---------------------------------------------


 Шукшин Василий
 Позови меня в даль светлую

 Василий Шукшин 
 Позови меня в даль светлую... 
 В небольшом русском городке, где-то на окраине, где дальше -- за пустырем -- виден уже и лес и не дымят трубы, в аккуратном домике из трех комнат жила женщина. Звали женщину красиво -- Агриппина, Агриппина Игнатьевна Веселова, попросту -- Груша. Было ей тридцать четыре года, и были у нее сын Витька двенадцати лет да брат Николай Иг-натьевич, главный бухгалтер пригородного совхоза, да где-то был муж... С мужем они разошлись три года назад: тот взял в подруги... бутылку, и та подруга белоголовая завлекла его куда-то далеко, даже и не слышно было, где он. 
 Брат Николай приезжал по воскресеньям к сестре и пле-мяннику, старался как-нибудь им помочь, продукты приво-зил, деньжонок иногда. 
 И один раз, в воскресенье, приехал он с важным каким-то делом... Но пока дело это не выкладывал, а как обычно они с Витькиной матерью воспитывали Витьку. 
 -- Ну сладу нет -- не слушается, и все, -- жаловалась мать. -- Совсем парень выпрягся... 
 -- Что же это ты, Витька? -- гудел большой дядя Нико-лай, постукивая толстыми прокуренными пальцами по кле-енке. -- Не годится так, не годится. А что же дальше-то бу-дет, если ты уже счас... черт-те чего вытворяешь? Ведь мате-ри-то одной трудно с тобой, как ты это не поймешь!.. 
 -- Ни дьявола не понимает! На днях чего удумал: взял да соседской свинье глаз выбил... 
 -- Глаз? -- удивился дядя Николай. 
 -- Но! Ветеринар, сосед-то... ладно, мужик добрый -- не пошел никуда жаловаться. А то было бы дело! 
 -- Зачем же ты ей глаз-то выбил? -- спросил дядя. 
 Лобастый Витька сидел тут же, за столом, делал вид, что усердно читает книгу. Молчал. 
 -- Витьк! 
 -- Ну? 
 -- Зачем глаз-то свинье выбил? 
 -- Я нечаянно, -- буркнул Витька. 
 -- "Нечаянно"! -- воскликнула мать. -- Знаю я, как неча-янно... Нечаянно. -- И повернулась к брату -- рассказать: -- Я его все в пример ставлю, ветеринара-то: выучился человек, теперь живет-поживает, в доме-то только живой воды, навер-но, нет... Бери, мол, пример -- приглядывайся. А он его и не-взлюбил... 
 -- При чем же тут животное, если тебе человек не поглянулся? Витьк! 
 -- Ну? 
 -- Разве можно такие вещи делать?! Ты что, живодер, что ли? 
 Витька молчал. 
 -- Папа родимый -- набычится, и не сдвинешь с места, -- заключил дядя Николай. Помолчал. Спросил сестру: -- Где он счас? Не слышно? 
 -- "Где"! -- горько воскликнула мать. -- У него дорог много, и все -веселые. 
 -- Алименты-то шлет? 
 -- Шлет. 
 -- Эх, Витька, Витька... -- вздохнул дядя Николай. -- Что ж ты так живешь-то? А? 
 Витька молчал. 
 -- Витьк! 
 -- Ну? 
 -- Чего молчишь? 
 -- Я читаю. 
 -- Что ты мне очки втираешь! -- осердился дядя Нико-лай. -- Читает он!.. -- Потянулся, взял у Витьки книгу. -- Что ты читаешь? То ж -задачник! Кто же так задачник читает... как художественную литературу. Менделеев мне нашелся! 
 -- Вот так он меня все время обманывает, -- сказала мать. -- Спросишь: Витька, выучил уроки? Выучил! А где вы-учил, где выучил -- ничего не выучил, одна улица на уме... 
 -- Ты эту улицу брось, Витька, -- резонно стал убеждать дядя Николай. -- Она до добра не доведет. Хватишься потом, да поздно будет. Вот он, близко будет, локоть-то, да не уку-сишь. Улица от тебя не убежит, а время уйдет, не воротишь. Ты лучше возьми да уроки хорошенько выучи, чем... глаза-то свиньям вышибать. Чем выбил-то, камнем, что ли? 
 Витька водил пальцем по синим клеточкам клеенки. На вопрос только неопределенно поморщился и пожал плечами. 
 Дядя помолчал и спросил совсем другим тоном -- мирно, несколько удивленно: 
 -- Так что, здесь тоже свиней держут? 
 -- Держут, -- откликнулась мать. -- А чего? Мужик-то в доме, так и держут. Зато всю зиму без горюшка -- с мясом. Мужик-то есть, чего не держать? 
 -- Витька, -- повернулся дядя к Витьке, -- иди учи уроки в ту комнату, мне надо с матерью поговорить. 
 Витька незаметно с облегчением вздохнул и ушел в дру-гую комнату. Накачка кончилась. 
 -- Я вот о чем с тобой, -- заговорил Николай негромко. И посмотрел на часы. -- Помнишь, я тебе говорил про мужи-ка-то? 
 -- Ну, помню. 
 -- Это... видал я его в пятницу, говорил с ним... 
 Груша насторожилась. Заинтересовалась. 
 -- Ну? 
 -- Он придет сегодня... -- Николай опять глянул на ча-сы, -- через десять минут. 
 -- Батюшки! -- испугалась Груша. -- Чего же ты мол-чишь-то сидишь? Надо же хоть маленько прибраться, что ли?.. 
 -- А что у тебя?.. Нормально и так... 
 Груша вскочила было, но оглянула комнату и села опять. 
 -- Так ты расскажи про него... Что хоть за человек-то? Ты откуда его знаешь-то? 
 -- Учился с ним на курсах бухгалтеров вместе... 
 -- Так это когда было-то! 
 -- Давненько. А тут встретил его: я в банк приехал, и он туда же пришел. Ну, разговорились... Ну -- как, мол, жи-вешь? То-се... Одинокий он счас -- разошлись тоже, двое детей было... 
 -- А чего разошлись-то? 
 -- Пил тоже... 
 -- Вот те на! Так это что же мне, шило на мыло менять? 
 -- Да погоди ты! Пил, счас не пьет -- лечился, что ли, или так бросил, не спрашивал. Но твердо знаю, что счас не пьет. Хороший мужик. Я рассказал про тебя: вот, есть, мол, се-стра -- одинокая тоже, парнишка в пятом классе... Приду, говорит. Посмотри, может, что и выйдет у вас. Чего же одна будешь с этих лет... 
 Через приоткрытую дверь в горницу Витька слышал весь разговор. Навострил уши. 
 -- Страшно, Коля, -- говорила мать. -- С одним всадилась до ушей... Но тогда хоть молодая была -- простительно, а теперь-то -- это уж глупость будет несусветная. Сама себя исклянешь... 
 -- А не торопись, никто тебя силком не гонит, -- отвечал на это Николай. -- Присмотрись сперва... Да и он, думаю, тоже не кинется сломя голову. Алименты только с него здо-ровые дерут... 
 -- Да это-то... черт бы его бей, с алиментами, они все нынче с алиментами. И я-то ведь не девка. Был бы человек хороший. Не зряшный какой... 
 -- Да нет, он так-то ничего вроде. Вон он идет! Особо не суетись -тоже не в поле обсевок. Но и... это... не строй из себя... Нормально, как всегда... 
 -- Да уж как-нибудь сумею. А семья-то его где, здесь живет? 
 Николай не успел ответить. В дверь снаружи постучали. 
 -- Ну? -- кивком показал на дверь Николай -- отклик-нись, мол. 
 Груша чего-то растерялась... 
 Помолчали и вместе сказали: 
 -- Да! 
 -- Войдите! 
 Вошел носатый, серьезный, преуспевающий на вид чело-век лет этак сорока трех -- сорока пяти. В добром, сталистого цвета плаще, при шляпе и при большом желтом портфеле. Маленькими глазками сразу с любопытством воткнулся в женщину... Но смотрел ровно столько, сколько позволило первое приличие. 
 -- Ну вот, не заблудился, -- сказал он. -- Здравствуйте. 
 Николай поднялся ему навстречу. 
 Поздоровались за руку. 
 -- Сестра моя... Груша -- знакомьтесь, -- представил Ни-колай. 
 Груша, по-молодому еще стройная, ладная, тоже подня-лась, подала руку. 
 -- Владимир Николаевич, -- назвался гость. 
 -- Груша. 
 -- Груша -- это... Графена? 
 -- Агриппина, -- сказал Николай. -- Это родители наши верующие были, ну, крестили, конечно... Хорошо, я под Миколу-Угодника угодил, а то был бы тоже какой-нибудь... Евлампий. -- Николай мелко, насильственно посмеялся. -У нас был в деревне один Евлампий... 
 -- Он потом переменил имя, -- сказала Груша. 
 -- Да, потом, правда, променял на... забыл, кто он стал-то? 
 -- Владимир. 
 -- Тезки, значит. -- Владимир Николаевич тоже искусст-венно посмеялся. 
 -- Садитесь, -- пригласила Груша. 
 -- Спасибо. Я бы разделся... 
 -- О Господи! -- спохватилась Груша. И покраснела. -- Раздевайтесь, пожалуйста! 
 Она была еще хороша, Груша. Особенно заметно стало это, когда она суетилась и на тугие скулки ее набежал румя-нец, и глаза, широко расставленные, простодушно, искренне засмеялись. 
 Владимир Николаевич опять ненароком прицелился к ней мелким, острым взглядом. 
 -- Витька! -- громко позвал дядя Коля. -- Иди-ка сюда. 
 Вошел Витька. 
 -- Познакомься с... дядей Володей, -- сказал дядя Коля. 
 Витька стоял и смотрел на носатого дядю Володю. 
 -- Ну, герой!.. -- добренько сказал дядя Володя. И поис-кал в карманах у себя... -- На-ка -- пиратом будешь. -- Подал простенький пистолетишко, который даже и без пистонов был, а просто -- чакал. 
 Витька не мог сдержать снисходительную ухмылку. Чакнул пару раз... 
 -- Это -- для первачей только. 
 Матери стало неловко, что сын у нее такой неблагодар-ный. Она опять покраснела. 
 -- Ну, Витька!.. -- сказала она. И засмеялась, и опять до-верчиво и ясно засмеялись ее глаза. 
 -- Ну, дядя Володя тебя еще не видел, не знал, что ты та-кой большой, -- пришел на выручку дядя Коля. -- В следую-щий раз принесет... А что тебе, пушку, что ли, надо?! Какой! 
 -- Садитесь, Владимир Николаевич, -- пригласила мать. 
 Владимир Николаевич прихватил портфель и прошел с ним к столу. Присел, портфель поставил возле ног. 
 -- Тепло как на улице-то; -- сказал он. -- Все же -- сен-тябрь месяц, должно уже чувствоваться... 
 -- Ну что, Витька? -- спросил дядя Коля. -- Небось на улицу лыжи навострил? Ну, иди, иди, а то там дружки твои заждались. 
 Витька вопросительно глянул на мать. 
 -- Иди, поиграй, -- разрешила мать. 
 Витька ушел. 
 Дружков у Витьки было несколько. Но самый задушев-ный, самый верный и умный, кому Витька подражал во всем почти, был Юрка, девятиклассник, квартирант старика Нау-ма Евстигнеича, что жил по той же улице, через три дома. 
 У Юрки нелегкое положение. Отца у него нет, погиб на лесоповале, одна мать, а у матери, кроме Юрки, еще трое на руках -- мал мала меньше. Мать живет в небольшой деревне, в сорока километрах отсюда, там вот нет десятилетки. Мать бьется из последних сил, хочет, чтоб Юрка окончил десяти-летку. Юрка и сам хочет окончить школу. Больше того, он мечтает потом поступить в институт. В медицинский. Един-ственный, перед кем Витьке совестно, что он плохо учит-ся, -- это Юрка. 
 Огромный старик Наум Евстигнеич хворал с похмелья. Лежал на печке, стонал. 
 Раз в месяц -- с пенсии -- старик аккуратно напивался. И после этого дня по два лежал в лежку. 
 -- Как черти копытьями толкут! -- слабо удивлялся ста-рик на печке. -О! О! Что делают!.. 
 Юрка учил уроки. 
 -- Кончаюсь, Юрка, -- возвестил старик. -- Все. 
 -- Не надо было напиваться, -- жестко сказал Юрка; ста-рик мешал ему. 
 -- Молодой ишо рассуждать про это -- надо, не надо. Шибко уж много вы нынче знаете! 
 Юрка ниже нагнулся к книге. 
 -- А что же мне делать, если не выпить? -- Старику охота поговорить: все, может, полегче будет. -- Все ученые ста-ли! -- Старик всерьез недолюбливает Юрку за его страсть к учению. У него свои дети все выучились и разъехались по бе-лому свету; старик остался один и винит в этом только уче-ние. -- В собаку кинь -- в ученого попадешь. 
 Юрка молчит. Шевелит губами. 
 Вошел Витька. 
 -- Здорово, Витька! -- сказал старик. -- Хвораю. 
 -- Опять? -- спросил Витька. 
 -- Вон дружок твой ругает, что выпил... Должен же я хоть раз в месяц отметиться. 
 -- Зачем? -- спросил Юрка, откинувшись на спинку сту-ла и подмигнув Витьке на старика. -- Зачем напиваться-то? 
 -- Что я, не человек, что ли? 
 -- Хм... -- Юрка качнул головой. -- Рассуждения, как при крепостном праве. Это тогда считалось, что человек дол-жен обязательно пить. 
