Аннотация: Повести и рассказы, вошедшие в эту книгу, могут быть отнесены к жанру иронической фантастики с элементами иронического детектива. Поэтому в книге действуют пришельцы, ушельцы, инспекторы полиции, преследующие преступников, а также путешественники по огромным космическим и бесконечно малым микроскопическим мирам.


---------------------------------------------


 Феликс Кривин
 Фантастика-буфф



 Глава первая. БЕРЕГИТЕ МУЖЧИН!


 Внимание полицейского инспектора Хоста уже давно выбросило белый флаг и бредет под конвоем слов, монотонных, невыразительных, похожих друг на друга:
 – Он исчез неделю назад… Сначала я не придавала значения… То есть, вы меня понимаете… не может жена не придавать значения, когда муж не ночует дома…
 Не умеют пострадавшие ярко страдать, не умеют рассказать о происшествии так, чтобы дух захватило. Да и сами происшествия, откровенно говоря… Кого они могут взволновать? Только не инспектора. А ведь есть же происшествия, есть преступления… Вот, например, хоть это. Ограблен универсальный магазин. Но не примитивно, со взломом и отключением сигнализации. Преступник, инопланетянин, а точнее, плутонянин, прилетевший на Землю с планеты Плутон, взял кассу, приняв образ кассира. Он провел операцию спокойно, без шума, но, по неопытности, не оставил следов. Поэтому подозрение, естественно, пало на кассира. Увидев, что он обнаружен, преступник поспешно покинул образ кассира и принял образ заведующего секцией «Мужские костюмы». Там его тоже засекли, и он перебазировался в секцию «Чулки, носки». Когда все секции были исчерпаны, преступник принял образ директора магазина. Но полиция оцепила магазин, стянула к нему крупные силы и уже приготовилась брать универмаг штурмом… Тут-то плутонянин пошел на крайнюю меру: он отключил гравитацию, и универмаг, лишенный земного притяжения, легко поднялся в воздух. Все здание, со всеми товарами, даже теми, что в подсобке и под прилавком, взмыло в воздух, и только служащие универмага остались стоять на земле: они до того наворовались, что не могли оторваться от земли даже в условиях полной невесомости. Тут-то их всех и замели.
 Так, благодаря вмешательству инопланетных сил, было раскрыто крупное преступление. Этот случай был описан в литературе.
 А вот другой случай, тоже описанный в литературе. Воспользовавшись новейшими достижениями телепатии, преступник присвоил мысли, которые ему никто не передавал. Метод передачи мыслей на расстояние он использовал для хищения чужих мыслей. В результате известный профессор, автор многих замечательных открытий, вдруг перестал делать открытия и понес такую околесицу, что вся кафедра разбежалась. А молодой аспирант вдруг стал высказывать мысли, которые по плечу только крупному научному авторитету. Это-то и навело полицию на след. Краденую вещь можно скрыть, но мысли не скроешь.
 Конечно, преступник получил по заслугам. Суд вынес решение: на всех работах, которые будет издавать аспирант, отныне ставить имя профессора, возвращая, таким образом, украденное его владельцу. Правда, злые языки утверждали, что у владельца не было столько украдено, сколько впоследствии было ему возвращено. Но протеста по этому поводу от пострадавшего не поступало.
 – И вот с тех пор он не ночует дома… – доносится до инспектора сквозь собственные отвлеченные мысли.
 Какое дело инспектору до того, где ночует муж этой женщины? Он, инспектор, и сам почти неделю дома не ночевал: все работа, работа, срочная работа. Теперь у нас не девятнадцатый век, когда сыщики раскрывали преступления с помощью одной лишь формальной логики. Техника розыска совершенствуется, и вместе с ней совершенствуется техника преступлений, и обе эти техники намного опережают, а зачастую и вовсе вытесняют логику.
 – У него и прежде бывали отлучки, но я считала это естественным. Я предпочитаю не контролировать моего мужа, чтобы не давать ему повода что-то скрывать. И он, вы знаете, ничего от меня не скрывает. Когда он приходит домой – в тех случаях, когда он приходит домой, – мы с ним все выкладываем друг другу: я ему, он мне. Мы даже ни о чем не спрашиваем, а просто начинаем рассказывать…
 Инспектор слушает и скучает. Он тоскует, как тоскует преступник по оправдательному приговору, когда слушает обвинительную речь. Как тоскует моряк на суше, как тоскует карточный шулер, когда партнеры начинают раскладывать пасьянс. Муж сбежал! Никакой работы воображению…
 Правда, работа воображения не всегда помогала инспектору в раскрытии преступлений. Оно обычно уносило его так далеко, что преступник оставался позади и сворачивал куда-нибудь в сторону. Но эти неудачи не расхолаживали инспектора. Он твердо верил: в наш фантастический век нужно больше полагаться на фантазию, чем на факты.
 Раньше он это интуитивно чувствовал, а недавно имел случай укрепиться в этой мысли. К нему в полицию пришел человек и рассказал об ограблении века. Кого же ограбили? Оказывается, его самого. Так они устроены, эти пострадавшие: каждый считает свое происшествие происшествием века. Но молодой человек имел основание так считать, поскольку у него украли гениальное изобретение: усилитель интеллекта.
 Инспектор Хост любил фантастические изобретения. Втайне он мечтал о роботе-сыщике, который находил бы преступника в течение считанных минут. Но что касается усиления интеллекта, то об этом инспектор никогда не мечтал, так как не имел к своему интеллекту никаких претензий.
 Молодой человек, назвавшийся Н. Ютоном, сообщил инспектору, что у него есть и другие, неукраденные, изобретения, среди которых он назвал расширитель времени. Оказывается, Н. Ютон открыл закон взаимозависимости между временем и пространством. В бесконечно большом пространстве вечность равна мгновению, в бесконечно малом – мгновение равно вечности. Звезды живут миллиарды лет, но они живут не дольше, чем какой-нибудь мезон, жизнь которого умещается в миллионной доле секунды. И если мы сузим наше пространство до масштаба атома, то секунда для нас станет равна вечности.
 – А как мы его сузим? – спросил инспектор Хост, которого это неукраденное изобретение заинтересовало больше, чем украденное, хотя это противоречило его профессиональному интересу.
 – Здесь все описано, – сказал Н. Ютон и похлопал по папке, на которой было крупно выведено: «Н. Ютон. Это долгое, долгое никогда».
 Посетительница все говорила. Оказывается, у исчезнувшего мужа тоже были свои фантазии. Например, он настаивал, чтобы ей снились цветные сны, вместо того, чтобы купить ей цветной телевизор.
 – Муж любил вас?
 – Что вы имеете в виду?
 – Он был внимателен, приносил вам цветы?
 – Он приносил мне свой заработок.
 – И этого было достаточно?
 – На первых порах не очень, по правде говоря. Но потом он стал хорошо зарабатывать, мы купили квартиру, машину… Мы были счастливы.
 – Вы были счастливы? Или ваш муж тоже?
 – Конечно, тоже! Мы же с ним жили вместе, значит, вместе были счастливы.
 – Чем занимается ваш муж?
 Миссис Фунт не может этого с точностью сказать, но кажется, его работа связана с какой-то наукой.
 – Но вы говорите, что муж вам все рассказывал?
 – Так не о работе же! Слава богу, у людей, которые пятнадцать лет прожили вместе, найдется о чем поговорить!
 Рассуждения миссис Фунт на семейную тему были прерваны появлением новой посетительницы. Эта дама, нисколько не смутясь занятостью инспектора, решительно вошла в кабинет и представилась:
 – Мисс Стерлинг.
 – Присаживайтесь, – любезно пригласил ее инспектор. – А вы, – это относилось к миссис Фунт, – не уходите. Вы друг другу не помешаете.
 Так инспектор разнообразит свои скучные занятия. Он любит собрать у себя побольше народу, завязать разговор, чтоб спокойно посидеть да послушать. Незнакомые люди обычно откровенны между собой, и когда они разговорятся – о, тут только послушать их полицейскому инспектору!
 – Инспектор, я к вам за помощью, – озабоченно, но, впрочем, спокойно сказала новая посетительница. – У меня пропал любовник.
 – Вы хотите сказать – друг? Или приятель? Или добрый знакомый?
 – Никакой он не друг. И не приятель. Любовник. Или я неясно выразилась?
 – Уж куда ясней, – поморщился инспектор. По роду своей службы он любил ясность, но ему не нравилось, когда ею слишком бравировали.
 – У меня от полиции нет секретов. Я привыкла жить на виду у полиции.
 – Значит, ваш возлюбленный вас покинул?
 – Не возлюбленный. Любовник. – Пострадавшая настаивала на точности своих показаний.
 – Ну, хорошо, – сдался инспектор. – И что же, он вас разлюбил?
 – На этот счет я спокойна.
 – Вы так хорошо его знаете?
 – Я себя знаю. Меня нельзя разлюбить. Это многократно проверено.
 Миссис Фунт, почувствовав неловкость, спросила, не лучше ли ей уйти, но мисс Стерлинг заверила ее, что напротив, это даже очень хорошо, что при разговоре присутствует женщина.
 – Вы как женщина сможете меня понять – там, где инспектор не поймет меня как мужчина. Не обижайтесь, инспектор, но вы не поняли меня как мужчина, когда предположили, что мой любовник меня разлюбил. Он не разлюбил. Он просто куда-то испарился.
 Такие случаи бывали. Не в практике инспектора, но они были описаны в литературе. Банда преступников испарила из подвалов банка весь золотой запас, а в другом месте вернула его в твердое состояние. В газообразном виде золото свободно прошло сквозь замочную скважину, и не потребовалось взламывать дверь. Еще были описаны случаи испарения валюты, ценных бумаг, но чтобы испарился живой человек – с этим инспектору не приходилось встречаться.
 – А ваш… любовник… он семейный человек?
 – Если бы вы, инспектор, были женщиной, я бы вам объяснила, что такое семейный человек для несемейной женщины. Несемейные мужчины тянутся к семье, а семейные – из семьи. Поэтому я могу полюбить только семейного мужчину.
 – Я тоже люблю семейного мужчину, – сочла нужным вставить миссис Фунт. – Но не из чужой же семьи.
 – Глядя на вас, я так и подумала, – ответила мисс Стерлинг, не скрывая подтекста.
 – И вы легко находите этих… любовников? – брезгливо осведомилась миссис Фунт. – Надеюсь, не всегда с помощью полиции?
 Мисс Стерлинг не приняла иронии.
 – Если бы он был жив, он бы пришел ко мне, приполз на последнем дыхании. Если б перед ним встали Гималаи, тропические леса, непроходимые болота, Северный Ледовитый океан… Он бы приполз ко мне по льдам, как Фритьоф Нансен, как Амундсен.
 – Вот как! Вы знаете и их?
 – Я себя знаю.




 Глава вторая НОВЫЕ СОБЫТИЯ В РОМАНЕ ДАНИЕЛЯ ДЕФО


 Корректор Крект читал роман Дефо «Робинзон Крузо», выходящий в издательстве Рокгауза пятьдесят седьмым изданием. Он третий раз перечитывал заключительные страницы рукописи, но что-то в них его не удовлетворяло. Что бы такое могло его не удовлетворять? Запятые были на месте, слова переносились правильно, по слогам, – все соответствовало грамматическим правилам. И все же в тексте чувствовался какой-то подвох.
 Корректор Крект дочитал рукопись до конца и задумался.
 «Робинзон Крузо» – его любимый роман, потому что в нем почти нет трудных случаев написания. Вероятно, поэтому роман выдержал столько изданий. С ним ни в какое сравнение не шли романы Дауккенса, этого пирата стилистики, каждая фраза которого опутывала, как веревка, а каждое слово было, как нож, приставленный к горлу читателя. Не могло сравниться с романом Дефо и творение его современника и земляка, сочинившего этого дурацкого «Гулливера». Лилипуты, великаны, какие-то люди-лошади. Как будто автор специально собрал все, чего в жизни не бывает, и поместил в свой роман. А зачем читателю то, чего не бывает? Он и то, что бывает, еще как следует не узнал, а ему забивают голову фантастикой.
 В борьбе с фантастикой реальности приходится нелегко. Люди тянутся к чему-то невероятному, им нравится удивляться, а реальность уже не может их удивить. Верней, они просто не тому удивляются. Разве не достойно удивления, как простой человек, моряк из Йорка, попал на необитаемый остров, как он жил и трудился на этом острове… Пятьдесят шесть изданий, которые вел корректор Крект, сроднили его с этим бессмертным произведением, и пятьдесят седьмое было для него, как встреча с близким, дорогим человеком. Откуда же взялось это смутное, тревожное предчувствие?
 В сознании корректора Кректа внезапно замаячило слово «автобус». Как будто он только что его прочитал. Но каким образом в романс восемнадцатого века может идти речь об автобусе, появившемся двести лет спустя?
 Впервые за сорок лет работы корректор Крект решил отвлечься от грамматики и посмотреть на текст другими глазами. И вот что он в нем увидел, верней, прочитал.
 Когда обитаемость в прошлом необитаемого острова превысила все допустимые для обитания нормы, президент Робинзон пригласил к себе государственного советника Робинзона и сказал:
 – Мы поставлены перед исторической необходимостью…
 Перед исторической необходимостью бывший необитаемый остров находился с тех пор, как перестал быть необитаемым: через него проходила главная историческая магистраль, и к Истории относились, как к маршрутному автобусу: «Сегодня номер пятый идет по маршруту двенадцатого. А завтра он пойдет по маршруту седьмого». История, как старый, видавший виды автобус, давно привыкла ходить не по своему маршруту, и она звонила больше, чем двигалась, как старый, видавший виды трамвай.
 – У сапожника Робинзона родился ребенок, – продолжал президент. – Это ставит нас перед исторической необходимостью. Мы не можем допускать, чтобы каждый сапожник… – «изменял маршрут нашего автобуса» – мог бы закончить он, но вместо этого сказал неопределенно: – Мда… Вы меня понимаете?
 «Был один Робинзон, а стало три Робинзона, – недоумевал корректор Крект. – Интересно, они родственники или просто однофамильцы?»
 Он продолжал читать. Президент Робинзон сожалел о тех временах, когда остров был необитаемым, когда на нем жил только основатель его Робинзон со своим Пятницей. Советник осторожно поправил его: «Со своей Пятницей». Аргументировал он это тем, что Пятница была женой Робинзона.
 Президент Робинзон с этим не согласился. Он сказал, что мы (то есть они с советником) должны знать, с кого мы начинались, а начинались мы с Робинзона и его друга Пятницы.
 Советник Робинзон сослался на грамматика Робинзона.
 «Еще один Робинзон!» – отметил корректор Крект, но не огорчился, а скорее обрадовался, в надежде, что грамматик Робинзон все поставит на свое место.
 Грамматик Робинзон, по словам советника Робинзона, исследовал слово «пятница» с точки зрения грамматического рода. Президенту, однако, этот аргумент показался неубедительным, и тогда советник призвал на помощь пятого Робинзона:
 – В своей теории наследственности генетик Робинзон утверждает, что для продолжения генетического рода необходимы представители разных полов. Таким образом, если один из наших предков был мужчиной, то другому остается быть женщиной. Кто именно был мужчиной, уточняет грамматик Робинзон на основании грамматического рода. Так грамматика дополняет генетику.
 – Это ужасно, – сказал президент. – Если предположить, что единственный друг Робинзона был женщиной, то какой будет пример нашему и без того растущему населению? В частности, сапожнику Робинзону?
 Советник сообщил, что композитор Робинзон уже сочинил песенку о Робинзоне и Пятнице. Это сообщение настроило президента на лирический лад, и он поинтересовался, что может сказать советник о любви. Советник Робинзон смутился: в этом кабинете ему не приходилось говорить о любви – разве что о любви к своему отечеству. Президент уточнил свой вопрос: за последнее время у него возникло подозрение, что именно любовь способствует превращению некогда необитаемого острова в сверхобитаемый остров. Советник недоверчиво покачал головой: какое отношение имеет любовь к росту населения?
 Установить эту зависимость означало решить все проблемы. Чем больше любви, тем больше прирост населения, чем меньше любви – тем прирост населения меньше. Но в действительности было не так. Советник давно заметил, что любви на его острове не прибывало, а население все росло и росло. Задумываясь над этим обстоятельством, советник начинал подозревать, что растет оно не только от любви, но и от симпатии, антипатии и просто апатии, – от всех известных человеческих чувств был единственный ощутимый эффект: прирост населения.
 Вот почему, продолжил свою мысль президент, очень важно, чтобы Пятница был мужчиной. Дружба не чревата такими последствиями, как любовь.
 И дружба чревата, размышлял советник, и сотрудничество. И даже простое знакомство. Все чревато, куда ни взгляни, – все, все чревато…
 – Друг мой, – спросил президент, – вы любили когда-нибудь?
 Советник опять смутился. Не потому, что ему неловко было признаться в столь интимном чувстве, а потому, что весь смысл их разговора требовал от него не признаваться, отвести от себя малейшие подозрения. И советник Робинзон, приняв позу уголовника Робинзона перед следователем Робинзоном, сказал:
 – Никогда. Ни разу в жизни.
 – А я любил, – признался президент. – И сейчас еще люблю – правда, не так и не ту, что в молодости… И могу вам сказать, мой друг: это опасное чувство. Лет сорок назад, когда я никого не любил, я был цветущим человеком, а сейчас – посмотрите, в кого я превратился. Вы выглядите на десять лет моложе меня. – Советник был и в самом деле на десять лет моложе президента. – Одним словом, – закончил президент, – Пятница должен остаться мужчиной, даже если это противоречит законам генетики и грамматики, а также всех остальных наук.
 Приняв такое решение, президент приободрился и даже стал выстукивать популярную песенку композитора Робинзона – о том, как первый человек Робинзон встретил первую женщину Пятницу… Советник, тоже знавший мелодию, подхватил ее и стал выстукивать о их первом знакомстве… И теперь уже они оба выстукивали эту песню – советник Робинзон и президент Робинзон, послушные воле композитора Робинзона.
 – Генетику можно подправить. И грамматику можно подправить. Но что делать с этим?… – президент еще раз постучал по столу. – С музыкой?
 – Все уже поют, – сказал советник, подавляя в себе желание петь. Очень ему нравилась эта песня.
 – Поют, – вздохнул президент. Сколько раз он сам ее пел – не на официальных приемах, конечно, а в интимной обстановке, оставаясь наедине с женой или с какой-нибудь другой женщиной. Он понимал, что есть песни лучше, содержательнее, песни, которые надо бы петь, но ему их петь не хотелось. Впрочем, разве обязательно, чтобы все песни пел президент? Сейчас уже не прежние необитаемые времена – слава богу, есть кому петь на острове!
 Корректор Крект перечитывал эти «Приключения» сотни раз, но такое он вычитал здесь впервые. Между пятьдесят шестым и пятьдесят седьмым изданием в книге произошли столь значительные события, что ни правильное написание слов и предложений, ни идеальная расстановка знаков препинания уже не могли ее спасти. Это просто какая-то фантастика! – подумал он, и внимание его задержалось на слове «фантастика». То, что он прочитал, было действительно похоже на фантастику, на злополучный жанр, который издательство тщательно избегало. Он вспомнил скандальный случай с повестью «Скорость твоего света», где герой превратил себя в луч света, чтобы добраться до женщины, от которой его отделяло бесконечное космическое пространство. Автор не объясняет, каким образом герой полюбил женщину, которую даже ни разу не видел, он только описывает, как он к ней летит. Проходят миллионы лет, на планете, на которой жила эта женщина, давным-давно никого не осталось, а он все летит и летит, пронзая мертвое космическое пространство, и не гаснет, не может погаснуть, так велика сила его любви…
 Издатель Рокгауз каким-то образом пропустил эту рукопись, а корректор Крект аккуратно исправил в ней ошибки, и она уже почти вышла в свет, но в последнюю минуту на нее наткнулась жена издателя и затосковала по этой сверхсветовой любви. Видимо, она сказала мужу об этом луче света и, может быть, поставила его в пример, потому что издатель Рокгауз прибежал в типографию вне себя и вырвал эту рукопись из рук линотиписта. И тогда же он заявил, что не позволит литературе вмешиваться в его личную жизнь и что не с его положением в обществе летать со скоростью света.
 Писатель Дауккенс говорит, что нужно соизмерять фантазию с жизнью. Какая жизнь, такая должна быть и фантазия – ни больше, ни меньше. И во всех своих проявлениях фантазия должна быть в точности похожей на жизнь. В этом случае он – за фантазию.
 И все же это прекрасно – лететь лучом со скоростью света к своей любви, к мечте своей, которую никогда не видал. И никогда не увидишь. Но все-таки лететь к ней, спешить, освещая мертвое космическое пространство. Корректор Крект почувствовал, что внутри у него что-то засветилось, и поспешил погасить этот преступный огонь.




