Юрий Кузовков Мировая история коррупции Том I Москва 2010 г. УДК 930.85 ББК 63 К89 Ю.В.Кузовков. Мировая история коррупции. в 2 томах. - М.: Издательство Анима-Пресс, 2010. – Т. 1. – 544 с. Книга к.э.н. Ю.В.Кузовкова посвящена феномену крупной коррупции в истории государств и цивилизаций, а также в современном мире. В ней рассматриваются примеры государств, пораженных крупной коррупцией, начиная с глубокой древности и заканчивая сегодняшним днем, анализируются причины их гибели или, наоборот, последующего расцвета. Работа построена на анализе около 1000 книг и трудов в области общей, социальной, экономической и демографической истории; в книге содержится квинтэссенция (выжимка) из этих трудов по рассматриваемой теме, изложенная языком, доступным для широкого читателя – в чем и состоит, по определению самого автора, применяемый им метод – метод исторического синтеза. По мнению автора, изучение мировой истории коррупции позволило сформулировать новую историческую концепцию развития человечества (взамен утратившей свою актуальность концепции Маркса), которая излагается в конце книги. Предлагаемая вашему вниманию книга является второй книгой трилогии автора «Неизвестная история» (первая книга: «Глобализация и спираль истории», третья книга: «История коррупции в России»). Книга адресована широкому кругу читателей, интересующихся историей и острыми проблемами современности, а также историкам и экономистам. ISBN 978-5-86093-295-2 ISBN 978-5-86093-294-4 (т. I) © Кузовков Ю.В., 2010 © Издательство Анима-Пресс, 2010 Вся моя мысль в том, что ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое. Лев Толстой. Война и мир Предисловие Настоящая книга является второй книгой исторической трилогии «Неизвестная история». Она является логическим продолжением моей первой книги: «Глобализация и спираль истории», - и использует многие приведенные в ней выводы и факты. Но она посвящена совершенно особому историческому явлению – коррупции – которое в первой книге трилогии не затрагивалось. Поэтому данная книга является вполне самостоятельной, и для ее восприятия совершенно не обязательно прочитывать первую книгу. Те же, кто ее прочитал, найдут в настоящей книге лишь очень немногие повторения, но смогут обнаружить разгадку многих новых исторических тайн и загадок. Как и в первой книге трилогии, основной подход, используемый для их разгадывания, заключается в синтезе знаний, накопленных специалистами в нескольких областях: в данном случае в области социальной, экономической и демографической истории. Книга рассчитана на широкого читателя и на специалистов, все использованные факты снабжены подробными ссылками на использованные исторические труды. Никто еще до сих пор не предпринимал попытки рассмотреть историю коррупции в мировом масштабе или в масштабе нескольких стран и исторических эпох. Но прежде чем предпринять такую попытку, давайте сначала решим, о чем пойдет речь. Есть два разных явления, носящих название «коррупция». Первое – это мелкая или бытовая коррупция, связанная с вручением подарка или небольшой взятки представителю власти, иногда за оказанную мелкую услугу, иногда просто так, ради поддержания хороших отношений. Такая коррупция была всегда в самые разные исторические эпохи, и ее описание вряд ли представляет для нас с Вами большой интерес. Даже если пытаться разнообразить такое описание разными подробностями, то все равно читателю может очень быстро наскучить череда в общем-то достаточно однообразных примеров. К тому же примерами мелкой коррупции, порой достаточно изобретательной, буквально напичкана современная детективная литература и криминальная хроника, и к ней вряд ли можно добавить много такого, что было только в прошлом и не встречается больше в наши дни. Совсем другое дело – крупная коррупция, о которой и пойдет речь ниже. Хотя она также встречалась в разных странах в разные исторические эпохи, но в одни периоды она ограничивалась лишь отдельными случаями, в другие периоды таковых не было вообще, а в третьи периоды речь шла о тотальном явлении, когда общество обвиняло или подозревало в коррупции высших представителей государственной власти: крупных чиновников, глав правительства и даже монархов, а также связанных с ними богатых и влиятельных персон. Почему это происходило? Почему проблема крупной коррупции резко обострялась в отдельные исторические периоды? Чем опасна крупная коррупция, к каким социальным последствиям она приводила или может привести? Были ли положительные примеры преодоления крупной коррупции, и как это достигалось? Вот те вопросы, которые нам с Вами предстоит рассмотреть в этой книге. Раздел 1. Коррупция в дофеодальных государствах Европы и Средиземноморья Глава I. Коррупция в античности 1.1. В эллинистическом мире Первые дошедшие до нас известия о крупной коррупции в античности относятся к эллинистическому миру. Так, в 320-е годы до н.э. Клеомен, греческий наместник Египта, назначенный на это место Александром Македонским, использовал свое положение для того, чтобы манипулировать поставками зерна из Египта в Грецию. Греция в то время не производила достаточно зерна, и была вынуждена его импортировать в больших количествах, в основном из Египта. Клеомен создал искусственные препятствия на пути этих поставок, что привело к острому дефициту зерна в греческих городах. В результате цены на зерно в Греции выросли во много раз, население Греции и Эпира оказалось на грани голодной смерти; сам же греческий наместник Египта заработал на спекуляции зерном огромное состояние. Голод в Греции продолжался 5 лет - с 329 г. по 325 г. до н.э. ([302] p.1074; [143] p.559) Похожий пример масштабных спекуляций в IV в. до н.э. мы видим в торговле металлами. Известно, что один сицилийский финансовый магнат скупил все железо, образовав полную монополию на рынке этого товара, и затем продавал его по цене в 3 раза выше прежней, получая на этом 200% прибыли ([250] S.134). В свете данного примера возникает вопрос, можно ли считать такие действия коррупцией. Ведь хотя речь и идет об установлении монопольного контроля над важной отраслью в ущерб всему обществу, но он установлен не государством и не государственным чиновником, а частным лицом. Однако как сегодня, так и в прежние времена такие действия, как правило, были невозможны без участия госчиновников. Кроме того, государство в первую очередь страдало от таких действий: в данном примере государство было вынуждено покупать изделия из железа (оружие, обшивку для боевых кораблей и т.д.) по цене намного выше нормальной. Поэтому если госчиновники способствуют или не пытаются воспрепятствовать явной монополизации отрасли, наносящей прямой ущерб и государству, и обществу в целом, то речь все равно идет о коррупции, даже если точно не известно, участвуют ли они в прибылях монополиста или нет. Однако можно с большой определенностью утверждать, что, если речь идет о прямом ущербе государству от таких действий, то кто-то из чиновников также в этом замешан, иначе непонятно, почему государство не замечает этих действий. С учетом этого крупную коррупцию (в широком смысле ) можно определить как продажу или игнорирование интересов общества чиновниками и руководителями государства в угоду интересам отдельных лиц или иностранных государств. 1.2. В Карфагене Выше не случайно были упомянуты иностранные государства. Античность дает нам примеры и такой коррупции. Известно, что Карфаген в III в. до н.э. был самым богатым государством, намного богаче Рима. Но это не мешало ему быть и самым коррумпированным государством античности в то время. Как писал греческий историк Полибий, «в Карфагене ничто не считается позорным, что ведет к прибыли… претенденты на государственные посты получают их путем открытой уплаты взяток» ([144] p.493). К концу III в. до н.э. коррупция там достигла таких масштабов, что, как отмечал известный немецкий историк Т.Моммзен, в правительстве и государственных органах Карфагена доминировала партия, фактически отстаивавшая не интересы собственной страны, а интересы Рима. И что хуже всего – это происходило в условиях самой затяжной и ожесточенной войны античной эпохи: Второй Пунической войны с участием Ганнибала, продолжавшейся 27 лет. Именно противодействием указанной партии, по мнению Т. Моммзена, и объясняется тот факт, что Ганнибал, предпринявший свою гениальную экспедицию в Италию, в течение многих лет, пока он вел там военную кампанию, был фактически предоставлен самому себе и не получал подкреплений из Карфагена, что в конечном счете привело к его поражению ([72] 1/3, с. 93-94, 144, 156). Что же представляла собой эта партия, действовавшая в интересах врага? Т.Моммзен указывает, что это была партия олигархии, в отличие от народной партии, опиравшейся на народные массы и на офицеров карфагенской армии, которая требовала продолжения активной борьбы против гегемонии Рима ([72] 1/3, с. 93-94). Почему же карфагенские олигархи были против? Вряд ли дело было в банальном подкупе со стороны Рима, у Рима для этого тогда еще не было денег. Скорее, дело было в том, что война привела к сокращению прибыльной торговли с Римом, и карфагенские олигархи недополучали те прибыли, на которые могли рассчитывать. При этом тот факт, что речь шла о самом существовании государства Карфаген (которое впоследствии и было уничтожено римлянами), карфагенскую олигархию, судя по всему, нисколько не волновал. Полагали, что можно достичь мира с Римом путем очередных территориальных уступок, что позволило бы вернуть мир и прибыльную торговлю на ближайшие годы, а дальше, как говорится, хоть трава не расти. Т.Моммзен выдвигает другое возможное объяснение действий партии олигархов (которое не отрицает первого): их ненависть к народной партии, возглавляемой Ганнибалом, была так велика, что они желали ему поражения, которое привело бы к уничтожению этой народной партии, даже несмотря на то, что его следствием было бы и поражение Карфагена в войне с Римом ([72] 1/3, с. 156-157). И первое, и второе объяснение показывают, что у партии олигархии были мотивы: и экономические, и внутриполитические, - чтобы желать поражения собственному государству в войне со своим злейшим врагом. Таким образом, мы имеем здесь крайнее проявление коррупции – когда правящая «элита» действует в интересах врага в его войне против ее собственной страны и ее собственного народа. Интересно в этой связи, что Аристотель, Платон, Исократ (IV в. до н.э.) и другие древние авторы выделяли олигархию (буквально, в переводе с греческого, власть немногих) в качестве самостоятельной формы правления, наряду с демократией (властью народа) и тиранией (властью тирана или, говоря современным языком, авторитарным правлением). Именно Карфаген, по мнению Аристотеля, равно как по мнению Т.Моммзена и современных историков, являлся примером такой олигархической формы правления, в то время как в остальных античных государствах преобладали две другие указанные выше, во всяком случае, в указанный период – в IV-III вв. до н.э. ([72] 1/3, с. 18; [144] p.487). Вся власть в Карфагене фактически находилась в руках так называемой «корпорации ста четырех», то есть в руках ста четырех богатейших людей страны. Официально они назывались судьями, и им это звание присваивалось пожизненно, хотя таковыми на самом деле они не являлись . Римляне и греки называли их «сенаторами», хотя таковыми они также не являлись - формально функции сената (парламента) в Карфагене выполнял Совет старшин, избираемый народом. Правовой статус этой «корпорации ста четырех» был, таким образом, совершенно непонятен, зато был понятен ее фактический статус: она, собственно говоря, и управляла Карфагеном. Даже карфагенский парламент (Совет старшин) все новости сначала сообщал этим ста четырем судьям, а уже спустя какое-то время – народу, посоветовавшись предварительно с судьями. Помимо общих бань, которые посещали все граждане, в Карфагене существовали еще особые бани – только для указанных ста четырех избранных членов карфагенского общества, куда был закрыт вход всем остальным ([72] 1/3, с. 18-20). Чтобы окончательно стала ясна картина того социально-политического устройства, которое сложилось в Карфагене, необходимо к вышесказанному добавить, что большинство африканского населения, находившегося под властью Карфагена (в основном ливийцы), было сведено до положения крепостных крестьян, не имевших никаких гражданских прав и живших в нищете. Помимо того, что они отдавали своим финикийским господам до половины собираемого урожая, они также были обязаны поставлять рекрутов для карфагенской армии. Отсюда – частые восстания ливийских крестьян, сотрясавшие всю страну. Одно из них, начавшееся в конце Первой Пунической войны (241 г. до н.э.), было настолько сильным (продолжалось 4 года, армия повстанцев насчитывала до 70 тыс. человек), что заставило Карфаген быстро признать свое поражение в войне с Римом и срочно заключить с ним мир на продиктованных Римом условиях ([143] pp.370, 379; [144] pp.504, 569; [173] p.172). Итак, отметим, что в Карфагене сложилось господство олигархии, которое сопровождалось небывалым расцветом коррупции и наличием по меньшей мере двух острых социальных конфликтов: один – между олигархией и свободным гражданским населением, другой – между землевладельцами и поддерживающим их государством, с одной стороны, и крепостными крестьянами – ливийцами, с другой стороны. А теперь давайте перейдем к другим примерам из античной эпохи. 1.3. В Римской республике Римская республика до II в. до н.э. была обществом, которому была неизвестна коррупция. Это было государство с глубоко укоренившейся демократией и удивительным чувством гражданского долга, которое разделяло подавляющее большинство римских граждан. Избираемые народом представители власти в Римской республике (консулы, преторы, эдилы, трибуны и другие) не получали жалования; тем не менее, на занятие этих должностей всегда находилось много желающих. Хотя выборы, как правило, проходили ежегодно, но на каждую из этих должностей было много претендентов. Это объяснялось, по-видимому, тем, что многие римляне испытывали потребность сделать что-либо на благо общества, и признание обществом их заслуг было для них важнее, чем материальное вознаграждение . Поэтому, несмотря на то что чиновники в Риме не получали никакого жалования, мы не замечаем там, вплоть до II в. до н.э., следов коррупции. Более того, если место консула (то есть фактически - главы исполнительной власти) занимал зажиточный римлянин, то считалось нормальным, чтобы он сделал что-либо для общественного блага за счет своих собственных средств. И мы видим примеры, когда консул за свой счет строит общественное сооружение: театр или форум, или организует зрелища для народа. С другой стороны, не было случаев присвоения консулами или другими чиновниками государственного имущества. Во время Первой Пунической войны римские консулы, выступавшие в качестве полководцев, передавали государству произведения искусства, захваченные в завоеванных городах ([89] с.24). Это – неслыханный в истории пример массового альтруизма и бескорыстия, если учесть, что речь шла о военных трофеях, считавшихся почти всегда в истории достоянием воинов победившей армии! Известна история Цинцинната, римлянина скромного достатка, который в V в. до н.э. был назначен диктатором с чрезвычайными полномочиями для отражения нависшей над Римом военной угрозы. В тот момент, когда посланники Сената объявили ему о принятом решении, он занимался обработкой своего маленького участка земли, но сразу же прервал свое занятие и принялся за выполнение своих новых функций. Скоро ему во главе армии удалось нанести поражение врагу и отбросить его от стен Рима. Как только это произошло, он, не прося никакой награды за совершенное им великое дело, сложил с себя полномочия диктатора и вернулся на свой клочок земли – продолжать ту работу, которую не успел закончить. Во время переговоров с Римом в конце Первой Пунической войны (240-е годы до н.э.) послы Карфагена много раз ужинали в гостях у видных римских сенаторов, и с удивлением обнаружили, что у всех у них в доме были одинаковые столовые приборы из серебра. Оказалось, что это был один и тот же набор серебряной посуды, который римские сенаторы передавали друг другу, так как не имели другого. Карфагенские послы были сильно удивлены, тем более что их собственные сенаторы-олигархи обладали несметными богатствами, но были вынуждены просить унизительного мира у почти что нищих, по их меркам, римских сенаторов. Все это – примеры того бескорыстия, скромности и простоты нравов, которыми отличалось римское общество и римская элита до II в. до н.э. Восточные авторы в ту эпоху с удивлением писали о римлянах: «никто из них не возлагал на себя корону, никто не кичился пурпурным одеянием; но кого они год за годом назначали себе правителем, тому они и повиновались, и не было среди них ни зависти, ни раздоров» ([72] 2/4, с.78). Но в течение II в. до н.э. происходила постепенная трансформация римского общества, и к концу этого столетия оно изменилось до неузнаваемости. Появились безумно богатые римляне, которые стали выставлять напоказ свое богатство. Если в III в. до н.э. несколько видных сенаторов могли себе позволить лишь сообща купить один столовый набор из серебра, то теперь один Ливий Друз (I в. до н.э.), как полагали, обладал пятью тоннами серебряных и золотых изделий ([89] с.99). Даже такой сенатор среднего достатка, как Цицерон (I в. до н.э.), имел в разных местах 10 дворцов, не считая 5 квартир в Риме и 6 сельских домов ([285] 1, p.150). Если раньше все сенаторы запросто перемещались по городу пешком, то теперь многие для этого все больше использовали паланкины или крытые повозки, которые к тому же сопровождало нескольких десятков слуг, так что выезд каждого такого сенатора из дому теперь напоминал выезд королевской особы. Прежде скромные римские трапезы превратились в оргии обжорства, когда гостям приносили по очереди несколько десятков различных блюд. К их услугам также была специальная комната, где, приняв рвотного, они могли освободить свой желудок, для того чтобы отведать новых изысканных блюд. Отзывы современников о римском обществе в эту эпоху ничего общего не имеют с тем, что писали и говорили о римлянах в эпоху ранней республики. Как писал Сенека в I в.н.э. о римском обществе, «люди повсюду ищут наслаждений, каждый порок бьет через край. Жажда роскоши скатывается к алчности; честность в забвении; что сулит приятную награду, того не стыдятся» ([96] 95, 33). Приведенные выше примеры еще не свидетельствуют о коррупции, но они показывают тот фон, на котором в поздней Римской республике развилась коррупция. Надо сказать, что римское общество пыталось выработать некоторые меры, направленные на предотвращение коррупции, опасность которой ввиду начавшегося резкого изменения нравов многие римляне начали осознавать уже в конце III в. до н.э. К этим мерам относился, в частности, введенный в это время запрет для сенаторов заниматься морской торговлей, финансовыми операциями и казенными подрядами ([72] 1/3, с.422). Разумеется, выполнение казенных (государственных) подрядов, например, по строительству, самими государственными чиновниками (как частными предпринимателями) являлось прямым проявлением коррупции, поэтому данный запрет не случаен и был одним из методов борьбы с данным явлением. Но и торговля, как было показано выше на двух примерах (торговля зерном и металлами), была часто сферой коррупции. Указанные ограничения в дальнейшем легко обходились сенаторами, за счет участия в торговых ассоциациях (аналог нынешних акционерных обществ) или за счет занятия торговлей через доверенных людей, поэтому они могли лишь на какое-то время замедлить распространение коррупции на сферу торговли, строительства и финансов. Уже начиная с I в. до н.э. мы видим признаки серьезной коррупции и в этих областях, о которых ниже будет сказано. Помимо указанных мер, предпринимались попытки борьбы и с теми изменениями морали, на фоне которых развивалась коррупция. В этих целях в течение II в. до н.э. неоднократно вводились так называемые законы о роскоши. В соответствии с ними все вещи, причисляемые к роскоши (прежде всего драгоценности), облагались высокими налогами; также были, например, строго регламентированы званые обеды и ужины, ограничен вес драгоценностей, которые дозволялось носить на публике, а также количество серебряных предметов в доме ([89] с.113, 156). Однако эти законы дали слишком малый положительный результат, зато вызвали массовое недовольство зажиточных граждан и, в частности, женщин. Поэтому они были вскоре отменены. Что же вызвало такое резкое изменение морали римского общества и коррупцию? Ж.Робер указывает как на возможную причину рождение в Риме во II в. до н.э. «некой разновидности капитализма» ([89] с.25). Другие авторы указывали на то, что римские нравы были испорчены великими завоеваниями II в. до н.э., которые принесли римской элите огромные богатства, вызвали небывалый всплеск алчности и жадности и, как следствие, привели к коррупции. Возможно, второе предположение ближе к истине, чем первое. Во всяком случае, если внимательно изучить вопрос, какую же именно сферу больше всего поразила коррупция в Риме во II в. до н.э., то этой сферой окажется не торговля, и не какая-то другая область, связанная с развитием капитализма и рыночных отношений. Это была самая что ни на есть традиционная сфера – земельной собственности, а именно, это был вопрос о том, как распределить вновь приобретенные Римом земли между его гражданами. Так получилось, что, несмотря на развитое законодательство и демократическую процедуру выдвижения и избрания представителей власти, распределение государственных земель стало той проблемой, где возникла неслыханная коррупция. Еще в IV веке до н.э. некоторыми влиятельными римлянами предпринимались попытки приватизировать государственные земли, образовавшиеся в результате военных завоеваний. Но закон Лициния-Секстия от 367 г. до н.э. воспрепятствовал этой тенденции, ограничив максимальный размер таких земель, передаваемых в одни руки ([72] 2/4, с.98). Однако следующее столетие (III в. до н.э.) стало рекордным по количеству земель, захваченных Римом: к его концу он владел уже всей Италией, Сицилией, Сардинией и значительной частью Испании. А к концу II в. до н.э. ему принадлежали уже и вся остальная Испания, Греция, юг Галлии, часть Малой Азии и бывшие земли Карфагена в Северной Африке. Все земли, которые конфисковывались Римом в ходе военных кампаний, по закону поступали в распоряжение римского государства. Но фактически часть этих земель постепенно стали прибирать к рукам римские сенаторы, причем, чаще всего эти захваты никак юридически не оформлялись, и за пользование ими захватившие их лица ничего не платили ([285] 1, pp.122-123; [72] 2/4, с.98). Таким образом, мы имеем дело с явной коррупцией: сенаторы, пользуясь своей властью и являясь представителями государства, захватывают (но уже как частные лица) государственные земли и ничего за них при этом не платят. И причина этой коррупции также вполне очевидна: слишком много земель захватил Рим в указанные два столетия, слишком велико было искушение воспользоваться плодами славы и богатства, свалившегося на Римскую республику. Наряду с сенаторами (в то время - потомственной аристократией), в захватах государственных земель принимали активное участие и так называемые всадники. Так назывались в Риме наиболее богатые граждане, не являвшиеся сенаторами. Фактически большинство из них были предпринимателями: многие из них заработали свои капиталы на торговле, строительстве и финансовых операциях, которые для них, в отличие от сенаторов, не были запрещены. Хотя они формально и не являлись представителями государства, как сенаторы, но занимали в нем привилегированное положение: в частности, они имели намного больше возможностей влиять на результаты народных голосований, чем более бедные сословия . Поэтому здесь также шла речь о коррупции: всадники использовали свое привилегированное положение в управлении государством для незаконного захвата государственных земель. В целом, как отмечает известный французский историк С.Николе, сенаторы и всадники использовали свое «доминирующее положение в государстве» для концентрации в своих руках огромного количества земель, безвозмездно захваченных у государства ([285] 1, p.110). Таким образом, еще одна причина возникшей коррупции заключалась в несовершенстве той модели демократии, которая сложилась в Римской республике: более богатые и знатные имели больше политических прав, чем все остальные граждане. Борьба Тиберия Гракха с римским Сенатом представляла собой не что иное, как попытку остановить коррупцию и добиться справедливого распределения государственных земель. Ему удалось, несмотря на яростное противодействие Сената, через всенародное голосование в 133 г. до н.э. добиться принятия закона Семпрония, аналогичного уже упомянутому закону Лициния-Секстия от 367 г. до н.э.. Этот закон запрещал одному лицу владеть более установленного размера - 500 югеров (125 гектаров) - земельного участка из государственных земель и предусматривал создание комиссии по распределению земли среди массы римских граждан. С юридической стороны требования Гракха и его сторонников по переделу земель были полностью обоснованны - все граждане по римским законам имели равные права на получение своей части государственных земель. Более того, закон от 367 г., ограничивавший владение общественной земли 500 югерами, никто ранее не отменял, Тиберий Гракх по существу требовал лишь исполнения этого старого закона ([144] pp.328-329). Но, по словам Т.Моммзена, «что бы ни говорили юристы, а в глазах деловых людей эта мера была не чем иным, как экспроприацией крупного землевладения в пользу земледельческого пролетариата» ([72] 2/4, с.105). Страсти по поводу распределения государственных земель накалились до такой степени, что сначала группа сенаторов убила Тиберия Гракха, затем, после начала работы комиссии по перераспределению земель в Италии, был убит и новый председатель указанной комиссии Публий Красс Муциан, а позже – Гай Гракх (брат Тиберия), пытавшийся начать распределение среди народа земель, доставшихся Риму после завоевания Карфагена в Африке. Несмотря на то, что часть захваченных государственных земель все-таки удалось перераспределить в пользу массы простых римлян, в дальнейшем, в I в. до н.э., этот вопрос опять стал ключевым. И он сыграл роковую роль в начавшейся в Риме гражданской войне. Разногласия между партией оптиматов, представлявшей интересы земельной олигархии, и партией популяров, представлявшей народные массы, продолжали усиливаться и перешли в крайние формы, прежде всего, из-за нежелания первых признавать равенство граждан в приватизации государственных земель. В течение этого столетия сначала Марий (80-е годы до н.э.), затем Юлий Цезарь (в 50-40-е годы), а позднее Октавиан Август пытались и законодательным, и силовым путем, через захват власти, решить вопрос о перераспределении государственных земель в пользу римских ветеранов, крестьян и пролетариев. Но Марию и Цезарю удалось лишь начать этот процесс и переселить на новые земли только несколько десятков тысяч своих ветеранов и римских пролетариев (см. ниже). А вот при Августе, который основал более 100 новых колоний, земли получили уже сотни тысяч простых римских граждан ([140] pp.236, 589-601). Но перед этим, в ходе гражданской войны, Август практически полностью уничтожил противостоявшую ему олигархию. Так, только в 43 г. до н.э. Август включил в проскрипционные списки 300 сенаторов, 2000 всадников и ряд других богатых римлян ([140] p.326). Именно конфискованные у них земли он и использовал в дальнейшем для распределения среди простых римлян. Итак, мы видим, что коррупция, вызванная жадностью стоявшей у власти римской сенатской олигархии, и ее нежелание следовать законному порядку распределения государственных земель, стала основной причиной, пожалуй, самых затяжных в мировой истории гражданских войн, продолжавшихся по меньшей мере 50 лет (80-е – 40-е годы до н.э.), а если считать началом гражданских войн убийство Тиберия Гракха, то и все 100 лет. Ожесточенный характер гражданских войн был усилен теми последствиями, к которым привела массовая приватизация земель сенаторами и всадниками. Захватив государственные земли, они первым делом должны были подумать об их обработке, поскольку только так они могли получать с них регулярный доход. Конечно, они могли для этого привлекать местных наемных рабочих или сдавать участки в аренду италийским крестьянам. Но более быстрый путь заключался в использовании рабов, цена которых резко упала в связи с огромным числом пленных, взятых римлянами при захвате новых стран и территорий. Этот путь резко ускорил и облегчил процесс захвата государственных земель: для этого теперь достаточно было пригнать толпу рабов, построить им бараки для жилья и вывести на работу в поле. Но действия олигархии не ограничивались государственными землями. Древние авторы (Аппиан, Плутарх и Саллюстий) писали, что богатые землевладельцы нередко сгоняли бедных соседей – простых римских крестьян – с их земель. В частности, они описывают практику, когда, в то время как простые римляне воевали за республику, богатые землевладельцы сгоняли с земли их жен, престарелых родителей и маленьких детей, выгоняя их на улицу ([285] 1, p.123). Таким образом, конкуренция со стороны дешевого рабского труда способствовала разорению римских крестьян, а сенаторы, призванные действовать в интересах государства и общества, не только не заботились о сохранении этого среднего класса, составлявшего основу государства, а наоборот, при любом удобном случае старались согнать крестьян с их участков и низвести до положения нищих. Конечно, все это не могло не вызвать ожесточения и нарастания социальной напряженности в римском обществе. Эти чувства простых римских граждан, явившиеся предвестниками гражданских войн, хорошо охарактеризовал Тиберий Гракх, который сказал в одной из своих речей: «И дикие звери в Италии имеют логова и норы, куда они могут прятаться, а люди, которые сражаются и умирают за Италию, не владеют в ней ничем, кроме воздуха и света, и, лишенные крова, как кочевники, бродят повсюду с женами и детьми … они сражаются и умирают за чужую роскошь, за чужое богатство. Их называют владыками мира, а они не имеют и клочка земли» ([83] IX). Однако земельный вопрос был не единственной сферой, где проявилась коррупция в период поздней Римской республики. Другой сферой был, например, сбор налогов на вновь завоеванных Римом территориях. Особенно сильные злоупотребления в этой области были в Малой Азии после установления над ней власти Рима в конце II в. до н.э. Обычная практика здесь состояла в следующем. Группа лиц договаривалась с римским консулом о том, что она самостоятельно будет собирать налоги от лица Рима на определенной территории. При этом она уплачивала вперед государству определенную сумму, как правило, сразу за 5 лет вперед, хотя у консула обычно не было никакой информации о размере налогов ([282] p.42). Далее эти так называемые «публиканы» начинали всеми правдами и неправдами выколачивать деньги из местного населения. На установленную сумму налога, не выплаченную вовремя, начислялась высокая пеня, которая приводила к быстрому увеличению этой суммы, так что ее уже было практически невозможно выплатить. Для выколачивания денег прибегали к страшным притеснениям. Плутарх, описывая те ужасные методы, пытки и издевательства, к которым прибегали «публиканы» в Малой Азии для сбора денег, пишет, что в это невозможно поверить и это невозможно описать словами ([285] 2, pp.819-820). Известно, что значительная часть населения, которая была неспособна выплатить все возрастающие суммы, была угнана в рабство. Когда по распоряжению Сената у Никомеда, царя Вифинии (северо-запад Малой Азии), потребовали выделить отряд вспомогательных войск для римской армии, то он ответил, что у него нет здоровых подданных, они все забраны в качестве рабов римскими откупщиками налогов ([11] с.345). Доходы «публиканов» от сбора денег во много раз превышали те суммы, которые они уплачивали римскому государству. Т.Моммзен приводит пример, когда «публиканы» заработали на сборе налогов в 6 раз больше (!), чем отдали государству ([72] 2/4, с.433). В другом примере, приводимом историками В.Тарном и Г.Гриффитом, «публиканы», для того чтобы продлить свои полномочия по сбору налогов в городе Тралль в Малой Азии на прежних условиях, в дополнение к прежней сумме аванса, уплаченного ими государству (39 талантов серебром), дали взятку консулу в размере 50 талантов ([302] p.113). То есть сумма взятки превысила всю сумму, которые они заплатили римскому государству за право собирать от его имени налоги. Указанная система сбора налогов в Малой Азии просуществовала более 70 лет – и была отменена лишь Цезарем в середине I в. до н.э. ([282] p.42) Есть и другие примеры коррупции. С конца II в. до н.э. в течение половины столетия бичом Рима являлось морское пиратство. Пиратов было так много, а их нападения на римские торговые корабли были такими частыми, что это угрожало стабильности государства. Особенно большие проблемы возникали со снабжением больших городов, включая, прежде всего, Рим. Экспедиции против пиратов в период со 102 г. по 68 г. до н.э. организовывались 4 раза, но безуспешно, поскольку носили ограниченный характер. Пираты так обнаглели, что около 68 г. до н.э. напали на порт города Остия в устье Тибра, через который шло снабжение Рима, разграбили его и уничтожили стоявший там римский флот. Поэтому предложение об организации экспедиции Помпея против пиратов в 67 г. до н.э. с приданием ему широких полномочий было сразу поддержано народными массами. Но это предложение встретило резкую оппозицию со стороны Сената ([282] p.51). Более того, сенаторы чуть было не убили народного трибуна Габиния, который внес это предложение, и тому с трудом удалось избежать расправы сенаторов, скрывшись в народной толпе, собравшейся перед Сенатом ([72] 3/5, с.108). Возникает вопрос, почему римские сенаторы были так сильно против этой, казалось бы, столь необходимой экспедиции, увенчавшейся в конечном счете полным успехом – искоренением пиратства во всем Средиземноморье? Да еще чуть было не устроили скорую расправу над народным трибуном, которая могла им лично грозить, по меньшей мере, длительной ссылкой за пределы Италии . Конечно, можно предположить, что некоторые сенаторы были связаны с пиратами, и последние делились с ними своими доходами. На это указывает, в частности, наглость пиратов, напавших на пригород Рима и его главный порт – Остию. Пираты вряд ли бы решились на такое нападение, если бы не были очень хорошо информированы о том, насколько гарнизон Остии и ее флот способны его отразить, и не были уверены в своей безнаказанности. Вполне возможно, что такую информацию они получили от римских чиновников, в том числе от сенаторов. Более того, как указывал французский историк А.Валлон, некоторые римские всадники (то есть богатые римляне-предприниматели) в этот период снаряжали корабли и становились пиратами, и, по его словам, пиратство стало для римлян «почетным ремеслом» ([11] с. 346). Но даже если несколько сенаторов были связаны с пиратами, а среди пиратов были римские всадники, это все равно не объясняет столь массовую и резкую оппозицию экспедиции Помпея в Сенате. Может быть, они боялись узурпации власти Помпеем, боялись, что он повернет предоставленные ему корабли против Сената? Но за несколько лет до того у Помпея была практически такая же власть: он командовал римскими войсками в войне с Серторием (сторонником Мария) в Испании. После поражения Сертория, в 70-м г. до н.э., Помпей сложил с себя полномочия консула и распустил свою огромную армию, которой командовал перед этим 7 лет, не предприняв никаких попыток ее использовать в политических целях. И в течение 2 или 3 лет после этого он отошел от дел и политики и жил как частное лицо, ни во что не вмешиваясь ([72] 3/5, с.101, 103). Поэтому у Сената не было объективных причин бояться Помпея. Напрашивается еще один вопрос – если сенаторы имели что-то против экспедиции Помпея, почему они не предлагали никаких других радикальных мер по борьбе с пиратством, которое в течение нескольких десятилетий было бичом Рима? Например, почему они не ставили вопрос о создании постоянного военного флота, которого у Рима не было? А ведь это было той мерой (осуществленной впоследствии императором Августом), которая раз и навсегда избавила бы Рим от морского пиратства. Как представляется, всему этому может быть лишь одно объяснение. Римские сенаторы, став крупными землевладельцами – латифундистами, получали свои основные доходы от поставок хлеба и иного продовольствия в Рим и другие крупные города. Им были выгодны перебои со снабжением, возникавшие по вине пиратов, поскольку приводили к резкому взлету цен на продовольствие. Известно, что именно в этот период: 70-е – 60-е годы до н.э., - происходили сильные скачки цен: цены на зерно в отдельные периоды повышались в 10 раз против нормального уровня. Соответственно, по данным английского историка Г.Рикмана, в этот же период отмечен ряд лет, когда ощущалась острая нехватка продовольствия в Риме ([282] pp.147, 45). Резкий рост цен на хлеб произошел и в связи с нападением пиратов на Остию в 68 г. И все время, пока шло обсуждение закона Габиния, цены на хлеб в Риме держались на очень высоком уровне, что подогревало возмущение народных масс. А как только закон был принят в 67 г. до н.э. народным голосованием и стало ясно, что экспедиция Помпея против пиратов все-таки состоится, цены на хлеб немедленно понизились до обычного уровня, не дожидаясь ее начала ([72] 3/5, с.109). Из этого становится ясно, что само существование пиратов было основной причиной и резкого удорожания хлеба, и хлебных спекуляций, и как только у торговцев появилась уверенность, что это зло скоро искоренят и перебои со снабжением прекратятся, цены резко упали. Вряд ли это явилось новостью для сенаторов-латифундистов, которые, конечно, прекрасно понимали, к чему приведут намеченные меры против пиратов, включая все последствия для своих прибылей от хлебных спекуляций. Мы видим, таким образом, что римские сенаторы, которые по своему статусу должны были заботиться об общественном благе, на деле выступали как вредители, поощрявшие морское пиратство и хлебные спекуляции, на которых сами наживались. Не случайно римская толпа в разгар этих событий обвиняла римских сенаторов во вредительстве и попытках нажиться на бедствиях народа, и чуть было не устроила расправу над консулом Пизоном, которого Т.Моммзен характеризует как «предводителя олигархической партии» ([72] 3/5, с.109). От расправы его спасло лишь вмешательство народного трибуна Габиния, того самого, кого перед этим сенаторы чуть было не убили прямо в здании Сената. История развития торговли продовольствием в Риме свидетельствует о том, что приведенный выше пример не случаен. Хлебные кризисы возникали в Риме и раньше, всякий раз, когда торговая инфраструктура города переставала справляться с потребностями растущего населения. Но римские государственные деятели старались решить эту проблему. В частности, под руководством нескольких римских консулов и эдилов начиная со 193 г. до н.э. и до середины II в. до н.э. было осуществлено масштабное строительство римских портовых сооружений, направленное на решение проблемы снабжения города. После этого о том, что такое дефицит хлеба, в Риме забыли почти на полстолетия. Однако в последующие сто лет (с середины II в. до н.э. до середины I в. до н.э.), когда у власти, по определению Т.Моммзена, стояла римская сенатская олигархия, дальнейшего развития городской торговой инфраструктуры практически не производилось, несмотря на дальнейший существенный рост населения города. Ни Сенат, ни ежегодно сменявшиеся консулы и эдилы, которые в основном теперь формировались из числа той же сенатской олигархии, ничего не предпринимали, несмотря на резко возросшие финансовые возможности римского государства. Лишь один раз было осуществлено строительство нескольких новых зерновых складов, но для этого потребовалась инициатива такого революционера, как Гай Гракх, который лично руководил строительством. Поэтому совершенно не случайно, отмечает Г.Рикман, что с конца II в. до н.э. в Риме опять начинают происходить регулярные хлебные кризисы, вызванные дефицитом хлеба ([282] pp.45-47). Инфраструктура уже не справляется с резко возросшей потребностью города, а перебои с поставками, связанные с пиратством, еще более усугубляют эту проблему. От этой проблемы страдают все, кроме, разумеется, самих сенаторов-латифундистов, прибыли которых в результате каждого из таких хлебных кризисов могли возрастать в несколько раз. С учетом этого вряд ли случайным является нежелание римской сенатской олигархии, начиная с середины II в. до н.э., развивать торговую инфраструктуру Рима и принимать эффективные меры против пиратства. Забегая вперед, отмечу, что с этой проблемой Риму придется в дальнейшем столкнуться еще один раз, в середине I в. н.э., когда опять усилятся позиции земельной олигархии и возникнет ее противостояние теперь уже с римскими императорами по вопросам снабжения Рима продовольствием и развития городской торговой инфраструктуры. Но подробнее об этом мы поговорим в следующей главе. Разумеется, при таком расцвете коррупции и падении нравов в Римской республике, какие там наблюдались в первой половине I в. до н.э., вряд ли не затронутыми этими явлениями оказались другие сферы деятельности и общественной жизни. Мы видели, что под властью коррупции оказались распределение государственных земель, сбор налогов, поставки продовольствия, была парализована деятельность по расширению торгово-снабженческой инфраструктуры и борьба с морским бандитизмом. Но коррупция проникла и, например, в систему распределения дешевого хлеба беднейшим слоям населения. Римские богатеи умудрялись включать в списки своих рабов, которые по закону не имели права получать дешевый хлеб (их должен был кормить сам хозяин), кроме того, по-видимому, часть списков была фикцией, служившей прикрытием для воровства государственного зерна чиновниками. Во всяком случае, когда к власти пришел Цезарь, то после проверки этих списков и исключения фиктивных лиц или лиц, не имевших оснований на включение в список, они были сокращены с 320 до 150 тысяч человек. Еще одной сферой коррупции были финансы. Так же как «публиканы» произвольно назначали пени за несвоевременную уплату налогов, точно так же и землевладельцы, дававшие ссуду крестьянам в неурожайный год, использовали их стесненное положение для того, чтобы навязать им кабальные условия. Такие ссуды, как правило, предоставлялись под залог земли и под высокий процент, который при невозврате ссуды в срок еще более возрастал. Известно, что проценты по ссудам в этот период достигали 75% и даже 100% годовых ([237] p.90). Благодаря таким ростовщическим ссудам у землевладельцев в конце концов появлялись все основания для того, чтобы выгнать крестьянскую семью на улицу и захватить ее имущество. Причем, государство никак не защищало крестьян от такого произвола: судьи легко подкупались теми, у кого были для этого деньги, никакого государственного кредита или помощи крестьянам в неурожайные годы не существовало. Имеются все основания полагать, что коррупция поразила также и сферу городского строительства. Самый богатый человек в Риме – Красс – сколотил свое состояние именно в этой сфере. В то время в Риме очень частыми были пожары и обрушения многоэтажных зданий. Красс заработал свое состояние на том, что очень быстро оказывался на месте очередного инцидента, выкупал за бесценок руины обрушившегося здания и очень быстро возводил новое, после чего продавал или сдавал его в аренду за хорошие деньги. Как указывал Плутарх, в этом бизнесе под его началом постоянно работали около 500 строителей, в основном рабов ([285] 1, p.151). С учетом того, что у него была такая большая группа строителей, которых надо было постоянно загружать работой, можно лишь догадываться, какая часть указанных инцидентов (пожаров и обрушений) были случайными, а какая часть была организована самим Крассом. А учитывая его связи и влияние среди сенаторов, половина которых, по имеющимся сведениям, была его должниками ([72] 3/5, с.16), даже при наличии улик вряд ли кто-либо из них отважился бы обвинить влиятельнейшего человека в Риме в неблаговидных поступках. Оправданны эти подозрения или нет, в любом случае выглядит, по меньшей мере, странным, что богатейший человек Рима сколотил свое состояние на пожарах и обрушениях зданий. А тот факт, что часть сенаторов, которая не смогла сколотить большого состояния, погрязла в долгах и по существу, была финансово полностью зависима от римских олигархов , довершает ту картину всеобщей коррупции и продажности, которая характеризовала римское общество в период поздней республики. Т.Моммзен так писал о Риме той эпохи: «Бедность считалась не только единственным, но и худшим позором и самым тяжким проступком; за деньги государственный человек продавал государство, гражданин – свою свободу; можно было купить как офицерскую должность, так и голос присяжного; за деньги же отдавалась знатная дама, как и уличная куртизанка; подделка документов и клятвопреступления были так распространены, что один из народных поэтов того времени называет присягу «долговым пластырем». Честность была забыта; тот, кто отказывался от взятки, считался не честным человеком, а личным врагом» ([72] 3/5, с.517-718). К сказанному выше надо добавить, что коррупция в эпоху поздней Римской республики сопровождалась не только морским пиратством, но и разгулом бандитизма. По свидетельству древних авторов, банды разбойников наводнили в тот период Италию и даже сам Рим и чинили страшные бедствия населению. Упоминаются случаи не только грабежей и убийств, но и похищений римских граждан в Италии, которых увозили в отдаленные провинции и обращали там в рабов. Никто из простых римлян не мог чувствовать себя в безопасности даже в собственном доме. И никаких серьезных мер по борьбе с этим злом не предпринималось в течение многих десятилетий. Лишь в 36 г. до н.э. пришедший к власти Август выделил войска для уничтожения банд разбойников по всей Италии и смог покончить с ними ([140] pp.291-292). Точно так же, указывает английский историк П.Брант, вплоть до Августа не существовало никакой системы предупреждения и борьбы с пожарами и наводнениями в городах и никакой системы контроля в отношении высоты и качества сооружаемых многоэтажных зданий ([140] p.386). С другой стороны, как мы видим, именно отсутствие этих мер позволило таким магнатам, как Красс, сколотить свои огромные состояния – на несчастьях и бедствиях населения. В довершение описанной выше картины необходимо отметить, что к началу I в. до н.э. фактически перестало действовать существовавшее ранее законодательство о взятках. Взятки стали настолько распространенным и обычным явлением, а судебных разбирательств по ним так давно не было, что все, включая сенаторов, были уверены, что взятки - вполне нормальная, неподсудная деятельность, и обсуждали их совершенно открыто. Поэтому когда в 91 г. до н.э. народный трибун Ливий Друз попытался реанимировать старые законы о взятках и внес предложение о проведении сенатского расследования в отношении взяток, это породило сильное недовольство и противодействие со стороны сенаторов и всадников, а сам Ливий Друз вскоре был убит ([3] I, 35-36). 1.4. Коррупция, олигархия и римские гражданские войны Мы определили выше крупную коррупцию как продажу или игнорирование интересов общества чиновниками или руководителями государства в угоду интересов отдельных лиц или иностранных государств. Как видно из приведенных примеров, наиболее сильная коррупция в античности была в Карфагене в IV-III вв. до н.э. и в Римской республике с середины или конца II в. до н.э. и до середины I в. до н.э. В обоих случаях это происходило в условиях установления олигархической формы правления, которую все наиболее известные древние авторы, писавшие о государстве, рассматривали как одну из форм государственного устройства. В обоих случаях период господства олигархии сопровождался не только небывалым расцветом коррупции, но и острыми социальными конфликтами (самые длинные в истории гражданские войны в Риме, восстания и острая политическая борьба в Карфагене). А Карфаген, который был до середины III в до н.э. самым могущественным и богатым государством античного мира, в дальнейшем перестал существовать, во многом вследствие предательства или коррупции его олигархической верхушки. Данный вывод в отношении олигархии и ее роли в социальной истории античности не является чем-то принципиально новым. Он соответствует традиционным взглядам, которые существовали еще в XIX веке и были впоследствии искажены марксистскими авторами, рассматривавшими социальные конфликты античности исключительно в виде борьбы между рабами и рабовладельцами или в виде борьбы за власть между несколькими индивидуумами. Но как много раз уже указывали историки, рабы играли довольно слабую роль в римских гражданских войнах 80-х-40-х гг. до н.э. За эти годы было лишь одно крупное восстание рабов (под предводительством Спартака), которое было только одним эпизодом в 50-летней серии непрерывных восстаний и войн. Да и в этом и других так называемых «восстаниях рабов» в Римской республике, по свидетельству Аппиана и Саллюстия, участвовали не только рабы, но и свободные пролетарии, которых в «армиях рабов» было, возможно, не меньше, чем собственно рабов ([285] 1, pp.206, 226). В сражениях римских гражданских войн за 50 лет приняли участие в общей сложности миллионы людей . Такой их размах и продолжительность исключают также и то, что их причиной могла стать исключительно борьба за власть между несколькими индивидуумами. Без сомнения, основной причиной или катализатором этих социальных конфликтов в Италии стало исчезновение среднего класса и резкое разделение общества на два полярных класса – богатых и нищих, которое произошло в период правления олигархии и расцвета коррупции в эпоху поздней республики. Только превращение массы италийских крестьян в пролетариев, а говоря современным языком, в безработных и бомжей, не имевших нормальной основы своего существования, могло создать тот фон, на котором развернулись эти драматические события. Вышесказанное можно иллюстрировать следующими словами Т.Моммзена, писавшего в середине XIX века: «Зловещую картину представляла Италия при режиме олигархии. Между миром нищих и кругом богатых людей ничто не смягчало рокового противоречия. … Богатство и бедность в тесном союзе между собой изгоняли италиков из Италии и наполняли полуостров толпами рабов или же ужасным безмолвием пустыни. … Подобно тому, как вода в потоках отражает в себе всевозможные цветы, клоака же постоянно остается одна и та же, так и Италия цицероновской эпохи, по существу, похожа на Элладу эпохи Полибия и еще более на Карфаген времен Ганнибала, где совершенно таким же путем всемогущий капитал довел средний класс до уничтожения… и под конец привел к лицемерно прикрытому нравственному и политическому падению нации» ([72] 3/5, с.521-522). Такую же оценку происходившему в поздней Римской республике давал известный русский историк М.Ростовцев в 1920-е годы, писавший о конфликте между господствующей олигархией и широкими массами нищего населения ([92] 1, с.40). Живший в XIX в. французский историк А.Валлон писал об «олигархии богачей», которой противостоял народ и его лучшие представители, включая братьев Гракхов ([11] с.589). Да и сами современники указанных событий давали такую же оценку. Выше уже приводились слова Тиберия Гракха о нищих и бездомных римских солдатах, сражавшихся за чужое богатство. А в 105 г. до н.э. народный трибун Филипп сказал в одной из своих речей, что из всех римских граждан (число которых в то время составляло, по меньшей мере, несколько миллионов человек) насчитывалось только 2000 человек, обладавших независимыми средствами существования ([22] III, с.286). Другой современник, историк Гай Саллюстий (I в. до н.э.), писал: «когда среди знати оказались люди, которые истинную славу предпочитали неправедному могуществу, государство пришло в замешательство, и гражданский раздор потряс все, подобно землетрясению» ([94] 41). История гражданских войн в Риме показывает, что искоренение коррупции (даже частичное) оказалось невозможным без физического уничтожения класса олигархии или, по крайней мере, его значительной части. До прихода к власти Цезарь был лидером оппозиционной партии популяров, то есть народной партии, в противовес господствовавшей олигархической партии оптиматов. Хотя он захватил власть, нарушив существовавшие в то время законы, но его поддерживали народные массы, что обеспечило определенную легитимность его действий. Придя к власти и проведя несколько успешных военных кампаний против своих противников, которые организовали вооруженное сопротивление, он не стал уничтожать своих явных и тайных врагов. Более того, он оставлял в живых всех сражавшихся против него, и даже многих из них сделал своими помощниками. По-видимому, он исходил из того, что ему удастся каким-то образом «приручить» олигархию и заставить ее добровольно отказаться от тех прибылей, которую та привыкла получать от коррупции. Поэтому он ограничился сокращением власти Сената и проведением ряда мер по борьбе с коррупцией и наведению порядка. Среди мер Цезаря по борьбе с коррупцией можно отметить следующие. Во-первых, он ликвидировал систему налоговых откупов, существовавшую в Малой Азии (см. выше) и Сицилии, а также устранил всех других посредников по сбору налогов на всех подвластных Риму территориях. Во-вторых, он занялся активным перераспределением государственных земель в пользу италийской бедноты: всего за 4 года своего правления он предоставил землю от 50 до 80 тысячам человек, причем во многих случаях земля и некоторый первоначальный капитал для ее обработки предоставлялись целенаправленно пролетариям, то есть лицам, не имевшим никакого имущества, в других случаях они предоставлялись многодетным семьям и ветеранам ([285] 1, pp. 139-140). В-третьих, он осуществил ряд мер, ограничивших коррупцию в финансовой сфере: запретил кому-либо взимать высокие ростовщические проценты (более 1% в месяц), установил правила оценки и продажи заложенного имущества, облегчавшие положение задолжавших крестьян по отношению к их кредиторам, запретил обращать в рабство за долги. В-четвертых, он принял или планировал принять ряд мер по улучшению организации торговли и борьбе с пиратством, в том числе усилил государственный контроль за хлебной торговлей, хотя многие меры не успел осуществить (в т.ч. создание регулярного флота и развитие торговой инфраструктуры, которые осуществил впоследствии Август). В-пятых, он устранил коррупцию в области продажи дешевого хлеба населению (см. выше). В-шестых, он начал предпринимать меры по наведению законности и порядка: организовал городскую полицию, ужесточил уголовные наказания и стал требовать строгого соблюдения законов, ввел требования для домовладельцев содержать в исправности улицы и тротуары, запретил передвижение по городу паланкинов и экипажей в дневное время, создававшее сильные помехи городской жизни. Наконец, в-седьмых, он ввел новые законы против роскоши и, в отличие от практики применения предыдущих законов, стал строго следить за их выполнением, наказывая нарушителей большими штрафами ([72] 3/5, с.494-529). Но, судя по всему, меры Цезаря по борьбе с коррупцией и по наведению порядка очень сильно не понравились сенаторам. Без сомнения, указанные меры в совокупности подрывали основные источники богатства римской сенатской верхушки, включая фактическое владение государственными землями, которые Цезарь начал отбирать у крупных землевладельцев и раздавать бедным, и включая различные виды спекулятивных доходов (налоговые откупа, ростовщичество, хлебные спекуляции и т.д.), которые могли исчезнуть совсем вследствие цезаревых реформ. Поэтому убийство Цезаря в Сенате в 44 г. до н.э., совершенное толпой сенаторов, было непосредственной реакцией на эти меры. Один из мифов, сочиненных римской олигархией сразу же после убийства Цезаря в оправдание своих действий, состоял в том, что Цезаря якобы убили для того, чтобы воспрепятствовать установлению тирании и восстановить демократию. Но в действительности в Риме уже давно не было никакой демократии: небывалая коррупция и массовая пауперизация давно ее уничтожили. И заговорщики вовсе не собирались ее восстанавливать. Как указывал римский историк Аппиан, когда им предложили сложить с себя полномочия (наместников провинций, консулов и т.д.), которые дал им убитый ими «тиран» (Цезарь), и провести свои кандидатуры через демократические выборы, как это было до начала гражданских войн, они с возмущением единодушно отвергли это предложение ([3] II, 128-129). Мы видим из этого факта, что никаких убежденных борцов с тиранией, за демократию, среди них не было: иначе хоть один из них был бы принципиальным до конца и сложил бы с себя данные ему «тираном» полномочия . Из этого факта нам также становятся ясны действительные мотивы убийства: почти все заговорщики имели высокие государственные должности, но были сильно раздражены их девальвацией. Ведь до прихода Цезаря каждая такая должность сулила золотой дождь, который сразу начинал сыпаться на чиновника в виде взяток, спекулятивной прибыли и незаконных поборов с населения. А Цезарь перекрыл все эти доходы и превратил должности высших чиновников из синекуры в тяжелую и неблагодарную обязанность. Убийцы Цезаря Кассий (ставший при Цезаре наместником Сирии), Марк Брут (Македонии), Децим Брут (Галлии), Требоний (ионической части Малой Азии), Тиллий Кимвр (Вифинии в Малой Азии) прекрасно знали, какие баснословные доходы получали ранее наместники провинций. При Цезаре все это закончилось: он перекрыл все каналы коррупции, ввел жесткую финансовую дисциплину и контроль и набрал повсюду информаторов, докладывавших ему обо всех нарушениях закона и даже обо всех излишествах, которые позволяли себе богатые римляне в своей частной жизни. И вместо того, чтобы, наконец, после стольких трудов и испытаний насладиться властью в своих провинциях и купаться там в роскоши, а в дальнейшем вернуться в Рим богатыми и могущественными людьми, их уделом было вечно оставаться полевыми офицерами Цезаря или его будущего преемника и за относительно небольшое жалование выполнять в поте лица огромную и неблагодарную работу в варварских странах. Публичные жалобы Брута и Кассия на Цезаря после его убийства, приводимые Аппианом, подтверждают эти мотивы: «Цезарь не предоставлял нам власти ни в Риме, ни в провинциях… ни в распределении колоний, ни в чем-либо другом» ([3] II, 138). Казалось бы – как раз Цезарь и предоставил им власть, сделав наместниками самых крупных провинций, чего же им еще не хватало? Но не той они хотели власти, какую он им дал, а другой, бесконтрольной власти Сената, которая бы позволила беззаботно воровать и накапливать богатство. В дальнейшем, когда они отправились наместниками в восточные провинции Рима, они хорошо продемонстрировали, какой они хотели власти. Ни о какой даже видимости упорядоченного сбора налогов уже не было и речи. Они просто объезжали города в сопровождении войска и, остановившись в каждом из них на некоторое время, объявляли жителям, что те обязаны под угрозой смертной казни принести и сдать всё имевшееся у них золото и серебро (!). То есть организовали ничем не прикрытый грабеж населения среди бела дня. При этом доносчикам выплачивали десятую часть утаенных сбережений. И несчастные жители, опасавшиеся, что на них донесут соседи или члены их семей, доставали свои сбережения из тайников или выкапывали из земли и несли римским наместникам ([3] IV, 81, 73). Ну и, разумеется, Кассий и Брут конфисковывали таким образом не только все личные сбережения, но и все то золото и серебро, что было в местных храмах и в городских советах. А те города, которые из страха отказывались открывать перед ними ворота, они брали штурмом и подвергали грабежу и террору. Конечно, несмотря на эти совершенно очевидные мотивы убийства Цезаря, несколько заговорщиков вряд ли решились бы на такое дело из-за боязни не только потерять свои должности, но и, возможно, свою жизнь. Однако, судя по всему, они получили гарантии Сената на то, что им оставят и то, и другое. Как писал Аппиан, уже очень скоро стало ясно, что Сенат был заодно с убийцами. Точно (пофамильно) известно об участии в заговоре 60 сенаторов, но это, по-видимому, далеко не полный список, откуда видно, что значительная часть или даже большинство членов Сената были соучастниками этого преступления. Во время первого заседания Сената, состоявшегося после убийства Цезаря, лишь очень немногие сенаторы высказались неодобрительно о совершенном злодеянии, все остальные хвалили убийц ([3] III, 34, II, 127). И в дальнейшем Сенат всячески их защищал и отстаивал их право сохранить за собой свои высокие должности, несмотря на то, что их назначил на эти должности Цезарь в обход мнения Сената. Таким образом, заговор был организован очень хорошо. Все ключевые посты и армия, приписанная к соответствующим провинциям, оказались сразу в руках у заговорщиков и у Сената, действовавших заодно. Они могли не опасаться народных волнений, которые можно было опять, как во времена Суллы, подавить при помощи армии. И когда волнения начались – народ начал громить дома убийц Цезаря и даже расправился с некоторыми из тех, что попались под руку – главные заговорщики срочно уехали из Рима в те провинции, где они были назначены наместниками, и стали собирать там армию. Но они не учли, что армия-то стала уже совсем другой. Она теперь набиралась не из среднего класса (крестьянства), удовлетворенного своей жизнью и своим государством, как это было во время войны с Ганнибалом, а из той же нищей толпы, которая разгромила в Риме дома убийц Цезаря и которая ненавидела сенаторов-олигархов. Поэтому в течение следующего года после убийства Цезаря вся армия в Италии и прилегающих к ней провинциях, не слушая приказы своих командиров, а часто и вместе с ними, перешла к тем двум людям, которым она доверяла и которым доверял народ: к приемному сыну Цезаря и его официальному наследнику Октавиану Августу и к ближайшему соратнику Цезаря Антонию. Причем, даже те легионы, которые были специально вызваны из Африки для защиты Сената, отказались воевать против Августа и перешли на его сторону ([3] III, 91-92). И что же сделали Август и Антоний, придя таким образом к власти? Они начали с уничтожения всех, кто так или иначе был замешан в убийстве Цезаря или противился его реформам или впоследствии поддерживал его убийц. В проскрипционные списки в 43 г. до н.э. (то есть на следующий год после убийства Цезаря) были включены 300 сенаторов, 2000 всадников и ряд других богатых римлян ([140] p.326). Конечно, не исключено, что некоторые люди попали в списки просто из личной мести или из стремления завладеть их имуществом, но вряд ли таких было много - это плохо вяжется с личностью Августа. Дело в том, что в дальнейшем за все полувековое правление Августа мы не видим с его стороны тирании или расправ с недовольными им людьми. В последующем Август вошел в историю как самый мягкий правитель в отношении своих подданных. Поэтому устроенную им расправу над римскими богачами в 43 г. никак невозможно объяснить иначе, как только его стремлением одним махом уничтожить ту группу людей или тот класс (названный Аппианом «партией Помпея»), который боролся против Цезаря и его антикоррупционных реформ, без чего задача наведения порядка и достижения социального мира в стране была невыполнима. Да он и сам писал в воззвании к народу, сопровождавшем проскрипции: «… мы не станем выделять в качестве врагов всех тех, кто разошелся с нами или злоумышлял против нас или кто выдается чрезмерным богатством … Мы будем карать только самых закоренелых и самых виновных. И это столько же в ваших интересах, сколько лично в наших» ([3] IV, 10). Собственно говоря, по-другому Август и не мог поступить. И армия, и народ ждали от него выполнения обещаний, данных им Цезарем: прежде всего раздачи незаконно приватизированной земли. Если бы он не начал немедленно действовать в интересах армии и простого народа, то его политическая карьера могла бы быстро закончиться, едва начавшись. Но землю для раздачи бедным, вне зависимости от юридической стороны вопроса, все равно приходилось отбирать у богатых. Однако трогать земли верных сторонников Цезаря Август не мог – это также было равносильно политическому самоубийству. Единственный остававшийся возможным вариант – объявить преступниками противников Цезаря и раздать армии и народу их земли, что и было сделано. Однако фактически – можно считать это совпадением, но скорее, следствием принципиальности Цезаря в его борьбе с коррупцией – его противниками оказались именно те, кто выступал против его антикоррупционных реформ, то есть принадлежал к олигархии. Дело, конечно, не ограничилось вывешиванием проскрипционных списков. Убийцы Цезаря Брут, Кассий и их сторонники собрали большую армию – около 100 тысяч человек. Но даже после того, как Август ее разбил в 42 г. до н.э. и продолжил осуществление планов Цезаря по перераспределению земель в пользу бедных, крупные землевладельцы в Италии опять организовали вооруженное сопротивление (41 г. до н.э.) , которое удалось сломить также лишь при помощи армии ([19] 4, с.536). Конфискованные у латифундистов земли не предназначались для самого Августа и его «друзей»: как было указано выше, Август раздал эти земли, по меньшей мере, нескольким сотням тысяч италиков, не считая членов их семей ([140] pp.236, 589-601). Как следует из вышеизложенного, Август вовсе не собирался уничтожать всех богатых, как это сделали большевики в России после революции 1917 г. Известно, что далеко не все зажиточные римляне выступали против реформ Цезаря, многие их поддерживали. И намного раньше, в 80-е годы до н.э., когда Марий, предшественник Цезаря и последователь Гракхов, захватил власть в Риме и начал раздавать бедным римлянам государственные земли , было немало богатых римлян и сенаторов, которые его поддержали ([3] I, 58). И эти богатые римляне, в свою очередь, подверглись наказанию со стороны олигархии. Сулла, свергнувший Мария и восстановивший олигархический режим в Риме в конце 80-х годов до н.э., составил проскрипционные списки, в которые включил 40 сенаторов и 1600 всадников ([3] I, 95) (с этого, собственно говоря, и началась печальная практика проскрипций). Вполне возможно, что часть этих состоятельных людей были включены в указанные списки из личной мести или стремления к наживе. Но другая часть, без сомнения, была включена по причине того, что они были сторонниками Мария, поддерживавшими его лозунги и выступавшими против сложившихся в стране олигархических порядков. Известно, что ряд сенаторов и всадников поддерживали и других вождей пролетариев: Цинну и Катилину, - руководивших восстаниями соответственно в 87 г. и в 63 г. до н.э. ([3] I, 65, II, 2), а также соратника Мария и Цинны Сертория, сражавшегося против войск Сената в Испании в течение 8 лет в 70-е годы. И в ходе гражданских войн 40-х годов многие богатые римляне сражались на стороне Цезаря и Августа, а вовсе не на стороне сенатской олигархии . Да и первые революционеры, боровшиеся против коррупции и олигархии: братья Гракхи и Ливий Друз, выступавший против взяточничества сенаторов в 91 г., а также Публий Сульпиций Руф, предлагавший очистить Сенат от продажных сенаторов в 88 г. до н.э., - были знатными и состоятельными людьми. Очевидно, что эти факты расходятся с марксистской теорией о непреодолимом антагонизме между «эксплуататорами» и «эксплуатируемыми» и о существовании монолитных классов тех и других. В связи с этим уместно поднять вопрос: что же такое олигархия. Мы видели выше, что олигархия неразрывно связана с коррупцией, а коррупция, как мы ее определили, состоит в продаже или игнорировании интересов общества. Поэтому олигархия есть не что иное, как особый класс или группа людей, выступающая против интересов остального общества. И, что самое важное, интересы олигархии и остального общества прямо противоположны. Мы это видели во всех приведенных выше примерах. Шла ли речь о хлебных спекуляциях и морском пиратстве, или о пожарах и обрушениях зданий в Риме, или о произволе при сборе налогов, или о войне против врагов отечества, или даже о разбойных нападениях и похищениях людей, интересы олигархии и народной массы были прямо противоположными: все, что было плохо для народа, то было хорошо для олигархии. Римская сенатская олигархия, правившая Римом в течение целого столетия, либо ничего не предпринимала для устранения коррупции и преступности, либо делала все для их усиления. Именно эта противоположность интересов, а не уровень благосостояния, и не другие искусственные принципы, выведенные марксистскими теоретиками, и является главным признаком, по которому можно провести водораздел между олигархией и остальным обществом. Итак, очевидно, что не все богатые относятся к олигархии, ряд богатых людей может направлять свою деятельность на благо общества или, во всяком случае, не против его интересов, как это видно из приведенных выше примеров. Но точно так же, далеко не все остальное общество является неким монолитом, противостоящим олигархии. Сила последней всегда состояла в том, что ей удавалось путем подкупа, привилегий или запугивания перетащить на свою сторону часть общества. Мы видели выше, что многие небогатые или разорившиеся сенаторы были куплены римскими олигархами или, во всяком случае, были поставлены в сильную от них зависимость. Но круг лиц, поддерживавших олигархию, далеко не ограничивался продажными сенаторами. В Риме существовал специальный термин: клиенты, - обозначавший людей, хотя и свободных, но зависимых от своих богатых патронов. По существу, как следует из описаний античных историков, они представляли собой целую социальную группу, интересы которой также расходились с простым народом и смыкались с интересами их хозяев . Однако в некоторых случаях олигархия прибегала и к более широкому подкупу. Как писал Аппиан, в Риме «бесстыдно царили подкуп и взятка и сам народ приходил на выборы подкупленным» ([3] II, 19). К подкупу прибегли и убийцы Цезаря – сразу же после убийства. Согласно сведениям римского историка, для того чтобы создать впечатление, что народ поддерживает то, что они совершили, они сразу же отправились собирать по городу всякое отребье, готовое за деньги кричать что угодно. И собрав толпу таких подкупленных, стали устраивать митинги в свою поддержку ([3] II, 120-122). Правда, как мы видели из дальнейших событий, это им не помогло – народ быстро разобрался в происходящем и чуть было не устроил над ними расправу. Кроме того, как было показано выше, интересы римской сенатской олигархии либо совпадали, либо вполне уживались с интересами пиратов, бандитов и похитителей людей. Это еще одна социальная группа, которая всегда выступала на службе олигархии и служила как для усиления анархии, на фоне которой было проще извлекать спекулятивные и коррупционные доходы, так и для запугивания населения. В этой связи можно вспомнить, что еще задолго до начала гражданских войн и Тиберий Гракх, и Гай Гракх были убиты в результате нападения большой вооруженной банды, руководимой сенаторами, и вместе с ними было убито несколько сотен их сторонников. А за убийство Гая Гракха и его соратника Квинта Флакка в 121 г. до н.э. была обещана огромная сумма золотом, хотя, как указывал Т.