--------------------------------------------- Песков Василий Михайлович Ржаная песня Василий Михайлович ПЕСКОВ РЖАНАЯ ПЕСНЯ Учитель хотел, чтоб мы любили деревню. - Поэты вырастают в деревне. - Для доказательства он вспоминал имена, и правда выходило: поэты вырастали в деревне. Учитель любил дисциплину, рассчитывал на уроке все до минуты. Но когда на сухие репейники под окна опускались щеглы, он тихонько открывал раму и сыпал на подоконник семечки. Летом мы пололи свеклу, возили сено, ходили собирать землянику, молотили подсолнухи. В первый день десятого класса учитель сказал: - Вот что, друзья, опишите мне поле. Я хотел, чтобы вы учились не только по книжкам. Я хочу знать, как вы любите землю... Через пять дней учитель принес тетрадки. - Галине Гребенкиной - "пять". Молодец! Аккуратно и чисто, без единой ошибки... - Зубков - "четыре"... Чья-то тетрадка лежала отдельно. - Петрову - "три". Опять ошибки. Но это сочинение я прочту вслух. Петров сидел красный и счастливый. Учитель закрыл тетрадку, сказал: - Хорошо. Только как же ты перепелку забыл? Это же лучшая песня на поле. Все улыбнулись, потому что знали слабость учителя. В его холостяцкой избенке в клетке из тонкого хвороста жила перепелка... Мы подружились с учителем. Уже после школы, приезжая в отпуск, я в первый же день стучался в избенку. Учитель приносил из погребка холодные огурцы, варил на плите картошку и чай. Когда все новости были рассказаны, мы чуть слышно свистели, и в клетке из хвороста начиналась песня: "Спать пора! Спать пора!.." Чистые, резкие звуки бились о стены, где висели пучки засохших цветов, репродукция левитановской "Осени", пожелтевшая фотография молодой женщины. Учитель листал тетрадки, а когда разгибался, чтоб отдохнули глаза, рассказывал: - Возле Одессы есть место: женщины утром по целой корзине набирают разбившихся перепелок. Перепелки ночью летят на юг и в этом месте, как в коридоре, сбиваются в стаи и бьются о провода... Если я приезжал летом, мы уходили в лес или садились около ржи послушать вечерние голоса. Над полем неслышно летал козодой, шмели обивали с колосьев пыльцу. На топком месте монотонно кричал одинокий дергач, а рядом во ржи били перепела. В нашей области у пастухов живет хорошая сказка. Дергач пришел к перепелке посвататься. "Нет, дружок, - ответила перепелка, - ты беден, у тебя и телушки нету..." - "Будет телушка", - ответил дергач и ушел на болото искать... И, должно быть, нашел. "Тпрусь! Тпрусь!.." - кричит дергач. А перепелка волнуется. У перепелки самой ни кола, ни двора. "Вот - идет! Вот - ведет! Хлева - нет! Негде - деть.." "Тпрусь! Тпрусь!" - гонит телушку дергач... Сказку мы вспоминали каждое лето. - Как придумано, а? А ты говоришь, пастухи!.. Вот что, в другой раз приедешь - пойдем ловить перепелок. Это был последний разговор с деревенским учителем. Осенью я получил телеграмму: "Василь Николаевич умер..." Я был в отъезде и опоздал попрощаться. Школьники показали холмик свежей земли на опушке. Дальняя родственница Василь Николаевича провела в хорошо знакомую комнату... Пучки засохших цветов, репродукция "Осени", пожелтевшая фотография. - А это он велел вам показать... В свертке были стихи. Я просидел у лампы всю ночь. Стихи были слабыми. Учитель знал это, и потому стихи много лет были стянуты старым шпагатом... А как же быть с перепелкой? Не подумав, я решил ее выпустить. Птица взвилась над скошенным полем и вдруг камнем упала на стежку. Я подержал в руке теплый комочек. Сердце не билось. Слишком долго пробыла в клетке... И еще один раз пришлось выпускать перепелок. Летом прошлого