Аннотация: Древнее божество смерти, возродившись в современном мире, несет народам хаос, кровь и гибель. Спасти человечество от надвигающегося кошмара может только непобедимый дуэт — Римо Уильямс и Чиун, вступающие в решающую схватку с богом войны...


---------------------------------------------


 Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир
 Божество смерти



 Глава первая


 Он точно знал, что умрет. Если останется еще хотя бы на один день в Чикаго, то залезет на крышу одного из этих дьявольской высоты зданий и кинется вниз или ткнет себе в глаз дуло «пушки», что братец приволок из Вьетнама, и проверит его огневую мощь на собственном черепе. А то можно под поезд — но тут есть опасность лишь покалечиться. Ненадежная вещь. Переменчива, как перст судьбы — а о судьбе Буйвол Билл знал немало. В том числе и стихов. Судьба — для одних личина или дух, для других — божество или муза, странная сила, одушевленная в строчках, звучавших по-английски так же странно, как звучали бы они на оджупа, его родном языке — языке, объявленном мертвым, отданном на съедение белым историкам. Но еще не мертв он сам — воин народа оджупа. Рожденный для охоты, для бега, для ночных плясок вокруг костров, для мига познания, когда в глазах умирающего животного видишь вдруг собственную душу.
 Единственными животными, делившими с Буйволом его квартирку в многоэтажке, были мыши, толстые крысы и, разумеется, тараканы. А единственным танцем, который он умел и хотел плясать, был танец конца, пляска его собственной смерти.
 Медленным рассчитанным движением он вдвинул обойму в рукоять и заглянул в зияющее чернотой дуло. Дьявольское орудие белых — последнее, что увидит он в этом мире.
 — Позвольте узнать, чем вы там занимаетесь?
 Черт, опять квартирная хозяйка. Вечно начинает свои завывания, едва он закроет дверь.
 — Собираюсь выбить себе мозги! — проорал Билл что было мочи.
 — Прелестно, но прошу не портить обои, — послышалось из-за дверей.
 — Вот этого обещания я не могу дать вам, миссис.
 — Это почему же?
 Холеная длань хозяйки распахнула дверь.
 — А потому что к тому времени я буду мертв, как утонувшая крыса. А покойники не имеют привычки убирать за собой.
 Буйвол Билл широко осклабился.
 — О Бог мой! — выдохнула хозяйка, узрев подающего надежды молодого студента сидевшим на краю новенькой кровати с громадным пистолетом в руке.
 Ствол упирался Биллу в лоб, палец лежал на спуске. Почтенная дама мгновенно оценила ситуацию. Если он промахнется, пуля как пить дать изуродует только что поклеенные обои, голубые в розочку. Купила она их на распродаже, и достать новый кусок таких же не удастся ни за что. Если же в обоях будет дыра, ее придется либо закрывать какой-то картиной, либо, если закрыть не получится, купить другие обои для этой стены — а стало быть, и всей комнаты.
 — Не стреляйте! — взвизгнула она. — У вас все впереди, вы так молоды!
 — Что впереди? — мрачно вопросил Билл.
 — Куча всяких вещей, — поспешила заверить она.
 Звали квартирную хозяйку миссис Тракто. По причине ее габаритов жильцы дружно именовали хозяйку Трактором, о чем она не подозревала.
 — Например?
 — Я.
 Она попыталась изобразить завлекательную улыбку.
 Весь первый месяц, что этот странный парень квартировал у нее, хозяйку неотступно преследовал страх насилия. Когда он, поигрывая мускулами великолепного тела, прикрытого лишь видавшими виды шортами, спускался по утрам с лестницы, миссис Тракто спешила защелкнуть замок, дабы опасный жилец не смог внезапно овладеть ею. Через месяц она перестала запирать дверь, а еще неделю спустя взяла привычку оставлять ее распахнутой и разгуливать полуголой по коридору. Но страхи ее оставались, увы, напрасными. И теперь, решила она, настал тот самый миг, когда ее щедрое тело может в буквальном смысле спасти этого симпатичного индейского юношу. Если таким образом она спасет ему жизнь, грехом это, естественно, считаться не может.
 — Что "я"? — не понял Буйвол.
 — Отдаю вам свое тело, чтобы спасти вашу жизнь.
 Ноздри Анджелы Тракто расширились.
 — Мне и в своем неплохо. И вообще не нужно мне никакого тела. Я хочу умереть.
 — Я... Я имела в виду в сексуальном смысле.
 Анджела Тракто застенчиво опустила глаза. Вновь подняв их, она увидела, что палец молодого человека напрягся на изгибе спускового крючка, зрачки, смотревшие в дуло, расширились.
 — Но есть еще много всякого! — в отчаянии закричала она.
 — Чего?
 — Ну... разве вы не хотите попрощаться со своими друзьями в стране оджупа?
 — Нет никакой страны оджупа. Одна резервация.
 — Но друзья-то у вас есть!
 — Друзья есть, — грустно кивнул Буйвол Билл. — И белые. И индейцы. И... и нет у меня никаких друзей. Знаете, что получает тот, кто три года подряд долбил древнегреческую литературу?
 — Д-диплом.
 — Дырку в голове — вот что он получает. Я уже не знаю, кто я теперь — индеец или белый. Или долбаный древний грек. По крайней мере, им я себя ощущаю больше, чем оджупа, или американцем, или кем там еще. Я — ничтожество, миссис Тракто, а ничтожеству места на этом свете нет.
 — У вас наверняка что-то произошло, — мудро заключила Анджела Тракто.
 Если бы только заставить его чуть-чуть повернуться... Тогда пуля только разобьет стекло. Принципы образцовой хозяйки она усвоила из присланного по почте руководства, и поэтому оконные стекла в доме были застрахованы, обои — нет. Застраховала она и двери, и светильники, и даже канавы вокруг дома, — их в случае возможной осады миссис Тракто собиралась заполнять водой. Но вот обои и полы в страховке не были предусмотрены. Ну и правильно. Что вы хотите — плату-то она берет грошовую, смех просто. Если бы на западную часть Чикаго совершили набег, скажем, воинственные фригийцы, Анджела Тракто разбогатела бы в одну ночь.
 — Мой брат погиб. Въехал пьяный в канаву. На тракторе. Трактор перевернулся. Прямо на него. А я даже не поехал на похороны.
 — Ну, для мертвых все равно уже ничего не сделаешь. Вы... вы не повернетесь немножко?
 — Дело даже не в его смерти. И не в том, что я не приехал на его похороны. Я понял, что я сам давно умер — когда отец пел мне по телефону нашу песнь смерти, а я... Знаете, что я сказал в ответ?
 — Спросили, оплачен ли звонок?
 — Я не знаю нашего языка. Я знаю латынь, греческий, но не язык оджупа. Я не знаю, как будет «мать», «отец», «земля» или «до свидания». Я забыл все это, давно забыл. И ответил отцу цитатой из Софокла!
 Глубоко вздохнув, Буйвол Билл зажмурил глаза, — он решил, что зрелище летящей в мозг пули вряд ли будет для него вдохновляющим.
 — Но вы можете снова стать индейцем. Не нажимайте, пожалуйста! Вы все вспомните!
 — Слишком поздно.
 — Но ведь когда-то вы знали все это?
 — Тогда в моей башке не плескались, как в свином корыте, все эти живые и мертвые языки. Тогда... да, тогда мне не снились сны на латыни и греческом. Единственным языком, который я знал, был оджупа.
 — Но вы сможете его вспомнить. Так было со многими. У меня здесь перебывало очень много молодых людей — они тоже учились в университете и чувствовали себя в точности как вы сейчас, но потом вернулись домой, в свои страны, — и все пошло на лад, уверяю вас! Их мучило только то, что они здесь, вдали от дома. Нужно просто встать и оглянуться вокруг — и вам сразу станет лучше! Попробуйте!
 Буйвол Билл не мигая смотрел в черную дырку дула. Он был уверен, что ничего не почувствует — собственно, именно этого он и добивался. С другой стороны, почему бы не попробовать встать — может, из этого действительно что-нибудь выйдет?
 Он опустил пистолет. Миссис Тракто не смогла сдержать широкой счастливой ухмылки. Это удивило Билла — он и не знал, что эту бабу может волновать что-нибудь, кроме платы за его койку или поползновений затащить его в свою собственную. Именно поэтому, надо думать, она распахивала настежь дверь спальни каждую ночь.
 — Ну вот. Разве вам не полегчало?
 — Вроде все по-прежнему, — пожал плечами Билл.
 — Это потому, что вы далеко от родины. Возвращайтесь домой! К себе в резервацию. Вы увидите, все будет в порядке.
 — Там больше не моя родина.
 — Это вы так думаете сейчас. А когда вернетесь туда — все будет совсем по-иному. Я знаю. Поверьте мне.
 Это, конечно, была ложь, но ложь во спасение — во спасение голубых в розочку обоев. Откуда было знать квартирной хозяйке Анджеле Тракто, что с ее легкой руки на земли оджупа, штат Оклахома, отправится тот, о чьем появлении на свет будет скорбеть позже все человечество, тот, кто поставит мир на грань последнего испытания — конца света!
 И если бы ей сказали, что кара, не сотрясавшая землю с тех времен, когда ближний впервые поднял руку на ближнего, вновь нависнет над миром, ответ у миссис Тракто был бы готов — до тех пор, пока она не нависнет над ее голубыми обоями, ей плевать на все кары, взятые вместе. Она ведь не знала, что именно изучал в университете этот крепкий молодой человек. Она не читала древних текстов, и ей было невдомек, что они встретятся — два древних языка, греческий и оджупа, в колеблющемся свете костра в ту ночь, когда эта ходячая водородная бомба — этот юноша ступит, вернувшись домой, на тропу своего народа.
 Миссис Тракто не знала всего этого.
 Впрочем, одно она знала точно — ее голубые в розочку обои спасены.
 — Я и не подозревал, что вы так много знаете о людях, — удивленно покачал головой Буйвол Билл, кладя пистолет на тумбочку. — Честное слово, даже представить не мог.
 На следующее утро ноги Буйвола Билла уже ступили на землю оджупа, штат Оклахома, — края нескончаемой жары, пыли, трущоб с косо торчавшими телевизионными антеннами и сточными канавами, в которых валялись пустые бутылки из-под виски. Здесь в первые же секунды ему стало ясно, почему он уехал отсюда три года назад: никакого будущего. И никакого прошлого — для него, по крайней мере.
 — Эй, Билли-парень, рад видеть ты есть обратно, чувак! — подобное приветствие могло исходить только от Бегущего Оленя.
 Имя свое, впрочем, он получил в честь марки трактора — ведь каждый знает, что трактор во сто крат надежнее любого зверя. К тому же настоящие олени уже Бог знает сколько времени не появлялись на землях оджупа, а тракторы с оленьей головой на капоте пахали эти земли не одно десятилетие.
 — Я вернулся домой, — поднял голову Буйвол Билл.
 — Ну, как жизнь в большой город? — спросил Бегущий Олень, заправляя оранжевую пластиковую ветровку в «Леви Страусе».
 — Я бежал оттуда. Я хочу забыть все, чему научился там. Я больше не знаю, кто я такой. Хочу пойти на могилу брата. Спеть там нашу песнь смерти. Ты пойдешь со мной, Бегущий Олень? И приведешь с собой тех, кто еще помнит язык оджупа? И шамана — он знает наши обычаи!
 — Ты точно не хотеть пивка вначале, да?
 — Не хочу я никакого пива. И никакого виски. И трактора видеть тоже не хочу. Я хочу снова быть оджупа. Даже эта одежда белого человека тоже мне не нужна.
 — Эй, если ты не хотеть эти класс штаны, я брать себе, о'кей?
 Бегущий Олень весело подмигнул Биллу.
 — Можешь взять себе все. Только помоги мне спеть на могиле брата, и пусть с тобой придут шаман, и Маленький Лось, и мой отец тоже. И не называй меня Биллом, Бегущий Олень. Мое имя — Большой Буйвол.
 В эту ночь тело его наконец прикрыла одежда, в которой он чувствовал себя, как должно, — руки и ноги открыты, свободны; и он шел вместе с товарищами детских игр к могиле брата, и под взошедшей над степями Оклахомы полной луной воссоединился наконец с теми, кто был с ним одной крови, в молчаливом поминовении соплеменника, ушедшего от них к тем, кого нет более в этом мире.
 От ночного холода кожа его стала похожа на гусиную, но он не замечал этого — старые полузабытые песни возвращались к нему: теплые, как молоко матери, родные, как отеческое объятие, слова возникали откуда-то из глубины горла, танцевали на языке, целовали в губы, словно всегда жили где-то в его памяти. Меблирашки в Чикаго, долгие часы бдений в библиотеке — все исчезло в один короткий миг. Ноги его стояли на родной земле, и он был оджупа. Миссис Тракто, квартирная хозяйка, оказалась права. Это — его дом, и он больше никогда его не покинет. Сами собой на его губах возникли слова — песнь о потере, песнь о возвращении, и он, словно растворившись в музыке родного языка, медленно вымолвил:
 — Atque in perpetuum frater, ave atque valle.
 Улыбаясь, он повернулся к стоявшим рядом друзьям и увидел их окаменевшие лица и лицо шамана, обычно бесстрастное, а теперь перекошенное от гнева. Остальные соплеменники взирали друг на друга в полном недоумении.
 — В чем... в чем дело?
 — На каком языке ты говорил сейчас, о брат наш Большой Буйвол?
 — На оджупа. Он так прекрасен. Я сказал брату: «Покойся в вечности, брат мой; здравствуй и прощай».
 — Это не оджупа, никогда такой не был, — озабоченно изрек Бегущий Олень.
 Над раскрашенным в священные цвета лицом шамана колыхнулись перья, он медленно качнул головой.
 — Но... эти слова я услышал в своей душе! — запротестовал Большой Буйвол. — Именно так говорят в таких случаях оджупа. «Здравствуй и прощай». Это из поэмы о юноше, который возвращается из дальних земель и узнает, что брат его умер. И он говорит: «Покойся в вечности, брат мой; здравствуй и прощай». Ave atque valle.
 Ударив себя по лбу, Большой Буйвол в изнеможении застонал. Он только что процитировал латинскую поэму Катулла! И «дальние земли», о которых он говорил, — глубинка давно канувшей в вечность Римской империи.
 Повернувшись, он упал на колени перед шаманом:
 — Спаси меня! Прошу, спаси меня. Убей во мне чужеземных духов. Избавь меня от проклятия белого человека, о великий шаман! Мне не нужны его знания. Не нужны его языки. Я хочу видеть сны на языке моего народа!
 — Я не могу сделать этого, — печально ответил шаман. — Есть лишь один путь избавить тебя от заклятия — но это самый древний и самый страшный из наших обрядов, сын мой.
 — Смерти я не боюсь. Я и так давно уже умер.
 — Не твоя смерть страшит меня, — ответил шаман.
 — Эй, сделай этот парень чего он хочет! — подал голос Бегущий Олень.
 Большой Буйвол всегда ему нравился, и он подозревал, что шаман слишком уж держится за старые обычаи. Да их и не осталось почти: нынешние обычаи народа оджупа — алкоголь, телевизор и грузовики с прицепами.
 Но шаман снова покачал головой. Вокруг них простиралась священная земля — холмы, на которых захоронены останки тех, кто ушел в другой мир. Много веков люди этой земли несли сюда священные вещи — бизоньи рога, связки высушенных грибов, сухую траву с дальних равнин, шаманы племени созывали сюда добрых духов. Несли сюда и кресты — некоторые из людей оджупа стали христианами. Но все равно земля эта оставалась священной землей оджупа, ибо такой ее сделал в незапамятные времена первый шаман племени. И здесь среди прочих лежали останки тех, кто сложил свои головы в войнах, тех, кто сражался против кавалерии белых людей, и тех, кто позже дрался на стороне одних белых людей против других белых. Морские пехотинцы, артиллеристы, десантники.
 — Эй, шаман, ты что все время трясешь головой? — спросил Маленький Лось.
 Он работал на стройке в близлежащем городке Энид и вопреки своему имени обладал таким ростом, что вполне мог засунуть старика под мышку и нести его на манер свертка с бельем из прачечной.
 — Беда Большого Буйвола — большая беда. Наши легенды говорят о человеке, потерявшем душу своего племени. Такое уже случалось. Но теперь нужно созвать все племя, чтобы оно просило духов прийти сюда, — если они захотят спасти потерявшего душу.
 — Ну и давай. Твое же дело — всякие такие заморочки с этими духами.
 — Есть одни духи и есть другие. Знаю духов ярости, крови, гордыни и злейшего из них — великого духа заблуждения.
 — Заблуждения?
 Маленький Лось рассмеялся. Про такого духа он никогда не слыхал, и имя его звучало не слишком устрашающе. К тому же у них явно подходил к концу запас пива, а зрелище ночного кладбища не придавало Маленькому Лосю бодрости. Он вообще терпеть не мог кладбища, особенно ночью. Большой Буйвол — самый, как он помнил, башковитый парень в резервации — ревет, упав на колени, машет руками в воздухе и что-то воет на чужом языке. А Бегущий Олень смотрит на часы — ну да, скоро ведь в Эниде закроется винная лавка. А остальные знай шлепают себя по всем местам — ночь-то холодная.
 В холодную ночь, подумал Маленький Лось, звезды кажутся больше. Звезды он тоже не любил. Он вообще не любил выходить из дому. Особенно не любил Маленький Лось разный шум. Ему нравились компьютеры, комнаты с кондиционерами и люди, которые не повышают голоса, что бы ни случилось. А тут Бегущий Олень орет на шамана, Большой Буйвол все ревет. Маленький Лось наконец решился:
 — Читай свои молитвы, шаман. И пой песни. Поздно уже и холодно. Большой Буйвол — хороший парень, и всегда таким был. Из лучших. Дай ему передохнуть. Да и мне заодно. И остальным — тоже.
 — Во-во, — поддакнул Бегущий Олень.
 Остальные дружно присоединились, и шаман в конце концов устало покачал головой.
 — Я стар. И мне уже не пережить того, что случится, но вам придется увидеть все это самим.
 — Да ничего, старик, ничего и никогда не случается. Если твое колдовство так сильно, то что мы до сих пор делаем в этой вонючей дыре, куда засунули нас белые люди? Давай, делай что полагается, пусть успокоится Большой Буйвол, а потом пойдем домой и выпьем как следует.
 Произнес эти слова все тот же Маленький Лось, но чувствовалось, что присутствующие вполне с ним согласны.
 Опустившись на колени, старик простер руки — ладонями вверх — и запел; голос, ритм самой земли слышались в этой песне, голос неба и ритм Вселенной, сверкающей мириадами огней над холмами кладбища народа оджупа. И Большой Буйвол вдруг запел на своем смешном языке ту же песню. Бегущему Оленю словно кто-то шепнул на ухо, что нужно разжечь огонь, но Маленький Лось уже собирал ветки. Шаман наклонился к самой земле — и выпрямился, держа в ладонях горсть священных грибов.
 Он бросил их в огонь. Взвился сизый дым, и все сгрудились вокруг, вдыхая его, и выдыхали вместе со словами священной песни — шаман и молодые воины на языке оджупа, Большой Буйвол — на своем сумасшедшем языке.
 Столб дыма ширился, танцевал, обвивался вокруг собравшихся — и послышался низкий протяжный вой, ниже, чем рычание медведя, пронзительней, чем голос койота. Сталь звенела о сталь, крики раненых неслись в воздухе, хотя собравшиеся вокруг костра знали, что каждый из них жив и невредим и не собирается ни с кем сражаться. Большой Буйвол теперь смеялся, а Маленький Лось заходился в крике — и тут слуха их достигли слова.
 Позже они никак не могли сойтись во мнениях, на каком языке прозвучали эти слова — на оджупа или английском.
 И каждый спрашивал себя: интересно, на каком языке услышал их Большой Буйвол, но спросить его они не решались.
 — Похоже, вы парни что надо!
 Голос шел прямо из пламени. В пламени стоял человек. И он смеялся. Человек был одет в костюм, но было видно, что сбит он крепко. Ничего не скажешь, настоящий мужик — белозубая улыбка, мощная челюсть и глаза, которые, казалось, блестят в темноте.
 В руке он держал небольшой чемоданчик. Человек не горел в огне. Чемоданчик тоже не горел — и вдруг пламя исчезло, словно его сдул внезапно налетевший вихрь. Но вихря не было.
 — Ну, выпьем, ребята? — подмигнул незнакомец. — Пошли, повеселимся!
 — Магазин закрыт, — хмуро промолвил Маленький Лось. — Так я и знал, что все-таки опоздаем.
 — Закрыт! И пятерым классным парням, выходит, нечего выпить? Кто же, интересно, закрыл его?
 — Закрыл его штат. Он его и держит. Этот винный магазин — собственность штата. Торгует в разлив и в бутылках. А сейчас он закрыт, — объяснил незнакомцу Маленький Лось.
 — Какой штат?
 — Оклахома. Вы сейчас есть в Оклахома, мистер. А как вас звать? — спросил Бегущий Олень.
 — Зови, друг, как тебе нравится. И вообще, проси чего хочешь. Я, ребята, прибыл, чтобы сделать вас богатыми, сильными, знаменитыми. Чтобы вас все кругом уважали. Я сделаю из вас настоящих мужиков, черт возьми! Таких, что здешние и через тысячу лет будут вспоминать, как вы пели у костров свои военные песни, — и вспоминать со страхом и благоговением! Вот зачем я пришел сюда.
 — А зовут вас?..
 — Итак, магазин. Вы что же, так и позволите этому самому штату указывать вам, когда и где выпить? Так живут только рабы. Вы что, рабы, ребята?
 — Он закрыт, мистер, — мотнул головой Маленький Лось. — Мы опоздали.
 — И кто же его закрыл? Кто позволил себе распоряжаться на земле, которая всегда была вашей? У свободных, сильных, настоящих мужчин должна быть своя земля! А где ваша?
 — Вы кто есть? — спросил Бегущий Олень.
 — Я тот, кто готов обеспечить вас классной выпивкой — такой, какую вы любите, — когда бы вам ни захотелось. И уж точно без указки этой Оклахомы, или как ее там...
 — Ну, не знаю, — пробурчал Бегущий Олень.
 — Вот ты, друг, сильный, большой! Скажи, чего ты боишься?
 Имени его они так до сих пор и не знали, но говорил он дело, это было ясно всем. У этого жилистого чужака, появившегося невесть откуда — прямо из пламени, были ответы на все вопросы. И когда гуськом вслед за ним они сходили с холма, никто не заметил, что шамана рядом с ними не было. Он остался там, на священном холме, и, вжавшись в землю лицом, плакал, плакал, словно малый ребенок — ибо совсем не этого духа хотел он вызвать своим колдовством. Не заметили они и Большого Буйвола, бредущего позади словно в трансе и бормочущего что-то на чудном языке, которому научил его белый человек в Чикаго.
 У края кладбища незнакомец остановился и, обернувшись, отсалютовал священным холмам.
 — Все, кто умер в войнах, — герои! — Он повернулся к обступившим его индейцам. — Вспоминая их, понимаешь, что здесь жили большие люди. Настоящие. Оджупа — величайший среди народов, и никому не позволяйте говорить, что это не так. Вы меня поняли?
 Двадцать минут спустя они уже въезжали в Энид на сером пикапе. На улицах никого не было, на двери винного магазина — решетка и тяжелый замок.
 — Ну вот, — вздохнул Маленький Лось, — приехали.
 — Я, конечно, могу подсказать вам, как попасть внутрь, но думаю, такой башковитый парень, как ты, сообразит сам. — Незнакомец хитро подмигнул Лосю. — Это же приключение, братва! Раз — и дело в шляпе!
 За все это время на сером костюме незнакомца, казалось, не появилось ни одной складочки. Он выглядел таким же отутюженным, как и в тот момент, когда ступил из огня на землю кладбища народа оджупа. Глядя на него, ребята испытывали странный восторг — даже больший, чем на финальном матче в бейсбол в Оклахома-Сити.
 — Вам есть что терять? — Незнакомец оглядел пятерку. — Хотите, чтобы я провернул эту работенку? Ну что ж — заметано.
 Он спрыгнул с грузовика, но его опередил Бегущий Олень и первым оказался у дверей магазина. Маленький Лось со свойственной ему прагматичностью решил испытать на прочность заднюю дверь и при помощи монтировки довольно быстро взломал решетку. Взвыла сирена, но Бегущий Олень и незнакомец быстро сориентировались — и задолго до того, как в конце улицы показался свет полицейских фар, они уже мчались в пикапе из Энида с двумя коробками виски, распевая древние военные песни славного племени.
 Похмелье — у всех, кроме таинственного чужака, — было убийственным, к тому же оказалось, что резервацию уже прочесывают полицейские — явно по их душу.
 — Откуда они уз-знали, что это мы? — язык у Маленького Лося еле ворочался.
 — Да я сам им сказал, — с беззаботной улыбкой известил незнакомец. После безумной ночи лоск не сошел с него, а стал будто еще заметнее. Глаза блестели по-прежнему, и безграничная уверенность словно наполняла его крепкие мышцы. Бегущему Оленю показалось, что самое время снять с незнакомца скальп, однако Большой Буйвол, который уже опомнился и перешел со своего безумного языка на нормальный английский, предупредил их, чтобы они не дергались, — ничего хорошего из этого не выйдет.
 — Выйдет очень хорошо, когда мы все отправят в кутузка, — Бегущий Олень досадливо сморщился.
 — Всех, всех отправят, — поддакнул Маленький Лось.
 Услышав их, незнакомец, однако, лишь ухмыльнулся.
 — Ну, давай. Пристрели меня, если хочешь. Валяй, — он насмешливо взглянул на них. — Если в мире есть кто-то, кто любит народ оджупа больше, чем я, можете смело выбить мне мозги, парни. Действуйте.
 — Выходит, это ты от большой любви заложил нас шерифу?
 — И даже если бы захотел, не смог бы придумать для вас лучшего подарка, ребята. Потому что с сегодняшнего дня здесь больше не будет никакого шерифа. У вас перестанут трястись поджилки, едва только вы завидите его голубой драндулет или услышите, как воет эта чертова сирена. И будете ходить по этой земле — вашей земле, земле оджупа — как ее хозяева, а не как ребятишки с мокрыми от страха штанами. Вы мужики или желтобрюхие засранцы? Что до меня — свобода или смерть, так-то вот!
 Неуловимым движением незнакомец раскрыл чемоданчик. Внутри поблескивали смазкой пять новеньких автоматов — чуть меньше, чем израильский «узи», чуть больше, чем автоматический пистолет.
 — Весь вопрос в том, собираетесь ли вы до старости жить, как мокрицы? Или сможете хотя бы один раз постоять за себя? Достойны вы памяти похороненных на вашем кладбище — или так и останетесь ни рыбой, ни мясом? Я вот лично смерти нисколечко не боюсь, а боюсь рабства, того, как будут смотреть на меня мои женщины, боюсь прожить хотя бы один день как вшивый сурок, который не смеет высунуть из норы носа! Дураком бы я был, если пообещал бы вам, воины оджупа, немедленную победу, но взамен я обещаю вам вернуть утерянное достоинство. А что — единственное, что остается после смерти.
 Ни одна из пяти рук, протянувшихся за оружием, не выдала страх предательской дрожью. А на другой день вся резервация, все окрестные земли, вся страна узнала, что произошло в пыльной оклахомской степи. Горстка храбрецов из народа оджупа сравняла с землей пост шерифа, та же участь постигла и посланный отряд национальной гвардии. Над чадящими развалинами взвилось знамя народа оджупа, и каждый думал о том, о чем сказал вслух воин, получивший при рождении имя Бегущий Олень:
 — Может, нам до вечер не жить и не удержать победа, но мы тут был, черт их брал, и теперь они знать об этом.
 У подразделения федеральных войск, что прибыло к вечеру, тоже было автоматическое оружие и даже бронетранспортер. Их было гораздо больше, чем краснокожих мстителей, и подобные задания были им не в новинку. Но в воинах жил теперь новый дух — дух народа оджупа. Маленького Лося не раздражал больше шум, а неуклюжесть Бегущего Оленя словно сдуло ветром.
 Они держались все утро и весь день и только смеялись в ответ на призывы сдаться, громко ругались, когда в мегафон им пытались растолковать безнадежность их положения, а ночью, под покровом темноты, молодые воины соседних племен группками потянулись к развалинам.
 В результате блистательной ночной вылазки под началом Бегущего Оленя порядком выросший отряд окружил и взял в плен растерявшихся солдат. Индейцы забрали у них все оружие.
 — Мы оставить вас жить, чтобы вы сказать всем, что видеть настоящий оджупа, — сказал Бегущий Олень.
 Потертые джинсы и майку с любовными излияниями в адрес Энида он сменил на куртку и штаны из настоящей оленьей кожи; за расшитый бисером пояс был заткнут широкий нож.
 — Когда мы вернемся сюда, наши вертолеты закроют даже это чертово солнце!
 Сержант федеральных войск был вне себя от ярости: кучка уголовников взяла в плен его лучших солдат.
 — Тогда мы драться в тени, — ответил Бегущий Олень сержанту.
 Его слова и весть о храбрости воинов оджупа быстро распространились по резервациям. И когда в степи Оклахомы прибыли усиленные подразделения войск, их встретила до зубов вооруженная армия индейцев, доведенных до отчаяния и решивших стоять до конца. И индейцев на сей раз было больше. Солдаты проявили чудеса храбрости — но люди оджупа превзошли их.
 Многие из них погибли в этом бою, но не зря сказал незнакомец: «Дерево свободы полито кровью лучших из вас».
 Убитых похоронили на священных холмах — всех до одного, несмотря на тревожные вести о том, что новые отряды национальной гвардии уже близко.
 В числе погибших оказался и Большой Буйвол — или Буйвол Билл, как звали его белые. Его тоже похоронили с надлежащими почестями, хотя многие усомнились в том, что Большой Буйвол пал в битве. Его нашли с пистолетом, зажатым в правой руке; на правом виске были пятна пороховой гари. Один из воинов припомнил даже последние слова Буйвола. Большой Буйвол Билл повторял:
 «Tu cogno, tu cogno».
 Никто не знал, что означали эти слова, и лишь позже, когда все уже кончилось, из Чикаго и Оклахому приехал университетский преподаватель. Покойный юноша был одним из его лучших студентов, и старику хотелось отдать ему дань поминовения.
 — Кому же он говорил эти слова? — спросил старый учитель у воина, видевшего последние минуты Буйвола Билла.
 — Да никому. А смотрел на нашего друга, который пришел из костра, смотрел и все твердил эти чудные слова, будто сумасшедший. Твердил, твердил, а потом берет пистолет, приставляет его к голове — и бах, выстрел.
 — Он говорил по-латыни. Это значит: «Я знаю тебя. Я тебя знаю».
 — Ну и ладно, — кивнул другой воин, слушавший их разговор. — И хорошо. Потому что никто другой здесь так и не знает этого парня.
 Ведомые незнакомцем и собственным боевым духом и возросшим военным опытом, люди оджупа одержали в тот день первую победу над войсками правительства со времен битвы при Литл Биг Хорн. Но теперь и другие племена хотели присоединиться к ним, ибо в головах у краснокожих людей бродила одна мысль:
 «В этот раз мы победим. Мы готовы к этому».
 В Белом доме царило беспокойство. Орда индейцев одержала в Оклахоме верх над одним из лучших подразделений. И эта орда росла с каждым днем и двигалась к северу. Ее нужно было остановить во что бы то ни стало.
 Проблема была лишь в том, что дело пахло гражданской войной — американцы будут стрелять друг в друга.
 — Любая победа неизбежно обернется поражением, — сказал президент, не спавший несколько ночей.
 — Следовательно, нужно искать пути мирного разрешения, — заметил министр внутренних дел.
 — А для этого нужно увеличить наш бюджет, — добавил министр обороны.
 — Не хватает на булавки? — огрызнулся президент.
 Он до сих пор не мог понять, куда тратят деньги военные, — их месячный бюджет был примерно равен валовому национальному продукту половины стран третьего мира.
 — Мы могли бы создать экспериментальную комиссию... Для разработки новых технологий, — откашлялся министр.
 — Технологии у нас уже девать некуда. Нам нужна тихая бескровная победа.
 — Это невозможно, — пожал плечами министр. — Чистая утопия.
 — Утопию можно купить, — заметил его коллега.
 — И у кого же? — поинтересовался президент.
 Члены кабинета знали, что за тщательно создаваемым образом рубахи-парня, которого мало заботят мелочи, глава государства прячет бульдожью хватку и дотошное внимание даже к самым незначительным фактам. И хотя перед телекамерами с его лица не сходила белозубая улыбка, силу президентского гнева люди из Белого дома знали на собственном опыте.
 В кабинете воцарилось напряженное молчание.
 — Благодарю вас, джентльмены. Это все, что я хотел знать.
 Президент сухо кивнул, давая понять, что совещание окончено. А через несколько минут он уже стоял у комода в одной из спален своего просторного обиталища, держа в руке красную телефонную трубку. Он не набирал номера, зная, что стоит лишь поднять эту трубку, как на том конце провода раздастся телефонный звонок... Но на этот раз ему было не суждено услышать знакомый бесцветный голос, заверявший его, что ситуация под контролем и все необходимые меры приняты. Вызывая в очередной раз самую мощную из тайных организаций Америки, президент допустил непростительную оплошность.
 Он ошибся номером.