 -- А ты откуда знаешь про крепостное время-то? -- Ста-рик смотрит сверху страдальчески и снисходительно. -- От-куда ты знаешь-то? Тебе всего-то от горшка два вершка, а си-дит, рассуждает... 
 Юрка скосоротился и безнадежно махнул рукой. 
 Витька подсел к нему. 
 -- Как дела? -- спросил Юрка негромко. 
 -- Ничего! 
 -- Все знают! -- разошелся старик. -- Все на свете знают. А чего человек с похмелья хворает, это вы знаете, товарищи ученые? 
 "Ученые" переглянулись... 
 -- Отравление организма, -- отчеканил Юрка. -- Отрав-ление сивушным маслом. 
 -- Где масло? В водке? 
 -- Так точно, ваше благородие! -- Юрка с Витькой хихик-нули. 
 -- Доучились! -- Старик доволен, что поймал зеленых на явной глупости. -- А сыра там нет случаем? Хэх, елки-палки!.. 
 -- Хочешь, я тебе формулу покажу? -- вскочил Юрка. -- Сейчас я тебе наглядно докажу... На! Вот она, формулка... 
 -- Пошел ты со своей формулой! О-ох, опять накатило... О, что делается! 
 -- Ну, похмелись уж тогда, чего мучиться-то? 
 Старик никак не реагирует на это предложение. 
 Витька заговорщически наклонился близко к другу и ска-зал тихо: 
 -- Денег жалко. На похмелку-то. 
 Юрка согласно кивнул головой: знаю, мол. 
 -- Я тебе сала маленько принес. В сенцах оставил. 
 -- Дядька приехал? 
 Витька кивнул. 
 -- Еще какой-то гусь пришел -- к маме. Володя какой-то. 
 -- Зачем? 
 Витька пожал плечами. 
 -- Сватать, что ли... Он прямо не говорит. Пистолет вот подарил. 
 -- Ну-ка? Ой, ну и пистолет! 
 -- Он думал, я еще маленький. 
 -- Витька, отец-то пишет? -- спросил старик. -- Где он счас? 
 -- Не знаю, -- неохотно сказал Витька. 
 -- Помогает вот он вам? 
 -- Не знаю. Помогает. 
 -- Носит нынче людей по белому свету... -- сказал ста-рик. -- И моих где-то черт носит. Вот оно, ученье-то! 
 -- Радоваться надо, что дети выучились, а он... ворчит, -- заметил Юрка. 
 Старик приподнялся на локте. 
 -- Сколько тебе лет учиться до хирурга? 
 -- Шестнадцать. Десять плюс шесть в медицинском ин-ституте. 
 -- Так, -- зловеще гнул старик. -- А сколько ты будешь получать? 
 -- Не в этом дело... 
 -- Нет, сколько? 
 -- Я не интересуюсь зарплатой. 
 -- А-а -- завилял? Зарплатой не интересуется... Видали ухаря? Витька, дай ему там подзатыльник, хвастунишке. Зар-платой они не интересуются!.. Только старикам шиш высылают. 
 -- Что, у тебя денег, что ль, нету? 
 -- Есть. Не про вашу честь. 
 -- Ну и вот. 
 -- Я тебе про другое толкую: на кой шут жилы-то из себя тянуть столько лет? Иди вон на шофера выучись да работай. Они вон по сколь зашибают. Да ишо приворовывают: где лесишко кому подкинет, где угля -- деньги. И матери бы по-мог. У ей ведь трое на руках... Шутка в деле! Кажилится на тебя, кажилится, а ты потом -- хвост трубой и завьесся в большой город. 
 -- Не твое дело. 
 -- Знамо, не мое. Я чужой человек, плотишь мне пять рублей -- живи на здоровье. Мне матерю твою жалко. Легко, думаешь, ей одной с вами?.. 
 -- Проживем! -- резко сказал Юрка. -- Никому до этого... Нечего! Жили и проживем. 
 -- Сбили вас с толку этим ученьем -- вот и мотаетесь по белому свету. Ты ишо кто? -- сосунок, а уж по квартирам сшиваешься. Дома родного не знаешь. 
 -- Если дома нет десятилетки, что я теперь? 
 -- Во-от! "Десятилетки", "пятилетки"... Жили раньше без всякого ученья -- ничо, Бог миловал: без хлебушка не сидели. 
 -- У вас только одно на уме -- "раньше"! 
 -- А то... ирапла-анов наделали -- дерьма-то. 
 -- А тебе больше глянется на телеге? 
 -- А чем плохо на телеге? На телеге-то я если поехал, то хоть знаю: худо-бедно -- доеду. А ты навернесся с этого свое-го ираплана -- костей не соберут. 
 Юрка махнул рукой. 
 -- Витька, спорь с ним, если охота. Мне надо учить. 
 -- А космос? -- значительно спросил Витька старика. 
 -- Что "космос"? 
 -- Космос. Куда наши космонавты летают... 
 -- Летают, -- поправил Юрка. 
 -- Летают, -- поправился Витька. 
 -- Гагарин-то? 
 -- Не один Гагарин. Много уже. 
 -- А чего они туда летают? Ну и что, что летают? Что тол-ку-то? 
 -- Во дает! -- воскликнул Юрка, опять откинувшись на спинку стула. 
 -- Понял? -- сказал Витька. -- А что, им лучше на печке лежать? 
 -- Чего вы привязались с этой печкой? -- обиделся ста-рик. -- Доживите до моих годов, тогда вякайте. Только спе-рва доживите. 
 -- Я же не в обиду тебе говорю, -- продолжал Витька. -- Но спрашивать, зачем люди в космос летают, -- это, я тебе доложу... 
 -- Доложи, сделай милость. Доложи старику. Я, видишь, не спрашиваю, зачем ты, паршивец, ко мне в сад лазишь -- знаю потому что, а в космос -- не знаю, доложи, сделай милость. 
 Витька великодушно пропустил мимо ушей замечание про сад. 
 -- Ну, во-первых: основание космоса -- это... надо. При-дет время, люди совсем сядут на Луну. А еще придет время -- долетят до Венеры, так? А на Венере, может, тоже люди жи-вут... 
 -- На Марсе, -- поправил Юрка. 
 -- Ну, на Марсе. Разве ж не интересно глянуть на их? 
 -- Они такие же, как мы? 
 Витька оглянулся на Юрку... Юрка пожал плечами. 
 -- Этого я точно не знаю, -- честно сказал Витька. -- Мо-жет, маленько пострашней, потому что там атмосфера не та-кая -- больше давит. 
 -- Ишо драться кинутся, -- сказал старик. 
 -- За что? 
 -- Ну, скажут: зачем прилетели? -- Старик явно заинте-ресовался Витькиным рассказом. -- Незваный гость хуже та-тарина. 
 -- Не кинутся. Они тоже обрадуются. 
 -- Еще неизвестно, кто из нас умнее, -- включился в раз-говор Юрка. -Может, они. Тогда мы у них будем учиться. А потом, когда техника разовьется, дальше полетим... -- Юр-ку самого захватила такая перспектива человечества. Он встал и начал ходить по избе. -- Мы же еще не знаем, сколько еще таких планет, похожих на Землю. А их, может, много! И везде живут... существа. И мы будем летать друг к другу... И полу-чится такое... мировое человечество. Все будем одинаковые. 
 -- Жениться, что ли, друг на дружке будете? 
 -- Я говорю -- в смысле образования! "Жениться"... 
 -- У них одно на уме -- жениться, -- недовольно заметил Витька. 
 -- Может, где-нибудь есть такие человекоподобные, что мы все у них поучимся. Вот тогда будет жизнь! Захотел ты, допустим, своих сыновей повидать прямо с печки -- пожалуйста: включил видеоприемник, настроился на определен-ную волну -- они здесь, разговаривай. Ругайся, если хочешь. А медицина будет такая, что люди будут до ста -- ста двадца-ти лет жить... 
 -- Ну, это уж ты... приврал. 
 -- Почему?! Уже сейчас эта проблема решается. Сто двад-цать лет -- это нормальный срок. Мы только не располагаем данными... Но мы их возьмем у соседей по Галактике. 
 -- А сами-то не можете -- чтоб сто двадцать? 
 -- Сами пока не можем. Это медленный процесс... -- Юрка даже слегка кокетничает, изображает из себя какого-то учителя. -- Может, мы и докатимся когда-нибудь, что будем сто двадцать лет жить, но это еще не скоро. 
 -- Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест. 
 -- Ты не захочешь, а другие -- с радостью. Будет такое средство... 
 -- "Средство"... Открыли бы лучше какое-нибудь средст-во от похмелья. А то башка, как... 
 -- Не надо пить. 
 -- Пошел ты!.. 
 Замолчали. Юрка опять решительно сел за учебник. 
 -- У вас только одно на языке: "Будет! Будет!" -- опять начал старик. -- Трепачи. Ты вот -- шешнадцать-то лет бу-дешь учиться, а начнет человек помирать, что ты сделаешь? 
 Юрка не намерен больше болтать. Молчит. 
 -- Вырежет ему чего-нибудь, -- сказал Витька. 
 -- Да если ему срок подошел помирать, чего ты ему выре-жешь? 
 Витька не знал. 
 -- Я на такие... темные вопросы не отвечаю. 
 -- Нечего ответить, вот и не отвечаете. Светлые ваши го-ловушки... только мякиной набиты. 
 -- Нечего? -- опять вскочил Юрка. -- А вот эти люди?.. -- сгреб кучу книг и показал. -- Вот этим людям тоже нечего от-вечать?! Ты хоть одну прочитал? 
 -- Там читать нечего -- вранье одно. У меня на квартире жил один... 
 -- Во дает?! -- сказал Витька. 
 -- Ладно! -- Юрка опять начал ходить по избе. -- Чума раньше была? 
 -- Была. У нас в двадцать... 
 -- Где она теперь? Есть? 
 -- Не приведи, Господи! Может, будет... 
 -- В том-то и дело, что больше не будет. С ней научились бороться. Дальше! Если бы тебя раньше укусила бешеная со-бака, что бы с тобой было? 
 -- Сбесился бы. 
 -- И помер бы. А сейчас -- сорок уколов, и все. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас -- пожалуйста: полгода -- и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые. "Вранье"... Хоть бы уж помалкивали, если не знаете. 
 Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок. 
 -- Так. Ладно. Собака -- это ладно. А змея укусит?.. Где они были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет -- и как рукой снимет. А ведь она институтов ваших не кончала. 
 -- Укус был не смертельный, вот и все. Это элементарно. 
 -- Иди подставь: пусть она тебя разок чикнет... 
 -- Пожалуйста! Я до этого укол сделаю -- и пусть кусает, сколько влезет, -- я только улыбнусь. 
 -- Хвастунишка. 
 -- Да вот же они, во-от! -- Юрка опять показал на книги. -- Люди на себе экспериментировали! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает... 
 -- Как это? -- очень заинтересовался старик. 
 Витька тоже не слышал про это. 
 -- Так. "Вот, говорит, сейчас у меня холодеют ноги -- пи-шите". Они писали. Потом руки отнялись. Он говорит: "Руки отнялись". 
 -- А они пишут? 
 -- Они пишут. Потом сердце стало останавливаться, он говорит: "Пишите". Они плакали и писали. -- У Юрки у самого на глазах показались слезы. На старика рассказ тоже произвел сильное действие. 
 -- Ну? 
 -- И помер. И до последней минуты все рассказывал, по-тому что это надо было для науки. А вы с этими вашими баб-ками еще бы... триста лет в темноте жили. "Раньше было! Раньше было!" Какие-то кулацкие уклоны... Вот так было раньше? -- Юра подошел и включил радио. Пела певица. Не-много все послушали ее. -- Где она? -- спросил Юрка. 
 -- Кто? 
 -- Певица-то. Ее же нет здесь, а -- поет. 
 -- Так это по провода-ам. 
 -- Это радиоволны! "По провода-ам". По проводам -- это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Ленин-граде поет -- что, туда провода протянуты? 
 -- Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты мне говоришь-то? 
 Юрка махнул рукой. 
 -- Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все. 
 -- Ну и учи. 
 -- А вы отрываете. -- Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать. 
 Долго в избе было тихо. 
 -- Витька, а ты на кого хочешь учиться? -- спросил ста-рик. 
 Витьку этот вопрос застал врасплох. 
 -- Я пока выбираю, -- сказал он. 
 -- На кого он будет учиться! -- оторвался от книги Юр-ка. -- У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька? 
 -- Не... 
 -- Что ж ты? 
 -- Знаешь, на кого учись? На судью, -- посоветовал ста-рик. 
 -- О-о! -- удивились ребятишки. -- Чего это? 
 -- Люди будут бояться. Скажут: вон, вон -- судья идет! Большое дело. 
 -- Тогда уж -- на прокурора, -- сказал Витька. -- Он пострашней. 
 -- Прокурор -- это не все понимают, что страшно. А вот судья... это судья. Это уже тюрьмой пахнет. 
 Еще помолчали. 
 -- Он есть на карточке? -- спросил вдруг старик. 
 -- Кто? 
 -- Тот ученый, помирал-то который. 
 -- Академик Павлов? Вот он. 
 Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого. 
 -- Старенький уж был, -- сказал Евстигнеич жалостливо. 
 -- Он был до старости лет бодрый и не напивался, как... некоторые. -Юрка отнял книгу. -- И не валялся потом на печке, не матерился... 
 -- Чего вы взъелись-то на меня?! -- вскричал больной старик. -- Ты гляди что -- житья не дают! Комиссары нашлись... Вам ба по тогдашнему делу -- только комиссарами быть. Они тогда молодые были... Такие же вот... молокососы заполошные. Командовали. 
 Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книж-ку с портретами ученых. 
 -- Ох, мать ты моя-а!.. -- закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени. 
 -- Куда это он? -- спросил Витька. 
 Юрка пожал плечами. 
 -- Ну, и что этот гусь? -- спросил Юрка. -- Наверно, от-цом твоим станет? 
 Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом. 
 -- Отцом? -- переспросил он. 
 -- Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас бу-дет. 
 Вошел старик... Нес в руке добрый кус сала. 
 -- Нате поешьте... ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то, -загнетесь. 
 -- Зачем? У меня есть -- мне Витька принес... 
 -- Ешьте! "Витька принес"... У Витьки у самого... зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базар-ное. 
 -- Нам дядя Коля привез из деревни -- тоже доброе, -- вступился Витька за свое сало. 
 -- В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а... не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить. -Старик опять полез на печку. -- Ох, язви ты в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает. 
 -- Давай, мы сбегаем за четвертинкой? -- еще раз предло-жил Юрка. 
 Старик помолчал. 
 -- Не надо, -- сказал. -- Перемаюсь как-нибудь. 
 Ребятишки достали хлеб и принялись за сало. 
 -- Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? -- спро-сил Витька негромко. 
 Юрка пожал плечами. 
 -- К нам, когда папка помер, тоже приходил один... я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню. 
 -- И я помню. 
 -- Ну и будешь дядей звать... Нечего их наваживать. Ста-рый? 
 -- Старый, -- сказал Витька, всерьез озабоченный новым "папкой". 
 -- А у его, что же, родных-то никого не было, что ли? -- спросил старик с печки. 
 -- У кого? -- не понял Юрка. 
 -- У того академика-то. Одни студенты стояли? 
 -- У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе. 
 -- Дети-то были, поди? 
 -- Наверно. Завтра узнаю. 
 -- Были, конечно. Никого если б не было родных-то, не-много надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи Гос-поди! 
 ...Мать Витькина громко засмеялась. 
 -- Не знаю, -- сказала она. -- Я так не думаю. 
 -- Уверяю вас! -- тоже улыбаясь, воскликнул слегка за-алевший Владимир Николаевич. 
 И дядя Николай тоже слегка заалел... Всем было хорошо, все слегка поразмякли. 
 -- А не спеть ли нам?! -- догадался дядя Николай. -- А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь. 
 -- Хорошо играет? -- спросил Владимир Николаевич. 
 -- Мой подарок, -- не удержался, похвастал дядя Нико-лай. -- На день рождения ему отвалил -- пускай учится. 
 -- Люблю музыкальных детей, -- сказал Владимир Нико-лаевич. 
 -- Так споем, что ли! 
 -- Какую? -- спросила Груша. 
 -- Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница. 
 -- Ну, прямо!.. Нашел песельницу. 
 И вдруг Владимир Николаевич, прикрыв маленькие пе-тушиные глаза, зачастил не шутя, козлом: 
 Небо, небо, небо, небо-о!.. 
 Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Влади-мир Николаич -- будто он хотел пошутить. 
 -- Давай, Груша! -- попросил опять Николай. -- По-мнишь, про колечко как-то... Про любовь, про колечко. Ты часто пела... 
 Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на "суженого", усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела: 
 Что стоишь, качаясь, 
 То-онкая рябина-а? 
 Го-оловой склоняясь 
 До самого тына... 
 Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал: 
 ...Го-оловой склоняясь 
 До самого-о тына. 
 Они, видно, певали раньше -- славно у них вышло. 
 Там через дорогу... -
 повела дальше Груша, -
 За-а рекой-ой широкой 
 Та-ак же о-одиноко 
 Дуб стоит высокий. 
 Владимир Николаич заблеял было: 
 Та-ак же одиноко-о... 
 Но -- смолк. Не умел он. Стал слушать. 
 Брат с сестрой пели: 
 Как бы мне, рябине, 
 К ду-убу перебраться, 
 Я-а б тогда не стала 
 Гнуться и качаться-а!.. 
 Ох, я-а б тогда не стала... 
 Тут вошел Витька. 
 Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон по-явился. 
 -- Сынок пришел! Поесть хочешь? 
 -- Нет, -- сказал Витька. -- Я у Юрки поел... 
 -- Господи!.. "У Юрки". Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит... 
 -- Нам дед Ефим сала дал. 
 -- Витьк, ну-ка сыграй нам! -- сказал дядя Коля. -- А? 
 -- Я уроки не выучил, -- сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно. 
 -- Ну, сыграл бы... -- попросила и мать. 
 -- Хо!.. Говорю же: уроки не выучил... 
 -- Что ж ты до сих пор не выучил? -- обиделся дядя Ко-ля. -- Ох, Витька, Витька... Ну, иди учи. 
 Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына. 
 -- Ну, иди, иди -- учи, -- тоже сказала она. 
 Витька ушел в горницу. 
 Дядя Володя поднялся... 
 -- Ну, пора и честь знать, как говорят. 
 -- Да посиди еще! -- воскликнул Николай. -- Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то? 
 -- Посидите, -- сказала и Груша. 
 -- Да нет, пойду... А то темно станет. Включу счас телеви-зор, постановку какую-нибудь посмотрю. 
 Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Во-лодю. 
 -- Да нет, пойду... А то темно станет, хулиганов полно на улицах... Гусь-Хрустальный. 
 -- Ну, приходите... Не забывайте, -- слышалось из боль-шой комнаты. Мать говорила. 
 -- Ладно, ладно -- приду, -- опять изобразил Витька не-навистного ему гостя. -- В воскресенье приду. Может, в суб-боту... Явлюсь, так сказать. 
 И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресе-ньям. 
 Раз явился: 
 -- Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствует-ся. Лист уже пожелтел. 
 Два явился: 
 -- Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро -- конец. Лист только до первого ветра: слетит. 
 Три явился: 
 -- Слетел. Голенькие стоят. Пора... 
 Один раз мать с Витькой откровенно поговорили. 
 -- Уроки выучил? 
 -- Выучил. 
 -- Ну-ка, сядь -- поговорим. Как тебе дядя Володя-то? 
 Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо. 
 -- Что? -- спросила мать. 
 -- Ничего... 
 -- Не глянется? 
 Витька опять пожал плечами. 
 Мать кивнула головой, подумала... И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом. 
 -- Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос! 
 Витька моментально осмелел, затараторил: 
 -- Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень! 
 -- Руль, -- коротко определила мать. -- Но... Витька... дружок: нам не до жиру -- быть бы живу. Так, сына. Дело на-ше... неважнецкое. 
 -- Да что, с голоду, что ль, помираем? 
 Мать засмеялась. 
 -- Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок, -- выби-рать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко... -- Мать вздохнула. -- Десять бы годков назад -- этот бы дядя Володя... -- И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое -- может, себя убеждала: 
 -- Да он неплохой -- так-то... Вон какой рассудительный. Не пьет. 
 -- Не пьет, а по бутылочке всегда приносит. 
 -- Да это ж... что ж? Разве это пьет? Так-то пьет -- это не страшно. 
 -- С бутылочки все и начинается, -- стал тоже рассуждать Витька. 
 Мать опять засмеялась. 
 -- Нет, у него тоже уж теперь -- не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то... зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но... 
 -- Какой уж там витязь -- гусь! 
 -- Не надо так! -- строго велела мать. -- Разговорился! Малой еще -так разговаривать. Ишь ты... Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то... больно языкастые нынче стали. 
 И опять пришел дядя Володя. 
 Витька увидел его раньше, в окно. 
 -- Идет! -- крикнул он. 
 -- Кто? 
 -- Ну, кто?.. Хрустальный! 
 -- Витька! -- сердито сказала мать. -- Ну-ка, отойди отту-да, не торчи. 
 Витька отошел от окна. 
 -- Играть, что ли? 
 -- Играй, какую-нибудь... поновей. 
 -- Какую? Может, марш? 
 -- Да зачем же марш-то? Генерал, что ли, идет? Вот, ка-кую-то недавно учил... 
 -- "Венок Дуная"? Мы его еще не одолели. Давай "Смеш-ное сердце"? 
 -- Играй. Она грустная? 
 -- Помоги-ка снять... Не так чтобы очень грустная, но за душу возьмет. Ручаюсь. 
 Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Витьке на колени. 
 -- Там есть, например, такие слова: "Смешное сердце, не верь слепой надежде: любовь уходит..." Куда уж грустней -- зареветь можно. 
 -- Да уж... 
 Витька заиграл "Смешное сердце". 
 Вошел дядя Володя, аккуратненько отряхнул шляпу у по-рога и тогда только сказал: 
 -- Здравствуйте. 
 -- Здравствуйте, Владимир Николаич, -- приветливо от-кликнулась мать. 
 Витька перестал было играть, чтоб поздороваться, но увидел, что дядя Володя не смотрит на него, отвернулся и продолжал играть. 
 -- Дождик, Владимир Николаич? 
 -- Сеет. Пора уж ему и сеять. 
 Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, состоя-тельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмот-рит -- переставит. За время, пока он сюда ходил, он осмелел, вошел во вкус единоличного говорения -- когда слушают. 
 -- Пора... Сегодня у нас... что? Двадцать седьмое? Через три дня -октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал. 
 -- Лист облетел? -- спросил Витька. 
 -- Весь. Отдельные листочки еще трепыхаются, но... скоро и эти слетят. 
 Дядя Володя прошел к столу, вынул из портфеля бутылку шампанского. Поставил на стол. 
 -- Все играешь, Витя? 
 -- Играет! -- встряла мать. -- Приходит из школы и начи-нает -- надоело уж... В ушах звенит. 
 Это была несусветная ложь; Витька даже приостановился играть, изумленно глянул на мать... и продолжал играть. Во-обще Витьку удивляло, что мать, обычно такая живая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась. 
 -- Хорошее дело, -- похвалил дядя Володя. -- В жизни пригодится. Вот пойдешь в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты -- в Красном уголке на баяне трениро-ваться. 
 -- На баяне не тренируются, -- сказал Витька. -- Трени-руются на турнике. 
 -- А на баяне что же делают? 
 -- Репетируют. 
 Дядя Володя снисходительно посмеялся... Посмотрел на мать, показал глазами на Витьку. 
 -- Все знают. 
 -- Ну, они нынче... 
 Витька тоже посмотрел на дядю Володю... И ничего не сказал. Продолжал играть "Смешное сердце". 
 -- Садитесь, Владимир Николаич. Садитесь. 
 -- Если талант есть -- большое дело, -- продолжал дядя Володя, сев за стол. -- С талантом люди крепко живут. 
 -- Наоборот, -- опять не выдержал Витька. -- Юрка гово-рит: талантливым всегда первым попадает. 
 -- Витя!.. 
 -- Какой Юрка? 
 -- Да мальчик тут один... по соседству, -- пояснила мать. -- Давайте, Владимир Николаич... 
 -- С плохими товарищами не знайся, -- сказал дядя Во-лодя. 
 -- Да он хороший мальчик... учится хорошо. На квартире здесь живет. Витя, ты если сел играть, играй. 
 -- Играю. 
 -- Попадает, Виктор, не талантам, попадает... неслухам, грубиянам -этим попадает, верно. А талант... -- это талант. Ну, и учиться, конечно, надо -- само собой. 
 -- Вот учиться-то... -- Мать строго посмотрела на Вить-ку. -Лень-матушка!.. Вперед нас, видно, родилась. 
 Витька поддал на баяне. 
 -- Витька, смори маленько. В ушах, правда, звенит. 
 -- Плохо с учебой, Виктор? 
 -- Чего только не делаю: сама иной раз сяду с ним: "Учи! Тебе ведь надо-то, не мне". Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Был бы отец-то... Нас-то много они слушают! 
 -- Отец-то пишет, Виктор? 
 -- А чего ему писать? -- отвечала мать. -- Алименты свои плотит и довольный. А тут рости как знаешь. 
 -- Алименты -- это удовольствие ниже среднего, -- заме-тил дядя Володя. -- Двадцать пять? 
 -- Двадцать пять. 
 -- Стараться надо, Виктор. Маме одной трудно. 
 -- Понимали бы они... 
 -- Ты пришел из школы, сразу раз -- за уроки. Уроки приготовил -поиграл на баяне. На баяне поиграл -- пошел погулял. 
 Мать вздохнула. 
 Витька играл "Смешное сердце". 
 Дядя Володя открыл бутылочку шампанского. 
 -- Как она у нас -- пук! -- засмеялся он, довольный. 
 -- Надо наклонять, -- встрял Витька, -- тогда и "пук" не будет. 
 -- Шампанское должно пу... стрелять, -- авторитетно сказал дядя Володя. -- Прошу вас, Агриппина Игнатьевна. -- И дядя Володя опрокинул шампанское в большой рот. 
 -- Х-у-у, -- сказал он и поморгал маленькими глазами, -- в нос дает. 
 Витька захохотал. 
 Мать с укоризной поглядела на него. 
 -- Держите, Агриппина Игнатьевна. 
 Мать тоже выпила... И долго улыбалась и вздрагивала. 
 -- Стремиться надо, Витя, -- продолжал дядя Володя, на-ливая еще два фужера. 
 -- Уж и то говорю ему: "Стремись, Витька..." 
 -- Говорить мало. Что говорить! 
 -- Как же воспитывать-то? 
 Дядя Володя кивнул головой, приглашая Грушу опроки-нуть фужерчик. 
 -- Ху-у-у, -- опять сказал он. -- Все: пропустили по пово-ду воскресенья, и будет. -- Дядя Володя закурил. -- Я ведь злоупотреблял, крепко злоупотреблял... 