Моммзен, не было никакого суда, который бы дал на законном основании санкцию на подобное объявление ([72] 2/4, с.139). Таким образом, без суда и следствия, исходя из ложного обвинения, сенаторы открыто призвали любых людей, нечистых на руку и желавших заработать, принять участие в преступлении - в «охоте» на слишком рьяных сторонников народных интересов. В дальнейшем, в 83 г. до н.э. Сулла для восстановления власти сенатской олигархии прибегнул уже к массовому террору. Хотя, как указывал Аппиан, его высадка с войсками в Италии была незаконной акцией, и в глазах общества именно он был узурпатором власти ([3] I, 82), но он не просто шел на Рим с целью захвата власти, а сжигал и подвергал разграблению города, заподозренные им в сочувствии к народной партии. А встретившиеся ему по пути войска, оказавшие сопротивление, он не разоружал, а убивал тысячами всех сдавшихся в плен италийских солдат . И захватив Рим, он впервые в истории прибегнул к проскрипциям, вывесив списки тысяч людей, подлежащих уничтожению ([3] I, 93-95). Этим своим изобретением он санкционировал тысячи преступлений, поскольку убийства этих людей теперь открыто стали совершаться по всей стране их недругами или завистниками. Таким образом, проскрипции как метод расправы над политическими противниками были изобретены и впервые применены именно римской олигархией. Помимо указанных двух методов: подкупа и насилия, - римская олигархия прибегала и к еще одному испытанному методу управления. «Разделяй и властвуй» - лозунг, известный со времен Рима. Известно, что Сулла, разграбив и подвергнув террору италийские города, симпатизировавшие Марию, конфисковал часть их земель и домов, которые отдал 80 тысячам своих ветеранов – для того, чтобы они препятствовали возникновению там новых восстаний против Сената. В итоге они жили среди населения, ненавидевшего их за совершенные убийства и грабежи, многие ветераны потерпели полное фиаско как фермеры, обнищали и впоследствии сами участвовали в восстаниях ([140] pp.305-309). В дальнейшем Цезарь приводил это как пример издевательства над ветеранами, воевавшими вместе с Суллой долгие годы в Африке и Азии ([3] II, 94). Другим примером может служить стремление сенатской олигархии всячески сохранить деление римских подданных на римлян и не римлян. Даже союзникам римлян в Италии, которые находились под властью Рима уже не одно столетие, поставляли свои войска для всех войн Рима, для которых латинский был такой же родной язык, как и для самих римлян, они упорно отказывались давать римское гражданство. Из-за этого и возникла небывалая по размаху и количеству жертв так называемая Союзническая война (91-88 гг. до н.э.). В то же самое время наиболее услужливые рабы разных национальностей, освобожденные своими богатыми хозяевами (иногда только формально, де факто оставаясь от них в полной зависимости), без труда получали римское гражданство. Что касается других народов, живших за пределами Италии, то к ним относились уже даже не как ко второму, а как к третьему или четвертому сорту . Выше говорилось о методах обирания жителей восточных провинций, применявшихся убийцами Цезаря, а до них – «публиканами». А ведь к моменту появления там Брута и Кассия эти провинции входили в состав римского государства уже почти сто лет, и давно следовало рассматривать их жителей как римских подданных, а не как «дичь для охоты». Здесь мы также видим резкое расхождение между партией олигархии и партией народа, представители которой (Марий, Цинна, Цезарь и другие) выступали за предоставление римского гражданства всем италикам и за создание гуманной и справедливой системы управления в провинциях вне Италии. Цель или результат такой олигархической политики были вполне понятны: римским гражданам насаждалась мысль, что они – лучшая, избранная каста, а италийским союзникам – что они поставлены намного выше всех остальных (неиталийских) подданных Рима. Ради этого они, будучи сами в основной массе нищими, должны были воевать и поддерживать правящий олигархический режим, который преподносился не иначе, как демократия. Кассий и Брут не уставали повторять, особенно выступая с пропагандистскими речами перед своей армией, что они – борцы за демократию. Они с возмущением поносили Августа, который, по их словам, нещадно обирал «народ», а вот они сами, дескать, никогда такого не допускали. При этом из их собственных слов вытекало, что под «народом» они имели в виду лишь римских миллионеров, имевших имущества более чем на 100 тысяч драхм (порядка 1 млн. долларов) – именно их Август, для нужд гражданской войны, обложил единовременным налогом, и именно по этому поводу так возмущались Кассий и Брут ([3] IV, 96, 69). А все остальные жители, составлявшие 99,9% населения римского государства, по-видимому, следуя их логике, никакого отношения к «народу» не имели. Здесь мы видим еще один прием, к которому прибегала олигархия со времен античности - лицемерие. В сущности, необходимость лицемерия вытекает из самого положения олигархии в обществе. Потому что если, как мы определили выше, интересы олигархии в корне противоречат интересам общества, то она должна это всячески скрывать, чтобы ввести в заблуждение хотя бы наименее умную и проницательную его часть. Итак, мы определили те методы, которые позволяли олигархии в античности, и как мы увидим ниже, в другие эпохи, удерживать власть в государстве: лицемерие, разделение общества на группы и насаждение между ними вражды, а также подкуп и насилие. Поэтому, несмотря на свою малочисленность, олигархии удавалось в течение продолжительных периодов времени оставаться у власти, и лишь в условиях острых социальных кризисов указанные методы оказывались для этого недостаточными. Глава II. Коррупция в Римской империи 2.1. Глобализация в истории и ее связь с коррупцией Прежде чем продолжить рассмотрение истории коррупции, мне необходимо дать Вам краткое представление о том важном явлении, которое объединяет и государства античности, и практически все остальные государства, которые будут рассматриваться ниже, а именно, о глобализации. Под глобализацией в настоящей книге имеется в виду, прежде всего, экономическая глобализация в том ее понимании, какое существует в настоящее время – резкая интенсификация внешней торговли и внешнеэкономических связей. Так, есть все основания полагать, что в античности объемы внешней торговли во много раз превосходили те ее размеры, которые были как в предшествовавший, так и в последующий периоды в западном Средиземноморье (подробнее см. [59] глава VIII). Это нашло выражение, в частности, в том, что людям, жившим в античную эпоху, был доступен широкий выбор товаров и услуг как местного производства, так и в особенности иностранных, привозимых из самых отдаленных районов, входивших в глобальную античную экономику. Как сегодня в мире нет мест, где бы не знали, что такое Кока-Кола, так и, например, в I в. н.э. не было таких регионов в античном мире, где бы не присутствовала арретинская керамика из Италии, имевшая, как и современные брэнды, характерные отличительные черты, или где бы в III-IV вв. н.э. не продавалась керамика из Северной Африки и готовая повседневная одежда из Сирии. Похожая картина наблюдалась также в Киевской Руси и Византии (IX-XI вв. н.э.), о которой пойдет речь в следующей главе. Об этом, например, свидетельствует огромное количество византийских и арабских монет, а также совершенно одинаковых или однотипных византийских и арабских изделий, относящихся к данному периоду, найденных при раскопках в Скандинавии и в России ([12] с.279). Глобализация приводит к целому ряду последствий, которые были описаны в предыдущей книге трилогии. Но в данном случае, поскольку мы рассматриваем историю коррупции, нас интересуют лишь некоторые из них. Судя по всему, глобализация в истории сопровождалась одним вполне очевидным явлением, которое можно легко наблюдать и в условиях современной глобализации, а именно: смещением ценностей общества в сторону потребления. Причины этого явления вполне понятны: главным преимуществом глобализации считается сегодня и считался всегда тот богатый выбор, который с развитием внешней торговли был предоставлен потребителям. Но это преимущество таит в себе и определенную проблему: аппетит приходит во время еды, наличие большого разнообразного выбора всевозможных товаров и услуг повышает стремление людей к деньгам и богатству. В самом этом стремлении, конечно, нет ничего криминального, хотя оно уже может привести к чисто потребительскому восприятию жизни и к той иллюзии, что деньги или их количество могут решить абсолютно все проблемы и что они – абсолютное мерило всего остального. Однако этим не ограничивается роль глобализации в усилении коррупции: помимо этого, она создает чрезвычайно благоприятные возможности для всевозможных спекуляций и махинаций. В дофеодальных обществах, к которым относятся все указанные государства , речь шла, прежде всего, о торговых спекуляциях, что мы уже видели выше на примере Древней Греции и Рима. Роль глобализации в этом процессе очевидна. В частности, Греция перестала выращивать достаточное ей для потребления количество зерна именно тогда, когда началась античная глобализация, то есть в V-IV вв. до н.э., до этого импорта зерна в Грецию практически не было. Причины перехода к практике массового импорта зерна вполне понятны: ввиду гористой местности выращивать зерно там было невыгодно, намного дешевле было закупать зерно, выращенное в Северной Африке. Поэтому вместо зерна греки стали производить вино, оливковое масло, керамику и другие изделия и вывозить все это в другие страны, взамен закупая там необходимые им зерно и лес. Такие же процессы происходили в других странах. В частности, Италия тоже постепенно свертывала собственное производство зерна и начала его ввозить в больших количествах сначала из Сицилии, а затем из Северной Африки. Следствием резкого роста внешней торговли стало появление большой группы людей, которая могла теперь зарабатывать довольно большие деньги на том, что постоянно закупала в больших количествах товары в тех местах, где они были дешевы, и продавала там, где они были значительно дороже. Можно утверждать, что любая торговля основана на данном принципе и несет в себе элемент спекуляции. Но там, где государство препятствовало глобализации и регулировало внешнюю торговлю при помощи высоких таможенных пошлин (как это было, например, во многих европейских странах в эпоху протекционизма в XVIII веке), значительная часть прибылей от торговли поступала в государственную казну в виде этих самых пошлин и могла использоваться на общественные нужды. Это уменьшало возможности быстрого обогащения для тех, кто занимался внешней торговлей. А если пошлин не было или они были очень низкие, как в Древней Греции и Древнем Риме, то значительная часть торговой прибыли оседала в карманах торговцев. И когда представлялся случай создать искусственный дефицит того или иного товара или вообще монополизировать рынок, как в приведенных выше примерах из античной эпохи, то они, конечно, его не упускали. Поэтому роль торговых спекуляций в условиях глобализации всегда была необычайно большой. Кроме того, глобализация всегда означала резкое усиление конкуренции со стороны более дешевых импортных товаров, в том числе более дешевого зерна, как это было в Греции и Риме в античности, и вела к быстрому разорению крестьян. В Северной Африке в эпоху античности собирали по два урожая в год. Поскольку средняя урожайность там составляла в среднем сам-10, то за год, по данным историков это давало урожайность сам-20, или 15-16 центнеров с гектара. А в Италии средняя урожайность составляла для разных регионов от сам-4 до сам-8, при одном урожае в год, то есть была в 2,5-5 раз ниже, чем в Северной Африке ([226] II, p.767-768; [178], p.55). Поэтому, когда хлынуло дешевое зерно из Африки, результаты труда италийских крестьян очень сильно обесценились. А если учесть, что цены на все остальные товары и изделия быстро росли , и так же быстро росли денежные налоги, то не удивительно, что возникшие ценовые ножницы привели к быстрому разорению крестьянства и превращению его в толпу нищих пролетариев. Но сам этот процесс массового разорения среднего класса открывал невиданные возможности для махинаций в области земельных отношений и финансов: ростовщики и крупные землевладельцы охотно давали ссуды крестьянам, но под умопомрачительные проценты и обычно под залог их имущества, а то и под залог их самих и членов их семей. И доведенные до крайней нужды крестьяне были вынуждены соглашаться на крайне невыгодные условия, что в дальнейшем вело к потере ими своего имущества или даже к превращению их самих в рабов. Таким образом, глобализация создавала предпосылки для торговых спекуляций, разорения крестьянства и махинаций с землей и денежными ссудами, и тем самым способствовала крайне быстрому обогащению олигархии и расцвету коррупции, как мы это видели на примере поздней Римской республики. Итак, мы видим, что глобализация всегда в истории, с одной стороны, порождала стремление к богатству и чрезмерному потреблению. Выше говорилось о том, какая жадность и страсть к деньгам и наслаждениям внезапно проснулись в римской элите во II в. до н.э. Это происходило на фоне беспрецедентного роста объемов внешней торговли, рыночной экономики и количества серебра и золота в обращении . Наплыв массы всевозможных товаров и услуг из-за границы, без сомнения, способствовал разжиганию потребительских аппетитов римского общества. С другой стороны, глобализация сразу же предоставляла элите и средства для удовлетворения возникшей страсти к потреблению и накоплению богатства, позволяя осуществлять торговые, земельные и финансовые махинации в невиданных до того времени размерах. 2.2. Коррупция в эпоху Юлиев-Клавдиев (конец I в. до н.э. – конец I в. н.э.) Эпоха поздней Римской республики, описанная в предыдущей главе, стала первым, но не единственным периодом сильной коррупции в долгой истории Древнего Рима. Некоторые историки утверждают, что Рим, начиная с эпохи поздней республики и до самого его падения в V в. н.э., жил в условиях непрекращающейся страшной коррупции, и даже рассматривают ее как главную причину краха Западной Римской империи в конце V в. Как представляется, это не совсем так. В частности, как указывалось в предыдущей главе, коррупция явно уменьшилась после окончания гражданских войн I в. до н.э. и сохранялась на относительно низком уровне в течение всего правления императора Октавиана Августа (43 г. до н.э. – 14 г. н.э.). Очевидно, этому в значительной мере способствовали его меры, которые были продолжением и развитием программы, намеченной Юлием Цезарем. Как уже говорилось, они включали выделение земель, конфискованных у богачей и латифундистов, сотням тысяч италиков, наведение порядка на суше и на море (борьба с пиратами и разбойниками), введение контроля за качеством и высотой возводимых зданий, противопожарные меры и многое другое. Был установлен жесткий контроль за деятельностью наместников-сенаторов в провинциях , а примерно половина провинций (Испания, Галлия, Сирия и Египет) были вообще изъяты из ведения Сената и подчинены непосредственно императору Августу ([52] с.563). В некоторые из этих провинций, например, в Египет, император запретил сенаторам даже приезжать – очевидно, чтобы пресечь любые злоупотребления с их стороны. Историки сравнивают эти мероприятия Августа с опричниной, введенной Иваном Грозным: он тоже половину земель (опричные земли) забрал у бояр и поставил под свой личный контроль. Август ввел законы, призванные поправить сильно расшатавшиеся мораль и нравы римского общества. Холостяки начали платить ощутимые налоги за то, что не состояли в браке, им также было запрещено наследовать имущество. За прелюбодеяние была введена строгая кара – ссылка на безлюдные и неприспособленные для жизни острова с конфискацией половины имущества. А отец по закону получил право безнаказанно убить свою дочь, совершившую прелюбодеяние, и ее любовника. Наказывались, хотя и менее сурово, и другие случаи половой распущенности. Были также введены строгие наказания за взятки и новые законы о роскоши. Последние, в частности, ограничивали размер и стоимость устраиваемых пиршеств и запрещали незамужним и бездетным женщинам некоторые дорогие и наиболее привлекательные украшения, в том числе жемчуг ([89] с.161). Даже известный римский поэт Овидий пострадал от этих законов: в одном из своих произведений он прославлял свободную любовь, за что был отправлен Августом в изгнание, где и умер впоследствии. Все эти меры (взятые в совокупности) дали определенный результат. М.Ростовцев пишет о «блистательном подъеме экономики» при Августе и об осуществлении «извечной мечты великих мыслителей Древнего мира» о том, чтобы человечество могло, наконец, насладиться благами цивилизации ([92] 1, с.67). Российский историк Л.Остерман пишет, что в период его правления злоупотребления при взимании налогов были пресечены, «грабежи, вымогательство и произвол наместников ушли в прошлое», а окраины империи перестали восприниматься как покоренные области и приблизились по своему статусу к самой Италии ([74] с.401). За все время правления Августа на территории империи, сложившейся к началу его правления, не было ни одного крупного восстания, что свидетельствует о социальном мире и отсутствии острых социальных проблем. Что касается нравов, то, в этой области труднее делать какие-то определенные выводы. Но, похоже, что и здесь ситуация несколько улучшилась. В эпоху Августа не было ни одного публичного случая оскорбления нравственности, которыми была так богата поздняя республика, равно как и эпоха, наступившая после смерти Августа, особенно начиная с середины I в. н.э. (о чем далее будет сказано). Наиболее вопиющим случаем предшествовавшей эпохи была вакханалия 186 г. до н.э., включавшая сексуальную оргию, где, по-видимому, было немалое количество участников. После этого случая публичного оскорбления нравственности Сенат запретил проводить подобные мероприятия. Но эксцессы были и позднее, в эпоху Суллы и Цезаря. Например, Т.Моммзен упоминает скандал, учиненный Публием Клодием в 61 г. до н.э. во время женского праздника ([72] 3/5, с.521). Публичными эксцессами в эту эпоху «прославился» и сенатор Пизон. Обличавший его поведение Цицерон писал, что он предавался пьянству и безнравственным наслаждениям и танцевал голым на пиру ([89] с.30-31). Ювенал писал о девушках, исполнявших стриптиз в цирке на потеху публике ([188] p.46). Падение нравов в эпоху поздней республики нашло выражение в широком распространении детской проституции, не говоря уже о пьянстве, прелюбодеянии и неравных браках между стариками и молоденькими девушками ([89] с.25). Проституция стала обычным явлением даже среди низших слоев населения: дешевые проститутки (как женщины, так и мужчины) были настолько распространены, что установилась чуть ли не стандартная цена на их услуги - 2 асса ([188] p.47), что было эквивалентно примерно 1 литру зерна или булке хлеба. Причем, как пишут историки, в качестве сутенера очень часто выступал отец или муж, предлагая сексуальные услуги своей дочери или жены ([188] p.41). Широкое распространение получили венерические болезни, на что, в частности, указывает большое количество евнухов, упоминаемых римскими авторами . Еще одним признаком падения нравов стала храмовая проституция – во многих городах были возведены храмы Венеры и Афродиты, где поклонялись этим древним богиням любви, при этом сам «обряд поклонения» состоял в основном в том, что жрицы храмов исполняли функции проституток для всех желающих. Суровые законы о нравственности, введенные Августом, по крайней мере, устранили или уменьшили количество публичных эксцессов и случаев открытого пренебрежения моралью и нравственностью. А раздача земли сотням тысяч римских бедняков могли хоть на какое-то время уменьшить количество безработных городских пролетариев, погрязших в нищете и праздности, которые и были основной причиной пьянства, разврата, массовой проституции и болезней. Август также ввел серьезные ограничения на проведение гладиаторских боев, разрешив их проводить лишь дважды в году и с участием не более чем 60 пар гладиаторов ([11] с.405). Эта мера также могла способствовать некоторому смягчению нравов римского общества: ведь до этого римская толпа могла чуть ли не каждую неделю, а порой и много дней подряд лицезреть непрерывные убийства и потоки крови, льющиеся на арене, а накопленная при этом агрессия требовала выхода и неизбежно где-то проявлялась – в очередных эксцессах, теперь уже со стороны римской черни. Тем не менее, несмотря на благополучие и умиротворение, достигнутое империей в эпоху Августа, в дальнейшем, к середине I в. н.э., ситуация и в области морали и нравов, и области коррупции опять резко ухудшилась, чему далее будут приведены подтверждения. По существу, в правление Калигулы (37-41 гг. н.э.), Клавдия (41-54 гг. н.э.) и Нерона (54-68 гг. н.э.) эта ситуация уже мало чем отличалась от эпохи поздней республики, а в области нравов, возможно, была еще хуже. Разврат, которому все больше предавалась верхушка римского общества, включая окружение самих императоров, сопровождался усилением воровства и произвола наместников, увеличением потока ложных доносов и несправедливо вынесенных приговоров. А вслед за этим произошла гражданская война 68-69 гг., что свидетельствует о сильно возросшей к тому времени социальной напряженности в обществе. Возникает вопрос – что послужило причиной этого усиления коррупции, падения нравов и последовавшей гражданской войны? Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо сначала понять, что за система власти сложилась при Августе, тем более что она сохранялась затем практически неизменной в течение 2-3 столетий. Большинство историков склоняется к тому, что это была монархия, но при сохранении некоторой власти за Сенатом. Оценка роли последнего у всех историков разная. Т.Моммзен называл эту систему власти диархией (двоевластием), фактически признавая за императором и Сенатом равное участие в управлении ([52] с.563). Многие современные историки, наоборот, полагают, что Сенат играл второстепенную роль, и все важнейшие вопросы решал император. Тем не менее, следует признать, что монархия при Августе не была абсолютной, а была неким вариантом конституционной или ограниченной монархии, при сохранении у Сената определенных властных полномочий. Как было показано выше, Сенат в эпоху поздней республики уже практически потерял и демократические, и аристократические признаки, и переродился в явную олигархическую структуру. Август, сохранив за Сенатом определенную власть, даже не попытался развить в нем какое-то демократическое представительство. Наоборот, он фактически нивелировал роль народных трибунов – единственная важная должность, избираемая всем народом, которая до этого времени еще существовала . В этом подход Августа сильно отличался от подхода Цезаря, который, будучи демократом, скорее всего, постарался бы возродить какие-то элементы демократии. Вместо этого Август решил возродить в Сенате аристократические традиции, что известный российский историк С.Ковалев называет «утопией» ([52] с.567). В этих целях император проводил периодические «чистки», избавляясь от «недостойных» сенаторов. В 43 г. до н.э. Сенат уже лишился 300 членов, павших жертвой проскрипций. В 28 и 18 гг. до н.э. Август вновь подвергал его суровым «чисткам», избавляясь каждый раз от 200 сенаторов, в результате чего его численность сократилась с 1000 до 600 человек ([74] с.392, 406). В последующие годы правления Августа подобные «чистки» проводились еще 3 раза ([52] с.567). При этом был существенно увеличен – до миллиона сестерциев - имущественный ценз, необходимый для занятия должности сенатора, что, по замыслу императора, должно было способствовать избавлению Сената от разорившихся аристократов и случайных людей, которых было легко подкупить при голосовании. Но для того, чтобы сохранить в Сенате хотя и обедневших, но достойных сенаторов аристократического происхождения, Август предоставлял им средства из казны для того, чтобы они имели соответствующий имущественный ценз (1 млн. сестерциев). Привели ли эти меры к «облагораживанию» состава Сената, к возрождению его «аристократического характера»? Если в какой-то мере и привели, то ненадолго. Даже если принять, что Август обладал неким чудодейственным даром, при помощи которого он мог отделить «плохих» сенаторов от «хороших», с тем чтобы выгнать «плохих», то таким даром вряд ли обладали его преемники, и этот метод для них не годился. Зато резкое увеличение имущественного ценза сенаторов (до 1 млн. сестерциев) окончательно сделало из этого учреждения «клуб миллионеров» в прямом и переносном смысле. Поэтому при преемниках Августа Сенат стал опять тем же, чем он был до Августа – сборищем самых богатых римлян, политическим центром римской олигархии. А учитывая, что далеко не все преемники Августа обладали сильной волей, энергией и опытом, достаточным для того, чтобы в одиночку решать важнейшие государственные дела, и некоторые такие дела, а порой и большинство таких дел, делегировали Сенату и временщикам, то есть все той же олигархии, то можно говорить о существенном влиянии последней на управление страной. Поэтому определение, данное политическому строю Римской империи Т.Моммзеном – диархия, двоевластие императора и олигархии – по существу абсолютно верно. Следует также отметить, что, хотя Август и попытался перекрыть основные источники коррупции, прежде всего произвол сенаторов и всадников в провинциях, но остался самый главный источник коррупции – глобализация, интенсивная внешняя торговля, осуществлявшаяся в то время почти исключительно по морям и рекам. В условиях мирного времени эта торговля, приносившая огромные прибыли, еще более стала процветать. Прибыли от морской торговли не шли ни в какое сравнение с любой другой предпринимательской деятельностью или с обычным доходом от инвестиций в сельское хозяйство и промышленность, они были обычно на порядок выше. Так, процентная ставка по обычным ссудам в течение всего правления Августа (после окончания гражданских войн) и далее в течение всего I и II вв. н.э. составляла всего лишь 4% годовых ([48] 51, 21; [95] Август, 41). Живший в I в. н.э. римский автор и специалист по сельскому хозяйству Колумелла писал, что средняя прибыль на капитал, вложенный в сельское хозяйство, составляла всего лишь 6% годовых ([72] 1/3, с.410). А прибыль от морской торговли могла достигать 200% и более за одну торговую экспедицию. И процент по морским ссудам, предоставлявшимся для таких экспедиций, мог достигать 100%. Как видно из этих цифр, прибыльность морской торговли на порядок или даже на два порядка превосходила любую другую деятельность. Но занятие морской торговлей в Римской империи (впрочем, как и в других странах в другие эпохи) не было доступно всем, оно было доступно лишь избранному кругу. Прежде всего, оно было доступно тем, кто смог, благодаря связям или взяткам, добиться выгодных заказов на поставку, например, продовольствия, строительных материалов, обмундирования и т.д. для провинции, крупного города или армейских частей. Конечно, в практике такие заказы могли получить, прежде всего, родственники наместников или других сенаторов, получивших выгодные должности, а также их деловые партнеры из числа всадников и их доверенные лица, которые чаще всего формировались из числа вольноотпущенников - освобожденных рабов . Разумеется, такие поставщики благодаря огромным прибылям могли быстро вытеснить конкурентов и полностью монополизировать не только морскую торговлю, но и оптовую и розничную торговлю в городах и провинциях, что, по-видимому, и происходило. Поэтому морская торговля, осуществлявшаяся в ту эпоху без какого-либо контроля со стороны государства и без взимания пошлин , являлась прекрасной питательной средой для быстрого роста олигархии и коррупции. Можно легко подсчитать, насколько прибыльной была, например, морская торговля зерном. Цена на зерно в Египте, который был одним из основных поставщиков этого вида продовольствия для Рима, при Августе составляла около 1 сестерция за модий. А в самом Риме цена в ту эпоху обычно составляла 5-6 сестерциев. При этом стоимость фрахта, по данным английского историка Г.Рикмана, составляла лишь 16% от цены зерна ([282] pp.149-150, 154); поэтому даже с учетом разгрузки и хранения зерна затраты на его закупку в Египте и поставку в Рим вряд ли превышали 1,5-2 сестерция за модий. Таким образом, прибыль всего лишь в результате одного перегона торгового судна из Египта в Рим (3 недели плавания) составляла приблизительно 150-200% по отношению к затратам. А за год она могла исчисляться тысячами процентов по отношению к первоначально вложенному капиталу. С учетом этих цифр можно заключить, что в Римской империи только прямой грабеж был, очевидно, более прибыльным мероприятием, чем морская торговля. Имеется множество фактов, подтверждающих, что морская торговля в Риме и в эпоху ранней империи продолжала оставаться не только самой прибыльной, но и самой высоко монополизированной (и, соответственно, коррумпированной) сферой деятельности, доступной, как указывалось выше, лишь узкому кругу избранных: сенаторам, всадникам и их доверенным лицам. Так, после страшного пожара в Риме в 64 г. император Нерон, для того чтобы облегчить страдания горожан, оставшихся без жилья и средств к существованию, сам занялся поставками зерна в Рим. Для этого он начал энергично подвозить зерно из порта Остия, расположенного в устье реки Тибр, в Рим. В итоге за короткий период цены на зерно в Риме обвалились с 5-6 до 3 сестерциев за модий, то есть почти в 2 раза ([282] pp.152, 154). Этот пример показывает, какое количество «воздуха», то есть монопольной прибыли, содержалось в ценах на импортные товары, к которым в Риме относилось и зерно. Судя по всему, все продажи хлеба в Риме к тому времени уже давно контролировала «торговая мафия», которая искусственно поддерживала высокие цены и тормозила поставки хлеба в Рим, хотя этого хлеба было достаточно на складах. И лишь личное вмешательство императора смогло изменить ситуацию, да и то, судя по всему, лишь на короткое время. Другими примерами, подтверждающими существование «торговой мафии», являются периодически повторявшиеся дефициты хлеба в Риме, сопровождавшиеся скачками цен и массовым голодом, за которым иногда следовали и эпидемии. Такие случаи были, например, в 23-22 гг. до н.э., в 5 г. н.э., в 19 и 41 гг. н.э. ([282] pp.62-63, 72-74). Каждый раз императоры (соответственно Август, Тиберий и Клавдий) пытались в срочном порядке самостоятельно подвозить новое зерно в Рим и спасать положение, которое, если бы в эту сферу действительно был открыт доступ независимых торговцев, а не только самого императора, исправилось бы само и без всяких усилий со стороны последнего. После очередного такого события Клавдий в 42 г. предпринял даже коренную реконструкцию порта города Остия в устье Тибра, служившего главной перевалочной базой при поставках товаров в Рим. Эту реконструкцию планировал еще Цезарь почти за 100 лет до этого, но, несмотря на очевидную ее необходимость в свете повторяющихся проблем со снабжением Рима, она вызвала яростную оппозицию со стороны сенаторов ([282] p.75). Разумеется, эта оппозиция не могла возникнуть на пустом месте, она свидетельствует о заинтересованности сенаторов как раз в обратном, в том, чтобы эти проблемы не решались. Очевидно, сенаторы опасались, что резкое увеличение перевалочных мощностей может подорвать монополию контролируемой ими «торговой мафии» и такую прибыльную для них морскую торговлю. Мы видим, таким образом, что «битва за хлеб» для Рима, которая началась еще во II-I вв. до н.э., продолжилась и в эпоху империи. И это была битва между римским народом и его представителями, с одной стороны, и олигархией и Сенатом, с другой стороны. Во II в. до н.э. народный трибун Гай Гракх лично руководил строительством дополнительных хлебных складов, для того чтобы решить обострившуюся проблему снабжения города, и не исключено, что это стало одной из причин его убийства сенаторами. Позднее, в I в. до н.э. народный трибун Габиний разработал программу борьбы с пиратством, опять для того чтобы решить чрезвычайно обострившуюся проблему дефицита хлеба в Риме. И опять его чуть было не убила за это толпа сенаторов. Сто лет спустя, уже в эпоху империи, мы по-прежнему видим все ту же картину: сенаторы опять в оппозиции, теперь уже к императору, который задумал программу улучшения снабжения города хлебом. Но и народ не оставался в стороне от этой «битвы за хлеб». Как пишет Г.Рикман, «в 75 г. до н.э. в период острого дефицита хлеба на консулов Л.Октавия и С.Аврелия Котту на Форуме напала злобная толпа … Столетие спустя самому Императору Клавдию на Форуме преградила путь разъяренная голодная толпа, которая выкрикивала оскорбления и бросала в него куски хлеба, пока ему не удалось ускользнуть через заднюю дверь в свой дворец на Палатинском холме» ([282] pp.1-2). Сверхприбыли извлекались олигархией, судя по всему, не только в морской торговле хлебом, но и в морской торговле другими товарами: вином, стройматериалами, лесом, керамикой, тканями, металлами и т.д., - которую также могли легко контролировать те, кто имел рычаги власти. Причем, здесь сверхприбыли можно было получать с еще большей легкостью, чем в хлебной торговле. Как писал римский историк Светоний, Август прилагал все усилия для того чтобы не допустить нехватки хлеба в Риме, а когда народ стал жаловаться на дороговизну и недостаток вина, то он самоустранился от решения этого вопроса, заявив, что теперь с введением новых водопроводов в Риме для утоления жажды всем хватает воды ([95] Август, 42). Очевидно, он прекрасно понимал, что при всем его желании у него лично не хватит сил для того, чтобы навести порядок во всех секторах торговли и снабжения города. Поэтому вино и другие объекты морской торговли, в отношении которых не было никакого регулирования и контроля со стороны государства (в отличие от снабжения хлебом и водой), по всей видимости, были одновременно и объектами самой беззастенчивой спекуляции и ограничения конкуренции со стороны магнатов. С учетом вышесказанного можно заключить, что меры по борьбе с коррупцией, принятые Августом, не затронули самого главного источника коррупции – морской (то есть международной) торговли. Именно эта сфера стала источником быстрого и ничем не обоснованного обогащения сенаторов и торговых магнатов, а также привлеченных ими лиц, прежде всего своих бывших рабов (вольноотпущенников), которые для своего обогащения и обогащения своих патронов не гнушались даже спекуляциями хлебом и его припрятыванием в условиях массового голода среди населения и, по-видимому, не гнушались другими способами борьбы за свои интересы, вплоть до физического устранения конкурентов и использования в этих целях власти сенаторов и наместников. Разумеется, морская торговля была не единственной сферой, способствовавшей развитию коррупции. Можно утверждать, что ей вообще, по видимому, способствовал недостаточный контроль «снизу» за деятельностью чиновников. Как видим, у императоров с трудом хватало сил лишь для того, чтобы наводить порядок в снабжении самого Рима хлебом и водой, но не в его снабжении другими товарами. А как он при этом один мог контролировать деятельность всех чиновников на такой огромной территории, какую занимала Римская империя? Слабость контроля особенно проявлялась в отношении тех провинций, которые оставались в подчинении не императора, а Сената, и до которых у императора руки совсем не доходили. О росте коррупции среди сенаторов и наместников провинций в течение I в. н.э. свидетельствуют следующие данные о слушаниях дел в римском Сенате, содержащиеся в описании римского историка Тацита. Правление императора Тиберия (14-37 гг. н.э.) 1. Гней Пизон, наместник Сирии Обвинен в злоупотреблениях в подвластной ему провинции: «провинция была отдана им во власть негодяям» 2. Цезий Корд, проконсул Крита Обвинен в лихоимстве (вымогательстве) 3. Гай Силан, проконсул Азии Привлечен к суду за вымогательства 4. Вибий Сирен, проконсул Дальней Испании Обвинен в насилии и жестокости по закону о превышении власти 5. Луцилий Капитон, прокуратор Азии Обвинен в превышении полномочий и злоупотреблении властью 6. Публий Суиллий, квестор восточных провинций Обвинен в получении взятки при судебных разбирательствах Правление императора Нерона (54-68 гг. н.э.) 1. Обультроний Сабин, претор казначейства, Рим Обвинен в злоупотреблениях при изъятии и продаже с торгов имущества, принадлежащего беднякам 2. Випсаний Ленат, (проконсул) Сардинии Обвинен в лихоимстве 3. Цестий Прокул, (проконсул) Крита Обвинен в вымогательствах 4. Клодий Квиринал, префект морского флота в Равенне, Италия Обвинен в произволе и жестоких притеснениях на территории Италии 5. Коссуциан Капитон, (наместник) Киликии Обвинен в превышении власти и коррупции 6. Эприй Марцелл, (наместник) Ликии Обвинен в вымогательстве 7. Публий Суиллий, наместник Азии Обвинен в грабеже местного населения и расхищении государственной казны 8. Сульпиций Камерин, проконсул Африки Обвинен в жестокости (превышении власти) и вымогательстве 9. Помпей Сильван, проконсул Африки Обвинен в коррупции 10. Педий Блез, (наместник) Кирены Обвинен в расхищении местной сокровищницы, злоупотреблениях и получении взяток 11. Фабриций Вейентон, один из высших чиновников в Риме Обвинен в том, что продавал «милости» императора и право на занятие высших государственных должностей Источник: [105] III, 14, 38, 66, 70; IV, 13, 15, 31; XIII, 28, 30, 33, 43, 52; XIV, 18, 50 Если в правление Августа, как пишут историки, «грабежи, вымогательство и произвол наместников ушли в прошлое», то того же совсем не скажешь о последующем периоде. Причем, как видно из представленных данных, этот произвол и коррупция в течение I в. н.э. усиливались. Если при Тиберии, правившем 23 года (14-37 гг. н.э.), Сенат рассматривал 6 дел о коррупции среди сенаторов и высших чиновников, то есть в среднем одно дело каждые 4 года, то при Нероне, правившем всего лишь 14 лет (54-68 гг. н.э.), таких дел было уже 11, то есть новое дело о коррупции в верхнем эшелоне возникало уже практически каждый год. Во всех случаях коррупции, приведенных в таблице, речь идет о высших должностных лицах - либо на уровне отдельных провинций, либо на уровне имперской администрации. Поэтому эта коррупция не могла не иметь очень серьезных последствий для всей провинции целиком или для всей отрасли или сферы деятельности, за которую отвечал тот или иной чиновник. Например, среди этих примеров коррупции и произвола фигурирует Клодий Квиринал, префект (то есть командующий) морского флота в Равенне. В последующих событиях гражданской войны 68-69 гг. именно моряки, базировавшиеся в Равенне, сыграют одну из самых роковых ролей, и, прежде всего, вследствие их разнузданности и бесчинств, к которым они привыкли под началом своего коррумпированного командующего. Что касается провинций, то те, которые фигурируют в вышеуказанных делах о коррупции, покрывали в совокупности значительную часть территории Римской империи, поэтому произвол, творимый на самом верху в этих провинциях, касался значительной части населения империи. Причем, из 13 судебных дел против провинциальных чиновников, указанных выше (при Тиберии и Нероне), 11 дел касались сенатских провинций, которые полностью находились в ведении Сената, 1 дело касалось Дальней Испании, часть которой находилась в ведении Сената, а часть – в ведении императора. И лишь одно дело касалось чисто императорской провинции, где управление осуществлялось непосредственно императором , да и то в этой провинции в тот момент были особые обстоятельства, способствовавшие тому, что император смотрел сквозь пальцы на произвол наместника . Следовательно, как с полной очевидностью следует из приведенных данных, коррупция в Римской империи развивалась в первую очередь на тех территориях, где у Сената, то есть у «клуба миллионеров», была большая свобода действий и где олигархия не чувствовала жесткого контроля за своими действиями со стороны императоров. Еще одним каналом распространения коррупции в империи, как и ранее, были завоевания новых стран и территорий. При Августе были завоеваны и присоединены к империи целый ряд стран и территорий к северу от Италии (современные Югославия, Австрия, Венгрия, Швейцария и запад Германии). На короткое время (около 20 лет) была завоевана даже вся Германия – от Рейна до Эльбы. Завоевания несли в эти провинции произвол и насилие, часть населения уводилась в рабство в Италию. В 6-9 гг. н.э. часть вновь присоединенных Придунайских провинций восстала, что было, возможно, крупнейшим восстанием за всю историю Рима. В армии восставших было порядка 200 тысяч человек, они перебили всех римских граждан и торговцев на территории этих провинций, и для их подавления Рим направил армию в размере до 15 легионов (около 150 тысяч человек), что свидетельствует о беспрецедентном масштабе восстания. Война с повстанцами шла с переменным успехом 3 года и, как писал Т.Моммзен, позднейшие авторы называли эту войну 6-9 гг. «самой тяжелой из всех, какие когда-либо приходилось вести Риму против внешнего врага со времен Ганнибаловой войны» ([72] 5/8, с.44, 41-43). А когда после этого восстала часть Германии, и германцы уничтожили целую римскую армию (9 г. н.э.), то Август отказался от дальнейших завоевательных планов и вывел войска с территории Германии к востоку от Рейна. Без сомнения, население этих вновь присоединенных провинций представляло собой наиболее бесправную часть населения империи. Именно оно наиболее часто становилось объектом самого разнузданного насилия и самой изощренной коррупции со стороны римских чиновников и военных. Вот что пишет Тацит по поводу того, как римляне управляли этими вновь присоединенными провинциями. Германский народ фризы, проживавший на территории современной Голландии (осталась в составе Римской империи после 9 г. н.э.), был обложен римлянами податью. Ввиду бедности фризов римский военачальник Друз установил для них уплату подати бычьими шкурами, при этом он не установил жестких требований ни к размерам, ни к качеству шкур. Но в один прекрасный день римский центурион (сотник), заведовавший сбором подати, заявил, что отныне стандартом для приемки подати будут являться турьи шкуры – шкуры огромных размеров по сравнению с бычьими: быки у фризов были малорослыми. Поскольку выполнить это требование было фактически невозможно, и это было ясно с самого начала, то, как пишет римский историк, фризы «вместо шкур стали сначала рассчитываться с нами быками, потом землями и, наконец, отдавать нам в рабство жен и детей. Отсюда – волнения и жалобы, и так как им не пошли в этом навстречу, у них не осталось другого выхода, кроме войны». Таким образом, делает вывод Тацит, фризы восстали «больше вследствие нашей жадности, чем из нежелания оказывать нам повиновение» ([105] IV, 72). Хотя Август отказался от дальнейшего завоевания Германии и запретил это делать своему преемнику Тиберию, но на этом завоевания Рима не остановились. В правление императора Клавдия (41-54 гг. н.э.) была частично завоевана Британия. Причины крупного восстания в Британии под предводительством царицы иценов Боудикки в 61 г. похожи на причины описанного выше восстания фризов при Тиберии. Вот что пишет Тацит по этому поводу: «царь иценов Прасутаг, славившийся огромным богатством, назначил в завещании своими наследниками Цезаря (то есть римского императора – Ю.К.) и двух [своих] дочерей, рассчитывая, что эта угодливость оградит его царство и достояние от насилий. Но вышло наоборот, и царство стали грабить центурионы, а достояние – рабы прокуратора, как если бы и то, и другое было захвачено силой оружия. Прежде всего была высечена плетьми жена Прасутага Боудикка и обесчещены дочери; далее, у всех видных иценов отнимается унаследованное от предков имущество (словно вся эта область была подарена римлянам), а с родственниками царя начинают обращаться как с рабами. Возмущенные этими оскорблениями и страшась еще худших, поскольку их земля стала частью провинции, ицены хватаются за оружие и привлекают к восстанию тринобантов…» ([105] XIV, 31). А с тринобантами римляне поступали еще худшим образом: выгоняли из их жилищ, сгоняли с полей, обращали в рабство, грабили местные храмы. Причем, этими бесчинствами занимались уже не отдельные центурионы, а масса простых легионеров и демобилизованных ветеранов ([105] XIV, 31). Не слишком многое изменилось и после восстания Боудикки, которое было подавлено римлянами. Хотя прямой грабеж и насилие над местным населением уже не допускался, но римские чиновники применяли изощренные издевательства, подобные тем, что мы видели ранее в отношении фризов, и которые вынуждали местное население давать взятки или просто отдавать последнее, что у них есть. Как пишет Тацит, помимо того что британцев обязали уплачивать подать хлебом в целях снабжения римской армии, римляне их «издевательски заставляли подолгу дожидаться у запертых государственных складов и даже покупать хлеб не иначе, как вручив взятку; им указывали для сдачи хлеба отдаленные округа, куда им можно было попасть лишь кружными путями, так что общины должны были доставлять его в глухие и бездорожные местности, тогда как римские зимние лагеря находились поблизости, и лишь насытив алчность немногих, они добивались того, что было удобно для всех» ([106] 19). Как видим, алчность, жажда наживы обуяла уже не только сенаторов, всадников и чиновников, но и римских офицеров и даже простых солдат, и ради получения денег они были готовы пойти на самые изощренные издевательства над местным населением, а при случае – и на прямой грабеж и насилие. И это вполне объяснимо – алчность заразительна. Если римская верхушка в погоне за наживой утратила всякий стыд и совесть, то что можно было ожидать от простых центурионов и легионеров – ведь рыба всегда гниет с головы. Одновременно с ростом коррупции в течение I в. н.э. происходило и резкое падение нравов. Император Калигула (37-41 гг. н.э.) открыто сожительствовал с тремя своими родными сестрами, свою очередную жену Цезонию выводил голой к обеду для демонстрации гостям, а понравившихся жен своих гостей, приглашенных к обеду, уводил в соседнюю комнату и там насиловал. А некоторых понравившихся ему отбирал у их мужей и делал на какое-то время своими женами. Он также убил своего брата Тиберия, тестя Силана и множество знатных римлян ([74] с.463-466). Жена императора Клавдия (41-54 гг. н.э.) красавица Мессалина, была настолько помешана на сексе, что ей уже не хватало бесчисленных любовников, и, как писал Ювенал, она по ночам отправлялась в лупанарий (публичный дом) и отдавалась там его посетителям. А к утру возвращалась во дворец, «вонь лупанара неся на подушки царского ложа» ([125] VI). Но и этого ей показалось мало, и она, воспользовавшись отъездом своего мужа-императора, устроила шутовскую свадьбу со своим молодым любовником, с обрядом бракосочетания и пышным пиршеством ([105] II, 27). Следующая жена Клавдия, его родная племянница (!) Агриппина, сначала отравила его самого, чтобы сделать императором своего сына Нерона, а затем пыталась соблазнить и самого Нерона (своего сына!), чтобы усилить свою власть при дворе. Не имея никакой формальной власти, она, пользуясь своим положением жены, а потом матери императора, открыто и безжалостно расправлялась с аристократами и чиновниками, которые в чем-то мешали ее планам ([74] с.480-486). Сам Нерон убил свою мать Агриппину, вел развратный образ жизни. Свадьба Мессалины – не единственный случай публичного оскорбления нравственности в эту эпоху. Тацит описывает праздник, устроенный Тигеллином, одним из высших чиновников при Нероне. На берегу пруда, где проходил праздник, были расставлены кабинки для свиданий (лупанары) и возле них стояли голые гетеры; а в самих кабинках сидели знатные женщины и выполняли роль проституток, отдаваясь любому из участников праздника, который этого пожелал ([105] XV, 37). Многочисленные факты свидетельствуют о том, что падение нравов в то время коснулось не только ближайшего окружения императоров, а широко распространилось среди богатых римлян. При раскопках в Помпеях в казарме гладиаторов, расположенной в местных трущобах, был обнаружен скелет усыпанной драгоценностями женщины. Французский историк Ж.Робер полагает, что эта женщина тайно посещала любовника-гладиатора ([89] с.94), но речь вполне может идти о самом банальном разврате, подобном тому, которому предавалась Мессалина. Похожий случай произошел в середине I в. н.э. с одной знатной и богатой дамой, женой легата Кальвизия Сабина. Она, пишет Тацит, «загорелась грязным желанием во что бы то ни стало посмотреть, как устроен военный лагерь; она сумела пробраться туда ночью, переодевшись солдатом… распалила страсть солдат ночной стражи и обнаглела наконец до того, что стала заниматься любовью на главной площади лагеря» ([107] I, 48). В правление императора Тиберия одна богатая замужняя дама, Вистилия, дочь претора , объявила, что занимается проституцией. Как пишет Тацит, сделала она так потому, что по старому римскому закону достаточной карой для продажных женщин являлось их публичное признание в своем позоре ([105] II, 85). Но наступили новые времена, и то, что раньше было позорным, стало в Риме чуть ли не почетным. Светоний сообщает о других аналогичных случаях - когда знатные римлянки публично признавались в своем занятии проституцией, - что само по себе уже достаточно говорит о масштабах падения нравов среди римской знати ([95] Тиберий, 35). Ввиду распространения таких скандальных случаев Сенат в период правления Тиберия был вынужден принять специальный закон (!), запрещавший знатным и богатым римлянкам заниматься проституцией. Как сами римляне объясняли происходящее ухудшение морали и нравов? Император Тиберий в своем письме Сенату указывал, как на главное зло, на новые возможности и соблазны, появившиеся у римлян, и видел путь борьбы с этим злом в введении запретов не только на безнравственное поведение, но и запретов на роскошь ([105] III, 53-54). Ювенал выражался еще определеннее: «Спросишь, откуда же гнусность такая и в чем ее корни? Некогда скромный удел охранял непорочность латинок, И небольшие дома не давали внедряться порокам … Ныне же терпим мы зло от долгого мира: свирепей Войн налегла на нас роскошь и мстит за всех побежденных. Римская бедность прошла, с тех пор у нас – все преступленья И всевозможный разврат; на наши холмы просочился Яд Сибариса, Родоса, Милета, отрава Тарента, Где и венки, и разгул, и господствует пьянство. Деньги презренные сразу внесли иностранные нравы; Нежит богатство – оно развратило роскошью гнусной Все поколенье…» ([89] с.164) Итак, согласно Тиберию и Ювеналу, виноваты в основном богатство и роскошь, а также развращающее иностранное влияние. Позволю себе немного с ними не согласиться. Мы знаем из истории такие эпохи, когда некоторые страны достигали богатства и благоденствия своих граждан и избежали при этом явного падения нравов и морали. Очевидно, основная причина состояла не в том, что росло абсолютное богатство римского общества, а в том, что в основном росло богатство очень немногих, богатство, нажитое несправедливо, посредством использования насилия, монополизма и подкупа. И затем люди, нажившие таким образом несметные богатства и получившие благодаря этому власть, насаждали свои моральные нормы, вернее, их отсутствие, всему остальному обществу. Вот основная причина падения морали и нравов, и не только во времена Рима, но и во все другие эпохи. Параллельно указанному выше процессу – резкому росту коррупции и падению нравов – в течение I в. н.э. шел и другой процесс. Происходила резкая концентрация собственности, и, прежде всего, земельной собственности, в руках немногих землевладельцев. Как указывалось в предыдущей главе, такие же процессы происходили в эпоху поздней республики, и именно они были основной причиной затяжных гражданских войн I в. до н.э. Конфискации Цезаря и проскрипции Октавиана Августа переломили эту тенденцию. Значительная часть земель римских богачей была таким образом экспроприирована – возможно, около половины всех принадлежавших ей земель. Об этом свидетельствует длинный список проскрипций 43 г. до н.э. , к которому также надо добавить предыдущие конфискации имущества при Цезаре и последующие конфискации Августа, помимо данного списка . Значительная часть этих земель была перераспределена в пользу безземельных крестьян и ветеранов: при Цезаре от 50 до 80 тысяч, а при Августе несколько сотен тысяч крестьянских семей и ветеранов получили наделы земли ([140] pp.236, 589-601; [285] 1, pp.139-140). Но после смерти Августа, а возможно, уже в конце его правления, процесс концентрации земель опять стал набирать силу. Особенно заметно он развивался в двух регионах, находившихся в ведении Сената и славившихся плодородием своих земель – в римской Африке и на Сицилии. Как пишет итальянский историк В.Скрамуцца, распространение латифундий в I в. н.э. приобрело на Сицилии никогда ранее не виданный размах. Секст Помпей имел так много земель на острове, что про него говорили, что он владеет Сицилией. А к середине I в. н.э., пишет историк, концентрация земель в руках немногих достигла такой степени, что богач Тримальхио в сатире римского писателя Петрония собирался путешествовать с северо-востока Сицилии на ее юго-запад (то есть из Италии в Африку) лишь по принадлежавшей ему земле, не проезжая через земли других землевладельцев ([180] p.363). Что касается Африки, то здесь концентрация земель достигла подобных же размеров: как писал Плиний Старший, шесть человек владели половиной Африки ([82] XVIII, 35). Причем, археология это подтверждает – в Северной Африке были найдены многочисленные указатели тех времен, на которых были проставлены имена одних и тех же немногих землевладельцев – Бландиан, Уденсис, Ламиан, Домициан ([282] p.111). Можно лишь догадываться, каким образом этим нескольким магнатам удалось прибрать к рукам столько земель – было ли это вложением денег, заработанных морской торговлей, или они завладели ими путем подкупа сенаторов, отвечавших за управление землями в Африке. Известно, что некий римлянин Пет в середине I в. н.э. скупал или организовывал скупку конфискованных государством земель – очевидно, незаконно и по дешевке, - из-за чего затем разразился скандал ([105] XIII, 23). Поэтому и в отношении африканских земель такая «прихватизация» имущества, находившегося формально у государства, а фактически – в управлении «клуба миллионеров», каким был римский Сенат, в то время была вполне возможна. Во всяком случае, еще в середине I в. до н.э. почти все земли в Африке находились в государственной собственности (в ведении Сената), а столетие спустя мы видим противоположную картину – бoльшая их часть оказалась в руках всего лишь нескольких олигархов. Итак, все эти три тенденции: рост коррупции, падение нравов и концентрация земельной собственности в руках немногих, - достигли своего апогея к правлению императора Нерона (54-68 гг. н.э.). Рим стоял на пороге новой гражданской войны. 2.3. Гражданская война 68-69 гг. н.э. и ее причины Одно из заблуждений, существующих относительно гражданской войны 68-69 гг., состоит в том, что она якобы была вызвана стремлением регионов к сепаратизму. Такого мнения придерживался целый ряд авторов, однако с ними были категорически не согласны, например, такие известные историки, как Моммзен и Ростовцев. Как писал М.Ростовцев, возражая этим авторам, «я, при всем старании, не могу обнаружить тут никаких следов сепаратистских стремлений», и далее в качестве действительной причины гражданской войны он называл «растущую ненависть к господствующим классам и их пособникам» ([92] 1, с.93, 95). Эта ненависть, по его мнению, проявилась, в частности, в том, что армия грабила в основном дома и поместья богачей. Т.Моммзен выступал с таким же мнением, особенно комментируя события в Галлии в 68-70 гг., в которых ряд авторов усматривали стремление Галлии к сепаратизму от Рима. В частности, он писал, что попытка некоторых кельтских народов провозгласить независимость «окончилась самым жалким образом, еще прежде чем вмешалось римское правительство, вследствие протеста большинства самих же кельтских округов, которые не могли и не желали отделяться от Рима». И здесь же пишет: «кельты превратились в римлян и желали оставаться ими» ([72] 5/8, с.85). Следовательно, сепаратистские движения не были поддержаны внутри самой Галлии (и были задавлены), поэтому они не могли дать почву для масштабной гражданской войны, охватившей всю империю. Надо отметить, что гражданская война в любой империи всегда сопровождалась какими-либо сепаратистскими движениями. Русская революция 1917 г. и последовавшая гражданская война привели к образованию на обломках Российской империи около десятка государств , но никому и в голову не придет объяснять революцию и гражданскую войну в России стремлением регионов к сепаратизму. Причины были намного глубже, они коренились в социальных проблемах, и все это понимают. Разумеется, и в Римской империи были некоторые недавно присоединенные регионы (Придунайские провинции, Германия, Британия, Иудея), которые в I в. н.э. восставали и пытались сбросить римское владычество. Но эти восстания новых регионов, где, как указывалось выше, римляне творили безудержный произвол и насилие, происходили более или менее равномерно в течение всего столетия, и никто не говорил при этом о какой-либо гражданской войне. И если уж говорить о «сепаратизме», то беспрецедентные по масштабу события 6-9 гг. н.э., когда восстали Придунайские провинции, а затем Германия, отделившись в итоге от Рима, и есть самый яркий пример такового, но никто из историков при этом не говорит о «гражданской войне», а говорят о войне за освобождение от власти Рима. Однако именно о гражданской войне говорят римские авторы применительно к событиям 68-69 гг., а Тацит говорит даже о нескольких гражданских войнах в течение этих двух лет. При этом он четко разделяет такие понятия как «гражданские войны» и «внешние войны», к которым он относит и попытки тех или иных народов отделиться от Рима ([107] I, 2). Он также пишет о причинах, которые, по его мнению, вызвали собственно гражданскую войну, и которые ему, как очевидцу тех событий, должны были быть достаточно понятны. На его взгляд, такой главной причиной была жажда власти и грабежей ([107] II, 7, 38) – со стороны как отдельных претендентов, желавших захватить императорскую власть, так и со стороны армии и ее военачальников, терроризировавших население и, прежде всего, конечно, грабивших дома богатых римлян. Итак, если оставить в стороне тему сепаратизма, который развивался параллельно собственно гражданской войне 68-69 гг. и не играл в ней основной роли, то мы имеем два объяснения одних и тех же событий: классовый конфликт (Ростовцев) и жажда власти и грабежей (Тацит). Полагаю, что правы они оба, и что обе эти причины являются основными. Рассмотрим кратко, как происходили события. В первой половине 68 г. произошло несколько восстаний против императора Нерона, инициаторами которых выступали высшие чиновники и сенаторы. Восстание начал наместник Лугдунской Галлии Юлий Виндекс под лозунгом восстановления республики. К нему присоединился правитель Тарраконской Испании Сервий Сульпиций Гальба. Затем к восстанию присоединился префект преторианской гвардии Нимфидий Сабин, который щедрыми подкупами и обещаниями склонил гвардию на сторону восстания. И одновременно Сенат низложил Нерона и объявил его вне закона. Нерон бежал из Рима в провинцию, но, поняв, что ему не уйти от преследовавших его посланцев Сената, покончил с собой. Если мы сложим эти события, то практически нет сомнения в том, что все эти действия были так или иначе скоординированы, и, таким образом, налицо – государственный переворот, осуществленный Сенатом. Новым императором был провозглашен 73-летний Гальба, кандидатуру которого выдвинул Виндекс, первым поднявший восстание. Это также является свидетельством того, что осуществленный переворот носил олигархический характер – как будет показано далее на множестве примеров, олигархия во все эпохи и все времена стремилась выдвинуть в правители недееспособные личности: либо 70-летних стариков, либо детей, либо слабоумных, либо женщин, либо иностранцев. Причина этого состоит в том, что при недееспособных правителях нет никакого контроля за деятельностью олигархии со стороны государства. Помощники у Гальбы также соответствовали тому, что мы обычно видим в олигархических правительствах. По словам Тацита, это были «Тит Виний, отвратительнейший из смертных, и Корнелий Лакон, ничтожнейший из них» ([107] I, 6). То есть, Сенат в качестве нового правительства утвердил двух негодяев при наполовину выжившем из ума старике. И сам стал в своей деятельности уже откровенно руководствоваться олигархическими принципами: например, Сенатом было принято постановление о наказании доносчиков, расплодившихся в правление Нерона, но постановление это применялось, как пишет историк, в соответствии с тем, был ли доносчик беден или богат – наказывали только тех доносчиков, кто был беден ([107] II, 10). Однако с первых дней этот олигархический переворот столкнулся с неожиданной оппозицией, причем, не со стороны императора Нерона, который проявил пассивность и растерянность, а со стороны значительной части армии. Согласно описанию Тацита, восстание против вновь провозглашенного императора в армии началось стихийно, с самых низов и сразу в нескольких легионах: «в первом и пятом дошло до того, что в изображение Гальбы стали кидать камнями. В пятнадцатом и шестнадцатом слышались лишь ропот и угрозы… четвертый и двадцать второй легионы … разбили изображения Гальбы. … Консульский легат … вялый, бледный, взирал на весь этот позор, не принимая в нем участия… Центурионы двадцать второго легиона… пытались защитить изображение Гальбы, но солдаты оттащили их и связали» ([107] I, 55-56). В итоге восстали все армии, стоявшие вдоль северных границ империи: в Верхней и Нижней Германии, в Британии и вдоль Дуная, - которые провозгласили императором своего полководца Вителлия ([107] I, 59). Таким образом, события разворачивались по классическому сценарию «солдатского бунта» и, в целом, по тому же сценарию, что и после убийства Цезаря: как тогда, так и сейчас значительная часть армии отказалась подчиняться Сенату и провозглашенному им правительству и вместо этого выдвинула своих лидеров или пошла вслед за теми лидерами, которых посчитала своими. Некоторые историки утверждают, что основной причиной восстания стало то, что Гальба был скуп на поощрения солдатам, и не сделал им подарков в честь своего провозглашения императором. Но это плохо вяжется с тем, как разворачивалось восстание против него. Как пишет Тацит, «простые солдаты целыми манипулами и поодиночке вносили свои сбережения, а у кого денег не было, отдавали нагрудные бляхи, изукрашенные портупеи, серебряные застежки». Да и жители Галлии «ни в чем не отставали от солдат и наперебой предлагали людей, коней, оружие и деньги» ([107] I, 57). Спрашивается, откуда такое единодушие армии и народа и ради чего такие жертвы? Если дело в том, что солдаты не получили от Гальбы по нескольку монет в виде подарка, то с какой стати им самим отдавать свои последние скудные сбережения? По-видимому, солдаты и население жертвовали свои последние средства ради неких общих целей, которые они считали важными – в частности, на восстановление справедливого и законного правительства, взамен того незаконного, которое захватило власть в Риме в результате олигархического переворота. У Тацита есть два объяснения мотивов, которые руководили действиями солдат, о чем выше уже говорилось. Во-первых, один из мотивов он видит в желании разбогатеть: либо в результате грабежей во время похода, либо вследствие получения милостей от нового императора Вителлия – после его победы над Гальбой ([107] I, 51, 53, 57). Во-вторых, он указывает на антагонизм между богатыми и бедными, который проявлялся в самых разных формах. Одно из проявлений - это ненависть солдат к высшим чиновникам и офицерам. Так, после того как солдаты выдвинули Вителлия в императоры, ему пришлось многих из этих чиновников и офицеров казнить или посадить в тюрьму по требованию солдат ([107] I, 58-59). Другое проявление социального антагонизма - вражда между бедными провинциями, к которым относились все те, где началось восстание против Гальбы (северо-восток Галлии, Германия, придунайские провинции, Британия), с одной стороны, и богатыми провинциями, с другой. Как пишет Тацит, «галльские племена, жившие по Рейну, тоже жаждали перемен и изо всех сил старались возбудить злобу против «гальбанцев»; тех, кто заслуживал это новое прозвище, они ненавидели и презирали так, как прежде ненавидели и презирали Виндекса. Прирейнские галлы яростно злобились на секванов, эдуев и их союзников (жителей юга Галлии – Ю.К.) и только и мечтали захватить их укрепленные поселения, уничтожить посевы и разорить дома. Те же постоянно возбуждали к себе ненависть, ибо были жадны и наглы, как все богачи…» ([107] I, 51). Итак, если мы и видим какой-либо межрегиональный конфликт в западных провинциях Римской империи, то это не стремление к сепаратизму, а социальный конфликт между бедным Севером и богатым Югом – по причине богатства последнего и бедности первого. Вообще, в подробном описании гражданской войны, сделанном римским историком, так много примеров указанного социального конфликта или антагонизма (между богатыми и бедными), что не совсем понятно, почему помимо М.Ростовцева, современные историки до сих пор его как бы не замечали. Так, читаем у Тацита, что солдаты-преторианцы императора Отона в Риме «поодиночке, тайком, действуя якобы от имени и в интересах государства, нападали на дома наиболее знатных, богатых и вообще чем-либо известных граждан…» ([107] I, 85). А вот как действуют германские легионы императора Вителлия: «рассыпавшись по колониям и муниципиям вителлианцы крали, грабили, насиловали… Легионеры хорошо знали места, они выбирали самые цветущие усадьбы, самых богатых хозяев, нападали и грабили, если кто сопротивлялся – убивали…» ([107] II, 56). Не лучше действуют и легионы, пришедшие из Придунайских провинций и присягнувшие императору Веспасиану. Вот что они вытворяют в богатом городе Кремона в Италии: «сорок тысяч вооруженных солдат вломились в город… Ни положение, ни возраст не могли оградить от насилия, спасти от смерти. Седых старцев, пожилых женщин, у которых нечего было отнять, волокли на потеху солдатне. Взрослых девушек и красивых юношей отнимали друг у друга солдаты, за них дрались и убивали. Одни тащили деньги и сокровища храмов, другие, посильнее, нападали на них и отнимали добычу. Некоторые не довольствовались богатствами, бывшими у всех на виду, - рыли в поисках спрятанных кладов землю, избивали и пытали людей. В руках легионеров пылали факелы и, кончив грабеж, их кидали потехи ради в пустые дома и разоренные храмы. … Грабеж продолжался четыре дня… Так на двести восемьдесят шестом году своего существования погибла Кремона» ([107] II, 33). И чем же провинился этот город? Оказывается, своим богатством – это был торговый город, удачно расположенный на торговых путях, благодаря чему процветал и богател. Судя по всему, именно поэтому, пишет Тацит, «легионеры издавна ненавидели жителей Кремоны»; да еще, как назло, «в городе была ярмарка и благодаря ей Кремона, и без того не бедная, выглядела сказочно богатой» ([107] II, 32, 34). Впрочем, грабежу подвергся и сам Рим, где солдаты победившей армии Веспасиана под надуманными предлогами врывались в дома богачей и грабили их, убивая всех, кто оказывал сопротивление ([107] IV, 1). Имеется целый ряд примеров какого-то патологического недоверия и ненависти со стороны солдат к сенаторам, высшим чиновникам и офицерам. Выше уже говорилось о том, что Вителлию пришлось казнить ряд таких чиновников и офицеров по требованию солдат. Такое же отношение к богатым аристократам мы видим со стороны солдат императора Отона. Однажды они заподозрили в измене императору большую группу сенаторов – они начали следить за ними и иногда «осыпали сенаторов бранью и оскорблениями, нарочно, чтобы найти повод начать резню». В итоге «едва не погибло множество сенаторов» ([107] II, 52, 54). В другой раз солдаты Отона заподозрили в измене одного из высших офицеров, который занимался погрузкой оружия. Солдаты «стали обвинять центурионов в измене, кричали, будто они хотят погубить Отона и для того вооружают сенаторских клиентов» ([107] I, 80). В итоге солдаты ворвались в дом к Отону в то время, когда у него ужинало большое количество сенаторов и офицеров, они им стали угрожать, двоих из них ранили и, наверное, всех бы перебили, если бы Отон, рыдая и умоляя, не сумел их утихомирить и выпроводить. Еще один подобный случай произошел с солдатами императора Вителлия: они заподозрили, что его хотят убить высшие офицеры, ворвались в его дом, где шел пир, и стали требовать казнить одного из них ([107] II, 68). Эти примеры напоминают тот антагонизм, который был у солдат Красной Армии во время гражданской войны 1918-1920 гг. по отношению к царским офицерам, дворянам, помещикам и другим «эксплуататорам трудового народа». О ненависти к богатым говорит и такой факт. Когда пришедший к власти Гальба решил отобрать все имущество, что Нерон раздарил своим фаворитам и помощникам, то, как пишет Тацит, «многие ликовали при мысли, что те, кого Нерон обогатил, станут беднее тех, кого он обобрал» ([107] I, 20). Конечно, эта ненависть к богатым, которая видна в приведенных выше примерах, шла рука об руку просто с желанием нажиться на воцарившихся беспорядках и беспределе. Солдаты беззастенчиво грабили и насиловали, и не всегда только богатых. Так, еще до того как армия Вителлия дошла до богатых городов Италии и южной Галлии, она разграбила несколько провинций в центральной Галлии, а также земли гельветов на территории нынешней Швейцарии, которые не отличались особым богатством. При этом несколько тысяч человек были убиты и угнаны в рабство ([107] I, 63, 68). На всем пути своего продвижения к Италии эта армия либо грабила города и деревни, либо получала от них дань – деньгами, продовольствием, оружием – а «там, где у жителей денег не было, пощаду покупали ценой бесчестья девушек и женщин» ([107] I, 66). Впрочем, организаторами этих грабежей и произвола очень часто или почти всегда выступали военачальники, то есть представители римской знати. Так, военачальник Отона Сведий Клемент «где только можно старался действовать по законам войны, словно идет он не по Италии, не по родным полям и селеньям, а опустошает чужие берега, выжигает и грабит вражеские города. Это было тем отвратительнее, что никто и не думал защищаться – на полях кипела работа, дома стояли открытыми. Уверенные, что кругом царят мир и безопасность, люди с женами и детьми выбегали навстречу войскам, и тут их настигала война со всеми ее ужасами» ([107] II, 12). Военачальники присваивали себе и львиную долю той дани, которую платили города и деревни проходившим мимо них войскам. Валент, главнокомандующий одной из двух армий Вителлия, до того беззастенчиво собирал дань и накапливал ее у себя, что солдаты подняли против него бунт, обвинив его в присвоении всей добычи, и растащили его тюки с ценными вещами и деньгами, а сам он с трудом избежал смерти ([107] II, 29). Прим Антоний, главнокомандующий одной из двух армий Веспасиана «в Италии вел себя как в завоеванной стране», а его солдаты «грабили жителей, отнимали у них продовольствие» ([107] III, 49-50). Муциан, главнокомандующий другой армии Веспасиана, целенаправленно разграблял богатые имения. Поскольку его армия шла последней по тем местам, где уже до него прошли другие армии, то делать это было несколько труднее, чем его предшественникам. Поэтому он собирал информацию о том, где еще остались нетронутые богатые имения или дома и, получив ее, посылал туда соответствующую экспедицию. В итоге, пишет Тацит, «доносы сыпались к Муциану со всех сторон, все богатые имения были разграблены. Такую безжалостность и свирепость еще можно было как-то оправдать во имя войны, но продолжалось все это и в мирное время» ([107] II, 84). Разложение армий ввиду царящего беспредела дошло до крайней степени. «В вителлианской армии царили беспорядки и пьянство, и все напоминало скорее о ночных пирушках или о вакханалиях, чем о воинском лагере» ([107] II, 68). В армии Прима Антония один солдат «пришел к своим командирам и сказал, что убил в последнем сражении своего брата и потребовал за это вознаграждение» ([107] III, 51). Как писал Тацит, «армия теряла силы в распутстве и наслаждениях, все больше забывала древнюю дисциплину, установления предков, при которых Римское государство стояло твердо, ибо зиждилось на доблести, а не на богатстве» ([107] II, 69). И в этом армия брала пример со своих полководцев и императоров. Солдаты выдвинули Вителлия в императоры, полагая, что он станет достойным правителем. Но он уже с первых дней не оправдал ожиданий: «предвкушая положение принцепса [императора], он проводил время в праздности, роскоши и пирах, среди бела дня появлялся на людях, объевшийся и пьяный. Охваченные воодушевлением и исполненные мужества солдаты действовали за него, и поэтому могло показаться, что в армии есть настоящий командующий…» ([107] I, 62). И в дальнейшем, когда Отон был свергнут, как до этого Гальба, и Вителлий воцарился в Риме, он скорее делал вид, что правит страной, а фактически все время проводил в пирах, умудряясь в них участвовать по три, а то и по четыре раза в день. При этом, как пишет Светоний, он постоянно принимал рвотное и избавлялся от съеденной пищи, чтобы иметь возможность снова набивать себе живот разными яствами ([95] Вителлий, 13). Как говорили, за несколько месяцев своего правления он умудрился потратить на свои пиры и развлечения двести миллионов сестерциев, что составляло до 1/4 годового бюджета расходов Римской империи ([107] II, 95; [178] p.30). Не лучше себя проявили и два его главнокомандующих – Цецина и Валент, которые «старались перещеголять один другого числом сторонников, пышностью свиты, обилием клиентов , ожидающих их выхода по утрам» ([107] II, 92). И воевали они тоже соответствующим образом, думая не о войне, а о собственных удовольствиях: «Фабий Валент во главе целой армии изнеженных наложниц и евнухов продвигался вперед далеко не так поспешно, как подобает идти на войну» ([107] III, 40). Говоря о грабежах, жажде наживы и стремлении к наслаждениям в период гражданской войны, которые поразили всю римскую армию и значительную часть римского общества сверху донизу, нельзя не сказать и о проявившейся жажде власти. На это указывает и число императоров – четверо, всего за два года, трое из которых были убиты. Об этом свидетельствуют также появившиеся самозванцы – одних лже-Неронов было несколько, были и другие самозванцы, которые провозглашали себя императорами и пытались привлечь поддержку народа и армии ([107] II, 72). В сущности, провозглашение императором Отона является именно таким случаем, но удавшимся, в отличие от многих других. Он умело воспользовался нелюбовью солдат к императору Гальбе и щедрыми подарками и обещаниями склонил некоторых из них на свою сторону. А затем всего лишь 23 преторианца, которых он подкупил или уговорил, и осуществили переворот ([107] I, 27) - расправились с Гальбой и провозгласили императором Отона. Нелюбовь солдат и народа к Гальбе была уже столь велика, что никто не стал его защищать, несмотря на малочисленность заговорщиков. Как видим, факты свидетельствуют о том, что гражданская война 68-69 гг. явилась отражением или следствием тех социальных язв, которые разрастались и нагнаивались в течение предшествовавших 50 или более лет – роста коррупции, падения морали и нравов и все большей поляризации общества на богатых и бедных. Первые две язвы вызвали невиданную жажду власти и денег, откуда страшные грабежи и насилие, не прекращавшиеся в течение этих двух лет, и попытки захвата императорской власти. Третья язва вкупе с первой вызвала ненависть массы простых солдат ко всем богатым и особенно ко всем сенаторам и крупным чиновникам. Следует отметить, что, несмотря на утверждения марксистов о том, что главным социальным конфликтом античности был конфликт между рабами и рабовладельцами, среди участников гражданской войны 68-69 гг. мы совершенно не видим никаких рабов. Более того, как указывалось выше, мы их не видим уже и во время основных событий предыдущей гражданской войны (80-е-30-е гг. до н.