 Глава вторая


 Его звали Римо, и он нисколько не сомневался в том, что уж с обычным-то телефоном сумеет справиться. Воткнуть вилку в специально для нее предназначенное гнездо — что может быть проще. Для этого, правда, нужно было прежде обезвредить сторожевых собак и нейтрализовать одну из самых современных систем защиты, но это как-то не волновало его. Провод — он и есть провод.
 — Не забудьте — вилку красного цвета в красное же гнездо. Мы специально покрасили их, чтобы вы не перепутали, — эти слова доктор Харолд В.Смит повторил по меньшей мере раз двести.
 Источником беспокойства на сей раз послужила линия прямой связи с Белым домом. Доктор Смит не без оснований побаивался, что главе правительства всерьез угрожает опасность быть подслушанным, причем сделать это мог тобой досужий журналист. Разные электронные игрушки для этой цели давным-давно продавались по доступной цене, и тайные разговоры организации все труднее становилось сохранять в тайне. Утечка же информации о том, что в экстремальных обстоятельствах президент прибегает к помощи некой группы людей, защищающих закон не совсем законными методами, всерьез угрожала бы самому институту президентства. Поэтому никто, кроме самих членов этой группы, не должен был даже подозревать о ее существовании.
 А для этого требовалось прежде всего обеспечить секретность телефонной связи.
 С лица доктора Харолда У. Смита, главы организации, не сходило обычное кислое выражение, пока он объяснял Римо, что земной шар, словно в два огромных одеяла, укутан в две системы подслушивания. Одна из них — русская. Другая принадлежит Соединенным Штатам. И там, где эти системы встречаются, образуется зона «полного молчания». Если бы организации, которой руководил доктор Харолд У. Смит, удалось расположить свой пункт связи в пределах этой зоны — а для этого нужно было просто подключиться к пульту находящейся там мониторной станции, — то президент смог бы совершенно спокойно пользоваться красным телефоном в ящике, абсолютно не опасаясь того, что кто-то сможет его подслушать.
 Трудность же состояла в том, что эта самая мониторная станция находилась на Кубе, и проникнуть туда было делом далеко не простым. Располагалась она в непосредственной близости от военной базы США в Гуантанамо, и именно на этой территории кубинские силы специального назначения проводили регулярные учения с целью отработки захвата наземных объектов «вероятного противника». Попытка пробраться в эту зону была вполне сравнима с намерением плыть от берега в прилив — причем прилив этот состоял из самых натасканных спецназовцев Кастро.
 — Значит, еще раз... — Римо взглянул на шефа. — Красную вилку — в красное гнездо...
 Они стояли на палубе небольшого патрульного катера, державшего курс вдоль побережья Флориды. Следующая их встреча будет в Пуэрто-Рико — при благоприятном исходе операции...
 Несмотря на ужасающую жару, доктор Смит был в своем неизменном сером костюме.
 ... — и синюю — в синее гнездо соответственно. Как вам известно, синий провод ведет к русской системе подслушивания. Синий он из-за защитного слоя — русские всегда покрывают им контакты, и весьма разумно, надо сказать, — металлы в карибском климате ржавеют мгновенно. Свою станцию русские установили на месте старой американской. Насчет электроники не беспокойтесь — она сработает. Ваша задача — лишь проникнуть туда и установить на станции необходимое оборудование. А самое главное — незамеченным выбраться оттуда. В этом-то, собственно, и суть операции. Если им станет известно, что вы побывали там, все пойдет насмарку. Вы меня поняли?
 — Красную — в красное... — кивнул Римо.
 — То есть вам нужно будет пробраться на станцию незамеченным. Учтите, она охраняется усиленными нарядами войск специального назначения.
 — ...а синюю — в синее.
 Римо взглянул на синий провод. Ничего особенного примерно девять дюймов, в оболочке — тонкий электрод. А красная вилка — самая обычная вилка, не более. И места они занимают немного — умещаются на ладони.
 — ...охраняется усиленными нарядами — но никто, слышите, никто не должен знать о вашем визите.
 Красную — в красное. Синюю — в синее. Нет ничего проще. Римо пожал плечами.
 — ...потому что если они узнают, что вы побывали там, — все пропало.
 — А какую воткнуть первой? Пожалуй, красную.
 Именно с этой мыслью Римо с наступлением сумерек покинул борт катера, и вскоре ступни его уже коснулись мокрого песка в нескольких метрах от пулеметной вышки внешнего кольца охраны военной базы в Гуантанамо. Он, конечно, мог просто предупредить парней с базы, что он свой, но их содействие в результате вызвало бы лишь ненужное беспокойство в стане противника.
 Еще не успело стемнеть, но Римо уже продвигался в сторону базы. Его неслышные шаги стали совсем бесшумными — песок словно мягко подавался навстречу подошвам, его тело будто впитывало в себя ритмы этой земли — влажного вечернего воздуха, теплого песка, запахи джунглей, нависших над его головой темной аркой.
 Ему не пришлось красться мимо стоявших на часах морских пехотинцев — они его попросту не увидели. Он растворился, превратился в часть того, что было вокруг, — ночной сырости, остывающей земли, таинственных звуков леса. И часовые, разумеется, не замечали его. Одному из сержантов показалось, правда, что невдалеке промелькнули какая-то тень, но с наступлением сумерек лес всегда полон ими. Солдаты услышали лишь характерный шорох — очередной батальон кубинского спецназа опять пошел «в наступление».
 Сейчас они подойдут близко — так, что можно будет видеть лица в луче прожектора, а затем, в последнюю минуту, развернувшись, отступят в джунгли.
 Джунгли наполнились новыми звуками — хотя кубинцы, окружавшие базу со всех сторон, и старались ступать как можно тише, их было примерно полторы тысячи. Они приближались почти вплотную к постам, вновь отходили, и за ними, словно тень, следовала под сводами ночных джунглей фигура человека, бесшумным движениям которого позавидовало бы любое лесное животное. «Нападавшие» закончили свой маневр, так и не узнав, что таинственный незнакомец, пройдя буквально сквозь строй, давно уже проник в расположение их батальона.
 Станцию Римо обнаружил именно там, где ей и полагалось быть согласно инструкции. Рассчитать момент появления часовых труда не составляло. На несколько секунд Римо замер, застыв в той неподвижности, которая делает отчетливо слышным любой, даже самый ничтожный звук. По отдаленному шуму он сразу определил местонахождение часовых, прикинул, через сколько секунд они смогут оказаться у станции, и, когда наряд миновал здание, без труда пролез внутрь.
 Найти нужное помещение и красное гнездо на панели пульта было делом нескольких мгновений. Итак, цель достигнута... Но рядом с гнездом оказался красный провод, о котором Смит его не предупреждал.
 — Без паники.
 Эта нехитрая формула, обращенная к самому себе, не раз выручала Римо в затруднительных ситуациях. Сначала красную вилку в красное гнездо... Его худощавое тело словно слилось с темнотой мониторной кабины, были видны лишь мощные запястья, светлыми пятнами выделявшиеся на фоне черной в обтяжку майки и свободных темно-серых брюк. Римо не изменил старой привычке носить мокасины. Тесную обувь, в которой подошвы теряли чувствительность, он не любил.
 Так, с красной вилкой вроде полный порядок. В коридоре Римо услышал шаги охранника. Идет сюда... Теперь быстрее голубой провод. Вот он — именно там, где и говорил Смит. Голубой провод соединить с голубым... Ага, готово.
 Все. То, что требовалось, он выполнил. А, ч-черт... почему искрит? И женский голос в трубке — а ему отвечает голос самого президента? По крайней мере, дьявольски похож на него...
 — Алло? Это вы, Смит?
 — Смит? Моя фамилия Килстон. Марион Килстон из Омахи. Я сотрудница городского Бюро по добрососедскому общению. Позвольте предложить вам наше новое пособие «Как лучше узнать соседа»...
 — А... где Смит?
 — У нас тут нет никакого Смита... Ой, а вы, наверное, думали, что есть, да? Вообще конечно — фамилия такая распространенная... А с кем, простите, я говорю? Ваш голос ужасно похож на голос президента...
 Разговор прервался. Римо выдернул красную вилку из гнезда — и увидел, что медные усики контактов расплющены и смяты. Похоже, что вилка не подходит сюда. Он взглянул внимательней. Это и гнездом-то назвать нельзя. Красное — это точно, но на гнездо не похоже. Разве что круглое. И какая-то надпись по-русски. Похоже, это что-то не то...
 Вся штука в том, что человеческий мозг, обретший давно забытую гармонию с ритмами космоса, мог тысячекратно умножать свою энергию, питая ее из неиссякаемых источников Вселенной. Быстрота и сила оставались не просто силой и быстротой — они превращались в знание. Именно на этом и основывалось обучение — мозг и тело должны были знать. Но, к сожалению, эта же энергия, устремляясь, например, на какой-либо электрический прибор — будь то тостер, соковыжималка или вот это устройство с непонятной надписью, — могла превратить контакты в подобие расплющенной медной заклепки. Если бы решение проблемы хоть на шаг приблизило бы смерть того русского, который снабдил пульт этим кретинским механизмом, дело было бы в шляпе, подумал Римо. Еще лучше — двух русских, а то и дюжины. Русских, однако, поблизости не наблюдалось, и вообще насильственные действия вряд ли бы помогли в данном случае. Если бы... В этот момент, подняв глаза, Римо увидел на самом верху колонки с аппаратурой два темных отверстия, которые окаймлял красноватый пластик. Вот оно, гнездо, дьявол его забери!
 Осторожно взяв двумя пальцами сплющенный листик меди, Римо едва заметными глазу движениями словно втирал его в кожу — до тех пор, пока пальцы не ощутили внутри покореженного металла живое тепло; движения пальцев разгоняли невидимые частицы, металл нагревался, частицы двигались... Медь превратилась под пальцами Римо в мягкую массу, которой Римо неуловимыми движениями вновь придал форму двух усиков и, отдернув руку, дал остыть. Дело сделано.
 — Ну вот.
 Коротким толчком Римо воткнул вилку в обнаруженное им отверстие в верхней части колонки. Искры на этот раз не посыпались. Работает.
 Снаружи по бетонному полу лязгнули армейские сапоги. Часовой, подкравшийся сзади, держал палец на спусковом крючке. Единственным желанием Римо в этот момент было еще раз полюбоваться на собственную работу — он был наконец-то уверен, что обеспечил связь, и чрезвычайно гордился этим, — но если он позволит этому парню выстрелить, пуля может повредить аппаратуру. Тогда работе его — грош цена. К тому же нужно обеспечить полную секретность ночного посещения.
 Римо не прыгнул, а просто дал своему телу мягко осесть назад, словно он падал навзничь. Падение было обманчивым — часовой успел увидеть лишь спину того, кому он уже собирался скомандовать поднять руки. Спустя мгновение винтовку с силой вырвало из его рук, нестерпимая боль взорвалась в мозгу алой вспышкой, и мир рухнул в черную бездну забвения.
 Вытащив труп часового и его винтовку из мониторной кабины, Римо доволок его до следующего поста, где, обхватив руками запястья мертвеца, атаковал таким образом находившегося там часового, скрываясь за «ожившим» телом убитого. Способ старый, но вполне себя оправдал. Внезапное нападение со стороны напарника порядком смутило кубинца, но, опомнившись, он перешел к активному сопротивлению. Приподняв труп, Римо швырнул его на часового — грохнул выстрел, оба солдата, живой и мертвый, покатились по влажной земле. Римо следил, как часовой выбирается из-под тела убиенного компаньона. Наутро батальонному начальству уйдет рапорт о внезапном умопомешательстве одного из охранников, напавшего на своего напарника по наряду; обороняясь, тот был вынужден пристрелить сумасшедшего. В ближайшие же полторы минуты на звук выстрела сбежится целая толпа; и разве придет кому-нибудь в голову, что четверть часа назад на станции побывал американец.
 При любом расследовании люди жаждут получить лишь одно — ответ. Причем ответ этот вовсе не обязательно должен быть правильным. В больших организациях — в армии, например, — ответ должен быть прежде всего приемлемым. Ну кто, в самом деле, поверит в то, что у входа на мониторную станцию некто напал на охранника, пользуясь в качестве орудия свежим трупом, и при этом еще ухитрился исчезнуть, как дым? Сопротивление же исполнительного часового сбрендившему напарнику — куда как более правдоподобный вариант. А то, что у убитого смещен позвоночный диск, — ну скажите на милость, кто это заметит?
 Подобное обстоятельство вызвало бы вопросы. А военные терпеть не могут отвечать на вопросы и уж тем более задавать их.
 В памяти Римо, не спеша удалявшегося прочь от мониторной станции, ожили усвоенные им некогда изречения, которые мудрецы Синанджу посвятили армии и военным. Армии, говорили они, во все века одинаковы. Меняются лишь имена полководцев и цвета знамен.
 Давненько не обращался я к мудрости Синанджу, подумал Римо, когда под мокасинами захрустел песок вертолетной площадки, — отсюда, по словам Смита, его должны доставить на место встречи. Много лет прошло с тех пор, как фамилия Римо Уильямса пополнила списки мертвых, — для того, чтобы в новой жизни он мог стать карающим мечом их организации, профессионалом, на которого не было данных ни в одном досье, у которого не было ни одного родственника, которого вообще не было на свете — но он был, и он единственный мог карать от имени организации, само существование которой казалось невероятным. И поскольку он был единственным, знание, которым он обладал, также должно было быть единственным в своем роде, далеко превосходившим всю боевую науку, которую усваивал когда-либо белый человек.
 Овладевая этим знанием, он приобрел и новую душу. Он стал одним из Синанджу, солнечного источника познания человеческого естества — Дома великих Мастеров Синанджу. Теперь в душе его обитали двое — житель небольшой рыбацкой деревни на берегу Корейского залива и Римо Уильямс, бывший полицейский, уроженец Соединенных Штатов Америки.
 Обо всем этом думал Римо, глядя на опускавшийся на площадку черный вертолет специальных войск, почти незаметный на фоне ночного мрака. За шумом мотора слышен был голос пилота — тот кричал, что его прислали доставить кого-то на материк; офицер в летной форме пытался перекричать его, доказывая, что ничего подобного он лично не слышал.
 — Это Куба, пойми, приятель! Сюда без пропуска гадюка не проползет!
 — А мне сказали — он должен меня ждать!
 — Кто сказал?
 — Кто надо.
 — Можешь взять свои бумажки из ЦРУ, или контрразведки, или откуда ты там, и запихнуть их себе поглубже. Это место стережет морская пехота — и никто не просочится сюда, уж поверь.
 — Простите. — Появившись из-за спины офицера, Римо вскочил в кабину вертолета.
 — Это вы — «блик-ангел-зебра»? — спросил пилот.
 — М-м... что-то вроде этого. Я не помню.
 — Значит, все правильно. Они предупредили меня, что свой код вы черта с два вспомните.
 — Кто «они»?! — в отчаянии завопил опомнившийся офицер.
 — Вот у них и спроси.
 Вертолет, рванувшись, исчез в черном небе. Наверху перемигивались со звездами опознавательные огни истребителей, несших вахту над военными кораблями, внизу тускло блестели огоньки базы.
 Откинувшись на спинку сиденья, Римо сложил руки на коленях, расслабил мышцы — и шагнул в тихое убежище сна. Он по-прежнему чувствовал запах топлива и даже видел блестевшие новенькие заклепки на вертолетной обшивке. Но мозг его заполнили подмигивавшие точки звезд и теплые толчки собственной крови в сосудах. Они нравились Римо — и звезды, и толчки, они успокаивали.
 Когда внизу показался наконец контур берега, небо над Карибами уже пылало кроваво-красным рассветом, окрашивавшим белые виллы пуэрториканского курорта Флора-дель-Мар в ярко-розовый цвет. Римо различил квадратики теннисных кортов, очертания полей для гольфа и бассейнов с ярко-синей водой. Наклонившись к пилоту, он указал ему на небольшую виллу, стоявшую на берегу канала. На воде, словно толстые чайки, качались рыбацкие суда с высокими белыми рубками.
 Не дожидаясь, пока шасси вертолета коснется земли, Римо выпрыгнул из машины. Он уже различил в воздухе высокий надтреснутый звук, похожий на крик раненой морской птицы, — до того надсадный, что местные дворняги, больше похожие на здоровенных шакалов, чем на обычных собак, беспокойно рыскали в поисках источника загадочного звука.
 Римо знал, что это был за звук. И даже знал слова этой необычной песни. Это был всего-навсего приветственный гимн солнцу. Когда он переступил порог небольшой белой виллы, звук усилился, но через секунду стих.
 — Ты привез рис? — послышался из глубин дома дребезжащий старческий голос.
 — Забыл, папочка, — ответил Римо. — Эти электронные дела совсем забили мне голову.
 — Лучше бы ты изучал Синанджу, чем все эти провода и лампочки. Оставь это японцам и белым.
 — Я, между прочим, тоже белый, — заметил Римо. — Кроме того, корейцы и сами всерьез взялись за электронику.
 В гостиной на соломенной циновке, подставив солнцу сморщенное желтое лицо, восседал в позе лотоса маленький человечек. Седые космы, заложенные за уши, касались роскошного расшитого золотом кимоно, на котором прихотливый узор золотистых нитей изображал сияющие рассветы на склонах корейских гор, окружавших прославленную деревню Синанджу.
 — Если человек делает что-то очень хорошо — его называют гением. Если он делает что-то лучше всех на этой земле — его называют Синанджу. Но быть Синанджу — значит пребывать в неустанном самосовершенствовании, ибо кто не движется к цели, удаляется от нее.
 Так сказал Чиун, великий Мастер Синанджу, своему бывшему ученику, а ныне — равному с ним великому Мастеру.
 — Если ты думаешь, что я вновь собираюсь учить историю Синанджу, то ошибаешься.
 — А почему, могу я спросить?
 — Потому что я вызубрил ее от корки до корки. Я стал Мастером. И я от всей души люблю тебя, папочка, ты величайший учитель в мире, но более не собираюсь погружаться во всю эту брехню о том, как Синанджу в очередной раз спасли мир, прислав очередному правителю очередного наемного убийцу.
 — Не убийцу, а ассасина. Убийцы — это, например, болезнетворные вирусы. Пьяные за рулем. Солдаты, стреляющие из дурацких ружей. Но ассасин всегда был для своего императора олицетворением справедливости и мира.
 — Это мы-то — олицетворение справедливости? Каким же образом, хотел бы я знать?
 — Все наши деньги мы отдаем жителям Синанджу — неблагодарным недоумкам, надо сказать, но это наш народ, Римо.
 — Ну и что же тут справедливого? Кусок-то стремимся урвать побольше.
 — По-твоему, справедливее стремиться урвать поменьше? — едко хихикнул Чиун.
 — Ну вот, я и говорю: наемные убийцы.
 — Это грязная ложь. Если бы ты учил историю Синанджу как следует, то сам понял бы это. Но нет — ты не способен постигнуть причину, а только лишь следствие.
 — Значит, по-твоему выходит, что русский царь Иван Грозный тоже был справедлив? Он казнил своих подданных за то, что они одевались не так, как ему хотелось.
 — Хулители и завистники на вашем прогнившем Западе сделали все, чтобы опорочить его светлое имя. Он был великодушный и милосерднейший государь.
 — Да неужто?
 — Он платил всегда вовремя — и золотом высшей пробы. Никто в Синанджу не голодал в те времена, ибо не было случая, чтобы Иван Справедливейший задерживал выплаты ассасинам.
 — В Синанджу вообще никто никогда не голодал. И золотом этим вы никогда не пользовались. А сваливали его в несуразном сарае на холме. И все это — только предлог, чтобы эта свалка увеличивалась.
 — И это ты говоришь о сокровищах Синанджу?!
 Чиун издал приглушенный горестный вопль, который по идее должен был расколоть небо над миром греха. Белый Мастер Синанджу, его ученик, называет священные сокровища, которые четыре тысячелетия собирали мастера, не иначе как свалкой!
 — А потом, — изрек Чиун, несколько успокоившись, — сокровища все равно украли.
 — Да брось ты. С тех пор Америка утроила ежегодный гонорар, только бы вам восстановить эти ваши запасы.
 — Сокровища дома Синанджу не могут быть восстановлены. Между прочим, пока ты шляешься неизвестно где, спасая, по твоему выражению, мир — мир, который для тебя ничего до сих пор не сделал, — я вынужден в одиночку радеть о пополнении наших запасов.
 — Где бы был сейчас Дом Синанджу, если бы я не спас мир, папочка?
 — Мир сам спасает себя. Каждый раз он подходит на волосок к краю гибели, но как-то умудряется избежать ее, — вздохнул Чиун.
 — И Синанджу так же?
 — Да, ибо мы мудро следуем естественному порядку. И почитаем наши сокровища. А их украли. Золотые монеты и алмазы, подаренные Александром, — хоть и белым, но, без сомнения, одним из величайших людей. Статуи из прекрасного фарфора, такой тонкой работы, что миньские императоры дарили их только своим сыновьям, ну и, разумеется, нам, Синанджу, их ассасинам. Жемчужины от великих фараонов, каждая стоимостью в целый континент... Сокровища тысячелетий. Все, все украли.
 — А как же американское золото, которым платят, между прочим, и за мои услуги?
 — Вот! Золото. Вот все, что Америка может предложить нам. Все больше золота, но «больше» вовсе не означает «лучше», Римо. Масса золота, но ни капли вкуса, того, что делает неповторимой любую цивилизацию!
 — Благодаря Америке я стал Синанджу, — пожал плечами Римо.
 — Это благодаря мне ты стал Синанджу.
 И здесь Чиун был в принципе прав. Вернее, благодаря им обоим Римо стал Синанджу, но доказать это старому корейцу не представлялось никакой возможности. Поэтому Римо, пропустив мимо ушей последнее замечание, отправился вниз за рисом, а вернувшись, обнаружил, что Чиун ожидает его уже в компании доктора Харолда У Смита.
 Римо обеспокоенно взглянул на него:
 — Я готов поклясться, что там, на Кубе, сделал все правильно...
 — Да, там все в порядке, — кивнул Смит.
 Пока Римо готовил в маленькой открытой кухне рис, Смит неподвижно сидел на низеньком диване в гостиной. Входная дверь в дом была закрыта, но Римо знал, что в портфеле у Смита вполне достаточно всякой новомодной электроники, чтобы не сходя с места определить, не подслушивает ли кто-нибудь снаружи. Римо был уверен, что Смит засек бы и того, кто еще только собирался подслушивать. Чиун все так же восседал на циновке в позе лотоса выпрямившись, настолько погруженный в себя, что казался в этой светлой, хорошо проветренной комнате не более живым, чем находившаяся в ней мебель.
 — Корейцы, — изрек он, не открывая глаз, — большие мастера в электронике. Я лично тренировал его.
 На эту реплику Римо тоже решил не реагировать.
 — Проблема в том, что в Оклахоме происходит нечто странное, — раздался позади Римо бесцветный голос Смита. — Банда индейцев оджупа встала на тропу войны.
 — Их же небось раз-два и обчелся, — удивился Римо. — А у вас армия.
 — Армия! — фыркнул Чиун. — Армия — это человеческая глупость, возведенная в абсолют и многократно умноженная.
 — Армия в такой ситуации бесполезна, — пояснил Смит.
 — Вот-вот, — закивал Чиун. — Если бы часть вашей мудрости вложить в глупую голову Римо...
 — Президент не хочет, чтобы американцы стреляли в американцев.
 — Нью-Йорк он, как видно, давно не посещал.
 Чиун по-корейски выразил одобрение замечанию своего питомца, одновременно напомнив Римо, чтобы он не откровенничал с Императором — каковым титулом он упорно продолжал именовать Смита, несмотря на периодические возражения со стороны последнего.
 Ибо в восемнадцатом свитке Свода правил Мастера, записанных Старшим Мастером Ги (с комментариями Мастера Ги Младшего), говорилось:
 «Доверие ассасина императору подобно мечу, который держишь не за рукоять, а за лезвие. Оно способно лишь повредить самому ассасину».
 Римо ответил по-корейски, что отлично помнит этот пассаж, а доверие Смиту лишь облегчает им обоим работу, а вовсе не осложняет ее.
 На что Чиун, опять же по-корейски, философски заметил, что кажущееся облегчением в начале может обернуться препятствием в самом конце.
 Смит по-прежнему сидел на низеньком диване, положив на колени свой «дипломат», и с интересом прислушивался к странному бормотанию, которым обменивались Чиун и Римо. Когда собеседники перешли на повышенные тона, Смит понял, что они о чем-то заспорили.
 Попытка Смита вмешаться натолкнулась на единодушную просьбу извинить их еще на пару минут. Когда наконец Римо и Чиун с видимым отвращением отвернулись друг от друга, Смит не выдержал:
 — Так я повторяю — у нас проблема. Эта самая горстка индейцев сначала рассеяла людей шерифа, затем роту местной полиции, а сейчас одержала победу над национальной гвардией Оклахомы!
 — Национальная гвардия Оклахомы — это часть федеральной армии, папочка, — объяснил Римо Чиуну.
 — Что можно ожидать от армии, кроме поражений в боях? — вопросил Чиун. — И я думал, что машины из железа не терпят поражений.
 — Если только они не корейского производства, — огрызнулся Римо.
 — Римо, не спорь с Императором, — снова перешел на корейский Чиун.
 — Я и не спорю, — ответил Римо по-английски.
 — По-моему, вы как раз этим и занимаетесь, — удивленно заметил Смит.
 — Если мне понадобится ваше мнение, Смитти, я обращусь за ним к вам. Извините, это у нас с Чиуном личное.
 — Как ты можешь беседовать с этим безнадежно глупым Императором? — спросил Чиун по-корейски. — А сам ты — еще больший глупец. Что на уме, то и на языке — и с этим ничего уже не поделаешь.
 — Мы называем это честностью, папочка, — произнес Римо по-английски.
 — Возможность слышать реплики только одной стороны, — сухо заметил Смит, — несколько затрудняет дело.
 — И затрудняет нашу недостойную жизнь, ибо мы причиняем неудобство вам, о всемилостивейший из императоров!
 — Да-да... благодарю вас. Безусловно, я не имею ни малейшего желания вмешиваться в ваши личные споры, но, повторяю еще раз, существует проблема, нуждающаяся в решении. Дело в том, что эта банда индейцев превратилась в хорошо вооруженную часть. Эта часть преодолела маршем все расстояние до Дакоты и сейчас встала лагерем у Литл Биг Хорн, где индейцы некогда одержали победу над армией Джорджа Армстронга Кастера.
 — А, вы о той резне.
 — Армия и резня — вещи неразделимые. У них ведь нет ассасинов, — заметил Чиун, кутаясь в кимоно.
 — Именно, — кивнул Смит. — Поэтому наш план состоит в том, чтобы лишить индейскую армию боевой мощи путем устранения их лидера, который, как видно, эту самую мощь и олицетворяет. Говорю вам — это самая настоящая армия, возникшая неизвестно откуда, прекрасно организованная и с таким боевым пылом, какой редко увидишь где-либо в наши дни.
 — Ваше решение, как всегда, исполнено мудрости, о Император. Ибо государь, имеющий на службе ассасина, нуждается лишь в очень небольшой армии, но государь, которому служит Мастер, не нуждается в ней совсем!
 После чего Чиун перешел непосредственно к предложениям, суть которых состояла в том, что новый способ оплаты услуг Синанджу должен быть основан на процентных отчислениях из оборонного бюджета США. Он вот слышал, что это примерно триллион в год — в то время как за какие-нибудь четыре миллиарда Смит может поставить на поистине широкую ногу подготовку ассасинов в этой стране, хотя, безусловно, ему все равно не найти таких гениальных Мастеров, которые состоят на службе у Императора в настоящее время.
 — Боюсь, Император не согласится выцарапать для нас четыре миллиарда, папочка. И кроме того, что ты собираешься с ними делать?
 — Вновь наполнить опустевшую сокровищницу Синанджу, источник вечного позора для меня, последнего Мастера. Ибо ни один из Мастеров никогда не терял ничего дороже медной монеты — я же, воспитавший нерадивого ученика, позволивший белому войти в Дом Синанджу, брошен нищим на произвол судьбы, и горе мое не поддается утешению.
 — При чем тут белые, папочка? Сокровища-то сперла северокорейская разведка, которая сначала хотела заставить тебя работать на них, а когда не вышло, опустошила вашу сокровищницу, пытаясь представить дело так, будто они ищут вора. Я ведь в курсе. Украли их вовсе не какие-то белые, а корейцы.
 — О, только один из них... Глупец, поддавшийся улещениям. Гнилой плод не портит всю ветвь...
 — Ага, и еще припомни, что, припрятав украденное, он покончил с собой, так что теперь найти ваше барахло вряд ли кто сподобится. А гнилой он плод или не гнилой — тебе виднее.
 Разговор шел по-прежнему на корейском, и Смит, окончательно потеряв терпение, едко осведомился, не мешает ли он. После чего слуха его достигли несколько английских фраз, из которых явствовало, что Чиун обещает разметать индейскую армию по равнинам Дакоты, дабы восславить доблестное имя Императора, а Римо клянется убрать их лидера в самый кратчайший срок.
 Именно это доктор Смит и желал услышать.
 Шеренги грузовиков и самоходных орудий, протянувшиеся на многие мили вокруг Литл Биг Хорн, ждали сигнала к атаке. Только на этот раз американская армия окружила индейцев — а не наоборот, как было столетие назад, — и генерал Уильям Текумсе Бьюэл с нетерпением ждал приказа из Вашингтона.
 Ирония судьбы, подумал генерал, в этот раз в битве у Литл Биг Хорн не будет ни одной лошади. Его отец тоже был кавалеристом — правда, тогда слово «кавалерия» уже служило названием для танковых частей: и дед, и даже прадед. А первый из Бьюэлов, надевший голубую форму кавалерии Соединенных Штатов, был убит как раз здесь, у Литл Биг Хорн. И когда на пресс-конференции генерал Бьюэл заявлял, что не допустит кровопролития, в висок стучала предательская мысль — «теперь мы расквитаемся».
 Батареи тяжелой артиллерии расположились за армейскими грузовиками, спрятавшимися за танковым кольцом. Танки пойдут первыми, за ними — пехота. Ну а если эти оджупа пожелают сопротивляться — что ж, тут поделать он ничего не мог. Пусть дерутся. И дохнут, как мухи. Он специально оставил в стальном кольце два узких прохода — на случай, если воины окрестных племен, все еще бредившие победой над армией белых, пожелают ночью присоединиться к бунтовщикам.
 В лагере окруженных всю ночь слышались бой барабанов и пение. Ходили слухи, что на стороне восставших — неизвестные силы, что великие духи вернулись к ним и вместе они сокрушат господство белых людей раз и навсегда.
 — Стыд и позор, что эти люди, американские граждане; чувствуют себя настолько отторгнутыми нашим обществом, что верят в подобную нелепость, — заявил генерал на пресс-конференции.
 Лично он считал абсолютно необходимым размазать этих самых «граждан» гусеницами танков по осенней дакотской грязи.
 Атаку он начнет на рассвете — пятью колоннами, и там, где произойдет встреча сторон, умрет последний на этой земле индеец. Его генерал Бьюэл прикончит сам. Может, выстрелит в брюхо и посмотрит, как тот будет корчиться, — так, наверное, бился в смертных судорогах предок генерала.
 Затем он составит списки рекомендуемых к награждению и закатит великолепную речь об ужасах этой битвы. В конце можно добавить, что случившееся должно научить человечество жить всегда в согласии и мире.
 Этой ночью генерал Бьюэл не спал. Перед самым рассветом, когда должен был вот-вот прозвучать сигнал о готовности, на связь с генералом вышел сам президент.
 — Билл, — сказал президент, — у меня для вас новости.
 — Какие же? — устало поинтересовался Бьюэл.
 — Думаю, мы действительно сможем обойтись без кровопролития.
 — Прекрасно. — Голос генерала дрогнул на миг. — А каким образом?
 — Прикажите пока не открывать огонь. И ждите распоряжений. Мне кажется, я сам справлюсь с ситуацией.
 — Могу я поинтересоваться как, сэр? — спросил Бьюэл.
 — Нет.
 — Как скажете, сэр. Но должен заметить — эти индейцы настроены крайне воинственно. И мне бы не хотелось оказаться в роли обороняющейся стороны.
 — Я гарантирую вам, что обо всем позаботятся.
 — А если нет? — поинтересовался Бьюэл.
 — Исключено. Подобных случаев еще не было.
 — Моя помощь не потребуется?
 — Никакая помощь не потребуется.
 — Прекрасно, — снова повторил генерал и, повесив трубку, расхохотался. Он-то знал, что последнюю разведгруппу, которая решила проникнуть в индейский бивуак, в полном составе привязали к деревьям и сняли с них скальпы. Этим умникам из Белого дома он даст время до полудня, а затем откроет огонь. Битва в полдень — это красиво.
 На холмах Дакоты разверзнется подлинный ад. Солнце — прямо над головой, а солдата после битвы больше всего мучит жажда. Но он отгонит этих краснокожих подальше от реки и на несколько часов оставит их на солнцепеке — он слышал, что его пращур много лет назад любил проделывать то же самое.




 Глава третья


 Из степей Оклахомы до дакотских холмов путь неблизкий, однако незнакомец и тут нашел, что сказать своей армии:
 — Путь от раба до воина совсем нелегок, ребята.
 У него всегда находились нужные слова — именно в тот момент, когда в очередной раз раздавались призывы повернуть обратно. Да и понятно: разве сможет горстка индейцев одолеть армию правительства, да еще сейчас, когда положение дел во много раз хуже, чем во времена их воинственных предков? Но незнакомец лишь отвечал посмеиваясь, что положение никогда не бывает благоприятным до победы, а только после нее.
 Студент технического колледжа из Айовы более всех был уверен в полнейшей бессмысленности их намерении. Молоденький индеец с равнин, он готов был пожертвовать своей учебой для того, чтобы сражаться бок о бок с братьями, но не для того, чтобы участвовать в авантюре.
 — Да вы сами подумайте. Вон там, милях в десяти — самая настоящая армия Соединенных Штатов. У них одних танков пять рядов, а за ними еще пехота, а за ней артиллерия. Это не мы их поймали в ловушку, как сто лет назад. Это они нас окружили — и вряд ли выпустят.
 — Сто лет назад мы их победили.
 — Ну да, задавили числом. На каждого солдата Кастера тогда приходилось пятеро наших. А сейчас положение прямо обратное.
 И у многих молодых воинов, ожидавших впереди путь побед и славы, мысли приняли тогда иное направление.
 — Мне казалось, что их всегда было больше. А мы побеждали, потому что были хитрее, храбрее... бились на своей земле. Но в конце концов их все-таки стало раз и навсегда больше.
 — Нет, у Литл Биг Хорн больше было наших. Кастер, говорят, бился с небывалой храбростью — какая бывает у дураков и загнанных в угол. Потому-то он и умер, а мы живем.
 Тем не менее откровения юного студента грозили посеять панику в рядах индейской армии. Но незнакомец и здесь сумел разогнать тревогу.
 Он напомнил, что, например, израильтяне неизменно побеждали своих врагов, хотя тех всегда было во много раз больше. Студент, правда, возразил, что израильская армия была хорошо обучена, а какое обучение прошли они, люди оджупа?
 — Опыт ваших отцов — вот ваше обучение. Праведность вашего дела. Пусть другие теряют время на то, чтобы забавляться на плацу с ружьями — индейский народ и так потерял его уже слишком много. Если бы вы не ждали столько, то не сидели бы сейчас в резервациях. У вас есть что терять? Что — виски, которым вас поят белые и от которого вы теряете разум? Их грузовики, на которых вы ездите и которые давят вас? Ведь у вас ничего нет, парни, — ничего, кроме унижения.
 Этот малый в костюме говорил дело — даже лучше, чем тогда, в Эниде; с этим согласились и Бегущий Олень, и Маленький Лось. Он мог заставить любого бежать прямо на пулемет — да еще и вопить при этом от счастья.
 Между собой они давно решили, кто он такой, — один из индейских духов, сошедший к ним, чтобы помочь в правом деле. Ведь он возник прямо из священного огня, который потух, как только он появился. Его вызвало неведомо откуда пение колдуна. В нем жили удивительные, странные силы. Он никогда не уставал и откуда-то знал имена всех до одного воинов...
 Весь вопрос был в другом — какой это дух? Лучше всею, конечно, было бы спросить об этом шамана. Но незнакомец откуда-то прознал об их сомнениях — и в час, когда солнце поднималось над холмами и день великой битвы с федеральными войсками должен был вот-вот наступить, отвел их обоих в сторону от лагеря.
 — Ребята. — Он глядел на них, лучезарно улыбаясь. — Ну что вы понапрасну волнуетесь? Какая вам разница, кто я такой? Если вы будете это знать — что, это вам поможет? У меня есть свои заботы, привязанности, как у всех. Я почти такой же, как вы, и с вами я нашел то, что искал многие годы. Что бы там ни было, вы должны знать твердо: мы заодно.
 — Но имя-то — хоть какое — у тебя есть? — спросил Маленький Лось.
 В правой руке доблестный воин оджупа держал рацию. В его обязанности входило пропустить первую колонну танков в центр лагеря, чтобы потом, проведя своих людей по близлежащему шоссе, обойти танки сзади. Сам незнакомец признал, что это блестящий план. Да разве не он говорил Маленькому Лосю, что в нем спал до поры до времени гений военачальника? Если бы в войнах не погибало столько людей, Маленький Лось с удовольствием выигрывал бы по одной в неделю.
 — А какое тебе больше нравится?
 — Ты иметь не один — много имена? — Бегущий Олень очень удивился.
 — Конечно. А в последнее время жил и вообще без имени. И думаю, что вам, ребята, нужно придумать какое-нибудь для меня. Хорошее имя. Индейское.
 — Мы спросили тебя про твое собственное, — посмурнел Маленький Лось. — И не шутим.
 Всего за несколько недель прежний тихий увалень превратился в вождя восставших индейцев, и этот вождь не желал терять времени. Потеряешь время — потеряешь жизнь. Это особенно верно сейчас, когда решающий бой так близок.
 — Эрисон, — пожал плечами незнакомец. — Зовите меня мистер Эрисон. А вообще люди знают меня, ведь я — старый друг оджупа.
 — И людям оджупа ты нужен именно сейчас, — кивнул Маленький Лось, направляясь к своему командному пункту, к недавно назначенным взводным, с нетерпением ожидавшим распоряжений начальника, к воинам, смотревшим только на него в этот час — час, когда решалась судьба оджупа.
 И Маленькому Лосю все это очень нравилось.
 С самого утра Чиун вел себя хуже некуда. От слов он перешел к делу. Раньше Римо не приходилось быть свидетелем нападений на мебель и технику, но в этот раз Чиун превзошел самого себя. Укладывая багаж, он вдребезги разнес посудомоечную машину, заявив, что живая посудомойка для него предпочтительнее. С треском расколол о стену кондиционер. Телевизор раз пять летал из угла в угол, пока, удовлетворившись, разрушитель не выкинул обломки в канал, мирно протекавший под окнами.
 Для транспортировки сундуков Чиуна к такси понадобилось полтора десятка носильщиков. К тому же портье куда-то сунул их счет и попросил Чиуна подождать немного.
 Чиун вышел, не обратив внимания на его слова. Портье последовал за ним — и был без лишних церемоний приобщен к каравану.
 — Ты не можешь вот так распоряжаться людьми, — втолковывал по дороге Римо. — Это называется обращением в рабство. Твои сундуки я и сам бы мог понести.
 — Я не для того учил тебя Синанджу, чтобы и ты становился рабом. — Чиун обиженно фыркнул и отвернулся.
 — А портье тебе придется отпустить. Он не твой. Это и воровство к тому же.
 — Он мой Они сами послали его.
 — Да в чем дело, папочка?
 — Если бы ты читал историю Синанджу и справился о положении звезд, то узнал бы, в чем дело, и без моей подсказки.
 — Да, со звездами я оплошал.
 — Тогда прочти еще раз наши свитки, пока их еще не успели украсть по твоей милости.
 В аэропорту Южной Дакоты Чиун совсем распоясался. Он отказывался покидать автостоянку, не давал машинам проезжать мимо него и вообще был готов к войне со всем миром.
 — Вот. Даже в этой, самой отсталой части Америки они оскверняют автостоянки нечестивыми изображениями. Ваша культура умирает. И умрет в самом скором времени.
 Длинный ноготь Чиуна почти коснулся стены с белым изображением инвалидной коляски — знак предупреждал, что это место для стоянки машин с ручным управлением.
 — А что, собственно, тебе не нравится? — спросил Римо.
 При заходе на посадку он видел внизу протянувшуюся на несколько миль змею из танков, орудий и прочей техники, направлявшуюся к Литл Биг Хорн. Эту войну нужно было предотвратить. А поскольку он всерьез собирался выполнить это, времени, чтобы терять его на автостоянках, не было.
 — Самые лучшие места. Самые близкие, самые удобные. Вы их всегда оставляете для увечных. А они должны быть отданы лучшим из лучших — атлетам, воинам или ассасинам.
 — Инвалиды — это не худшие люди, папочка. А просто те, кто почему-либо лишен некоторых физических возможностей, и наша страна — в отличие, кстати, от некоторых восточных — всячески заботится о них. Мне, например, это очень нравится. По-моему, это самая разумная вещь из всех, что мы делали когда-либо.
 — Это распад, — молвил Чиун, глядя в стену.
 — Почему?
 — А ты не понимаешь?
 — Нет. Уж будь добр, объясни.
 — Ваша страна обречена. Готовьтесь!
 — Это ты говорил уже два миллиона раз. Ладно, пора двигаться.
 — Тебя, значит, это не беспокоит? — ядовито улыбаясь, Чиун покачивал головой.
 — Нет. Я тебе столько же раз отвечал. Поехали.
 — Хорошо, я объясню тебе. — Чиун явно желал продолжить разговор. — Многие из тех, кто ездит в этих колясках, получили свои травмы лишь потому, что в момент опасности разум их был рассеян. Может, они думали неизвестно о чем, когда вели машину, и поэтому не смогли избежать аварии. А вы поощряете их за это. И ваши люди привыкают к тому, что жизненные блага легче всего получить за невнимательность.
 — Чиун, сотни людей пострадали в авариях, случившихся не по их вине, а многие уже родились с отклонениями. Так что поехали.
 — Никаких аварий на самом деле не существует. Есть лишь рассеянность и недостаток самообладания — вот и все.
 — Чиун, да в чем дело, в конце концов?
 — Читай свитки.
 — Когда вернемся — прочту, обещаю. Поехали.
 — Ты обещаешь, потому что тебе не терпится ввязаться в очередную дурацкую историю.
 — Что же в ней дурацкого?
 — Армия. Армии я ненавижу.
 — Вроде в Коста-Рике задание тебе нравилось...
 — Мне нравилось все, что могло вырвать нас из той гнусной дыры.
 — Зря, классный был курорт. Ну, поехали.
 — Армии, — сердито пожевал губами Чиун, — вырывают у ассасина изо рта хлеб насущный. Армии...
 — Да я знаю, папочка. Я читал свитки.
 И чтобы заставить Чиуна наконец замолчать, Римо перечислил все остальное: армии терроризируют население, поощряют некомпетентность, создают нестабильность, лишают страну национальных богатств и — самое главное — могут внушить монарху мысль о том, что услуги ассасинов для него необязательны. И многие из них думают, что, наняв сотню тысяч головорезов за сущие гроши, он вполне обойдется без ассасина, который запрашивает целое состояние. История Синанджу содержит множество примеров того, как ассасину, прежде чем наняться на службу к императору, приходилось доказывать последнему бесполезность его огромного войска.
 И пока Римо вел взятый напрокат автомобиль к заповеднику Литл Биг Хорн, Чиун без устали перечислял эти примеры — с подробным указанием гонораров — и непременно упоминал о том, что в отсутствие Римо бесценные сокровища были украдены и теперь Чиуну крайне трудно напасть на след вора.
 — Никогда мы не найдем эти твои сокровища, так что кончай убиваться о том, чего нет, и сосредоточься на задании, папочка.
 — С заданием я справлюсь, — кивнул Чиун.
 — Отлично. Свистни, если помощь понадобится.
 — Твоя помощь не нужна никому.
 — И что ты собираешься делать?
 — Напомнить тебе об этом.
 Чиун затряс подбородком от удовольствия.
 Вся территория заповедника была оцеплена военной полицией. Полностью исключался вход без пропусков. Гражданских не подпускали и близко к зоне.
 — Все штатские должны находиться в зоне безопасности, сэр. — Полицейский в начищенных ботинках, убрав правую руку с кобуры, прикоснулся пальцами к блестящей белой каске.
 — Благодарю, — кивнул Римо, нажимая на газ.
 Невольно проводив глазами медленно удаляющуюся машину со странной парой — высоким брюнетом в черной майке и темно-серых штанах и неодобрительно взиравшим на блюстителя порядка азиатом в сером кимоно с кистями, — полицейский, опомнившись, выхватил из кобуры пистолет.
 — Гражданские лица в зону предполагаемых действий не допускаются!
 Подав назад, Римо сгреб часового за блестящую портупею и без лишних усилий забросил в стоявший поблизости джип. Еще один полицейский ринулся на помощь, но ногти Чиуна, слегка прижав на шее ревностного служаки нервные окончания, немедленно убедили того, что пропустить в зону этих двух странных штатских было его самой заветной мечтой.
 Они ехали вдоль протянувшихся на много миль боевых порядков — орудий, танков, грузовиков. Чиун по обыкновению недовольно морщился:
 — Когда я вижу, какие деньги тратит ваша страна — каждый танк стоит миллионы, каждый снаряд — не меньше шести тысяч долларов, — душа моя льет слезы при мысли о том, что мог бы сделать для дома Синанджу скромный подарок миллиардов в пять.
 — А что он мог бы сделать? Гнить в сарае на холме?
 — Сокровища — живые существа, Римо. Они живут долгие столетия.
 — Они гниют долгие столетия.
 На подобное плоское замечание Чиун не счел нужным ответить. Конечно, он мог бы объяснить, что собирается построить для сокровищ роскошное здание, чтобы весь мир мог увидеть славу Синанджу. Римо, однако, знал, что за последние двадцать веков здание это собирался возвести каждый Мастер, но дальше планов ни один из них не пошел. Предвидя это, Чиун предпочел ограничиться гордым молчанием.
 Вплотную приблизившись к ограждению боевых порядков, они услышали перебивавшие друг друга сердитые голоса. Утренняя атака, едва начавшись, была свернута, и теперь многие из солдат возмущались тем, что им ни разу не придется спустить курок в этой так называемой битве.
 — Армия, — скривился Чиун. — Солдаты!
 — А я, между прочим, в морской пехоте служил.
 — Именно поэтому мне столько времени пришлось выколачивать из тебя абсолютно чудовищные привычки. Например, ты считал, что небрежение к боли есть признак доблести — хотя только безнадежные глупцы отказываются внимать предупреждениям своего тела.
 Появившиеся перед машиной двое солдат — темные очки, запыленное хаки, винтовки «М-16», как дубинки, закинуты прикладами на плечо — предупредили их, что дальше ехать опасно.
 — Там мятежники, — махнул в сторону холмов высокий парень со штык-ножом на поясе.
 — У меня тут свой есть. — Римо указал на заднее сиденье.
 — Он что, индеец?
 Краем глаза Римо увидел, что Чиун обдумывает, стоит ли объяснять зеленому юнцу разницу между отмеченным небом народом и разными красно-, черно— или белокожими недочеловеками, и забеспокоился. В своих этнографических лекциях Чиун нередко прибегал к физическим мерам.
 — Нет времени, папочка.
 Чиун, вынужденный проглотить еще одно оскорбление от продукта вырождающегося общества, сердито вжался в сиденье, дав Римо тем самым возможность продолжить путь по широкой лощине перед цепочкой холмов. Впереди должна быть река — Римо чувствовал, как земля отзывается на ее течение. Примерно так же — только гораздо слабее — чувствуют воду обладатели «волшебной лозы». Но Римо и Чиун без всяких прутьев чувствовали мощный пульс течения, в который вплетались слабые частые толчки. У реки стояли лагерем люди.
 Видимым признаком их присутствия оказался юноша с длинными черными волосами и высокими скулами, возникший перед ними из какого-то укрытия наподобие лисьей норы. В руках у юноши была охотничья винтовка.
 — Пришел твой час, белый человек!
 Вскинуть винтовку юноша не успел, поскольку Римо размашистым движением засунул его назад в нору.
 Далее продвигались пешком.
 Они оба знали, что их путь лежит к штабу восставших, и знали, как найти его. Ничего сложного. Штабы и командные пункты могут размещаться в каких угодно местах, но всегда примерно в одном порядке вокруг них располагаются подразделения, растет по мере приближения к святая святых ранг снующих вокруг офицеров.
 Поэтому надо просто поймать одного из них, отдающего приказ младшему по званию, и узнать, от кого он сам получает приказы. Таким путем легко проследить всю цепочку до ее последнего и главного звена.
 Вот и все.
 Все армии одинаковы.
 В этом и была мудрость хроник Синанджу. Разница между враждебными армиями существовала только в воображении их полководцев.
 Когда Римо впервые услышал этот постулат, то разозлился не на шутку. Пару лет он воевал во Вьетнаме, и мысль о том, что он ничем не отличался от вьетконговцев, не очень льстила ему.
 — Если обе стороны похожи, почему одна выигрывает, а другая — нет?
 — Потому что одна из сторон лучше подготовлена. Но готовились они обе — и обе, заметь, совершенно одинаковыми способами. Ни мысли, ни чувства, ни жизни — одно лишь тупое действие, которое кажется им залогом успеха. Толпа, у которой отняли разум, — вот что такое армия.
 — У толпы нет никакого разума.
 — Как раз есть, потому она и бьется в истерике, разрушая все на своем пути. Ею нельзя управлять, это верно. Но разум у толпы все же имеется.
 — Ну ладно, а мне зачем это все? Ты говоришь — пригодится, но я собираюсь ловить преступников, а не играть в войну.
 — А я собираюсь научить тебя Синанджу. Пусть в ваших глупых судах решают, кто преступник, а кто нет. Я учу тебя жизни, а значит, ты будешь знать и про армии. Таков путь Синанджу — разум учится первым, тело вслед за ним.
 Так что Римо пришлось учить и про армии, и про династии, и как служить фараонам, хотя про них ничего не было слышно уже примерно три тысячелетия, и не очень верилось, что фараоны когда-нибудь появятся вновь. Он постигал Синанджу — и что-то изучал лучше, что-то с меньшим усердием.
 Особенно надоедали ему бесконечные предания. Любой сопливый тинэйджер без труда распознал бы в них рекламную туфту для продажи услуг самой древней в мире конторы по наемным убийствам.
 Чиун же без устали повторял: если не впитаешь учение Синанджу целиком, никогда не станешь одним из Синанджу. А это означало, кроме прочего, и обязательное поклонение замшелым сокровищам, и безоговорочное восхищение рассказами о днях давно минувших. Но все это, к счастью, кануло в прошлое сразу после того, как Римо, сдав последний экзамен, сам удостоился ранга Мастера.
 Для Чиуна это означало утрату универсального средства воздействия на Римо — «если ты не сделаешь того-то и этого, Мастером тебе никогда не стать».
 Потому что Римо стал-таки Мастером. По этой же причине они, два Мастера Синанджу, шагали сейчас по высушенной солнцем земле заповедника Литл Биг Хорн, дабы предотвратить вторую в истории страны битву между армией США и индейцами.
 Наблюдатели индейской армии должны были заметить двух штатских, у которых почему-то не блестели от пота лбы, подошвы не поднимали облака пыли и которые не обращали внимания на окрики солдат и засевших в кустах воинов с винтовками.
 Но наблюдатели не заметили этого, а потом замечать что-либо стало уже поздно. Целый взвод стрелков полил своей кровью холмы Дакоты, два артрасчета навсегда остались у замков гаубиц.
 Чиун и Римо практически беспрепятственно проникли в самую глубину расположения армии, созданной военным гением Маленького Лося. Глазам их открылся покрашенный в хаки фургон, во все стороны ощетинившийся антеннами. Под навесом из маскировочной сетки вокруг стола с расстеленными на нем картами сгрудились несколько человек в куртках и штанах из оленьей кожи. Лишь один, стоявший с краю, был одет в темный костюм с иголочки, и именно к нему то и дело обращались с вопросами стоявшие у стола — «мистер Эрисон...»
 — Он-то нам и нужен, — констатировал Римо.
 Боковым зрением он успел отметить, что командный пункт под навесом охраняют всего несколько человек. Впрочем, если бы их было и больше, это мало изменило бы ситуацию.
 Все равно не составило бы никакого труда захватить лидера — им явно был тип в костюме, — с десяток его подчиненных, запереть их до поры в надежное место — скажем, в тот же фургон цвета хаки или в одну из захваченных бронемашин — и дать повстанцам превратиться за какие-нибудь полчаса в неуправляемую, охваченную паникой ораву, оставив черновую работу санитарам и военной полиции.
 Поэтому Римо решительно зашагал по направлению к навесу, насвистывая на ходу мелодию из диснеевского мультика; слова он не помнил, но было там что-то про счастливое возвращение домой. И вдруг заметил, что рядом нет Чиуна.
 Ну ясно, старик органически не переносит потасовок с солдатами. Но тут позади раздался тихий голос Чиуна, и таких слов Римо не слышал раньше от своего учителя:
 — Сейчас мы бессильны, Римо. Вернись. Сейчас не время Синанджу. Пусть мир теряет рассудок — мы должны ждать...
 — Ты что, папочка? — не понял Римо.
 — Ты не сможешь сделать то, что задумал, — продолжал вещать Чиун.
 Римо, досадливо поморщившись, даже не обернулся.
 — Ладно, закончу — увидимся.
 — Ты не сможешь, — повторил Чиун тихо.
 Римо досвистел последнюю фразу песенки — «...пора за работу» — и, схватив за стволы автоматические винтовки, которыми шагнувшие вперед часовые едва не уперлись ему и грудь, поверг в пыль доблестных воинов, попутно превратив оружие в бесполезную груду металлолома. Выдернув из-за пояса у стражей штыки, Римо прибавил шагу. Последние два охранника, стоявшие у самого навеса, успели даже пару раз выстрелить. Римо синхронным движением вырвал винтовки у них из рук, расшвырял близких к обмороку воинов в стороны и, не сбавляя шага, вторгся на командный пункт непобедимой армии бесстрашного народа оджупа.
 Свалив винтовки кучей прямо на разложенные на столе карты, Римо предоставил павшим на колени стратегам оценивать ситуацию, а сам направился прямиком к жилистому малому в тройке. И тут он заметил, что, несмотря на изнуряющую жару, на лбу странного щеголя не было ни капли пота.
 Чиун предупредил, что Римо не сможет выполнить задуманное... Может, что-то в облике этого парня сказало ему, что тот знает о Доме Синанджу?
 Но почему тогда Римо не заметил этого?
 Римо, как всегда, не стал нападать. Наоборот, он раскрылся, словно подставляя свое тело противнику: ему хотелось, чтобы малый в тройке первым нанес удар, тогда Римо увидит, как он двигается...
 Но незнакомец не двинулся. Присутствие Римо, казалось, ни в малейшей степени не волновало его. Глаза его блестели, легкие морщинки собрались у висков. Он смеялся.
 Бегущему Оленю, Маленькому Лосю и другим командирам индейской армии показалось, что какой-то кошмарный призрак возник вдруг из небытия, завалил винтовками стол с оперативной информацией и собирался напасть на мистера Эрисона, но почему-то остановился...
 Они лишь осмелились поднять глаза, чтобы посмотреть, каким образом этот адский дух прошел через охранение Да, собственно, и где оно само? Быстрый взгляд на распростертые на траве тела дал ответ.
 Бегущий Олень, не всегда стоявший за решительные действия, но большой охотник пострелять, недолго думая разрядил кольт в голову таинственного пришельца. И промахнулся, поскольку после вспышки и грохота выстрела стало ясно, что пуля миновала мишень. Он выстрелил снова — и снова пулю увело в сторону.
 Незваный гость странно двигался, словно то в замедленном, то в ускоренном темпе. Вот он откинулся назад и в долю секунды оказался между Бегущим Оленем и мистером Эрисоном. Не сознавая, что делает, Бегущий Олень еще дважды нажал на спуск. Обе пули прошли мимо — ни одна из них не попала ни в пришельца, ни в мистера Эрисона.
 Римо и мистер Эрисон знали, разумеется, что пули не миновали цели. Римо легко уклонился от своей — его единственным желанием было увидеть реакцию этого странного малого, который не потел, смеялся и не соблазнился предложенным преимуществом. Полицейский кольт — штука серьезная. Мозг Римо отметил вспышку, грохот выстрела, невидимую прямую, прочерченную в воздухе пулей... Римо нырнул, вскинул голову, глядя, как проносится мимо кусок свинца, выпрямился... Обе пули, просвистев в воздухе, расплющились о камень в полумиле от штаба. Но Римо заметил, как прошли они в полудюйме от средней пуговицы жилета мистера Эрисона.
 Мистер Эрисон даже не увернулся.
 Бронежилета на нем не было, это Римо мог сказать наверняка. Однако вот он, перед ним — живой и здоровый... Римо помахал над землей руками — медленно, затем все быстрее, чувствуя, как воздух под ладонями становится твердым, разгоняя его, пока над землей со свистящим звуком не взметнулся рыжий смерч, закручивая в смертоносной воронке пыль, камни, ветки, вырванные с корнем растения.
 Мистер Эрисон даже не двинулся.
 Опомнившись, Бегущий Олень бросился с кулаками на противника. Пробежав с десяток метров, он наконец упал — кулаки его остались в руках у Римо.
 — Мне кажется, я знаю, кто вы. — Мистер Эрисон, прищурившись, глядел на него. — Меня поначалу обманул цвет вашей кожи. Я никогда не видел, чтобы белый двигался подобным образом.
 — А кто вы?
 — Ваш враг, по всей видимости, — ответил мистер Эрисон.
 В слабой надежде, что трюк сработает — парень был явно не из простых, — Римо ткнул пальцем в глаз мистера Эрисона.
 Облако пыли рыжей пеленой окутало фигуру в тройке, взвившись вокруг нее, словно столб дыма со странным сладковатым запахом.
 И мистер Эрисон исчез.
 Римо обалдело помотал головой. Сработало. Что именно сработало — он не знал точно. Мистер Эрисон, командир восставших индейцев, растаял в воздухе. Что ж, пора заняться прочим командным составом.
 — Ну, парни, кто сегодня первым умрет?
 Маленький Лось потянулся к валявшейся на столе винтовке. Зажав ствол между пальцев, Римо согнул его под острым углом.
 Трое остальных синхронно дернули застежки кобур на кожаных портупеях, но Маленький Лось, быстрее других ориентировавшийся в ситуации, велел им перестать валять дурака.
 — Все кончилось, парни, — кивнул он. — Мистера Эрисона больше нет с нами.
 — Да, — согласился Римо, — вы видели его в последний раз.
 И тут неизвестно откуда — из воздуха, пыли и рыжей мглы — возник голос мистера Эрисона и произнес со смехом:
 — В последний раз меня видят только мертвые!
 В эту ночь Бегущий Олень умер от потери крови Генерал Уильям Текумсе Бьюэл потерял шанс выиграть историческое сражение. А Римо Уильямс передал шефу КЮРЕ, доктору Харолду У. Смиту, уведомление, что покидает организацию, в которой прослужил больше двадцати лет.
 Доктор Смит не ожидал такого поворота.
 — Почему? И куда, простите, вы собираетесь? Что вы будете делать? И вообще... случилось что-нибудь?
 — Случилось, — кивнул Римо. — Нечто очень нехорошее.
 — Что же?
 — Я неожиданно осознал свою бесполезность. И мне нужно кое-что предпринять по этому поводу.
 — А именно?
 — Еще сам не знаю. Но сегодня я встретился с чем-то, с чем, был уверен, встречусь когда-нибудь. В этой ситуации я беспомощен. И чувствую себя таким в первый раз за все время со дня окончания моих тренировок.
 — Но с заданием вы все-таки справились.
 — Я столкнулся с загадкой, Смитти, и пока не разгадаю ее, буду бесполезен и вам, и себе, и кому бы то ни было.
 — Загадка — это то, что вы тут несете, Римо.
 — Пусть. Это бесполезно объяснять.
 — Ну а если попытаться?
 — Не поймете, вы же не знаете Синанджу и никогда не читали свитков первых Мастеров.
 — И куда вы теперь?
 — В Синанджу.
 — Зачем?
 — Затем, что Чиун давно уже там.
 — Он тоже ушел от нас?
 — Думаю, да. Как и я. Прощайте, Смитти.
 В телефонной трубке, которую держал в руке доктор Смит, сидя в своем кабинете в санатории «Фолкрофт» на проливе Лонг-Айленд, раздались частые гудки.
 Значит, подали в отставку, подумал Смит. Вот о чем предупреждал его Чиун в своем послании. Хотя по его словам выходило, что он собирается оказать еще большие услуги Императору, только ему нужно немножко времени на... на переподготовку.
 Но теперь, после звонка Римо, Смит начал понимать, что цветистые славословия мудрости и великодушию Императора вкупе с обещаниями вернуться ради новых подвигов были всего-навсего своеобразным способом, которым старый кореец прощался со своим шефом.
 Будущее пугало не перспективой нового индейского бунта, а неизвестностью его причины. Почему вспыхнул он так неожиданно и почему оказались бессильными действенные во всех иных случаях меры?
 Тревожными были и армейские рапорты. Оджупа, горстка полупьяных индейцев, в мгновение ока превратилась в невиданную доселе армию с военным опытом и боевым духом, которые вряд ли помнит кто-нибудь за последнее столетие.
 За несколько суток они разработали тактику, сделавшую бы честь Ганнибалу и Наполеону. Показали такую храбрость, которой позавидовали бы любые военные.
 И армейские аналитики терялись в догадках, как могли они достичь всего этого за ничтожно малый срок. Заключение к их докладу гласило: случись подобное в какой-либо точке мира, ни американская, ни любая другая армия будет не в силах этому противостоять. Доклад, как и положено, попал на стол к президенту, но тот велел министру обороны не беспокоиться. Случись еще раз такое — у него есть один козырь в рукаве, при помощи которого он справится с ситуацией, как справились и с бунтом при Литл Биг Хорн.
 Президент не знал, что за прошедшие сутки он лишился этого козыря. И что вскоре по всему миру пойдут частые мгновенные вспышки кровавых бунтов. В последний раз мистера Эрисона могли видеть только мертвые.




