть внутрь, найти дневник и убраться...
 Дверь скрипнула, заставив его вздрогнуть. Тем не менее Джек распахнул ее и осветил комнату лампой.
 Никого. Там никого не было. Нэнси, перед тем как уйти и предаться удовольствиям, выполнила свою работу: приготовленная ко сну кровать дожидалась хозяйки, за каминной решеткой горел крохотный огонек. Но в самой комнате не имелось никаких признаков больной старушки.
 Времени гадать, что бы это значило, у Джека не было. Прикрыв за собой дверь, он принялся за обыск. Сокровище, которому доверяют столь интимные мысли, не могло не быть спрятано, поэтому он почти две минуты рылся в укромнейших уголках, пока не обнаружил дневник там, где ему и пристало находиться, — на письменном столе, рядом со стопкой промокательной бумаги, между чернильницей и подставкой для металлического пера.
 Выглядел этот дневник несколько необычно, ибо имел мягкую на ощупь пухлую обложку, словно между картонным переплетом и обтягивавшей его зеленой тканью было что-то вложено. Золоченая застежка закрывалась на крохотный замочек, ключика в котором хозяйка не оставила.
 Джек повертел тетрадь, не решаясь сломать застежку. Теперь, когда дневник оказался у него руках, страстный порыв Джека угас. Что, в конце концов, может содержать маленькая тетрадка? Свидетельство того, что чувства, которые Луиза испытывала к нему, растаяли и место Джека в ее сердце занял другой? А может, что никаких чувств и вовсе не было и все случившееся между ними являлось не более чем заурядным флиртом?
 С последней мыслью к нему вернулся гнев, а с гневом — решимость. Замок не оказал ни малейшего сопротивления.
 Почерк Луизы был твердым, слова ложились на плотную кремовую бумагу с легким наклоном, некоторые буквы выписывались с завитушками. Бумага — дорогая, самого высокого качества, однако Луиза ее не экономила, оставляя между строк большие пробелы, такие, что между ними вполне поместилась бы еще одна строка.
 От внешнего вида дневника Джек обратился к содержанию. Записи велись не каждый день, но когда делались, то весьма скрупулезно. Начало относилось ко времени их прибытия в Квебек и первого расставания, когда он находился в отряде Сент-Легера, а Луиза сопутствовала Бургойну в его походе.
 Внимание Джека привлекла запись, следовавшая за подробным описанием местности, по которой они двигались, выступив на юг из Тикондероги.
  «Странно: хотя я знаю, что такого быть не должно, мои мысли все время возвращаются к этому человеку. Каким образом ему удалось столь быстро занять в моем сердце такое место? Ныне он находится далеко, подвергаясь всяческим опасностям. Пусть небеса благополучно избавят его от бед и снова приведут ко мне». 
 Насколько давно знакома Луиза с Андре? Она называла его старым другом. Вполне возможно, что они познакомились в Нью-Йорке, еще до ее отъезда в Англию. Скорее всего, так оно и было, ибо со времени ее возвращения майор находился при штабе генерала Хоу. Однако будь Луиза верна старой любви к Андре, на борту корабля она едва ли повела бы себя по отношению к Джеку столь... поощрительно.
 Он полистал дальше и наткнулся на страницу, где почерк не был таким аккуратным, да и тон тоже.
  "Я почти не вижу эту страницу из-за слез. Пришло известие. Он умер, умер, у... " 
 Последнее слово было зачеркнуто, а следующая запись представляла собой детальное описание званого обеда — с подробнейшими сведениями о каждом подававшемся к столу блюде. Но это «умер, умер, у...»! Может быть, она получила ошибочное известие о гибели Андре? Или же речь шла еще об одном возлюбленном, имя которого ему только предстояло обнаружить?
 Новая мысль заставила Джека остановиться. До сих пор неразумная страсть заставляла его видеть все лишь с одной стороны, тогда как опыт учил подходить к любому вопросу всесторонне, учитывая все возможности. А что, если ревность ввергла его в заблуждение и он вкладывает в прочитанное ложный смысл? Такая возможность оставалась до тех пор, пока в тексте не будет напрямую упомянуто имя его счастливого соперника.
 Он торопливо листал страницы, выискивая нужную дату.
 Осада форта Сэндвикс была снята 23 августа. В тот же день Джек был искусан змеей, спасен Мак-Тавишем и захвачен Арнольдом. По прошествии двух недель он вернулся к Бургойну. Это случилось вечером 19 сентября...
  «19 сентября 1777 года. Он вернулся. Он не погиб. Мой Джек». 
 Джек уставился на свое имя, боясь поверить собственным глазам. Как он посмел пробраться тайком в комнату любимой им и любящей — во всяком случае, любившей его — женщины! Как он решился осквернить эту любовь, позволив себе без спросу заглянуть в столь интимный дневник! Может ли быть прощение подобной низости?
 Но тут перед его мысленным взором вновь предстала грязная занавеска, задвигавшаяся за окном низкопробной гостиницы.
 Не удержавшись, он снова принялся быстро листать страницы. К их лесному путешествию относилась лишь одна запись. Загадочная, короткая:
  «Здесь, под деревьями, я могла бы, пожелай он... но... Я назвала его глупцом, но он не глупец. Это я глупа». 
 Записи из Филадельфии начались ближе к концу тетради. Скоро ей придется покупать новую. Может быть, с этого он и начнет попытку вымолить себе прощение: сначала покается в своем безрассудстве, а потом перевернет все лавки города, чтобы найти тетрадку еще толще этой?
 Однако другая запись понравилась ему гораздо меньше.
  «Он вернулся. Снова. Я отказалась от всякой надежды, примирилась с тем, что в моей жизни осталось лишь служение долгу. И все же он существует. Что мне теперь делать?» 
 Там на странице было пятно: расплывшиеся чернила.
  «Здесь упала моя слеза. Я плачу, силясь найти ответ». 
 О каком «ответе» речь? Выходит, она любила его, искренне оплакала, когда сочла погибшим, но потом перенесла привязанность на кого-то другого? Ревность всколыхнулась в нем с новой силой.
 Однако мог ли Джек винить ее? Луиза молода, а ведь идет война. И если кто-то погибает в сражении, это еще не значит, что жизнь прекращается и для остальных. Известие о смерти Джека вызвало у мисс Риардон искреннюю, неподдельную скорбь. И если она потом утешилась... Но коль скоро ее чувство и вправду было столь сильным, так не удастся ли вновь раздуть тлеющий уголек и запалить костер? Почему не попробовать, что бы там ни было у них с Андре в эту ночь!
 Джек снова поднес страницу к свету, чтобы вглядеться в след упавшей слезы, и тут, как раз внутри размытого пятна, увидел нечто странное. Он повернул тетрадь, чтобы свет падал под другим углом, и неприметное изображение исчезло. Вернул в прежнее положение, и... да, оно появилось снова. В центре расплывшейся слезы угадывалась цифра "2". Только она, едва заметная, ничего вроде бы не значащая, однако Джек не мог оторвать от нее глаз...
 Цифра была написана невидимыми чернилами.
 Он не мог заставить себя сосредоточиться на том, что это может означать. Наверное, своего рода игра. В конце концов, многие стремятся сохранить свои тайны как можно надежнее. Так почему бы Луизе не делать в дневнике еще и особые, секретные записи?
 Так или иначе, Джеку были известны различные способы прочтения подобных записей, и он начал с самого простого: поднес тетрадь к каминной решетке. Буквы не проступили, следовательно, использовался не лимонный сок и не молоко. Тот факт, что цифра, пусть и слабо, проступила на месте падения слезы, означал, что какой-то компонент из состава слез — может быть, соль — обладает свойствами проявителя.
 Припомнив собственный опыт работы с невидимыми чернилами, Джек решил, что ответ едва ли может оказаться настолько простым. Для тайнописи наверняка использовалось сложное химическое вещество. Чтобы попытаться прочесть текст, ему требовались реактивы. Только вот где раздобыть химикалии в такое время? Ходики внизу только что отзвонили час ночи, и Луиза, возможно, уже направляется домой.
 Джек огляделся по сторонам. Обстановка в спальне была самая обычная. На прикроватном столике стоял пустой тазик, рядом с ним — полный воды кувшин. Из-под кровати выглядывал краешек ночного горшка, прикрытого сползшим покрывалом. Джек подумал, что на кухне можно поискать щелок или...
 Его взгляд упал на ночной горшок, и мысли тотчас обратились к мочевому пузырю, а заодно к пиву и рому, выпитым за сегодняшний вечер. За мыслями последовало действие. Джек расстегнул брюки, наклонился и наполнил сосуд почти до половины, после чего поставил его на письменный стол рядом с дневником.
 Ругая себя последними словами и все равно не в силах остановиться, он оторвал уголок страницы. Великолепное качество бумаги теперь наводило на мысль о чем-то большем, нежели простое стремление к роскоши: невидимые чернила лучше всего проявляются именно на самой дорогой пергаментной бумаге.
 Джек действовал осторожно: смешивая в тазике в разных пропорциях содержимое горшка с водой, он наносил жидкость на бумагу кисточкой для ресниц, которую нашел на туалетном столике. После каждой неудачи попытка повторялась с раствором измененной концентрации.
 На пятый раз в широких промежутках между написанными строками (теперь стало ясно, что их оставили такими намеренно) начали проступать цифры и буквы. Убедившись, что состав подобран правильно, Джек приготовил столько «проявителя», сколько, по его мнению, могло понадобиться, уселся за стол и взялся за дело.
 Тайные записи имелись не на каждой странице, но там, где они были сделаны, следом за каждым мазком кисточки по «чистой» бумаге появлялись синие строки, настолько убористые, насколько размашистыми были видимые фразы.
 Тайные записи велись при помощи шифра — того самого, который Джек разгадал еще на борту «Ариадны». Утруждаться с расшифровкой он не стал: с первой же страницы стало ясно, что текст содержит сведения, касавшиеся численности расквартированных в городе полков, их боевого духа и настроений среди видных лоялистов. Например, кого из них можно подкупить, шантажировать, улестить, совратить. Знакомства с одной лишь этой страницей было достаточно, чтобы убедиться: состояние армии генерала Хоу отражено в тетради весьма полно.
 Откинувшись назад, Джек потер глаза. Ему по-прежнему трудно было в это поверить. Закрыв тетрадь, он надавил пальцем на губчатую обложку и, по наитию, резанул по ней острием складного ножа. Натянутая ткань на месте пореза разошлась, и, запустив под нее пальцы, Джек действительно обнаружил нечто между переплетом и обшивкой. Зацепив пальцами краешек, он осторожно вытащил, положил на стол и разгладил кусочек ткани. Шифровальный трафарет в форме графина, «потерянный» по дороге в Саратогу.
 Увидев его, Джек издал стон. Тот шаблон, который он изготовил из носового платка, действительно обладал формой, схожей с подлинником, но отличался одной важной деталью. Он не имел того, что можно было бы назвать откидной крышкой «графина». В этой «крышке» наличествовала прорезь, видимо предназначенная для того, чтобы разграничить разные части послания.
 Капитан Мани сделал в свое время несколько абсолютно точных копий того письма, и сейчас одна из них вместе с некоторыми другими бумагами находилась у Джека в кармане. Торопливо достав письмо, Джек развернул его, положил рядом с дневником и наложил шелковый трафарет. Ему приятно было узнать, что, во всяком случае, основная часть послания была прочитана им правильно. Но, поняв, что именно оказалось упущенным, он ощутил укол боли.
 "Дорогой Куз.
 Видел ли ты в последнее время этого падлица Уилла Пайпера? Он задолжал мне 5 фунтов, и его гнусные попытки скрыться от меня дастойны призрения. Намерен я тапереча, с тваего пазваления, двигаться вперед, потому как получил в мануфактуре Гудзона партию мундирного сукна. Пошью камзолы, и в форты, на продажу. Передай наилушие пажилания маей нивесте Мардж. Я увижусь с ней недели через две-три, но мине кажитца, что это будет две или три тысящи.
 Ваш любящий кузен,
 Т. Родс".
 Джек с горечью смотрел на последние прочитанные с помощью настоящего трафарета слова «но... две или три тысячи». Клинтон информировал Бургойна о том, что выступит к фортам с незначительными силами, а это в корне меняло дело. Он советовал Бургойну отступить, не взяв на себя ответственности приказать ему сделать это.
 Яростно скомкав бумагу в шарик, Джек запустил им в угол комнаты. Это предательство стоило Бургойну потери его армии и еще может стоить Англии проигранной войны. Столько бед — и всего лишь из-за вырезанного особым образом кусочка шелка! И совершил это агент по кличке «Диомед».
 Джек поднял трафарет, намотал на пальцы, смял и сунул в жилетный карман. Он сохранит его для генерала. Когда поведение Бургойна будет обсуждаться на военном трибунале — капитуляция армии безусловно потребует такового, — похищенный шифровальный шаблон явится доказательством того, что причиной поражения стала коварная измена.
 Позади него скрипнула дверь спальни. Шагов на лестнице Джек не слышал, но теперь уловил, как кто-то тихонько вошел в комнату.
 — «Диомед», — прошептал Джек, не оборачиваясь, но зная, что явился шпион, погубивший армию Бургойна и теперь намеревавшийся проделать то же самое с Хоу.
 — Привет, Джек.
 Он наконец обернулся. Обернулся на голос стоявшей в проеме девушки.
 Одной затянутой в перчатку рукой она опиралась о дверную раму, а в другой держала пистолет.




