---------------------------------------------


 Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир
 Зерна смерти



 Глава 1


 Когда Джеймс Орайо Филдинг смотрел на людей, они казались ему простыми букашками. От букашек люди отличались лишь тем, что дрожали и плакали, либо старались скрыть ужас, когда Филдинг выгонял их с работы или предупреждал, что может их уволить. Когда он давил настоящих букашек, от них оставалось мокрое, грязное пятно. И его слуге Оливеру приходилось счищать это пятно ногтем большого пальца. Джеймс Орайо Филдинг спрашивал Оливера:
 — Тебе не противно, Оливер? Тебя не тошнит, когда твои пальцы прикасаются к этим раздавленным букашкам?
 Обычно Оливер отвечал так:
 — Нет, мистер Филдинг. Мой долг — выполнять все ваши пожелания.
 — А если я прикажу тебе съесть это?
 — Я сделаю все, что вы пожелаете, мистер Филдинг.
 — Тогда ешь, Оливер.
 Джеймс Филдинг внимательно смотрел, как Оливер ел, и проверял после этого его руки, чтобы убедиться, что тот не спрятал остатки насекомого в рукав или каким-то другим способом не обманул своего хозяина.
 — Все люди просто букашки, не правда ли, Оливер?
 — Да, мистер Филдинг.
 — Сегодня я хочу быть в сером.
 — Хорошо, мистер Филдинг.
 Ожидая Оливера с одеждой, Джеймс Филдинг смотрел на открывающуюся из громадного окна величественную панораму Скалистых гор, белоснежные вершины которых тянулись влево до Мексики и вправо — до Канады. Филдинги были одним из самых старинных семейств Денвера, что в штате Колорадо. По отцовской линии они происходили от английской, а по материнской — от французской аристократии, хотя поговаривали, будто чистоту породы в свое время несколько подпортил некий индеец из племени Арапахо, и эта порча больше всего проявилась в Джеймсе Орайо Филдинге, владельце многочисленных ранчо Филдинга, сахарных заводов Филдинга и корпорации «Предприятия Филдинга», которой принадлежали фабрики в Нью-Мексико и в Техасе. Правда, о последних в Денвере знали лишь немногие. Джеймс Филдинг на эту тему предпочитал не распространяться.
 Встав на колени, Оливер расправил в вытянутых руках серые брюки из мягкой фланели, чтобы мистеру Филдингу было удобнее всунуть в них ноги. Затем он натянул на мистера Филдинга итальянские ботинки, надел белую поплиновую рубашку, завязал принстонский галстук мистера Филдинга в черную и оранжевую полоски, опустил в карманчик серого жилета мистера Филдинга ключ с монограммой «Фи, Бета и Каппа» — знак принадлежности к привилегированному обществу студентов и выпускников колледжей, застегнул до пояса пуговицы на жилете мистера Филдинга. Когда поверх жилета был надет серый пиджак, настало время дать мистеру Филдингу возможность обозреть себя в зеркале. Зеркало было в полный рост, в серебряной раме и передвигалось на колесиках. Оливер выкатил его на середину гардеробной мистера Филдинга.
 Филдинг посмотрел в зеркало. Перед ним был сорокалетний мужчина, аристократического вида, с точеным прямым носом, твердой линией рта, явно неспособного солгать, и с мягким невозмутимым взглядом голубых глаз. Шатен без признаков седины в мягких пышных волосах, которым Оливер тут же умело придал изысканную небрежность. Филдинг изобразил на лице искреннюю озабоченность и решил, что именно это выражение будет сегодня, пожалуй, самым уместным.
 В точности это выражение лица он использовал в тот же день в Эль-Пасо, когда сообщал профсоюзным делегатам, что вынужден закрыть расположенную в этом городке фабрику по производству кабеля.
 — Издержки, джентльмены, просто не позволяют мне продолжать это дело.
 — Но вы не можете поступить так с нами, — воскликнул представитель профсоюза. — Само существование 456 семей зависит от работы на вашем предприятии.
 — Вы, надеюсь, не думаете, что я закрываю фабрику только для того, чтобы полюбоваться мучениями этих семей? — спросил Филдинг, придав лицу то самое выражение, которое подыскал перед зеркалом у себя в Денвере. — Если хотите, джентльмены, я могу лично объяснить сложившуюся ситуацию членам вашего профсоюза.
 — И вы можете встать перед ними и объявить, что они будут уволены? И это при нынешнем кризисном состоянии экономики? — спросил профсоюзный деятель дрогнувшим голосом и зажег новую сигарету: предыдущая, недокуренная, догорала в пепельнице.
 Филдинг внимательно наблюдал за ним.
 — Да, конечно, — ответил Филдинг. — Я считаю, что вам следует пригласить на эту встречу и членов семей рабочих.
 — Сэр, — обратился к Филдингу юрист компании, занимавшийся делами этой фабрики. — Вам не нужно этого делать. Это не входит в ваши обязанности. Это целиком дело профсоюза.
 — Я хочу этого, — сказал Филдинг.
 — А если мы пойдем на снижение заработной платы? — спросил профсоюзный лидер. — По всем статьям?
 — Гм, — пробормотал Филдинг и велел принести ему ведомость о прибылях и убытках предприятия.
 — Гм, гм, возможно... — сказал он, наконец, после изучения документа.
 — Да? Ведь да? — воскликнул профсоюзный руководитель.
 — Возможно. Только возможно, — ответил Филдинг.
 — Да! — настаивал профсоюзный деятель.
 — Мы можем прямо здесь, на фабрике, оповестить людей о закрытии предприятия. Вы успеете собрать здесь всех через два часа? Мне известно, что почти все рабочие находятся сейчас в помещении профсоюза.
 — Думаю, успеем, — сказал совершенно подавленный профсоюзный деятель.
 — Может быть, за эти два часа я смогу что-нибудь придумать. Идет?
 — Но что?! — воскликнул профсоюзный делегат с робкой надеждой в голосе.
 — Я пока не уверен, — сказал Филдинг, — сообщите им только, что речь, видимо, пойдет о закрытии предприятия, а к вечеру я, может быть, что-нибудь и придумаю.
 — Мне нужно знать что, мистер Филдинг. Я не могу возбуждать у них надежды, не имея серьезных оснований.
 — Ну, так не возбуждайте у них никаких надежд, — сказал равнодушно Филдинг и отправился в сопровождении юриста обедать в свой любимый ресторанчик в Эль-Пасо. Там они заказали морских моллюсков oreganato, омара fra diabolo, а к ним заварной крем zabaglione. Во время обеда Филдинг показывал юристу фотографии голодающих. Он сделал эти снимки в Индии, где изучал бедственное положение индусов по поручению Денверского отделения всемирной благотворительной организации «Добрые дела».
 Совершенно потерявший аппетит юрист корпорации спросил Филдинга, что тот дал одному из изображенных на снимках детей, ребенку, с выступающими ребрами, ввалившимися глазами и вздувшимся от голода животом.
 — Я дал одну пятидесятую при диафрагме 4,5. На фотопленке «Plus-X», — ответил Филдинг, макая золотую хрустящую корочку свежего итальянского хлеба в острый красный соус на тарелке с лобстером. — А вы что, не собираетесь отведать scungilli?
 — Нет, нет. Не сейчас, — ответил собеседник.
 — Ну, учитывая, сколько сейчас в мире голодающих, вам должно быть стыдно зря переводить продукты. Ешьте.
 — Но...
 — Ешьте, — приказал Филдинг.
 И он внимательно проследил за тем, чтобы юрист корпорации съел до последней крошки все поданные ему блюда во имя голодающих индийских детишек, чьи фотографии были по-прежнему разложены на столе.
 — Послушайте, — сказал он, — ведь я тоже мучаюсь. Уже несколько недель у меня болит желудок. Сегодня вечером по возвращении в Денвер я иду к своему врачу. И тем не менее я ем.
 — Так вы сегодня уезжаете? — спросил юрист. — Значит, вы ничего не планируете сделать для рабочих?
 — Почему же. У меня есть план. Своего рода... — сказал Филдинг.
 Когда они прибыли на фабрику, низкое побеленное здание цеха было освещено и гудело от голосов множества людей, заполнивших пространство между сверлильными и токарными станками. Ребятишки засовывали пальцы в механизмы, матери оттаскивали их прочь. Профсоюзные активисты переговаривались тихо и устало — так говорят люди, понимающие, что все уже сказано и дальнейшие обсуждения — пустая трата времени. Их судьбами уже распоряжаются чужие руки.
 Едва Филдинг вошел, в помещении воцарилось молчание, словно кто-то сразу отключил звучание почти тысячи голосов. В наступившей тишине послышался смех ребенка, но от шлепка матери сразу же оборвался.
 Филдинг поднялся перед собравшимися на возвышение. Следом за ним четверо мужчин в белых халатах катили ручные тележки с какими-то бочонками. Филдинг с улыбкой взял микрофон, поданный ему взволнованным профсоюзным лидером.
 — Сегодня у меня есть для вас всех хорошая новость, — начал он, и почти пятьсот семейств разразились бурными аплодисментами и приветственными криками.
 Мужья на радостях стали обнимать жен. Кое-кто прослезился. Какая-то женщина причитала пронзительным голосом: «Господь да благословит вас, мистер Филдинг!» Когда приветствия постепенно стихли, голос женщины стал еще слышнее и вызвал у присутствующих новую волну воодушевления. Филдинг, широко и тепло улыбаясь, ожидал наступления тишины. Правая рука его была засунута в карман серого жилета, недосягаемая для потных рукопожатий, с которыми к нему тянулись профсоюзные лидеры. Юрист корпорации остался в дверях и, опустив глаза, изучал носки своих ботинок.
 Наконец, Филдинг поднял руки, мгновенно настала тишина.
 — Как я уже начал говорить, когда меня прервали, у меня сегодня есть для вас хорошая новость. Вы видите людей в белых халатах. На тележках у них бочки. Леди и джентльмены, дети и профсоюзные деятели, сегодня я угощаю вас бесплатным мороженым. Всех.
 Какая-то женщина в переднем ряду повернулась к мужу и спросила, правильно ли она расслышала слова Филдинга. В задних рядах поднялся гул растерянных голосов. Юрист, стоявший у входа, вздохнул и поднял глаза к потолку.
 Филдинг придал лицу выражение искренней озабоченности, которое довел до совершенства днем перед огромным зеркалом в серебряной раме, и продолжил:
 — Это была хорошая новость. Теперь плохая. Я вынужден закрыть здешнюю кабельную фабрику.
 Человек средних лет в красной клетчатой куртке, стоявший ярдах в пятидесяти у главного сверлильного станка, откашлялся. Его услышали все.
 — О, — произнес профсоюзный лидер. И это тоже все услышали.
 Филдинг кивнул официанту в белой куртке, чтобы тот приступил к раздаче мороженого. Однако парень, взглянув на толпу, покачал головой.
 В первом ряду вскочил мужчина. Жена попыталась усадить его на место, но он оттолкнул ее руку и крикнул:
 — У вас была фабрика в Таосе, в штате Нью-Мексико?
 — Да, — ответил Филдинг.
 — Вы ее тоже закрыли?
 — Да, пришлось, — сказал Филдинг.
 — Понятно. Я так и думал. Я слышал об этом надувательстве с мороженым, которое вы устроили рабочим в Таосе. Такое же, как здесь, сегодня.
 — Джентльмены, сейчас мой юрист разъяснит вам все детали.
 С этими словами Филдинг спрыгнул с маленького возвышения в конце фабричного зала и стремительно прошел к двери, прежде чем двинувшиеся к нему рабочие успели его задержать.
 — Расскажите им про нашу налоговую систему, — крикнул Филдинг, вытолкнув юриста навстречу напиравшим рабочим, и выскочил у него за спиной за дверь. Уже подбегая к автомобилю, он решил, что нужно будет позвонить в полицейский участок Эль-Пасо и попросить выручить юриста компании. Да, пожалуй, позвонить следует. Из приемной доктора в Денвере.
 На аэродроме его ждал Оливер в реактивном самолете «Лиер». Он был уже полностью проверен аэродромными механиками и готов к взлету.
 — Все закончилось благополучно, сэр? — осведомился Оливер, помогая Филдингу надеть замшевую летную куртку.
 — Абсолютно, — сказал Джеймс Филдинг, ни слова не говоря своему слуге о колющей боли в животе. Зачем давать Оливеру повод позлорадствовать?
 Если бы на этот вечер у него не была назначена встреча с доктором, он предпочел бы более медленный двухмоторный самолетик «Цессна». На нем можно было бы оставить дверь кабины открытой. И наблюдать за тем, как отчаянно цепляется за свое кресло Оливер, когда воздушный поток с неистовой силой бьет ему в лицо. Однажды, во время «иммельмана» — переворота вниз головой, — Оливер потерял сознание. Заметив это, Филдинг выровнял самолет и расстегнул ремень безопасности на кресле Оливера. Очнувшись и увидев незастегнутый ремень, слуга тут же снова лишился чувств. Джеймс Филдинг очень любил свой старый пропеллерный самолет.
 Клиника доктора Голдфарба на Холли-стрит светилась тремя белыми квадратами на фоне в основном темной шахматной доски погашенных окон. Если бы любой другой пациент попросил доктора Голдфарба принять его в такой поздний час, он порекомендовал бы ему обратиться к другому врачу. Но пациентом был не кто иной, как сам Джеймс Орайо Филдинг. Речь шла о результатах его обычного, проводимого каждые полгода, обследования, и, поскольку Филдинг хотел приехать в столь неурочный час, это означало, что у него нет другого свободного времени. Да и откуда оно у человека, столь занятого обеспечением благосостояния всего человечества? Разве мистер Филдинг не был председателем денверского отделения всемирной организации «Добрые дела»? И разве не он лично посетил Индию, Бангладеш, африканский Сахель, чтобы своими глазами увидеть голодающих и, вернувшись, поведать об их страданиях?
 Другой человек с таким богатством, как у Филдинга, мог бы ничего не делать и вести жизнь плейбоя. Но только не Джеймс Филдинг! Он обязательно появлялся там, где люди испытывали страдания. Поэтому, когда мистер Филдинг сказал, что сегодня у него единственный свободный вечер в этом месяце, доктор Голдфарб сообщил дочери, что будет вынужден уехать с ее свадебной церемонии сразу же после выполнения своих обязанностей посаженного отца.
 — Дорогая, я постараюсь вернуться до окончания свадебного приема, — пообещал он дочери. Но самое трудное было не в этом. Гораздо труднее будет сообщить мистеру Филдингу результаты его очередного медицинского обследования. Подобно большинству врачей, доктор Голдфарб вообще не любил говорить своим пациентам о том, что им предстоит вскоре умереть. Но сказать об этом самому мистеру Филдингу означало вынести приговор воплощению человечности.
 Филдинг сразу же заметил, что низенький доктор Голдфарб явно затрудняется объявить ему результаты обследования. Тогда он нажал на доктора — и получил ответ.
 — В вашем распоряжении от года до пятнадцати месяцев, — сказал доктор.
 — Операция невозможна?
 — Операция бесполезна. У вас одна из форм белокровия, мистер Филдинг. Мы не знаем, почему она появляется. Это не имеет никакой связи с вашей диетой.
 — И что, нет никакого лечения? — спросил Филдинг.
 — Никакого.
 — Вы понимаете, конечно... Я должен перепроверить ваш диагноз и у других врачей.
 — Ну, разумеется, — ответил доктор Голдфарб, — конечно.
 — Но думаю, вы окажетесь правы.
 — Боюсь, так и будет, — сказал доктор Голдфарб, и здесь он увидел самую поразительную реакцию, какую ему когда-либо приходилось наблюдать со стороны обреченного пациента. Доктор ожидал враждебности, категорического отрицания, печали, возможно, даже истерики. Но он ни когда прежде не видел того, с чем столкнулся на этот раз.
 У Джеймса Филдинга в уголках рта появилась едва заметная улыбка, как будто это известие доставило ему неожиданное удовольствие.
 — Подойдите сюда, — поманил он к себе доктора движением пальца и прошептал ему прямо в ухо. — Знаете что?..
 — Что?.. — спросил доктор.
 — Мне наплевать на это.
 Как Филдинг и думал, доктор Голдфарб оказался прав. Его диагноз подтвердили в Нью-Йорке. И в Цюрихе и Мюнхене, в Париже и Лондоне — везде. Диагноз был тот же, только разные врачи отводили Филдингу несколько больше или меньше месяцев жизни.
 Но все это не имело никакого значения. Потому что Филдинг разработал грандиозный план, который стоил жизни.
 Слуга Оливер все это время внимательно наблюдал за ним. Филдинг арендовал для своих путешествий аэролайнер ДС-10, переоборудовав хвостовой салон в две небольшие спальни. Он также приказал вынести все кресла из основного салона и поставить там два больших письменных стола, набор малых компьютеров и два телефакса. Над своим письменным столом Филдинг установил электронный календарь с обратным отсчетом времени. В качестве начальной точки отсчета стоял один год на внутренней шкале календаря и пятнадцать месяцев на внешней. На второй день, когда они совершали короткий полет из Цюриха в Мюнхен, на календаре значилось одиннадцать месяцев и двадцать девять дней на одной шкале и четырнадцать месяцев двадцать девять дней на другой. Как сообразил Оливер, это был отсчет времени до того, что мистер Филдинг называл своей терминацией (своим концом).
 После вылета из Мюнхена Оливер отметил две странные вещи. Во-первых, дата на внешней шкале была увеличена до восемнадцати месяцев. Во-вторых, хозяин отдал ему для уничтожения компьютерную распечатку почти метровой длины, которую перед тем внимательно изучал в течение нескольких часов. После этого он в сердцах написал поперек ее начальных столбцов: «Денег недостаточно!»
 — Хорошие новости, я полагаю, сэр, — сказал Оливер хозяину.
 — Ты имеешь в виду новую дату на внешней шкале? Не совсем так. Я почти не обращаю внимания на внешнюю дату. Я должен успеть сделать задуманное в пределах внутренней. Врачи в Мюнхене сказали, что один их пациент с такой же болезнью прожил восемнадцать месяцев. Так что возможно, я протяну еще восемнадцать месяцев. Ты доволен этим, Оливер, не так ли?
 — Да, мистер Филдинг.
 — Ты лжец, Оливер.
 — Как вам будет угодно, мистер Филдинг.
 Во время перелета из Лондона в Нью-Йорк Филдинг отдал Оливеру на уничтожение огромную кипу компьютерных распечаток, полученных за три дня непрерывной работы телетайпов в основном салоне. На верхнем листе этой кипы Филдинг написал: «Одного зернового рынка Чикаго недостаточно».
 — Хорошие новости, я полагаю, сэр, — сказал Оливер.
 — Любой человек отказался бы на этом от своих планов. Но ведь люди всего лишь букашки, Оливер.
 — Да, мистер Филдинг.
 В Нью-Йорке их самолет три дня находился на стоянке военно-морской авиации в аэропорту Ла Гардиа.
 В первый день Оливер уничтожил толстую кипу документов, на которых рукой Филдинга было написано: «Одних погодных условий недостаточно».
 Весь второй день мистер Филдинг напевал себе под нос веселенький популярный мотив; третий день он пританцовывая передвигался между главным компьютером и своим письменным столом, где постепенно выросла целая гора тщательно подобранных таблиц и отчетов. На очень тонком конверте из оберточной бумаги, который увенчал эту гору бумаг, было начертано: «Теперь достаточно».
 Оливер раскрыл этот конверт, когда хозяин принимал душ перед обедом. В конверте оказалась лишь написанная от руки записка.
 «Необходимы: одно средних размеров рекламное агентство, радиоактивные отходы, несколько строительных бригад, специалисты по торговым операциям с зерном и шесть месяцев жизни».
 Оливер не заметил маленький седой волосок, лежавший на конверте. Зато Джеймс Филдинг, вернувшись, сразу его заметил. Волосок с конверта переместился на стол. Волоска не было на том месте, куда Филдинг его специально положил.
 — Оливер, — сказал Филдинг, — сегодня в ночь мы вылетаем домой.
 — Нужно ли предупредить экипаж?
 — Нет, — ответил Филдинг. — Я сам сяду за штурвал.
 — Если позволите, сэр, у вас ведь нет прав на пилотирование таких самолетов, как ДС-10, сэр...
 — Ты совершенно прав, Оливер. Прав и на этот раз. Ты вообще очень сообразителен. Мы полетим на «Цессне».
 — На «Цессне», сэр?..
 — Да, на «Цессне», Оливер.
 — Но на реактивном самолете быстрее, сэр. Нам не придется по пути делать посадки.
 — Зато на «Цессне» лететь гораздо веселее.
 — Да, конечно, мистер Филдинг.
 Когда самолетик взлетел, над Нью-Йорком только-только занималось горячее удушливое летнее утро, готовое накрыть землю теплым, пропитанным копотью одеялом. Через открытую слева дверь кабины Оливер увидел поднимающееся солнце. Снизу лежала взлетная полоса и домики, сразу ставшие совсем маленькими. Он почувствовал, как съеденный им завтрак поднимается к горлу и заполняет рот, и изверг содержимое своего желудка в специально приготовленный бумажный пакет, который всегда брал с собой, если они с мистером Филдингом летели на «Цессне». На высоте пять тысяч футов Оливер, бледный как полотно, безжизненно откинулся в кресле. В этот момент мистер Филдинг стал напевать: «Ну и ну, ну и на, вот и желтая корзина...»
 Над Гаррисбургом, штат Пенсильвания, мистер Филдинг заговорил:
 — Наверное, тебя, Оливер, очень интересует, чем я занимаюсь, — сказал он. — Как ты знаешь, по внутренней шкале мне осталось жить одиннадцать месяцев и две недели. Возможно, и того меньше. Нельзя полагаться на свое тело. Для некоторых смерть становится трагедией. Для тебя, Оливер, смерть будет трагедией или нет?
 — Что вы сказали, мистер Филдинг?
 — Станет ли смерть для тебя трагедией?
 — Да, сэр.
 — А для меня, Оливер, смерть означает свободу. Мне не нужно будет больше поддерживать свой престиж в Денвере. Знаешь ли ты, почему я поддерживал свой престиж в Денвере, а развлекался в местах вроде Эль-Пасо?
 — Нет, сэр.
 — Потому что букашки кидаются на тебя, если только ты отличаешься от них, если ты их пугаешь. Букашки всегда ненавидят того, кто выше их.
 — Да, сэр.
 — Так вот через год никто из них не сможет добраться до меня. Я доберусь до них первым. И это будет пострашнее, чем Адольф Гитлер, Иосиф Сталин или Мао Цзэ дун. Я покончу с миллионом людей. Нет, даже с миллиардом. Да, не с миллионом, а с миллиардом. С миллиардом букашек, Оливер. Я обязательно сделаю это. И к этому времени стану для них недосягаемым. Это будет просто прекрасно, Оливер!
 — Да, сэр.
 — Если бы ты, Оливер, знал, что сейчас умрешь, перестал бы ты повторять свое «да, сэр»? Сказал бы ты, наконец: «Проклинаю вас, мистер Филдинг»?
 — Никогда, сэр.
 — Ну, что же, Оливер, давай проверим.
 Здесь Джеймс Филдинг натянул на лицо кислородную маску и стал набирать высоту, пока не увидел, что Оливер, потеряв сознание, осел на своем сиденье. Тогда, протянув руку назад, он расстегнул ремень безопасности Оливера и перевел двухмоторный самолетик в крутое пике. Оливера выбросило из кресла и прижало силой тяготения к задней стенке кабины. Когда Филдинг выровнял самолет на высоте трех тысяч футов, Оливер мешком свалился на пол кабины.
 — О-ох, — простонал он, приходя в сознание. Он приподнялся на руках, и в тот момент, когда голова у него стала проясняться и он смог свободно вздохнуть, он почувствовал, что какая-то сила потащила его вперед. Это мистер Филдинг снова наклонил нос самолета. Оливер покатился по полу к левой двери пилотской кабины. Внезапно «Цессна» наклонилась влево, и Оливер начал вываливаться за борт. Он ухватился за нижнюю перекладину кресла и вцепился в нее мертвой хваткой.
 — Мистер Филдинг! Мистер Филдинг! Помогите! Помогите! — завопил он. Тугой воздушный поток бил ему в живот, жидкость из мочевого пузыря потекла по брюкам.
 — Теперь ты можешь сказать: «Проклинаю вас», — сказал Филдинг.
 — Нет, сэр! — ответил Оливер.
 — Тогда не говори, что я не дал тебе никакого шанса. Прощай, Оливер!
 Самолет сваливался на левое крыло до тех пор, пока перекладина кресла, за которую держался Оливер, не оказалась над его головой, и продолжал полет в таком положении. Оливер почувствовал, что руки его теряют чувствительность и немеют. Может быть, мистер Филдинг просто испытывает своего верного слугу, подержит его вот так немного, а потом, конечно, выровняет самолет и поможет ему влезть обратно в кабину. Мистер Филдинг всегда был со странностями, но не такой уж жестокий. Он не станет убивать Оливера, своего верного слугу. Но тут самолет круто взял вверх, заложив вираж через крыло, и Оливер понял вдруг, что руки его хватают воздух, и он продолжает лететь вперед с той же скоростью, что и самолет. Потом полет Оливера перешел в падение. Окончательно и безусловно.
 Оливер определил это по тому, что «Цессна», летевшая прямо вперед, стала уходить вверх. Поворачиваясь в падении, Оливер видел, как широкие просторы Пенсильвании становятся все более четкими, а детали поверхности — более крупными. Земля быстро летела ему навстречу, Смертельный ужас сменился в его душе покоем умирающего человека. Он, наконец, осознал себя частью вселенной, возникающей и тут же угасающей крупинкой вечной жизни, постоянно пульсирующей и переливающейся из одной формы в другую.
 Оливер еще успел заметить быстро идущий вниз бело-синий фюзеляж «Цессны». Мистер Филдинг хотел в последний раз посмотреть на Оливера. Снизившись, Филдинг высунул из кабины красное лицо и что-то прокричал. Что именно? Оливер, конечно, не мог слышать слов. Он прощально взмахнул рукой, улыбнулся и тихо произнес: «Бог да благословит вас, мистер Филдинг».
 Спустя короткое время падение Оливера оборвалось на поле зеленой кукурузы.
 Джеймс Филдинг вывел свой самолет из пике, все еще продолжая вопить:
 — Кричи: «Проклинаю вас!.. Проклинаю вас!..» Ну крикни же! — Филдинга трясло. Руки его, лежавшие на штурвале, стали влажными. Он почувствовал страшную тяжесть в животе... Оливер оказался не букашкой. Он проявил неслыханную стойкость. Неужели он, Джеймс Филдинг, ошибается, считая всех людей букашками? Может быть, он ошибается и во всем остальном? Он просто умрет, так же, как Оливер?.. И никакие планы не спасут его...
 Только подлетая к Огайо, он овладел собой. С каждым может случиться минутная слабость. Он поступил правильно. Оливер должен был умереть. Слуга видел его план. Филдинг знал это точно. Волоски, положенные на документы, не могли сами собой оказаться в другом месте.
 Все, что он задумал, совершится. За одиннадцать месяцев, одну неделю и шесть дней. По внутренней шкале его календаря.




