Аннотация: Увлекательнейшая повесть, где есть все: и тонкий психологизм, и присущий Кунину мягкий, ненавязчивый юмор, и приключения, которые никого не оставят равнодушным. --------------------------------------------- Владимир Кунин Путешествие на тот свет * * * Все это началось еще черт знает когда... В те замечательные и навсегда оставшиеся в истории России советские времена, когда в результате заботливого и мудрого постановления партии и правительства во всей нашей необъятной родине – «...с южных гор до северных морей...» – очереди за водкой по своей протяженности обскакали знаменитые московские мавзолейные очереди, завивавшиеся мрачной гигантской анакондой по Красной площади – от входа в усыпальницу вождя мирового пролетариата и дальше, вдоль Кремлевской стены, аж до середины Александровского сада. А уже там хвост этой фальшиво-скорбной провинциальной рептилии терялся в чаще околокремлевских дубрав и неподкупных милицейских нарядов того времени... * * * В этот эпохальный для всей страны год киносценарист Сергей Александрович Мартов сидел в сорока километрах от Ленинграда, на берегу Финского залива, в поселке Репино, среди песка и сосен, бесстрашных белок и осторожных ежей, в конце улочки с древним названием – Новая, в Доме творчества Союза кинематографистов СССР. Сидел он на втором атаже в своей постоянной комнате номер тридцать два и лудил очередные поправки к своему очередному сценарию. В этом ремесле Сергей Александрович был человеком опытным. К моменту постановления о насильственном внедрении трезвого образа жизни в сознание советского человека по сценариям Сергея Александровича было уже сделано десятка полтора больших художественных фильмов и штук тридцать коротких документальных. Все эти сценарии, а также две книжки и одна пьесочка (по собственному же киносценарию) были сочинены и написаны Мартовым именно в Репино, именно в этом Доме, именно в его тридцать втором номере. Он приезжал сюда ежегодно и сидел здесь безвылазно месяцев по пять. А то и больше. Только один сценарий Мартов написал в Болшево – подмосковном Доме творчества. Ленинградско-Репинский был в том году на ремонте. В Болшево Мартов тосковал по Репино, и работа у него шла там тяжко, нудно и неповоротливо... Картина по этому сценарию получилась более чем посредственной. Расхожее утешение любого драматурга, что, дескать, «в начале было слово...» и это «слово» просто бездарно прочтено режиссером-постановщиком, не уберегло от обид и унижений, которыми Мартов сам себя накрутил до отказа. Это он умел делать превосходно. Уже после выхода картины на экран Мартов как-то перечитал тот свой подмосковный сценарий и понял – сочиненьице-то слабенькое. «В неволе – не размножаюсь, – подумал тогда Мартов. – Носа из Репино больше не высуну!» И с тех пор даже для «Мосфильма» сочинял сценарии только в ленинградском Доме творчества. В Репино. Летом прикармливал знакомую отважную белку Фросю, которая нахально прыгала к нему на балкон с близко нависающей ветки дерева и лопала прямо у него с рук, а зимой, на свою беду, приваживал банду наглых и вороватых синиц. Синицам было глубоко наплевать на стук пишущей машинки, они ни черта не боялись, влетали через открытую форточку в комнату, склевывали все, что было съедобным, тырили и раздербанивали сигареты, а иногда и какали на рукопись, совершенно не смущаясь присутствием ее автора. Мартову было сорок семь. Когда-то он женился на Юленьке Кошич – молоденькой балерине из Малого оперного театра. А спустя несколько лет, в киноэкспедиции на Алтае, где снималась картина по его сценарию, закрутил сумасшедший роман с одной польской актрисой и, вернувшись в Ленинград, во всем признался жене. – Так будет честнее, – сказал тогда Мартов, внутренне восхищаясь собственной порядочностью. – Квартиру я, естественно, оставляю тебе, а машину... Не возражаешь? – Ну о чем ты говоришь! – всхлипнула Юленька. Речь шла о последней модели сорокатрехсильного «Запорожца», который по тем временам в небогатых кинематографических кругах имел статус сегодняшнего, прямо скажем, не самого дорогого «мерседеса». Развод прошел тихо и элегантно, без взаимных претензий и имущественных споров, под нескрываемые симпатии всего состава народного суда Выборгского района города Ленинграда. Спустя пару недель Юленька уехала с театром на гастроли во Францию, да там и осталась. Навсегда. Жгучий роман Мартова с польской актрисой как-то иссяк сам по себе и мягко растворился в повседневной житейской суете. Тем более что сразу после Юленькиного побега последовал категорический запрет «компетентных органов» на любые зарубежные поездки бывшего мужа бывшей артистки Малого театра Кошич Ю.И. – уважаемого члена Союза кинематографистов и Союза писателей СССР, лауреата Государственной премии, кинодраматурга Мартова С.А. Года через три титаническими усилиями двух творческих союзов этот запрет с Мартова был снят, и Сергей Александрович снова стал ездить во всякие заграницы, но с тех пор, да и в дальнейшем, ни разу не испытал даже малейшего желания хоть как-то изменить свое личное существование. Разве что поменял «Запорожец» на «Жигули» третьей модели. А спустя еще пару лет пересел на «девятку». Вот и все перемены. Время от времени около него возникали разные молоденькие барышни студенческого размера, и тогда главным для Мартова было уследить за тем, чтобы эти девицы достигали нормального половозрело – «употребительного» возраста, а не уголовно-наказуемого, щенячьего. Ибо бурная акселерация последних двух десятилетий прошлого века могла ввести в заблуждение даже очень опытного ходока... * * * Итак, представлен наш первый Персонаж того далекого времени – сорокасемилетний, бездетный, холостой и достаточно преуспевающий кинодраматург Сергей Александрович Мартов. Все по науке. Одновременно с представлением Персонажа начальной части этой истории... ...обозначено и Время Действия. Тогдашняя Эпоха: незабываемый государев указ о вреде пьянства, сразу же давший советскому народу грандиозный скачок благосостояния за счет резкого увеличения производства сивушного самогона во всех регионах нашей необъятной родины. Теперь его изготовлением счастливо занимались все слои советского общества – от вечно пьяных кочегаров пригородных котельных до умеренно пьющих действительных членов Академии наук. Причем академики гнали самогон намного качественнее, чем это делали кочегары... По тем же незыблемым канонам сюжетосложения названо и Место Действия начала этой истории – бывший финский курорт Куоккала, с 1939 года переименованный в советский поселок Репино. Улица Новая, 2, Дом творчества Ленинградского отделения Союза кинематографистов СССР, второй этаж, в конец коридора, комната № 32... ...где за пишущей машинкой сидел киносценарист Сергей Александрович Мартов и покорно «обозначал» переделки ряда незначительных сцен второго варианта своего сценария, вызвавшего некоторое недовольство в рядах бдительной редактуры. «Вы просите песен? Их есть у меня!» Вам нужны поправки к сценарию? А мне нужны деньги – пятнадцать процентов от договорной суммы, причитающиеся автору после принятия второго варианта. А уж если повезет и второй вариант примут как окончательный, и Госкино его утвердит, – то позвольте и окончательный расчетик получить. Тогда я на вас вообще болт забил!.. Вот мы в этой сценочке сейчас поменяем «Здрассте!» на «Здрассте вам с кисточкой!!!», перенесем действие из интерьера на натуру и будем считать, что эпизодик в корне переделан. Согласитесь, что в нем возникло совершенно иное звучание! Неужели сами не видите?.. Раздался стук в дверь. Мартов с удовольствием отодвинулся от письменного стола, потянулся и крикнул: – Да, да! Входите!.. Дверь распахнулась. В проеме стоял сорокалетний крепыш, бывший военный моряк, ныне коммерческий директор какого-то очень крупного предприятия – Петя Каретников. Никакого отношения к кинематографу Петя не имел, но был всегда и всем нужен и никому никогда ни в чем не отказывал. А мог Петя многое. И телефон поставить вне очереди, и с кооперативной квартиркой поспособствовать, и дубленочку прямо с базы получить, и осетринку горячего копчения, по его звонку, со стороны хоздвора Елисеевского вам вынесут... Да что там осетринку! А скольким деятелям разных искусств Петя автомобильчики помог получить? Прямо из Горького или из Тольятти, с заводов. Как поговаривали, специальной экспортной сборки – с веберовскими карбюраторами, с мишленовской резиной... Ну а уж когда весь актерский состав театра Товстоногова стараниями Пети Каретникова был автомоторизован, то, сами понимаете, на всех недоступных для простого люда спектаклях, а уж тем более премьерах на лучших местах восседал Петр Васильевич Каретников с супругой или с какой другой, не менее достойной дамой... Это тому золотому времени принадлежит острота Ефима Копеляна, сказавшего, что отныне первая сцена страны будет называться – «Драмкружок при гараже Большого драматического театра»... Вот почему Петя Каретников всегда был желанным гостем во всех сурово закрытых домах творчества – писательском, кинематографическом, вэтэошном, куда могли попасть только лишь члены этих творческих союзов. Здесь его все знали, здесь он был со всеми знаком, а с рядом очень известных личностей из мира искусств (особенно с теми, кто никогда ничего у него не просил – вроде Сергея Александровича Мартова) Петя Каретников искренне приятельствовал... А еще Петя, помимо своей прямой работы, истово заседал в разных горкомовско-исполкомовских комиссиях, мило и ловко выкраивая для себя любимого кучу весьма ощутимых трофеев с боевых полей своей бурной общественно полезной деятельности... * * * – Мартов, обедать идешь? – спросил Петя, оставаясь в проеме двери. – Заходи, не торчи в коридоре. Мартов встал, открыл небольшой холодильник, вытащил оттуда полбутылки «Столичной»: – Сейчас вот разомнемся по соточке и пойдем в харчевню. Очисти сырок плавленый и подели его по-братски. Закусим классикой жанра. – Ты где обычно теперь водку берешь? – с интересом спросил Петя. – Я ее обычно нигде не беру. Я ее покупаю в «Волне». Ресторанчик такой на берегу залива. Видел? – Но там же дикая наценка! – с укором сказал бережливый Петя. – А ты предлагаешь мне по нескольку часов давиться в магазинных очередях? – спросил Мартов и разлил водку по стаканам. – Давай! Петя поднял стакан, зачем-то посмотрел сквозь водку на свет и задумчиво проговорил: – Знаешь, старик, хоть и говорится, что связями не делятся, но... Я тебе дам один телефончик, позвонишь, скажешь, что от меня, и отоваришься без всяких очередей и наценок. Есть у меня один типчик по этой части. Из управления торговли. Будь здоров... Каретников недавно вернулся из какого-то полукругосветного плавания на каком-то роскошном круизном лайнере. За тяжкую и очень твердую валюту это советское судно возило гулять по свету не стесненных в средствах западных немцев и англичан. Петя же попал туда бесплатно, «по своим наработанным связям» – через Балтийское морское пароходство, собственное таинственное предприятие и наверняка Комитет государственной безопасности. Он даже был вписан в судовую роль, как «дублер второго пассажирского помощника». Вот уже несколько дней Мартов развесив уши слушал симпатичные и остроумные рассказы Каретникова об этом круизе, разглядывал фотографии, привезенные Петей из путешествия по морям и океанам. – Жаль, что я этого всего не видел, – завистливо вздохнул Мартов. – Хорошее кино можно было бы сделать... – Не боись, Мартов, – сказал Петя, аккуратно разрезая треугольный плавленый сырок на ровные половинки. – Я тебя сведу с одним писателем – своим бывшим сослуживцем, – он как раз на таких пассажирских судах черт-те сколько помполитом плавал – первым помощником. Он тебе про морские дела столько наговорит! – Ты это о чем? – удивленно спросил Мартов, разливая остатки водки по стаканам. – Вместе напишете киносценарий про такой круиз. Он жутко хочет в кино прорваться! Я уже пару его рассказов кое-куда пристроил. Сейчас он повесть заканчивает. Мне сказали, что он просто прирожденный прозаик! – Пошел ты, Петя, знаешь куда... Во-первых, я никогда не берусь сочинять с чужих слов и про то, чего не знаю, а во-вторых, я вообще не умею писать в соавторстве. Давай, Петро, маханем остатки водяры и пойдем в столовку. А то уже без четверти три, обед кончается, а я как поддам – так супчику хочу до смерти! Будь здоров, Петюня... * * * «Ну, Петя – шустрила! Придет же такое в голову...» Не хватало еще Мартову связываться с каким-то начинающим прозаиком. Мартов знал, что даже зубры советской романистики люто завидуют киносценаристам. Причина зависти четко поддавалась вскрытию при помощи всего двух самых примитивных арифметических действий – сложения и вычитания. За семьдесят пять страниц сценария для полнометражного фильма киностудии платили от шести до восьми тысяч рублей. В зависимости от имени и заслуг сценариста. Когда же фильм выходил на экран, то сценаристу еще доплачивали и «потиражные» – примерно полтораста процентов от договорной суммы. А это еще минимум девять тысяч. А то и больше... Итого за один сценарий – пятнадцать! При стоимости «Запорожца» в три с половиной тысячи рублей этот гребаный сценарист за одну свою тощенькую рукопись мог купить сразу четыре «Запорожца» или два с половиной «жигуленка»! В издательствах же за роман в пятьсот машинописных страниц писателю платили от четырех до шести тысяч. Минус налоги, то, се, пятое, десятое, и что? Максимум – полтора «Запорожца»... Отсюда и завистливо-презрительное отношение братьев-писателей к наглецам-сценаристам. Презрение, дивным образом уживающееся с неукротимым желанием тех же прозаиков жадно прильнуть к этой омерзительной, сладко и зазывно пахнущей кинокормушке... Когда же такое все-таки случалось, почти всегда возникал скандал. Даже очень хорошие прозаики не умели писать киносценарии. Не умели мыслить экраном, не умели «монтажно» выстраивать сцену. Не понимали, что вместо длинного – в страницу, хорошо написанного, страстного монолога можно просто сплюнуть в сторону и это будет намного выразительнее и точнее... Ну не могли братья-писатели уразуметь, что написание киносценария и сочинение романа – понятия абсолютно разные. Хотя и то и другое делается так называемыми литераторами. Это примерно то же самое, если попросить проктолога сделать офтальмологическую операцию – сменить в глазу помутневший хрусталик или снять катаракту. Вряд ли проктолог на это согласится. Если он, конечно, не полный идиот. А казалось бы – и тот врач, и этот... Не могли они понять, что кино в то время приносило от восьмисот до тысячи двухсот процентов прибыли от затраченных на него средств. А посему гонорар автору сценария – жалкая капля в океане тех денег, которые потом киносценарист принесет в советскую казну своим тоненьким сочиненьицем в семьдесят пять страничек! Даже если картина в итоге окажется полным дерьмом... – Слушай, Серега... А откуда у тебя такая редкая для русского человека фамилия – Мартов? – уже в столовой спросил Петя Каретников. – Не от тех Мартовых, ну... который... «левое крыло меньшевиков» и так далее? Или Мартов – твой псевдоним? – Ты хочешь узнать – не еврей ли я? – ухмыльнулся Мартов. – Да ну перестань!.. Как ты мог подумать?! – Мартов действительно псевдоним. Только не мой, а того меньшевика, ярого противника Великой Октябрьской и «красного террора» – Юлия Осиповича Цедербаума. Это ты знал? – Естественно! – Петя был хорошо образованным членом партии с интеллигентными предками. – Ну конечно! Чего это я спрашиваю?.. – рассмеялся Мартов. – Так вот, помер он, бедняга, где то за бугром в двадцать третьем... А мы, Петро, Мартовы исконно-посконные. Дед по отцу – протоиерей был, настоятель храма в Рыбинске. За что его с колоколенки и спихнули в девятнадцатом. Мамочка покойная – ярославско-купеческих кровей... А у тебя какие-то претензии к иноверцам? Петя тонко и почти искренне сыграл возмущение: – Прекрати сейчас же! Да у меня почти половина друзей... Я, к примеру, в этом круизе познакомился с одним совершенно потрясающим мужиком – главный доктор судна Витя Раппопорт... Виктор Семенович. Двадцать лет плавает! Я ему вот просто завтра же позвоню! Он приедет – ты увидишь. Судно сейчас в Бремерхафене на ремонте, а он в Ленинграде мается. Рейса ждет... Мужик, каких поискать! – Тут Петя на мгновение забыл о своем радужном интернационализме и по запарке добавил: – Хоть и еврей. * * * Приезд в Репино «потрясающего мужика» доктора Вити Раппопорта сыграл серьезную роль в дальнейших событиях. Накануне его визита Мартов смотался к заливу в ресторан, закупил бутылку «Столичной» с расплывшимся чернильным штампом на этикетке – «Ресторан „Волна“» и выпросил у знакомого шеф повара полстакана красной икры. Для представительства. Чтобы не ударить в грязь лицом перед главным врачом круизного лайнера. – Я тебе буду что-то должен? – деловито спросил Петя, показывая на водку и граненый стакан с икрой. – Могу упасть в долю. – Да Бог с тобой... – поморщился Мартов. – Хорошо, – быстро согласился Каретников. – Тогда я немного финской колбаски притащу и баночку крабов. У вас в Союзе писателей продовольственные заказы дают? – А хрен его знает... Наверно, дают. – Почему же ты не получаешь? Ты же член... – Член, член. Но во-первых, я один. Как говорится, «...ни любви, ни тоски, ни жалости – даже курского соловья...» А во-вторых, я же почти всегда здесь – в Репино, на всем готовом. На кой мне хрен за сто верст киселя хлебать? – А в Союзе кинематографистов такие продуктовые заказы есть? – Понятия не имею, – сказал Мартов. – Ты, Петя, давай вали на станцию, встречай своего доктора, а я схожу на кухню, попрошу девок приготовить чего-нибудь вкусненького... * * * С подачи уважаемого в широких деловых кругах человека – Петра Петровича Каретникова, водоплавающий доктор Виктор Раппопорт приготовился к знакомству с известным сухопутным киносценаристом Сергеем Мартовым самым серьезным образом. Из старого, потертого и неподъемного докторского портфеля под нервный смешок Каретникова были извлечены почти фантастические по тому времени бутылка шотландского виски «Лонг Джон», бутылка английского джина «Бифитер», французский коньяк «Наполеон» и литровая емкость советской экспортной водки «Золотое кольцо». К алкогольному параду прилагались два лимона и поразительная по своей красоте квадратная банка испанской консервированной ветчины. Последним и ударным номером в этом санта-клаусовском представлении была стеклянная баночка черной зернистой икры иранского происхождения!.. – О черт!.. – тихо проговорил Мартов, глядя на все эти роскошества. – А я тут со своим жалким пузырем «Столичной»... – Так прекрасно же, Сергей Александрович! – радостно воскликнул доктор Раппопорт. – Все равно не хватит! Поверьте опыту. И оказался прав. * * * ... Трехдневный загул в Доме творчества проходил «под большое декольте»! В комнате номер тридцать два накурено было так, что при полностью включенном освещении в туалет нужно было перемещаться на ощупь. Время от времени безвылазная пьянка комнатного разлива перемежалась периодическими и нетвердыми походами к берегу Финского залива в ресторан «Волна», массовой закупкой «Столичной» с чернильными штемпелями на этикетках, душераздирающим хоровым исполнением старых песен типа «Гремя огнем, сверкая блеском стали...» и «От Москвы до Бреста нет такого места...», а также разными мелкими безумствами в виде попыток подледного плавания брассом в замерзшем заливе и настойчивыми телефонными призывами каких-то барышень быстрого употребления... И замечательными рассказами Виктора Семеновича Раппопорта о морском житье-бытье, о дальних странах, об островах и штормах, о печальной и постыдной необходимости советских морячков торговать заграничным ширпотребовским барахлом – иначе не проживешь. Об обязательных презентиках и взятках в Балтийском пароходстве... О стукачестве, возведенном в категорию доблести и служебного роста... О пустяковой и трусливой контрабанде судовой команды – от мала до велика... И о массовом воровстве ни черта не боящихся береговых флотских начальников. ... В конце третьих суток, когда тайфун загула явно пошел на убыль из-за полного отсутствия каких-либо денег и физических сил, Петя Каретников могучим волевым напором «потянул одеяло на себя». Он заявил, что сейчас подгонит свою машину и отвезет Виктора Семеновича Раппопорта в Ленинград к его постоянному и трезвому месту жительства. Сдаст Витю жене и снова вернется в Репино. Где уже без малейшей капли алкоголя, просто под столовский супчик, они спокойно обсудят возможности Сережи Мартова попасть в такой вот круиз для создания киносценария о работе нашего советского лайнера в чуждых ему капиталистических водах Мирового океана... Раппопорт и Мартов переглянулись, не сообразили, о чем это так бодро вещает Петя, и только спросили – не боится ли видный ленинградский деятель Петр Васильевич Каретников садиться за руль после такой замечательной трехсуточной гомерической пьянки? – Для меня – двухсуточной, – спокойно поправил их Петя. – Со второй половины вчерашнего дня я капли в рот не брал. Мартов и Раппопорт вгляделись в Петю и поняли, что тот глаголет святую правду. В отличие от Виктора Семеновича и Сергея Александровича Петр Васильевич Каретников был чисто выбрит, свеж, бодр и весело напорист. – Какого же хрена ты вчера вечером вместе с нами валялся в снегу и вопил: «От Москвы до Бреста нет такого места...»? – плохо соображая, спросил тяжко похмельный Мартов. – Да... почему? – с заметным усилием произнес все еще сильно нетрезвый морской доктор Витя Раппопорт. На что Петя обаятельно улыбнулся и ответил им легко и незатейливо: – С волками жить – по-волчьи... Что? Когда Каретников благополучно отвез доктора Витю в Ленинград и вернулся в Репино, он разбудил спавшего мертвецким сном Мартова и рассказал ему, о чем они с ним – с Мартовым, оказывается, договорились за эти последние три дня. Из давней симпатии к творчеству Сергея Александровича Мартова Каретников, как бывший профессиональный моряк, а ныне – человек с неограниченными связями, будет поставлять Мартову материал и консультантов. У него уйма знакомых капитанов дальнего плавания, и они могут порассказать Мартову столько, что тому покажется, будто он сам по морям, по волнам обогнул весь земной шар раз двести... И Мартову останутся пустяки – всего лишь свести все это в одну сюжетную историйку, которая и ляжет в основу сценария. Кроме всего, какое-то время превосходным консультантом может быть и Витя Раппопорт! Он все равно будет болтаться в Ленинграде еще месяц в ожидании своего очередного рейса. Тем более что они с Мартовым так понравились друг другу... Это – раз. Второе. Еще до появления доктора Раппопорта в Репино Мартов заявил, что он никогда не будет писать о том, чего сам не видел. И Петя такую принципиальную позицию очень даже уважает. Поэтому сейчас Мартов набросает только трехстраничную заявку на киносценарий, чтобы у «Ленфильма» были все основания заключить с ним договор. Завтра же Мартов берет в двух творческих Союзах – писательском и киношном – рекомендательные письма для Балтийского морского пароходства, а Каретников договаривается там с кем надо, чтобы в один из таких круизных рейсов (за бесплатно – на халяву) пошел бы известный киносценарист, лауреат Государственной премии, автор таких-то и таких-то фильмов – Сергей Александрович Мартов! Тогда он своими глазами увидит все то, что увидел на таком судне Петя Каретников, и многое из того, о чем рассказывал ему Витя Раппопорт. И, вернувшись из круиза, напишет замечательный киносценарий! Да, кстати!.. Виктор Семенович Раппопорт может вот еще где пригодиться: чтобы отправиться в плавание, Мартову все равно придется проходить медицинскую комиссию на Фонтанке, в лечебном центре Балтийского морского пароходства... Обязательное условие для получения загранпаспорта моряка. А у Вити в этом центре все схвачено. Как говорится, без проблем. Но вот тут в травмированном трехсуточной поддачей мозгу Сергея Александровича Мартова возникло слабое подобие целой бури противоречивых чувств. Он всегда-то не переваривал тщательно выстроенные планы, попахивающие элементарным, расчетливым торгашеством. А уж после такой глобальной пьянки, когда внутри измученного алкоголем организма все дребезжит и умоляет о немедленной опохмелке, стратегически четкая разработка П. Каретникова проникновения С. Мартова на круизное судно показалась ему несвоевременной и отвратительной. Как он, сукин кот, вообще смеет предлагать ему, Мартову, подобное?! В смысле – халявный круиз на их говняном лайнере... Стоп, стоп, стоп!.. «Ямщик, не гони лошадей... Нам некуда больше спешить...» И вот так – каждый раз. Как только Мартов в какой-либо ситуации, требующей от него сурового и принципиального решения, начинает надувать щеки и гордо выпячивать грудку, выясняется, что сам он уязвим не меньше тех, в кого направлены его справедливые и высоконравственные стрелы. Ну, не получается, как в старом анекдоте: «вокруг все в дерьме, а Сергей Александрович Мартов – весь в белом...» А все почему? Во-первых, как всегда, – система, а во-вторых – слаб человек. И этому слабому человеку сейчас жутко хочется в кругосветное путешествие! По чужим морям и океанам в далекие города и страны, а вокруг иноземная речь, пальмы и золотая текила на раскаленном берегу, а на корабле вечерние коктейли, зовущие глаза молодых женщин... Воображение, резко истощенное алкоголем, рисовало Мартову этих женщин только в двух вариантах: или почему-то лишь в каком-то танцевальном салоне, в длинных скользящих платьях, или – полутемная каюта, за иллюминатором плеск волны, полураздетая барышня, высокие каблуки, чулочки, кружавчики там разные... И все! И понеслась по проселочной!.. Но для того чтобы примитивные подростковые видения сорокасемилетнего Мартова стали осязаемой реальностью, другого пути попасть на это валютное судно, кроме того, который рассчитал и предложил Петя Каретников, не было. – Выпить нету?.. – хрипло и неуверенно спросил Мартов. – Обижаешь, начальник! – победительно хохотнул Петя и вытащил из кармана куртки «маленькую». * * * Спустя две недели сценарная заявка была написана. Художественный совет одного из творческих объединений киностудии «Ленфильм» эту заявку принял, и с Мартовым был заключен договор на написание киносценария для полнометражного художественного фильма под условным названием «Обыкновенный круиз». Мало того, ему даже был выплачен аванс, который Мартов достаточно быстро прогулял вместе с Петей Каретниковым и его приятелями дальнего плавания. Петя пахал не покладая рук: он таскал к Мартову в Репино знакомых капитанов, первых помощников, штурманов, главных судовых механиков. Мартов принимал всех этих водоплавающих в своем тридцать втором номере Дома творчества Союза кинематографистов. Отлично одетые мужики с простоватыми и умными физиономиями приезжали в Репино уже «затаренными» – каждый примерно с таким же представительско-джентльменским набором, с каким впервые заявился к Мартову и Виктор Семенович Раппопорт. Морские мужики дальнего плавания умеренно и с любопытством выпивали с Мартовым и Каретниковым и со слегка отстраненной осторожностью отвечали Сергею Александровичу на все его заранее заготовленные вопросы. Эти игры «спрашивайте – отвечаем» Мартов беззастенчиво выстраивал по точной схеме сэра Артура Конан Дойла, у которого «доктор Ватсон сознательно задавал идиотские вопросы мистеру Шерлоку Холмсу, чтобы тот мог на них умно отвечать». Одновременно с вот таким, пока теоретическим, погружением Мартова в неизвестный ему материал шла и чисто организационно-административная работа – подготовка киносценариста Сергея Александровича Мартова к выходу в заграничные моря и океаны. Тут Петя Каретников просто превзошел самого себя! Стандартные письма Союза писателей и Союза кинематографистов с просьбами «...разрешить Мартову С.А., лауреату... заслуженному деятелю... одному из ведущих кинодраматургов... быть зачисленным в состав экипажа такого-то судна для изучения тяжелого и благородного труда советских моряков и последующего написания киносценария, который ляжет в основу будущего фильма...» стараниями Пети Каретникова попали в нужные решающие руки хозяев Балтийского морского пароходства и, возможно, других организаций, которые отвечали за чистоту рядов советских граждан, стремящихся за любые границы своей родины... Одновременно с движением писем по административной спирали Сергей Александрович Мартов при помощи Виктора Семеновича Раппопорта прошел необходимую медицинскую комиссию и получил «добро» на выход в море. Остались пустяки – формальное собеседование в обкоме партии, получение «паспорта моряка» и представление капитану судна. И как можно тщательнее подготовиться к трехмесячному плаванию по доброй половине акватории земного шара. А уж там-то!.. А море Черное, курорт и пляж, Там жизнь привольная чарует нас... Там море синее, морская гладь, Тебя так часто я там буду вспоминать. – время от времени теперь мурлыкал Сергей Александрович. Других морских песен Мартов не знал, а эту сладкую, щемящую, пахнущую магнолиями песенку привез несколько лет тому назад из Гагр, поразившись отважной и неординарной поэтической находке зарифмовать «пляж» и «нас». * * * Через три недели непрерывной деловой гульбы с капитанами Мартову позвонили из иностранной комиссии Союза писателей и сообщили, что в получении «паспорта моряка» ему отказано. – Кем? – спросил Мартов. – Не знаем. Кажется, обкомом. Беспартийный Мартов пришел в ярость и по совету знающих людей отправил большое возмущенное заказное письмо в Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза. Скорее всего это письмо не успело выйти даже за пределы Ленинградской области. Так как дня через четыре Мартова уже вызвали в областной комитет партии к инструктору обкома с фельетонно-искусственной фамилией Исправников. Мартов надел костюм, повязал галстук, который никогда не носил, а на лацкан пиджака нацепил золотую медаль лауреата Государственной премии, предназначавшуюся в основном для совращения половозрелых барышень. Исправников оказался инструктором, прямо скажем, невысокого полета. Он сидел третьим в большой и светлой общей комнате Смольного. Что, как ни странно, к стыду Мартова, еще более усилило его обиду. На мгновение ему показалось, что он достоин разговора с более высоким партначальником и в отдельном кабинете... Потом, еще много лет, его буквально передергивало от омерзения, когда он вспоминал себя в тот момент – в галстуке, с медалью на пиджаке, огорченного тем, что его, Мартова, приняли на ранг ниже, чем он есть на самом деле! На столе Исправникова лежало проштемпелеванное письмо Сергея Александровича в Центральный Комитет КПСС. Какие-то строчки (Мартов никак не мог разобрать какие) были аккуратно подчеркнуты тонким красным фломастером. Не поднимая глаз от стола, Исправников задушевно объяснил Мартову, что отказано ему в такой долгой и дальней командировке лишь в силу искренней заботы партии и правительства о его драгоценном здоровье. Дескать, у вас, Сергей Александрович, уже была одна операция на правой почке – камушки оттуда добывали... А вдруг и левая почечка камень начнет исторгать? Да еще в открытом море!.. А он у вас там есть. Камень. В левой почке. Что тогда? Знаете, сколько стоит такая операция за границей? Валютой! – Откуда это вам все про мои почки известно? – с ненавистью спросил Мартов. И тут впервые Исправников поднял на него глаза и негромко, тоном участкового, презрительно и отчетливо произнес: – Положено. * * * Сергей Александрович Мартов закрылся на три месяца в своем любимом тридцать втором номере репинского Дома творчества и написал другой сценарий. За счет чего и погасил авансовый долг по несостоявшемуся «Обыкновенному круизу». Сдал сценарий художественному совету студии, сел за баранку своего автомобиля и надолго уехал в Керчь, в мосфильмовскую киноэкспедицию, где снималась картина по его сценарию и по ходу съемок режиссеру были необходимы кое-какие сценарные переделки. * * * ... А потом настали и вовсе другие времена. В Западной Германии была издана книга коротких повестей Сергея Мартова. На самом деле это были его обычные киносценарии, написанные упругой, емкой и лаконичной прозой, как писали тогда почти все приличные сценаристы одной шестой части мира, обозначенной на советских географических картах красным цветом. На Западе книга имела хорошую и шумную прессу – она попала в тот самый переломный момент, когда Европа ждала вывода советских войск из Германии и все русское было притягательно и похвально. Под этот всеобщий прилив доброжелательности немецкий издатель сумел продать книгу Мартова в два десятка стран, где ее перевели на все мыслимые языки. Издатель прислал Мартову приглашение в Гамбург на так называемые публичные чтения, и Сергея Александровича неожиданно легко отпустили в эту поездку. Что-то за это время, видимо, все таки изменилось. Приоткрылись некогда наглухо запертые створки, многое перестало быть «государственным»; рассеялось казавшееся незыблемым; где-то растворились Исправниковы... Кстати! А ведь прав был тогда этот инструктор обкома с фельетонной фамилией, проявив глубокую урологическую осведомленность: пошел-таки камень у Мартова из левой почки! И именно за границей! Да с такой чудовищной почечной коликой, что Сергея Александровича прямо с какого-то его очередного выразительного «чтения» под тоскливый и монотонный немецкий перевод отправили в знаменитую университетскую клинику, почти в бессознательном состоянии от болевого шока. Но в одном верный боец партии товарищ Исправников тогда ошибся – он пророчил Мартову, что это произойдет с ним через месяц после разговора в обкоме и в открытом суровом море-океане. А случилось это только лишь через четыре года на замечательной северогерманской суше. И еще. Говоря о том, каких огромных валютных денег может стоить такая операция за границей, товарищ Исправников даже и вообразить себе не мог, что это может стоить ТАК дорого! Правда, все расходы по операции и пребыванию Мартова в клинике на себя любезно взяла организация под нескончаемо длинным названием – «VERWELTUNGSGESELLSCHAFT WORT». Или сокращенно «VG WORT». Что-то вроде советско-российского «Управления по охране авторских прав»... * * * С тех пор вот уже двенадцать лет Сергей Александрович постоянно живет в Гамбурге. * * * Живет холостяком, с каждым годом все чаще и чаще меняя приятельниц. И чем Мартов становится старше, тем его барышни оказываются все моложе и моложе... С российско-эмигрантской диаспорой Сергей Александрович почти не общается. Нет времени. Да и желания... Пишет книжки. Издался уже во многих странах на самых разных языках. Заканчивает книгу, отсылает ее в издательство и на пару месяцев улетает куда-нибудь из Гамбурга. То в Калифорнию, где у Мартова полно друзей, а оттуда на Гавайские острова, то в Испанию – в привычное местечко Ла-Мата, под Аликанте... Или в Париж, к Лильке Хохловой и ее сыну Андрюше Гуревичу – вдове и пасынку своего покойного корешка кинооператора Саши Чечулина, который снимал несколько картин по сценариям Мартова. А то и просто в Нью-Йорк, к старому другу, знаменитому Георгию Вайнеру, одному из братьев Вайнеров – основоположников советского детектива хорошего интеллигентного писательского качества... Дважды в год Мартов прилетает недельки на две, на три в Москву или Петербург, заключает договор с каким-нибудь издательством или продюсерской кинокомпанией и снова улетает в Гамбург – сочинять и отписываться. Как когда-то уезжал в Репино. На вопросы журналистов, желающих взять у Сергея Александровича интервью (а таких с каждым годом становится все меньше и меньше...) – почему Мартов живет в Германии, Сергей Александрович иронично-кокетливо выдает за экспромт давно придуманную остроту, говоря, что Гамбург – это его последний Дом творчества... * * * А пару лет тому назад у бензозаправочной станции «Aral», неподалеку от дома, в котором он уже одиннадцатый год снимал небольшую двухкомнатную квартирку, Мартов познакомился с двумя заезжими ленинградцами. Был поздний холодный осенний вечер. «Тойота» с российско-петербургскими регистрационными номерами стояла в стороне от бензиновых колонок, а ее хозяева внимательно всматривались в карту Гамбурга, разложенную на капоте машины, и время от времени оглядывались по сторонам, чтобы понять, где они находятся. Женщине было не больше тридцати двух – тридцати пяти, мужчина лет на восемь постарше. Джинсы, кроссовки... На ней – дорогая теплая парка с капюшоном, отороченным мехом норки, на мужчине поверх свитера крупной вязки – видавшая виды старая кожаная куртка. Мартов поставил свою гамбургскую «мазду» рядом с питерской «тойотой», заглушил двигатель и вылез из теплой машины на промозглый ветерок. И негромко по-русски спросил петербургских тойотовладельцев: – Помочь? На правах общей симпатии к японским автомобилям. * * * Мужчину звали Тимур Петрович Ивлев. Он был судовым врачом какого-то русского пассажирского судна. Его жена Таня на этом же корабле служила переводчиком. С английского и немецкого. Но немецкий язык для Тани был основным. В Гамбург их пригласил в гости один старый потомственный немецкий доктор – владелец небольшой наследственной частной хирургической клиники. Несколько лет тому назад они познакомились и подружились с ним в одном из рейсов их судна, которое совершало этакое «полукругосветное» туристическое путешествие с несколькими сотнями немецких и английских пассажиров на борту. В прошлом году, именно в это же самое осенне-штормящее время, когда судно стояло в Швеции, в тралеборгских ремонтных доках, на очередной профилактике и почти вся команда в количестве трехсот человек (за исключением десятка инженеров и техников) была отпущена в плановый отпуск, немецкий старик доктор гостил у Ивлевых в Санкт-Петербурге. В этом году, в такое же мертвое предзимнеотпускное время, Ивлевы своим ходом – на собственном автомобиле – приехали на пару недель в Мюнхен. Сейчас они возвращались из Ганновера. Тане очень хотелось побывать на знаменитой Ганноверской выставке... Старик поехать с ними не мог – слегка прихворнул, вот они без него и заблудились. – Выехали из Гамбурга по одной дороге... – сказал Тимур. – ...а вернулись совсем по другой! – закончила за него Таня. – Наверное, где-то проворонили съезд с автобана и въехали в город совершенно с другой стороны. – Ничего страшного, – улыбнулся Сергей Александрович. – Называйте адрес. – Розенштрассе, семь. Это в самом центре, – сказала Таня. – Рядом с Ратхаузом... – добавил Тимур. – Да знаю я, где эта Розенштрассе, – улыбнулся Мартов. – Садитесь в свою машину и поезжайте за мной. А я постараюсь поаккуратнее двигаться, чтобы вы меня в темноте не потеряли. Тимур и Таня воспротивились: – Что же это мы вас так напрягать будем, Сергей Александрович! Ну неловко же, ей-богу... Вы нам только покажите по карте, а уж потом мы сами как-нибудь выгребемся. – Дольше объяснять и показывать, – рассмеялся Мартов. – Садитесь, садитесь в свою «тойоточку»... * * * Потом совсем не по-немецки, а совершенно по-российски до начала третьего ночи сидели вчетвером на Розенштрассе в огромной прекрасной квартире старого хирурга, доктора медицины Зигфрида Вольфа. Приканчивали литровую бутылку двенадцатилетнего «Чиваса», за которой Мартов, собственно, и заезжал на автозаправочную станцию, так как все магазины к тому времени уже были закрыты. Благодаря чему случай и свел его – поначалу с Ивлевыми, а позднее и с доктором Вольфом. Разговор шел вперемешку на трех языках: с Мартовым Тимур и Таня говорили по-русски, с Вольфом Тимур разговаривал по-английски, Мартов на своем среднем немецком пытался поддерживать светскую беседу с хозяином дома, а Таня почти синхронно, очень вовремя помогала им сохранять живость непринужденной беседы... Выяснилось, что Таня и Тимур плавают на «Федоре Достоевском», где когда-то в одном из круизов и познакомились с доктором Зигфридом Вольфом, пребывавшем в то время на борту русского судна в качестве немецкого пассажира. – Погодите, погодите! – воскликнул Мартов. – Но на «Достоевском» главным доктором был Витя Раппопорт!.. Он, помню, даже ко мне в Репино приезжал... – Ну что вы, Сергей Александрович! Виктор Семенович еще в девяностом ушел из пароходства, когда все только начало разваливаться, – улыбнулся Тимур Ивлев. – Теперь на «Достоевском» я служу... – Господи... Вот ведь как в жизни бывает, – вздохнул Мартов. Это оказался тот самый круизный лайнер, куда почти полтора десятка лет тому назад Ленинградский обком партии так и не пустил лауреата Государственной премии, заслуженного деятеля искусств, члена Союза писателей и члена Союза кинематографистов СССР Сергея Александровича Мартова в трехмесячное плавание для сбора материала к киносценарию «об отважной и благородной работе советских моряков международного пассажирского флота»... Правда, и Таня, и Тимур появились на этом судне значительно позже, спустя несколько лет после того исторического решения партии, но тем не менее общность темы очень оживила новое гамбургское знакомство, вылившееся в обычную ленинградско-московскую ночную посиделку. Тем более что рейс, в котором Таня и Тимур познакомились и подружились со старым немецким хирургом, был для них более чем памятными, не боясь пышности выражения, чрезвычайно знаменательным для всех троих... Ибо этот рейс коренным образом отличался от всех предыдущих, да и последующих круизных рейсов. И так уж получилось, что Сергей Александрович Мартов, прихлебывая виски, с усмешкой, достаточно иронично, поведал Тане, Тимуру и доктору Вольфу историю давних лет – своей неудачной попытки совершить круиз на легендарном тогда «Федоре Достоевском». А доктор Вольф, Таня и Тимур, в свою очередь, нещадно перебивая друг друга, рассказали Мартову про тот самый чрезвычайный рейс, который доктор Зигфрид Вольф очень образно назвал «путешествием на тот свет». Может быть, по-немецки фраза доктора звучала менее роскошно, но Таня так уж перевела слова Вольфа на русский. Сергей Александрович выслушал эту историю с таким нескрываемым волнением и любопытством, что вдруг неожиданно встрепенулся, словно старая, застоявшаяся в деннике боевая кавалерийская лошадь, внезапно услышавшая резкий призывный раскат нервной распевной команды эскадронного трубача!.. «Вот из чего, черт подери, нужно делать сценарий!!! – завертелось в голове у Мартова. – Вот что могло стать бы настоящим кино!.. И название-то какое шикарное!.. Правда, слегка излишне претенциозное, зато, по сегодняшним рыночным меркам, очень даже кассовое – „Путешествие на тот свет“...» * * * Наверное, не очень крупным и примечательным событием будет псевдофилософское открытие стареющего человека, что с возрастом время так пугающе увеличивает скорость проживания, а каждый промелькнувший день твоего земного существования, каждый промчавшийся галопом час твоего бытия, каждая сверкнувшая и пролетевшая мимо «твоя» минута неумолимо становятся все дороже и дороже. Скорость исчезновения их в вечности катастрофически увеличивает стоимость следующих дней, часов и минут!.. И никаких твоих жизненных сил и накоплений явно не хватает для того, чтобы побороть эту чудовищную и неотвратимую инфляцию! Как бы ты ни надувал щеки и ни изнурял себя утренними зарядками, пробежками трусцой, бассейном, диетами и нетяжелыми гантелями. И все-таки, и все-таки... * * * Больше полугода, почти семь драгоценнейших месяцев своей уже немолодой шестидесятидвухлетней жизни, истратил Сергей Александрович Мартов на то, чтобы по крохам, разбросанным по всему миру, собрать сведения и подробности о том самом круизном рейсе, о котором ему так живописно рассказали Таня и Тимур Ивлевы и старый немец – доктор медицины Зигфрид Вольф. Но Таня и Тимур, да и доктор Вольф (еще в меньшей степени, чем Тимур и Таня), смогли поведать Мартову всего лишь внешнюю оболочку происшествия того незабываемого рейса (где они все трое в какой-то степени были участниками и свидетелями событий, происходивших тогда на борту лайнера... А Мартову было чрезвычайно важно понять, что же в то время творилось, как говорится, «за бортом» круизного судна! То, чего ну никак не могли знать ни шестьсот англо-германских пассажиров, ни триста человек русской команды «Федора Достоевского»! Свое собственное расследование Сергей Александрович начал, как и водится теперь, с Интернета, который, как ни странно, ни в коей мере не оправдал его ожиданий и надежд. Было десятка два сообщений о том, что произошло несколько лет тому назад с русским теплоходом «Федор Достоевский» у берегов Новой Зеландии, но сообщения эти были столь невразумительны и разноречивы, что всерьез принимать их во внимание было бы непростительной ошибкой. Нужен был контакт с людьми, которые непосредственно занимались тогда этим делом, – членами каких-нибудь экспертных комиссий по различным морским происшествиям, руководителями круизных фирм, которые фрахтовали русское судно, Интерполом, в конце концов... Кто-то же этим происшествием занимался вплотную?! И захотят ли эти люди разговаривать с ним – с Мартовым? С частным лицом, литератором, который представляет всего лишь самого себя. В давние советские времена в таких случаях можно было бы сотворить внушительные письма от Союза писателей и Союза кинематографистов, из которых сразу становилось ясно, что ты не кустарь-одиночка, пытающийся что-то там разнюхать, а представитель могучего клана советской творческой интеллигенции, интересы которой игнорировать не так уж просто, а иногда и опасно... Вот так-то! А говорят, что при Советской власти все было плохо. Хотя если попытаться четко воссоздать в памяти события прошлых лет, то в свое время два таких письма на роскошных бланках образца начала восьмидесятых так и не помогли Мартову попасть в «халявный» круиз именно на этот таинственный теплоход... Но будем справедливы: кто тогда преградил путь беспартийного Мартова к трапу «Федора Достоевского», наплевав на те замечательные письма? Это была Коммунистическая партия всего Советского Союза в лице инструктора Ленинградского обкома товарища Исправникова. Более сокрушительной силы в то время не существовало. Не то что компартия нынешняя – жалкие лилипутские свары и тайные съезды на московских задворках. Однако Мартову с чего-то нужно было начинать. Ивлевы рассказали, что у сегодняшней России собственного государственного международного пассажирского флота нет. Все было разворовано и утрачено еще в начале девяностых. Осталось два судна, которые тогда буквально за копейки перешли во владение к двум очень неглупым мужикам, бывшим сотрудникам Министерства морского флота СССР – Юрию Филипповичу Краско и Льву Анатольевичу Берману. Они и создали частную морскую российскую туристическую компанию «Посейдон» и даже умудрились восстановить не только суда, одним из которых был «Федор Достоевский», но и стародавние партнерские отношения с такими знаменитыми на весь мир морскими круизными фирмами, как английская «RBI» – «Роял-бритиш-интернэшнл» и немецкая «Оушн-тур-райзен». Мартов отыскал в компьютере московский рекламный сайт «Посейдона», выписал оттуда все телефоны фирмы и стал названивать в Москву. Назвал секретарям и помощникам руководителей фирмы несколько наиболее популярных фильмов прошлых лет, к которым он когда-то писал сценарии, представился автором пары своих самых шумных книжек, переизданных только в России раз по десять – пятнадцать, и наконец получил доступ к «главному телу». Им оказался один из совладельцев фирмы – Краско Юрий Филиппович. – Прилетайте, – сказал Краско. – Но если серьезно браться за эту тему, я подозреваю, что вам будет недостаточно разговоров только со мной и Берманом. Очевидно, вам придется связаться еще и с нашими партнерами по бизнесу в Лондоне и Бремене. Но тут уже мы со Львом Анатольевичем представим вас в лучшем виде. Ваша старая книжка про двух «чайников», которые уплыли на яхте из Союза в Израиль, у нас в «Посейдоне» уже давно стала настольной. Гостиницу забронировать? – Нет, спасибо, это мои проблемы, – ответил Мартов. Он снова позвонил в Москву и заказал себе номер в «Пекине», где останавливался всегда, когда его просили прибыть в издательство или какую-нибудь кинокомпанию. На следующий день Мартов вылетел в Россию. * * * Совладельцы «Посейдона» Юрий Филиппович Краско и Лев Анатольевич Берман были моложе Мартова всего лет на десять, но выглядели такими подтянутыми и ухоженными, что больше сорока ни одному из них дать было невозможно. Казалось, что они старательно и весьма успешно олицетворяют сегодняшний тип московских деловых людей с очень высоким уровнем ответственности и дохода. ... Две предыдущие встречи Мартова с Краско и Берманом проходили в их роскошном офисе на Большой Пироговской, где Мартов с разрешения хозяев фирмы все их рассказы писал на цифровой диктофон. А третья – заключительная – встреча, уже без каких бы то ни было записей, – в одном из самых дорогих ресторанов Москвы, в ЦДЛ – Центральном доме литераторов. К Союзу писателей этот ресторан теперь (слава Богу!) не имел никакого отношения. Когда-то, в советские времена, когда на «Мосфильме» снималась очередная картина по сценарию Мартова, он здесь бывал достаточно часто (хотя откровенно предпочитал уютный ресторан Дома кино) и отчетливо помнил роскошные облезлые и потрескавшиеся деревянные панели на стенах, затянутые клубами сине-серого сигаретного дыма; громкие, пьяные выяснения отношений братьев-литераторов – «Кто гениальней?..»; пожилых хамоватых и неопрятных официанток, которые служили при этой кормушке лет по двадцать и поэтому позволяли себе говорить завсегдатаям «ты» и нещадно их обсчитывать... Сегодня это был один из лучших и, как теперь стало модно говорить, «пафосных и престижных» ресторанов страны. Старый, знакомый деревянный зал отреставрирован с отменным вкусом. Удобная элегантная мебель, еда – превосходная, обслуживание – на высочайшем уровне, цены – чтобы не пугать посетителей чудовищными рублевыми цифрами, не то в у.е., не то в долларах... – Нам, Сергей Александрович, сейчас трудновато восстановить в памяти все то, что и как рассказывали тогда наши английские и немецкие партнеры... – сказал Лев Анатольевич Берман, с наслаждением уплетая крохотные пирожки с телячьими мозгами под добротный глоток «Русского стандарта». – Вот поэтому-то я и предложил вам непосредственно повидаться с ними, – добавил Краско. – Еще рюмочку? – С удовольствием, – ответил Мартов. – Когда мы вас рекомендовали им, мы взяли из Интернета перечень ваших основных работ и... о, счастье! Один из наших англичан читал какую-то вашу книгу в английском, естественно, переводе... – Оцените, Сергей Александрович! – рассмеялся Берман. – Чтение чего-либо не имеющего отношения к круизному бизнесу у наших партнеров, прямо скажем, не самая сильная сторона их жизни и деятельности... – Что отнюдь не умаляет их деловых качеств, – тут же заметил Краско. – А наш немецкий партнер знает даже два ваших фильма, которые, оказывается, шли у них по телевидению. – Господи! – удивленно воскликнул Берман. – Неужели он еще успевает включать телевизор?! Мне всегда казалось, что, кроме работы, он занят исключительно сменой личных секретарей и их непрерывным тестированием. Чтоб не сказать хуже... Краско укоризненно посмотрел на излишне развеселившегося Бермана и сказал Мартову: – Тем не менее и в Лондоне, и в Бремене вас ждут с искренним интересом. Кстати, как у вас с английским, Сергей Александрович? – Спасибо, хреново, – ответил Мартов. – В смысле – почти никак. – А с немецким? – Пристойно. – Уже неплохо, – улыбнулся Берман. – Юра, не откажи в любезности, передай мне солонку... Надо предупредить Лондон о хорошем переводчике. – Не проблема. – Краско подал соль Берману и спросил у Мартова: – У вас, конечно, немецкий паспорт? – Нет, конечно, – ответил Мартов. – Российский. Но у меня бессрочная шенгенская виза. И многократная американская... – Это не имеет значения, Сергей Александрович, – мягко заметил Берман. – Англичане, со своей пресловутой пятисотлетней хартией вольности, тупо требуют собственное въездное визирование. Но это не должно вас волновать. Да, Юра? – улыбнулся Берман. – Вне всяких сомнений, – четко подтвердил Краско. – Сколько вы еще собираетесь быть в Москве, Сергей Александрович? Мартов оглядел почти пустынный зал ресторана, и его вдруг нестерпимо потянуло домой в Гамбург – к своей тахте, своим книжкам, любимым картинкам на стенах, фотографиям, безделушкам на стеллажах. К Эльке, наконец! Если она кем-нибудь уже не занята в эту неделю... – Я хотел бы улететь завтра. Вы мне дали столько материала, что я должен срочно привести свои записи в порядок и покумекать над ними, – ответил Мартов. – У вас паспорт с собой? – спросил Краско. – Естественно. Краско разлил остатки водки по рюмкам и сказал Берману: – Левушка, забери у Сергея Александровича его паспорт и, пожалуйста, сделай так, чтобы Сергей Александрович завтра улетел в Гамбург уже с английской визой. На кой леший ему самому этим заниматься? * * * В Гамбурге Мартов в первый же вечер после прилета вызвонил свою почти постоянную барышню Эльку – Эльжбету Конвицку, гражданку Польши, временно и нелегально (уже четвертый год!) проживающую в Германии. Тяжким трудом уборщицы богатых домов в аристократических районах Гамбурга, не брезгуя симпатичной и очень целенаправленной полупроституцией, умная, бережливая и упорная Элька зарабатывала здесь себе на философский факультет Варшавского университета и небольшой домик, который должен будет находиться от ее храма науки на расстоянии не более получаса езды на автомобиле. На этот самый автомобиль – недорогой, подержанный, но крепенький «фольксваген-гольф» Элька уже заработала и теперь на любой призыв мобильного телефона выезжала на собственной машине. У Мартова с Элькой все тоже когда-то началось с невинной весенней уборки и мытья окон. Двухкомнатная квартирка Мартова в блочном доме не могла идти ни в какое сравнение с богатыми особняками. Зато Мартов с удовольствием платил пани Эльке «за все» намного больше, чем прижимистые владельцы богатых особняков... Кто три года тому назад порекомендовал ему эту ироничную, ладненькую и очень хорошенькую уборщицу-польку, Мартов сейчас и не припомнит. Тогда ей вообще было всего лишь лет семнадцать... В три часа ночи Элька приподнялась на локте, уставилась на Мартова и на хорошем русском языке, с неистребимым польским акцентом, мягко проглатывая букву "л", томно проговорила: – Наверное, в Москве тебя кормили только виагрой. – Ты мне грубо льстишь, – рассмеялся Мартов. – Не, взаправду! – Наплевать, даже если не «взаправду»! Ты говори, говори... Элька вылезла из постели, голая пошлепала на кухню. Вернулась оттуда с куском холодной пиццы и бутылкой сухого мартини. – Будешь? – спросила она у Мартова. Тот не ответил ей. Лежал, смотрел в низкий потолок. Элька поставила тарелку с пиццей и бутылку на столик у тахты, наклонилась, заглянула Мартову в лицо и пощелкала пальцами перед его носом: – Эй, ты где? – Что?.. – Мартов судорожно вздохнул, посмотрел на Эльку. – Я спрашиваю – где ты есть? Мартов улыбнулся, тихо ответил: – В море. – В каком? – спросила практичная Элька. Но тут Мартов уже совсем очнулся, облапил Эльку, опрокинул ее на себя и прошептал ей на ухо: – Понятия не имею! * * * Неделю Мартов разбирался в своих московских диктофонных записях: перевел их в компьютер, а потом распечатал на принтере – с белого листа бумаги Сергей Александрович Мартов воспринимал любой текст значительно легче, чем с дисплея. А еще Краско и Берман подарили Мартову настоящую морскую карту, с проложенным на ней тем самым злополучным рейсом «Достоевского», о котором он впервые услышал от Тани и Тимура Ивлевых и их приятеля – старика хирурга, доктора Зигфрида Вольфа. Мартов вчитывался в свои записи, до одури разглядывал карту – все пытался представить себе, что же в действительности произошло тогда с этим круизным лайнером, и безуспешно старался нащупать хоть какую-нибудь сюжетную ниточку, за которую можно было бы ухватиться, потянуть, а там, глядишь, и само бы пошло... Но сколько бы он ни всматривался в эту строгую, расчерченную параллелями и меридианами карту доброй половины земного шара, в голову ничего не приходило. Не хватало очень многих звеньев в этой цепи, и как-то вечером Мартов позвонил в Нью-Йорк Георгию Вайнеру. – Жорик, насколько я понял, в двух своих замечательных книжечках – «Утоляющий печаль» и «Райский сад дьявола» – ты явно консультировался с Интерполом. Не так ли, мой далекий американский друг? – спросил Мартов. – Старичок, не только консультировался, но с человеком, который занимался непосредственно русскими делами, дружен и по сей день, – с удовольствием ответил Вайнер. – А по-нашенскому он говорит? – Как мы с тобой. А еще по-французски, по-немецки и по-испански с итальянским. Это помимо своего родного английского. – А не смог бы ты меня представить ему? – Естественно, старичок. Но учти, он уже года два, как отошел от дел и находится, как когда-то говорили у нас, «на заслуженном отдыхе». – Если всего лишь два года – ничего страшного. События, которые меня сейчас занимают, произошли несколько лет тому назад. Ты не будешь возражать, если недельки через полторы я появлюсь в твоем нью-йоркском поле зрения? – Сообщи дату вылета и номер рейса, – сказал Вайнер. – Мы тебя встретим. * * * Наутро Мартов позвонил в туристическое бюро «Sicher Reisen», принадлежавшее, пожалуй, единственным друзьям Мартова в Гамбурге, русской Вике Ницше и ее мужу – немецкому инженеру Уве. С утра Уве работал на «Siemens» каким-то начальником, а вечерами как простой техник обслуживал полтора десятка компьютеров фирмы собственной жены. Хозяйкой бюро была именно четкая, деловая и напористая Вика. – Викуля! Я сейчас на пару дней уезжаю машиной в Бремен, а потом мне сразу понадобятся билеты по маршруту Гамбург – Лондон... – Сережа, учти, с твоим русским паспортом в Англию нужна виза! – предупредила Вика. – Виза есть. В Лондоне – дня три. А оттуда в Нью-Йорк. Там – неделя, и обратно прямиком в Гамбург... Сколько это будет стоить? – Откуда я знаю? Перезвоню минут через тридцать. Через полчаса Вика позвонила: – Все о'кей. Но из Гамбурга в Лондон пересадка в Амстердаме. Ничего? – Нормально. – Тогда готовь три тысячи евро с копейками. Это уже со сборами и страховкой. По Европе – бизнес-классом, а в Америку и обратно – экономическим. Годится? – Спасибо, Викуля! Кредитную карту «Чейза» возьмешь? А то у меня нет таких наличных. – Возьму. Приезжай ужинать. Я сегодня в русском магазине у Запрудских отоварилась пельменями и малосольными огурчиками и купила твою новую книжку. Заодно и подпишешь. – Ну и дурочка. Могла бы не покупать. Я только что в Москве в издательстве получил десяток авторских экземпляров... * * * Сейчас, оглядываясь назад, на этот марафон, Гамбург – Москва – Гамбург, Гамбург – Бремен – Гамбург – Лондон – Нью-Йорк – Гамбург, в поисках подробностей того случая с русским круизным лайнером, так неожиданно и запоздало разбередившего душу Сергея Александровича, помимо неоценимой помощи людей, встречи с которыми Мартов и планировал заранее, поразили его лишь какие-то косвенные детали, не имеющие к существу дела, казалось бы, никакого отношения. Ну, например... В Москве – знакомство с двумя поистине новыми русскими, которые до удивления не втискивались ни в один из анекдотов, рассказываемых об этом удивительном нынешнем сословии. И поразительно вкусные, крохотные – с половину мизинца – пирожки с телячьими мозгами по доллару за штуку в ресторане бывшего Центрального дома литераторов. Бремен потряс его совершенной и призывной красотой феерически сексуальной помощницы главы немецкой круизной фирмы Клауса фон Вальтершпиля... В Лондоне владельцы «RBI» – Джек Бредшоу и Боб Стаффорд преподнесли Мартову роскошную, жаркую, солнечную погоду и весело уложили на лопатки вечные хрестоматийно-литературные представления о сыром, дождливом и туманном Альбионе... А в Нью-Йорке отличный русский писатель Георгий Вайнер, отец троих московских детей и дедушка двух американских внуков, познакомил Мартова с бывшей легендой Интерпола – невысоким, худеньким пожилым человечком – Солом Гринспеном. Сол был невероятно не похож на могучих голливудских красавцев, представляющих кинематографический Интерпол на экранах мира! Поначалу Сергей Александрович подумал, что Вайнер и вот этот старый маленький шибздик его просто-напросто разыгрывают. Но потом... – Это дело рук Фриша, – говорил Сол, прихлебывая пиво. – Отто Фриша. Такой международный гангстерский синдикат. Принимает заказы на насильственную компрометацию и физическое устранение конкурирующих фирм и концернов. Никаких симпатий и антипатий, никаких религиозных убеждений, никаких политических пристрастий. Только деньги. Кто первый заключит контракт, кто больше заплатит. Отделения синдиката Фриша разбросаны почти по всему свету и превосходно организованы. Он располагает высококлассными специалистами практически в любой области. Года четыре тому назад я со своей командой занимался этой вашей морской историей... * * * И еще. Когда, нафаршированный записями, копиями документов, картами Мирового океана с пометками развития тех событий, Сергей Александрович Мартов по небу возвращался из своего кругового турне, то из девяти часов полета, положенных на перелет Нью-Йорк – Гамбург, последние три часа он проспал. И перед самой посадкой ему приснился странный сон. Он увидел, как по большой профессиональной морской штурманской карте, пересекая ровную черную сетку параллелей и меридианов, движется игрушечный белый теплоход. И откуда-то Сергей Александрович знает, что это и есть «Федор Достоевский»... Мало того, ему известно, что он, сценарист Мартов С.