 Глава третья. ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА – ЭТО ЕГО ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ


 Миссис Хост не раз пыталась себе представить, чем занимается ее муж, когда он не ночует дома. Обычно перед ней возникала одна картина: инспектор Хост идет по следу преступника. Вокруг ночь, преступник вооружен до зубов и совершенно не оставляет следов, но инспектор продолжает идти по его следу. Вероятно, в этом сказывалось увлечение миссис Хост детективной литературой, которую сам инспектор глубоко презирал, отдавая предпочтение научной фантастике.
 Детективная литература – это литература простых слов и запутанных дел, потому что если запутать также слова, то там уже никто ничего не распутает. Всякое глубокомыслие противопоказано детективном литературе, если она хочет быть популярной. Популярность – это пляж, мелкая вода, возможность поплескаться, ничем не рискуя. Широкому купальщику, как и широкому читателю, нужно дно. на котором можно твердо стоять, как стоишь  №  суше. В море главное суша, слегка прикрытая водой, – только такое море может завоевать широкую популярность.
 Но, конечно, не у инспектора. Инспектор любит глубину. Он, как опытный пловец, ке станет плескаться у берега. Ему подавай фантастику, сплетение пространств и времен, потому что в нем дух расследователя сочетается с духом исследователя. Еще в школе он открыл закон: если в двузначном числе переставить цифры и вычесть меньшее число из большего, то результат будет непременно делиться на девять. Учитель его похвалил, сказал, что для своего времени это большое открытие. Правда, время это, добавил учитель, было давно.
 Тогда будущий инспектор исследовал разность трехзначных чисел, состоящих из одинаковых цифр, расположенных в обратной последовательности, и определил, что она тоже делится на девять и дает при делении число, состоящее из двух одинаковых цифр, составляющих разность между крайними цифрами исходных чисел:


701 – 197=504; 594: 9 = 66; 6 = 7 – 1.

 Учитель опять сказал, что для своего времени эго большое открытие, но когда было это время, не уточнил.
 Идя дальше по пути исследований в объеме неполной средней школы, инспектор обнаружил, что любые диа многозначные числа с одинаковой суммой цифр при вычитании меньшего из большего дают число, непременно делящееся на 9.
 И такого человека не приняли на математический!
 После крушения математической карьеры будущий инспектор занялся физикой и в какой-то степени пошел даже дальше Эйнштейне. Если Эйнштейн говорил об искривленности пространства, то абитуриент Хост заговорил о его смотанности. Термин этот означает, что пространство, наподобие ниток, смотано в клубок. Если до какой-нибудь звезды по протяженности нитки тысячи световых лет, то напрямик, сквозь клубок, каких-нибудь полквартала. Не потому ли люди так плохо понимают друг друга: им только кажется, что они рядом, а на самом деле они в разных галактиках.
 Была у абитуриента Хоста и другая гипотеза. Помните лист Мёбиуса? Берется полоска бумаги и склеивается в кольцо так, чтобы образовалась одна поверхность, чтобы муха, ползущая по этой поверхности, могла ползти до скончания лет, оставляя следы с двух сторон, но не подозревая, что листок имеет вторую поверхность.
 Теперь спросите у мухи о величине листка. Она ответит, что это бесконечность, не поддающаяся осмыслению. А это всего лишь полоска листа, склеенная по принципу листа Мёбиуса. Каждый участок этой полоски имеет две стороны, а в целом у нее одна поверхность.
 Вот так устроено все пространство. Каждый отдельный его отрезок конечен, но соединены они по принципу бесконечности. Мир и антимир находятся в любом отрезке пространства. Находясь на двух противоположных поверхностях, они наиболее приближены друг к другу, но в то же время, принадлежа одной общей поверхности, наиболее друг от друга удалены. Самое дальнее в природе одновременно и самое близкое. Чем дальше от нас точка вселенной на видимой нам поверхности, тем она ближе к нам в антимире, с противоположной стороны отрезка листа Мёбиуса.
 Так же устроено и время. Вечность – это не бесконечное количество лет, это время, расположенное по принципу листа Мёбиуса. Каждый отрезок времени имеет начало и конец, но вечность их не имеет, она, подобно листу Мёбиуса, имеет только продолжение.
 Разрешив вопросы времени и пространства, абитуриент Хост двинулся дальше и пришел к выводу, что все противоположности в мире соединены по принципу листа Мёбиуса: одна переходит в другую. Свет и мрак, жизнь и смерть – все это по одну сторону общей бесконечности, но противоположно в каждом ее отдельном отрезке.
 Короче говоря, его не приняли и на физический.
 Что оставалось Хосту? Сузить масштабы своей деятельности. Так он пришел от исследования мироздания к расследованию отдельных конкретных преступлений.
 Как всякий недоучившийся ученый, недостаток знаний инспектор восполнял фантазией, поэтому преступника ему редко удавалось поймать. Но это его нс смущало. Он считал, что такую элементарную вещь, как поимка преступника, давно пора поручить ЭВМ, чтобы освободить мозг человека для познания и объяснения мира. Лично для него не существовало загадок, он легко объяснял мир, и там, где отступала наука, он победно шел в наступление.
 А супруга инспектора знала лишь один путь: сквозь ночь по следу преступника. Именно это она вычитала из книг и высмотрела с экрана телевизора. И когда она читала и смотрела, твердо зная все наперед, она чувствовала, что в ней погибает великий сыщик или по меньшей мере друг великого сыщика. В ней пропадал друг великого сыщика, потому что великий сыщик не ночевал дома.
 Приятельница миссис Хост, пришедшая разделить с ней ее одиночество, пыталась навязать ей свои проблемы:
 – Ну, вы меня знаете, миссис Хост, я не прячу от людей своего мнения. И я говорю племяннице: если тебе так нравится этот человек, почему бы тебе не выйти за него замуж? И знаете, что она мне ответила? Он ей слишком нравится, чтобы выходить за него замуж. Что значит – слишком? Чем больше нравится, тем скорее надо выходить замуж, а то ведь недолго и разлюбить. А она говорит: я не хочу разлюбить и потому нс выхожу замуж. Если, говорит, мы будем все время вместе…
 – Вместе! Если она хочет пореже с ним видеться, пусть выходит за него замуж. Когда инспектор был моим женихом, мы виделись почти каждый день. Представляете? Чуть ли не ежедневно!
 – У него кто-то есть? – спросила миссис Смит очень тихо, чтобы нс спугнуть вопросом ответ.
 – Что вы, у моего инспектора! Его внимание может привлечь только что-нибудь фантастическое. А где вы видите вокруг фантастическое? К тому же у него работа, он и дома не успевает ночевать, не то чтоб еще где-нибудь.
 – Миссис Хост, вы – святая женщина!
 – Да нет, не такая я уж святая.
 Миссис Смит сделала паузу, собираясь с духом. И спросила тихо, приглашая к интимности:
 – У вас кто-то есть? Миссис Хост рассмеялась.
 – Тогда я не понимаю… – сказала миссис Смит. И она действительно не понимала.
 – Нам, женщинам, это трудно понять. Мужчины способны любить только свою работу. Их хлебом не корми, только дай поработать, такой это народ.
 – Вы рассуждаете совсем как моя племянница, – сказала миссис Смит, чтобы перевести разговор на племянницу. – Я своего. мнения ни от кого не скрываю: можно, конечно, любить и так, но сначала нужно выйти замуж. Так я считаю и так говорю племяннице. А она говорит: если б я его меньше любила… Значит, если совсем не любишь, только тогда и выходить?
 – Выходи не выходи, все равно одна останешься. Мужчина, пока он нс на пенсии, живет только для работы. А уж потом может пожить для жены.
 Ждать, когда муж выйдет на пенсию? Если б только не одной ждать, если б с кем-нибудь вдвоем… Миссис Смит хотела привести пример из жизни, но внезапно ее покинул дар слова, потому что этот пример она увидела прямо перед собой. В полутьме коридора перед изумленными глазами миссис Смит возник мужчина.
 Он возник и исчез, как это обычно бывает с мужчинами, но он был тем лучом, который осветил данную ситуацию: верная супруга миссис Хост ожидает мужа, но нс так ожидает, как ожидают в фантазиях, а так, как это бывает в реальной жизни.
 – Конечно, в одиночестве ждать трудно, – вздохнула миссис Смит.
 Нет, инспекторша привыкла ждать одна. А может быть, нс одна? Интересно, с кем же? Инспекторше лучше знать, но миссис Смит у нее не спрашивает. Закон счастливой семейной жизни: ни у кого ни о чем не спрашивай.
 Миссис Смит опять вздохнула, но теперь уже с облегчением.
 – А я думала, вы одна.
 – Я одна.
 – Только не подумайте, что я о чем-нибудь спрашиваю. На такие темы я не люблю ни спрашивать, ни отвечать. Личная жизнь человека – это его личная жизнь, особенно женщины. Поэтому я не настаивала, чтобы племянница вышла замуж. Ведь замужество – это тоже, в сущности, личная жизнь.
 Миссис Смит заторопилась, но торопилась долго и нс спеша, пока не услышала от хозяйки;
 – Посидели бы еще…
 Миссис Смит тотчас прекратила сборы.
 – Если вы так настаиваете… Не могу же я вас покинуть, не зная на кого… Инспектор давно ушел?
 – Неделю назад.
 – Удивительно: до чего стоек запах мужских духов. Неделя прошла, а до сих пор чувствуется.
 – Это не он. Это я пользуюсь мужскими духами. Мне нравится этот запах. Есть в нем что-то суровое, непреклонное… – Миссис Хост закрыла глаза и опять пошла по следу преступника.
 – Простите меня, – сказала миссис Смит, – я иногда бываю так бестактна… В вашем ломе нет второго выхода?
 Инспекторша вздрогнула, услышав знакомый вопрос.
 – Вас преследуют? Что с вами, миссис Смит? Вы чего-то боитесь? Почему вы все время смотрите на дверь?
 Миссис Смит смотрела не на дверь, она смотрела сквозь открытую дверь в коридор, в надежде, что незнакомец снова появится.
 – Успокойтесь, миссис Смит, – сказала женщина, которая умела не только пользоваться мужскими духами, но в самых опасных случаях поступать по-мужски. – Входная дверь у нас на запоре, так что сюда никто нс может войти.
 Миссис Смит немедленно успокоилась и даже просияла:
 – Значит, сюда никто не может войти без вашего ведома?
 – Только инспектор.
 – Да, да… Я тоже все время думаю об инспекторе… Это его портсигар? Что-то я не замечала, что инспектор курит.
 – Это не портсигар. Это футляр от часов.
 – Удивительно. А эти полы… в коридоре… Они у вас всегда так скрипят или только в сухую погоду?
 – Они никогда не скрипят.
 – Значит, мне показалось. Вы знаете, миссис Хост, нам, женщинам, многое кажется, потому что нам необходима опора. Вот так мы и падаем всю жизнь, потому что всю жизнь ищем опору. Что это за тень там в коридоре? Будто человек стоит.
 – Это шкаф.
 – Подумайте! А тень совсем как у человека.
 Миссис Смит могла отличить шкаф от человека, но сейчас в коридоре человека не было. Он больше не появлялся, и она изнемогала от ожидания. Надежды на то, что он еще раз появится, не было никакой, и миссис Смит опять начала собираться.
 – Засиделась я у вас, миссис Хост. Пора домой, меня ждет племянница. Рада была вас повидать, мне было очень интересно. Пожалуйста, не провожайте, я захлопну дверь… Ради бога, извините, что я так не вовремя…
 – Вы всегда вовремя, миссис Смит.
 – О, миссис Хост, со мной можно без церемоний. Вы могли бы смело довериться мне, но, миссис Хост, я убегаю, я ничего не хочу слышать и знать!
 С этими словами миссис Смит убежала.




 Глава четвертая. ЧЕЛОВЕК, НЕ НАЗВАННЫЙ ДЖЕМСОМ


 Оставшись одна, миссис Хост призадумалась: чего от нее не хотела узнать миссис Смит?
 Вокруг сплошные секреты. Только в детективной литературе известно все наперед. Муж домой не приходит, а почему не приходит – секрет. Какие-то люди его спрашивают, а зачем он им нужен – секрет. Что-то приносят, устанавливают в квартире, а что устанавливают, зачем устанавливают – секрет и секрет.
 Три дня назад привезли какой-то ящик, похожий на шкаф.
 – Вы заказывали НФД-593?
 – Я ничего не заказывала.
 – Вы супруга мистера Хоста? – Ей протянули бумагу, на которой рукой ее мужа было написано: «Прошу изготовить НФД-593. Заказ совершенно секретный».
 – Мы не должны были вам это показывать, потому что заказ совершенно секретный. Но ведь для жены
 нет секретов.
 Откуда им было знать, что у инспектора для жены нет ничего, кроме секретов? Установили ящик в чулане, заняли весь чулан.
 – А что такое НФД-593?
 – Это мы сами не знаем: секрет. НФД-592 – пожалуйста, НФД-594 – пожалуйста. А НФД-593 – строжайший секрет.
 – А что такое НФД-592?
 – Стабилизатор времени. Помните, у Гете: «Остановись, мгновенье!» Вот для этого и существует НФД-592.
 – А 594?
 – Кристаллизатор счастья. Ведь счастье почему так неуловимо? Потому, что оно существует лишь в газообразном состоянии. А если его кристаллизовать, оно сразу станет ощутимым, доступным каждому.
 – Все эти фантазии приберегите для моего мужа. Он это любит. А я довольствуюсь фактами. Хотите выпить? Не хотите? Фантастика! А что такое НФД-300?
 – Замечательное устройство. Выпрямитель орбит. Если, к примеру, выпрямить орбиту Земли, то, не сходя с Земли, можно улететь в другую галактику.
 – Моему мужу только не хватало в другую галактику! Он и так неделями не бывает дома.
 Миссис Хост, как женщина, далекая от фантазий, не сомневалась, что все эти НФД – чистая выдумка, а ящик этот, вероятно, набит фантастической литературой. НФД – марка издательства, 593 – количество присланных книг. Но зачем окружать это все такой таинственностью?
 Видно, секреты мужчин все равно, что красота женщин: их нужно уметь хранить. Только ни того, ни другого сохранить обычно не удается.
 И все же миссис Хост решила сохранить секрет, попытать себя в этом неженском деле. Нс только же ей разгадывать чужие секреты, хочется иметь и свой. Поэтому она решила нс звонить мужу, что заказ его выполнен. Пусть, если хочет узнавать новости, почаще ходит домой.
 Миссис Хост раскрыла книжку и углубилась в чтение. «Вокруг была ночь, – читала она, – преступник был вооружен до зубов и совершенно не оставлял следов, но инспектор продолжал идти по его следу… И когда уже нс было никакой надежды, они встретились лицом к лицу: беззаконие и закон, бесчестие и справедливость…»
 Миссис Хост подняла глаза и увидела перед собой неизвестного человека. В еe квартире, в такой поздний час.
 – Не двигайтесь! – сказала миссис Хост, не отступая от текста. – Как вы здесь оказались?
 – Дверь была не заперта.
 Миссис Смит все же не захлопнула дверь.
 – Могу я видеть инспектора?
 – Даже я нс могу его видеть, хоть я и жена. Почему вы не пошли к нему в полицию?
 – Мне не хотелось идти в полицию. Если можно, я  его  лучше здесь подожду.
 – Я жду его вторую неделю.
 – Но, может быть, вдвоем мы его скорее дождемся? Позвольте вам представиться: Гарри Уатт.
 – Уатт? Какая известная фамилия!
 – Не в том смысле… Вернее, не та фамилия… То есть фамилия, конечно, та же, но только я – не тот Уатт.
 – Об этом я уже догадалась.
 – Тот был Джемс Уатт, а я – Гарри. К тому же тот Уатт давно умер, а я вот живу и даже хожу по гостям… если позволите считать себя вашим гостем…
 – Поздно уже. Но, пожалуй, часок можете подождать. Вы знаете, мистер Уатт, я уже устала волноваться.
 – Миссис Хост, с вашим мужем ничего не случится. На его стороне закон.
 – Разве закон может защитить? Закон сам нуждается в защите. И если инспектор защищает закон, то ему нечего рассчитывать на защиту закона.
 Вы посмотрите, сколько у закона защитников: полиция, суд, прокуратура – всего не перечтешь. Это значит, что наш закон слаб. А преступники… Вы ведь читаете книжки, мистер Уатт, там все это ясно сказано.
 – Я читаю книжки, миссис Хост. Но мне еще многое не ясно.
 – Конечно, если вы читаете такие книжки, как мой муж… такие книжки еще больше запутывают. Вы слыхали когда-нибудь про выпрямитель орбит?
 – Ну как же… Ведь орбита – это эллипс, замкнутая кривая, а если замкнутую разомкнуть…
 – Вот видите, вы рассуждаете, как мой муж. Я не удивлюсь, узнав, что вы неделями не бываете дома.
 – А что такое «дома», миссис Хост? Это то место, откуда мы уходим, или то, куда возвращаемся? У нас слишком точные адреса, миссис Хост, это мешает нам чувствовать необъятность мира. Особенно возможного мира.
 – Какого это – возможного?
 – Есть два мира, миссис Хост: действительный, в котором мы живем, и возможный, который мы посещаем только мысленно. Он еще необъятней, чем наш действительный мир. 90 процентов запасов счастья находятся в этом возможном мире, и только 10 процентов в мире действительном. Поэтому так важно было наладить регулярное сообщение между двумя этими мирами.
 – И оно налажено?
 – Представьте себе. Это оказалось даже проще, чем изобрести машину времени. Из любого Пункта истории нужно резко свернуть в сторону – и вот уже мы избежали крупной исторической катастрофы. Войны, например. И все несбывшиеся гении, погибшие на этой войне, некоторые даже в младенческом возрасте остаются живыми, изобретают вечный двигатель, средство лечения рака, пишут такие книги, о которых действительный мир не мог и мечтать.
 – Откуда вам это известно?
 – Известно. Потому что некоторые гении из возможного мира иногда забредают в действительный мир, навеки поражая его воображение. К примеру. Леонардо да Винчи. Мы не перестаем удивляться, как в пятнадцатом веке мог родиться такой гений. Художник, изобретатель, мыслитель. А он не рождался. Все дело в том, что он не рождался. Он просто случайно забрел из мира возможного в мир действительный.
 – А почему бы всей этой прекрасной возможности не переселиться в мир действительности?
 – В истории так не бывает, чтобы все было хорошо. Если плохого нет, оно производится из хорошего. В истории плюс на плюс дает минус.
 – Об этом тоже поговорите с моим мужем. Он у меня с детства увлекается математикой.
 – Как это – у вас с детства? Вы что, замужем с детства?
 – Я неправильно выразилась. Конечно, в детстве мы не были знакомы, но он уже тогда увлекался математикой.
 – Вы правильно выразились, миссис Хост. Просто случайно из мира действительности забрели в мир возможности. Ведь вы могли быть с детства знакомы, могли вместе расти… В мире возможном это так и было…
 – Ваши родители могли бы назвать вас Джемсом, мистер Уатт. Почему они не назвали вас Джемсом?
 – Джемсом? Вы слишком многого хотите от них, миссис Хост. Они не назвали меня даже Уаттом.