 Глава 2


 Его звали Римо. Жаркая ночь Ньюарка действовала ему на нервы. Его угнетал запах улицы, где в открытых мусорных ящиках скреблись крысы, а редкие фонари больше слепили, чем освещали. Стояло лето, и он был в Ньюарке, штат Нью-Джерси, в городе, куда ему не полагалось возвращаться живым, ибо он покинул его мертвым.
 Это был город, где он родился. Вон там на улице стоит большое, темно-красного кирпича, здание с битыми стеклами в черных проемах окон. Стоит посреди заваленных мусором пустырей в ожидании, пока само не обратится в пустырь. В этом доме Римо воспитывался. Обычно он говорил, что это место, где он учился, пока не началось его настоящее обучение. Здесь он был Римо Уильямсом, и сестры-монахини учили его умываться, убирать постель, быть вежливым, а также тому, что за каждым греховным поступком следует болезненное — линейка по пальцам — наказание. Позже он узнал, что наказание за грех может и не последовать, зато воздействие греха неотвратимо. Оно сказывается и на твоем теле, и на твоей душе: лишает тебя достоинства, что может привести к смерти. Но смерть может и не настигнуть тебя. Подлинным наказанием является потеря достоинства сама по себе. В новой жизни Римо его грехами считались трусость и лень, а самым главным — некомпетентность.
 Римо вспомнил о наказании линейкой, когда заметил старую, покрытую грязью бетонную надпись над заколоченной входной дверью: «Сиротский приют Святой Терезы».
 Хорошо бы сейчас повидать сестру Мэри Элизабет. Протянуть ладонь, позволить Мэри Элизабет бить линейкой сколько угодно и засмеяться ей в лицо. Двадцать лет назад он пытался сделать это — на одной лишь силе воли. Но сестра Мэри Элизабет свое дело знала лучше, чем Римо свое. Улыбка выглядит не слишком убедительной, когда дрожит рука, а из глаз текут слезы. Но в те времена он еще не знал всего о боли. Сейчас сестра Мэри могла бы воспользоваться кухонным ножом, и даже он не поранил бы Римо.
 — Эй, ты, там! — раздался сзади него голос.
 Слух Римо давно уже уловил гул мотора медленно двигавшегося автомобиля. Римо посмотрел через плечо. Полицейский в форме сержанта с потным от ночной духоты лицом высунулся из открытого окна патрульной машины. Римо не видел его рук, но знал, что сержант держит оружие. Римо не мог бы объяснить, как он узнал это. Может быть, по позе полицейского. А возможно, это было написано на его лице. В своей теперешней жизни Римо знал многое, чего не мог бы объяснить. Находить всему объяснение — это свойство западного мышления. А Римо просто знал, что за дверью машины спрятано оружие.
 — Эй, ты, — повторил полицейский, — Что ты здесь делаешь?
 — Хочу открыть мотель для отдыхающих, — сказал Римо.
 — Эй ты, умник, ты знаешь, где находишься?
 — Временами, — загадочно ответил Римо.
 — Для белого здесь небезопасно.
 Римо пожал плечами.
 — Слушай, ведь я тебя знаю, — вдруг сказал сержант. — Нет, этого не может быть...
 Он вылез из патрульной машины и вложил пистолет в кобуру.
 — Понимаешь, ты очень похож на человека, которого я знал, — сказал сержант.
 Римо постарался вспомнить, кто бы это мог быть. На нагрудной бирке сержанта значились его имя и фамилия: «Даффи, Уильям П.». Римо вспомнил совсем молодого полицейского-новобранца, который постоянно тренировался, чтобы как можно быстрее выхватывать из кобуры пистолет. Теперь перед ним стоял человек с обрюзгшим лицом и усталыми глазами. От него сильно пахло последним съеденным мясным блюдом. Было видно, что все чувства в нем уже давно умерли.
 — Ты выглядишь почти точь-в-точь как один парень, которого я когда-то знал, — повторил сержант Даффи. — Он вырос в этом приюте. Только ты более тощий, да и моложе, чем он был бы сейчас.
 — И красивее, не так ли? — сказал Римо.
 — Ну нет, тот парень был покрасивее. И честным до чертиков. Бедняга... Он был полицейским.
 — И хорошим?.. — спросил Римо.
 — Не-а. В некоторых отношениях круглым дураком. Понимаешь, слишком честен и прям. На бедолагу сфабриковали дело и посадили на электрический стул. Уже больше десяти лет назад. Так вот, ты очень похож на него.
 — Что вы имеете в виду, говоря, что он был дураком?
 — Ну, любой полицейский, который попал на электрический стул потому, что сперва уделал какого-то торговца наркотиками, а потом просто заявил, что не делал этого, по-моему, такой полицейский просто дурак. Существует много способов выкрутиться из таких ситуаций. Думаю, даже в наши дни, когда городом управляют всякие остолопы. Нельзя защитить себя, просто утверждая, что ты не виновен. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. Весь наш отдел был просто потрясен этим делом.
 — Вам было жаль его? — спросил Римо.
 — Да не-а. У парня не было друзей, не было семьи, никого. Понимаешь, нас потряс просто сам факт, что полицейского можно так вот засудить. Они даже не позволили бедолаге подать прошение о помиловании, вообще ничего. Ты понимаешь...
 — Значит, никому он был не нужен, — сказал Римо.
 — Никому. Парень был чертовски честен. Вечно лез де в свое дело.
 — Ты все еще тренируешься в туалете, чтобы быстрее выхватывать пистолет, Дафф?
 — Не-а-а, — пробормотал Даффи и отступил назад, его глаза выкатились от страха. — Тот парень мертв, Римо мертв больше десяти лет. Эй, ты! Убирайся отсюда. Убирайся или я арестую тебя!
 — А по какому обвинению, Дафф? До сих пор не умеешь правильно сформулировать обвинение?
 — Нет, не может быть! Это какое-то проклятое наваждение!
 — Хочешь увидеть кое-что забавное, Дафф? Тогда вытаскивай свой пистолет! — сказал Римо и молниеносно сорвал кобуру с пистолетом с пояса полицейского, оставив на толстой черной блестящей коже лишь небольшую коричневую царапину.
 Рука сержанта Даффи схватилась за пустоту.
 — С возрастом ты стал неповоротливей, пожиратель мяса, — сказал Римо и вернул сержанту кобуру с пистолетом.
 Даффи не заметил движения рук Римо, не слышал треска металла. Но когда пораженный сержант открыл кобуру, оттуда на разогретый ночной асфальт посыпались лишь металлические обломки пистолета.
 — Ах, черт! Проклятый наркоман! — выдохнул сержант Даффи. — Что ты сделал с пистолетом?! Он ведь денег стоит! Мне теперь придется платить за него.
 — Нам всем иногда приходится платить, Дафф...
 Сотоварищ сержанта, сидевший за рулем, услышав шум, выскочил с пистолетом в руке, но обнаружил на тротуаре одного только ошеломленного Даффи, уставившегося на пустую сорванную с его пояса кобуру.
 — Он испарился! — выпалил Даффи, — Я даже не заметил, как он ушел, его же уже нет!
 — Кого? — спросил товарищ по дежурству.
 — Я даже не заметил, как он пошел! А его уже нет!
 — Кого? — переспросил товарищ.
 — Ты помнишь того парня, о котором я тебе как-то рассказывал? Все наши ветераны его помнят. Его отправили на электрический стул, без апелляции, без ничего. Это был предпоследний человек, казненный в нашем штате. Больше десяти лет назад.
 — Да-а?
 — Мне кажется, я только что видел его. Только он выглядел моложе и говорил как-то странно...
 Коллега помог сержанту сесть в патрульную машину. После этого случая Даффи прошел обследование у полицейского врача, который порекомендовал ему немного отдохнуть вдали от напряженной городской обстановки. Сержант был временно освобожден от работы. Полицейский инспектор провел в его доме продолжительную беседу с членами семьи. В разговоре он спросил, где сержант держит свой сверлильный станок.
 — Нас интересует инструмент, которым он распилил свой пистолет. Наш врач считает, что сломанный пистолет — это выражение его подсознательного стремления уйти из полиции, — объяснил инспектор. — Человек руками не в состоянии разломить дуло пистолета надвое.
 — Нет у него никаких таких инструментов, — сказала миссис Даффи. — Он, когда приходит домой, только пьет пиво. Может, если бы у него и правда была мастерская, он бы не свихнулся, а, господин инспектор?
 Полуденное солнце припекало людей на тротуарах Нью-Йорка, протянувшихся через Гудзон. Острые каблуки женских туфель погружались в мягкий асфальт, который жара превратила в черную жевательную резинку. Римо не спеша вошел в отель «Плаза» на Пятьдесят девятой улице и спросил у портье ключ от своей комнаты. Уже более десяти лет он постоянно спрашивал в разных гостиницах по всей стране ключи от номера.
 «У белки есть гнездо, у крота — нора, даже у червяка, — думал он, — есть свой клочок земли, к которому он должен регулярно возвращаться. А у меня только ключи от комнат. И никакого дома».
 В лифте молодая женщина в легком ситцевом платье красного цвета, едва прикрывавшем изящные округлости ее вызывающе выставленных грудей, заговорила с Римо о том, как приятно жить в таком прекрасном отеле, как « Плаза», и не хотел ли бы он прожить здесь всю свою жизнь?
 — Вы живете в гостинице? — спросил ее Римо.
 — Нет. У нас квартирка, правда в двух уровнях, в Джонсе, в Джорджии, — ответила женщина, недовольно надув губы.
 — Но это все же дом, — сказал Римо.
 — Не дом, а тоска зеленая, — сказала женщина. — Мне так нравится Нью-Йорк, ты даже не представляешь! Я просто влюблена в него. Да, люблю этот город. Вот Джордж, мой муж, он здесь работает. А я все время одна. Одна-одинешенька целые дни. Делаю, что хочу.
 — Прекрасно, — сказал Римо и стал следить за тем, как мелькают цифры этажей на панели лифта.
 — Что хочу и с кем хочу, — продолжала женщина.
 — Прекрасно, — сказал Римо. Надо было подняться к себе пешком.
 — Ты знаешь, что девяносто девять и восемь десятых процента женщин в Америке не знают, как правильно заниматься любовью?
 — Прекрасно.
 — А я отношусь к тем двум десятым процента, которые знают.
 — Прекрасно.
 — Может быть, ты один из тех, кто занимается этим с женщинами за деньги? Знаешь, ты ведь парень что надо.
 — Прекрасно, — сказал Римо.
 — Хотя я не вижу ничего плохого в том, чтобы заплатить за это, а ты?..
 — Заплатить за что? — спросил Римо.
 — За секс, дурачок.
 — Прекрасно, — сказал Римо, дверь кабины раскрылась на его этаже.
 — Куда же ты? — сказала женщина. — Вернись. Что тебе не нравится?
 Римо остановился на полпути и зло усмехнулся. Ему пришла в голову одна мысль. По правде говоря, за последние десять лет он не мог припомнить ни одной другой, которая бы так его развеселила. Женщина, моргнув томными карими глазами, сказала:
 — Ну, как?
 — Подойди сюда, — позвал Римо; женщина бросилась к нему, грудь ее заколыхалась. — Хочешь получить колоссальное удовольствие?!
 — С тобой? Конечно. Давай прямо сейчас, — откликнулась она.
 — Примерно через пятнадцать минут сюда должен прийти мужчина. Лицо у него цвета лимонного сока. На нем будет темный костюм с жилетом — даже в такую жару. Мужик так лет под шестьдесят.
 — Постой-ка, приятель, я не ложусь в постель с ископаемыми.
 — Поверь мне. Получишь самый бешеный секс в твоей жизни. Но ты должна будешь сказать ему кое-что особенное.
 — Что именно? — спросила женщина подозрительно.
 — Тебе надо сказать: «Привет, доктор Смит. Я о вас читала. И все мои друзья о вас читали».
 — Кто это доктор Смит?
 — Неважно. Просто скажи ему это и понаблюдай за его лицом.
 — Значит, «Привет, доктор Смит. Я и все мои друзья прочли о вас». Так?
 — Ты никогда не пожалеешь об этом, — сказал Римо.
 — Не знаю, не знаю, — протянула женщина.
 Римо положил левую руку ей на грудь, большим пальцем правой ткнул в бедро и стал целовать ее в шею и в губы, пока не почувствовал, что ее тело затрепетало.
 — О, да, — простонала она. — О, да... Я скажу это. Я так и скажу...
 — Хорошо, — сказал Римо, прислонил ее к оклеенной обоями стене холла, а сам прошел по коридору дальше и отворил пятую дверь.
 В номере на полу перед потухшим экраном телевизора сидел в позе лотоса тщедушный азиат в широком золотом кимоно. Обитая плюшем мебель была сдвинута в один угол. В центре паласа, застилавшего пол, красовался спальный матрас, синий с яркими цветами.
 Накануне, когда Римо отправлялся в Ньюарк навестить знакомые места, телевизор был в полном порядке. Если кто-то сломал его за это время, то поблизости должен находиться труп, от которого следовало поскорее избавиться. Мастер Синанджу не терпел, чтобы ему мешали наслаждаться его любимыми телевизионными передачами. Римо проверил ванную и спальню. Трупов не было.
 — Папочка, у тебя все в порядке?
 Чиун так медленно покачал головой, что редкие волосы его бороды едва шевельнулись.
 — Ничего не в порядке, — ответил Мастер Синанджу.
 — Неужели кто-то сломал твой телевизор?
 — Разве ты видишь здесь останки незваного гостя?
 — Нет, Чиун, не вижу.
 — Тогда кто же мог сломать мою машину грез? Нет, дело обстоит хуже, гораздо хуже.
 — Сожалею. У меня своих проблем по горло.
 — У тебя проблемы? Знаешь ли ты, что они сделали с этими прекрасными дневными сериалами? Какому осквернению подверглось великое искусство твоего народа?
 Римо покачал головой. Нет, он не знал. Тогда за несколько минут было изложено следующее.
 Телесериал «Пока Земля вертится» непоправимо испорчен... Доктор Блэйн Хантинггон сделал легальный аборт Жанет Уоффорд, дочери пароходного магната Арчибальда Уоффорда, а тот, в свою очередь, финансировал совершенно недопустимые эксперименты доктора Хантингтона с радиационным излучением... И еще медицинская сестра Адель Ричардс узнала, что отцом неродившегося ребенка был, скорее всего, ее брат, отбывавший пожизненное заключение в Аттике за то, что возглавил в тюрьме бунт против издания антифеминистской литературы...
 — Да-а? — сказал Римо, который всегда с большим трудом следил за сюжетами «мыльных опер».
 — Там было насилие... — сказал Чиун.
 Из его дальнейшей речи следовало, что медсестра ударила доктора. Она не только прибегла к насилию, но и удар нанесла неправильно. Это был вовсе не удар!
 — Но ведь они только актеры, папочка.
 — Теперь я это понимаю, — сказал Чиун. — Сплошное надувательство. Я больше не стану смотреть эти передачи. Моя тоскливая жизнь в Америке будет лишена радости, лишена всякого проблеска удовольствия.
 Здесь Римо голосом, полным печали, сообщил, что они, наверное, не останутся в Америке.
 — Я даже не знаю, как тебе объяснить это, папочка, — сказал Римо и опустил глаза на ковер, даже здесь, в такой гостинице, как «Плаза», местами слегка потертый.
 — Начало всякой мудрости — это неведение, — сказал Чиун. — Просто позор, что ты всегда застреваешь в начале.
 Это показалось Мастеру Синанджу настолько смешным, что он повторил свои слова и рассмеялся. Однако ученик его почему-то не присоединился к его веселью. Чиун отнес это на счет всем известного отсутствия чувства юмора у американцев.
 — Возможно, ты прав, — сказал Римо. — Более десяти лет я считал, что должен выполнять определенную работу для своей страны. Более десяти лет я вел жизнь человека, у которого нет ни дома, ни состояния, ни даже своей собственной фамилии. Я — человек, которого не существует. И что же? Оказывается, все, чем я занимался все эти годы, было совершенно бесполезно.
 — Бесполезно? — спросил Чиун.
 — Да, папочка. Бесполезно. Страна ничуть не изменилась к лучшему. Она стала даже хуже. Место, где я родился, превратилось в настоящую помойку. Политиканы стали более продажными, преступники творят свои черные дела еще более нагло, а страна... она просто расползается по всем швам!
 Чиун был явно озадачен словами Римо.
 — Ты ведь один человек, разве нет? — сказал он.
 Римо кивнул.
 — В этой стране нет правителя, нет судьи или священника, который бы правил всеми единолично, не так ли?
 Римо опять кивнул.
 — Тогда, в этой стране без единоличного правителя, ты, убийца высочайшего класса, которому дан солнечный источник совершенства в обучении, да еще при условии, что тебе помогает сам Мастер Синанджу, небелый, — как ты можешь считать себя неудачником? Этого я не могу понять.
 — Чиун, ты никогда не понимал, чем занимается наша организация.
 — Я слышал ваши разговоры со Смитом. Он — император вашей организации. Она поклоняется документу — конституции вашей страны. И ты убиваешь во славу этого документа. Я понимаю это.
 — Может быть, сейчас это так и выглядит, но планировалось все по-другому. — И Римо объяснил Чиуну, что конституция, этот основополагающий закон страны, не срабатывала. И более десяти лет назад президент стал опасаться, что если Америка будет по-прежнему сползать в хаос, она может превратиться в полицейское государство. Опасность этого, должно быть, хорошо известна Чиуну. Ведь как хранитель истории Дома Синанджу, который в течение многих веков поставлял всему миру платных профессиональных убийц, Чиун на примере многих правительств должен знать, что из хаоса в стране всегда возникает полицейское государство.
 — Ага, — сказал Чиун. — Ты добивался этого хаоса, чтобы Америка стала такой же, как весь остальной мир. Тогда бы ты мог стать главным убийцей этого полицейского государства. Раньше я об этом не догадывался.
 — Нет, — сказал Римо и вновь стал объяснять Чиуну, что американская конституция — это такой документ или соглашение, которое заключено между всеми американскими гражданами. Этот документ гарантирует каждому его свободы и права. Это хороший документ. Многие злоумышленники тем не менее могут свободно действовать в рамках конституции, не нарушая ее положений. Поэтому, соблюдая основной закон, американский президент, чтобы не дать воцариться хаосу, который бы погубил страну, был вынужден создать организацию, о существовании которой никто не знает. Эта организация призвана добиваться, чтобы прокуроры получали правдивую информацию, нечестные судьи разоблачались, а огромные преступные кланы потеряли свою власть. И главное — чтобы соблюдались права граждан. Доктор Харолд Смит, которого Чиун называет императором, возглавляет организацию, а Римо, которого обучил сам Чиун, — исполнитель ее решений.
 Чиун сказал, что следит за ходом рассуждений Римо.
 — Ты понимаешь, — продолжал Римо, — перед нами встали серьезные проблемы. Если бы существование нашей организации было раскрыто, это было бы признанием того, что конституция не работает. Поэтому было очень важно соблюдать строжайшую тайну. Никоим образом нельзя было допустить, чтобы исполнитель-убийца оставлял после себя отпечатки пальцев. Поэтому нашли человека, у которого не было семьи, и отпечатки его пальцев изъяли из досье в Вашингтоне, инсценировав казнь на электрическом стуле. Все это и было проделано со мной, когда ты увидел меня впервые. Ведь тогда я был без сознания, верно?
 — Когда я впервые увидел тебя? — переспросил Чиун и фыркнул. Он подумал, хотя и не сказал этого Римо, что глупость белого человека могла поистине рассмешить весь мир. — Если ты думаешь, что способ определения личности по отпечаткам пальцев изобрели на Западе, то сильно ошибаешься. Этот способ был известен нам за тысячи лет до вас. Но если отпечатки пальцев, о которых ты толкуешь, имеют такое значение, то где они сейчас?
 — Отпечатки умерших людей отправляются в специальное досье.
 — Почему же они просто не поместили твои отпечатки в это досье вместо того, чтобы чуть не уморить тебя на электрическом стуле?
 — Потому что многие хорошо знали меня. И нужно было создать человека, которого не существует, для несуществующей организации.
 — Ага, — сказал Чиун и сложил пальцы с длинными ногтями в нечто вроде купола католической церкви. — Теперь я понимаю. Конечно. Это же так просто. Давай сегодня закажем сладкий соус к рису. Ты не против?
 — Мне кажется, папочка, ты меня не понял.
 — Нет, ты изложил все очень ясно, сын мой. Они убили тебя, чтобы тебя не стало, и ты смог бы работать для организации, которой не существует, и все это ради того, чтобы оберегать документ, который не работает. Да будет прославлена мудрость западного мира!
 — Ладно, так или иначе, дело пошло прахом. Именно это я и хотел сказать тебе. Я ошибся. Давай работать на шаха Ирана или на русских, на кого угодно, кому ты пожелаешь предложить наши услуги. Я сыт по горло Смитом и всей этой глупой затеей.
 — Сын мой, ты меня удивляешь, — сказал Чиун; голос его зазвенел от радости. — После десяти лет ошибок ты наконец принял мудрое решение. И ты недоволен.
 — Конечно. Я зря потерял целых десять лет.
 — Ну, теперь ты перестал зря терять время и никогда не пожалеешь об этом. На Востоке умеют ценить профессиональных убийц. Ах, какая радостная весть!
 Чиун предложил Римо доверить ему, самому Мастеру Синанджу, сообщить императору Смиту об окончании их службы. Закончить службу хорошо так же важно, как хорошо начать ее, и Римо будет полезно понаблюдать за своим наставником, чтобы знать, как именно следует расставаться с императорами. Императоры нелегко расстаются с главной опорой своих империй, которой, как свидетельствует вся история человечества, всегда были наемные убийцы.
 Примерно через пять минут в их дверь постучался Смит. Выражение его обычно замкнутого лица свидетельствовало о надвигающейся истерике. Его тонкие розовые губы дергались, как конус на мачте метеостанции в бурю. Голубые глаза почти выкатились из орбит. Он уронил портфель на спальный матрац Чиуна.
 — Приветствуем вас, император Смит, — сказал Чиун, почтительно кланяясь.
 — Боже мой, — едва вымолвил Смит. — Боже мой, Римо, там, в коридоре женщина... Вся наша маскировка... Она раскрыта каким-то журналом. Все дело провалено. Все, все... Она прочла обо мне в журнале. Брюнетка. Лет двадцати с небольшим. Узнала меня... В журнале... Наша секретность!..
 — Тогда, видимо, пора закрывать лавочку, Смитти, — сказал Римо, вытаскивая стул из кучи мебели у стены и с облегчением опускаясь на него.
 Прозвучавшая в его словах радость разом сняла возбуждение Смита. Его глаза подозрительно сузились. Он подобрал с пола портфель. И полностью овладел собой.
 — Вы видели эту молодую женщину там, в коридоре?
 — Между прочим, да. Видел, — ответил Римо.
 — Понятно, — сказал Смит совершенно ровным бесцветным голосом. — После стольких лет и стольких усилий... После стольких лет строжайшего соблюдения секретности, прекращения всех личных связей, чтобы обеспечить нашу безопасность, вы, шутки ради, — если только это можно назвать шуткой, — выбалтываете все наши секреты. Причем первой попавшейся в коридоре идиотке. Я полагаю, вас толкнул на этот шаг такой мощный стимул, как ее роскошный бюст.
 — Вот уж нет, — сказал Римо.
 — Вы неправильно толкуете поступки своего верного слуги, — сказал Чиун. — Он только собрался возвеличить вашу славу среди простых людей, о прекрасный император КЮРЕ.
 — Вы рассказали все еще и Чиуну? — спросил Смит. — Он тоже знает, чем мы занимаемся?
 — Он только превозносил достоинства вашей конституции. Головы ее врагов должны валяться на земле. Все должны восхвалять действия КЮРЕ, — сказал Чиун.
 — Ну, хоть здесь все в порядке, — сказал Смит. — Чиун не понимает. Так что же тогда произошло в коридоре? Вы потеряли рассудок?
 — Ничего подобного. Она знает не больше, чем Чиун. Она услышала ваше имя. Ну и что? В самом деле, взгляните на это трезво. Она услышала какое-то имя и увидела какого-то человека. Кто она такая? Никто. Даже если бы она смогла в чем-то разобраться. Чем это нам грозит? Чем?
 — Прошу прощения, — сказал Смит и осмотрелся в поисках места, где бы присесть.
 Одно плавное движением — и стул, с которого поднялся Римо, заскользил по полу и остановился точно позади Смита.
 — Я вижу, фокусы вам удаются. Организация тратит деньги на подготовку жонглеров, — сказал Смит. — Не будете ли вы все-таки добры рассказать, что происходит?
 — Прошлой ночью я ездил домой. Конечно, не домой, а в тот приют, где я вырос.
 — Предполагалось, что вы ни при каких обстоятельствах не будете появляться в том районе.
 — Приют давно закрыт. И во всей округе ни души. Раньше это был центр города, сейчас он выглядит, как после бомбежки. Я задал себе вопрос, чем я, собственно, занимался все эти десять лет? И сейчас я задаю такой же вопрос вам: чем все эти десять лет занимались вы? И вся наша организация?
 — Не понимаю...
 — Мы неудачники. Мы зря тратили время. Мы думали, что станем высшей структурой, которая заставит конституцию работать. Каждому гражданину будут обеспечены его права, а разрушительные силы общества будут обузданы. Считалось, что в эти годы Америка преодолевает решающий этап, и мы должны были помочь стране успешно пройти его, а потом исчезнуть, так и оставшись для всех несуществующими. Мы были — и нас нет. Лишь бы выстояла страна и наша демократия.
 — Да.
 — Что вы хотите сказать этим «да»? — спросил Римо. — Мы старались впустую. У нас был президент, который должен был получить срок за кражу со взломом, если бы его не помиловали. Половина правительства сидит в тюрьме, и второй место там же. На городские улицы лучше не выходить, если не умеешь убивать. Ежедневно мы читаем в газетах о том, что тот или другой полицейский берет взятки. Забота о престарелых обернулась гигантской обираловкой. А я десяток лет превращал людей в трупы, надеясь покончить с этим безобразием!
 — Как раз это мы и делаем, — сказал Смит.
 — Послушайте, я же не конгрессмен, а вы не руководитель какого-нибудь государственного органа. Знаете, я и сам читаю газеты.
 — То, о чем вы читаете, как раз и есть наша организация в действии. Все, о чем вы говорите, — это гной, выходящий из уже вскрытого нарыва. Никсон был отнюдь не первым президентом, который пошел на такое преступление, но он первый, кому не удалось выйти сухим из воды. Зато его преемники уже не решатся повторить что-либо подобное. Разве вам не кажется странным, что полдюжины молодцов из ЦРУ провалили элементарную кражу со взломом? Что на свет внезапно появились магнитофонные записи разговоров, о существовании которых не знал сам бывший президент? И он не сумел уничтожить эти улики? Ну и как, по-вашему, мы работаем, Римо? Все это и есть работа нашей организации.
 Римо скептически поднял бровь. Смит продолжал:
 — Вы видите не новые преступления, Римо. Вы видите людей, которым не удается скрыть старые грехи. Скандал с приютом для престарелых имеет более чем десятилетнюю историю. Полицейские брали взятки со времен войны Севера и Юга. Но только теперь их за это стали сажать в тюрьму. Вы видите страну, которая делает то, что не под силу никакой другой демократии. Мы очищаем наш дом.
 — А как насчет безопасности на городских улицах?
 — Еще небольшое усилие. Дайте нам пять лет. Только пять лет, и все наши обвинители будут вынуждены прикусить язык. Америка станет еще более сильной и прекрасной.
 — Почему же я не знал обо всем этом?
 — Потому что мы используем вас только в исключительных случаях. Я прибегаю к вашей помощи, когда дела идут очень плохо или не могут быть исправлены никаким другим способом.
 Весь этот разговор Мастер Синанджу слушал спокойно и молча, ибо, когда западные люди говорят глупости, никакой свет разума не может рассеять мрака их невежества. И лишь когда он увидел, что собеседники пришли к состоянию полной удовлетворенности, заговорил:
 — О, милостивый Смит! Как прекрасны ваши успехи! Как тверда ваша руководящая рука! Ваша империя теперь в полном порядке, и поэтому Дом Синанджу может с вечной благодарностью и постоянно вознося хвалу вам, император Смит, покинуть вас.
 — Как хотите, Чиун, — сказал Смит. — Вы дали Римо прекрасные уроки, за это мы вам очень благодарны. Теперь он достаточно подготовлен и способен действовать без вас.
 — А вот здесь возникает маленькая проблема, Смитти, — начал Римо, но Чиун, подняв длинный тонкий палец, остановил его.
 — Милостивый император, — сказал Чиун, — этот Римо, который раньше принадлежал вам, теперь принадлежит Дому Синанджу. — Видя недоумение на лице Смита, Чиун объяснил, что, когда он начал работать с Римо, тот был всего лишь рядовым американцем. Но он так много получил от школы Синанджу, что сам стал настоящим Синанджу. Поэтому теперь он принадлежит уже не Смиту, а Дому Синанджу.
 — О чем это он говорит? — спросил Смит.
 — Послушайте, — сказал Римо, — допустим, вы дали мастеру горшок. Крошечный металлический горшочек.
 — К тому же тусклого цвета, — вмешался Чиун. — Жалкий, никчемный, тусклый горшок.
 — Мастер добавляет к нему золотую ручку и золотую крышку и целый дюйм золота снаружи.
 — Мне нравится металл, который ты выбрал для украшения горшка, — сказал Чиун.
 — Заткнись, папочка, — сказал Римо.
 — Нет в мире благодарности, — сказал Чиун.
 — И теперь у вас в руках прекрасный золотой сосуд, в котором от прежнего горшка осталось лишь немного железа.
 — Осталась твоя неблагодарность, — сказал Чиун.
 — Так что теперь это уже не ваш горшок, — сказал Римо.
 — О чем это вы говорите? — спросил Смит.
 — Гора не камешек, — сказал Чиун. — И вы не можете нарушить этот закон вселенной. Он священен.
 — Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, Мастер Синанджу, но мы готовы удвоить в золоте плату вашей деревне за ваши услуги. Поскольку вы считаете Римо членом Дома Синанджу, в перспективе — Мастером Синанджу, мы будем платить вашей деревне и за вас, и за него. Двойная плата за двойную службу.
 — Вы не понимаете, Смитти, — сказал Римо.
 — Он понимает все самым наилучшим образом, — сказал Чиун. — Слушай своего императора и узнай у него, в чем заключается твое новое задание.
 Смит открыл портфель. На зерновом рынке Чикаго возникла серьезная проблема, которая может оказаться для нации более опасной, чем все прежние, которыми Римо занимался. Проблема связана с массовыми закупками зерна и распространением угрозы голода на западный мир. Даже со своей широкой сетью информаторов и компьютеров КЮРЕ оказалась не в состоянии разобраться, в чем дело. Чьи-то огромные деньги тратятся на совершенно непонятные дела.
 И в районе озера Мичиган стали всплывать трупы.




 Глава 3


 Утреннее солнце вставало над Харборкриком, штат Пенсильвания, когда ветерок принес в автомобиль Римо запахи химических отходов из-за озера Эри. Римо объяснял Чиуну возложенную на них задачу. Этого потребовал сам Чиун, поскольку в глазах организации он был уже не просто тренером Римо. Он стал «равноправным партнером». Римо всегда изумляла способность Чиуна мгновенно усваивать самые сложные западные понятия, когда это отвечало его интересам, как, например, в случае с равноправным партнерством. Это, поспешил уточнить Чиун, означает, что Римо стал равным ему не в глазах вселенной, а только по ограниченным и смутным представлениям той западной организации, на которую они работают.
 — Я понял тебя, папочка, — сказал Римо, сворачивая с асфальтового шоссе на грязную подъездную дорогу.
 Римо приходилось пользоваться за рулем только боковым зеркальцем, потому что покрытые лаком деревянные сундуки Чиуна полностью загромоздили заднее сиденье машины и сделали зеркало заднего вида совершенно бесполезным для водителя, если у него не было склонности любоваться розовым драконом на ярко-голубом фоне.
 — Нам нужно найти человека по имени Освальд Уиллоуби. Он брокер, специалист по товарному зерну. Он готов дать под присягой показания о том, что кто-то умышленно сбивает цены на товарной бирже. Кто-то или какая-то организация выбросила на биржу по демпинговой цене озимую пшеницу на сумму двадцать пять миллионов долларов, и как раз во время осеннего сева. В результате в этом году у нас засеяна зерновыми самая маленькая площадь за всю историю, и это когда весь мир нуждается в расширении посевов. Никто не знает, кто и зачем проводил демпинговые операции. Но из оптовых торговцев, занимавшихся массовыми продажами пшеницы, двое неизвестно почему найдены мертвыми, в озере Мичиган, а третий — Освальд Уиллоуби. Нам поручено сохранить его живым.
 На мгновение Чиун задумался, потом сказал:
 — Тем не менее равноправие означает равную плату для Синанджу. Хорошо, что мы можем получать большие деньги и за высокое качество, и за дешевку. Жители деревни Синанджу будут признательны за мою деловую хватку.
 — Ты, видно, не понял ни слова из того, что я говорил.
 — Мы должны сохранить жизнь одного человека, а затем ты сказал то, что не может быть правдой.
 — То есть? — рявкнул Римо.
 — Ты сказал, например, что неизвестно почему были убиты эти торговцы. Это неправда. Кому-то это известно.
 — Я имел в виду, что нам неизвестно.
 — О твоем невежестве я мог бы сообщить тебе, не выезжая сюда.
 — Ты хоть капельку разбираешься в том, как работает рынок? А, папочка? — Римо высматривал белый каркасный домик с зеленой оградой. Рядом с дорогой протекал ручей, Римо увидел пар, поднимавшийся под лучами жаркого утреннего солнца от охладившейся за ночь воды. — Ты ведь не понял ни слова про цены и озимую пшеницу? Ладно, я объясню. Если во время сева цены на бирже высокие, фермеры засевают больше площадей. Большинство торговцев не покупает зерно для долгого хранения. Они покупают его для продажи. Покупают сейчас, чтобы продать в будущем, например, перед уборкой урожая, когда цена на зерно ожидается более высокая. Так вот, в самый разгар сева озимых кто-то купил большую партию такого, как его называют, «будущего» зерна. И тут же выбросил его по низкой цене на рынок. На целых двадцать пять миллионов долларов. Хотя это не так уж много по сравнению со всей суммой сделок, тем не менее такое внезапное и массовое предложение товара сразу сбило на него цены. И очень существенно. Операция была очень точно рассчитана. В такой ситуации фермеры не могли получить кредит для увеличения посевов, да они его и не планировали. Поэтому этой весной было собрано мало озимых, что отчасти объясняет нынешнее повышение цен на продовольствие.
 — И что же? — спросил Чиун.
 — Мы боимся, что положение может стать еще хуже. Поэтому нужно выяснить, кто это не пожалел потерять огромную сумму в двадцати пять миллионов долларов. А ведь сейчас в мире продовольственный кризис.
 — И что вы так беспокоитесь? В деревне Синанджу хорошо знают, что такое продовольственные кризисы. Ты говоришь мне, ты смеешь говорить мне о продовольственных кризисах! Ты, воспитанный на мясе и за всю свою жизнь ни дня не голодавший!
 — О господи, — простонал Римо. Он знал, что сейчас ему придется уже в который раз выслушать лекцию о Синанджу. Как из-за голода жители деревни были вынуждены бросать новорожденных младенцев в холодные воды Западно-Корейского залива. Как в Синанджу всегда не хватало еды. Как ввиду полной безысходности положения, возникла школа боевого искусства Синанджу, и как в течение столетий все Мастера Синанджу были вынуждены за деньги служить наемными убийцами у императоров и царей разных далеких стран, чтобы жителям родной деревни никогда больше не приходилось отправлять своих младенцев «вечно спать» в воды залива.
 — Больше никогда, — сказал Чиун.
 — С тех пор прошло больше пятнадцати столетий, — сказал Римо.
 — Если мы говорим «никогда больше», значит, этого никогда больше не будет, — сказал Чиун. — Теперь это зависит и от тебя. Ты должен усвоить.
 За дорогой, за малорослыми соснами с почти голыми ветками, иссеченными постоянными ветрами с озера Эри, вроде бы стукнулись друг о друга два железных котелка. Утренний воздух, от которого сиденья машины стали влажными, приглушил звук. Он был похож на слабый хлопок и вряд ли мог разбудить спавших сладким сном окрестных, жителей. Но это был выстрел.
 Римо увидел, как из белого домика с зеленым забором выскочил темнокожий мужчина, торопливо засовывая что-то за пояс, подбежал к ожидавшему с невыключенным мотором розовому «Эльдорадо». Машина тронулась с места, прежде чем мужчина захлопнул дверцу, и быстро, но без визга покрышек стала набирать скорость, поднимая на дороге маленькие облачка пыли. Водитель собирался проехать слева от Римо, как и положено любой встречной машине. Но Римо занял всю проезжую часть дороги. Чиун, считавший ремни безопасности помехой и поэтому никогда не пристегивавшийся, среагировал на столкновение слабым, направленным вверх движением, так что в момент удара его легкое тело зависло в воздухе. Два длинных ногтя его правой руки уперлись в приборную доску, будто он плавно отжимался. Другая рука подхватила падающее переднее стекло. Римо остановил движение своего тела вперед, чуть оттолкнувшись локтем от руля, и, как и Мастер, оказался в состоянии свободного падения.
 Римо распахнул дверцу и выскочил на дорогу еще до того, как машины замерли, бросился к «Эльдорадо», рванул дверцу и, отодвинув окровавленного человека за рулем, дернул ручной тормоз.
 Вытащив из «Эльдорадо» два неподвижных тела, он увидел у негра за поясом пистолет, от которого пахло порохом недавнего выстрела. Римо послушал его сердце. Оно еще билось в последнем трепетании. Затем замерло.
 С водителем дело обстояло лучше. Римо бегло осмотрел раненого. Только его обмякшее плечо свидетельствовало о переломе. Лицо его было изрезано осколками стекла и залито кровью, но эти раны опасности не представляли. Римо сунул руку под челюсть раненого и помассировал ему вены на шее. Глаза мужчины открылись.
 — О-о-ох, — простонал он.
 — Эй, ты, — окликнул его Римо.
 — О-о-ох, — последовал новый стон. Мужчине было далеко за сорок, и лицо его носило следы борьбы с юношескими прыщами. Прыщи явно победили.
 — Ты скоро умрешь, — сказал ему Римо.
 — О, господи, нет, только не смерть!
 — Твой приятель стрелял в Уиллоуби? В Освальда Уиллоуби?
 — Его звали так?
 — Да. Кто вас послал? Мне нужен врач...
 — Слишком поздно. Не бери с собой грех на тот свет, — сказал Римо.
 — Я не хочу умирать.
 — Ты хочешь умереть без покаяния? Кто вас послал?
 — Конкретно никто. Обычное заказное убийство. За пять штук. Нам сказали — дело легкое.
 — Где вы получили деньги?
 — Джо получил. В биллиардной «У Пита».
 — Где она находится?
 — В Ист-Сент-Луисе... Я был на мели... очень нуждался в деньгах... Только что потерял работу, и нигде меня не брали.
 — Где находится биллиардная?
 — Рядом с Дукал-стрит.
 — Ничего себе.
 — Биллиардную «У Пита» все знают.
 — Кто дал вам деньги?
 — Пит.
 — Что-то мало от тебя помощи. Какой-то Пит из биллиардной «У Пита» в Ист-Сент-Луисе.
 — Да. Позовите священника. Пожалуйста! Любого...
 — Полежи пока здесь, — сказал Римо.
 — Я умираю... Я умираю. Плечо меня доконает...
 Римо осмотрел белый домик. Дверь оказалась незапертой, лишь плотно прикрытой. У убийцы хватило ума не оставлять ее настежь, так что труп, вероятно, не обнаружили бы, пока он не начал разлагаться.
 «Уиллоуби, наверное, получил пулю в постели», — подумал Римо, входя в дом. Но потом увидел включенный телевизор с приглушенным звуком и немого интервьюера, задававшего неслышные вопросы и получавшего неслышные ответы. Римо понял, что Уиллоуби провел эту ночь здесь, в гостиной. Свою последнюю ночь.
 В комнате стоял спертый запах виски. Уиллоуби лежал на диване, за дверью. На торце заляпанного стола перед ним была открытая бутылка «Сигрэм севен» и остаток «Милки уэй». Кожа на виске Уиллоуби была обожжена выстрелом в упор. Разлетевшийся мозг запятнал высокую спинку дивана. Зазвонил телефон. Он стоял под диваном. Римо взял трубку.
 — Да-а, — ответил он, поднимая аппарат и устанавливая его на животе убитого.
 — Алло, дорогой, — раздался в трубке женский голос. — Я знаю, что мне нельзя звонить тебе, но засорился мусоропровод. Оззи, он не работает со вчерашнего обеда. Я понимаю, что мне нельзя тебе звонить... но ведь придется звать мастера, да? Ладно, я его вызову... Это все цветная капуста, она забила мусоропровод. А мы ее даже не ели. Это ты любишь цветную капусту. Не знаю, почему она тебе нравится... Еще я не знаю, почему они велели тебе не давать мне номер твоего телефона. Ну, кому может повредить, что я несколько раз позвонила сюда? Ведь правильно? Кому это повредило? Оззи... ты слушаешь?
 Римо хотел было ответить женщине, но пришлось бы врать, и он нажал кнопку, прекращая разговор. Трубка так и осталась снятой и издавала бесполезный непрерывный гудок.
 Что он мог сказать женщине? Что ее телефонные звонки разрушили единственную защиту Уиллоуби — тайну его местонахождения? Ей и так предстояло испытать достаточно горя. К тому времени, когда гудок сменился визгливым звуком, оповещающим о неисправности телефона, Римо уже обнаружил в кухне толстую кипу бумаг. Они находились в старой коробке из-под облигаций компании «Итон Коррэсэбл». На первом листе был заголовок «Показания Освальда Уиллоуби».
 Римо взял коробку с собой. Снаружи водитель розовой автомашины уже понял, что у него всего-навсего сломана кость. Он стоял, прислонившись к крылу разбитого автомобиля, зажимая здоровой рукой поврежденное плечо.
 — Эй ты, оказывается, я вовсе и не при смерти. Ты, парень, мне наврал. Гнусно наврал.
 — Нет, не наврал, — сказал Римо и мгновенным движением правой руки, настолько неуловимым, что, казалось, рука вообще не двинулась с места, выбросил вперед указательный палец, пробив им череп человека. Его голова резко откинулась назад, будто от удара сорвавшейся с подъемного крана чугунной бабы. Ноги его взлетели выше головы, и он молча и бесповоротно рухнул в пыль. И даже не дернулся.
 Чиун, констатировав про себя, что, при всем желании, ему не к чему придраться, так как Римо выполнил прием безукоризненно, снова занялся своими сундуками. Они не пострадали. Но ведь могли и пострадать! Поэтому он не преминул указать своему ученику, что подобная небрежность при вождении автомобиля совершенно недопустима.
 — Нам нужно поскорее выбраться отсюда, а твои сундуки, папочка, связывают нам руки. Может, я займусь этим делом один? — сказал Римо.
 — Теперь мы равноправные партнеры. Я не только руковожу твоими тренировками, но и по приказу императора Смита выполняю вместе с тобой его задание. Я нахожусь в совершенно одинаковом с тобой положении. Мое мнение имеет такой же вес, как и твое. Моя ответственность равна твоей. Поэтому ты больше не можешь сказать мне: «Отправляйся домой. Мастер Синанджу, я справлюсь с тем или с этим один». Теперь всегда только «мы». Мы сделаем это, или мы не сделаем этого. Только «мы», и никогда больше "я"или «ты». Никаких «ты». Мы.
 — Уиллоуби — человек, которого мы должны были уберечь от смерти, — сказал Римо.
 — Ты потерпел неудачу, — сказал Чиун.
 — Но зато в этой коробке важнейшие улики, — сказал Римо.
 — Мы сумели сохранить улики. Это хорошо.
 — Но не так хорошо, как живой Уиллоуби.
 — Увы, ты не безупречен.
 — Зато мы ухватили ниточку, которая, быть может, выведет к источнику всех неприятностей.
 — Решение у нас в руках.
 — Возможно.
 — Судьба иногда выбирает странные пути, — сказал Чиун. — Мы можем победить со славою, в традициях Дома Синанджу. Либо ты можешь потерпеть неудачу, как это уже не раз бывало с тобой.
 Относительно сундуков Чиун объявил, что их непременно следует взять с собой. Чиун с Римо выполняют почетнейшую миссию во славу конституции Соединенных Штатов, и носить постоянно одно и то же кимоно в течение всей операции означало бы унизить великий документ, определяющий жизнь американской нации. Теперь, став равноправным партнером, Чиун четко сознает это.
 Водитель проезжавшего мимо «пикапа» сразу же понял необходимость доставить сундуки в ближайший аэропорт и забыть о разбитых машинах и двух трупах, когда Римо показал ему историю его страны в картинках. То были пятнадцать портретов Улисса С. Гранта, исполненные в зеленых тонах.
 — Вас, парни, нужно подбросить? Что ж, я докажу, что дух взаимопомощи еще не умер... Только чтобы ровно пятнадцать этих зелененьких пареньков. Так... тринадцать... четырнадцать... пятнадцать, порядок.
 Взятый на прокат «Пайпер» кружил над расположенным на Миссисипи Ист-Сент-Луисом, так как Чиун пожелал посмотреть на него с воздуха.
 — Это прекрасная река, — сказал Чиун. — Кто владеет правом пользования ее водами?
 — Ни один человек в отдельности не обладает этим правом. Оно принадлежит всей стране.
 — Значит, она могла бы передать это право нам — в оплату за труды?
 — Нет, — сказал Римо.
 — Хотя мы и действуем во славу ее конституции?
 — Даже за это.
 — Ты родился в очень неблагодарной стране, — сказал Чиун, но Римо не стал с ним спорить.
 Он думал о написанных Уиллоуби показаниях. Уиллоуби отдал жизнь не за этот документ. Он потерял жизнь, потому что выболтал жене, где прячется. Люди умирают не за дело, которому служат, а из-за своей собственной глупости или невезения, что является своеобразной формой глупости, порожденной некомпетентностью. Это — главное, чему научили Римо за последние десять лет. В жизни существуют только компетентность и некомпетентность, и больше ничего. Идеи — это финтифлюшки, которые появляются и исчезают с течением времени.
 Как и все ему подобные, Уиллоуби трудился всю жизнь, не понимая, что делает. Он получал инструкции и выполнял их. Из его показаний явствовало, что он самым примитивным образом представлял себе, как производится продовольствие и как оно поступает на рынок. Уиллоуби разукрасил показания, с которыми собирался выступить, такими терминами, как «товарное зерно», «твердые сорта пшеницы», «мягкие сорта пшеницы», «нормализация рынка» и прочее. Римо интуитивно чувствовал, что все это не имеет никакого отношения к тому, как на самом деле его страна стала крупнейшим производителем продовольствия в мире.
 Сегодня часто можно услышать, что Америка слишком эгоистично относится к своему продовольственному богатству. Подобные разговоры создают впечатление, будто изобилие продовольствия возникло в Штатах само собой, просто благодаря плодородию почвы. Это далеко не так. Одни люди сеяли зерно, орошали его своим потом и старались перехитрить капризы погоды. Другие люди тоже всю жизнь отдавали земле, работая в лабораториях, где выводили все более урожайные сорта зерна и создавали улучшенные удобрения, а также на металлургических заводах Детройта, где усовершенствовали трактора, заменившие волов. Америка изобрела автоматическую жатку. Америка осуществила кардинальное изменение системы земледелия — первого с той поры, как человек вышел из пещеры и кинул зерно в землю. Обилие продовольствия в Америке создано ее народом. Его талантом, напряженным трудом и настойчивостью.
 Римо глубоко оскорбляло, когда продовольственное богатство ставили на одну доску с запасами угля, нефти или бокситов. Обычно на эту тему распространялись ученые в университетах, которым за всю жизнь наверняка ни разу не пришлось стряхивать со лба капли пота.
 Развитой или слаборазвитой делает страну ее народ. Однако люди, не знающие, что такое настоящий труд, рассматривают естественные ресурсы слаборазвитых стран как нечто, по высшему праву принадлежащее только тем, кому посчастливилось жить в этих странах. В то же время они считают, что плоды труда тех, кто выращивает продовольствие, принадлежат всему миру. Если бы не усилия настоящих тружеников всего мира, запасы нефти, бокситов и меди, лежащие под песками и зарослями джунглей, и сейчас были бы столь же бесполезны для народов слаборазвитых стран, как и на заре истории человечества.
 Да, как постоянно учит Чиун, в мире есть только компетентность и некомпетентность, и ничего более.
 Итак, Уиллоуби оказался одним из тех, кто, вопреки своей некомпетентности, пытается действовать на свой страх и риск. В результате — почти сто страниц показаний, и только к концу писавший смутно стал догадываться, что наткнулся на подготавливаемое кем-то самое страшное бедствие в истории человечества.
 «Я не знаю деталей, — заканчивал Уиллоуби свой документ, — но эти странные вложения капитала, как я предполагаю, свидетельствуют о наличии мастерски разработанного плана разрушительного характера. Все направлено на то, чтобы сейчас, во время сева, умышленно сбить на зерновом рынке цену на озимую пшеницу, что должно принести к значительному сокращению площадей, засеваемых продовольственными культурами. Это представляется точно рассчитанной и наиболее эффективной мерой для максимального воздействия с целью уменьшения производства продовольствия». Ясно, как темная ночь. Этим показаниям не хватало только совета скорее вкладывать деньги в такой гениально разработанный план, потому что он обязательно обеспечит вкладчикам высокие прибыли.
 По данным Смита, Уиллоуби, как специалист-аналитик в области торговли продовольствием, имел восемьдесят тысяч долларов в год.
 В Ист-Сент-Луисе жара почти видимыми струйками поднималась от Дукэл-стрит, которая представляла собой ряд двухэтажных деревянных домов и магазинов, по большей части с пустыми витринами. Окна биллиардного зала «У Пита» были снизу наполовину закрашены зеленой краской. Биллиардная не пустовала. В одном из окон поверх линии окраски торчала огромная лоснящаяся от жира, покрытая красными пятнами физиономия со слезящимися черными глазами. Эта похожая на помойное ведро физиономия уныло выглядывала из-под ослепительно яркой красной шапки с помпоном. Войдя внутрь, Римо с Чиуном увидели, что при физиономии имеется также тело, в том числе две огромные волосатые руки, вроде балок, на которые трансплантировали шерсть. Руки свисали из потертого кожаного жилета и оканчивались у покрытого грубой бумажной тканью штанов паха, который остервенело скребли.
 — Где Пит? — спросил Римо.
 Ответа не последовало.
 — Я ищу Пита.
 — А кто такой ты и эта разряженная кукла? — наконец произнесла помойная физиономия.
 — Я дух прошлого Рождества, а это Матушка-гусыня, — сказал Римо.
 — Ты что-то слишком широко разеваешь пасть.
 — Потому что сегодня очень жарко. Пожалуйста, скажите, где Пит, — сказал Римо.
 Чиун с интересом осматривал странное помещение. Там стояли зеленые прямоугольные столы с разноцветными шарами. Белые шары не имели номеров. Молодые люди тыкали палками в белый шар, стараясь попасть им в другие шары. Когда некоторые из шаров попадали в дыры, сделанные по сторонам стола, человек, так ловко ударивший белый шар, получал право сделать еще один удар. А иногда этот человек получал бумажные купюры, на которые, хотя это и не золото, можно купить разные вещи. Чиун подошел к тому из столов, на котором из рук в руки переходили самые крупные купюры.
 Римо тем временем был занят делом.
 — Ну, так где Пит?
 Волосатая ручища оставила в покое пах, потерла большой палец об указательный, что означало: «заплати».
 — Сперва кое-что дай, — сказала помойная физиономия.
 И Римо тут же ему слегка дал, сломав ключицу. После этого, сдержав слово, человек сказал, что Пит сидит за кассой, а затем свалился на пол, вырубившись от боли. Римо пнул его носком ботинка в лицо. Там, где оно касалось пола, появилось жирное пятно.
 Когда Римо подошел к Питу, тот уже держал в руке за кассовой машиной пистолет.
 — Хэлло, мне бы хотелось поговорить с вами наедине, — сказал Римо.
 — Я уже видел, что ты там натворил. Стой, где стоишь.
 Римо слегка махнул правой рукой с почти переплетенными пальцами. Глаза Пита последовали за движением руки Римо всего на какую-то долю секунды. На что Римо и рассчитывал в тот момент, когда глаза Пита дернулись, левая рука Римо молниеносно оказалась за стойкой. Большой палец впился в запястье Пита, вдавливая нервные окончания в кость руки. Пистолет упал в ящичек с биллиардными мелками. Из глаз Пита брызнули слезы. Его льстиво-вежливое лицо исказила мучительная гримаса, изображавшая улыбку.
 — Вот это да! Ловко сработано! — промычал Пит.
 Какой-нибудь бездельник, убивший в заведении Пита свой не только третий, но и четвертый десяток лет, заметил бы только, как худощавый мужчина с утолщенными запястьями подошел к Питу, а затем проследовал с ним в заднюю комнату, дружески придерживая Пита за плечи. Но этого биллиардиста, без сомнения, гораздо больше заинтересовал бы смешной пожилой азиат в странной одежде.
 Малыш Вако Чайлдерс играл с Чарли Дассетон по сто долларов за партию, и никто не лез к ним с разговорами, кроме этого забавного азиата. Он спрашивал их о правилах игры.
 Малыш Вако вздохнул и опустил.
 — Папашка, я играю, — сказал Малыш Вако, глядя сверху вниз на старого косоглазого азиата. — А когда я играю, все молчат.
 — Вы играете так блестяще, что это лишает всех дара речи? — спросил Чиун.
 — Иногда. Когда на кону кругленькая сумма их денег.
 Этот ответ вызвал одобрительный смех.
 — Для примера глянь на Чарли Дассета, — сказал Малыш Вако.
 Чиун хихикнул. Оба — и Малыш Вако, и Чарли — осведомились, над чем он смеется.
 — Смешные имена. У вас смешные имена: «Дассет», «Малыш Вако». Это очень смешно. — Смех Чиуна оказался — заразительным; смеялись все столпившиеся вокруг стола, кроме самих Малыша Вако и Чарли.
 — Да? А как зовут тебя, парень? — спросил Малыш Вако.
 Чиун назвал свое имя, но по-корейски. Они ничего не поняли.
 — Я думаю, это тоже довольно смешное имя, — сказал Малыш Вако.
 — Так обычно думают дураки, — отреагировал Чиун, и на этот раз засмеялся даже Чарли Дассет.
 — Не заткнуть ли тебе рот своими собственными деньгами? — сказал Малыш Вако. Он поставил руку мостиком на зеленый фетр стола и хорошо отработанным ударом послал седьмой шар в боковую лузу, а восьмой через весь стол в дальнюю лузу. Белый шар остановился за шаром с девятым номером прямо перед угловой лузой. С этим желтым шаром Малыш покончил коротким, резким ударом, после чего белый шар остался на месте как пригвожденный. И Чарли Дассет отдал Малышу Вако свой последний банковский билет.
 — Насколько я понимаю, вы хотите, чтобы я сыграл с вами на деньги? — сказал Чиун.
 — Правильно понимаешь.
 — На тех же условиях, что вы играли?
 — Точно так, — сказал Малыш Вако.
 — Я не занимаюсь азартными играми, — сказал Чиун. — Это делает человека слабым. Игра лишает его достоинства. Человек, который отдает свои деньги на прихоть слепой удачи, вместо того чтобы полагаться на свое умение, отдает свою судьбу в руки капризного случая.
 — Значит, вы не играете, а только болтаете?
 — Я не говорил этого.
 Малыш Вако вытащил из кармана кипу банкнот и бросил их на зеленое поле стола.
 — Ставь свои деньги или заткнись.
 — А золото у вас есть? — спросил Чиун.
 — Я думал, вы не играете на деньги, — сказал Малыш Вако.
 — Победа в состязании, где требуется мастерство, это совсем не игра на деньги, — сказал Чиун.
 Это замечание вызвало у Чарли Дассета такой приступ хохота, от которого он чуть не повалился с ног.
 — У меня есть золотые часы, — сказал Малыш Вако. Прежде чем он начал их расстегивать, длинные ногти азиата успели снять их и надеть обратно. Толстые пальцы Малыша Вако в это время лишь беспомощно хватались за воздух.
 — Это не золото, — сказал Чиун. — Но поскольку мне в данный момент нечем заняться, я сыграю с вами на эту кучку бумаги. Вот мое золото.
 Чиун достал откуда-то из кимоно большую толстую монету, сверкающую и желтую, и положил ее на край стола. Однако люди вокруг зашумели, сомневаясь, действительно ли это настоящее золото.
 — Эта монета — английская «Виктория», ее принимают во всех странах мира.
 Народ вокруг стола признал, что монета выглядит как настоящая. Кто-то даже сказал, что читал о монетах королевы Виктории и что они в самом деле стоят кучу денег. Однако Малыш Вако заявил, что не вполне уверен, готов ли он рисковать своими 758 долларами против единственной монеты, сколько бы она ни стоила.
 Тогда Чиун добавил еще одну монету.
 — Или даже против двух монет, — заявил Малыш Вако. — Может быть, сто долларов против одной монеты я бы поставил.
 — Предлагаю две против вашей бумажки, которую вы оцениваете в сто долларов.
 — Лучше поостерегитесь, мистер, — сказал Чарли Дассет. — Малыш Вако — лучший игрок во всем штате. Во всем Миссури.
 — Во всем штате Миссури? — сказал Чиун, прикладывая длинную тонкую руку к груди. — Вы еще скажете, пожалуй, что он лучший игрок в Америке и даже на целом континенте.
 — Но он, действительно, довольно прилично играет, мистер, — сказал Чарли Дассет, — он вытряс из меня все.
 — Ах, как страшно! Тем не менее я все же использую свой жалкий шанс.
 — Вы желаете разбивать? — спросил Малыш Вако.
 — Что такое разбивать?
 — Сделать в партии первый удар.
 — Понял. А как можно выиграть партию? Каковы правила игры?
 — Вы берете вот этот кий, бьете по белому шару, попадаете в шар под номером один и загоняете его в лузу. Потом забиваете таким же образом шар номер два, и так далее до девятого. Если вы сумеете взять девятый шар, партия ваша.
 — Понял, — сказал Чиун. — А если шар с девятым номером попадет в лузу при самом первом ударе?
 — Тогда вы выиграете.
 — Понял, — повторил Чиун, глядя, как Малыш Вако устанавливает девять шаров в ромб на противоположном конце стола. Здесь Чиун попросил подержать шары, чтобы посмотреть, каковы они наощупь. Малыш Вако катанул ему один шар. Чиун взял его и попросил потрогать другой, но Малыш Вако сказал, что все шары одинаковы.
 Нет, они отнюдь не одинаковые, возразил Чиун. Синий шар — совершенно круглый, как и оранжевый, а зеленый тяжелее остальных. И хотя вокруг смеялись, Чиун настоял на том, чтобы ощупать все шары без исключения.
 Если бы зрители обратили внимание, что, когда Чиун пускал каждый шар обратно по зеленому полю, он останавливался точно на своем месте в общей фигуре, это могло бы подготовить их к дальнейшим событиям.
 Прежде чем взять в руки короткий кий, Чиун попросил ответить ему на один вопрос.
 — Ну, что еще? — спросил Малыш Вако.
 — А какой из них шар с девятым номером?
 — Желтый.
 — Но там два желтых шара.
 — Полосатый и с номером девять.
 — Ах, да, — сказал Чиун — просто он не разглядел цифры, так как шар лежал девяткой вниз.
 Позже присутствовавшие рассказывали, что старый азиат взялся за кий как-то странно. Одной рукой вроде как за средину. И не делал никакого мостика другой рукой. Он держал кий почти как пилочку для ногтей. А потом всего-навсего чуть толкнул белый шар. Просто толкнул, и белый шар, стремительно вращаясь, совершил то, чего здесь не видывали: ударил в самый центр фигуры, разбил ее, но не остановился, а нашел шар с девятым номером и вогнал его в лузу в левом углу.
 — Гос-по-ди... — сказал Малыш Вако.
 — Нет. Он тут ни при чем, — сказал Чиун — Соберите шары еще раз.
 Теперь фигура из шаров была поставлена более плотно. Поэтому Чиун послал белый шар так, чтобы он сперва ударил в центр фигуры, освободив девятый шар. Затем, отскочив от левого борта, белый шар ударил девятый номер и опять вогнал в его лузу, на этот раз в правую.
 Таким образом он выиграл семь партий подряд семью ударами. После этого все в зале пожелали узнать, кто он такой.
 — Вам, наверное, приходилось в своей жизни слышать, что, как бы вы ни были сильны в том или ином деле, всегда найдется другой человек сильнее вас? — спросил Чиун.
 Все подтвердили, что да, приходилось.
 — Так вот, я и есть тот другой человек, который сильнее.
 Между тем Римо занимался своим делом. Без всяких околичностей он напрямик спросил Пита, почему тот пообещал двум мужикам пять тысяч долларов за убийство Освальда Уиллоуби. Пит отвечал так же прямо. Он сам получил за это десять тысяч. А отдал пять. Деньги платил Джонни Черт Деуссио, получавший доход от подпольных лотерей, азартных игр и наркотиков в Ист-Сент-Луисе. Деуссио, по слухам, работает на Гулиелмо Балунта, извлекавшего доходы из тех же занятий, но уже по всему Сент-Луису Пит заметил, что его могут убить за такие слова о Джонни Черте. Но Деуссио, похоже, опоздает с этим делом... И еще, добавил Пит, было бы хорошо, если бы Римо вернул его внутренности обратно в тело.
 — Я их не вынимал. Тебе просто показалось. Все это одни нервы.
 — Замечательно, — сказал Пит. — Просто замечательно. Мне только показалось, будто из меня вырвали живот.
 Римо потер напрягшиеся мускулы возле ребер Пита, сняв мучительное давление на его пищеварительный тракт.
 — О, боже, — сказал Пит, — как замечательно чувствовать, что живот вернулся на свое место. Благодарю.
 — Ты, конечно, никому не скажешь, что я был здесь, не так ли? — спросил Римо.
 — Вы шутите? Чтобы опять иметь дело с вами?
 Джон Винсент Деуссио, президент компании «Недвижимость Деуссио» и корпорации «Промышленные предприятия Деуссио», соорудил вокруг своего дома в пригороде Сент-Луиса мощную ограду из стальных звеньев. У ограды располагались электронные глазки. Еще он держал небольшую, мягко выражаясь, свору доберман-пинчеров. Он имел также двадцать восемь личных охранников под командой капо, своего кузена Сальваторе Мангано, одного из самых опасных головорезов к западу от Миссисипи.
 Так чем же занимался Джон Деуссио в три часа ночи в своей выложенной белым кафелем ванной комнате, с головой, засунутой в хлещущий водой унитаз? Джон Деуссио знал, что было около трех часов. Когда его голову вытаскивали из унитаза, едва не вырвав при этом все волосы, — он увидел свои часы, и одна из стрелок, вероятно часовая, указывала в сторону пальцев. Чем он занимался? Он приходил в себя. Это во-первых. А во-вторых, он отвечал на вопросы. Они сыпались градом. Он с радостью отвечал на вопросы. Потому что, когда он отвечал, он мог дышать. А Джону Деуссио нравилось дышать с той самой поры, как он появился на свет.
 — Я получил пятьдесят кусков от друга из рекламного агентства с побережья. Фелдман, О'Коннор и Джордан. Это очень крупное агентство. Я оказываю им некоторые услуги. Им зачем-то понадобился этот парень, Уиллоуби. В последнее время я немало потрудился для них.
 — Устраняли торговцев продовольствием? — последовал очередной вопрос. Говорил мужчина. У него были утолщенные запястья. Черт, опять он спускает воду в унитазе.
 — Да, да... продовольствием.
 — Кто подряжал вас на такие дела?
 — Гиордано... Это настоящее имя Джордана. У них очень большое агентство. Они получили какое-то чудесное зерно. Собираются спасти весь мир. И заработать чертовски большие деньги.
 — А как насчет Балунта?
 — Он получит свою долю. Я не собирался его обманывать. Из-за каких-то жалких пятидесяти тысяч... Не надо было ему устраивать мне такое...
 — Значит, Балунта не имел к этому отношения?
 — Он получит свою долю. Получит...
 Что за черт? Голова Джона Винсента Деуссио снова погрузилась в унитаз. Хлынула вода, все потемнело, а когда Деуссио очнулся, было уже четыре часа ночи, и его рвало. Он крикнул своего брата, Сэлли. Оказалось, что Сэлли никого не видел. Может быть, Джонни Деуссио все приснилось, как это бывает с лунатиками? Никто ночью в дом не входил. Была тщательно обследована ограда. Опрошены люди, смотревшие за собаками, а также охранники. Вызвали даже японца, которого как-то нанимали в качестве консультанта. Он обнюхал весь участок.
 — Это невозможно, — сказал японец. — Даю вам слово, что даже великие ниндзя, ночные воины Востока, не могли бы проникнуть в вашу крепость. Я отвечаю за свои слова. Это невозможно.
 — Может быть, есть кто-нибудь посильнее ниндзя? — спросил Джонни Деуссио.
 Сэлли уже погладывал на него с некоторым сомнением.
 — Сильнее ниндзя не бывает, — сказал японец.
 — Может, тебе это приснилось, как я и говорил, — сказал Сэлли.
 — Заткнись. Мне не приснилось, что моя голова в проклятом унитазе. — И, обернувшись к японцу, он еще раз спросил, уверен ли тот, что никого сильнее ниндзя нет.
 — В современном мире никого, — ответил мускулистый японец. — В мире боевых искусств один вид борьбы порождает другой, поэтому в наши дни их много. Однако как утверждают, и я с этим согласен, все они вышли из одного источника, называемого солнечным источником боевых искусств. Чем дальше отстоит вид борьбы от этого источника, тем он слабее. Чем ближе, тем сильнее. Мы стоим почти рядом с источником. Мы — ниндзя.
 — А как насчет самого источника?
 — Некоторые утверждают, что видели его. Но я этому не верю.
 — Кого?
 — Великого Мастера. Мастера Синанджу.
 — Желтый, азиат?
 — Да.
 — Я видел запястье этого человека. Оно было белым.
 — Тогда абсолютно исключено. Никто, кроме выходцев из этого корейского городка, никогда не владел боевым искусством Синанджу. — Японец улыбнулся. — Не говоря уже о белых. Да и вообще все это легенда.
 — Я же говорил, что тебе это только приснилось, — сказал Сэлли и тут же получил от брата оплеуху. Он так и не понял, за что.
 — Черта с два мне это приснилось, — сказал Деуссио, набирая номер телефона своего друга на побережье. Иносказательно — так как никогда нельзя быть уверенным в том, что тебя не подслушивают, — он сообщил мистеру Джордану о том, что в расчетах по последним операциям обнаружилась ошибка.




 Глава 4


 — Что неблагополучно? — спросил Джеймс Филдинг, говоря по телефону из своего офиса в Денвере. Он взглянул на свой настольный электронный календарь с двумя табло. Цифры на внутреннем табло показывали три месяца и восемнадцать дней. Он перестал смотреть, что показывает внешнее табло, когда две недели и пять дней назад у него начались болезненные приступы, во время которых он стал терять сознание.
 — У меня нет времени на то, чтобы что-то шло неблагополучно, — сказал Филдинг в телефонную трубку.
 В кабинете на всю мощность работал кондиционер, тем не менее он был весь мокрый от пота.
 — На опытных участках все в порядке? Наверное, кто-нибудь сумел проникнуть туда. Я чувствую это.
 — Не думаю, что дело заключается в этом, — донесся голос Уильяма Джордана, вице-президента компании Фелдмана, О'Коннора и Джордана. — Общее впечатление таково, что у вас по-прежнему чрезвычайно выгодные исходные позиции.
 — Я сам знаю, что это такое. А вы пока еще даже не чешетесь. Все ли в порядке на опытном участке в Моджаве? Он самый важный.
 — Да. Насколько я информирован, — ответил мистер Джордан.
 — А как обстоит дело с участками в Бангоре и Мэйне? Там тоже все в порядке?
 — Бангор в наилучшем виде.
 — А участок в Сиерре? Там случаются наводнения в горах, вы помните об этом?
 — И Сиерра в порядке.
 — А как Пикуа и Огайо?
 — И в штате Огайо все нормально.
 — Так что же тогда может быть неблагополучно? — требовательно спросил Филдинг.
 — Я не могу говорить об этом по телефону, мистер Филдинг. Это деликатный вопрос.
 — Ну, тогда приезжайте и расскажите мне все.
 — А вы не могли бы прибыть сюда, сэр? Я сейчас по горло завален работой.
 — Вы заинтересованы в том, чтобы сохранить за собой этот контракт или нет? — спросил Филдинг.
 — Я смог бы выкроить время для поездки к вам сегодня после полудня.
 — Уверен, что вы сможете выкроить время, — сказал Филдинг. — Если, конечно, хотите получить миллионы.
 Он повесил трубку и почувствовал себя несравнимо лучше. Он уже поставил этих Фелдмана, О'Коннора и Джордана на место. Куда ему и было нужно, то есть под свой каблук. Если он платит за их особые услуги сумасшедшие деньги, пусть и они расплачиваются с ним той же монетой — такой же сумасшедшей расторопностью в исполнении всех его поручений. Он умело положил перед самым их носом кусочек вожделенной наживки. Но так, чтобы они не могли дотянуться до него своими трясущимися от жадности щупальцами. Это заставляет их бросаться, сломя голову, всюду, куда ему надо. Они носом чувствуют запах несметного богатства и, чтобы завладеть им, уже пошли на то, чтобы совершать убийства.
 Филдинг повернулся в кресле к огромному окну, в котором во всю его ширину открывалась настоящая картина — панорама Скалистых гор. В последнее время они превратились в авансцену, на которой разыгрывали свои игры самые безрассудные и отчаянные люди. Скалистые горы убивали людей с незапамятных времен, еще с тех пор, как индейские племена переправились в Америку через Берингов пролив. Горы превращали людей в льдинки, какими становились зимой бабочки. Летом горы давали этим льдинкам оттаивать и вонять на солнце. Белые люди взбирались в горы, строили здесь маленькие хижины, высовывали свои закутанные в меха лица, чтобы немного подышать холодным горным воздухом и насладиться красотами природы. Насладиться красотой природы? Да природа — это убийца!
 Филдинг смотрел на панораму Скалистых гор и вспоминал свою первую встречу с Фелдманом, О'Коннором и Джорданом примерно восемь месяцев назад. В том декабре все было, как и положено на Рождество. Конъюнктура на рынке продовольствия переживала кратковременный спад. В ту осень на американских равнинах было посеяно и ушло под снег меньше озимых культур, чем когда-либо в прошлом, начиная с тридцатых годов.
 Фелдман, О'Коннор и Джордан по очереди поприветствовали его и поблагодарили за посещение. На зеленых пальмах в их офисе горели красные, зеленые и голубые лампочки. Большой керамический Санта-Клаус, который дарил всем желающим шотландские виски, наливая их откуда-то из своего паха, стоял, прислоненный к книжному шкафу. Фелдман смущенно объяснил, что все это осталось от рождественского вечера у них в офисе. У него был загорелый вид с аккуратно причесанными седыми волосами, на пальце желтело кольцо с таким большим брильянтом, что посланный им солнечный зайчик был бы виден, наверное, на территории половины штатов. Напротив, О'Коннор был бледным, с длинными костистыми руками, которые он обычно складывал вместе. На нем был синий в полоску галстук, завязанный таким тугим узлом, будто он хотел в порядке наказания задушить себя. Наконец, здесь был Джордан, с ровными белыми зубами, черными волосами, застывшими такими ровными волнами, будто они были вылеплены в дешевой пластмассовой форме. Его глаза были как черные маслины. На нем был темный в полоску костюм со слишком широкими плечами и слишком широкими лацканами и, сверх того, с серебряной пряжкой на спине.
 Филдинг вошел к ним в комнату, как неброско одетый лорд к своим расфранченным слугам.
 — Принять вас здесь — это большая честь для нас, сэр, — сказал Фелдман, — и могу добавить, удовольствие.
 — Истинное удовольствие, — добавил О'Коннор.
 — И глубокое удовольствие, — закончил Джордан.
 — А мне, джентльмены, ничто не доставляет удовольствия, — сказал Филдинг, пока Фелдман брал у него пальто, а О'Коннор — его портфель. — Я в трауре по одному прекрасному человеку. Возможно, вы о нем ничего не слышали. Исторические книги не донесут его имени до следующих поколений. Его дела не восславят в песнях. Но среди обыкновенных людей это был поистине настоящий человек.
 — Я слушаю вас с печалью в душе, — сказал Фелдман.
 — Хорошо умереть молодым, — подхватил О'Коннор.
 — Какое горе! — закончил Джордан.
 — Его звали Оливер. Он был моим слугой, — сказал Филдинг.
 — Хороший слуга стоит дороже, чем дрянной ученый, — сказал Фелдман.
 Это мнение поддержал и О'Коннор.
 — На этой бренной земле хороший слуга ближе всех к Христу, — сказал Джордан.
 Фелдман должен был согласиться с ним. О'Коннор заметил, что для него, как верующего, было бы величайшей честью быть названым слугой Господа.
 — Я уверен, что его имя останется в людской памяти. Уверен в том, что люди будут произносить имя «Оливер» с уважением, почтением и с радостью. Да, да, именно с радостью. Для этого я и прибыл к вам.
 — Мы можем переложить его на музыку, — сказал Фелдман и начал напевать нечто в негритянском стиле, а затем даже и выдал такие слова к этой мелодии: — Кто-нибудь здесь видит моего старого друга Оливера?
 Филдинг потряс головой.
 — Нет, — сказал он.
 — Вам не удалось сосредоточить внимание на главном — на глубокой привязанности к ушедшему, — сказал Джордан Фелдману.
 — Совершенно не удалось, — подхватил О'Коннор.
 — У меня есть более подходящая мысль, — прервал их Филдинг.
 — Мне она нравится, — немедленно откликнулся Фелдман.
 — Я создаю фонд. В качестве учредительного взноса я делаю вклад в размере всего своего состояния — в размере пятидесяти миллионов долларов.
 — Прекрасно, — сказал Фелдман.
 — Солидно, — продолжил О'Коннор.
 — Прекрасное и солидное начало, — закончил Джордан.
 — Это больше чем просто начало, джентльмены, — сказал Филдинг и подал знак подать его портфель. — Как вы знаете, мои интересы сосредоточены в промышленности, и мои дела идут весьма успешно. За исключением крайне незначительных налоговых потерь на юго-западе.
 — Вы также являетесь лидером общины Денвера, — сказал Фелдман.
 — Авторитетным лидером, — продолжил О'Коннор. — Таким же авторитетным, каким был ваш родитель и его родители.
 — Представлять интересы такого клиента, как вы, явилось бы для нас большой гордостью, — сказал Джордан.
 Филдинг открыл портфель. Он осторожно вынул из него четыре коробочки с металлическими запорами. Коробочки были из прозрачной пластмассы, в них лежали зерна белого, коричневого и золотого цвета. На одной была табличка с надписью «Соевые бобы», на других — «Пшеница», «Рис» и «Ячмень».
 — Это зерна основных злаков, которые являются основными продуктами питания для человечества, — сказал Филдинг, указывая на коробочки.
 — В них присутствует естественная красота, — сказал Джордан.
 — Я стал чувствовать себя гораздо лучше с тех пор, как стал есть овсянку с орехами и изюмом, — сказал Фелдман.
 — Это материальная основа жизни, — подытожил О'Коннор.
 — Знаете, мне вот о чем хочется вас попросить, для начала, — сказал Филдинг. — Пожалуйста, воздержитесь от всяких комментариев, пока я не попрошу вас высказаться... Вы видите сейчас перед собой четыре чуда. Перед вами находится окончательное решение той проблемы, которая приносит страдание всему человечеству, — проблемы голода. Дело в том, что эти зерна выросли и созрели всего-навсего за один месяц!
 В комнате воцарилось полное молчание. Филдинг выдержал паузу. Когда он заметил, что глаза всех трех партнеров стали как-то тревожно блуждать по сторонам, он продолжил:
 — Я не думаю, что вы знаете, как выглядит злак через один месяц после посева. То, что вы здесь видите, означает не просто значительное ускорение процесса созревания хлеба. Это двенадцать урожаев в год там, где сейчас фермеры едва собирают всего один или два. Благодаря моему принципиально новому методу, мы сможем увеличить сбор продовольствия на Земле, как минимум, раз в шесть. Причем этого можно будет добиться при любой погоде и в любом месте. Теперь мне нужно только одно: продемонстрировать, хорошо разрекламировать и передать этот мой метод всему миру, прежде всего развивающимся странам. В настоящее время это особенно важно, даже жизненно важно, потому что, как я слышал, урожай озимых в этом году будет очень низким.
 — Кто располагает правом собственности на этот метод? — спросил О'Коннор.
 — Метод еще не запатентован. Пока он остается моим секретом, который я намерен передать всем людям Земли, — сказал Филдинг.
 — Но ради защиты ваших же интересов вам не кажется, было бы разумнее получить на него какой-нибудь патент. Мы могли бы сделать это для вас.
 Филдинг отрицательно покачал головой.
 — Нет. За ваши услуги я собираюсь дать вот что: 20 процентов прибыли с каждого соевого боба, с каждого зерна пшеницы, риса или ячменя, выращенного в мире по моему методу.
 Узел на галстуке О'Коннора дернулся, у Фелдмана потекла слюна, у Джордана зажглись глаза, он тяжело задышал.
 — Весь мир получит мой метод для совершенно свободного использования. Я назвал его «Методом Оливера» в память о моем благородном слуге.
 Трое мужчин склонили головы. Филдинг вытащил из портфеля фотоснимки разбитого тела Оливера, сделанные полицией после произошедшего с ним в воздухе несчастного случая. Он сказал, что был бы признателен джентльменам, если бы они поместили эти снимки у себя в офисе. Они согласились сделать это. Но уже после того, как собственными глазами посмотрели на то, что можно было бы смело назвать демонстрацией вечной верности памяти Оливера.
 Они приехали в зимние, покрытые снегом Скалистые горы. Там они попали на весь заснеженный клочок земли, площадью примерно в двадцать квадратных метров, весь усеянный обломками скал. В их присутствии эту делянку засеяли пшеницей, выращенной по «Методу Оливера». Так назвал его Филдинг. На их глазах рабочие разрыхляли землю мотыгами и засыпали семена твердыми осколками скал. Вернувшись сюда ровно через тридцать дней, они увидели колосья пшеницы, выросшей здесь при минусовой температуре и под холодным ветром.
 — Погодный фактор является лишь незначительным препятствием для выращивания продовольственных культур по методу Оливера, — сообщил им тогда Филдинг, стараясь перекричать завывание ветра.
 В тот раз О'Коннор рукой в перчатке сорвал один колосок с зернами и положил его в карман.
 Вернувшись в Лос-Анджелес, они отдали этот колос на биологическое исследование и получили от специалиста следующее заключение:
 — Да. Это настоящая спелая пшеница.
 — Можно ли ее вырастить зимой в горах?
 — Никоим образом.
 — А что бы вы сказали, если бы она была выращена и поспела именно в таких условиях и всего за один месяц?
 — Тот, кто знает, как это сделать, станет самым богатым человеком на свете.
 Это заключение биолога было получено партнерами семь месяцев назад. Тогда Филдинг подождал два дня, пока это заключение будет ими получено, ибо знал, что они с нетерпением ждут его. После этого он посвятил Джордана в некоторые возникшие у него проблемы. С тем, чтобы сделать рынок более восприимчивым к принятию его метода, Филдинг рискнул выбросить на рынок большие партии будущего урожая озимой пшеницы, использовав для закупки этой пшеницы крупные суммы денег из Фонда Оливера. В связи с этим у него возникли некоторые затруднения. Пара посредников, специализирующихся на торговле продовольственными товарами, заподозрила в его действиях что-то подозрительное и незаконное. Кто-то даже уже попытался шантажировать его. Третий, похоже, готовит документ, чтобы доложить что-то нежелательное федеральным властям. Филдингу ничего не остается делать, как признать свою неправоту и предать гласности все секреты своего метода. Теперь он стал называться по-новому — «Чудесное зерно». Филдинг, О'Коннор и Джордан отказались от прежнего названия — «Метод Оливера» — для обозначения компактного метода земледелия и дали ему новое название — проект «Чудесное зерно». Он, Филдинг, хочет отказаться от всех своих прав на этот метод и предать его гласности. Да, да, просто отказаться от него и опубликовать все секреты. И сразу освободиться от всех проблем.
 — Не беспокойтесь, мистер Филдинг. Я позабочусь обо всем этом. Вы только продолжайте хранить в тайне наш маленький план, хорошо? — сказал на это Джордан.
 Филдинг предвидел, что тот так и ответит. Потому-то он и выбрал именно эту компанию — Фелдмана, О'Коннора и Джордана. Он-то сумел узнать, что настоящее имя последнего — Гиордано и что у него есть много братьев, которые легко могут заставить нежелательных людей бесследно исчезнуть.
 Впоследствии возникали и другие люди, которые угрожали встать на его пути и помешать осуществлению тщательно разработанного им плана преподнесения метода «Чудесное зерно» человечеству. Тогда Филдинг просто передавал их имена Джордану, как будто это были списки вещей для чистки. Фактически же это были списки для массовых убийств. И Джордан всякий раз говорил, что он обо всем позаботится.
 «Ну что же, пока это действует неплохо», — думал про себя Филдинг. Ему удалось неплохо скомбинировать рекламный элемент своего плана с ликвидацией нежелательных препятствий. Если ему повезет, он еще успеет увидеть собственными глазами плоды осуществления своего проекта — массовое и полное уничтожение всей человеческой цивилизации. Если не повезет... ну, что же, этот конец все равно неотвратим. Уже слишком поздно, чтобы остановить запущенный им процесс.
 Его настольный электронный календарь предсказывал, что ему остается жить еще целых три месяца и восемнадцать дней. А для полного завершения его проекта требуется всего чуть больше месяца.
 Сигнал внутреннего переговорного устройства прервал его размышления. Это была его новая секретарша. Он постоянно менял своих секретарей. Они не задерживались у него больше одной недели.
 — Я подготовила для вас списки предстоящих демонстраций нашего метода с участием иностранных представители, — раздался в кабинете ее извиняющийся голос.
 — Принесите их.
 — Не могла бы я подсунуть эти бумаги вам под дверь?
 — Разумеется, нет.
 — Эти фотоснимки в вашем кабинете... Они так неприятны... У меня выворачивается весь желудок.
 — На этих фото, — сказал Филдинг, взглянув на снятое на них в разных ракурсах переломанное тело Оливера, — тот, памяти которого посвящен наш фонд. Когда я брал вас на работу, я специально спрашивал, обещаете ли вы всегда поступать достойно. Вы ответили утвердительно. Я ни за что не сниму эти ужасные фотографии, висящие у меня в кабинете. Оливер умер страшной смертью, и я хочу, чтобы весь мир знал об этом. Я хочу, чтобы все люди знали правду об Оливере. Правда делает человека свободным.
 Она вошла с бумагами, опустив глаза на лежавший на полу розовато-лиловый ковер. Она не подняла глаз, даже передавая документы Филдингу.
 Так, официальные представители Пакистана будут присутствовать на опытных участках в Сиерре и Моджаве, где будет проводиться первый сев. Представители Чада, Сенегала и Мали, постоянно страдающих от засух, решили ознакомиться с результатами работ в пустыне Моджав, поскольку предпочитают такие естественные условия, которые максимально похожи на их собственные. Представители России и Китая собираются ознакомиться с работами и в пустыне, и в горах, и на среднем Западе, и на севере. Английские наблюдатели планируют поехать в Бангор и Мэйн, французские — в Огайо.
 — Но почему же в списках не фигурируют представители Индии? Вы связывались с посольством Индии? — спросил Филдинг.
 — Да, сэр.
 — Почему же они не хотят приехать и посмотреть? Мы потратили уже почти 700 тысяч долларов на подготовку брошюр, проспектов, таблиц и фотоальбомов. Фелдман, О'Коннор и Джордан представили счет на рассылку рекламных материалов по почте на сумму более 20 тысяч долларов. Я знаю, что индийским представителям была предоставлена информация о нашем проекте.
 — Они сообщили, что у них нет нужных специалистов, чтобы направить кого-либо для ознакомления с нашим проектом на практике.
 — В Соединенных Штатах находится четверо индийских специалистов по проблемам сельского хозяйства. Я знаю это совершенно точно и знаю даже их имена. Индия — это самая важная страна для этого списка!
 — Да, сэр. Я отдаю себе в этом отчет. Но, пожалуйста, не кричите так... У меня на столе лежит информация относительно индийских специалистов.
 Филдинг посмотрел ей вслед, когда она выбегала из его кабинета. По переговорному устройству снова донесся ее голос:
 — Сэр, четверо специалистов по сельскому хозяйству, прикомандированные к индийскому посольству, заняты завтра на следующих мероприятиях: один читает лекции в Йельском университете о моральном долге Америки поделиться с нуждающимися своими продовольственными запасами. Второй включен в состав группы выступающих на публичной дискуссии по теме... одну секундочку, у меня должна быть записана тема этой дискуссии, вот она: «Америка — ядерный монстр». Этот специалист сказал мне, что он с удовольствием поехал бы на презентацию нашего проекта, но посол приказал ему принять участие в этой дискуссии и пригрозил, что если он откажется, то будет немедленно откомандирован обратно в Индию. Третий выступает в университете Беркли по вопросу о лицемерии Америки... Кстати, он никогда и не ходит на выставки и мероприятия сельскохозяйственного профиля. А у четвертого специалиста какие-то боли в животе. Возможно, немного переел, у нас ведь в Америке так много обильной пищи, наверное, что-нибудь в этом роде...
 — Но они должны знать, что это действительно удивительное зерно!
 — На все наши приглашения представители посольства лишь отвечали, что уже устали бороться с американским лицемерием. Может быть, если бы наш проект был составной частью создания ядерного оружия... Когда я мельком упомянула о том, что у нас используются радиоактивные материалы, они очень заинтересовались. Но лишь пока не поняли, что это имеет отношение только к подготовке семян.
 — Нет, об этом ни слова, — отрезал Филдинг.
 Когда во второй половине того же дня прибыл Джордан, чтобы обсудить с Филдингом возникшие проблемы, тот прежде всего потребовал от него, чтобы хоть один индийский представитель был на какой-нибудь из завтрашних презентаций проекта.
 — Это критически важно. Изо всех стран Индия является самым важным объектом для внедрения нашего проекта, — сказал Филдинг.
 — Но Индия не закупает продовольствия в других странах. Я проверил этот факт самым тщательным образом, — сказал Джордан. — Если бы мы предоставили индийцам это зерно на условиях кредита, они бы, конечно, взяли его. Поскольку всегда рассчитывают на то, что по прошествии достаточно длительного времени кредиторы, как правило, уже не настаивают на возвращении взятых у них в долг сумм. Политика Дели заключается в том, что если у кого-нибудь в мире имеются излишки продовольствия, то Индия просит, чтобы ей они были предоставлены бесплатно. Самое поразительное в том, что эта политика оказывается эффективной!
 — Но у них же, действительно, существуют совершенно невероятные проблемы с голодом! Я видел это своими собственными глазами.
 — Мистер Филдинг, вы помните, что сделала Индия в прошлом году? Во-первых, она заявила, что больше не будет принимать зерно от Соединенных Штатов. Мы, кстати, за последние годы уже предоставили ей продовольствия на сумму около 16 миллиардов, не миллионов, а 16 миллиардов долларов, причем совершенно бесплатно. Далее, чтобы наказать этого империалистического монстра — Америку, индусы поддержали резкое свертывание арабскими странами поставок нефти западному миру. Когда в результате цены на нефть взметнулись вверх, поднялись цены и на удобрения. Цены на них выросли втрое. В итоге Индия не смогла закупить их, поскольку все ее деньги идут на производство атомных бомб. Поэтому она опять попросила Америку предоставить ей продовольствие, и опять бесплатно. И мы опять дали его Индии!
 — Но это же просто безумие!
 — Такова Индия, — сказал Джордан. — Если мы заплатим за то, чтобы они могли получить наш проект «Чудесное зерно», они, конечно, возьмут его. Но сами они не будут платить за него.
 — Тогда нам надо будет дать им кредит на эти цели, — сказал Филдинг, — в противном случае Индия станет...
 Он не закончил своей фразы, чтобы не раскрыть того, что если Индия откажется от этого проекта, она, сама того не зная, станет страной с самыми большими запасами продовольствия в мире. Или в том, что останется от всего мира.
 — Ну ладно, что это за проблемы, о которых вы говорили? — спросил Филдинг.
 К счастью, эти проблемы оказались минимальными. Людям Джордана потребовалось немало времени, чтобы найти, где скрывался этот болтливый специалист по торговле продовольствием, Уиллоуби. Но после этого дом одного из тех, кто «уладил» дело с Уиллоуби, подвергся вторжению какого-то незнакомца. Поэтому в течение нескольких предстоящих недель мистеру Филдингу следовало бы принять меры предосторожности, проверить в доме двери и принять другие подобные меры.
 — Это единственный наш промах, — сказал Джордан. — Что касается остальных торговцев продовольствием, чьи имена вы мне дали, с ними все полностью улажено. Возникла только вот эта одна незначительная проблема. Но я все же думаю, что вам следует проявить осторожность.
 — Я проявляю осторожность всю свою жизнь. А сейчас вообще уже поздно проявлять какую-то особую осторожность, — сказал Филдинг. И он предупредил Джордана, что если Индия не примет участия в реализации их проекта «Чудесное зерно», компания Фелдмана, О'Коннора и Джордана может лишиться обещанной ей доли прибыли.
 «Конечно, — подумал про себя Филдинг, — если бы Индия неожиданно стала бы самой производительной страной в мире, это тоже было бы неплохо. Это было бы уже ближе к тому, о чем я так мечтаю — одним махом уничтожить всех этих мелких букашек на всей Земле».




 Глава 5


 Римо и Чиун рассматривали с шоссе опытный участок, где должна была проходить презентация проекта Филдинга. Целое стадо лимузинов, телевизионных автобусов и полицейских машин, накалявшихся под горячим солнцем пустыни, окружали высокий забор на холме в трех милях отсюда.
 — Я не верю, что здесь можно выращивать еду, — сказал Чиун. И еще раз изложил историю о том, как скудость земли заставила жителей Синанджу отправлять своих лучших сыновей в чужие страны зарабатывать хлеб для односельчан. Из слов Чиуна следовало, что неоперившиеся юнцы отправлялись во враждебный мир, не имея за душой ничего, кроме своих рук, ума и характера.
 — Тебе было сорок, когда ты стал Мастером Синанджу, — сказал Римо.
 — В пятьдесят или в сто — все равно незнакомая жизнь превращает нас в детей, — ответил Чиун.
 В поисках Джордана, заплатившего Деуссио, который заплатил Питу, который, в свою очередь, дал денег тем двоим, что легли мертвыми в Харборкрике, убив Уиллоуби, Римо вышел на болтливого секретаря Джордана, сообщившего, что мистер Джордан будет на презентации самого выдающегося открытия в области сельского хозяйства со времени изобретения плуга.
 — Где? — спросил Римо.
 — Это ошеломляющий, колоссальный шаг человечества по пути прогресса. Он стал возможным благодаря достижению одного человека — Джеймса Орайо Филдинга...
 — Где?
 — Спасение всего мира от голода — вот как можно назвать это «Чудесное зерно». Ибо...
 — Вы просто скажите, где все это будет происходить.
 Услышав ответ: «В пустыне Моджав», Римо поинтересовался, где именно в пустыне. Прежде чем узнать точное место события, ему пришлось выдержать еще целых три минуты непрерывных словоизвержений. Этот разговор состоялся вчера. Римо и Чиун взяли напрокат автомобиль и двинулись в путь. Заднее сиденье и багажник автомобиля, как и прежде, были забиты сундуками Чиуна.
 — Я чувствую себя профессиональным носильщиком, — сказал Римо, загружая большие разноцветные сундуки Чиуна в автомобиль. — Не мог бы ты взять с собой на один сундук меньше?
 Отвечая на этот вопрос, Чиун внезапно потерял способность изъясняться на любом другом языке, кроме корейского. Поскольку за последние годы Римо немного научился понимать по-корейски, Чиун говорил на пхеньянском диалекте, которого Римо не знал.
 По мере приближения к демонстрационной площадке знание английского у Чиуна постепенно восстановилось, особенно когда он нашел повод еще раз повторить легенду о Синанджу. К тому же у него возник вопрос к Римо.
 — Где здесь можно обменять бумажные купюры на настоящие деньги — на золото?
 — Откуда у тебя бумажные деньги? — спросил Римо.
 — Это мои деньги, — сказал Чиун.
 — Но откуда? Ты взял их в том биллиардном заведении к Ист-Сент-Луисе, верно?
 — Они принадлежат мне, — сказал Чиун.
 — Ты их выиграл в биллиард? Так? Ты играл в азартные игры.
 — Я не играл в азартные игры. Я занимался обучением людей.
 — Я помню то длинное наставление, которое ты когда-то мне прочел. О том, что я не должен растрачивать свои таланты на азартные игры. Что если человек тратит мастерство на легкомысленные занятия, мастерство пропадает. Из твоих слов выходило, что предаваться азарту — это вроде как предавать Синанджу. Ты даже рассказал о своем учителе, о том, как он посылал шары туда, куда хотел. Я это запомнил. Мне не полагалось пользоваться своим мастерством для того, чтобы выигрывать деньги.
 — Нет ничего хуже болтливого белого человека, — произнес Чиун внушительно и больше на эту тему не сказал ни слова.
 Найти Джордана не составило труда. Римо сказал одной из девушек, раздававших брошюрки о проекте «Чудесное зерно», что он журналист и хотел бы побеседовать с Джорданом.
 Джордан появился мгновенно, в модном курортном костюме с вязаным серо-серебристым галстуком и с волосами, словно сделанными из черной пластмассы, сверкая золотыми зубами. Он глубоким, низким голосом осведомился, чем может быть полезен. Римо попросил у него интервью.
 — В настоящее время мистер Филдинг, этот величайший агрономический гений нашего времени, занят, но вы можете встретиться с ним сегодня вечером после передачи новостей на телестудии Эн-Би-Си. Это человек огромного масштаба. Деятель в масштабе всей Земли.
 — Круглой? — спросил Чиун, и его длинные руки изобразили нечто вроде шара.
 — Я хотел бы переговорить с вами, а не с мистером Филдингом, — сказал Римо.
 — Я сделаю все, что в моих силах... Мистер Филдинг сможет увидеться с вами сегодня вечером в 8 часов 30 минут после своей беседы в программе телекомпании Эн-Би-Си. Она будет транслироваться на весь мир. А сейчас я должен бежать.
 Но Джордан убежал недалеко. Он вообще не смог сделать ни шагу. Что-то держало его за подбитое ватой плечо.
 — А, со мной... Вы желаете побеседовать со мной. Превосходно, — сказал Джордан.
 Голос из громкоговорителя с акцентом, присущим жителям дальнего запада, хрипя начал вещать о нехватке в мире сельскохозяйственных угодий, а тем временем Римо с Джорданом прошли в меньшую из двух палаток, предназначенных для прессы. Чиун остался снаружи послушать лекцию, сославшись на свой интерес к проблемам голода. Ведь еще пятнадцать столетий назад...
 Двое пьяных представителей прессы лежали на маленькой кушетке рядом со стойкой бара. За ней бармен мыл стаканы. Римо отклонил предложение что-нибудь выпить и сел вместе с Джорданом наискосок от бесхозной пишущей машинки.
 — Спрашивайте. Я весь в вашем распоряжении, — сказал Джордан.
 — Вне всякого сомнения, Гиордано, — сказал Римо. — Почему вам понадобилось убивать торговцев продовольствием?
 — Простите, — сказал Джордан, его черные глаза заморгали от яркого света флюоресцентных ламп.
 — Зачем вы велели убить Уиллоуби?
 — Какого Уиллоуби? — невозмутимо отозвался Джордан.
 Римо резко стиснул ему коленную чашечку.
 — О-ххо-ххо... — захрипел Джордан.
 Репортеры очнулись было, но, увидев, что намечается всего лишь обыкновенная драка, вновь завалились спать. Бармен, громадный мужчина с плечами шириной в дверной проем, перегнулся через стойку. В руках у него была толстая деревянная палка почти метровой длины. Качнувшись всем телом, он с размаха обрушил дубинку на голову человека, посмевшего напасть на мистера Джордана. Раздался треск. Это треснула и разлетелась палка. Голова осталась нетронутой. Бармен тут же нанес разящий удар кулаком в лицо Римо. Движение кулака было отклонено как будто слабым дуновением воздуха. Затем бармен почувствовал странную вспышку под носом, после чего, похоже, очень захотел прилечь. Что он и сделал, свалившись под стойку.
 — Вы мне не ответили, — сказал Римо.
 — Ладно, — сказал Джордан. — Я отвечу. Отвечу вам. Уиллоуби... Вроде бы припоминаю. Кажется, специалист по торговле продовольствием. Да, точно, Уиллоуби...
 — Зачем вы велели убить его?
 — Разве он мертв? — сказал Джордан, массируя свое колено.
 — Совершенно.
 — Лучшие умирают молодыми, — сказал Джордан.
 Римо нажал большим пальцем на горло Джордана. И он тут же выдал всю правду. Немного придуманную, но правду. Уиллоуби убили потому, что он мешал внедрению величайшего сельскохозяйственного достижения за всю историю человечества. За всю историю человечества.
 — А что, есть еще какая-то история?
 — Уиллоуби имел доказательства того, что цены на зерновом рынке искусственно сбивались. Он не знал почему, но заподозрил что-то серьезное...
 Джордану стало трудно дышать. Не может ли незнакомец отпустить его горло?
 — Кхе-кхе, — откашлялся Джордан, получив столь необходимый ему кислород. — Благодарю вас, — сказал он, поправляя галстук и одергивая пиджак. — Эй, Вито. Эл! Идите сюда на минутку, — громко позвал он. Повернувшись к Римо, он пояснил, что эти люди помогут ему кое-что объяснить. Список жертв не исчерпывается Уиллоуби так же, как и торговцами. Были устранены и другие люди, строители. И к ним скоро добавится еще один человек — журналист, который сует свой нос, куда не следует. Джордан говорил это, глядя на вошедших в палатку двух огромных мужчин в шелковых костюмах, сильно вздувавшихся на плечах.
 Услышав последние слова относительно чего-то, что не следует совать куда попало, один из корреспондентов в пьяном полусне пробормотал:
 — Прости, Мэйбл. Ты должна понять, что я уважаю тебя как человека.
 — Вито, Эл, убейте этого сукина сына! — сказал вошедшим Джордан.
 — Прямо здесь, мистер Джордан? — спросил Эл, выхватывая большой пистолет 45-го калибра с перламутровой инкрустацией на рукоятке.
 — Да!
 — Прямо перед корреспондентами?
 — Они пьяны в стельку, — сказал Джордан.
 — Под вашу ответственность, босс, — сказал Вито. — Может, использовать глушитель?
 — Хорошая мысль, — отозвался Джордан и заковылял к своим людям. — У меня еще полон рот важных дел. Насчет полиции не беспокойтесь. С вашей стороны это самозащита. Защищайтесь!
 Откинувшись на стуле, скрестив ноги и барабаня пальцами по валику пишущей машинки, Римо лениво вслушивался в этот разговор. Когда Эл стал наводить на него дуло автоматического пистолета, Римо сконцентрировал весь свой вес в одной точке и взялся левой рукой за каретку пишущей машинки. При этом он постарался, чтобы его запястье было совершенно прямым, — на случай, если Чиун вдруг заглянет в палатку. Римо тревожило только одно. Стул. Всей спиной Римо плотно прижался к спинке стула. Стул выдержал. Отлично. И левая рука Римо была совершенно прямой, от ладони до предплечья.
 Эл уже начал было спускать курок, когда увидел и почувствовал одновременно, как еще не успевший заговорить пистолет врезался в его грудную клетку вместе еще с каким-то предметом. И весьма тяжелым. Эла вжало в стол. Машинка «Ройял стандарт», похоже, вместе с пистолетом находилась в его груди. По крайней мере, там начиналось плечо Эла, и там же, долю секунды назад, он в последний раз видел свой пистолет. Возвратная ручка каретки вонзилась ему в правое ухо. Черный валик был там, где раньше находились кости его носа. Дышать оказалось невозможно, поскольку его правое легкое было расплющено. Но это уже не имело значения, потому что его организм больше не нуждался в кислороде: в аорте вместо крови был штырь интервала печати, а в правом желудочке сердца застряли литеры "О", "Р"и "О".
 — Эй, вы, там, нельзя ли потише! — сказал один из репортеров. — Мешаете работать. — С этими словами он перевернулся на столе на другой бок, подсунув под голову плащ, чтобы было помягче.
 — Господи! — вымолвил Вито. — О, гос-спо-ди! — повторил он и, уже не прибегая к глушителю, нажал на курок своего пистолета 45-го калибра. Он снова и снова нажимал на курок, но, к несчастью, его мишень переместилась. Как и пистолет Вито. Пистолет оказался у него во рту. Прежде чем на Вито навалился полный мрак, — что случилось почти мгновенно, — он еще успел удивиться, насколько это оказалось не больно. Только острый укол в затылок — и все.
 Джордан наблюдал, как пятна крови из разлетевшегося затылка Вито расплываются по нарядному костюму и импортному серо-серебристому галстуку.
 — Продолжим наш разговор, — сказал Джордан. — Поговорим спокойно.
 — Правильно ли я понял, что вы убрали торговцев, так кик они разгадали маневры с целью сбить цены на пшеницу, точнее, на озимую пшеницу?
 — Правильно. Совершенно. Абсолютно правильно. Абсолютно.
 — Чтобы потребители стали вкладывать больше денег в это новое «Чудесное зерно»? Теперь спрос на хлеб должен вырасти?
 — Да, чтобы расположить людей к нашему проекту. Правильно. Вы рассуждаете абсолютно верно. Раз больше спрос, значит, станут больше покупать. Это настоящее благодеяние для человечества. Подарок. Настоящий дар божий. Абсолютный. Могу взять вас в долю. Вам и не снилось, каким вы станете богатым.
 — А Филдинг?
 — Это круглый идиот, — сказал Джордан. — Все дело в наших руках. Этот болван не хочет никаких прибылей. Назвал зерно именем своего вонючего слуги. Именно это я разрекламировал все как «Чудесное зерно». Решение всех продовольственных проблем нашего времени. Я занимаюсь заключением сделок и сбытом. Я контролирую доли всех участников. Мы можем стать богачами. Богачами. — Последнее слово Джордан буквально выкрикнул.
 Большинство людей кричат, когда сломанный позвоночник разрывает им пупок.
 Если бы Римо думал только о том, что услышал от Джордана, а нанесение удара целиком доверил своему телу, никакой проблемы не возникло бы. Если бы Римо думал только о нанесении удара, тоже не возникло бы проблемы. Но, думая и о том, и о другом, Римо допустил оплошность. Не то, чтобы его не удовлетворил результат. Нет, Джордан лежал на полу палатки, уши к каблукам, словно сложенный вдвое лист бумаги.
 Дело было в другом: прием был исполнен нечисто.
 Линия нанесения удара не составила перпендикуляра к плечу Римо. Видимо, поэтому Римо ощущал в нем слабую боль. Разница между Синанджу и другими методами боевого искусства, можно сказать, другими методами чего угодно, состоит в том, что форма проведения приемов должна быть абсолютно правильной, независимо от результата.
 Как говорил Чиун: «Если результат неправильный, исправить ошибку обычно уже не удается». Поэтому Римо нанес еще два удара сзади по воображаемому Джордану. На этот раз его выпрямленные пальцы в конечный момент проведения приема были точно перпендикулярны к плечу. Все получилось правильно. Отлично.
 — Позор, — донесся со стороны откинутого входа в палатку язвительный голос корейца. — И ты только теперь учишься делать это правильно. Только теперь ты взялся за ум. После того, как меня опозорил.
 — Перед кем? Кто, черт побери, об этом узнает? — сказал Римо.
 — Несовершенство само по себе позор, — сказал Чиун.
 И затем по-корейски стал сокрушаться о многих годах метания бисера перед неблагодарным бледным куском свиного уха и о том, что даже сам Мастер Синанджу не в силах превратить грязь в алмазы.
 — Нет, — сказал Чиун кому-то позади себя. — Не входите сюда. Не надо смотреть на этот стыд.
 За спиной Римо прозвучал телефонный звонок. Спавший корреспондент встрепенулся, открыл глаза и хрипло проговорил в трубку:
 — Да... Точно. Это я... Я в курсе всего... Да. Они посеяли это зерно сегодня утром под палящим небом. Новое чудесное зерно, которое принесет человечеству избавление от голодной смерти. Так заявил Джеймс О. Филдинг, сорока двух лет, из Денвера... Да. Поставьте в заголовок. Никаких происшествий. Я еще задержусь... Да, правильно, урожай поспеет через четыре недели... Да, «Чудесное зерно»... Здесь довольно тяжело, в этой пустыне. Дай-ка я поправлю... Измените заголовок вот так: «Зерно посеяли в сухой сыпучий песок пустыни Моджав». Дальше можно по тексту... и так далее... Отлично... — Корреспондент бросил трубку и, еле передвигая ноги, наступая на свой плащ, добрался до бара. Там он налил полный стакан коньяка «Хеннесси», осушил его в два глотка и медленно стал падать, причем голова его коснулась пола раньше тела. Так, вверх тормашками, и заснул опять.
 — Это заговор ЦРУ! — раздался женский крик позади Чиуна.
 Женщина была очень красива. Она стояла под слепящим солнцем. Ее пышные черные волосы спускались на плечи. Черные глаза были подобны мраку ночного неба. У нее была полная женственная грудь, лицо совершенной красоты и гладкая молодая кожа. У нее был и рот, громко вопивший:
 — Это заговор ЦРУ! Я знаю, заговор ЦРУ. Центральное разведывательное управление нарушает добрую волю американского народа! Оно пытается уничтожить революционный дух... Хэлло, меня зовут Мария Гонзалес. Да здравствует революция!
 — Кто это? — спросил Римо у Чиуна.
 — Храбрая юная девушка. Она помогает революции выстоять против белых империалистических угнетателей, — сладчайшим голосом ответил Чиун.
 — Ты сказал ей, на кого работаешь?
 — Он революционер. Люди третьего мира не революционеры, — сказала Мария.
 — Ты не можешь прекратить этот треп про революцию, когда разговариваешь со мной? — спросил Римо.
 — Разумеется, могу. Ведь я крестьянка. Я говорю про революцию, как вы про яблочный пирог. Если вы друг этого милого старого джентльмена, я буду рада с вами познакомиться. — Она протянула руку, и Римо взял ее в свою. Ее ладонь была мягкой и теплой.
 Мария улыбнулась. Он тоже улыбнулся. Чиун шлепком прервал их рукопожатие. Держаться за руки на людях он считал верхом неприличия.
 — Я делегат по вопросам сельского хозяйства демократического правительства свободной Кубы. Я вижу, вы занимаетесь здесь полезным делом, — сказала Мария.
 Она улыбнулась. Римо улыбнулся в ответ. Чиун встал между ними.
 Филдинг заталкивал последний соевый боб в сухую твердую землю, когда Римо пробрался в первые ряды окружавшей его толпы. Сама опытная делянка находилась на вершине небольшого холма. Ее площадь составляла не более двадцати квадратных метров, но она размещалась внутри пустого участка земли по крайней мере в четыре раза больше по площади, огражденного высоким забором с пропущенной по верху колючей проволокой. От поля исходил непонятный для Римо запах, который тревожил скорее память, чем обоняние.
 — Завтра, — говорил Филдинг, — я посажу такие же культуры в Бангоре, в Мэйне, а послезавтра — в Сиерре. На следующий день я проведу последний сев в Огайо. Приглашаю вас принять участие во всех этих презентациях.
 Потоптавшись на последнем посаженном зернышке, Филдинг выпрямился и потер поясницу.
 — Теперь давайте солнечный фильтр, — сказал Филдинг, и рабочие прикрыли участок матовым непрозрачным пластиком, образовавшим нечто вроде тента.
 — Вы только что видели, — говорил Филдинг, стараясь выровнять свое дыхание, — самое важное открытие в сельском хозяйстве со времени изобретения плуга. Сейчас я поясню вам смысл этого метода. В нем используется химический компонент. Он делает ненужным дорогостоящую предварительную обработку почвы. Он расширяет рамки температурных и водных условий, требующихся для выращивания растений, и, следовательно, неизмеримо увеличивает площадь пригодных для сельскохозяйственного производства земель. Этот метод не нуждается ни в удобрениях, ни в пестицидах. Урожай созреет через тридцать дней. И я надеюсь, тогда вы все вернетесь сюда, чтобы стать свидетелями этой революции в агрономической науке. Джентльмены, вы присутствуете при событии, которое кладет конец голоду на Земле.
 Последовали аплодисменты иностранных корреспондентов, кое-кто прикидывал, сколько времени — десять или пятнадцать секунд — уделит национальное телевидение этому событию. И тут со стороны палаток для прессы донесся истошный вопль:
 — Убийство! Здесь полно трупов! Массовое убийство!
 — Ну вот! — произнес корреспондент рядом с Римо и Марией. — Теперь, наконец, произошло что-то стоящее. Мне всегда везет. Направьте меня по самому бросовому заданию, и я всегда выдам гвоздевой материал.
 Подобно струйке из поврежденной цистерны толпа потекла в сторону навесов для прессы, таща за собой телевизионные кабели. Человек в тюрбане и со значком «Сельское хозяйство Индии» придержал Римо за руку.
 — Дорогой сэр, не значит ли это, что я не получу деньги за присутствие на церемонии?
 — Не знаю, — сказал Римо, — я здесь не работаю.
 — Выходит, я зря приехал. Совершенно зря. Пообещали две тысячи долларов и ничего не дадут. Опять эта американская ложь и ханжество, — сказал он с певучестью, свойственной индийцам — людям, о которых Чиун как-то сказал, что у них есть только два неизменных свойства: они всегда лицемерят и всегда голодают.
 Пот выступил на аристократическом лице Джеймса Орайо Филдинга, наблюдавшего, как представители прессы хлынули с опытного поля к двум палаткам прессы за ограду участка. Внезапно ему показалось, что его стали покидать жизненные силы, и он вытянул руку, ища опоры. И он нашел ее, в лице худощавого молодого человека с высокими скулами и утолщенными запястьями. Это был Римо.
 — Ваши друзья вас бросили, — сказал Римо.
 — Менталитет охотников за новостями, — сказала Мария. — На Кубе мы не позволяем журналистам проявлять такое нездоровое любопытство.
 — Конечно, — отозвался Римо, — потому что там убийства — обычное дело.
 — Вы несправедливы, — сказала Мария.
 — Трудно ждать справедливости от американца, — сказал Чиун. — Я столько лет пытаюсь научить его этому, и все напрасно.
 — Это называется справедливостью по-корейски, папочка? — сказал Римо, улыбаясь.
 Но Чиун не увидел в этом ничего смешного, как и Мария. Филдинг пришел в себя. Слабой рукой он вытащил из кармана рубашки таблетку и всухую проглотил ее.
 Римо глазами сделал знак Чиуну увести Марию за пределы слышимости. Чиун внезапно заметил там, вдали, в пустыне какое-то видение, напоминающее его родной Восток. Что-то похожее на легкую дымку, висящую над садами в Катманду. Видела ли Мария сады в Катманду, когда солнце освещает их нежным светом, а речная прохлада ласкает, как мягкое дыхание северного ветерка? Через секунду Чиун уже вел Марию куда-то вдаль.
 — У вас очень несимпатичные друзья, — сказал Римо Филдингу.
 — Что вы имеете в виду?
 — Ваши друзья убивают людей.
 — Тех, в палатках, куда все бросились?
 — Нет, других, — сказал Римо. — Торговцев продовольствием. И строителей.
 — Что такое? — произнес Филдинг, тут же прибавив, что чувствует себя еще очень слабым.
 — Так соберитесь с силами, иначе окажетесь там же, где соевые бобы. Под землей. — Но тут Филдинг потерял сознание, и Римо понял, что это было не притворство.
 Римо отнес Филдинга в маленький домик, построенный на участке для охранников. Там Филдинг очнулся и рассказал Римо, как он открыл метод выращивания зерна, который способен покончить с нехваткой продовольствия, — вообще покончить с голодом и нищетой, И с этого начались все его, Филдинга, неприятности. Да, он знал об убийствах торговцев. Он знал об умышленном сбивании цен на зерно на рынке.
 — Я говорил им, говорил Джордану, что нам не нужна помощь такого сорта. Метод Оливера, теперь он называется проектом «Чудесное зерно», не нуждается в искусственной поддержке. Он сам вытеснит другие методы, потому что он выгоднее. Но эти люди не слушали меня. Я даже не владею больше своей компанией. Я могу показать вам документы. Жадность губит нас. Миллионы людей погибнут от голода из-за жадности кучки людей. Мне придется предстать перед судом, не так ли?
 — Думаю, да, — сказал Римо.
 — Мне нужно всего четыре месяца. После этого я готов хоть на всю жизнь сесть в тюрьму или понести другое наказание. Только четыре месяца, и я совершу для людей самое благое дело за всю историю человечества.
 — Четыре месяца? — спросил Римо.
 — Но все это будет напрасно, — сказал Филдинг.
 — Почему?
 — Потому что люди с самого начала стараются помешать мне. Я сказал — четыре месяца? Фактически мне не нужно и четырех. Достаточно одного. Всего тридцать дней до тех пор, пока взойдет мое чудесное зерно. Тогда весь мир станет его сеять. Люди откажутся от прежних способов и заменят их моим, чтобы накормить все человечество. Я уверен в этом.
 — Я не специалист в продовольственных делах, — сказал Римо.
 Однако слова Филдинга тронули его. Он украдкой взял горсть семян из портфеля Джеймса Филдинга и сказал, что, вероятно, найдет способ ему помочь.
 — Как? — спросил тот.
 — Посмотрим, — сказал Римо.
 В тот же день Римо выяснил две вещи. Во-первых, из отзыва специалиста-ботаника — что семена вполне доброкачественные. Во-вторых, у городского чиновника в муниципальном совете Денвера — что компания Фелдмана, О'Коннора и Джордана действительно через три месяца и шестнадцать дней получит право на контрольный пакет акций корпорации, являющейся собственником проекта «Чудесное зерно».
 В тот вечер Римо сказал Чиуну:
 — Мне, папочка, кажется, представился случай действительно сделать что-то хорошее для людей. Этот человек сказал правду.
 — Делать то, в чем ты разбираешься, — вот это хорошо, — сказал Чиун. — И это все то хорошее, что может сделать человек. Остальное — невежество.
 — Нет, не то, — сказал Римо. — Я могу спасти мир.
 На это Мастер Синанджу печально покачал головой.
 — Из наших хроник, мой сын, известно, что те, кто обещает рай завтра, обычно превращают сегодняшний день в ад. Все разбойники, когда-либо грабившие на большой дороге, все завоеватели, порабощавшие народы, и все мелкие злодеи — просто злые люди, мучившие беззащитных, — все они вместе за всю историю не причинили столько зла, сколько может причинить один человек, обещающий спасти человечество и способный убедить других последовать за ним.
 — Но мне не нужны другие, — сказал Римо.
 — Тем хуже, — сказал Мастер Синанджу.




 Глава 6


 Джонни Черт Деуссио узнал о случившемся из телевизионных новостей, пока ждал начала телешоу с Джонни Карсоном. Это были ночные сообщения о событиях дня. Вечером Джонни Черт обычно видел экран телевизора меж своих торчащих в разные стороны ступней. Бэт Мария занималась своими ногтями. В ее светлых волосах было так много бигуди, булавок и шпилек, что он давно уже перестал приставать к ней со своими домогательствами. Заниматься с нею любовью было все равно что с детским конструктором, измазанным кремом.
 Бет Мария не жаловалась. Она даже считала это весьма удобным и думала, что Джонни, наконец, становится воспитанным джентльменом. Их кровать в ногах заканчивалась полукругом. Слева от Джонни находилась светящаяся панель, показывавшая, что электронная система охраны работает исправно. Там же был телефон прямой связи с его братом, Сэлли. После того ночного кошмара Джонни держал рядом с панелью небольшой пистолет.
 Справа от него Бет Мария мазала лицо кремом. Джонни проверял контрольную панель, вполуха слушая ведущего программы ночных новостей Джила Брэддигэна. В отличие от многих других телевизионщиков Сент-Луиса, этот ведущий никогда не требовал каких-нибудь подарков за свои услуги. Просто он не знал ничего такого, за что его стоило покупать. Бет Мария считала его весьма сексапильным. Джонни Черт не говорил ей, что Брэддигэн — отпетый гомик. Никогда не следует говорить со своей женой на такие темы в постели.
 — По-моему, он жутко сексапильный, — сказала Бет Мария, когда Брэддигэн появился на телевизионном экране у них в спальне со своим тщательно подготовленным к передаче лицом, волосами, улыбкой и, разумеется, голосом.
 Джонни Черт продолжал тыкать пальцами в выступающие пластиковые кнопки на контрольной панели. Он надеялся, что Джонни Карсон не станет сегодня опять выступать с каким-нибудь старьем и не возьмет себе в собеседники того писклявого сочинителя. Джонни Черт не любил засыпать под звук неприятного ему голоса.
 — Какой ужас! — сказала Бет Мария.
 — Да? — отозвался Джонни Черт.
 — Трое мужчин были изуродованы и убиты на какой-то ботанической опытной станции. Там, в пустыне.
 — Хуже некуда, — сказал Черт.
 Он думал о делах. У его секретарши очень красивые ноги. У нее красивые груди и прекрасная попа. У нее очень милое личико. Она требует, чтобы Джонни развелся с женой. Даже занимаясь только легальным фасадом его обширного бизнеса, она все равно знает уже слишком много. Дурочка пригрозила уйти, если Джонни на ней не женится. По этому делу принять решение нетрудно. Наоборот, очень даже легко. Если она уйдет, то только на дно Миссури с бетонным грузом, привязанным к ее прелестной попочке. Такова жизнь. В этот момент Деуссио с изумлением почувствовал, что Бет Мария трогает его. Не где-нибудь, а в постели!
 — Послушай, они нашли одного парня к комнате для прессы с пишущей машинкой, застрявшей у него в грудной клетке, — сказала она.
 — Ужасно, — опять откликнулся Деуссио. Да, — вот с этой задницей Вилли Панзини вопрос сложнее. Он что-то стал тратить гораздо больше, чем платил ему Джонни. Это означало одно из двух. Либо Вилли крадет у Деуссио, что, конечно, плохо, но может быть исправлено путем строгого внушения или умеренного наказания. Либо задница Вилли получает деньги из других источников. В этом случае с ним нужно немедленно кончать. Сэлли предстояло разобраться, которое из двух предположений верно. Возможно, придется пощекотать физиономию Вилли паяльной лампой. Это мгновенно заставляет людей говорить правду.
 — А еще одному сломали спину. Часть позвоночника прошла насквозь через желудок. Так заявил следователь, — сказала Бет Мария.
 — Ужасно, — сказал Деуссио.
 — Мне кажется, мы с ним знакомы. Точно, знакомы. Мы видели его в прошлом году, когда ездили на побережье. Тот симпатичный человек из рекламного агентства.
 — Что такое?! — сказал Деуссио, переходя в сидячее положение.
 — Я говорю про эти убийства. Твой приятель Джеймс Джордан был убит сегодня во время каких-то агрономических опытов.
 — С «Чудесным зерном»?!
 — Верно.
 — Иисус! — произнес Деуссио и, схватив Бет Марию за плечи, потребовал от нее повторить все, что говорил Джил Брэддигэн об убийствах в пустыне. Ее рассказ был подобен отчету о состоянии дел на фондовой бирже, изложенному воспитательницей детского приюта, которая к тому же страдает провалами в памяти. Он понял только одно: с их другом Джорданом, чья супруга так прекрасно угощала их в своем доме в Кармеле, случилось что-то ужасное. По мере того, как Деуссио допрашивал и выслушивал жену, у него в мозгу созрела догадка. — Спасибо, — сказал он и встал с постели, чтобы позвонить Сэлли.
 — Джон, — позвала Бет Мария.
 — Что тебе?
 — Ты не хочешь?..
 — Чего?
 — Ну, ты знаешь, — сказала Бет Мария, — этого...
 — Ишь чего захотела, после восемнадцати-то лет совместной жизни, — сказал Деуссио и вышел в прихожую навстречу Сэлли, бегущему к нему с короткоствольным пистолетом 38-го калибра наготове. — Дурак, — сказал Деуссио и дал Сэлли пощечину.
 — За что? Что я сделал?
 В ответ Джонни Черт ударил Сэлли сильнее. Звук удара докатился до спальни.
 — Нельзя ли потише, не мешайте смотреть телевизор! — донесся голос Бет Марии.
 — Почему ты не доложил мне о Гиордано? О Гиордано с побережья?!
 — О каком Гиордано?
 — Которого сегодня убили! Так ты говоришь, я спал? В прошлый раз мне все только приснилось! Приснилось?! Да этот чертов парень уже сломал ему шею!
 — Я ничего не слышал.
 — Нам что, теперь уже ни о чем не сообщают? Что же это такое?! Меня могли убить прямо в постели! Приснилось?! Все, мы переходим спать на матрацы! — Это означало, что гангстерский клан Деуссио с этого момента должен быть готовым к войне.
 — Против кого? — спросил Сэлли.
 — Против чего, нужно спрашивать!
 — Так против чего?
 — Этого мы пока и не знаем, дурак! — сказал Джонни Черт и снова сильно ударил Сэлли по лицу.
 Когда Бет Мария опять пожаловалась на шум в прихожей, Джонни довольно грубо велел ей ублажать себя самостоятельно и заткнуться. Сэлли не обижался на побои, хотя они и оскорбляли его достоинство. Чем ближе люди стояли к Черту, тем меньше они возмущались его необузданным нравом и тем сильнее восхищались его ловкостью и умом. Деуссио внес в постоянные столкновения между различными мафиозными группами Среднего Запада элемент подлинного искусства. Он мастерски наносил исключительно точные удары, отсекая ненужных людей и в то же время не нарушая каналы поступления доходов.
 Больше десятка лет назад букмекеры с Фронт-стрит в Мариеттс, штат Огайо, решили перестать делиться прибылями с мафиози из Сент-Луиса. И однажды ночью им пришлось поплатиться за свою любовь к независимости. Все они оказались в пустом сарае, связанные по рукам и ногам, но без кляпов во рту. Они могли слышать все, что происходило вокруг. В центре помещения находился совершенно обнаженный человек. Когда луч света осветил его лицо, они узнали того, кто обещал им защиту от гангстеров Сент-Луиса, причем за гораздо меньшие деньги, чем букмекеры им платили. Человек болтался на веревке. Луч света опустился ниже, и они увидели, что вместо живота у него кровавая дыра. Они услышали свои собственные стенания и вопли. Затем свет погас, и они очутились в полной темноте.
 Каждый из них по очереди ощущал, как расстегивают пуговицы на его рубашке, как прикасается лезвие ножа к его солнечному сплетению, и ждал. Но ничего не случилось. Их развязали, вывели из сарая и отвезли, все еще трясущихся, в большой гостиничный номер, где их ждал стол с обильным угощением. Никто из них не ощущал голода. К ним вышел полный мужчина в грязной рубашке, с большим трудом говоривший по-английски. Он назвался Гулиелмо Балунта, работающим на людей из Сент-Луиса, которые оказывали некоторые услуги собравшимся здесь джентльменам и пожелал — как это говорится? — поднять тост за их здоровье и процветание. И попросил извинить его за плохое знание английского.
 Далее он сказал, что очень беспокоится, потому что кругом много зверей. Они творят ужасные вещи. Они не такие деловые люди, как он и его гости. Все, что они умеют, — это убивать. Вырезать животы и прочее. Это ведь не помогает бизнесу, так?.. Все в номере заверили Балунта, что ни черта не помогает. Нет и нет.
 Далее выяснилось, что у мистера Балунта возникло одно маленькое затруднение. Если он не сможет вернуться в Сент-Луис и заверить своих людей в Сент-Луисе, что они по-прежнему будут получать долю прибылей, они не захотят его слушать. Эти звери всегда склонны к насилию. Им нужно привезти что-нибудь, сказал он, какое-нибудь доказательство доброй воли, в залог того, что их бизнес будет продолжаться, как прежде. Ну, может быть, чуть лучше прежнего.
 Букмекеры, несколько минут назад не способные сдержать позывы мочевого пузыря и кишечника, охотно заверили своего хозяина в том, что он просто прекрасно говорит по-английски. Увеличение доли и для его друзей в Сент-Луисе — что же, это кажется вполне разумным. Страх быстро делает многие ранее неприемлемые вещи вполне разумными. Полный успех этой операции был лишь малой частицей гениального замысла Джонни Черта. Ибо он не только устроил так, что никто из букмекеров не пострадал, и, следовательно, не уменьшились доходы мафии, получаемые в настоящем. Он наметил также большие перспективы на будущее и поделился своими соображениями с Гулиелмо Балунта. Они вели разговор на сицилийском диалекте, хотя Джонни владел им плоховато, так как учился ему только у родителей.
 Бывают моменты, говорил Джонни, открывающие невероятные возможности просто потому, что никто другой о них не задумывается. Балунта взмахнул руками в знак непонимания того, на что намекает Джонни. Тот вел машину по пути в Сент-Луис — он специально попросил у Балунта разрешения отвезти его домой одного. Джонни было трудно разговаривать, держа обе руки на руле, но он все же продолжил объяснение.
 Балунта полагалась неплохая прибавка с увеличившихся доходов от букмекеров Мариетты. Не слишком большая, но достаточная, чтобы чувствовать себя удовлетворенным.
 Балунта заверил Джонни Черта, что и он тоже будет вознагражден за отличную работу. Не о том речь, ответил Джонни. Кто в настоящее время самое доверенное лицо главного босса Сент-Луиса? Разумеется, он, Балунта. Он только что удачно провернул сложную операцию.
 Но когда-нибудь, продолжал развивать свою мысль Джонни, Балунта перестанет удовлетворять выделяемая ему доля. Когда-нибудь у него отнимут то, что принадлежит ему по праву. В этот день у него появится недовольство боссом.
 Этого не случится никогда, заявил Балунта. Он слишком тесно связан со своим доном. И он поднял два плотно сжатых похожих на обрубки пальца. Особенно сейчас, когда ему удалось так ловко вернуть в подчинение этот маленький городок на юге Огайо.
 Да, особенно сейчас...
 — Нет, — сказал Джонни Черт. — Я молод, а вы стары, но я знаю: как неизбежен восход солнца, так же и в делах неизбежны разногласия. — И он привел примеры и назвал имена и даже напомнил, что сам Балунта получил свое место только после того, как его предшественника пришлось уничтожить.
 Да, это правда, признал Балунта. И именно здесь стратегический замысел Деуссио проявился в полном блеске.
 — Когда у вас с боссом возникнут разногласия или другие проблемы, или хотя бы их тень еще только появится на горизонте, нелегко будет до него добраться, не так ли? — При слове «добраться» он снял одну руку с руля и прицелился ею, будто из пистолета.
 Необычайно трудно, согласился Балунта. Он признал, что, пожалуй, босс доберется до него скорее. Даже наверняка скорее. Именно это и держит всех подчиненных в повиновении у дона.
 — А теперь скажите мне, — продолжал Деуссио, — каков у вас с доном горизонт сейчас? Он чист. Это ваши собственные слова.
 — Ты, парень, из тех, что возвращаются домой с хорошей добычей, — сказал Балунта, переходя на корявый английский. — Ты из тех, кто заслуживает большей доли. Ты просто гребаный герой. Так какое твое предложение, Джонни Черт?
 — Мы ударим по верхушке клана сейчас.
 — Mi Dio... — сказал Балунта. — Это трудное дело. Слишком трудное.
 — Либо вы ударите по ним сейчас, когда у вас есть преимущество, либо это сделают они, когда преимущество будет на их стороне. Я согласен, это трудный выбор. Но или вы решите трудную проблему сегодня, когда это более или менее легко, или вам придется решать ее завтра, когда это будет трудно. Неимоверно трудно. Вы знаете, что я прав.
 Машина катилась по сельской местности. Балунта молчал. Тут Джонни Черт опять проявил свою гениальную предусмотрительность, которая впоследствии более чем на десяток лет заставила притихнуть всех мафиози Среднего Запада.
 Джонни начал с того, что знает, о чем сейчас думает Балунта:
 — "Если этот молодой человек хочет, чтобы я сейчас пошел против своего босса, то не поступит ли он также со мной в момент своего наивысшего успеха?"
 — Ничего подобного у меня и в мыслях не было, — ответил Балунта.
 — Строя такие планы, я был бы круглым дураком, — продолжал Джонни Черт. — Если я пойду против вас, мой второй номер увидит это и пойдет против меня. А если я не пойду против вас, мой номер два будет опасаться того, что вы с ним сделаете, если он займет мое место. Я один могу остановить то, что начал, и я это сделаю — ради своей выгоды. Вы отдадите мне очень большую сферу для моих собственных операций. Очень большую. Вместе нам нечего бояться. Мы полностью обезопасим нас обоих.
 — Но каждый, — возразил Балунта, — хочет захватить все.
 — Каждый, кто желает захватить себе все, всегда получает билет только в одну сторону — в райские сады на том свете, — сказал Джонни Черт. — Вот увидите. Это сработает, если мы объединимся. Вместе мы будем сильнее всех.
 — Mi Dio, — сказал Балунта, и Деуссио понял, что это означало «да».
 После этого в течение десяти дней пачками всплывали тела ниже по течению Миссури. Ружья палили из окон автомобилей. Пробитые пулями мозги летели в тарелки с сицилийским «linguine». Деуссио нападал так стремительно и точно, что только после окончания этой, как ее потом назвали, войны гангстеров в Сент-Луисе те, кому следовало, узнали, кто ее развязал. Но к этому времени Гулиелмо Балунта уже стал доном Сент-Луиса.
 Таланты Джонни Черта и его сто раз доказанная преданность дону установили новый порядок в рядах мафиози от Сент-Луиса до Омахи. Гулиелмо настолько доверял своему молодому гению, что когда в последнее время ему стали рассказывать о несуразностях, творимых Джонни, дон всегда отвечал:
 — Мой Джонни сегодня делает несуразности, которые назавтра обернутся самыми ловкими делами.
 Когда Джонни нанял экспертов по электронике, некоторые стали намекать, что он, похоже, тронулся. Когда он нанял себе в охрану потешных азиатов, о его ненормальности уже шептались многие. Когда же он пригласил на работу компьютерщиков-программистов, все стали говорить в открытую, что окончательно рехнулся. Однако каждый раз дон Гулиелмо Балунта повторял, что завтрашний день докажет правоту его Джонни. Даже когда пошел слух о его странном сне, о том, как он заставляет молодых силачей карабкаться к нему в окно по голой стене, и тогда дон Гулиелмо продолжал твердить, что завтра его Джонни окажется умнее всех.
 Но теперь Джонни приказал своим людям переходить спать на матрацы, в то время как никаких врагов кругом не наблюдалось. Дону Гулиелмо мгновенно донесли об этом, и он всерьез забеспокоился. Но ему не пришлось посылать за Джонни Чертом. Тот явился к нему сам, без охранников, только с плотно набитым портфелем.
 Джонни стал потолще, чем в те времена, когда они с Балунта брали в свои руки контроль над Сент-Луисом. Его молодая шевелюра отступила перед натиском блестящей лысины. Ее окружали поредевшие, все еще продолжавшие сопротивляться волосы. Слой жира сгладил жесткие линии его лица. Но в черных глазах по-прежнему сверкал неистовый, яростный огонь.
 Дон Гулиелмо в ярко-красной домашней куртке сидел в огромной комнате с мраморным полом, развалившись на обитой зеленым плюшем кушетке. Джонни Черт опустился на краешек стула, аккуратно поставив перед собой ноги с сомкнутыми коленями. Он отказался от бокала вина и фруктов и, не поговорив о погоде и здоровье родственников, сразу же начал с того, что сильно встревожен.
 В течение многих лет дон Гулиелмо слушал своего Джонни очень внимательно. Но на этот раз он, вскинув руки, сказал, что и слушать его не хочет.
 — В этот раз, — сказал Балунта, — ты будешь слушать меня. Я больше встревожен, чем ты. Говорить буду я, а ты слушай. Ты едешь в Майами Бич. Греешься на солнце. Отдыхаешь. Берешь девушку с торчащими сиськами. Пьешь вино. Ешь что-нибудь вкусное. Греешься, как следует. Тогда и поговорим.
 — Патрон, — сказал Деуссио, — мы стоим перед смертельным врагом. Более опасным, чем все, с кем мы когда-либо встречались.
 — Где он? — спросил Балунта, воздев руки к небесам. — Покажи мне этого врага. Где он?
 — Он уже на горизонте. Я много думал. В стране происходит нечто непонятное, и рано или поздно это приведет нас к гибели. Всех. Всю организацию. Вообще все. Не только в Сент-Луисе, но повсюду. Это связано не только с той ужасной ночью, которую я пережил. То была лишь верхушка надвигающегося на нас айсберга. Он раздавит нас.
 Дон Гулиелмо вскочил с софы и охватил руками голову Джонни. Прижав ладонями его уши, он поднял голову Деуссио так, чтобы встретиться с ним глазами.
 — Тебе надо отдохнуть. Прямо сейчас. Никаких разговоров. Послушайся своего дона. Ты едешь отдыхать. После того, как отдохнешь, мы поговорим. Идет? Хорошо?
 — Как скажете, дон, — сказал Джонни.
 — Вот и хорошо. А то я стал беспокоиться за тебя, — скачал Балунта.
 Тут Джонни Черт сказал дону, что теперь, пожалуй, выпьет вина, но только не покупной дряни. Хорошего красного вина, сделанного специально для дона. Принесли вино в большом зеленом кувшине и поставили на серо-голубую поверхность стола. Деуссио накрыл свой бокал ладонью и не стал поднимать его.
 — Ты не хочешь выпить со своим доном?
 Джонни Деуссио отнял руку от граненого хрустального бокала.
 — Беда поселилась в твоей голове. Ты думаешь, твой дон хочет отравить тебя. Свою правую руку? — сказал Балунта. — Неужели я могу отравить свое сердце? Свой мозг? Ты же — ножки моего трона. Никогда.
 И чтобы показать доверие к другу, Балунта взял бокал, стоявший перед Джонни Чертом, и выпил его до дна. После этого он бросил бокал в стену, но тот не долетел и упал, разбившись на мраморном полу.
 — Я знал, что вы не отравите меня, дон Гулиелмо, — сказал Деуссио.
 — Тогда почему же ты не выпил со своим доном? — Гулиелмо Балунта хотел было как всегда подкрепить свои слова жестом. Широко развести руки, чтобы выразить недоумение. Но руки его почему-то не послушались. Они стали холодеть и покрылись мурашками, будто он опустил их в свежую минеральную воду. Он почувствовал головокружение и необыкновенную легкость. Он отступил назад к софе, но ноги его тоже уже не слушались. Все же он попытался идти, но повалился навзничь, чуть не достав головой софы. Падение своего тела он ощутил как что-то очень далекое и совсем не такое болезненное, как обычное падение на мраморный пол. Падение показалось ему мягким. Теперь он мог спокойно лежать и смотреть на прекрасный потолок своей комнаты. Его Джонни что-то говорил ему. Он говорил о чем-то неизбежном. Он даже вытащил из своего портфеля какую-то смешную, скатанную в длинный рулон бумагу с дырочками. Но Гулиелмо Балунта было уже все безразлично. Он вспомнил очень белый камешек, который у него был когда-то в местечке под Мессиной, где он родился. Однажды он бросил этот камешек в воды узкого пролива, отделяющего Сицилию от Италии, и сказал своим друзьям: «Я буду жить, пока море не вернет мне этот камешек». Он вспомнил свою юность. Затем перед его глазами появилась картина Мессинского пролива. По волнам к нему плыло что-то белое. Какое-то пятнышко? Нет. Его камешек.
 Джонни точно не знал, слышал ли его еще дон Гулиелмо. Сэлли и его парни уже входили в ворота поместья Балунта. Люди из охраны дона вряд ли станут сопротивляться: ведь дон мертв и защищать больше некого. Их можно будет потом отослать в Детройт и влить в небольшое отделение организации. Но все же, застав Джонни одного над трупом их дона, они могли сорвать на нем злобу за гибель патрона, которого не уберегли. Поэтому следовало спешить. И если Балунта все еще слышит, Джонни Черт должен успеть объяснить, почему он был вынужден убить его.
 — На рулоне с дырочками собраны и проанализированы данные за много лет. В этой стране стали происходить — беспричинно — вещи, которые не должны были произойти. Я заметил это несколько лет назад, когда у Скубиси на востоке без причины возникли крупные неприятности. Тогда мы назвали эту беспричинность «Икс-фактором», и мы посчитали эту беспричинность некой причиной.
 С тех пор случилось много странного. Города, находившиеся под нашим полным контролем, почему-то внезапно стали уходить из рук. Политиканы и полицейские вдруг отправлялись в тюрьму, потому что в руках у прокуроров оказывались улики, которых они не должны были получить. На судей, бывших в течение многих лет на нашем содержании, неожиданно оказывала давление неизвестная сила. Эта неизвестная сила и была тем самым «Икс-фактором». Если вы взглянете на все эти факты непредвзято, вы поймете, что нам приходит конец. Через десять — пятнадцать лет мы будем лишены всякой возможности продолжать бизнес.
 Сэлли со своими парнями уже прошел в дом с оружием в руках. В прихожей, за дверями громадной гостиной с мраморным полом, послышался тихий ропот. Джонни Черт пригласил всех войти.
 — У дона случился сердечный приступ, — сказал он вошедшим, пряча за спиной компьютерную распечатку, хотя знал, что охранники дона поняли бы в ней не больше, чем сам Балунта.
 — Да. Сердечный приступ, — сказал один из охранников.
 Джонни Черт кивнул Сэлли, чтобы тот вывел всех из помещения. Идя к двери, один из охранников шепнул Сэлли:
 — С кем это он говорил, с покойником, что ли?
 Сэлли ударил его кулачищем по затылку, сняв тем самым вопросы.
 Один в пустой комнате, Деуссио продолжил объяснение с мертвым доном. Он сказал, что «Икс-фактор» — та сила, которая заставляет чиновников работать не на тех, кто дает им деньги, а на тех, кто отдает им свои голоса. «Икс-фактор» становится все сильнее. Поэтому каждый день промедления уменьшает шансы его уничтожить. К тому времени, когда люди с образом мыслей Балунта поймут, что необходимо действовать, будет уже поздно.
 В Сент-Луисе уже побывал исполнительный агент «Икс-фактора» — самая верхушка скрытого под водой айсберга. Это было после того, как он, Джонни помог другу устранить некоторых нежелательных лиц.
 — У нас есть пока одно небольшое преимущество, и я намерен им воспользоваться, — сказал Деуссио. — «Икс-фактор» еще не знает, что я его вычислил. Взгляните сюда...
 Он развернул перед мертвым доном длинную компьютерную распечатку. Даже если бы дон Гулиелмо был жив; он вряд ли разобрался бы в этой бумаге лучше, чем сейчас. Именно поэтому он должен был умереть. Как опытный стратег, Джон Винсент Деуссио чувствовал, что следует действовать немедленно, даже если все остальные этого не понимают. Именно это качество сделало его тем, кем он был. Сделало очень опасным. В отличие от других, он знал, что находится в состоянии войны не на жизнь, а на смерть, и чувствовал за собой право устранить любого, кто не хочет помочь ему в этой борьбе.
 Джонни Деуссио выпил вино, налитое Балунта для себя, вино, в которое Джонни не бросал шарика с ядом. Затем откинулся на софу, чтобы еще раз обдумать свой план атаки.




 Глава 7


 Впервые в жизни Римо увидел набросок своего лица на бумаге на демонстрации «Чудесного зерна» в Огайо. Кругом на полях зеленели всходы. Филдинг объяснил собравшимся, что должен продемонстрировать результаты использования своего метода не только в плохих условиях, но и на хороших почвах, в умеренном климате. Этот участок также был расположен на небольшом холме и окружен забором с пропущенной поверху колючей проволокой.
 Мария Гонзалес, прибывшая сюда с советским паспортом, поскольку Куба не имела дипломатических отношений с Соединенными Штатами, беседовала с французским агрономом, который заметил, что в его стране очень многие крестьяне ведут хозяйство точно на таких же почвах и в таком же климате, как в Огайо.
 Чиун терзал нескольких телевизионщиков с камерами, добиваясь от них ответа, почему в дневных телесериалах стало так много сцен насилия и разврата. Видимо, кто-то из них ответил Чиуну недостаточно почтительно, потому что Римо вскоре заметил, как санитары машины скорой помощи укладывают на носилки мужчину, предварительно сняв с него портативную телекамеру.
 Корреспонденты работали в рубашках без пиджаков. Всюду ходили полицейские округа Майами, в рубашках с открытым воротником и короткими рукавами, с крупнокалиберными пистолетами у пояса. Шериф округа поклялся, что здесь, в Пикуа, штат Огайо, он не допустит ничего подобного тому, что произошло в Моджаве.
 — Мы не такие лопухи, как там, — сказал шериф.
 — Где там? — спросил один из репортеров.
 — Да везде, — ответил шериф.
 Пот стекал с его лица, как глицериновые капли с пакета свиного сала. Римо зорко оглядывал толпу, высматривая, не собирается ли кто покуситься на жизнь Филдинга. Он встретился глазами с Марией. Она улыбнулась. Он улыбнулся в ответ. Тут же между ними встал Чиун.
 Легкий ветерок пошевелил кукурузу на соседнем поле и разбавил тепло летнего дня ароматом, прекрасным, как сама жизнь. Римо тем временем заметил взгляды, которыми обменялись двое мужчин: один — в шляпе фасона Пальм Бич, другой — в сером летнем костюме. Они находились друг против друга по разные стороны делянки. Потом оба они посмотрели на третьего — довольно полного мужчину в белом костюме с широкими плечами, который опустил глаза на что-то у себя в руках, а затем взглянул на Римо. Когда Римо перехватил его взгляд, мужчина сунул то, что держал в руках, в карман брюк и с внезапным интересом стал наблюдать за происходящим на поле. Эти трое мужчин держали под обзором весь участок, находясь как бы в вершинах треугольника. Римо сбоку приблизился к полному человеку в белом костюме.
 — Эй, — сказал он, — я собираюсь почистить вам карманы.
 Человек продолжал смотреть прямо перед собой.
 — Я сказал «хэлло», — сказал Римо.
 Ноги мужчины в ботинках из крокодиловой кожи вдавливались в только что вспаханную землю Огайо под тяжестью 120 килограммов мяса, а также двухдневной щетиной. На его лице виднелись отметины от ударов кулаком и дубинкой и еще неровная белесая линия — давно зарубцевавшийся шрам от ножевой раны. Он был чуть выше Римо, его мощные плечи и кулаки явно свидетельствовали о том, что он и сам частенько наносил удары. От мужчины исходил запах вчерашней выпивки и сегодняшнего бифштекса.
 — Я сказал «хэлло», — повторил Римо.
 — О, хэлло, — сказал мужчина.
 — Я собираюсь очистить ваши карманы, — сказал Римо.
 Волосатая мощная рука мужчины дернулась к правому карману брюк.
 — Благодарю, вы показали, какой именно карман мне следует очистить, — сказал Римо.
 — Что такое? — спросил мужчина в тот самый момент, когда Римо, сунув два пальца между его толстой ладонью и могучим бедром, аккуратно разрезал его брюки и выдрал из них кусок с правым карманом.
 — Что это? — ошеломленно промычал мужчина, внезапно почувствовавший под своими пальцами вместо брюк трусы. Он попытался задержать худощавого парня. Но когда его огромные руки протянулись, чтобы ухватить парня за плечи, их не оказалось на прежнем месте.
 А парень спокойно отходил в сторону, роясь в содержимом вырванного кармана. Делал он это с таким видом, будто гуляет по парку, на ходу проглядывая интересную книгу.
 — Эй, ты! Отдай мой карман! Это мой карман! — крикнул мужчина и замахнулся, чтобы дать парню в затылок, но затылка тоже не оказалось на месте.
 Парень не увернулся и не наклонял головы, просто его уже не было там, куда пришелся удар. Двое других мужчин треугольника стали пробираться к месту происшествия Сюда же подошел и шериф округа со своими людьми.
 — Что-нибудь случилось? — спросил шериф, окруженный помощниками, уже державшими руки на кобурах.
 — Ничего, — поспешно ответил мужчина с разрезом на брюках. — Ничего не случилось. Абсолютно ничего. — Он соврал машинально, просто потому, что вряд ли за всю свою жизнь сказал полицейскому хоть слово правды.
 — А у вас? — осведомился шериф у Римо.
 — Нет, — ответил Римо, исследуя содержимое вырванного кармана.
 — Тогда все в порядке, — сказал шериф. — Расходитесь.
 Заметив, что все его люди стоят вокруг него, шериф велел им отправляться обратно на свои посты. У него в округе не будет инцидентов, подобных тому, что произошел в пустыне Моджав.
 Римо выбросил вытащенные из кармана ключи от машины и несколько денежных купюр. У него в руках осталась небольшая квадратная бумажка с воспроизведенным на ней печатным способом рисунком. Два мужских лица, лишенные всякого выражения, походили на композиционные портреты, которые составляют в полиции по словесному описанию. Старый азиат с реденькими волосами и довольно молодой белый с резкими чертами лица и высокими скулами. Волосы у белого были такие же, как у Римо. Глаза азиата были более глубоко посажены, чем у Чиуна. И тут Римо понял, что это композиционные изображения его и Чиуна. Слишком глубоко посаженные глаза Чиуна подсказали Римо, кто стоял за плечом художника, говоря ему «да» или «нет», когда на бумаге появлялись разные глаза и рты. Глазные впадины всегда кажутся более глубокими при прямом освещении сверху, какое бывает над биллиардным столом.
 Биллиардное заведение «У Пита» в Ист-Сент-Луисе. Глаза у белого оказались не столь глубоко посаженными, потому что Римо не играл на биллиарде. Он жестом подозвал Чиуна.
 Чиун подошел вслед за двумя мужчинами из треугольника.
 — Погляди-ка, — сказал Римо, подавая Чиуну бумажку. — Теперь я точно знаю, что деньги ты выиграл на биллиарде. Ты стоял за биллиардным столом. Взгляни на свои глаза.
 Человек в шляпе Пальм Бич шепнул что-то вроде «попались, голубчики». Здоровяк в штанах без кармана затрусил к белому «Эльдорадо», стоявшему в стороне от толпы.
 — Более глубокие глазные впадины. Понимаю, — сказал Чиун. — Освещение сверху.
 — Точно, — сказал Римо.
 Здоровяк осторожно остановил «Эльдорадо» на мягкой почве рядом с Римо и Чиуном. Он распахнул дверцу. У него на коленях оказался автомат. Дверца машины скрывала его от людей шерифа. Автомат был направлен на Римо и Чиуна.
 — Здесь нет моего лица, — сказал Чиун. — А ты довольно похож, особенно если учесть, что рисунок делали по памяти. Но он не выражает характера, который я вложил в твое лицо. Лицо другого человека мне незнакомо.
 — Вроде это тот самый косоглазый, — сказал человек в шляпе Пальм Бич, подходя к ним сзади. — Дело сделано, мы их взяли. Вы, двое, марш в машину, и чтобы тихо!
 — Это не мое лицо, — сказал Чиун. — Это лицо старого человека. У него нет ничего общего со мной. В нем нет никакой теплоты и радости жизни и красоты. В нем нет благородства характера. И величия. Это просто лицо старого человека. — Затем он взглянул на мужчину в шляпе Пальм Бич. — Если бы вы могли увеличить вот этот портрет белого человека, я с удовольствием вставил бы его в рамку.
 — Нет проблем, старикан, — сказал мужчина в шляпе Пальм Бич. — Какой вам нужен размер? Восемь на десять?
 — Нет, не такой большой. У меня есть портрет Рэда Рекса, размером восемь на десять. Пусть этот будет поменьше. Я его поставлю рядом с Рэдом Рексом, но чуть позади. Знаете ли вы, что Рэд Рекс, знаменитый телевизионный актер, назвал меня любезным и скромным?
 Лицо Чиуна светилось гордостью.
 — Ну, хорошо, — сказал мужчина и улыбнулся, почти не разжимая губ. — Раз у вас есть портрет этого педика восемь на десять, я сделаю вам этот чуть поменьше.
 — Что такое «педик»? — спросил Чиун, обращаясь к Римо.
 Римо вздохнул.
 — Мужчина, который любит мальчиков.
 — Извращенец? — спросил Чиун.
 — Он так считает, — сказал Римо.
 — Это грязное оскорбительное слово, да? — опять спросил Чиун.
 — Все зависит от того, как человек смотрит на это.
 — А как смотрит это жалкое создание? — Чиун кивнул на человека в шляпе Пальм Бич.
 — Именно так, — сказал Римо. — Считает его грязным и оскорбительным.
 — Я так и думал, — сказал Чиун. Он повернулся к человеку в шляпе, который уже начал удивляться, зачем Джонни Деуссио послал их в такую даль за двумя придурками, каких вполне хватает в самом Сент-Луисе.
 — Подойдите. Вот вы, — сказал Чиун.
 — Марш в машину! — сказал человек в шляпе. Терпение его иссякло.
 — Только после вас, — сказал Чиун, и мужчина в шляпе Пальм Бич, ничего не заметив и даже ничего не ощутив, перелетел через голову старика прямо в открытую дверь машины. Он шлепнулся на переднее сиденье. Голова его ударилась о голову водителя, тело навалилось на автомат. Голова водителя дернулась назад, а палец от неожиданности нажал курок. Автомат застрочил, хотя и несколько приглушенно.
 Красный язычок пламени вырвался из автомобиля. Пули взрыли землю у ног Римо и Чиуна.
 — Эй, парень, осторожнее, — сказал Римо. — Еще зацепишь кого-нибудь. — Он обернулся посмотреть, не обратил ли кто внимания на автоматную очередь.
 Третий мужчина стоял позади него с пистолетом 45-го калибра в руке.
 — В машину! — приказал он.
 — В машину? — спросил Римо. — Давай.
 Третий мужчина, перелетев через голову Римо, грузно шлепнулся поверх двух тел на переднее сиденье. Римо тем временем уже смотрел на двух помощников шерифа, направившихся в их сторону.
 — Ого, — сказал Римо, — пора убираться отсюда. Садись в машину, Чиун.
 — И ты тоже, — сказал Чиун.
 — Пожалуйста, Чиун, садись в машину.
 — Только после того, как ты сказал «пожалуйста». И помня, что мы равноправные партнеры.
 — Да, да, конечно, — сказал Римо.
 Чиун расположился на заднем сиденье белого «Эльдорадо», а Римо — за рулем. Он увидел в окно, что помощники шерифа заметно приблизились. Они перешли на тот ускоренный шаг, которым идет полицейский, когда он еще не уверен, что случилось нечто серьезное, но на всякий случай будет хватать каждого, кто попытается улизнуть с места предполагаемого преступления.
 Римо столкнул одно из бесчувственных обвисших тел на заднее сиденье.
 — Нет, — твердо сказал Чиун. — Мне здесь он не нужен.
 — О боже, а мне зачем? — сказал Римо. Он сдвинул две оставшиеся туши общим весом в четверть тонны к дверце пассажира, включил мотор, и автомобиль тронулся. Секунду он видел в зеркальце заднего вида людей шерифа, с некоторым любопытством смотревших им вслед. Затем обзор был закрыт, так как Чиун перебросил третье тело с заднего сиденья обратно на переднее.
 Римо выехал на грунтовую дорогу, проходившую мимо полей пшеницы и кукурузы, и настроение у него было отличное. Прошлая презентация проекта Филдинга в Моджаве не получила должного освещения. Главное внимание газеты уделили совершенным там убийствам. На этот раз Римо удалось исправить несправедливость. Это самое меньшее, что он может сделать для человека, который собирается спасти людей от нищеты и голода.
 Мужчина в шляпе Пальм Бич очнулся первым. К своему удивлению, он обнаружил, что пистолет по-прежнему у него в руке. С трудом пробившись через путаницу чужих рук и ног, он направил оружие на Римо.
 — Ты, ловкач! Съезжай в сторону и тормози!
 — Чиун! — сказал Римо.
 — Нет, — сказал Чиун, — не буду я пачкать руки о мразь, порочащую доброе имя Рэда Рекса, звезды сериала «Пока Земля вертится».
 — Чиун, не упрямься, — сказал Римо.
 — Нет.
 — Это вовсе не тот, который говорил про Рэда Рекса, — соврал Римо.
 — Ладно, не удивительно, что я перепутал. Вы, белые, вес на одно лицо, это ведь известно. Но...
 Человек с пистолетом 45-го калибра в руке, через голову которого шла эта легкая перебранка, так никогда и не узнал, чем она кончилась. Прежде чем он успел пошевелиться и еще раз велеть тощему подонку за рулем свернуть на обочину, он почувствовал легкий укол в голову. Это было не сильнее комариного укуса. Больше он уже ничего не чувствовал. Железный указательный палец Чиуна пробил ему висок и вошел в мозг.
 Мужчина свалился обратно в кучу других тел.
 — Ты солгал, Римо, — сказал Чиун. — Я уверен, что это был тот, с грязными словами на языке. Потому что у него совсем пустая голова.
 — Никогда не доверяй белому. Особенно равноправному партнеру.
 — Да, — сказал Чиун, — но раз уж я начал...
 Он перегнулся через спинку переднего сиденья и, пока Римо продолжал вести машину, отправил остальных двух мужчин догонять первого. Затем с удовлетворением откинулся на сиденье.
 Римо ехал, пока опытный участок Филдинга не скрылся из вида. Затем припарковал машину под деревом, не выключая мотора.
 — Чиун, нам лучше вернуться. Возможно, там остались другие, замышляющие напасть на Филдинга.
 — Там нет других, — сказал Чиун.
 — Нельзя быть уверенным. Эти бандиты, похоже, приняли нас за охранников Филдинга или вроде того. Теперь, решив, что избавились от нас, они могут напасть и на него.
 — Там нет других, — настаивал Чиун. — Да и зачем кому-то нападать на Филдинга?
 — Чиун, этого я не знаю, — сказал Римо. — Может быть, они хотят добыть секрет чудесного зерна Филдинга? Украсть какие-нибудь формулы и продать их. В мире много злых людей, сам знаешь.
 — Запомни, это сказал ты, мой партнер, — закончил разговор Чиун.




 Глава 8


 Давно уже Джонни Деуссио с таким нетерпеньем не ждал шестичасовых телевизионных новостей. Последний раз это было во время слушаний в сенате Соединенных Штатов по вопросу об организованной преступности. Тогда ему выпал случай вволю посмеяться над старыми приятелями.
 Они прошли перед ним длинной вереницей. Люди, которым он давал советы, которым пытался помочь. Но все они, даже надев современное платье, давно уже не орудуя пистолетами и объединившись в единую корпорацию, сохранили менталитет старого Усатого Пита. И кончили тем, что их скормили американским телезрителям в очередном выпуске шестичасовой передачи новостей. А Джонни Черт сидел в гостиной у себя дома, стараясь отвести от себя руку супруги, и хохотал во все горло.
 Но в этот раз новости не вызвали у него никакой радости. И не из-за того, что в них сообщалось, а из-за того, чего в них не было. В новостях был длинный красочный рассказ о демонстрации проекта Филдинга в Огайо. На экране появился ведущий программы с большим количеством косметики на лице. На фонте только что засеянного опытного поля он стал напыщенно говорить о великом благодеянии, которое несет человечеству проект «Чудесное зерно». Телевизионщик работал от штата Огайо и потому в приливе местнической гордости подчеркнул, что сегодняшняя презентация выгодно отличалась от моджавской, которая была омрачена несколькими убийствами. Кстати, до сих пор не раскрытыми.
 Джонни Черт перестал слушать, когда ведущий понес чушь про то, что Америка выполняет свою миссию по обеспечению средств к существованию для всего остального мира.
 Он прослушал прогноз погоды, обещавший на завтра ненастье. Затем, оставшись в своей комнате, погрузился в размышления. Вышел он из задумчивости только в одиннадцать часов, когда началась очередная передача новостей. Тут он снова сосредоточил внимание на телевизионном экране.
 Новости оказались теми же самыми. Никаких сообщений об актах насилия. И ничего об убийстве охранников Филдинга. После этого Джонни Черту не потребовалось много времени, чтобы прийти к неутешительному заключению. Трое его людей, посланных устранить жестколицего белого и старого азиата, погибли.
 Если бы дело удалось, о его результатах сообщили бы в новостях. Отсутствие такого сообщения было косвенным свидетельством их неудачи. Прямым же подтверждением было то, что они не позвонили. Джонни Черт предупредил их, чтобы они связались с ним не позже семи часов вечера, иначе всем им вышибут яйца. Он оставил телевизор бубнить, а сам снова погрузился в раздумье, которое длилось до этого уже целых пять часов. Он сидел, внешне расслабившись, но его мозг лихорадочно работал, оттачивая планы, готовя новую атаку. Наконец пришла уверенность, что на этот раз дело не должно сорваться.
 Он остался удовлетворен итогами размышлений и даже успел захватить кончик последних новостей. Передавали прогноз погоды. Ведущий был худощавый человек, шикарно разодетый и с усиками. Завтра по-прежнему ожидался дождь.