 -- Вы уже рассказывали. Счастливый человек -- сократи-лись... Взяли себя в руки. 
 -- Бывало, утром на работу идти, а от тебя, как от цикло-на, -- на версту разит. Зайдешь, бывало, в парикмахер-скую -- не бриться, ничего -откроешь рот, он побрызгает, тогда уж идешь. Хочешь на счетах три положить -- кладешь пять. 
 -- Гляди-ка! 
 -- Да. В голове -- дымовая завеса, -- обстоятельно рас-сказывал дядя Володя, полагая, что это и занимательно, и поучительно. -- А у меня еще стол напротив окна стоял, в одиннадцать часов солнце начинает в лицо бить -- пот гра-дом!.. И мысли же комичные возникают: в ведомости, допус-тим, написано: "Такому-то на руки семьдесят пять рублей". А ты думаешь: "Это ж сколько поллитр выйдет?!" Хе-хе... И ведь начинаешь делить, вот что самое любопытное. Делить начинаешь невольно! 
 -- До чего можно дойти! -- сочувственно заметила мать. -- Ай-яй! 
 -- Гораздо дальше идут. У меня приятель был -- тот все по ночам шанец искал... 
 -- Что это? 
 -- Шанс. Он его называл -- шанец. Один раз искал-искал, и показалось же ему, что кто-то позвал с улицы, шагнул с балкона -- и все, не вернулся. 
 -- Разбился? 
 -- Ну, с девятого этажа... Он же не голубь мира. Когда летел, успел, правда, крикнуть: "Эй, вы что?!" 
 -- Сердешный, -- вздохнула мать. 
 Дядя Володя посмотрел на Витьку. 
 -- Отдохни, Виктор. Давай в шахматы сыграем. Запол-ним вакум, как у нас главный говорит. Тоже бросил пить и не знает, куда деваться. Не знаю, говорит, чем вакум заполнить. Давай -- заполним. 
 Витька посмотрел на мать. 
 Мать улыбнулась. 
 -- Ну отдохни, сынок. 
 Витька с великим удовольствием вылез из-под баяна... Мать опять взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой. 
 Дядя Володя расставлял на доске фигуры. 
 -- В шахматы тоже учись, Виктор. Попадешь в какую-ни-будь компанию: кто за бутылку, кто разные фигли-мигли с женским полом, а ты -- раз -- за шахматы: "Желаете?" К тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как? 
 -- Трояк. 
 -- Плохо. Литературу надо назубок знать. Вот я хожу пешкой и говорю: "Е-два, Е-четыре, как сказал гроссмейс-тер". А ты не знаешь, где это написано. А надо бы знать. Дви-гай. 
 Витька походил пешкой. 
 -- А зачем говорить-то: "Е-два, Е-четыре..."? -- спросила мать, наблюдая за игрой. 
 -- А -- шутят, -- пояснил дядя Володя. -- Шутят так. А люди уже понимают: "Этого голой рукой не возьмешь". У нас в типографии все шутят. Ходи, Виктор. 
 Витька походил фигурой. 
 -- А вот пили-то, -- поинтересовалась мать, -- жена-то как же? 
 -- Жена-то? -- Дядя Володя задумался над доской: Вить-ка сделал неожиданно каверзный ход. -- Реагировала-то? 
 -- Да, реагировала-то? 
 -- Отрицательно. Из-за этого и разошлись, можно ска-зать. Не только из-за этого, но большинство из-за этого. Вот так, Витька! -- Дядя Володя вышел из трудного положения и был доволен. -- Из-за этого и горшок об горшок у нас полу-чился. 
 -- Как это? -- не понял Витька. 
 -- Горшок об горшок-то? -- Дядя Володя снисходительно посмеялся. -Горшок об горшок -- и кто дальше. 
 Мать тоже засмеялась. 
 -- Еще рюмаху, Владимир Николаич? 
 -- Нет, -- твердо сказал дядя Володя. -- Зачем? Мне и так хорошо. Выпил для настроения, и будет. Раньше не отказал-ся бы. Я ведь злоупотреблял... 
 -- Вы говорили уже. Не думаете сходиться-то? -- вдруг спросила мать. 
 -- С кем, с ней? Нет, -- твердо сказал дядя Володя. -- Де-ло принципа: она мне параллельно с выпивкой таких... ве-щей наговорила... Я, по ее мнению, оказываюсь -- "тоскливый дятел". 
 Мать и Витька засмеялись. Но мать тотчас спохватилась. 
 -- Что же это она так? -- сказала она якобы с осуждением той, которая так образно выразилась. 
 -- Сильно умная! -- в сердцах сказал дядя Володя. -- Пускай теперь... 
 Пока дядя Володя волновался, Витька опять сделал удач-ный ход. 
 -- Ну, Виктор!.. -- изумился дядя Володя. 
 Мать незаметно дернула Витьку за штанину -- уступи, мол. Витька протестующе дрыгнул ногой -- он вошел в азарт. 
 -- Так, Витенька... -- Дядя Володя думал, сморщившись. -- Ты так? А мы -- вот так! 
 Теперь Витька задумался. 
 -- Детей-то проведуете? -- расспрашивала мать. 
 -- Проведую. -- Дядя Володя закурил. -- Дети есть дети. Я детей люблю. 
 -- Жалеет сейчас небось? 
 -- Жена-то? Тайно, конечно, жалеет. У меня сейчас без вычетов на руки выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь -- тридцать восемь метров, обстановка... Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей -- любо глядеть. Домой придешь -- сердце радуется. Включишь телевизор, постановку какую-нибудь посмотришь. Хочу еще софу ку-пить. 
 -- Ходите, -- сказал Витька. 
 Дядя Володя долго смотрел на фигуры, нахмурился, по-трогал в задумчивости свой большой, слегка подкрашенный нос. 
 -- Так, Витька... Ты так? А мы -- так! Шахович. Софы есть чешские... Раздвижные -- превосходные. Отпускные по-лучу, обязательно возьму. И шкуру медвежью закажу... 
 -- Сколько же шкура станет? 
 -- Шкура? Рублей двадцать пять. У меня племянник час-то в командировку в Сибирь ездит, закажу ему, он привезет. 
 -- А волчья хуже? -- спросил Витька. 
 -- Волчья вообще не идет для этого дела. Из волчьих дохи шьют. Мат, Витя. 
 Дождик перестал, за окном прояснилось. Воздух стал чистый и синий. Только далеко на горизонте громоздились темные тучи. Кое-где в домах зажглись огни. 
 Все трое некоторое время смотрели в окно, слушали глу-хие звуки улицы. Просторно и грустно было за окном. 
 -- Скоро зима, -- вздохнула мать. 
 -- Это уж -- как положено. У вас батареи не за... Хотя у вас же печное! Нет, у меня паровое. С пятнадцатого затопят. Ну, пошел. Пойду включу телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю. 
 Дядя Володя надел у порога плащ, шляпу, взял портфель... 
 -- Ну, до свиданья. 
 -- До свиданья. 
 -- Виктор, а кубинский марш не умеешь? 
 -- Нет, -- сказал Витька. 
 -- Научись, сильная вещь. На вечера будут приглашать. Ну, до свиданья. 
 -- До свиданья. 
 Дядя Володя вышел. 
 Через две минуты он шея под окнами по тротуару, осто-рожно обшагивая отставшие доски, -- серьезный, сутулова-тый, положительный. 
 Мать и Витька проводили его взглядами... И долго мол-чали. 
 -- Так это что же, -- не скрывая изумления, заговорила мать, -- он так и будет ходить теперь? Чего же ходить-то? 
 -- Тоже ж... один кукует, -- сказал Витька. -- Вот и ходит. Гнать его в три шеи! 
 -- А? 
 -- Так и будет ходить. А чего ему? 
 Мать все никак не могла понять: 
 -- Нет, так чего же тогда ходить? Нечего и ходить тогда. 
 Витька о чем-то вдруг задумался. 
 Дня через два они с Юркой решали одну хитроумную за-дачу. Волновались, спорили. 
 Тут же, в избе, у порожка, старик Наум налаживал улей. 
 -- Если тут вот подпилить, он здесь наступит -- она толь-ко вон где сработает. Она же не достанет его. -- Так рассуж-дал умный Юрка. 
 -- Пошто не достанет? 
 -- А рычаг-то вот где! Вот -- нога наступила, а вот -- ры-чаг, а вот аж где голова. 
 -- Ну, а как? 
 -- Надо рычаг ближе... И под тротуаром маленько под-рыть... 
 -- Кого эт там пилить-то собираетесь? -- спросил старик. 
 -- Кто собирается? -- поспешно сказал Витька. -- Никто не собирается. 
 -- Пакостить чего-нибудь надумали? 
 -- Одно на уме! -- воскликнул Витька. 
 -- Это у вас одно на уме: где бы напакостить. 
 -- Дед, -- вступил Юрка, -- надо сперва доказать, потом уж говорить. Чего же зря-то говорить? 
 -- Да ну его, -- прошептал Витька. -- Я понял: надо доску короче выбрать. Эти, другие, все маленько с виду подпор-тить, а эту нарочно сверху подновить -- чтоб он на нее и на-ступил. Понял? Он наступит... Понял? 
 -- А вдруг другой кто-нибудь пойдет и наступит? 
 Витька об этом не подумал. 
 -- А знаешь как? Как ему выходить, я выскочу и незамет-но чурбак вытащу. А до этого чурбачок будет подпирать, чтоб никто не провалился. У нас там ходят-то -- в день три человека. Я это все там сделаю. 
 И опять было воскресенье. Опять приходил дядя Володя. Приносил бутылку шампанского... Опять играли с Витькой в шахматы, опять говорили с матерью о сервантах, коврах и... алкоголиках. Долго, нудно... 
 А теперь дядя Володя стоял у порога и обстоятельно, нудно прощался. 
 -- Ну, до свиданья. 
 -- До свиданья, до свиданья, -- говорила мать. 
 -- Виктор, сейчас в моду входит летка-енка. Не умеешь? 
 -- Не умею. 
 -- Красивый танец. 
 -- Все равно не умею. 
 -- А вы, Агриппина Игнатьевна?.. Не умеете? 
 -- Не умею. 
 -- Вообще-то... это... я бы на вашем месте научился. По-пробуйте. 
 -- Кто, я, что ли? -- удивилась мать. 
 -- Да. 
 -- Танцевать?.. Или на баяне? 
 -- Нет, танцевать. Есть одно обстоятельство... Ну, ладно, потом. До свиданья. 
 -- До свиданья. 
 -- У меня тут родственники... У нас один диссертацию за-щищает... Ну, ладно, потом. До свиданья. 
 -- До свиданья. 
 Дядя Володя вышел. 
 Мать не знала, сердиться ей или смеяться. 
 -- Так и не отелился. Мычал, мычал -- и никак. Вот же смешной человек! 
 -- Сейчас он у нас... захохочет, -- тихонько сказал Вить-ка, глядя в окно. 
 В окне показался дядя Володя -- серьезный, даже не-сколько важный... 
 Вдруг дядя Володя делает руками -- так, и его по шляпе хлопает доска... 
 -- Хватить миндальничать! -- сказал дядя Коля. Они раз-говаривали с матерью в большой комнате. А в маленькой го-ренке сидел грустный Витька и катал по столу бильярдный шар. -- Дальше еще хуже будет. Испортим парня... Завтра по-едет ко мне и поживет пока. До зимних каникул хотя бы. Не реви, не хуже делаю, не хуже. Наоборот, мои ребятишки ему там по школе помогут. 
 Мать Витькина плакала, вытирала слезы концом платка. 
 -- Жалко, Коля... Сердце запеклось, ничего тебе и ска-зать-то путем не могу... Жалко... 
 -- Да что, насовсем, что ли! -- убеждал брат. -- Да было бы хоть далеко!.. Двадцать верст -- эка! Ну, приедешь когда, попроведуешь... До Нового года-то пускай поживет. Не даст он вам тут дело наладить, не даст. А наладить надо. И зря ты про мужика так думаешь, зря. Хороший мужик... 
 -- Да больно уж он какой-то... 
 -- Какой? А тебе что, красавца кудрявого... 
 -- Да не красавца! У него же разговоров больше нету: пить бросил да мебель покупает. 
 -- Ну и что, хорошее дело. 
 -- Да что же -- все об одном да об одном. 
 -- Ну, рад, что бросил, вот и говорит про это. Потом, не знаю, конечно, но ему тоже, наверно, охота с лучшей сторо-ны себя показать. Вот -- мебель покупает. Бабам же нынче что -- лишь бы не пил да деньги зря не мотал. Вот он и жмет на это. Его тоже понять надо. Мой тебе совет: не торопись с выводами. Подожди. А Витьку я заберу. И не переживай: хуже не будет. Будет только лучше. 
 -- У тебя у самого там тесно... 
 -- Ничего. 
 -- Да Нюра бы не осердилась. Скажет -- во-от, еще пле-мянника привез. Своих мало! 
 -- Ну и дура будет, если так скажет. Да и не скажет сро-ду -- поймет. Давай, нечего думать. Испортим парня. А так -- мы его счас оторвем от всяких его дружков да от улицы, он волей-неволей за книжки сядет. Пусть поживет в деревне, пусть... Давай, собирай его -- прямо счас и поедем. Чего тя-нуть-то? Да и мне надо сегодня же вернуться... Давай. Где он? 
 -- Там. 
 Дядя Коля заглянул в комнату. 
 -- Да где? 
 -- Нету?! -- испугалась мать. -- Мать пресвятая Богоро-дица!.. Здесь был! 
 Дядя Коля подошел к окну, тронул створки -- они рас-пахнулись. 
 -- Не пужайся -- здесь он где-нибудь. В окно вылез. 