 Глава четвертая


 Генерал Мохаммед Мумас — первый пожизненный демократический президент, создатель доктрины Народно-Демократической исламской справедливости, при помощи которой республика Идра собиралась обеспечить светлое будущее и крепкую веру не только собственному народу, но и научить жить в мире, справедливости и согласии все остальные народы Земли, — пребывал в беспокойстве.
 Вернее, в беспокойстве он пребывал постоянно. Его маленькая североафриканская страна — тонкая корочка на поверхности огромного нефтяного месторождения — истратила за последние несколько лет около двух миллиардов долларов на борьбу с империализмом, сионизмом, капиталистическим угнетением, атеизмом и эксплуатацией человека человеком. Результатами этой грандиозной кампании явились полтора десятка убийств, полдюжины угонов авиалайнеров, четыре отравления, семьдесят пять похищений, сотни полторы умерших под пытками — и неизменная поддержка в радикальных американских газетах, в особенности когда сама Америка начинала обращать внимание на деятельность генерала.
 Генерал же далеко не первый год пользовался репутацией преданного борца за свободу, поддерживая морально и материально любое новообразованное революционное объединение, создаваемое зачастую с единственной целью бросить ручную гранату в родильное отделение местной больницы, а затем заявить об очередной победе социальной справедливости. Конечно, даже среди граждан его страны попадались порой отщепенцы, не желавшие признавать диктатуру демократических свобод, всеобщую власть радости, равенства и прогресса, которую даровала им доктрина Народно-демократической исламской справедливости.
 И это было понятно. Сатана, сионизм, империализм, капитализм и идеи угнетения нет-нет да и проникали в сердца доверчивых и легковерных жителей республики Идра, и генералу волей-неволей приходилось бороться со злом. Но с помощью таких современных средств, как кнуты, цепи, электрошок, а также старого доброго священного меча, исправно отсекавшего различные части тела у слишком ревностных служителей нечистого, генералу удавалось поддерживать душевное здоровье своих подданных в спокойствии и завидном порядке.
 Наиболее упорствующих, разумеется, приходилось казнить. Поэтому ни одного несчастливого лица в стране генерала Мохаммеда Мумаса нельзя было увидеть.
 Все изменилось к худшему, когда из туманной дали средиземноморских вод налетели американские самолеты, посбивали недавно купленные генералом новейшие советские истребители, уничтожили новейшие советские ракеты, а заодно особняк и финиковую плантацию самого генерала Мумаса.
 В первый раз народу Идры пришлось осознать, как тяжела роль маяка мировой революции. Оказалось, что стрелять могут не только они, но и в них, и притом весьма точно.
 Позорное поражение играло на руку заговорщикам — несколько полковников замыслили свергнуть генерала. Все равно цены на идрскую нефть стремительно падали, а подобно многим странам третьего мира, ничего другого республика Идра производить не умела. Промышленности в стране не было. Один раз имела место попытка построить металлургический комбинат, правительство генерала Мумаса купило его у чехов. На комбинате должны были производить железные кровати для домов и госпиталей, гаубицы и танки. Но как только чешские специалисты уехали, оборудование остановилось и вскоре заржавело, как происходило и с сотнями единиц закупаемой каждый год в разных странах боевой техники.
 Поэтому, пока в Европе и Лондоне шли антиамериканские демонстрации, а журналисты радикальных американских газет из кожи лезли вон, придумывая для бомбардировки Идры самые нелестные эпитеты, — разве это может, вопрошали они, способствовать обузданию международного терроризма? — судьба генерала Мумаса буквально висела на волоске.
 Группа мятежных полковников прибыла на черных «мерседесах» к укрытому в пустыне бункеру генерала Мумаса и ворвалась внутрь. Полковников в армии республики Идра было тысяч около пятнадцати — примерно треть всего личного состава вооруженных сил. Остальные две трети военнослужащих носили чин генерала. Но генералы традиционно пользовались привилегией не покидать свои комфортабельные, построенные еще французами, трехэтажные особняки, поэтому всю грязную работу приходилось делать полковникам. Именно эти нижние чины в сей знаменательный день решили обсудить с главой правительства жизненно важную проблему: какие блага получила страна за миллионы баррелей нефти, кроме сотен фунтов американских бомб?
 Генерал Мумас, высокий мужчина с черными вьющимися волосами и пронзительным взглядом темных глаз, ни за что не сумел бы стать революционным лидером, если бы не умел управлять толпою. И в этот раз он ловко вышел из положения, пригласив все пятнадцать тысяч полковников на традиционный праздник священного агнца — старинное бедуинское торжество, дабы там самому одарить приглашенных президентской милостью.
 Генерал Мумас знал, что организовать этот грандиозный праздник он сможет. Всего три недели назад в столичный порт прибыл корабль из Новой Зеландии, доверху нагруженный бараниной. Принимая во внимание тот факт, что в порту исправно трудились две бригады корейских грузчиков, контракт с флотом республики Идра только что подписала целая армия французских поваров, а для транспортировки мяса на немецких грузовиках имелись итальянские шоферы и механики, обеспеченность великого праздника была почти стопроцентной.
 В далекие и славные годы женщины страны Идра могли заткнуть за пояс любую армию французских поваров, причем для этого им понадобились бы лишь те скудные продукты, что давала пустыня. Но умение это было утеряно с той поры, как женщины Идры вдруг начали работать на компьютерах, учить математику, — короче, осваивать все то, что мужчины этой благословенной земли освоить были не в состоянии и потому оставили эти презренные изобретения неверных «другому полу». А поскольку на земле Идры существовал только один «другой пол», который и занимался на протяжении веков всей черной работой, изобретения неверных предоставили его представительницам неплохой шанс попытать счастья в Париже и Лондоне, где многим из них улыбалась работа получше, чем позирование перед камерами заезжих информационных агентств для программы «Утро свободы над Идрой».
 И теперь, когда воздух ночной пустыни наполнял будоражащий запах жареной баранины, шипевшей на сотнях закупленных в Швеции стальных вертелов, генерал Мумас предстал перед своими собратьями, чтобы дать полный отчет о том, куда подевались нефтяные миллиарды.
 — Я помню, что обещал вам лучшую систему защиты с воздуха, которую только можно купить за деньги. И вот, глядите — американские стервятники прорвали ее. Но я спрашиваю: кто мог подумать, что русские подло предадут нас, оставив свои посты в час великой опасности?
 — Я мог, — подал голос один полковник.
 — Но тогда, брат, может, ты смог бы нацелить и наши ракеты?
 Над пустыней повисла тяжкая тишина. Было слышно лишь приглушенное щебетание французов-поваров, колдовавших над вертелами с мясом.
 Мясо, конечно, будет далеко не таким, как готовили некогда жены и матери мужчин Идры, но французы старались и могли имитировать идрийскую кухню не хуже, чем соседи из Марокко и Сирии.
 В задних рядах собравшихся встал с места еще один полковник. В руке у него был автомат, и он не повел даже бровью в сторону президентских охранников, мгновенно вскинувших карабины и державших его на мушке.
 — Я мусульманин, — сказал полковник. — Я чту Коран и свято верую, что нет бога, кроме Аллаха, и Мохаммед — пророк его. Но я не чту — и не могу почитать — тех, кто убивает невинных. Я не верю в борьбу со злом и не считаю, что бомба, заложенная в автомобиль и убившая случайного прохожего — поступок, достойный наших далеких предков. И думаю, что сбросить человека в инвалидной коляске с парохода, дело рук труса и подлеца. И если это помогает палестинцам в их борьбе — пусть провалится в ад и борьба, и палестинцы!
 Возмущенный ропот, заклокотавший среди собравшихся, был подобен отдаленному ворчанию вулкана. Пальцы легли на спусковые крючки, и неминуемая смерть грозила бы полковнику, если бы не вмешался генерал Мумас.
 — Что же дурного в том, чтобы убить безногого еврея — проклятого сиониста, который хотел уплыть в Израиль, к нашим врагам? Разве уничтожать сионистов — это преступление?
 — Преступление — убивать беззащитных, — ответил полковник.
 Генерал лишь рассмеялся в ответ. Он приказал ординарцам подать ему американские газеты из Вашингтона, Нью-Йорка, Бостона и прочел полковнику слова журналистов, которые каждый раз, когда бомба, подложенная под беременную женщину, разрывала на части авиалайнер, когда с палубы океанского корабля сбрасывали стариков вместе с инвалидными креслами, когда во имя дела освобождения Палестины взлетали на воздух дискотека, ресторан или госпиталь, разражались обвинениями в адрес международного сионизма и агрессивной политики Израиля.
 — И терроризм, — заключил генерал, — исчезнет лишь тогда, когда устранят его причину, а причина — страдания палестинцев, лишенных своей земли.
 Ночная тьма взорвалась бурей аплодисментов, но когда они утихли, вновь раздался голос полковника:
 — Но невинных начали убивать, похищать и мучить задолго до того, как заговорили о палестинской земле. Неужели кто-то здесь всерьез думает, что можно достичь желаемого, убивая детей, стариков и женщин? Я тоже за то, чтобы дать урок Израилю, но не ради палестинцев — ради нас самих. Они унизили нас поражением в бою, и мы должны унизить их точно так же. А не убивать стариков в колясках и женщин на сносях.
 — Но даже в престижных университетах на Западе студентам внушают, что наше дело правое, что Европа сгнила и ей нужна революция, — возразил полковнику генерал Мумас. — Главная война сейчас — война пропаганды, и эту войну мы выиграем.
 — И что тогда? Что будут думать о нас другие?
 — Тогда Америка прекратит помогать Израилю, а без их оружия он станет совсем слабым — и с проклятым гнездом сионизма будет покончено.
 — Лишь только родившись, они сумели победить все наши армии. Разве не были они тогда слабы, как новорожденный?
 — Ведь и мы были не сильнее их. Но не за горами час их гибели, и мы войдем в Иерусалим в блеске нашей славы.
 — Да кто всерьез верит в это?! — выкрикнул полковник в сердцах. — Кто верит до сих пор, что это у нас получится? Кто верит даже в то, что мы осмелимся снова воевать с ними? Мне нет дела до Израиля — пусть он горит в аду! И до палестинских бандитов мне дела нет, да и никому из вас, братья. Я переживаю за нас, некогда славный и гордый народ. Наши армии в былые времена не знали поражения. И мы были великодушны, ибо были сильны. Все народы находили пристанище здесь, ибо мы принимали поклонявшихся любому Писанию. В кого превратились мы — в убийц стариков и женщин? И думаем, что так и должно быть, потому что кучка американцев, ненавидящих собственную страну, считает, что любая мерзость дозволена.
 Наше величие затмевало звезды еще до того, как первые европейцы пришли в Америку. Наша наука цвела тогда, когда европейцы убивали и жгли друг друга в каменных замках. Арабский мир был домом великого знания, военной доблести, чести и добродетели, и свет его был виден по всей земле. Мы — народ, которому есть чем гордиться. Почему же сейчас мы заработали себе славу банды разбойников?
 — Газеты, радио, телевидение — все в руках сионистов. Они льют на нас потоки лжи, брат мой.
 — Дело не в сионистах, генерал, дело в правде. А правда в том, что мы покупаем оружие, потом покупаем тех, кто умеет обращаться с ним, а когда приходит беда, все эти иностранцы бросают нас, как сейчас, гибнуть под бомбами. Вот об этом я и хотел сказать вам.
 — И вы, полковник, можете предложить выход?
 — Могу, разумеется. Первое, что нужно сделать, — самим научиться воевать. Если мы сами не освоим оружие, никакие китайцы, корейцы или русские нам в этом не помогут. Мы должны сражаться собственным умением, и только им. Мы продадим роскошные машины, оплатим невообразимые счета в европейских гостиницах, вернемся в пустыню и снова станем непобедимой армией. И тогда выступим против нашего врага в честной битве. И снова даруем милосердие побежденным, прощение — тем, на ком нет вины, и вновь покроем наше оружие неувядаемой славой.
 — А если мы проиграем? — глядя на него в упор, спросил Мумас.
 — Неужели так страшна гибель тела, что вы боитесь ее больше, чем смерти души, генерал? И кажется ли вам поражение в честном бою более позорным, чем превращение и живую бомбу носилок с беременной женщиной при полном одобрении наших стратегов? И неужели слова этих писак с Запада так сладки для ваших ушей, что заставляют нас забыть о наследии наших предков — мужестве и терпимости? Где теперь те арабы, которые разбили рыцарей Карла Великого? Которые повергли в прах армии Индийского царства? Которые помешали христианам обратить в свою веру правоверных в Египте? Благодаря которым расцвели королевства Испании? Где они, где, генерал?
 Генерал Мумас видел, что слова полковника проникают глубоко в души и сердца — оттуда, пожалуй, их не вытравить даже запаху импортного жаркого... а сам он, похоже, в споре проигрывает. А проиграть спор значило в Идре расстаться с жизнью, и это генерал тоже знал.
 Знал он и почти всех своих полковников, но этого вроде бы никогда раньше не видел.
 Высокий, с черной бородой и крепкой шеей. Смотрит прямо в глаза. Генерал и сам был бы не прочь последовать за ним после этой пламенной речи, и поэтому жить полковнику осталось недолго.
 — Вы прекрасно говорили, полковник. Я бы сказал, с воодушевлением. Что ж, жалую вам чин генерала и отдаю под ваше командование любое подразделение, с которым вы сможете предпринять атаку на Израиль. Вы должны поразить сионистскую змею прямо в брюхо... Нет, в голову! Берите всех, кого сможете, — добровольцев, резервистов. Все, кто захочет присоединиться к новой победоносной армии, вольны сделать это! От имени правительства обещаю вознаграждение.
 После этих исторических слов генерал Мумас проследовал в свою палатку. Под ее покровом между ним и его первым советником состоялось краткое совещание, итог которого генерал подвел в следующей тираде:
 — Последователей ему не найти — это ясно. Ни одному из этих баранов не взбредет в голову подыхать в пустыне, добровольно бросив свой «мерседес». Лимузины они не согласятся обменять даже на «тойоты», а уж на израильские пули — тем более. Так вот, когда они откажутся идти за ним, иди к нему сам и скажи, что последуешь за ним хоть в пекло. И добавь, что ради общего дела ты готов уступить ему свой особняк. Поверить он тебе, может, и не поверит, но от особняка не откажется, это понятно. Ну а отравить его за обедом — дело, сам понимаешь, несложное.
 — А он ничего не заподозрит?
 — Заподозрит, разумеется. Но вся прелесть нашего плана состоит в том, что уж хотя бы взглянуть на твой дом он точно не сможет отказаться. А сам будет при этом думать, что дурачит нас: якобы согласится на наши предложения, а потом сможет нас с легкостью уничтожить. Улавливаешь ли ты, в чем хитрость, брат мой?
 — Нет никого мудрее тебя, о брат и вождь нашего народа!
 — Нет, я не могу быть вождем, мой глупый лоб весь зарос колючкой.
 И генерал Мумас улыбнулся советнику.
 И тут снаружи послышались радостные многоголосые крики. Затарахтели выстрелы. А потом все звуки перекрыл грохот военной песни и стук сапог — колонна мужчин шла через идрийскую пустыню. И к великому облегчению генерала — не в его сторону. Они шли к морю. Побросав свои «мерседесы», оставив блюда с жареной бараниной, они плотным строем шагали навстречу солнцу, и крик тысяч ртов разносился над песчаной бесконечностью:
 — Победим или умрем у врат Иерусалима!
 С подобными вспышками патриотизма генералу уже не раз приходилось сталкиваться. Справится он и с этой и наконец отбудет в столицу, в свой роскошный дворец с кондиционерами, а орущая толпа, опомнившись, разъедется по домам, и с завтрашнего дня все потечет как обычно.
 Но домой никто из них, похоже, не собирался. И «мерседесы» стояли брошенными на краю лагеря.
 — Через полмили они устанут и вернутся к своим машинам. Я выйду и назову их героями революции, а заодно скажу, что все те, кто пойдет к Иерусалиму под началом этого новоявленного пророка, найдут там не славу и прозрение, а лишь свою смерть. Только я могу возглавить поход на Израиль.
 Но никто не вернулся в лагерь — ни в этот вечер, ни во все последующие. А генералу сообщили, что полковники разбились на взводы, роты и батальоны и неделями, позабыв об отдыхе и комфорте, проводили в пустыне учения. Они маршировали, бегали, ползали под палящим солнцем, устраивали стрельбы, изучали технику, а если не знали, как ею пользоваться, то оставляли ее. И в конце концов бросили в пустыне немногие не поддавшиеся им механизмы, остальными же овладели со всей возможной дотошностью. Теперь идрийская армия не боялась даже танковых сражений. Революционные фразы были им ни к чему, но они умели обращаться с оружием, знали в лицо командиров и были готовы победить в битве или умереть в ней.
 Не знали они только одного — имени их нового лидера. Того самого полковника, дерзко говорившего с генералом. Но одному из его соратников, более смелому, чем остальные, удалось-таки вытянуть новоиспеченного генерала на разговор об имени. Да и понятно — если он собирался вести их против Израиля, неплохо хотя бы знать, как к нему обращаться.
 — Эрисон, — сказал наконец тот, помявшись. — Зовите меня просто Эрисон.
 — Это не арабское имя, — удивились собравшиеся.
 — Самое что ни на есть арабское, — заверил новый начальник. — Имя моих предков, величие которых в прошлые века заставило бы устыдится неблагодарное человечество.
 Имя нового начальника стало вскоре известно всей армии, а храбрый полковник, первым его узнавший, продал его репортеру одной из немецких газет. Вскоре окольными путями оно дошло до расположенного под Тель-Авивом штаба израильской контрразведки. А вместе с ним и информация о том, что арабы тренируют в пустыне армию, подобной которой Ближний Восток не видел с восьмого века, когда арабские племена в считанные дни захватили одну из крупнейших империй древности.
 — А сколько их там? — поинтересовался представитель «Моссада».
 — Около пятнадцати тысяч.
 — Но это же совсем ничего.
 — А вы бы их видели... Крепкие ребята.
 — Идрийцы — и вдруг крепкие?
 — Мы бы на вашем месте не стали проверять.
 Тем не менее доклад лег в долгий ящик. Последний раз идрийскую армию видели в деле лет семь назад. Выступив против каких-то беззащитных африканских племен, они даже сумели сделать несколько выстрелов. И теперь, когда стало известно о готовящемся нападении, единственной реакцией израильских чинов был мощный взрыв смеха. План идрийцев, как удалось выяснить, состоял в том, чтобы напасть на базу, защищающую пустыню Негев, разгромить израильскую армию малыми силами и, захватив пленных, отступать к египетской границе, как и поступали до этого все арабские армии.
 И никто из тех, кто сидел в конференц-зале израильского генштаба, не знал, что всего через пару недель они будут спешно стягивать резервы из окрестностей Иерусалима в отчаянной надежде спасти танковые подразделения, запертые в песчаной ловушке Негева.
 Деревня Синанджу, родина великого учения, и пахла, и выглядела точно так же, как в последний приезд Римо. Попрежнему зловонные ручейки стекали из хлевов и стойл на главную улицу. Подарок третьего поколения Мастеров — римская канализационная система давно заросла травой.
 Сделана она была из каррарского мрамора, с трубами, стоками и отстойниками добротной ручной работы. К сожалению, для ее установки требовался опыт римских инженеров, а безопасность путешествий в трехсотом году до нашей эры оставляла желать лучшего. Поэтому купленная в Риме система прибыла в Синанджу в срок, а специалисты-наладчики так и не появились.
 Римо не удержался от язвительного комментария на эту тему. Долгая дорога из Пхеньяна порядком ему наскучила.
 — Странно, что, похитив сокровища, воры не взяли с собой и это чудо, — Чиун обвел рукой мраморные плиты, поросшие репейником. — Но зачем я тебе это говорю? Ведь ты приехал сюда не из любви к Синанджу, а чтобы узнать, как убить того, кого тебе не удастся убить вовеки.
 — То есть ты хочешь, чтобы я признавался в любви к хлевам? — едко вопросил Римо.
 — Разве Нью-Джерси — хлев? — поднял брови Чиун.
 — Да уж воняет там не так, как в Синанджу.
 — И Мастеров Синанджу там тоже не делают.
 У въезда в деревню замерли шеренгой старейшины, дабы почтить возвращение великого Мастера. Старейшины были счастливы, что на этот раз им не придется огорчать его известием о пропаже сокровищ Синанджу. Это было вполне объяснимо: сокровища украли еще перед прошлым приездом Чиуна с благословения шефа северокорейской разведки, пытавшегося заставить Дом Синанджу работать на Ким Ир Сена и его правительство.
 План, разумеется, не удался. Шеф разведки покончил жизнь самоубийством, что было весьма мудро с его стороны, но, к сожалению, унес с собой в могилу секрет местонахождения похищенных сокровищ. А поскольку секрет этот он при жизни отказался открыть даже самому Ким Ир Сену, сокровища можно было считать безвозвратно утерянными.
 Конечно, теперь Ким Ир Сену никаким способом не удалось бы возместить Дому Синанджу утрату. Вопрос был в другом: должен ли он понести наказание за действия своего подчиненного? В этом, конечно, тоже не было сомнений, но пока Чиун раздумывал, какого именно наказания заслуживает столь вопиющий поступок, Ким Ир Сен изо всех сил старался загладить свою вину. С этой целью по приказу Отца народа к Синанджу были проложены три новые шоссейные дороги, а во всех учебниках истории появилась целая глава, восхваляющая древний род ассасинов и его заслуги перед корейской нацией.
 Северокорейские студенты и школьники, изучая марксизм-ленинизм и постигая преимущества рабочих комитетов, на следующей лекции вдруг неожиданно получали обширную информацию о фамильном древе Синанджу и заучивали похвалы в адрес фараонов и королей, исправно вносивших за услуги ассасинов установленную плату.
 Подобное противоречие, однако, ничуть не волновало многомудрых школяров. Все равно о марксизме они знали только одно — надо побыстрее сдать по нему экзамен.
 А потому, ничуть не смущаясь, они аккуратно записывали, как фараон Эхнатон пожаловал сорок нубийских статеров мастеру Ги, как лидийский царь Крез заплатил четыреста талантов золотом, а Дарий Персидский пожертвовал бриллиант в сто каратов, — и это на следующей странице после учения о роли масс и о признаках революционной ситуации.
 Со своей стороны Чиун, убедившись, что Ким Ир Сен сделал все возможное, решил оставить его в покое. Особенно повлияла на его решение церемония встречи — три тысячи школьников, выстроившись на поле в пхеньянском аэропорту, размахивали флагами с эмблемой Дома Синанджу и хором скандировали:
 — Слава тебе, доблестный род ассасинов, да будут праведность твоя и твое величие править в мире, навеки вознагражденном твоим присутствием...
 — Они же не понимают, что говорят, — нетерпеливо шепнул на ухо Чиуну Римо, уже потерявший надежду, что церемония когда-либо закончится.
 — Почести нельзя презирать. Кстати, вашим студентам и Америке не мешало бы поучиться манерам у этих детей.
 — Наши студенты эту абракадабру ни за что не выучат, — хмыкнул Римо.
 И тут же поплатился за это — всю дорогу от Пхеньяна до деревни Чиун без устали перечислял все малые и большие несправедливости, которые претерпел он от своего нерадивого ученика, добавив в конце проявленное презрение к почестям и пообещав при этом, что терпение Мастера не безгранично и подобное отношение в скором времени даст плоды.
 — И, наверное, ты считаешь, что старейшины Синанджу — тоже глупцы, раз они пришли сюда, чтобы воздать почести прибывающим?
 — Да нет, — пожал плечами Римо. — Почему бы им не воздать нам почести? Мы их кормим уже несколько тысяч лет.
 — Мы — плоть от плоти их, — с упреком сказал Чиун.
 — Ну уж не я, папочка.
 — Конечно, не ты. Но твой сын — будет.
 — Да ведь у меня нет детей.
 — Это оттого, что ты все время волочишься за этими белыми вертихвостками. Но если ты женишься на здоровой корейской девушке, то родишь мне наследника и я воспитаю его. Потом он тоже женится на кореянке, и вскоре все забудут, что на славном знамени Дома Синанджу было когда-то позорное белое пятно.
 — Кстати, папочка, — прищурился Римо, — может, и у тебя затесался где-нибудь белый предок. Тебе это не приходило в голову?
 — Только в ночных кошмарах.
 Чиун вышел из машины и величественно поклонился в ответ на поклоны шеренги стариков в развевающихся белых одеяниях.
 Римо взглянул поверх голов встречающих. До самого горизонта уходила за холмы лента абсолютно девственной шоссейной дороги. Единственным транспортом, когда-либо ходившим по ней, были случайно забредавшие сюда из соседних деревень яки, то и дело оставлявшие на нетронутом колесами асфальте свои визитные карточки. После чего из Пхеньяна неизменно вылетал специальный вертолет, в обязанности экипажа которого входило следить за тем, чтобы автострады Синанджу-Один, Два и Три (поскольку с другой стороны к деревне вели еще две шоссейные дороги) всегда оставались безупречно чистыми. В этом, согласно заявлению корейского правительства, оно видело малую частичку своего долга по отношению к деревне и ее обитателям.
 — Счастлив видеть вас! — обратился между тем Чиун к старейшинам. — Вы видите, на родину я вернулся не один — я приехал вместе с Римо, моим сыном. Я больше не держу на него зла за то, что он не бросился на поиски наших сокровищ, как только они исчезли. Многие ведь поступили еще хуже, не удосужившись даже предложить в жертву свои жизни, лишь бы бесценные сокровища были найдены.
 Шеренга в белом, выстроившаяся вдоль обочины автострады Синанджу-Один, согласно закивала.
 — Но вас, возможно, все же удивит, почему я не держу зла на Римо, — ораторствовал Чиун.
 — Я думаю, это их нисколько не удивит, папочка.
 Терпение Римо было на пределе.
 Старейшины, нарушив неподвижность строя, беспокойно вскинули головы. Два великих Мастера явно в чем-то не соглашались. Обычно результаты подобного несогласия впрямую сказывались на старейшинах — те это помнили и очень боялись.
 Чтобы успокоить стариков, Чиун умиротворяюще поднял руку:
 — Мой сын разгорячен после долгой дороги и не вполне владеет собой. Так почему же, спросите вы, я больше не держу зла на Римо? Во-первых, он приехал сюда учиться. Он снова прочтет все свитки Синанджу, и знаете для чего?
 — Да знают они, знают, папочка...
 — Не мешай. Ничего они еще не знают. Он прочтет наши свитки для того, чтобы выступить против силы, которой он пока не может нанести поражение. А почему?
 Слушатели скромно молчали.
 — Он не может победить ее, потому что не знает, что это за сила.
 — Скажешь, — пожал плечами Римо, — так буду знать.
 — Отстань. Все равно это тебе не поможет. Ты не сможешь совладать с этим злом, пока не отыщешь сокровища Синанджу! — с триумфом заключил Чиун.
 — Ах вот, значит, в чем твоя игра, папочка, — с укором протянул Римо.
 Ему до колик надоели разглагольствования старика. Понятно, что Чиун знает, против чего им придется выступить, как понятно и то, что сразу он все равно не скажет об этом. Но рано или поздно он все равно расколется, а поэтому не стоит и торопиться.
 Однако к следующей тираде своего наставника Римо явно не был готов. Вернее, к той жертве, которую Чиун предложил деревне от его, Римо, имени.
 — Но, снедаемый скорбью и невыносимыми муками совести, мой сын Римо, дабы искупить небрежение к утерянному сокровищу, решил подарить Синанджу другое — взамен. Радуйтесь, братья, ибо он решил подарить нам сына!
 Вздернув, как по команде, длинные бороды, старейшины разразились бурей аплодисментов.
 — Сына от одной из первых красавиц Синанджу! — продолжал Чиун.
 — Ну, тут ты перегнул, папочка... Бездетным я не помогаю.
 — Не можешь же ты оставаться бездетным всю жизнь. А если родишь сына от белой женщины, она вскоре сбежит от тебя, как делают эти белые вертихвостки, и о нем некому будет заботиться. Но если матерью твоего ребенка станет корейская девушка, он будет расти в неге и величии, как и подобает сыну Мастера Синанджу.
 — Не желаю я никаких детей, папочка.
 — Стоит только попробовать — и тебе понравится, я уверен.
 — Нет уж, лучше ты пусти меня к свиткам. Я сразу понял: если ты этого парня узнал, значит, там об этом что-то написано. Так что читать их я готов днем и ночью, пожалуйста. Но жениться — уволь.
 — Твоя женитьба продлится всего одну ночь. Или нет — даже несколько мгновений. Пожизненной верности от тебя не требует никто. Дай лишь своему семени упасть на благодатную почву и предоставь наследника Синанджу попечению любящей матери.
 — Так где лежат наши свитки?
 — Не будет женитьбы — не будет свитков. Решай.
 — Неделю назад ты просто умолял меня прочесть их.
 — Потому что именно тогда тебе не хотелось делать этого.
 Римо вздохнул. Ладно, чем скорее он до них доберется, тем быстрее поймет, что именно узнал Чиун тогда у Литл Биг Хорн.
 К тому же одна только ночь — дело не слишком хлопотное. Растить собственный приплод ему не придется. И будет кому передать потом звание Мастера.
 Взгляд Римо рассеянно скользил по холмам, покрытым чахлым лесом и пересеченным узенькими тропинками. Меж холмов убегали вдаль три пустынные автострады. А если вообще не учить его Синанджу?.. Улыбнувшись, Римо покачал головой. Эту мысль он мог допустить только как шутку. Чтобы его сын не изучал Синанджу, не был одним из них — такое нельзя даже представить. Это было бы нарушением естественного порядка вещей.
 Правда, при этом вовсе не обязательно, чтобы его матерью была женщина именно из этой деревни... Нет, американец сидит в нем крепко — до женитьбы и рождения сына пусть хоть немножко, но влюбиться все-таки хочется.
 — Ладно, — наконец кивнул он. — Эх, была не была... В конце концов, одна ночь — не вся жизнь.
 — А наутро я вновь вручу тебе свитки и ты опять прочтешь о правилах восхваления фараонов Верхнего и Нижнего Нила, узнаешь, как соблазнить куртизанку при дворе миньского императора... Все, чему я пытался учить тебя некогда, ты сможешь теперь познать сам. А твоей женой будет первая красавица. Я выберу ее лично.
 — Нет, так мы не договаривались! — запротестовал Римо. — Выбирать буду я.
 — Ладно, как хочешь. Выбери самую привлекательную. Самую сметливую. Самую работящую. И да поможет тебе твой разум.
 Чиун сиял, как начищенный медный таз.
 Но когда Римо встретился наконец с девушкой, предназначенной ему в невесты, то сразу понял — не только первые красавицы, но и все, кто мог претендовать на какой-нибудь номер в этом ряду, давно покинули Синанджу по трем неезженым автострадам. Остались лишь те, кто не надеялся найти себе партию даже в Пхеньяне, бесплодки, вечные девственницы. И Пу Каянг.
 Пу Каянг имела метра полтора роста, весила килограммов сто и знала по-английски два слова. Не «да» и «нет», не «здравствуйте» и «до свидания». Это были слова «брачный договор».
 Во всех остальных случаях Пу Каянг изъяснялась исключительно по-корейски, причем на диалекте Синанджу, который Римо тоже неплохо знал. Однако на смотринах от имени Пу выступала ее матушка.
 Сама Пу не думала о себе как о толстушке, ей больше нравились слова «в полной зрелости». Единственной же причиной затянувшегося девичества она искренне полагала отсутствие в Синанджу достойной пары. В Пхеньяне, по ее разумению, смотреть тоже было особенно не на что Ведь она была дочерью самого пекаря и ей принадлежало право первой пробы с каждой партии лепешек из отцовской печи. И это право она собиралась оставить за собой даже когда станет женой белого Мастера Синанджу.
 И самое главное: она ни за что не покинет Синанджу и не станет селиться более чем в часе ходьбы от дома дражайшей матушки.
 — И останешься здесь, даже если я уеду? — Римо решил все выяснить до конца.
 — Да, — кивнула невеста.
 — Тогда прошу тебя стать моей женой.
 — Мы еще не выяснили, чей будет дом.
 — Он твой.
 — А посуда? Обеденный сервиз, чайный, праздничный и...
 — Все тебе, любимая!




