---------------------------------------------


 Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир
 Властители Земли



 Глава первая


 Уинстон Хоаг за свою жизнь боялся очень многих вещей, но никогда не опасался того, что на самом деле его убило.
 Он опасался внезапных порывов ветра, пробегавших в теплые дни по верхушкам деревьев, а потому заставлял свой крошечный одномоторный самолетик так резко и отвесно нырять вниз, что потом с трудом вновь овладевал управлением буквально в нескольких футах над хлопковым полем.
 Его страшили химикалии, которые он сам же применял на полях: он боялся, что пестициды, защищавшие урожай, при постоянном контакте каким-то образом проникнут в его собственную кровеносную систему и убьют его.
 Он боялся потерять контракты на опыление полей и с ужасом думал, что тогда его семье пришлось бы жить на пособие. Он решил скорее покончить с собой, чем позволить такому случиться, хотя и не был уверен, что у него достанет мужества убить себя.
 Боялся он и того, что его самолет в один прекрасный день попросту развалится на части, потому что Уинстону Хоагу всегда приходилось соразмерять стоимость новых деталей и оплату за обучение детей в приличной школе, затраты на хорошую еду, которую жена подавала на стол, материальную возможность поддержать своих старых родителей.
 Он опасался солнечных закатов, когда неверное освещение играло злые шутки с его восприятием высоты, и боялся восходов, когда лучи солнца могли неожиданно ослепить пилота в открытой кабине.
 Но он вовсе не ощутил страха, когда некая молодая пара предложила ему две сотни долларов за то, что он установит у себя в ногах видеокамеру, которая будет нацелена вверх и запечатлеет лицо пилота во время опыления посевов.
 Он только пожелал убедиться, что камера не будет мешать ему дотянуться до педалей ножного управления.
 — Мы бы хотели, чтобы вы непременно включили камеру перед тем, как начнете распыление химикалий, — сказала молодая женщина. — Это очень важно. Нам нужно, чтобы камера начала работать по меньшей мере на минуту раньше, чем распылители.
 — На две минуты, — поправил сопровождавший ее молодой человек.
 — Разумеется, — отвечал Уинстон Хоаг. — Только зачем вам все это?
 — Потому, что мы так хотим, — ответила женщина.
 Она была пепельной блондинкой и растягивала гласные, как обычно говорят состоятельные дамочки. В сочетании с небрежным, уверенным, видом и линялыми джинсами это создавало впечатление богатства. Уинстон Хоаг понимал, что он сам в таких поношенных джинсах выглядел бы просто нищим. Собственно говоря, первое, что он сделал, когда записался в ВВС, это выбросил свои старые линялые джинсы. А когда его уволили, он почти сразу же купил новенькие, с иголочки джинсы, жесткие, темно-синие, хрустящие от новизны и страшно неудобные.
 Уинстон Хоаг, как и большинство людей, которые в молодости были очень бедны, всегда боялся снова впасть в нищету. И две сотни долларов пришлись бы ему весьма кстати.
 — Если вы так хотите, так и будет, — ответил он, — только мне бы хотелось знать, зачем вся эта петрушка.
 — Затем, — отрезала женщина.
 — Мы хотим поймать, как изменяется выражение вашего лица, когда вы начинаете распыление, — пояснил молодой человек.
 — Да никак оно не меняется, сказал Хоаг.
 — Ошибаетесь, — возразила женщина. — Оно должно меняться.
 — Собственно говоря, мы пока и сами не знаем, — сказал мужчина. Он был одет в сандалии и шорты цвета хаки со множеством пряжек, а кроме того, имел при себе пачку стодолларовых купюр. — Вот и хотели бы выяснить.
 Надпись на его старой майке призывала спасать от вымирания лесных волков. Она гласила: «Вымерший — это навсегда».
 С таким подходом Уинстон Хоаг вполне мог согласиться. Ему не нравилось, когда гибли животные. Но менее всего ему хотелось бы, чтобы вымерло животное по имени Уинстон Хоаг.
 И он взял две сотни долларов.
 — Запомните, сказала женщина. — Мы хотим, чтобы камера у ваших ног была пущена за целых две минуты до того, как вы включите систему распыленна химикатов.
 — Идет, — кивнул Хоаг.
 — Как вы защищаете ваши бункеры с инсектицидами? — спросил молодой человек.
 — Чего?
 — Какую защиту вы используете в ваших бункерах с инсектицидами?
 — Да никакой, — пожал плечами Хоаг. — Это мне нужна защита.
 — А откуда вы знаете, что бункеры не раскроются преждевременно?
 — Можете быть спокойны, такого не бывает.
 — Позвольте, я осмотрю их, — сказала женщина.
 — Да чего там смотреть, самые обычные бункеры, — удивился Хоаг.
 — И все-таки мы бы хотели их осмотреть, — настаивал молодой человек.
 Хоаг впустил их в самолет и подробно объяснил, что бункеры вполне надежно защищены от преждевременного раскрытия.
 — Вы ж понимаете, — сказал Хоаг. — Эти инсектициды стоят денег, и с меня могут содрать по суду, если я распылю их над жильем.
 — Да, — кивнула женщина. — Мы знаем, что деньги для вас значат очень много.
 — Послушайте, мне очень бы пригодилась пара лишних монет, — ответил Хоаг. — Каждый зарабатывает на хлеб как умеет, но я не собираюсь браться за работенку, если ее приправляют оскорблениями.
 — Разумеется, мы вас понимаем, — поспешил успокоить его молодой человек. — Мы вовсе не хотели вас оскорбить. А не могли бы вы в случае надобности как-то укрепить эти бункеры?
 — Простите, сэр, не понял?
 Хоаг тоже постарался быть вежливым.
 — Смогли бы вы укрепить бункеры для инсектицидов, добавить крепежных скоб, что ли?
 — Только не за две сотни, — ответил Хоаг.
 — Три сотни, — тут же ответил молодой человек.
 Хоаг покачал головой. Ну, прежде всего, на новый металл уйдет, пожалуй, целая сотня, да еще увеличится вес самолета, а тогда нужно больше топлива. Хоаг уже готов был прямо на месте отказаться от всей затеи. Он многое мог сделать ради нескольких сотен долларов, но только не рисковать своим старым самолетом.
 Когда, наконец, втроем с молодой парой они точно выяснили, как требуется обезопасить бункеры с инсектицидами, оказалось, что при этом вес самолета увеличивается на две сотни фунтов, нарушается его баланс, а вся затея обойдется по меньшей мере в полторы тысячи долларов. Уинстон Хоаг был вверен, что теперь они откажутся.
 Но сотни по-прежнему продолжали выпархивать из толстой пачки в руках молодого человека. И за них даже не просили расписки.
 — Ну, знаете, — сказал Хоаг, — теперь уж даже если эта этажерка хлопнется, с бункерами ничего не станет. Да будь я проклят, если они — не самая безопасная штука после Форт-Нокса.
 — Вы уверены? — спросила женщина.
 — Хотел бы я, чтоб и у меня была такая же защита, — сказал Хоаг, и на лицах молодых людей одновременно вспыхнули улыбки.
 На следующий день они пришли проверить его работу. Они настаивали на том, чтобы закрепить камеру именно так, как им это было нужно, поэтому заставили Хоага показать им его пилотское место. Потом установили там камеру под определенным углом и пояснили, что теперь лицо его попадет точно в фокус.
 — А по-моему она смотрит мне прямо в грудь, — заметил Хоаг, когда рука молодой женщины скользнула у него между ног.
 Впрочем, прикосновения эти ему нравились, и он не жаловался.
 — Мы знаем, что делаем, — сказала она. — А теперь покажите, как вы беретесь за переключатель.
 Хоаг наклонился вперед и потянулся к сверкающему металлическому рычагу-переключателю, который выглядел так, будто его взяли со старого электромотора. Он был соединен со спуском видеокамеры.
 Когда Хоаг коснулся рычага, грудь его оказалась менее, чем в двух футах от объектива камеры.
 — Великолепно, — заметила женщина.
 В тот же день пополудни Хоаг поднялся в воздух, чтобы опылить небольшие посадки арахиса за Равнинами в штате Джорджия, он стал богаче на полторы тысячи долларов за счет двух молодых людей, которых считал остолопами.
 Собственно, он даже не собирался в тот день заниматься опылением. Хоаг не хотел рисковать и приближаться вплотную к арахисовым посадкам, а тем более кружить над самими деревьями на перегруженном самолете. Он намерен был только пройти высоко над полем, включить камеру и совершенно ровно лететь минут двадцать так, чтобы в камеру не попало ничего, кроме его лица и неба; эти два богатых идиота никогда в жизни не догадаются, что он даже не открывал бункеров. Потом он вернется обратно, отдаст им их камеру, снимет с самолета весь этот тяжеленный хлам, а на следующий день, как обычно, спокойненько распылит инсектициды над арахисом.
 Дурак очень быстро расстается со своими деньгами, — размышлял Хоаг, поднимаясь на высоту двух тысяч футов и выравнивая свой одномоторный самолетик. Потом он наклонился в своей кабинке, улыбнулся прямо в объектив камеры и крепко ухватился за рычаг переключателя. Он все еще улыбался, когда объектив камеры выстрелился вперед точно снаряд, и с такой силой вонзился ему в сердце, что размозжил грудинную кость и вбил ее внутрь грудной клетки.
 Коронер так и не смог узнать этого, поскольку, когда с красноватой глинистой почвы полей Джорджии собрали все, что осталось от Уинстона Хоага, оказалось, что осталось от него не так уж много.
 Крылья самолетика были сломаны, фюзеляж превратился в кучу мусора, а сам Уинстон Хоаг представлял собой окровавленные кости, едва скрепленные обрывками плоти. Единственное, что осталось неповрежденным после аварии, были заново укрепленные бункеры для инсектицидов. Два цилиндра из светлого металла напоминали невзорвавшиеся бомбы.
 Свидетель катастрофы рассказывал, что Хоаг летел на высоте двух тысяч метров, очень ровно и уверенно, но вдруг самолет его начал бешено вращаться и врезался в землю с максимальной скоростью, чуть не задев владельца арахисовых посадок, который внимательно наблюдал за кроликом, видимо собиравшимся напасть на его урожай.
 И только когда на местном телевидении раздался анонимный телефонный звонок, коронер узнал, что произошло убийство, а не просто несчастный случай.
 — Если вы поищете объектив камеры, — сообщил звонивший, — то обнаружите, что он вбит в грудь виновного в массовых убийствах Уинстона Хоага.
 — Массовые убийства? Кого же это Хоаг убил? — спросил репортер, отчаянно делая знаки, чтобы кто-нибудь связался с полицией, и те отследили звонившего.
 — Все, — ответствовал голос в телефонной трубке. — Он убивал рассветы, птичий щебет и размашистую красу вольного волчьего бега. Он убивал нашу воду и наше небо. Но, что страшнее всего, он убивал наше завтра.
 — Он же был простым опрыскивателем полей, — заметил телевизионщик.
 — Совершенно верно, — подтвердил неизвестный собеседник. — А мы представляем СОВ и не позволим больше так с нами обращаться. Ни вам, ни подобным вам разным Уинстонам Хоагам с целого света.
 И чего ради этот Союз кого-то-там решил убить опрыскивателя полей? — подумал телевизионный репортер.
 На этот вопрос ответили, хотя он даже не успел его задать.
 — Мы представляем Союз освобождения видов, — заявил неизвестный. — Это было высоконравственное убийство.
 — Да что же нравственного в убийстве отца трех детей? — заорал в трубку репортер, теряя профессиональное бесстрастие.
 — Да, это был высоконравственный поступок. Мы уничтожили самолет и пилота, не нанося вреда окружающей среде. Яд, несущий геноцид живым существам, остался в бункерах.
 В течение следующего месяца произошло еще три «нравственных убийства». Союз освобождения видов взял на себя ответственность за убийство владельца скотоводческого ранчо. Беднягу удушили колючей проволокой. Как особенно тщательно подчеркивали представители Союза, звоня в органы печати, они не оставили колючую проволоку там, где об нее могли бы пораниться животные, но всю ее затолкали в глотку владельца ранчо. СОВ также опутал их же собственными сетями команду судна, ловившего тунца, и затопил людей в глубинах Тихого океана неподалеку от калифорнийского побережья; при этом члены Союза позаботились, чтобы сети ни в коем случае не размотались и не представляли опасности для рыб. Наконец, они забили нефтяную скважину на отмелях вблизи массачусетского побережья проломленными черепами бурильщиков, гордо объявив, что была использована «естественная, не отравляющая среду заглушка.»
 Валдрон Перривезер III не пытался даже оправдывать убийства. После каждого из них он появлялся в нескольких телевизионных программах, чтобы объяснить свой взгляд на эти смерти:
 — Поскольку я осуждаю насилие в любой его форме, нам следует повнимательнее присмотреться к тому, что послужило корневой причиной этих убийств.
 А далее он с полчаса распространялся на тему о жестокости человека по отношению к другим живым существам.
 — Что же мы за общество, — вопрошал он, — если описывая чью-то жестокость, говорим, что «он раздавил его, как клопа.» Или червяка. Мы накалываем живое существо на металлический крючок, чтобы приманить другое живое существо, которое стремимся поймать и задушить, да еще называем это спортом. Как вы понимаете, джентльмены, я говорю о рыбной ловле.
 — Мы понимаем вас, мистер Перривезер, — ответил комментатор. — Тем более естественны такие высказывания в ваших устах, ведь вы — один из ведущих защитников природы в Америке. Но что вы скажете об убийстве целой команды рыболовецкого судна?
 — А что можно сказать о тех миллионах смертей, которые случаются ежедневно, а наша пристрастная пресса о них даже не упоминает? В конце концов, Союз освобождения видов всего лишь хочет привлечь общественное внимание к жестокостям, творимым от имени в его человечества при активной поддержке правительства.
 — Каким жестокостям? — спросил журналист. И по национальному телевидению Валдрон Перривезер III, наследник всего состояния Перривезеров, красивый молодой блондин, изяществом черт обязанный тому, что деньги Перривезеров всегда женились на красоте, перечислил все жестокости, творимые американскими деньгами. Массовые убийства насекомых. Отравление рыбы и воздуха. Узаконенное убийство лосей, именуемое охотой.
 Валдрон Перривезер не видел большого толка в движениях, которые защищали только те живые существа, которые и так уже были очевидными любимцами публики, вроде домашних животных, птиц и разных красивых представителей животного царства.
 — А как насчет гусениц? — вопрошал мистер Перривезер. — Повсеместно ученые ищут средство, которое бы останавливало дыхание у этого существа. Это напоминает мне нацистские газовые камеры.
 — Но разве гусеницы не уничтожают посевы? — спросили его.
 — Человек поступает точно так же, — ответствовал Перривезер.
 — Каким же образом человек уничтожает посевы?
 — Точно таким же, что и гусеницы. Он их съедает, — сказал мистер Перривезер. — Но когда гусеница пытается воспользоваться щедрым даром земли, мы торопимся уничтожить ее химикалиями. Пора нам отказаться от своей антропоцентрической пристрастности. Мы должны все вместе жить на этой планете, или мы все ее потеряем.
 С этим замечанием он покинул студию под вежливые аплодисменты.
 Однако некоторые журналисты уже заговорили о необходимости нового взгляда на малые создания этого мира, и кое-кто среди публики одобрительно кивал головой. Для человека, не одобрившего убийства Уинстона Хоага, или владельца скотоводческого ранчо, или буровой команды, чьи родственники вынуждены были похоронить обезглавленные тела в закрытых гробах, Валдрон Перривезер III сделал достаточно много для поддержки деятельности СОВ.
 Перривезер вернулся в свое роскошное имение в Беверли, штат Массачусетс. То была гигантская каменная крепость, расположенная на холме с видом на Атлантику. Перривезеры правили здесь больше полутора веков. Вокруг особняка Перривезера не было ухоженных лужаек, там росла только высокая, некошенная трава, где могли гнездиться птицы и жить насекомые. Никакие пестициды никогда не касались полей Перривезера.
 Слуга, осмелившийся бы воспользоваться репеллентом против москитов во время их массового вылета, был бы немедленно уволен. Перривезер не употреблял даже противомоскитных сеток, предпочитая так называемый «гуманистический подход». Это означало, что слуги должны были целую ночь обмахивать веерами семейство Перривезеров, дабы легкий ветерок, возникающий при этом, не позволял москитам коснуться драгоценной плоти членов клана Перривезеров. Разумеется, согласно подлинно перривезеровской традиции, слуги эти днем тоже работали.
 То, что Перривезеры выказывали нравственное отношение к насекомым еще не означало, будто в финансовых делах они дураки. В конце концов, они представляли собой высший образчик благоразумия и порядочности.
 При въезде на территорию поместья роллс-ройс Перривезера остановился. Шофер вышел из машины и нагнулся, а Валдрон взгромоздился ему на спину, дабы его отнесли к огромному каменному дому. Валдрон не любил передвигаться у себя в поместье машиной, так как не слишком доверял очищающим фильтрам и не хотел повредить своим «малым соседям», то есть мухам, червям и москитам.
 А в тот день он особенно торопился добраться до главного дома и нетерпеливо бил шофера каблуками в бока, дабы заставить его передвигаться побыстрее. И он никак не мог понять, что случилось с шофером, когда пожилой человек вдруг весь покрылся потом и буквально у самой лестницы вдруг вздрогнул и скорчился, едва не сбросив Перривезера на землю.
 Валдрон перешагнул через скрючившегося на земле человека, заметив при этом дворецкому, что шофера, видно, плохо подготовили. Затем Валдрон торопливо направился в отдаленную комнату, отгороженную от остального дома металлической дверью и сетью, покрывавшей стены как изнутри, так и снаружи помещения.
 Воздух поступал в комнату по трубам. Их отверстия тоже покрывала мелкоячеистая сетка. Температура строго поддерживалась на уровне 27 градусов С. Сильный запах разложения, исходивший от перезрелых фруктов и подгнившего мяса, делал воздух в комнате таким плотным, что Валдрону даже показалась, будто он может плавать в нем.
 Седовласый человек в белом халате, склонившись над микроскопом, разглядывал что-то, лежавшее в чашечке Петри. От жары он сильно потел и все время сплевывал в ведро. Однажды ученый пожаловался, что воздух в помещении такой тяжелый, что его можно попробовать на вкус, но сделав это, едва ли удастся удержать в желудке его содержимое.
 — Я плачу вам вполне достаточно, чтобы вы могли позволить себе кормиться интравенозно, — напомнил ему Перривезер, и ученый перестал жаловаться.
 — Уже готово? — спросил Перривезер.
 — Еще нет, — ответил ученый. — Пока они еще в яичках.
 — Дайте посмотреть, — нетерпеливо потребовал Перривезер.
 Ученый отошел в сторону, и Перривезер склонился к микроскопу, коснувшись ресницами линз. И тут Валдрон увидел их — шевелящиеся, белые и огромные, ничего более восхитительного он еще в жизни не видел.
 — Они прелестны, — сказал Перривезер. — С ними ведь все будет в порядке, не так ли?
 — Вы их имеете в виду?
 — Ну, разумеется, их. С ними ведь ничего не может случиться? — резко переспросил Перривезер.
 — Мистер Перривезер, я не думаю, что вам стоит беспокоиться об этих личинках.
 Перривезер удовлетворенно кивнул и снова посмотрел в микроскоп, погрузившись в созерцание блюдца с личинками, жадно пожирающими гнилое мясо.
 — Цып-цып-цып, — ласково забормотал Валдрон Перривезер.




 Глава вторая


 Его звали Римо, и он знал старые дома так же хорошо, как врач знает кровеносную систему человека. Ему трудно было припомнить, с какого времени он научился так хорошо понимать эти строения, Римо просто стал чувствовать, как работала голова у строителей, где они должны были сделать проход, где оставить свободное пространство, а где им этого пространства не хватило.
 Но только после того, как он уже очень долго изучал эти старые строения, Римо обнаружил, что стоит ему раз взглянуть на дом — и он уже знает, как проникнуть в его тайники так же верно, как врач знает, где проходит вена.
 Итак, Римо знал, что в подвале этого дома обнаружится шахта для кухонного подъемника, и находится она позади лифта. Знал он и то, что шахту будет прикрывать на первый взгляд очень надежная стена. Он прижал правую ладонь к оштукатуренной стене и ощутил ее сухость, почувствовал сгустившуюся вокруг темноту, на языке держался неистребимый в подвале бостонской Дальней набережной запах угля.
 Он прижал руку к стене и надавил с постепенно возрастающей силой так, чтобы не наделать слишком много шума. Подвальная стена с тихим стоном уступила. Старая шахта подъемника была на месте. Римо аккуратно собрал куски штукатурки, держа их на ладонях с загнутыми пальцами — точь-в-точь молчаливый орел с мягкими когтями, и тихо сложил весь мусор горкой на полу.
 Потом сунул руку в образовавшуюся дыру и нашарил старую металлическую штуковину, шершавую от ржавчины и крошащуюся от прикосновения. Ручка двери, закрывавшей подъемник. Римо даже не потрудился повернуть эту ручку. Он чувствовал, что она рассыплется у него в руках, поэтому он просто надавил на старое трухлявое дерево, и оно тихо поддалось, мягко рассыпая сухую пыль.
 Эти подъемники предназначались для посыльных, которые обычно не допускались в парадные вестибюли аристократических особняков Дальней набережной. Собственно, подъемник представлял собой обычный ящик, который поднимали на веревке. Посыльный клал пакет с покупками в ящик, тянул за веревку — ящик поднимался на нужный этаж.
 Как и в большинстве других запечатанных подъемниках, ящик и веревка давно уже были убраны. Теперь осталась всего лишь темная, душная шахта, и Римо осторожно передвигался по ней, прекрасно зная, что кирпич, который он ощущал под ладонями, может легко раскрошиться, если надавить посильнее. Нельзя было даже сказать, что он карабкался по кирпичам, скорее он стал как бы частью стены и создавал устремленное вверх движение.
 Римо был худым человеком с широкими запястьями, одет в черную майку и черные свободные штаны. На ногах — обычные мягкие туфли, они плавно скользили вверх по мере того, как Римо подтягивался все выше и выше по узкой темной шахте. И тут за стеной он услышал голоса.
 Римо сделал нечто вроде мостика, упершись пальцами левой руки в одну стену, а правую прижав к другой, так, в подвешенном состоянии он замер, прислушиваясь. Когда речь идет о подъеме вверх, продвижение — отнюдь не самая трудная часть. Ведь любое движение обладает инерцией, оно удерживает тебя, но вот остановившееся тело неминуемо должно упасть, поэтому Римо удерживался на весу, цепляясь ладонями за стены и постоянно меняя силу, с которой его пальцы давили на кирпич, чтобы не утерять той слитности со стеной, что ему давало движение.
 Он услышал, как кто-то спросил:
 — Что плохого может случиться? Ну, что? Говори.
 — Да говорю тебе, я боюсь. Страшно боюсь! Ты только посмотри, как их много. Мне хочется просто удрать. Забыть о том, что мы нашли, и благодарить нашу счастливую звезду за то, что они этого еще не знают.
 Обладатель первого голоса рассмеялся.
 — Малыш, — начал он. — Мы еще никогда в жизни не были в такой безопасности. Это же не преступление. Это они совершают преступление. Это они нарушают закон, а вовсе не мы. Им и следует бояться. Да еще как! У них давно должны быть штаны мокрые от страха.
 — Ну, не знаю. Все же по-моему лучше бы нам махнуть на это рукой.
 — Да послушай, с нами ничего не может случиться.
 — Это не наши записи.
 — И что с того?
 — Они совершенно случайно попали на монитор сканера одного из наших исследователей.
 — Вот видишь, ты сам только что подтвердил, — вступил первый мужчина, — что мы ничего не крали.
 — Но ведь они не наши!
 — Фактическое владение — это уже девяносто процентов для обоснования законности. Если эти записи, эти восхитительные записи, принадлежат не нам, то кому же?
 — Они принадлежат тому санаторию в Рай, штат Нью-Йорк, который мы нашли. Санаторию Фолкрофт.
 — Сегодня я разговаривал с тамошним директором. Он утверждает, что записи эти не его.
 — Ладно, тогда как насчет компьютерной сети в Сент-Мартин? Это должно быть как-то связано с ними.
 — Сент-Мартин. Послушай, это же шикарный курортный островок на Карибском море. Неужели ты думаешь, там кому-то нужны эти записи?
 — Я думаю, что записи, находящиеся в Фолкрофте продублированы на Сент-Мартине. Вероятно для того, чтобы сохранить их при случайном стирании памяти. И я так же полагаю, что это секретные правительственные данные, и нам бы следовало держаться от них как можно дальше.
 — А мы поможем им и дальше оставаться такими же секретными. Мы никому ничего не расскажем. Просто вся эта расчудесная информация поможет нам стать богатыми, как Крез.
 Второй собеседник издал звук, напоминающий тихий стон.
 — Сам же знаешь, все это данные о преступности в Америке. На распечатках есть файлы о том, как кто-то передавал ФБР, ребятам из отдела по борьбе с наркотиками и местным полицейским информацию, которая помогла отправить за решетку некоторых проходимцев. Я думаю, таким образом наше правительство пытается удержать страну, чтобы она не развалилась на части, и, черт подери, по-моему мы должны оставить их в покое. Эта страна была к нам добра. И если какое-то секретное агентство помогает ей выжить, то так тому и быть.
 — Чего это ради? — спросил первый собеседник.
 — Потому что воровать — плохо. Эти люди стараются быть хорошими. А что мы хотим сделать? Заработать немного денег? Эта страна уже и так дала нам возможность разбогатеть.
 — Твои доводы не очень убедительны. Ты должен был доказать, что мне могут причинить ущерб.
 — А что если у них есть какие-то свои коммандос или на них кто-то работает? — спросил первый.
 — Нет. Компьютер ясно показывает, что только один человек имеет право применять насилие.
 — Но ведь этот парень может оказаться очень опасным.
 Первый громко расхохотался.
 — Нас три человека охраняют за дверью, а еще три на улице. Двери тут сделаны из армированной стали. Пусть попробует пробиться. В результате мы получим только один труп. Его.
 — И все же мне это не нравится, — упорствовал первый собеседник.
 — Да послушай же, мы станем богаче нефтяных шейхов! И сможем позабыть про свой компьютерный бизнес. Мы будем знать всю ту грязь, что творится в этой стране. И сможем шантажировать правительство. Или тех, кто нарушает закон. Мы сможем творить все, что вздумается, а все будут бояться нас и платить. И ничего с нами не случится.
 Точно, подумал про себя Римо. Это были как раз те люди, которых он искал.
 Он высвободил левую руку и левым боком навалился на стену, слегка напрягся и проломил стену, ввалившись в комнату. Скатившись с кучи белой раскрошившейся известки, он оказался в помещении с высоким потолком, украшенным черным мраморным камином и двумя испуганными мужчинами.
 Между ними стоял ящик из серого металла, который, как было сказано Римо, являлся жестким диском на двести мегабайт, что бы это ни значило.
 Мужчины были средних лет и оба покрыты сильным загаром — видно, зимой выбрались в какое-то очень солнечное местечко. Но когда стена раскрылась, и оттуда появился Римо, весь их загар как-то сразу пропал. И оба вдруг превратились в стариков с очень белыми лицами.
 — Это и есть жесткий диск на двести мегабайт? — осведомился Римо.
 Они одновременно кивнули. Глаза у них лезли на лоб, а головы двигались с таким трудом, будто шеи были из окаменевшего дерева.
 — Значит, вот этот, а? — утвердительно переспросил Римо.
 Он хорошо помнил, как выглядели компьютеры Смита в Фолкрофте, где они занимали большую часть подвального помещения, и не мог понять, как что-то ценное могло укрываться в этом маленьком сером ящичке.
 Мужчины снова кивнули.
 — Вы продублировали записи? — спросил Римо.
 Ему велели спросить об этом и найти эти записи, если они были сделаны.
 — Нет, — хором ответили те двое.
 Римо взял одного из них за левый мизинец и начал отгибать палец назад, постепенно увеличивая боль.
 — В ванной, — задыхаясь, выдохнул несчастный.
 — Что в ванной?
 — Дискеты. Дублирующие записи.
 — Покажите, — велел Римо.
 Обойдя камин, мужчины вдвоем направились к белой двери за ним. Открыв дверь, Римо увидел тысячи тонких дисков, напоминающих фотопластинки.
 — Это они и есть? — спросил Римо.
 — Если вы не знаете, что такое флоппи-диск, вы не можете быть оттуда, — заявил более агрессивно настроенный мужчина.
 На нем был свободный серый костюм и полосатый галстук. Второй мужчина носил темно-синий костюм и простую белую рубашку, а выглядел так жизнерадостно, будто присутствовал на репетиции собственных похорон.
 — Будьте уверены: я — оттуда, — ответил Римо.
 В кармане у него имелась одна штучка, которую, как он полагал, пришло время использовать. Эго маленькое устройство очень походило на зажигалку, но не давало пламени. Оно было черним, металлическим, и на нем имелась кнопка, которую Римо следовало нажать. Что он и сделал, свет в комнате странно замерцал.
 — Он и правда оттуда, — заметил человек в сером костюме. — Он стер все направленным магнитным полем.
 — Оказывается, вот что я сделал? — осведомился Римо.
 — А как вы собираетесь разделаться с твердым диском? Ведь у него платиновый корпус, который в пять раз прочнее стали.
 — Говорите, в пять раз?
 Двое мужчин ошеломленно созерцали происходящее на их глазах невероятное событие. Им показалось, что худой незнакомец в темной рубашке и брюках просто хлопнул двумя руками по суперпрочному металлическому ящику, не очень сильно, даже не слишком резко, как если бы просто ласково шлепнул по металлу. Но корпус с треском раскололся, обнажая сияющие пурпуром внутренности.
 Римо сказали, что содержимое ящика, собственно, сам твердый диск, очень уязвимо и его можно повредить даже легким толчком, потому что оно невероятно схоже с биологическим считывающим устройством. И даже небольшого шлепка достаточно, чтобы его повредить. Римо стукнул по нему кулаком, и по всей комнате разлетелись сверкающие осколки.
 Только теперь обитатели комнаты сообразили, что необыкновенная толщина двери, которая, как предполагалось, должна была их защищать, не позволяла охранникам, находившимся по другую ее сторону, узнать о происходящем внутри.
 — Все, наконец? — спросил более смелый мужчина.
 У него имелся небольшой пистолетик, который он носил с того самого дня, когда его компьютер каким-то образом подключился к памяти главного компьютера, в течении долгого времени регистрировавшего темную сторону жизни Америки.
 — Нет, — ответил Римо. — Еще два дела осталось.
 — Что еще? — переспросил мужчина.
 Он уже держал руку на пистолете. И думал, как выстрелит прямо в темную рубашку незнакомца. В голову целить не стоит. Никаких выкрутасов. Пуля в грудь, потом уже разрядить весь пистолет в голову и бежать. Таков был его план. К несчастью, требовался функционирующий мозг, чтобы осуществить его, а мозг смельчака оказался вдруг размазанным по задней стенке камина.
 Второй мужчина вырубился мгновенно и уже не пришел в себя, так как его позвоночник был ловко переломан пополам. И уж конечно, ни один из них даже не успел заметить, как поднялась рука Римо по одной простой причине: им этого и не полагалось видеть.
 Римо огляделся по сторонам.
 — Твердый диск, дискеты, — бормотал он себе под нос. — Дискеты, твердый диск. Ну так. По-моему, я закончил.
 Он покинул здание через шахту подъемника. На улице, на бульваре неподалеку от элегантного особняка с Дальней набережной вооруженный охранник окинул его тяжелым подозрительным взглядом. Римо улыбнулся. Охранник осведомился, чего ему понадобилось в доме, откуда он вышел.
 Римо попробовал было придумать правдоподобный ответ. Ничего подходящего в голову не пришло, поэтому пришлось уложить охранника вместе с его оружием в ближайший мусорный контейнер.
 Ничего не упущено? Твердый диск, дублирующие записи на дискетах. Именно это ему было велено уничтожить. Римо был уверен. Почти.
 Он вообще недолюбливал компьютеры.
 Но когда Римо приехал в маленькое курортное местечко неподалеку от южно-каролинского побережья, они стали нравиться ему еще меньше. Несколько деревянных бунгало с видом на Атлантику, окруженных песком и травой. Старые деревянные ступени у входа в бунгало даже не скрипнули, когда Римо легко поднялся по ним в дом. Воздух, пропитанный соленой влагой, был чудесен. Римо тихо насвистывал, но войдя внутрь, смолк. Отвратительный стеклянный экран, возвышаясь над клавиатурой, уставился на Римо. Кто-то принес в бунгало компьютер.
 В кресле лицом к морю сидел хрупкий хилый человечек в кимоно мягкого темно-бордового цвета с вышитыми золотыми драконами, танцующими вокруг золотого же косматого солнца. Ветерок развевал легкие, напоминавшие волокна водорослей, пряди волос на его голове. Маленькие, обтянутые пергаментной кожей руки с изящными пальцами и длинными ухоженными ногтями мирно отдыхали.
 — Кто приволок сюда эту штуку? — вопросил Римо, тыча пальцем в компьютер, стоявший рядом со входом.
 — Сердце мое поет от радости при виде твоего возвращения, — ответствовал старый человечек, Чиун, Мастер Синанджу.
 — Извини, папочка, — сказал Римо. — Просто я терпеть не могу компьютеры, и разные устройства, и вообще все эти штуки, которые нельзя отключить на ночь.
 — Однако это еще не может служить причиной для того, чтобы приветствовать меня столь непочтительно, — упрекнул его Чиун.
 — Прости, — ответил Римо.
 Он обошел компьютер и увидел лежащее на полу тело. Рядом стоял открытый дипломат.
 — Что все это означает? — поинтересовался Римо. В дипломате он заметил брошюру о компьютерах.
 — Что именно? — мягко спросил Чиун.
 — Да это вот тело. У тебя были какие-то проблемы с компьютером? — пояснил Римо.
 — У меня — нет. Я ведь не безграмотен в этой области.
 — Тогда что тут делают эти бренные останки?
 — Вот у него-то как раз и были неприятности с компьютером, — заметил Чиун.
 — Которые его и прикончили?
 — Он ведь уже мертв, не так ли? — спросил Чиун.
 — Я не собираюсь возиться с этим трупом, — заявил Римо.
 Чиун промолчал. Разве он просил Римо избавиться от тела? Разве весь день, весь этот несчастный, солнечный денек, когда мир, казалось, готов был одарить его капелькой радости, он не старался быть как можно более рассудительным и справедливым с этим крайне несправедливым миром? А что он, Чиун, хотел от мира? Всего лишь покоя. Ему нужна только достойная крошечка справедливости и возможность наслаждаться тем, что дарует солнце. В ответ на то, что он раскрыл Римо благоговейно хранимые секреты Синанджу, он сам, Чиун, Мастер Синанджу, вместо благодарности слышит неприязненные расспросы о каком-то совершенно бесполезном торговце компьютерами.
 С горечью размышлял Чиун о том, как в течение долгих лет он давал Римо то, что не получал еще ни один белый человек. Он передал ему силу Синанджу, солнечного источника всех боевых искусств, испускавшего лучи, которыми смогли овладеть даже белые: карате, тай квандо, дзюдо и все прочие немощные телодвижения.
 И вот за то, что он посвятил Римо в это искусство, помог ему подняться до подлинного мастерства, Чиун, как, впрочем, и всегда, ничего не получил. Но в то утро он был решительно настроен не позволить испортить себе день. Ему следует принять как неоспоримый факт, что некоторые вещи, некоторые недостатки характера нельзя преодолеть, каким бы совершенным и дивным ни был учитель и его обучение. Чиун настроен был подождать, пока грубость Римо пройдет сама собой, но тут он обнаружил, что Римо вовсе не собирается от нее отказываться, и у Мастера просто не осталось выбора, он прямо-таки вынужден был заговорить о неблагодарности, грубости, нечуткости и всех прочих вещах, о которых он поначалу не хотел даже упоминать.
 — Я не собираюсь избавляться от этого тела, — заявил Римо. — Я не прошу тебя заниматься моими трупами, поэтому, пожалуйста, уж будь любезен о своих позаботься сам.
 — Этот не мой, — отвечал Чиун. — Но я вдруг понял, что некоторые понятия невозможно объяснить человеку, одаренному порочным сердцем.
 — С каких это пор у меня порочное сердце, папочка? — поинтересовался Римо.
 — У тебя всегда было порочное сердце.
 — Я привык было к «неблагодарному», но уж никак не «порочному».
 — Тебя это беспокоит? — спросил Чиун.
 На его спокойном восточном лице проступила тень улыбки.
 — Отнюдь, — ответил Римо.
 Тень улыбки исчезла.
 — Я постараюсь придумать что-нибудь другое, — пообещал Чиун.
 — Не сомневаюсь, — сказал Римо. — А то «порочное сердце» звучит уж слишком грубо.
 Разумеется, Чиун не убивал торговца. О, нет. Он постарался сразу внести ясность в это дело. Он просто-напросто попытался идти в ногу с веком компьютеров. Долгие века, что Дом Синанджу служил императорам и правителям, в маленькой деревне на западном побережье Кореи копились награды и подношения. Дары от предводителя греков Александра, от фараонов и королей, от всех тех, кто стремился взять на службу старинный корейский род наемных убийц. Дары эти были слишком многочисленны, чтобы сосчитать их все. А вот компьютер вполне подходит для такого дела, поэтому Чиун, которому нравились всякие западные устройства, вызвал торговца и купил компьютер, один из тех, что умеют хорошо считать.
 Торговец прибыл как раз в тот день и привез прелестную машину, с хорошим программным обеспечением, очаровательным серым футляром и клавиатурой с блестящими клавишами.
 Чиун объяснил торговцу, что потребуется учитывать различные метрические меры, ведь старинным Мастерам платили в стоунах, а также в драхмах, скрупулах и шелковых свертках, например, самый большой шелковый сверток или самый маленький шелковый сверток.
 — Никакой сложности тут нет, — заявил торговец. — Чему равен этот сверток? Я сразу внесу это в компьютер.
 — Это зависит от качества шелка, — начал объяснять Чиун. — Маленький сверток хорошего шелка лучше, чем большой, но дурного. Тут важно и качество, и количество.
 — Понимаю. Значит, сверток означает ценность.
 — Да, — подтвердил Чиун.
 — Очень просто, — сказал торговец. — Сколько стоит один сверток в денежном выражении?
 — Один сверток? — переспросил Чиун.
 — Да, разумеется, — вежливо кивнул торговец.
 — Один сверток равнялся трем целым и семи восьмым монеты времен династии Минг или одной тысячи двумстам двенадцати шекелям Ирода, доброго короля Иудеи.
 Работа продолжалась все утро, но торговец усердно составлял систему ценностей для многочисленных и разнообразных мер и весов сокровищ Дома Синанджу. Пальцы Чиуна трепетали в предвкушении того момента, когда он сам сядет перед клавиатурой и в первый раз за долгие века составит опись славных трофеев Дома Синанджу. А это означало, что в последующие века каждый новый Мастер вспомнит про Чиуна, когда станет проверять перешедшие к нему от предков накопленные сокровища рода.
 — А могли бы мы на каждой странице поставить мое имя? — спросил Чиун.
 — Разумеется, — ответил торговец и ввел в программу, что отныне на каждой странице автоматически и неизменно будет сообщение о первом составителе списка сокровищ Чиуне. Он даже предложил сделать страницы короче, чтобы имя Чиуна появлялось еще чаще.
 — А могли бы мы написать «Великий Чиун»? — спросил Чиун.
 — Разумеется, — ответил торговец и ввел это в программу.
 Счастье Чиуна было так неизмеримо, что слезы чуть не брызнули у него из глаз.
 Старый кореец сидел перед клавиатурой и касался ее кончиками пальцев. Потом он начал вносить в список подношения последнего времени, которые Америка прислала в Корею на подводной лодке в качестве платы за услуги «Великого Чиуна» в качестве учителя.
 Он приостановился, представляя себе, как будущие поколения будут читать эти строки. Им перескажут всякие истории о нем, как ему, и бытность его учеником, рассказывали о Великом Ванге и других старых Мастерах Синанджу. Он и сам рассказывал о них Римо, чтобы белый юноша осознал, каково это — быть Мастером Синанджу.
 А потом, когда Чиун снова нажал на драгоценные клавиши, на экране вместо пропавших куда-то букв возникла только серая пустота.
 — Где мое имя? — спросил он.
 — Ой, да вы вместо вызова файла нажали клавишу, которая стирает информацию.
 — Где мое имя?
 — Если бы у нас была дублирующая запись на диске, ваше имя по-прежнему осталось бы. Но у нас ее нет. Поэтому в будущем вам надо обязательно иметь диск для дублирующей записи, понимаете?
 — Где мое имя? — снова спросил Чиун.
 — Оно стерто.
 — Мое имя должно было остаться тут навсегда. Вы сами так сказали.
 — Да. Так оно и было.
 — Навсегда, — терпеливо пояснил Чиун, — не имеет прошедшего времени. Оно есть всегда. Где мое имя?
 — Но вы же нажали клавишу, которая стирает информацию.
 — Где мое имя?
 — Его здесь нет.
 — Я сам вписал его сюда, и вы вписали его, — сказал Чиун. — Вы сказали, оно здесь навсегда. Верните его.
 — Мы всегда можем снова ввести в программу ваше имя, — сказал торговец.
 Тут Чиун, поняв, что имеет дело с человеком недалеким, но будучи сам человеком справедливым, сделал торговцу предложение. Если ему удастся вернуть имя Чиуна на страницы списка, Чиун купит компьютер.
 — Да мы в любой момент можем его восстановить, — заявил торговец. — Только прежняя-то запись имени пропала навсегда, — он хихикнул. — Имена приходят и уходят. Так же как люди. Хе-хе. Приходят и уходят.
 Вот тут-то и пришел конец торговцу. Он потянулся к розетке, чтобы отключить компьютер, но Чиун, разумеется, не мог позволить ему унести компьютер, который хотя и не выдержал испытания, но нес в себе его имя.
 Это была первая неприятность в тот день. Второй стал приход Римо, который почему-то решил, что Чиун каким-то образом нарочно приготовил труп для него. А ведь Чиун ничего не готовил. Он сам пострадал из-за компьютера, который не желал работать. Чиун страдал из-за того, что стер свое имя. А торговец пострадал из-за того, что попробовал стереть само его существование. Ненароком нажав одну стирающую клавишу, Чиун вынужден был притиснуть ногтем и другую, расположенную на виске торговца, чуть повыше уха, чтобы обеспечить его полное и окончательное стирание.
 — Полагаю, ты не пожелаешь узнать, что этот человек сделал с моим именем, — сказал Чиун.
 — Меня это не касается, — заявил Римо. — Это твое тело, не мое.
 — Я так и думал, что тебе нет дела до истины, — сказал Чиун. — В конце концов, тебя совершенно не заботит, что происходит со славой Дома Синанджу, да и никогда не заботило.
 — Я не собираюсь возиться с трупом, — упорствовал Римо.
 — Ну что ж, я тоже, — отвечал Чиун.
 Оба они одновременно услышали шаги за дверью, неуверенные шаги человека, чье непросвещенное тело разрушалось с возрастом, как это обычно происходит у людей Запада.
 — Звонил Смит. Он будет здесь сегодня днем, — сообщил Чиун.
 — Сейчас уже день, — заметил Римо.
 — И он уже здесь, — сказал Чиун.
 Пожилой человек с худым лицом предающими седыми волосами поднялся по скрипучие ступенькам и постучал в дверь бунгало.
 Римо отозвался на стук.
 — Как у вас прошло сегодня? — спросил Смит. — Вы нашли твердый диск и дублирующие записи?
 — Твердый диск и дублирующие записи, — повторил Римо. — Точно. О них можно не беспокоиться.
 Он закрыл дверь за Смитом. Римо осознавал свою молодость только глядя на то, как постарел Смит за те годы, что они провели вместе, как постепенно все более скованными делались его движения и неотвратимо деградировала походка, становясь шаркающей и расслабленной.
 Римо пытался понять, отчего так происходит: то ли потому, что Смит никогда не занимался своим телом как должно, то ли потому, что работа истощала его. Почти двадцать пять лет Смит возглавлял КЮРЕ — секретное агентство, боровшееся с врагами Америки как легальными, так и противозаконными средствами. Римо был карающей рукой организации, ее палачом, и именно благодаря его деятельности два незадачливых компьютерщика закончили свое существование.
 Римо решил сделать Смиту приятное.
 — Я обо всем позаботился, — сказал он. — Но вам бы следовало использовать в своих компьютерах какую-то новую схему. В наши дни, похоже, первый встречный может вломиться в программу.
 — Мы уже занимаемся этим, — кивнул Смит, осторожно опускаясь в кресло. — Слава Богу, нам удалось найти одного гения, который составит для нас такую программу, что вам больше не придется ликвидировать несчастных, по случайности натолкнувшихся на наши файлы. Но сейчас нам предстоят другие осложнения.
 — Всегда готовы к службе, император Смит, — сказал Чиун.
 Он отказывался называть главу секретной организации иначе, нежели императором. На протяжении долгих веков Мастера Синанджу всегда служили только королевским домам.
 Смит кивнул, но на лице его вдруг появилось встревоженное выражение.
 — Что это такое? — спросил он Римо, указывая на другой конец комнаты.
 — Ничего, — отвечал Римо. — Это дело Чиуна.
 — Это же труп, — сказал Смит.
 — Верно, — подтвердил Римо. — Это забота Чиуна.
 Смит перевел взгляд на Чиуна, который поинтересовался:
 — А вы не хотели бы приобрести компьютер?
 Потом на корейском языке напомнил Римо, что никогда не следует обсуждать семейные дела в присутствии Смита.
 — Теперь нам надо побыстрее убраться отсюда, — сказал Смит. — Ни в коем случае мы не можем позволить полиции раскрыть нас.
 — Мы переедем, — сказал Римо. — Это свежий труп. И время у нас пока есть.
 — Я надеюсь, что полиция и в самом деле придет сюда и заберет с собой этот их отвратительный, злобный, все стирающий компьютер, — заявил Чиун. Снова безмятежно улыбаясь, он обратился к Смиту: — Мы глубоко сочувствуем вам и вашим трудностям и готовы озарить лучами славы ваше досточтимое имя.
 Смит начал было объяснять, но не мог оторвать взгляда от трупа. Римо и Чиун, похоже, вообще не обращали на него внимания, и Смит подумал, что, вероятно, благодаря жуткому мастерству, которым обладали эти наемные убийцы, смерть потеряла в их глазах свой реальный смысл. Однако наверняка он не знал и с грустью отметил, что это и не так важно. Он и сам уже по-настоящему не придавал столь великого значения таким понятиям, как жизнь и смерть.
 — Ну, так какого великого деяния вы ожидаете от нас теперь? — жизнерадостно спросил Римо.
 Смит заставил себя успокоиться, собрался и перевел дыхание.
 — Римо, — начал он, — что вам известно о насекомых?