э.), и не увидим во время гражданских войн в Римской империи конца II в. и середины III в. н.э. Это указывает на то, что такого социального конфликта либо не было вообще, либо его роль в социальной истории Рима после 70-х гг. до н.э. (когда было восстание Спартака) была очень невелика и была искусственно раздута Марксом и Энгельсом. Роль и значение рабов в социальной жизни Рима резко сократились в I в. н.э. ввиду, во-первых, сокращения притока военнопленных, и, во-вторых, ввиду того, что теперь уже не только Италия, но и все другие части империи стали играть важную роль в социальной жизни, как мы это видели на примере событий 68-69 гг. А вне Италии рабов и до I в.н.э., и в I в.н.э. было очень мало, и они не могли играть сколько-нибудь значительную роль. Более того, как указывалось выше, рабы в описываемую эпоху очень часто становились сообщниками крупных чиновников, сенаторов и денежных воротил в различных финансовых махинациях и коррупционных схемах. Эти рабы, формально освобожденные своими хозяевами, но фактически по закону и по факту от них зависимые, были самыми лучшими их помощниками и исполнителями самых грязных дел. Мы очень часто видим их в описании римских авторов именно в таком качестве. Так, царство иценов в Британии «стали грабить центурионы, а достояние – рабы прокуратора» ([105] XIV, 31). Даже у Нерона самыми грязными делами занимался его бывший раб Геллий. Однако освобожденные рабы оставались помощниками своему бывшему хозяину лишь до тех пор, пока тот был богат и силен. Тацит пишет, что при Нероне многие богачи были отправлены в ссылку и лишились части своего имущества, а при Гальбе были освобождены – но вернувшись домой из ссылки обнаружили, что обмануты своими бывшими рабами. Те уже совсем не боялись и не хотели подчиняться своим обедневшим и лишившимся всякого влияния хозяевам, находили себе новых богатых покровителей, а «некоторые даже жили в императорском дворце и были могущественнее своих господ» ([107] II, 92), возможно, присвоив себе часть их денег, пока те были в опале. В дальнейшем даже в числе римских сенаторов мы видим немало бывших рабов, которые стали очень богатыми и влиятельными людьми. Данный феномен – типичное явление, свойственное олигархии, которая во все времена и эпохи использовала иностранцев, представителей малых народностей и пораженных в правах людей в своих интересах, делая их своими помощниками и исполнителями. Рабы-иностранцы именно ввиду их зависимого и уязвимого положения чаще всего в Римской империи использовались олигархией для осуществления своих махинаций, но в дальнейшем именно они и становились чаще, чем другие, не только помощниками, но и полноправными представителями олигархии, достигая самых вершин богатства и могущества. Очевидно, именно поэтому Август принял целый ряд законов, препятствовавших проникновению освобожденных рабов в государственные структуры: в Сенат, в армию, в сословие всадников и т.д., а тем из них, кто хоть раз подвергся (уголовному) наказанию, была закрыта возможность получения римского гражданства ([52] с. 568). Эти законы были направлены против распространения коррупции в государстве и обществе через таких освобожденных рабов. 2.4. Циклы в социальной и экономической истории Рима Мы видели, что история Рима в течение II в. до н.э. – I в. н.э. как бы совершила два круга или цикла: с начала II в. до н.э. и до середины I в. до н.э. происходили постепенный рост влияния и силы олигархии, усиление коррупции, усиление концентрации богатства в руках немногих, на этом фоне росло напряжение в обществе, затем началась гражданская война, приведшая к экспроприации у богачей накопленных ими богатств. Затем все то же самое повторилось уже в период с 30-х гг. до н.э. и по конец I в. н.э. – и закончилось гражданской войной 68-69 гг. и экспроприациями. Что касается последних, то их начал Нерон: он, в частности, конфисковал земли шестерых магнатов, которым принадлежала половина всех земель римской Африки. Далее они продолжились стихийно в течение гражданской войны 68-69 гг. (см. выше), и затем их продолжили император Веспасиан (69-79 гг.) и Домициан (81-96 гг.). Эти императоры продолжали отбирать поместья у богачей в Африке, а также в Египте, где до этого, в середине I в. н.э. также шла активная скупка земель магнатами. Конфискованные земли раздавались крестьянам и ветеранам, которых специально зазывали в Африку для создания там слоя зажиточных фермеров ([92] 2, с.31-32, 57, 85-86). Налицо полная идентичность с тем, что делали Цезарь и Август в начале своего правления. В итоге ко II в. н.э. все крупные магнаты были уничтожены – среди даже самых богатых сенаторов этого периода уже нет, по словам М.Ростовцева, ни «набобов I в. до н.э.», ни «мультимиллионеров периода Юлиев-Клавдиев» ([92] 1, с.147). Более того, как указывает историк Д.Дафф, к началу II в. н.э. осталось не более 30 потомственных сенаторов ([141] p.746) – то есть примерно 3-5% прежнего состава Сената, чему, судя по всему, немало способствовали репрессии против сенаторов и их гибель в эпоху гражданских войн и революций, которыми характеризовались последние десятилетия I в.н.э. И вот мы опять видим «золотой век», который наступил при императорах Траяне (98-117 гг.) и Адриане (117-138 гг.), как ранее он наступил при Августе. Конфискации при этих императорах прекратились, опять достигнут социальный мир, как это было за 130-150 лет до этого. Но все это опять ненадолго. Уже при Адриане мы видим восстание в Иудее, вылившееся в настоящую войну евреев с римлянами. А в правление Антонина Пия (138-161 гг.) мы видим уже огромное множество восстаний: в Иудее, Греции, Египте, Мавритании, Британии, Германии, Дакии, Испании. При Марке Аврелии (161-180) происходит дальнейшее нарастание социальных конфликтов и восстаний. Но у всех этих императоров хорошие отношения с Сенатом, и поэтому все они считаются «хорошими» императорами. Затем появляется «тиран» Коммод (180-192 гг.), который начинает, по словам М.Ростовцева, «борьбу с сенатом» и «опирается в этой борьбе на солдат» ([92] 2, с.112), - совсем как его предшественники, «тираны» Цезарь и Нерон, которые также в конце очередного цикла и накануне очередной гражданской войны начинали «борьбу с сенатом». Этого «тирана» сенаторы тоже убивают, и опять, в третий раз, сенатская олигархия выдвигает в императоры 70-летнего старика – Пертинакса (193 г.) . Так же как в двух предыдущих случаях, это вызывает возмущение народа и армии, и начинается гражданская война. События гражданской войны 193-197 гг. почти в точности повторили то, что происходило в 68-69 гг.: опять войска, возмущенные олигархическим переворотом сенаторов, выбрали своих императоров (Альбина, Нигера и Севера), опять нашелся один претендент (Деций Юлиан), который, как в 69 г. Отон, «купил» императорский титул у преторианцев, свергнувших немощного старика-императора . Но для установления реальной власти, разумеется, этот спектакль с покупкой императорского титула не годился. Четыре года шла гражданская война, с такими же ужасами, какие были в 68-69 гг., или еще хуже. В итоге Септимий Север (193-211 гг.) вышел победителем. И первое, чем он занялся – продолжил террор Коммода в отношении сенаторов, а также в отношении богачей в провинциях, с конфискацией их земель и имущества. Эту политику «террора в отношении богатых», как пишет о ней М.Ростовцев, продолжил его сын Каракалла (211-217 гг.), который не только продолжил конфискации, но еще более увеличил налоги на доходы состоятельных граждан, введенные Коммодом и Севером . Может быть, Вы полагаете, что все это – сплошные совпадения? Что-то из этого действительно можно считать совпадениями – например, что титул императора был фактически куплен за деньги и Отоном в гражданскую войну 68-69 гг., и Децием Юлианом в гражданскую войну 193-197 гг. Можно также считать совпадением то, что сенатская олигархия всякий раз выдвигала в императоры 70-летнего старика – могла бы для разнообразия выдвинуть, например, слабоумного, как она это делала в другие эпохи. Но то, что этот цикл повторялся с неизменной последовательностью с интервалом примерно 130 лет целых три раза – не может быть совпадением. Таких совпадений не бывает! О том, что это не совпадение, свидетельствует и ряд экономических показателей. Об одном из них, самом важном, выше уже говорилось – концентрация земель и собственности достигала всякий раз своего пика перед началом очередной гражданской войны. Но это еще не самое интересное. Самое интересное состоит в том, что всякий раз в годы, предшествовавшие гражданской войне, начиналась бешеная тезаврация, то есть припрятывание в кубышку, золотых и серебряных монет. Причем, как вытекает из данных, приводимых английским историком Р.Дункан-Джонсом, эта интенсивная тезаврация возникала где-то в середине цикла: в частности, в правление Тиберия (14-37 гг.) и Марка Аврелия (161-180 гг.). Затем она постепенно усиливалась и достигала своего пика к концу цикла – к правлению соответственно Нерона (54-58 гг.) и Коммода (180-192 гг.) ([178] pp.23, 31, 71, 88). При этом из обращения исчезали практически все золотые и серебряные монеты, и указанным двум императорам приходилось лихорадочно выпускать огромные количества новых монет, но уже с меньшим содержанием золота и серебра, чтобы остановить тезаврацию и предотвратить крах всей денежной системы. То же самое происходило в эпоху поздней республики, в 40-е годы до н.э., также накануне и во время гражданской войны Октавиана Августа против сенатской олигархии ([178] p. 99). В тот период интенсивная чеканка, проводившаяся Цезарем (49-44 гг. до н.э.) и Августом (43 г. до н.э. – 14 г. н.э.), продолжалась вплоть до самого конца гражданских войн (20-е годы до н.э.), а затем ее размеры сократились в 20 раз ([180] p. 510). Правда, тогда обошлось без «порчи» монеты – золота, захваченного Цезарем в Галлии и конфискованного Августом у римских и египетских богачей хватило на то, чтобы удовлетворить резко возросший спрос на него путем интенсивного выпуска в обращение полновесных золотых монет . Таким образом, во всех трех случаях налицо острый экономический и финансовый кризис, проистекавший накануне и во время гражданской войны, который, очевидно, и был одной из основных причин усиления социальной напряженности и последующего социального взрыва. Почему происходили такие кризисы? Такая массовая тезаврация свидетельствует о бегстве капиталов из реального сектора в золото и серебро. Это могло возникать ввиду резкого увеличения рисков предпринимательской деятельности и ввиду отсутствия перспектив иного выгодного вложения капиталов. Только этим можно объяснить, почему во второй половине цикла возникало такое массовое бегство капиталов из реального сектора в золото и серебро. В свою очередь, усиление рисков и отсутствие перспектив вложения капиталов, очевидно, было вызвано резко возросшей коррупцией и монополизацией производства и сбыта. Если несколько магнатов скупили или захватили половину лучших земель в империи – в Африке, на Сицилии, в Египте – то что им мешало монополизировать всю торговлю сельскохозяйственными товарами и, например, отсечь всех мелких землевладельцев от рынков сбыта, то есть, как говорится, перекрыть им полностью кислород? Что мешало им, приобретшим такую силу, перестать платить налоги – как на местном уровне, так и на государственном, - что они и делали, этому есть целый ряд свидетельств ([92] 2, стр. 31). В итоге с остальных землевладельцев власти пытались выколотить все больше и больше налогов и сборов, а магнаты, не платившие налогов, при этом продолжали богатеть. Все это, как мы видели, заканчивалось гражданской войной и физическим уничтожением не только магнатов, но и значительной части просто состоятельных людей. Как видно на приводимой схеме I, в течение всех трех циклов (II в. до н.э.- II в. н.э.) соблюдалась и примерно одинаковая продолжительность цикла (130-150 лет), и четкая последовательность основных экономических и социальных явлений. Социальный мир и экономическое благополучие по мере концентрации капиталов сменялись классовой борьбой и нарастанием экономических проблем, затем начинался затяжной экономический кризис и бегство капиталов, на фоне которых развивалась гражданская война. Единственное отличие первого цикла от последующих двух заключается в очень продолжительном периоде гражданской войны, которая, хотя и с длительными перерывами, продолжалась несколько десятилетий (80-е - 30-е гг. до н.э.). Это можно объяснить тем, что общество впервые столкнулось с гражданской войной, и борьба была по-настоящему бескомпромиссной, в то время как в последующем население еще помнило об ужасах предыдущей гражданской войны и старалось побыстрее ее закончить в этот раз. Соответственно, в периоды социального мира и императоры были тоже «хорошими», а когда наступал экономический кризис и надо было заниматься уничтожением олигархии и перераспределением ее имущества в пользу населения, то у власти неизменно оказывались «тираны». Впрочем, как указывал известный американский историк А.Джонс, деление императоров на «хороших» и «плохих» отражало лишь то, как они себя вели по отношению к Сенату, то есть к античному «клубу миллионеров», а не то, были ли они действительно плохими или хорошими императорами ([226] I, p. 7). Ведь соответствующую характеристику («плохой» или «хороший») им давали именно сенаторы. Тацит пишет даже о цикличности в ухудшении и исправлении нравов. Он отмечает, что после гражданской войны 68-69 гг., при Веспасиане (69-79 гг.), опять началось улучшение нравов, как это было ранее при Августе, и высказывает мнение о том, что «всему существующему свойственно некое круговое движение, и как возвращаются те же времена года, так обстоит и с нравами» ([105] III, 55). Как видим, описанные им циклы ухудшения и исправления нравов по времени в точности совпадают с периодами усиления и ослабления коррупции в течение очередного социально-экономического цикла. Однако факты свидетельствуют о том, что хорошие нравы и процветание в Римской империи вовсе не возвращались всякий раз сами по себе, автоматически, как весна после зимы. Каждый раз этому предшествовал острый социальный и экономический кризис, гражданская война, а также уничтожение значительной части верхушки общества и конфискация собственности у большинства состоятельных людей. По-видимому, не будь таких периодических кровопусканий и большевистских «экспроприаций экспроприаторов», игравших роль своего рода медицинской операции по удалению раковой опухоли, Рим погрузился бы в сплошной хаос коррупции, голодоморов, социальных конфликтов и гражданских войн, и его конец наступил бы не в V в. н.э., а намного раньше. 2.5. «Золотой век» олигархии Именно такой период полного хаоса наступил в Римской империи в III веке, который называют «веком 30 тиранов» . Повсюду свирепствовали голод и эпидемии. Денежное обращение было настолько дезорганизовано, что золотые и серебряные монеты совсем исчезли, и расчеты осуществлялись мешками медных монет. Таким образом, в III в. н.э. описанные выше циклы прекратились: социального мира и экономического процветания не наступило, вместо этого началась сплошная полоса гражданских войн и разрухи. Что же произошло? По-видимому, пишет Л.Остерман, в «золотом» II веке был какой-то изъян, который проявился в дальнейшем в столь резком крахе ([74] стр. 604). Попробуем в этом разобраться. В первой книге моей трилогии был описан кризис III века, и было высказано мнение о том, что основной его причиной могло быть только значительное сокращение населения Римской империи. В свою очередь основной причиной перманентного демографического кризиса в империи являлась низкая рождаемость. Эта точка зрения разделяется многими историками и подтверждается огромным количеством фактов и неопровержимых свидетельств, которые приводятся в книге. Но одна лишь низкая рождаемость не может объяснить такого резкого «обвала», наступившего в конце этого «золотого века». Ведь начиная с правления Марка Аврелия (161-180 гг. н.э.) создается ощущение, что империя катится в пропасть, и уже безвозвратно. Такой внезапный «провал в пропасть» нельзя объяснять только низкой рождаемостью, если учесть, что продолжительность жизни у римлян не была слишком короткой, немало людей доживало до 70-ти и 80-летнего возраста. Имеется не очень много информации относительно этого «золотого века», намного меньше, чем о предыдущих периодах. Но общая циклическая схема социально-экономической жизни империи, судя по всему, осталась такой же, как и в предыдущие три столетия. «Плохие» императоры (Нерон, Веспасиан, Домициан), правившие с 54 г. по 96 г., сделали свою черную работу, конфисковали собственность богачей, значительную их часть уничтожили физически – и после этого пришли «хорошие» императоры (Нерва, Траян, Адриан, Антонин Пий, Марк Аврелий), правившие с 96 г. по 180 г., которые ладили с Сенатом и не позволяли себе никаких конфискаций имущества. Потом опять разразился страшный экономический и социальный кризис, гражданская война, и наступила эпоха «плохих» императоров (Коммод, Септимий Север, Каракалла), правивших со 180 г. по 217 г., которые опять выступали в роли «большевиков». После этого был лишь один более или менее «хороший» император – Александр Север (222-235 гг.), - который не занимался откровенной «экспроприацией экспроприаторов» и в целом ладил с сенаторами. А затем наступил полный хаос, «век 30 тиранов», когда один император был хуже другого, и каждый грабил и обирал нещадно имущие классы. Если события в течение «золотого» II века почти в точности повторяли два предыдущих цикла, вплоть до гражданской войны, произошедшей опять в 193-197 гг., которой предшествовало бегство капиталов в золото и экономический кризис, то единственное объяснение этому состоит в том, что в течение II в. опять происходила постепенная концентрация собственности и постепенное усиление коррупции. Тем более что факторы, способствующие усилению олигархии и росту коррупции в обществе (глобализация и внешние завоевания), не были устранены. Более того, при Траяне (98-117 гг.) они даже усилились – такого количества завоевательных войн, причем, совершенно бесперспективных с точки зрения строительства прочного государства, не было ни при одном его предшественнике. Завоевание, а затем освоение, Дакии стоило империи огромных денег и усилий, а власть Рима удержалась там лишь на столетие, после чего римляне покинули ее добровольно и ретировались обратно за Дунай, не видя нужды удерживать такой неудобный плацдарм за этим естественным водным рубежом. Еще более бесславным было завоевание Месопотамии, стоившее также огромных сил – ведь для этого Риму пришлось разгромить и уничтожить Парфянское царство, которое было довольно сильным государством, а затем подавлять восстания местного населения. Однако эти усилия были напрасны: Рим потерял Месопотамию уже во II в., а после еще двух попыток завоевания – окончательно в начале III в., не в силах удерживать контроль над такой большой густонаселенной страной за несколько тысяч километров от Рима. Более того, вместо лояльной Риму династии эллинизированных парфянских царей народы Востока, познавшие римское иго, выбрали себе в правители враждебную Риму персидскую династию царей Сасанидов. Так Рим своими руками создал самого грозного врага за всю свою историю – Персию династии Сасанидов. В целом, взлет римского империализма при Траяне (масштабные завоевательные войны) был продуктом римской олигархии. Да и сам Траян был ее творением: как указывает Л.Остерман, его сделала императором влиятельная сенатская группировка ([74] стр. 569). Но это был последний взлет Рима: после него империя только теряла территории, уже ничего нового более не приобретая. Однако основное отличие «золотого века» при Траяне и его преемниках от «золотого века» Августа состояло не в завоевательных войнах, которых было немало и при Августе, а в отсутствии одного географического центра, где концентрировалась олигархия. В эпоху Августа – Нерона таким центром был Рим. Все мультимиллионеры и «набобы» этой эпохи, как и предшествующей эпохи Суллы – Цезаря, жили в Италии, большей частью в Риме и его окрестностях, они же держали в своих руках всю политическую власть. Впервые лишь при Клавдии (41-54 гг.) в Сенат было введено несколько богатых провинциалов из Галлии. Более того, первые римские императоры препятствовали образованию крупных состояний на окраинах империи, в частности, посредством конфискаций собственности богатых граждан. Так, Август после присоединения Египта к Риму в 30 г. до н.э. конфисковал 2/3 собственности египетских богачей, а Калигула (37-41 гг. н.э.) репрессировал многих галльских богачей, конфисковав у них имущества на сумму 600 миллионов сестерциев ([178] p. 7). Во II в. н.э. все изменилось. К концу столетия большинство сенаторов были уже не из Италии, а из других провинций империи, прежде всего западных ([219] p. 200). Здесь же мы видим и основную концентрацию кладов золота и серебра в этот период. В западных провинциях (в Галлии, Испании и Африке) было найдено 63% всех кладов (по их стоимости), относящихся к этому периоду, в центральных провинциях (Италия и придунайские провинции) было найдено 22% всех кладов, 5% - в Британии, и в то же время во всех восточных провинциях (Греция, Малая Азия, Сирия, Палестина, Египет) – всего лишь 10% ([178] p. 74). Итак, мы видим, что вместо прежней концентрации богачей в Риме или Италии они теперь были рассредоточены более или менее равномерно по всем западным и центральным провинциям империи. Как писал М.Ростовцев, «в рассматриваемый период богатые люди стали появляться повсюду… где, казалось бы, меньше всего можно было этого ожидать» ([92] 1, с.148). Вряд ли это было случайным. Как было показано выше, основным источником богатства, не считая войны, грабежей и прямых доходов от коррупции, была морская и речная торговля. Если раньше она концентрировалась вокруг Италии и Рима, то теперь она стала проникать намного глубже внутрь западных провинций, чему есть многочисленные свидетельства . Именно поэтому стали обогащаться люди, контролировавшие региональные направления этой торговли. Наиболее очевидным результатом такой регионализации был тот факт, что государство окончательно перестало контролировать эту торговлю. Если раньше только Рим и Италия «сидели на игле» импортных хлебных поставок, а другие регионы были по хлебу самодостаточными, то теперь многие крупные города в провинциях начали импортировать хлеб из Африки и Египта, а этот дешевый хлеб стал разрушать местное производство зерна точно так же, как он его разрушил в Италии . В итоге многие из этих городов оказались во власти такой же «торговой мафии», спекулировавшей хлебом, какая до этого пыталась господствовать в Риме. Но если в Риме за ней наблюдал император, вмешиваясь время от времени, то до провинциальных городов у него, разумеется, руки не доходили. Да и некогда было императорам «золотого века» думать о таких мелочах: Траян почти все время проводил в военных походах, Адриан – много лет подряд путешествовал или предавался удовольствиям в своих роскошных дворцах. Так или иначе, но именно в течение «золотого» II века голод и голодоморы стали все более частым и распространенным явлением в Римской империи. Античный историк Спартиан писал про эпоху Адриана (117-138 гг.): «в его правление были голод, моровая язва, землетрясения… многим городам, опустошенным этими бедствиями, он приходил на помощь…» ([74] стр. 598). В этой связи следует заметить, что, когда города уже опустошены, то есть население перемерло от голода и связанных с ним болезней, то «приходить им на помощь» уже, как правило, слишком поздно. В Греции в ранней античности, когда греческие города начали активно импортировать зерно вместо собственного производства, также сначала часто бывали голодоморы. Но затем, как указывает М.Ростовцев, в течение IV в. до н.э. они прекратились ([287] I, p. 393), ввиду того что за дело везде взялись городские власти. Как пишут В.Тарн и Г.Гриффит, в IV в. почти во всех греческих городах-полисах были созданы зерновые фонды (запасы зерна), из которых при внезапном росте цен и угрозе голода зерно выбрасывалось на местный рынок ([302] pp.107-109). Причем, греки заставили своих самых богатых граждан профинансировать создание этих фондов, в связи с чем, например, греческий писатель Исократ писал в 354 г. до н.э. о том, как тяжело стало жить богатым в Греции, а немецкий историк Р.Пёльман писал о «социализме» и «коммунизме» в Древней Греции ([143] pp.549-550; [278]). Как видим, интенсивные мероприятия греческих государств против спекуляции и коррупции способствовали тому, что голодоморы в Греции в тот период исчезли. Но на то в греческих городах-полисах и была демократия, чтобы заботиться о своем населении. А в Римской империи ко II в. н.э. от демократии не осталось и следа. Фактически власть была в руках у олигархии, с учетом того, что многие императоры «золотого века» были по существу ее ставленниками. Когда Плиний Младший, наместник провинции Вифиния в Малой Азии, просил у императора разрешение на создание пожарной дружины в столице провинции Никомедии, Траян ответил ему отказом. Он высказал опасение, что под ее флагом может быть создана какая-нибудь организация, опасная для общественного порядка, и на этом основании отказал ([52] стр. 647). Судя по этой странной реакции на совершенно нормальную и важную инициативу наместника, Траян, будучи ставленником сенатской олигархии, как чумы боялся народа и любого народного самоуправления. И у него был повод бояться – предыдущий император, тоже ставленник Сената, 66-летний Нерва (96-98 гг.), был захвачен в плен восставшей армией. Солдаты грозили расправиться со стариком-императором, как в свое время расправились с 73-летним Гальбой, если не будут удовлетворены их требования. Кризис удалось урегулировать, прежде всего, заменив старика-императора на молодого (Траяна), но, очевидно, Траян сделал из этого свои выводы по поводу того, что такое народная демократия и какую опасность она представляет для правящей верхушки. В итоге, судя по всему, население империи во II в. н.э. стало заложником жадности олигархии. Если в правление Адриана мы видим частые голодоморы, приводившие к опустошению городов, то в правление Антонина Пия (138-161 гг.) мы читаем не только о регулярном голоде, но видим и массовые восстания, охватившие многие провинции - Иудею, Грецию, Египет, Мавританию, Британию, Германию, Дакию, Испанию ([74] с. 605, 608). И хотя объективной информации по этому периоду почти нет совсем, не считая хвалебных панегириков императору, в которых говорилось о «процветании всех провинций», но возникает вопрос: если они действительно процветали, то откуда столько восстаний? А правление Марка Аврелия (161-180 гг.) отмечено не только голодоморами, но и повсеместным распространением эпидемий чумы, оспы и других болезней . Современные экономические историки (Ч.Уилсон, П.Шоню и другие) пришли к выводу, что массовые эпидемии в прошлом распространялись в основном в периоды голода ([151] p.8; [160] p.230). Это также хорошо знал английский историк Э.Гиббон, который жил в XVIII веке и еще прекрасно мог помнить и даже наблюдать голодоморы в Европе, сопровождавшиеся массовыми эпидемиями. В своем труде об истории упадка и гибели Римской империи он пишет о том, что «вслед за голодом почти всегда появляются эпидемические болезни, возникающие от недостаточности и недоброкачественности пищи», и о том, что голод в Римской империи «был неизбежным последствием хищничества и угнетений, которые уничтожали и находившиеся налицо земные продукты, и надежду на будущую жатву» ([22] I, с.296). Да и само неожиданное появление массовых эпидемий почти всех известных болезней именно во II в. н.э. невозможно объяснить как-либо по-другому. Как указывает известный демографический историк Д.Расселл, в этот период расцвели и стали регулярными эпидемии не только чумы и оспы, но и туберкулеза, которых ранее римляне не знали совсем, хотя о существовании этой болезни писал еще греческий врач Гиппократ в IV в. до н.э., подробно ее описавший ([288] pp.99-100, 93). Точно такие же явления, с появлением одновременно множества различных эпидемий и массовой смертностью, были в Западной Европе в XIV-XVII вв., и они было детально исследованы историками. Единственная их причина состояла в периодических голодоморах, возникавших почти ежегодно в весенний период, когда подходили к концу запасы хлеба – см. главу X, п. 10.2. Итак, можно утверждать, что массовые эпидемии чумы, оспы, туберкулеза и других болезней в правление Марка Аврелия были не каким-то «божьим наказанием», как об этом ранее писали некоторые авторы, а они стали результатом широко распространившегося и ставшего регулярным массового голода. В провинциальных городах это могло быть следствием формирования «торговой мафии» - того же феномена, который мы видели на примере Рима. Но поскольку там уже не было ни императора, ни выборных консулов, которых можно было бы подкараулить и забросать хлебными корками, и заставить что-то делать для народа, а были только местные чиновники, которые, скорее всего, контролировались или были подкуплены олигархией, то это уже не была «битва за хлеб», которую мы видели в Риме в последние два столетия республики и в первое столетие империи. Это было просто периодическое умерщвление части населения провинций олигархией (путем создания искусственного дефицита хлеба), ради того чтобы она могла продавать свой хлеб остальным по более высокой цене и с большей прибылью. Что касается собственно сельской местности, то там голод мог стать повсеместным явлением из-за разорения и обнищания крестьян, поэтому в неурожайные годы собранного ими урожая могло просто не хватать до следующего года, и к весне начинался массовый голодомор и эпидемии. Все эти явления очень хорошо известны по опыту голодоморов Западной Европы XIV-XVII вв. и по опыту голодоморов в России в конце XIX – начале XX вв. Хотя, как уже говорилось, в отношении реальных событий, происходивших во II в. в Римской империи, имеется не очень много объективной информации, но та, что имеется, подтверждает вышесказанное. Так, из описаний современников - Диона Кассия и Геродиана - следует, что причиной массового голодомора, случившегося в конце II в., были злоупотребления в области поставок хлеба, причем, во время этих событий только в Риме в течение довольно значительного времени ежедневно умирало по 2000 (!) человек ([21] I, 8, 28; [48] LXXII, 12-14) . Э.Гиббон на основании этих сведений сделал вывод о том, что причиной такого массового голодомора была «монополия хлебной торговли, захваченная богачами» ([22] I, с.133). Как видим, иного вывода при серьезном анализе сделать невозможно. М.Ростовцев писал о том, что в Римской империи в голодные годы распространялась «погоня за прибылью» и, в частности, массовый голод как при Домициане, так и при Марке Аврелии возникал вследствие «корыстолюбия торговцев» ([92] 1, с.188; 2, с.332). Он также указывал на то, что во время голодоморов города империи полностью зависели от местного зерна ([92] 1, с.370) – следовательно, из его анализа следует, что, несмотря на большие размеры морской торговли зерном, именно в голодающие города поставки хлеба морем по странному совпадению не осуществлялись, хотя именно там импортные поставки зерна были более всего нужны. Из всего этого можно сделать лишь один вывод. Олигархия при помощи импортных поставок зерна сначала повсеместно разрушала его местное производство, а затем, когда провинции уже прочно «садились на иглу» импортного хлеба, она начинала создавать его искусственный дефицит то в одном, то в другом месте, манипулируя импортными поставками. В дальнейшем, в течение III в. мы видим опять неоднократное повторение голодоморов – как пишет Э.Гиббон, в середине столетия в Риме в течение некоторого времени ежедневно умирало по 5000 человек, и многие города «совершенно опустели» ([22] I, с.297). О том, сколь велика была убыль населения империи в течение II в., можно судить по следующим цифрам. По данным Р.Дункан-Джонса, бюджет расходов империи с середины II в. н.э. по начало III в. н.э. вырос в номинальном выражении в 1,5 раза, а цены за это же время выросли в 3 раза ([178] p. 30). Таким образом, в реальном выражении бюджет римского государства за полстолетия сократился в 2 раза. Такое существенное уменьшение бюджета могло быть следствием только резкого сокращения населения, иных причин не было: известно, что тяжесть налогов для населения, и особенно для состоятельных людей, не уменьшилась, а даже значительно возросла. При этом надо учесть, что население восточных провинций не сокращалось: множество фактов свидетельствуют о том, что демографический кризис в античности поразил лишь население западных и центральных провинций Римской империи (см. [59]). Но если население Востока страны оставалось постоянным, а доходы госбюджета уменьшились вдвое (и больше уже не увеличивались), то это значит, что население Запада и Центра страны в течение второй половины «золотого века» сократилось не в 2 раза, а значительно больше – по меньшей мере, в 3 раза. Между тем, несмотря на резкое уменьшение доходов бюджета, реальные затраты, связанные с обороной границ империи, управлением и т.д., невозможно было сократить. Армия и чиновники требовали повышения зарплаты, которое бы компенсировало потери покупательной способности денег в результате инфляции, а денег на это повышение взять было уже неоткуда. Более того, голодоморы и эпидемии продолжались, а значит, налогоплательщиков и доходов, поступающих от них в бюджет, становилось все меньше. Отсюда – страшнейший экономический и социальный кризис, разразившийся в III в. н.э. В целом население в западных и центральных провинциях империи в течение II-III вв. уменьшилось приблизительно в 10 раз. Именно настолько сократилась, по данным археологии, площадь городов Галлии к концу III в. ([214] p. 116) О таком же размере демографического кризиса свидетельствуют данные римского ценза. Так, если в эпоху ранней империи плотность населения Галлии, по оценкам французских историков, составляла порядка 20-25 чел./кв. км., то к концу III-началу IV в., по данным римского ценза, даже в самых ранее густонаселенных областях юго-восточной Галлии она уменьшилась до 2-3 чел./кв. км. ([59], глава III). Итак, из всего вышесказанного можно заключить, что олигархия в течение «золотого» II века переморила голодом значительную часть населения Римской империи (что продолжалось и в дальнейшем, в течение III века – «века 30 тиранов»). И хотя жившее в «золотой клетке» население пыталось протестовать, и очень активно, особенно начиная с правления Антонина Пия (138-161 гг.), но все восстания жестоко подавлялись при помощи профессиональной армии. Далее события все равно привели опять к гражданской войне (193-197 гг.) и «кровопусканию», устроенному олигархии восставшей армией и «плохими» императорами (Коммод, Север, Каракалла). Но за этим (в III в. н.э.) не последовало даже видимости улучшения, какое было после предыдущей гражданской войны: империя была обескровлена, людские потери за предыдущий «золотой век» были столь велики, а следовательно и последствия для экономики, обороноспособности, благосостояния граждан столь ужасны, что империя в III в. впала в перманентный кризис, из которого по-настоящему уже так и не вышла до самой своей гибели в V веке. В целом можно заключить, что II век был действительно «золотым» в римской истории, но не для ее населения, а для ее олигархии, которая обогащалась, делала деньги, на всем, даже на массовом голоде, эпидемиях и смерти людей. А для населения империи это был век величайшей трагедии - трагедии, предшествовавшей краху. 2.6. Почему коррупция и кризис поразили Запад, но не поразили Восток Римской империи? Хорошо известно, сколь по-разному сложились судьбы Западной Римской империи, исчезнувшей в V в. н.э., и Восточной Римской империи (Византии), просуществовавшей после этого еще 1000 лет. Менее известны широкой публике другие факты, указывающие на разницу между Западом и Востоком Римской империи еще в период самого ее расцвета и могущества. Известно, например, что в большинстве восточных провинций сохранялся социальный мир, даже тогда, когда западные и центральные провинции империи были охвачены гражданскими войнами. В частности, гражданская война 68-69 гг. практически не затронула Малую Азию, Сирию и Египет. Как указывал Тацит, «в то время как в других местах все уже пришло в движение и готовилась гражданская война, здесь царил безмятежный покой…» ([107] II, 6). Более того, стоявшие там войска, по описанию римского историка, разительно отличались от войск, размещавшихся в западных и центральных провинциях ([107] II, 74). Их не поразила ни коррупция, ни расхлябанность и отсутствие дисциплины, ни революционно-анархические настроения, которые были характерны для последних . В начале II в. н.э., когда Адриан совершал путешествие во восточным провинциям, он поражался царившему там социальному миру и экономическому процветанию. В дальнейшем, в III-IV вв., это различие еще более усилится: густонаселенные процветающие Сирия, Египет и Малая Азия будут резко контрастировать с малонаселенными провинциями Запада, находящимися в глубоком упадке. Эти глубокие различия проявились не только в области экономического развития и социальной жизни, но и во всех других сферах, включая демографию и культуру. Число писателей, писавших на латинском языке, после I в. н.э. начинает неуклонно сокращаться – с каждым десятилетием их становится все меньше, пока ко второй половине III в. они не исчезают совсем ([239] p. 3). А число писателей, писавших по-гречески – язык, на котором говорил Восток империи – не только не уменьшалось, но, как пишут историки, начиная со II в. н.э. началось возрождение греческой культуры, появилась новая плеяда замечательных писателей - Плутарх, Лукиан и др. ([52] стр. 707-708). Одновременно в I-II вв. н.э. начался ренессанс египетской культуры – возрождение коптского языка, до этого почти переставшего существовать. Что касается демографии, то и здесь был разительный контраст. В западных и центральных провинциях империи преобладало мужское население, о чем свидетельствует множество данных ([59] глава VI). В среднем у римлян соотношение было примерно таким: на 7 мужчин приходилось 4 женщины , Такая диспропорция между мужским и женским населением была результатом широкого распространения практики умерщвления или избавления от новорожденных, и, прежде всего, девочек. Эта практика существовала, конечно, не от хорошей жизни – она отражала коррупцию, неуверенность населения в завтрашнем дне и обнищание огромной части населения. Как писали древние авторы, и как утверждают современные, нищие и бездомные не производят потомства. При этом, по свидетельствам некоторых древних авторов (в частности, Дионисия), более половины населения Италии составляли именно такие нищие пролетарии ([140] p. 140). Но ничего подобного не было в восточных провинциях – об этом свидетельствуют, например, сохранившиеся списки жителей внутренних районов Египта – в них численность мужчин и женщин примерно одинакова ([275] pp.21-22, 99). Не видим мы на Востоке и такой концентрации капиталов, какая существовала на Западе и в Центре. Как уже говорилось, совокупный размер кладов золота и серебра, обнаруженных на Востоке (Египет, Сирия, Палестина, Малая Азия, Греция) и относящихся к периоду ранней империи, составлял лишь 10% от общей стоимости кладов, остальные 90% пришлись на западные провинции ([178] p. 74). Таким образом, хотя по численности населения Восток империи, по-видимому, не уступал Западу, но по размерам концентрации богатства уступал ему, по меньшей мере, на порядок. А именно концентрация богатства и определяет силу и могущество олигархии, а также размеры коррупции в обществе. Итак, в восточных провинциях в силу каких-то причин в рассматриваемую эпоху (I в. до н.э. – начало III в. н. э.) не происходили те явления, которые были характерны для западных и центральных провинций. Там не было, с некоторыми исключениями, о которых далее будет сказано, ни острых экономических кризисов, ни классовой борьбы и гражданских войн, ни демографического кризиса и падения нравов. Означает ли это, что там жили какие-то особенные люди, или у них была какая-то особая культура, или солнце и климат в тех местах как-то на них воздействовали по-другому, из-за чего они были избавлены и от олигархии, и от всех связанных с ее формированием кризисов и несчастий? Отнюдь нет – как было показано в начале главы I, олигархия в эпоху ранней античности начинала формироваться именно на Востоке Средиземноморья . Более того, известно, что и падение нравов в эпоху античности впервые началось на греческом Востоке, и лишь позднее распространилось на Запад. Так, стриптиз впервые появился в эллинистическую эпоху (III-II вв. до н.э.) в Антиохии в Сирии, где в то время процветала веселая и разгульная жизнь ([31] стр. 451). В чем же причина такого иммунитета восточных провинций в римскую эпоху – иммунитета против той раковой опухоли коррупции, которая разъедала остальные римские провинции? Причина могла заключаться лишь в одном - во всяком случае, никакой другой реальной причины не просматривается, и до сих пор никто из историков таковой не выдвинул. Она состоит в том, что в римскую эпоху экономика восточных провинций была защищена, прежде всего, посредством таможенных пошлин, от негативного влияния глобальной античной экономики (о чем уже говорилось в первой книге трилогии). Высокие таможенные пошлины в Сирии и Египте были введены еще до установления римского владычества. Они отгораживали экономику этих стран от остального Средиземноморья ([287] I, pp.385, 471). Но после вхождения этих стран в Римскую империю (соответственно в 64 г. и 24 г. до н.э.) ситуация принципиально не изменилась. Удивительное заключалось в том, что римские таможни размещались не на внешних границах Сирии и Египта, а на внутренних: в портах на сирийском побережье Средиземного моря и в дельте Нила в Египте, в частности, на канале, соединявшем Нил с главным морским портом Египта на Средиземном море – Александрией. Причем, по словам античного писателя Страбона, который описывал эту таможню, римляне очень тщательно подходили к сбору пошлин, в сравнении с тем, что было в эллинистическую эпоху. Пошлина взималась с каждого корабля, проплывавшего вверх или вниз по каналу, и в этих целях канал был перегорожен понтонным мостом ([103] XVII, I, 16, 13). Таким образом, любые товары, попадавшие из Египта на побережье Средиземного моря, будь то товары из Индии, Аравии, с восточного побережья Африки или из самого Египта, облагались пошлиной, составлявшей 25% от цены товаров. Причем, такой же пошлиной облагались и товары, вывозимые из Александрии, то есть с побережья Средиземного моря, во внутренние области Египта. Похожая система действовала и в Сирии, где пошлины в размере 25% взимались со всех товаров, ввозимых в Сирию и вывозимых из Сирии в портах на побережье Средиземного моря ([72] 5/8, с.455), независимо от того, были ли они предметами транзитной торговли с Месопотамией или предметами торговли между Сирией и остальными провинциями Римской империи. Взимание столь высоких ввозных и вывозных пошлин в портах Сирии и Египта резко контрастировало с той свободой торговли, которая существовала на остальной территории Римской империи: во всех других портах существовали лишь портовые сборы, не превышавшие, как правило, 2-2,5% от цены товаров, ввозимых и вывозимых в порт ([252] pp.90-91). Как объяснялось в первой книге трилогии, такой порядок сбора пошлин объяснялся элементарной неспособностью Рима организовать сбор пошлин на внешних границах (которые проходили в основном по пустыням), с одной стороны, и желанием не упустить такой богатый источник доходов (торговля с Востоком), с другой стороны. Тем не менее, указанная система привела к созданию высокого таможенного барьера между Римской империей и ее восточными провинциями. Результатом же стало то, что восточные провинции в экономическом отношении оказались отрезанными от остальных провинций, и там сформировался особый (региональный) экономический механизм, отличный от того, что сложился в целом в империи. Это подтверждается имеющимися финансовыми и экономическими данными и признается историками (подробнее см.: [59], глава IX). Поэтому можно утверждать, что в период ранней Римской империи Египет, Сирия и Малая Азия были защищены от влияния глобализации, то есть интенсивной торговли с другими провинциями . Именно отсутствием негативного влияния глобализации, служащей основным источником несправедливого обогащения и коррупции, объясняется иммунитет к этой «раковой опухоли», который приобрели восточные провинции в римскую эпоху. Причем, это коснулось не всего Востока, а именно тех территорий, которые были защищены от нее пошлинами (или высокогорьем Малой Азии). Например, Александрия, оказавшаяся, в отличие от остального Египта, в зоне глобализации , жила совершенно отличной от него жизнью. В то время как во всем Египте царил социальный мир, Александрия стала ареной непрерывных социальных волнений и классовых битв. В Александрии было мало молодежи и много стариков, что указывает на проблемы рождаемости, каких совершенно не существовало во внутренних областях Египта. Вы можете удивиться – речь идет о всего лишь каких-то 25%-х пошлинах, а они привели к столь разительному контрасту. Более того, можно сказать, что они в корне изменили дальнейшую историю – ведь, не будь этих пошлин, скорее всего, и Восточная Римская империя не стала бы Византией, и возможно, погибла бы одновременно с Западной Римской империей. А это бы, в свою очередь, изменило бы и дальнейшую историю. Возможно это так, но история не знает сослагательного наклонения, нет смысла говорить о том, что могло бы быть. Однако причины того, что произошло, необходимо понимать. Ниже мы еще не раз увидим, как правильная экономическая политика государств, в особенности касающаяся внешней торговли и экспортно-импортных пошлин, в буквальном смысле творит чудеса. Мы увидим, что именно благодаря такой политике США из отсталой страны ковбоев и рабовладельцев-плантаторов, сырьевого придатка Великобритании, какими они были в середине XIX века, к XX веку превратились в ведущую мировую индустриальную державу. А еще ранее Англия, бывшая до XVIII века второстепенной сельскохозяйственной страной, благодаря политике протекционизма, то есть высоких пошлин, совершила Промышленную революцию и превратилась в «мастерскую мира». И эта политика коренным образом изменила и облик, и всю историю этих стран. Разумеется, римляне не проводили никакой сознательной политики, что было указано выше. Но результаты существования даже такой, случайно образовавшейся системы таможенных пошлин, все равно оказались впечатляющими. Как мы видим, в восточных провинциях не было явной тенденции к концентрации собственности и резкому расслоению общества на богатых и бедных, что обусловило сохранение там социального мира, а также экономическое, культурное и демографическое процветание. В свою очередь, причина этой слабой концентрации собственности заключалась в том, что высокие экспортные и импортные пошлины съедали львиную часть той монопольной прибыли, достигавшей 200% за одну экспедицию, которая, как было выше показано, образовывалась в морской торговле и которая служила основным источником роста олигархии и коррупции. А отсутствие такого постоянного и мощного источника монопольной прибыли уравнивало шансы разных производителей и торговцев и создавало у них стимулы не к воровству и коррупции, а к производительному труду на благо общества, способствовало не разорению среднего класса торговцев, предпринимателей и фермеров торговыми монополиями и гигантскими сельскохозяйственными латифундиями, а процветанию этого среднего класса и раскрытию его творческого потенциала. Ну и, само собой разумеется, пошлины сдерживали свободный импорт зерна и не позволяли «торговой мафии» разрушать его собственное производство, как это происходило в западных провинциях, а потом устраивать искусственные дефициты хлеба и голодоморы, ставшие одной из причин демографического кризиса на Западе империи. Глава III. Коррупция в Восточной Римской империи (Византии) в V-VII вв. Византия в массовом сознании, особенно на Западе, воспринимается как одно из наиболее коррумпированных государств, существовавших когда-либо в прошлом. Существует даже такое понятие как «византийство», которым обычно называют лабиринт сложных бюрократических взаимоотношений, церемоний и интриг с изрядной примесью коррупции. Кроме этого, есть целый набор поговорок и даже загадок или задач, связанных с темой именно византийской коррупции . Во многом это восприятие Византии подтверждается имеющимися фактами. Например, как указывает французский историк А.Гийу, на протяжении многих столетий там существовала практика продажи должностей чиновников ([23] с.112, 149). Каждый чиновник, во всяком случае, в высшем эшелоне византийской бюрократии, официально покупал свою должность, и в дальнейшем, конечно, стремился окупить потраченные таким образом деньги за счет каких-то дополнительных сборов или взяток с населения. Уже один этот факт, без сомнения, говорит о наличии коррупции. Другой факт, свидетельствующий о коррупции власти – это ожесточенная борьба за власть в течение большей части византийской истории, причем, борьба не политическими методами, а силовыми - посредством военного переворота, восстания или убийства действующего императора. Так, было подсчитано, что из 109 правивших в Византии императоров 74 взошли на престол путем свержения или убийства своего предшественника ([100] с.81). Тем не менее, несмотря на эти достаточно красноречивые факты, нельзя сказать, что в Византии в течение всей ее истории была страшная коррупция. Можно, пожалуй, утверждать, что в определенные периоды времени (IV в., VIII-IX вв.) коррупция в Византии была меньшей, чем в Римской империи в эпоху ее расцвета. В любом случае, несомненно, что в византийской истории, как и в римской, были периоды усиления и ослабления коррупции. Византия была естественной и единственной правопреемницей Римской империи, что является общеизвестным фактом ([226] I, p.321). Собственно, такого названия государства (Византия) не существовало, оно было придумано историками позднее, а на самом деле в восточном Средиземноморье в V-XV вв., то есть в течение 1000 лет, продолжала существовать сама Римская империя, от которой в V в. отпала лишь ее западная часть. Поэтому для понимания того, что происходило в Византии, нам необходимо понять, что происходило в Римской империи в поздней античности. 3.1. Трансформация политической и экономической системы Римской империи в поздней античности В эпоху поздней античности (вторая половина III в. – конец V в.) и политическая, и экономическая система в Римской империи претерпели существенную трансформацию. Если в эпоху ранней империи мы видели некую разновидность конституционной монархии или, по определению Т.Моммзена, диархию, то есть совместное правление императора и Сената, то в поздней Римской империи, как указывает А.Джонс, мы видим уже абсолютную монархию ([226] I, p.321). Что касается экономической системы Римского государства, то со времен поздней республики и вплоть до III в. н.э. ее можно охарактеризовать как «свободная рыночная экономика» или «капитализм» . А для экономической системы поздней античности (во всяком случае, с конца III в. до конца IV в.) скорее подойдет определение «регулируемый капитализм». Эти существенные изменения в государственном устройстве и в экономической системе представляли собой реакцию общества на тот страшный кризис, который потряс Римскую империю в III в. Страна на полстолетия погрузилась в анархию и гражданские войны, на фоне страшнейшего экономического и демографического кризиса. Однако при всем размахе гражданских войн III в., их сущность и содержание оставались такими же, как у гражданских войн, периодически происходивших с I в. до н.э. по II в. н.э. Как указывает, например, М.Ростовцев, основной движущей силой гражданских войн III века были зависть и ненависть по отношению к привилегированным слоям общества ([92] 2, с.203-204). Причем, эту зависть и ненависть к богатым разделяли не только восставшие римские армии и простой народ. Большинство императоров в течение «века 30 тиранов» (235-284 гг.) было посажено на трон именно армией и народом, и они вполне разделяли эту ненависть. Так, император Максимин (235-238 гг.), по словам М.Ростовцева, взял под прицел имперскую буржуазию в целом, и городскую в особенности, и ограбил ее до последней нитки ([92] 2, с.162). А император Галлиен (253-268 гг.) изгнал сенаторов со всех генеральских и офицерских должностей и с важных чиновничьих постов и положил начало практике назначения на эти должности простых солдат и представителей простого народа ([92] 2, с.168). О положении богатых слоев населения в течение «века 30 тиранов» можно судить по словам Геродиана, жившего в тот период: «каждый день можно было видеть, как люди, еще вчера считавшиеся богатейшими, сегодня вынуждены были взять в руки посох нищего; столь велика была алчность тиранов…» ([92] 2, с.162). Как видим, гражданские войны III века в первую очередь выполняли ту же задачу, что и все предыдущие гражданские войны Древнего Рима (I в. до н.э. – II в. н.э) – перераспределение собственности, сконцентрированной в руках олигархии, в пользу всего общества и в пользу беднейших слоев населения. Очевидно, без этого ни экономический, ни социальный кризис не могли быть преодолены, как и во всех других случаях. Но императоры III века пошли намного дальше, чем императоры, пришедшие к власти в ходе предыдущих гражданских войн: Цезарь и Август в I в. до н.э., Веспасиан в I в. н.э., Септимий Север во II в. н.э. В отличие от них, императоры III века полностью отстранили от власти сенатскую олигархию и установили абсолютную власть императора, а также предприняли попытку зарегулировать все виды деятельности, включая торговлю, сельскохозяйственное и ремесленное производство. Они пытались даже зафиксировать цены на все товары и услуги, но неудачно – это было невозможно сделать в рамках рыночной экономики. Что действительно было сделано, это, во-первых, была введена государственная монополия внешней торговли на ряд товаров: железо, бронзу, золото, вино, оливковое масло, рыбный соус, шелк и другие ([276] p.330), во-вторых, государство объединило всех представителей одной и той же профессии в некое подобие цеховых союзов и жестко регламентировало их деятельность. В частности, оно установило предельные торговые надбавки, которые могли устанавливать торговцы, реализующие товары населению, в том числе продовольствие, зафиксировало тарифы на транспортные перевозки и другие услуги ([23] с.301-302; [226] II, pp.824-836). Как видим, все эти меры были напрямую направлены на борьбу с товарными спекуляциями и установлением монопольных цен в торговле, от которых в античности так сильно страдало население. В-третьих, вместо денежных налогов были введены платежи натурой (как правило, продуктами собственного производства) и трудовая повинность, что уменьшило зависимость населения от нестабильности цен и спроса на продукты их труда и соответственно, от спекуляций в торговле и от монополизации торговли. Государство также национализировало некоторые производства и установило более жесткий контроль за снабжением городов хлебом. В основном указанные меры по регулированию и регламентации рыночных отношений проводились в правление императоров Диоклетиана (284-305 гг.), Константина (306-337 гг.) и их ближайших преемников . Однако и в V в. некоторые императоры Восточной Римской империи пытались применять меры «регулируемого капитализма», хотя и не с прежним размахом. Так, императоры Лев (457-474 гг.) и Зинон (474-491 гг.) выпустили законы, запрещавшие любые виды монополий в торговле, а также ввели строгие наказания за сговор торговцев в установлении цен на рынке и в ограничении предложения товаров ([226] II, p.826). 3.2. Коррупция в эпоху распада Римской империи (V-VI в. н.э.) и ее причины Привели ли эти меры к улучшению ситуации? Судя по всему, привели, но ненадолго, до конца или до второй половины IV в. Так, М.Ростовцев со ссылкой также на ряд других историков, писал об экономическом подъеме при Диоклетиане и его преемниках, который однако оказался кратковременным ([92] 2, с.398). А в более длительном плане мы не видим положительного результата. На Западе продолжались сокращение населения, анархия и распад государства, что было подробно описано в первой книге трилогии, приведшие к отпадению от Римской империи к концу V в. всей ее западной половины. Что касается восточных провинций Римской империи, то и здесь ситуация в дальнейшем менялась не в лучшую, а в худшую сторону. Если в эпоху ранней империи, как мы видели, на Востоке царило безмятежное спокойствие и социальный мир, и восточные провинции практически не принимали участия в гражданских войнах и социальных потрясениях I-II вв. н.э., то в поздней античности ситуация резко изменилась. В V-VI вв. и в Сирии, и в Египте, и в Малой Азии началось резкое нарастание социальных конфликтов, достигшее своего пика к концу этого периода. Как писал известный русский историк-византинист Ф.Успенский, «со второй половины V в. в империи наблюдается продолжительный период внутренних смут…» ([113] 1, с.291). Особенно сильно ситуация ухудшилась к концу VI в. - началу VII в. По словам жившего в то время автора, взаимная вражда поселилась «на всем Востоке, и в Киликии, и в Азии, и в Палестине и до такой степени взволновав все соседние области до самого царственного города [Константинополя], что димы [народ] не только не удовлетворялись тем, что упивались на площадях кровью соплеменников, но и нападали взаимно на жилища друг друга и безжалостно убивали тех, кого в них находили живыми, сбрасывали на землю с верхних этажей женщин и детей, стариков и юношей, которые по слабости сил не могли спастись бегством, и, подобно грубым варварам, грабили своих односельчан и знакомых и родственников и сжигали их жилища» ([113] 1, с.591). Как указывает А.Джонс, к началу VII в. у живших в то время в Византии людей сложилось стойкое ощущение конца света, которое не проходило и в последующие десятилетия ([226] I, p.316). Однако социальные кризисы в течение VI в. – начала VII в. потрясли не только восточное Средиземноморье. В королевстве франков на территории Галлии прокатилась волна восстаний: народ возмущался и расправлялся с чиновниками, а то и с самим королем . В королевствах вестготов в Испании и остготов в Италии шла непрекращающаяся борьба между королем и крупными землевладельцами, а затем, как будет показано далее, в Италии началась гражданская война. О массовости происходивших социальных катаклизмов свидетельствует, например, тот факт, что только в Константинополе во время восстания «Ника» в 532 г. погибло более 30 000 человек. Одновременно с этим опять появились эпидемии и голодоморы. Как уже говорилось выше, они были частым явлением Римской империи, начиная с середины II в. н.э. и до конца III в. А затем, в IV веке, после отстранения олигархии от власти и введения мер «регулируемого капитализма», они прекратились, возобновившись как массовое явление лишь в VI веке . Но VI век в этом отношении превзошел все, что было до того, и все, что происходило после. Демографические историки считают, что период с 542 г. по 600 г., отмеченный сильными эпидемиями, был для населения Западной Европы и Средиземноморья одним из двух наиболее катастрофических периодов за 2 или 3 последних тысячелетия (второй такой период – с 1347 г. до конца XIV в. – так называемый период «черной смерти».). Во время только одной эпидемии чумы в 542 г., по свидетельству очевидцев, умерла половина населения Константинополя ([216] p.367). А всего в период с 542 г. по 600 г., по данным Д.Расселла, было 6 «глобальных» эпидемий, распространившихся на всей территории Средиземноморья: от Малой Азии и Сирии до Испании и Галлии, не считая еще большего количества «локальных» эпидемий, поражавших отдельные области или страны ([288] p.135). Несомненно, это привело к значительному сокращению населения большинства стран Средиземноморья. Такое сочетание: резкое нарастание социальных протестов и гражданских войн и одновременно сильные повсеместные эпидемии, которые, как было показано выше, в прошлом почти всегда были следствием массовых голодоморов , – наводит на мысль, что мы имеем дело с теми же явлениями, которые происходили в Римской империи с середины II в. до конца III в.н.э. (см. предыдущую главу). И что причина всех этих явлений (которую до сих пор пока никто не назвал) – это резкое усиление коррупции и формирование необычайно сильной и властной олигархии. На это указывает и повсеместное падение морали и обесценение нравственных ценностей, которое, как мы видели выше, также ранее всегда совпадало с периодами усиления коррупции. Как писал историк Финлей, «нет периода, в который бы общество находилось в такой универсальной деморализации, когда все народы, известные грекам и римлянам, оказались бы в такой степени утратившими энергию и доблесть, как период от смерти Юстиниана [565 г.] до появления Магомета [начало VII в.]» ([113] 1, с.590). Что же могло вызвать такую коррупцию и всеобщую деморализацию средиземноморских государств и народов в этот период? Вряд ли это было божьей карой всему человечеству за предшествующие грехи, как об этом говорили и писали христианские проповедники. Если мы хотим найти этому феномену материалистическое объяснение, то надо постараться понять, что могло ему способствовать. В действительности, в V-VI вв. мы видим опять появление всех основных факторов, вызывающих усиление олигархии и коррупции, причем, они проявляются даже с большей силой, чем в предшествовавшую эпоху. Как уже ранее говорилось, к этим факторам можно отнести глобализацию, завоевания чужих территорий и подкуп со стороны иностранных государств, - то есть все факторы, способствующие необоснованному обогащению небольшой группы людей (за счет спекуляции, грабежа и продажи национальных интересов), которая благодаря этому превращается в олигархию и захватывает власть над обществом. Если начать с двух последних факторов из числа указанных, то следует отметить, что в V-VI вв. они проявились, как никогда ранее. Распад Римской империи и ее неспособность обеспечить защиту своей собственной территории породили такие масштабы подкупа соседних народов: гуннов, готов, франков и т.д. на Западе, славян, авар, персов и арабов на Востоке, - какого никогда до этого не было в истории. Всем этим народам оба императора, как правивший в Риме, так и правивший в Константинополе, платили дань – либо в качестве «отступного», либо как плату за оборону границ империи от других народов. Но от этого нападения на империю только увеличивались, поскольку все новые и новые народы хотели получить денег от Рима и Константинополя, а те, кто уже получили, хотели получить еще больше. Завоевания новых территорий и передел карты Средиземноморья и Европы в V-VI вв. также были беспрецедентными, сравнимыми лишь с эпохой великих завоеваний Рима в III-I вв. до н.э. В течение V в. все западные и центральные территории империи, включая Италию, Африку, Галлию, Испанию, Британию и Придунайские провинции, оказались под властью варваров. А в VI в. византийский император Юстиниан (527-565 гг.) отвоевал часть этих территорий – Африку, Италию и юг Испании. И установление власти варваров, и, в еще большей мере, обратное завоевание этих провинций Империей сопровождались неслыханными грабежами и разорением территории, усиливавшими коррупцию. Наконец, вновь и с особой силой в V-VI вв. проявилось действие первого из указанных трех факторов – глобализации, интенсивной внешней торговли, которая всегда в истории служила источником сверхприбыли и резко усиливала масштабы торговых спекуляций. В этот раз активное участие в морской средиземноморской торговле приняли восточные провинции, в частности, Сирия и Египет, которые, как было показано в предыдущей главе, до этого практически в ней не участвовали, поскольку этому препятствовала система высоких таможенных пошлин, отгораживавших их от остальных провинций . Более того, в данную эпоху именно эти провинции: Сирия и Египет, - стали лидерами и главным центром глобальной экономики Средиземноморья. Подобно Китаю в конце XX – начале XXI вв., Сирия в V-VI веках стала главным экспортером массовой повседневной одежды во все остальные страны ([226] II, p.850), а также экспортером множества других товаров. На смену римлянам, контролировавшим морскую торговлю Римской империи в период ее расцвета, пришли сирийские торговцы. Как пишет английский историк Б.Вард-Перкинс, слово «сириец» в V-VI вв. во всем Средиземноморье стало фактически синонимом слова «торговец» ([146] p.374). По словам известного бельгийского историка А.Пиренна, «сирийцы главенствуют в эту эпоху на море, как в XVII в. будут главенствовать голландцы. Это они экспортируют пряности и промышленные изделия крупных городов Востока, Антиохии, Дамаска, Александрии и других. Они присутствуют в каждом порту, но также проникают и вглубь территории. До распада Империи они владеют торговыми заведениями в Александрии, в Риме, в Испании, в Галлии, в Британии и вплоть до Карнунта на Дунае. После нашествия варваров на эти территории такое положение ничуть не изменилось» ([277] p. 62). Данный вывод историка подтверждается многочисленными письменными источниками и археологией. На основе этих фактов можно заключить, что подключение новых регионов, ранее развивавшихся обособленно (Сирии и Египта) к глобальной экономике античности придало процессу глобализации второе дыхание. И если в III-IV в. интенсивность морской торговли пошла было на убыль, что было связано с уменьшением численности населения и экономической активности на Западе и в Центре Римской империи, то в V-VI вв. ее интенсивность, по крайней мере, на Востоке, опять возросла. А главное – морская торговля теперь была полностью либерализована: были устранены 25%-е таможенные пошлины в сирийских и египетских портах на Средиземном море, что резко увеличило прибыльность экспорта и импорта. Именно поэтому, ввиду ожидаемых сверхприбылей от торговли, а не почему-то еще, сирийские авантюристы всех мастей и кинулись в V-VI вв. покорять Средиземноморье, добравшись даже до Британии, и их в этом порыве ничуть не остановило нашествие варваров на Западную Римскую империю . Итак, мы видим, что, несмотря на попытки римских императоров с конца III в. ввести модель «регулируемого капитализма», позволявшую бороться с коррупцией, к V-VI вв. опять сложились все основные условия для роста последней. А с учетом того, что они были еще усилены распадом Римской империи в V в., то, пожалуй, можно заключить, что столь благоприятные условия для роста коррупции вряд ли возникали когда-либо еще, в какой-то иной исторический период. Распад такой огромной империи случается не каждое столетие. Первым следствием действия указанных выше факторов стал рост концентрации капиталов, который, как мы видели на примере нескольких социально-экономических циклов в Римской империи, является первопричиной роста коррупции - или, во всяком случае, неизбежно ему сопутствует. Признаком данного феномена в этот период может служить заметное повышение уровня благосостояния членов константинопольского Сената и вообще резкое изменение его состава в течение IV-VI вв. Известно, что в IV в. в Сенат Константинополя попадало много простых и небогатых людей: например, дети наемных рабочих, продавцов колбасы, гардеробщиков в бане и других представителей низших слоев населения. То есть константинопольский Сенат, в отличие от римского, при Константине Великом и его преемниках функционировал как вполне демократический орган власти. Но уже в V веке таких случаев совсем не встречалось, и люди среднего достатка в Византии уже более не могли и мечтать о том, чтобы стать сенаторами ([226] I, pp.546, 548). По оценке А.