 Глава 17Антракт


 Джек медленно, очень медленно поднялся, плавно отодвинул стул, повернувшись, поставил его между собой и вошедшей девушкой и сказал:
 — Привет, Луиза.
 Она выглядела еще прекраснее, чем когда бы то ни было. Должно быть, она шла быстрым шагом. Раскраснелась. Налипшие на ее брови снежинки таяли, сбегая капельками вниз и оставляя дорожки, похожие на следы слез. Маленькие хрусталики еще держались на ресницах, усиливая волшебное впечатление, которое производили и без того чарующие глаза. Только вот сейчас они были стократ холоднее этих льдинок.
 Джек посмотрел на зажатый в ее руке пистолет. Тяжелый, дорогой работы драгунский пистолет со штампом Лазарино на стволе. То была не какая-нибудь изящная дамская игрушка, а настоящее оружие, и державшая это оружие рука не дрожала.
 — Ты будешь оплакивать меня снова, Луиза?
 Она не ответила, продолжая разглядывать его. Он не мог понять выражения ее лица. Зато сообразил, что затянувшееся молчание может повлечь за собой действие, тогда как диалог даст ему отсрочку.
 — Пуля уже лишила нашего режиссера Джона Андре одного Джека Абсолюта. Не думаю, чтобы ему хотелось потерять еще одного. Позволю себе добавить, что и мне тоже.
 Наконец она заговорила, и ее голос был так же тверд, как и ее взгляд:
 — Боюсь, эта постановка обречена. Как бы ни обстояли дела с Джеком, играть Лидию точно будет некому. Актриса исчезнет из города.
 — Собралась куда-то ехать?
 — Думаю, мне придется... теперь.
 На этом слове дуло пистолета чуть-чуть сдвинулось в сторону, но лишь настолько, чтобы указать на дневник, лежавший на письменном столе. На тетрадь с обложкой, вспоротой и выпотрошенной, как убитая птица.
 — Ах да. — Джек проследил за ее взглядом. — И то сказать, вряд ли Лидию может играть изменница.
 Ответ последовал немедленно, решительный и гневный:
 — Я патриотка, сэр, и более верна моему делу, чем вы своему.
 Он заговорил вкрадчиво, чтобы смягчить ее гнев и возможные последствия этого гнева:
 — Почему вы так в этом уверены?
 — Потому что у вас остаются сомнения в правоте вашего дела! Вы сами это говорили. А у меня никаких сомнений нет! Не вы ли, сэр, в беседе со мной выступали в защиту прав колонистов? Доведись вам родиться по эту сторону Атлантики, на вас сейчас был бы синий мундир, а не красный.
 — Ты, может быть, и права, — пробормотал он, отодвигаясь назад, пока красные фалды его мундира не уперлись в край стола. Его здоровая рука медленно, скрытно от нее поползла по столу, нащупав наконец то, что искала, — твердый ободок хрустальной чернильницы.
 — Но кроме преданности делу, бывают и другие виды преданности, — продолжил Джек. — Преданность чести, например, или человеку.
 — Бургойну? В определенном смысле мне его жаль. Генерал был мне симпатичен, и я надеюсь, что потом, после того как мы добудем свободу, он поймет: я всего лишь делала для своей страны то, что он пытался сделать для своей. Просто исполнила свой долг.
 Долг? Порой он может быть бременем.
 Пальцы Джека сомкнулись на хрустальной вещице, и он с тревогой почувствовал, что рука его дрожит так, что проливаются чернила.
 Зато рука Луизы была тверда. Да и с чего бы ей дрожать: пистолет ведь не чернильница.
 Джек взглянул на нее и неожиданно не смог сдержать тихого смеха.
 — Ты смеешься? — удивилась она.
 — Я вспомнил другой пистолет. Который пустил в ход против того малого, возле переправы у Тарритауна. Мне-то казалось, будто я спасаю тебя от последствий твоей опрометчивой выходки с золотой монетой. А выходит, моя пуля угодила в твоего товарища, не так ли?
 Луиза промолчала, и он продолжил:
 — Вообще-то мне следовало сообразить, что к чему, как только у тебя сползло седло. Мыслимое ли дело, чтобы ты, такая искусная наездница, неправильно затянула подпругу? И все же ты оказалась на земле, причем кавалерия Вашингтона галопом мчалась тебе на помощь. Ты ведь каким-то образом дала им знать, верно? Эта встреча была обговорена задолго до того, как она состоялась.
 — Не задолго, — пробормотала она.
 — Конечно. Тебе ведь требовался кто-то, чтобы доставить тебя на условленное место.
 Джек отодвинулся от стола, незаметно держа чернильницу. К Луизе он не сделал и шага, но она все равно подалась назад.
 Его голос стал мягче.
 — Луиза, и ты смогла бы любоваться тем, как меня вешают?
 Дуло пистолета дрогнуло. Скользкие от чернил пальцы Джека крепче сжали хрусталь.
 — Я не собиралась этим любоваться, — ответила она резко. — Подпруги твоего Храбреца никто не ослаблял, и я надеялась, что ты сможешь ускакать от погони.
 — Согласись, надежда на это была довольно слабая.
 — Согласна. Ничего не поделаешь, в нашем... секретном мире приходится... приносить жертвы.
 Джек поднял заключенную в лубок руку.
 — Хочу дать тебе один совет, Луиза. Как шпион шпиону. Не рассказывай мне слишком много. Даже если собираешься убить меня. Ты, в конце концов, можешь и промахнуться.
 — Я не промахнусь! — Она крепче сжала зубы. — Может быть, я буду сокрушаться, буду страдать. Но я не промахнусь!
 Она выпустила дверной косяк и взялась за пистолет обеими руками. Это движение могло быть вызвано простой усталостью, ведь пистолет Лазарино тяжел. Однако на тот случай, если за ним крылась еще и потребность подкрепить ослабевшую волю, Джек быстро заговорил:
 — Есть один секрет, который я хотел бы узнать, прежде чем мы подвергнем испытанию твою меткость. Ну же, Луиза. Мы ведь оба знаем, как разворачивается эта сцена, хотя у нас и нет полной уверенности в том, чем она закончится.
 Ее взгляд оставался твердым и суровым.
 — Какой секрет?
 — Твой дневник. Это ведь сплошная тайнопись.
 — Ты расшифровал его, разве не так?
 — Не весь. И в данном случае меня интересует не то, что написано невидимыми чернилами: тут все ясно. Речь об остальном.
 — Об остальном? Не понимаю.
 — О том, что записано обычными чернилами. Ты писала это искренне?
 И тут впервые с того момента, как Луиза вошла в комнату, он увидел на ее лице намек на смущение, даже растерянность. Наведенный на Джека ствол не дрогнул, но, когда она заговорила, голос ее зазвучал мягче.
 — Пространство между строками принадлежит «Диомеду». Слова, написанные синими чернилами... мои.
 — А слезы? Они упали между строками.
 Она смотрела на него молча.
 — Они были искренними, Луиза? Ты действительно скорбела, когда считала меня мертвым, и на самом деле обрадовалась моему воскрешению? Ты правда сожалела об обещании, которое я дал твоему отцу, перед тем как мы отправились в лес?
 — Да, да и да! Правда, черт тебя побери... стой! Не двигайся с места!
 Джек оттолкнулся от стола и, оставив на нем так и не пущенную в ход чернильницу, шагнул к Луизе. Руки он держал на виду и двигался вперед медленно, но неуклонно, глядя прямо в глаза девушки. Ему не потребовалось много времени, чтобы преодолеть разделявшее их расстояние и остановиться, уткнувшись грудью в ствол пистолета.
 Они стояли так, без слова, без единого вздоха, бесконечно долгое мгновение. Здесь, в Филадельфии, Джек ни разу по-настоящему не заглядывал ей в глаза и почти забыл, как несказанно прекрасны их зеленые глубины. Почти забыл.
 Сейчас, глядя прямо в них, он прошептал:
 — Некогда, на лесном привале, ты почтила меня высоким титулом глупца. Ну что ж, докажи, что это звание было присвоено мне по праву. Докажи, что я и впрямь великий глупец.
 Взгляд ее заметался, и Джек истолковал это как сомнение. Он мог бы попытаться воспользоваться моментом и выхватить у нее пистолет. Скорее всего, ему бы это удалось. Но вместо того, чтобы предпринять подобную попытку, он заговорил снова:
 — Луиза, ты все равно уже разбила мое сердце, так почему бы тебе не всадить в него еще и пулю?
 — Теперь ты знаешь о моей любви, Джек Абсолют, — отозвалась она шепотом. — Но что я знаю о твоей? Как могу я быть уверенной в том, что она достаточно сильна, чтобы совершить необходимое?
 — Нажми на спусковой крючок, и ты никогда этого не узнаешь.
 Он почувствовал, что пистолет начал дрожать, и закрыл глаза. Открыл он их лишь тогда, когда перестал ощущать ствол у своей груди. Их взгляды снова встретились. В изумрудных очах больше не было вызова.
 — О Джек, — устало выдохнула она. — О Джек.
 Он наклонился, забрал у нее пистолет, снял курок с боевого взвода и, отойдя, положил оружие на стул. Луиза все это время молча смотрела себе под ноги. Только когда он вернулся назад, она подняла глаза и спросила:
 — И... что же мы теперь будем делать?
 Он поднял руку, коснулся ее виска, потом запустил пальцы в золотисто-рыжие волосы, все еще собранные в высокую прическу, как этого требовала роль. Нащупав заколки, Джек осторожно вытащил их одну за другой, высвободив шелковистую волну. Словно сквозь зубья гребня, он пропустил эту волну сквозь пальцы. Еще не зажившее запястье болело, но он не обращал на это внимания и ответил Луизе лишь после того, как рассыпал ее локоны по плечам:
 — Что делать? Вот что.
 Джек взял ее за руку и увлек к кровати.
 После мгновенного, едва ощутимого сопротивления Луиза слабо улыбнулась:
 — Какое бы превратное впечатление ни сложилось у вас на мой счет, капитан, — прошептала она, — я... я... — Она указала на него, на кровать. — Я не... не слишком...
 — Не слишком искушена?
 Последовал едва заметный кивок, а улыбка, хотя и стала шире, сделалась немного нервной. Джек подошел к столу и погасил лампу, после чего единственными источниками света в комнате остались луна за окном да огонек за каминной решеткой.
 Поцелуй был долгим, он начался медленно, губы искали губы, язык находил язык. Затем к делу приступили руки. Однако снять платье, пока длился поцелуй, оказалось делом вовсе невозможным.
 — Минуточку, сэр, — выдохнула она и со смехом отступила от него на пару неверных шагов.
 Ей удалось дотянуться лишь до нескольких завязок, после чего Луиза повернулась к Джеку спиной.
 Джек отнюдь не являлся новичком по части дамских платьев и знал, что у каждого фасона имеется свой особый код, к которому надо подобрать «ключ». Корсаж изысканного наряда Луизы, одного из лучших творений Альфонса, скреплялся на спине шелковыми лентами.
 Завязки скрывались под кружевами. Распускать узелки загрубевшими солдатскими пальцами, да еще и одной рукой, оказалось сложновато. Ему пришлось привлечь ее совсем близко и отбросить часть длинных волос за плечо. Ощутив его дыхание на своей обнаженной шее, Луиза наклонила голову и закрыла глаза.
 Бросив взгляд на письменный стол, Джек схватил все еще лежавший там нож и единым взмахом распорол сложную шнуровку по всей длине. Издав стон, Луиза высвободилась из корсажа, и платье пышной грудой упало к ее ногам.
 Однако на этом дело не закончилось: на ней оставался корсет, зашнурованный кожаной тесьмой. Запах выделанной кожи, смешиваясь с ароматом ее разгоряченного тела, кружил голову.
 К счастью, с остатками одеяния возиться долго не пришлось: развязав узел, Джек потянул за один конец пропущенного во множество отверстий шнура, после чего корсет был отброшен в сторону. Теперь Луиза осталась в сорочке по колено, ниспадавшей с обнаженных плеч до алых чулок. Она стояла прямо перед огнем, и ее ноги просвечивали сквозь тонкую ткань.
 Джек торопливо сбросил свою одежду и тоже остался в одной рубахе до колен.
 — Я видела тебя точно в таком же виде, когда ты ловил рыбу, — тихонько промолвила она.
 Он медленно двинулся к ней, а когда Луиза раскрыла объятия, приблизился вплотную и подхватил на руки. Когда Джек нес ее к кровати, губы их встретились снова.
 В своих мечтах и сновидениях он проделывал это с ней тысячу раз. Но игра воображения, как оказалось, бледнела по сравнению с действительностью. Нежная кожа, длинные, сильные ноги, маленькая упругая грудь, каскад золотистых волос, наполовину скрывавших ее тело, подобно вуали, — Луиза обладала множеством восхитительных тайн, не сопоставимых ни с чем, что только можно было себе представить.
 Джек не спешил, запечатлевая поцелуи везде, где только мог, так что на ее теле почти не осталось мест, не тронутых его губами. Она отзывалась на ласки, сначала робко и сдержанно, затем все смелее. Наконец жар в них обоих разгорелся настолько, что унять его можно было лишь единственным способом. Остатки одежды полетели в стороны, и они соединились.
 Прежде чем их тела разомкнулись, снег, падавший снаружи, успел основательно налипнуть на проложенные свинцом оконные рамы.


* * *

 Обычно после соития Джек ощущал некоторую печаль, причем, судя по рассказам друзей, был в этом не одинок. Хотя Ате, когда Джек признался брату в подобной слабости, безжалостно высмеял его. Впрочем, эта печаль не соотносилась с конкретной причиной и имела отвлеченный характер, словно тоску вызывал сам факт расставания с исполненным желанием.
 Но на сей раз все обстояло иначе: причина, вполне определенная, лежала в его объятиях посреди гнезда, сооруженного им из подушек, одеял и сбившихся простынь на полу, возле камина. Он опирался спиной о кровать, а его голая нога была протянута к огоньку за каминной решеткой. Пальцы Луизы легонько пробегали по сложным узорам индейской татуировки, от венков из листьев к оскаленной волчьей пасти.
 Именно Луиза решилась произнести вслух слова, которые уже звучали в мыслях Джека.
 — Что теперь, Джек?
 — Действительно, что теперь?
 Девушка чуть отстранилась. Она закуталась в одеяло, сидя в нем, как в пещере, и, глядя внутрь этой пещеры, Джек любовался лицом Луизы, ее волосами и горячим телом.
 — Полагаю, твоя матушка нас не побеспокоит?
 — Едва ли, учитывая то, что она находится в Массачусетсе.
 — И значит, не больна?
 — Во всяком случае, когда я последний раз получала от нее весточку, была здоровей здорового.
 Джек улыбнулся.
 — Как-то давно, в Бате, я выдумал немощную тетушку. Почти все мое время было посвящено уходу за ней. Точнее сказать, я уходил в «ее» комнаты, запирался изнутри и по тайной лестнице, о которой никто не знал, отправлялся по своим делам. Со временем я привязался к ней и даже печалился, когда она выздоровела и вернулась в Труро.
 Луиза рассмеялась, и он присоединился к ней. Недолгое мгновение они наслаждались безмятежностью, но тут у него возник новый вопрос.
 — Постой! Выходит, твой отец...
 — Нет. Он действительно верен Короне. Я обманула его, как и тебя. Мне было грустно, но что поделаешь.
 Однако один вопрос повлек за собой другие: они не подбирались по одному, как шпионы, а выступали строем, хотя задавать их было неловко.
 — А Андре? Он тоже твой возлюбленный?
 Она поплотнее завернулась в одеяло и покачала головой.
 — Но ты поощряла его? — настаивал Джек.
 Луиза вздохнула.
 — Джек, он же разведчик. Служит Хоу так же, как ты служил Бургойну.
 — Выходит, и мной ты интересуешься как разведчиком?
 Вопрос прозвучал лишь наполовину шутливо.
 — Нет. В этом смысле ты перестал быть полезен, как только Бургойн капитулировал.
 Она произнесла это холодно, однако Джек рассмеялся.
 — Что ж, мадам, мне искренне жаль, если я больше не могу быть вам полезным.
 — Разве, сэр? — промолвила она, сбросив одеяло. — Не припоминаю, чтобы я говорила что-либо подобное.


* * *

 Пока Джек одевался, Луиза молча смотрела на него с кровати. Печаль вернулась, и теперь к тихой грусти примешивалась растерянность.
 — Ты не ответил на мой вопрос, Джек.
 Он поднял сапог.
 — На какой?
 — Что теперь?
 Он натянул другой сапог и сел, чтобы завязать галстук.
 — А ты как думаешь?
 Она посмотрела на него в упор.
 — Мы выяснили, что я патриотка. Мы отметили, что у тебя есть сомнения относительно правоты вашего дела. Разве в этом нет... предмета для обсуждения?
 Справившись с галстуком, он положил руки на колени.
 — Ты хочешь, чтобы я стал изменником.
 Это был не вопрос.
 — Я бы хотела, чтобы ты следовал велению своего сердца, — промолвила она, прижав одеяло к шее и подавшись к Джеку. — Ты ведь друг Америки, друг, а не враг. Да, у тебя остаются опасения, касающиеся лицемерия наших вождей, рабства, судьбы твоих братьев-туземцев. Некоторые из твоих сомнений я разделяю. Но разве ты не понимаешь, что всем этим мы займемся после того, как обретем свободу? Мы будем спорить, расходиться во мнениях, но решать вопросы так, как это принято в семье. Вовсе не обязательно, чтобы сейчас все колонисты придерживались единого мнения по всем вопросам, ибо мы достигли согласия в главном. Наш основополагающий принцип освящен в Декларации независимости. Это ведь право каждого — добиваться счастья!
 Мгновение она смотрела на него молча, потом улыбнулась.
 — Счастье! Когда в истории человечества оно провозглашалось всеобщей целью? Разве оно не приберегалось только для богатых, для тех, кого поддерживала власть тиранов? Мы непременно добьемся того, чтобы обрести счастье мог каждый, независимо от происхождения!
 Джек вздохнул.
 — Боюсь, Луиза, что вы будете добиваться счастья для себя за счет других.
 Она протянула к нему руку.
 — Нет, Джек. Новый мир, который мы стремимся построить, основан на новых принципах. Я же слышала, как ты сам с пылом говорил о свободе, о том, как стремилась к ней твоя мать. Зачем же отвергать истины, к которым призывает тебя голос крови?
 — Ты сама не понимаешь, о чем меня просишь.
 Он встал и поднял свой красный мундир.
 — Ты хотела бы, чтобы я отказался от других истин и от голоса другой крови. Навлек бесчестье на этот мундир. На само имя Абсолюта. Чтобы я отказался и от родового имени, и от родового гнезда. Чтобы наплевал на все, что связывало меня с генералом Бургойном.
 Он нервно мял между пальцами красное сукно.
 — Я поклялся ему, что увижу тебя мертвым, «Диомед», — продолжил Джек, втискивая руки в рукава. — Ты просишь меня отказаться от самой моей жизни.
 — От одной жизни! Но у тебя есть другая. Я видела тебя в лесу, видела, как ты любишь эту землю. И у тебя есть другое имя — разве ты не Дагановеда из могавков? Здесь найдутся земли, которые только и ждут такого человека, как ты. Эти новые владения больше, чем весь Корнуолл. Что касается семьи, ты мог бы завести другую семью... здесь.
 Она прижала кулачок к груди.
 Он уставился на нее. Слова Луизы снова и снова звучали в его голове. Ему требовалось уйти — хотя бы для того, чтобы обдумать случившееся и найти верные ответы на все эти, такие нелегкие вопросы. Что будет чрезвычайно трудно. У него самого возникали вопросы, все новые и новые.
 — Знаешь, я ведь проследил за тобой и Андре до гостиницы.
 Она поплотнее запахнула одеяло.
 — Когда? Сегодня?
 Он кивнул.
 — На нем был черный плащ.
 — Это... это был не Андре. Это был другой агент.
 — «Катон»?
 Глаза Луизы сузились, но лишь на мгновение, и Джек заметил это лишь потому, что рассматривал ее почти вплотную. Потом на ее лице появилось недоуменное выражение.
 — Кто?
 — Брось, Луиза. То первое послание, которое я расшифровал в Квебеке. Оно предназначалось для «Диомеда». Тебя! И ты, несомненно, получила один из дубликатов, ибо твой номер — шестьсот сорок два — ясно указан в твоем дневнике. Но в этом послании говорилось о твоем руководителе, чьи распоряжения тебе предписывается выполнять. Этот человек в черном и есть «Катон»?
 С секунду она внимательно смотрела на него, потом пожала плечами.
 — Какое это имеет значение? Ты ведь понимаешь, я не могу сообщить тебе его настоящее имя. Во всяком случае... пока ты не определишься насчет своего будущего.
 Джек взял пояс с саблей, застегнул его на талии, накинул сверху плащ и, уже держа шляпу в руке, ответил на невысказанный вопрос, который увидел на ее лице:
 — Мне нужно время, чтобы все это обдумать. А завтра вечером... нет, сегодня мы играем в пьесе.
 Похоже, ему удалось удивить ее.
 — Ты что, серьезно? Теперь? После...
 — Это еще один день, Луиза. Еще одна ночь. Мир будет продолжать вращаться, независимо от нас с тобой. Хотя, может быть, мы в состоянии оказать влияние на освобождение или порабощение целых народов. Но ведь если бы мы скрылись прямо сейчас, на нас точно пало бы подозрение.
 Он улыбнулся.
 — Кроме того, в душе я, наверное, и правда артист, а потому хочу доиграть до конца. Даже эту пьесу. Так что давай пока забудемся в Шеридановой драме, а наше будущее определим потом.
 Луиза попыталась было заговорить, но он перебил ее:
 — Я не стану ничего предпринимать, не буду ничего никому докладывать, пока мы не примем решение... вместе. Даю тебе слово. А ты знаешь, что, при всех прочих недостатках, слово свое я держу всегда.
 Она внимательно посмотрела на Джека и кивнула:
 — Знаю. Значит, до сегодняшнего вечера — и до конца представления.
 — До вечера.
 Джек не стал подходить к ней ближе, поскольку боялся, что, сделав это, уйти уже не сможет. Он покинул спальню, спустился по лестнице и вышел через парадную дверь. Выпавший за ночь снег полностью завалил оставленные им следы, и он со вздохом начал пятнать снежный покров новыми. Джек уходил к своей съемной квартире и своему будущему.




