---------------------------------------------


 Дэшил Хэммет
 Штопор



* * *

 3акипев, как кофейник, уже на восьмом километре от Филмера, почтовый автомобиль вез меня на юг сквозь знойное зарево и колючую белую пыль аризонской пустыни.
 Я был единственным пассажиром. Шоферу хотелось разговаривать не больше, чем мне. Все утро мы ехали через духовку, утыканную кактусами и полынью, и молчали — только шофер иногда ругался, останавливаясь, чтобы долить воды в стучащий мотор. Машина ползла по сыпучим пескам, петляла между крутыми красными склонами столовых гор, ныряла в сухие русла, где пыльные мескитные деревья просвечивали, как белое кружево, пробиралась по самому краю ущелий.
 Солнце лезло вверх по медному небу. Чем выше оно влезало, тем больше и жарче оно становилось. Интересно, подумал я, насколько жарче ему надо стать, чтобы взорвались патроны в револьвере у меня под мышкой? Впрочем, какая разница? Если станет еще жарче, мы все взорвемся: машина, пустыня, шофер и я, все вспыхнем разом и исчезнем. И я не против!
 В таком настроении мы поднялись по длинному косогору, перевалили через острый гребень и покатились под уклон, к Штопору.
 Штопор в любое время не поразил бы зрителя. Тем более — в знойный воскресный день. Одна песчаная улица, протянувшаяся по краю кривого каньона Тирабузон от которого, путем перевода, получил свое имя город. «Город» назывался он, хотя и «деревня» было бы комплиментом: десятка полтора домов, как попало расставленных по улице, да мелкие развалюхи, где прилепившиеся к домам, где присевшие рядом, а где норовящие уползти.
 На улице пеклись четыре пыльных автомобиля. Между двумя домами я разглядел загон: с полдюжины лошадей сообща грустили под навесом. Ни души кругом. Даже шофер мой с вялым и, по видимости, пустым мешком скрылся в здании с вывеской «Универсальный магазин Аддерли».
 Взяв два пыльных чемодана, я вылез и пошел через дорогу к двухэтажному саманному дому с железной кровлей, на котором висела линялая вывеска с едва различимыми словами «Каньон-хаус».
 Я пересек некрашеную безлюдную веранду, толкнул ногой дверь и вошел в столовую, где за столами, покрытыми клеенкой, обедали человек двенадцать мужчин и одна женщина. В углу стоял стол кассира, а позади него на стене висела доска с ключами. Между ней и столом, на табурете, сидел и притворялся, что не видит меня, толстячок с землистым лицом и такого же колера остатками волос. Я сказал:
 — Комнату и воды побольше.
 — Комнату — пожалуйста, — проворчал толстячок, — а от воды вам проку не будет. Только помоетесь и напьетесь, как тут же снова станете грязным и захотите пить. Куда же запропастился чертов журнал?
 Не найдя журнала, он подвинул ко мне старый конверт:
 — Зарегистрируйтесь на обороте. Поживете у нас?
 — Скорей всего, да. Сзади отодвинули стул.
 Я обернулся: долговязый человек с огромными красными ушами поднялся, держась за стол.
 — Дамы и г'шпода, — провозгласил он, — наштало время оштавить пути неправедные и шнова принятша жа вяжанье. Жакон пришел в округ Орилла!
 Пьяный поклонился мне, задев свою яичницу, и сел. Обедавшие приветствовали речь стуком ножей и вилок по столу.
 Я оглядел их, пока они оглядывали меня. Разношерстное общество: обветренные ковбои, кряжистые рабочие, люди с мучнистыми, лицами ночных служащих. Единственная здесь женщина была явно чужой в Аризоне. Худая, лет двадцати пяти, с чересчур блестящими черными глазами, темноволосая и коротко стриженная; шустрая миловидность ее лица несла отпечаток поселения большего, нежели это. Таких или похожих видишь в больших городах, в заведениях, которые закрываются позже театров.
 Кавалер ее был степного вида — худощавый парень лет двадцати с небольшим, не очень высокий, со светлыми голубыми глазами, ярко выделявшимися на загорелом лице, совершенно безукоризненном в смысле четкости и правильности черт.
 — Вы, значит, новый заместитель шерифа? — сказал мне в затылок землистый хозяин.
 Кто-то раскрыл мое инкогнито!
 — Да. — Я спрятал раздражение за улыбкой, адресованной и ему и обедавшим. — И хоть сейчас сменяю мою звезду на упомянутую комнату и воду.
 Он отвел меня через столовую наверх, в дощатую комнату на втором этаже с тыльной стороны дома, сказал: «Вот» — и вышел.
 С водой из кувшина я сделал все возможное, чтобы удалить скопившуюся на мне белую грязь. Потом достал из чемоданов серую рубашку и толстый диагоналевый костюм и пристегнул под левым плечом револьвер — не собираясь делать из него секрет.
 В боковые карманы пиджака я положил по новенькому автоматическому пистолету калибра 8,13 мм — короткоствольные, почти игрушки. Зато они всегда под рукой и маленькие: никому нет нужды знать, что не весь мой арсенал под мышкой.
 Когда я спустился, столовая была пуста. Землистый пессимист-хозяин высунулся из двери.
 — На еду есть надежда?
 — Маленькая. — Он кивнул на объявление: «Столовая работает с 6 до 8, с 12 до 2 и с 5 до 7 вечера».
 — Пожрать можно у Воша — если не привередлив, — кисло добавил он.
 Через веранду, пустую из-за жары, и улицу, безлюдную по той же причине, я перешел к Вошу. Его заведение приткнулось к большому одноэтажному саманному дому с надписью «Бордер-палас» через весь фасад.
 Это была лачуга — с тремя деревянными стенами и одной саманной («Бордер-паласа»), — едва вмещавшая свое содержимое: обеденную стойку, восемь табуретов, горсть кухонной утвари, половину мух Земли, железную койку за полузадернутой занавеской из мешковины и самого хозяина. Некогда помещение было выкрашено белой краской. Теперь оно сделалось дымчато-серым, за исключением самодельной надписи «Питание круглосуточное. Без кредита» с ценником. Надпись была желто-серая и засиженная мухами. А хозяин — маленький тощий старик, смуглый и веселый.
 — Вы новый шериф? — спросил он с улыбкой, и я увидел, что зубов у него нет.
 — Заместитель, и голодный. Съем все, что дадите, если не укусит в ответ и готовится недолго.
 — Сейчас! — Он повернулся к плите и начал греметь сковородками. — Нам нужны шерифы, — сказал он через плечо.
 — Кто-то вас донимает?
 — Меня никто не донимает, будь спокоен! — Он махнул рукой на сахарный бочонок под полками. — Я с ними живо разберусь!
 Из бочонка торчал приклад охотничьего ружья. Я вытащил его; это был обрез двустволки — противная штука в ближнем бою.
 Я опустил обрез на место, и старик стал метать мне тарелки.
 С пищей в желудке и сигаретой в зубах я cнова вышел на кривую улицу. Из «Бордер-паласа» доносился стук бильярдных шаров. Я пошел на этот звук.
 В большой комнате над двумя бильярдными столами нагибались четверо мужчин; еще пять или шесть наблюдали за ними со стульев у стены. С одной стороны была дубовая стойка. Через открытую дверь в задней стене долетал шелест тасуемых карт.
 Ко мне подошел крупный пузатый мужчина в белом жилете, с бриллиантовой запонкой на груди, и его красное, с тройным подбородком лицо расплылось в профессионально приветливой улыбке.
 — Я Барделл, — представился он, протягивая толстую руку с ухоженными ногтями, на которой тоже сверкали бриллианты. — Это мое заведение. Рад познакомиться с вами, шериф! Ей-Богу, вы нам нужны, и, надеюсь, вы тут подольше побудете. Эти голубчики, — он, усмехнувшись, кивнул на бильярдистов, — бывает, бузят у меня.
 Он стал трясти мне руку; я не препятствовал.
 — Давайте познакомлю вас с ребятами, — продолжал он и повернулся, одной рукой обняв меня за плечи. — Все работники с ранчо X. А. Р., — махнув бриллиантами в сторону игроков, — кроме этого молодца Милк-Ривера: он объездчик и на простых пастухов смотрит свысока.
 Молодец Милк-Ривер оказался тем стройным парнем, который сидел с женщиной в столовой гостиницы. Партнеры его были молоды, хотя не так, как он, загорелые, обветренные, косолапые, в сапогах с высокими каблуками. Бак Смолл был рыжеватый и пучеглазый, Смит — рыжеватый и низенький, Данн — долговязый ирландец.
 Зрителями были рабочие «Колонии Орилла» и маленьких ближних ранчо. Кроме двух: Чика Орра, коренастого, грузного, толсторукого, с вдавленным носом, расплющенными ушами, золотыми передними зубами и покалеченными кистями боксера, и потертого типа с приоткрытым ртом — Жука Рейни; вся вывеска его недвусмысленно говорила о приверженности к кокаину.
 В сопровождении Барделла я перешел в заднюю комнату, чтобы познакомиться с игроками в покер. Играли всего четверо. Другие карточные столы, лото и стол для игры в кости были свободны.
 В одном из игроков я узнал ушастого пьяного, который произнес приветственную речь в гостинице. Звали его Шнур Вогель. Он работал на ранчо X. А. Р., так же как его сосед Ред Уилан. Оба были на взводе. Третьим с ними сидел спокойный, средних лет человек по фамилии Киф. И четвертым — Марк Нисбет, бледный, худой человек. Профессиональный картежник — свидетельствовала вся его наружность, от карих глаз с тяжелыми веками до сноровистых тонких пальцев.
 Вогель с Нисбетом, по-видимому, не очень ладили.
 Сдавал Нисбет, партия уже началась. У Вогеля было вдвое больше фишек, чем у других игроков; он сбросил две карты.
 — В этот раз пускай мне обе дадут сверху! — И сказал он это без приятности.
 Нисбет дал, карты, никак не отреагировав на шпильку. Ред Уилан сменил три карты. Киф спасовал. Нисбет сменил одну. Уилан поставил. Нисбет уравнял. Вогель добавил. Уилан уравнял. Нисбет добавил. Вогель поднял еще. Уилан спасовал. Нисбет снова добавил.
 — Неужто ты и себе взял сверху? — прорычал Вогель Нисбету через стол и снова поднял ставку.
 Нисбет уравнял. У него была пара тузов и пара королей. У ковбоя — три девятки.
 Вогель громко засмеялся, сгребая фишки:
 — Если бы я мог все время держать шерифа у тебя за спиной, я бы маленько разжился.
 Нисбет делал вид, что занят приведением в порядок своих фишек. Я ему посочувствовал. Он сыграл по-дурацки — но как еще сыграешь с пьяным?
 — Ну что, понравился наш городок? — спросил у меня Ред Уилан.
 — Я его мало видел, — уклонился я. — Гостиницу, столовую, и все.
 Уилан рассмеялся:
 — Значит, со Вшом познакомился. Шнура дружок! Все, кроме Нисбета, засмеялись — Шнур Вогель тоже.
 — Один раз Шнур попробовал его ограбить на двадцать пять центов — на кофе с булкой. Забыл заплатить, говорит, но похоже, что нашармака хотел пожрать. Короче, на другой день Вош заявляется на ранчо — пыль столбом, обрез под мышкой. Он тащил это орудие смерти по пустыне, пехом, двадцать пять километров — чтобы стребовать двадцать пять центов. И стребовал! Отобрал монету у Шнура с ходу, прямо между загоном и бараком, можно сказать — под пушечным дулом.
 Шнур Вогель горестно улыбнулся и почесал большое ухо.
 — Старый хрен приперся ко мне, словно я вор какой! Был бы мужик, он бы у меня на том свете получал эти деньги. А с этим грибом что делать, если ему и укусить-то нечем?
 Его мутный взгляд устремился на стол, и вислогубая улыбка превратилась в оскал.
 — Давай дальше, — прорычал он, со злобой глядя на Нисбета. — Теперь будет честная сдача!
 Мы с Барделлом вернулись в переднюю комнату, где ковбои по-прежнему гоняли шары. Я сел на стул у стены и послушал их разговор. Нельзя сказать, что он был оживленным. Сразу чувствовалось, что в компании появился чужой. Первым делом мне надо было преодолеть это.