 Глава третья


 — Еще нет, мистер Перривезер, — сказал ученый.
 — Ох, — разочарованно отозвался Валдрон Перривезер III.
 — Вероятно, недели через три, сэр.
 — Да, разумеется. А раньше никак?
 — Боюсь, что это невозможно, сэр.
 Перривезер вздохнул и еще раз взглянул в микроскоп.
 — Нам нужно еще два поколения, сэр. По меньшей мере, — пояснил ученый.
 — Понимаю, — кивнул Перривезер.
 Он чувствовал дурноту. Дышать стало труднее, в груди теснило. Опять этот запах, он всегда вызывал у Валдрона тошноту и страх.
 Биолог работал с ДДТ. Разумеется, он вынужден был это делать. Перривезер подошел к окну, пропускавшему лишь рассеянный свет благодаря тончайшей металлической сетке, покрывавшем стекло. Сквозь эту блестящую нейлоновую сетку не смогло бы протиснуться даже мушиное яичко. А снаружи был воздух, хороший чистый воздух. Перривезер вскинул обе руки и ударил в стекло.
 — Нет! — завопил ученый, подскакивая к Перривезеру и отталкивая его от окна. — Что вы делаете? Да вы с ума сошли!
 — Мне нужен воздух.
 — Тогда воспользуйтесь дверью, — посоветовал ученый.
 Он помог хозяину встать на ноги и подтащил его к выходу.
 За дверьми лаборатории Перривезер оперся на мраморный столик, привезенный из царских покоев. Биолог поразился, увидев, как быстро Перривезер пришел в себя.
 — А я было подумал, что у вас сердечный приступ, — сказал он.
 — Нет. Это все ДДТ.
 — В комнате его так мало, что даже мышку не отравишь, — сказал ученый. — Это поразительно. Я еще в жизни не видел, чтобы человек был так чувствителен к ДДТ, как вы. Но вы же знаете, я должен использовать его на этой стадии проекта. Вы же понимаете это?
 — Понимаю, — подтвердил Перривезер.
 — И пока мы не закончим, в лаборатории будет еще много и ДДТ, и других токсинов. Если, конечно, вы хотите, чтобы все было сделано как следует.
 — Я понимаю, — снова кивнул Перривезер. — Продолжайте работу.
 — Но я не буду дальше работать, просто не смогу продолжать, если вы когда-нибудь все-таки откроете окно в лаборатории, — сказал ученый. — Они должны находиться в запечатанном помещении.
 — Делайте свою работу, я все понимаю, — сказал Перривезер.
 — А когда мы добьемся успеха, нам надо будет занести все данные в компьютер, а потом уничтожить то, что мы создадим.
 При этой мысли Валдрон Перривезер III внутренне содрогнулся. Но сумел хорошо скрыть свой душевный порыв.
 — Конечно, — подтвердил он.
 Он вынужден был так сказать. Ученый просто-напросто никогда не согласился бы работать над проектом, если бы Перривезер не пообещал ему уничтожить все, что будет создано.
 Но Валдрон хорошо знал, что придет время, когда биолог уже не будет ему нужен, и тогда, злорадно думал Перривезер, он сможет с наслаждением и радостью выгрызть гнилые глазенки этого старика из его уродливой башки.
 — Вы делаете великолепное дело, — заметил Перривезер с легкой ядовитой улыбочкой.
 И уехал на очередную встречу с журналистами. Союз освобождения видов нанес новый удар.
 Были задушены родители, имевшие пятерых детей.
 Собственно говоря, не они являлись изначально основной мишенью Союза. СОВ пытался добраться до лаборатории Международной организации здравоохранения. Полиция преследовала членов Союза и, наконец, окружила в маленьком фермерском домике неподалеку от лаборатории, где они держали главу семьи и его жену в качестве заложников. Члены Союза передали полиции десять требований, обсуждать которые отказались, а когда требования удовлетворены не были, на глазах детей убили фермера и его жену.
 Потом преступники попытались с оружием в руках пробиться через кордоны полиции. Ранили нескольких правительственных солдат, но были остановлены прежде, чем им удалось швырнуть несколько гранат, которые у них имелись. Пули полицейских достали их на переднем сидении автомобиля, принадлежавшего убитому фермеру.
 Именно об этом событии и вещал Валдрон Перривезер III. И тележурналист был уверен, что на этот раз ему удастся припереть Перривезера к стенке.
 — Я понимаю вашу позицию, как ведущего в Америке представителя борцов за сохранение дикой природы, — сказал репортер. — Но скажите, ради всего святого, как можно оправдать, пусть даже косвенно, убийство родителей на глазах их детей? Эти люди всего лишь хотели жить, ничего больше. Они не отравляли воздух. Собственно, боевики СОВ убили фермера, проводившего биологически чистое хозяйство. Он даже не применял пестицидов. Что вы скажете на это?
 Гладкое лицо Перривезера казалось совершенно невозмутимым и спокойным, а глаза его светились, как будто он созерцал что-то приятное, вроде большого шоколадного торта.
 — Я бы хотел немедленно выразить свой протест по поводу использования полицией штата автоматического оружия. Это была явно излишняя демонстрация силы, так как члены СОВ использовали только небольшие револьверы. Куда движется эта страна, если полиция запросто расстреливает граждан из автоматического оружия?
 — Но они были убийцами, — сказал репортер.
 — А кто признал их виновными? Разве был суд присяжных? Нет. Их судьей и присяжными стали стволы винтовок М-16. А что пытались сделать эти двое, у которых даже не было возможности предстать перед справедливым судом? Они пытались только предупредить: «Посмотрите! Мы не единственные живые существа на земле. Живите и дайте жить другим. Мы не одни в этом мире». И за это они пали, раздавленные невероятной мощью.
 — А как же фермер и его жена? Как быть с детьми, которые теперь остались сиротами? Что вы скажете о полицейских, раненных в стычке?
 — Чтобы искоренить так называемый терроризм, следует бороться с его корнями. Вам никогда не удастся задушить вполне законные и справедливые упования тех, кто борется за справедливый и законный новый порядок для всех живых существ на земле, а не только тех, чье могущество позволяет им открыто заявлять о себе во всеуслышание, но и тех слабейших, которых творцы смертельного ДДТ и прочих токсинов считают недостойными существования.
 В Вашингтоне руководитель специального отдела ФБР, которому было предписано защищать лаборатории Международной организации здравоохранения, сельского хозяйства и образования, смотрел интервью с Перривезером, задыхаясь от бессильной ярости. Несколько часов назад ему сообщили, что его учреждение освобождается от обязанностей по охране лабораторий МОЗСХО.
 — Сегодня террористы напали на лабораторию. Они не пробились внутрь только потому, что мы были на месте, — сказал руководитель отдела. — Так почему же нас освобождают от этих обязанностей?
 — Таков приказ, — ответил ему вышестоящий начальник, занимавший угловой кабинет в правительственном здании «Эдгар-Гувер-билдинг».
 — По это же нелепо! Мы их остановили. Именно поэтому они и прицепились к тому фермеру и его семье. Мы не допустили их в лабораторию. Мы. Никто другой не смог бы этого сделать.
 — Знаю — ответил начальник. — Но приказ есть приказ. Ваш отдел освобожден от этой службы.
 Лаборатория МОЗСХО представляла собой одну из величайших тайн в области научных исследований. Это было одно из немногих действительно производительно работающих подразделений МОЗСХО, там проводились международные исследования в области борьбы с уничтожающими посевы насекомыми. И это было единственное подразделение МОЗСХО, на которое когда-либо нападали террористы.
 Что было вдвойне странно, так как лаборатория одновременно являлась единственным учреждением внутри МОЗСХО, деятельность которого решительно поддерживали все нации, богатые и бедные, коммунисты и капиталисты. Собственно говоря, лаборатория занималась тем, что буквально каждый считал единственным, абсолютно безупречным делом из всех, к которым когда-либо имела отношение МОЗСХО.
 Но в последнее десятилетие лаборатория находилась под постоянным силовым нажимом. Ученых похищали, убивали, запугивали, калечили и взрывали бомбами. В разных странах, где бы ни обосновывалась лаборатория, работавшие в ней ученые становились мишенями террористов.
 И разведывательные силы многих стран, объединившись, начали втайне самую широкую совместную акцию в своей истории. Лаборатория обосновалась в Убанге, развивающейся африканской стране, чьи посевы особенно страдали от нашествия насекомых. Но когда ученые МОЗСХО стали один за другим исчезать в кишащих крокодилами реках, Убанге пришлось проглотить свою гордость и признать, что она больше не в состоянии обеспечить безопасность приехавших ученых. Убанга, хоть и неохотно, передала статус страны-хозяйки Великобритании. Англичане доверили охрану исследователей своим знаменитым спецкомандам, объединив их в систему под шифром МИ-26.
 Через четыре дня после приезда в Англию эксперт по токсинам был найден около камина в своем новом доме в Суссексе с вырванными глазами. После второго сходного инцидента британцы, забыв про гордость, предложили Франции принять эстафету. Лаборатория переехала в Париж, где сгорела дотла еще до того, как успели подключить центрифуги.
 По требованию всех работников лаборатория была переведена в самую мощную полицейскую державу мира. Она обосновалась в центре Москвы, а КГБ было поручено охранять ученых ради блага всего человечества.
 С помощью постоянного наблюдения и пользуясь правом арестовать любого человека, замеченного вблизи лаборатории, КГБ оказалось в состоянии обеспечить безопасность ученых, хотя и нельзя сказать, что доставило им при этом массу удовольствия. Так продолжалось три месяца. А потом в запертой изнутри комнате был найден ботаник, разодранный насмерть.
 Русские передали лабораторию Соединенным Штатам, и ФБР, используя самые современные технические средства в мире, в течение четырех месяцев обеспечивало безопасность ученых. Даже и в тот день это им удалось, и нападение СОВ было отбито.
 И все же ФБР отстранили от выполнения задания, и начальник отдела хотел знать почему. Террористам не удалось проникнуть за последний лучевой барьер, ученые остались живы. Все. Более того, появился даже хоть какой-то след, возможно, ведущий к тому, кто стоял за таинственными нападениями на исследователей. Так почему же все-таки отстранили ФБР? Глава отдела требовал ответа.
 — Я только исполняю приказ. Он исходит с самого верха.
 — Значит, директор свихнулся, — сказал руководитель службы.
 — Бери выше, — ответил начальник.
 — Тогда и главный прокурор тронулся.
 — Как раз он тоже не согласен с решением о вашем отстранении, — заметил начальник.
 Руководитель службы уже хотел было обругать принимающих решения пустоголовых политиков, но вдруг осознал, что это совершенно лишено смысла. Совершенно очевидно, что кто-то близкий к президенту или даже сам президент принял это решение. Но если оно вызвано политическими мотивами, то это большая ошибка. Даже в Белом Доме это увидят. Ведь вот же, удалось Америке сделать то, что не смогла ни одна другая страна. Такой урок в мире не забудут, и Белый Дом должен понимать это. Но охранную службу ФБР все-таки отозвали.
 Руководитель службы испытывал большой соблазн предать всю историю гласности через прессу. И он почти поддался этому соблазну. Но он слишком много лет служил верой и правдой, да к тому же еще не доверял прессе, которая вполне могла вмешаться в какое-то событие, принести несчастье, а потом, не испытывая ни малейшего чувства вины, не ощущая ответственности за содеянное, продолжать упорно талдычить как раз то, что и стало первопричиной всех бед.
 И он успокоил себя, сказав:
 — Какое безумие.
 — Таков приказ, — ответил его начальник. — Мы проделали хорошую работенку. Никто у нас этого не отнимет, и мы будем продолжать расследование деятельности СОВ. Мне кажется, за этим Союзом кроется что-то гораздо более мощное, и надеюсь, до них все-таки доберутся.
 — Мы остановили нападение на лабораторию. Так почему же нас отстранили?
 — Сдается мне, этой работой займется кто-то другой, — заметил начальник.
 — Великолепно. И кто именно? Я должен им передать то, что мы уже знаем.
 — Понятия не имею.
 — ЦРУ?
 — Нет, — ответил начальник. — После Пената Брейна им никогда больше не позволят работать внутри Америки.
 — Тогда кто же?
 — Никто не знает. То есть, буквально никто, — сказал начальник.
 — Если это не мы и не ЦРУ, КГБ, второй отдел французской разведки и МИ-26 тоже исключаются, тогда, во имя Господа, кто же это может быть?
 — Добро пожаловать в лаборатории МОЗСХО, штат Вашингтон, — сказала Дара Вортингтон.
 Девушка раздумывала над тем, осмелится ли она подружиться с этими двумя. Она ведь уже потеряла столько друзей в МОЗСХО. Поначалу она хотела только показать новеньким их личную лабораторию и упорхнуть. Но пожилой был столь любезен и обходителен, что она просто не могла не сказать пару слов о его восхитительном блестящем зеленом кимоно.
 — Оно великолепно, — сказала Дара.
 — Вам обязательно надо болтать все эти глупости? — грубо осведомился белый партнер старика-азиата.
 Его звали Римо. Выглядел он невероятно сексуально, именно с таким мужчиной Дара мечтала бы оказаться в постели, но Римо вел себя так грубо, что его поведение оттолкнуло девушку. Это была безразличная холодность, отсутствие даже малейшего проявления интереса к ней. Когда Дара тепло приветствовала его при встрече, он даже не обратил на нее внимание. Впрочем, девушку не слишком беспокоило такое равнодушие. Она и сама знала, что хороша собой. Еще бы, с такими роскошными рыжими волосами и телом, за обладание которым многие мужчины клялись умереть. Разумеется, Дара никому не желала смерти. И без того ее слишком много было в последнее время вокруг этих лабораторий. Но в конце концов, если уж она так тепло приветствует кого-либо, то вправе ожидать соответствующего ответа, хотя бы слабого проявления интереса к ней.
 — Просто покажите нам лаборатории и представьте остальным исследователям, — сказал тот, кого звали Римо.
 Она сделала вид, что не слышит его, и обращалась только к старшему, восточного вида мужчине который был столь мил и любезен.
 — И не вздумайте потерять что-нибудь из его записей в компьютере, — предупредил ее Римо.
 — Неужели он всегда так разговаривает с вами? — спросила Дара.
 — Ничего страшного, — ответил Чиун.
 Дара решила, что он не только чрезвычайно приятный и чуткий человек, но и имя у него такое милое.
 — Я вас серьезно предупреждаю не вздумайте играть с его компьютером, — громко повторил Римо.
 — У меня были неприятности из-за компьютера, — пояснил ей Чиун. — И меня же тогда обвинили в его неудаче.
 — Это выглядит весьма несправедливо, — сказала Дара.
 — Мы уже много лет работаем вместе, я и это вот белое существо, — грустно заметил Чиун. — И я больше не ищу справедливости.
 — Просто не играйте с его компьютером, и все, — сказал Римо, — или вам и в самом деле придется столкнуться с несправедливостью.
 — Совсем не обязательно вести себя так грубо, — сказала ему Дара.
 — Нет, обязательно, — отрезал Римо.
 — Почему?
 — Потому что если я не буду груб, вы можете полезть в его компьютер.
 Дара решила не обсуждать больше эту тему, но она не могла позволить Римо осуждать пожилого человека за то, что тот так любезно принял похвалы своему кимоно.
 — Я знаю вас обоих всего несколько минут, но честно говоря, мне очень хочется прямо сказать, что я о вас думаю.
 — Можете не беспокоиться.
 — Нет. Я настроена высказаться, и я скажу, — заявила Дара.
 — Так я и думал.
 — Я совершенно не понимаю, почему этот любезный человек вообще имеет с вами какое бы то ни было дело.
 — Вы закончили? — осведомился Римо.
 — Да.
 — Прекрасно. А теперь покажите лабораторию.
 — Я уже привык мириться с этим, — грустно сказал ей Чиун. — Знаете ли, ведь я даже вынужден сам выносить мусор.
 — Это ужасно — сказала Дара. — Он мог бы по крайней мере выказывать хоть какое-то уважение к вам.
 — Вы молоды и прелестны, — сказал Чиун, — и не по годам мудры.
 — Я тронута, — отозвалась Дара.
 — Где лаборатория? — осведомился Римо.
 — Сами можете ее найти, — резко оборвала она.
 — Прошу вас, — вмешался Чиун. — Мы должны быть разумны и терпимы к грубости и неблагодарности. Такова цена мудрости.
 — Папочка, может ты еще сообщишь ей, какой именно мусор я отказался выносить за тобой? — поинтересовался Римо у Чиуна.
 — Он — ваш отец, и вы так с ним обращаетесь? — спросила потрясенная Дара Вортингтон.
 — Я его отец, но не по крови, а по тем трудам, что посвятил я, пытаясь наставить его на добрый путь.
 Это Дара поняла. Старец был просто прекрасен. Пока они проходили контрольные устройства, которые теперь из соображения безопасности были установлены при входе в каждую лабораторию комплекса, Чиун рассказывал, сколь многое он дал молодому человеку, так и не оценившему этого дара. Девушка подумала, что Римо очень похож на всех мужчин, встреченных ею в жизни.
 Она посмотрела на Римо, но он снова не обращал на нее никакого внимания. Он на самом деле глубоко заинтересовался лабораторным комплексом, потому что, когда Смит давал нм это задание, директор КЮРЕ находился в полном отчаянии.
 Это был не страх, а тихое безнадежное отчаяние. Римо и раньше видел такое выражение в глазах людей. Они знали, что приближается неотвратимая гибель, но их движения становились не быстрее, а наоборот, как бы замедлялись. Похоже, у таких обреченных истощались даже мыслительные процессы, будто они не хотели больше тратить энергию на жизнь, которую считали уже потерянной. Именно так и вел себя Смит. Он напоминал человека, который видит, как вокруг него погибает привычный мир, и у Римо мгновенно включилось его чувство опасности, он всегда осознавал гибельную бесполезность отчаяния. Именно из-за него Смит казался таким старым.
 — Где лаборатория доктора Ревитса? — спросил Римо у Дары.
 — Именно там вы с отцом и будете работать, — ответила Дара. — Чтобы попасть туда, надо пройти еще через одни двери. ФБР не позволило бы доктору даже носа высунуть из лаборатории, поэтому, насколько я могу судить, вы тоже не сможете выходить оттуда.
 — ФБР держит его в качестве заключенного? — спросил Римо.
 — Вы не знаете доктора Ревитса, — ответила Дара, с холодной улыбкой прерывая разговор.
 Но Римо знал доктора Ревитса. Он знал, когда тот родился, когда и где ходил в школу и как стал энтомологом. Он также знал наперечет все его научные успехи и неудачи.
 Смит все это рассказал Римо, когда пришел в бунгало на берегу океана, чтобы дать ему и Чиуну их новое задание. Смит рассказал следующее:
 Существовал некий вид жука, который исконно кормился на зерновых полях трех племен в средней Африке. На протяжении десятков тысяч лет жук быстро плодился и уничтожал посевы, однако в его развитии намечалось несколько циклов. Когда урожаи резко уменьшались, в организме жука происходили какие-то химические реакции, указывавшие на то, что ему следует сократить воспроизводство, потому что для нормального потомства не хватит пищи. Освобожденные от нашествия жука посевы давали обильные урожаи, и в течение нескольких лет племена питались нормально. Но потом жук получал новый сигнал — размножаться, точно он чувствовал появление обильной еды, и бедствие снова обрушивалось на многострадальные поля.
 Человек и насекомое сосуществовали так в течение тысячелетий. А потом вдруг жук перестал сокращать свое воспроизводство, как это бывало обычно. МОЗСХО начала исследование жука. Если бы удалось найти химические сигналы, останавливавшие его воспроизводство, можно было бы предотвратить новое очередное бедствие и навсегда взять под контроль популяцию этого насекомого.
 Но потом пришел кошмар, как объяснил Смит Римо и Чиуну. Настоящий ужас. На каждое изменение, которое ученые МОЗСХО вносили в организм жука, насекомое вырабатывало контризменение. Это превратилось в игру наподобие биологических шахмат, где были свои ходы и ответные ходы, а самым страшным оказалось то, что изменения в организме насекомого происходили очень быстро, в течение трех поколений, что составляло всего лишь несколько месяцев. Подобной приспособляемости у насекомых до сих пор не встречалось.
 Смит добавил:
 — Единственное, что хоть пока, к счастью, препятствует превращению несчастья в мировую катастрофу, это ограниченность места обитания жука Унг пределами Центральной Африки. Но принимая во внимание его сопротивляемость и быстроту приспособления к сосуществованию с другими насекомыми, очень скоро человечество во всем мире лишится своих посевов. А это означает, что мы все умрем с голоду. Трагедия Центральной Африки станет мировой трагедией. Теперь вы знаете, почему так важна работа МОЗСХО.
 — Я все еще не понимаю, для чего вам понадобился я, — сказал тогда Римо. — Найдите какого-нибудь мушиного доктора.
 — Энтомолога, — сказал Смит. — У нас они уже есть. И мы их теряем.
 — Кому это нужно убивать мушиных докторов? — осведомился Римо.
 — Энтомологов, — поправил Смит.
 — Вот именно. Этих самых.
 — Мы не знаем Но кому-то нужно. Несмотря на защиту, которую им обеспечивали по всему миру, кто-то все-таки добирался до ученых. Это все равно, как если бы все человечество находилось на одном плоту, а какие-то ненормальные пытались провертеть в нем дырки.
 Смит объяснил, что человечество еще может победить. Доктор Ревитс выделил биохимическую субстанцию под названием феромон. Она привлекала насекомых друг к другу, но ее побочным действием было подавление высокой приспособляемости жука, его собственные защитные механизмы начинали работать против себя же.
 Тут Чиун, который все это время сердито разглядывал лежащее за компьютером тело, вступил в разговор. Он сказал Римо по-корейски:
 — Не спрашивай императора Смита, о чем он толкует, чтобы он не начал нам объяснять этого.
 На английском же Чиун обратился к Смиту:
 — Как это чудесно, о мудрый император!
 — Я не буду вам подробно излагать учение о полипах, — заметил Смит.
 — Как вам будет угодно, о милостивый император, — отозвался Чиун.
 — Мы хотим, чтобы вы проникли в лабораторию, и когда враг попытается нанести следующий удар, вы его выследите. До сих пор они проникали сквозь любые правительственные системы охраны и безопасности, и нам до сих пор неизвестно, кто же они такие. Доктор Ревитс говорит, что феромон уже почти закончен. Его необходимо защитить.
 — Сегодня тоже было нападение, — сказал Римо, — но работникам лабораторий удалось спастись, верно?
 — Да, — подтвердил Смит. — Пока ФБР удавалось их защитить. Вам может показаться это странным но, именно потому, что до сих пор охрана в Штатах была успешной, мы чувствуем, что пришло время ее сменить.
 Чиун даже чуть не мигнул от изумления. И обронил по-корейски:
 — Наконец они стали думать.
 — Да, — ответил Римо.
 Он понял. Не было еще такой стены, которая могла бы оставаться надежной в течение долгого времени. Даже гениально выстроенные гробницы египетских фараонов через несколько веков отдали свои сокровища ворам. Мир все время меняется, и тот, кто стремится выжить, тоже должен меняться прежде, чем станет слишком поздно. Именно поэтому Чиун и пытался купить компьютер.
 — Это хорошая мысль, Смитти, — сказал Римо Смиту. А теперь вы можете расслабиться и предоставить это дело нам, — он попытался улыбнуться. — Я не хочу работать с кем-то другим.
 — Боюсь, что в один прекрасный день придется. Я становлюсь слишком старым, а о вас этого сказать нельзя, — ответил Смит.
 — О нет, милостивый император, — вступил Чиун. — Вы — точно растение, чье цветение становится еще более прекрасным с истечением его дней.
 — Вы крайне добры ко мне, Мастер Синанджу, — ответил Смит.
 А когда Смит ушел, Чиун пробормотал по-корейски:
 — Посмотри, Римо, что получается, когда ешь негодное мясо. Видишь? Вон там, на шаркающих ногах движется пожиратель гамбургеров.
 — Я так и думал, — ответил Римо без всего воодушевления.
 Но он сочувствовал Смиту, как он сочувствовал бы каждому человеку, который заботится о тех же вещах, к которым и сам Римо был неравнодушен. Мир стоило спасать, а особенно ту его часть, которую Римо любил — Соединенные Штаты.
 — Я так и думал, — грустно повторил Римо. Он собирался выполнить это задание Смита, которое вполне могло оказаться последним заданием старика, поэтому Римо и Чиун отправились в лабораторный комплекс МОЗСХО и встретили там Дару Вортингтон.
 А теперь в ее сопровождении шли в лабораторию доктора Ревитса.
 Ревитс разглядывал выходящие из компьютерного принтера данные, пережевывая огромные куски шоколадного торта, которые он запивал сладкой содовой с кофеиновыми добавками. Его лицо напоминало поле битвы времен Второй мировой войны, где триумфально наступающие прыщи оставляли обширные воронки.
 Руки у него тряслись, а белый лабораторный халат был грязен. Очевидно, доктор Ревитс не слишком верил в пользу чистой одежды и умывания.
 В коридоре Дара Вортингтон предупредила Римо и Чиуна, что Ревитс попросту потерял связь с окружающей действительностью полностью погрузившись в свою работу. Он не был по натуре разгильдяем, просто работа настолько поглотила все его интересы, что на весь остальной мир времени уже не оставалось. Он предпочитал есть торт с содовой, поскольку даже не помнил хорошенько, как выглядит нормальная еда. Однажды, когда они были в России, Дара принесла ему теплой еды на тарелке и заставила ее съесть.
 — Возьмите немного салата, — посоветовала она.
 — Вы выйдете за меня замуж? — спросил тогда Ревитс.
 — Я только сказала, чтобы вы попробовали салату.
 — С вами у меня возникли самые значительные и близкие взаимоотношения.
 — Они же и единственные, а кроме того, я всего лишь принесла вам поесть.
 — Значит, вы не выйдете за меня? — спросил он.
 — Нет, — отвечала Дара.
 — Тогда не могли бы вы вынести мусорные корзинки? Будьте так любезны, — ответил доктор Ревитс. — А то они уже полным-полны.
 Ревитс поднял глаза от принтера, когда Дара ввела в лабораторию Римо и Чиуна.
 — Эти два энтомолога будут вам помогать доктор Ревитс, — сказала Дара.
 Казалось, она решительно устремляется вперед — так сильно выступала под строгой белой блузкой ее пышная грудь. В лаборатории пахло так, будто в течение последнего месяца тут беспрерывно стряпали на электроплите. Римо обнаружил, что запах исходит от Ревитса.
 — Хорошо, — отозвался Ревитс. Он кивнул Римо и Чиуну. — Я полагаю, вы должны знать, что мы уже потеряли несколько человек из этой лаборатории, погибших от руки террористов, так?
 — Мы знаем, — сказал Римо.
 — Я оставляю вас втроем, — сказала Дара, раскланиваясь. — Доктор Ревитс, вы должны поладить с доктором Чиуном. По-моему, он очень мил.
 Римо пропустил оскорбление мимо ушей. Он взглянул на окно и заметил очень маленький чувствительный датчик, который включал систему тревоги. Стекло было достаточно толстым, чтобы противостоять гаубичному снаряду. Кондиционеры не пропускали внутрь наружный воздух, который мог оказаться отравленным, а восстанавливали уже отработанный воздух, насыщая его кислородом и другими элементами.
 Все это выглядело достаточно надежно и безопасно. Черная кошка с белыми лапками довольно мурлыкала около небольшого нагревателя в углу.
 — Это мой лучший друг, — сказал Ревитс. — Кошки — просто чудесные существа. Они оставляют вас в покое.
 Ревитс улыбнулся так, будто старался воспроизвести выражение, когда-то виденное им на фотографии и вернулся к компьютерной распечатке.
 — Здесь есть телефон? — спросил Римо.
 — Должен быть. Я так думаю. Я им не пользуюсь. Мне некому звонить. А вы всегда столько разговариваете?
 — Мы этимологи, — сказал Чиун, пряча в складках кимоно свои длинные ногти.
 Он очень медленно произнес это слово, почти по слогам.
 — Тогда что вы тут делаете? — спросил Ревитс. — Этимология изучает слова.
 — Нет, другое слово, — сказал Римо.
 — Энтомологи? — переспросил Ревитс.
 — Верно, — кивнул Римо. — Это самое.
 — Тогда понятно. Поэтому вы находитесь со мной, — заявил Ревитс и снова с головой погрузился в изучение репродуктивных привычек жука Унга.
 Телефон Римо разыскал в углу. Он набрал номер, который дал Смит. Он не работал. Римо часто ошибался в телефонных кодах, но как раз этот Смит ему записал.
 Римо набрал снова, и опять никаких гудков. Придется выйти и позвонить снаружи. Ревитс понятия не имел, где находится ближайший телефон вне лаборатории. Вонь от его тела пропитывала все помещение.
 — Ты оставайся здесь, а я пойду свяжусь со Смитти, — сказал Римо Чиуну.
 — Я лучше подожду за дверью, там воздух получше, — ответил Чиун.
 Римо отыскал работающий телефон в помещении соседней лаборатории. Чиун дожидался его у единственного входа в помещение доктора Ревитса, все остальные лазейки были перекрыты. Ревитс находился в безопасности.
 Этот телефон работал.
 — Да? — раздался в трубке щелкающий голос Смита.
 — Просто хотел вам сообщить, что все в порядке, — сказал Римо.
 — Хорошо.
 — Он находится в комнате с единственным входом, около которого сторожит Чиун.
 — Хорошо, — отозвался Смит.
 — Теперь мы подождем, пока они нападут.
 — Хорошо, — повторил Смит.
 — Как выглядит залив Лонг-Айденд?
 — Я не в Фолкрофте, — ответил Смит.
 — На островах? — спросил Римо.
 — Сент-Мартин. Хранилище дублирующих записей компьютера, — сказал Смит.
 — Хорошо. Желаю хорошей погоды, — сказал Римо. — Послушайте, Смитти, не волнуйтесь там, ладно?
 — Ладно, — отозвался Смит.
 Римо повесил трубку и вышел в залитый флюоресцентным светом коридор, который был буквально выстлан стальными листами, так что напоминал внутренность подводной лодки.
 — Мы просто подождем, — сказал Римо Чиуну.
 Он был доволен, что сумел успокоить Смита.
 — Только не внутри, — заявил Чиун. — Я подожду здесь.
 — Внутри, — настаивал Римо.
 — Ты будешь ждать внутри, — ответил Чиун. — Я буду ждать здесь.
 Римо открыл дверь в лабораторию. Печатающее устройство, над которым склонялся Ревитс, стало теперь красным и блестящим. Груда, напоминавшая отходы мясника, высилась на бумагах. Взгляд Римо привлек бледный клочок розоватой кожи. На клочке был прыщ.
 Груда представляла собой все, что осталось от доктора Ревитса.




 Глава четвертая


 Проблема была решена.
 Наконец, после долгих лет затыкания сиюминутных брешей подручными средствами, проблема охраны компьютеров КЮРЕ была решена.
 Доктор Харолд В. Смит вышел на белый песчаный пляж великолепного залива Гранд Кейс на Карибском море на французской части одного из Антильских островов под названием Сент-Мартин. Ему хотелось немного позагорать. Ведь он проделал хорошую работу.
 Доктор Смит чувствовал, что, если б сейчас ему пришлось умереть, в последний момент жизни он мог бы спокойно оглянуться назад на прожитые годы и сказать, что он сделал большое, хорошее дело для своей страны и даже для всего человечества.
 Звонок Римо тоже доставил ему удовольствие. Смит беспокоился, потому что рискованно было убирать фэбээровскую охрану, которая так хорошо себя показала, но еще большим риском было бы оставить все по-прежнему.
 Никто бы не стал его винить, если б он, несмотря на свои опасения, оставил все, как есть. Но именно потому, что он никогда не пытался подняться выше по карьерной лестнице, теперь уже умерший президент много лет назад выбрал его на пост главы новой тайной организации, которая должна была бороться с врагами Америки.
 Смит подумал, что он сделал только то что обязан был сделать, а вот президент выказал настоящее мужество. Смит попросил его о срочной встрече. В связи с характером деятельности КЮРЕ их свидание должно было оставаться тайной даже для ближайших сотрудников президента, а тут могли возникнуть сложности. Даже с самыми преданными сотрудниками неизбежны порой определенного рода трудности: чем более им доверяют, тем более они полагают себя вправе знать все. А когда информация доступна слишком многим, начинается ее утечка. Смит объяснил президенту, почему им следует встретиться без посторонних лиц.
 — Каким образом? — спросил президент. — Я должен их отослать?
 — Нет, господин президент, — ответил Смит. — Вы оставите их в самом центре событий. Видите ли, их любопытство возбуждается, когда они чувствуют, что их отстраняют. Поэтому вам следует просто отправиться на отдых, сэр. Поезжайте на ваше ранчо в Калифорнии, а там побеседуйте с новым помощником садовника.
 — Вы хотите, чтобы я включил вас в число работников ранчо?
 — Я хочу, чтобы у нас с вами не было никаких контактов, сэр.
 — Но вы не сможете стать работником ранчо, не пройдя тщательной проверки, — сказал президент, но тут же спохватился. — Ах, да, я и забыл. Ведь некоторые из тех, что проводят эти проверки, находятся под вашим контролем, верно?
 На это Харолд Смит почел за лучшее не отвечать. Он не контролировал людей, проверявших информацию на новых сотрудников президентского штата, он контролировал саму информацию. Ведь она поступала на компьютеры, а КЮРЕ начало их использовать даже раньше, чем Министерство обороны. В области техники КЮРЕ всегда находилось впереди всего мира, поэтому о его деятельности знало так мало людей. А компьютер не испытывает потребности поделиться информацией с добрым приятелем.
 Жизнь и смерть КЮРЕ зависела от этих компьютеров. Чтобы Харолд В. Смит получил разрешение на работу в качестве помощника садовника на ранчо президента в Калифорнии, достаточно было всего лишь нажать на несколько клавиш. Правда, сначала требовалось убедить главного садовника ранчо, что ему требуется помощник.
 Таким образом, когда президент прилетел в Калифорнию для краткого отдыха, он первым делом отправился полюбоваться розовыми кустами, высаженными вдоль забора, напоминавшего крепостные укрепления.
 Пожилой садовник подстригал колючие кусты. Президент задержался около него, и в глазах стороннего наблюдателя все выглядело так, как если бы они обсуждали розы, потому что садовник время от времени размахивал своим секатором. А на самом деле разговор этот выглядел следующим образом:
 — Господин президент, я собираюсь попросить вас пойти на риск, который с первого взгляда кажется совсем не оправданным.
 — Давайте. Попробуйте меня убедить, — ответил президент с присущим ему чувством юмора.
 — Вам знакома Международная Организация здравоохранения, сельского хозяйства и образования?
 — Разумеется. Сборище четырех тысяч слишком хорошо оплачиваемых бездельников, которые занимаются исключительно тем, что на американские же деньги пытаются погубить Америку.
 — Я говорю о их энтомологическом лабораторном центре.
 — Единственное, что действительно работает во всей этой бодяге. А кто-то пытается их уничтожить. Я видел отчеты и поручил ФБР охранять лаборатории. И они справляются со своим делом. Даже КГБ это не удалось.
 — Я прошу вас отозвать силы ФБР и позволить нам позаботиться о безопасности центра.
 — Почему?
 — Потому что рано или поздно настанет такой момент, когда ФБР уже не сможет их защитить, — ответил Смит и объяснил президенту, какой опасности подвергались лаборатории.
 Чтобы защитить их по-настоящему, надо было добраться до тех, кто убивал ученых. ФБР не могло выполнить такой задачи, а значит, в конечном счете, убийцы снова проникнут в лаборатории.
 Президент, казалось, выглядел озадаченным.
 — А почему мы не можем оставить на месте ФБР и просто пойти по следу этих ненормальных, кем бы они ни были?
 — Потому что в этом случае они отложат нападение. Но рано или поздно оно все равно произойдет, а мы должны его предотвратить, — ответил Смит.
 — Вы собираетесь использовать тех своих людей? — поинтересовался президент, имея в виду двух человек, которые, похоже, способны были проникнуть куда угодно, в том числе и в Белый Дом.
 Президент уже видел один раз, как они работают, и тут же пожелал узнать, не могла бы Америка раздобыть еще несколько подобных им. И он огорчился, когда Смит сказал, что во всем мире их только двое.
 Смит кивнул, и президент сказал.
 — А вы отдаете себе отчет, что произойдет, если убьют еще кого-нибудь, и выяснится, что я приказал убрать охрану?
 — Полагаю, что да, — ответил Смит.
 — Вся газетная свора с наслаждением набросится на меня, мечтая распять и повесить. И на этот раз им даже не придется ничего выдумывать.
 — Я знаю.
 — Насколько вы уверены, что ваш план сработает? — спросил президент.
 — Я знаю, что он сработает. Если мы и дальше будем продолжать так, как делали до сих пор, они снова ударят. Они ведь невероятно умны и, похоже, могут проникнуть, куда захотят. Я так никогда и не пойму, как они умудрились пробраться в Россию.
 — Итак, вы хотите, чтобы я подставил свою шею?
 — Да, сэр, — сказал Смит. — Только прямой ваш приказ может убрать с нашей дороги ФБР.
 — А как там дела с жуком, очень плохи? — поинтересовался президент.
 — В том-то все и дело, господин президент. В настоящее время им заражены только поля Третьего мира, но он может распространиться.
 Харолд В. Смит срезал еще одну ветку с розового куста, рассеянно пытаясь припомнить, как именно следовало подрезать: выше или ниже основного стебля. Впрочем, не важно. Он уедет отсюда еще до темноты.
 — А почему нельзя просто-напросто поставить эту задачу перед нашими учеными и забыть про МОЗСХО? — спросил президент.
 — У них работает большинство хороших энтомологов, — пояснил Смит.
 Президент раздумывал с минуту, пока Смит терзал очередной куст. Потом президент медленно кивнул.
 — Только не подведите меня, — предупредил он.
 Голос его прозвучал очень тихо, а президент пошел дальше вдоль изгороди, точно совершая обычную послеполуденную прогулку. Три часа спустя новый помощник садовника убрался подобру-поздорову.
 Смит хорошо запомнил этот день. Теперь у него были обязательства перед человеком, который совершил правильный поступок. План должен сработать. С годами он все менее и менее понимал Римо, а Чиун с самого начала был недоступен его пониманию. Но в такого рода делах они были хороши, а теперь Римо доложил, что ситуация находится под их контролем. Значит, доктор Ревитс находится в безопасности.
 А тут еще, греясь на солнышке на острове Сент-Мартин, он сумел, наконец, раз и навсегда разрешить проблему компьютеров. Смит чувствовал себя великолепно. Он намазался специальным кремом для загара, чтобы предохранить свою бледную кожу от палящих солнечных лучей. Сейчас он пожалуй, мог бы даже поверить, что ему привалила удача. Никогда раньше Смит не верил ни в везение, ни в удачу, но теперь, после многих лет дотошных вычислений, он готов был признать, что ему и правда везло в жизни.
 Внезапно кто-то тронул его за плечо, и, обернувшись, Смит увидел черные форменные штаны. На поясе полицейского висел пистолет в черной кобуре. На его голубой рубашке имелись знаки различия французской национальной полиции.
 — Это вы Харолд В. Смит? — осведомился полицейский с сильным акцентом.
 — Да, — подтвердил Смит.
 — Не будете ли вы так любезны пройти со мной, сэр? — попросил жандарм.
 Тон его ничего особенного не выражал, но Смит знал, что местные жандармы весьма вежливы в связи наплывом на остров туристов. Они очень редко штрафуют за неправильную парковку машины и имеют свое собственное понятие о справедливости.
 Недавно, когда была изнасилована жена одного из туристов, они доставили подозреваемого в преступлении к ее мужу, американскому полицейскому, и оставили их на пять минут наедине. А потом переправили то, что осталось от подозреваемого на другой остров. И никакого тебе долгого растянутого судилища.
 Подобным же образом разрешались и многие другие дела, следовательно, на острове КЮРЕ обеспечивалось как раз то, что ему более всего требовалось: место, где полиция не проявляла излишнего рвения и любопытства. Полиция, заботившаяся о порядке, и судебная власть на Сент-Мартине не слишком докучали обитателям острова, а поскольку компьютеры сами по себе угрозы никому не представляли, организация спокойно могла заниматься своими делами на тихом островке среди морских волн.
 — Могу ли я спросить, зачем? — спросил Смит.
 — Вам следует прибыть со мной в Мариго, — ответил жандарм.
 Смит решил, что его ведут в полицейское управление, поскольку Мариго являлся столицей французской половины острова.
 — А могу ли я накинуть на себя что-либо более подходящее, нежели купальный костюм?
 — Ну разумеется.
 В обычное время подобное приглашение могло бы встревожить Смита, но сейчас, когда компьютеры были защищены от любого вторжения, он даже насвистывал, направляясь в выходивший на пляж домик. Смит снял жилье у человека, снабжавшего весь остров бензином; этой привилегией его семья владела уже в течение нескольких поколений.
 Смит стянул с себя купальный костюм, пока полицейский вежливо дожидался за дверьми. Он сполоснулся под душем, чтобы смыть песок, надел шорты, майку и сандалии. А также позаботился прихватить с собой ключ ко всему программному обеспечению организации.
 Он был размером с небольшой дипломат и обладал большей памятью, чем все компьютеры засекреченного штаба стратегических воздушных сил, расположенного в Скалистых горах. Истина заключалась в том, что КЮРЕ больше не нужны были ни ранее занимаемые им помещения в санатории Фолкрофт в Рай, штат Нью-Йорк, ни тайники, выдолбленные в известковых холмах за солевыми равнинами в Гранд-Кейс. А нужен был только маленький чемоданчик, который держал в руках Смит. В итоге Смит сделал только одно: он нашел гения, открывшего способ создания практически бесконечного хранилища компьютерной памяти.
 Это была технология не для дураков. В ней использовались космические взаимодействия звезд. С помощью световой энергии информация, поступающая со всего мира, записывалась на одном-единственном диске.
 — Видите ли, — заявил компьютерный гений, — вам совершенно не обязательно записывать информацию, надо только обеспечить доступ к ней, досягаемость информации. Ну, значит, для ее хранения вы можете использовать что угодно, даже световую рефракцию. Понимаете?
 — Честно говоря, нет, — ответил тогда Смит.
 — А вам и не надо. Главное — это работает, — заявил Берри Швайд.
 И был прав.
 Швайду было двадцать пять лет, он жил в доме со своей мамой и восемнадцать часов в день проводил у своего маленького персонального компьютера, который, по его же словам, Берри «оживил». Швайда не слишком волновала зарплата. Чего, однако, нельзя было сказать про его мать. Кроме того она хотела бы, чтобы Берри познакомился с хорошей девушкой, чтобы он правильно питался и достаточно бывал на солнце. И она ни за что не выпустила бы Берри из дому, если бы милейший мистер Смит, его новый наниматель, не пообещал, что Берри будет по крайней мере часа два в день гулять на свежем воздухе и хотя бы раз в день получать доброкачественную здоровую пищу.
 После того, как обещания были даны, Швайд начал работать на Смита, который отослал его на остров Сент-Мартин, где КЮРЕ хранило обширный банк компьютерных данных, дублировавший всю информацию с компьютеров главной штаб-квартиры организации в санатории Фолкрофт.
 — Я хочу, чтобы вы обеспечили полную недоступность наших банков данных для посторонних, — сказал Смит.
 И Швайд выполнил задание.
 Собственно говоря, он разработал новый метод доступа к информации с помощью оборудования, хранившегося в маленьком чемоданчике.
 — И чем же это поможет? — поинтересовался тогда Смит. — Ведь теперь у меня не два, а три дубликата памяти, каждый из которых можно вскрыть.
 — Нет, — ответил ему Швайд. — Вы не поняли.
 — Не понял.
 — Эта штука позволяет нам расставить сеть-ловушку в двух других компьютерах, в Фолкрофте и здесь.
 — А что это даст?
 — Мы сможем так запрограммировать эти два компьютера, что, если кто-то подключится к ним, все равно, каким образом, они просто-напросто сотрут свою память. Полностью.
 — И все пропадет?
 — Верно. До того, как вор получит доступ к программе. А поскольку основной банк информации находится у вас в чемоданчике, вы всегда можете снова восстановить память компьютеров, когда вам это понадобится.
 Пока еще доступ через устройство в чемоданчике осуществлялся довольно сложно. Поэтому для такой операции непременно требовалось присутствие Швайда, но гений пообещал Смиту в скором времени разработать новую, модифицированную систему доступа, которая позволит Смиту самому осуществлять вход в программу без чьей-либо помощи.
 Мысль об этом вызвала на лице Смита редкую, непривычную улыбку. На свете все шло хорошо. Он отдыхает на Сент-Мартине, мировые проблемы, судя по всему, находятся под контролем соответствующих сил, и Смит даже сам себе удивлялся: как это, при его-то едкой критической натуре даже не побеспокоиться, по какой такой причине явился к нему жандарм.
 Смит взял чемоданчик, который специально выглядел старым и потрепанным; в таком скорее грязное белье в прачечную носить, а не пульт доступа к величайшей в мире коллекции тайн зла.
 По самой природе своей Харолд В. Смит мог вполне естественно смотреться в клетчатых бермудах, желтой майке и при этом с дипломатом в руке. Всегда, даже во сне, он выглядел так, будто ему просто необходим какой-нибудь портфель.
 Маленький полицейский «ситроен» приткнулся в пыльной аллее между выходившими на море пляжными домиками. Жандарм распахнул дверцу перед Смитом. В отличие от американских полицейских машин тут не имелось защитного экрана между водителем и пассажирами. Единственное, что делало этот подпрыгивающий маленький ситроенчик похожим на полицейскую машину, была мигалка на крыше да символическое изображение факела — значок французской национальной полиции.
 Когда они выехали на улицы Гранд-Кейса, такие узкие, что при встрече двух автомобилей, один из них вынужден был сворачивать на обочину, уступая дорогу другому, полицейский как бы мимоходом задал вопрос, от которого Смита мог бы и удар хватить.
 — Простите, сэр. Вы знаете Берри Швайда?
 — С ним все в порядке? — спросил Смит.
 — До некоторой степени, — ответил жандарм.
 — Что случилось?
 — Это он назвал нам ваше имя.
 — Да, я знаю его. Я его нанял. Я занимаюсь экспортно-импортным бизнесом.
 — А вам известно, что он опасный человек?
 — Берри? — изумился Смит.
 Парень был кроток и мягок, как шелк. Собственно говоря, единственное по-настоящему компрометирующее событие в жизни Берри, которое открылось в результате поистине скрупулезного расследования, произошло в детском саду, когда парнишка обмочился. Он всегда вовремя заполнял декларации о доходах, а однажды даже включил в них двадцать долларов, которые нашел на улице. За всю жизнь у него было только пять свиданий, и во время одного из них, когда девушка отправилась в спальню, по ее словам, переодеться во что-то более удобное, он удрал, решив, что неудобство заключается в его присутствии. Потому как, думал Берри, если бы ей было с ним хорошо, то она чувствовала бы себя удобно в любой одежде.
 Берри Швайд поцеловался первый раз в жизни во время игры в «бутылочку» на вечеринке в честь своего двадцать второго дня рождения, которую устроила ему мама.
 Три года он посещал психиатра, пытаясь излечиться от боязни повысить голос. Однажды он прилетел в Кюрасо, так и не решившись сообщить стюардессе, что по ошибке сел не в тот самолет.
 — Бога ради, что он такого натворил? — спросил Смит.
 — Он напал на рыночную торговку на пристани в Мариго.
 — Это совершенно невозможно.
 — Когда она помогала жандарму.
 На улице Шарля де Голля в задымленном портовом городке, служившем столицей французской половине острова, Харолд В. Смит поговорил с префектом местной полиции.
 Он заверил префекта, что близко знает молодого человека, его прошлое и его семью. Не повредило также и то, что Смит бегло говорил по-французски. Во время Второй мировой войны Смит был заброшен с парашютом на территорию Франции. И хотя обычно он никогда не обсуждал подобных тем и не любил о них вспоминать, на этот раз Смит позволил себе мельком упомянуть в разговоре с префектом об этой подробности своей биографии. Он также ясно дал понять префекту, что спасли его люди из подполья, и случись все не во Франции, его, Смита, давно не было бы в живых.
 Послушать Смита, так это Франция освободила Америку во время войны, а не наоборот. Префект сам убедился, что перед ним редкий тип американца-джентльмена. И признал, что закон на Карибах вовсе не должен быть столь же грозным, как, например, в Париже.
 Смит предложил и жандарму, и пострадавшей торговке вознаграждение за причиненный ущерб, хотя так и не смог понять, каким образом Берри Швайд умудрился устроить всю эту заваруху. Однако же вручил префекту тысячу франков для пострадавшей женщины и две тысячи американских долларов для полицейского.
 — За понесенное беспокойство, — пояснил он.
 Префект понимающе похлопал Смита ладонью по плечу.
 — Тысячи американских долларов ему вполне хватит для удовлетворения его раненого достоинства, мсье, — подмигнув, заметил префект.
 И так свершилось дело справедливости на улице Шарля де Голля между двумя былыми союзниками, которые тепло обнялись в знак взаимопонимания. Заплатив деньги, Смит получил разрешение на освобождение Берри. Он нечаянно услышал, как полицейские в участке переговаривались о том, что «чудовище» собираются выпустить и всем следует быть начеку. Личное оружие в молчании было извлечено из кобуры. Один дородный полицейский схватился за тяжелую, как свинец, дубинку.
 В главное помещение участка в сопровождении двух огромных жандармов вошел, ковыляя, испуганный, очень бледный и несколько припухший молодой человек, его шевелюра выглядела так, будто с колыбели не водила знакомства с гребнем.
 На Берри по-прежнему была фланелевая рубашка и длинные штаны, а потому он буквально истекал потом. В новой, не знакомой ему стране он боялся покидать помещение, вот и сидел все время взаперти в кондиционированном воздухе своего жилья и работал. Смит тщетно пытался несколько раз вытащить его на прогулку, твердя, что обещал его матери обеспечить мальчику достаточно солнца и свежего воздуха.
 — Я пойду. Немного позже, — отвечал Берри. — Только не сейчас.
 Однако Смиту все же удавалось заставить Берри ежедневно принимать ванну и чистить зубы. Парень даже пообещал регулярно причесываться, только вот каким-то образом всегда получалось так, что работа его оказывалась гораздо важнее, чем семь секунд, потраченных на возню с гребешком.
 И вот он стоит, зажатый между двумя дюжими французскими полисменами — плохо побритый, очень смирный и перепуганный парнишка пяти футов пяти дюймов росту.
 — Привет, Берри, — сказал Смит.
 — Привет, Харолд, — тихо отозвался Берри.
 — С тобой все в порядке, Берри?
 — Нет, Харолд.
 — В чем дело, Берри?
 Берри Швайд вытянул палец и поманил к себе Смита.
 — Ты хочешь рассказать об этом шепотом, Берри?
 — Да, Харолд.
 Смит подошел к молодому человеку и попросил охранников отойти немного в сторону, потом наклонился к Берри, чтобы выслушать его жалобу.
 — Да, я понял, — кивнул, наконец, Смит. — У кого оно?
 — По-моему, у него, Харолд, — ответил Берри.
 Он кивнул на жандарма, сидевшего за огромным пустым столом, за спиной служителя порядка красовался портрет французского премьера.
 — Одну минутку, — сказал Смит и подошел к жандарму, смотревшему на него с явным подозрением.
 Смит шепотом обратился к жандарму по-французски.
 — Когда арестовали мистера Швайда, вы отобрали у него лоскут мягкой голубой ткани?
 Жандарм ответил, что он точно не помнит, но тут появился префект, который пришел убедиться, позаботились ли должным образом о его товарище по оружию и, можно сказать, почти соотечественнике времен Второй мировой войны Харолде В. Смите.
 — Вам нужен кусок ткани? Мусор? — удивился префект.
 И как только он произнес слово «мусор», жандарм, сидевший за столом, припомнил. Когда Швайда арестовали, он цеплялся за клок голубой ткани, и полицейские выкинули этот обрывок.
 — А не могли бы вы найти его? — спросил Смит по-французски.
 — Да он же в мусоре, — ответил жандарм.
 — Ш-ш-ш, не так громко, — предупредил его Смит.
 — О чем это вы там шепчетесь? — взвизгнул Берри, и три бравых жандарма мгновенно выхватили пистолеты и нацелили их в грудь Берри.
 Берри скорчился в углу, визжа и прикрывая голову руками.
 — Найдите этот лоскут, черт бы его подрал! — велел Смит.
 — Давайте, давайте, — приказал префект.
 — Все будет хорошо, Берри, — успокаивал парня Смит. — Они сейчас его принесут. Они уже пошли за ним.
 Но Берри продолжал визжать и беспорядочно сучить ногами в воздухе. У компьютерного гения была истерика.
 Между тем оружие вернулось в кобуру. Жандармы в участке на улице Шарля де Голля обменивались изумленными взглядами. Префект заверил своего американского союзника, что Берри оказался самым опасным нарушителем в районе набережной. И правда, пострадавшая от него рыночная торговка весила 98 килограммов и была чуть ли не самым сильным человеком на острове, включая сюда и датскую его половину, где обитало немало крупных и малоцивилизованных личностей.
 Смит кивнул. Он не знал, что произошло на самом деле, но, когда принесут голубой клочок, можно будет поговорить с Берри и все выяснить. И Смит заверил благородного префекта, что ничего подобного наверняка больше не повторится.
 — Возможно мистеру Швайду необходимо наносить такого рода увечья, — шепотом начал префект, — мы ведь понимаем, в конце концов, от человеческой природы никуда не денешься, но только для этого есть специальные места. В конце концов, есть еще датская половина острова. Вы же понимаете.
 Смит снова кивнул, но заверил префекта, что такого рода эскапады отнюдь не в характере молодого человека. Но тут в участке появился жандарм, державший в вытянутой руке лоскут ткани, другой рукой он зажимал себе нос. Потому что от ткани несло рыбой, гнилыми фруктами, кофейной гущей. Его явно извлекли из мусорного бака.
 — Этот! Мой! — завопил Берри.
 — Все в порядке, Берри. Ты его и получишь.
 — Спасибо тебе, Харолд, — всхлипывая, отозвался Берри с благодарностью прижимая грязный лоскут к щеке.
 Берри Швайд, компьютерный гений обширной и тайной сети организации, только что получивший прозвище «Чудовище из Мариго», кротко роняя слезы, сосал свой палец.
 Префект предоставил им автомобиль, чтобы добраться обратно на север острова к деревне Гранд Кейс. Но вместо того, чтобы ехать домой, Смит велел шоферу высадить их прямо на дороге, в тупичке, где стояла мастерская по укладке гравия. Внутри этого незамысловатого помещения, позади нескольких кишащих комарами комнат находилась настоящая контора, куда Смит и привел Берри, отсюда открывался потайной проход в обширную пещеру, которая и являлась хранилищем информации и базой данных компьютерной сети КЮРЕ.
 Именно здесь Швайд изобрел портативное устройство, которое теперь носил с собой Смит. Он также придумал способ, как не только обезопасить информацию, но и определить личность того, кто попробует вломиться в сеть. Смит, который тоже не был новичком в технологии, так и не смог разобраться, как работает этот определитель.
 Когда двери за ними закрылись, запечатанные для надежности стальными, взаимоперекрывающимися панелями, Смит задал один простой вопрос:
 — Что произошло в Мариго?
 — Это все ваша вина, — откликнулся Берри Швайд.
 Он прочищал себе ухо кончиком голубого лоскута.
 — Моя вина? — переспросил Смит. — Каким образом?
 — Я даже не хочу вам говорить.
 — Берри, послушай. Ты же знаешь, что мы делаем кучу работы, о которой не должны знать посторонние люди. И мы не имеем права привлекать к себе внимание или вызывать любопытство.
 — Секретная работа? — спросил Берри.
 — Да, — подтвердил Смит, и Берри кивнул.
 — Ну ладно, — решился он, — Все эти записи, — он показал на громадные банки данных, выстроившееся вдоль стен пещеры.
 — А что с ними?
 — Вы вызвали какой-то старый материал и поставили на вводных данных свои инициалы, а я сканировал эти файлы для... ну, не важно, это очень сложно, но вот этот файл у меня и выскочил. А на нем еще были записаны ваши заметки. Вы там говорите, что беседовали с кем-то, кого вы завербовали, и спросили его, что он делает. А он тогда и ответил, что ничего не делает, только учится дышать, и вообще все одна сплошная глупость, и он в любом случае собирается с вами порвать.
 Смит тут же сообразил, на что наткнулся Берри Швайд. Это были ранние наблюдения Смита над тренировками Римо, первыми его тренировками, когда Смит только-только пригласил на работу Чиуна, мечтая о создании мощной карающей руки; тогда Смит думал о том, как один человек будет выполнять работу, которую должны бы делать тысячи людей.
 А Швайд все еще продолжал говорить.
 — Конечно, это выглядело довольно бессмысленно, если подходить к предмету только с точки зрения обыкновенных людей. Но, по правде говоря, запись была потрясающей, ведь она укладывалась в основные космические формулы мощи. Вы же понимаете, что такое масса, энергия и скорость света, верно?
 — На уровне любого непрофессионала, наверное, — ответил Смит.
 — Ну вот, тогда представьте себе, что свет изгибается, и вам все станет ясно, — продолжал Швайд.
 Смит прокашлялся. Это было выше его понимания.
 Берри разъяснял дальше:
 — Вы сможете понять, что означает дыхание, если взглянете на него с точки зрения космической энергии того же рода, что мы используем сейчас для хранения вашей информации. Ведь это же синхронизация человеческого существа с ритмами этих энергий. Поэтому вы и в самом деле начинаете отражать в себе световое искривление с той же силой, что и космические световые энергии. В теории.
 — А на практике? — спросил Смит.
 — Ну, я попробовал так сделать, — сказал Берри, — и вдруг ощутил такую уверенность в себе, что вышел наружу и бегом пробежал всю дорогу до Мариго, целых пять или шесть миль, а потом кто-то на рынке меня толкнул и я просто в ответ отпихнул его.
 — Это и был жандарм? — поинтересовался Смит.
 — Да, наверное.
 — Ты сломал ему ключицу, — сообщил Смит.
 — О, Боже!
 — А потом ты отшвырнул 100 килограммовую женщину на пол-улицы, и она до сих пор еще в больнице.
 — Боже мой, Боже мой! — стонал Берри.
 — Ты мог бы все время проделывать эти вещи? — спросил Смит.
 — Какие? Дыхательные упражнения, которые дали мне силу? Нет. Понимаете, при этом обязательно надо не думать. А если вы будете думать над тем, что делаете, то никогда ничего не выйдет.
 — Как в спорте, — заметил Смит, который хорошо понимал, что стоит при игре в гольф задуматься над ударом — и почти наверняка считай его проигранным.
 — Только еще сильнее. Ведь в этом деле речь идет о мельчайших, невидимых глазу частицах.
 — А кто-нибудь мог бы этому научиться? — спросил Смит. — Чтобы уметь проделывать это постоянно?
 — Возможно, но тут уж действительно должно быть редкостное совпадение. Ведь шансы против такой вероятности астрономически велики.
 Это удивило Смита, он же знал, что Римо и Чиун постоянно находились в своего рода конфликте. И между ними-то уж явно не было никакого совпадения или там синхронизации.
 А может быть, размышлял Смит, и Римо, и Чиун находились в состоянии синхронизации с чем-то посторонним, с какой-то основной первородной энергией, причем они оба ее использовали, а другие не могли. Чиун часто говорил Смиту, что Римо — особенный, единственный в своем роде. Неужели это правда? Неужели Смиту просто необычайно, чудесно повезло, когда он совершенно случайно выбрал Римо Уильямса, ньюаркского полицейского на роль карающей руки КЮРЕ?
 Он выкинул пока эти рассуждения из головы и решил, наконец, сдержать свое обещание, данное маме Берри.
 — Ты мог бы сейчас набраться мужества и выйти прогуляться со мной? — спросил он.
 — Среди чужих?
 — Все люди будут для тебя чужими, пока ты с ними не познакомишься, Берри. Когда-то и я был чужим для тебя.
 — Но мама сказала, что вы хороший человек.
 — Ты можешь прихватить свой лоскуток, — ободряюще сказал Смит.
 — Люди будут смеяться. Я знаю, что будут.
 — Ладно, тогда оставь его здесь, он тут будет в целости и сохранности, — предложил Смит.
 — Я, пожалуй, лучше возьму его с собой.
 Берри согласился пройти пешком всю дорогу от гравийной мастерской до Гранд-Кейс, то есть почти с четверть мили.
 Когда они уже собирались уходить, в чемоданчике Смита раздалось тихое жужжание. Берри мгновенно понял, что получено сообщение. Это произошло, пока Смит находился вместе с Берри в пещере. Берри вызвал на мониторе сообщение, оно было от президента Соединенных Штатов.
 И гласило:
 — Что вы со мной сделали?




