---------------------------------------------



 Василий Шукшин
 Ораторский прием


 Тринадцать человек совхозных, молодых мужиков и холостых парней, направили «на кубы» (на лесозаготовки). На три-четыре недели – как управятся с нормой. Старшим назначили Александра Щиблетова. Директор совхоза, напутствуя отъезжающих, пошутил:
 – Значит, Щиблетов… ты, значит, теперь Христос, а это – твои апостолы.
 «Апостолы» засмеялись. «Христос» сдержанно, с достоинством улыбнулся. И тут же, в конторе, показал, что его не зря назначили старшим.
 – Сбор завтра в семь ноль-ноль возле школы, – сказал он серьезно. – Не опаздывать. Ждать никого не будем.
 Директор посмотрел на него несколько удивленно, «апостолы» переглянулись между собой… Щиблетов сказал директору «до свидания» и вышел из конторы с видом человека, выполняющего неприятную обязанность, но которую, он понимает, выполнять надо.
 – Вот, значит, э-э… чтобы все было в порядке, – сказал директор. – Через недельку приеду попроведую вас.
 «Апостолы» вышли из конторы и, прежде чем разойтись по домам, остановились покурить в коридоре. Потолковали немного.
 – Щиблетов-то!.. Понял? Уже – хвост трубой!
 – Да-а… Любит это дело, оказывается.
 – Разок по букварю угодить чем-нибудь – разлюбит, – высказался Славка Братусь, маленький мужичок, с маленьким курносым лицом, муж горбатой жены.
 – Ты лучше иди делай восхождение на Эльбрус, – мрачновато посоветовал Славке Борис Куликов, грузный, медлительный, славный своим бесстрашием, которое дважды приводило его на скамью подсудимых.
 – А ты иди похмелись, – огрызнулся Славка.
 – Золотые слова, – прогудел Борис и отвалил в сторону сельмага.
 Разошлись, и все – кто куда.
 В семь ноль-ноль к школе пришел один Щиблетов. Он был в бурках, в галифе, в суконной «москвичке» (полупальто на теплой подкладке, с боковыми карманами), в кожаной шапке. Морозец стоял крепкий: Щиблетов ходил около машины с крытым верхом, старался не ежиться. Место он себе занял в кабине, положив узел на сиденье.
 Щиблетов Александр Захарович – сорокалетний мужчина, из первых партий целинников, оставшийся здесь, кажется, навсегда. Он сразу взял ссуду и поставил домик на берегу реки. В летние месяцы к нему приезжала жена… или кто она ему – непонятно. По паспорту – жена, на деле – какая же это жена, если живет с мужем полтора месяца в году? Сельские люди не понимали этого, но с расспросами не лезли. Редко кто по пьяному делу интересовался:
 – Как вы так живете?
 – Так… – неохотно отвечал Щиблетов. – Она на приличном месте работает, не стоит уходить.
 Темнил что-то мужичок, а какие мысли скрывал, бог его знает. За эту скрытность его недолюбливали. Он был толковый автослесарь, не пил, правильно выступал на собраниях, любил выступать, готовился к выступлениям, выступая, приводил цифры, факты. Фамилии, правда, называл осторожно, больше напирал на то, что «мы сами во многом виноваты…» С начальством был сдержанно-вежлив. Не подхалимничал, нет, а все как будто чего-то ждал большего, чем только красоваться на Доске почета.
 Старшим его назначили впервые.
 – Не спешат друзья, – сказал Щиблетов.
 – Придут, – беспечно откликнулся шофер и сладко, с хрустом потянулся. И завел мотор. – Иди погрейся, что ты там топчешься.
 – Придут-то, я знаю, что придут, – Щиблетов полез в кабину, – но было же сказано: в семь ноль-ноль.
 – Счас придут. Ты за бригадира, что ли?
 – Да.
 – Счас придут. Вон они!..
 Стали подходить «апостолы». Щиблетов вылез из кабины.
 – Друзья!.. – он выразительно постучал ногтем указательного пальца по стеклышку часов и покачал головой.
 – Успеем, – успокоили его.
 Куликов пришел последним. Он, видно, хорошо опохмелился на дорожку, настроение приподнятое.
 – Здорово, орлы! – приветствовал он всех. И отдельно Щиблетову: – Но не те, которые летают, а которые…
 – Залезайте, – несколько брезгливо оборвал Щиблетов.
 – Зале-езем, куда мы денемся, – гудел Куликов, не замечая брезгливости Щиблетова. – Залезем… за милую душу.