 Мать кинулась сразу к Юрке. 
 Витька был там. Юрка и Витька сидели на лавочке, дед лежал на печке, но не хворал, а так -- погреться залез. Мол-чали. 
 Быстро вошла встревоженная мать. 
 -- Витька... Здравствуйте! Ох, Витька... -- Мать успокои-лась, но еще не могла отойти от быстрой ходьбы. -- Что же ты ушел, сынок? Там дядя Коля ждет... 
 Витька, Юрка и старик молчали. 
 -- Пойдем домой. -- Матери стало неловко, потому что она почувствовала в их молчании суд себе. 
 -- Что, Витька... в ссылку ссылают? -- сказал старик. 
 -- В какую ссылку?! -- вспыхнула мать. -- Что ты, дедуш-ка, говоришь-то! 
 -- Да я шутейно, -- успокоил старик. -- Так я... болтанул. В гости он поедет. Хорошее дело. 
 -- Пойдем, Витя, -- опять сказала мать. 
 Витька сидел. Молчал. 
 -- Я не в осуждение говорю, -- продолжал старик. -- Кого осуждать? Такая теперь жизнь. Но вот раньше понимали: до семнадцати годов нельзя парня из дома трогать. У нас тада вся деревня на отхожий промысел ходила... И вот, кто поум-ней был -- отцы-то, те до семнадцати лет сына в город не от-пускали. Как ушел раньше, так все: отстал человек от дома. Потому что -не укрепился, не окреп дома, не пустил ко-решки. А как раньше время оторвался, так все: начинает его крутить по земле, как лист сухой. Он уж и от дома отстал, и от крестьянства... А потому до семнадцати, что надо полю-бить первый раз там, где родился и возрос. Как полюбил на месте -дома, так тебе это и будет -- родина. До самой твоей смерти. Тосковать по ей будешь... 
 -- Чего ты, дедушка, мелешь лежишь! -- осердилась мать. -- "Полюбил", "не полюбил"... Чего попало! Пойдем, Витька. 
 Витька встал... Подал Юрке руку. 
 -- Пока. 
 -- До свиданья. Пиши. 
 -- Ладно. Ты тоже пиши. До свиданья, деда. 
 -- До свиданья, Витька. Не забывай нас. 
 -- Господи, прямо как на войну провожают... -- не могла скрыть удивления мать. -- Или, правда, -- на заработки куда. Он едет-то -- двадцать верст отсюда! К дяде родному. 
 -- Это хорошо, -- опять сказал старик. -- Чего же? 
 Потом, когда шли по улице, мать сказала: 
 -- Тебе там хорошо будет, Вить. 
 Витька молчал. 
 -- Неохота? 
 Витька молчал. 
 Мать тоже замолчала. 
 Зато дома мать выпряглась. 
 -- Никуда он не поедет, -- заявила она брату с порога. -- Не пущу. Вот. 
 Дядя засмеялся. 
 -- Ну, конечно, не надо: а то он там... потеряется. Заблу-дится. Волки его съедят... Витька, а ты-то чего? Тоже, как ба-ба, елки зеленые! Чего ты? Мужик ты или не мужик?.. 
 Ехали в деревню к дяде в легком коробке, сытая сильная лошадь бежала податливо. Коробок мягко качался на рессо-рах. 
 -- Витька, почему ты не учишься, как все люди, -- хорошо? 
 -- Все, что ли, хорошо учатся! У нас в классе семь двоеч-ников. 
 -- А тебя разве самолюбие не заедает, что ты попал в эту семерку? 
 Витька промолчал на это. 
 -- И все семь -- мальчишки? Или и девчонки есть? 
 -- Одна. Мы ее жучим, чтоб она исправлялась. Она бес-толковая. 
 Дядя захохотал. 
 -- Дак а себя-то... ха-ха-ха!.. Себя-то чего не жучите? О какие!.. А вы-то чем умнее -- такие же двоечники, как она. А? Витьк? 
 -- Она к нам не касается. Она же работать не пойдет. 
 -- Во-он вы куда-а!.. -- понял дядя. -- Вот оно что. Та-ак. Ну и кем, например, ты хочешь работать? Когда подрастешь мало-мало. 
 -- Шофером. 
 Дядя даже сплюнул в огорчении. 
 -- Дурак! Вот дурак-то! Это вас кто-нибудь подговаривает там? Или вы сами придумали -- с работой-то? 
 -- Сами. 
 -- Вот долдоны-то! А учителя знают про ваш уговор? 
 -- Нет. По восемь классов мы как-нибудь кончим... 
 -- Тьфу! -- расстроился дядя. -- Хоть поворачивай и вы-давай всю эту... шайку. Ты думаешь, шофером -- хитрое де-ло? Это ведь кому уж деваться некуда, тот в шофера-то идет. Голова садовая! Ну, ничего, ничего! Я возьмусь за тебя. Шо-фером!.. Да это уж кого приперло: грамотешки нет -- ну, в шофера. А так-то его бы черт туда затолкал, в шофера-то. А тебе... Ну, ничего, я тебя направлю на путь истинный. Ты у меня пятерочник будешь -- на удивление всем. 
 А ехали лесом, воздух в лесу был зеленый. Тишина пуга-ла. Витьке было интересно... И грустно. 
 Ох, то-о... -
 запел вдруг дядя негромко, задумчиво, -
 ...То не ве-ете-ер ве-етку клонит, 
 Ох, да не дубра-авушка-а шумит: 
 То-о мое, ох, мое сердечко сто-онет, 
 Как, ох, как осе-енни-ий лист дрожи-ит... 
 И замолчал. И задумался. 
 -- Эх, Витька-а, -- сказал дядя невесело, -- махнулся б я с тобой годами. Эх, и махнулся бы -- не глядя! Я б -- не то что учиться, я бы черту рога свернул. Знаю теперь, как их свернуть можно, только... Но нам, Витька, война дорогу пере-ехала. Война, будь она проклята. Не война, так я б теперь высоко-о летал. Да-а... А ты учиться не хочешь. Глупыш ты та-кой. 
 -- Мама же вон не воевала, а тоже не выучилась. 
 -- Мама не воевала, зато с голоду пухла здесь... Мама лет с пятнадцати работать пошла. Чего ты на маму киваешь? Счас не то время. Счас ты бо-ольшого дурака сваляешь, если не выучишься. Большого, Витька. Попомни мое слово. 
 ...Приехали в деревню затемно. 
 Распрягли во дворе лошадь, дали ей овса. 
 -- Ну, пойдем знакомиться... Не робей, там все свои. 
 В большой прихожей избы сидела за столом одна только круглолицая, ясноглазая, чем-то отдаленно напоминающая Витькину мать девушка, учила уроки. 
 -- Знакомьтесь, брат с сестрой, -- сказал дядя Коля. 
 -- Это Витя? -- радостно спросила девушка. 
 -- Витя. Собственной персоной. -- Дядя разделся, взял у Витьки чемодан. -- Раздевайся, Витька, будь как дома. Где все-то? Мать... 
 -- Телевизор у Баевых смотрят. 
 -- А наш чего же? 
 -- Опять сломался. Раздевайся, Витя! Давай, я тебе помо-гу. Ну?.. Меня Ольгой зовут... -- Ольга помогла Витьке снять пальтишко. Была она рослая, красивая и очень какая-то про-стая и приветливая. Витьке она очень понравилась. 
 -- Надо же: такие глаза, и парню достались! -- засмеялась Ольга. 
 Глаза у Витьки, правда, девичьи: большие, синие. Витька смутился. Нахмурился. 
 -- Ты сперва не глаза разглядывай, -- строго сказал отец, -- а давай-ка накорми нас. Потом уж глаза разгляды-вай. А потом сделаешь мне его отличником. Срок -- три ме-сяца. 
 В городке дела хоть медленно, но подвигались к заверше-нию. 
 В одно воскресенье Владимир Николаич пригласил Гру-шу к себе домой. 
 Шли принаряженные по улицам городка. 
 -- Меня тут... некоторые знают... -- предупредил Владимир Николаич, -могут окликнуть или позвать... куда-ни-будь. 
 -- Куда позвать? 
 -- В пивную. Не надо обращать внимания. Ноль внима-ния. Я их больше никого не знаю, оглоедов. Чужбинников. Я сейчас опять на почете стал... Меня в приказах отмечают. Они злятся. Им же ведь все равно: уровень, не уровень -- лезут!.. 
 -- А самого-то не тянет больше к ним? 
 -- К ним?! Я их презираю всех до одного! 
 -- Хорошо, -- искренне похвалила Груша. -- Это очень хорошо! Теперь жить да радоваться. 
 -- Я и так пропустил сколько времени! Я бы уж теперь главным был. 
 -- А теперь-то еще опасаются пока главным-то ставить? 
 -- Я думаю, что уже не опасаются. Но дело в том, что у нас главным работает старичок... Он уже на пенсии вообще-то, но еще работает, козел. Ну, вроде того, что -- неудобно его трогать. Но думаю, что внутреннее решение они уже при-няли: как только этот козел уйдет, я занимаю его кабинет. 
 Пошли через городской парк. 
 Там на одной из площадок соревновались городошники. И стояло много зрителей -- смотрели. 
 Владимир Николаич и Груша остановились тоже, по-смотрели... 
 -- Делать нечего, -- негромко сказал Владимир Никола-ич, трогаясь опять в путь. 
 -- А у вас, Владимир Николаич, я как-то все не спрошу, родные-то здесь не живут? 
 -- Здесь! -- почему-то воскликнул Владимир Никола-ич. -- Тут вот в чем дело: они все на известном уровне, а я -- отстал, когда принялся злоупотреблять-то. Ну, и... намети-лось такое охлаждение. -- Владимир Николаич говорил об этом, не сожалея, не огорчаясь, а как бы даже злясь на этих, которые "на известном уровне". -- Но они об этом еще круп-но пожалеют. Я им не... это... не мальчик, понимаешь, кото-рого можно сперва не допускать к себе, потом, видите ли, до-пустить. У меня ведь так: я молчу, молчу, потом ка-ак покажу зубы!.. Меня же вот в районе-то -- все же боятся. Как выез-жаю куда с ревизией... А дело в том, что меня иногда как сильного бухгалтера просят из других учреждений съездить обревизовать на местах. Как приезжаю, так сразу говорят: "Дятел прилетел!" Страх и уважение нагоняю. Меня же ничем не купишь. Сколько уж раз пытались: то барана под-сунут, то намекнут: мол, шифоньер по заказу сделаем или книжный шкаф... Фигу! А один раз поехал в промартель, тут вот, километров за сорок, ну, сижу в конторе. Приходят: "Владимир Николаич, мы тут валенки хорошие катаем... Мо-жет, скатать?" Что ж, давайте, говорю. Я заплачу по прейску-ранту, все честь по чести. Это не возбраняется. Ладно. Через два дня приносят валенки. Так они что сделали: чтоб угодить мне, взяли да голенища-то несколько раз -- вот так вот -изогнули, изогнули... Раза в три слой получился. 
 -- Как бурки? 
 -- Как бурки, только это не бурки, а нормальные вален-ки, но с голенищами такая вот история. Ладно. Я помалки-ваю насчет голенищ. Сколько, спрашиваю, стоит? Да ничего, мол, не надо. Кэ-эк я дал счетами по столу, как заорал: це-на?! Полная стоимость по прейскуранту! И -- развернуть голенища, как у всех трудящихся!.. Я вам покажу тут!.. 
 Прохожие, некоторые, стали оглядываться на них -- Вла-димир Николаич всерьез кричал. 
 -- Потише, Владимир Николаич, -- попросила Груша. -- А то оглядываются. 
 -- Да, да, -- спохватился Владимир Николаич. -- Это не очень интеллигентно. Горячность чертова... 
 И вот пришли они домой к Владимиру Николаичу. 
 Этакая уютненькая квартирка в пятиэтажном кирпичном ковчеге... Вся напрочь уставленная и увешанная предметами. 
 -- Ну-те-с... вот здесь мы и обитаем! -- оживленно сказал хозяин. 
 И стал вежливо, но несколько поспешно предлагать Груше: снять плащик шуршащий, болонью, сесть в креслице, полистать журнал с картинками -- с журнального столика на гнутых ножках... Вообще дома он сделался суетливым и чего-то все подхихикивал и смущался. И очень много говорил. 
 -- Раздевайтесь. Вот так, собственно, и живем. Как нахо-дите? Садитесь. Я знаю, вы сейчас скажете: не чувствуется в доме женской руки, женского глаза. Что я на это скажу? Я скажу: я знаю! Не хотите? -- журналишка... Есть любопыт-ные картинки. Как находите квартирку? 
 -- Хорошо, хорошо, Владимир Николаевич, -- успела сказать Груша. 
 -- Нет, до хорошего тут еще... Нет, это еще не называется хорошо. -Владимир Николаевич налаживал стол: появи-лась неизменная бутылка шампанского, лимоны в хрустальной вазочке, конфеты -- тоже в хрустальной вазочке. -- Хо-рошо здесь будет... при известных, так сказать, обстоятельст-вах. 
 -- Холодильник-то как? В очереди стояли? 
 -- В очереди. Мы вместе в очереди-то стояла, а когда ра-зошлись, я сходил да очередь-то переписал на новый адрес -- на себя. Она даже не знает -- ждет, наверно. -- Владимир Николаич посмеялся. -- Ругает, наверно, советскую власть... Прошу! Сейчас мы еще музыку врубим... -- Владимир Нико-лаич потрусил в другую комнату и уже оттуда сообщил: "Мост Ватерлоо"! 
 И из той комнаты полилась грустная, человечнейшая ме-лодия. 