 Глава 18Соперники


 — «О, неужто я не любовник и не романтический»?
 Зрительный зал отозвался на эту реплику взрывом хохота. Просто удивительно порой, какие глупости способны насмешить людей. Впрочем, Андре предупредил исполнителей, что публика явится в маленький зал, отобедав и от души выпив. А поскольку «Соперники» считались образцовой комедией, зрители имели полное право оставить за порогом и непогоду, и тревоги военного времени — с тем, чтобы ненадолго предаться безмятежному веселью.
 Каждый выход сопровождался приветственными возгласами, каждый уход со сцены — аплодисментами, а любую удачную реплику или мизансцену просили повторить. Джек не мог не признать, что это воодушевляет.
 Будучи театралом, он привык воспринимать сценическое действо, находясь по ту сторону рампы, а вот теперь он стоял по другую сторону ее волшебных огней и находил это достаточно приятным. Он начинал постигать то, что пытались донести до него друзья из артистической среды: что значит находиться в центре внимания, что значит властвовать над залом, создавая его чувства и настроения. Это ощущение было сродни опьянению от лучшего шампанского. Или даже от первого любовного переживания. Во всяком случае, погружение в сей водоворот позволяло забыться.
 Мысль о забвении заставила его снова вспомнить о странности происходящего. Он, Джек Абсолют, играя в спектакле роль Джека Абсолюта, воссоздавал на сцене некий эпизод из собственного прошлого и обращался к своей возлюбленной, которая играла роль возлюбленной сценического персонажа.
 При этом он, Джек Абсолют, являлся разведчиком, допустившим, чтобы вражеская шпионка стала его возлюбленной — не только на сцене, но и в жизни. Прежде чем колокол пробьет полночь, предстоит принять решение, от которого будет зависеть очень и очень многое. Решение, которое не только изменит жизнь многих людей (и не в последнюю очередь его собственную), но может повлиять и на исход всей войны.
 Да, ну и похлебка заварилась! Пока публика все еще переживала впечатление от его последней реплики, Джек оглядел зал. Возможно, здешний театрик, с трудом вместивший пятьсот зрителей, был гораздо меньше, чем «Друри-Лейн». И все же он, с его открытым, заставленным скамьями партером, балконом и ложами, как бы наступающими на сцену с обеих сторон, воспроизводил «Друри-Лейн» в миниатюре.
 Бросив взгляд на левую ложу, Джек быстро отвел взгляд: ее занимали генерал Хоу со своей любовницей миссис Лоринг и несколько его самых старших офицеров.
 Неожиданно Джеку показалось забавным то, что и его командующего, и всю публику весьма привлекает тот факт, что капитан Абсолют играет «самого себя». Несколько расслабившись от этой мысли, он перевел взгляд на ложу справа, где, подавшись вперед и явно переживая куда больше, чем любой из исполнителей, сидел Андре.
 Свою следующую реплику Джек произнес, как бы обращаясь к нему. Андре, как постановщик, всячески поощрял такую манеру игры, считая, что актер должен поддерживать контакт со зрительным залом. Проговаривая фразу, Джек скользнул взглядом правее Андре, приметив находившегося там человека. Тот наполовину отвернулся — для разговора с кем-то находившимся позади. Лицо его пряталось в тени, видна была только рука с тонкими, бледными пальцами, непрерывно бегавшими по плащу, переброшенному через барьер ложи. И сам плащ, иссиня-черный плащ с остроконечным капюшоном.
 Это одеяние Джек узнал сразу же: минувшим вечером его владелец провожал Луизу в гостиницу, где можно снять комнату за полтора шиллинга.
 Мысли Джека, только что разбегавшиеся в разных направлениях, мгновенно сфокусировались на одной задаче — необходимости выяснить подлинное, так и не открытое ему Луизой имя «Катона» и узнать, почему этот человек сидит в ложе рядом с Джоном Андре. Ответы на эти вопросы во многом могли определить решение, которое ему предстояло принять по окончании спектакля.
 Неохотно вернувшись к сценическому действию, Джек понял, что его партнер глядит на него как-то странно. Публика тоже смотрела на Джека выжидающе, и его неожиданно обдало жаром. Сейчас должна была последовать его реплика, а она начисто вылетела у него из головы.
 Тупо уставившись на лейтенанта фузилеров, игравшего роль его слуги Фэга, Джек слегка покачал головой. Партнер сглотнул и повторил:
 — На вашем месте я бы, несомненно, перестал водить с ним знакомство.
 «Да, — подумал Джек, — это твоя строка. Но что, черт возьми, следует говорить мне?»
 Но тут вечность закончилось, ибо какие-то слова, вырвавшиеся у него непроизвольно, судя по реакции партнера и зала, оказались правильными. Оттолкнув «слугу» в сторону, как это и полагалось по постановочным указаниям, Джек удалился. Правда, ненадолго, ибо он был занят в следующей сцене, в той самой, в которой впервые появлялся сэр Люциус О'Триггер.
 Актер, исполнявший эту роль, не поспел к началу спектакля и прибыл в театр лишь незадолго до собственного выхода. Джек даже не видел человека, с которым ему предстояло разыграть финальную сцену. Сыгранности между ними не было, и рассчитывать на что-либо более выразительное, чем простой обмен репликами, не говоря уж о зрелищной, драматичной сцене поединка, явно не приходилось.
 Но когда Джек покинул сцену и направился по коридору, который вел к правой ложе, мысли его были заняты отнюдь не спектаклем. Он снова превратился из актера в разведчика, охотившегося за вражеским шпионом. За человеком в черном плаще, который оставался наедине с Луизой в номере дешевой гостиницы.
 — Что вы здесь делаете? — прошипел Андре, когда Джек распахнул дверь.
 — Мне необходимо быть представленным вашему другу, — ответил он, войдя.
 Андре находился между ним и сидевшим, чье лицо по-прежнему оставалось в тени. Но этот человек встал и заговорил.
 — Какие могут быть представления, капитан Абсолют, разве мы не старые друзья? — произнес... капитан фон Шлабен.
 Если на сцене Джек едва не лишился дара речи, то сейчас потрясение оказалось еще сильнее. У него перехватило дыхание, к лицу прилил жар, голова закружилась. Он пошатнулся и схватился за спинку кресла Андре.
 Андре встал, разделяя собеседников.
 — Вы знакомы?
 — Ну да. Разве я не упоминал об этом обстоятельстве?
 Андре слегка нахмурился.
 — Право же, ни единым словом.
 Тон фон Шлабена был неизменно вкрадчив и исполнен намеков.
 — Правда? О, я давно уже являюсь большим почитателем выдающихся и разнообразных талантов капитана Абсолюта. И не в последнюю очередь способности к выживанию.
 — Вы!..
 Отпустив спинку кресла, Джек шагнул к графу, но, поскольку на пути у него стоял Андре, ему пришлось двинуться в обход. И тут же из затененной части ложи появились еще две фигуры: с пола поднялся сидевший возле кресла на корточках абенаки, а от стены отделился здоровенный немец, чья физиономия была наполовину скрыта пышно разросшимися усами и бакенбардами.
 Джек остановился и, сделав глубокий вдох, взял себя в руки.
 — Мы с графом действительно старые знакомые, — промолвил он, повернувшись к Андре, который выглядел растерянным. — Или, наверное, мне следует сказать — соперники. Весьма удачно, что мы здесь столкнулись.
 Он встретился глазами с графскими телохранителями, поймав и удержав по очереди взгляд каждого из них, после чего вновь воззрился на фон Шлабена.
 — Буду с нетерпением ожидать конца спектакля и возобновления нашего соперничества.
 — Я тоже, капитан. Я тоже.
 И тут, словно подчеркивая эти слова, заиграла музыка. Из партера, с места, расположенного сразу под ложей, кто-то шикнул:
 — Тсс, господа. Пьеса продолжается!
 Фон Шлабен понизил голос:
 — Надеюсь, вы не обидитесь, но, несмотря на ваши таланты, больше всего мне не терпится увидеть следующего исполнителя. Видите ли, именно я рекомендовал его майору Андре. Я очень надеюсь, что он оправдает мое доверие.
 Он жестом указал на сцену позади Джека.
 — Вот он, Джек. — Взяв Абсолюта за локоть, Андре развернул его к сцене. — Говорил же я, что он появится! Вот ваш другой соперник, сэр Люциус О'Триггер.
 Хотя по пьесе этому человеку отводилась роль обедневшего ирландского баронета, вошедший был одет в самый щегольской, прекрасно подогнанный по фигуре зеленый камзол с тремя рядами серебряных пуговиц и богатым шитьем по обшлагам и вороту, в бежевые штаны и сверкающие черные сапоги для верховой езды. На поясе его висела кавалерийская сабля, рука с лихой небрежностью покоилась на рукояти.
 Именно это оружие, а не голос, умело имитировавший ирландский акцент, и даже не лицо, красоте которого свет рампы придавал еще большее своеобразие, заставило Джека вспомнить последнюю встречу со своим нынешним партнером. Встречу, состоявшуюся в пустоши Уинслоу под Лондоном, когда эта самая сабля в руке этого самого человека падала с зимнего неба, чтобы оборвать его жизнь.
 — Банастр Тарлтон, — выдохнул Джек.
 — Это действительно мой юный друг, — подтвердил граф. — И он безмерно рад возможности встретиться с вами снова.
 Прежде чем Абсолют успел придумать ответную реплику, Андре взял его за руку и шепнул:
 — Ваш выход!
 Словно в полусне, Джек прошел в кулису и, в то время как Тарлтон проследовал в другую, стал отстраненно наблюдать за развитием сценического действия. Джек все видел, все слышал, однако мысли его были целиком заняты другим. Его так и подмывало крикнуть прямо в зал, обращаясь к генералу Хоу, что присутствующий здесь граф фон Шлабен — глава тайного общества и шпион мятежников, злоумышляющий против Короны.
 Но что может столь опасный человек делать в обществе Джона Андре, штабного разведчика Хоу? Возможно, Андре подозревает о коварстве немца и старается заманить его в ловушку. Не получится ли так, что, публично обличив шпиона, Джек разорвет хитроумно сплетенную паутину?
 И еще одно: выведя на чистую воду графа, не погубит ли он и Луизу? Он ничуть не сомневался в том, что Луиза общалась с этим врагом. Вероятно, граф контролировал девушку как агента с того самого момента, когда они пришвартовались в Квебеке. Джеку вспомнилось, как фон Шлабен крепко держал ее за локоть. Луиза выставила графа отвергнутым лондонским ухажером, но она солгала, покрывая единомышленника. Ибо если в том, первом тайном послании, которое расшифровал Джек, Луиза была «Диомедом», то фон Шлабен, несомненно, являлся «Катоном».
 Приближался выход Джека Абсолюта. В кулисе напротив он видел своего «отца». Уже шагнув вперед, Джек замер при мысли о том, не является ли Луиза и вправду искусной актрисой, соблазнившей его лишь для того, чтобы перетащить на свою сторону.
 Он покачал головой, хотя избавиться от этих мыслей не мог. Ему оставалось лишь одно: закончить пьесу, вывезти Луизу из города и раскрыть ее истинную природу. Только после этого у него появится возможность вернуться, вывести фон Шлабена на чистую воду — и наконец убить его!
 Прозвучали аплодисменты. Актеры покинули сцену, и «отец Джека» вышел на подмостки. Сам Джек направился ему навстречу.
 Спектакль шел своим чередом. Если в игре главного персонажа и произошла какая-то перемена, то публика этого, похоже, не заметила. Зрители все так же энергично реагировали на любые реплики, ахали где положено и смеялись над шутками — и стоящими, и не стоящими.
 Впрочем, реакция зала, особенно последовавшая после поцелуя с Луизой, неизменно оставалась бурной. А вот поцелуй показался Джеку необычным — холодным и вместе с тем полным какого-то отчаяния. Он приметил, что, бросив взгляд в ложу Андре, она побледнела и с того времени утратила часть воодушевления.
 Однако Тарлтон заставил Джека вернуть внимание к пьесе. Когда они дошли до того эпизода, где сэр Люциус вызывает Джека Абсолюта на дуэль, Тарлтон не только воззрился на партнера по сцене, точно лис на обитателей курятника, но и внес изменения в свою реплику. Всего одно неправильное слово, но какое значительное! По тексту при выборе оружия произносится: «Сэр, свету немного, но для шпаг хватит». Однако Тарлтон изрек: «Сэр, свету немного, но для сабель хватит». Как и на пустоши Уинслоу, Тарлтон хотел драться тем оружием, которым мог нанести самые серьезные раны. Раздражавшие его раньше слова Андре: «Вы только скрестите клинки, и вас разнимут» — Джек теперь припомнил с облегчением.
 Спектакль приближался к кульминации — дуэли на Королевской поляне в Бате. Когда все актеры перед финальным выходом собрались в правой кулисе, Джек ухитрился отвести Луизу в сторону:
 — Будь готова! Как только прозвучит эпилог, мы должны будем покинуть город.
 — Покинуть? — Она побледнела еще больше. — Значит, ты принял решение?
 — Еще нет. Но зато я знаю, что твой соратник в черном плаще — это тот человек, который желает мне смерти более, чем кто-либо другой на свете. Полагаю, граф фон Шлабен непременно попытается убить меня сегодня вечером, сразу после спектакля. Поскольку их четверо, а моя чертова рука... — Он поднял правую руку, четыре недели находившуюся в лубке и освобожденную от него лишь в этот вечер. — Сомневаюсь, чтобы мне хватило сил остановить их.
 — Джек... — начала Луиза с тревогой в глазах.
 Но тут пришла пора его выхода, и Джек направился на сцену. На встречу с Банастром Тарлтоном.
 — «Итак, капитан, — произнес тот с безукоризненным ирландским акцентом, — раз мы должны начать, так приступим. Выходи на волю, мой маленький советник, — он широким взмахом выхватил саблю, — и спроси этого джентльмена, не откажется ли он от притязаний на леди?»
 Джек обнажил свою саблю, подвешенную справа, чтобы брать ее здоровой, левой рукой, и произнес:
 — «Начнем, сэр. Вот мой ответ».
 Они встали в позицию и скрестили клинки. Джек бросил взгляд на ложу Андре. Майор по-прежнему находился там. Черный плащ исчез.
 Джек снова взглянул на Тарлтона, встретился с ним взглядом и увидел ту же неутоленную злобу, что и во время их прошлого поединка. Похоже, как раз этого обмена взглядами Тарлтон и ждал.
 Высвободив свой клинок, он размахнулся и нанес пусть не сокрушительный, но вполне серьезный рубящий удар. В первое мгновение Джек не поверил собственным глазам. Он понял, что происходит, даже не после того, как клинок вспорол рукав на его плече и холодная сталь вонзилась в его плоть, но лишь бросив взгляд в кулисы. Там распростерлись, преграждая выход на сцену другим актерам, крылья черного плаща. Абенаки и верзила-сержант находились рядом с оружием наготове. Иллюминаты в лице своего представителя фон Шлабена вознамерились отплатить Джеку Абсолюту за противодействие.
 — Первая кровь, сэр, — прошептал молодой человек, указав на рукав Джека, где уже начало расплываться темно-красное пятно. — Не сомневайтесь, это всего лишь метка, самое начало. На сей раз первая кровь не будет последней.
 С криком он завертел саблей над головой, и остальные находившиеся на сцене актеры шарахнулись в стороны, чтобы острый кривой клинок не задел их.
 Следующий удар был нанесен сверху вниз уже в полную силу. Однако Джек, осознавший смысл происходящего, успел подставить под него свою саблю, ухватившись за рукоять двумя руками. Столкновение отдалось в еще не зажившем запястье такой острой болью, что он, ахнув, отшатнулся. Клинок Тарлтона скользнул по его сабле, и, пока противник отводил свое оружие для нового замаха, Джек, по-прежнему двумя руками, сделал прямой выпад.
 Отразив этот натиск, Тарлтон атаковал снова. Шагнув вперед, Джек подставил свое оружие под кривую полосу вражьей стали. Противник опять не достиг цели, но столкновение отбило острие сабли Абсолюта назад, к уже задетому Тарлтоном плечу.
 — Какая славная фехтовальная сцена, а? — донесся из зрительного зала грубоватый голос.
 — Слишком правдоподобно и жестоко, — посетовала какая-то женщина.
 — Браво! — воскликнули еще трое, тогда как из кулис Джек услышал крик Луизы:
 — Нет. Нет!
 Сабли скрестились: клинок Тарлтона поверх клинка Джека. Резким движением запястий Джек нанес удар снизу вверх, подбив саблю Тарлтона. Это дало ему время, чтобы отступить на шаг и, все так же держа оружие двумя руками, снова встать в позицию.
 — Замечательно, — улыбнулся Тарлтон, — настоящая схватка в этой пьесе очень даже к месту.
 Все с той же улыбкой он стремительным взмахом отбил клинок Джека в сторону и сделал длинный выпад, нацелившись в пах. Абсолюту лишь чудом удалось отшатнуться и отвести этот укол, однако он потерял устойчивость.
 Заметив это, враг мгновенно и со страшной силой рубанул сверху вниз. И снова Джек остановил падение стального лезвия, но это стоило ему такой боли, как будто рука сломалась на месте старого перелома.
 Тарлтон заметил это и усмехнулся, смакуя боль противника. А когда кто-то из зала крикнул: «Не многовато ли?», Тарлтон усмехнулся снова.
 — Ну ладно, — проговорил он, — все хорошее рано или поздно кончается. Я просто сделаю так, чтобы это выглядело как несчастный случай.
 Теперь на Джека обрушился настоящий град рубящих и колющих ударов, столь стремительных, что предугадать их не было никакой возможности. Каким-то образом Джеку удавалось парировать их, но контратаковать он уже не мог. С каждым следующим ударом запястье его болело все сильнее, а сил становилось все меньше.
 Наконец он поскользнулся, упал на одно колено, и Тарлтон, шагнув вперед, резким взмахом выбил саблю Джека из его левой руки. Джек едва успел перехватить рукоять сабли ослабленной правой рукой. Отбитый в сторону клинок оставил Джека беззащитным, кончик сабли уперся в пол, и она вдруг стала тяжелой и громоздкой, словно бревно. Джек не смог бы поднять ее, даже если бы попытался.
 — Какая жалость! — выдохнул Тарлтон, отступая для последнего замаха.
 В следующее мгновение произошло нечто странное. Снаружи, за стенами театра, что-то громыхнуло. Потом послышался страшный треск. Клинок Тарлтона еще не достиг той высшей точки, откуда должен был обрушиться последний удар, неотразимый и смертоносный, когда крыша театра прямо над головами зрителей оказалась сорванной прочь, словно ее снесла рука злобного демона.
 На миг промелькнули звезды и снег, а потом вниз обрушились колосники вместе со своими опорами.
 Джек откатился в сторону, и тотчас в то место, где он только что находился, вонзился срезанный шест. Тарлтон исчез в кружении матерчатого задника сцены, словно провалился в колодец, который был на нем нарисован.
 Прежде чем зрители успели вскочить со своих кресел, на театр обрушился второй удар. Прилетевшее со стороны реки пушечное ядро прошило одну стену, пролетело в футе над головами и вылетело сквозь другую, не причинив никому вреда.
 — Мятежники! Нападение! Штурм! — заголосили в зале, который в одно мгновение превратился в сущий Бедлам. Мужчины и женщины, не обращая внимания ни на пол, ни на возраст, ни на чины, чуть ли не по головам друг у друга рвались к выходу.
 Фон Шлабен и его телохранители куда-то исчезли, а у ног Джека шумно чертыхался запутавшийся в складках ткани задника Тарлтон. Не зная даже, откуда взялась в его руке сила, Джек вонзил острие сабли прямо в отверстие нарисованного колодца. Удар наугад, к сожалению, пришелся по какой-то деревяшке, но Джек, по крайней мере, смог порадоваться воплю ярости и страха, вырвавшемуся из извивающегося кокона. Потом на сцену хлынули люди и оттеснили его от врага.
 С большим трудом Джеку удалось протолкнуться сквозь охваченную паникой толпу к Луизе, которая рвалась навстречу ему.
 — Джек! Я думала, что он убьет тебя!
 — Он тоже так думал!
 Когда следующее ядро пролетело над крышей, толпа прижала их друг к другу, и он обнаружил, что губы их встретились.
 — Ты доверяешь мне? — спросил он, разжав наконец объятия.
 — Да.
 — Тогда отправляйся к себе, убедись, что за тобой нет слежки, собери все, что может уместиться во вьюках, а я через час приведу туда пару лошадей.
 Девушка заколебалась.
 — Луиза, если мы с тобой сегодня же не убежим, то погибнем, и ты, и я. Ты разоблачена... ибо твой «Катон» водит дружбу с Андре. Давай воспользуемся этой суматохой как прикрытием.
 Она, однако, все не могла решиться.
 — Луиза, я понимаю твои сомнения, но мы вполне сможем обсудить все наши проблемы потом, когда окажемся в безопасности.
 Наконец она кивнула, поцеловала его и исчезла в людской сутолоке. Джек повернулся в другую сторону.
 «Один час, — думал Джек. — Господи, хоть бы успеть за час!»


* * *

 Ему потребовалось два, ибо улицы были забиты войсками, спешно направлявшимися навстречу напавшим мятежникам. Город был полон гражданских, бежавших оттуда, где разгоралось сражение.
 Шестнадцатый полк, поднятый по тревоге, уже отбыл, и в полковых конюшнях остался всего один конюх. Естественно, он не стал задавать вопросы офицеру, взявшему из стойла собственного скакуна, полковую лошадь в качестве запасной и двухнедельный запас овса.
 Все прочее Джек забрал из полкового Офицерского собрания, радуясь тому, что оставил большую часть своих немногочисленных вещей там, а не на съемной квартире. Заглянуть туда за пожитками он бы не смог: фон Шлабен, Тарлтон и прочие пособники иллюминатов наверняка подстерегали его там, чтобы довести до конца свое черное дело.
 В расположении полка Джек разжился всем необходимым для того, чтобы переждать некоторое время в лесу. При необходимости он мог бы продержаться там целую зиму, подобный опыт у него уже имелся.
 Когда Джек, пробираясь по переулку позади дома Луизы, подвел коней к черному ходу и привязал их, на колокольне стоявшей на углу церкви зазвонил колокол. Полночь. Звуки боя к тому времени стихли: мятежников отогнали от города или они отступили сами. Эта атака была самой крупной, однако далеко не первой: Вашингтон постоянно тревожил англичан, не давая им покоя даже в столице.
 Дом выглядел покинутым, фонарь над парадным входом не горел. Задняя дверь стояла открытой, но света не было и там. Луиза приняла меры предосторожности.
 На ощупь, как крот, Джек добрался до лестницы, молча поднялся наверх и лишь на площадке верхнего этажа шепотом позвал:
 — Луиза!
 Тишина продлилась чуть дольше, чем требовалось для ответа, а когда из спальни все же донеслось тихое: «Я здесь», что-то в голосе девушки побудило Джека потянуться за одним из двух висевших на поясе пистолетов. Щелчок взведенного курка показался оглушительным в темном, погруженном в молчание доме. Медлить было нельзя, и Джек, приставив ствол к двери, толкнул ее.
 Она отворилась с уже знакомым ему скрипом.
 В помещении царил почти полный мрак, лишь у окна, впускавшего в комнату ночь, оттенок темноты был не столь густым. А в следующее мгновение тьму с пугающей неожиданностью прорезал свет. На письменном столе стояла зажженная и накрытая шляпой лампа; теперь эту шляпу сняли.
 После непроглядной темноты свет лампы слепил, словно полуденное солнце. Джек прищурился, чтобы увидеть цель, но, поняв, что в комнате находится около пяти человек, медленно опустил ствол.
 — Джек, дорогой, заходите, заходите, пожалуйста.
 Сидевший за письменным столом Джон Андре обернулся посмотреть на него.
 — И положите этот пистолет, ладно? Право же, он вам больше не понадобится.
 Джек постоял на пороге, пока его глаза не приноровились к свету и он смог разглядеть присутствующих. Один солдат стоял у окна, за спиной Андре, другой положил мушкетон на комод. Энтони Гервей, Боб Акр по пьесе, находился возле. В одной руке он держал пистолет, другая лежала на плече Луизы, сидевшей опершись спиной о изголовье.
 — Джек, я...
 Она попыталась встать, но младший лейтенант надавил ладонью на ее плечо.
 — Не волнуйтесь так, дорогая, он знает, что это не ваша вина. — Андре заботливо кивнул ей и снова повернулся к Джеку. — Дело в том, что мы уже некоторое время держали ее под наблюдением. То, что она была такой чертовски прекрасной актрисой, пошло на пользу делу. Ничто не сближает людей так, как любовь к театру, верно?
 — И какая была необходимость вести тщательное наблюдение за мисс Риардон? — Джек был вполне доволен тем, как уверенно прозвучал его голос. — Помимо самой очевидной, разумеется.
 — Ох, Джек! — Андре добродушно рассмеялся и снова повернулся к столу. — Будьте добры, подойдите сюда. Мне хотелось бы узнать ваше мнение по одному вопросу. Сержант, освободите капитана Абсолюта... прошу прощения, майора Абсолюта от лишней тяжести в виде всяческого оружия, хорошо?
 Джек опустил взведенный курок и передал сержанту пистолет, который держал в руке. За ним последовал и второй, висевший на поясе. Потом Джек подошел к Андре и остановился позади него. На столе лежал раскрытый дневник Луизы.
 — Знаете, она пыталась сжечь его, когда мы пришли. Но дрова отсырели, так что тетрадь почти не пострадала.
 Андре перелистал страницы и нашел то место, где проявились невидимые чернила.
 — И вот о чем я подумал, Джек, ведь она... Как бы это сказать? Она играла вами. И вы это недавно обнаружили. Это ведь ваша работа?
 Он указал на расшифровку.
 Джек пожал плечами. Отрицать не имело смысла.
 — Сколько времени потребовалось вам, чтобы разгадать шифр?
 — Полночи.
 — Вот как! — Андре, казалось, это порадовало. — А я справился с этим за час.
 — Что ж, — буркнул Джек, — вы моложе меня.
 Андре улыбнулся.
 — А тайные чернила? У меня есть симпатический проявитель. — Он показал маленькую стеклянную бутылочку. — Но мы получили его совсем недавно, задержав агента с письмами, которые были написаны этими чернилами. К тому же этот реактив обычно окрашивает буквы в зеленый цвет, тогда как ваш, — он всмотрелся, — в желтый. И как это вам удалось? Поверьте, мною движет профессиональное любопытство, не более.
 Джек глянул на Луизу.
 — Я предпочел бы не говорить. Может быть, в другой раз.
 Андре нахмурился.
 — Ну ладно, не буду настаивать. Я все же надеюсь, что такая возможность нам представится.
 Он снова посмотрел на текст в дневнике.
 — Я так понимаю, что мисс Риардон является «Диомедом», и ей же присвоен номер шестьсот сорок два. Но тут очень часто попадается другой номер — пятьсот девяносто семь. Надо полагать, под ним скрывается тот, кто руководит ее деятельностью. Руководит непосредственно, то есть не из стана мятежников. Нет, это предатель, пребывающий среди нас. Но если это так, то кто же он? — Андре поднял глаза. — Есть какие-нибудь предположения?
 — Возможно, — осторожно промолвил Джек, не совсем понимая, что за игру ведет штабной разведчик.
 Конечно, если Андре согласен видеть в нем простака, обманутого Луизой и только сейчас понявшего, что к чему, это Джеку лишь на руку. Прослыть глупцом иногда бывает выгодно, а вот козырную карту — фон Шлабена — можно до поры попридержать в рукаве. До тех пор, пока не удастся узнать побольше.
 Впрочем, и сам Джек, и Андре, будучи офицерами разведки его величества, прошли одну школу и прекрасно понимали, каких правил выгоднее всего придерживаться на допросе. Молчать бессмысленно, но выдавать информацию следует лишь под нажимом, малыми порциями и всегда в обмен на что-то.
 — Никаких «возможно». — Голос майора понизился почти до шепота. — Уж вам-то, конечно, это известно. Я бы сказал, лучше, чем кому-либо другому.
 Неожиданно лицо Андре заострилось, утратив мальчишеские черты. Он вскочил и, уставясь на Джека, выкрикнул:
 — Вы и есть этот изменник, сэр! Вы — пятьсот девяносто семь!
 Джек отшатнулся. В первый момент он не мог даже возразить, ибо от возмущения у него перехватило дыхание. А вот Луиза, как всегда, отреагировала быстро.
 — Это неправда, — возразила она, движением плеча стряхнув руку Гервея и поднявшись с кровати. — Обо всем этом Джек знает очень мало. Да и ту малость выведал лишь тогда, когда мы стали любовниками.
 — Любовниками? Как вижу, вы осознаете отчаянность своего положения настолько, что даже не заботитесь о своей репутации, — со злобой и раздражением произнес Андре. — Как видно, Джек Абсолют и вправду являет собой воплощение героя-любовника, что на сцене, что в жизни. — Он фыркнул. — Ну что ж, может быть, тогда вы раскроете мне тайну личности этого пятьсот девяносто седьмого, мадам? Соблаговолите сделать это во имя любви!
 Луиза посмотрела так, будто собиралась заговорить, но потом просто опустила голову.
 — Нет так нет, — проворчал Андре. — Младший лейтенант Гервей, проводите мисс Риардон в тюрьму. И если она попытается заговорить по дороге, заткните ей рот кляпом. Я подойду попозже и допрошу ее особо.
 Младший лейтенант взял Луизу за руку далеко не так любезно, как в предыдущий вечер, когда они выходили от Андре. Солдат, стоявший у окна, схватил ее за вторую руку, и они силком вытащили ошеломленную девушку из комнаты.
 — Итак, Джек, — голос Андре снова зазвучал мягко и рассудительно, — не желаете ли узнать, откуда нам известно, что вы — не просто одураченный шпионкой влюбленный, но опасный предатель, чье имя скрыто за цифрами пятьсот девяносто семь?
 — Я выслушаю вас с огромным интересом, тем более что никаким шпионом отнюдь не являюсь.
 — Тогда соблаговолите присесть, и я вам изложу все обстоятельства. Право же, Джек, сядьте, мне так будет спокойнее. Вы такой опасный человек, что даже мушкетон, — он жестом указал на солдата, занявшего пост у комода, — может вас не остановить.
 Джек сел, а Андре принялся расхаживать, точно так же, как делал, когда комментировал игру актеров после репетиций.
 — Мы знаем, что Луиза шпионка. И притом довольно успешная.
 — Она всего лишь наивная, юная идеалистка, — прервал его Джек. — И ее принудили к этой роли.
 — О, я уверен. И принудил ее к этому не кто иной, как пятьсот девяносто седьмой, то есть фактически вы сами. Но вы будете пытаться защитить ее, поскольку теперь вы ее любовник. И когда всплывет эта история, вам будут завидовать все мужчины Филадельфии! — Андре лучезарно улыбнулся. — Включая и меня. Мне ведь и самому она очень нравится. Но наше с вами к ней отношение, увы, не спасет ее от петли.
 Джек сглотнул.
 — Вы не...
 — Мне придется сделать это pour encourager les autre — чтобы другим было неповадно. Они ведь вешают наших шпионок, вот и мы будем вешать шпионок мятежников. Да, мы наденем на ее прелестную шею шелковую петлю, вздернем на виселицу и будем смотреть, как она дрыгает ногами, если вы... — Тут улыбка, которая не сходила с лица Джона Андре, стала еще шире: — Если вы полностью не сознаетесь в вашей черной измене и не раскроете нам всю вашу шпионскую сеть, со всеми кличками, подлинными именами, шифрами, ключами и явками! Только в этом случае, зная, что именно вы подло и хладнокровно сбили с пути юное, невинное создание, мы могли бы проявить к ней снисхождение. Вас, конечно, не спасет ничто, но вот ее при таком повороте дела судьи, пожалуй, пожалеют.
 Перспектива взять вину на себя, чтобы спасти Луизу, в этих обстоятельствах выглядела соблазнительно. Проблема, однако, заключалась в том, что Андре с его пытливостью не удовлетворился бы голословным признанием. А никакими сведениями о «шпионской сети» Джек не располагал.
 — Это абсурд! Все знают о моей верности по отношению к Бургойну и армии. Я ношу красный мундир почти двадцать лет.
 — Я скажу вам, что все знают о Джеке Абсолюте!
 Андре остановился позади Джека, сцепив руки за спиной, и голос его зазвучал вкрадчиво:
 — Ваша мать была актрисой — не актрисой-любительницей, но профессионалкой, со всеми вытекающими отсюда последствиями...
 — Меня, сэр, можете оскорблять какими угодно прозвищами, но вы не джентльмен, если позволяете себе нападки на женщину, к тому же давно умершую.
 — Согласен, — слабо улыбнулся Андре, — это недостойно. Давайте будем считать, что Джейн Фиц-Симмонс была чиста и невинна — настолько, насколько испорчены бывают многие особы, избравшие ее ремесло. Речь, однако, не о ее безупречной нравственности. Вы же не станете отрицать, что она была ирландкой? И что она с симпатией относилась к мятежникам?
 — Это бездоказательно. Люди относятся к ирландцам предвзято. Как, например, вы ко мне.
 — Однако кровь есть кровь, разве не так? Не спорю, в основе иных моих соображений и вправду лежат домыслы, но разве они не позволяют перебросить аккуратный мостик к фактам? — Он остановился и выглянул в окно, за которым во тьме снова повалил снег. — Десять лет назад вы распростились с королевской службой, чтобы охотиться за богатством в Индии...
 — В Индии я не просто «охотился за богатством», а служил в войсках Ост-Индской компании. Я носил красный мундир и служил Короне, когда вы, молодой человек, еще бегали в коротких штанишках.
 — Мундир вы носили, сэр, не спорю, но вот служили при этом только себе. Искали своей выгоды. Все знают, как отчаянно вы стремились раздобыть денег, чтобы спасти ваши семейные владения, которых вы едва не лишились из-за сумасшествия и банкротства вашего отца. Кстати, мы снова возвращаемся к тому, что кровь есть кровь. Склонность к своеобразным суждениям и поступкам вы могли унаследовать не только по материнской линии.
 Андре снова принялся расхаживать по комнате.
 — И всем известно, что вас вынудили участвовать в этой войне. Войне, цели которой не вызывают у вас сочувствия. Я слышал о необычной речи, произнесенной вами за столом генерала Бургойна в тот вечер, когда вы прибыли в Квебек. Кажется, сия речь была исполнена похвалы американцам и сочувствия их делу.
 — Не спорю, я и вправду отношусь к ним с сочувствием. Точно так же, как и половина заседающих в Вестминстере членов парламента.
 — И тем не менее никого из членов парламента не зовут Дагановеда, не так ли? Они не заводили себе домов в этой земле, не спали с индейскими скво, не плодили бастардов...
 Джек встал со стула.
 — И снова вы оскорбляете меня, ничего не зная обо мне или моей жизни.
 — Я знаю все. — Андре дал отмашку солдату, который, едва Джек вскочил, навел на него ружье, и продолжил: — Вы что же думаете, мы тут собираем сведения только о явных мятежниках? Ничего подобного, все подозрительные личности не обделены нашим вниманием. Что же до вашей персоны, то она, безусловно, заслуживает самого пристального наблюдения. Я собрал о вас целый ящик донесений. Что за красочную жизнь вы вели! Вас следует сделать героем не только пьесы, но романа. По части распутства вы могли бы потягаться с Томом Джонсом и переперегринить самого Перегрина Пикля! Но вот в качестве шпиона, сэр, вы проявили себя как дилетант. С тех пор, как вы в боевой раскраске и с перьями на макушке изображали из себя дикаря, бегая по тылам французов, мир изменился.
 Неожиданно Джек понял, что Андре намеренно провоцирует его, и постарался подавить свой гнев. Глубоко вздохнув, он снова сел и изобразил самую очаровательную улыбку, на какую только был способен.
 — Вполне возможно, сэр. В последнее время меня частенько награждают новыми прозвищами. Пусть к ним добавится и «дилетант». Почему бы и нет? Я также признаю, что всегда был человеком влюбчивым. Да и от звания глупца отказываться не стану. Замечу лишь, молодой человек, что все это никоим образом не уличает меня ни в чем наказуемом. А иных доказательств какой-либо моей вины у вас нет.
 — Нет?
 Андре присел на краешек стола, поднял пушинку с гусиного пера и дунул на нее, чтобы полетела.
 — Вообще-то я думаю, что содержание дневника, где ваше имя в открытом тексте упоминается не реже, чем номер пятьсот девяносто седьмой в тайнописи, ваша репутация, ваши общеизвестные выходки, дурная, если можно так выразиться, наследственность, сомнительные связи с индейцами и, главное, ваши романтические чувства по отношению к изобличенной шпионке — всего этого будет предостаточно для обвинительного приговора. Вы волк-одиночка, сэр, а их лордства, которые будут заседать на вашем военном трибунале, не доверяют тем, кто бегает отдельно от стаи.
 Андре наклонился.
 — Но вам, как вы говорите, нужно более надежное доказательство? Полагаю, мы найдем и его. — Он посмотрел мимо Джека на дверь и прошептал: — Где оно, Джек? В вашей седельной суме? Или у вас в кармане?
 — Какое доказательство? О чем вы говорите?
 — Право же, Джек! Ну разумеется, о похищенном у Бургойна шифровальном шаблоне. Том самом, пропажа которого, по некоторым предположениям, стоила ему кампании. Кстати, ведь из-за отсутствия этой вещицы он вынужден был положиться на вашу трактовку содержания депеши генерала Хоу.
 Джек почувствовал, как его пробирает холодом.
 — Бургойн потерял трафарет! — возмущенно воскликнул он. — Меня в это время вообще не было рядом. Я прибыл позже — и как раз вовремя, чтобы сделать новый.
 Андре рассмеялся:
 — Ах да! Замечательная история, я тоже ее слышал! Джек Абсолют — спаситель! Прекрасный способ отвести от себя подозрения! Возможно, вы, в конце концов, и не такой уж глупец. Правда, трафарет, изготовленный вами взамен утраченного, оказался не без изъяна, а? Может быть, какие-то детали остались сокрытыми?
 Глаза Андре блеснули.
 — Я слышал также, что этот трафарет — речь идет о подлинном трафарете — до сих пор у вас.
 Джек остался неподвижен.
 — И от кого же вы это слышали?
 — От друга. Который узнал это от своего друга. Бросьте, Джек, будет вам запираться! Неужели мне придется посылать своего человека за вашими седельными сумами? Нет, постойте-ка, это слишком важная вещь, чтобы возить ее на спине лошади. Бьюсь об заклад, вы держите ее при себе!
 Поскольку Джек промолчал, Андре продолжил:
 — Капрал, дайте мне ружье и обыщите полевого майора, хорошо?
 — Есть, сэр.
 Рослый солдат передал оружие Андре, который переместился так, чтобы положить ствол на краешек стола, нацелив раструб Джеку в грудь.
 Когда солдат шагнул к Джеку, тот поднял руку.
 — Вот.
 Он полез в жилетный карман и достал оттуда кусочек вырезанного шелка.
 — Наверное, мне бесполезно уверять вас в том, что я сохранил это для генерала, чтобы помочь ему очистить его имя.
 — Совершенно бесполезно, — согласился Андре и, взяв кусочек ткани, поднес к свету. — Такая маленькая вещица, — пробормотал он. Потеребив шелк пальцами, Джон Андре выпустил его из рук, подхватил в медленном падении, так и не позволив почти невесомой тряпице упасть, и наконец спрятал в карман. — Такая пустяковина, а понаделала таких бед! Но ведь на мелочах мы, как правило, и попадаемся, верно, Джек?
 Он повернулся к капралу.
 — Свяжите ему руки. Мы отведем его в тюрьму.
 Солдат рывком поставил Джека на ноги и резко завел его запястья за спину, отчего еще не зажившую руку пронзила боль. Теперь у Джека в запасе оставалась лишь одна козырная карта. Одна, последняя надежда, заключавшаяся, как ни странно, в том, чтобы сказать правду.
 — Выслушайте меня. Я не пятьсот девяносто седьмой и не виновен ни в чем из того, в чем вы меня обвиняете, — кроме, конечно, того, что действительно являюсь влюбленным глупцом. Но личность того человека, который вам нужен, мне известна. Он трижды пытался убить меня. Его вмешательство в ход дел у Орискани обусловило нашу неудачу. Он контролирует развитую шпионскую сеть и здесь и в Европе и является, наверное, самым опасным человеком на континенте, ибо работает не на нас и даже, в конечном счете, не на мятежников, а на небольшое, но могущественное тайное общество, которое стремится к установлению мирового господства.
 Андре изменился в лице.
 — Кто? Что за тайное общество?
 — Они называют себя иллюминатами. А их предводитель — не кто иной, как ваш сегодняшний гость, граф фон Шлабен. Именно он и есть ваш пятьсот девяносто седьмой. Его кодовое имя «Катон».
 Андре уставился на Джека, а Джек уставился на него, отчаянно желая, чтобы ему поверили. Ведь теперь речь шла не о частных судьбах, его или Луизы, и даже не об исходе этой войны, а о необходимости пресечь гнусную деятельность фон Шлабена и иллюминатов, чудовищного порождения немецкого масонства. И кто должен это сделать, как не Андре, возглавляющий разведку генерала Хоу в Филадельфии?
 Капрал опробовал затянутые узлы и доложил:
 — Готово, сэр.
 — Спасибо, — сказал Андре, возвращая ему ружье. — Возьми это и подожди за дверью.
 Когда солдат вышел и Андре приблизился к нему, Джек прошептал:
 — Вы должны поверить мне, Джон. Должны!
 Они находились так близко друг к другу, что их лица почти соприкасались.
 — Я бы и рад, Джек. Но, к сожалению, не могу!
 — Почему? Ради бога, почему?
 Андре улыбнулся.
 — Да потому, Джек, что граф фон Шлабен не является главой иллюминатов в Америке. Как раз это мне известно наверняка, в силу того, что, видите ли... им являюсь я.