 Глава пятая


 Это был великолепный план. Даже израильтянам впоследствии пришлось признать это. Под покровом ночи тысячи доу — утлых арабских рыбацких суденышек — отплыли из главного порта Идры, держа курс к берегам Израиля.
 Если бы идрийская армия воспользовалась недавно купленными советскими эсминцами, французскими канонерками или устроила бы конвой из нескольких имевшихся истребителей, Шестой флот США, безраздельный хозяин средиземноморской акватории, уничтожил бы цели еще до того, как они появились на экранах радаров израильских станций.
 Но рыбацкие доу были сделаны из дерева. Правили ими иракские рыбаки, как свои пять пальцев знавшие русло Евфрата. Своих соседей — Сирию и Идру — иракцы в общем-то не очень жаловали и терпеть не могли иранцев, которые даже не принадлежали к потомкам пророка, а были всего-навсего презренными персами. Однако встреча с мистером Эрисоном заставила и их уверовать в то, что война с Израилем, безусловно, стоящее дело.
 — Мы горды тем, что мы — арабы.
 Об этом отрадном факте иракцы не замедлили известить своих пассажиров в мундирах идрийской армии.
 — Мы — арабы, — кивали идрийцы, и острые носы деревянных корабликов резали волны, одолевая мили долгого пути к берегам Аравии.
 Странному мистеру Эрисону подчинялась даже погода: днем, когда американские самолеты неминуемо должны были обнаружить флотилию, над морем повис туман. Ночью на горизонте показалась армада Шестого флота. Море, насколько хватало глаз, было покрыто черными громадами кораблей, мигали огни, лучи прожекторов вспахивали волны. Было достаточно одной команды, чтобы обрушить всю эту устрашающую мощь на утлые посудины потомков Синдбада.
 И многие из людей, сгрудившихся на деревянных палубах рыбацких судов, в отчаянии начали было взывать к Всемогущему, умоляя его увести железных монстров за горизонт и оградить от опасности детей пророка.
 Но, к ужасу возносивших молитвы, мистер Эрисон отдал своему деревянному флоту приказ подойти вплотную к стальным чудовищам. Суденышки даже не пытались спрятаться. Они нападали.
 — Ради Аллаха, что вы задумали, генерал? — обратился к нему полковник Хайди, которого мистер Эрисон назначил начальником штаба идрийской армии.
 Полковник происходил из небольшого горного племени, обитавшего на краю великой пустыни. Он ненавидел море и боялся воды, однако первым шагнул на зыбкую палубу рыбацкой лодки, дабы подать пример своим соплеменникам. Но при виде деревянных суденышек, сомкнутым строем шедших против самого мощного в мире флота, в душе полковника начало постепенно расти смятение.
 — Что вы задумали? — переспросил он, потянув мистера Эрисона за рукав мундира.
 Пальцы полковника словно наткнулись на камень, прикрытый тонким сукном.
 — Таких трофеев наша армия еще не видела.
 — Трофеев?!
 Полковнику Хамиду Хайди показалось, что он ослышался. За два года, проведенных в русском военном училище, он усвоил, что Шестой флот США — один из трех крупнейших в мире. Данные о двух других русские оберегали особенно тщательно.
 — Подумайте, полковник, какую славу принесет нашей армии победа над американским флотом. Над лучшими из лучших моряками, офицерами, летчиками и самым мощным вооружением в мире. Это ли не достойная задача, черт возьми?
 — Но, генерал, разве цель войны — не победа? И не лучше ли начинать атаку, выяснив сначала слабые места неприятеля?
 — Кому нужна такая победа, полковник? Тогда начинать следует с военных госпиталей, притом с тех, где лежат получившие смертельные ранения.
 — Но я никогда не слышал и о тактике, когда блоха стремится победить верблюда.
 Темные глаза полковника Хайди сузились на бронзовом, с резкими чертами лице потомка многих поколений воинов пустыни.
 — Не беспокоитесь, полковник, вы ее оцените.
 Улыбнувшись, мистер Эрисон начал вполголоса напевать старинную песню, в которой говорилось о великих битвах прошлого — битвах, в которых арабы не знали поражений. Они победили крестоносцев, индусов, персов и франкских рыцарей.
 Так же победят они и этот американский флот, растянувшийся до самого горизонта и способный в мгновение ока уничтожить любой город на берегах Серединного моря — того самого моря, где родилась западная цивилизация, которую стерег сейчас этот многоголовый дракон из огня и стали.
 — Вспомните, — прервал песню мистер Эрисон, — и передайте другим. Слово «адмирал» — арабское слово, полковник. Когда-то вы выигрывали великие морские сражения. И снова будете выигрывать их.
 — Нет, — покачал головой Хайди. — Мы все умрем в этой водяной пустыне.
 — Умрем мы так или иначе, так лучше умереть, как подобает воинам.
 И Эрисон отдал деревянным корабликам команду рассредоточиться. Словно деревянные жуки, расползлись они по угольно-черному морю, окружая замершие в чутком сне стальные громадины.
 От радаров станций слежения Шестого американского флота не ускользало ничего. На экраны бесстрастных приборов попадала и муха, севшая на хвостовое оперение установленного на палубе «томагавка», и импульсы динамитных шашек, которыми глушили рыбу с лодок в полумиле от берега, и взрыв русской атомной боеголовки на другой стороне Земли. Не говоря уже о ракетах, самолетах, даже артиллерийских снарядах, случись одному из них разорваться на суше, в небесах или на море.
 Акустики флота могли слушать все телефонные переговоры от Рима до Тель-Авива и от Каира до Триполи.
 На экранах радаров оказывался и самолет, взлетавший в афинском аэропорту, и воздушный шар с туристами, поднявшийся с побережья Кипра.
 Отмечали они и подводные лодки, бороздившие глубину у самого дна, и раненого ската-манту, спасавшегося от стаи голодных акул в двух милях под килем крейсера. Торпеда, выпущенная в двадцати милях от стоянки судов, попадала в поле их зрения, едва вылетев из аппарата.
 Лишь одного не улавливали хитроумные приборы — плывущий по соленым волнам обыкновеннейший кусок дерева.
 Да эго и понятно — ведь военные корабли перестали строить из дерева лет сто назад, а может, и больше.
 И поэтому идрийский флот из тысяч деревянных лодчонок подобрался к самым бортам огромных сильных кораблей, и когда они подошли вплотную, страх сковал сердца доблестных идрийских воинов. Казалось, сама цивилизация Запада возвышалась над ними, грозя отправить на дно мощью своих орудий, жалами смертоносных ракет и ревом железных ястребов.
 — Что нам теперь делать? — шепотом спросил полковник Хайди.
 Еще минута — и их просто затянет под гребные винты и от всей идрийской флотилии останутся лишь щепки, плавающие на поверхности океанских вод.
 — Нападать — во славу вашего племени, вашего народа и вашей веры! — в полный голос ответил мистер Эрисон, и полковник Хайди забормотал молитву.
 Но мистер Эрисон предусмотрел все — и с лодки на лодку полетел шепот:
 — Снять веревки на зеленых тюках!
 Полковник вспомнил, что еще при погрузке эти тюки показались ему слишком тяжелыми для еды и слишком легкими для какой-либо амуниции. И некоторое время пытался догадаться, для чего мистер Эрисон приказал погрузить их по два на каждую лодку поверх ящиков с боеприпасами.
 Но когда солдаты на палубе сняли веревки с одного из тюков, стоявшая у борта винтовка словно прыгнула в его сторону. Ага, магниты — магниты, привязанные к веревочным лестницам. Хайди, не имевший оснований жаловаться на сообразительность, мгновенно догадался, каким образом собиралась идрийская армия штурмовать американские корабли.
 А почему нет? У борта стальных гигантов доу находились в абсолютной безопасности — вне зоны досягаемости орудий, самолетов и ракет. Мистер Эрисон разработал совершенный план быстрой и полной победы над самым большим и современным флотом в истории человечества. По веревочным лестницам идрийские воины — ножи в зубах и жажда победы в сердце — вскарабкались на борт авианосца «Джеймс К. Поук» и с военным кличем сынов пустыни хлынули на спящие палубы.
 Капитан авианосца, изучавший в каюте сообщения о военных полетах русских над Крымом, услышав крики, доносившиеся с палубы, лишь с улыбкой покачал головой, уверенный, что экипаж устроил вечеринку Морские пехотинцы, стоявшие в карауле, дрались как львы, но нападавших было гораздо больше. Летчики, не имевшие опыта рукопашного боя, и вовсе не могли долго сопротивляться врагу. Матросы сражались даже топорами и швабрами, но все было напрасно.
 Зеленое знамя ислама взвилось над капитанской рубкой «Джеймса К. Поука», и в первый раз со времен битвы при Лепанто средиземноморские берега стали свидетелями победы арабского военного флота.
 Пленных не убивали. Новый дух наполнил отныне сердца идрийских воинов, и частью его было уважение к тем, кто достойно сражался.
 — Ну а теперь скажите правду, полковник, — обратился мистер Эрисон к Хамиду Хайди. — Получали ли вы хоть раз в жизни подобное удовольствие?
 — Это больше, чем удовольствие, — покачал головой Хайди. — Это и есть сама жизнь.
 — Я знал, что вы это скажете. И как вы теперь насчет атаки на израильские базы в Негеве?
 — Только с одним условием — я не намерен драться с резервистами. Нашим противником должна быть регулярная армия, — вскинул голову полковник.
 Его уже мало заботило то, каким образом собирается мистер Эрисон победить страну с самым большим в мире количеством вооружения на квадратный дюйм.
 В Вашингтоне сообщение о нападении грянуло как удар грома. Ядерный авианосец оказался в руках одной из самых слаборазвитых стран, до сей поры сосредоточивавшей свои военные усилия на взрывах кошерных ресторанов в Париже, похищениях американских священников и безуспешных попытках купить атомную бомбу, дабы применить ее в священной войне с неверными. Теперь у них было более чем достаточно этих бомб, а также ракет и разного другого оружия. Они находились в самом центре Шестого флота и могли — если бы только знали, как пользоваться захваченным оборудованием, — уничтожить Вашингтон. Нью-Йорк или любой другой город мира.
 Но генерал Мумас не собирался уничтожать города, он требовал передачи их в его собственность. И не только городов — всех частей и стран света, где урожай не зависел от засухи и не было мухи цеце. Иными словами, он требовал то, что обычно называли первым и вторым миром.
 Решение проблемы было непростым и требовало немалого мужества: решатся ли Соединенные Штаты потопить собственный боевой корабль? Сложность усугублялась тем, что мужество это требовалось от одного человека — президента Соединенных Штатов Америки.
 — Я не собираюсь платить за это жизнями американских парней. — Таковы были первые слова президента. — Есть другие варианты решения.
 В санатории «Фолкрофт», в кабинете доктора Харолда У. Смита зазвонил телефон.
 — Если мы нуждались в вас раньше, то это не идет ни в какое сравнение с нынешней ситуацией, — раздался в трубке голос президента. — Пошлите ваших людей на захваченное судно и верните флагмана Шестого флота Америке.
 — Видите ли... В данный момент я лишен возможности сделать это.
 — Как это понимать?
 — Дело в том, что оба моих подчиненных вернулись и Корею, в ту самую деревню... Ну, вы сами знаете.
 — Вызовите их немедленно! Объясните им, что это самое важное из всех заданий.
 — Я постараюсь. Но боюсь, что они больше у меня не работают.
 — Не работают? Они не могут так просто оставить службу. Это невозможно, и вы это знаете.
 Обычно спокойный и хорошо поставленный голос президента предательски задрожал.
 — Кто сможет помешать им сделать это, господин президент?
 — В таком случае умоляйте их, стойте на коленях, предложите им все, что они захотят — хоть всю Калифорнию, если им придет такая мысль. И помните, что в ином случае нам придется отдать ее этому маньяку Мохаммеду Мумасу.
 — Попытаюсь, сэр, — ответил Харолд У. Смит.
 А цивилизованный мир готовился к закланию.
 Церемонию бракосочетания Пу Каянг и белого Мастера Синанджу, разумеется, не могла прервать такая мелочь, как срочный звонок из Америки.
 Для любого Мастера брак — священное действо, объяснил на ломаном английском деревенский пекарь, отец брачующейся. Именно ему пришлось поднять трубку, потому что Чиун, почитавший, как известно, белого своим сыном, занимал в свадебной процессии почетное место и не мог пренебречь своими обязанностями.
 По обычаю, по полу хижины пекаря разбросали четыре мешка ячменных зерен. В воздухе, дразня обоняние гостей — в том числе и великих Мастеров Синанджу, — плавал запах жареных свиных ребрышек. Тем не менее все знали, что Мастера Синанджу не едят свинину, а довольствуются рисом.
 На протяжении веков эта деревня была родиной великих Мастеров Синанджу, и теперь, когда сын Чиуна брал в жены красавицу Пу Каянг, жители могли быть уверены и том, что род Мастеров продолжится. А раз так, то у жителей Синанджу была надежная гарантия благосостояния, причем не требовавшего с их стороны особых усилий.
 Мастера обеспечивали деревню всем необходимым не одно тысячелетие, и было похоже на то, что и впредь все будет точно так же. А белая кровь рассосется за одно-два поколения, да и вообще это не особенно важно.
 За ее долгую историю Корею завоевывали не раз — сначала монголы, потом китайцы, японцы. Маленьком стране нечасто выпадала возможность распорядиться своей судьбой. Исключение составляла лишь деревня Синанджу — слава Мастеров хранила ее от захватчиков. И когда на смену власти азиатских императоров пришло европейское изобретение — коммунизм, все знали, что со временем и это пройдет. Все пройдет, и останется лишь Синанджу.
 Пу Каянг несли по улицам под восторженные крики односельчан, выстроившихся от главной площади до самого ее дома.
 В доме новобрачную смиренно ожидал Римо, облаченный в европейский костюм, наскоро сшитый по такому поводу местным умельцем. Не забыли даже о белом галстуке. Чиун предпочел ограничиться белым кимоно и островерхой соломенной шляпой, сильно смахивавшем на дымовую трубу — неотъемлемой частью местного гардероба для торжественных случаев.
 Римо с каменным лицом выслушал традиционные заверения родителей Пу в непогрешимой девственности его нареченной невесты.
 — Нисколько в этом не сомневаюсь, — заверил он родственников. — Ибо кто же отважится сделать это с ней по собственной воле?
 Чиуну ответ новобрачного не понравился.
 — Ты непочтительно отзываешься о женщине, которая станет твоей женой и матерью твоего ребенка.
 — Хотя бы сейчас не напоминай мне об этом, папочка.
 Наконец в хижину вошла сама Пу. Половицы скрипели и гнулись под ее шагами. Мать невесты улыбнулась жениху. Отец невесты тоже улыбнулся Римо. Шире всех улыбался Чиун. Новобрачный хранил молчание.
 Перед молодыми возник священник, специально для такой оказии привезенный из города. После произнесения им положенной речи Пу в ответ долго заверяла всех в своей преданности и любви, не забыв упомянуть о размерах полученного выкупа. Римо свел свое выступление к краткому «да».
 Поскольку Римо, по общему убеждению, был западным человеком, все настаивали, чтобы он поцеловал невесту, как это принято там, на Западе. Замирая от восторга, Пу подняла широкое лицо к мужу и закрыла глаза. Римо быстро чмокнул ее в щеку.
 — Так на Западе не целуют, — разочарованно протянула она.
 — А ты откуда знаешь? — удивился Римо. — Ты же никуда не ездила!
 — Я сейчас покажу тебе, как целуют на Западе.
 С этими словами Пу, встав на цыпочки, яростно присосалась к губам Римо, одновременно пропихивая между ними свой язык в деятельных поисках языка супруга.
 В первую секунду Римо показалось, что какой-то вампир с нечеловеческой силой пытается вырвать у него челюсти. В конце концов ему удалось вырваться из объятий Пу. Сплюнуть ему помешало лишь уважение к брачному ритуалу.
 — Ты где... научилась этому? — с трудом выговорил он.
 — Я много читаю! — ответствовала Пу с гордостью.
 — А, ясно... Ладно, вечером тебе придется потренироваться одной. У меня, знаешь ли, очень много работы... А что, свадьба еще не кончилась?
 — Есть еще много вещей, которые ты должен выполнить, Римо, — недовольно поморщилась Пу. — Наши совместные супружеские обязанности...
 — Все наши супружеские обязанности оговорены и этом... в брачном контракте.
 — Я говорю о других вещах... ну, ты сам понимаешь. О том, о чем обычно не говорят вслух.
 — Вслух говорят обо всем, — наставительно заметил Римо. — Брачные контракты для того и придуманы. Кстати, две сотни шелковых коконов должны доставить со дня на день.
 — Она права, Римо, — вмешался Чиун. — Кое-какие обязанности ты должен выполнить.
 — А ты, папочка, вмешиваешься в мою личную жизнь.
 — А ты как думал? — поднял брови Чиун.
 Замечание воспитанника немало его изумило. Римо знает его больше двадцати лет — и не глупо ли с его стороны говорить подобное? Он не только собирался вмешиваться в так называемую личную жизнь Римо, но и проследить за тем, чтобы плод этой личной жизни получил надлежащее воспитание. И Римо сам мог бы догадаться об этом.
 — Ну, если моя личная жизнь так тебя занимает, предоставляю тебе и эти самые обязанности, — прервал мысли наставника Римо.
 — Свои обязанности перед Синанджу я уже выполнил. Теперь очередь за тобой. — И, повернувшись к гостям, Чиун дал Римо понять, что разговор окончен. — За свою жизнь Римо успел узнать только белых женщин, — извинялся перед гостями Чиун. — А это — настоящие дьяволицы. Они замутили его разум. Но я уверен, что очень скоро он осознает, какое сокровище наша бесценная Пу, и нужным образом на это откликнется.
 — Он должен выполнить все это именно сегодня, — надулась Пу.
 — В контракте ничего об этом не сказано.
 — Это подразумевается! — упорствовала Пу.
 — Теперь ты сама видишь, моя милая, — обратился Чиун к невесте, — в каком обществе я вынужден был провести два десятка лет!
 Среди гостей возникло некоторое волнение, чему в немалой степени способствовали тяжелые удары по полу, сопровождавшиеся треском. Пу имела привычку топать ногами от ярости.
 — Но — нет-нет, я не жалуюсь, — быстро добавил Чиун.
 — Конечно, не жалуется, — поддержал его пекарь, отец невесты. — Мастер Синанджу не имеет права жаловаться.
 Все собравшиеся горячо с ним согласились.
 — Многие скажут, что у меня есть все причины для этого, и будут правы. Но я предпочел воздержаться. Разве достигнешь чего-нибудь жалобами? — развивал свою мысль Чиун.
 Все снова дружно поддержали его. Все, кроме Римо.
 — Жалобы — это вся твоя жизнь, папочка. День, прошедший без них, ты считаешь пропащим, — проворчал он.
 И все снова согласились с тем, что Римо неблагодарный. В особенности оценила эту мысль Пу.
 — Верите вы или нет — ныть он умеет здорово, — защищался Римо. — Придет день, и я останусь единственным Мастером в Синанджу, вот тогда, даю слово, вы все меня узнаете. Я помню все!
 Чиун, продолжатель дела Дома Синанджу, даже задохнулся от этих слов. Какая неблагодарность! Но что удивительно: как сумел этот паршивец уразуметь, что единственный путь к сердцам его смиренных односельчан — это хорошо сформулированная угроза? Шум в комнате смолк. Пу принялась было всхлипывать, но Римо, распахнув дверь, решительно шагнул во двор, блестевший под луной свежей грязью, и вскоре его высокая фигура уже поднималась по склону холма.
 Внутри сокровищницы Синанджу было пусто. Римо помнил те времена, когда все пространство между деревянными стенами было занято сундуками, нитками жемчуга, прекрасными статуями, россыпями золотых монет, отчеканенных при забытых дворах давно умерших правителей. Он, помнится, еще удивился, когда впервые увидел их — многие монеты выглядели совсем новыми. А какими прекрасными были статуи из слоновой кости! В этих сокровищах была сама история — нетронутая, живая. Дом Синанджу потерял не просто монеты и слитки золота, а память о том, сколь древен славный род ассасинов.
 Конечно, если бы Римо мог, то обязательно вернул бы сокровища, но это было не в его силах. А потому оставалось лишь служить верой и правдой Дому Синанджу, частью которого был он сам. Этого требовала память великих Мастеров Синанджу. Она и была подлинным сокровищем. То, что знал теперь он, его чувства, его разум, его тело.
 Чиун сдержал слово — свитки в ожидании Римо лежали на деревянном полу. Римо был уверен, что найдет упоминание о мистере Эрисоне в тех частях, где рассказывалось об услугах ассасинов Синанджу владыкам викингов, — фамилия была явно шведской или норвежской.
 Но, к его удивлению, именно этих свитков среди разложенных у стены пергаментов не было. Вместо них Римо нашел те, в которых рассказывалось о Риме и Греции — с двухтысячного года до Рождества до двухсотого года нашей эры. Римо принялся искать и в них имя Эрисона. Перед глазами его мелькали перечни даров, пожалованных ассасинам римскими императорами, списки услуг, оказанных им, замечания о новой странной религии, возникшей в далекой Иудее, о которой тогдашний Мастер писал, что она не имеет будущего, ибо любезна только рабам и бедным.
 Несмотря на это, мудрый Мастер посоветовал своим последователям изменить кое-что в новой вере, после чего она, несомненно, станет пользоваться большей популярностью. Надо лишь сделать так, чтобы она приглянулась и людям более состоятельным. А если просто повторять на всех углах «блаженны нищие» — вряд ли этим чего-нибудь добьешься.
 За сим следовал пространный комментарий, вызвавший некогда не менее пространные восторги Чиуна, — заметки о жизнеспособных и нежизнеспособных религиях. В нем говорилось, в частности, что за Иисусом люди не пойдут, поскольку его вера не защищает интересы богатых и могущественных, ее последователям не обещают при жизни власти и земных благ, и вследствие вышесказанного в ней нет места для ассасинов. Да и кто всерьез может увлечься сектой, учение которой предписывает прощать врагов своих?
 Однако время многое изменило, и христиане превратились в таких же надежных работодателей для ассасинов, как и последователи любого другого вероучения. Но вначале, особенно во втором веке, когда народы один за другим принимали новую веру, она доставила Мастерам Синанджу немало хлопот.
 Правда, были еще и уходящие в темную глубь веков культы Дионисия, Изиды, Митры и Молоха, к которым в Синанджу тоже всегда относились с опаской, но в этой части свитков Римо не обнаружил ни слова о мистере Эрисоне. Ни упоминания о нем, ни похожего описания. Но ведь он был. Римо сам видел его у Литл Биг Хорн.
 Подняв голову от свитков, Римо понял, что снаружи к сокровищнице Синанджу неспешной поступью приближается Чиун.
 Римо чувствовал движения его тела, слышал беззвучные шаги учителя, видел, как его маленькая фигурка появилась на пороге пустой деревянной хижины, еще недавно хранившей богатства тысячелетий.
 — Сокровища Синанджу, — вымолвил Чиун тихо.
 — Я знаю, — кивнул Римо. — Их больше нет.
 — Только когда мы снова их обретем, сможем справиться с этим мистером Эрисоном. А до тех пор пусть мир пребывает в безумии, Римо.
 — С каких это пор ты стал вспоминать о мире, папочка?
 — Стал. Потому что если бы его не было, нам было бы негде работать.
 — Ну, для ассасина есть работа всегда и везде.
 — Не всегда и не везде.
 Чиун сурово взглянул на Римо и в последовавшие пять минут угрюмо молчал, а затем с неохотой сообщил, что их вызвал доктор Смит из «Фолкрофта», но Чиун ответил ему, что ни он, ни Римо больше не покинут Синанджу.
 — Боюсь, — покачал головой Римо, — в отношении меня это обещание было опрометчивым.
 — Не было, потому что на тебе лежит ответственность перед Пу, нашей драгоценной Пу Каянг Уильямс. Надо же, какая смешная фамилия! Кстати, она интересовалась, обязательно ли ей сохранять ее.
 — Передай ей, что у нее передо мной вообще нет никаких обязательств.
 Телефонная линия была специально проведена в дом пекаря перед самой свадьбой. Римо подошел к аппарату, провожаемый враждебными взглядами новоиспеченных родственников. Подмигнув, он улыбнулся родителям Пу — те с негодованием отвернулись. Он улыбнулся Пу — та разразилась рыданиями. Телефонная трубка все еще лежала на столе.
 — Привет, Смитти. Если вы серьезно насчет ситуации, то, пожалуй, я выезжаю.
 — Хвала Провидению... Если не секрет, что заставило вас изменить ваши планы, Римо?
 — Какие там планы. Долг — прежде всего, сами знаете.
 — Да, верно... Дело в том, что у нас опять проблема Авианосец «Джеймс К. Поук», вместе с экипажем и вооружением, захвачен людьми этого шизофреника — Мохаммеда Мумаса, президента Идры. Как ему это удалось — не имею понятия, но сейчас все имеющееся на борту ядерное оружие находится в полном распоряжении этого психа. Пентагон уже переехал в подземные бункеры, вокруг захваченного авианосца дежурит весь Шестой флот, под его килем ждут приказа с десяток наших подлодок, но все дело в том, Римо, что мы не хотим расплачиваться жизнями этих ребят. Сможете проникнуть на корабль и спасти их?
 — Мне кажется, начинать нужно не с этого, а, так сказать, с головы.
 — Вы имеете в виду Мумаса?
 — Именно его, Смитти.
 — А если этот маньяк не боится смерти?
 — Ну, я уж что-нибудь придумаю.
 — А почему вы так взволнованы, Римо?
 — Не взволнован — просто я тяжел на подъем, и если бы не жизни десятков ни в чем не повинных парней, я, может, и не уехал бы отсюда.
 — Если бы я вас не знал, я бы подумал, что вас женили.
 В ответ Римо повесил трубку, после чего с миной глубокой печали известил Пу, что только зов его любимой родины смог бы вынудить его покинуть благословенные пределы Синанджу в первую брачную ночь — но, увы, сейчас именно тот случай. И еще не закончив фразы, понял, почему Чиун умеет так здорово врать — он лет сорок состоял в браке.
 Пу, просияв, ответила, что это не страшно, разумеется, она отправится с ним.
 — Я не могу взять тебя с собой, — запротестовал Римо, — это очень опасно.
 — Рядом с Мастером Синанджу никакая опасность не страшна!
 Лицо Пу лучилось радостью.
 Родители Пу, стоя в отдалении, согласно кивали.
 По мере того как родня паковала вещи, собирая молодых в свадебное путешествие, улыбка на лице невесты становилась все шире, и когда американский вертолет приземлился прямо перед домом пекаря, у крыльца уже ожидал багаж из пятнадцати сундуков самых разнообразных форм и размеров.
 — А это зачем? — сумрачно спросил Римо, указывая на ящик размером с малолитражный автомобиль.
 — Это наша супружеская постель. — Пу удивленно захлопала ресницами. — Мы же не можем начать медовый месяц без нее, правда, милый?
 К тому времени, как Римо наконец прибыл в Идру, он был готов убить кого бы то ни было без особых на то причин. По случаю хмурого утра, жары или дурного настроения. Подошел бы любой повод.
 Пу он оставил в дружественном Иерусалиме, пообещав на обратном пути из Идры забрать ее. Та скрепя сердце смирилась с необходимостью, взяв с него слово, что он вернется.
 Пу Каянг, дочь пекаря из корейской рыбацкой деревни, получила номер в отеле «Царь Давид». Когда-то в нем останавливались Анвар Садат, Генри Киссинджер и президент Никсон. Номер вполне удовлетворил Пу — при условии, что ей предоставят еще один для багажа и туалетов. А поскольку платил за все Госдепартамент США — Смиту удалось устроить это, — Римо велел администрации удовлетворять все просьбы жены.
 Старший портье нервно проглотил слюну.
 Вечером Римо был уже в Каире, где пересел на лайнер, вылетавший в Рабат, а оттуда рейсом марокканской компании вылетел в Идру.
 Республика Идра уже трижды подписывала с Марокко договор о политическом объединении и раза три объявляла Марокко войну как предателю интересов арабского мира. Остальные страны, от Йемена до Ирака, генерал Мумас почитал лояльными. Это распространялось и на Палестину — точнее, за отсутствием оной, на Организацию ее освобождения.
 В данный момент Марокко считалась союзником Идры в рамках пан-арабского договора, и потому марокканские самолеты могли беспрепятственно садиться в столице республики. Однако еще в Израиле Римо предупредили, что в Идре его могут ждать неприятности, причиной которых станет его американский паспорт.
 На что Римо ответил:
 — Посмотрим.
 И когда таможенник в идрийском аэропорту, хмуро глянув на Римо, потребовал паспорт, Римо убил таможенника.
 Даже самых хладнокровных людей брак способен довести до белого каления. Отфутболив голову таможенника к дверям, Римо вышел из здания аэропорта в толчею столицы республики Идра — маяка революции, стража ислама и неутомимого борца с сионистской экспансией.
 Паспорт Римо почему-то никого больше не заинтересовал.
 Большая часть великой идрийской армии отбыла в победоносный поход на Израиль, и поэтому резиденцию генерала Мумаса охраняли всего несколько человек. Сидя в караульном помещении, стражи в сотый раз слушали по радио репортаж о захвате идрийской армией авианосца «Джеймс К. Поук».
 Сообщение это каждый час передавалось по радиостанциям всего арабского мира. Великая победа — мужество и хитрость против превосходящих сил неприятеля. Идрийские солдаты проявили такое дерзновение и храбрость, что теперь их уважали даже враги. И хвалебные эпитеты в их адрес можно было увидеть уже не только в левых изданиях и листовках неонацистов.
 А люди... На улицах не было возбужденных толп, никто не стрелял в воздух в порыве радости. Новое чувство захлестнуло сердца людей — уверенность, подобной которой арабский мир не помнил с древних времен.
 Чтобы не устраивать шума, Римо просто прошел вслед за охранником, направлявшимся к дворцу, и вскоре уже входил в массивные двери отделанного мрамором помещения, известного под названием «Ставка командования революционного народа».
 Генерал Мумас, в белом кителе с таким количеством медалей, что их хватило бы на все войны за последние полтораста лет, сидел у радиоприемника, слегка кивая в такт заявлениям комментаторов, называвших его «солнцем исламского мира» и «величайшим арабским лидером всех времен».
 Римо вцепился в копну курчавых черных волос генерала и энергично встряхнул его. Несколько медалей со звоном упали на пол.
 — Ты — один из его людей? — спросил генерал. — Вы пришли все-таки за моей жизнью...
 — Я пришел за нашим кораблем.
 — У меня его нет, — развел руками генерал.
 Большим и указательным пальцем свободной руки Римо сдавил на генеральской шее тонкую жилку нерва.
 Генерал закричал.
 — Я... я больше не властен над ними! Клянусь... они не подчиняются мне!
 — А ты постарайся. Уж связаться-то с ними ты можешь, я думаю.
 — Я... я связывался... но они не желают слушать меня.
 — Так попробуй еще, — предложил Римо.
 Пока слуги тянули из соседней комнаты отделанный золотом телефонный аппарат, Римо задумчиво полировал физиономией генерала мраморную столешницу.
 Не будь этот тип в данный момент так ему нужен, Римо не задумываясь покончил бы с ним. Он чувствовал, что ненавидит даже эти мраморные стены. Но если бы его разум целиком захватила эта жаркая волна ненависти, действия Мастера Синанджу стали бы опасны прежде всего для него самого, а допускать подобное Римо не собирался.
 Именно холодный разум давал силу Мастеру.
 Наконец телефон подтянули к мраморному столу, и генерал, всхлипывая от боли, вышел на связь с бортом «Джеймса К. Поука». Он сразу узнал голос в трубке — это был полковник Хамид Хайди.
 — О брат мой, мы повелеваем тебе побеседовать с нашим гостем...
 — Я занят, — последовал резкий ответ.
 — Чем же можешь ты быть...
 — Приведением боеголовок в полную готовность. Мы на траверсе Иерусалима и накроем их систему Пво первым залпом.
 Генерал, покрывшись испариной, накрыл рукой трубку:
 — Может... попытаться остановить их?
 — Погоди. — Римо нахмурился. — Это дело нужно хорошенько обдумать...




 Глава шестая


 — Их нужно остановить, — кивнул Римо после секундной паузы.
 Мысль об Иерусалиме, исчезающем в ядерном вихре... Священный город трех мировых религий, родной дом для одной из них. И потом, за драгоценную Пу он тоже несет ответственность: в деревне Синанджу все знают, что ей нечего бояться, раз она под защитой Мастера.
 И если с ней что-нибудь случится, Чиун никогда не простит его.
 Что же, спасать священный город, столицу давнего союзника Америки, только из-за того, что он боится гнева Чиуна? Неужели Синанджу настолько вытеснила из его памяти уроки сестер-монахинь из приюта для сирот в Ньюарке, что он не подумал даже о том, что этот город — родина христианства? Неужели он дошел до этого?
 Дошел, хмыкнул про себя Римо, и довольно давно.
 — Скажи ему, что высылаешь им на помощь своего эмиссара.
 — Вы действительно поможете им?
 — По-моему, в этом они меньше всего нуждаются.
 — Но что вы сможете сделать в одиночку?
 — Пробрался же я сюда, — кивнул Римо на тело охранника, лежавшее у раскрытых дверей.
 — Может быть, нам удастся договориться?
 — Никоим образом.
 — Вы могли бы устроить так, чтобы ни один из моих людей на этом корабле не сошел бы на берег? Если да, то сколько вы просите?
 Римо давно разгадал ход мыслей генерала, но решил на всякий случай прикрыться маской непонимания.
 — Вы хотите уничтожить их? — спросил он, изобразив изумление.
 — Видите ли, у меня возникли трудности, суть которых, возможно, вам непонятна. Разумеется, я был и остаюсь борцом против империализма, сионизма, капитализма и угнетения. Я — за исламский образ жизни. — Генерал задумчиво отхлебнул из бокала виски с содовой — продукт столь же запретный для мусульманина, как свинина. — Но чтобы остаться во главе этой борьбы, нельзя мириться с существованием конкурентов. Или позволить, чтобы кто-то обошел меня в этом поединке со злом. Вы понимаете?
 — Не очень.
 — Предположим, они уничтожат гнездо сионистов, оккупирующих палестинские территории.
 — То-то вы будете рады.
 — Конечно. Это будет великая победа над нашим общим врагом, но победа не моя, а этого выскочки. Сначала он и его приспешники возьмут Иерусалим, а потом... кто знает? Дамаск? Эр-Рияд? Каир? Кто остановит их?
 — К чему ты клонишь, приятель?
 — От имени борцов с сионизмом, независимых арабских и исламских государств, мечтающих восстановить нашу законную власть над Иерусалимом и борющихся за это во имя Аллаха и нашего будущего, я предлагаю любую цену за то, чтобы ни один из находящихся на борту «Джеймса К. Поука» героических борцов за дело арабского мира не сошел с корабля на берег — ни сейчас, ни когда-либо впоследствии.
 — То есть я должен убить их?
 — Любую цену! И я гарантирую вам поддержку своего и любого другого правительства. Вы, должно быть, знаете — мы не бедняки.
 — Тогда для начала, генерал, вот что...
 И Римо перечислил все пришедшие ему на память сокровища, украденные некогда из деревни Синанджу, пока он, ученик Мастера, выполнял очередное задание КЮРЕ.
 — Даже для начала это многовато.
 — От вас требуется только сказать, где это находится, а и уж сделаю остальное.
 Обещание вкупе с заверениями в великой и неувядающей любви было дано немедленно. Возможно, американец и выполнит задуманное, но, безусловно, погибнет при этом и сам. И тогда генералу Мумасу не придется разыскивать весь этот умопомрачительный список.
 Но янки, однако, не дурак — знает, какой гонорар потребовать...
 Когда чертов американец уже находился на борту генеральского самолета, вылетевшего в район дислокации «Джеймса К. Поука», ныне переименованного в «Джихад», генерал связался с захваченным кораблем и попросил полковника Хайди к аппарату.
 Теперь он разыграет другую карту, и тогда выяснится, кто действительно сможет возглавить этот поход.
 — Дорогой полковник, — генерал постарался придать голосу некоторую задушевность, — мне показалось, что моей армии нужен новый командующий.
 — Нет, — коротко ответил полковник.
 — Что «нет»?
 — Нет никакого повода начинать со мной этот разговор, генерал. Я солдат, а не охотник за званиями. Я — один из победивших в честном бою. И если мне суждено носить генеральское звание, я получу его только на поле боя, поле чести.
 — Но и я говорю о чести — о чести получить звание фельдмаршала...
 — Вы хотите, чтобы я предал своего командира, генерал. Но я не стану этого делать. Я встречусь лицом к лицу с любым врагом, а умру я или вернусь с победой — это будет зависеть лишь от моего мужества и военного опыта. Но — больше никаких заговоров. Больше не будет убитых детей, автомобилей, начиненных взрывчаткой. Я собираюсь сражаться и умереть как солдат, как мужчина, как арабский воин.
 — Твои слова, о брат мой, проливают свет в мою душу. Твои честность и мужество будят во мне чувство стыда. Разреши же поздравить тебя с назначением первым заместителем командующего армией Идры!
 Генерал подозвал к аппарату другого полковника и, когда тот подошел, зашептал в трубку:
 — Этот Хайди определенно сошел с ума. Он замышляет убить всех вас, полковник. Приказываю вам немедленно арестовать его и принять у него командование. Вас я назначаю генералом. Действуйте, генерал.
 — Я не нанесу своему собрату по оружию удар в спину, — последовал ответ. — И если я заслужу генеральское звание, то убивая врагов, а не братьев-арабов.
 — Как верно! Как это верно, — с придыханием повторил генерал, после чего поинтересовался, есть ли поблизости другие полковники.
 За двадцать минут он предложил пост главнокомандующего дюжине кандидатов, но все они отвергли его предложение. При этом говорили они не нормальным, обычным, языком, а какими-то странными фразами, изъясняясь весьма напыщенно и цветисто.
 Последней попыткой генерала был разговор с полковником, из-за которого, собственно, все и началось. Бывшего полковника, а ныне генерала Эрисона очень заинтересовало известие о том, что скуластый американец с темными глазами вылетел на истребителе в сторону «Джеймса К. Поука», рассчитывая приземлиться прямо на палубе авианосца.
 — Он замышлял убить вас — и я спросил себя, не мой ли долг защитить величайшую из наших побед, предупредив вас о его появлении? Но вы в безопасности, генерал: я дал ему самолет, лишенный оружия. А поскольку за штурвалом не русский, а идрийский пилот, он, возможно, даже не дотянет до авианосца.
 — А что должен сделать в свою очередь я?
 — О, ровно ничего, лишь отложить атаку на Иерусалим и встретиться с другими арабскими лидерами. Вы будете назначены командующим победоносной армии всего арабского мира. Вы можете стать его единоличным правителем!
 На другом конце провода раздался громкий хохот:
 — Ах, генерал, да вы, верно, не поняли. Я ведь уже получил то, чего добивался. Мне не нужен весь мир — мне нужна война — милая старомодная война, Мумас!
 — О, конечно, конечно, борьба исцеляет душу. Но... ведь у всякой воины, генерал, должна быть цель...
 — Война сама по себе и есть цель, приятель! — снова рассмеялся Эрисон, и в трубке раздались гудки.
 Сев в самолет, Римо сразу понял, почему боевой потенциал идрийских ВВС, оснащенных самыми современными самолетами, какие можно купить за деньги, полностью игнорировался Мумасом, предпочитавшим похищать гражданские авиалайнеры, громить кошерные рестораны и взрывать дискотеки поблизости от американских военных баз.
 На высоте двух тысяч футов пилот идриец, сидевший за штурвалом самого мощного русского истребителя, повернулся к Римо и спросил его, как дела. Спросил он это по-русски. Римо помнил еще кое-что из русского времен средневековья, усвоенного им при изучении свитков Синанджу, в которых рассказывалось о службе ассасинов русским царям.
 — Кажется, все путем, — вспомнить странный язык было нелегко, но фраза все-таки получилась.
 — Хотите взять управление на себя? — спросил пилот.
 Он был одним из обладателей звания Героя Идры, в кителе, сплошь увешанном медалями за нанесение потерь врагу. В газетах сообщалось, что он успел сбить пятьдесят израильских, десять английских и двадцать американских боевых самолетов. В бытность свою на дипломатической службе он застрелил английского полицейского из окна идрийского посольства в Лондоне, а когда за это был выслан из Англии, то по прибытии на родину получил из рук президента награду за боевые действия против британских вооруженных сил.
 — Да нет, спасибо, — ответил Римо. — У вас прекрасно все получается.
 Глядя в бездонное голубое небо над головой, Римо ощущал себя его частью — птицей, облаком... Да, об этих новых истребителях говорили правду. Не машина — висящее за плечом оружие. Сам он оружия не любил, больше доверяя собственному телу, но для обычного двуногого такая машина могла сделать немало: он становился сильнее, быстрее, увертливее. Бам, трах — и ты уже в небе. Здорово!
 — Вам понравился мой взлет? — спросил летчик.
 — Замечательно.
 — Может быть, разбег надо было увеличить?
 — Может.
 — Сопротивление было слишком большим. Я потому и спрашиваю.
 — Я не знаю, — признался Римо.
 — Вам, значит, разбег не показался коротким?
 — Какой разбег?
 — Разве вы не русский инструктор?
 — Нет. Я пассажир.
 — Что?! — возопил пилот. — А кто же будет сажать эту штуку?!
 — А вы что, сами не можете?
 — Могу. Я делал это уже несколько раз на тренажере, но рядом со мной всегда сидел русский офицер...
 — Можете — значит, можете, — пожал плечами Римо.
 — Но на авианосец!..
 — И на него сможете.
 — Для этого нужно специальное обучение!
 — Я вас научу, — пообещал Римо.
 — Как же вы меня научите, если не умеете сами?
 — Я не говорил, что не умею. Я не умею только водить самолет.
 — Но это же чепуха какая-то! — вскричал насмерть перепуганный идриец.
 — Не волнуйтесь, — успокоил его Римо. — Все будет хорошо. Давайте, заходите на авианосец.
 Для этого им пришлось пролететь над всем Шестым флотом. Уже несколько минут их «пасли» американские истребители, пролетая в угрожающей близости.
 — Вы не думайте о них. Пусть они вам не мешают.
 — Как же мне о них не думать, спрашивается?
 — Я вас этому научу. И как сажать самолет — тоже.
 — Но вы же сами сказали, что не умеете.
 — Нет, — согласился Римо.
 — Мне кажется, вы сумасшедший.
 — Нет — просто еще живой и надеюсь таким же и оставаться. Итак, первое, на что вам нужно обратить внимание, — это небо.
 — Оно все забито американскими самолетами. И эти пилоты считаются лучшими в мире... хотя нет, лучшие, пожалуй, израильские. Мы, наверное, прокляты, нам все время попадается сильный противник.
 — Вы не следуете моим указаниям. Всмотритесь в небо. Думайте о нем, слушайте его, чувствуйте. Облака, воздух, влагу, простор... станьте частью всего этого.
 — Мне кажется, у меня почти получилось...
 — Теперь дышите. И думайте о своем дыхании. Думайте о вдохе, о выдохе, снова о вдохе...
 — Думаю... о, мне кажется, я чувствую себя лучше...
 — Разумеется. А теперь вспомните о самолетах — и забудьте о них.
 — Я и не вспоминал...
 — Конечно.
 — Но как вы это делаете?
 — Очень просто: если я велю вам не думать о желтом слоне, вы только о нем думать и будете. Но когда вы начинаете думать о дыхании, то автоматически отключаетесь от всего, что вокруг вас.
 — Да, это верно...
 — Ваше дыхание — самое важное, — продолжал Римо. — Растворитесь в нем.
 Он увидел, как опали судорожно поднятые плечи летчика, — тот явно расслабился. Теперь даже имеющийся у него малый опыт должен сработать. Римо помог ему снизиться, пройти сквозь облака, и когда внизу показался крохотный, словно поплавок, силуэт авианосца, всячески — отвлекал пилота от разговоров о посадке, заставляя его в то же время думать о палубе как о ровном, широком поле, а не как об обрыве или крае пропасти.
 Один из самых сложных маневров в авиации — посадка на зыбкую палубу военного корабля, но прежде чем пилот успел это осознать, истребитель уже заруливал на посадочную площадку. В этом и была хитрость — если бы пилот хоть на секунду вырвался из-под власти уверенного голоса сидевшего рядом с ним человека с широкими запястьями и понял, что все-таки сажает самолет, то неизбежно запаниковал бы.
 Самолет немедленно окружили идрийские солдаты, сплошь увешанные оружием, но они не держали автоматы наизготовку, как охранники в президентском дворце Эти люди вели себя совсем по-другому. Однако любому, осмелившемуся нарушить их обманчивое спокойствие, явно не поздоровилось бы.
 Именно так, вспомнилось Римо, вели себя и оджупа у Литл Биг Хорн. Здесь чувствовалась рука Эрисона, Римо не сомневался в этом.
 Правда, авианосец выгодно отличался от дакотской степи — песчаных бурь здесь не было. А значит, у мистера Эрисона не будет и возможности исчезнуть в песчаном смерче.
 Римо, выбравшись на палубу, повернулся к солдатам:
 — Эрисон. Не слыхали про такого? Я ищу его.
 — Это наш генерал.
 — И где он?
 — Везде, где ему заблагорассудится. Он не докладывает нам, — усмехнулся высокий малый с карабином.
 Поскольку Римо прилетел на идрийском самолете, солдаты приняли его за русского инструктора. Никто из них все равно не поверил бы, что их брат-идриец самостоятельно посадил самолет. Они наперебой рассказывали ему как замечательно генерал Эрисон научил их сражаться. Теперь они могли побеждать без помощи машин, лишь собственной храбростью.
 В сопровождении идрийского солдата Римо обошел ангары под верхней палубой. В кабине одного из истребителей сидел пленный американский летчик. У морских пехотинцев лишь отобрали оружие, но обращались с ними хорошо и даже кормили. В кают-компании держали под стражей матросов и офицерский состав. Но Эрисона нигде видно не было.
 В конце концов, тронув своего провожатого за плечо. Римо виновато произнес:
 — Вообще-то у меня для вас неважные новости. Я, видите ли, американец.
 — Тогда ты умрешь, — немедленно среагировал араб, вскидывая тупоносый «узи».
 Ствол смотрел Римо прямо в солнечное сплетение. Араб в долю секунды нажал на спуск — обычный солдат никогда не сумел бы так быстро сделать это.
 Но он был хоть и необычный, но все же солдат, и Римо размазал его по железной двери.
 — Корабль надо вернуть, — обратился он к морским пехотинцам, наблюдавшим за динамичной сценой из своего узилища.
 — Эти ребята задали нам перцу, — заметил один из них.
 — Теперь наша очередь.
 — Вот это верно!
 Подобным же способом Римо освободил запертых внизу моряков, затем — пилотов в ангарах. Там и началось сражение, постепенно приближаясь к капитанской рубке. Внутренние проходы в мгновение ока оказались завалены трупами. От стен и балок, высекая искры и сея смерть, рикошетировали автоматные пули. Бой шел с полудня и до полуночи, когда последний из идрийцев, зажав в руке нож, кинулся на моряка, вооруженного ручной гранатой. Победила, как и ожидалось, техника.
 И тогда из громкоговорителей раздался голос:
 — Вот это мне нравится. Таких ребят я люблю! Честь и слава вам, доблестные воины!
 Это был Эрисон.
 По палубе трудно было ходить — она стала скользкой от пролитой крови. Оставшиеся в живых с трудом держались на ногах. Римо, глубоко дыша, прислонился к залитой кровью лестнице. Иначе не назовешь — мясорубка. Не зря Чиун так часто сравнивал войну с бойней. Сражавшиеся в первые же минуты потеряли контроль над собой и дрались не с врагом, а скорее с собственным страхом. А теперь...
 Чикагские бойни и то лучше выглядят.
 Эрисона Римо нашел в рубке штурмана. Тот смеялся:
 — Да, вот это война!
 Глядя на него, можно было подумать, что он принимает парад по случаю праздника.
 — Но для вас она кончена, — заметил Римо.
 Он не стал применять какой-то особой тактики, ждать, пока Эрисон соберется, — просто с такой силой нанес ему два удара в солнечное сплетение и в голову, что услышал, как что-то лязгнуло о бронированную стену рубки. Оба удара попали в цель — испариться в песчаном столбе у мистера Эрисона просто не было времени.
 В следующую секунду Римо с изумлением осознал, что на один из его кулаков надет золоченый шлем с перьями, на другой — пробитая в самой середине золотая кираса.
 В Иерусалиме профессор археологии после недолгого изучения сообщил Римо, что такие доспехи носили арабские воины за много веков до рождества Христова. Профессора крайне изумило то, что выглядели древние трофеи совсем как новые.
 — То есть совершенно! Смотрите, вот клеймо мастера. И вот, видите — в насечке остался воск. Но уверяю вас, этот способ изготовления воска утерян в третьем столетии!
 — Да, я заметил.
 — Это, несомненно, подделка, но... но это невозможно, ибо все приемы, при помощи которых сделаны эти доспехи, забыты века назад! Как вам удалось изготовить их? Умоляю, признайтесь!
 — Да что вы, я не умею этого.
 — Где же тогда вы их взяли?
 — Сувенир на память. Друг подарил.
 — Чем, вы думаете, могло быть проделано это отверстие? — профессор указал на обширную дыру в золоченой дамасской стали.
 Подумав, Римо со вздохом произнес:
 — Кулаком, профессор.
 В отеле «Царь Давид» его встретила драгоценная Пу, освоившая за это время два новых английских слова.
 — Кондоминиум! «Блумингдейл»! — с триумфом изрекла она.
 За время, пока его не было, Пу успела познакомиться с очаровательной леди из Нью-Йорка. Леди очень жалела Пу, потому что та не одевалась по-западному. Вместе с новой знакомой они прошлись по иерусалимским магазинам, чтобы обновить ее гардероб. Там на столике пустяковый счет — каких-то восемнадцать тысяч долларов.
 — Как ты ухитрилась потратить восемнадцать тысяч в стране, которая производит в основном автоматы?
 — Но у меня же совсем ничего не было! — Пу надулась. — И даже мужа в первую брачную ночь тоже не было.
 — Тогда уж лучше трать сколько влезет.
 — Деньги не могут заменить любовь.
 — Да? Почему это?
 — Потому что я хочу кондоминиум и счет в «Блумингдейл».
 Внизу в вестибюле Римо ждало письмо. На конверте стоял штемпель Белфаста. В письме говорилось: «Я жду тебя».
 Из американского посольства Римо связался со Смитом, и вскоре подводная лодка уже несла его к берегам Корейского залива — к милым сердцу берегам Синанджу, родины наставника белого Мастера.
 — Это ты послал мне из Ирландии письмо, папочка? Мне его передали в вестибюле «Царя Давида».
 — Царь Давид, — Чиун досадливо поморщился, — был ужасным властителем. Евреи правильно сделали, что избавились от него. Он устраивал бесконечные войны. Для того чтобы похитить царицу Савскую, было достаточно нанять ассасина — так нет, он устроил настоящее побоище. В котором, кстати, погиб муж этой девицы. А кем он кончил? Персонажем этой... Библии. Вот что бывает, если вместо честной сделки с ассасином устроить войну.
 — Иными словами, это было не твое послание.
 — Каждая секунда, в течение которой ты не занят поисками сокровища, пропадает зря. Почему, скажи, должен я тратить на тебя свое время?
 — Вопросов больше нет. Благодарю, папочка.
 — Что, Пу уже понесла?
 — Нет, если только не совратила там кого-нибудь из местных хасидов.
 — Свое обещание ты не выполнил, — помрачнел Чиун.
 — Я сказал, что сделаю это, но не сказал, когда именно.
 В Белфасте, по улицам которого сновали английские броневики, не давая протестантам и католикам возможности окончательно истребить друг друга, а в тюрьмах томились сторонники этого самого истребления, питая тщетную надежду на призрачный уход англичан, который позволит им раз и навсегда разрешить противостояние двух конфессий одной религии, не затихавшее в течение многих столетий, в паб под названием «Боров и арфа» вошел невысокий, крепкого сложения человек в сером пиджаке и поношенной вельветовой кепке. Заказав для всех присутствующих пива, он поднял в воздух свой бокал с «Гиннесом» и с улыбкой произнес:
 — Поднимаю этот бокал за нашего обожаемого премьера! Да правит всеми нами еще многие годы мисс Хейзл Терстон, премьер-министр Великобритании! За ее здоровье, друзья!
 За соседними столами раздались громкие ругательства. В воздух полетели пивные кружки.
 По-прежнему улыбаясь, незнакомец осушил бокал.
 Громко рыгнув, он поставил его на стол. В руках сидевшего у стойки молодца заблестела сталь револьвера.
 — Ребята! — Пришелец поднял руку. — Вы тут материте нашу обожаемую премьершу, от которой тянет блевать и протестантов, и католиков вот уже сколько лет! Так, или я ослышался?
 Раздался выстрел. Пуля прошла над головой незнакомца, отколов длинную щепку от панели потолка.
 Чужак снова поднял руку:
 — Но если именно ее вы так ненавидите, какого же хрена стреляете в меня? Пойдите и забейте ей пару пуль в глотку!
 — Ты козел, приятель. Или не знаешь, что ее охраняют так, как не стерегут даже брильянты их долбаной короны?
 — Ну а вы-то что собираетесь делать? Так и будете палить в новобранцев из Лондона?
 — Делаем то, что хотим, парень, — прогудел громила за крайним столиком.
 — Да ни фига вы не делаете, ребята. — Незнакомец присел на край стола. — Прости, дружок, но вы тут просто просиживаете задницы. И боитесь тронуть даже волосок на этой английской глисте, а ведь пора, давно пора, братцы!
 — А ты выйди на улицу и скажи им все это, — посоветовали из угла.
 — А зачем? Я ведь говорю это вам, ребятки.
 — Тогда, приятель, придется именно нам сделать тебе в башке хорошую вентиляцию.
 — А почему нет, дружище? Ведь это во сто крат легче, чем прижечь задницу нашей обожаемой премьерше, мисс Хейзл Терстон, дьявол ее забери! Добавишь в Белфасте еще одного жмурика, а сам пойдешь в тюрьму Мейз осваивать тамошнюю тактику голодовки. Диета тебе не повредит. Да смотри, там и сдохнешь. Ничего не скажешь, подходящее занятие для сына Ирландии — голодать во славу английской суки, которая не будет возражать, если все парни в Белфасте отправятся вслед за тобою! Скажешь, не так?
 — Ты кто такой?
 — Я тот, кто еще помнит ту Ирландию, за которую дрались топором и мечом ваши предки, настоящие ирландцы Или все забыли битву при Бойне, где и ирландские, и британские воины дрались как львы? А кто вы теперь? Все, на что вы способны, — ворваться к соседу в дом и уложить во время ужина его и его семейство. Что с вами, парни? Вы ирландцы или шведы какие-нибудь?
 — Да при чем тут шведы?
 — А притом, что этих уже не заставишь воевать, хоть сядь им на голову.
 — А мы с ними воевать и не собираемся. У нас и так тут, в Белфасте, войны хватает.
 — Нет. В том-то все и дело, ребята. Не хватает ее вам — Незнакомец сунул в карман кепку. — Если бы у вас тут и правда была война — настоящая война, я бы сказал, старомодная, — вы бы вышли на улицы под музыку боевых волынок и встретились с врагом лицом к лицу, и все решилось бы в один день, а не растягивалось на сколько их есть в году, включая Рождество и День непорочного зачатия. Все было бы кончено — однажды и навсегда. Победитель получает все, проигравший платит. Чего вам терять, сами подумайте?
 — Безработицу, — хмыкнули за соседним столом.
 — Битое стекло на улицах.
 — Да чего там... от этой войны нам достается одно дерьмо — и ничего стоящего. И тут нас надули.
 — Именно, — кивнул незнакомец. — А вам всего-то и нужно выкинуть англичан из Северной Ирландии, а потом можете спокойненько резать друг друга.
 — Да этого никогда не будет.
 — Мы уж не одну сотню лет пытаемся!
 — Пытаетесь, да не так, — гнул свое пришелец. — Стреляете невесть в кого, а ведь нужна-то вам одна только баба.
 — Хейзл Терстон! — раздался над столами общий восторженный вой.
 — А я что говорю!
 — Да ведь к ней и близко не подойдешь.
 — А подойдешь — закаешься.
 — А вот я не только знаю, как подойти к ней, но и где держать ее до тех пор, пока чертовы британцы не уберут с Изумрудного острова свои задницы.
 — Чего-то ты много говоришь, парень. А как до дела дойдет?..
 — Так давайте со мной — увидите.
 — А еще по кружке поставишь?
 — По кружке я вам уже преподнес. А теперь подарю премьершу, если желаете. — Незнакомец снова натянул кепку. — Позвольте представиться, друзья мои. Меня зовут мистер Эрисон.
 — Что-то на О'Хару или О'Дауда не больно похоже.
 — Хорошее имя, старинное. — Незнакомец кивнул в подтверждение своих слов. — Не волнуйтесь, парни, меня вы полюбите. Так со всеми случалось — только сейчас они в этом вряд ли признаются.
 Охраной премьер-министра Великобритании ведал не только Скотланд-Ярд и несколько отделов Интеллидженс сервис, но и группа экспертов по борьбе с терроризмом, создавших вокруг этой леди поистине непроницаемый щит. Именно им принадлежала идея в один из достопамятных дней увести премьера из номера отеля вниз, в обеденный зал, за пять секунд до того, как спальня мисс Терстон взлетела на воздух.
 Все дело было в том, что у этих серьезных джентльменов имелся в распоряжении простой, но действенный код, благодаря которому в четырех случаях из пяти удавалось вычислить намеченную террористами жертву.
 Код этот родился в свое время благодаря усилиям тех великих умов, которые в первые дни второй мировой войны запросто раскрывали немецкие шифры.
 Этот код был совершенным продуктом простой и непогрешимой британской логики, все еще верившей — и не без основания — в здравый смысл. Именно благодаря ему анализ действий террористов, на первый взгляд беспорядочных и несогласованных, приводил к единому направлявшему их источнику — штаб-квартире КГБ в Москве.
 Несмотря на немалое разнообразие террористических актов в разных концах света, первая же попытка вывести некую общую картину приводила к одному выводу — все международные террористические организации действовали против Запада. И ни одна — против стран коммунистического блока и их союзников.
 Это была война, направленная против всего западного мира.
 Всю международную сеть террористов обучал, направлял и финансировал КГБ — именно поэтому многие теракты носили следы их характерного почерка. На первый взгляд случайные, разрозненные действия оборачивались единой разветвленной системой.
 А если есть система, то должен быть и ключ к ней, и поэтому люди из специального подразделения Бритиш интеллидженс регистрировали все сообщения о терактах, составляли графики, из которых постепенно вырисовывался сложный алгоритм терроризма. Особенно интересовала их деятельность ИРА. Радикальные марксисты, возглавлявшие эту организацию, трубили на всех углах, что они никак не связаны с Россией.
 Разумеется, они не могли защитить каждую вероятную жертву, но для защиты премьер-министра собственной страны возможностей у них было более чем достаточно.
 Поэтому вычислив время взрыва в спальне мисс Терстон, они смогли вовремя вывести оттуда ее обитательницу.
 Поэтому, когда госпожа премьер-министр отправилась в Бат, дабы отдохнуть с недельку на водах, они посоветовали ее шоферу свернуть с шоссе.
 — Снова будут взрывать? — поинтересовалась мисс Хейзл Терстон, дама с аристократически бледным, надменным лицом, скрывающим ее происхождение из семьи мелкого торговца в шотландской глубинке.
 Советник премьер-министра посмотрел на часы:
 — Примерно через две минуты на главном шоссе.
 — Вы всегда рассчитываете с такой точностью?
 — Почти, мэм.
 Через две минуты и пятнадцать секунд, когда кортеж премьер-министра выехал на узкую грунтовую дорогу среди золотых полей, освещенных бледным английским солнышком, где-то впереди послышался глухой грохот.
 — Очевидно, это они, — кивнула премьер.
 — Должно быть, — согласился советник.
 — Надеюсь, что никто не пострадал.
 И премьер-министр снова углубилась в газеты. Земля, по которой они ехали, издавна принадлежала овцеводам, и так же, как века назад, гнали они по узким дорогам свои стада. Машины, естественно, останавливались — по традиции, овцы имели преимущество даже перед «роллс-ройсом» главы правительства.
 Пастух в выцветшей от солнца и дождя кепке, разглядев, кому именно его отара преградила путь, подбежал к машине мисс Терстон, извиняющимся жестом прижимая руку к груди.
 Хейзл Терстон улыбнулась. Вот она, соль Британии. Разводят скот, пашут землю, растят детей и по первому зову Ее Величества становятся под знамена британских армий. Она помнила этих людей по своему детству, прошедшему в магазине отца. Помнила и хорошо их знала.
 Да, свой народ она знала — и люди знали ее. Премьерминистр опустила оконное стекло. Пастух нагнулся к машине. Мисс Терстон обратила внимание, какой странный у него посох — толстый, в верхней части круглое отверстие. Она не успела подумать, зачем оно. Пастух объяснил все сам, известив ровным голосом, что ежели английская сука не сделает все так, как он скажет, то пуля из этой вот штуки — он похлопал по посоху — размажет ее долбаные британские мозги по этой роскошной тачке и по всем ее олухам из охраны.




 Глава седьмая


 — Но вы же этим только погубите себя! — глаза Хейзл Терстон расширились от удивления. — Неужели вы думаете, что можно похитить и удерживать в плену премьер-министра Англии здесь, на английской земле? Вы просто не сможете меня нигде спрятать! Но если вы сейчас же сдадитесь, жизнь, пожалуй, я вам смогу гарантировать.
 Не получив ответа, она огляделась. Помещение было вполне просторным — сорок на сорок футов, одна из стен когда-то имела окна, но сейчас они были чем-то заложены. Единственным источником света была худосочная лампочка под потолком — ее, по всей видимости, питал электрический генератор. В комнате было сыро, но сырость в это время года для Англии дело обычное. В принципе она знала, где находится, — совсем рядом должен быть Бат. Это она смогла вычислить. Они ехали не больше пятнадцати минут, а за секунду до того, как этот маньяк завязал ей глаза, она видела, как их машине махали фермеры со старого римского акведука.
 Так что как бы ни старались они спрятать ее, в пятнадцати минутах от британского города это им никак не удастся.
 Она и советник по вопросам безопасности знали, что в районе исчезновения премьера уже блокировано все движение. Начат поиск, все транспортные средства досматриваются, всех внушающих подозрение отвозят в полицейские участки для допроса.
 Люди из разведки обыщут каждую комнату, кладовую, кухню, подвал, чердак в каждом доме в радиусе пятидесяти миль, а если понадобится, и дальше.
 — Возможно, люди из разведки будут здесь уже через несколько минут, — сухо известила премьер-министр похитителей. — Поэтому я даю вам последний шанс спастись от виселицы, джентльмены.
 — Заткни пасть — мы своего добьемся, и на этот раз уступить придется тебе! — бросил в ее сторону мужчина в твидовой кепке, тот самый, что был переодет пастухом.
 Кроме него, в просторной комнате находилось еще четверо. Советник премьер-министра, связанный, лежал в углу.
 — Вполне понятно, что сейчас вы в упоении от собственного успеха, но оно будет очень недолгим, уверяю вас. Согласитесь, что нет никакой возможности спрятать британского премьер-министра на английской земле, да еще в непосредственной близости от места похищения. Это невозможно, поверьте.
 — Нам этот твой треп ни к чему. Мы им еще там, в Белфасте, по горло наелись.
 — Тогда позвольте преподнести мою мысль в манере, без сомнения, более понятной для вас. Итак, если сейчас вы колетесь — гарантирую малую отсидку выйдете через пару лет и приметесь строчить диссертации о том, как нужно перевернуть мир вверх ногами, чтобы вы наконец стали головой, а мы, соответственно, задницей. Если нет — подвесим за яйца, и тогда всерьез пожалеете, что на вас не наехал через час после рождения броневик. Я понятно выразилась, джентльмены?
 — Заткни фонтан, или я тебе мозги вышибу!
 — Тогда стреляй быстрей, помойное рыло!
 — Если вы не изволите замолчать, мы сделаем с вами то же, что с лордом Маунтбаттеном!
 Этот тип был повежливей и к тому же знал, что произошло с прославленным героем британских ВВС — тому подложили бомбу в прогулочную яхту.
 — То есть точнее — то, что вы сделали с лордом Маунтбаттеном, сотнями невинных прохожих и солдат британской армии, не позволивших вам перерезать друг друга?
 — Поцелуй меня в задницу!
 — В хорошенькой компании придется мне умирать.
 Премьер-министр передернула плечами.
 И тут сзади раздался смех — громкий радостный хохот, от которого, казалось, задрожали замшелые стены. Премьер-министр обернулась с удивлением. Позади нее в стене отворилась дверь — светлый прямоугольник на фоне серого камня. За дверью вглубь шел проход — узкий, напоминающий лаз в подвал. Но это был не подвал — в стенах были видны широкие окна. Неважно, что они тоже были чем-то заделаны, все равно подвалы с окнами вряд ли кто-нибудь станет строить.
 — Сказано воистину по-мужски.
 Голос принадлежал человеку с густой бородой, блестящими глазами и мощной шеей. На незнакомце был твидовый костюм, в руках — чемоданчик, а смуглое лицо буквально светилось от радости.
 — А вы кто такой? — смерила его взглядом премьер-министр.
 — Один из тех, кто восхищался вашей операцией на Фолклендах. Славная была война — и тем радостнее, что вы снова собираетесь ею заняться. Да и времени прошло немало, не правда ли?
 — Кто вы, черт возьми? Что вам нужно?
 — Чтобы вы убрались из Северной Ирландии. Пусть каждый будет волен делать то, что ему хочется.
 — Им хочется перебить друг друга — и вы это знаете.
 — Можете и так это называть.
 — А вы как называете?
 — Я называю это волеизъявлением народа.
 — Их волеизъявление — перерезать друг другу глотки.
 — Ну а вам какое дело до этого?
 — У нас есть обязательства перед этой страной: обеспечить мирное разрешение конфликта. Там живут британские граждане. Столетняя традиция связывает наши страны. И мы не желаем, чтобы эта несчастная земля вконец погрязла во взаимном кровопролитии.
 — Ах-ах-ах, — покачал головой бородач. — Фолкленды вы себе, однако, позволили. За что же вы лишаете той же радости ваших послушных ирландских сограждан?
 — Не знаю, кто вы такой, но позволю напомнить вам, что первой начала войну Аргентина.
 — Кто-то всегда первым начинает войну, и у него находятся для этого вполне веские доводы. Так позвольте же смиренным протестантам и католикам следовать избранному пути и истребить друг друга как добрые христиане!
 — А вы, значит, мусульманин, или, может быть, иудей?
 — Могу быть и тем и другим по надобности, хотя они первые при удобном случае от меня отрекутся. Я, знаете ли, нигде не могу снискать причитающегося мне уважения.
 — Возможно, мы сможем сделать кое-что. Не прикажете ли сначала развязать моего советника? Боюсь, ему там не очень удобно.
 Человек с мускулистой шеей сделал знак «пастуху». Лежавший в углу советник с удивлением следил, с каким проворством выполняется безмолвный приказ бородатого.
 Премьер-министр Хейзл Терстон в свою очередь следила за тем, как советник, растирая затекшие запястья, привалился к одной из стен с заделанным окном и уставился в потолок с явно безучастным видом. Но мисс Терстон знала своего советника слишком хорошо. Что-что, а безучастность была не в его характере.
 — Реальный мир требует разумных компромиссов, — наконец произнесла она. — Итак, что мы для вас можем сделать?
 — Только убраться из Северной Ирландии. Выведите войска — и пусть люди решают сами.
 — Боюсь, что этого сделать я не могу. Но можно создать комиссию...
 — Тогда мы просто-напросто не выпустим вас. А вы прекрасно знаете, что в вашем правительстве только вы обладаете реальной силой, без вашего руководства они люди конченые. И на сделку с нами пойдут мгновенно. Так всегда бывает, когда страна теряет сильного лидера. Ведь он делает слабыми всех, кто окружает его. Это так — и вы это понимаете.
 — Где это вы набрались таких теорий?
 — Это такой же факт, как земное притяжение, мэм.
 Краем глаза премьер-министр увидела, как сидевший в углу советник кивнул. Она понимала, что обратиться к ней он не может, комната элементарно могла прослушиваться. И понимала также, что странный незнакомец, возможно, прав. Перестав чувствовать на себе ее хватку, члены кабинета вполне могут согласиться на вывод всех войск из Северной Ирландии.
 Единственное обнадеживающее событие произошло, когда премьера и ее советника оставили наконец одних в сыром зале. Не говоря ни слова, советник протянул к ней сжатую в кулак руку и, раскрыв, показал ей лежавший на ладони темный комок. Это была земля, просыпавшаяся через оконные ставни. Значит, дом просто-напросто засыпали. Это сразу заметят местные жители и немедленно узнает Скотланд-Ярд. Каменный дом не может так просто исчезнуть под слоем земли, и уж, конечно, поисковые группы не пройдут мимо свежего холма, невесть откуда появившегося в окрестностях Бата.
 Поэтому, устроившись поудобнее, пленники принялись ждать помощи — с минуты на минуту она должна быть здесь. Минуты шли, они ждали и ждали...
 Проблема выглядела до смешного простой. Отыскать одного премьер-министра и одного советника, похищенных в окрестностях Бата нынешним утром. Еще более простым был способ ее решения.
 Все дороги в районе исчезновения были блокированы за четверть часа. Все дома в близлежащих населенных пунктах перевернуты вверх дном. Каждый амбар, гараж, торфяной сарай, огород и рига отмечены к пяти вечера на огромной карте. Но к десяти часам в распоряжении полиции не было даже намека на то, что же все-таки стряслось с премьер-министром.
 — Но она же где-то здесь!
 Инспектор, который по прибытии в Бат умудрился найти время вкусить прелести местных серных источников и римских бань, проявлял теперь необычайное служебное рвение.
 — Каким образом, дьявол их забери, умудрились они проворонить премьер-министра в двух милях от английского курортного города? Мы же обшарили все — подвалы, сараи, амбары. Она исчезла, клянусь копытом нечистого! — В гневе инспектор выражался весьма цветисто. — Я уверен, они убьют ее.
 — Почему вы так уверены? — поинтересовался министр обороны.
 — Потому что требования абсолютно кретинские. Они заявляют, что премьер умрет, если мы не выведем войска из Ирландии. Слыхали?
 — Не такие уж и кретинские, — заметил министр. — По-моему, здесь происходят странные вещи. Уверен, что похищение было рассчитано именно на то, что кабинет в конце концов согласится с их требованиями.
 — То есть уступит этим уголовникам?
 — А вы знаете, что сейчас происходит в Белфасте, инспектор?
 — Что бы там ни происходило — это не значит, что мы собираемся оттуда уйти.
 — Очень даже значит, принимая во внимание тот факт, что решительное «нет» не отважится сказать никто, кроме нашей железной леди. В Белфасте закончились уличные стычки, там идет настоящая война. Кто-то собрал все силы ИРА под единым командованием, ведет с британской армией открытый бой, и успех пока на их стороне, инспектор.
 — ИРА? Это невозможно. Они же полсотни людей не могут собрать без того, чтобы вдрызг не переругаться друг с другом.
 — Смогли, как видите. И я думаю, что похищение Терстон тоже их рук дело. Они обставили нас здесь, в Бате, и побеждают в Белфасте.
 — А мы, значит, собираемся уступить?
 — Может быть, уже уступили, если только не обнаружим все же главу нашего правительства.
 — Ее нет поблизости. Мы обыскали все, — беспомощно развел руками инспектор.
 — А я думаю, что кое-где вы все-таки не смотрели. И в любом случае выход только один: обратиться за помощью к американцам, может быть, они что-нибудь придумают.
 — Уж лучше уступить, — мотнул головой инспектор.
 — Я тоже такого мнения. Но это, увы, невозможно.
 — Да? Почему?
 — Государственная политика. Таков мой ультиматум. Если к полуночи вы не найдете премьера, американская помощь будет здесь к утру.
 Возвращение Пу и Римо в Синанджу после медового месяца было поистине триумфальным.
 Пу взахлеб рассказывала подругам и родственникам об отелях и магазинах Иерусалима — большого, как казалось ей, западного города, — о странном экзотическом кушанье хлебе, сделанном из пшеницы, с твердой коричневой корочкой и снежно-белым нутром; напитке под названием «кока-кола»; салатах из сырой зелени, которую тоже едят.
 О том, что кровати там застилают полотном, называемым простыни, о звонке, в который стоит лишь позвонить — и в любое время дня можешь съесть все, что захочешь.
 О том, что в магазинах продают разные украшения. И есть специальные комнаты для еды, куда приезжают есть люди со всего света.
 Дороги там не такие хорошие, как те, что ведут из Синанджу в Пхеньян, но машин там гораздо больше.
 Когда же ее спросили об их первой брачной ночи, она лишь загадочно улыбнулась и не сказала ничего, предоставив подробности воображению слушателей. Однако матери ей пришлось рассказать все как есть. А рассказывать было нечего. Потомства пока не будет.
 — Он даже до меня не дотронулся, — лила слезы Пу. — Не дотронулся, не поцеловал... ничего такого.
 — Совсем ничего? — встревоженно переспросила ее мать.
 — Я же сказала — ничего такого.
 — Но не забыла ли ты те средства, о которых я говорила тебе?
 — Я все попробовала, кроме стальных наконечников.
 — Так попробуй и их.
 — Он же Мастер Синанджу. К нему и близко не подойдешь, если он не захочет этого. А он не хочет. Слышишь, мама, он не хочет меня!
 — Но ему придется тебя захотеть. Он твой муж!
 И взволнованная жена пекаря передала мужу рассказ безутешной дочери. Пекарь, в ушах которого еще звенел гневный голос супруги, подробнейшим образом объяснившей ему, что он, отец, должен делать, в великом страхе побрел к деревянному дому на склоне большого холма — тысячелетней обители Мастеров Синанджу.
 — И запомни, — послышалось сзади, — не давай ему увильнуть!
 Увильнуть? Пекарь совсем растерялся. Мастер Чиун, способный расколоть вражий череп, как ребенок — сухой земляной орех. За такие слова он убьет меня не задумываясь. По крайней мере, одно хорошо — я умру от руки Мастера Синанджу. Он это сделает быстро и наверняка не мучительно.
 Смяв в руках соломенную шляпу и беспрестанно кланяясь, пекарь взошел на стертые от времени камни лестницы, ведущей в пристанище Мастеров. Посланцы каких только владык не поднимались по этим ступеням... Жители деревни были здесь нечастыми гостями, разве что приходили, оказавшись в крайней нужде, с просьбой о деньгах или восстановлении справедливости.
 У двери, согласно обычаю, пекарь снял деревянные сандалии, нагнувшись, поцеловал пороги, плотно прижав губы к дверной щели, возопил показавшимся странным ему самому голосом:
 — О великий Мастер Синанджу, я, Байя Каянг, отец Пу, смиренно прошу приблизить ко мне твое сияющее могущество!
 — Входи, Байя Каянг, отец Пу, жены моего сына Римо, — послышался голос Чиуна из-за дощатой двери. — Входи и возрадуйся, ибо скоро дочь твоя подарит тебе внука!
 Деревня между тем переживала потрясающие новости. Жена пекаря со всей серьезностью заявила односельчанам, что Римо не выполнил свои супружеские обязанности. Они и согласились взять этого белого в мужья Пу лишь потому, что были уверены — всякий, носящий звание Мастера, в какой бы цвет ни была окрашена его кожа, на славу справится с этим делом. Короче, семью пекаря обманули и Чиуну следует заявить об этом во всеуслышание. Либо этот его сын исполнит свой долг супруга, либо Пу вернется в отцовский дом. Выкуп, само собой, остается за ними.
 Правда, на улицах Синанджу это звучало куда убедительнее, чем в деревянном доме на холме. Ну как сказать Мастеру, что тот белый, которого он любил больше, чем родное дитя, в разговоре о котором не позволял собеседнику и тени неуважения, — не мужчина?
 Если сказавший такое сразу умрет — можно считать, он легко отделался.
 Но пекарь Байя Каянг знал, что и дома его ожидает не лучший прием: ревущая Пу и жена, страшная в своем гневе. Так что выбор был небольшой — ужасный конец или бесконечный ужас. И Байя Каянг, отведав риса, предложенного Мастером, и поговорив с ним о видах на урожай, наконец с мужеством отчаяния приступил к делу.
 — Для нас большая честь быть родителями Пу, той, которую выбрал Мастер.
 — Это мы удостоились оказанной вами чести.
 Для убедительности Чиун слегка потряс бородой. Семья Каянг не особенно ему нравилась — ленивые и к тому же жадюги. Но, по крайней мере, они уроженцы Синанджу, а при одной мысли о белых ведьмах, за которыми волочился в разное время его сын, Пу казалась Чиуну сущим ангелом.
 — Как и вы, мы с нетерпением ожидаем внука, — осторожно продолжал Каянг.
 Он даже отважился пододвинуть Мастеру свою чашку. Чиун налил Каянгу еще вина — гостям он в этом напитке никогда не отказывал, но считал всех, кто употребляет его, потерянными для мира. Сам он, как и Римо, не терпел алкоголя. Под его влиянием их нервная система приходила в расстройство, а постоянные тренировки требовали как раз обратного.
 — Никто не ожидает рождения внука с большим нетерпением, чем я.
 Чиун высокомерно поджал губы. Чего этот тупоумный Каянг хочет от него? Золота у них уже и так достаточно, чтобы до конца жизни объедаться свининой. Они даже пекарню могли бы закрыть, если бы Чиун не требовал по утрам свежей порции рисовых лепешек.
 — Есть обычай... который нужно соблюсти, чтобы Пу наконец забеременела.
 — А, вот в чем дело, — поморщился Чиун. — Для этого ей всего-навсего нужно лечь на спину. Но ты не можешь и вообразить, Байя, мою радость при мысли о том, что Римо перестал увиваться за белыми.
 — А я слышал, что белые женщины сходят с ума по корейским мужчинам. Говорят, те проделывают с их телами разные странности.
 Уж это точно, подумал Чиун, вспоминая о годах своего супружества. Дело женщины — рожать детей, готовить еду и держать рот закрытым. А Римо эти белые вертихвостки совсем замутили голову.
 — Красота твоей драгоценной дочери убережет Римо от козней белых дьяволиц. Еще раз благодарю тебя, Байя.
 — Я слышал, они носят особую одежду и издают особые запахи, — поделился своей осведомленностью пекарь.
 — Но оставим пороки белых, восславим лучше добродетели твоей дочери.
 — О великий Чиун! — без перехода срывающимся голосом завыл Байя. — Дочь моя осталась по сию пору нетронутой — такой же нетронутой, как в тот день, когда они начинали свой медовый месяц!
 — Не понимаю тебя!
 — Говорю тебе, о великий Чиун, ни один из нас не дождется внука!
 — Что же случилось с твоей дочерью Пу?
 — С ней — ничего. Но Римо не выполнил своих обязанностей.
 В ожидании гибели Байя крепко зажмурил глаза. Затем медленно открыл их. Может быть, с закрытыми глазами Чиун не хочет его убивать. Но увидел он лишь вздрагивающие седые пряди Мастера Синанджу, энергично кивавшего в знак признания правоты Байи Каянга, деревенского пекаря, сообразившего, что он, похоже, доживет до следующего утра.
 Повисла томительная пауза.
 — Римо! — позвал Чиун.
 — Ну чего?
 Голос шел из самой глубины дома, отдаваясь эхом в углах комнаты — совершенно пустой, ибо великие сокровища, которые еще недавно хранила она, исчезли.
 — Я хочу, чтобы ты подошел ко мне. — Голос Чиуна звучал сурово.
 — Я занят.
 — У него до сих пор дурные манеры американца, — пожаловался Чиун. — Но пусть это остается тайной нашей семьи. — И позвал чуть громче: — Только на минуточку!
 — Как будто от него убудет — уделить нам минуту. — Чиун, взглянув на Каянга, обиженно сморщился. — Прямо не знаю, что делать с ним. Отдал этому мальчишке лучшие годы жизни... Но ничего, мы разрешим все трудности, как и подобает корейцам. И увидишь — не пройдет и недели, как малыш уже будет в животе Пу!
 Римо появился на пороге, держа в руках развернутый свиток пергамента. Байя узнал строчки корейских иероглифов, но на свитке были и другие буквы, странные, похожие на язык западных людей. Таких он раньше никогда не видел, а он держал в руках даже американские газеты, которые время от времени присылал в Синанджу Чиун для пополнения архива ассасинов.
 — Слушай, папочка, — с порога начал Римо, — я перечитал этот свиток десять раз и не нашел ни слова о мистере Эрисоне. Греки дерутся с персами, греки дерутся друг с другом, священные обряды, Олимпийские игры, стихи, трагедии, описание попойки в честь божества по имени Дионис, ну и, конечно, списки гонораров ассасинам. Для чего ты мне дал его, скажи пожалуйста?
 — Ты не видишь дальше своего носа, Римо, — даже такого белого и длинного, как твой.
 — О'кей, у меня длинный белый нос. Теперь давай выкладывай, что случилось.
 — Не случилось — это ты хотел сказать.
 Римо наконец заметил отца супруги. Тот кивнул здороваясь.
 — Отец Пу утверждает, что она осталась нетронутой, — напирал Чиун.
 Байя кивал с нарастающим энтузиазмом.
 Римо пожал плечами.
 — И он утверждает, что сын еще не зачат.
 Римо снова пожал плечами.
 — Отец Пу по доброте сердца согласился скрыть этот позор от нашей деревни. Но правды не скроешь — ты, Римо, обманул нас.
 Римо зашуршал свитком, вновь его разворачивая.
 — Так что мне здесь искать? — спросил он.
 — Моего внука.
 — Нет, папочка, я ищу мистера Эрисона. Потому что при следующей встрече я намерен взять над ним верх. Или таким примитивным способом ты хотел просто заставить меня еще раз прочесть свитки?
 — Все, что тебе нужно, здесь, в них. А найдешь сокровища Синанджу — и недалек будет день, когда мы расправимся с твоим Эрисоном.
 — Понятно, значит, ты решил меня охмурить. Ты же эти сокровища уже не первый год ищешь!
 — Без них нам никогда не разгадать твоего врага, Римо.
 — Мне не нужно его разгадывать — я желаю убить его.
 — Увидеть его мертвым не удавалось еще никому, — покачал головой Чиун.
 — То есть как это? Что это значит?
 — Почему ты не сделал с Пу то, что положено?
 — Да сделаю, сделаю. Не волнуйся. Но к чему мне вся эта греческая ахинея про службу тирану Фив и так далее?
 — Прочти еще раз, — посоветовал Чиун.
 — Да я читал, говорю тебе, уже раз десять. Там одно перечисление гонорара занимает половину написанного.
 — Ну и?..
 — Ну и я не понимаю.
 — Тогда взгляни на эти пустые комнаты. Если бы они не были пусты, ты наверняка бы все понял.
 — Если бы они не были пусты, в них бы накопилось до черта разного хлама, папочка.
 — Именно этот хлам нам сейчас и нужен.
 — Мне, например, ничуточки.
 — Я знаю, что тебе нужно. — Чиун нахмурился. — Прелестный цветок только и ждет, чтобы его сорвали, теряя свое благоухание, в то время как ты пренебрегаешь своим долгом перед семьей и перед людьми и позоришь меня в глазах моего доброго друга Байи, человека великой доброты и честности, согласившегося отдать нам самое большое сокровище в его жизни!
 — Да выполню я этот долг, чтоб его волки съели! Мне что, приступить к этому прямо сейчас? Может, ты все же поможешь мне, а не будешь заставлять в сотый раз мусолить эти свитки?
 — Все ответы на твои вопросы содержатся именно в них. Но гордыня застилает твой взор и ты их не видишь. Мы ничего не можем сделать с Эрисоном, пока у нас нет сокровищ. А потому обратись к наслаждениям супружеской жизни.
 — Ну уж нет.
 Римо, резко повернувшись, вышел из комнаты. Каморка, которую отдал ему Чиун, раньше была не жилая, а предназначалась, как и почти весь дом, для хранения сокровищ. Свитки, которые изучал Римо, были разложены на квадратном пятачке у стены. Что-то стояло здесь раньше, причем не одно столетие, даже пол в этом месте был светлее, хотя сделан он был из африканского черного дерева, одного из самых твердых, известных человеку.
 То, что свитки лежали именно на этом месте, несомненно, что-то да значило. Но вот что? Римо провел рукой по светлому квадрату на половицах. Он чувствовал, как дерево медленно оживает под его пальцами... и что-то еще на них остается. Пыль Весь этот квадрат на полу был покрыт ровным слоем белой пыли.
 Он потер пальцы друг о друга — пылинки были твердыми. Римо поднес руку к свету. Мрамор. Что-то, сделанное из мрамора, стояло на том месте, где ожидали его разложенные свитки Синанджу, когда он впервые вошел в сокровищницу.
 Римо снова углубился в чтение. Ситуация, довольно типичная для Синанджу. Великий и уважаемый всеми философ объединился с покрытым славой героем битв, чтобы положить конец террору и угнетению в древнегреческом городе Фивы. Народ их поддерживал, поскольку тиран, как и все слабые и трусливые люди, запретил своим подданным даже выражать свое мнение. А люди хотели свободной жизни, как, например, в Афинах, где местные жители придумали власть под названием «демократия». Жители Фив даже посылали в Афины гонца, чтобы узнать, что же это такое.
 А тирана в Фивах не поддерживал никто. Ведь он был слаб, туп, косноязычен и трусил в бою, что, безусловно, оскорбляло древнегреческие понятия о героизме. Но у тирана было одно преимущество: он знал о существовании Дома Синанджу и был готов платить золотом.
 И поэтому, конечно, он выиграл, а философ и воин были найдены мертвыми хмурым утром в овраге на окраине города. Говорили, что они поссорились и устроили поединок. Герой, убив философа, изуродовал его тело и уже собирался вернуться в Фивы, но, споткнувшись, ударился о камень виском. Разъяренный народ вышел на улицы города и проклял обоих, ведь и они на поверку оказались просто убийцами. Понятно, что над кончиной народных лидеров потрудились ассасины Синанджу — именно потому она и выглядела так, как было угодно правителю.
 Римо еще раз перечитал свиток. За описанием событий следовал обычный перечень ценностей, переданных в уплату, в форме, обычной и для остальных свитков сокровищницы. Была в этой истории одна странность — в ней не сообщалось о какой-либо новой технике. Метод, примененный Мастерами в данном конкретном случае, был, так сказать, запатентован ими за тысячу лет до этого в одной из восточных стран. И главное — ни слова о мистере Эрисоне.
 Итого в его распоряжении — свиток с описанием эпизода, даже для пятисотого года до нашей эры уже далеко не нового, и посыпанный мраморной крошкой квадрат на полу бывшей сокровищницы Синанджу.
 То есть?
 То есть он до сих пор не имеет понятия о том, кто его противник, и еще меньше — о том, как ему с ним справиться.
 — Мастер Римо! О, Мастер Римо! Покорнейше просят вас... — Стоявший на пороге подросток тяжело дышал, видно, прибежал сюда из самой деревни. — Там, в доме пекаря... телефон... вас просят спуститься... Мастер Чиун велел мне позвать вас... и дал золотую монету, да будет благословенно его великодушие!
 — Он уже там? — удивленно спросил Римо.
 — О да, он оставил сокровищницу Синанджу и вместе с пекарем отправился навестить драгоценную Пу... вашу любимую жену. Мастер Римо! Они все сейчас там — Мастер Чиун, и она, и ее родители. И все ждут вас...
 Лицо мальчишки сияло от счастья.
 — Так у нас же и здесь есть телефон.
 — Со дня вашей свадьбы Мастер Чиун велел принимать все звонки только в доме пекаря, чтобы вас не беспокоили в брачную ночь. Приказа великого Чиуна никто, никто не смеет ослушаться!
 — Ладно, — вздохнул Римо. — Пошли, делать нечего.
 Звонил, разумеется, доктор Харолд У. Смит. И по его словам, некий мистер Эрисон снова принялся за работу, на этот раз в Северной Ирландии.
 — У вас, Римо, имеются какие-либо соображения на предмет нейтрализации этого субъекта?
 — Нет, — хмуро отрезал Римо, глядя на залитую слезами круглую физиономию любимой супруги Пу, перекошенный от гнева лик ее матушки и непроницаемое лицо Байи.
 Чиун, как видно, решил держать до конца их сторону.
 — Вы что, сейчас не можете говорить?
 — Нет, — с той же интонацией повторил Римо.
 — Я думаю, что именно этот тип, называющий себя Эрисоном, организовал похищение британского премьер-министра.
 — Похищение премьера? Что, прямо там, в Англии?
 — Около Бата, я думаю, — встрял в разговор Чиун.
 — Спросите его, откуда он знает об этом?
 В обычно бесцветном голосе Смита послышались нотки удивления.
 — Если бы вы соизволили внимательно прочесть свитки — года Дракона, Свиньи, Обезьяны и Лошади, то есть по-вашему примерно 112-й год прежней эры, — то смогли бы предвидеть не только то, что Эрисон совершит очередное злодейство в окрестностях Бата, но и знали бы точно, где именно.
 — Представь себе, папочка, он похитил премьер-министра.
 — И они, конечно, не могут найти его?
 — Ее, — поправил Римо. — Да, не могут.
 — Они не могут ее найти, потому что ищут не там, где нужно. — На лице Чиуна засветилось удовлетворение. — Непременно возьми свитки с собой. Ты ее отыщешь. Но этого Эрисона тебе не удастся остановить, не стоит и пробовать. А стоит попробовать то, к чему взывают твои супружеские обязанности и то милое невинное существо, почти забытое тобою, неблагодарным!
 — Я вылетаю в Англию, Смитти.
 Римо опустил трубку на рычаг.
 Перед самым уходом Пу порадовала Римо новым словом, освоенным ею из великого и богатого английского языка. Слово было — «Харродс».*
 * Дорогой универсальный магазин в Лондоне.




 Глава восьмая


 Драгоценную Пу Римо разместил в отеле «Британия» в пятикомнатном номере с видом на маленький парк, каковыми изобилует славный город Лондон.
 Однако Пу мало интересовала садовая архитектура. Римо уже собрался уходить, и вопрос настиг его у самой двери номера:
 — Сегодня ночью ты сорвешь мой цветок?
 — Если у тебя есть, к примеру, петуния, я даже с удовольствием поставлю ее в вазу. Если же ты говоришь о совокуплении — извини. Обещаю тебе все в свое время, но не сегодня, милая.
 — Опять «не сегодня»? В медовый месяц я снова остаюсь одна!
 — Сегодняшняя ночь... не очень подходит для этого.
 — У тебя никогда не будет подходящей ночи.
 Надувшись, Пу отвернулась к стене. Утешение она собиралась обрести в телефонной книге. Хотя Пу не знала английского языка, но по прошлому опыту догадывалась, что, позвонив по одному номеру, можно заказать любую одежду, по другому — даже золотые украшения.
 По третьему номеру доставляли какую хочешь еду. Наконец-то она сможет попробовать прославленный английский деликатес — жареную рыбу с картошкой.
 Но если она останется одна и в эту ночь, то снова ничего не сможет объяснить матери.
 — Пять тысяч фунтов, — немедленно среагировал Римо.
 — Пять тысяч фунтов за то, чтобы я сказала ей...
 — Нет, как раз за то, чтобы ты ничего ей не говорила.
 — За первую ночь — это еще куда ни шло. Некоторые пары действительно начинают не сразу — такое случается. Но у нас впереди еще много ночей, Римо. И если так будет продолжаться дальше, меня ждет вечный позор!
 Лунообразное лицо драгоценной Пу покривилось. Из левого глаза скатилась слеза. Всхлипнув, Пу закрыла лицо руками.
 — Ну и сколько?
 Руки опустились.
 — Десять тысяч фунтов — самое меньшее. И... сколько ты должен получить за эту работу?
 — Я не получаю ничего. Все идет Синанджу.
 — Все идет Чиуну, — снова надулась Пу.
 — Повторяю тебе — все идет Дому Синанджу. А я — Мастер этого Дома. Значит, все достанется Чиуну и мне.
 — Я вышла замуж за Мастера Синанджу, который даже не знает, получит он деньги за работу или нет. О, как я несчастна!
 — Можно развестись. По-моему, это прекрасный выход из положения.
 Римо даже повеселел немного.
 — Такой вещи, как развод, в Синанджу не существует. Ни один из Мастеров никогда и не помышлял о нем. Это, — Пу набрала воздуха и выдохнула священное для жителей Синанджу слово, — это традиция!
 — По крайней мере, один из них наверняка разводился. Я в этом уверен.
 Римо чувствовал, как его начинает охватывать легкая паника.
 — Не разводился, и ты должен это знать, — упорствовала дорогая супруга. — А раз не знаешь — читай свитки внимательнее. И если найдешь там что-нибудь про развод, скажи мне. А до тех пор подумай, как спасти твои деньги от Чиуна. Мне кажется, что почти всю работу делаешь ты.
 — С чего ты взяла?
 — Все в Синанджу знают, чем заняты Мастера. На рынке люди говорят в основном об этом. Ну так я права? Ты делаешь все, ведь верно?
 — Мы никогда не выясняем, кто и что сделал, Пу. Просто работаем. И это — самый лучший способ. Прощай, любимая.
 — Для кого самый лучший? — недоуменно спросила Пу, но дверь за Римо уже захлопнулась.
 В коридоре Римо вспомнил, что его дражайшей жене всего двадцать лет от роду. Бог мой, что же будет, когда ей исполнится двадцать один? А сорок? Если она, конечно, доживет до этого времени.
 И никакого развода. Раз я Мастер Синанджу — значит, навсегда прикован к этой женщине. Но где-то в глубине памяти теплилась надежда, что в свитках Синанджу попадалось упоминание о разводе какого-то Мастера. Просто про это, наверное, все забыли. Вот таким образом и создается традиция.
 Хотя эти свитки в последние несколько недель он читал внимательнее, чем когда-либо, и женитьба каждого Мастера Синанджу отмечалась в них должным образом. Так же, как, например, и смерть Мастера. Про развод не говорилось нигде. Жены всех Мастеров в положенный срок умирали — от Великого Вана до Ги Младшего. Умерла даже жена Чиуна.
 Стало быть, Пу навечно принадлежит Римо. Ну и наоборот, разумеется.
 Прибыв в Бат, расположенный в юго-западной части Англии, Римо подумал, что попал на бракосочетание члена королевской семьи. Все обочины шоссе были заняты приткнувшимися друг к дружке автомобилями. Улицы наводняли мрачные типы в штатском и с рациями.
 Момент появления Римо в округе Эйвон был зафиксирован незамедлительно. Информацию о некой посторонней личности тут же передали всем постам.
 Особых подозрений Римо не вызвал — при нем был лишь бамбуковый футляр, внутри которого лежал свиток пергамента.
 Тем не менее первый же полицейский остановил странного прохожего и вежливо поинтересовался, что привело его в эти края и — тысяча извинений — что у него в футляре?
 — Так, кое-что почитать, — ответил Римо, следя, как внимательный взгляд полицейского изучает его американский паспорт.
 — Так вы говорите, что хотите посетить местные серные источники?
 — Так точно.
 — А для чего, позвольте спросить?
 — Омолаживает, — пожал плечами Римо.
 — Но вам ведь примерно лет двадцать восемь, я угадал?
 — Ошиблись. Лет так на двадцать.
 — В самом деле?
 — Именно. Мне всего восемь.
 Римо недооценил полицейского чувства юмора: последнего не оказалось. По знаку бобби к ним медленно приближалась группа лиц в штатском. Они уже поравнялись с водителем такси, на котором приехал Римо. Таксист с жаром доказывал, что видит этого человека в первый раз, никогда с ним раньше не ездил, да к тому же он еще не заплатил за проезд.
 — То, что произошло здесь у нас, не повод для шуток, мистер Уильямс. Похищен наш премьер-министр в окрестностях этого самого города, и мы вынуждены принять кое-какие меры. Сожалею, но они могут коснуться свободы вашего передвижения.
 — Нет проблем, только скажите, куда ходить воспрещается; я туда и близко не подойду.
 — Боюсь, мистер Уильямс, что мы вообще не можем пропустить вас в этот район.
 — В таком случае боюсь, что мне придется самому туда проникнуть.
 — Тогда мне придется отобрать ваш паспорт.
 — Можете вставить его в рамочку.
 — Мы будем вынуждены физически задержать вас.
 — Боюсь, что у вас это не получится.
 Римо спокойно зашагал прочь. Однако дорогу ему тут же преградили несколько человек в штатском. С извинениями они сообщили мистеру Уильямсу, что вынуждены задержать его. С извинениями мистер Уильямс ответил, что не может позволить им сделать этого.
 После чего извлек из футляра свиток и попытался вникнуть в его содержание. В принципе он знал, куда двигаться, — вначале путь его лежал в центр. Оттуда уже нетрудно добраться до самих серных бань.
 Несколько рук протянулось к нему, и Римо позволил своему телу откликнуться на произведенное ими колебание воздуха. Мозг его в это время напряженно работал, и физическое движение было скорее следствием рефлекса, нежели обдуманным маневром, дабы одурачить противника. Глаза же его бежали по строчкам свитка Мастера Ва, работавшего на римского императора Клавдия как раз в ту эпоху, когда римские легионы оккупировали юг Британии.
 В древнем Риме, как явствовало из свитка, постоянно существовала угроза, что какой-нибудь претор отведет свои легионы от границ империи и повернет их на Рим. Первым подобный пример подал Юлий Цезарь. Другие тоже не раз пытались устроить нечто подобное. Именно это время, когда западный мир сотрясали восстания, войны и заговоры, центром которых был погрязший в золоте и пороках город, называлось в свитке старого пергамента «золотой эпохой Синанджу».
 Мастер Ва сообщал:
 «Ни один из императоров не мог спать спокойно, ни один сенатор не отваживался на откровенную речь из страха ночью быть убитым ассасинами. Услуги Синанджу ценились высоко — и золото текло к нам рекою».
 Римо почувствовал, как его плечо сдавили, словно тиски, чьи-то сильные пальцы. Полицейский офицер сумел приблизиться к нему почти незаметно и сдавил его плечо так, что Римо почувствовал боль. Стряхнув руку, Римо продолжал движение.
 Чиун велел взять с собой именно этот свиток. Но почему? И откуда он знает, что мистер Эрисон должен быть именно в Бате?
 Мистер Эрисон, похоже, тоже ищет Римо? А для чего? Явно пути Синанджу и мистера Эрисона когда-то пересекались. Но когда, где и каким образом? И при помощи какой таинственной техники мистер Эрисон избегал даже самых точных ударов?
 Еще двое полицейских возникли перед Римо словно из воздуха. Может быть, Эрисон владеет той же техникой, что и Римо, только боец он более опытный?
 Да нет. Иначе он, как и Римо, использовал бы созданные противником колебания воздуха. И эти доспехи, про которые израильский профессор сказал, что они совсем новые, только сделаны по технологии, забытой тысячи лет назад?
 Сам Римо эти доспехи как следует и не рассмотрел. Но именно они оказались у него в руках после освобождения «Джеймса К. Поука».
 — Остановите! Остановите его! — послышалось за спиной Римо.
 — Мы пытаемся, но он словно из воздуха сделан!
 — Тогда следуйте за ним по пятам!
 Римо кивнул. Все складывалось как нельзя лучше. Они могут преследовать его до тех пор, пока не начнут ему мешать. И Римо зашагал по древнему, заложенному еще римлянами Бату, изредка заглядывая в свиток и всем телом чувствуя, что Эрисон где-то неподалеку. Он будто пытался что-то сказать ему, вызвав его в этот город, где Мастера Синанджу уже побывали несколько столетий назад. Не сам ли он прислал ему то письмо, где прямо сказал, что ждет его?
 Бат — Римо сразу это отметил — был симпатичным курортным городком, где ухоженные здания эпохи Тюдоров соседствовали с новыми многоэтажками. Остатки римских серных бань были переделаны во вполне современный лечебный комплекс. Исцеляющие бактерии размножались в нижней части здания, в старом римском бассейне, при реконструкции которого нашли множество старинных монет и других предметов римской эпохи.
 Сами бани размещались в отдельном здании; именно туда и направился Римо. Заперевшись в предоставленной ему кабинке, он сел на скамью, развернул на коленях свиток и погрузился в чтение.
 Претор Максимус Граник сделал этот город своим форпостом по вполне понятной причине — он страдал ломотой в костях. Поэтому он старался как можно больше времени провести у серных источников, пока ему и его легионам не пришлось покинуть берега Британии и отправиться в Галлию и в Рим.
 Граник, как и многие честолюбивые натуры, обожал роскошь, и поэтому в стороне от военной дороги, в двух стадиях к северу, отстроил себе роскошный дворец, вход в который был заказан всякому, кроме его ближайших друзей.
 "Дворец претора Граника имел множество хитростей, в том числе проваливающиеся стены, многие дверные проемы были на деле ловушками, потайные ходы под дворцом оканчивались тупиками. Совершенство всей этой защиты было таково, что войти во дворец мог лишь знавший его расположение.
 Я же с гордостью могу записать в сей свиток, что вся эта защита была разгадана мною, Мастером Ва, и притом безо всяких трудностей, о чем я искренне сожалею, хотя впоследствии я и живописал Божественному Клавдию все опасности, якобы связанные со множеством хитроумных ловушек. Разумеется, я следовал величайшему из правил Великого Вана, которое гласит, что ни одно порученное ассасину задание не должно по завершении выглядеть легким. Ибо тогда наниматель неизбежно сочтет, что следует снизить цену.
 Хитроумная же защита Граника на деле была лишь неумелой копией защиты дворца фараона Ка, коя в свою очередь повторяла — но уже с блеском — ловушки императорских дворцов династии Су. Слабость же ее состояла в том, что при защищенности потайных входов проникнуть через главный для опытного человека не составляло труда. Однако смерть он заслужил легкую — умер во сне, не поднимая голову от подушки. Легионы же его были переданы более верному слуге Клавдия, и пожар междоусобной войны потух, не успев разгореться.
 Получено: жемчужины, в три салиции весом каждая, общим числом восемнадцать; на сорок два гибернийских фаронга золота; двенадцать рубинов, каждый по восемь оболов, и пространная благодарственная грамота Клавдия с предложением ежегодных игр в честь Синанджу. Предложение отклонено".
 Римо свернул пергамент. Поскольку в свитке, который дал ему Чиун, место упоминалось одно-единственное, и поскольку Чиун еще до звонка Смита знал, что премьер-министр исчез в окрестностях Бата, Римо рассудил, что нужным ему адресом мог быть только дворец претора Максимуса Граника, в двух стадиях в сторону от военной дороги.
 А поскольку Граник, даже не оставь он безвременно с помощью Мастера Синанджу сей мир, все равно перестал бы числиться среди живых уже почти два тысячелетия, и все, кто когда-либо знал его, покинули эту землю примерно в одно время с усопшим, и их даже самые отдаленные потомки отправились на тот свет как минимум несколько веков назад, Римо Уильямс не стал дожидаться путника, у которого можно было бы узнать направление, а просто двинул прямо на север.
 На блокпосту британских войск сразу заметили незнакомца в серых слаксах и черной майке; его появление было немедленно занесено в оперативную сводку дня. В ней значилось, что объект посетил серные бани, в которых читал документ неизвестного содержания, а затем расспрашивал случайного прохожего — которым, естественно, оказался одетый в штатское полицейский, — где проходит старая военная дорога, построенная еще римлянами.
 Прохожий — а вернее, констебль Ее Величества Блейк, — охотно ответил на вопросы пришельца.
 — Здесь имеется одна старая дорога, она использовалась в День "Д"при высадке союзников. Вы ее имеете в виду, сэр?
 Незнакомец — согласно данным в паспорте, мистер Римо Уильямс — отрицательно покачал головой:
 — Нет, не эта. Еще старше, совсем древняя. Имеется еще дорога времен нормандского завоевания.
 Констебль уже с подозрением глядел на пришельца.
 — А еще старше? Сколько у вас тут дорог?
 — Да вообще-то порядочно.
 — А какая самая старая?
 — Извините, не могу сказать вам точно, сэр.
 После чего объект, он же Римо Уильямс, продолжал движение в северном направлении, обследуя по пути все попадавшиеся дороги. У нескольких прохожих он также интересовался, какой длины может быть стадия, пока не получил от девятилетней школьницы искомый ответ.
 Эта же школьница, как оказалось, знала и местонахождение старой римской дороги. Она указала Римо на каменные столбики у обочины — около фута высотой — и пояснила:
 — Это древнеримские верстовые столбы. Они расставляли их по всем дорогам империи. Это должен знать каждый школьник, сэр!
 — Я американец, — виновато пожал плечами Римо.
 В это время притаившиеся за кустами агенты Скотланд-Ярда приготовились спасать невинное дитя от опасности, хотя сделать это было бы нелегко, учитывая странные способности незнакомца.
 — Ой, простите. Тогда просто идите по этим столбикам. Считать-то вы умеете?
 — Считать умею. Я просто не знал, где проходит эта римская дорога. Премного благодарен вам, мисс.
 — Что вы, не за что. Конечно, откуда бы вам знать все эти вещи. В общем, идите по этим столбикам.
 — Ни за что бы не догадался, что это древнеримские верстовые столбы.
 — Многие бы не догадались. Если снова потеряетесь, спросите дорогу у полисмена.
 — Не потеряюсь, — успокоил девочку Римо, который уже давно пересчитал по головам засевших в кустах скотланд-ярдовцев и даже чувствовал радиоволны их «уокитоки», посылавшие в штаб операции данные о передвижениях загадочного лица.
 — Я тоже так думаю. — Маленькая англичанка показала в улыбке белые зубки и поудобнее подхватила портфель, набитый книжками, лентами, тетрадками, конфетами и прочими необходимыми атрибутами милой британской школьницы девяти с половиной лет. — Только не идите посередине дороги Эти машины такие страшные!
 — Машины не страшные. — Римо, приосанившись, откашлялся, дабы придать надлежащую твердость голосу — Это я страшный.
 — О, вы, разумеется, страшный. Вы просто ужасный человек! — в карих глазах девочки прыгали искорки смеха. — Но все же прошу вас, не ходите по середине проезжей части.
 Заскрипев тормозами, рядом с ними остановился полицейский фургон. На крыше фургона была установлена телекамера.
 Сделав два шага, Римо подошел к фургону и, протянув руку к передней фаре, выдрал ее. Снял колеса, извлек шофера, вырвал рулевую консоль, со скрежетом отодрал крышу вместе с камерой.
 — Я опасен, — подмигнул он школьнице.
 — Вы просто-таки Разрушитель, — покачала она головой.
 Из лишенного крыши фургона гурьбой высыпали скотланд-ярдовские молодчики.
 — Стойте где стоите, — предупредил их Римо. — Самое большее через час я достану вам вашего премьера. Только не ходите за мной.
 — Вы лучше делайте, как он говорит. — Маленькая собеседница безоговорочно его поддержала. — Он, конечно, иногда может переборщить, но вообще он довольно симпатичный, вы не находите?
 — Я не симпатичный. — Римо нахмурился. — Я опасный убийца. И убил уже очень много людей.
 — В таком случае, должно быть, эти люди были не очень хорошие, но тем не менее прошу вас, идите только по обочине и не садитесь в случайные автомобили. Всего вам доброго, сэр!
 Римо угрожающе посмотрел на замерших на обочине полицейских. Он слышал, как один из них сказал в рацию:
 — Объект определил себя как опасного убийцу.
 Сорвав в малиннике две ягоды, Римо бросил одну из них в полицейских, другую кинул девочке и зашагал по дороге вдоль каменных верстовых столбов.
 Он чувствовал, что древняя мостовая лежит под его ногами глубоко в земле. Так было всегда — поверх старых дорог строили новые, а потом и их заново заливали асфальтом. Или забывали о них, и они зарастали травой. То же происходило и с городами: строили новый город на развалинах старого.
 Дойдя до нужного, по его расчетам, камня, Римо остановился и огляделся вокруг. Справа простиралось ржаное поле. Слева блеяли овечьи стада. Дорогу окружали руины каменных стен, и где-то неподалеку курился дым над крышей крестьянского дома.
 Никаких развалин дворца видно не было. Ни следа — ни камешка, ни колонны. Попросту совсем ничего. Юг Англии.
 — Он остановился именно там, где они оставили после похищения автомобиль премьера, — сопровождал Римо неугомонный голос по рации. — Осматривается. — Говоривший явно рассчитывал, что Римо его не слышит. — Теперь повернулся, смотрит назад... приложил к губам палец. Господи Иисусе... этот парень явно слышит меня, хотя я от него в полумиле, не меньше!
 Если Римо не мог создать вокруг себя тишину, то, по крайней мере, он способен был сам стать ею. Где-то вдалеке взревел автомобильный мотор, над полем пронесся порыв ветра, зашелестела рожь, крикнула птица в небесах. Римо растворился в звуках и запахах, слушая, вбирая в себя аромат земли, кислый запах влаги, вонь бензина, и вскоре ничто: ни единое движение, ни один звук — не выдавали его присутствия. Он слился со звуками, шорохами, ароматом полей, стал частью этого огромного и странного мира.
 Подошвы его ног чувствовали жесткий щебень дорожного покрытия, а глубоко под землей — гладкий и твердый камень. А неподалеку виднелся покрытый травою холмик.
 Римо вспомнил, как однажды в Иудее Чиун показал ему очень древнее здание. И объяснил, что в старину дома строили на отшибе, как этот, а когда они становились не нужны, их бросали. Брошенное здание постепенно зарастало травой, ветер приносил к стенам семена и землю. И если оно стояло вот так, заброшенным, несколько веков, мертвая трава, земля и ветер сооружали холм вокруг здания. Археологи только недавно начали раскапывать эти холмы, под многими из которых скрывались древние дворцы, города.
 Римо направился вдоль каменной стены по краю золотого ржаного поля к зеленому холмику. Он уже знал, что внутри скрывается каменное здание. Обойдя холм его по периметру, он увидел в одном месте на земле свежие слезы. Обычно когда снимают дерн, так или иначе повреждают траву, но здесь в земле была прорезана едва заметная щель чем-то узким и острым, наподобие лезвия. Щель образовывала прямоугольник размером со средний гроб Дерн снят совсем недавно — трава только-только расправилась.
 Сунув в щель кисти обеих рук, Римо поднял ровный пласт дерна. Он слышал, как констебль по рации докладывал начальнику, что странный пришелец явно что-то нашел. Внизу была черная земля, в тонких обрывках корней, примятая. Кто-то рыл здесь совсем недавно — и пройти по его следу не составляло большого труда. Римо понадобилось всего несколько минут, чтобы дорыть до каменной кладки внешней стены некогда великолепного дворца Максимуса Граника, оставившего сей бренный мир по воле Дома Синанджу.
 Хейзл Терстон устала угрожать своим похитителям — мол, это никак не сойдет им с рук. Кроме того, она и сама больше в это не верила.
 По всему было видно, что выигрыш на их стороне Похитив ее в центре самого британского из всех округа Эйвон, близ курортного городка Бат, они сделали это так, что комар не подточил носа. Им даже не понадобилось вывозить ее из страны — она была надежно упрятана в этой странной комнате под землей.
 В заключении они провели уже три дня. Их поили тухлой водой, кормили жестким хлебом. Воздух в помещении становился все более спертым.
 — Как вы думаете, мы можем здесь задохнуться? — спросила она советника.
 — Помещение, видно, немаленькое, раз мы живы до сих пор.
 — Похоже, мы проиграли, а?
 — Боюсь, что вы правы.
 — А вы говорили, что можно нейтрализовать охрану.
 — Можно, разумеется. А потом? Куда бежать? Где мы — и то не знаем.
 — А если прорыть подкоп?
 — Откуда нам знать, сколько земли они навалили сверху?
 — Я ведь треп-то ваш слышу, — заметил охранник, поудобнее устраивая на коленях ручной пулемет.
 — Тогда должны уж понять, что ничего от меня не добьетесь.
 — Мне от тебя, Хейзл Терстон, ничего не надо, — ответил охранник. — Ты старая грязная британская сука — так вот и знай.
 — В поражении или в победе — вы во всех случаях так же гнусны, как и в тот день, когда ваши матери ощенились вами, — заметила премьер-министр Великобритании.
 Советник бросил на нее предупреждающий взгляд.
 — А чего вы боитесь? Что мы вдруг ему не понравимся? — кивнула Хейзл Терстон на часового.
 — Если ты мне не понравишься, сучья дочь, я вышибу тебе зенки!
 — Уверена, что такие, как он, и составят то самое правительство, которое эти ослы хотят привести к власти. А сами потом удивляются, почему, мол, новое правительство вместо хлеба с маслом натравливает на них полицию. Сами хотели того, засранцы.
 Грудь храброй женщины тяжело вздымалась. В комнате становилось трудно дышать. Из кармана у охранника торчала пластиковая трубка, к которой он каждые десять минут прикладывался. Ясно — кислород.
 — Если мне суждено здесь сдохнуть, — Хейзл Терстон повернулась к охраннику, — хочу кое-что сказать вам. Пригласите сюда своего главаря, мне нужно побеседовать с ним напоследок.
 — Можешь сказать это все и мне.
 — Тебе я бы и свои грязные трусы стирать не позволила. Зови, остолоп!
 В кармане у мистера Эрисона, появившегося через две минуты после того, как охранник отправился за ним, трубки с кислородом не было. Казалось, он вообще не нуждался в воздухе и был свеж, как сорванный с грядки огурец.
 — Вы хотели видеть меня? Произнести, так сказать, последнее слово?
 — Именно. Видно, умереть мне придется все-таки здесь, и притом очень скоро. Так вот, я желаю, чтобы вы знали, о чем я в последнюю минуту думала.
 — Обожаю последние слова, — заметил мистер Эрисон. — Люблю, когда их выбивают на памятниках, вышивают на знаменах, а уж статуя с героическим последним словом на пьедестале способна заставить меня всхлипнуть от умиления.
 — Боже, храни Англию, народ английский и королеву, — медленно произнесла Хейзл Терстон — и тьма, подступившая к глазам, обрушилась на нее.
 Открыв глаза, она обнаружила, что обрушилась не тьма. С грохотом, напоминавшим пушечный выстрел, осыпалась одна из стен комнаты, и в пролом вместе с потоком свежего воздуха влетела солидных размеров каменная глыба.
 А потом в проломе стены возник человек — высокий, худой, с широкими запястьями. Габаритов он был явно меньших, чем охранник с ручным пулеметом, уже вскочивший к тому времени на ноги и готовый к активным действиям. Действовать, однако, ему не пришлось. Пришелец сделал едва заметное движение — и ручной пулемет с лязгом полетел на пол, а в черепе часового образовалось отверстие величиною с кулак.
 Советник заикал.
 — Клянусь, я никогда такого не видел. Это... уверяю вас, это не человек. Я знаю, что говорю. Я знаю.
 — О, это мой друг... наследник очень, очень старинного Дома, — промолвил мистер Эрисон, все это время неподвижно стоявший на месте.
 — И я пришел за тобой, — Римо кивнул в его сторону.
 — К вашим услугам, — раскланялся мистер Эрисон. — Я, собственно, тоже тебя давно дожидаюсь. И вот — дождался-таки. Ты, конечно, получил послание?
 — Но не понял сути.
 — Она проста: не стой у меня на пути.
 — Ты же сам притащил меня сюда, а теперь я у тебя на пути?
 — Вы всегда у меня на пути — вы, ты, другие двуногие. Я всего-то хочу слегка поразвлечься, а вы мешаете мне. И больше всех всегда мне мешал Дом Синанджу. Вот, гляди — это остатки дворца старины Граника; он всегда относился ко мне с уважением, чего о вас, мерзавцах, не скажешь Так ваши зарезали его прежде, чем он успел начать славную гражданскую войну. Ну куда это годится, я тебя спрашиваю?
 — Кто вы? — спросила Хейзл Терстон.
 — Я тот, кто не любит, чтобы у него под ногами путались, — мистер Эрисон галантно улыбнулся даме.
 — Я — ваш спаситель, — почти одновременно с Эрисоном ответил Римо, затем спросил: — А вы кого, собственно, спрашиваете — его или меня?
 — Обоих. Оба — выйдите отсюда, пожалуйста.
 — Минуточку, — извинился Римо. — Сначала я попытаюсь покончить с этим молодчиком.
 — Извольте. В таком случае первой выйду я.
 Шагнув в пролом, она увидела наверху по краям дыры встревоженные лица сотрудников Скотланд-Ярда. И кивнула им, чтобы не беспокоились.
 Римо поднял с каменного пола солидную известняковую глыбу — весом в тонну, а может быть, чуть поболее. Вернее, он лишь слегка тронул ее рукою, и через миг она уже плавно летела прямо в голову мистера Эрисона. Римо не отставал от нее — он боялся, что Эрисон сумеет увернуться. Но тот и не собирался уворачиваться. Пройдя сквозь летящий каменный снаряд, он — плечом вперед — вошел в стену.
 Осколки глыбы разлетелись в стороны, разбившись о стену. Один из них слегка поцарапал запястье премьер-министра. Но она успела заметить, что худощавый незнакомец обставил свое исчезновение чуть менее таинственным образом. Если мистер Эрисон ушел сквозь стену, то неизвестный спаситель просочился сквозь плотный строй скотланд-ярдовцев и полиции.
 Дорожные патрули потеряли его из вида еще на дороге в Бат, но чуть позже премьер-министру передали секретную телефонограмму президента Соединенных Штатов Америки, из которой она узнала, что незнакомец был американцем и президент послал его специально для ее, мисс Терстон, спасения.
 — Он как-то странно двигается, — заметила премьерминистр в разговоре с президентом Соединенных Штатов Америки. — Но кто этот Эрисон и какую террористическую организацию он представляет?
 — Этого мы не знаем, — вздохнул президент.
 — Как бы то ни было, действует он более эффективно, чем все эти дилетанты вместе взятые.
 — Это-то нас и беспокоит, — снова вздохнул президент.
 Он не стал говорить даже своей давней союзнице, что доктору Харолду У. Смиту пришлось использовать для обработки сведений о таинственном противнике целый вычислительный центр. Было выяснено, что противник использует самые современные методы и под его руководством даже самые неорганизованные группы террористов обретают эффективность и способность к мгновенным действиям. И главное — желание сражаться, подобного которому еще не было, пожалуй, зафиксировано во всей истории этой безумной планеты.
 Римо же вернулся обратно в Синанджу вместе с Пу — и нерешенной проблемой, тяготившей его с каждым днем все более. Утешался он тем, что, хотя ничего пока не смог сделать с Эрисоном, относительно Пу у него родились кое-какие планы. Для начала он забрал ее жить в большой дом на холме, как и подобало жене Мастера. После чего вызвал Чиуна на серьезный разговор.
 — Как американец, я требую участия моей жены в нашем деле.
 — Что так же глупо, как и все, придуманное американцами.
 — У Пу есть кое-какие идеи насчет финансовой части, папочка.
 — Вот как? — ядовито поинтересовался Чиун.
 Сунув пальцы рук в рукава, он вопросительно уставился на Римо.
 — В частности, она предлагает впредь записывать: кто что сделал при выполнении текущего задания. И что кому за это полагается, соответственно. Мы ведь таких записей не вели. Потому и получали все скопом. По-моему, тебе стоит поговорить с ней на этот предмет.
 Всю эту тираду Римо выдал единым духом, не мигая глядя в глаза наставнику. Чиун, так же внимательно глядя Римо в глаза, ответил, что будет рад побеседовать с Пу.
 Когда вошла Пу, он пригласил ее сесть перед ним на циновку. Пу, как и подобает воспитанной невестке, вначале подала чай — причем Чиуну досталась чашка с неким подобием чуть теплой воды, ей — с черным, словно смола, отваром. Римо, невинно улыбаясь, устроился между ними. Вроде все развивалось в соответствии с задуманным.
 Пу выдала положенную порцию славословий в адрес Мастеров Синанджу, после чего перешла к восхвалению достоинств их жен. Попутно она пересказывала их биографии. Римо заинтересованно внимал: таких подробностей он раньше не слышал.
 Пу знала мельчайшие детали жизнеописания супруги каждого из Мастеров — в особенности размеры полученных ею подарков. Чиун лишь кивал, подтверждая сказанное. Закончила она уже заполночь. Волны Корейского залива за окном стали черными, как траурная одежда.
 — Свои требования ты тоже изложила? — поинтересовался Чиун.
 — О да, возлюбленный отец моего дражайшего супруга!
 — Тогда советую тебе серьезно поговорить с Римо, поскольку именно он должен удовлетворить их. Ведь тебе, как его жене, причитается часть его доли, но не моей, разумеется. Между собой, спешу сообщить тебе, мы уже давно все решили.
 — А какую долю получает Римо?
 — Какую бы я ни назвал — он получает ее немедленно. Таков обычай Синанджу.
 Римо наблюдал, как обычно румяные щеки Пу стремительно теряют окраску.
 — Видишь ли, милая, — начал он мягко, — если ты начинаешь чувствовать, что этот брак невыгоден для тебя, самое время покончить с этим.
 — Не-ет, — захныкала Пу. — Никто из Мастеров Синанджу не требовал развода!
 Чиун, улыбаясь, встал с циновки, дабы оставить Римо наедине с Пу, полной решимости вытащить из супруга подробный отчет о собственности. Но, уже перешагнув порог, обернулся к Римо:
 — Если мистер Эрисон объявится снова — а он непременно объявится, — я поеду с тобой, сын мой. И уж тогда я, Мастер Синанджу, покажу тебе, как с ним совладать.




 Глава девятая


 — Стало быть, Чиун знает его?
 — Думаю, да, — сказал в трубку Римо.
 Он в очередной раз беседовал со Смитом по телефону, установленному в доме пекаря. Супруга пекаря, мать драгоценной Пу, только что получила по почте заказанное ей платье от «Харродс». В данный момент дражайшая теща занималась приготовлением ужина и, снуя между кухней и жилой комнатой и проходя мимо Римо, не упускала случая в сопровождении насмешливой улыбки произвести рукой жест, означающий оценку его мужских способностей, — согнутый палец, стыдливо направленный в пол. Иногда палец указывал сначала на миску только что промытой лапши, а затем, поднявшись вверх, — на Римо, нетрудно было догадаться, что и этот жест имел то же значение. Иногда же она указывала на приходящего за окном старика, намекая, что и от Римо можно ожидать примерно такого же отношения к священным обязанностям супруга.
 Римо всеми силами старался не обращать на нее внимания. Нигде, ни в одной части света с ним, Мастером Синанджу, не обращались с таким вопиющим неуважением как в этой забытой Богом деревне. В принципе, конечно, это отношение можно было изменить, но это значило бы капитуляцию перед женушкой. А заняться любовью с Пу — такого Римо не мог себе даже и представить. Лучше уж нырнуть с головой в котел с теплым отваром печенки с луком. Или сидеть в голом виде в кадке с заливной рыбой. Или забраться на гору мороженого мармелада — и уже оттуда не слезать.
 О драгоценной Пу Римо думал неоднократно, и чем чаще он думал о ней, тем несостоятельнее казалась ему идея соития. Может, когда-нибудь, но не сейчас, увольте. А лучше... лучше вообще никогда.
 И дело не в том, что Пу, например, была толстухой. Часто полнота делает женщину лишь привлекательней. Но до самой глубины души — если кто-нибудь когда-нибудь мог до нее добраться — Пу Каянг являла собой средоточие всех неприятных черт, которыми только может обладать женщина, а это куда хуже физических недостатков.
 В первые же три минуты, проведенные в отеле «Царь Давид», Пу умудрилась усвоить замашки и интонации обвешанных бриллиантами морщинистых матрон с Лонг-Айленда или с нефтяных скважин Техаса.
 Из Лондона Пу вернулась, переняв худшие черты британской аристократии, — высокомерие, снобизм и стремление к всеобщему обожанию.
 А теперь она еще набивалась к нему в партнеры.
 А ее матушка? Пу пользовалась ею, как собственным и весьма тяжелым мини-тараном. Римо все чаще становилось жаль забитого и вымотанного пекаря. В доме, где правят женщины, ему оставалось положение раба — и не больше.
 Вообще Римо давно заметил, даже самые обаятельные дамы в Синанджу относились к мужчине как к некоему орудию, которому природа дала функции производителя и кормильца. Например, от Чиуна он ни разу не слышал доброго слова в адрес его покойной жены, хотя вместе они прожили без малого лет сорок. Правда, Мастеров обычно мало интересовали женщины — у них было искусство Синанджу. Это было их единственной и главной привязанностью — большей, чем невеста, любовница или жена. Дом Синанджу да пребудет в веках! Все остальное неважно.
 И поэтому Римо, американского гражданина и уроженца города Ньюарка, объединяло с наследниками древнего корейского рода чувство, далеко превосходившее все известные виды человеческих взаимоотношений. Это было совместное знание, совместная принадлежность к Синанджу. И даже когда они с Чиуном полностью расходились во взглядах, привычках, они оставались ближе друг другу, чем однояйцевые близнецы. И потому в данный момент Римо пытался объяснить ситуацию Смиту — и не мог сделать этого.
 — Он сразу узнал Эрисона. В самом начале. Еще у Литл Биг Хорн, в Дакоте — помните?
 — Помню. И кто же он?
 — Этого-то он мне сказать пока и не может.
 — Это почему? Послушайте, вы, по-моему, до сих пор не поняли, с чем имеете дело. Этот человек — вещь, субстанция, не знаю что, — остановить которого нет возможности.
 — Я же остановил его.
 — Нет, не остановили, Римо, — ответил Смит.
 И снова начал задавать бесконечные вопросы, выспрашивая мельчайшие детали всех трех столкновений с Эрисоном. И чем больше подробностей припоминал Римо, тем мрачнее делался доктор Смит.
 — Повторяю вам, Римо, — и теперь я уяснил это четко — перед нами человек, или робот, или что-то еще, чему нет возможности противодействовать. Все детали ваших с ним встреч показывают, что он оставлял начатое исключительно по собственной воле, а не по причине принятых вами мер.
 — Физически — да, я еще не могу с ним справиться. Но в свитках Синанджу наверняка есть ответ и на это.
 — Не знаю, какой ответ вы надеетесь найти. Знаете, что по-настоящему беспокоит меня и, соответственно, президента?
 Отвернувшись от жены пекаря, Римо вперил взгляд в мутное слюдяное окно. Стоял полдень, жаркое солнце словно пыталось высушить холодные свинцовые волны залива. В небе носились и кричали чайки, словно хлопья снега, падая на воду, на камни, на рыбацкие суда.
 — Понимаете, за всеми его действиями нет видимой мотивации. Он — как ракета, выпущенная наобум. Своими акциями он не преследует никакой цели. Вначале он помогает индейцам встать на тропу войны, затем собирает идрийцев для захвата американского авианосца, а вслед за тем организует банду ирландских уголовников и превращает их в одно из лучших боевых подразделений во всей Европе! А потом исчезает, все им созданное разваливается, но он появляется и начинает все снова. Для чего ему это? Где логика?
 — У него вроде бы какие-то старые счеты с Домом Синанджу. Недаром Чиун сразу узнал его.
 — Ну хорошо. Вы знаете Синанджу, Римо. Много ли у Дома Синанджу врагов?
 — Да нету их! В этом-то и загвоздка. Нигде в свитках ни о каких врагах ни слова не сказано. Но... не волнуйтесь, Смитти.
 — Вы серьезно мне это предлагаете?
 — Вполне серьезно. Потому что Чиун обещал научить меня, как с ним справиться.
 — Надеюсь только на это. Потому что сегодня утром кто-то выкрал в Ватикане папу римского. Итальянская полиция, которой доступа в Ватикан нет, сообщает, что впервые за многие столетия папская гвардия приведена в боевую готовность.
 — Отлично. Явно работа Эрисона. Вот теперь Чиун пускай мне все и покажет.
 Для поездки в Рим Чиун выбрал черное кимоно с серебряной вышивкой — дар, полученный Домом Синанджу несколько столетий назад от одного знатного итальянского рода.
 На угольно-черных складках среди прихотливого орнамента была вышита надпись:
 «Дому, снискавшему наше безграничное уважение, дар рода Борджиа, отныне и впредь верных и преданнейших друзей».
 — Это кимоно ни разу не надевали с тех пор, как получивший его Мастер вернулся из Италии, — объяснял Чиун, пока узенькая долбленка везла их к стоявшему в двух милях от берега авианосцу, с которого военный самолет Тихоокеанской флотилии должен был доставить их в Рим. — Симпатичная была семья — эти Борджиа. Только слишком любили все делать сами. А умели делать не все. Лукреция Борджиа, например, пользовалась ядами, но поскольку считала, что главное в работе ассасина — акт умерщвления врага, вся семья до сих пор пользуется дурной славой. Как часто благополучное царствование рушится из-за излишней самонадеянности владык! Они думают, что сумеют все сделать сами — ведь в наших руках все так просто выглядит.
 — Так что ты собираешься делать с Эрисоном? — прервал рефлексии наставника Римо.
 — Увидишь.
 — Я бы предпочел знать заранее.
 — Я тоже предпочел бы, чтобы ты знал, но ты не знаешь.
 Перед визитом в Ватикан Чиун потащил Римо на прогулку по римским улицам. Многие из древних мраморных зданий до сих пор сохранились Форум напоминал распавшийся мраморный скелет. Они прошли мимо древнего храма весталок — языческих жриц, по образцу которых были организованы монастыри первых католиков. Повсюду возвышались бренные останки разрушенных храмов давно позабытых богов.
 До возникновения христианства этим богам поклонялись те, кого сейчас зовут цивилизованным миром. Для всего в этом мире — любви, вина, войны или моря — имелся специальный отдельный бог. От Венеры до Нептуна, эти коварные и своенравные боги правили жизнью простых людей и принимали от них жертвоприношения.
 Но с пришествием христианства и обещанием вечной жизни, с явлением Бога, умершего за людские грехи, храмы прежних богов опустели, и последние жрецы доживали свой век в одиночестве у брошенных идолов без последователей, без жертвоприношений, без надежд.
 А когда и они умерли, когда навеки потухли факелы на алтарях и огни на жертвенниках, в старых храмах христиане устроили свои первые церкви, другие же храмы попросту разрушились от времени. Стоя на месте некогда величественного храма Юпитера, куда стекались на жертвенные пиры тысячные толпы, Римо подивился: неужели эта треснувшая мраморная плита и бронзовая дощечка с надписью — действительно все, что осталось от грандиозного сооружения?
 — Это были хорошие боги, — заметил Чиун, подойдя сзади к Римо. — По крайней мере, было понятно, чего от них добиваются. И как — тоже понятно. Принес богу жертву — вправе ожидать от него чего-то взамен. Никаких проповедей о всеобщей любви и о страдании как награде. Мы вообще сомневались, что христианство приживется хоть где-нибудь. Однако и времени не так много прошло, а вот — прижилось, гляди-ка.
 — А меня вырастили в приюте для сирот монахини-католички. В Ватикане, наверное, я себя буду странно чувствовать.
 — Не думаю. Вспомни, папский престол некогда занимали Борджиа, да и мы поработали здесь на славу. Рим... Кто бы мог подумать, что он продержится так долго, — промолвил Чиун, оглядывая панораму города над Тибром — города, которому некогда принадлежал весь мир, а теперь остались лишь пробки на перекрестках да величавые мраморные развалины.
 И Ватикан — великий Ватикан с папским дворцом, построенным на месте гладиаторской арены.
 По периметру внушительной колоннады, окружавшей государство католиков посреди страны бывших римлян, замерли цепочкой итальянские солдаты и полицейские. От собора святого Петра, где стояли Римо и Чиун, на площади перед дворцом папы были видны маленькие группки людей, между которыми, судя по всему, произошел конфликт, перешедший в схватку. Римо узнал форму папской гвардии — панталоны на помочах и бархатные шляпы. И вспомнил, что некогда этот маленький отряд действительно предназначался для охраны папы, но уже много веков участвовал только в церемониях...
 До позавчерашнего утра, сообщил ему один из стоявших неподалеку карабинеров. Поскольку именно в это утро им пришлось расчехлить алебарды, чтобы вступить в рукопашную с невесть откуда взявшейся группой турок, которых возглавлял странного вида человек с мощной шеей и глазами, как сказал карабинер, неестественно блестевшими.
 Карабинер также предупредил, чтобы Римо и Чиун не пытались проникнуть внутрь.
 — Это ужасно, ужасно, в священном месте — и вдруг такое, — карабинер едва не рыдал. — Но мы не можем вмешаться, понимаете?
 — А почему?
 — Ватикан — суверенное государство. Для того, чтобы войти на его территорию, нужно... например, приглашение. А у нас его нет. И не будет, потому что все государство останется парализованным до тех пор, пока не отпустят папу.
 — А вы думаете, его держат в плену?
 — Все так думают.
 По площади перед дворцом, отсеченная турецким ятаганом, покатилась человеческая голова.
 — Ничего себе, — ошеломленно вымолвил Римо.
 — Ужасно! — Карабинер прикрыл рукой глаза.
 — Да, — закивал Чиун, — когда за дело берутся любители, они всегда все портят. Что ж, сами виноваты. Пошли, Римо. Так нам в Ватикан не войти. А Эрисон наверняка внутри — погляди, с каким удовольствием лезут они в эту безобразную драку.
 Войти в Ватикан оказалось возможным через тот самый проход, которым император Август пользовался для выхода на трибуны. Цепь длинных туннелей, хорошо защищенных, — римский плебс мог взбунтоваться в любой момент. А позже эти туннели стали просто частью катакомб Вечного города.
 Туннель, которым воспользовались Римо и Чиун, проходил под вегетарианским рестораном. Вспомнив рассказы предшественников, Чиун довольно быстро вычислил, где находится вход, — не упустив возможности попенять Римо, что он даже в детстве изучал свитки куда прилежнее, — и вонзил длинный ноготь в заложенную кирпичом арку. Приведя вибрацию пальца в соответствие с движением молекул твердого вещества, он без труда обрушил всю кладку, не обращая внимания на отчаянные вопли ресторатора, который хранил в обвалившемся подвале свежие оливки, помидоры и чеснок.
 — Служба безопасности папы, — помахал разгневанному владельцу Чиун. — Пошлите счет в Ватикан, там оплатят.
 Перед ними в древней, из тесаных каменных блоков стене зияло продолговатое отверстие. На стенах коридора Римо различил фрески с изображением каких-то богов и богинь — те плясали, занимались любовью, пили. Экипировка представителей сверхъестественных сил явно оставляла желать лучшего.
 На одной из фресок — хорошо сохранившейся, с прекрасными тонами, хотя и несколько грубоватой манерой письма, — Римо вдруг увидел изображение комнаты, живо напомнившей ему сокровищницу Синанджу. Ему показалось, что в свой первый приезд в Синанджу он даже посетил ее. Тогда в комнате повсюду стояли статуи, сундуки с драгоценностями, золотые сосуды... И тут Римо вспомнил — он же был в той самой комнате со светлым квадратом у стены. Римо попытался припомнить, что стояло на этом месте, но тщетно. Когда попадаешь туда, где сокровища накапливались веками, все сливается перед глазами в один большой кусок золота. И к тому же тогда все эти ценности его не очень интересовали.
 По туннелям они прошли мили три, и наконец Чиун остановился перед низенькими каменными ступенями, которые вели к окованной железом двери. Из-за двери слышались крики, стоны и лязганье скрещиваемых мечей.
 — Какой позор, — покачал головой Чиун. — Эти современные нравы...
 Толкнув дверь, они оказались на верхней площадке широкой лестницы, спускавшейся в обширный зал со старинными гобеленами. Инкрустированная перламутром мебель была в беспорядке отодвинута к стенам, чтобы освободить самый центр комнаты, где пол с мозаикой из розового и золотистого мрамора был обильно полит свежей кровью.
 Папские гвардейцы яростно размахивали алебардами, отбиваясь от наседавших на них вооруженных ятаганами турок. Иногда удар алебарды достигал цели — и тогда по полу катилась отсеченная голова или отрубленная кисть руки взлетала в воздух. Но чаще тяжелые алебарды промахивались — ятаганы оказывались куда эффективней в ближнем бою. Из распоротых бархатных камзолов гвардейцев вываливались дымящиеся внутренности.
 Посреди побоища в кресле с высокой спинкой восседал, улыбаясь и потирая руки, сам мистер Эрисон.
 — Вот это мне нравится! — Он одобрительно кивал головой. И, заметив Римо и Чиуна, добавил: — Но зато это не нравится самым отъявленным эгоистам всех времен — Дому Синанджу. Вы что, не видите, какого удовольствия хотите лишить своих ближних? Я вас, мерзавцев, всегда за это терпеть не мог!
 — Ну, поговори с ним, папочка, — шепнул Римо.
 — Не сейчас. Нужно спасти людей.
 — Ты что, решил стать католиком?
 — Мы связаны священным и благородным обетом, данным братству собора святого Петра. — Чиун вскинул подбородок. — И обещанием, данным некогда семье Борджиа.
 — Борджиа? — расплылся в улыбке мистер Эрисон — Отличные были ребята!
 — Не всегда, — не согласился Чиун. — И уж явно не в те времена, когда они тебе нравились. — Ткнув пальцем в сторону Эрисона, он обратился к Римо: — Перед тобой убийца. Я много раз пытался объяснить тебе разницу между подлинным ассасином и грязным убийцей — теперь ты сам видишь ее, сын мой.
 Римо уже примеривался, чтобы нанести Эрисону последний — и сокрушительный — удар в почки, но Чиун остановил его.
 — А он что, тоже из какого-нибудь рода ассасинов, а, папочка?
 — Он? Из рода ассасинов? Он даже слова этого не может переносить!
 — Так, может, тогда ты наконец соизволишь сказать мне, кто он, или так и будешь ходить вокруг да около?
 — Нет. Это знание не заслужено тобою.
 — Ладно, мне в принципе наплевать. Просто покажи, как с ним покончить, и будем считать дело завершенным.
 Его Святейшество находился в соседней комнате под присмотром группы смуглых молодых людей в фесках, на которых сияли яркие полумесяцы. В руках у них были ятаганы, и они именовали себя Новыми янычарами Османской империи.
 Было их примерно человек двадцать, и они без устали прохаживались перед папой, дабы устрашить его своей силою. Однако Его Святейшество ни на секунду не уронил достоинства, что было нелегко, учитывая доносившийся снаружи шум битвы и угрозы в адрес пленника.
 — Мы — потомки славных янычаров, и мы здесь для того, чтобы отомстить за позор, постигший в прошлом наших великих воителей. Смыть кровью пятно с памяти Мехмета Ал и Аги, что сражался за свой народ и за нас — его будущее. Слушай, понтифик, победа на сей раз за нами, пришла пора платить по счетам!
 Главарь янычаров как раз заканчивал тираду, когда Римо и Чиун незамеченными проникли в небольшую каморку, где на простом деревянном стуле сидел, прикованный к нему, Его Святейшество.
 — От янычаров всегда было мало толку, — скривился Чиун. — Ваше Святейшество, мы прибыли спасти вас. Вечная слава дому Борджиа, папской власти и католичеству — Дом Синанджу смиренно припадает к вашим стопам!
 Перед взором папы, еще не оправившегося от шока при виде собственных гвардейцев, с яростью буйных маньяков дравшихся с осатаневшими от вида крови турками, возникло новое кошмарное видение — дряхлый старик азиатского вида в развевающемся черном кимоно и щуплый парень в черной майке, с неподдельным интересом взиравшие на странную компанию Его Святейшества.
 Дальнейшее больше напомнило бы стороннему зрителю бальные танцы. Турки по очереди, размахивая ятаганами, бросались на старика в кимоно, а тот без видимых усилий направлял острия сабель в деревянные стены. Потомки янычаров с треском исчезали в проломах вслед за своим оружием. Молодой напарник старика деловито насаживал оставшихся на их собственные мечи, аккуратным штабелем складывая тела в угол.
 Вообще оба больше напоминали не воинов, а уборщиков, приводивших в порядок изрядно замусоренную площадь. Причем основная часть работы явно доставалась молодому, который, растаскивая за ноги трупы, сквозь зубы жаловался по-английски на то, что ему, мол, всегда приходится делать за папочку всю грязную работу.
 Пожилой азиат, приблизившись к папе, одним движением разорвал приковывавшую его к стулу цепь, словно она была скручена из туалетной бумаги, и низко склонился перед Его Святейшеством. Его компаньон с недоумением наблюдал за этим.
 Когда же Чиун, подавшись вперед, поцеловал золотое кольцо на пальце папы, глаза у Римо и вовсе полезли на лоб.
 — Ваше Святейшество, мы — ваши смиренные слуги.
 Чиун склонился так низко, что его седые космы подметали пол; затем, взмахнув, словно крыльями, рукавами кимоно, в одно мгновение резко выпрямился.
 — Кто вы, друзья мои? — спросил Его Святейшество по-английски.
 — Исполнители наимудрейшего из соглашений, когда-либо заключенных престолом святого Петра, — Чиун горделиво поднял голову.
 — Может быть, вы напомните мне, о каком именно соглашении вы говорите? Сегодня, знаете ли, был очень трудный день.
 Папа заметил, что молодой человек все еще стоит с раскрытым ртом, не отрывая взгляда от кольца на его пальце.
 Римо, воспитанника сестер-монахинь из Ньюарка, ни разу не слышавшего от наставника доброго слова в адрес христианства, его превращение в почитателя католичества ошеломило во сто крат больше, чем, скажем, явление говорящего чайника. Он просто не в силах был этому поверить. Но одно он точно знал — сестрам из приюта святой Моники в Ньюарке было чему поучиться у Чиуна. Церемонию приветствия папы он, похоже, репетировал не один год. Римо поразил не поцелуй, которым Чиун наградил кольцо папы, а то, с каким жаром Мастер Синанджу выполнял всю церемонию приветствия.
 — О Ваше Святейшество, соглашение между Ватиканом и Домом Синанджу было подписано во времена славнейшего правления рода Борджиа.
 Папа в некотором смущении потер виски.
 — Сэр, — наконец произнес он. — Одним из доказательств Божьей опеки над римской церковью является то, что мы смогли извлечь уроки из беззаконного и разбойного правления этой семьи и преодолеть царившие тогда произвол и насилие. И рука Господа отпустила наши грехи, да восславится имя Его вовеки!
 — У нас, однако, сохранились об этой семье самые благие воспоминания.
 — Я до сих пор так и не понял, кто вы такой.
 — Мастер Дома Синанджу — услуги ассасинов для сильнейших в этом мире правителей.
 Папа покачал головой:
 — Насколько я помню, подобное имя ни в одном из наших соглашений не фигурировало. — И пожелал узнать дату подписания упомянутого документа.
 Чиун назвал дату, и папа послал советника за старшим советником, которому велено было вызвать старшего советника первого ранга, а тот в свою очередь вызвал монахиню, через некоторое время отыскавшую в архиве пожелтевший пергамент, скрепленный печатью с тремя коронами престола святого Петра.
 Великий понтифик погрузился в чтение документа, и глаза его расширились от изумления. Семейство Борджиа — этот вечный позор католической церкви — подписало с упомянутым странным азиатским синдикатом убийц бессрочный контракт, согласно которому за фиксированную плату Дом Синанджу обязался никогда не наниматься на службу к врагам римской церкви.
 — Нет, — изрек после некоторого раздумья Его Святейшество, — мы не можем этого допустить. — И, подняв глаза на Чиуна, кивнул ему: — Вы свободны от своих обязательств.
 — Ваше Святейшество, в знак признания вашей святости мы переняли и кое-какие обычаи у христиан. Например, брак по-католически. — Чиун явно ухватился за эту идею. — Мы, Мастера Синанджу, не верим в развод. Брак — это связь, которую не разорвет даже время. И мой сын Римо, католик по воспитанию, вполне поддерживает меня.
 Папа обвел взглядом сложенные у стены тела своих недавних тюремщиков. Собственно, эти двое спасли ему жизнь. Он поинтересовался у молодого человека, возникают ли в его браке какие-либо сложности.
 — Супружеский долг, — кивнул Римо.
 Целовать кольцо понтифика он не стал — пересказывай это все потом Смиту...
 — Но у супругов должны быть друг перед другом обязанности.
 — Да я понимаю. Но, во-первых, жениться на ней я вовсе не хотел. И сделал это только для того, чтобы мой отец — его зовут Чиун, вот он перед вами — согласился помочь мне справиться с этим маньяком Эрисоном.
 — Значит, сын мой, вы вступили в брачный союз не по собственной воле?
 — Нет, святой отец. — Римо потупился.
 — А обычаи Дома Синанджу, касающиеся брака и семьи, такие же, как обычаи римской церкви?
 — Да, святой отец. — В голосе Римо зазвучала надежда.
 — В таком случае ваш брак недействителен. Его просто не было — никогда. Лишь когда сердца соединяются по доброй воле, римская церковь считает таинство брака свершившимся.
 — К тому же... супружеских отношений у нас тоже не было, — ввернул Римо.
 — Значит, уже по двум причинам ваш брак следует считать несостоявшимся.
 Римо подпрыгнул так, что чуть не пробил головой потолок, а приземлившись, пал на колени и с благоговением прижал губы к кольцу на пальце Его Святейшества. Наконец он избавится от драгоценной Пу! Их брак не имеет силы!
 — Я свободен, ты слышал, папочка?!
 Чиун, с тем же выражением глубочайшего почтения еще раз целуя кольцо, отвернулся в сторону и по-корейски пробормотал что-то о коварном Риме.
 Эрисон все сидел в большом зале, явно дожидаясь своих противников.
 — Я слышал, ты освободил своего клиента, Чиун, — сказал он вместо приветствия.
 — И пришел поговорить с тобой, Эрисон, — ответил Чиун, скрестив на груди руки и выставив ногу вперед, каковая поза должна была выражать крайнее высокомерие.
 — Разумеется. О чем будет беседа? — весело спросил Эрисон, откидываясь в кресле и барабаня пальцами по подлокотникам.
 — Мы уйдем из Западной Европы, если ты обещаешь оставить в покое Азию.
 — Нет, из Китая и Японии я никуда не уйду. Мне там очень нравится, — капризно заявил Эрисон.
 — Китай — понятно, но при чем здесь Япония? Они же теперь делают только игрушки. На что они тебе, спрашивается?
 — Игрушки они делают лишь последние полвека. Думаешь, сами японцы изменились за этот срок? Нет, Японию я вам не отдам, не просите.
 — Но зачем она тебе? — Чиун тоже не желал уступать. — Взгляни, какие замечательные рынки мы тебе оставляем. Северная Америка. Вот где ты сможешь по-настоящему развернуться. Южная — вот-вот вполне созреет для тебя. Вся Европа, Ближний Восток. Решай — все равно мы ставим условия.
 — Никакие условия вы мне не можете диктовать. Все, что я захочу, я и сам себе обеспечу. Вы, конечно, можете причинить мне мелкие неприятности, но не больше. А твой Римо — просто неумелый диверсант. Ладно, отдаю вам Японию.
 — И Индокитай.
 — Ну нет. Слишком много!
 — Да у тебя же и так весь Китай. И еще Россия в придачу. Мы торгуемся — или ты вознамерился диктовать?
 Чиун был явно недоволен поведением Эрисона.
 — Ладно, — кивнул тот, — договорились.
 Он протянул руку, но Чиун нарочито не обратил на нее внимания.
 — Договорились, — кивнул он в ответ.
 Эрисон протянул руку Римо.
 — У меня с тобой никаких договоров не может быть. — Римо смерил Эрисона хмурым взглядом. — А ты, папочка, обещал показать мне, как справиться с ним, а не торговаться.
 — Я и показал. Ты все видел. Тебе просто не нравится этот способ, но это уже твое дело, ведь так?
 — Отдать ему на откуп полмира — не выход из положения, папочка.
 — Это все, что я могу сделать — до тех пор, пока сокровища Синанджу не будут возвращены.
 — А их что, еще не нашли? — рассмеялся Эрисон.
 — А ты откуда знаешь? — сдвинул брови Римо.
 — Да просто наблюдаю за вами — и, честное слово, живот надорвешь. — Эрисон снова весело улыбнулся. — Давайте я лучше расскажу вам об этом городе. Приятно попасть домой после стольких лет. Британия не особенно мне понравилась, а уж твоя, Римо, родина и подавно.
 — Какого черта тебе нужно, а? — Римо начинал терять терпение.
 — Делать то, что я всегда делал. И знайте: все равно я получу то, что мне хочется, если только вы не отдадите мне это сами.
 — Ты что имеешь в виду, мудрец хренов?
 — Чиун тебе объяснит. И не волнуйтесь понапрасну, ребята, в последний раз меня видят только мертвые.
 — Ничего, из живых я буду первым, — ответил Римо.
 — Опять хочешь подраться, сосунок? — хохотнул Эрисон.
 На сей раз Римо решил применить иную, совершенно новую технику. Если все хитроумные приемы Синанджу оказались бессильны, то, возможно, простой и честный прямой правой под дых — не быстрее, чем в обычном боксе, — лучше сработает в такой ситуации. Римо попробовал, но лишь сломал деревянное кресло, в котором Эрисон восседал за секунду до этого.
 В зале стало тихо. Ведь мертвецы обычно не говорят, а двое живых, стоявших среди мертвых тел, молчали. Мистера Эрисона в зале уже не было.
 — Я могу поверить в то, что какие-то странные способности у этого гамадрила есть. Но никогда не поверю, что тот хлам, который ты, папочка, называешь сокровищами Синанджу, может иметь какое-то отношение к этому. Тебе просто хочется получить их обратно.
 — Пока мы не вернем сокровища Синанджу, Римо, мы бессильны против мистера Эрисона. Жаль, что ты мне до сих пор не веришь. Но в одно тебе придется поверить наверняка: пока мы не вернем сокровища, твои обязанности перед Пу остаются в силе.
 — Но ты же слышал, что сказал папа. Я не женат, папочка. И не был никогда!
 — Папа — католик. А ты — Мастер Синанджу, сын мой.
 — Ты же сам сказал ему, что вы следуете католическому уставу!
 — А с каких пор ты всерьез стал принимать то, что я говорю императорам?
 Ватикан они покинули тем же путем, каким в него проникли. Выбравшись на улицу перед рестораном, владелец которого немедленно побежал за полицией, крича, что двое злоумышленников обчистили его подвал, Чиун остановился и повернулся к Римо:
 — Золотые века Синанджу уже прошли. Подари нам сына, может быть, хотя бы он сможет увидеть те времена, когда благородное искусство ассасинов не позволит властолюбцам обрекать народы на братоубийственную войну — услуг Мастеров будет вполне достаточно!
 — А мне наше время нравится, — заявил Римо.
 — Тебе никогда ничего не нравится, — заметил Чиун.
 — Чья бы корова мычала...
 — Ты неправ. — Чиун наставительно поднял палец. — Я всегда говорю, что несчастен, но испытываю от этого наслаждение. Ты говоришь, что тебе все нравится, но наслаждения от этого тебе не видать!
 — Знаешь, папочка... Я, пожалуй, не вернусь в Синанджу.
 — А я не двинусь оттуда, пока ты не вернешь сокровища.
 — Ну тогда прощай.
 — Прощай.
 Чиун холодно кивнул и отвернулся.
 — А если бы ты был на моем месте, ты бы женился на Пу?
 Но Чиун не ответил. Он медленно удалялся прочь по шумной римской улице. Поймав такси, Римо велел везти его в аэропорт.
 В Америке доктор Харолд У. Смит позволил Римо приехать в «Фолкрофт» — каковой жест сам по себе был редкостью. Вся территория санатория тщательно укрывалась от посторонних глаз. За годы службы и Римо, и Чиун работали в самых разных точках земного шара, но в святая святых КЮРЕ, расположенном на берегу пролива Лонг-Айленд, не дозволялось бывать никому. Выход отсюда был один — вперед ногами.
 А Римо не только пропустили, но и проводили в координационный центр — небольшую комнатку, увешанную картами, посреди которой стоял заваленный бумагами стол. Кроме них двоих, в комнате никого не было. Заглянув в бумаги, Римо понял, что мистер Эрисон все это время ни на секунду не выходил у Смита из головы.
 — До сих пор поведение мистера Эрисона было непредсказуемым. Он с таким же удовольствием затевал мелкие конфликты, с каким и организовывал масштабную войну.
 Римо кивнул, соглашаясь.
 — Но теперь, похоже, он затеял самую масштабную. Думаю, что вскоре нам придется воевать с Советской Россией. И по всей вероятности, только вы можете это предотвратить.
 — Предотвратить? — переспросил Римо. — Я до него не могу даже дотронуться.