 Владимир Николаевич вышел довольный. 
 -- Как находите? -- спросил. 
 -- Хорошо, -- сказала Груша. -- Грустная музыка. 
 -- Грустная, -- согласился Владимир Николаич. -- Иной раз включишь один, плакать охота... 
 Груша глянула на него... И что-то в лице ее дрогнуло -- не то жалость, не то уважение за слезы, а может, -- кто зна-ет? -- может, это любовь озарила на миг лицо женщины. 
 -- Прошу! -- опять сказал Владимир Николаич. 
 Груша села за стол. 
 -- Нет, жить можно! -- воскликнул Владимир Николаич. И покраснел. Волновался, что ли. -- Я так скажу, Агриппина Игнатьевна: жить можно. Только мы не умеем. 
 -- Как же? Вы говорите, умеете. 
 -- В практическом смысле -- да, но я говорю о другом: душевно мы какие-то неактивные. У меня что-то сердце вол-нуется, Груша... А? -Владимир Николаич смело воткнулся своим активным взглядом в лицо женщины, в глаза ей. -- Груша! 
 -- А? 
 -- Я волнуюсь, как... пионер. Честное слово. 
 Груша смутилась. 
 -- Да чего же вы волнуетесь? 
 -- А я не знаю. Я откуда знаю? -- Владимир Николаич с подчеркнутым сожалением перевел взгляд на стол, налил в фужеры шампанского. -- Выпьем на брудершафт? 
 -- Как это? -- не поняла Груша. 
 -- А вот так вот берутся... Дайте руку. Вот так вот берут, просовывают, -- Владимир Николаич показал как, -- и вы-пивают. Вместе. М-м? 
 Груша покраснела. 
 -- Господи!.. Да для чего же так-то? 
 -- А вот -- происходит... тесное знакомство. М-м? 
 -- Да что-то я... это... Давайте уж прямо выпьем? 
 -- Да нет, зачем же прямо? Все дело в том, что тут образу-ется кольцо. 
 -- Да неловко ведь так-то. 
 -- Да чего тут неловкого?.. Ну, давайте. Смелей! Музыка такая играет... даже жалко. Неужели у вас не волнуется серд-це? Не волнуется? 
 -- Да нет, волнуется... Господи, чего говорю-то?.. Зачем говорить-то об этом? 
 -- Да об этом целые книги пишут! -- взволнованно вос-кликнул Владимир Николаич. -- Поэмы целые пишут. 
 Груша все никак не могла уразуметь, почему надо выпить таким заковыристым образом. 
 -- Ну?.. -- торопил Владимир Николаич. Он и правда волновался. Но жесты его были какие-то неуверенные, неза-вершенные. -- Ну? А то шампанское выдыхается. 
 -- Да давайте прямо выпьем, какого лешего мы будем ко-собочиться-то? 
 -- Так образуется два кольца. Неужели непонятно? После этого переходят на "ты". 
 -- Ну и перейдем на "ты"... без этих фокусов. 
 -- Мы сломаем традицию. Традицию не надо ломать. Смелей!.. Просовывайте сюда вот руку... -- Владимира Николаича даже слегка трясло. -- Музыка такая играет!.. Мы ее потом еще разок заведем. 
 -- Вот наказание-то! -- воскликнула Груша. И засмеялась. 
 Витьку принялись подгонять в учебе сразу три отлични-цы: сестра Оля и две ее подружки, Лидок и Валя. Все девуш-ки рослые и, как показалось Витьке, на редкость скучные. Особенно Витька невзлюбил Лидок. Лидок без конца сосала конфеты и поглаживала Витьку по голове. Витька стряхивал ее руку и огрызался. Девушки смеялись. 
 -- Ну! -- скомандовала Оля. -- Повторим домашнее зада-ние. 
 -- Хоть уж в воскресенье-то... -- попробовал было увиль-нуть Витька. Но Оля была непреклонна: 
 -- Никаких воскресений! Ты у нас будешь... Циолков-ским. 
 -- Нет, он у нас будет Жолио Кюри. -- Лидок погладила Витьку по голове. -- Верно, Витя? 
 -- Да иди ты! -- Витька так тряхнул головой, что у него шея хрустнула. 
 Девушки засмеялись. 
 -- Не хочет. А кем же ты хочешь, Витя? 
 -- Золотарем. 
 Лидок не знала такой профессии. Решила, что это что-то связанное с золотом. 
 -- Ну, Витя, это тяжело. Это где-то в Сибири -- там хо-лодно. 
 Витя, в свою очередь, посмеялся от души. И не стал объ-яснять невестам, кто есть золотарь. 
 Сели за стол. 
 -- Ты таблицу умножения знаешь, конечно? -- начала Лидок. 
 -- Знаю, конечно. 
 -- Перемножь вот эти цифры. Только не сбейся. 
 Витька умножил скучное число на число еще более скуч-ное, получил скучнейший результат. 
 -- На. 
 -- Пра-ально. Еще. Тренируйся больше. 
 -- Ну и дура ты! -- не выдержал Витька. 
 Лидок сделала большие глаза и перестала сосать конфетку. 
 -- Витя, да ты что?! -- изумилась сестра Оля. -- Разве так можно? 
 -- А чего она?.. 
 -- Чего она? 
 -- "Тренируйся"... Кто же тут тренируется? Тренируются на турнике или в футбол. 
 -- А зачем же обзываться-то? Нехорошо это. 
 -- А еще -- городской! -- вставила Валя. 
 -- Они, городские-то, хуже наших, -- заметила Лидок. -- Получают там раннее развитие... и начинают. -- Она опять принялась сосать конфетку. -Давай дальше. Умножь от это на это. 
 Витька стал умножать. 
 Лидок склонилась над ним сзади и следила. 
 -- Непра-ально, -- сказала она. -- Семью осемь -- сколь-ко? 
 -- Пятьдесят шесть. 
 -- Ну... А ты сколько пишешь? 
 -- Шесть пишем... А! 
 -- Ну, о-от. 
 Витька принялся снова вычислять. 
 Лидок стояла над ним. 
 -- Та-ак, та-ак... 
 -- Перестань сосать свои конфеты! -- взорвался Витька. 
 Лидок толкнула ладошкой Витьку -- носом к тетрадке. 
 -- Умножай. 
 -- Дура, -- сказал Витька. 
 -- Папа! -- позвала сестра Оля. 
 Из горницы вышел дядя, строгий и озабоченный: он со-ставлял какой-то отчет, на столе в горнице лежал ворох вся-ких ведомостей. 
 -- Как же ему помогать? -- пожаловалась Оля. -- Он на нас говорит -"дуры". 
 -- Зайди ко мне, -- велел дядя Коля. 
 Витька без робости зашел к дяде в горницу. 
 -- Вот что, дорогой племянничек, -- заговорил дядя, стоя посреди горницы с бумажкой в руке, -- если ты будешь тут язык распускать, я с тобой по-другому поговорю. Понял? Я тебе не мать. Понял? 
 -- Понял. 
 -- Вот так. Иди извинись перед девками. Они целые не-весты уж, а ты... Сопляк какой! С ним же занимаются, и он же начинает тут, понимаешь... Иди. 
 Витька вышел из горницы. Сел на свое место. Девушки неодобрительно посматривали на него. 
 -- Попало? -- спросила Лидок. 
 Витька взял чистый лист бумаги... подумал, глядя на крупную Лидок... И написал размашисто, во весь лист: "ФИФЫЧКА". И показал одной Лидок. 
 Лидок тихонько ахнула, взяла лист и тоже что-то написа-ла. И показала Витьке. 
 "ШИРМАЧ ГОРОДСКОЙ" -- было написано на листе. 
 Витька не понял, что это такое. Взял новый лист и напи-сал: "СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА". 
 Лидок фыркнула, взяла лист и быстро написала: "ТЫ ЕЩЕ НЕ ДОРОС". 
 Витька долго думал, потом написал в ответ: "СВЕЖАСРУБЛЕННОЕ ДЕРЕВО ДУБ". 
 Лидок быстро нагнулась и выхватила лист у Витьки. И по-шла было с ним в горницу. 
 -- Ну давай умножать-то?! -- воскликнул Витька. -- Чего ты бегаешь-то туда-сюда? 
 Какой-то родственник Владимира Николаича защитил диссертацию. По этому случаю давался банкет в ресторане. Приглашены были и Владимир Николаич с Грушей. 
 Опять шли улицей городка. Опять было воскресенье; где-то из громкоговорителя рвалась железная музыка. 
 Шли под ручку. И были нарядны пуще прежнего. 
 -- Я вот этого знаю, -- негромко сказал Владимир Нико-лаич. -- Только не оглядывайся! Попозже оглянись. 
 Груша прошла несколько шагов и оглянулась. 
 -- Ну? И что? 
 -- Он раньше в Заготконторе работал... Мы однажды приехали с ним в командировку, он говорит: "У меня тут при-ятель в доме отдыха, пойдем к нему". Ну, пошли к прияте-лю... Выпили, конечно. И вот этот, который сейчас прошел-то, Струков его фамилия, берет гитару и начинает петь "Не шей ты мне матушка". Потом идет в прыгательный бассейн... А там какие-то соревнования по прыжкам были. Он идет с гитарой на самую вышку и прыгает солдатиком -- и поет. 
 -- Да он что?! 
 -- И что характерно: даже когда летел, он умудрялся иг-рать на гитаре. Потом вынырнул, вылил из гитары воду и все равно продолжал играть и петь. 
 -- В воде-то? Как же? 
 -- Ногами работал... Ну, конечно, сообщили на работу. Приходил ко мне: "Напиши, как свидетель, что я случайно сорвался". 
 -- Ну, и ты что? 
 -- Ничего. Что я, дурак, что ли? Он случайно зашел на вышку, случайно прыгнул, случайно плавал в бассейне и орал... Все случайно! Кто поверит? Не стал я ничего писать. 
 -- Ну, выгнали? С работы-то? 
 -- Наверно. Не знаю, не встречал его после. Наверно, вы-гнали. Таких спортсменов долго не держат. 
 -- Вот дурак-то! 
 -- Не дурак! Какой он дурак? Это так называемые духари: геройство свое надо показать. Я, если напивался, сразу под стол лез... 
 -- Под стол? 
 -- Не специально, конечно, лез, но... так получалось. Я очень спокойный по натуре. 
 В ресторане для банкета был отведен длинный стол у стены. 
 Приглашенные, некоторые, уже сидели за столом. Сиде-ли чинно, прямо. Строго поглядывали на другие столики, где ужинали, выпивали, курили, разговаривали... 
 Играла музыка, низенький, толстый человек пел ита-льянскую песню. 
 -- Гордо, но -- с уважением, -- учил второпях Владимир Николаич, пока они с Грушей шли через зал к банкетному столу. -- Станут интересоваться, где работаешь, -- фабрика тонкорунного волокна. Все. Кем -- неважно. В поведении можно быть немного небрежнее. Вон та, в голубом платье... Да вон, вон!.. -зашипел Владимир Николаич, показывая глазами. -- Возле самовара-то! 
 -- Ну? 
 -- Эту опасайся насчет детского воспитания: она в садике работает, какая-то там начальница, -- загрызет... 
 -- За что? 
 -- Все. -- Владимир Николаич широко заулыбался, полу-поклонился всем и пошел здороваться с каждым отдельно. 
 Груша следовала за ним. На нее смотрели вопросительно, строговато. Женщина в голубом платье посмотрела даже по-дозрительно. Груша очень смущалась. 
 Наконец они сели на отведенное им место. Получи-лось -- напротив женщины в голубом, а по бокам пожилые и не очень пожилые, серьезные люди, явно не завсегдатаи рес-торанные, больше того, кажется, презирающие всех, кто в тот вечер оказался в ресторане. 
 Смотрели в зал, переговаривались. Делали замечания. Не одобряли они все это -- весь этот шум, гам, бестолковые раз-говоры. 
 -- А накурено-то! Неужели не проветривается? 
 -- Дело же в том, что туг специально одурманивают себя. Зачем же проветривать? 
 -- А вон та, молоденькая... Вон-он, хохочет... Заливается! 
 -- С офицером-то? 
 -- Да. Вы посмотрите, как хохочет! -- будущая мать. 
 -- Почему будущая? У них сейчас это рано... 
 -- Это уж вы меня спросите! -- воскликнула женщина в голубом. -- Я как раз наблюдаю... результат этого хохота. 
 -- А где наш диссертант-то? -- спросил Владимир Николаич. 
 -- За руководителем поехал. 
 -- За генералом, так сказать? 
 -- За каким генералом? 
 -- Ну, за руководителем... Я имею в виду Чехова, -- пояс-нил Владимир Николаич. И повернулся к Груше: -- У него руководитель -- какой-то известный профессор. 
 -- А ты говоришь, генерал. 
 -- Ну, генерал -- в переносном смысле, -- даже рассер-дился Владимир Николаич. Но говорил он негромко. -- Я шучу так. Ты тоже пошути с кем-нибудь... Состри чего-ни-будь. Чего сидишь, как... 
 Груша, изумленная таким требованием, посмотрела на своего жениха... И ничего не сказала. 
 -- Немножко будь оживленнее, -- уже мягче сказал Вла-димир Николаич. -Не теряйся, я с тобой. Покритикуй ал-коголиков, например. 
 Груша молчала. 
 А вокруг говорили. Подходили еще родственники и зна-комые диссертанта, здоровались, садились и включались в разговор. 
 -- Кузьма Егорыч, -- потянулся через стол Владимир Ни-колаич к пожилому, крепкому человеку, -- не находишь, что он слишком близко к микрофону поет? 