 — Никто не скажет, — спросил я, не обращаясь ни к кому в особенности, — где мне добыть лошадь? Не очень норовистую — потому что наездник я паршивый.
 — Можно взять в конюшне Эклина, — медленно ответил Милк-Ривер, глядя на меня невинными голубыми глазами, хотя вряд ли у него найдется такая, чтобы долго жила, если будешь ее торопить. Вот что, у Пири, на ранчо, есть саврасый, как раз для тебя. Он отдавать не захочет, но, если захватишь с собой приличные деньги и помашешь у него перед носом, может, сговоритесь.
 — А вы мне не подсунете такую, с которой я не слажу? — спросил я.
 Голубые глаза лишились всякого выражения.
 — Я тебе вообще ничего не подсовываю, залетный. Ты спросил. Я ответил. Но так тебе скажу: если ты можешь усидеть на качалке, то и на саврасом усидишь.
 — Прекрасно. Завтра поеду.
 Милк-Ривер положил кий и нахмурился:
 — Хотя, если подумать, завтра Пири едет в южный лагерь. Так что, если у тебя других дел нет, можно сейчас туда махнуть.
 — Хорошо. — Я встал.
 — А вы, ребята, едете домой? — спросил Милк-Ривер у партнеров.
 — Ага, — равнодушно отозвался Смит. — Завтра нам с самого ранья выезжать, так что, пожалуй, пора двигаться. Погляжу, готовы ли Шнур с Редом.
 Они не были готовы. Через раскрытую дверь доносился склочный голос Вогеля:
 — Я тут поселился! Я этого змея за хвост держу — теперь, чтобы голым не уйти, обязательно передернет. А я только этого и дожидаюсь! Пусть только раз ветерок пустит, я ему вырву кадык!
 Смит вернулся к нам.
 — Шнур с Редом еще поиграют. После доедут на попутной. С Милк-Ривером, Смитом, Данном и Смоллом я вышел из «Бордер-паласа».
 Не успели мы сделать и трех шагов, как на меня обрушился сутулый седоусый мужчина в крахмальной рубашке без воротничка.
 — Я Аддерли, — представился он и протянул руку, другой показав на универсальный магазин Аддерли. — У вас есть минута? Я хочу вас кое с кем познакомить.
 Работники ранчо X. А. Р. медленно шли к машинам.
 — Можете две минуты подождать? — крикнул я им вслед. Милк-Ривер обернулся:
 — Нам еще надо залить машину водой и бензином. Не торопись.
 Аддерли вел меня к своему магазину и по дороге объяснял:
 — У меня собрались кое-кто из лучших людей города... да почти все лучшие люди. Те, кто поддержит вас, если вы напомните Штопору о страхе Божьем. Мы смертельно устали от непрерывных бесчинств.
 Через магазин и через двор мы пришли к его дому. Там собрались человек десять — двенадцать.
 Его преподобие Диркс, истощенный высокий мужчина с длинным худым лицом и узкими губами, обратился ко мне с речью. Он называл меня братом, он объяснял, как дурен их город, и сказал, что он и его друзья готовы дать под присягой показания, необходимые для ареста разных людей, совершивших шестьдесят с чем-то преступлений за последние два года. У него и список был — с фамилиями, датами и часами, и он зачитал мне этот список. Все, с кем я познакомился сегодня, кроме присутствующих, упоминались в списке хотя бы по разу, равно как и многие, с кем я еще не успел познакомиться. Преступления были разнообразные — от убийства до алкогольного опьянения и сквернословия.
 — Если вы мне дадите список, я его изучу, — пообещал я. Список он мне дал, но обещаниями не позволил отделаться.
 — Брат, час промедлить с наказанием зла — значит стать его соучастником. Ты побывал в доме греха, которым заправляет Барделл. Ты слышал, как оскверняли Субботу стуком бильярдных шаров. Ты обонял их дыхание, смердящее контрабандным ромом. Порази же их сейчас, брат. Да не скажут, что ты потакал злу с первого дня пребывания в Штопоре. Ступай в сии чистилища и исполни твой долг, как христианин и как представитель закона!
 Он был священник; я не хотел смеяться.
 Я поглядел на остальных. Они сидели — и мужчины, и женщины — на краешках стульев. На лицах у них было такое выражение, какое видишь у зрителей на боксерском матче перед ударом гонга.
 Миссис Эклин, жена хозяина конюшни, женщина с костлявым лицом и костлявым телом, уставила на меня глаза, твердые как голыши:
 — А эта бесстыжая распутница, женщина, которая называет себя сеньорой Геей... и три девки, которые выдают себя за ее дочерей! Плохой из вас заместитель шерифа, если вы оставите их хотя бы еще на одну ночь дома... чтобы они продолжали развращать мужчин округа Орилла!
 Остальные энергично закивали.
 Мисс Джейни, учительница с кислым лицом и фальшивыми зубами, тоже вставила замечание:
 — А еще хуже этих... этих созданий — Клио Ландес! Хуже потому хотя бы, что эти... эти девки... — она потупилась, ухитрилась покраснеть, скосилась на священника, — эти девки хотя бы не скрывают, кто они такие. А о ней... кто знает, что за ней водится?
 — Про нее не знаю, — начал Аддерли, но жена не Дала ему закончить.
 — Я знаю! — рявкнула она. Это была крупная усатая женщина, и корсет ее торчал шишками из-под черного блестящего платья. — Мисс Джейни совершенно права!
 — А эта Клир Ландес значится в вашем списке? — спросил я, ибо действительно не помнил.
 — Нет, брат, она не значится, — сокрушенно ответил его преподобие Диркс. — Но только потому, что она хитрее остальных. Без нее Штопор определенно станет чище. Эта женщина несомненно низкого морального уровня, без видимых средств существования и связана с худшими элементами.
 — Рад был познакомиться с вами, друзья, — сказал я, складывая список и засовывая в карман. — И рад узнать, что вы меня поддержите.
 Я двинулся к двери, надеясь улизнуть без дальнейших разговоров. Номер не прошел. За мной последовал священник.
 — Ты поразишь их сейчас же, брат? Ты идешь священной войной на дом похоти и на притон азарта?
 — Рад заручиться вашей поддержкой, — сказал я, — но никаких массовых арестов не будет — пока что во всяком случае. Ваш список я изучу и предприму то, что считаю нужным, но я не намерен сильно беспокоиться из-за мелких нарушений двухлетней давности. Я начинаю с нуля. Меня интересует то, что произойдет с этой минуты. До скорой встречи. — И я ушел.
 Автомобиль ковбоев ждал меня перед магазином.
 — Познакомился с лучшими людьми, — объяснил я, устраиваясь между Милк-Ривером и Баком Смоллом.
 По загорелому лицу Милк-Ривера разбежались от глаз морщинки.
 — Тогда ты знаешь, какая мы сволочь, — сказал он.
 Данн повез нас по улице на юг, за городом свернул направо, в мелкую лощину, выстланную песком и камнями. Песок был глубок, а камни многочисленны; мы продвигались медленно. После полутора часов тряски, удушья и зноя мы выбрались из этой лощины и съехали в другую, пошире и позеленее.
 Наконец из-за поворота показались строения ранчо X. А. Р. Под низким навесом, где уже стояла одна машина, мы вылезли. Из-за беленого дома к нам шел мускулистый, широкий в кости мужчина. Лицо у него было квадратное и темное. Короткие усики и маленькие, глубоко посаженные глаза — тоже темные. Это, как выяснилось, был Пири, управлявший ранчо вместо хозяина, который жил на Востоке.
 — Ему нужна хорошая смирная лошадка, — сказал Милк-Ривер, — и мы подумали, не продашь ли ты своего Ролло. Такого смирного конька я в жизни не видел.
 Пири сбил высокое сомбреро на затылок, покачался с носков на пятки.
 — Сколько думаешь заплатить за этого, значит, коня?
 — Если он мне подойдет, — сказал я, — готов заплатить за него столько, сколько надо, чтобы его купить.
 — Это неплохо, — сказал он. — А что, если кто-нибудь из вас, ребята, накинет на саврасого веревку да приведет его, чтобы человек посмотрел?
 Смит и Данн отправились вдвоем, сделав вид, что им очень не хочется.
 В скором времени ковбои вернулись — верхами, ведя между собой саврасого, уже взнузданного и под седлом. Я заметил, что ведут они его на веревках. Это была нескладная лошадка масти недозрелого лимона, понурая, с римским носом.
 — Вот он, — сказал Пири. — Попробуй его, и поговорим о деньгах.
 Я бросил окурок и подошел к савраске. Он печально скосил на меня один глаз, повел ухом и продолжал грустно смотреть на землю. Данн и Смит сняли с него веревки, и я сел в седло.
 Пока обе лошадки не отошли, Ролло стоял подо мной смирно.
 А потом показал, на что он способен.
 Он поднялся прямо в воздух и повисел в нем, чтобы успеть повернуться кругом до возвращения на землю. Он встал на передние ноги, потом встал на задние, потом со всех четырех снова поднялся в воздух.
 Начало мне не понравилось, но оно меня не удивило. Я понимал, что я агнец, отданный на заклание. Нынешний случай был третьим в моей жизни, и такое я могу пережить. В краю скотоводов городской человек рано или поздно должен очутиться верхом на несговорчивом животном. Я городской человек, но могу даже ехать на лошади, если лошадь согласна сотрудничать. Но если она не согласна — тогда она выиграла.
 Ролло намеревался выиграть. Я был не настолько глуп, чтобы тратить силы на борьбу с ним.
 Поэтому, когда он еще раз поменял точки опоры, я упал с него, расслабясь, чтобы не разбиться о землю.
 Смит поймал желтого конька и держал, его за повод, пока я отнимал колени от лба и поднимался на ноги.
 Пири сидел на корточках и смотрел на меня нахмурясь. Милк-Ривер смотрел на Ролло с видом, который должен был означать крайнюю степень изумления.
 — Слушай, что ты сделал коню, что он себя так ведет?
 — Может, он просто шутит, — сказал я. — Попробую еще раз.
 И снова Ролло стоял тихо и печально, пока я на нем не разместился. Затем возобновил конвульсии — и я приземлился в кустах на плечо и затылок.
 Я встал, потирая левое плечо, ушибленное о камень. Смит держал саврасого. Лица у всех пятерых были серьезны и официальны — слишком серьезны и официальны.
 — Может, ты ему не нравишься? — предположил Бак Смолл.
 — Может быть, — согласился я, в третий раз забираясь на Ролло.
 Лимонный дьявол вошел во вкус и прямо любовался своей работой. Он позволил мне пробыть на борту дольше, чем в прежние разы, — чтобы скинуть крепче.
 Когда я грянулся оземь перед Пири и Милк-Ривером, мне стало нехорошо. Я не сразу смог подняться, а поднявшись, вынужден был постоять некоторое время, прежде чем почувствовал под собой землю.
 — Подержите его минутку... — начал я. Передо мной возникла плечистая фигура Пири.
 — Хватит, — сказал он. — Я не желаю тебе смерти.
 — Уйди с дороги, — зарычал я. — Мне нравится. Еще хочу.
 — На моего коня ты больше не сядешь, — зарычал он в ответ. — Он не привык к таким грубостям. Падаешь неаккуратно — повредишь мне коня.
 Я попытался обойти его. Толстой рукой он преградил мне дорогу. Я заехал в темное лицо кулаком.
 Он попятился, но на ногах устоял.
 Я подошел к коню и сел в седло.
 Ролло наконец поверил в меня. Мы были старые друзья. Он решил показать мне самое заветное. Он делал такие штуки, каких ни одна лошадь не смогла бы сделать.
 Я приземлился в тех же кустах, что и прежде, и остался лежать.
 Не знаю, сумел ли бы я встать, если бы захотел. Но я не хотел. Я закрыл глаза и успокоился. Если я не добился того, чего добивался, я готов признать поражение.
 Смолл, Данн и Милк-Ривер внесли меня в дом и расправили на койке.
 — Не думаю, что мне будет большая польза от этой лошади, — сказал я им. — Наверное, надо поискать другую.
 — Не надо так отчаиваться, — посоветовал Смолл.
 — Полежи-ка ты, отдохни, — сказал Милк-Ривер. — А будешь шевелиться — на части развалишься.
 Я внял его совету.


* * *

 Когда я проснулся, было утро; меня расталкивал Милк-Ривер.
 — Встанешь завтракать или думаешь, лучше тебе в постель принести?