 Глава 19Изменник


 Большую часть этого утра Джек вспоминал детство. Видимо, оттого, что звон полуденного колокола должен был ознаменовать конец его жизни, мысли его все время возвращались к ее началу. К сельской местности на самом краю земли, к гранитным утесам, усеянным камнями полям и песчаным пляжам. И — что не могло не раздражать, ибо как раз к нему Джек никогда не питал особо теплых чувств, — чаще всего ему вспоминался его дядя, Дункан Абсолют, являвшийся его опекуном и воспитателем на протяжении первых девяти лет жизни. Друзья и соседи называли его не Дункан, а «Стакан» Абсолют. Этот тип был постоянно накачан виски, что позволяло склонному ко всякого рода шалостям и проказам Джеку частенько избегать вполне заслуженного наказания. Чаще всего, отчаявшись изловить паренька, чтобы задать ему трепку, дядя орал ему вслед:
 — Рано или поздно, Джек Абсолют, тебя повесят! Помяни мое слово, повесят!
 Выходит, в конечном счете этот горький пьяница оказался прав. Это было обиднее всего.
 Что же касается камеры, в которой предстояло дожидаться казни, то Джеку досталась самая комфортная. Она находилась в городской тюрьме — недавно выстроенном длинном кирпичном здании, фасад которого смотрел на площадь. Вентиляционное отверстие, проделанное под самым потолком — слишком высоко, чтобы до него можно было дотянуться, — и такое маленькое, что через него невозможно было протиснуться, как раз выходило на эту площадь, пропуская кое-какие неприятные звуки. За те два дня, которые Джек провел в узилище, чаще всего он слышал стук молотков и топоров, визг пил, зычные команды и ругань работников, сооружавших эшафот и виселицу.
 Работа завершилась лишь к полуночи, но едва Джек успел заснуть, как первые зрители, явившиеся спозаранку на площадь, чтобы занять места перед самым эшафотом, разбудили его гомоном и перебранками. Задолго до рассвета туда подтянулись разносчики и лоточники.
 К подоспевшим первыми булочникам (ноздри узника щекотал запах свежеиспеченного хлеба) вскоре присоединились пивовары, громогласно расхваливавшие достоинства своего товара. Один басовитый голос звучал так зазывно, что Джек решил подкупить стражника, чтобы тот принес ему на пробу образец товара. Вообще-то на основании богатого личного опыта Джек по-прежнему считал американцев неспособными варить приличный эль, но, возможно, последняя кварта, выпитая в колониях, сумеет развеять это предубеждение.
 До сих пор ему удавалось сосредоточиваться на подобных мелочах, ибо дать своим мыслям волю означало бы поддаться отчаянию, а Джек твердо вознамерился предстать в полдень перед публикой отнюдь не в качестве жалкой, сломленной фигуры.
 Кроме того, у него еще теплилась слабая надежда. Не в отношении себя — на основании улик, представленных накануне военному трибуналу, он бы сам облачился в черную мантию и вместе с судьей приговорил бы себя к повешению, — но в отношении Луизы. На имя генерала Хоу, обладавшего правом помилования, было подано прошение о смягчении приговора мисс Риардон на основании ее юности и неопытности, заслуг ее отца и того прискорбного факта, что молодая особа стала жертвой вредоносного влияния закоренелого изменника и интригана, Джека Абсолюта.
 Джек никогда не имел привычки молиться и даже не подумал бы о том, чтобы молить Бога о собственном спасении, но в то утро страстно молился за Луизу. Хотел бы он знать, не молится ли и она за него!
 Когда куранты, звон которых почти заглушался гулом многолюдного сборища, отбили половину двенадцатого, звякнули засовы и дверь отворилась. Джек поднялся навстречу посетителю.
 — Хорошие новости, Джек. Это первый из двух подарков, которые я вам принес.
 Джон Андре появился на пороге, облаченный, как и приличествовало такому дню, в безупречный мундир. Его волосы были тщательно уложены и собраны сзади в скрепленную бриллиантовой заколкой косу. С улыбкой, которая, казалось, наполнила темницу солнечным светом, он опять являл собой образец дружелюбного молодого щеголя и театрала, а не холодного дознавателя, на протяжении недельного заключения вновь и вновь изводившего Джека вопросами.
 — Луиза?
 Джек не сумел сдержать отчаяния в своем голосе.
 Андре остановился, его улыбка исчезла.
 — Увы, Джек. Право же, у меня и в мыслях не было играть вашими надеждами. Нет, приговор суда будет приведен в исполнение. Хотя, признавая необходимость подобной меры, я действительно о ней сожалею.
 Джек опустился на свою койку.
 — И каковы же хорошие новости? — пробормотал он.
 Андре развернул стул, сел и подался к нему.
 — Они смягчили ваш приговор.
 Джек тупо воззрился на него. После того как надежда на спасение Луизы рухнула, он мало интересовался собственной судьбой.
 — Они что, ее убьют, а меня оставят в живых?
 — Нет, Джек, ну будьте же серьезны. — Андре извлек из кармана кисет и принялся деловито набивать трубку табаком. — Хорошая новость состоит в том, что суд согласился с моим представлением и вас не повесят.
 Он зажег трубку от лампы, раскурил и выпустил струйку голубого дыма.
 Джек издал смешок. Насмешила его неожиданная, нелепая мысль о том, что его дядюшка все-таки ошибся.
 — О, благодарю вас, — выговорил он.
 Судя по всему, эта ирония показалась Джону Андре обидной.
 — Способ казни был изменен в знак уважения к вам как к солдату, каковым вы являлись до того, как... сбились с пути.
 Он сделал затяжку и выпустил дым в верхний угол камеры, хотя смотрел, казалось, куда-то вдаль.
 — Хотел бы я надеяться, что, окажись я в вашем положении, кто-нибудь проявил бы такую же доброту по отношению ко мне.
 Андре оглянулся.
 — Итак, Джек, учитывая проявленное снисхождение и то, что время ваше на исходе, не желаете ли напоследок чем-нибудь со мной поделиться?
 На самом деле ни на что такое Андре не рассчитывал: до суда он каждый день пытался получить от Джека какие-либо сведения и, разумеется, ничего не получал. Джеку нечего было ему сказать, ибо истина отнюдь не интересовала Андре. Майор пребывал в убеждении относительно того, что Джек, будучи пособником Вашингтона, пытается оклеветать фон Шлабена, ибо по неизвестной причине питает ненависть к иллюминатам.
 — Напоследок я повторю лишь то, что твердил вам все это время: следите за немцем. Вы говорите, что по орденской иерархии являетесь его начальником, но если это так, то получается, что хвост виляет собакой.
 — Джек! Джек! — Андре закашлялся и выпустил некоторое количество дыма. — Чего я решительно не понимаю, так этого вашего странного, явно предвзятого отношения к ордену. Мне хотелось бы переубедить вас, пусть даже в этот поздний час. Ибо именно английские иллюминаты и сформируют общество грядущего. Когда мы одержим для Англии победу в этой войне, просвещенные люди с обеих сторон придут к справедливому миру. Эти соглашения, мудрые и взвешенные, покажут миру пример того, каким может быть общество. Потом этому примеру последуют Британия, вся Европа, весь мир! Мы поклялись вывести человечество из мрака невежества к свету.
 — А вы не находите, что эта клятва вступает в противоречие с той, которые вы принесли вашему королю и стране?
 Андре пожал плечами.
 — Моему королю? Может быть. Но, Джек, разве нам и этому миру так уж необходимы короли? Георг Ганноверский? Тираны Франции и Испании? Невменяемые германские князьки? Ну а что касается Англии... разве я не проявляю высшую степень верности моей родине, добиваясь ее вступления в Великое Содружество Просвещения?
 — С вами во главе.
 — Со мной и людьми, подобными мне, да. Но во имя блага всего человечества.
 Джек заглянул в глаза этого человека и увидел там лишь огонь фанатизма. Он понял: даже будь в его распоряжении целая вечность, он и тогда не смог бы заставить собеседника изменить свое мнение.
 Однако оставалось еще кое-что, что он хотел бы узнать и что не давало ему покоя даже сейчас.
 — Что Бургойн?
 У него теплилась надежда, пусть, как он понимал, и безумная, что Джон Бургойн каким-то образом вырвется из своего заточения сам и вызволит Джека с Луизой. Или, по крайней мере, направит в Филадельфию такое возмущенное послание, что исполнение казни будет отложено. Это могло случиться даже в последний час.
 Но Андре покачал головой.
 — Увы, Джек. Гонцы не вернулись. По слухам, капитулировавшая армия разбежалась. Принимая во внимание скорость, с которой осуществлялось в вашем случае правосудие и все приготовления... — Он кивнул в сторону площади, находившейся за стенами. — Да и что мог бы сделать Бургойн, даже если бы до него добрались вовремя и его послание поспело бы сюда до казни? Объявить, что он доверяет вам? Судьи, которые вынесли вам приговор, просто сочли бы генерала очередной жертвой вашего коварства. Так что в этом смысле утешить вас нечем.
 Это, разумеется, отнюдь не радовало, но, в конечном счете, и не удивляло. У Джека остался еще один, последний вопрос.
 — Я никак не могу поверить в то, что генерал, даже при всей своей занятости после капитуляции, ни словом не обмолвился относительно личности графа фон Шлабена и той опасности, которую представляет собой этот господин. Неужели он не писал об этом в депешах, доставленных мною для генерала Хоу?
 — А, это.
 Трубка погасла. Поднявшись, Андре выбил остатки табака о каблук начищенного до зеркального блеска сапога.
 — Да, он, конечно, написал об этом. Но я, составляя для командующего краткое изложение полученных депеш, решил не заострять его внимание на этом несущественном пункте. Порой, знаете ли, удобно иметь командующего, чьи интересы почти полностью сводятся к особенностям телосложения очаровательной миссис Лоринг.
 Ну вот! Последняя часть головоломки встала на место, прояснив события, приведшие его к эшафоту. Однако, как ни странно, Джек не ощутил гнева. Он вообще ничего не почувствовал. Жить ему оставалось полчаса, и тратить это время на ярость не имело никакого смысла.
 Джек Абсолют встал с койки, протянул руку.
 — Прощайте, Джон.
 Андре пожал ее.
 — Прощайте, Джек. Был рад знакомству с вами. Если не считать... ну да ладно. Честно скажу, вы ошиблись с призванием. Из вас вышел бы превосходный актер. Знаете, какую роль я бы вам дал? Артиллерист, исполняющий роль Марлоу в «Снизошедшей до покорения», — не артист, а сущее бревно.
 Майор уже направился к выходу, но оглянулся.
 — И вот еще что... Боюсь, вам будет неприятно это услышать, но... — Он закусил губу. — Командовать расстрельным взводом будет Тарлтон.
 Надо же, опять ирония судьбы! Джеку оставалось лишь улыбнуться.
 — Ну конечно, кто же еще?
 Андре печально покачал головой, двинулся к двери и уже собрался было постучать, как рука его замерла.
 — Надо же! — воскликнул он. — Чуть не забыл.
 Подойдя к стене напротив койки, майор наклонился и принялся шарить по ней.
 — Что вы делаете, сэр?
 Теперь, в преддверии близкого конца, Джек хотел лишь одного — побыть в одиночестве.
 — Когда-то, — сказал Андре, — один малый провел некоторое время в этой камере и коротал его в мыслях о побеге... Ага!
 Он прекратил ощупывать кладку, запустил ногти в щель между кирпичами, расшатал один из них и, к удивлению Джека, вынул.
 — А вот и подарок, который я обещал, Джек. Прощайте.
 Положив кирпич на пол, Андре покинул камеру. Джек выждал, пока опустятся все три засова, после чего встал, подошел к отверстию, заглянул в него... И ничего не увидел. Отверстие оказалось не сквозным. Просто выемка в стене глубиной в толщину кирпича. Но в это мгновение кирпич с противоположной стороны тоже зашевелился и был вынут. Теперь отверстие открывалось в соседнее, слабо освещенное помещение. Потом донесся голос:
 — Спасибо, Джон.
 Голос Луизы Риардон.
 Дверь второй камеры захлопнулась, клацнули засовы.
 — Луиза? — тихонько позвал Джек, всматриваясь в сумрак.
 Он плохо видел ее лицо, но разглядел лоб, окаймленный золотисто-рыжими волосами. И глаза. Этого было достаточно.
 — Джек, ты?
 — Да.
 Он уставился на нее, почти не веря тому, что видит. Шум снаружи, возгласы старающихся перекричать друг друга разносчиков, скрипка и дудка уличных музыкантов, нетерпеливый гомон зевак, собравшихся поглазеть на казнь, — все эти сливающиеся воедино звуки унеслись куда-то вдаль, в другой мир. Любовники остались наедине.
 — У тебя там есть табурет, Луиза?
 — Да. Я сейчас его переставлю.
 Джек последовал ее примеру. Они сели напротив друг друга, и тут выяснилось, что придвигаться к отверстию слишком близко нельзя: свет заслоняется и они не могут друг друга видеть. А видеть ее, пока она жива, ему требовалось сейчас больше всего на свете.
 Некоторое время они сидели в молчании, просто глядя друг на друга. А потом заговорили одновременно:
 — Ты...
 — Я...
 Остановившись, они начали снова:
 — Я...
 — Ты...
 Они рассмеялись. Когда он смеялся в последний раз? Лежа рядом с ней в ногах ее постели, завернувшись в одеяло и вдыхая аромат ее истомленного любовью тела? Как же давно это было!
 — Джек, я хотела... осталось так мало времени...
 — Что?
 — Я хотела попросить прощения.
 — За что?
 — За что? Да ведь ты скоро умрешь, и все из-за меня! Из-за того, что сделала я!
 — И из-за того, что сделал я сам. Или чего не сделал.
 Она помедлила, ища глазами его взгляд.
 — Джон Андре сказал мне, что на суде ты хранил молчание. Не пытался защитить себя. Почему?
 Джек вздохнул.
 — Любая попытка оправдания с моей стороны лишь отяготила бы твою вину, а на это я пойти не мог. Да и смысла все равно не было: то, что они нашли у меня трафарет, обличало меня в их глазах окончательно и бесповоротно. Как бы я ни пытался объяснить случившееся, это звучало бы всего лишь как неуклюжая попытка уйти от ответственности.
 Луиза покачала головой.
 — О, Джек. Это ведь я сказала фон Шлабену, что ты взял трафарет. А он мог передать Андре.
 — Я так и подумал, — промолвил Джек и, поскольку этот вопрос не давал ему покоя даже здесь, в камере, спросил: — Он ведь руководил твоими действиями с самого начала, да? Еще до Квебека?
 — Нет. Он открыл мне, что является «Катоном», в последний вечер на «Ариадне». После обеда у генерала, когда ты увидел, как он взял меня за руку.
 — Помню. Ты засуетилась, но потом придумала историю о том, что он был твоим воздыхателем в Лондоне, а заодно не преминула указать мне на мои былые любовные похождения.
 — Да, так оно и было.
 Джек помедлил, но не смог не задать следующего вопроса.
 — Ты рассказывала ему про нас?
 — Нет, Джек. Об этом я ему ничего не говорила. Я думала, — она вздохнула, — я думала, что кое-что могу удержать и при себе. К тому же по прибытии мы не так уж много общались: он отбыл к Сент-Легеру, а затем сюда. Но потом, — она прикусила нижнюю губу и на миг отвела глаза, — после того, как мы с тобой... Я рассказала ему все. Прости. Прости, но я не знала, каков будет твой выбор. Не предашь ли ты меня.
 — Ты не знала?! Да как ты могла не знать?
 — Я была сбита с толку. Всем: своими чувствами, тем, что мы... стали близки.
 Неожиданно ее глаза блеснули.
 — Прошу не забывать, сэр, что в отличие от некоторых я имела мало опыта в подобных вопросах. В то время как ты... О твоих любовных похождениях сочиняли пьесы!
 Он улыбнулся: сейчас она говорила как наивная провинциалка.
 — А ты, выходит, приняла сценический образ за настоящего Джека Абсолюта? Я все понял, мадам. Понял и простил.
 Он посмотрел на Луизу и, убедившись, что она встретила его взгляд, кивнул.
 — Да, да, Луиза. Фон Шлабен и все прочее. Все прощено.
 — Но ты умрешь из-за этого!
 Наивная провинциалка исчезла.
 — Ну, — улыбнулся Джек, — смерть из-за любви — не самая страшная участь. Я подумывал и о худшем конце. Я староват для роли Ромео, хотя Спрэнджер Барри, который исполняет эту роль в «Ковент-Гарден», старше меня на двадцать лет. И все-таки жаль, что у нас нет фиала с ядом или кинжала. Мы могли бы испортить им сегодняшнее представление.
 — Не я, — отозвалась она с легкой дрожью в голосе, вскинув подбородок. — Я должна показать им, как умирают настоящие патриоты.
 И снова в их камеры вошла смерть: снаружи, словно отозвавшись на ее слова, забил барабан. До их слуха донесся топот солдат, маршировавших к площади. Куранты отбили четверть часа.
 Она снова склонила голову и настойчивым тоном спросила:
 — Ты веришь в рай на небесах, Джек?
 Он помедлил, не зная, что сейчас больше к месту: признание в собственном неверии или слова утешения. Не дождавшись ответа, она продолжила:
 — Дело в том, что я — верю. Я много размышляла об этом, особенно в последние дни. Небеса представляются мне совсем не такими, какими их обычно описывают: без облаков, ангелов и сонмищ праведников, восседающих одесную Господа. Нет, я вижу их как усадьбу в Вишневой долине, вроде той, где я родилась. Цветущие сады, заливные луга с густой, сочной травой, стада...
 Голос ее дрогнул, на глазах выступили первые слезы. Замолчав, она уставилась вперед, в видимое только ей пространство, и Джеку отчаянно захотелось присоединиться к ней.
 — А лес там есть? — спросил он и сам же ответил: — О да, я прямо-таки вижу его! Клены, дубы, березы и гикори, дающие по осени так много орехов. Ате будет жить поблизости. Он научит наших сыновей охотиться, и те будут приносить тебе и нашим дочерям добычу, оленей и куропаток.
 — Нашим дочерям? — Джек разглядел на ее лице улыбку, полную шутливого возмущения. — Наши дочери, мистер Абсолют, станут ходить на охоту, научившись этому так же, как и я. На фронтире женщина должна уметь делать то же, что мужчина!
 — Да, ты права, — согласился он. — И они будут такими же неуемными и красивыми, как их мать.
 — Сколько у нас будет детей?
 — Никак не меньше дюжины. По шесть каждого пола.
 — Вот как! Я вижу, ты решил надолго занять меня делом.
 — Навсегда, — откликнулся Джек, и с этим словом снова упала тишина.
 Барабан неожиданно смолк, зато гомон толпы сделался слышнее. А потом снаружи, за ее дверью, послышались приближающиеся шаги. Один засов отодвинулся.
 Они заберут ее первой! Боже, почему они заберут ее первой?
 — Джек, — промолвила она.
 — Да.
 Он просунул руку в отверстие. Она протиснула пальцы ему навстречу. Дыра была очень узкой, но они старались изо всех сил. И вот, когда они уже почти отчаялись, когда уже звякнул отодвигаемый засов, чудо свершилось. В последний момент кончики их пальцев соприкоснулись.
 — Пора! — безжалостно прозвучал громкий, настоятельный голос тюремщика.
 Пальцы разъединились, заскрипел отодвигаемый стул. Блеснули подбираемые зеленые юбки (опять зеленое! разве он не остерегал ее?), и Луиза вышла.
 Тюремщики оставили дверь открытой, и Джек, сев, отрешенно уставился в пустое пространство, в тот самый воздух, который должен был вскоре принять ее. Луиза Риардон пропала из виду, и мир для Джека опять свелся к звукам.
 Вновь зазвучал барабан. Он отбил сигнал, и толпа смолкла. Тишина висела над площадью до того момента, пока не распахнулась дверь тюрьмы. Площадь взорвалась ревом, который тут же стих, сменившись приглушенным гулом. Перед взорами собравшихся в простом, но безупречно элегантном, вызывающе зеленом платье появилась Луиза Риардон. Ворота тюрьмы выходили прямо на эшафот.
 Не в силах сидеть на месте, Джек вскочил и заметался от стены к стене. Он поклялся Бургойну увидеть смерть «Диомеда», но нарушил эту клятву.
 И все же он мог слышать, как она умирает, и это оказалось гораздо хуже. Джек хотел было заткнуть уши и оградить себя от звуков, разносившихся эхом по всей темнице, но, едва подняв руки, тотчас опустил их снова. Ибо Луиза еще была жива, она находилась всего несколькими футами ниже его, и единственной связью между ними теперь оставался звук. Звук ее шагов, легких и уверенных, точно такой же, какой слышал он на палубе корабля, когда она шла, чтобы позвать его к ужину. Потом он услышал ее голос, столь же твердый, как и походка.
 — Боже, благослови Революцию!
 Толпа загудела. Новые звуки были негромкими — шелест и трение: натянутый на голову мешок, путы, стянувшие запястья, веревка, переброшенная через перекладину. На миг все снова стихло, а потом начали звонить куранты. Их бой поверг Джека в неистовство, заставив снова и снова кружить по камере, в отчаянии бросаясь на стены.
 Куранты умолкли. Джек замер. Донесся звук падения, общий вздох толпы, щелчок натянувшейся веревки и скрип перекладины, принявшей на себя вес человеческого тела. Стон Джека потонул в сотне других, как будто он стоял в толпе на площади или эта толпа находилась с ним рядом, в темнице. Он упал на койку, скатился с нее на пол. Тьма застила ему глаза, руки его молотили воздух, ударяли в стены, хотя сам он этого не чувствовал.
 Из всех чувств с ним остался лишь слух, но слух искаженный, усиленный, избирательный, воспринимавший лишь скрип веревки, потрескивание деревянных брусьев да шелест шелка на ветру.