 -- Нахожу, -- кивнул пожилой, крепкий. -- По-моему, он его сейчас съест. 
 -- Кого? -- не поняли со стороны. 
 -- Микрофон. 
 Ближайшие, кто расслышал, засмеялись. 
 -- Сейчас вообще мода такая: в самый микрофон петь. Черт знает, что за мода. 
 -- Ходит с микрофоном! Ходит и поет. 
 -- Шаляпин без микрофона пел... 
 -- Шаляпин! Шаляпин свечи гасил своим басом, -- ска-зал пожилой, крепкий. Сказал так, как если бы он лично зна-вал Шаляпина и видел, как тот гасил своим басом свечи. 
 -- А вот и диссертант наш! -- сказали родные. 
 К столу пробирался мимо танцующих мужчина лет сорока, гладко бритый, в черном костюме. И с ним -- пожилой, добрый, несколько усталый, очевидно, профессор. 
 Встали, захлопали в ладоши. Женщина в голубом окину-ла презрительным взглядом танцующих бездельников. 
 -- Прошу садиться, -- сказал диссертант. 
 -- А фасонит-то! -- тихо воскликнул Владимир Никола-ич. -- Фасонит-то! А сам на трояк, наверно, с грехом попо-лам натянул. Фраер. 
 -- Откуда ты такие слова знаешь? -- удивилась Груша. 
 -- Боже мой! -- в свою очередь удивился Владимир Ни-колаич. -Выпивать-то с кем попало приходилось. Нахва-тался, так сказать. 
 Захлопали бутылки шампанского. 
 -- Салют! -- весело сказал один курносый, в очках. -- В честь свежеиспеченного кандидата. 
 -- Товарищ профессор, ну, как он там? Здорово плавал? 
 Профессор вежливо улыбнулся. 
 -- За здоровье нового кандидата! -- зашумели. 
 Кандидат встал. 
 -- За здоровье наших дам! -- сказал он. 
 Это всем очень понравилось. 
 Выпили. Потянулись к закуске. Разговор не прекращался. 
 -- Огурчики соленые или в маринаде? 
 -- Саша, подай, пожалуйста, огурчики. Они соленые или в маринаде? 
 -- В маринаде. 
 -- А-а, тогда не надо. У меня сразу изжога будет. 
 -- Тебе подать в маринаде? -- спросил Владимир Нико-лаич Грушу. 
 -- Подай. 
 -- Саша, подай-ка, пожалуйста, в маринаде. Что там за огурчики?.. 
 -- А танцуют ничего. А? 
 -- Сергей... уже отметил. Слышите?! Сергей уже отметил: "Танцуют ничего". Засмеялись. 
 -- Подожди, он сам скоро пойдет. Да, Сергей? 
 -- Можно. А что? 
 -- Неисправимый человек, этот Сергей! 
 Владимир Николаич потыкал вилкой в огурчики, в са-лат... Потянулся поговорить с Кузьмой Егорычем. Но его как-то не замечали. 
 Поднялся курносый в очках. 
 -- Позвольте?! 
 -- Тише, товарищи! 
 -- Дайте тост сказать! Двинь, Саша. 
 -- Товарищи! За дам уже выпили... Это правильно. Но все-таки мы собрались здесь сегодня не из-за дам... 
 -- Да, не из-за их красивых глаз. 
 -- Да. Мы собрались... приветствовать нового кандидата, нашего Вячеслава Александровича. Просто, нашего Славу! И позвольте мне тут сегодня скаламбурить: слава нашему Славе! 
 Посмеялись, но недружно. 
 Курносый посерьезнел. 
 -- Мы надеемся, Слава, что ты нас... так сказать, не под-ведешь в своей дальнейшей деятельности. 
 Захлопали. Курносый сел было... Но тут же вскочил. 
 -- И позвольте, товарищи... Товарищи, и позвольте также приветствовать и поздравить, так сказать, руководителя, ко-торый направлял, так сказать, и всячески помогал, и являлся организатором руководимой идеи! За вас, товарищ профес-сор! 
 Опять захлопали. Дружно захлопали. 
 Еще закусили. Но больше налегали на разговоры. 
 Кузьма Егорыч и человек с золотыми зубами наладили через стол разговор с укорами. А так как гремела музыка, то и они тоже говорили очень громко. 
 -- Что не звонишь? -- спросил Кузьма Егорыч. 
 -- А? 
 -- Не звонишь, мол, почему?! 
 -- А ты? 
 -- Я звонил! Тебя же никогда на месте нет. 
 -- А я виноват, что меня нет на месте? 
 -- Ну, так позвонил бы хоть! Я-то на месте. 
 -- А я звонил вам, Кузьма Егорыч, -- хотел влезть в раз-говор Владимир Николаич. 
 -- А? -- не расслышал Кузьма Егорыч. 
 -- Я, говорю, звонил вам! 
 -- Ну и что? А чего звонил-то? 
 -- Да так. Хотел... это... 
 Но Кузьма Егорыч уже отвернулся. 
 -- А где бываешь-то? В командировках, что ли? -- опять стал допрашивать он человека с золотыми зубами. 
 -- В командировках, -- откликнулся тот. Но говорить ему не хотелось, он больше посматривал ни танцующих. 
 -- Ну, как? -- спросил Владимир Николаич Грушу. -- Ничего? 
 -- Ничего, -- сказала Груша. -- Долго тут будем? 
 -- А что? 
 -- Да ничего, просто спросила. 
 -- Не нравится, что ли? 
 -- Нравится. 
 -- Я уж думал, тебя перевели куда! -- кричал Кузьма Его-рыч. 
 -- Никуда меня не перевели. 
 -- Думаю, повысили его, что ли?! 
 -- Дожидайся, повысят! Скорей повесят. 
 -- Ха-ха-ха-ха!.. 
 -- Ну, что, Таисья Григорьевна? -- обратился Владимир Николаич к женщине в голубом. Но женщина в голубом по-стучала вилкой по графину и сказала всем: 
 -- Товарищи, давайте предложим им нормальный, хоро-ший вальс! Ну что они... честное слово, неприятно же смот-реть! 
 -- В чужой монастырь, Таисья Григорьевна, со своим ус-тавом не ходят. 
 -- Почему не ходят? Мы же в своей стране, верно же? Да-вайте попросим сыграть вальс. 
 -- Не надо. Не наше дело: пусть с ума сходят. 
 -- А вот это... очень неправильное суждение! В корне не-правильное! 
 -- Да хорошо танцуют, чего вы? -- сказал человек с золо-тыми зубами. -Я был бы помоложе, пошел бы... подергался. 
 -- Именно -- подергался. Разве в этом смысл танца? 
 -- А в чем? 
 -- В кра-со-те, -- отчеканила Таисья Григорьевна. 
 -- А что такое красота? -- все пытался тоже поговорить Владимир Николаич. -- А, Таисья Григорьевна? Если вы на-ходите, что, допустим, вот этот виноград... 
 -- Нет, Алексей Павлыч, вы что, не согласны со мной? 
 -- Согласен, согласен, Таисья Григорьевна, -- сказал че-ловек с золотыми зубами. -- Конечно, в красоте. В чем же еще? 
 Владимир Николаич помрачнел. 
 -- Пойдем домой? -- предложила Груша. 
 -- Подожди. Неловко. Поймут как позу. 
 -- Саша, Саш!.. У тебя Хламов был? -- разговаривали за столом. 
 -- Был. Позавчера. 
 -- Ну, как он? 
 -- Он в порядке! 
 -- Да? Устроился? 
 -- Да. 
 -- Довольный? 
 -- Что ты!.. 
 -- Пойдем, Володя, -- еще сказала Груша. 
 Владимир Николаич вместо ответа постучал вилкой по графину. 
 -- Друзья! Минуточку, друзья!.. Давайте организуем летку-енку? В пику этим... 
 -- Да что они вам?! -- вконец рассердился человек с золо-тыми зубами. -- Люди танцуют -- нет, надо помешать. 
 Владимир Николаич сел. 
 Помолчал и сказал негромко: 
 -- Ох, какие мы нервные! Ах ты, батюшки!.. 
 Взял фужер с шампанским и выпил один. 
 -- Володя, ты что это? -- встревожилась Груша. 
 -- Какие мы все... воспитанные, но слегка нервные! -- не мог успокоиться Владимир Николаич. -- Зубы даже из-за этого потеряли. 
 Никто не слышал его. Их с Грушей как будто даже и не было за столом -никто с ними не общался, никому не было до них дела. 
 -- Какие мы все нервные! Да, Таисья Григорьевна?! -- повысил голос Владимир Николаич, обращаясь к женщине в голубом. -- Воспитанные, но слегка нервные. Точно? 
 Таисья Григорьевна внимательно посмотрела на него. 
 -- Нервные, говорю, все!.. -- Владимир Николаич на-сильственно посмеялся. 
 -- Что, опять? -- спросила Таисья Григорьевна. 
 -- А вы только не смотрите, не смотрите на меня таким... крокодилом-то: я же не в детсадике. Верно? Что вы на меня так смотрите-то? 
 К Владимиру Николаичу повернулись, кто сидел ближе и слышал, как он заговорил. 
 Владимир Николаич встал. 
 -- Пойдем! -- велел Груше. 
 И они вышли из-за стола... И пошли... 
 За столом замолчали. Смотрели вслед им. 
 Пробрались через танцующих... 
 Надели в гардеробе плащи... 
 И вышли из ресторана. 
 -- Что с тобой? -- спросила Груша. 
 Владимир Николаич молчал. 
 -- Зачем надо было так уходить?.. 
 -- Помолчи! -- резко сказал Владимир Николаич. Но спохватился, что -резко... Взял Грушу под руку. -- Не сер-дись. 
 -- Чего ты на них так? 
 -- В гробу я их всех видел! -- зло и громко сказал Влади-мир Николаич. И еще добавил: -- В белых тапочках! 
 Витька ходил по избе и учил наизусть. 
 ...Вот и солнце встает, 
 Из-за пашен блестит, 
 За морями ночлег свой покинуло, 
 На поля, на луга, на макушки ракит 
 Золотыми потоками хлынуло. 
 Едет пахарь с сохой, едет -- песню поет, 
 По плечу молодцу все тяжелое... 
 Не боли ты, душа! Отдохни от забот! 
 Здравствуй, солнце да утро веселое! 
 Витька передохнул и еще повторил: 
 Не боли ты, душа! Отдохни от забот! 
 Здравствуй, солнце да утро веселое! 
 Подошел к окну и засмотрелся на улицу. 
 По улице, поднимая пыль, шло стадо коров... Коровы мычали. Хлопали ворота, впуская кормилиц. А где ворота не открывались, там коровы сами пробовали рогами поддеть их. Мычали. 
 Вошла сестра Оля. 
 -- Что не учишь? -- спросила. 
 -- Я выучил. -- Витька был настроен грустно. 
 -- Проверим, -- сказала Оля. Взяла учебник... -- Какое задавали? 
 -- "Утро". 
 -- Давай. С выражением. 
 Витька стал читать: 
 Звезды меркнут и гаснут. 
 В огне облака, 
 Белый пар по лугам расстилается. 
 По зеркальной воде, по кудрям лозняка 
 От зари алый свет разливается. 
 Птички солнышка ждут, птички песни поют, 
 И стоит себе лес... 
 -- Здравствуй! -- воскликнула Оля. -- Поехал. 
 -- Что? 
 -- Куда заехал-то? "Дремлет чуткий камыш...". 
 -- А-а! 
 Дремлет чуткий камыш. Тишь -- безлюдье 
 вокруг. 
 Чуть приметна тропинка росистая... 
 -- Ладно. Еще что? 
 -- Составить описание вечера в деревне. 
 -- Составил? 
 -- Составил. 
 -- Читай. 
 Витька прочитал: 
 -- "Вечер. Солнышко закатилось. Курицы залезли на длинные жердочки и заснули. Петух спел последний разок и тоже задремал. Ночью опять будет орать. Стало тихо. У нас в городе лучше". 
 -- И все? 
 -- Все. 
 Оля засмеялась. 
 -- Вечером вместе напишем. Я сейчас в кино бегу. "Длин-ные жердочки". -- Оля опять засмеялась. -- На -- письмо тебе от мамки. 
 Оля ушла, а Витька пристроился ближе к окну и стал чи-тать письмо. Читал, и письмо слегка подрагивало в его ру-ках... 
 Пришел дядя Коля с работы. 
 -- Здорово, Витька. Что это?.. От мамки? Ну-ка, чего она там? 
 Дядя Коля стал читать... Нахмурился, помычал, покусал губу... 
 -- Ну! -- сказал он огорченно. -- Так у нас ничего не выйдет: не успел отъехать, она уже... ночей не спит. Эдак она себе всю душу растравит и нам тут... Чего так-то уж? 
 Дядя Коля посмотрел на Витьку. 
 Витька пожал плечами. Промолчал. 
 -- Ты, Витька, читать читай, а к сердцу всякие эти... слова не допускай. Она -- женщина, а ты -- мужик, должен быть крепче ее. Садись и напиши ей: ты, мол, мамка, не бла-жи там, у меня, мол, все в порядке, и душу мне не береди та-кими письмами. Я сам ей напишу. Мы ее сюда в гости позо-вем. Пусть возьмет с недельку за свой счет и приедет. Ладно, Витька? 
 Витька кивнул головой -- ладно. 
 -- Не расстраивайся, -- сказал дядя Коля. И ушел в гор-ницу. 
 Витька посидел немного у окна... И вышел из избы. 
 ...И ушел он за деревню, на косогор... Сел и стал смотреть и степь. 