 Глава пятая. ПОЛИЦИЯ НА ГРЕБНЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ


 В ожидании инспектора Хоста миссис Фунт и мисс Стерлинг обсуждали свои печальные обстоятельства.
 – У вас тоже пропал любовник?
 – У меня пропал муж.
 – А любовник у вас не пропал?
 – У меня нет любовника.
 – Вообще нет? Странно, что вы сами в этом признаетесь. – Тут мисс Стерлинг привела с некоторым искажением латинскую фразу, смысл которой сводился к тому, что добродетель – это всего лишь не востребованный порок или что-то в этом роде.
 Миссис Фунт запротестовала, из чего мисс Стерлинг сделала вывод, что любовник у нее все-таки не пропал, и миссис Фунт должна была это подтвердить, так как это соответствовало истине. Она стала жертвой древнегреческого софизма: «То, чего я не терял, у меня есть». Согласно этой ложной мудрости получалось, что раз миссис Фунт любовника не теряла, значит, любовник у нее есть. Мисс Стерлинг немножко знала латынь, а мыслила немножко по-древнегречески.
 – A y меня пропал любовник, – вздохнула она. – Такой человек… Солидный, семейный… Ах, мистер Фунт, мистер Фунт, как я буду без вас?
 – Вы? Без мистера Фунта? – парадокс предыдущей фразы заключался в том, что ее должна была произнести миссис Фунт, а не мисс Стерлинг. Потому что именно она, миссис Фунт, осталась без мистера Фунта.
 Но, оказывается, не только она. Оказывается, мистер Фунт – это и был любовник мисс Стерлинг.
 – Послушайте, но он же мой муж!
 – Разве муж не может быть любовником?
 Миссис Фунт привела наивный аргумент, что ее муж, конечно, не может, но мисс Стерлинг ей возразила, что ее муж не хуже других. Не хуже, а лучше других, согласилась с ней миссис Фунт, уж она-то его хорошо знает. Мисс Стерлинг, в свою очередь, согласилась, сказав, что и она его хорошо знает, на что ей было отвечено, что, возможно, она знает другого Фунта, потому что этот Фунт, да будет ей известно, вовсе не любовник, а муж.
 – Как странно вы рассуждаете: либо любовник, либо муж. Я вам могу показать его подпись.
 – Он писал вам письма?
 – Он подписывал мои счета.
 Миссис Фунт была окончательно сражена. Чужие счета! Как будто им своих не хватает.
 – Почему он оплачивает ваши счета? Ведь мои счета ваш муж не оплачивает!
 – Зато мой любовник оплачивает ваши счета. И я, заметьте, это ему прощаю,
 Это опять была софистика, ложная мудрость, к которой вынужден прибегать человек, попадая в ложное положение, подобное тому, в каком находилась сейчас мисс Стерлинг. Но она чувствовала себя неплохо в этом положении и продолжала:
 – Миссис Фунт, мы потеряли дорогого нам человека, мы с вами товарищи по несчастью, миссис Фунт. Раньше мы были товарищи по счастью, а теперь товарищи по несчастью, эти узы самые крепкие. Беда одна не ходит, миссис Фунт, так давайте ходить вдвоем. Так мы отыщем скорей нашего дорогого мистера Фунта.
 С удвоенной энергией мисс Стерлинг занялась анализом ситуации:
 – Попробуем разобраться. В начале месяца ваш муж дважды не ночевал дома, не так ли?
 – Два раза. Но откуда вы знаете?
 – Все в порядке: он ночевал у меня. Теперь постарайтесь вспомнить: вторая неделя, ночь с понедельника на вторник. Ночевал он дома? Потому что у меня его не было.
 – Он был дома.
 – А в ночь со среды на четверг?
 – Тоже был дома. Его не было с четверга на пятницу.
 – Он был у меня, так что здесь все в порядке. Переходим к третьей неделе.
 – Всю третью неделю его дома не было.
 – Ну меня не было… Вы не думаете, что у него еще кто-то есть? Я имею в виду на стороне, вы меня понимаете?
 – Никого у него нет, – сказала миссис Фунт, твердо веря в своего мужа.
 – Я так и знала. Меня бы обманывать он не стал,
 – Почему это – меня бы стал, а вас бы не стал?
 – Потому что я себя знаю. – Мисс Стерлинг засмеялась с облегчением. – Представляете, вдруг приносит апельсиновый сок. А я его терпеть не могу.
 – Это я люблю апельсиновый сок, – сказала миссис Фунт. И улыбнулась.
 – Я так и поняла, что он перепутал. Слава богу, дальше нас с вами дело не пошло.
 – А меня он называл Рыжиком, хотя во мне ничего рыжего нет. Но теперь я знаю, откуда это.
 – Слава богу, дальше нас дело не пошло, – сказала мисс Стерлинг. И придвинулась поближе к миссис Фунт. – Знаете, как мы с ним познакомились? Это было в прошлом году. Был теплый весенний вечер, и я спросила у мистера Фунта, нс покажет ли он мне «Полярную Звезду». Знаете, кондитерский магазин, неподалеку отсюда. А он стал показывать настоящую Полярную звезду. Я сразу, говорит, понял, что вы нездешняя.
 – Он любит говорить о звездах.
 – Тогда это был только повод, чтоб поговорить обо мне. «Как же я могу быть нездешней, ведь звезды видны всюду», – сказала я. А он говорит: «Есть очень далекие звезды. Вы, говорит, наверно, с очень далекой звезды». Я могла ему сказать, что я из соседнего дома, но мне не хотелось его разочаровывать.
 – Когда он разочаруется, он совсем как ребенок
 – Потом он сказал, что я очень выделяюсь на этой планете. Я сказала, что он тоже выделяется. И так мы стояли и выделялись на фоне этого вечера, и он рассказывал о какой-то прозрачной звезде, на которой живут совершенно прозрачные люди, так что когда у кого-то возникнет какая-то темная, нехорошая мысль, это всем сразу видно…
 – Он вам наговорит! – улыбнулась миссис Фунт.
 – Да, говорить он умеет. «Вы, говорит, с далекой звезды, но все далекое становится близким…» Так мы с ним сблизились…
 – А мы прожили пятнадцать лет… Постойте, как же мы с ним познакомились? Если вам это интересно…
 – Меня интересует все, что касается вашего мужа, – заверила мисс Стерлинг свою собеседницу.
 Они были целиком во власти воспоминаний, когда вернулся инспектор. Мисс Стерлинг пожурила его за то, что он совсем забыл о них, о их деле.
 – О вашем деле? Разве у вас одно дело?
 Да, так получается. Они думали, что пропали два человека, а на самом деле пропал один человек. Нет, любовник пропал, и муж тоже пропал…
 – Значит, все-таки двое?
 – Ну почему же двое? Вы думаете, что любовник и муж исключают друг друга, а они не исключают, а подразумевают…
 – Муж подразумевает любовника? Значит, их все-таки двое?
 – Да нет же, один. Он у нас один: муж и любовник. Одного человека вам будет легче найти.
 Одну иголку в стоге сена легче найти, чем две иголки. Обычное заблуждение. При этом муж, разумеется, иголка, а жена нитка… Муж иголка в стоге сена, а нитка… даже две нитки… а стог сена такой же большой… За какую нитку тянуть? И вытянешь ли иголку?
 Инспектор чувствовал, что совсем запутался в этих нитках. И тут появилась третья нитка: позвонила жена инспектора.
 Жена интересовалась, пообедал ли инспектор, принял ли лекарство и придет ли он сегодня домой. Получив на все вопросы утвердительный ответ («Да… да… да, дорогая…»), жена упомянула о сюрпризе, который ждет дома инспектора, но сказать, что это за сюрприз, категорически отказалась («Не спрашивай, дорогой… Даже не спрашивай… Это секрет…»). Несколькими удачно поставленными вопросами инспектор без труда раскрыл этот секрет и в радостном возбуждении положил трубку.
 – Все в порядке! Теперь они от меня не уйдут! Теперь я их обоих найду! – торжественно объявил инспектор Хост. Искать надо было одного, но он теперь готов был найти обоих.
 Потому что техника – великая вещь. Чего только не найдешь с помощью техники!
 Ведь мы не в каменном веке живем, мы живем на гребне цивилизации. И полиция должна не отставать от цивилизации, иначе неизвестно, куда цивилизация нас заведет.




 Глава шестая. ЧЕЛОВЕК С ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ


 Коммерсант Борвик ужинал в кафе «Холостяк», хотя уже много лет был женатым человеком. Кафе «Холостяк» посещали в основном люди женатые, а холостяки предпочитали ужинать в семейной обстановке. Таким образом, название кафе «Холостяк» обозначало не семейное положение клиента, а всего лишь состояние его души. Состояние души коммерсанта Борвика было неизменно холостое.
 – Разрешите присесть возле вас?
 Этого человека Борвик видел впервые. Низенький, щуплый, с непомерно большой головой и широко раскрытыми глазами, которые, казалось, излучали сигналы бедствия, незнакомец сел, получив разрешение, и зашептал:
 – Позвольте представиться: я – человек с планеты Земля.
 – С какой планеты? – недоверчиво переспросил коммерсант, как будто другая планета, не Земля, прозвучала бы для него правдоподобней.
 – С планеты Земля. Это замечательная планета: издали голубая, а вблизи зеленая. Сейчас уже, правда, не такая зеленая и не такая, откровенно говоря, голубая, но многое еще сохранилось…
 – Кому вы рассказываете? – прервал его коммерсант Борвик, выражая этим не недоверие, а, напротив, свою осведомленность.
 – Извините, – смутился незнакомец, – я рассказываю потому, что я человек с планеты Земля.
 – А я, черт побери! – возвысил голос коммерсант. – Я, по-вашему, свалился сюда с Марса?
 Незнакомец еще больше смутился:
 – Извините. Я все забываю, что я уже на Земле. Отвык, понимаете. Я ведь мотаюсь еще с тех пор, когда на Земле изобрели порох. Запасы его так быстро росли, что я подумал: добром это не кончится. А просто уничтожить – жалко: столько затрачено средств. Вот я и решил продать запасы пороха на какую-нибудь другую планету.
 – Мне кажется, порох был изобретен довольно давно, – осторожно возразил коммерсант, чувствуя, что имеет дело с пациентом доктора Фрайда.
 – Это у вас здесь давно. На Земле все давно. А в космосе нет понятия «давно», там есть только понятие «недавно».
 – И вам удалось найти покупателя?
 – О, это не так просто! В каких только цивилизациях я не побывал! Никого, представьте, не интересует оружие.
 – А что их интересует? – забыв, с кем имеет дело, Борвик уже был готов предложить свой товар,
 – Ну, вот, к примеру: был я на планете Дельта Стрельца. Думал так: раз Стрельца, значит, им может понадобиться порох. Но представьте: там разумные существа – белые медведи. Есть там и люди, я даже пытался с ними заговорить, но они отвечали: «Нет-нет, у нас ничего не спрашивайте. По всем вопросам обращайтесь к медведям».
 – Значит, там цивилизация сосредоточена на полюсе?
 – Если выражаться земным языком. Белые медведи живут там, естественно, среди льдов и среди льдов строят свою цивилизацию. Конечно, это не так прочно, как деревянные или каменные цивилизации, но зато проблема отопления сведена к нулю и даже значительно ниже нуля. Еще одно удобство: льдина служит не только жильем, но и средством передвижения. В свободное время они на льдинах подплывают друг к другу, находясь одновременно и дома, и в гостях.
 Коммерсант спросил для приличия, чем занимаются жители этой Дельты Стрельца в свое несвободное время, и получил ответ, что у них три основных занятия: рыболовство, рыбоводство и рыбоведение. Каждую зиму, обычно в самый холодный день, происходят выборы Самого Белого Медведя, то есть медведя без единого пятнышка. Самый Белый Медведь формирует кабинет, в который входят министры не более чем с одним пятнышком, министры подбирают себе советников – не более чем с двумя пятнышками и так далее, вплоть до правителей льдин и водных бассейнов.
 – Я там жил на льдине, которую занимал средних лет рыболов-теоретик с женой и двумя дочерьми. Дочери эти. легкомысленные особы, изводили меня насмешками, потешались, что у меня нет шубы, такой, как у них. Жених одной из них работал в министерстве торговли, занимая какой-то пост при советнике с двумя пятнышками. Он-то и устроил мне встречу с этим советником.
 Советник был длинный тощий медведь, с умной мордой и проницательными глазами. И уши его торчали так, что, когда он сказал: «Я вас слушаю», – в этом можно было не сомневаться. Человек с планеты Земля опустился на ледяную глыбу, которую советник любезно ему предложил, и в нескольких словах сообщил ему суть дела. Он умолчал о характере продаваемого товара, сказав лишь, что его очень много.
 «Чего много? – уточнил советник. – Льда или соленой воды? Что вы мне продаете кота в мешке?1' – Он имел в виду морского кота, потому что другие у них не водятся.
 Человек с планеты Земля сказал, что он продает нс кота, но что именно он продает, сказать поостерегся. Он объяснил, какие огромные средств»! были вложены в производство этих огромных запасов, что их хватило бы на то, чтобы не только растопить здешние льды, но и вскипятить полученную из них воду. Советник поинтересовался: зачем? – но нс получил на этот вопрос ответа. Тогда он спросил, нельзя ли на тех же условиях продать им более понятный товар. Например, рыбу. Но человек с планеты Земля забрался в такую даль совсем не для того, чтобы торговать рыбой.
 Советник с двумя пятнышками посмотрел на сосульку, которая здесь заменяла часы, летом тая, а зимой обрастая льдом, и опустил уши, давая понять, что больше ничего он слышать не хочет
 – Напрасно вы отказались продать ему рыбу, – сказал Борвик. – Сразу видно, что вы не коммерсант. Начнешь продавать рыбу, а там, глядишь, и порох продашь, и все остальное, что сочтешь нужным. Ведь в торговле главное что? Главное – не упустить покупателя.
 Человек с планеты Земля вздохнул:
 – Где его найдешь, покупателя? Такой товар… зачем его только производили? Вот так производим, производим, завалим все склады, а сбывать некуда… Вот, к примеру, на Ипсилоне Кассиопеи. Разума там столько, что некуда девать, а разумных существ нет: разум существует в свободном состоянии. Сначала я его не заметил, мне показалось, что планета необитаема: вокруг были мертвые камни и скалы, которых никогда не касалась жизнь. Я сел на камень, и вдруг странная мысль пришла мне в голову. Я точно знал, что еe там не было, я ее не принес с собой, – значит, она появилась на этой планете. «Смерть – это всего лишь форма задумчивости, когда, отказавшись от легкомысленного движения, приобретаешь мудрую неподвижность».
 Камни и скалы вокруг были неподвижны, теперь я понял, что они не мертвы, а всего лишь пребывают в задумчивости, и Разум, свободный, но скованный ими Разум, парил над ними и запросто общался со мной.
 «Вы со мной не согласны?» – спросил Разум. Я ответил, что привык думать иначе. «Это потому, что вы считаете движение единственной формой жизни, а на самом деле это не так. Вечная неподвижность, вечная задумчивость – вот наивысшее проявление высшего Разума».
 Может быть, с точки зрения высшего Разума он рассуждал логично, хотя я все же не был уверен, что это его, а не моя мысль. Когда вот так непосредственно беседуешь с чистым Разумом, трудно определить, где его мысль, а где твоя.
 «А каков результат вашей мыслительной деятельности?» – спросил я.
 «Деятельности? – Он удивился. – Это еще одна ошибка движущейся жизни. Жизнь, пребывающая в движении, подчиняет и мысль движению, оставляя ей лишь две возможности: созидания и разрушения. Движение целенаправленно, и оно считает, что такой же должна быть и мысль. Но это неверно. Идеальная, абсолютная мысль бесцельна, бездеятельна, и это делает ее бессмертной. Потому что, когда движешься, неизбежно приходишь к концу».
 Внезапно он заявил, чтобы я не вздумал делать ему какие-либо предложения, что ни на какие сделки он не пойдет, поскольку он, нематериальный Разум, не является лицом, материально ответственным. За все, что происходит вокруг, в том числе и на нашей планете. Откуда он знал, что я собираюсь делать ему какие-то предложения? Откуда он знал, что происходит на нашей планете?
 Он говорил, что руины возникают на месте здания, а там, где нет здания, не может быть и руин. У него на планете никогда не будет руин, потому что на ней никогда не было зданий. Впрочем, говорил он об этом без особенной радости, потому что, видимо, тосковал по подлинной жизни. Потому и старался выдать отсутствие жизни за какую-то особо мудрую жизнь… Вот до чего довело его состояние вечной задумчивости… Разум, оторванный от жизни, всегда направлен против жизни, и чем он разумней, тем изощренней он отрицает жизнь…
 – И вы ему ничего не продали? – спросил коммерсант Борвик.
 – Ему ничего не нужно… Вернее, нужно, но этого я ему не мог продать… Понимаете, он так стремительно взлетел на вершины разума, что чувства его остались где-то внизу и там, внизу, совершенно атрофировались. А сам по себе разум, без чувств, ничего не стоит, он хуже любой глупости, потому что глупость всегда оживляется чувством.
 – Вы хотите сказать, что не могли продать ему чувства? Я сразу заметил, что вы никудышный коммерсант.
 – А вы? Вы могли бы продать чувство?
 – Любое! Хотите любовь – пожалуйста, любовь. Хотите ненависть – пожалуйста, ненависть. Все, что угодно. Только заплатите хорошо.
 – Боже мой, – сказал человек с планеты Земля, – как здесь все изменилось за время моего отсутствия! Или, может быть, это не Земля? Такая же голубая издали и зеленая вблизи, но не Земля? Скажите мне, я вас прошу: какая это планета?