 Глава 9


 В самое время, когда Джонни Деуссио предавался размышлениям, Римо тоже напрягал свой могучий интеллект, раздумывая о том же самом — об убийстве.
 Кому столь необходима формула Филдинга, что он пытался завладеть ею, сперва устранив Римо и Чиуна? Кому нужно красть чудесные семена, если сам Филдинг и так собирается отдать их всем, кого они интересуют?
 Несмотря на многочисленные шрамы и огромные кулачищи тех, кто нападал на Римо и Чиуна, интуиция подсказывала Римо, что это работала не мафия. У мафии хватало забот и без сельского хозяйства. Например, весьма прибыльным занятием было вымогательство. А также проституция, наркотики, азартные игры и политика — самые распространенные виды криминальных занятий в Америке.
 Нет. Не мафия. Римо пришел к заключению, что за актами насилия, которые сопровождают каждый шаг Филдинга, должна стоять иностранная держава.
 Его подозрения упали прежде всего на Индию. Но когда Римо поделился ими с Чиуном, тот высмеял это предположение.
 — Индия никогда не станет нанимать убийц, даже таких толстых, чтобы добиться своей цели. Она не станет тратить несколько тысяч ваших долларов, если их можно использовать для создания атомного оружия.
 — Ты уверен? — спросил Римо.
 — Конечно. Индия скорее попыталась бы добыть формулу, вознося об этом молитвы.
 — Римо кивнул и откинулся на софу в их номере в гостинице Дейтон. Если не Индия, то кто же? Кто еще был на прошлой презентации?
 Конечно, Куба. Мария Гонзалес...
 — Чиун? — снова позвал Римо.
 Чиун сидел в центре ковра, покрывавшего пол, уставившись на свои сведенные в виде остроконечной крыши пальцы.
 — Это мое имя, — отозвался он, не отводя глаз от пальцев.
 — Ты не знаешь, где остановилась та кубинка? Она не говорила тебе?
 — Я не имею обыкновения спрашивать, в каких гостиницах останавливаются незнакомые женщины, — сказал Чиун.
 — Не знаю. Ты так все время вставал между нами, я даже подумал, что ты решил позабыть ради нее Барбру Стрэйзанд.
 — Поосторожней, — сказал Чиун, не терпевший легкомысленных замечаний насчет его великой любви на всю жизнь. — Даже равноправным партнерам следует соблюдать приличия в разговоре.
 — Так ты не знаешь, где она?
 — Она с Кубы. Если она еще в городе, то должна быть в самой дешевой гостинице.
 — Спасибо.
 Внизу портье сказал Римо, что самая дешевая гостиница в городе — это Нидхэм-отель. Не только самая дешевая, но, по правде говоря, и самая грязная.
 Позвонив в Нидхэм-отель, Римо выяснил, что Мария Гонзалес действительно там зарегистрирована. И даже не одна, а целых три.
 — Та, о которой я спрашиваю, довольно красивая.
 — У нас большинство девушек довольно красивые, — сообщил слащавый мужской голос, — Конечно, все зависит от вашего вкуса. Я бы вам посоветовал...
 — Не надо советов. Эта девочка должна была въехать сегодня.
 — Не в моих правилах давать такую информацию. — Это было сказано уже совсем другим, ледяным тоном.
 — А в моих правилах давать пятьдесят долларов за нужную мне информацию, — сказал Римо.
 — Мария Гонзалес въехала сегодня и живет в номере 363. Она отличается от двух других наших Марий. Она кубинка, а те — шикарные штучки. У нас не так много кубинских девиц, но мне кажется, она еще не успела здесь утвердиться. К ней еще ни разу никто не звонил, не приходил и не...
 — Я сейчас буду у вас, — прервал Римо. — И захвачу пятьдесят долларов.
 — Буду ждать. Как я вас узнаю?
 — У меня ширинка на молнии.
 Портье в гостинице Нидхэм производил такое же впечатление, как и его голос. Лет пятидесяти, но пытался выглядеть на сорок девять. Весом в 100 килограммов и низенький, но одет так, чтобы выглядеть на 65 и высоким. Лысеющий, но причесанный, чтобы казаться волосатым. Если жидкие пряди, склеенные лаком, можно назвать волосами.
 — Да? — сказал он, вопросительно глядя на Римо.
 — Меня зовут Пит Смит, я ищу брата Джона. Не останавливался ли у вас Джон Смит?
 — Их у нас двенадцать.
 — Да, но с ним жена, — сказал Римо.
 — Все двенадцать с женами, — ответил портье.
 — Она блондинка в мини-юбке, с красивыми ногами и большой грудью. И с толстым слоем косметики.
 — Таких десять.
 — Еще она подхватила триппер...
 — Только не здесь, — сказал портье. — У нас на этот счет строго.
 — Отлично, — сказал Римо. — Это как раз то, что я хотел выяснить. Мой брат у вас не останавливался. Я просто хотел присмотреться к вашей гостинице. Корпорация Ай-Би-Эм, возможно, захочет снять у вас большой зал для ежегодного собрания держателей акций.
 — Послушай, приятель, тебе что нужно?
 — Мне нужно дать вам пятьдесят долларов.
 — Слушаю вас! К вашим услугам.
 Римо отделил в кармане бумажку в пятьдесят долларов от пачки банкнот и бросил ее на стойку.
 — Мария Гонзалес все еще у себя?
 Прежде чем ответить, портье забрал деньги.
 — Да, у себя. Не хотите ли, чтобы я предупредил ее?
 — Не беспокойтесь. Приятно сделать человеку сюрприз, не правда ли?
 Из номера 363 доносились бравурные звуки военного марша. Римо громко постучал в дверь, чтобы его услышали. Но ему пришлось постучать еще раз. Внезапно звук стал тише.
 Из-за двери раздался голос:
 — Кто там?
 — "Кубалибре", — ответил Римо.
 Дверь осторожно приоткрылась, оставшись на цепочке. В щель подозрительно смотрела Мария. Римо улыбнулся.
 — Ну как, узнаете меня?
 — Если вы пришли, чтобы извиниться за поведение своих соотечественников, то опоздали, — гневно выпалила она.
 — Что такое? Что случилось? — встревожился Римо.
 Она опустила глаза вниз, на живот Римо.
 — По крайней мере, вы умеете вести себя. Видимо, научились хорошим манерам у своего прекрасного друга из Азии. Можете входить. Но ведите себя прилично!
 — Что вас так разозлило и настроило против нас? — спросил Римо, входа в комнату.
 На Марии был тот же наряд, в котором она была прежде, — мини-юбка цвета хаки и такая же блуза, плотно облегавшие ее женственную фигуру. Она походила на девочку из охраны в каком-нибудь местном «Плэйбой-клубе».
 Она повернулась к Римо, уперев руки в бедра, явно чем-то возмущенная.
 — Я нахожусь здесь всего четыре часа. В мою дверь уже ломилось пятеро мужчин, требуя впустить их в номер. Они говорили непристойные вещи. А один даже раскрыл себя!
 — Обнажил себя, — поправил ее Римо.
 — Да, правильно. Что же это за страна, где мужчины позволяют так вести себя?
 — Они думали, что вы совсем другая Мария Гонзалес. Шлюха.
 — Что значит «шлюха»?
 — Проститутка.
 — А, проститутка. У нас они тоже были, до Фиделя.
 — Но зато у вас было тогда много сахарного тростника.
 — Зато у нас есть теперь человеческое достоинство.
 — И пусто в животе.
 Мария хотела что-то ответить, но на полуслове остановилась, коротко кивнув.
 — Верно. Именно поэтому я здесь. И вы мне можете помочь, потому что вы самый важный американец.
 — Откуда вы это взяли?
 — От вашего азиатского друга. Он рассказал мне, как товарищ по третьему миру, что вы очень важное лицо. Вы отвечаете за сохранность конституции вашей страны. Он сказал, что вы с ним равноправные партнеры, но никто не верит, что он занимает такое же важное положение, как и вы, так как у него желтая кожа. Вы действительно, отвечаете за сохранность вашей конституции?
 — Абсолютно точно, — сказал Римо. — Я держу ее в ящике для обуви у себя под кроватью.
 — Тогда вы должны рассказать мне, как мистер Филдинг выращивает свой чудесный хлеб! — Лицо Марии выражало нетерпеливое ожидание.
 — Вы, действительно, хотите узнать это?
 — Очень хочу.
 — Но почему? Ведь « Чудесное зерно» скоро будет отдано всем желающим. Почти бесплатно.
 — "Почти"нас не устраивает. Моя страна очень бедна, Римо... так ведь, кажется, вас зовут? Любая цена за этот проект будет для нас слишком высока. Все наши средства уже направлены на другие цели. Мы продали русским наши души. Что же, теперь отдавать американцам наши тела? Поэтому меня направили сюда — попытаться выяснить, как Филдинг делает это свое «Чудесное зерно».
 — Ради этого вы готовы пойти на убийство? — спросил Римо.
 — Я готова на все. Ради Кубы... ради Фиделя... в память о Че Гевара... ради социалистической революции.
 Она подняла руки и стала расстегивать пуговки своей блузы цвета хаки. Расстегнувшись, она откинула блузу назад, обнажив грудь. Она улыбнулась Римо.
 — Чтобы получить этот секрет, я готова на все. Даже стать твоей шлюшкой.
 — Шлюхой.
 — Да, правильно. Шлюхой.
 Мария села на кровать, сняла блузу и повертелась перед Римо, будто демонстрируя вазу с цветами. Она сказала:
 — Я стану твоей шлюхой, а ты за это расскажешь мне твои секреты. Идет?
 Римо на секунду заколебался. Если она на самом деле убивала людей из-за секретов Филдинга, то зачем сейчас пытается получить их от Римо? С другой стороны, если она не имеет ничего общего с убийствами, то некрасиво будет воспользоваться ее предложением, притворившись, будто он, Римо, знает формулу, о которой не имеет понятия.
 Римо боролся со своей совестью, из последних сил старавшейся сохранить себя в чистоте.
 — Вы, действительно, готовы на все?
 — Если все — это какое-то извращение, я все равно готова, — сказала Мария и облизала губы. Так делали женщины в американских фильмах, которые она видела до того, как их перестали показывать на Кубе. — Ради формулы я сделаю что угодно. Даже пойду на все.
 Римо вздохнул. Не удивительно, что она и Чиун так быстро поладили. Они оба перестают понимать по-английски, когда им это угодно.
 — Ну, хорошо, — сказал Римо, — на все так на все.
 С Римо пошли на все по крайней мере двадцать шесть женщин. Это было предопределено несколькими из первых уроков, которые он получил, когда попал в мир КЮРЕ и Чиуна.
 Женщины, учил его Чиун в те далекие времена, — это теплокровные животные, подобные, например, коровам. Как коровы дают больше молока, если их держать в состоянии удовлетворенности, так и женщины приносят меньше неприятностей, если их держать в том же состоянии. Однако, объяснил Чиун, женщина не получает удовлетворения от того же, что и мужчина, то есть от хорошо выполненной работы или от силы своего интеллекта. Женщину можно удовлетворить, лишь ублажив ее сердце или чувство.
 — Это значит, что женщины менее достойные создания, чем мужчины? — сказал Римо.
 — Это означает, что ты глуп. Нет. Женщины не менее достойные создания, чем мужчины. Просто они другие. Во многих отношениях они сильнее мужчин. Например, можно напугать рассерженного мужчину. Но никому и никогда еще не удавалось напугать рассерженную женщину. Вот так. Это называется пример. Дальше. Не перебивай меня. Женщине надо приносить удовлетворение, ублажая ее сердце, ее эмоции. В такой стране, как ваша, это можно сделать только с помощью секса, потому что здесь женщине не разрешается получать никаких других эмоций, иначе имя ее попадет в газеты, и каждый начнет указывать на нее пальцем, как на посмешище.
 — Да, да, конечно. Я понял, — говорил тогда Римо, не понимая ровно ничего из сказанного.
 Затем Чиун стал учить его тридцати семи шагам по пути доведения женщины до состояния сексуального блаженства. Он предупредил Римо, что эти уроки столь же важны, как и обучение правильному способу нанесения порхающего удара костяшками пальцев.
 Римо пообещал, что будет практиковаться в этих тридцати семи шагах Чиуна с большим усердием и регулярностью, между тем как порхающий удар на практике пока не использован. Однако выучившись тридцати семи шагам и научившись ублажать женщину, он обнаружил, что сам почти потерял способность получать удовольствие от секса. Вместо того, чтобы думать о собственных ощущениях, теперь ему приходилось вспоминать, относится ли следующий шаг к правому колену женщины или к ее левому.
 Его тренировки еще очень затрудняло и то, что ему никак не удавалось пройти ни с одной женщиной шаги, следующие за одиннадцатым, так как сразу же приходилось перескакивать на тридцать седьмой. Он даже начал сомневаться, есть ли на свете женщины, которые могли бы выдержать испытание шагами с двенадцатого по тридцать шестой, не потеряв рассудок. Когда он спросил об этом Чиуна, тот сказал, что все тридцать семь шагов регулярно практикуются мужчинами с корейскими женщинами. Но Римо не чувствовал себя готовым пойти на такое испытание, даже ради усовершенствования своего мастерства.
 Мария Гонзалес сбросила с себя короткую юбку и трусики и легла навзничь на постель. Тело ее было гладким и бархатистым, таким же, как лицо. Римо решил, что кем бы ни была Мария Гонзалес на самом деле — шпионкой, убийцей, революционеркой, агрономом или ультралевой дурой, — она выглядела гораздо привлекательнее, чем просто очередное задание, с которым надо справиться.
 Римо вытянулся на постели рядом с ней и быстро прошел первый, второй и третий шаги, которые предназначались только для создания соответствующего настроения. При четвертом шаге следовало погладить спину женщины.
 — Кто стоит за всеми убийствами? — спросил Римо.
 — Не знаю. А в чем заключается секрет «Чудесного зерна»?
 Пятым шагом была внутренняя сторона ее левой, а потом правой коленки. Шестым и седьмым шагами были подмышки Марии.
 — Кому нужна была стрельба на презентации в Моджаве? Кто нанимал для этого людей?
 — Не знаю, — сказала Мария.
 — Сколько времени ты знакома с Филдингом и что тебе известно о нем?
 Восьмым шагом была внутренняя сторона верхней части ее правого бедра, а девятым — левое бедро, то, что ближе к сердцу.
 — Что ты знаешь о том, что происходит? — спросил Римо.
 — Ничего, — сказала Мария сквозь сжатые губы. Слово вырвалось у нее, как вздох. На этот раз она не задала никакого вопроса. Шаг десятый заключался в поглаживании правой груди. Дыхание Марии стало учащенным, глаза, до этого настороженно следившие за Римо, закрылись, она уже не владела собой и целиком отдалась во власть мужчины.
 «Хорошо, — думал Римо. — Она продержалась уже достаточно долго. На этот раз удастся дойти, по крайней мере, до тринадцатого шага».
 Одиннадцатый шаг состоял в том, чтобы медленно провести пальцами по левой груди до самого соска, который стал твердым и подрагивал. Римо улыбнулся. Следующим был двенадцатый шаг. Римо снял руку с груди Марии и начал медленно передвигать ее вниз. Но тут Мария вдруг вся вскинулась и оседлала Римо, обхватив его и поглотив всего целиком. Ее глаза пылали жарким черным огнем, рот непроизвольно приоткрылся, обнажив зубы.
 — На все, до конца, — вскрикнула она, — ради Фиделя!
 — До конца, — вяло согласился Римо.
 Когда она склонилась лицом к его шее и коснулась кожи чубами, он слегка покачал головой. Опять этот проклятый одиннадцатый шаг!.. Когда-нибудь Римо все же проведет двенадцатый шаг. Когда-нибудь...
 Возможно, он делает что-то не так. Нужно будет спросить Чиуна. Но сейчас ему некогда было думать об этом. Он входил уже в последний, тридцать седьмой шаг. Глубоко, глубоко и оставался в нем очень долго. Гораздо дольше, чем Мария находилась в нем когда-либо прежде. Когда этот шаг закончился, Мария упала с Римо и легла на спину, глядя в потолок остекленевшими, ничего не видящими глазами.
 — Ты не имела отношения к тем убийствам? — спросил Римо.
 — Нет, — прошептала она, — я потерпела неудачу.
 — Почему?
 — Я пошла на все, а ты мне так и не рассказал того, что я хотела узнать.
 — Это потому, что я ничего не знаю, — сказал Римо.
 — Не дури мне голову, американец. Ведь ты хранитель конституции.
 — Правда. Я ничего не знаю. Если бы знал, рассказал тебе все.
 — Несколько человек, которые были брейкерами по торговле...
 — Брокерами, — сказал Римо.
 — Да, брокеры и строительные подрядчики были убиты из-за Филдинга. Что ты знаешь об этом?
 — Ничего. Я думал, ты знаешь. — Здесь что-то мелькнуло в голове у Римо, Ему припомнилось... Да, да, убитые строители. Точно, Джордан тогда упомянул это, перед тем как Римо убил его. Но Джордан не успел ничего сказать про строителей. Они-то здесь при чем?
 — Подрядчики-строители? — переспросил он Марию — Какие строители?
 — Наши разведчики не знают этого. Они считают, это имеет какое-то отношение к складу Филдинга в Денвере. Я должна осмотреть его. Я не могу подвести свою страну.
 — Не огорчайся. В этой гостинице всегда найдется место для другой Марии Гонзалес!
 — Я не имею ничего общего с этой гостиницей. Я здесь только для того, чтобы достать секрет «Чудесного зерна» для моей родины.
 — Даже если ты потерпишь неудачу, что из того? Я знаю Филдинга. Он собирается продавать его дешево, почти задаром. Зачем платить за то, что можно будет получить в подарок?
 — Ты не понимаешь, что такое преданность социализму, — сказала Мария и внимательно посмотрела на Римо. — И что такое капиталистическая алчность.
 — Возможно.
 В этот момент их разговор был прерван стуком в дверь. Римо легко поднялся и, подойдя к двери, приоткрыл ее. В щель был виден какой-то мужчина Он сказал:
 — Я хочу видеть Марию.
 — Вы с ней знакомы? — спросил Римо.
 — Да. Я был здесь на прошлой неделе.
 — Тогда здесь была другая Мария, — сказал Римо.
 — Я хочу видеть Марию. Я пришел, чтобы увидеть ее. Я хочу ее видеть Я не хочу ждать. Я должен видеть ее немедленно.
 — Уходите, — сказал Римо.
 Мужчина топнул ногой.
 — Я никуда не уйду отсюда. Я хочу видеть Марию. Вы не имеете права мешать мне встречаться с Марией. Кто вы такой? Дайте мне увидеться с Марией. Когда мы закончим с ней, мы станем есть сандвичи с ветчиной, салатом и помидорами. На поджаренном хлебе. Я хочу сандвич. С майонезом. И поджаренный ломтик хлеба. Пшеничного хлеба. Напротив через улицу, у Уимпла, есть очень хороший пшеничный хлеб. Я хочу туда. Мне нужен сандвич. Почему вы мешаете мне пойти туда и получить сандвич? Я сейчас пойду туда, и если там уже не будет пшеничных сандвичей, это будет ваша вина. Вы задерживаете меня здесь своими разговорами. Я хочу есть...
 — А как же Мария? — спросил Римо.
 — Мария? Какая Мария?.. — спросил мужчина и зашагал прочь по коридору. Правда, он не столько шагал, сколько подпрыгивал, как кролик или как ребенок, который знает, что где-то рядом должен быть туалет, и хочет найти его до того, как намочит свои штанишки.
 Римо подождал еще немного, не закрывая двери, желая убедиться, что этот Братец Кролик не передумает и не прискачет назад. Только услышав, как в конце коридора захлопнулась дверь лифта, он вернулся в комнату.
 — Кто это? — спросила Мария.
 — Не знаю. Либо Шалтай-Болтай, либо Ципка Пенни.
 — Я с ним не знакома, — сказала Мария. Тут только Римо заметил, что она встала с постели и уже полностью оделась.
 — Куда ты торопишься? — спросил он.
 — В Денвер. Посмотреть, что там за склад... Ты меня всю высосал... Правильно ли я употребляю это слово?
 — Почти, — сказал Римо.
 — Ладно, ты высосал меня, а я тебя, и мы выяснили, что мы оба ничего не знаем. Теперь я поеду в Денвер, посмотреть на склад Филдинга. Постараюсь выяснить, что там такое. — Она улыбнулась. — Ты был просто замечателен. Мне очень понравилось.
 — Я ничего не скажу Фиделю, — сказал Римо.
 Но Мария уже не слышала его. Она вышла из комнаты и исчезла. Еще мгновение Римо смотрел на захлопнувшуюся дверь, потом тяжело вздохнул и стал одеваться.




 Глава 10


 Семь секретарш не знали, где находится мистер Джеймс Филдинг. Восьмая и девятая знали, но не пожелали говорить. Десятая знала и сказала. Но лишь после того, как Римо пригрозил ей, что если она не скажет, то он не придет к ней вечером и не объяснит при очень тесном общении, почему у него такое жесткое лицо и такие темные глаза.
 Филдинг занимал роскошные апартаменты в надстройке на крыше отеля Уолден. Этот отель отличался от гостиницы Нидхэм наличием горячей воды, безупречной чистотой и отсутствием подозрительных постояльцев, почему-то поголовно называющих себя Джонами Смитами.
 — Конечно, я помню вас, — сказал Филдинг. — У нас был разговор в Моджаве после того неприятного инцидента с убийствами. Вы работаете на правительство, не так ли?
 — Я этого не говорил, — сказал Римо.
 — Вам и не требуется говорить. У вас вид человека, выполняющего особую миссию. По моим наблюдениям так выглядят только люди, работающие на какое-то важное учреждение вроде правительства... или люди, которым вскоре предстоит умереть.
 — Бывает, что и то и другое сразу, — сказал Римо.
 — И так случается, — сказал Филдинг, отходя от Римо и снова садясь за письменный стол. — Но, с другой стороны...
 Римо не выносил философствований и сразу перешел к делу:
 — Мне кажется, вас пытаются убить, мистер Филдинг.
 У того широко открылись глаза, но смотрел он на Римо совершенно спокойным и ничего не выражающим взглядом.
 — Это меня ничуть не удивляет. Бизнес на продовольствии всегда приносит много денег. А там, где много денег, всегда есть риск.
 — Вот этого я и не понимаю, — сказал Римо. — Почему вы просто не отдадите формулу «Чудесного зерна»? Почему бы не опубликовать ее и не покончить с этим?
 — Сядьте... Римо, ведь вас так зовут. На это есть одна простая причина. Та самая алчность, которая, возможно, побуждает людей добиваться моей смерти. Именно она и не позволяет мне открыть мои секреты. Человеческая натура, сын мой. Предложите людям что-нибудь даром, и они станут думать, что это не имеет никакой ценности. Повесьте на это же ярлык с ценой, пусть с минимальной, и люди начнут смотреть на эту вещь как на сокровище. Люди просто не способны оценить то, что дается им даром. И еще. Я вынужден заключить контракт на рекламу «Чудесного зерна» с компанией Фелдмана, О'Коннора и Джордана. По этому контракту они получили у меня право собственности на этот проект. И им нужна прибыль. Думаю, я ответил на все ваши вопросы, не так ли?
 Римо проигнорировал этот риторический вопрос.
 — Я слышал, у вас есть склад в Денвере?
 Филдинг вскинул было глаза, но тут же прикрыл веки.
 — Да, — сказал он медленно. Казалось, он хотел что-то добавить, но передумал.
 Римо немного подождал и спросил:
 — Вы не думаете, что следовало бы установить там охрану?
 — Это хорошая мысль. Но охрана стоит денег. А все мое личное состояние, честно говоря, вложено в «Чудесное зерно». Хотя, по правде, особенно беспокоиться по этому поводу не стоит. — Он улыбнулся довольной улыбкой кошки, облизывающейся после удачной охоты.
 — Почему?
 — Этот склад в некотором смысле охраняет сам себя. К тому же, если кто и проникнет туда, он вряд ли поймет, что там хранится.
 Римо пожал плечами.
 — Мне кажется, что вам самому тоже следовало бы принять меры предосторожности. Слишком много насилия вокруг ваших опытных участков.
 — Вы что, предлагаете себя на роль телохранителя?
 — Если это необходимо...
 — Было такое старое армейское правило, по крайней мере там, где я служил: «Никогда не лезть в добровольцы!» — Филдинг выжал из себя слабую улыбку.
 «Так улыбается человек, которому все безразлично, — подумал Римо. — Неужели единственная цель — отдать „Чудесное зерно“ людям, а все остальное пусть летит к черту?»
 — А вам не страшно? — спросил Римо.
 Филдинг взял со стола электронный календарь. На шкале стояли цифры: три месяца и одиннадцать дней.
 — Мне осталось жить вот столько. И вы думаете, что я могу еще чего-то бояться? Я беспокоюсь только о том, чтобы успеть закончить мою работу.
 Позднее, в номере, Римо, рассказывая об этом Чиуну, сказал:
 — Это совершенно непостижимый человек, папочка! Единственное, чего он хочет, — это принести пользу человечеству!
 Чиун молча кивнул. В последние дни он постоянно пребывал в мрачном настроении, поскольку начал бойкотировать телепередачи со своими любимыми «мыльными операми». Теперь он проводил все время, вооружившись ручкой, чернильницей и большими листами бумаги и сочиняя письма телевизионным компаниям. Он требовал прекратить демонстрацию фальшивых сцен насилия в дневных сериалах, в противном случае, сообщал он, он снимает с себя ответственность за последствия. Всем компаниям он дал три дня, чтобы уведомить его о согласии с его требованием.
 Срок истекал сегодня.
 Римо заметил отсутствие энтузиазма в кивке Чиуна.
 — Что-нибудь неладно, папочка? В чем дело?
 — С каких это пор ты стал так близко к сердцу принимать интересы человечества?
 — Я и не принимаю.
 — Тогда почему тебя так интересует этот Филдинг?
 — Если меня и не интересует человечество, все равно приятно встретить человека, который за него болеет. Он действительно хороший, папочка.
 — Телесериал «Пока Земля вертится» тоже был очень хороший. Интересный и правдивый. Но теперь он не такой.
 — То есть?
 — Простые вещи объясняют только малым детям. — После этого Чиун скрестил руки на груди и наотрез отказался объяснить смысл своей реплики.
 — Ты знаешь, почему организациям не следует продвигать своих работников по службе? — спросил Римо.
 — Нет, но я уверен, ты мне это сейчас объяснишь.
 — Как только ты стал равноправным партнером, ты перестал трудиться. Так происходит со всеми.
 Чиун фыркнул.
 — Ну хорошо, — сказал Римо. — Можешь сидеть здесь, А я собираюсь обеспечить, чтобы никто не украл формулы Филдинга. Если он хочет отдать их людям на своих условиях, эти условия будут соблюдены. Я этого добьюсь.
 — Убивай свое время, на что пожелаешь. Но раз ты выбрал это задание, то следующее должен выбрать я. Что-нибудь действительное важное. Поскольку теперь я твой равноправный партнер и тоже имею право выбирать.
 — Делай, как хочешь. — Римо пошел в соседнюю комнату и плюхнулся на кровать. Чиун — Чиуном, но пора заняться делом. Сейчас перед ним две проблемы. Одна — некие злоумышленники, которые все время прибегают к насилию и, возможно, метят в Филдинга. Вторая — Мария Гонзалес, которая пытается украсть формулу Филдинга.
 Он набрал номер гостиницы Нидхэм и сразу же узнал елейный голос портье.
 — Помните меня? — сказал Римо. — Я вчера заходил к вам повидать Марию Гонзалес, ту, которая кубинка.
 — Да, сэр, разумеется, помню, — ответил портье.
 — Она вернулась?
 — Нет.
 — Получите еще полсотни, если сообщите мне, когда она вернется.
 — Сообщу, как только появится, — сказал портье.
 — Отлично. Не забудьте, — сказал Римо и дал ему номер своего телефона. Затем он закрыл глаза и уснул.
 Но когда телефон зазвонил, это оказался не портье. Римо услышал кислый голос доктора Харолда Смита:
 — Мне бы не хотелось все время находиться в подвешенном состоянии, дожидаясь ваших сообщений.
 — Странно. Это как раз то состояние, в каком я мечтал бы вас видеть, — сказал Римо.
 — Те три человека... гм, найденные рядом с опытным участком в Огайо... Кто-нибудь из них ваш?
 — Все трое. — Римо быстро просветил Смита насчет последних событий и насчет того, что ему удалось узнать. — Мне пока неизвестно почему, — сказал он, — но кто-то, похоже, охотится за Филдингом.
 — Может быть. Эта проблема за вами. Я связался с вами по другому поводу.
 — По какому же? Я опять превысил бюджет в этом месяце?
 — Есть подозрения, что кто-то — мы пока не знаем кто — пытается раскрыть нашу организацию. Поступили сигналы, что о нас наводят справки. Тот, кто ищет подходы к нам, может нащупать и вас.
 — В таком случае ему крупно не повезет.
 — Но может быть, и вам тоже, — сказал Смит. — Соблюдайте осторожность.
 — Ценю вашу заботу.




 Глава 11


 Мария вернулась только на следующий день. Она вряд ли успела снять шляпу у себя в комнате, когда портье Нидхэм-отеля позвонил Римо.
 — Алло, приятель, говорит ваш старый друг из Нидхэм-отеля.
 — Она вернулась?
 — Только что вошла. — Он помолчал. — Теперь ваш ход, — добавил он, многозначительно хихикнув.
 — Благодарю, — сказал Римо, не испытывая никакой благодарности. Он решил лишить клерка обещанных ему денег.
 Мария долго не отворяла дверь на стук Римо.
 Когда она открыла, его поразило ее бледное, изможденное лицо.
 — А, это ты, — сказала она. — Раз уж пришел, заходи. Но только не проси меня и сегодня идти на все.
 — В чем дело? Ты выглядишь ужасно.
 — Я и чувствую себя ужасно, — сказала Мария. Она была в той же одежде, что и два дня назад. Замкнув за Римо дверь, она тяжело опустилась на стул рядом с хилым столиком — предметом обстановки, которым администрация обеспечивала тех немногих жильцов — их было всего 0,0001 процента, — которые расплачивались чеками. Мария попыталась улыбнуться. — Должно быть, я нарвалась на месть Монтецумы. Меня все время тошнит.
 Римо сел против нее на край кровати.
 — Так что ты выяснила?
 — А почему я должна докладывать тебе? Мы находимся по разные стороны баррикады.
 — Нет, мы по одну сторону. Мы оба хотим, чтобы формула Филдинга дошла до людей. Если тебе удастся украсть ее для своей страны, превосходно, — соврал Римо. — Я беспокоюсь только о том, чтобы он остался в живых и чтобы никого не надули.
 Мария некоторое время молчала, обдумывая услышанное.
 — Ну хорошо, — сказала она, наконец. — К тому же я вроде бы не выдаю никаких секретов. Ты — хранитель вашей конституции. Если я не буду сотрудничать с тобой, ты сделаешь так, что меня вышлют из вашей страны. Или и того хуже. Разве не так?
 — Все точно, — подтвердил Римо. Если ей нужно самооправдание — ради бога, она его получит. — Я готов на все, лишь бы выяснить, что тебе удалось узнать.
 Мария подняла правый указательный палец в знак предупреждения.
 — Я уже сказала тебе. Никаких «идти на все».
 При этом Римо заметил, что кончик ее пальца обесцвечен и вздулся волдырем.
 — Так что ты там обнаружила?
 — Я обнаружила склад мистера Филдинга, Но он не в самом Денвере. Он за городом. Он находится в большом помещении, которое вырублено в скале.
 — И что там?
 — Ничего особенного. Много зерна и бочки с жидкостью. Я не смогла определить, что это за жидкость. — Она вновь подняла палец. — Но что бы это ни было, это очень мощная штука. Она сделала мне вот это. — Она жалобно посмотрела на волдырь, хотела добавить что-то, но вскочила и выбежала в ванную.
 Римо слышал, как ее вырвало, затем в туалете спустили воду. Мария вернулась, ее лицо стало еще бледнее прежнего.
 — Извини.
 — И там нет рабочих? И никакой охраны? Никого?
 — Там нет ни единого человека. Только бочки и все. — По мере того, как она говорила, голос ее становился все слабее. Казалось, она вот-вот потеряет сознание.
 Римо поднялся и подошел к ней.
 — Послушай, Мария. Похоже, ты подхватила простуду, какой-нибудь вирус или еще что-нибудь.
 — Какой-нибудь вирус, — сказала она. — Американцам всюду чудятся вирусы.
 — Точно, — сказал Римо, — какой-нибудь вирус. Но в любом случае ты не должна оставаться здесь одна. Хотя бы пока тебе не станет лучше. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
 — Ага, американский заговор. Вытащить Марию из ее гостиницы, а потом бросить в какую-нибудь подземную тюрьму.
 — У нас нет подземных тюрем. Кроме как в Нью-Йорке, и там их называют меблированными комнатами или квартирами.
 — Хорошо. Просто в тюрьму.
 — Да нет же. В чистую комнату в гостинице, где ты сможешь немножко отдохнуть.
 — Одна? С тобой? Это безнравственно.
 Римо подумал, что странно слышать это от женщины, которая сорок восемь часов назад пошла с ним на все. Он покачал головой.
 — Нет, У нас будет компаньон.
 — Тот прекрасный человек из Азии?
 — Да, он самый.
 — Хорошо. Тогда я поеду. Он человек очень большой мудрости и доброты и защитит меня от тебя.
 В холле Римо усадил Марию в единственное кресло, которое с точки зрения безопасности можно было признать условно пригодным для использования. Затем он подошел к слащавому портье.
 — Я кое-что вам должен, — сказал Римо.
 — Давайте не будем смотреть на это как на долг. Я оказал вам услугу. Теперь вы собираетесь оказать услугу мне.
 Римо кивнул.
 — Пятьдесят услуг, если мне не изменяет память.
 — Нет, не изменяет.
 Римо небрежно облокотился на стойку. За ней на столике он заметил небольшой ящичек для денег.
 — Не хотите сыграть, чтобы получить вдвое или ничего? — спросил Римо.
 Портье недоверчиво прищурился. Пожалуй, нет. Римо сунул руку в карман и вытащил пятидесятидолларовую купюру. Затем вытянул правую руку с деньгами в сторону.
 — Совсем простая игра, — сказал он.
 Он пошевелил пальцами, будто играя на вертикальной клавиатуре, и бумажка исчезла...
 — Только угадайте, в какой руке деньги, — сказал он, кивая на свою правую руку.
 — И все? — спросил портье, бросив быстрый взгляд на левую руку Римо, спокойно лежавшую на стойке более чем в метре от правой. — И это все? — повторил он.
 — Да, все.
 — Вдвое больше или ничего? — уточнил портье.
 — Вдвое или ничего. Так в какой руке у меня деньги?
 — В этой, — сказал портье с глуповатой ухмылкой, указывая на правую руку Римо.
 — А теперь смотрите, — сказал Римо и приблизил правую руку к портье.
 В тот же момент левая рука Римо оказалась за стойкой и, открыв ящичек с деньгами, быстро перебрала лежавшие там купюры. Нащупав кончиками пальцев двадцатки, Римо отсчитал восемь бумажек, сложил их трубочкой, закрыл ящичек и положил 160 долларов в левый карман своих брюк. Тем временем портье безуспешно пытался разжать пальцы правой руки Римо.
 — Как же я узнаю, что выиграл?! — проговорил он недовольно.
 Римо расслабил пальцы и разжал кулак. На ладони лежала смятая пятидесятидолларовая бумажка.
 Портье усмехнулся и схватил деньги.
 — Потрясающе! — воскликнул он. — Теперь вы должны мне еще полсотни!
 — Вы правы, — сказал Римо. Он полез в правый карман, но ничего оттуда не вытащил. Из левого кармана он вынул свернутые в трубочку двадцатки. Развернув их, он отделил три бумажки. — Полсотенные кончились. Вот. Вы так мне помогли. Возьмите шестьдесят. — И он вручил деньги портье, который, сложив их вместе с пятидесятидолларовой банкнотой, быстро спрятал в карман.
 — Спасибо, старина.
 — Не за что, — сказал Римо и отошел с остальными пятью двадцатками в кармане. Он полностью компенсировал сто долларов, отданных портье. Насвистывая, он вывел Марию из гостиницы.
 В отеле у Римо она почувствовала себя еще хуже, и он сразу же уложил ее в постель. Когда они вошли, Чиун по-прежнему молча сидел на ковре посередине гостиной. Он даже не ответил на их приветствие. Когда Мария заснула, Римо вернулся к Чиуну.
 — Когда ты захочешь, Чиун, ты умеешь быть просто неотразимым.
 — Мне не платят за то, чтобы быть неотразимым.
 — Хорошо сказано.
 — Римо, как они могут так поступать? Как можно показывать насилие в прекрасных дневных фильмах? Сегодня всю ночь я задавал себе этот вопрос и не смог найти ответа.
 — Наверное, они сделали это по ошибке, папочка. Попробуй посмотреть снова. Возможно, это произошло только однажды и больше не повторится.
 — Ты, действительно так думаешь?
 — Наверняка, — сказал Римо, не чувствуя никакой уверенности.
 — Ну что ж, посмотрим, — сказал Чиун. — Ты лично будешь нести ответственность за это.
 — Осторожней, папочка. Я не отвечаю за телевизионные программы. Возлагай ответственность на кого-нибудь другого.
 — Но ты тоже американец. Ты должен знать, что происходит в головах таких же, как ты, пожирателей мяса. Если не ты, то кто же?
 Римо вздохнул. Он заглянул к Марии, которая крепко спала, и вышел в гостиную. Там он лег на диван. Тем временем Чиун развернул в центре комнаты свой спальный матрац. Уснул он мгновенно, успокоенный персональным обещанием Римо, что больше никто не будет портить дневные теледрамы ужасными сценами насилия. Пять секунд он спал как всякий человек с нормальным дыханием. Следующие десять секунд — как Мастер Синанджу, дыша глубоко и почти беззвучно. А затем превратился в стаю разъяренных гусей.
 «Хорнн-нк» — храпел он при вдохе и «хрнн-нк» — при выдохе.
 Римо сел на диване. Он уже понял, как это частенько бывало и прежде, что спать ему в эту ночь не придется. В этот момент раздался телефонный звонок. Он снял трубку.
 — Алло.
 В ответ послышались короткие гудки. Пожав плечами, Римо вернулся к своему дивану. Вероятно, не туда попали. Подошел мужчина, а нужна была женщина. Хорошо хоть, этот звонок прекратил храп Чиуна.
 Римо снова лег, «Хорнн-нк» — вдох. «Хрнн-нк» — выдох. «Ну и свинья», — подумал Римо.
 В конце концов он не выдержал и спустился на улицу. Было еще темно. Римо глубоко вдохнул прохладный воздух раннего городского утра, но тут же пожалел об этом. В воздухе ощущалось присутствие мышьяка, окиси углерода, двуокиси серы, цианового газа, гидрохлорной кислоты, болотного газа и метана.
 А потом он забыл о воздухе, потому что почувствовал чье-то враждебное присутствие, какое-то давление, он словно находился внутри темного непрозрачного шара, и кто-то огромный сжимал его стенки. Затаив дыхание, Римо замер и мгновенно убедился, что чутье не обмануло его. Поблизости кто-то есть.
 Повернувшись влево, он сделал несколько шагов, но тут же резко сменил направление и пошел назад и вправо. Позади себя он услышал слабый стук, потом щелчок и глухой удар.
 Он не обернулся посмотреть, что это было. Он знал — это была пуля. Давление было взглядом снайпера, ловившего его в прицел. По полету пули, ударившейся в стену гостиницы позади него, затем щелкнувшей по водосточной трубе и отскочившей на тротуар, Римо определил, что выстрел был сделан с крыши здания на другой стороне улицы.
 Так вот что означал телефонный звонок! Его хотели выманить на улицу.
 Римо двигался по тротуару, как бы прогуливаясь. Случайному прохожему он показался бы еще одним мучающимся от бессонницы человеком, вышедшим побродить по ночному городу. Но с крыши старого жилого дома напротив, где лежал Энтони Полски, Римо напоминал прыгающую белку. Резкое движение вперед, остановка, опять движение, опять остановка. Впечатление было такое, будто Римо находился в полной темноте и освещался лишь прерывистыми вспышками света через неравномерные промежутки времени.
 Снайпер старательно ловил Римо в прицел ночного видения винтовки с глушителем. Вот он. Медленно передвигается вперед. Полски чуть-чуть повернул ружье и мягко нажал на курок. Но, уже нажимая и услышав тихий звук выстрела, он понял, что не попал. В прицел он увидел, как Римо остановился, на мгновение замер на месте, затем вновь двинулся, но уже в несколько другом направлении.
 Пуля почти беззвучно впилась в стену впереди Римо. Уже разозлившись, Полски выстрелил снова, сделав поправку на остановку Римо, затем проведя дуло за ним и опять выждав, чтобы выстрелить точно в то место, где Римо на мгновение замрет Но, стреляя, опять почувствовал, что промахнулся. Пуля попала в стену позади Римо.
 А Римо уже разобрался в обстановке. Там наверху находился только один стрелок. Если бы их было больше, они бы уже взяли его в вилку. Римо вошел в подъезд. Энтони Полски наверху увидел это. Легким движением ружейного дула он очертил дверной проем. Рано или поздно этому выродку придется выйти на улицу, И выйти прямо, без прыжков и остановок. И тогда Полски влепит ему пулю прямо в грудь. Снайпер лежал, крепко уперев локти в небольшой выступ крыши, чуть переводя винтовку вверх и вниз, и терпеливо ждал.
 — Прости меня, парень, это не станция Пенсильвания? [1]  Я пришел к тебе с приветом.
 Голос донесся из-за спины Полски. Он перекатился на спину, выставив перед собой дуло винтовки и направив его в противоположный конец крыши. Выродок был там. Стоял в десяти метрах и улыбался.
 — Нет. Это морг, — мрачно ответил Полски и дернул за спусковой крючок.
 Выстрел в цель не попал. Выродка на месте не было. Он оказался сбоку и уже гораздо ближе.
 — Сукин сын! — завопил Полски, снова выстрелил и промахнулся. А Римо продолжал сокращать расстояние, двигаясь то вбок, то вперед, зигзагообразно скользя по крыше, и у Полски теперь оставался один-единственный шанс. Но еще до того, как он сделал последний выстрел, в животе его противно екнуло, и он понял, что и эта пуля пройдет мимо.
 Римо выбил оружие из его рук и встал над ним, улыбаясь, винтовка свободно лежала на сгибе его локтей. Полски заметил, какие у него утолщенные запястья. Он резко выбросил вверх ногу, метясь носком тяжелого кожаного ботинка в пах противника. Но и этот удар не достиг цели, и Полски отказался от борьбы и больше не шевелился.
 — Кто послал тебя, парень? — спросил Римо.
 — Никто.
 — Попробуем еще раз. Кто послал тебя сюда?
 — Стреляй и кончай со всем этим, — сказал Полски.
 — Так просто тебе не отделаться, мальчик, — сказал Римо.
 Затем Полски почувствовал страшную боль в плече, как будто его откусила акула. Ему очень захотелось вернуть свое плечо на место.
 — Это был оплаченный заказ. Я получил его по телефону, — прошипел он искаженными от боли губами.
 — Чей заказ?
 — Не знаю. Мне предложили его по телефону, а деньги пришли по почте. Я никого и не видел.
 — Деньги? Ну-ка скажи, сколько я стою сегодня?
 — Я получил за тебя пять тысяч. Мне было точно указано, как это сделать. Отсюда, с крыши.
 Римо еще раз нажал на плечо парня, тот взмолился о пощаде.
 Римо понял, что больше он ничего не знает. Римо отпустил его плечо, и тот, съежившись, привалился к невысокой кирпичной стенке на крыше.
 — Что вы собираетесь сделать со мной?
 — А что бы ты сделал на моем месте?
 — Но ведь это был просто заказ, — сказал Полски. — Я ничего не имею против вас лично.
 — Что ж, ты тоже не думай, что я делаю это из личной к тебе неприязни, — сказал Римо, и перед глазами Полски возникла вспышка, а затем — не много звезд, а одна ослепительная звезда. Больше он уже ничего не чувствовал. Не чувствовал, как его подняли, как столкнули с края крыши, как его тело запуталось в веревке от металлического флагштока, торчавшего из стены здания. Там он и повис, болтаясь на флагштоке, как вымпел на давно прошедших состязаниях по бейсболу.
 — Такие дела, парень, — сказал Римо, глянув на него с крыши.
 Он положил винтовку на крышу и неслышным шагом быстро направился к задней стене здания, где была водосточная труба, по которой он сюда забрался.
 Хотя он ничего не узнал от стрелка, все же чувствовал полное удовлетворение. Небольшая тренировка всегда полезна и для тела, и для духа. Но скоро его удовлетворение стало не столь полным. Обостренные тренировками ощущения подсказали ему, что Полски был не один. Здесь побывал еще кто-то.
 Римо перелез через край крыши и двинулся по трубе вниз. Труба под его руками местами была теплой. Неровно окрашенное железо должным образом не охлаждало его руки. Спускаясь, он определил расстояние между теплыми участками. Оно составляло шестнадцать дюймов. Это означало, что после Римо по трубе поднимался человек небольшого роста.
 Уже приближаясь к земле, Римо посмотрел вверх. На темном выступе крыши выделялось еще более темное пятно Римо заставил зрачки своих глаз расшириться, чтобы вобрать как можно больше лучей света из темноты. Это несколько уменьшает точность фокусировки, но сильно увеличивает возможность ночного видения. Римо различил голову человека, перегнувшегося через край крыши. На голове был черный капюшон.
 Черный капюшон? Ниндзя. Древняя восточная школа борьбы, связанная с умением прятаться, оставаться невидимым, вводить противника в заблуждение, а затем внезапно нападать из темноты.
 Узкий проход, с обеих сторон ограниченный черными стенами домов, заканчивался прямоугольником света. Он падал с поперечной улицы.
 Римо почувствовал движение во мраке слева от себя. Он глубоко вдохнул и задержал дыхание, наполняя все свои органы кислородом. Затем повторил прием. После этого вообще перестал дышать, чтобы дыхание не мешало остроте восприятия. Сзади послышался едва уловимый шорох полотна — черного полотна ночного боевого костюма ниндзя. Римо понял, что это человек, который спускается с крыши. Видимо, следовало готовиться и к атаке с тыла. Он медленно сделал шаг вперед. Справа тоже раздался легкий шорох. Значит, они взяли его в «коробочку» — слева, справа и сзади. Ярко освещенный конец прохода также может оказаться ловушкой. Там Римо тоже могли подстерегать их люди.
 Он продолжал медленно, как бы нехотя, двигаться вперед, к светлому пятну в конце улочки, и затем так же неторопливо, казалось, не меняя ни скорости, ни направления движения, растворился в густой тени стены справа. И там, в кромешной тьме, замер. Он почувствовал рядом чье-то дыхание. Опять напряг глаза и увидел азиата, всего в черном. Тот еще не замечал Римо, хотя они стояли так близко, что могли бы поцеловаться. Римо протянул правую руку и сквозь полотно сдавил тонкую шею человека.
 Римо нажал нужную точку на горле и с той силой, что и требовалось. Ниндзя не шевельнулся, не издал ни малейшего звука. Римо, не отпуская его, ждал. Он услышал звук шагов там, где только что прошел сам. Затем шаги остановились. Добыча, которую ниндзя преследовали, исчезла. Куда?
 И тут человек, которого продолжал держать Римо, вылетел как из катапульты и ударил в живот второго ниндзя. Того, что спустился с крыши. Громко охнув, он полетел кубарем.
 В то же мгновение Римо шагнул из темноты и оказался на фоне прямоугольника яркого света, струившегося со стороны проходившей позади улицы.
 С первым ниндзя было покончено. Ему уже никогда не красться по темным закоулкам. Второй кое-как поднялся на ноги, но потерял ориентировку из-за света, бившего ему в глаза из-за спины Римо.
 А Римо, снова укрывшись в темноте, нанес ему удар указательным пальцем в правый висок, но затем решил, что сначала следовало провести прием локтем сзади. Что он и сделал, и был вознагражден хрустом переломанных костей противника.
 Жаль, Чиун не видит этого, подумал Римо. Потом, отбросив все мысли, снова скользнул влево, в густую тень, где должен был скрываться третий ниндзя. Притаившись, опять задержав дыхание, Римо услышал едва уловимое всасывание воздуха как бы через соломинку — звук, характерный для дыхания ниндзя. Римо двинулся на звук и нашел третьего.
 Ниндзя метнулся в сторону, растворившись во мраке. В полной темноте и безмолвии двое мужчин стояли друг против друга, словно ковбои в ясный день посреди площади в каком-нибудь Додж-Сити. Следуя традиционной для него тактике боя, ниндзя дожидался движения Римо — ошибки, которая подставила бы его под удар. Но первое движение Римо не было ошибочным. Его левая пятка со страшной силой вошла в живот противника, разрывая мышцы и кишки.
 Падая, человек выдохнул:
 — Кто ты?
 — Синанджу, парень. Класс-экстра, — сказал Римо.
 Оставив мертвые тела там, где они были, Римо двинулся по тротуару назад. Он глянул через правое плечо вверх на крышу. Там на флагштоке раскачивался подвешенный за шею Энтони Полски, и Римо на ходу отдал ему воинский салют.
 Минутой позже он остановился и вновь прислушался Он уловил слабый звук... какое-то ритмическое пощелкивание. Определив, что это какой-то инструмент, но не оружие, он решил не обращать на него внимания и вернулся в гостиницу. Может быть, теперь, после столь активных упражнений, ему удастся заснуть.
 Над улочкой, на крыше другого здания по соседству, Эмиль Гроулинг быстро засунул в сумку свою кинокамеру с инфракрасной сверхчувствительной пленкой и поспешил домой, чтобы провести остаток ночи за проявлением отснятого материала.
 Работа оказалась нелегкой, но он не жаловался. Ему очень хорошо заплатили за то, чтобы он завтра утром представил готовый фильм. Лишь позже, просматривая пленки, он понял, что стал свидетелем совершенно необычного события. Хотя пока все это происходило, он почти ничего не видел из-за темноты, фильм получился четким, и даже света как будто было достаточно. И теперь, наблюдая за действиями худощавого белого с утолщенными запястьями, Гроулинг порадовался тому, что едва уловимое стрекотание кинокамеры не выдало его присутствия.