 Я осторожно пошевелился и определил, что руки и ноги пока на месте.
 — Дотуда как-нибудь доползу.
 Пока я надевал туфли — единственное, кроме шляпы, что было снято с меня перед сном, — он сел на койку напротив и свернул самокрутку. Потом сказал:
 — Я всегда думал, что если человек не может сидеть на лошади, то он вообще мало чего стоит. Теперь не знаю. Ездить ты совсем не можешь и никогда не сможешь. Сел поперек животного, а что дальше делать, прямо и не знаешь! Но все-таки, если человек дал лошадке обвалять себя в пыли три раза кряду, а потом сцепляется с человеком, который хочет спасти его от такой плохой привычки, — все-таки он не совсем пропащий.
 Он закурил и разломил пополам спичку.
 — У меня есть гнедая лошадь — могу уступить за сто долларов. С коровами работать она скучает, а так — лошадь как лошадь, и без норова.
 Я полез в пояс с деньгами и отсчитал ему на колени пять двадцаток.
 — Ты посмотри ее сперва, — запротестовал он.
 — Ты ее видел, — сказал я, зевнув, и встал — Где завтрак?
 В хижине-столовой завтракали шесть человек. Троих я видел впервые. Ни Пири, ни Уилана, ни Вогеля не было. Милк-Ривер представил меня незнакомцам как ныряющего заместителя шерифа, и до конца трапезы еда, которую подавал на стол кривой повар-китаец, шла вперемежку с шутками о моих талантах по части верховой езды.
 Меня это устраивало. У меня все болело и отнималось, но синяки я нажил не зря. Я завоевал кое-какое положение в этом пустынном коллективе и, может быть, нажил приятеля или двух.
 Мы наблюдали за дымками наших сигарет на открытом воздухе, когда в лощине появился столб пыли и послышался стук копыт.
 С лошади соскочил Ред Уилан и, вывалившись из песчаного облака, прохрипел:
 — Шнура убили!
 Из шести глоток посыпались вопросы. Ред стоял, качаясь, и пытался ответить. Он был пьян в стельку!
 — Его Нисбет застрелил. Мне утром сказали, когда проснулся. Его застрелили рано утром — перед домом Барделла. Я бросил играть часов в двенадцать и пошел к Гее. А утром мне сказали. Я пошел было за Нисбетом, но... — он виновато поглядел на свой пустой пояс, — Барделл отобрал у меня револьвер.
 Он опять пошатнулся. Я схватил его, поддержал.
 — Коней! — гаркнул у меня за спиной Пири. — Едем в город!
 Я отпустил Уилана и обернулся.
 — Едем в город, — повторил я, — но никаких глупостей, когда приедем. Это моя работа.
 Пири посмотрел мне в глаза.
 — Шнур был наш, — сказал он.
 — А кто убил Шнура, тот мой, — сказал я.
 Спор на этом закончился, но я не был уверен, что последнее слово осталось за мной.
 Часом позже мы спешились перед «Бордер-паласом».
 На двух составленных столах под одеялом лежало длинное узкое тело. Тут же собралась половина городского населения. За стойкой маячило отбивное лицо Чика Орра, суровое и внимательное. В углу сидел Жук Рейни, свертывал дрожащими пальцами сигарету, сыпал табак на пол. Рядом с ним безучастно сидел Марк Нисбет.
 Я отвернул край одеяла и посмотрел на покойника. Во лбу у него, над правым глазом, было отверстие.
 — Врач его осмотрел? — спросил я.
 — Да, — отозвался Барделл. — Док Хейли осмотрел его, но помочь ничем не мог Он, наверно, умер еще до того, как упал.
 Можете вызвать Хейли?
 — Почему же нет?
 Барделл окликнул Жука Рейни:
 — Сбегай через улицу и скажи доку Хейли, что с ним хочет говорить заместитель шерифа.
 Рейни робко прошел между ковбоями, столпившимися в дверях, и скрылся. Я спросил:
 — Барделл, что вы знаете об убийстве?
 — Ничего, — решительно ответил он и стал рассказывать: — Мы с Нисбетом сидели в задней комнате, считали дневную выручку. Чик прибирался в баре. Все остальные уже ушли. Было около половины второго ночи.
 Мы услышали выстрел — прямо перед домом; бросились туда, понятно. Чик был ближе всех, он и подбежал первым. Шнур лежал на улице, мертвый.
 — Что было дальше?
 — Ничего. Принесли его сюда. Аддерли, и док Хейли — он живет напротив, — и Вош, сосед мой, тоже услышали выстрел и вышли. Вот и все.
 Я обернулся к Рейни.
 — Барделл все сказал, как было.
 — Не знаешь, кто его застрелил?
 — Нет.
 У входа я увидел седоусого Аддерли и стал допрашивать его. Он ничего не мог добавить. Он услышал выстрел, выскочил из постели, натянул брюки, обулся и, явившись на место, увидел Чика Орра на коленях возле тела. Он не заметил ничего такого, о чем не упомянул Барделл.
 К тому времени когда я закончил с Аддерли, доктор Хейли еще не появился, и за Нисбета браться было рано. Остальные же, судя по всему, ничего не знали.
 — Сейчас вернусь, — сказал я и, пробравшись между ковбоями, вышел на улицу.
 Вош наконец-то занялся уборкой в столовой.
 — Вот это дело, — одобрил я. — Давно пора.
 Стоя на прилавке, он протирал потолок и при моем появлении слез на пол. Стены и пол были уже относительно чистые.
 — По-моему, и так не грязно было. — Он улыбнулся, показав голые десны. — Но когда приходит поесть шериф и морщит нос в твоем заведении, что прикажешь делать? Убираться.
 — Об убийстве что-нибудь знаешь?
 — Как же, знаю. Лежу в постели, слышу — выстрел. Вскочил, схватил ружье и к двери. На улице — Шнур Вогель, а возле, на коленях, Чик Орр. Я высунулся. В дверях напротив стоит мистер Барделл с этим Нисбетом.
 Мистер Барделл говорит: «Как он?»
 А Чик ему: «Да уже мертвый».
 А этот Нисбет ничего не говорит, повернулся и ушел обратно в дом. Потом приходят доктор и мистер Аддерли; тут и я вышел. Доктор посмотрел, говорит: мертвый, — и мы отнесли его к мистеру Барделлу.
 Вот и все, что мог рассказать Бош. Я вернулся в «Бордер-палас». Доктор Хейли, суетливый человечек, был уже там.
 Он сказал, что проснулся от выстрела, и ничего не добавил к предыдущим рассказам. Пуля была калибра 9,65 мм. Смерть наступила мгновенно. И все.
 Я сел на угол бильярдного стола перед Нисбетом. За спиной у меня шаркали ноги, и я ощущал напряжение публики.
 — Ну а вы что можете сказать мне, Нисбет?
 — Едва ли что-нибудь полезное, — ответил он, медленно и осторожно подбирая слова. — Вы были здесь днем и видели нас за картами — Шнура, Уилана, Кифа и меня. Ну, так игра и шла. Он выиграл много денег — ему казалось, что много, — пока мы играли в покер. Но Киф ушел, еще не было двенадцати, а Уилан чуть позже. Играть больше никто не сел, вдвоем в покер скучновато. Мы перешли на хайкард. Вогель просадил все до последнего цента. Он ушел примерно в час ночи — а через полчаса его убили.
 — Вы с Вогелем не ссорились?
 Картежник посмотрел мне в глаза и снова потупился.
 — Сами же знаете. Вы слышали, как он меня шпынял. Так оно и дальше шло — разве что к концу погрубее.
 — И вы ему позволили грубить?
 — Именно так. Я зарабатываю картами, а не драками.
 — Значит, за столом свары не было?
 — Я этого не сказал. Была свара. Когда я его ободрал, он полез за револьвером.
 — А вы?
 — Я вынул раньше... отобрал у него револьвер... разрядил... отдал обратно... велел выметаться.
 — И больше не видели его живого?
 — Больше не видел.
 Я подошел к Нисбету, протянул руку:
 — Покажите ваш револьвер.
 Он быстро вынул его из-за пазухи и подал мне, держа за ствол. «Смит-Вессон», 9,65 мм, в барабане все шесть патронов.
 — Не потеряйте, — сказал я, отдавая ему револьвер. — Он мне может понадобиться.
 Возглас Пири заставил меня обернуться. Поворачиваясь, я опустил руки в карманы, к своим игрушкам.
 Правую руку Пири держал у горла — в непосредственной близости к револьверу, спрятанному под жилетом. Рассыпавшись позади него, ковбои изготовились так же.
 — У заместителя шерифа дела, может, так делаются, — орал Пири, — а у меня по-другому! Это он убил Шнура! При Шнуре было много денег. Этот гаденыш стрелял ему в спину, даже револьвер не дал вытащить — и забрал свои грязные деньги обратно. Если ты думаешь, что мы потерпим...
 — Может, у кого-нибудь есть улики, о которых я не слышал? — перебил я. — У меня их недостаточно, чтобы обвинить Нисбета.
 — К черту улики! Факты есть факты, и ты знаешь, что этот...
 — Тогда постарайся усвоить первый факт: этим делом распоряжаюсь я, и распоряжаюсь так, как мне надо. Есть возражения?
 — Много! — В руке у него появился видавший виды 11,43 мм. И у остальных в руках такие же предметы.
 Я встал между револьвером Пири и Нисбетом, стыдясь того, какими жалкими хлопками ответят мои карманные пистолетики на грохот этой батареи.
 — Я предлагаю... — Милк-Ривер отошел от своих товарищей и, опершись локтями на стойку, стоял к ним лицом с револьверами в обеих руках, — тем, кто желает повоевать с нашим ныряющим заместителем, пусть станут в очередь. По одному за раз — так я считаю. А когда лезут скопом, мне не нравится. — Говорил он, как всегда, медленно, и в голосе слышалось мурлыканье.
 Лицо у Пири стало малиновым.
 — А мне не нравится, — заорал он парню, — когда трусливый щенок продает тех, с кем работает!
 Милк-Ривер покраснел, но голос его по-прежнему напоминал мурлыканье:
 — Что тебе нравится и что не нравится, куриный зуб, я так плохо разбираю, что для меня это прямо одно и то же.
 И запомни: я с тобой не работаю. У меня с тобой контракт на объездку лошадей — по десять долларов за лошадь. А кроме этого я тебя и твоих всех знать не знаю.
 Напряжение разрядилось. Назревавшую драку заболтали до смерти.
 — Твой контракт кончился минуты полторы назад, — сообщил Милк-Риверу Пири. — Можешь показаться на ранчо еще один раз — когда будешь собирать манатки. Гуляй!
 Он повернулся ко мне, выставив квадратный подбородок:
 — А ты не думай, что поставил точку!
 Он повернулся на каблуке и во главе работников пошел к лошадям.
 Час спустя мы с Милк-Ривером сидели в моей комнате в «Каньон-хаусе» и беседовали. Я сообщил в центр округа, что здесь есть работа для коронера, и до его приезда пристроил труп Вогеля на хранение.
 — Можешь сказать, кто разнес радостную весть, что я заместитель — шерифа? — спросил я у Милк-Ривера. — Предполагалось держать это в секрете.
 — В секрете? Ты подумай. Наш Тёрни два дня только тем и занимался, что бегал по городу и рассказывал, какую жизнь устроит нам новый заместитель шерифа.
 — Кто такой Тёрни?
 — Командует здесь в компании «Орилла колони». Значит, это местный управляющий моих клиентов сделал мне рекламу!
 — В ближайшие дни у тебя нет особых дел?
 — Особых вроде нет.
 — Могу взять на жалованье человека, который знает здешние края и будет мне провожатым.
 — Я хочу сперва знать, какая идет игра, — медленно сказал он. — Ты не постоянный заместитель, и ты не из наших краев. Это меня не касается, но вслепую играть неохота.
 Резонно.
 — Готов тебе объяснить. Я работаю в сан-францисском отделении сыскного агентства «Континентал». Меня сюда послали акционеры компании «Орилла колони». Они вложили большие деньги в ирригацию и улучшение здешних земель и теперь готовы их продавать.
 По их словам, сочетание тепла и влаги создает здесь идеальные условия для земледелия, не хуже, чем в Императорской долине в Калифорнии. Тем не менее большого наплыва покупателей пока не заметно. Все дело в том, решили акционеры, что вы, коренные жители, чересчур буйны, и селиться среди вас мирные фермеры не хотят.