 Глава седьмая ИЗДАТЕЛЬ РОКГАУЗ В СОСТОЯНИИ ЗЕТ


 Человек по имени Гральд Криссби открыл вещество финин, которого в природе вообще-то нет, но за пределами природы – сколько угодно. Характерным признаком этого вещества является то, что оно не находится ни в одном из семи известных состояний вещества. Восьмое состояние, в котором пребывает вещество финин, можно было бы назвать состоянием икс или состоянием игрек, а также и другими названиями, которые перебрал человек по имени Гральд Криссби, пока не остановился на более звучном: состоянии зет.
 Вещество финин обладало удивительными свойствами, не известными не только доктору Фрайду, но и всей медицине настоящих и будущих веков. Оно способно было превратить любое ощущение в свою противоположность. Человек по имени Гральд Криссби впервые испытал это на себе, попробовав пить чай с горчицей. Это было необычайно сладостное, чтоб не сказать приторное, ощущение. Затем было немало других проб. Придя на свидание с любимой женщиной, человек по имени Гральд Криссби вдруг почувствовал к ней отвращение и помчался к давным-давно нелюбимой жене, одержав победу на фронте морали, где раньше терпел одни поражения. Словом, вещество финин в состоянии зет способно было превратить жизнь человека либо в рай, либо в ад, либо в помесь того и другого, чем, впрочем, она и является.
 На одном из званых обедов человек по имени Гральд Криссби попотчевал этим веществом своих тайных завистников и ненавистников, и они мгновенно воспылали к нему любовью, которую даже не смогли сдержать, как прежде сдерживали ненависть. Знатоки человеческих душ утверждают, что чувство ненависти вообще легче сдерживается, чем чувство любви, и потому, в отличие от любви, чаще проявляется в скрытой форме. Это является одной из загадок загадочной души человеческой, которую Гральд Криссби не брался разгадать, а те, что брались, тоже не разгадывали.
 Речь, однако, о веществе финин, которого в природе нет, а за пределами природы – сколько угодно.
 Человек по имени Гральд Криссби выделил его из тоже не существующего в природе минерала пиретрона, испытывая этот минерал не на твердость, не на жидкость, не на газообразность или плазменность, а на восьмое свойство вещества. Он воздействовал на этот минерал светом звезды Канопус, который доходит до Земли за 180 (световых, естественно) лет, но исследователь не стал ждать так долго, а воспользовался ранее излученным светом, ибо это не противоречило разработанной им методике.
 Методика была простая: минерал пиретрон располагался таким образом, чтоб на него падал свет именно этой, а не какой-нибудь другой, случайной звезды, – не потому, что эта звезда отличалась от случайной звезды, а потому, что при серьезном эксперименте должны быть исключены случайности. Оставив минерал пиретрон подвергаться воздействию звезды Канопус. человек по имени Гральд Криссби отправился на свидание с любимой женщиной, которую в то время любил больше нелюбимой жены, поскольку вещество финин еще не было им получено.
 Женщина по имени Сю (имя краткое и удобное при столь коротких отношениях) была далека от проблем, занимавших любимого человека, у нее были свои проблемы, среди которых не последнее место занимала жена человека по имени Гральд Криссби, в отличие от его фантастических дел представлявшая самую осязаемую реальность.
 – Здравствуй, Гральд, – сказала женщина, встречая экспериментатора на пороге. – Ты устал?
 Она всегда задавала этот вопрос, отдавая дань слабости сильного пола, который любит, чтоб у него спрашивали, не устал ли он, даже если он проспал подряд четверо суток.
 – Чертовски устал, – сказал Гральд Криссби, отдавая дань той же традиции, и услышал традиционное:
 – Бедненький! Приляг вот сюда, отдохни!
 Человек по имени Гральд Криссби прилег, продолжая раздумывать о проводимом эксперименте. Если он правильно рассчитал направление света звезды, то свет должен пройти через форточку и упасть на квадрат листа, на котором лежит минерал, не встречающийся в природе. А рассчитал он, видимо, правильно, потому что рассчитывал по формуле: А2 / В2 =  С, где С – направление, а В и А – величины произвольные и чисто условные, необходимые для получения искомого результата.
 «Не забыл ли я открыть форточку?» – раздумывал Гральд Криссби, в то время как женщина Сю окружала его чисто женской заботой. Если форточка закрыта, действие луча снизится ровно вдвое – по формуле: Х/У = К, где X – условное число 8, У – условное число 4, а К – искомый результат.
 – Ты меня любишь? – перевела женщина Сю его абстрактную мысль на конкретные рельсы и, придав ей таким образом направление, стала ожидать ее прибытия в назначенный пункт.
 – Я тебя люблю, – сигнализировал о прибытии Гральд Криссби, не забывая, однако, думать о форточке.
 Между тем тонкий лучик, прилетевший с далекой звезды Канопус, превращал обычный, правда, не встречающийся в природе минерал в удивительное вещество, способное любое человеческое ощущение превратить в свою противоположность. Даже в обычных, нс экспериментальных условиях некоторые качества человека превращаются со временем в свою противоположность, но в обычных условиях это длительный и незаметный процесс, потому что звезда Канопус действует на человека непосредственно, без помощи финина, универсального вещества.
 – Какая возмутительная чепуха! – воскликнул издатель Рокгауз, отбрасывая в сторону рукопись, неизвестным образом оказавшуюся у него на столе.
 Это была не первая рукопись, приведшая издателя в состояние гнева, от которого он пытался воздерживаться после издания популярной брошюры доктора Фрайда «Гнев – союзник смерти». Воздерживаясь от гнева, мы воздерживаемся от смерти, но что же делать, если на столе у издателя появляется такая возмутительная чепуха?
 Издатель Рокгауз развел руки в стороны и поднял их вверх, затем сделал несколько приседаний, чтобы привести себя в нормальное состояние. И когда он присел в последний раз и собирался с силами, чтобы встать (с годами это все труднее ему удавалось), на пороге появился посетитель.
 – Сидите, сидите, – сказал посетитель, видя, что издатель порывается встать. – Я ненадолго…
 Издатель все же встал с корточек и сел за стол – такое положение было для него привычней. Посетитель тоже сел и сказал:
 – Я – человек по имени Гральд Криссби.
 – Вы?! – издателю было в пору опять сесть на корточки. – Да будет вам известно, молодой человек, что время для шуток у меня от семи до четверти восьмого, а сейчас, – он посмотрел на часы, – уже половина девятого. Приходите завтра.
 – Это вовсе не шутка, я действительно человек по имени Гральд Криссби.
 – Человек по имени Гральд Криссби! У меня уже этим уши набиты. Неужели нельзя говорить просто: Гральд Криссби – и все?
 – Но я действительно человек…
 – А другие, по-вашему, не люди? Откуда вы взялись?
 – Вот из этой рукописи. – Посетитель указал на стол.
 – Ага, так вы ее автор?
 – Скорее наоборот. Дорогой Рокгауз, вы же там немного обо мне прочитали. И я вас хочу заверить: все, что вы прочитали, – правда, хотя и находящаяся за пределами действительности. Это более широкая правда, понимаете?
 – Я ничего не понимаю и не хочу понимать.
 – Вы не хотите, потому что находитесь в плену своих желаний. А вы попробуйте вырваться из этого плена в мир других желаний, вам неведомых. И вы сразу захотите меня понять. И поймете, что я существую в вашем воображении.
 – Что за чертовщина! Какое вам дело до моего воображения? Кто вам позволил лезть в мое воображение?
 – Вот эта рукопись, – сказал человек по имени Гральд Криссби.
 – Мне нет дела до этой рукописи! – вскричал издатель Рокгауз, делая невольный шаг к тому, от чего предостерегал его доктор Фрайд. – Эта рукопись никогда не станет книгой!
 – Очень жаль, – вздохнул посетитель. – Очень, очень жаль. Вы обрекаете меня на прозябание в единственном вашем воображении, в то время как я мог бы существовать в воображении десятков, сотен тысяч людей.
 – Какая вам разница? Существовать в воображении – все равно, что вовсе не существовать.
 – Вы не правы, дорогой Рокгауз. О, как вы не правы! Да вы возьмите хотя бы… – Гость пошарил глазами по комнате, выбирая, что бы такое взять. – Да хотя бы вот этот стол. Ведь и он существовал сначала в воображении. И все, все, что сделано человеком, существовало сначала в воображении. И даже вы, Рокгауз, до того, как появились на свет, существовали в воображении своих родителей, правда, быть может, несколько другим – более добрым, умным и понимающим.
 – Я запрещаю вам говорить о моих родителях!
 – Простите. Я проявил бестактность, заговорив о тех, кто уже существует только в воображении. Вы видите, как далеко простираются границы воображения: оно предшествует действительности и продолжает ее. И если финин уже существует в воображении, то со временем он проникнет в действительность – как космический корабль из воображения Циолковского и паровоз из воображения Стефенсона.
 – Нашли с чем сравнивать! Кому нужен ваш финин, зачем это превращать ощущения в свою противоположность?
 – Представьте себе, что вы замерзаете на снегу Мороз тридцать градусов, и ничто вас уже не спасет, ничто не согреет. И тут вы достаете из кармана финин. Глотаете. И вы спасены. Вы лежите на снегу, температура которого плюс тридцать градусов.
 – Вот еще выдумали – с чего это мне замерзать?
 – Тогда представьте: вы прожили столько лет, что почти совсем утратили вкус к жизни. Пища вам кажется невкусной, работа неинтересной, юмор несмешным… И тогда вы принимаете финин, и все преображается. И несчастье ваше становится счастьем.
 – Послушайте, как вас там…
 – Человек по имени Гральд Криссби.
 – Послушайте, Криссби, вы просто меня морочите, я не верю ни одному вашему слову. Если жена станет любимой, куда вы денете эту женщину Сю?
 Гральд Криссби ответил не сразу. Он посмотрел на рукопись, одиноко лежащую на столе, и вздохнул:
 – Сю поймет. Сейчас она не понимает, но когда примет финин, все поймет, и мы с ней останемся друзьями. Потому что… Вы понимаете, звезда Канопус – это лишь одна из миллионов и миллионов звезд, каждая из которых как-то влияет на человека. Как они влияют? Эта загадка пока еще не разгадана. И мы не знаем, с какой звезды к нам прилетает любовь, а какая звезда рождает в нас бессмертные мысли… И что еще принесут нам далекие звезды, свет которых летит до Земли миллиарды лет…
 – Вот тогда и приходите. Когда долетит. А пока – заберите свои фантазии. Читатель ждет от нас других книг
 Читатель ждет фактов. Ему нужна серьезная информация. Никакие выдумки его нс интересуют.
 Факты, факты, факты и снова факты… Сколько их накопилось – и еще подавай!
 Чем больше накапливается фактов, тем меньше остается фантазий. Некоторых фантазий жаль: это были такие прекрасные фантазии!
 Факты наступают. Они идут развернутым строем, вооруженные точными данными, доказанными теоретически и экспериментально, превращают в прах воздушные замки, в которых обитали фантазии…
 Это факт печальный: когда рушатся воздушные замки, не хватает воздуха, чтобы дышать.
 Ничего этого не сказал Рокгаузу человек по имени Гральд Криссби. Он промолчал об этом, хотя это было в его жизни самое главное.
 Он только спросил:
 – Разве вы знаете, чего ждет читатель?
 Рокгауз усмехнулся:
 – Кому же знать, как не мне. Читатель, могу с уверенностью сказать, ждет от нас новых романов Дауккенса, рассказов о работе инспектора Хоста, мемуаров майора Стенли, научно-популярных брошюр доктора Фрайда… Вот чего ждет наш читатель… Слава богу, ему есть чего ждать. Но только не этого… – Рокгауз придвинул к себе рукопись, чтобы поиздеваться над этой дурацкой звездой Канопус, но прежнего текста там не нашел. Сейчас там было написано про какой-то трансметагалактический корабль, бороздивший просторы Метагалактики. Регулятор времени стоял на нуле, время внутри корабля было остановлено – этого требовала техника безопасности, оберегая жизнь экипажа в бесконечно долгом пути.
 Вместе с кораблем двигался огромный огненный шар – внешний источник питания, и корабль вращался вокруг него, постоянно пополняя запасы энергии. Так они и двигались вдоль галактики с расчетной скоростью двести километров в секунду (время остановилось только внутри корабля).
 «Надо бы почистить обшивку, Зют, – сказал капитан. – Опять нас облепило космической пылью».
 Зют включил радиовизор. Экран был широк, но полной картины не давал. Зют вертел регулятор панорамирования, скользя взглядом по поверхности корабля. Ее было совсем не узнать – до того она была облеплена космической пылью. Но и космическую пыль тоже было нс узнать.
 Экран был расцвечен зеленым, желтым, белым, оранжевым, голубым… Каких только красок здесь не было, но преобладали зеленые и голубые… Голубые набегали на желтые, рассыпаясь брызгами, пенясь и откатываясь назад, а зеленые устремлялись в другую голубизну, застывшую над ними сверкающим куполом. И над всем этим царил золотистый огненный шар – источник питания.
 «Да, облепило нас… – сказал капитан, бросив взгляд на радиовизор. – Пожалуй, и не счистишь за один раз».
 Зют покрутил увеличитель. «Смотрите, капитан: там какие-то фигурки. Они движутся!»
 Ровные геометрические конструкции, испещренные рядами блестящих квадратов, возвышались на поверхности корабля, а между ними пролегали ровные полосы, по которым двигались маленькие фигурки…
 «Будем счищать, капитан?»
 Зеленое смешивалось с белым и желтым и окуналось в голубое, и над всем этим сверкал и искрился источник питания. И корабль уже не был похож на корабль, а был похож на что-то разноцветное, праздничное, и, казалось, жил он ке только внутри, но и снаружи, и как раз там, снаружи, была главная его жизнь.
 «Не будем трогать, – сказал капитан. – Это ж какая красота! Может, удастся довезти – вот наши обрадуются! «
 Издатель поднял глаза, но посетителя уже не было. Возможно, он вернулся обратно в рукопись, воспользовавшись тем, что Рокгауз ее открыл…
 Человек по имени Гральд Криссби… Как будто он боится забыть о том, что он человек, и сам себе все время об этом напоминает.
 Проходимец какой-то. Нужно проверить, не унес ли он чего-нибудь. Издатель Рокгауз окинул комнату проверяющим взглядом, и первое, что ему бросилось в глаза, – это неизвестно откуда возникшая на столе бумажка. Он развернул ее и прочитал:

  «Сегодня, в 24.00, в ночном баре „Звездочка“ состоится встреча с пришельцами со звезды Фомальгаут (созвездие Южной Рыбы). Извините за позднее время: наша ночь в Южнорыбье  –  день». 

 Какое Южнорыбье? Где ночь, а где день?
 Издатель Рокгауз чувствовал себя в этом самом состоянии зет, в котором находится вещество финин в результате воздействия луча звезды Канопус. Он развел руки в стороны, поднял их вверх, затем
 сделал несколько приседаний. Бумажка не исчезала, и на ней значилась все та же чушь.
 Издатель сокрушенно покачал головой и поспешил к доктору Фрайду.




 Глава восьмая. ЧЕЛОВЕК ИЗ МАШИНЫ


 Любознательность – могучий двигатель прогресса, но если этот двигатель на холостом ходу, он превращается в праздное любопытство. Миссис Смит вела титаническую борьбу со своим позорным любопытством и всякий раз терпела поражение.
 Первое крупное поражение за сегодняшний день она потерпела, уходя от миссис Хост и забывая у нее сумочку, за которой вскоре предполагала вернуться. Вторым крупным поражением была не захлопнутая, а лишь слегка прикрытая дверь (чтобы, отступая, не закрывать себе путей к наступлению). И. наконец, третье крупное поражение, точнее, полную капитуляцию перед своим любопытством миссис Смит продемонстрировала, вторично появляясь в комнате, где, подтверждая ее опасения и оправдывая надежды, незнакомый мужчина сидел за столом, который, видимо, накрывали к ужину.
 Улика была налицо, но преступник, как сказал бы хозяин этого дома, скрылся в неизвестном направлении. Может быть, на кухню.
 – О, простите, я, право, не думала… – заговорила миссис Смит в понятной растерянности. – Я вернулась за своей сумочкой, дверь была незаперта… Я считала, что миссис Хост одна, иначе бы я не осмелилась… Личная жизнь человека – это его личная жизнь, особенно женщины… А у вас тут вино, очень мило. Значит, вы не даете миссис Хост скучать.
 –  Я  жду инспектора, – сказал Гарри Уатт.
 – Вы хорошо подготовились к встрече, – миссис Смит кивнула на стол, накрытый к ужину. – Если б инспектор знал, как его ждут, он бы поторопился, как вы думаете? Вы не знаете? Оказывается, вы правдивый человек. Ну что вам стоило сказать «да»? «Да» – такое короткое слово. Но иногда легче сказать длинную фразу, чем коротенькое слово «да».
 Гарри Уатт был непрочь повести разговор в том же тоне:
 – И вы часто испытываете подобные трудности?
 – Честно говоря, не часто. Я люблю короткие слова.
 – Кратчайший путь к цели лежит через короткие слова. Однако позвольте представиться: Гарри Уатт.
 – Миссис Смит, – назвала себя миссис Смит. – Мне очень приятно. Вы никогда не думали, Гарри, – вы позволите мне вас так называть?… Вы никогда не думали. Гарри, какая пропасть разделяет мужчину и женщину? Невероятная, бездонная пропасть. Но она притягивает к себе, зовет себя преодолеть… и тех зовет, и других… Но мужчины, как более сильные, легко ее преодолевают, а слабые женщины падают в пропасть…
 – Миссис Смит, вы рассуждаете, как опытный альпинист.
 – Только не сочтите, что я делюсь с вами опытом.
 – Как вам будет угодно. Не будет угодно – не сочту.
 – А если будет угодно?… Гарри, вы собираетесь сделать двойной прыжок? Двойной прыжок над пропастью? Меня это восхищает.
 – Я действительно над пропастью, миссис Смит. Но это совсем другая пропасть.
 – Одну я. кажется, знаю… Вернее, догадываюсь… А кто же другая?
 Гарри Уатт ответил не сразу. Вернее, он вовсе не ответил на этот вопрос. Вместо ответа он достал из кармана какие-то листки бумаги и приготовился их читать,
 – Послушайте, миссис Смит, как это начиналось. Легковой космофургон причалил к Земле, на
 которой не было не то что космических, но и самых обычных фургонов. Земля была аграрной планетой, нетронутым лоном природы, на котором так приятно отдохнуть от цивилизации.
 «Это ты здорово придумал, Ис, – сказал Аш. – Устроить пикник на Земле, да еще прихватить с собой девочек!»
 «Девочки – что надо, – кивнул Ис. – Ты посмотри на Мю. какие у нее колеса!»
 «У Лю тоже неплохие колеса. У меня от них даже кружится в голове».
 Компания расположилась в тени деревьев, с удовольствием вдыхая непривычный земной аромат. Аш рассказывал анекдот об экстраполированном квазипространстве, скоррегированном относительно квазивремени ab/c2. Ис хохотал, девочки краснели и опускали глаза.
 «Заправимся?» – спросил Ис, отвинчивая крышку баллона.
 Все по очереди заправились.
 «Между прочим, синхронизированный модуль у10, ретроспектированный в субстанцию (-+)1…» – сказал Аш, но девочки, опять покраснев, попросили его вести себя прилично.
 И в это время на дороге появился абориген. Он двигался как-то странно, но в чем была эта странность, сначала трудно было понять. Абориген раскачивался из стороны в сторону, как разболтанный фургон, которому только бы дотащиться до ремонта.
 «У него нет колес!» – воскликнула Лю.
 «(А2 + В2 – С2)/K! – выругался Ис. – Как же он передвигается?»
 Абориген двигался, переставляя какие-то две палки, а другими двумя палками загребал воздух по бокам.
 «И смотрите, не падает!» – удивилась Мю, при этом Аш воспользовался случаем и погладил ее колесо, словно выражая приверженность именно к этому виду передвижения.
 Абориген приблизился. Он долго и внимательно разглядывал пришельцев, и в голове его проносились – сначала медленно, а потом все быстрей – будущие телеги, кареты, поезда, будущие автомобили, трамваи и троллейбусы…
 «Отдыхаете? – спросил абориген. – Да, вам уже можно отдыхать. – Он крутанул колесо Мю. не видя в этом ничего неприличного. – А нам отдыхать некогда. Мы тут, как белка в этом… как его…» – Он не договорил. Он лишь махнул рукой и пошел своей дорогой.
 – И что же дальше? – спросила миссис Смит.
 – Дальше? Как пошел своей дорогой, так с тех пор и идет… Тогда для него колеса были в диковинку, а теперь куда ни погляди – всюду колеса…
 – Это была внеземная цивилизация?
 – Может, внеземная. А может, земная, прилетевшая из будущего, чтобы поделиться опытом с прошлым. Иначе откуда прошлое узнало бы про колеса?
 – Гарри, что-то я ничего не понимаю… Прошлое узнает от будущего, будущее узнает от прошлого… А откуда они все узнают? Вы меня, Гарри, совсем запутали.
 Гарри Уатт спрятал в карман свои листки.
 – Вы знаете, миссис Смит, что такое бог из машины? Был в древних трагедиях такой персонаж, который распутывал все ситуации. Так вот, я – человек из машины. Но я ничего не распутаю, а только больше все усложню.
 – Теперь я понимаю. Да, Гарри, теперь я понимаю… Эти колеса… Эти машины… Они вытесняют самое сокровенное, человеческое… Но ведь полностью они не могут заменить человека? Ведь не смогут?
 – Две машины стоят над пропастью, над которой проложен мост. Все рассчитано, все учтено. Никто не летит в пропасть,
 – Нет-нет, Гарри, не надо!
 – Машина говорит машине…
 – Они разговаривают?
 – А почему бы и нет? Раз они мыслят… «Машина! – говорит машина машине. – Я тебя люблю. Я люблю каждую твою деталь, каждый винтик, каждую шестеренку. Когда мои телекамеры впервые увидели тебя, а мои микрофоны впервые услышали тебя, мои двигатели задвигались быстрей, мои счетчики показали самое высокое напряжение».
 – О боже! – воскликнула миссис Смит. – Зачем вы мне рассказываете эти кошмары?
 – Простите, миссис Смит, машина еще не кончила. «Между нами, машина, – продолжала она, – проложен мост, который не даст нам свалиться в пропасть. Но ведь у нас нет чувств, моя любовь к тебе – это механическое явление, необходимое для разрядки аккумуляторов, для снятия высокого напряжения, которое может каждому из нас повредить. Чисто физическое влечение, а никакое не чувство. Ведь ты ничего не чувствуешь ко мне, машина? И я к тебе ничего не чувствую… Значит, мы будем счастливы, мы не свалимся в пропасть, тем более, что между нами проложен мост. Мост – это единственное, что может быть между нами…»
 – Какой ужас!
 – Почему ужас? Человечество постепенно к этому привыкает и, создавая машины, изменяет себя по их образу и подобию. Ученые даже утверждают, что человек – всего лишь запрограммированная машина, приучают человека к этой мысли, чтобы потом она не была для него неожиданностью.
 – Потом? Значит, еще не скоро? – миссис Смит вздохнула с облегчением. – Как вы напугали меня! Все-таки человек – не машина, о себе, во всяком случае, я не могу этого сказать… Хотя и без машины тоже нельзя: пришлось бы пользоваться городским транспортом.
 Столь интересно начатый разговор был прерван появлением хозяйки дома. Пока миссис Хост разгружала поднос, миссис Смит ей объяснила, что вернулась за своей сумочкой, и получила приглашение остаться, выпить за здоровье мистера Хоста. Это последнее предложение несколько удивило миссис Смит, и она не сочла нужным скрыть свое удивление.
 – За здоровье инспектора? Право, я даже не найду, что сказать. А вы, Гарри? Вы мне позволите, миссис Хост, называть вашего приятеля Гарри? Он мне позволил…
 – Пожалуйста, не стесняйтесь, – сказала миссис Хост. Но миссис Смит все-таки немного стеснялась.
 – Он мне позволил называть его Гарри, потому что мы с ним любим короткие слова. Чтобы люди могли покороче познакомиться, им необходимы короткие слова.
 – Чтобы быть на короткую ногу, – объяснил Гарри. – Тем более, что жизнь коротка.
 – Вы уже заметили, что жизнь коротка? – съязвила миссис Хост. – Подумать только, я вышла всего на несколько минут, и вы уже это заметили!
 Миссис Смит понемногу брала бразды в свои руки:
 – Миссис Хост, почему бы Гарри не называть вас Лиззи? Тогда мне не будет казаться, что я здесь лишняя, А меня, Гарри, называйте Джекки. И вы, Лиззи, если не возражаете. – Миссис Смит торжественно подняла бокал. – Гарри, Лиззи, так за что же мы пьем? За здоровье мистера Хоста?
 – Я с удовольствием, – сказал Гарри.
 – Очень мило! Вы, Гарри, настоящий человек из машины. Лиззи, он вам не говорил, что он человек из машины? Это потому, что у нас технический прогресс. Гарри говорит, что машина создаст человека по своему образу и подобию.
 – Это разговор для моего мужа. Он бредит всеми этими техническими усовершенствованиями.
 – Что касается меня, – сказала миссис Смит, – то я согласна работать, как лошадь, только бы иметь возможность мыслить и чувствовать, как человек. Волноваться, любить и даже страдать… Нет, пожалуй, страдать – ото лишнее.
 – Но ведь страдание – самое человеческое чувство, – возразила миссис Хост, однако миссис Смит и тут нашла оправдание:
 – Я достаточно буду страдать оттого, что буду работать. А помимо этого я хочу жить полной жизнью: волноваться, любить. Я не хочу быть человеком из машины, не хочу быть ее деталью. Деталь легко заменить, а если меня заменят, от меня ничего не останется.
 – Вас еще долго не заменят, Джекки, – сказал Гарри как истинный джентльмен. – Недавно среди машин распространили анкету: какой машиной вы хотели бы быть. Большинство ответило: только не мыслящей. Потому что век мыслящих людей прошел, и мыслящие машины – тоже, видимо, ненадолго.
 – Так прямо и ответили? – возмутилась миссис Смит. – Но это же нахальство, вы не находите? А вот интересно, вы, Лиззи, какой машиной хотели бы стать? Только не говорите, что швейной или стиральной, забудьте свои хозяйственные дела.
 – Может быть, машиной времени?
 – Ага,  я  поняла. Чтобы вернуться туда, где можно снова стать человеком? Лиззи, вы умеете устраиваться, я всегда это подозревала.
 – Если станете машиной времени, возьмите меня пассажиром, – серьезно сказал Гарри Уатт.
 – Вас уже взяли, Гарри, неблагодарный! – напомнила ему миссис Смит. – Вас возвратили в ваши лучшие времена, а вы и не замечаете? Ведь машина времени – это любовь, она возвращает человека в его молодость. – Миссис Смит погрозила подруге пальцем: – Вот мы, Лиззи, и разгадали, почему вы хотите стать машиной времени. Это каждая женщина хочет, особенно, если есть пассажир.
 – Это прекрасные слова, миссис Смит. Давайте почтим их минутой молчания.
 – Молчанием, Гарри? Я понимаю, иногда молчание красноречивее слов, но там, где больше двух, принято говорить вслух, а не обмениваться молчанием, пусть даже красноречивым.
 – Что-то инспектор задерживается, – сказал Гарри Уатт.
 Миссис Смит его успокоила:
 – Не беспокойтесь, сейчас придет. Инспектор Хост видит буквально на расстоянии, тем более такого человека, как вы. Из машины.
 – Мы с инспектором оказались в одной машине, которая, к тому же, ведет нечестную игру. Эти мыслящие машины… Лишь только их научат мыслить, как они начинают мошенничать.
 – Мы слишком много говорим о машинах, – сказала миссис Хост. – Даже в этих книжках про будущее, которые читает мой муж, человека не видно, одни машины.
 – Когда человек изобретет Машину Счастья, которая сможет исполнять все его желания, ему нечего будет пожелать, – сказал Гарри. – Материально он будет обеспечен, духовно – обеспечен. Что же остается этой Машине Счастья? Сделать всех академиками? Знаменитыми актерами кино? Были когда-то у человечества представления о счастье, но они давным-давно признаны ошибочными. Любовь заменена электронно-вычислительным подбором партнеров, наслаждение прекрасным заменено полезными наслаждениями, мечта опровергнута точным расчетом. И стоит человек перед Машиной Счастья, и не знает, как ему быть. Он разучился быть счастливым с тех пор, как перестал быть несчастным.
 – Это ужасно, Гарри! Что же тогда ему остается?
 – Миссис Смит, ему остается одно: сохранить о счастье прежние представления. Не поддаваться соблазну машин, чтоб не погубить в себе человека.
 – У нас получился слишком серьезный разговор, – вздохнула миссис Смит. – А серьезные мысли – признак старости. Ведь даже эти самые мыслящие машины сделаны из металла, который пролежал в земле миллионы лет. За такой срок можно было избавиться от эмоций. Кстати, Гарри, а где ваша машина? Вы нам ее покажете?
 – Она здесь.
 – В квартире?
 Миссис Хост не удивилась. Она испугалась. Детективные сюжеты зашевелились в ее мозгу.
 – Как это понимать, мистер Уатт? Миссис Смит ей ответила:
 – Лиззи, это совсем не сложно понять. Я, например, с самого начала все поняла и теперь тоже все понимаю. Дело в том, Лиззи, что машины – это совсем не машины, это такая аллегория. И мы с вами, как две машины, стоим над одной пропастью. Но я сейчас ухожу, Лиззи, я ухожу. Не стану вам мешать падать в пропасть.