Джонса, хотя члены константинопольского Сената в V в. в среднем по размеру своего богатства еще уступали римскому Сенату, но самые богатые византийские сенаторы уже имели состояние примерно на уровне среднего римского сенатора ([226] I, pp.554-555). Что касается VI века, то тенденция к аккумуляции богатства продолжилась и, как пишет историк, высшие сенаторские должности в Константинополе в VI в. можно было получить уже только за очень большие деньги, недоступные простым смертным; однако и обычное звание сенатора теперь можно было получить лишь путем его покупки и заплатив за него немалые деньги ([226] I, p. 548). Реформы римских императоров конца III – начала IV вв., как уже было сказано, заключались не только в создании модели «регулируемого капитализма», но и в отстранении олигархии от власти. Это выразилось, в частности, в том, что роль Сената в управлении государством была сведена к минимуму, а сенаторам было запрещено занимать как важные административные, так и генеральские и офицерские должности, что до этого было обычной практикой . Но в дальнейшем эта практика опять восстановилась, и сенаторы вновь стали занимать важные государственные посты. И хотя во всех других вопросах (подготовка новых законов, судебные и контрольные функции) Сенат в Византии почти не играл никакой серьезной роли, все это оставалось в ведении императора и его аппарата, тем не менее, в дальнейшем влияние Сената (а следовательно, олигархии) на жизнь государства продолжало расти. Возрастание роли Сената было связано не только со все более активным личным участием отдельных сенаторов в управлении и с ростом богатства и могущества этих сенаторов. Действительно важная или даже ведущая роль Сената проявлялась в момент смены императора, когда от выбора нового императора Сенатом, армией и народом – а именно так формально проводилось его назначение в IV-VI вв. – зависела фактически дальнейшая судьба государства на многие годы вперед. В особенности эта роль Сената Константинополя возросла с конца V в., когда он начал принимать все более активное участие в выдвижении новых кандидатов в императоры, а участие в этом процессе армии и народа, как указывает А.Джонс, становилось все более формальным и незначительным ([226] I, p.325). Одновременно, как было показано выше, именно к этому периоду константинопольский Сенат стал все более напоминать «клуб миллионеров», каким он был в Риме в период ранней империи, и, по-видимому, это не является простым совпадением. Олигархия, проникшая теперь уже и в константинопольский Сенат, или выросшая внутри него, стала опять перетягивать на себя власть, которую у нее отобрали в ходе гражданских войн III века. И к каким же последствиям привело это усиление роли Сената? Как распорядилась сенатская олигархия полученной ею властью? Мы видим опять (как в I-II вв. в Римской империи), что Сенат, в тех случаях, когда от него зависело принятие этого решения, выдвигает в императоры либо людей недееспособных, либо, по выражению А.Джонса, «темных личностей» ([226] I, p.328-329). К наиболее ярким таким примерам относится провозглашение императором умалишенного Юстина II (565-578 гг.), 11-летнего ребенка Константа II (641-668 гг.), а также другие случаи, о которых далее будет сказано. В обоих вышеуказанных случаях для Сената существовала возможность выбора из числа нескольких законных наследников трона – родственников умершего императора; но в обоих случаях над дееспособными кандидатами устроили расправу, с тем чтобы они не мешали недееспособным. Так, в 565 г. был сослан и затем умерщвлен Юстин, племянник императора Юстиниана, уже прославившийся в сражениях генерал и главнокомандующий, для того чтобы освободить место другому племяннику, умалишенному (!) Юстину II. Последний совершил за годы своего пребывания на византийском троне массу совершенно жутких нелепостей и несуразностей. Например, он объявил войну Персии, с которой у Византии были нормальные отношения, будучи совершенно не готов к этой войне. А когда персы захватили значительную часть территории страны, то Юстин II впал в истерику и окончательно свихнулся. Спустя несколько десятилетий, в 641 г., по смерти императора Ираклия, Сенатом был сослан в ссылку и изуродован (с отсечением носа) его старший сын, 16-летний Ираклион, чтобы освободить место на троне для младшего сына Ираклия, 11-летнего ребенка Константа II. Этот мальчик, став императором, сразу же начал выступать с панегириками, восхваляющими Сенат и явно написанными под диктовку самих сенаторов ([226] I, p.304; [269] S.83). Разумеется, до своего взросления, в течение по крайней мере 5-7 лет, Констант II не был дееспособным и не мог в принципе руководить государством, да еще таким большим и сложным, как Византия того времени. Но именно это, по всей видимости, и устраивало сенаторов более всего. Другие примеры такого же избрания недееспособных правителей - выдвижение в императоры стариков Анастасия (491-518 гг.) и Юстина I (518-527 гг.). В этих двух случаях, как и в двух вышеупомянутых, именно Сенат (а не армия и не монархические законы наследования) играл ведущую роль в выдвижении и назначении императоров. Юстин I, помимо своего преклонного возраста, еще был и совершенно неграмотным, не умел ни читать, ни писать, а, по информации современников, мало что понимал в управлении империей и однажды даже пытался ввиду своего бессилия в этой области сам сложить с себя императорскую корону. Как писал византийский историк Прокопий Кесарийский, император Юстин I «вследствие глубокой старости впавший в совершенное детство, был посмешищем для своих подданных; все относились к нему с полным пренебрежением, так как он не разбирался в том, что делается…» ([86] IX, 50). Тем не менее, именно такой неспособный правитель был поставлен во главе государства, хотя у него не было на это никаких особых прав - он не состоял в родстве с императорской фамилией. Очевидно, что во всех указанных случаях выбор недееспособного правителя Сенатом был продиктован вовсе не заботой об организации эффективного управления государством, а прямо противоположными интересами – интересами личного обогащения сенаторов-олигархов, для чего идеальной средой было усиление в стране хаоса и анархии. Именно таким безответственным подходом константинопольского Сената, который, вне всякого сомнения, был вполне сознательным (так как это типичный подход олигархии), во многом объясняется то катастрофическое управление государством, которое мы видим в Византии в течение всего VI века и начала VII века, о чем далее будет сказано подробнее. Важную роль сыграла византийская сенатская олигархия и в выдвижении императора Юстиниана I (527-565 гг.). Он был провозглашен императором за несколько дней до смерти своего дяди Юстина I, то есть при жизни старого и тяжело больного императора. И главную роль в этом выдвижении сыграли сенаторы - ни народ, ни армия, ни, очевидно, сам Юстин, лежавший на смертном одре, в этом не участвовали. Юстиниан I за годы своего правления не только установил в государстве экономический строй, который можно было бы назвать «олигархическим капитализмом», но и заставил все население почувствовать, что такое власть олигархии в сочетании с абсолютной императорской властью. 3.3. Император-олигарх О том, что Юстиниан был ставленником олигархии, можно судить, прежде всего, по тому факту, что он был активным сторонником партии венетов. К этому времени в Византии сложились две политические партии, между которыми шла острая борьба, причем, не только политическими методами, но чаще всего методом непрерывных уличных схваток, боев и жесткого силового противостояния. Вообще, разделение населения на две группы или партии было в Римской империи во все времена. В эпоху поздней республики народная партия (партия популяров) во главе с Цезарем боролась против олигархической партии (партии оптиматов), возглавлявшейся сенатским большинством (см. главу I). В эпоху ранней империи партий как таковых уже не было, но было разделение общества на такие же две группы (класса), о чем писал римский историк Тацит. К одной группе относились люди, связанные с римскими богачами, их клиенты, включая их бывших рабов. К другой группе относилась, по определению Тацита, «подлая чернь», «все, кто давно растратил свое состояние» ([107] I, 4) - то есть масса бедняков-пролетариев. Впрочем, Тацит, как представитель верхушки римского общества, вряд ли был объективен, давая этой группе ругательные характеристики и принижая ее роль. Совершенно очевидно, что вторая группа была более многочисленной и включала большинство населения, тем более что, как было показано выше, в своих взглядах и ненависти к сенаторам и богачам римская армия в гражданскую войну 68-69 гг. была абсолютно солидарна с этой так называемой «подлой чернью». Взгляды указанных двух групп кардинально различались, и не только по отношению к сенаторам и владельцам богатых особняков, но и, например, как указывает римский историк, по отношению к императору Нерону. В частности, он пишет, что «подлая чернь», то есть масса простого народа, в отличие от клиентов римских богачей, искренне сожалела о смерти этого императора ([107] I, 4), который в их глазах был настоящим «народным царем» - он и цены на хлеб сбивал в два раза в период экстремальной ситуации, и земли конфисковывал у сенаторов-литифундистов и раздавал беднякам . В Византии в V-VI вв. сложилось такое же разделение общества на две группы или класса, как и в предшествовавшие 5-6 столетий римской истории, и между ними возникло в этот период такое же яростное противостояние. Разумеется, партии, представлявшие эти два класса, назывались уже по-другому: не популяры и оптиматы, как в поздней республике, а прасины (зеленые) и венеты (синие), – что не изменило сути конфликта между ними. Как указывает известный историк-византинист Г.Острогорский, партия венетов (синих) возглавлялась крупными землевладельцами – сенатской аристократией, а партия прасинов (зеленых) возглавлялась представителями ремесленных и торговых гильдий и цехов ([269] S.42). Как видим, отличие по отношению к эпохе, описанной Тацитом (I в. н.э.), состоит в том, что в Византии в V в. - начале VI в. существовал средний класс: городские ремесленники и торговцы, - который и смог создать свою партию (прасины), противостоящую партии крупных землевладельцев и сенаторов (венеты). А в эпоху Нерона в Риме среднего класса не было, он был к тому времени уничтожен, осталась одна «подлая чернь», которая не могла создать никакой своей партии и лишь требовала «хлеба и зрелищ». Но которая, тем не менее, составляла большинство населения империи. Как будет показано далее, в Византии в течение VI-VII вв. едва не приключилась такая же история с ее средним классом, какая случилась до этого в Риме. Юстиниан задолго до своего восшествия на престол, в царствование Юстина I, стал активным членом партии олигархии (венетов), и в дальнейшем он и его жена императрица Феодора всячески и даже демонстративно поддерживали эту партию и подвергали гонениям и репрессиям партию простого народа (прасинов). Прокопий Кесарийский приводит множество примеров, об этом свидетельствующих. В ряде случаев они просто расправлялись с лидерами прасинов, или просто с сочувствующими им, без всякого суда на основе ложных обвинений или просто за то, что те (на законных основаниях) привлекли к ответственности представителей партии крупного капитала (венетов): один по приказу императорской четы был сослан в ссылку, другой посажен на кол, еще двоим отрубили руки, а еще одному – половые органы, после чего он умер ([86] IX, 36-42; X, 16-19; XVII, 1-3, 41-45, XVI, 18-28). В последующем дело дошло до того, что партия прасинов фактически стала запрещенной партией - за саму принадлежность к этой партии можно было привлечь к суду и расправиться с человеком и конфисковать его имущество ([86] XIX, 11). Но поддержка Юстинианом партии крупного капитала, даже такая явная, и репрессии в отношении партии, ей противостоявшей - далеко не единственное, что определяет принадлежность этого императора к классу олигархии. Этот император использовал все доступные ему способы и средства к тому, чтобы ухудшить положение народа и на этом нажиться. Например, как указывает Прокопий Кесарийский, при нем были отменены или резко сокращены все государственные пособия и раздачи бесплатного или дешевого хлеба бедным и нуждающимся в помощи, кроме того, государство перестало платить жалование врачам и учителям ([86] XXII, 37; XXVI, 41-44, 4-5). На хлеб и другие товары первой необходимости была установлена монополия: никто не имел права их продавать в городах, кроме специально назначенных лиц. Лица же эти получили торговые монополии на откуп и вовсе не думали не только об интересах народа, продавая все товары втридорога, но даже и о каком-либо приличии. Зерно населению они продавали с большой примесью земли (по-видимому, намеренно ее подсыпали, для утяжеления веса), и по цене, значительно более высокой, чем она была ранее для неиспорченного зерна. В итоге, как пишет византийский историк, голод в городах даже в самые урожайные годы создавался искусственно, руками самих представителей власти ([86] XXVI, 21, 35-37). Но император на этом хорошо зарабатывал, так как со всех продаж зерна и других товаров по заоблачным ценам он получал свою долю прибыли. Примерно таким же было отношение императора и к другим вопросам жизнеобеспечения своих подданных. Городской водопровод в Константинополе совсем развалился, и по нему поступало очень мало воды, но император и не думал его ремонтировать и восстанавливать. По словам Прокопия, «вокруг городских водоемов толпа чуть не душила друг друга и все бани были закрыты, но никто не собирался заниматься ремонтом водопровода… А в это же время без всякого расчета бросались огромные суммы денег на приморское строительство и другие бессмысленные сооружения; повсюду в подгородных имениях воздвигались великолепные дворцы, как будто им [императорской чете] уже недоставало тех дворцов, в которых постоянно любили жить прежние императоры» ([86] XXVI, 23). Лишив простой народ товаров первой необходимости, хлеба, воды, медицинской помощи и не довольствуясь тем, что на фоне голодоморов и дефицита воды в империи свирепствовали эпидемии, которые лишь в 542 г. унесли половину населения Константинополя, Юстиниан принялся уже напрямую уничтожать подвластное ему население. Но делалось это тоже не просто так, а в расчете на получение хорошего дохода, на этот раз от грабежей. В Сирии и Палестине в христианских церквях были накоплены очень большие богатства, много золота и драгоценностей, да и сама Сирия и Палестина до того времени слыла самым богатым и процветающим краем не только Средиземноморья, но и всего известного тогда мира. И вот Юстиниан, пишет историк, под предлогом того, что он якобы хочет наказать «еретиков-сирийцев», послал туда войска, которые ограбили все христианские церкви, выселили из своих домов и частично поубивали массу местных жителей ([86] XI, 16-21). Об этом писал не только Прокопий Кесарийский, но и, например, Иоанн Эфесский: «Во многих частях Антиохии, во всей Аравии и Палестине, во многих южных и северных городах и в пустыне анахоретов и даже до границ Персии и в прочих городах Востока население изгнано с мест жительства и рассеяно; тех, кого удавалось захватить, сажали в кандалы и запирали в темницы, и подвергали всяческим наказаниям и мучениям. Многие после отобрания у них имущества умирали под нещадными ударами, на иных насылаемы были военные отряды и разного рода притеснители, которые гнали их с одного места в другое страшными притеснениями… У всех церквей и монастырей, у городов и деревень с жадностью и жестокостью расхищены имущества не только церковные и монастырские, но и те, что принадлежали светским лицам, женщинам и детям… То, что мы намерены здесь описать, превышает всякое разумение и не может быть изложено даже во множестве сочинений…» ([113] 1, с.490-491). Далее Иоанн Эфесский в подробностях описывает насилия, грабежи и убийства, причиненные императорскими войсками и представителями императора его собственным подданным в Сирии и Палестине. Следует отметить, что различия между той верой, которую исповедовали сирийские и палестинские христиане (так называемые монофизиты), и той, которую исповедовали православные христиане Константинополя, были настолько малы, и касались настолько узких и специальных вопросов, связанных с бытием Иисуса Христа, что, как отмечал французский историк-византинист А.Гийу, эти различия понимали лишь теологи, а население в этом не разбиралось и наблюдало со стороны за спорами специалистов ([23] с.379). Между тем, в царствование Юстиниана жестоким гонениям и частичному истреблению подверглась именно масса простого населения, совершенно не причастного к религиозным спорам между епископами и патриархами. Поэтому нет никакого сомнения, что так называемое «наказание еретиков», в той форме, в какой оно было совершено, было не чем иным, как расправой императора над своим собственным народом с целью грабежа. Такому же преследованию и разграблению Юстиниан подверг и другие провинции – Малую Азию, Грецию, все территории, где какие-либо различия в вере или недостаточное количество строго православных христиан давали ему повод для таких действий. В одной только Кесарии (в Малой Азии) от этих карательных мер, по данным Прокопия Кесарийского, погибло 100 000 жителей, которые решили оказать сопротивление грабителям, облаченным императорской властью, после чего эта ранее цветущая часть страны превратилась в пустыню ([86] XI, 25-29). Что касается Сирии, то, как пишет Ф.Успенский, сам Юстиниан хвалился (!), что он изгнал оттуда 70-80 тысяч человек ([113] 1, с.544). Эта цифра, очевидно, не включает число погибших в ходе учиненной резни и последовавшего за этим голода. Фактически репрессиям подверглось большинство населения Византии, поскольку число так называемых «еретиков», то есть прихожан церквей, имевших какие-либо отличия от константинопольской церкви, было больше, чем так называемых «православных». В то же самое время собственная жена Юстиниана Феодора исповедовала монофизитство, и не скрывала этого, и даже устроила приют для 500 монахов-монофизитов в одном из дворцов Константинополя. Ф.Успенский в связи с этим указывает на «неискренность» императора, который устроил грандиозные гонения против монофизитов и в то же самое время не препятствовал созданию приюта для них в одном из императорских дворцов и даже сам посещал этот приют ([113] 1, с.545). Имеются и другие примеры такой «неискренности». Так, чиновник Петр Барсима, занимавший высшие государственные посты при Юстиниане и его правая рука во многих делах, вообще исповедовал манихейство (одна из разновидностей сатанизма), враждебную христианству религию, и открыто выступал в ее защиту ([86] XXII, 25). Последователям манихейства уже в течение столетия в Византии было запрещено занимать не то что высшие, а вообще какие-либо посты на государственной службе, что было подтверждено и законами самого Юстиниана, который их даже ужесточил, запретив им также службу солдатами в армии. Но, несмотря на начатый им крестовый поход против еретиков, он не сместил Барсиму, продолжая его назначать на все более высокие должности, и, изображая из себя «борца за истинную веру», не обращал никакого внимания ни на такую явную непоследовательность в своей «религиозной борьбе», ни на явное нарушение им самим своих же собственных законов против еретиков . В добавление к вышесказанному, следует сказать, что Юстиниан резко увеличил налоги для населения: по оценкам А.Джонса, в его правление 1/3 всей произведенной продукции сельского хозяйства изымалась в виде налогов государству ([226] I, p.469). Это является, по видимому, своеобразным рекордом для древнего мира: такой тяжести налогообложения ни в эпоху античности, ни тем более в средние века никогда не бывало . Кроме этого надо учесть и разнообразные повинности, возложенные на население помимо налогов - постой армии в домах крестьян и горожан, периодические реквизиции продовольствия и лошадей в пользу армии и государства. Надо также принять во внимание, что многие крестьяне не были собственниками земли, а арендовали ее у крупных землевладельцев, и помимо всех этих налогов и повинностей в пользу государства, они должны были отдавать значительную часть произведенной продукции собственнику земли, к которому в результате они очень часто попадали в кабалу. Некоторые налоги при Юстиниане превратились в конфискационные. Например, налог на наследство (если имущество не переходило сыну-наследнику) был увеличен с 25% до 75% стоимости наследуемого имущества ([86] XXIX, 19), что по сути означало конфискацию 3/4 наследуемого имущества императором. Конечно, население пыталось протестовать против проводимой политики, и неоднократно. Самое сильное восстание, получившее название «Ника» (победа) произошло в Константинополе в 532 г. В восстании против императора приняли участие большинство жителей города, включая даже и часть сенаторов. Несколько дней восставший народ полностью контролировал весь город, кроме дворца, в котором заперся император со своими приближенными. Но восстание было стихийным и неорганизованным, народ жег и грабил дома богачей и не понимал, что делать дальше. Никто не позаботился ни о вооружении восставших, ни о том, чтобы взять императора под стражу. Юстиниан организовал свое публичное покаяние перед народом на ипподроме и поклялся на библии искупить свои грехи. Но большинство собравшегося народа ему не поверило, освистало и провозгласило императором одного из сенаторов. Очевидно, лидеры восставших рассчитывали на мирную передачу власти, тем более что армия отказалась поднимать оружие против народа. И тогда Юстиниан показал свое истинное лицо. Он собрал два отряда наемников (букеллариев), по преимуществу варваров и прочих иностранцев, которые только и согласились участвовать в таком действии, и они совершили нападение на безоружный народ, собравшийся на ипподроме. Заблокировав выходы из него, они устроили там настоящую резню, в которой погибло более 30 тысяч безоружных людей ([121] с.215-222). Уничтожали всех подряд, включая женщин и стариков, и никого не интересовало, кто из них участник восстания, а кто нет. Так был кардинально решен вопрос с недовольным народом: часть его просто уничтожили, а оставшихся в живых запугали до смерти. За время царствования Юстиниана было много восстаний, как в городах, так и в армии, но все они жестоко подавлялись, в основном с использованием наемных войск, и с большим количеством жертв среди населения. Стоит ли удивляться, с учетом вышесказанного, что население Византии в правление Юстиниана резко уменьшилось и к его концу составляло, по оценкам, лишь половину от прежней численности . Еще одним следствием политики Юстиниана была неуклонно нараставшая анархия, к чему вели все описанные выше меры – и торговые монополии, приводившие к скачкам цен на продовольствие и иные товары, и массовые избиения и изгнания так называемых «еретиков», и дефицит воды в городах. Это, в свою очередь вызывало голодоморы и эпидемии, а также бунты и восстания в разных частях империи. Но император как будто специально принимал дополнительные меры для того, чтобы еще более усилить анархию. Например, он ликвидировал так называемую почтовую службу, сеть которой охватывала всю страну. Фактически она представляла собой постоянно функционировавшую сеть курьерских, пассажирских и грузовых перевозок, позволявшую не только очень быстро доставлять донесения из отдаленных районов в столицу, но и перевозить грузы, например, вывозить зерно из внутренних провинций. В итоге, как писали Прокопий Кесарийский и Иоанн Лидийский, правительство лишилось оперативного источника информации, а крестьяне внутренних областей лишились единственного средства транспорта, и были разорены, поскольку теперь их зерно гнило в амбарах, а сборщики налогов вместо того, чтобы брать налоги зерном на почтовых станциях, как это делалось ранее, требовали от крестьян золото, которого им абсолютно негде было взять ввиду невозможности вывезти зерно ([86] XXX, 5-6, 11; [226] II, p. 845). Другим примером насаждавшейся Юстинианом анархии является развал армии. Пограничным войскам, на которых строилась вся система обороны империи, он сначала перестал платить жалование, а через несколько лет и вовсе их ликвидировал ([86] XXIV, 12-14). Одновременно он очень резко уменьшил численность войск на Балканах, возможно, посчитав, что их содержание себя не оправдывает, в итоге этих войск стало слишком мало для отражения нападений варваров, которые с той поры резко усилились ([227] pp.95-96). Если к этому добавить, что была очень сильно сокращена и общая численность армии: по данным А.Гийу, со 150 тысяч до всего лишь 15-30 тысяч человек ([23] с.172), - и если учесть тот факт, что правительство потеряло оперативный источник информации в лице почтовой службы, то совсем не удивительно, что в течение VI в. – начала VII в. вся территория страны многократно подвергалась нашествиям агрессивных соседей, и вопрос стоял уже о том, продолжит ли Восточная Римская империя свое существование или она исчезнет, как исчезла Западная. Как писал Прокопий Кесарийский, упоминая нашествия персов, арабов, славян и других народов, во время царствования Юстиниана «не было какого-либо места в Римской империи, горы ли, пещеры ли или чего-либо другого, которое осталось бы неразграбленным, а во многих местах страна подвергалась разграблению по пять и больше раз» ([86] XI, 10-11). По свидетельству византийского историка, Юстиниан сам насаждал коррупцию в армии. Присланным в армию чиновникам (логофетам) было дано указание найти средства для экономии денег, за что они получали 1/12 часть от сэкономленной суммы. Они не нашли ничего лучшего, как заняться махинациями со списками личного состава армии. Погибших или умерших солдат они не вычеркивали из списков, а как бы оставляли в строю. При этом они, разумеется, переставали этим «мертвым душам» платить жалованье, которое пересылали императору, но 1/12 этого жалованья оставляли себе – за «экономию». А полагавшиеся этим солдатам питание и амуницию, судя по всему, просто разворовывали. То есть под видом «экономии» происходили развал армии и воровство. В результате все подразделения в армии становились все более неукомплектованными, а поскольку никакого притока молодежи в армию не было, то и ветераны не получали никакого продвижения по службе, что порождало их недовольство ([86] XXIV, 1-6). В целом все это вело к коррупции, разложению и падению боеспособности армии, что еще более усугублялось воровством жалованья, провианта и амуниции уже не только у «мертвых душ», числящихся в строю, но и у живых солдат (см. ниже), боевой дух которых в результате очень сильно упал. Поэтому стоит ли удивляться, что талантливый полководец Юстиниана Велисарий писал императору в одном из своих посланий, что его войска «состоят из неспособных и трусов… При виде неприятеля они оставляют лошадей и бросают на землю оружие» ([113] 1, с.423). Юстиниан развалил не только почтово-транспортную систему, армию и экономику империи, но и судебно-правовую систему страны, или, во всяком случае, сильно способствовал ее развалу. А ведь правовая система, унаследованная Византией от Римской империи, считается историками и правоведами верхом совершенства для древнего мира, и изучение римского права (Кодекса Юстиниана) до сих пор входит в программу юридических вузов. Юстиниан в начале своего правления решил упорядочить римские законы, большинство из которых существовало с давних пор, и составил новый кодекс этих законов, – который вошел в историю под названием «Кодекс Юстиниана». Но это была лишь видимая часть его деятельности, невидимая же, но намного более существенная, заключалась в развале того правового государства, которое существовало до его правления, и которое перестало существовать к его концу. Прежде всего, развалу правового государства способствовали вопиющие нарушения законов самим императором. Причем, речь идет не о каких-то давних законах, вышедших из употребления – речь идет о законах, которые он сам опубликовал в своем новом кодексе. Выше приводился пример, когда одну из высших должностей в правительстве Юстиниана занимал человек, исповедовавший манихейство, несмотря на то что это было запрещено самими законами, изданными императором. Точно так же, указывает А.Джонс, император в своем новом кодексе опубликовал существовавший до него закон о запрете создавать монополии, но сам же его грубо нарушал в течение всего своего правления – поскольку, как уже говорилось, им было создано множество монополий на те или иные виды деятельности, что привело к беспрецедентному росту цен и ухудшению качества товаров ([226] II, p.826). Таким же образом, пишет Ф.Успенский, Юстиниан грубо и бесцеремонно нарушал свои собственные законы, запрещавшие продажу государственных должностей. Историк приводит выдержки из законов Юстиниана, где эта практика всячески осуждается и запрещается. Вместе с тем, пишет он, «из свидетельств современников нам доподлинно известно, что продажа должностей продолжалась при Юстиниане со всей свободой и публичностью» ([113] 1, с.528-532). Спрашивается, какой был смысл публиковать эти законы, составляя из них целый кодекс, если в действительности сам император, как говорится, и в грош их не ставил? Юстиниан также ввел некоторые новые законы, которые перевернули с ног на голову основополагающие принципы римского права и любого права вообще. Например, он ввел правило (так называемая эпибола), по которому в случае возникновения задолженности по налогам чиновники могли отобрать имение либо в пользу государства, либо в пользу какого-либо частного лица. Как пишет Прокопий Кесарийский, этим активно пользовались мошенники («ябедники»), которые (надо полагать, при посредничестве коррумпированных чиновников) отбирали таким образом имения в свою пользу ([86] XXIII, 3-5). Причем, такое санкционированное государством «рейдерство» (если использовать современные термины) было особенно привлекательно тем, что, по новому закону, имение переходило к новому владельцу не только бесплатно, но и совершенно «чистым», не обремененным прежними недоимками налогов ([113] 1, с. 559). В другом варианте правила эпиболы чиновники, наоборот, имели право обязать землевладельца принять в пользование брошенный и никому не нужный участок, за который он был обязан платить государству налоги. По словам Прокопия, эпибола была непредвиденной чумой, внезапно поразившей всех землевладельцев, бедствием, отнимавшим у них всякую надежду на жизнь ([86] XXIII, 15-17), поскольку открывала путь к чудовищному произволу со стороны чиновников и связанных с ними мошенников. Таким образом, и здесь мы видим полный правовой беспредел, насаждаемый императором, ничего общего не имеющий с господством разумных и справедливых законов. Еще одним законодательным нововведением Юстиниана стало удлинение срока исковой давности. В соответствии с древними правилами, срок исковой давности по всем видам сделок был установлен на уровне 30-40 лет, при Юстиниане же он был удлинен до 100 лет. По мнению Прокопия Кесарийского, это было сделано специально, чтобы облегчить мошенникам отъем имущества у их владельцев, поскольку, конечно, никто уже не мог вспомнить, что происходило, например, 70 или 90 лет назад и опровергнуть ложные бумаги или ложных свидетелей, привлеченных мошенниками. Историк приводит такие случаи мошенничества, последовавшие за этим указом Юстиниана, от которых страдали ни в чем не повинные люди ([86] XXVIII, 1-15). Независимо от того, прав Прокопий или нет в отношении указания причин, по которым Юстиниан выпустил этот указ (якобы он получил взятку от мошенников), но он явно вносил анархию в судебную практику, как и все перечисленное выше. И каких-либо разумных причин для его появления не просматривается. В дополнение к вышеуказанному, имеются свидетельства того, что при Юстиниане широко распространилась не только практика продажи должностей и предоставление функций государства (по сбору налогов) частным лицам, но и шла активная торговля судебными решениями. Впрочем, это вытекало из распространившейся продажи должностей. Если судьи в правление Юстиниана начали покупать свои должности, то они должны были каким-то образом окупить потраченные на это деньги, и стало быть неизбежно должны были начать брать взятки за выносимые судебные решения. Таким образом, коррупция в судебной системе насаждалась уже вследствие одной лишь продажи должностей. Но параллельно продаже должностей и торговля самими судебными решениями при Юстиниане была, как говорится, поставлена на поток. Этим «бизнесом» занимался некий Лев Киликиец, который предлагал всем желающим за взятку обеспечить нужное решение суда, и который на этом сколотил большое состояние ([86] XIX, 17). Наряду с этим, шла торговля и самим законодательством – по утверждению Прокопия Кесарийского, этим занимался квестор Юнил (верховный судья). Он открыто торговал бумагами с подписью императора, в которые можно было вписать любой новый указ или закон. Все это привело к полному произволу в судах и в законотворчестве, о чем красноречиво рассказывает византийский историк ([86] XIV, 5-13, 16-23) . С учетом вышеизложенного следует уточнить роль Юстиниана в законотворческой деятельности. Многие историки пишут о его выдающейся законотворческой деятельности, и даже Ф.Успенский пишет о «заслуге Юстиниана в кодификации дошедшего до него римского права» ([113] 1, с.522). Но следовало бы уточнить, что одновременно с кодификацией римского права, при Юстиниане произошла и его «мумификация», а правовое государство, базировавшееся на принципах римского права, при нем фактически перестало существовать. Возможно, кто-то посчитает, что меры Юстиниана по «выколачиванию» денег из своих подданных могли послужить созданию сильного и процветающего государства Византия? Однако это глубокое заблуждение, поскольку для увеличения богатства в государстве необходимо применять совсем иные, или даже прямо противоположные, принципы, нежели для увеличения богатства одного отдельно взятого олигарха. Конечно, при том страшном налоговом гнете, который был установлен в царствование Юстиниана, когда уровень налогов, как было показано выше, был поднят в 1,5-2 раза по сравнению с его предшественниками, и при сокращении в несколько раз численности армии, на содержание которой шла львиная часть госбюджета, уже можно было ожидать, что в казне скопятся несметные богатства. К этому надо прибавить доходы из всех прочих источников поступления денег: царские монополии, продажа должностей и судебных решений, конфискации имущества должников, 75%-й налог на наследства и т.д., - которые также могли бы несказанно обогатить казну. Но если у его предшественников казна действительно была полной – так, после смерти Анастасия в 518 г. в казне было 320 тысяч фунтов золота – то Юстиниан оставил своему преемнику совершенно пустую казну, да еще много государственных долгов, за которые надо было расплачиваться ([226] I, pp.468, 301). Этот феномен можно объяснить только одним – его способы управления страной породили такую чудовищную коррупцию, что лишь небольшая часть денег доходила до казны, а основная часть разворовывалась. Да и та часть, которая оставалась, расходовалась не лучшим образом – на строительство дворцов и помпезных зданий. А резкое сокращение численности населения и его обнищание привели к концу правления Юстиниана к катастрофическому сокращению доходов государства, откуда и пустая казна, и долги государства. В целом в лице Юстиниана I мы видим типичного финансового магната или олигарха, ставшего императором, но который после этого по всему своему мировоззрению и своим целям так и остался магнатом или олигархом. Он все привык оценивать с точки зрения увеличения своей собственной прибыли, достигаемой любыми имеющимися способами – отсюда и монополии на продажу хлеба и других товаров, и продажа должностей, и сокращение «лишних» расходов – на армию, на медицину, на водопровод. А благополучие своих подданных для него, после того как он стал императором, так и осталось пустыми, ничего не значащими словами. Более того, страсть к наживе толкнула его даже на прямое разорение, изгнание и убийство массы своих подданных. Ф.Успенский отмечал, что Юстиниан «не проникся жизненными интересами своих ближайших подданных» ([113] 1, с.566), но в реальности он действовал против этих жизненных интересов. Поэтому в глазах своих подданных он стал чудовищем. Как писал Прокопий Кесарийский, «в моих глазах и глазах многих из моих друзей того же сословия они [Юстиниан и его жена Феодора] казались вовсе не людьми, а какими-то демонами, чумой или гибелью страны, или, как говорят поэты, “людей пожирателями”, которые сообща задумали, как бы им возможно легче и скорее погубить всю жизнь и труды человеческого рода; они только носили на себе облик человеческий, а по существу, будучи человекоподобными демонами, они таким образом замутили и привели к гибели всю вселенную» ([86] XII, 14). Юстиниан не понимал, что, уничтожая население страны и способствуя его обнищанию, он подрывает основу финансовых поступлений и в казну, и в свой собственный карман, ради которых он и предпринимал все свои олигархические методы управления . Финансовое банкротство возглавляемого им государства к концу его царствования и его последующий распад стали закономерными итогами применения этих методов. Судя по всему, после жестокого подавления восстания «Ника» в 532 г., в ходе которого его публичные покаяния перед народом не возымели никакого воздействия, Юстиниан окончательно начал ориентироваться исключительно на тиранические методы управления, осуществлявшиеся посредством репрессий, физического уничтожения части населения и запугивания остальных. Как мы видели, при усмирении восстания «Ника» он руководствовался известным принципом: «Нет человека, нет проблемы». И в дальнейшем он руководствовался тем же принципом. Так, через несколько лет после этого восстания он издал приказ, в соответствии с которым всех безработных, которые исчислялись многими тысячами, выгнали из Константинополя, а всех приезжих опрашивали, что они собираются делать в столице и обязывали ее покинуть по завершении своих дел ([23] с. 292). Таким образом, в своей антинародной политике он пошел намного дальше, чем самые жестокие императоры Римской империи – никто из них не отваживался уничтожать и выгонять из города толпу нищих пролетариев, для которых в Риме всегда существовала продажа дешевого хлеба (что-то типа карточной системы – по одной булке в одни руки). А Юстиниан лишил нищий народ даже такой малости. Вряд ли чем-то иным, нежели методами тирании и репрессий, можно объяснить и его политику в отношении армии. Ведь армия отказалась его поддержать во время восстания «Ника», он смог сохранить власть лишь благодаря иностранным наемникам. И в дальнейшем, при сокращении численности регулярной армии со 150 тысяч до 15-30 тысяч, о чем выше говорилось, мы видим, по данным Прокопия, порядка 70 тысяч наемников-варваров, размещенных в Константинополе и его окрестностях ([86] XXIII, 24). Вот – та сила, на которой базировалась власть императора-олигарха. Эти иностранные наемники совершенно не годились для обороны страны, поскольку они в решающий момент перебегали на сторону врагов или вообще выступали в качестве их «пятой колонны» . Не годились они и для борьбы с нараставшей внутренней анархией, которой сами во многом способствовали. В частности, они нещадно грабили жителей Византии, а при этом император строго запрещал крестьянам «обижать союзников» (то есть оказывать сопротивление грабителям-варварам) – за это крестьян подвергали наказанию императорские чиновники. Точно также он запрещал и византийской армии наказывать «союзные войска» за их преступления против населения ([86] XXI, 26-29). Зато эти наемники-варвары прекрасно годились для террора в отношении местных жителей, подавления восстаний, массовой резни и геноцида, - к чему, как было показано выше, Юстиниан прибегал неоднократно: вспомним 30 000 убитых в Константинополе, 100 000 убитых в Кесарии и 70 000 - 80 000 изгнанных из Сирии, чем он даже сам хвалился. Именно этой потребностью (иметь военную силу против собственного народа) и объясняются, в первую очередь, те огромные суммы дани, которые Юстиниан платил Аварскому каганату и варварским племенам, - а те взамен присылали свои войска в распоряжение императора. Все вышесказанное, помимо прямых свидетельств, подтверждает и та вражда, которая существовала между коренными жителями и солдатами-варварами в VI – начале VII вв. Вражда, которая, как констатирует американский историк В.Каеги, исчезла лишь во второй половине VII века, когда Византия опять создала сильную национальную армию и перестала использовать в больших количествах иностранных наемников ([227] pp.86, 125). Помимо этого, Юстиниан очень искусно в тех же целях использовал и собственную византийскую армию. В.Каеги установил следующую закономерность, существовавшую в годы его правления. Рекруты из Фракии (север Балканского полуострова), служили где угодно: в Италии, в восточных провинциях, - но только не в самой Фракии, а там, наоборот, служили войска, присланные с Востока ([227] p.98). Таким образом, всех солдат посылали служить подальше от их родных мест. Это вызывало массовые протесты со стороны солдат, но Юстиниана это ничуть не смущало. В.Каеги в своей книге не перестает удивляться тому, как много солдат из Фракии служило вдали от родных мест - в Италии и Сирии, - в то время как сирийцы служили во Фракии и устраивали по этому поводу бунты ([227] pp.98-100). Как видим, здесь применялся тот же принцип, что и при широком привлечении варварских формирований: войска не должны были иметь ничего общего с местным населением, а еще лучше, если они говорили с ним на разных языках. Эту войну против собственного населения, в основном при помощи иностранных наемников, Юстиниан вел не только в центре и на востоке, но и на западе своей империи, в частности, в Италии. Италия была вновь присоединена к Римской империи (Византии) в 536 г., так же как до этого Северная Африка, при помощи очень небольшой армии, насчитывавшей всего лишь 7500 человек ([113] 1, с.411-413) . Сопротивление армии Юстиниана оказала лишь небольшая кучка вновь поселившихся там остготов, а остальное население не противилось вхождению вновь в Римскую империю. Но очень быстро ситуация изменилась – население восстало против новых методов «управления», привнесенных в Италию Юстинианом. Что это были за методы, выше уже было показано, но вот что пишет Ф.Успенский именно по поводу Италии: «толпы сборщиков податей являлись из Византии в те провинции, которые подпадали под власть императора, и истощали население непомерными поборами; шайки варваров … немилосердно грабили друзей и врагов императора». Сами византийские полководцы, присланные в Италию, «и в мирное время наводили страх на сельское население грубыми насилиями, вымогательствами и грабежами» ([113] 1, с.423-424). Жители Италии жаловались, что им было намного лучше при готах, чем под властью Византии, и что византийские наместники держат их «в самом гнетущем рабстве» ([113] 1, с.429). Голодоморы и эпидемии, косившие до этого население Византии, теперь начали беспощадно косить и население Италии. Поэтому совершенно не удивительно, что в Италии началась самая настоящая гражданская война. Хотя ее чаще называют войной Юстиниана с остготами, но, как указывает Ф.Успенский, на сторону готского короля Тотилы встало большинство сельского населения Италии, включая, прежде всего, крепостных крестьян. А против Тотилы, на стороне Юстиниана, выступили крупные землевладельцы Италии, то есть местная олигархия ([113] 1, с.425). Поэтому речь идет именно о гражданской войне. Византийские войска в такой ситуации оказались крайне ненадежными и массами перебегали к Тотиле - о чем писал византийский полководец Велисарий в своих донесениях Юстиниану ([113] 1, с.423) - в связи с чем контроль Византии почти над всей Италией был очень быстро утерян. Тогда Юстиниан прибег к тем же методам, о которых выше уже говорилось. Он набрал большую армию иностранных наемников, во главе которой также стоял иностранец-наемник (персидский евнух Нарсес) и послал ее в Италию, причем, теперь он уже не скупился на средства . И как сегодня в фантастических фильмах изображают армии клонов-убийц, посланных для уничтожения людей, примерно так же можно себе представить и действия против восставших итальянских крестьян этой варварской наемной армии, возглавлявшейся чужеземным бесполым существом и состоявшей почти исключительно из наемников-варваров: лангобардов, гуннов, герулов, славян, персов и т.д. ([18] 1, с.435) Как писал известный французский историк Ф.Лот об армии Нарсеса, «это армия кондотьеров, без сомнения, ни один солдат и даже ни один командир в ней не был римлянином (то есть жителем Византии – Ю.К.)» ([237] p. 289). Известно, что евнух Нарсес, для того чтобы пробудить у своей варварской армии желание сражаться, перед началом каждого сражения развешивал на шестах целыми охапками различные золотые украшения и изделия из золота ([227] p.50): вот куда шли деньги, выколоченные Юстинианом из населения, они раздавались варварам, уничтожавшим само это население. Результатом шедшей 20 лет гражданской войны было окончательное опустошение Италии и превращение ее в пустыню, о чем имеется множество свидетельств . Даже Рим к концу VI в. превратился в мертвый город, в котором почти не осталось жителей, и где сохранившиеся со времен античности многоэтажные здания постоянно рушились, погребая под собой случайных прохожих, но никто даже и не думал разбирать образовавшиеся завалы. Современники крайне негативно оценивали правление Юстиниана и обвиняли его в страшных грехах. Помимо свидетельств Прокопия Кесарийского и Иоанна Эфесского, которые выше уже приводились, можно сослаться еще, например, на Агафия, который писал о том, что армия при Юстиниане была разрушена, оборона страны заброшена, а казенные деньги, предназначенные на содержание армии, были растрачены на продажных женщин и мужчин, на скачки и на коррупцию ([227] p.59). Юстин II писал, что после Юстиниана осталась совершенно опустошенная казна и множество долгов, а также вконец разрушенная армия, поэтому страна была опустошена постоянными набегами и нашествиями варваров ([226] I, p.301). Археология и письменные источники также не оставляют сомнения в том, что именно в правление Юстиниана начались массовые нашествия авар и славян на Балканы и Грецию, а персы более 20 лет подряд (540-562 гг.) беспрепятственно вторгались в Сирию и Палестину, захватили и разграбили множество городов (в т.ч. Антиохию, Сурон, Берою, Каллиник и т.д.), не знавших войн до этого целых три столетия, а многих жителей увели в Персию. Большинство историков нашего времени, подробно освещавших царствование Юстиниана, также пишет о том, что после него осталось «ужасное наследство», что его деятельность «во многом носила разрушительный характер» ([113] 1, с.566; [121] с. 348), но никто из них не решается признать те страшные обвинения в его адрес, которые высказывали современники. Причина, по-видимому, состоит в том, что Юстиниан, как все правители, представляющие олигархию, был страшно лицемерен. Он все время в течение своего правления издавал законы и указы, в которых было написано много высоких и красивых слов – например, о том, каким должен быть чиновник, какими принципами он должен руководствоваться, в этих же законах и указах гневно осуждалась коррупция. На бумаге император запрещал продажу должностей, монополии и прочие злоупотребления, но в жизни постоянно нарушал эти запреты и торговал всем этим самым безбожным образом (см. выше). Устраивал крестовые походы против так называемых «еретиков», и сам имел их первыми помощниками возле себя и содержал их целыми толпами в одном из своих дворцов. Для современников это его лицемерие было вполне очевидным. Как писал Прокопий Кесарийский, «был он двуличен и ему не было никакого дела ни до бога, ни до священнослужителей, ни до законов, ни до того народа, о котором он должен был заботиться … его интересовало только одно: как бы ему ограбить деньги со всей земли» ([86] XXVII, 2). Для большинства жителей Константинополя это его лицемерие также стало вполне очевидным уже спустя несколько лет после начала его царствования: они не поверили даже публичной клятве Юстиниана на библии в 532 г. и его освистали, что является беспрецедентным случаем – до этого такому публичному раскаянию императора народ всегда верил, что говорит очень много именно о Юстиниане. Но уже жителям окраин, далеким от столицы, могло казаться, что виноват не император - ведь в его указах так много хороших добрых слов, - а чиновники на местах, и многие восстания были направлены против них . Современным историкам еще труднее в этом разобраться. Комментируя законы Юстиниана, которые император сам все время злостно нарушал, Ф.Успенский пишет: «как грустно становится при чтении прекрасных мыслей и нравственных правил, бросаемых на ветер и ничем не связывающих самого законодателя». И, тем не менее, историк наивно верит, что Юстиниан «не видел того, что, казалось бы, так легко понять» ([113] 1, с.532, 527) - то есть не понимал (!?), что плохо отдавать государство на откуп и на растерзание проходимцам, плохо грабить и убивать своих собственных подданных, да еще десятками и сотнями тысяч. Полагаю, что мы с Вами, читатель, не столь наивны. Правление олигархии во все времена ознаменовывалось появлением таких исключительно лицемерных правителей, чему далее будет приведено много примеров. Не является исключением и история коррупции в России, которая изложена в третьей книге трилогии. В русской истории тоже были правители-олигархи, и они характеризовались крайним лицемерием. Например, Борис Годунов во время голодоморов 1601-1603 гг. в России старался всячески показать, что он заботится о народе. Он издал несколько указов, порицавших действия спекулянтов, которые препятствовали доставке продовольствия крестьянами на городские рынки, раздавал зерно нищим из городских хранилищ. Но, как отмечает известный русский историк Г.Вернадский, эти меры были неэффективны. По данным летописцев, за два года и четыре месяца только в Москве от голода умерло 127 000 человек, в том числе бoльшая часть тех, кто пришел в столицу в надежде на какую-то помощь и кто вместо помощи нашел там свою смерть ([14] 1, с.198-199). А в это же самое время царь под страхом смерти (и под надуманным предлогом) запретил (!) ввозить в страну дешевое импортное зерно, которого скопилось огромное количество в порту города Нарва ([87] с.479) – чтобы не дай Бог, не сбить на него цены, которые приносили ему такие хорошие прибыли. Вот в чем выразились методы «управления» Годунова – такие же олигархические методы, какие применял Юстиниан. Но большинство населения о них не знало – знали лишь немногие осведомленные современники, писавшие о «злосмрадных прибытках» царя Бориса ([84] 2, с. 158). А остальное население видело другого царя – того, кто издавал показные указы о защите горожан от спекулянтов и устраивал показные раздачи бесплатного хлеба нищим. Если кратко охарактеризовать сущность методов управления Юстиниана (равно как и других правителей-олигархов), то это можно сделать одной фразой: «После меня хоть потоп», - которая, как известно, была произнесена Людовиком XIV в иную эпоху, о которой речь пойдет ниже. И, как будет показано далее, этот «потоп» в Византии действительно вскоре произошел (равно как и во Франции, где правил Людовик XIV, произошел «потоп» в виде Французской революции) – потому что ни одна страна не смогла бы выдержать такого учиненного над ней насилия. Юстиниан получил в управление процветающую страну, в которой не было социальных конфликтов, страну, в которой жили богатые и обеспеченные граждане, не знавшие, что такое голодоморы и эпидемии, страну, покрытую богатыми густонаселенными городами, не знавшими что такое внешние нашествия и осады городов жестокими захватчиками, страну, в которой царили спокойствие и порядок. Он также получил казну, полную золота, и сильную армию, способную легко отразить внешние угрозы. К концу его правления это была уже страна, потерявшая половину своего населения, страна, испытавшая серию жестоких голодоморов и эпидемий, страна, объятая восстаниями и бунтами, разоряемая коррумпированными чиновниками, иностранными завоевателями и «союзными» варварскими армиями, страна, в которой больше не было нормальных законов и судов, и где повсюду орудовали шайки разбойников , причем, некоторые из этих разбойников (под видом сборщиков налогов) орудовали на законных основаниях, имея полномочия от императора или наместников. Наконец, это была уже обнищавшая страна, с разоренными храмами и городами, с пустой казной, практически без собственной армии, граждане которой, как пишет Прокопий, с удивлением и ужасом спрашивали друг друга: куда же делись былое благополучие и былые богатства Римской империи (86] XXX, 32). 3.4. Коррупция, гражданская война и распад Византии в VII веке Конечно, было бы совершенно неверным возлагать всю вину за произошедший разгул коррупции, за уничтожение части населения, за развал государства, экономики и армии, за последовавшую гражданскую войну и за распад Восточной Римской империи (Византии) в VII веке лишь на одного императора Юстиниана I. Такого катастрофического результата даже при всем желании не смог бы достичь один человек. Но он действовал во главе большой группы людей. Как было показано выше, с самого начала своего правления или даже еще намного раньше этого, при старом и немощном Юстине I, когда Юстиниан постепенно захватывал власть в свои руки, он стал активным сторонником партии венетов (синих) – партии крупного капитала, противостоявшей партии простого народа. И в дальнейшем он старался во всем угодить этой партии, преследуя ее противников, о чем выше уже говорилось. Однажды дело дошло до того, что члены партии венетов напали на наместника Киликии Малфана прямо в императорском дворце, после его аудиенции у императора, и серьезно его изранили. Юстиниан оставил этот инцидент без последствий, сделав вид, что ничего не было, молчаливо поддержав действия венетов ([86] XXIX, 36-38). Со своей стороны, последние также поддерживали Юстиниана. Во время восстания «Ника» в 532 г. венеты сначала якобы приняли в нем участие вместе с восставшим народом, поскольку у них в тот момент были претензии к императору, но в решающий момент вступили в сепаратные переговоры с Юстинианом и переметнулись на его сторону ([269] S.48-49). Но партия крупного капитала (венеты) была не единственным союзником Юстиниана. По мере того как Юстиниан осваивался в роли императора и расставлял повсюду своих людей, он мог опираться уже не только на частных магнатов, но и на клан чиновничьей олигархии, который рос и укреплялся очень быстро благодаря разгулу коррупции и злоупотреблений. К этому клану относились и родственники Юстиниана, которых он расставил в основном на важных постах в армии, чтобы вовремя получать информацию обо всем там происходящем . Однако ключевые должности в гражданской и военной администрации занимали не родственники, а коррумпированные чиновники и офицеры, которые выдвинулись благодаря своим личным качествам – прежде всего, благодаря своей беспринципности и готовности, как говорится, в любой момент «мать родную продать». Примеров такого рода людей в эпоху правления Юстиниана существует множество, некоторые выше уже приводились - Лев Киликиец, продававший судебные решения, квестор (верховный судья) Юнил, торговавший бумагами с подписью императора. Известны имена многих других высших чиновников и характеристики, данные им современниками. Вот характеристика Иоанна Каппадокийского, одного из виднейших чиновников Юстиниана, претора (главы) Константинополя, данная Псевдо-Захарием: он «грабил много людей из разных сословий во всех городах, и знатных, и ремесленников, добывая таким образом в казну много золота» ([121] с.202). Известно, что он поставил гнилое зерно армии, отправившейся воевать в Северную Африку в 533 г., из-за чего в армии начался голод, от которого умерло 500 солдат, и возник голодный бунт ([227] p.47). Тем не менее, это, как и многое другое, ему сошло с рук. Другой виднейший чиновник Юстиниана, Петр Барсима, ранее был простым менялой монет на рынке и «прославился» там тем, что умел ловко обманывать своих клиентов, недодавая им медную монету. Он так понравился Юстиниану этими своими мошенническими наклонностями, что тот его назначил префектом Константинополя (вместо Иоанна), а затем – министром финансов страны. Барсима, как и Иоанн, поставлял гнилой хлеб и отличился многими другими «подвигами» - в частности, манипулированием цен на хлеб, шелк и другие товары, продаваемые населению ([86] XXII, 4-18; XXIV, 13-23). «Наивеличайший вор, человек, исполненный самой позорной грязи» - вот характеристика, данная ему Прокопием Кесарийским ([86] XXIV, 23). Злоупотребления обоих этих чиновников были столь велики, что вызвали массовые восстания: во время восстания «Ника» в 532 г. одно из требований народа состояло в отставке Иоанна Каппадокийского и его казни, а в 545 г. был голодный бунт в Константинополе с участием армии, когда требовали того же в отношении Петра Барсимы. В обоих случаях Юстиниан просто передвинул своих любимцев на новые, не менее почетные, должности, а спустя год или два опять назначил на место префекта Константинополя ([121] с.216-217; [227] pp.56-57). Не меньше злоупотреблений и примеров коррупции было и среди высшего командного состава в армии. Как пишет В.Каеги, «Бесс, командующий византийским гарнизоном в Риме в 546 г., не уделял внимания защите Рима от осаждавших его войск короля остготов Тотилы: вместо этого он обогащался, продавая хлеб населению по грабительским ценам. В 548 г. другой командующий, Конон, был разоблачен солдатами за незаконную торговлю зерном и другие непопулярные действия и был убит ими» ([227] p.51). На основе подробного анализа американский историк пришел к выводу, что резкое увеличение числа и размаха солдатских бунтов и восстаний в византийской армии в VI в. (которых до конца V в. не было вообще) имело в качестве основной причины коррупцию и различные злоупотребления среди командного состава и офицеров ([227] 1981, pp.55, 87). Историк указывает, что именно такие солдатские бунты (вызванные коррупцией) охватили в этот период все территории – и восточные провинции, и Балканы, и Италию, и Северную Африку, некоторые из них приобрели долговременный и масштабный характер, как например, восстание византийского гарнизона в Северной Африке, которое длилось целых 10 лет (536-546 гг.) и в котором участвовало 2/3 находившихся там войск, в течение всего этого времени не признававших власть императора ([227] pp.54, 48). Судя по тому, что во многих провинциях эти бунты приобрели хронический характер, вряд ли у императора было намерение серьезно бороться с их причинами. Во всяком случае, даже в тех редких случаях, когда Юстиниан был вынужден наказать за злоупотребления обычных офицеров, он всегда выводил из-под суда и следствия командующих и генералов, очевидно, желая сохранить их расположение . Наверное, именно поэтому, ввиду полной безнаказанности высшего офицерского и генеральского состава, погрязшего в коррупции, все восстания VI в. представляют собой исключительно солдатские бунты, за все это время совсем не было «генеральских» бунтов. В дальнейшем, в VII-X вв., эта картина кардинально изменится - солдатские бунты прекратятся, и начнутся, наоборот, «бунты генералов», по отношению к которым политика правительства резко изменится ([227] pp.61, 119). Как вытекает из приводимых В.Каеги фактов, коррупция стала одной из основных причин распада Восточной Римской империи (Византии) в первой половине VII века ([227] pp.55, 87, 298). Этот общий вывод можно подтвердить целым рядом примеров. Так, знаменитая битва при реке Ярмук в 636 г. стала катастрофой для византийской армии вовсе не потому, что арабы оказались сильнее. Просто накануне битвы Мансур, чиновник византийской администрации в Дамаске, отказался выдать жалованье армии. Поэтому часть солдат дезертировала еще до сражения, другая часть, находившаяся под началом генерала Ваана, подняла восстание, когда сражение уже началось, провозгласив императором своего генерала. А третья часть армии, под началом генерала Саселлария, узнав об этом восстании, перестала сражаться с арабами и обратилась в бегство ([227] 135, 150-151). Разумеется, арабы воспользовались этим беспорядком и уничтожили значительную часть византийской армии. Фактически после этого поражения Византия окончательно потеряла Сирию и Палестину, и родина христианства перестала быть частью христианского мира и стала частью мира мусульманского. И это далеко не единственный пример, таких примеров было множество. За три года до этого, в 633 г., когда мусульманские арабы еще только планировали свое наступление на византийскую Палестину, византийский чиновник в Палестине отказался платить жалование арабским наемникам, защищавшим в то время южную и восточную границу Палестины, да еще их оскорбил. Те после этого переметнулись к мусульманским арабам, и в решающий момент мусульманского наступления внешние рубежи страны оказались не охраняемыми; да еще в авангарде мусульманской армии шли бывшие византийские пограничные стражи, прекрасно знакомые с ситуацией в Палестине ([227] p. 134). В 641 г. та же причина – отказ византийского чиновника Филиадеса платить жалование византийским войскам - вызвала восстание в армии, расквартированной в Александрии, что облегчило арабам завоевание Египта ([227] p.135). Как видим, во всех трех случаях непосредственной причиной утраты контроля Византии над Палестиной, Сирией и Египтом явилась коррупция. Многочисленные примеры, собранные В.Каеги, не оставляют сомнения в том, что речь не идет о каких-то трех роковых совпадениях, когда случайно не оказалось денег для выплаты жалования: наряду с гнилым хлебом или другими примерами неадекватного снабжения армии, невыплата жалования была систематической практикой, продолжавшейся в византийской армии в течение практически всего VI – первой половины VII вв. Как указывает В.Каеги, исключением был лишь период, когда византийский император Ираклий (610-641 гг.) лично в течение 20 лет (с 613 г. до начала 630-х гг.) руководил военной кампанией против Персии – только в эти годы в армии на Востоке не было солдатских бунтов, вызванных коррупцией. Но после его возвращения в Константинополь генералы и наместники, не решавшиеся воровать в присутствии императора, начали это делать с удвоенным рвением. Именно потому что воровство и невыплаты жалования были систематической практикой, это и вызывало такую реакцию солдат, вплоть до бунта и отказа воевать даже в ходе сражения с врагом. Многочисленные источники – арабские и византийские – говорят также о чрезвычайной распущенности византийских солдат накануне и в ходе арабского вторжения и о полном разложении византийской армии ([227] pp.148-151). Без сомнения, в распаде Византии сыграло свою роль и недовольство населения Сирии, Палестины и Египта тем гнетом и притеснениями со стороны императорских чиновников и со стороны армии, которые они испытывали в течение всего этого времени. Массовый террор, который устроил Юстиниан, конечно, не мог не отложиться в народной памяти. Хотя его преемники не прибегали к таким массовым уничтожениям и изгнаниям населения со своих мест проживания, какие мы видим при Юстиниане, но коррупция среди местных властей и в армии не становилась меньше, о чем свидетельствуют многочисленные примеры коррупции в армии. Как ранее указывалось, в период царствования Юстиниана и его преемников – Юстина II (565-578 гг.) и Тиберия II (578-582 гг.) – настоящим бичом для населения были наемники-варвары. Начиная с правления Маврикия (582-602 гг.) от их услуг начали отказываться ([227] p. 181). Но положение от этого не очень сильно улучшилось - в первой половине VII в. мы видим уже примеры массовых грабежей сирийских крестьян со стороны разложившейся византийской армии. В особенности много таких примеров отмечено летописцами в период войны с арабами в 630-е годы ([227] pp.150-152, 135), когда вынужденный отъезд императора Ираклия с театра боевых действий подхлестнул и коррупцию, и невыплаты жалования солдатам, и упадок дисциплины и морали. В результате, как пишет А.Гийу и другие историки, христианское население Сирии, Палестины и Египта с радостью встречало мусульманских арабов ([23] с.247), и стремилось побыстрее избавиться от ненавистной им власти коррумпированных византийских чиновников и генералов. Некоторые историки полагают, что в распаде Византии важную роль сыграли также религиозные разногласия между христианами-монофизитами Сирии, Палестины и Египта и православными христианами Малой Азии и Греции. Но, как уже говорилось, различия между ними были настолько малы и касались столь узких теологических вопросов, что вряд ли население придавало им какое-либо значение. Проанализировав настроения в византийской армии в VI - начале VII вв. (а армия – это отражение общества), В.Каеги пришел к выводам, что а) солдаты не понимали этих различий или не придавали им никакого значения; б) они вели себя очень пассивно, когда речь шла о религиозных разногласиях; в) ни одно восстание или бунт в армии в этот период не был вызван религиозными разногласиями, несмотря на огромное количество солдатских бунтов и восстаний в этот период ([227] pp.75, 77, 86). Судя по всему, даже в тех случаях, когда сирийские и египетские христиане были недовольны присланными им из Константинополя иерархами и священниками и требовали восстановить прежних , речь шла не столько о различиях в вере, сколько также о коррупции. Имеется множество примеров, показывающих, что Юстиниан насаждал коррупцию в церкви, и очевидно, эта практика в той или иной форме продолжалась и при его преемниках. Так, по свидетельству летописцев, в 535 г. был подкуплен наместник Египта, а также командующий вооруженными силами этой провинции, для того чтобы организовать свержение прежнего патриарха Египта и заменить его новым, присланным Юстинианом ([227] pp.83-84). По свидетельству Прокопия Кесарийского, Юстиниан неоднократно (или даже на постоянной основе) брал взятки от кандидатов в церковные иерархи, чему историк приводит ряд конкретных примеров, включая и такие, когда, получив взятку, Юстиниан не прилагал особых усилий к назначению этого человека на столь желанное для него место ([86] XXVII, 21-25). Разумеется, переход к практике продажи церковных должностей не мог не привести к резкому усилению поборов для населения со стороны церкви. Поэтому нежелание местных жителей принимать новых коррумпированных иерархов и священников, назначенных Константинополем, вполне объяснимо. И для этого совсем не обязательно заставлять себя верить в то, что население в VI-VII вв. было чрезвычайно озабочено теологическими вопросами, касающимися сущности земного бытия Иисуса Христа . Тем более, что, как уже было сказано, анализ В.Каеги свидетельствует о безразличии населения к этим теологическим различиям, зато об очень остром восприятии им проблем, связанных с коррупцией. Наряду с указанными выше причинами распада Византии в VII в., возможно, не последнюю роль сыграла и начавшаяся гражданская война. Как будет показано далее, есть все основания называть события первого десятилетия VII века именно гражданской войной. Фактически она началась с восстания фракийской армии против императора Маврикия в 602 г. и провозглашения императором простого центуриона Фоки, выдвинутого в императоры восставшей армией. Мы видели ранее в римской истории, что поводом к гражданской войне служили действия Сената. В 44 г. до н.э. сенаторы убили Цезаря и власть оказалась в руках сенатской олигархии; в 68 г. н.э. Сенат низложил Нерона и объявил его вне закона, а вместо него императором был провозглашен 73-летний старик Гальба; в 192 г. сенаторы убили императора Коммода и вслед за этим провозгласили императором 67-летнего старика Пертинакса. Во всех трех случаях действия Сената, свергнувшего дееспособного правителя и передавшего власть либо в руки олигархического правительства (Сенат поздней республики), либо в руки больных и вялых стариков, послужили поводом к гражданской войне. И в ходе всех трех гражданских войн борьба шла, в сущности, за то, чтобы выдвинуть в императоры наиболее достойного правителя и отмести недостойных . Гражданская война в VII веке, наоборот, началась как протест против императорской власти вообще. Как отмечает В.Каеги на основе проведенного им анализа, восстания в начале VII в. резко изменили свою природу. Если ранее они были направлены в основном против коррумпированных генералов и чиновников, то теперь – также и против действующего императора, о чем писал целый ряд византийских авторов того времени ([227] p.116). Как представляется, это был закономерный итог власти олигархии и представлявших ее интересы императоров. Все преемники Юстиниана (Юстин II, Тиберий II, Маврикий) были ставленниками Сената, который в VI в. окончательно превратился в «клуб миллионеров». Некоторые из этих императоров, в частности, Маврикий, и сами принадлежали к семьям, входившим в этот «клуб» . Все они продолжали почти без изменений внутреннюю политику, начатую Юстинианом. Между тем, как было показано выше, анархия и развал экономики, армии, судебной системы и социальные конфликты при Юстиниане достигли уже такой степени, что без решительных мер по исправлению ситуации она могла лишь еще более ухудшаться, что, по-видимому, и происходило. Поэтому тот результат, который мы видим к VII веку, вполне закономерен. Олигархия так долго эксплуатировала ранее священный для населения образ императора, сажая на трон либо совершенно безответственных правителей типа Юстиниана, либо недееспособных или вообще умалишенных (Юстин II), что население не только перестало доверять императору и питать в отношении него какие-либо иллюзии, но стало его ненавидеть. Дело было, конечно, не только в неспособных правителях, а, прежде всего, в росте коррупции и усилении могущества олигархии, чему способствовали те факторы, которые выше были указаны. В свою очередь, рост коррупции неизбежно способствовал вырождению верхушки византийского общества. Как писал Ф.