 – Ко всем обращаюсь! – возвысил голос Щиблетов, глядя в кузов через задний борт. – Чтобы вот такого больше не повторялось!
 У «апостолов» вытянулись лица – чего не повторялось?
 – Я предупредил вчера: отъезд в семь ноль-ноль. Сейчас… без четверти восемь. Каждое опоздание буду фиксировать. Ясно?
 «Апостолы» молчали… Смотрели на Щиблетова. Щиблетов не стал дожидаться, пока они своими чалдонскими мозгами сообразят, что ответить, скрипуче повернулся, кашлянул в кулак и пошел в кабину.
 – Поехали.
 Поехали.
 – Куликов частенько закладывает? – поинтересовался Щиблетов, как интересуются властью наделенные люди: никак не угрожая пока, но и не убирая в голосе обещанную интонацию – заняться в дальнейшем этим Куликовым.
 – А ты спроси у него, – невежливо ответил шофер. – Он ответит… Что за манера – справки наводить! Рядом же человек, живой – спрашивай.
 Щиблетов промолчал. Смотрел вперед на дорогу серьезный и озабоченный.
 На выезде из села, у чайной, в кабину застучали.
 – Чего они? – встревожился Щиблетов.
 – Погреться хотят,– шофер подрулил к чайной. – Это здесь тепло, а в кузове продерет – дорога длинная.
 – Не останавливайся! – строго сказал Щиблетов.
 Шофер посмотрел на него, засмеялся, ничего не сказал, вылез из кабины, крепко хлопнув дверцей. Из кузова выпрыгивали, весело галдели, направляясь к дверям чайной.
 Щиблетов вдруг тоже выскочил из кабины и скорым шагом, обогнав «апостолов», зашел в чайную. Чайная только открылась, в ней еще прохладно, но в углу с гулом и треском топилась печь, пахло дымком и отогретыми сосновыми поленьями, которые большой кучей лежали перед печкой и парили, и парок тот, плавно загибаясь, уплывал в приоткрытую дверцу.
 Буфетчица Галя, аппетитная женщина, улыбчивая, черноглазая, увидев в окно знакомых мужиков и парней, сказала весело:
 – Орава идет.
 Она удивилась, когда Щиблетов, стремительно подойдя к стойке, приказал:
 – Водку не продавать. В крайнем случае – по стакану красного.
 Ввалилась орава. Загалдели.
 Кто-то вслух прочитал укоряющую надпись на большом щите: «Напился пьяный – сломал деревцо: стыдно людям смотреть в лицо!»
 Над надписью – рисунок: безобразный алкаш сломал тоненькую березку и сидит, ни на кого не глядит.
 – Горюет!.. Жалко.
 – Тут голову сломаешь, и то никому не жалко, – сказал Борька Куликов, отсчитывая на огромной ладони рубль с мелочью – на стакан водки.
 С Галей весело здоровались, рылись в карманах.
 – Мужики, а водки не ведено вам продавать, – хитрая Галя нарочно сказала это громко, чтоб сразу все слышали.
 – Кто? – спросили в несколько голосов.
 – А вот… товарищ… Я не знаю, кто он над вами, – не велел продавать.
 – Друзья, – обратился ко всем Щиблетов, – разрешаю по стакану красного!.. Традиции перед дорогой не будем нарушать, но обойдемся красненьким.
 Борька Куликов как считал на ладони мелочь, так, не поднимая головы, уставился на Щиблетова – никак не мог уразуметь, что он такое говорит.
 – Чего, чего?
 – Водку пить не разрешаю.
 Борька сунул деньги в карман и двинулся на Щиблетова. Так примерно он зарабатывал себе срок. Причем его не интересовало, сколько перед ним человек: один или семеро. Щиблетова подхватил под руку Иван Чернов, из мужиков постарше, и повел из чайной. На крыльце Щиблетов вспомнил, что он тоже, черт возьми, мужчина: отнял руку…
 – А в чем дело, вообще-то? Он что, чокнутый на одно ухо?
 – Пошли, – сказал Иван, увлекая его к машине. – А то он так чокнет, что получится – на два уха. Садись в кабину и сиди. И не строй из себя. По сто пятьдесят все выпьют… Я тоже.
 – Что, дома, что ли, не могли выпить?
 – Дома не могли. Тебе хорошо – один живешь… Сиди, не рыпайся – лучше будет.
 Почти всю дорогу потом Щиблетов молчал, смотрел вперед. В кузове Борька Куликов орал:



   К нам в гавань заходили корабли;
   Уютна и прекрасна наша гавань.
   В таверне веселились моряки
   И пили за здоровье атамана!