 Глава девятая. ЗВОНОК ИЗ КОСМОСА


 Когда мужчина пропадает у одной женщины, он непременно отыскивается у другой, но когда он пропадает сразу у двух, где его искать?
 Прежде и преступники, и блюстители порядка подчинялись одним и тем же законам логики. Поэтому было легче, с одной стороны, преступать законы, а с другой – их охранять. Современные же преступники вообще не признают никаких законов, в том числе и законов логики. Это серьезное нарушение, и полиции следовало бы иметь специальную службу по борьбе с нарушителями законов логики. Но тогда бы преступность у нас возросла, потому что законов логики кто только не нарушает! Хотя старый логический метод, конечно, хорош, если б все мыслили одинаково. А так приходится перебирать столько вариантов, что без электронно-вычислительной машины не обойтись. Но теперь у инспектора есть такая машина. НФД-593, Новейший Феноменальный Детектив, сконструированный Н. Ютоном по его специальному заказу. Умница этот Н. Ютон, хоть и украли у него усилитель интеллекта, а он все же создал робота-сыщика, как обещал. И прямо дома установил, а не на работе, где его бы загоняли мелкими поручениями. Теперь оставалось только добраться до дома…
 Но это оказалось нелегко. Едва инспектор взялся за ручку двери, как зазвонил телефон:
 – Инспектор Хост? С вами говорят с созвездия Южной Рыбы. Ничего страшного, пара десятков световых лет. Но теперь уже остались считанные световые минуты. Скоро будем у вас на Земле.
 – У нас на Земле? А вы, собственно, откуда звоните?
 – Южнорыбцы мы. Фомальгаутяне. Светимость II, видимая величина + 1,3, расстояние 23 световых года. Теперь узнаете, Хост?
 – Ни черта я не узнаю! Чушь какая-то! Абракадабра!
 – Каким словам научились! – сказали на том конце провода или, может, эфира. – Когда мы были у вас последний раз, вы тут вообще ни над чем не задумывались. Гонялись друг за другом – ну прямо как дети: зайцеобразные, кошкообразные, крокодилообразные… Мы только голову ломали: кто из вас первый над чем-то задумается? Конечно, зайцеобразные предпочтительней крокодилообразных, но и это не лучший вариант. Трусливый разум стоит жестокого разума.
 – Это вы так думали, когда прилетели на Землю?
 – Ну да. В первый раз. А вдруг, думаем, это будут насекомообразные? Самые маленькие, неприметные, вдруг они возьмут и наведут здесь порядок? Пожалуй, это еще пострашней, чем крокодилы, – когда порядок берутся наводить насекомые.
 – Значит, волновались за нас?
 – Волновались. Многое зависит от того, кто поднимет планету на вершину цивилизации. Поднять-то не штука. Трудней ее там удержать, чтоб она не рухнула с этой вершину… В общем, это не телефонный разговор. Вы пока не отходите от телефона, мы будем держать с вами связь.
 Говорящий повесил трубку или что там у него было – не исключено, что в созвездии Южной Рыбы никаких трубок нет. Читал же инспектор недавно в какой-то книжке, что в созвездии Треугольник никаких треугольников нет. Начисто отсутствуют. Есть квадраты, окружности, а треугольников нет. Хотя созвездие называется Треугольник.
 Конечно, не верилось, что так вдруг они прилетят. Во-первых, как они могли позвонить по телефону? Если б еще связались по радио, на коротких волнах… Хотя, помнится, был такой случай, описанный в литературе: пришельцы, подлетая к Земле, подключались к любому прибору. К телефону, телевизору, даже к холодильнику, если была такая потребность. Хорошо, что эти южнорыбцы уважают порядок: прежде всего позвонили в полицию. Хотя, если б они не позвонили, он бы уже был дома, мог бы воспользоваться НФД. Считанные световые минуты – сколько ж это по земному времени?
 Инспектор подошел к окну. За окном был весенний вечер. Хорошо знакомая Манчестерская улица жила своей обычной вечерней жизнью. И вдруг… Инспектор с трудом верил своим глазам… На освещенной табличке, на которой прежде было написано «Манчестерская улица», он прочитал: «Малая Галактическая».
 – Большой селех! – сказал инспектор. Это выражение он позаимствовал из повести «Будни планеты Ехи». Будни этой планеты были постоянным праздником. Разноцветные шары купались в зеленом небе, распространяя в слехе (тамошнем воздухе) мелодичные трели и свист.
 «Это наши лехелы (то есть деревья), – объяснил землянину Прайсту один из тамошних хесов (местных жителей). – А на них селы поют».
 В том, что птицы поют, не было ничего удивительного, но что они летают вместе с деревьями, было, как сказала бы миссис Прайст, несколько экстравагантно.
 Деревья-путешественники… Это, вероятно, имело свой смысл, но хес говорил об этом без восторга.
 «Нет у них настоящей привязанности к родной exe (то есть земле). Да и откуда ей взяться? Хозяйства у них нет, семьи нет, потому и нет любви к exe, на которой выросли».
 Прайст спросил у него, неужели он всю жизнь сидит на одном месте. «Мы сидим, – сказал хес. – Мы не лехелы. И не селы. Мы хесы, поэтому мы сидим».
 Прайст заметил, что от долгого сидения ноги его стали уходить в грунт и разветвляться там наподобие корней, как у сидящего против него хеса. Он решительно встал.
 «Посидели бы еще, – сказал хес. – Я вам хлесо (хозяйство) покажу.  Я  недавно вывел новый сорт сехесы (пшеницы). Ой, какая сехеса! Она, представьте, не летает, а растет на exe, прямо на exe (то есть на земле).»
 Но беспокойные лехелы устремлялись в неведомую даль, они звали туда, где светят далекие лесхи…
 – Селех! – сказал Прайст. – Большой вам селех! То есть, большой вам привет, я поехал!
 Планета Еха произвела на инспектора впечатление, и кое-что из нее он запомнил. И теперь, прочитав надпись «Малая Галактическая», инспектор сказал, усомнившись в действительности:
 – Большой селех!
 В это время раздался звонок. Инспектор бросился к телефону.
 Нет, это были не они. Звонил майор Стенли. Он получил официальное извещение, что, минуя все промежуточные чины, его производят прямиком в генералы. Да, конечно, можно поздравить, но дело в том, что произведен майор Стенли в генералы не в своей родной армии, а в какой-то неизвестной армии Альдебарана. Ему предписывается в течение ближайших двух дней явиться к месту несения службы, а куда явиться – не сказано.
 Он перелистал все военные справочники, но армии Альдебарана нигде не нашел. Британская энциклопедия указывает, что до Альдебарана лететь шестьдесят восемь лет, если, конечно, лететь со скоростью света. Майору Стенли не привыкать к скоростям, военная служба требует оперативности, но шестьдесят восемь лет – это, конечно, не для него. Он не пролетит и десяти, как его уволят в отставку.
 Инспектор посоветовал ему обратиться к доктору Фрайду.
 Только он повесил трубку – опять зазвонил телефон. На этот раз инспектора потревожил Н. Ютон. Нет, не по поводу робота, робот – это что ж… Обещал – сделал, не стоит благодарности… Н. Ютон звонил по поводу украденного усилителя… Нет, не нашелся… И не нужно, чтоб находился… Только что Н. Ютон проходил по Квазарной… Это параллельно орбите Пульсарной… Неужели инспектор совсем не знает города?
 – Назовите улицу.
 – Это еще зачем? Жизнь во вселенной течет по орбитам, а не по этим… как вы их назвали?… улицам.
 – И что же на этой Квазарной? Неужели опять ограбили?
 – Напротив, инспектор. Меня осенила мысль. Усилитель интеллекта морально устарел по сравнению с тем, что я сегодня придумал. Метод элементарно прост. Все клетки организма имеют примерно одинаковое строение, но мыслят только клетки мозга. Это создает огромные потенциальные возможности. Представляете, инспектор, каких мы достигнем вершин, когда мыслить у нас будет не только мозг, но и руки, ноги, живот и прочее? В голову будут приходить только самые великие мысли, а средние и незначительные будут приходить в другие части тела.
 – Я это плохо представляю.
 – Потому что мыслите только головой. Пока ваша голова набита пустяками, вместо того чтоб заниматься великими мыслями. Но будьте спокойны: идея уже найдена, остается ее осуществить. Пожелайте мне успеха.
 Прошло еще несколько минут. Несколько световых минут. Наконец раздался долгожданный звонок:
 – Следуем прежним курсом. Самочувствие нормальное. Пожалуйста, не отходите от телефона.
 И опять повесили – что там было у них. Как долго тянутся эти световые минуты!
 – Беда, инспектор! Беда! Большое, огромное несчастье!
 Инспектор с трудом узнал корректора Кректа. Лицо корректора было искажено ужасом.
 – Что случилось, Крект?
 – Послушайте, инспектор, вы не поверите. Я задремал над рукописью…
 – Что ж тут особенного? Кто у нас не спит на работе?
 – Я не об этом. Сплю я, конечно, сплю на работе. Правда, во сне я тоже читаю рукописи. Так было и на этот раз. Я уснул над брошюрой Фрайда, и приснился мне роман Дауккенса. Я и над ним тоже уснул, и приснились мне записки майора Стенли…
 – Для вас, я вижу, нет преград.
 – Ну почему же нет? В конце концов я проснулся. Смотрю – рукописи нет. Тогда я подумал: может, я ее во сне в шкаф положил? Со мной это тоже бывает. Спать-то спишь, а подсознание работает: как бы рукопись не стянули. Спрячешь ее, а потом сам не можешь найти. Подошел я к шкафу, смотрю…
 Корректор Крект заплакал. Это было неожиданно для обоих, и оба смутились, не зная, как с этим быть.
 – Понимаете, там, в шкафу, не осталось ни одной рукописи. Новая повесть Дауккенса, мемуары Стенли, медицинские статьи Фрайда, не говоря уже о бессмертном романе Даниеля Дефо… Рокгауз этого не переживет. Да и сам я этого не переживу. Рукописи почти все вычитаны, ни одной ошибки. И все исчезло. Вот – только это оставили.
 Крект протянул инспектору клочок бумаги. Инспектор прочитал:

  «Сегодня, в 24.00, в ночном баре „Звездочка“ состоится встреча с пришельцами со звезды Фомальгаут (созвездие Южной Рыбы). Извините за позднее время: наша ночь, в Южнорыбье  –  день». 

 – Вы считаете, что кража связана с этими космическими делами?
 – Прежде этой бумажки не было. Исчезли рукописи – и она появилась.
 – Значит, в 24.00. А сейчас? О, уже начало первого… Что-то наши пришельцы заставляют себя ждать.
 – Как же заставляют ждать? Рукописи уже украдены.
 В это время опять зазвонил телефон:
 – Алло, инспектор Хост? Рады вам сообщить, что все протекает нормально. Самочувствие отличное. Настроение отличное. Можете отойти от телефона.




 Глава десятая. ЖИТЕЛИ ФОМАЛЬГАУТА ПРИВЕТСТВУЮТ ЖИТЕЛЕЙ ЗЕМЛИ


 Сидя в приемной доктора Фрайда, пациенты Рокгауз, Стенли и Дауккенс обменялись информацией, и болезненные страхи каждого утроились. Издатель Рокгауз понял, что пришельцы, назначившие ему свидание в кафе «Звездочка», не только пытаются использовать издательство, но и вербуют наших военачальников для своих вооруженных сил. Писатель Дауккенс заподозрил, что вскоре инопланетные повести и романы обрушатся на Землю, расчищая путь грядущим военным действиям, ибо генералы нужны именно для военных, а не для каких-либо еще действий. А майор Стенли сообразил, что преждевременное его производство связано с веществом финия, которое может в любой момент превратить генерала в рядового солдата.
 Затем появился коммерсант Борвик, который, непринужденно вмешавшись в разговор, заявил, что от всех болезней можно избавиться, если продать их куда-нибудь на другую планету. В конце концов есть планеты, на которых болезней недостаточно, а у нас их в последнее время явный переизбыток. Коммерсант Борвик затем и пришел, чтобы предложить доктору Фрайду сотрудничество, создание нового лечебного концерна «Борвик и Фрайд», Фрайд принимал бы пациентов, а Борвик сплавлял бы их болезни куда-нибудь подальше, в другие галактики. Главное – найти покупателя, но это уже забота коммерсанта.
 Доктор Фрайд поставил всем один и тот же диагноз, который он на грекоизированной латыни назвал «морбус космус», что означает в переводе с этих двух языков «космическая болезнь» и связано с тем, что Земля со всех сторон окружена космосом. Он прописал им режим, строжайше запрещавший смотреть на небо, в особенности звездное, читать что-либо по астрономии, а также загорать на солнце. Желание пациентов посетить ночной бар «Звездочка», чтобы хоть краем глаза взглянуть на пришельцев, доктор Фрайд не поддержал, ибо, сказал он, общение с пришельцами особенно пагубно при заболевании морбусом космусом.
 Несмотря на это, четверо его пациентов, покинув кабинет своего целителя, устремились в бар «Звездочка», желая, во-первых, удовлетворить свое любопытство, а во-вторых, соблазнившись предложением Борвика, продать пришельцам свою космическую болезнь.
 Впереди шествовал генерал Стенли (для них, посвященных, он был уже генерал), за ним следовал коммерсант, а за коммерсантом писатель с издателем. Четверо отважных жителей Земли шли навстречу своим братьям по разуму.
 Между тем ночной бар «Звездочка» вел мирную и даже не просто мирную, а лихорадочно мирную жизнь, словно спеша компенсировать все военные и другие невзгоды. Пациенты доктора Фрайда с минуту постояли в дверях, разглядывая завсегдатаев бара» но подозрительных среди них не нашли и направились к свободному столику.
 Прежде чем сесть, генерал Стенли огляделся вокруг и пришел к выводу, что позиция выбрана удачно. Позади их столика была глухая стена, слева – шкаф, который в случае надобности можно было перевернуть, превратив в надежное укрепление.
 Писатель и издатель продолжали разговор, начатый по дороге.
 – Зачем придумывать жизнь, если она достаточно хороша не придуманная. И достаточно плоха не придуманная. Все равно не придумаешь лучше и хуже, чем есть.
 – Вы правы, Рокгауз… я как раз об этом писал…
 – Преступление и наказание,– продолжал издатель, не слыша писателя,– их столкновение, борьба между ними. Когда преступление, совершившись, бежит, а наказание его преследует, собирая по дороге следы, отпечатки пальцев и прочие улики. Когда наказание устраивает засаду, а преступление отстреливается, вырывается и снова бежит, а наказание, оценив обстановку, разрабатывает пойми план преследования…
 – Помните, я писал…– опять заикнулся писатель.
 – Ничего я не помню. И ничего знать не хочу. У инспектора Хоста сюжетов целый шкаф, из этого можно сделать такую литературу! А что делают? Нет, вы только посмотрите, что делают! Взять хотя бы этот ужасный роман «Солнце под землей». На остывающей звезде возникает жизнь, для которой единственный источник тепла – эта самая полузвезда-полупланета. Тепло идет из подземелья, а над головой солнца нет, и потому все жители слепы. Но это им не мешает. Наоборот. Они достигают вершин разума, потому что они не глазеют по сторонам, а занимаются самосозерцанием.
 – Значит, они и книг не читают? – поразился Дауккенс.
 – В том-то и дело, что нет. У них там другие средства информации. И они достигли всеобщего благополучия, потому что никто не видит, что происходит вокруг. Но постепенно планета их остывает, это грозит им гибелью, и они решают воспользоваться внешним источником тепла – какой-нибудь неостывшей звезды или целого созвездия. Они давно научились управлять полетом своей планеты, и они направляют ее к самой горячей звезде.
 – Мне это нравится, – сказал майор Стенли. – Я бы сам с ними полетел.
 – Но они не учли одного: тепло звезды непременно сопровождается светом. А им нужно было только тепло, чтобы спокойно греться и по-прежнему не видеть, что происходит вокруг. И когда они прилетели к звезде, которая стала для них солнцем, они не выдержали света и жизнь на их планете оборвалась.
 – И на этом роман кончается? – спросил писатель Дауккенс, критически оценивая сюжет.
 – Автор говорит, что впоследствии на этой планете возникли новая жизнь и новая цивилизация, рожденные солнцем и потому не представляющие себе тепла без света. Как бы ни было жителям этой солнечной планеты тепло, они непременно тянутся к свету. Потому что у них есть глаза и они хотят видеть все, что происходит вокруг.
 – А что это за планета? – поинтересовался майор. – Она случайно не имеет отношения к Альдебарану?
 – Разве вы не догадались? Эта планета – Земля. Представляете? Земля! А между тем о Земле у нас совершенно другие сведения.
 Да, чего только не придумают эти фантасты. Мало им настоящего, им подавай другие времена. А почему, скажите, не писать о настоящем? В прошлом были свои писатели, в будущем будут свои писатели, а вы живете в настоящем, вот и пишите о настоящем. Этой мысли придерживался издатель Рокгауз, и писатель Дауккенс был с ним совершенно согласен. Был с ним согласен и коммерсант Борвик, который ни из прошлого, ни из будущего не мог извлечь того, что извлекал из настоящего. И только майор Стенли имел несколько другой взгляд: ему очень пришлось по душе, что население оседлало свою планету и понеслось на ней, как на каком-нибудь броневике или танке, штурмовать далекое Солнце, в миллион раз большее нашей Земли. В этом был настоящий боевой задор и презрение к превосходящим силам противника.
 – Почитать бы эту книгу, – сказал майор Стенли. У него давно уже не было этого желания – почитать.
 За соседним столиком расположились две дамы. Это было не страшно, потому что вряд ли пришельцы могли оказаться женщинами, но разговор двух дам моментально вытеснил все окружающие разговоры, и пациентам доктора Фрайда пришлось замолчать.
 – Дорогая мисс Стерлинг, – говорила дама постарше (что она, однако, никак не подчеркивала), – за те несколько часов, что мы с вами знакомы, я не перестаю удивляться вашей смелости. Я бы ни за что не решилась переступить порог этого заведения.
 – А я переступала, миссис Фунт, и не раз. Мы здесь бывали с вашим мужем.
 – Ах, этот мистер Фунт! Хорошо еще, что он был здесь с вами, а не с кем-то чужим.
 – Кто его знает. За этим мы сюда и пришли – поглядеть, не бывает ли он здесь без нашего ведома.
 – Мисс Стерлинг, как вы можете! До такой степени не верить человеку!
 Издатель Рокгауз хотел высказать своим собеседникам очередное соображение, но оно прозвучало так;
 – Миссис Фунт, не будьте так наивны!
 Голос мисс Стерлинг бесследно поглотил голос издателя.
 Майор Стенли, чтобы не быть невольным свидетелем постороннего разговора, решил принять в нем участие. Он подошел к соседнему столику и, щелкнув каблуками, представился:
 – Майор Стенли!
 – Боже, как приятно! – воскликнула мисс Стерлинг. – Неужели майор? А выглядите вы прямо генералом.
 – Кгм! – сказал майор Стенли. – В любом чине готов вам служить.
 – Вы слышите, миссис Фунт? Нам будет служить майор! Садитесь с нами, майор! – мисс Стерлинг указала место рядом с собой и крикнула сидящим за соседним столиком: – Джентльмены, вам придется обойтись без майора.
 Таким образом армия осталась без генерала, а генерал приобрел новую армию.
 При всех этих военных перемещениях бар «Звездочка» продолжал жить своей лихорадочной мирной жизнью, и часы, которые били здесь только полночь, не были услышаны никем, кроме двух незаметных джентльменов, примостившихся в самом дальнем и темном углу. И тогда эти двое вышли на середину зала, коснулись пальцами пола, что, видимо, должно было означать приветствие, и провозгласили:
 – Жители Фомальгаута приветствуют жителей Земли!
 Официанта вынесли сразу. Буфетчик остался лежать за стойкой, обхватив руками вечернюю выручку.