Успенский, «по смерти Юстиниана долго не видим талантливых людей, аристократия почти вся вымерла или погибла, и византийская администрация стала пополняться людьми без образования, без подготовки и, наконец, без понятий о долге и чести. Даже на престол вступают люди, ничем до того не известные и не приносившие с собой никаких традиций. Умственная, литературная и художественная производительность замирает почти на полтораста лет» ([113] 1, с.567). Выродившаяся верхушка и императоров выдвигала себе под стать, тем более что выдвижение темных или недееспособных личностей было в ее непосредственных интересах. Об умалишенном Юстине II выше уже было сказано. Следующий император, Тиберий II (578-582 гг.), во всем продолжал политику, начатую Юстинианом: в частности, он в больших масштабах прибегал к услугам «союзных» варварских войск ([227] p. 181). Как и при Юстиниане, это совершенно не помогло в области защиты границ. Славяне в период его царствования до того обнаглели, что захватили уже всю Фракию, почти всю Грецию и оказались у самых предместий Константинополя. Современник Иоанн Ефесский писал, что «проклятый народ славяне … прошли всю Элладу, фессалийские и фракийские провинции, взяли многие города и крепости, опустошили, сожгли, разграбили и завладели страной и поселились в ней совершенно свободно и без страха, как бы в своей собственной…» ([113] 1, с.453). Хотя император Маврикий (582-602 гг.), в отличие от своих предшественников, действительно прилагал усилия для обороны страны , но он не был в состоянии ни навести порядок в армии, ни победить царившую в стране анархию. Более того, как показывают некоторые примеры, этот император, как и его предшественники, думал не столько о благе государства и своего народа, сколько о собственном обогащении. Например, после того как византийские войска отбили у авар их сокровища, Маврикий все их забрал себе, причем не в казну, а 1/3 взял для себя, 1/3 – для своего сына и остальное для других членов своей семьи, что вызвало бунт в армии ([227] pp.104-105). Мы видим, что жажда наживы окончательно перевернула все прежние понятия, существовавшие в Древнем Риме. Если когда-то в Риме считалось правильным, когда 100% военных трофеев поступало в казну государства, впоследствии стали считать, что часть трофеев должна поступать в казну, а часть – солдатам и командирам, добывшим их в бою, то теперь все трофеи стремились захватить в личную собственность император и его родственники, как будто и государство, и солдаты, их завоевавшие, также были личной собственностью императорской семьи. В другой раз свое отношение к подданным Маврикий продемонстрировал тогда, когда отказался выкупить 12000 пленных византийских солдат, даже после того как аварский каган снизил цену выкупа в 6 раз – до смехотворно низкой величины. В итоге каган разозлился и умертвил всех пленников ([227] p.105). Возможно, подобными действиями, которыми Маврикий продемонстрировал пренебрежение по отношению к солдатам и массе своих подданных, император раскрыл свое подлинное лицо народу, чаша терпения которого на этот раз переполнилась . Как полагает В.Каеги, правящая верхушка Византии в течение VI в. уверилась в невозможности победоносной народной революции ([227] pp.52, 114): слишком много народных и солдатских восстаний в течение этого периода было подавлено без всяких серьезных последствий для правящего класса. И это чувство излишней самоуверенности сыграло с Маврикием злую шутку. В результате восстания в 602 г. Маврикий и его семья были убиты, а армия провозгласила императором простого центуриона Фоку. Последующие события настолько стоят особняком в длинной истории византийских дворцовых переворотов VII-XV вв., что их никак нельзя также отнести к дворцовому перевороту. На это указывают, прежде всего, массовые конфискации крупной собственности, предпринятые Фокой, и его расправа над целым рядом богатых землевладельцев и чиновников. Как пишет Г.Острогорский, «за убийством императора Маврикия и его сына последовала волна массовых казней. Террор коснулся, прежде всего, представителей наиболее видных семейств и вызвал сопротивление, в первую очередь, с их стороны. Террор со стороны правительства был причиной участия аристократии в длинной серии заговоров, которые каждый раз заканчивались новыми казнями» ([269] S.60). Об особом характере событий начала VII в. говорит также ожесточенность сражений, в которых участвовали поддерживавшие Фоку войска. Когда в 608 г. наместник Африки Ираклий поднял восстание против Фоки, его армии пришлось долго и упорно в течение 2 лет сражаться с войсками, поддерживавшими солдатского императора – в северной Сирии, в Египте и в Малой Азии. Как писал современник этих событий, Иоанн Никейский, войска, поддерживавшие Фоку, не разбегались перед армией Ираклия, а дрались с решимостью, нанося противнику тяжелые потери. И даже будучи взяты в плен, оставались опасными для своих врагов, поскольку оставались сторонниками Фоки ([227] p.124). Выше уже приводились высказывания современников о том размахе социальных битв тех лет, в которые была вовлечена не только армия, но и значительная часть населения, и когда, по словам одного из авторов, люди «упивались на площадях кровью соплеменников», «нападали взаимно на жилища друг друга», «безжалостно убивали тех, кого в них находили живыми», «сбрасывали на землю с верхних этажей женщин и детей, стариков и юношей», «грабили своих односельчан и знакомых и родственников и сжигали их жилища» ([113] 1, с.591). К этому же периоду (начало VII в.) относятся удивительные по своей глубине наблюдения, сделанные и записанные византийским историком Феофилактом Симокаттой: «Революция подрывает порядок, что приводит к анархии, а анархия – это начало распада, порожденного революцией… она подрывает единство и эффективность управления, которое … целиком находится в руках повстанцев и их друзей. Потому что в том случае, когда рулем корабля-государства пытаются одновременно управлять много людей, то, даже натолкнувшись на небольшую скалу, он утонет, так как каждый стоящий у руля будет тянуть его в свою сторону и задавать кораблю противоположный курс, и он получит множество ударов о скалу. Не нужно ли [поэтому] признать, что, если вы не уничтожите повстанцев, вы поработите империю, и она станет игрушкой в руках у других наций … а ваша судьба будет самой незавидной» ([227] p.132). Такое наблюдение о революции и ее страшной разрушительной силе, несущей анархию и гибель государства, мог сделать только человек, переживший такую революцию. Как отмечает В.Каеги, таких сильных отрицательных высказываний в отношении восстаний или социальных конфликтов в Византии не было за всю ее историю: по мнению Феофилакта Симокатты, в отличие от всех других авторов (писавших раньше или позже), революция несла угрозу не просто порядку или благосостоянию отдельных граждан, она несла угрозу гибели самого государства ([227] p.132). Судя по всему, наивысшего пика революционная анархия, описанная византийским историком, достигла именно при императоре Фоке (602-610 гг.), с правлением которого, по словам Ф.Успенского, «по жестокости и грубости не может сравниться никакое царствование» ([113] 1, с.571). Очевидно, на фоне массовых казней членов богатых семейств и конфискаций их собственности в стране расцвел произвол, а также грабежи и убийства, о которых пишут летописцы. Анархия, без сомнения, усугублялась и тем, что император-повстанец и его «друзья» не имели опыта управления государством. Многие люди, жившие в то время, называли события 602-610 гг. «гражданской войной», так же их характеризуют и современные историки . Эта ситуация начала VII в. в корне отличается от того, что происходило в Византии в последующие периоды. Например, период конца VII – начала VIII вв. обычно называют «20 годами анархии», в ходе которой сменилось 7 императоров, а некоторые современные историки также именуют эти смены императоров «гражданскими войнами». Но как же сильно отличается эта «анархия» или эти «гражданские войны» от того, что происходило в начале VII века! Например, во время восстания Вардана Филиппика против императора Юстиниана II в 711 г. две армии, встретившиеся у Константинополя, не стали сражаться: армию, защищавшую действующего императора, уговорили сложить оружие и перейти на сторону Вардана Филиппика ([227] p.190). В другом примере такая же перемена произошла с жителями Амория в Малой Азии в 716 г.: они сначала поддерживали действующего императора Феодосия III, а когда их убедили, что им выгоднее поддерживать нового претендента на престол Льва Исавра, то они быстро согласились ([227] p.194). В некоторых случаях императоров низлагала маленькая группа заговорщиков, какая, например, свергла Вардана Филиппика в 713 г., а народ остался абсолютно равнодушен к такой смене императора. Свержение императора Леонтия в 698 г. также напоминало типичный дворцовый переворот: полководец Апсимар (будущий император Тиберий III) подошел со своей армией к Константинополю, подкупил стражу и свергнул Леонтия, которого никто не стал защищать ([93] с.498, 323). По этим примерам мы можем сделать вывод, что ни о какой гражданской войне в конце VII – начале VIII вв. речь уже не идет, население и армия живут своей жизнью и абсолютно равнодушны к происходящим переменам на троне. Другими словами, мы не видим больше никакого социального конфликта. Именно наличие социального конфликта, классовой борьбы во все времена заставляло массы людей с остервенением воевать, отстаивая своего императора или своего лидера в битве со своим классовым врагом. Это мы видим в начале VII в. и уже совсем не видим столетие спустя. Но это и отличает гражданскую войну от простого дворцового переворота. Невозможно себе представить, чтобы Красная армия в 1919 г. добровольно сложила оружие перед Белой армией и согласилась с тем, чтобы главой Российского государства стал не Ленин, а, например, Колчак (как это сделала в 711 г. армия, защищавшая византийского императора Юстиниана II). И точно так же невозможно представить, чтобы армия роялистов в Англии во время гражданской войны 1640-х годов добровольно сложила оружие перед армией Кромвеля и провозгласила его новым королем. Или чтобы французский народ, казнивший в 1792 г. Людовика XVI, добровольно согласился с воцарением на троне нового короля из династии Бурбонов. Итак, мы можем говорить о гражданской войне в Византии лишь относительно периода начала VII века. Именно это следует из описаний и прямых характеристик современников, именно это следует и из анализа имеющихся фактов. Как видим, гражданская война опять, как и во все предыдущие периоды, началась после длительного периода господства олигархии и роста коррупции. В ходе гражданской войны в Византии к власти пришел Ираклий I (610-641 гг.), положивший начало новой императорской династии, правившей целое столетие. Этот император продолжил политику конфискаций крупной частной собственности, которую до этого проводил Фока . Такая политика встретила яростное сопротивление со стороны, прежде всего, «белых генералов», которые организовали несколько восстаний против Ираклия и фактически на несколько лет продлили гражданскую войну. И подобно белым генералам во время Гражданской войны в России 1918-1920 гг., один из восставших византийских генералов (Нарсес) также призвал на помощь иностранных интервентов - в лице персидского царя Хосроя, начавшего одновременно с ним наступление на Византию и разорение ее городов. Как указывает В.Каеги, кооперация между генералом Нарсесом и царем Хосроем очень сильно помогла персидскому наступлению вглубь территории Византии ([227] p.141). Так коррумпированный византийский генерал, призванный со своей армией защищать свою страну, объединился с ее злейшим врагом и отдал ее ему на растерзание, что в дальнейшем положило начало долгой и утомительной войне Византии с Персией. Но противодействие «белых генералов» не могло остановить конфискации крупной собственности, которые проводил Ираклий, а в дальнейшем эту политику продолжили его наследники ([227] p.186). По опыту предыдущих циклов коррупции, происходивших в Римском государстве в предшествующие столетия, мы знаем, что конфискации крупного капитала и его перераспределение были необходимы для выхода из кризиса и для прекращения гражданских войн, ни один из этих циклов не обошелся без этих мероприятий, причем, осуществлявшихся каждый раз с большим размахом. Однако помимо этого император Ираклий и его преемники осуществили трансформацию всей социально-экономической системы страны, которая приобрела совершенно новую форму и новое содержание. Как пишет Г.Острогорский, после анархии и гражданской войны начала VII в. закончилась история Восточной Римской империи и началась история Византии ([269] S.62), которая продолжалась еще много столетий. Об этом речь пойдет в следующей главе. Глава IV. Коррупция в Византии в средние века Как указывал известный русский историк Г.Вернадский, «деление ”всемирной истории” на Древнюю историю, Историю средних веков, Новую и Новейшую историю … становится почти бессмысленным при ближайшем рассмотрении, особенно с точки зрения действительно всего мира – то есть принимая во внимание историческое развитие не только Европы, но и других континентов» ([13] с.14). Вернадский пришел также к выводу о том, что «Киевскую Русь можно считать, как в экономическом, так и политическом отношении, наряду с Византией, еще одним продолжением капиталистического строя античности, противостоящим феодальной эпохе» ([13] с.233). И примерно к такому же выводу пришли ряд других историков. Таким образом, Византия в средние века, равно как и Киевская Русь (до XII-XIII вв.), не была феодальным государством, в отличие от стран Западной Европы, и рассматривать их совместно в Разделе 3, посвященном феодализму, нет никакого смысла. Именно поэтому средневековая история Византии объединена мной в один раздел с историей античности и Древнего Рима. Византия не только являлась правопреемницей Римской империи, и поэтому их историю логично рассматривать совместно, но и по своему социально-экономическому и политическому устройству она не имела ничего общего со средневековой Западной Европой . 4.1 Трансформация византийского общества в эпоху раннего средневековья (VII-IX вв.) Общепризнанно, что в течение VII - начала VIII вв. византийское общество претерпело глубокую трансформацию во всех областях – в экономике, социально-политической сфере, военной сфере и т.д. И эта трансформация в целом была успешной. В стране восстановился порядок, исчезла анархия, нараставшая в течение VI в. и достигшая максимума к началу VII в. Коррупция если и не исчезла совсем, то, во всяком случае, значительно уменьшилась. Восстановилась военная мощь государства – как отмечал Г.Острогорский, несмотря на самые страшные нашествия и войны, уже никогда более в последующие столетия (вплоть до второй половины XI в.) не возникала угроза полного уничтожения византийского государства – угроза, которая существовала вполне реально в VII веке ([269] S.130). На это же указывал Ф.Успенский, который писал, что проведенная в VII-VIII вв. реформа «спасла империю от неминуемой гибели и дала возможность выдержать сильный натиск со стороны внешних врагов» ([113] 2, с.170). Некоторые историки, описывая эти изменения в византийском обществе, испытывают затруднения в том, чтобы как-то объяснить их причину. Между тем, их причина становится предельно ясной, если понять сущность поразившего страну кризиса, который едва не привел все государство к гибели. Как было показано выше, Восточная Римская империя (Византия) на рубеже VI-VII вв. пережила кризис коррупции, подобный тем кризисам, которые пережило Римское государство в предшествующие столетия. Но после разгрома Карфагена в III в. до н.э. у Рима более не было сильных внешних врагов, а у Византии в VII-VIII вв. они появились. Совокупная военная мощь народов, живших вдоль границ с Римским государством в период его расцвета (германцев, славян, парфян, берберов и других), была ничтожной в сравнении с военной мощью самого этого государства . Эта ситуация коренным образом изменилась к VII веку: военная мощь Аварского каганата и Персии в начале VII в., а с середины того же столетия – военная мощь Арабского халифата, превосходила военную мощь Византии. Об этом говорят размеры армий этих государств, участвовавших в войне против Византии. По оценкам, общая численность персов, авар и славян при осаде Константинополя летом 626 г. составляла порядка 250 000 человек, у них было также значительное число судов; армия арабов при осаде Константинополя в 717-718 гг. насчитывала более 200 000 человек и около 1800 судов ([18] 1, с.482, 497-498). Эти цифры значительно превосходят размер византийской армии и ее флота, и они в несколько раз превосходят самые крупные нашествия, которые когда-либо пережила Римская империя в эпоху античности. С учетом этих фактов и мнений ведущих историков-византинистов, нет никаких сомнений в том, что угроза полного уничтожения Византии в указанный период существовала вполне реально, и выжить она могла, лишь создав сильную боеспособную и многочисленную национальную армию. Но эта задача была неосуществима в отрыве от коренной реформы всей социально-экономической системы. Нужно было разорвать тот порочный круг, который сформировался за время правления императоров-олигархов VI века: нищий и голодающий народ, угнетаемый паразитирующей коррумпированной верхушкой при помощи наемной армии иностранцев-варваров. Невозможно было заменить в этой цепи лишь одно звено - армию, это вызвало бы лишь усиление полыхавшей гражданской войны, в которую армия уже была вовлечена, надо было менять все звенья. Как отмечал американский историк В.Каеги, подробно исследовавший вопросы армейских восстаний VI-VII вв. в Византии, именно попытка императора Маврикия в конце VI в. отказаться от варварских наемных войск и начать широкий призыв местного населения в армию привела к всплеску гражданской войны ([227] 1, p.482, 497-498) – народ получил в руки оружие и тут же поднял его против самого императора и окружавшей его олигархии. Поэтому те меры, которые начал осуществлять император Ираклий (610-641 гг.) и продолжили его преемники, были направлены, с одной стороны, на частичное физическое уничтожение коррумпированной верхушки, а, с другой стороны, на создание новой экономической системы, которая могла бы поставить заслон распространению коррупции и достаточно быстро возродить средний класс, необходимый как для строительства боеспособной армии, так и для достижения социальной стабильности. Сформировавшаяся в период правления Ираклейской династии (начало VII в. - начало VIII в.) в Византии экономическая система хорошо известна и подробно описана в работах историков . В городах она охватывала всю торговлю и ремесла, и состояла в следующем. Все представители одной профессии, будь то торговцы мясом, шелком или хлебопеки, были объединены в жесткие организации, аналогичные «цехам» Западной Европы позднего средневековья, которые носили название «корпорации». Все их члены, то есть все представители одной профессии, были обязаны руководствоваться жесткими правилами. Последние, в частности, твердо фиксировали размер торговой наценки, которую торговцы могли устанавливать на свои товары (от 1,5% до 16,66% для разных видов торговли), запрещали им делать запасы товаров в целях создания дефицита, обязывали платить налоги и сообщать представителям государства обо всех нарушениях со стороны их коллег по корпорации. Помимо этого, существовали жесткие технические правила и нормы – например, запрет на торговлю и использование в производстве различных ядовитых и вредных веществ, недоброкачественных продуктов, сырья и т.д. Государство жестко следило за соблюдением всех этих правил: например, в функции легатариев (чиновников, следивших за торговлей) входила обязанность выслеживать лиц, делающих запасы продовольствия и выжидающих время его дефицита, а также следить за деятельностью всех иностранцев, в особенности за тем, кто из них что купил или продал и не нарушил ли при этом законов ([66] с.147, 132-146). Как указывали сами византийские авторы этих правил и запретов, их цель состояла в обеспечении и бесперебойном снабжении жителей городов всеми необходимыми товарами и в обеспечении стабильности цен. Помимо этого, современные историки указывают и на другую возможную цель введения этих правил – обеспечение стабильных поступлений в государственную казну от торговли. Но, в конечном счете, введение «корпораций» было направлено против коррупции – поскольку, как мы видели в предыдущей главе, именно махинации и злоупотребления в торговле и снабжении, которые организовывались или покрывались коррумпированными чиновниками и офицерами, были в VI в., наверное, самым страшным злом, порождавшим массовые голодоморы и эпидемии, сокращение поступлений в казну и восстания местных жителей и солдат. Поэтому появление «корпораций» и начало жесткого регулирования торговли в Византии в VII в. совершенно не случайны. Как было указано в предыдущей главе, похожие меры по регулированию торговли и ремесел (так называемые «коллегии») были введены в Римской империи в конце III в. – как реакция на необычайно острый кризис середины III в., завершавшего очередной цикл коррупции. И многие историки-византинисты (Г.Литаврин, А.Каждан, П.Тивчев и другие) отмечают сходство и даже преемственность византийских «корпораций» по отношению к римским «коллегиям» ([66] с. 152-153). Таким образом, мы видим, что система регулирования торговли и ремесел в Византии в VII-IX вв. очень напоминает систему «регулируемого капитализма», введенную римскими императорами Диоклетианом и Константином в конце III – начале IV вв. Разница состояла в том, что в Византии эта система была еще более жесткой, и она очень сильно ограничивала свободу предпринимательства – настолько сильно, что эту систему вряд ли имеет смысл вообще называть «капитализмом» или «рыночной экономикой» (которые в современном языке являются синонимами). К ней больше подходит термин «распределительная экономика», подобно той планово-распределительной системе, которая существовала в СССР и других странах социализма в XX веке . Трансформация экономической системы Византии затронула не только городскую, но и сельскую жизнь. А поскольку большинство жителей страны занималось сельским хозяйством, то это имело очень большие последствия. Речь идет о создании экономической системы, основанной на мелких крестьянских хозяйствах, объединенных в своего рода коммуны или общины – то есть некой разновидности «крестьянского социализма», чем-то напоминающего колхозный строй в СССР и аналогичные эксперименты по введению коллективной собственности в сельском хозяйстве других стран социализма в XX веке. Историки могут, конечно, не согласиться с правомочностью проведения такой параллели между Византией раннего средневековья и странами социализма XX века, указав на множество различий между ними. Но за многие тысячелетия своего существования человечество придумало не слишком много экономических систем. Можно сказать, что в принципе оно придумало две основные системы. Одна из них основана на преобладании частной собственности, принадлежащей отдельным гражданам, другая – на преобладании тех или иных форм общественной собственности, включая собственность государства, муниципалитетов, а также коммун или общин. И между этими экономическими системами имеются принципиальные различия, на которых мы с Вами ниже остановимся. Впрочем, примеров социалистической экономической системы, основанной на общественной собственности, в истории имеется не очень много, и Византия раннего средневековья – один из таких редких примеров. Как же был осуществлен поворот к «крестьянскому социализму» в Византии и каковы были его основные черты? Мы знаем из истории XX века, что созданию колхозов в СССР и коллективных крестьянских хозяйств в других странах всегда предшествовала массовая экспроприация земельной собственности у крупного помещичьего капитала и у деревенских кулаков: для начала нужно было наделить крестьянские общины достаточным количеством земли. В Византии эта программа была осуществлена в течение VII в., когда сначала «солдатский император» Фока, затем император Ираклий и его преемники провели масштабные конфискации земли у крупных землевладельцев . Эти земли либо передавались близлежащим крестьянским общинам, либо на них селили новых поселенцев, создавая среди них общины. Последним императором, который активно конфисковывал земли у крупных собственников и селил на них новых поселенцев, был Юстиниан II (685-695, 705-711 гг.), последний из рода Ираклия. Как писал Г.Острогорский, политика этого императора грозила византийской аристократии «полным уничтожением». Например, во время его карательной экспедиции в Равенну в 709 г. все наиболее богатые и знатные жители этого города были в кандалах доставлены в Константинополь и там казнены; в период его царствования вдоль константинопольской стены были расставлены виселицы, на которых вешали представителей аристократии ([269] S.107, 111-112). Как видим, методы Юстиниана II, как ранее императора Фоки, сильно напоминают методы большевистского террора в России или якобинского террора во Франции. Но в целом императоры VII века в Византии выполняли ту же функцию, что и все «плохие императоры» Римской империи, которые, как мы видели, всегда появлялись в конце очередного цикла коррупции – они отнимали собственность, сконцентрированную в руках олигархии, и передавали ее народу. Однако в отличие от предыдущих столетий, теперь эта собственность передавалась не мелким фермерам, а в основном крестьянским общинам. И в этом было довольно сильное различие, потому что условия существования византийской крестьянской общины в VII-IX вв. довольно сильно отличались от условий существования крестьян-единоличников, которые до этого составляли основную массу населения Восточной Римской империи. Вся земля, включая пашню, луга и леса, теперь принадлежала всей крестьянской общине. Хотя пашня была разделена на индивидуальные участки, предоставлявшиеся для обработки крестьянским семьям, но эти участки время от времени община подвергала переделу – очевидно, по мере того как изменялись размеры семей. Поэтому индивидуальной земельной собственности, в полном смысле этого слова, у крестьян-общинников не существовало вплоть до X в., а было лишь индивидуальное право распоряжения, которое по решению общины в любой момент могло быть изменено . Община от своего имени покупала и продавала землю, платила налоги государству. Внутри нее существовала круговая порука (ответственность за действия других членов общины и по их долгам), а на время войны и военных сборов она была обязана присылать из числа членов общины определенное количество воинов с полной экипировкой. Эту повинность внутри общины старались распределять равномерно: те крестьянские семьи, которые не посылали от себя солдат в армию, должны были за свой счет обеспечивать обмундирование и снаряжение солдат, посылаемых от других семей, входящих в общину ([66] с.12-13, 115, 240-241). В последующие столетия (VIII-X вв.) именно крестьянская община и созданный благодаря ей средний класс свободных крестьян стал основой византийской армии, и именно эта народная армия остановила натиск арабского нашествия. Условия существования крестьянской общины в Византии в VII-IX вв. сильно напоминают русскую общину, которая возникла как массовое явление в XVII веке ([138] р.510-512) и просуществовала до начала XX века. Как представляется, причины возникновения данного феномена очень схожи: в России община возникла как реакция на страшный социально-экономический кризис и гражданскую войну (Смуту), произошедшие на рубеже XVI-XVII веков, которыми завершился очередной цикл коррупции в России ([60] главы VIII, XVII). В Византии произошло то же самое, но на 1000 лет раньше. В обоих случаях процесс образования крестьянской общины не был стихийным, или был таковым лишь отчасти - и византийские императоры, и русские цари вполне сознательно насаждали общину среди крестьян. При этом русские цари, насаждавшие общину в России (Николай I, Александр III) видели в общине залог выживания крестьянского среднего класса, гарантию от разорения и обнищания крестьян. Мотивы византийских императоров были в целом такими же, но срочность осуществления этих мер диктовалась еще необходимостью серьезной реформы армии для защиты от чрезвычайных военных угроз, грозивших гибелью всему государству. Итак, мы видим, что и в городе, и в деревне византийское государство, столкнувшееся с угрозой своего уничтожения, начало всячески ограничивать свободу предпринимательства и распространение частной собственности, насаждая взамен жесткую распределительную систему в торговле и ремеслах и коллективную собственность на землю. По-видимому, оно полагало, что это наилучший способ борьбы с коррупцией и анархией и наилучшее средство для возрождения среднего класса, в условиях, когда речь идет о спасении государства. Как показали дальнейшие события (VIII-IX вв.), эти способы себя в значительной мере оправдали, хотя они вызвали новые проблемы. Тем не менее, Византия в VIII-IX вв. восстановила и военную мощь, и социально-политическую стабильность, и торжество закона и порядка, и экономическое благополучие. Выше приводились мнения историков и высказывания византийских авторов VI – начала VII века, писавших, что в стране наступили полное беззаконие и анархия. Совсем иные отзывы и оценки имеются применительно к последующим векам. Ф.Успенский указывает, что в средние века в Византии (опять) существовало «убеждение в силе закона и в незыблемой твердости правосудия» ([86] VII, 31; [113] 3, с.295). Г.Литаврин отмечает «факт поразительной стабильности цен и дешевизны хлеба» в течение нескольких столетий ([66] с.236), на фоне которых исчезли массовый голод и эпидемии. В.Каеги констатирует, что в армии прекратились солдатские восстания, бывшие типичным явлением VI – начала VII вв. ([227] p.179), а в городах прекратились восстания жителей. И даже так называемые «гражданские войны» в этот период, как было показано в предыдущей главе, это уже вовсе не гражданские войны, а типичные дворцовые перевороты, которые оставляли и жителей, и армию совершенно равнодушными. Все это свидетельствует о том, что население было в целом довольно и не сталкивалось с острыми проблемами – поэтому ни жители, ни солдаты не испытывали особого желания участвовать в «восстаниях генералов» и им было все равно, кто будет сидеть на троне. Все это – очевидные и бесспорные факты, не вызывающие сомнения у историков. Также совершенно очевидно, что созданная в Византии экономическая система, которую можно было бы назвать «крестьянско-государственным социализмом», во многом способствовала преодолению коррупции государства и общества. Созданные при помощи государства крестьянские общины и «корпорации» торговцев и ремесленников могли стать той реальной силой, которая противостоит притязаниям магнатов и препятствует новому усилению их власти. Как указывает Г.Литаврин, жесткая система регулирования торговли и ремесел в Византии служила цели «защитить корпорации ремесленников и торговцев» от «динатов и богачей», и об этом же писали другие известные историки-византинисты – А.Каждан и М.Сюзюмов ([66] с.149-150). Без сомнения, этой же цели служило и объединение крестьян в «колхозы» той эпохи – в крестьянские общины. Во-первых, община, в которую обычно входили сотни крестьянских семей, была мощным коллективом, который мог позаботиться об интересах своих членов в самых различных обстоятельствах – например, с выгодой реализовать произведенные ими сельскохозяйственные продукты, оказать им помощь в случае болезни, гибели имущества и т.д. Таким образом, община в силу самого своего существования защищала крестьян от произвола купцов и крупных землевладельцев, в то время как крестьяне-единоличники были совершенно беззащитны перед этим произволом. Во-вторых, византийские законы с самого начала стояли на страже интересов общины – общины имели преимущественное право приобретения личных участков земли, закрепленных за отдельными членами общины (в том случае, если те хотели выйти из общины или переставали пользоваться землей). Государство, таким образом, защищало общины от их захвата магнатами, что, как будет показано далее, станет в Византии очень острой проблемой в X-XII вв., в период возникновения нового цикла коррупции. Сходство византийского «крестьянско-государственного социализма» и социализма, построенного в СССР в 1930-е годы, не ограничивается преобладанием общественных форм собственности над частной собственностью и наличием нерыночной распределительной системы с присущей ей дефицитом товаров не первой необходимости. Сходство можно заметить также в применении чрезвычайно суровых мер по отношению к коррумпированным чиновникам и к чиновничьему произволу. Как в СССР при Сталине чиновников, уличенных в коррупции, расстреливали, так и в Византии до начала X в. существовал закон, по которому, например, сборщик налогов, взявший с кого-либо налогов сверх установленного размера, карался смертной казнью (!) – лишь в начале X в. смертная казнь была заменена крупным штрафом ([66] с.182). Это также указывает на то, что византийский «крестьянско-государственный социализм» (как, очевидно, и социализм в СССР) сложился как система крайних вынужденных мер, направленных на спасение государства от чрезвычайных внешних и внутренних угроз в условиях жесточайшего кризиса коррупции. 4.2 Усиление коррупции в X-XI вв. Всякий, кто хоть немного знаком с историей XX века, знает, что социализм проиграл соревнование с капитализмом, причем, проиграл его не в военной области, а в области развития экономики, научно-технического прогресса, роста благосостояния населения. Но если бы идеологи марксизма-ленинизма хорошо знали и изучали экономическую историю, то они бы знали и то, что за 700-900 лет до этого социализм уже проиграл один раз соревнование с капитализмом. Так же как в СССР и в других странах социализма XX в., так и в Византии в средние века жесткая распределительная система в промышленности и торговле и коллективная собственность в сельском хозяйстве сковывали частную инициативу и не стимулировали повышение производительности труда. Поэтому, хотя в VIII-X вв. Византия на голову превосходила все другие государства Европы по уровню своего экономического и научно-технического развития, но она законсервировалась в одном и том же состоянии на несколько столетий, в то время как другие государства Европы довольно быстро ее догнали и перегнали. Конечно, до XIII века Западная Европа в основном копировала чужой опыт и осваивала чужие изобретения – например, водяные мельницы и водяные помпы, изобретенные в античности, ветряные мельницы, изобретенные в Персии. И даже первым качественным скачком в научно-техническом развитии в XIII-XV вв. (который некоторые историки называют «первой промышленной революцией» [311] p. 33), Западная Европа во многом обязана Китаю, поскольку этот скачок был связан с внедрением китайских изобретений: пороха, огнестрельных орудий, компаса, судового руля, бумаги и книгопечатания. Но спрашивается – что мешало Византии уже в течение VIII-XII вв. освоить все эти изобретения, которые могли дать толчок как новым собственным изобретениям, так и развитию ее экономики? А ведь в Византии даже толком не освоили ни водяной, ни ветряной мельницы, которые в Западной Европе в X-XII вв. стали прямо-таки неотъемлемой частью сельского пейзажа. В те же самые столетия в Византии продолжали молоть муку, используя труд быков и лошадей, которые целыми днями приводили в движение мельничные жернова. Известно и о ряде изобретений, сделанных в самой Византии. Знаменитый «греческий огонь» - прототип современных огнеметов – был изобретен в Византии в VI в., и успешно использовался в морских сражениях. Большой прогресс был достигнут в инженерных науках. Огромные мосты и железная цепь, перегораживавшая вход в бухту Золотой Рог, поражали современников, так как нигде в мире больше не было ничего подобного. В императорском дворце в Константинополе находились механические львы и другие диковинные животные и птицы, которые могли двигаться и издавать звуки. Львы по тайной команде начинали рычать, бить хвостами и вставать на задние лапы, птицы начинали петь. А трон императора под действием скрытого механизма поднимался под потолок. Секрет этих механизмов так и остался неизвестен: судя по всему, больше в Византии они нигде не использовались ([162] pp.55, 350). А ведь их широкое применение в экономике могло дать толчок к ее развитию, вместо того чтобы служить лишь удовлетворению мелкого тщеславия императора и его свиты, наблюдавшей за тем эффектом, который эти механические чудеса производили на иностранцев. Совершенно очевидно, что развиваться византийской экономике мешало то же самое, что мешало развиваться советской экономике и экономике других стран социализма - жесткая распределительная система, запреты на развитие частной инициативы и предпринимательства, а в сельском хозяйстве – коллективная форма собственности, убивавшая заинтересованность отдельных крестьян в применении более прогрессивных и эффективных технологий. Например, в соответствии с существовавшими в то время византийскими законами, если крестьянин за свой счет построил мельницу или иное сооружение (на земле общины), то община имела право забрать это сооружение в коллективную собственность, возместив крестьянину его затраты ([113] 3, с.305). Такие законы, должно быть, отбивали всякое стремление к частной инициативе и предпринимательству. Итак, предпринятая в Византии попытка ограничить частную собственность и частное предпринимательство помогли государству побороть коррупцию и восстановить в стране экономическую и социально-политическую стабильность. Но эта попытка привела к такому торможению научно-технического и экономического прогресса, что рано или поздно византийский «крестьянско-государственный социализм» должен был показать свою несостоятельность и уступить место иной социально-экономической системе. Однако распад сложившейся в Византии системы начался намного раньше, чем этого можно было бы ожидать. Если в XX веке страны социализма добровольно отказались от социалистического строя, убедившись в его неэффективности, и начали строить у себя капитализм по западному образцу, то в Византии дело было совсем по-другому. Византийские императоры вплоть до конца 1020-х годов яростно пытались защитить и сохранить те основы, на которых зиждилась прежняя, социалистическая, система, в первую очередь крестьянскую общину, и совсем не собирались от нее отказываться. Но уже с начала X в. византийский «крестьянско-государственный социализм» стал очень быстро самопроизвольно разлагаться. Магнаты или «динаты», как называли магнатов в Византии в то время, начали быстро аккумулировать в своих руках богатство и власть, стали проникать в «корпорации» торговцев и ремесленников и в крестьянские общины (нередко используя для этого своих слуг или рабов), и разлагать их изнутри. А затем они устанавливали над ними свой контроль, и те либо исчезали, либо начинали жить по их правилам. Этому имеется множество свидетельств, которые в изобилии приводятся историками-византинистами ([66] с.150, 76-92; [269] S.224-226). Если кратко подытожить вышесказанное, можно сказать так: в течение X-XI вв. и крестьянские общины, и торгово-ремесленные «корпорации» были «съедены» магнатами и фактически перестали существовать. А коррупция государства к XI-XII вв. опять достигла примерно такого же уровня, какой она была на рубеже VI-VII веков, в результате чего начался окончательный распад византийского государства. В этой связи возникает вопрос - почему «крестьянско-государственный социализм» в Византии оказался способным противостоять силам коррупции в VIII-IX вв., но оказался совершенно неспособным к этому в X-XII вв.? Были ли какие-то другие причины, которые могли способствовать ослаблению сил коррупции в VIII-IX вв. и их новому усилению в X-XII вв.? Такие причины, безусловно, были – речь идет о глобализации. Как указывалось выше, мир не всегда жил в условиях глобализации, то есть интенсивной внешней торговли. Как раз с середины или конца VII века глобализация прекратилась. Этот феномен достаточно хорошо освещен и доказан историками. Впервые его подробно описал известный бельгийский историк А.Пиренн в начале XX в. А в конце XX в. английские историки Р.Ходжес и Д.Уайтхаус проверили аргументы Пиренна, используя данные современной археологии, и констатировали, что главный вывод бельгийского историка – об исчезновении международной торговли в раннем средневековье в Средиземноморье – полностью подтверждается не только письменными источниками, но и археологией ([215] pp.4, 169-176). Если быть точнее, то, конечно, торговля не исчезла совсем, но ее объемы в бассейне Средиземного моря с середины или конца VII века многократно сократились, и это продолжалось вплоть до X века. Я не буду останавливаться на причинах этого феномена – достаточно его констатации ведущими историками – а остановлюсь лишь на его последствиях. Среди основных последствий, как Вы, возможно, догадались, было исчезновение главного фактора, способствующего усилению олигархии и развитию коррупции, каковым является международная торговля. Это выразилось, например, в том, что с середины VII века вдруг неожиданно прекратились солдатские бунты в армии, основной причиной которых до этого была коррупция среди офицерского и генеральского состава, приводившая, в частности, к постоянным перебоям со снабжением солдат ([227] p.179). И прекратились солдатские бунты, судя по всему, по очень простой причине - с исчезновением морской торговли у офицеров и генералов попросту исчезла возможность торговать солдатским продовольствием и обмундированием . По той же причине с середины или конца VII в. прекратились голодоморы и эпидемии, которые до этого буквально косили народ - просто у городских чиновников и у торговых магнатов пропали стимулы заниматься спекуляциями зерном. Если раньше можно было скупить все зерно и создать в городе его дефицит, зная, что нераспроданные запасы всегда можно перебросить морем и продать в другом месте, то теперь такая возможность исчезла, вместе с прекращением морской торговли. И это вовсе не гипотеза – это закономерность, подтвержденная историей. Так, например, в Московской Руси страшные голодоморы в начале XVII в. не прекращались до тех пор, пока существовала интенсивная внешняя торговля через порты Балтийского моря. От этих голодоморов умерли в те годы миллионы людей на Руси ([60], глава VIII). Но как только шведы захватили все побережье Балтики в 1611 г. и установили высокие пошлины на экспорт и импорт зерна, то голодоморы на Руси сразу же прекратились. Дело в том, что, как писали современники, во время этих страшных голодоморов «имелись большие запасы хлеба», которые «не пускали из рук хлебные спекулянты, во время голода, чтобы поддержать цены». И этих спрятанных спекулянтами запасов было так много, что впоследствии, после Смуты, «вся Россия питалась этими залежами» зерна, часть которого просто сгнила, ввиду невозможности вывезти их за границу ([84] 2, с.133). Таким образом, прекращение глобализации, интенсивной морской торговли, в период с середины или конца VII века до конца IX в. – начала X в., сыграло очень большую роль в истории Византии. Важнейший источник несправедливого обогащения и коррупции вдруг исчез. Прежняя олигархия – стараниями «плохих императоров» VII века – была уничтожена, а новой неоткуда было взяться: прекращение морской торговли, а также введение «крестьянско-государственного социализма» перекрыло все источники быстрого обогащения, все основные источники коррупции. Но для Византии этот период отсутствия интенсивной морской торговли длился недолго, сравнительно с Западной Европой , всего лишь два столетия. Уже с конца IX в. начала развиваться интенсивная морская торговля с ближайшими соседями Византии – Болгарией, Хазарским каганатом, Русью, арабским миром, - которая в X веке опять вышла на качественно новый уровень. Об этом мы можем судить по археологии – так, размеры и количество кладов золотых монет, найденных на юге Русской равнины и относящихся к X-XI вв., по меньшей мере, раз в 10 превышают все, что было столетиями ранее, и все, что было столетиями позднее ([57] с.17). Это говорит об очень интенсивной и масштабной морской торговле в течение указанных двух столетий. Впрочем, это уже давно является общепризнанным фактом среди историков, специализирующихся на истории Руси и Византии. Византия выступала в качестве основного центра этой торговли, которая, разумеется, сразу дала мощный толчок к формированию византийской олигархии. Поэтому совершенно не случайным является то обстоятельство, что первые массовые голодоморы в Византии опять, после перерыва в несколько столетий, начали регулярно происходить в X веке. Причем, как правило, они продолжались не один год, а несколько лет подряд. Первые такие голодоморы произошли в 927-928 гг., и ввиду новизны этого явления были расценены как национальная катастрофа – как указывает Г.Острогорский, император Роман I (920-945 гг.) после этого принял беспрецедентные меры поддержки крестьян ([269] S.226). Но в дальнейшем эта катастрофа происходила уже довольно регулярно. Как отмечает известный российский историк Л.Гумилев, в период с 965 по 969 гг. голод в Константинополе продолжался 4 или 5 лет подряд, цена хлеба поднялась в 8 раз ([30] с.221), - хотя, как уже говорилось, до этого она почти не изменялась в течение двух столетий (VIII-IX вв.). Все это дает нам основание заключить, что массовые голодоморы и манипулирование ценами на хлеб в эту эпоху, как и в другие эпохи, были не результатом действия неких непонятных сил природы, а были делом рук человеческих. И механизм этого воздействия – через создание искусственного дефицита хлеба – был выше описан. В отношении голодоморов 965-969 гг. также хорошо известно, что, по крайней мере отчасти, они были созданы искусственно императором Никифором Фокой (963-969 гг.) и его братом Львом, которые наживались на этом народном бедствии. Как пишет Ф.Успенский, император «вместо того чтобы прийти на помощь населению, продавал хлеб по дорогой цене и еще хвалился, как подвигом каким, что он выручил за хлеб вдвое против покупной цены», чем «нанес населению неисчислимые страдания» ([113] 3, с. 578). С этого же времени (начало-середина X в.) началась массированная атака магнатов на крестьянские общины и торгово-ремесленные «корпорации». Магнаты скупали личные участки земли у крестьян и становились членами общины, которую начинали разлагать изнутри; они скупали торговые помещения в городах и начинали прибирать к рукам городскую торговлю и ремесла, разлагая «корпорации» торговцев и ремесленников . Государство было не в силах с ними бороться. Почти все императоры Македонской династии (конец IX в. – начало XI в.) боролись против этого явления. Роман I (920-945 гг.), Константин VII (945-959 гг.), Роман II (959-963 гг.), Василий II (976-1025 гг.) приняли законы, препятствовавшие скупке крестьянских земель магнатами. Роман I и особенно Василий II прибегали к прямой конфискации бывших крестьянских земель у магнатов, а Василий II подверг репрессиям некоторых магнатов, которые противились его политике, и конфисковал их имущество ([269] S.226, 233, 256-258; [66] с.244). О размерах их богатства говорит, например, тот факт, что один из репрессированных магнатов, Евстафий Малеин, за несколько лет до того, как подвергся репрессиям, разместил и содержал за свой счет всю императорскую армию(!), остановившуюся в его владениях на постой ([66] с.199). Спрашивается, откуда могли взяться такие богатства у отдельных лиц к концу X века, в то время как ничего подобного невозможно было себе представить в VIII-IX веках? Так, А.Каждан после исследования византийских письменных источников пришел к выводу, что такого понятия, как «динаты» или магнаты в VIII-IX вв. в Византии вообще не существовало, они появились лишь в X веке, и само появление таких богатых людей и семейств в течение X столетия было для современников совершенно новым явлением. Император Василий II, пишет историк, публикуя новый закон в 996 г., «удивляется, более того, он возмущен тем, что некоторые семьи сохраняют выдающееся положение на протяжении 70 и даже 100 лет» ([46] с.29, 225). Что же могло послужить источником огромных богатств, накопленных отдельными лицами уже к концу этого столетия? Как было показано выше, единственное резкое отличие X в. от VIII-IX вв. состоит в интенсивной международной торговле – только она могла послужить источником такого резкого обогащения, поскольку она создала масштабные возможности для торговых спекуляций и различного рода махинаций. На это указывает и анализ имущества магнатов X-XII вв., проведенный Г.Литавриным и А.Кажданом (на базе их завещаний): основную часть этого имущества составляли не земля и недвижимость, а деньги и драгоценности. Вывод, который делают историки: «недвижимость не могла быть главным (выделено А.Кажданом) источником денежных доходов аристократии … этот источник нужно искать за пределами поместий» ([46] с.226). Есть и другие свидетельства, указывающие именно на международную торговлю как основной источник обогащения. Как отмечают историки, именно в X-XI вв., и именно в крупных торговых приморских городах Византии (Антиохия, Херсон, Диррахий, Скопье и др.) возникла сильная и могущественная прослойка богатых граждан, которых называли «протевонами», «прухонами» и «архонтами». Она установила олигархическое правление в указанных городах, слабо подчиняясь или совсем не подчиняясь Константинополю и устанавливая свои правила на подконтрольной ей территории ([46] с.124-125). А правила эти, как мы видели выше, способствовали всевозможным торговым спекуляциям, включая и создание дефицитов продовольствия, приводивших к установлению непомерных цен на хлеб и массовому голоду. Именно эта прослойка, которая не погнушалась тем, чтобы даже на голодоморах и спекуляциях продовольствием сколачивать себе состояние, и стала той новой правящей верхушкой, новой силой, которая очень скоро уничтожит некогда могущественную Восточную Римскую империю (Византию). 4.3. Крах Византии в XI-XII вв. Римская империя (Византия) официально прекратила свое существование в 1453 г. – год взятия Константинополя турецким султаном Магометом II. Есть еще одна дата, которую также можно было бы считать официальным концом Римской империи (Византии) – 1204 г., взятие Константинополя крестоносцами, после которого они сформировали на территории Византии так называемую Латинскую империю. Но фактически обе эти даты рассказывают о дальнейшей судьбе того, что к тому времени осталось от Византийского государства, действительный крах которого произошел в течение XI-XII вв. Совершенно очевидно, что именно средний класс, созданный в VII-IX вв., благодаря крестьянским общинам и торгово-ремесленным «корпорациям», был основой социальной и экономической стабильности Византии, а также основой ее военной мощи. Как указывает, например, Г.Острогорский, и стабильности, и военной мощи государства быстро пришел конец, после того как началось разложение и обнищание крестьянской общины и «корпораций» ([269] S.269). И это не замедлило сказаться, в первую очередь, на обороне византийских территорий от внешних врагов, которых у нее по-прежнему было много. Уже во второй половине XI в. Византия опять оказалась в критическом положении, с каким не сталкивалась в течение 4 столетий. Турки-сельджуки захватили почти всю территорию Малой Азии, норманны захватили все территории Византии на юге Италии и часть ее территорий на Балканах. Внутри самой Византии развились такие мощные центробежные тенденции, что многие области оставались под ее властью чисто номинально, а фактически перешли под власть местной олигархии . Возникла реальная угроза полного краха государства. Византийская армия, строившаяся в основном на принципах призыва крестьян со своим обмундированием и вооружением, к середине XI в. находилась в состоянии глубокого упадка и развала, что отражало упадок крестьянской общины и крестьянского среднего класса. Попытки императоров как-то усилить армию, за счет создания нового привилегированного военного сословия стратиотов, не были успешными . Вот как описывает византийскую армию второй половины XI века современник Иоанн Скилица: «Странное зрелище представляли эти столь знаменитые ромэйские воины, храбрость коих подчинила Восток и Запад. Налицо было скромное число мужей, да и то одетых в рубища и удрученных скудостью, лишенных вооружения и вместо мечей и военных снарядов имеющих при себе колчаны и секиры, конники без коней и без прочего вооружения… Они имели робкий вид, не имели мужества и казались не способными ни на какое большое предприятие… Приходило на ум, как дошли до такого состояния ромэйские войска и каких денег и какого труда будет стоить привести их в прежнее состояние…» ([113] 4, с.79). Другой причиной военных неудач Византии было предательство со стороны ее новой («динатской») знати, которая, как всякая олигархия во все времена, не имела ни грамма патриотизма, весь ее «патриотизм» определялся теми ближайшими (финансовыми) выгодами или невыгодами, которые сулила для нее победа или поражение Родины. Во многих случаях поражение собственного государства для нее могло быть выгодно, поскольку в этом случае провинциальная олигархия могла освободиться из-под опеки Константинополя и установить свое правление над контролируемыми ею территориями, заключив вассальное соглашение или с самой Византией, или с кем-то из ее врагов. Указывая на «падение патриотизма и измельчение характеров» среди византийской знати, Ф.Успенский, в частности, писал: «Начало разложения кроется в том, что византийские вельможи стремились к независимости в провинциях и опирались на союзы с врагами-соседями, возбуждая их против отечества» ([113] 4, с.379). Именно предательство со стороны новой знати и стало основной причиной поражения византийской армии в 1071 г. под Манцикертом. Под началом императора Романа Диогена было около 80 тысяч человек, значительно больше, чем имела в своем составе сельджукская армия Альп-Арслана. Однако вследствие предательства магната Андроника Дуки и ряда других «динатов», уведших значительную часть войска накануне битвы, армия была значительно ослаблена не только в количественном отношении, но и морально, и потерпела сокрушительное поражение ([113] 4, с.85). После этого Малая Азия была завоевана турками-сельджуками. Как видим, главной причиной военных поражений Византии, открывших путь туркам к завоеванию Европы, как и причиной ее поражений в VII веке, открывших путь арабам, стали коррупция и предательство. В социально-экономической сфере в течение X-XII вв. также усиливалась коррупция и происходило ухудшение ситуации. От «крестьянско-государственного социализма» уже в XI в. не осталось и следа, он очень быстро превратился в некий бюрократизированный вариант «олигархического капитализма». Ограничения в торговле и занятиях ремеслом продолжали действовать, но только для простых торговцев и ремесленников ([66] с.272). На магнатов и олигархов, внедрявшихся в эти сферы, эти правила не распространялись: многие чиновники, обязанные следить за их соблюдением, сами стали частью олигархии, либо за взятки на все нарушения закрывали глаза. Как указывает Г.Литаврин, сама «чиновная знать активно захватывала торговые и ремесленные предприятия» ([66] с.150). Поэтому эти правила и ограничения, созданные для защиты «корпораций» от олигархии, превратились в свою противоположность – в инструмент дискриминации и разрушения торгово-ремесленного среднего класса чиновниками-олигархами. Там, где законы не позволяли обычным торговцам устанавливать торговую наценку в размере более 4-9% к покупной цене, магнаты, игнорируя эти законы, устанавливали 100% и более (как это делали, например император Никифор Фока и его брат Лев при торговле хлебом в 965-969 гг.). А затем, получая такие сверхприбыли, при помощи денег и подкупа они могли лишить «корпорацию» доступа к сырью или внедрить в нее своих людей и установить над ней свой контроль. Что касается сельского хозяйства, то мы здесь также видим очень быстрое развитие «олигархического капитализма». Основное правило, действующее при таком строе - «богатый всегда прав». Иные законы, кроме этого, в условиях господства олигархии фактически не действуют, поэтому византийские магнаты могли делать вид, что они соблюдают формальные законы, а могли и не делать вида – результат был все равно один и тот же, поскольку и суды, и местные власти в этот период легко покупались. Известно много случаев, когда магнаты легальными или полулегальными путями скупали земли крестьян и затем заставляли их работать на себя, на предоставленной им земле. Но известно и много других случаев, когда магнаты просто захватывали целые селения, увозили насильно оттуда всех крестьян и обращали их в своих крепостных или рабов, нарушая при этом все формальные законы, которые уже не имели почти никакой реальной силы ([66] с.79). На этом фоне опять, как и всегда в условиях власти олигархии, стал быстро прогрессировать демографический кризис. Это и не могло быть по-другому – в стране не прекращались массовые голодоморы и эпидемии, население страдало от товарных спекуляций и взвинчивания цен на продовольствие, с одной стороны и растущих налогов, с другой. К тому же все большая часть крестьян превращалась в крепостных либо вследствие разорения, либо в результате насильственного увоза магнатами, а денежное бремя крепостных крестьян, по подсчетам историков, возрастало примерно вдвое по сравнению с бременем крестьян-общинников, работавших на своей собственной земле ([66] с.66). По имеющимся данным, приводимым А.Гийю, в последние столетия существования Византии смертность там была очень высокой, и ее основной причиной было недоедание; однако и рождаемость была также довольно низкой ([23] с.252). Как видим, основными причинами демографического кризиса в Византии (как и в другие эпохи господства олигархии) были голод и низкая рождаемость – трудно ожидать высокой рождаемости от нищих и голодных людей. Не удивительно, что в XII веке в Византии, как полагают большинство историков, наступил феодализм . Во все исторические эпохи основной причиной феодализма являлся демографический кризис, сокращение населения страны (подробнее см. Раздел 3). О таком крайне резком сокращении населения Византии свидетельствует, помимо всего прочего, беспрецедентное падение стоимости земли. По данным А.Гийу, с XI в. по XIV в. стоимость годовой аренды земли в золотом эквиваленте снизилась в 25-50 (!) раз ([23] с.267) – то есть, земли стало так много (в сравнении с населением), что ее аренда почти перестала что-либо стоить. Усиление власти олигархии в XI-XII вв. привело также к падению морали и нравов. Мы видели, что циклам коррупции в античности соответствовали и циклы изменения морали и нравов, о которых писал еще римский историк Тацит. Не являлся исключением в этом отношении и предыдущий цикл коррупции в Византии в V-VII вв. К концу этого цикла (то есть к середине VI в. – началу VII в.) все народы, известные грекам и римлянам, по словам историка Финлея, находились в «универсальной деморализации» и оказались «утратившими энергию и доблесть» ([113] 1, стр.590). Падение морали и нравов в наибольшей мере поразило именно верхушку общества – император Юстиниан I, не моргнув глазом, уничтожал собственное население десятками и сотнями тысяч человек, привлекая для этого наемников-варваров, и ставил во главе городов и провинций мошенников и откупщиков, которые вели себя в этих провинциях как конкистадоры. Весьма символично, что и на императорском троне в ту эпоху восседала бывшая проститутка – жена Юстиниана I Феодора . Многие из ее придворных дам также в прошлом были проститутками - коллегами и подругами Феодоры - которых она из борделей вытащила во дворец и сделала знатными дамами, заставив (насильно) видных представителей византийской аристократии на них жениться ([86] XVII, 34-37). Но это отнюдь не способствовало созданию прочных семей – вопреки существующему заблуждению, подруги императрицы из проституток не превратились в добропорядочных жен, а остались дамами легкого поведения. Сама Феодора всячески поощряла их измены, превратившись в своего рода защитницу неверных жен. Как утверждает Прокопий Кесарийский, она преследовала обманутых мужей с такой изощренностью, вменяя им клевету и лжесвидетельство, что все мужья стали бояться подавать в суд даже на уличенных в измене жен и вообще как-либо им перечить в их любовным утехах ([86] XVII, 24-26). А члены правящей партии венетов (голубых), по свидетельству византийского историка, превратились в разнузданную шайку, которая разгуливала по городу, принуждая мальчиков к педерастии и насилуя попавшихся на пути красивых женщин. И все это совершалось совершенно безнаказанно, так как эта партия пользовалась покровительством самого императора, а среди бесчинствующих молодчиков были отпрыски византийских олигархов. Были случаи, когда преследуемые ими красавицы в отчаянии кончали жизнь самоубийством, ибо только так могли спастись от их преследований ([86] VII, 33-38). Такова была новая «элита», которая правила Византией в эпоху Юстиниана и его преемников – смесь мошенников, бандитов и проституток. Эта ситуация довольно сильно изменилась в последующие столетия. Несмотря на то, что одиозные личности появлялись время от времени на императорском троне или среди императорского окружения в VIII-X вв., но мы не видим больше такого всеобщего падения нравов правящей верхушки и всего общества. В течение VII-IX вв. были опять введены строгие законы против супружеской неверности, а также против гомосексуализма и инцеста, которые стали рассматривать как тяжкие правонарушения. Семья в эту эпоху, пишет А.Гийу, стала одной из главных ценностей жителей Византии ([23] с.222, 242-244). А положение человека в обществе стало измеряться не столько его богатством, сколько его заслугами перед государством и его положением в государственной иерархии – что было закономерным следствием установившейся системы «крестьянско-государственного социализма». Но ситуация опять резко изменилась к XI-XII векам и стала похожей на то, что происходило в VI веке. Живший в XI веке византийский историк Михаил Пселл писал, что в конце 1020-х годов в Византии «завершилась благородная власть» ([67] с.235) - на смену «благородным» императорам пришли «неблагородные». Жажда наживы теперь стала основным движущим мотивом уже не только провинциальных магнатов, но и самих императоров и их ближайшего окружения. Например, Михаил V (1041-1042 гг.) правил всего лишь год, но после его свержения в 1042 г. у его дяди Константина было обнаружено в доме почти 400 000 золотых монет или около 2,5 тонн чистого золота ([66] с.199). Как писал по этому поводу А.Каждан, «родичи Михаила предстают… жадной семьей, дорвавшейся до власти и делящей титулы и власть» ([46] с.73). Многие византийские наместники, а также император Алексей III Ангел (1195-1203 гг.), не только поощряли пиратство в Средиземном море, но и сами им занимались, отправляясь во главе пиратской шайки грабить проплывавшие суда ([23] с.182). На казенные деньги императоры начали смотреть как на свои собственные, тратя их в основном на удовлетворение своих личных потребностей и прихотей. Так, император Константин IX Мономах (1042-1055 гг.) подарил целые состояния двум своим любовницам – Склирене и Алении ([23] с.140). Как писал Ф.Успенский об императорах той эпохи, «любя праздность и роскошь, они тратили государственную казну на частные нужды, а провинции поручали родственникам, которые также заботились лишь о своей наживе» ([113] 4, с.379). Как Юстиниан I в свое время тратил огромные средства на строительство дворцов, жестоко экономя на обороне государства, так же поступали и императоры XI-XII вв. Известно о 36 грандиозных дворцах, построенных императорами династии Комнинов (конец XI в. – конец XII в.) и членами их семей. В некоторых из них (например, во дворце Влахерны) даже стены и колонны были покрыты золотом и серебром, а пол и потолок выложены дорогостоящей мозаикой ([23] с.137). На постройку 36 дворцов у Комнинов денег хватило, зато не хватило на содержание военного флота. Византийский флот, некогда самый сильный, в период их правления фактически перестал существовать, и когда возникала в нем потребность (для защиты от норманнов), то сначала Алексей I Комнин в 1081 г., а затем Мануил I Комнин в 1147 г. за неслыханные деньги нанимали для военных операций венецианский флот. И расплачивались с венецианцами опять же неслыханными ранее торговыми привилегиями, фактически отдав страну на разграбление венецианским купцам ([113] 4, с.97; [23] с.181). Падение морали выразилось не только в жажде наживы и стремлении потратить государственные деньги на собственные нужды. Как и ранее, оно затронула и сферу семейных и личных отношений. Как пишет А.Гийу, «в XI-XII вв. наблюдается изменение семейных нравов. Супружеская измена и внебрачные связи среди правящего класса воспринимаются снисходительно, дети, рожденные от подобных союзов, имеют практически равные права с законными детьми» ([23] с.222). Если вспомнить, что до этого супружеская измена каралась очень строго, вплоть до отсечения частей тела и заточения в монастыре, и ни о каком признании внебрачных детей и речи не могло идти, то изменения морали и нравов можно считать беспрецедентно резкими. Примеры падения нравов в эту эпоху шокируют своей скандальностью, иные из них, пожалуй, не имеют аналогов в истории христианской Европы II тысячелетия н.э. Так, император Константин IX Мономах (1042-1055 гг.), как пишут российские историки, едва женившись на очередной, третьей по счету, жене (Зое), «ввел во дворец свою фаворитку Склирену. Царская спальня была устроена так, что покои василевса совмещались со смежными помещениями Зои и Склирены. Ни одна из них не входила к Константину без стука. Многочисленный дворцовый люд подражал императору, уверенный в безнаказанности. Народ бурно протестовал, требуя удаления Склирены» ([19] 9, с.428). Спустя три года Склирена умерла, но Мономах вскоре завел себе новую любовницу – молодую заложницу из Алании, которую, как до этого Склирену, одаривал сказочно щедрыми подарками. Анна Комнина, жившая полвека спустя и писавшая исторические летописи, утверждала, что со времен Мономаха вся женская половина дворца пребывала в разврате ([19] 9, с.428). Даже под видом брака в византийском «высшем свете» теперь процветала скрытая проституция и растление малолетних. Известен случай, когда византийский митрополит Апокавк расторг брак (найдя его возмутительным) между 30-летним состоятельным мужчиной и 6-летней девочкой (!), которую за него отдали ее родители, очевидно, за хорошие деньги ([19] 9, с.416). Мода в одежде в Византии в XI-XII вв. также резко изменилась и стала наиболее «легкомысленной» за всю историю средних веков в Европе. Вместо прежних длинных одежд до пят, скрывавших все тело, в моду при императорском дворе вошли короткие шелковые туники чуть ниже бедер, которые, наоборот, все тело бесстыдно, по понятиям средневековья, выставляли напоказ – что, очевидно, тоже способствовало царившему при дворе разврату. Как пишет Ф.Успенский, по представлениям современников-западноевропейцев, все представители византийской «элиты» того времени были (или казались им) изнеженными сверх всякой меры, с неумеренной тягой к всевозможным удовольствиям ([113] 4, с.350). Если большинство императоров Македонской династии были выходцами из простого народа и пытались бороться с нарождавшейся олигархией (см. выше), то большинство императоров, правивших с конца 1020-х гг. до начала XIII в., являлись частью этой олигархии. Как писал Г.Острогорский, Роман III (1028-1034 гг.) и Константин IX Мономах (1042-1055 гг.), а также императоры семейства Дук – Константин X Дука (1059-1067 гг.) и Михаил VII Дука (1071-1078 гг.) - были типичными представителями магнатско-чиновничьей аристократии ([269] S.272-273, 288). То же относится и к императорским династиям Комнинов и Ангелов, правивших в следующие полтора столетия. Как указывали А.Каждан, Ф.Успенский и Г.Острогорский, Комнины породнились с другими богатейшими и могущественными родами Византии – Дуками, Ангелами, Палеологами, Диогенами, Вотаниатами, Вриенниями, Далассинами и т.д., образовав огромный правящий клан, сплетенный общими интересами и личным родством ([46] с.174, 258-261; [113] 4, с.187; [269] S.288). Поэтому императоры XI-XII вв. не только не пытались бороться с новой олигархией, но, наоборот, всячески способствовали усилению ее власти над обществом, и, прежде всего, над крестьянской массой. По словам Г.Литаврина, роль государственной власти в этот период выразилась в «ослаблении … силы сопротивления крестьянства динатам» и в «потворстве динатам … со стороны самого императора и его ближайших советников» ([66] с.263). Еще резче высказался Ф.Успенский: «Удар крестьянской общине нанесен был византийскими императорами из дома Комнинов…» ([113] 3, с.325). Сами императоры и их высшие чиновники теперь все чаще, подобно Юстиниану I в VI веке, начинают выступать как грандиозные хлебные спекулянты, наживая деньги на голодоморах среди своих собственных подданных. Так, Михаил VII Дука (1071-1078 гг.) ввел хлебную монополию, запретив частным торговцам продавать хлеб в Константинополе, и всей хлебной торговлей в городе стал заправлять глава города (эпарх), который был его ставленником. Это привело к страшному удорожанию хлеба – в 12 раз против прежней цены и вызвало страшный голод, продолжавшийся несколько лет подряд. Как указывает Г.Острогорский, от этой хлебной монополии выиграли, помимо императора и его чиновников, лишь крупные землевладельцы, которые получили возможность поставлять заготовленное ими зерно по более высоким ценам, а для населения эта монополия принесла неисчислимые бедствия, вызвав голод и народное восстание ([269] S.293-194). Если раньше среди чиновников еще оставались государственники, пытавшиеся противостоять магнатам, то теперь, когда сами магнаты встали во главе государства, таких чиновников больше не осталось. По словам Г.Литаврина, произошло «внутреннее перерождение государственной машины», «превращение в динатов самих чиновников», а вместо государственных институтов возникли «псевдоструктуры» - временщики, принадлежность к одному семейству, продажа должностей, личностные связи ([66] с.195-196, 263). Другими словами, коррупция поразила все поры византийского государства и сделала само это государство иллюзией или фикцией. Было бы правильным заключить, что государство в течение XI-XII вв. исчезло – ему на смену пришли удельные феодальные вотчины и зоны влияния и интересов отдельных магнатов, вельмож и самого императора. Развал государства еще более усилился с середины XII в. Утрата армией своей боеспособности и ее развал при наличии внешних угроз, с одной стороны, и рост народных восстаний и внутренней нестабильности, с другой стороны, вынуждал императоров все в большей мере полагаться на иностранцев: сначала на иностранных наемников, которым надо было платить много денег, затем – на иностранные флоты, прежде всего венецианский, с которым расплатились предоставлением неслыханных торговых привилегий. Венецианцы, пизанцы, генуэзцы теперь могли делать в стране все, что угодно, даже то, что было категорически запрещено гражданам Византии – например, закупать в любых количествах и вывозить беспошлинно шелк за границу, торговать рабами-христианами, скупать в больших количествах продовольствие, сырье и т.