 Глава десятая


 Слово «паника» всегда вызывало у Анны Чутесовой четкие зрительные образы. И на сей раз оно возникло в форме маршала, с аляповатыми звездами на погонах и разлапистой золотой кокардой на околыше.
 Паника сквозила и в каменных лицах собравшихся за столом офицеров, хотя они изо всех сил старались изобразить пренебрежение перед надвигавшейся опасностью. Но для них паника всегда была связана с тремя словами, которые редко кто осмеливался произносить вслух: «Комитет государственной безопасности».
 Здесь, в России, эти слова значили больше, чем для верующего имя Христа. Они возникали всегда, как только военное руководство в кризисные мгновения в очередной раз теряло присутствие духа и способность к логическому мышлению.
 — Но вы не смеете вызывать сюда американцев, товарищ Чутесова! Этим вы подрываете государственную безопасность!
 Маршал, переживший вторую мировую войну и культ Сталина, сурово взглянул на Анну. На груди у маршала было столько наград, что он вполне мог играть бы ими сам с собой в шашки. Но звание Героя Советского Союза он носил не зря — в армии он был известен храбростью и умением сохранять хладнокровие в опасные моменты.
 Стоявшие вокруг стола синхронно склонили головы в знак согласия. Здесь, в бункере в густых лесах Подмосковья, собрались на тайное совещание полтора десятка человек — члены Политбюро и представители генералитета. Их адъютанты — майоры и полковники — стояли в охранении вокруг бункера, держа наизготовку снятые с предохранителей АК-47 и переминаясь с ноги на ногу, ранняя осень в этом году выдалась холодной. Сменщики сгрудились вокруг костра, над которым висел котелок с дымящимся чаем.
 Анна холода не боялась. Она всегда ухитрялась получить с Запада новейшее термостойкое белье, которое надевала с наступлением холодов в начале октября и лишь с потеплением в апреле переходила на более легкую одежду.
 Тонкие черты лица Анны обрамлял серебристый мех пушистой песцовой шапки. Более всего советник премьер-министра по стратегическим вопросам Анна Чутесова походила в эту минуту на нарядную эскимосскую куклу. Говорила она почти шепотом, и высоким мужчинам в военной форме приходилось наклоняться, чтобы как следует расслышать ее.
 — А вы считаете, что национальная безопасность до сих пор не подорвана? Почему же тогда вы, члены высшего военного командования, собрались в этом бункере, словно трусливые зайцы в норе?
 — Но сознательный допуск американского агента к внутренним структурам нашего командования... То есть пригласить иностранца, чтобы он работал против русских. По-моему, это предательство, — заключил председатель КГБ, грузный человек в маршальской форме.
 — Тогда скажите, товарищ маршал, что можете вы предложить взамен? Ведь до сих пор считается, что в ваших руках — самая совершенная система безопасности в мире. Но мы-то знаем, товарищ маршал, что сейчас вы абсолютно беспомощны!
 — Если бы премьер-министр...
 — Премьер-министра здесь нет. Многие офицеры из вашего ведомства уже не с нами. Собственно говоря, мы даже не знаем точно, какие сухопутные части Советской Армии еще подчиняются командованию. То же с воздушными силами и флотом. Мы знаем лишь, что важнейшие элементы нашей оборонной системы более не подвластны нашему контролю. Правительство обеспокоено реальной перспективой войны с Соединенными Штатами, причем весьма близкой перспективой.
 — Ну, это наша проблема, — мотнул головой маршал Невский, глава КГБ — одутловатый увалень с добрым лицом спаниеля.
 Лишь его ближайшие подчиненные знали, насколько жесток этот человек. Маршал сделал рукой некий жест, означающий, что он считает дело закрытым.
 — Это наша проблема, — отрезала Анна. — И никто из нас, прибывших на эту встречу, пока ничего не может поделать с ней. И встречаемся мы здесь, в лесу, а не в Кремле или в Горках именно потому, что никто из нас не знает, не похитят ли его по дороге собственные охранники — так, как похитили недавно нашего премьер-министра. Именно поэтому мы и здесь — ситуация нам не подвластна, товарищи!
 — Но ведь эти солдаты — наши, — вступил в разговор маршал бронетанковых войск. — Они же русские, черт возьми! Им, как и многим, надоела эта бесконечная тайная война, которую ведет КГБ якобы с целью победы над Западом. Они устали получать новые танки и смотреть, как их списывают в утиль, потому что они устаревают, даже ни разу не побывав в деле! Солдаты победоносной Красной Армии — не сторожевые псы ГБ на наших границах! Они — настоящие воины.
 — Я вижу, что и вас не обошла эта странная болезнь, от которой сейчас страдает почти весь состав наших вооруженных сил.
 — Честь и мужество — не болезнь, — ответил маршал бронетанковых войск.
 Фамилия маршала была Рассоков. Говорил он так энергично, что многочисленные медали на его груди тихонько позвякивали.
 — Если армия сама решает объявить войну Америке и похищает с этой целью премьер-министра, речь действительно идет не о болезни, а об открытом переломе на теле национальной безопасности, — резко сказала Анна. — Тот самый случай, когда руки и ноги забывают про голову. А голова — вот она, полуживая от страха в подмосковных лесах, боится, как бы не вернулось к ней ее тело.
 — Наша армия может и выиграть войну. Вы ведь не знаете наверняка, что она проиграет, — прищурился маршал Рассоков.
 Глава КГБ маршал Невский кивнул в знак согласия. Одновременно опустили головы и несколько членов Политбюро. Если даже это и бунт, все равно ведь во главе его стоят коммунисты.
 И тогда советник премьер-министра Анна Чутесова шагнула вперед. К ней — и только к ней — обратились взгляды собравшихся. Глубоко вздохнув, она оглядела стоявших вокруг военных и политиков и громко, раздельно произнесла:
 — Какую именно войну может выиграть армия?
 Мужчины, поеживаясь, опускали головы, не выдерживая горящего взгляда Анны.
 Наконец маршал Рассоков подал голос:
 — Войну с Америкой.
 — А что даст нам эта война?
 — Разумеется, победу.
 — Нужна ли нам победа, в результате которой погибнут миллиарды людей и планета станет непригодной для обитания?
 — В результате этой победы будет уничтожен капитализм. Мы одержим верх над нашим главным противником. И победим самую сильную страну в мире!
 — На мой вопрос вы так и не ответили.
 Маршалу Рассокову захотелось врезать этой бабе по красивой физиономии. Разве может она понять войну так, как понимает ее мужчина?
 — Вы ведь знаете, маршал, что победа над капитализмом ничего нам не даст.
 — Нет, даст. Это будет величайший триумф коммунизма и конец великого противостояния! В мире больше не будет войн.
 — Рекомендую вам, маршал, взглянуть в лицо реальности. В течение последних двадцати лет мы находимся в состоянии фактической войны с Китаем — государством, как вы помните, коммунистическим. А вовсе не с Америкой, как вам того бы хотелось. Так что триумф международного коммунизма — в вашем понимании — будет способствовать окончанию войн на Земле не более, чем некогда — распространение христианства.
 — Значит, по-вашему, триумф коммунизма — ничто? — с нажимом спросил маршал Рассоков.
 Анна видела, что остальные присутствующие внимательно следят за их спором и явно поддерживают маршала Патриотизм и социалистические идеи, которым их обучали всю жизнь, накрепко засели в их головах.
 Мужчины, подумала она. Какие они все же кретины Ей хотелось ответить: «Почти ничто», — но разве могут эти столбы понять, что всякое общество функционирует по законам, порожденным им же самим, а не навязанным сверху, как в странах коммунистического лагеря.
 И Анна лишь снова подчеркнула, что победа над капитализмом не положит конец войнам на Земле, что всегда найдутся враждующие стороны, только воевать им придется на планете, гораздо меньше приспособленной для жизни, чем раньше.
 — И поскольку эта победа не может дать нам какого-либо реального преимущества, а в данный момент мы сами не в состоянии справиться со странной психической болезнью, поразившей советскую армию, я рекомендую, товарищи, обратиться за помощью к иностранным специалистам.
 Никакой реакции не последовало. Молчание. Собравшиеся были слишком напуганы. Но за годы работы в верхах они выработали невозмутимую осанку людей, не теряющихся в любой ситуации. Хотя, пожалуй, еще больше были виноваты в этом их женщины, всегда желающие верить в то, что в критический момент они окажутся под защитой мужской уверенности и хладнокровного ума. Они не желают понять, что уверенности и хладнокровия в мужчинах примерно столько, сколько во время песчаной бури у тушканчиков. При первых же признаках опасности они полностью теряют разум и начинают нести чепуху о военных победах и национальной безопасности.
 — В частности, в Америке есть специалист, обладающий уникальными способностями, с которым я имела удовольствие однажды работать. Он принадлежит к особо секретной организации, занимающейся исключительно ситуациями первой степени риска. Я думаю, что мы можем получить его в наше распоряжение, поскольку мир с нами входит и в сферу жизненных интересов США.
 — Это тот самый, — припомнил глава КГБ маршал Невский, — тот самый высокий парень с темными волосами... его зовут Римо, кажется?
 — Да, он, — кивнула Анна.
 — И это с ним вы работали... Не однажды, а уже минимум раза три: один раз во время его засылки в Россию и дважды — когда вы сами отправлялись с секретным заданием в Америку?
 — Да, с ним.
 — А не соблазнил ли вас часом ваш американский приятель, товарищ Чутесова?
 — Нет Это я его соблазнила. — Анне не хотелось давать повода для мужских сплетен, и поэтому она сразу решила расставить точки над i. — Но я отнюдь не влюблена в него. Да, в постели он просто великолепен, однако я не настолько одержима идеей соития с ним, чтобы из-за этого дать погибнуть всему человечеству.
 Но глава КГБ маршал Невский был в сущности самым обыкновенным мужчиной и потому с подлинно мужским идиотизмом изрек:
 — А почему, собственно, мы должны вам верить?
 Остальные в очередной раз закивали.
 Ну вот, теперь придется соврать. Скажи она правду — ни один из них ее просто не выдержит.
 — Если бы мне нужен был только секс, то разве русские мужчины уступят кому-нибудь в этом?
 Кажется, сработало, теперь этот синклит престарелых самцов — среди них ведь ни одного моложе шестидесяти — даст наконец ей возможность спасти от ядерной катастрофы их дурацкие головы.
 — Приступайте к операции, товарищ Чутесова! — кивнул маршал Невский.
 — Благодарю вас, товарищ маршал! — Анне удалось сохранить на лице подобающее выражение.
 С шефом Римо, доктором Харолдом Смитом — обладавшим, кстати, не по-мужски острым умом, — Анна связалась заблаговременно. В разговоре доктор Смит объяснил ей, что этот странный психический феномен — своего рода военная истерия — не специфически русское явление, он уже наблюдался в самых разных точках земного шара, причем за довольно короткий срок.
 — И должен признаться вам, мисс Чутесова, Римо пока не удалось остановить организатора всех этих беспорядков. Его имя — Эрисон. Вам не приходилось раньше слышать о нем?
 — Нет, — призналась Анна. — Хотя имя можно взять любое.
 — Не всегда, — заметил Смит. — Так что не знаю, может ли Римо оказать вам реальную помощь в этой ситуации.
 — То, что он до сих пор не справился с этим Эрисоном, конечно, очень печально. Но в любом случае способности Римо далеко превосходят возможности наших сотрудников, а главное, ему удается то, чего в этой, как вы сказали, ситуации не смог ни один мужчина.
 — То есть?
 — Судя по вашему рассказу, насаждаемый мистером Эрисоном военный психоз на Римо никоим образом не действует.
 — Это верно.
 — Поэтому, соединив уникальные возможности Римо с моими аналитическими способностями, мы, я думаю, сможем восстановить контроль над нашей армией в самое ближайшее время.
 — Может быть, вы и правы.
 — У нас нет другого выбора, если только его приемный отец, этот странный кореец, не согласится помочь нам.
 — Нет. Он помогать не станет. У него соглашение с Эрисоном.
 Это сообщение заинтересовало Анну, но поскольку Римо тоже присутствовал при заключении соглашения, разумнее было сразу по приезде расспросить его самого. Когда проходило совещание в лесном бункере, Римо был уже на пути к Москве. На секретный аэродром, где должен был приземлиться самолет американской компании, Анна приехала сама — доверять подразделениям охраны было опасно.
 Она увидела, как его стройная фигура словно спорхнула с трапа на бетон полосы. Вот он заметил ее в толпе, улыбнулся. Наверняка за ней сейчас следят кагэбэшники — у них это уже условный рефлекс. Но Анну это мало заботило. Главное, что здесь Римо.
 — Здравствуй, милый!
 — Здравствуй, дорогая.
 И, прежде чем Анна успела это осознать, он уже держал ее в объятиях, согревая долгим страстным поцелуем.
 — Ну не прямо же здесь, — запротестовала она.
 — А что? Здесь лучше, чем в постели.
 — Кто это сказал?
 — Это я сам только что придумал.
 — Может, и лучше, только гэбэшники наверняка фотографируют нас.
 — Вот и прекрасно — хоть чему-то поучатся.
 — Ну перестань. — Анна высвободилась из его объятий — она слишком хорошо знала, за какой ничтожный миг эти руки могут возбудить в ней неистовое желание. — Мне нужен ты весь, а не только твои пальцы, хотя они и делают со мной Бог знает что.
 — А я согласен и на это, — подмигнул Римо.
 — Согласен! Я бы умерла ради этого.
 — Наконец я к тебе вернулся.
 Римо посмотрел Анне в глаза. Про Пу он решил пока не рассказывать.
 — Да, но время снова против нас: то, что происходит в стране, не назовешь иначе как кошмаром. Мы даже не знаем, какие из армейских частей заражены этим психозом, а какие остались верны правительству. А самое неприятное — взбунтовавшиеся военные похитили премьера и готовятся начать войну с Америкой. Причем хотят по всем правилам объявить ее, чтобы противник ввел в дело свои лучшие армии. Даже оставляют за ним право определить место.
 — Ладно, едем в гостиницу, — решил Римо.
 За время разлуки он стосковался по чарам Анны, и сейчас они с удвоенной силой манили его. Ее сдержанная, но сияющая улыбка. Ее прекрасные голубые глаза. Ее тело, доставлявшее ему столько незабываемых переживаний. И конечно, ее прямо-таки нечеловеческий ум.
 — Ты приехал, чтобы спасти наши страны от самой страшной войны или чтобы заниматься со мной любовью?
 — Я приехал, чтобы трахнуть тебя, — ответил Римо искренне.
 — Возражений нет, но прежде, сам понимаешь, дело.
 — Дело, дело... Вы, женщины, только дело и знаете.
 Бунт военных — Римо сразу понял это — происходил по тому же сценарию, что и захват «Джеймса К. Поука», события у Литл Биг Хорн, захват папы римского и похищение премьер-министра Великобритании.
 Из умаянных службой русских солдатиков Эрисон в короткий срок сделал ко всему готовых бойцов, единственным желанием которых было сражаться. И, как и в предыдущих случаях, у затеваемой войны не было какой-либо видимой цели — целью была сама война.
 — Контроль над армией должен быть снова возвращен Коммунистической партии, — продолжала Анна, предъявив часовым у въезда на аэродром служебное удостоверение.
 За воротами ее ждал черный «ЗИЛ», на котором им предстояло отправиться в столицу.
 — Погоди минутку. Никакой Коммунистической партии я армию не собираюсь передавать.
 В Римо заговорил бывший морской пехотинец.
 — Кому же ты тогда собираешься отдать ее, Римо? — с удивлением взглянула на него Анна.
 Римо, конечно, душка, счастливое исключение, но временами думает — она вздохнула про себя — совсем как мужчина.
 — Ну... какому-нибудь демократическому правительству.
 — Ты собираешься организовать его прямо сегодня, дорогой? Или привезешь его из Америки?
 — Пускай ваши люди сами проголосуют за то правительство, которое они хотят.
 — Они и голосуют. За коммунистическое.
 — Да это же не выборы, а сплошная липа!
 — Нет, милый, просто у нашей единственной партии конкурентов нет. Коммунисты — единственные, за кого могут голосовать наши люди. У нас нет другого выбора. Либо диктатура коммунистов, либо война.
 — Но идея отдать им армию мне совсем не по нраву. Коммунисты — вредные типы. Нравится тебе это, Анна, или нет, но они доставляют миру больше всего неприятностей.
 — Ты говоришь о странах, у которых нет реальной силы на международной арене, дорогой. А у нас в России обычное, большое, насквозь коррумпированное правительство. Последний из революционеров-идеалистов давным-давно убит Сталиным. И сейчас Политбюро — самый надежный гарант мира. Они не хотят терять того, чем сами себя обеспечили.
 — Все равно мне это не нравится, — заявил Римо.
 В квартире Анны, расположенной в одном из лучших районов Москвы и обставленной почти как обиталище среднего американского семейства, Римо поведал Анне все, что ему было известно о мистере Эрисоне.
 Анна, извинившись, задала вопрос: почему этот мистер Эрисон питает такую неприязнь к Синанджу?
 — Понятия не имею. Вот Чиун знает, кажется. Он даже сумел с ним договориться.
 Налив себе бренди из хрустального графина, Анна села чуть поодаль от Римо на широкий французской кожи диван. За окном мигала немногочисленными огнями ночная Москва. Римо вспомнил, что раньше в комнате был камин, сделанный, по русскому обычаю, из рук вон плохо, так что во избежание пожара Анна решила от него избавиться.
 И не без оснований — бетон в России горел, как дрова.
 Свою страну Анна знала гораздо лучше, чем многие из престарелых кремлевских бонз, и, как никто из них, она любила Россию. Она любила ее даже больше, чем сидевшего перед ней мужчину, один взгляд которого сводил ее с ума, и именно поэтому нашла в себе силы не броситься в первую же минуту ему в объятия. Весь вечер они говорили о деле и только о деле.
 А Римо, как оказалось, не знал в точности, какая кошка пробежала между Эрисоном и Синанджу. Знал только, что было это очень давно.
 — Как давно? Десять лет? Двадцать? Семьдесят? И что вообще подразумевается у вас под словом «давно»? — не отставала Анна.
 — Три-четыре тысячелетия. Я же говорю — не знаю точно.
 Широко раскрыв глаза, Анна уронила графин с бренди, который держала в руке, на толстый ковер. Поскольку ковер и хрусталь были местного производства, поверхность графина покрылась трещинами.
 — Н-не понимаю. Как может столько длиться даже смертельная вражда?
 — Дом Синанджу ведет родословную с тех времен, когда на земле еще не было ни одной из современных цивилизаций, существовала только египетская, да и ее мы, по-моему, старше на несколько веков. Вроде бы Чиун знает этого Эрисона или что-то слышал о нем, в общем, они как-то знакомы. И он с самого начала уверял меня, что с Эрисоном мне самому не справиться.
 — Но ты справился — только не совсем, Римо.
 — Конечно, я же его не убил.
 — Нет. Но и не присоединился к его армии.
 Римо пожал плечами. Как мог он присоединиться к какой бы то ни было армии, будучи Мастером Синанджу? Сделать это для него было бы так же сложно, как изгнать из своей души, тела, из себя самого постулаты древнего учения. Когда-то он служил в морской пехоте. Сейчас он уже ни за что не согласился бы там служить.
 Эмоции Римо заинтересовали Анну, и ему пришлось рассказать ей о свитках, об утерянных сокровищах и о светлом, посыпанном мраморной пылью квадрате у стены задней комнаты в сокровищнице Синанджу.
 Он рассказал ей о фресках в римском подземелье, которые — он чувствовал — связаны с пропавшим богатством. Об их с Чиуном поездке в Рим, о развалинах храмов, о культах давно забытых богов.
 Анну это, однако, не очень тронуло.
 — Все боги — и забытые и не забытые — это пустая трата времени, Римо. Что же все-таки произошло между Синанджу и мистером Эрисоном?
 — Да не знаю я, — в который раз вздохнул Римо. — А Чиун не хочет говорить. Совсем свихнулся на этих сокровищах и твердит, что Эрисона нам нипочем не одолеть, если только мы не вернем их обратно.
 — Твоего приемного батюшку я тоже помню и скажу тебе: он еще тот мудрец. Наверняка сокровища не имеют к этому отношения, просто ему очень хочется снова получить их. Он сам — величайший в мире анахронизм, потому и привязан к разного рода реликвиям.
 — Если Синанджу — анахронизм, почему тогда мы можем то, что не может никто другой, как ты думаешь? И если это — анахронизм, то почему я не марширую сейчас в рядах этих психов? И если...
 — Прости, Римо. Я не хотела обидеть тебя.
 — Да вовсе я не обиделся! Просто ты иногда мыслишь как завзятая коммунистка. То, что наше учение придумано не вчера, поверь, не делает его хуже. Наоборот — оно проверено долгим-долгим временем.
 — Но ты же сам сказал, что у тебя есть насчет сокровищ аналогичные подозрения.
 — Насчет сокровищ — да. Но это другое дело.
 — Конечно, — мудро заметила Анна, — ты как его ближайший родственник можешь думать что угодно про Чиуна, но если кто-то другой осмелится на это — я ему не завидую!
 — Ладно, давай о деле. Так где эти ваши чокнутые воители?
 — Могут быть где угодно. Связь с ними давно потеряна.
 — Чиун обычно довольно точно определял, где Эрисон скорее всего появится. Если сможешь отсюда связаться со Смитом — я выйду на Синанджу. Слава Богу, туда провели специальную линию.
 Римо не стал говорить Анне про то, что ее соотечественники пытались влезть в эту линию на Кубе. К тому же он не был уверен, что сможет правильно все объяснить — с электронными делами у него всегда было плоховато.
 Для того, кто через раз проигрывал битву с электротостером, вставить вилку в нужное гнездо — несомненно, большое достижение. И Римо им по праву гордился.
 — Все наши линии прослушиваются КГБ. Имей это в виду, когда будешь звонить в Синанджу.
 — Ты решила предупредить меня? С чего?
 — С того, что хотя в твоей армейской голове и сидит вполне определенное представление о России, поверь, наши спецслужбы занимаются не только тем, что рыщут по всему свету в поисках «жучков», установленных вашими разведчиками.
 — У вас острый язычок, мадам, — улыбнулся Римо.
 — У тебя тоже — время от времени.
 Римо снял телефонную трубку с рычага. Старомодный аппарат из красного пластика еще сохранял характерный резкий запах химии. В ожидании ответа Римо принялся начищать аппарат рукавом, пока он не заблестел как новый.
 Наконец в трубке раздался голос Смита. Он почти сразу перевел звонок на Синанджу, не забыв посетовать на то, что все больше времени и средств уходит на защиту телефонных линий от подслушивания.
 Телефон, по-видимому, обретался все еще в доме пекаря, ибо трубку сняла дражайшая теща Римо.
 — Я хотел бы поговорить с Чиуном...
 — Пу здесь, рядом со мной.
 — Мне нужен Чиун. Это очень важно, по делу.
 — Но твоя законная жена ждет здесь целыми днями, чтобы услышать хотя бы слово из твоих уст! Ее глаза полны слез, а чрево ее по-прежнему пусто!
 — Да, да, конечно... Позовите Чиуна, пожалуйста.
 Римо чувствовал, что внутри у него вот-вот что-то лопнет. Он натянуто улыбнулся Анне. Анна улыбнулась в ответ.
 — Я сейчас передам трубку Пу.
 — Пу, умоляю тебя, позови поскорей Чиуна!
 — Там, где ты сейчас, с тобой другая женщина! — на привычной ноте заныла Пу.
 — Нет... слушай, я звоню по делу и хочу переговорить с Чиуном, немедленно!
 — Ты еще не выполнил своих священных обязанностей, а уже обманываешь меня!
 К счастью, Анна не понимала корейского языка, на котором Римо беседовал с дражайшей супругой, но интонацию, как всякая женщина, она распознавала безошибочно.
 Когда наконец на том конце соизволили пойти за Чиуном, Анна спросила:
 — Римо, у тебя в Синанджу подружка, да?
 — Нет, — чистосердечно признался Римо.
 — А кто та женщина, с которой ты только что говорил?
 — А с чего ты взяла, что я говорил с женщиной?
 — Римо, как мужчины говорят с женщинами, я давно и хорошо знаю. Ну так кто это?
 — Да не подружка, нет. Никакими амурами там и не пахнет.
 — А кто же она?
 — Моя жена.
 Римо снова взял трубку, к телефону уже подошел Чиун.
 — Эрисон в России, папочка. Собирается начать третью мировую войну. Где искать его, не подскажешь?
 — Третья мировая война — это его забота, а не наша, смею напомнить тебе. Пока он не сунется в Юго-Восточную Азию, мне совершенно все равно, где он и что он делает.
 — А мне не все равно. Ну так где?
 — Какая разница, если ты еще не вернул сокровища?
 — Где он, спрашиваю тебя?
 — Так не разговаривают с отцом, Римо.
 — Пожалуйста, скажи мне, где его найти, папочка. Я в России и мне не хочется в поисках Эрисона рыскать по всей стране.
 — Если он находится на той территории, что теперь именуют Россией, искать его следует в этой... в Сибири, кажется. Где между Владивостоком и Омском кочуют татарские племена. Он наверняка там: организует этих ничтожных варваров на преступления, которые они не в состоянии совершить в одиночку.
 — Большое спасибо, папочка.
 — Пу хочет поговорить с тобой.
 — Я, конечно, с ней побеседую, — ответил Римо попрежнему по-корейски, — но только чтобы сделать тебе одолжение, папочка.
 — Сделать одолжение — мне? Ты и так в неоплатном долгу передо мной, Римо. И мне удалось выжать из тебя обещание оплатить хотя бы ничтожную его толику. Не плачь, не плачь, дорогая. Римо вовсе не собирается навлечь вечный позор на тебя и твоего отца своим мужским бессилием. Подойди, милая, поговори с ним!
 — Римо, я соскучилась по тебе! Приезжай как можно скорее!
 — Угу, — кивнул Римо.
 Повернувшись к Анне, он спросил, в каком именно районе обитают татарские племена. Чиун сказал, где-то между Владивостоком и Омском.
 Анна развернула на стеклянном кофейном столике карту и нарисовала на ней круг, по масштабу несколько тысяч миль в диаметре.
 — Вот этот район мы называем кочевой зоной. Интересно, откуда Чиун знает про нее? Все правители России — от царских династий до партии — позволяли этим людям жить так, как они хотят, предоставляя им автономию в рамках государства. Иными словами, мы не трогаем их, они — нас. И каждый год правительство поставляет для их лошадей и скота миллионы тонн зерна и сена. Даже если в стране голод — мы все равно даем им зерно.
 — А почему? — удивился Римо.
 — Потому что не хотим портить с ними отношения.
 — Но если они до сих пор ездят на лошадях, чего же вы их боитесь?
 — Потому что они, Римо, потомки Чингиз-хана и его Великой орды.
 Римо задумался. Монгольского владыку Чингиза в Синанджу хорошо знали. Но... собственно, он лишь один из многих завоевателей. Самый обычный мясник, находивший удовольствие в разрушении прекрасных городов и уничтожении пышных цивилизаций.
 — У ваших были с ним какие-то столкновения? — видя замешательство Римо, спросила Анна.
 — Да не особенно. Кто-то им занимался, и довольно успешно, кажется.
 Отдав по телефону все необходимые распоряжения для вылета в зону кочевий, Анна вновь обратилась к Римо:
 — Ты, может быть, не помнишь этого из истории, но Чингиз-хана никто не мог победить. Его орда дошла до самого арабского Востока и уже готовилась вторгнуться в Европу, но почему-то повернула назад.
 — Угу, — кивнул Римо несколько часов спустя, когда они садились в кабину легкого истребителя «Лисица». — Я вспомнил. Он влез в Багдад вопреки предупреждениям Синанджу, и нам пришлось вплотную заняться им.
 — Но ведь Чингиз-хан умер от сердечного приступа!
 — Когда прилетим, я расскажу тебе поподробней.
 У сидевшего впереди пилота зубы от страха выбивали барабанную дробь. Ни один из его коллег, когда-либо летавших в эти дикие степи, не вернулся оттуда. Обнаружить удалось только одного — его останки были найдены у основания деревянного столба с изображением какого-то идола.
 Римо круто изменил ход мыслей пилота, прижав пальцами нервные окончания на его шее и дав ему тем самым понять, что собственно смерть — это еще не самое худшее.
 Приземлился ас воздушных пространств весьма неуклюже. Когда Римо и Анна выбрались из кабины и, спотыкаясь о мерзлый грунт, отошли на несколько шагов от машины, самолет тут же снялся с места и исчез в облаках. При разбеге доблестный летун едва не разбил машину. И в ту же секунду, насколько хватало глаз, со всех сторон на горизонте показались цепочки всадников в меховых шапках на маленьких коренастых лошадях.
 Анна, ни слова не говоря, вцепилась в рукав Римо.
 — Вот, — кивнул тот, — сейчас я и покажу тебе, отчего с Чингиз-ханом случился приступ.
 Всадники, скакавшие в первых рядах, были уже совсем близко и гнали во весь опор. Было похоже, что пришельцы станут добычей того, кто первым окажется рядом с ними.
 Передний из всадников, поравнявшись с Римо, протянул руки, намереваясь схватить его за голову: эта древняя монгольская игра, в которой призом служила голова пленника, перекочевала некогда в Индию, откуда англичане вывезли ее под названием «поло».
 Римо легко, словно кольцо со штырька в игре серсо, сдернул степного воина с лошади.
 Сунув руку ему за пазуху, он легко проник сквозь грудину и, сжав пальцами сердце, остановил его. Узкие глаза монгола расширились, рот раскрылся, словно в беззвучном крике, короткий стон, не родившись, умер на посиневших губах, лицо исказилось, он медленно осел на землю.
 — Сердечный приступ, — констатировал Римо, указывая Анне на тело, распростертое у его ног.
 Еще двое всадников подлетели к Римо почти одновременно, ему пришлось сдернуть их с седла, работая уже обеими руками. Одному из них он сломал шейные позвонки, одновременно нанеся на его лицо сеть мелких ссадин.
 — Оспа, — пояснил Римо.
 Второй воин после быстрых манипуляций с кровеносными сосудами мешком сполз к его ногам.
 — Апоплексия.
 Римо все с большим увлечением ставил диагнозы. Поймав еще одного, он обхватил его ребра каким-то змеиным движением, через секунду суставы конечностей вспухли на глазах, словно кедровые шишки.
 — Ревматический артрит, — удовлетворенно отметил Римо. — Работа хорошая, но, конечно, не фонтан. Вот Чиун делает это без сучка без задоринки. В принципе можно имитировать почти все болезни, но на это нужно время и слишком велик расход энергии.
 Но именно времени ни у него, ни у Анны не было. Кольцо всадников было готово вот-вот сомкнуться вокруг них со всех сторон, и Анна, бывавшая уже не в одной переделке, из этой, несмотря на присутствие Римо, не видела выхода.