 Глава одиннадцатая. ЗАКОН ЕСТЬ ЗАКОН


 Нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы явиться домой именно в тот момент, когда жена распивает вино с неизвестным джентльменом, но нужно быть Шерлоком Холмсом вдвойне, чтобы с первого взгляда понять, что здесь ровно ничего предосудительного не происходит. В этом смысле инспектор Хост оказался на высоте.
 – Добрый вечер, – сказал он любезно, – извините, что заставил ждать.
 – Это мистер Уатт, дорогой.
 – Очень приятно. Постойте, постойте… Не тот ли вы Уатт?…
 – Нет, милый, это вовсе не тот Уатт. Тот был Джемс, а этот Гарри.
 – Я, естественно, имею в виду не Джемса, а именно Гарри. Не вам ли принадлежит роман «Последние люди вселенной»?
 – От инспектора полиции не скроешься.
 Да, оказывается, напечатав роман, от инспектора полиции не скроешься. Тем более, что это был такой роман…
 Пульсирующая вселенная после многих миллиардов лет расширения – сжимается, и жизнь на ней должна исчезнуть. Любая жизнь, во всех ее проявлениях. Спасения искать негде, потому что из вселенной не выпрыгнешь. Терпящие бедствие и мечущиеся по вселенной представители разума разных планет и галактик сбились в кучу на космическом островке, которому предстоит быть раздавленным вместе с ними. И вот, надеясь хоть что-то сохранить от гибнущих цивилизаций, они отправляют послание в будущее. Ведь пройдут еще миллиарды лет, вселенная снова начнет расширяться, в ней возникнет жизнь, и придется начинать все сначала. Быть может, тем, будущим разумным существам пригодится опыт прошлого… Во второй части романа вселенная снова живет, но никто не может прочитать послания. Оно, закодированное в атомах всех известных в то время элементов, носится по вселенной, и новая жизнь дышит и живет им, не подозревая, что питается прежней жизнью. И чтобы прочитать послание, нужно остановить жизнь во вселенной.
 – Мне понравилось, что послание погибшего разума все же дошло, хотя прочесть его оказалось невозможным, – сказал инспектор Хост.
 – Новый разум не любит жить старым разумом.
 – Но все-таки он им живет незаметно для себя. Это мне нравится. Прямые показания никогда так много не говорят, как различные оговорки, недомолвки, умолчания… А над чем вы сейчас работаете, извините за банальный вопрос?
 – Сейчас я – человек из машины. Из той самой машины, которую вы заказывали.
 – Из НФД-593?
 – Да, инспектор. Меня посадили в нее, потому что она должна была мыслить.
 – А разве без вас она мыслить не могла? Н. Ютон меня заверял…
 – Н. Ютон порядочный человек, и он с удовольствием изобрел бы для вас механического сыщика, но он просто не может этого сделать.
 – Почему?
 – Потому что он не изобретатель.
 – Вот тут уже вы ошибаетесь, мистер Уатт, Н. Ютон изобрел усилитель интеллекта, который, кстати, уже морально устарел, и теперь Н. Ютон изобретает новый, более совершенный.
 – И даже уже изобрел. В романе «Планета сверхразума».
 – В романе? Не может быть! Я не читал этого романа.
 – У Н. Ютона нет напечатанных романов, у него пока только написанные.
 – Не хотите же вы сказать, что это сплошное шарлатанство?
 – Не хочу сказать. Но скажу. Мне трудно подобрать другое название.
 – И вы были соучастником этого мошенничества?
 – Главным участником, инспектор. Я должен был сидеть в вашей машине, в этом механическом сыщике, чтобы сбивать вас с толку и запутывать следы.
 – В первый раз вижу такого честного мошенника.
 – Я не мошенник, инспектор, у меня совсем другая профессия. Моя профессия должна поднимать человека, делать его лучше, благородней, добрей, предупреждать о возможных опасностях и преступлениях…
 – И чтобы меня предупредить, вы залезли в машину?
 – Залез я не за этим, но, сидя в ней, я о многом задумался. Я ведь не машина, и я задумываюсь…
 – Жаль, что вы своевременно не задумались о последствиях. Так для чего же вам нужно было пустить меня по ложному следу? Какое преступление вы задумали совершить?
 – Мы не считали это преступлением, мы считали это благом.
 – Естественно, для себя?
 – Не только для себя. Мы считали это благом для общества.
 – Вы мыслите весьма оригинально. Машина бы так мыслить не смогла.
 – Не будем говорить о машинах, инспектор. Человек не машина, он должен не только мыслить, но и чувствовать, и мечтать. Сейчас еще нет по-настоящему мыслящих машин, но человек уже начинает мыслить, как машина. И я боюсь, что он превратится в мыслящую машину раньше, чем сумеет мыслящую машину создать. Машина, созданная для механической переработки информации, создает себе подобных людей, которые не мыслят, а только перерабатывают информацию и при этом слывут эрудитами. А ведь бактерия за единицу времени перерабатывает информации в сорок раз больше, чем просвещенный человеческий ум.
 – Вернемся к преступлению, которое вы должны были совершить. Что это за преступление?
 – Ограбление.
 – Ну вот. После всех высоких рассуждений… Гарри Уатт, вы замечательно мыслите, но поступаете весьма примитивно. Что же вы хотели ограбить? Банк?
 – Банк для нас не представляет ценности. Собственно, то, что мы собирались украсть, тоже не представляет для нас ценности.
 – Как можно красть то, что не представляет ценности?
 – Мы ведь не о себе думали. Не только о себе.
 – Что же вы хотели ограбить?
 – Издательство Рокгауза.
 – В таком случае разрешите вас поздравить: вы его уже ограбили.
 – Этого я не знал. Я ведь четвертый день в вашей квартире.
 Миссис Хост пришла в ужас:
 – Четвертый день! Хорошо, что я ничего не знала, иначе я бы этого не пережила!
 Какой муж сохранил бы спокойствие, узнав, что молодой и внешне симпатичный мужчина провел три ночи в его квартире с его женой? Но инспектор в данный момент вел расследование, и никакие посторонние соображения его не отвлекали.
 – Значит, пока вы здесь сидели, ваши сообщники выполнили задуманное. Не понимаю только, зачем это нужно – воровать рукописи. Может, у вас шайка плагиаторов?
 – Не плагиаторов, инспектор, – оскорбился Гарри Уатт. – Не плагиаторов, а писателей-фантастов.
 Услышав о писателях-фантастах, инспектор смягчился.
 – Умные вы ребята, а кодекса не знаете. И зачем вам чужие рукописи, если своих некуда девать?
 – Мы рассуждали так: останется Рокгауз без рукописей и начнет издавать научно-фантастическую литературу. НФД так и расшифровывается: Научная Фантастика в Действии.
 – А я думал – Новейший Феноменальный Детектив… Но Научная Фантастика в Действии – это даже лучше.
 – Усилитель Интеллекта, – сказал Гарри Уатт. – Это и есть тот самый Усилитель Интеллекта, о котором говорил вам Н. Ютон. Потому что литература, которая заставляет задуматься, в сущности, усиливает интеллект.
 – А почему он говорил, что его украли?
 – У него действительно украли рукопись. Но совершенно случайно. Обчистили квартиру, вывезли все вещи и ценности, а между ними оказалась и рукопись, которая ворам совсем не нужна.
 – Но он ничего не говорил о том, что у него обчистили квартиру.
 – Потому что для него главное – рукопись. Если б она стала книгой, сотни тысяч читателей усилили бы свой интеллект, а так они все останутся такими, как были. Когда человечество теряет фантазии, это пагубно на нем сказывается.
 – Это точно. Без фантазии ни одного преступления не раскроешь. Правда, в вашем случае фантазия меня подвела.
 – Еще бы нс подвела, – вставила миссис Хост. – На одного фантаста-любителя – столько фантастов-профессионалов.
 – Вот и прекрасно! – сделал неожиданный вывод инспектор Хост. – Они ведь, вместо никому не нужных рукописей, хотели дать Рокгаузу настоящую литературу.
 – Настоящую, самую настоящую! – заверил его Гарри Уатт. – Чтобы все услышали то, что слышал Хью Брок.
 – Хью Брок? Это тоже фантаст?
 – Это герой повести «Спасите Альтаира!»
 – И что же он услышал? Давайте и мы послушаем.
 – Во сне он услышал крик: «Альтаир угасает! Я. Юна обращаюсь ко всем, кто может ему помочь!»
 Это началось с появлением последнего метеорита. Хью Брок собирал метеориты, у него составилась солидная коллекция, но до сих пор все было спокойно. Метеориты легко приживались на Земле, умножая коллекцию Брока.
 Но вот этот последний не давал ему спать по ночам. Какой-то Альтаир угасал на руках у своей возлюбленной, и она посылала в пространство метеорит за метеоритом, в каждом из которых – крик о помощи. Но никто не откликался – все метеориты затерялись в пространстве, а те, что не затерялись, прижились на разных планетах, в том числе и на Земле, и уже забыли, зачем были посланы.
 А Юна все взывала: «Спасите Альтаира, он должен жить, иначе рухнет вселенная! Ничего не останется, кроме черноты и пустоты! И что будет тогда с моей жизнью, с той жизнью, которая во мне зарождается?» В ней зарождалась жизнь, а возлюбленный ее угасал, и, конечно, ей казалось, что от этого рухнет вселенная. Она кричала о помощи, посылая во вселенную крик за криком, а Хью Брок собирал эти крики, умножая свою коллекцию…
 «Спасите Альтаира! Ему осталось жить считанные миллиарды лет!»
 Не так плохо, подумал Брок. Ну и живут же там, в космосе, – не то, что мы на Земле.
 Он пошел к своему соседу, который собирал не метеориты, а энциклопедии, и прочитал, что Альтаир – это звезда. Вероятно, Юна, его возлюбленная, – это его планета, вроде Земли. На ней как раз должна возникнуть жизнь, а ОН, солнце ее, светило ее, он, Альтаир, давший ей эту жизнь, – угасает…
 «Спасите Альтаира!» – звучал голос, похожий на голоса женщин Земли. А Хью Брок собирал коллекцию. Крик за криком, крик за криком…
 Миссис Хост плакала. Она плакала так, как никогда не плакала над своей детективной литературой, хотя знала, что это фантазия, всего лишь фантазия.
 – Ну что ж, – сказал инспектор, – будем спасать Альтаира. Жаль, что меня раньше не было с вами, потому что – заявляю вам как инспектор полиции: правда на вашей стороне. Правда на стороне фантазии.
 – Вы считаете, что я должен вернуться в машину?
 – Сейчас это уже ни к чему, вторично со следа меня не собьете. – Инспектор показал взятый у корректора Кректа пригласительный билет. – Вот, поглядите: пришельцы из Южной Рыбы устраивают встречу с землянами. Интересная выдумка. Ваша работа?
 Гарри внимательно разглядывал билет.
 – Я об этом ничего не знаю… Не думаю, чтобы это наши подстроили. Возможно, это действительно пришельцы.
 – Ладно, хватит. Больше вы меня не одурачите. Хотя я и люблю, чтоб меня дурачили: такой уж я фантазер.
 Инспектору хотелось верить в пришельцев. В конце концов, почему бы им к нам не прилететь? Ведь должна же когда-то осуществиться связь между цивилизациями. Даже в научной книге «Перспективы на прошлое» сказано, что пришельцы на Землю уже прилетали. Если не в прошлом прилетали, то в будущем.
 И разве они сами не звонили ему? Все в порядке, самочувствие отличное. Конечно, могли звонить не они, могла звонить эта банда писателей, но могли звонить и они, во всяком случае, этого бы хотелось.
 Вот разозлится Рокгауз, когда узнает, что пришельцы все-таки прилетели. Это будет для него удар. Он терпеть не может ничего сверхъестественного (всего, что сверх его убогого естества), а тут вдруг – пришельцы. Южнорыбцы. И каждый с рукописью, которую попробуй не напечатать – читатели тебе этого не простят.
 – Вы правы, – сказал инспектор Хост, – по-видимому, это пришельцы. Пусть я буду еще раз одурачен, но не стану окончательным дураком.
 – Именно это мне в вас и нравится, инспектор, – сказал Гарри Уатт. – И всем нам нравится. Поверьте, мы бы ни за что не стали вас дурачить, если б не верили, что вы настоящий, понимающий человек. Таков закон нашего жанра: дурачить только людей понимающих.
 – Закон есть закон, – согласился инспектор Хост.