 – Валенок сибирский, – зло и насмешливо прошептал Щиблетов. – В таверне!.. Хоть бы знал, что это такое.
 А в кузове угрожающе нарастало:



   И в воздухе блеснуло два ножа:
   – Эх, братцы, он не наш, не с океана!
   – Мы, Гари, посчитаемся с тобой! -
   Раздался пьяный голос атамана.



 – Посчитаешься, посчитаешься, – шептал Щиблетов.
 Как приехали на место, поскидали барахло в избушку, затопили печь, Щиблетов объявил:
 – Сейчас проведем коротенькое производственное собрание!
 Щиблетова приготовились слушать, расселись на нарах – собрание есть собрание, дело такое. Щиблетов положил на стол тетрадь, авторучку (заранее приготовил), покашлял в кулак.
 – Я попрошу шофера пока не уезжать – отвезешь протокол… Я думаю, что я его сам составлю. Возражений нет?
 – Валяй.
 Щиблетов еще покашлял в кулак.
 – На повестке дня нашего собрания два вопроса. Буду по порядку. Первый вопрос: наша задача в связи с предстоящей работой по заготовке леса. Вы знаете, товарищи, что лес мы должны повалить, очистить от сучков… В общем, приготовить его к весеннему сплаву. Нам дается сроку – четыре недели, месяц. В связи с этим я предлагаю взять на себя соцобязательство и повалить необходимое количество леса за две с половиной недели…
 – Вон как!
 – Что эт тебе, бабу повалить?
 – Как получится, так получится! Для чего раньше времени трепаться?
 Щиблетов помахал рукой, успокаивая мужиков.
 – Спокойно, спокойно. Поясню: хоть мы и небольшой коллектив и находимся на приличном расстоянии от основной базы, это все равно остается наш коллектив, со своей дисциплиной, со своей маленькой, но системой планирования. И нам никто не позволит ломать эту систему. Предлагаю голосовать.
 Проголосовали. Приняли.
 – Перехожу ко второму вопросу, – продолжал Щиблетов, воодушевленный правильным ходом собрания. – Вопрос о Куликове.
 В избушке стало тихо.
 Сам Куликов задремал было, пригревшись у печки, но тут встряхнулся, тоже уставился на Щиблетова.
 – Формулирую: Куликов сразу же, с первых шагов неправильно повел себя в нашем коллективе. Я сам не святой, но существует предел всякому безобразию. Куликов об этом забыл. Мы ему напомним. Есть нормы поведения советских людей, и нам никто не позволит нарушать их, – Щиблетов набирал высоту: речь его текла свободно, он даже расстегнулся и снял «москвичку». – Представьте себе другое положение: мы дрейфуем на льдине. И среди нас завелся один… субъект, который мутит воду. Все горят желанием взять правильный курс, а этот субъект явно тормозит. И подбивает других. Ставлю вопрос честно и открыто: что делать с этим субъектом?
 – В воду! – подсказал Славка Братусь.
 – В воду! – подхватил Щиблетов. – Для того, чтобы всем спастись и взять правильный курс, необходимо вырвать из сердца всякую жалость и столкнуть ненужный элемент в воду.
 Потом, вспоминая это собрание, мужики говорили, что они не успели «глазом моргнуть», «опомниться»… Врали, черти. То есть не то чтоб сознательно врали, вводили в заблуждение, а отдавали должное быстроте, с какой Борька Куликов оказался возле Щиблетова и с вопросом: «Это меня – в воду?» навесил ему пудовую оплеуху. Щиблетов успел крикнуть: «Дурак, это ораторский прием!» Но остановить Борькин кулак он не мог. Борьку остановили мужики, да и то когда навалились все.
 Щиблетов уехал с шофером обратно в село и больше не приезжал. Приезжал директор совхоза, дал всем разгон, а Куликову сказал, чтобы он «сушил сухари» – дескать, будет суд. Но в субботу лесорубам привозили харчи и передали, что Щиблетов в суд не подал, а подал директору… протокол собрания, где в точности записана речь, за которую он пострадал.
 Copyright (c) 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского