---------------------------------------------


 Василий Шукшин
 СОЛНЦЕ, СТАРИК И ДЕВУШКА

 Дни горели белым огнем. Земля была горячая, деревья тоже были горячие.
 Сухая трава шуршала под ногами. Только вечерами наступала прохлада. И тогда на берег стремительной реки Катуни выходил древний старик, садился всегда на одно место — у коряги — и смотрел на солнце. Солнце садилось за горы. Вечером оно было огромное, красное. Старик сидел неподвижно. Руки лежали на коленях — коричневые, сухие, в ужасных морщинах. Лицо тоже морщинистое, глаза влажные, тусклые. Шея тонкая, голова маленькая, седая. Под синей ситцевой рубахой торчат острые лопатки.
 Однажды старик, когда он сидел так, услышал сзади себя голос:
 — Здравствуйте, дедушка!
 Старик кивнул головой.
 С ним рядом села девушка с плоским чемоданчиком в руках.
 — Отдыхаете?
 Старик опять кивнул головой. Сказал:
 — Отдыхаю.
 На девушку не посмотрел.
 — Можно, я вас буду писать? — спросила девушка.
 — Как это? — не понял старик.
 — Рисовать вас.
 Старик некоторое время молчал, смотрел на солнце, моргал красноватыми веками без ресниц.
 — Я ж некрасивый теперь, — сказал он.
 — Почему? — Девушка несколько растерялась. — Нет, вы красивый, дедушка.
 — Вдобавок хворый.
 Девушка долго смотрела на старика. Потом погладила мягкой ладошкой его сухую, коричневую руку и сказала:
 — Вы очень красивый, дедушка. Правда.
 Старик слабо усмехнулся:
 — Рисуй, раз такое дело.
 Девушка раскрыла свой чемодан.
 Старик покашлял в ладонь:
 — Городская, наверно? — спросил он.
 — Городская.
 — Платют, видно, за это?
 — Когда как, вообще-то, Хорошо сделаю, заплатят.
 — Надо стараться.
 — Я стараюсь.
 Замолчали.
 Старик все смотрел на солнце.
 Девушка рисовала, всматриваясь в лицо старика сбоку.
 — Вы здешний, дедушка?
 — Здешный.
 — И родились здесь?
 — Здесь, здесь.
 — Вам сколько сейчас?
 — Годков-то? Восемьдесят.
 — Ого!
 — Много, — согласился старик и опять слабо усмехнулся. — А тебе?
 — Двадцать пять.
 Опять помолчали.
 — Солнце-то какое! — негромко воскликнул старик.
 — Какое? — не поняла девушка.
 — Большое.
 — А-а… Да. Вообще красиво здесь.
 — А вода вона, вишь, какая… У того берега-то…
 — Да, да.
 — Ровно крови подбавили.
 — Да. — Девушка посмотрела на тот берег. — Да.
 Солнце коснулось вершин Алтая и стало медленно погружаться в далекий синий мир. И чем глубже оно уходило, тем отчетливее рисовались горы. Они как будто придвинулись. А в долине — между рекой и горами — тихо угасал красноватый сумрак. И надвигалась от гор задумчивая мягкая тень. Потом солнце совсем скрылось за острым хребтом Бубурхана, и тотчас оттуда вылетел в зеленоватое небо стремительный веер ярко-рыжих лучей. Он держался недолго — тоже тихо угас. А в небе в той стороне пошла полыхать заря.
 — Ушло солнышко, — вздохнул старик.
 Девушка сложила листы в ящик.
 Некоторое время сидели просто так — слушали, как лопочут у берега маленькие торопливые волны.
 В долине большими клочьями пополз туман.
 В лесочке, неподалеку, робко вскрикнула какая-то ночная птица. Ей громко откликнулись с берега, с той стороны.
 — Хорошо, — сказал негромко старик.
 А девушка думала о том, как она вернется скоро в далекий милый город, привезет много рисунков. Будет портрет и этого старика. А ее друг, талантливый, настоящий художник, непременно будет сердиться: «Опять морщины!.. А для чего? Всем известно, что в Сибири суровый климат и люди там много работают. А что дальше? Что?..»
 Девушка знала, что она не бог весть как даровита. Но ведь думает она о том, какую трудную жизнь прожил этот старик. Вон у него какие руки… Опять морщины! «Надо работать, работать, работать…»
 — Вы завтра придете сюда, дедушка? — спросила она старика.
 — Приду, — откликнулся тот.
 Девушка поднялась и пошла в деревню.
 Старик посидел еще немного и тоже пошел.
 Он пришел домой, сел в своем уголочке, возле печки, и тихо сидел — ждал, когда придет с работы сын и сядут ужинать.
 Сын приходил всегда усталый, всем недовольный. Невестка тоже всегда чем-то была недовольна. Внуки выросли и уехали в город. Без них в доме было тоскливо. Садились ужинать.
 Старику крошили в молоко хлеб, он хлебал, сидя с краешку стола. Осторожно звякал ложкой о тарелку — старался не шуметь. Молчали.
 Потом укладывались спать.
 Старик лез на печку, а сын с невесткой уходили в горницу. Молчали. А о чем говорить? Все слова давно сказаны.
 На другой вечер старик и девушка опять сидели на берегу, у коряги. Девушка торопливо рисовала, а старик смотрел на солнце и рассказывал:
 — Жили мы всегда справно, грех жаловаться. Я плотничал, работы всегда хватало. И сыны у меня все плотники. Побило их на войне много — четырех. Два осталось. Ну вот с одним-то я теперь и живу, со Степаном. А Ванька в городе живет, в Бийске. Прорабом на новостройке. Пишет; ничего, справно живут. Приезжали сюда, гостили. Внуков у меня много, любют меня. По городам все теперь…
 Девушка рисовала руки старика, торопилась, нервничала, часто стирала.
 — Трудно было жить? — невпопад спрашивала она.
 — Чего ж трудно? — удивлялся старик. — Я ж тебе рассказываю: хорошо жили.
 — Сыновей жалко?
 — А как же? — опять удивлялся старик. — Четырех таких положить — шутка нешто?
 Девушка не понимала: то ли ей жаль старика, то ли она больше удивлена его странным спокойствием и умиротворенностью.
 А солнце опять садилось за горы. Опять тихо горела заря.
 — Ненастье завтра будет, — сказал старик.
 Девушка посмотрела на ясное небо:
 — Почему?
 — Ломает меня всего.
 — А небо совсем чистое.
 Старик промолчал.
 — Вы придете завтра, дедушка?
 — Не знаю, — не сразу откликнулся старик. — Ломает чего-то всего.
 — Дедушка, как у вас называется вот такой камень? — Девушка вынула из кармана жакета белый, с золотистым отливом камешек.
 — Какой? — спросил старик, продолжая смотреть на горы.
 Девушка протянула ему камень. Старик, не поворачиваясь, подставил ладонь.
 — Такой? — спросил он, мельком глянув на камешек, и повертел его в сухих, скрюченных пальцах. — Кремешок это. Это в войну, когда серянок не было, огонь из него добывали.
 Девушку поразила странная догадка: ей показалось, что старик слепой. Она не нашлась сразу, о чем говорить, молчала, смотрела сбоку на старика. А он смотрел туда, где село солнце. Спокойно, задумчиво смотрел.
 — На… камешек-то, — сказал он и протянул девушке камень. — Они еще не такие бывают. Бывают: весь белый, аж просвечивает, а снутри какие-то пятнушки. А бывают: яичко и яичко — не отличишь. Бывают: на сорочье яичко похож — с крапинками по бокам, а бывают, как у скворцов, — синенькие, тоже с рябинкой с такой.
 Девушка все смотрела на старика. Не решалась спросить: правда ли, что он слепой.
 — Вы где живете, дедушка?
 — А тут не шибко далеко. Это Ивана Колокольникова дом, — старик показал дом на берегу, — дальше — Бедаревы, потом — Волокитины, потом — Зиновьевы, а там уж, в переулочке, — наш. Заходи, если чего надо. Внуки-то были, дак у нас шибко весело было.
 — Спасибо.
 — Я пошел. Ломает меня.
 Старик поднялся и пошел тропинкой в гору.
 Девушка смотрела вслед ему до тех пор, пока он не свернул в переулок. Ни разу старик не споткнулся, ни разу не замешкался. Шел медленно и смотрел под ноги. «Нет, не слепой, — поняла девушка. — Просто слабое зрение».
 На другой день старик не пришел на берег. Девушка сидела одна, думала о старике, Что-то было в его жизни, такой простой, такой обычной, что-то непростое, что-то большое, значительное. «Солнце — оно тоже просто встает и просто заходит, — думала девушка. — А разве это просто!» И она пристально посмотрела на свои рисунки. Ей было грустно.
 Не пришел старик и на третий день и на четвертый.
 Девушка пошла искать его дом.
 Нашла.
 В ограде большого пятистенного дома под железной крышей, в углу, под навесом, рослый мужик лет пятидесяти обстругивал на верстаке сосновую доску.
 — Здравствуйте, — сказала девушка.
 Мужик выпрямился, посмотрел на девушку, провел большим пальцем по вспотевшему лбу, кивнул:
 — Здорово.
 — Скажите, пожалуйста, здесь живет дедушка…
 Мужик внимательно и как-то странно посмотрел на девушку. Та замолчала.
 — Жил, — сказал мужик. — Вот домовину ему делаю.
 Девушка приоткрыла рот:
 — Он умер, да?
 — Помер. — Мужик опять склонился к доске, шаркнул пару раз рубанком, потом посмотрел на девушку. — А тебе чего надо было?
 — Так… я рисовала его.
 — А-а. — Мужик резко зашаркал рубанком.
 — Скажите, он слепой был? — спросила девушка после долгого молчания.
 — Слепой.
 — И давно?
 — Лет десять уж. А что?
 — Так…
 Девушка пошла из ограды.
 На улице прислонилась к плетню и заплакала. Ей было жалко дедушку. И жалко было, что она никак не сумела рассказать о нем. Но она чувствовала сейчас какой-то более глубокий смысл и тайну человеческой жизни и подвига и, сама об этом не догадываясь, становилась намного взрослей.