---------------------------------------------


 Василий Шукшин
 ИГНАХА ПРИЕХАЛ

 В начале августа в погожий день к Байкаловым приехал сын Игнатий. Большой, красивый, в черном костюме из польского крепа. Пинком распахнул ворота — в руках по чемодану, — остановился, оглядел родительский двор и гаркнул весело:
 — Здорово, родня!
 Молодая яркая женщина, стоявшая за ним, сказала с упреком:
 — Неужели нельзя потише?.. Что за манера!
 — Ничего-о, — загудел Игнатий, — сейчас увидишь, как обрадуются.
 Из дому вышел квадратный старик с огромными руками. Тихо засмеялся и вытер рукавом глаза.
 — Игнашка!.. — сказал он и пошел навстречу Игнатию. Игнатий бросил чемоданы. Облапали друг друга, трижды — крест-накрест — поцеловались. Старик опять вытер глаза.
 — Как надумал-то?
 — Надумал.
 — Сколько уж не был? Лет пять, однако. Мать у нас захворала, знаешь… В спину что-то вступило…
 Отец и сын глядели друг на друга, не могли наглядеться. О женщине совсем забыли. Она улыбалась и с интересом рассматривала старика.
 — А это жена, что ли? — спросил наконец старик.
 — Жена, — спохватился Игнатий. — Познакомься.
 Женщина подала старику руку. Тот осторожно пожал ее.
 — Люся.
 — Ничего, — сказал старик, окинув оценивающим взглядом Люсю.
 — А?! — с дурашливой гордостью воскликнул Игнатий.
 — Пошли в дом, чего мы стоим тут! — Старик первым двинулся к дому.
 — Как мне называть его? — тихо спросила Люся мужа.
 Игнатий захохотал.
 — Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя!
 Старик тоже засмеялся.
 — Отцом вроде довожусь… — Он молодо взошел на крыльцо, заорал в сенях: — Мать, кто к нам приехал-то!
 В избе на кровати лежала горбоносая старуха, загорелая и жилистая. Увидела Игнатия — заплакала.
 — Игнаша, сынок… приехал…
 Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемоданы. Гулкий сильный голос его сразу заполнил всю избу.
 — Шаль тебе привез… пуховую. А тебе, тять, сапоги. А Маруське — во!.. А это Ваське… Все тут живы-здоровы?
 Отец с матерью, для приличия снисходительно улыбаясь, с интересом наблюдали за движениями сына — он все доставал и доставал из чемоданов.
 — Все здоровы. Мать вон только… — Отец протянул длинную руку к сапогам, бережно взял один и стал щупать, мять, поглаживать добротный хром. — Ничего товар… Васька износит. Мне уж теперь ни к чему такие.
 — Сам будешь носить. Вот Маруське еще на платье. — Игнатий выложил все, присел на табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним. — Ну, рассказывайте, как живете? Соскучился без вас.
 — Соскучился, так раньше бы приехал.
 — Дела, тятя.
 — Дела… — Отец почему-то недовольно посмотрел на молодую жену сына. — Какие уж там дела-то!..
 — Ладно тебе, отец, — сказала мать. — Приехал — и-то слава Богу.
 Игнатию не терпелось рассказать о себе, и он воспользовался случаем возразить отцу, который, судя по всему, не очень высоко ставил его городские дела. Игнатий был борцом в цирке. В городе у него была хорошая квартира, были друзья, деньги, красивая жена…
 — Ты говоришь: «Какие там дела!» — заговорил Игнатий, положив ногу на ногу и ласково глядя на отца. — Как тебе объяснить? Вот мы, русские, крепкий ведь народишка! Посмотришь на другого — черт его знает!.. — Игнатий встал, прошелся по комнате. — В плечах сажень, грудь как у жеребца породистого, — силен! Но чтобы научиться владеть этой силой, освоить технику, выступить где-то на соревнованиях — это Боже упаси! Он будет лучше в одиночку на медведя ходить. Дикости еще много в нашем народе. О культуре тела никакого представления. Физкультуры боится как черт ладана. Я же помню, как мы в школе профанировали ее. — С последними словами Игнатий обратился к жене.
 Как-то однажды Игнатий набрел на эту мысль — о преступном нежелании русского народа заниматься физкультурой, кому-то высказал ее, его поддержали. С тех пор он так часто распространялся об этом, что, когда сейчас заговорил и все о том же, жена его заскучала и стала смотреть в окно.
 — …Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дело у меня важное. Может, поважнее Васькиного.
 — Ладно, — согласился отец. Он слушал невнимательно. — Мать, где там у нас?.. В лавку пойду.
 — Погоди, — остановил его Игнатий. — Зачем в лавку?
