--------------------------------------------- Василий Шукшин КРИТИКИ Деду было семьдесят три, Петьке, внуку, — тринадцать. Дед был сухой и нервный и страдал глухотой. Петька, не по возрасту самостоятельный и длинный, был стыдлив и упрям. Они дружили. Больше всего на свете они любили кино. Половина дедовой пенсии уходила на билеты. Обычно, подсчитав к концу месяца деньги, дед горько и весело объявлял Петьке: — Ухайдакали мы с тобой пять рубликов! Петька для приличия делал удивленное лицо. — Ничего, прокормит, — говорил дед (имелись в виду отец и мать Петьки. Дед Петьке доводился по отцу). — А нам с тобой это для пользы. Садились всегда в первый ряд: дешевле, и потом там дед лучше слышал. Но все равно половину слов он не разбирал, а догадывался по губам актеров. Иногда случалось, что дед вдруг ни с того ни с сего начинал хохотать. А в зале никто не смеялся. Петька толкал его в бок и сердито шипел: — Ты чего? Как дурак… — А как он тут сказал? — спрашивал дед. Петька шепотом пересказывал деду в самое ухо: — Не снижая темпов. — Хе-хе-хе, — негромко смеялся дед уже над собой. — А мне не так показалось. Иногда дед плакал, когда кого-нибудь убивали невинного. — Эх вы… люди! — горько шептал он и сморкался в платок. Вообще он любил высказаться по поводу того, что видел на экране. Когда там горячо целовались, например, он усмехался и шептал: — От черти!.. Ты гляди, гляди… Хэх! Если дрались, дед, вцепившись руками в стул, напряженно и внимательно следил за дракой (в молодости, говорят, он охотник был подраться. И умел). — Нет, вон тот не… это… слабый. А этот ничего, верткий. Впрочем, фальшь чуял. — Ну-у, — обиженно говорил он, — это они понарошке. — Так кровь же идет, — возражал Петька. — Та-а… кровь. Ну и что? Нос, он же слабый: дай потихоньку, и то кровь пойдет. Это не в том дело. — Ничего себе не в том! — Конечно, не в том. На них шикали сзади, и они умолкали. Спор основной начинался, когда выходили из клуба. Особенно в отношении деревенских фильмов дед был категоричен до жестокости. — Хреновина, — заявлял он. — Так не бывает. — Почему не бывает? — А что, тебе разве этот парень глянется? — Какой парень? — С гармошкой-то. Который в окно-то лазил. — Он не лазил в окно, — поправлял Петька; он точно помнил все, что происходило в фильме, а дед путал, и это раздражало Петьку, — Он только к окну лез, чтобы спеть песню. — Ну, лез. Я вон один раз, помню, полез было… — А что, он тебе не глянется? — Кто? — Кто-кто!.. Ну парень-то, который лез-то. Сам же заговорил про него. — Ни вот на столько, — дед показывал кончик мизинца. — Ваня-дурачок какой-то. Поет и поет ходит… У нас Ваня-дурачок такой был — все пел ходил. — Так он же любит! — начинал нервничать Петька. — Ну и что, что любит? — Ну и поет. — А? — Ну и поет, говорю! — Да его бы давно на смех подняли, такого! Ему бы проходу не было. Он любит… Когда любят, то стыдятся. А этот трезвонит ходит по всей деревне… Какая же дура пойдет за него! Он же несурьезный парень. Мы вон, помню: поглянется девка, так ты ее за две улицы обходишь — потому что совестно. Любит… Ну и люби на здоровье, но зачем же… — Чего — зачем? — Зачем же людей-то смешить? Мы вон, помню… — Опять «мы, мы». Сейчас же люди-то другие стали! — Чего это они другие-то стали? Всегда люди одинаковые. Ты у нас много видел таких дурачков? — Это же кино все-таки. Нельзя же сравнивать. — Я и не сравниваю. Я говорю, что парень непохожий, вот и все, — стоял на своем дед. — Так всем же глянется! Смеялись же! Я даже и то смеялся. — Ты маленький ишо, поэтому тебе все смешно. Я вот небось не засмеюсь где попало. Со взрослыми дед редко спорил об искусстве — не умел. Начинал сразу нервничать, обзывался. Один раз только крепко схлестнулся он со взрослыми, и этот-то единственный раз и навлек на его голову беду. Дело было так. Посмотрели они с Петькой картину — комедию, вышли из клуба и дружно разложили ее по косточкам. — И ведь что обидно: сами ржут, черти (актеры), а тут сидишь — хоть бы хны, даже усмешки нету! — горько возмущался дед. — У тебя была усмешка? — Нет, — признался Петька. — Один раз только, когда они с машиной перевернулись. — Ну вот! А ведь мы же деньги заплатили — два рубля по-старому! А они сами посмеялись и все. — Главное, пишут «Комедия». — Комедия!.. По зубам