д. Таким образом, задолго до завоевания Константинополя крестоносцами в 1204 г. Византия начала превращаться в колонию Запада. В одном Константинополе в конце XII в. проживало около 60 000 западноевропейцев ([113] 4, с.284), почти все – богачи по сравнению с нищим большинством жителей столицы, страшно ненавидевших эту новую «колониальную элиту» . А многие представители местной олигархии, включая самих императоров, предавали и продавали сплошь и рядом интересы своей страны Западу, при этом даже не заботясь о том, чтобы выручить от такой продажи побольше денег или встречных услуг. Алексей Комнин (1081-1118 гг.) первым предоставил торговые привилегии сначала венецианцам (в 1081 г), а потом пизанцам (в 1111 г.), снизив пошлины для них до всего лишь 4% ([113] 4, с.207-208). При этом взамен от пизанцев он не получил ничего, кроме общего соглашения о дружбе и союзничестве. Мануил Комнин (1143-1180 гг.), как уже было сказано, предоставил венецианцам в 1147 г. беспрецедентные и бессрочные права и привилегии, всего лишь за одноразовую помощь (использование их морского флота). После 24 лет действия этих привилегий, в 1171 г., он уже, очевидно, сам понял, как продешевил и, воспользовавшись надуманным предлогом, упразднил эти привилегии и конфисковал имущество 20 000 венецианцев в Константинополе. Однако после этого Венеция объединилась со злейшим врагом Византии – норманнами, и Мануил пошел на попятную, восстановив все прежние торговые привилегии венецианских купцов и пообещав вернуть конфискованное имущество. Кроме того, как указывает Ф.Успенский, чтобы загладить свою вину перед венецианцами за события 1171 г., он их назначил почти на все крупные должности в государстве и при дворе ([113] 4, с.282-283). Поэтому, по словам историка, «торговые привилегии, даваемые иностранцам, переводя все экономические средства в руки последних, ослабляли местную производительность и истощали как казну, так и частных лиц» ([113] 4, с.283). А прямое занятие ими ведущих государственных должностей предоставляло неслыханные возможности по разграблению богатств страны и эксплуатации ее населения. Но Мануил Комнин не ограничился раздачей государственных должностей и торговых привилегий. Очевидно решив, что раз писаные законы и права граждан в стране уже не действуют, то можно ими окончательно пренебречь, он начал раздавать земли, еще принадлежавшие крестьянским общинам, в собственность магнатов и в еще большей мере – в собственность иностранцев. А свободные крестьяне, собственники земли, при этом одним росчерком императорского пера превращались в крепостных (!). Византийский автор Никита Хониат по этому поводу с негодованием писал, что император обращался со «свободными» «налогоплательщиками ромеями», как с рабами, раздавая их в качестве крепостных крестьян ([66] с.40). Так уже и свободное население Византии было превращено в рабов и преподнесено в виде «подарка» западным «господам», которые, как писал современник Вильгельм Тирский, «пользовались отличным расположением» императора и «наперерыв спешили к нему со всего мира и знатные, и незнатные», а он их «всех возводил в лучшее состояние» ([113] 4, с.358). Как видим, византийская олигархия в своем тщеславии и неуемном стремлении к богатству не просто продавала свою страну, а продавала ее все дешевле и все бесцеремонней, как жадный сутенер, который хочет выжать побольше из попавшей в его лапы проститутки, а ее здоровье и сама жизнь при этом совершенно не волнуют. Кульминацией этого процесса можно считать события так называемого четвертого крестового похода 1204 г.: наследник византийского трона Алексей Ангел сам вел армию крестоносцев на захват Константинополя, пообещав им манну небесную в случае успеха и, в частности, пообещав им огромную сумму в 450 тыс. марок, которые ни при каких обстоятельствах невозможно было выплатить из казны Византии . А закончился этот поход окончательным порабощением страны Западом и превращением ее теперь уже в формальную западную колонию, которая под именем «Латинская империя» просуществовала около 60 лет. Итог этот был вполне закономерным: византийская олигархия долго продавала свою страну по частям, и, наконец, продала ее целиком западным феодалам, которые за последующие десятилетия вывезли из страны не только все ее богатства, но и все христианские реликвии, мощи святых и т.д., какие только смогли найти. При этом и многие византийские богачи лишились своего состояния, которое было отнято новыми западными господами. Казалось бы – такой итог был вполне предсказуем, и византийская правящая верхушка могла бы это предвидеть. «Трудно понять, какими соображениями руководствовался Мануил Комнин, открывая широко двери для западных служилых и торговых людей, а также для усвоения иноземных обычаев и учреждений», пишет Ф.Успенский ([113] 4, с.469). Трудно понять и столь близорукую внутреннюю политику в социально-экономической и военной области, которую проводили его предшественники и которая вела к уничтожению среднего класса – основы социальной стабильности страны и боеспособной армии. Но в том и дело, что, для того чтобы проводить иную политику, правящая верхушка должна была иметь какую-то ответственность перед своей страной и своим народом, а это то, на что олигархия в принципе не способна. Как писал Ф.Успенский, «полное безразличие к общественному благу и погоня за личным счастьем, понимаемым в узком смысле личного удовольствия, отличает деятелей указанного периода» ([113] 4, с.381). Самое удивительное, что даже накануне полного краха византийская «элита» жила или старалась жить в иллюзии процветания и комфорта, стараясь вкусить все возможные удовольствия и наслаждения. Вот что писал Бенджамин Тудельский, побывавший в Константинополе в 1161-1162 гг., о нравах византийской столицы: «жители города очень богаты золотом и драгоценными камнями, они привыкли к шелковой одежде, украшенной золотой нашивкой, они ездят на лошадях и похожи на принцев… Нигде в мире не найдешь похожего процветания» ([23] с.291). Согласно его описанию, на Рождество в Константинополе устраивались диковинные представления на ипподроме, на которых присутствовал император и где специально обученные львы, леопарды, медведи, дикие ослы и птицы дрались друг с другом на потеху зрителям. А по описанию другого автора, Константина Пантеклина, император Мануил Комнин устраивал охоту с использованием леопардов, которые были специально натренированы для того, чтобы загонять дичь ([162] p.61). Хотя климат в Константинополе очень жаркий, и снега никогда не бывает, но у константинопольских магнатов он всегда был – его им специально доставляли для хранения изысканных яств ([162] p.66). В то же самое время многие районы столицы, судя по описаниям приезжих иностранцев, превратились в клоаку, в которой жили банды отребья, пораженные страшной завистью ко всему окружающему миру и готовые ради денег или куска хлеба пойти на любое преступление ([162] p. 26). Ф.Успенский о том же периоде писал следующее: «чтобы до известной степени объяснить положение дел, мы бы сравнили империю Мануйлова времени с прекрасным на вид имением, в котором хозяйство ведется блестящим образом и на широкую ногу, но весь этот блеск покупается на занятые деньги, вследствие чего со смертью хозяина наступает полное банкротство…» ([113] 4, с.243). Пир олигархии во время всеобщей чумы закончился так, как он и должен был закончиться – крахом, затем долгой агонией в течение еще более двух столетий и окончательной гибелью Византийского государства в XV веке. Остается невыясненным еще один вопрос византийской истории данного периода, касающийся четвертого крестового похода 1204 г. Каким это образом, спрашивает Ф.Успенский, «горсть западных воинов, едва ли больше 30 тысяч, подступив к Константинополю с моря, успела парализовать город с сотнями тысяч населения и с весьма значительным гарнизоном, доходившим до 70 тысяч… почему обширная империя в данное время не имела в себе достаточно энергии и решимости, чтобы уничтожить небольшую военную эскадру, которая подошла к Константинополю…» ([113] 4, с.466). Полагаю, что ответ на этот вопрос необходимо искать в том состоянии анархии, беззакония и гражданских войн, в котором находилась в это время Византия. Речь идет и о разгуле преступности, и о фактическом отделении ряда территорий от страны, и об ожесточенной классовой борьбе. Г.Литаврин указывал на то, что резкое усиление классовой борьбы произошло в середине XI в. (1020-е-1070-е гг.). Но тогда это выразилось в основном в серии мощных крестьянских восстаний ([66] с.277). А в последние два десятилетия XII в. (то есть, накануне событий 1204 г.), по-видимому, можно говорить уже не просто о восстаниях, а о настоящей революции и последовавшей за ней анархии и серии гражданских войн. И вождем этой революции стал, как это ни странно, Андроник Комнин (1183-1185 гг.), последний из династии Комнинов. Хотя Андроник и приходился родственником императорам Комнинам, но формально он не имел никаких прав на занятие престола, так как представлял совсем иную ветвь этого рода. Однако он использовал настроения народа и своими выступлениями, направленными против засилья иностранцев и против магнатов, добился популярности. Его агитация послужила поводом к народному восстанию и погрому латинян в Константинополе в 1182 г. Большинство живших в столице иностранцев (около 60 000) были убиты восставшим народом, 4000 продано в рабство туркам, и лишь небольшая часть спаслась на кораблях ([113] 4, с. 365). После этого погрома Андроник, пользуясь широкой поддержкой народа, сверг и умертвил действующего императора - своего родственника - и захватил трон. Однако избиение иностранцев было лишь первым шагом Андроника. Придя к власти, он совсем не изменил своей политики. За те два года, что он был на троне, он предпринял беспрецедентное в истории истребление богатейших семейств страны, которых он ненавидел. Как уже было сказано, в царствование Комнинов они объединились в один клан, связанный родственными узами и общими интересами. По подсчетам А.Каждана, этот «клан Комнинов» в середине XII в. охватывал около 90% всей византийской аристократии. Однако слой этой аристократии, как указывает историк, был чрезвычайно тонким – всего около 300 семейств, при населении Византии порядка 20 миллионов человек, что неизмеримо мало по сравнению, например, со странами Западной Европы, где аристократия (дворянство) в ту эпоху насчитывала, по-видимому, десятки и сотни тысяч семей ([46] с.261, 246). Мы видим по этим данным, что речь шла о беспрецедентной концентрации богатства в руках очень малой группы – порядка 1500-2000 человек или 0,01% всего населения страны. Это очень напоминает ту ситуацию, которая существовала в Риме в эпоху поздней республики и ранней империи – вспомним слова народного трибуна Филиппа в 105 г. до н.э. о том, что все имущество страны оказалось в руках 2000 человек ([22] III, стр.286). Но в Византии в XII в. ситуация имела свою особенность – 90% этих магнатских семей были спаяны между собой неразрывными узами принадлежности к одному клану – клану, который контролировал не только все экономические ресурсы, но и все военные силы страны . Действия Андроника поразительно напоминают действия «плохих императоров» Рима, с той разницей, что они были еще более решительными. По подсчетам А.Каждана, за два года своего правления он уничтожил около половины всех магнатских семейств (!) – заметим, семейств целиком, так как после этого ни одного представителя этих семейств не осталось ([46] с.263). При этом, как пишет Ф.Успенский, Андроник «был – или по крайней мере казался – царем народным, царем крестьян. О нем пелись в народе песни и слагались поэтические повествования, след которых хранится в летописи…» ([113] 4, с.370). По мнению А.Каждана, террористическая политика Андроника была целенаправленной и являлась элементом социальной и политической программы определенных слоев византийского общества ([46] с.264). Как видим, масштабы целенаправленного уничтожения олигархии - и внутренней, и иностранной, - предпринятого Андроником, пожалуй, превзошли то, что предпринимал Октавиан Август и другие «плохие императоры» Рима. Но Андроник не долго удержался у власти. Клан Комнинов не зря целое столетие потратил на то, чтобы сконцентрировать в своих руках все военное командование. За 2 года правления Андроника магнаты организовали множество вооруженных путчей, и во время одного из них он был убит. Пришедшая к власти династия Ангелов (1185-1204 гг.), которая также принадлежала к клану Комнинов, ввергла страну в еще большую анархию. Как пишет Ф.Успенский, Ангелы «были плохие правители» и «в особенности были жадны и корыстолюбивы. Им всегда не хватало денег, которые они расточали на роскошь и украшение, в особенности же на женщин» ([113] 4, с.380). Сам император Алексей III Ангел был пиратом и спонсировал деятельность разбойничьих банд, которые хозяйничали в стране и передавали часть награбленного императору ([113] т. 4, с.380). Не прекращались войны между претендентами на престол – как между самими представителями рода Ангелов, так и их войны с самозванцами. Все эти два десятилетия не утихала также гражданская война, которая приняла форму борьбы отдельных народов – сербов, болгар, албанцев и других - за независимость от Византии. Фактически был утрачен контроль со стороны Константинополя над большей частью территорий, которые до того времени еще входили в состав империи – Сербией, Болгарией, значительной частью Греции, Ионическими островами, Кипром, Трапезундом ([113] т. 4, с.386-395, 468). Да и та территория, которая еще оставалась под контролем государства, была отдана на разграбление иностранным купцам. Так, в 1199 г. император Алексей III Ангел даровал венецианцам право свободной торговли и жительства не только на островах и в портах, как это было ранее, но и во внутренних районах Мореи, Средней и Северной Греции ([113] 5, с.78). Поэтому можно утверждать, что к моменту четвертого крестового похода в 1204 г. государства как такового уже не было, и защищать, собственно говоря, было нечего. Да и не было никакого смысла – особенно для нищего народа, который, как указывает Ф.Успенский, пострадал во время грабежа Константинополя крестоносцами значительно меньше, чем состоятельная верхушка – поскольку у него все равно уже не было никакого ценного имущества ([113] 4, с.476). Константинопольский гарнизон, хотя и превосходил армию крестоносцев более чем в 2 раза, но значительная его часть состояла из таких же иностранных наемников, которые приплыли в 1204 г. на венецианских кораблях грабить город, и у них не было особого стимула его защищать ([113] 4, с.476). Что же касается основной массы населения страны, то оно уже в течение XII в. в подавляющем большинстве было превращено в крепостных рабов . И поэтому у него также не было никакого мотива защищать ни государство, которого уже почти не существовало, ни своих господ и своего императора, которые их нещадно эксплуатировали. Более того они же сами и привели тех иностранных интервентов-грабителей, от которых их самих или их имущество теперь надо было защищать. Как пишет Ф.Успенский, крестьяне даже «радовались, что богатые византийцы разорены и попали на один с ними уровень… Народного восстания на выручку столицы не могло быть: простонародье, в том числе и столичное, видело в завоевании смену одних господ другими и даже надеялось на лучшее» ([113] 5, с.7). 4.4 Кризис коррупции X-XII вв. в истории Евразии Описанный выше кризис коррупции в течение X-XII вв. охватил не только Византию, но и соседние с ней страны: Хазарский каганат, Русь (см.: [60], главы III-V) , а также, судя по всему, Сирию, Палестину, Египет, Иран, Месопотамию и Среднюю Азию. Очевидно, он коснулся также, хотя и в меньших размерах, Скандинавии и даже Англии. Другими словами, он поразил, в большей или меньшей степени, все страны: от побережья Балтийского и Северного морей до Сирии, Египта, Ирана и Средней Азии, - которые принимали активное участие в интенсивной морской и речной торговле в течение VIII-XI вв. Как уже говорилось, основными артериями этой торговли являлись Черное и Каспийское моря и русские реки – Волга и Днепр. Соответственно, мы видим в этот период два основных торговых пути: «Из Варяг в Греки», который пролегал от берегов Англии и побережья Балтики до Константинополя (и далее в Сирию и Египет), и «Из Варяг в Персы», который заканчивался в Персии и Средней Азии. Во всех этих странах мы видим к концу этого периода социальную нестабильность и гражданские войны, всеобщее падение нравов. Бесчинства и неслыханные жестокости викингов снискали им дурную славу в Западной Европе, а бесчинства русов снискали им дурную славу в Восточной Европе и в Византии. Так, князь Игорь во время похода на Византию в 944 г. подверг ее территорию неслыханному грабежу и опустошению с массовым уничтожением ее жителей. Князь Святослав так же бесчинствовал в Болгарии в 968-970 гг.: после взятия Филиппополя 20 тысяч болгар посадил на кол ([113] 3, с.559). А князь Владимир Мономах, взяв русский город Минск, истребил всех его жителей, не оставив там «ни челядина, ни скотины» ([91] с.223). С середины XI в. Киевская Русь на два столетия погрузилась в пучину страшных гражданских войн, в которых принимали участие огромные массы людей и в ходе которых целиком уничтожалось население крупных городов, в том числе таких больших как Киев. В арабском мире мы видим такой же взрыв социальной нестабильности и такой же упадок морали и нравов. После четырех столетий религиозной терпимости и мирного сосуществования самых разных религий там вдруг в начале XI века (почти за 100 лет до начала крестовых походов) начались беспрецедентные преследования христиан. Были разрушены или разграблены многие христианские церкви повсеместно в Палестине, Сирии и Египте, включая самые величественные храмы в Иерусалиме. Страшным гонениям и избиению подверглись христианские священники и верующие христиане ([113] с.223) . А в Иране и Месопотамии в эти же столетия (XI-XII) разгорелись страшные религиозные войны между шиитами и суннитами. В течение всего XI в. социальные конфликты, междоусобные и гражданские войны на территории Сирии и Палестины не прекращались, в результате чего эти страны так ослабли, что небольшая кучка крестоносцев с легкостью установила над этими территориями свой контроль и удерживала его в течение почти всего XII века. Такой же упадок и взрыв социальной нестабильности в XI-XII вв. мы видим в Месопотамии, Иране и Средней Азии. Летописцы сообщают о страшном массовом голоде и море, который в это время стал там постоянным явлением, упадке крупных городов, от которых остаются одни развалины . В эти же столетия мы видим здесь нескончаемые междоусобные, гражданские и религиозные войны, в ходе которых уничтожается население целых областей . В XI веке за власть над этими огромными территориями (Месопотамия, Иран и Средняя Азия) воюют два кочевых народа (караханидские тюрки и сельджукские огузы) и местная тюркская династия Газневидов. Сельджуки в этой войне победили и установили свою власть над всеми этими территориями. Затем, в конце XII в. власть над ними захватил Хорезм, однако уже спустя 20-30 лет все они попали под власть Чингисхана и его армии. Та легкость, с которой эти огромные территории, где некогда существовали мощные государства и густое население, в течение всего лишь двух столетий по очереди покорились трем или четырем завоевателям, говорит о слабости этих стран и полной деморализации их армий, что является обычной картиной кризиса коррупции. А тот факт, что сельджуки и другие кочевники хозяйничали на всех этих территориях в течение полутора-двух столетий до прихода Чингисхана (и продолжали при этом жить кочевой жизнью), свидетельствует о произошедшем уже тогда резком сокращении населения (в густонаселенной стране кочевникам просто нет места). Такую же ситуацию мы видим и в других странах, принимавших участие в глобализации VIII-XI веков. На Севере Европы в XI-XII вв. пришли в упадок и исчезли все крупные торговые города, игравшие существенную роль в интенсивной морской и речной торговле этого периода: Ипсвич и Хэмвих на побережье Англии, Дорштад и Квентович на побережье Фризии, Хедеби на побережье Дании, Бирка на побережье Швеции, славянский город Волин в устье Одера. Англия в XI в. настолько ослабла, что в течение этого столетия переходила под контроль то одних скандинавов, то других: так называемое завоевание Англии норманнами в 1066 г. было фактически борьбой двух скандинавских кланов за контроль над Англией. В свою очередь, скандинавские норманны и викинги, которые в течение IX-XI вв. захватили и колонизировали пол-Европы и даже пытались колонизировать Гренландию и Америку, начиная с XII в. совсем исчезли с исторической сцены: о Скандинавии мы что-либо опять слышим лишь спустя много столетий. И в конце этого кризиса коррупции все указанные страны: Хазарский каганат, Византия, Русь, Скандинавия, Англия, Арабский халифат, Персия, Хорезм, - которые до того были в своем большинстве мощными государствами, либо исчезли совсем, либо надолго сошли с исторической сцены. Все это говорит о том, что законы истории универсальны и действуют в целом одинаково как в разные эпохи, так и в отношении различных цивилизаций и культур. 4.5 Последние столетия Византии (1204-1453 гг.) Разграбление и разорение Константинополя крестоносцами в 1204 г. были, наверное, самым величайшим грабежом в истории, с которым не может сравниться ни разгром Рима готами и вандалами в V в. н.э., ни разгром какого-либо другого города в более поздней европейской истории, ни взятие самого Константинополя турками в 1453 г. Ведь речь шла о богатейшем городе не только Европы, но и всего мира, куда в течение многих столетий стекались несметные богатства Римской империи и Византии, о городе, находившемся еще в зените своего богатства и великолепия. «Впервые пала гордая, богохранимая столица преемников Константина Великого, - пишет Ф.Успенский, - Твердыня, некогда устоявшая перед полчищами персов и победоносного калифата, была захвачена дружиною в 20 000 человек. Как только рыцари захватили стены, громадное греческое население до 400 000 человек было охвачено паническим страхом, сопротивлялись немногие, без системы… Рыцарей привлекала неслыханная добыча» ([113] 5, с.3). Византийский историк Никита Хониат писал: «В день взятия города хищники расположились на ночлег повсюду и грабили все, что было внутри домов, не стесняясь с хозяевами, наделяя всех ударами; кого они уговаривали, кому грозили по всякому поводу. Все они получили или сами нашли: часть лежала на виду или была принесена хозяевами, часть разыскали сами латиняне, пощады у них не было никакой, и ничего они не отдавали собственникам обратно… их начальники сочли за лучшее разрешить желающим уйти из города. Собираясь партиями, жители уходили, одетые в рубище, изнуренные бессонницей и осунувшиеся, видом мертвецы, с налитыми кровью глазами, будто плачущие кровью, а не слезами. Одни горевали о потере имущества, другие уже не удручались этим, но оплакивали похищенную и поруганную девицу-невесту или супругу, каждый шел со своим горем» ([113] 5, с.4-5). Грабеж был поставлен, если можно так выразиться, на систематическую основу: грабили скрупулезно – обыскивали не только дома, но и всех греков в поисках спрятанных драгоценностей, вскрывали богатые захоронения, вытаскивали мертвецов и снимали с них украшения; забирали и большей частью вывозили на Запад не только все ценные вещи, деньги, продовольствие, животных, бронзовые статуи, но и христианские святыни, в том числе мощи и останки святых, которые доставали из усыпальниц и церквей. «Такого планомерного грабежа, как в три дня 14-16 апреля 1204 г., византийцы еще не испытывали, - пишет Ф.Успенский, - но и после того, преимущественно до 1209 г., драгоценности и святыни переправлялись в Европу. Сами латиняне так и озаглавливали свои описания событий 1204 г.: “Гибель” или “Опустошение города”. Для них взятие Константинополя было небывалая удача, славный подвиг, торжество, посланное Богом своим верным сынам. Для них Константинополь был городом чудес, святынь и несравненных богатств…» ([113] 5, с.15). Один из участников крестового похода, Жоффруа де Вилльгардуэн, маршал Шампани, свидетельствовал, что крестоносцы захватили столь замечательную добычу, что нельзя сказать, сколько они набрали золота, серебра, сосудов, драгоценных камней, бархату и других шелковых тканей, отборных мехов куницы, пеструшки, песца и горностая и иных столь же драгоценных вещей. «С тех пор как стоит свет, - писал он, - никогда не было взято столько добычи ни в одном завоеванном городе» ([113] 5, с.16). Что касается достояний византийской культуры, то все, что не могло быть унесено и не представляло в глазах крестоносцев особой ценности, просто уничтожалось. Никита Хониат описывал множество красивых статуй Константинополя, разбитых крестоносцами или переплавленных на бронзовую монету, иконы уничтожались, а христианские церкви Византии осквернялись или сжигались, причем, под руководством католических епископов. Крестоносцы, - пишет Ф.Успенский, - «сожгли более 10 000 (!) церквей и остальные обратили в конюшни. В самый алтарь св. Софии они ввели мулов для нагрузки церковных богатств, загрязнив святое место; туда же впустили бесстыжую бабу, которая уселась на патриарший престол и кощунственно благословляла; разбили престол, бесценный по художеству и материалу, божественный по святости, и расхитили его куски; их вожди въезжали в храм на конях; из священных сосудов ели вместе со своими псами, святые дары выбросили как нечистоту; из другой церковной утвари сделали пояса, шпоры и прочее, а своим блудницам – кольца, ожерелья, вплоть до украшений на ногах… Иконы они жгли, топтали, рубили топорами, клали вместо досок в конюшнях… разграбили могилы царей и цариц… В самих храмах они зарезали многих греков, священнослужителей и мирян, искавших спасения, и их епископ с крестом ехал во главе латинской рати. Некий кардинал приехал в храм Михаила Архангела на Босфоре и замазал иконы известью, а мощи выбросил в пучину. Сколько они обесчестили женщин, монахинь, скольких мужчин, притом благородных, они продали в рабство, притом, ради больших цен, даже сарацинам. И таковые преступления совершены против ни в чем не повинных христиан христианами же, напавшими на чужую землю, убивавшими и сжигавшими, сдиравшими с умирающих последнюю рубашку!» ([113] 5, с.28-29). После всего этого Константинополь подожгли, и около половины города сгорело в пожаре, который никто не тушил. Это был конец Константинополя как великого города, от этого разгрома он уже больше не смог оправиться. Но бедствия жителей Византии на этом не закончились, скорее, это было началом новой эпохи бедствий, продлившейся до окончательного падения Константинополя в 1453 г. После захвата и разграбления столицы, крестоносцы, среди которых ведущую роль играли французы и итальянцы, поделили все византийские государственные земли на феодальные уделы, доставшиеся каждой группе крестоносцев; а работавшие на этих землях крестьяне, которые могли ранее считаться формально свободными, теперь стали принадлежать крестоносцам и превратились в крепостных. При этом земли византийских «динатов» они не тронули ([113] 5, с.82) - по-видимому, из боязни, что «динаты» могут объединиться с народными массами и развязать народную войну с изгнанием иностранных господ. Одновременно с этим в Константинополе была образована так называемая Латинская империя, которая была скорее номинальным, чем реальным государством ([113] 5, с.82). Для самого народа от этого мало что изменилось: как пишет Ф.Успенский, византийские «архонты и чиновники слишком угнетали народ, чтобы он жалел о них» ([113] 5, с.82). Единственное, что стало еще хуже - с приходом на их место западных феодалов еще более выросли поборы и резко увеличился размах феодальных междоусобных войн. Эти войны теперь шли по принципу «все против всех» - латинский император воевал и с болгарским правителем, и с византийским (обосновавшимся в Никее в Малой Азии), и с турецким; западные феодалы воевали с угнетаемыми ими греками, болгарами и сербами; итальянские феодалы воевали с французскими и испанскими за право владеть и распоряжаться землями; генуэзские купцы воевали с венецианскими и пизанскими за свои торговые монополии и за контроль над проливами; турки воевали со всеми; византийцы воевали с турками и латинянами, и т.д. Все это предопределило дальнейший упадок территорий, входивших ранее в состав Византии. Сама Латинская империя, основанная на захвате и многолетнем разграблении византийских земель крестоносцами, являла собой пример крайнего упадка. Как пишет Ф.Успенский применительно к событиям середины XIII века: «В Константинополе царила нужда и отчаяние. Забыты были празднества и турниры, когда стало ясно, что жить нечем и предстоит уходить. Снимали медные крыши с церквей или дворцов и переплавляли в монету. Ломали потолки и полы ценных построек на дрова. Украшения церквей распродавали открыто. Население города таяло, торговля прекратилась… Следствием нищеты явились беззаконие и грабежи; шайки “добровольцев” бродили под городом и грабили, не щадя ни франков, ни греков. Общая деморализация перешла на высшие классы, и не было среди правительства и духовенства лиц, способных поднять дух» ([113] 5, с.132). Новая византийская династия Ласкарей, которых Ф.Успенский называет «народными царями», пыталась воссоздать византийское государство, сплотив греков на основе национальной идеи. В определенной степени это им удалось. К концу правления династии Ласкарей (1259 г.) созданное ими так называемое Никейское царство объединило под своей властью западную половину Малой Азии и некоторые территории Греции, причем, большинство этих территорий вошли в ее состав добровольно, в стремлении избавиться от ига чужеземных захватчиков. Даже из самого Константинополя, который пока оставался в руках латинян, народ массами убегал под власть Ласкарей ([113] 5, с.132). Как писал Никита Хониат, Феодор I Ласкарь (1205-1222 гг.) «возродил уже угасший дух ромэев», а Иоанн III Ватаци (1222-1254 гг.), по словам Ф.Успенского, «в памяти народа и Церкви остался с ореолом святого царя, отца и устроителя государства» ([113] 5, с.203, 225). Основой экономического возрождения Византии при Ласкарях, указывает русский историк, было введение регулярного налогообложения и отказ от всяких чрезвычайных налогов и поборов, разорявших до этого крестьян, развитие государственного сектора (царских земель) и установление высоких импортных пошлин (протекционизм), способствовавших развитию национальных ремесел и сельского хозяйства ([113] 5, с. 259). Но эта попытка национального возрождения слишком запоздала. Она была обречена на провал не только вследствие неблагоприятных внешних факторов, но в еще большей степени ввиду внутренних причин – во-первых, ввиду обезлюдения к тому времени территорий Малой Азии и Греции, а во-вторых, ввиду обострения классового конфликта и резкого расслоения общества с обращением широких слоев крестьянства в крепостное состояние. Значительное сокращение населения Византии к этому периоду, о котором уже говорилось выше, подтверждается множеством имеющихся фактов. Так, по данным А.Гийу, с XI в. по XIV в. стоимость годовой аренды земли в золотом эквиваленте снизилась в 25-50 раз ([23] с.267) – земли стало так много (в сравнении с населением), что ее аренда почти перестала что-либо стоить. Число жителей Константинополя в период его расцвета достигало порядка 500 тысяч человек; к XV веку, по данным демографического историка Д.Расселла, оно сократилось до всего лишь 35 тысяч, а во время осады города турками в 1453 г. там оставалось менее 5000 мужчин, способных носить оружие ([189] p.34; [113] 5, с.523). Афины в Греции к началу XIII в., по описанию афинского митрополита Михаила, «утратили самый вид города», стены города местами полностью отсутствовали, многие дома были снесены, и на их месте была пашня, на развалинах античных памятников пасся скот. «Обширный город, - писал митрополит, - представляет собой почти необитаемую пустыню» ([113] 5, с.71). Описания местности в Малой Азии, где возникло Никейское царство Ласкарей, также свидетельствуют о редкости населения: вся местность заросла непроходимыми лесами, в которых легко могло спрятаться малочисленное местное население и при необходимости устроить там засаду на врагов ([113] 5, с.205-206, 320). Ну, а если население было редко и невелико, то на кого могло опереться государство в борьбе с многочисленными внешними и внутренними врагами? Вторая указанная выше причина также была очень серьезной, так как резкое имущественное неравенство в обществе и классовые конфликты делали невозможной реализацию национальной идеи. Несмотря на конфискации имущества «динатов», предпринятые Андроником Комниным в конце XII в. (см. выше) и Ласкарями в XIII в., имущественное расслоение общества сохранялось на чрезвычайно высоком уровне. На фоне нищеты основной массы населения мы по-прежнему видим несметные богатства, принадлежащие отдельным лицам – византийским «динатам». Так, Феодор Метохит, первый министр правительства императора Андроника II Палеолога (1282-1328 гг.), подвергшийся в 1328 году опале и конфискации имущества, владел множеством земель, инвентаря и скота, в числе которых упоминаются: 1000 сельскохозяйственных упряжек, запряженных волами (с помощью которых можно было обработать 25 тыс. гектаров пашни), 5 000 коров, 1500 лошадей, 200 верблюдов, 300 мулов, 500 ослов, 50 000 свиней, 70 000 баранов и огромные запасы пшеницы и ячменя. В его главной резиденции были дворец и часовня, выложенные мрамором и цветной мозаикой, бассейн, аллеи для прогулок, лужайки и сады; жилые помещения были оборудованы водяной системой охлаждения от жары; имелась коллекция античных редкостей и множество драгоценностей, дорогой одежды, тканей, посуды и других ценных вещей. Конфискованных у него денег хватило для снаряжения большого флота из 70 галер ([23] с.265-266; [22] VII, с.68). В еще большей роскоши жил Комнин, наследник императорской династии, обосновавшийся в Трапезунде на Черном море в качестве местного «властеля» (феодального правителя) и называвший себя «государем Заморья». Он фактически был хозяином Трапезунда и окрестных городов, а также большого торгового флота, который и был главным источником его богатства. У Комниных был дворец в центре города, окруженный кремлем, дворец был «с росписными галереями и позолоченными крышами, с залами, украшенными фресковыми портретами Комнинов» и с ценной библиотекой, имелись также роскошные загородные сады и величественные храмы в центре города ([113] 5, с.477-479). А простой народ, живший рядом с таким огромным богатством и великолепием, бедствовал и умирал с голода, и на это уже никто не обращал внимания. Голодоморы стали постоянным явлением. Имеются их многочисленные описания, в особенности применительно к двум последним столетиям существования Византии. Например, один западноевропейский автор так описывал массовый голод среди греков в начале XIV века: нищие греки «валялись на навозе и вопили от голода, однако не нашлось никого из греков, кто дал бы им что-либо Бога ради, хотя в городе было изобилие всяких припасов», две тысячи таких нищих, по его словам, последовали за испанскими крестоносцами - альмогаврами, потому что те, «тронутые большой жалостью», иногда делились с ними продовольствием ([113] 5, с.385). Как пишет Ф.Успенский, в 1347 г. в Византии была «моровая язва», а «между 1348 и 1431 г. в Константинополе 9 раз была чума, голодовки длились годами» ([113] 5, с.477, 52). Под словом «чума», как выяснили современные исследователи, в прошлом скрывались голодоморы (то есть те же «моровые язвы»), вызывавшие чуму и другие эпидемии и болезни (см. главу X, п. 10.2). И причина голодоморов была в сущности одна и та же – обнищание населения и периодические дефициты продовольствия, часто искусственно созданные торговцами и магнатами, сопровождавшиеся резким его удорожанием. Голод усугублялся также непрерывными военными действиями в течение XIII-XV вв.: воевавшие между собой феодальные армии грабили крестьян и расхищали продовольственные склады в городах. Как указывает А.Гийю, основной причиной высокой смертности среди населения в последние столетия существования Византии было недоедание ([23] с.252) - то есть, в основном люди умирали от голода. На фоне вопиющего имущественного неравенства полыхала не прекращавшаяся классовая война. Имеется множество описаний народных бунтов, направленных в своем большинстве против «динатов» и «властелей», которые, по словам Успенского, во многих местах «заменили правительство», и творили страшные беззакония, представляя собой «полумонархов, полуразбойников» ([113] 5, с.204, 68). Например, в греческих Салониках в 1342-1350 гг. власть захватили зилоты, которые по своим методам и программе напоминали большевиков в России после революции 1917 года. Современник Кавасила называл их «злыми палачами знатных», но помимо уничтожения богачей, они ввели, - пишет Ф.Успенский, - «коммунальный социализм, направленный против частных и церковных богатств, для военных нужд и помощи народу…» ([113] 5, с.437, 439). Восстания бедноты в эти годы, как пишут российские историки, охватили всю Фракию и Македонию ([18] 9, с.411). В Трапезунде в те же годы был, по словам Ф.Успенского, «ряд кровавых мятежей», также направленных против местных «динатов» и против генуэзских купцов. Столкновения между греческим населением и итальянскими купцами, пишет историк, происходили в основном по причине их злоупотреблений в торговле ([113] 5, с.476, 381). Население Никейского царства, созданного Ласкарями в 1205-1259 гг., было избавлено системой протекционизма и царской заботой от голодоморов и от бесчинств торговцев и грабителей, но не было избавлено от эксплуатации и злоупотреблений со стороны местных феодальных «динатов» и «властелей», не желавших подчиняться царской власти и в ряде случаев бросавших ей прямой вызов. Борьбу с ними так или иначе вели все представители этой династии. Например, Иоанну III Ватаци (1222-1254 гг.), пишет Ф.Успенский, в 1225 г. «пришлось столкнуться с заговором аристократов. Во главе стоял знатный богач Андроник Нестонг, метивший в цари, соучастниками были его брат и несколько вельмож никейского двора, между ними начальник гвардии. Царя предполагалось изменнически убить» ([113] 5, с.225). Иоанн своевременно узнал о заговоре и схватил заговорщиков: двоих ослепил, остальных посадил в тюрьму. В дальнейшем, пишет историк, Ватаци был «подозрителен и жесток с аристократами», при нем «последние жили в страхе», а «народ встретил в нем отца и защитника» ([113] 5, с.261-262). Но особенно сильно борьба со знатью разгорелась в царствование Феодора II Ласкаря (1254-1258 гг.), который, по словам А.Гийу, «разорил самых знатных людей империи путем конфискаций, заключений в тюрьмы и ослеплений» ([23] с.219). В ряде случаев это было вызвано прямым предательством со стороны знати. Например, два полководца из рода Палеологов, одного из самых богатых и знатных родов того времени, «бежали с поля битвы и отказались выступить вторично. Царь был вне себя и в письмах к друзьям обвинял всех своих полководцев в измене». После этого, продолжает Ф.Успенский, Феодор «немедленно стал систематически замещать аристократов людьми незнатными» ([113] 5, с.265-266). Русский историк полагает, что Феодор Ласкарь действовал правильно, стараясь уменьшить роль «властелей» и знати в управлении государством и в экономике страны, потому что именно «властели вскорости погубили и Византию и христианские Балканы» ([113] 5, с.273). Но он не рассчитал своих возможностей и недооценил силу олигархии, которой бросил вызов. Царь, - пишет Ф.Успенский, - «ясно распознал врага и боролся безнадежно до конца» ([113] 5, с.284). Однако он при этом старался быть объективным и не репрессировать знатных людей без причины – без доказательств их предательства или заговора. Так, Феодор подозревал в заговоре Михаила Палеолога, будущего византийского императора (1259-1282 гг.), и даже обсуждал со своими приближенными план по его ослеплению, но не осуществил его, не имея доказательств измены. В итоге Палеолог и нанес смертельный удар по царской династии Ласкарей. Едва начав кампанию против «властелей», Феодор неожиданно тяжело заболел, слег («мучаясь подозрениями» по поводу причин своей болезни), и вскоре скончался. Царем стал его 8-летний сын Иоанн, к которому Феодор в качестве регента приставил своего друга Музалона. Воспользовавшись ослаблением царской власти, олигархия немедленно нанесла удар. Палеологи и другие представители знати во главе отряда наемников-латинян ворвались во дворец, убили Музалона и его близких и назначили регентом при царе-ребенке Михаила Палеолога. А перед народом кричали: «Мы расправились с изменниками, которые извели царя Феодора и посягнули на свободу его сына, царя Иоанна. Да здравствует свобода!» ([113] 5, с.297). Но уже спустя несколько месяцев Михаил Палеолог был повышен до статуса царя-соправителя, а еще спустя два года он лишил зрения бедного Иоанна и сослал его в заточение. Так, по словам Ф.Успенского, в результате «аристократической революции», были «погублены дело и династия» Ласкарей ([113] 5, с.285). Наступила эпоха господства «властелей», иностранных торговцев и полного развала государства. Уже в 1261 г. Михаил VIII Палеолог предоставил неслыханные привилегии генуэзским купцам – право беспошлинной торговли, в связи с военным союзом с Генуей, заключенным против венецианцев и пизанцев ([113] 5, с.307). Причем, генуэзцы получили право не только беспошлинно торговать, они в дальнейшем получили от царя еще и исключительное право на сбор таможенных пошлин с других купцов, проплывающих через Босфор ([22] VII, с. 78). В итоге государство лишилось не только системы протекционистской защиты, сложившейся при Ласкарях и оберегавшей ее экономику и население, но и значительных доходов в казну от сбора таможенных пошлин, составлявших основу его благосостояния. Так, завладев таможнями, сбором пошлин и рыбной торговлей на Босфоре, генуэзцы получали из этих источников ежегодный доход в размере 200 000 золотых монет, из которых отдавали византийскому императору всего лишь 30 000 ([22] VII, с.78). Фактические же доходы Византии могли быть намного больше, чем 200 000, поскольку сами генуэзцы, которые провозили через Босфор больше всего товаров, не платили вообще никаких пошлин. «Именно так, - писал византиец Никифор Григора в XIV в., - латиняне ловко украли не только все богатства византийцев и почти все доходы от моря, но еще и все богатства, которые шли в казну правителя» ([23] с.148). Однако винить в этом нужно не «латинян», а собственного правителя, который, хотя и стал царем, но не приобрел никакого государственного мышления, продолжая думать лишь о собственной славе и о призрачных военных авантюрах . В дальнейшем, как указывает А.Гийу, и другие иностранные торговцы добились освобождения от таможенных пошлин, как и генуэзцы: венецианцы получили полное освобождение от пошлин, «торговцы Пизы, Флоренции, Нарбонны, Сицилии платили только 2-процентную пошлину на ввозимые или вывозимые товары, каталонцы – 3-процентную» ([23] с.312) . Именно после введения свободы торговли для иностранных купцов во второй половине XIII века мы и видим те постоянные голодоморы среди населения Византии (см. выше), которые всегда в прошлом сопутствовали свободной торговле и всегда исчезали, как только она прекращалась. Как писал Э.Гиббон об этих двух последних столетиях Византии: «Не имевшие в своем распоряжении флота, греки жили под гнетом этих высокомерных торговцев [генуэзцев], кормивших или моривших голодом Константинополь сообразно со своими собственными интересами» ([22] VII, с.77-78). Фактически генуэзцы, как указывал английский историк, установили полную монополию в морской торговле хлебом и рыбой, которые они привозили в больших количествах с Дона и с Украины и которые там стоили очень дешево ([22] VII, с.77). Но несмотря на кажущуюся дешевизну привозного хлеба и рыбы, византийские города стали заложниками этой торговой монополии, так как генуэзцы периодически прекращали подвоз хлеба и рыбы и втридорога распродавали остатки того, что у них оставалось на складах, вынуждая население голодать. Следует признать, что эта генуэзская торговая монополия во многом стала результатом недальновидной политики Михаила Палеолога и его преемников, которые устранили протекционистские пошлины, защищавшие собственное производство хлеба в стране и отдали в полное распоряжение генуэзцам все византийские таможни на Босфоре. Разумеется, генуэзцы воспользовались своим правом на таможенный контроль для того, чтобы запретить своим конкурентам любой провоз хлеба или рыбы через Босфор, который мог подорвать их торговую монополию. А торговая монополия и право беспошлинной торговли могли служить прекрасным средством для того чтобы уничтожить собственное производство хлеба и рыбы в Византии и поставить византийские города в полную зависимость от генуэзского импорта продовольствия. В дальнейшем, при Андронике II Палеологе (1282-1328 гг.) генуэзцы настолько уже обнаглели, что запрещали византийцам даже ловить рыбу в окрестностях Константинополя и иметь какой-либо торговый или военный флот. Как писал Э.Гиббон, «Одно византийское судно, осмелившееся ловить рыбу у входа в гавань, было потоплено этими смелыми чужеземцами, а рыболовы были умерщвлены. Вместо того, чтобы молить о прощении, генуэзцы потребовали удовлетворения; они дерзко заявляли, что греки должны отказаться от мореплавания, а первым взрывам народного негодования противопоставили регулярную военную силу» ([22] VII, с.78). Генуэзцы напали на византийский военно-морской флот, вернее, на то, что от него к тому времени осталось – семь галер и несколько мелких судов - взяли их на абордаж, после чего «их суда, украсившись цветами и взяв на буксир отнятые у неприятеля галеры, несколько раз проплыли взад и вперед мимо дворца» ([22] VII, с.79). Но этот, по словам историка, «позор империи» происходил уже тогда, когда от империи практически ничего не осталось – Византия при Палеологах так же быстро теряла свои территории, как она их увеличивала при Ласкарях. К середине XIV в., указывает Э.Гиббон, «римский мир до того в ту пору сузился, что состоял только из уголка Фракии между Пропонтидой и Черным морем длиною почти в пять миль, а шириною в тридцать; по размерам его можно было бы поставить наравне с самыми незначительными германскими и итальянскими княжествами» ([22] VII, с.107). Как с иронией пишет английский историк, «Римская империя (нельзя не улыбнуться, называя ее этим именем) могла бы снизойти до положения генуэзской провинции…» ([22] VII, с.80). Но еще вернее было бы назвать ее в тот период генуэзской колонией. Возникает вопрос – о чем думал Михаил VIII Палеолог, разрушая выстроенную Ласкарями протекционистскую систему и предоставляя беспрецедентные привилегии генуэзцам и другим иностранным купцам, приведшие сначала к финансовому и экономическому разорению государства, а в дальнейшем к его унижению, позору и гибели? По-видимому, думал о чем угодно, например, о личной славе и величии, но только не о благе государства и народа. Возможно, ему хотелось поиграть в «большую политику» - ему, должно быть, нравилась мысль о том, что он заключает союз с могущественными генуэзцами против не менее могущественных венецианцев, и с их помощью он отвоюет Константинополь и другие утраченные территории. Или действительно генуэзцы подкупили и царя, и его чиновников. Но так или иначе, все эти действия вытекали из основной черты, присущей олигархии – отсутствия понимания интересов и нужд населения и отсутствия чувства ответственности перед кем бы то ни было за свои поступки. Такой же антинародной и антигосударственной, как экономическая, была и военная политика Михаила VIII Палеолога, что касалось, прежде всего, строительства армии. Если Ласкари пытались воссоздать национальную армию и «возродить угасший дух ромэев», то Михаил опять сделал основную ставку на наемников – тех же генуэзцев, франков, турок и татар, при помощи которых он не только пытался отвоевывать утраченные Византией территории, но и подавлял народные восстания, заполыхавшие вновь во время его царствования ([113] 5, с.336, 311, 320). Он также фактически разрушил систему обороны на востоке страны, защищавшую ее от турецких набегов. Там жило, как пишет Ф.Успенский, «своего рода казачество», полунезависимое и свободное, расцветшее при Ласкарях и служившее барьером на пути турецкого проникновения и разорения. Но Михаил VIII фактически его уничтожил – путем сочетания неразумной экономической политики и настоящего «террора» в отношении местного населения, недовольного вероломством Палеолога в захвате трона и в ослеплении действующего царя Иоанна ([113] 5, с.320). Как пишет Ф.Успенский, «восстание крестьян в Вифинии во имя прав Иоанна Ласкаря… было потоплено Палеологами в потоках крови и оставило по себе безлюдную Вифинию, ставшую легкой добычей для османов» ([113] 5, с.424). Даже сам Михаил VIII, который незадолго до смерти посетил восточные пределы своего государства, как пишет историк К.Рыжов, «был потрясен запустением и разорением многих городов, находившихся в годы его юности в самом цветущем состоянии» ([93] с.367). Опять мы видим ту же картину, какая была при императоре-олигархе Юстиниане I и его преемниках и при императорах-олигархах Дуках, Комниных и Ангелах в XI-XII вв.: иностранные наемные войска, призванные самим царем, разгуливают по стране и расправляются с местным населением, в то время как армии захватчиков и грабителей беспрепятственно проникают сквозь разрушенную оборону страны, уничтожая и грабя города и деревни, а иностранные купцы, чиновники и «динаты» морят население голодом и забирают у него последнюю рубаху в счет долгов, поборов или посредством установления грабительских цен. «Уходила близкая к народу власть, - пишет Ф.Успенский, - простой, родной двор, деливший с народом радости и горе со времен первого Ласкаря… уходила твердая власть, знавшая местные отношения, охранявшая народ и от властелей, и от турок на границе, и от хищных латинских купцов, охранявшая местное производство; миновала царская власть, не разорявшая население поборами, сложной финансовой системой и присланным издали алчным чиновничеством…» ([113] 5, с.313). В целом можно констатировать, что при Палеологах (1259-1453 гг.) власть в Византии опять перешла от народного правительства к олигархии. Палеологи сами принадлежали к этому классу. Во-первых, они выдвинулись и получили царскую власть не вследствие преданной службы государству и любви народа (как, например, Ласкари), а исключительно благодаря своей финансовой и военной силе и благодаря организованному ими государственному перевороту. Во-вторых, вся проводимая ими государственная политика, по словам Успенского, «вряд ли была понятна массе подданных» ([113] 5, с.362) и шла вразрез с их интересами - откуда начавшиеся опять восстания и бунты. Да и по своим личным качествам они были типичными представителями олигархии. Михаил Палеолог начал с того, что узурпировал власть и сверг и ослепил законного наследника, уже провозглашенного царем, к тому же малолетнего ребенка, а продолжил жестокими репрессиями в отношении населения и государственных служащих. В итоге, пишет русский историк, он из «блестящего аристократа» превратился в «мрачного самодержца», «в старости лгал синоду и народу», «разномыслие не выносил и чужую совесть попирал ради политической выгоды»; он пользовался такой всеобщей нелюбовью, что «его наследник не посмел даже перевезти тело отца в Константинополь» ([113] т. 5, с.361, 363). А.Гийу отмечает, что Михаил VIII Палеолог установил своеобразный «рекорд» - ему удалось растратить 4,3 миллиона золотых монет (номисм), собранных в казне многолетними трудами Ласкарей, и к концу его царствования казна оказалась пустой ([23] с.140). Ни одному императору до этого не удавалось осуществить такое грандиозное «достижение»! Под стать Михаилу были и его наследники, характеризовавшиеся таким же отсутствием государственного мышления и совести и сомнительными личными качествами. Андроник II Палеолог (1282-1328 гг.) вызвал из Испании целую армию каталонских крестоносцев – альмогавров, как предполагалось, для защиты государства от внешних врагов. Но прибывшие альмогавры в качестве платы потребовали себе «всю Анатолию и острова с правом раздавать земли на феодальных началах и содержать войска на свой счет»; таким образом, вследствие неразумной политики Андроника Византия потеряла, как пишет Ф.Успенский, «лучшие области империи» – там было создано «каталано-греческое государство» ([113] 5, с.389). Альмогавры не удовлетворились Анатолией и островами и пошли опустошать Фракию , грабя население и продавая его в рабство, в итоге «на плодородных полях Южной Фракии не осталось ни земледельца, ни плодового дерева» ([113] 5, с.391). Затем эти испанские конкистадоры, предшественники Кортеса и Писарро, принялись грабить Грецию: захватили Фессалию, разграбили Фивы. В то время как Андронику II Палеологу так жалко было тратить деньги на содержание собственной армии, и собственная жадность толкала его на привлечение в страну армий наемников-грабителей, ему было совсем не жалко денег на удовлетворение своих собственных прихотей. «Празднества и роскошные охоты – страсть Андроника, - пишет Ф.Успенский, - следовали одно за другим, требуя громадных расходов; войско голодало, не получая жалованья в срок… он содержал охоту в 1000 коней и столько же людей, тогда как у казны не хватало денег на содержание 3000 конницы и 20 галер» ([113] 5, с.406). Прочие Палеологи были под стать своим предкам. Андроник III Палеолог (1325-1341 гг.), внук и соправитель Андроника II, с молодых лет отличался неуемным расточительствам, тягой к кутежам, распутству, необузданному поведению и жаждой власти. Как писал Э.Гиббон, «Он так жаждал власти не из любви к славе и не потому, что надеялся сделать счастливыми своих подданных; богатство и безнаказанность были в его глазах самыми ценными атрибутами верховной власти, и он начал свои нескромные требования с того, что пожелал быть владетелем какого-нибудь богатого и плодородного острова, на котором мог бы жить в независимости и удовольствиях» ([22] VII, с.62). Воспылав страстью к одной куртизанке и узнав, что у нее есть другой любовник, он приказал лучникам сесть в засаду возле ее дома и убить его. Так получилось, что следующим посетителем у нее оказался родной брат Андроника Мануил, который и был убит лучниками. Потрясенный отец Михаил IX Палеолог (1295-1320 гг.), соправитель Андроника II, лишившийся сына по вине другого сына, спустя насколько дней умер от горя ([93] с.117). После смерти отца молодому Андронику так хотелось побыстрее стать царем, что он поднял восстание и пытался свергнуть и убить собственного деда Андроника II, который не хотел брать его в соправители из-за его необузданного нрава. Но затем согласился, когда понял, что «любимый внучок» может лишить его и короны, и жизни. Иоанн V Палеолог (1341-1376, 1379-1391 гг.), пишет К.Рыжов, «был весьма легкомысленным человеком и не интересовался ничем, кроме хорошеньких и красивых женщин» ([93] с.243). Еще более категоричен Э.Гиббон. Иоанн V, - пишет он, - был «беспомощным и, по-видимому, равнодушным зрителем упадка империи. Его единственной сильной страстью была любовь или, вернее, склонность к сладострастию, и этот раб турок начал забывать в объятиях константинопольских девушек и женщин о позоре императора римлян» ([22] VII, с.106). В своем сластолюбии он дошел до того, что, будучи уже дряхлым стариком, отнял невесту, красивую и молодую трапезундскую принцессу, у собственного любимого сына и наследника престола Мануила, и принуждал ее к сожительству и браку. А самого Мануила, чтобы тот не мешал ему в любовных играх с его собственной невестой, отправил в качестве заложника к туркам, которым поклялся быть данником и вассалом ([22] VII, с.107). Отправившись в Европу, Иоанн V умудрился столько денег потратить и взять взаймы у венецианских ростовщиков, что на его обратном пути в Константинополь они взяли его под арест и не отпускали, требуя уплаты по счетам. Бoльшую часть жизни он потратил на то, чтобы выпрашивать помощь у Запада (которой так и не получил), ради чего унижался, писал римскому папе раболепные письма и во время аудиенции у папы целовал ему ногу ([93] с.243). При этом он почти всю жизнь воевал за свою власть (от которой уже почти ничего не осталось) – сначала со своим тестем и соправителем Иоанном VI Кантакузиным, затем – с сыном Андроником, которого однажды пытался ослепить и частично лишил зрения ([22] VII, с.106). Византийский историк Прокопий Кесарийский писал, говоря о Юстиниане I, что «в нем уживалось какое-то необычайное сочетание глупости и низости» ([86] VIII, 23). Пожалуй, это определение можно отнести и к большинству представителей династии Палеологов. Можно утверждать, что при Палеологах в Византии окончательно исчезла императорская власть, которая сменилась формальной властью олигархии (чего не было даже в VI веке). И дело не только в том, что Палеологи сами были семейством «динатов», то есть византийских магнатов. Фактически в 1259-1453 гг. правил византийским государством уже не монарх, как это было ранее, а группа магнатов, среди которых император был лишь номинальным главой, не имевшим возможности принять никакие решения против их воли. То есть была ситуация, похожая на Семибоярщину в Московской Руси во время Смуты, когда страной правил не царь, а семь самых богатых и могущественных бояр. Так, первым министром у Андроника II был «динат» Феодор Метохит, владевший огромным количеством земель, сокровищ и стад скота (см. выше). Целый ряд других «динатов и властелей» – Кантакузин, Синадин, Апокавк и другие – также играли видную роль в государственных делах. Именно они навязали Андронику II (1282-1328 гг.) в качестве соправителя его безалаберного внука Андроника, на которого имели сильное влияние ([113] 5, с.402-405). В дальнейшем в качестве соправителей выступали уже сами «динаты и властели», такие как Иоанн VI Кантакузин (1341-1354 гг.), правивший одновременно с Иоанном V Палеологом. В какой-то момент, пишут историки, на византийском троне восседали «два императора и три императрицы» - имея в виду жен и матерей императоров, за которыми также стояли свои «динаты и властели», лоббировавшие собственные интересы в этом странном «правительстве», составленном из императоров и императриц . Разумеется, если на троне сидел не один царь, а целых два, между которыми были постоянные раздоры и противоречия, да еще в дела постоянно вмешивались три царицы, и каждый из пятерых представлял интересы стоящих за ним могущественных персон, то ни о какой монархии говорить уже не приходится, мы видим полную власть олигархии и над государством, и над беззащитным населением. Но, получив власть, олигархия вовсе не собиралась использовать ее во благо Византии и даже во благо своему собственному будущему и будущему своих детей. Имеется множество примеров того, как магнаты в течение последних столетий существования Византии способствовали еще большему ее упадку, предавали и продавали ее врагам и окончательно сталкивали в пропасть, куда вместе с ней в итоге падали и сами. Одним из таких примеров может служить Кантакузин – представитель богатейшего и знатнейшего семейства, выдвинувшегося в XIV в. на один уровень с семейством Палеологов. Как пишет Ф.Успенский, Иоанн Кантакузин и его мать Феодора «были настолько богаты, что на своих фракийских вотчинах собирали войска и не раз содержали армию Андроника на свой счет» ([113] 5, с.411). Собственная армия Кантакузена составляла несколько тысяч человек и почти не уступала по силе армии Палеологов, что проявилось в серии междоусобных войн между ними. Но в стремлении получить императорскую власть, и уже даже получив ее (став соправителем Иоанном VI) и борясь с внешними врагами, Кантакузин прибег к самому безответственному шагу, который можно было себе представить – он привлек турок-сельджуков, а затем турок-османов в качестве союзников для борьбы и с Палеологами, и с европейскими феодалами, и с сербским правителем, и с местным населением в Греции и Фракии. Так, согласно Ф.Успенскому, уже в правление Андроника III (1325-1341 гг.), ставленника Кантакузина, сельджуки были привлечены этим «властелем» для набегов на территории Греции, находившиеся под властью западноевропейских феодалов: «за эти годы сельджукские грабежи возросли необычайно; подданные латинских государей толпами уводились в плен…» ([113] 5, с.415). Само собой разумеется, что подданные эти были греками, а в плену их быстро отуречивали и превращали в турок. Так что это была не столько война против западных феодалов – противников Византии, сколько война против греческого населения руками турок, которую развязал Кантакузин. Следующий крупный эпизод этой войны мы видим уже после смерти Андроника III, когда Кантакузин, ставший к тому времени фактическим правителем при малолетнем Иоанне V, привлек в 1342-1350 гг. крупные военные формирования турок (сельджуков и османов) во Фракию для борьбы с сербским королем и с восстанием зилотов в Салониках, и одновременно с этим – для усиления своего влияния и для борьбы с внутренней оппозицией, возглавляемой Анной Савойской и великим герцогом Апокавком . Ради достижения этих личных целей Кантакузин не пожалел даже родную дочь, которую отдал в гарем «старого султана Орхана» для укрепления дружбы с турками. Как пишет Ф.Успенский, византийский магнат «вступил на опаснейший для империи путь, приглашая турок во Фракию, отдавая лучшие земли им на грабеж… Южная Фракия, прилегающая к Мраморному морю, перешла во власть Кантакузина, и османы так разграбили окрестности генуэзской Перы, что от ее горожан был послан к Кантакузину монах-минорит... Всего вреднее была предоставленная Кантакузиным возможность османам ознакомиться основательно с фракийскими плодородными землями от Марицы до Черноморья, с дорогами, укреплениями и богатствами страны. Это подготовило турецкое завоевание» ([113] 5, с.444). Уже через несколько лет после этого, в 1354 г., турки-османы большими силами переправились из Малой Азии через Босфор на европейскую территорию и начали ее завоевание. Первыми в их руках оказались окрестности Константинополя – отныне столица была отрезана от всей остальной территории страны, и теперь уже безнадежно, поскольку одновременно с этим генуэзцы практически перекрыли для византийцев морское сообщение. «Более чем когда-либо, - пишет Ф.Успенский, - народ ненавидел Кантакузина, приписывая его честолюбию несчастья страны» ([113] 5, с.454). Возмущение результатами его политики было так велико, что в Константинополе против него началось всеобщее стихийное восстание, и, поняв что дело проиграно, он отрекся от царской короны, постригся в монахи и занялся написанием исторических мемуаров, в которых пытался всячески оправдать и приукрасить свои действия. «Свои дарования, - писал Э.Гиббон, - Кантакузин употреблял не столько на восстановление могущества империи, сколько на ее погибель…» ([22] VII, с.78). Как видим, Успенский был прав, когда писал: «властели погубили и Византию, и христианские Балканы»: Михаил VIII Палеолог своими руками подорвал экономику и финансы государства и погубил Малую Азию, которую после него целиком заняли турки, а Иоанн VI Кантакузин тоже своими руками подорвал благосостояние Греции и Фракии и фактически организовал турецкое завоевание Балканского полуострова. Впрочем, не он один в этом участвовал: как указывает Успенский, в Салоники для расправы с восставшими зилотами турок-османов призвала и вся городская олигархия – «и епископ, и владетельница города Елена Кантакузина, вручившая султану родную дочь для его гарема» ([113] 5, с.497). Турки сначала расправились с зилотами и греческим населением, а в дальнейшем – и с «властелями», отняв у них все их земли и богатства в пользу турецкого султана. В конечном счете «властели» погубили и Константинополь. Вместо того, чтобы заботиться об обороне города и о воссоздании сильного флота, как в целях обороны, так и в целях торговли, «греки, - пишет Э.Гиббон, - тратили свои богатства на тщеславную роскошь дворцов и гардероба или глубоко закапывали их в землю в слитках или в старой монете из опасения, что у них отнимут эти сокровища для защиты их отечества» ([22] VII, с.219). Как мы видели, денег, отобранных в 1328 г. лишь у одного «дината», Феодора Метохита, было достаточно для строительства большого флота из 70 галер, а между тем в царствование Иоанна VI Кантакузина (1341-1354 гг.) весь византийский флот состоял всего лишь из «7 галер и нескольких мелких судов» (см. выше). В дальнейшем, после его отречения, при Иоанне V (1341-1376, 1379-1391 гг.), мы и такого флота уже не видим. Между тем, после взятия Константинополя турецким султаном Магометом II в 1453 г. в городе было найдено 4 миллиона золотых монет (!), припрятанных византийскими богачами ([22] VII, с.218). Это в 40 раз превышало те деньги, которые были найдены турками у итальянских купцов - около 100 тысяч монет - и приближалось к рекордной сумме, которая когда-либо за последние 250 лет содержалась в казне государства . Указанных денег было более чем достаточно и для организации эффективной обороны города, и для строительства и содержания хорошего флота. Значительная часть указанных припрятанных средств принадлежала великому герцогу и первому министру государства, богатейшему в тот момент человеку Византии, Луке Нотару. Его задолго до того подозревали в предательстве и сношениях с султанским двором (а чем, как не предательством можно назвать пренебрежение обороной города при наличии таких огромных средств?). Передавали его слова: «Лучше мусульманская чалма, чем латинская митра» ([113] 5, с.533), - которыми он высказал предпочтение турецкой власти. И после взятия Константинополя Нотара сам отдал туркам все сбережения, и, как пишет Ф.Успенский, «унижался перед султаном, указывая, что он сберег для него царские сокровища» ([113] 5, с.545). Но предательство ему не помогло. «А почему же не употребили вы эти сокровища на защиту вашего государя и вашего отечества?» - задал ему вопрос Магомет II. «Они принадлежали вам, - отвечал Нотара, - Богу было угодно, чтобы они перешли в ваши руки» ([22] VII, с.221). Султан либо не поверил этому заявлению, сочтя его ложью и притворством, либо ему был противен человек, предавший свое государство, свой народ и своего царя. Так или иначе, но несколько дней спустя Лука Нотара был казнен вместе с двумя сыновьями, зятем Кантакузиным и другими знатными богачами, чьи деньги и имущество были конфискованы турками. Еще один византийский вельможа, - пишет Ф.Успенский, - «Франзи с семьею был продан султанскому эмир-ахору (конюшему); юный сын его был зарезан развратным Магометом, красивые дочери попали в султанский гарем» ([113] 5, с.545). Так бесславно закончили свою жизнь византийские «динаты и властели», дорожившие более всего своими богатствами, которые однако не спасли ни их самих, ни их семьи. Между тем, для простого народа переход города в турецкие руки, по мнению Ф.Успенского, «по крайней мере с материальной точки зрения, не оценивая пролитой христианской крови», был «благодеянием» - он означал восстановление нормальной жизни и порядка, утраченных в эпоху власти олигархии, прекращение «хронического голода» и эпидемий, косивших городское население ([113] 5, с.549). Причины гибели Византии, которые выше были названы, в целом совпадают с теми оценками, которые им давали и дают, по крайней мере, в России. «Все царство заложилось за вельмож!» , - писал в XVI веке дипломат и публицист Иван Пересветов, утверждая, что византийский царь и вельможи забыли «правду» и погрязли в коррупции и беззаконии ([69] с. 55). «Падение Константинополя, - писал в начале XX века Федор Успенский, - было расплатой для высших кругов византийского общества»; «властели погубили и Византию, и христианские Балканы» ([113] 5, с.550, 273). Примерно такие же оценки были даны и в документальном фильме «Гибель империи. Уроки Византии», снятом в начале XXI века (автор и ведущий – архимандрит Тихон). Но Византия может служить, и уже послужила, не только в качестве отрицательного примера, примера того, «что не надо делать» и «как не надо жить», но и в качестве положительного примера и источника бесценного опыта. За свою многовековую историю она провела много экспериментов в социально-экономической сфере (включая, например, социализм VIII-IX веков) и выработала много интересных и важных форм борьбы с коррупцией, которые в последующем были усвоены Западной Европой. Да, да, именно католическая Западная Европа, а не православная Киевская Русь, которую саму поразил в XI-XIV вв. страшный кризис и упадок, могла спокойно и непредвзято наблюдать последнюю агонию некогда могущественной Римской империи и усваивать те открытия, которые та успевала сделать, к сожалению, уже слишком поздно для себя. К таким открытиям можно отнести ремесленные цеха, протекционизм, другие методы государственного регулирования, а также, например, суд присяжных, который был введен в Византии с участием 12 присяжных еще в 1296 г. при императоре Андронике II ([23] с.157), задолго до того, как что-то подобное появилось в Западной Европе. Что касается протекционизма, то, как уже говорилось, его применяли императоры династии Ласкарей (1205-1259 гг.) и достигли удивительных результатов, возродив Византию ко второй половине XIII века буквально из руин и пепла. Учение о протекционизме развивал также греческий профессор Георгий Плифон, преподававший в конце XIV – начале XV вв. философию в г. Мистра в Греции и писавший сочинения о протекционизме ([113] 5, с.504-506). Интересный вклад в практику государственного регулирования внесли византийские «большевики» - зилоты , вождями которых, как указывает Ф.Успенский, были высокообразованные представители среднего класса и даже некий родственник правящей династии – Андрей Палеолог ([113] 5, с. 550). Все эти открытия в социально-экономической области и области борьбы с коррупцией были в дальнейшем усвоены Западной Европой и послужили тому феноменальному ее развитию, которое происходило в последующие столетия (подробнее см. главу X, п. 10.3). ________________________________________________________________ 4.6. Общие выводы и замечания к Разделу 1 (Коррупция в дофеодальных государствах Европы и Средиземноморья) Мы с Вами рассмотрели историю коррупции в ряде древних государств – в государствах античности и в Древнем Риме - Византии на протяжении почти двух тысячелетий существования этого государства. Это позволяет сделать ряд выводов, которые можно считать в значительной мере универсальными, применимыми к разным историческим эпохам: 1. Крупная коррупция в истории всегда была связана с усилением определенной социальной группы или класса, который еще античные мыслители назвали олигархией. Мы видели эту социальную группу или класс в разные исторические эпохи под самыми разными названиями: «судьи» в Карфагене в III в. до н.э., сенаторы в поздней Римской республике во II-I вв. до н.э. и в Римской империи в I-III вв. н.э., «игемоны» и «архонты» в Византии в VI-VII вв., «динаты» и «властели» в Византии в X-XV вв. Факт существования этого класса во все рассмотренные исторические эпохи не вызывает сомнения, равно как не вызывает сомнения и наличие у него четко выраженных отличительных черт. Среди главных таких черт – богатство, нажитое, как правило, незаконными или несправедливыми способами, низкие моральные нормы и, что самое важное, противоположность интересов олигархии и интересов всего остального общества. Сам этот класс всегда был очень малочисленным: так, в Карфагене в III в. до н.