 Вкусив от сладостного плода поучений, он хотел было еще поговорить о том, что надо и эту привычку бросать русским людям: чуть что — сразу в лавку. Зачем, спрашивается? Но отец так глянул на него, что он сразу отступился, махнул рукой, вытащил из кармана толстый бумажник, шлепнул на стол:
 — На деньга!
 Отец обиженно приподнял косматые брови.
 — Ты брось тут, Игнаха!.. Приехал в гости — значит, сиди помалкивай. Что, у нас своих денег нету?
 Игнатий засмеялся.
 — Ладно, понял. Ты все такой же, отец.
 Сидели за столом, выпивали.
 Старик Байкалов размяк, облапал узловатыми ладонями голову, запел было:



   Зачем сидишь до полуночи
   У растворенного окна,
   Ох, зачем сидишь…



 Но замолчал. Некоторое время сидел, опустив на руки голову. Потом сказал с неподдельной грустью:
 — Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается! — Он ругнулся.
 Жена Игнатия покраснела и отвернулась к окну. Игнатий сказал с укором:
 — Тятя!
 — А ты, Игнат, другой стал, — продолжал отец, не обратив никакого внимания на упрек сына. — Ты, конечно, не замечаешь этого, а мне сразу видно.
 Игнатий смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал его странные речи.
 — Ты давеча вытащил мне сапоги… Спасибо, сынок! Хорошие сапоги…
 — Не то говоришь, отец, — сказал Игнатий. — При чем тут сапоги?
 — Не обессудь, если не так сказал, — я старый человек. Ладно, ничего. Васька скоро придет, брат твой… Здоровый он стал! Он тебя враз сомнет, хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Васьки. Куда там!..
 Игнатий засмеялся; к нему вернулась его необидная веселая снисходительность.
 — Посмотрим, посмотрим, тятя.
 — Давай еще по маленькой? — предложил отец.
 — Нет, — твердо сказал Игнатий.
 — А! Вот муж какой у тебя! — не без гордости заметил старик, обращаясь к жене Игнатия. — Наша порода — Байкаловы. Сказал «нет» — значит все. Гроб! Я такой же был. Вот еще Васька придет. А еще у нас Маруська есть. Та покрасивше тебя будет, хотя она, конечно, не расфуфыренная…
 — Ты, отец, разговорился что-то, — урезонила жена старика. — Совсем уж из ума стал выживать. Черт-те чего мелет. Не слушайте вы его, брехуна.
 — Ты лежи, мать, — беззлобно огрызнулся старик. — Лежи себе, хворай. Я тут с людьми разговариваю, а ты нас перебиваешь.
 Люся поднялась из-за стола, подошла к комоду и стала разглядывать патефонные пластинки. Ей, видно, было неловко.
 Игнатий тоже встал. Завели патефон. Поставили «Грушицу».
 Молчали. Слушали.
 Старший Байкалов смотрел в окно, о чем-то невесело думал.
 Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице, поднимая пыль, с ревом прошло стадо. Корова Байкаловых подошла к воротам, попробовала поддеть их рогом — не получилось. Она стояла и мычала. Старик смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он давненько поджидал этого дня — думал, будет большой праздник. А сейчас сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не такой. В чем не такой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки что-то не то.
 Пришла Марья — рослая девушка, очень похожая на Игнатия. Увидев брата, просияла радостной сдержанной улыбкой.
 — Ну здравствуй, здравствуй, красавица! — забасил Игнатий, несколько бесцеремонно разглядывая взрослую сестру. — Ведь ты же невеста уже!
 — Будет тебе, — степенно сказала Марья и пошла знакомиться с Люсей.
 Старик Байкалов смотрел на все это, грустно сощурившись.
 — Сейчас Васька придет, — сказал он. Он ждал Ваську. Зачем ему нужно было, чтобы скорей пришел его младший сын, он не знал.
 Молодые ушли в горницу и унесли с собой патефон. Игнатий прихватил туда же бутылку красного вина и закуску.
 — Выпью с сестренкой, была не была!
 — Давай, сынок, это ничего. Это полезно, — миролюбиво сказал отец.
 Начали приходить бывшие друзья и товарищи Игнатия. Тут-то бы и начаться празднику, а праздник все не наступал. Приходили, здоровались со стариком и проходили в горницу, заранее улыбаясь. Скоро там стало шумно. Гудел могучий бас Игнатия, смеялись женщины, дребезжал патефон. Двое дружков Игнатия сбегали в лавку и вернулись с бутылками и кульками.
 «Сейчас Васька придет», — ждал старик. Не было у него на душе праздника — и все тут.
 Пришел наконец Васька — огромный парень с открытым крепким лицом, загорелый, грязный. Васька походил на отца, смотрел так же — вроде угрюмо, а глаза добрые.
 — Игнашка приехал, — встретил его отец.
 — Я уж слышал, — сказал Васька, улыбнулся и тряхнул русыми спутанными волосами. Сложил в угол какие-то железяки, выпрямился.