 Глава пятая


 Почти десять лет мировые средства информации не обращали внимания на убийства в лабораториях МОЗСХО и на проблемы, связанные с этим комплексом. Но именно в этот день появился намек на то, что смерть доктора Ревитса из МОЗСХО как-то связана с президентом Соединенных Штатов.
 Поэтому на президентской пресс-конференции все точно забыли про мир, который благодаря президенту был установлен между двумя враждующими силами в Южной Америке, никто не обратил внимания на новые дотации, выделенные президентом для Африки и способные обеспечить пищей половину населения этого континент, даже не упомянул предстоящие переговоры о соглашении по вооружениям.
 — Не смог бы господин президент объяснить нам, почему успешно защищавшие МОЗСХО силы ФБР были отстранены от охраны? — спросила одна журналистка, которая никогда в жизни не сказала ни одного доброго слова о ФБР.
 Собственно говоря, однажды она даже подняла голос за уничтожение этого ведомства, утверждая, что его следует заменить гражданским консультативным советом, состоящим из негров, женщин и асоциальных личностей. Под ее определение асоциальных личностей подходил каждый человек, стоящий на грани самоубийства.
 — Я принимаю на себя полную ответственность за случившееся, — ответил президент. — Да, именно я приказал отстранить от охраны комплекса части ФБР. Я не могу сейчас сказать ничего определенного кроме того, что существует план по обеспечению полной безопасности проектов МОЗСХО. Я должен только подчеркнуть, что неподвижная мишень, как бы хорошо ее ни охраняли, рано или поздно все равно будет поражена. Более ничего добавить не могу.
 В течение двадцати минут пресса обсасывала только один этот вопрос.
 Зачем заменять то, что работает безотказно? В чем состоит тот таинственный план, о котором президент отказывается говорить? И вообще, как президент может доказать прессе, что он не прячется за национальную безопасность, а по ночам втихую не обделывает свои грязные делишки?
 — Послушайте, — сказал наконец президент. — Я принял решение. Может, оно было неверным, но я принимаю на себя полную ответственность за его последствия.
 Немедленное полдюжины журналистов заметили, что президент оказался весьма хитер и ловко ушел от проблемы, приняв на себя ответственность за случившееся.
 А один заявил:
 — И снова мы видим, как президент ускользает от обвинения с помощью совершенно бессовестной демонстрации собственной якобы искренности и честности. Сколько раз еще ему удастся использовать этот трюк?
 Некоторые комментаторы даже намекнули, что сам президент может стоять за таинственными убийствами, пытаясь таким способом полностью уничтожить МОЗСХО.
 — Эй, ребята, послушайте, — пояснял президент. — Я вовсе не против исследовательского центра МОЗСХО. И никогда не был против него, ведь это единственное подразделение во всей МОЗСХО, которое занято делом. Единственное, в чем я мог бы упрекнуть эту организацию так это в том, что у нее слишком мало лабораторий, где проводят важные исследования. Они ведь имеют представительские особняки в Париже, Лондоне, Риме и Гонконге — и при этом только один-единственный лабораторный центр. Четыре тысячи служащих, все весьма хорошо оплачиваемые — и меньше пятидесяти ученых. А ученым-то как раз платят не слишком хорошо.
 — Тогда почему вы решили разрушить лаборатории? — поинтересовался один ловкий телевизионщик.
 Он заслужил репутацию весьма прыткого журналиста, когда пробрался в парикмахерскую, чтобы обследовать обрезки волос президента и узнать, красит ли он волосы.
 Оказывается, президент еще был в состоянии усмехнуться.
 — Ну, если бы вы внимательно выслушали мои последние слова вместо того, чтобы выдумывать свой каверзный вопрос, вы бы поняли, что я — за, а не против существования этих лабораторий. Но я против коррупции. Против частного владения ракетным оружием и многочисленных представительств, кормящих бездельников, а также против того, чтобы мы оплачивали множество людей, которые только и делают, что подвергают нападкам нашу страну. Я имею в виду последнюю резолюцию МОЗСХО, где американский капитализм обвиняют в распространении большинства инфекционных заболеваний и, по каким-то неизвестным причинам, превозносят Организацию Освобождения Палестины за взрыв израильской больницы — своеобразный способ борьбы с болезнями. И правда. Неужели вы думаете, что таким образом действительно, можно бороться с инфекцией?
 — Господин президент, почему вы против борьбы с инфекциями?


* * *

 Тело было страшно искалечено. Истерзано и разорвано в клочья, все кости переломаны.
 Кошка доктора Ревитса удовлетворенно мяукала около обогревателя, ее преданность явно зависела от очередной мисочки молока, зверек выказывал ровно столько сочувствия своему погибшему хозяину, сколько можно ожидать от дерева, прощающегося осенью с последним своим листком.
 Порой Римо задумывался, как выглядит жизнь с точки зрения кошки? Он хорошо понимал уклад их нервной системы и поразительное чувство равновесия, но иногда ему очень хотелось бы позаимствовать у них это невозмутимое равнодушие, особенно тогда, когда привязанность причиняла боль.
 — Мы его потеряли, — произнес Римо.
 — Мы? — переспросил Чиун. — Мы никого не потеряли.
 — Он мертв. Не знаю, как они добрались до него, но он мертв.
 — Многие люди умирают, — заявил Чиун, в высшей степени уверенный в сем непреложном факте человеческого существования.
 — Только не так и не тогда, когда мы заверили всех там, наверху, что будем его охранять, — ответил Римо.
 Его в равной мере озадачивало и то, как убийца проник в закрытое охраняемое помещение, и то, как было разодрано тело жертвы — вот так же озорной малыш раскидывает повсюду кашу из своей тарелки.
 Это могла бы сделать какая-то машина, но ничего подобного в комнате не обнаружено. Да и не стала бы машина играть доктором Ревитсом. Ни одно приспособление, достаточно крупное, чтобы сотворить такое, не могло бы проникнуть в лабораторию, а уж тем более тогда, когда у входа сторожил Чиун.
 Римо снова подошел к стенам, надавил, попробовал раскачать. Пощелкал по двум усиливающим засовам — убедился, что ни одна из панелей не была сдвинута с места.
 — Папочка, я в тупике, — сказал он наконец.
 — Мы не растеряны. Синанджу было славно за многие тысячелетия до того, как появилась твоя маленькая зеленая страна, и будет славно еще много тысячелетий. Здесь присутствует смерть. Мы сожалеем о случившемся и приносим свои соболезнования пострадавшим от несчастья, но мы также сочувствуем тем, кто гибнет от наводнения, молнии и голода. Что такое голод, мы хорошо знаем на примере деревни Синанджу, — сказал Чиун.
 В подобные моменты Чиун всегда вспоминал о подлинных причинах, заставивших людей из Синанджу стать наемными убийцами. Легенда гласит: в маленькой корейской деревушке царила такая бедность, что жители вынуждены были топить новорожденных в заливе, ибо не могли их прокормить. Насколько Римо понял, в последние три тысячи лет угроза голода исчезла. Но для Чиуна она все еще продолжала существовать, это была извечная, очень реальная и никогда не исчезающая тревога.
 — Это не был несчастный случай, — возразил Римо. — Нам поручили охранять этого парня, но что-то или кто-то все-таки до него добрался. Добрался, несмотря на мое присутствие.
 — Придержи язык. Я не желаю, чтобы ты повторял такое. Мы, Синанджу еще никогда не теряли ни одного человека. Да и как мы можем его потерять? Каким образом могли бы мы потерпеть такое поражение? Он ведь не император. Просто ученый, работавший над известными нам исследованиями, возможно, они его и убили. Но мы никого не упустили.
 — Он мертв. А именно нам было поручено охранять его жизнь.
 — Это тебе было велено охранять его жизнь, а ты даже кимоно никогда не надевал.
 — Мне неудобно в кимоно, — сказал Римо, который так и не смог привыкнуть к этой одежде из-за того, что она на нем вечно распахивалась. — У нас возникли сложности.
 — Да, — подтвердил Чиун, — а тебе известно, в чем они заключаются?
 — Мы кое-кого потеряли.
 — Нет, — важно ответил Чиун. — И даже если теперь весь мир скажет, что мы кого-то упустили, то через столетие или через два мир забудет об этом. Так уж повелось на свете.
 Пергаментный лик медленно склонился в утвердительном кивке. Римо был поражен. Раньше Чиун всегда отказывался признать, что любой позор не вечен. И самым страшным несчастьем была потеря лица — обычно связанная с тем, что сделал или не смог сделать Римо. Но вот теперь, глядя на изуродованное тело, наблюдая, как Римо со знанием дела обследует стены, Чиун признал то, что не признавал никогда. Существовало нечто худшее, чем позор, ибо позор преходящ.
 — Теперь мы не можем уйти отсюда, — продолжал Чиун. — Подлинная сложность заключена в одном: если мы сейчас уйдем, в будущем нам снова придется иметь дело с тем же убийцей. И мы сражаемся здесь не ради Смита, ибо Смит преходящ. Америка преходяща. Не пройдет и тысячи лет, как исчезнут все народы, живущие сегодня. Даже сокровища не вечны, ибо в одни времена ценится одно, в другие — другое.
 Римо заметил, как на останки доктора Ревитса села муха. Вторая жужжала вокруг довольной кошки, но животное умело контролировало движения мышц, скрытых под шелковистой шкуркой, и, едва насекомое успевало коснуться ее шубки, как кошка тут же стряхивала его.
 — Сложность состоит в том, — снова заговорил Чиун, — что здесь находится или находилось нечто, способное проникать в наглухо закрытое помещение и убивать с огромной и коварной силой, а мы не знаем, что это такое. И если мы не поразим это нечто сегодня, с ним столкнутся новые поколения и, не зная его природы, могут быть уничтожены смертоносным нечто.
 — Встречалось ли что-либо подобное в прошлой истории Мастеров Синанджу? — спросил Римо.
 Чиун покачал головой. Пучочки его бороды дрожали.
 — Нет. Разумеется были такие, кто взбирался на стены высотой в десятки и сотни футов, даже если стены эти были смазаны жиром, препятствующим продвижению. Были подкопы, ведущие в охраняемые комнаты, были и такие люди, которые умели передавать другим свои мысли и заставляли свои жертвы убивать сами себя. Эти были самыми опасными, но теперь их уже нет, и, безусловно, этот человек не мог сам сотворить с собой такое. Посмотри, как разорваны мышцы.
 — Точно кто-то играл с телом, — подтвердил Римо.
 — Но у нас есть одно преимущество, — сказал Чиун.
 И своими длинными ногтями он изобразил символ, который невозможно было перевести и тем более подслушать.
 Римо читал знаки, изображаемые порхающими и пронзающими воздух лаборатории ногтями.
 «Пусть знают грядущие поколения, что Мастер Чиун и его ученик Римо лицом к лицу встретились с убийцами, которые не замечают стен, но наслаждаются играми со смертью».
 — Вот здорово, — заметил Римо. — У нас полным-полно неприятностей, а ты пишешь автобиографию.
 Римо позвонил Даре Вортингтон, чтобы сообщить: в лаборатории доктора Ревитса произошел небольшой несчастный случай.
 — Что за несчастный случай?
 — Сами увидите. И еще одно, Дара.
 — Да?
 — Принесите побольше бумажных полотенец. Таких, что по-настоящему хорошо впитывают влагу, — попросил Римо.
 Увидев, что осталось от доктора Ревитса, Дара Вортингтон покраснела, потом побледнела и упала Римо на руки. Когда девушка пришла в себя, Римо поддерживал ее в стоячем положении и объяснял, как только что обнаружил нечто потрясающее. С помощью этого из работы доктора Ревитса может получиться гораздо больше, чем мог мечтать сам доктор Ревитс.
 В данный момент Дару не слишком интересовали научные изыскания. Ей подумалось, что Римо мог бы проявить несколько больше внимания к трагедии, случившейся с его коллегой, а не распространяться о своих научных успехах.
 Римо ушел, оставив Дару, потрясенную смертью доктора Ревитса, злиться из-за возмутительного поведения нового сотрудника. Вместе с Чиуном они обошли все комнатушки в лабораторном комплексе. И Римо сообщал присутствующим, что находится на пороге величайшего открытия, которое превосходит все, над чем работал доктор Ревитс.
 — Вы не слишком самоуверенны? — поинтересовался один из исследователей.
 — А у нас уже все заметано, — ответил ему Римо с улыбкой и подмигнул.
 Оповестив всех в лабораторном комплексе о грядущем великом открытии, но не объяснив, в чем оно состоит, Римо и Чиун вернулись к себе и стали ждать нападения.
 Но его не было. Зато имело место небольшое происшествие с какой-то странной собакой, появившейся из аллеи. Странным этот пес был потому, что в отличие от других бродячих собак, он не кинулся вперед с обнаженными клыками, точно находился в стае, а попытался использовать для нападения собственный вес, будто видел себя огромным и сильным, как бегемот.
 Нападение животного таких размеров — не более пятидесяти фунтов весу — Римо легко мог отразить даже не повредив ему, а если бы нападение и правда было опасно, то Римо всегда мог на лету ухватить зверя за шею. Но в этот раз, когда рука Римо поднялась, он почувствовал, как пес выскальзывает из его хватки, Римо пришлось перехватить животное, и пальцы его ненароком вонзились глубоко в горло пса. Он вовсе не хотел убивать бедное сумасшедшее животное.
 Сторонний наблюдатель не увидел бы ничего, кроме внешнего действия: собака кинулась вперед, промахнулась и, уже замертво, приземлилась за спиной человека, на которого бросилась. Никто бы даже не заметил, как шевельнулась рука Римо. Но Чиун видел, как пальцы ученика устремились вслед животному.
 — Если бы ты носил кимоно, то никогда бы так не промахнулся, — укоризненно сказал он.
 — Представления не имею, как я мог промахнуться. Все было правильно. Дело в собаке. Я уверен.
 — В кимоно ты будешь почти на достойном уровне, — сказал Чиун, поплотнее завертываясь в свое темное зелено-золотое кимоно с изображением заката. — Уж я-то знаю.
 Они сообщили окружающим, где будут ночевать, и всю ночь промаячили в окнах, чтобы убийце доктора Ревитса легче было до них добраться.
 Но никто не пришел.
 Полиция не могла расследовать убийство в лабораториях МОЗСХО, потому что они являлись дипломатической территорией и нарушить ее неприкосновенность было невозможно.
 Сама МОЗСХО тоже не в состоянии была вести расследование убийства в лаборатории, так как потребовался бы человек, который умеет расследовать убийства или вообще знает, как приступить к расследованию хоть чего-нибудь. А у МОЗСХО имелась только Дара Вортингтон, чье тело столь привлекательно облекала облегающая блузка, когда девушка делала доклад о случившемся в одном из тридцати двух комитетов в нью-йоркском представительстве организации.
 Собственно говоря, и этот день члены организации собрались на заседание, посвященное «Безопасности и неотъемлемым правам борющихся угнетенных народов», к каковым причислялись исключительно те народы, которые вели войну против Америки или одного из ее западных союзников. В то время, как воевавшие с коммунистическими странами или, упаси Бог, со страной Третьего мира, не считались ни борющимися, ни угнетенными. Несколько наблюдателей из «борющихся за освобождение» тоже состояли в комитете. Они перенесли свою самоотверженную борьбу против угнетения в лучшие рестораны, театры и отели мира, платил за которые в основном американский налогоплательщик.
 Они слушали доклад Дары Вортингтон о смерти ученого и думали о том, как бы выглядела Дара без блузки. Когда-то среди служащих МОЗСХО разразилась даже необъявленная война за право владения Дарой, пока все не убедились, что она — одна из «тех».
 Человек, убитый в лаборатории в Вашингтоне, тоже был одним из «тех».
 Под «теми» подразумевались ученые, знавшие, с какого конца смотреть в микроскоп, секретари, умевшие витать, и финансовые директора, имевшие представление о финансах.
 «Те» были скучными, но необходимыми занудами, с неизбежным существованием которых приходилось мириться, а порой даже, как в этот раз, выслушивать их. Члены комитета по «Безопасности и неотъемлемым правам» знали, что мисс Вортингтон была такой занудой, несмотря на свое роскошное тело, ведь она, подумайте только, упорно хотела толковать о каких-то там фактах.
 Она рассказала, как было обнаружено тело, подчеркнула, что в помещение никто не мог войти, поскольку новый сотрудник по случайности все время стоял у самых дверей лаборатории доктора Ревитса. Самих же новых сотрудников в убийстве заподозрить тоже нельзя: доктора Ревитса умертвили столь кровавым способом, что убийца непременно должен был быть с ног до головы забрызган его кровью. Таким образом, два новичка никак не могли совершить убийство, кто-то другой никак не мог проникнуть в помещение, а доктор Ревитс тем не менее был мертв.
 Смерть доктора Ревитса означала серьезную угрозу миллионам жизней, ведь он работал над уничтожением жука Унга, который пожирал посевы в Центральной Африке и тем самым обрекал на голодную смерть миллионы людей.
 Один из африканских делегатов вдруг встрепенулся, очнувшись от дремы.
 — Она сказала «майонез»? Она сказала, что нет майонеза для салата? — горячим шепотом осведомился он у представителя «Организации народного освобождения Нижнего Чада».
 — Нет. Она сказала: людей. Угроза для жизни миллионов людей.
 — А, — с облегчением отозвался африканский делегат. — Значит, майонез для салата есть.
 — Ах, ну конечно же...
 — Эти заседания обычно столь утомительны, что я даже перестал прислушиваться. Когда, наконец, мы осудим Америку?
 — Да разумеется в самом конце.
 — Вы тогда разбудите меня?
 — Я проголосую за вас, — пообещал представитель «Организации народного освобождения Нижнего Чада».
 — Что за милый человек. Значит, салат к обеду вне опасности. А вы уверены?
 — Да. Я же сказал вам.
 — Благодарю вас.
 Дара Вортингтон особо выделила проблемы, связанные с обеспечением безопасности, заметила, что ФБР было отстранено от охраны комплекса прямо перед убийством, но также отметила, что ни одна другая страна также не сумела защитить ученых.
 Однако, несмотря на происшедшую трагедию, работа доктора Ревитса увенчалась успехом. Компьютерная распечатка, которую он читал непосредственно перед своей трагической гибелью, свидетельствовала, что жука Унга можно победить и таким образом спасти миллионы жизней в Африке. Вещество феромон, которое выделил доктор Ревитс, могло контролировать воспроизводительную функцию смертоносного насекомого.
 Председатель комитета вдруг поднял руку.
 — Это еще долго будет продолжаться? — спросил он.
 — Это крупнейший прорыв в деле спасения народов Центральной Африки, — ответила Дара.
 — Хорошо, — одобрил председатель, который и сам был родом из одной центральноафриканской страны. — Нас всех заботит спасение людей в Третьем мире. Но я хотел спросить, собираетесь ли вы излагать нам тут еще какие-то подробности?
 — Вы имеете в виду, как может быть изничтожен жук-вредитель?
 — Да, — кивнул председатель.
 — Феромон готов к использованию, — ответила Дара.
 — Что-нибудь еще?
 — Теперь вы можете в любой момент начать войну против страшного жука Унга.
 — Разумеется, мы своевременно рассмотрим этот вопрос, — заявил председатель.
 — Я бы предложила сделать это прямо сейчас, не откладывая. Начинается сезон дождей, и если Унгу позволить размножиться...
 — Мисс Ворти, нам не требуются доклады о сезоне дождей, да еще сделанные белой женщиной. Мы, африканцы, слишком долго жили под опекой Первого мира. Мы происходим из тех мест, где как раз и бывают сезоны дождей. И нам вовсе ни к чему выслушивать рассуждения о сезоне дождей из ваших прелестных пухленьких губок. Я бы скорее предложил вам немедленно заняться вашим столь опасным расизмом. И был бы рад помочь вам в преодолении ваших недостатков в любой назначенный вами вечер. Кто поддерживает это предложение?
 Руки всех присутствующих дружно взметнулись вверх, хотя, собственно, никакого предложения выдвинуто не было.
 Продолжение собрания отложили, закончив призывом бороться с расизмом.
 Прозвучало также несколько замечаний относительно незрелости мисс Вортингтон и ее небрежном отношении к процедурным вопросам. Кое-кто даже сказал, что работай она в ином подразделении МОЗСХО, ее бы уволили, не сходя с места. Ее еще можно было вынести только постольку, поскольку она имела дело в основном с занудами, как любили называть члены МОЗСХО забавных человечков в белых халатах, которые возились с микроскопами и химикалиями.
 Их всех приходилось терпеть, потому что ответственные по связям с прессой в МОЗСХО сказали, что организация должна их иметь. Большинство делегатов никогда не сталкивались с подобными проблемами у себя на родине. Там, когда уж ты управляешь страной, то ты ей на самом деле управляешь. И вовсе не обязан при этом лезть из кожи вон, угождая народу; а если людям не нравится происходящее, то им лучше держать рот на замке.
 Но поскольку девяносто девять процентов средств на деятельность МОЗСХО поступало из стран Первого мира, причем в основном из Америки, то членам организации волей-неволей приходилось приспосабливать свои несколько отсталые взгляды к вкусам демократов. И если уж им так надо, чтобы учреждение, связанное со здравоохранением, держало при себе человечков в белых халатах, которые суетятся вокруг микроскопов и накачивают дикарей лекарствами, хотя оные дикари никак не влияют на правительства Третьего мира, ну что ж, в таком случае члены комитетов МОЗСХО согласны иметь дело с этими чудаками. Но только потому, что ответственные в организации по связям с прессой так утверждают.
 Но они вовсе не обязаны терпеть этих зануд в своих роскошных, устланных коврами залах заседаний. И уж конечно, никто не намерен ужинать с ними в Париже или там в Лондоне. Ведь зануды даже не знают толком, как правильно осудить империализм, расизм или сионизм. Эти отсталые, неотесанные личности ничего не понимали в изощренных сложностях штатных собраний, межорганизационных конференций, крупных международных семинаров. Они наивно полагали, что здравоохранение как-то связано с прививками для детей, причем таких детей, которые даже не были отпрысками важных особ. Просто какие-то там дети. Просто потому, что без лекарства они собираются умереть. Эти белые — а зануды почему-то всегда почти были белыми — готовы горстями раздавать лекарства племенам, существование которых вообще не имеет никакого значения.
 Совершенно также обращался с африканцами старый колониальный режим с его белыми докторами. Все члены комитета находили подобное поведение крайне предосудительным. Ну и естественно, когда белая девушка выдвинула предложение о том, что белым докторам следует немедленно ринуться в африканские страны, где они вели бы себя совершенно также, как былые колонизаторы, и лечили, кого ни попадя, Комитет по безопасности и неотъемлемым правам борющихся угнетенных народов не только привычно проголосовал за осуждение империализма, расизма и сионизма, но и вынес предупреждение неосмотрительной юной особе:
 — Мисс Вортингтон, мы более не желаем слышать о сезоне дождей на африканских равнинах. За кого вы себя принимаете? Если бы мы с вами и правда находились в Африке, то вас бы живо отправили за парой коз и кувшином бананового вина.
 А потому для членов комитета оказалось страшным ударом полученное два часа спустя известие, что они все направляются в Центральную Африку, дабы, кроме всего прочего, бороться с жуком. Служащие в Париже были поставлены в известность. Коктейль-вечер отменен. В комнатах, устланных потрясающими коврами и заставленных мебелью в стиле Людовика XIV, делегаты с недоверием выслушали сообщение и послали телекс с просьбой подтвердить поразительное известие.
 — Повторите сообщение, — просили ошарашенные делегаты.
 И оно было повторено: «Всем делегатам МОЗСХО приготовиться к вылету в Увенду для проведения обработки феромоном территорий, зараженных жуком Унга».
 — О Господи, — выдохнул один из координационных исполнительных директоров МОЗСХО — всего их было сорок семь, получали они больше ста тысяч долларов ежегодно, так как за меньшую сумму никто не в состоянии вести нормальный цивилизованный образ жизни в большом городе. — Я приехал из Увенды. И хотел никогда туда не возвращаться. Что это за внезапная перемена?
 Амабаса Франсуа Ндо, генеральный директор МОЗСХО, в своем королевском номере около представительства ООН в Нью-Йорке выслушал мощный хор жалоб, исходивших от делегатов, разбросанных по крупнейшим столичным городам Европы и Америки. Понял ли он, что его дальнейшее пребывание на посту генерального директора зависит от этих делегатов? И если им действительно придется покинуть уютные гнездышки в Париже, Риме, Нью-Йорке, и в Беверли Хиллз, и в Лас-Вегасе, чтобы отправиться в Центральную Африку, директор вправе ожидать бунта.
 Готов ли он совладать с массовым бунтом делегатов?
 Готов ли он слететь со своего высокого поста?
 Готов ли он лично вернуться на африканские равнины, куда столь бесцеремонно велел отправляться всем делегатам?
 — Да, — отвечал Анабаса Франсуа Ндо.
 Он отвечал «да» на все вопросы.
 Потому что готов был сделать все, что угодно, лишь бы больше никогда не встречаться с этим типом в кимоно.




 Глава шестая


 Дара Вортингтон вышла с заседания комитета в слезах. Долгие годы длилась борьба с самым стойким и упорным насекомым-вредителем на земле, гибли ученые, но вот, наконец, лаборатории МОЗСХО и бедный доктор Ревитс достигли успеха и выделили ту единственную химическую субстанцию, которая может победить чуму, обрушившуюся на Центральную Африку.
 А теперь она, похоже, совершила какую-то грубую ошибку, запутавшись в хитросплетениях внутренней политики МОЗСХО. Видимо, работая с учеными, она потеряла былые связи с администрацией организации. Как бы там ни было, это уже не важно. Главное, она сама каким-то образом уничтожила тот единственный шанс, который давал народам Центральной Африки возможность пережить сезон дождей. Всю жизнь доктор Ревитс работал над своим исследованием, а она взяла и на простом заседании комитета погубила дело его жизни.
 Она все сделала неправильно. Девушка проплакала всю обратную дорогу до Вашингтона. В это время туда как раз отправлялся реактивный самолет МОЗСХО, но исполнительному директору координационного комитета Наблюдателей освободительного фронта потребовалась вся грузоподъемность самолета для доставки ящиков с коньяком «Дом Периньон», поэтому Даре пришлось добираться рейсовым автобусом.
 Возвращаясь в лаборатории, она не знала, как посмотрит в глаза исследователям, каждый из которых уде знал, что доктору Ревитсу удалось в конце концов разрешить казалось бы безнадежную загадку жука Унга и победить этого неукротимого вредителя. Тысячи, а возможно, и миллионы жизней были бы спасены, но теперь средство даже не станут опробовать.
 Она мельком подумала о том, что результаты Ревитса можно было бы показать в каком-нибудь американском или французском учреждении, связанном со здравоохранением. Но если где-то просочится информация о том, что она предает МОЗСХО, обращаясь к странам Первого мира, ни одна уважающая себя страна Третьего мира вообще не допустит к себе ни единой медицинской команды. Еще только начиная работать в МОЗСХО, Дара быстро усвоила, что общаясь с представителями Третьего мира, всегда следует принимать во внимание неизменный и очень сильный «комплекс неполноценности».
 Он пропитывал буквально все. Собственно говоря, его можно было назвать характерной чертой Третьего мира.
 И дело тут отнюдь не в цвете кожи, потому что Япония ведь не считается страной Третьего мира, а между тем ее жители тоже не белые. Хотя другие народы, которые могли бы считаться принадлежащими к белой расе, составляли часть Третьего мира; похоже, членской карточкой в объединение стран Третьего мира часто служила неспособность населения производить что-либо полезное для всего остального человечества.
 — Мусорные страны, — как выразился один экономист. — Единственное, что они способны делать в экономике — это вырабатывать сырье, в котором нуждаются индустриальные страны. А потом эти развитые народы дают им деньги, которые вновь возвращаются в индустриальные страны, так как Третий мир не производит ничего стоящего даже для самого себя.
 Дара Вортингтон не могла согласиться со столь жесткой оценкой. Народ не может быть мусором, даже если его правительство вовсе не заботится о населении своей страны. Дара вместе с родителями занималась миссионерской работой в Африке, и тамошний народ показался ей добрым и милым. Она вообще любила людей и, чтобы помочь им, готова была на все. Она видела, как страдают страны, опустошенные смертоносным нашествием насекомых. Она видела гордых и достойных африканских фермеров, в отчаянии смотревших на поля, где в течение многих лет упорно трудились их семьи, но насекомые первыми добрались до урожая, и людям остались лишь жалкие, бесполезные обглодыши.
 В более развитых странах такое несчастье означало лишь, что фермер потеряет деньги, в худшем случае, вынужден будет сменить род занятий. Но в Третьем мире это означало то же, что и всегда с тех самых времен, когда человек впервые вышел из пещеры: смерть.
 Именно поэтому Дара Вортингтон начала работать на МОЗСХО. Поэтому она с легкостью готова была примириться с махинациями и унижением, которому неизменно подвергались члены научного подразделения МОЗСХО. Дару не заботили сотни миллионов долларов, потраченных на частные самолеты, и состояния, выданные на роскошные особняки. По крайней мере, хоть немного денег шло на помощь людям, крайне нуждавшимся в ней — и это было важно для Дары. За это она отвечала в своем подразделении, а вот теперь она потеряла голову и слишком дерзко выступила на заседании комитета МОЗСХО, заявила, что надо начинать действовать до начала сезона дождей — и проиграла. Если б только она не была в таком отчаянии, не переживала так сильно смерть доктора Ревитса, она никогда бы не посмела высказаться столь прямо и открыто. Вместо этого надо было подыскать благожелательного делегата, пригласить его на дорогостоящий ужин и убедить самому выдвинуть предложение о борьбе с вредителем. Разумеется, он приписал бы себе все заслуги, выдал работу за очередное достижение Третьего мира. Но это уже было бы неважно, главное — так средство доктора Ревитса заработало бы.
 Но на этот раз Дара проиграла, и она плакала всю дорогу до Вашингтона. В лаборатории она обнаружила, что новые исследователи, видимо, вовсе не обеспокоены смертью своего коллеги. Пожилой азиат только поинтересовался, почему она плакала. А привлекательный физически, но такой несносный американец, похоже, еще более расхвастался, распространяясь о своем величайшем открытии, которое затмит скромные достижения бедного доктора Ревитса.
 — Я расстроена, потому что по собственной глупости, кажется, приговорила к смерти тысячи людей.
 — С каких это пор вы стали выпускником Вест-Пойнта или Аннаполиса? — поинтересовался Римо.
 — Вы просто животное, — отрезала Дара.
 — Приходится привыкать к его поведению, — заметил Чиун.
 — Как вам это удается? — спросила Дара.
 — Должен признаться, что иногда и сам не знаю, как, — ответствовал Чиун.
 — Я ведь до сих пор так и не ношу кимоно, — сказал Римо.
 — Он отказывается носить кимоно? — спросила Дара у Чиуна.
 Чиун сдержанно кивнул.
 — Как печально, — заметила Дара.
 — Вы мудры не по летам, — сказал ей Чиун.
 — Нет. Если бы я и правда была умной, мне бы удалось заставить МОЗСХО принять открытие доктора Ревитса и начать его применение.
 — А почему это так сложно? — спросил Римо.
 — Вам не понять, — отмахнулась Дара.
 — Может, да, — согласился Римо, — а может и нет.
 Дара объяснила им, какую политику проводят страны Третьего мира внутри МОЗСХО.
 — Вы совершенно правы, — согласился Римо. — Мне этого не понять. Но послушайте. Нам бы тоже хотелось, чтобы открытие было проверено на деле. По-моему, это должно привлечь к нам внимание огромного количества людей.
 — Но хоть не убийц? — переспросила Дара. — У нас тут уже было достаточно убийц.
 — А может и недостаточно, — заметил Римо, думая о тех убийцах, которые все еще были живы.
 — Да как только у вас язык поворачивается произносить такие вещи?
 — Я еще и губами шевелю, — ответил Римо.
 — Мы бы хотели помочь, — произнес Чиун.
 — Вы так добры.
 — Человек учится доброте, ежедневно сталкиваясь с неблагодарностью, — ответствовал Чиун.
 — Но вы не можете тут помочь. Ведь вы не знаете всех хитросплетений Третьего мира и его политики, а уж тем более на международном уровне.
 — А с кем нам следовало бы поговорить? — спросил Римо.
 — Вам до них не добраться. Это высокопоставленные международные шишки. У них дипломатическая неприкосновенность. И они все богаты, так как кормятся на своих постах. Купить их нельзя. Да и вообще ничего нельзя сделать.
 — А кто самый влиятельный и могущественный человек в МОЗСХО?
 — Амабаса Франсуа Ндо. Он генеральный директор.
 — Где он находится?
 — Предполагалось, что сегодня вечером он должен прилететь из Парижа, — ответила Дара.
 — Из какого он племени? — спросил Чиун.
 — Но ведь не станете же вы обращаться к генеральному директору, как к рядовому члену племени, — ответила Дара.
 — И все же, из какого он племени? — настаивал Чиун.
 — Я действительно не знаю.
 — Мы это выясним, — сказал Чиун.
 — Вы никогда не должны обращаться к генеральному директору, как к представителю племени, — сказала Дара. — Таким путем вы ничего не добьетесь. Он просто велит своим телохранителям вышвырнуть вас из комнаты и, что вполне возможно, даже через окно. Он очень гордый человек.
 — Вы просто приготовьте нам материалы открытия доктора Ревитса, а о том, чтобы убедить Ндо, мы позаботимся сами, — сказал Римо.
 — Вы имеете в виду антииммунные молекулы феромона? — переспросила Дара.
 — Верно. Именно их, — ответил Римо.
 — Совершенно верно, — подтвердил и Чиун.
 В конце концов, предполагалось, что они — ученые.
 Амабаса Франсуа Ндо услышал, как его пилот с гнусавым английским акцентом объявил, что дипломатический самолет МОЗСХО идет на посадку в Международном аэропорту Кеннеди. Амабаса сжег тонкий ломтик шатобриана перед изображением бога Га, деревянной статуэткой, изготовленной из первой ивы, поваленной первой бурей сезона дождей. Добрый Га защищал человека в опасные времена. Добрый Га обратил взгляд на мальчика племени инути и сделал его большим человеком, сделал его генеральным директором международной организации.
 Ндо всегда имел при себе изображение Га. Он взял его и в Сорбонну, когда был юным и бедным и жил на нищенское пособие, выделяемое французским колониальным правительством.
 Его послали учиться в школу, и там он присоединился к революционному движению за изгнание Франции с земель инути. Французы проложили для инути дороги, учредили для инути полицию, построили больницы для инути и дали законы и право землям инути. Но французы жили в больших домах, а инути — подавали им напитки на прохладных белых верандах, и неприкасаемые, холодные, белые дамы присматривали за прислугой.
 Когда Амабаса Франсуа Ндо молодым человеком отправлялся в Париж на учебу, у него было две честолюбивых мечты. Стать начальником полиции и обладать одной из таких вот холодных белых женщин.
 Второе желание исполнилось через семь минут после того, как он снял дешевую комнатку в Париже. У него даже не хватило времени распаковать свои вещи. Дочка индустриального магната, твердо решившая покончить с расизмом во всем мире, вошла в комнату Амабасы, призывая к единению против людей, которые, как сообразил Ндо, весьма напоминали ее папашу.
 Она излагала свои взгляды, раздеваясь и раздевая Амабасу. Таков был ее излюбленный способ борьбы с расизмом. К несчастью Ндо, как и всем остальным африканским студентам, которые встречались самоотверженной девушке, потребовались инъекции пенициллина, чтобы избежать опустошительных последствий единения с молодой женщиной.
 Амабаса надеялся, что осуществление первой его мечты окажется более приятным. Но он отказался от нее, когда увидел, как живут полицейские в сравнении с жизнью дипломатов. Ндо обладал способностью предвидеть, куда ветер дует, и скользить по течению с развернутыми парусами. Кроме того, он обнаружил у себя умение есть в дорогих изысканных ресторанах и особенно ловко произносить речи на публике.
 Когда африканский студент изнасиловал, а потом забил насмерть парижанку, Амабаса сразу сообразил, что преступник — просто сумасшедший и его следует изолировать от людей, но он также понимал и другое: теперь некоторые белые будут обвинять в преступных намерениях всех африканцев, а это может сказаться и на нем, Амабасе.
 Поэтому он взял последний лоскут краденого шелка и тайком сжег его перед изображением Га в своей парижской комнате. Дым поднимался вверх, и Амабаса пел, прося божество о покровительстве и защите. А потом он вышел из дому и произнес свою первую речь о страшных последствиях французского колониализма, точно единственной причиной жестокого и безумного убийства были сто лет французского владычества и угнетения. Он осудил все то, чему завидовал и о чем мечтал: жандармов, законный суд, большие белые дома и даже холодных белых женщин.
 Поразительно, но ни одна из радикально настроенных белых девушек не почувствовала себя оскорбленной. Им даже хотелось услышать, как разделываются с белыми господами, с их собственными отцами, братьями, возлюбленными.
 Это открытие пошло на пользу молодому студенту из племени инути, потому что он мгновенно понял: нет ни одной мошеннической или преступной проделки, которая бы не нашла поддержки какой-нибудь группки белых, готовых согласиться с выбранной мишенью для нападок.
 С должным уважением относясь к Га, весьма высоко ставя абстрактные идеи и не слишком заботясь об истине, Амабаса Франсуа Ндо далеко пошел на поприще дипломатии Третьего мира, хотя за последнее качество его наверняка забили бы камнями в любой деревне инути.
 И какое имело значение, что страны Первого мира материально поддерживают МОЗСХО? Путь к успеху открывала не благодарность, а такое обращение с белыми народами, которое живо напоминало обращение с радикальными белыми девочками в бытность его студентом в Париже. Бурные аплодисменты. Награды и премии. Почет и уважение со стороны белых стран, которые он подвергал столь яростным нападкам. Время от времени предпринимались попытки превратить организацию здравоохранения в нечто вроде международной клиники, но Ндо всегда умудрялся убедить ее членов заняться более широкими задачами. Колониализм тоже входил в число вопросов, связанных со здравоохранением. И империализм также. А когда Россия вмешалась в международные игры, всем своим весом поддерживая арабскую сторону, то и сионизм вошел в число проблем, тесно связанных со здравоохранением.
 А принимая во внимание состав делегатов организации, легче всего было иметь дело именно с этими вопросами. Ндо не сомневался, не найдется и трех делегатов, которые хотя бы имели представление о том, что такое шарикоподшипник. Разумеется, большинство из них окончили колледжи, но в области социологии, что сделало их совершенно непригодными для чего-либо, кроме пустопорожнего словоизвержения. Конечно же Амабаса никогда бы не высказал вслух своего весьма невысокого мнения о социологической науке, ведь большинство социологов оказывали мощную поддержку МОЗСХО. Но и сына своего не отдал бы обучаться социологии.
 Амабаса Франсуа Ндо находился на вершине своей карьеры. Его личный самолет приземлился в Международном аэропорту Кеннеди. Его телохранители велели подавать из ангара бронированный кадиллак генерального директора. Амабаса положил маленького деревянного божка в жилетный карман своего костюма от известного портного и приготовился к высадке. В последнее время наметились кое-какие осложнения в связи с тем, что Америка пригрозила прекратить финансирование организации, если она не будет поменьше заниматься политикой и побольше — здравоохранением, но при небольшом везении все эти проблемы были легко преодолимы.
 Такой удачей стал доктор Ревитс. Одного из зануд прибили в лаборатории, от которой с самого начала ее существования не было ничего, кроме неприятностей. Там всю дорогу кого-то убивали, и для Ндо лабораторный комплекс был сплошной головной болью. Никто из тамошних служащих не разбирался в политике, они представлений не имели, как устроить званый вечер, и, если бы только их существование не было необходимо для общественного мнения Запада, он бы с радостью вообще отказался от этого мероприятия. Но теперь этот тип Ревитс позволил себя убить, и Ндо собирался использовать его гибель.
 Именно поэтому он и летел в Нью-Йорк обратиться в ООН с заявлением о том, что предпринята еще одна попытка уничтожить МОЗСХО.
 Ндо любил Нью-Йорк, любил очертания его небоскребов на фоне неба, любил его даже больше, чем Париж. Нью-Йорк воплощал в себе силу и действенность, и еще чудесных меховщиков, снабжавших его приятельниц и приятельниц его сына.
 Разумеется, люди ему не нравились, но ведь ему и не приходилось встречаться с большим их количеством. Люди ездили на подземке и ходили по улицам. Ндо ничего подобного не делал.
 Телохранители подали знак, что можно выходить, и Ндо, спустившись по лесенке с борта своего самолета, направился к своему лимузину, на заднем сидении которого его поджидали два человека.
 На одном из них было кимоно. На другом — черная майка и черные же просторные брюки.
 — Кто вам разрешил ехать в автомобиле вместе со мной? — спросил Ндо.
 — Привет, — вежливо отозвался Римо. — Мы по делу пришли.
 — Я не обсуждаю никаких дел без предварительной записи на прием.
 — Ваш секретарь тоже был весьма несговорчив, — заметил Римо. — Он там, на переднем сиденье.
 Ндо посмотрел на переднее сиденье. Огромный мужчина лежал, свернувшись в позе плода в утробе матери. Этот великан был его любимым телохранителем и мог одной рукой переломить человеку кость предплечья. Ндо видел, как он это проделывал. Но теперь его любимый телохранитель был неподвижен.
 — Ах вот как, значит, дело, — произнес генеральный директор МОЗСХО. — Видите ли, я сейчас направляюсь в ООН. Так что давайте быстренько разберемся с вашим делом.
 Ндо очень внимательно оглядел странную пару, одновременно включая сигнал тревоги, который должен был поднять на ноги телохранителей и местную полицию. Ндо уже давно дал распоряжения относительно того, что делать в случае его похищения. Надо было выполнять все требования террористов, если они обещают вернуть самого Ндо невредимым. Разумеется, генеральный директор позаботился и о том, чтобы вообще ликвидировать угрозу со стороны террористов всего мира, регулярно выплачивая им содержание из средств МОЗСХО.
 Ндо вежливо слушал россказни про жуков, и лабораторные эксперименты, и сезон дождей. Слушал, пока не увидел голубую мигалку полицейской машины впереди и еще одну — сзади. Внезапно пространство заднего сиденья заполнилось газом, но Амабаса был хорошо подготовлен и задержал дыхание. С потолка машины выпала темная маска. Амабаса натянул ее на лицо и вдохнул чистый кислород.
 Он досчитав до четырехсот — гораздо дольше, чем человек может задерживать дыхание. Потом нажал на рычажок, удалявший газ из машины, и подождал, пока внутри не останется ни малейших его следов, потом убрал маску на место. О трупах позаботится полиция.
 Но трупов не оказалось. Белый человек продолжал говорить. Он все еще распространялся о жуках, когда Ндо попытался пырнуть его маленьким церемониальным ножиком, который всегда носил при себе. Лезвие ножа было отравлено соком кустарника гвии. Стоит хоть капельке попасть в кровь — и человека скрутит болезненный паралич; это напоминало пытку, обрекавшую на многодневное умирание, каждая секунда которого была агонией.
 Но ножик почему-то не поранил кожи этого человека. Римо положил его на пол.
 — Так вот чего мы хотим, — закончил Римо. — Положительное разрешение вопроса означает, что вы поможете миллионам людей. Отрицательное, то есть, если вы откажетесь выполнить нашу просьбу, вынудит нас лишить вас лица.
 — Я этого не боюсь, — ответил Ндо.
 Римо отогнул большой палец Амабасы, прижав его к предплечью и вызвав тем самым болевой шок в нервной системе генерального директора. Но Амабаса умел терпеть боль, он научился спокойно принимать ее, когда готовился к церемонии инициации в своем племени инути.
 Римо сломал большой палец, но Амабаса не поддавался. Он не сдался и тогда, когда его ребра чуть не вдавились в сердце, хотя со лба у него заструился пот. Тогда только Ндо с улыбкой потерял сознание.
 — Я не хочу убивать его, папочка, — сказал Римо. — Он нам нужен, чтобы отдавать приказы.
 — Он боится смерти, — ответил Чиун. — Но не боли.
 — Никогда еще не видел ничего подобного, — сказал Римо.
 — Потому что ты не изучал должным образом истории Мастеров Синанджу.
 — Изучал, — возразил Римо.
 — Но не должным образом.
 Римо глянул в сторону полицейских машин. Одетые в форму полицейские выстроились вдоль автомобилей, опустив вниз дула пистолетов. Римо не хотелось причинять вред этим людям.
 — Не должным образом, — повторил Чиун.
 — Какая разница, — отозвался Римо. — Я ведь не ношу кимоно.
 — Если бы ты читал истории, то бы носил, — с упреком откликнулся Чиун.
 — Так что там есть полезного в этих историях относительно кимоно?
 — Истории свидетельствуют, что только бледные обглодыши свиных ушей отказываются носить кимоно.
 — Где это сказано, интересно? — спросил Римо. — Я ведь первый белый Мастер искусства Синанджу.
 — Об этом повествуется в самой последней истории Синанджу, озаглавленной «Гонения на Чиуна» или «О том, как добросердечие никогда не вознаграждается».
 — Пропустим это. А что делать с парнем — спросил Римо.
 — Инути все таковы. Когда-то у них были великие императоры. Чтобы противостоять твоей боли он воспользовался теми упражнениями, которым обучают мальчиков, готовя их к испытанию на мужественность. Не беспокойся. Инути — очень здравомыслящие люди, — сказал Чиун.
 — Сие означает, что они хорошо платили наемным убийцам, — заметил Римо.
 — Козами и тем, что от них получают. Но, но крайней мере, всегда вовремя, — ответил Чиун.
 Он дотянулся до жилетного кармана элегантного костюма дипломата. Мягко коснувшись нервных окончаний в области солнечного сплетения, Чиун привел генерального директора МОЗСХО в сознание.
 — Ты инути, — сказал Чиун, который еще раньше говорил Римо, что, узнав, к какому племени принадлежит африканец, ты узнаешь и его самого.
 Чиун тогда еще разъяснил, что в отличие от белых, африканцы бережно сохраняли историю и верность своей деревне. И ни один подлинный африканец не был бы так дерзок со своим отцом, как Римо с Чиуном.
 Ндо улыбнулся. Улыбка получилась холодной, ибо боль все еще пребывала в его теле, но это была торжествующая улыбка.
 — Мы Синанджу, — сообщил Чиун.
 Ндо слышал рассказы о страшных людях с Востока, которые служили древним королям инути.
 — А почему Синанджу заботит какой-то там жук? — спросил Ндо.
 — Синанджу заботится о том, что их заботит, — резонно отвечал Чиун.
 — Хотя я уважаю Дом Синанджу, но мои руки не принадлежат мне, — сказал Ндо. — У меня есть обязательства, договоренности. Может, я что-то другое могу для вас сделать?
 — Когда Синанджу захочет что-то другое, он попросит это, — ответил Чиун. — Скажи мне, инути, неужели ты думаешь, что твое древнее умение преодолевать боль достаточно, чтобы воздвигнуть стену, которая остановит Синанджу?
 И с этими словами он показал Ндо его Га, маленькую деревянную статуэтку. Ндо был ловок и проворен, но его руки двигались медленно и неуклюже, точно ватные, в сравнении с быстротой этих длинных ногтей. Ндо потянулся, но статуэтка уже была вне его досягаемости.
 Чиун медленно отломил правую ногу Га. Ндо всхлипнул.
 — Следующим будет мужское достоинство Га, — пообещал Чиун.
 — Нет! — закричал Ндо. — Только не это. Вместе с ним умрет и мое семя.
 — Значит, мы понимаем друг друга, инути, — ответил Чиун.
 Ндо предложил назначить Чиуна на высокооплачиваемый пост директора любого агентства, но у Чиуна был лишь один ответ:
 — Синанджу заботится о том, что заботит Синанджу.
 — Вы хотите сказать, что мы все должны отправиться в поля и приглядывать за жуком? Да ведь дело кончится бунтом.
 — Дело кончится блестящим подтверждением открытия доктора Ревитса, — возразил Чиун.
 — Какого доктора?
 — Одного ученого, — пояснил Чиун.
 — Я их не знаю. Кто возглавляет их управление?
 — Дара Вортингтон, — ответил Римо.
 — Я ее тоже не знаю. А кто ее директор?
 Римо и Чиун пожали плечами.
 — Отдайте мне Га и я все выясню, — сказал Ндо.
 — Вы выясните это потому, что Га находится у меня, и будет там находиться, пока вы все не сделаете, как надо, — ответил Чиун.
 Ндо глянул на старого уроженца Востока, потом опустил глаза и кивнул.
 Пока он отсылал полицию, объясняя, что произошло недоразумение, Ндо услышал, как двое из Синанджу переговариваются между собой. Они спорили о кимоно, а Ндо хорошо знал, что никогда в жизни не хотел бы еще раз увидеть кимоно.




 Глава седьмая


 Валдрон Перривезер III смотрел по телевизору новости и услышал, как диктор рассказывает о хорошей работе МОЗСХО и борьбе этой организации с угрозой голода, услышал о том, что было объявлено о последней и решительной битве против зловредного жука Унга.
 Он стремительно ворвался в лабораторию, располагавшуюся в его имении, и тут же потерял сознание от запаха ДДТ. Придя в себя, он осведомился, сколько ДДТ сейчас использует его энтомолог, а когда ему ответили на этот вопрос, заявил, что теперь-то уж все наверняка должно быть готово.
 — Нет еще, мистер Перривезер, но уже скоро, — ответил ученый.
 — Дайте мне знать немедленно, как только все будет готово.
 Он велел своим юристам выяснить определенные моменты предстоящей демонстрации, когда МОЗСХО собиралась показать всему миру, как она борется с голодом.
 Узнав, что демонстрация эта состоится под открытым небом, в полях Центральной Африки, он выругался себе под нос.
 — И все же, — пробормотал Перривезер, — кое-что можно сотворить и под открытым небом. Мы еще посмотрим.