 Глава 12


 Освеженный и взбодренный ночными упражнениями для своих аденоидов, Чиун встал задолго до Римо.
 Когда Римо проснулся, Чиун сидел на полу в центре комнаты, прижав правую руку к правой половинке носа, вдыхая воздух через одну ноздрю и выдыхая через другую.
 — Ты заглядывал в спальню? — спросил Римо. — Как девушка?
 — Умерла, — ответил Чиун, не прерывая своих упражнений.
 Римо вскочил.
 — Что?! Как умерла?
 — Умерла ночью. Когда ты ушел и оставил меня одного, я лежал и слушал, как она дышит. Какое-то время она дышала и была с нами в этом мире. Потом перестала дышать и умерла.
 — И ты не попробовал ей помочь!?
 — Ты, как всегда, несправедлив ко мне, — сказал Чиун, отнимая руку от носа. — Она была очень приятная леди, и я, конечно, пытался спасти ее. Но ей уже ничто не могло помочь. Она умерла, и это ужасно.
 — С каких пор тебя стали беспокоить мертвецы? — сказал Римо.
 Он встал и прошел мимо Тиуна в спальню. Мария Гонзалес тихо лежала на своем смертном ложе, накрытая простыней до шеи. Римо встал около девушки, вглядываясь в ее лицо. Ее правая рука покоилась на подушке рядом с головой, и волдырь на кончике ее указательного пальца, казалось, стал еще больше. Римо откинул простыню. Вид Марии заставил его покачать головой. Недавно еще белая и бархатистая, ее кожа теперь выглядела как свежеразмешанная масляная краска — вся в красных и желтых мокрых волдырях, сочившихся подобно слезящимся старческим глазам.
 Римо невольно скривился и закрыл Марию простыней. Когда он повернулся, в дверях стоял Чиун.
 — Я никогда не видел ничего подобного, папочка, — сказал Римо.
 — Это не химикалии и не яд, — сказал Чиун. — Это что-то другое.
 — Да... Но что?
 — Мне приходилось видеть такое, — сказал Чиун. — В Японии, много лет назад. После большой бомбы.
 Волдыри от радиации. Вернувшись в гостиную, Римо сразу же позвонил доктору Смиту. Он рассказал о Марии и попросил сделать все необходимое, чтобы немедленно забрать ее тело и произвести медицинское вскрытие.
 — Зачем? — спросил Смит. — Разве это не обычный результат вашей работы? Сломанные шеи, разбитые черепа, разорванные на части тела. Я читаю газеты. Люди, свисающие с флагштоков...
 — Нет, — сказал Римо. — Я думаю, это радиационное облучение, нужно предупредить тех, кто приедет за телом, чтоб приняли все меры предосторожности.
 Он хотел уже повесить трубку, но добавил:
 — И еще одно. Если вы не хотите еще одного ракетного кризиса, вам следует подумать, как избавиться от тела, и пусть кубинские власти решат, будто их агент просто потерялся.
 — Благодарю, Римо, за совет. Но вы когда-либо учитывали...
 Прежде чем Смит закончил фразу, Римо уже нажал кнопку аппарата и торопливо набирал новый номер.
 Нет, мистера Филдинга в офисе нет. Он отправился осматривать четыре опытных участка с «Чудесным зерном», разбросанных по всей Америке. Да, конечно, секретарь помнит Римо. И она очень сердита на него, ведь он обманул ее и не пришел, как обещал. Но не настолько сердита, чтобы отменить приглашение. Да, она понимает, он сильно занят. Но как-нибудь в ближайшее время. Да. О, да, мистер Филдинг отправился сначала в Моджав. Он уехал только сегодня утром. А теперь вернемся к вашим карим глазам, Римо...
 Римо повесил трубку, одновременно и удовлетворенный и неудовлетворенный полученными сведениями. Он был удовлетворен тем, что Филдинг еще жив и невредим. Кто бы ни стоял за вчерашним нападением на Римо, эти люди еще не успели добраться до Филдинга. Вместе с тем Римо был неудовлетворен тем, как обстоит дело с безопасностью Филдинга. Эта дура секретарша сразу же выболтала Римо, куда отправился Филдинг. Значит, она может точно так же проболтаться и любому другому...
 Поскольку они теперь были равноправными партнерами, Римо спросил Чиуна, не хочет ли тот поехать вместе с ним в Моджав.
 — Нет, — ответил Чиун. — Поезжай один.
 — Почему?
 — Если видел одну пустыню, значит, видел их все. Я видел Сахару. Зачем мне после этого твой Моджав? Кроме того, сегодня я собираюсь воспользоваться твоим советом и посмотреть прекрасные телевизионные драмы. Я верю твоему обещанию, что их больше не будут портить сценами насилия.
 — Постой-ка, папочка. Я этого не обещал.
 — Не пытайся отказаться от своего обещания. Я помню твои слова, как будто это было минуту назад. Ты лично гарантировал мне, что сцен насилия больше не будет. Я полагаюсь на твое обещание.
 Римо тихо вздохнул. Значит, Чиун сдался и снова будет проводить время перед телевизором. Чтобы Римо ни говорил и ни делал, Чиуна не остановишь. Но если телешоу снова не понравятся Чиуну, то он уже знает, кого в этом винить.
 После того, как, не привлекая постороннего внимания, он перевез Чиуна, его сундуки и телевизор в новую гостиницу, Римо отправился в аэропорт «Вандалия». Стремительный реактивный лайнер, а затем вертолет доставили его к границе пустыни. Здесь Римо взял напрокат мотоцикл «Ямаха» и отправился дальше.
 Миля за милей Римо мчался сквозь жару и пески по узкой дороге, прямой, как натянутый грузом канат в глубоком колодце. Наконец, вдали, на холме, он увидел легкую ограду из проволочной сетки, окружавшую опытный участок Филдинга. К нему по песку вели следы грузовиков.
 Он проехал еще с милю, затем свернул с дороги влево и двинулся прямо по сыпучему песку. Мотоцикл глубоко увязал, вилял из стороны в сторону, кашлял и отплевывался. Стараясь держаться других следов, Римо добрался, наконец, до ограды.
 Стоявший за ней охранник в форме оглядел Римо.
 — Я Римо Баркер. Работаю на мистера Филдинга. Где он?
 Римо заметил на участке небольшой грузовичок-"пикап"с номерными знаками сдаваемых внаем автомашин.
 — Он там, осматривает опытную делянку, — лениво ответил охранник. Нажав кнопку на панели внутри ограды, он открыл проволочные ворота.
 Римо прислонил мотоцикл к столбу и вошел внутрь.
 — Скучновато, должно быть, здесь одному, — сказал он.
 — Да, — ответил охранник. — Иногда. — Он кивнул в сторону деревянного домика на участке. — Я и двое других парней дежурим здесь посменно. — Он наклонился к Римо и тихо сказал: — Непонятно, кому нужно красть зерно?
 — Как раз этот вопрос я все время задаю себе сам, — бормотал про себя Римо, шагая к опытной делянке, расположенной в дальней части участка. Она была закрыта от солнца почти черным тентом из пластика. Участок занимал около ста квадратных метров. Опытная делянка составляла примерно четверть этой площади. На огороженном участке земли, кроме делянки и деревянного домика, не было ничего.
 В поисках Филдинга Римо подошел к краю закрытой делянки, поднял угол пластикового тента и вступил под него.
 Он увидел настоящее чудо. Перед ним было поле пшеницы, поднявшейся на бесплодных и безводных песках пустыни Моджав. Слева рос рис. В глубине ячмень и соя. И всюду ощущался странный запах, который Римо запомнил еще со времени первого посещения этого места. Теперь он понял, что это за запах. Так пахнет нефть.
 Он огляделся, но Филдинга не увидел. Он пошел по делянке, по этому чуду жизни, ожидая найти Филдинга на поле, склонившимся к какому-нибудь колоску. Однако его здесь не оказалось.
 На другом конце делянки Римо снова приподнял край тента и обнаружил, что тент начинается от самого проволочного заграждения. Здесь Филдинг не мог бы поместиться. Римо посмотрел вправо и влево вдоль ограды, до самых ее концов, но не увидел никого, даже ящерицы.
 Куда мог исчезнуть Филдинг? В этот момент Римо услышал, как заработал автомобильный мотор и по песку тяжело зашуршали шины.
 Римо прошел обратно через опытную делянку, по дороге срывая и пряча в карман образцы разных растений. Подойдя к воротам, он увидел грузовичок, уже отъехавший на порядочное расстояние.
 — Это Филдинг?
 — Да, — ответил охранник.
 — Откуда же он появился?
 Охранник пожал плечами.
 — Я говорил ему про вас, но он сказал, что торопится и должен успеть на самолет.
 Римо вышел из ворот, оседлал мотоцикл и двинулся по песку за Филдингом. Грузовичок Филдинга ехал по узкой дороге со скоростью семидесяти миль в час, и Римо сумел догнать его только мили через две. Он подскочил на мотоцикле прямо к открытому окну грузовика и тут же обругал себя. Похоже, он сильно напугал Филдинга, потому что тот вильнул рулем, грузовичок кинуло влево, и он вскользь зацепил мотоцикл Римо.
 Мотоцикл накренился, Римо бросил весь свой вес в противоположную сторону и удержал его от падения. Переднее колесо мотоцикла все же оторвалось от земли, и он резко крутанулся, встав почти вертикально. Выровняв мотоцикл, Римо затормозил в стороне от дороги.
 Филдинг уже остановил «пикап» и из кабины смотрел на подходившего Римо.
 — Вы меня напугали. Вы же могли разбиться, — сказал он.
 — Ерунда, — сказал Римо. Он посмотрел на погнутый мотоцикл. — Если вы не против, я поеду дальше с вами.
 — Нет, конечно. Садитесь за руль.
 По дороге в аэропорт Римо сказал:
 — Там на участке произошел настоящий цирковой номер с исчезновением человека. Куда вы скрылись?
 — На участке? Я был на делянке.
 — Я вас там не видел.
 — Должно быть, я вышел с нее как раз в тот момент, когда вы вошли под тент. Всходы отличные, не правда ли? Вы приехали ради этого — посмотреть, как зреет урожай?
 — Нет. Я приехал предупредить, что ваша жизнь, похоже, в опасности.
 — Почему? Кому нужна моя жизнь?
 — Не знаю, — сказал Римо. — Но слишком много насилия вокруг этого дела.
 Филдинг медленно покачал головой.
 — Сейчас никто не может мне помешать. Слишком поздно. Растения поднимаются так быстро, что даже опережают мой график. Еще дня три, и я смогу продемонстрировать их всему миру. Мой чудесный урожай — спасение для всего человечества. Я думал, он созреет через месяц, но хватило и двух недель.
 Он взглянул на Римо и улыбнулся.
 — И тогда настанет конец.
 Филдинг не пожелал, чтобы Римо сопровождал его на другие опытные участки.
 — Послушайте, — сказал он. — Вы постоянно говорите о насилии, но ведь все оно фактически направлено против вас. Не против меня. Может быть, цель его — именно вы, а не я.
 — Сомневаюсь, — сказал Римо. — И еще. Одна девушка ездила на ваш склад в Денвере. — Римо почувствовал, как напрягся на сиденье Филдинг. — После этого она умерла. От радиационного облучения.
 — Кто она? — спросил Филдинг.
 — Кубинка, она пыталась украсть формулу метода.
 — Какая жалость! В Денвере, действительно, очень опасно. — Он пристально взглянул на Римо. — Могу я довериться вам? Я скажу вам то, чего не знает ни одна душа. Это особый вид радиации, которым обрабатывались семена, чтобы они давали такой волшебный урожай. Эта радиация, действительно, опасна, если не знать, как от нее защищаться Бедная девушка, мне ее очень жаль. — Он покачал головой — Мне сейчас так же плохо, как было, когда погиб при трагических обстоятельствах мой слуга Оливер. Не хотите ли взглянуть на его фотографию?
 В зеркальце водителя Римо видел, как губы Филдинга искривились в гримасе. Или это была усмешка? Какая разница. Многие скрывают свое волнение под усмешкой.
 — Нет, обойдусь без фотографий, — сказал Римо.
 Когда несколько позже он остановил автомобиль в аэропорту, Филдинг положил ему руку на плечо.
 — Послушайте. Возможно, вы правы. Если все эти нападающие считают, что путь ко мне лежит через вас, то нам лучше держаться порознь. Вы согласны?
 Поколебавшись, Римо кивнул. Это было логично, но не очень его устраивало. Он впервые нашел себе дело по душе и хотел довести его до конца. Если спустя десятилетия или даже через несколько поколений история Римо станет известна людям, они тогда смогут судить не по числу убитых им мерзавцев, а по одной-единственной жизни, которую ему удалось спасти. Ибо это — жизнь самого Джеймса Орайо Филдинга, человека, который навсегда покончил с голодом, нищетой и страданиями на земле.
 Римо думал об этом, следя за самолетом, уносившим от него Филдинга. Он продолжал думать об этом и во время своего полета в Денвер. Думал и после, когда, совершенно случайно, вспомнил о лежащих в кармане зернах с опытного поля Филдинга. Вспомнил — и отнес их в агрономическую лабораторию университета Огайо.
 — Абсолютно нормальные зерна, — сказал ему ботаник, — Хорошие, доброкачественные образцы пшеницы, ячменя, сои и риса.
 — А как бы вы среагировали, если бы я сказал, что они выращены в пустыне Моджав?
 Ученый улыбнулся, показав желтые от табака зубы.
 — Я бы сказал, что вы провели слишком много времени на солнцепеке с непокрытой головой.
 — И все же они выращены именно там.
 — Невозможно.
 — Да вы, наверное, об этом слышали, — сказал Римо. — Проект Филдинга «Чудесное зерно». Эти зерна с его опытного поля.
 — Разумеется, я слышал об этом. Но я не собираюсь верить в эту болтовню. Послушайте, дружище, в мире есть одно чудо, которого никто не может совершить. А именно — вырастить рис в какой-либо почве, кроме грязи. Грязь — это земля с водой. Ясно?
 — При этом методе растения извлекают влагу из воздуха, — объяснил Римо терпеливо.
 Ученый громко расхохотался. Он смеялся очень долго.
 — В пустыне Моджав? Да нет там никакой влаги в воздухе. Там влажность равна нулю. Попробуйте извлечь влагу из такого воздуха. — И он опять начал смеяться.
 Римо сунул образцы обратно в карман.
 — Вспомните, — сказал он, — точно так же смеялись над Лютером Бербэнком, когда он вывел арахис. Над всеми великими людьми вначале смеются.
 Ботаник, видимо, был одним из тех, кто смеялся бы и над Лютером Бербэнком, потому что, когда Римо ушел, он все еще продолжал хохотать, приговаривая:
 — Рис... в пустыне. Арахис... Лютер Бербэнк... ха-ха-ха...




 Глава 13


 Небольшой 16-миллиметровый проекционный аппарат, стрекоча, как детская игрушка, и вращая, подобно вентилятору, бобины с лентой, бросал вперед сноп света. На экране из непрозрачного стекла один за другим мелькали кадры. Перед экраном сидел Джонни Черт Деуссио.
 — Джонни, сколько можно смотреть на этого парня? Говорю тебе, дай мне всего трех хороших ребят. И мы безо всяких дурацких штучек пойдем и просто пристрелим его.
 — Заткнись, Сэлли, — сказал Деуссио. — Во-первых, тебе не найти трех хороших ребят. И даже если бы ты их нашел, то не знал бы, что с ними делать.
 Сэлли, уязвленный, заворчал, его ненависть к тощему остроскулому субъекту на экране с каждой секундой становилась все более острой.
 — Если бы у меня был шанс до него добраться, — пробормотал Сэлли, — он бы сейчас не сбрасывал людей с крыш.
 — Ты уже упустил свой, Сэлли, — сказал Деуссио. — В ту ночь, когда он пролез сюда. Под самым твоим носом. Под носом всех твоих охранников. И сунул меня головой в унитаз.
 — Так это был он? — Сэлли снова посмотрел на экран, уже с гораздо большим интересом. Он видел, как Римо, словно гуляя, шел по улице, а вокруг посвистывали пули. — Не вижу в нем ничего особенного.
 — Ты вонючий болван! — заорал Деуссио. — Что бы ты стал делать, если бы кто-нибудь с крыши соседнего дома стал палить в тебя из винтовки с прицелом ночного видения?!
 — Я бы побежал, Джонни. Побежал со всех ног.
 — Правильно. Ты бы побежал. И стрелок взял бы упреждение и всадил тебе пулю прямо в голову. Если бы нашел ее у тебя на плечах. А этот малый, в котором ты не видишь ничего особенного, спокойно ушел, и ни одна пуля его не достала. А теперь убирай отсюда свой вонючий зад и дай мне подумать, как с этим малым справиться.
 После того как Сэлли вышел, Джонни Черт откинулся в кресле и запустил фильм еще раз. Он смотрел, как Римо легко, словно по приставной лестнице, поднимался по водосточной трубе. Как он заставил стрелка промахнуться с близкого расстояния и затем сбросил его с крыши, и как тот повис на веревке от флагштока.
 Он наблюдал, как Римо спускался по водосточной трубе, как приостановился, ощупывая трубу кончиками пальцев. В этот момент, догадался Деуссио, Римо почувствовал, что кто-то поднимался за ним по трубе.
 Дальше Римо спустился на землю, и Джонни Черт увидел, как за ним спустился его человек, как трое его людей подкараулили Римо в узкой улочке и как все трое остались лежать там мертвыми.
 В последнем кадре Римо, стоя на свету в начале улочки, посмотрел вверх на медленно поворачивающееся на веревке тело снайпера и отдал ему честь.
 Деуссио нажал кнопку перемотки ленты, и она начала накручиваться на верхнюю бобину. Сидя в темной комнате, Деуссио чувствовал, что именно в фильме есть нечто, на чем можно построить план действий против Римо.
 Он использовал против Римо и современный метод атаки — вооруженного новейшей винтовкой снайпера, и древний восточный метод трех бойцов-ниндзя. Римо уничтожил их всех. Как это ему удалось?
 Джонни Черт опять запустил проектор. Вспыхнула лампа, и на экране снова появились черно-белые кадры. Деуссио наблюдал, как Римо, расслабившись, словно гуляя, избегал пуль. Деуссио где-то уже видел такой прием.
 Он наблюдал, как легко Римо забрался по водосточной трубе. Но и это Деуссио видел раньше.
 Наконец, он увидел, как Римо увернулся от пуль на крыше. Ему уже рассказывали о людях, которые умеют это делать.
 Он остановил проектор и стал вспоминать. Где это он видел? Где? Точно. Ниндзя. Техника восточной борьбы ниндзя, бойцов, действующих в темноте, включает все эти приемы: особую походку, умение уклоняться от пуль, лазание по отвесной стене.
 Отлично. Значит, Римо — ниндзя! Тогда почему трое ниндзя не смогли справиться с ним? Ведь трое сильнее одного.
 Деуссио снова нажал кнопку пуска. Проектор зажужжал, и замелькали кадры. Деуссио выпрямился, внимательно наблюдая, как трое ниндзя подступили к Римо с самых выгодных позиций, и тем не менее он уложил всех троих.
 Почему?
 Он опять остановил проектор. Сидел и напряженно думал. Затем пустил ленту до конца. Перемотал ее снова. Еще раз просмотрел. Еще раз. И еще раз. При этом напряженно размышлял.
 Наконец, уже ближе к полуночи Джонни Черт вскочил с кресла, хлопая в ладоши и крича от радости.
 Сэлли со страшной скоростью влетел в комнату с автоматом в руках. Деуссио стоял посередине комнаты и улыбался.
 — В чем дело, босс? Что случилось?
 — Ничего. Я разобрался. Разобрался во всем.
 — Разобрался в чем, босс?
 Джонни Черт мгновение смотрел на Сэлли. Он не собирался ни о чем ему рассказывать, но жажда поделиться с кем-нибудь была слишком велика. И хотя весь блеск его плана, конечно, не дойдет до брата, лучше рассказать ему, чем держать все про себя.
 — Он меняет приемы. Против современных методов нападения использует восточную защиту. Против восточных методов нападения использует западную защиту. Когда ниндзя пошли на него, он не стал прибегать к восточным хитростям. Просто молотил их, как машина, и свалил одного за другим. Бил. Хлестал с размаху и расправился со всеми. Вот в чем секрет. Он защищается приемами, противоположными тем, которые применяет нападающий.
 — Здорово закручено, босс, — сказал Сэлли, не понявший ни слова из объяснений Черта.
 — Я знал, что ты сможешь оценить, — сказал Деуссио. — Знал, что поймешь и оценишь. Он сам подсказал, как можно до него добраться. Как с ним покончить.
 — Да? — сказал Сэлли, проявляя уже больше внимания. Наконец-то он услышал что-то понятное. — Как?
 — Одновременной атакой. С использованием и восточных, и западных приемов сразу. Он не сможет защищаться против них одним способом. Если он применит восточную защиту, его достанут восточным методом атаки. Если же он применит западную защиту, его достанут современными, нашими способами. — Тут Джонни опять хлопнул в ладоши. — Превосходно. Просто превосходно.
 — Ясно, босс, — сказал Сэлли, опять ничего не понимая.
 — Ты не представляешь, Сэлли, что это значит. Если уберем этого парня, путь к «Икс-фактору» открыт.
 — К «Икс-фактору»? — Сэлли все дальше запутывался.
 — Да, Сэлли.
 — Ладно, босс, теперь послушай меня. Значит, мне нужно найти двух парней с востока и двух с запада, чтобы они уделали этого хлюста. С востока возьмем двух братьев. Лихие парни, говорят, великие мастера работать с цепями. А для нападения с запада у меня есть два дружка из Лос-Анджелеса... они...
 Сэлли довольно улыбался. Но, заметив, как помрачнело лицо босса, он прервал свою речь на полуслове.
 — Пошел вон, вонючий дурак! — сказал Деуссио и взмахом руки выслал брата из комнаты.
 Нечего было перед ним распинаться. Какой смысл рассказывать об «Икс-факторе» Сэлли? Для него ведь западные методы атаки — это методы парней из Лос-Анджелеса, а восточные — методы его дружков-гангстеров из Нью-Йорка.
 Зачем рассказывать ему о компьютерных распечатках, о тщательном сборе информации, об арестах и судебных приговорах и об отправленных на отсидку продажных политиканах? Говорить о том, что компьютерные выкладки подтвердили факт существования специальной силовой структуры по борьбе с преступным миром и даже вычислили, с высокой степенью вероятности, расположение ее штаб-квартиры. Нью-Йорк, Рай, скорее всего санаторий Фолкрофт.
 Все это требовало от Джонни принятия решений. Особенно ликвидации «Икс-фактора». Но сначала должен исчезнуть этот Римо. Да, сначала он.
 Деуссио сел за стол, взял лист бумаги и карандаш, вытащил из правого нижнего ящика карманный калькулятор и углубился в работу. Сейчас нельзя допустить ни малейшей ошибки.
 Все будет в полном порядке. Джонни Черт не ошибается.
 Он мысленно повторял эти слова снова и снова. Но это не помогало. Где-то в подсознании его копошилась мысль, что он чего-то или кого-то не учитывает. Но даже под страхом смерти он не мог бы сообразить, чего же он все-таки не учитывает.
 Даже под угрозой смерти.




 Глава 14


 — Я не понимаю этого, папочка!
 — Тогда это относится к широчайшему спектру человеческих познаний, — сказал Чиун. — О какой из множества вещей, не доступных твоему пониманию, ты говоришь?
 — Я не понимаю, что происходит вокруг Филдинга. Если кому-то нужен он, почему сначала нападают на нас? Это для меня тайна номер один.
 Чиун отмахнулся левой рукой, будто занимать голову таким пустяком было ниже его достоинства.
 Римо надеялся услышать ответ, но напрасно. Чиун в своем шафранном халате продолжал сидеть на стеганой подушке посередине комнаты и явно ждал от Римо продолжения. Было воскресенье, и сегодня, как и накануне, не показывали любимых «мыльных опер» Чиуна. Предыдущие два дня он провел перед телевизором и пока был удовлетворен тем, как выполняется обещание Римо не портить сериалы сценами насилия.
 — Далее. Мария умерла от смертельной дозы радиации. Вскрытие, проведенное по указанию Смита, подтвердило это. Значит, у Филдинга есть склад с радиоактивными материалами. Но на образцах растений, которые я привез, нет следов радиоактивности. Как это объяснить? Вот тайна номер два.
 Взмахом правой руки Чиун отправил и эту тайну в кучу хлама, не достойного его внимания.
 — Далее. Куда исчезал Филдинг, когда я искал его на опытном участке в пустыне?.. — продолжил Римо.
 — Подожди, — прервал его Чиун, — это твоя тайна номер три?
 — Да, — ответил Римо.
 — Понятно. Можешь продолжать. Я просто хотел расставить их по порядку.
 — Да, это тайна номер три, — сказал Римо. — Филдинг исчезает куда-то в пустыне. Где он был? Неужели он лгал, когда говорил, что, должно быть, вышел из-под тента в тот самый момент, когда я вошел? По-моему, лгал. Но зачем ему мне врать, если он знает, что я хочу защитить его?
 Чиун отмахнулся и от загадки номер три, теперь уже обеими руками.
 — И почему, скажи на милость, такая бойня вокруг этого проекта? Убивают налево и направо. Торговцев. Строителей. Кто стоит за этими убийствами? Кому надо испортить замечательное дело? Это тайна номер четыре.
 Римо подождал, пока Чиун отмахнется и от этой загадки. Но на этот раз Чиун не шелохнулся.
 — Что, папочка?
 — Ты совсем закончил? — спросил Чиун.
 — Совсем.
 — Хорошо. Тогда вот тебе тайна номер пять. Если человек отправляется в путь и покрывает тысячи миль, чтобы достичь места, которое находится всего лишь в нескольких милях, как называется то, что он делает?
 — Неправильный выбор направления.
 Чиун поднял палец.
 — О, да, но тайна не в этом. Это был лишь вопрос. Тайна в том, почему человек, сделавший это и понявший свою ошибку, тем не менее снова и снова идет в неправильном направлении? Вот в чем тайна!
 — Я надеюсь, эта болтовня имеет какое-то отношение к теме нашего разговора? — сказал Римо.
 — Конечно. Она имеет отношение к тому, что находится в голове между твоими ушами. Тайна номер пять — это ты. Ты двигаешься и двигаешься всегда в одном направлении, в поисках ответов. И когда не находишь их, продолжаешь двигаться в ту же сторону.
 — И что ты предлагаешь?
 — Чтобы разгадать твои тайны — сколько их было, четыре? — предлагаю тебе пойти в другом направлении.
 — В каком?
 — Например, допустить, что твое мнение о мистере Филдинге ошибочно. Он не жертва, а злодей и олицетворяет не добро, а зло. И наверное, понял то, что видно почти каждому, а именно, что ты глупец. — Чиун хихикнул: «В конце концов, это не такая уж большая тайна».
 — Ладно. Допустим, ты прав. Но тогда зачем он все это делает? Если он — зло, зачем ему делать добро?
 — И снова я скажу: не торопись из ложных посылок делать неправильные выводы. Остановись, чтобы осмотреться. А иногда и подумать.
 — Ты имеешь в виду, что Филдинг, может быть, замыслил какое-то черное дело?
 — Ага. Солнце наконец всходит, даже после самой темной ночи.
 — Но зачем Филдингу это надо?
 — Из всех тайн на свете самая непостижимая — человеческое сердце. Это миллион загадок, которые не имеют решения.
 Римо плюхнулся на диван и закрыл глаза, словно вознамерился все-таки разгадать эти загадки.
 — Как типично по-американски. Раз решения нет, ты будешь изводить себя, пытаясь найти его. Отвлекись. Лучше займись чем-нибудь из того, что у вас называется спортом. Вроде того, когда два глупца стараются попасть друг в друга мячом, по которому стукают лопатками. Я сегодня видел это по телевизору.
 — Он и не стараются попасть друг в друга. Они стараются послать мяч туда, откуда другой игрок не мог бы отбить его обратно.
 — Почему бы тогда просто не выбить его за забор?
 — Это не по правилам.
 — Тогда это глупые правила, — сказал Чиун. — А почему тот толстый парень с длинными волосами и лицом рыбы-собаки заважничал, как петух, после того как попал по мячу?
 — Понимаешь, это довольно сложно. — Римо приподнялся было, собираясь начать объяснение, но передумал. — Это теннис. Я расскажу тебе о нем в следующий раз.
 — И еще. Зачем они занимаются любовью друг с другом, если они на самом деле соперники? Одно дело, когда мужчины любят красивых женщин с короткими, помогающими при деторождении ногами и с ушами без дырок для серег. Но играть в любовные игры друг с другом — это отвратительно.
 — Они вовсе не любят друг друга, — сказал Римо. — Просто так называется счет в игре.
 — Вот опять. Опять ты лжешь, только потому, что я кореец. А ведь я слышал по телевизору, что у того, с лицом рыбы-собаки, была любовная игра [2] . Разве телекомментатор Говард Коселл станет меня обманывать?
 — Не станет, если желает себе добра.
 Римо снова опустился на диван и задумался над тайнами Филдинга. Пусть Чиун разгадывает тайны тенниса и правил подсчета очков. Каждому свои тайны... Похоже на цитату из Библии. Он помнил из Библии многое. На нее часто ссылались сестры-воспитательницы в его детском приюте, хотя читать ее детям они не рекомендовали. Очевидно, опасались, что бог, подглядывавший в ванные комнаты и повелевавший им мыться в нижнем белье, — такой бог вряд ли сумеет оградить себя от пытливых умов любознательных восьмилеток. Такова природа всякой веры, и чем сильнее вера, тем сильнее недоверие и взаимонепонимание, на которых, похоже, она основана.
 Была ли его вера в Филдинга такой же? Или все дело в подозрениях Чиуна?
 Ладно, неважно. Скоро все выяснится. На завтра назначено снятие тента с делянки Филдинга в Моджаве, и они с Чиуном должны туда поехать. Это событие, возможно, даст ответы на все вопросы.
 И Римо вспомнил еще одну вещь, которую Чиун как-то сказал о тайнах. Некоторые из них раскрыть невозможно. Но от этого жизнь на земле не кончается.
 Что же, проверим, подумал Римо.
 К поездке в Моджав готовились не только Римо с Чиуном.