А., вопреки решению Ленинградского обкома Коммунистической партии тоже находится там – на этом теплоходе! Тем забавнее ему со стороны наблюдать, как по бумажной карте, поверх обозначения всех глубин и широт, лавируя между нарисованными островками, продвигается белый теплоход с ним, с Мартовым, на борту!.. И ах как страшно было увидеть, когда вдруг неожиданно этот теплоход начинает запутываться в напечатанной на бумаге сетке... Бывшие прямые линии, строго оттиснутые на большой морской карте, словно гигантские змеи опутывают небольшой белый пароходик и беспощадно тянут его куда-то вниз – под карту, под карту!.. Пробудился Мартов испуганный, мокрый от пота, с гулко и часто стучащим сердцем. К счастью, стюардессы разносили на подносах горячие салфетки, пропитанные пахучей парикмахерско-освежающей жидкостью. Мартов вытер этой салфеткой лицо и шею и стал постепенно приходить в себя. – Пристегнитесь, пожалуйста, сэр, – по-английски сказала ему стюардесса. – Мы идем на посадку. Мартов застегнул на себе ремни безопасности и, стараясь унять пугающее сердцебиение, подумал о том, что, если когда-нибудь он все-таки начнет сочинять сценарий или повестушку о том случае с «Федором Достоевским», эта приснившаяся ему морская карта с движущимся пароходиком сможет стать своеобразным монтажным рефреном при смене эпизодов. Это – при сочинении сценария. А если же он попытается написать небольшую повесть, то эта же карта, так жутковато возникшая в его сне, вполне может сыграть роль приема, отделяющего одну главу от другой... * * * Два года тому назад, когда Сергею Александровичу Мартову исполнялось шестьдесят, он собрал в югославском ресторанчике нескольких своих гамбургских знакомых и друзей. Естественно, что административную часть вечера взяли на себя самые близкие – Вика и Уве Ницше. На скромный юбилей Мартова неожиданно и трогательно приехали из Парижа Лилька Хохлова с сыном Андрюшей и подругой Флорой – молодой красивой бабешкой, страстной почитательницей творчества Мартова. А из Берлина явились собственные корреспонденты двух самых главных телевизионных каналов России. Приехали с женами, на своих машинах, отмахали по триста верст, чтобы поздравить Мартова с юбилеем. Когда-то и тот и другой брали у Сергея Александровича интервью для каких-то своих программ, подружились с ним, и с тех пор на встречу каждого Нового года Мартов уматывал к ним в Берлин – минимум на неделю. Устраивал себе вот такие новогодние каникулы... Парижская Лилька была в каком-то головокружительно сверкающем вечернем платье и под ласково-ироничным взглядом своего взрослого сына плясала и кокетничала со всеми мужиками без устали. Она же весело зачитывала поздравительные послания юбиляру. И все с удовольствием аплодировали каждому письмецу, каждой открытке... Но самый большой успех выпал на поздравительную телеграмму из Москвы от Союза кинематографистов. Это была звездная минута Лильки Хохловой! Она читала эту телеграмму под всеобщий нескончаемый хохот. Наверное, в Москве кто-то из руководителей Союза поручил своему помощнику или секретарю составить юбилейное послание Мартову, и тот ни на шаг не отступил от старосоветского стиля официальных поздравлений. Восторженный стон вызвали строки: «...все Ваши произведения, снискавшие заслуженную популярность, как у нас на Родине, так и за ее рубежами, а также фильмы, сделанные по Вашим киносценариям, были пронизаны подлинной гражданственностью, во главе которой всегда мощно стоял человеческий фактор»... ... Под утро тридцатидвухлетняя киевская парижанка Флора Либерман с тревогой сказала Мартову: – Для твоего возраста у тебя просто-таки опасная, нездоровая потенция... Тьфу-тьфу, шоб не сглазить! Шоб еще cто лет у тебя так же мощно стоял этот «человеческий фактор»!.. * * * Кстати, о «человеческом факторе»... Не в понимании парижаночки Флоры, а в подлинном значении этого современного уродливого словосочетания: просто – «про людей». Вот «про людей» во всей этой таинственной истории с теплоходом «Федор Достоевский» Сергей Александрович Мартов, к сожалению, еще почти ничего не знал. Спустя три месяца от начала собственного «расследования» он обладал настоящими картами с тщательно проложенным тем роковым маршрутом русского судна, перечнем стоянок, копиями записей вахтенного журнала... Всеми материалами о технических параметрах судна, фотографиями и видеокассетами, в подробностях запечатлевшими его семь палуб, рестораны, бары, музыкальные салоны, пассажирские каюты, спортивный зал и каюты обслуживающего персонала – команды. Он выучил названия всех навигационных приборов на капитанском мостике; знал, как расположены гигантские двигатели в машинном отделении; как выглядят судовые спасательные средства, продуктовые и технические кладовые, кухни, мастерские электриков; где находится бюро переводчиков и как выглядит медицинская часть теплохода... Мало того, из Америки Сергей Александрович даже привез совершенно секретные для того времени распечатки радиоперехватов и прослушки разговоров «целого ряда крайне заинтересованных в этом деле лиц». Так сказал тогда приятель Георгия Александровича Вайнера – щупленький Сол Гринспен, легенда Интерпола, ушедшая на покой в сумерки славной истории организации, которой мистер Гринспен отдал последние тридцать лет своей хрупкой жизни. Технически Сергей Александрович был оснащен великолепно. Вот только не хватало во всей этой истории «человеческого фактора»... А без этого какими бы волнующими и глобальными нам ни казались религиозно-экономически-политические проблемы, ежесекундно обрушивающиеся на человечество, без этого самого «фактора», который Просто Про Людей, никуда не денешься! Даже, как говорил Зощенко, в «маловысокохудожественном произведении». Можно, конечно, было бы придумать чью-то личную линию, выстроить вязь взаимоотношений, прочертить характеры, наметить какие-то столкновения, неожиданные повороты, сюжетные «перевертыши». В конце концов, Мартов этим занимался всю свою сценаристскую жизнь. Но вплетать в подлинные события четырехлетней давности ловкое и профессиональное сочинительство Мартову не очень хотелось. Он подозревал, что в то время на судне наверняка происходило что-то драматически настоящее, о чем Мартов пока ни хрена не ведает... Когда девятьсот человек черт знает какого количества национальностей и вероисповеданий три месяца находятся в замкнутом пространстве длиной в 175,8 метра и шириной в 24 метра, с высотой бортов 16,2 метра, осадкой – 8,16 метра и водоизмещением в 18 820 тонн и движутся по нескончаемой воде через полмира со скоростью в 20,5 узла, – ну не может быть, чтобы в один прекрасный момент там не прорвался бы наружу самый что ни на есть настоящий «человеческий фактор»! Да вот взять хотя бы тех же Ивлевых – доктора Тимура и переводчицу Таню. Они сами говорили, что женаты всего четыре года. Значит, начиналось у них все именно тогда, когда ЭТО произошло с судном? Значит, была у них до этого какая-то другая, прошлая, жизнь? И наверное, не такая уж простая и гладкая. Недаром они так поздно нашли друг друга... Ивлевы только вчера звонили из Петербурга. Пришли из рейса, звали в гости. Предлагали посмотреть судно, пощупать все своими руками. Вроде бы и капитан уже предупрежден, что Сергей Александрович может явиться с визитом. Откуда это известно? А что скроешь на судне? Болтают, что была радиограмма из «Посейдона», еще когда Гибралтар проходили... Мартов взял телефон, набрал номер хозяйки «Sicher Reisen»: – Викуля, не могла бы ты сотворить мне билетик в Петербург на завтрашний вечерний рейс? – О Господи!.. Неугомонный. На сколько? – На пару недель. * * * «Ай да Мартов! Ай да молодец!..» – похваливал себя Сергей Александрович за решительность, с которой он вылетел в Петербург. Ну конечно, и за Ивлевыми, и почти за всеми, кто их окружал на судне в то время, так любопытное Мартову, – словно пенный бурун за кормой, вился клубок страстей человеческих!.. Может быть, если посмотреть на эти страсти со стороны холодным и оценивающим глазом, они покажутся мелковатыми и вторичными. Однако каждая, даже самая, казалось бы, незначительная встряска судьбы одного человека, именно для этого человека, – всегда уникальна! Грех не отнестись к этому с вниманием и сочувствием. Не будешь ведь приводить ему в пример греческие трагедии Софокла или шекспировского «Короля Лира». А человек и не сможет поверить в то, что подобное происходило с очень многими до него и будет разрывать на части людские души и через сотни лет. Человеку всегда будет казаться, что Такое могло произойти только с ним... Очень был доволен собой Мартов! Он почти все время проводил с Ивлевыми – принимал их у себя в своей полумертвой квартире, с уймой оставленных книг и пустыми стенами с темными квадратными пятнами на обоях от любимых фотографий, эскизов, картинок, карикатур – всего того, что теперь украшало мюнхенское жилище Сергея Александровича. А то завлекал их в какой-нибудь вкусный ресторанчик... ...то Ивлевы таскали его по всему «Федору Достоевскому», стоявшему в порту в ожидании очередного рейса. Передвигался по городу Мартов или в «тойоте» Ивлевых, или, когда оставался наедине с самим собой, просто поднимал руку и любой частник на «Жигулях» за сто пятьдесят рублей вез его в любой конец города. По немецким расчетам, это обходилось Мартову в четыре евро. В Гамбурге он заплатил бы в такси за это же расстояние не меньше двадцати пяти... Ездил по городу, хихикал над глуповато-забавной англизированностью вывесок строительно-хозяйственных магазинов вроде – «Евровагонка», «Кафель-холл», «VIP-паркет»! Радовался остроумным объявлениям в рекламной газетке «Экстра-Балт». Так, например, магазин для толстяков назывался теперь «Салон одежды „Великие люди“»... А «Магазин мужского достоинства» никакого отношения к искусственным членам и вибраторам не имел. В нем продавались очень хорошие электрические дрели и любые инструменты для домашних поделок!.. С искренним огорчением Мартов узнал, что Пети Каретникова, с которого по существу-то и началась вся эта морская история, сейчас нет в городе и вернется он не раньше чем недельки через три. Владелец одного из самых крупных банков Санкт-Петербурга, близкий друг Президента России – всемогущий и баснословно богатый Петр Васильевич Каретников после тяжкого гипертонического криза проходит курс реабилитации в специальной кардиологической клинике где-то под Стокгольмом. Там же находится вся его семья и личный домашний доктор – профессор... Фамилию профессора Мартов даже не расслышал, так ему стало жалко Петьку. Наконец с дачи вернулся капитан «Федора Достоевского» Николай Иванович Потапов. Приехал в город специально познакомиться с Мартовым. Ивлевы тут же представили Сергея Александровича капитану. Мартов был приглашен Потаповым (как потом объяснили Ивлевы) на серьезное и торжественное, по морским укладам, мероприятие – на капитанский обед в его личных судовых апартаментах. Как связующее звено на этом обеде присутствовали и главный врач судна Тимур Петрович Ивлев с супругой Таней – руководителем бюро переводчиков этого же теплохода. Капитан был один, без жены, сославшись на то, что она сейчас вынуждена на даче пасти внуков. Но дело было, наверное, не только в этом. Потому что после первой же рюмки ледяной водки под копченого угря капитан сказал Мартову: – Я вчера разговаривал с Москвой – с «Посейдоном». Так вот Юрий Филиппович Краско и Лев Анатольевич Берман просили меня ответить на все ваши вопросы, Сергей Александрович. Если они, конечно, у вас возникнут... – Не то слово! – рассмеялся Мартов. – Я просто переполнен ими. – Тогда сразу – конструктивное предложение, – сдержанно проговорил капитан. – Продолжаем трапезу и одновременно начинаем играть в такую старую радиоигру: «Спрашивайте – отвечаем». Помните? – Еще бы... – усмехнулся Мартов. – Вас диктофон не смутит? – На борту этого судна меня ничто смутить не может, – спокойно ответил капитан. * * * ... Гамбург встретил Мартова теплым дождем и десятком телефонных записей на автоответчике. Звонили из издательства, с «Мосфильма»... Из Парижа звонила Флора – хотела приехать, весело и достаточно остроумно просилась замуж. Сразу же за звонком Флоры следовала запись Элькиного звонка. У нее возникли какие-то проблемы с полицией, и она срочно уезжает... Мартов набрал номер ее мобильного телефона. Через десять секунд: – Слухам, Эльжбета Конвицка! – Что случилось, Элька? – с тревогой спросил ее Мартов. – А ниц грознего, – по-польски ответила ему Элька и тут же перешла на свой русский язык с очаровательно мягким произношением буквы "л". – Я оттых проблем утекла в Варшаву. В тым моменте сижу с пшиятюлкой в кафе на Маршалковской... Теперь, после Петербурга, Мартов был так настроен на немедленное начало работы, что даже обрадовался тому, что Элька не в Мюнхене, а в Варшаве! Кстати, и Флора пусть пока остается в своем Париже. И вообще, в ближайшие два-три месяца – никаких баб! У любого литератора когда-то должна наступить своя Болдинская осень... В смысле, период, когда нерастраченная (и, к сожалению, уже изрядно потрепанная) половая энергия сублимируется в могучий творческий выброс, рождающий бессмертные строки! Ну, насчет «бессмертных строк» Мартов явно погорячился. Хорошо, если напишется нормальная нестыдная повестушка. Или пристойный киносценарий. На телевизионный сериал эта историйка не потянет. Нет, конечно, – повесть! Именно повесть, а не сценарий. Сценарий будет слишком дорог в производстве, и любой мало-мальски соображающий продюсер тут же просчитает ориентировочный бюджет будущего фильма и откажется от такого сценария к свиньям собачьим!.. А Мартову, в его возрасте, сочинять «в стол» не имеет ни малейшего смысла. Добро бы – для потомков, так и потомков-то ведь нет ни хрена! «Зато свободен как птица. Куда хочу – туда и лечу...» – подумал Мартов и с грустью поймал себя на том, что привычно фальшивит и потомков все-таки иметь не мешало бы... Итак, с чего начать? Может быть, действительно со штурманской карты, приснившейся ему, когда он возвращался из Нью-Йорка в Гамбург? Или с простой, обычной географической карты мира? Ибо профессиональная карта судоводителя будет только отвлекать Мартова россыпью своих обозначений – широт, глубин, течений, ветров, магнитных склонений, цифрами температур и еще черт знает чем... Вот сейчас же разобрать все, что он нарыл в Питере; немедленно отыскать записи репинских разговоров пятнадцатилетней давности с капитанами – приятелями Пети Каретникова и обязательно составить хотя бы примерный «поэпизодный план»! Тщательно систематизировать все материалы, полученные в результате своего чуть ли не кругосветного вояжа и перегнать с диктофона на бумагу. Развесить эти листочки на стенке перед письменным столом и с завтрашнего утра, поглядывая на обычную карту мира и большую рекламную фотографию теплохода «Федор Достоевский», начать с чистого листа бумаги писать то, что впоследствии будет называться «Путешествие на тот свет»... И дать себе полную сочинительскую волю! В конце концов, Сергей Александрович Мартов – писатель, имеющий право на собственные представления о том, что когда-то произошло в действительности, а не журналист, которому положено отражать одни только факты, факты и факты. Однако любые его литераторские фантазии ни в коем случае не должны заслонять подлинные события. Они могут лишь сопровождать и иллюминировать ту самую историю. Не больше. Тут Мартов вспомнил свой визит к Джеку Бредшоу и Бобу Стаффорду и почему-то решил завтра начать с Лондона... * * * Утро Мартова – три традиционные «венские» сосиски, несколько ломтиков итальянской мацареллы и маленький заварной чайничек крепкого китайского зеленого чая с жасмином. Вот такой многонациональный завтрак Мартов сочинил себе лет десять тому назад и отступал от своего спартанского утреннего меню только в тех случаях, когда у него ночевала какая-нибудь дама. Позавтракав, Мартов отключил телефон, сел за компьютер, заглянул в свой «поэпизодный план» и уставился в большую географическую карту, прилепленную скотчем к книжному стеллажу еще с вечера. Если бы он писал киносценарий, он наверняка начал бы так: Весь экран заполняет огромная карта мира. На фоне карты пойдут титры нашего фильма. К концу титров камера начнет стремительно наезжать только на одну точку карты, и... ...через несколько мгновений название этой точки заполнит весь экран: ЛОНДОН... Но это должен был быть не сценарий, а просто большой рассказ о почти забытом происшествии... Тут Мартов вспомнил недавний ослепительно солнечный день в Лондоне и подумал, что, если он представит себе, будто четыре года тому назад в Лондоне был почти такой же – не классически дождливый, а светлый и радостный день, он не сильно погрешит перед истиной... И появилась первая строка: ... Несколько лет тому назад в Лондоне стоял прелестный солнечный день... А потом – нервно, туго, со скрипом, с длиннющими паузами в поисках нужного слова, с перманентным подсматриванием в свои рабочие записи – стали рождаться и следующие фразы... ... В деловой части Лондона, на карнизе большого углового дома, сверкали огромные красные буквы – «RBI», а сверху вниз, до самого первого этажа, сбегала полная расшифровка аббревиатуры этой знаменитой старинной морской туристической фирмы – «ROYAL BRITICH INTERNATIONAL». Большой и светлый кабинет семидесятилетнего Джека Бредшоу – одного из совладельцев «Роял-бритиш-интернэшнл», был отделан в староанглийском стиле. Стены на высоту человеческого роста укрыты темными резными деревянными панелями, потолок мореного дуба, а на старых подлинных гравюрах – древние парусники среди чудовищных волн, гигантские морские змеи, безжалостно топящие трехмачтовые суденышки; застекленные морские карты пятнадцатого века, времен Магеллана и Америго Веспуччи... А на широких мраморных подоконниках двух высоких арочных окон – трехсотлетние медные корабельные рынды, неуклюжие, но очень красивые старинные компасы, астролябии, почтенные и наивные навигационные морские приборы и инструменты первых отважных мореплавателей. И тут же, среди всего этого бесценного мореходного антиквариата, на роскошном рабочем столе в стиле чиппендейл конца позапрошлого столетия, абсолютным диссонансом, как вынужденная дань времени – компьютер самой что ни на есть последней модели и куча разной современнейшей кабинетной техники: от каких-то фантастических дыроколов до прибора спутниковой космической видеорадиосвязи... Находился в кабинете и еще один стол – круглый, низкий. Вокруг него в мягких, глубоких и удобных креслах бежевой кожи сидели четверо. Семидесятилетний Джек Бредшоу, его постоянный бизнес-партнер и совладелец компании Боб Стаффорд и два посетителя. Боб Стаффорд был всего на полтора года моложе Джека, но именно это обстоятельство еще в самом начале их союза четко и неукоснительно определило роли каждого из них во время любых деловых переговоров. Если все вокруг считали, что Джек Бредшоу – сдержанный, мудрый, но в достаточной степени занудливый старик, то Боб Стаффорд производил на всех впечатление человека крайне легкомысленного и случайного в таком серьезном бизнесе. В самые ответственные моменты Боб оставался ироничным, насмешливым и казался удивительно поверхностным, что зачастую у людей, знавших Джека и Боба недостаточно, вызывало законное недоумение – как это мудрый Джек уже тридцать лет терпит около себя такого партнера? На самом же деле вечные маленькие клоунады Боба Стаффорда лишь хорошо прикрывали его истинное лицо – железобетонного, несгибаемого прагматика и великого знатока своего дела, без согласия которого Джек Бредшоу не принимал никаких важных решений... Одним из посетителей, сидящих за круглым столом, был сорокавосьмилетний Стенли Уоррен – опытный судоводитель, бывший старший помощник капитана на одном из судов, когда-то арендовавшихся Бобом и Джеком. Потом, несколько лет спустя, Стенли оказался уже капитаном очень большого океанского нефтеналивного танкера, а потом... Потом Стенли Уоррен плюнул на судовождение и стал хорошо оплачиваемым сотрудником большой судовладельческой пассажирской компании одной из испаноговорящих стран. Поговаривали, что Стенли числится еще и консультантом по морским делам в одном сомнительном международном синдикате. Однако никаких подтверждений этим слухам не было. Иначе Боб Стаффорд и Джек Бредшоу просто никогда не согласились бы ни на какие переговоры. Четвертым в кабинете Джека Бредшоу сидел безликий молчаливый молодой человек восточного типа с явно не принадлежащим ему интернациональным именем Чарли. На нем были модные узконосые туфли, дорогие «вытравленные» джинсы, белая майка и светло-серая лайковая курточка. Стенли представил Чарли сотрудником той же фирмы, на которую теперь работает и он сам. Боб и Стенли прихлебывали виски, Джек – остывший чай с молоком, перед Чарли на столе стоял высокий стакан с минеральной водой. По всей вероятности, разговор уже несколько затянулся, потому что Стенли, не сдерживая легкого раздражения, говорил: – ...а так как мы с Чарли теперь представляем совершенно новую пассажирскую судовладельческую компанию с ближневосточной ориентацией, то наш шеф предлагает вам самое тесное сотрудничество с нами. Короче – нам нужна вывеска вашей старой и уважаемой круизной компании. Мы отдаем вам во фрахт свои суда, вы нам – своих пассажиров и солидное партнерство. Финансово вы только выигрываете. Нам хорошо известны параметры вашего контракта с русскими. В случае вашего согласия начать переговоры мы можем гарантировать вам минимум двадцать безналоговых процентов сверх того, что вы имеете от сегодняшнего сотрудничества... Старый Джек Бредшоу отставил стакан с остывшим чаем в сторону и поднял свои голубые, уже слегка выцветшие от возраста глаза на Уоррена. – Нет, Стенли, – негромко проговорил Джек. – Вы не хуже меня знаете, что такое внезапно поменять делового партнера, с которым ты был связан очень много лет... А Боб Стаффорд одним глотком прикончил виски в стакане. Подлил себе еще, бросил в стакан пару кубиков льда и весело рассмеялся: – Это так же нелепо, как уйти от старой и верной жены, которая привыкла прощать тебе все грехи, и жениться на молоденькой официантке из кафе напротив! Чарли закурил длинную тонкую коричневую «сигарил-лос», демонстративно поклонился Бобу и процедил сквозь зубы: – Хорошо, что вы сравнили нас с молоденькой официанткой, а не с портовой шлюхой. Боб мгновенно изобразил сожаление от «неловко» сказанной фразы и торопливо произнес: – Ради Бога, простите меня, мистер... Оборвал себя, сделал вид, что забыл, как зовут собеседника, и в ожидании подсказки вопросительно посмотрел на него. – Просто Чарли, – поторопился сказать ему Стенли Уоррен. Джек Бредшоу тут же «потянул одеяло на себя». Это был старый фирменный прием, когда один из партнеров играет роль этакого бесшабашного простака, способного вызвать неловкость за свое «непродуманное» поведение, а второй его партнер, в данном случае Джек, в противовес «простаку» будет олицетворением мягкой и интеллигентной мудрости... – Еще раз простите, Чарли, – виновато произнес Джек. – Боб сегодня не в форме. Обычно он острит лучше. Вероятно, он хотел сказать, что сейчас у нас нет достаточных претензий к русским, чтобы разрывать с ними деловые контакты, наладившиеся после долгого перерыва с таким большим трудом. Там теперь у них весь этот бизнес, несмотря на серьезные потери, наконец-то вывернулся из-под государства и перешел в хорошо знакомые нам частные руки. И у нас снова появились достаточно веские гарантии... И вот тут Боб Стаффорд беспардонно перебил своего партнера. Это был тоже один из хорошо отрепетированных спектакликов, где авторами, режиссерами и исполнителями уже тридцать лет были одни и те же персоны – Боб Стаффорд и Джек Бредшоу. Все эти «представления» давали им возможность в любой момент перехватить инициативу даже в самых тяжелых случаях... – Кстати, Стенли! – громко оборвал Джека Боб. – А под каким флагом вы хотели предложить нам свои круизные суда? Чарли мгновенно выпрямился в своем кресле, быстро переспросил: – А под каким флагом вы хотели бы? Либерия? Панама? Эмираты? Выбирайте! От резкого движения его лайковая курточка слегка распахнулась, и Боб случайно углядел, что под левой подмышкой Чарли прячется большой автоматический пистолет. Боб ухмыльнулся и махнул рукой: – Нет-нет... Это я просто так, из любопытства. Тут Стенли Уоррен совсем вышел из себя. – Мы деловые люди, Джек! – жестко проговорил он. – И вы, Боб... Вы оба не можете не понимать, что сегодня Россия со своими кавказскими проблемами занимает чуть ли не самое одиозное положение в мире! В конечном итоге ваш трогательный альянс с русскими... – Слушайте, Стенли, – укоризненно и мягко сказал Джек, – вы так хорошо начали: «Мы деловые люди...» И вдруг вас потянуло на политику. Стоит ли мешать все в одну кучу? А Боб Стаффорд откровенно насмешливо добавил: – Я смотрю, что лавры миссис Ванессы Редгрейв вам просто не дают покоя! Ну у нее с тех пор, как ее перестали снимать, наступил период прочеченского климакса. А с вами-то что произошло, ребята?! Чарли левым локтем придержал полу своей курточки, чтобы та не распахивалась, и холодно спросил у Боба: – Вы не боитесь, что ваше неиссякаемое остроумие может сильно повредить вашему бизнесу? Но тут уже Джек Бредшоу даже рот не дал открыть своему партнеру: – Стенли, пожалуйста, попросите своего коллегу, уважаемого мистера «просто Чарли», выбрать другую тональность ведения деловых переговоров. И потом, не скрою, нас не очень устраивает ваша нынешняя «ближневосточная ориентация», – тихо сказал старый Джек. Стенли и Чарли встали из кресел. Поднялись и Джек с Бобом. Это означало конец переговоров. Уже в дверях, пропустив Чарли перед собой, Стенли на секунду задержался и, недобро усмехнувшись, сказал: – Я смотрю, Джек, вы хотите жить по одну сторону забора, а обедать – по другую. Джек и Боб переглянулись. Ответил Боб: – Видите ли, мистер Уоррен, за нами – британцами – стоит пятьсот лет хартии вольности. Это дает нам право жить и обедать там, где МЫ этого хотим. * * * – Тэ-э-экс... – вслух сам себе сказал Мартов. – Лиха беда начало. Он точно помнил, что, по недавним рассказам владельцев русского «Посейдона» и английской «Роял-бритиш-интернэшнл», Стенли Уоррен и Чарли тогда прямо из Лондона отправились в Бремен к главе «Оушн-тур-райзен»... Мартов уставился на географическую карту мира, пододвинулся поближе к ее европейской части (в последнее время он стал хуже видеть – от компьютера, что ли?), отыскал север Германии, а потом долго и тупо никак не мог найти Бремен. Наконец при помощи старого атласа автомобильных дорог Германии Сергей Александрович отыскал злополучный Бремен совсем не там, где пытался найти его на карте мира. Сопоставил крупномасштабную карту атласа с географической и, слава Господу, обнаружил унизительно крохотную точку – Бремен. Хотя твердо помнил, что это вполне респектабельный европейский город. Мартов перечитал запись своего разговора с шефом «Оушн-тур...» и так далее – Клаусом фон Вальтершпилем и... пошел поужинать в соседний греческий ресторанчик. А на следующее утро, умяв три традиционные сосиски и мацареллу с зеленым чаем, сел за компьютер и просто УВИДЕЛ, как все это было четыре года тому назад... * * * ... Кабинет фон Вальтершпиля коренным образом отличался от кабинета Джека Бредшоу. Никакого антиквариата, никакой старинной мебели, никаких гравюр над деревянными панелями старого английского мореного дуба. Все предельно сухо и рационально. Очень дорогой, но тоскливо деловой модерн, по-немецки называющийся одним словом – «Buromobel». Одна стена целиком закрыта гигантской картой Мирового океана с десятками тончайших пунктирных линий, опутавших чуть ли не весь земной шар, – туристическими маршрутами фирмы. На другой стене в толстой, безвкусной, но богатой золотой раме с завитушками – большой, очень посредственный портрет маслом какого-то предка главы фирмы, от которого он и наследовал эту компанию. И не только компанию. Но и замок в Баварских Альпах, и несколько превосходных домов, разбросанных по всей Европе, и серьезный пакет акций пары успешных американских корпораций. Сам же Клаус – высокий, сухопарый, спортивный, всегда строго и превосходно одетый – к своим пятидесяти семи годам активно приумножил доходы фамильной морской туристической фирмы и даже умудрился войти в бурно развивающийся южнокорейский электронный бизнес, что принесло ему еще несколько десятков миллионов долларов, тщательно укрытых от налогов в самых солидных швейцарских банках. При всем при том Клаус фон Вальтершпиль был потомственно скуп. Он и это качество получил по наследству. Или даже не скуп, а чисто по-немецки, генетически предельно расчетлив и бережлив. Он мог сорок минут потратить на поиски уличной бесплатной автомобильной стоянки, чтобы оставить свою машину на полчаса, вместе того чтобы загнать ее в платный гараж за два с полтиной евро в час. Из тех же соображений жесточайшей экономии в его компании работало в три раза меньше сотрудников, чем в компаниях его английских и русских партнеров. Но одна страстишка Клауса сметала со своего пути любые наследственные преграды! Ко всем чертям в тартарары летела генетика древнего германского рода фон Вальтершпилей, когда Клаус в очередной раз отыскивал самую красивую молодую женщину – не старше двадцати пяти лет, ростом не менее ста семидесяти, с тонкой талией, роскошными ногами, полной грудью и знанием английского языка. Тогда легендарная скупость фон Вальтершпиля взрывалась адреналиново-гормональным бунтом, и красотка, обладательница необходимых Клаусу параметров, получала от него все! Все, что втаких случаях считал необходимым Клаус. Часы от Гуччи, бриллианты от Картье, автомобиль ручной сборки от «Ламборджини», наряды лучших парижских и итальянских кутюрье... И уютный домик в пределах города, но максимально удаленный от родового гнезда фон Вальтершпилей, патриархально заселенного верной женой, взрослыми детьми и многочисленными внуками. В этом домике в объятиях молоденькой красотки (к тому времени, чтобы никогда не разлучаться, она уже станет секретарем Клауса) сухой, предельно деловой и сдержанный фон Вальтершпиль будет проводить самые лучшие бездумные и раскованные часы своей жизни до... ...до встречи со следующей юной красавицей тех же размеров. Если, конечно, она будет знать английский язык, так необходимый в сегодняшних деловых взаимоотношениях. Тогда история повторится, и Клаус будет снова беспредельно счастлив. А его компания получит нового секретаря своего шефа. Иногда Клаус подолгу смотрел на портрет своего далекого предка в толстой некрасивой золотой раме и думал – а не от него ли он, нынешний Клаус фон Вальтершпиль, унаследовал этакое сексуальное вольтерьянство? Он точно знал – ни его дед, ни его отец такого себе никогда не позволяли... * * * Принимая Стеши Уоррена и Чарли, фон Вальтершпиль даже не потрудился пересесть из-за своего огромного письменного стола за небольшой стеклянный стол для переговоров, вокруг которого стояли несколько очень современных и неудобных кресел. Стенли и Чарли попросту сидели по другую сторону рабочего стола напротив фон Вальтершпиля. Разговор шел по-английски. – Мы прекрасно понимаем, что, как только мы покинули Лондон, здесь в Бремене раздался звонок из «RBI», – говорил Стенли Уоррен. – Судя по вашему упрямству, создается такое впечатление, что и вы, и они в какой-то степени зависите от этих русских! – И это две старинные уважаемые фирмы... – покачал головой Чарли. – Бред, – холодно произнес фон Вальтерщпиль. – Все ваши предположения о нашей зависимости от русских смехотворны. Мы работаем не только с русскими. Еще со времен Советского Союза мы были связаны с двенадцатью судоходными компаниями мира. Мы предлагали нашим клиентам пятьсот пятьдесят четыре морских путешествия по двадцати трем маршрутам. А у русских мы даже тогда фрахтовали всего одиннадцать пассажирских судов. А сейчас и того меньше... Стенли криво усмехнулся: – Это потому, что почти весь их флот арестован в разных портах планеты за неуплату долгов по ремонтам, снабжению, топливу и обслуживанию! А вы продолжаете за них цепляться... – Расторгните договор с русскими, и мы своими судами полностью перекроем ваш дефицит, – мгновенно подхватил Чарли. Фон Вальтершпиль даже не посмотрел на него. Сказал скучным голосом, словно ему надоело повторять и втолковывать очевидное: – С тех пор как они начали становиться на ноги, у нас нет оснований терять верного коммерческого партнера. Услышав это, Стенли Уоррен прямо взвился! – У вас нет оснований?! У страны, четыре года воевавшей с Россией?!! Да вся европейская часть их территории – одна могила для миллионов ваших солдат! Там через каждый метр – истлевший труп немца! И после всего этого вы... – начал было Стенли. Но фон Вальтершпиль его резко прервал: – Заткнитесь, Уоррен. Нельзя шестьдесят лет спекулировать на том кровавом политическом балагане, который кому-то был очень выгоден. – А Чехословакия? А Венгрия?.. А Афганистан?.. А сегодняшние чеченцы? – вкрадчиво понизив голос, спросил Чарли и вынул из кармана куртки пачку длинных коричневых «сигариллос» и зажигалку. – У меня не курят, – ледяным тоном произнес фон Вальтершпиль. – Вы очень хотите, чтобы я тут же противопоставил этому Фолклендские острова, Вьетнам, «Бурю в пустыне», Югославию, Ирак, наконец, да? Но я этого делать не буду. Мой бизнес – хороший отдых людей любой страны. И их спокойствие во время этого отдыха. А для этого русские мне подходят. Они превосходные судоводители. – А вы не помните, сколько ваших пассажиров отказались путешествовать на русских судах, когда восточногерманские пограничники кого-то подстрелили на этой вашей Берлинской стене? – спросил Стенли Уоррен. – Во сколько миллионов марок вам тогда обошелся этот инцидент? – А уничтожение корейского самолета? – подхватил Чарли. – Вашим клиентам очень долго не хотелось плавать на русских лайнерах после этой истории. – Не припомните ли вы, Клаус, кто в семьдесят третьем году уселся на Бермудские рифы? – насмешливо спросил Стенли. – Уж не советский ли теплоход «Балтика»? – А в семьдесят восьмом влез на камни в Стокгольмских шхерах? Не русское ли это было судно «Михаил Калинин»? – рассмеялся Чарли. Но фон Вальтершпиль невозмутимо ответил: – Это забавно, что именно вы сейчас вспоминаете то время, когда вам только-только начали примерять памперсы. Я понимаю, когда об этом говорит Стенли Уоррен. Он уже тогда плавал каким-то десятым штурманишком. Он хоть какое-то право имеет на воспоминания... Но буду справедливым – вы достаточно ловко подготовились к разговору со мной, воедино спрессовав неприятные для нас события. Но вам не удастся изменить нашу точку зрения на сотрудничество с русскими. И фон Вальтершпиль словно ненароком, недостаточно выразительно посмотрел на часы. Это совершенно не смутило Стенли Уоррена. Он даже сказал примирительным тоном: – Наверное, вы правы, Клаус. Мы напрасно обращаемся к примерам прошлых лет. Это всегда проигрышная позиция. Но вас не смущает сегодняшнее дело «ЮКОСа»? Эта целенаправленная «охота на ведьм», когда весь деловой мир стал свидетелем организованного русским правительством воровства для сведения внутренних политических счетов? И еще десятки таких же, может быть, чуть более мелких дел... Вы что, действительно не понимаете, что там очень серьезно изменился деловой климат? И в один несчастный для вас момент русские могут вас скомпрометировать на весь мир? Этого вы не боитесь? – Я не боюсь ничего, – ледяным тоном ответил фон Вальтершпиль и уже откровенно посмотрел на часы, давая понять, что аудиенция окончена. После этого взгляда Чарли и Стенли Уоррен были вынуждены встать. – О'кей! – сказал Чарли. – А если в одном из туров русские утопят шестьсот ваших пассажиров, которым вы обещали райское блаженство на борту зафрахтованного вами российского судна, вы измените свою точку зрения на дальнейшее партнерство с нами? Фон Вальтершпиль даже не поднялся из-за стола. Сказал небрежно, не глядя на Стенли Уоррена и Чарли: – Я об этом даже думать не хочу. Прощайте, господа. – Если когда-нибудь вам потребуется пассажирский флот нашей компании взамен русского, цены у нас будут минимум на пятнадцать процентов выше, чем те, которые мы предложили вам в начале этого разговора, – сказал на прощание Стенли Уоррен. – Я это запомню, – произнес Клаус фон Вальтершпиль и взялся читать какую-то деловую сводку, лежавшую на столе... * * * «...это было недавно, это было давно...», как пелось в «допопсовое» время в одной хорошей песне из старого советского кинофильма... «„Четыре Года Тому Назад“ – это еще „недавно“ или уже „давно“?» – думал Сергей Александрович Мартов. Наверное, все зависит от возраста вспоминающего. Человеку за шестьдесят события четырехлетней давности покажутся чуть ли не вчерашними. Для двадцатилетнего племени четыре года тому... – это уже архаика, размытая сгущающимся сумраком древности. Кстати, об этом юном и прекрасном племени... Всего лишь полчаса тому назад, в восемь утра, от Мартова ускакала вновь появившаяся в Гамбурге пани Эльжбета Конвицка. С вечера она свалилась ему как снег на голову и до двух часов ночи с прелестной и беспощадной самоиронией весело рассказывала Мартову, как она огуливала визовый отдел германского посольства в Варшаве. Как трижды по ошибке спала не с теми, с кем нужно, и только лишь на четвертый раз наконец-то угодила в постель к мужику, который действительно смог что-то для нее сделать. Теперь она имеет законную временную визу и рекомендательное письмо в Гамбургский горсовет, так называемый крайсфервальтунгреферат, к приятелю того посольского мужика. Для преобразования ее временной визы в постоянную или хотя бы в многократную. И тот мюнхенский «фацет» уже назначил Эльке «термин». Вот она и поторопилась быстренько переспать с ее родным Сержиком, стрельнуть у него пятидесяточку и предупредить, что ближайшие пару недель они не смогут увидеться. Ей придется, быть с тем – из крайсфервальтунга... И «мондрый» Сержик сам должен понять: дело есть дело! «Боже, какое счастье!» – сказал себе Сергей Александрович, когда за Элькой захлопнулась дверь. И не понял, чему же он больше рад: тому, что остаток ночи блаженствовал в объятиях барышни втрое моложе его самого, или тому, что она наконец-то исчезла?.. Ну-с, что там дальше по нашему поэпизодному плану? Ага! Вот оно... «Шереметьево, аэропорт. Встреча всех компаньонов в связи с настораживающими визитами в Лондон и Бремен представителей судовладельческой фирмы с „ближневосточной ориентацией“...» По многолетнему опыту построения сюжета Мартов прекрасно знал, что все заранее составленные поэпизодные планы в процессе сочинительства трансформировались черт знает как! Неожиданно всплывала какая-то неучтенка, персонажи вдруг становились излишне самостоятельными... Что-то переосмысливалось, на ходу возникали маленькие открытия, а уже ко второй трети работы план и вовсе переставал быть тем самым поводырем, который должен был привести сочинение к финалу. Но на первых порах, пока сюжет сам не начнет тащить за шиворот своего создателя, этот план – очень даже полезная штука. Мартов поднял глаза на большую географическую карту, увидел Москву и сразу же представил себе превосходно знакомый ему Шереметьевский аэропорт. Даже четырехлетней давности... * * * Когда в конце семидесятых Юрий Филиппович Краско оканчивал общеэкономический факультет МГИМО – Института международных отношений и даже уже прошел трехмесячную языковую стажировку в Англии, его пригласили в ректорат на тихий, доверительный разговор. Ректор представил его полному симпатичному человеку и удалился на заседание ученого совета, оставив юного Краско и симпатягу толстяка в своем кабинете. С первых же слов милейший толстяк показал Юре удостоверение полковника Комитета государственной безопасности и обнаружил поразительную осведомленность о коротеньком и не бог весть каком ярком Юрином жизненном пути. И с ходу предложил ему работу в системе КГБ по той же специальности, которая будет записана в его будущем дипломе. Честно говоря, Юра Краско был готов к такому разговору. Он только не знал, когда это произойдет. Такие собеседования проводились чуть ли не с каждым будущим выпускником МГИМО, и их клятвенные обещания о последующем неразглашении время от времени давали естественную информационную течь... – Мало одного мудака в доме, – презрительно сказал о себе Юрин папа Филипп Степанович Краско – генерал, начальник одного из отделов Главного разведывательного управления Советской армии. – Не хватает еще, чтобы и ты ввязался в это дерьмо! Папа нажал на все свои служебные кнопки, и Юра больше никогда не встречал того симпатичного толстого комитетского полковника. А сразу же после окончания института все тем же могучим папиным напором молодой дипломированный экономист-международник Юрий Филиппович Краско был определен в Министерство морского флота СССР, в Управление пассажирских перевозок. В те самые дни, когда Юра Краско только начал восхождение по первым ступенькам МГИМО, юного Леву Бермана – золотомедалиста английской средней школы и перворазрядника по штанге в легком весе – в этот же МГИМО не приняли из-за какой-то пустяковины, за которой лежала мрачная тень Левиного «пятого пункта». Лева окончил институт иностранных языков, немножко поработал переводчиком в «Интуристе» и вскоре был оттуда вышиблен примерно по тем же причинам, по которым не был принят в МГИМО. Некоторое время занимался синхронными переводами контрабандных американских фильмов, давал уроки английского, а потом совершенно случайно, по газетному объявлению, поступил на работу в отдел пассажирских перевозок Министерства морского флота СССР – переводчиком. Где к тому времени уже каким-то крохотным начальничком чего-то служил недавний выпускник МГИМО Юра Краско. С тех пор прошло двадцать восемь лет. Имена Юрия Краско и Льва Бермана – хозяев русской судовладельческой пассажирской компании «Посейдон» – пока еще не фигурировали в откровенных списках журнала «Форбс», но были превосходно известны в солидном деловом мире, далеко выходящем за пределы российских границ. И уж так повелось издавна, что Юрий Филиппович Краско и Лев Анатольевич Берман никогда не поручали армаде заместителей и помощников встречать в аэропортах своих зарубежных партнеров, прилетающих к ним на переговоры в Москву или Петербург. Они это делали всегда сами. Берман и Краско знали, что их английские и германские коллеги слетаются в Москву не только встревоженные визитами представителей судовладельческой фирмы с «ближневосточной ориентацией», но и для пересмотра ряда пунктов трехстороннего генерального договора в связи с ростом цен на топливо, падением доллара и пугающим скачком евро. Они уже встретили Джека Бредшоу и Боба Стаффорда, и теперь все четверо стояли и ждали, когда из «зеленого коридора» появится Клаус фон Вальтершпиль, прилетевший из Бремена на десять минут позже прибытия рейса из Лондона. Разговор шел по-английски. Краско весело и удивленно говорил: – Чудо! Фантастика! Чтобы владельцы двух разных фирм из двух совершенно разных государств, прилетели на прояснение контракта в Москву с разницей в десять минут – невероятно! Что делается, а?! Джек Бредшоу подозрительно посмотрел на Краско и Бермана и укоризненно произнес: – Юра, ты же деловой человек... Ты же русский коммерческий волк. Ну что ты постоянно играешь в простачка? Вы же с Левой могли бы Талейрана обвести вокруг пальца. Ты что, не понимаешь, что мы позвонили Клаусу в Бремен и договорились вылететь именно этими рейсами? О каких чудесах ты говоришь? – Причем все это было сделано только из любви к вам, – сказал Боб Стаффорд. – Во-первых, вам не нужно дважды гонять автомобиль в аэропорт... Следовательно, мы сэкономили вам тридцать литров бензина, не считая оплаты шоферов и сбереженного моторесурса ваших автомобилей! А во вторых, мы подарили вам несколько часов вашей личной жизни, которые вам не сможет вернуть даже Господь Бог. – Ох, Юра... – с сомнением сказал Берман. – Боюсь, что эти сэкономленные тридцать литров бензина обойдутся нам тысяч в триста фунтов стерлингов! Зная Боба и Джека... – Страшные люди! – подтвердил Краско. – Чтобы они для нас что-то сэкономили?.. Боб, Джек! Быстро и честно: по какому пункту контракта вы собираетесь вцепиться нам в глотку? – Так... кое-какие пустяки, – скромно проговорил Боб. – Воображаю, что это за «пустяки»... – пробормотал Краско. – А, Лева? – Могу себе представить, – сказал Берман, поглядывая на выход из «зеленого коридора». – Еще в сладкие времена нерушимого советского «Морпассфлота», когда мы с Юрой были беззаботны и молоды, вы по каждому контракту надирали нас, как дворовых жучек! – Что такое «жучек»? – спросил Джек. – Не обращай внимания, Джек, – улыбнулся Краско. – Русское народное выражение. Кстати, мы для вас тоже заготовили несколько забавных пунктиков. – Что я вам говорил, Боб? – обеспокоенно сказал Джек. – Чтобы вы не воспринимали визит в Москву как воскресную увеселительную прогулку... – Знаете, Джек, я согласен уступить «Посейдону» в чем угодно, кроме одного пункта. И пока я не получу согласия на это мое единственное требование, я не сяду за стол переговоров, – ответил Боб. Берман удивленно посмотрел на Стаффорда: – Я не узнаю вас, Боб... С чего это вы вдруг взялись нас запугивать? – Я никого не собираюсь пугать, – произнес Боб. – Я и сам нахожусь в состоянии тихой паники. – Господи! – воскликнул Краско. – Да что случилось?! Глядя прямо на Бермана и Краско, Боб жестко сказал: – Заявляю совершенно официально и прошу это занести в протокол о намерениях: если меня шестой раз заставят идти в Большой театр и смотреть «Лебединое озеро» – я выхожу из игры!!! Но в эту секунду все четверо увидели, как мимо таможенного контроля, через «зеленый коридор», без остановки, уверенно и неторопливо к ним направляется Клаус фон Вальтершпиль. Одной рукой фон Вальтершпиль толкал перед собой багажную тележку с двумя небольшими изящными чемоданами, второй бережно придерживал под локоть высокую молодую и очень красивую женщину. Краско помахал им рукой и негромко прокричал: – Хелло, Клаус! В ответ фон Вальтершпиль сдержанно улыбнулся и покатил багажную тележку к встречающим его партнерам. Не в силах оторвать глаз от молодой красотки, Боб Стаффорд с нескрываемой завистью сказал Джеку Бредшоу: – Вот почему-то фон Вальтершпиль на каждые переговоры и корректировку контрактов всегда прилетает в Москву или к нам в Лондон с новым секретарем! Я же как идиот постоянно летаю с вами... – Не прибедняйтесь, Боб. Свои запоздалые и, подозреваю, не очень качественные сексуальные делишки вы прекрасно обтяпываете, не выезжая из Лондона, – тихо сказал Джек. Фон Вальтершпиль подкатил тележку к русским и англичанам. – Здравствуйте, господа, – сказал он по-английски. – Разрешите представить вам моего нового секретаря – мисс Хайди Клингель. Все поклонились мисс Хайди, а Берман даже попытался по-немецки сказать: – Гутен таг, фрау Клингель. Херцлихе вилькоммен... На что Вальтершпиль без тени улыбки тут же заметил: – Лео, не утруждайте себя незнанием немецкого. Мисс Клингель превосходно говорит по английски. Берман немедленно перешел на английский: – Я очень неплохо помню бабушкин идиш, а это почти одно и то же... – Ну да... Это почти то же самое, как если бы я вдруг заговорил по-украински! – рассмеялся Краско и добавил по-русски: – Где именье, где вода, а где Ромео, где Джульетта?.. Фон Вальтершпиль серьезно и даже чуточку торжественно проговорил, обращаясь к своей длинноногой красавице: – Хайди, я хочу познакомить вас с моими старыми друзьями и деловыми партнерами. Мистер Юрий Краско и мистер Лев Берман. Когда-то они были не очень большими начальниками в советском морском пассажирском флоте. Теперь они его полноправные владельцы. Почти олигархи. Юрий Филиппович Краско талантливо изобразил ужас и смятение и перекрестился: – Храни нас Господь!.. – Особенно меня, – пробормотал Лев Анатольевич Бер-ман. – В то время когда открыт сезон охоты и разрешен отстрел еврейских олигархов, чтобы проредить популяцию, я бы очень не хотел оказаться в их компании... Мисс Клингель начала было испуганно оглядываться, словно в ожидании выстрела со стороны, но фон Вальтершпиль попытался ее успокоить: – Не нервничайте, Хайди, и не воспринимайте все буквально. Особенности русского юмора – в гиперболизации событий. А то, что мистер Краско и мистер Берман сами приехали нас встречать, лишний раз доказывает весомость нашей компании. Хотел бы познакомить вас и со своими старинными английскими конкурентами. – О Боже! – обрадовался Боб Стаффорд. – Я думал, что до нас очередь не дойдет никогда. Но фон Вальтершпиль даже внимания на это обратил. Он просто продолжил фразу с того места, на котором был так бестактно прерван Бобом: – ...и партнерами из «Роял-бритиш-интернэшнл» – мистером Джеком Бредшоу и мистером Робертом Стаффордом, с которыми я каким-то образом столько лет умудряюсь сохранять приятельские отношения. Теперь, уже будучи представленным прекрасной мисс Клингель, Боб Стаффорд моментально обратился к ней непосредственно: – Мисс Клингель впервые в Москве? – Да, – обворожительно улыбаясь, подтвердила Хайди. Фон Вальтершпиль насторожился в ожидании какой-нибудь мелкой провокации со стороны Боба. Уж слишком сладким голосом задал он свой вопрос Хайди... И провокация последовала незамедлительно! – Какая удача! – воскликнул Боб Стаффорд. – Тогда вы просто обязаны посмотреть знаменитый русский балет «Лебединое озеро»! Ваш патрон будет в восторге от возможности побывать на этом спектакле еще раз! За спиной своего нового секретаря Клаус фон Вальтершпиль с ненавистью посмотрел на Боба и страдальчески закатил глаза. – Я так рада! – искренне обрадовалась Хайди. – Я столько слышала о русском балете... Боб вежливо улыбнулся ей, слегка поклонился фон Вальтершпилю и, с трудом, складывая русские слова в почти правильные фразы, негромко сказал Берману и Краско: – Ну вот, ребята, мы и сделали первое дело. Я продал ваши дурацкие билеты в Большой театр за твердую валюту. Вы что предпочитаете – евро или английские фунты? ... Потом под недреманным и, как показывает печальный опыт, бесполезным оком собственной охраны компании «Посейдон» все размещались в длиннющем белом представительском лимузине «линкольн». Багаж был погружен в два больших черных джипа сопровождения. Юрий Краско и Джек Бредшоу садились в лимузин последними. Джек придержал Краско у дверцы «линкольна», тихо спросил: – Что-нибудь прояснилось? – Пока немногое. Завтра послушаем нашу службу безопасности... * * * ... Ночью Мартову приснилась его бывшая жена – Юленька Кошич. Во сне она была совсем не похожа на Юленьку, но Мартов откуда-то знал, что это именно она – Юленька... Году в девяносто седьмом (или – восьмом?) сильно округлившаяся и неожиданно неприятно постаревшая хозяйка маленькой детской балетной школы в Дижоне Юленька Кошич-Бруссар приезжала со своим французским мужем Жаком-Мари Бруссар, отставным чиновником дижонской мэрии, в Гамбург, и они даже втроем обедали в небольшом ресторанчике на пешеходной зоне Кауфингерштрассе. После того как Мартов расплатился за этот никчемушный и тоскливый обед, Юленька торжественно достала из сумки французский перевод одной старой книжки Сергея Александровича, в девяностых годах выпущенной парижским издательством «Робер Лафон», и попросила автограф с указанием ее имени и имени ее мужа. При этом Юленька Кошич-Бруссар тщеславно поглядывала на Жака-Мари Бруссара. Перед нынешним мужем она глуповато-откровенно гордилась бывшим... Мартов покорно подписал книгу и почти с нескрываемым облегчением распрощался, обещая непременно заглянуть в Дижон, как только он окажется во Франции... ... Он долго валялся на тахте и тупо смотрел в низкий потолок – какого черта она ему теперь-то приснилась? К перемене погоды, что ли?.. Нет. К перемене погоды живыми снятся только покойники. Неужели?.. Да нет... не может быть! Она же намного моложе его... И узрел в себе нечто гадкое: если случилось такое и не стало Юленьки Кошич... Как ее там по мужу?.. Почему же в Мартове-то это никак не отозвалось – ни горечи, ни сожаления? Ну ни хрена, что, казалось бы, должно сопутствовать такому известию... Какому «известию»?!! Да не было никакого «известия»!!! Был сон... И насочинял он себе со сна бог знает что, кретин старый! Ну подумаешь, приснилась бывшая жена... Да хер с ней! Наверняка жива-здоровенька, чего и вам желает! Или – «не желает». Вам-то какое до этого дело? А, Сергей Александрович? Вы вот лучше подумайте, с чего нужно начинать историю доктора Ивлева Тимура Петровича... В последнюю ночь перед отлетом из Петербурга Сергей Александрович Мартов и Тимур Ивлев устроили вдвоем такой кухонный мальчишник в нежилой квартире Сергея Александровича, что Мартов потом в Гамбурге двое суток в себя приходил. Очень много выкушали! Зато когда он позже прослушал диктофонные записи, сразу возблагодарил Всевышнего за тот, прямо скажем, уже антивозрастной загул. Мартов всмотрелся в большую географическую карту на стеллаже, безошибочно уткнулся в крупное обозначение Санкт-Петербурга и... ...вдруг увидел заснеженный Васильевский остров четырехлетней давности, поземку на набережной ледяной Невы у Четырнадцатой линии... Гранитный парапет с пологими спусками... Вмерзшие в лед баржи, ржавые буксиры... А напротив большой угловой старопетербургский дом после длительного капитального ремонта. И теперь все квартиры в этом доме были большими, с высокими потолками... Тогда там, на третьем этаже, в двух окнах, выходящих на Неву, и в одном – на Четырнадцатую линию, горел свет. И за этими окнами, в трехкомнатной квартире, вместе с дочерью и бывшей женой жил доктор Ивлев Тимур Петрович. Кандидат медицинских наук... «Под каждой крышей – свои мыши...» – по-старушечьи сказал себе Мартов. И тут же подумал, что профессиональному литератору в голову могло бы прийти что-нибудь менее затасканное. * * * ... Развелись они уже давно, но размен квартиры оказался для обоих делом почти неподъемным. Оба без продыху были заморочены работой: она заведовала всей рентгенологией в больнице Святой Елизаветы (бывшая Третья городская), он надолго уходил в плавание. А за две недели стоянки в Питерском порту, или за двадцать четыре отпускных дня, что-либо предпринять попросту не удавалось. Да и с деньгами было туговато... Слава Богу, что и у бывшей жены Ивлева, и у него самого хватало ума и такта сосуществовать добрыми соседями, спаянными давним интеллигентным коммунальным житьем-бытьем. Чем они, каждый по-своему, даже немножко хвастали. Жить мирно в одной квартире с разведенной женой было совсем несложно. Последние пару лет Тимур Петрович по нескольку месяцев не бывал на берегу, а возвращался на такой короткий период, что у них совсем не оставалось времени даже на малейшее обострение отношений. В тот давний вечер Тимур Петрович Ивлев собирался в очередной рейс. Он, как всегда, когда дело не касалось его профессии, слегка перепутал порядок действий и сначала надел меховую шапку и теплую стеганую нейлоновую куртку, а только потом взялся затягивать ремни на большом, пухлом чемодане. Жена помогала ему как могла. – Шорты, сандалии легкие положил? – привычно спросила она. Тимур Петрович утвердительно кивнул головой. Вытер пот с лица, расстегнул куртку, проговорил, подтаскивая чемодан к двери: – Конечно, лучше всего найти маклера. Сейчас этих контор развелось – на каждом углу. Чего самой мотаться?.. Вам с Люськой – двухкомнатную, мне – однокомнатную... – Ты знаешь, сколько этот маклер стоить будет? – грустно усмехнулась бывшая жена. – Вернусь из рейса, перехвачу у кого-нибудь пару тысяч долларов – и всех делов-то!.. Бывшая жена даже рассмеялась: – Ты перехватишь... Как же! – Увидишь. Я теперь стал жутко решительный! – сказал Ивлев. – Хвастунишка. Кто-то появился? – Да нет... – тихо сказал Ивлев. – Пока никого. Ты мне такси заказала? – Да. – Понадобятся деньги – снимай с моей книжки. Сколько надо, столько и снимай. Я там оформил тебе доверенность. Это вам с Люськой. – Хорошо. Спасибо. Ничего не забыл? – Нет. Если на однокомнатную для меня будет не вытянуть, мне можно и коммуналку пока. Только не на краю географии. Ладно? Жена промолчала. Доктор Ивлев посмотрел на висящую над письменным столом фотографию дочери, где ей было всего лишь шесть лет, и сказал: – Если с разменом что-нибудь получится, а я не успею вернуться к переезду, вы с Люськой берите все. Мне оставьте какую-нибудь ерунду и книжки по медицине обязательно. Не век же мне плавать... – Ты надолго? – Месяца на три. И если можно, вот эти два мамины подсвечника. Я к ним очень привык с детства... Он снял со стены фотографию дочери, с трудом втиснул ее вместе с рамкой в карман куртки. – Конечно, конечно!.. Все будет так, как ты сочтешь нужным... – быстро проговорила бывшая жена. Ей вдруг показалось, что никакой размен квартиры затевать не нужно, что все еще может вернуться в этот дом, под эту крышу... – Ты сейчас, главное, о Люське думай, – сказал Ивлев. – Все, что ей может понадобиться в будущей жизни... – ...