 Вечер был серый, темное небо образовало над степью крышу. Под этой крышей было пасмурно, тепло и простор-но. На западе сквозь тучи местами пробивалась заря. Ее не-яркий светло-розовый блеск делал общую картину еще пе-чальней. Стал накрапывать мелкий-мелкий теплый дождик. Витька свернулся калачиком и лег. Земля была тоже теплая. Витьке сделалось совсем грустно. Он думал о матери... 
 Он вспомнил, как мать разговаривает с предметами -- с дорогой, с дождиком, с печкой... Когда они шли в прошлом году из леса с грибами, она просила: "Матушка дороженька, помоги нашим ноженькам -- приведи нас скорей домой". Или, если печка долго не разгорается, она выговаривает ей: "Ну, милая... ты уж сегодня совсем что-то... Чего раскаприз-ничалась-то? Барыня какая". Витька любил мать, но они, к сожалению, не всегда понимали друг друга. Витьке, правда, очень хотелось быть шофером... А мать со слезами (вот еще не нравилось Витьке, что она часто плакала) умоляла его: "Учись ты ради Христа, учись, сынок! Ты видишь, такая те-перь жизнь пошла -- ученые-то вон как живут! Я осталась неученая, так хоть ты-то выучись. Нам с тобой надеяться не на кого". Этим ветеринаром, соседом, она все глаза протыка-ла Витьке. Когда он едет домой на своей машине, она всякий раз вздыхает и говорит: "Вот живет человек, Витька! Вот это -- живет". Верно, что из-за этого Витька и выстегнул его свинье глаз. Левый. Два дня караулил ее у забора с рогат-кой... 
 -- Матушка степь, помоги мне, пожалуйста, -- попросил Витька. 
 А в чем помочь, он сам хорошо не знал. Он хотел бы быть сейчас дома. А как это сделать? 
 Он незаметно заснул. 
 ...Разбудил его дядя Коля. 
 Когда Витька проснулся, дядя Коля стоял над ним и сни-мал с себя брезентовый плащ. Все сеялся нехолодный мел-кий дождик. Было совсем темно. 
 -- Замерз? -- спросил дядя Коля. 
 -- Не... 
 -- Нет... -- Дядя Коля поднял Витьку и стал закутывать в плащ. Плащ громко шуршал, а дождик тихонько шумел. -- Ох, Витька, Витька... обормот ты мой милый... -- Он взял Витьку на руки и понес. Тут только увидел Витька, что рядом стоит конь. -- Садись. 
 Витька устроился на теплой конской спине. Дядя Коля сел впереди в седло. 
 -- Ну, что? -- спросил он, когда поехали. 
 -- Ничего. 
 -- Тоскуешь без мамки? 
 Витька промолчал. 
 -- Что мне с вами делать? -- вздохнул дядя Коля. -- Охота помочь, и не знаю как. Вот же судьба, черт ее!.. Выпала. Стрел бы где-нибудь папу твово... родимого, я бы ему сказал пару ласковых. Дурак. Себе жизнь загробил и другим... Ду-рак, -- еще раз крепко сказал дядя Коля. -- Нашел радость в жизни. Пьют же люди, но не так же, чтобы все за ее, гадину, отдавать. Все, самое дорогое... 
 Дядя Коля закурил и долго молчал. 
 Ехали шагом. 
 Дождик перестал сеяться. Кое-где показались на небе звезды. По селу лаяли собаки. Разговаривали невидимые лю-ди, слышался молодой беспечный смех. Близко где-то били палкой по чему-то мягкому, по перине, наверно, и пригова-ривали: 
 -- Ты гляди, что делается -- пыли-то! Пыли-то! 
 -- Ничего, Витька... -- заговорил дядя Коля. -- Этот дядя Володя-то, он неплохой мужик. Пить хоть не будет. Не ви-тязь, конечно... но уж... что теперь? Черт его бей -- уж хоть такой: все хоть поможет вам. Все мужик в доме... 
 Витька представил почему-то, как дядя Володя танцует в их доме летку-енку. За него -- сзади -- держалась мать и тоже подпрыгивала. А за матерью подпрыгивали дед Наум, Юрка, разные молодые тети, подружки материны... 
 ...Когда приехали домой, у Витьки окончательно созрел план действий. 
 У ворог дядя Коля соскочил с коня, открыл одну воротину, впустил Витьку. 
 -- Расседлай его и насыпь овса. Седло в сенцы занеси -- дождь, наверно, опять будет. Я пошел на собрание. Сам раз-девайся и лезь сразу на печку. 
 Дядя Коля пошел от ворот и сразу пропал из виду, рас-творился в чернильной темноте. 
 Витька подождал, когда совсем затихнут его шаги, выехал из ворот, подстегнул коня... 
 Мерин разохотился в беге, нес ровно, быстро. Витька сперва ждал, что он где-нибудь споткнется, потом успокоил-ся. Дорогу конь находил сам. 
 ...К рассвету Витька приехал домой. 
 Мать спала, когда Витька въехал во двор. Она услышала стук копыт, вскочила. Прильнула лицом к окну. 
 Витька соскочил с коня, набросил повод на штакетину, постучал в дверь. 
 -- Кто там? -- Мать не на шутку испугалась. 
 -- Я, -- сказал Витька. 
 -- Витя?! -- Мать трясущимися руками долго отодвигала засов и все повторяла: -- Господи, да что же это?.. Господи!.. Витенька, родной ты мой-то! -- Она обняла сына, прижала к себе. -- Господи!.. Да ты как? А дядя Коля где? 
 -- Я один. 
 -- Оди-ин?! -- От испуга мать даже запела. -- Да ты что? Да как же? Да говори ты скорей, Господи!.. Не случилось ли чего с вами дорогой-то?! 
 -- Нет. -- Витька прошел в комнату, дождался, когда мать включит свет. Огляделся -- искал, видно, признаки присутствия в доме чужого человека. 
 Мать во все глаза смотрела на сына. 
 -- Да что случилось-то, Витька?! 
 -- Ничего. -- Витька присел на краешек кровати, долго молчал. И мать молчала, смотрела на Витьку... Какой-то он был странный, повзрослевший, что ли. 
 -- Мам... -- Голос у Витьки чуть дрогнул. -- Ты... замуж-то не выходи. Не надо. Я теперь послушный буду. Учиться... ладно уж -- хорошо буду. Мне только захотеть -- я сумею... -- Витька говорил негромко, с трудом. Смотрел куда-то в сторону. 
 Мать вспыхнула горячим румянцем, посмеялась -- со-всем некстати... 
 Заговорила торопливо, фальшиво как-то -- она что-то вдруг растерялась. 
 -- Да тебе кто сказал, что я замуж-то выхожу? Во!.. Ты от-куда взял-то? Ты что? 
 -- Пойду коня расседлаю, -- сказал Витька. 
 Когда он вышел, мать скоро натянула платьишко, покру-жилась по комнате, не зная, что сделать, потом села к столу и заплакала. Плакала и сама не понимала отчего: от радости ли, что сын помаленьку становится мужчиной, от горя ли, что жизнь, кажется, так и пройдет... так и пройдет теперь. 
 Когда Витька вошел, она еще плакала. 
 Витька сел напротив матери... Неловко, бережно тронул ее по волосам -погладил. 
 -- Не надо, мам. 
 -- Я ничего, сынок. Я -- так. Чаю хочешь? 
 -- Я насовсем приехал... 
 -- Ну и хорошо! Это хорошо, сынок. Я бы в субботу сама за тобой приехала. Плохо мне без тебя... Не могу. 
 ...Когда Витька засыпал уже в своей маленькой горенке, в своей родной кровати, он слышал неясно: приехал дядя Ко-ля. Обрывки разговора слышал. 
 -- Да уж вижу, вижу -- конь-то стоит. Отлегло от сердца... Чуток не рехнулся, ей-Богу, -- гудел дядя Коля. -- Ладно бы свой... А тут -вдвойне... 
 -- Утром... не рассвело хорошо, слышу: стук -- воротца стукнули... 
 -- Да, главное, пришел домой, разделся, лег уж -- я-то! Ну, спит, думаю. И мои -- тоже -- не хватились. А потом вспомнил: а чего же конь-то не заржал? А он у меня всегда: как прихожу откуда ночью, потихоньку всегда заржет. Со-скочил да в сарай -- нет коня... 
 -- Я-то думала: вы вместе ехали-то. Думаю, задержался где... 
 -- Думали, думали, -- сказал полусонный Витька. -- Я ду-мал, ты думал, он думал... Мы думали. 
 Потом, совсем уж сквозь сон, едва-едва -- слышал: 
 -- Да почему? Почему? Ты можешь толком мне объяс-нить? 
 -- Не могу. Сама толком не знаю: не лежит душа, и все. Хоть ты что! Сама себя уговаривала, убеждала -- не могу. Лучше век одна буду жить, только... Нет! Нет, нет и нет! 
 -- Во! -- удивился дядя Коля. -- Это даже суметь надо -- так опротиветь за короткий срок. Чем уж он так насолил-то? 
 -- Да, наоборот, все хорошо. Ни одного грубого слова... Нет, все хорошо. Только -- нет, и все тут. 
 -- Ну, на нет и суда нет. Насильно мил не будешь, не зря говорят. Ладно... Я думал, у вас выйдет что-нибудь... Ладно... 
 Дальше Витька не слышал. Заснул. 
 Проснувшись, Витька маленько поперебирал свое хозяй-ство: бильярдные шары, подковы, покрышку футбольного мяча, лампочку от автомобильной фары, зеркальце автомо-бильное... Все было на месте. 
 В прихожей комнате, на столе, лежала записка: 
 "Витя! Я поехала на базар. Поешь молоко и хлеб. Все в шкафу, скоро приду". 
 Витька открыл шкаф... Но есть не хотелось... Он вышел из дому. 
 Пошел к Юрке. 
 Старик и Юрка были дома. Очень обрадовались, увидев Витьку. 
 -- О!.. Кто к нам пришел-то! 
 -- Витька?.. Эгей! -- смешно обрадовался старик. -- На побывку, что ли? 
 -- Совсем, -- сказал Витька. 
 -- Совсем? -- удивился Юрка. 
 -- Совсем. -- Витька тоже был очень рад. Но он радость свою никогда особо-то не показывал. -- Чего делаете? 
 -- Чего делаем? -- переспросил старик. -- Мы тут, брат Витька, с разных сторон жизнь окружаем: я -- сзади, он -- спереду. Я себе гроб вот строгаю, вроде того, что досвиданькаюсь с ей, с жизней-то, а Юрка в лоб ей метит -переделать норовит. -- Старик и правда строгал какие-то доски, но вид у него был вовсе не печальный. -- Вот чем мы тут занимаемся, Витька. 
 Витька посмотрел на Юрку: правда ли, мол, что гроб-то?! Юрка кивнул, что правда. 
 -- Я уж тут убеждал, убеждал его -- бесполезно, -- сказал он. 
 -- Нет, тут вы меня не убедите. В своем гробике буду ле-жать... Своими руками сделанный. 
 -- Во дает! -- сказал Витька. 
 -- Я ее, каждую тесиночку-то, с лаской обделаю, аккуратно... Как жених в ем буду лежать! 
 -- Да зачем?! -- загорячился было Юрка. -- Что за... дикость такая? 
 -- Это не дикость. Какая дикость? У нас в деревне все старики так: кто мог, завсегда сам себе гроб делал. Что я, не знаю, какой мне гроб сделают? Тяп-ляп -- и готово. Лежи потом... в хреновом гробу. Там сук вылезет, там трещина... На кой мне это надо? Я лучше сам... все тут по-людски сделаю. 
 -- А что, заболел, что ли? 
 -- Ничего подобного. С пенсии -- опять заболею. А так -- ни одно ребрушко еще не ноет. А гроб... Сделаю -- пусть стоит, места-то не простоит. Вот так, ребятушки, так, орелики мои... Ничего тут удивительного нет: все помрем! Я уж, слава Богу, пожил. Да ишо поживем! Пенсия вон скоро... масла опять купим в магазине... -- Старик искренне засмеял-ся. -- По Юркиному учению -- это масло. Потом хворать по-лезу на печку... 
 -- Вот логика! -- сказал Юрка, тоже улыбаясь. -- Желез-ная. А чего ты приехал, Вить? 
 -- Да этот гусь-то... он больше не будет ходить. Мама не велела больше. 
 -- Да? 
 -- Да. 
 -- Давайте чай пить, раз такое дело! -- весело сказал ста-рик. Отложил рубанок, стряхнул с рубахи и со штанов струж-ки. -- Счас медку принесем, яблоков... Заварим чай с пара-ми. Слыхали такой -- чай с парами? 
 -- Нет. А как это? 
 -- А вот счас сделаем. Это меня один сибиряк научил... У их там холода страшенные, вот они и выдумали чай с пара-ми. Подмети пока, Юрка, а я за медом схожу. Подмети, чтоб и мы в чистоте посиживали и чаек попивали. Будем чаек по-пивать и беседовать. 
 Старик вышел, а Юрка взял веник и стал подметать. 
 -- Хорошо в деревне? -- спросил он. 
 -- Хорошо. Только скучно. 
 -- Ну, это ты... не понимаешь. Разве там скучно? Это ты один там оказался, поэтому тебе показалось скучно. А так-то там не скучно. 
 -- Может быть. Мне здесь больше нравится. 
 -- Ну, конечно, -- согласился Юрка. -- Хорошо, что ты приехал. 
 -- Я там скучал без вас, -- признался и Витька. 
 -- Мы тоже тебя тут вспоминали... 
 Вошел старик. 
 -- Вот и медок. Счас... загуляем, запьем и ворота запрем. Не журись, ребяты, -- не пропадем!