 Старик поднялся из-за стола, хотел идти в горницу, но сын остановил его:
 — Погоди, тять, дай я хоть маленько ополоснусь. А то неудобно даже.
 — Ну, давай, — согласился отец. — А то верно — он нарядный весь, как этот… как артист.
 И тут из горницы вышел Игнатий с женой.
 — Брательник! — заревел Игнатий, растопырив руки. — Васька! — И пошел на него.
 Васька покраснел, как девица, засмеялся, переступил с ноги на ногу.
 Игнатий обнял его.
 — Замараю, слушай. — Васька пытался высвободиться из объятий брата, но тот не отпускал.
 — Ничего-о!.. Это трудовая грязь, братка. Дай поцелую тебя, окаянная душа! Соскучился без вас.
 Братья поцеловались.
 Отец смотрел на сыновей, и по щекам его катились слезы. Он вытер их и громко высморкался.
 — Он тебе подарки привез, Васька, — громко сказал отец, направляясь к чемоданам.
 — Брось, тятя, какие подарки! Ну давай, что ты должен делать-то? Умываться? Умывайся скорей. Выпьем сейчас с тобой. Вот! Видела Байкаловых? — Игнатий легонько подтолкнул жену к брату. — Знакомьтесь.
 Васька покраснел пуще прежнего — не знал: подавать яркой женщине грязную руку или нет. Люся сама взяла его руку и крепко пожала.
 — Он у нас стеснительный, — пояснил отец.
 Васька осторожно кашлянул в кулак, негромко, коротко засмеялся; он готов был провалиться сквозь землю от таких объяснений отца.
 — Тятя… скажет тоже.
 — Иди умывайся, — сказал отец.
 — Да, пойду маленько… того…
 Васька пошел в сени.
 Игнатий двинулся за ним.
 — Пойдем, полью тебе по старой памяти!
 Отец тоже вышел на улицу.
 Умываться решили идти на Катунь — она протекала под боком, за огородами.
 — Искупаемся? — предложил Игнатий и похлопал себя ладонями по могучей груди.
 Шли огородами по извилистой, едва приметной тропке в буйной картофельной ботве.
 — Ну как живете-то? — басил Игнатий, шагая вразвалку между отцом и братом.
 Васька опять коротко засмеялся. Он как-то странно смеялся: не то смеялся, не то покашливал смущенно. Он был очень рад брату.
 — Ничего.
 — Хорошо живем! — воскликнул отец. — Не хуже городских.
 — Ну и слава Богу! — с чувством сказал Игнатий. — Василий, ты, говорят, нагулял тут силенку?
 Василий опять засмеялся.
 — Какая силенка!.. Скажешь тоже. Как ты-то живешь?
 — Я хорошо, братцы! Я совсем хорошо. Как жена моя вам? Тять?
 — Ничего. Я в них не шибко понимаю, сынок. Вроде ничего.
 — Хорошая баба, — похвалил Игнатий. — Человек хороший.
 — Шибко нарядная только. Зачем так?
 Игнатий оглушительно захохотал.
 — Обыкновенно одета! По-городскому, конечно. Поотстали вы в этом смысле.
 — Чего-то ты много хохочешь, Игнат, — заметил старик. — Как дурак какой.
 — Рад, поэтому смеюсь.
 — Рад… Мы тоже рады, да не ржем, как ты. Васька вон не рад, что ли?
 — Ты когда жениться-то будешь, Васька? — спросил Игнатий.
 — Он сперва в армию сходит, — сказал отец.
 — Ты это… когда пойдешь в армию, сразу записывайся в секцию, — посоветовал старший брат. — Я же так начал. Тренер толковый попадется — можешь вылезти.
 Васька слушал, неопределенно улыбался.
 Пришли к реке.
 Игнатий первый скинул одежду, обнажив свое красивое тренированное тело, попробовал ногой воду, тихонько охнул.
 — Мать честная! Вот это водичка.
 — Что? — Васька тоже разделся. — Холодная?
 — Ну-ка, ну-ка? — заинтересовался Игнатий. Подошел к Ваське и стал его похлопывать и осматривать со всех сторон, как жеребца.
 Васька терпеливо стоял, смотрел в сторону, беспрерывно поправляя трусы, посмеивался.
 — Есть, — заключил Игнатий. — Давай попробуем?
 — Да ну! — Васька недовольно тряхнул волосами.
 — А чего, Васька? Поборись! — Отец с упреком смотрел на младшего.
 — Бросьте вы, на самом деле, — упрямо и серьезно сказал Васька. — Чего ради сгребемся тут? На смех людям?
 — Тьфу! — рассердился отец. — Ты втолкуй ему, Игнат, ради Христа! Он какой-то телок у нас — всего стесняется.