за такую комедию надавать. Пришли домой злые. А дома в это время смотрели по телевизору какую-то деревенскую картину. К ним в гости приехала Петькина тетя, сестра матери Петьки. С мужем. Из города. И вот все сидят и смотрят телевизор. (Дед и Петька не переваривали телевизор. «Это я, когда еще холостым был, а брат, Микита, женился, так вот я любил к ним в горницу через щелочку подглядывать. Так и телевизор ихний: все вроде как подглядываешь», — сказал дед, посмотрев пару раз телевизионные передачи.) Вот, значит, сидят все, смотрят. Петька сразу ушел в прихожую учить уроки, а дед остановился за всеми, посмотрел минут пять на телевизорную мельтешню и заявил: — Хреновина. Так не бывает. Отец Петьки обиделся: — Помолчи, тять, не мешай. — Нет, это любопытно, — сказал городской вежливый мужчина. — Почему так не бывает, дедушка? Как не бывает? — А? — Он недослышит у нас, — пояснил Петькин отец. — Я спросил: почему так не бывает? А как бывает? — громко повторил городской мужчина, заранее почему-то улыбаясь. Дед презрительно посмотрел на него: — Вот так и не бывает. Ты вот смотришь и думаешь, что он правда плотник, а я, когда глянул, сразу вижу: никакой он не плотник. Он даже топор правильно держать не умеет. — Они у нас критики с Петькой, — сказал Петькин отец, желая немного смягчить резкий дедов тон. — Любопытно, — опять заговорил городской. — А почему вы решили, что он топор неправильно держит? — Да потому, что я сам всю жизнь плотничал. «Почему решили?» — Дедушка, — встряла в разговор Петькина тетя, — а разве в этом дело? — В чем? — А мне вот гораздо интереснее сам человек. Понимаете? Я знаю, что это не настоящий плотник — это актер, но мне инте… мне гораздо интереснее… — Вот такие и пишут на студии, — опять с улыбкой сказал муж Петькиной тети. Они были очень умные и все знали — Петькина тетя и ее муж. Они улыбались, когда разговаривали с дедом. Деда это обозлило. — Тебе не важно, а мне важно, — отрезал он, — Тебя им надуть — пара пустяков, а меня не надуют. — Ха-ха-ха, — засмеялся городской человек. — Получила? Петькина тетя тоже усмехнулась. Петькиному отцу и Петькиной матери было очень неудобно за деда. — Тебе ведь трудно угодить, тять, — сказал Петькин отец. — Иди лучше к Петьке, помоги ему. — Склонился к городскому человеку и негромко пояснил: — Помогает моему сыну уроки учить, а сам — ни в зуб ногой. Спорят друг с другом. Умора! — Любопытный старик, — согласился городской человек. Все опять стали смотреть картину, про деда забыли. Он стоял сзади как оплеванный. Постоял еще немного и пошел к Петьке. — Смеются, — сказал он Петьке. — Кто? — Вон… — Дед кивнул в сторону горницы. — Ничего, говорят, ты не понимаешь, старый хрен. А они понимают! — Не обращай внимания, — посоветовал Петька. Дед присел к столу, помолчал. Потом опять заговорил. — Ты, говорят, дурак, из ума выжил… — Что, так и сказали? — А? — Так и сказали на тебя — дурак? — Усмехаются сидят. Они шибко много понимают! — Дед постепенно «заводился», как выражался Петька. — Не обращай внимания, — опять посоветовал Петька. — Приехали… Грамотеи! — Дед встал, покопался у себя в сундуке, взял деньги и ушел. Пришел через час пьяный. — О-о! — удивился Петька (дед редко пил). — Ты чего это? — Смотрют? — спросил дед. — Смотрют. Не ходи к ним. Давай я тебя раздену. Зачем напился-то? Дед грузно опустился на лавку. — Они понимают, а мы с тобой не понимаем! — громко заговорил он. — Ты, говорят, дурак, дедушка! Ты ничего в жизни не понимаешь. А они понимают! Денег много?! — Дед уже кричал. — Если и много, то не подымай нос! А я честно всю жизнь горбатился!.. И я же теперь сиди помалкивай. А ты сроду топора в руках не держал! — Дед разговаривал с дверью, за которой смотрели телевизор. Петька растерялся. — Не надо, не надо, — успокаивал он деда. — Давай я тебя разую. Ну их!.. — Нет, постой, я ему скажу… — Дед хотел встать, но Петька удержал его: — Не надо, деда! — Финтифлюшки городские. — Дед как будто успокоился, притих. Петька снял с него один сапог. Но тут дед опять чего-то вскинул голову. — Ты мне усмешечки строишь? — Опять глаза его безрассудно заблестели. — А я тебе одно слово могу сказать!.. — Взял сапог и пошел в горницу. Петька не сумел удержать его. Вошел дед в горницу, размахнулся и запустил сапогом