она достанет сама и за полцены, – неожиданно жестко продолжила фразу Ивлева его бывшая жена. – Странно, правда? – искренне удивился взмокший Ивлев, снял шапку и вытер ею лицо. – В кого бы это? Такая деловитость в пятнадцатилетнем человеке... Зазвонил телефон. Бывшая жена подняла трубку: – Да, заказывали. Васильевский... Четырнадцатая линия, один. Положила трубку, сказала негромко: – Такси от Большого проспекта, угол Восьмой. – Замечательно! – почти бодро сказал Тимур Петрович. – Все как нельзя лучше. Он нахлобучил на себя шапку, взял большой чемодан, перекинул через плечо туго набитую тяжелую сумку. – Ну, вот и все. – Ивлев слегка растерянно, может быть, в последний раз оглядел стены квартиры. – Разменивай. Бог в помощь... – Что-то мы не так делаем! – нервно сказала жена. – По правилам мы должны были бы присесть перед дорогой и, прощая друг другу все на свете, пуститься в долгие интеллигентские выяснения – почему у нас с тобой не получилась жизнь... – Черт с ними с правилами. Наверное, был виноват я, хотя и очень тебя любил. Руки у него были заняты вещами. Он неловко потянулся и чмокнул бывшую жену в щеку. Она тоже поцеловала Тимура Петровича. – И я тебя любила... На какое-то мгновение Ивлеву причудилось, что все, все, все можно вернуть на круги своя... Что-то ведь связывало их полтора десятка лет?! Ну не может же все это вот так просто испариться?.. Люська опять-таки... Расчетливая, хитренькая шалавка, но ведь дочь все-таки! Не хухры-мухры... И тут же, начисто стирая внезапный приступ щемящей тоски по оставляемому дому, ушедшей любви, семье, прошлому, в мозг Ивлева тихо и очень больно постучались неясные, размытые картинки ухода его жены к его же приятелю, бывшему выпускнику Военно-медицинской академии. Это произошло в самый первый рейс Тимура Петровича, в то время, когда бывшая жена была еще самой настоящей женой и разлука с которой, помнится, тогда, в море, истерзала душу Тимура чуть ли не до нервного срыва... Ивлев судорожно вздохнул, уже в дверях повернулся и решительно сказал своей бывшей жене: – Знаешь, я согласен на комнату в любом районе. Это было ровно четыре года тому назад... * * * ... Вот теперь Мартову пришлось воспользоваться совсем другой картой. Вернее даже, несколькими листами настоящей штурманской мореходной – с проложенным маршрутом этого самого рейса четырехлетней давности. Листы не умещались на письменном столе, и Мартов разложил их на полу, а сам на четвереньках стал ползать по ним, прикидывая – с какого местонахождения судна имеет смысл продолжить рассказ об этом рейсе. Подробно ли описать отход «Федора Достоевского» от промерзших причалов Санкт-Петербурга или плюнуть на все их морские подробности, в которых Мартов, несмотря на массу консультаций с профессионалами, мог допустить кучу непростительных ляпов, и начать не с буднично-рабочей корабельной ситуации, а с какого-то такого... общечеловеческого, что ли, эпизода в жизни этого судна. Ну, предположим, с какого-нибудь торжественного момента! Взгляд Мартова, скользящий по листам штурманской карты, безжалостно миновал всю Балтику, после чего ему пришлось переползти к другому листу, пройти вместе с «Достоевским» Каттегат и Скагеррак и выйти в Северное море. Оттуда Мартов на карачках проследовал по маршруту лайнера к третьему листу и оказался чуть ли не под журнальным столиком. Не вставая с пола, он откатил столик в сторону, благо тот был на колесиках, и проливом Па де Кале прополз между Францией и Англией. Указательным пальцем он проследовал через знаменитый Ла-Манш и уже из него аккуратненько выполз в Бискайский залив, где, наверное... ...меховая шапка и прекрасная модная, очень теплая стеганая куртка Тимура Петровича Ивлева на ближайшие три месяца были спрятаны на самое дно специального рундука в его каюте главного врача судна. Мартов сел прямо на пол, на штурманские маршрутные листы, закурил сигарету и представил себе, что... ...на фоне темно-синей воды и голубого неба почти двухсотметровый «Федор Достоевский» со своими высоченными белоснежными палубами и надстройками должен был являть собою очень красивое зрелище... * * * ... Два дня тому назад в Бремерхафене взяли на борт триста немцев, затем пару сот англичан в Тильбери и совсем немного французов в Гавре. Вместе с французами на судно села и семья двухметровых гигантов, потомственных канадских украинцев, – Пол Сердюк, его жена, очень смахивающая на усталую ломовую лошадь – Маргарет Сердюк, и их дочь – огромная, сорокапятилетняя, очень некрасивая, с прекрасными, постоянно испуганными серыми глазами Галю Сердюк... Практически круиз только начинался. В огромном музыкальном салоне капитан судна – Николай Иванович Потапов устраивал для шестисот гостей традиционный «капитанский коктейль». А за спиной капитана выстроилась свободная от вахты шеренга командного состава лайнера. Все офицеры флота были затянуты в специальную (и чуточку нелепую) торжественную «галаформу», смахивающую на помесь опереточного курцфрака с костюмом испанского матадора. Следуя тактичным, но настоятельным рекомендациям, превосходно и многокрасочно отпечатанным в великолепном буклете, прилагаемом к купленным билетам, а также перечню всех увеселительных мероприятий, на «капитанском коктейле» все пассажирские дамы блистали вечерними платьями и драгоценностями как подлинных, так и сомнительных достоинств. Ну а мужчины-пассажиры, естественно, сверкали черными шелковыми лацканами как собственных смокингов, так и взятых напрокат, специально для этого путешествия... Между гостей неслышно скользили официанты в вишневых фраках, разносили шампанское. На небольшой авансцене, где обычно размещалась судовая джазовая группа, у микрофона, с бокалом шампанского в руке, Николай Иванович Потапов на очень хорошем английском языке торжественно представлял своих офицеров, по существу – основную группу судового командного состава. – Дамы и господа! Леди и джентльмены! – говорил Николай Иванович, а Таня Ивлева и ее коллега – переводчица с французским языком... Нет, нет!.. Тогда Таня Ивлева была еще не замужем и носила свою девичью фамилию – Закревская. Ивлевой Таня стала значительно позже. – Дамы и господа! Леди и джентльмены! – говорил Николай Иванович в микрофон, укрепленный на специальной стойке... ...а Таня Закревская в другой микрофон, который она просто держала в руке, синхронно переводила речь капитана с английского языка на немецкий. Ее коллега, элегантная и красивая Лялька Ахназарова, в свой микрофон повторяла речь капитана на французском... – Прежде всего я хочу представить вам моих коллег, несущих всю меру ответственности за ваше путешествие. Мой старший помощник по делам судовождения – Петр Конюхов! – торжественно объявил капитан. Тридцатисемилетний долговязый Петр Васильевич Конюхов, с умной простоватой физиономией и резко очерченными скулами, сделал шаг вперед и сдержанно поклонился. Пассажиры бурно зааплодировали. Петр Васильевич еще раз коротко поклонился и шагнул назад в шеренгу. – Главный механик нашего судна – Борис Сладков! – Как опытный конферансье, Николай Иванович Потапов отступил в сторону от микрофонной стойки и сделал Сладкову широкий приглашающий жест. Пожилой полный Борис Владимирович Сладков, с хмурым, слегка отечным лицом и тяжелыми набрякшими веками, шагнул вперед, медленно раскланялся и обаятельно улыбнулся всем шестистам пассажирам. Улыбнулся открыто, по-детски и удивительно дружелюбно. Музыкальный салон буквально взорвался аплодисментами! Ах, как был опытен и артистичен капитан Николай Иванович Потапов в подобных представлениях!.. Это был Его спектакль, одна из многих его главных ролей на этом судне – в этом плывущем по горько-соленой воде особом мире, в котором, как в перевернутом бинокле, в уменьшенных размерах отразились все человеческие земные радости, все материковые беды, боли и обиды... И то, что капитан делал сейчас, была тоже очень важная роль неожиданной грани его четкой и достаточно жесткой профессии судоводителя океанского пассажирского лайнера. Николай Иванович выждал, пока не стихли аплодисменты, и, слегка понизив голос до «свойской», доверительной тональности, негромко сказал в микрофон: – Могу сообщить всем по секрету, что благодаря тем службам на корабле, которые возглавляют именно вот эти два офицера, вы, поужинав в Гавре, сможете на следующий день позавтракать в Лиссабоне... Сохраняя интонацию капитана, Таня, так же понизив голос, перевела сказанное Николаем Ивановичем на немецкий язык. Также, но по-французски, сыграла и Ляля Ахназарова... По музыкальному салону волнами покатился хохот!.. Первыми захохотали англичане. Они начали смеяться сразу же, как только Николай Иванович закончил свою, честно говоря, давно заготовленную, немудрящую, но беспроигрышную репризу. Потом, когда Таня Закревская поставила точку в своем переводе, оглушительно заржали немцы... А благодаря Ляльке Ахназаровой вслед за немцами стали весело хихикать французы... А в это время Николай Иванович, поигрывая в отеческое добродушие, уже улыбчиво рокотал в микрофон: – Леди и джентльмены... Мне остается представить вам всего двух моих офицеров. Остальные сейчас находятся на вахте, ведут наш корабль, и только благодаря им мы имеем сейчас прекрасную возможность насладиться сегодняшним вечером и познакомиться друг с другом... Итак: два последних представителя командного состава нашего лайнера! Николай Иванович сделал значительную паузу и предупреждающе поднял указательный палец. – Пожалуйста, леди и джентльмены, запомните их получше. Услугами первого из них я рекомендую пользоваться как можно чаще. Тогда ваше путешествие, организованное тремя самыми уважаемыми в мире туристическими компаниями – английской «Роял-бритиш-интернэшнл», германской «Оушн-тур-райзен» и судовладельческой русской компанией «Посейдон», останется в вашей памяти как лучшие дни вашей жизни! Итак – мой старший пассажирский помощник – Константин Беглов!!! Костю Беглова почти все пассажиры уже знали с того самого момента, когда шагнули с последней верхней ступеньки корабельного трапа на палубу «Федора Достоевского». Во всех портах, где принимали пассажиров на борт судна, Беглов безупречно разговаривал на языке той страны, куда причаливал лайнер. А кроме всего, Константин Беглов был мужественно-красив, деловит, вежлив и удивительно похож на кого-то из американских киноактеров... Беглову устроили форменную овацию! Женщины – от восемнадцати (которых было до обидного мало!) и до восьмидесяти (составлявших основной костяк дамского путешествующего клана) – просто не могли отвести глаз от неотразимого пассажирского помощника. Николай Иванович очень тренированно выдержал очередную паузу, дав мужской половине пассажиров подавить в себе легкую ревность и холодновато-вежливо поаплодировать красавцу Беглову, а женской – излить весь восторг при виде такого роскошного представителя мужского сословия, удивительно напоминавшего, кажется, не то Грегори Пека прошлых лет, не то сегодняшнего Хью Гранта... И когда музыкальный салон слегка притих в ожидании представления последнего офицера командного состава судна, Николай Иванович сотворил скорбь на челе и с наигранно печальным вздохом произнес в микрофон: – Услугами второго моего офицера я советую вам всем пользоваться как можно реже... Иронично посмотрел в настороженные лица шестисот пассажиров и громко, будто цирковой шпрехшталмейстер, объявил: – Главный судовой врач – Тимур Ивлев!!! Восторженно зааплодировали все пожилые пассажиры. Их было добрых три четверти всего пассажирского населения лайнера, и они являли собою радостную армию обремененных возрастными хворями потенциальных пациентов доктора Тимура Петровича Ивлева. Ибо в том же буклете, который советовал для подобных торжественных вечеров иметь с собой вечерние платья и смокинги, всем пассажирам судна было обещано лечение совершенно бесплатными, самыми дефицитными и дорогими лекарствами, которые им никогда бы не оплатила ни одна медицинская страховая компания мира... Доктор Ивлев сделал шаг вперед и неловко поклонился. За время его службы в «Посейдоне» это был уже его четвертый рейс, а он все так и не мог привыкнуть к своему участию в обязательной театрализации таких вечеров: когда все остроты капитана были предельно выверены (да, кажется, кем то и написаны когда-то...), а реакция пассажиров на каждую такую шутку была абсолютно предсказуема. Когда бокалы гостей наполнялись прекрасным шампанским и хорошим коньяком, а командный состав судна во главе с капитаном чокались с гостями и пили за их здоровье неотличимые от шампанского и коньяка грушевый лимонад и холодный сладкий чай... Но Тимур знал, что закончится вот такой вечер, и капитан Николай Иванович Потапов поднимется на мостик, или спустится в машинное отделение, или заглянет еще в какую-нибудь корабельную службу и сразу станет неулыбчивым, требовательным до жестокости, единоличным и полноправным хозяином громадного теплохода, от верности ЕГО решений будут зависеть судьбы и жизнь девятисот душ ЕГО судна. Старики шумно и весело приветствовали Тимура, а один уже не очень трезвый англичанин лет шестидесяти пяти от переполнявшего его избытка чувств пополам с виски даже залихватски свистнул на весь огромный музыкальный салон. Чем тут же обратил на себя внимание и пассажирского помощника Кости Беглова, и... ...огромной канадской украинки Галю Сердюк. Из-за могучего плеча папы Сердюка она восхищенно посмотрела на англичанина своими прекрасными большими серыми глазами, но уже в следующее мгновение смутилась чуть ли не до обморока и спряталась за свою двухметровую маму. На Тимуре Петровиче Ивлеве представление командного состава судна пассажирам было окончено, негромко зазвучала старая ностальгическая джазовая мелодия, и пассажиры ринулись представляться капитану. К Николаю Ивановичу в помощь сразу же приблизились старший пассажирский помощник Костя Беглов и молодая красивая женщина в форме – пассажирский администратор. Переводчики Таня Закревская и Ляля Ахназарова еще ближе придвинулись к капитану, готовые в любую секунду прийти к нему на выручку. Энергично работая остренькими локотками, первой к Николаю Ивановичу пробилась тщательно ухоженная старушка с восторженными детскими глазками. – Хелло, капитан! Надеюсь, вы узнаете меня? – по-немецки закричала маленькая веселая старушка в очень дорогом вечернем платье и настоящих старинных драгоценностях. Пассажирский администратор тут же шепнула капитану: – Фрау Голлербах из Кельна. Плывет на «Достоевском» третий раз. Капитан, уставший от своей долгой английской речи, радушно улыбнулся старушке и машинально ответил по-русски: – Ну конечно, фрау Голлербах! Очень рад снова видеть вас на борту нашего судна... Таня на полуслове подхватила по-немецки русскую фразу капитана. Николай Иванович благодарно посмотрел на Таню и чокнулся с фрау Голлербах своим грушевым лимонадом в бокале для шампанского. А маленькая счастливая старушка с кокетливо повязанным газовым шарфиком на тоненькой шейке, чтобы скрыть хотя бы лет пять из своих семидесяти восьми, со счастливым превосходством посмотрела на остальных пассажиров, попавших на борт этого судна, не в пример ей, впервые. Но в ту же секунду к капитану протиснулась канадская семья гигантов, и ее глава, краснорожий пожилой детина Пол Сердюк, заговорил на чудовищной англо-русско-украинской смеси. – Айм – Пол Сердюк энд май фамилия, – сказал он и уточнил: – Жинка и цурка. Есть из Канады... «Жинка» Маргарет, родившаяся шестьдесят шесть лет тому назад в Канаде, на ферме между Норман-Уэльсом и Уайтхорсом, и там же появившаяся на свет божий «цурка» Галю гордо вслушивались в незнакомую им тарабарщину, на которой изъяснялся их «фазер» и «чоловик». Капитан пожал руку Полу, галантно поклонился его двухметровым дамам и шепнул Беглову на ухо: – Отметить в завтрашней радиопередаче по судну на всех языках. Все-таки черт знает откуда добирались... Беглов моментально сделал пометку в блокноте, отдал распоряжение своему пассажирскому администратору. Та молча кивнула головой. Молодой спортивный парень с тонким интеллигентным лицом, в превосходно сидящем смокинге поклонился капитану и, четко оценив расстановку сил, сразу же обратился к Косте Беглову на английском: – Ричард Роуз – священник. Часть пассажиров надеется, что на судне будет возможным проводить регулярное богослужение по англиканскому обряду. – Нет проблем, мистер Роуз, – ответил ему Костя. – Буду рад завтра же встретиться с вами для уточнения деталей. О'кей? Высокий старый костлявый немец подошел к капитану и сказал на хорошем английском: – Добрый вечер, господин капитан. Николай Иванович пожал протянутую ему руку: – Рад приветствовать вас на борту нашего судна, мистер... – Зигфрид Вольф – врач. Гамбург. – Очень приятно, что для своего отдыха вы избрали именно наш круиз, герр Вольф, – приветливо сказал капитан. – Вас, наверное, заинтересует наша медицинская служба? – Именно этой просьбой я и решил побеспокоить вас, – рассмеялся костлявый старик. – Конечно, конечно, герр Вольф! – с радушием хозяина, привечающего дорогого гостя, проворковал капитан. Он повернулся к доктору Ивлеву и сказал по-русски: – Тимур Петрович! Герр Зигфрид Вольф – тоже врач и очень хочет познакомиться с вами и вашим хозяйством. – С удовольствием, Николай Иванович, – ответил доктор Ивлев. – Но я не настолько силен в немецком, чтобы толково поддерживать беседу на столь специфическую тему, как современная медицина. Вот если бы вы, Николай Иванович, ненадолго уступили мне Танечку Закревскую, я смог бы, наверное, ответить на все профессиональные вопросы господина Вольфа. И тут Тимур Ивлев неожиданно поймал на себе быстрый напряженный взгляд старшего пассажирского помощника Константина Беглова. А может быть, это ему и показалось... Потому что уже в следующую секунду Костя мило и светски болтал с двумя старыми англичанками, которые были в восторге от его произношения. – Естественно, – сказал капитан. – Танечка, будьте любезны, помогите Тимуру Петровичу. – У матросов нет вопросов! – весело улыбнулась Таня Закревская. – А у медработников они могут незамедлительно возникнуть, – в тон ей сказал Ивлев. Дальнейший разговор старого немецкого доктора Вольфа с почти молодым русским доктором Тимуром Ивлевым уже шел в трехсторонней конструкции: доктор Вольф – Таня – Ивлев. И тут же – в обратном порядке: Тимур – Таня – доктор Вольф. Выглядело это примерно так: – Доктор Вольф хочет познакомиться с вами. – Очень рад. Тимур и Вольф пожимают друг другу руки. – Танечка, пожалуйста, спросите, какая у него специализация? – Он хирург. – Вдвойне приятно! Я тоже хирург. Доктора демонстрируют вежливую радость и стопроцентную иллюстрацию модного лозунга «Врачи – без границ!». – Он просит разрешения посетить вашу медицинскую часть. – Нет проблем. В любое удобное для него время... Желательно – во второй половине дня. И пожалуйста, польстите ему, скажите, что мы недавно получили из его Мюнхена новейшую аппаратуру для ультразвуковых исследований фирмы «Siemens», и я считаю, что эта установка – самая совершенная, с которой я когда-либо сталкивался! Перевод на немецкий... Обоюдно-радостные похлопывания по плечу, легкое международно-корпоративное братание... Вопрос доктора Вольфа... и мгновенный перевод Тани Закревской: – Тимур Петрович, доктор Вольф спрашивает: при его посещении вашей епархии он может воспользоваться моей помощью в качестве переводчика или вы предпочтете кого-нибудь из своих сотрудников, знающих немецкий язык? Краем уха Тимур слышал, что у Тани давний «корабельный» роман с Костей Бегловым. Но вот уже несколько месяцев, как Таня Закревская так нравилась самому Тимуру Петровичу Ивлеву, что сейчас он, наплевав на все правила приличия, перешагнул через свою обычную стеснительность и неожиданно даже для себя искренне и тихо сказал: – Я, Танечка, предпочитаю только вас. В любом качестве и на все случаи жизни. – Ой... – испуганно произнесла Таня. – Можно я это не буду переводить доктору Вольфу? Где-то далеко-далеко внизу, в гигантском машинном отделении лайнера, ровно грохотали два огромных и могучих двигателя мощностью в двадцать одну тысячу лошадиных сил. Десятки внутри корабельных служб и семь пассажирских палуб над ними, высотою с десятиэтажный дом, включая и самую верхнюю – пеленгаторную палубу, с большой застекленной верандой и уютным кафе, гасили все звуки, рвущиеся из преисподней судна. Оставалась всего лишь еле ощутимая дрожь ковра под ногами переводчицы Тани Закревской, старого немецкого хирурга Зигфрида Вольфа и Тимура Ивлева, главного доктора этой плывущей в ночи крохотной частицы мира... А мимо них, по широкой и очень красивой лестнице, соединяющей музыкальный салон с помещениями нижнего бара, вверх и вниз непрерывно сновали стройные официанты в малиновых фраках и хорошенькие официантки в соблазнительно коротких малиновых юбочках. Вверх – в салон, с подносами бокалов шампанского, коньячными рюмками и маленькими стопочками с ледяной водкой, а вниз, за новыми порциями, – с теми же подносами, уставленными пустой посудой. На верхней ступеньке лестницы стояла администратор ресторана – строгая женщина средних лет, в строгом форменном малиновом костюме и строго, без тени улыбки, отмечала в блокноте каждый проносящийся мимо нее поднос с напитками. По существу, путешествие еще только начиналось... * * * ... Мартов откинулся на спинку кресла, оторвал взгляд от экрана компьютера и снял очки. Прикрыл уставшие глаза, ощупью нашел на столе пачку «Мальборо». Там оставалась всего одна сигарета. Мартов открыл глаза, закурил и тяжело встал из-за стола, с трудом разминая одеревеневшую спину и затекшие ноги. Отнес в кухню переполненную пепельницу, высыпал окурки и пепел в помойное ведро, а пепельницу тщательно вымыл и насухо вытер. Сунулся было в холодильник перехватить чего-нибудь, а там – пусто. То есть почти пусто. Банка стручковой фасоли, ошметки вчерашнего недоеденного омлета с жареной ветчиной и тертым сыром – фирменное блюдо Сергея Александровича Мартова, и... полное отсутствие его любимейших традиционных сосисок из магазина «Альди»! «Все сметено могучим ураганом...» – подумал Сергей Александрович и понял, что поход в магазин неотвратим, как смена дня и ночи, как чередование времен года, как... еще что-нибудь такое-этакое, без чего мир не просуществует и секунды! И если мир Сергея Александровича без хлеба насущного еще как-то мог обойтись, то без сигарет ему наверняка и получаса не протянуть. Мартов вернулся к компьютеру, «кликнул» на значок «Сохранить» и стал одеваться для похода за сигаретами, сосисками и глотком свежего воздуха. Да, неплохо было бы еще и бутылочку «Баллантайна» прихватить. А то вчера вечером на алкогольные запасы Мартова неожиданно обрушился такой мощный, опустошительный навал, что необходимое восполнение утраченного, естественно, после приобретения сигарет и сосисок, стояло на почетном третьем месте. Вчера вечером, когда Мартов валялся на тахте и со смешанным чувством неловкости и любопытства наблюдал за репортажем с последнего непотребного и постыдного съезда Союза российских кинематографистов, раздался телефонный звонок. Мартов приглушил истерические вопли из Белого зала московского Дома кино и взял трубку. Звонила какая-то «поклонница таланта Сергея Мартова» и спрашивала – не может ли она поговорить с автором ее любимых книжек... – Я слушаю вас, – с досадой произнес Сергей Александрович, глядя на экран телевизора. – Это Сергей Мартов?! – чуть ли не захлебнулся восторженный женский голос с явными южнорусскими интонациями. – Да. Это Сергей Александрович Мартов, – подчеркнуто сказал он. – Ой, извиняюсь... Шоб я знала ваше отчество?! Я лично с Дюссельдорфа, но счас в Гамбурге. У меня все-все ваши книжки есть! С собой. – Так... – растерянно протянул Мартов, не отрываясь от телевизора. – И что бы вы хотели? С нескрываемым раздражением Мартов понял, что уже потерял нить происходящего там, в Москве, на скандальном съезде десятков его бывших друзей и знакомых. Еще за несколько секунд до этого нелепого и несвоевременного телефонного звонка «дамы с Дюссельдорфа», вслушиваясь в крики и ругань, несущуюся из динамиков телевизора, Мартов праведно думал: какое счастье, что судьба уберегает его от участия в этом постыдном московском действе... И тут же поймал себя на откровенно пошлом лукавстве. Ах, как хотелось ему на самом деле быть сейчас там, в Москве, на Васильевской, тринадцать, в этом Белом зале Союза, среди всех тех приятелей и недругов, с кем бок о бок прожиты столько лет и с которыми Мартов говорил на одном языке. Даже во время самых ожесточенных споров. Может быть, это спасло бы его от ощущения одиночества, медленно наползающего на него с каждым годом все сильнее и сильнее... – Простите, пожалуйста, – сказал в трубку Мартов, – я не расслышал, чем я могу вам помочь? – Боженьки ж ты мой! Шоб вы мне были только здоровеньки! Так я ж говорю – только подписать ваши книжки!.. Я вернуся в Дюссельдорф, покажу ваши автографы, там же все умрут! – Ну уж нет, – рассмеялся Мартов и выключил телевизор. – Я вам подпишу что угодно – только дайте слово, что Дюссельдорф не потеряет ни одного жителя! – Так это ж хохма! Вы шо, не врубились? – расхохоталась женщина. – А куда ехать? – Позвоните завтра с утра, я вам продиктую адрес. – Об каком утре речь?! Утром уже в шесть тридцать автобус. Я ж тут на экскурсии от еврейской гемайнды. От нашей дюссельдорфской общины... «О, черт бы тебя подрал с твоей гемайндой!..» – подумал Мартов и посмотрел на часы. Было четверть десятого. – Ну хорошо. Запишите адрес... Ровно в десять часов вечера порог мартовской квартиры перешагнула абсолютно русская кустодиевская красавица тридцати трех лет, сбросила туфли и подала руку «лодочкой». И сказала: – Люба. Она сразу же безошибочно прошла на кухню, хозяйственно вытащила из своей большой сумки бутылку украинской горилки, несколько бананов и три книжки Мартова. Две старых, потрепанных, и одну новую, только что купленную. Выложила все это на кухонный стол и деловито спросила: – Гулять здесь будем или в вонциммере? Ночью она приподнялась на локте, заглянула сверху в измученную физиономию лежавшего пластом Сергея Александровича и с ласковым удивлением сказала в своей неистребимой манере «с-под Одессы»: – Таки старый конь борозды не портит... – Но и глубоко не пашет, – усмехнулся Мартов. – Мине – так за глаза и за уши! Спи. – Я так и не понял, как ты попала в Германию? – Ой, Боже ж мой! Ну, по еврейской линии, как все... Спи. – Ты-то какое отношение к этой линии имеешь?! – Старую хохму помнишь? «Муж-еврей – не роскошь, а средство передвижения». Спи! – А где муж?.. – Объелся груш. Был и сплыл. Спи ты, Господи!.... Когда утром Мартов открыл глаза, ее уже не было. Мартов босиком прошлепал в кухню. Все было вымыто, вычищено, убрано и протерто до блеска. На кухонном столе поверх сахарницы лежала записка, написанная крупными буквами, уверенным почерком: «Звони. Л.», и внизу – номер дюссельдорфского телефона. Мартов начал было делать зарядку, но после мощной вечерней выпивки и почти бессонной ночи с упражнениями не по возрасту сердце его расстучалось так пугающе сильно, что Мартов перетрусил, плюнул на зарядку, принял душ и сел за компьютер. А когда с величайшим трудом, поминутно сверяясь со своими диктофонными записями, досочинил сцену «капитанского коктейля» и выяснил, что у него кончились сигареты и холодильник намертво пуст, он взял сумку на колесах и отправился за покупками. Неподалеку от дома Мартов увидел на фруктово-овощ-ной лавке большую красочную рекламу: «... ВСЕГДА СВЕЖЕЕ!» – «... IMMER FRISCH!» Фриш... Фриш!.. По совершенно дурацкой звуковой ассоциации Сергей Александрович неожиданно понял, что вопреки четко выстроенному поэпизодному плану сейчас нужно срочно переходить к тому Фришу, о котором ему в Нью-Йорке так подробно рассказывал почтенный пенсионер Интерпола – легендарный Сол Гринспен. Уже дома, приканчивая третью сосиску, Мартов вспомнил то, чего не было ни в одной диктофонной записи его разговоров со стариком Солом. – Даже сейчас, спустя четыре года, еще не все линии расследования деятельности синдиката Фриша отработаны Интерполом, – сказал тогда Сол. – Поэтому в вашей новелле (Сол так и сказал – «новелле») не стоит упоминать название страны и города, куда прилетел тогда Фриш для переговоров с местными судовладельцами. Я вам просто расскажу, как это выглядело, а вы уж там сами прикиньте, что вам пригодится, а что – нет... * * * ... В этой стране говорят по-испански. И в этом не было ничего удивительного – треть населения земного шара объясняется на испанском языке... Здесь никогда не бывает зимы и нет ни малейшего почтения к элементарным полицейским правилам уличного движения. В этой стране все пестро и солнечно, и большая судовладельческая компания расположена в самом центре столицы, о чем и возвещают сверкающие и раскаленные жарой медные табло с черными буквами арабской вязью с одной стороны входа и такими же табло с другой стороны. Но уже на английском языке. Витрины первого этажа этого дома отлично декорированы роскошными и яркими плакатами, зовущими в далекие морские путешествия. В центре площади, на деревянном постаменте, нервно приплясывает и отчаянно размахивает руками смуглый темпераментный регулировщик в полицейской форме, состоящей из пробкового шлема, белых нарукавников, белой рубашки, белых шортов, белых носков, черной рации, черного пистолета и черных ботинок. Несмотря на угрожающие свистки и размахивания руками полицейского регулировщика, никто из водителей внимания на него не обращает. Все остальные мирские звуки тонут в рычании двигателей и тревожных автомобильных сигналов... Из окон компании видна главная площадь этого города, забитая круговертью автомобилей всех марок. Кабинет главы судовладельческой компании «ближневосточной ориентации» – светлый, роскошный, чуть женственный. На потолке медленно крутится большой и бесшумный вентилятор с огромными лопастями. По старинке пытается помочь современным кондиционерам. Под освежающим воздушным потоком прохлады в глубоких креслах розовой кожи сидят трое: милый, симпатичный толстячок средних лет, Стенли Уоррен и Чарли. Стол главы компании инкрустирован перламутром. У пола тонкие, вычурно выгнутые ножки стола почему-то заканчиваются бронзовыми тигровыми лапами с когтями. На столе обязательная семейная фотография. Сам владелец компании, седой красивый человек южного типа в светлом костюме, с дорогой сигарой, сидел за столом и, скептически улыбаясь, слушал то, что сейчас раздраженно говорил Стенли Уоррен: – ...только, пожалуйста, давайте условимся сразу – мы судоводители... Хозяин кабинета мягко улыбнулся и негромко прервал Стенли: – Бывшие. Бывшие судоводители. Теперь вы служащие моей компании. Хотите вы этого или не хотите. А так как вы не сумели договориться ни с «Шиппинг-трэвел-компани», ни с «Оушн-тур-райзен», вы теперь будете делать то, что необходимо мне и Аллаху. Я плачу вам деньги, а Аллах дарует вам жизнь. – И тем не менее, – не сдавался Стенли, – профессия есть профессия. Поэтому мы берем на себя разработку и исполнение всей судоводительской части этой операции, а в эпизодах из гангстерских фильмов участия не принимаем. Впрочем, я говорю о себе. Чарли может поступать, как ему угодно... Чарли промолчал. Он был очень занят разглядыванием больших лопастей, медленно вращающихся над его головой. Симпатичный толстячок тоже промолчал, с искренним интересом наблюдая за разговором судовладельца и судоводителя. – А вы уверены, что без таких эпизодов не обойтись? – спросил глава. – Это вы в этом уверены, – резко ответил ему Стенли Уоррен. – Иначе вы бы не пригласили сеньора Фриша, у которого, насколько я знаю, просто неоценимый опыт в подобных штуках. И Стенли подчеркнуто поклонился симпатичному толстячку. Толстяк вежливо ответил на поклон Стенли и вопросительно посмотрел на главу фирмы. Тот щелкнул золотой зажигалкой, прикурил погасшую сигару, тихо и примирительно сказал Стенли Уоррену: – Никто не собирается заставлять вас, Стенли, и вас, Чарли, заниматься тем, чего вы не умеете делать. Вы, Стенли, сами сказали: «Профессия есть профессия». И компания ценит вас именно как профессионала... Что не мешает нам так же по достоинству ценить и профессию нашего друга – сеньора Фриша. Глава компании ласково улыбнулся толстячку Фришу. Фриш весело поболтал короткими ножками, едва достающими до пола, и повернулся к Стенли и Чарли: – Я счастлив, сеньоры, что вы так подробно осведомлены о деятельности моей организации. Может быть, это знание убережет вас от нежелательных поступков и лишней болтовни. А теперь переходим к делу, мистер Уоррен. Кажется, вы занимались новым маршрутом русского судна, зафрахтованного англичанами и немцами? Или вы, Чарли? – Всю основную разработку операции вел мистер Уоррен. Я занимался документацией, – впервые открыл рот Чарли и похлопал ладонью по тоненькой папочке, лежащей у него на коленях. – Превосходно! – радостно воскликнул толстенький Фриш, и в кабинете всем стало понятно, что он жестко решил взять нить разговора в свои руки. – Мы слушаем вас, Стенли. Вы позволите вас так называть? – Попробовал бы я возразить... – угрюмо пробормотал Стенли и встал. Из-за спинки своего розового кресла Стенли Уоррен достал большой черный тубус и подошел к стене, затянутой розовато-бежевыми гобеленовыми портьерами. – Разрешите? – спросил Стенли главу компании. – Прошу вас, Стенли. Глава компании нажал кнопку на пульте письменного стола, и портьеры раздвинулись, обнаружив за собой большую карту Атлантики. Из своего черного тубуса Стенли вынул крупномасштабную карту одного из районов южной акватории, рядом с Новозеландскими островами и Австралией, и повесил эту карту на специальные держатели, свисавшие со стены. Чарли подал ему указку с вмонтированным крохотным аккумулятором, дающим сильный, концентрированный и невидимый лазерный луч. Этот луч-невидимка из тонкого конца указки посылал лишь ярко-красную световую точку, скользящую по карте в любом направлении. – Через двадцать семь суток «Федор Достоевский» по своему новому маршруту должен будет пройти вот здесь, – сказал Стенли Уоррен. Тревожная красная точка медленно поползла по карте вдоль берегов узкого пролива... – В связи с чем они предприняли такие изменения в привычном маршруте? – спросил глава компании. Стенли хотел было открыть рот, но маленький толстячок Фриш властным жестом не дал ему и слова вымолвить. – Думаю, что об этом я располагаю более подробной информацией, чем Стенли, – сказал улыбчивый толстенький Фриш. – Прежде чем прилететь сюда, мои люди в отличие от вас, Стенли, очень неплохо поработали в Европе... Простите, Стенли, что я так резко потянул одеяло на себя. Но вы же сами сказали: «Профессия есть профессия»... ... А ведь, казалось бы, совсем недавно (что значат в Истории каких-то полтора десятилетия?), в период соцрасцвета Германской Демократической Республики, в гордости Восточного Берлина – знаменитом «Фридрихштадтпаласе», маленький, толстенький Отто Фриш имел совершенно иную профессию... Не будет преувеличением сказать, что «Комический дуэт танцоров-чечеточников братьев Фриш» был просто лучшим в Европе. Недаром парижские «Лидо» и «Фоли-Бержер» оспаривали друг у друга право пригласить «Братьев Отто и Хельмута Фриш» в свои знаменитые программы! Когда же рухнула кровоточащая Берлинская стена, «Комический дуэт чечеточников братьев Фриш» сразу же занял одну из первых позиций в кабаре фешенебельного лас-вегасского отеля «Мираж». Полгода американской жизни привели неуемного толстенького Отто к мысли, что пришла пора организовывать Собственное Предприятие. И вовсе не обязательно эстрадно-сценическое. Подлинное Творчество необходимо в любом деле! Хельмут наотрез отказался от участия в его излишне радикальных планах по перемене профессии, и толстенький, маленький Отто просто-напросто пристрелил длинного и тощего Хельмута. Так примитивно Отто Фриш начисто исключил возможную утечку информации о том деле, которое он собирался затеять. Тем более что Хельмут в действительности никогда и не был его братом. Так... партнер – и все тут. – В отношениях морского туристического бизнеса у русских с англичанами и немцами был почти десятилетний перерыв, – говорил Фриш. – После того как в конце восьмидесятых русский «Морпассфлот» тихо умер, его прибрали к рукам очень толковые парни – бывшие сотрудники покойного «Морпассфлота». И снова законтачили со старыми английскими и германскими партнерами. Но уже не как государственная организация, а как Российское акционерное общество. И снова стали работать вместе. И достаточно успешно. Вы же, Стенли, и вы, Чарли, своими агрессивными и лобовыми предложениями сильно разворошили этот хорошо выстроенный муравейник. Естественно, что они все насторожились и немедленно собрались в Москве для переговоров. А так как в службе безопасности фирмы «Посейдон» как, впрочем, теперь и повсюду в России, работают бывшие оперативные сотрудники КГБ, они очень многое узнали о вас и о вашей фирме. – Мы делали все, что от нас требовала компания! – огрызнулся Чарли. Фриш удивленно посмотрел на главу компании. Тот раскуривал сигару, делая вид, что не заметил взгляда толстенького Фриша. – Значит, вы получили недостаточно продуманные инструкции. Что обойдется вашей компании значительно дороже, чем она того ожидала, – сухо заметил Фриш. – А чтобы избежать подобного форс-мажора, нужно было сразу попросить нас заняться этим делом, а не действовать так хаотично и нахраписто. Мне очень понравилось утверждение мистера Уоррена, что «Профессия есть профессия»... Глядишь, нам бы и удалось уговорить этих древних одров морского туризма сотрудничать не с русскими, а с вами. – Ценою какого количества трупов? – поинтересовался Стенли Уоррен. – Стенли!.. – Глава фирмы сломал сигару в перламутровой пепельнице. – Нет, нет!.. Мне это может только польстить!.. – быстро проговорил Фриш. – Мистер Уоррен проявил естественное любопытство ребенка, пытающегося разобрать заводную игрушку, чтобы узнать, что у нее внутри. Отчего это она так быстро бегает?.. – Фриш весело рассмеялся и в восторге от собственной остроты снова заболтал короткими ножками. – Итак, я позволю себе продолжить. Изменения привычных маршрутов связаны с тем, что многие английские и германские туристы совершают свои путешествия на русских круизных судах уже в третий и четвертый раз. Помимо всех остальных пунктов совещания в Москве – подорожание топлива, закупка нового медицинского оборудования, частичная смена экипажей, – фрахтователи предложили судовладельцам внести некоторые маршрутные изменения для разнообразия впечатлений пассажиров. Из чисто развлекательно-комфортных соображений и... элементарной безопасности. – Разумно, – сказал хозяин кабинета. – Очень разумно! – горячо согласился Фриш. – А теперь мы готовы выслушать нашего дорогого профессионального мистера Уоррена по дальнейшему мореходному развитию событий. Прошу вас, Стенли! Мы очень внимательно слушаем вас, мистер Уоррен. Или вы предпочитаете, чтобы вас называли сеньором? А, Стенли? – На это мне как раз глубоко наплевать, – ответил Стенли и отвернулся к карте. – Итак, повторяю. Через двадцать семь суток «Достоевский» по обновленному маршруту пройдет вот этим проливом... Красное пятнышко указки на карте медленно поползло по очень узкому проливу, где берега едва не смыкались, оставляя между собой совсем небольшое пространство воды... – Вот здесь – маяк... – Красное пятнышко остановилось на небольшом мысе левого берега пролива. – Расстояние от маяка до берега и глубина – вполне достаточные для прохода почти любого судна. Однако проход этот, как вы видите, очень узок, а подводные скалы с обеих сторон поднимаются чуть ли не до поверхности воды. При осадке «Достоевского» в девять метров вход в этот пролив для него смертельно опасен. Малейшее отклонение – и судно получит пробоину, а потом его выбросит вот на эти камни... И красное пятнышко указки угрожающе переместилось к схематично обозначенной на карте береговой каменной гряде. – А так как русские всегда чрезвычайно берегут свой валютный фонд, они несколько часов будут отказываться от помощи и не подавать «SOS», пытаясь выбраться своими силами, – неожиданно вступил Чарли. Толстенький Отто Фриш рассмеялся, поболтал коротенькими ножками и весело сказал: – Я знаю несколько мест, где русский валютный фонд льется рекой шире вот этого вашего пролива! Чарли поднял глаза на потолок, где тихо и медленно вращались огромные лопасти, и скучным голосом заметил: – Если сеньор Фриш имеет в виду Лазурный берег Франции или стада русских особняков во Флориде, то эти миллиарды льются лишь в удовольствие и во здравие нескольких десятков человек. О чем с наслаждением пишут во всех русских таблоидах. Когда же происходит катастрофа и дело касается спасения сотен людей, Россия становится омерзительно экономной. – Продолжайте, Стенли, – распорядился глава компании. Фриш вынул из кармана небольшой изящный блокнотик и сделал в нем какие-то пометки. И больше уже не убирал блокнот... Уоррен снова включил свою лазерную указку, и красное пятнышко уткнулось в самую узкую часть проливчика. – Основная трудность заключается в том, чтобы заставить судно войти в эту узкость. Там на мостике будут стоять, поверьте мне, очень опытные ребята! Мы с Чарли предполагаем, что новый маршрут «Достоевского» проложен таким образом, что маяк у них должен остаться с левого борта. Тогда судно спокойно выйдет в свободную от подводных рифов акваторию. Посадить судно на скалы сможет только лоцман, которого они будут вынуждены взять на борт вот здесь... Стенли направил красное пятнышко в самый низ карты и посмотрел на Чарли. Тот раскрыл тонкую папочку и, изредка сверяясь со своими записями, спокойно стал докладывать: – Лоцман... Анри Лоран. Француз. Пятьдесят девять лет. До недавнего времени плавал капитаном. Последнее судно «Санта-Мария» – океанский сухогруз, двадцать шесть тысяч тонн. Жена умерла пять лет тому назад. Брак поздний, поэтому его дочери Норе всего восемнадцать лет. Живет в Париже. Студентка Сорбонны. Факультет философии. Наркотики отрицаются. Очень любит отца. Отношения самые нежные и доверительные... – Фриш сделал несколько пометок в своем блокнотике и понимающе вздохнул: – Поздний ребенок... Глава компании нежно поправил большую семейную фотографию на своем инкрустированном рабочем столе. Стенли Уоррену стоило больших трудов не расхохотаться при виде этого сентиментального жеста главы, последовавшего после фальшиво-трогательной интонации Фриша, когда он произнес: «Поздний ребенок...» – Я могу продолжать? – глядя в противоположную стену, спросил Чарли. – Да, да, конечно! – чуть ли не хором тут же откликнулись Фриш и глава компании. Для верности Чарли снова заглянул в свою папку, обвел всех равнодушным взглядом. – В девяносто седьмом в Сиднее Лоран был снят с судна с подозрением на микроинсульт... – Чарли опять опустил голову, вчитался в свои записи: – Так... Муниципальная клиника – с третьего по одиннадцатое мая... Диагноз не подтвердился. Заболевание оказалось чисто неврогенного характера. Спустя год ушел в отставку, переехал... Стенли, пожалуйста, покажите патрону и сеньору Фришу, где это находится... Уоррен опять включил указку, и алое лазерное пятнышко, словно из прицела современной снайперской винтовки, неподвижно уперлось в очень небольшое обозначение маленького прибрежного городка. – ...и переехал вот сюда. Здесь он купил дом и поступил в лоцманскую службу. Ждет, когда дочь окончит курс и вернется к нему. Счет в банке... В долларах? – Да, – сказал Фриш, раскрывая блокнотик. – Так проще. – По состоянию на первое число прошлого месяца, – Чарли снова заглянул в свои записи, – пятьдесят шесть тысяч триста сорок четыре доллара. Фриш сделал аккуратную пометку в блокнотике и спросил: – Связи? – В лоцманской и портовой службе ровные отношения со всеми, не более. Дружит с отставным, таким же, как и он сам, одиноким доктором права, бывшим адвокатом Мартином Краузе, шестидесяти трех лет. Глава судовладельческой компании снова раскурил сигару, сказал, обращаясь к Фришу: – Вам не кажется, что Стенли и Чарли следовало бы в ближайшие дни вылететь в район операции и вплотную заняться этим лоцманом? Маленький толстенький Фриш с неожиданной легкостью выпрыгнул из глубокого розового кресла и подошел к карте, у которой стоял Стенли. Он отобрал у Стенли его лазерную указку и с недоброй ухмылкой сказал главе компании – красивому человеку в светлом костюме с сигарой в руке: – Прошу прощения, но ваше восточное лукавство и нежелание называть вещи своими именами крайне затрудняют продолжение разговора. Давайте вернемся на исходные позиции! Садитесь, Стенли, садитесь... Только покажите мне, где включается эта ваша штуковина. Стенли Уоррен включил указку, передал ее Фришу и сел в свое кресло. – Вам необходимо скомпрометировать русских в этой луже... – Фриш направил красное пятнышко на узкий пролив крупномасштабной карты Стенли Уоррена. – И таким образом вытеснить их из круизного бизнеса. Тогда, как вы полагаете, Европа сама бросится вам на шею, и ваш пассажирский флот начнет приносить вам хорошие дивиденды. Так? – Ну... в общих чертах верно, – настороженно промямлил глава компании. – Хотя... – Но это лишь коммерческая сторона дела. Не так ли? – беспардонно прервал его Фриш. – А вам ведь, во имя вашего Аллаха, еще необходим и «экшн» как знак свыше?! Акция с максимальным количеством пострадавших неверных, так? И вот тут глава крупнейшей судовладельческой компании этого ближневосточного региона, где никогда не бывает зимы, где нет почтения к правилам уличного движения, где, кстати, говорят не только по-испански, но и на самых разных восточных языках, сбросил маску красивого, добродушного, постоянно старающегося смягчить любую напряженную ситуацию человека и наконец показал зубы. – Да! – рявкнул он. – Мне осточертели все эти бездарные взрывы их посольств и представительств в наших странах и московских жилых домов, которые и сами рассыпаются – без малейшего нашего участия! Я не хочу, чтобы после каждой акции на всех перекрестках вопили о «чеченском следе» или «исламском терроризме»! Когда Аллах разрешит нам, мы и сами возьмем на себя ответственность за то, что произойдет на этих подводных скалах!!! Чарли и Стенли Уоррен тоскливо переглянулись, а толстенький Фриш даже обрадовался этому мощному всплеску давно сдерживаемых чувств. – Браво! – воскликнул Фриш и постучал указкой по карте. – Вот теперь я хоть до конца понимаю, за что я получаю деньги! Значит, для этой вашей новой пьески вам нужно всего лишь взять за глотку лоцмана, или как там он у вас называется, и заставить его сделать так... – Фриш очень точно навел красное пятнышко на карту Стенли Уоррена: – ...чтобы русский пароход прошел бы не тут, а вот здесь. Так? – Да, – мрачно сказал глава компании. Фриш усмехнулся, отдал указку Стенли и буквально впрыгнул в свое розовое кресло. – Очень хорошо! Стенли!.. Дорогой сеньор Уоррен... А ведь ваш шеф абсолютно прав, посылая именно вас на встречу к этому лоцману. Всегда проще договориться со старым знакомым, правда? Не вы ли, Стенли Уоррен, когда-то плавали у Анри Лорана вторым помощником? Глава компании удивленно посмотрел на Стенли: – Очень интересная подробность... От удовольствия Фриш даже слегка подскочил в кресле: – Неожиданные подробности всегда интересны! – Но я этого никогда и не скрывал... – нехотя проговорил Стенли. – Но и не поставили нас об этом в известность. – И глава компании нехорошо взглянул на Стенли. – Вы никогда меня об этом не спрашивали. – Ах, друзья мои, это все такие мелочи!.. – ласково сказал Фриш. – Как и то, что Чарли, насколько мне известно, вовсе и не Чарли, а Фархад. Фархад Беляллитдин Из хорошего старинного восточного рода. И плавали вы на какой-то голландской посудине обычным механиком. Как вас туда занесло, Чарли? Не из французского ли наемного легиона? Тут уже Стенли с удивлением посмотрел на Чарли-Фархада. Чарли закрыл свою папочку, защелкнул ее на кнопки и спокойно ответил Фришу: – В Калифорнии я был натурализован как Чарльз Беляуэр. Этого вам достаточно? – До определенного момента – да, – сказал Фриш. – Тем более что по картотеке нашей организации за вами тянется достаточно длинный хвост, на который Интерпол может наступить в любую секунду. Когда мы этого захотим. В красивом, слегка женственном кабинете главы судовладельческой компании повисла тягостная пауза. Но уже через пять секунд эту паузу весело нарушил все тот же жизнерадостный, маленький, толстенький Фриш: – Вот вы, парни, и поработайте со своим приятелем лоцманом месье Анри Лораном. Новая пьеса требует новых методов сценического решения. Дерзайте! И... Бог вам в помощь. Чтобы потом не прибегать к рутинным и сильнодействующим средствам моей фирмы в отношении вас, сеньор Уоррен, и вас – натурализованный мистер Чарльз Беляуэр. Хотя, знаете, ребятишки, честно говоря, я не вижу особой разницы между нами. Разве что за вами морская специфика... Отто Фриш был несомненно талантлив! И поразительно демократичен. На встречи, подобные этой, он прилетал всегда сам, на собственном «боинге», заранее обеспечив себе безопасность, которой мог бы позавидовать президент любого государства. А с каким артистизмом он проводил такие переговоры! Как элегантно предостерег он Стенли Уоррена, а особенно Чарли Беляуэра, от возможного невыполнения задания. С какой угрожающей легкостью раскрыл подлинное лицо Чарли-Фархада – бывшего наемника этого жутковатого французского легиона... Как безжалостно Фриш прищемил Чарли его, наверное, действительно сильно замаранный «хвост», пообещав в случае неудачи сдать Чарли Беляуэра Интерполу... Но это была хоть и впечатляющая, но всего лишь игра на публику. Подлинный же организаторский талант Отто Фриша дал ему возможность создать блистательно отлаженный международный гангстерский синдикат с филиалами чуть ли не во всех цивилизованных странах. Где на Фриша безукоризненно работали сотни мерзавцев самой высокой квалификации. Такие, как... Чарли Беляуэр – он же Фархад Беляллитдин. Да, да! Это Фриш когда-то уберег Чарли от смертельной инъекции в федеральной тюрьме Оклахомы... Это Фриш, зная, что некогда Чарли плавал механиком, внедрил его в судовладельческую компанию с «ближневосточной ориентацией». Это Фриш приставил Чарли к Стенли Уоррену – профессиональному моряку, чтобы тот в решительный момент не наделал бы, с точки зрения Фриша, каких-нибудь сентиментальных глупостей. Но об этом никто никогда не должен был знать. * * * Впервые в своей жизни Сергей Александрович Мартов сочинял историю по тщательно собранным документам, многочисленным интервью с профессионалами в любой интересующей его области – будь это судовождение, бизнес, работа международной криминальной полиции, старые, рассекреченные записи интерполовских «прослушек», врачебные консультации... А еще он широко пользовался огромным количеством иконографического материала, блужданиями по Интернету и собственными дотошными, многочасовыми диктофонными записями бесед под все мыслимые алкогольные напитки, с закусками и без, с самыми настоящими очевидцами и участниками событий четырехлетней давности. Единственное, чего ему не хватало для легкости сочинительства, – это, конечно же, собственного участия в том самом рейсе. Ах, как это облегчило бы ему работу! Мартов вообще считал, что сценарист, литератор, обязан знать о предмете или ситуации, которые он пытается описать, вдесятеро больше, чем потом появится на его авторских страничках. Только в этом случае «человек сочиняющий» абсолютно свободен... Ему ни черта не нужно высасывать из пальца, подменяя свое незнание предмета вязью окололитературных необязательностей. Перед ним возникает та широта выбора, которая раскрепощает его и рождает радостный полет фантазии и воображения. Мало ли случаев знает история писательского ремесла, когда вот этот пресловутый «полет» потом оказывался предугаданной и предвосхищенной реальностью! Или просто – лучшими строками в уже законченной вещи... ... Мартов подумал, что до конца этой истории еще очень далеко, и стал внимательно разглядывать свою обычную любительскую географическую карту, на которую он собственноручно и очень приблизительно тонким красным фломастером перенес из настоящих мореходных штурманских карт тот маршрут «Федора Достоевского». Очень Сергей Николаевич огорчался, что не в силах воспользоваться целым рядом чисто технических деталей и подробностей, которые наверняка смогли бы украсить его повествование! Но из боязни наделать ошибок, так легко разрушающих уже созданную в читателях иллюзию достоверности, Мартов даже и не пытался вторгаться в область неведомого. «Боже, как много воды!..» – подумал Мартов, глядя на карту. И не в силах оторвать глаз от голубых бумажно-океанских просторов, попытался представить себе, как совсем не в ангельско-голубых, а в тревожных черно-зеленых водах с проседью пенных гребней рассыпающихся и неумолимо вновь возникающих волн движется этот двухсотметровый Ноев ковчег, внутри которого копошатся девятьсот человеческих жизней... * * * На мостике шла обычная ходовая вахта. До самого горизонта не было ни одного судна. Ручки машинных телеграфов стояли на рисках «Полный вперед». Кроме вахтенного третьего помощника и рулевого, на мостике стоял старший помощник капитана Петр Васильевич Конюхов, и неслышно двигался по мостику матрос-уборщик, протирая мягкой тряпкой стекла приборов. Не отводя глаз от дисплея локатора, третий помощник срывающимся от злости голосом говорил: – А теща, сучья лапа, купила в детскую какие-то китайские обои с тиграми, втюхала в них хрен знает сколько бабок, сама, дура, поклеила их вкривь и вкось, и это называется – она деньги экономила, падла!.. Причем я ей сто раз говорил: «Погодите, мамочка... Вот я приду из рейса, найму кого надо, и все будет в лучшем виде...» Так нет же, блядь! Как была с первого дня стервой, так за семь лет и не изменилась, сука... Лишь бы по-ейному было! А то, что ребенок из-за этих гребаных обоев теперь к себе в детскую заходить боится, так это ей, старой грымзе, до фонаря... Извиняюсь. Старпом Петр Васильевич слегка отодвинул плечом третьего помощника, тоже заглянул в дисплей локатора и снова уступил место третьему. Поднял бинокль к глазам и пробормотал, внимательно вглядываясь в горизонт: – Берег, будь он неладен... Все ждем, ждем, а придешь – и словно мордой об стол... Собрали все, что за тридцать лет наплавал, у сестры перехватил в долгую рассрочку – квартиру в Лисьем Носу купили. А нашу, старую двухкомнатную хрущевку у Политехнического, дочке оставили. Так в новой – за тяжкие тысячи этих у.