 Всем известно, что на обеих границах Соединенных Штатов до сих пор полно участков, где закон и не ночевал. Очень уж выгодно переправлять иммигрантов и очень уж легко, поэтому туда и тянутся люди, не слишком разборчивые в способах добывания денег. С четырьмя с половиной сотнями иммиграционных инспекторов на обе границы правительство мало что может сделать. По официальным прикидкам, в прошлом году через черный ход к нам прибыло сто тридцать пять тысяч иностранцев.
 Без железной дороги, без телефона, эта часть округа Орилла — один из главных трактов подпольной иммиграции и, по словам людей, которые меня наняли, полна всевозможных головорезов. Месяца два назад, по ходу другого дела, я наткнулся на такое контрабандное предприятие и поломал его. Люди из «Орилла колони» решили, что то же самое можно проделать и здесь. Вот я и явился, чтобы научить эту часть Аризоны хорошим манерам.
 Я заехал в центр округа и был приведен к присяге как заместитель шерифа — на случай, если мне понадобится какое-то официальное положение. Шериф сказал, что заместителя у него здесь нет и денег на заместителя нет, поэтому взял меня с удовольствием. Но мы полагали, что будем держать это в секрете.
 Милк-Ривер улыбнулся:
 — Развлечений у тебя будет до чертовой матери... так что, пожалуй, пойду к тебе на работу. Только сам заместителем шерифа не буду. Буду работать с тобой, но связывать себя не хочу — не пришлось бы сделаться стражем таких законов, которые мне не по нутру.
 — Договорились. А теперь что ты можешь рассказать мне такого, про что мне следует знать?
 — Ну, из-за ранчо X. А. Р. тебе беспокоиться не надо. Ребята крутые, но через границу никого не возят.
 — Что ж, и на том спасибо. Но задача моя — убрать отсюда нарушителей порядка, а судя по тому, что я видел, они подпадают под это определение.
 — Развлечений у тебя будет до чертовой матери, — повторил Милк-Ривер — Конечно, с порядком они не в ладах. Но как смог бы Пири растить коров, если бы не набрал команду под стать этим самым разбойникам, которые не нравятся «Колонии Орилла»? Ты же знаешь ковбоев. Посели их к лихим людям, и они наизнанку вывернутся, докажут, что не трусливей любого.
 — Ничего против них не имею — если будут прилично вести себя. Хорошо, но кто же людей через границу возит?
 — Я думаю, главная твоя добыча — Барделл. После него — Игнасио. Еще не видел его? Большой усатый мексиканец, у него ранчо в каньоне, километрах в семи от границы, с нашей стороны. Все, что идет сюда через границу, идет через это ранчо. Но тебе еще придется поломать голову, чтобы доказать это.
 — Они с Барделлом работают вместе?
 — Ага... Я думаю, он работает на Барделла. И еще один вопросик поставь в своем списке: иностранцы, ребята, которые покупают себе дорогу сюда, не всегда — и даже не очень часто — попадают, куда хотели. Нынче не особенно удивляешься, когда находишь в пустыне кости — иначе сказать, могилку, разрытую койотами. И грифы у нас жиреют! Если у иммигранта есть при себе что-нибудь стоящее, или неподалеку рыщет парочка инспекторов, или просто вышло так, что перевозчики занервничали, тогда они мочат своего клиента и закапывают там, где упал.
 Звон обеденного колокольчика на первом этаже прервал наше совещание.
 В столовой обедало всего человек восемь — десять. Из работников Пири никого не было. Мы с Милк-Ривером сидели в уголке. Обед наш был съеден наполовину, когда в столовой появилась вчерашняя черноглазая соседка Милк-Ривера.
 Она направилась прямо к нашему столику. Я встал, и выяснилось, что зовут ее Клио Ландес. Та самая, которую желают сплавить лучшие люди города. С широкой улыбкой она подала мне сильную тонкую руку и села.
 — Опять потерял работу, бродяга? — со смехом сказала она Милк-Риверу.
 Я правильно угадал, что она была не здешняя. Говор был нью-йоркский.
 — Если это все, что ты слышала, я опять тебя обогнал. — Милк-Ривер ухмылялся. — Я нашел другую: теперь мы пасем закон и порядок.
 Вдалеке послышался выстрел. Я продолжал есть. Клио Ландес сказала:
 — Вас, полицейских, такие вещи разве не волнуют?
 — Первое правило, — ответил я, — по возможности не отвлекаться от еды.
 С улицы вошел человек в комбинезоне.
 — Нисбета убили у Барделла! — крикнул он.
 И мы с Милк-Ривером отправились в «Бордер-палас» Барделла, а впереди нас бежала половина обедавших и половина города.
 Мы нашли Нисбета на полу в задней комнате, мертвого. Кто-то уже расстегнул на нем одежду, и в груди была рана, которую могла причинить 11-миллиметровая пуля.
 В руку мне вцепился Барделл.
 — Исподтишка убили, сволочи! — крикнул он. — Стреляли как в мишень!
 — Кто стрелял?
 — Кто-то с ранчо X. А. Р., голову даю на отсечение!
 — Кто-нибудь это видел?
 — Все говорят, что не видели.
 — Как это произошло?
 — Марк стоял в передней комнате. А тут были мы с Чиком и еще пятеро или шестеро. Марк возвращался сюда. Только к двери подошел — хлоп!
 Барделл погрозил кулаком открытому окну.
 Я подошел к окну и выглянул. Между домом и обрывистым краем каньона Тирабузон тянулась полутораметровая полоска каменистой земли. За каменный выступ на краю обрыва была захлестнута крученая веревка.
 Я показал на нее. Барделл яростно выругался.
 — Если в я ее заметил, он бы от нас не ушёл. Не подумали, что кто-то может там спуститься, и не посмотрели как следует. Бегали туда и сюда вдоль каньона, все между домами смотрели.
 Мы вышли наружу, я лег на живот и заглянул в каньон. Веревка, привязанная к выступу, спускалась в каньон и исчезала в кустах и деревьях, росших на уступе стены. На этом уступе человек легко мог укрыться и незаметно уйти.
 — Что ты думаешь? — спросил я Милк-Ривера.
 — Смылся.
 Я встал, вытянул веревку и дал Милк-Риверу.
 — Ничего не скажу. Может быть чья угодно.
 — А на земле что-нибудь видишь? Он помотал головой.
 — Иди в каньон и посмотри, нет ли следов. А я поеду на ранчо X. А. Р. Если ничего не обнаружишь, поезжай за мной. Я вернулся в дом, чтобы продолжить расспросы. Из семи человек, находившихся в «Бордер-паласе» во время убийства, троим, кажется, можно было верить. Показания этих троих в точности совпадали со словами Барделла.
 — Вы сказали, что собираетесь к Пири? — спросил Барделл.
 — Да.
 — Чик, давай лошадей! Мы поедем с заместителем шерифа, и вы, остальные, кто хочет. Лишние револьверы ему пригодятся.
 — Ничего подобного! — Я остановил Чика. — Еду один. Ополчения — не моя система.
 Барделл насупился, но потом кивнул.
 — Вам решать, — сказал он. — Я бы хотел поехать с вами, но, раз вы решили сыграть по-другому, буду надеяться, что вы правы.
 Когда я пришел на конюшню, Милк-Ривер уже седлал лошадей, и мы выехали из города вместе.
 Проехав километр, мы разделились. Он свернул налево, на тропу, которая вела в каньон, и крикнул через плечо:
 — Если закончишь там раньше, чем думал, можешь встретить меня: езжай по лощине, где стоит ранчо, в сторону каньона.
 Я свернул в лощину; длинноногий, с длинным телом конь, которого мне продал Милк-Ривер, бежал легко и быстро. Солнце стояло еще высоко, и поездку нельзя было назвать приятной. Зной волнами катился по дну лощины, свет резал глаза, пыль забивала горло.
 На повороте из этой лощины в более широкую, где стояло ранчо, меня поджидал Пири.
 Он ничего не сказал, не шевельнул рукой. Сидел на лошади и ждал, когда я подъеду. На бедрах у него висели два револьвера калибра 11,43 мм.
 Я подъехал и протянул ему лассо, которое вытянул из каньона за домом Барделла. При этом я заметил, что у него на седле веревки нет.
 — Знакома тебе эта вещь? — спросил я. Он посмотрел на веревку:
 — Похожа на такие, которыми у нас арканят бычков.
 — Тебя не проведешь, а? — буркнул я. — Вот эту именно когда-нибудь видел?
 Минуту-другую он обдумывал ответ.
 — Вообще, эту самую вот веревку я сегодня потерял где-то между городом и ранчо.
 — Знаешь, где я ее нашел?
 — Какая разница? — Он протянул за ней руку. — Главное, ты ее нашел.
 — Может быть большая разница, — сказал я, убирая от него веревку. — Я нашел ее на стене каньона за домом Барделла, и ты мог спуститься по ней, когда ухлопал Нисбета.
 Он опустил руки к револьверам. Я повернулся, показывая, что пистолеты в карманах у меня уже наготове.
 — Не делай ничего такого, о чем ты пожалеешь, — посоветовал я.
 — Завалить мне его? — раздался у меня за спиной голос ирландца Данна. — Или маленько подождем?
 Я обернулся и увидел, что он стоит за большим камнем, целясь в меня из винтовки. Из-за других камней высовывались другие головы и разнообразные стволы.
 Я вынул руку из кармана и положил на луку седла.
 Пири обратился — минуя меня — к своим работникам:
 — Он говорит, Нисбета застрелили.
 — Подумай, какое безобразие, — огорчился Бак Смолл. — Ну, не ранили хоть?
 — Убили, — пояснил я.
 — Кто же это мог такое сделать? — заинтересовался Данн.
 — Не Дед Мороз, — ответил я.
 — Хотел еще что-нибудь сказать? — спросил Пири.
 — А этого мало?
 — Ага. Слушай, на твоем месте я бы сейчас прямо ехал восвояси.
 — Ты, значит, не хочешь со мной ехать?
 — Совсем не хочу. Думаешь забрать меня — попробуй. Я пробовать не собирался, о чем ему и сказал.
 — Тогда тебя тут ничто не задерживает, — сообщил он.
 Я улыбнулся ему и его товарищам, повернул своего гнедого и двинулся в обратном направлении. Через несколько километров я повернул на юг, нашел нижний конец лощины, в которой располагалось ранчо X. А. Р., по ней добрался до каньона Тирабузон и поехал по каньону вверх, к тому месту, где была привязана веревка.
 Каньон заслуживал своего названия — изрытая, каменистая, заросшая деревьями и кустами, извилистая сточная канава Аризоны.
 Проехав немного, я увидел Милк-Ривера, который шел мне навстречу и вел лошадь. Он покачал головой:
 — Ни черта! Я следы разбираю не хуже других людей, но тут сплошные камни.
 Я спешился. Мы сели под деревом и закурили.
 — Как ты съездил? — полюбопытствовал он.
 — Так себе. Хозяином веревки оказался Пири, но ехать со мной не пожелал. Если он нам понадобится, мы знаем, где его искать, поэтому я не настаивал. Могла бы получиться неловкость.
 Милк-Ривер скосил на меня голубой глаз.
 — Может прийти в голову, что ты стравливаешь ребят X. А. Р.'а с барделловской артелью, чтобы они перегрызли друг дружку, а самому тебе не пришлось потеть и сильно участвовать в игре.
 — Возможно, ты и прав. По-твоему, это глупая идея?
 — Не знаю. Нет, наверно, если этот номер у тебя пройдет и если ты уверен, что хватит сил натянуть вожжи, когда понадобится.


* * *

 Смеркалось, когда мы с Милк-Ривером въехали на кривую улицу Штопора. В «Каньон-хаусе» обедать уже было поздно, поэтому мы слезли с лошадей перед лачугой Воша.
 В дверях «Бордер-паласа» стоял Чик Орр. Он повернул свою прессованную физиономию и позвал кого-то через плечо. Рядом с ним возник Барделл, поглядел на меня вопросительно, и они парочкой шагнули на улицу.
 — Какие результаты? — спросил Барделл.
 — Видимых — никаких.
 — Никого не арестовал? — изумился Чик Орр.
 — Никого. Я пригласил одного проехать со мной, но он отказался.
 Отставной боксер измерил меня взглядом и плюнул мне под ноги.
 — Ах ты, бледная немочь, — буркнул он. — Руки чешутся съездить тебе по рылу.
 — Давай, — предложил я. — С удовольствием ушибу об тебя кулак.
 Маленькие его глазки прояснились. Он сделал шаг и хотел отвесить мне оплеуху. Я увел лицо и повернулся к нему спиной, стаскивая пиджак и плечевую кобуру.
 — Подержи-ка, Милк-Ривер, пока я выбиваю пыль из этого мешка.
 He успели мы встать друг против друга, как уже сбежалась половина города. По возрасту и сложению мы почти не отличались, но я подумал, что жир на нем рыхлее моего. Он был — когда-то — профессионалом. Мне тоже случалось драться, но я не сомневался, что в сноровке я ему уступаю. Зато суставы рук у него были сильно попорчены, с шишками, а у меня нет. Вдобавок он привык работать в перчатках, а голыми руками — это было больше по моей части.
 Он принял стойку и ждал, когда я пойду на него. Я пошел, прикинувшись дроволомом, — сделал вид, что начинаю с правой, наотмашь.
 Неудачно. Вместо того чтобы нырнуть, он отступил, и моя левая угодила в воздух. Он дал мне по скуле.
 Поняв, что хитростями ничего не добьешься, я ударил его левой и правой в живот — и обрадовался, ощутив, что кулаки тонут в мягком.
 Он опередил меня на отходе и остановил тяжелым ударом в челюсть.
 Еще угостил меня левой: в глаз, в нос. Правая его скользнула по моему лбу, и я снова с ним сблизился.
 Левой, правой, левой — ему в трюм. Он заехал мне сбоку кулаком и предплечьем и оторвался.
 Опять заработал левой: расквашивал мне губы, плющил нос, долбал по всему лицу, от лба до подбородка. И прорвавшись наконец сквозь эту левую, я налетел на правый апперкот, который начался у него чуть ли не от щиколотки и закончился на моем подбородке, отбросив меня шагов на пять.
 Он не отпускал меня и роился вокруг меня. Вечерний воздух был полон кулаков. Я упер ноги в землю и встретил этот шквал парой ударов, которые попали как раз туда, где его рубашка уходила под брюки.
 Он снова хватил меня правой, но не так душевно. Я засмеялся ему в лицо, вспомнив, как что-то щелкнуло в его руке, когда он оглушил меня апперкотом, — и насел на него, обрабатывая понизу обеими руками.
 Он опять ушел и засветил мне с левой. Я захватил ее правой рукой, зажал и сам ударил левой, метя пониже. Он ударил правой. Я ему не мешал. Она была мертвая.
 Он врезал мне еще раз, под занавес, — прямым левой, который шел со свистом. Мне удалось устоять, а дальше стало легче. Он еще потрудился над моим лицом, но пару в нем уже не было.
 Немного погодя он прилег — не от одного какого-то удачного удара, а от общей суммы набранных — и больше не встал.
 На лице его не было ни одной метинки, которую я мог бы поставить себе в заслугу. Мое же, думаю, выглядело так, как будто его пропустили через мясорубку.
 — Наверно, мне надо помыться перед ужином, — сказал я Милк-Риверу, забирая свой пиджак и револьвер.
 — Да, черт возьми! — согласился он, разглядывая мое лицо. Передо мной возник пухлый человек в курортном костюме — он требовал внимания.
 — Я мистер Тёрни из компании «Орилла колони». Правильно ли я понял, что за время своего пребывания здесь вы не произвели ни одного ареста?
 Так вот кто меня разрекламировал! Мне это не понравилось — и не понравилось его круглое воинственное лицо.
 — Да, — признался я.
 — За два дня произошло два убийства, — напирал он, — в связи с которыми вы не предприняли ничего, хотя в обоих случаях улики вполне очевидны. Вы считаете это удовлетворительной работой?
 Я молчал.
 — Позвольте заметить, что это совершенно неудовлетворительно. — На свои вопросы он сам находил ответы. — И столь же неудовлетворителен тот факт, что вы взяли в помощь человека, — ткнув пухлым пальцем в сторону Милк-Ривера, — снискавшего репутацию одного из самых злостных правонарушителей в округе. Вы должны уяснить себе, что, если в вашей работе не произойдет коренных улучшений... если вы не проявите склонности делать то, для чего вас наняли, вы будете уволены.
 — Кто вы такой, вы сказали? — спросил я, когда он выговорился.
 — Мистер Тёрни, генеральный директор «Орилла колони».
 — Да? Так вот, Мистер Генеральный Директор Тёрни, ваши владельцы, когда нанимали меня, забыли мне сообщить о вашем существовании. Так что я вас вообще не знаю. Когда у вас возникнет желание что-то мне сказать, обращайтесь к вашим владельцам, а они, если сочтут это достаточно важным, передадут мне.
 Он еще больше раздулся.
 — Я, безусловно, доложу им, что вы пренебрегаете своими обязанностями, несмотря на все ваше искусство в уличных драках.
 — Сделайте от меня приписочку, — крикнул я ему вдогонку. — Скажите им, что сейчас я немного занят и не смогу воспользоваться никакими советами, от кого бы они ни исходили.
 И пошел с Милк-Ривером в «Каньон-хаус». Викерс, землистый хозяин, стоял в дверях.
 — Если вы думаете, что у меня хватит полотенец, чтобы вытирать кровь с каждой разбитой морды, то вы ошиблись, — заворчал он. — И простыни рвать на повязки тоже запрещаю!
 — Отродясь не видал такого неуживчивого человека, как ты, — настаивал Милк-Ривер, пока мы поднимались по лестнице. — Ну ни с кем не можешь поладить. У тебя, что ли, вообще друзей не бывает?
 — Только оглоеды!
 При помощи воды и пластыря я сделал все возможное для восстановления лица, но до красоты ему было далеко. Милк-Ривер сидел на кровати, наблюдал за мной и ухмылялся.


* * *

 По окончании ремонта мы спустились, чтобы поесть у Воша. За стойкой сидели еще три едока. Во время ужина мне пришлось обмениваться с ними впечатлениями о состоявшемся бое.
 Нас прервал стук копыт на улице. Мимо двери проехали верхом человек двенадцать, если не больше, а потом мы услышали, что они круто осадили лошадей и спешились перед домом Барделла.
 Милк-Ривер наклонился ко мне и сказал на ухо:
 — Ватага Большого Игнасио из каньона. Держись крепче, начальник, а то вытряхнут из-под тебя город.
 Мы доели и вышли на улицу.
 В свете сильного фонаря, висевшего над дверью Барделла, лениво прислонясь к стене, стоял мексиканец. Крупный чернобородый мужчина, весь в серебряных пуговицах; на обоих боках по револьверу с белой рукоятью.
 — Ты не отведешь лошадей на конюшню? — попросил я Милк-Ривера. — Я прилягу пока, восстановлю силы.
 Он поглядел на меня с любопытством и отправился туда, где мы оставили лошадей.
 Я остановился перед бородатым мексиканцем и показал сигаретой на его оружие.
 — Когда въезжаешь в город, положено снимать эти штуки, — любезно сказал я. — На самом-то деле с ними вообще не положено приезжать, но я не такой дотошный, под одеждой у человека искать не буду.
 Борода и усы раздвинулись в улыбке, открывшей желтую подкову зубов.
 — Если el senor jerife [1]  не хочет эти штуки, может, он их отберет?
 — Нет. Тыих убери.
 — Я их тут хочу. Я их тут ношу.
 — Делай, что тебе говорят, — сказал я по-прежнему любезно, после чего повернулся и ушел в лачугу Воша.
 Там, перегнувшись через стойку, я извлек из бочонка обрез.
 — Не одолжите? Хочу наставить парня на путь истинный.
 — Конечно, сэр, конечно! Пользуйтесь на здоровье! Прежде чем выйти, я взвел оба курка.
 Большого мексиканца не было на улице. Он находился в доме — рассказывал об этом друзьям. Некоторые друзья были американцы, некоторые мексиканцы, а некоторые — Бог знает кто. Но все были при оружии.
 Друзья уставились на меня, и большой мексиканец обернулся. Он схватился за револьверы, пока поворачивался, однако не вынул.
 — Не знаю, что в этом орудии, — честно сказал я, направив свою картечницу в центр компании, — может, куски колючей проволоки и динамитная стружка. Мы это выясним, орлы, если вы сейчас же не сложите ваши револьверы на стойке, потому что обдам вас, как Бог свят!
 Они выложили револьверы на стойку. Я их не упрекну. Эта вещь посекла бы многих!
 — С нынешнего дня, когда приезжаете в город, прячьте ваши пушки подальше.
 Снова напустив на лицо приветливость, ко мне протолкался толстый Барделл.
 — Не приберете ли это оружие до отъезда ваших гостей? — спросил я.
 — Да! Да! С удовольствием! — воскликнул он, совладав наконец с удивлением.
 Я вернул обрез владельцу и отправился к себе в гостиницу.
 Когда я шел по коридору, открылась дверь, вторая или третья от моей. Появился Чик Орр и, обернувшись к кому-то, сказал:
 — Не делай ничего такого, чего я не стал бы делать. Я увидел, что в двери стоит Клио Ландес.
 Чик повернул голову, увидел меня и угрюмо остановился.
 — Драться ни черта не умеешь! Только и знаешь, что садить.
 — Это точно.
 Он погладил распухшей рукой живот.
 — По корпусу плохо держу удар, так и не научился. Из-за этого и ушел с ринга. Но ты меня больше не задирай — могу зашибить! — Он ткнул меня большим пальцем в бок и направился к лестнице.
 Когда я проходил мимо двери Клио, она уже была закрыта. У себя в комнате я вынул бумагу и ручку, но не успел написать и трех слов отчета, как в дверь постучали.
 — Войдите! — Дверь я не запер, ждал Милк-Ривера. Вошла Клио Ландес.
 — Помешала?
 — Нет. Заходите, располагайтесь. Милк-Ривер через несколько минут придет.
 — Вы не чалите Милк-Ривера? — спросила она в лоб.
 — Нет. Никаких дел за ним не знаю. Лично у меня к нему нет претензий. А что?
 — Ничего. Просто подумала, не захотите ли повесить на него какой-нибудь грабеж. Меня вы не обманете. Эти гужееды держат вас за тупого. Но я-то получше их вижу.
 — Спасибо на добром слове. Только не распространяйтесь о моем уме. Хватит с меня рекламы. Что вы тут делаете, в глухомани?
 — Легочница. — Она постукала себя по груди. — Врач сказал, что на воздухе протяну дольше. А я, дура, поверила. Здесь жить — то же самое, что умирать в городе.
 — И давно вы бежали от шума?
 — Три года... Два — в Колорадо, а теперь в этой дыре! Кажутся тремя веками.
 Я забросил удочку:
 — Был там по делам в апреле — недели две или три.
 — Правда были? — таким тоном, словно я побывал в раю. Она засыпала меня вопросами: а это по-прежнему так-то и так-то? а там-то и там-то все как было?
 Мы славно поболтали, и оказалось, что я знаю кое-кого из ее друзей. Двое были аферисты высокого полета, один — выдающийся бутлегер, остальные — букмекеры, мошенники и тому подобное.
 Какое у нее ремесло, я не выяснил. Говорила она на смеси грамотного школьного языка с воровским жаргоном и о себе подробностей не рассказывала.
 К тому времени когда пришел Милк-Ривер, мы уже прекрасно спелись.
 — Мои друзья еще в городе? — спросил я.
 — Да. Слышно, как галдят у Барделла. А ты вроде славы опять себе не прибавил.
 — Что еще?
 — Твоим друзьям из чистой публики не особенно понравился твой последний номер: отдать на хранение Барделлу револьверы Игнасио и его людей. Из правой руки, дескать, забрал у них оружие и в левую вложил — вот какое у них мнение.
 — Я просто показал, что могу забрать. Оно мне ни к чему, — объяснил я. — Все равно они бы новое добыли. Пожалуй, пойду покажусь им. Я ненадолго.
 В «Бордер-паласе» было шумно и оживленно. Друзья Игнасио не обратили на меня никакого внимания. Подошел Барделл:
 — Я рад, что вы окоротили парней. Избавили меня от многих волнений.
 Я кивнул, пошел к городской конюшне и застал там ночного сторожа, который обнимался с железной печкой.