* * *

 Ее оставили висеть еще на четверть часа, пока снова не пробили куранты. Затем тело упало. Донеслись новый взрыв возгласов и аплодисментов в толпе, скрип дерева, из которого клещами выдирали крепкие гвозди, стук укладываемых деревянных брусьев. Внутри у Джека все онемело. Он лежал на полу, отупевший и безразличный ко всему. И все же он знал, что сейчас на сцене происходит смена декораций. Приближалось время кульминации пьесы, ее финального акта. Ухватившись за край койки, он встал на ноги и принялся отряхивать красный мундир и брюки перед своим выходом.
 Когда его вывели на тот же эшафот, Джек, оглядевшись на сером дневном свету, понял, что не ошибся. Квадратный силуэт виселицы более не украшал помост. Орудие казни разобрали, три бревенчатых бруса уложили один на другой рядом с аккуратно свернутой в кольцо веревкой. Тело Луизы убрали, от него не осталось никаких следов. Андре обещал, что по отношению к отцу казненной будет проявлено сострадание и тело дочери выдадут ему для предания земле в долине ее детства.
 Барабан забил снова, и Джека поставили спиной к покрытой выбоинами от пуль кирпичной стене тюрьмы. Эту стену явно использовали для тех же целей и раньше. Он огляделся вокруг, вбирая в себя все увиденное, но ничего не чувствуя.
 Прямо впереди, под набухшими снежными тучами площадь открывалась на реку Делавэр. Ступенчатый спуск вел прямо к причалу, тому самому, откуда товары поступали в лавки и пакгаузы, обступавшие площадь с двух сторон. Эти здания тянулись сплошной стеной: проулков между ними не было, но зато каждое прорезал арочный проход, выводивший к задним улицам. Такой же проход пронизывал и цоколь тюрьмы.
 Джек поднял глаза. Балконы и галереи по обе стороны площади были заполнены самой фешенебельной публикой. Точь-в-точь как ложи «Друри-Лейн». И действительно, разве то был не самый лучший театр, какой только можно себе представить? Площадь служила партером, балконы — ложами. Лестницы по обе стороны помоста вели прямо на эшафот, являвшийся превосходной сценой. Как раз сейчас по правой из них под ритмичный бой барабана на помост поднимался расстрельный взвод. Во главе с Банастром Тарлтоном.
 Прозвучал приказ, и взвод остановился. Прозвучал второй, и солдаты выстроились в одну шеренгу лицом к Джеку.
 — Заряжай! — выкрикнул Тарлтон.
 Пока десять солдат выполняли команду, их офицер повернулся и направился к приговоренному. По его кивку двое караульных, которые подвели Джека к стене, отпустили его руки и покинули эшафот, спустившись по ступеням.
 Барабан умолк, и толпа вновь загомонила. Тарлтону пришлось повысить голос, чтобы Джек услышал его:
 — Последняя кровь, не так ли, Абсолют?
 Джек, до сих пор не желавший встречаться с ним взглядом, сделал это сейчас. Ах, сколько превосходных фраз, полных бравады и обличительного сарказма, он мог бы произнести и какая великолепная могла бы получиться из всего этого сцена для пьесы! Шеридан, надо думать, справился бы с этим превосходно, хотя он больше тяготеет к комедии. Но сложившаяся ситуация была скорее исполнена иронии: Джеку предстояло быть расстрелянным солдатами своей же армии.
 Тогда, под Саратогой, когда он размышлял обо всех случаях, когда он мог быть убит, и о способах, какими это могло бы осуществиться, подобный исход даже не приходил ему в голову. В лесу, когда они с Луизой присваивали ему различные, в том числе и весьма нелестные, титулы, ни он, ни она даже и не думали, что ему будет суждено закончить жизнь с клеймом предателя. Стоило бы улыбнуться над подобной иронией, но Луиза оставила этот мир, и все улыбки покинули Джека вместе с ней.
 Тарлтон ожидал от него каких-то слов, был готов к обвинениям и оскорблениям, а когда ничего подобного не последовало, даже он ощутил некоторую неловкость. Достав из кармана шарф, он потянулся, чтобы завязать Джеку глаза.
 — Нет!
 То было единственное слово, которым удостоил его Джек. Некоторое время Тарлтон молча смотрел на него, но потом стряхнул недолгое замешательство, убрал шарф и язвительно промолвил:
 — Ну что ж, так оно и лучше. По крайней мере, вы имеете возможность лицезреть перед смертью всех своих «друзей».
 Он указал на галерею, расположенную справа от эшафота. Там, сразу позади генерала Хоу, сидел Джон Андре. А рядом с ним — граф фон Шлабен.
 Джек отвел глаза, но все же увидел, как немец слегка наклонил голову, обозначая свое торжество. Но это уже не имело никакого значения. Абсолют просто не мог передать взглядом, как мало заботит его подобная суета.
 Тарлтон вернулся к своим солдатам, остановился, повернувшись лицом к толпе, снял шляпу и возгласил:
 — Такая судьба постигнет всех изменников! Боже, храни короля!
 Под одобрительные возгласы он повернулся к взводу, и по его знаку зазвучала барабанная дробь.
 — Готовьсь! — выкрикнул Тарлтон.
 Джек поднял взгляд к небу над рекой.
 — Взвести курки!
 Джек увидел летящую птицу, одинокую, неуклюжую цаплю. Это пробудило в нем воспоминания: такую же он видел в лесу, когда путешествовал с Луизой. И в другой раз, на поле боя, перед тем как убили Саймона Фрейзера.
 — Целься!
 Произошло нечто странное. Цапля неожиданно устремилась к дальнему берегу. Потом Джек понял и причину: там, в тростниковых зарослях, находилась вторая. Птицы били крыльями, разбрызгивая воду, и вытягивали одна к другой длинные шеи.
 «Дерутся или занимаются любовью?» — подумал Джек. Впрочем, это не имело значения. Просто ему приятно было за миг до смерти увидеть что-то новое.
 Тарлтон подал барабанщикам знак прекратить дробь и воззрился на Джека так, словно хотел навеки запечатлеть в своей памяти образ побежденного и уничтоженного врага. Пауза затянулась.
 И тут снова произошло нечто странное. В наступившей тишине громыхнул гром.
 То не был мушкетный залп, ибо мушкетные пули не смогли бы взломать бревенчатый эшафот, разбросав щепки и разворотив посередине дыру, из которой повалил дым, поглотивший трех солдат. Силой взрыва Тарлтона сбросило с помоста, и он, беспомощно болтая в воздухе обутыми в щегольские сапоги ногами, неуклюже, словно цапля, полетел в собравшуюся перед эшафотом толпу.
 Джек был отброшен взрывом к стене, сильно ударился о нее и сполз вниз, на деревянный настил.
 — Мятежники! — заорал кто-то, как это было в театре всего неделю назад.
 Но в отличие от всех прочих Джек Абсолют сразу понял, что панический крик не имеет никакого отношения к действительности. Это стало ясно, как только из дымящейся дыры появилась сначала макушка со скальповой прядью, а потом хорошо знакомое лицо.
 — Пошли, Дагановеда, — промолвил Ате, наполовину просунувшись в отверстие и протянув руку. — Пошли.
 Джек чувствовал, что не может двинуться с места. По всему его телу все еще пробегала дрожь, вызванная внезапным взрывом. Поняв это, Ате вылез подальше, ухватил Джека за ногу и потянул. Это помогло Джеку прийти в себя, и он подполз к дыре. Его друг, освобождая отверстие, подался назад. Джек бросил взгляд вниз, в заполненное дымом помещение.
 Там, помимо Ате, находилось еще шесть воинов.
 Ирокезы. Могавки. Волки.
 По помосту тяжело затопали сапоги. Кто-то истошно выкрикивал приказы. Джеку не оставалось ничего другого, кроме как нырнуть в задымленное пространство. Ате и другие подхватили его, поставили на ноги и подтолкнули назад, увлекая в арочный проем под зданием тюрьмы, мимо двух фузилеров, валявшихся без сознания на земле. За аркой оказался проход, выходивший на улицу по другую сторону строения. Филадельфийцы, не имевшие возможности наблюдать за казнью на площади, изумленно вытаращились на людей, которые вывалились из дыры вместе с клубами дыма.
 Ате и воины его рода, не задерживаясь, помчались вдоль задней стены тюрьмы. Джек поспеть за ними не мог, и его волокли на руках. Свернув за угол, беглецы прямо сквозь мечущуюся в растерянности толпу горожан и солдат помчались вдоль другой стены, по направлению к реке.
 — Стой! Стой! — неслось им вдогонку, но они бежали со всех ног.
 — Сюда!
 Ате резко потянул Джека прямиком сквозь камыш. Неожиданно они оказались на тонком льду, с хрустом ломавшемся под ногами. Из-под сапог разлетались брызги, ледяная вода заливалась за голенища.
 Из камышовых зарослей появились еще два могавка. Они толкали два берестяных каноэ. Остальные вскочили в лодки, затащив в одну из них и Джека. Индейцы схватили весла, и быстрые гребки вынесли оба каноэ на середину потока.
 В ушах Джека Абсолюта еще не стих грохот взрыва, мешавшийся с треском дерева, скрипом веревок и командными выкриками, адресованными расстрельному взводу. Джек был настолько готов к смерти, что могучие плечи воинов, ритмично окунающих в воду весла, удаляющийся берег, охваченный хаосом, — все это казалось ему явлением из иного мира. Нового мира, навороженного для него Луизой. Того, в который ему хотелось поверить.
 — Ате...
 Он произнес имя друга так, словно этот звук мог сделать видение реальным.
 Индеец повернулся к нему; весло замерло над водой.
 — Ате... — повторил Джек. — Она... Ее...
 — Знаю. Слышал. Мы выжидали там, внизу, со своими пороховыми бочонками.
 С этими словами Ате, никогда не позволявший себе внешних проявлений чувств, протянул руку и сжал плечо Джека.
 — Меня печалит твоя утрата. Наступающая зима станет зимой печали: я буду скорбеть вместе с тобой. Но я ничего не мог для нее сделать. С нею меня не связывают узы крови. С тобой — связывают. Я должен был выбирать, Дагановеда. И выбрал тебя.
 Ирокез отвернулся и вновь заработал веслом, направляя берестяное каноэ в просветы между плавающими льдинами. Не позднее чем на следующей неделе река будет скована льдом, и плавание по ней станет невозможным.
 Покачиваясь, они двигались вниз по течению. Слева на берегу тянулся город. На площади не осталось никого, кроме красных мундиров: офицеры кричали, размахивали руками и раздавали приказы. Ветер сдувал обильно поваливший снег. Никто не смотрел на воду.
 Подставив лицо снегопаду, Джек бросил взгляд на камышовую заводь и увидел там два длинноногих силуэта. Встрепенувшись, обе цапли взвились в воздух, набрали высоту, описывая все более широкие круги, и канули в белизну. После них осталось лишь эхо хриплых криков.
 Потом стихло и оно.