е., мать их в душу, – паркет вздулся, двери наперекосяк, рамы не закрываются, ветер с залива свищет... А мамаше моей – семьдесят семь. Не дай Бог прохватит. Воспаление легких и... С кого спросишь?.. Старпом опустил бинокль и вдруг увидел, что матрос-уборщик неподвижно стоит навытяжку. Петр Васильевич резко повернулся. Оказывается, за его спиной на мостик уже давно поднялся капитан судна Николай Иванович Потапов. – Внимание! – скомандовал старпом. – Работайте, – сказал капитан. – Как дела? – Порядок, Николай Иванович. – Порядок... – Капитан привычно оглядел аксиометр, локатор и положение ручек машинного телеграфа. – Вахтенный помощник, сколько до поворота? – Еще минут сорок, Николай Иванович, – доложил третий помощник. Капитан постоял, посмотрел на горизонт и, ни к кому не обращаясь, проговорил со вздохом: – А с меня в Питере водопроводчик десять долларов слупил. За две дерьмовые прокладочки. А вы говорите – «порядок»... Судовая амбулатория, или санчасть, как угодно, разгорожена тоненькими перегородками и занавесками. За одной занавеской кабинет терапевта с чуланчиком для осмотра, за другой – зубоврачебное кресло; через переборку – кабинет главного врача Тимура Петровича Ивлева. Напротив кабинета главного – операционный блок; дальше вход в изоляторы, каждый на две койки. Второй изолятор сообщается с первым общей душевой кабиной с маленькой «сидячей» ванной и туалетом. Весь медицинский персонал в сборе. Терапевт Эдуард Юрьевич ведет прием. Его жена, старшая хирургическая сестра Ирина Евгеньевна, вместе с молоденькой фельдшерицей Луизой заняты регистрацией новой партии лекарств, только что полученной в английском порту. На носу Луизы очень модные и дорогие узенькие очки. Бедная Луиза в прошлом рейсе сдуру заказала себе эти очки в Гамбурге за какую-то сумасшедшую цену, а спустя неделю после прихода в Петербургский порт, даже не в центре города, а где-то на его окраине, обнаружила точно такие же очочки вдесятеро дешевле... Ирина Евгеньевна сидит за столом и записывает все лекарственные препараты в специальный журнал, а Луиза, вчитываясь в сигнатурки сквозь свои бесценные очки, диктует ей названия лекарств и раскладывает их по специальным стенным шкафчикам с прозрачными дверцами. Из зубоврачебного отсека из-за занавески слышны кряхтенье и мучительные стоны. И раздраженный голос Тимура Петровича: – Ну все, все!.. Кончай ныть. Погоди, тампоны вытащу. Сполосни рот... Сплюнь! И чтобы два часа ничего не ел, понял? – А зуб? – Вот лежит. На кой черт он тебе сдался? – Не скажите, док... Разглядывая лежащий на ладони окровавленный и потемневший зуб, из зубоврачебного отсека выходит здоровенный матрос палубной команды. За ним, опуская на шею белую жесткую рифленую маску, очень похожую на половину дамского лифчика, в распахнутом белом халате, надетом прямо на майку, появляется главный врач судна Тимур Петрович Ивлев. – Спасибо, Тимур Петрович. – Матрос с трудом шевелит онемевшими от наркоза губами. – "Спасибом" не отделаешься, – говорит ему Ивлев. – Очухаешься, придешь и поможешь установить одну новую хреновину. В ней килограммов сто. – Без проблем, док. Только свистните, – невнятно отвечает матрос и бережно уносит свой вырванный зуб. Настроение у Тимура Петровича отвратительное. Ночью снились какие-то бесстыдные и тревожные сны. Проснулся совершенно разбитым, с изжогой и паршивейшим вкусом во рту, словно после жестокого перепоя. Зарядку делать не стал. Ежесекундно отплевываясь, долго чистил зубы, брился, а потом минут пятнадцать отмокал под прохладным душем. Проглотил аллохол, запил водой и рассосал квадратную таблетку ренни против изжоги. На завтрак в кают-компанию не пошел. Собрался было, но вдруг в коридоре увидел в спину идущих туда же Таню Закревскую и старшего пассажирского помощника Костю Беглова. Вечно подтянутый, с высоко поднятым подбородком, красивый и самоуверенный Беглов со спины показался Тимуру каким-то съежившимся, взволнованным. Наклоняясь к Тане, он что-то шептал ей на ходу, а она, даже не поворачивая к нему головы, быстрым шагом молча шла по служебному коридору. Ивлев болезненно и безжалостно к самому себе вообразил, как они провели эту ночь, и когда в его воспаленном ревностью мозгу возникли какие-то грязноватые картинки, он остановился и, яростно презирая и проклиная самого себя, понял, что сейчас не сможет даже взглядом встретиться с Таней... Вернулся в каюту, сварил чашку крепчайшего кофе. Выпил и в омерзительном состоянии направился в санитарную часть, в подведомственный ему корабельный «Ambulans». А тут еще этот бугай из палубной команды приперся со своим вонючим, полусгнившим зубом... Терапевту Эдуарду Юрьевичу за пятьдесят. Плавает на пассажирских судах уже двадцать шесть лет. Опытный и очень осторожный доктор. Про таких говорят: «Знает, где лизнуть, а где и тявкнуть...» Но, на свою беду, Эдуард Юрьевич тявкать не умеет и смертельно всего боится. Поэтому главным врачом судна он никогда уже не станет. А вот насчет первой части пословицы – про «лизнуть» – Бога ради!.. Двадцать шесть лет непрерывного загранплавания в изнурительных условиях прошлого советского, да и сегодняшнего, доносительства и оголтелого берегового мздоимства тому порукой... Двадцать лет тому назад женился на Ирине Евгеньевне. Но тайно. Семьей тогда нельзя было в «загранку» ходить. Человек, на время покидавший советскую землю, должен был обязательно иметь мощный «якорь» на берегу. Жену, детей. Родителей... Чтобы не пришла ему в голову шальная предательская мысль сбежать с судна и навсегда остаться за границей нашей необъятной. Это сейчас в России идешь в турбюро и укатываешь куда глаза глядят. А тогда ни на одном судне – ни одной семейной пары. Хотя многие были там женаты и замужем. Но фамилии разные, брак не зарегистрирован, лицевые счета на квартиру отдельные, хотя дети уже институты заканчивали. На судне друг к дружке в каюты тайком шастали! Вот такие были замечательные условия морских игр... А все – ради грошового заработка: там купил – здесь продал. И чтобы не разлучаться надолго. Ну и любовь, конечно. Эдуард Юрьевич с Ириной Евгеньевной только в середине девяностых, уже при «Посейдоне», расписались. На радостях даже в церкви обвенчались! Дочка и сын со своей компашкой стояли тогда за их спинами в церкви, ржали чуть ли не до упаду. Веселились как могли, засранцы! Ни черта святого... ... Сейчас Эдуард Юрьевич только что закончил измерять давление у пожилой англичанки. Он снимает манжетку тонометра с ее дряблой старческой руки и говорит на плохом английском: – Сто тридцать пять на восемьдесят... Можете участвовать в очередных Олимпийских играх. – Спасибо, сэр, – улыбается ему старая англичанка. – А кофе с ликером мне можно? – Не очень много и не на ночь. – Я вам очень признательна, сэр, – говорит англичанка и уходит. Тимур Петрович стаскивает с рук тонкие белые резиновые перчатки, бросает их в квадратный пластмассовый бокс для мусора и раздраженно громко спрашивает: – Луиза, вы сменили редуктор на кислородном баллоне? – Тимур Петрович, времени не было ни капельки!.. – разбирая коробку с лекарствами, отвечает Луиза. – Бросьте все и немедленно смените редуктор! И проверьте батарейки в ларингоскопах... Дверь медицинского пункта приоткрывается, и заглядывает электрик Валерик – верный и постоянный хахаль Луизы. Он делает ей какие-то таинственные знаки, пытаясь вызвать Луизу в коридор. Та сердито отмахивается, и Валерик исчезает. Обиженная на главного, Луиза захлопывает прозрачные дверцы лекарственного шкафа и демонстративно отодвигает от себя картонную коробку с лекарствами. Пытаясь разрядить возникшую нервную обстановку, Эдуард Юрьевич на всякий случай очень официально (служба все-таки...) обращается к жене: – Ирина Евгеньевна, запишите в журнал посещений эту англичанку. Мистрис Памела Гаррисон, семьдесят один год. Пульс, давление в норме, практически здорова. Но Тимур Петрович уже закусил удила: – Секунду, Ирина Евгеньевна! Эдуард Юрьевич, мы же еще в прошлом рейсе решили, что будем сами заполнять журнал посещений. Чтобы потом не было никаких ошибок. Ирина Евгеньевна, почему у вас не готов набор для срочной операции? – Что-нибудь случилось? – спокойно спрашивает старшая хирургическая сестра Ирина Евгеньевна. В участливой и, как мерещится Тимуру Петровичу, издевательской интонации Ирины Евгеньевны явно слышится вопрос, обращенный непосредственно к сиюсекундному состоянию главного доктора. Дескать, «что это с вами, Тимур Петрович? Какая муха вас с утра укусила?..» И, презирая себя за непозволительную в море роскошь обострения отношений с коллегами, Тимур Петрович все никак не может остановиться: – Пока не случилось ничего! Но я же просил вас постоянно держать наготове наборы для экстренной трахеотомии, реанимации. Где они?! Старшая хирургическая сестра украдкой смотрит на своего Эдуарда Юрьевича. Тот трусовато отводит глаза в сторону, делает вид, что с интересом разглядывает новые упаковки лекарств за стеклянными дверцами шкафчиков. Ирина Евгеньевна понимает, что помощи ждать неоткуда, и отвечает главному доктору ледяным тоном: – Если вы, Тимур Петрович, потрудитесь заглянуть в операционный блок, то увидите, что можете начинать оперировать сразу же после того, как только больной окажется на столе. В воздухе повисает тяжелая обида. Теперь Тимур Петрович в полной мере осознает свое ничтожество и только собирается раскаяться и попросить у всех прощения, как дверь медицинского пункта открывается и входит переводчица Таня Закревская. – Всем, всем общий «здрасьте»! – весело говорит Таня. – Тимур Петрович, герр Зигфрид Вольф напомнил мне, что вы приглашали его осмотреть ваше врачебное хозяйство. В дверях медпункта за спиной Тани возникает долговязая фигура старого немца-хирурга. – Вообще-то я имел в виду вторую половину дня... – бормочет Ивлев, не глядя на Таню. – Тогда скорее всего это моя вина, – улыбается Таня Закревская. – Наверное, я что-то не так тогда перевела. Ладно, зайдем позже. – Нет, нет! – Тимур Петрович понимает, что визит Тани и старика хирурга может как-то рассеять сгустившуюся ситуацию в его команде. – Мы как раз только что закончили «летучку» и... могли бы соответствовать... Пожалуйста! Бога ради... – Ну и прекрасно, – говорит Таня и приглашает доктора Вольфа переступить высокий порог медицинско-санитарной части судна. Доктор Вольф входит, здоровается со всеми за руку, а двум дамам – Луизе и Ирине Евгеньевне – отвешивает неглубокий, но очень даже церемонный поклон. – Мы, наверное, пока не нужны? – тихо спрашивает Эдуард Юрьевич. – Да, да, пожалуйста... – отвечает ему Тимур Петрович и проклинает себя за все только что произошедшее. Луиза и Татьяна Евгеньевна с каменными физиономиями, а Эдуард Юрьевич почему-то с нелепой виноватой улыбочкой выходят в коридор и плотно притворяют за собою дверь медпункта. Луиза сразу уносится на поиски своего Валерика, а Татьяна Евгеньевна и Эдуард Юрьевич нервно закуривают. – Я двадцать шесть лет плаваю! – судорожно затягиваясь, шепотом говорит Эдуард Юрьевич. – Он думает – если он кандидат наук... Без году неделя в море, а уже черт знает что!.. У Ирины Евгеньевны глаза на мокром месте. Стряхивает пепел в серебряную карманную пепельничку с крышечкой, подставленную Эдуардом Юрьевичем, и подхватывает срывающимся голосом: – Эдичка! Кандидатов наук так просто с берега не отпускают! Он такой же кандидат, как я королева Непала!.. Сейчас эти кандидатские дипломы в вестибюлях метро и в подземных переходах с рук продают... – Нет, он настоящий. Мне давно говорили... Он у Боташова в Первом «меде» еще черт-те когда защищался, – оглядываясь, шепчет Эдуард Юрьевич. Ирина Юрьевна глубоко затягивается, зло гасит свою сигарету в пепельничке Эдуарда Юрьевича и горестно поднимает глаза к низкому потолку служебного коридора: – Господи... Ну почему тебя не назначили главным? У тебя и опыт, и стаж, и связи... – Ладно тебе, Иришенька... Не трави себя, котик... Не нервничай. – И, воровато оглянувшись по сторонам, Эдуард Юрьевич обнимает жену за плечи, гладит ее по голове и приговаривает: – Ну будет, будет... А потом по старой, годами выработанной привычке снова осторожно оглядывается и ласково целует Ирину Евгеньевну в висок... * * * – Слушайте! – с искренним восхищением говорил Зигфрид Вольф, разглядывая новый наркозный аппарат, недавно установленный в операционном блоке медчасти. – Это же последняя разработка фирмы «Дрегер»!.. Это же – «Зевс»! Ему же цены нет! – Есть, – отвечал ему Тимур Ивлев. – Восемьдесят тысяч евро. Таня автоматически переводила все, о чем говорили два хирурга, почти не понимая, о чем идет речь... – Да знаю, сколько он стоит!.. – возбужденно говорил доктор Вольф. – Это же божественная аппаратура... Тут и «сердце-легкие», и газовые смеси, и постоянный мониторинг! Недавно я пытался его заказать для своей гамбургской клиники, так с меня они вообще пытались содрать девяносто две тысячи! И я не смог себе этого позволить. – Мы, как постоянные клиенты этой фирмы, пользуемся у них некоторыми льготами... – машинально говорил в ответ Тимур... ...а сам вслушивался в Танин голос, переводивший на немецкий язык то, что он отвечал Вольфу, и не мог унять в себе какое-то буквально разрушающее его сознание волнение. Как когда-то в детстве, он мечтал в эти секунды о том, чтобы произошло чудо и (неизвестно как!) вдруг исчез бы ко всем чертям этот высокий костлявый восторженный старик Вольф, чтобы он, Тимур Ивлев, остался бы только с Таней Закревской, а она протянула бы к нему руки, и он зарылся бы лицом в ее ладони, целовал бы ее пальцы, а потом... – ...оборудованы вы просто превосходно, – услышал он голос Тани. – Доктор Вольф говорит, что начиная с цветного японского эндоскопа «Олимпус» и кончая вот этой самой штукой... Тимур Петрович, простите меня, пожалуйста, я забыла, как это называется... – "Зевс" – наркозный аппарат разработки фирмы «Дрегер», – нехотя возвращаясь в помещение судового медицинского пункта, подсказал Тимур. – Да!.. И кончая этим «Зевсом»... вы просто очень приятно его удивили... – Спасибо, – приходя в себя, сказал Тимур. – Переведите ему, пожалуйста: все, что он видит, – это заслуга нашей компании «Посейдон». Я тут ни при чем. Объясните ему, что я вообще всего четвертый раз вышел в море... Но Таня не торопилась с переводом. Она с нескрываемым интересом оглядела Тимура и сказала по-русски: – Кстати! Я, например, была свято убеждена, что у вас даже второго раза не будет. А вы вон в четвертый рейс уже пошли... – Это почему же? – обиделся Тимур. – Не знаю... – слегка растерянно отозвалась Таня. – Как-то вы с первого раза не очень вписались. – Спасибо на добром слове, – холодно проговорил Тимур Ивлев. – Вы все-таки не забудьте перевести доктору Вольфу все, что я сказал. Таня заговорила с Вольфом по-немецки, потом повернулась к Тимуру: – Вы женаты? Это, естественно, доктор Вольф интересуется. – У меня есть дочь пятнадцати лет, – уклончиво ответил Тимур. – Доктор Вольф спрашивает, как ее зовут. – Люська... То есть, простите... Людмила. Таня перевела, Вольф рассмеялся, что-то проговорил. – Доктор Вольф рад случайному совпадению: у него есть внучка, которой тоже пятнадцать и ее тоже зовут Люська. В смысле – Люси. И он тоже не женат. А еще доктор Зигфрид Вольф приглашает вас в Гамбург, чтобы он мог показать вам свою клинику. – Обязательно, – сказал Тимур. – Как-нибудь, проездом через Житомир. – Так и перевести? – спросила Таня. – Шутка. – Да не злитесь вы на меня, черт бы вас побрал, доктор! Поверьте, я отношусь к вам значительно лучше, чем вы, наверное, того заслуживаете... – досадливо проговорила Таня. – Я могу доктору Вольфу передать слова вашей благодарности? – Да, конечно... Конечно, Танечка! Тимур пожал сухую сильную ладонь старика, а тот задержал руку Тимура в своей руке и, глядя на Таню Закревскую, что-то сказал. – Доктор Вольф рад знакомству с молодым коллегой, – сказала Таня. – И надеется, что у доктора Ивлева найдется свободная минутка как-нибудь вечерком посидеть с ним в баре за маленьким дринком. – С удовольствием. Но без вас это будет, наверное, затруднительно... Таня улыбнулась Тимуру, сказала легко и непринужденно: – Значит, со мной. Чтобы не было затруднительно. Чао, док! Когда за Таней и Вольфом закрылась дверь, главный врач судна Тимур Петрович Ивлев сел за стол старшей сестры, увидел несколько картонных коробок с нерассортированными лекарствами, журнал учета и регистрации посещений, и в голове его возник покаянный монолог. «Ну что я за сволочь?!! – думал он. – Нужно немедленно извиниться перед Луизой, Ириной Евгеньевной и Эдуардом Юрьевичем! За тот гнусный „хозяйский“ спектакль, который я устроил им, оттого что мне, видите ли, что-то там, в коридоре кают-компании, перед завтраком не понравилось... И от этого у меня, представьте себе, было очень плохое настроение... Вот гадость-то! Они-то, бедняги, тут при чем?! Созывай всех, мудила, выкручивайся как можешь, проси пардону. Ни хрена – корона с головы не свалится! Да и какая это корона? Так... тюбетейка местного значения. Три копейки в базарный день... Бездарность!» И, проклиная себя последними словами, Ивлев позвонил в радиорубку и распорядился объявить по громкой связи в помещениях судовой команды, что доктор Ивлев очень просит своих коллег собраться в медицинской части корабля... * * * Несмотря на то что в компьютере Мартова стояла дискетка, на которую автоматически переписывалось все вновь появившееся в файле «Путешествие на тот свет», Сергей Александрович все равно спечатывал принтером все эти тексты на бумагу. Читать было привычнее и править удобнее. И вот в один прекрасный зимний вечер, когда Сергей Александрович получал из принтера наработанные за день четыре странички и совершенно не знал, с чего завтра продолжить эту морскую историю, раздался телефонный звонок. ... Так спустя полтора месяца после возвращения из Варшавы в доме Сергея Мартова снова неожиданно возникла юная гражданка славной Польши – пани Эльжбета Конвицка. Еще с порога она показала Мартову свой польский паспорт, торжественно украшенный бессрочной шенгенской визой, которая давала Эльке право проживать в Германии столько, сколько будет ее душе угодно, и без особых хлопот путешествовать почти по всей Европе! – Во сколько тебе это обошлось? – спросил ее Мартов. – Купу здровья. Он меня за эту холерну визу – натуральне затрахтал! – Затрахал, а не «затрахтал», – поправил ее Мартов и ни на секунду даже не почувствовал укола ревности. – Ну, так прекрасно. Ты же сама безумно любишь эту работу. – Так, так! – От злости Элька мешала русский с польским. – Але, в тый праце я хцалам бы иметь в руках добрый инструмент! А инструмента, вогуле, не было! Так – пусты ренки... Я говорю – в руки взять не было что. Ниц не може, а лезет, лезет... Цо я тылько не робила, матка Боска?!! – Кушать будешь? – прервал ее Мартов боясь, что она сейчас в подробностях начнет рассказывать – чего она только не делала, чтобы вдохнуть жизнь в «инструмент» этого немца, от которого так зависела ее дальнейшая жизнь: виза, деньги, будущий философский факультет, придуманный ею собственный домик в получасе езды от Варшавского университета... – Обязательно! Только я немножко постираю и сама помоюсь. А ты пока приготовь что-нибудь... И Элька затеяла генеральную стирку издавна накопившихся грязных рубашек, пижам, маек, трусиков и носков Сергея Александровича. В разных ритмах шумела и постукивала в ванной стиральная машина, хлестала струя душа, и сквозь все эти звуки, можно было услышать, как Элька даже что-то напевает там, за дверью... Потом ужинали. Элька в халате Сергея Александровича сидела на тахте, поджав под себя ноги, и с аппетитом уплетала венские сосиски с небольшими свежими огурчиками из турецкого магазина. – У тебя деньги есть? – спросила Элька. – Да. Сколько тебе? – Мне ничего. Поедем куда-нибудь хоть на неделю... И Элька тоскливо посмотрела в черный отражающий квадрат окна, где все-таки можно было разглядеть крупные хлопья падающего мокрого снега. – А куда? – Не знаю... Туда, где сейчас тепло и лето, – тихо сказала Элька и заплакала. Мартов пересел поближе, обнял Эльку, прижал ее голову к своей груди, стал целовать в макушку, успокаивал, ласково шептал что-то бессвязное. А сам ловил себя на том, что в эти щемящие секунды, при всем его понимании Элькиной женской униженности, он постыдно и потребительски думает совсем не о ней, а о том, что ее последние слова «...где сейчас тепло и лето...» наконец-то подсказали ему, с чего нужно начинать следующий эпизод!.. «Когда б вы знали, из какого сора...» * * * ... Никакая, даже самая крупномасштабная карта Стенли Уоррена не смогла бы передать истинное очарование этого островного субтропического рая!.. Дом лоцмана Анри Лорана стоял в глубине небольшого и очень густого сада. С задней стороны дома, выходящей в бамбуковые заросли, от ската крыши шел длинный стационарный навес, под которым был установлен стол для пинг-понга. Отсюда же, сделав всего несколько шагов, можно было плюхнуться в бело-голубой двенадцатиметровый бассейн с проточной, изумительно прозрачной пресной водой. В спасительной тени навеса, вокруг стола для пинг-понга, с маленькими ракетками в руках не очень ловко, но увлеченно скакали два пожилых человека – худощавый, поджарый лоцман Анри Лоран и толстый бывший адвокат доктор Мартин Краузе. Доктор Краузе не сумел принять сильную подачу Лорана, и белый целлулоидный мячик молнией влетел в густые заросли русселии юнцейн – сказочно красивых ярко-красных цветов на длинных висящих стеблях. Кряхтя и охая, доктор Краузе полез в кусты искать мячик. Когда же он на четвереньках выполз оттуда и с трудом поднялся на ноги, то бросил мячик на стол и, задыхаясь, сказал: – Слушайте, Анри... Вы меня в гроб вгоните!.. Вы можете не лупить так сильно? Мне же все время приходится искать этот чертов мячик... А когда я наклоняюсь – у меня кружится голова... – Я хочу привести вас в нормальную человеческую форму, Мартин, – сказал Лоран. – Вы обязаны сбросить минимум десять фунтов! – Я никому ничего не обязан! – тоненьким голосом закричал доктор Краузе. – Поэтому я здесь и поселился. И я ничего не хочу сбрасывать!.. Лоран ввел мячик в игру щадящим несильным ударом и сказал: – Мартин! Я продлеваю вам жизнь... Доктор Краузе изловчился и отбил вторую подачу Лорана. – Вы мне ее укорачиваете!.. – Я?! Ну, погодите... – возмутился Лоран. – Вот на Рождество прилетит из Парижа Николь... Не прекращая скакать с ракеткой вокруг стола, Краузе ужаснулся: – Кошмар! Я небогатый человек, но готов выслать ей в Париж необходимую сумму, чтобы она провела свои каникулы где-нибудь на Гавайях... Лишь бы не прилетала сюда! Я не могу больше принимать участие в ее катаниях на горных велосипедах, дурацких заплывах и в этом идиотском пинг-понге!.. И доктор Краузе очень прилично, сильным резаным ударом послал мяч на половину стола Анри Лорана. Но Лоран поймал белый мячик рукой и остановил игру. – Вы опасный лентяй, Мартин, – сказал он. – Вы хотите лишить меня свидания с любимой дочерью. Какое отвратительное коварство! Достаточно посмотреть на вас и задаться вопросом: почему во все времена человечество заблуждалось, утверждая, что полнота – признак добродушия?! Обойдя дом, из глубины сада появилась смуглая старая служанка. – Мастер, к вам приехали незнакомые люди, – сказала она, обращаясь к Лорану на местном наречии. – Как вы думаете, я никому не должна сообщить об этом? Лоран положил ракетку с белым мячиком на стол и рассмеялся. – Вы сошли с ума, Лиа! – ответил он ей по-английски. – Мало ли кто ко мне может приехать. Наверняка кто-то из моих старых приятелей мореходов. Простите меня, Мартин. Я сейчас... И Анри Лоран ушел в дом. Доктор Мартин Краузе посидел под навесом в шезлонге минут двадцать, не дождался Лорана и тихо ушел домой. Жил он совсем неподалеку. Идти не больше пяти минут. Но за это короткое время успел подумать о том, что он, доктор права Мартин Краузе, что-то не так сделал в этой жизни, поторопился когда-то принять решение... Они с Лораном почти одного возраста. Год разница. Всего. А вот Анри Лоран продолжает работать. Он многим нужен. И лоцманской службе порта, и морякам всех флагов, которые проходят сквозь акваторию этого райского места, куда доктор Краузе, чуточку скоропалительно прервав свою адвокатскую деятельность, сам сослал себя, наверное, раньше, чем это следовало бы сделать. Отсюда иногда и тоска такая, что на луну завыть хочется! Хорошо еще, что здесь тепло, и всегда лето, и с одной стороны этих островов – Индийский океан, а с другой – Тихий, и рядом с ним, доктором Мартином Краузе, живет лоцман Анри Лоран... Верный и добрый друг. И это превосходно, что у Анри – дочь, работа, люди, которые могут вот так запросто, даже не предупредив о визите, взять и приехать к своему старому товарищу по океанским скитаниям... ... А в это время в гостиной Анри Лоран в бешенстве ударил кулаком по столу, заваленному лоцманскими картами узкого пролива, и, чуть не захлебнувшись от ярости, проговорил голосом, не предвещающим ничего хорошего: – Вы с ума сошли, Стенли!!! Вы хоть понимаете, что вы мне предлагаете, мать вашу?.. Его же здесь обязательно выбросит на камни!.. Не говоря уже о том, что судно распорет себе борт о рифы еще на подходе к маяку!.. Это же верная гибель! ... Стенли Уоррен и Чарли добирались до домика Анри Лорана далеко не легким путем. И на отдых у них не было ни единой минутки! Перед Лораном они предстали не в лучшем виде. До предела измученные чудовищно дальней дорогой, они тщательно, из последних сил пытались казаться уверенными в себе молодцами, но внешне выглядели так, словно их только что выпустили на свет божий из одиночных камер после длительного заключения. Самолеты страны, которую представляла их судовладельческая компания с «ближневосточной ориентацией», в такую даль не ходили, и Стенли с Чарли были вынуждены четыре с половиной часа лететь по небу до Германии. Там, во Франкфурте, на этом перекрестке чуть ли не всех воздушных дорог мира, пересесть в самолет Сингапурских авиалиний и еще одиннадцать с половиной часов, окруженные нежным вниманием стайки маленьких, очаровательно хрупких стюардесс, лететь до Сингапура... В Сингапуре они проторчали часа три, после чего их посадили в старый «Боинг-747» той островной воздушной компании, и еще девять с половиной часов Стенли и Чарли летели до этих чертовых островов, стоящих на границе двух океанов. Сели на Западном острове, в Меринленде. А потом, уже четвертым самолетом, они всего за час долетели до Берлингтона, где их встретили два человека из австралийского филиала синдиката Отто Фриша. Эти двое не теряли времени даром. Они тут же пересадили Стенли и Чарли в собственный вертолет, принадлежавший их филиалу. Еще около часа они летели через легендарный пролив Корфа, над красивейшими скалистыми берегами Восточного острова, до залива Принцессы Дайяны, где находился почти конечный пункт их маршрута – порт и городишко Гамильтон, смахивающий на красочную рекламную фотографию из буклета какого-нибудь бюро путешествий... «Почти» – потому что бывший капитан очень дальнего плавания, а ныне лоцман Анри Лоран и бывший адвокат, доктор права Мартин Краузе, жили милях в пятнадцати от Гамильтона, в глубине одного из уютнейших маленьких фиордов залива Принцессы Дайяны. Только в воздухе Стенли Уоррен и Чарли провели двадцать восемь с половиной часов! Это если не считать времени, затраченного на пересадки, ожидания и бесцельные блуждания по аэропортовским сувенирным лавкам. Ну а если считать, то и все тридцать пять часов наберется... В аэропортике Гамильтона их уже ждал большой и могучий джип «крайслер» с правосторонним рулем. И, как заметил Стенли Уоррен, джип был забит какой-то таинственной электроникой, не имеющей ни малейшего отношения к обычному автомобилестроению. В окраинном и неприметном отельчике Гамильтона с пышным названием «Король Георг Четвертый» Стенли и Чарли привели себя в порядок, перекусили, что почти не принесло облегчения. И если Чарли по молодости лет еще как-то держался на ногах, то Стенли Уоррен чувствовал себя отвратительно. Он всегда тяжело переносил быстрые смены часовых поясов... – ... Вас не устраивает предложенная сумма, Анри? – устало спросил Стенли Уоррен. – Да плевать мне на вашу сумму! – крикнул Лоран. – На кой черт мне эти вонючие деньги?! – Ну, успокойтесь, мистер Лоран, – негромко проговорил Чарли. – Или вы предпочитаете, чтобы я называл вас месье? – Да пошли вы!.. – Ол райт, месье Лоран... Не нервничайте, – снова попытался успокоить Лорана Чарли. – Вы же знаете, что лоцман – лицо, не несущее юридической ответственности. Лоран гневно поднялся из-за стола: – Да сотвори я хоть втрое менее гнусное, меня уже лишат лоцманского диплома! О чем вы говорите?! – А зачем вам лоцманский диплом, Лоран? – спросил Стенли Уоррен. Он достал из кожаной папки незапечатанный конверт, а из конверта вынул уже подписанный чек. И протянул его Анри Лорану: – Этого чека достаточно, чтобы вы безбедно прожили до глубокой старости. Пресса придаст происшествию соответствующую окраску. В аварии обвинят тех, кто находился на мостике во время прохода этой узкости... Лоран в ужасе взглянул на Стенли и Чарли, и на мгновение ему показалось, что все происходящее всего лишь сон!.. Кошмарный сон... И стоит ему только сделать усилие, глубоко вдохнуть, открыть глаза, как этот кошмар исчезнет... и он наконец сможет вернуться в сад и доиграть с Мартином прерванную партию в пинг-понг под спасительным от солнца навесом. Но это был не сон. Стенли Уоррен сидел прямо перед ним, а Чарли внимательно разглядывал висящую над угловым диваном большую прошлогоднюю фотографию Николь. На ней Николь обнимала отца одной рукой, а доктора Краузе другой, и Лоран отчетливо помнил, как им троим тогда было весело! – Боже мой... Боже мой!.. – прошептал Лоран и всплеснул руками. – Там же, на этом судне, почти тысяча человек! Тысяча человек... Чарли оторвался от фотографии, посмотрел на Лорана: – А земной шар населяют пять миллиардов, Лоран. И в сравнении с этой цифрой тысяча – мелочь. Капля в море. И потом, при современных спасательных средствах, в такой близости от берега... От слов Чарли Стенли Уоррену стало не по себе. В его памяти возникла недавняя вспышка главы судовладельческой фирмы, когда тот потребовал не только коммерчески скомпрометировать русских, но и устроить массовую политическую акцию, которая должна будет встряхнуть мир! Да, это не масштаб одиннадцатого сентября, но вполне может стать его достойным продолжением... Стенли еще раз мельком глянул на карту, лежащую на столе, припомнил тщательно проанализированный донный рельеф этого пролива и подумал о том, что, если все произойдет так, как они это задумали и рассчитали, выжить почти никому не удастся. Несмотря ни на близость берега, ни на мобильность спасательных средств. – Мы не хотим гибели этих людей, Анри, – сказал Уоррен. – Нам важен прецедент. – Нет. Я в эти игры не играю, – жестко и непреклонно произнес Лоран. Чарли ухмыльнулся и совсем вольготно развалился в кресле, словно обрел какую-то внутреннюю дополнительную опору: – Чем решительнее вы сейчас откажетесь, месье Лоран, тем тяжелее вам будет потом согласиться. Дело в том, что к этой операции очень активно подключена и фирма Фриша. Вам что нибудь говорит это имя? Сначала Лоран не понял, о чем спрашивает его Чарли, а потом растерянно спохватился: – Как Фриша? А при чем здесь Фриш?! Это же международный гангстерский синдикат... Или это какой-то другой Фриш? – Нет, именно этот, – подтвердил Чарли. – О Боже мой... Но это же бандиты! Наемные убийцы... – Да, Анри, – сказал Стенли. – У Фриша работают довольно решительные люди. Двое из них даже привезли нас к вам. И Стенли Уоррен показал пальцем в окно. Лоран рванулся к окну. Сквозь кусты ведомых и неведомых тропических цветов, заполнявших сад Анри Лорана, за низенькой оградой из плотно растущей туи, был виден высокий большой джип «крайслер», в котором сидели два равнодушных молодых человека. – Мне очень жаль, Анри. Но это действительно люди Фриша, – искренне и устало проговорил Стенли Уоррен. Лоран в упор посмотрел на Стенли Уоррена и с нескрываемой ненавистью спросил: – Чем вы занимаетесь, Уоррен? Вы же были отличным судоводителем, черт бы вас побрал!.. Но тут Чарли не дал Стенли Уоррену даже рта раскрыть. Он просто показал пальцем на большую веселую фотографию Николь, стоящую в обнимку с отцом и доктором Краузе, и сказал: – Так вот, о Фрише и его людях, месье Лоран. Ваша дочь Николь, кажется, сейчас живет и учится в Париже?.. * * * ... Недавно Сергей Александрович Мартов прервал работу над «Путешествием на тот свет» и устроил себе маленькие четырехдневные каникулы. Слетал в Париж на свадьбу Андрюши, сына своей приятельницы Лили Хохловой – вдовы кинооператора Саши Чечулина, когда-то снимавшего несколько фильмов по сценариям Мартова. А заодно и прошелся чуть ли не по всем, уличкам и бульварам, по которым четыре года тому назад ходила Николь Лоран. С ее парижскими маршрутами того времени Мартова еще в Нью-Йорке познакомил заслуженный пенсионер Интерпола – худенький, неприметный Сол Гринспен. То, что Мартов только что вернулся из Парижа, и то, что в прошлом он был киносценаристом, оба эти обстоятельства немедленно подсказали ему абсолютно экранный монтажный переход от одного эпизода к другому. Выстроенный заранее план повести трещал по всем швам... * * * ... Тогда, на углу площади де Клиши и улицы Брюссель-Бланш, стояла потрепанная «тойота-авенсис» с тонированными стеклами и парижскими номерами. Один человек сидел за рулем, второй сзади – с автоматической профессиональной, несколько устаревшей фотокамерой с тяжелым телеобъективом на подставке и сферической антенной микрофона дальнего действия. И водителю, и фотографу было под пятьдесят, и лица у них были усталые и невзрачные, как у десятков тысяч пожилых парижан – от клерков районных мэрий и водителей грузовиков, развозящих коробки со свежими нормандскими устрицами по рыбным лавкам, до завсегдатаев окраинных пивнушек и крохотных грязноватых кафе... Большой объектив фотокамеры с направленной антенной микрофона, смахивающей на телевизионные «тарелки», гроздьями свисающие с балконов многоквартирных доходных домов всех городов мира, и глаза сидящих в «тойоте-авенсис» были устремлены через площадь Клиши, на сверкающий красными огнями выход из недорогого и очень популярного в Париже сугубо мясного ресторана «Гиппопотамус». В этих ресторанах, которые можно было издалека узнать по огромной красной голове быка с устрашающими рогами над входом, за вполне умеренную цену подавали великолепные бифштексы. Как нормальных размеров, так и величиной с совковую лопату. И количество мяса, и, что самое важное, его качество способны были удовлетворить даже самого проголодавшегося и взыскательного небогатого едока... – О дьявол! С каким наслаждением я бы слопал сейчас кусок мяса с кровью и запил бы красным «Шантре-мерло»... – вздохнул фотограф и приспустил тонированное стекло задней дверцы. Из «Гиппопотамуса» вышли Николь Лоран с небольшим рюкзачком в руках и ее приятель – стройный, красивый паренек лет двадцати двух с тонким, интеллигентным лицом. Водитель невзрачной «тойоты» быстро надел наушники и щелкнул тумблером магнитофона, установленного под водительским сиденьем: – Внимание. Объект. – М-гу... – «Фотограф» прицелился в Николь телеобъективом и мгновенно сделал несколько снимков с пулеметной скоростью. Николь поцеловала приятеля, закинула рюкзачок за спину и направилась к станции метро «Пляс-де-Клиши». Но из «тойоты-авенсис», через видоискатель мощного телеобъектива было очень хорошо видно (а «водителю» даже и слышно), как приятель Николь ласково уговорил ее сесть в его машину – маленький дешевый «рено» весьма почтенного возраста, припаркованный рядом, в узенькой улочке с пышным названием Рю-де-Парме. – Мальчишка правильно закрепил «жучок» в своей машине? – спросил «фотограф». – Ты их хорошо слышишь? – С трудом... – ответил «водитель». – Слава Всевышнему, что ты им еще и «маячок» воткнул! А то разобрать их болтовню можно только со слухом Моцарта. Старенький «рено» двинулся с места и покатил в направлении «Галери Лафайет» и «Гранд Опера»... «Тойота-авенсис» не торопясь последовала за «рено». – Не упусти, – сказал «фотограф», отложил камеру с тяжелым объективом на сиденье и надел параллельные наушники. – Никуда они от нас не денутся, – успокоил его «водитель». Он нажал на кнопку, включил экран навигационной системы и внимательно проследил за движением светлой точки величиной с горошину, медленно и уверенно перемещающейся по дисплею в плотной и путаной сети парижских улиц. – А вот и наш «маячок»! Как на ладошке. Только бы работал... – Откажет – тоже ничего страшного, – сказал «фотограф». – Ее дружок у меня на очень коротком поводке. Если техника откинет копыта – разговорим мальчика... Светлая горошина на экране «навигатора» медленно миновала «Гранд Опера» и аккуратно повернула налево, на бульвар Осман... – Она приглашает его полететь с ней на каникулы к ее отцу... Ты слышишь? – спросил «водитель» у «фотографа». – Я почему-то слышу только первую половину фразы, а потом – треск... И все пропадает... Или наоборот. Только вторую половину. И опять треск... – Черт! Наши же группы, работающие в Сингапуре, Гонконге, по всей Юго-Восточной Азии, даже в Южной Америке, имеют замечательную современную технику! Мы же почему-то вынуждены довольствоваться изношенным и устаревшим дерьмом!.. «Фотограф» презрительно оглядел свою громоздкую аппаратуру: – Хотя все знают, что в Европе работать тяжелее всего! – Это ты мне говоришь? – с горькой иронией спросил «водитель». На дисплее «навигационной системы» светлая горошина, обозначающая старенький «рено» с Николь Лоран и ее приятелем, уже миновала бульвар Монмартр и вкатилась на его продолжение – бульвар Пуасонье... – Слушай... – слегка удивленно проговорил «фотограф». – Тебе не кажется, что эта Николь Лоран очень смахивает на твою младшенькую? Тоже, я тебе скажу, очень хорошенькая... – Черт его знает... – откликнулся «водитель», неотступно следуя за «рено». – В этом возрасте все они свеженькие, все хорошенькие и до отвращения одинаковые! Поколение клонов... Те же искусственно рваные и черт знает в чем вытравленные джинсы, коротенькие маечки, те же голые животики с этим идиотским пирсингом в пупках, у всех одни и те же куртки, у всех рюкзачки за спиной, дешевенькие сигаретки... Хорошо еще, если травку не курят. А если курят? И в его голосе отчетливо и нескрываемо прозвучала тревога отца взрослеющей дочери... * * * ... Карты, карты, карты... «Тройка, семерка, туз... Тройка, семерка, дама!!!» Никаких дам! Всем объявлено: «В связи с крайней загруженностью доступ к телу С.А. Мартова временно прекращен». Правда, по мере описания пройденного «Федором Достоевским» пути часть его маршрутных штурманских карт отправлялась в архив Сергея Александровича, но оставался еще такой увесистый рулон, что Мартову казалось, будто это «Путешествие...» просто никогда не кончится... Плюс – огромный пятикилограммовый (!!!) Атлас океанов с подзаголовком – «Проливы Мирового океана», выпущенный в 1993 году Министерством обороны Российской Федерации. Сам не зная зачем, Мартов когда-то купил этот атлас за семь дойчмарок на гамбургском субботнем фломаркте (барахолке) у какого-то нагловатого румына – торговца советской военной формой и настоящими советскими боевыми орденами и медалями Второй мировой войны. Один взгляд на толстенный рулон с морскими картами – и этот атлас-монстр отодвигал мысль о предстоящем когда-нибудь завершении повести в полную и непредсказуемую даль неизвестности. А если все эти морские карты с Атласом океанов еще и помножить на блокноты записей, заметок, фактов и фактиков, обрывки чьих-то фраз, согни метров диктофонных пленок, многочасовые блуждания по Интернету?.. На несколько вариантов поэпизодного плана, в конце концов! Так не погорячился ли Сергей Александрович, объявив всем своим дамам, и в первую очередь самому себе, что «доступ к телу С.А. Мартова временно прекращен»? Вот, например, последней ночью Сергею Александровичу снилось такое!.. Такая разнузданная и мощная половуха, о которой в его возрасте теперь можно только мечтать! Что-то совсем институтско-студенческое, но уж такое реально осязаемое, что Мартов, тяжело дыша, весь в поту, пробудился в половине третьего ночи прямо-таки в состоянии, готовом к незамедлительному употреблению!.. Еле удержал себя от безумного желания тут же, срочно, по тревоге, вызвать к себе Эльку Конвицку. Прошлепал босиком в кухню, достал из холодильника бутылку пива «Аугустинер-гольд», выпил половину бутылки прямо из горлышка и снова лег спать. И уже, наверное, под утро ему приснились испанский берег вдалеке и большой, белый, сверкающий на солнце пароход, взрезающий мелкие волны с седыми гребешками... И хотя он знал, что судно, о котором он пытается что-то там написать, выглядело совсем иначе, следующий эпизод он начал именно с этой картинки. * * * ... Ранним утром, под уже палящим солнцем, взрезая черно-синие воды Атлантики с мелкими волнами и нахлобученными на них белыми вспененными шапочками, ежесекундно меняющими свой фасон, быстро плыл почти двухсотметровый теплоход «Федор Достоевский». На Солнечной палубе (эта палуба так и называлась – Солнечная) пассажиры играли в волейбол мячом, летавшим по воздуху на тонком шнуре. Играли «на вылет». Человек пятнадцать ждали конца партии, чтобы сразиться с победителями. В одной команде прекрасной техникой игры выделялся молодой англиканский священник Ричард Роуз. В пропотевшей спортивной фуфайке и шортах, он меньше всего походил на святого отца... Главный доктор судна Тимур Петрович Ивлев уже выходил из дверей своей медицинской епархии, когда его перехватил Вася Котов – тот самый матрос палубной команды, которому несколько дней тому назад, пребывая в отвратительном состоянии духа, Тимур Петрович удалял зуб. – Опять зуб? – уже в коридоре спросил Тимур у Котова. – Да нет, док... Тут малость другое. Только между нами, Тимур Петрович... А то перед ребятами совестно. Скажут – такой бугай и... – Что случилось? Говори быстрее, я на обход опаздываю. – И Тимур Ивлев быстро взглянул на часы. – Мне бы чего-нибудь укрепляющего, Тимур Петрович... Такая слабость, просто спасу нет. Иду – голова кружится. Час поработаю – с ног валюсь... С чего бы это, а, док? – Опять? – удивился Ивлев и с недоверием оглядел мощную фигуру матроса. – У тебя же и в прошлом рейсе было то же самое. Когда в Палермо заходили... – Точно! – радостно подтвердил Вася Котов. – Вы мне тогда еще элеутерококк давали. Может, это у меня от солнца? – А черт тебя знает – от чего это. – Ивлев снова тревожно посмотрел на часы. – Потом зайдешь, Эдуард Юрьевич тебе кардиограммку сделает. Витаминов надо жрать болше! А то на берегу все экономите, засранцы, жмотничаете, а потом в море слабость на вас нападает! – Да вы что, Тимур Петрович?! Ни хрена я не жмотничаю на берегу! Вот только счас домик под Сестрорецком достроил, машинку сменил – двухлетнего «мерсика» взял... Жена с детями одеты, обуты не хуже других, видики-шмидики, ди-ви-ди разные, апельсинов в доме – от пуза... – Это на какие же бабки, Вася? – искренне удивился Ивлев. – В море ж на всем готовом, Тимур Петрович! На отоварку в загранке теперь никто не тратится. В Питере и так все есть – еще и дешевше. А тут поднес багаж в пассажирскую каютку – на тебе! Вынес обратно – та же история... Вот кто жмотничает – так это немцы и французы! Сунут пару евро и воображают о себе черт-те что! А Черчилли... – Кто-кто?.. – не понял Ивлев. – Ну, англичане... Те – в порядке! А канадцы там или америкосы – те вообще будьте-нате отстегивают! Главное – здоровье сохранить. Правильно я говорю, доктор? – Ладно, некогда мне. Элеутерококк тогда в Палермо помог? – Да как сказать... – Вася понизил голос, оглянулся по сторонам. – А может, у вас эта есть... ну, как ее?.. Ну, которые еще поют... виагра? – Совсем спятил паренек! Слышал звон и не знаешь, откуда он... Виагра тебе нужна, как петуху тросточка. Нет у меня никакой виагры. Я ж не при борделе работаю... Ивлев приоткрыл дверь санитарной части, крикнул в глубину: – Луиза! Дай Котову пузырек элеутерококка. Пусть принимает три раза в день по пятнадцать – двадцать капель до еды!.. Я ушел на обход! На второй закрытой палубе, за стойкой информационного бюро, сидели Таня Закревская и переводчица с французского и испанского – Лялька Ахназарова. Таня по-немецки читала в микрофон объявление о работе баров и начале киносеансов, а Лялька ловко вязала на спицах что-то очень яркое и красивое. Шерстяная нитка тянулась из полиэтиленового мешка, лежавшего на полу бюро. К стойке информационного бюро подошел молодой худенький паренек в рабочей корабельной робе и очень пижонской бейсбольной шапочке с большим козырьком – боцман Алик Грачевский и протянул Ляльке и Тане по одному большому цветку махровой темно-красной гвоздики. – Боже, какая прелесть!.. – восхитилась Лялька Ахназарова. А Таня, не прерывая немецкий текст, идущий от нее в микрофон и дальше – по всем пассажирским территориям огромного судна, просто встала со стула, перегнулась через барьер стойки бюро и благодарно поцеловала Алика Грачевского в щеку. И продолжила по-немецки читать в микрофон распорядок корабельного бытия. – Откуда? – негромко и счастливо спросила Лялька. – Там, за кормой, их полным-полно, – рассмеялся Алик. – Сами плывут за нами. – А если серьезно? – Если отвечу серьезно, я сразу же перестану быть тебе интересен. Таня закончила читать немецкий текст, отключила микрофон, засунула обе гвоздики в бутылку из под минеральной воды и коротко спросила: – Обход? Алик кивнул головой. И в ту же секунду с разных сторон к стойке информационного бюро подошли старший помощник капитана Петр Васильевич Конюхов, старший пассажирский помощник Костя Беглов и доктор Тимур Петрович Ивлев. – Привет, девочки, – подмигнул старпом Тане и Ляльке и оглядел свой командный состав: – Все в сборе? Вперед! И все пошли за Конюховым. Таня Закревская крикнула им вслед: – Тимур Петрович! Заходил доктор Вольф, спрашивал, когда мы «поднимем бокалы, содвинем их разом»? Вы ему обещали! – Как только вы будете свободны, – на ходу ответил ей Тимур Ивлев и тут же перехватил недобрый, ревнивый взгляд Кости Беглова. Это был обычный плановый обход судна. Они шли по кораблю, придирчиво осматривая все на своем пути, заглядывая во все, известные только им, закоулки огромного судна. Старпом тихо отдавал распоряжения, боцман Алик Грачевский сразу записывал все в небольшой блокнотик. Доктор Ивлев что-то помечал в своей записной книжке... ...а неотразимый и элегантный старший пассажирский помощник Костя Беглов холодно и любезно раскланивался на ходу со встречными восхищенными стайками пассажирских дам всех возрастов, вероисповеданий и подданств. При этом Костя умудрялся строгим шепотом продолжать наговаривать свои деловые замечания в небольшой цифровой диктофон последней модели. Когда они проходили по Солнечной палубе, где волейбольное ристалище уже собрало минимум сотню галдящих и темпераментно болеющих зрителей, совершенно мокрый, со слипшимися от пота волосами англиканский священник Ричард Роуз, которого никто не мог вышибить с игровой площадки, не прерывая розыгрыш мяча, крикнул им: – Хелло, чиф! Хелло, док!.. – Хелло, мистер Роуз, – улыбнулся ему старпом Конюхов. Но тут взмыленный Роуз получил точный и высокий пас, взлетел над сеткой и ударил по мячу так, что противники и не попытались отразить этот сокрушительный удар... – Специально для вас, чиф!!! – крикнул Роуз, и болельщики восторженно зааплодировали. Честно говоря, Тимур Петрович Ивлев не переваривал эти обходы судна. Почему хирург высшей категории должен участвовать в этом узковедомственном традиционно флотском представлении, он никак не мог понять! Однажды, во время своего второго рейса, он попытался не пойти на такой обход, а послал своего терапевта – Эдуарда Юрьевича. Человека опытного во всевозможных корабельно-морских политесах, плавающего еще «...со времен Очакова и покоренья Крыма», знающего все безопасные правила поведения на ступеньках иерархической лестницы командных взаимоотношений в открытом море. Кончилось это все достаточно унизительно для самого Тимура Ивлева. Уже спустя час он был вызван к капитану. Самым жестким и неприязненным тоном Николай Иванович Потапов устроил главному судовому врачу Тимуру Петровичу Ивлеву такую постыдную выволочку, после которой Тимур Петрович больше ни разу даже не пытался нарушить соответствующую статью Устава корабельной службы, специально отредактированную для судов, принадлежащих российской судовладельческой компании «Посейдон». Тимур смирился, но покорен не был. Он и по сей день не очень-то жалует эти обходы. ... На корме под солнцем несколькими рядами стояли штук пятьдесят разноцветных шезлонгов. Три шезлонга у самого фальшборта занимали канадские гиганты Сердюки – слоноподобный папа Пол дремал, мама Маргарет с хрустом поедала печенье из объемистой красивой жестяной банки, а почти двухметровая неуклюжая Галю своими постоянно испуганными прекрасными глазами украдкой, ласково и всепрощающе посматривала на сидящего неподалеку от них нетрезвого пожилого англичанина. Это был тот самый вечно непросыхающий мистер Джеффри Бриджес, который еще при посадке на корабль в Тильбери был уже изрядно пьян и поднимался по трапу, вызывающе помахивая наполовину опорожненной бутылкой виски. С тех пор трезвым его никто ни разу не видел. Вот и сейчас он сидел в шезлонге со стаканом в левой руке и остановившимися, почти бессмысленными глазами смотрел в убегающий за кормой пенный кильватерный след корабля. А под правой рукой у него стояла почти пустая бутылка. От звука шагов за спиной старик Бриджес очнулся, развернулся в шезлонге почти всем корпусом и увидел «обход». – Привет, док! – подняв стакан, хрипло сказал Бриджес. – Не желаете глоток? – Сожалею, сэр. – Тимур показал на пустую бутылку: – Не очень ли велика доза? – Единственное, что помогает. – И Джефф Бриджес потыкал себя пальцем в живот. – Заглянули бы как-нибудь ко мне в медицинскую часть... Но Джефф только отхлебнул из стакана и обреченно махнул рукой. А старпом придирчиво подергал провисшую растяжку тента над последними рядами шезлонгов... ...в другом месте колупнул ногтем вспучившийся пузырек масляной краски, под которым постоянная соленая морская взвесь образовала разрушительное пятно ржавчины... ...в третьем месте с сомнением потрогал ногой железное ребро ступеньки наружной лестницы, ведущей на нижнюю палубу. Что-то помечал у себя в блокноте, хотя мог бы этого и не делать. Ибо боцман Алик Грачевский, следовавший по пятам за старпомом, ловил каждое его движение, все записывал в своем боцманском кондуите. А старший пассажирский помощник Костя Беглов тут же перешептывался с диктофоном... «Надо бы посмотреть этого алкаша-англичанина, – подумал Тимур. – Что-то выглядит он хреновато...» Этажом ниже, на другой палубе, пассажиры играли в палубный хоккей. Деревяшкой, похожей на швабру без щетины, фрау Голлербах толкала в разграфленные на палубе квадраты крупные деревянные шайбы. В глазах старухи пылал огонь азарта!.. – Восемь и восемь! – вопила фрау Голлербах. – Семь!.. Толпа болельщиков подбадривала ее как могла... – Немецкие туристы – лучшие туристы мира, – заметил Беглов. – Почему? – спросил Ивлев. – Им все в радость. Все, за что они заплатили, должно быть им обязательно интересно! И они к этому готовы заранее... За иллюминаторами-окнами спортивного зала метались боксерские груши, кто-то чуточку нелепо висел на шведской стенке – тщетно пытался поднять ноги... Кто-то с великими муками преодолевал тяжесть трехкилограммовых гантелей... Заняты были почти все инерционные велосипедные тренажеры. На одном из них самозабвенно и неистово крутил педали мокрый от пота доктор Зигфрид Вольф... Через стальную водонепроницаемую дверь старший помощник капитана Петр Васильевич Конюхов, старший пассажирский помощник Константин Беглов, боцман Алик Грачевский и доктор Тимур Ивлев вступили в коридор пассажирских кают правого борта. В другом конце коридора стюардесса, убиравшая самую последнюю каюту, вынесла мусор в стоявший в коридоре специальный контейнер, увидела «командирский обход», сдавленным голосом панически прошипела в соседнюю каюту, где работала вторая стюардесса: – Обход, Нинка!.. Та на мгновение высунула нос в коридор, увидела неумолимо приближающийся кортеж и снова юркнула в каюту. На скатерти каютного столика красовалось изрядное кофейное пятно. Сменить скатерть она явно не успевала. В отчаянии она схватила большую пепельницу, быстро прикрыла ею пятно. Тут же включила пылесос и стала преувеличенно старательно водить щеткой по ковру... «Обход» остался в коридоре. Пассажирская служба была целиком вотчиной Беглова, и в каюту зашел только он один. Окинул привычным взглядом заправку постелей, заглянул в шкафы – в каком порядке повешена одежда проживающего здесь пассажира, а потом приподнял пепельницу со стола и увидел пятно на скатерти. – Новый стиль работы? – спросил он помертвевшую стюардессу. Сдернул двумя пальцами скатерть со стола и брезгливо бросил ее на пол каюты. Сказал, не повышая голоса: – На твое место, дорогая, за такую зарплату у меня в очереди по сто человек стоит. И тоже с высшим образованием и двумя языками. И вышел в коридор. Молча, отнюдь не по-джентльменски, одним указательным пальцем подозвал к себе вторую стюардессу, посмотрел на нее ледяными глазами. – А тебя, подруга, предупреждаю: еще раз во время обхода рот откроешь – в следующий рейс не пойдешь, а поедешь домой на троллейбусе без выходного пособия. Ясно? Весь состав традиционного «командирского обхода» вышел из пассажирского коридора в слегка подавленном состоянии. Но Копытин сделал вид, что вся эта сцена – дело первого пассажирского помощника и его совершенно не касается. Боцман Алик Грачевский давным-давно уяснил себе, что на судне совать нос в чужие дела не принято, а у боцмана в море своих заморочек – лопатой не разгрести... Доктор же Тимур Петрович Ивлев еще не успел превратиться в опытного и осторожного морского волка. А посему время от времени позволял себе плевать на целый ворох так называемых морских традиций. С его точки зрения, в ряде случаев совершенно бессмысленных. Наверное, поэтому он единственный, кто сказал в коридоре Беглову: – Я бы вам, Константин Павлович, порекомендовал разговаривать с женщинами в несколько ином тоне. Даже когда они в чем-то виноваты. Начните с того, что вы не будете обращаться к ним на ты. Беглов презрительно оглядел Тимура с ног до головы и холодно произнес, глядя прямо ему в глаза: – В каждой избушке – свои погремушки, Тимур Петрович. У вас сколько подчиненных? Трое? А у меня их двести. Из них – сто пятьдесят женщин. Так что уж позвольте обойтись без ваших рекомендаций. Он повернулся к старпому: – Вы теперь в машинное, да, Петр Васильевич? Если позволите, я дальше с вами не пойду. У меня здесь дел по горло... ... В машинном отделении корабля – зале колоссального размера – стояли два огромных двигателя. Каждый величиной с добротный деревенский дом. Все остальное – тоже многотонное, в два-три человеческих роста: компрессоры, дизель-генераторы, насосы рядом с главными двигателями казались детскими игрушками. В зале стоял ровный могучий грохот, сливающийся в непрерывный гул, раздавливающий и вбирающий в себя все остальные звуки, какими бы громкими они ни были... Все занятые в машинной вахте работали в наушниках. Старпом Копытин и старший механик машинной вахты стояли у репетиров машинного телеграфа. Вахтенный механик что-то кричал старпому на ухо. Старпом внимательно слушал, кивал и все записывал в свой блокнот. Около столика с разбросанными костяшками домино, привычного места подвахтенных, стояло четыре грязных кресла. Одно из них и вовсе дышало на ладан... Боцман Алик внимательно разглядывал это почти развалившееся кресло и отмахивался от наседавшего на него вахтенного моториста, который потрясал этим креслом перед носом Алика Грачевского... У распределительного щита с многочисленными рубильниками, кнопками и приборами с затрепанным вахтенным журналом в руках стоял верный хахаль фельдшера Луизы электрик Валерик и, сверяясь с большими часами над силовым щитом, списывал в журнал показания приборов. Он тоже был в плотных и выпуклых наушниках и поэтому не сразу услышал, как доктор Ивлев прокричал ему: – Почему нет изоляционного коврика? Валерик повернулся, недоумевающе посмотрел на доктора, улыбнулся и сдвинул наушник с левого уха. – Где резиновый коврик?!! – снова прокричал Тимур Петрович. Валерик пожал плечами. А потом улыбнулся еще шире и бесшабашно махнул рукой – дескать, и так сойдет! Но Тимур Петрович взял за рукав вахтенного механика и потыкал пальцем в висящую рядом с силовым щитом инструкцию. Вахтенный механик пытался было что-то возразить, но Тимур отрицательно покачал головой и сунул ему под нос довольно увесистый кулак. Все это со стороны напоминало диалог двух глухонемых, но изоляционный коврик из специальной защитной резины был тут же кем-то принесен и торжественно подстелен под ноги электрику Валерику. ... Теперь за стойкой информационного бюро, ни на секунду не прекращая вязать, в микрофон по французски вещала Ляля Ахназарова. По всем корабельным территориям, отданным в полное и безраздельное владение пассажирам, из динамиков лилась хорошая французская Лялькина речь, а в информбюро... ...безостановочно двигались деревянные спицы, из полиэтиленового мешка тянулись несколько разноцветных шерстяных ниток, и в тонких, породистых руках Ляльки Ахназаровой рождалось что-то буйное, красочное и, по всей вероятности, очень модное. В будущем. Таня Закревская только что получила из корабельной типографии две пачки листков с программами завтрашнего дня и теперь должна была разнести это по старшим стюардессам, которые, в свою очередь, раздадут их подчиненным, а те уже разложат по каютам гостей. Чертыхаясь и прижимая к груди рассыпающиеся пачки скользких страничек с программами, Таня направилась к лифту. К этому же лифту, а вернее, к Тане быстрым шагом из пассажирского коридора вышел первый пассажирский помощник Костя Беглов. Только он было собрался остановить Таню, как на его пути неожиданно возникла мокрая и взъерошенная фрау Голлербах с полотенцем на шее, в обвислой пропотевшей майке и широких шортах, из которых выглядывали тоненькие синеватые подагрические старушечьи ножки. – Мой дорогой капитан!.. – кокетливо воскликнула фрау Голлербах. – Таня, подожди! – крикнул Беглов и тут же по-немецки ответил фрау Голлербах: – Слушаю вас, мадам. – Я очень тороплюсь, Константин Анатольевич, – сказала Таня. – Мой дорогой и неотразимый капитан... – Очень по-женски, еще не забытым жестом фрау Голлербах откинула волосы со лба и взмахнула тем, что раньше было ресницами. – Я хотела спросить вас вот о чем... – Секунду, Таня! – в отчаянии крикнул Беглов. – Я слушаю, слушаю вас, мадам!.. Беглов был слишком хорошо вышколен на этой работе и не мог послать фрау Голлербах ко всем чертям даже в тот момент, когда ему на секунду показалось, что жизнь его рушится и теряет всяческий смысл... Таня уже нажала кнопку вызова лифта и теперь ждала, когда он к ней опустится или поднимется... – Я же просил – секунду, Таня! – еле сдерживая бешенство, крикнул Беглов. И по-немецки: – Простите, что вы хотели, фрау Голлербах? – Я бы очень хотела, чтобы за тот сервис, который предоставляет ваш сотрудник Базиль – нам, женщинам, уже давно вышедшим из берегов юности, – мы могли бы расплачиваться с ним не наличными деньгами, а кредитными картами. В нашем возрасте, мой милый капитан, каждый раз бегать в ченч-кассу... Прекрасный и совершенно новый комплекс услуг вашей фирмы, взявшей на себя такую тонкую и деликатную заботу о здоровье женщин преклонного возраста... Но Беглов ничего не понимал и не слышал старуху. Он видел, как перед Таней медленно раздвинулись створки лифта и она вот-вот уедет... Беглов зацепился за последнюю фразу фрау Голлербах о «...