э. вся власть была в руках 100 «судей», в Византии XII в. вся власть и все богатства страны - в руках 300 семей «динатов», а в поздней республике в Риме во II-I вв. до н.э. – в руках 2000 сенаторов и всадников. Но несмотря на это олигархии путем концентрации в своих руках экономической и политической власти, а также путем подкупа и обмана очень часто удавалось склонить на свою сторону или подчинить себе значительную часть общества. Поэтому в периоды усиления власти олигархии общество оказывалось расколотым на две большие группы, что нередко выражалось в резком противостоянии двух партий: популяры и оптиматы в Римской республике в I в. до н.э., прасины (зеленые) и венеты (синие) в Византии в VI в., клиенты римских богачей и римская «чернь» в Римской империи I в. н.э. 2. Главной причиной роста коррупции является быстрое и, как правило, незаконное и несправедливое обогащение олигархии. В истории такое обогащение происходило чаще всего в условиях глобализации (интенсивной внешней торговли), но могло быть вызвано и другими причинами – масштабными внешними завоеваниями и военными грабежами, а также прямым подкупом со стороны иностранных государств. В истории Рима и Византии завоевательные войны самих этих государств (во II в. до н.э. и в VI в. н.э.), а также прямой подкуп ими своих соседей (особенно в V-VI вв. н.э.), по-видимому, являлись важными источниками быстрого обогащения олигархии и усиления коррупции. 3. На всем протяжении истории Рима и Византии четко прослеживаются циклы коррупции, длительность которых составляла от 130-150 лет в поздней Римской республике и ранней Римской империи до 3-4 столетий в Византии (см. схемы I и II). В истории Китая также прослеживается целый ряд таких циклов (см. следующую главу): так, в период первой китайской империи Цинь-Хань (III в. до н. э. - III в. н.э.) было, по-видимому, 2 или 3 цикла коррупции; затем, после нескольких столетий феодализма, новый цикл коррупции, по-видимому, имел место в эпоху империи Тан в VIII-X вв., во время очередного всплеска глобализации. Как было показано выше на ряде конкретных примеров и фактов, все эти циклы развивались по схожей схеме. В течение каждого цикла происходила концентрация богатства в руках небольшой группы лиц и параллельно росла социальная напряженность в обществе. Когда концентрация богатства и монополизация экономики олигархией достигала максимума, то, как мы видели на примере хорошо изученной экономики Древнего Рима, начинался глубокий экономический кризис и всеобщее бегство капиталов в золото из реального сектора, где к тому времени исчезали какие-либо возможности их прибыльного вложения. Следствием такого экономического и социального кризиса во всех рассмотренных случаях была гражданская война, сопровождавшаяся крайним озлоблением населения против олигархии (сенаторов, «архонтов», «динатов») и вообще против зажиточных граждан и их физическим уничтожением. Соответственно, полное или частичное уничтожение олигархии в ходе гражданских войн и распределение ее богатств среди других членов общества приводили к прекращению экономического кризиса и к исчезновению причины социальных конфликтов. Однако такое перераспределение имущества не перекрывало каналов быстрого и несправедливого обогащения – и уже спустя несколько лет или десятилетий начинался новый цикл коррупции. Лишь в отдельные периоды и в отдельных странах циклы коррупции неожиданно прекращались, и это было связано с прекращением влияния главного фактора – глобализации. Речь идет о восточных провинциях Римской империи в I-II вв. н.э. и о всем Средиземноморье со второй половины VII в. до конца IX в., когда мы не видим ни олигархии, ни острых социальных конфликтов, ни сильной коррупции. 4. В некоторых случаях олигархии удалось установить настолько сильную власть над обществом, что это общество оказалось не в состоянии уничтожить власть олигархии и выйти из кризиса коррупции. В таких случаях мы видим страшную катастрофу – серию массовых голодоморов и эпидемий, продолжавшихся порой одно или несколько столетий. Имеющиеся многочисленные факты и мнения экономических историков не оставляют сомнений в том, что частые голодоморы и эпидемии в прошлом были не явлением природы, а творением рук человеческих: результатом товарных спекуляций, в особенности спекуляций продовольствием, и прямого ограбления населения олигархией, что вызывало массовый голод. Как правило, кризисы коррупции сопровождались также длительными гражданскими войнами. В совокупности это приводило к массовому уничтожению населения, что усугублялось кризисом рождаемости, который также являлся неизбежным спутником циклов коррупции (см.: [59]). Такую демографическую катастрофу мы видим в Западной Римской империи с середины II в. до конца III в., после чего там начался переход к крепостному рабству и постепенный распад государства, закончившийся его крахом в V веке. То же самое мы видим в Византии в XI-XII веках, и затем с середины XIII г. до самого конца Византии в XV веке. Гибель византийского государства едва не произошла еще ранее, во время предыдущего кризиса коррупции в VI-VII вв., также сопровождавшегося голодоморами, эпидемиями, гражданскими войнами: в VII в. бoльшая часть территорий Византии была утрачена, сама она находилась на грани гибели. Во II-III в.н.э. такой же крах, с теми же неизбежными голодоморами, эпидемиями и гражданскими войнами постиг Китай, в X в. - Хазарский каганат, а в XI-XII вв. - Киевскую Русь, которые также оказались неспособными выйти из кризиса коррупции (см. [60]). Конец у всех указанных государств был один и тот же – резкое сокращение населения, что в ряде случаев приобретало черты настоящего апокалипсиса, распад государства и установление на его территории ига кочевых народов или варваров, как правило очень малочисленных . Так, территорию Западной Римской империи в V веке поделили между собой англосаксы, франки, вестготы, остготы и вандалы, территорию Византии в VII в. и в XII-XIV вв. – арабы и турки, территорию Хазарии в X-XII вв. - половцы, территорию Киевской Руси в XIII в. - татары и литовцы, территорию Китая в III в. н.э. - сяньбийцы. Некоторые народы, например, римляне, в итоге совсем перестали существовать, а их язык стал мертвым языком. Другие народы – греки, болгары, сербы, русские, украинцы, белорусы – пережили длительное иноземное иго, которое навсегда осталось ужасным воспоминанием в исторической памяти этих народов. Такой оказалась цена неспособности государств справиться с олигархией и кризисом коррупции. Раздел 2. Коррупция в других древних государствах и цивилизациях В разделах 2 и 3 мне придется отступить от хронологического порядка рассмотрения истории стран и регионов ради сохранения логики и доступности изложения. В настоящем разделе рассматриваются еще более древние государства, чем Римская империя и Византия, в отношении которых имеется значительно меньше информации. Именно поэтому их рассмотрение вынесено в раздел 2 – теперь, когда мы выяснили закономерности формирования коррупции на примере хорошо известных и изученных государств, история коррупции в более древних и менее изученных цивилизациях станет для нас намного понятнее. Глава V. Коррупция в древних государствах Востока До сих пор мы рассматривали историю коррупции древних европейских цивилизаций, а также цивилизаций Средиземноморья, таких как Карфаген и Византия, находившихся в тесном взаимодействии и под сильным влиянием европейских цивилизаций. В какой мере, однако, закономерности, выясненные на их примере, применимы к остальному миру? Для того чтобы это выяснить, давайте обратимся к истории государств Востока, а именно, к истории Древнего Китая и Древнего Египта – двух великих древних цивилизаций, непохожих на европейские и развивавшихся довольно обособленно от остального мира. К сожалению, у нас нет возможности проследить всю историю этих цивилизаций, поэтому мы ограничимся только несколькими эпохами в их истории, эпохами, характеризовавшимися высокой коррупцией. 5.1. Империи Цинь и Хань в Китае (III в. до н.э. – III в.н.э.) Первый период высокой коррупции в истории Китая (о котором есть подробная информация) относится к возникновению первой китайской империи – империи Цинь - во второй половине III в. до н.э. Эта империя охватывала бoльшую часть территории нынешнего Китая, а в дальнейшем также север Кореи и север полуострова Индокитай, и ее создание дало толчок процессу глобализации – интенсивной торговли между разными частями империи. Существовавшие до этого границы и таможни были ликвидированы, была введена единая монета, разрешена свободная продажа земель, ранее принадлежавших крестьянским общинам. О том, что речь шла о глобализации, то есть о резком увеличении объемов торговли, свидетельствует целый ряд фактов. Так, древний китайский историк Бань Гу писал о необыкновенном расцвете торговли во II в. до н.э.: не было товаров, которые нельзя было бы купить и которых бы не было в изобилии; и не было мест в империи, куда бы не проникали торговцы ([44] с.193). Из сообщений правительственных чиновников известно, что значительная часть населения в этот период перестала заниматься земледелием и занялась ремеслами и торговлей ([44] с.202), что свидетельствует о резком росте торговли и рыночных отношений. Результатом создания единой империи и осуществления указанных выше мер по либерализации торговли и рыночных отношений уже при первом императоре Цинь Шихуанди (246-210 гг. до н.э.) стала беспрецедентная концентрация богатства в руках крупных торговцев, ростовщиков и землевладельцев. Впрочем, сам император в этом опередил всех остальных: так, при его жизни было построено 700 императорских дворцов. Известно, что центральный зал одного из этих дворцов вмещал 10 000 человек ([44] с.172). Первый китайский император принял самое непосредственное участие в формировании в Китае мощной олигархии, к которой, по-видимому, относился и сам. Его взгляды сформировались под влиянием Люй Бувэя – крупного торговца, ростовщика, землевладельца и рабовладельца. Цинь Шихуанди стал императором в 12 лет и первые свои мероприятия осуществлял под руководством Люй Бувэя. В дальнейшем он правил самостоятельно, но всегда стоял на защите интересов торгово-финансовой верхушки и боролся против потомственной аристократии, правившей Китаем до его прихода к власти. Так, в 220 г. до н.э. 120 000 аристократических семей (!) были насильно переселены в столицу империи, где они находились под постоянным контролем императора и его соглядатаев ([44] с.168). Он отменил аристократические титулы, критерием знатности теперь стало богатство. Кроме того, государственные должности при нем стали свободно продаваться и покупаться. Поэтому новая разбогатевшая торгово-финансовая верхушка очень быстро заняла все ведущие позиции в государственном аппарате и вытеснила старую аристократическую элиту. В целом можно констатировать, что при Цине Шихуанди в Китае сформировалась олигархическая форма правления, несмотря на то, что во главе империи стоял император. Но деятельность самого императора была направлена на защиту торгово-финансовой верхушки и против интересов остального населения. Налоги с населения в его правление выросли в 20 раз (!), а рабочая и военная повинность – в 30 раз ([44] с.174). Широкое распространение получила торговля рабами, которых продавали на рынках в одних загонах вместе с лошадьми и коровами. Государство поощряло эту практику: оно само массами обращало население в рабство за долги или за совершенные преступления и затем продавало их рабовладельцам; тюрьмы также превратились в рынки рабов. В стране был установлен жесточайший террор, по одному подозрению в недовольстве деятельностью императора все окрестное население подвергалось уничтожению. Несмотря на это, выросла преступность: нередки были случаи похищения людей в целях продажи их в рабство. Впрочем, как мы видели выше, разгул преступности, пиратства и похищений людей были и в поздней Римской республике, и в Византии в VI в. и затем в XII в., поэтому эти явления можно считать очень характерной чертой анархии и произвола, порождаемых олигархической формой правления. Император подверг жестоким репрессиям конфуцианцев, проповедовавших традиционные общечеловеческие ценности, принципы морали и гражданского долга, аскетизм. Многие из них были казнены или отправлены на каторжные работы, а все их книги были сожжены и впредь запрещены. Не удивительно, что на Цинь Шихуанди было совершено много покушений, а сразу после его смерти началось широкое восстание народных масс, уничтожившее его династию. Восставшие не пощадили даже гигантскую гробницу императора, которая была разграблена и частично сожжена. В результате восстания к власти пришел Лю Бан (206-195 гг. до н.э.), основатель новой династии императоров Хань (конец III в. до н.э. – начало III в.н.э.), который до этого был всего лишь старостой небольшой деревни. Он принял ряд мер по борьбе с коррупцией и уменьшению влияния олигархии. Так, торговцам и ростовщикам, а также их родственникам, было запрещено занимать государственные должности. Купцы были обложены повышенными налогами, введены законы для богатых, похожие на римские законы о роскоши. В деревнях было восстановлено местное самоуправление, упраздненное Цинем Шихуанди. Но Лю Бан не был до конца последовательным в осуществлении своих мер. В частности, он не пытался ограничить земельные спекуляции и скупку земли в больших количествах отдельными лицами. В итоге некоторые его ближайшие соратники стали концентрировать в своих руках огромные земельные владения. Кроме того, он не только не пытался ограничить рабовладение, но, наоборот, санкционировал продажу в рабство за долги, и эта практика получила в дальнейшем широкое распространение. Поэтому, хотя его приход к власти и привел к временному ослаблению власти олигархии, но вовсе не означал ее конца. Во второй половине II в. до н.э., во время правления императора У-ди (141-87 гг. до н.э.), мы видим опять резкое усиление влияния торгово-финансовой верхушки и начало нового цикла коррупции в китайской империи. Политика У-ди очень напоминает деятельность первого китайского императора Цинь Шихуанди. Опять была введена практика свободной продажи государственных должностей – самый яркий признак коррупции в государственном масштабе. Окончательному разгрому подверглась потомственная аристократия, права которой были частично ранее восстановлены Лю Баном. Представители торгово-финансовых кругов, занявшие ведущие государственные должности, были заинтересованы в завоевании новых территорий и установлении новых торговых путей – и У-ди, так же как в свое время Цинь Шихуанди, направил большие усилия на внешние завоевания, стремясь еще более расширить свою огромную империю. Опять были сильно увеличены налоги с населения. Еще хуже стало отношение к рабам. Если раньше хозяин не имел права убивать раба и жестоко с ним обращаться, то теперь эти ограничения практически исчезли. При императоре У-ди произошло окончательное слияние олигархии и государства. Помимо того, что ее представители заняли все ведущие государственные должности, император ввел государственные монополии на железо, соль и вино, а организацию этих монополий поручил тем промышленникам и торговцам, которые уже до этого активно занимались их производством и торговлей. Таким образом, государство устранило конкуренцию в производстве этих важных товаров, запретив кому-либо заниматься таким производством, и приступило к грабежу населения путем установления монопольно высоких цен. А прибыли крупных предпринимателей от этого, судя по всему, не пострадали, так как император поставил их самих управлять созданными им монополиями. О том, что это был грабеж населения, а не деятельность ради его блага, хорошо известно: так, в результате введения государственной железной монополии резко выросли цены на железо, поэтому крестьяне были уже не в состоянии покупать железные изделия и нередко были вынуждены обрабатывать свои поля, чем придется ([44] с.218-219). В отличие от Цинь Шихуанди, император У-ди не стал вступать в конфликт с конфуцианством. Наоборот, ему удалось поставить эту религию на службу своим интересам. Этому способствовала произошедшая к тому времени трансформация конфуцианской идеологии, которая стала проповедовать беспрекословную покорность, сыновнюю преданность правителям и выдвинула идею о божественной природе императорской власти. Результаты правления У-ди похожи на результаты правления первого китайского императора. Последние годы его жизни отмечены небывалым ростом народных восстаний, охватывавших целые провинции, в которых участвовали тысячи людей. Как отмечают историки, с этого времени, то есть с начала I в. до н.э., правящая верхушка находилась в постоянном страхе перед восстаниями. Порой этот страх доходил до абсурда. Так, один государственный чиновник обосновывал необходимость сохранения государственной монополии на железо тем, что железные изделия нельзя оставлять в руках народа, который может направить их против богатых ([44] с.221-222). Это очень напоминает страх римской правящей верхушки перед народными восстаниями во II в.н.э., когда были запрещены пожарные дружины, срыты все городские стены в Римской империи, и солдатам было запрещено отбывать службу в тех регионах, откуда они были родом. Последователи императора У-ди осознавали, что произошедшая концентрация собственности в руках немногих являлась главной и острейшей проблемой Китая и представляла собой угрозу существованию государства. Это, в частности, отмечал император Ай-ди (6-1 гг. до н.э.). Он подготовил проект указа об ограничении владения землей одним человеком 20 цинами (около 138 гектаров), а количество рабов в руках одного собственника этим указом ограничивалось двумястами ([44] с.224). Как видим, этот закон напоминает закон Семпрония в Риме, за осуществление которого боролся Тиберий Гракх. Но из-за сопротивления землевладельцев императору Ай-ди пришлось отложить принятие этого указа на неопределенное время, и он так и не был принят. В дальнейшем были и другие попытки изменить создавшуюся ситуацию. Император Ван Ман (9-23 гг. н.э.) пытался осуществить уравнительные реформы, направленные на полное уничтожение не только крупной, но и средней частной собственности. Он объявил о том, что ни одна семья отныне не могла иметь более 100 му (всего лишь около 2 гектаров, очень маленький участок) земли. Купля-продажа земли и рабов была запрещена, государство стало регулировать рыночные цены и ссудный процент. Был установлен жесткий контроль над государственными монополиями на железо и соль и введены новые – на недра и воду. Однако эти меры не привели к улучшению ситуации, так как усиление роли государства резко усилило произвол и вымогательства чиновников, а также вызвало дальнейший рост налогов. При этом государство по-прежнему управляло империей весьма неэффективно. В частности, в первые годы I в. н.э. были прорваны дамбы на главной китайской реке Хуанхэ, от которой зависело благополучие массы населения. И в течение всего периода правления Ван Мана они так и не были восстановлены. В годы его правления наводнения стали постоянным явлением, вызывая гибель урожая и массовый голод. Все это привело к сильным народным восстаниям, и в ходе одного из них, так называемого восстания «Красных бровей», императорский дворец был взят штурмом, а Ван Ман убит. Значительно бoльших успехов в управлении империей достиг император Гуан У-ди (25-57 гг. н.э.). С одной стороны, он повысил эффективность государственного аппарата управления и, в частности, восстановил разрушенные ирригационные системы на Хуанхэ. С другой стороны, он последовательно проводил перераспределение земель, отбирая их у богатых землевладельцев и передавая их бедным на льготных условиях. Он также принял ряд законов и мер по ограничению рабства, в особенности долгового, запретил убийства рабов. Гуан У-ди объявил, что будет действовать по примеру своего предка Лю Бана, но фактически пошел намного дальше. И он был, по-видимому, первым из китайских императоров, кто, подобно Цезарю и Августу в Риме, действительно правил страной в интересах всего населения или его большинства, а не в интересах олигархической верхушки, как это было при императорах Цинь Шихуанди и У-ди. Мы видим, что история Древнего Китая во многом напоминает историю государств античности и Византии. Всякий раз, когда происходило усиление олигархии и ее влияния на государство, это сопровождалось ростом коррупции, преступности и грабежом населения. А это, в свою очередь, приводило к обнищанию народных масс и массовым восстаниям и революциям . И в ходе этих революций к власти приходили «плохие императоры», которые начинали отнимать имущество у богатых и раздавать его бедным – сначала Лю Бан (206-195 гг. до н.э.), а двумя столетиями позже, после очередного цикла коррупции, Ван Ман (9-23 гг. н.э.) и Гуан У-ди (25-57 гг. н.э.). Но спустя несколько десятилетий олигархия опять усиливалась, и начинался новый цикл коррупции. Конечно, есть и важные отличия. Одно из них состоит в том, что в Китае, в отличие от городов-государств Древней Греции и от ранней Римской республики, не получили развития демократические формы управления государством (в этом Китай больше похож на Римскую империю и Византию). Поэтому и захват власти олигархией в Китае произошел намного быстрее, чем в Риме, где ей, прежде чем окончательно подчинить себе общество, в течение двух или трех столетий пришлось уничтожать его демократические традиции. В Византии же таких демократических традиций и понятий вообще никогда не было, как и в Древнем Китае. Поэтому в Китае в эпоху античности мы видим такие же крайние формы коррупции, какие были в Византии: официальную продажу государственных должностей и государственно-олигархические монополии, которые формально принадлежали государству, но фактически ими управляли промышленные магнаты, устанавливавшие запредельно высокие цены на свои товары. Необыкновенных размеров в Китае достигло рабовладение и торговля рабами, чем Древний Китай, наоборот, больше похож на страны античности, чем на Византию. Но и в Греции (законы Солона VI в. до н.э.), и в Риме (закон Петелия IV в. до н.э.) под давлением народных собраний были приняты демократические законы, запретившие обращать в долговое рабство собственных граждан. И хотя в дальнейшем были примеры, когда эти законы де факто обходились, тем не менее, можно сказать, что государство в этом вопросе в целом стояло на стороне основной массы населения. Даже в период наивысшего расцвета рабства в поздней Римской республики рабами были почти исключительно иностранцы ([285] 1, pp.212-214). А в Китае, как видим, вплоть до правления Гуан У-ди в I в. н.э., который впервые начал вводить запреты на отдельные виды рабства (в частности, на долговое рабство) и на произвол рабовладельцев, государство явно стояло на стороне последних. Это также можно считать одним из явных проявлений коррупции: ведь государство отказалось обеспечить своим гражданам наиболее естественное право – право быть свободными независимо от их материального положения, - тем самым действуя против их интересов, в интересах небольшого меньшинства. И хотя большинство жителей в Древнем Китае не были рабами, а оставались свободными, но каждый при неблагоприятном повороте судьбы мог стать рабом, и это осознавал. Конец империи Хань (II–III в.н.э.) в Китае очень напоминает конец Рима и Византии. Как пишут об этом периоде российские историки, «процесс концентрации частной земельной собственности, вызвавший серьезную тревогу у современников еще в конце I в. до н.э., теперь принял огромные размеры» ([44] с.240-241). Китайские магнаты или, как их называли, «сильные дома», владели огромным количеством земель, которые тянулись «от области до области», ремесленными мастерскими и тысячами рабов, которые во II в. н.э. уже больше напоминали крепостных ([44] с.243). Соответственно в этот период, пишут российские историки, Китай «вступил в полосу жесточайшего социального и политического кризиса» ([44] с.264), который развивался на фоне чрезвычайного обнищания населения и голодоморов. «К середине II в., - пишут российские историки, - сильнейший голод охватил все центральные области империи. Цены на продукты сельского хозяйства непомерно поднялись. Люди превратились в людоедов, и кости от мертвецов были разбросаны по всей стране…» ([44] с.266). В результате население Китая, по данным его переписей, сократилось с 59 млн. человек в начале I в. н.э. до 50 млн. в середине II в. н.э. и до всего лишь 7,5 миллионов человек к середине III в.н.э. ([44] с.275, 265). Восстания практически не прекращались в течение II в. н.э., но особенно сильные восстания начались в конце столетия, начиная со 184 г.н.э. О размере этих восстаний (так называемое восстание «Желтых повязок»), которые правильнее было бы назвать гражданской войной, свидетельствует тот факт, что императорская армия в размере 400 000 человек не могла справиться с повстанцами и терпела от них «одно поражение за другим» ([44] с.270). В результате этой гражданской войны императорская династия Хань к 220 г. была окончательно уничтожена, а сама империя уже в 192 г. распалась на три самостоятельных государства. В дальнейшем, уже в начале III в. (204 г.) север Китая оказался под властью кочевников – гуннов, а в течение IV в. власть над большей частью китайской территории установили другие кочевники – сяньбийцы ([44] с.278-279, 286-287). Как указывает российский историк М.Крюков, речь шла не о захвате государственной власти вторгшейся армией кочевников, а о «варваризации» Севера Китая вследствие катастрофического падения численности китайского населения и постепенного наплыва кочевников (цянов и сюнну), составлявших во многих регионах северного и центрального Китая уже большинство населения ([43] с.402). То есть сложилась ситуация, напоминающая расселение варваров в римской Галлии, Испании и Италии в конце существования Западной Римской империи (см. [59]) «В конце III в., - пишет историк, - даже на территории бывшей столичной области близ Чанъани из общего числа населения, составлявшего к тому времени около 1 млн. человек, цянов и сюнну насчитывалось более половины. Постепенная ассимиляция древних китайцев, живших в бассейне Хуанхэ, бывшими кочевниками находила отражение в изменении образа жизни и обычае этой части населения Ханьской империи. Так еще во II-III вв. была подготовлена почва для захвата севера страны “варварами”, что привело впоследствии к разделению Китая на Север и Юг, продолжавшемуся почти три столетия» ([43] с. 402). Тогда же, в III-IV в., как полагают историки, в Китае наступил феодализм, продлившийся несколько столетий ([44] с.281). Хотя Юг Китая оставался независимым от власти кочевников, но в течение нескольких веков после этого, пишут российские историки, он, как и Север, «по-прежнему оставался малонаселенным регионом. Во многих местах его сохранялись совершенно нетронутые земли» ([44] с.301). Однако именно этому малонаселенному и пустынному региону суждено было в дальнейшем стать новым центром развития китайской цивилизации. Дело в том, что часть китайского населения с Севера бежала на Юг, оно принесло с собой свои передовые земледельческие навыки и способствовало более быстрому экономическому росту Юга. А независимость Юга, не подвергшегося «варваризации», и свободного от власти и влияния кочевников, способствовала его более быстрому национальному возрождению. Но возрождение Китая и формирование на его территории вновь крупного государства произошло лишь к VI-VII векам. 5.2. Египет в эпоху Древнего и Среднего царства Как видим, история развития коррупции в Древнем Китае очень напоминает историю ее развития в древних государствах Европы и Средиземноморья, и это позволяет нам сделать вывод о том, что их развитие происходило в целом по одному и тому же алгоритму. После того, как начиналась глобализация и циклы коррупции, древним цивилизациям удавалось преодолеть более или менее успешно один или два кризиса коррупции, но следующий (соответственно второй или третий по счету) кризис коррупции приводил к их краху, после чего они либо постепенно исчезали совсем, как римская и византийская цивилизация, либо погружались в длительный упадок, попадали в зависимость от других наций и возрождались вновь лишь спустя несколько столетий. Примерно по такому же алгоритму развивалась, как мы увидим ниже, и цивилизация Древнего Египта. История этой цивилизации началась задолго до античных времен. Начало Раннего царства и I династии египетских фараонов (династии Мена или Мина), создавших единое государство Египет, датируется приблизительно XXXIII веком до н.э. ([43] с.38), хотя еще до этого в течение нескольких столетий существовали государства, охватывавшие часть территории страны. Уже тогда Египет был очень густо населенной страной. Так, царь Нармер, правивший Египтом, как полагают, незадолго до I династии фараонов, во время войны с мятежными ливийцами в Западной Дельте Нила взял в плен около 120 000 повстанцев, а также захватил не менее 1,4 миллиона голов мелкого и 400 000 голов крупного скота. Фараон Хасехему II династии, также неоднократно воевавший с мятежниками в северном Египте, в одном году взял в плен 47 209 мятежников ([9] с.49). Именно в эпоху Раннего (XXXIII-XXIX вв.) и Древнего царства (XXVIII-XXIII вв. до н.э.) египетское государство достигло наивысшего и наиболее продолжительного расцвета, продолжавшегося почти целое тысячелетие (см. Схему III). Была построена гигантская сеть ирригационных каналов, создавших основу для высокоэффективного сельского хозяйства, создана письменность, расцвели науки и ремесла. О том, сколь велико было могущество Древнего Египта в ту эпоху, свидетельствуют египетские пирамиды – самые грандиозные сооружения, когда-либо ранее возводившиеся людьми. По свидетельству греческого историка Геродота, гигантскую пирамиду Хеопса строили 100 тысяч человек в течение 20 лет (а подобных пирамид были десятки), и это подтверждают расчеты, проведенные историками ([9] с.116). К этому надо добавить огромное количество дерева, требовавшегося для строительства и привозившегося в Египет издалека (которое надо было купить за золото), транспортные суда (которые надо было построить), множество драгоценных вещей, помещавшихся в пирамиду (для которых надо было сначала купить ценное сырье, а затем надо было их изготовить) и т.д. Без сомнения, сооружение таких огромных пирамид и такую роскошь погребения своих правителей могло себе позволить лишь очень большое высокоразвитое государство с населением, исчисляемом многими миллионами или десятками миллионов человек. Нам не слишком много известно о социальном устройстве Египта эпохи Раннего и Древнего царства. Но мы знаем, что большинство населения или его значительную часть составляли свободные крестьяне, представлявшие собой средний класс населения ([9] с.85; [19] 1, с.295). Именно на этом среднем классе крестьянства, а также на мощной системе централизованной власти, и строилось благополучие Египта. Только сильная централизованная власть и работа миллионов крестьян позволяла в течение многих столетий поддерживать обширную систему нильских плотин и оросительных каналов, поднявших уровень сельского хозяйства страны на небывалую высоту (в дальнейшем, когда централизованная власть ослабла, эта система быстро развалилась). Кроме того, только сильная государственная власть могла сначала установить, а затем поддерживать в Египте в течение многих столетий порядок и небывало развитую для древнего мира судебную систему. Например, как пишут историки Д.Брестед и Б.Тураев об эпохе Древнего царства, «Существовал свод подробно разработанных законов… Поместные губернаторы хвалятся своим беспристрастием и справедливостью при разборе дел и часто заявляют на стенах своих гробниц: “Никогда не решал я спора двух братьев так, чтобы один из сыновей лишался отцовского достояния”» ([9] с.80-81). Историки далее приводят пример, когда даже по случаю раскрытого заговора против фараона было назначено судебное расследование с участием нескольких судей. «Тот факт, - пишут Д.Брестед и Б.Тураев, - что в те отдаленные времена лицо, принимавшее участие в гаремном заговоре, не было тотчас предано смерти без дальних рассуждений, представляет собой замечательное свидетельство наличия у фараона высокого чувства справедливости и поразительной судебной терпимости той эпохи. Немедленная смертная казнь, без малейшей попытки установить законным образом виновность осужденного, не казалась незаконной в той же стране во времена, удаленные от нас менее чем на одно столетие» ([9] с.81). Однако к началу IV династии (XXVIII-XXVI вв. до н.э.), династии строителей самых крупных пирамид, положение в стране сильно изменилось. Прежде всего, в египетском обществе произошло очень сильное имущественное расслоение. Как пишут российские историки, «известен случай, который относится еще к рубежу III и IV династий, когда мелкие землевладельцы вынуждены были продать свои пашни одному из сановников. Часто упоминают надписи о голодных и нагих. Нищали многие рядовые общинники. Разорение одних и обогащение других ко времени IV династии распространилось, скорее всего, очень широко» [19] 1, с.284). Наряду с этим, указывают российские историки, широко распространилась рабовладение и работорговля. Правда, в качестве рабов в основном использовались пленные иностранцы, но нередки и случаи формального или фактического рабства самих египтян, попавших в долговую кабалу [19] 1, с.284-286). Характерной чертой эпохи стали не только огромные богатства и земли, находившиеся в собственности самого фараона, но и, как пишут историки, «огромные латифундии столичных придворных с впечатляющими данными о поголовье скота и полученных урожаях» [19] 2, с.14-15). Эти данные дают основание утверждать, что к эпохе IV династии власть в Египте захватила столичная олигархия (с центром в столице – Мемфисе), подобно той столичной сенатской олигархии, которая захватила власть в поздней Римской республике. Причем, египетские фараоны, строившие себе громадные пирамиды, были самыми яркими ее представителями. Так, Геродот записал сохранившиеся к его времени устные предания египтян об ужасающих жестокостях фараонов Хеопса и Хефрена, заставлявших крестьян строить свои огромные пирамиды ([9] с.130). Известно, что во время строительства в результате небрежности мастеров и начальства и в результате обвалов и обрушений гибло множество людей, но это никого не останавливало. Согласно данным Геродота, всех крестьян заставляли по очереди являться на строительство и заниматься непосильным трудом. Огромные средства и усилия массы людей, шедшие на строительство пирамид ради утоления тщеславия фараонов, не только ослабляли государство, ложась на него тяжелым бременем, но и становились дополнительным источником распространения массовой нищеты. Крестьянские семьи, выполнявшие повинность по строительству пирамид и лишавшиеся вследствие этого рабочих рук, а то и наиболее работоспособных своих членов (в случае их гибели или увечья), могли очень легко утратить прежнее благополучие и пополнить ряды нищих и бездомных. Сами эти факты уже свидетельствуют о коррупции государственной власти – ведь строительство пирамид, в отличие, например, от строительства Великой китайской стены в Древнем Китае, не преследовало никакой внятной государственной цели, а служило лишь удовлетворению амбиций и тщеславия фараона. Но, как отмечают историки, фараоны той эпохи фактически не делали различий между своим имуществом и государственным. Они раздаривали царские земли и имущество своим друзьям и вельможам. Помимо пирамид, они также имели дворцы и жили в невообразимой роскоши, среди своего гарема со множеством одалисок и домашних слуг. Угнетение населения и образ жизни фараонов IV династии – не единственное, что позволяет причислить их к классу олигархии. Как указывают историки, они фактически слились в своих интересах и личных узах с богатейшими людьми Египта того времени, с египетской олигархией, которая по уровню своего богатства и положению в обществе вплотную приблизилась к фараону. «Мы находим, - пишут Д.Бредстед и Б.Тураев, - что фараон отдает свою дочь в жены одному из вельмож, с которым он воспитывался в юности… в частной жизни фараон не задумывался сидеть просто, без всякого стеснения рядом с одним из своих фаворитов, в то время как прислуживающие рабы умащали их обоих. Дочь такого знатного человека могла стать официальной царицей и матерью следующего царя… ясно, что могущественные вельможи в Египте были связаны с особой фараона тесными узами кровного родства и дружбы. Такие отношения старательно поддерживались монархом, и в эпоху IV и начала V династии мы находим черты древнего государства, где ближайший к царю круг лиц напоминает большое семейство» ([9] с.75-76). В дальнейшем состав правящей олигархии претерпевал время от времени определенные трансформации. Так, согласно историкам, фараоны V династии подпали под сильное влияние жрецов, которые фактически в этот период правили государством. Во время VII династии государственная власть опять оказалась в руках столичной олигархии Мемфиса, а фараон стал чисто номинальной фигурой ([9] с.125, 145). Наконец, с конца VII и вплоть до XI династии централизованная власть совсем исчезла и перешла в руки местных феодальных правителей – номархов. Но это – уже дальнейшие трансформации внутри правящей верхушки, сам же факт того, что правящая верхушка в Египте, начиная с IV династии, переродилась в олигархию, а власть из монархической переродилась в олигархическую, с учетом приведенных выше фактов, не может вызывать сомнения. Совершенно не удивительно поэтому, что, эпоха IV и последующих династий стала эпохой падения нравов среди правящей верхушки, что является весьма характерной и отличительной чертой олигархии. Например, один богатый и знатный человек эпохи V династии на своей гробнице указал, что он никогда не расхищал древних могил, что он построил свою гробницу из законно заработанных средств и никогда не брал ничего, что принадлежало другому; другой также указывал, что он «ни разу не отнимал ни у кого насильно его собственности» ([9] с.65). Насколько же должны были быть в то время в Египте распространены грабежи и насилия со стороны власть имущих, если многие богатые и знатные люди считали необходимым писать на своих гробницах, что они не являются грабителями и разбойниками! В другом случае, относящемся к VI династии, управитель Верхнего Египта, наоборот, хвастался тем, что дважды взимал с подданных фараона одни и те же налоги ([19] 1, с.296) – то есть фактически выступал в качестве грабителя, наделенного официальными полномочиями. Очевидно, такое поведение в отношении подданных стало к тому времени настолько обычным, распространенным и никем не наказуемым, что управитель не только не пытался его скрыть, но даже похвалялся этим. Каковы же могли быть те причины, которые привели к образованию в Египте к IV-VI династиям мощной олигархии, захватившей власть в свои руки? Такими двумя основными причинами в истории всегда были глобализация (интенсивная международная торговля) и внешние завоевания. В эпоху Древнего царства мы видим и то, и другое . Например, известно, что фараон Джосер, представитель III династии (XXVIII в. до н.э.) проводил завоевательные походы против соседних стран, в частности, против Нубии (нынешний Судан); и он же построил первую гигантскую пирамиду (высотой 60 м), чтобы возвеличить себя. Завоевание Нубии продолжил фараон Снофру, основатель IV династии (XXVIII-XXVI вв.), продолживший свое самовосхваление посредством строительства гигантских пирамид. Известно, что из одного похода в Нубию он вернулся с 7000 пленных и 200 тысяч крупного и мелкого рогатого скота. Помимо этого он захватил Синайский полуостров, где нанес поражение местным племенам и построил рудники по добыче меди. Он также предпринял походы в Палестину и Ливию ([43] с.39). В дальнейшем в течение IV династии, как указывает российский историк В.Кузищин, Египет старался сохранять контроль над этими захваченными территориями ([43] с.39), и он еще не раз предпринимал походы в этих направлениях, о чем имеется множество свидетельств и изображений азиатских, африканских и ливийских пленников, пригнанных в Египет в качестве рабов. Что касается международной торговли, то именно в эпоху IV и последующих династий мы видим первые примеры масштабного и регулярного участия Египта в такой торговле. Известно, что Снофру строил торговые суда около 50 метров длиной и один раз отправил флот из 40 торговых судов в Палестину за ливанским кедром ([9] с.113). Фараон Сохура из IV династии отправил в Пунт (нынешний Сомали) торговую экспедицию, доставившую в Египет 80 000 мер мирры и, вероятно, 6000 весовых единиц сплава золота и серебра, а также 2600 стволов ценного (очевидно, черного) дерева ([9] с.126). Некий Хнумхетеп (возможно, торговый магнат) с двумя правителями провинции (нома) Элефантина и с доверенными людьми фараона в эпоху VI династии (XXV-XXIII вв.) 11 раз совершал торговые экспедиции в сирийский город Библ и на юг Красного моря ([19] 1, с.317). В целом, как отмечают Д.Брестед и Б.Тураев, торговля, в том числе крупная, в этот период достигла высокой степени развития: «Нил был покрыт лодками, барками и всевозможными судами, которые везли упомянутые изделия ремесленников, а также произведения полей и пастбищ в сокровищницу фараона или на рынки, где они выставлялись на продажу… при некоторых сделках, а именно таких, где дело касалось крупных ценностей, в качестве денег употреблялись золото и медь в кольцах определенного веса…» ([9] с.96). Историки указывают, что, например, с Синайского полуострова в Египет привозили медь, малахит и бирюзу, из Малой Азии - серебро, из Нубии – золото, страусовые перья, черное дерево, шкуры пантер и слоновую кость, из Сирии-Палестины – ливанские кедры, из Пунта (Сомали) – мирру, пахучие смолы, камедь и ароматические сорта дерева; лазурит в Египет доставляли из самого Афганистана; а из Египта в другие страны везли папирус ([19] 1, с.316; [9] с.92-96, 135). Как свидетельствует приведенный перечень товаров международной торговли, многие из них в ту эпоху представляли собой предметы роскоши. Тем не менее, по-видимому, мы видим первый пример глобализации, интенсивной внешней торговли, происходившей в эпоху Древнего царства (XXVIII-XXIII вв. до н.э.). Результатом данного феномена во все исторические эпохи было появление множества красивых дорогих вещей, привезенных из дальних стран. Это, в свою очередь, приводило к резкому изменению прежних понятий о богатстве и состоятельности, которые теперь начинали измеряться наличием таких вещей и их количеством. Все это разжигало аппетиты правящей верхушки, которая все более начинала увлекаться погоней за богатством, а богатство рождало ощущение собственного величия и тщеславие. К такому же результату вели и завоевательные войны, которые очень часто также являлись следствием глобализации – если не хватало золота для приобретения за границей красивых и ценных вещей, то эту проблему решали при помощи завоевания соседей. Не стала исключением во всех этих отношениях и эпоха Древнего царства. В течение этой эпохи мы видим и завоевательные войны с целью захвата источников ценного сырья, и аккумулирование все большего богатства в руках узкого круга знати; ну а погоня самих фараонов за собственным величием (строительство пирамид) превзошла любые другие исторические примеры. Все это способствовало переходу власти в Египте в руки олигархии, обнищанию населения и тому кризису коррупции, который начался, судя по всему, уже в период IV династии. Уже в конце IV династии, - пишет В.Кузищин, - «внутреннее положение в Египте осложнилось. Строительство гигантских пирамид и проведение активной завоевательной политики потребовали крайнего напряжения всех сил государства, привели к расточению огромных людских и материальных средств и в конечном счете к истощению страны… Передавая древнюю египетскую традицию об этом времени, греческий историк Геродот писал: “Хеопс (Хуфу) поверг Египет во всевозможные беды…”. О недовольстве политикой IV династии намекается в папирусе Весткар, где приведены древние сказания о фараоне Хуфу… боги как бы санкционировали лишение власти правителей IV династии и передали трон новым фараонам… Вполне вероятно, что смена одной династии другой произошла насильственным путем» ([43] с.40). Однако смена династии не привела к улучшению ситуации. Новая, V династия фараонов (XXVI-XXV вв. до н.э.), как указывают Д.Брестед и Б.Тураев, по-видимому, оказалась подчинена власти жрецов города Гелиополя ([9] с.125). Но смена разновидности олигархии, находящейся во главе государства, переход власти от вельможной к жреческой олигархии, ничего не изменили в сути самой этой власти. Власть олигархии всегда в истории сопровождалась анархией. Поэтому не случайно мы видим все более распространяющиеся грабежи и насилия со стороны знати, о чем свидетельствуют письменные источники (см. выше), ослабление власти фараона и как следствие – ослабление государства. Уже начиная с V династии пирамиды фараонов резко уменьшаются в размерах, их делают не из камня, а из обычного быстро разрушающегося известняка, и в целом они, как пишут российские историки, являются «бледным подобием» пирамид IV династии ([19] 1, с.312). Возможно, это само по себе еще не может служить явным признаком упадка центральной власти, но в дальнейшем мы видим бесспорные признаки такого упадка. Так, в период VII династии (XXIII в. до н.э.), согласно древнеегипетскому историку Манефону, за 70 дней сменилось 70 фараонов ([19] 2, с.8). И даже если это преувеличение, то речь все равно идет о конце всякой центральной власти в Египте и о переходе власти уже непосредственно в руки магнатов и чиновников, постепенно превращающихся в феодальных князей и баронов. В конце VI династии, пишут Д.Брестед и Б.Тураев, «поместные губернаторы сбросили с себя эгиду фараона… они стали владетельными князьями, прочно засевшими каждый в своем номе или городе, который он считал своим наследственным достоянием» ([9] с.129). Но развал единого государства вызвал еще больший кризис и дальнейший упадок. Как пишет В.Кузищин, «Распад централизованного государства на полусамостоятельные, враждующие между собой номы привел к упадку общеегипетской ирригационной сети, кризису экономики и прежде всего сельского хозяйства» ([43] с.41). «Надписи времен распада от VI до XII династий, - пишут российские историки, - полны сообщениями о голодных годах на всех египетских территориях» ([19] 2, с.13). Однако анархия сопровождалась не только разрухой и массовым голодом, но и обострением классовой борьбы, а также вакханалией разрушений дворцов, храмов и богатых усыпальниц, очевидно, в результате народных восстаний, грабежей и сознательного вандализма со стороны отчаявшихся «низов». Как пишут Д.Брестед и Б.Тураев, «Храмы не только были разграблены и осквернены, но лучшие создания искусства в них подверглись систематическому и сознательному разрушению, причем роскошные гранитовые и диоритовые статуи царей были разбиты на куски или брошены в колодец…» ([9] с.145). Проявление ярой классовой ненависти мы видим и в поучении, написанном гераклеопольским царем Актоем: «Вредный человек – это подстрекатель. Уничтожь его, убей… сотри его имя, погуби сторонников его… Подавляй толпу, уничтожай пламя, которое исходит от нее. Не возвышай человека враждебного. Тот, кто беден, - он враг. Будь враждебен к бедняку. Он дает разъяриться толпе, помещенной в рабочие дома» ([43] с.41). На этом фоне расцвел неимоверный произвол и бандитизм, о чем мы можем судить, например, по надписи на гробнице номарха (феодального правителя) провинции Сиута, который хвалится тем, что ему удалось на какое-то время в своей провинции справиться с царившим там ранее беспределом: «Каждый чиновник находился на своем посту; не было ни одного сражавшегося, ни одного пускавшего стрелу. Ребенка не убивали возле его матери и гражданина возле его жены. Не было злоумышленника… и никого, кто совершал бы насилие против его дома… Когда наступала ночь, спавший на дороге воздавал мне хвалу, обо он был у себя как дома; страх перед моими солдатами был его защитой» ([9] с.147). Все описанное выше представляет собой классический пример кризиса коррупции, который мы имели возможность видеть на примере уже трех или четырех других древних цивилизаций. Как и другие кризисы, он сопровождался экономическим и демографическим кризисом, падением нравов, разгулом бандитизма и преступности, бунтами и восстаниями и развалом государства и государственной власти. Поскольку мы не видим какого-то централизованного выхода из этого кризиса, подобного тому, который произошел в Риме при Октавиане Августе и в Византии при Ираклейской династии в VII в., а видим в течение целых пяти столетий (XXVI-XXI вв.) сначала нарастание хаоса и анархии, а затем их сохранение в том или ином виде, то неизбежным следствием кризиса коррупции должен был стать сильный демографический кризис и запустение Египта, подобно тому, что происходило в Западной Римской империи и китайской империи Хань в конце эпохи античности и в Византии в последние столетия ее существования. Несмотря на скудость информации о столь далеком от нас времени, некоторые явные признаки такого запустения мы действительно имеем. Например, как пишут российские историки, «Памятники периода эфемерных VII-X династий полны свидетельств о годах страшного голода и мора, когда некому становилось обрабатывать поля и защищать собранный в конце концов богатый урожай…» ([19] 2, с.7). Как в Китае в конце империи Хань, в Риме и Византии накануне их падения, в Египте в конце Древнего царства также происходит «варваризация» страны – иммиграция «варваров», пропорция которых к собственному населению в эпоху демографического кризиса всегда резко возрастала. В частности, как пишут Д.Брестед и Б.Тураев, представители негритянского народа маджаи, жившего к югу от египтян, «стали вступать в ряды египетской армии в таком количестве, что слово «матой», позднейшая (коптская) форма слова «маджаи», стала, наконец, обозначать в Египте солдата» ([9] с.135). Абсолютно такой же феномен мы видим в Западной Римской империи в V в. н.э., когда слово «варвар» стало синонимом слова «солдат», и мы знаем, что там это было прямо связано с катастрофическим сокращением населения в конце эпохи античности (см. [59], главы I-III). Кроме того, все историки и антропологи указывают на изменение внешнего облика египтян в более позднее время по отношению к эпохе Раннего и Древнего царства – появление сильной примеси негроидных черт, в то время как первоначально преобладали индоевропейские черты. Это также признак сильного демографического кризиса, произошедшего в конце Древнего царства. Ну и, наконец, по мнению историков, начиная с VII династии (XXIII в. до н.э.) и вплоть до начала Нового царства (XVI в. до н.э.), то есть в течение примерно 700 лет, Египет жил при феодализме, и преобладающую часть его населения составляли крепостные крестьяне – а это тоже является признаком редкого населения. Период феодальной раздробленности в Древнем Египте продолжался с VII по X династии (XXIII-XXI вв. до н.э.). В течение этого периода мы можем наблюдать, как правившая Египтом олигархия, морившая население голодом, грабившая и угнетавшая его, постепенно перерождается в нормальную феодальную аристократию, а феодализм из его грабительского варианта, сложившегося в период V-VII династий, постепенно перерождается в классический вариант, подобный тому, который существовал в Западной Европе в X-XI вв. н.э. или в Московской Руси в XIII-XIV вв. (см. об этом главу IX) . Так, один из номархов нома (провинции) Сиута конца эпохи феодальной раздробленности (IX-X династии) писал: «Я был богат зерном. Когда страна испытывала нужду, я поддерживал город с помощью ха и хекет (меры зерна); я позволял гражданину брать для себя зерна, и его жене, вдове и ее сыну. Я сложил все недоимки, которые, как я нашел, считали за ними мои предки. Я покрыл пастбища скотом, у каждого человека было много приплода, коровы телились дважды, загоны были полны телят» ([9] с.157). Один из высших чиновников Фиванского нома, живший в городе Гебелейн в эпоху XI династии, писал: «Я поддерживал Гебелейн в неурожайные года, когда испытывали нужду 400 человек. Я не похищал дочери у человека, я не отнимал его поля… Я разводил всевозможный мелкий скот; я сделал тридцать судов; затем еще тридцать судов, и я привез зерна для Эсне и Туфиума после того как Гебелейн получил поддержку» ([9] с.157-158). Похожую надпись на своей гробнице оставил и номарх Антилопьего нома: «Не было ни одной дочери гражданина, с которой я поступил бы дурно, не было ни одной вдовы, которую я бы угнетал; не было ни одного крестьянина, которого я бы оттолкнул; не было ни одного пастуха, которого я бы прогнал… не было ни одного несчастного в моей области; не было ни одного голодного в мое время. Когда наступили голодные года, я вспахал все поля Антилопьего нома, вплоть до южного и северного рубежа, сохранив его население живым и доставляя ему пропитание, так что не было ни одного голодного… Ни в чем, что я давал, я не возвышал великого над малым… я не собирал недоимок с полей» ([9] с.158). Это лишь немногие примеры, подобных надписей встречается очень много ([9] с.172). Некоторые историки высказывают сомнение в искренности этих многочисленных посланий правителей, восславляющих свои благодеяния «маленьким людям» ([19] 2., с.7). Возможно, не все эти послания были правдивыми. Тем не менее, по ним можно судить о той глубине падения морали правящей верхушки, которая произошла до их появления – если правители указывают в качестве своих заслуг то, что они не похищали и не насиловали чужих дочерей и не отнимали у крестьян последнее зерно в счет недоимок в голодный год, обрекая их на верную смерть. Примечательно и само осознание правителями важности защиты интересов простого народа, соблюдения норм морали и борьбы с произволом. В истории мы видим примеры, когда такого осознания правящей верхушкой так и не произошло, как это было в Византии при династии Палеологов – и Византии не стало, она погибла вместе со своей правящей верхушкой. А древнеегипетская цивилизация после эпохи феодальной раздробленности VII-X династий возродилась и просуществовала еще более 1000 лет: вплоть до конца II – начала I тысячелетия до н.э. Именно в конце эпохи феодальной раздробленности и в начале Среднего царства , как отмечают историки, желание сделать добро «маленьким людям» среди правителей и чиновников встречалось очень часто ([9] с.172; [19] 2, с.7). Данную эпоху можно было бы сравнить с эпохой позднего средневековья в истории Западной Европы (XI-XIV вв.), да и само название «Среднее царство» напоминает европейские «средние века». Как пишут Д.Брестед и Б.Тураев, основатель XI династии фараон Аменемхет I «организовал феодальное государство, не отличавшееся существенно от того, которое мы находим в позднейшей Европе» ([9] с.155). В составе населения Среднего царства мы видим, с одной стороны, множество крепостных крестьян, работавших на землях знати или фараона, и одновременно большое количество свободных крестьян. По словам историков, «большая часть армии фараона состояла в это время из свободных от рождения граждан среднего класса… Внизу общественной лестницы находились безыменные крепостные “крестьяне”… трудовые миллионы, на которых держалось земледелие страны» ([9] с.165, 168). В общем, мы видим социальную структуру типичного феодального государства, но уже начавшего выходить из состояния феодализма. Восстановление единства страны в начале XI династии было для нее благом, поскольку благодаря ему вновь начала восстанавливаться единая ирригационная система. Так, при фараонах XII династии были проведены огромные работы по созданию ирригационной системы Меридова озера. Это озеро, благодаря специальной системе каналов, во время сезона дождей полностью наполнялось водой, а во время сезона засухи, длившегося около 100 дней, вода из него сбрасывалась обратно в Нил, что удваивало количество воды, пригодной для орошения полей ([9] с.191). Однако новый период развития Египта принес и новые проблемы. Воссоединение всех областей страны, включая ее морское побережье, под единой централизованной властью привело к активному участию фараона и его вельмож в средиземноморской торговле, а это, как и в эпоху Древнего царства, разожгло аппетиты фараонов к внешним завоеваниям ([19] 2, с.31-33; [9] с.186-187). Безусловно, учитывая бедность и относительную малонаселенность Египта в эпоху Среднего царства, только внешние завоевания могли доставить фараонам то богатство и величие, которого им так хотелось. Поэтому мы видим любопытный феномен – внутренне еще очень слабое, но внешне очень грозное и воинственное государство, воюющее со всеми соседями и пускающееся в самые опасные военные авантюры. Так, по словам историков, «Аменехмет I и его преемники ведут практически беспрерывную череду завоевательных кампаний. Аменехмет I снаряжал походы в Нубию, Ливию и приграничные азиатские области, вел борьбу за подчинение местных правителей-номархов. На юге успехи этого воинственного фараона были значительны и вылились в подчинение ряда областей Эфиопии, богатых золотыми и медными рудниками» ([19] 2, с.49). Правившие позднее фараоны XII династии совершали уже более дальние и длительные военные экспедиции, в частности, в Сирию. Но как пишут историки, эти кампании скорее напоминали «хищнические набеги», чем попытку планомерного завоевания ([9] с.187). Однако такие «набеги» стали необходимым средством существования государства или, вернее, его знати во главе с фараоном. «Как только, - пишут российские историки, - энергия правителя переставала подталкивать рычаги механизма бесперебойного поступления невольников и трофеев, внутреннее положение Египта осложнялось…» ([19] 2, с.49). В довершение этой картины внутренней экономической слабости и непрерывных внешних войн и грабительских «набегов» следует указать также на широкое распространение рабовладения. Рабами в эпоху Среднего царства были почти исключительно захваченные в плен иностранцы, причем преимущественно женщины ([19] 2, с.37-38), владение которыми не было столь чревато возможными мятежами, как рабами-мужчинами. Приток рабов обеспечивался непрерывными войнами, при этом, как указывают историки, после некоторых походов в Египет пригоняли десятки тысяч рабов, в результате чего они стоили чрезвычайно дешево, а то и вовсе обходились бесплатно, если речь шла об использовании вельможами для своих личных потребностей рабов фараона ([19] 2, с.39). Дешевый рабский труд в эпоху Среднего царства, как и в другие эпохи, способствовал очень быстрому обогащению знати и быстрому обнищанию населения, благосостояние которого подрывалось системой рабовладельческих хозяйств. Все эти процессы опять очень быстро привели к образованию новой олигархии в лице фараонов и местной знати. Так, в эпоху XII династии, как отмечают российские историки, местная знать стала вести «поистине царский образ жизни» а также начала мечтать о «возможности независимого правления» ([19] 2, с.51). Археологические раскопки во всех египетских городах того периода демонстрируют резкое различие между теми условиями жизни, в которых жила знать, и основной массой городского населения, жившего в нищете ([19] 2, с.45). Итак, к концу Среднего царства мы опять видим в Египте сильную олигархию, постепенно захватывающую экономическую и политическую власть в свои руки. Как отмечают российские историки, исчезают к этому времени и надписи, рассказывающие о том, как правители и чиновники защищали интересы простых людей ([19] 2, с.35). Сочувствие к интересам «маленького человека» вновь выходит из моды. Рост имущественного неравенства и усиление власти олигархии неизбежно сопровождались подъемом классовой ненависти и массовыми восстаниями. «Подавление мятежей номархами, - пишут российские историки об эпохе конца Среднего царства, - стало в Египте обычным делом, причем склонными к неповиновению все чаще оказывались не только невольники» ([19] 2, с.54). Среди надписей того периода можно встретить упоминание о том, что номарх наказал «тысячи мятежников» ([19] 2, с.54) - такой размах в ту эпоху приобрели народные волнения. Положение, очевидно, усугублялось тем, что в Египте того времени, как и в Европе в конце феодальной эпохи, существовали сословия, которые жестко разделяли людей на «избранных» и «изгоев», поэтому классовая ненависть добавлялась к сословной ненависти. К таким «изгоям» в Египте можно было бы отнести, например, крепостных крестьян, прикрепленных к участкам земли, а также ремесленников, прикрепленных к своим профессиям ([19] 2, с.44), что лишало их возможности гибко приспосабливаться к изменяющимся условиям рынка и к уходу от кабалы, навязанной местным магнатом, в другую профессию или в другой город. Все это приравнивало тех и других к положению рабов и создавало возможности для всевозможных злоупотреблений и унижений со стороны знати. Наконец, немалую роль мог сыграть также наплыв иностранных рабов, подрывавших нормальные условия работы крестьян и ремесленников, а также широкое использование египетской олигархией иностранцев (в частности, негров) в качестве наемных солдат ([19] 2, с.60) и в качестве своих помощников и даже чиновников, что могло способствовать лишь еще большему угнетению населения и антагонизму в обществе . В сохранившемся с тех времен литературном произведении - «Речении Неферти» - в котором описывается произошедшая в Египте революция, в качестве основной меры, которая могла бы ослабить социальное напряжение в обществе, предлагалось преодолеть засилье иностранцев в стране ([19] 2, с.82). В совокупности все эти обстоятельства могут служить объяснением тех страшных потрясений и социальных бурь, которые обрушились на Среднее царство во время XIII династии. За время этой династии (1789-1645 гг. до н.э.) на троне успело смениться по меньшей мере 118 царей (!), то есть в среднем каждый из них правил всего лишь год с небольшим. Историки Д.Брестед и Б.Тураев сравнивают этот период с «веком 30 тиранов» в Римской империи в III в. н.э. - см. главу III, п. 3.1 ([9] с.209-210). Как и «век 30 тиранов» в Риме, этот период в Египте стал эпохой гражданских войн и социальных бурь. Вот какое описание этому приводит В.Кузищин: «Правители новой, XIII династии (1789-1654 гг. до н.э.) оказались не в состоянии решить проблему стабилизации внутренней обстановки в стране. …недовольство народных масс вылилось в открытое народное восстание против существующего строя и его властей. Яркое описание этого восстания рабов и бедняков сохранилось в двух произведениях: в “Речении Ипусера”… и “Речении Неферти”… “Смотрите, - говорит Ипусер, - огонь поднялся высоко, пламя его исходит от врагов страны. Смотрите: свершились дела, которые, казалось, не должны свершиться. Царь захвачен бедными людьми… Смотрите: было приступлено к лишению страны царской власти немногими людьми, не знающими закона… Столица, она разрушена в один час”. “Воистину, - продолжает Ипусер, - вскрыты архивы. Расхищены их податные декларации. Рабы стали владельцами рабов. Воистину: чиновники убиты. Взяты их документы… Поистине: писцы по учету урожая, списки их уничтожены. Зерно Египта стало общим достоянием. Воистину: свитки законов судебной палаты выброшены, по ним ходят на перекрестках. Бедные люди сламывают их печати на улицах”» ([43] с.46-47). Как это очень часто бывает, социальными потрясениями и гражданскими войнами в Египте в конце Среднего царства воспользовались иностранные захватчики, захватившие Верхний Египет и правившие им в период с 1675 по 1554 гг. Они вошли в историю под именем гиксосов и образовали XV и XVI династии египетских фараонов ([43] с.47). Таков был в целом закономерный результат кризиса коррупции, потрясшего Египет в конце Среднего царства. Но иностранное завоевание принесло новые бедствия для египетского народа. Как писал египетский историк Манефон, «пришли нечаянные люди низкого происхождения с восточной стороны, обладавшие достаточной смелостью, чтобы идти походом на нашу страну, и насильно покорившие ее без единой битвы. И после того, как они подчинили наших правителей, они варварски сожгли наши города и разрушили храмы богов и поступили со всеми жителями самым враждебным образом: некоторых они убили, а у других увели в рабство жен и детей. Наконец, они выбрали из своей среды царя по имени Салатис, и он жил в Мемфисе и заставил как Верхний, так и Нижний Египет, платить дань и поместил гарнизоны во всех наиболее подходящих местах» ([9] с.212). 5.3. Власть гиксосов в Египте во II тысячелетии до н.э. Каковы же были основные движущие силы той интервенции и военного переворота, которые «без единой битвы» привели к власти в Египте династию фараонов-гиксосов? Исторические источники указывают на то, что это не было завоеванием Египта какой-либо иностранной державой. Власть гиксосов в Египте ни в коей мере нельзя сравнить, например, с властью греков после завоевания Египта Александром Македонским или, тем более, с властью римлян в рамках Римской империи. Неясно даже, кто такие были гиксосы. Как пишут Д.Брестед и Б.Тураев, «позднейшая традиция не была в состоянии определить ни национальности, ни происхождения гиксосов» ([9] с.213). Само слово «гиксос», как указывают историки, в переводе с греческого означает «правитель стран» ([9] с.212), соответственно, гиксосы – это «правители стран», что ни о чем не говорит. Что касается национального состава гиксосов, то значительную роль в их числе играли семитские кочевники – амореи (амарту) и хапиру (хабиру), среди которых, как предполагают историки, были предки арабов и евреев ([9] 2, с.301; [273]) . Но Манефон называл их также «финикийцами», а финикийцы вовсе не были кочевниками, да и, по-видимому, не были они и семитами (см. следующую главу), а были оседлым народом, проживавшим на территории Сирии и Палестины. Наконец, царица Хатшепсут, правившая после гиксосов, называла их «азиатами», но указывала, что среди них были также «варвары», «народы Северной Страны» ([9] с.211-213). Таким образом, в армии гиксосов мы видим представителей как минимум трех народов – семитских кочевников, финикийцев и представителей некоего северного народа. Что касается самих правителей (фараонов) гиксосов, то, как указывал известный немецкий историк Э.Майер, среди фараонов XV-XVI династий встречаются как семитские, так и египетские имена, а большинство имен не относятся ни к тем, ни к другим. Что касается XVII династии фараонов, которая тоже правила в этот период, то она вообще в основном состоит из египетских имен. На основе анализа этих и множества других материалов Э.Майер пришел к выводу, что власть гиксосов представляла собой в основном власть египетских правителей, но призвавших на помощь иностранную наемную армию ([249] S.312-329). Российские историки указывают на то, что распространение власти гиксосов над Египтом шло не решительным натиском, а постепенно, в течение нескольких десятилетий. Они также указывают на «лоскутность» устройства государства гиксосов даже в период их максимальной власти над Египтом. «По существу, - пишут историки, - гиксосская держава так и не была создана» ([19] 2, с.84-85), и указывают, что между самими городами, где правили гиксосы, не стихали междоусобные войны. Кроме того, все данные свидетельствуют о том, что режим гиксосов в Египте представлял собой крайнюю деспотию, сопровождавшуюся угнетением коренного населения и свергнутую с великой яростью при первой же представившейся возможности. «Даже мелкие населенные пункты [гиксосов], - пишут российские историки, - обводились крепостными стенами и глинобитными валами, а крупнейшие города имели мощные системы укреплений с двойными стенами, с тройными башнями. Пандусы при подходах к воротам спланированы были так, чтобы держать осаждающих как можно дольше под обстрелом лучников при попытке штурма цитадели. И, несмотря на это, почти все раскопанные города гиксосов носят на себе следы разграблений и пожарищ» ([19] 2, с.85). Наконец, еще одно свидетельство деспотии – это введение гиксосами культа нового государственного бога – Сета. Этого египетского бога можно с полным основанием считать древним предшественником современного Сатаны, причем, не только по содержанию его культа, но и по внешнему виду. Его изображали, как правило, с хвостом (раздваивающимся на конце), с рогами и с туловищем собаки, но при этом с человеческим лицом, а иногда, наоборот, в виде человека, но с головой, похожей на козлиную и увенчанной рогами, или с головой осла [17]. Как указывает российский историк Б.Петухов, сначала Сет был у египтян одним из положительных, светлых, богов и одним из двух богов – покровителей фараона ([79] с.331). Но в дальнейшем его восприятие сильно трансформировалось, и он превратился в бога зла и хаоса. Очевидно, это началось как раз в эпоху правления гиксосов, когда Сета сделали главным божеством, а фараон стал его представителем, в знак чего даже скипетр (знак власти) фараона стали делать в виде одного из изображений бога Сета [17]. Хорошо известно, что гиксосы разрушили немало храмов в Египте ([9] с.218) - судя по всему, именно потому, что они хотели свернуть почитание прежних богов и насадить культ нового бога Сета (Сатаны). Но в дальнейшем против этого бога среди египтян началось массовое движение, он был демонизирован, превратился в народном сознании в бога зла и хаоса [17], и, по-видимому, с тех пор его внешний облик и ассоциируется во всем мире с Сатаной, а само слово «Сатана» - это, очевидно, трансформировавшееся название бога Сета . Несомненно, что столь негативное отношение к Сету и фактическое его превращение в последующем в Сатану были связаны с тем режимом деспотии, зла и хаоса, который установился в правление гиксосов. Не будь этого, будь режим гиксосов менее антинародным, население вряд ли воспылало бы такой лютой ненавистью к Сету. В целом все изложенные выше факты дают основания заключить, что власть гиксосов в Египте была разновидностью власти олигархии, но одного из ее крайних проявлений - в виде диктатуры «сильных мира сего», поддерживаемой «иностранными штыками». Об этом свидетельствует, во-первых, разнохарактерный и разноплеменный состав войска гиксосов, во-вторых, тот факт, что власть находилась в руках правителей (фараонов XV-XVII династий), среди которых около половины составляли сами египтяне, в-третьих, постоянные междоусобные войны этих правителей друг с другом, и, наконец, в-четвертых, их явно антинародный режим. В сущности, это можно считать закономерным результатом. На множестве других исторических примеров мы можем видеть, как кризис коррупции приводит сначала к хаосу и бесконечным сменам правительства на фоне гражданской войны, и это заканчивается установлением либо народной власти, осуществляющей в стране социальную революцию, либо, наоборот, режима военной диктатуры, руководимого олигархией, который сопровождается войнами, террором и насилием. Нередко это достигается как раз посредством привлечения иностранной военной группировки, которая в таком случае может стать частью правящей верхушки . Власть гиксосов в Египте продолжалась около 100 лет, и лишь в середине XVI в. до н.э. Яхмос I сверг гиксосов, положив начало новой XVIII династии фараонов и начало Новому царству (XVI-XI вв. до н.э., XVIII-XX династии). Но роль Яхмоса I состояла не только в изгнании иноземных захватчиков. Как мы выяснили выше, эта власть была переплетена с властью местных и иноземных магнатов (которые, очевидно, и называли себя «гиксосами», то есть «правителями»), поэтому ее невозможно было свергнуть, не лишив этих магнатов не только политической, но и экономической власти. Именно это и сделал Яхмос I. Как пишут Д.Брестед и Б.