 — Тут не найдется человека, чтобы ночью отвез донесение в Филмер?
 — Может, кого и найду, — ответил он без энтузиазма.
 — Дай ему хорошую лошадь и пошли ко мне в гостиницу, только поживее, ладно?
 Я сел ждать на веранде гостиницы. Через некоторое время подъехал длинноногий парень лет восемнадцати на чалой лошадке и спросил помощника шерифа. Я вышел из тени и спустился на улицу, чтобы наш разговор не услышал кто-нибудь посторонний.
 — Папаша сказал, вы хотите отправить что-то в Филмер.
 — Ты можешь выехать в направлении Филмера, а потом повернуть на ранчо X. А. Р.?
 — Да, сэр, могу.
 — Тогда мне вот что надо. Приедешь туда, скажи Пири, что Большой Игнасио со своими людьми в городе и до рассвета могут нагрянуть к ним.
 — Все сделаю, сэр.
 — Это тебе. За конюшню заплачу потом. — Я сунул ему в руку деньги. — Езжай, и чтобы о нашем разговоре никто не знал.
 Поднявшись к себе, я застал Милк-Ривера и Клио втроем с бутылкой. Мы побеседовали, покурили, а потом вечеринка закончилась. Милк-Ривер сказал, что комната у него соседняя с моей.
 В начале шестого стук в дверь заставил меня вылезти из постели на холод.
 — Ты не на ферме! — заворчал я, впуская Милк-Ривера. — Ты теперь горожанин. Тебе полагается спать, пока солнце не встанет.
 Оку закона спать вообще не полагается, — ухмыльнулся он, тоже стуча зубами, потому что надето на нем было не больше, чем на мне. — Фишер — ну, у которого ранчо в той стороне — прислал человека сказать тебе, что возле X. А. Р.'а идет бой. Вместо тебя он ко мне вперся. Едем туда, заместитель?
 — Едем. Добудь винтовки, воду, лошадей. Я пойду к Вошу, закажу завтрак и чего-нибудь завернуть в дорогу.
 Через сорок минут мы с Милк-Ривером выехали из города.
 Утро согревалось, пока мы ехали, солнце рисовало фиолетовые картины на песке, перегоняло росу в редеющий турман. Благоухали мескитовые деревья, и даже песок, на котором вскоре станет так же уютно, как на раскаленной сковородке, издавал приятный свежий запах.
 Мы завидели издали три синие крапинки над строениями ранчо — то кружили в вышине грифы; а еще дальше на фоне неба двигалось по гребню какое-то животное.
 — Лошадь. Должна быть под всадником, но всадника нет, — объявил Милк-Ривер.
 Немного погодя нам попалось изрешеченное пулями мексиканское сомбреро, потом на солнце блеснула пригоршня медных гильз.
 На месте одного из строений была груда черных головешек. Возле нее лежал навзничь один из тех, кого я разоружал вчера у Барделла.
 Из-за угла высунулась забинтованная голова, а потом появился и ее обладатель: правая рука на перевязи, в левой револьвер. За ним семенил кривой повар-китаец, размахивая секачом.
 Милк-Ривер узнал забинтованного.
 — Здорово, Ред! Поскандалили?
 — Маленько. Очень кстати вы нас упредили: Игнасио со своими налетел перед самым рассветом, а мы — из засады, и понесли его по всей степи. Меня вот задело пару раз, а остальные ребята погнались за ним на юг. Прислушаешься — слышно, постреливают.
 — Поедем за ними или в обгон пойдем? — спросил меня Милк-Ривер.
 — А обогнать можно?
 — Можно. Раз Игнасио бежит, значит, к вечеру кружной дорогой приедет к себе на ранчо. А мы, если сперва каньоном, а потом на юг возьмем, можем и раньше поспеть. Быстро-то он не поедет, от ребят отбиваясь.
 — Попробуем.
 С Милк-Ривером во главе мы миновали здания ранчо, потом лощиной доехали до того места, где я накануне свернул в каньон. Немного погодя дорога сделалась ровнее, и мы прибавили ходу.
 В полдень остановились, чтобы дать отдых лошадям, съели бутерброды, покурили. Тронулись дальше.
 Солнце стало спускаться по правую руку, тени в каньоне росли. Когда долгожданная тень достигла восточного склона, Милк-Ривер остановился впереди меня.
 — Оно вон за тем поворотом.
 Мы спешились, глотнули по разу, сдули с винтовок песок и двинулись к кустам, заслонявшим следующий поворот извилистого каньона.
 За поворотом дно каньона сбегало к круглой впадине-блюдцу. Покатые борта его заканчивались на равнине. Посреди блюдца стояли четыре саманных дома. Хотя дома весь день жгло пустынное солнце, они казались почему-то темными и влажными. Над одним из них вилась струйка дыма. Ни людей, ни животных кругом.
 — Я пойду туда разведаю, — сказал Милк-Ривер, отдавая мне шляпу и винтовку.
 — Верно, — согласился я. — Я тебя прикрою, но если что-нибудь начнется — уходи в сторону. Из винтовки стрелять я не самый большой мастер!
 В начале вылазки Милк-Риверу хватало прикрытия. Он продвигался быстро. Но кусты редели. Продвижение замедлилось. Он лег и пробирался ползком: от бугорка к купе кустов, от куста к камню.
 Шагах в десяти от первого дома спрятаться было уже не за чем. Он вскочил и кинулся под ближайшую стену.
 Ничего не произошло. Несколько долгих минут он стоял у стены, а потом крадучись двинулся к тыльной стороне дома.
 Из-за угла появился мексиканец.
 Я не мог разглядеть его лицо, но увидел, как напряглось его тело. Рука нырнула к поясу.
 Револьвер Милк-Ривера брызнул огнем.
 Мексиканец упал. Ясная сталь его ножа промелькнула высоко над головой Милк-Ривера и зазвенела, ударясь о камень.
 Дом скрыл от меня Милк-Ривера. Я увидел его снова, когда он мчался к черной двери второго дома.
 Из двери навстречу ему хлестнули выстрелы. Я открыл заградительный огонь из винтовок, посылая пулю за пулей в открытую дверь со всей быстротой, на какую был способен. Магазин второй винтовки опустел как раз тогда, когда стрелять стало опасно: Милк-Ривер был уже слишком близко к двери.
 Бросив винтовку, я побежал к лошади и верхом помчался на помощь к моему ненормальному помощнику.
 Он в ней не нуждался. Когда я подъехал, все было кончено.
 Дулами револьверов он выгонял из дома еще одного мексиканца и Жука Рейни.
 — Весь улов, — сообщил он. — Больше никого не нашлось.
 — А ты что тут делаешь? — спросил я Рейни.
 Но кокаинист лишь потупился угрюмо и ничего не ответил.
 — Мы их свяжем, — решил я, — а потом поглядим, что еще тут есть.
 Вязал главным образом Милк-Ривер, как более опытный в обращении с веревкой. Он уложил парочку на землю, примотал спиной к спине, и мы занялись осмотром.
 Кроме разнообразного оружия и более чем достаточного запаса патронов, ничего увлекательного мы не могли обнаружить, пока не набрели на массивную дверь в цоколе главного здания, запертую перекладиной с висячим замком.
 Я нашел ржавый обломок кирки и сбил замок. Потом мы сняли перекладину и распахнули дверь.
 Из душного темного подвала к нам устремились люди. Семеро мужчин — и лопотали на разных языках.
 Мы остановили их револьверами. Они затараторили громче, возбужденнее.
 — Тихо! — рявкнул я.
 Они сообразили, что от них требуется, даже если не знали слова. Галдеж смолк; мы оглядели их. Все семеро были похожи на иностранцев, и притом не мирных — вполне разбойничья компания.
 Мы с Милк-Ривером сперва попробовали с ними по-английски, потом по-испански — сколько сумели наскрести вдвоем. Обе попытки снова вызвали галдеж, но не английский и не испанский.
 — Еще что-нибудь знаешь? — спросил я у Милк-Ривера.
 — Чинук [2]  только остается — больше ничего.
 Это вряд ли могло помочь. Я попытался вспомнить несколько слов из тех, что сходили у нас в экспедиционном корпусе за французские.
 «Que desirez-vous» [3]  вызвало радостную улыбку на толстом синеглазом лице.
 Я уловил: «Nous allons aux Etats-Unis» [4] , а дальше он затрещал так, что вникнуть не было никакой возможности.
 Интересно. Игнасио не сказал гостям, что они уже в Соединенных Штатах. По-видимому, с ними легче было управляться, пока они думали, что находятся в Мексике.
 — Montrez-moi votre passeport [5] .
 Синий глаз залопотал протестующе. Ясно: им сказали, что паспорта не потребуются. Потому они и платили за переход через границу, что им было отказано в паспортах.
 — Quand etes-vous veni ici? [6] 
  Hier  означало «вчера» — вне зависимости от того, чем это слово сопровождалось. Выходит, Большой Игнасио перевез их через границу, засунул в подвал и прямиком отправился в Штопор.
 Мы снова заперли иммигрантов в подвале, присовокупив к ним мексиканца и Жука Рейни. Рейни ревел белугой, когда я отнимал у него кокаин и шприц.
 — Огляди потихоньку местность, — сказал я Милк-Риверу, — а я пока что усажу твоего покойника.
 К возвращению Милк-Ривера мертвый мексиканец устроился у меня удобно: развалясь на стуле недалеко от фасадной двери главного здания, спиной к стене, в надвинутом на глаза сомбреро.
 — Вдалеке кто-то пыль поднимает, — доложил Милк-Ривер.
 — Не удивлюсь, если до темноты у нас появится общество. Темнота, и густая, держалась уже час, когда они прибыли. Мы успели поесть, отдохнуть и были готовы к встрече.
 В доме горел свет. Там сидел Милк-Ривер и тренькал на мандолине. Свет из открытой двери неясно очерчивал мертвого мексиканца — статую спящего. Позади него, за углом, вплотную к стене лежал я, высунув только голову.
 Мы услышали гостей задолго до того, как смогли их разглядеть. Две лошади, топоча за десятерых, приближались резвой рысью.
 Игнасио с такой силой осадил свою, что она поднялась на дыбы, и не успели опуститься на землю ее передние копыта, как мексиканец, соскочив с седла, уже занес ногу над порогом. Второй всадник не отставал от него.
 Бородатый Игнасио увидел мертвеца. Он кинулся к нему, взмахнул хлыстом и гаркнул:
 — Arriba, piojo! [7]  Мандолина в доме смолкла. Я вскочил.
 Бородатый удивленно раскрыл рот.
 Его хлыст задел пуговицу покойника, зацепился, и петля на рукояти задержала запястье. К поясу потянулась другая рука.
 Я уже час держал револьвер. Я был близок. Я мог не торопясь выбрать цель. Когда рука мексиканца дотронулась до револьвера, я прострелил ему и руку и бедро.
 Пока он падал, я увидел, как Милк-Ривер ударил второго револьверным стволом по затылку.
 — А мы вроде неплохо сработались, — сказал мой загорелый помощник, нагнувшись, чтобы подобрать неприятельское оружие.
 Громогласные проклятия бородатого затрудняли нашу беседу.
 — Которого ты оглушил, я суну в погреб, — сказал я. — Следи за Игнасио — вернусь, мы его перевяжем.
 Оглушенный очнулся только тогда, когда я проволок его полдороги до подвала. Остальную часть дороги я подгонял его револьвером, потом пинком отправил внутрь, пинками отогнал остальных арестантов от двери, закрыл ее и запер перекладиной.
 Когда я вернулся, бородатый перестал шуметь.
 — За тобой кто-нибудь едет? — спросил я, опустившись возле него на колени, и перочинным ножом принялся разрезать на нем штанину.
 Вместо ответа я услышал разные сведения о себе, о моих родителях и моих повадках. Все оказались неверными, зато колоритными.
 — Язык ему, что ли, к ноге примотать? — предложил Милк-Ривер.
 — Пускай покричит!
 Я снова обратился к бородатому:
 — На твоем месте я бы ответил на этот вопрос. Если наездники X. А. Р.'а прискачут за тобой сюда и застанут нас врасплох, руку даю, что тебя линчуют.
 Он об этом не подумал.
 — Si, si... Пири и его люди. Они sequir — mucha rapidez! [8] 
 — Кроме тебя и этого второго, у вас кто-нибудь остался?
 — Нет! Ningiin! [9] 
 — Милк-Ривер, попробуй разведи перед домом костер побольше, а я тут кровь остановлю этому гусю.
 Парень посмотрел на меня разочарованно:
 — Что же, мы им и засады никакой не сделаем?
 — Нет, если не возникнет необходимость.
 Пока я накладывал мексиканцу жгуты, Милк-Ривер развел исполинский костер, который освещал и дома, и почти вей впадину вокруг них. Я собирался отправить Игнасио с Милк-Ривером в дом — на случай, если не смогу сговориться с Пири. Но не успел. Едва я начал объяснять мой план Милк-Риверу, как из темноты донесся бас Пири:
 — Руки вверх, эй, вы!
 — Спокойно! — предостерег я Милк-Ривера и встал. Но рук не поднял.
 — Представление окончено, — крикнул я в темноту. — Подъезжайте.
 Прошло десять минут. На свету появился Пири. Его квадратное лицо было угрюмо и покрыто разводами грязи. Лошадь — вся в бурой пене. В обеих руках он держал револьверы.
 За ним следовал Данн — такой же грязный и угрюмый, и тоже с оружием наготове.
 За Данном никто не выехал. Значит, остальные рассредоточились вокруг нас в темноте.
 Пири нагнулся над головой лошади, чтобы рассмотреть Большого Игнасио, который замер на земле, затаил дух.
 — Мертвый?
 — Нет... ранен в руку и в ногу. Кое-кто из его друзей у меня под замком, в доме.
 При свете костра бешено сверкнули белки его глаз.
 — Других можешь оставить себе, — грубым голосом сказал он. — Нам хватит этого.
 Я понял его правильно.
 — Все у меня остаются.
 — Я тебе ни на грош не верю, — прорычал мне сверху Пири. — Я позабочусь сам, чтобы налеты Игнасио кончились раз и навсегда. Я с ним разберусь.
 — Ничего похожего.
 — Как же, интересно, ты мне его не отдашь? — Он злобно рассмеялся. — Или думаешь, что нас с ирландцем двое? Если не веришь, что ты окружен — рыпнись!
 Я верил ему, но:
 — Это не имеет значения. Если бы я был бродяга или старатель, или вообще какой-нибудь одиночка без связей, ты бы со мной долго не церемонился. Но я не такой, и ты понимаешь, что я не такой. Я на это рассчитываю. Игнасио ты получишь, только если меня убьешь. Никак иначе! Вряд ли он тебе так нужен.
 С минуту он глядел на меня. Потом коленями подал лошадь к мексиканцу. Игнасио сел и начал умолять меня, чтобы я его спас.
 Я медленно поднял правую руку к револьверу, который был у меня под мышкой.
 — Брось! — рявкнул Пири, направив оба револьвера мне в голову.
 Я улыбнулся ему, медленно вытащил револьвер, медленно повернул его — так, что он оказался между револьверами Пири.
 Эту позицию мы сохраняли довольно долго: времени, чтобы вспотеть, хватило на обоих. Неуютное положение!
 В его воспаленных глазах мелькнула непонятная искра. Я слишком поздно понял, что за ней последует. Револьвер в его левой руке отвернулся от меня — выстрелил. В темени Игнасио появилась дыра. Он свалился набок.
 Милк-Ривер, ухмыляясь, снял Пири с лошади одной пулей.
 Револьвер в правой руке Пири выстрелил уже над моей головой: я удирал из-под копыт его лошади, взвившейся на дыбы. Грохнули револьверы Данна.
 — В дом! — крикнул я Милк-Риверу и дважды выстрелил в лошадь Данна.
 Над нами, под нами, вокруг нас и только что не внутри запели винтовочные пули.
 Растянувшись на полу в освещенном дверном проеме, Милк-Ривер сыпал горячий свинец на улицу с обеих рук. Лошадь Данна повалилась. Данн встал... схватился двумя руками за лицо... рухнул рядом с лошадью.
 Милк-Ривер прервал фейерверк ровно на столько времени, сколько мне надо было, чтобы, прыгнув через него, спрятаться в доме.
 Пока я разбивал стекло в фонаре и задувал огонь, он захлопнул дверь. Пули играли музыку на двери и стенах.
 — Правильно я сделал, что подшиб курощупа?
 — Святое дело! — солгал я.
 Рвать на себе волосы из-за этого уже не имело смысла, но в смерти Пири не было необходимости. И Данна не обязательно было убивать. Пули уместны, когда исчерпаны слова, а мой загорелый помощник перешел к делу, когда я отнюдь не израсходовал всех средств убеждения.
 Пули перестали дырявить дверь.
 — Ребята чешут в затылках, — высказал догадку Милк-Ривер. — Патронов небось кот наплакал — с рассвета по мексиканцу палят.
 Я отыскал в кармане носовой платок и стал засовывать в дуло винтовки.
 — Это для чего? — спросил Милк-Ривер.
 — Поговорить. — Я шагнул к двери. — И собачкой не балуйся, пока не кончу.
 — Сроду не видел такого любителя поговорить, — посетовал Милк-Ривер.
 Я осторожно приотворил дверь. Тишина. Я высунул в щель винтовку и помотал ею при свете еще горевшего костра. Тишина. Я открыл дверь и вышел.
 — Пришлите кого-нибудь поговорить! — крикнул я в темноту.
 Незнакомый голос с чувством выругался и начал угрожать.
 — Мы тебя...
 Тирада оборвалась.
 В стороне блеснул металл.
 На свет вышел Бак Смолл с ободранной щекой и черными ободьями вокруг воспаленных глаз.
 — Чего вы добиваетесь, ребята? — спросил я.
 Он хмуро посмотрел на меня:
 — Милк-Ривера твоего добиваемся. На тебя мы зла не держим. Ты делаешь то, за что тебе платят. А Милк-Ривер не должен был убивать Пири!
 — Бак, раскиньте немного мозгами. Лихим и буйным дням пришел конец. Вы пока что не замараны. Игнасио напал на вас, и греха в том нет, что вы расшерстили его банду по всей пустыне. Но валять дурака с моими арестованными вы не имеете права. Пири не хотел это понять. И если в не мы его убили, ему все равно бы висеть. Так что плакать вам не о чем.
 Теперь что касается Милк-Ривера: он вам ничего не должен. Он застрелил Пири под вашими дулами — застрелил, хотя игра шла неравная. Все козыри были у вас. Милк-Ривер рисковал так, как ни ты, ни я рисковать бы не стали. Вам нечего плакать.
 У меня там десять арестантов и сколько угодно оружия и патронов. Если вы меня вынудите, я раздам оружие и пущу их в драку. Лучше я их так потеряю всех до одного, чем вам отдам.
 Ничего, кроме огорчений, ребята, драка вам не даст — все равно, победите вы или проиграете. Ваша сторона округа Орилла была беспризорной дольше, чем почти весь Юго-Запад. Но это времечко кончилось. Пришли деньги из большого мира; идут люди из большого мира. Вам их не остановить! Пробовали когда-то в других местах — не вышло. Передашь это своим?
 — Ладно. — И он скрылся в темноте. Я ушел в дом.
 — Должны одуматься, — сказал я Милк-Риверу, — но кто их знает? Так что давай-ка пошарь тут — не найдется ли лаза в нашу каталажку: я ведь всерьез сказал, что раздам оружие арестантам.
 Через двадцать минут вернулся Бак Смолл.
 — Твоя взяла, — сказал он. — Мы хотим забрать Пири и Данна.
 В жизни у меня не было ничего приятней, чем кровать в «Каньон-хаусе», на другой вечер — в среду. После вольтижировки на саврасом коне, после драки с Чиком Орром и от непривычной езды верхом болячек у меня было больше, чем песку в округе Орилла.
 Наши десять арестантов разместились в старом складе при магазине Аддерли под охраной лучших людей города с Милк-Ривером во главе. Там они хорошо сохранятся, решил я, до приезда иммиграционных инспекторов, которым уже было послано известие. Шайка Игнасио почти вся погибла в бою с ковбоями, и я не думал, что Барделл сможет набрать людей для налета на мою тюрьму.
 Наездники с ранчо X. А. Р. отныне будут вести себя более или менее прилично, решил я. Оставалось еще два огреха, но конец моей пахоты в Штопоре был уже виден. Так что я не имел причин быть недовольным собой — и, раздевшись со скрипом, упал на кровать в предвкушении заслуженного сна.
 Дали мне насладиться им? Нет.
 Едва я улегся, кто-то забарабанил в мою дверь.
 Это был суетливый доктор Хейли.
 — Несколько минут назад меня вызвали в вашу импровизированную тюрьму, осмотреть Рейни, — сказал доктор. — Он пытался бежать и в схватке с одним из охранников сломал руку. Это само по себе не страшно, но состояние его внушает тревогу. Ему надо дать кокаин. Мне кажется, что оставлять его дольше без наркотика опасно.
 — Он и в самом деле плох?
 — Да.
 — Пойду поговорю с ним, — сказал я, с неохотой взявшись за одежду. — По дороге с ранчо я делал ему время от времени укол, чтобы он у нас не рухнул. Но сейчас мне надо добиться от него кое-каких сведений, и, пока не заговорит, он ничего не получит.
 Вой Рейни мы услышали еще на подходе к тюрьме. Милк-Ривер беседовал с одним из охранников.
 — Смотри, начальник, загнется он у тебя без марафета, — сказал Милк-Ривер. — Его тут пока связали, чтобы лубки не сорвал. Совсем чумной!
 Мы с доктором вошли, а охранник в дверях светил нам, подняв повыше фонарь.
 Вуглу, привязанный к стулу Милк-Ривером, сидел Жук Рейни. На губах у него выступила пена. Он бился в судорогах.
 — Ради Бога, укол! — завыл он.
 — Доктор, помогите вынести его.
 Мы подняли его со стулом и вынесли на улицу.
 — А ну, кончай голосить и послушай меня. Ты застрелил? Нисбета. Рассказывай все начистоту. Расскажешь — будет укол.
 — Не убивал я его! — завопил он.
 — Вранье. В понедельник утром, когда мы были у Барделла и говорили о смерти Шнура, ты украл у Пири веревку. Привязал ее так, чтобы создалось впечатление, будто убийца уходил каньоном. Потом ты стал у окна и, когда Нисбет вошел в заднюю комнату, застрелил его. Никто по веревке не спускался — Милк-Ривер заметил бы какой-нибудь след. Будешь признаваться?
 Он не желал. Он кричал и ругался, клянчил кокаин, твердил, что ничего не знает об убийстве.
 — Отправляешься обратно! — сказал я. Доктор Хейли взял меня за локоть.
 — Не подумайте, что я вмешиваюсь, но должен предупредить: то, что вы делаете, — опасно. По моему мнению — и считаю своим долгом довести его до вас, — отказывая этому человеку в наркотике, вы рискуете его жизнью.
 — Я понимаю, доктор, но должен рискнуть. Ему еще не так плохо — иначе бы он не врал. Когда его станет ломать по-настоящему, он заговорит!
 Упрятав Рейни обратно, я вернулся к себе в комнату. Но не в постель.
 В комнате сидела Клио Ландес — я не запер дверь — и ждала меня с бутылкой виски. Сама она была уже на три четверти полна — пьяница из меланхолических.
 Несчастная, больная, одинокая, в чужом краю вдали от дома. Она заливала тоску алкоголем, вспоминала покойных родителей, перебирала грустные обрывки детства, былые горести — и оплакивала их.
 Лишь к четырем часам утра — в четверг — виски вняло поим молитвам, и она уснула у меня на плече.
 Я взял ее на руки и понес по коридору к ней в комнату. Когда я подходил к ее двери, по лестнице поднялся Барделл.
 — Еще работенка шерифу, — благодушно заметил он и пошел дальше.
 Солнце уже стояло высоко, в комнате было жарко, а проснулся я от ставшего привычным стука в дверь. На этот раз меня разбудил один из добровольных охранников — длинноногий парень, которого я посылал в понедельник вечером предупредить Пири.
 — Жук вас хочет видеть. — Лицо у парня было осунувшееся. — В жизни не видел, чтобы человек чего-нибудь так хотел.
 За ночь Рейни превратился в развалину.