* * *

 Натан и Глория Мусвассер не желали видеть, как будут мучительно умирать от яда миллионы «меньших братьев человека». Эти двое не могли просто стоять в стороне и наблюдать за очередной несправедливостью, ожидая, пока неотъемлемые права всех живых существ будут защищены законом.
 Они должны ударить немедленно. И вот они погрузили бочки с тротилом на взятый напрокат грузовик и подъехали к главным воротам лабораторного комплекса МОЗСХО в Вашингтоне, округ Колумбия.
 — Заказ двух ваших новых сотрудников. Часть их нового оборудования! — крикнул охранникам Натан.
 Они подвели грузовик с тротилом к контейнерам, в которые загружали снаряжение, приготовленное для отправки в Центральную Африку для борьбы с жуком Унга.
 Они не стали ждать, пока бочки с тротилом погрузят в контейнеры, а быстро развернули грузовик и уехали. Они ехали минут двадцать, а потом Глория спросила Натана:
 — Мне позвонить или ты сам?
 — Не знаю. У меня ведь это первый раз. И я чувствую себя таким важным, — ответил Натан Мусвассер.
 — Самое жаркое место в аду, — откликнулась Глория Мусвассер — предназначено для тех, кто в переломные времена ничего не делает. Или что-то в этом роде.
 — Я сам позвоню. Ты слишком взволнована, — решил Натан.
 Он подошел к телефонной будке около закусочной и набрал номер местной телевизионной станции.
 Листок бумаги, который он сжимал в руке, дрожал. Наконец-то он делает что-то полезное для всего мира.
 Услышав в трубке голос репортера, Натан прочитал написанное на бумаге заявление.
 — Мы, Союз освобождения видов, берем на себя полную ответственность за революционный акт, совершенный сегодня в центре угнетения и убийства, то есть в лабораториях МОЗСХО, Вашингтон, округ Колумбия. Мы, члены СОВ, призываем всех людей присоединиться к нам в нашей законной и справедливой борьбе против угнетения всех живых существ на земле. Ждите новых освободительных актов.
 — О чем это вы там толкуете? — спросил репортер.
 — Я говорю, приятель, о взрыве в лабораториях МОЗСХО. Мы должны были там прикончить по меньшей мере две сотни человек, приятель.
 Натану Мусвассеру нравилось называть людей «приятелями», это позволяло ему ощутить свою значимость.
 — Эй, парень, никакого взрыва не было, — ответил журналист.
 — Ты врешь. Мы сделали это. И требуем, чтобы нам верили. Мы совершили революционный акт и имеем право поставить его себе в заслугу.
 — Да не было никакого взрыва, — настаивал репортер.
 — Послушай, приятель, — терпеливо объяснил Натан. — Мы купили динамит. Мы подбросили динамит. Мы вставили запал, и хотим, чтобы за нами признали этот акт. Мы его совершили.
 — Да не могу я вам поверить, никого вы не убили, — ответил репортер.
 — Что у вас там происходит? Я хочу поговорить с руководителем станции, — возмутился Натан.
 Глория заметила, как покраснел Натан, услышала, как он резко повысил голос, и, высунувшись из машины, завопила:
 — В чем дело?
 Натан прикрыл трубку ладонью.
 — Они не хотят нам поверить, дорогая.
 — Что? — взвизгнула Глория.
 — Ребята твердят, что не могут нам поверить.
 — Черт подери, — сердито выругалась Глория. — Ну-ка, дай я с ними поговорю.
 Она выбралась из кабины грузовика. Натан передал ей трубку.
 — Я сказал ему, что мы сами подбросили динамит.
 — Тротил, болван, — отрезала Глория и добавила в трубку:
 — Ладно, так в чем дело?
 — Да ни в чем, — ответил репортер. — На нашей станции никто никому не верит, если нет убитых. Если вам во что бы то ни стало надо заявить о своей ответственности, никого не убивая, попробуйте позвонить на другую станцию кабельного телевидения. А мы уже не принимаем заявлений о взрывах и убийствах, если на самом деле ничего подобного не было. Такова наша новая политика.
 — Мы подложили пятьсот фунтов тротила, — сказала она. — Вы представляете себе, сколько это? Взрыватель был самый лучший, и я сама его проверила. Если б им занимался мой муж, я бы еще могла с вами согласиться, но я его проверила и все сделала, как надо. Теперь так, взрыв произошел в разгар рабочего дня. Мы специально так рассчитали время, чтобы там было как можно больше людей.
 — Леди, все претензии не ко мне, — отозвался репортер. — Пару месяцев тому назад нам позвонили из какой-то освободительной группы и заявили, что берут на себя ответственность за взрыв детского сада. Они сказали, что убили триста пятьдесят детей. Мы выслали репортера на место происшествия, и знаете, что он там обнаружил?
 Глория не ответила, она все еще была в ярости.
 — Так хотите знать, что мы там нашли?
 — Что?
 — Никаких тебе мертвых детсадовцев. Даже из носа ни у кого кровь не текла. В школьном саду вовсю цвели цветочки. Солнышко блестело, а мамаши разбирали своих чад по домам. А теперь скажите, что сталось бы с нами, если б мы поверили звонку и дали информацию в эфир?
 — Кто это был? — спросила Глория. — Что за освободительная группа? Может, я их знаю.
 — Почем я знаю. Одна из них. Была весьма активной. Пользовалась мощной поддержкой. Церковные группы. Преподаватели.
 — А, из этих, — пренебрежительно отмахнулась Глория. — Да кто угодно может заполучить преподавателей. Но это не имеет к нам отношения. Мы из СОВа. У нас есть свои устоявшиеся традиции. Да вы сами знаете, мы всегда прекрасно справлялись с делом. И никогда раньше не подводили вас со смертями, — убеждала Глория. — Помните, пилота? И тех фермеров? Бурильщики? Потом этот энтомолог? Вы же знаете, что это мы их прикончили. Конечно, люди, выполнявшие те задания, погибли, но борьба продолжается.
 — Простите. Но мы просто не можем никому поверить на слово, пока не увидим тел.
 — Что он там говорит? — спросил Натан.
 — Ш-ш-ш, — одернула его Глория. — Слушайте, мы ведь подложили этот чертов груз. Я уверена, что он взорвался.
 — Простите. Такова политика станции.
 — А знаете, это именно такие люди, как вы, поганят наш мир! — взорвалась Глория, швыряя трубку.
 — Не верят? — спросил Натан.
 — Даже в синяк под глазом.
 — Тогда почему ничего не получилось?
 — Все у нас получилось, отрезала Глория. — Просто на этой клятой станции собрались одни фашисты. Маленькие людишки, заправляющие крупным делом.
 — А может, мы должны были бы услышать взрыв? — заметил Натан. — Даже на таком расстоянии.
 — Не знаю. Поехали. Надо отсюда выбираться. Знаешь, меня порой блевать тянет от этих телевизионщиков.
 — Ага, — откликнулся Натан. — Какого черта. А потом у нас еще есть в запасе одна штучка, которая натворит им делов.
 — Ты ведь не забыл ее? — спросила Глория.
 — Шутишь?
 — А вдруг она не сработает под открытым небом, ты не подумал об этом? — спросила Глория.
 — Нет, — ответил Натан.
 — А может и наоборот, как раз под открытым небом она сработает лучше, — сказала она. — Надо бы подыскать пару действительно хороших целей, только не огражденных стенами, которые могут помешать их распространению.
 — И тогда нам поверят, — сказал Натан.
 — Почем я знаю? Ты тут расшибаешься в лепешку. Покупаешь лучшие материалы, лучшие взрыватели, проверяешь их по три раза — и ничего. Даже синяка никто не схлопотал.
 — Значит, ты тоже думаешь, что у нас не вышло? — спросил Натан.
 — Нет, не вышло! — рявкнула Глория.
 Порой она готова была на стенку лезть от Натана.
 — Может, нам вернуться и проверить?
 — Нет, болван. Нас там уже дожидаются их люди.


* * *

 А в лаборатории Дара Вортингтон выкинула обезвреженный детонатор в отдельное мусорное ведро и велела полиции осторожно вывезти с территории бочки с тротилом. Предполагаемые террористы забыли удалить с бочонков тротила маркировку, которую и заметил внимательный и осторожный рабочий, это стало уже второй удачей Дары в тот день.
 Но самой большой удачей все же было заявление генерального директора Ндо, что МОЗСХО собирается поднять все силы, причем немедленно, на борьбу прошв жука Унга. Весь мир призывался в свидетели. Там, на месте действия, соберутся все причастные лица. Даже делегаты МОЗСХО.
 Дара понятия не имела, что вызвало столь резкий поворот в политике МОЗСХО. Она ведь всего лишь упомянула о своих затруднениях очаровательному пожилому джентльмену с Востока, одетому в кимоно, а несколько часов спустя Ндо сделал свое заявление.
 Ну что ж, она не собирается смотреть в зубы дареному коню. И воспользуется удачей, коли уж таковая выпала. Дара даже размечталась: может, теперь МОЗСХО увидит, что еще следует сделать, и выделит больше средств на борьбу с заболеваниями и эпидемиями. По крайней мере, появилась надежда. А она, Дара, не позволит, чтобы сегодняшняя попытка совершить жестокое массовое убийство обескуражила ее.
 Когда тротил убрали, Дара в последний раз осмотрела лабораторию. Как ни странно, кот доктора Ревитса, кажется, обезумел. Он бросался на стальные плиты, покрывавшие стены лаборатории, и забил себя насмерть. Прямо над маленьким кошачьим телом, лежавшим на полу, на стальной панели виднелись три крошечных, но глубоких царапины.
 Если б Дара не была уверена в невозможности этого, она бы поклялась, что царапины оставлены кошачьими когтями.
 Но ведь Дара хорошо понимала абсурдность такого предположения. Никакие кошачьи когти не способны сделать даже малейшей отметины на стальной обшивке.




 Глава восьмая


 Харолду В.Смиту наконец удалось связаться с Римо. Он вытащил Берри Швайда немного пройтись по солнышку, когда один из замков на чемоданчике вдруг отскочил. Это был сигнал. Никаких гудков, никакого жужжания, ничего привлекающего внимание. Смит сам придумал такой способ, так как не хотел настораживать людей, афишируя, что находится на связи.
 Смит открыл чемоданчик, где находилась миниатюрная клавиатура, напоминавшая сверхпортативный компьютер, и нажал специальный код для принятия вызова. Потом вложил в ухо сверхмалый наушник.
 Швайд все это видел, но его интересовало только одно: как связано хранилище информации с коммуникационным модемом. Смиту пришлось остановить ученого, чтобы он не разъединил его. И пока Берри играл с оборудованием, содержавшимся в чемоданчике, Смит разговаривал. Между тем они продолжали идти по разбитой пыльной дороге, направляясь к лодке, которая должна была под водой доставить Берри на один из самых безопасных пляжей на острове.
 — Смитти, у нас тут в лаборатории возникла небольшая проблема, — донесся голос Римо.
 — Я знаю. Сегодня похоронили то, что осталось от доктора Ревитса. Я пообещал кое-что кое-кому только потому, что мне дали обещание вы.
 — Я не знаю, как это произошло, — сказал Римо. — Мы прошляпили. Но думаем, что теперь нам удастся прижать к ногтю этих ребят.
 — Надеюсь. Они представляют собой большую опасность, — ответил Смит, думая о способности жука Унга противостоять всем известным ядам.
 Если эта способность передастся другим существам, опасность возрастет неизмеримо. Точно идет игра в гигантские шахматы и решается, какой вид живых существ выживет на планете. Смит не знал, зачем кому-то понадобилось помогать в этой борьбе насекомым против людей, но он хорошо знал, что современный мир, похоже, весьма терпимо относится к самым преступным действиям. И, кажется, чем более безумными и жестокими были цели какой-либо группировки, тем она пользовалась более сильной поддержкой всяческие манифестантов с плакатами и призывами.
 Смиту иногда казалось, что порвалась сама ткань цивилизации, и распадаются последние связи. Но его так воспитали, что он будет защищать эти последние связи, потому что ничего другого ему не остается.
 — Римо, — сказал Смит, — этот эксперимент против жуков-вредителей в Африке должен сработать.
 — Я там буду, — заверил Римо.
 — В лаборатории вы тоже были, — ответил Смит.
 — Но я думаю, что на этот раз они станут охотиться на нас с Чиуном, — пояснил Римо.
 — Тогда желаю вам удачи.
 — Смитти, вы слишком много волнуетесь.
 — А вы не волнуетесь?
 — Конечно, иногда. Но потом я забываю, о чем волновался, — ответил Римо.
 — Все равно, желаю удачи, — отозвался Смит.
 Пока Смит разговаривал, Берри Швайд работал с клавишами. Смит заставил юного компьютерного гения переодеться в светлые летние брюки и рубашку с короткими рукавами, а клок голубого одеяльца сложил в водонепроницаемый пакет. Берри даже немного загорел и начал есть овощи.
 Смит никогда не загорал по-настоящему. Кожа у него постепенно краснела, а если он дольше лежал на солнце, то просто обгорал. На острове Сент-Мартин солнце грело, кажется, сильнее, чем на всех остальных Карибах, а потому Смиту приходилось постоянно использовать солнцезащитный крем, чтобы уберечь кожу от ожогов. На нем были клетчатые брюки и спортивная рубашка, но даже бредя по пыльной дороге к западной окраине острова среди проходящих мимо коровьих стад и пасущихся коз, он выглядел так, будто направлялся к залу заседаний. И избавиться от этого он просто не умел.
 — Лучше бы им справиться, — сказал Берри.
 — Кому — спросил Смит.
 — Я не знаю, кому, — ответил Берри. — Но если у них не выйдет, то, по-моему, у вас останется не слишком много шансов спасти человечество.
 Смит проверил свой наушник, хотел убедиться, что Берри не мог к нему подключиться. И правда, не мог. Смит не сомневался, что говорил достаточно тихо, а у Берри слух почти отсутствовал. И не потому, что был поврежден, просто Берри пропускал мимо ушей все, кроме своего драгоценного компьютера.
 А теперь он смотрел на клавиатуру, открывавшую доступ к хранилищу информации организации, находившуюся в чемоданчике Смита, и покачивал головой.
 — О чем это ты толкуешь, Берри?
 Берри пояснил, но в форме цифр, моря цифр. Он говорил о дифференциальном исчислении и теоретической математике, а Смит, хотя и имел за плечами несколько технических колледжей, не мог следить за развитием его мысли.
 Но когда они подошли к небольшой закрытой бухточке, откуда лодка должна была доставить их на плоский островок, находившийся на расстоянии четверти мили от Сент-Мартина и называвшийся Пинель, Смит, наконец, уловил суть того, что говорил Берри.
 Пока Смит разговаривал с Римо, Берри вызвал из памяти компьютера данные для анализа голосовых колебаний. Компьютер сообщил ему, что речь идет о двух группах соперничающих организмов, причем одна группа состояла из больших, а другая — из маленьких существ. До сих пор большие сохраняли первенство, но компьютер предупредил Берри, что положение может вскоре измениться. Смит подумал о людях и насекомых.
 Берри говорил следующее:
 — Согласно данным компьютера, если большие организмы не сумеют остановить меньшие в этой последней попытке, то пиши пропало. Понимаете, это все следовало из того, что вы там говорили по телефону. Во всяком случае это будет похоже на чудовище Зорк. Потому что маленькие организмы нацелены на великую победу, которая завершит войну. И это решает дело. Точно, как чудовище Зорк.
 — Что за чудовище Зорк? — осведомился Смит.
 — Это такая игра. Играть надо с помощью джойстика. Она называется «Человечество против чудовища Зорк», только когда чудовище становится невидимым, оно устраивает последнюю битву, чтобы сразу поймать вас в ловушку и уничтожить. А вы, разумеется, представляете человечество.
 — Разумеется, — сказал Смит.
 — И тут у вас остается только один способ победить чудовище Зорк, — сообщил Берри.
 — Какой же? — быстро спросил Смит.
 Он мог бы попытаться связаться с Римо и передать ему эту информацию.
 — Вам остается только выключить машину. Чудовище Зорк никогда не проигрывает, — сказал Берри.
 Все средства массовой информации впали в исступление. Несмотря на ограничение финансовой помощи со стороны Америки, несмотря на острую критику со стороны реакционных групп МОЗСХО собиралась выступить против страшного проклятья Центральной Африки — против жука Унга.
 Двадцать четыре самолета с делегатами прибыли в основной аэропорт Увенды, страны, на территории которой обитало пять племен, включая инути.
 Амабаса Франсуа Ндо возвращался домой победителем.
 Телекомментатор говорил:
 — Мы являемся свидетелями того, как африканцы помогают африканцам, несмотря на препятствия, чинимые белым Западом. На наших глазах местные жители торжествуют над угнетателями.
 Разумеется, телекомментатор работал в американской телесети.
 Самолеты делегатов встречали многочисленные, выстроившиеся вдоль дороги лимузины с кондиционерами — этакий караван здоровья. Ндо, который обычно был любимцем прессы, отказался от всех интервью. Он не мог спокойно заснуть с тех пор, как Чиун отобрала него фигурку бога Га. Ндо узнал холмы, проплывавшие за окном автомобиля, и понял, что возвращается в свою родную деревню. Ужас охватил его при мысли о том, что старейшины деревни могут потребовать, у него показать, как он сохранил изображение Га. А ему нечего будет им показать.
 К счастью Ндо находился в хороших отношениях с президентом, вице-президентом, главой магистрата, начальником полиции и главой министерства сельского хозяйства Увенды. Они все были его двоюродными братьями. А главнокомандующий армией страны был и вовсе его братом. Все вместе они уж сумеют удержать на почтительном расстоянии остальных жителей деревни. Разумеется, Ндо отправлял на родину немало денег для своей родни, и они, вероятно, сообразят, что если не станет самого Ндо, то не станет и золотого дождичка. Но все-таки Га оставался очень могущественным богом. Амабаса ломал голову над этими проблемами, пока впереди кто-то болтал этот вздор белых о проклятом жуке, свидетелями уничтожения которого они все якобы должны были стать.
 Но человек в кимоно настаивал, и поэтому он, генеральный директор МОЗСХО очутился здесь, в вонючей, грязной деревушке, где люди даже не умеют толком одеться. О родина, горькая родина!
 Одна особенно робкая и отталкивающая пара оборванцев заискивающее топталась перед полированным крылом его нового лимузина.
 — Уберите отсюда этил двоих. От них воняет, — велел Ндо своему шоферу.
 — Они утверждают, что они — ваши родители, ваше превосходительство.
 — Ах так, ладно, накиньте на них что-нибудь поприличнее и позовите фотографа.
 — Слушаюсь, ваше превосходительство.
 — И вымойте их. Господи, непременно их вымойте.
 — Да, ваше превосходительство.
 Тут оказалось даже хуже, чем он себе представлял. Маисовые посевы были более чахлыми и худосочными, деревенская площадь, окруженная жалкими лачугами, — еще более грязной, а дороги — совершенно непроходимыми. Когда наступит сезон дождей, они превратятся в море жидкой грязи.
 — Дороги просто ужасны. Что с ними произошло?
 — Французы ушли, ваше превосходительство.
 — Но ведь не забрали же они с собой дороги, а? Или они их тоже украли?
 — Они перестали их чинить, ваше превосходительство.
 — Ладно, ладно, давайте поскорее покончим с этим экспериментом и вернемся туда, где можно жить по-человечески.
 — Ученые еще не приехали, ваше превосходительство.
 — А почему нет? Что их задерживает? — осведомился Ндо, глядя поверх длинной череды темных крыш — безукоризненные лимузины цепочкой протянулись через высохшие желтые поля точно дорогое ожерелье в технократическом стиле.
 — Для них не осталось больше лимузинов, ваше превосходительство, — ответил помощник.
 — Ну так что же?
 — Поэтому ученые добираются на повозках, запряженных волами.
 Дара Вортингтон не имела ничего против повозки, запряженной волами. Она не возражала против грязи. Она выросла в такой же стране, как эта, и ей приятно было снова вернуться в Африку, приятно опять встретиться с этими людьми. Ей даже нравилось снова прокатиться на повозке.
 Римо и Чиун ехали рядом с ней, а остальные ученые — сзади них. По пути им пришлось в нескольких местах платить дорожный сбор.
 Собственно, платили они за отдельные участки асфальтированной дороги, которые еще сохранились от дней французского владычества. А деньги получали солдаты армии Увенды.
 Армия Увенды выполняла и другие общественные функции. Например, собирала деньги на ярмарках с продавцов и покупателей. Собирала деньги с игроков в кости. Собирала взносы с тех, кто хотел что-то построить в Увенде.
 Впереди на асфальтовом клочке дороги стояли солдаты и угрожающе направляли на повозки ученых свои автоматы. За спинами солдат маячил танк, его огромная пушка тоже смотрела на повозки.
 Дара еще помнила о дипломатическом скандале, возникшем в связи с семью танками, которые Советы передали Увенде. Пожизненный Президент страны, Клод Ндо прочитал где-то в британских газетах, что танки эти не были самыми новыми в советском арсенале. И не пожелал иметь второсортных танков.
 В Увенду отправился советский генерал, чтобы объяснить Президенту, Клоду Ндо, являвшемуся одновременно двоюродным братом генерального директора МОЗСХО, что единственное отличие советских танков первого поколения от танков второго поколения был рефракционный стабилизатор напряжения, применяемый в арктических условиях.
 — Вам не нужна новейшая модель, — убеждал генерал.
 — А вам она нужна?
 — Нам приходится действовать в арктических условиях, — ответил российский генерал.
 — У нас тоже есть свои интересы на замерзших территориях, также как у всякой другой нации.
 — С кем вы собираетесь воевать в Арктике? — поинтересовался генерал.
 — С кем пожелаем. Также, как и вы.
 — Как вы собираетесь доставить туда танки?
 — Дайте нам инструмент, а об остальном мы позаботимся. Мы ваши союзники. Третий мир солидарен с вами.
 Генерал пробормотал пару слов о том, что требовать новые танки со стороны президента несколько странно и даже смешно, а в ответ услышал, что русские всегда, имели репутацию жестоких и толстокожих. Кроме того, генералу сообщили, что его упрямство и жестокость могут стоить России африканских союзников. А еще добавили, будто в Америке уже теперь существует движение за приобретение большего числа союзников в Африке.
 Президент не слышал, как российский генерал бормотал древнюю детскую молитву о том, чтобы все это как можно скорее закончилось. Перед генералом встала довольно сложная проблема: если Увенда получит новые танки, тогда каждое другое африканское государство тоже потребует себе новые танки.
 Габон, к примеру, не будет сидеть сложа руки и ждать в то время, как Танзания обзаведется новым танком, это значило бы потерять лицо. А уж если новый танк получит Танзания, тогда, конечно, Мозамбик, Зимбабве и Гана просто вынуждены будут последовать ее примеру.
 Просто страшно себе представить, поэтому советский генерал, как ему и было предписано в советском министерстве иностранных дел, вытащил манильский конверт.
 — Тут чертежи, которые доказывают, что ваши танки также хороши, как любые другие в соседних странах, — сказал генерал.
 Президент на веки вечные открыл конверт и пробормотал:
 — Ну, доказательство не слишком убедительное.
 — Может, вы примете чек на остальное? — осведомился генерал.
 — Я полагаю, это хорошая стратегия, — согласился Президент на веки вечные, доставая из конверта стодолларовые купюры.
 Он настаивал на американских долларах потому что российские рубли все равно надо было конвертировать в доллары прежде, чем покупать что-либо приличное.
 Но была еще одна проблема, связанная с теми самыми танками, что выстроились теперь вдоль дорог Увенды.
 — Где взять водителей для них? Людей, которые смогут пользоваться радарами при пушках? Механиков, чтобы содержать их в порядке? Вы не с дураками имеете дело. Такие вещи сами собой не делаются, — заявил Клод Ндо.
 И генерал обещал дать еще и военных советников. Со стороны Увенды в танке должен был присутствовать только офицер, который во время парадов сидел в кабине и отдавал торжественный салют Президенту.
 Но в один прекрасный сезон дождей российские механики заболели и все бронетанковые единицы Увенды встали, где стояли. К тому времени, как россияне выздоровели, с танков уже содрали все, что только было можно, и восстановить удалось только один. Этот один и стоял теперь у дороги, защищая караван влекомых волами повозок с учеными, которые намеревались сразиться с жуком Унга.
 Из люка танка выскочил солдат и побрел к первой повозке. Дара заслонила собой белый короб-рефрижератор с химическим феромонам, выделенным доктором Ревитсом.
 За первым последовали еще четыре солдата. Они посмотрели на Дару и начали спускать штаны. Римо попросил их немедленно подтянуть штаны. Попросил дважды. Он даже в третий раз предложил им сделать то же самое.
 Римо подумал, что эти люди, вероятно, не понимают по-английски. Ведь страна была французской колонией.
 Римо не говорил по-французски, поэтому он решил прибегнуть к более универсальному языку. Вырвав из рук ближайшего солдата автомат АК-47, Римо сунул его в штаны владельца и нажал на спуск. Солдат подпрыгнул, будто его ужалили пчелы, и попытался вырваться, но Римо успел все-таки позаботиться, чтобы бедолага не ощущал боли. Легким ударом пальца он проломил солдату висок.
 Оставшиеся четыре солдата прекрасно поняли сообщение. Штаны немедленно были подтянуты. Но вверх устремились и дула их автоматов. Уклоняясь от выстрела, Римо медленно склонился налево, а Чиун — также медленно направо. Автоматы лают в сухом воздухе Центральной Африки отрывистым механическим кашлем. Пули ударили в скалы, выбивая маленькие светло-коричневые пылевые взрывы и раздирая в клочья сухие листья, но оба наших героя остались невредимы.
 Солдаты стреляли во все стороны и усердно швыряли гранаты, но Римо и Чиун напоминали миражи, плавающие в горячем воздухе, они лишь дразнили вооруженных винтовками людей.
 Солдаты вовсе не были плохими стрелками, просто, к сожалению, стреляли они только в то, что видели перед собой. И никто из них не заметил, как непосредственно перед выстрелом эти двое начинают раскачиваться, едва-едва, но ритмично, будто заклинатель змей перед коброй, такое движение приковывало к себе взгляд и лишало его остроты. Некоторые солдаты стреляли в то, что, как им казалось, они видели, но их пули никогда не попадали туда, куда были посланы.
 Дара в изумлении смотрела, как четверо солдат вовсю стреляют совсем рядом с ней и неизменно промахиваются. Когда стих последний выстрел, двое новых ученых на глазах Дары вышли из-за повозки, небрежно взяли из рук солдат винтовки и сложили их в кучу. Потом они с помощью веревок впрягли солдат в повозки, чтобы помогли волам тащить их чуть побыстрее.
 Приветственные оклики, сначала тихие, потом все громче, донеслись из-за ближайших скал. Оттуда показались старухи и дети. Потом выбрались и молодые женщины. И, наконец, мужчины, некоторые в набедренных повязках, другие в изодранных брюках.
 Они кинулись к последнему танку, оставшемуся на вооружении в Увенде. Один человек прыгнул внутрь и принялся передавать наверх узлы. Это была их пища, которую украли солдаты. Некоторые вновь вернули себе старые безделушки, которыми так дорожили.
 — Vive la France! — крикнул кто-то, считая всех белых французами.
 А один поинтересовался на французском языке, когда вернутся французы.
 Чиун, который понимал по-старофранцузски, ответил, что былые господа уже никогда не вернутся. Послышались грустные восклицания и стоны.
 Пока повозки тащились вперед к деревне инути, Чиун рассказал, что тут некогда была процветающая страна древних королей инути, но потом пришел белый человек и показал, как можно жить иначе. Казалось, новая жизнь будет лучше и на первых порах так и стало, только нужен был белый человек, чтобы постоянно поддерживать и сохранять эту лучшую жизнь.
 Старые времена инути позабылись, старым королям уже никто не верил. Верность подданных своему королю, а короля — своим поданным перестала существовать. Забылся и старый, хотя и достаточно действенный способ хозяйствования на земле, который применяли инути. А потом белые ушли.
 И несчастные племена лишились и белого пути существования, и традиционного старого пути инути.
 — И вот мы снова видим, что путь белого человека не верен, — закончил Чиун.
 — Я еще никогда не слышала, чтобы это объясняли так хорошо и так красиво, — отозвались Дара.
 — А я все еще не ношу кимоно, — заметил Римо.
 Повозки приехали на поле, которое сверкало под яркими лучами солнца, и казалось, будто серебряные волны ходили по нему.
 — Жук Унга, — пояснила Дара. — Обычно его размножение регулируется естественным путем, но с тех пор, как мы начали с ним бороться, его численность только возрастает.
 Потом она обернулась и похлопала по стоявшему в повозке белому коробу рефрижератора.
 — Вот это должно все изменить. Здесь такая красивая земля. И это вернет землю людям.
 Со стороны длинной череды лимузинов, стоявших с плотно закрытыми окнами, появился бегун. Все моторы работали, кондиционеры трудились на полную мощь.
 — Его превосходительство желает знать, когда вы начнете.
 — Через пятнадцать минут, — ответила Дара.
 — Он хочет, чтобы оборудование было установлено около автомобилей.
 — Но оно лучше сработает, если будет посередине поля, — сказала Дара.
 — Ну тогда ладно. Дайте сигнал, когда будете готовы.
 Дара велела повозками встать посредине поля. Волы содрогнулись и чуть не понесли, потому что жуки покрыли их шевелящимся слоем, точно попоной. Римо и Чиун освободили увендийских солдат от упряжи, и те кинулись прочь, стряхивая с себя сверкающих насекомых.
 Дара стояла в повозке. Подъехали и остальные ученые, некоторые из них стряхивали с себя жуков, другие старались не обращать на них внимания.
 — А чем вы пользуетесь? Дайте нам немного вашего средства, — попросила Дара.
 — Средства? — переспросил Римо.
 — Репеллента. Почему насекомые не садятся на вас?
 — Надо только, чтобы кожа все время двигалась, — ответил Римо.
 — Вы ходите сказать, что можете управлять движением вашей кожи?
 — А вы хотите сказать, что не можете этого делать? — удивился Римо и только тут вспомнил, как ему досаждали москиты до обучения у Чиуна.
 Повозки выехали на середину поля, и волов выпрягли, они неловко поскакали по сухой мертвой земле подальше от докучливых насекомых, которые дожирали последние жалкие остатки урожая.
 Дара вместе с другими учеными извлекла из рефрижератора маленькие канистры.
 — Понимаете, — объясняла она Римо и Чиуну, — самая страшная опасность состоит в том, что жук Унга размножается очень быстро. Но в этом же кроется и его слабость. Доктор Ревитс нашел феромон, вещество, обладающее привлекательным для насекомых запахом. После того, как феромон будет выпущен из канистр, насекомые не смогут удержаться. Они вынуждены будут перестать есть и будут только размножатся.
 — То есть, затрахают друг друга до смерти? — поинтересовался Римо.
 — Как вы грубы, — ответила Дара. — Вы самый никудышный ученый из всех, кого я знаю.
 — А ДДТ на них не действует? — спросил Римо.
 — Раньше действовал. Но через несколько недель они выработали сопротивляемость на него. Затем оказался бесполезным ЕДВ. И каким бы смертельным ни был токсин, Унг в очень короткое время приспосабливается к нему. Он, собственно говоря, начинает питаться токсинами.
 Ученые бродили среди жуков, с ног до головы покрытые серебристыми насекомыми, и расставляли канистры через каждые десять ярдов.
 А потом они ретировались. Благодаря жаре, запах из канистр очень быстро начнет распространяться по полю. Некоторые из ученых спотыкались, ослепленные тучами насекомых, но когда они добрались до машин, все жуки до единого с них исчезли. Но слишком живое воспоминание о ползающих по телу насекомых заставляло их размахивать руками и хлопать по обнаженным плечам.
 А в середине поля послышалось гудение, поначалу тихое, как шепот, затем оно стало громче, точно стук поезда, а потом вдруг там возник извивающийся холм. Канистр видно не было, но даже если б там стоял человек, его бы тоже никто не смог различить в густых тучах насекомых.
 — Действует! Действует! — закричала Дара.
 Она сжала в объятиях Римо. И ей очень понравилось то, что она держала в руках. От радости один из ученых обнимал всех подряд и добрался даже до Чиуна. Впрочем, последнему позволено было избежать сей участи, отделавшись только похлопыванием по спине.
 Чиун заметил, что в Корее Римо отвергал предложения лучших девушек Дома Синанджу, а вот теперь охотно подвергается публичному бесчестью, позволяя первой встречной белой гладить и трепать себя.
 — Папочка, я ведь все еще не ношу кимоно, — сказал Римо.
 Когда насекомые сбились в огромный плотный холм, высотой в четыре этажа, быстро распахнулись двери лимузинов, и делегаты из всех стран Азии и Африки сгрудились перед телевизионными камерами. Амабаса Франсуа Ндо произнес короткую речь, поздравляя самого себя.
 Все поаплодировали ему, вернулись в машины и тут же направились обратно в аэропорт. Все, кроме Ндо. Его автомобиль подкатил к Римо и Чиуну. Дверца распахнулась, и директор посмотрел на Чиуна.
 Чиун стоял неподвижно. Генеральный директор МОЗСХО вылез из машины и направился к Чиуну. Чиун позволил маленькому деревянному божку Га явиться из складок кимоно и уронил его в подставленные ладони Ндо.
 Телекомментатор, сопровождавший машину Ндо, велел своим операторам запечатлеть генерального директора, беседующего с человеком в кимоно и с учеными.
 Диктор наговорил на пленку следующий комментарий:
 — После удачного начала научного эксперимента генеральный директор задержался, чтобы дать последние указания техникам о том, как МОЗСХО следует в будущем продвигаться вперед в ее неуклонной борьбе против невежества, болезней и голода.
 Ндо, точно сладкоежка, стибривший шоколадку, спрятал куколку за пазуху, в жилетный карман, и тут же вернулся в свою машину. Караван уже исчез вдали, поднимая гигантские тучи, а полуобнаженные туземцы с недоверием смотрели, как их старинный страшный враг пожирает сам себя, сбившись в большую колышущуюся груду.
 — Я не знаю, как вам двоим удалось доставить их всех сюда, но я вас благодарю за это. Благодарю обоих, — сказала Дара, которая вдруг обнаружила, что все еще держится за наиболее противного ей представителя сей странной пары.
 — Просто следует разбираться в международной политике, — мягко сказал Чиун.
 — А ты заметил это? — спросил вдруг Римо у Чиуна.
 — Разумеется, — ответствовал Чиун.
 — Заметил что? — спросила Дара.
 — Жука, — ответил Римо.
 — Жука? Да их здесь миллионы, биллионы.
 Римо кивнул. Конечно, она права. Но был тут и еще один жук, который явно отличался от остальных. Его не притягивал феромон, и он бешено мчался к холмам, где теперь вздымалась поднятая лимузинами пыль.
 Присоединившись к каравану, Ндо радостно поднял бокал «Дом Периньона» за нынешний день. Гости, влиятельные делегаты Третьего мира, решили, что Ндо поднял тост исключительно за успех этой маленькой демонстрации в маленькой грязной деревушке. И они все знали, что директору еще придется заплатить за то, что он вытащил их сюда. Некоторым даже пришлось пропустить коктейль-вечер ради того, чтобы приехать. А подобное самоотречение, оказалось, вовсе не было нужно. Для столь нудной работы всегда кого-нибудь нанимали белых, индийцев или там пакистанцев. Но уж никак не самих делегатов. И они решили, что Ндо обязательно должен заплатить за самоуправство.
 А Ндо совершенно не интересовало, о чем размышляют его делегаты. Он позаботится о них, как не раз делал и в прошлом. Он получил обратно Га, своего покровителя, и, поднимая тост за удачный день, он праздновал вовсе не битву с жуком Унга, а возвращение божка инути.
 Однако же его проблемы стали несколько проще, когда по дорого в аэропорт половина делегатов была убита. Сам Ндо, разумеется, спасся. Га был с ним, и вокруг простирались земли инути.




 Глава девятая


 Те делегаты, которым все-таки удалось выжить и добраться до своих частных самолетов в национальном аэропорту, не в силах были описать этот ужас африканских равнин. К счастью, их сопровождали несколько операторов, съемки которых могли подтвердить правдивость невероятных рассказов.
 На автомобили напали шимпанзе — но это были не обыкновенные шимпанзе.
 Звери неслись со скоростью мотоциклов. Срывали дверцы тяжелых автомобилей. И, объятые безумием, расшибали черепа о толстые пуленепробиваемые стекла. Они вгрызались в металлические крылья автомобилей и отрывали руки у мужчин.
 Гнули оружейные стволы.
 И каждый делегат понимал, что произошло. Во всей виновата медицина белого человека и грубое вмешательство стран Первого мира. Новые химикалии, которые были только что использованы в деревушке инути, превратили этих обычно дружески настроенных зверей в безумных и могучих убийц.
 Новая позиция МОЗСХО, разработанная на закрытом собрании, спешно состоявшемся на заднем сидении лимузина, состояла в следующем: разумеется, МОЗСХО принимала участие в разработке вещества, которое уничтожило жука-вредителя. Но, к сожалению, это вещество было изготовлено на фабрике белых капиталистов, которые пренебрегли проблемой охраны окружающей среды, столь дорогой для исконных и законных обитателей страны. И результатом такого пренебрежения и стало превращение шимпанзе в обезумевших берсеркеров. И виноват был кто-то другой, а вовсе не безупречная МОЗСХО.
 Во время обратного полета за бокалом коктейля была принята резолюция, восхваляющая делегатов за их неустанный труд с целью искоренения голода путем уничтожения жука Унга. Попутно резолюция осуждала алчных производителей химикалий за небрежное отношение к побочным воздействиям продукта на окружающую среду.
 Данная резолюция, как, впрочем, и все прочие резолюции МОЗСХО, была принята единодушно. Правда, на этот раз душ оказалось несколько меньше.
 Римо и Чиун ехали вместе с Дарой Вортингтон в первой повозке, запряженной волами. Впереди, рядом с колонной лимузинов они заметили какие-то темные волосатые существа, которые кидались на деревья и безумно метались вокруг машин. Подъехав ближе, они увидели, как шимпанзе, отломав кусок камня, пытается его съесть. Другие удовлетворенно спали, впав в состояние, подобное коме. Вдоль дороги выстроились полуразваленные черные лимузины, некоторые моторы еще работали, а кондиционеры тщетно пытались охладить горячий воздух африканского лета, выдыхая маленькие облачка прохлады.
 — Что это? — спросила Дара.
 Она увидела останки одного из делегатов, который выглядел так, точно его разделали наподобие цыпленка в магазине.
 — Понятия не имею, — ответил один из ученых, находившийся в повозке.
 Они остановились, чтобы рассмотреть странные создания. Все, кроме Римо и Чиуна. Римо наблюдал за крошечным существом величиной в пол-ногтя, которое сидело на ветке дерева, лишенного листьев недавним нашествием жука Унга. Чиун прислушивался к разговору исследователей.
 — Кости начисто переломаны, — сказал один из ученых, поднимая мягкую волосатую лапу шимпанзе.
 Другой обнаружил необычайно увеличенное сердце другого шимпанзе, разодранного пополам.
 И почти у каждого животного в организме было что-то сломано или претерпело изменения.
 Никто из ученых еще не видел ничего подобного.
 — Бога ради, что же тут произошло? — спросила Дара Вортингтон.
 Пока ученые сосредоточенно разглядывали останки, Чиун обратился к Римо.
 — Шимпанзе, подобно всем другим существам, кроме человека, обычно полностью использует свою силу. Но посмотри вокруг. На этот раз они действовали сверх своих сил.
 Римо кивнул. Он знал, что они с Чиуном, вероятно, единственные люди на земле, которые могут полностью использовать свою силу и могущество. Порой это казалось ему странным. Научившись подражать низшим животным, он превзошел человека.
 Но с этими шимпанзе произошло что-то непонятное. Они использовали всю свою силу и пошли дальше. Они превзошли регулирующий барьер, встроенный природой в животных, и использовали свои мышцы и члены с такой силой, которая буквально разорвала их на части или заставила полопаться от непосильного напряжения.
 — Вот так они убили и доктора Ревитса, — сказал Римо. — С помощью кошки.
 — Совершенно верно, — согласился Чиун.
 — Только кошка находилась внутри комнаты.
 — Совершенно верно, — согласился Чиун.
 — Никто не смог бы проскользнуть мимо тебя.
 — Совершенно верно, — снова согласился Чиун.
 — Но что-то подействовало на кошку точно так же, как на этих шимпанзе.
 — Совершенно верно, — сказал Чиун.
 — Именно поэтому мне и не удалось сразу схватить ту собаку в аллее. Она тоже была заражена.
 — Нет, — возразил Чиун. — Тебе это не удалось потому, что ты не носишь кимоно.
 И в этот момент на пыльной африканской дороге царило удовлетворение. Чиун изящно сложил руки, спрятав их в складках своего солнечного кимоно. Римо кивнул. Наконец, они сумели увидеть суть проблемы. Теперь остался лишь один вопрос: каким образом заражались животные и кому это могло понадобиться.
 Разумеется, ученые не разделяли мыслей Чиуна и Римо. И они не обратили внимания на странную штучку, замеченную Римо на ветке. Это ведь был всего лишь простой слепень, который устало примостился на ветке. А потом, без видимой причины, он задрожал и упал, сдутый горячим ветром, еще одна внезапная маленькая гибель среди многих жестоких смертей.


* * *

 Валдрон Перривезер услышал о массовом уничтожении жука Унга около деревушки инути. Он узнал о бойне, о геноциде против миллионов маленьких серебристых созданий. Ему хотелось выть, хотелось заражать ясли и детские сады, высасывать кровь сквозь кожу. Он убежал в свою лабораторию и визжал, пока у него глаза не полезли на лоб.
 — Когда же, черт подери, когда?!
 — Скоро, мистер Перривезер.
 Перривезер в ярости выскочил прочь. Он должен вознести свою организацию на большую высоту.
 Жук Унга подвергся жестокому уничтожению, и теперь настало время отплатить за это оскорбление.
 Он полагал, что Глория и Натан Мусвассеры будут очень полезны, но когда узнал, что тротил был обнаружен до того, как взорвался, Валдрон понял, что имел дело с еще одной парой, более заинтересованной в славе, нежели в самой работе.
 — Слушайте, — прорычал Перривезер, когда они доложили ему о своей неудаче. — Нашему движению требуются работники, а не охотники до славы.
 — Мы только хотели добыть славу для СОВа, — оправдывалась Глория.
 — Наше движение выше славы. Мы идем к победе. Но до того, как мы одержим окончательную и полную победу, вам придется выполнить свою долю работы.
 Глория Мусвассер, посвятившая свою жизнь революции и беззаветно сражавшаяся за нее безо всякой славы, очень резко ответила этому богатенькому буржуа:
 — А ваша-то доля какова? Мы хотим сделать так, чтобы этот мир был безопасен для всех живых существ. А вы, вы порой бываете так бесчувственны к судьбе животных. Мне очень неприятно говорить об этом, но это так.
 Вечером, после того, как Перривезер целый день скорбел по поводу несчастья с жуком Унгом, Мусвассеры прибыли к нему домой. Они явно выглядели счастливыми.
 — Почему вы улыбаетесь? — осведомился Перривезер.
 — Более сотни делегатов мертвы. Тротил не сработал, но другая наша штучка оказалась надежной.
 — Черт подери, женщина. Все жуки Унга мертвы. И вы считаете, что это победа? — возмутился Перривезер.
 — Да ведь делегаты. Более сотни. И мы это сделали. Та штука, что мы установили.
 — Где вы ее установили? — спросил Перривезер. — Впрочем, неважно, я сам вам скажу. Вы установили ее внутри рефрижератора, так?
 — Прямо в их замороженный контейнер с лекарством, — ответила Глория с гордой улыбкой.
 — Совершенно верно, идиотка. И к тому времени, как оно достаточно разогрелось, чтобы начать действовать, было уже поздно. Поэтому оно смогло только заразить шимпанзе. Смерть всех этих несчастных насекомых на вашей совести.
 — Я возьму на себя эту вину, если на меня ляжет и ответственность за уничтожение сотни делегатов, — ответила Глория.
 Перривезер покачал головой.
 — Я больше не могу этого выносить. А тут еще до меня дошли сведения, что в МОЗСХО появились два новых ученых. Говорят, что они готовят еще более страшные преступления. Хватит полумер.
 — Что же мы будем делать? — спросил Натан Мусвассер.
 Перривезер сообщил, что в качестве мести за геноцид жука Унга он собирается полностью уничтожить всю лабораторию вместе с оборудованием и персоналом.
 — Невозможно, — заявила Глория.
 — Слишком опасно, — сказал Натан.
 — Вам известно, — холодно начал Перривезер, — что я в течение многих лет вкладывал все мои деньги в Союз освобождения видов. И каждый раз, когда ко мне обращаются, я вас защищаю, а вы готовы сделать все, только чтобы не идти на открытый риск. А теперь, когда вы мне нужны, куда вы все подевались? Начинаете тут мне толковать, что невозможно или слишком опасно.
 — Просто вы уж слишком заботитесь об этих насекомых, — сказала Глория.
 — А вы слишком безразличны к их судьбе, — отрезал Перривезер.
 — Но мы будем работать с вами, — сказала Глория. — Нам нужны ваши деньги, поэтому мы будем работать с вами.
 — Полагаю, что на этот раз я смогу обойтись без вас, — ответил Перривезер. — Если вы мне понадобитесь, я позвоню.
 После их ухода он еще долго сидел, уставившись на дверь кабинета. Разумеется, они и не понимают, чего он добивается. Никто, с тех пор, как ему исполнилось пять лет, не понимал, чего хочет этот наследник состояния Перривезеров.
 Его жена не знала. А он знал, чего ей хотелось. Ей хотелось выйти замуж за Перривезера. Время от времени ей хотелось совокупляться. В конечном итоге, после того, как он несколько раз оттолкнул ее, она нашла себе любовников. Иногда Перривезер наблюдал за ними с верхнего этажа, но они его просто не интересовали.
 Он жаждал воспроизвести себя. Собственно говоря, это стало одним из основных условий при заключении их брака. Но он настаивал, чтобы перед совокуплением у нее непременно появилось яйцо, то есть был благоприятный для зачатия период.
 — Я не собираюсь оплодотворять пустую матку, — заявил Валдрон самой очаровательной дебютантке Северного побережья, которая теперь стала его невестой.
 — Ну знаешь ли, Валдрон, некоторым это очень нравится.
 — Догадываюсь. Некоторым людям.
 — А ты никогда не говорил, что тебе это не нравится, — сказала она.
 — Ты не спрашивала, — ответствовал Валдрон, и его лицо с тонкими изящными аристократическими чертами напоминало ледяную маску.
 — Я предполагала, — сказала она.
 — Не моя вина, — отрезал он.
 Медовый месяц он провели в поездке по Европе. И, как выяснила молодая жена Валдрона, ему очень нравились грязные переулки городских трущоб. Свалки и мусорные кучи были для него более притягательны, тем Лувр или Британский Королевский театр.
 Проходя по кладбищам, он часто бормотал:
 — Расточительство. Какое расточительство.
 — Ты говоришь о человеческой жизни? Наша смерть неизбежна. Но те, кого мы любили, будут о нас помнить, — сказала однажды очаровательная юная миссис Перривезер.
 — Ерунда, — отрезал ее супруг. — Медь, сталь. Герметично, водонепроницаемо. Да просто закопать их в землю. Пусть сделают хоть немного добра.
 — Ты всегда так чувствовал? — спросила она.
 — Разумеется. Какое расточительство. Так запаковывать тела — это просто... просто...
 — Бесполезно? Трогательно? — предположила она.
 — Эгоистично, — нашелся Валдрон.
 В то время мать Перривезера еще была жива, и юная жена спросила ее, всегда ли Валдрон был таким.
 — А вы заметили? — спросила знатная светская дама с Северного побережья.
 — Ну, когда он просит подать к обеду гнилые фрукты, это трудно не заметить, мама. Могу я звать вас мамой?
 — Я рада, что, наконец, хоть кто-то меня так называет. Да, Валдрон часто делает такие вещи, которые кажутся людям необычными. Но позвольте мне заметить, что он ни в коей мере не безумен. Мужчины рода Перривезеров часто вели себя несколько странно. Но, я снова подчеркиваю это, они не безумны.
 Чудесным весенним днем свекровь сидела на своей веранде, выдававшейся из скальной гряды, которая тянулась до серых волн Атлантики.
 — Мужчины из рода Перривезеров запечатывали себя в бочонки и в таком виде пытались спуститься по Амазонке. Один Перривезер любил есть жареных летучих мышей. Другой чувствовал себя птицебогом инков, а отец Валдрона, должна признаться, любил вымазаться клеем прежде, чем сделать «это».
 — Бедная вы женщина, — сказала жена.
 — Растворимый в воде. Я настояла, чтобы клей был растворим в воде, — сказала старшая миссис Перривезер. — Я бы ни за что не согласилась на эпоксидный клей. Но вернемся к более важным делам. Ни один из Перривезеров никогда не был по-настоящему болен психически.
 — А что бы заставило вас назвать одного из них безумным?
 — Отказ от своих принципов. Неумение жить только интересом к своим деньгам. Вот что было бы настоящим помешательством, моя милая. И это доказательство того, что Валдрон не безумен, ибо он никогда так не поступит.
 — Полагаю, бывают и худшие партии, — отвечала молодая жена.
 — Именно об этом я тебе и толкую, милочка.
 Молодой миссис Перривезер пришлось пережить только один очень тяжелый момент в своей супружеской жизни, это произошло в ту ночь, когда, как сказал доктор, зачатие было наиболее вероятно. Валдрон так взял жену, точно хотел лишь улечься на нее. Но этого оказалось достаточно, чтобы забеременеть и сохранить в потомстве имя Перривезеров.
 После рождения ребенка Перривезер вообще перестал обращать внимание на жену. Она жаловалась своей свекрови.
 — Он ведет себя так, будто я и не жена ему, — говорила она.
 — Правда состоит в том, что Валдрон и меня не считает своей матерью, — сказала старая женщина.
 — Я слышала, что дети иногда сомневаются в своем отце, но уж никак не в матери. А кто, по его мнению, его настоящая мать?
 — Не знаю. Он никому об этом не говорит. Мы показывали ему записи в больничных регистрационных книгах. Привели к нему врача, принимавшего роды. Получили клятвенные свидетельства от медсестер. И все же он так и не признал меня своей мамочкой.
 — Может, это случилось потому, что его растила няня? — спросила молодая женщина.
 — Всех Перривезеров растили няни. Я была такой же нежной и любящей, как любая другая мать. Но он просто-напросто не желал называть меня мамой.
 — А вы знаете, как он называет меня? — спросила жена Валдрона.
 — Как?
 — Своей яйцекладущей.
 — Дорогая, — сказала ее свекровь, благожелательно кладя ладонь на плечо молодой женщины. — Он никогда не изменит принципу.
 Валдрон Перривезер III не только поддерживал благосостояние дома Перривезеров, но и блестяще увеличил его, выказав такую деловую хватку, которую трудно ожидать у кого-либо, кроме лучших выпускников школы менеджмента. Он стоял выше любых проявлений милосердия или жалости. И обладал необычайной способностью быстро умножать состояние.
 Он никогда не раскрывал своего секрета, но многие подозревали, что, судя по некоторым мелочам и намекам, он просто терпеливо дожидается возможности подкормиться за счет несчастья других людей.
 Но никто даже не догадывался, что, учась пользоваться своими деньгами, Перривезер стал одним из самых ловких убийц на планете. И убивал он также, как вкладывал деньги: бесстрастно, но весьма умело и хитро. За деньги можно было купить любые услуги, а разница между хирургом и головорезом лишь в том, что головорез больше задумывается над тем, как раскроить кого-нибудь, и не так скор на оправдания, если ему не удается этого сделать.
 Валдрон быстро понял, что с наемными убийцами и вооруженными грабителями гораздо приятнее иметь дело, нежели с врачами. Хирург всегда может свалить вину за смерть пациента на его кровяное давление и все-таки прислать счет за неудачное лечение. Но наемный убийца никогда не придет за расчетом, если не выполнит задания.
 Таким образом, среди представителей преступного мира Валдрона Перривезера III понимали гораздо лучше, чем в его родной семье или на Уолл-Стрит.
 И среди тех, кто понимал его, был и некий Ансельмо «Босс» Боссилони и Мирон Фельдман, хотя между собой они называли его «тот богатенький паскудник».
 Асельмо и Мирон выглядели точно, как два автомата для продажи сигарет, только у автоматов нет волос и, как утверждают некоторые, они более склонны к милосердию, нежели Ансельмо и Мирон. Это парочка встретилась в исправительной школе. Мирон оказался лучшим учеником. Он заправлял в мастерских и очень быстро научился весьма успешно пользоваться электродрелью. Он обнаружил, что, если человеку приставить к коленной чашечке сверло дрели, то легко можно договориться о чем угодно.
 Ансельмо же главенствовал в гимнастическом зале и там понял, что, если ему удастся прижать человека к земле, об остальном гораздо лучше позаботится Мирон. Так они стали неразлучными друзьями. Ансельмо считали более привлекательным внешне. Он напоминал монгольского яка.
 Когда эта парочка впервые повстречалась с Перривезером, они работали сборщиками у ростовщиков Бруклина. Перривезер предложил им больше денег и задал довольно странный вопрос: крепкие ли у них желудки. Такой вопрос, исходивший от элегантного денди, прозвучал бы гораздо необычнее, если бы встреча их не произошла на мусорной свалке, где Ансельмо и Мирон с трудом могли дышать. А Перривезер продолжал беседу так, точно находился где-то на пляже. Ансельмо и Мирон оставались там достаточно долго, пока им не назвали их первое задание, а потом ретировались, блюя и рыгая.
 Целью их была престарелая женщина, жившая в своем поместье в Беверли, штат Массачусетс. Надо было переломать ей кости, да так, чтобы это выглядело, как неудачное падение.
 Способ, которым им велено было исполнить поручение Перривезера, заставил содрогнуться даже бывалую парочку, но оказалось, что это еще пустяки в сравнении с тем, что последовало позднее. Женщину не надо было убивать, только переломать ей кости. Стояло октябрьское утро, дом оказался огромным, а вся мебель укрыта чехлами. С концом летнего сезона дом закрывали на зиму, и женщина приняла их за грузчиков.
 Мирону и Ансельмо еще никогда не приходилось нападать на престарелых женщин, и поначалу они решили было пойти на попятный.
 — Я не стану этим заниматься, — заверяли они друг друга. А потом старуха стала распоряжаться ими точно собственными слугами и у каждого нашелся в глубине души голосок, который соблазнял: «Сделай».
 Кости у нее оказались хрупкими, но эта часть задания и так не составила бы им особого труда. Самым трудным было оставить ее, живую, корчиться на полу под лестницей и просить о помощи.
 Перривезер явился как раз тогда, когда они уже собирались уходить.
 — Эй, а вас тут быть не должно было, — сказал Ансельмо. — Чего ради было нанимать нас, если вы сами заявились.
 Перривезер не ответил. Он просто отсчитал им сто стодолларовых бумажек — установленную плату, пошел в дом, уселся рядом с несчастной старой женщиной и принялся читать газету.
 — Валдрон — стонала женщина, — я ведь твоя мать.
 — Нет, — ответил Валдрон. — Моя настоящая мать скоро будет здесь. Так что, пожалуйста, умирайте поскорее, чтобы она могла прибыть.
 Ансельмо переглянулся с Мироном, и они оба недоуменно пожали плечами, покидая дом. Потом они прочли в газетах, что Перривезер прожил в доме целую неделю вместе с мертвым телом, и только потом доставил его в больницу, что, разумеется, не преминула отметить полиция.
 На допросе у коронера Перривезер показал, что жил в другом крыле дома и просто не заметил тела матери. Очевидно, она упала с лестницы и переломала себе кости, а слуги как раз в тот день покинули поместье, чтобы приготовить для переезда дом во Флориде, Перривезер решил, что мать уехала вместе с ними, и он остался один.
 — Разве вы не почувствовали запаха разлагающегося тела? — спросил его обвинитель. — Его можно было учуять за полмили от дома. Там черно было от мух. Разве вы не поинтересовались, что эти проклятые мухи делают в доме?
 — Пожалуйста, не говорите «проклятые», — ответил Перривезер.
 Но однако же дворецкий и другие слуги спасли Валдрона, засвидетельствовав, что у него весьма своеобразное обоняние. Точнее, судя по их словам, вообще нет такового.
 — Да что там, у мистера Перривезера может две недели лежать на прикроватном столике гора гнилых фруктов и вонять так, что горничную даже с защипкой на носу не заставишь войти в комнату.
 И именно столь недавно отстраненная от его особы миссис Перривезер сообщила, что ее муж имеет особую склонность к мусорным свалкам.
 Кроме того в деле присутствовало свидетельское показание, что некому было почувствовать смрад разлагающегося тела, так как кроме мистера Перривезера последними в доме видели только двух зверского вида грузчиков, отбывших в белом «кадиллаке».
 Следствие признало несчастный случай. А обвинитель посоветовал мистеру Перривезеру привести в порядок свой нос.
 В течение последующих лет Ансельмо и Мирон много работали на Перривезера. Они знали, что Перривезер нанимал и других, но точно не знали, кого, а порой он жаловался на любителей. Кроме того, порой он говорил весьма странные вещи. Ансельмо забыл, почему зашел разговор об их первом деле, но слышал, как Перривезер заметил, что его настоящая мать навестила его через день после того события.
 Оба решили, что Перривезер — просто псих, но деньги он платил хорошие, а поручения его никогда не были опасными, Перривезер всегда сам их заранее тщательно планировал. Поэтому когда он их вызвал и заявил, что надо украсть для него атомное устройство, недовольства не было, тем более, что на этот раз Перривезер согласился встретиться с ними под открытым небом, на свежем воздухе.
 Он бормотал что-то о мести, и они еще никогда не видели его в такой ярости.
 По его план как всегда был хорош. Перривезер показал им изображение атомного устройства, дал все пароли и опознавательные знаки.
 — А эта штука не радио-как-это-там? — спросил Ансельмо.
 Он читал о таких вещах.
 — Радиоактивна, — ответил Перривезер. — Но вам не долго придется иметь с ней дело. Вы только передадите ее вот этим двум людям. Он показал им фотографию молодой женщины с пустым выражением лица и молодого человека с отсутствующим взглядом.
 — Это Мусвассеры. Они установят взрывное устройство. Передайте им, чтобы на этот раз не старались пронести его за ворота. Оно не обязательно должно быть внутри. В этом и прелесть атомного оружия, вам достаточно находиться в миле или около того от вашей цели. Однако же я настаиваю на одной вещи, передайте, я велел им непременно убедиться, что эти двое находятся в лаборатории перед тем, как взрывать устройство.
 Валдрон показал своим наемникам фотографии двух мужчин, один из них носил кимоно, другой был худой белый парень с широкими запястьями.
 — Я хочу, чтобы они были мертвы, — сказал Перривезер.
 — А как эти двое смогут убедиться, что ваша парочка внутри? — спросил Мирон.
 — Не знаю. Это вы сами сделаете. И сообщите, когда точно удостоверитесь. Я уже устал иметь дело с любителями.
 — Мистер Перривезер, а могу я задать вам один частный вопрос? — спросил Ансельмо, осмелившись воспользоваться той близостью, право на которую как бы давали долгие годы успешного делового сотрудничества.
 — Что такое?
 — Почему вы вообще используете любителей?
 — Порой просто нет выбора, Ансельмо.
 — Ясно, — ответил Ансельмо.
 — Именно поэтому мне так нравится иметь дело с вами, — заметил Перривезер. — Только одно мне в вас не нравится.
 — Что же это?
 — У вас обоих чудесные волосы. Только почему вы их так часто моете?
 — Вы хотите сказать, что это лишает их естественности и живости?
 — Нет. Лишает питания, — ответил Перривезер.
 Как и всегда Ансельмо и Мирон убедились, что план Перривезера совершенен. Они безо всякого труда, легко проникли в хранилище атомных устройств и покинули его с двумя пакетами: в одном находилась сама бомба, в другом — часовой детонатор.
 С Натаном и Глорией Мусвассер они встретились в пригородном доме под Вашингтоном. Дом принадлежал отцу Натана. Хорошо оштукатуренные стены были заклеены освободительными плакатами. Они призывали освобождать угнетенных, спасать животных. И особый плакат призывал освобождать черных.
 Очевидно, этот призыв уже осуществили, так как вся местность по соседству была свободна от черных.
 — Вы бы поосторожнее с этой штукой, — предупредил Ансельмо. — И вы не должны ее взрывать, пока те двое ребят не будут в лаборатории.
 — Какие двое ребят? — спросила Глория.
 Ансельмо показал им фотографию уроженца Востока и белого.
 — А как мы узнаем, что они там?
 — Мы вам сообщим.
 — Хорошо. Кажется, это просто. И довольно ясно, — сказала Глория. — А теперь самое важное. Кто возьмет на себя ответственность?
 — Никакой ответственности. Мы так не работаем. Но ведь нам уже заплатили.
 — Минутку. Мы собираемся уделать эту лабораторию, там две сотни человек да еще окрестности, добавьте еще десять-пятнадцать тысяч человек... Натан, помни, нам обязательно надо попытаться придумать какой-то способ вывести домашних животных из опасной зоны, может, удастся. Собственно, речь идет о пятнадцати тысячах человек. А может, и о двадцати.
 Ансельмо содрогнулся, представив себе будущий урожай смертей. Даже тугие мозги Мирона отметили некое мерцание грядущего ужаса.
 — Поэтому мы хотим знать, — продолжала Глория, — какую долю вы берете себе.
 — Нам заплатили.
 — Я говорю об ответственности за взрыв бомбы.
 — Чего? — хором спросили эти двое.
 — Ответственность. У нас тут будет тысяч двадцать убитых. Кто возьмет на себя ответственность за это?
 — Вы хотите сказать — вину?
 — Это отсталый взгляд. Я говорю об ответственности за революционный подвиг. Известность.
 — Если не возражаешь, девуня, можешь всю ответственность взять себе, — ответил Ансельмо.
 — Мы можем взамен предложить вам кое-что. Например, мы заявим, что вы нам помогали. Но главное дело — наше. СОВ берет на себя полную ответственность за этот акт.
 — Девуня, о нас не стоит даже упоминать.
 — Вы уверены? Мы тут можем получить целых двадцать тысяч убитых. И вы совсем не хотите быть причастными к такому событию?
 — Нет, нет. Тут все в порядке, — ответил Мирон. — Собственно, о нас вообще не упоминайте. Нигде. И никогда. Ни в коем случае.
 — Это так бескорыстно с вашей стороны, — заявила Глория. — Натан, мне нравятся эти люди.
 — Но тогда почему они вообще это делают? — спросил Натан. Он посмотрел на Ансельмо. — Если вы не хотите взять на себя ответственность, зачем вам было красть бомбу? К чему такие хлопоты?
 — Малыш, нам заплатили, — ответил Ансельмо.
 — Вы это делаете ради денег?
 — Чертовски верное замечание.
 — Чего ради так напрягаться ради денег? Я хочу сказать, а где ваши папы? — спросил Натан.
 Мирон и Ансельмо переглянулись.
 — Натан имеет в виду, что вы могли бы взять деньги у ваших родителей, — пояснила Глория.
 — Ну, вы не знаете наших папочек, — ответил Мирон.
 — Неважно. Вы совершенно уверены, что не хотели бы такого заявления «им помогали», а потом ваши имена?
 — Нет. Мы ничего не хотим, — подтвердил Мирон.
 — И уж позаботьтесь, — добавил Ансельмо, — чтобы эта штука не взорвалась, пока мы вам не скажем, идет?
 — Возможно, мы не совсем понимаем ваши побуждения, но я хочу, чтобы вы знали: я солидарен с вами. Мы все участвуем в общей борьбе, — произнес Натан.
 — Конечно. Только не взрывайте эту штуку, пока мы не скажем.