 — А чего тут стесняться-то? Если бы мы какие-нибудь дохлые были, тогда действительно стыдно.
 — Объясни вот ему!
 Васька нахмурился и пошел к воде. Сразу окунулся и поплыл, сильно загребая огромными руками; вода вскипала под ним.
 — Силен! — с восхищением сказал Игнатий.
 — Я ж тебе говорю!
 Помолчали, глядя на Ваську
 — Он бы тебя уложил.
 — Не знаю, — не сразу ответил Игнатий. — Силы у него больше — это ясно.
 Отец сердито высморкался на песок. Игнатий постоял еще немного и тоже полез в воду. А отец пошел ниже по реке, куда выплывал Васька. Когда Васька вышел на берег, они о чем-то негромко и горячо заговорили. Отец доказывал свое, даже прижимал к груди руки, Васька бубнил свое. Когда Игнатий доплыл к ним, они замолчали.
 Игнатий вылез из воды и задумчиво стал смотреть на далекие синие горы, на многочисленные острова.
 — Катунь-матушка, — негромко сказал он.
 Васька и отец тоже посмотрели на реку.
 На той стороне, на берегу, сидела на корточках баба с высоко задранной юбкой, колотила вальком по белью, ослепительно белели ее тупые круглые коленки.
 — Юбку-то спусти маленько, эй! — крикнул старик.
 Баба подняла голову, посмотрела на Байкаловых и продолжала колотить вальком по белью.
 — Вот халда! — с восхищением сказал старик. — Хоть бы хны ей.
 Братья стали одеваться.
 Хмель у Игнатия прошел. Ему что-то грустно стало.
 — Чего ты такой? — спросил Васька, у которого, наоборот, было очень хорошее настроение.
 — Не знаю. Так просто.
 — Не допил, поэтому, — пояснил старик. — Ни два, ни полтора получилось.
 — Черт его знает! Не обращайте внимания. Давайте посидим, покурим…
 Сели на теплые камни. Долго молчали, глядя на быстротекущие волны. Они лопотали у берега что-то свое, торопились.
 Солнце село на той стороне, за островами. Было тихо. Только всплескивали волны, кипела река да удары валька по мокрому белью — гулкие, смачные — разносились над рекой.
 Трое смотрели на родную реку, думали каждый свое.
 Игнатий присмирел. Перестал хохотать, не басил.
 — Что, Вася? — негромко спросил он.
 — Ничего. — Васька бросил камешек в воду.
 — Все пашешь?
 — Пашем.
 Игнатий тоже бросил в воду камень. Помолчали.
 — Жена у тебя хорошая, — сказал Васька. — Красивая.
 — Да? — Игнатий оживился, с любопытством, весело посмотрел на брата. Сказал неопределенно: — Ничего. Тяте вон не нравится.
 — Я не сказал, что не нравится, чего ты зря? — Старик неодобрительно посмотрел на Игнатия. — Хорошая женщина. Только, я считаю, шибко фартовая.
 Игнатий захохотал.
 — А ты знаешь, что такое фартовая-то?
 Отец отвернулся к реке, долго молчал — обиделся. Потом повернулся к Ваське и сказал сердито:
 — Зря ты не поборолся с ним.
 — Вот привязался! — удивился Васька. — Ты что?
 — Заело что-то тятю, — сказал Игнатий, — что-то не нравится ему.
 — Что мне не нравится? — повернулся к нему отец.
 — Не знаю. На душе у тебя что-то не так, я же вижу.
 — Ну и видь! Ты шибко умный стал, прямо спасу нет. Все ты видишь, все понимаешь!
 — Будет вам! — сказал Васька. — Чего взялись? Нашли время.
 — Да ну его! — Отец засморкался и полез за кисетом. — Приехал, расхвастался тут, подарков навез… подумаешь!
 — Тять, да ты что в самом деле?!
 Игнатий даже привстал от удивления. Васька незаметно толкнул его в бок — не лезь. Игнатий сел и вопросительно посмотрел на Ваську. Тот поднялся, отряхнул песок со штанов, посмотрел на отца.
 — Пошли? Тять…
 — У тебя деньги есть? — спросил тот.
 — Есть. Пошли…
 Старик поднялся и, не оглядываясь, пошел первым по тропе, ведущей к огородам.
 — Чего он? — Игнатия не на шутку встревожило настроение отца.
 — Так… Ждал тебя долго. Сейчас пройдет. Песню спой с ним какую-нибудь. — Васька улыбнулся.
 — Какую песню? Я их перезабыл все. А ты поешь с ним песни?
 — Да я ж шутейно. Я сам не знаю, чего он… Пройдет.
 Опять шли по огородам друг за другом, молчали. Игнатий шел за отцом, смотрел на его сутулую спину и думал почему-то о том, что правое плечо у отца ниже левого, — раньше он не замечал этого.