 От автора


  Никто, кроме тупицы, не пишет по иной причине, нежели ради денег. 
 Самуэль Джонсон
 10 февраля 1987 года, театр «Малверн-Фестивал». Вечерняя премьера возрожденной комедии восемнадцатого века — «Соперников» Шеридана. Актер Крис Хамфрис выходит на сцену и в ответ на реплику партнера произносит:
 «И что же он сказал, узнав, что я в Бате?»
 Так началась моя жизнь в качестве Джека Абсолюта.
 Я отдал сцене двадцать пять лет. За это время мне довелось сыграть более сотни ролей: от фанатика в пустыне Туниса (при +45 С) до Гамлета в Калгари (при -30 °С). Играл я на самых разных подмостках, какие только можно себе представить: от маленькой эстрады в лондонском пабе до театрального зала студии «Двадцатый век Фокс» в Голливуде. Иные роли мне нравились, хотя бывали и такие, к которым мне не хотелось бы возвращаться. Но лишь об очень немногих я могу сказать, что они по-настоящему «зацепили» меня. Роли, в которых мне удалось выразить себя полностью, невзирая на препоны в лице режиссеров, коллег по сцене, погоды, аудитории, похмелья и еще тысячи и одной причины, что зачастую встревают между актером и его ремеслом.
 Роль Джека Абсолюта относится как раз к этим немногим. Мне очень нравилось ее играть. Над моим письменным столом пришпилена фотография, где я запечатлен как раз произносящим монолог этого героя. С горделивой осанкой, в красном королевском мундире, с вдохновенно воздетой тростью и в треуголке с плюмажем! Я видел его решительным, опасным, смелым, забавным и порой простодушным до глупости. Я сделал его человеком, меняющим маски и играющим различные роли. Мне всегда казалось, что драматург, Ричард Бринсли Шеридан, будь у него такая возможность, одобрил бы мою трактовку.
 Пьеса ставилась в течение шести месяцев, а потом, как это случается, когда человек теряет контакт с тем, что некогда было ему близко, я расстался с Джеком Абсолютом и забыл о нем. В ту пору сама мысль о возможности писать романы представлялась пустой фантазией. И все же я мечтал (в том смысле, в каком некоторые воображают себя произносящими речь на церемонии вручения «Оскара») когда-нибудь взяться за перо. И полагал, что этот образ мог бы стать центральным в моем романе. Благо я столько работал над личностью Джека Абсолюта и проник в него так глубоко, что полдела можно было считать сделанным. В общем, я желал бы снова исполнить эту роль — но уже в другом качестве.
 Затем случилось так, что я написал книгу, она увидела свет, мои издатели поинтересовались у меня: «Что дальше?» — и вот тут-то в глубине моей памяти шевельнулся дожидавшийся своего часа Джек Абсолют.
 Издателей идея устроила, но они, как и я, полагали, что персонаж должен быть более живым, чем комедийный образ Шеридана. Ему следует стать чем-то большим, нежели задорный армейский капитан и пылкий, но ветреный любовник. Ему надлежало что-то сделать. Вот так он и сделался шпионом... помимо всего прочего.
 Я снова последовал принципу, которым руководствовался при создании первых двух книг: «Пиши о том, что тебе нравится». И, как и в случае с двумя только что помянутыми опусами, немало полезного материала удалось накопать с помощью исследований.
 Поскольку «Соперники» впервые были поставлены на сцене «Друри-Лейн» в 1775 году (впоследствии постановка возобновлялась), я заинтересовался тем временем, которое должно было послужить историческим фоном для моей книги. А время было грозное: разгоравшаяся в Америке война за независимость могла стать подходящей ареной для применения некоторых способностей моего галантного капитана.
 Мое театральное пристрастие воплотилось в литературном тексте парадоксальным образом: по моей версии, Джек (к его ярости) стал... прототипом героя Шеридановой пьесы. Нашли отражение и иные мои театральные реминисценции. Читатель может догадаться об этом и по образу актрисы с ее раздражающим жеманством, и по постоянному цитированию Гамлета, единственной роли, которую я играл с не меньшим удовольствием, чем Джека (и которая, к слову, преследует меня по сию пору).
 Другие мои интересы должны быть заметны в сценах боев и схваток с применением холодного оружия, а также в описании ирокезов. Я стал знатоком их обычаев несколько лет назад, работая над своей второй книгой — «Узы крови». Признаюсь, было чертовски приятно почувствовать, что полученные в процессе ее подготовки знания пригодились мне снова.
 Все это и многое другое позволило выстроить мир Джека Абсолюта. Здесь, конечно не обошлось без некоего deja vu, что особенно проявилось в эпизодах, связанных с «Соперниками». Я заставил Джека произносить те самые строки, которые некогда произносил сам. Он реагировал так же, как я, и так же тревожился, как бы не оказаться смешным. На самом деле в этом образе воплотилось нечто автобиографическое: в «моем» Джеке я видел свою жизнь, «проигранную» на сцене. Прошлое соприкасалось с настоящим, одно накладывалось на другое; право же, в работе над этой книгой было немало странного.
 В процессе написания я беллетризировал образы реальных исторических лиц и постарался приблизить к реальности вымышленные. В моем описании генерал Джон Бургойн предстает кем-то вроде Джека, только в более солидном возрасте. Он — драматург, неотразимый дамский угодник, опытный полководец и в то же время первейший щеголь на двух континентах, недаром американцы дали ему прозвище «Джентльмен Джонни». Я постарался придать правдоподобие и образам иных реально существовавших людей: актрисы Элизабет Фаррен, полковника Сент-Легера, Шеридана, Эдварда Пеллью, Джона Андре, Банастра Тарлтона, вождя могавков Джозефа Бранта и Бенедикта Арнольда.
 При этом я вполне отдаю себе отчет в том, что литературный образ едва ли способен объективно и полно отразить реальную историческую личность. Это особенно справедливо, когда речь идет о таких противоречивых фигурах, как Джозеф Брант или Бенедикт Арнольд. Отношение к ним, равно как и оценка их деятельности, по сию пору остаются неоднозначными. Я делал то, что единственно возможно для романиста: старался держаться как можно ближе к историческим фактам (иные из которых, к слову сказать, также трактуются специалистами весьма несхоже) и выстраивал характер на основе имеющихся данных. Надеюсь, то, что у меня в конце концов получилось, не вызовет возмущения у знатоков и любителей истории.
 Есть среди персонажей и чисто вымышленные, среди которых я бы отметил Ангуса Мак-Тавиша. Этот образ был навеян мне прочтением «Похищенного» Роберта Льюиса Стивенсона, но вот моделирование англо-шотландского говора стоило мне немалых усилий.
 Что касается истории кампании у Саратоги, включая особенности сражений, то сведения об этом я почерпнул из разных источников. Большая часть описанных мною событий — Орискани (как битва, так и последовавшая за нею резня), появление идиота Ганса-Йоста, смерть Саймона Фрейзера, штурм редутов Саратоги, — все это имело место в действительности.
 Кроме того, я получил огромное удовольствие, участвуя в октябре 2002 года в реконструкции исторической битвы, имевшей место у форта Эдвард, штат Нью-Йорк. Мероприятие проводилось по поводу 225-летия сражения. Джон Бил, «командующий британской армией», и все прочие фанатики исторической реконструкции — «красные мундиры», «континенталы», «могавки» — проявили удивительное гостеприимство и снабдили меня множеством ценнейших сведений.
 Потом мне удалось на пару дней съездить на Высоты Бемиса, где все сохраняется как в прежние времена. В сумраке, стоя над полем, где так много смельчаков встретили свою смерть, я вбирал в себя неповторимую атмосферу этого места. Помимо всего прочего, именно там я почерпнул ряд значимых деталей. Скажем, цапель и бабочек мне удалось подсмотреть именно там.
 Сознаюсь, порой ощущение было сопоставимо с тем, что довелось мне испытывать в тех немногих случаях, когда появление Криса/Джека на сцене вызывало смех. Там — в «Малверне» и у Саратоги — я говорил себе одно и то же:
 «Мне за это платят!»
 Собирая материал для романа, я перелопатил гору литературы и прочел слишком много книжек, чтобы перечислять их все. Однако есть и такие, не упомянуть о которых нельзя. Труд Кристофера Хибберта «Красные мундиры и мятежники» дал мне возможность увидеть войну и ее основные события в общей перспективе. Книга Майкла Гловера «Генерал Бургойн в Канаде и Америке» была полезна, в частности, тем, что позволила по-новому взглянуть на этого полководца, часто подвергающегося незаслуженным насмешкам. «Английское общество восемнадцатого века» Роя Робертса, равно как и «Лондон доктора Джонсона» Лизы Пикард не только изобиловали фактическим материалом, но и позволили проникнуться духом эпохи. Специальные труды, опубликованные издательством «Оспрей», славящимся своим безупречно академическим подходом, обеспечили мне знакомство с деталями военного быта того времени. В этом смысле хотелось бы особо выделить книгу «Саратога, 1777» Брендана Моррисси.
 Сведения о могавках были во многом почерпнуты из классического труда Льюиса Генри Моргана «Лига ирокезов», являвшегося моей настольной книгой еще при работе над «Узами крови», и великолепной книги Изабель Томпсон «Джозеф Брант, человек двух миров», проникнутой глубочайшей симпатией к этому персонажу и его народу.
 Деяния тайного общества иллюминатов описываются мною так, как представил их Джон Робисон в своем разоблачительном памфлете «Доказательства заговора», опубликованном в 1798 году. В трактовке профессора натуральной философии Эдинбургского университета иллюминаты предстают зловещими и безжалостными, какими и должно быть гонителям Джека. Чтобы узнать побольше о шпионах и шпионаже, я приобрел в Саратоге книгу Джона Бэклесса «Оборотни: предатели и герои». Это весьма информативный труд, но что касается используемого Джеком необычного способа обнаруживать невидимые чернила, то он является плодом моего больного воображения.
 Биография Дэвида Гаррика, принадлежащая перу Джо Бенедетти, позволила мне свести более близкое знакомство с театральной (в том числе и закулисной) жизнью эпохи и прийти к заключению, что за минувшие столетия бытующие в актерской среде нравы почти не претерпели изменений.
 Из документов, современных описываемым событиям, особо отмечу отчет Бургойна, публикация которого представляла собой попытку оправдания, а также книгу Уильяма Хики «Мемуары повесы времен короля Георга». В свете изложенного в этой книге все грехи Джона Абсолюта могут быть восприняты как нечто вполне невинное. Заслуживают внимания мемуары лейтенанта Томаса Анбери, озаглавленные «С Бургойном из Квебека». Помимо многих подробностей той памятной кампании я взял оттуда сведения о целительных свойствах подорожника.
 Должен признаться, что в своей работе никак не мог избежать влияния театральных пьес: «Девы дубов» Бургойна, «Снизошедшей до покорения» Голдсмита (в спектакле по этой пьесе мне в 1993 году довелось играть Марлоу). Ну и, само собой разумеется, «Соперников» Шеридана.
 Всем перечисленным и многим другим авторам я выражаю свою глубочайшую признательность. Однако есть и кое-кто еще, кого бы мне хотелось поблагодарить. Круг этих лиц обычен, но это ничуть не умаляет моей искренней признательности. Среди них — моя жена Алета, ставшая первой читательницей и критиком этой книги, мой литературный агент Анта Мортон-Сэйнер, директор издательства «Орион» Джейн Вуд и в особенности первейший для меня человек в этой организации, редактор и подлинный энтузиаст своего дела Джон Вуд. А также постоянно вдохновлявшая и подвигавшая меня к совершенствованию текста корректор Рэйчел Лейсон. И, разумеется, мой канадский издатель Ким Мак-Артур.
 Ну и, наконец, я не вправе не упомянуть человека, которому посвятил эту книгу. И посвятил неспроста: я никогда не написал бы ее, не вздумай Филипп Граут в 1987 году предложить мне роль Джека Абсолюта. С тех пор он стал моим другом и наставником, и именно ему я доверил постановку моей первой пьесы, состоявшуюся в Лондоне в 1997 году. Сотрудничество с ним всегда представляет для меня возможность многому научиться, да и просто доставляет огромное удовольствие.
 К. К. Хамфрис
 Лондон, май 2003