 — Я убил! Я убил! — крикнул он мне. — Барделл знал, что ранчо X. А. Р. отомстит за Шнура. Он велел мне убить Нисбета и подставить Пири — чтобы натравить вас на X. А. Р. Он уже такое делал, и все получалось в лучшем виде. Дайте укол! Это правда, Богом клянусь! Я украл веревку, подбросил ее, а револьвер мне дал Барделл. Он послал Нисбета в заднюю комнату, и я застрелил его. Револьвер — под кучей консервных банок за магазином Аддерли. Дайте укол!
 — Где Милк-Ривер? — спросил я у длинноногого парня.
 — Спит, наверно. Он сменился перед рассветом.
 — Хорошо, Жук. Потерпи, пока не придет доктор. Сейчас позову.
 Доктора Хейли я застал дома. Через минуту он уже шел со шприцем к наркоману.
 «Бордер-палас» открывался только в двенадцать часов. Двери были закрыты. Я отправился в «Каньон-хаус». Когда я поднялся, на веранду навстречу мне вышел Милк-Ривер.
 — Доброе утро, молодой человек, — приветствовал я его. — Не скажешь ли, в какой комнате почивает Барделл?
 Он посмотрел на меня так, словно видел меня в первый раз.
 — Сам поищешь. Я поденку у тебя кончил. Пускай другой, кто дает тебе титьку, а нет — у чертовой матери попроси.
 Слова эти были укутаны в запах виски, но не настолько сильный, чтобы все объяснить им.
 — Что с тобой стряслось?
 — А то стряслось, что ты вшивый... Продолжения я не стал ждать.
 Я шагнул к нему, и его правая рука метнулась к поясу. Я не дал ему вынуть оружие, бедром притиснул его к стене и схватил за обе руки.
 — Ты, конечно, большой артист по револьверной части, — заворчал я гораздо сварливее, чем если бы он был чужим, и встряхнул его, — но, если со мной попробуешь фокусничать, я растяну тебя кверху попкой!
 В руку мне вцепились тонкие пальцы Клио Ландес.
 — Перестаньте! — закричала она нам обоим. — Перестаньте! Не беситесь! Он с утра на что-то зол. Сам не знает, что говорит. Я сам был зол.
 — Зато я знаю, что говорю.
 Но Милк-Ривера отпустил и ушел в дом. В дверях я столкнулся с землистым Викерсом.
 — Какой номер у Барделла?
 — Двести четырнадцатый. А что? Я прошел мимо него к лестнице.
 С револьвером в руке постучался к Барделлу.
 — Кто там? — донеслось из комнаты. Я назвался.
 — Что вам надо?
 Я сказал, что мне надо с ним поговорить.
 Мне пришлось подождать минуту-другую. Он встретил меня полуодетый. Все, что полагается носить ниже пояса, было на нем. А выше — нижняя рубашка и пиджак, и одна рука в кармане пиджака.
 Глаза его расширились при виде револьвера.
 — Вы арестованы за убийство Нисбета, — сообщил я. — Выньте руку из кармана.
 Он сделал вид, будто его хотели разыграть.
 — За убийство Нисбета?
 — Да. Рейни сознался. Выньте руку из кармана.
 Он отвел от меня взгляд, посмотрел куда-то мне за спину, и глаза его вспыхнули торжеством.
 Я опередил его с выстрелом на долю секунды: он потерял время, дожидаясь, когда я поддамся на этот древний трюк. Его пуля оцарапала мне шею.
 Моя попала ему туда, где нижняя рубашка туже всего обтягивала его жирную грудь.
 Он упал, терзая карман, пытаясь вытащить револьвер для второго выстрела.
 Я мог бы помешать ему, но он все равно был не жилец. Первая пуля пробила ему легкое. Я всадил в него вторую. Коридор наполнился людьми.
 — Врача сюда! — крикнул я.
 Но врач Барделлу был не нужен. Он умер раньше, чем я договорил.
 Сквозь толпу протолкался Чик Орр и вошел в комнату. Я выпрямился, засовывая револьвер в кобуру.
 — На тебя, Чик, у меня пока ничего нет, — медленно сказал я. — Тебе лучше знать, числится ли за тобой что-нибудь. На твоем месте я бы отчалил из Штопора, не тратя много времени на сборы.
 Бывший боксер сощурился на меня, потер подбородок и квокнул.
 — Если меня спросят, скажи, уехал путешествовать. — И он снова протолкался сквозь толпу.
 Когда появился врач, я увел его в свою комнату, и он перевязал мне шею. Рана была неглубокая, но кровила сильно.
 Наконец он кончил, я вынул из чемодана свежую одежду и разделся. Но, подойдя к умывальнику, обнаружил, что доктор истратил всю воду. Напялив брюки, пиджак и туфли, я отправился за водой вниз, на кухню.
 Когда я поднялся обратно, в коридоре уже никого не было, кроме Клио Ландес.
 Она прошла навстречу целеустремленно, на меня даже не взглянула.
 Я вымылся, оделся и пристегнул револьвер. Еще один пробел закрыть — и я свободен. Я решил, что карманные игрушки мне не понадобятся, и убрал их. Еще одно маленькое дело — и шабаш. Меня грела мысль о расставании со Штопором. Город мне не нравился, с самого начала не нравился, и еще больше не понравился после ссоры с Милк-Ривером.
 Я думал о нем, выходя на улицу, а выйдя, увидел его на другой стороне.
 Взглянув на него как на пустое место, я повернул вниз по улице.
 Шаг. Пуля взрыла землю у меня под ногами.
 Я остановился.
 — Вынимай его, толстомясый! — заорал Милк-Ривер. — Двоим нам не жить!
 Я медленно повернулся к нему, мысленно ища выход. Но выхода не было.
 В глазах-щелках горело сумасшествие. Лицо — маска смертельной лютости. Никаких доводов он не услышит.
 — Двоим нам не жить! — повторил он и снова выстрелил мне под ноги. — Вынимай его!
 Я перестал изобретать выход и полез за револьвером.
 Он дал мне время приготовиться.
 Он навел на меня револьвер, когда я направил на него свой.
 Мы нажали на спуск одновременно.
 В глаза мне сверкнуло пламя.
 Я свалился на землю — весь бок у меня онемел.
 Он смотрел на меня растерянно. Я перестал смотреть на него и взглянул на свой револьвер: револьвер только щелкнул, когда я нажал спусковой крючок!
 Когда я поднял глаза, он шел ко мне — медленно, уронив руку с револьвером.
 — Наверняка играл, а? — Я поднял револьвер, чтобы он мог разглядеть сломанный боек. — Поделом мне — чтобы не оставлял на кровати, когда на кухню за водой иду.
 Милк-Ривер бросил свой револьвер — схватил мой. Из гостиницы к нему подбежала Клио Ландес.
 — Тебя не?..
 Милк-Ривер сунул револьвер ей в лицо.
 — Твоя работа?
 — Я испугалась, что он…
 — Ты!.. — Тыльной стороной руки он ударил ее по губам. Он упал на колени возле меня — лицо его было лицом мальчишки. На руку мне капнула горячая слеза.
 — Начальник, я не...
 — Ничего, ладно, — успокоил я его, не покривив душой. Остальных его слов я не услышал. Онемение в боку проходило, и то, что шло ему на смену, не было приятным. Все во мне всколыхнулось...
 Очнулся я в постели. Доктор Хейли делал что-то скверное с моим боком. Позади него Милк-Ривер держал в дрожащих руках таз.
 — Милк-Ривер, — прошептал я, ибо на большее в смысле разговора был не годен.
 Он приклонил ко мне слух.
 — Бери Воша. Он убил Вогеля. Осторожно — у него револьвер. Подмани на самозащиту — может сознаться. Посади с остальными.
 Опять сладкое забытье.
 Ночь, тусклый свет лампы — когда снова открыл глаза.
 Рядом с моей кроватью сидела Клио Ландес, безутешная, уставясь в пол.
 — Добрый вечер, — выдавил я. И пожалел о том, что заговорил.
 Она обливала меня слезами и непрерывно заставляла убеждать ее, что я простил ей подлость с револьвером. Не знаю, сколько раз я ее простил. Это было дьявольски докучливое занятие.
 Пришлось закрыть глаза и сделать вид, что я потерял сознание, — иначе она бы не отстала.
 Наверно, я уснул, потому что, когда опять очнулся, был день, и в кресле сидел Милк-Ривер.
 Он встал, потупясь, не глядя на меня.
 — Я, пожалуй, буду трогаться, раз ты оклемываешься. Но все равно скажу тебе: если бы я знал, что эта... сделала с твоим револьвером, я бы никогда не напал на тебя.
 — Ладно, а что стряслось-то? — проворчал я.
 — Спятил, наверно, — промямлил он. — Выпил малость, а потом Барделл стал мне заправлять насчет ее и тебя и что ты меня за нос водишь. А я... ну, видно, совсем ум за разум зашел.
 — На место не встал еще?
 — Ты что!
 — Тогда, может, хватит дурить — сядешь и поговорим как люди? Ты с ней по-прежнему в ссоре?
 Оказалось, по-прежнему — весьма решительно и весьма непечатно.
 — Ты дубина! — сказал я. — Она здесь чужая, истосковалась по своему Нью-Йорку. Я могу говорить на ее языке и знаю людей, которых она знает. Вот и все, что было.
 — Да не в том дело. Если женщина устраивает такую...
 — Чепуха! Проделка пакостная, что и говорить. Но если женщина идет на такую проделку, чтобы тебя выручить, ей цена — миллион за унцию! А теперь беги, найди эту даму Клио и веди ее сюда!
 Он сделал вид, что идет с неохотой. Но я услышал ее голос, когда он постучался к ней. И битый час валялся на ложе страданий, прежде чем они вспомнили обо мне. Они вошли такой тесной парочкой, что спотыкались об ноги друг друга.
 — А теперь о делах, — проворчал я. — Какой нынче день?
 — Понедельник.
 — Взял его?
 — Вша-то? Взял, — ответил Милк-Ривер, размещаясь в одном кресле с подругой. — Он в окружном центре — с остальными отбыл. На самозащиту он клюнул, рассказал мне все как было. А ты-то скажи, как скумекал?
 — Что скумекал?
 — Что Вош убил беднягу Шнура. Как он рассказывает, Шнур пришел к нему тогда ночью, разбудил, наел на доллар и десять центов, а потом говорит: попробуй, мол, получи. Слово за слово, Шнур хватается за револьвер, Вош с испугу в него стреляет — и Шнур, значит, как воспитанный человек, выходит умирать на улицу. Но ты-то как додумался?
 — Не следовало бы, конечно, выдавать профессиональные секреты, но на этот раз так и быть. Когда я пришел к Вошу, чтобы расспросить его об убийстве, он занимался уборкой и уже вымыл пол — до того, как приняться за потолок. Если в том есть какой-то смысл, то только такой: пол ему  пришлось  вымыть, а чтобы скрыть это, он затеял генеральную уборку. Гак что Шнур, наверно, напачкал кровью на полу.
 Если исходить из этого, все остальное объясняется легко. Шнур вышел из «Бордер-паласа» в отвратительном расположении духа: продул все, что перед этим выиграл, Нисбет унизил его, отобрав револьвер, да и выпитое за день давало осадок. Ред Уилан напомнил ему ту историю, когда Вош явился на ранчо, чтобы взыскать четверть доллара. Куда же ему направиться со своей злобой, как не в хибару Воша? То, что Шнур убит не из обреза, ничего еще не доказывало, меня с самого начала не было веры в этот обрез. Если бы Вош рассчитывал им обороняться, то не держал бы его на виду, да еще под полкой, где и достанешь-то не сразу. Я сообразил, что обрез у него для морального воздействия, а для дела припрятана другая штука.
 И что еще вы все тут просмотрели, — Нисбет, скорей всего, говорил правду; будь он виноват, он придумал бы что-нибудь поскладнее. Рассказы Барделла и Чика были не так хороши, но, возможно, они в самом деле думали, что Шнура убил Нисбет, и выгораживали его. Милк-Ривер улыбнулся мне и притянул подругу поближе.
 — А ты не такой тупой, — сказал он. — Клио, как увидела тебя, сразу предупредила, чтобы я при тебе не выкамаривал.
 Голубые глаза его затуманила мысль. — Ты подумай, сколько народу поубивалось, покалечилось, за решетку село — и все из-за доллара и десяти центов. Хорошо еще, не на пять долларов наел Шнур. Весь штат Аризона через него бы обезлюдел!