здоровье женщин преклонного возраста...» и быстро проговорил: – Уверен, что мы решим все ваши проблемы, фрау Голлербах! Настоятельно рекомендую обратиться к доктору Тимуру Ивлеву... И Беглов бросился к лифту. – О-о-о!.. – залилась счастливым смехом старуха. – Все-таки вы прелесть, мой капитан! В последнюю секунду Костя Беглов успел вставить ногу между закрывающимися за Таней створками лифта. Створки вздрогнули и снова расползлись в стороны. Беглов протиснулся в кабину лифта. – Тебе куда? – спросил он Таню. – На самый верх. Беглов нажал кнопку, и лифт медленно пополз наверх. – Что происходит, Таня? – Ничего. – Так почему в прошлом рейсе все было в порядке от первого до последнего дня, а в этом ты не только не пришла ко мне ни разу, но даже трубку телефона не подняла, чтобы позвонить? – Потому что между тем и этим рейсами прошло два месяца на берегу. В Петербурге. – И за это время у тебя там кто-то появился? – Нет. Но и тебя за это время там не было ни разу. Красивое лицо Кости Беглова исказилось, словно от зубной боли. Он горестно покачал головой и уставился глазами в пол лифта. – Ну, Танюша... Ну, Татка... Это же запрещенный прием, – тихо и растерянно проговорил Беглов. – Ты же знаешь... У меня дом, семья... – Значит, я только для рейса? – безжалостно к самой себе сказала Таня и, прижав к груди кипу выскальзывающих листков программы, пододвинулась к дверям: – Пусти. Мне выходить. – Да погоди ты! – яростно выкрикнул Беглов и сильно нажал на кнопку «Стоп». Лифт резко дернулся и завис между этажами. Кипа листков выскользнула из Таниных рук и рассыпалась по полу лифта. Таня присела на корточки и стала собирать их, низко опустив голову, чтобы скрыть закипающие слезы. Беглов тоже присел, лихорадочно сгребая программки в стопку... – Ну, Танюшка... Ты не права... Пойми меня... – Не хочу!.. Понимать не хочу, тебя не хочу, ничего не хочу!.. – Стоя на коленях, Таня подняла на Беглова глаза, полные слез. – Ты мне на берегу был нужен! Я там одна. Одна! Понимаешь?!! Ты мне за весь отпуск даже не позвонил ни разу!.. Я, как собачонка, у телефона сутками просиживала! Из дому боялась выйти, чтобы звонка твоего не пропустить!.. Они ползали по полу лифта, вырывали друг у друга информационные листки, неловко пытались сложить их в одну стопку, а они снова рассыпались и рассыпались... Наконец Тане удалось собрать их в кучу, она прижала пачку к груди, поднялась с колен и выпрямилась. Встал и помятый, раздавленный Костя Беглов – самый красивый и импозантный член командного состава судна. Таня нажала на кнопку своего этажа. И сказала неожиданно тихо и спокойно: – Это на судне, в рейсе, вокруг меня тысяча человек крутится. И я вокруг них... Как белка в колесе. И в этом спасение. А на берегу – одиночество. Иногда безвыходное. Вот когда нужно быть рядом, Костя... Лифт остановился. Разъехались двери. Не глядя на Беглова, Таня вышла, прижимая к груди пачку программок завтрашнего дня. На этаже уже скопились несколько пассажиров, но впереди всех стоял молоденький электрик из палубной команды. На плече у него висела сумка с инструментами. В верхнем кармане ярко-оранжевого комбинезона, словно авторучка, торчал приборчик для определения напряжения в сети. Электрик увидел в лифте Беглова, тревожно сказал: – Здравия желаю, Константин Анатольевич! Меня вызвали, кричат: «Ой-ой-ой!.. Пятый лифт застрял между этажами!» Что тут у вас случилось, Константин Анатольевич? Ах, как прекрасно был тренирован старший пассажирский помощник Беглов! Никто лучше его, наверное, не смог бы изобразить полное равнодушие и пренебрежение к произошедшему... – А черт его знает, – ответил Беглов. – Наверное, какая-нибудь кнопка не контачит. – Какая, Константин Анатольевич? – наивно спросил электрик. – Ну, знаешь, парень, это уже твои проблемы, – сухо проговорил Беглов и прошел сквозь толпу пассажиров, которые радостно приветствовали его на разных языках... После машинного отделения старпом Петр Васильевич Конюхов поднялся на капитанский мостик, предоставив доктору Ивлеву и боцману Грачевскому продолжить обход судна уже без него. В таких случаях обо всех обнаруженных недостатках доктор и боцман были обязаны поставить в известность руководителей тех корабельных служб, где эти нарушения были выявлены и замечены. В чрезвычайных случаях следовал немедленный доклад старпому или самому капитану... Однако уже через полчаса разъяренный доктор Ивлев решил никому ничего не докладывать, а использовать свое уставное и административное положение на судне на полную катушку!.. Большую столовую для команды судна сотрясало настоящее Чрезвычайное Происшествие! Сотня человек взбудораженной судовой команды сидели в столовой за пустыми столами, между которыми, стараясь перекричать шум и гам, металась старшая буфетчица: – Ну, ребятки!.. – плачущим голосом кричала она. – Ну, миленькие!!! Ну, ничего страшного!.. Обед вашей смены перенесен с четырнадцати часов на пятнадцать ноль-ноль!.. А из-за столов неслось возмущенное: – Мне же на вахту!.. – А я только с вахты, мать вашу в душу! Когда же мне теперь спать?! – Ну, ребяточки!.. – чуть не рыдала старшая буфетчица. – Это в ваших же интересах... Главный доктор забраковал весь обед для команды. Теперь кухня готовит новый... Для вас же стараемся!.. Доктор же приказал!.. – Ну, дает доктор!!! Чтоб ему... ... Судовая кухня лайнера – гигантский комбинат с цехами, сложными агрегатами, огромными электроплитами, котлами, в каждом из которых можно было бы сварить по десятку грешников... – То, что вы сделали, – возмутительно! – говорил доктор Ивлев директору ресторана и шеф повару. – Я бы вообще это квалифицировал как преступление!.. Боцман Алик Грачевский держал в руках тарелку с большим куском сливочного масла. Весь кусок был покрыт черными крапинками. Алик сунул тарелку с испорченным маслом под нос шеф-повару: – Чем команду кормишь, засранец?! Я тебе сейчас устрою «Броненосец Потемкин»! Тебе одесская лестница детской горкой покажется, жлобяра! Директор ресторана пытался спустить скандал на тормозах. Говорил ласково, вполголоса. Стараясь придать голосу примирительные нотки: – Не волнуйтесь, Тимур Петрович. К пятнадцати ноль-ноль команда будет накормлена. Прискорбнейшая случайность... Ну, Алик... Ты-то хоть пойми. Всякое бывает... – Вот заставить бы вас обоих сожрать это масло! – гаркнул на всю кухню боцман и отшвырнул тарелку с испорченным маслом на разделочный стол. – Моментик! – неожиданно приободрился директор ресторана. – Тимур Петрович! На приемке продуктов присутствовал ваш же доктор – Эдуард Юрьевич. Он все проверил и подписал... Вот, взгляните. – И директор ресторана протянул Ивлеву пачку приемных актов. – Вызывайте лифт! – распорядился доктор Ивлев. – Поедем в провизионные кладовые. И пригласите туда Эдуарда Юрьевича. Алик Грачевский нажал на кнопку лифта. «Господи Боже мой! Чем это я занимаюсь?! За что, мать вашу за ногу?.. – в смятении думал доктор Ивлев в ожидании лифта. – Люди гибнут за металл... Автомобильный, стеклопакетный... За стальную квартирную дверь. А я-то за что им противостою? За доплату к предстоящему размену? Или я просто сбежал из дому? Перетрусил, что прощу, что вернусь после всей той истории, и смылился... А не послать ли мне вас всех, господа хорошие?!» ... Несколько тяжелых металлических дверей провизионных кладовых были закрыты. Приоткрыта была всего лишь одна. Услышав звук пришедшего лифта, из приоткрытой двери выглянул кладовщик в ватнике и теплой шапке, с посиневшим от холода лицом. Тревожно посмотрел на свое начальство – директора и шефа кухни, зачем-то сказал: – Вот... лед сбиваю в морозильной камере. – Покажите сливочное масло, предназначенное для команды, – сказал ему Ивлев. Кладовщик неуверенно посмотрел на шеф-повара, перевел растерянный взгляд на директора ресторана, но тот немедленно приказал: – Сейчас же покажи доктору масло! Кладовщик отомкнул одну из дверей продуктовых кладовых, распахнул дверь холодильной камеры. Оцинкованные переборки были покрыты инеем. За бортом бежали теплые воды Гольфстрима, с голубого неба пекло яркое солнце, а тут – пар изо рта, мороз до костей... На решетчатых стеллажах стояли коробки со сливочным маслом. – Открывай, не боись, – сказал боцман замявшемуся кладовщику. – Открывай, открывай, – приказал директор ресторана. Кладовщик вскрыл одну коробку – масло было чистым. Директор ресторана улыбнулся. Шеф-повар возмущенно засопел, презрительно оглядел Алика и Тимура Петровича. Хлопнула дверь грузового лифта. Приехал встревоженный терапевт Эдуард Юрьевич и испуганно присоединился к общей группе. Ивлев даже не взглянул на него. – Следующую, – приказал он кладовщику. – И все остальные. Кладовщик открыл еще три коробки. В двух из них масло было все в черных пятнах. Алик Грачевский вырвал коробку из рук кладовщика, прочитал маркировку: – Пожалуйста, Тимур Петрович! Срок хранения истек еще до того, как масло погрузили на судно! До того, как мы вышли из Питера, блядь... Виноват. Вот тут главный врач судна повернулся к своему коллеге – Эдуарду Юрьевичу и негромко спросил: – Значит, вы приняли на борт заведомо списанное масло? – Зря вы это, Тимур Петрович, – тихо и угрожающе проговорил шеф-повар. – У нас с Эдуардом Юрьевичем никогда таких разногласий не было. А мы с ним в море уже не первый год. Вы когда-нибудь сами-то на погрузке бывали? Привозят, понимаешь, все сразу, за час до отхода, – разве уследишь... Но директор ресторана был явно умнее своего шеф-повара: – Никаких оправданий! Это наши проблемы, и Тимур Петрович совершенно прав. Масло сактировать, убытки возместить. Дорогой Тимур Петрович! Виновные будут наказаны самым строгим образом. Казалось, что после такого горячего заверения разговор должен был закончиться сам собой. Но тут боцман Алик углядел в открытой соседней кладовой вздутые трехлитровые банки с томатным соком и спросил: – А это что? – Сок для команды. И он тебе не нравится? – Тебя бы, бляха-муха, заставить этот сок выпить. – И пожалуйста! – уже не сдерживаясь, зло выкрикнул шеф-повар. – Пей! – властно сказал боцман. – С нашим удовольствием!.. Шеф злобно и решительно снял с полки трехлитровую жестяную банку, поставил ее на оцинкованный стол, подхватил тяжелый нож для разделки замерзшего масла и с размаху вонзил его в рифленый верх этой банки... В кладовой раздалось адское шипение, свист, и... ...тугая бордовая струя скисшего томатного сока мощно ударила в склонившееся к банке лицо шеф-повара!.. Все бросились врассыпную. – Ой, мамочка!.. Ой, родная!!! – заходясь в хохоте, восторженно орал на все кладовые боцман Алик Грачевский. * * * ... Вот уже трое суток Сергей Александрович Мартов не мог сдвинуть рукопись с места. Закончил эпизод со скисшим томатным соком, а дальше... Как говорится – ни тпру, ни ну, ни кукареку. И это при таком-то роскошном материале! Имея под руками кучу самых различных карт, добрую сотню фотографий, километры видео– и магнитофонных пленок, уйму заметок, пуды записей – от не очень серьезной и не всегда трезвой околоморской трепотни до самых важных разговоров с капитанами дальнего плавания, штурманами, очевидцами событий и даже отставными, слегка потускневшими от времени бывшими звездами Интерпола! А ведь знал, старый дурень, все, что должно было происходить в дальнейшем, а вот, пожалуйста, как это поведать на бумаге – понятия не имел! Уперся лбом в стенку, и все тут... То порывался немедленно вернуться в залив принцессы Дайяны, в дом несчастного лоцмана Анри Лорана, то казалось, что неплохо бы прислушаться к внутрикорабельной истории фрау Голлербах. О каком-то таинственном Базиле, со своим новейшим деликатным комплексом сервисных услуг, который, оказывается, пользуется на судне негласной, но сумасшедшей популярностью у пожилых пассажирских дам. Без каких бы то ни было дамских возрастных ограничений: от семидесяти до бесконечности... Добро бы Мартов сочинял киносценарий! Там мучения свелись бы к минимуму. Нашел бы необходимую «перебивку», которая и сама бы несла некую связующую драматургическую нагрузку; придумал бы толковый монтажный стык и с легкостью кошки перешагнул бы в следующий эпизод. Здесь же такие номера не проходят. Или – проходят, но не часто. Тут нужна четкая повествовательная интонация. Потому что перед глазами читателя нет, как у кинозрителя, еще и экранного пластического ряда, который вносит ясность в события зачастую больше и точнее, чем прочтенное или услышанное слово. От такой профбезысходности пришлось даже слегка напиться с одной залетной московско-издательской бывшей подругой, случайно оказавшейся в Гамбурге. Что отнюдь не способствовало качеству их дальнейших матримониальных упражнений. На четвертые сутки наконец пришло не бог весть какое оригинальное, но вполне приемлемое решение – все-таки продолжить легковесно-анекдотическую историю с фрау Голлербах... Описание жестоких событий, назревавших далеко от лайнера – на границе двух океанов, в одном из сказочных фиордов залива Принцессы Дайяны, неподалеку от прелестного рекламно-открыточного городка и порта с гордым и звучным названием Гамильтон, – наверняка потребует значительно больше душевных и физических затрат, на которые сейчас Мартов был просто не способен. * * * ... Когда главный доктор «Федора Достоевского» Тимур Петрович Ивлев появился на пороге своей медицинской службы, чтобы сменить забрызганную томатным соком форменную рубашку, там его уже ждали фрау Голлербах и переводчик с немецкого Таня Закревская. При виде Тимура у старухи Голлербах от ужаса отвалилась челюсть, а Таня в панике бросилась Тимуру навстречу со словами: – Господи!.. Какой ужас! Вы весь в крови, Тимурчик! – Это не кровь, Танечка, – счастливо произнес Тимур Петрович. – Это всего лишь прокисший томатный сок. Но если вы еще раз назовете меня «Тимурчик», я готов... – Прошу прощения, Тимур Петрович, – тут же смутилась Таня Закревская и продолжила чуточку нарочито суше, чем следовало бы: – У нас тут возникла одна проблемка... Вернее, не у нас, а у фрау Голлербах. Она уже пыталась говорить об этом со старшим пассажирским помощником Бегловым, но он, кажется, к счастью, не успел ее выслушать и посоветовал ей обратиться по поводу этой проблемы непосредственно к вам. – Секунду, Танюша, – мягко прервал ее Ивлев. – Я, с вашего разрешения, переодену рубашку и вымою руки. И успокойте, пожалуйста, фрау Голлербах. А то она от вашего всплеска все никак в себя прийти не может. Уже через три минуты Тимур Петрович Ивлев в чистой форменной рубашечке с короткими рукавами сидел перед фрау Голлербах и слушал весьма занимательный рассказ милой, веселой немецкой старухи в почти синхронном, бесстрастном переводе Тани Закревской. Слушал и поражался не пикантности ситуации, о которой говорила старуха, а тому, с каким блистательным спокойствием, не позволяя себе ни малейшей иронии, Таня Закревская передавала по русски то, о чем, ничуть не стесняясь, а уж тем более не видя в этом ничего дурного и запретного, рассказывала фрау Голлербах. Слушал Тимур Петрович глуховатый Танин голос, с нежностью смотрел на нее и думал: «Какая превосходная, абсолютно интеллигентная дипломатическая школа!..» А историйка действительно вырисовывалась весьма забавная. Некий находчивый матрос палубной команды, Базиль, уже который рейс занимался тем, что обслуживал старух пассажирок, не утерявших интереса к плотским наслаждениям. Так как, по разумению Тимура Петровича, один взгляд на такую старушку, как фрау Голлербах, должен был сделать из нормального молодого мужика импотента недели на две вперед, то этот самый героический Базиль появлялся в старушечьих каютах полностью технически оснащенным на случай внезапного (и вполне естественного!) отсутствия эрекции. В инструментальной сумке он приносил с собой небольшой собственный видеоплейер и парочку затасканных порнографических кассет. Ловко и споро матрос подключал свой видак к каютному телевизору, вставлял примитивнейшую порнушку и, не отрывая глаз от экрана, начинал пользовать старушню во все мыслимые и немыслимые завертки... Мало того! Наученный горьким опытом позапрошлого рейса, когда одна из его клиенток – англичанка восьмидесяти двух лет от роду – от наслаждения чуть не отдала концы, Базиль теперь, кроме видеомагнитофона и кассет, приносил с собою специально закупленные еще в Питере корвалол, валокордин и даже нитроглицериновый спрей. А также на всякий случай крохотный пузырек с нашатырем. За такое разовое обслуживание Базиль получал со старушки сто долларов. Одна вахта – минимум три старушки. Ибо свободным от вахты членам команды без официального вызова в пассажирских коридорах появляться было запрещено. Пожилые одинокие пассажирки передавали Базиля друг другу по цепи. Из уст в уста... Все сходились на том, что этот вид круизного сервиса – безусловное и необходимое, чисто русское ноу-хау. Очень многие дамы преклонного возраста разных стран даже специально, именно ради подобной сферы обслуживания, покупают себе эти отнюдь не дешевые путешествия... Однако за последнее время в среде почтенной международной половой клиентуры Базиля начался глухой ропот: как и все прекрасные российские начинания, бизнес Базиля страдал некоторыми серьезными организационными недоработками. С точки зрения западной клиентуры, издавна привыкшей к сервису в добротном его исполнении. Во-первых, почему бы не увеличить количество Базилей на женско-пассажирскую половину серьезной возрастной градации и таким образом сократить естественно образующуюся очередь среди пожилых дам и время ожидания этих сервисных услуг? Второе. Во всем мире давным-давно в оплату принимаются любые банковские кредитные карты. Как, впрочем, и на этом замечательном судне – в парикмахерской, в ресторане, в барах, казино, магазинах беспошлинной торговли. И только вид обслуживания, порученный матросу Базилю, требует расчета наличными деньгами! Что создает для пожилых особ, не всегда способных резво передвигаться по судну, ряд дополнительных неудобств... – А так как я с вами плыву уже третий раз и даже заслужила среди моих коллег-пассажиров звание «Германская бабушка русского круиза», то несколько достойных и высокопоставленных дам нашего круга делегировали меня для этого разговора, – закончила фрау Голлербах. – Согласитесь, что в любое самое замечательное начинание можно внести логические поправки. От чего акция только выиграет, а оборот возрастет! – Конечно, конечно... – пробормотал ошеломленный доктор Ивлев. – Я попыталась поговорить об этом с очаровательным капитаном Беглоу, но он сказал, что это компетенция нашего милого доктора. – И фрау Голлербах очень недвусмысленно и кокетливо взглянула на Тимура. Таня монотонно перевела ее последнюю фразу и без малейшей тени улыбки, с каменным и бесстрастным выражением на лице очень серьезно добавила по-русски: – Это было на моих глазах. Беглов не дослушал ее и, кажется, к счастью, ни черта не понял. Он просто сплавил ее вам, Тимур Петрович. Ваш ход, доктор? Ивлев думал всего несколько секунд, но и для фрау Голлербах, и для Тани Закревской эти секунды показались вечностью. Потом вежливо улыбнулся фрау Голлербах и сказал Тане: – Ну-с... В первых строках моего письма поблагодарите бабулю за все рационализаторские предложения в сфере этого бордельно-корабельного ноу-хау. Пообещайте, что я приму к сведению все, что она нам тут поведала. И пожалуйста, Танечка, попросите ее больше никогда ни с кем на эту тему не разговаривать, сказав, что это в ее же личных интересах. И в интересах ее «высокопоставленного» дамского круга. Пугните ее как-нибудь... – Как? Каким образом я могу запугать эту армаду загульных старух? – пожала плечами Таня. – Интересненько, как вы это себе представляете? – О ч-ч-черт!.. Ну, скажите, что этот вонючий Базиль действовал в обход всех финансовых законов и поэтому требовал с них только наличные деньги. Чтобы не платить налоги государству. И любая налоговая инспекция может привлечь старух к ответственности как соучастниц его преступления. У них слово «налоги» звучит гораздо серьезнее, чем у нас в России... Но не запугивайте ее до гипертонического криза! Пообещайте, что, если они будут молчать в тряпочку, я все возьму на себя... – Сами, что ли, пойдете с порнокассетками по старушечьим каютам? – поинтересовалась Таня Закревская. Тимур тяжело вздохнул, тоскливо посмотрел в иллюминатор на мелкие серые волны с пенистыми седенькими шапочками, глянул на Таню, коротко спросил: – Совесть есть? – Нету, – впервые улыбнулась Таня и стала говорить с фрау Голлербах на превосходном немецком языке... ... Дальнейшие события развивались в стремительном темпе. Таинственная частнопредпринимательская деятельность неутомимого Базиля в мгновение ока была просчитана, вычислена и безжалостно прервана главным врачом судна, кандидатом медицинских наук, хирургом высшей категории Тимуром Петровичем Ивлевым. При помощи громкой "корабельной связи для служебных помещений находчивый Базиль уже через две минуты предстал перед главным доктором в виде матроса палубной команды Василия Котова. Это был тот самый бугай Васька Котов, которому доктор Ивлев еще в начале рейса собственноручно выдрал гнилой зуб, а потом сам же (и уже не впервые!) снабдил элеутерококком для снятия слабости в члене, появлявшейся уже не в первый раз от тяжкого гуманитарного труда в старушечьих каютах. О чем доктор, естественно, не ведал. Под какими-то незначительными предлогами из судовой медицинской части на некоторое время были удалены все сотрудники доктора Ивлева. Что позволило их шефу разговаривать с создателем промышленно-корабельного ноу-хау по обслуживанию дам запредельного возраста, не стесняя себя в выражениях. Разговор получился кратким и выразительным. – "Мерсик", говоришь, есть? – ласково спросил Тимур Петрович. – Есть, – насторожился Котов. – Домик в Сестрорецке достроил? – Ну... – Видики-шмидики, ди-ви-ди там разные имеются? – Ну, как у всех. А что, собственно... – Жена, детки – одеты-обуты? – Само собой. – Ну и хватит, – ухмыльнулся доктор Ивлев. – Это еще почему? Я что, хуже всех? – Нет, – убежденно сказал доктор Ивлев. – Ты не просто хуже всех. Ты еще и грязнее, чем кто бы то ни было. Ты, Котов, полное вонючее говно! Я закрываю твою блядскую лавочку. Можешь развинтить свои порнушные кассетки, а пленочку на хер себе намотать. Или за борт выбросить. Вместе со своим видиком и моим элеутерококком. Они тебе больше не пригодятся. Завтра приходим в Лиссабон, встанем в порту, я тебя тихонечко, как тяжело больного и сильно инфекционно заразного, спишу на берег, и ты за свой счет... Слышишь, сучонок?! За свой счет покупаешь билет на самолет до Питера и по собственному желанию навсегда увольняешься из «Посейдона». Понял меня? – А если... – начал было наступательно Васька Котов....но Тимур Петрович тут же его предупредил: – А если ты, раздолбай египетский, ебарь старушечий, еще хоть одно слово вякнешь, я сейчас же доложу капитану все как есть и гарантирую тебе срок с конфискацией имущества. Понял, дерьмо собачье?! Ты же конфискации своего имущества не захочешь, правда, предприниматель хуев?.. * * * ... Мартов еще раз прослушал диктофонную запись рассказа доктора Ивлева о матросе Ваське Котове и убедился, что не упустил никаких важных подробностей. Может быть, стоило бы упомянуть еще и о том, как Тимур Петрович объяснял капитану, старпому и старшему пассажирскому помощнику, почему он так настаивает на срочной эвакуации «внезапно заболевшего опасной вспышкой инфекционного вирусного гепатита С матроса палубной команды В. Котова». Наверное, не мешало бы вспомнить, как старший пассажирский помощник Константин Беглов тогда посмотрел на доктора Ивлева! То ли он сам догадывался о рыночно-половой деятельности вышеупомянутого матроса, то ли вдруг смутно припомнил, как его не вовремя атаковала фрау Голлербах по какому-то странному поводу. И попытался связать эту атаку со своими подозрениями... Но по недавнему рассказу доктора Ивлева Сергей Александрович уже знал, что тогда, при том разговоре, опытный, мудрый и превосходно тренированный Беглов осторожно промолчал. И Мартов решил, что об этом можно и не писать. Как и не упоминать того количества извозчичьего мата, которым воспользовался доктор Ивлев при последнем прощании с матросом Котовым в морском порту Лиссабона. Вот после такого волевого решения Мартов и решил поставить точку в этом эпизоде. Тем более что по тщательно собранным и четко сопоставленным материалам четырехлетней давности Сергей Александрович точно знал – именно во время той стоянки «Федора Достоевского» в Лиссабонском порту на другом конце земли, на невидимой границе Тихого и Индийского океанов, на берегу небольшого теплого и ласкового фиорда залива Принцессы Дайяны, у дома лоцмана Анри Лорана, происходили диаметрально противоположные события... * * * ... В отличие от утреннего солнечного Лиссабона в эти же самые минуты в заливе Принцессы Дайяны стоял поздний черный вечер. Анри Лоран и доктор Мартин Краузе сидели за домом под навесом. Из-под навеса свисала несильная лампа со странным, чуточку диковатым абажуром, сплетенным местными умельцами из разноцветных прутиков. Под этим абажуром на столе стояли бутылка виски, термос со льдом и большой прозрачный кувшин с соком. Дочерна загоревший, подтянутый, тощий Лоран, в темной майке и серых шортах, в сандалиях на босу ногу, нервно мял рукой лицо, мотал головой, словно хотел вытряхнуть из нее какие-то кошмарные видения... На полном докторе Краузе была надета многосюжетно и многоцветно разрисованная гавайская рубаха навыпуск, тщетно пытающаяся скрыть его рыхлый живот, и широкие зеленые шорты, открывающие толстые, белые, тронутые тромбофлебитом подагрические ноги нездорового пожилого человека в стоптанных спортивных туфлях. У каждого в руках было по высокому стакану. Только Лоран пил из своего стакана виски, разбавленное всего лишь тающими кубиками льда, а доктор Краузе прихлебывал грейпфрутовый джус. Тоже со льдом... – Мартин... Что делать, Мартин?.. – в тоске и отчаянии глухо говорил Анри Лоран. – Мне все время кажется, что все это – кошмарный сон. Что стоит сделать только усилие, я проснусь – и нет этого Стенли Уоррена, нет этого чудовищного Чарли, нет людей Фриша... А на самом деле они – есть! Есть, есть, Мартин!.. Они здесь. Стараясь скрыть свою полную растерянность, Мартин Краузе пытался придать голосу хоть какое то подобие уверенности: – Возьмите себя в руки, Анри. Давайте попробуем найти выход... – А Николь?! – в истерике, совсем негромко закричал Лоран. – Что будет с Николь?!! Доктор Краузе помолчал, глядя в черноту наступающей ночи, и только через долгую паузу тихо спросил: – А что будет с русским пассажирским кораблем? Что будет с тысячей ни в чем не повинных людей? Подумайте и об этом, Анри... Лоран залпом допил виски, снова наполнил стакан, всыпал туда горсточку льда и спросил свистящим шепотом: – А что вы мне предлагаете, Мартин? Если я откажусь, я потеряю дочь. Это вы понимаете?.. – Давайте свяжемся с прессой... – неуверенно предложил Краузе. – Сообщим в полицию... – О Боже! – в отчаянии воскликнул Лоран. – Неужели вы думаете, что они этого не предусмотрели?! Это же – Фриш!!! Фриш и его люди... Они всюду. Я слышал, что они принимали участие даже в разработке операции по атаке на Нью-Йорк одиннадцатого сентября!.. По найму они работают во всем мире! Компания Стенли их специально наняла для всех этих мерзостей... Пресса, полиция!.. Да я уже предупрежден, что если промолвлю кому-нибудь хоть одно слово, в этот же день в Париже погибнет Николь, а все газеты раструбят о том, что я когда-то лежал в Сиднейском госпитале с тяжелыми мозговыми явлениями, которые сейчас дали необратимый рецидив. И мне никто никогда ни в чем не поверит! Ни одному моему слову... А потом меня отправят в клинику для умалишенных. Или меня «случайно» собьет грузовик... Это страшные люди, Мартин. За деньги они готовы на все. Доктор Мартин Краузе выплеснул из стакана остатки грейпфрутового сока на траву, налил в стакан виски из бутылки Лорана и сделал внушительный глоток. И как-то очень решительно и деловито спросил: – Когда здесь должно пройти русское судно, Анри? – Через тринадцать суток... – Время еще есть, Лоран, – твердо проговорил доктор Мартин Краузе. – Подозреваю, что они будут очень тщательно следить за всеми вашими перемещениями и разговорами. Я, пожалуй, возьму это на себя. И как-нибудь постараюсь предупредить Николь и русских... – Как? – обреченно спросил Лоран. – Каким образом? Я совершенно не убежден, что даже вот этот наш с вами разговор сейчас не прослушивается... – И тут ты прав, Анри Лоран... В еле освещенной кабине большого и мощного джипа «крайслер», совсем недалеко от дома Анри Лорана, работала звукозаписывающая аппаратура. На двух маленьких дисплеях всплесками метались пики амплитуды звучащих голосов Анри Лорана и доктора Краузе, слегка искаженные расстоянием и помехами. Лукавыми зелеными глазками подмигивали индикаторы цифровой и дублирующей магнитофонной записи... Два молодых человека, которые днем привозили Стенли Уоррена и Чарли к дому лоцмана Анри Лорана, сейчас сидели внутри этого джипа с правосторонним рулем и мирно закусывали сандвичами, прихлебывая пиво, запасы которого были совсем рядом – под столиком с аппаратурой, в автомобильном холодильнике системы «Бош». – Он вообще неглупый малый, этот Лоран, – сказал второй. А из двух динамиков, встроенных в приборную панель «крайслера», сквозь легкие электрические разряды и потрескивания звучали голоса Лорана и Мартина Краузе. – Не думаю, Анри... – говорил доктор Краузе. – По-моему, пока этого еще не может быть. – Может, Мартин, может... Все может быть. И выхода я никакого не вижу, – потерянно звучал голос Лорана. Продолжая записывать разговор Лорана и Краузе, один из молодых людей приглушил звук в динамиках и сказал коллеге: – Ты прав. Лоран умнее доктора. – Если тебя прижмут так, как прижали Лорана, ты тоже станешь шевелить мозгами, – рассмеялся второй молодой человек. – А как со здоровьем у этого доктора Краузе? Первый сдвинул пиво и сандвичи в сторону и на освободившейся части откидного столика разложил блокнот. Полистал его, нашел нужную запись и сказал: – Сейчас поглядим... Ага, вот! Атеросклероз, склероз коронарных сосудов, сужение митрального клапана, ишемическая болезнь сердца... эмфизема легких... Обычный джентльменский набор для такого возраста. Его приятель открыл пару новых бутылок пива, одну из них протянул напарнику и улыбнулся: – Я думаю, что этот джентльмен достаточно пожил. Партнер с благодарностью принял у него открытую бутылку свежего пива, захлопнул блокнот и утвердительно кивнул: – Я тоже полагаю – вполне достаточно. * * * ... В кинематографе существует такое понятие, как «параллельный монтаж». Даже не понятие, а некий композиционный прием. Это когда кинематографическое повествование строится по принципу «А в это время!..» То есть во время происходящих событий в одном месте земного шара в другом уголке земли случается тоже что-то такое, что потом наверняка сюжетно сомкнётся с первым событием. Приемчик, прямо скажем, сильно обветшалый, а по сегодняшнему времени – и вовсе не модный. И если бы Мартов сейчас не претендовал на сочинение некоего подобия прозы, а писал бы нормальный киносценарий, он скорее всего постеснялся бы пользоваться столь древним инструментом. Но для сегодняшнего российского кинопроизводства тексты о дальних океанских плаваниях с тысячей человек на борту были бы слишком дороги. И поэтому Мартов Сергей Александрович рискнул написать обо всей этой истории в жанре близком к невзыскательной прозе. Старательно избегая описаний чисто профессионально-мореходных подробностей и тех деталей корабельного быта, в которых надо было либо участвовать непосредственно самому, либо быть сторонним и очень внимательным наблюдателем... А Мартов был всего лишь слушателем. Въедливым, дотошным, не стеснявшимся задавать дурацкие вопросы, как доктор Ватсон, «...чтобы Шерлок Холмс мог на них умно отвечать». Поэтому Сергей Александрович не устыдился такого древнего стилевого приема построения сюжета, как параллельный монтаж. Тем более что все описываемые события, случившиеся четыре года тому назад, в действительности происходили тогда почти одновременно в самых разных уголках нашей планеты... Итак – «а в это время»... * * * ... А в то самое время, когда четыре года тому назад в заливе принцессы Дайяны люди Фриша вынесли приговор доктору права Мартину Краузе, теплоход «Федор Достоевский» вышел из Лиссабона и теперь держал курс на Канарские острова... Качало. Доктор Тимур Петрович Ивлев шел по неширокому холлу третьего этажа мимо плотно закрытых дверей кинозала. Следующая дверь, в аппаратную, была приоткрыта. Тимур заглянул туда и увидел у правой проекционной установки своего фельдшера Луизу и ее приятеля – электрика Валерика. Они стояли у квадратного «подсмотрового» окошечка и наблюдали за происходящим в зале. Когда Тимур по трем ступенькам поднялся в аппаратную, Луиза оглянулась, увидела своего шефа и толкнула Валерика локтем в бок. Тот оглянулся, увидел Тимура, приложил палец к губам и указал на второе «подсмотровое» окошечко у левого проектора. Тимур присел на высокий круглый табурет у левого аппарата, посмотрел в кинозал и увидел там несколько десятков молодых и пожилых пассажиров судна, склонившихся над маленькими молитвенниками, которые они держали перед собой двумя руками. У затянутого тяжелыми плюшевыми портьерами экрана в большом помещении кинозала при мягком и несильном освещении молодой священник-волейболист в полном святом облачении, из-под которого выглядывали привычные джинсы, Ричард Роуз вел вечернюю службу. Маленький складной алтарь, небольшой изящный столик, покрытый специальной темно-синей, с золотом, продолговатой скатеркой, Библия на этом столике и... ...негромкий, спокойный голос отца Ричарда Роуза, обращенный к верующим путешественникам. И тут несгибаемый ироничный материалист Тимур Ивлев, не признающий ни Бога, ни дьявола, вдруг поймал себя на мысли, что людям, сидящим сейчас в этом скромном корабельном кинозале, и этому молодому пареньку Ричарду Роузу, превосходно играющему в волейбол, он почему-то доверяет гораздо больше, чем всем своим российским правителям и политикам, когда те истово крестятся в роскошных чертогах московского храма Христа Спасителя... Сколько раз он наблюдал эту картинку на телевизионных экранах, столько же раз ему становилось тошно за эту публично-фальшивую демонстрацию Веры. Ему, отменному хирургу, почти всегда точно знавшему, как следует спасать Человека, казалось, что религиозное мышление, наверное, было уместно и необходимо в мире, где люди воевали луком и стрелами. Но в мире с атомными бомбами такое мышление для цивилизации становится самоубийственным. Да и засилье церкви в России за последние годы приняло просто трагикомические масштабы! Он даже где-то вычитал про это. Тимур еще немного постоял у квадратного «подсмотрового» окошечка, послушал голос Ричарда Роуза, а потом молча, жестом поманил к себе Луизу и Валерку. И сказал им тихо, почти шепотом: – Айда, ребята, отсюда. А то мы будто в замочную скважину подглядываем... Он улыбнулся Луизе, подмигнул Валерке, пропустил их вперед и сам вышел в холл. Плотно притворил за собою дверь аппаратной кинозала и пошел в конец холла – к выходу на открытую палубу. Там он закурил и побрел к стоявшему на кильблоках спасательному вельботу. Да так и остановился там, отгороженный вельботом от всего на свете. Тяжело привалившись к сырому фальшборту, нервно курил, подставляя лицо прохладному соленому ветру, и перед его глазами был океан, океан, океан... Странная штука – эти предвечерние часы на плывущем в ночь судне... Уходят дневная суета, нервотрепка, мелкие столкновения, обостренное внимание к многоязыкой речи... Команда, свободная от вахты, устало разбредается по каютам. Короткий отдых, и снова – на вахту. Кто куда... Переводчики готовятся к вечерним концертным удовольствиям пассажиров в музыкальном салоне, посиделкам в барах и кафе, в казино, к их ужинам в ресторане. В кормовой части шлюпочной палубы будут обязательно танцы. Кто-то захочет пойти в закрытый плавательный бассейн, кто-то в спортивный зал... Только успевай – кто-то кого-то не понял, что-то кому-то нужно перевести, объяснить. Не сняв дневную служебную форму, Таня Закревская лежала поверх покрывала в своей очень женственной и давно обжитой каюте, не мигая смотрела в низкий пластмассовый потолок, и из уголков ее глаз к вискам мокрыми тоненькими дорожками текли слезы... В огромном ресторане «Федора Достоевского» за одним из многоместных круглых столов сидела развеселая компания – с доктором Зигфридом Вольфом и неугомонной старухой Голлербах, которая напропалую кокетничала сразу со всеми мужчинами, сидящими за этим столом. Этот замечательный плавучий ресторан мог бы стать украшением любой сегодняшней российской метрополии [1] , распухшей от туповатого чванливого снобизма и профессионально украденных денег. С той разницей, что в этом корабельном ресторане цены были сведены к уровню обычных европейско-ресторанных цен и никого не повергали в шоковое состояние, как это порою происходило в Москве даже с очень состоятельными людьми... Из-за круглого стола, во главе которого весело царила общительная, как молодой фокстерьер, фрау Голлербах, неслись взрывы хохота, какие-то дурашливые выкрики и даже явно легкомысленные немецкие куплеты начала прошлого века. Совершенно иным казался соседний четырехместный стол, занятый семейством Сердюков, – папой, мамой и их дочерью – очень большой некрасивой девушкой за тридцать, с огромными серыми глазами. Четвертым за этим же столом сидел вечно нетрезвый английский джентльмен – мистер Джеффри Бриджес. Он был уже тяжело и угрюмо пьян, и в отличие от своих соседей по столу – тройки двухметровых добродушных канадских медведей, объединенных фамилией Сердюк, – поведение немцев за соседним столом его невероятно раздражало... Сердюки же очень симпатично реагировали на веселый шум соседнего круглого стола. На каждый очередной взрыв смеха оттуда папа Сердюк расплывался в широкой улыбке, а за ним, словно получив высочайшее разрешение, улыбались его жена и дочь. Причем именно вот в такие мгновения их дочь Галю успевала тревожно и заботливо взглянуть на опухшего от беспробудного пьянства мистера Джеффри Бриджеса, который ей, как ни странно, очень и очень понравился с того самого момента, когда пьяный мистер Бриджес, размахивая наполовину опорожненной бутылкой виски, вступил на первую ступеньку корабельного трапа в английском порту Тильбери... По ресторану, элегантно лавируя между пассажирскими столами, двигался «винный» стюард с двухъярусной тележкой на колесиках, уставленной всевозможными бутылками с яркими, зазывными наклейками. Мутными глазами Джефф Бриджес узрел стюарда и по-английски хрипло выкрикнул: – Стюард, сюда! Но тот обслуживал дальние столики и не услышал призыва. – Черт его подери! Он глухой, что ли?! – возмутился Бриджес. – Эй, стюард! Водки! Огромный папа Сердюк решил ему помочь и вежливо спросил: – Позвать его, сэр? Я неплохо говорю по-русски... Джеффри Бриджес услышал незнакомый ему акцент, презрительно оглядел огромного Сердюка и откровенно по-хамски рявкнул на него: – Да вы по-английски сначала выучились бы разговаривать! Могучий Сердюк растерянно заморгал и обиженно засопел. Зная своего отца, Галю очень испугалась за пожилого и пьяного Бриджеса. Под столом с низко свисающей крахмальной скатертью Галю тревожно положила свою руку на огромный, инстинктивно сжавшийся кулак отца и еле слышно прошептала ему: – Не трогай его, папочка!.. – Та ты шо, доню... Чи я сказывся, чи шо?.. – почему-то по-украински печально прошептал ей отец. Но тут официантка принесла всем тарелки с удивительно красивой едой – превосходное мясо с зеленью и неведомыми гарнирами, разложенными в нежнейших запеченных корзиночках-тарталетках. – Каждый раз говорить, что я этого не ем?!! – взбесился Бриджес. Вот теперь его пьяный голос услышал весь ресторан. Почти смолкли разговоры за столами. В воздухе повисло нервное напряжение. И тогда в попытке как-то разрядить обстановку добрый папа Сердюк мягко сказал: – Я сейчас все улажу. У мистера Бриджеса, вероятно, больной желудок... – Да что вы лезете повсюду?!! – заорал взбешенный англичанин. Уже не владея собой, он резко сбросил тарелку с мясом нa пол. Официантка заплакала. В ресторане воцарилась гнетущая тишина. И тогда из-за стола тяжело встал огромный канадский Сердюк. Поднялись со своих мест и его двухметровые жена и дочь. У стола возникла молодая женщина в корабельной униформе – администратор ресторана. – Пожалуйста, пересадите нас за другой стол, – попросил ее папа Сердюк по-английски. – Так будет безопасней для мистера Бриджеса. Своими прекрасными серыми глазами Галю Сердюк с невыразимой жалостью смотрела на старого и пьяного Джеффри Бриджеса... А Бриджес увидел рядом со своим столом администратора ресторана и тут же потребовал: – Водки! После чего вынул из кармана пиджака газету и демонстративно уткнулся в нее в ожидании исполнения его приказания. Ресторан словно очнулся от оцепенения, зашумел на разных языках: «Какая наглость!..», «Его нужно вывести...», «Это невыносимо!..» Администратор ресторана вынула из кармана мобильный телефон внутренней служебной связи, сказала в микрофон: – Старшего пассажирского помощника в ресторан. Беглов появился в ресторане так быстро, словно стоял за дверью. Он мгновенно оценил обстановку, подошел к столу Бриджеса и строго приказал плачущей официантке: – Прекратить! Уронила? – Он сбросил... Все время пьяный... – Язык? – Английский... И тогда Костя Беглов, старший пассажирский помощник капитана, отвечающий своей головой за все, что могло бы произойти с гостями круизного лайнера «Федор Достоевский» судовладельческой компании «Посейдон», на превосходном английском языке сказал мистеру Джеффри Бриджесу: – Прошу прощения, сэр, но вы забыли, что находитесь на борту российского теплохода, который живет только по российским законам и в любой точке земного шара является частью своего государства. Ваши действия оскорбительны не только для администрации судна, сэр, но также и для пассажиров. Все сидящие за столами ресторана одобрительно зашумели, зашушукались. Администратор ресторана уже пересаживала огорченных Сердюков за другой стол. – Мы настоятельно просим вас соблюдать правила приличий, сэр. Ибо дурное расположение вашего духа не может быть основанием для того, чтобы портить путешествие другим, – говорил Костя Беглов. – Достаточно ли понятно я говорю, сэр? Бриджес с трудом встал из-за стола, бросил газету на скатерть и, покачиваясь, направился к выходу. В дверях он на секунду задержался и с недоброй улыбкой сказал Беглову: – Ужин – в каюту. И водку! – Превосходно, сэр, – ответил Беглов и тут же распорядился: – Ужин мистеру Бриджесу – в каюту. Водку – запрещаю. И только Галю Сердюк неотрывно и нежно смотрела вослед уходящему, всеми презираемому, пьяненькому и от этого очень агрессивному Джеффри Бриджесу, и в ее больших серых глазах читалась неистребимая вековая славянская бабья жалость к нетрезвому мужику... * * * По мере прохождения «Федором Достоевским» своего маршрута по страницам «Путешествия на тот свет» его уже «отработанные» мореходные карты, подаренные Мартову московскими хозяевами судовладельческой фирмы «Посейдон» – Юрием Краско и Анатолием Берманом в качестве вспомогательного материала, скручивались Сергеем Александровичем в тугой рулон и засовывались на антресоли в квартирной кладовке. Или запихивались на нижние полки книжных стеллажей, где скапливалось всякое ненужное барахло, вышвырнуть которое к чертям собачьим было безумно жаль!.. После чего Сергей Александрович вскрывал новый тубус и доставал оттуда следующие карты – с дальнейшим маршрутом лайнера. Но одной картой... Вернее, очень хорошей копией подлинной карты, к счастью Мартова, уже рассекреченной, Сергей Александрович был снабжен еще в Нью-Йорке самим Солом Гринспеном, гордостью пенсионного клана американского Интерпола. Естественно, с официального разрешения его бывшего, но и поныне действующего начальства. Это была не больше и не меньше копия карты Стенли Уоррена и Чарли. Карта залива Принцессы Дайяны с полной и тщательной разработкой операции, которая должна была навсегда убрать с международного морского круизного рынка любое участие российских пассажирских судов в этом бизнесе. Без малейших сожалений о последствиях этой грядущей катастрофы. Ибо глава концерна, маленький, толстенький, с короткими ручками и ножками, желчно остроумный и предельно расчетливый, всемогущий и всесильный Отто Фриш, не переваривал сантименты!.. Вот когда Мартов предоставил «Федору Достоевскому» право самостоятельно плыть к Канарским островам, а сам разложил перед собой интерполовскую копию карты залива Принцессы Дайяны, куда теплоход должен был прийти всего через полторы недели... И увидел Сергей Александрович на этой карте четко проложенный новый маршрут «Федора Достоевского»... У горловины узкого залива увидел смещенный вправо маяк, который при входе в залив должен был остаться у русского лайнера с левого борта... Увидел точно размеченные глубины, обозначения подводных рифов, замеры воды над ними во время приливов и отливов... А потом достал записи своих разговоров с Солом Гринспеном, вчитался в них (уже в который раз!) самым внимательным образом и снова погрузился в созерцание этой жутковатой карты... Да так... что изображение на карте вдруг неожиданно стало принимать реальные очертания, а надтреснутый голосок старого Сола придал этому ощущению состояние присутствия в происходящих в эту минуту событиях... И глазам Сергея Александровича Мартова явился мощный быстроходный современный буксир под названием «TORNADO»... * * * ... На ходовом мостике «Торнадо» стояли трое: Стенли Уоррен, Анри Лоран и рулевой. Им оказался молодой человек из большого «крайслера». Один из тех двоих, которые привезли Стенли и Чарли в фиорд Лорана и доктора Краузе, а позже, закусывая сандвичами с пивом, записывали разговоры лоцмана с доктором права, не выходя из своего автомобиля... Его коллега стоял вместе с Чарли у борта буксира, промерял глубины ручным лотом и монотонно выкрикивал цифры замеров так, чтобы его голос был слышен на мостике. Там, на специальном штурманском столе, рядом с главным ходовым компьютером лежала эта самая карта. Отмечая замеры глубин, которые сообщали Чарли и человек Фриша, Стенли Уоррен тщательно и профессионально наносил их на свою карту и говорил Лорану: – Итак, Анри, назовем это генеральной репетицией. Запомните, Лоран, на вашей карте всех этих отметок не будет. Как только вы доведете русских вот до этой точки, вы должны будете довернуть на пять – восемь градусов влево, пока у вас в створе не совместится вон та высокая скала с оконечностью мыса... – И Уоррен скомандовал рулевому по-испански: – Лево – пять! Рулевой молча кивнул, и перед глазами Стенли и Анри Лорана высокая скала перекрыла оконечность мыса... – Вы меня поняли? – спросил Стенли Уоррен у Лорана. – Я эту узкость знаю как самого себя, – огрызнулся Лоран. – А я в этом и не сомневаюсь. Иначе был бы выбран другой лоцман. – О Боже!.. Что же вам помешало это сделать?! – простонал Лоран. – Только мое дружеское расположение к вам. Вы получите кучу денег и после соблюдения некоторых безопасных для вас формальностей сможете уехать со своей дочерью куда угодно... Внимание! Смотрите влево, Лоран! Видите на берегу красненький домик и дальше – ретранслятор на холме? – Вижу. – Вот когда ретранслятор и домик сойдутся в створе, вы будете обязаны скомандовать «Прямо – норд!» и пустить судно вперед, оставляя маяк с левого борта. Слышите? Точно на норд! Иначе три-четыре градуса левее – и судно по своей осадке сможет пройти эту глубину. Там по фарватеру четырнадцать метров... – Какой кошмар! – с отвращением пробормотал Лоран. – Прямо – норд! – по-испански скомандовал Уоррен рулевому. – Анри, я послежу за показаниями эхолота, а вы, пожалуйста, отметьте на карте эти ориентиры – красный домик и ретранслятор на холме. И не бойтесь запачкать руки, Лоран! Вам платят большие деньги. Глядя вперед и сверяясь с показаниями компаса, рулевой усмехнулся. Наверное, он недурно понимал и английский язык... Анри Лоран проставил отметки на карте и поднял глаза. И увидел впереди белый, пенный, завивающийся бурун над подводным рифом! – Внимание, рифы!!! – мгновенно прокричал он рулевому. – Прямо по носу – бурун! Лево руля! Черт вас, проклятых, подери!.. Перепуганный рулевой резко рванул штурвал, судно на всем ходу бросило влево, и бурун, клокочущий над подводной скалой, неумолимо и убийственно торчащей со дна залива, прошел с правой стороны «Торнадо». Стенли отпрянул от приборов, медленно вытер мгновенно взмокшее испуганное лицо. Перевел дух, негромко сказал Лорану: – Не хватало нам самим напороться... Спасибо, Анри. – А пошли бы вы все... – злобно проговорил Лоран. На мостик поднялся удивленный Чарли: – Что случилось? Не желая объясняться, Стенли махнул рукой и, все еще не придя в себя от испуга, сказал: – Чарли, давайте сверим ваши промеры глубин с показаниями эхолота... – Сейчас, – ответил ему Чарли и повернулся к Анри Лорану: – Месье Лоран, вы давно видели своего друга доктора Краузе? Лоран насторожился: – Позавчера. А что? – Произошла неприятность, – сочувственно сказал Чарли. – Сегодня ночью доктор Мартин Краузе умер от сердечного приступа. Рулевой с интересом скосил глаза на замершего Анри Лорана. Лоран помолчал, а потом тихо, севшим голосом, проговорил с нескрываемой ненавистью: – Это вы его убили... – Нет, – очень спокойно ответил ему Чарли. – Нет, месье Лоран. Доктора Мартина Краузе убили вы. Наверное, он просто не выдержал той душещипательной истории, которую вы ему рассказали позавчера вечером. * * * ... Вот когда сегодняшнему Мартову и самому стало как-то уж очень тошнехонько и грустно... «...над вымыслом слезами обольюсь...» Так ведь и вымысла-то не было тут никакого! Просто вспомнил о том, что четыре года тому назад в одном из затерянных уголков земного шара убили хорошего и доброго человека... И это после трех с половиной тысяч погибших в Нью-Йорке... После нескончаемых взрывов по всей России, по всему миру, уносящих в небо десятки тысяч человеческих жизней. После раскола возмущенной Земли и вырвавшегося из берегов разъяренного Океана, где жертвы людские исчислялись уже сотнями тысяч! А вот написал Мартов о смерти одного доктора Мартина Краузе. * * * ... В ночной бар теплохода не доходил шум судовых машин, а удары волн слышались далеко внизу. Досаждал верхнему ночному бару только ветер. Стоило приоткрыть входные двери, как в баре тревожно взлетали занавески на окнах... В этот поздний час в баре было людно и шумно. Негромко, под сурдинку, играл оркестр. Босиком танцевала захмелевшая молодая француженка, сдержанно и чуточку старомодно двигались в танце пожилые пары... Несколько старых немцев были в национальных баварских костюмах – расшитые суконные жилеты, кожаные штаны по колено – «ледерхозы», высокие шерстяные чулки грубой вязки и тяжелые горные ботинки. У некоторых на головах – войлочные шляпки с коротким фазаньим пером за лентой. Все они сидели за одним столом, где не было живого места от тучи пивных кружек. Обнявшись, немцы громко и не очень трезво пели и довольно слаженно раскачивались в такт своей собственной песне, не имевшей никакого музыкального отношения к мелодии оркестра... Около стойки бара, за офицерским столом, сидели Таня Закревская, Тимур Петрович Ивлев и старый хирург из Гамбурга – доктор Зигфрид Вольф. Со стаканом джина в руке, доктор Вольф что-то горячо и увлеченно втолковывает Тимуру Ивлеву, а Таня тут же переводит: – Доктор Вольф говорит, что, по его расчетам, будущее принадлежит инвазивной хирургии... А что такое инвазивная хирургия, Тимур Петрович? – Танюшечка... Вы не могли бы называть меня просто – Тимур? А то Тимур Петрович звучит, по-моему, ужасно!.. Все равно что Иван Мухамедович. – С удовольствием, Тимур! – тут же согласилась Таня. – Хотя ничего ужасного в Тимуре Петровиче я не вижу... Положите мне, пожалуйста, в мартини еще кусочек льда и объясните наконец, что такое инвазивная хирургия, Тимур... Так лучше? Ивлев благодарно поцеловал Тане руку, щипчиками вытащил из толстенького термоса кубик льда и осторожно опустил его в Танин широкий стакан с мартини. И сказал ей: – А вот это я вам потом как-нибудь объясню. Скажите доктору Вольфу, что сейчас у нас в России инвазивная хирургия получила очень широкое применение. Хотя я считаю, что в целом ряде экстренных случаев без широких открытых полостных операций все равно не обойтись... Таня Закревская стала было переводить слова Тимура Ивлева доктору Вольфу, как вдруг... ...