 Глава десятая


 — Мы снова должны сидеть в этой мышиной клетке? — спросил Чиун.
 — Прости, папочка, — ответил Римо. — Но мы должны остаться, пока не выясним, что происходит в этих лабораториях.
 — Как легко ты это говоришь, жирное белое создание. На твоем теле наросло столько жира, что тебе удобно спится даже на жестком полу. Но я? Я так нежен. Мое хрупкое тело требует настоящего отдыха.
 — Ты так же хрупок, как гранит, — отозвался Римо.
 — Не волнуйтесь, Чиун, — сказала Дара Вортингтон.
 — Вам известно, что я обречен всю жизнь провести с ним, и вы советуете мне не волноваться? — спросил Чиун.
 — Нет, дело в том, что в лабораторном комплексе у нас есть жилые комнаты. Я велю приготовить одну из них для вас. Это настоящая спальня. И для вас тоже найдется, — добавила она, обращаясь к Римо.
 — Настоящая спальня? — переспросил Чиун и Дара кивнула.
 — С телевизором?
 — Да.
 — А там будут одни из этих машин, что играют с пленок? — поинтересовался Чиун.
 — Собственно говоря, да.
 — А не могли бы вы раздобыть запись шоу-спектакля «Пока Земля вертится?» — спросил Чиун.
 — Боюсь, что нет, — ответила Дара. — Это шоу не идет уже лет десять.
 — Дикари, — заворчал Чиун по-корейски, обращаясь к Римо. — Вы, белые, все дикари и обыватели.
 — Она делает все, что может, Чиун, — тоже по-корейски ответил Римо. — Почему бы тебе просто-напросто не оставить всех в покое хоть ненадолго?
 Чиун выпрямился в полный рост.
 — Презренные слева ты говоришь, даже в твоих устах они звучат омерзительно, — сказал он по-корейски.
 — Я не думал, что уж настолько плохо, — отозвался Римо.
 — Я не стану говорить с тобой, пока ты не попросишь извинения.
 — Скорее ад замерзнет, — ответствовал Римо.
 — Что это за язык? — спросила Дара. — О чем вы говорите?
 — Это был настоящий язык, — ответил Чиун. — А не то собачье тявканье, которое называют языком в этой гнусной стране.
 — Просто Чиун поблагодарил вас за предложенную спальню, — пояснил Римо.
 — Всегда рада помочь, доктор Чиун, — сказала Дара, широко улыбаясь.
 Чиун снова по-корейски проворчал.
 — Эта женщина слишком глупа даже для того, чтобы почувствовать себя оскорбленной. Как и все белые.
 — Ты ко мне обращаешься? — поинтересовался Римо.
 Чиун сложил руки и повернулся к Римо спиной.
 — Палкой и камнем мне можно перешибить кости, но если на меня не обращают внимания — это не болит, — заметил Римо.
 — Перестаньте издеваться над этим милым человеком, — упрекнула его Дара.
 Она разместила их в соседних комнатах в одном из крыльев здания МОЗСХО.
 Римо лежал на спине на маленькой раскладушке и смотрел в потолок, когда в дверь тихо постучали.
 Он откликнулся, и вошла Дара.
 — Я просто хотела убедиться, что вам удобно, — сказала она.
 — Просто великолепно.
 Она прошла в комнату, поначалу немного смущаясь, но потом, когда Римо не возразил, более решительно подошла к его кровати и села на стоявший рядом стул.
 — Кажется, я все еще чувствую себя разбитой после бурных событий нынешнего дня, — сказала Дара. — Они были славными, но и страшными тоже.
 — Знаю, — сказал Римо. — Я тоже всегда так себя чувствую после трансатлантических перелетов.
 — Да я не об этом, — сказала она. И наклонилась к Римо. — Я имею в виду то, что мы сотворили с жуком Унга. Славное было дело, и память о нем останется навсегда. Но потом, ох, эти несчастные люди, на которых напали обезьяны. Какой ужас!
 Римо ничего не ответил, и Дара приблизила свое лицо к нему так, чтобы взглянуть Римо прямо в глаза. Груди девушки касались его груди. Бюстгальтера Дара не надела.
 — Разве это было не ужасно?
 — Это торчит, — ответствовал он. — То есть, это точно. Было ужасно.
 — Никогда в жизни не видела таких обезумевших животных.
 — Угу, — сказал Римо.
 Ему нравилось чувствовать ее прикосновение.
 — Вы же знаете, злых животных не бывает. Что-то так на них подействовало.
 — Угу.
 — Я рада, что вы были рядом и могли меня защитить, — продолжала Дара.
 — Угу.
 — Что могло вызвать такую реакцию? — спросила она.
 — М-м-м.
 — Что это должно означать?
 — Я хочу сказать, что завтра этим займусь, — сказал Римо.
 — Но все-таки, что вы об этом думаете? — настаивала Дара.
 А думал Римо, что заставить ее умолкнуть можно лишь применив какое-то физическое воздействие, поэтому он обнял ее и притянул к себе. Она немедленно приникла, почти приклеилась к его губам с длительным и нежным поцелуем.
 — Я думала об этом весь день, — сказала она.
 — Знаю, — ответил Римо, потянулся и дернул за цепочку, выключавшую маленький ночник.


* * *

 ФБР больше не охраняло лабораторный комплекс, в качестве единственного средства безопасности остался только усталый старик-сторож в деревянной будке у главных ворот.
 Ансельмо и Мирон подъехали в своем белом «кадиллаке», и Ансельмо опустил стекло со стороны водительского места.
 — Что вам угодно? — спросил сторож.
 Ансельмо показал ему белую коробку, лежавшую рядом с ним на переднем сиденье.
 — Доставка пиццы, — пояснил он.
 — Своеобразные доставочные фургоны у этой пиццы, — ответил сторож, кивая на лимузин «кадиллак».
 — Ну, обычно я ставлю на крышу машины большой кусок пластмассовой пиццы, но на ночь его приходится снимать. Дети, сами понимаете.
 — Да уж, это такие паршивцы, верно я говорю? — согласился сторож.
 — Ну конечно.
 — Давай, проезжай, — сказал сторож. — Можешь поставить машину вон там, на стоянке.
 — Нам нужен доктор Римо и доктор Чиун. Вы знаете, где они?
 Сторож посмотрел на список сотрудников, висевший на доске регистрации.
 — Они пришли рано, вместе со всеми и не отметились, что выходят. Но я понятия не имею, в какой они лаборатории.
 — Но они наверняка тут, да?
 — Должны быть, — ответил сторож. — Отсюда нет другого выхода кроме как мимо меня, а сегодня вечером еще никто из них не выходил.
 — А может, они спят, — сказал Ансельмо.
 — Может, — согласился сторож.
 — Тогда, наверное, не стоит их беспокоить. Я вам вот что скажу. Возьмите-ка пиццу вы, а они пусть себе отдыхают.
 — А она с анчоусами? — спросил сторож.
 — Нет. Только добавочная порция сыра и колбаса пепперони, — ответил Ансельмо.
 — Больше всего люблю анчоусы, — сказал сторож.
 — В следующий раз привезу с анчоусами, — пообещал Ансельмо.
 — А эти два доктора не будут злиться? — спросил сторож.
 — Надеюсь, нет, — ответил Ансельмо, он кинул пиццу сторожу, развернул «кадиллак» и уехал.
 — Не забудь про анчоусы! — крикнул ему вслед сторож.
 Через два квартала Ансельмо остановился около телефонной будки и набрал номер Мусвассеров.
 — Да? — ответила Глория.
 — Они в лаборатории, — сказал Ансельмо.
 — Хорошо. Мы готовы.
 — Только дайте нам время выехать из города, — ответил Ансельмо.
 Глория Мусвассер ползком пробиралась среди ухоженной зелени на территории лабораторного комплекса. На ней были туристские ботинки и зеленая полевая форма маскировочной окраски, которой она очень дорожила с тех пор, как в 1972 году украла ее у ветерана вьетнамской войны.
 Ее муж тащился за ней, тонко вскрикивая от боли, когда камешки и прутики впивались в его дряблый живот.
 — Зачем только мне надо было идти? — скулил Натан. — Ты же все равно все несешь сама. Я тебе не нужен.
 — Правда твоя, не нужен, — отрезала Глория. — Только я подумала, что, если нас схватят, я не желаю отправляться в тюрьму одна.
 Он схватил ее за лодыжку.
 — А нас могут поймать?
 — Ни в коем случае, если только ты будешь вести себя тихо, — ответила она.
 — Я не хочу идти в тюрьму, — сообщил Натан.
 — Мы и не пойдем туда. Обещаю. Я лучше сама тебя пристрелю, чем позволю этим наемным свиньям истэблишмента схватить тебя.
 Натан судорожно сглотнул.
 — Это попадет во все газеты, Ты станешь мучеником нашего дела.
 — Это... это законно, Глория.
 — Не говори «законно». Так сейчас уже нет говорят. Надо сказать «потрясно».
 — Ладно. Это потрясно, Глория.
 — Отпадно, — согласилась Глория. — Даже вообразить трудно.
 — Ага. И это тоже, — подтвердил Натан.
 — А может, прямо здесь? — спросила она.
 И показала на кусок дерна около шелковичного дерева.
 — Отпадно, Глория.
 — Ладно. Значит установим чертову штуковину здесь.
 — Как цветочек, — сказал Натан. — Мы посадим ее, точно цветочек. Помнишь, хиппи, дети-цветов? Ты тогда была как настоящий цветок.
 — К хренам цветочки. Они нас никуда не привели. Сейчас мы принадлежим насилию. Ради тех цветов никто и куска дерьма не дал.
 — Ага. Долой цветы. Насилие — вот в чем суть.
 — Не говори «вот в чем суть», Натан. Это уже устарело. Надо сказать «вот на чем стоим».
 — "Вот на чем стоим"?
 — Насилие — вот на чем стоим, — пояснила Глория, ставя таймер на сто двадцать минут. — Эта малышка сейчас начнет.
 — А мы останемся наблюдать?
 — Разумеется, нет, дурья голова. Мы бы взлетели на воздух. Мы позвоним на телестанции. Пусть лучше они наблюдают.
 — Но ведь они тоже взлетят на воздух, — сказал Натан.
 — Это пойдет им на пользу, — ответила она. — И на том стоим.
 — Законно, — восхитился Натан.
 Глория врезала ему по уху, когда они уползали прочь в темноте.
 Через сорок пять минут на территории МОЗСХО появилась команда с телевидения, они отыскали огромную дыру, проделанную в проволочном ограждении вокруг комплекса, причем именно в том месте, которое указали анонимно позвонившие на станцию люди.
 — Это не так уж плохо, — заявил оператор с телевидения ВИМП.
 Его ассистент посмотрел на белое лабораторное здание, маячившее за ограждением.
 — А чего мы дожидаемся? — спросил он.
 — Чего же еще? Мы ждем Рэнса Ренфрю, наипопулярнейшего телекомментатора, человека, которые говорит все, как оно есть на самом деле, вашего человека на ВИМП.
 Оба оператора захихикали, так забавно прозвучала эта пародия на рекламные объявления станции.
 — А он знает, что тут делается? — спросил ассистент оператора.
 — Нет.
 — Не могу дождаться, чтобы посмотреть, какую мину он скорчит.
 — Я тоже.
 Они прождали еще полчаса, наконец около них остановился черный лимузин, с заднего сидения которого вылез молодой человек, до такой степени лучившийся здоровьем, что даже его волосы выглядели загорелыми. Он был одет в смокинг и сердито крикнул операторам:
 — Лучше бы это было действительно что-то существенное! Потому что меня выдернули с весьма важного ужина.
 — Так и есть, — откликнулся главный оператор, подмигивая ассистенту. — Какая-то группа сегодня ночью планирует устроить крупную акцию протеста.
 — Протест? И вы меня вытянули с ужина ради какого-то протеста? Что за протест?
 — Там речь идет о спасении животных, — ответил оператор. — И против проявлений американского геноцида.
 — Ну ладно, это звучит уже лучше, — сказал Ренс Ренфрю. — Из этого мы можем сделать что-то приличное.
 Он попробовал голос, точно музыкант, настраивающий инструмент.
 — Это говорит Ренс Ренфрю, я нахожусь там, где группа разгневанных американцев сегодня ночью восстала против правительственной политики геноцида... — он оглянулся на оператора. — Вы упоминали о животных?
 — Верно, животных.
 — Правительственной политики геноцида животных. Может быть, это начало движения, которое навсегда свергнет коррумпированное американское правительство? Неплохо. Это может сработать. А когда предполагается начать демонстрацию?
 — Минут через сорок пять или около того, — ответил оператор.
 — Ладно, мы будем готовы. Запишем все и сообщим, что кинулись сюда, покинув частное торжество ради того, чтобы наши зрители видели правду. А что они там собираются делать?
 — Как они сказали, взорвать атомную бомбу.
 Загар с лица комментатора исчез мгновенно, кожа Ренса Ренфрю стала бледной.
 — Здесь? — спросил он.
 — Так они сказали.
 — Слушайте, ребята. По-моему, мне потребуется еще кое-какое оборудование. Подождите здесь и хорошенько снимите все, что будет происходить, а я сейчас вернусь.
 — А какое оборудование вам нужно?
 — Кажется, мне понадобится глушитель на микрофон. А то у меня голос звучит очень хрипло.
 — У меня был один в сумке, — отозвался оператор.
 — И еще голубая рубаха. Эта белая выделяется слишком ярким пятном.
 — И это у меня найдется.
 — Еще новые ботинки. Мне нужна другая пара обуви, если я собираюсь лазить тут повсюду. Эти мне жмут. Так что я поеду за ними. А вы ждите меня и снимайте, если что-то произойдет.
 — Ладно. Сколько это у вас займет?
 — Не знаю. Самые удобные мои ботинки находятся в той квартире, где я обычно отдыхаю.
 — Где же это?
 — В Майами. Но я постараюсь вернуться как можно скорее.
 Ренфрю прыгнул в свой лимузин и умчался. За его спиной два оператора разразились хохотом, но потом оператор заметил:
 — Эй, послушай-ка, а может, нам тоже стоит побеспокоиться? Я хочу сказать, они ведь упоминали об атомной бомбе.
 — Да ладно тебе. Эти дурьи головы не способны взорвать даже петарду на празднике Дня независимости, — отмахнулся главный оператор.
 — Наверное, ты прав. А может, нам стоит предупредить людей в лабораториях? Ну знаете, угроза взрыва или как там?
 — Нет, пусть спят себе. Ничего ведь не произойдет, может заявится несколько шумных пикетов — и все.
 — Тогда какого черта мы сами тут ошиваемся? — поинтересовался ассистент.
 — Ради сверхурочных. А ты как думал?
 — Пойдет.


* * *

 В комнате Римо зазвонил телефон, и Дара Вортингтон, не подумав, удовлетворенно и расслабленно потянулась к трубке.
 — Оох, — спохватилась она. — Наверное, мне не следовало бы.
 — Наверное, — ответил Римо. — Это мне звонят.
 — Откуда ты знаешь?
 — Есть такой тип, который всегда звонит мне, когда мне хорошо. Точно у него есть антенна, улавливающая это на расстоянии. Думаю, он просто боится, что у меня будет передозировка счастья, вот и спасает от страшной судьбы.
 Он поднес трубку к уху.
 — Да, — произнес он.
 — Римо, — зазвучал в трубке кислый голос Смита. — Это...
 — Да-да, тетушка Милдред, — перебил Римо, использовав одно из кодовых имен, которыми Смит подписывал свои сообщения.
 — Это очень серьезно. Вы один?
 — В достаточной степени, — несколько расплывчато ответил Римо.
 — Произошло очень серьезное ограбление, — сказал Смит.
 — Я уже занят другим делом, — ответил Римо.
 — Это может оказаться тем же самым делом, — сказал Смит. — Ограблено было атомное хранилище. Пропавший объект — микронный компонент блока расщепления и детонатор.
 — А кто-нибудь из говорящих по-английски знает, что было украдено? — поинтересовался Римо.
 — Это означает небольшой портативный атомный снаряд и взрыватель к нему.
 — Ладно, что я могу сделать?
 — Воров никто не видел, поэтому мы ничего не можем о них сообщить, — сказал Смит. — Но мне только что передали, что некоторые средства массовой информации получили сообщение о готовящейся сегодня вечером акции против лабораторий МОЗСХО.
 — Ага. Тучи сгущаются, — заметил Римо. — И чем вся эта петрушка грозит?
 — Если атомный снаряд взорвется, будет уничтожена вся животная и растительная жизнь на двадцать миль вокруг, — ответил Смит. — Не говоря уже о катастрофическом воздействии на окружающую среду.
 — Ну-ка скажите, Палата представителей пострадает, если он взорвется?
 — Безусловно.
 — Тогда я, пожалуй, лучше пойду посплю, — заявил Римо.
 — Это серьезно, — предупредил Смит.
 — Ладно, я вас понял, — Римо скользнул мимо Дары Вортингтон и натянул брюки. — Я погляжу, что у нас тут делается. Что-нибудь еще?
 — Мне почему-то кажется, что и этого вполне хватит, — отозвался Смит.
 Римо положил трубку и похлопал Дару по обнаженной попке.
 — Прости, дорогая. Но что-то надвигается.
 — Снова? Так быстро? Как мило.
 — Работа, — ответил Римо. — Так что держись.
 — Твоя тетя Милдред, похоже, довольно требовательная особа, — заметила Дара. — Я слышала, как ты ее так назвал.
 — Именно, — подтвердил Римо. — И весьма.
 Он задумался над тем, стоит ли предупреждать Дару о подложенной бомбе, но потом решил не делать этого. Все равно, если ему не удастся обнаружить бомбу, шансов выжить не будет практически ни у кого.
 Римо прошел в соседнюю комнату, где на полу лежал Чиун, завернувшись в тонкое одеяло, стянутое с кровати.
 — Не спишь, папочка? — спросил Римо.
 — Спать? Как можно спать, когда тебя просто оглушает шум спаривающихся в соседней комнате лосей?
 — Прости, папочка. Так уж вышло.
 — Во всяком случае, я с тобой не разговариваю, — заявил Чиун, — а потому буду весьма признателен, если ты соизволишь как можно скорее удалить из моей комнаты свою белесую шумную тушу.
 — Вполне возможно, что очень скоро никто из нас вообще не будет ни с кем разговаривать, — сказал Римо. — Кажется, сюда подложили бомбу.
 Чиун ничего не ответил.
 — Атомную бомбу.
 Чиун молчал.
 — Я сам этим займусь, Чиун, — продолжал Римо. — Но я не очень хорошо знаю, как искать бомбы. А если я ее не найду, и мы все дружно отправимся в царство небесное, то, на всякий случай, я хотел бы, чтобы ты знал: понимаешь, я страшно рад, что мы с тобой познакомились.
 Чиун сел и покачал головой.
 — Ты безнадежно белый, — сказал он.
 — Какое отношение к этому имеет цвет моей шкуры?
 — Очень большое. Только белый человек будет искать бомбу, не зная ее местонахождения, — пояснил Чиун, между тем он встал и прошествовал мимо Римо и дальше к выходу на улицу.
 Римо последовал за ним со словами:
 — Мне кажется вполне разумным искать бомбу, пытаясь ее найти. А что же ты собираешься искать? Четырехлистный клевер и надежду на счастье?
 — Я, — надменно заявил престарелый кореец, — буду искать следы. Но ведь я всего лишь бедное кроткое униженное создание, вовсе не сравнимое со столь преисполненным вселенской мудрости существом, как ты.
 — Как же выглядят следы бомбы?
 — Ты должен искать не следы бомбы, ты, кретин. А человеческие следы. Если только бомба не прибыла сюда своим ходом, те люди, которые ее доставили, должны были оставить следы.
 — Ладно. Давай искать следы людей, — согласился Римо. — И спасибо за то, что разговариваешь со мной.
 — Пожалуйста. Ты дашь обещание надеть кимоно?
 — Лучше я не стану отыскивать эту бомбу, — ответил Римо.


* * *

 Главный соперник телевидения ВИМП, судя по рейтингу, станция ВАСК прибыла на место действия в лице команды операторов и Ланса Ларю, звезды и надежды станции, который был, если это возможно, еще более загорелым чей его главный соперник в рейтинговых списках ведущих новостей Ренс Ренфрю.
 Он, разумеется, увидел двух операторов ВИМПа, но пришел в полный восторг, когда понял, что поблизости нет Репса Ренфрю.
 — Прекрасно, ребята, — заявил он. — Давайте, устанавливайте камеры и начинайте съемку.
 Он достал из кармана своего смокинга портативную зубную щетку и наскоро почистил зубы.
 К нему обратился оператор:
 — Эй, если тут собираются взорвать бомбу, то я хочу убраться отсюда подальше.
 — Мальчик мой, здесь происходит важное событие, а там, где есть событие, всегда найдешь Ланса Ларю и телестанцию ВАСК.
 — Ага, только все события очень скоро могут оказаться на высоте миль в пять, если тут действительно есть бомба и она взорвется.
 — Не беспокойся. Мы отснимем наш материал и уедем отсюда, — ответил Ларю. — Давайте-ка войдем внутрь.
 — Кажется, я что-то вижу, — сказал Римо.
 Стоя на мягком влажном дерне лужайки, Римо указал на ряд небольших углублений, выстроившихся извилистой линией.
 — Трава тут примята. Кто-то полз по-пластунски, — заметил он.
 — Любители, — с презрением отозвался Чиун. Он указал на небольшое углубление. — Правша. Даже от ее локтя остался след.
 — Ее?
 — Очевидно же, что это женский локоть, — сказал Чиун.
 — Очевидно, — подтвердил Римо.
 — А мужчина полз следом. Но снаряд несла женщина, — продолжал Чиун.
 — Очевидно, — добавил Римо.
 — Эй, гляди-ка, — прошипел Ланс Ларю своему оператору. — По-моему, там впереди кто-то есть. Кто же эти ребята?
 — Может, они ученые, — ответил оператор.
 — Может. Давайте подкатим камеры и побудем рядом с ними, на случай, если они взорвутся.
 Разговаривали они шепотом, но на расстоянии пятидесяти ярдов Чиун обернулся к Римо и спросил.
 — Кто эти шумливые дураки?
 — Не знаю. Сначала бомба, а потом я позабочусь о них, — он посмотрел на следы, отпечатавшиеся на земле. — По-моему, ты и правда нашел что-то.
 — Он что-то нашел — крикнул один из операторов.
 И неуклюже ринулся вперед, волоча свое оборудование. Ланс Ларю последовал за ним.
 — Наверное, мне стоит уничтожить эти надоедливые создания, — сказал Чиун, — чтобы мы могли спокойно продолжать наши поиски.
 — Даже не знаю, как тут быть, — ответил Римо. — Убьешь телевизионщика, а потом с ним хлопот не оберешься.
 — Я не желаю устраивать представление для этих неотесанных хамов, я ведь им не цирковой слон.
 — Давай сначала найдем бомбу, — ответил Римо.
 Он последовал за цепочкой следов, которая привела к цветущему кустарнику, Римо ощупал землю кончиками пальцев. Снаряд был тут, едва прикрытый тонким слоем земли.
 — Поспеши. Они подходят, — шепнул Чиун, когда газетчики приблизились.
 Наконец, один из операторов быстро выскочил вперед и в упор развернул свою камеру на Чиуна. Чиун прижался носом к объективу.
 — Эй, прекрати это, Мафусаил, — велел оператор. — Ты мне всю оптику своим сальным носом перепачкал.
 — Сальный нос? У Мастера Синанджу не может быть сального носа. Вы оскорбили меня до глубины души.
 — И все-таки ты это сделал! — вскрикнул Римо. — Теперь я ни за что не отвечаю.
 — Чего это вы там творите? — заорал Ланс Ларю. — Что вы там роетесь под кустами?
 Руки Римо двигались очень быстро, сначала он разъединил таймер, а потом разобрал сам атомный снаряд, раздавив в порошок металлические его части. Кучку черных и серебристых крупинок он зарыл под шелковицей.
 — Я же спросил вас, что вы там делаете? — повторил Ларю.
 Теперь он уже стоял рядом с Римо.
 — Ищу редкостный австралийский ночной цветок, — отозвался Римо. — Сегодня единственная ночь, когда он цветет. Но мы его упустили. Придется подождать до следующего года.
 — А как насчет бомбы? — спросил Ларю.
 — Нет никакой бомбы, — ответил Римо. — Нам уже несколько недель надоедают такими звонками. Просто какие-то психи.
 — Вы хотите сказать, что я приехал в такую даль по звонку психа? — сказал Ларю.
 — Похоже на то, — ответил Римо.
 Ларю сердито топнул ногой, потом обратился к двум операторам, ожидавшим у него за спиной.
 — Ладно, ребята. Тогда мы все-таки сделаем занимательный репортаж. Как ученые в полночь ползают по земле, разыскивая редкостный цветок, — он обернулся к операторам. — Поснимайте немного этих парней.
 Два оператора нацелились на Римо и Чиуна, и пленка в их устройствах закрутилась.
 Узкие орехового цвета глазки Чиуна уставились на одну из камер.
 — Как насчет легкой улыбочки? — осведомился оператор.
 — Такой? — спросил Чиун, и его лицо исказила напряженная улыбка.
 — Здорово, старик. Только побольше зубов.
 Чиун, по-прежнему улыбаясь, сгреб камеру и сплющил ее в лепешку. Потом с поклоном вернул ее оператору.
 — Хватит зубов? — поинтересовался он.
 Римо вырвал камеру у второго оператора и расколол ее на кусочки величиной с лапшинку.
 — Но Первая Поправка к конституции! — завопил Ларю.
 Римо засунул несколько обломков камеры в рот Ларю.
 — Вот тебе Первая Поправка, — заявил он.
 Телевизионная команда поспешно отступала к дырке в проволочном ограждении.
 — Чиун, спасибо тебе за помощь, — сказал Римо.
 — Будешь ли ты?..
 — И все же я пока не надену кимоно, — сказал Римо.


* * *

 У Глории Мусвассер даже ухо устало. Она плечом прижимала к уху телефонную трубку, а на клочке голубоватой бумаги вычеркивала номер очередного телефона для связи со зрителями очередной телевизионной станции.
 Она набрала следующий номер.
 — Отдел новостей ВЗРО, — ответил мужской голос.
 — Я представитель Союза освобождения видов, — заговорила Глория как можно более страшным и грозным тоном террористки.
 — И что?
 — Я звоню вам, чтобы взять на себя ответственность за то покушение, можно сказать, массовое уничтожение людей, которое почти состоялось сегодня ночью в лабораториях МОЗСХО.
 — Что за покушение? Какое-такое массовое уничтожение? Да сегодня ночью самой великой новостью стало известие о том, что президент спокойно храпит в своей постельке без дурных снов.
 — Это было бы почти настоящее массовое уничтожение, — настаивала Глория.
 — Почти не считается.
 — О чем вы тут мне толкуете? Мы чуть не взорвали все Западное побережье, разрушения могли бы вернуть его обратно в каменный век.
 — Чуть тоже не считается, — сказал раздраженный голос в трубке.
 — А теперь слушай меня, ты, сочувствующая военным промышленникам, свинья — заорала Глория. — Мы — это СОВ, и мы намерены взять на себя ответственность за атомный взрыв, рядом с которым Хиросима показалось бы детским пуканьем. Потенциальное количество погибших просто ошеломительное.
 — Меня не интересует, как вы там называетесь — СОВ, ВВ или Г-О-В-Н-О, — ответил репортер. — Но сегодня ничего не произошло, значит, и нет никаких новостей.
 — Боже, — вздохнула Глория. — Ничего не случилось. Вам всегда подавай действие. Вы торговец скандальными сенсациями.
 — Совершенно верно замечено, — согласился репортер.
 — Отвратительно.
 — Если хотите, — не отрицал тот.
 — А разве намерение ничего не стоит?
 — Дорогая леди, — устало сказал журналист, — да если б из одних дурных намерений можно было состряпать сюжет, вечерние новости длились бы сорок часов подряд.
 — Да просто нам попалась испорченная атомная бомба, ты, дурья голова! — завизжала Глория.
 — А у нас — горячая линия, — ответил репортер и повесил трубку.
 Глория прикурила от окурка Натана.
 — Нам надо придумать новый план, — сказала она.
 — Они не купились на этот?
 — Свиньи. Этот парень заявил, что дурных намерений еще недостаточно.
 — А во Вьетнаме, значит, было достаточно, — произнес Натан самым лицемерным и самодовольным тоном.
 — Как прикажешь это понимать, черт подери? — спросила Глория.
 — Понятия не имею, — вполне кротко ответил Натан. — Просто если говорить о Вьетнаме — никогда не промахнешься.
 — Вьетнама больше нет, — оборвала его Глория, — так что кончай молоть чепуху. Это важно. Перривезер подпрыгнет до потолка, когда узнает, что бомба не взорвалась. Он, должно быть, потратил на нее целое состояние.
 — Да уж, состояние, — произнес Натан.
 Соглашаться с Глорией почти всегда было безопасней.
 — Может, нам удастся выдумать что-нибудь такое же удачное. Какую-нибудь сенсацию, чтобы все эти средства массовой информации кинулись на нее, — сказала Глория.
 — ВИМП так и не заинтересовалась? — спросил Натан.
 — Они сказали, что послали бригаду, но все разъехались по домам.
 — А ВАСК? — снова спросил Натан.
 — Они тоже выслали бригаду, на которую напали какие-то люди, наблюдавшие за цветением цветов. Значит, нам просто необходимо выдумать что-то приличнее.
 — Например?
 — Думай, — велела Глория.
 Натан свел брови над переносицей.
 — Так пойдет? — спросил он.
 — Неплохо, — ответила она.
 — Я думаю. А может, выразить протест?
 — Протесты отменяются, — отрезала она. — Это должно быть нечто вправду крупное.
 — Когда-то мы освобождали банки, — предложил Натан.
 — Плохо. Банки тоже исключаются.
 — Тогда что?
 — Школы и крупные магазины, — ответила Глория. — Что-то в этом роде. Убийство детей всегда производит впечатление.
 — А как насчет больницы? — спросил Натан. — Или это уж слишком грубо?
 — Больница? — резко переспросила Глория.
 — Ну да. Собственно говоря, я не думал, что это так прозвучит.
 — Да это просто здорово. Больница. Детское отделение. Мы это сделаем в тот день, когда туда приводят всяких домашних животных поиграть с детьми. Мы им покажем! Будут знать, как позволять этим маленьким ублюдкам издеваться над животными.
 — И правда, неплохо, — подтвердил Натан. — Прямо в точку.
 — Не говори так. «Прямо в точку» уже давно никто не говорит.
 — Прости, Глория. Я только хотел сказать, что твоя идея и в самом деле капитальная.
 — Просто блеск! — сказала она.
 — Прямое попадание, Глория, — поддержал Натан.
 — Ладно. А теперь позвоним Перривезеру и скажем, что мы придумали, — сказала Глория. — Честно говоря, эта идея с атомной бомбой никогда меня особо не колыхала.
 — Слишком разрушительная? — спросил Натан.
 — Да нет, просто, кто сможет увидеть эту кровь? — спросила Глория.




 Глава одиннадцатая


 Когда Перривезер вошел в лабораторию, доктор Декстер Морли сидел на высоком табурете, его пухлые щечки пылали, жирные коротенькие пальчики сцепились на коленях. Маленький ученый увидел своего нанимателя и губы его сморщила мгновенная горделивая усмешка.
 — Ну? — нетерпеливо спросил Перривезер.
 — Эксперимент закончен, — ответил Морли.
 Голос его дрожал от возбуждения и удовлетворенной радости.
 — Где это? — спросил Перривезер, проносясь мимо ученого к лабораторным столам.
 — Их двое, — сообщил Морли, изо всех сил, но безуспешно пытаясь удержать руки Перривезера подальше от стерильных поверхностей лабораторных столов. — Если б вы только подождали минутку...
 — Я уже и так достаточно долго ждал, — оборвал его Перривезер. — Где?
 Доктор Морли хмыкнул с упреком, но направился к стоявшей на полке маленькой коробке, прикрытой марлей. Его руки задрожали, коснувшись коробочки.
 — Вот, — сказал ученый, его охрипший вдруг голос полон был благоговения, когда он снял марлевый покров.
 Это была кубическая плексигласовая коробка. Внутри лежал кусок гниющего мяса. А на мясе, кормясь и лениво потягиваясь, восседали две мухи с красными крылышками.
 — Это пара производителей? — спросил Перривезер. — Вы получили пару производителей?
 — Да, мистер Перривезер.
 У Перривезера при виде мушек невольно перехватило дыхание. Он так осторожно поднял пластиковый куб, что мухи, сидевшие на мясе, даже не встрепенулись. Он рассматривал их со всех сторон, и так, и эдак поворачивая куб, разглядывал мух снизу, сверху и глаза в глаза, восхищался напоминавшим витражное стекло алым цветом их крыльев.
 — Их крылья точь-в-точь цвета свежей человеческой крови, — шептал он.
 Пока он наблюдал, две мухи поднялись с куска мяса, быстро спарились в воздухе и снова уселись.
 Перривезер, любуясь, сказал скорее самому себе, чем доктору:
 — Вот если б только мне удалось найти женщину, которая бы так смогла.
 По некоторым причинам доктор Декстер Морли почувствовал себя неловко, точно он подглядывал за кем-то, и его застали врасплох за столь неблаговидным занятием. Он откашлялся и сказал:
 — Собственно говоря, эти две мухи ничем не отличаются от обычных комнатных мух, кроме цвета крыльев. Musca domestica по классификации Диптера.
 — Они не совсем точные подобия комнатных мух, — поправил Перривезер, кидая хищный взгляд на ученого. — Вы ведь этого не изменили, не так ли?
 — Нет. Я ничего не менял.
 — Тогда это последняя форма жизни, — медленно произнес Перривезер, поворачивая пластиковый куб так, как если бы то был совершенный бледно-голубой бриллиант чистейшей воды, который он только что нашел на собственном дворе.
 — Ну, я бы не стал заходить так далеко, — сказал доктор Морли, суетливо моргая и жалко пытаясь улыбнуться.
 — Что вы там лепечете? — прошипел Перривезер.
 — Э. Да, сэр. Я только хотел сказать, что в большинстве аспектов эти создания являются обычными комнатными мухами. Форма тела и структура организма. Тот же способ питания, который, к сожалению, делает их переносчиками болезней, хотя я верю, что со временем мы сумеем это устранить...
 — Почему вы хотите это устранить? — спросил Перривезер.
 — Что? Их способность быть переносчиками инфекций?
 Перривезер кивнул.
 — Ну, видите ли... — ученый покачал годовой. — Наверное, мы плохо понимаем друг друга, мистер Перривезер. Ведь мухи действительно переносят болезни.
 — Разумеется. А если б они этого не делали, то на земле уже теперь было бы гораздо больше людей, чем есть на самом деле.
 — Я... э, кажется, я понял вас, — ответил Морли. — Так я думаю. Но все же. Musca morleyalis по-прежнему остается переносчиком инфекций и вследствие этого очень опасна.
 — Musca morleyalis? — переспросил Перривезер.
 Лицо его ничего не выражало.
 Морли вспыхнул.
 — Ну, обычно подобного рода открытия называются по имени ученого, который...
 Лицо Перривезера по-прежнему ничего не выражало, когда он посоветовал:
 — Попробуйте лучше Musca Perriweatheralis, — и только тут он позволил себе легкую улыбку.
 Ученый вновь откашлялся.
 — Очень хорошо, — сказал он тихо.
 — Почему у них красные крылья? — спросил Перривезер.
 — А, — ученый снова вспыхнул. Но говорить о биологии ему было гораздо приятнее, нежели обсуждать проблему наименований со своим жутким нанимателем. — Аминокислоты, выработавшиеся у этих созданий, как я уже говорил, коренным образом отличаются от тех, что имеют обычные комнатные мухи. Но только типом, но и местом расположения. Видимо, именно это и вызвало генетическую мутацию, результатом которой и стали красные крылья. Естественно, когда мы продолжим эксперимент и разрушим эти конкретные организмы, тогда мы начнем перемещать...
 — Разрушим? Что разрушим? — сверкнул глазами Перривезер.
 — Поскольку у нас имеется вся документация, совершенно не обязательно сохранять сами организмы, тем более, что их дыхательная система развивалась таким образом, что они стали несовместимыми с другими формами жизни.
 — Что это значит?
 — Это значит, что данные мушки абсолютно иммунны к ДДТ и всем другим токсинам и пестицидам, — сказал Морли. — Именно такова была цель исследования, правильно?
 — Именно такова, — подтвердил Перривезер. Глаза его блеснули. — Все пестициды?
 — Все, известные в настоящее время. Позвольте мне, — он взял пластиковый куб из рук Перривезера и поставил его на сверкающий белизной лабораторный стол.
 Надев резиновые перчатки, он ввел марлевый сачок в коробку и вынул одну из мушек. Потом раскрыл контейнер, из которого послышался тихий свист.
 — Чистый ДДТ, — пояснил Морли, опуская сачок с мухой в контейнер и закрывая его крышку.
 — И что теперь произойдет? — встревожено спросил Перривезер.
 — Совершенно ничего, — ответил Морли. — В этом контейнере имеется достаточно чистого пестицида, чтобы...
 — Пожалуйста, не называйте их пестицидами, — сказал Перривезер.
 — Простите, тут достаточно ДДТ, чтобы уничтожить всех мух в стране. Но обратите внимание на состояние Musca Perriweatheralis, — он извлек из контейнера марлевый сачок и снова закрыл контейнер.
 Мушка с красным крыльями сердито жужжала в марлевом плену. А когда Морли вернул ее обратно в пластиковый куб, она немедленно устремилась к мясу.
 — Она еще жива, — сказал Перривезер.
 — И невредима, — добавил Морли. — Она может выжить в атмосфере, состоящей из одного метана, — гордо добавил ученый. — Или цианида. Или любого другого яда, какой вы только пожелаете.
 — Тогда она непобедима.
 — Да, и именно поэтому должна быть уничтожена, — сказал Морли. — Я уверен, что вы не захотите пойти на риск и выпустить в нашу атмосферу подобное создание, — продолжал ученый. — Собственно говоря, мне и так пришлось принять крайние меры предосторожности. Но опасность растет по мере размножения этой пары. Если хотя бы одна такая мушка выберется живой из лаборатории, экологический баланс планеты окажется в опасности.
 — Муха, которую невозможно отравить, — с гордостью произнес Перривезер.
 — Как вам известно, мистер Перривезер, тут речь идет о чем-то гораздо большем. Она делает еще кое-что. Например, ее способность кусаться совсем иная, нежели у Musca domestica. Иные и последствия укуса. Вы помните, мистер Перривезер, когда я впервые приступил здесь к работе, вы обещали, что когда-нибудь расскажете мне, как вам удалось добиться тех первичных мутаций.
 — Давайте лучше еще раз посмотрим демонстрацию, — ответил Перривезер.
 Морли заметил, что его наниматель тяжело дышит.
 — А надо ли?
 — Надо, — коротко ответил Перривезер.
 Мягкий голос его звучал монотонно и приглушенно, точно жужжание, но у Морли мурашки побежали по коже; этот тон пугал его сильнее, чем любой крик.
 — Хорошо.
 Ученый направился в дальний угол лаборатории к террариуму, наполненному саламандрами. Вынув одну из них, Морли поместил ее в пластмассовый куб с мухами.
 — Будьте осторожны. Я не хочу, чтобы эта ящерица по случайности сожрала одну из мух.
 — Этого не случится, — ответил Морли.
 Он прикрыл саламандре голову и придержал животное в контейнере с мухами. Одна из мух на секунду опустилась на хвост саламандры, а потом снова перепрыгнула на кусок тухлого мяса.
 Морли пересадил саламандру в другой чистый пластиковый контейнер, где уже сидела огромная древесная лягушка. Лягушка была раз в десять больше ящерки, а вес ее массивного тела превышал вес саламандры раз в сто. Лягушка взглянула на саламандру и лениво шевельнула длинным языком.
 Перривезер подвинулся поближе к пластиковому кубу, он даже касался его лицом, сосредоточенно наблюдая за происходящим.
 Лягушка снова выстрелила языком, и почти мгновенно язык этот оказался оторван и лежал на дне контейнера, все еще рефлекторно подергиваясь. Лягушка в ужасе выпучила глаза, когда саламандра напала на нее, яростно кусаясь и отрывая большие лоскуты кожи с ее тела. Потом ящерица вцепилась в лягушку и принялась отдирать ее конечности. Глаза лягушки лопнули, превратившись в желеподобные кляксы. Ее ярко-окрашенная кровь брызнула на стенки контейнера. Она издала слабый звук, а потом ее резонаторные полости заполнились телесными жидкостями. Лягушка содрогнулась и неподвижно застыла на дне прозрачной клетки, а маленькая саламандра вскарабкалась на нее, по-прежнему кусаясь и нападая.
 Еще через две минуты содержимое контейнера уже нельзя было разглядеть. Внутренности и жидкости лягушки плотно облепили его стенки. Доктор Морли молча приподнял крышку контейнера, ввел в него длинную иглу для подкожных впрыскиваний и извлек ее уже с наколотой на кончик саламандрой.
 — Воздушное впрыскивание непосредственно в сердце, — сказал он, стряхивая рептилию в пластиковый пакет. — Это единственный известный мне способ ее убить.
 Он посмотрел на Перривезера.
 — Теперь вы понимаете, почему эти две мушки надо уничтожить?
 Перривезер долго смотр ел на мух, потом перевел взгляд на ученого.
 — Я позабочусь об этом, — сказал Перривезер. — А до тех пор храните их даже ценой своей жизни.
 Комната наверху была, как всегда, темной и очень теплой, там пахло сладковатым запахом гниения. Валдрон Перривезер III тихо, как и всегда, отпер дверь, аккуратно спрятал ключ в карман пиджака и вошел внутрь. Пыль толстым слоем лежала на старинной бархатной мебели, украшенной изящными вышитыми салфеточками.
 Перривезер, мягко ступая по пыльному изношенному ковру, приблизился к высоко установленной каминной доске, накрытой старинным шелком. Поверх шелкового покрывала стояла только одна вещь — малюсенькая шкатулка для украшений, богато отделанная золотом и драгоценными камнями.
 Он любовно взял шкатулочку и несколько минут подержал ее на ладони. Он созерцал вещицу молча, не шевелясь, лишь мягко поглаживая ее драгоценную поверхность подушечками пальцев.
 Наконец, с глубоким вздохом открыл шкатулку.
 Внутри лежал крошечный мушиный трупик.
 Глаза Перривезера заволокло слезами. Дрожащими пальцами он коснулся покрытого волосками маленького тельца.
 — Здравствуй, мама!




 Глава двенадцатая


 Когда зазвонил телефон, Перривезер уже снова сидел за столом в своем кабинете.
 — Мистер Перривезер, — сказала Глория Мусвассер. — Мы очень сожалеем, но бомба не взорвалась.
 Когда она потом положит трубку, то расскажет Натану, что Перривезер, похоже, вовсе не придал этому никакого значения. Он был весьма сердечен. Даже более того.
 — Да ведь это была не наша вина, — сказал Глория. — Провалом мы обязаны параноидальной бесчувственности непросвещенных средств массовой информации и...
 — Неважно, миссис Мусвассер, — сказал Перривезер. — У меня есть план действий на случай непредвиденных обстоятельств.
 — У нас тоже, — сказала Глория, подумав о детском отделении больницы. — Мы с Натаном только что придумали нечто такое потрясающее, такое крупное, что вы просто влюбитесь в этот план.
 — Не сомневаюсь в этом, — ответил Перривезер. — Почему бы вам не прийти ко мне домой и не рассказать о своем плане?
 — Правда? Правда? Вы не злитесь на нас?
 — Разве я кажусь таким сердитым? — спросил Перривезер.
 — Надо вам сказать, вы и правда отличный мужик, — ответила Глория. — Мы прямо сейчас и отправимся к вам.
 — Я буду вас ждать.
 — Мистер Перривезер, вы не пожалеете. В новом плане не останется ни одного из ваших затруднений.
 — Разумеется, — согласился Перривезер.
 — Но ведь вы еще ничего о нем не знаете.
 — Я просто уверен, что он сработает. Я знаю, что вы с Натаном разрешите все мои затруднения, — сказал Перривезер, повесив трубку.
 Глория Мусвассер обратилась к Натану:
 — Конечно, он немного с приветом, но парень он хороший Он хочет, чтобы мы приехали к нему в Массачусетс и рассказали ему о новом плане. Он хочет, чтобы мы разрешили все его проблемы.
 — На том стоим. И правда, на том стоим, — солидно заявил Натан.