* * *

 Во всей Америке нашлось всего восемь экспертов-ниндзя, готовых применить свое искусство на практике и убить человека. Джонни Черт Деуссио обнаружил это, проверив все наиболее крупные школы боевых искусств в стране, отбраковав множество раскормленных водителей грузовиков, надеющихся с помощью телевидения выбиться в люди, чиновников, стремящихся дать выход своей излишней агрессивности, и карманников, ищущих новые средства очищать кошельки доверчивых простаков.
 Деуссио отобрал восьмерых. Все они были инструкторы, все азиаты. Их средний возраст составлял сорок два года. Но это не тревожило Деуссио, так как он прочел о ниндзя все что мог и понял, что ниндзя отличаются от других школ борьбы искусством скрываться и обманывать противника. Каратэ, кунфу, дзюдо и остальные делали ставку на физическую силу человека и развивали ее. Приемы ниндзя были более разнообразны. Они использовали элементы других видов борьбы, и прежде всего те, которые не требовали большой физической силы.
 Джонни Черт смотрел на восьмерых мужчин, собравшихся в его особняке-крепости. На них были деловые костюмы, и если бы они имели при себе еще и портфели, то вполне сошли бы за группу японских дельцов, рыскающих по всему миру и растрачивающих недавно обретенные богатства своей страны на покупки скаковых лошадей и плохих картин.
 Деуссио знал, что среди них есть японцы, китайцы и по крайней мере один кореец. Но, глядя на людей, сидевших вокруг него, он со стыдом признался себе, что все они для него на одно лицо. За исключением одного, с карими глазами. У него было более жесткое лицо, чем у остальных, и более холодные глаза. Это был кореец, и Деуссио решил, что этот человек в прошлом уже убивал людей. А остальные? Возможно. Во всяком случае они готовы сделать это. Но этот кореец... у него руки уже в крови, и ему явно понравилось убивать.
 — Вы знаете, что мне нужно, — сказал им Деуссио. — Один человек. Мне нужно, чтобы он умер.
 — Всего один? — произнес кореец четко, со слабым акцентом.
 — Всего один человек. Но человек исключительный.
 — И все же. Восемь исключительных мужчин, чтобы покончить с одним. Мне кажется, это многовато, — сказал кореец.
 Деуссио кивнул.
 — Может быть посмотрев эту ленту, вы измените свое мнение.
 Он сделал знак Сэлли. Тот выключил в комнате свет и пустил проекционный аппарат. Деуссио разделил фильм и в этой части оставил только кадры, где Римо уклоняется от пуль, забирается на крышу по водосточной трубе и разделывается со снайпером.
 В комнате снова зажегся свет. Некоторые из мужчин, заметил Деуссио, нервно облизывали губы. Кореец, тот, что с карими глазами, улыбался.
 — Очень интересная техника, — признал он — Но это обычные приемы ниндзя. С ними легко справиться. Из восьми человек для этой работы ровно семь лишние.
 Деуссио улыбнулся.
 — Считайте, это просто мой метод гарантировать успех наверняка. Теперь, когда вы посмотрели фильм, все ли вы по-прежнему желаете участвовать в деле? — Он оглядел комнату. Восемь голов утвердительно кивнули, «Господи, они действительно все на одно лицо», — подумал про себя Деуссио. — Превосходно. Завтра утром на счет каждого из вас будет переведено пять тысяч долларов. Остальные пять тысяч каждому — по завершении этой... гм, операции.
 Все мужчины еще раз одновременно кивнули, будто пластмассовые куколки с головами на пружинках.
 Кореец спросил:
 — Где мы найдем этого человека? Кто он?
 — Мне известно о нем довольно мало. Его зовут Римо. Завтра он появится в этом месте. — Деуссио раздал им ксерокопии газетных вырезок о проекте Филдинга «Чудесное зерно» и о завтрашней демонстрации результатов опыта на участке в Моджаве.
 Он дал им время рассмотреть вырезки.
 — Когда мы должны напасть? Или это оставлено на наше усмотрение? — задал вопрос кореец.
 — Демонстрация назначена на семь часов вечера. Начать атаку надо в восемь часов. Точно в восемь, — сказал Деуссио. — Ни минутой раньше, ни минутой позже.
 Кореец встал.
 — Можете считать, что он уже мертв.
 — Раз вы так уверены в этом, — сказал Деуссио, — я хочу, чтобы вы возглавили группу. Это вовсе не значит, что я худшего мнения об остальных. Просто работа идет более гладко, когда за нее отвечает кто-то один.
 Кореец кивнул и оглядел присутствующих. Возражавших не оказалось. Только семь непроницаемых масок.
 Деуссио вручил им билеты на самолет и следил, как они выходят из кабинета. Он был доволен.
 Точно так же он остался доволен и накануне вечером, когда в том же кабинете общался с шестью снайперами, отобранными из великого множества наемных убийц. Он тоже показал им фильм о Римо, но только ту его часть, в которой тот расправляется с тремя ниндзя.
 Он обещал каждому из них десять тысяч долларов, назначил руководителя группы и подчеркнул, что они должны начать атаку в восемь часов вечера.
 — Ровно в восемь часов. Точно в восемь. Вы поняли? — Утвердительные кивки. Общее согласие. Этих, по крайней мере, он мог отличить одного от другого. Он ничего не сказал снайперам о том, что на Римо нападут также и ниндзя. Как ничего не сказал и ниндзя насчет стрелков. Они должны сосредоточиться на одном: на своей цели, на Римо. И тогда эта цель действительно будет поражена.
 Если Римо применит западные приемы против ниндзя, он будет убит снайперами Если же он использует восточные приемы против стрелков, восемь ниндзя не оставят ему никаких шансов.
 Если же кто-то из ниндзя или снайперов пойдут в расход — что ж, это неизбежные издержки всякого рискованного дела.
 Самое главное — это покончить с Римо. А после него — и со всем «Икс-фактором». Который, с высокой степенью вероятности, расположен в санатории Фолкрофт, Рай, Нью-Йорк.
 На рассвете следующего дня Деуссио вспомнил свою голову в унитазе и решил, что его не устраивает просто сидеть дома и ждать вестей с места событий. Он захотел увидеть все своими глазами.
 — Сэлли, — распорядился он, — мы отправляемся в поездку.
 — Куда мы едем?
 — В пустыню Моджав. Я слышал, там в это время года просто замечательно.
 — Ну да?




 Глава 15


 Моджав. Солнце и жара словно молотом ударяли в голову, притупляя рассудок. Люди стояли вокруг с сухими, воспаленными глазами и видели все сквозь мерцающие волны раскаленного воздуха. И даже в темноте эти люди будут по-прежнему видеть вокруг все те же мерцающие линии, но даже не заметят этого — так быстро тело и мозг человека приспосабливаются к окружающим условиям.
 Две большие палатки снова были поставлены за проволочным забором, окружающим опытный участок. Обе палатки в эти ранние вечерние часы заполняли корреспонденты, агрономы из разных стран и просто любопытные.
 Никто не обращал особого внимания на шестерых мужчин, державшихся вместе и старавшихся никому не бросаться в глаза. Каждый из них имел при себе картонную трубку, в каких носят карты или чертежи. Когда какой-то подвыпивший корреспондент попытался втянуть одного из мужчин в разговор, то получил грубый отпор:
 — Отойди, пока не получил ногой под зад!
 Собравшиеся смотрели сквозь все еще запертую сетчатую ограду на участке, рассчитывая хоть одним глазом глянуть на филдинговские чудеса. Но солнцезащитный фильтр скрывал опытную делянку, и на всем огороженном участке не было видно ничего, кроме скамеек.
 Длинная вереница лимузинов: «кадиллаков» и «линкольнов» стояла вдоль дороги, ведущей к палаткам. Был там и один «роллс-ройс», принадлежавший посланцу Индии. Индиец все время громогласно жаловался на жару, которая, по его мнению, и является причиной столь заметных изъянов американского национального характера.
 — Мы знаем, сэр, — обратился к нему один из корреспондентов, — что ваша страна — единственная, которая не изъявила желания подписать контракт на «Чудесное зерно» мистера Филдинга, если его эксперимент увенчается успехом.
 — Это верно, — сказал представитель Индии спокойно. — Мы намерены сначала изучить результаты эксперимента и лишь затем, соответствующим образом, определим наши дальнейшие шаги.
 — Казалось бы, — продолжал корреспондент, — ваша страна с ее хроническим продовольственным кризисом должна бы быть в первых рядах желающих получить эти семена?
 — Мы не позволим империалистам диктовать нам, какую проводить политику. Если у нас и есть продовольственный кризис — это наш собственный кризис.
 — Тогда непонятно, — сказал репортер, который был еще очень молод и неопытен, — почему ваша страна постоянно обращается к Америке за продовольственной помощью.
 Индийский посол повернулся и отошел с надменным видом. Он не намерен был выслушивать оскорбления.
 Корреспондент посмотрел ему вслед, потом увидел стоящего рядом пожилого азиата в роскошном синем халате.
 — Не удивляйтесь, молодой человек, — сказал Чиун. — Индусы всегда такие. Алчные и неблагодарные.
 — А вы из какой страны, сэр? — спросил корреспондент, глянув на Чиуна с любопытством.
 — Из Америки, — сказал быстро Римо. — Пойдем, папочка.
 Когда корреспондент уже не мог их слышать, Чиун плюнул на песчаный пол палатки.
 — Зачем ты сказал ему эту ужасную ложь?
 — Потому что Северная Корея, где расположена деревня Синанджу, коммунистическая страна. Мы не имеем с ней дипломатических отношений. Только заикнись корреспонденту, что ты из Северной Кореи, и завтра же твои фотографии появятся на первых страницах всех газет. И каждый корреспондент пожелает узнать, чем ты здесь занимаешься.
 — И я им объясню. Что я интересуюсь неуклонным прогрессом науки.
 — Прекрасно, — сказал Римо.
 — Что я выполняю секретное задание правительства Соединенных Штатов...
 — Еще лучше, — сказал Римо.
 — А именно — готовлю профессиональных убийц и уничтожаю врагов великого императора Смита и таким образом обеспечиваю сохранность вашей конституции.
 — Скажи это, и Смит тут же перестанет переводить деньги в Синанджу.
 — Ладно, я помолчу, — сказал Чиун, — хотя и остаюсь при своем мнении.
 Чиун, казалось, прервал себя на полуслове. Он внимательно смотрел через входное отверстие палатки на группу мужчин.
 — Вон те люди следят за тобой, — сказал он.
 — Какие люди?
 — Те самые, которые сразу же насторожатся, если ты будешь вертеться, как флюгер, и орать «какие мужчины»! Кореец и другие, непонятного происхождения. Там, в палатке.
 Римо как бы без особой цели обошел Чиуна и бросил взгляд на этих людей. Их было восемь, все азиаты, в возрасте за тридцать и за сорок. Они явно чувствовали себя стесненно в деловых костюмах, как в платье с чужого плеча.
 — Я их не знаю, — сказал Римо.
 — Достаточно того, что они тебя знают.
 — Может быть, их интересуешь ты, — сказал Римо. — Может, они ищут, с кем сыграть в биллиард.
 Ответ Чиуна потонул в крике толпы, которая хлынула вперед к закрытым и охраняемым воротам. Римо увидел, что к воротам подъехал «пикап» Филдинга.
 Едва он вышел из машины со стороны водителя, корреспонденты окружили его плотным кольцом.
 — Мистер Филдинг, скажите, что сейчас будет? Что вы нам покажете?
 — Потерпите несколько минут. Тогда вы полностью удовлетворите свое любопытство.
 Филдинг подал знак охранникам в униформе открыть ворота. Когда они сделали это, он обратился к толпе народа.
 — Я был бы крайне признателен, джентльмены, если бы вы вошли на участок и заняли места на скамейках, — сказал он. — С них каждый из вас сможет все хорошо увидеть.
 Сопровождаемый тремя охранниками, Филдинг прошел к черному синтетическому тенту и повернулся лицом к рядам скамеек, на которых поспешно рассаживался народ. Последними подошли Римо с Чиуном, а также делегат Индии. Он обнаружил в палатке поднос. С очень вкусными бутербродами и задержался возле него. Войдя наконец в открытые ворота, он направился прямо к переднему ряду скамеек и стал втискиваться между двумя мужчинами, что-то ворча о непредусмотрительности американцев.
 Римо и Чиун встали за последним рядом скамеек, Чиун, игнорируя Филдинга, зорко осматривал весь участок.
 — Это здесь исчезал Филдинг? — тихо прошептал он.
 — Да, — сказал Римо.
 — Очень странно, — сказал Чиун, Почти так же странно, подумал он, как и то, что шестеро мужчин с картонными трубками не пошли на участок, а заняли позицию за оградой, откуда и смотрели внутрь. Не менее странно было и то, что кореец и остальные семь азиатов, которые теперь стояли всей группой в углу участка, все так же пристально следили за Римо. На мгновение глаза двух корейцев встретились, но младший тут же отвел взгляд.
 Филдинг откашлялся, оглядел толпу и начал:
 — Леди и джентльмены! Я полагаю, что этот день, возможно, станет одним из величайших дней в истории цивилизации.
 Индийский делегат громко фыркнул, продолжая высасывать застрявшие в зубах зернышки икры.
 Филдинг повернулся и махнул охранникам. Те подняли передний край защитного тента, завернули его и начали стаскивать по направлению к концу опытного поля.
 Когда лучи заходящего солнца осветили делянку, позолотив высокие густые колосья, у зрителей вырвался дружный вздох удивления и восторга.
 Рядом с пшеницей росла соя, а в глубине участка — рис и ячмень.
 — Вот плоды моего волшебного метода, — прокричал Филдинг, театральным жестом указывая на опытную делянку.
 Публика начала аплодировать. Раздались громкие крики одобрения. Представитель Индии ногтем большого пальца выковыривал из зубов остатки печенья.
 Аплодисменты продолжались и все разрастались, так что Филдингу пришлось несколько раз обращаться к аудитории и успокаивать ее призывом «джентльмены!..».
 — Я намерен передать этот метод, фактически по цене себестоимости, всем странам, которые пожелают им воспользоваться. Чудесные семена будут предоставляться по принципу: кто первым подал заявку, тот первым и получит. В моем распоряжении находятся склады, заполненные такими семенами, они предназначены для всех государств мира. — Он взглянул на часы. — Сейчас двадцать минут восьмого. Я предложил бы вам, джентльмены, осмотреть выращенный урожай. Если желаете, можете взять образцы растений. Только, пожалуйста, понемногу, поскольку вас здесь много, а опытная делянка, в общем-то, небольшая. Через тридцать минут давайте вновь соберемся в палатках. Там мои представители будут готовы встретиться с представителями тех стран, которые изъявят желание подписать контракты на использование метода «Чудесное зерно», и я сам также отвечу на любые вопросы прессы. И пожалуйста, придерживайтесь пешеходных дорожек с тем, чтобы не вытоптать все поле. Благодарю вас за внимание.
 Филдинг кивнул, и корреспонденты бросились первыми к дощатым дорожкам, которые делили опытную делянку на четыре сектора, и стали обрывать растения. За ними очередью выстроились остальные, чтобы пройти на поле. Представитель Индии пошел напрямик, игнорируя дорожки, топча колосья, которые доставали ему до пояса; он срывал образцы и засовывал их в портфель. Обернувшись, он улыбнулся. В конце очереди он заметил посла Франции. Приятная неожиданность, француз был парижанином, с ним можно будет потом всласть обсудить грубость и невежество американцев.
 Римо с Чиуном наблюдали всю эту картину, но и за ними тоже внимательно наблюдали.
 — Что ты думаешь обо всем этом, Чиун? — спросил Римо.
 — Я думаю, что здесь очень странный запах. Здесь пахнет, как на фабрике.
 Римо втянул носом воздух. Он опять почувствовал прежний слабый запах. Теперь он смог точнее определить его. Это был запах машинного масла.
 — Мне кажется, ты прав, — сказал Римо.
 — Я знаю, что прав, — сказал Чиун, — Я знаю также и еще кое-что.
 — Что именно?
 — На тебя собираются напасть.
 Римо взглянул на Чиуна, а потом заметил какое-то движение в стороне. Одинокий «кадиллак» с трудом прокладывал себе путь по песку в голову вереницы машин. Римо узнал человека за рулем, хотя сегодня на нем были темные очки и шляпа, а когда Римо видел его в последний раз, его голову украшал унитаз. Это был Джонни Черт. Ему-то что здесь понадобилось?
 Римо опять взглянул на Чиуна.
 — Нападение? На нас?
 — На тебя, — поправил Чиун. — Кореец и другие с ним. А также мужчины за забором со своими картонными трубками. Они не сводят с тебя глаз и передвигаются медленно, как люди, которые готовятся к убийству.
 — Хм, — сказал Римо. — Что будем делать?
 Чиун пожал плечами.
 — Делай, что хочешь. Меня это не касается.
 — Я думал, мы равноправные партнеры.
 — Ах да. Но это относится только к выполнению официальных заданий. Когда ты впутываешься в неприятности по собственной воле, ты не можешь рассчитывать на мою помощь.
 — Сколько их всего? — спросил Римо.
 — Четырнадцать. Восемь азиатов и шестеро с трубками.
 — Чтобы справиться с четырнадцатью, ты мне не нужен.
 — Я определенно надеюсь на это.
 Филдинг между тем уже направился к двум палаткам за забором участка, и вся толпа устремилась за ним. Перед узкими воротами люди постепенно выстраивались в колонну и замедляли шаг.
 Проходя мимо Чиуна, посол Индии вежливо кивнул старику:
 — Хороши эти американцы, не правда ли? Как это на них похоже — пытаться нажиться на методе, который по праву должен принадлежать всему человечеству!
 — Они вовремя платят по счетам. И им удается прокормить себя, — сказал Чиун. — Но не волнуйтесь. Подождите подольше, и они отдадут вам эти семена бесплатно, как делали всегда. У них есть важная причина не давать вашему народу умереть с голоду.
 — Да? — Индиец хмыкнул. — И что же это за причина?
 — Вы помогаете им выглядеть добрыми в глазах всего мира, — сказал Чиун.
 Индиец фыркнул и отошел.
 Римо думал о запахе машинного масла, который стал ощущаться слабее теперь, когда от движения множества ног в воздух поднялись клубы пыли. Участок уже почти опустел. Поле, оголенное желающими иметь образцы, снова превратилось в площадку, покрытую песком, каким было всего несколько недель назад. Синтетический тент был свернут и лежал у задней ограды, и поверх него на Римо глядело жесткое лицо человека, державшего в руках картонную трубку. Человек посмотрел на часы.
 — Как ты думаешь, что у них в этих футлярах? — спросил Римо.
 — Не думаю, что это флейты, чтобы сыграть на сегодняшнем приеме.
 Римо и Чиун повернули к палаткам. Последние посетители уже скрылись внутри них. В воротах, преграждая путь Римо с Чиуном, встали восемь азиатов. Они выстроились в одну линию поперек ворот и по сигналу одного из них, с карими глазами, стали быстро освобождаться от своих костюмов, оставаясь в черных боевых одеждах ниндзя.
 — Они собираются атаковать тебя приемами ниндзя, а те шестеро с ружьями атакуют тебя современным способом, — сказал Чиун.
 — Не вмешивайся в мои дела, — сказал Римо. — Ты же говорил, что это тебя не касается.
 — Ты недостаточно силен, чтобы выстоять против такой атаки, — сказал Чиун.
 — Все будет о'кей, — сказал Римо. — Просто мне придется управляться одному. Ведь у меня нет равноправного партнера. Есть я — и платный наемник. А от наемных служащих в наши дни, сам знаешь, какой прок.
 — Это мерзость, не сравнимая ни с чем, что ты говорил мне прежде.
 Кореец в одежде ниндзя обратился к Чиуну:
 — Прочь, старик. С тобой мы не хотим ссориться.
 — Я в ссоре с продолжением твоего существования на земле, — сказал Чиун.
 — Тогда приготовься к своим похоронам, старик, — сказал кореец, посмотрев на часы.
 За собой Римо услышал звук разрываемого картона и, обернувшись, увидел, что шестеро мужчин за оградой уже держат в руках оружие.
 — Восемь часов! — крикнул кореец. — Атака!
 — Поработай внутри забора, папочка, — сказал Римо.
 — Конечно. Мне всегда достается самая грязная работа, — сказал Чиун.
 Человек в дальнем углу участка как раз поднимал винтовку к плечу, когда Римо и Чиун шагнули навстречу восьмерым ниндзя. Азиаты игнорировали Чиуна и начали окружать Римо. Но Чиун обогнал его и, двигаясь слева направо, прошелся по всем восьмерым, увлекая их за собой на землю и открыв щель, в которую проскочил Римо. Ниндзя заметили, что Римо преодолел их барьер, и устремились за ним через ворота. Но Чиун уже перекрыл им дорогу. Широко раскинув руки, он нараспев провозгласил по-корейски:
 — Великий Мастер Синанджу приговаривает вас к смерти!
 Шестеро с винтовками, стоявшие за оградой, сперва не увидели ничего, кроме клубка тел. Куда, черт побери, подевался тот белый? Фред Феличе из Чикаго оказался ближе остальных к свалке, но ему мешала сетка забора, и он прислонился к ней лицом, чтобы лучше видеть. Мгновение спустя сетка уже не мешала ему, ибо его голова прошла сквозь нее, как сваренное вкрутую яйцо через проволочную ломтерезку. Он не успел даже вскрикнуть.
 Второй снайпер успел крикнуть. Римо приблизился к нему, двигаясь зигзагами, стремительно и едва касаясь земли, хорошо помня уроки Чиуна, когда час за часом приходилось скользить на предельной скорости по мокрой туалетной бумаге и выслушивать поучения наставника, если на бумаге оставалась хотя бы одна морщинка. Когда Римо достиг Энтони Эбоминела из Детройта, тот только начал оборачиваться. Он закричал, тут же его крик перешел в вопль, прервавшийся от хлынувшей в горло крови, и он упал с проломленным черепом.
 Этот вопль, наконец, обратил глаза остальных стрелков к Римо.
 — Вон он! Вон он! — Пули посыпались градом, стрелки опорожняли свои обоймы.
 Римо продолжал двигаться, делая, казалось, только один шаг вперед и два назад. Тем не менее он медленно, но неотвратимо, как волна, накатывался на следующего снайпера, стоявшего у самого угла забора и посылавшего мимо цели одну пулю за другой. Ему повезло в одном: он успел нажать курок еще раз, последний. Но ему не повезло в другом — при этом дуло винтовки оказалось у него во рту.
 Передвигаясь вдоль ограды, Римо бросил взгляд через плечо. Бой с ниндзя переместился в центр участка. В свалке тел то и дело мелькал синий халат Чиуна. Хорошо. Беспокоиться не о чем. Ведь их только восемь.
 Римо прыгнул через забор, чтобы, тут же перекинув тело обратно, обеими ногами вбить голову четвертого стрелка вместе с шейными позвонками ему в плечи.
 Пятый сумел выпустить еще две пули, прежде чем его внутренности были разорваны ударом собственного ружейного приклада. Увидев это, последний снайпер бросил оружие и пустился бежать, но сделал только два шага, после чего его лицо было вдавлено глубоко в песок, и он задохнулся, втянув в легкие смертоносные зерна песка. Тело его дернулось и замерло.
 Покончив со стрелками, Римо кинулся ко входу на участок и далее мимо палаток. В наступивших уже сумерках он бесшумно скользил мимо высыпавших из палаток людей, привлеченных разгоревшейся пальбой. Он летел так стремительно, что большинство его даже не заметило. Римо мчался к «кадиллаку», который стоял с выключенным мотором и с Джонни Чертом за рулем.
 Он рывком распахнул дверцу, даже не потрудившись нажать на кнопку замка. Деуссио взглянул на него с удивлением, которое сменилось страхом, а затем и ужасом.
 — Привет, — сказал Римо, — тебя почти не узнать, С головой в унитазе ты смотрелся по-другому.
 — Что вы собираетесь делать?
 — За сколько раз угадаешь?
 — Ясно. Скажите мне одно. Вы действительно та сила, которая борется с преступным миром, так? Только скажите, я прав?
 — Ты прав. Только мы не просто силовая организация. Мы — КЮРЕ, лекарство. — И Римо вылечил Джонни Черта от последующей жизни. Он не стал дожидаться результатов вскрытия тела и сразу же направился сквозь толпу народа на огороженный участок. Там не было заметно никакого движения. Приблизившись, Римо увидел лишь груду тел. Чиуна нигде не было. Римо бросился вперед и, лишь поравнявшись с горой тел, заметил синий халат и услышал голос:
 — Что, мне уже можно вылезать?
 — Ну, разумеется, ты можешь вылезать.
 Подобно дельфину, выныривающему из глубины вод, Чиун, на вид даже не очень помятый, появился из свалки мертвых тел. Римо взял его за руку и повел прочь, не обращая внимания на начавшую собираться вокруг толпу.
 — Почему это «разумеется»? — спросил Чиун. — Ты играешь в свои игры, и эти твои дураки пуляют во все четыре стороны. По-твоему, ни одна пуля не может попасть в меня? Ты думаешь, так легко найти другого равноправного партнера? Особенно такого, кто берет на себя восьмерых врагов, в то время как ты забавляешься всего с шестью?
 — С семью, — сказал Римо. — Я нашел еще одного в «кадиллаке».
 — И все-таки. Семь — это не восемь!
 Какой-то корреспондент хлопнул Чиуна по плечу:
 — Что случилось? Что это? Что здесь произошло?..
 — Эти люди пытались свергнуть конституцию Соединенных Штатов, но они не учли силы и ловкости Мастера Синанджу и его помощника, — сказал Чиун. — Они не...
 — Обычная схватка двух гангстерских банд, — перебил его Римо. — Вот эти парни из одной, а за оградой — из другой. А устроил бойню вон тот, в «кадиллаке». — Он указал на машину Джонни Черта. — Побеседуйте с ним.
 Римо и Чиун пошли в противоположный угол участка, подальше от освещенных палаток, где сгустилась ночная тьма. Там Римо поковырял песок ногой, ему показалось, что он какой-то не очень песчаный.
 — Чиун, как тебе этот песок?
 — Довольно странный, — сказал Чиун. — Почему, по-твоему, я беспокоился, как бы меня не задела пуля? Я не мог правильно двигаться.
 Римо потянул воздух носом.
 — Это из-за машинного масла?
 Чиун кивнул:
 — Я давно принюхиваюсь. В вашей стране воняют даже пустыни.
 Римо погрузил носок ботинка в песок. Ощущение было странное. Он повернулся на правой ноге, отталкиваясь левой и ввинчивая правый носок в почву. Вдруг он остановился.
 — Чиун, это металл! — Он подвигал ногой. Нога уперлась в плоскую металлическую плиту. Сквозь тонкую подошву итальянских ботинок он нащупал в плите небольшие отверстия.
 Римо выдернул ногу из песка, словно из ванны с кипятком.
 — Чиун. Я понял.
 — Это что-то заразное?
 — Не валяй дурака. Я говорю о «Чудесном зерне». Это обман. У Филдинга там подземное помещение. Урожай не созрел на песке. Растения пробиваются через песок снизу. Вот почему убивали строителей! Потому, что они знали об этом. Они знали.
 — Вот ты и разгадал свои тайны.
 — Теперь, наконец, разгадал. Склад с радиоактивными материалами. Этот выродок собирается всучить всем радиоактивные семена и отравить радиацией все сельскохозяйственные угодья. По сравнению с этим стихийные бедствия, которые люди испытали в прошлом, покажутся им просто удовольствием. — Он посмотрел на песок под ногами скорее с печалью, чем с удивлением. — Думаю, настала пора поговорить с Филдингом.
 Они двинулись молча через толпу к палаткам и тут услышали «уип, уип, уип» — то были сигналы машины скорой помощи.
 — Пожалуй, для скорой помощи уже поздновато, папочка, — сказал Римо.
 Скорая помощь подкатила к палатке, выбрасывая из-под колес фонтаны песка. Из машины выскочили два санитара с носилками.
 — Что случилось? — спросил Римо какого-то репортера.
 — Филдинг. Ему стало плохо.
 Римо и Чиун прошли сквозь толпу, как по пустому пространству. Филдинга уже положили на носилки. Римо наклонился над ним и сказал:
 — Филдинг, я все знаю. Я раскрыл ваш план.
 Лицо Филдинга было белее мела, рот под резким светом выделялся лиловым пятном. Отыскав Римо уже затуманенным взглядом, Филдинг разлепил губы в усмешке.
 — Все люди букашки. Букашки. И теперь все букашки подохнут. Я добился этого.
 Глаза Филдинга закрылись, и санитары понесли его в машину.




 Глава 16


 — Хуже просто некуда. — Голос Смита был так же безнадежен и мрачен, как и произносимые им слова.
 — Не понимаю почему. Вам надо просто избавиться от этих радиоактивных семян.
 — Они исчезли, — сказал Смит. — Со склада в Денвере все уже вывезено, и мы пока не смогли выяснить, куда именно. Мы полагаем, скорее всего, за океан.
 — Понятно, — сказал Римо. — Тогда пусть правительство объявит, что метод Филдинга — это надувательство.
 — Здесь существует деликатная проблема. Это идиотское рекламное агентство, нанятое Филдингом, уже вовсю распускает слухи, будто мощные силы в правительстве пытаются помешать ему накормить мир. Если правительство выступит сейчас против этого проекта, Америку обвинят в антигуманности.
 — Ладно, я предлагаю другое решение, — сказал Римо.
 — Какое?
 — Оставить все как есть. И пусть этими семенами засеют всю землю. Тогда некому будет обвинять нас в антигуманности.
 — Я знал, что всегда могу положиться на вашу ясную голову, — сказал Смит ледяным тоном. — Благодарю вас.
 — Не за что, — сказал Римо. — Звоните в любое время, всегда к вашим услугам.
 Когда он повесил трубку, Чиун сказал:
 — Тебе не так весело, как ты хочешь показать.
 — Это пройдет.
 — Нет, не пройдет. Ты чувствуешь, что Филдинг тебя одурачил, и теперь из-за этого может пострадать множество людей.
 — Возможно, — согласился Римо.
 — И ты не знаешь, что же теперь делать. Филдинг умирает. Его невозможно заставить. Ты не можешь убить его, если он не откажется от своего плана. Он уже ничего не боится.
 — Да, похоже, — сказал Римо. Он посмотрел в окно на панораму Денвера. — Наверное, это из-за того, что Смитти так расстроился. Знаешь, я, пожалуй, уважаю его, хотя никогда не признаюсь ему в этом. У него трудная работа, и делает он ее хорошо. И я бы хотел сейчас помочь ему найти выход из положения.
 — А! — сказал Чиун. — Императоры приходят и уходят. Нам с тобой надо отправиться в Иран. Там ценят наемных убийц.
 Все еще глядя за горизонт, Рима задумчиво покачал головой.
 — Нет, Чиун. Я — американец. Мое место здесь.
 — Ты наследник титула Мастера Синанджу. Твое место там, где требуется твое высокое мастерство.
 — Тебе легко говорить, — сказал Римо, — А я просто не хочу бросать Смита и КЮРЕ.
 — А как же твой равноправный партнер? Его мнение для тебя ничего не значит?
 — Нет, Чиун, ты тоже входишь в нашу команду.
 — Ну что ж... Тогда решено.
 — Подожди, подожди... Что решено?
 — Решено, что я разрешу для тебя эту небольшую проблему. А взамен ты и император Смит впредь не будете без меня выбирать нам задания. Я тоже буду иметь право высказать свое мнение.
 — Чиун, ты хоть раз сделал что-нибудь для кого-то, не требуя ничего взамен?
 — Я не Армия спасения.
 — Почему ты так уверен, что справишься с этой проблемой?
 — Почему бы и нет? — спросил Чиун. — Разве я не Мастер Синанджу?
 Джеймс Орайо Филдинг приходил в сознание лишь на очень короткое время. Лейкемия пожирала его организм, и ее победа была уже близка. Смерть могла наступить через несколько дней или даже через несколько часов. Борьба была окончена. Филдинг обречен.
 Врачи уже отказались оперировать пациента и сняли круглосуточное дежурство у его постели. Хотя Филдинг понимал, что умирает, но выглядел совершенно счастливым. Он лежал на больничной кровати и постоянно улыбался.
 До того дня, когда к нему явился некий старый азиат и пожелал облобызать его ноги.
 — Кто вы? — мягко спросил Филдинг стоявшее у его постели старца в голубом одеянии.
 — Я недостойный, который прибыл выразить вам благодарность от всего человечества, — сказал Чиун. — Ваш чудесный хлеб уже спас мою деревню от голодной смерти.
 Глаза Филдинга сузились. Впервые за последние двадцать четыре часа улыбка сползла с его лица.
 — Каким образом?
 — О, вы просто не успели довести исследования до конца. Хотя были очень близки к нему, — сказал Чиун. — Вы просмотрели одну деталь. Вещества, которые вы внесли в семена, могли оказаться очень опасными. Но мы нашли средство сделать их совершенно безвредными.
 Лицо Филдинга вытянулось. Чиун продолжал:
 — Соль, — сказал он. — Обыкновенная соль. Ее хватает везде. Если ее добавить в почву вместе с вашими семенами, урожай поспевает не за несколько недель, а за несколько дней. И никаких вредных последствий. Не то что та бомба, в Японии. Взгляните сами.
 Чиун опустил руку к Филдингу и раскрыл ладонь. На ней лежало одно-единственное зернышко. Другой рукой Чиун высыпал на него несколько белых кристалликов.
 — Соль, — пояснил он.
 Он сжал руку в кулак, потом снова раскрыл ладонь. Семя уже начало прорастать. Из его верхушки пробивался крошечный побег.
 — На это требуется всего несколько мгновений, — сказал Чиун.
 Он снова сжал руку. Когда он открыл ее через пару секунд, зеленый росток стал уже значительно больше. Он был уже с целый дюйм и заметно возвышался над зернышком.
 — Весь мир славит ваше имя, — сказал Чиун. — Вы накормите всю землю до скончания веков. Благодаря вам в мире больше никогда не будет голодных.
 Чиун низко склонился перед кроватью Филдинга и, не разгибаясь, попятился к двери, как бы удаляясь из королевских покоев.
 Рот Филдинга мучительно искривился. Соль. Обыкновенная соль может заставить его метод работать эффективно. Благодаря ему люди-букашки станут всегда есть вволю. Он потерпел неудачу. Памятник, который он мечтал соорудить себе из миллионов трупов, рухнул. Если только он не...
 Рекламному агентству Фелдмана, О'Коннора и покойного мистера Джордана не составило труда собрать репортеров в больничную палату к мистеру Филдингу, где в тот же вечер состоялась большая пресс-конференция. Ведь имя Филдинга прославилось на весь мир. Каждое его слово шло нарасхват и немедленно становилось достоянием огромной аудитории.
 Чиун и Римо сидели в своем гостиничном номере, наблюдая по телевизору, как Джеймс Орайо Филдинг оповещал весь мир о том, что его проект является мистификацией.
 — Это была просто шутка, — говорил он. — Только теперь я обнаружил, что она может оказаться очень опасной. Радиоактивные семена могут облучить букашек... гм, людей, которые войдут с ними в контакт. Я даю указание судам, перевозящим семена в другие страны, немедленно выбросить груз в море. Нужно оградить людей во всем мире от опасности.
 Римо продолжал смотреть телевизор, затем повернулся к Чиуну.
 — Дело сделано. Как тебе это удалось?
 — Ш-ш-ш, — сказал Чиун. — Я слушаю новости.
 После пресс-конференции ведущий сообщил, что первый отклик на заявление Филдинга уже получен, от правительства Индии. Хотя Индия не просила предоставить ей семена Филдинга, но вот радиоактивные отходы, полученные им, готова принять — разумеется, бесплатно. Чтобы исследовать их на предмет потенциального военного применения.
 — Должно быть, это какая-то ловушка, — прокомментировал сообщение ведущий.
 Когда передача новостей благополучно перешла в сводку погоды и спортивные сообщения, Римо снова спросил Чиуна:
 — Как тебе это удалось?
 — Я просто сумел его убедить. Я прибегнул к доводам разума.
 — Это не ответ. — Римо встал и, мягко ступая, прошелся по комнате, все еще дожидаясь от Чиуна пояснений. Но их не последовало. Римо подошел к окну и выглянул наружу. Рука его легла на подоконник и коснулась какого-то предмета.
 Он поднес его к глазам.
 — Зачем ты проращиваешь зерно в ящике? — спросил он.
 — Это тебе мой подарок. На память о бесконечной доброте мистера Филдинга. А он сам пусть пойдет на вечный корм букашкам.