около стойки бара послышался звон разбитого стекла, возня, хриплые выкрики... Два старых человека – вечно пьяный англичанин Джеффри Бриджес и очень старый толстый лысый немец, жалко и неумело вцепившись друг в друга, злобно кричали каждый на своем языке... – Вы бомбили Лондон, Плимут, Глазго!.. – брызгая слюной, орал багровый Джефф Бриджес. – Вы со своей вонючей аккуратностью методически разрушали наши города! Варвары!.. Бездарности паршивые!!! И пьяный Бриджес все старался ткнуть немцу кулаком в лицо. Немец же, так же безуспешно пытаясь ударить англичанина, орал по-немецки: – Да если бы не русские, мы бы вас вообще с лица земли стерли!.. Весь ваш дерьмовый островок!.. Тимур моментально бросился разнимать стариков. Старый немец изловчился и схватил за горлышко бутылку со стойки бара, но тут уже бармен перехватил руку немца и намертво прижал ее к стойке. Схватил трубку телефона и прокричал в микрофон: – Срочно двух дек-стюардов в верхний бар! Тимур с трудом оторвал грузного пьяного Бриджеса от старика немца и оттащил его в сторону. Но Бриджес все еще рвался в драку и орал на весь бар, на всю Атлантику: – Отпустите меня! Отпустите меня, док!.. Почему вы меня держите?! Вы же русский! Они же вашу страну до Волги сожгли!!! А вы их теперь по морям катаете?! Идиоты!!! История вас ничему не научила, кретины!.. Отпустите меня сейчас же!.. В бар влетели дек-стюарды – двое рослых парней в элегантной вечерней форме палубной команды. Пьяного Джеффа Бриджеса увели в одну дверь, старика немца – в другую. От сквозняка взлетели занавески на окнах... Грянул оркестрик. Таня с нескрываемым интересом разглядывала Тимура, словно увидела его впервые. А доктор Зигфрид Вольф показал Тимуру поднятый большой палец... – А вы молодец! – сказал Ивлев бармену. – Такая реакция... – Вы тоже – будьте-нате, док! – Бармен уже протирал белоснежным полотенцем только что вымытые бокалы. – Обычное дело, доктор. Немец и англичанин. Пока темы за стойкой нейтральные – все хорошо, прекрасная маркиза. А как подопьют... Бармен перегнулся через стойку, оглянулся – не слышит ли кто, и тихо, только одному Тимуру, почти шепотом сказал: – Слушайте, Тимур Петрович, ведь столько лет прошло!.. Столько лет! А в каждом круизе – одно и то же... ... Ранним желтым солнечным утром теплоход «Федор Достоевский» стоял у пассажирского портового причала в почти экваториальной островной гавани. Это был прекрасный, насквозь курортный архипелаг из нескольких чудесных островов вулканического происхождения, весьма успешно соперничающий с такими мировыми курортами, как Канарские острова, Гавайские, как туристические архипелаги у берегов Южной Америки. А здесь до Африки было рукой подать. Миль сто – не больше... Судно казалось совсем опустевшим. Пассажиры-туристы и свободная от вахты команда были на берегу – кто на заранее организованных экскурсиях, кто просто так шатался по уже раскаленному утренней жарой городку, кто посиживал под тентами кафе, глазея по сторонам. А кто-то торчал у сувенирных лавок, выстроившихся прямо на затейливой мозаике из разноцветных больших мраморных плит, которыми была вымощена прогулочная набережная, с геометрической точностью усаженная пыльными волосатыми пальмами. Лавки были увешаны пестрыми домоткаными ковриками, сумками, бусами, «липовыми» амулетами, солнечными очками и прочей туристской мелочевкой, сотворенной тайваньскими или гонконгскими умельцами. Прямо под ногами на мраморных плитах толпились забавные африканские фигурки, вырезанные из очень твердого темного дерева. Они были сделаны как раз с той мерой условности, которая придавала им неординарную и очень привлекательную ироничность, сразу приковывающую к себе внимание потенциальных покупателей. Всеми этими псевдонародными «промыслами» торговали крикливые чернокожие парни, карнавально разодетые в яркие бурнусы и обвешанные устрашающими ожерельями крокодиловых клыков, изготовленных в какой-нибудь далекой китайской артели, наверное, из той же пластмассы, из которой обычно штампуются мирные белые пуговицы для недорогих кофточек. А еще на мускулистых черных руках этих пареньков золотом сверкали десятидолларовые «Ролексы» и платиновые «Сейко», пятидолларовые «Лонжин», «Тиссо», «Омега»... На металлических браслетах, на кожаных ремешках (опять-таки из «натуральной» змеиной кожи!), по десять – двенадцать штук на левой и на правой руках. Старший пассажирский помощник Константин Беглов стоял, опершись о фальшборт у самого трапа, скучающе поглядывал вниз на вахтенного матроса. На душе было скверно. Впервые в жизни от него ушла женщина. А то, что она ушла от него окончательно, Беглову стало ясно почти с первых же дней рейса. Еще до того унизительного разговора в лифте... Ах, как не привык Костя к подобным резким разворотам в своей корабельной жизни!.. На берегу все было ясно и прочно. А вот здесь... Здесь Костя явно чего-то не просчитал. Как говорится – завалил ухо. До начала этого рейса в его жизни на судне всегда было все так отлажено, все так бесперебойно срабатывало, что теперь от неожиданности Беглов даже растерялся. Это он-то – абсолютно уверенный в себе, в своем профессионализме, своей неотразимости, в умении выглядеть достойно в любой, самой экстремальной, самой невыгодной, ситуации! Сзади подошел тучный, взмокший от жары Борис Владимирович Сладков – главный механик судна. Мрачная бородатая физиономия, маленькие, лукавые, веселые глаза. Толстой волосатой рукой Сладков с удовольствием сжимал запотевшую ледяную бутылочку колы. – Тоскуешь? – прихлебывая из горлышка, спросил Сладков. – С чего бы это? – тут же легко усмехнулся Беглов. – Мне, Боренька, тосковать не от чего. – Всем всегда есть от чего хоть немножко потосковать. Иначе перестаешь ощущать мелкие житейские радости. Когда очень хорошо, то это тоже не очень хорошо, – туманно проговорил Сладков и протянул Беглову бутылочку с колой: – На-ко вот, хлебни. Холодненькая!.. – Не хочу, спасибо. Сейчас хлебнешь, потом весь день будешь хлебать что ни попадя. А ты чего не на берегу? – Жду представителя техслужбы порта. А ты? Беглов зажмурился, запрокинул голову, подставил лицо прямо под солнечные лучи. – Неохота. Пыльно, скучно. И вообще... Сладков попил немножко холодной колы, сказал, глядя вниз на прильнувший к теплоходу городок: – Ладно тебе. Жмешься небось? Беглов опустил голову, открыл глаза, посмотрел вдаль, ответил спокойно, как человек, которому среди своих совершенно нечего скрывать: – И это есть. Автомобильчик пора менять. С дачей моя дурочка завелась как сумасшедшая. Сына хочу в Англию на учебу спровадить... А это все – деньги. Ты в который раз здесь? Сладков пожал плечами: – А черт его знает... Уж и не помню. За двадцать два года-то по морям, по волнам... – Вот и у меня одиннадцатый заход сюда. Понял? – жестко проговорил Беглов. – Это пусть наш доктор тут по островам гуляет. Он всего в четвертый рейс вышел – ему все в новинку... Через пыльную торговую площадь, заставленную яркими лавками и магазинчиками, шел караван из пяти облезлых прогулочных верблюдов. Первого верблюда вел босоногий хозяин этого аттракциона. Остальные верблюды шли по площади, как альпинисты в горах – в связке. К первому верблюду был привязан второй, ко второму – третий и... так далее. Караван замыкали две огромные хозяйские собаки, которые моментально усмиряли любое верблюжье проявление свободолюбия. На каждом верблюде сидели пристегнутые широкими брезентовыми ремнями два человека в специальных металлических сиденьях с плоскими нечистыми подушками. Первый верблюд спесиво нес по одну сторону своего горба фрау Голлербах, по другую – доктора Вольфа. На втором – мистрис Маргарет Сердюк из Канады (сама очень смахивающая на добрую симпатичную верблюдицу...) и святой отец Ричард Роуз, наблюдая за которым в эти минуты невозможно было углядеть даже крупицы возвышенного назначения его профессии. На третьем верблюде восседали счастливая Галю Сердюк и полупьяный, но добродушно настроенный Джефф Бриджес с небольшой плоской бутылкой виски в кожаном чехольчике с ремешком через плечо. Галю смущенно и неумело строила ему свои прекрасные глазки, а старый проспиртованный Бриджес пьяненько похохатывал и предлагал ей выпить, от чего она с неподдельным ужасом отказывалась наотрез, изредка боязливо оглядываясь на четвертого верблюда, над которым в гордом одиночестве возвышался огромный папа Пол Сердюк. Так как для папы Сердюка не нашлось достойного противовеса, то верблюжий хозяин усадил его верхом на самое могучее животное, подложив под невероятный зад Пола две подушки, а ноги его гулливерского размера поставил в железные кресла, как в стремена... На замыкающем процессию пятом верблюде в легкомысленных шортах, в рубашке с короткими рукавами и кроссовках с толстыми белыми носками раскачивался счастливый главный врач круизного лайнера «Федор Достоевский» – доктор Тимур Ивлев. По другую сторону изрядно вытертого верблюда сидела развеселая Таня Закревская. – Я здесь уже третий раз, но на верблюдах еще никогда не каталась!.. Тимур, я вам так благодарна!.. – говорила Таня. – А я в свои первые три рейса все как-то обходил этот райский уголок, – отвечал ей Тимур. – И вот сегодня у меня день детских открытий! Тропики, эти острова, верблюды, вы!.. Рядом с их верблюдом шел недовольный боцман Алик Грачевский с большой пустой сумкой через плечо. – Договорились же, что пойдем все вместе, а вы... Ну, как маленькие! – Ну, Алик, солнышко!.. – ворковала сверху Таня. – Ну не сердись ты, ради Бога... Ну не катались мы никогда на верблюдах! Имеем право? – Нет, – говорил Алик, упрямо шагая рядом с верблюдом. – Когда твоя коллега – и подруга Лялька Ахназарова в свой собственный день рождения сейчас в слезах лежит в каюте, считая, что тридцатник – это конец жизни, ты не имеешь права кататься на этом вонючем животном! Тем более что ты мне обещала помочь выбрать ей подарок! А кроме всего прочего, здесь вся электроника втрое дешевле, чем где бы то ни было... Вам что, неизвестно, что эти острова – зона беспошлинной торговли? – Алик! – сверху сказал доктор Ивлев. – Плюнь на беспошлинную торговлю – думай о прекрасном!.. – А подарок для Ляльки мы тебе обеспечим! Да такой, что она сразу пойдет навстречу твоим гнусным домогательствам!.. – весело крикнула Таня. Караван двигался мимо небольших магазинчиков, где в толпах праздношатающегося прилетевше-приплывшего сюда народа виделись знакомые лица судового экипажа. Молоденький третий помощник, кажется, уже слегка под хмельком, шел с двумя веселенькими официантками корабельного ресторана и несколькими ребятами из машинной команды. Они заметили караван верблюдов, степенно шагающий мимо них, увидели раскачивающихся в ужасно неудобных железных стульчиках своего главного доктора Тимура Петровича Ивлева и шефа судового бюро информации и переводов Татьяну Закревскую и пришли в неописуемый восторг. – Мо-лод-цы!.. – закричали они хором на весь остров. – Мо-лод-цы!!! Тимур и Таня по-восточному прижали руки к груди и дурашливо раскланялись, чем вызвали не менее дурашливый, но искренний вопль юного штурмана: – Вау-у-у!!! У одной из лавочек, стоявшей рядом с тропой верблюжьего каравана, торговались доктор-терапевт Эдуард Юрьевич и его жена – старшая хирургическая сестра Ирина Евгеньевна. Они обернулись на восторженный клич молоденького третьего помощника, увидели доктора Ивлева и переводчицу Закревскую на последнем пятом верблюде и потрясенно переглянулись. – Это уже вообще черт знает что!.. – возмутилась Ирина Евгеньевна. Эдуард Юрьевич осторожно выждал, когда караван отойдет от них подальше, и тихо сказал жене: – Все-таки раньше, при Советской власти, когда за границей на берегу нам разрешали ходить только «тройками», все было намного приличнее. Вспомни, Ирочка, – «тройка» на каждого накладывала ответственность за свое поведение за рубежом, ну и... некоторые обязанности по отношению к другим товарищам. Ирина Евгеньевна удивленно посмотрела на мужа. Видно было, что вторую половину его фразы о «некоторых обязанностях по отношению к другим товарищам» она услышала от Эдуарда Юрьевича впервые... Ко второй половине дня к судну со всех сторон стали стекаться пассажиры и отпущенные на берег члены команды. По трапу поднимались в таком порядке: первой шла усталая и счастливая Таня Закревская в какой-то немыслимой шапочке с козырьком и с огромным роскошным букетом неведомых тропических цветов... За ней, точно в такой же шапочке, шел доктор Тимур Петрович Ивлев в черных очках на обгоревшем и уже облупившемся носу... Третьим, легко шагая сразу через две ступеньки, точно с таким же букетом цветов, как и у Тани, поднимался боцман Алик Грачевский. Кроме букета, Алик бережно нес на весу какой-то таинственный, подарочно обернутый и обвязанный яркими шелковыми лентами, квадратный пакет. А за спиной у него болталась явно пустая сумка... На судне, у трапа, всех возвращающихся встречал старший пассажирский помощник Константин Беглов. Весело и мило приветствовал пассажиров на любом языке, делал комплименты пожилым дамам, симпатично льстил старикам, еле передвигающим ноги по ступеням трапа, превосходно и от-точенно играл роль радушного хозяина, переполненного счастьем от возвращения гостей в «его» дом. И, только увидев Таню Закревскую и доктора Ивлева, поднимающихся на борт судна, холодно улыбнулся: – Как погуляли? – Превосходно! – ничуть не скрывая своего восторга, ответила Таня. – Мне дарили цветы, меня катали на верблюде... Сказка! Солнце садилось в островную бухту. «Федор Достоевский» собирался к выходу из порта этого прелестного городка, и его почти незаметно, медленно и осторожно разворачивали два мощных буксира. Замкнутый прямоугольник порта, ограниченный северным и южным волноломами, между которыми виднелся неширокий проход в открытый океан, в эти предвечерние часы был «густо заселен». Еще два буксира потихоньку огтягивали от стенки мола либерийский супертанкер... Кроме всего, основная часть противоположной береговой стены порта была занята местным яхт клубом. Чуть ли не все пассажиры «Достоевского» высыпали на палубы всех этажей левого борта. Отход судна из порта, как и его приход к новой пристани, всегда вызывал оживление... По пассажирскому коридору первого класса в белом халате быстро шел Тимур Петрович Ивлев. За ним, еле поспевая, тоже в халате, со стетоскопом на шее и с переносным кардиографом в руке, почти бежал терапевт Эдуард Юрьевич. Следом вприпрыжку мчалась фельдшер Луиза со специальным врачебным чемоданчиком на «все случаи жизни и смерти»... Только что в корабельной медицинской части раздался тревожный звонок пассажирского администратора. Пассажир первого класса из триста двадцатой каюты подданный Великобритании мистер Джеффри Бриджес, вернувшись с прогулки, нетрезвый засел в баре, где ему стало плохо. Мойщик посуды и дежурный официант проводили его в каюту, где мистера Бриджеса при них же, в туалете каюты, обильно вырвало кровью коричневого цвета. «Не сможет ли доктор Ивлев срочно навестить мистера Джеффри Бриджеса?..» Тимур быстро шел по коридору, проглядывая номера кают. – Триста двадцатая! – Тимур резко остановился и без стука распахнул дверь каюты. На небольшом диване возле приоконного столика, скорчившись, сидел Джефф Бриджес. Старый одинокий английский пьянчужка, который так нравился канадско-украинской тридцатипятилетней невинной девушке Галю Сердюк и который недавно в верхнем баре из чисто политических разногласий времен Второй мировой войны затеял драку со стариком немцем... Валялся на полу телефон, на столике стояла бутылка с остатками виски, пустой стакан старик держал в руке. Лицо у него было серое, глаза полузакрыты. Приподнял слегка голову, увидел Тимура и еле выговорил: – А, док... Подыхаю... – Он показал стаканом на верхнюю часть живота. – Вот сюда как ножом ударили... И спать хочется... Тимур вынул у него из пальцев стакан, нащупал пульс на запястье и быстро приказал Эдуарду Юрьевичу и Луизе: – Кардиограмму! Давление!.. На корабельном мостике в чрезвычайно ответственные минуты швартовки или выхода из порта всегда много людей. Сейчас здесь находились капитан Николай Иванович Потапов, старший помощник капитана Петр Васильевич Конюхов, вахтенный помощник у рукоятей машинного телеграфа, рулевой, еще один штурман и пожилой испанец – лоцман порта. Все разговоры и команды шли на английском. Только рулевой, изредка повторив команду по английски, дублировал ее на русский язык. Лайнер был уже развернут носом к выходу в океан между волноломами. Лоцман-испанец, прищурившись, посмотрел вперед, что-то прикинул в уме и спросил у Николая Ивановича: – Капитан, вы не будете возражать, если мы отдадим кормовой буксир? Он нам больше не нужен. – О'кей! – согласился Николай Иванович и негромко сказал старшему помощнику Петру Васильевичу Конюхову: – Стоп, машина! Прямо руль. Старпом, чуть громче, повторил это вахтенному помощнику, вахтенный помощник, еще громче, – рулевому... – Стоп подруль! – скомандовал капитан. – Носовому буксиру – выходи прямо... Тащи вперед! Цепочка передачи команды капитана поскакала по мостику на английском языке, докатилась до матроса-рулевого, и тот продублировал команду по-русски. – Кормовому – отдать буксир! – приказал Николай Иванович Потапов. Снова на мостике на разные голоса прозвучала команда капитана, старший помощник вышел на левое открытое крыло мостика и увидел, как с кормы «Федора Достоевского» в воду упал толстый стальной трос. Кормовой буксир стал отставать от лайнера, наматывая этот длинный и, наверное, очень тяжелый трос на какой-то свой специальный агрегат... Сквозь проход через волноломы было видно, как в штормующем океане к порту подходит большое пассажирское судно... * * * ... Мартов оторвался от компьютера и стал лихорадочно рыться в своих записях и заметках, пытаясь найти настоящее морское название того самого агрегата, который наматывает буксирные тросы на мощных портовых суденышках, помогающих огромным кораблям войти и выйти из гавани... Но так и не сумел найти, дав себе слово, что в ближайшее время он обязательно проконсультируется с кем нужно и поменяет это безликое булыжное слово «агрегат» на подлинное название того мудрого механизма. Кажется, если ему не изменяет память, оно называлось «кабестан»... А может быть, он что-то и путает. Во всяком случае, сейчас у него просто нет времени ни на поиски своих бестолково разбросанных записей, ни на какие-либо консультации! Сейчас у Мартова в рукописи параллельно происходили невероятно сложные процессы – выход огромного русского круизного лайнера из акватории порта в уже опасно взволнованный океан... ...именно в то время, когда в триста двадцатой каюте этого же корабля погибал шестидесятитрехлетний англичанин Джеффри Бриджес... * * * ... Эдуард Юрьевич внимательно просмотрел кардиограмму Бриджеса и сочувственно сказал Тимуру Ивлеву: – А сердечко-то у него слабенькое... Джеффри Бриджес уже лежал на диване и тяжело дышал с клокочущим хрипом. На неподвижной руке – манжета прибора для измерения давления. Луиза следила за стрелкой тонометра, одновременно прослушивая пульс Бриджеса через свой стетоскоп. – Давление? – быстро спросил Тимур. – Девяносто пять на шестьдесят, – тут же сказала Луиза. – Промедикацию, Луиза! – бросил Ивлев, не сводя глаз с серого лица англичанина. – Эдуард Юрьевич! Немедленно сюда дек-стюардов с носилками, и к нам, на стол... И сразу же звоните Ирине Евгеньевне – пусть готовит операционную. – Что вы?! Что вы, Тимур Петрович!.. – испугался Эдуард Юрьевич. – Так у нас не делается!.. Нужно немедленно доложить капитану... – У него внутреннее кровотечение и прободение язвы. Пока будем докладывать – мы его потеряем! В бюро информации и переводов Лялька Ахназарова, как всегда, вязала что-то невероятно яркое и красивое. Теперь из фирменного полиэтиленового пакета с логотипом фирмы «Посейдон» к Лялькиным спицам тянулись уже с десяток разноцветных нитей. Таня Закревская переводила на немецкий язык план завтрашнего распорядка дня для пассажиров. Рядом с ней стояла администратор пассажирской службы в повседневной форме и говорила в телефонную трубку: – Есть дек-стюардов с носилками в триста двадцатую, Тимур Петрович! Слушаюсь, Тимур Петрович!.. Замерли Лялькины спицы, перестал шуршать пластиковый мешок с клубками, Таня Закревская бросила перевод, испуганно подняла глаза на администратора пассажирской службы: – Господи... Что случилось?.. ... На мостике вахтенный помощник доложил капитану: – За кормой чисто! – М-гу... Понял. – Николай Иванович посмотрел вперед, перевел вопросительный взгляд на лоцмана-испанца. – Капитан, мы уже набрали приличный ход, – сказал ему лоцман. – Можем отдать носовой буксир. Не возражаете? – О'кей, – согласился Николай Иванович и повернулся к старшему помощнику: – Петр Васильевич, отдайте носовой буксир. – Есть отдать носовой буксир, – ответил Петр Васильевич Конюхов и скомандовал в уоки-токи: – Отдать носовой буксир! Голый Джефф Бриджес, укрытый простынями, уже лежал на операционном столе корабельного медицинского пункта. Глаза его были закрыты, руки раскинуты в стороны и пристегнуты к выдвижным подставкам, похожим на маленькие самолетные крылья. На одной руке спящего Джеффа – стационарный тонометр, передающий состояние давления на большой дисплей, во второй руке – игла, прозрачная трубка-капельница... Ирина Евгеньевна застегивает белый клеенчатый фартук на спине Тимура Ивлева. Тимур уже в шапочке, в маске, руки в перчатках. – Давление? – спрашивает Тимур. – Падает... – тихо говорит Эдуард Юрьевич. – Луизочка! Готовьте протеин, плазму... Чего побольше, – почти спокойно говорит Тимур. – Тимур Петрович! – умоляюще говорит Эдуард Юрьевич. – Может, вызовем вертолет с берега?.. Пусть его там оперируют, в стационаре... Зачем нам-то это нужно?! Но Тимур даже внимания не обращает на причитания своего коллеги. – Ирина Евгеньевна! Полиглюкин, реополиглюкин – в обе руки ему!.. Луизочка! Немедленно – однопроцентный раствор хлористого кальция... Двести миллилитров. Эдуард Юрьевич, сколько потребуется времени, чтобы сейчас, во время отхода, связаться с берегом, вызвать вертолет и транспортировать больного в клинику? На мгновение Эдуарду Юрьевичу показалось, что ему удалось уговорить главного... – Ну, час... Час пятнадцать – не больше! – бодро ответил он. – За час его уже не станет, – жестко сказал Тимур. – Ирина Евгеньевна! Викасол внутривенно... Эдуард Юрьевич, быстрее одевайтесь и мойтесь! Мне нужны еще руки. Будете ассистировать. – Я?! Что вы!.. Я же терапевт... Я... От дикого перепуга Эдуард Юрьевич был почти в обморочном состоянии. Он растерянно озирался, руки его производили какие-то нелепые движения, и в ожидании своего спасения он умоляюще смотрел на жену... И тогда Ирина Евгеньевна – старшая хирургическая сестра, проплававшая на пассажирских судах вместе с мужем больше двадцати лет, презрительно посмотрела на своего благоверного и жестко сказала шефу: – Тимур Петрович! Вы же видите – он не сможет. – Что же делать? – впервые растерялся Тимур. – Нам нужны еще руки... Тут Ирина Евгеньевна воспользовалась тем, что она была намного старше своего главного врача, и просто спросила: – А может, справимся, а, Тимур? – Давайте попробуем, Тимур Петрович! – решительно сказала Луиза. – Нет, – ответил им Тимур Ивлев. – Мы не имеем права рисковать. Что же делать? Что же делать... – Идея! – воскликнула Ирина Евгеньевна. – Зовите того старого немца-хирурга, который к нам с Таней Закревской приходил!.. Это предложение совсем подкосило Эдуарда Юрьевича и ввергло его в полную панику: – Что же вы делаете?!! – тоненько завыл он. – Что вы такое вытворяете?! Вы даже не представляете, что вы сейчас на себя берете!.. – Да заткнись ты, Эдик! – крикнула Ирина Евгеньевна. – Не суйся! Иди отсюда... Не до тебя сейчас. Зовите немца, Тимур! С переводчиком... На мостике лоцман-испанец уже закончил свою работу по выводу судна из порта и уже собирался покинуть лайнер. Он складывал свои карты и лоции в объемистый потертый портфель и говорил капитану Николаю Ивановичу Потапову: – Ситуация довольно простая, Николай: видишь, на подходе к порту ждет «Леонардо да Винчи»? Он милях в трех... Но он вас пропустит. Вы меня сдадите с левого борта. Прикроете. Справа идет сильная зыбь, и наш катер там подойти не сможет. А как только «Леонардо» войдет, начнет выходить супертанкер. На нем лоцманский флаг, видишь? Николай Иванович внимательно слушал лоцмана, кивал головой и смотрел, как два буксира отводят супертанкер от причала. – Пока его развернут, – сказал лоцман, – вы как раз успеете пройти... – "Леонардо" собирается здесь ночевать? – спросил капитан. – Да. Он швартуется на сутки. У них там экскурсии заказаны. Поездки на вулкан... Короче – обычное дело. Обыкновенный круиз. Как у тебя, так и у него... – Понятно, Анхель, – улыбнулся Николай Иванович. – Спасибо! – Не за что. Наша работа. Вы крутанетесь вокруг этого маяка вправо и... Семь футов под килем! А теперь, с твоего позволения, я пойду. – Лоцман взял со штурманского стола свой старый портфель. Капитан сделал незаметный знак вахтенному. Тот мгновенно вытащил откуда-то фирменный «посейдоновский» полиэтиленовый пакет с яркими обозначениями трех морских туристических фирм – русской, немецкой и английской. В пакете были традиционная балалайка, бутылка «Столичной», большая многодетная матрешка и черный павлово-посадский платок с красными розами. Капитан взял пакет из рук штурмана и передал его лоцману. – Поклонись жене. Тут кое-какой сувенирчик для нее... Лоцман заглянул в пластиковый пакет, смущенно проговорил: – О, Николай!.. Каждый раз... Большое спасибо! Вытащил из пакета бутылку водки «Столичная». С удовольствием повертел ее перед глазами, спросил капитана: – Но это-то, я надеюсь, для меня? Капитан протянул руку лоцману, рассмеялся и сказал: – Это точно – для тебя. – И тут же распорядился: – Вахтенный помощник! Проводить лоцмана! – Есть проводить лоцмана! – И вахтенный помощник капитана обнял лоцмана за плечи: – Полный вперед!.. – Салюд, компаньерос! – сказал всем лоцман на прощание по-испански. И вместе со штурманом покинул мостик... ... В корабельной операционной по одну сторону стола с неподвижным распростертым Джеффом Бриджесом стоял Тимур Ивлев, по другую – доктор Зигфрид Вольф. Тоже, как и Тимур, в зеленой шапочке, халате, фартуке и маске. Слева от изголовья несчастного Джеффа, у наркозного аппарата, – Луиза. У столика с хирургическими инструментами и перевязочным материалом – Ирина Евгеньевна. В ногах Бриджеса расположилась Таня Закревская. Перед ней стоял белый вертящийся стул, и Таня держалась руками за его высокую спинку. Как и у всех в операционной, волосы ее были убраны под стерильную зеленую шапочку, на ней был халат, маска, на ногах зеленые бахилы. Все ей было впору. Только халат оказался великоват – с большого мужского плеча. Размера на два больше, чем требовалось. И поэтому Таня выглядела в нем нелепо и жалко. А может быть, она так выглядела оттого, что невероятно нервничала... Все разговоры в операционной шли через Таню или синхронно дублировались ею для доктора Вольфа, когда кто-нибудь обращался друг к другу по-русски. – Полиглюкин и реополиглюкин ввели? – спросил доктор Вольф. – Да, – кивнул Ивлев. – Попробуйте еще викасол внутривенно, – посоветовал Вольф. Он вместе с Тимуром уже обрабатывал йодом и спиртом будущее операционное поле на теле бессознательно и неподвижно лежащего Джеффри Бриджеса. – Уже ввели, – сказала Ирина Евгеньевна. – А хлористый кальций? – Тоже, – ответила Вольфу Луиза. – О, вы серьезные ребята! – рассмеялся доктор Вольф. – Он уже вошел в наркоз? Луиза приподняла веки Бриджеса, проверила его зрачки. – Все в порядке. – Тогда командуйте, Тимур, – сказал Вольф Ивлеву. – Я постараюсь быть вам полезен. Для скорости перевода Таня опускала такие русские слова, как «доктор Вольф говорит», или немецкие – «доктор Ивлев вас спрашивает». Она сразу же переводила речь говорящего на обращение от первого лица, и на мгновение Тимуру это показалось даже забавным. Возникало ощущение, что в операционной сейчас все разговаривают только одним голосом. Голосом Тани Закревской... – Внимание, Луиза. Поехали, Ирина Евгеньевна. Скальпель... – спокойно проговорил Тимур Ивлев. Ирина Евгеньевна длинным пинцетом подала Тимуру скальпель. Таня Закревская полуобморочно покачнулась и вцепилась в спинку белого вертящегося стула... Лоцманский катер стоял у левого борта, прикрытый громадой «Федора Достоевского» от волн сильной зыби, идущей из открытого океана. Испанец спускался вниз по специальному лоцманскому трапу к катеру. Провожавший его вахтенный помощник и матрос палубной команды на веревке опускали за ним его портфель и фирменный «посейдоновский» пластиковый пакет с традиционными российскими сувенирами... На мостике нервничал капитан. Вопреки предсказаниям лоцмана ситуация с каждой минутой все больше и больше усложнялась. И не из-за лоцманской ошибки, а только лишь из-за внезапно изменившейся метеорологической обстановки. Что в этих широтах для Николая Ивановича Потапова не было неожиданным сюрпризом. Здесь, в этом райском местечке, можно было ждать от погоды чего угодно... Внимание капитана было напряжено до предела. Ему приходилось держать в поле зрения сразу несколько объектов, разнесенных на достаточно большие расстояния. Видел Николай Иванович, с какой силой разбиваются волны о портовый мол; одним глазом следил за итальянским «пассажиром» – «Леонардо да Винчи», который готовился войти в порт; прямо перед ним заканчивал разворот супертанкер для выхода из гавани... И капитан Потапов понимал, что в этих условиях – плюс все сильнее и сильнее разгуливающаяся непогода – ему необходимо было как можно быстрее выводить свое судно из акватории порта! – Лоцман сошел? – напряженно спросил капитан. Старший помощник вышел на левое крыло, увидел отваливающий от борта «Достоевского» лоцманский катер и доложил: – Лоцманский катер отошел. Все чисто. – Средний вперед! Право на борт! – облегченно вздохнул Потапов. Судовые машины заработали втрое мощнее, судно завибрировало, вышло на волну, и за его кормой будто взорвался огромный пенящийся бурун воды... От внезапной вибрации всего корабля, попавшего в резонанс взревевшим двигателям, в операционном отсеке медчасти со стола Ирины Евгеньевны грохнулось что-то стеклянное на пол, зазвенели осколки... Сдвинулись со своих мест разложенные на стерильных салфетках хирургические инструменты. Доктор Вольф не удержался на месте, покачнулся. Зажим повис у него в руке. Ирина Евгеньевна подхватила его под спину, удержала у операционного стола. Фартуки хирургов были уже заляпаны кровью, белые перчатки стали бурыми, кровавые марлевые тампоны наполняли таз... – Эдуард Юрьевич! Звоните на мостик! – в бешенстве закричал Тимур. – Пусть немедленно прекратят эту идиотскую тряску!!! У меня больной на столе!.. В соседнем с операционной помещении, раздавленный ужасом происходящего там – за тонкой переборкой, сидел Эдуард Юрьевич, обхватив руками седую голову. – Ты нас слышишь, черт бы тебя побрал, Эдик?!! – снова раздался крик из операционной. Но это уже кричала Ирина Евгеньевна... – Слышу, – тихо произнес Эдуард Юрьевич и, как приговоренный к казни, трясущейся рукой поднял телефонную трубку... На мостике старший помощник капитана Петр Васильевич Конюхов стоял с телефоном внутренней корабельной связи в руке, а капитан бушевал: – Что они, ошалели там?! Почему не доложили раньше? – Внутреннее кровотечение, – сказал старпом. – Больной погибал... – О, мать их в душу!.. – простонал капитан и резко скомандовал: – Прямо руль! Стоп, машины! Команда продублировалась всеми находящимися на мостике, лязгнул машинный телеграф. По инерции судно стало разворачивать. ... На баке насторожилась швартовая команда. Боцман Алик Грачевский выслушал очередной приказ, услышанный им через уоки-токи, и тут же ответил мостику: – Есть стоять у правого якоря! А на капитанском мостике было видно, что Николай Иванович взял себя в руки и уже ровным голосом отдал команду: – Полный назад! Руль прямо. Сигнал. Корабль задрожал. Раздались три коротких гудка. По морским международным правилам, «Федор Достоевский» оповестил всех вокруг, что судно дало «полный ход назад»... В полном недоумении засуетились и задвигались пассажиры на всех палубах. Стали переглядываться, пытаясь понять – что происходит... – Отдать правый якорь, – приказал капитан. – Две смычки в воду! И тут, на удивление всех шестисот пассажиров и к изумлению почти всей команды лайнера, загрохотала якорная цепь, и многотонный якорь, величиной с грузовой автомобиль, стремительно полетел вниз... Старший помощник с мостика отдал в уоки-токи распоряжение: – На корме следить за дистанциями до яхт! Вместе с Аликом Грачевским и кормовой командой этот приказ принял и примчавшийся сюда тот самый молоденький третий помощник, который восторженно вопил на берегу при виде верблюжьего каравана с Таней Закревской и главным доктором... – Есть следить за дистанциями! До ближайшей яхты сорок метров... – взволнованно кричал он в свой уоки-токи. – Тридцать метров!.. Двадцать... Корму теплохода разворачивало, и казалось, еще мгновение, и многоэтажный двухсотметровый «Достоевский» раздавит эти белоснежные роскошные яхты, как слон ореховую скорлупку. – Пятнадцать метров!!! – Молоденький третий помощник держал уоки-токи у самого рта и напряженно следил за прохождением кормы лайнера. Но вот судно медленно проскользило всего метрах в четырех от ближайшей яхты, опасность столкновения миновала, и третий помощник звонко и радостно доложил: – Прошли чисто! И не в силах сдержать мальчишеского восторга, он даже нечаянно добавил в уоки-токи: – Вау-у-у!.. – Пронесло... – тихо проговорил на мостике взмокший от напряжения старший помощник капитана Петр Васильевич Конюхов. И тут же в радиотелефон ворвалась испуганная английская речь с испанским акцентом: – Капитан! Николай!.. Что вы делаете?! Здесь нельзя бросать якорь! – кричал ошеломленный лоцман со своего катера. А в операционной, ни на секунду не умолкая, по-русски и по-немецки звучал слабый голос Тани Закревской, который был одновременно к голосом Тимура Ивлева, и доктора Вольфа, и Ирины Евгеньевны, и Луизы... Бедная Таня, почувствовавшая себя дурно еще в самом начале операции, сейчас стояла, намертво вцепившись побелевшими пальцами в спинку стула, чтобы не грохнуться без чувств на пол операционной. Все, о чем говорилось вокруг операционного стола, Та.ня воспринимала только на слух. Глаза ее были или крепко зажмурены, или она отводила их в сторону, а еще лучше было просто смотреть в потолок. Лишь бы не видеть всего того, что сейчас происходило с этим несчастным и, как казалось Тане Закревской, уже совсем неживым стариком Бриджесом... – Ох, шайзе... Сколько крови в брюшной полости! – удивился доктор Вольф. Глядя в белый потолок операционной, Таня привычно и машинально заменила немецкое ругательство «шайзе» на «черт» и почувствовала, что теряет последние силы... – Да... Не по возрасту этот дурак жрал столько виски! Раздолбай английский... – пробормотал Тимур. – Тампон! Двумя пинцетами Ирина Евгеньевна подала ему тампон – многократно сложенную марлевую салфетку сантиметров восемьдесят длиной и сантиметров шесть в ширину. – Зажим! – попросил доктор Вольф. Тут же в его руке оказался хирургический зажим. Ирина Евгеньевна работала безукоризненно! – Луизочка! Солнце мое, чтоб тебя!.. Не молчи! Пульс, давление? Ирина Евгеньевна! Еще тампон... Луиза, что с давлением? – Нормально, Тимур Петрович. Держится. – Спасибо... Зигфрид, перекройте здесь сосуд. – Ирина! Другой зажим, – сказал доктор Вольф. – Этот плохо работает... Ирина Евгеньевна моментально поменяла Вольфу инструмент. – Крючок, – попросил ее Тимур. – Зигфрид, сделайте тракцию. Расширьте побольше и оттяните влево желудок. Мы лучше увидим перфорированное отверстие. Доктор Вольф сделал все, о чем его попросил Тимур, и радостно, с удовольствием профессионала проговорил: – Ах вот откуда у него хлестала кровь!.. Еще зажим! Вот он – этот паршивый эрозированный сосуд... – Как?! Как это перевести?.. – вдруг в неожиданно прорвавшейся истерике закричала Таня Закревская. – Я не знаю, как это называется по-русски!.. В операционной все замерли. Оказывается, Таня устала отводить взгляд от стола и смотреть в потолок и случайно опустила глаза прямо в большую открытую операционную рану с оттянутыми краями при помощи специальных металлических крючков и расширителей... – Бедная девочка... – сочувственно проговорила Ирина Евгеньевна. Но доктор Тимур Ивлев не был столь сострадателен. Он громко и резко приказал Тане Закревской: – Немедленно возьмите себя в руки! Вас никто не просит смотреть сюда. Луиза! Сейчас же помогите Тане. Снимите реактивность, дайте что-нибудь успокаивающее... Луиза метнулась к стеклянному шкафчику, быстро налила в мензурку какую-то мутную жидкость, заставила Таню ее выпить и, что-то шепча ей на ухо, усадила на стул. – Не волнуйтесь, Таня, – сказал ей доктор Зигфрид Вольф. – Только немного помогайте нам. Ладно? Еще один зажим, Ирина... – Еще один зажим, Ирина Евгеньевна... – слабым голосом перевела Таня. Теперь «Федор Достоевский» стоял напротив выхода из порта, загораживая дорогу всем судам, которые хотели бы выйти в океан или войти из океана в порт... На мостике итальянского круизного лайнера «Леонардо да Винчи» царила крайне нервозная обстановка. Итальянец шел полным ходом в разрыв между волноломами, где стоял на якоре «Достоевский», и седой красивый итальянский капитан кричал своим многочисленным помощникам: – Правая машина – стоп! Право на борт! Левая – полный вперед!!! Старшему помощнику – на левое крыло мостика! Следить за проходом северного волнолома!!! – Сто двадцать метров! – докладывал старший помощник уже с левого крыла. – Девяносто метров... «Леонардо да Винчи» резко менял курс в опасной близости от входа в порт. – Семьдесят метров!.. – неслось с левого крыла мостика итальянского судна. – Пятьдесят... Прошли чисто! Итальянский капитан сам убедился в том, что опасность миновала, с ненавистью посмотрел на замерший в акватории порта российский теплоход и проговорил, вытирая платком взмокшее лицо: – С каким наслаждением я бы повесил Берлускони в самом центре Рима на пьяцца Венеция за то, что он так холуйски заигрывает с русскими! На мостике же так ненавистного сейчас итальянскому капитану русского судна «Федор Достоевский» Николай Иванович Потапов на добротном английском разговаривал по радио с лоцманской и портовой контрольной службами: – ...подданный Великобритании мистер Джеффри Бриджес, шестьдесят с чем-то лет. Уточню – доложу. Операция продлится еще час, час десять минут... – Какая вам нужна помощь? Вертолет, госпиталь? – на весь мостик прозвучала громкая связь. – Благодарю. Думаю, что помощь не понадобится. Все находящиеся на мостике напряженно смотрели в черные сетки динамиков, откуда раздавались голоса портовых служб: – Капитан, вы не имеете права загораживать вход и выход из порта. Предлагаем поставить вас обратно к причалу. Должны предупредить, что вы понесете большие убытки. – Из чего складываются мои штрафы? – спросил Николай Иванович. – И пожалуйста, ориентировочные суммы. – Момент... – проговорили динамики и надолго замолчали. Старший помощник почесал нос и обреченно покачал головой: – Сейчас они нам сделают очень кисло. Капитан наклонился к нему и сказал так, чтобы никто не слышал: – На хитрую жопу, Петя, всегда есть хер с винтом... А для всех громко и спокойно произнес: – Давайте заранее не будем пугаться. Может быть, еще не все так страшно. Пугаться начнем по мере поступления ужасов. Договорились? И в эту секунду ожили динамики громкой связи: – Капитан! Если вы не захотите сниматься с якоря, то вы лишаете возможности подойти к причалу «Леонардо да Винчи». Следовательно, вы срываете им всю уже оплаченную ими туристическую программу. Кроме того, вы задерживаете выход супертанкера. Плюс лоцманские расходы. Это будет стоить вам около трехсот тысяч долларов. Капитан и старпом переглянулись. Рулевой даже тихонечко присвистнул. Вахтенный штурман молча схватился за голову... – Есть еще какой-нибудь вариант? – спросил капитан. – Есть, – ответили динамики. – Если вы согласитесь вернуться к причалу и таким образом освободите выход супертанкера, ваши убытки снизятся до двухсот – ста восьмидесяти тысяч долларов. Или вы предпочитаете платить в евро? – Секунду, – сказал Николай Иванович Потапов и оглядел порт с высоты своего мостика, находящегося на уровне крыши девятиэтажного дома. Он увидел за северным волноломом дрейфующий итальянский пассажирский лайнер, увидел замерший на растяжках двух буксиров либерийский супертанкер, перевел взгляд на яхт-клуб, прижавшийся к береговой стенке, помолчал и наконец решительно проговорил в микрофон: – Пайлотстейшн! Вы меня слышите? – Говорите, капитан, – ответили динамики на судовом мостике. – У меня есть третий вариант, – сказал Николай Иванович и без улыбки подмигнул старпому. – Вы мне даете четыре буксира, лоцмана на борт, и я снимаюсь с якоря. При помощи буксиров я прижмусь к яхт-клубу и пропущу «Леонардо да Винчи». Затем спущусь на юг, встану в этом углу и выпущу супертанкер из порта. По моим подсчетам, это обойдется мне не больше двенадцати тысяч долларов. О'кей? – Минутку, капитан, – слегка неуверенно проговорили черные динамики. – Нам нужно подумать... В лоцманской станции – пайлотстейшн и в службе контроля порта у радиостанции и радиотелефонов сидели пятеро сотрудников этих двух очень важных для любого судоводителя звеньев мореходной цепи. Здесь же присутствовал и лоцман, который совсем недавно покинул русское судно. Через огромное, во всю стену, окно вся акватория порта была видна как на ладони. Говорили по испански... – Если этот русский капитан когда-нибудь захочет стать президентом Национального банка, я первый отнесу ему все мои деньги и до смерти буду уверен в их сохранности и преумножении! – сказал один. – Грамотный капитан... – сказал второй. – Даже излишне, – с досадой заметил третий. – Только где мы возьмем ему четыре буксира? – спросил лоцман. – Тоже верно... – сказал первый. – М-да... Не бывать ему президентом Национального банка. А жаль! Он щелкнул тумблером, включил передатчик, еще одним щелчком врубил громкую связь с капитанским мостиком «Федора Достоевского» и перешел на английский: – Вы меня слышите, капитан? На мостике «Достоевского» все замерли в ожидании решения береговых служб порта. И как только динамики спросили, слышит ли их капитан судна, Николай Иванович сразу ответил: – Внимательно слушаю вас, пайлотстейшн! – Ваше предложение принимается, капитан. Однако в порту всего восемь буксиров. Два, как видите, работают у танкерного терминала. Четыре буксира заказал «Леонардо». Остаются только два... * * * Переговоры Николая Ивановича Потапова с лоцманской службой порта очень внимательно слушали и на мостике «Леонардо да Винчи». – ...а с двумя оставшимися буксирами вам не справиться. Нет ли у вас еще какого-нибудь варианта? – говорил в это время порт капитану Потапову. Воспользовавшись внезапно образовавшейся паузой в эфире, итальянский капитан неожиданно бурно отреагировал. – Ну, это уже просто бандитизм! – выругался он, схватил ручной микрофон и мгновенно включился в общий радиоразговор: – Пайлотстейшн! Пайлотстейшн!.. На связи «Леонардо да Винчи» – капитан Луиджи Безано! Что за русский? Название! – "Федор Достоевский", – ответили ему его динамики. – Немедленно отдайте русскому все четыре буксира! Я войду с двумя... Николай! Это ты?! – Я, Луиджи. Привет! Очень тебе признателен, – послышался голос Николая Ивановича. – Что у вас произошло? – спросил капитан Безано. – Оперируем одного англичанина. – Бог в помощь! – Спасибо, Луиджи. Капитан Луиджи Безано отключился от разговора, с чувством нескрываемого превосходства оглядел всех находящихся на мостике и слегка театрально, небрежно закурил сигарету. В эту секунду он себе очень нравился! Внутренне Луиджи Безано был от себя просто в полном восторге! Тем более что капитан Безано и сам почувствовал полную искренность в этом своем корпоративном порыве... Но его старший помощник, который считал, что слишком задержался на флоте в своей второстепенной должности, вкрадчиво проговорил: – Капитан, а как же быть с Берлускони? Или вы собираетесь висеть на пьяцца Венеция рядом с ним? Но капитан Безано только рассмеялся и ответил: – Я всегда знал, что вы дерьмовый судоводитель. Но я и не подозревал, что вы еще и просто дурак. ... В медицинской части «Федора Достоевского» операция уже прошла самую опасную стадию. Это было видно по приподнятому настроению всех участников этого спасительного действа. И только Тане Закревской было все еще худо. Но как ни странно, в половине случаев ее перевод был уже и не так важен – хирурги понимали друг друга по взглядам, движениям рук, а Ирина Евгеньевна следила лишь за поворотом головы каждого. В сторону столика с инструментами. Но Таня, почти ничего не понимая, все-таки пыталась переводить, стараясь не опаздывать с нужной фразой... – Зигфрид, подведите сальник к перфоративному отверстию, – говорил Тимур, склонившись над открытой брюшной полостью спящего под наркозом Джеффа Бриджеса. – Вот так... Спасибо. Сейчас мы его подошьем... – Мне нравится, как вы шьете, – радостно похваливал Тимура старый доктор Зигфрид Вольф. – Шов хирурга – его почерк. Ирина! Еще тампон... Ирина Евгеньевна подала ему короткий тампон, салфеткой вытерла его вспотевшее лицо. Вольф благодарно кивнул ей и пальцем показал на свои забрызганные очки. Тогда она молча сняла с него очки, тщательно протерла их спиртовым раствором и снова надела Вольфу на нос. – Спа-си-бо... – вдруг неожиданно по-русски проговорил Вольф. Все рассмеялись. Улыбнулась даже Таня Закревская. – Теперь главное – промыть и осушить брюшную полость, – сказал Тимур. – Как давление, Луиза? – Норма, Тимур Петрович! Сто на восемьдесят. – Готовьте фурацилин. Не меньше двух с половиной литров. Пожалуйста, Зигфрид, вот здесь растяните чуть шире... Я хочу пройти еще раз «дугласово пространство» и малый таз. Там такое скопление... Задерживаясь на незнакомой терминологии, Таня начала было переводить, но Вольф остановил ее: – Я все понял, Таня. Спасибо. – Прекрасно... – бормотал Тимур Ивлев, ни на секунду не прекращая работы. – Еще шире, Зигфрид... Очень хорошо! Ирина Евгеньевна! Вы считаете тампоны? – Обижаете, Тимур Петрович! – Вы прекрасная операционная сестра, Ирина Евгеньевна! – весело сказал Тимур, выбрасывая в таз очередной кровавый тампон. – Прима! – согласился с ним Вольф. – Супер! – А Луиза – замечательный анестезиолог! – Натюрлих! – подтвердил доктор Вольф. – Зи ист аусгецайхнет!.. – "Конечно! Она прекрасна!.." – перевела Таня слова Вольфа. – А наша Танечка – лучший переводчик в мире! – воскликнул Тимур Ивлев, копаясь в открытом животе Джеффа Бриджеса. – О я! Я, я!!! – закричал доктор Зигфрид Вольф, но этого Таня переводить не стала. Он обвел всех глазами и что-то грустно стал говорить. Не вдумываясь в смысл сказанного, Таня машинально перевела слова Вольфа с минимальным отставанием не больше чем на два слога. – Господи... – печально говорил доктор Зигфрид Вольф. – Если бы у нас в сорок втором и сорок третьем было бы такое вот оборудование и такие медикаменты, сколько жизней можно было бы спасти!.. Замерла Ирина Евгеньевна... Луиза потрясенно уставилась на Вольфа... Тимуру Ивлеву показалось, что он ослышался. – Когда-когда?! – В сорок втором и в сорок третьем, – повторила Таня, и только теперь все поняли смысл печальных слов старого немца. – Это нам всем просто повезло, что Бриджес сейчас в наркозе и не слышит всего этого, – по русски пробормотал Тимур. На мостике «Достоевского» было уже шесть человек. Снова появился испанский лоцман, и был вызван старший пассажирский помощник Константин Беглов. В руках Костя Беглов держал большой толстый фирменный блокнот. – Капитан! – неслось из динамиков. – Вы понимаете, что даже четырем буксирам удержать ваше судно к ветру с таким высоким надводным бортом будет очень трудно? Вы рискуете раздавить яхты. – Беру ответственность на себя! – твердо ответил Николай Иванович. – Все будет хорошо, Николай, – негромко сказал лоцман. – За яхты ты не заплатишь ни доллара. Это дело моей чести! – О'кей, Анхель. Приступай, – сказал капитан и повернулся к Беглову: – Ну, что у вас получилось? Беглов полистал свой блокнот, нашел нужную страницу и, глядя в нее, уверенно проговорил: – Я тут кое-что подсчитал, Николай Иванович. У меня получилось, что из двенадцати тысяч долларов штрафных около семидесяти пяти процентов нам обязаны возместить за своего пассажира фрахтующие нас фирмы. А вот как они будут получать свои деньги от медицинской страховой компании своего клиента – это уже их проблемы. – Благодарю вас. Оформите это так, чтобы комар носа не подточил. – Будет сделано, Николай Иванович. Нет проблем. ... Спустя час Тимур Петрович Ивлев вышел из операционной в приемный покой уже без перчаток и фартука. Уставшее лицо его было открыто – маска висела под подбородком. Он закурил сигарету и, жадно затягиваясь, сказал вскочившему ему навстречу терапевту: – Звоните на мостик, Эдуард Юрьевич. Операция закончена. Все в порядке. – Может, сами доложите? – робко спросил Эдуард Юрьевич. – Звоните, звоните, – приказал Тимур. – Должны же вы хоть в чем-то участвовать? И, обмирая от страха, Эдуард Юрьевич поднял трубку телефона внутренней связи... Операционный стол был уже пуст. Обессиленная Таня Закревская, закрыв глаза, сидела на стуле, не веря в то, что этот кошмар уже кончился. Доктор Вольф опустошенно стягивал маску с лица. Ирина Евгеньевна убирала кровавые тампоны и простыни с бурыми пятнами от крови и желтыми от фурацилина в большой и глубокий белый таз... Из палаты-изолятора появилась Луиза в своих модненьких очочках. – Ну, как наш британец? – спросил ее Тимур. – Нормально. Проблевался, прокашлялся – все, как и положено после наркоза. Спит. Наконец из операционной выползли доктор Вольф и Ирина Евгеньевна. И Таня Закревская... – Сигарету? – предложил Тимур доктору Вольфу. – Спасибо, Тимур... Я не курю. Ирина Евгеньевна стала помогать Вольфу снимать халат, и вдруг неожиданно выяснилось, что под заляпанным халатом доктора Зигфрида Вольфа была только лишь какая-то несвежая, пропотевшая майка и коротенькие шортики. Длинные голые жилистые ноги со старческими венозными узлами были обуты в старые стоптанные кроссовки. – С ума сойти! – всплеснул руками Тимур Ивлев. Первой хихикнула Луиза... Вторым расхохотался Тимур. За ним Ирина Евгеньевна зашлась в хохоте... Зигфрид Вольф оглядел себя и тоже захохотал! Эдуард Юрьевич посмотрел на тощую нелепую фигуру старика в спортивной майке, шортах и кроссовках на босу ногу и не позволил себе даже улыбнуться... А корабельная медицинская часть буквально сотрясалась от всеобщего нервного веселья! И только Таня Закревская, не выдержав такого долгого напряжения, зарыдала, обхватив руками голову. Тимур Ивлев резко загасил сигарету, притянул ее к себе, обнял за плечи, стал успокаивать, что-то ласково шепча ей на ухо... – Ой, умру!.. – хохотала Ирина Евгеньевна, наливая в мензурку валерьянку. – Выпей, Танюшечка... Выпей, деточка! Все кончилось. Ты посмотри на доктора Вольфа!.. Откуда ты его такого выцарапала?! – Из спортзала... С велосипеда... – рыдая, с трудом выговорила Таня. * * * ... Сергей Александрович Мартов перечитал весь только что законченный эпизод, начиная от захода судна в тот самый экваториальный островной порт до стрессовых рыданий Тани Закревской после окончания операции. Подивился Мартов величине эпизода и его откровенно неживописно-киносценарному композиционному построению. Это – к вопросу о «параллельном монтаже», когда в одно-единственное описание необходимо срочно втиснуть несколько событий, происходящих одновременно... Огорчила Сергея Александровича и какая-то общая стилевая Благостность эпизода, сильно смахивающая на очерки о «простых советских людях» из «Огонька» софроновских времен. Тут тебе и «врачебный подвиг представителей государств, стоящих по разные стороны имущественных и социальных баррикад, во имя спасения человека с чуждым нам нравственным обликом и уймой вредных привычек». И естественно, по всем законам неожиданно проступившего соцреализма – «международное профессиональное содружество моряков разных стран и всего Мирового океана». И пунктирное, правда, достаточно деликатное упоминание о когда-то прошедшей войне... Короче, подумал Сергей Александрович Мартов, получилось что-то вроде «Если бы парни всей Земли...». Это настолько испортило ему настроение, что он решил взять тайм-аут в своем странном сочинительстве – по документам, картам, по десяткам консультаций, рассекреченным справкам и «прослушкам» Интерпола, по километровым диктофонным записям болтовни с участниками и очевидцами тех событий... А уже потом, через недельку-другую, когда отдохнет от материала и сядет за стол, то он все перепишет заново, к свиньям собачьим! Но для этого Мартову сейчас же, немедленно был необходим мощный отвлекающий фактор. Его истощенная фантазия подсказала всего лишь единственный способ избавления от гнетущего состояния литературной неполноценности. По закону компенсаторного замещения непорядок в чем-то одном должен быть целиком восполнен чем-то другим. А для этого в пожарном порядке он должен незамедлительно вызвать кого-нибудь из своих постоянных и безотказных дам. Хотя изрядно вымотанный работой над рукописью Сергей Александрович совершенно не был уверен, что подобный эксперимент вдохнет в него свежий ветер «эпохи позднего реабилитанца»... Конечно, он начал с юной и верной Эльки Конвицкой. Та простит ему его любое состояние! Мартов позвонил на мобильный телефон пани Эльжбеты и... отловил Эльку ни больше ни меньше как в Италии, в Лидо ди Езоло, где она отдыхала вместе с каким-то очень богатым русским депутатом. Как сказала Элька приглушенным шепотом – «вашего российского сейму». – Государственной думы, что ли? – зачем-то переспросил Мартов. – Но так!.. – подтвердила Элька и отключила свой телефон. Тогда, не теряя надежды на активный отдых от писательского ремесла, Мартов стал названивать в Дюссельдорф той самой кустодиевской русской красавице Любе, у которой, оказывается, «муж был – да и сплыл...». За ней Мартов готов был даже смотаться из Гамбурга на своей «мазде». Подумаешь, часа четыре ходу по прекрасному автобану в одну сторону и четыре – в другую... Зато какая неделька его могла ждать впереди! Ответил Мартову мужской голос с днепропетровским акцентом: – Она здесь, слава Богу, таки больше не живет, слава Богу! – И, словно предупреждая второй вопрос Мартова, добавил: – А где она сейчас живет, я этого таки не знаю и знать не хочу, где она сейчас живет! Можно было, конечно, позвонить еще одной его гамбургской подружке-аптекарше из Казани. Тридцать один год, грудь Афродиты, ноги божественные! Но она, бедняжка, никак не могла преодолеть свое титаническое уважение к почтенному возрасту и бывшей популярности Сергея Александровича и поэтому даже в самые интимные моменты обращалась к нему только на вы и по имени-отчеству. Что очень смешило Мартова и почти всегда лишало его возможности продолжать какие-либо сексуальные упражнения... «Ну уж дудки, – подумал Мартов. – Так недолго и импотентом стать!» Он решил больше никуда не звонить, а еще раз на всякий случай перечитать тот самый огромный эпизод, который он написал, как ему показалось, с явным сладковатым душком социалистического реализма. Перечитал – и вдруг понял то, что ему никогда не приходило в голову! Любое российское судно, любой русский корабль – от нефтяного танкера до круизного лайнера, уходящего в дальнее плавание, – это совокупность людей и механизмов, временно, всего на несколько месяцев, эмигрирующих из России. Из обжитого мира взяточников и лгунов, бездарных сочинителей законов и убийц, из мира обгаженных, пропахших испражнениями домашних подъездов с сожженными почтовыми ящиками, из мира отвратительных разбитых дорог и наспех сделанных автомобилей образца середины прошлого столетия... Одновременно с этим любое судно дальнего плавания – это тоже Государство. Со своим Президентом, своею Властью и своим Народом. Маленькое Государство вынужденного Порядка, в котором каждый профессионал занят своим делом. В чем и состоит его спасение в бурных водах и надежда на возвращение к твердым Берегам. Ибо по прошествии какого-то времени да еще с далекого расстояния Берега всегда начинают казаться лучше и тверже, чем они есть на самом деле... И это маленькое Государство Порядка, уплывая в моря и океаны земного шара хотя бы на три-четыре месяца, и физически, и нравственно Эмигрирует из большой, тяжеловооруженной, полупьяной, вороватой и трагически вымирающей России, где почти все занимают не свои посты, потому что в подземных переходах больших городов открыто и недорого продаются дипломы о высшем образовании, а подлинные Специалисты вынуждены заниматься отхожими промыслами, не имеющими ничего общего с их настоящей профессией... Сергей Александрович Мартов еще немного поразмыслил, в третий раз перечитал тот большой эпизод с операцией во время выхода из порта и решил, что ни хрена он его переписывать не будет! А если его упрекнут в том, в чем он в начале своих размышлений взялся и сам себя упрекать, он, конечно, попробует кое-что объяснить... Или просто пошлет на хер. * * * ... Поздним вечером, когда теплоход уже полным ходом шел в океане, главный врач судна Тимур Петрович Ивлев был приглашен к капитану – Николаю Ивановичу Потапову. На таком судне капитанская каюта – большая, с отменным вкусом обставленная трехкомнатная квартира. Спальня, кабинет, гостиная. И все самые современные средства связи – как для общения с внешним миром, так и для внутрикорабельных сообщений, разборок и распоряжений. Никакого официоза – прием доктора Ивлева для вящей доверительности был сознательно обставлен по-домашнему. Домашним был и полуспортивный костюм Николая Ивановича – мягкие, плотного трикотажа брюки и такая же куртка с крупной пластмассовой молнией. Такие костюмы у немцев называются хаусансуг. Тимур был тоже не в тропической униформе, в которой ему в этих широтах было положено передвигаться по судну с утра до вечера. Обычные голубые джинсы и светлая, веселенькая рубашка с короткими рукавами. Да и сандалии, купленные доктором в прошлом году в Кейптауне, тоже были надеты прямо на босые ноги. Сидели в гостиной, в глубоких креслах у низкого столика. Виски, джин, тоник, орешки... – Когда швы будете снимать? – спросил капитан, прихлебывая джин. – Дней через пять, через семь. Как пойдет заживление... – А встанет он недельки через полторы? – Ну что вы, Николай Иванович! Поднимать мы его начнем уже послезавтра. Сейчас совсем другая метода – как можно быстрее ставить больного на ноги после операции. Капитан поднял стакан джина со льдом и тоником: – Будьте здоровы, Тимур Петрович. Не скрою, в последний момент вы меня очень выручили. Еще бы полчасика, и... наши штрафы автоматически подскочили бы – ой-ой-ой!.. Будьте счастливы! Тимур поднял свой стакан с виски, чокнулся с капитаном, улыбнулся: – Вы меня тоже очень выручили, Николай Иванович. В самый первый момент. Когда застопорили машины. Здоровья вам. Здоровья и удачи... Выпили понемногу, зажевали орешками. – Всем ли ваша душенька довольна, Тимур Петрович? – осторожно спросил капитан. – Как вам ваша медицинская команда? – О лучшей команде мечтать нечего. Капитан подозрительно посмотрел на Тимура и спросил напрямую: – А как вам ваш доктор Эдуард Юрьевич? – Отличный, грамотный терапевт, – не моргнув глазом ответил Тимур. – И на мой непросвещенный взгляд – очень опытный моряк. – М-да... – неопределенно хмыкнул капитан. – Эдуард Юрьевич давненько плавает. Службу знает. Он встал из-за стола, достал из изящного посудного шкафчика китайский заварной чайник, разрисованный маленькими колибри, и две большие фаянсовые кружки. На одной кружке был изображен пляшущий Микки-Маус, на другой – во весь свой клюв вопящий Дональд Дак. – Я, Тимур Петрович, нам сейчас такого чайку заварю, что вам любой бразильский кофе сущей ерундой покажется! – откровенно похвастал капитан. – Меня этому один новозеландский мореход научил, и теперь заварка чая по его невероятному рецепту стала просто моим коронным эстрадным номером! – Вам помочь, Николай Иванович? – И Тимур с готовностью попытался встать с кресла. Но Николай Иванович Потапов строго посмотрел на него и укоризненно произнес: – Обижаете, доктор. Сегодня вы – мой гость... * * * Какая все-таки превосходная штука – эти мобильные телефоны! Как можно было когда-то жить без них – одному Богу известно. И всяческое медицинское кликушество двух десятков лабораторий мира, предрекающих гибель человечества от этих прелестных маленьких телефончиков, угрожая массовой онкологией от излучений этих аппаратиков, никогда не сможет переубедить сотни миллионов обладателей карманных и всемогущих «средств связи», как сухо и неприязненно обзывают их разные ничтожные псевдонаучные силы, противоборствующие прогрессу... ... Когда небольшой потрепанный «рено» приятеля Николь Лоран повернул с авеню Жан Жорес на улицу Люмьеров и оказался на самом краю Девятнадцатого, слава Господу, недорогого района Парижа, где Николь снимала крохотную квартирку-студию под самой крышей старого дома, то до ее улицы – Арман Карель оставалось всего полтораста метров. – Я смогу зайти к тебе? – почти утвердительно спросил приятель. – Несомненно, – улыбнулась ему Николь, с нежностью вглядываясь в тонкий, интеллигентный профиль своего друга. – Через три-четыре дня. Ты же знаешь, у меня этот процесс затяжным не бывает. Они уже поворачивали на Арман Карель. Дом Николь Лоран находился в глубине скверика, отгороженного от улицы высокой затейливой решеткой с красивыми ажурными воротами для въезда машин и такой же дверью, снабженной автоматическим запирающим устройством и электронным домофоном. – Но, Николь... – жалобно протянул приятель. – Нет, – ласково и твердо проговорила Николь. – Сейчас самые опасные дни. А я вряд ли сумею с собой совладать... Останови здесь. Спасибо тебе, мой дорогой! Николь чмокнула приятеля в щеку, распахнула дверцу «рено» и уже собралась было выйти из машины, как приятель придержал ее за руку: – Но ты же хотела позвонить отцу насчет нас? Причем собиралась это сделать при мне – на случай если он захочет задать мне пару вопросов. – О, это не проблема! – И Николь вынула из кармана мобильный телефон. – Это мы сейчас же сделаем абсолютно безопасно для здоровья. Позвоним папе тоже на сотовый телефон. Неизвестно, где он сейчас – то ли дома, то ли в порту, то ли уже в заливе на каком-нибудь судне... – Может быть, все-таки следует подняться к тебе и позвонить ему с обычного городского телефона? Стоить будет вчетверо дешевле. Я обещаю даже не прикасаться к тебе... – сказал приятель. – Зато я тебе этого не обещаю! – рассмеялась Николь. – А деньги... Да плевать на них! Эти расходы мы с папой выдержим. И на своем замечательном маленьком мобильном чуде прямо из автомобиля с открытой дверцей Николь стала набирать номер телефона своего отца – лоцмана Анри Лорана, находящегося сейчас за много тысяч морских миль и еще больше тысяч сухопутных километров от Парижа... А напротив старенького «рено», через треугольный газон с садовыми дорожками и скамейками с пьяненькими дремлющими клошарами, на коротенькой уличке Эдуард Пуалерон, стояла «тойота-авенсис» с притемненными стеклами, за которыми сидели два человека Фриша из его парижского бюро французского филиала. Один снимал на видео «рено», Николь и ее приятеля, второй, с наушниками на голове, раздраженно возился с прослушивающей и записывающей аппаратурой. На всякий случай в машине был подключен и динамик, из которого доносился голос Николь: – Папочка! Ты не будешь возражать, если я прилечу к тебе не одна, а со своим университетским дружком? Он тебе очень-очень понравится!.. И доктору Краузе тоже. Передай доктору, что я целую его... В эту секунду в динамике раздались треск, щелчки, и в салоне «тойоты» возникла пауза. Сидевший за рулем зло сорвал с головы наушники. Второй, не прекращая снимать, приложил палец к губам: – Это, наверное, говорит Лоран... И вдруг неожиданно сквозь щелчки и разряды в «тойоту» снова прорвался взволнованный голос Николь: – ...