 Глава тринадцатая


 Мусвассеры приехали через шесть часов. Поначалу они заблудились и попали в Пенсильванию вместо Массачусетса. Потом наткнулись на кинотеатр, где шел их обожаемый фильм «Китайский синдром», поэтому они задержались, чтобы посмотреть его в двадцать седьмой раз.
 Когда Перривезер встретил их в дверях своего дома, они обрушились на него с рукопожатиями. Но он вежливо уклонился от них, и супруги пожали руки друг другу.
 Перривезер проводил их в скудно меблированную комнату в дальнем крыле особняка.
 — Подожди только, вот узнаешь, что мы придумали, Велли, — возбужденно начала Глория.
 — Я уверен, это будет просто чудесно.
 — Нам очень жалко, что так неудачно вышло с тротилом и атомной бомбой. Просто они не сработали, и нас это мучит.
 — Не стоит волноваться. В конце концов, вспомните о шимпанзе, которых вы помогли уничтожить, обеспечив доставку некоего контейнера в Увенду, — насмешливо сказал Перривезер.
 — Ну, лучше было бы непосредственно добраться до делегатов, — заметила Глория. — Но, по крайней мере, шимпанзе прикончили некоторых делегатов. Славное было дельце.
 — Именно так, — весьма благодушно заметил Перривезер. — Такое славное, что, по-моему, вам за него полагается награда.
 — Это действительно очень мило с твоей стороны, Велли, — заявила Глория.
 — Вы не откажетесь от бокальчика шерри? — спросил Перривезер.
 — А травки не найдется? — спросил Натан прежде, чад жена успела ткнуть его локтем под ребро.
 — Шерри — как раз то, что надо, — сказала Глория.
 Перривезер кивнул.
 — Хорошо Я сейчас вернусь. Подождите меня здесь, а потом я покажу вам, как вы впишитесь в наш новый план атаки.
 Выйдя, он закрыл за собой дверь комнаты.
 Глория и Натан расхаживали по комнате, где было только два металлических стула и маленький пластиковый столик.
 — Посмотри-ка, — сказал Натан.
 Он взял со стола небольшую, заключенную в рамку коллекцию и подал ее Глории. То были крошечные человекоподобные куколки, нанизанные на булавки, прокалывавшие их туловища; ручки и ножки куколок были вывернуты наружу и широко растопырены, точно члены насекомых в демонстрационной коробке.
 — Интересно, какая муха его укусила. Он ведь чокнутый, — прошептал Натан. — Разве нет?
 — Просто, он слишком любит мух.
 — Я думал, что Союз освобождения видов подразумевает существа животного мира, — сказал Натан. — Вроде разных там щенков и так далее. Охоту на котиков. Виды, которым грозит исчезновение. А какого черта кому-то понадобится угрожать всяким жукам?
 — Это потому, что ты такой ограниченный, — пояснила Глория. — Жуки тоже принадлежат к животному миру планеты. Они ведь не растения и не минералы. А поскольку Перривезер все свои деньги вкладывает в СОВ, он имеет право, по-моему, выбирать, что освобождать в первую очередь.
 — Ага, только эти жуки противные, — сказал Натан, ставя демонстрационную коробку на стол. — Попробуй-ка вот ласково прижаться к москиту, а?
 — Это все твое буржуазное несвободное воспитание, — ответила Глория. — Ты должен приучиться воспринимать жуков как равных себе.
 Дверь со стороны библиотеки с треском приоткрылась, и в комнату влетело крошечное жужжащее создание. Дверь за ним резко захлопнули, и Глория услышала такой звук, будто два мощных засова встали на свое место в двери.
 — Что это? — спросил Натан.
 — Муха, — ответила Глория.
 — У нее красные крылья.
 — Может, это домашний любимец. И она хочет с нами подружиться, — муха кружила вокруг головы Натана. — Давай, Натан. Протяни ей дружественную руку.
 — Она хочет насрать мне на руку, — отозвался Натан.
 — Натан, — с угрозой в голосе произнесла Глория.
 — Ах, но я ведь никогда раньше не встречал мух, которые жаждали бы пожать мне руку, — заметил Натан.
 — Так было когда-то. А теперь мы должны коренным образом изменить свой образ мыслей по отношению к нашим друзьям-насекомым, — назидательно вещала Глория.
 — Хорошо, хорошо, — согласился Натан.
 — Ну, так давай же. Протяни мухе руку.
 — А если она меня укусит?
 — Дурак. Маленькие мухи не кусаются.
 — Некоторые кусаются, — не согласился Натан.
 — И что с того? Может, ей хочется поесть. Ты же не захочешь, чтобы она умерла с голоду, верно? Только из-за того, что ей не хватило малой крошки еды, а у тебя ее так много, верно ведь?
 — Наверное, нет, — с несчастным видом ответил Натан и протянул руку.
 — Так уже лучше, — сказала Глория. — Иди сюда, моя маленькая мушка. Мы назовем его Рыжик. Иди сюда. Рыжик. Иди поздоровайся с Глорией и дядюшкой Натаном.
 Муха приземлилась на сгибе натанова локтя.
 С противоположной стороны двери Валдрон Перривезер III услышал визг, потом рычание. А потом еще один визг, когда муха укусила и Глорию.
 Перривезер вставил на место третий стальной засов, похлопал по двери, и тонкая улыбка сморщила его лицо.
 Доктор Декстер Морли был в отчаянии, когда ворвался в кабинет Перривезера.
 — Они исчезли. Обе. Я только вышел на минутку в туалет, а когда вернулся, их уже не было.
 — Мухи у меня, — ответил Перривезер.
 — О, слава небесам! А то я так беспокоился. Где они?
 — Я же говорил вам, что позабочусь о них.
 Глаза Перривезера были точно кусочки острого льда.
 — Да, сэр, конечно, — сказал Морли. — Но вам надо быть с ними крайне осторожным. Они очень опасны.
 Хотя взгляд ледяных голубых глаз был по-прежнему холоден, на губах Перривезера появилась напряженная улыбка.
 — Доктор, вы достигли определенной вершины, — сказал он.
 Морли беспокойно задергался. В устах Перривезера похвала звучала как-то чужеродно. Доктор только кивнул, потому что не знал, как вести себя.
 — Вы спрашивали меня, доктор, как мне удалось вызвать иные изменения в этих насекомых. Способность кусаться и воздействие этих укусов на другие живые существа.
 — Да. Мне это действительно очень интересно.
 — Дело в том, доктор... — Перривезер поднялся. — Я позволил себе пригласить несколько друзей, которые помогут нам отпраздновать достижение. Не думаю, что вы станете возражать.
 — Конечно, нет.
 — Они уже ждут нас. Почему бы нам не пойти к ним? — предложил Перривезер.
 Его большая ладонь хлопнула доктора Морли по плечу и подтолкнула к дверям. По дороге Перривезер продолжал рассказывать.
 — Собственно говоря, раньше у меня работал другой ученый, — говорил Перривезер. — И этими двумя достижениями я обязан ему. Но ему так и не удалось добиться главного. Эта честь приберегалась для вас.
 — Спасибо. Вы очень добры. А кто был тот другой ученый? — спросил Морли.
 Перривезер помедлил, когда Морли уже стоял перед заветной дверью. Валдрон потихоньку начал отодвигать засовы на ней.
 — Да, это было великое достижение, — сказал Перривезер. — Вы сделали новые виды неуничтожимыми, и благодаря ему ваше имя теперь в списке жутких деяний науки всех времен. Вы сделали только одну маленькую ошибку.
 — О, какую же?
 — Вы сказали, что мухи будут способны к воспроизведению через несколько недель?
 — Да.
 — А они уже дали потомство, и теперь очаровательные маленькие личиночки уже подрастают на том ломте мяса.
 — О, Господи! Их необходимо уничтожить. Если выберется хоть одна... их необходимо уничтожить.
 — И снова ошибка, доктор Морли. Это вас следует уничтожить.
 Он распахнул дверь, впихнул ученого внутрь и снова захлопнул дверь, быстро задвинув засовы.
 Послышалось рычание, ничем не напоминавшее уже голоса Глории и Натана Мусвассеров. Потом раздался вопль, тяжелый удар и тошнотворный звук срываемой с костей плоти.
 Перривезер зная этот звук. Он прижался ухом к двери и наслаждался. Когда он был ребенком, он сам как-то, устроившись в сарайчике, где садовник хранил инструменты, содрал мясо с кошки. Он разыскал некоторые из садовых инструментов, клещи и тиски, и с их помощью расчленял животное. От кошки тогда исходили точно такие же звуки. И Перривезер испытывал то же самое наслаждение.
 Он захватил кошку, когда она играла с паутинкой. Кошка поймала паука и забавлялась с ним, точно с игрушкой. И он тогда сам проучил кошку. А потом, когда садовник застал его рядом с окровавленной кошкой, он и садовнику преподал урок.
 Садовник пытался высвободить мертвое животное из тисков, а пока он трудился, ворча себе под нос, что юный Валдрон, Бога ради, должен понять разницу между добром и злом, мальчик спокойно и молча поставил табурет за спиной старика, забрался на него, занес кирпич над головой садовника и обрушил его прямо на веснушчатый седовласый затылок. Потом он поджег весь сарай, так было покончено с садовником. А также со всеми инсектицидами и ядами.
 Именно в этих воспоминаниях раннего детства берет начало СОВ. Разумеется, Валдрона Перривезера весьма мало заботило большинство животных видов планеты. Это все были грубые одержимые чистотой существа, которые также пренебрегали насекомыми, как и сам человек. Но когда Перривезер только начал набирать людей во Фронт освобождения насекомых, никто не заинтересовался этой организацией. Люди — эгоцентричные создания, желающие верить в то, что они — представители высшего вида живых существ на земле. Большинство из них даже не представляет себе, что по сравнению с насекомыми их безмерно мало, соотношение выглядит примерно один к миллиону. Большинство невежественных представителей рода человеческого полагало, что насекомое можно просто прихлопнуть без долгих размышлений. Маленькие мальчики для забавы отдирали крылья мухам. Домашние хозяйки регулярно опрыскивали кухни мушиными ядами. Они оставляли повсюду пластиковые контейнеры, выделявшие токсические газы, только для того, чтобы не допустить мух в свое жилище. Такую страшную несправедливость невозможно было далее выносить.
 Но он так и не смог никого заинтересовать Фронтом освобождения насекомых, поэтому втихую, используя множество других людей в качестве подставных лидеров, он основал Союз освобождения видов. Он вложил в него деньги и направлял его деятельность. На первых порах известные общественности члены организации принимали на себя ответственность за ее деятельность теперь, когда методы группы стали более жестокими, они принимали на себя вину. А Валдрон Перривезер получал лишь удовлетворение от славной работы.
 Но теперь битва была почти закончена. У него появилось непобедимое оружие. Одна из них жила в плексигласовом кубе в его кабинете, а еще двенадцать были пока крошечными личинками, кормившимися на протухшем мясе. Через пару дней они тоже станут красавицами с красными крылышками. И будут готовы отомстить Земле.
 Наверху, в тихой, пропыленной комнате, где хранилась миниатюрная, изукрашенная драгоценностями шкатулочка, Перривезер мягко разговаривал с высохшим черным насекомым.
 — Это началось, мама, — говорил он. — Я обещал тебе, что твоя смерть будет отомщена. И вот находит кара на тех, кто так небрежно убивал наших собратьев, будто мы — всего лишь ничтожные, незначительные создания. Они увидят, как мы важны, мама. И новая мушка с красными крылышками станет нашим ангелом-мстителем.
 Он задумался на минуту.
 — Осталось только еще два препятствия, мама. Два новых ученых в лабораториях МОЗСХО. Я слышал, будто хвастались, что продвинулись еще дальше, чем доктор Ревитс. И они были ответственны за массовое убийство в Увенде, когда с лица земли был стерт жук Унга.
 При воспоминании о страшном количестве погибших тогда насекомых, слеза скатилась по его щеке.
 — Они просто чудовища, мама. Но ты не волнуйся. Их час пробил. Этот пресловутый доктор Римо и не менее славный доктор Чиун больше не встретят ни одного рассвета.




 Глава четырнадцатая


 Берри Швайду наконец удалось упростить процесс получения информации из маленького компьютера в чемоданчике. Смит так и не понял, каким образом Швайд умудрялся использовать для хранения информации то, что он называл космической энергией, но это и не имело особого значения. Важно, что каждый бит информации, поступавший на главный компьютер КЮРЕ в Фолкрофте и на остров Сент-Мартин, немедленно передавался на маленький компьютер в чемоданчике. И теперь уже для того, чтобы вызвать эту информацию, Смиту не требовалась помощь Швайда, он мог это делать сам.
 Швайд также разработал стирающую систему для главного компьютера. Он уже установил ее на Сент-Мартине, а с возвращением Смита в Фолкрофт собирался сделать то же самое с главным компьютером. Таким образом, информация КЮРЕ будет защищена от любых посягательств. При попытке посторонних лиц получить доступ к информации, она немедленно будет стерта.
 Система была абсолютно надежна, застрахована «от дураков», и Смит чувствовал себя великолепно.
 До тех пор, пока не услышал щелчок в чемоданчике, который означал телефонный вызов.
 Открыв чемоданчик, он увидел маленький зеленый огонек. Значит, вызов исходил из его кабинета в Рай, штат Нью-Йорк. Смит удивился.
 Никогда раньше зеленый огонек не зажигался. Миссис Микулка, его секретарша, была очень дельным работником и не просила его о помощи, когда он отсутствовал на своем рабочем месте.
 Это и правда звонила миссис Микулка, которая управляла обыденной жизнью санатория, и ее зарплата, если не наименование должности, отражало столь высокую ответственность. Она ничего не знала о КЮРЕ, и если ее начальник порой казался слишком поглощенным каким-то делом, которым занимался исключительно сам, то секретарша предпочитала держать свое мнение при себе. Собственно, миссис Микулка полагала, что у Смита есть некое хобби, требующее много времени, вроде шахмат по переписке, а уж никак не самостоятельное дело, ведь она чувствовала, что Харолд Смит — один из тех мужчин, которые не смогли бы самостоятельно организовать даже продевание пуговицы в петлю.
 — Да, миссис Микулка, — произнес он в небольшой портативный телефон, вмонтированный в чемоданчик.
 Смит подумал, что секретарша ничего плохого сообщить ему не могла. Проблема обеспечения безопасности компьютера тоже была решена; Римо явно нашел и обезвредил атомный заряд, так как взрыва не последовало, и Смит твердо верил, что Римо и Чиун скоро найдут и обезвредят того, кто стоял за беспрерывными нападениями на лаборатории МОЗСХО. А великое научное достижение доктора Ревитса было спасено, и теперь оно принадлежит мировому научному сообществу. И, вероятно, недалек тот день, когда мир освободится от вредных насекомых, если такое произойдет, КЮРЕ сможет, хотя и не во всеуслышание, взять на себя ответственность за столь благое дело. Теперь ничего плохого со Смитом произойти уже не могло.
 — Простите, что пришлось вас побеспокоить, доктор Смит, — неуверенно сказала миссис Микулка.
 Ей будто что-то мешало говорить. Затем последовало продолжительное молчание.
 — Алло! Миссис Микулка, вы тут?
 — Да, сэр, — отозвалась женщина. — Я просто не знаю, как вам это сказать...
 — Пожалуйста, начинайте, — сказал Смит, стараясь, чтобы его голос не прозвучал слишком резко. — Я жду еще одного звонка и хотел бы поскорее закончить наш разговор.
 Честно говоря, никакого звонка Смит не ждал. Он просто не любил долгих телефонных разговоров. Чем больше слов, тем легче быть подслушанным.
 — Разумеется, сэр, — сказала она. — Кто-то вломился в контору.
 — В компьютерный зал внизу? — спросил Смит.
 — Нет, там ничего не тронуто. Их интересовал мой стол.
 — А что было в том столе? — мягко спросил Смит, чувствуя, как по телу прошла волна облегчения.
 В ее столе не было ничего важного, ничего, связанного с КЮРЕ.
 — Ваша телефонная книжка, сэр.
 Телефонная книжка? Все номера телефонов мира были много лет назад заложены в компьютер, находившийся в Фолкрофте.
 — Старая книжка, — продолжала между тем миссис Микулка. — Адресная книжка, которую вы мне дали. Это было еще до того, как был построен ваш компьютер. Вы велели мне ввести все ваши телефоны в директорию. Кажется, это было в 1968 году.
 Он вспомнил. Тогда пришлось пойти на определенный риск и позволить постороннему человеку увидеть тот материал, который он собирался ввести в память компьютера. По этой причине он никогда не брал себе постоянной секретарши, а вместо нее использовал множество временных машинисток, чтобы справиться с поистине огромным количеством бумажной работы.
 Машинистки, как правило, были весьма бестолковыми созданиями, неповоротливыми и порой слишком любопытными; они пытались интересоваться отчетами, которые явно не имели никакого отношения к управлению частным санаторием для престарелых. И только миссис Микулка, которая в те дни работала со Смитом, удовлетворяла всем его требованиям. Она была проворной, собранной и абсолютно точной при выполнении задания, а самое главное — не задавала никаких вопросов о работе.
 В итоге, после установки компьютеров, Смит взял ее на постоянную работу, не сомневаясь: жизнь санатория в Фолкрофте под ее внимательным и умным присмотром потечет тихо и гладко.
 Но телефонная книжка — это уже нечто иное. В ней содержался список номеров — все контакты КЮРЕ до 1968 года; они, разумеется, были закодированы, но каждый код можно расшифровать. Там было и имя человека, который первым завербовал Римо, и весь высший эшелон Пентагона, главы правительств иностранных государств, крупные вожаки преступного мира и тому подобное.
 Информация, содержавшаяся в книге, была, собственно говоря, не первостепенной важности. За прошедшие годы изменилось большинство присутствовавших там абонентов, многие сменили должности и род занятий. Опасность книги состояла в самом факте ее существования; умный человек, наткнись он на такой список, невольно задумается, кому понадобилось его составлять, а это может привести к заключению о том, что в Америке существует суперсекретное агентство, которое работает вне рамок закона.
 Это означало разоблачение КЮРЕ, а, будучи рассекреченным, оно прекращало свое существование.
 — Вы уверены, что книга пропала? — спросил Смит. — А может, вы уничтожили ее много лет назад?
 — Я уверена, сэр. В те времена я не слишком доверяла компьютерам. Я думала, что они могут ошибиться и стереть все записи, поэтому, когда я увидела у вас на столе старую телефонную книгу, мне захотелось сделать вам приятное: я взяла книгу и положила в ящик своего стола, там, на самом дне ящика, она и пролежала семнадцать лет.
 — Как вы узнали, что она украдена? — спросил Смит.
 — Я... — она запнулась. — По-моему я знаю, кто ее взял, мистер Смит.
 — Вот как?
 — Мой сын.
 Смит с трудом заставил себя говорить спокойно.
 — Почему вы так думаете?
 — Это была моя вина, доктор Смит, — женщина всхлипнула. — Он хороший мальчик, правда. Просто, он всегда попадает в беду.
 — Пожалуйста, рассказывайте мне только о самих фактах, — спокойно сказал Смит. — Это очень важно. Как зовут вашего сына?
 — Кинен, по мужу. Но это была моя ошибка. Я сказала ему.
 — Что сказали?
 Голос миссис Микулка прозвучал в трубке почти истерически.
 — Прошлой ночью Кинен пришел домой. Мы так давно его не видели. Он много путешествовал, а потом у него было какое-то дело, связанное с воровством, и он некоторое время пробыл в тюрьме. Понимаете, то была не тюрьма строгого режима...
 У Смита уже начал складываться мысленный портрет отпрыска миссис Микулка: одинокий, не слишком приятный субъект, который повсюду искал только легкого пути. Фигляр, воришка, подделыватель чеков, этакий юный, но многообещающий преступник.
 Смиту захотелось высечь самого себя за то, что он принял на работу миссис Микулка, не проверив самым тщательным образом всех членов ее семьи. Прошлое самой миссис Микулка было безупречным, за ней никогда не водилось никаких грехов.
 — Вы говорили с сыном обо мне? — спросил Смит.
 — Это же была обычная болтовня, доктор Смит, — взмолилась женщина. — Кинен был дома, и на этот раз он даже не попросил денет. Я приготовила ему его любимый обед, а потом мы сидели и разговаривали, только мы вдвоем с Киненом, как в былые дни, до того, как он ушел из дома. Это была обычная болтовня.
 — Обычная болтовня о чем? — спросил Смит.
 Он услышал, что женщина плачет.
 — Мне так стыдно. Я никогда раньше о вас ни словечка не проронила...
 — Пожалуйста, миссис Микулка, продолжайте, — сказал Смит.
 — Я просто случайно упомянула, что вы кажетесь страшно занятым для человека, которому особо нечего делать. Я хотела сказать...
 — Я понимаю. Что дальше?
 — Только то, что вы всегда находитесь в Фолкрофте с рассвета до полночи, а приходят к вам только двое — молодой человек с широкими запястьями и старый китаец. Кинен сказал, что выглядит так, будто вы что-то укрываете, а я, ну, я и упомянула тогда про старую телефонную книгу, понятия не имею, почему вдруг мне она вспомнилась, и те имена в ней, которые выглядят совершенно бессмысленными, вроде ЭЛИОДДЕ. Я только одно из них и помню. А Кинен спросил, у меня ли еще та книга, и я сначала ответила, что нет, ведь все это было так давно, но вспомнила, что книга, скорее всего, еще лежит у меня в столе.
 — Понятно, — сказал Смит.
 Он чувствовал, как краска покидает его лицо.
 — Кинен попросил принести ему эту книгу, — продолжала миссис Микулка.
 — И вы принесли?
 — Нет, конечно! — возмущенно откликнулась она. — Теперь я вспомнила: я сказала, что собираюсь утром ее сжечь. Тем более, что вам, похоже, она не понадобилась ни разу за все семнадцать лет. Я не знаю, на что вы тратите свое время, мистер Смит, но не сомневаюсь: это ваше личное дело. И ни мне, ни Кинену нечего совать в него нос.
 — Да уж, — рассеянно отозвался Смит.
 — Но когда я проснулась сегодня утром, Кинен уже ушел, прихватив все свои вещи. А ведь он собирался побыть у нас до следующей недели. У него и билет был на это время. А потом, когда я пришла в контору, там все было перевернуто вверх дном...
 — Минутку, миссис Микулка. Куда у него был билет?
 — До Пуэрто-Рико. Видите ли, у Кинена были деньги. Я не стала его спрашивать, как он их достал.
 — Сан-Хуан? Так назывался город, куда он отправлялся? Не знаете ли вы точно, где он остановится?
 В трубке долго молчали. Потом женщина все-таки ответила:
 — Он сказал, что останавливается в другом городе. С таким забавным названием. Он сказал, что у него там приятель, с которым они вместе сидели в тюрьме. Кристал Бал, вот как называется тот город.
 — Кристобаль? Сан-Кристобаль?
 — Да, по-моему так.
 — А как зовут приятеля?
 — Ну, тут я знаю точно, — ответила она. — Сомон.
 — Э... сомон?
 — Да, только Кинен произносит это «сомоан», — миссис Микулка помолчала, а потом разом выпалила вопрос:
 — Вы хотите, чтобы я немедленно уволилась, мистер Смит? Или мне сначала закончить те дела, что я уже начала вести?
 Но Смит мысленно был уже в сотнях миль от нее, он разрабатывал предстоящую операцию в горной деревушке Сан-Кристобаль в центральном районе Пуэрто-Рико.
 — Доктор Смит? — повторила секретарша.
 — Прошу прощения, — откликнулся он.
 — Мое увольнение. Я понимаю, что оно необходимо, и если я способствовала преступлению, то хочу понести за то соответствующее наказание, — сказала она бесстрастно. — Мне только хотелось бы, чтобы вы знали: это произошло невольно.
 — Не увольняйтесь, — ответил Смит. — Сейчас даже не смейте об этом думать. А мы с вами обсудим еще этот вопрос, только в другое время, миссис Микулка.
 Он повесил трубку и глянул на Берри Швайда, который сидел в другом конце комнаты и пытался загореть сквозь плотно закрытое окно.
 — Харолд, тебе нужна какая-то помощь? — спросил Швайд.
 — Нет. Я хочу использовать компьютер, чтобы отследить один авиабилет.
 — Ну, давай. Я покажу тебе, как.
 Через несколько секунд Смит получил подтверждение, что некий Кинен Микулка забронировал перелет на коммерческой линии до Сан-Хуана. Билет был использован.
 Смит закрыл чемоданчик и поднялся.
 — Берри, мне придется уехать на день-другой.
 — А я здесь останусь сам?
 — Да. Жилье это удобное, а в холодильнике полно еды.
 — А что делать, если зазвонит телефон? — спросил Швайд.
 — Ответь на звонок, Берри, — посоветовал Смит.
 — А если звонить будут тебе, Харолд?
 — Спроси, что мне передать, Берри.
 Выражение лица у Смита было мрачным.
 — Я должен идти, Берри.
 — Возьми меня с собой, — попросил Берри.
 Смит покачал головой.
 — Не могу. Не в этот раз.
 Он направился к двери. Берри Швайд за его спиной захныкал и вцепился в свой лоскут голубого одеяльца.




 Глава пятнадцатая


 Смит осторожно вел машину по разбитой грязной дороге в Сан-Кристобаль, его правая рука легко лежала на чемоданчике — двойнике того, в котором содержался компьютер КЮРЕ.
 А настоящий чемоданчик Смит запер в камере хранения в сан-хуанском аэропорту. Оба чемодана миновали службу безопасности без досмотра. Смит предъявил билет на фальшивое имя, обладатель которого был принят весьма почтительно, точно король, пользующийся правом неприкосновенности, хотя Смит прилетел из Сент-Мартина, считавшегося иностранным государством. Никто из чиновников и офицеров службы безопасности не узнал в лицо этого господина средних лет в строгом костюме, однако им было приказано оказывать ему всяческое содействие.
 Его даже ждал роскошный автомобиль, сверкающий серый «мерседес», но Смит заменил его на незаметный «форд».
 Он отверг предложение чиновников в аэропорту дать ему шофера. Смит всю жизнь прожил в обстановке секретности и не любил ничего делать напоказ. Он намеренно сохранял легко забывающуюся неприметную внешность, манеры у него были вежливые и сдержанные, ничего выделяющегося. Именно так приучали выглядеть и вести себя людей вроде Смита.
 Столь безобидная на первый взгляд внешность часто сохраняла Смиту жизнь. Благодаря ей он умудрился остаться целым и невредимым во время Второй мировой войны, выжить в Корейской войне, когда служил в ФБР и в первые годы существования КЮРЕ.
 Теперь, когда карающей рукой агентства стал Римо, Смиту больше не нужно было сохранять ту физическую форму, которую раньше требовала от него профессия, но скрытность как образ мышления по-прежнему оставалась при нем. Она стала столь же неотъемлемой его частью, как и очки в стальной оправе.
 Он въехал в Сан-Кристобаль по боковой дороге и остановил машину на грязной обочине. Улица была раскалена сверкающим полуденным солнцем и почти безжизненна. Толстая мать семейства загнала выводок детей в лавчонку с засиженными мухами грязными окнами. Хромая, серо-коричневая собака проковыляла на задний двор в поисках выброшенного съедобного куска.
 Лишь из бара футах в ста от того места, где остановил машину Смит, доносились звуки, свидетельствующие о присутствии людей. Голоса там сливались в глухой пустопорожней болтовне мужчин, у которых слишком мало денег и слишком мною свободного времени. Смит приблизился к бару, зашел внутрь и остановился у грязной металлической стойки.
 — Si, senhor? — спросил бармен.
 — Cerveza, por favor, — заказал Смит. Когда ему принесли пиво, Смит на ломаном испанском спросил, знает ли бармен человека по имени Сомон.
 Тот в раздумье свел брови на переносице, и Смит повторил: «Сомоан», делая ударение на втором слоге.
 К изумлению Смита, бармен швырнул на стойку перед его носом грязную тряпку, которой протирал столы, и повернулся к нему спиной. Остальные посетители бара на мгновение притихли, а потом разразились резким хриплым смехом.
 — Senhor, — сказал, приближаясь к Смиту мужчина со сморщенным красным лицом. — Ясно, что вы ничего не понимаете. Сомон это... как вы бы сказали, прозвище. Оно означает дурак, или глупый ленивый парень. Поняли?
 Он вопросительно поднял бровь, потом перевел свои слова на испанский для тех шести мужчин, что находились в баре.
 — Es Rafael, si, — выкрикнул один из них со смехом.
 Бармен показал ему кулак.
 — Вы оскорбили Рафаэля в его лучших чувствах, — сообщил Смиту краснолицый.
 — О, простите, я крайне сожалею, — мягко сказал Смит.
 Он принялся было старательно извиняться перед барменом, но едва он начал говорить, мужчина с бочкообразной грудью, сидевший за столиком в углу комнаты, поднялся. Он встретился взглядом со Смитом и быстро зашагал в сторону распахнутых дверей, выходивших на улицу.
 Смит отхлебнул пива, подсчитал, что кружка стоила девяносто центов, поразмыслил, дожидаться ли сдачи, потом оставил на стойке целый доллар. Он решил, что десять центов чаевых должны подлечить раненные чувства бармена.
 Улица была пуста. Смит на мгновение подумал, что уход того мужчины ничего не значил, но тут же отбросил эту мысль. Десятки лет работы в разведке научили его видеть сокровенный смысл, укрытый за самыми обыденными поступками, и он вынужден был доверять своему чутью. Кроме него у Смита сейчас не было помощников.
 А потом он увидел это, оно красовалось на металлическом шесте, укрепленном на крыше захудалого трехэтажного домишки в конце квартала. Вывеска. На ней не было ни одною слова. Только изображение рыбы. Может, это как раз лосось, от английского названия которого пошло и название цвета, и прозвище Сомон.
 Смит увидел на нижнем этаже открытую дверь и зашел в комнату, лишенную всякой мебели, но загроможденную всяческими коробками, ящиками и упаковочными корзинами. По полу были раскиданы обрывки бумаги. По углам выстроились пустые бутылки из-под пива. Жалкая, обносившаяся женщина средних лет с лицом, застывшим в сердитой гримасе, ковыляла по коридору навстречу Смиту откуда-то из глубин квартиры.
 — Si? — спросила она с видом человека, чей покой был нарушен.
 — Я ищу одного мужчину, — попытался объяснить по-испански Смит. — Американца...
 — Никаких мужчин тут нет, — отрезала она на довольно сносном английском. — Только женщины. Хотите?
 — Нет. Мне не нужна женщина.
 — Тогда уходите.
 — Я ищу мужчину.
 — Десять долларов.
 — Я...
 — Десять долларов, — повторила женщина.
 Смит неохотно вручил ей купюру и прошел вслед за женщиной в глубь коридора в грязную кухню.
 — Я только хотел бы поговорить, — сказал Смит.
 — Идите за мной, — велела женщина.
 Она повела Смита по расшатанной лестнице на самый верх дома. В полутемном, кишевшем тараканами коридоре она вдруг резко постучала в одну дверь, а потом распахнула ее.
 — Говорите тут, — сказала она, впихнула Смита внутрь и закрыла за ним дверь.
 Несколько секунд глаза Смита привыкали к темноте, царившей в комнате. А привыкнув, он разглядел одинокую фигуру молодой женщины с рассыпавшейся по плечам гривой черных кудрей. Она сидела скрестив ноги в углу разобранной смятой кровати в шортах и облегающей хлопковой блузке, три пуговички которой едва удерживали пышную роскошь ее груди.
 Смит откашлялся.
 — Это вовсе не обязательно, мисс, — сказал он, обеспокоенный тем, что голос его едва слышен. — Вы говорите по-английски? Habla ustet ingels?
 Девушка выпростала из-под себя свои длинные ноги и встала. Ее шорты весьма соблазнительно натянулись на бедрах. Она молча подошла к Смиту, на губах ее играла едва заметная улыбка.
 Смит так и не понял, что ее выдало. Может, нечаянный взгляд, или напряженность прильнувшего к Смиту тела. Он не знал причины, но был уже приготовлен, когда услышал первое движение притаившегося в засаде человека.
 Смит, конечно, постарел и рефлексы его замедлились в сравнении с теми временами, когда он был действующим агентом. Но ни один человек с его подготовкой и прошлым никогда не теряет острого, как бритва, чувства опасности и не забывает, что следует делать, ощутив жалящее присутствие угрозы. Смит присел и резко развернулся, его локоть пришел в соприкосновение с чьим-то солнечным сплетением. Нападавший отшатнулся, в темноте было слышно, как воздух со свистом вырывался из его легких.
 Теперь Смиту хватило времени, чтобы выхватить из-под мышки свой автоматический пистолет. Уложив мужчину на пол, он поставил ему ногу на шею, а пистолет нацелил прямо в лицо.
 — А ну, быстро в постель, — через плечо бросил Смит молодой женщине.
 И услышал за спиной ее легкие шаги, потом заскрипели кроватные пружины.
 Смит узнал нападавшего мужчину. Это был как раз тот, вслед за которым он вышел из бара.
 — Сомоан, — произнес Смит.
 И это уже был не вопрос.
 Мужчина что-то проворчал, и Смит сильнее вдавил каблук своего башмака в его шею.
 — Ты — Сомон? — спросил Смит. И сильнее надавил ногой.
 Пуэрториканец с трудом кивнул, глаза у него выпучились.
 — Чего ради ты меня подставил? — Смит сильнее втиснул каблук.
 Мужчина с бочкообразной грудью беспомощно дернулся, и Смит слегка ослабил давление, чтобы тот мог говорить.
 — Это не моя идея, — выдохнул мужчина. — Ведь вам не я нужен.
 — Я знаю, кто мне нужен. Зачем он подослал тебя ко мне?
 — Книга...
 — Он ее получил?
 Сомон кивнул.
 — Я заплачу за нее, — сказал Смит.
 Глаза пуэрториканца широко раскрылись.
 — Ты думаешь, что я не собираюсь платить, потому что у меня в руке оружие? — спросил Смит. — Я не хочу его применять и не хочу забирать вас обоих с собой. Мне нужна книга, и я за нее заплачу. Понял?
 Мужчина кивнул.
 Держа голову Сомона на прицеле, Смит отступил назад.
 — Вставай, — велел он.
 Сомон неуклюже поднялся, внимательно наблюдая за американцем, который подхватил с пола свой кожаный чемоданчик.
 — Я хочу видеть Кинена Микулку, — сказал Смит.
 Под дулом пистолета Сомон вел машину Смита среди мягких очертаний холмов тропического пояса. Щебеночное покрытие дороги сменилось гравием, потом грязью, и наконец дорога превратилась в нечто вроде проселка с полосками травы межу выбитыми в земле колеями. Машина остановилась у подножия холма, густо поросшего кустарником и гигантскими тропическими папоротниками.
 — Дальше ехать нельзя, — сказал пуэрториканец. — Дальше надо идти.
 Смит поднес пистолет к лицу Сомона.
 — Иди первый, — велел он.
 Они пробирались вверх узкой тропкой, извивавшейся по холму, густо поросшему зеленью. Где-то на середине склона Смит заметил рифленую цинковую крышу, сверкавшую в красноватых лучах заходящего солнца.
 Сомон указал на нее.
 — Он там, — пояснил Сомон. — У него тоже есть пистолет.
 Ни на секунду не отводя глаз от лица Сомон, Смит крикнул:
 — Микулка! Кинен Микулка!
 Молчание.
 — Меня зовут Смит! У меня на мушке твой приятель. Мы пришли одни. Выходи. Я хочу с тобой поговорить.
 Через пару секунд Смит услышал шорох листьев около хижины, потом донесся голос:
 — О чем вы хотите говорить?
 — О деле. Я куплю у вас телефонную книгу.
 — А кто вам сказал, будто я знаю, о чем идет речь?
 Смит подтолкнул Сомона пистолетом.
 — Все в порядке. Он знает! — крикнул пуэрториканец, — И у него есть деньги.
 — Сколько? — снова послышался голос от хижины.
 — Поговорим, когда я тебя увижу, — крикнул в ответ Смит.
 В зарослях послышались шаги. Наконец на поляну, где ждали Смит и пуэрториканец, вышел молодой парень.
 На вид Микулке было лет под тридцать, выглядел он потрепанно, как человек, у которого не осталось ни надежд, ни мечты. В правой руке он держал «кольт» армейского образца, нацелив его прямо на Смита.
 — Думаю, тебе лучше опустить свою пукалку, — криво усмехаясь, сказал Микулка.
 — Чтобы продырявить голову твоему приятелю, не понадобится слишком большой пули, — ответил Смит. Пуэрториканец буквально обливался потом. — И давай лучше пойдем к тебе. Я хочу заключить сделку.
 — А если я не хочу? — спросил Микулка.
 Смит очень сдержанно, едва заметно пожал плечами.
 — У меня есть деньги, — сказал он. — И гораздо больше, чем одна пуля.
 Молодой человек насмешливо фыркнул, но попятился обратно к хижине.
 Смит подтолкнул вперед Сомона, и пуэрториканец оказался зажат между двумя пистолетами.
 В хижине с цинковой крышей было страшно душно и темно. Внутри находилась узкая неприбранная кровать, стол и крошечная керосинка.
 — Где деньги? — сразу потребовал Микулка.
 Смит кинул чемоданчик на грязный стол, потом одной рукой распахнул его. Внутри рядами плотно лежали банкноты — американская валюта. Пачки старых купюр, перехваченные резинками.
 — Сколько здесь? — голос Микулки выдал его растерянность.
 — Сто тысяч в непомеченных двадцатках, — ответил Смит.
 — Dios! — выдохнул Сомон.
 Смит положил свое оружие на стол. Микулка осторожно последовал его примеру.
 — Какая же сделка? — спросил Микулка.
 — Я думал, все и так ясно, — с некоторым отвращением ответил Смит. — Ты получаешь деньги, а я получаю обратно книгу, которую ты у меня украл.
 Микулка пожевал губу.
 — Предположим, у меня есть на нее другие желающие? — усмехнулся он. — Это ведь не список телефонных девочек. Думаю, некоторые иностранные государства охотно выложили бы побольше сотни тысяч только за то, чтобы выяснить чем вы там занимаетесь в одиночестве в своей огромной конторе.
 Сомон хотел было заговорить, но Микулка резким жестом заставил его замолчать.
 — У тебя не было времени, чтобы устанавливать какие-либо контакты, — спокойно ответил Смит. — Тебе скорее всего даже не удалось расшифровать код, а когда ты это сделаешь, то, как думаешь, что обнаружишь? Телефонные номера семнадцатилетней давности.
 — Полагаю, у меня будет столько времени, сколько мне понадобится, — заявил Микулка.
 Он зажег сигарету, держа ее в зубах.
 — Ошибаешься, Микулка, Информация в этой книге весьма устарела. Ни одному правительству она не нужна. Это старые материалы.
 — Тогда чего вам так приспичило ее вернуть? — вмешался Сомон.
 — Она представляет для меня ценность чисто сентиментальную, — сказал Смит. Он повернулся к Микулке спиной. — Во всяком случае учти, ни один иностранный агент не станет платить тебе за нее, чтобы потом еще отпустить на все четыре стороны. Так что ты увяз по макушку, сын мой.
 — Да вы понятия не имеете, о чем тут болтаете! — взорвался Микулка.
 — Прошу прощения, но я прекрасно знаю, — ответил Смит. — Во-первых, я знаю, что ты — дешевая пустышка и числишься на учете в полиции.
 — Эй, минутку...
 Смит резким взмахом руки заставил его замолчать.
 — Ни одна разведка в мире не позволит тебе и пяти минут прожить после того, как купит у тебя этот документ. Если они вообще купят его. Неужели до тебя не доходит? Тебя убьют. Можешь быть уверен.
 Сигарета небрежно свисала с губ Микулки, но его кадык нервно дергался. Микулка перепугался.
 Вот и славненько, подумал Смит. Молодой человек ничего не знает. Ему очевидно даже не приходило в голову, что правительство Соединенных Штатов было бы также заинтересовано получить телефонную книгу, как и любое иностранное. Он просто украл ее, ничего хорошенько не продумав. Но одну великую истину Смит ему все-таки открыл. Ни один мало-мальски стоящий агент, заполучив кодированную адресную книгу, не позволил бы Микулке или Сомону прожить больше пяти минут.
 — Время решать, — сказал Смит. — Ты берешь деньги или нет? Мне еще надо успеть на самолет.
 Микулка заколебался было, но потом сделал знак Сомону подойти поближе. Не отрывая глаз от Смита, они быстро пошептались друг с другом.
 Директору КЮРЕ не надо было слышать их разговор, чтобы знать его содержание. Они продадут ему книгу, возьмут деньги, а потом убьют его и перепродадут книгу другому покупателю. Именно так подобные дела делаются в кино, и такова логика вора — брать и снова брать. Воры всегда думают только как воры, но тренированные агенты — отнюдь.
 — Да или нет? — Смит захлопнул чемоданчик.
 Когда он это делал, его большой палец отломил маленький кусочек черного металла от правой защелки.
 — Пять минут, — предложил Смит.
 — Предположим, нам требуется больше времени? — заявил Микулка.
 В глазах его явно читалась насмешка.
 — Боюсь, ваше время закончилось.
 Микулка и Сомон обменялись взглядами. Микулка извлек из-под кровати потрепанную адресную книгу, переплетенную в черную кожу, и швырнул ее Смиту.
 — Ну, если кончилось, то кончилось, — вздохнул он с фальшивой ухмылкой.
 Смит вежливо кивнул, потом взял со стола свой пистолет. Микулка тоже поспешил ухватиться за «кольт». Снова противостояние.
 — Я думаю, что мне стоит пересчитать эти деньги, — сказал Микулка. — Сто тысяч, вы сказали?
 — Точно. Сосчитайте, — сказал Смит. — Я подожду снаружи. С книгой.
 Четыре минуты.
 Он засунул книгу в карман пиджака и, пятясь, вышел из хижины. Он знал, что эти парни — трусы, и будут ждать, пока он повернется к ним спиной. Он рассчитывал на то, что они попытаются убить его, укрывшись за стенами хижины.
 Выходя, Смит заметил, как следили за ним оба парня. На их лицах застыло удовлетворенное выражение грабителя, застигнувшего пожилую даму на пустынной улице.
 Микулка сел за стол, открыл чемодан и принялся ворошить деньги.
 Смит пятясь отошел ярдов на двадцать от хижины и остановился, разглядывая ветхое строение.
 Тридцать секунд. Он начал обратный счет.
 Услышал, как внутри кто-то передвигается.
 Пятнадцать секунд.
 Четырнадцать. Тринадцать. Двенадцать...
 — Тут все, — донесся из дома голос Микулки.
 — Хорошо. Тогда до свидания! — крикнул и ответ Смит.
 Три секунды.
 Он повернулся спиной к хижине, теперь его спина представляла собой прекрасную мишень. А потом кинулся на землю за долю секунды до того, как между деревьев прокатился звук пистолетного выстрела. Он откатился под прикрытие изъеденного термитами ствола, лежавшего на земле.
 А потом раздался другой звук.
 Взрыв сорвал крышу с хижины, дождем обрушились на лес сверкающие оранжевыми искрами полоски металла. Кольцевая стена из земли и гнилой древесины вознеслась вверх, потом рухнула вниз. Смит прикрыл голову. Сыпавшиеся сверху камни больно били его по спине, но он не шевелился. Над головой визгливо заорали сотни тропических птиц, бамбуковые стволы падали и ломались, как зубочистки.
 А потом снова наступила тишина.
 Смит стряхнул с себя грязь и подошел к развалинам хижины. Микулка лежал на обломках лицом вверх. Черты его стали неузнаваемы. Глаз не было, руки, похоже, разодрало взрывом в клочки. Видимо, даже целясь в Смита, он не выпускал из рук чемоданчика с деньгами. Тело Сомона было развалено на три жирных куска.
 Среди пыли и дыма порхал клочок бумаги. Смит поймал его. Это был кусочек фальшивой двадцатидолларовой купюры, пять тысяч таких купюр принес Смит во взорвавшемся чемоданчике.
 Смит чувствовал текстуру двадцатидолларовой бумажки. Хорошая подделка.
 Неподалеку тлело несколько маленьких костерков. Смит раздул один из них, а когда пламя разгорелось достаточно сильно, вынул из кармана телефонную книгу и швырнул ее в огонь. Смит подождал, пока от книги не осталось ничего, кроме белесого пепла.
 Потом растоптал пепел и ушел.
 Вернувшись в Сан-Хуан, он зашел в контору Западного Союза и послал телеграмму миссис Эйлин Микулка на адрес санатория Фолкрофт, Рай, штат Нью-Йорк.
 ДОРОГАЯ МАМА ПРОСТИ ЧТО ДОСТАВИЛ ТЕБЕ СТОЛЬКО ГОРЯ ТЧК СЕГОДНЯ ОТПЛЫВАЮ НА ТОРГОВОМ КОРАБЛЕ КОТОРЫЙ НАПРАВЛЯЕТСЯ К ЮЖНЫМ ОСТРОВАМ ТИХОГО ОКЕАНА ТЧК НАЗАД НЕ ВЕРНУСЬ ТЧК ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ТЧК КИНЕН.
 Ровно тридцать слов. Смит всегда думал о таких вещах.




 Глава шестнадцатая


 Валдрон Перривезер III легким широким шагом вошел в кабинет Дары Вортингтон в лабораторном комплексе МОЗСХО и вручил ей свою визитную карточку.
 — Я должен встретиться с доктором Римо и доктором Чиуном, — сказал он.
 — Очень сожалею, мистер Перивинкль, но сейчас это невозможно, — ответила Дара, возвращая ему карточку.
 — Перривезер, а не Перивинкль, ты, яйцекладущая, — зло поправил он. — Ты должна была слышать обо мне.
 — Как вы меня назвали?
 — Я назвал тебя яйцекладущей.
 — Я знаю, кто вы! — вдруг сорвалась Дара. — Вы — тот самый ненормальный, который всегда находит оправдание для совершенного насилия.
 — А твое место в гнезде, — отрезал Перривезер. — Немедленно вызови сюда этих двух ученых.
 — Вы самый грубый...
 — В гнезде с апельсиновыми шкурками и кофейной гущей на дне. Делай, что тебе велено, вызови их.
 Дара нажала кнопку интеркома, и ее голос прозвучал по всему лабораторному комплексу.
 — Я полагаю, что службе безопасности следует заняться вами, мистер Перривезер. Вы понимаете? Службе безопасности.
 — Я не намерен ничего обсуждать с самкой. Вызовите ваших ученых.
 В главной лаборатории Римо услышал голос Дары.
 — Служба безопасности, — сказал он. — По-моему, это о нас речь.
 Чиун встал из позы лотоса, в которой восседал на одном из лабораторных столов.
 — Самое время, — буркнул он. — Неудивительно, что ученым постоянно дают какие-то награды. Они достойны медалей за свою способность терпеливо сносить смертельную скуку.
 — Я думаю, некоторые из них не только восседают на столах, но и еще кое-чем занимаются, — ответил ему Римо.
 — Если бы их, подобно мне, приводили в отчаяние неблагодарные ученики, то они давно бы оказались под столами, а не на них, — ответствовал Чиун.
 — Почему бы нам не пойти узнать, что хочет Дара? — поинтересовался Римо.
 — Если тебе угодно. Только если вы двое начнете шумно совокупляться в ее кабинете, я не уверен, что смогу держать себя в руках.
 — Постараюсь в дальнейшем проделывать это потише, папочка.
 — Посмотрим, как тебе это удастся.
 — А, доктор Римо и доктор Чиун, — произнес Перривезер.
 Он протянул свою карточку Римо, который даже не обратил на нее внимания. Он перебросил ее на ладонь Чиуна. И Чиун порвал карточку.
 — В чем дело, Дара? — спросил Римо.
 — Вот этот субъект назвал меня яйцекладущей.
 Чиун хихикнул.
 — Яйцекладущая, — фыркнул он. — Что за прелестное наименование для белой женщины.
 Дара гневно вскинула руки вверх и выскочила из кабинета.
 — Я Чиун, — сообщил кореец Перривезеру, слегка кивнув ему в знак приветствия.
 — А вы, должно быть, доктор Римо? — спросил Перривезер.
 — Достаточно и просто Римо.
 Перривезер протянул Римо руку, но тот ее вроде бы не заметил. Перривезер окинул молодого человека быстрым оценивающим взглядом, от которого не ускользнули широкие запястья Римо. Этот парень мало похож на ученого. Скорее на охранника, видимо, призванного защищать старца-азиата. Перривезер невольно усмехнулся. Он подумал, что доктор Ревитс, сумей он заговорить, мог бы им сказать пару слов о пригодности охранников.
 Но неважно. Значит, его задача окажется только легче, чем он ожидал.
 — Я крайне восхищен вашей работой по уничтожению жука Унга в Увенде, — сказал Перривезер.
 Римо, в свою очередь, тоже оценил Перривезера. Этот человек выглядел слишком приглаженным, слишком хорошо и изысканно одетым, чтобы быть ученым. Но ногти у него оказались грязными.
 — Вы прочитали об этом в газетах?
 — Да, — ответил Перривезер. — Видите ли, я и сам интересуюсь энтомологией. И у меня дома очень хорошая, современная лаборатория. Вам следовало бы взглянуть на нее.
 — Зачем? — холодно спросил Римо.
 — Вы являетесь самыми выдающимися энтомологами в МОЗСХО, а потому ваше мнение о моем эксперименте было бы весьма ценным и полезным.
 — Его мнение вовсе нельзя назвать полезным, — заметил Чиун, кидая взгляд на Римо. — Он даже не знает, какую одежду следует носить. Как же можно ожидать, что он сумеет оценить науку?
 Перривезер посмотрел на Чиуна, потом в замешательстве глянул на Римо.
 — Мое мнение столь же хорошо, как и чье-либо иное, — раздраженно ответил Римо. — Так какие же опыты с козявками вы проводите, мистер Перивинкль?
 — Перривезер, — поправил тот. — И пожалуйста, говорите «насекомые». «Козявка» звучит так... — он смолк и вынужден был сделать несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться. — Они не козявки. Они насекомые, — закончил он наконец. — А после вашей блистательно проделанной работы с жуком Унга я поспешил предупредить вас о еще большей опасности, которую мне удалось обнаружить в ходе моих экспериментов.
 — Что же это такое? — спросил Римо.
 — Я лучше непосредственно покажу вам, — ответил Перривезер. Он придвинулся поближе, и Римо ощутил запах разложения и гнилой пищи, исходивший от кожи этого человека. — Мне известно, что у вас тут были хлопоты с террористами. Так вот, с тех пор, как я начал работать над своим последним экспериментом, мне тоже несколько раз угрожали. Сегодня ночью я ожидаю нападения на свою лабораторию.
 — Вам придется рассказать мне что-нибудь о содержании вашей работы, — обратился Римо к Перривезеру. — И пожалуйста, прошу вас, встаньте с подветренной стороны.
 — Ничего ему не говорите, — предупредил Перривезера Чиун. — Через две минуты он все забудет. Этот тип никогда ничего не помнит.
 Между этими двумя происходило нечто непонятное Перривезеру, поэтому он решил обращаться только к Римо.
 — Речь идет о новой разновидности насекомых, — сказал Перривезер. — Они очень быстро размножаются, и, если моя догадка верна, за несколько недель могут овладеть всей планетой.
 — Тогда почему вы улыбаетесь? — спросил Римо.
 — Наверное, просто нервы сдают, — ответил Перривезер.
 Он хлопнул себя ладонью по губам. А Римо отметил, что пальцы у этого человека длинные, тонкие и угловатые, точно паучьи ножки.
 — Нам лучше пойти и самим посмотреть на это существо, — сказал Римо.
 — По-моему, это очень важно, — заметил Перривезер, — мой личный самолет ждет нас.
 Римо отозвал в сторону Чиуна.
 — Поговори с ним несколько минут. Я хочу связаться со Смитти и проверить этого типа.
 — Хорошо, — ответил Чиун. Когда Римо направился к дверям, Чиун окликнул его:
 — Ты можешь передать яйцекладущей, чтобы она возвращалась на свой пост. Хи-хи. Яйцекладущая. Хи-хи.
 Римо набрал номер и долго прислушивался к гудкам, тем временем его вызов передавали из Олбани через Денвер и Торонто, пока наконец не зазвонил телефон на острове Сент-Мартин на Карибах.
 — Алло? — ответил дрожащий голос.
 Римо помедлил, прежде чем ответить.
 — Кто это? — спросил он с подозрением.
 — Это Берри, — ответил хнычущий голос. — Наверное, вы звоните доктору Смиту?
 — Возможно, — с опаской ответил Римо.
 — Я передам ему, что нужно. Его здесь нет. А мне так хотелось бы, чтобы он уже вернулся. Мне так его не хватает.
 — Что за Берри? Кто вы? — спросил Римо.
 — Берри Швайд. Я лучший друг доктора Смита. Самый близкий его друг. А вас ведь зовут Римо, правда? Чем я могу быть вам полезен?
 — Когда Смитти должен вернуться?
 — Не знаю. Мне так хочется, чтобы он уже был тут. Я так не люблю разговаривать по телефону, — ответил Берри Швайд.
 — Передайте ему от меня сообщение, ладно? — сказал Римо.
 — Давайте. Я запишу.
 — Передайте ему, что я хочу получить сведения о человеке по имени Перривезер. Валдрон Перривезер Третий.
 — Это имя начинается с "П"? — переспросил Берри.
 Римо повесил трубку.
 В особняке Перривезер повел их мимо сияющей белизной лаборатории в темный коридор.
 — Разве вы не хотели, чтобы мы осмотрели лабораторию? — спросил Римо.
 — Через пару минут. Но сначала я хотел бы показать вам кое-что другое. Вон там есть комната. Пойдемте за мной.
 — Здесь пахнет чем-то нехорошим, — сказал Чиун по-корейски, пока они шли в нескольких шагах позади Перривезера по пыльному, устланному ковром коридору.
 — Возможно, это его ногти, — также по-корейски ответил Римо. — Ты обратил на них внимание?
 — Однако ж его одежда безукоризненна.
 — А что это за болтовня, будто Дара — яйцекладущая? — спросил Римо.
 — Ах, это, — отмахнулся Чиун.
 — Да, именно это.
 — Когда говоришь о белой женщине, все сойдет, — ответил Чиун.
 — Будем считать, что я этого не слышал, — сказал Римо.
 — Он пришел в ярость, когда ты употребил слово «козявки», — заметил Чиун.
 — Странно для человека, который все время с ними работает. Может, он держит их у себя под ногтями в качестве домашних животных.
 — Тише, — зашипел по-корейски Чиун.
 — Что такое?
 — Из комнаты в конце коридора доносятся какие-то звуки.
 Римо напряг слух. Старик прав. За толстой дверью в конце коридора кто-то дышал. Судя по звуку, кто-то очень большой. По мере их приближения дыхание становилось все громче.
 — Может, кто-то храпит, — сказал по-корейски Римо. — Судя по тому, как выглядит это место, сон здесь — самое большое развлечение.
 Чиун не улыбался.
 — Что там, Чиун? — спросил Римо. — Что за зверь?
 — Два существа, — ответил Чиун.
 Шум стал громче. Воздух со свистом вырывался из легких, так что казалось, будто легкие эти — из бетона. Приблизившись к двери, Римо и Чиун почувствовали, что за ней таится нечто ужасное. Воздух стал холоднее, появился отвратительный запах.
 — Следи за дыханием, — коротко бросил Чиун по-корейски.
 Зловоние клубилось вокруг них точно дым.
 Перривезер отступил в сторону от дверного проема.
 — Что там такое? — поинтересовался Римо.
 — Существа, которые я хотел вам показать, — ответил Перривезер. — Подождите меня здесь. Я должен кое-что принести из кабинета.
 — Мы подождем, — ответил Римо, когда Перривезер быстро пошел прочь.
 Чиуну же он шепнул:
 — Что бы там ни было, оно знает, что мы приближаемся.
 — И ему это не нравится, — сказал Чиун.
 Звуки за дверью на миг стихли, потом точно взорвались — и резко смолкли.
 Вдруг за спиной Римо и Чиуна упала стальная плита, наглухо отделив их от коридора. В тот же миг тяжелая дверь перед ними распахнулась.
 Чиун оглянулся на тяжелую стальную плиту.
 — Вперед или назад? — спросил Римо.
 — Полагаю, мы должны посмотреть, что за сюрприз приготовил нам этот ненормальный, — сказал Чиун.
 Двое мужчин вошли в комнату. Там, около дальней стены спокойно стояли два человека, мужчина и женщина. По их лицам блуждали легкие улыбки. А руки были чопорно сложены на груди.
 — Привет, — сказал Римо. Он обернулся к Чиуну. — Что ты на это скажешь?
 — Звериные звуки исходили из этой комнаты, — сказал Чиун.
 Глория Мусвассер улыбнулась, и они с Натаном отошли друг от друга. Между ними на полу стояла лужа крови, в которой плавал проломленный человеческий череп. Глория медленно направилась к Римо и Чиуну.
 — Обои здесь красные, — сказал Римо, вдруг обратив внимание на эту деталь.
 — Это не обои. Это кровь, — ответил Чиун.
 Глория раскрыла рот. Облако смердящего газа вырвалось из ее губ, точно дым из печной трубы, вместе с мощным рыком, таким громким и низким, что, казалось, будто от него задрожали стены. Глаза женщины горели нечеловеческим огнем.
 — Тебе следовало бы принять что-то от этого запаха, — сказал Римо.
 Он небрежно протянул руку в сторону Глории, и тут женщина одним молниеносным движением швырнула его через всю комнату, точно мячик для пинг-понга. Римо инстинктивно свернулся в комок, оттолкнулся от стены ногами и невредимый отскочил от нее.
 — Какого?
 На Римо, пронзительно завывая, как полицейская сирена, надвигался Натан. Руки его были вытянуты, ногти окровавлены, глаза остекленели. Краем глаза Римо заметил, что женщина тоже приближается, зубы ее были оскалены, как у бешеной собаки, губы кривились в злобной гримасе ненависти.
 — Позаботься о мужчине, — тихо произнес Чиун.
 Римо видел, как руки старого корейца описывали мягкие приманивающие круги, потом послышался пронзительный визг, когда Глория с диким взглядом развернулась и кинулась к корейцу.
 А Натан приближался к Римо, голова его была опущена, как у атакующего быка, но двигался он очень быстро. Когда он, подскакивая и ныряя вперед, кружил вокруг Римо, движения его были столь стремительны, что глаз едва успевал их уловить; Римо делал все возможное, чтобы уклониться от неточных, но могучих ударов Натана.
 Один сокрушительный удар обрушился на лопатки Римо, вышибив у него воздух из легких. Пока Римо пытался подняться, Натан подпрыгнул на добрых шесть футов вверх, а потом, ногами вперед, рухнул на поверженного противника.
 — Ладно же! — взревел Римо. — Хватит с меня.
 Он откатился в сторону за долю секунды до того, как точно на то место, которое он занимал прежде, приземлился Натан. Сила удара его ноги была такова, что под ковром раскололась половая доска, и Натан провалился, голова его недоуменно поворачивалась из стороны в сторону.
 — Дыра, — сказал Римо, указывая на отверстие, в котором застряла нога Натана.
 — Гыыыыых, — прорычал Натан.
 — Согласен, — кивнул Римо.
 Он разом опустил оба кулака на плечи Натана, сконцентрировав всю силу в точках соприкосновения. Огромный мужчина с оглушающим ревом провалился сквозь пол, стащив вслед за собой ковер.
 Римо оглянулся, Глория с визгом кинулась к Чиуну. Старый кореец стоял, как вкопанный, сложив на груди руки. Он кивнул Римо, тот подождал долю секунды, потом выставил вперед ногу. Женщина, споткнувшись, с мычанием наклонилась было вперед.
 — Хоп, малышка, — сказал Римо и, схватив Глорию за ногу, подбросил ее в воздух.
 Она дважды перекувыркнулась в воздухе, а потом лицом вперед провалилась в дыру, где исчез ковер. Приземлилась она с глухим шлепком.
 — Достаточно, — сказал Римо Чиун.
 — Они больше не рычат, — сказал Римо. — Может, вырубились.
 — Не рычат, но что-то еще есть. Ты слышишь?
 Римо прислушался. Снизу доносилось низкое жужжание, тихое, но непрерывное. Римо и Чиун двинулись к пролому в полу, и тут из дыры вылетел рой мух, которые в ярко освещенной комнате казались черными.
 — По-моему, нам следует убираться отсюда, — сказал Римо.
 — Не узнав, что находится внизу? — спросил Чиун, указывая на дыру.
 — Так иди и посмотри. А я подожду тебя здесь.
 — Мастер Синанджу не лазает по подвалам.
 Римо застонал в душе и скользнул в пролом, заблокировав свои дыхательные отверстия, чтобы в них не проникли мушки, от толстого слоя которых буквально почернел подвал. По мере того, как все больше насекомых вылетало через пролом в верхнее помещение, Римо смог хоть что-то разглядеть сквозь флер кружащих черных точек.
 Недвижные тела тех двух существ, которые напали на Римо и Чиуна, скорчившись, лежали на сваленном кучей ковре и мухи закрывали их таким плотным слоем, что они скорее напоминали чудовищные глыбы шоколада, чем человеческие тела. Римо смахнул несколько десятков мух с их лиц. Широко открытые глаза мужчины и женщины уже начади стекленеть.
 — Они мертвы, — крикнул Римо.
 — Итак?
 — Итак, что еще тебе надо? Тут внизу около десяти миллионов мух, — сказал Римо.
 — Итак, сообщи нечто, мне неизвестное.
 Римо огляделся по сторонам. Когда глаза его привыкли к темноте, он различил очертания нескольких предметов, они все казались пушистыми и мягкими от обволакивавшего их покрова из мух. Топая ногами и размахивая руками, Римо очистил от мух один из предметов.
 — Боже, — тихо произнес он, увидев побелевшие кости.
 Это был скелет взрослой коровы, ее кости были почти полностью очищены от мяса. Только кое-где на костях болталось несколько гниющих лоскутов.
 Были тут и другие скелеты: собака, несколько кошек и еще нечто с рогами, Римо решил, что это, должно быть, коза.
 Через отверстие в полу он прыжком вернулся в верхнее помещение.
 — Это кладбище, — сказал он. — Мертвые животные.
 — Но не просто кладбище? — спросил Чиун.
 — Вроде ресторана. Ресторана для мух, — сказал Римо. — Пошли отсюда.
 Когда они разорвали тяжелую стальную плиту и осмотрели дом, он оказался пустым. Перривезер ушел.
 В лаборатории все выглядело вполне обыкновенно, кроме плексигласового куба, соединенного с каким-то сложным аппаратом. В кубе ничего не было, кроме куска протухшего мяса и нескольких мушиных пятнышек.
 — Ты думаешь, это может что-то значить? — спросил Римо.
 — Вряд ли пристало Мастеру Синанджу разглядывать помет всяких козявок, — надменно заявил Чиун. — Эти мелочи мы оставим императору Смиту. Белым людям нравится помет. Именно поэтому они изобрели танцы диско и замороженную пищу.
 Римо взломал запертый ящик стола, внутри лежала пачка листков, испещренных математическими уравнениями и неразборчивыми записями.
 — Здесь личные вещи и письма. Еще заметки. Они принадлежали... ну-ка посмотрим, — он перевернул один из конвертов. — Декстер Морли. Тут еще куча каких-то букв после его имени.
 — Букв? — переспросил Чиун.
 — Ага. Сокращения от званий. Вроде д. фил от доктора философии. Думаю, кем бы он ни был, он тоже доктор.
 — Да, доктор. Без сомнения ветеринар, — сказал Чиун, с отвращением окидывая взглядом аквариумы, наполненные жабами и саламандрами.