 Глава двенадцатая. M=B/П


 Когда корректор Крект пришел в ночной бар «Звездочка», встреча с пришельцами была в разгаре. Гости сидели за столом, но не так, как сидят в барах, а так, как сидят на собраниях: графин с водой да ваза цветов – вот и вся скромная сервировка.
 – Нам тут задали вопрос, – говорил один из гостей, видимо, глава экспедиции, – откуда мы знаем ваш язык и почему внешне ничем от вас не отличаемся. Должен признаться, что языка вашего мы не знаем, а внешне нисколько на вас не похожи. Вот – я вам покажу свою фотографию. – Южнорыбец достал из кармана фотографию, на которой ничего не было видно, кроме бледного бесформенного пятна. – Это я. Может быть, не так красив, как мне хотелось бы быть в присутствии очаровательных землянок, но прошу учесть, что я здесь в газообразном состоянии. У нас это естественно, у нас вся жизнь в газообразном состоянии и улетучивается, – он вздохнул, – глазом не успеешь моргнуть. Хотя, конечно, моргать у нас нечем.
 Это было невероятно, и слушатели ни за что бы не поверили, что человек может жить в газообразном состоянии, но фотография многих убедила. Глава экспедиции продолжал:
 – Теперешняя наша внешность и язык, при помощи которого мы с вами общаемся, – все это не наше, так сказать, не наследственное, а приобретенное, благодаря условиям среды… Вам и самим приходилось убеждаться, что среда способна буквально преобразить человека…
 – Но не до такой же степени! – крикнули из зала.
 – Правильно, не до такой. Потому что все здешние преображения происходят в пределах четырех измерений: длины, ширины – я не ошибаюсь? – высоты и времени. Трех пространственных и одного временного. Это очень бедно, должен вас огорчить. Есть, к примеру, пятое измерение: безмерное пространство. То есть пространство, не имеющее измерений. Звездные миры в пятом измерении – это атомы, они лишаются своих космических расстояний и выглядят, как мельчайшие частицы. На этом основаны многие путешествия по вселенной, направленные не только в космос, но и в мир атомов. Таким образом, вселенная оказывается в два раза больше, чем вы ее себе представляете. Она равна не одной, а двум бесконечностям.
 – Но ведь это одно и то же! – возразил кто-то из землян.
 – Две бесконечности равны одной бесконечности? То есть X = 2Х = ЗХ и так далее, если значение X равно бесконечности либо – нулю? Эта математика нам знакома, но она больше нас не устраивает. Одна бесконечность для нас не предел, мы идем дальше…
 В этом месте кто-то зааплодировал: земляне умеют отдавать должное тем, кто не хочет останавливаться на достигнутом.
 – А шестое измерение – это сфокусированное время, то есть соединение в одной плоскости всех будущих и прошедших времен.
 – А как же старость? – обеспокоенно спросил старческий голос.
 – Старости там просто нет. Время растет лишь в пространственном отношении, примерно так. как у вас делятся простейшие организмы. И будущее живет рядом с прошлым, и на вид даже не скажешь, кому из них больше лет. Однако я отвлекся. Я отвечаю на поставленный мне вопрос: мы похожи, на вас, потому что находимся в ваших измерениях. Если б вы попали в наши измерения, вы бы стали похожими на нас и заговорили языком наших измерений. Может быть, среди вас и найдутся охотники. Я предоставляю слово моему коллеге, который расскажет о преимуществах жизни в газообразном состоянии.
 «Этого нам еще не хватало!» – подумал майор Стенли и порадовался, что остался майором: газообразный генерал – это хуже простого солдата, даже не видно, кому отдавать честь.
 – Никогда, – сказал второй южнорыбец, – никогда организмы, возникшие из материи в твердом и жидком состоянии, не достигнут того единства, взаимопонимания и, я бы даже сказал, взаимопроникновения, какого достигаем мы, газообразные существа. Мне даже трудно отделить мою семью от семьи предыдущего оратора, а также от семей наших соседей. Когда у меня выпал в осадок родной брат, меня буквально разобрали по молекулам и каждую молекулу в отдельности утешали.
 Миссис Фунт даже всплакнула, до того ее растрогала эта газообразная доброта, и сказала, что лично она ничего не имела бы против того, чтоб ее разобрали по молекулам. Мисс Стерлинг сказала, что она взаимопроникновение понимает иначе, что у нас только дай себя разобрать, после косточек не соберешь, не только молекул.
 Опять слово взял глава экспедиции:
 – Мы, друзья, немало знаем о вас. А много ли знаете вы о нас? Вон там, за последним столиком, сидит издатель Рокгауз, уважаемый человек, широко известный в нашем созвездии. Уважаемый Рокгауз, подойдите, пожалуйста, сюда.
 Рокгауз не хотел подходить, упирался, но его земляки все же доставили его к центральному столику.
 – Уважаемый Рокгауз, расскажите, как вы информируете землян о внеземных цивилизациях.
 – Как информирую… – проворчал Рокгауз. – Никак не информирую.
 – Может быть, у вас не хватает информации? Вам ничего не пишут о жизни на других планетах?
 – Еще сколько пишут! – послышались голоса. – Только он не печатает. Принципиально не хочет печатать!
 – Ой как нехорошо! – покачал головой представитель иной цивилизации. – Получается, что вы отмежевываетесь от вселенной. Нам неизвестна судьба планет, которые отмежевались от вселенной? Это очень печальная судьба, я вам расскажу при случае.
 – У меня вся эта фантастика во где сидит, – хмуро сказал издатель Рокгауз.
 – Фантастика? – раздался спокойный голос от дверей.
 – Боже мой! – всплеснула руками миссис Фунт. – Мисс Стерлинг, посмотрите туда!
 У дверей стоял инспектор Хост рядом с пропавшим мистером Фунтом.
 – Хорошо, что он с инспектором, а не с кем-то другим… – шепнула своей приятельнице мисс Стерлинг.
 – Я была уверена, что инспектор его найдет, – шепнула в ответ миссис Фунт. – Но почему он его привел сюда, откуда узнал, что мы здесь? Вот что значит – чутье инспектора!
 – Миссис Фунт, вы посидите, а я сбегаю за ним. Мне это не составит труда, я все-таки моложе.
 – Если вы думаете, что меня уже ноги не носят, то вы ошибаетесь, – с достоинством ответила миссис Фунт. – У меня хватит сил дойти до собственного мужа.
 – Миссис Фунт, вы его спугнете! Майор Стенли пришел им на выручку:
 – Я буду рад оказать дамам услугу и пригласить заинтересовавшего их джентльмена к столу.
 – О, пожалуйста, майор! – воскликнула мисс Стерлинг. – Вы так меня обяжете! Я найду способ вас отблагодарить!
 – Вы ему только скажите, что я здесь. Больше ничего, только что я здесь, – напутствовала миссис Фунт галантного майора.
 – Разве вы здесь одна? – возразила мисс Стерлинг. – Майор, ведь вы же знаете, как сказать, не правда ли? О, я найду способ вас отблагодарить!
 Майор Стенли направился к мистеру Фунту.
 – Мистер Фунт, – сказал майор Стенли, – будьте любезны подойти вон к тому столику. Вас ожидают две дамы.
 – Мистер Фунт? – удивился инспектор.
 – Да, инспектор, моя фамилия Фунт. А Гарри Уатт – это псевдоним. Литературный.
 – Ну, знаете! Я его ищу, с ног сбиваюсь, а он – вот он где! Под псевдонимом. И как это вас угораздило сбежать сразу от двух женщин? Впрочем, на это вы ответите им. Главное, что вы нашлись, с чем вас и поздравляю!
 Пока мистер Фунт шел к столику, обе женщины ему уже все простили и с восторгом приняли его в свои объятия.
 – Гарри, мы сбились с ног!
 – Мы обе сбились с ног!
 – Не слишком ли много ног? – подал реплику Дауккенс в своей хорошо известной читателям манере.
 – Прости меня, дорогая, – сказал мистер Фунт в промежуток между двумя женщинами. – Я сожалею, что заставил тебя ждать, но рад, что тебе не пришлось ждать в одиночестве.
 Глава экспедиции все еще не отпускал Рокгауза.
 – Мы сейчас отправляемся в иные миры. Что там от вас передать? Что вы категорически отказываетесь давать о нас информацию?
 Рокгауз медлил с ответом. И тут ему передали записку, развернув которую, он прочитал: «Соглашайтесь, мистер Рокгауз! Иначе нам нечего будет издавать: все наши рукописи украдены. Убитый горем, но живущий надеждой на лучшее корректор Крект».
 Издатель покачнулся и попросил разрешения сесть. И так, сидя, он выдавил из себя:
 – Я согласен.
 – Ну вот и отлично. Можно считать, что межпланетный контакт установлен, и мы можем улетучиваться… То есть улетать, одновременно переходя в газообразное состояние. Но сначала позвольте представить тех, кто будет давать о нас информацию. Самую правдивую информацию и в то же время самую фантастическую, потому что одно подразумевает другое. Итак, я приглашаю сюда наших представителей. Человек по имени Гральд Криссби!
 Гральд Криссби подошел к столу и поклонился издателю, как знакомому.
 – Альф Ипсилон!
 В этом человеке коммерсант Борвик без труда узнал человека с планеты Земля.
 – H. Ютон!
 Гениальный изобретатель усилителя интеллекта скромно встал третьим, как ничем не выдающийся, простой человек.
 – Гарри Уатт!
 Здесь возникло препятствие в лице двух женщин, которые не пускали мистера Фунта, решив, что он опять собирается улизнуть. Отчаянно пошептавшись, он все же вырвался и занял место рядом с Н. Ютоном.
 – Я надеюсь, уважаемый Рокгауз, – сказал представитель внеземной цивилизации, – что информацию этих наших доверенных лиц вы будете печатать без задержек, в первую очередь. За этим проследит инспектор Хост, которого мы назначаем нашим главным доверенным лицом. Инспектор, пожалуйста, подойдите сюда. Пятое место – ваше.
 Инспектор смутился: ему в жизни не приходилось видеть таких нахальных мошенников, но их оправдывала благородная цель.
 – Инспектор, – сказал глава экспедиции, – нам известно, что вы уделяете много внимания жизни иных миров, хотя на Земле у вас тоже хватает работы. Мы говорили здесь о шести измерениях, но инспектору Хосту знакомо седьмое измерение, и он находит время, чтобы хоть изредка в нем находиться.
 – Мне кажется, вы ошибаетесь…
 – Инспектор, мы не ошибаемся никогда. Там, где живем мы, ошибок просто не существует в природе. Уважаемый Рокгауз, вы любите мечтать?
 – У меня для этого нет времени.
 – Вот видите: вы все измеряете временем, четвертым измерением, нисколько не заботясь о возможных других. А ведь мечта – тоже измерение. Седьмое измерение.
 – Попробуйте измерить это измерение! – буркнул издатель.
 – Это сделать несложно. По формуле: M=B/П. То есть: чем меньше мы имеем пространства и чем больше мы имеем времени, тем больше мы имеем мечты. Собственно, вы имеете, а не мы: у нас для этого слишком большое пространство и совершенно нет времени (он посмотрел на часы).
 – Позарились на две бесконечности, а теперь жалуетесь: много пространства…
 – О, я слышу голос нашего Дауккенса! – воскликнул руководитель экспедиции.
 – Почему это вашего? – оскорбился писатель, хотя вообще-то он любил, когда читатели о нем говорили: «Наш Дауккенс!»
 – Я отвечу. Впрочем, чтобы не быть голословным, я оглашу один документ. Называется он так; «Открытое письмо ко всем издателям и читателям». Итак, читаю: «Внеземные цивилизации ведут свои передачи на всех волнах, но засечь их нельзя, потому что они широко применяют телепатию, используя в пунктах приема людей, наиболее слабых, не способных мыслить самостоятельно, а привыкших жить по чужой указке. Так они внушили слепому, безвольному старику свою «Илиаду», а вслед за ней и «Одиссею» – произведения, даже по своим размерам не соответствующие скромным масштабам Земли, а рассчитанные на более крупную цивилизацию. Так они внушили совершенно безвестному в то время Копернику мысль о том, что Земля вращается вокруг Солнца. Им-то со стороны это было видно, а как мог это видеть Коперник, который неотлучно жил на Земле? А Леонардо да Винчи? Используя болезненную слабость его психики, внеземные цивилизации наперебой внушали ему то портрет Моны Лизы, то проекты летальных аппаратов и гидравлических машин, то неизвестные на Земле, но известные каждому внеземному школьнику математические, физические и прочие банальности. А Галилей? А Шекспир? Чего только не навнушали им, пользуясь их психической слабостью и неспособностью самостоятельно мыслить. Все они, начиная с Гомера, были слепым орудием в руках внеземных цивилизаций».
 Руководитель делегации перевел дух: письмо оказалось длинное.
 – «Нам, – продолжал он, – людям с крепкой психикой, ничего такого не внушишь: ни «Фауста», ни «Божественной комедии». Потому что мы твердо стоим на своих ногах и в наши земные головы приходят только наши, земные мысли. Так почему же вы, уважаемые издатели, охотней печатаете явно внушенные книги Бальзака и Достоевского, чем земные, самобытные книги авторов, которых я из скромности не хочу называть? Почему вы, уважаемые читатели, охотней читаете внушенные книги Бальзака и Достоевского, чем земные, самобытные книги авторов, имена которых назвать мне опять же не позволяет скромность?» Дальше следует подпись: писатель Дауккенс.
 – Неужели Дауккенс? – ахнул Рокгауз. – Мы же его печатаем. Дауккенс, мы же вас печатаем, неужели вам мало?
 – Вы печатаете, а они не читают, – вздохнул Дауккенс.
 – И из-за этого вы накатали телегу на всю земную цивилизацию?
 Дауккенс промолчал.
 – Теперь вы видите, – продолжал руководитель делегации, – что Дауккенс – наш человек. Каждый земной писатель – это наш человек, поскольку он несет в себе космос. – Он почему-то подмигнул инспектору: – Верно, инспектор?
 – Почему он все время говорит про инспектора? – ревниво спросила миссис Фунт. – Вызвал нашего Гарри, а говорит про инспектора.
 – Наверно, потому, что инспектор нашел нашего Гарри, – успокоила ее мисс Стерлинг. И улыбнулась – не инспектору, не Гарри, а неожиданно – руководителю экспедиции. – Оставьте нам свое имя, – попросила она. – Вы ведь улетите, исчезнете, испаритесь, как это обычно бывает с мужчинами, пусть же на Земле останется ваше имя.
 Руководитель экспедиции бросил на мисс Стерлинг космический взгляд, в глубине которого затаилось что-то очень знакомое и земное, и сказал, уже направляясь к выходу:
 – Меня зовут Сель Ави.
 – Но позвольте! – воспрянул духом Дауккенс. – Ведь c'est la vie, если не ошибаюсь, означает: такова жизнь? Неужели и у вас, в вашей бесконечности, такова жизнь?
 – Жизнь всюду такова, – сказал руководитель экспедиции.
 Вслед за тем южнорыбцы послали землянам последний привет и улетучились по-земному – в дверь. Н. Ютон пожал руку инспектору Хосту, затем инспектору пожали руку Альф Ипсилон и человек по имени Гральд Криссби. Гарри Уатт (мистер Фунт) тоже пожал руку инспектору и пошел между столиками. И пока он шел, сердца двух женщин наполнялись волнующим, радостным удивлением. Он шел к ним. Он возвращался.




 РАССКАЗЫ ДЕЙСТВУЮЩИХ ЛИЦ




Предисловие редактора

 Нет сомнения, что действующие лица повести «Фантастика-буфф» могут претендовать на отдельное место в литературе. Что характерно для этих писателей?
 Н. Ютон твердо верит, что наука способна на все, но это не только не пугает его, но, наоборот, наполняет бодростью и энтузиазмом. Научно-технический прогресс не вызывает у него ни тревоги, как у Альфа Ипсилона, ни холодного скептицизма, как у Селя Ави. Н. Ютон смотрит на мир широко открытыми глазами младенца, твердо верящего, что его устами глаголет истина. Несмотря на молодость автора (ему нет еще и сорока лет), его перу принадлежат объемистые романы, которые, впрочем, печатаются здесь в сокращении. Так, роман «Время» в своем расширенном варианте является своеобразной хроникой нескольких поколений. Родоначальник семейства, некий Стевиц, был настолько беден, что не имел даже собственных часов и вынужден был спрашивать время у первого встречного. Потомки его разбогатели и уже никого ни о чем не спрашивали, никого вообще не замечали вокруг. И время жестоко отомстило им за себя, время вообще мстит за себя, когда о нем долго не спрашивают.
 Альф Ипсилон тоже романист (печатается в сокращении), романы его посвящены вечным и безграничным проблемам времени и пространства, но его произведения пронизывает тревога за них. В романе «Такси» автор размышляет о прошлом и будущем, а также об отношении настоящего к тому и другому. Особенно памятна его фраза (выпавшая в процессе редактирования): «Настоящее из прошлого строит будущее, и само превращается в прошлое, чтобы было из чего строить будущее в будущем настоящем». Публикуемый вариант романа является результатом кропотливой редакторской работы по устранению всего вторичного и необязательного, благодаря чему роман легко и быстро читается, в чем с удовлетворением убедится читатель
 Что можно сказать о третьем авторе?
 Сель Ави, самый старший из начинающих фантастов (хотя, если ему верить, ему нет еще и пятидесяти), уже ничем не вдохновляется и ни о чем не тревожится, как его более молодые коллеги, Сель Ави холоден. Ироничен. Немногословен. Он пишет не романы, а короткие рассказы, почти не требующие сокращения. Сель Ави не верит, что прогресс науки – это в широком смысле прогресс, он не станет летать на ушах и питает полное равнодушие к сахару (как это можно заметить в рассказе «Цирк»). Как истинный писатель, он даже из отсутствия способен извлечь эффект (смотри рассказ «Эффект отсутствия»). И все же иногда его равнодушие – не к сахару, а ко всему остальному – вдруг всколыхнется судорожной тревогой: Мария осталась на Земле (смотри рассказ «Мария»). И тогда он срывается с места и летит к этой Земле, где люди любят, борются и страдают, где они мигают – пусть бессмысленно, это неважно, что смерть лишена смысла, важно, чтоб его не была лишена жизнь.
 В рассказе «Органавты», к сожалению, еще не завершенном редактированием, неорганическая мате рия взывает к материи органической: «Органавты! – так она называет ее. – Органавты! Наша планета – самая безжизненная из всех планет! Оставляйте жизнь только на нашей планете!» Эта ирония Селя Ави может быть понята как тоска по настоящей органической жизни.
 Что я еще могу сказать как редактор?
 Все эпитеты – заменены. Все метафоры – заменены. Во всех возможных случаях изменены имена героев. Прямая речь заменена авторской. Авторская – прямой.
 Остается надеяться, что публикуемым произведениям предстоит долгая жизнь, в которой будет доредактировано то, что недоредактировано в настоящем издании.


Н. Ютон



ВРЕМЯ

 – Вы не скажете, который час? – спросил Стевиц. Камень что-то буркнул в ответ.
 Уже давно был преодолен барьер, отделявший неорганическою материю от органической, когда они обвиняли друг друга в отсутствии жизни. Каждый видит только свою жизнь, а чужой жизни не хочет замечать.
 – Простите, я не расслышал, – вежливо переспросил Стевиц.
 – Одну минуту! – камень снова ушел в себя. Он так глубоко уходил в себя, что на возвращение оттуда требовались тысячелетия.
 Стевиц знал, что такое его минута, а потому не стал ждать. В том-то и состояла главная трудность общения органического и неорганического миров: один не хотел ждать, а другой не привык торопиться.
 Правнук Стевица родился, женился и прожил долгую, счастливую  [1] жизнь. И правнук правнука родился женился и прожил долгую, счастливую жизнь.
 А камень продолжал размышлять, чтобы сказать Стевицу точное время.


УСИЛИТЕЛЬ ИНТЕЛЛЕКТА

 За субботней чашкой чая профессор Лори сообщил, что он изобрел усилитель интеллекта. Это такой порошок, который смешивается с сахаром и принимается внутрь, вместе с чаем.
 Гости посмеялись, но, когда подали чай, никто не притронулся к сахару.
 – Я пью без сахара, – сказал литератор Дауккенс. – В моем возрасте сладкого лучше избегать.
 – Если позволите, я лучше с вареньем, – сказал доктор Фрайд.
 – Как военный человек, я вообще не пью чай, – сказал майор Стенли и подмигнул с намеком на свое любимое питье.
 – В таком случае будем пить коньяк, – гостеприимно предложил профессор Лори. – Он у меня тоже настоян на этом усилителе.
 И тут оказалось, что компания подобралась непьющая. Доктор Фрайд вообще никогда не пил, литератор Дауккенс уже месяц как бросил, а майор Стенли, военный человек, бросил только вчера, и ему бы не хотелось начинать все сначала.
 – Лучше выкурим по сигарете, – сказал литератор Дауккенс, и все поддержали это предложение.
 – Вот и отлично, – сказал хозяин, – у меня как раз сигареты пропитаны усилителем. Пара затяжек – и вы умнеете в тысячу раз.
 – Послушайте, профессор, – вспылил Дауккенс, – вы что, принимаете нас за дураков? Вас не удовлетворяет наш умственный уровень?
 – Мне кажется, поумнеть никогда не мешает…
 – Может быть, штатскому человеку, но не военному, – отрубил майор Стенли. – Вы думаете, полковник Бромли потерпит, чтоб майор был умнее его? Меня в два счета уволят в отставку.
 – Ая останусь без читателей. Они просто перестанут меня понимать, – вздохнул литератор Дауккенс.
 – Вот именно, – поддержал его доктор Фрайд. – Если предположить, что человек умней обезьяны в тысячу раз, то, когда я поумнею в тысячу раз, люди будут казаться мне обезьянами.
 – А вы им будете казаться ненормальным, и они упрячут вас в вашу же клинику, – захохотал майор Стенли. Но при этом подумал, что неплохо бы попросить щепотку усилителя для сына, который вот уже четвертый год не может вылезти из первого класса. Правда, он и так считает себя умнее родителей, а если еще выпьет этой дряни…
 – Боже мой, – покачал головой профессор Лори, – я всегда знал, что человека в жизни подстерегает немало опасностей, но мне не приходило в голову, что для него так опасно умнеть.


КОНТАКТЫ

 «Наши органы чувств – это пять каналов, по которым внешний мир ведет свою трансляцию. И нам никогда не узнать, что передается по десятому или по сотому каналу».
 Рэди захлопнул книжку, в которой вычитал эту безотрадную мысль, и, глядя на пустынную планету, постарался напрячь все органы чувств – и те, которые у него были, и те, которых у него не было. Это ему не удалось.
 И все же он решил наладить связь со здешней цивилизацией. Это ничего, что ее не видно, – просто она не передается по каналу зрения. А не слышно ее потому, что она не передается по каналу слуха. Возможно, на этой планете бесчисленное множество цивилизаций, но они не могут общаться между собой, потому что каждая живет в своем диапазоне. Они существуют рядом, но между ними космический разрыв. Да, для того чтобы наладить контакт, недостаточно жить рядом. А когда нет контактов, кажется, что и жизни нет…
 Кипящая жизнью планета притворялась безжизненной, но Рэди ей не верил. Теперь он понял: жизнь во вселенной на каждом шагу, и, обладая всего лишь пятью каналами, следует это учитывать. Жизнь во вселенной на каждом шагу. Поэтому нужно очень бережно шагать по вселенной  [2] .


АКВАРЕЛЬ ДЛЯ СКРИПКИ С ОРКЕСТРОМ

 Общеизвестно, что краски издают звук, а звук расцвечен всеми красками спектра. И стало это известно из газет, в которых был напечатан отчет о процессе Грейли.
 Установив прямую связь между звуком и цветом, Грейли стал переводить на полотно симфонии и сонаты великих композиторов и записывать ноты картин великих живописцев. Он прославился как живописец и композитор, будучи заурядным мошенником, перевозившим свою контрабанду из оптики в акустику и обратно. На следствии выяснилось, что его первый концерт для скрипки с оркестром был не чем иным, как «Моной Лизой» художника Леонардо, а его второй концерт для фортепиано с оркестром (преступник до того обнаглел, что уже не мог обходиться без оркестра) оказался «Девочкой на шаре» художника Пикассо, и все его многочисленные акварели оказались произведениями Баха, Моцарта и Чайковского.
 Процесс Грейли стал вершиной его изобразительно-музыкальной деятельности, поскольку ни одна деятельность не вызывает такого интереса, как деятельность, преступившая закон. Ни один выставочный и концертный зал не видел такого скопления народа, как зал судебного заседания, вынесшего преступнику суровый, но справедливый приговор, на который не решится самая объективная критика.
 Премии, которые Грейли получил за выдающиеся заслуги в области музыки, живописи, оптики и акустики, целиком ушли на уплату штрафа, к которому его приговорил суд. В газетах о том и о другом было сказано коротко: «Преступник получил по заслугам».