почему?.. Почему не прилетать?! Папа! Я ничего не понимаю!.. А как же каникулы, па?.. Что с тобой? Что с тобой происходит, папуль?! Ты здоров?.. С тобой все в порядке?.. В динамике раздался треск, голос Николь, сидящей в «рено» всего в пятидесяти метрах от «тойоты-авенсис», намертво исчез, и тот, который снимал Николь на видео, отложил камеру на сиденье и сказал своему партнеру: – Хотел бы я знать, что ей ответил папаша... Второй яростно выругался, отключил «прослушку» и запись и даже плюнул на приборную панель устройства, вмонтированного в перчаточный ящик «тойоты». – Боже мой! Когда они наконец сменят нам эту рухлядь?!! – Не нервничай, – посоветовал ему партнер. – Надеюсь, наши ребята там, около Лорана, запишут все как нужно... ... А в двенадцати тысячах километрах от недорогого Девятнадцатого округа города Парижа, в семи с лишним тысячах морских миль от улицы Арман Карель Анри Лоран сидел у себя на кухне, и в открытое окно к нему пытались прорваться какие-то изумительные тропические цветы, которые росли у него прямо у стены дома. Великолепная это все-таки штука – мобильный телефон! Как он облегчает жизнь. А если бы таких телефонов не было и Лоран находился бы не дома, а в море? Как бы Николь смогла разыскать его? Как он сумел бы ее предупредить?.. Лоран положил свой телефон в верхний карман рубашки, открыл холодильник, достал оттуда банку мгновенно запотевшего «Карлсберга», но не открыл ее, а обессиленный разговором с Николь рухнул на стул, стоящий у кухонного стола, уронил голову на руки и зарыдал... * * * Солнечным жарким утром пассажирский лайнер «Федор Достоевский» шел в открытом океане... ... В послеоперационном изоляторе медицинской части теплохода было очень тесно. В гостях у прооперированного Джеффа Бриджеса были все три Сердюка – папа Пол, мама Маргарет и их дочь – Галю Сердюк. Терапевт Эдуард Юрьевич, неловко изогнувшись, склонился над сидящим в подушках полуголым Джеффом Бриджесом и фонендоскопом выслушивал его со спины. Старик Джефф двумя руками бережно придерживал на животе длинную вертикальную марлевую наклейку, закрывающую его операционный шов. Главный врач судна Тимур Петрович Ивлев стоял в дверях. За его спиной с наполненным шприцем иглой вверх ждала своей очереди Луиза. – Вы можете убрать руки с живота, мистер Бриджес, – по-английски сказал Тимур. – Если вы не будете вертеться, из вас ничего не вывалится, не бойтесь. – Из меня ничего и не может вывалиться! – склочным голосом ответил Бриджес, но руки с живота не убрал. – Я хочу есть! Вы слышите? Есть и выпить! – Помолчите, мистер Бриджес, – сказал ему Эдуард Юрьевич. – Я же ничего не слышу! – А что вы можете там услышать?! – заорал Бриджес. – Три дня ни крошки хлеба, ни капли виски! Я пуст, как барабан! Там у меня ни черта нет! Тишина! Вакуум!.. – Он повернулся к Тимуру: – Сколько можно морить меня голодом, сэр?!! Какая-то инквизиция!.. – Да не крутитесь вы, черт бы вас побрал! – вдруг повысил голос Эдуард Юрьевич. – Не дышите, сэр! Это было так неожиданно, что Джефф Бриджес даже струсил и заткнулся, затаив дыхание. Для Тимура и Луизы такое проявление характера у Эдуарда Юрьевича было равносильно потрясению. Тимур и Луиза переглянулись и уставились на перетрусившего Джеффри Бриджеса. – Можете дышать... – устало проговорил Эдуард Юрьевич и встал со специальной так называемой функциональной кровати Бриджеса. – Ну как? – спросил его Тимур. – Легкие хрипы в верхних отделах, чуть приглушенные тона... А так – все в порядке... Он повесил себе на шею фонендоскоп и вышел из изолятора. Тимур хотел было тоже выйти, но Бриджес, видимо, решил произвести впечатление на семью Сердюков и заорал: – Док, я надеюсь, вы у меня там ничего лишнего не отхватили? Тимур задержался в дверях и сказал Джеффу: – Во-первых, не орите так. У вас разойдутся швы, и вы испортите мне всю работу. А во-вторых, у вас в гостях дамы, при которых я бы на вашем месте не рисковал продолжать разговор на эту тему. – И уже выходя из изолятора, по-русски добавил: – Продолжаем спектакль нашего маленького домашнего театра. Ваш выход, Луиза! – Этот док – грандиозный парень! – сказал Бриджес Сердюкам. – Интересно, пьющий он или нет? Перезрелая Галю Сердюк, густо покраснев, достала из сумки маленький букетик цветов, неизвестно откуда взявшийся посередине океана, и поставила его в стакан с водой на специальную тумбочку, привинченную к полу. Стакан на тумбочке был тоже в специальном углублении, чтобы во время качки он не смог опрокинуться. Здесь, в этой маленькой клинике, вообще все было сугубо специальным и мореходно-специфическим. Бриджес посмотрел на цветочки в стакане, сказал негромко: – Я очень тронут... А глотка выпивки у вас нет? Галю виновато пожала плечами, погладила толстую руку Бриджеса, поросшую рыжими и седыми волосами. – Сэр! – торжественно провозгласил папа Пол Сердюк. – Ваше место за нашим общим столом ждет вас. И как только вы сможете... – Я и сейчас могу! – нагло заявил Бриджес. Тут Луизе надоело ждать, когда наконец закончится эта сентиментально-торжественная сцена любви и братания разных народов, и она на очень неплохом английском языке сказала Джеффу: – Мистер Бриджес! Попросите прощения у своих гостей, и... И Луиза выразительно посмотрела на задницу Бриджеса. Джефф обреченно вздохнул и с выражением страдания на небритой физиономии слегка переместился на бок. Сердюки деликатно отвернулись. Луиза сделала Бриджесу укол, размассировала место укола ваткой и прикрыла Бриджеса одеялом. – О'кей? – О'кей, о'кей... – проворчал Джефф Бриджес. Потом вдохнул полной грудью и, не выдыхая, собрал, как говорится, свою волю в кулак, мобилизовал все немногие оставшиеся после операции силы и с величайшим трудом выговорил по-русски: – Бла-га-дарь-ю... – Отдышался немного и добавил: – Луиза! – Молодец! – похвалила его Луиза и вышла. Большой знаток русского языка, Пол Сердюк восторженно зааплодировал. Его жена, ничего не поняла, но тоже похлопала в ладоши. А Галю Сердюк, со своей чисто славянской бабьей жалостью к хворому мужику, уставилась на Джеффри Бриджеса глазами влюбленной лошади... * * * ... По тому самому поэпизодному плану, который Сергей Александрович Мартов составил в самом начале работы над этим документальным сочиненьицем и который он сам же беспардонно предавал при первом удобном случае (а иногда и возвращался к нему, как блудный сын в отчий дом), сразу же после сцены в палате Джеффа Бриджеса следовал еще один эпизод, по сентиментализму и переслащенному слюнтяйству превосходящий все, что было написано Мартовым до сих пор... Причем самое ужасное было то, что четыре года тому назад этот эпизод действительно имел место в жизни некоторых подлинных героев незаконченной истории под названием «Путешествие на тот свет». И после долгих размышлений о дурновкусии в сегодняшней целлофанированной литературе, творимой в умопомрачительно короткие сроки большими бригадами под одним, уже «раскрученным», именем, Мартов не смог обидеть людей, которых успел полюбить. Как и любой одинокий пожилой человек, он невольно тянулся к чужому семейному теплу, с тайной, непроизносимой надеждой на то, что, несмотря на огромную разницу в возрасте, и он сможет быть кому-то интересен или даже – необходим... Нежное и благодарное отношение литератора к своим героям победило, и Мартов решил хоть в этом-то не отклоняться от поэпизодного плана. Как бы его потом за это ни клеймили!.. * * * ... И снова «Федор Достоевский» стоял у портового причала одного полуострова, который во всех туристических фирмах мира значился чуть ли не центром Млечного пути международного морского и авиационного туризма! Как и в прошлый раз, когда стояли совсем неподалеку от Африки, судно у причала было почти пустым, если не считать значительную часть команды, несущую свои обязательные вахты. На шлюпочной палубе готовились к планово-круизным торжествам, и электрики, в том числе и Луизин Валерик, развешивали гирлянды разноцветных лампочек. Всей подготовкой к празднику руководили старший пассажирский помощник Константин Беглов и боцман Алик Грачевский... Пассажиры русского лайнера и пара сот человек команды, смешиваясь с толпами туристов из всех стран мира, шатались по лавочкам и магазинчикам, передвигались по прозрачным трубам-коридорам гигантских аквариумов, а над ними и вокруг них проплывали феерически грациозные, жуткие разные акулы и огромные черные крылатые скаты с тонкими и длинненькими хвостиками, похожими на оперные китайские косички из «Чио-Чио-сан»... Были там и крокодильи фермы, и бассейн с пятитонными дрессированными касатками, ничуть не уступающий знаменитому калифорнийскому «Морскому миру» под Сан-Диего... Пальмы, солнце, рикши, прогулочные коляски с очень большими тяжеловозными мохнатыми конями... А через городские площади медленно плывут разукрашенные и затейливо разрисованные старинные японские и американские автомобили, из улицы в улицу неспешно перетекает людской поток всех цветов кожи... Таня Закревская, переводчица с французского Лялька Ахназарова и доктор Тимур Петрович Ивлев стояли у витрины «собачьего» магазина. За витринным стеклом был устроен маленький лужок с настоящей травой и площадочками на разных уровнях. По этим площадкам и по этому декоративному лужку прыгало, валялось и бродило не меньше полутора десятков собачек детско-щенячьего возраста. Но Таня смотрела только на одну собачку. Она была самой кудлатой, скорее всего наиболее беспородной, и самой маленькой. Она сидела за стеклом как раз напротив Тани и тоже смотрела на нее во все глаза. Таня что-то прошептала ей, и собачка, словно услышав и поняв Танины слова, привстала и нервно переступила своими толстенькими детскими лапками. – Лялька!.. Тимур!.. Посмотрите, какая прелесть... – тихо сказала Таня. Но в эту секунду с другой стороны неширокой улички Тимура окликнул взмокший от жары толстый главный механик судна Боря Сладков: – Тимур Петрович! Доктор Ивлев!.. Консультация необходима! – Идите потихоньку, – сказал Тимур Тане и Ляльке. – Я догоню вас. Он перешел улицу, и Сладков показал ему на электронный прибор для измерения давления крови и пульса, выставленный в аптечной витрине. – Как думаете, Тимур Петрович, может, взять мне эту штуку для папаши? Стенокардия который год его мучает... Но Тимур решительно возразил: – Во-первых, эта штука не очень надежная, а во-вторых, когда вернемся домой, пройдитесь по питерским аптекам. Этого добра у нас теперь – хоть завались! – Он вгляделся в ценник прибора. – И намного дешевле, кстати! – Спасибо, доктор! Сберегли мне денежку... Но этого Тимур уже не слышал. Он смотрел на другую сторону узкой улочки и видел, как Лялька Ахназарова и Таня отходили от витрины с собачками. Таня глаз не могла оторвать от того кудлатого песика. А песик, глядя на Таню, шел за ней через всю витрину, пока не наткнулся на стенку... В вечернем океане, по черной воде, с погасающей на горизонте светлой полоской уже зашедшего солнца полным ходом, изо всех своих сорока двух тысяч лошадиных сил, шел «Федор Достоевский»... Шлюпочная палуба и ют сверкали гирляндами разноцветных лампочек. Приглушенно играл оркестр. Сновали официанты с подносами – разносили высокие бокалы с шампанским и маленькие рюмочки с водкой... Музыкальный салон был уже полон. Пассажиры ждали начала торжеств. Внезапно дек-стюарды вкатили в зал кресло на колесиках. В кресле, одетый в смокинг и по пояс укрытый пледом, сидел Джеффри Бриджес. Сразу за стюардами кресло сопровождали две ожившие кариатиды – мама и дочь Сердюки. Замыкал процессию двухметровый в пух и прах разодетый папа Сердюк. В руке Джефф держал широкий стакан виски со льдом. Найдя глазами доктора Зигфрида Вольфа, Бриджес приветственно поднял стакан в его честь и нахально отхлебнул виски на глазах у всех. Доктор Вольф рассмеялся и поднял большой палец. Старший пассажирский помощник Константин Анатольевич Беглов стоял на верхних ступенях лестницы, ведущей в музыкальный салон, и отдавал последние распоряжения своим помощникам и администраторам: – Чтобы ни одна из наших девчонок даже у дверей не появлялась! С напитками пропускать только официантов-мужчин! Понятно? Увижу хоть одну нашу девицу – пеняйте на себя! – Попробуй удержи их... – уныло сказал кто-то. – Вы что, хотите мне мероприятие сорвать?! У нас последняя судомойка смазливее, чем любая из этих претенденток на конкурс красоты! Не понимаете, что ли?!! Только попробуйте пропустить кого-нибудь! Голову оторву... И тогда женщина-администратор рискнула спросить со значением: – А переводчицы? – Тем более! – холодно и непреклонно ответил Беглов. – Никого! Все. Начинаем! Обворожительно улыбаясь, он вошел в музыкальный салон и поднялся на эстраду. Тут же замолк оркестр. Вспыхнул свет, направленный только лишь на Беглова, и зал разразился аплодисментами! Беглов снял микрофон со стойки, широко, по-актерски отмахнул длинный шнур в сторону и воркующе сказал по-английски: – А сейчас, уважаемые леди и джентльмены, мы переходим к главному шоу нашего замечательного путешествия – к выборам Мисс круиз!!! И снова вспыхнули аплодисменты! Но тут Костя Беглов поднял руку: – Все дамы, желающие принять участие в конкурсе на этот титул, приглашаются на эстраду! Оркестр – музыку!.. Распахнулись стеклянные двери второго входа в салон, и вереница претенденток – не очень молодых и не очень красивых, но тщательно причесанных и очень хорошо одетых пассажирок в возрасте от двадцати пяти и до геронтологической беспредельности – стала подниматься на эстраду. Хорошо тренированный и очень опытный Костя Беглов провожал всех превосходно сыгранным «восхищенным» взглядом. Он пожимал плечами и восторженно разводил руки в стороны, как бы пребывая в полном замешательстве от такого обилия «красоток»... И только после того, как все претендентки сумели наконец взобраться на невысокую эстраду, Беглов сказал в микрофон: – Давно на нашем судне не было такого скопления прелестных женщин! То, что казалось легким позавчера и вчера, когда я встречал наших соискательниц и мысленно возводил каждую на пьедестал Мисс круиз, сегодня превратилось почти в неразрешимую задачу... Что делать, господа? Каковы будут ваши советы?.. Салон зашумел, забурлил... Послышались выкрики на разных языках. И хотя из этих выкриков ничего нельзя было понять, лукавый Беглов вновь поднял руку. – Я понял! Я все прекрасно понял!.. Вы подсказали мне замечательную идею, господа! Итак... Оркестр грянул несколько бравурных тактов и смолк. – Вы правы, господа! – закричал Костя Беглов. – Кто из наших прекрасных дам больше всех проплыл по морям и океанам? Кого мы всегда видим в самом лучшем расположении духа? Кто горячо и радостно участвует во всем, что происходит на корабле? Кого мы можем назвать Первой леди нашего круиза? Разве не вы мне подсказали, что это должна быть... Беглов выдержал роскошную актерскую паузу и объявил, как инспектор циркового манежа: – ...что это должна быть фрау Хайди Голлербах!!! Под бурные аплодисменты старенькая счастливая фрау Голлербах, до этого находившаяся вместе со всеми – просто в зале, рядом с доктором Вольфом, в одно мгновение оказалась на эстраде. Там уже стояла ярко разрисованная тумба, на которую два стюарда, одетые в строгую морскую форму, поставили веселую старуху, рассылавшую воздушные поцелуи всему залу. Перекрывая веселый шум зала, Константин Анатольевич Беглов поднес микрофон ко рту, и его голос с помощью хорошо отлаженной корабельной пассажирской громкой связи выплеснулся во все уголки огромного судна, куда было позволено ступить ноге пассажира: – Леди и джентльмены! Майне лиебе дамен унд херен! Наша штурманская служба подсчитала – за все круизы на международных российских судах фрау Хайди Голлербах покрыла расстояние в двадцать три тысячи морских миль, что на три тысячи километров больше окружности всего земного шара! Слева и справа на эстраду очень отрепетированно выскочили два стюарда. В руках одного была корона, в руках другого – белая муаровая лента с золотой надписью «Мисс круиз». Беглов торжественно надел на старушку белую победную ленту, а потом еще более торжественно и значительно водрузил картонную, блистающую фальшивыми бриллиантами корону на седенькую, прекрасно причесанную головку фрау Голлербах. И, достойно склонившись в поклоне, очень галантно поцеловал ее сухонькую ручку!.. – Браво!!! – закричали из зала. – Браво-о-о!.. Новоиспеченная «Мисс круиз» – фрау Хайди Голлербах вдруг повернулась к оркестру, взмахнула рукой и неожиданно верно запела дребезжащим голоском по-немецки: Ah, du lieber Augustin, Augustin, Augustin, Ach, du lieber Augustin, Alles is thin! На какое-то мгновение оркестр в недоумении отстал от фрау Голлербах, но уже со второй половины первой строки знаменитого «Августина» бодро подхватил мелодию. А вслед за оркестром чуть ли не вся немецкая старушечья часть зала дисциплинированно подхватила хором: Ах, ты милый Августин, Августин, Августин... И многоязыкий, интернациональный зал застонал от восторга! С любопытством заглядывая внутрь зала, в дверях салона стояли электрик Валерик – постоянный хахаль Луизы и шеф его возлюбленной – главный доктор лайнера Тимур Петрович Ивлев. – Про что песня, Тимур Петрович? – шепотом спросил Валерик. – Про Ваську Котова, – коротко сказал Тимур. А в это время... Какая поразительно универсальная форма смены действий, происходящих одновременно! А в это время Таня Закревская шла по пустынному коридору команды судна к своей каюте. На посещение этих коридоров пассажирами было наложено строжайшее табу. Также как и любой член команды не имел ни малейшего права появляться в коридорах пассажирских кают любого класса. За исключением, конечно, тех, кому это было положено по исполняемой работе... Таня дошла до двери с табличкой «Шеф бюро информации и перевода Т. Закревская», открыла ее в тесный уют своего уже привычного, многомесячного пристанища, щелкнула кнопкой включения света и... Первое, что она увидела, – это была маленькая кудлатая собачонка, с которой Таня еще утром, в самом начале жаркого тропического дня, так долго и нежно переглядывалась, стоя у витрины собачьего магазина!.. Собачка сидела на Таниной постели, пристегнутая тонким, изящным поводком к кронштейну прикроватного столика. На ошейнике у собачки висел прозрачный мешочек с ее собачьими документами. Таня охнула, счастливо всплеснула руками и бросилась к собачке. Песик в полном восторге рванулся к Тане... * * * ... Спустя четыре года, в Санкт-Петербурге, Сергей Александрович Мартов смог познакомиться с этим «песиком». Он весил килограммов на пятнадцать больше своей хозяйки. Когда же, играя, «песик» вставал на задние лапы, а передние клал на плечи Тимура Петровича, то его голова возвышалась над головой Тимура, стоящего в полный рост, еще сантиметров на десять. А доктор Ивлев был хорошего роста!.. И пусть будущие редакторы, издатели и, что самое важное, будущие читатели простят автора С.А.Мартова за два предыдущих эпизода, один из которых излучает староогоньковскую соцблагостность, а второй – непозволительный сегодня сентиментализм. Однако обе эти истории Мартов получил, как говорится, из первых рук. И не обратить внимания на них было бы равносильно предательству очень симпатичных ему людей. Тем более что если и в дальнейшем следовать тому плану, который Сергей Александрович составил себе в самом начале работы над рукописью, то сейчас, сразу же после приторно-рождественской истории из детской жизни этого песика, должен был бы идти эпизод, крайне далекий от какого бы то ни было сентиментализма и благостности... * * * ... В этой ближневосточной стране никогда не бывает зимы и нет никакого почтения к элементарным правилам уличного движения... В этой стране все пестро и солнечно, и большая судовладельческая компания, расположенная в самом центре столицы этой страны, сегодня замерла в тревожном ожидании. Владелец этой компании, хорошо известной в морском туристическом мире, сейчас проводит очень важные и очень секретные переговоры с человеком, прилетевшим специально для этих переговоров на своем собственном самолете совершенно неизвестно откуда... Именно на владельца этой компании работают бывший судоводитель Стенли Уоррен и его партнер по последней операции – Чарльз Беляуэр. Правда, Чарли, он же Фархад Беляллитдин, больше работает на человека, прилетевшего на своем самолете. Но об этом знают только двое – сам Чарли и тот тип со своим самолетом. Маленький, толстенький, остроумный и очень жесткий человек по имени Отто Фриш... И если первая встреча главы компании, седовласого восточного красавца, и крестного отца специального международного гангстерского синдиката мистера Фриша проходила в присутствии их сотрудников Стенли Уоррена и Чарли, то сегодняшние переговоры шли с глазу на глаз. – По всей вероятности, нам с вами придется пересмотреть наш первоначальный проект договора, – говорил Фриш, сидя в глубоком розовом кресле и болтая короткими ножками. – В ходе подготовки к акции мы были вынуждены ликвидировать одного случайно возникшего свидетеля. А теперь мы получили записи телефонных разговоров, которые наверняка потребуют еще не одной ликвидации. А каждая ликвидация – это деньги... Глава ближневосточной судовой компании был неприятно удивлен: – Я полагал, что это все входит в основную сумму нашего договора. Фриш улыбнулся ему, как ребенку, сказавшему глупость: – Если вы внимательно просмотрите контракт, то убедитесь в своей ошибке. Подозреваю, что с проблемой ликвидации мы столкнемся еще не один раз. Рекомендую вам заранее заложить это в смету. Все уточнения – по окончании акции. Гарантирую вам, что эта проблема больше не возникнет, ряд сумм будет вычтен из нашего гонорара и возвращен вам. Глава судовладельческой компании откинулся на спинку своего кресла и, перебирая четки стоимостью в небольшой современный океанский катер, спросил у Фриша: – Послушайте, Фриш... я могу задать вам один не очень скромный вопрос? – Ради всего святого! Причем я вам гарантирую, что свой ответ я не поставлю в счет, который предъявлю вам сразу же после проделанной нами работы, – рассмеялся Фриш и радостно поболтал коротенькими ножками. – Я весь внимание! – Скажите мне, пожалуйста, а вас самого хоть немного не волнует религиозно-политический аспект этого дела? Насколько мне стало известно, в вас есть и капли мусульманской крови тоже... – Тевтонской неизмеримо больше! – предупредил Фриш. – Я же еще при первом разговоре с вами пытался объяснить свое отношение ко всему тому, что вы называете религиозно-политическим аспектом. Так вот... заранее прошу простить меня. Ваши террористические организации во славу некой высосанной из пальца религиозной идеи, прикрываясь именем Аллаха, ежедневно совершают целый ряд идиотских поступков с этими шахидами-самоубийцами, взрывами домов, кафе, переполненных автобусов... И я совсем не убежден, что если бы Аллах существовал в действительности, то был бы в восторге от всего этого. Запомните, мой дорогой друг, мы к вам не имеем никакого отношения! Я уже, кажется, говорил, что не испытываю ни религиозной, ни политической, ни национальной неприязни ни к кому на свете. Симпатий не испытываю тоже. Моя фирма – предприятие чисто коммерческое. Как, впрочем, надеюсь, и ваша тоже... – Но, помогая мне в проведении именно этой акции, вы, таким образом... – попытался возразить седовласый красавец, но Фриш тут же бесцеремонно его перебил. – Прошу прощения, сэр, – сказал Фриш тоном, не предвещающим ничего хорошего. – Может быть, некоторые приемы работы моей фирмы и напоминают действия ваших организаций, но в нашем деле, как и в музыке, есть всего лишь семь нот. Когда эти семь нот попадают в руки Штрауса или Чайковского – это гениально! Когда эти же семь нот своими грязными лапами хватают сегодняшние бездарности... Но договорить Фришу не удалось. В свою очередь, глава судовладельческой компании оскорбленно его прервал: – Спасибо, сеньор Фриш. Мы пересмотрим наш договор. – Превосходно! – легко и весело тут же отозвался Фриш, – Тогда – к делу. Попробуйте, пожалуйста, через подставных лиц под любым соусом заинтересовать международную прессу новым участком маршрута этого русского судна. Тогда информация об аварии мгновенно появится в печати. Второе... Фриш выпрыгнул из кресла, подошел к висевшей на стене карте – увеличенной копии карты Стенли Уоррена и пальцем указал на залив Принцессы Дайяны: – Вот здесь вам имеет смысл держать два вертолета с телевидением и журналистами региональной прессы. Информация, идущая вживую непосредственно с места событий, неоценима! Если у вас возникнут какие-нибудь трудности с прессой и телевидением, я берусь помочь вам и в этом, предварительно дополнив наш контракт отдельным параграфом. – Вы хотите разорить нас? – спросил глава компании. – Не смешите меня, – улыбнулся Фриш. Ему вдруг безумно захотелось собственноручно прихлопнуть эту холеную сволочь. Но мерзавец такого ранга был слишком лакомым клиентом, и поэтому Фриш мягко произнес: Моя финансовая служба на досуге прикинула возможные дивиденды вашего выигрыша от этой операции и... – Я согласен, – быстро прервал его хозяин кабинета. – Но мне хотелось бы задать вам один, последний и уж совсем частный вопрос... – Слушаю вас, сэр. – Скажите, пожалуйста... – медленно проговорил глава судовладельческой фирмы, перебирая свои драгоценные четки. – А вот если бы вас наняли русские для такой же операции, но против меня, вы точно так же отнеслись бы к своим обязанностям? – Естественно, – холодно пожал плечами Фриш. – Контракт есть контракт, и я обязан честно выполнять свою работу. Замерли дорогие четки в ухоженных пальцах главы ближневосточной судовладельческой компании, глаза выдали неприкрытый испуг. «Ах, если бы русские действительно смогли нам заплатить!..» – мечтательно подумал Фриш и очень явственно представил себе маленькую, не больше девяти миллиметров в диаметре, кровоточащую дырочку во лбу хозяина этого кабинета. Он улыбнулся своим внезапным фантазиям и мило произнес: – Давайте не будем отвлекаться, сэр. Итак, в заливе Принцессы Дайяны с Лораном сейчас работают ваши сотрудники. В связи с этим мне хотелось бы еще раз предупредить вас... ... На другой стороне Земли, где солнце восходит на восемь часов раньше, чем даже в ближневосточных и средиземноморских краях, в маленьком и чудесном фиорде узкого залива Принцессы Дайяны, в саду за домом лоцмана Анри Лорана, стоял стол для пинг-понга, на котором доктор Мартин Краузе еще совсем недавно проиграл свою последнюю партию... Лоран сидел под навесом в садовом кресле, а Стенли Уоррен стоял, прислонившись к невысокому кривоватому деревцу с неведомыми плодами. Оба они молча, затаив дыхание смотрели в одну точку – на маленький цифровой диктофон «Сони», лежавший между ними на столе для пинг-понга. Из диктофона шла четкая, хорошая запись недавнего разговора Лорана со своей дочерью Николь, звонившей ему по мобильному телефону из Парижа, прямо из маленького пожилого «рено», стоящего у ее дома с открытой пассажирской дверцей. «Папочка! Ты не будешь возражать, если я прилечу к тебе не одна, а со своим университетским дружком? Он тебе очень-очень понравится!.. И доктору Краузе тоже. Передай доктору Краузе, что я целую его...» – слышался голос Николь в слегка завышенных тонах, характерных для маленьких диктофонных динамиков... «Девочка моя... Николь! Тебе не следует сюда прилетать!.. Доченька, пойми меня правильно... Я мечтаю тебя увидеть, но надвигаются некоторые обстоятельства... Может, мне придется скоро оставить эту работу и куда-нибудь переехать... А может быть...» – раздавался голос Лорана. И снова – Николь: «Почему? Почему не прилетать?! Папа! Я ничего не понимаю!.. А как же каникулы, па?.. Что с тобой? Что с тобой происходит, папуль?! Ты здоров? С тобой все в порядке?..» Со стола для пинг-понга, из маленькой серебристой штучки фирмы «Сони», слегка резонируя от фанерной столешницы, тревожно звучал голос Анри Лорана: «Я ничего не могу тебе сказать, Николь... Я и сам не знаю, чем все это кончится... Умоляю тебя, любимая моя, единственная, будь осторожна! Будь предельно осторожна!.. Никаких новых знакомств. Кто этот парень?..» «Мой сокурсник... – упавшим голосом отвечала Николь. – Очень мне нравится... Я так хотела вас познакомить... Что происходит, па? Тебе что-то угрожает?..» И тут с большого зеленого стола для пинг-понга, по которому несколько дней тому назад еще прыгал и цокал белый целлулоидный мячик, послышался надтреснутый, беспомощный и отчаянный, на грани истерики, голос Анри Лорана: «Нет, нет! Не волнуйся. Просто у нас с тобой в жизни кое-что скоро переменится... Я пока ничего не могу тебе сказать... Береги себя, солнышко! Умоляю тебя, будь осторожна!..» Послышался механический щелчок, ворвалась какая-то разухабистая мелодия, и Стенли Уоррен выключил диктофон. Какое-то время и Лоран, и Уоррен подавленно молчали, а потом искренне огорченный Стенли Уоррен тихо проговорил: – Что же вы наделали, Лоран?.. Теперь, когда в газетах и по телевидению появятся сообщения об аварии русского круизного судна в этом заливе и наверняка будет упомянуто ваше имя, Николь вспомнит все эти ваши слова... – Стенли показал пальцем на диктофон. – И ринется за вас в бой. Вы думаете, что она не сумеет сопоставить вот этот ваш разговор с тем, что произойдет потом?.. Наивно. Как же вы могли столько наболтать? Неужели вам недостаточно было одного доктора Краузе?.. Стенли Уоррен взял со стола для пинг-понга маленький диктофон, положил его на ладонь и, протянув руку с диктофоном к совершенно раздавленному Лорану, сказал: – Поймите, Анри, в случае неудачи этим разговором вы попросту приговорили свою дочь... И Стенли Уоррен спрятал диктофон в карман брюк. Ему действительно было очень жаль Анри Лорана – бывшего капитана дальнего плавания, а теперь – одного из самых лучших лоцманов этих райских мест... Неожиданно сердце Уоррена заполнила щемящая жалость к семнадцатилетней Николь, которую он видел всего один раз в своей жизни в ее годовалом возрасте. Чуть не до слез стало жаль самого себя – когда-то отличного старшего помощника, так и не дождавшегося капитанского звания и ушедшего в этот сегодняшний гнусный и подлый бизнес... – Когда здесь будет русское судно? – хрипло спросил Лоран. – Послезавтра, Анри... – ответил ему Уоррен. * * * ... А теплоход «Федор Достоевский» шел по открытой, чуть вспененной легким волнением воде с крейсерской скоростью в двадцать четыре узла. Что составляло (специально – для непосвященных...), кажется, примерно сорок километров в час. Во чреве своем он бережно нес почти тысячу человеческих жизней, неумолимо приближаясь к невидимой и неосязаемой границе между Индийским и Тихим океанами... * * * В каюте главного доктора судна – Тимура Петровича Ивлева сегодня гости. Пришел старый хирург доктор Зигфрид Вольф, принес с собою свою собственную книгу, бутылку шампанского «Дом Периньон» и привел Таню Закревскую с кудлатым песиком, появление которого на борту судна сразу же увеличило численность одушевленных организмов теплохода «Федор Достоевский» ровно на одну душе-единицу. Тимур моментально смотался в нижний – ближайший – бар, отоварился фруктами и шоколадом, захватил бокалы, вернулся в каюту, и профессионально-сепаратная вечеринка началась! – Тимур! Я хочу подарить вам свою книгу!.. – торжественно произнес доктор Вольф, а Таня Закревская, словно эхо, так же торжественно повторила слова Вольфа по-русски. – Я попробовал в этой книге кое-что систематизировать для немецкой хирургической школы. Естественно, основываясь на своих многолетних наблюдениях и собственном операционном опыте... Таня с удовольствием переводила, с отставанием всего на одно-два слова... – Пожалуйста, Тимур, подучите немецкий язык! – попросил доктор Вольф. – Чем быстрее вы его выучите, тем скорее сможете прочесть мою книгу. Жить мне осталось недолго, поэтому я прошу вас поторопиться. Мне очень хотелось бы знать ваше мнение об этой книге... – И Вольф поднял бокал с шампанским. Пока Таня переводила, собачка, замерев, неотрывно смотрела ей в лицо. Как только Таня замолчала, песик тут же, словно в благодарность за перевод, лизнул Таню в щеку. Все рассмеялись. А Тимур повертел прекрасно изданную книгу доктора Вольфа в руках и сказал: – Зигфрид, вы предложили очень сложный путь к прочтению вашей книги. Проще попросить Таню быть всегда рядом со мной, и через неделю я буду знать вашу книгу наизусть! Таня машинально перевела все, что сказал Тимур, потом до нее дошел смысл сказанного, и она, уже на русском, смущенно упрекнула Тимура: – Господи! Ну что вы такое болтаете?! – Я давно уже приучил себя говорить то, что считаю необходимым, – улыбнулся ей Тимур. – Это часто усложняет мне жизнь, но... – Тимур! – воскликнул доктор Вольф и снова наполнил бокалы шампанским. – Я очень прошу вас – первые две недели постарайтесь с Таней обойтись без моей книги! Я на вас не обижусь... За Таню! – За Таню! – сказал доктор Ивлев, так и не дождавшись перевода. И собачонка опять лизнула Таню в щеку... В корабельном салоне игровых автоматов, естественно, под названием «Лас-Вегас» (а как же иначе?) Константин Анатольевич Беглов, словно Кай Юлий Цезарь, успевал делать сразу несколько дел: он весело и непринужденно болтал по-немецки с фрау Голлербах и ее многочисленными немками-приятельницами, по-английски сразу с несколькими другими дамами, которых испепелял огонь азарта, и одновременно с этим умудрялся распекать матроса-механика, возившегося с одним неисправным автоматом. Сзади к старшему пассажирскому помощнику почти неслышно подошел один из пассажирских администраторов: – Константин Анатольевич, капитан на мост вызывает... Беглов тут же любезно извинился перед дамами, распрощался с ними, сделал «страшные глаза» матросу-механику и вышел из салона игровых автоматов... Когда Беглов взбежал на мостик, капитан Николай Иванович Потапов уже ждал его на открытом левом крыле. Капитан плотно прикрыл тяжелую дверь, ведущую в ходовую рубку, и, глядя прямо перед собой в черноту вечернего океана, спросил: – Константин Анатольевич, вам известно, что вопреки строжайшей инструкции у главного врача судна в его личной каюте находится пассажир? – Так точно. Известно, Николай Иванович. – Почему не докладывали? – Не считал необходимым, Николай Иванович. Полагал, что коллега может принять коллегу. – А переводчик Закревская? – Доктор не знает немецкого, – не моргнув глазом ответил Беглов. – Ему необходим переводчик. Капитан помолчал. Потом медленно повернулся к Беглову. Спросил в упор, как хозяин дома, для которого не должно быть тайн под его крышей: – Константин Анатольевич, а вас лично не волнует, что переводчик Закревская сейчас в каюте у доктора? Пауза была столь короткой, что ее и паузой-то нельзя было назвать... Беглов невозмутимо посмотрел в глаза капитану и холодно спросил: – Николай Иванович, у вас есть еще какие-нибудь замечания? – Нет, – ответил капитан и уставился в океан. – Разрешите идти? – Идите. Беглов резко повернулся, сделал пару шагов к трапу левого крыла, и тут капитан снова окликнул его: – Константин Анатольевич! – Слушаю вас, Николай Иванович. – Прошу простить меня, что я оторвал вас отдел, Константин Анатольевич. Я рад, что у меня есть такой пассажирский помощник. – Все нормально, Николай Иванович. Разрешите идти? – Пожалуйста, – уважительно сказал ему капитан. Поздней ночью в каюте доктора Ивлева горела только несильная настольная лампа. Доктора Вольфа уже не было. На постели Тимура спала маленькая кудлатая собачка. На фоне черного иллюминатора, посередине каюты, прижавшись друг к другу, стояли Таня и Тимур. Тимур нежно целовал грустное лицо Тани и что-то неслышно шептал ей... Когда же он погладил ее по щеке, она взяла его руку, прижалась к ней и поцеловала в ладонь. Потом подняла голову и тихо сказала, глядя Тимуру прямо в глаза: – Знаешь... у меня сейчас такое ощущение, будто я неторопливо и счастливо возвращаюсь из какой-то совершенно другой жизни... * * * ... По мере того как в рукописи Сергея Александровича Мартова теплоход «Федор Достоевский», преодолев эфемерно-воображаемую границу двух океанов – Атлантического и Тихого, все ближе подходил к проливу Корфа, чтобы потом впервые отклониться от привычного маршрута и зайти в фантастический, доселе неведомый залив, Мартов все внимательнее перечитывал лоцию этого района, все чаще и чаще просматривал копии карт залива Принцессы Дайяны... Для работы над рукописью, помимо уймы фотографий, сотен метров видеопленки, километров диктофонных записей болтовни с очевидцами и консультантами, Мартов располагал еще и двумя почти одинаковыми картами этой акватории. Одна – с четко проложенным новым маршрутом российского судна и последующим выходом из залива в пролив Корфа. Этой картой, как и многими другими, Мартов был снабжен еще в Москве владельцами крупнейшей российской судовладельческой круизной компании «Посейдон» – Юрием Краско и Львом Берманом. Вторая карта этого же залива была вручена Сергею Александровичу Мартову чуть позже, в Нью Йорке. Отставным сотрудником Интерпола Солом Гринспеном. К тому времени эта карта была уже рассекречена, а посему Сол никакого служебного греха на свою душу не брал. Копия интерполовской карты была почти идентична посейдоновской. За исключением того, что если на московской карте залива Принцессы Дайяны был нанесен всего лишь новый экскурсионно-познавательный маршрут «Достоевского», то нью-йоркская карта, помимо этого же маршрута, несла на себе полную диверсионную разработку сокрушительной компрометации российского пассажирского круизного флота в глазах всего мира. С вероятным и желательным затоплением судна и вполне возможной массовой гибелью пассажиров и команды... С каждой уже выправленной и несчетное количество раз переписанной страничкой, занесенной в компьютерную память и выползшей из маленького японского принтера, личное, сугубо мужское существование Сергея Александровича Мартова становилось все более пресным и, прямо скажем, тускло-непримечательным. Это вовсе не означало, что, сочиняя эти строки, Сергей Александрович действительно достиг некой высшей сублимации одного вида нерастраченной энергии с переходом в другой, давший феерические результаты! Нет. Болдинской осени не получилось. Достаточно было внимательно прочитать уже написанное. Полет вдохновенного мастерства не состоялся. То ли из-за чудовищных магнитных бурь, сотрясавших земной шар, то ли из-за усталости, прямо скажем, сильно состарившейся конструкции летательного аппарата... Хотя попытки, чего греха таить, были. И из Дюссельдорфа эта кустодиевская «Ой, шоб вы были мне только здоровеньки!» к нему наведывалась... И Элька Конвицка, отдохнувшая в Италии за счет Государственной думы Российской Федерации, пару раз ночевала у него. И еще одна поклонница творчества Мартова пыталась взлететь вместе с «любимым писателем» над болотцем своего эмигрантского бытия... Но это все были попытки с не очень «годными средствами». Элька, знавшая лучшие времена в койке Сергея Александровича, даже заподозрила его в каком-то модном мужском недомогании, о котором ей так живописно рассказывал член российской Государственной думы на итальянском курорте Лидо ди Езоло, в объяснение собственных неурядиц в этом плане. Правда, депутат был лет на двадцать моложе Сергея Александровича Мартова, да и диапазон его сексуальных пристрастий был неизмеримо шире, чем у пожилого и ограниченного Мартова, который всегда любил только женщин... А ларчик открывался на удивление чрезвычайно просто! Или – невероятно сложно. Что почему-то обычно удивляет значительно меньше... Эта чертова рукопись заполнила Сергея Александровича Мартова всего целиком. Рукопись не оставила в нем ни одного свободного местечка, в которое можно было бы удобно уложить еще и эту – немаловажную – часть мужского существования. В любом возрасте. Когда же наступала ночь и Мартов, за тяжкий рабочий день вымотанный этой рукописью, с трудом засыпал, ему снилась какая-то бредовая мультипликация: сплетающиеся в непостижимый, невероятный клубок живые «параллели» и «меридианы», возмущенные «розы ветров» и «глубины» с искаженными, уродливыми человеческими лицами, пляшущие «курсы» и «градусы» – все то, в чем он ни черта не понимал днем, подавляло и пугало его еще и ночью... А наутро, садясь за компьютер, он был вынужден придумывать, как максимально элегантно избежать вторжения в эту специфическую мореходную неразбериху, которая для любого флотского литератора-мариниста показалась бы детским садом... Поэтому к раздетому дамскому существу, случайно оказавшемуся в его постели именно в этот смутный для Мартова период, он, честно говоря, испытывал крайне сниженный интерес. В отличие от, казалось бы, совсем недавнего времени. До того как он взялся за «Путешествие на тот свет»... Мореходные карты, рабочие записи, персонажи, выползающие из принтера на уже отпечатанной страничке; неясные до конца ситуации, которые Мартов был обязан додумывать сам и хотя бы пытаться сделать так, чтобы додуманное, досочиненное без видимых швов вплеталось бы в подлинные события, произошедшие четыре года тому назад, буквально заполнили его мозг. Причем до такой степени, что иногда Мартова пугающе покидало ощущение реальности и ему начинало чудиться, будто он сам лично пребывает на этом судне. И участвует во всем: то в качестве пассажира, то – члена команды. И вроде бы ужасно боится, что в один жутковатый момент все вдруг узнают, что он, Мартов Сергей Александрович, ко всему происходящему не имеет никакого отношения!.. А иногда ему кажется, что он каким-то образом витает над лайнером... И сверху, слегка прикрывшись для конспирации небольшим облачком, разглядывает сиюсекундно происходящие события на «Достоевском», готовом сейчас войти в залив Принцессы Дайяны... * * * ... В то жаркое солнечное утро теплоход «Федор Достоевский» достиг залива Корфа. Не меньше двух часов он следовал по нему до входа в узкий залив Принцессы Дайяны и теперь, находясь неподалеку от горловины залива, сбавил ход в ожидании специального портового катера с лоцманом на борту и крупной надписью на рулевой рубке – «Пайлот». В ожидании подхода лоцманского катера с кормовой части судна специально для лоцмана спускали косой трап. Катер с надписью «Пайлот» уже вовсю мчался к теплоходу. На подходе к борту «Федора Достоевского» катер сбросил обороты двигателя и подошел вплотную к свисавшему трапу. Анри Лоран с каменным лицом передал свой лоцманский портфель встречавшему его внизу молоденькому третьему помощнику. – Извините, лоцман, что мы принимаем вас с кормового трапа, – с виноватой улыбкой сказал третий помощник на хорошем английском. – У нас остальные трапы выкрашены и еще не просохли... Лоран ничего не ответил, коротко кивнул ему и стал подниматься наверх. Третий помощник поспешил за ним. Катер тут же отвалил, взял круто вправо и умчался к берегу. Поднявшись по кормовому трапу, Анри Лорану пришлось идти на капитанский мостик через все судно. Теперь, показывая дорогу лоцману, молоденький третий помощник шел впереди, а Лоран за ним... Он шел через весь очень большой теплоход, мимо десятков пассажиров, уже изнывавших от утренней жары в цветных шезлонгах... ...видел купающихся в открытом бассейне пожилых людей и в небольшом специальном «лягушатнике» – детей... ...шел Анри Лоран мимо фрау Голлербах, увлеченно играющей в палубный хоккей с целой оравой вопящих старых англичан и немцев... Видел Лоран и компании в шортах и майках, сидящие за ломберными столиками с картами в руках, с утра сражающиеся в бридж... Пришлось ему пройти и мимо волейбольной площадки, где крики и стоны болельщиков сопровождали каждый удар по мячу священника Ричарда Роуза... Шел Анри Лоран за молоденьким третьим помощником капитана, и на всем своем нелегком пути его сопровождала отточенная английская речь с вкрадчивыми, рекламно-обольстительными интонациями старшего пассажирского помощника Кости Беглова... ...который вещал по общесудовой трансляции, и голос его раздавался на всех семи палубах, во всех пассажирских коридорах, во всех каютах, двери которых выходили в эти коридоры... Голос Беглова проникал во все открытые с утра бары, в ресторан, казино, даже в маленькие магазинчики беспошлинной торговли! Он звучал повсюду, где бы только сейчас ни находились те шестьсот пассажиров, к которым и обращался Беглов: – Уважаемые дамы и господа! Мы впервые находимся в этой акватории, в этом райском уголке земного шара! Многократные приверженцы наших круизов высказали пожелание, чтобы российские круизные лайнеры смогли бы время от времени менять участки своих привычных маршрутов. Чтобы люди, плывущие с нами уже не в первый раз, обновили свои впечатления от нашего сказочного путешествия! Ваши желания – закон для нашего судна, для нашей компании – «Посейдон»! В эти минуты мы находимся в той части мира, где еще ни разу не бывала даже наша несравненная Мисс круиз – фрау Хайди Голлербах!!! ... А потом третий помощник провел Анри Лорана мимо сидящих в креслах английского джентльмена Джеффри Бриджеса, которому даже на вид было явно за шестьдесят, и очень большой девушки – глубоко за тридцать, уроженки Канады, мисс Галю Сердюк... И Джефф, и Галю держали по стакану виски со льдом. Стакан с виски в руке у Галю был намного светлее, что, по всей вероятности, резко снижало крепость ее напитка... Потом Лоран шел мимо открытых окон музыкального салона, где очень тихо и деликатно репетировал небольшой корабельный оркестрик. Какая-то давно забытая джазовая мелодия тонула в импровизации каждого музыканта. Это была всего лишь утренняя репетиция, и мелодия то и дело обрывалась, а потом возникала снова... На мгновение Лорану показалось, что он помнит эту мелодию – на какой-то вечеринке он даже танцевал под нее с Кэтрин. А она уже была тогда на шестом месяце... Для того чтобы пройти к лифту, ведущему на мостик, молоденькому штурманцу и лоцману Анри Лорану пришлось покинуть палубу и миновать бюро информации, за стойкой которого дежурный переводчик с французского и английского Лялька Ахназарова, ни на секунду не прекращая вязать что то невообразимо яркое и пышное, прижимала плечом к уху телефонную трубку и капризно болтала с боцманом Аликом Грачевским, находившимся на другом конце судна и ниже Лялькиного бюро примерно на пять этажей. Уже входя в лифт, Лоран почему-то обернулся и снова увидел мелькающие концы вязальных спиц за барьером корабельного информбюро. И вспомнил, как перед самой своей смертью Кэтрин связала ему толстый и слегка нелепый свитер, который лежит у него где-то и по сей день... Когда же служебный лифт поднял третьего помощника и лоцмана на мостик, они сразу же вышли на левое крыло, где их ждал капитан. Капитан и лоцман представились друг другу, и Николай Иванович пригласил Анри Лорана в рубку. И в это время снизу, из открытых окон музыкального салона, до Анри Лорана донеслись обрывки той старой джазовой мелодии, под которую он танцевал с Кэтрин, когда та была уже на шестом месяце беременности. И он вспомнил мелодию! Это был старый-старый «Маленький цветочек» Сиднея Беше. И танцевали они тогда ночью в ресторанчике морского клуба Марселя, куда капитан Анри Лоран привел свое судно из южноафриканского Мапуту, а Кэтрин приехала на встречу с ним поездом из Парижа... К креслам Джеффа Бриджеса и Галю Сердюк подошел доктор Ивлев. Он извинился перед мисс Сердюк, молча вынул из рук Джеффа стакан с виски и передал его Галю. И помог встать Бриджесу. – Эй, док! Куда вы меня тащите?! – возмущенно зашептал Джефф Бриджес. – У меня только-только начался бешеный флирт! – Идемте, идемте, Джефф. Мне нужно вас осмотреть. Вас и ваше брюхо. Не очень ли вы его размочили алкоголем. Вперед, Джеффри! Иначе я вызову стюардов с носилками. – Еще чего! Да я с этими вашими стюардами просто не знаю, что могу сделать! – хвастливо взъерепенился Джефф в расчете на то, что мисс Сердюк это примет к своему дамскому сведению. – Я сейчас здоров, как никогда! – Превосходно, мистер Бриджес, – сказал доктор Ивлев. – Именно в этом я и хочу убедиться. Доктор увел Бриджеса, а Галю Сердюк, растерянно и жалко улыбаясь им вслед, осталась сидеть в своем кресле, держа в каждой руке по стакану с виски... На мостике Николай Иванович вгляделся в окаменевшее лицо Анри Лорана и спросил: – Вы плохо себя чувствуете, лоцман? Может быть, пригласить доктора? У нас превосходный врач. – Благодарю вас, кэп. Со мной все в порядке, – севшим голосом ответил Лоран. За оконечностью мыса, почти напротив маяка, скрытый естественным береговым рельефом, стоял быстроходный буксир «Торнадо», на котором Стенли Уоррен и Чарли всего несколько дней тому назад проводили генеральную репетицию лоцманских действий Анри Лорана во время будущего прохода «Федора Достоевского» по заливу Принцессы Дайяны. С мостика буксира Стенли и Чарли по уоки-токи переговаривались с берегом, со служащими австралийского филиала компании Фриша – молодыми людьми из большого «крайслера», напичканного подслушивающей и записывающей электроникой. Разговаривая со Стенли и Чарли, они ни на секунду не прекращали руководить погрузкой телевизионной съемочной аппаратуры в два вертолета с вяло работающими винтами... Теплоход «Федор Достоевский» уже набрал ход... На мостике во главе с капитаном стояли еще несколько человек – старший помощник Петр Васильевич Конюхов, рулевой, два штурмана. Анри Лоран показал капитану проход между маяком и мысом у входа в залив: – Капитан, я предлагаю вам пройти вот здесь. От мыса до маяка – девять кабельтовых, хотя по обе стороны есть небольшие мели. Однако проход по фарватеру достаточно широкий, глубины для вашей осадки приемлемы и безопасны. Я это место знаю как свои пять пальцев. Совершенно неповторимый ландшафт для пассажиров, которые никогда не бывали в этих краях... – Вы хотите оставить маяк по правому борту? – уточнил капитан. – Да, – ответил Лоран и закашлялся. На волейбольной площадке уже играли другие команды, а взмокший молодой священник Ричард Роуз просто из кожи лез вон, чтобы понравиться молодой француженке, которая когда-то босиком танцевала в ночном баре. Француженку это забавляло. У нее еще никогда не было романа со священником! Интересно, как его следует называть потом, в постели, – «отец мой» или «ваше преподобие»? Она рассмеялась своим мыслям и лукаво посмотрела на молодого красивого пастора... На мостике капитан вежливо спросил Анри Лорана: – Долго плавали, лоцман? – Тридцать лет, – не глядя на капитана, ответил Лоран. – Живете здесь с женой, с детьми? – Один. Николай Иванович участливо взглянул на Лорана, и Анри счел необходимым пояснить: – Жена умерла несколько лет назад. Дочь учится во Франции, в Париже. – Он впервые поднял глаза на капитана и повторил: – А дочь в Париже... Оглядел всех стоящих на мостике и подумал: «Боже мой!.. Я стою среди покойников... Неужели никто из них не останется в живых?!» В информационном бюро Лялька сменилась, и теперь на ее месте сидела Таня Закревская. Лялька умчалась выяснять отношения с Аликом Грачевским и оставила свой огромный полиэтиленовый пакет с вязаньем в бюро, сразу за стулом Тани Закревской... Обложившись словарями, Таня пыталась переводить для Тимура книгу доктора Вольфа. Со стороны холла о стойку бюро облокотился Костя Беглов – удрученный и совсем не похожий на вечно уверенного в себе, красивого и блистательного старшего пассажирского помощника капитана – Константина Анатольевича Беглова. – Танюша, – тихо говорил Беглов, – но было ведь такое, чего забыть нельзя! Вспомни, Татка... – Значит, не было, – мягко отвечала ему Таня. – Если забылось, значит, не было, Костя. – Но не может же это так все у нас кончиться!.. – искренне взволнованно проговорил Беглов и тут же оглянулся по сторонам. – Может, Костя, – улыбнулась Таня. – Может, миленький. Оказывается, все может быть в нашей жизни. И я так этому рада! – Таня рассмеялась легко и счастливо. И сказала Беглову: – Ты сегодня прекрасно выглядишь, Костя. Как, впрочем, и всегда. Ты прости меня, пожалуйста... У меня очень трудный текст. Уйма медицинских терминов! Кстати, ты не знаешь, как перевести вот эту фразу? – И Таня протянула Беглову раскрытую книгу доктора Зигфрида Вольфа. Лоран стоял на мостике рядом с капитаном и напряженно вглядывался в ориентиры Стенли Уоррена и Чарли – вот-вот высокая скала должна была совместиться с оконечностью мыса... Пора было давать команду... «Господи!.. Что будет с Николь?..» Анри Лоран проглотил внезапно подступивший к горлу комок и с трудом выговорил: – Лево – пять!.. Старпом Конюхов вопросительно посмотрел на капитана и промолчал. Пауза затянулась, и Лоран увидел, что через несколько секунд они проскочат эти проклятые ориентиры, и хрипло повторил команду, чуть громче, чем следовало: – Лево – пять! Николай Иванович быстро окинул взглядом скалистые берега залива, странные гребешки вспененной воды на фарватере и спросил: – Лоцман, вы абсолютно уверены в правильности своих действий? – Да!.. – Лоран был на грани истерики. Неумолимо приближались ориентиры... Если они вот сейчас не сработают, судно не изменит курс и войдет в нормальные глубины – в Париже погибнет Николь!.. – Лево – пять! – по-английски скомандовал капитан. – Есть, лево – пять! – удивленно повторил старпом. Вахтенный помощник продублировал команду рулевому. И тот, повторив «Лево – пять!..», выполнил доворот судна влево на пять градусов. Лоран судорожно вздохнул... Но Николай Иванович Потапов от чего-то насторожился. То ли лоцман показался ему излишне вздрюченным, то ли вопрошающий взгляд старпома его всколыхнул, но он на всякий случай безотчетно приказал на чистом русском языке: – Старший помощник! Вахтенный штурман! Рулевой! Всем смотреть внимательно!.. Он еще сам не понимал – что «смотреть внимательно», куда «смотреть»... Просто этот приказ был некой неуверенной формой объявления возможной ТРЕВОГИ. Лоран вспомнил «генеральную репетицию» прохода этого участка на буксире «Торнадо», сопоставил ход судна с оставленными ориентирами и убедился в том, что теперь двадцать тысяч тонн металла и тысяча человеческих жизней с каждым пройденным метром по этому удивительной красоты заливу становятся все беззащитнее и беззащитнее... У закрытого кормового бассейна в удобных пластмассовых креслах сидели два очень больших растерянных человека. Могучий двухметровый папа Пол Сердюк в легкомысленных штанишках-плавках и уступавшая ему всего два сантиметра в росте, но обогнавшая мужа по весовой категории мама Маргарет Сердюк в черном, пуритански закрытом купальнике. – Но он же старше меня на три года... – растерянно говорил папа Сердюк маме Сердюк. – И потом, все время пьет и пьет!.. – У тебя есть другой шанс для нашей дочери? – тихо и скорбно спросила мама Сердюк... В медсанчасти, в терапевтическом отделении, состоящем из отсека в шесть квадратных метров, с новейшим аппаратом для ультразвукового исследования, большим стационарным кардиографом, компьютером и различными шкафчиками со всем необходимым, Эдуард Юрьевич выслушивал фонендоскопом полуголого пожилого толстяка. Он тихонько, по-английски задавал толстяку какие-то вопросы, а тот так же негромко отвечал и с надеждой на продолжение жизни старался заглянуть в глаза Эдуарду Юрьевичу... – А теперь повернитесь, пожалуйста, ко мне спиной, сэр, – попросил толстяка Эдуард Юрьевич. За занавеской, закрывающей проход в общее помещение медицинской части, которое не намного превышало квадратуру владений Эдуарда Юрьевича, Ирина Евгеньевна сортировала хирургические инструменты, а Луиза пересчитывала белье, халаты, перевязочный материал... – И кроссовки Митьке нужно купить, – видимо, продолжая давно начавшийся разговор, сказала Ирина Евгеньевна, адресуясь к мужу, находящемуся за белой занавеской. Не прекращая выслушивать толстяка, Эдуард Юрьевич подал голос из своего кабинетика: – В Петербурге на любом вещевом рынке купим... – И уже по-английски попросил толстяка: – Не дышите, сэр! – На наших вещевых рынках сплошной азиатский фальшак. А Митька хочет фирменные! – возразила белой занавеске Ирина Евгеньевна. – Дышите... – сказал Эдуард Юрьевич толстяку и перешел на русский язык: – Из прошлого рейса привезли ему настоящий «Найк», и где теперь этот «Найк»?! Что они, горят у него на ногах, что ли? – И по-английски: – Сэр, вдохните максимально глубоко и задержите дыхание... Толстяк покорно вдохнул, раздулся и перестал дышать. Передвигая фонендоскоп по необъятной спине пациента, Эдуард Юрьевич склочно сказал: – Лично я вообще против всяких кроссовок!.. – Ой, Эдуард Юрьевич! Я помню, в Сингапуре брала для племянника «Адидас» – через месяц развалились! – Тему подхватила невидимая Эдуарду Юрьевичу Луиза. – Пацаны в них и в пир, и в мир, и в добрые люди!.. Что вы от них хотите? – Все! Хватит зажиматься! – решительно заявила Ирина Евгеньевна. – На кой хрен тогда вообще плавать в загранку?! – А о завтрашнем дне ты не хочешь подумать? – из-за занавески спросил Эдуард Юрьевич, продолжая выслушивать толстяка. – Не-а! – лихо мотнула головой Ирина Евгеньевна. – Осточертело! Луиза восхищенно посмотрела на Ирину Евгеньевну. В терапевтическом кабинете на багровом лице полуголого толстяка появилась мученическая улыбка. – Я ничего не знаю, – раздраженно сказал Эдуард Юрьевич. – Покупай все, что хочешь. Мне изволь оставить часть денег для сувениров и презентиков. Не мне тебе объяснять, что это потом окупается во сто крат! Но тут уже слегка посиневший толстяк англичанин спросил сдавленным голосом: – Сэр, я могу наконец выдохнуть?.. На мостике Анри Лоран с тревогой следил за приближением второго и третьего ориентиров Стенли Уоррена – красненький домик и ретранслятор на холме... Оставались считанные мгновения. Сейчас, сейчас они должны были совместиться в створе!.. Время!!! – Право – семь! – скомандовал Лоран. – Прямо – норд! Все повторили команду лоцмана по-английски. И снова капитан добавил на русском: – Внимательно... Судно точно легло на курс, проложенный Стенли Уорреном, и пошло прямо на север. Пока, слава Богу, все шло по плану. Чарли посмотрел на часы, перевел взгляд на идущий по заливу русский теплоход и прямо с палубы буксира «Торнадо» по радиотелефону дал команду двум вертолетам. Грохоча двигателями, из-за мыса в воздух стали подниматься два больших вертолета с журналистами и телевидением. Из рулевой рубки «Торнадо» за ними в бинокль наблюдал Стенли Уоррен. Как только вертолеты набрали высоту над заливом, Чарли снова вызвал их на связь... В каждом вертолете было по нескольку человек журналистов и телевизионных операторов. И по одному представителю синдиката Фриша. Сидя в разных вертолетах, сейчас они оба были на связи о «Торнадо». На их крепких шеях были застегнуты обычные авиационные ларингофоны для переговоров друг с другом и внешним миром. На головах – наушники с вмонтированными в них приемно-передающими устройствами с коротенькой антенкой, как у старых мобильных телефонов. – Как ведет себя лоцман? – спросил Чарли. – Судя по маневрам судна – нормально, – сказал один. А во втором вертолете молодой человек, который недавно записывал разговор Анри Лорана с еще живым тогда доктором Краузе, посмотрел сверху на залив, на русский лайнер и остался очень доволен увиденным: – Все в порядке. После второго ориентира – наш курс. С пятидесятиметровой высоты ему было хорошо видно, как «Федор Достоевский» четко направляется к тому месту, которое должно стать его могилой... Один из журналистов подсел к человеку Фриша и, стараясь перекричать шум вертолетного двигателя, спросил: – Зачем надо было собирать такую армию прессы из-за одного русского корабля? Русские сейчас настолько не в моде... Парень с ларингофонами на шее сдвинул наушники, чтобы лучше слышать, о чем его спрашивают, и, усмехнувшись, ответил: – Обыкновенная, недурно оплаченная рекламная шумиха. Русский теплоход впервые в этих краях... – А вы кто такой? – спросил журналист. – А я служу в этой фирме!.. – В русской? – Нет. В рекламной. Что творилось с пассажирами лайнера, когда «Федор Достоевский» вошел в узкий залив Принцессы Дайяны! Сказочная красота близких скалистых берегов с одной стороны; буйная, невиданная и неведомая растительность с яркими, совершенно фантастическими цветами с другого борта – с другой стороны залива – поражали воображение самых опытных путешественников! Они были просто вынуждены то и дело перебегать с левого борта теплохода на правый, меняться местами у фальшбортов, чтобы получше рассмотреть очаровательный заходы в небольшие фиорды, где редкие строения и дома счастливцев, нашедших здесь себе приют, казались декоративными, игрушечными... Эти редкие домики, утопающие в собственном садовом многоцветье, будто спустя много-много лет вдруг сами решили вернуться к приплывшим сюда старым людям – из их забытых и теплых детских снов... На капитанском мостике «Достоевского» появление вертолетов над заливом всех насторожило. Капитан переглянулся со старпомом, посмотрел на Анри Лорана, спросил его, показывая на вертолеты: – Что бы это могло значить, лоцман? – Не знаю, – пожал плечами Лоран. – Может быть, реклама для телевидения? Или ищут кого то... И тут старший помощник капитана Петр Васильевич Конюхов, глядя на вертолеты, сказал по русски, ни к кому не обращаясь: – Ох, блин... Как мне все это не нравится. – А ты думаешь, я в восторге?! – сквозь зубы сказал капитан, впервые назвав старпома на ты при подчиненных. И вопреки всем международным морским правилам о подаче команд в присутствии иностранного лоцмана на мостике скомандовал не на английском, а на своем – русском языке: – Средний ход! Лоран чутко уловил моментальную смену ритма работы машин и стал тревожно и испуганно спрашивать: – Что происходит, капитан?! Что случилось?.. Но капитан ему не ответил. Он смотрел вперед, в сужающийся проход между красным домиком на одном берегу и ретранслятором на другом, где два вертолета неожиданно зависли ровно над тем местом, куда сейчас должен был подойти «Федор Достоевский»... – Малый ход! – скомандовал капитан. – Старший матрос с биноклем на левое крыло! Вахтенный помощник – на правое!.. * * * На буксире «Торнадо» Стенли и Чарли держали постоянную связь с вертолетами. Для удобства они включили громкую связь в рулевой рубке и теперь обходились без наушников и микрофона. Стенли первым заподозрил какой-то сбой в тщательно разработанном плане, однако с показным спокойствием запросил один из вертолетов, висящих над заливом: – Как на курсе? И в рулевой рубке «Торнадо» раздалось удивленное: – Они замедляют ход!.. Они замедляют ход!!! Что делать, парни? – Ч-ч-черт! Черт побери! – закричал Стенли Уоррен. – Как это «замедляют ход»?! Но ему никто не ответил. Только Чарли внимательно посмотрел на него, будто увидел его впервые в жизни, и произнес тихо и угрожающе: – А ведь этот Анри Лоран – на вашей совести, Стенли... Двухсотметровый русский круизный лайнер водоизмещением почти в двадцать тысяч тонн неотвратимо приближался к тому самому месту залива Принцессы Дайяны, где на подводную скалу недавно едва не напоролся буксир «Торнадо». Но тогда в последнюю секунду Анри Лоран уберег от верной гибели и этот небольшой буксир, и всех, кто в эти мгновения был на борту «Торнадо»... Он оставил жить на белом свете тех четверых, которых презирал и ненавидел, тех, кто убил его единственного друга и теперь хочет лишить жизни его дочь... И в надежде на то, что они ее пощадят, он, Анри Лоран, бывший капитан дальнего плавания, лучший и опытнейший лоцман этой райской акватории, сейчас трусливо и сознательно ведет на эти беспощадные подводные скалы огромное судно с тысячью ни в чем не повинных людей... «Боже мой... Где границы отцовской любви?.. Где тот нравственный Рубикон, который ни в коем случае нельзя переходить, даже ценою жизни близкого тебе существа?.. – проносилось в голове у Анри Лорана. – Мы погибаем, Николь...» Он видел – на этом русском мостике стоят знающие мореходы, опытные судоводители и они уже заподозрили неладное... А пройдет еще пятнадцать – двадцать секунд, и он будет ими позорно расшифрован... «Господи! Хоть бы они успели принять верное решение!..» На левом крыле матрос напряженно смотрел в бинокль. И вдруг в перекрестии градуировки бинокля он увидел на середине залива на чем-то СТОЯЩУЮ чайку!!! Не плавающую, а стоящую на воде чайку!.. – Чайка!!! – в панике закричал матрос и заметался по мостику. – Чайка!.. Чайка стоит на воде!!! Прямо по курсу на чем-то СТОИТ чайка!.. Тут же с правого крыла раздался крик вахтенного штурмана: – Прямо по носу – бурун!!! Легкий ветерок гнал небольшую волну по заливу. Впереди откуда ни возьмись завивался белый пенный бурун – волна разбивалась о какое-то подводное препятствие. – Прямо руль!!! Обе машины – полный назад! – заорал во всю глотку Николай Иванович Потапов. Старший помощник рванул ручки машинного телеграфа, а капитан бешено оглянулся на Анри Лорана, закричал, мешая английские слова с русским матом: – Ах ты ж сука!.. Мать твою в бога, в душу так!.. Резко затормаживая ход, огромное судно чудом миновало белый бурун над подводной скалой. Со второй подводной скалы спокойно взлетела чайка... В реве двух могучих машин отрабатывающих задним ходом, как-то потонул еле слышный скрежет, раздавшийся за бортом судна. Но тут на мостике неожиданно щелкнул и заговорил динамик служебной громкой связи: – Докладывает вахтенный механик! Пробоина в машинном отделении, ниже ватерлинии – шесть метров, между шпангоутами – восемьдесят два и восемьдесят четыре! Размеры пробоины... * * * Несмотря на то что машины с полным напряжением работали «назад», судно весом в двадцать тысяч тонн по инерции продолжало тянуть вперед, прямо на гряду подводных камней и береговых скальных нагромождений... ... Остановился теплоход в десяти метрах от каменной гряды. Пассажиры были в восторге! Это было принято за специально запланированный трюк, и толпы пассажиров на всех палубах бурно зааплодировали капитанскому мостику... – Сколько я плавала на русских кораблях, но ничего подобного никогда не видела! – потрясенно кричала фрау Голлербах. – Браво! Браво!.. – Вахтенный помощник! Отключить от связи все пассажирские помещения! – приказал капитан. – Машине – малый назад... Вахтенный помощник уже щелкал тумблерами, отключал на пульте управления громкоговорящей связью – «Каюты пассажиров», «Спортзал», «Ресторан», «Музсалон», «Бары», «Библиотека», «Кинозал», «Бассейны»... Щелкнув последним тумблером, вахтенный помощник доложил: – Есть, Николай Иванович! Пассажирская связь отключена! Капитан взял в руки микрофон: – Внимание экипажа! Внимание экипажа! Общесудовая тревога! Поступление забортной воды в щитовую выгородку правого борта машинного отделения!.. И тут же во всех помещениях экипажа «Федора Достоевского» взревели сигналы «громкого боя». Голос капитана сдернул с коек всех, кто отдыхал по своим каютам после вахты... ...