 Глава семнадцатая


 Когда Смит вошел в свою квартиру на Сент-Мартине, Берри Швайд, закутавшись в голубое одеяльце, скорчился в углу, подальше от лучей яркого солнца.
 Когда появился Смит, Берри увидел его и вспыхнул от радости, столь сильной и всепоглощающей, что она озарила его жалкое лицо, будто магниевая вспышка.
 — Ты вернулся! Ты на самом деле вернулся! — кричал Берри.
 Он поднялся на ноги, низенький и пухлый.
 — Я же говорил тебе, что вернусь, Берри, — ответил Смит.
 В руках у него был маленький чемоданчик с компьютерным доступом к записям КЮРЕ, который он взял из камеры хранения в аэропорту Сан-Хуан в Пуэрто-Рико.
 Едва Смит положил чемоданчик на журнальный столик, как одна из его застежек отскочила, Смит со вздохом открыл чемоданчик и ответил на телефонный вызов.
 — Да?
 — Это звонят из вашего кабинета, доктор Смит.
 — Это вы, миссис Микулка?
 Голос у женщины был явно более веселый, чем накануне.
 — Я только хотела вам сообщить... Я полагаю, что хорошенько подумав... то есть я хочу сказать...
 — Я уверен, что вы ничего не упустите, миссис Микулка, — сказал Смит.
 — Ой, да это вовсе не я. Все было так непонятно, загадочно, а потом я получила эту телеграмму и...
 — Миссис Микулка, в данный момент я действительно очень занят, — сказал Смит. — Наверное, этот разговор можно отложить.
 — Я понимаю, доктор Смит. Еще только о моем увольнении...
 — Вы не будете уволены, — ровным голосом сказал Смит.
 — А я думала, вы захотите, чтобы я ушла, — ответила она.
 — Не знаю, почему вам пришла в голову такая мысль, — заметил Смит.
 — Ну, ведь... э, ну... — забормотала она.
 — Продолжайте работать, миссис Микулка.
 Когда он разъединился, Берри Швайд спросил:
 — Харолд, дать тебе попить чего-нибудь прохладительного?
 — Не надо, Берри.
 — Вот. Я уже налил, — он протянул Смиту бокал с какой-то зеленоватой жидкостью.
 Смит взял бокал.
 — Но ведь он совсем не холодный, — заметил Смит.
 — Лед растаял. Я приготовил его еще вчера сразу после твоего ухода. Я и в самом деле очень скучал по тебе, Харолд.
 Смит откашлялся.
 — Хотя я и пытался тут хоть как-то скоротать время. Я записывал рок-музыку и работал с космической рефракцией, которая сохраняет все твои записи, а еще разговаривал с твоим приятелем Римо по телефону.
 — Что такое? — Смит воззрился на кругленького, похожего на шарик масла человечка. — Почему же ты мне раньше не сказал? Когда он звонил?
 — Сегодня утром. Он говорил что-то о человеке по имени Перривезер.
 — А что он о нем говорил? — сердито спросил Смит.
 — Он ничего не знал о нем. И просил тебя выяснить, кто этот человек, — продолжая объяснять, Швайд раскрыл чемоданчик Смита и заговорил громче, выстукивая на клавиатуре: «Валдрон Перривезер Третий, адрес...»
 Смит пошел на кухню и смешал себе прохладительный напиток, добавив холодной воды из-под крана.
 Когда он вернулся в гостиную, Швайд вручил ему большой лист бумаги. Смит посмотрел на записи и кивнул.
 — Я правильно сделал, Харолд? Ты мной доволен?
 — Ты прекрасно справился, Берри, — одобрил Смит.
 Он позвонил Римо в лаборатории МОЗСХО, но ему ответили, что Римо и Чиун выехали в Массачусетс.
 Просмотрев компьютерную распечатку, сделанную Берри, Смит набрал номер телефона Перривезера.
 — Говорите, — донесся до него знакомый голос.
 — Это Смит. Что вы задумали, Римо?
 — Я думаю о том, что прошлой ночью нам пришлось избавляться от атомной бомбы. А теперь у нас тут три трупа и чертов зоопарк из скелетов. Как вы полагаете, вы смогли бы прервать свое островное помешательство и приехать помочь нам?
 — Чьи эти три трупа? — спросил Смит.
 — Понятия не имею.
 — Кто их убил?
 — Мы. Точнее, мы убили двоих, — поправился Римо. — Послушайте, Смитти, по телефону это слишком долго объяснять. Кстати о телефоне, что за странный тип отвечает по вашему номеру? Я думал, что никому, кроме вас, не позволено отвечать на звонки вашего телефона.
 — Обычно так оно и есть, — ответил Смит. — Но тут были исключительные обстоятельства.
 — Что сие означает?
 — Мне пришлось уехать по делам, — пояснил Смит.
 — Интересно, чем это вы занимались, нашли магазин, где канцелярские скрепки дешевле? Ладно, Смитти, давайте ближе к делу. Тут у нас становится горячо.
 — Я бы предпочел не занимать так долго открытую линию, — заметил Смит.
 — Хорошо, только еще одна деталь, — ответил Римо. — Это имя. Декстер Морли. По-моему, он профессор или что-то в этом роде.
 — А что с ним такое?
 — Это тот, кого мы не убивали.
 — Как он умер?
 — Если тот, кого я имею в виду, и есть профессор, то он лежит в луже.
 — В луже чего?
 — В луже из самого себя. Это все, что от него осталось, да еще кипа бумаг, в которых мы ничего не смыслим, какие-то научные заметки. Если, конечно, этот труп и есть Морли. Мы пока не знаем наверняка.
 — Я перезвоню, — сказал Смит и повесил трубку.
 Берри снова забился в угол, закутавшись в обрывок одеялка, точно в шелковый шарф, и засунув кончик его в рот; он сердито смотрел прямо перед собой.
 — Ну ладно, Берри, прекрати, — сказал Смит.
 Он нахмурился, чтобы скрыть замешательство при виде того, как взрослый мужчина, причем умнейший и талантливый, ведет себя точно дитя неразумное.
 — Ты наш с Оди единственный друг, — всхлипнул толстяк, по-прежнему глядя прямо перед собой. — И вот ты снова куда-то уходишь, бросаешь нас.
 — У Оди нет никаких чувств, — начал Смит. — Это неодушевленный предмет. Оди... — Смит запнулся, спохватившись вдруг, что обращается к одеялу по имени, точно к некоему лицу. — Тебе просто надо научиться иногда обходиться без меня. В конце концов, раньше ведь ты жил без меня, верно?
 — Это было не то же самое, — шмыгнул носом Берри.
 Бессильный бороться с этим абсурдом, Смит вышел из комнаты, чтобы уложить свои вещи.
 Смит укладывал свой запасной серый костюм, точь-в-точь такой же, как был на нем, в пластиковый мешок для одежды, который пятнадцать лет назад получил в придачу к костюму в магазине верхнего платья, и думал, что объяснить происходящее совершенно невозможно. Ему трудно было вообразить себе человека, более несовместимого с образом отца, чем он сам, и все же компьютерный гений вцепился в него, точно родной сынишка.
 Это просто смешно. Даже родная дочь Смита никогда не качалась на его коленях и ни разу не услышала сказки из его уст. О подобных вещах всегда заботилась его жена Ирма; будучи весьма чуткой женщиной, Ирма давно поняла, что ее муж не принадлежит к тем мужчинам, которые ищут душевного комфорта. Харолд Смит вообще не верил в чувства.
 Всю свою жизнь он занимался поиском истины, а истина не имеет ничего общего с чувствами. Она не может быть доброй или злой счастливой или наводящей тоску. Она просто объективно существует. И если Смит стал холодным человеком, то это потому, что факты — вещь весьма холодная. Но ничто человеческое не было ему чуждо. Просто он никогда не распускал слюни, как последний идиот. И по крайней мере у Ирмы хватило разума это осознать.
 Так почему же теперь этого не мог понять Берри Швайд? И если бы уж Смиту в каком-то несуразном приступе сентиментальности взбрело в голову поиграть в отцовство, он едва ли выбрал бы себе в подопечные душевнобольного, чьим единственным утешением в жизни был обрывок старого одеяла. Смиту даже думать об этом человеке было неловко. Толстый простодушный Берри Швайд, отважный, как суслик.
 Как же неудачно получилось, что именно этого сопливого недоноска природа одарила мозгом Эйнштейна, а гению приходится прощать некоторые слабости.
 Но только не это. Ни за что, решил Смит Он не собирается везти Берри Швайда обратно в Соединенные Штаты. И не позволив себе поддаться на инфантильные слезы, чтобы до конца жизни повесить себе на шею толстого переростка, нежно прижимающего к груди обслюнявленное детское одеяльце. Нет уж.
 Смит застегнул молнию на пластиковом мешке до того места, примерно в середине, где она была сломана, дальше он склеил края липкой лентой. И вынес вещи в гостиную.
 — Кажется, мы что-то нашли, — сказал Берри, не оборачиваясь.
 Он стоял на коленях на полу рядом с кофейным столиком, где лежал чемоданчик Смита. Неизменное одеяло висело на его плече.
 — Что ты имеешь в виду? — спросил Смит.
 — Да это имя, что ты записал Декстер Морли. Он выдающийся энтомолог из торонтского университета. Раньше был помощником доктора Ревитса, того, что убили. Он помог Ревитсу выделить феромон, то вещество, которое привлекает животных друг к другу. А потом, два года назад, он исчез.
 — Очень интересно, — мягко заметил Смит.
 Это и на самом деле было интересно. Ревитса убили террористы, а теперь Римо, вероятно, отыскал тело доктора Декстера Морли, бывшего помощника Ревитса, который тоже погиб. Причем убит он был в доме Валдрона Перривезера III, известного представителя всяких группировок, защищающих животных. Неужели возможно, чтобы за всеми актами насилия стоял Перривезер?
 — Я взял данные из компьютера, — сказал Берри. — Хотя знал это и раньше. Пару лет назад большинству ученых стало известно об исчезновении Морли. Но я обнаружил еще одну очень интересную вещь.
 — Что же?
 — А ты возьмешь меня с собой? — спросил Берри и глянул на Смита полными слез глазами.
 — Нет, Берри, — ответил Смит. — Я не могу.
 — Но ведь я только хотел поехать с тобой.
 — Это совершенно невозможно. Так дашь ты мне эту информацию или нет? Твоя помощь могла бы сэкономить мне несколько минут работы.
 — Ладно-ладно, — захныкал Берри. — Я узнал о докторе Морли еще в школе, потому что изучал там энтомологию. Некоторые утверждали, что именно Морли принадлежит научное открытие феромона, и исчез он потому, что не желал делиться славою с доктором Ревитсом. Другие говорили, что он, наоборот, потерпел поражение и удрал.
 — Ну так? — нетерпеливо прервал его Смит.
 — Поскольку его имя упомянули в связи с Перривезером, я стал просматривать данные по тем банкам, вблизи которых есть резиденции Перривезера. И вот в списках банка Ферст сейвингс обнаружил имя Декстера Морли, у него счет на двести одну тысячу долларов.
 Смит изумленно приподнял бровь, и, удовлетворенный такой реакцией, Берри продолжил свое повествование.
 — Уверен, что это тот самый Морли. Я старательно проверил его по всем показателям.
 — Значит, вполне вероятно, что Морли сманили от Ревитса более высоким заработком? — спросил Смит.
 — Но я не смог найти никаких данных о нанимателе, — сказал Берри. — Все деньги на счет Морли вносились наличными.
 — Полагаю, это делалось потому, что наниматель не желал, чтобы о нем знали, — заметил Смит.
 — Морли наверняка жил вместе со своим работодателем, так как в окружности ста миль от Беверли нигде не числится имя Морли в качестве владельца дома, арендатора или абонента телефонной сети.
 — Интересно, — снова произнес Смит.
 — Я ведь и правда могу быть тебе очень полезен, — попытался подольститься Берри.
 У него просительно изогнулись брови.
 — Не знаю, Берри, — отозвался Смит.
 — Харолд, ты только скажи, что тебе нужно. Я отработаю свою поездку. Ты будешь доволен, что взял меня с собой. Правда, вот увидишь! Я установлю охранные системы на остальных твоих компьютерах. И сделаю это лучше тебя. И я могу помочь с этим Декстером Морли. Я ведь три года изучал энтомологию.
 — Три года ведь не столь уж длительное обучение для такой обширной области, а? — спросил Смит.
 Берри, казалось, был задет.
 — За три года я прочел все сколько-нибудь значительные исследования в этой области, какие только выходили на английском языке. Кроме того, многое из напечатанного по-французски и по-японски. Немецкие и китайские работы мне пришлось читать в переводе.
 — Понятно, — отозвался Смит.
 — Хотя переводы были хорошие, — уточнил Берри. — Харолд, ты только дай мне возможность показать себя.
 Закусив губу, Берри поднялся с колен. Пальцы его, сжимавшие клочок бумаги, побелели.
 Смит подумал, что Берри мог бы пригодиться при чтении заметок Декстера Морли, если Римо отыскал именно их. Но что делать с Берри потом? Как прикажете поступить с ним, когда дело закончится, и от Берри уже не будет никакого проку? Где-то в глубине души Смит уже знал ответ на каверзный вопрос, но пока не хотел даже думать об этом. Только не теперь.
 — Когда я все сделаю, то как-нибудь сам о себе позабочусь, — сказал Швайд.
 — Это ведь всего лишь деловая поездка, — заметил Смит.
 — Для тебя это всего лишь поездка.
 Смит вздохнул.
 — Ну ладно, — согласился он наконец.
 Лицо Берри осветилось широкой улыбкой.
 — Но я не собираюсь опекать тебя до, во время и после работы. Это тебе ясно?
 — Как день, — отозвался Берри Швайд, глядя на Смита с обожанием.
 Запирая чемоданчик с компьютером, Смит недовольно стиснул зубы. Внутренний голос подсказывал ему, что он сейчас совершил ужасную ошибку. Берри слишком привязан к нему, а Смит собирается ввести его в реальный мир, где люди не только могут убивать, но и весьма охотно пользуются этим умением. Неужели удары и тычки обыденной жизни погубят хрупкого юношу?
 Смит на мгновение прикрыл глаза, отгоняя навязчивую мысль. Он уже ничего не мог поделать. В конце концов, он не опекун Берри Швайда.
 Но тогда кто его опекун? — тут же невольно подумалось Смиту.
 Римо и Чиун все еще дожидались его, когда Смит приехал в особняк Перривезера.
 — Надеюсь, полиция тут еще не появлялась, — сказал Смит.
 — Здесь не осталось ни одной живой души, чтобы им позвонить, — ответил Римо. — Кроме нас, разумеется, а нам не нравится, когда вокруг топчется полиция. Кто это? — он кивнул в сторону пухлого коротышки, старавшегося укрыться за спиной Смита.
 Смит прокашлялся.
 — Это мой помощник, Берри Швайд.
 — И Оди, — добавил Берри.
 — И Оди? — переспросил Римо.
 — И Оди, — подтвердил Берри, демонстрируя клочок голубой ткани.
 — Ага, — кивнул Римо. — Ладно, тогда вы с Оди подождите нас здесь. А нам надо переговорить с глазу на глаз.
 Он схватил Смита за руку и поволок его в противоположный конец комнаты.
 — Я так думаю, пришло время мне с вами потолковать, — заявил Римо.
 — Вот как? О чем же это?
 — О Масляной булочке и Оди.
 — Почему же они вас беспокоят? — поинтересовался Смит.
 — Почему они меня беспокоят? Ладно, я объясню вам, почему они меня беспокоят. В течение десяти лет я только и слышал от вас, что секретность, секретность и еще раз секретность. Я отправил на тот свет больше людей, чем могу припомнить, и только потому, что они проведали нечто им неположенное про КЮРЕ. А вы их припоминаете? Ведь это все были ваши задания.
 — Да, я их помню. Каждого из них, — ответил Смит.
 — Тогда что тут делает этот кретин? — спросил Римо, кивая в сторону Берри.
 — Берри выполнял для меня некую работу, он обеспечил безопасность компьютеров КЮРЕ. А кроме того он разбирается в энтомологии. Я подумал, то он мог бы помочь нам при расшифровке этих записей.
 — Просто чудесно. А теперь он еще увидел Чиуна и меня.
 — Совершенно верно, поскольку мы все находимся в одном помещении, — сухо ответил Смит.
 — И вас это не волнует? — спросил Римо.
 — Нет. Берри не совсем ну, в общем Берри не такой, как все люди. Он не умеет сопоставлять происходящее с реальной действительностью. Он мог бы узнать абсолютно все о наших операциях, и ему даже в голову не пришло бы, что речь идет о реальных людях, существующих в реальном мире. Он живет в фантастическом мире, созданном компьютерами. Но я высоко ценю вашу заинтересованность.
 — Ну, цените, цените. Только когда вам понадобится убрать его, потому что он слишком много знает, сами будете этим заниматься, — заявил Римо.
 — Этого никогда не понадобится, — ответил Смит.
 — А я думаю, понадобится. Попомните еще мои слова, — упрямствовал Римо.
 — Благодарю вас за то, что вы разделяете со мной это бремя, — произнес Смит столь вежливым тоном, что Римо так и не понял, шутит он или нет.
 И решил, что не шутит; Смит никогда не шутил.
 — Давайте не будем больше терять время, — сказал Смит. — Так что же вы тут нашли?
 — Вы имеете в виду тела? Так вы уже видите перед собой одно из них, — сказал Римо, обводя рукой заляпанные красным стены и указывая на засохшую лужу в углу, посреди которой торчал череп.
 У Смита от изумления даже перехватило дыхание.
 — Это все, что осталось?
 — Это да еще несколько пятен на ковре. Но ковер внизу, вместе с остальными телами.
 — За которые несут ответственность ваши ассасины, император, — гордо заметил Чиун.
 — Чем они заслужили эту смерть? — спросил Смит.
 — Они напали первыми, — сказал Римо.
 — Я имел в виду, до того. При каких обстоятельствах это произошло?
 — Не было никаких обстоятельств. Этот извращенец Перривезер велел нам приехать сюда, запер нас с безумцами и смылся. Их было двое, мужчина и женщина. Они пытались пообедать нами, но мы им этого не позволили.
 — И они ничего не сказали?
 — О нет, почему же, — ответил Римо. — Они много чего наговорили.
 — Что именно?
 — Они говорили «Г-р-р», и еще «А-р-р», кажется еще «У-м-м». Папочка, они говорили «У-м-м»?
 — Да, — подтвердил Чиун. — И еще они произнесли «У-р-р».
 — Я так и знал, что забуду, — сообщил Римо Смиту. — Они еще говорили «У-р-р».
 — И женщина тоже? — спросил Смит.
 — Она была все равно, что пустое место, — скромно заметил Чиун.
 — Разумеется, если можно назвать пустым местом летящий на вас бульдозер, — отозвался Римо. — Они оба были сильны, как гориллы. Что это он там делает?
 Римо указал на Берри, который, встав на колени, скреб стены чем-то вроде лопаточки для осмотра горла.
 — Готовлю соскобы, — весело отозвался Берри. Он положил то, что соскреб со стены, в белый конверт, и умелой рукой замотал вокруг шеи свое одеяльце. — А где остальные?
 — Он знает, что делает? — с сомнением осведомился Римо у Смита.
 Смит кивнул.
 — Нам понадобятся пробы крови убитого, чтобы выяснить, имел ли он какое-то отношение к экспериментам Ревитса.
 — Ревитс? Так ведь он работал с жуками, — сказал Римо.
 — Тут может быть связь, — ответил Смит. — Где остальные тела?
 Римо показал на маленький круглый столик, странно поставленный вверх ногами в самой середине пустой комнаты.
 — Внизу, — пояснил Римо.
 Когда Смит отодвинул столик в сторону, в комнату влетел рой мух. Директор КЮРЕ с явным отвращением отмахнулся от них и заглянул в темноту подвала.
 — Как мы туда попадем?
 — Примите мой совет, Смитти. Вам не стоит самому осматривать этот подвал. Пошлите туда этого паренька, исследователя. Это как раз работенка для него и для Супер-Оди.
 — А что там внизу?
 — В основном мухи. И много гнилого мяса.
 — Мясо? Какое мясо?
 — Коровы, собаки, все в таком роде. И еще два человека, или получеловека, если только мухи уже не обглодали их скелеты дочиста, — пояснил Римо.
 Смит содрогнулся.
 — Харолд, я с удовольствием пойду туда, — очень мило откликнулся Берри. — Если только ты подержишь Оди за один конец.
 — Согласны, Харолд? — переспросил Римо у Смита.
 — Разумеется, парень, — ответил он Берри. — Я сам помогу вам.
 И он спустил Швайда в подвал, использовав одеяло в качестве веревки.
 В течение нескольких минут внизу царила тишина, потом послышалось тихое восклицание.
 — Берри, — позвал Смит и, прикрыв лицо, наклонился над отверстием в полу. — С тобой все в порядке?
 — Это просто фантастика, — произнес Швайд.
 Послышались шаркающие шаги и хихиканье.
 — Все в порядке. Я уже могу подняться наверх, — позвал Берри.
 — А я-то надеялся, что вы предпочтете остаться там, — пробормотал Римо, вытягивая Берри из подвала.
 Швайд вылез из отверстия, покрытый мухами и сияющий, точно полоумный. Смит с явной неохотой попытался было согнать с него мух, но Берри, похоже, даже не замечал их присутствия.
 — Что просто поразительно, — не успев отдышаться обратился он к Смиту. — Тебе и правда следовало бы самому взглянуть на это.
 — Не думаю, чтобы это было необходимо, — ответил Смит, быстро возвращая на место столик, прикрывавший отверстие в полу. Ты взял пробы крови?
 — Да, конечно. Но вы видели этих мух?
 — Трудно было бы их не заметить, — ответил Римо.
 — И сколько видов вы насчитали? — спросил Швайд.
 — Да мы и не считали, — сказал Римо.
 — Более чем прискорбно, — победно ухмыляясь, заметил Швайд и извлек из заднего кармана брюк белый конверт. Он был полон шевелящихся, умирающих мух, сбитых в один ком.
 — Ух, — вырвалось у Чиуна.
 — Там внизу около сотни разных видов, — сказал Берри. — У меня тут не меньше пятнадцати, а ведь это всего лишь одна проба, взятая наугад.
 — Это только доказывает, что даже маленький кусок гнилого мяса можно почуять издалека, — заметил Римо.
 — Да разве вы не понимаете? — отозвался Берри. — Именно это и странно. Почти все эти виды не местные, — он переводил взгляд с Римо на Чиуна и Смита. — Неужели вы все ничего не понимаете? Этих мух каким-то образом сюда доставили. А мясо в подвале предназначено им на корм.
 — Мушиный отель, — заметил Римо. — Это нечто вроде тараканьего мотеля?
 — Что ты хочешь сказать, Берри? — спросил Смит.
 — Харолд, кому-то понадобились, чтобы эти мухи были тут.
 — Перривезеру, — произнес Римо.
 — Он вполне похож на существо, которому могли бы понравиться мухи, — сказал Чиун. — Хотя он и очень ловко умеет обращаться со словами. Яйцекладущая. Хе-хе-хе.
 — О чем это он? — спросил Смит у Римо.
 — Долгая история, — отозвался Римо. — Неважно.
 — А где бумаги, которые вы нашли? — спросил Смит.
 Римо вытащил из кармана толстую пачку листов и передал их Смиту, тот взглянул и сказал:
 — Похоже на какие-то заметки.
 — Я так и знал, — кивнул Римо.
 Берри заглядывал Смиту через плечо.
 — Можно мне взглянуть на них, Харолд?
 — Конечно, — согласился Римо. — И Оди тоже покажи.
 Берри, сутулясь, уселся на полу и разложил вокруг себя листы, непроизвольно он свернул уголок одеяла и засунул его себе в ухо.
 — Невероятно! — произнес Берри.
 — Что невероятно? — спросил Смит.
 — Чтобы значь наверняка, мне потребуются результаты анализов, — ответил Берри. — Но если тут написана правда, то в смертях, которые здесь произошли, виновата муха.
 — И даже не одна, а множество, — сообщил Римо. — У нас ведь там полный подвал с мухами.
 — Нет, — покачал головой Берри. — Это особый вид мух. Муха, которая может изменять основы развития организма.
 — Только подумайте, — хмыкнул Римо.
 — Если в этих записках все правда, то Морли сделал величайшее открытие после выделения ДНК, — сообщил Берри.
 — Что-то вроде ПДК? — поинтересовался Римо.
 — Римо, не задирайтесь, — остановил его Смит. — Поехали, Берри. Мы возвращаемся в Фолкрофт. Туда я доставлю все необходимое тебе лабораторное оборудование.
 — А мы? — спросил Римо.
 — Возвращайтесь в лаборатории МОЗСХО, — ответил Смит. — Пока мы наверняка не установим, стоит ли за всем этим Перривезер, и пока не возьмем его под контроль.
 — Да это же легче легкого, — отозвался Римо. — Мы сами и возьмем его под контроль.
 — Каким это образом? — осведомился Смит.
 — Да попросту закатаем его в Оди.




 Глава восемнадцатая


 Валдрон Перривезер III сидел на диване в своем номере в отеле «Плаза» в Нью-Йорке. Драгоценная шкатулка с высушенным тельцем Матери Мухи покоилась на подлокотнике парчового дивана.
 Перривезер отодвинул в сторону чайный столик, освобождая место для маленькой видеокамеры, укрепленной вертикально на треножнике. Перривезер наклонился, чтобы отрегулировать фокус, поставил регулятор звука в среднее положение и снова опустился на парчовые подушки. Правой рукой, не попадавшей в поле зрения камеры, он включил снимающую аппаратуру. Потом заговорил очень серьезно, глядя прямо в объектив.
 — Американцы! Заметьте, я не обращаюсь к вам «мои друзья американцы», поскольку не являюсь вашим другом, да и вы ко мне настроены явно не дружественно. Я также не причисляю себя к какому-либо другому народу. Меня зовут Валдрон Перривезер Третий, и я не считаю себя человеком, ибо для вас, людей, убийство есть лишь обыденный способ существования. Ведь каждый день вы только и ищете способ уничтожить представителей самого древнего и наиболее самодостаточного вида живых существ, который когда-либо существовал на земле.
 Вы все — ненавистники насекомых, все, начиная с домохозяйки, которая небрежно и бездумно прихлопывает мерцающий и сопротивляющийся комочек жизни на своем подоконнике, и кончая могущественными владельцами компаний по выработке пестицидов, которые сеют ежедневно миллионы и биллионы смертей.
 Я обвиняю вас от имени Союза освобождения видов, выступая в защиту бесчисленных маленьких живых существ, которых вы ежедневно и ежечасно уничтожаете, не задумываясь и даже, что еще страшнее, не испытывая угрызений совести. Я обвиняю вас.
 Он вытянул костлявый палец, тыча им прямо в объектив.
 — Возьмем для примера маленькую домашнюю муху. Очерняемая в течение всей истории существования человечества, эта мушка обеспечивает обновление лица нашей планеты гораздо более великим и могучим способом, чем когда-либо мог бы это сделать человек. Могли бы вы, да, именно вы, есть отбросы? Нет. Вы умеете их только создавать. Ваша еда, ваши упаковки, даже само ваше тело после устрашающе долгого пребывания на земле — все в конце концов превращается в отбросы. А мушка живет лишь мгновение в сравнении со сроком жизни человека, а делает она гораздо больше, чем любой представитель вашего вида.
 Вы полагаете, что являетесь венцом творения, но вы ошибаетесь, вы очень и очень ошибаетесь.
 Именно муха станет верховным властителем планеты. Она существует достаточно долго, численность ее велика, а способность приспосабливаться в тысячу раз больше вашей.
 Он опустил голову, потом снова уставился прямо в объектив камеры.
 — Именно об этом я и намеревался побеседовать с вами сегодня. Приспособляемость мухи. Особой мушки, которой до сих пор не было на земле, я назвал ее Musca perriweatheralis. Эта мушка вернет природе ее первозданное равновесие. Эта мушка станет властителем земли.
 Он говорил еще минут пятнадцать, потом запаковал пленку, которую записал. Перривезер очень аккуратно поместил ее в коробку, адресованную в Континентальную радиотелевещательную компанию, самую крупную телевизионную сеть Америки, спустился в вестибюль отеля и опустил посылку в почтовый ящик.
 Снаружи шум и грохот Нью-Йорка разом обрушились на его уши. Люди врывались в двери отеля чуть ли не по сотне человек в пару минут.
 В мире развелось так много человеческих существ. Слишком много.
 Но с этим вскоре будет покончено. Musca perriweatheralis унаследует очищенную от скверны землю. И будет на ней править.
 Вернувшись в свой номер, он включил телевизор, чтобы посмотреть новости, и принялся лениво поглаживать спинку мертвой мушки.
 — Странные новости дошли до нас с Северного Побережья в Массачусетсе, района богатых вилл, — начал диктор. — Полиция сообщила, что обнаружены трупы двух людей, которые были зверски убиты в доме миллионера Валдрона Перривезера III.
 Перривезер лениво улыбнулся.
 — Имена жертв определены, то были Глория и Натан Мусвассеры из Вашингтона, округ Колумбия и Сохо, округ Нью-Йорк. Полиция сообщила, что тела были найдены в отвратительном, наполненном мухами подвале, по словам одного из офицеров «будто перенесенном к нам из темных веков средневековья». Полиция утверждает, что, вполне вероятно, было совершено также третье убийство. С мистером Перривезером, который широко известен своими выступлениями в защиту животных, до сих пор не было возможности связаться и получить какие-то комментарии на этот счет.
 Перривезер выключил телевизор, его маленькие голубые глазки горели злобным огнем. Трупы Мусвассеров. Трое мертвых, не пятеро.
 — Мусвассеры, — шепотом повторял он недоверчиво.
 Разумеется, эти два дурака, притворяющиеся учеными, не способны были убить Глорию и Натана, чьи силы возросли неизмеримо. Тогда что же пошло не по плану?
 А может, такое все же возможно? И Мусвассеров убила эта странная парочка? Тогда кто они на самом деле, эти доктор Римо и доктор Чиун?
 — Привет, — донесся сонный голос с другого конца телефонной линии.
 — Ансельмо?
 — Ага. Это вы, босс?
 — Я в отеле «Плаза», номер 1505. Немедленно приезжай сюда и поднимись ко мне. Не спрашивай обо мне у дежурного, потому что я зарегистрировался под другим именем.
 — Прямо сейчас? — переспросил Ансельмо.
 — Прямо сейчас.
 — Ладно, босс, идет.
 — Прямо сейчас. И прихват с собой Мирона.
 Когда оба головореза прибыли, Перривезер вручил им прозрачный пластиковый контейнер. В нем находилось несколько кусочков сахару и мушка с красными крылышками.
 — Я хочу, чтобы вы доставили вот это в лаборатории МОЗСХО, — сказал Перривезер. — Доберитесь до комнаты двух ученых по имени доктор Римо и доктор Чиун и там выпустите мушку.
 — Только и всего? — в некоторой растерянности переспросил Ансельмо. — Вы хотите, чтобы я только доставил мушку по назначению?
 — Совершенно верно.
 — А может нам стоит врезать им хорошенько или еще что в том же роде? — спросил Мирон. — То есть я хочу сказать, мы хотели бы отработать те деньги, что вы нам платите.
 — Это будет совершенно излишне. Просто доставьте туда муху.
 — А нам потом надо поймать ее и привезти обратно? — спросил Ансельмо.
 — Нет. У меня есть еще м-н-ого, — сказал Перривезер и захихикал.
 Звуки, исходившие из его рта, были столь жуткими и пугающими, что Мирон пихнул Ансельмо в бок и потащил к выходу.
 Перривезер уставился на дверь, закрывшуюся за двумя убийцами. Пришло время избавиться от Ансельмо и Мирона. Если уж Римо и Чиуну удалось уничтожить Мусвассеров, то для них не составит труда справиться с двумя безмозглыми головорезами.
 А Musca perriweatheralis легко справится с Римо и Чиуном. Контейнер, в котором содержалась мушка, был сделан из сахарного волокна, и через шесть часов мушка прогрызет себе путь на волю. Если только Римо и Чиун окажутся поблизости — им конец.
 Он снова погладил спинку мертвого насекомого и закрыл драгоценную шкатулку.
 — Мать, один из наших детей уже покинул гнездо, — произнес Перривезер. — Он начал свою работу.
 Сначала самолетом, потом такси Ансельмо и Мирон добрались до автомобильной стоянки лабораторного комплекса МОЗСХО. Едва выйдя из машины, они поспешили прикрыть лица от яркого летнего солнца.
 — Сегодня так хочется искупаться, — сказал Ансельмо.
 — Завтра поплаваешь, — ответил Мирон.
 — Завтра может быть дождь. А сегодня я бы предпочел пойти искупаться, а не развозить мух.
 — Бывала у нас работенка и похуже, — отозвался Мирон.
 — Только глупее не бывало, — отрезая Ансельмо. Он приподнял маленький прозрачный кубик, подставив его солнечным лучам. — Цып-цып, — позвал он и поскреб пальцем по стенке куба. — Эй, посмотри-ка, тут вроде дырка.
 — Где? — Мирон, прищурившись, разглядывал куб.
 — Да вот, на боку.
 — Только этого не хватало, — вздохнул Мирон. — Взяться за доставку этой чертовой мухи и потерять ее по дороге. Зажимай дыру пальцем или еще чем, пока мы не попадем внутрь и не избавимся от этой штуки.
 — Ну ясно, — согласился Ансельмо.
 Он достал из кармана платок и прижал его к отверстию, величиной с булавочную головку.
 — А это для чего? Или ты боишься чем-то заразиться?
 — А может, — ответил Ансельмо.
 — Вот дурак, да ведь эту муху явно вырастили в лаборатории. Она не может нести на себе заразу.
 — Но может нагадить мне на палец, — возразил Ансельмо.
 Ансельмо подсадил Мирона до окна.
 — Они там?
 — Молодой тощий парень и старый хрен, так?
 — Именно так он и говорил, — подтвердил Ансельмо.
 — Они оба там, внутри. Только по-моему они совсем не похожи на ученых, — сказал Мирон.
 Он видел перед собой старика, явно уроженца Востока, одетого в оранжевое платье. Старик спокойно сидел в углу комнаты старательно выцарапывая что-то птичьим пером на свитке пергамента. Молодой человек, подпрыгивая и переворачиваясь через голову, пересек комнату, коснулся противоположной стены, еще раз подпрыгнул и беззвучно приземлился на ноги. И немедленно таким же манером отправился обратно.
 Ансельмо опустил Мирона на землю.
 — Один парень пишет что-то на туалетной бумаге, другой скачет по комнате точно шимпанзе, — сообщил Мирон. — Они явно не ученые.
 — Откуда ты знаешь? — спросил Ансельмо. — Давай проберемся туда, сделаем, что должны и отвалим.
 — А мне бы все-таки хотелось приложить их малость, просто чтобы отработать денежки Перривезера, — сказал Мирон.
 — Никаких бесплатных приложений, — заявил Ансельмо. — Нам заплатили за доставку, значит, и надо только доставить. И ничего больше. Как сказано в Библии: «Работник стоит столько, сколько ты ему платишь».
 Сия беседа оказалась слишком глубока для Мирона, а потому он отошел от Ансельмо и принялся вскрывать окно комнаты, соседней с лабораторией Римо и Чиуна.
 — Мы тут проскользнем, — сказал он.


* * *

 — Чиун, — позвал Римо.
 — Оставь меня в покое. Не видишь, что я занят?
 — Что же ты делаешь?
 — Пишу прелестную нежную эпическую поэму о неблагодарности нерадивого ученика по отношению к своему учителю.
 — Ну ладно, этот нерадивый ученик слышит сейчас, как под окном у нас возятся два бандита.
 — Да, — подтвердил Чиун. — А не будешь ли ты любезен попросить их быть несколько потише. Они шумят так, как если бы их было десять.
 — И что по-твоему нам следует предпринять? — спросил Римо.
 Чиун фыркнул.
 — Я полагаю, — начал он, прищурившись, — что существуют такие мелочи, с которыми даже нерадивый ученик мог бы справиться самостоятельно, не тревожа по каждому пустяку Мастера Синанджу.
 — Прости, я просто хотел проверить себя.
 — Так проверяй молча, — отвечал Чиун, вновь погружаясь в свою поэму.
 Римо вышел в коридор и направился к дверям соседней комнаты, куда влезли двое головорезов.
 Едва он вышел, как Ансельмо и Мирон, всем телом навалившись на дверь, соединявшую два помещения, разом с грохотом трескающихся досок ввалились в лабораторию к Чиуну.
 У Чиуна округлились глаза, он неторопливо отложил перо.
 Ансельмо заорал на старика:
 — А где второй?
 — Только Богу сие ведомо, — с отвращением ответствовал Чиун. — Вероятно, стоит у главного входа и приглашает сюда каждого встречного, лишь бы помешать мне.
 — Это тот, что писал на туалетной бумаге, — пояснил Мирон. — Видишь? Вот, — и он указал на пергамент.
 — Привет, ребята, — окликнул их Римо, выскакивая из дыры в стене, которую бандиты сами только что проделали.
 — А этот скакал тут, точно акробат, — сказал Мирон.
 — Чем мы можем вам помочь? — вежливо поинтересовался Римо.
 — Ничем, — отрезал Ансельмо. — Мы доставили вам подарок.
 Он поставил на лабораторный стол куб, прикрытый носовым платком.
 — Подарок — это хорошо. Обожаю подарки, — заметил Римо.
 — Наивняк, — сообщил Ансельмо Мирону.
 — Можно посмотреть? — поинтересовался Римо.
 — Явно наивняк, — подтвердил Мирон.
 Римо приподнял уголок платка и заглянул под него.
 — Как мило с вашей стороны. Мушка! Чиун, это мушка. Я еще никогда не получал мушек.
 — Теперь как раз и получили, — заметил Ансельмо.
 — Вам от нас еще что-нибудь надо? — спросил Римо.
 — Да нет. Это все.
 — Хорошо, — произнес Чиун. — Тогда уносите поскорее отсюда ваши туши, чтобы я мот продолжить свою работу.
 — Эй, чего это его прорвало? — вопросил Ансельмо.
 — Он пишет поэму, — пояснил Римо. — И очень не любит, когда его отвлекают.
 — Ах, вот как? Ладно, поглядим, как ему понравятся вот это.
 Ансельмо подошел к Чиуну, поставил свою огромную ногу на пергаментный свиток и расплющил его, оставив широкий след.
 — Теперь вы его взбесили, — заметил Римо и пробормотал что-то Чиуну по-корейски.
 — Эй, чего это ты ему сказал? — спросил Ансельмо.
 — Я просил его пока не убивать вас.
 — Ха-ха, ха-ха, — зафыркал от смеха Ансельмо. — Вот это отмочил. Так почему же пока?
 — Потому что сначала я хотел бы задать вам пару вопросов, — пояснил Римо.
 — О нет, — перебил Мирон. — Никаких вопросов.
 — Вы хотите сказать, что вам было велено только доставить муху и убираться? — спросил Римо.
 — Именно, — подтвердил Ансельмо.
 — Перестань с ним болтать, — вмешался Мирон. — Это не его собачье дело.
 — И вам не было приказано нас убить? — спросил Римо. — Разве Перривезер не сказал вам, что нас надо убить?
 — Нет. Только доставить муху и все, — ответил Ансельмо.
 — Парень, какой же ты дурак, — вмешался Мирон. — Раньше он мог только догадываться, что нас послал Перривезер, а теперь ты ему все выложил.
 — А ты слишком смышлен для такого громилы, — обратился Римо к Мирону. — Подаешь надежды. А где теперь Перривезер?
 — У меня рот на замке, — ответил Мирон.
 — А у тебя как с этим дела обстоят? — обратился Римо к Ансельмо.
 Но прежде, чем Ансельмо успел ответить, вмешался Чиун.
 — Римо, мне бы хотелось, чтобы ты вел эти беседы где-то в другом месте. Однако должен тебя предупредить, что этот урод, повредивший мой свиток, принадлежит мне.
 — Урод?! Он сказал «урод»? — заорал Ансельмо. — Это он обо мне?
 Римо посмотрел на Мирона, потом глянул на собственное отражение в зеркале.
 — "Урод"явно относится к тебе, — сказал он наконец.
 — С тобой я разделаюсь потом, — провозгласил Ансельмо.
 Он надвинулся на Чиуна, который поднялся с пола, словно тонкая струйка дыма от угасающего огня.
 — Тебе, старик, следовало бы научиться не оскорблять людей.
 — Твое лицо одним своим видом уже оскорбляет людей, — ответствовал Чиун.
 Ансельмо зарычал от ярости и с угрозой занес, отведя назад, огромный свой кулак.
 — Эй, Ансельмо! Оставь старикана в покое, — осадил его Мирон.
 — Хорошо сказано, Мирон, — одобрил Римо.
 — А пусть подавится, — отозвался Ансельмо.
 Его кулак двинулся было по направлению к хрупкому, изящному лицу Чиуна. Цели он так и не достиг.
 Сначала Ансельмо почувствовал, как некая сила подняла его в воздух. Не будь он уверен в обратном, Ансельмо мог бы подумать, что это старый хрен взметнул его вверх; впрочем, времени обдумать это чудо у него уже не было, потому что, опустившись снова на землю, Ансельмо ощутил, как что-то протаранило его почки, превращая их в желеобразную массу. Ансельмо было взвыл, но тут нечто вроде отбойного молотка одним ударом перебило ему дыхательное горло. Он попытался еще вздохнуть, когда понял, что все кости его каким-то образом расплющены. Глаза Ансельмо все еще были открыты, и он увидел собственные брючины, завязанные узлом, и с тупым изумлением осознал, что его ноги по-прежнему находятся внутри этих брючин. В груди разливалась дикая боль. Ансельмо решил, что у него инфаркт. Ощущение было такое, будто чья-то мощная рука стиснула перекачивающий кровь орган в его груди и выдавливает из него жизнь. Тут он наконец увидел, что все это творит узкая желтокожая ручка. Ансельмо медленно соскользнул в ничто, беззвучно визжа и жалуясь на сотворенную над ним жестокую несправедливость, ибо в момент своей гибели он вдруг осознал, что Валдрон Перривезер с самого начала не только знал о грозящей ему, Ансельмо, неминуемой смерти, но и запланировал ее.
 — Пока, Ансельмо, — распрощался Римо, потом снова обратился к Мирону:
 — Так где находится сейчас Перривезер? — спросил он.
 Мирон, потрясенный, глянул на скорчившееся на полу тело Ансельмо, потом перевел взгляд на Римо.
 — Он был в «Плазе», в Нью-Йорке, — произнес Мирон.
 — И он хотел, чтобы вы только доставили сюда эту мушку? — снова спросил Римо.
 — Совершенно верно.
 — Римо, этот человек пытался быть со мной добрым, — предупредил Чиун. — Отплати ему за любезность.
 — Хорошо, папочка. Прощай, Мирон, — сказал Римо.
 Огромный громила ничего не успел почувствовать.
 — Кажется, ты немного перестарался, а? — произнес Римо, созерцая свернутое бубликом тело, бывшее некогда Ансельмо Боссилони.
 — Будь любезен, не разговаривай больше со мной, — заявил Чиун, поворачиваясь спиной к Римо. Он поднял расплющенный свиток пергамента и счистил с него следы каблука. — Я прошу только тишины и покоя, а мне вечно достаются какие-то неприятности и разговоры. Причем разговоры весьма нудные.
 — Прости, Чиун. Я должен был задать несколько вопросов.
 Чиун снова поднялся на ноги.
 — Очевидно, пока ты жив, мне не видать покоя.
 Он прошел к лабораторному столу.
 — Хотелось бы мне знать, при чем тут муха, — сказал Римо. — Ее прислал Перривезер, она должна что-то означать.
 Чиун, приподняв платок, рассматривал куб.
 — Муха, — сказал Римо. — Вероятно, в ней кроется ключ к загадке.
 — Поищи себе другой ключ, — посоветовал Чиун, выкидывая куб в мусорную корзину.
 — Что ты имеешь в виду? И зачем ты это сделал?
 — Потому что муха мертва, — ответил Чиун и пошел прочь из комнаты.