в телевизор: — Вот вам!.. И плотникам вашим! Экран — вдребезги. Все повскакали с мест. Петькина тетя даже взвизгнула. — Усмешечки строить! — закричал дед. — А ты когда-нибудь топор держал в руках?! Отец Петькин хотел взять деда в охапку, но тот оказал сопротивление. С грохотом полетели стулья. Петькина тетя опять взвизгнула и вылетела на улицу. Петькин отец все-таки одолел деда, заломил ему руки назад и стал связывать полотенцем. — Удосужил ты меня, удосужил, родитель, — зло говорил он, накрепко стягивая руки деда. — Спасибо тебе. Петька перепугался насмерть, смотрел на все это широко открытыми глазами. Городской человек стоял в сторонке и изредка покачивал головой. Мать Петьки подбирала с пола стекла. — Удосужил ты меня… — все приговаривал отец Петьки и нехорошо скалился. Дед лежал на полу вниз лицом, терся бородой о крашеную половицу и кричал: — Ты мне усмешечки, а я тебе — одно слово!.. Слово скажу тебе, и ты замолкнешь. Если я дурак, как ты говоришь… — Да разве я так говорил? — спросил городской мужчина. — Не говорите вы с ним, — сказала мать Петьки. — Он сейчас совсем оглох. Бессовестный. — Вы меня с собой за стол сажать не хочете — ладно! Но ты мне… Это — ладно, пускай! — кричал дед. — Но ты мне тогда скажи: ты хоть один сруб срубил за свою жизнь? А-а!.. А ты мне же говоришь, что я в плотниках не понимаю! А я половину этой деревни своими руками построил!.. — Удосужил, родимчик тебя возьми, удосужил, — приговаривал отец Петьки. И тут вошли Петькина тетя и милиционер, здешний мужик, Ермолай Кибяков. — Ого-го! — воскликнул Еромолай, широко улыбаясь. — Ты чего это, дядя Тимофей? А? — Удосужил меня на радостях-то, — сказал отец Петьки, поднимаясь. Милиционер хмыкнул, почесал ладонью подбородок и посмотрел на отца Петьки. Тот согласно кивнул головой и сказал: — Надо. Пусть там переночует. Ермолай снял фуражку, аккуратно повесил ее на гвоздик, достал из планшета лист бумаги, карандаш и присел к столу. Дед притих. Отец Петьки стал рассказывать, как все было. Ермолай пригладил заскорузлой темной ладонью жидкие волосы на большой голове, кашлянул и стал писать, навалившись грудью на стол и наклонив голову влево. «Гражданин Новоскольцев Тимофей Макарыч, одна тысяча…» — Он с какого года рождения? — С девяностого. »…Одна тысяча девяностого года рождения, плотник в бывшем, сейчас сидит на пенсии. Особых примет нету. Вышеуказанный Тимофей двадцать пятого сентября сего года заявился домой в состоянии крепкого алкоголя. В это время семья смотрела телевизор. И гости еще были…» — Как кинофильм назывался? — Не знаю. Мы включили, когда там уже шло, — пояснил отец. — Про колхоз. «…Заглавие фильма не помнят, Знают одно: про колхоз. Тимофей тоже стал смотреть телевизор. Потом он сказал: «Таких плотников не бывает». Все попросили Тимофея оправиться. Но он продолжал возбужденное состояние. Опять сказал, что таких плотников не бывает, вранье, дескать. «Руки, говорит, у плотников совсем не такие». И стал совать свои руки, Его еще раз попросили оправиться. Тогда Тимофей снял с ноги правый сапог (размер 43—45, яловый) и произвел удар по телевизору. Само собой, вышиб все на свете, то есть там, где обычно бывает видно. Старший сержант милиции КИБЯКОВ». Ермолай встал, сложил протокол вдвое, спрятал в планшет. — Пошли, дядя Тимофей! Петька до последнего момента не понимал, что происходит. Но когда Кибяков и отец стали поднимать деда, он понял, что деда сейчас поведут в каталажку. Он громко заплакал и кинулся защищать его: — Куда вы его?! Деда, куда они тебя!.. Не надо, тять, не давай!.. Отец оттолкнул Петьку, а Кибяков засмеялся: — Жалко дедушку-то? Сча-ас мы его в тюрьму посадим. Сча-ас… Петька заплакал еще громче. Мать увела его в уголок и стала уговаривать: — Ничего не будет с ним, что ты плачешь-то? Переночует там ночь и придет. А завтра стыдно будет. Не плачь, сынок. Деда обули и повели из избы. Петька заплакал навзрыд. Городская тетя подошла к ним и тоже стала уговаривать Петьку: — Что ты, Петенька? В отрезвитель ведь его повели-то, в отрезвитель! Он же придет скоро, У нас в Москве знаешь сколько водят в отрезвитель!.. Петька вспомнил, что это она, тетя, привела милиционера, грубо оттолкнул ее от себя, залез на печку и там долго еще горько плакал, уткнувшись лицом в подушку.