кого-то заставил бросить недоеденный суп в служебной столовой... ...кто-то уже бежал по «своим» коридорам, на ходу натягивая защитную каску... ...боцман Алик Грачевский на кого-то уже тихо орал, заставляя надеть спасательный жилет... В медицинско-санитарной части корабля, кроме Луизы, Ирины Евгеньевны, Эдуарда Юрьевича и главного доктора Тимура Ивлева, еще шестеро матросов, постоянно закрепленных за медицинским отсеком на случай тревоги, уже готовили носилки, шины, перевязочный материал, специальные сумки, укомплектованные всем необходимым на случай аварии... – Эдуард Юрьевич! Проследите за полной готовностью! Докладываю!.. – быстро сказал Тимур и поднял телефонную трубку... ...и на капитанском мостике из двух динамиков тут же раздался его голос: – Пост медицинской помощи развернут! Санитарная партия в сборе! Сразу же за докладом главного врача судна динамики стали выстреливать доклады и всех остальных корабельных служб: – Аварийная партия машинного отделения в сборе! – Пост радиорубки на месте! – Кормовая партия в сборе! – Носовая партия в сборе! – Боцман на месте! – прозвучал голос Алика Грачевского. Дождавшись последнего доклада, капитан приказал в, микрофон: – Командиру аварийной партии машинного отделения произвести немедленную герметизацию аварийного отсека и начать заделку пробоины! Николай Иванович сам встал у ручек машинного телеграфа, приказал старпому Конюхову: – Петр Васильевич, произведите точный компьютерный расчет поступления забортной воды. – Есть, произвести расчет! Вжавшийся в угол за дверью, ведущей на правое крыло мостика, Анри Лоран не понимал ни единого слова. Но судя по докладам судовых служб, летевшим из динамиков громкой связи, по отрывистым и четким интонациям приказов капитана, по тому, как мгновенно отвечали ему подчиненные, Анри Лоран – сам бывший когда-то капитаном – отчетливо понял, что в той расхлябанной и раздрызганной России, как писали газеты, в этом вымирающем, холодном, полуазиатском мире есть еще какие-то маленькие, гордые и очень слаженные сообщества, которыми могли бы гордиться любые самые передовые и цивилизованные государства... И во искупление своего чудовищного греха Лоран вдруг почувствовал необходимость хоть как-то попытаться помочь этим людям выбраться из той беды, в которую он и втравил их собственноручно... – Капитан... – попытался сказать он и вышел на два шага из-за двери. – Послушайте меня, капитан... Но Николай Иванович просто отбросил его назад, за дверь, и рявкнул по-английски. – Заткнись! – моментально перешел на русский язык и распорядился: – Вахтенный помощник – на эхолот! – Есть, на эхолот! – отозвался вахтенный, а уже через три секунды раздался его доклад: – Глубина семнадцать метров... Глубина – восемнадцать метров... Глубина – двадцать два метра! Совершенно уничтоженный Анри Лоран, съежившись и закрывая лицо руками, стоял за дверью, ведущей на правое крыло... Глядя в плоский монитор специального компьютерного устройства, старший помощник капитана Петр Васильевич Конюхов сказал: – Николай Иванович! Скорость поступления воды – тысяча сто восемьдесят кубических метров в час... Тридцать два куба в минуту. Это в два раза больше мощности наших водоотливных средств!.. В аварийном отсеке зияла узкая длинная дыра с загнутыми внутрь отсека рваными стальными краями. Из этой дыры, как из мощной водяной пушки, безостановочно хлестала вода. Восемь человек аварийной партии машинного отделения по колено в воде, уже заполнявшей отсек, пытались подвести к дыре «пластырь» и зажать его длинными винтовыми упорами. «Пластырь» представлял собой щит длиною в два с половиной метра, с краями, обшитыми кожей, для мягкого и плотного прилегания к израненному борту... Вода врывалась в отсек со скоростью почти полутонны в секунду, сбивала людей с ног, выдирала из их рук тяжелый щит, отбрасывала винтовые упоры... Она уже лилась через высокий порог двери и обрушивалась в машинное отделение, расположенное метра на три ниже затопляемого отсека. Люди что-то кричали друг другу, но шум воды и машин был настолько силен, что разобрать в этом грохоте ничего было невозможно... – Включить все водоотливные средства! – приказал в микрофон капитан. В главном зале машинного отделения заметались вахтенные механики и мотористы. Затрясся в раскрутке огромный электродвигатель, с каждой секундой наращивая обороты... ...и из отверстия в высоком внешнем борту теплохода, прямо под пассажирами, пребывающими в полном восторге от поразительного ландшафта близких берегов залива Принцессы Дайяны, в прозрачную гладь залива хлынула белая струя воды толщиною в телеграфный столб. Но на это никто из пассажиров не обратил внимания. Так был прекрасен новый маршрут русского лайнера, преподнесенный в подарок всем, кто захотел провести свои лучшие дни в путешествии на этом замечательном судне... И только старый гамбургский хирург, стоявший вместе со всеми у борта, – доктор Зигфрид Вольф удивленно посмотрел на неправдоподобно толстую струю воды, хлещущую откуда-то из недр корабля, и очень, мягко говоря, удивился... ... В аварийном отсеке вода была уже по пояс работающей команде. Полностью закрыть рваную пробоину длиною в два с половиной метра все еще не удавалось. Вода продолжала хлестать. Выскальзывали тяжелые и длинные винтовые упоры, мешали рваные края загнутой внутрь внешней обшивки... Из аварийного отсека водопад рвался вниз – прямо в машинное отделение и, что самое страшное, на тыльную сторону одного из распределительных электрощитов. Вода замыкала окрашенные в разные цвета плоские медные шины, находившиеся под напряжением в триста восемьдесят вольт... Шины искрили пугающим фейерверком, удушливо горела изоляция... Толстый Борис Сладков – главный механик судна сидел за прозрачной выгородкой, и весь огромный зал машинного отделения высотой с четырехэтажный дом был у него перед глазами. – Николай Иванович! – сказал он в микрофон, стоявший перед ним на коротенькой стойке. – Водоотливных средств не хватает. – Знаю, – послышался голос капитана с мостика. – Что ты можешь еще предложить? Сообрази, Боря... – Я вот о чем подумал, Николай Иванович... – не очень уверенно проговорил Сладков. – Я мог бы перекинуть на откачку воды насос охлаждения главного двигателя... Но тогда одну машину из двух придется остановить. В смысле – совсем отключить... Вы оставшейся одной машиной справитесь? Наступила гнетущая тишина. Сладков с тревогой смотрел на маленький онемевший динамик, связывающий его с капитанским мостиком. Он понимал, что его предложение граничило с предложением профессиональному боксеру лишить его одной руки и одной ноги и попросить выиграть бой против чемпиона мира в тяжелом весе. То есть лишить судно половины возможностей маневрирования в узком и практически несудоходном заливе. Ах, какая это была тяжелая пауза... И вдруг настольный динамик голосом капитана Потапова сказал главному механику судна Борису Сладкову: – Отключай, Боря. Справимся. * * * ... В аварийном отсеке люди уже работали по грудь в воде. Рваная дыра в корпусе судна была почти полностью перекрыта. В отсек тянулись шланги кислорода и ацетилена, и молоденький сварщик приваривал дуги крепления пластыря... На капитанском мостике перед Николаем Ивановичем стоял старший пассажирский помощник Константин Беглов. Поднявшись сюда, он сразу же увидел сжавшегося лоцмана Анри Лорана, неподвижно стоявшего в углу за дверью, ведущей на открытое крыло, скользнул по нему взглядом, четко сопоставил вид лоцмана с объявленной тревогой и не задал ни одного вопроса. – Немедленно расставьте по местам группу охраны порядка и предотвращения паники, – говорил ему капитан. – Уже расставлены, Николай Иванович. Шлюпки? – Шлюпки не трогать. Ответственным за шлюпки находиться в постоянной готовности. Пассажирам – никакой информации! Собрать всех на верхних палубах и занять любым способом! Дальше – ваши проблемы, Константин Анатольевич... ... И Константин Анатольевич Беглов – старший пассажирский помощник капитана лайнера, красавец мужчина, поразительно притягательный своим отточенным обаянием и тщательно отработанной легкостью общения, превосходно владеющий тремя европейскими языками, сурово требовательный и очаровательно доступный, предельно осторожный и незаискивающий, расчетливый и бережливый до скупости, очень элегантно скрывающий все свои недостатки и умеющий предъявить их как целый комплекс внешних и удивительных достоинств, – человек, по отсутствию которого в приближенных кругах должны рыдать президенты... ...устроил поистине феерический спектакль!!! Это был парад самых красивых девушек экипажа! В мюзик-холльных костюмах, с прекрасными обнаженными ногами, в сверкающих туфлях на высоких каблуках, с жемчужными кокошниками на головах, в сопровождении двух оркестров – скоморошьего и эстрадного – по верхней палубе шли официантки и переводчицы, парикмахеры и уборщицы пассажирских кают, поварихи и судомойки – каждая имела полное право выставить свою кандидатуру не только на шутливый конкурс красоты на звание Мисс круиз... Ибо для работы на этом лайнере их специально отбирала московско-петербургская комиссия «Посейдона». Впереди шли Таня Закревская и Лялька Ахназарова. За ними вышагивал веселый и раскованный Константин Анатольевич Беглов с жезлом тамбурмажора. Буквально за руки он втягивал в это искрящееся веселье всех пассажиров, попадавшихся на его пути. За ним устремлялись тщательно причесанные немецкие старушки и бывшие в военном употреблении старики немцы... Как и повсюду, во все времена, около оркестров скакали дети... Веселый и тощий английский очкарик уже приплясывал, точно попадая в ритм оркестровых мелодий... На юте стали подниматься из шезлонгов... По внутренним трапам пошло движение, снизу вверх помчались лифты, захлопали двери наспех покидаемых кают... (Когда-то, в восьмидесятых, Мартов прочитал о таком праздничном корабельном дефиле в одной очень симпатичной книжке. Но никогда даже и не думал, что это известный, отработанный трюк для отвлечения пассажиров от сиюсекундной ситуации!..) Судовые девочки маршировали укороченным шагом, словно породистые лошадки на цирковом манеже, лукаво постреливая глазками по сторонам. Этого уже мужское пассажирское сословие не смогло вынести! Мужчины побросали ломберные столики, оторвались от созерцания восхитительных берегов, плюнули на игровые автоматы, на палубный хоккей и все остальные занятия и устремились за этим парадом настоящих красоток в надежде на то... что сегодня вечером... если очень сильно повезет... то, может быть... к себе в каюту... вон ту беленькую... или нет! Вон ту – с голубыми глазками... или... Женская же половина пассажирского состава, пританцовывая кто во что горазд, не отрывая влюбленных глаз от блистательного старшего пассажирского помощника, шла за ним почти в гипнотическом состоянии!.. – Ты сейчас напоминаешь средневекового гаммельнского флейтиста, который увел детей из оскорбившего его города, – негромко сказала Таня Закревская Беглову. На что тот тихо, сквозь зубы ответил Тане: – С той разницей, что флейтист уводил детей из жизни, я же это делаю с точностью до наоборот... Наверное, только один доктор Зигфрид Вольф не участвовал в этом общем странном и неожиданном приступе веселья. Доктор Вольф продолжал стоять у фальшборта и неотрывно смотреть на струю воды толщиною в телеграфный столб, хлеставшую из теплохода... А на всех углах, на переходах, у трапов, – в коридорах пассажирских кают, у шлюпок и спасательных вельботов стояли ребята из группы «охраны порядка» и следили за каждым движением пассажиров – от мала до велика. Что же происходило сейчас на судне в действительности, они не имели понятия. Зато твердо знали свои обязанности по штатному расписанию при объявлении команды «Тревога!». ... В машинном отделении горел силовой распределительный щит... Плавился металл, уродливыми пузырями вздувалась и вспыхивала краска, с нестерпимой удушливой вонью горела изоляция, синим огнем с желтыми искрами взрывались токопроводящие медные шины под высоким, убийственным напряжением... У щита быстро и нервно работал Валерик. Он был в резиновых перчатках, респираторе и резиновых сапогах. Респиратор не спасал – Валерик кашлял и задыхался. Большими двуручными специальными ножницами, похожими на саперные кусачки, он уже успел перерезать несколько толстых проводов... Ему помогали старший электромеханик и еще один сменный электрик. Старший электромеханик повернулся к прозрачной загородке, за которой стоял главный механик Борис Сладков, и крикнул ему в уоки-токи: – Борис Палыч! Отключайте щит к едрене фене!.. Под напряжением не сладим!.. Видно было снизу, как Сладков поднял микрофон, и по машинному отделению понесся его голос: – Отключить все второстепенные потребители! Секунду, ребята! Держись, Валерка!.. Сейчас снимем с вашего щита нагрузку! Оператор на гээрща! Быстрей, мать твою!.. На главном распределительном щите – гээрща – раздалась команда: – Отключить питание камбуза! Отключить провизионные кладовые! Выключить вентиляцию! Выключить кондиционеры воздуха! Подготовить к пуску аварийный дизель-генератор!!! Валерик совсем задыхался в ядовитом дыму... Пытаясь на ощупь перерезать один из проводов своими огромными ножницами, он нечаянно перемкнул какие-то шины, с которых еще не было снято напряжение. Раздался взрыв, и на руки несчастного Валерки брызнул расплавленный искрящийся металл... ... В пятидесяти метрах над «Федором Достоевским» висели два вертолета, набитые журналистами и телевизионными операторами. Для удобства съемок по просьбе операторов двери вертолетов были открыты. Остальные журналисты смотрели вниз в иллюминаторы и видели... ...оркестры на верхних палубах... танцующих судовых девчонок со стариками пассажирами... прыгающих от восторга ребятишек... Видели какого-то парня во флотской тропической форме, весело дирижирующего жезлом тамбурмажора всем этим праздником... – Я охотно поменялся бы с ними местами! – закричал один из телеоператоров, не прекращая съемки. – Не скрою, я сделал бы то же самое, – рассмеялся второй. Но человек Фриша сидел рядом с пилотом, и ему отчетливо было видно другое: «Федор Достоевский» кормой уже вышел из опасной зоны, медленно развернулся вправо и теперь неторопливо направлялся в свободную воду, оставляя маяк по левому борту... И тогда этот служащий синдиката убийц посмотрел вниз и сказал: – Мистер Уоррен! Чарли! Мне искренне вас жаль. Как мы и предполагали, ваш Лоран оказался полным дерьмом... В машинном отделении лайнера, рядом с рефрижераторными установками, в проеме двери, ведущей в аварийный отсек между шпангоутами номер восемьдесят два и восемьдесят четыре, где борт судна разорвала подводная скала и чуть не отправила всю эту махину на тот свет, захватив с собою всех, кто не успел бы спастись, стоял главный механик судна Борис Сладков с уоки-токи в руке. Вода уже почти совсем сошла. И сейчас Сладков наблюдал, как аварийная партия – несколько вдрызг мокрых и измученных мужиков его команды делали последние дожимы стальными винтовыми распорами. На его глазах последняя, тоненькая, струйка воды залива Принцессы Дайяны перестала проникать через огромную рваную дыру в корпусе корабля и прекратила свое существование... В уоки-токи Сладкова раздался голос капитана: – Главный механик! Как обстановка? – Секунду, Николай Иванович, – ответил Сладков. Он внимательно, по всему периметру осмотрел пластырь, намертво прижатый стальными распорами к искалеченному борту, и убедился в том, что течи больше нет. Хотел было вызвать капитана на связь, но тот сам подал голос: – Как дела, Боря? – Нормально, Николай Иванович. Сейчас зальем все цементом и... дотопаем куда угодно в лучшем виде!.. Сладков отключил связь с мостиком и сказал своим: – Готовьте опалубку и цемент с ускоренным отвердителем, пареньки. Он направился к сгоревшему силовому распределительному щиту. Там в специальных «сидячих» носилках полулежал пристегнутый ремнями Валерик. Он был неподвижен, глаза закрыты. Обе руки по локоть забинтованы рыхлой повязкой с проступающими желтыми пятнами риванола. Только что Тимур и Ирина Евгеньевна кончили его перевязывать. Заплаканная Луиза делала ему укол в плечо выше повязки. Еще несколько человек машинной команды стояли вокруг. – Ну как? – спросил Сладков. – Здесь кончили. Все остальное – у нас. Можно транспортировать, – ответил Тимур. – Он что, без сознания? – Да нет... Легкий наркоз. Пусть поспит – чего мучиться от боли. – Док, это у него надолго? – Недельки на три, на четыре. Ожоги – такая штука... Всегда надолго. – Жаль. Классный электрик... – сказал толстый Сладков и распорядился, оглядев стоящих вокруг: – Поднять через кормовой люк прямо к медчасти. Чтобы никто из пассажиров не видел! Тимур Петрович Ивлев вытащил из-под халата свой уоки-токи, нажал на кнопку вхождения в связь, дождался включения и сказал: – Эдуард Юрьевич! В машинном – ожог второй степени правой и левой кистей рук. Пожалуйста, приготовьте все необходимое. Едем... На мостике теперь было все спокойно, и каждый занимал свое место. Только у самого входа в штурманскую рубку у дверей сидел Анри Лоран, уронив седую голову на руки... – Петр Васильевич, – обратился капитан к старпому, – я больше не нуждаюсь в услугах лоцмана. Пусть вызывает свой катер. * * * ... Из рулевой рубки буксира «Торнадо» Стенли Уоррен и Чарли увидели, как лоцманский катер уже мчался от берега к теплоходу. – Они сдают лоцмана... – потерянным голосом проговорил Стенли. – Сейчас мы его примем, – нехорошо улыбнулся Чарли и скомандовал в микрофон: – Вертолеты – на посадку! Он запустил двигатель на буксире и тронул его вперед. Не спуская глаз с лоцманского катера, Чарли повернулся к Стенли, окинул его презрительным взглядом и сказал: – Не стойте у меня за спиной, Уоррен. ... Под веселую танцевальную мелодию, гремевшую с верхней палубы, Анри Лоран спускался по трапу «Федора Достоевского» в свой лоцманский катер. Снизу ему махал рукой улыбающийся парнишка – рулевой катера. Когда Лоран сошел прямо в катер, провожавший его матрос наклонился, подал Лорану его портфель с лоцманскими картами и лоциями района и акватории и попрощался с ним. – Гуд бай, пайлот! – сказал матрос. У Анри Лорана не было сил даже ответить ему. Катер отвалил от борта теплохода и помчался за оконечность мыса, где был причал лоцманской службы порта Гамильтон... ... На мостике лайнера в динамике громкой связи раздался голос главного механика Сладкова: – Николай Иванович! Вторая машина готова к пуску. – О'кей, Боря. Запускай, – ответил ему капитан. На штурманском столе старпом вместе с вахтенным штурманом расстилал карту следующего района плавания – пролива Корфа. Вернулся на мостик матрос, провожавший лоцмана. Увидел фирменный пластиковый пакет «Посейдона» с традиционной балалайкой, матрешкой и бутылкой «Столичной», приготовленный, как обычно, в подарок незнакомому лоцману, поднял пакет за ручки и, не обращаясь ни к кому, слегка растерянно спросил: – А с этим теперь что делать?.. Капитан повернулся к нему, увидел пакет, заметил торчащий из него гриф балалайки и приказал, почти не разжимая губ: – Да выкинь ты все это за борт к е... К чертовой матери!.. ... Мощный, быстроходный буксир «Торнадо» мчался наперерез лоцманскому катеру. Твердо расставив ноги, Чарли стоял за штурвалом и направлял стальной нос буксира прямо в борт небольшого катера. Прищурив один глаз, он будто целился в катер сквозь оптический прицел... В одно мгновение поняв, что сейчас должно произойти, Стенли Уоррен напряженно проговорил: – Вы этого не сделаете, Чарли! Я прошу вас... Но Чарли довел обороты двигателя почти до максимальных, резко увеличил скорость «Торнадо» и крикнул не поворачиваясь: – Не сходите с ума, Уоррен! Лоран – самый чудовищный свидетель! – Чарли!.. Я умоляю вас... прекратите! Оставьте старика в покое!.. Я уверен – Лоран тут ни при чем!.. Чарли!.. Там на мостике стояли очень опытные парни... – Заткнитесь немедленно! Вы такое же дерьмо, как и ваш Лоран! – прокричал ему Чарли. Видя, что Чарли не реагирует ни на одно его слово, Стенли метнулся к рундуку с сигнальными флагами, откинул крышку рундука и выхватил оттуда короткоствольный автоматический «винчестер». – Вы этого не сделаете, Чарли!!! Чарли оставил на штурвале одну руку, повернулся и тут же несколько раз выстрелил Стенли Уоррену в живот. Стенли отбросило к задней стенке рубки... Он грохнулся на маленький диванчик, скатился с него прямо под ноги Чарли и умер, так и не успев нажать на курок «винчестера»... * * * ... Молоденький парнишка – рулевой лоцманского катера увидел летящий на него буксир «Торнадо» и в ужасе закричал: – Что они делают?! Мистер Лоран, что они делают?! Анри Лоран поднял голову, увидел точно нацеленный на борт его катера тяжелый нос «Торнадо» и мгновенно принял решение. – Прыгай за борт! – крикнул он мальчишке. – Прыгай, сынок!!! Он перехватил у парнишки штурвал и на полном ходу сильным толчком выбросил мальчишку из катера. А сам, уводя катер от вынырнувшего рулевого, чтобы тот не попал под винты, двинул сектор газа до упора вперед, довел скорость катера до предельной и направил его прямо навстречу буксиру «Торнадо». – Чарли!!! Стенли!.. – в ярости кричал Анри Лоран. – Может быть, вам хватит меня одного?! И Мартина Краузе?! Зачем вам Николь?! Вот он я! Стенли! Сукин сын! Будьте вы все прокляты!.. Ненависть к Стенли и Чарли переплелись в нем с невыносимым унижением, которое он испытал на русском судне, и вот судьба вдруг предоставила ему возможность не просто защитить себя и Николь тайной помощью бандитам и убийцам, а во искупление своего греха самому вступить с бандитами в открытый бой!.. Он даже успел еще один раз прокричать: – Будьте вы все прокляты!.. Столкновение маленького лоцманского катера и мощного стального буксира было такой страшной силы, что катер взорвался... ...и его пылающие останки разлетелись чуть ли не до прибрежья прекрасного, но узкого залива Принцессы Дайяны... * * * Странная штука происходила с Сергеем Александровичем Мартовым! Чем дальше он продвигался в этом документально-предполагаемо-художественном сочинении, тем больше ему хотелось вернуться в Россию. Не смотаться ли на пару недель в Москву или Ленинград?.. Тьфу, ч-ч-черт!.. Стоило уехать из города еще при том названии, потому что это насильственно новое – «Санкт-Петербург» – все никак не пристегивалось к сознанию Мартова, когда он начинал говорить, думать или писать об этом городе. И ведь понимал, что именно это название было когда-то единственно верным, а уже последующие – всякие Петроград, Ленинград или фамильярное Питер, они-то и есть искусственные... А вот родился Мартов в ЛЕНИНГРАДЕ, прожил в нем полвека, похоронил в нем своих родителей, и проросло это название в каждую клеточку его мозга. И перестал даже замечать, что название этого прекрасного и несчастного города с областным бюджетом и областным же масштабом мышления сотворено когда-то недалекими служивыми людишками из пошловатого псевдонима вождя российского авантюризма начала двадцатого века. И все. Не больше. А вот стало таким родным, что само с языка соскакивает... Так вот. С каждой страничкой этой своей повестушечки все больше и больше хотелось Сергею Александровичу Мартову вернуться в свой «Ленинград». Не для переговоров с издателями, не для пары-тройки интервью на телевидении и в газетках, а совсем. Навсегда. Сподобила же в свое время какая-то добрая сила не продать ленинградскую квартиру даже в очень финансово тяжкий период! Понимал, что для него, когда уже добротно завалило на седьмой десяток, сейчас в Гамбурге намного полезнее и комфортнее. Скоро, наверное, и по врачам придется начинать бегать. А тут ты за медицинской страховкой – как за каменной стеной! И лекарства в аптеках здесь хорошие и настоящие. Не то что наше фуфло российское – семьдесят процентов подделок! Один только сайт в Интернете почитать – «Компромат.ру», и сразу же расхочется возвращаться. Даже если в том сайте половина вранья, то от второй половины, которая, может быть, хоть частично окажется правдой, волосы дыбом встают... А может, плюнуть и не читать?.. Здесь, в Европе, что ли, повсюду медом намазано? Тоже своих заморочек – пруд пруди! Там хоть все по-русски говорят. Уже слава Богу. Мартов будто сам перед собой оправдывался, все спрашивал себя – чего это его после почти пятнадцати лет заграничной жизни так домой потянуло, в нашу российскую беспросветицу?.. А однажды понял. Даже не понял, а вот как-то печенкой почувствовал: уж больно осточертело ему его «свободное» одиночество. Захотелось остаток жизни прожить рядом с теми, о ком он сегодня сочинял эти странички. Ну прямо «Пигмалион и Галатея»! В другое бы время подумал – бред сивой кобылы! Вблизи-то все не так будет. Ну и пусть! Как там у Высоцкого – «...а мне плевать, мне очень хочется!..» И взялся Мартов сочинять дальше про этих людей. Нашел диктофонную запись рассказа владельцев «Посейдона», отыскал в своих папках копии переводов мировой прессы того времени об этом преступном морском происшествии и снова сел за компьютер... * * * ... В Москве, в тихом старомосковском переулке, около старинного, но заново отстроенного особняка судовладельческой круизной компании «Посейдон», напрямую работающей с двумя лучшими европейскими морскими туристическими фирмами Англии и Германии, стояли полтора десятка дорогих и хороших автомобилей. На светло-золотистом «Лексусе-400», с водителем за рулем, подъехал один из совладельцев «Посейдона», Юрий Краско. Выскочил из машины, на ходу поздоровался с охранниками, быстро прошел в дом и легко взбежал по широкой мраморной лестнице на второй этаж. Распахнул высокие резные дубовые двери в небольшой зал совещаний, где за широким овальным столом уже сидели несколько человек во главе с партнером Краско – Львом Берманом. Стол был завален несколькими десятками газет чуть ли не всех крупных стран мира. Но самое большое место на этом столе занимала карта пролива Корфа и залива Принцессы Дайяны, очень напоминавшая карту убитого Стенли Уоррена... Краско поздоровался со всеми и коротко спросил Бермана: – Что нового? – Все то же самое. – Берман протянул ему пару газет. – Вот австралийские. Вчерашние... Всё можешь не читать. Наш материал выделен оранжевым фломастером. Краско надел очки, просмотрел пару страниц, остановился на одной: – Тэк-с... Ага. Вот!.. – и стал читать английский текст сразу по-русски, выделяя для себя только самое необходимое: – «...лоцман Анри Лоран... был давно и неизлечимо болен... Мозговые расстройства... Лоцманские службы всего Мирового океана должны усилить... медицинский контроль... Только чудо уберегло русский лайнер от страшной катастрофы – Лоран был уже невменяем... Итог закономерен: Лоран стал жертвой собственной больной психики...» Ну, что-то похожее мы уже читали у англичан... – И у французов, и у немцев... – добавил кто-то. – Липа! – решительно и нервно проговорил Берман. – Юра, я еще раз говорил с Потаповым. Он хочет зайти в Сидней на ремонт. Не ближний край, но в сиднейском порту есть все техобеспечение на такой случай... – Нет вопросов, – сказал Краско. – Я только что из департамента безопасности мореплавания Минтранспорта, они начинают расследование и подключают к этому делу Интерпол... Теперь всем! Внимание... Каждый отвечает за свой участок: первое – финансистам связаться с техническими службами сиднейского порта, выяснить ориентировочную сумму оплаты за ремонт судна и по исполнении, подтвержденном капитаном Потаповым, перечислить деньги на тот австралийский банк, который они нам укажут. Одновременно связаться со страховыми компаниями и выяснить возможность возврата ремонтных сумм. Это – раз! Второе... Лева! Ты выяснил у Николая Ивановича, сколько он простоит в Сиднее? – Естественно!.. Он просит сутки. – Прекрасно! Второе. Срочно свяжитесь с австралийцами и на эти сутки закажите любые экскурсии, развлечения, поездки... Как для пассажиров, так и для свободного экипажа. Оплатите все эти удовольствия и поставьте их страховым компаниям в счет вместе с ремонтом. Отобьем эти бабки – хорошо, не отобьем – тоже ничего страшного. Возьмем за глотку наших дорогих партнеров... – Кстати! – вспомнил Берман. – Из Бремена звонил фон Вальтершпиль. Подтверждает информацию, которую привозил нам, когда прилетал на продление контракта. Ну, когда его пытались перекупить... И электронная почта из Лондона – от Джека Бредшоу и Боба Стаффорда. Они абсолютно уверены в том, что это результат того странного визита к ним в фирмы накануне их прошлого вылета в Москву. Когда мы с тобой встречали их в Шереметьево... – Дай-ка мне еще раз взглянуть на карту, – попросил Краско. Берман протянул ему карту пролива Корфа и залива Принцессы Дайяны и негромко сказал: – Французская пресса пишет, что у этого погибшего ненормального лоцмана в Париже учится дочь... – Это неправда! Неправда! Неправда!.. – исступленно, в истерике кричала Николь, сжимая в руках пачку скомканных газет. – Не было у него никаких психических заболеваний!!! Я только сейчас поняла, что он мне тогда хотел сказать по телефону!.. Он за меня боялся! Его во что-то втянули и убили! Убили, понимаешь?! Маленький «рено» бежал по широкому Страсбургскому бульвару. Машин в этот час было немного, и старенький «рено» двигался по бульвару свободно и быстро. – Успокойся, девочка моя... Газеты очень часто многое путают... Может быть, все это только ошибка?.. Но Николь уже ничего не слышала. – О нет! – закричала Николь, и ярость исказила ее красивое лицо. – Мы сейчас объедем с тобой редакции всех газет, всех этих вонючих таблоидов... За маленьким «рено» неотступно следовала большая и потертая «тойота-авенсис» с тонированными стеклами. В «тойоте» сидели люди из парижского филиала концерна Фриша и слушали захлебывающийся голос Николь, чисто звучащий в их автомобильном динамике: – ...я пойду на все телевизионные каналы!.. Я объясню им... Я умолю их взяться за это дело!.. В госпитале он лежал на обычном исследовании!.. Мы с мамой прилетали к нему тогда!.. Водитель «тойоты» чуть приглушил громкость динамика и сказал: – Вот видишь, как хорошо, что я все-таки настоял на новой аппаратуре!.. – Отпусти их подальше, – сказал партнер. – А то у нас вылетит лобовое стекло. – А мальчишка? Он с таким удовольствием сам монтировал у себя наш передатчик. И так недорого... – Именно поэтому. Не люблю предателей и дилетантов. Сбавь ход. Водитель «тойоты» сбросил скорость, и «рено» стал уходить вперед. В динамике слышался только приглушенный голос Николь: – ...я докажу им, что мой отец Анри Лоран был... Но тут человек Фриша, сидящий рядом с водителем «тойоты», нажал на кнопку ручного пульта, очень похожего на пульт дистанционного управления обычным телевизором. Впереди, средь бела дня, почти в центре Парижа, на проезжей части широкого Страсбургского бульвара раздался мощный взрыв, и маленький «рено», объятый пламенем, бросило с проезжей части вправо, через тротуар, сметая уличную афишную тумбу, прямо в витрину большого кафе... ... А спустя неделю «Федор Достоевский», огибая юг Испании, оказался сразу между двух частей света – в Гибралтаре... С левого борта лайнера была Африка, с правого – Европа. И с той и с другой стороны теплохода вдали виднелись высокие горы, но правым бортом судно было ближе к берегу, и поэтому Европа была видна более отчетливо... В изоляторе медицинской части Луиза ложкой кормила Валерика супом. Руки у Валерика были все еще забинтованы, и он наслаждался своим «безвахтенным» положением хворого. – Рот открывай шире! – недовольно сказала Луиза. – Все белье загадим же. Только вчера сменила, а уже – посмотри... – Не ворчи. – Валерик широко открыл рот. Луиза скормила ему еще ложку супа, зачерпнула из тарелки еще одну, небрежно произнесла: – Гибралтар проходим... – и сделала ударение на первую букву "а". Валерка поперхнулся, потрясенно взмахнул перевязанными руками: – Ну, Луизка! Ты даешь!.. Гибралтар! Прямо заправский морской волк!.. – Ешь! – строго сказала Луиза. – И кончай ржать! Капаешь на пододеяльник... – Гибралтар... – с удовольствием повторил Валерик и вдруг сообразил: – Слушай! Это что же, мы уже домой топаем?! – Здрассте! – Луиза покрутила пальцем у виска, поднесла ему ко рту еще ложку супа. – А ты думал? Доедай, доедай... – Не могу больше, Луизка. – Перевязанными руками он облапил Луизу и притянул ее к себе на кровать. Но тут в изолятор заглянул доктор Ивлев и скептически проговорил: – Так... Это у них обед называется. Луиза попыталась вырваться, но Валерка удержал ее и сказал: – Не дергайся. Капаешь на пододеяльник. Тимур Петрович! «А если это любовь?» Доктор Ивлев развел руками и сказал: – Тогда – на перевязку. * * * На Темзе, в пятнадцати километрах ниже Лондона, в английском порту Тильбери, предназначенном для приема больших судов, еще сохранились полуплавучие причалы-дебаркадеры на громадных чугунных шарнирах. Были здесь и новые бетонные причальные стенки. У одной из таких стенок стоял «Федор Достоевский». Из лацпорта – специального портового люка по электрическому транспортеру теплоходное чрево выносило пассажирский багаж прямо на портовые багажные тележки. Судно покидали англичане. Длинной, взбудораженной вереницей они спускались по наклонному трапу, на ходу прощаясь и перекрикиваясь с остающимися на судне немцами и знакомыми членами экипажа... На палубе у трапа стояли доктор Ивлев, доктор Вольф, Таня Закревская, семья слоноподобных канадских Сердюков и слегка нетрезвый подданный Великобритании мистер Джеффри Бриджес – эсквайр. Таня держала на руках своего маленького песика, закутанного в какой-то теплый шерстяной платок, и о чем-то перешептывалась с ним. – Прощайте, Джефф. – Тимур пожал руку Бриджесу. – Какие будут рекомендации, док? – спросил Бриджес. Тимур принюхался. Почувствовал стойкий запах хорошего виски и отрицательно помотал головой: – Никаких. Вы все уже прописали себе сами. – До забаченья, сэр, – пророкотал, как ему казалось, по-русски папа Пол Сердюк. – Вы летите в Канаду из Лондона? – спросил Ивлев. – Не зараз, – «по-русски» сказал Пол. – Май фамилия мает запрошение на гости фор мистер Джеффри Бриджес. Джефф обнял старого доктора Вольфа и повернулся к Тимуру: – Ребята, прилетайте ко мне как-нибудь на уик-энд! И пожалуста, захватите с собой мисс Таниу... Он галантно поцеловал Тане руку и нетвердой походкой пошел вниз по трапу. Все Сердюки откланялись и спешно двинулись за ним. Спускаясь по ступеням трапа, Джефф заметил уже стоящего на причале молодого священника Ричарда Роуза и заорал на весь Тильбери: – Мистер Роуз! Святой отец!.. Где вас найти? Вы мне сможете скоро понадобиться!.. – Зачем? – рассмеялся Роуз. – Теперь в вас жизни еще лет на двадцать! – Именно поэтому вы и можете оказаться мне необходимым!.. Джефф Бриджес показал глазами на спускавшуюся за ним большую и очень смущенную Галю Сердюк и блудливо подмигнул Ричарду Роузу. Таня с песиком, Тимур Ивлев и доктор Зигфрид Вольф остались у трапа одни. Вольф оглядел мрачноватые портовые постройки, грустно сказал: – Завтра мы сойдем в Бремерхафене, и вы, облегченно вздохнув, поплывете прямо к своему дому... Таня перевела, сочувственно глядя на старика. Вольф оглянулся – не услышит ли его кто-нибудь, и тихо спросил: – Скажите, Тимур... Вот тогда, в том чудесном заливчике, у маяка... травмы были? – Все было в порядке, Зигфрид, – улыбнулся ему Тимур. – Иначе я позвал бы вас как минимум на консультацию... ... И прошел один день, и наступил второй... В серых, холодных водах Балтийского моря, вспарывая мелкие злобненькие волночки, плыл опустевший лайнер «Федор Достоевский»... Не было на судне уже ни одного пассажира. И от, казалось бы, радостного ощущения высвобождения из гигантского комплекса услуг и обязанностей картинка, царившая сейчас на судне, являла собою довольно грустное зрелище – то ли спешной эвакуации, то ли наконец-то начавшегося развода, то ли переезда... В другую жизнь. А еще это было немножко похоже на конец Рождества или Нового года. Когда раздевают уже пересохшую и осыпавшуюся елку и в совок собирают разноцветные, сверкающие осколки разбившихся стеклянных игрушек вместе с остренькими и очень твердыми пожелтевшими елочными иголками... Скатывали ковры в пассажирских коридорах, в музыкальном салоне, в библиотеке, в комнате игровых автоматов... Бармены с помощниками регистрировали остатки виски, джина, кофе, соленых орешков, сигарет... Составляли отчетные ведомости, слегка приворовывали... В ресторане в картонные коробки упаковывалась дорогая посуда, пересчитывались скатерти, снимали с окон занавески, портьеры – бросали прямо на пол, в кучу... Судовые магазины и магазинчики творили инвентаризацию – непроданные товары лежали грудами на полу... Девушки-парикмахеры тщательно паковали свой собственный инструмент, небрежно складывали казенный... Двери всех опустевших кают были распахнуты настежь. Все младшее и среднее звено (по служебному исчислению) ходило измученное, непричесанное, зачуханное – бог знает в чем... Девчонкам даже в голову не приходило подмазать рожицы... У опустевшей стойки бюро информации и переводов фельдшер Луиза, известная своей неукротимой общественной деятельностью, в платочке, под которым явственно угадывались бигуди, прикрепляла кнопками большое объявление: "ВНИМАНИЮ ЭКИПАЖА! СЕГОДНЯ В 19.00 В МУЗСАЛОНЕ СОСТОИТСЯ БАЛ ЭКИПАЖА, ПОСВЯЩЕННЫЙ КОНЦУ РЕЙСА. ВСЕ СВОБОДНЫЕ ОТ ВАХТ – НА БАЛ!!!" Вечером, без десяти семь, в каюте главного доктора судна Тимура Петровича Ивлева раздался стук. Тимур Петрович в обычном, цивильном, костюме стоял перед зеркалом и завязывал галстук. – Открыто! – крикнул Тимур. Дверь распахнулась. В каюту вошла Таня с песиком на руках. В строгом сером английском костюме Таня была ослепительно красива. От внезапно нахлынувшей нежности Тимур даже зажмурился и замотал головой, чтобы убедиться в реальности мгновения... – А ты почему не в форме? – удивленно спросила его Таня. – А ты? На заключительных посиделках прошлого рейса ты, как и положено, была в бальном платье... – Это я раньше думала, что все наши рейсы до чертиков одинаковы. А вот теперь вдруг поняла, что они могут быть очень даже разными. – Таня протянула песика Тимуру и спросила: – Можно его у тебя оставить? – Конечно. – Тимур усадил собачку на свою кровать, взял Таню за руку и сказал: – Пошли. Все уже наверняка собрались в музыкальном салоне, и Таня с Тимуром Ивлевым одиноко шли по огромному опустевшему судну, так никого и не встретив на своем пути... Казалось, что они совсем одни на этом большом корабле, и в их движении по нескончаемым переходам, коридорам и внутренним трапам было что-то торжественное и печальное... ... За столиками в музыкальном салоне сидели не менее двухсот пятидесяти человек. А на маленькой эстраде, на которой когда-то короновали старушку фрау Голлербах, сейчас стоял капитан Николай Иванович Потапов. Не было перед ним никакого микрофона. Просто стоял Николай Иванович и говорил в зал негромким, усталым «домашним» голосом, так, будто сидел сейчас у себя на кухне в Ленинграде в майке, спортивных штанах и тапочках: – Я очень люблю гостей в своем доме... Но признаться, еще больше я люблю то время, когда гости разъезжаются по домам, а я могу наконец остаться только со своими, близкими мне людьми, с которыми меня связывает повседневная и не всегда легкая жизнь... Я благодарен своим близким за то, что они рядом со мной в самые тяжелые для меня минуты... Ну и за то, что они терпят меня и воспринимают таким, каков я есть на самом деле. Я стараюсь платить им той же монетой – любовью и верностью. Спасибо вам, дорогие мои... Большое спасибо!.. И давайте танцевать, ребята!.. Все растроганно зааплодировали и встали из-за своих столиков с кофейниками, пирожными, кока-колой и даже мороженым!.. Без малейших (видимых) признаков какого бы то ни было алкоголя... Грянула музыка, и вот тут-то выяснилось, что бал экипажа – это бал морских принцев и принцесс!.. Какая косметика! Какие прически! Какие туалеты!.. Длинные вечерние платья, прибереженные специально для этого бала, с удивительной географией покупок – от Лас-Пальмаса до островов Новой Зеландии... А какие декольте!.. Как блистательно отутюжена офицерская форма! Какие галстуки, курточки, пиджаки и брючки у рядового состава!.. Как замечательно движутся и поют эти эстрадные звезды в серебряных комбинезонах – ресторанная официантка, четвертый помощник и бортпроводница бизнес-класса!.. И как играет оркестр! Тот же самый оркестр, который тогда, в том трагическом заливе, вел за собой по верхним палубам ничего не подозревавших пассажиров!.. А разве можно узнать в этих двух прелестных барышнях, молитвенно уставившихся на потрясающего старшего пассажирского помощника Костю Беглова, тех двух уборщиц пассажирских кают, которых он так резко и обидно отчитал во время обхода судна?! И как хорошо выглядит не очень молодая старшая хирургическая сестра Ирина Евгеньевна, танцующая сейчас со своим мужем – очень осторожным и хорошим терапевтом Эдуардом Юрьевичем... Как симпатично и нежно, гордо поблескивая модными очочками, танцует Луиза с электриком Валериком. Руки Валерика еще забинтованы и лежат на роскошных обнаженных Луизкиных плечах... Прекрасно танцует боцман Алик Грачевский с переводчицей Лялькой Ахназаровой. У Ляльки сегодня еще и премьера ее роскошного вязаного платья, которое она сотворила своими собственными руками за этот рейс... И где-то, в самой середине музыкального салона, в общей толчее, медленно, почти на одном месте танцуют Тимур Петрович Ивлев и Таня Закревская... У Тани очень серьезное лицо и смеющиеся глаза. Продолжая давно начавшуюся болтовню, она спрашивает Тимура Петровича: – А тебя устроит половина однокомнатной квартиры – жилая площадь семнадцать и две десятых метра, кухня – пять и шесть десятых, потолки – два с половиной... Местами – два сорок пять... Этаж девятый – последний, дом блочный – на живописной окраине большого города? – Устроит, – отвечает ей Тимур Петрович. – Ближайшая станция метро совсем рядом – всего семь трамвайных остановок. Проход к дому и выход из него – только в резиновых сапогах. Дежурные сапоги – в прихожей у двери слева. Устроит? – Вполне, – серьезно говорит Тимур. – На хозяйке квартиры жениться совершенно не обязательно, – говорит Таня. – Достаточно ее просто не бросать в ближайшее время... Устроит? – Момент! – говорит доктор Ивлев. – А если этот твой полуквартирант все-таки захочет жениться на хозяйке этой квартиры? – Почему – «полуквартирант»? – удивилась Таня. – Ну, «полуквартира» – «полуквартирант»... А если он захочет жениться? Тогда что? – Он совершеннолетний? – серьезно спросила Таня. – Да. – Пусть женится, – решила Таня. – Не будем ему мешать. – А если он не сможет, предположим, плавать? Мало ли что... – А он моряк? – Нет. Доктор. – Люди хворают и на берегу. – Но тогда и она не сможет плавать, – решительно заявил Ивлев. – А она кто? – спросила Таня. – Капитан дальнего плавания? – Нет. Переводчица. – Хорошая? – Очень! – Тогда все в порядке. Найдет работу. – Ты считаешь, что это все не так сложно? – удивился Ивлев. Вот тут, на этих словах, и Таня, и Тимур остановились в самой гуще танцующих. И Таня рассудительно сказала Тимуру: – Если полуквартиранту понравятся полуквартира и ее хозяйка, подойдет этаж, район и резиновые сапоги – тогда вообще на все наплевать! – Задаток нужен? – деловито спросил доктор Ивлев. – Просто необходим! – ответила Таня. – Девушка бедная, одинокая... Вот когда главный доктор лайнера Тимур Петрович Ивлев взял и на глазах у всех очень нежно поцеловал заведующую бюро информации и переводов – Татьяну Михайловну Закревскую. И все сделали вид, что ничего особенного и не произошло. Здесь такой вид умели делать все. ... За одним из столиков сидели толстый главный механик Боря Сладков и тощий старший помощник капитана Петр Васильевич Конюхов. Оба были в идеальной морской и физической форме. Сладкое наклонился к Конюхову и тихо спросил: – Объясни, Петруша... Вот почему каждый раз на капитанском коктейле с иностранцами нам вместо коньяка в рюмки наливают холодный чай, а на традиционной вечерухе экипажа, когда все вокруг действительно свои, приходится делать как раз наоборот?! – Тсс... – Старпом оглянулся и подставил кофейные чашки. – Наливай! Главный механик нетвердой рукой взял кофейник и налил в чашки подозрительно прозрачный кофе, очень пахнущий хорошим коньяком... ... Самолет «Люфтганзы» из Гамбурга уже приземлился в Москве, в аэропорту «Шереметьево», где сразу же за пограничным и таможенным контролем, там, где начинается истинная территория Российской Федерации, гамбургских пассажиров уже встречали владельцы и руководители пассажирской судоходной компании «Посейдон» – Юрий Краско и Лев Берман. Вместе со своими английскими коллегами, снова прилетевшими из Лондона на двадцать минут раньше рейса из Гамбурга – с Джеком Бредшоу и Бобом Стаффордом. – Хотите пари, что Вальтершпиль и на этот раз привезет с собой совсем нового секретаря? – быстро предложил Боб Стаффорд. – Нет, не может быть, – сказал Берман. – Он был так нежен с фрау Хайди Клингель... – Предлагаю пари! Десять фунтов! Пять против одного, – повторил Боб. – Он даже ходил с ней в Большой театр на «Лебединое озеро», – усомнился Джек Бредшоу. – И мисс Хайди была так очаровательна... – А он столь пылок! – продолжил Краско. – Нет, Боб, вы просто завидуете ему. А зависть – один из самых страшных пороков... – Какого черта вы тогда не хотите принять условия моего пари?! Чистый заработок! Без налогов... – удивился Боб. – Грабить партнера по бизнесу... Свинство! – решил Краско. – По-русски это называется – «опустить», – сказал Берман. – У нас несколько иные принципы. Если вы это, конечно, успели заметить... Боб Бредшоу окинул презрительным взглядом Юрия Краско и Льва Бермана и заявил: – Вы, русские, сентиментальны и доверчивы. А мой непосредственный партнер – мистер Джек Бредшоу, при всех его деловых и, насколько мне известно, чисто мужских качествах, в душе остается запуганным и набожным пуританином. Я же – человек, позволяющий себе мыслить значительно шире и объемней. Как, впрочем, и наш германский коллега – фон Вальтершпиль. Итак: в последний раз предлагаю пари... О черт!.. И тут все четверо увидели, как Клаус фон Вальтершпиль уверенно миновал «зеленый коридор» таможенного контроля и, скупо улыбаясь, налегке вышел прямо к своим четверым партнерам... ...бережно держа под руку молодую красивую женщину, ничем не напоминающую прошлогоднюю фрау Хайди Клингель!.. Пока он шел к ним навстречу, Берман успел пробормотать: – Прямо какой-то граф Синяя борода... А тихий Джек Бредшоу сказал на ухо Юрию Краско: – Новый контракт – новый секретарь... – Он помахал рукой фон Вальтершпилю. – Нужно и мне кое-что пересмотреть с моими поездками в Москву... Уж очень мне надоел Боб! Там – вместе, здесь – вместе... Хватит! За Клаусом фон Вальтершпилем с его новой дамой следовал аэропортовский носильщик с телегой, загруженной их чемоданами и сумками. Как только носильщик пересек линию «зеленого коридора», к нему тут же подошли два добрых молодца, килограммов по сто двадцать, сунули десять долларов в его заскорузлую рабоче жульническую руку и перехватили телегу с багажом фон Вальтершпиля и его новой подруги. В ответ на удивленный взгляд Джека Бредшоу Юрий Краско негромко сказал: – Все в порядке, Джек. Это наши люди, – и приветственно протянул руки к фон Вальтершпилю: – Клаус! Мы так рады вас видеть!.. – И я рад вас всех видеть, господа. Позвольте представить вам моего нового юрисконсульта – фрау Лотту Ульрих, – с хвастливыми нотками в голосе проговорил Клаус фон Вальтершпиль. – А это, Лотта, мои старые друзья и деловые партнеры... Мистер Юрий Краско... Мистер Лео Берман... Мои английские партнеры – мистер Джек Бредшоу и мистер Боб Стаффорд. Все они прекрасные, милые, добрые саблезубые тигры нашего общего бизнеса. Особенно нужно остерегаться мистера Боба Стаффорда! Он... Но Боб не дал продолжить фон Вальтершпилю. Он просто бесцеремонно перебил его и предъявил фрау Лотте Ульрих одну из своих самых обаятельных улыбок: – Прошу прощения, фрау Ульрих впервые в Москве? – Да, впервые, – на безукоризненном английском ответила фрау Ульрих. Тут Боб Стаффорд от неожиданной удачи счастливо всплеснул руками, будто он выиграл не только пари, но в придачу и марктвеновский банковский билет в один миллион фунт стерлингов, и радостно сказал: – Фрау Ульрих! Тогда вы обязательно должны будете посмотреть знаменитый русский балет «Лебединое озеро»! Ваш патрон обожает этот спектакль!.. Каждый раз, когда он прилетает в Москву, он сразу же бросает нас и первым делом бежит в Большой театр на «Лебединое озеро»!.. – Я буду ему очень признательна. – И фрау Лотта Ульрих с нежностью посмотрела на разъяренного фон Вальтершпиля. Краско и Берман сделали вид, что их это не касается, а Джек Бредшоу стал внимательно разглядывать низкий потолок аэропортовского зала, который по вольтерьянски-бунтарской мысли архитекторов был сделан из коротких грязных медных труб, обращенных своими отверстиями вниз – к полу. Что при отвратительном освещении создавало достаточно мрачную картинку прибытия и отлета... Клаус фон Вальтершпиль с ненавистью посмотрел на Боба Стаффорда, несколько натянуто улыбнулся фрау Ульрих и сказал, как в театральной пьесе, «в сторону»: – Боже, какой мерзавец!.. А В ЭТО ВРЕМЯ... О эта спасительная фраза, избавляющая литератора от необходимости придумать что-либо свеженькое для гладкого и логичного перехода от одного события к другому! О эта палочка-выручалочка для усталого сочинителя! А если подойти к продукту с менее строгими мерками? Не склонный к суициду автор не станет покушаться на собственную жизнь только лишь оттого, что кто-нибудь потом скажет, что он творит не Высокую Литературу, а лудит Примитивную Беллетристику, идя на поводу у невзыскательных читателей, то вполне возможен и вариант – «А в это время»... Так вот! Именно в это же самое время в стране, где нет зимы и почтения к полицейским правилам уличного движения, где на регулировщика в коротких форменных шортах, истерически размахивающего лапками в белых нарукавниках, стоя на деревянном постаменте в середине солнечной площади, никто из водителей не обращает никакого внимания... ...в роскошном, но чуточку восточно-безвкусном (с нашей европейской точки зрения) кабинете главы судовладельческой компании закончилось короткое, но очень выразительное совещание. Огромный вентилятор под потолком рассеивал прохладу, источаемую прекрасными кондиционерами, помогая маленькому толстенькому мистеру Фришу в борьбе с потливостью, так свойственной людям его сложения... За своим инкрустированным, почти перламутровым, столом глава фирмы тщательно раскуривал большую дорогую сигару. Между Фришем и столом главы компании сидел Чарли. Не глубоко в кресле, а на самом его краешке, что выдавало в нем крайнюю неуверенность в дальнейшем своем существовании на земле вообще под каким бы то ни было именем. Наконец хозяин кабинета раскурил сигару, выпустил первый клуб дыма и только после этого поднял свои красивые глаза на Чарли. И сказал: – ТАК ВОТ, ЧАРЛИ, ЕСЛИ У ВАС НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧИТСЯ И НА ЭТОТ РАЗ... ... Сергей Александрович поставил точку и подумал о том, что в прошлые времена, эдак лет двадцать тому назад, такой неоптимистический финал обрекал рукопись или на обязательные переделки, или на полное забвение. Как показалось Мартову, в последние пару лет в российской печатной продукции наметилась некая ностальгически-тенденциозная тоска по некоторой силовой редактуре, всяким там бывшим «литам» и, даже страшно сказать, по чисто Демократической Цензуре... Не по той ужасной и проклинаемой сегодня всеми чудовищной советской цензуре, с которой, как теперь оказывается, боролись буквально все! Даже те, кто уже в то время (видимо, за борьбу с этой цензурой не на жизнь, а насмерть...) был от горла до лобка обвешан орденами, званиями и государственными премиями! Так иронично, смело и современно размышлял Мартов, представляя себе, что он ответит, если его захотят заставить перепридумать финал этой повести. Но как Сергей Александрович ни пыжился, так и не сочинил достойного ответа-отпора. За последние полтора десятка лет жизни за границами своей родины он вообще очень ослаб характером и почти утратил дух гражданского сопротивления. Вполне вероятно, потому, что этот дух ему тут ни хрена не был нужен. А то, что в нем еще осталось, ему вполне хватит для того, чтобы вернуться домой в этот Петроград-Ленинград-Санкт-Петербург, мать его... Если же кто-нибудь спросит его – почему он это сделал, вряд ли он станет всем объяснять, что, пока на несчастной и безалаберной территории его рождения все еще существуют такие маленькие внутренние «Государства порядка» вроде этого круизного лайнера «Федор Достоевский», в этой стране еще не все так уж безнадежно. Мюнхен 2004 – 2005