 Глава девятнадцатая


 Они находились в подвальном помещении санатория Фолкрофт, где Смит оборудовал для Берри Швайда небольшую лабораторию. Сквозь стены Римо слышал слабый гул охлаждающих систем гигантского компьютера Фолкрофта.
 Чиун демонстративно поворачивался к Римо спиной, но Римо только вздохнул и, сложив руки на груди, изобразил живой интерес к работе Берри Швайда.
 Маленький толстенький человечек находился на вершине своей славы. Он скакал вокруг черного лабораторного стола и даже повизгивал от восторга. Он возбужденно размахивал руками над иссеченным пятнышком, лежавшим под объективом его мощного микроскопа.
 — Это невероятно, уверяю вас. Совершенно невероятно! — визжал Берри своим нестареющим подростковым сопрано. — И вы говорите, что кто-то просто дал вам это?
 — Точно Санта-Клаус, — подтвердил Римо.
 — Поразительно, — отозвался Берри. — Чтобы кто-то мог совершенному незнакомцу преподнести столь значительный подарок.
 Чиун фыркнул.
 — Только не совершенному, — заявил он. — Этот бледный обрывок свинячьего уха может быть чем угодно, но уж никогда не будет чем-то совершенным.
 — Собственно говоря, — заметил Римо, — я думаю, что этим нас пытались убить.
 — Эта мушка не может убивать непосредственно. Ее вывели в качестве катализатора, — сказал Швайд.
 — Ах так. Ну, это все объясняет, — отозвался Римо. — Разумеется.
 — Чего там этот идиот болтает о мушках? — пробормотал Чиун себе под нос по-корейски. — Мухи, жуки, устал я уже от этих букашек.
 — Нет-нет, — обратился Швайд к Римо. — Эта муха сама по себе не обладает смертоносным могуществом. Но... понимаете, это все было в дневниках Декстера Морли. В отличие от обыкновенной домашней мухи, эта может кусаться. И ее укус каким-то образом изменяет тело укушенного.
 — Один маленький укусик? — переспросил Римо.
 — Совершенно верно. Этот укус делает тело созвучным космическим кривым, с которыми в обычном состоянии оно находится в разных плоскостях, — пояснил Швайд.
 — То есть? — переспросил Римо.
 — Это же очень просто. Вот возьмем муравья.
 — Теперь еще и муравьи, — по-английски заворчал Чиун.
 — А нельзя ли ограничился мухами? — спросил у Берри Римо.
 — Муравей будет гораздо лучшим примером. Ведь он может переносить груз в сотни раз превышающий его собственный вес. Как вы думаете, почему он на это способен?
 — Чиун делает это все время, — ответил Римо. — Он заставляет меня все таскать.
 — Молчи, болван — рявкнул Чиун. — Дыхание, — небрежно ответил он Берри. — Это основополагающий принцип Синанджу. Дыхание есть суть бытия.
 — Чиун, мы говорим о муравьях, — начал Римо. — А не о философии.
 — Но ведь он прав, — вступился за Чиуна Берри.
 — Разумеется, — произнес Чиун.
 — Внутреннее системы их организма, способны так преломлять космические кривые энергии, что мощь их тела возрастает непропорционально их массе. Собственно говоря, любое живое существо может достигнуть такого могущества, если сумеет должным образом сконцентрироваться, — сказал Швайд. — А муравьям не надо концентрироваться. У них это происходит естественным путем.
 — Вы говорите, это может сделать любое существо? — переспросил Римо. — А вы можете?
 — Думаю, что да, если бы я сумел сконцентрироваться, — его круглые, как яблоки, щеки зарумянились. — Но для этого потребуется Оди.
 Он взял обтрепанное голубое одеяльце и набросил его на плечи, точно воин — свои плащ, потом уставился в пустоту.
 — Я собираюсь попытаться сконцентрироваться на космических кривых в этой комнате, — пояснил Берри, — и слиться с одной из них.
 Он глубоко вздохнул, потом еще раз, и еще. Глаза у него остекленели. Несколько минут Берри стоял неподвижно, уставившись в никуда и дыша, точно раскочегаренный паровоз.
 Римо зевал и барабанил пальцами одной руки по другой.
 — Неужели все дело только в одеяле? — поинтересовался он наконец.
 — Молчи, — прошипел Чиун.
 — Ох, не можешь же ты принимать это всерьез, — начал было Римо, но Чиун заставил его замолчать таким взглядом, что от него и гранитная скала могла бы расколоться.
 Еще через несколько минут Берри поднял голову, в глазах его светилось торжество. На пробу он протянул руку и схватил за ножку лабораторный стол.
 — Да ладно тебе, — сказал Римо, — Он весит, должно быть, фунтов триста.
 Стол поднялся на дюйм над землей.
 Римо изумленно разинул рот, когда Берри поднял стол еще на один дюйм, и еще. На лице пухлого коротышки в детском одеяльце не отражалось ни малейшего напряжения или усилия, только невинный восторг был написан на нем. На вытянутой руке он поднял стол до уровня глаз, потом медленно опустил его на пол. Ни одна из вещей, лежавших на столе, даже не пошевелилась, в том числе и легчайшее красное крылышко от препарированной мухи. Берри беззвучно поставил стол на место.
 — Великолепно, — одобрил Чиун.
 — Не могу поверить своим глазам, — сказал Римо.
 — А я могу, — ответил Чиун. Он повернулся к Берри. — Я как раз подыскивал себе ученика. Вы бы не оказались надеть кимоно? — И прежде, чем Берри успел ответить, Чиун продолжил: — Из вас получился бы прекрасный ученик. Мы могли бы начать уже сегодня с упражнений «тигровые лапы».
 — Может, хватит? — заворчал Римо. — Что бы там ни раскопал этот тип, его открытие не имеет отношения к Синанджу.
 — Тот, кто не желает приложить усилие, дабы чего-то достичь, не должен завидовать достижениям иных, — нараспев произнес Чиун.
 — Это кто завидует? Я так нет. Это было впечатляюще. А я не собираюсь носить кимоно, — он повернулся к Берри. — Как же все это связано с мухой?
 — Укус мухи наделяет такой мощью без всякой концентрации, — ответил Берри, потирая щеку своим одеяльцем.
 — Значит, эти двое в доме...
 — Точно, — подтвердил Швайд. — Вы говорили, что они напоминали животных. Они и были животными. Их ужалила одна из таких мушек.
 Римо повернулся к Чиуну.
 — Скорее всего, такая муха укусила и кота доктора Ревитса. Поэтому он оказался способен разорвать Ревитса на мелкие кусочки.
 Чиун молчал. Он разглядывал Берри Швайда, подняв руки до уровня глаз, он точно измерял молодого человека, поместив его в рамку своих ладоней.
 — У вас есть немного избыточного жира, — сказал наконец Чиун, обращаясь к Берри. — Но мы его сгоним. А кимоно — просто чудесное одеяние, скрывающее отвратительный белый жир, хотя некоторые отвратительные белые люди отказываются это понимать.
 — Я не собираюсь носить никаких кимоно, — заявил Римо.
 Харолд Смит в своем кабинете, находившемся прямо над лабораторией, разглядывал блок из телевизионных экранов размером с сигаретную коробку каждый, смонтированный прямо у него на столе. Они были включены все время, пока Смит находился в кабинете, и настроены на три крупнейших телевизионных канала и на канал, круглосуточно передающий новости.
 Смит поднял глаза от бумаг, лежавших на столе, и увидел, как одно и то же лицо появилось на всех четырех экранах. Это показалось бы странным, если б Смит не узнал Валдрона Перривезера III. Смит включил звук и услышал монотонный голос Перривезера.
 — Вот мои требования к вам, убийцы вселенной. Все убийства насекомых должны быть прекращены немедленно. Повторяю, немедленно. Кроме того, везде, где только возможно, должны быть созданы условия для размножения насекомых, дабы восполнить урон и искоренить стойкое предубеждение против этих благородных созданий, существование столь долго. Немедленно рядом со всеми жилищами человека должны быть выставлены мусор и отбросы. Отныне запрещено использовать крышки для мусорных баков. Надеюсь, я выражаюсь достаточно ясно, — Перривезер холодно глянул в объектив камеры. — Если эти требования не начнут осуществляться в течение двадцати четырех часов, я выпускаю Musca perriweatheralis. Ее месть будет беспощадна. Я уже объяснил, что способно сделать это насекомое. Я не буду проводить демонстрацию исключительно для вашего назидания, но тем, кто мне не верит, достаточно только проигнорировать мое предупреждение, и вы очень скоро убедитесь в могуществе этого благородного насекомого. Если все население полностью не подчинится моим требованиям, одна из наций будет немедленно уничтожена. Уничтожена полностью и окончательно, без малейшей надежды на возрождение в течение человеческой жизни. А когда такое воздействие начнется, остановить его уже невозможно. И ни одно из ваших маломощных средств не способно его предотвратить. Ничто не может его остановить.
 Перривезер откашлялся, и тут стало видно, что у него на глазах выступили слезы. Он продолжил:
 — Мы не требуем ни уничтожения вашего вида, ни устранения его с лица земли. Мы хотим лишь мирно сосуществовать с вами, как это происходило в стародавние времена, когда человек считал себя всего лишь маленьким звеном в природной экологической цепи. Такой порядок был справедлив. И он будет восстановлен опять. Спокойной ночи, леди и джентльмены, враги сего мира.
 На экранах телевизора лицо Перривезера сменилось изображениями четырех комментаторов. Они все сказали практически одно и то же: ученые заявили, что Перривезер, хотя и весьма богатый, но явно слабоумный человек, и его научные выкладки не заслуживают доверия.
 Смит выключил телевизор и несколько минут просидел молча. Потом нажал кнопку, во временной лаборатории Берри Швайда зазвонил телефон.
 — Поднимитесь ко мне все вместе, — велел Смит.
 — Я совершенно не считаю его слабоумным, — сказал Смиту Берри Швайд после того, как директор КЮРЕ рассказал им об ультиматуме, переданном по телевидению.
 — Почему ты так уверен? — спокойно спросил Смит.
 — Ну ладно. Давайте по порядку. У нас есть бумаги Декстера Морли. Из них мы узнали, что, когда он только начал работать на Перривезера, у того уже имелась супермуха. Во-первых, она могла кусаться, во-вторых, животные, которых она кусала, приобретали необычную силу и становились агрессивны до безумия.
 Кот Ревитса был укушен и вел себя подобным образом. Шимпанзе в Увенде разрывали людей на части. Вероятно, они тоже подверглись нападению мухи. Укус действует и на людей. Мистер Чиун и мистер Римо убедились в этом в особняке Перривезера, где на них напали два таких человека. Скорее всего, их тоже укусила муха. Следовательно, она существует и уже стала причиной нескольких смертей.
 Непривычный к столь длительному и пристальному вниманию других людей, Берри оглядел трех своих слушателей.
 — А теперь самое худшее, — продолжал он. — Морли как раз и работал с этой маленькой краснокрылой мушкой, и он так изменил ее природу, что теперь насекомое практически невозможно уничтожить. Тут бессилен и ДДТ и любой другой яд. Она невосприимчива к их воздействию.
 — Ну уж прихлопнуть-то ее можно и теперь, — заметил Римо.
 — Для этого потребовалось бы слишком много мухобоек, — возразил Берри. — Нет, я не думаю, что Перривезер сумасшедший иди обманщик. Я полагаю, он собирается осуществить именно то, что сказал.
 — Подожди-ка. Если эту муху ничем нельзя пронять, то почему же она сдохла, не успев укусить нас с Чиуном? — спросил Римо.
 Берри пожал плечами.
 — Не знаю. Вероятно, это просто был экземпляр с изъяном.
 — Тогда может быть они все с изъяном, — заметил Римо.
 — Слишком велика доля сомнения в этом «может быть», чтобы на нем основать единственную надежду человечества на выживание, — сказал Берри Швайд.
 Смит кивнул.
 — Это очевидно. Мы должны остановить Перривезера. Если он выпустит где-то своих краснокрылых мух, он тем самым создаст маньяков, во много раз превосходящих силой нормального человека.
 — Они будут сильнее человека примерно раз в пятнадцать, — сообщил Швайд. — Согласно моим подсчетам. И не следует забывать еще об одном. Судя по записям Морли, эти мушки могут размножаться. Они не стерильны. А это означает, что примерно каждые двадцать дней появляется на свет их новое поколение.
 — Совсем как это водится у белых, — пробормотал себе под нос Чиун.
 — Следовательно, встает вопрос: где может ударить Перривезер? — сказал Смит.
 — Он скорее всего попытается в таком месте, где популяция насекомых сравнительно невелика, зато имеются большие скопления людей — предполагаемых жертв для мух. Это только вероятность, — сказал Берри. — Так может быть, — робко добавил он.
 — А может, у него имеется один счетец, по которому он захочет расплатиться в первую очередь, — заметил Римо.
 — Вы подумали о том же, о чем и я? — спросил Смит.
 — Увенда. Перривезер просто осатанел, когда мы там уничтожили этих жуков. И если Берри прав, то именно там теперь имеется наименьшая популяция насекомых, — сказал Римо.
 — Я думаю, вы правы, — подтвердил Смит. — Хотя попасть сейчас в Увенду будет затруднительно.
 — Почему это?
 — В связи с антиамериканскими настроениями, возникшими после скандала вокруг уничтожения жука, Увенда закрыла границы для всех представителей Запада.
 — Если мы не сможем проникнуть туда, то и Перривезер не сможет, — сказал Римо.
 — Берри, ты не будешь так любезен проверить компьютер? — попросил Смит.
 — Конечно, Харолд, — кивнул Швайд.
 Молодой человек снова появился в кабинете всего через три минуты.
 — Это Увенда, — подтвердил он.
 — Почему ты так уверен?
 — Три дня назад Валдрон Перривезер купил билет на самолет до Ливии. Билет использован. Он улетел туда. А Ливия имеет воздушное сообщение с Увендой. В нашем компьютере имеются данные о том, что Перривезер имеет паспорт ливийского гражданина. Он направляется в Увенду.
 — Мы тоже, — заявил Римо.
 — Если только нам удастся отправить вас туда без особых неприятностей, — добавил Смит.
 — А кто мог бы это сделать? — поинтересовался Римо.
 — Ндо. Глава МОЗСХО. Он там большая шишка. Он мог бы это сделать. Но не сделает. Он имеет бешеное предубеждение и против американцев, и против науки.
 — Его можно было бы убедить, — заметил Чиун.
 — Как? — спросил Смит.
 — Эти сведения можно получить путем взаимных уступок, — заявил Чиун, бросая выразительный взгляд на Римо.
 — Ладно, Чиун, так и быть, — тяжело вздохнул тот. — Я согласен надеть эту чертову штуку. Я поношу твое дурацкое кимоно. Но только раз. Один-единственный.
 — Я принимаю твое чистосердечное обещание на веру, — смилостивился Чиун и направился прочь из кабинета.
 — Куда это он? — поинтересовался Смит.
 — Лучше не спрашивать, — посоветовал Римо.


* * *

 Генеральный директор Ндо находился в кабинете и натирал до блеска деревянную фигурку бога Га, используя жир с собственного носа. Вдруг за дверью в приемной раздался крик, сопровождаемый тяжелым ударом.
 В кабинет вошел Чиун, и из-за его спины Ндо с упавшим сердцем увидел, что личный телохранитель генерального директора лежит на полу приемной бесформенной грудой.
 Ндо произнес только одно слово:
 — Опять?
 Чиун кивнул.
 С побежденным видом генеральный директор спрятал Га в жилетный карман, взял свой портфель и покорно вышел вслед за корейцем, направляясь в аэропорт.




 Глава двадцатая


 Это был обычный летний день в Увенде, источающий зной и вонь уже на рассвете, а с течением времени становившийся еще жарче.
 На площади в родной деревне Ндо воздвигли эстраду. Сама площадь была не многим больше, чем клочок коричневой утоптанной земли, где находилось единственное из имевшихся в городке общественных удобств — колодец, когда-то вырытый группой американских студентов-добровольцев, впрочем, теперь сооружение представляло собой скорее музейную ценность. Ибо вскоре после отъезда американских студентов колодец загрязнил братец Ндо, который был главнокомандующим армии и ошибочно принял колодец за общественную уборную, эту ошибку многократно повторили солдаты его армии. Один из жителей деревни в свою очередь решил, что насос из колодца, когда-то пышно украшенный разноцветными травами и расписанный красными кружками, вполне сойдет за прелестное произведение африканского народного искусства, и продал его известному европейскому собирателю искусства примитива.
 Теперь колодец был совершенно заброшен и вонял вовсю, но именно рядом с ним все навещавшие поселение сановные особы предпочитали произносить свои речи и призывать жителей восстать на борьбу против западного империализма.
 Когда их автоколонна прибыла в деревню, Ндо вышел из машины и принялся беседовать с представителями своего племени.
 Несколько минут спустя он вернулся в машину и спросил Смита:
 — Вы ищете белого человека?
 Смит коротко кивнул.
 — Он тут, — сообщил Ндо. — Приехал прошлой ночью, люди видели, как он разъезжал тут повсюду.
 Римо с отвращением посмотрел в окно автомобиля.
 — Чудненько. Интересно, как мы собираемся разыскивать кого-то в этой пустыне. Он ведь может оказаться где угодно. Что за глупая мысль, лететь сюда сломя голову.
 — Тогда мы все можем вернуться в Нью-Йорк? — с готовностью осведомился Ндо, уже приготовившись дать знак шоферу разворачивать машину.
 — Не так быстро, — остановил его Смит. — Человеку, которого мы ищем, нужны люди. Я думаю, нам следует специально для него собрать в одном месте большую толпу.
 — Не хотите ли начать раздавать деньги? — спросил Ндо. — Это всегда собирает толпы.
 — Слишком явная ловушка, — ответил Смит.
 — Ладно, тогда как мы собираемся привлекать людей?
 — Выдумайте что-нибудь, — велел Римо. — Вы ведь политик.
 — Понимаю, — кивнул Ндо, оглядываясь на Чиуна в поисках одобрения. Однако старый кореец, отвернувшись, разглядывал унылый пустынный пейзаж, раскинувшийся вокруг. — Я произнесу речь.
 — Только покороче, — хмыкнул Римо.
 Эстрада была спешно сооружена из камней и дерева, когда-то составлявших амбар для хранения зерна — еще одна империалистическая уловка, имевшая целью прельстить граждан Увенды союзом с милитаристским Западом. Сооружение украшал последний флаг Увенды, на фоне розовых и черных полос прыгали три полосатых льва. Тетушке Ндо, официальному изготовителю флагов для Вечного президента, едва хватило времени, чтобы вырезать львов из старого платья, предназначенного на флаги, и успеть прилепить их на полотнище до начала речей.
 Жителей штыками согнали и собрали на площади.
 Когда Амабаса Франсуа Ндо приблизился к трибуне, не было слышно ни звука, ни одного хлопка, пока солдаты, окружившие площадь, не щелкнули предохранителями своих винтовок. И толпа вдруг разразилась бешеными приветственными кликами в адрес прибывшего сановника.
 Ндо помахал в воздухе руками и усмехнулся. Зубы его сверкнули в ярких солнечных лучах.
 — Мой народ, — начал он.
 И снова никаких аплодисментов. Ндо смолк, упер руки в бока и посмотрел на Генерала милостью самой Жизни, своего брата, который тут же выкрикнул команду своему войску. Войско дружно опустилось на колена, изготовившись вести огонь, винтовки солдат смотрели на толпу. Оглушительный рев одобрительных возгласов в адрес Ндо разом вырвался из всех глоток.
 Ндо милостиво улыбнулся и дал знак прекратить приветствия.
 — Друзья мои. Восемьдесят семь лет тому назад...
 Стоявшие позади толпы Римо и Чиун переглянулись.
 — Геттисбергское Обращение? — спросил Римо.
 — Вы же предупредили его, чтобы не было никаких антиамериканских выступлений, — сказал. Смит. — Вероятно, это единственная тема, на которую он может говорить, помимо империализма.
 — ...содержавшей предложение, чтобы все люди...
 Глаза Римо без устали обшаривали пространство вокруг деревенской площади. И тут он увидел то, что искал — позади одной из маленьких хижин из толя и досок, представлявших собой фешенебельный квартал, остановился джип.
 Римо двинулся было прочь от Смита, но директор КЮРЕ остановил его, схватив за руку.
 — Смотрите, — сказал Смит, указывая на трибуну.
 — ...в великой гражданской войне, которая определит, может ли этот народ или...
 Ндо смолк и замахал руками на муху, кружившуюся у его лица. Благодаря внезапно наступившей тишине жители деревни решили, что речь окончена. Без всякого поощрения со стороны солдат они небрежно поприветствовали еще раз оратора и собрались было разойтись по домам.
 — Проклятая муха! — заорал Ндо, хлопая своими маленькими толстыми ладошками.
 Никто не заметил, как краснокрылая мушка укусила Ндо в его блестящий от пота затылок, но все замерли, когда он внезапно взревел от боли.
 Люди обернулись и увидели, что Ндо сминает в кулаках листочки со своей речью. Он швырнул бумаги вверх, завертелся волчком и заметался по эстраде.
 Ндо схватил за древко знамя Увенды и переломил его пополам. Потом сунул в рот само полотнище и принялся зубами раздирать его в клочки.
 Потом Ндо спрыгнул на землю, ухватился за фундамент эстрады и тряс его до тех пор, пока не вытащил солидное бревно. Размолотив дерево в труху, он с треском и грохотом обрушил все сооружение.
 Ошеломленная толпа на мгновение замерла, и тут из обломков эстрады поднялся Ндо, точно гигантское доисторическое чудовище, вылезающее из первичного ила, горло генерального директора раздувалось от жутких звуков, которые не мог бы воспроизвести ни один человек.
 Деревенские жители, привыкшие к длинным и нудным словоизлияниям о марксизме, запрыгали от восторга и разразились аплодисментами.
 — Musca perriweatheralis, — возбужденно произнес Берри Швайд. — Перривезер тут. Он выпустил муху. Слышите, Харолд? Он здесь.
 — Он даже не дал нам полных сорок восемь часов, — ответил Смит.
 Директор КЮРЕ оглядывался по сторонам. Римо и Чиун покинули его и медленно приближались к Ндо.
 Брат могущественного чиновника МОЗСХО тоже направился к трибуне. Он протянул Ндо руку помощи.
 Ндо, казалось, улыбался, пока брат не оказался в пределах досягаемости его кулаков, и тут он мощно размахнулся и врезал брату точно по шее.
 Голова генерала, точно коричневый мячик, соскочила с его плеч и покатилась по пыльной земле к общественному колодцу.
 Кто-то завопил. Потом еще один. Солдаты хотели было взять Ндо на мушку, но было уже слишком поздно. Выдающийся политик схватит одного из стрелков, проткнул того его же собственным штыком и, подняв над головой тело несчастного, раскрутил его, точно детскую игрушку.
 Ндо зарычал, когда из трупа хлынула кровь, капли выбивали фонтанчики пыли из прокаленной солнцем земли.
 — А-р-р-х, — рычал Ндо, глаза его дико вытаращились.
 — Смотри-ка, папочка, он тоже говорит «А-р-р-х», — заметил Римо. — Вероятно, это поможет нам определить, кого укусила эта муха. Укушенный непременно скажет: «А-р-р-х»
 — Неплохая мысль, — одобрил Чиун.
 Деревенские жители разбегались. Они как раз неслись мимо Римо и Чиуна, когда Ндо поднял над головой труп солдата и швырнул его, точно легкую тростинку, в других солдат.
 Армия Увенды побросала свои ружья и унеслась прочь, площадь вдруг опустела, точно по мановению волшебной палочки, остались только Римо, Чиун и Смит на одном ее конце, а на другом... У Смита сжалось сердце.
 Рядом с Ндо стоял Берри Швайд, медленно помахивая своим одеяльцем. Глаза пухлого молодого человека остекленели. Ндо глянул на Берри, и губы его искривились в дикой пародии на улыбку. Развевающееся голубое одеялко в руках Берри привлекло внимание обезумевшего политика. И он кинулся на этот клочок материи, как разъяренный бык на арене.
 Римо и Чиун двинулись было на помощь, но Берри остановил их.
 — Ни шагу ближе! — крикнул он. — Я сам с ним справлюсь.
 Тело Берри как будто отвердело, а взгляд стал рассеянным, устремившись в никому не ведомую даль.
 — Римо, Чиун, помогите ему, — закричал Смит.
 Но Римо пропустил его слова мимо ушей.
 — Он опять собирается проделать эту штуку, — заметил он Чиуну. — Этот фокус с космическими силами.
 Чиун спокойно созерцал разворачивающую перед ним битву.
 Когда Ндо приблизился к Берри и собрался было обхватить его руками, Берри пригнулся, проскользнул под смертоносными объятиями и, дернув Ндо за ногу, свалил на землю величественного представителя МОЗСХО. Потом одним ударом своего пухлого кулачка чуть не оглушил Ндо.
 — Черт бы меня подрал, этот парень прекрасно справляется, — сказал Римо. — Мгновенное овладение Синанджу.
 — Мгновенное овладеть Синанджу невозможно, — отозвался Чиун и двинулся вперед, к Берри.
 Ндо уже снова вскочил на ноги и кружил вокруг Берри. Поворачиваясь за ним следом, чтобы все время видеть врага, маленький толстенький человечек уронил свое голубое одеялко.
 И тут, почти зримо, силы стали покидать его. Берри уставился на землю, Ндо, топчась вокруг Швайда, наступил на голубой клочок.
 Молодой человек помедлил. Чиун позвал:
 — Сюда, Ндо. Ко мне!
 Но прежде, чем Ндо успел пошевелиться, Берри нырнул к земле, пытаясь схватить... что?
 — Он ведь за этим чертовым одеялом тянется! — бросил Римо.
 Чиун кинулся было вперед, чтобы остановить Берри, но опоздал. Хватило одного удара. Ндо опустил свой могучий сокрушительный кулак на спину юноши между лопатками и переломил ему позвоночник, треснувший, как сухая ветка. Берри рухнул на землю бесформенной грудой, точно все кости из его тела вдруг исчезли куда-то.
 Он еще попробовал было проползти вперед пару дюймов. Рука его скребла по земле. А потом голова молодого ученого упала в пыль.
 Чиун уже сидел верхом на Ндо, его руки и ноги скрывались в складках кимоно, колышущаяся, шевелящаяся материя придавала его движениям мягкость и видимую медлительность. Но оставались звуки. Глухой стук ударов, обрушившихся на Ндо, треск его переломанных костей, а потом африканец превратился в бесформенную груду плоти, распростертую на земле, его невидящие глаза уставились на солнце, а руки дергались в агонии.
 Римо склонился над Берри, Смит подбежал к ним.
 — Почему же ты остановился, парень? — спросил Римо. — Ты ведь уже взял над ним верх, а потом вдруг остановился.
 Чиун опустился на колени рядом с Берри, тот слабо улыбнулся, преодолевая боль.
 Он разжал руку. На ладони лежала краснокрылая мушка. Насекомое было неподвижно.
 — Я увидел это на земле около Ндо. И прыгнул, чтобы ее поймать, не мог же я дать ей улететь и покусать еще кого-то. Только зря время упустил, сказал Берри. — Она была уже мертва.
 — Мы отвезем тебя в больницу, — сказал Смит.
 Он тоже опустился на колени около лежавшей на земле головы Берри.
 Берри слабо покачал головой.
 — Не поможет, — произнес он. — Смерть осязаема, ее приближение чувствуешь. А вы знали об этом раньше? — поинтересовался Берри, мозг ученого увлеченно следил за работой собственного организма даже в эти последние мгновения жизни. — Вы где-нибудь напишете об этом?
 Смит кивнул, боясь, что голос у него может дрогнуть и выдать чувства несгибаемого директора; вмешался Римо:
 — Где болит, парень? Я могу убрать боль.
 Он вдруг обнаружил присутствие силы, с которой не мог справиться — это была смерть.
 — Уже не болит. Совсем не болит, — Берри глянул на Чиуна и снова улыбнулся. — Вы поняли, что я делал. Это было то же самое, что тогда в лаборатории, надо только обуздать космическую энергию. А вы это делаете с помощью дыхания. И мне удалось, только когда я нагнулся за мухой, силы оставили меня. Почему так вышло?
 — Не знаю, сын мой, — ответил Чиун.
 — Вы говорили, что все дело в дыхании. А я правильно дышал, — сказал Берри.
 Он на мгновение прикрыл глаза, лицо умирающего исказила болезненная гримаса, потом Берри снова глянул на Чиуна, ища у него ответа на свой вопрос.
 — Ты правильно дышал, сын мой, — мягко сказал Чиун. — Но дыхание — лишь часть этого. У тебя не было достаточной подготовки, чтобы поддерживать свою силу. Дыхание дает силу. Это верно. Но чтобы поддерживать ее, нужны длительные тренировки, человек должен осознать, что владеет этой силой и может ее использовать по своей воле, — он положил ладони себе на грудь. — Это проистекает отсюда. Но не из легких, а из самого сердца. И отсюда, — он поднял ладони ко лбу. — Скажи мне. Разве ты на мгновение не усомнился в своем владении силой, не испугался, что она покинет тебя?
 Берри попытался кивнуть и тут же лицо его исказилось от муки.
 — Когда увидел муху. Я не знал, буду ли достаточно быстр и силен, чтобы схватить ее.
 — Это и стало мгновением твоей слабости, — сказал Чиун. — Едва ты усомнился в своем могуществе, как сила в тот же момент покинула тебя.
 — Я был так близок, — пожалел Берри.
 — Из тебя получился бы прекрасный ученик, — утешил его Чиун. — Ты был наделен и мудростью, и мужеством. Тебе не хватало лишь уверенности в том, что ты можешь достигнуть желаемого. В этом и состоит подлинный секрет Синанджу: человек может преодолеть любое препятствие, если всем сердцем знает, что должен это сделать, а разумом чувствует, что может осуществить свое стремление, — объяснил Чиун.
 — А вы и правда думаете, что из меня получился бы хороший ученик? — спросил Берри.
 — Да, — подтвердил Чиун. — Ты стал бы лучшим моим учеником.
 — Благодарю, — откликнулся Швайд.
 Он перевел взгляд и заметил стоявшего рядом с ним на коленах Смита.
 — Харолд, спасибо тебе за все.
 — И тебе спасибо, Берри.
 — Харолд, ты ближе всех подошел к тому, чтобы стать мне другом.
 — Я чувствую тоже самое, Берри, — ответил Смит.
 Берри Швайд успел еще раз улыбнуться и скончался. В эти исполненные мужества мгновения его последней битвы и гибели оказался забыт и заброшен маленький клочок голубого одеялка, втоптанный в пыль Увенды.
 На заднем сидении лимузина, принадлежавшего Амабасе Франсуа Ндо, лежало тело Берри Швайда.
 — Джип исчез, — сообщил Римо. — И невозможно догадаться, где может быть сейчас Перривезер. Как вы думаете, у него были еще такие мухи?
 Смит кивнул.
 — Должны быть. И очень много. Я уверен, что они успели уже размножиться. Во всяком случае, у него хватит этих созданий, чтобы привести в исполнение свою угрозу.
 — Тогда мы пропали, — заявил Римо.
 — Похоже на то, — подтвердил Смит.
 — Мне очень жаль, — сказал Римо. — Он сейчас может оказаться где угодно.
 — Знаю.
 — Мы с Чиуном побудем еще тут, поищем его, но на вашем месте я бы не стал тешить себя особыми надеждами.
 — Я и не стану, — заверил Смит.
 — А вы что собираетесь делать?
 — Я отвезу тело Берри в американское посольство около аэропорта. Они позаботятся о том, чтобы отправить его домой. Мы похороним его в Штатах.
 — Хорошо придумано, — кивнул Римо.
 Смит тоже кивнул и сел в машину.
 — До свидания, Мастер Синанджу, — сказал он. — До свидания, Римо.
 — До свидания, — ответил Римо.
 Чиун молчал, пока Смит не уехал.




 Глава двадцать первая


 — Ну, если весь мир скоро вернется в состояние каменного века, то, по-моему, он станет весьма занятным местечком, — заявил Римо.
 — Как же скоро вы, белые, готовы сдаться, — ответствовал Чиун.
 — Перривезер сейчас может быть уже за много миль от нас, — возразил Римо.
 — Может, — согласился Чиун. — А также вполне вероятно, что он находится совсем рядом. Почему же надо отказываться от поисков, даже не приняв во внимание такой возможности?
 — Ладно. Давай двинемся дальше по следам джипа, — согласился Римо без всякого убеждения в голосе.
 Они двигались сквозь заросли кустарников по узкой тропинке, на которой едва-едва поместился бы автомобиль Перривезера.
 — А что ты скажешь о любопытном состоянии этой краснокрылой мушки? — не оборачиваясь спросил Чиун у бежавшего следом за ним Римо.
 — Какое такое любопытное состояние? Муха-то сдохла, — удивился Римо.
 — Вот это и есть любопытное, — пояснил Чиун.
 — Ну, допустим, если тебе так хочется, папочка, — согласился Римо, который представления не имел, о чем толкует Чиун.
 — Тихо, — велел вдруг Чиун. — Ты это слышишь?
 Римо прислушался, но ничего не услышал. Он вопросительно глянул на Чиуна, но старого корейца уже не было на тропинке. Римо поднял глаза и увидел, как Чиун с легкостью белки лезет вверх по стволу высокого дерева. На вершине Мастер Синанджу замер на мгновение, потом тихо соскользнул вниз. Едва он коснулся земли, Римо услышал, наконец, звук. То был мотор автомобиля.
 Чиун кинулся в заросли кустарника, Римо за ним.
 — Ты видел его? — спросил Римо.
 — Он там, — Чиун неопределенно махнул рукой в том направлении, куда они бежали. — Грунтовая дорога, должно быть, где-то в джунглях заворачивает и соединяется с другой дорогой там, впереди. Мы можем его догнать.
 — Папочка? — окликнул Римо.
 — Что, болтливое создание?
 — Побежали.
 Дорога извивалась по склону небольшого холма и выходила на высохшую пыльную прогалину в зарослях.
 Римо и Чиун стояли как раз на этой прогалине, когда из-за поворота дороги показался джип Перривезера. Завизжали тормоза и машина резко встала.
 Даже под палящим африканским солнцем Перривезер выглядев весьма свежо и величественно. Безукоризненная, волосок к волоску, прическа. Сшитый на заказ тропический костюм цвета хаки. Но и с расстояния в двадцать футов Римо видел, что ногти сего образцового джентльмена грязны.
 — Мистер Перривезер, полагаю, — начал Римо.
 — Господа доктор Римо и доктор Чиун. Как приятно снова встретиться с вами, — откликнулся Перривезер.
 Римо сделал было шаг по направлению к джипу, но приостановился когда Перривезер поднял что-то, зажатое в руке. Это был маленький прозрачный куб. Внутри него Римо разглядел черную точку. Точка двигалась. И у нее были красные крылья.
 — Вы это разыскиваете? — поинтересовался Перривезер.
 — Попал в точку, приятель, — подтвердил Римо. — У вас одна такая?
 — Как вы выражаетесь, в самую точку, приятель. Единственная, — ответил Перривезер.
 — Тогда я хочу ее иметь, — заявил Римо.
 — Хорошо. Вот она. Вы получите ее. Берите.
 Он подбросил куб высоко в воздух, направив его в сторону Римо. Пока Римо и Чиун, задрав головы вверх, следили за падающим сверкающим кубиком, Перривезер резко кинул машину вперед.
 — И еще очень много! — вопил он. — Очень много! — Перривезер разразился диким хохотом.
 — Я поймал его, папочка, — сообщил Римо, когда куб, падая, оказался рядом с ним.
 Римо протянул руку и осторожно взял странный предмет. Но он был сделан не из стекла или пластика. Едва коснувшись кубика, Римо почувствовал, как треснул у него в ладонях прозрачный сахар, и тут же его ошеломило еще одно ощущение. Жалящий укол в мякоть правой ладони.
 Он раскрыл ладонь и глянул на нее. Волдырь на ладони рос на глазах.
 — Чиун, меня укусили, — у Римо перехватило дыхание.
 Чиун ничего не ответил. Он попятился от Римо, глаза его наполнились выражением сочувствия и печали.
 Перривезер остановил свой джип в пятидесяти футах от них, на другой стороне прогалины, а теперь он, стоя на сидении, смотрел на Римо и Чиуна и смеялся.
 — Разве жизнь не чудесна, когда развлекаешься? — крикнул он.
 Римо попробовал ответить, но ни единого звука не сорвалось с его губ. Потом его скрутил первый спазм.
 Ему и раньше приходилось испытывать боль. Бывало и так, что он чувствовал, как умирает. Но еще никогда раньше ему не приходилось испытывать жуткую муку полной, немыслимой утери контроля над своим телом.
 Когда начались первые приступы, он бессознательно схватился за свой живот, его кишки переворачивались внутри, точно стремительно неслись с горы на роликовых санках. Дыхание стало отрывистым и поверхностным, воздух со скрежещущим хрипом вырывался из легких.
 Мускульные судороги достигли ног. Бедра сводило, ноги дрожали. Потом дошло до рук, напрягаясь и выпячиваясь корчились мышцы, мучительный спазм сковал спину. Римо беспомощно смотрел на Чиуна. Но старый кореец не сделал ни одного движения ему навстречу, он стоял неподвижно, точно статуя, пристально глядя Римо прямо в глаза.
 — Чиун, — хотелось вымолвить Римо. — Папочка, помоги мне.
 Он даже открыл рот, но не смог произнести ни слова. Вместо этого из его глотки вырывались звуки, которое мог бы издавать дикий зверь, низкий рык поднимался из глубин его горла, точно какое-то постороннее враждебное существо. Этот звук напугал Римо. Он не принадлежал ему, да все его тело больше ему не принадлежало. Это было чужое тело. Тело убийцы.
 Глядя на старого корейца, Римо вдруг стал исходить слюной. Изящная фигурка старика стояла перед ним во всем своем фарфоровом совершенстве, она казалась порождением фантазии, игрушкой, и в то же время причиной необъяснимой ярости, которую излучало каждой своей клеточкой новое, такое незнакомое тело Римо.
 На мгновение Чиун, Мастер Синанджу, учитель и друг, перестал существовать для него. Его заменило слабое маленькое существо, маячившее перед отуманенным взором Римо.
 Римо опустился на четвереньки и пополз по прогалине. Где-то позади все еще гудел в тяжелом влажном воздухе джунглей смех Перривезера.
 Римо пытался говорить. Он с трудом заставил губы принять правильное положение, потом выдохнул из легких воздух.
 — Уйди, — удалось ему выдавить из себя.
 Он тяжело махнул рукой. Следующий звук, который вырвался из его горла, был уже ревом.
 — Нет, — просто ответил Чиун, перекрывая этот рев, — Я не стану убегать от тебя. Ты сам должен отвернуться от меня и от того создания, что вселилось в тебя.
 Римо постепенно приближался, сражаясь с самим собой за каждый дюйм, но не в состоянии остановиться. На губах его пузырилась пена. Глаза горели красным огнем.
 Эти глаза снова встретились со взглядом Чиуна, теперь расстояние между ними было невелико, почти в пределах досягаемости.
 — Ты Мастер Синанджу, — сказал Чиун. — Попытайся своим разумом бороться с тем, что вселилось в тебя. Твой разум должен знать, что ты властитель своего тела. Борись!
 Римо перекатился на бок, чтобы остановить свое продвижение к Чиуну. Он корчился в муках.
 — Не могу бороться, — удалось ему выдохнуть.
 — Тогда убей меня, Римо, — сказал Чиун. Он развел руки в стороны и поднял голову, открывая шею. — Я жду.
 Римо снова встал на колени, дернулся вперед, к Чиуну. Старик даже не шевельнулся, чтобы отойти с его пути.
 — Ты Мастер Синанджу.
 Эти слова вдруг отозвались где-то в глубине его существа. И каким-то отдаленным уголком сознания Римо понимал, что он человек, а не подопытное существо, лишенное собственной воли. Он был человеком и даже более, чем просто человеком, ибо Чиун, Мастер Синанджу, научил его быть чем-то большим нежели обыкновенный человек, он видел ветер и чувствовал вкус воздуха и двигался согласно с колебаниями вселенной. Чиун обучил Римо быть Мастером, а Мастер никогда не спасается бегством, даже от самого себя.
 Огромным усилием воли Римо удалось свернуть со своего пути. Он уже так близко подошел к старому корейцу, что шелковая пола кимоно коснулась обнаженной руки Римо. Слезы хлынули у него из глаз, когда та часть его, что по-прежнему оставалась Римо боролась, и дралась, и сражалась со зверем, овладевшим телом и почти овладевшим разумом Римо. Визжа, Римо бросился на огромный валун и обхватил его руками.
 — Я не стану убивать Чиуна, — простонал Римо, изо всех сил цепляясь за камень.
 Римо чувствовал, как неодушевленная масса в его объятиях стала теплой, потом задрожала. Потом из легких Римо в последнем ужасном усилии вырвался воздух, выдавливая яд из его тела, окровавленные руки все еще конвульсивно цеплялись за неровную поверхность валуна, в последний раз Римо приник к камню.
 Валун с громким треском взорвался. Фонтаном взлетели высоко в воздух осколки и песок.
 Когда пыль осела, Римо поднялся на ноги.
 Как человек.
 Чиун ничего не сказал. Только один раз понимающе, одобрительно кивнул, и этого было достаточно.
 Римо кинулся бежать через прогалину, смех Перривезера вдруг оборвался, и Римо услышал, как протестующе заскрежетал металл, когда резко включилось сцепление и джип двинулся было прочь.
 Римо бежал, чувствуя совершенную согласованность действий всего тела, четко выполнявшего указания разума.
 Джип несся впереди, в некотором отдалении, легко передвигаясь по пыльной дороге.
 И вдруг остановился.
 Перривезер сильнее втиснул педаль газа. Колеса бешено крутились и вертелись, но машина не двигалась.
 Когда Перривезер оглянулся и увидел, как Римо рукой удерживает машину на месте, рот у него раскрылся от изумления. Он пытался что-то сказать.
 — Муха откусила тебе язык? — поинтересовался Римо, а потом задняя часть джипа поднялась в воздух, машина перевернулась и, рухнув на обочину, покатилась вниз по склону холма, кувыркаясь и окутываясь пламенем.
 Ударившись о выступающую обнаженную скалу, горящая машина остановилась.
 — Вот так-то, дорогой, — холодно сказал Римо.
 Он почувствовал, как Чиун встал рядом с ним.
 — Он мертв? — спросил Чиун.
 — Он уже должен быть в своем мушином раю, — ответил Римо.
 С мгновение они молча смотрели на пламя, но тут вдруг Римо почувствовал, как напряглось и застыло тело Чиуна. Римо и сам не удержался от стона, когда увидел, что привлекло внимание Чиуна.
 Маленький рой мух поднялся в воздух с останков догоравшего джипа. В резком солнечном свете их сверкающие крылья были кроваво-красного цвета.
 — Ох, нет, — вырвалось у Римо. — Сколько же их! И они вырвались на свободу! — он посмотрел на Чиуна. — Что мы можем сделать?
 — Мы можем стоять тут, — ответил Чиун. — Они сами нас найдут.
 — А потом что? Отдать себя на съедение мухам?
 — Как же мало ты разбираешься в ходе вещей, — заметил Чиун.
 Краснокрылые мушки взлетели на большую высоту, унесенные потоками горячего воздуха, поднимавшегося от горящего джипа. Потом они, похоже, заметили Римо и Чиуна, потому что полетели к ним.
 — Что нам теперь следует делать, папочка? — снова спросил Римо.
 — Стоять здесь и привлекать их к себе. Но не позволять укусить.
 Мушки, которых было, наверное, несколько дюжин, лениво кружились вокруг двух людей. Время от времени одна из них снижалась, собираясь присесть, но резкие движения тел Римо и Чиуна вспугивали их и заставляли вновь подниматься в воздух.
 — Все это великолепно, пока мы не устали от этих упражнений, — заметил Римо.
 — Недолго осталось, — успокоил его Чиун. — Обрати внимание на круги, которые они описывают.
 Римо посмотрел вверх. Плавное кружение становилось все более беспорядочным. Изменилось и жужжание мух, оно стало неровным и очень громким.
 Мухи одна за другой вдруг начали с бешеным гулом резко пикировать, на мгновение им удалось выровнять свои полет, но потом они снова дружно пошли вниз. Мушиные тельца подали на землю у ног двух мужчин, скорчившись в последнем усилии, они оцепенело застывали.
 — Они сдохли, — в изумлении произнес Римо.
 Чиун сорвал большой лист и сложил из него коробочку-оригами. Внутрь он поместил несколько дохлых мушек.
 — Для Смита, — пояснил кореец.
 — Почему же они сдохли? — спросил Римо.
 — Все дело в воздухе, — объяснил Чиун. — Их сделали невосприимчивыми к ядам, но при этом мушки потеряли способность долго жить в том воздухе, которым мы дышим. Именно поэтому погибла муха в нашей лаборатории. То же самое убило муху, укусившую бедного толстого белого приятеля Смита, — он спрятал коробочку из листа в складках своего кимоно.
 — Значит, мы вообще были тут не нужны, — произнес Римо. — Эти чудовища сами благополучно сдохли бы.
 — Мы были нужны, — возразил Чиун. Он кивнул на тлеющие останки джипа, где скрывалось тело Перривезера. — Было и другое чудовище.




 Глава двадцать вторая


 Неделей позже Смит появился в их номере в отеле на побережье Нью-Джерси.
 — Чиун был прав, — сказал Смит без всяких предисловий. Он снял очки и потер глаза. — Эти мухи не могут существовать в обычном воздухе. Они жили в лаборатории Перривезера только потому, что там был очищенный воздух. Они представляли собой мутацию, нечувствительную к воздействию ядов. А обыкновенный воздух их погубил.
 — Обыкновенность вообще очень многое губит, — согласился Чиун. — Великих учителей могут погубить обыкновенные или даже еще хуже, чем обыкновенные, ученики.
 Это утверждение прозвучало для Смита своего рода частным выпадом в бесконечном споре двух мужчин, поэтому он лишь прокашлялся, а потом вынул из кармана пиджака записку и вручил ее Римо.
 — Это тебе было оставлено в лаборатории МОЗСХО, — пояснил Смит.
 Римо кинул взгляд на записку. Она начиналась: «Дорогой Римо».
 — Она сообщает тебе, что отправляется на Амазонку, где попытается найти новые применения разработкам доктора Ревитса в области феромона.
 — Эй, Смит, я, конечно, весьма благодарен вам за то, что вы прочитали это. Представляете, от скольких хлопот вы избавите меня, если всегда будете просматривать мою частную почту.
 Он кинул записку в мусорную корзинку.
 — Вам не позволено иметь частной переписки, — возразил Смит. — Как бы там ни было, Даре Вортингтон сообщили, что доктор Римо и доктор Чиун погибли во время аварии джипа в Увенде.
 — Я никогда не погибал, — заявил Чиун.
 — Это просто вежливый вымысел, — пояснил Смит.
 — Ах, так. Понимаю. Вежливый вымысел, вроде обещаний некоторых людей, — заявил Чиун, пристально глядя на Римо.
 — Смитти, теперь вам бы лучше уйти, — сказал Римо. — Нам с Чиуном надо кое-что сделать.
 — Я не могу помочь? — спросил Смит.
 — Как бы мне хотелось, чтоб могли, — вздохнул Римо.
 Оставшись один в своем кабинете, Смит откинулся на спинку кресла. Голубое одеяльце Берри Швайда висело на стуле рядом с письменным столом. Смит поднялся, взял перепачканный клочок ткани и направился с ним к мусорной корзине.
 Если Римо смог так поступить с запиской Дары Вортингтон, значит, и Смит сможет это проделать. В организации не оставалось места для чувств. Смит уничтожил сына своей секретарши с такой легкостью, как проделал бы это с надоедливой осой. Или краснокрылой мушкой. Берри Швайд мертв, он был бесполезным и убогим дурачком. Единственное, что он сумел сделать, так это обеспечить надежную защиту компьютеров КЮРЕ, и тех, что находились в помещении под кабинетом Смита, и тех, которые хранили дублирующую информацию на Сент-Мартине. Ну, а помимо этого он был всего лишь несносным, инфантильным и назойливым существом.
 Смит швырнул было одеялко в мусорную корзинку, но оно точно приклеилось к ладони. Смит почувствовал, как цепляются за его пальцы потрепанные шелковистые лохмушки, будто это сам Берри Швайд уцепился за его руку.
 Он тронул одеялко другой рукой. Для Берри оно было единственным утешением в жизни. Смит ощутил, как болезненно сжалось сердце.
 Он снова стиснул одеяльце, один раз за себя, другой — за Берри, а потом позволил ему упасть в корзинку. Надел шляпу, взял чемоданчик с портативным компьютером и вышел из кабинета.
 — До свидания, миссис Микулка, — как обычно попрощался Смит.
 — До свидания, доктор Смит.
 Он уже был на полпути к выходу, когда вдруг обернулся. Миссис Микулка с бешеной скоростью печатала на машинке, именно великолепные способности к машинописи и помогли ей в свое время стать образцовой секретаршей. Ее бифокальные очки каким-то образом удерживались на самом кончике носа. Забавно, подумал Смит. Он никогда раньше не замечал, что она носит очки. Впрочем, он вообще очень многого не замечал.
 Женщина подняла глаза и встрепенулась, увидев, что Смит все еще не ушел. Явно смущенная, она сняла очки.
 — Что-нибудь еще, господин доктор?
 Он сделал шаг к ней, все еще с изумлением разглядывая внешность женщины, в течение двадцати лет бывшей его секретаршей.
 — У вас есть еще дети, миссис Микулка? — спросил он.
 — Кроме Кенана? — уточнила она.
 — Да. Разумеется. Кроме Кенана.
 — Да. У меня есть дочь, она замужем, живет в Айдахо, и еще два сына. Один инженер, а другой собирается стать священником.
 У нее, кажется, даже слегка выпятилась грудь от гордости, а глаза прямо-таки сияли.
 — Я очень рад, миссис Микулка, — отозвался Смит. — Похоже, у вас хорошая семья.
 Она улыбнулась Смит, прощаясь, чуть тронул поля своей шляпы и вышел.


* * *

 — Я жду, — провозгласил Чиун, находившийся по другую сторону двери в ванную.
 — Может, слегка попридержишь коней? Эта штука тугая и жесткая, как жесть.
 — Это прекрасное кимоно, — возразил Чиун.
 — Ага, разумеется.
 — И ты выйдешь в нем к обеду в столовую, — заявил Чиун.
 — Я же обещал, — откликнулся из ванной Римо. — А я всегда выполняю свои обещания.
 Чиун хихикнул.
 — Римо, долгие годы ждал я этой минуты. Я хочу, чтоб ты знал ты, точно солнечный луч, озарил сумерки моей жизни.
 — И ради этого мне стоило всего лишь поступиться циркуляцией крови в руках и ногах.
 Дверь ванной распахнулась, и оттуда осторожно вышел Римо.
 Чиун, не веря собственным глазам, попятился от него.
 Его тонкое шелковое кимоно, вручную расписанное пурпурными птицами и цветущей магнолией, было Римо только до колен. Рукава едва прикрывали локти. Тонкая ткань так натянулась на широких плечах, что, казалось, она вот-вот лопнет. Ворот, выглядевший таким опрятным и изящным вокруг тоненькой шеи Чиуна, на груди у Римо распахивался чуть ли не до самого пупа. Римо был бос. Его белые колени ярко сияли рядом с приглушенными красками ткани.
 — Ты выглядишь как идиот, — заявил Чиун.
 — Я предупреждал, что так и будет.
 — Ты похож на то нахальное существо, которое распевает песенку про хороший кораблик «Лоллипоп»
 — И это мне говоришь ты! — взревел Римо.
 — Я никуда не пойду с тобой, пока ты выглядишь, как помешанный.
 Римо заколебался. Подворачивался удобный предлог.
 — О нет, — решительно сказал он наконец. — Уговор есть уговор. Я обещал, что буду это носить, и в этом я пойду на обед. Так и будет, вопрос закрыт.
 — Только не со мной, — отказался Чиун.
 — Нет, именно с тобой. И если кто-то будет смеяться, ему тут же придет конец, — Римо направился к выходу из номера. — Пошли, — сказал он.
 Чиун встал рядом с ним.
 — Ладно, — неохотно уступил он. — Если так настаиваешь.
 Но уже на пороге Чиун остановился, как вкопанный.
 — Стой-ка! — заорал он. — Что это за вонь?
 — Какая вонь? — спросил Римо. — Я ничего не чувствую.
 — Несет, как из грязной забегаловки. Подожди. Да ведь это зловоние исходит от тебя!
 Римо наклонил голову и принюхался к собственной груди.
 — Ах это. Я всегда его использую. Это же мой ополаскиватель после душа.
 — Никогда не думал, что подобные вещи делают из чеснока, — заметил Чиун.
 — Это же не чесночный запах. Он просто свежий. Что-то вроде лесного аромата. Я все время им пользуюсь.
 — Ты можешь пользоваться им постоянно, когда твое тело плотно прикрыто одеждой. Она приглушает смрад. Но сейчас когда твоя кожа открыта, — он зажал себе нос. — Этого я уже ни за что не смогу вынести.
 Глаза его вдруг вытаращились, превратившись в два коричневых шарика.
 — Скорее! Эта вонь оскверняет мое прекрасное кимоно. Быстро! Сними его, пока ткань навечно не пропиталась этим зловонием.
 — Ты действительно хочешь, чтобы я переоделся, а, Чиун? — переспросил Римо.
 — Пожалуйста, Римо. Сейчас же. Поторопись. Пока я не задохнулся.
 Римо снова направился в ванную комнату. Мгновением позже он вышел оттуда в своей обычной черной футболке, хлопчатобумажных штанах и мягких кожаных мокасинах.
 — Ты развесил мое кимоно изнанкой наружу? — спросил Чиун.
 — Да. Можем мы теперь, наконец, пойти поесть?
 — Да, если конечно мой аппетит не погублен на веки вечные, — согласился Чиун.
 — Ну, я-то поем с удовольствием, — улыбнулся Римо.