 Глава одиннадцатая


 Великий воин Хуак, сын Бара, внук Хуака Бара Первого, правнук великого Кара, родословная которого уходила корнями к славному предку Сар Ба, знаменосцу самого Чингиза, носившего на древке знамени девять ячьих хвостов, был известен на все окрестные племена как один из лучших наездников. Еще дальше гремела его слава стрелка — в искусстве попадания в цель из короткого лука прямо на скаку ему поистине не было равных.
 Не хуже владел он и кремневым ружьем, доставшимся ему в наследство от прадеда, одним из первых принесшего этот трофей после битвы с армией белых людей.
 В юрте Хуака можно было найти и дуэльный пистолет, оставшийся от русского дворянина, которого его славные предки, изловив, посадили в мешок со скорпионами. И винтовку «Энфилд», которую оставили англичане, пытавшиеся помочь русским захватить кочевья степных племен. И даже тупоносые автоматы, подобранные у трупов русских солдат; их батальон некогда сбился с пути, направляясь к южным рубежам Кореи.
 Но любимым оружием Хуака все же оставался острый короткий меч, которым он мог отсечь противнику уши еще до того, как тот успевал бросить ему вызов.
 Именно этот меч крепко держал в правой руке, вытянутой перед собою, великий воин Хуак, пятками направляя лошадь в сторону двух странных белых, замерших без движения посреди сужающегося кольца всадников.
 Гоня лошадь во весь опор, Хуак упрекал себя за излишнюю щепетильность. Пока он, привстав в седле, созывал соплеменников к атаке древним боевым кличем «Пусть кровь прославит ваши мечи», от белых точно уже ничего не осталось.
 Передние наверняка уже успели доскакать до пришельцев, вспороть им животы, вынуть внутренности, кто-то уже выколол им острием пики глаза, и уже в чьей-нибудь седельной сумке лежат их половые органы. Небось и косточки не оставили для него, прямого потомка Чингиза.
 Вот что бывает, когда ведешь себя как джентльмен. И Хуак изо всех сил нахлестывал лошадку, предки которой тоже восходили по прямой линии к жеребцу повелителя Великой орды, единственной армии, никогда не проигравшей ни одной битвы. Но больше он надуть себя не позволит. Хватит этих церемоний, подумал он.
 Но когда он оказался на расстоянии полета копья от места бесславной кончины белых, то не поверил своим глазам — целые и невредимые, пришельцы по-прежнему не трогались с места, а степь вокруг них была завалена трупами доблестных братьев Хуака. Острый ум потомка Чингиза мгновенно подсказал ему единственное решение, и, призвав на помощь опыт многих поколений наездников, накапливавшийся с тех пор, как Великая орда пересекла Гоби, разрушая все и вся на своем пути, великий воин Хуак дал деру. Никогда еще его пятки не молотили так быстро по ребрам лошади.
 — Скира! — повис над степью его испуганный вопль.
 На языке кочевников это означало «злой дух».
 Великий воин Хуак не боялся смерти и верил в то, что павший на поле брани вскоре возродится в теле нового воина. Лишь те, кто трусливо бежал с поля битвы, умирали подобно нечестивым псам. Но злой дух, живущий в степном урагане, способный погрузить бессмертную душу Хуака в сон, от которого нет пробуждения, — с таким противником ему не совладать. Попадись только Хуак к нему в лапы, злобный демон навеки оставит его без коня, без меча, без юрты, а главное — без его, Хуака, бессмертного имени, чтобы тело навсегда забыло свою прошлую жизнь и не смогло возродиться к новой.
 Разгоряченные битвой, двое или трое братьев Хуака не услышали его предостережения и тоже нашли свой конец в объятиях духа бури. Вот зачем он привел с собой свою белокожую дьяволицу — чтобы устроить ей пир из несчастных душ, обреченных отныне на вечный сон и забвение.
 Молоденький всадник, расслышавший, что кричал Хуак, но ни на секунду не усомнившийся в том, что их слишком много, чтобы не одолеть даже духа, одним движением коротких пальцев спустил тетиву — ту самую, что пела некогда у ворот Багдада и каменных стен Московии.
 Нож Хуака, просвистев в воздухе, рассек артерию на шее юнца. Тот повалился наземь, словно старый винный бурдюк, расплескивая по чахлой траве ярко-красное содержимое.
 Отец юноши, видевший смерть отпрыска, развернул коня и, поклонившись потомку Чингиза, произнес ровным голосом:
 — Благодарю тебя, брат мой Хуак.
 Отец понимал, что великий воин спас его сына от самого страшного.
 Если бы юноша умер от руки демона, душа его была бы утеряна навечно. А теперь они возьмут тело с собой, похоронят его согласно обряду, и его сын возродится в следующем потомке, который тоже будет, разумеется, воином.
 Душа мужчины возрождается к жизни только мужчиной, душа женщины — только женщиной. Веру кочевников не могли поколебать долгие века, прошедшие со времен триумфа их славных предков.
 Сотни лошадиных тел замерли бурой массой вокруг бледнолицых демонов, стоявших в кольце из трупов. Облака пара, поднимавшиеся из лошадиных ноздрей, словно туман, висели в холодном воздухе.
 — О Скира-демон, для чего ты явился? Что можем принести мы в жертву тебе, дабы умилостивить тебя и упросить покинуть наши кочевья, чтобы ты оставил наши смиренные души, и да встретятся на пути твоем новые?
 — Коняг своих отгоните. На пятьдесят шагов. Воняют они, чтоб их... И вообще ваша орда смердит, что деревенский сортир.
 Римо с трудом вспоминал слова древнего языка, на котором говорили кочевники во времена Чингиза.
 — Сколько же языков ты знаешь? — удивленно шепнула Анна.
 Каждый раз, видя Римо за работой, она не могла сдержать восхищения.
 — Черт его знает, — ответил Римо по-английски. — Когда читаешь свитки Синанджу, поневоле пару дюжин выучишь. Свитки-то написаны все на разных.
 — А это был монгольский, наверное?
 — Нет. Во времена Чингиза орда говорила на своем языке, только ей и понятном.
 — А слов в этом языке много?
 — Вот я им сейчас велел отогнать своих вонючих лошадей подальше — это примерно половина всех слов и есть. А другие слова монголам попросту не требовались.
 А затем на языке, которому обучил его Чиун, когда в Дейтоне, штат Огайо, Римо под его руководством осваивал основы дыхания, снова обратился к аборигенам:
 — Не слышали? Лошадей, говорю, подальше. И навоз подберите. Нечего пачкать степь. Засранцы несчастные. Дальше, говорю вам!
 Низенький монгол, спрыгнув с лошади, принялся прилежно собирать комья навоза в кожаную сумку.
 — Да не обязательно же руками... А, ладно, черт с ним. Поесть у вас найдется что-нибудь? Хотя если ячье мясо — лучше совсем ничего не надо. И вообще мы не за этим сюда приехали. Я тут кое-кого ищу...
 — Кого же, о демон Скира?
 — Его зовут мистер Эрисон. То есть это он сам так называет себя. Мне кажется, он должен быть где-то рядом...
 — Эрисон?
 — Черная борода. Толстая шея Глаза такие... горят. Не убьешь ни мечом, ни копьем. Вообще ничем, собственно.
 — Наш друг Какак — тот, о ком ты говоришь, Скира.
 — Кожа белая?
 — Белая, как мертвая плоть убийцы.
 Порой Хуак выражался довольно образно.
 — Тебе, видно, надоело сидеть на твоем осле, хочешь, чтобы я тебя по степи развеял?
 — Прости, о Скира, ибо только безумец осмелится бесчестить твой цвет. Прошу тебя, идем с нами, и возьми с собой твою грозную воительницу. Наше стойбище совсем-совсем близко.
 — Вы вперед — и лошадей, лошадей подальше. А то от них ветер прямо на нас.
 — Будет так, как ты скажешь, Скира.
 — А кто это — Скира? — спросила Анна шепотом.
 — Один из их духов. Может, Синанджу у них так называется.
 — Я, кажется, понимаю. Духи, боги — так в старину объясняли все непонятное. И, значит, когда Чингиз-хан умер от руки вашего Мастера, они тоже объяснили это кознями злого духа. Очень, наверное, был страшный дух, если смог одолеть такого великого воина. В принципе весьма логично. Все в мире подчиняется логике, только мы не всегда ее понимаем. Ты так не думаешь?
 — Я думаю, что перед нами отравляют атмосферу по меньшей мере восемь сотен лошадей, а ты, видите ли, рассуждаешь о рационализме в мифологии.
 — А о чем, по-твоему, мне еще рассуждать?
 — Ты бы лучше смотрела под ноги.
 Анна почувствовала, как наступила во что-то липкое. И поняла, что Римо время от времени все же говорит дело.
 Однако настоящий сюрприз ждал Римо и Анну у самого стойбища. По всей степи, словно трещины, протянулись черные колеи, глубоко вспахавшие мерзлую почву. Сомнения исключались — оставить подобные следы могли только танковые гусеницы.
 Но монгольские кочевники не ездили на танках — Анна, по крайней мере, была в этом совершенно уверена. Если бы у них было такое вооружение, они, пожалуй, переплюнули бы своего далекого предка Чингиза.
 Хотя на Чингиза нашлась управа, и на этих тоже наверняка бы нашлась. Потомки хана живы и здравствуют, но и потомки Синанджу тоже не дремлют.
 Однако вряд ли эти танки были монгольскими. Как бы не случилось чего похуже...
 Когда Анна увидела раскинувшееся перед ними стойбище, то поняла, что ее опасения оправдались сверх всякой меры. Среди монгольских халатов то и дело мелькали мундиры русских офицеров и солдат. Несколько тысяч — не меньше. Сидят, пьют, обнимаются с кочевниками...
 Значит, ненависть кочевых племен к белым отнюдь не вечна. Смогли же ее соотечественники чем-то понравиться им. Хотя понятно чем — достаточно сравнить мозг монгола и мозг военного, и все станет ясно.
 — Римо, спроси у их главного, почему с этими русскими они в такой дружбе?
 Анна услышала, как Римо крикнул что-то едущим впереди кочевникам. От рядов, направляясь в их сторону, отделился одинокий всадник. Римо задал ему несколько вопросов на странном языке. Свои ответы монгол сопровождал оживленной жестикуляцией.
 Римо переводил:
 — Была у них тут великая битва. Бились, как он утверждает, не числом, а умением. Оказалось, что эти белые не боятся смерти. А боятся, видите ли, потерять свою честь. И более всего на свете любят войну и всякие там сражения.
 Анна кивнула.
 Римо между тем продолжал:
 — Они и сражались не как белые. Те дерутся, чтобы что-то украсть, захватить или просто спасти свои жалкие жизни. А эти, стало быть, ради самой войны. По его словам, они и к войне относятся почти совсем как монголы.
 — И он, кажется, упомянул здешнее имя Эрисона? Как его... Какак?
 — Нет, — покачал головой Римо, — так они называют войну. Логично предположить, что имя «Эрисон» тоже означает что-то такое.
 — Похоже на то, — согласилась Анна.
 Значит, русские части, изменившие правительству, объединились с монгольской ордой. Теперь ясно, как собираются они воевать с Америкой. И ведь могут выиграть войну, даже без ядерных боеголовок.
 Им только и нужно что переправиться через Берингов пролив — и корабли Северного флота будут в их полном распоряжении. Предприятие нелегкое, но американцы всегда были уверены, что русские начнут с Европы, и меньше всего готовы к нарушению их собственных границ. Что может Америка противопоставить этой силе? Только небольшой военный контингент на Аляске, а путь до канадской границы не длиннее, чем до Америки из монгольских степей. Так и пройдет эта орда от Аляски до Канады, и — Бог мой! — что после нее останется...
 О чем она, собственно? С ума сошла, что ли? Или советский бред настолько в нее въелся, что и она думает теперь о победе над Америкой?
 Может, она тоже начала верить в то, что Россия сможет захватить страну с населением почти в триста миллионов? Тогда придется завоевать еще и Канаду для верности. И если даже это удалось бы, если бы переброска войск в Америку была столь же легкой, как переезд из Витебска в Минск, даст ли это хоть что-нибудь Советской России? Устраним ядерного соперника — найдется другой. Осуществим вековую мечту о мировом господстве — но при первом удобном случае мир снова расколется на два лагеря, и кто знает, не окажутся ли ими на этот раз западная и восточная части России?
 Нет, остановить все это нужно здесь и немедленно. Слава Богу, рядом с ней этот чудесный, несравненный, замечательный, самый лучший в мире анахронизм.
 Что же касается мистера Эрисона, его существование наверняка тоже как-то логически объяснимо, только ни Римо, ни его шеф, доктор Смит, пока еще не докопались до этого.
 Римо рассматривал мир как естественное продолжение человеческого тела. Доктор Смит — в основном с точки зрения техники. К мистеру Эрисону ни один из этих подходов применить пока не удавалось.
 Но она заметила, что Римо и его приемный отец, Чиун, с успехом противостоят чарам этого Эрисона. И только она понимала, что Римо рассматривает свои действия как поражение лишь потому, что привык к полной и абсолютной победе — как и положено Мастеру.
 И именно она, Анна Чутесова, обнаружит в конце концов слабое место в броне Эрисона, а дальше будет уже и совсем несложно.
 Обнаружение мужских слабостей, можно сказать, ее хобби. Чутье ни разу не подводило ее. Будем надеяться, что не подведет и на сей раз.
 Однако впервые увидев мистера Эрисона воочию, Анна поняла, что была совсем не подготовлена к этой встрече.
 На приземистой монгольской лошадке восседал человек, от одного вида которого у Анны перехватило дыхание. Она никогда не думала, что небывалая физическая сила может перевоплотиться в некую странную красоту. Его густая борода словно служила драгоценной оправой для мощной челюсти. Блеск горящих глаз притягивал, как магнит. Простая солдатская каска, низко надвинутая на лоб, выглядела на нем шлемом римского триумфатора. Внезапно Анна поняла, почему большие, сильные мужчины повинуются звуку его голоса и готовы идти за ним в огонь и в воду. Она ощущала некую странную дрожь от одного лишь его присутствия, а он ведь еще даже не заговорил с ней.
 — О, вот грядет наш Надоела Великий, а пред ним — дружина славной кавалерии. Давай, парень, разбери их по косточкам во славу я не знаю кого!
 Голос мистера Эрисона, казалось, заполнил небо над юртами, военными палатками и голой бескрайней степью.
 — Зрите — лошади в беспорядке ретируются, ибо сей славный муж не желает лицезреть их! Рад тебя видеть, Римо. Учти, со мной тебе не справиться, и ты явился, невзирая на джентльменскую сделку, которую заключили мы с твоим папочкой.
 — А на тебя, похоже, конский запах не действует.
 Весь лагерь, казалось, замер, все взоры обратились на двух мужчин, меривших друг друга взглядами.
 — Ты когда-нибудь бывал на поле битвы через пару дней после ее окончания? Вот трупы пахнут, когда гниют... Ты бы точно умер.
 Обнажив белые зубы, Эрисон довольно захохотал.
 — Так чего же ты опять все это затеял?
 Римо обвел взглядом перепаханную танками степь. Убедившись, что Анну отделяет от него безопасное расстояние, он медленно, шаг за шагом приближался к Эрисону.
 — Так я разве жалуюсь на запах? Мне-то он как раз нравится. Это ты от него бы помер. А я наоборот — сидел бы и смотрел, как двуногие воздвигают на этом месте статуи — чтобы помнить, какой, дескать, это был кошмар, — считая, что они этим чего-то добьются.
 Командир одного из танков, уловив нотки агрессии в тоне, которым Эрисон обращался к невесть откуда появившемуся белому, решил, что наконец-то сможет отблагодарить своего начальника за подаренную тягу к хорошей драке. Сейчас он попросту переедет этого дохляка. Ишь, застыл — и не мерзнет вроде. Развернув массивный бронированный катафалк в сторону незваного гостя, он с силой нажал на газ. Он успел услышать, как мистер Эрисон крикнул ему, что ничего хорошего из этого не выйдет, но бурливший в нем боевой дух подсказывал командиру, что можно умереть даже ради одной попытки уничтожить неприятеля.
 Он направил стального бегемота прямо на сухощавую фигуру незнакомца, однако тот даже не потрудился сделать хотя бы шаг в сторону. И вдруг, наклонившись, руками — командир готов был поклясться — разорвал надвое гусеницу, и танк беспомощно завертелся на месте, как раненый вол.
 Командир, разозленный повреждением, нанесенным его бронированной колеснице, выпрыгнул из люка, сжимая в руках пистолет и десантный нож. Ему выпала редкая возможность попробовать свое оружие на вкус — запихнув оба упомянутых предмета глубоко в глотку командира, Римо снова повернулся к Эрисону.
 — Я же говорил, ничего хорошего у него не выйдет, — констатировал Эрисон. — Это же ассасин. Профессиональный убийца. Не воин. Ни славы, ни почестей. Смерть под покровом ночи. Оплачено золотом. Ни храбрости, ни чести. Со страхом не борется — наоборот, пользуется им. Верно я говорю, приятель?
 — Это правда, Римо? В этом и разница? — шепотом спросила Анна.
 — Правда. Страх и я испытываю — как все. Только я знаю, что с ним делать.
 — Попытаемся с ним договориться.
 — Не хочу я с ним договариваться. Кишки выпустить — другое дело.
 — А договориться ты пробовал?
 — Я не могу общаться с человеком, которому нравится запах гниющих тел.
 — Значит, ты и не пытался.
 — Вот я его кокну, а потом, так и быть, побеседуем, — пообещал Римо, размышляя о том, что поскольку его удары оказывались малоэффективными, можно взять пару солдат за ноги и приложить ими Эрисона по голове — может, из этого что-нибудь получится.
 — Хорошая мысль, Римо. Тебе и вправду легче общаться с мертвыми?
 — Я к тому, что раз он помрет, то и проблемы как таковой больше не будет.
 — Но пока-то он еще жив. Давай я поговорю с ним.
 — Только не очень долго, — предупредил Римо.
 — Может, ты пока разоружишь пару батальонов, чтобы не тратить время на ожидание?
 — Это ты как бы язвишь?
 — Отчасти. Мне интересна его реакция на тебя. Она у него очень странная.
 Оказавшись рядом с Эрисоном, Анна почувствовала, что внутри его мощного тела дрожит, не умолкая, сдерживаемый смех, будто все происходившее нимало его не касалось. К Римо, воинственно сопя, подбежали несколько танкистов. Эрисон, обернувшись, крикнул им через плечо, что и у них ничего не получится. Они станут очередными жертвами Синанджу, а к вечеру за ними последует и офицерский состав, и к утру вся это конно-бронированная армада навсегда перестанет быть армией.
 За свою долгую историю Дом Синанджу проделывал это бессчетное количество раз...
 — А вы всегда оказывались рядом? — спросила Анна.
 — Если вы, дамочка, хотите раздеться и потанцевать в мою честь — пожалуйста. Но к чему задавать вопросы?
 — А почему нет?
 — Вот вы опять, однако.
 — Но с приемным отцом Римо вы же договорились. Вдруг я смогу помочь вам договориться и с ним?
 — А вы пробовали договариваться с этими Синанджу? Им же плевать с высокого дерева на заключенные договоры.
 Римо тем временем расшвыривал танкистов тыльной стороной руки — медленно, словно задавшись целью надавать им пощечин. Получалось у него, однако, неплохо. Части тел русских солдат разлетались в разных направлениях — ноги в одну сторону, головы — в другую.
 — Не умеете вы в Синанджу как следует драться! — прокричал Эрисон в сторону Римо. — Жалкие уголовники!
 — Значит, Римо все же может как-то повредить вам, — не унималась Анна.
 — Не мне, а лишь тому, что я делаю. Мешает все время. Собственно, Дом Синанджу целые тысячелетия мешал мне.
 — Значит, и занимались вы этим целые тысячелетия, — кивнула Анна.
 Она смотрела на сильные икры Эрисона, словно ласкавшие мохнатое брюхо монгольской лошадки. Интересно, нравится ли это ей? А самой Анне это бы понравилось? Анна не могла понять, что именно в этом человеке возбуждало в ней такое бешеное желание. Почти как с Римо... Но там, по крайней мере, это можно понять. Она ведь знала, какие чудеса может он проделывать с ее телом. Об Эрисоне же она знала лишь одно: он может превращать обычных солдат в кровожадных завоевателей.
 Монголам перспектива схватки с Римо явно не улыбалась. Однако русским не давал покоя странный визитер. Анне происходившее не очень нравилось. Ведь для солдат, зараженных психозом войны, это был лишний шанс явить свою доблесть, но Римо наверняка даже не думал о том, что делает. Просто автоматически выбирал удар, который в данной ситуации будет смертельным.
 — Так что вы хотите, мистер Эрисон?
 — А этот ваш Римо чего хочет?
 — Ему нужны сокровища Синанджу.
 Слова вырвались у нее словно невзначай, но она знала, что поступила правильно. Именно вернуть сокровища больше всего хотел Римо, все остальное шло во вторую очередь.
 — Ах, вот что! Жадюги они все-таки там, в Синанджу.
 — С Чиуном заключить сделку вам удалось. Я помогу вам договориться и с Римо. А его более всего интересуют именно сокровища.
 Анна услышала, как сзади что-то катится по земле. Боже, чья-нибудь голова, наверное...
 Она обернулась к Римо:
 — Может, ты перестанешь?
 — А я ничего и не начинал. Они сами лезут, — словно обиженный школьник, оправдывался он.
 — Прекрати!
 Анна отвернулась. Она не желала видеть, какая судьба постигнет трех дюжих танкистов, вооруженных железными тягами, которые, словно на штурм вражеской крепости, плечом к плечу шли на Римо.
 — Говорю же тебе, ничего я не начинал. Гляди, что творят, мерзавцы!
 Через секунду он оказался рядом с ней, глядя в упор на Эрисона.
 — Так тебе, значит, нужны сокровища Синанджу? — насмешливо спросил тот.
 — Нужны, разумеется.
 — Так, может, договоримся? Вариант с Чиуном тебе не подойдет?
 — Нет, — твердо ответил Римо. — Но премьер-министра я найду, а этой орды больше не будет в природе. Нужно было сделать это еще тогда, когда твой любимец Чингиз-хан дошел почти до самой Европы. Из-за этого нам и пришлось заняться им. Но работу мы тогда явно не доделали.
 — Оставь в покое мою орду. Я с ней чувствую себя лучше, чем с любой другой армией.
 — Я не желаю, чтобы Россия воевала с моей страной.
 — Ну ладно, ладно, не будет этой войны. Я отсюда уйду. Доволен?
 — Относительно.
 — Да, просишь ты недешево. И на этот раз твоя взяла. Но предупреждаю — в будущем тебе со мной нипочем не справиться. А остановить меня тебе не удастся. Особенно теперь, когда я знаю, что тебе все-таки нужны эти самые сокровища.
 — А ты знаешь, где они? — спросил Римо.
 — Знаю, разумеется.
 — А откуда?
 — А, — махнул рукой Эрисон, и над степью от этого словно пронесся ледяной ветер.
 Эрисон спрыгнул с лошади. Та рванулась вперед, ни ее тут же подхватил под уздцы молодой монгол, один из жителей этого небывалого стойбища посреди бескрайних сибирских степей России.
 Над юртами повисла тяжкая тишина. Что-то важное вдруг исчезло — ни Римо, ни Анна не поняли вначале, что именно. Из русских солдат словно вдруг выпустили некий заряд. У них больше не было желания драться. Они не хотели больше пить и обниматься с монголами. Фаланга завоевателей превратилась в кучку усталых людей в грязном хаки, оказавшихся вдруг в странном недобром месте и всем сердцем желавших отсюда выбраться.
 С монголами же не происходило никаких видимых перемен. Лишь местный священнослужитель в сторонке восторженно гнусил о том, что мистер Эрисон останется в их сердцах навечно.
 — Анна! — послышалось из юрты, крытой ворохом ячьих шкур.
 Секунду спустя в отверстии входа показался благообразного вида лысоватый человек в форме маршала, которая была явно мала ему. Он приветливо помахал рукой Анне и Римо.
 Лицо показалось Римо знакомым. Из газет. Перед ними был русский премьер-министр.
 — Анна, ради Бога, что вы здесь делаете?
 — А вы? — переспросила она.
 — Мы собираемся начать самую грандиозную кампанию в истории России. Вот, — он протянул ей листок.
 В правом верхнем углу Римо увидел эмблему коммунистической партии.
 Листок оказался документом с подписью премьера, объявлявшего войну Соединенным Штатам Америки. Значит, Эрисон добрался не только до солдат и офицеров. Даже премьер-министр... А уж он-то должен помнить войну. Вся его семья погибла во время Великой Отечественной, когда русские разгромили режим маньяка-нациста.
 Анна разорвала листок на мелкие части.
 — Что... что вы делаете?!
 — Все уже позади, товарищ министр.
 — Но как же так?! Я собирался завоевать Америку!
 Премьер явно начинал кипятиться.
 — Простите, — проскользнув между премьером и Анной, Римо легонько ладонью съездил главу коммунистического государства по физиономии.
 Звук был такой, словно мокрым полотенцем ударили по сырому мясу. На глазах премьера выступили слезы, идиотическая улыбка расплылась во всю ширь тонких губ. Сглотнув, он втянул кровавые сопли.
 — Да здравствует нерушимая дружба между свободолюбивым американским народом и его вечным союзником великой Россией, первой в мире построившей социалистическое общество!
 Русские солдаты, понемногу приходя в себя, опасливо косились на монголов. Те, почувствовав, что их снова боятся, уже нащупывали висевшее у седел оружие. Римо пришлось во всеуслышание объявить, что русская армия находится под его личной защитой, после чего он, премьер-министр и Анна, возглавив колонну мгновенно построившихся солдат, начали долгий исход из степного стойбища потомков орды великого Чингиз-хана.
 Оперативная информация, полученная доктором Харолдом У. Смитом от русской коллеги Анны Чутесовой, гласила, что опасность войны предотвращена. Но оставалась другая — источник всех этих событий непременно вновь даст знать о себе. Смит особо подчеркнул это в телефонном разговоре с Анной.
 — Это так, мистер Смит, но теперь мы знаем о нем несравненно больше. В частности, у Римо есть возможность оказывать на него давление.
 — Какая именно?
 — Оказывается, мастера Дома Синанджу мешают ему уже не одну сотню лет.
 — Но ведь он не исчез — кем бы или чем бы он ни был.
 — Ах, мистер Смит, вы упускаете самую суть ситуации. Он-то не исчез, но не исчез ведь и Дом Синанджу.
 Римо и Анна занимались любовью на толстом ковре на полу темной в этот ночной час комнаты. За окном все так же мигали огни Москвы. Их тела слились воедино, пока в долгом стоне Анна не выплеснула всю безумную радость утоленного желания.
 — Ты великолепен, Римо!
 — Да перестань. Если бы ты знала, о чем я думаю...
 — Совсем не обязательно говорить мне это.
 — Прости, я вовсе не хотел тебя обидеть. Но любовь... Понимаешь, она может быть и просто одним из навыков. Иногда получается хорошо, иногда — не очень.
 — Значит, для тебя это просто работа, Римо?
 — С тобой это не может быть просто работой, милая.
 — Надеюсь, — вздохнула она. — Хотя откуда мне знать наверное?
 — Вот откуда, — наклонившись, он нежно поцеловал ее.
 Анна была права. Иногда он сам не знал, что это — чувство или работа. Мастеру Синанджу уже невозможно «пользоваться» или «не пользоваться» полученным знанием, он становится его неотъемлемой частью.
 И когда он впервые увидел мистера Эрисона, он тоже ничего не мог поделать с собой. Римо переполнило тогда чувство глубочайшего отвращения — как к мерзкому запаху или вредоносной твари. Выбора не было. Его неприятие этой враждебной силы было таким же естественным для Римо, как и дыхание. И он сам не знал почему.
 Из оцепенения его вывело дребезжание красного телефона. Протянув руку к столику, Римо опустил аппарат на пол.
 Звонил Чиун. Ему сообщили, что мистер Эрисон якобы согласился вернуть богатства Синанджу, если Римо встретится с ним в определенном месте, какое назовет сам мистер Эрисон.
 — А-а. Ну да. Я на днях слетаю за ними.
 — На днях? Значит, для тебя может существовать что-то более важное?
 — Да верну я сокровища, папочка, только подожди немного.
 — Я знаю, чем ты занят сейчас, и знаю, что белая похоть по белой женщине затмила в твоем жалком уме все те знания, что я пытался дать тебе многие-многие годы.
 — Да я же говорю о нескольких часах, — защищался Римо.
 — Ты говоришь о неуправляемой грязной похоти к этой русской блуднице, коей ты предаешься вместо того, чтобы блюсти преданность твоей драгоценной супруге Пу.
 — Сокровища получишь завтра.
 Местом, которое выбрал для передачи сокровищ Эрисон, оказалась полоса земли, поросшая ржавой осокой, под которой на многие мили тянулись бетонные бункеры. Тут и там были видны тоже бетонные и тоже поросшие осокой танковые ловушки. Тянулась эта земля вдоль франко-германской границы и носила некогда название линии Мажино.
 Название это прочно закрепилось за одним из величайших военных поражений в истории.
 Сейчас даже демонтаж этого гигантского комплекса потребовал бы от французского правительства огромных денег, но в свое время линия Мажино считалась подлинным шедевром фортификации. Под ее защитой Франция могла вести свою внешнюю политику под самым носом у раздосадованных немцев. И когда Германия напала на Польшу, Франция вступилась за своего маленького союзника. Ведь у нее была линия Мажино! Которую немцы просто обошли.
 Франция проиграла войну.
 Вторая мировая еще только началась, но линия Мажино умерла навеки.
 В одном из полуразрушенных бункеров, похожем на гигантский бетонный гроб, и ожидал Римо, весело насвистывая, мистер Эрисон. Его глаза сверкали даже в сырой темноте. В руках мистер Эрисон держал огромный фарфоровый сосуд, на котором были изображены розовые фламинго. В лапе у каждой птицы был зажат золотой скипетр с бриллиантовой верхушкой — эмблема полузабытой династии. Но Римо узнал ее.
 Эту вазу он видел и раньше стоявшей на бархатной подставке среди тридцати или сорока точно таких же ваз. Он никогда не видел ничего подобного в других местах, потому что маленькая страна, где правила эта династия, была поглощена огромной империей, которую позже назвали Китаем.
 Эту вазу он видел в сокровищнице Дома Синанджу. Эрисон протянул Римо драгоценный сосуд.
 — Остальное можешь получить тоже. Но наша сделка с Чиуном должна быть признана недействительной.
 Римо без труда видел его в темноте, даже если бы его глаза не блестели словно горящие угли. Но Анна в темноте видела плохо, поэтому Римо пришлось держать вазу одной рукой, успокаивающе поддерживая другой локоть женщины.
 Эрисон ждал, по-прежнему весело насвистывая. Римо вдруг почувствовал, как вздрагивают бетонные стены. Словно по поверхности земли над бункером шла колонна тяжелых грузовиков, один за другим, на многие километры.
 — Ну так решай, Римо. Уйдешь с моего пути — и я скажу тебе, где спрятано остальное. Вернешь все своему драгоценному папочке, оба будете с радостью пожинать плоды вашей тысячелетней истории — убийств, заговоров, отравлений, чего там еще... Все будет твое. Подумай.
 Римо чувствовал прохладу вазы в руке. Этими предметами Чиун дорожил особенно. Интересно, Эрисон знает об этом?
 Подставка чем-то испачкана — землей или грязью. Римо раньше никогда не видел земли в сокровищнице...
 Звуки над головой становились все громче, а улыбка Эрисона — все лучезарнее.
 — Что там происходит?
 — Если забираешь сокровища, пусть это тебя не волнует. Неплохую штучку я принес тебе, а, сынок?
 — Значит, ты хочешь, чтобы я убрался из Европы?
 — И именно сейчас.
 — Что ты еще там задумал?
 — Старый добрый сюжет. — Эрисон вздохнул. — Один из моих любимых.
 — Опять война?
 — Да уж не танцы. Подумай. Ты вернешься в Синанджу со славой Мастера, возвратившего украденное богатство. Будешь знаменит и почитаем навеки. А Чиун? Размеры его благодарности даже представить нельзя! А ты наконец-то вволю над ним потешишься!
 А Римо думал еще и о возможности расторжения брака с Пу, и о многом, многом другом... Опыт у него был богатый: он знал, что даже величайшее в мире сокровище не способно прекратить Чиуново нытье. Это и есть для него самое высшее наслаждение. А ему — ему не остается ничего, кроме как сказать Эрисону: «Думаю, договорились».
 — Думаю... я посмотрю лучше, что там наверху, о'кей?
 — Да ничего особенного. Группа доблестных французских офицеров вознамерилась кровью смыть оскорбление, которое некогда нанес Франции подлый гунн. Подлый гунн, само собой, тоже решил ответить. Вы не можете даже представить, чего мне все это стоило. Франция с Германией не воевали уже полвека. Но поколение, выросшее без франко-германской войны, все равно что лунная ночь без звезд, верно?
 — Римо, — тихо сказала Анна. — Ты ведь не допустишь, чтобы это случилось опять. Ты не допустишь, чтобы из-за твоих сокровищ погибли миллионы людей. Ты... Римо?
 — Погоди, — ответил Римо Уильямс, чей брак с Пу Каянг, непризнанный нигде в целом мире, в корейской деревне Синанджу оставался более чем действительным. — Я думаю. Подожди, пожалуйста, Анна.




 Глава двенадцатая


 Выбор, перед которым он оказался столь внезапно, был не из самых простых, а недостаток времени делал его во много раз труднее. С одной стороны — гарантированная смерть тысяч европейцев, только-только освоивших науку совместного существования после столетий непрерывных войн. Смерть, гибель крупных городов, может быть, на этот раз даже гибель целых народов, каждый из которых за мирные полвека успел немало сделать для процветания многострадального человечества.
 С другой стороны — сокровища Дома Синанджу. И именно поэтому Римо понимал все отчетливее, что выбора, по сути дела, нет. На Земле всегда будут войны. Французы и немцы жили в мире пятьдесят лет, зато арабы за это время успели передраться с иранцами, с израильтянами, с африканцами и друг с другом. И это только арабы. А стоит переместиться, например, в Центральную Азию — там наготове еще штук двадцать новеньких войн.
 Удастся ли ему остановить это?
 — Римо... ты все еще думаешь? — справа послышался встревоженный шепот Анны. — Ты что, и вправду решил позволить французам и немцам резать друг друга?
 — Угу, — Римо кивнул.
 — Это все, что ты можешь ответить? «Угу»? Ведь будет страшная война, Римо!
 Римо пожал плечами.
 — Послушай! По-моему, я догадалась, кто такой этот мистер Эрисон. Я думаю, что он не так уж неуязвим. Только не заключай с ним сделку, Римо! Я помогу тебе отыскать сокровища. И Россия, и Америка вместе работают на тебя! Мистер Эрисон сделал ошибку, вернув тебе этот сосуд, и он за нее поплатится! Но прошу тебя, Римо, останови войну!
 Эрисон, намеренно позволивший Анне высказаться, наконец вмешался. Его голос зазвучал под бетонными сводами бункера, словно оркестранты всех полков земли разом дунули в медные трубы, играя боевую песнь — гимн уничтожения. На лбу Анны выступила испарина. Сжав руку Римо, она почувствовала, как у него бешено колотится сердце. Спертый воздух бункера сдавливал грудь. Еще несколько часов — и здесь, в этих сырых стенах, покрытые кровью люди будут истреблять друг друга любым оказавшимся в руках оружием, движимые лишь инстинктом убийства. Пальцы Анны судорожно вцепились в предплечье Римо. Эрисон говорил:
 — Ты когда-нибудь видел старомодную войну, Римо? Хорошую, настоящую, не эти, нынешние, когда бомбят города, люди в лохмотьях ползут по трупам и никто не знает, в какой стороне находится враг. Нет, я говорю про старую добрую войну со знаменами и грохотом барабанов; мужчины в блестящей форме строем идут к месту битвы стяжать славу и создавать историю!
 — Выпустить друг другу кишки, как повздорившие подмастерья на скотобойне, а потом заставить поэтов слагать про это элегии, — кивнул Римо. — Как же, знаю, читал.
 — Жалкий уголовник из Дома Синанджу, никакой романтики! Так как насчет нашего договора? Плюнь ты на эти армии, черт с ними! Вы же всегда считали солдат дешевым сырьем для ваших паскудных заговоров.
 — Насчет дешевого сырья тебе лучше знать, — вступила в разговор Анна.
 — С тобой, дамочка, я вообще не разговариваю. Ну так как, ослиный ты хвост из Синанджу, договорились? Сокровища-то целиком твои. Вы же всегда заботились только об одном — захапать побольше. Давай, соглашайся, или перед бабой покрасоваться хочется?
 — Римо! — вскрикнула Анна.
 — Меня, видишь ли, воспитывали монахини. И потом, я все же американец. Договора у нас с тобой не получится.
 Римо в упор взглянул Эрисону в глаза, но увидел лишь вспышку яркого света, на время его ослепившую, и услышал странный звук, от которого заныли барабанные перепонки. Но вазу он удержал. Еще секунду он чувствовал, как руки, более похожие на железные крючья, с нечеловеческой силой пытаются вырвать у него драгоценный сосуд, подаренный некогда за большую услугу давно почившему Мастеру.
 А затем все стихло. Эрисон исчез, а Римо предстояло в очередной раз предотвратить военные действия.
 Это, к счастью, оказалось нетрудно. С исчезновением Эрисона боевой дух войск улетучился в считанные минуты. Военная полиция Франции и Германии с похвальной быстротой повязала тех, кто позже получил прозвание «захвативших командование маньяков», и в старушке-Европе снова воцарился мир.
 А Римо стоял посреди освещенного солнцем поля, усеянного безобразными бетонными громадинами, прижимая к груди драгоценную вазу с изображением танцующих длинноногих птиц.
 — Боюсь, Анна, для того чтобы Чиун разрешил мне развестись с Пу, одной вазы будет мало. — Голос Римо звучал обеспокоенно. — И, говоря по правде, я не виню его. Сокровища были у меня в руках — нужно было только согласиться еще на одну дешевую потасовку, которую эти обормоты, возможно, и так бы устроили. А я упустил этот шанс. Подвел Чиуна, оскорбил память Мастеров, которые веками собирали сокровища.
 — Дай, я взгляну на вазу, — попросила Анна.
 Римо принялся счищать грязь, неизвестно откуда налипшую на старинном фарфоре. Глаза Анны расширились от ужаса. Прыгнув вперед, она выхватила вазу у Римо.
 — Что ты делаешь? Это же наш единственный шанс! Странно, что Эрисон не понял этого!
 — Как «что делаю»? — пробурчал Римо. — Мало того, что я принесу Чиуну вместо сокровищ одну-единственную вшивую вазу, так увидев, что она еще и грязная, он вообще меня со света сживет.
 — Это земля, Римо. Значит, ваза была где-то закопана. По ней мы и узнаем где. Состав земли даже в малоудаленных друг от друга местах абсолютно разный. И ученые величайшей в мире технологической державы уж наверняка смогут выяснить ее происхождение!
 — То есть тебе придется возвращаться в Россию?
 — Шутишь, что ли? Ты думаешь, какую державу я имела в виду? У твоего шефа, доктора Смита, в распоряжении все самое-самое современное. Вот ему и отдадим образцы. Уверена, что он прочтет их, как книгу.
 Никто из них так и не решился поговорить с сотрудниками лаборатории масс-спектрометрии, чтобы те не догадались, на кого на сей раз работают. Поэтому весь процесс анализа образцов Анна, Римо и Смит наблюдали на мониторах скрытых камер. Лица ученых были серьезными, ведь они выполняли особо важный заказ правительственной археологической экспедиции. Именно такую легенду придумал Смит.
 Секретность в сочетании с удобствами нравилась Анне. За работой ученых они следили, сидя на заднем сиденье громадного лимузина, до крыши нашпигованного электроникой, превращавшей обычного человека в существо поистине безграничных возможностей — ну, может, чуть менее безграничных, чем у президента страны.
 Анна поняла, что и на этот раз Америка сделала правильный выбор, поставив во главе мощной секретной организации невзрачного человека с кислым лицом — доктора Харолда У. Смита. Доктор Смит был человеком сомневающимся. Он не верил, например, в «красную угрозу». Он понимал, что страна, в которой жила и родилась Анна, является соперником его собственной страны, но образ России как воплощения мирового зла казался доктору Смиту крайне неубедительным. Политикам ничего не стоило начать войну. Доктор Смит же был готов сделать все, чтобы этой войны вообще никогда не случилось.
 Римо наскучило сидеть уставясь в монитор, и он принялся исследовать пальцами левое бедро Анны. Анне эти исследования тоже нравились, но оргазм в процессе обсуждения с доктором Смитом возможных результатов анализа образцов все же казался ей не слишком уместным.
 Машина двигалась по Меррит-паркуэй, оставив позади серую громаду Манхэттена. Водителя отделяла от пассажиров тонкая стенка из дымчатого звуконепроницаемого стекла. Пассажиры могли общаться с ним только при помощи интеркома. Внешне машина ничем не отличалась от любого комфортабельного авто, в котором его хозяева решили установить еще и телевизор.
 На экране сотрудник лаборатории как раз зачитывал данные о структуре образцов грунта.
 Его коллега ввел данные в стоявший на столике портативный компьютер. Вид у обоих был такой, будто все их мысли в эту минуту занимала исключительно возможность похода в ближайший бар. Ну да, подумала Анна, для них ведь это работа. И в подобных исследованиях они давно не видят ничего необычного.
 Она шлепнула Римо по руке — чтобы знал меру.
 — Ну прекрати, — шепнула она сердито.
 Сидевший рядом доктор Харолд У. Смит покраснел.
 — А что? — вскинул брови Римо. — Я ничего такого не делал. А если бы делал, ты бы почувствовала вот что...
 — Ри-имо! — задохнулась Анна.
 — Римо, я попросил бы вас.
 Доктор Смит с каменным лицом смотрел в сторону.
 — Ни Боже мой!
 Римо с невинным видом поднял вверх раскрытые ладони.
 На экране уже объявляли результат.
 Согласно данным компьютера, подобные образцы почвы могли быть взяты всего из трех мест на земном шаре. Но Римо уже знал, что два из трех предположений отпадают. Эта земля не принадлежала ни островку у берегов Чили, ни рыбацкой деревушке на восточном побережье Африки.
 — А я все думал, как же это они могли вывезти все, что там лежало, а свидетели видели только, как увозили сокровища, но никто не видел, куда их потом привезли. И Чиун... Я все удивлялся, как это он перетряс всю разведку Северной Кореи, но так и не нашел того, кто доставил их на новое место. Никак я понять не мог, — сокрушался Римо.
 Анна и Смит согласились, что третье из названных учеными мест было не только исторически наиболее подходящим для хранения сокровищ, но и самым удобным со всех точек зрения.
 И ведь главное — просто. Лимузин с ликующей троицей понесся по автостраде к небольшому военному аэродрому в окрестностях Нью-Йорка. Мистеру Эрисону, пожалуй, придется надолго оставить свои милые выдумки.
 Синанджу встречала Римо и Анну приветственным громом гонгов. Встречающие выстроились шеренгой в несколько миль — от самого стыка автострад Синанджу-1, 2 и 3 до того места, где асфальтовая лента шоссе переходила в узкую, раскисшую от дождей тропинку, которая веками служила единственным путем, связывавшим внешний мир и Синанджу.
 Несмотря на всеобщее веселье, хмурый лик Чиуна не предвещал ничего хорошего.
 — Ты привез ее сюда! В священную — и для тебя тоже — деревню. Белую! Ту самую. Ту самую белую, с которой ты выполнил то, чего лишил Пу.
 Чиун сумрачно взирал на Анну.
 — Зато ты, папочка, ни за что не догадался бы, где укрыты сокровища.
 — Конечно, я бы не догадался. Если бы догадался, то давно вернул бы их.
 — Нравится ли тебе холм, на котором ты стоишь, папочка? — начал свою триумфальную речь Римо.
 — С него видна вся дорога. И тропа, что ведет в деревню позади меня. Да, мне нравится это место.
 — А в ночь, когда украли сокровища, люди из корейской разведки не несли ли награбленное именно по этой тропе?
 — Несли, поскольку другой дороги из Синанджу нет. Не пытайся заговорить мне зубы и заставить меня закрыть глаза на то, что ты привез ее, — Чиун снова ткнул пальцем в сторону Анны, — в ту самую деревню, где твой дом, где живет твоя дорогая супруга.
 — Но я слышала о браке Римо. Он недействителен, — ответила Анна с ледяной улыбкой.
 — А Римо говорил — ты умная! — Чиун язвительно захихикал. — Ничего, он всем девицам так говорит.
 — А я думаю, мне он лгать не станет.
 — Думай что хочешь, — осклабился Чиун, — правды он тебе все равно никогда не скажет.
 — Так возвращаясь к нашим сокровищам, папочка: тебе не показалось странным, что ты так и не смог найти никого из тех, кто уносил их из деревни? — продолжал терзать Римо своего наставника.
 — Если бы их можно было найти, я бы разыскал их. Но их наверняка умертвили из предосторожности, чтобы они молчали.
 — Ага, а не припомнишь, где и когда их убили?
 — В эти твои игры я не люблю играть.
 — С мистером Эрисоном ты, однако, играл на полную. А мне ничего не сказал.
 — Я и не обязан перед тобой отчитываться. Я твой отец, как-никак.
 — А вам не показалось странным, что холм, на котором вы стоите сейчас, за последнее время как-то вырос? — спросила Анна.
 — Конечно, вырос. Это деревенская свалка, к твоему сведению.
 — И на самом ее дне, папочка, где начинается земля и кончаются отбросы, ты найдешь трупы тех, кто нес в ту ночь сокровища и был после этого немедленно отравлен.
 — Вот и пускай там гниют, — заметил Чиун.
 — Но, мистер Чиун, если они мертвы, кто, по-вашему, унес сокровища дальше? И почему мы уверены, что их именно отравили, как вы думаете?
 — Потому что ты — похотливая белая кобылица, лишенная даже зачатков здравого смысла и разума.
 — Да потому, что это был самый простой и бесшумный способ от них избавиться после того, как они сделали свою часть работы. И человек, убивший их, забросал тела мусором с помощью обыкновенной лопаты, а затем уехал в Пхеньян, а утром уже отвечал живейшим согласием на настойчивые просьбы оказать вам помощь в поисках пропавших сокровищ. А сокровища находятся в самом надежном месте — здесь, в Синанджу!
 Отсутствие со стороны Чиуна каких-либо слов благодарности Анна объяснила волнением старика при известии о долгожданной находке. Однако Римо позднее объяснил ей, что благодарить кого-либо вообще не в обычае его наставника. Что, конечно, не значит, что можно не благодарить и его — в этих вопросах Чиун проявлял особую щепетильность, в точности определяя достоинство и размеры каждой благодарности.
 В кучу пищевых отбросов и мусора врылась вся деревня — лопатами, мотыгами, просто голыми руками. Работа шла дружно, в ритме песни, которую пели хором десятки ртов — разумеется, о славе Дома Синанджу.
 Хотя в последнее время этой песней жители встречали вообще всякое появление Чиуна на улице. Вести себя по-другому им было бы затруднительно. Ибо с самого своего возвращения Великий Мастер Чиун не упускал случая напомнить односельчанам, что когда злоумышленники украли сокровища, никто из жителей деревни не ударил пальцем о палец, чтобы помешать грабителям.
 Когда под лопатами показались контуры полуразложившихся тел, многие из копавших закрыли лица руками. Но когда останки убрали, под ними оказалась свежая, недавно насыпанная земля, и лишь тонкий слой ее покрывал сокровища. Всю ночь под общие восторженные восклицания извлекались из земли, отмывались и чистились бесценные предметы. Чиун в развевающемся кимоно носился от одной группы рабочих к другой, руководя переноской находки к сокровищнице Синанджу. Рабочим велено было сложить все у дверей, а уж Чиун с Римо расставят все, как было. В этом их долг перед памятью Мастеров Синанджу.
 — А можно мне с вами? — спросила Анна.
 В конце концов, она же помогала найти сокровище. Она сохранила его для Римо и Чиуна. Да и вообще этот старый сварливый расист ей нравился.
 — Нет, — отрезал Чиун.
 — А мне казалось, я внесла некоторый вклад в поиски этих предметов, которые вашему тысячелетнему клану убийц, оказывается, так дороги.
 — Это все ваши дела с Римо. Да какие там дела — один этот... секс.
 Чиун отвернулся, насупившись.
 — А в промежутках я предотвращал войны, — кивнул Римо, следя, чтобы рабочие не ставили тяжеловесное темное золото майя рядом с более легким и блестящим тайским золотом.
 Чиуну понравилось, что Римо безошибочно распознал разницу между ними.
 — Ну вот, теперь можно исполнить обещанное Эрисону.
 — Я слышала, Чиун, что вы с ним договорились. А что, если не секрет, вы пообещали ему? — спросила Анна.
 — Так, кое-что, — уклончиво ответил Чиун, следя, как рабочие ставят один на другой сосуды с фаянсовыми бусами времен Третьей династии фараонов Верхнего Египта. — Эти поставьте рядом с алебастровыми кошками. Да, да, вот сюда, благодарю вас.
 — Вы, видно, не понимаете, уважаемый Мастер. Эрисон — не какая-нибудь слепая потусторонняя сила, вам, несомненно, более привычная. Мы много размышляли над этим вместе с доктором Смитом — кстати, в высшей степени одаренным и восприимчивым джентльменом.
 Рабочие пронесли мимо них тюк «Дамаска» — драгоценной ткани, названной по имени великого сирийского города, где ее делали.
 — О золотые времена Аббасидов! — Чиун закатил глаза, припомнив славное правление сказочно богатой восточной династии. А вон сокровища из Багдада, города городов, который разрушил беспощадный завоеватель Чингиз и вскоре после этого, разумеется, умер от огорчения. — Багдад... — мечтательно промолвил Чиун, щупая кончиками пальцев край тюка с шелковой материей — ей было уже несколько веков, но она оставалась все такой же блестящей и прочной. Шелковые коконы, дававшие драгоценную нить, содержались в особых условиях по приказу багдадских халифов.
 А дальше — дары тиранов Греции, вот их как раз сносят вниз с холма по тропе, ведущей в Синанджу. Пальцы Чиуна подрагивали от удовольствия. К греческим тиранам Мастер Синанджу всегда питал особые чувства. Хотя греки не проявляли особой щедрости, но зато всегда умели формулировать задачу. Они не страдали боязнью несуществующих заговоров, но знали точно, кого и когда именно нужно убрать, и не жалели для этого денег, в конечном итоге получая гораздо более значительную выгоду.
 — Мистер Эрисон, — продолжала Анна, — если вас он еще, конечно, интересует — это электрическое тело, питающееся энергией своих жертв. А жертвами являются человеческие существа, реагирующие на посылаемые им негативные психические импульсы. На вас же с Римо эти импульсы не действуют потому, что благодаря тренировкам вы способны блокировать ваши реакции. Другие люди борются со своим страхом, вы же пользуетесь им. Бороться с ним вам не нужно, поскольку каждый из вас представляет собой абсолютно неразъемное целое.
 — Значит, теперь ты спишь с женщинами, которые объясняют тебе, что такое Синанджу? — с укором спросил Чиун.
 Римо сделал неопределенный жест, означавший необъяснимость женской натуры, и велел рабочим приступить к переноске массивных железных статуй из Мали.
 — Только поставьте их чуть дальше, пожалуйста.
 — Так ты идешь? — спросила его Анна.
 — Никуда он не идет, — ответил за Римо Чиун.
 — Он сам в состоянии решить.
 — Я-то в состоянии, только сначала надо все это поставить на место.
 — Не хочешь посмотреть на исчезновение твоего врага под действием противодействующей электрической силы?
 — Ужасно хочу, только сначала придется подмести комнаты, — виновато пожал плечами Римо.
 Чиун улыбнулся за его спиной. Иногда Римо вел себя подобающим образом. Ну да, он все-таки его сын.
 — И он к тому же знает, что вся ваша младенческая возня — ничто для такой персоны, как Эрисон.
 Чиун любезно улыбнулся Анне.
 — В том-то и дело, что никакая он не персона. Нам со Смитом все-таки удалось дойти до этого. При помощи фактов.
 Чиун рассмеялся.
 — Кто он такой — неважно, остановить его вы не сможете. Но я предлагаю вам сделку. Если у вас что-нибудь получится с вашими дурацкими затеями — Римо твой. Если нет — чтобы я тебя здесь больше не видел.
 — А вы обещаете не препятствовать мне?
 — Обещаю.
 — Обещать меня кому-либо — опрометчиво с твоей стороны, папочка.
 — Идет, — согласилась Анна.
 — Идет, — закивал Чиун.
 — Когда закончим, я позвоню тебе, Римо.
 — Да, да, Римо, иди и попрощайся с ней.
 Но Римо их не слышал. Анна, уже спускавшаяся в деревню по склону холма, все равно не видела той штуки, которую несли сейчас на руках рабочие, но Римо сразу узнал ее. Именно ее он видел на фреске в катакомбах Рима. Секунду он следил, как трое мужчин ставят на землю массивное мраморное основание, затем кинулся к ним на помощь. Слегка приподняв кончиками пальцев тяжелый постамент, он в одиночку понес изваяние к сокровищнице, взойдя на крыльцо, вытер о порог ноги и шагнул в комнату. Квадратное основание постамента в точности совпало со светлым квадратом на полу из африканского черного дерева.
 Это был мраморный бюст. Возраст изваяния насчитывал веков сорок, но изображенное лицо можно было бы узнать даже без густой бороды. Слегка повернув голову на мощной шее, с постамента на Римо смотрел мистер Эрисон.
 Машинально опустив взгляд, Римо разобрал на мраморе короткую надпись греческими буквами: «Арес»
 — Арес... греческий бог войны... ну да, по-английски — Эрис... Так вот, черт возьми, откуда это имя!
 Чиун и Римо расставляли сокровища по комнатам три полных дня. За это время до Пу дошла некая информация: якобы Римо, в уплату за заслуги перед Синанджу, освобожден от своих обязательств перед ней.
 Поэтому Пу и отправилась в дом Мастеров Синанджу. И приступила к активным действиям. Она рыдала у порога. Рвала на себе волосы. Рыдала громче, если неподалеку проходил кто-то из односельчан. Посылала неверному мужу оскорбления и проклятия. Угрожала, что во всей Синанджу не останется ни одной живой души, которая не узнает, как подло пренебрег Римо супружескими обязанностями.
 Последняя угроза не очень пугала Римо: об этом и так давно уже знали все. Поговорить Пу Каянг всегда любила.
 Пу распростерлась на ступенях дома Мастеров Синанджу и заявила, что она — оскорбленная и покинутая женщина.
 — И когда, как ты думаешь, это кончится, папочка?
 — На пятый день, — ответствовал Мастер.
 — Почему именно на пятый день?
 — На пятый день она устанет и будет готова.
 Чиун не удосужился объяснить, к чему именно.
 На пятый день Чиун приблизился к лежавшей на ступенях Пу и что-то шепнул ей на ухо. После чего покинутая жена позволила ему помочь ей подняться на ноги и проводить ее к дому пекаря в деревне.
 — Готово, — известил Чиун, вернувшись в дом Мастеров.
 — А что это ты ей сказал? — полюбопытствовал Римо.
 — Сорок две тысячи «зеленых» наличными, — ответил Чиун. — А по-твоему, что еще мог я сказать ей? Что все в порядке и все идет хорошо? Что ваш брак, мол, благополучно распался? Что ей будет лучше без тебя, и так далее?
 — Деньги-то немалые, — вздохнул Римо.
 — Она их заслужила, — ответил Чиун. — То, что она устраивала на нашем крыльце, — это настоящее, подлинное искусство.
 — А почему ты так уверен, что мы больше ничего не услышим об Анне Чутесовой?
 — Разве не в точности покрывает статуя светлое пятно на полу и не разительным ли показалось тебе сходство?
 — Да, это так.
 — Тогда будь уверен, больше эта белая здесь не появится.
 Чиун удовлетворенно тряхнул бородой.
 — Мне бы хотелось, чтобы было наоборот, папочка.
 — В свое время тебе хотелось есть мясо.
 — Анна — не мясо. Она особенная.
 — Это только иллюзии, Римо.
 — И веришь, мне не нужно ничего, кроме этих иллюзий.
 — Верю, — закивал Чиун. — И верю еще, что тебе совершенно нет дела до того, что я об этом думаю. Тебе нет дела и до интересов Дома Синанджу — ни до чего, кроме иллюзий великого Римо Уильямса. Но да будет тебе известно, здесь учитываются только мои иллюзии.
 И удаляясь в глубину комнат, Чиун на все лады повторял слово «мои», но с каждым разом все тише и умиротвореннее, благодаря исцеляющему душу лицезрению обретенных вновь сокровищ Синанджу.
 Анна Чутесова позвонила на седьмой день, но новости ее были весьма нерадостными. Римо придется срочно вылететь в Америку на предмет спасения доктора Смита. Доктор Смит, шеф санатория «Фолкрофт», сошел с ума.
 — Сидит и повторяет: «сорок четыре — сорок — или война до победного», — устало пожаловалась Анна.
 — Смитти?
 Римо не верил своим ушам.
 — Ну да. Я звоню прямо из «Фолкрофта».
 — А как тебе туда удалось пробраться?
 — Говорю же тебе — он сошел с ума! Ему теперь наплевать на безопасность. Купил где-то флаг, сидит и орет, что ему должны дать медаль за все его заслуги — и пусть весь мир знает теперь о нем. И чем дальше, тем хуже. Так что лучше тебе приехать и попытаться спасти вашу организацию.
 — Эрисон?
 — А ты думал — твоя бабушка? — огрызнулась Анна.
 — Вылетаю.
 Держа трубку, Римо следил в окно за тем, как рабочие под руководством Чиуна сносят с крыльца бюст мистера Эрисона и устанавливают на небольшом возвышении во дворе. В руках у наставника Римо заметил кувшин из алебастра.
 — А это что? — крикнул Римо, высунувшись.
 — Так, кое-что, — отмахнулся Чиун.
 Весь «Фолкрофт» был перевернут вверх дном, однако поскольку в округе это заведение имело репутацию больницы для умалишенных, мало кто обращал внимание на флаги, свисающие из всех окон здания. Многие принимали их за сигналы для судов, проходящих неподалеку.
 Правда, часть врачей из персонала до сих пор удивлялась, с чего неприступный до сих пор доктор Смит вдруг начал в коридорах здороваться с кем ни попадя и тут же приглашать вступить в организуемую им армию для предстоящей войны с Канадой. Многие уже подумывали отправить его в лечебницу, но он, собственно, и так уже находился в оной. Среди врачей прошел слушок, что права старая медицинская пословица: от директора психбольницы до ее пациента всего лишь один-единственный шаг.
 По утверждению Смита, Канада начала совать свой нос в дела США еще во времена Американской революции. Законная граница между двумя странами должна пролегать на широте сорок четыре — сорок, однако трусливые и вероломные личности в Сенате, скрытые наймиты страны Кленового листа, изменили географические данные в угоду хозяевам.
 Для восстановления же справедливости требовались всего несколько храбрых и честных мужчин, которых не могло купить или запугать проканадское лобби в правительстве.
 Когда Римо, нежно обхватив шефа за талию, вел его в кабинет, тот ожесточенно требовал от Римо ответа: неужели и он готов забыть, что во время вьетнамской войны Канада служила убежищем для уклонявшихся от призыва в армию?
 — Они контролируют здесь все и умудряются уйти от ответственности, а когда ты пытаешься указать кому-то на эти очевиднейшие факты, тебя называют идиотом. Вы понимаете?
 — Понимаю, Смитти, — кивал Римо.
 — И только очищающее действие настоящей хорошей войны может избавить нашу страну от этой язвы на ее теле!
 — Точно, Смитти. Валяйте, запишите нас в армию.
 Седеющие волосы Смита были растрепаны, а глаза расширились от небывалых видений, доступных, к счастью, только ему одному. В кабинете, в который они с Римо вошли, их уже ждала Анна. Инстинктивно Римо бросил взгляд на ящики стола, на консоль с компьютерами. Анна-то все-таки не была работником КЮРЕ...
 В комнату, неся на плече мраморную громаду бюста мистера Эрисона, неспешным шагом вошел Чиун. Приподняв ношу, он тяжело опустил ее на пол. Пол задрожал.
 Из складок серого повседневного кимоно Чиун извлек старинного вида кувшин из алебастра. Открыв его, он запустил в горло кувшина руку, вынул оттуда пригоршню коричневатого порошка и зажег его. Струйки пурпурного дыма заполнили комнату, в ней запахло чем-то острым — запах напоминал жженое апельсиновое зерно. Благовония. Чиун жег благовония перед изображением древнего и грозного бога.
 — О Арес, бог войны, которого римляне звали Марсом, и известный под другими именами иным племенам! Позволь человечеству вести его собственные глупые войны и не устраивай их больше сам, прошу тебя!
 Со свистящим звуком струйки пурпурного дыма исчезли в каменных ноздрях статуи, и вдруг в кабинете воцарилась долгая тишина, которую нарушил недоуменный голос Смита.
 — Что... Как вы сюда попали? — спросил он Анну. — А вы, Римо? И вы, Чиун?
 — Мы принесли положенную жертву богу войны, освобожденному колдовством шамана индейцев оджупа. И он вернулся к своему статусу наблюдателя, — пояснил Римо.
 Доктор Смит поправил галстук и убедился, что все ящики стола заперты. Мисс Чутесова, кроме всего прочего, была все-таки агентом русской разведки.
 — Я отказываюсь в это верить, — решительно заявил доктор Смит.
 — Эта статуя, очевидно, обладала способностью как-то активизировать эти самые электрические волны, насчет которых мы с вами ломали головы, — подытожила Анна.
 — Видите, с электрическими силами знакомы даже в Синанджу. На свой примитивный манер, разумеется.
 Доктор Смит покровительственно улыбнулся.
 — Электричество — движущая сила истории, — припомнила Анна лекции по марксизму-ленинизму.
 — Белым кажется, что они могут думать, — обреченно покивал Чиун, взваливая на спину Римо собственность Дома Синанджу, дабы водворить ее обратно в сокровищницу.
 Кстати, сюда ему пришлось доставить статую самому. Но разве он жалуется?