КАРЬЕРА БРЮНА

 Коллега Брюн внезапно замолчал. Он замолчал не в каком-то определенном разговоре, он вообще замолчал, и это было тем удивительней, что прежде коллега Брюн не молчал даже тогда, когда все взывали к его молчанию. И никто нс знал, что он изобрел Великий Умолчатель.
 Умолчатель был прост и не требовал никаких дополнительных источников питания, он работал на энергии, предназначенной для произнесения слов. Вместо того чтоб расходоваться на разговор, эта энергия направлялась на умолчание.
 Вскоре коллега Брюн стал доцентом Брюном. Потом профессором Брюном. Он молча поднимался по научной лестнице, оставив далеко внизу всех говорящих.
 И пусть коллега Грейли говорит, что молчание бесцветно, что только звуки могут выглядеть красочно. Пусть говорит, он так и останется коллегой Грейли. Не доцентом, не профессором, а просто коллегой.
 – Слышишь, коллега Грейли? Вспомнишь мои слова!
 Собственно, не слова, потому что вся энергия, идущая на слова, у профессора Брюна привычно перерабатывалась в молчание.


Альф Ипсилон



БЕССИ

 Переход в газообразное состояние Дрейк перенес довольно легко, и оно показалось ему ничуть не хуже твердого и жидкого состояния. Каждая его молекула обрела простор и свободно воспарила, не скованная другими молекулами, и от этого всему Дрейку стало непривычно легко и даже чуть-чуть кружилась голова, но где именно находится голова, установить было невозможно.
 Тот, кому хоть раз случалось переходить в газообразное состояние, знает это волнующее чувство вездесущести, которое поднимает тебя над миром и несет легкой дымкой над тревогами бренной земли – в одну бесконечную даль или в другую бесконечную даль, – весь мир для тебя бесконечная даль, потому что ничто в нем тебя больше не задевает…
 Правда, и в этом есть своя оборотная сторона: Дрейку вдруг показалось, что он с кем-то смешивается, и он всполошился, опасаясь реакции замещения, которая заменит его неизвестно кем.
 – Кто вы такой? – Дрейк постарался отодвинуться от незнакомого газа. – Кто вам позволил соединяться со мной?
 – Мне позволила любовь… Дрейк, это же я, твоя Бесси!
 Он стал припоминать. С какой-то Бесси он встречался в твердом состоянии. Родители ее были против, но она сказала, что всюду пойдет за ним. И пошла. Из твердого состояния в жидкое, из жидкого в газообразное… Она всюду пошла за ним, хотя ее родители были против.
 – Дрейк, теперь нас ничто не разделит! Настоящая любовь возможна лишь в газообразном состоянии!
 Любовь любовью, но не следует терять голову (кстати, где она, голова?). Нужно постараться сохранить свое «я», хотя это и нелегко в газообразном состоянии.
 – Бесси, постарайся держаться в рамках!
 – Зачем?
 – Черт возьми, чтобы нам окончательно не смешаться!
 – Ты не хочешь со мной смешаться?
 – Послушай, любовь, конечно, дело хорошее, но чтобы мы могли друг друга любить, нам надо знать в точности, где ты, а где я.
 – Зачем?
 У него даже сердце заболело, хотя он и не чувствовал, откуда именно идет эта боль. А может, сердце заболело не у него? Может, оно заболело у Бесси?
 Теперь это невозможно было определить.
 – Я не буду тебе мешать, вмешиваться в твою жизнь, смешиваться с тобой, раз ты этого не хочешь…
 Бесси плакала, переходя в жидкое состояние, и Дрейк видел, что ей приносят облегчение слезы… Или, может, ее слезы приносили облегчение ему?
 Дрейк чувствовал, что скоро он снова будет один. Бесси уходила от него в жидкое состояние, чтобы уйти еще дальше, в твердое состояние… Бесси уходила к родителям, навсегда отделяя себя от Дрейка…


ТАКСИ

 Водитель таксомотора времени требовал плату в оба конца, ссылаясь на то, что в прошлом не сможет взять пассажиров.
 – Там много пассажиров, – уверяла его Клэр, – я каждую субботу езжу к прапрапра… – разговор затягивался, и Клэр поспешила договорить: -… бабушке.
 – Платите за оба конца, – настаивал невозмутимый водитель.
 – И что у вас за порядки? В прошлое – плати за оба конца, в будущее – плати за оба конца…
 Старый водитель покачал головой:
 – Ничего не поделаешь, приходится платить. И за прошлое платить, и за будущее…


ПЕНЕЛОПА

 ОДИССЕЙ стремился к ПЕНЕЛОПЕ – Орбитальный Дистанционный Искусственный Спутник Ежедневной Информации держал курс туда, где в сверкающем оперении облаков то появлялась, то исчезала ПЕНЕЛОПА – Пока Еще Неопознанный Летающий Объект Постоянной Аккумуляции.
 ПЕНЕЛОПУ окружали ЖЕНИХИ – Жесткокрепленные Еще Неопознанные Источники Характерных Импульсов, – и ОДИССЕЙ понимал, что вступить в контакт с ПЕНЕЛОПОЙ будет не так просто.
 Была ВЕСНА – Время Естественной Световой Неистощимой Активности. В небе светило СОЛНЦЕ – Самостоятельная Оптимально Лучащаяся Незатухающая Центральная Единица, а внизу лежала ЗЕМЛЯ – Зона Единственно Мыслимых Локальных Явлений.
 ОДИССЕЙ летел к ПЕНЕЛОПЕ сквозь плотное кольцо ЖЕНИХОВ и гадал: опознают они друг друга или не опознают? Так обидно жить рядом и навеки остаться неопознанными… А тут еще эти жестко-крепленные ЖЕНИХИ.
 ОДИССЕЙ замедлил ХОД – Хронометрированное Орбитальное Движение, чтобы послать на ЗЕМЛЮ очередную информацию: «Объект вижу. Пока не опознаю». С ЗЕМЛИ, тут же поступил ответ: «Продолжайте опознавать. Следуйте прежним курсом».
 ЗЕМЛЯ замолчала. Сегодня она уже не выйдет на связь.
 ОДИССЕЙ продолжал следовать прежним курсом.
 И вдруг его волноулавливатели зафиксировали незнакомые позывные:
 – ОДИССЕЙ, ты веришь в любовь? Электрословарь ОДИССЕЯ заработал с лихорадочной скоростью, пытаясь отыскать позабытое слово.
 – ЛЮБОВЬ?
 – Да, любовь…
 Ага, вот оно. Локальное, Юридически Безответственное Одностороннее Влечение… И в это он должен верить? Он, источник информации – не локальной, не безответственной и юридически совершенно неуязвимой!
 – Эй, на ПЕНЕЛОПЕ! Как меня слышите? Иду на опознавание. Без всякой, подчеркиваю: без всякой ЛЮБВИ!
 – Прощай, ОДИССЕЙ! Ты меня никогда не опознаешь!
 ПЕНЕЛОПА удалялась неопознанной в сопровождении своих ЖЕНИХОВ. Жесткокрепленных. Но источающих характерные импульсы. Так вот что это за импульсы!
 ЛЮБОВЬ… Ну при чем здесь ЛЮБОВЬ?
 – Эй, на ПЕНЕЛОПЕ! При чем здесь ЛЮБОВЬ?
 Ответа не было. Навеки замолчали на ПЕНЕЛОПЕ  [3] .


ПИСЬМО В ПРОШЛОЕ

 Жена моя!… Нет, не жена… Внучка моя или внучка моей внучки!… Не знаю, кого застанет на земле это письмо. Вы не помните меня, и никто меня на земле не помнит, хотя расстались мы только вчера.
 Я напомню о себе. Нас было трое: наша дочь и мы, ее родители. Но однажды наша дочь заболела, и врачи не знали, что у нее за болезнь. В то время много говорили о летающих кораблях, принадлежащих какой-то более высокой цивилизации. И я решил обратиться за помощью к этой цивилизации.
 Мне это удалось: геометрия пространства – тема моей диссертации, и я вычислил наших братьев по разуму, как Леверье вычислил планету Нептун.
 Они не выразили никаких эмоций при моем появлении, только один из них сказал: «Довольно любопытный способ решения». Говорили, как требует вежливость, на языке гостя.
 «Чему у вас равно Q?» – спросил пожилой брат по разуму.
 Я сказал.
 «И вы уверены, что нигде не допустили ошибки?»
 «Все абсолютно точно, хотя абсолютность – понятие относительное», – сказал тот, которому понравился способ.
 Я объяснил им, зачем к ним явился. Рассказал о нашей дочери и о том, что вся надежда на них.
 «Непонятно», – сказал тот, которому понравился способ решения.
 «Что ж тут непонятного? У меня больна дочь…» – «Ну и что же?» – «Она может умереть» – «Ну и что же?» – «Но ведь я отец, как я могу примириться со смертью дочери?»
 «Непонятно, – сказал тот, которому понравился способ решения. – Все, что вы вычисляли, было понятно, а то, что вы говорите, невозможно понять. Разве то, что у вас умирает дочь, не естественно?»
 «Но ведь вы можете ее спасти?»
 «Вы имеете в виду вот это? – Он взял карандаш и набросал формулу выздоровления. – Можно решать и так. Особенно учитывая возраст вашей дочери. Но в данном случае это исключено, поскольку нарушит событийную последовательность. И кроме того, учтите несоответствие времен».
 Он показал на календарь. Там было число 2096.
 «Это по вашему летосчислению?» – «Нет» по вашему».
 Жена моя!… Нет, не жена… Внучка моя или внучка моей внучки! Я не могу к вам вернуться. Прошло столько лет… Меня там никто не помнит… Стоит ли нарушать событийную последовательность?
 Одно только меня тревожит: выздоровела ли наша дочь? Пусть она уже все равно умерла, мне очень важно, чтобы она выздоровела тогда, в детстве. Чтобы она прожила свою жизнь, пусть мгновенную по неземному времени, но по земному – долгую, по земному – полную жизнь, которую не заменит ничто – никакие вечности, никакие времена и пространства!


Сель Ави



ВНЕЗЕМНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

 На Альфе Пегаса богатый животный мир, но разумом там обладает только верблюжья колючка, А верблюдов там нет, они там не водятся. Может быть, это и является причиной такого бурного развития верблюжьей колючки.
 Живут они там семействами, каждый куст – большая семья, причем не родственников, а единомышленников. Это их больше сближает. Все они объединены стремлением познать истину.
 Вокруг громоздятся пески, среди которых не так-то легко найди истину, но это никого не смущает, И никто не помышляет о том, чтобы сменить эти пески на более благодатную почву.
 Длинный Стебель, вероятно, глава одной из семей, сказал Свену:
 – Истина тем хороша, что она не лежит на поверхности. Это первый признак, который отличает ее от лжи.
 Он был прав, и все семейство его закивало. Только один Зеленый Стебелек смущенно сказал:
 – Мне кажется, я уже нашел истину.
 – Замолчи! – одернул его Длинный Стебель. – Гость может подумать, что ты глуп. 'Разуму свойственно искать истину, а находит ее только глупость.  [4] 
 – Но я все-таки нашел, – упорствовал Зеленый Стебелек.
 – Это он о Зеленой Веточке, – объяснил Свену Длинный Стебель. – Приятная веточка, ничего не скажешь, но принимать ее за истину…
 – Что же делать? – смутился Стебелек. – Когда я на нее смотрю, мне ничего другого искать не хочется.
 – Пока не хочется. Но пройдут годы, и ты поймешь, что истина – это яркое солнце над головой, а еще пройдут годы – и тебе станет ясно, что истина – это мягкий, теплый песок, в который хочется поглубже зарыться. И все это будет ошибка, потому что истина только в поисках истины, и другой истины нет.
 Вот они до чего додумались на своей планете. Потому что, когда нет никаких занятий, кроме размышлений о смысле жизни, непременно придешь к бессмыслице.
 – Вы с Земли? – спросил Свена Тонкий Стебель. – Говорят, у вас на Земле есть верблюды? Понимаете, мы здесь все верблюжьи колючки, а верблюдов у нас нет. Это очень грустное обстоятельство.
 – Очень, очень грустное обстоятельство, – закивали другие тонкие стебли.
 – Но они вас съедят! – воскликнул Свен, – Ведь основное, чем питаются верблюды на Земле, это ваш брат верблюжья колючка.
 – Этого нам еще не хватало! – сказал Длинный Стебель. – Нет, я положительно убежден, что глупость нас погубит, как она погубила все прежние цивилизации  [5] . У нас ведь не первая цивилизация, – пояснил он Свену. – Был когда-то мыслящий огонь, но он додумался до воды, и она его погубила. Потом была мыслящая вода, бурная и глубокая, но она додумалась до песка, и он ее поглотил. Теперь на этом песке выросли мы, и жили б себе разумно, стараясь ни до чего не додумываться… Так нет же, нам подавай верблюда!
 – Может, вы нам уступите одного верблюда? – попросил Свена Тонкий Стебель.
 – Да он же съест вас!
 – И пусть! Раз уж мы верблюжьи колючки, нам нужен верблюд, иначе в этом нет никакого смысла.
 Вот к чему приводят поиски смысла. Чистый разум, уничтожающий сам себя.
 На какое-то мгновение Свен почувствовал себя верблюжьей колючкой. Без верблюда ему стало как-то нехорошо. И его потянуло на Землю, к верблюдам  [6] .


ВСТРЕЧА С КОСМОСОМ

 – Вы мне не верите? Но я действительно только что оттуда. – Скайл протянул нам герметически скрытую стеклянную баночку. – Вот, взгляните: я наполнил ее космической пустотой.
 Мы взглянули и ахнули: в баночке действительно было пусто нищий
 Автоматический нищий не отходил от окна.
 – Подайте бедному, несчастному! – металлически канючил он, жалобно мигая желтыми и красными лампочками.
 – Проходи, проходи! – прикрикнула на него миссис Мроуз.
 – Помилосердствуйте!
 – Вот я на тебя автособаку спущу!
 Автонищий исчез, испугавшись автособаки. Миссис Мроуз слышала, как он канючил под соседскими окнами.
 – Развели нищих…
 Именно развели. В век всеобщего благосостояния, когда никто не нуждался ни в чьей помощи, специально были изобретены автонищие, чтобы сохранить в людях милосердие и доброту. Людям не хватает доброты, миссис Мроуз чувствовала, как ей не хватает доброты…
 Миссис Мроуз вышла во двор и погладила автособаку.


СПРОС И ПРЕДЛОЖЕНИЕ

 Очередь протянулась на несколько кварталов: в магазин выбросили таблетки красоты.
 За соседними прилавками скучали продавцы: никак не удавалось сбыть лежалый товар – таблетки доброты, честности, благородства…
 «Как это несправедливо! – подумал Черри (таблетки справедливости тоже не пользовались спросом). – И когда мы научимся видеть настоящие ценности, заботиться не о внешности, а о сути?»
 Черри грустно покачал головой и стал в очередь.


ЦИРК

 Большой африканский слон летал под куполом цирка, а Пирли посреди арены раскланивался. Понадобилось двадцать два года упорной, изнуряющей обоих работы, чтобы заставить слона летать на ушах.
 Конечно, Пирли применял телепатию, но не так просто вложить в слоновью голову человеческую мысль. Да и кому охота, чтобы в его голову вкладывали чужие мысли? Естественно, слон сопротивлялся. Уши у него были большие, но недостаточно тренированные, чтобы поднять с земли многотонное тело, к тому же слон был ленив: он просто не хотел работать ушами.
 Пирли показывал ему, как это делается. Собственными ушами он двигать не мог, приходилось приставлять кисти рук и махать ими, делая вид, что поднимаешься в воздух (для этого Пирли использовал лестницу-стремянку). Слон отворачивался. Ему было противно это зрелище, и он упорно не хотел «подниматься на крыло» (термин, заимствованный Пирли из орнитологии).
 Да, хлеб дрессировщика – не сахар, а сахара, кстати, пришлось затратить порядочно, прежде чем был достигнут результат. Если бы самому Пирли скормили столько сахара, он бы, наверно, давно летал и на ушах, и на чем угодно…
 Слон распростер уши и оставил их в неподвижности: он парил. Он парил под самым куполом, и Пирли не разрешал ему спускаться ниже, чтобы зрители не увидели, как дрожит его хобот и круглятся от страха глаза. Работа слона тоже была не сахар, поэтому сахар он получал отдельно, в виде компенсации.
 – На посадку! – скомандовал Пирли.
 Слон продолжал парить. Пришлось повторить ему команду несколько раз да еще ударить в большой барабан, прежде чем он, наклонив уши под нужным углом, пошел на снижение.
 Цирк грохотал, Пирли кланялся, но слон не слышал аплодисментов. Научившись летать на ушах, он разучился слышать…


ЭФФЕКТ ОТСУТСТВИЯ

 Семья встречалась только за обеденным столом, а остальное время проводила в разных созвездиях. Сын отправлялся в созвездие Стрельца, дочь в созвездие Тельца, а мать в созвездие отца, чтобы проследить, чем он там занимается. За их совместную жизнь отец сменил немало созвездий: когда-то его тянуло к Деве, потом Кассиопея, оттеснив Деву, взяла над ним власть. А под конец, охладев к той и к другой, отец пристрастился к Чаше…
 Нет, они не летали в эти созвездия. Космический век кончился, себя нс оправдав. Надоело жить со скоростью света, метаться между галактиками, тем более что изобретение «эффекта присутствия» позволяло побывать в любой точке космоса, не покидая родную Лямбду. Нажатие кнопки – и ты на планете Блямбде, еще нажатие – и ты на планете Глямбде.
 Сын рассказывал о битве в созвездии Стрельца, где он одержал убедительную победу, используя «эффект присутствия» там, где его противник присутствовал в самом буквальном смысле.
 Дочь пасла коров. Там, в своем созвездии, она пасла коров, бегала босиком по траве и дышала настоящим, а не искусственным воздухом.
 – А мы посидели… – сказал отец, – Хорошо посидели…
 Ничего этого не было. Просто каждый уходил в свою комнату, ложился на электронный диван и, нажав кнопку, начинал жить – не своей, а той, другой жизнью. Во вселенной хватало жизни, успеть бы только каждой пожить!
 Между тем родная планета Лямбда, стоя на вершине прогресса, постепенно сползала вниз: «эффект присутствия» в различных пространствах и временах был по существу эффектом отсутствия на планете Лямбде.
 Направленный Блямбдой и Глямбдой радиощуп зафиксировал на Лямбде полное отсутствие жизни…


МАРИЯ

 Два солнца – огромное красное и маленькое голубое – садились за горизонт планеты Марии, а на фоне их сидели два кузнечика, точнее, два неземных существа, напоминавших земных кузнечиков, и наслаждались закатом.
 Они не знали, что сидят на планете Марии, это знал только Ловел Стерн, потому что он-то и назвал Марией планету, на которую прибыл с далекой Земли.
 Мария осталась на Земле. Почему-то им стало тесно на Земле, и Мария осталась, а он улетел – и прилетел на планету, которую назвал Марией.
 Два неземных кузнечика имели довольно независимый вид, – вероятно, потому, что каждый сидел на фоне своего солнца. Они смотрели в разные стороны и сохраняли между собой дистанцию, наподобие двух солнц.
 А Мария осталась на Земле. Она тоже держалась независимо, но ей это было трудней, потому что у Земли только одно Солнце.
 Кузнечик голубого солнца потер лапку о лапку, положил голову на одну из них и задумался. А кузнечик красного солнца закинул ногу за ногу, подчеркивая, что ничьи мысли, кроме своих, его не интересуют.
 Наступила ночь, но и она не могла их соединить, потому что на небе взошли две луны, желтая и оранжевая. И эти луны были, как два воздушных шара, готовых лопнуть от своей независимости…
 А Мария осталась на Земле и ничего не знала о планете Марии. И не знала она, что можно вот так просидеть всю жизнь, подперев голову кулачком и закинув ногу за ногу, – потому что независимость – это совсем не любовь, настоящая любовь – это зависимость. Иметь одну Землю на двоих, одно Солнце на двоих, только одно, все только одно на двоих…
 Ловел Стерн покидал планету Марию. Он покидал эту Марию ради той, земной, как еще недавно покинул ту ради этой, двусолнечной и двулунной…
 Два неземных кузнечика не заметили, как он улетел: каждый из них смотрел в свою отдельную, персональную сторону…