года с льговским охотником Алешей Онищуком мы заблудились и вышли к лесному кордону. Лесник Чернухин Михаил Ефремович угостил нас грибами и проводил к сеновалу. Моросил дождик. Над самым лицом в полутьме у соломы лепилось гнездо. Пять прожорливых ртов просили еды. Ласточка долго кружилась, не решаясь садиться. Мы собрались было уйти, но ласточка осмелела и проносилась, почти царапая крыльями по лицу. Алеша рассказывал: - Зверя и всякую птицу обмануть можно. Человек - самый хитрый в лесу. Оттого всякая тварь пуще огня человека боится. Покричи раненым зайцем - на этот крик лиса прибежит. Посвисти в берестяной манок, будто мышка, - опять примчится, даром что хитрая. Волк идет на подвывку. Ножом об ножик поскреби у болота - коростель прибежит... Вечером дождь перестал. Сквозь дыру в соломенной крыше мы насчитали двадцать одну звезду. Где-то рядом на овсяном поле ударили перепела, дружно, голосов в пять. - Во! Хотите, половим?.. Утром в деревне Якушино разыскали глухого деда. После расспросов и колебаний он полез на чердак, достал тонкую сетку. Подобревший дед сказал: "байка" его - настоящая. Такая сейчас, может, на всю Курскую область одна. - Сготовлена "байка" из бычьего хвоста, на конце - гусиная косточка... - Старик подергал за нитку. "Байка" отозвалась: тюр-тюр!.. Лежим с Алешей в бурьяне возле овсяного поля. В двух шагах над землей растянута сетка. После дождей от овса поднимается пар. Голубым дымом проплывает пар между кустами. Вечернее солнце кажется сизым и негорячим. На сухом дереве сидит настороженно кобчик. Со всех сторон несется перепелиный бой. Голосов семь или восемь. Чеканные звуки, долетев до опушки, возвращаются в поле. Кажется, весь овес кричит страстными звонкими голосами: "Пить - порвать! Пить - порвать!.." Алеша трогает "байку": "Тюр-тюр! Тюр-тюр!.." Влюбленный певец должен услышать только конец нашего зова... Услышал... И не один - трое спешат. Нам не видно, как бегут они по овсу. Но все ближе звучное и чеканное: "Пить-порвать! Пить-порвать!.." Один не выдерживает и уже не бежит, а взлетает. Побежит и взлетает. Он уже не кричит, как обычно, он захлебывается: "Хавав! Хавав!" Вот мы уже видим, как колышутся стебли овса. Еще две сажени, перепел под сеткой, он бежит прямо к Алеше. Летит кверху фуражка. Испуганная птица шумно взлетает, но тонкая сетка держит ее... Потом опять все сначала. Перепела, завороженные луной, туманом и тусклым блеском овса, сходят с ума. "Пить-порвать!.." "Тюр-тюр!" - отзывается "перепелка". Луна поднялась над кустами, над копнами сена и дубовыми пнями. - Хватит, а? - шепчет Алеша и поднимает корзину с матерчатым верхом девять штук... Идем по мокрой траве. Алеша сбивает головки цветов хворостиной и насвистывает "Марш космонавтов"... И все же в этот вечер мы не попробовали жареной дичи. На краю поля услышали песню. Остановились как ошалелые. Алеша осторожно поставил корзину на траву и так глядел, будто корзина должна побежать. Какой-то из девяти пленников услышал, наверное, в овсах призывную песню и отозвался. "Пить-порвать! Пить-порвать!" - пела корзина. Мы молча жевали травинки и улыбались. Потом нагнулись, развязали тесемки. Фр-р-р!.. Девять птиц одна за другой рванулись к луне и плавно опустились в овсы. И сразу к вечернему бою прибавились голоса. Алеша опять насвистывал марш и сбивал хворостиной цветы. - Ну-ка, покажи корзину, - сказал лесник. - Пусто?.. Я и думал: нужна сноровка... В полночь мы полезли на сеновал. Алеша захрапел сразу. Я долго ворочался, вспоминал. Дом. Старики. Школа. В прорехе соломенной крыши насчитал сорок четыре звезды...