Тураев, почти все земли, составлявшие наследственную собственность поместной знати, «были конфискованы в пользу короны, во владении которой они остались навсегда», результатом стало «полное исчезновение поместной знати, бывшей основой правительственной организации Среднего царства. Весь Египет представлял теперь личную собственность фараона» ([9] с.224). Таким образом, мы видим, что именно Яхмос I, основатель Нового царства, и явился тем Октавианом Августом, «плохим императором», который уничтожил олигархию, мешавшую дальнейшему нормальному существованию государства, и тем самым открыл новую страницу в истории Египта . Однако, как и Октавиан, конфискуя крупную земельную собственность, Яхмос не исходил из какой-то теории, подобной марксизму или подобной той, что изложена в настоящей книге. Он просто уничтожал врагов египетского народа (гиксосов) и всех тех, кто им помогал или симпатизировал. И он не трогал земли тех немногих крупных землевладельцев, которые, наоборот, помогали ему бороться с гиксосами. Как указывают Д.Брестед и Б.Тураев, Элькабскому дому (и, возможно, не только ему) Яхмос I позволил удержать свои земли, и тот в дальнейшем их существенно расширил ([9] с.224). Такой подход, очевидно, способствовало в будущем формированию новой олигархии – уже среди друзей нового фараона. Но это уже другая страница истории. Революция, совершенная Яхмосом I (конфискация крупной земельной собственности), была не просто экономической, она была, прежде всего, социальной революцией. И она не только способствовала преодолению кризиса коррупции, но и привела к изменению социальной структуры общества. Так, вместе с крупной земельной собственностью фактически исчезли оба сословия, составлявшие основу Египта феодальной эпохи Среднего царства: исчезло, во-первых, сословие поместной знати, и во-вторых, сословие частновладельческих крепостных крестьян. Положение последних, ранее составлявших большинство населения, по существу мало отличалось от положения рабов. Теперь же они превратились в «крепостных фараона» и по своему статусу вплотную приблизились к свободным крестьянам, освободившись от произвола поместной знати. Появился и большой слой чиновников на службе у фараона (служилый средний класс), вышедший из свободного крестьянства ([9] с.238-240). Интересно, что одновременно с восстановлением государственности в Египте в начале XVIII династии (XVI-XIV вв. до н.э.) мы видим опять осознание фараонами и чиновниками необходимости защиты интересов простого народа, отстаивания справедливости и борьбы с коррупцией. Например, описывая деятельность визирей Севера и Юга Египта (фактически глав правительства южной и северной половины страны) в начале Нового царства, Д.Брестед и Ю.Тураев высоко оценивают как саму эту деятельность, так и руководство ею со стороны фараонов: «Народ смотрел на него [визиря] как на своего великого защитника, и высшей похвалой Амону в устах его почитателей было назвать его “визирем бедных, не берущих взятки с виновного” … Царь говорит визирю, что он должен вести себя как тот, кто “не клонит своего лица в сторону князей и советчиков, а также не делает весь народ своими братьями”; и еще он говорит: “Это отвращение для бога – выказывать пристрастие. Таково наставление: ты будешь поступать одинаково, будешь смотреть на того, кто известен тебе так же, как и на того, кто тебе неизвестен, и на того, кто близок… так же, как и на того, кто далек” … Визири XVIII династии желали заслужить репутацию неутомимых работников, добросовестных чиновников, величайшая гордость которых заключалась в надлежащем отправлении своей должности» ([9] с.236-237). Мы видим, что из второго кризиса коррупции, поразившего Египет в конце Среднего царства, страна вышла с намного меньшими потерями, чем после первого кризиса, начавшегося в конце Древнего царства, который привел к полному упадку и опустошению страны и наступлению многовековой эпохи феодализма. И причина, очевидно, состоит в том, что после нескольких попыток, сначала в виде стихийного захвата власти простым народом (как это описано в «Речении Ипусера»), а затем в виде длительной кровопролитной войны с иноземными завоевателями и крупными землевладельцами, египетскому народу удалось совершить социальную революцию. Ее кульминацией стали социальные реформы, проведенные новым правителем, Яхмосом I, который представлял народные интересы. 5.4. Империя Нового царства в Египте (XVI-XI вв. до н.э.) Как мы уже убедились на примере Рима и Византии, преодоление кризиса коррупции вовсе не гарантирует обществу защиту от новых кризисов коррупции в будущем, если не устранены причины, им способствующие. Дальнейшая история Египта это также подтверждает: в эпоху Нового царства мы опять видим глобализацию и имперское строительство, те же факторы, которые способствовали развитию предыдущих кризисов. Именно в эту эпоху – середина II тысячелетия до н.э. – глобализация, интенсивная морская торговля достигла своего очередного пика (см. Схему III). Это подтверждается многочисленными фактами. Например, в эту эпоху мы можем видеть в любой стране восточного Средиземноморья самые разнообразные товары, привезенные издалека. В Египте, Сирии и Палестине мы видим во множестве критскую и греческую керамику, на Крите и в Греции – египетские и сирийские изделия, а также товары из Месопотамии. Мы видим в этих странах даже янтарь и украшения из янтаря, привезенные с Балтики, и еще многие необычные товары из самых дальних стран ([246] pp.135-136; [196] p.117). Размах морской торговли и мореплавания в эту эпоху достиг такого уровня, которого он еще никогда не достигал в этом регионе. У каждого чиновника XIX династии фараонов (XIII век до н.э.), судя по имеющимся описаниям, был, по меньшей мере, один собственный торговый корабль, а то и несколько; у храмов были целые флотилии, которые совершали регулярные торговые экспедиции. Как отмечают российские историки, «о богаче – хозяине судна, которое ходило к восточному побережью Средиземного моря, говорится в школьных прописях XIX династии» ([19] 2, с.182, 194). Размерам египетского морского флота эпохи империи (Нового царства) Египта могла бы позавидовать даже Греция в классическую эпоху античности, хотя она и была морской нацией, разбросанной на множестве островов и полуостровов. Так, известно, что египетский фараон Рамсес II для отражения нашествия «народов моря» в конце XIII в. до н.э. располагал флотом в размере 400 кораблей, а греки в знаменитом саламинском сражении 480 г. до н.э., остановившем персидское нашествие, располагали всего лишь 330 кораблями, собранными со всей Греции для борьбы с персами ([19] 1, с.38, 101-102). Поскольку к середине II тысячелетия международная торговля достигла своего пика, она, без сомнения, служила мощнейшим фактором, который способствовал быстрой концентрации богатства в руках правящей верхушки Египта и оказывал на нее развращающее влияние. Признаки того и другого мы видим во множестве. Так, вельможа на египетской фреске середины XV в. до н.э. изображен в качестве молодого модника и сластолюбца с вычурной бородкой, золотыми серьгами, в богатой одежде, посреди роскошной стильной мебели, диковинных цветов и изысканных вещей из стекла и золота, с кубком в руке, у ног которого с покорным видом сидит молодая рабыня ([18] 1, с.33). «Оделся ты в тончайшее полотно, поднялся ты на колесницу, жезл золотой в руке твоей… запряжены жеребцы сирийские, впереди тебя бегут эфиопы из добычи, добытой тобой. Ты опустился в свой корабль кедровый, оснащенный от носа до кормы, ты достиг своего доброго загородного дома… Уста твои полны вином и пивом, хлебом, мясом, пирожными. Откормленные быки заколоты, вино откупорено, пение сладостное перед лицом твоим. Твой начальник умащенный умащает маслом, твой старшина сада – с венком, твой начальник птицелов приносит уток, твой рыболов доставляет рыбу. Твое судно пришло из Сирии-Палестины, груженное всякими добрыми вещами. Твой загон полон телят. Твоя челядь здорова» ([19] 2, с.194). Так описывали египтяне жизнь сановника времен XIX династии фараонов (XIII в. до н.э). Не менее развращающее влияние на верхушку египетского общества, должно быть, оказывали и бесконечные завоевательные походы фараонов, начавшиеся вскоре после восстановления египетского государства Яхмосом I. Большинство этих походов заканчивались наводнением Египта иностранными рабами. Так, известно, что только из одного похода в Сирию в середине XVIII династии фараон Аменхотеп II привел более 100 тысяч пленников ([19] 2, с.185). Все эти невольники распределялись между теми, кто ближе всего стоял к власти. Много пленных рабов фараоны дарили храмам, другая их часть использовалась в сельском хозяйстве на землях фараона или его вельмож, третья часть пополняла домашнюю прислугу и гаремы знати. Помимо невольников, завоевательные походы приносили египетской правящей верхушке много другой ценной добычи, что также увеличивало ее богатства. Уже преемникам Яхмоса I, фараонам Аменхотепу I и Тутмосу I (конец XVI в.) удалось завоевать Нубию, частично Ливию и, по видимому, всю Палестину ([9] с.255-256), но окончательно свою власть над ней Египет установил при Тутмосе III к середине XV в. до н.э. Жители Палестины теперь поменялись местами с египтянами – в эпоху империи гиксосов египтян угоняли в рабство, в основном в Палестину, а теперь уже население последней угоняли в рабство в Египет. С этого момента все эти территории вошли в созданную Египтом империю и, несмотря на многократные попытки освободиться от его власти, оставались в ее составе, по крайней мере, частично, вплоть до конца XII в. до н.э., то есть почти до самого конца Нового царства. Создание империи позволило египетской правящей верхушке поставить грабеж соседних народов: ханаанян (финикийцев), нубийцев, ливийцев, семитов, - на постоянную основу. В течение всех четырех столетий существования египетской империи с покоренных территорий в Египет не переставал поступать поток рабов и ценного сырья, а вымогательства со стороны египетских чиновников, как пишут историки, способствовали последующему упадку этих территорий [273]. Вместе с тем, в течение всей XVIII династии мы видим борьбу, временами приобретавшую ожесточенный характер, между представителями двух течений или партий среди египетской правящей верхушки – партии войны и партии мира, которые склоняли на свою сторону тех или иных правителей Египта. Первым таким правителем, представлявшим партию мира, стала царица Хатшепсут. Она пришла к власти в результате дворцового переворота, свергнувшего фараона Тутмоса I и его наследника Тутмоса II и приведшего к власти его побочного сына Тутмоса III (1490-1436 гг. до н.э.), который, судя по всему, не имел серьезных прав на престол, поскольку его матерью была наложница фараона. Но основной целью переворота являлось, по-видимому, выдвижение не столько Тутмоса III, сколько его жены Хатшепсут, приходившейся наследницей фараону Яхмосу I, основателю XVIII династии. Во всяком случае, в результате стараний партии, поддерживавшей Хатшепсут, как пишут Д.Бредстед и Б.Тураев, «Тутмос III был вынужден признать свою жену соправительницей и фактически допустить ее к участию в управлении. Вскоре ее сторонники стали настолько сильны, что царь оказался серьезно урезан в своих правах и даже в конце концов отодвинут на задний план. Таким образом, Хатшепсут стала царем…» ([9] с.260). Через пять лет Тутмосу I и Тутмосу II удалось отстранить Тутмоса III и Хатшепсут от власти и самим опять завладеть короной. А свергнутых противников они пытались преследовать, стирали все их имена на памятниках и ставили вместо них свои собственные имена. Однако уже довольно скоро они были сами вновь свергнуты, и власть Тутмоса III и Хатшепсут была восстановлена ([9] с.260-261). В течение всех 15 или 20 лет ее пребывания на троне вместе с мужем Тутмосом III она не позволяла ему вести дальнейшие завоевательные или грабительские походы против соседей, и египетская армия за эти годы ни разу не покидала территории Египта ([9] с.273-274). Однако после ее смерти все изменилось. Как пишут историки, Тутмос III «слишком много вытерпел» - будучи формально царем, фактически он все эти годы был мужем при царице. Поэтому теперь он ей мстил. «Он всюду стер ее имя, и на всех стенах ступенчатого храма были уничтожены как ее изображения, так и ее имя. Все ее сторонники, без сомнения, бежали. В противном случае с ними скоро бы покончили. На рельефных сценах в том же храме, где Сенмут, Нехси и Тутии [сподвижники царицы] считали такой честью для себя фигурировать, их изображения и их имена были безжалостно уничтожены» ([9] с.274). Так же Тутмос III поступил и со всеми другими упоминаниями о Хатшепсут и ее сподвижниках. Вскоре после этого фараон приступил к целой серии завоевательных походов, продолжавшихся без перерыва 19 лет. За это время он провел 17 военных кампаний, число городов, взятых им во время каждой из них, исчислялось сотнями. Он захватил всю Сирию и Палестину вплоть до юго-востока Малой Азии и вплоть до северной Месопотамии, и при нем империя достигла наибольшего могущества и величия, затмив все другие государства. Потомки Тутмоса III продолжали начатое им дело – управляли огромной египетской империей и периодически проходили с огнем и мечом по покоренным землям, чтобы вселить ужас подвластным народам, захватывая местное население и угоняя в Египет. Вот что пишут российские историки о царствовании его сына Аменхотепа II: «Аменхотеп прочесывал Сирию и Палестину в поисках добычи и попутно покорял “мятежи”. Со своими противниками Аменхотеп II расправлялся очень жестоко. Сто тысяч воинов и мирных жителей были угнаны в рабство, семь правителей было умерщвлено. Тела повергнутых правителей свисали с носа царского корабля… Таков был итог только одного из походов фараона. В назидание эфиопам труп одного из сирийских царьков был отослан на юг и там повешен на стене города Напаты. … Азиатские цари преклонялись перед блеском египетского золота и мощью египетского оружия. Вавилонский и митаннийский правители слали египетскому “брату”, как залог дружбы, своих царевен. Сами они при этом не получили из Египта ни одной царской дочери» ([19] 2, с.206-207). Однако среди потомков Тутмоса III нашелся один, фараон Аменхотеп IV (Эхнатон), который принципиально отказался от проведения прежней политики регулярных грабительских походов в пределах и за пределами созданной империи. За время своего довольно длительного царствования (1365-1348 гг.) он не предпринимал военных походов и игнорировал просьбы некоторых вассальных князей о военной помощи. В результате, конечно, власть Египта на территории покоренных стран к концу его царствования уменьшилась. Отдельные города выказывали неповиновение египетским наместникам или захватывались соседними государствами. Но, по-видимому, это была сознательная политика фараона, которого историки называют «революционером». Очевидно, ему было ненавистно все, что составляло суть власти фараонов - его предшественников. И он порвал не только с грабительскими походами, стараясь править в своем государстве только мирными способами. Как отмечают российские историки, он пытался также обновить чиновничий аппарат египетского государства, очищая его от представителей знати и пополняя его выходцами из простого народа, на что указывают многочисленные надписи ([19] 2, с.208). Кроме того, он порвал также и с традиционной религией, запретив культ бога Амона (в честь которого получил свое первоначальное имя) и введя культ нового бога, бога солнца Атона. Фактически, борясь с религией, Эхнатон боролся и со жреческой олигархией, власть которой в Египте приняла уродливые формы. Именно жрецы были в основном организаторами дворцовых переворотов, устранявших неугодных им фараонов, и именно жрецы был основными получателями добычи, захваченной фараонами во время военных походов. Львиная доля рабов передавалась фараонами жречеству, для него фараоны строили огромные величественные храмы, жречество также аккумулировало в своей собственности огромные земельные владения. Особенно выделялись жрецы бога Амона, считавшегося главным богом, которые, как пишут Д.Брестед и Б.Тураев, «составляли в то время богатую и могущественную корпорацию». Именно против них и против их гигантской власти была в первую очередь направлена религиозная реформа Эхнатона. «Жречество, - пишут далее историки, - включая и корпорацию Амона, лишилось своих владений, официальное служение различным богам прекратилось по всей стране, и их имена были стерты всюду на памятниках, где только их могли найти. Преследование Амона было особенно ожесточенным. Не было пощажено при этом и фиванское кладбище: ненавистное имя Амона было стерто в гробницах предков всюду, где его находили вырезанным на камне. … Даже статуи предков нового фараона, включая и его отца, не встретили к себе лучшего отношения; напротив, так как имя Аменхотепа III заключало Амона, то молодой царь счел себя вынужденным стереть имя собственного отца, чтобы имя бога не встречалось больше написанным огромными знаками во всех фиванских храмах» ([9] с.353). Фараон изменил и собственное имя – вместо Аменхотепа IV он стал называть себя Эхнатоном, в честь нового бога Атона. Жрецы в Древнем Египте представляли собой одну из разновидностей олигархической власти . Поэтому смысл борьбы фараона и с чиновничьей олигархией, и со жреческой олигархией, включая конфискацию ее земель, я полагаю, после всего написанного выше, Вам должен быть понятен. Менее понятна, наверное, религиозная революция, совершенная Эхнатоном. Действительно, какой смысл был в такой непримиримой борьбе с традиционной религией, да еще сопровождавшейся уничтожением имени собственного отца и других предков? Если говорить коротко, то смысл ее сводился к следующему. Фактически речь шла не о простой религии (о чем, как правило, забывают упомянуть историки), а об еще одной разновидности сатанинского культа, который в эту эпоху насаждался уже не гиксосами, а жрецами бога Амона при попустительстве или с согласия фараонов XVIII династии. Бог Амон был до начала Нового царства ничем не примечательным второразрядным богом, почитавшимся в основном лишь в Фивах и еще в нескольких городах Египта. Но благодаря тому, что Фивы и фиванское жречество помогло Яхмосу I одержать победу над гиксосами, после того как гиксосы и их бог Сет (Сатана) были свергнуты, главным богом Египта стал фиванский бог Амон. Поначалу он просто заменил собой культ традиционного главного египетского бога (которого ранее называли Птах, а затем Ра), он изображался в виде обычного человека, иногда сидящего рядом с богиней-матерью (богиня Маат или Мать). Но затем все изменилось: где-то в конце XVI в. – начале XV в. до н.э. прежнего бога Амона фактически подменили другим богом, оставив лишь прежнее название . Амона начали изображать как человека с головой барана, либо как человека с длинной козлиной бородкой и рогами. Кроме того, поскольку козлы и бараны считаются очень похотливыми животными, то Амона нередко стали изображать с эрегированным пенисом и с плетью в руке, которая заменила прежний символ власти (скипетр). Все эти древние изображения Амона имеются в главном храме Амона-Ра в Карнаке в Египте и во многих музеях мира. Поэтому задолго до начала царствования Аменхотепа IV Амон из бога-творца и покровителя людей превратился в баранообразное или козлинообразное существо, упивающееся властью, богатством и похотью, культ которого повсюду насаждался жрецами . Даже самих фараонов, которые считались земным воплощением Амона, изображали в этот период в виде козлинообразных существ с козлиными ногами и козлиными чертами лица (о чем свидетельствуют некоторые сохранившиеся статуи и изображения Аменхотепа IV). Против всего этого и восстал Аменхотеп IV (Эхнатон). Но поскольку в Египте к тому времени развелось множество таких сомнительных богов, то он отменил вообще всех богов и заменил их одним богом солнца Атоном, который был фактически не чем иным, как старым главным богом Египта, богом солнца Ра, но с новым именем. И судя по всему, у этой религиозной реформы нашлось много последователей – так много, что впоследствии ее невозможно было совсем отменить, хотя после смерти Эхнатона жрецы предали фараона-революционера анафеме, и упоминания о нем были стерты из официального списка фараонов. Несмотря на то, что новый бог солнца Атон был низвергнут, а старый бог Амон был восстановлен жрецами в качестве главного бога Египта, но фактически жрецы были вынуждены смириться с религиозной революцией Эхнатона. Они отказались от прежнего «козлиного» бога, объединили двух богов: Амона и бога солнца Ра, - в одного бога Амона-Ра, сделали его главным богом и придали ему благообразный вид, вполне соответствующий главному богу Египта [17]. Политику Эхнатона в целом можно расценить одновременно как попытку осуществить духовную революцию (борьба с культом, пропагандирующим богатство, власть и похоть) и как попытку борьбы с коррупцией (борьба со жреческой и чиновничьей олигархией), которая усиливалась в Египте в течение XVIII династии. Этим же целям служил и его отказ от грабительских походов. Ведь такие походы в первую очередь способствовали развращению правящей верхушки, ее духовной деградации и нарастанию коррупции. Некоторые преемники Эхнатона продолжали его линию по борьбе с коррупцией. Так, бывший сподвижник и помощник Эхнатона, фараон Харемхеб, правивший в конце XVIII династии, в течение всего своего царствования энергично вел борьбу с коррупцией среди чиновников. В частности, он ввел суровые законы против чиновничьих злоупотреблений. Сборщик налогов, признанный виновным в вымогательствах среди населения, согласно этим законам, приговаривался к отсечению носа и изгнанию в Джару, город, затерянный в песках Аравийской пустыни. Он также боролся с произволом со стороны армии, которая постоянно грабила крестьян, отнимая у них шкуры и продовольствие, и следил за тем, насколько справедливо ведут дела его визири и судьи ([9] с.388-389). Однако вряд ли меры, предпринимавшиеся двумя фараонами, могли изменить наметившуюся тенденцию. Армия потому и грабила египетских крестьян, что привыкла во время военных походов избивать и грабить население империи, и уже не могла избавиться от укоренившейся привычки. А чиновники и судьи потому и вымогали деньги у населения, что правящая верхушка лишь в последнюю очередь думала о его благополучии, а в первую очередь упивалась той властью и богатством, которого она уже достигла и культу которого она поклонялась. Поэтому при новой XIX династии (1306-1197 гг. до н.э.) мы видим опять и возобновление бесконечных грабительских походов, и насаждение сатанинских культов. Как уже было сказано, жрецы после религиозной революции Эхнатона были вынуждены отказаться от культа «козлиного» бога Амона и заменить его благородным богом Амоном-Ра. Однако фараоны XIX династии, едва придя к власти, опять начали, как когда-то гиксосы, пропагандировать культ бога Сета (Сатаны). Его именем были даже названы несколько фараонов этой династии: Сети I, Сети II, Сетнахт. Бога Сета опять начали причислять к числу главных богов Египта, в его честь сооружались храмы и монументы, совершались человеческие жертвоприношения , а один из полков в армии фараона Рамсеса II (1290-1224 гг. до н.э.) считал Сета своим богом-покровителем [17]. Разумеется, когда армия считает своим покровителем Сатану, то от нее трудно ожидать нормального человеческого отношения к простому народу. В целом политика Египта в эту эпоху мало отличалась от эпохи Тутмоса III и его преемников – такие же частые грабительские походы и вереницы рабов, пригоняемых в Египет, такое же гигантское строительство дворцов и храмов и такая же пропасть между неимоверным богатством немногих и ужасающей нищетой, бедствиями и лишениями остальных. В эпоху XVIII и XIX династий египетская верхушка жила в такой умопомрачительной роскоши, какой Египет не видел на протяжении всей своей предыдущей истории, и какую еще очень долго не увидит после этого. «Роскошь и показная жизнь столицы, - пишут Д.Брестед и Б.Тураев, - сменили древнюю сельскую простоту и ее устойчивые исконные добродетели. Начиная с фараона и кончая самым скромным писцом, это изменение сказывалось даже в костюме. Простой льняной передник от бедер до колен, которым некогда довольствовались все, не исключая и царя, заменился сложным костюмом с длинным плиссированным подолом и богатой туникой с длинными рукавами. Вместо непритязательной головной прически древней эпохи появился тщательно завитой парик, спускавшийся до плеч, а некогда голые ноги оделись в изящные сандалии с заостренными и загнутыми кверху носками» ([9] с.331) . Многочисленные дворцы, принадлежавшие не только фараону, но и видным вельможам, были отделаны и обставлены с исключительной роскошью. «Бесчисленные произведения прикладного искусства, - пишут историки, - наполняющие теперь европейские музеи, показывают, с каким бесконечным великолепием и изысканной красотой обставлялся и украшался царский дворец. Великолепные сосуды из золота и серебра с фигурами людей и животных, растений и цветов по краям сверкали на царском столе посреди хрустальных кубков, стеклянных ваз и серых фарфоровых сосудов, украшенных бледно-голубыми рисунками. Стены были покрыты ковровыми тканями, столь тонкой работы и столь изысканными по окраске и рисунку, что знатоки признают их нисколько не уступающими созданиям наилучших современных мастеров … Утонченностью своего искусства эта эпоха напоминает век Людовика XV…» ([9] с.340-341). Свои дворцы были не только у фараона и вельмож, но даже и у некоторых жен фараона, а Аменхотеп III вырыл целое озеро длиной около 2 км, соединившее дворец его жены Тии с его собственным дворцом, и «в день празднования двенадцатой годовщины своей коронации он открыл шлюзы для его наполнения и поплыл по нему в барке со своей женой, подобно тому, как мы это читаем в описании великолепных фантастических празднеств в “Тысяче и одной ночи”, в дни неизменного Гарун-эль-Рашида» ([9] с.341). «Пышные празднества, - пишут далее Д.Брестед и Б.Тураев, - стали теперь обычными в Фивах и обогащали жизнь быстро растущей столицы калейдоскопической сменой картин, которую можно сравнить только с подобными периодами в Вавилоне или в Риме эпохи императоров» ([9] с.341). Вся эта роскошь держалась на постоянном ограблении населения империи и прилегающих стран, в основном в результате походов фараона и его армии. Часть награбленного фараон всегда распределял среди своих вельмож. Например, один раз среди ценных подарков, которые фараон подарил вельможам, были «колесницы из золота и серебра, статуи из слоновой кости и черного дерева, ожерелья из всякого рода драгоценных камней, военное оружие и изделия всевозможных ремесленников, состоявшие из 13 статуй царя, 7 изображений монарха в виде сфинкса, 8 роскошных ожерелий, 680 богато украшенных щитов и 230 колчанов изысканной работы, 360 бронзовых мечей и 140 бронзовых кинжалов – те и другие с насечками из драгоценного металла – 30 жезлов из слоновой кости с набалдашниками из золота и серебра, 220 бичей с рукоятками из слоновой кости и черного дерева, 7 искусно сделанных ларцов, множество опахал, кресел, ваз и массы мелких предметов» ([9] с.331). Но особенно ценную часть добычи составляли захваченные рабы, и их фараон также распределял среди вельмож, а также среди жрецов. Так, Рамсес III за годы своего царствования (1190-1159 гг. до н.э.) только храму Амона подарил свыше 62 тысяч рабов ([19] 2, с.196). Все эти богатства, которыми упивалась египетская верхушка, несколько сотен семейств, были лишь одной стороной медали, другой ее стороной были мучения и страдания сотен тысяч ни в чем не повинных мужчин, женщин и детей, в основном крестьян или горожан Сирии, Палестины, Ливии и Нубии, которые и представляли собой часть той самой «добычи», ради которой предпринимались бесконечные военные походы фараонов. Как пишут российские историки, «пленников гнали связанными вместе веревками за шеи, с руками, зажатыми в деревянные колодки или скрученными так, что это вызывало невероятные мучения. Во второй половине Нового царства пленников клеймили калеными печатями с царским именем» ([19] 2, с.185). Судя по всему, часть угоняемых в рабство пленников просто умирала в дороге, не выдержав перехода в колодках под палящим солнцем по пустыне, отделяющей Палестину или Ливию от Египта. Не менее жалким было положение простого народа самого Египта, который постоянно грабила собственная армия, а чиновники и судьи незаконно вымогали деньги и имущество, а то и забирали детей в рабство в счет неуплаты долга. Известен, например, следующий факт. В царствование Рамсеса III, который продолжал строить огромные храмы, дворцы и монументы, прославлявшие его величие, как пишут Д.Брестед и Б.Тураев, «партия рабочих некрополя упорно добивалась получения месячины в 50 мешков зерна. Месяц за месяцем должны они прибегать к крайним мерам, влезая с подведенными животами на стену некрополя и угрожая напасть на хлебный амбар, если им не дадут пищи. Услышав в ответ от самого визиря, что сокровищница пуста, или обманутые лживыми обещаниями какого-нибудь доверенного писца, они, по-видимому, вновь вернулись к работе и вновь терпели голод, заставивший их бросить работу и собраться с криком и гамом у конторы своего начальника с требованием выдать месячный паек. Таким образом, в то время как бедняки, работавшие на государство, толпились голодные у дверей опустевшей сокровищницы, хранилища богов ломились от статей дохода, и Амон ежегодно получал более 205 000 мер зерна в виде подношений во время одних лишь годичных праздников» ([9] с.478). Судя по всему, в последние столетия Нового царства положение простого народа в Египте, даже формально свободного, мало отличалось от положения рабов. Абсолютно бесправный, лишенный земли, которая находилась в основном в собственности фараона, храмов и крупных землевладельцев, подвергавшийся бесконечным грабежам и вымогательствам, косимый голодоморами и болезнями, он постепенно вымирал. Поэтому крах египетской империи и самого египетского государства был неизбежен. 5.5. Окончательный крах древнеегипетского государства и его причины Почему-то многие историки-египтологи полагают, что население Египта в древности составляло 7 миллионов человек и что оно не менялось в течение всей истории Древнего Египта. Можно объяснить это только одним – историки-египтологи ничего не хотят знать о демографии Древнего Египта и не читают того, что пишут их коллеги – демографические историки. Если бы это касалось, конечно, только их самих, то пусть бы и дальше они пребывали себе в невежестве на сей предмет, но это касается широкой публики, которая читает их исторические труды. А потому придется заняться опровержением данного заблуждения. Например, по оценке демографического историка Валек-Чернеки, население Египта в 525 г. до н.э. составляло 20-25 млн. человек, в 50 г. до н.э. - 12-13 млн. и в 75 г. н.э. - 7,5 млн. человек ([216] p.307). Далее, согласно уже вполне достоверным современным данным, в начале XIX в. н.э. население Египта составляло всего лишь 3 миллиона человек, к 1911 г. выросло до 11 миллионов и к 1966 г. – до 30 миллионов человек. Таким образом, всего лишь за полтора столетия население Египта выросло в 10 раз, и это, отмечает демографический историк Т.Холлингворт, произошло без каких-либо существенных изменений в технологиях ведения сельского хозяйства в Египте и без какой-либо масштабной ирригации бассейна Нила ([216] p.307). С другой стороны, по оценке демографического историка Г.Хамдана, население египетской Александрии составляло 600 тысяч человек в 641 г. н.э. и всего лишь 100 тысяч человек в 860 г. н.э., сократившись за два столетия в 6 раз ([216] p.308). А затем этот величайший город Средиземноморья вообще исчез, и к сегодняшнему дню от него сохранились лишь фундаменты зданий под толщей песка. Как видим, население Египта от одного столетия к другому изменялось очень значительно – в 10 раз. И это касается не только Египта, но и всех других стран, чему выше уже приводилось множество свидетельств и фактов. Крах государств в прошлом почти всегда был связан со значительным сокращением населения, что мы видим на примере Западной Римской империи, Византии, империи Хань в Китае, Киевской Руси, Хазарского каганата (см.: [60], п.5.3) и ряда других государств, прекративших свое существование. Так, в течение только двух последних столетий существования империи Хань в Китае, согласно официальным переписям, ее население сократилось в 8 раз (см. выше). Численность населения на территориях Западной Римской империи, согласно множеству имеющихся данных, к началу средних веков (VII-VIII вв.) могла сократиться примерно в 50-100 раз по сравнению с эпохой ранней империи в I в. н.э. (см.: [59], глава III). По Древнему Египту, конечно, нет такого количества информации, какая есть по античности. Но ряд имеющихся данных позволяет сделать вывод о том, что мы имеем дело с таким же феноменом значительного сокращения населения. Например, в одном из папирусов конца XIII в. – начала XII в. до н.э., вместе с описанием этого смутного времени, дается такая характеристика положению в стране: «Страна египетская была опустошена» ([43] с.63). Такую характеристику, данную неизвестным современником, можно считать субъективной, но ее подтверждают целый ряд объективных свидетельств и фактов, а факты, как известно – упрямая вещь. Например, в конце Нового царства мы видим сильное обесценение земли в Египте – до каких-то смешных величин ([9] с.503), а хорошо известно, что египетская земля всегда ценилась высоко, и ее было мало – узкая полоса вдоль Нила. Единственной причиной такого обесценения земли могло стать наличие в тот период множества пустующих земель. О том же самом говорит не прекращавшееся в конце Нового царства просачивание на египетские земли соседних народов – ливийцев и машуашей с запада, филистимлян и прочих народов с севера и т.д. Причем, фараоны не только не препятствуют этому просачиванию, но и даже в какой-то мере его поощряют, единственное, что их беспокоит - они хотят быть уверены, что переселенцы подчинятся власти фараона и будут платить налоги. Так, когда в Сирию-Палестину вторглась первая партия филистимлян со своими повозками, женами и детьми, Рамсес III (1190-1159 гг. до н.э.) захватил их, привел в Египет и расселил там, очевидно, на пустующих землях ([9] с.460-461). Когда в дельту Нила вторглись машуашы (один из ливийских народов), то Рамсес III часть их перебил, а остальную часть – 2052 человека, из числа которых 1/4 составляли женщины, и еще значительную часть составляли дети – поселил в отдельных поселениях под началом своих «вождей», «предводителей лучников и начальников племен» ([9] с.462). А во время правления XXI династии (1075-946 гг. до н.э.) этот процесс приобрел уже совершенно неконтролируемый характер. Как пишут Д.Брестед и Б.Тураев, «с запада Дельта мирным образом захватывалась ливийцами, которые путем постепенного переселения достигли того, чего не удалось им сделать посредством воинственного вторжения» ([9] с.505). Все это сильно напоминает расселение варваров на пустующих землях Западной Римской империи в конце античности, и причиной его могло быть только наличие множества пустующих земель. Кстати говоря, хотя пленников в конце Нового царства по-прежнему называли «рабами», но сам характер их расселения отдельными поселениями во главе со своими «вождями» и под защитой своих «лучников», какое мы видим при Рамсесе III, говорит о том, что, как и в поздней Западной Римской империи, речь шла уже не о рабах в обычном понимании этого слова, а о крепостных крестьянах. Причиной такой трансформации рабов в крепостные всегда была сильная нехватка рабочих рук. Рабы, работавшие в цепях и колодках под плетью надсмотрщика, очень быстро умирали, и продолжать изводить население таким безобразным способом в период резкого его сокращения и сильного дефицита рабочих рук было непозволительной роскошью. Поэтому рабы фактически превращались в крепостных со своим хозяйством и семьями. Это хорошо известно по опыту Западной Римской империи, где незадолго до ее падения даже латинское слово servus (раб) изменило свое значение и стало означать не раба, а крепостного, и с тех пор во всех европейских языках слово serf (servo) употребляется только в значении «крепостной». Таким образом, фактическое превращение египетских пленников из рабов в крепостных крестьян также свидетельствует о значительном сокращении населения в Египте в конце Нового царства. Наконец, о масштабном демографическом кризисе свидетельствует и хроническая слабость Египта, начавшаяся уже в правление Рамсеса III и продолжавшаяся затем в течение нескольких столетий. У Египта не было никаких сил – ни военных для удержания под своей властью зарубежных владений своей империи, ни политических для удержания египетского государства от распадения на множество отдельных провинций (номов), ни денег в казне даже на необходимые вещи. Доходило до абсурда. Так, в конце XII в. до н.э. египетский посол был послан в финикийский Библ за деревом для Египта, но денег у него было слишком мало для такой покупки, и ему дали задачу получить дерево как бы в долг, путем напоминаний правителю Библа о великом прошлом Египта. Но никакие напоминания о великом прошлом не помогли - посол лишь напрасно потратил время и вернулся ни с чем – без денег ему в Библе никто ничего не дал ([9] с.492). По-видимому, этот посол Египта был не единственным, кто хотел что-то получить задаром, потому что вскоре после этого целая группа египетских послов была арестована в Библе местным правителем и 17 лет пробыла там в заключении, пока все послы не умерли ([9] с.491). Возможно, таким путем местный правитель пытался прекратить попрошайничество со стороны Египта. Но каковы бы ни были причины этого ареста послов, это свидетельствует о глубочайшем презрении, с которым относился к Египту в конце XII в. до н.э. город, который еще не так давно входил в состав египетской империи и платил Египту регулярную дань. Вряд ли правитель Библа позволил бы себе столь презрительное отношение, если бы существовала хоть какая-то опасность того, что Египет смог бы в обозримом будущем прислать в Библ армию возмездия . Очевидно, такой опасности уже не существовало, о чем правитель Библа, надо полагать, прекрасно знал. Ведь, как указывают российские историки, египетская армия уже в XIII веке до н.э. набиралась в основном из наемников-иностранцев – ливийцев, эфиопов, шерданов ([19] 2, с.199), что также, по-видимому, было следствием катастрофического сокращения египетского населения. Но содержание армии наемников-иностранцев требует больших денег. А в конце XII в. до н.э., как видно из приведенного выше примера, денег у Египта не было даже для покупки дерева - так откуда они у него могли взяться для содержания значительной наемной армии или, тем более, для организации дорогостоящей военной экспедиции. Поэтому начиная с этого времени мы не видим у Египта ни армии, ни военных экспедиций. И эта слабость Египта продолжалась в течение, по меньшей мере, четырех последующих столетий. Так, в XI в. Египет фактически распался на несколько частей, как это уже было однажды в конце Древнего царства. В дальнейшем, в X-VIII вв. до н.э., Египет оказался под властью ливийцев, которые сначала расселились по всему нижнему Египту, а затем беспрепятственно захватили власть над всей страной. При этом все попытки создания в стране единого государства были безуспешными – Египет продолжал разваливаться на все более мелкие квази-государства, во главе каждого из которых стоял ливийский правитель ([19] 2, с.240-241). А после этого, в VIII-VII вв. до н.э. Египет оказался под властью нубийцев. И за все эти 400 лет иностранного ига не наблюдалось каких-либо попыток сбросить это иго и образовать собственное национальное государство. Мы видим, таким образом, полное военное, экономическое и политическое бессилие Египта как государства и как нации, продолжавшееся в течение 5 столетий. А следовательно, речь идет о не о временной слабости, вызванной какими-то случайными или субъективными обстоятельствами, а о хроническом бессилии, единственной причиной которого в ту эпоху могло быть только значительное сокращение населения. Наконец, об этом же говорит и общий полнейший упадок культуры Египта в этот период, признаваемый всеми историками-египтологами: архитектуры, скульптуры, живописи, литературы, языка и т.д. Можно даже попытаться установить примерную численность населения Египта в конце Нового царства. Так, в одном из папирусов эпохи Рамсеса III (1190-1159 гг. до н.э.) приводятся данные, касающиеся размеров собственности храмов Египта. В частности, согласно этим данным, в собственности храмов находилось 750 тысяч акров земли, что составляло примерно 14,5% всей обрабатываемой земли Египта, и 107 тысяч «рабов» ([9] с.472). Очевидно, в данном случае речь идет не о рабах, а о крепостных, о чем уже было сказано, так как рабов как таковых уже не стало, а, судя по всему, подавляющая часть населения превратилась в крепостных, как и в Западной Римской империи незадолго до ее краха . Это подтверждает и тот факт, что, как указано в папирусе, храмы владели 169 «городами» или поселениями (очевидно, теми самыми, где и жили эти 107 тысяч крепостных «рабов»), что также указывает на феодальный характер отношений, характерный для эпохи феодализма и крепостного права . Поэтому мы с полным основанием можем считать, что эти 107 тысяч «рабов» и были на самом деле тем крестьянским населением, которое жило и трудилось на 14,5% египетских земель, принадлежавших храмам. Соответственно, численность всего крепостного населения Египта могла составлять в ту эпоху 107 000 : 14,5 х 100 = 740 000 человек, а все население – скажем, порядка 1 миллиона человек. Это, конечно, совсем немного, поскольку в период наивысшего расцвета Египта при наличии развитой ирригационной системы его население вполне могло достигать 20-30 миллионов человек, как это было в более позднюю эпоху. Но, судя по всему, в течение XII-XI вв. население страны еще более уменьшилось, что позволило ливийцам беспрепятственно селиться на землях Египта и захватить власть над всеми египетскими провинциями (номами). В чем причины значительного сокращения населения Египта к концу Нового царства? Мы этот феномен уже видели на примере ряда других государств, поэтому можем понять его причины. В Египте эпохи империи мы видим все основные признаки кризиса коррупции, который начался, по-видимому, еще при XVIII династии фараонов. Об этом свидетельствует, прежде всего, умопомрачительный разрыв между роскошью правящей верхушки и нищетой населения (см. выше), а также постепенная концентрация собственности в руках олигархии. Например, одной лишь корпорации жрецов Амона в конце Нового царства принадлежало около 10% всей пахотной земли в стране, почти полмиллиона голов скота, более 80 торговых судов и золотоносная область в Нубии, где она вела собственную добычу золота ([9] с.475). Немало земельной и иной собственности было и в руках других крупных землевладельцев. И хотя значительная часть земли в Египте, по-видимому, по-прежнему находилась в собственности государства (фараона), но это уже не помогало. Государство, в отличие от эпохи раннего Нового царства, перестало осознавать, что оно обязано защищать население – мы видим, что уже в конце XVIII династии армия, чиновники и судьи живут грабежом населения, которое они должны были бы, наоборот, защищать от произвола торговцев и крупных землевладельцев. Как пишут российские историки, в эту эпоху в Египте «о продажности должностных лиц говорилось не только в сказках, но и в школьных поучениях» ([19] 2, с.212). И лишь немногие фараоны конца XVIII династии как-то пытались противостоять коррупции государства, а в XIX и XX династиях мы уже не видим и этого. Фараоны этих династий были заняты в основном грабительскими походами и дележом награбленного, а также ублажением своего тщеславия и смакованием чувственных удовольствий. Например, монументам, воздвигнутым Рамсесом II (1290-1224 гг. до н.э.) в свою собственную честь, по словам Д.Брестеда и Б.Тураева, «нет числа», строительство грандиозных зданий и сооружений, прославлявших его собственное величие, «совершенно превосходило по величине и протяжению все сделанное когда-либо его предками» ([9] с.426). Что касается чувственных удовольствий, то, как отмечают историки, «за столом фараона подавались редкости и деликатесы с Кипра, из страны хеттов и амореев, из Вавилонии и Нахарины» ([9] с.429). А еще у Рамсеса II было столько жен и наложниц, что они родили ему более 100 сыновей и, по меньшей мере, 50 дочерей, причем, некоторых из своих дочерей он также сделал своими женами или наложницами ([9] с.442). Вот до чего любил чувственные удовольствия - ему уже не хватало рабынь, и он принялся за собственных дочерей! И умер Рамсес II, как определили по его мумии, от кариеса зубов, вызывавшего невыносимую зубную боль. А кариес раньше развивался только у тех, кто ел много сладкого. Вот до чего человек любил чувственные удовольствия – даже корчась и умирая от зубной боли, он не мог отказать себе в сладостях! Зато интересы подданных были Рамсесу II совершенно безразличны. Предания евреев, находившихся в то время в египетском рабстве, сохранили воспоминания о страшных угнетениях во времена этого фараона, в том числе и в связи с принуждением всего населения строить его огромные здания и монументы ([9] с.428). Неотъемлемой чертой кризиса коррупции в конце Нового царства явилось также падение нравов и общепризнанной морали, начавшееся наверху общества. Известно, что в Древнем Египте существовало понятие инцеста, который был запрещен [17]. Но Рамсес II, как видим, открыто пренебрегал этими устоявшимися моральными нормами, сделав своих дочерей своими женами и наложницами, и это соответствовало той новой морали, которая насаждалась сверху одновременно с распространением сатанинских культов Амона и Сета, прославлявших богатство, власть и похоть. Свидетельством падения нравов является также массовое разрушение Рамсесом II и другими фараонами XIX династии зданий и памятников, воздвигнутых их предшественниками и использования материалов, из которых те были сделаны, для своих собственных монументов ([9] с.425-426). Более того, Рамсес II собственноручно вскрыл пирамиду фараона Сенусерта (!), и возможно, не только ее, похитив хранившиеся там ценности; и его примеру в дальнейшем следовали другие фараоны и крупные чиновники Египта ([9] с.489). Падение нравов среди правящей верхушки выражалось также в яростной борьбе за власть, в разгуле преступности и произвола. Почти непрекращающуюся борьбу за власть, причем с использованием самых грязных методов, мы видим уже в конце XVIII династии, после смерти Эхнатона (1365-1348 гг.). Молодой фараон Тутанхамон, муж дочери Эхнатона, был убит знатью, едва успев занять трон и не достигнув даже 18-летнего возраста. После его смерти молодая вдова должна была выбрать себе нового мужа, который и стал бы новым фараоном. Судя по всему, за право стать ее мужем разгорелась такая нешуточная борьба, что несчастная молодая царица написала два отчаянных письма хеттскому царю, царство которого находилось в Малой Азии. В них она умоляла дать ей в мужья одного из своих сыновей. «Я ни за что не возьму в мужья никого из своих подданных, - писала она, - Я очень боюсь» ([20] с.46). И было чего бояться! Хеттский царь прислал ей в мужья одного из своих сыновей, но не успел тот приехать, как его тоже убила египетская знать ([20] с.46). А вскоре один из «женихов» по имени Эйе захватил трон и сочетался браком с несчастной царицей, которая вскоре также была убита, очевидно, самим новоиспеченным фараоном. Сам Эйе, похоже, вскоре также был убит, его место занял другой претендент, и так на троне сменилось несколько фараонов. Такую же борьбу за трон мы видим и в течение следующих двух династий (XIX и XX). Уже упомянутый Рамсес II (1290-1224 гг. до н.э.) также стал фараоном в результате насильственного захвата власти. Он сверг своего старшего брата, который должен был наследовать трон после смерти отца Сети I. Затем вскоре после его смерти в конце XIX династии (конец XIII столетия) мы видим в течение 15 лет непрерывную борьбу за трон и постоянную смену фараонов, захватывавших власть насильственным путем ([9] с.453-455). Не успела эта новая смута закончиться, и не успела обосноваться новая XX династия, как ее представитель Рамсес III (1190-1159 гг. до н.э.) пал жертвой придворного заговора. И после этого мы видим новую чехарду смены правителей и борьбы претендентов на трон с насильственными захватами власти: так в течение нескольких десятилетий сменилось семь фараонов ([19] 2, с.216-217). Конечно же, пока шла такая отчаянная борьба за власть, никому из претендентов не было дела до проблем государства. А страна между тем оказывалась во власти произвола магнатов и вельмож, ее охватывали смуты и грабежи. Известно, например, что период борьбы за власть после смерти Эхнатона характеризовался резким ростом преступности. Грабители разграбили даже ряд царских гробниц в Фивах – столице Египта, включая гробницу Тутмоса IV ([9] с.382). В отношении других периодов сведения очень скудны, но те, что имеются, говорят о бесконечной череде бедствий, обрушившихся на страну в конце Нового царства. Вот, например, что было написано в одном из папирусов конца XIII в. – начала XII в. до н.э.: «Страна египетская была опустошена. Каждый человек был лишен своих прав. Они не имели правителя в течение многих лет впредь до иных времен. Страна египетская была в руках вельмож и правителей городов: каждый убивал своего соседа, большого и малого» ([43] с.63). Источники говорят также о мощном восстании бедноты в этот период, во главе которого встал сириец по имени Ирсу; в ходе этого восстания уничтожалось и разграблялось имущество богачей и храмов. Восстание было подавлено фараоном Сетнахтом, основателем XX династии (начало XII в. до н.э.), который «убил злоумышленников и выправил землю до края ее, бывшую мятежной» ([19] 2, с.215). Но, судя по всему, в ходе этого «убийства злоумышленников» - «до края», было перебито немало народу, немало его полегло и в ходе других смут и междоусобных войн. Наконец, не надо забывать и о голодоморах, которые были характерной чертой всех крахов государств и смутных времен, и в ходе которых нередко вымирала значительная часть населения. По-видимому, в Египте в рассматриваемую эпоху также имело место подобное явление, что нашло отражение в письменных свидетельствах. Речь идет, в частности, о «семи казнях египетских», описанных в Библии, которые, как и последовавший исход евреев из Египта, по мнению историков, имели место в эпоху царствования Рамсеса II (1290-1224 гг. до н.э.). Если отбросить версию о божественном происхождении этих «казней», то в Библии мы имеем свидетельство серии страшных голодоморов, обрушившихся на Египет ([16] Исх. 7-12). Потому что следствием большинства упомянутых там явлений: засухи , града, побившего весь урожай, нашествия саранчи, - должен был стать массовый голод среди населения, сопровождавшийся эпидемиями и массовой смертностью. Одна из «казней» прямо и состояла в том, что на весь народ Египта наслали «язву», то есть массовый голод и эпидемии. А еще одна «казнь» заключалась в массовой гибели «младенцев» - то есть маленьких детей, которые при любом голодоморе всегда погибали в первую очередь, поскольку их жизненные ресурсы намного слабее, чем у взрослых людей. Помимо «семи казней», в Библии содержится и множество прямых упоминаний о массовом голоде и море в Египте в эту эпоху. Например, сказано, что еще до того как начались «семь казней», насланных божьим проклятием, в Египте было семь голодных лет («семь тощих коров»). Вообще применительно к этому периоду чуть ли не на каждой странице Ветхого завета говорится о массовом голоде. По ходу событий, описываемых в тексте, упоминания об этом встречаются, по меньшей мере, в шести местах: в таком-то году опять в Египте был сильный голод «по всей земле» ([16] Быт. 12, 10; 25,19; 41; 43, 1; 45, 11; 47, 13). А пришедшие к фараону рабы говорят: «неужели ты еще не видишь, что Египет гибнет?» ([16] Исх. 10, 7). Поэтому в целом мы видим картину длинной серии голодоморов и массовой смертности среди населения Египта. А поскольку, как говорилось выше, большинство голодоморов в истории были не результатом природных бедствий (которые происходили всегда, но человечество давно научилось с ними бороться – посредством ирригации, создания запасов хлеба и т.д.), а делом рук человеческих, то и здесь, очевидно, причины были те же. Они, судя по всему, состояли в том, что торговцы и вельможи спешили воспользоваться параличом государственной власти, чтобы нажиться на массовом голоде населения, и устраивали искусственные дефициты продовольствия, приводившие к голодоморам ввиду страшной бедности и нищеты простого народа. Отчасти голод и засуха могли объясняться и развалом нильских ирригационных систем, до которых самовлюбленным фараонам не было никакого дела. Ну, а народное сознание все это приписывало каре, насланной Богом на Египет, и стихийным бедствиям. Все это объясняет то резкое сокращение населения, которое, по всем признакам, произошло в конце Нового царства. Население и так вымирало от голода, грабежей и вымогательств чиновников и армии. А тут еще восстания, смуты и междоусобные войны, участившиеся к концу Нового царства, в ходе которых часть населения уничтожалась войсками, а другая часть сама превращалась в бандитов и грабила и уничтожала своих соседей. Ну и резко усугубила этот процесс длинная серия голодоморов, которая, если верить Библии и историкам , случилась в эпоху правления Рамсеса II и других фараонов XIX и XX династий, и которая, очевидно, была во многом результатом жадности олигархии, наживавшейся на торговле продовольствием. В результате население страны быстро уничтожалось. Кроме того, высокая смертность неизбежно сопровождалась резким снижением рождаемости, что всегда происходило в периоды кризисов коррупции (см. [59]). В условиях всеобщего падения нравов дети и семья обычно всегда становились совершенно непопулярными, в чести у всех были лишь деньги и чувственные удовольствия. Да и окружающая действительность (голодоморы, смуты и коррупция государственного аппарата) совершенно не способствовали высокой рождаемости. Поэтому кризис коррупции в Египте в конце Нового царства, судя по всему, привел не только к гражданским и междоусобным войнам, но и к страшной демографической катастрофе, предопределившей последующий долгий упадок страны, подобно тому, как это произошло в других упоминавшихся выше примерах краха государств. Глава VI. Цивилизации восточного Средиземноморья во II тысячелетии до н.э. 6.1. Циклы в истории цивилизаций восточного Средиземноморья Как мы убедились в предыдущей главе, в истории Древнего Египта четко прослеживаются три цикла, которые соответствуют Древнему, Среднему и Новому царству. Самый удивительный факт, однако, состоит не в этом, а в том, что одновременно с Древним Египтом мы видим в рассматриваемую эпоху в восточном Средиземноморье одновременный расцвет, по меньшей мере, еще пяти древних цивилизаций, развитие которых шло по тем же циклам, какие мы видим у Египта. Речь идет о ханаано-финикийской, хеттской, минойской, греко-микенской и митаннийской цивилизациях, пик расцвета которых пришелся на середину II тысячелетия до н.э. Причем, еще три из них: хеттская, митаннийская и минойская, - создали в этот период свои империи, которые по своей мощи и влиянию не уступали империи Нового царства Египта. И в конце рассматриваемой эпохи все эти цивилизации постигла та же участь, что и египетскую. Они в буквальном смысле ушли в небытие, а заодно ушли туда же и народы, их составлявшие, о которых мы сегодня знаем лишь по археологии и письменным памятникам – хетты, митаннийцы, минойцы, ханаанеи, микенцы и древние египтяне. Несмотря на существование столь удивительного факта, именно о нем историки, как правило, предпочитают умалчивать, рассматривая по отдельности историю этих шести цивилизаций и не обращая внимания своих читателей на ту удивительную синхронность, с которой все они сначала расцвели, а затем погибли. Причем, синхронность эта такова, что, как будет показано далее, мы видим даже одинаковые события в их истории: сначала расцвет, а затем упадок и гибель множества городов, гражданские войны, голодоморы и т.д., - которые происходили одновременно в Египте, в Сирии-Палестине, на Крите, в Малой Азии и Греции. И гибель этих шести цивилизаций также произошла одновременно, в конце II тысячелетия до н.э. Мы уже сталкивались с аналогичными историческими явлениями: Римская империя в последние столетия античности, китайская империя Хань, страны-участницы скандинаво-арабо-персидской торговой оси IX-XI веков н.э. Поэтому мы можем предположить, что и в данном случае речь идет о том же явлении: глобальном кризисе коррупции, поразившем одновременно все страны, участвовавшие в глобализации – интенсивной международной торговле. И это не просто предположение. Факт существования глобализации и глобальной экономики в древности признается сегодня ведущими экономическими историками. Например, И.Валлерстайн пишет о том, что и в Римской империи, и в Древнем Китае в эпоху античности существовала глобальная экономика, которую он назвал «мировой системой» ([309] p.16). Что касается более древних эпох, то целый ряд других экономических историков: Клайн, Коль, Кардилиас и Шерратт, - независимо друг от друга выдвинули и обосновали концепцию о том, что в Месопотамии в эпоху расцвета Вавилона и Ассирии и несколько ранее в восточном Средиземноморье (III-II тысячелетия до н.э.), более или менее независимо друг от друга, сложились две «мировые системы», две глобальные экономики, охватившие целый ряд соседних государств и народов ([196] pp.132-133). В предыдущей главе мы уже выяснили, что Египет в древности был активным участником этой глобальной экономики, и что необыкновенная интенсивность международной торговли совпадала с периодами расцвета древнеегипетской цивилизации. Поэтому мы можем достаточно точно установить, в какие периоды развивалась глобализация в восточном Средиземноморье в III-II тысячелетиях до н.э. Как показано на Схеме III, эпоха глобализации совпала с эпохой Древнего царства Египта, затем глобализация прекратилась и возобновилась опять в начале Среднего царства, продлившись до конца Нового царства или до конца II тысячелетия до н.э. Итак, с учетом того, что мы уже знаем о природе глобализации и кризисов коррупции, давайте рассмотрим историю других пяти цивилизаций восточного Средиземноморья – сначала их краткую историю, а затем более подробно остановимся на некоторых из них. Хотя Египет принято считать наиболее развитой цивилизацией в регионе восточного Средиземноморья в древности, но его нельзя считать самой древней цивилизацией данного региона. Еще более древней является цивилизация, возникшая на территории Сирии и Палестины, и некоторые историки именно этот регион считают родиной арийской (индоевропейской) цивилизации или расы, потомками которой считают себя народы, живущие сегодня на всем пространстве от Индии и Сибири до Европы и Северной Америки. Так, согласно археологии, город Иерихон (Ярихо), основанный ариями, существовал уже 9-8 тысяч лет до н.э. По оценке известного российского историка Ю.Петухова, уже тогда в нем проживало около 3 тысяч человек, а к 7 тысячелетию число жителей значительно выросло, город был обнесен стеной 5-метровой высоты с башнями и окружен двухметровым рвом ([79] с.77-81). Целый ряд других городов: Библ, Мерсин, Рас Шамр, Амук, Ярмо, Шейтун, Алалах и др., - были основаны в ту же эпоху ариями, которые, судя по всему, и составляли в то время основное население Сирии и Палестины. Согласно археологии, в последующие тысячелетия арии заселили все побережье восточного Средиземноморье и положили начало тем арийским народам, которые мы здесь видим в III-II тысячелетиях до н.э. В эпоху глобализации III тысячелетия до н.э. одновременно с расцветом Древнего царства Египта происходил и расцвет цивилизации Сирии и Палестины. Уже в ту эпоху здесь существовали большие торговые города, игравшие важную роль в международной торговле. Например, мы читаем в одном египетском папирусе, что некий Хнумхетеп с двумя правителями египетской провинции Элефантина и с доверенными людьми фараона в эпоху VI династии (XXV-XXIII вв. до н.э.) 11 раз совершал торговые экспедиции в сирийский город Библ ([19] 1, с.317). Согласно археологии, город Библ в ту эпоху был довольно большим городом, занимавшим площадь 3 гектара, обнесенным каменной стеной и имевшим широкие улицы, вымощенные булыжником ([79] с.102, 208). Рост городов на территории Сирии и Палестины происходил вплоть до последней трети III тысячелетия до н.э. Но затем, согласно археологии, города вдруг исчезли и, как пишут западные историки, все население занялось сельским хозяйством и кочевничеством [273]. Причем, перед этим крупные торговые города, такие как Библ, Алалах и другие, подверглись разорению и опустошению и были полностью сожжены ([79] с.209-212). И после такого опустошения они оставались необитаемыми в течение нескольких столетий. Это произошло в XXIII-XXII веках до н.э., тогда же, когда в Египте окончательно рухнуло Древнее царство, и он перешел в состояние феодальной раздробленности (см. Схему III). Такой резкий синхронный поворот истории двух соседних цивилизаций в III тысячелетии до н.э. свидетельствует о том, что мы имеем дело с примером одного из первых в истории глобальных кризисов коррупции, который привел к демографическому кризису как в Египте, так и в Сирии-Палестине в конце Древнего царства. Потому что только демографический кризис и резкое сокращение населения на этой территории к XXIII-XXII вв. до н.э. могут объяснить полное исчезновение большинства городов и тот факт, что население, вместо того чтобы пытаться восстановить разрушенные города, предпочло перейти в полукочевое состояние. Самое удивительное, что мы в это же время видим аналогичные явления и в других странах восточного Средиземноморья, принимавших участие в глобализации III тысячелетия до н.э. Так, из археологии известно, что Крит в этот период принимал активное участие в морской торговле, и здесь существовали приморские города, занимавшиеся такой торговлей . Но в конце эпохи глобализации, примерно в районе 2300-2200 г. до н.э. (то есть, в то же время когда были разрушены торговые города в Сирии-Палестине и когда произошел окончательный крах Древнего царства Египта) два приморских города на юго-востоке Крита: Василики и Миртос, - были полностью разрушены огнем и покинуты жителями ([218] pp.48-50). Причем, известно, что именно в этих городах существовало сильное имущественное неравенство и возник класс богатых людей, живших в больших особняках, вокруг которых располагались убогие жилища ([313] p.48; [55] с.37). Такая же участь постигла и ряд других поселений Крита вблизи юго-восточного побережья страны, обращенного к Египту, Сирии и Палестине ([196] p.31). По-видимому, во всех этих случаях речь идет о торговых городах, которые участвовали в морской торговле с Египтом, Сирией и Палестиной и в которых в ту эпоху возникла торговая олигархия. Итак, в конце III тысячелетия до н.э. и в Египте, и в Сирии-Палестине, и на Крите в происходили одни и те же явления. Повсюду мы видим взрыв социальной нестабильности, разрушение дворцов, храмов и целых городов. Причем, из письменных источников мы знаем, что в Египте речь не шла об иностранном нашествии, разрушали дворцы и храмы сами египтяне (см. предыдущую главу). То же самое относится и к Криту. Никакого присутствия иностранных завоевателей, которые могли бы сжечь города и изгнать их жителей, археологами обнаружено не было. Не было на Крите и кочевников, которых историки обычно в таких случаях считают виновниками гибели городов, им просто неоткуда было взяться на этом острове. Такие же события происходили и в материковой Греции. Единственный дворец (в Лерне на юге Греции), который там существовал в III тысячелетии до н.э. (и о котором нам сегодня известно), был сожжен в районе 2200 г., и не был затем восстановлен ([19] 2, с.357). Во дворце был большой склад товаров, что указывает на то, что основным занятием его правителя была морская торговля. Таким образом, мы имеем одну и ту же картину по всему восточному Средиземноморью. Повсюду в районе 2300-2200 гг. до н.э. происходят социальные взрывы и революции, которые направлены в основном против обитателей дворцов и против богатых горожан, занимающихся морской торговлей. В ходе этих революций разрушается и гибнет большинство городов, которые так и не восстанавливаются. А остальные города также приходят в упадок, продолжающийся несколько столетий, что свидетельствует о глубоком демографическом кризисе и сокращении населения всех указанных регионов. Иными словами, мы видим полную картину глобального кризиса коррупции, поразившего одновременно несколько стран, аналогичного тем, которые были описаны в предыдущих главах книги. Теперь давайте перейдем ко II тысячелетию до н.э., когда в восточном Средиземноморье возобновилась глобализация и начал развиваться новый глобальный цикл коррупции. Здесь мы видим в целом повторение тех же явлений, которые происходили в предыдущем тысячелетии. Но судя по всему, они приобрели намного больший размах, кроме того, о них имеется намного больше информации, чем о III тысячелетии. Поэтому давайте на них остановимся несколько подробнее. Период упадка в Сирии-Палестине продлился около 3 столетий, примерно столько же, сколько и в Египте, после чего, в XX-XIX веках до н.э., опять начали возникать и расширяться города. Возобновилась и морская торговля. Во II тысячелетии до н.э. Палестина и южная Сирия получили новое название - Ханаан, а соответственно, жителей этой страны стали называть ханаанеями. Сегодня точно не известно, что это был за народ. Большинство западных историков утверждают, что это были семиты. Но некоторые историки, например, Ю.Петухов, им возражают, указывая на то, что до этого там проживали арии, и иммигрировавшие туда семиты могли составлять лишь часть населения ([79] с.235-240). Скорее всего, там к тому времени образовалось смешанное арийско-семитское население, говорившее на ханаанском (финикийском) языке, который представлял собой некий гибридный язык, подобно тому как, например, современные языки романской группы (французский, итальянский, испанский, португальский) возникли в результате смешения латинского языка римлян и тех языков, на которых говорили варвары, поселившиеся на соответствующих территориях в конце античности . Ханаанеи не смогли создать единого государства, подобного египетскому, и на территории Ханаана в течение первой половины II тысячелетия существовало множество независимых городов-государств. В эпоху египетского Нового царства (XVI-XII вв.) они сначала оказались под властью Египта, а в XV-XIV вв. северные города Ханаана были завоеваны хеттами и вошли в состав Хеттского царства. Как и Египет, Ханаан в эпоху египетского Нового царства был страной величайших социальных контрастов. По словам историка Д.Хардена, «ханаанские руины бронзового века обнажают огромную социальную и экономическую пропасть в образе жизни высших и низших классов» ([117] с.80). Поэтому совершенно не удивительно, что в последующем, в конце эпохи глобализации II тысячелетия до н.э., Ханаан повторил судьбу Египта. В Библии применительно к периоду исхода евреев из Египта (XIII в. до н.э.) много раз упоминается, наряду с голодом в Египте, еще и голод в Ханаане, а также голод «по всей земле» за пределами самого Египта - то есть, надо полагать, во всей Сирии и Палестине ([16] Быт. 41, 54-57; 42, 5; 43, 1; 47, 13). Это указывает на то, что в Ханаане в районе XIII в. произошла такая же демографическая катастрофа, как и в самом Египте. Данный вывод подтверждают и последующие события. Так, в XII-XI вв. до н.э. мы видим, что Ханаан, подобно Египту, стал местом интенсивной иммиграции окружающих народов: филистимлян, семитов и т.д., - о чем имеется множество сведений ([9] с.375, 458). Само название «Палестина», пришедшее на смену прежнему названию (Ханаан), произошло от филистимлян – народа, который мигрировал туда лишь в XII-XI вв. А после этого туда же мигрировали евреи. И к моменту образования еврейского государства (X в. до н.э.) эта территория называлась уже не Ханаан, а Палестина. Основную массу ее населения составляли филистимляне, другую часть составляли недавно прибывшие евреи. Спрашивается, куда же тогда делись ханаанеи, которые до XII в. составляли основной народ этой местности, по имени которого она и была названа «Ханааном»? А ханаанеев мы уже в это время и не видим. Как указывает историк Д.Харден, территория их проживания уже к 1200 г. сузилась до узкой полоски вдоль побережья Средиземного моря ([117] с.45), хотя до этого она охватывала всю Палестину и южную Сирию; в дальнейшем этот народ совсем исчез . Таким образом, мы видим последствия той демографической катастрофы, которая в этот период охватила не только Египет, но и территорию Ханаана. Очень похожа и история остальных вышеупомянутых цивилизаций. Митанни были арийским народом, проживавшим во II тысячелетии до н.э. на севере Сирии и Месопотамии. Известно, что этот народ был настолько сильным и многочисленным, что он в какой-то момент контролировал значительную часть Вавилонской империи. Территория государства Митанни в XVI в. до н.э. простиралась от сирийского побережья Средиземного моря на западе до иранского нагорья на востоке и почти до самого Вавилона (или до нынешнего Багдада) на юге. Причем, вся эта территория в те времена была заселена либо одним народом, либо родственными между собой арийскими народами. Например, как указывают российские историки, даже в городе Арапха (современный Киркук в Ираке), удаленном от Средиземного моря на 1000 км и входившем в государство Митанни, говорили в то время на одном из арийских языков ([19] 2, с.157). Самые могущественные и воинственные египетские фараоны: Тутмос III и Аменхотеп II, - долго воевали с Митанни, но так и не смогли добиться над ним решающего перевеса, после чего Египет, убедившись в бесперспективности борьбы с этим мощным государством, заключил с ним договор о мире и дружбе ([43] с.136-137). Для обеспечения мира с Митанни фараоны, как правило, брали себе в жены митаннийских царевен, и те, в соответствии с заключенным договором, занимали особое положение при дворе, более высокое, чем любая другая жена фараона. Примером такого особого положения может служить митаннийская царевна Нефертити, ставшая женой и соправительницей фараона Эхнатона. Но в XIV в. до н.э. в государстве Митанни начались междоусобные войны, оно пришло в упадок, ее западные территории были завоеваны хеттами и вошли в Империю хеттов. А восточные территории были завоеваны Ассирией, которая окончательно уничтожила Митанни в XIII веке ([43] с.138; [20] с.45). На этом история этого государства заканчивается. Хетты были еще одним арийским (индоевропейским) народом, жившим в ту эпоху в восточном Средиземноморье. Они занимали восточную и центральную часть полуострова Малая Азия и прославились тем, что первыми узнали секрет выплавки железа и изготовления железных изделий, а также тем, что в 1595 г. до н.э. захватили Вавилон. О мощи и многочисленности хеттского государства и народа, помимо захвата Вавилона, свидетельствуют, например, следующие факты. В XVII в. до н.э., когда хеттский царь завоевал Арцаву (государство на западе полуострова Малая Азия), то он там захватил 66 000 пленных, которые были уведены в Хеттское царство ([20] с.147). А в XIII в. до н.э. в крупном сражении при Кадеше в Сирии хетты чуть было не разгромили сильнейшую армию египетского фараона Рамсеса II – в целом битва закончилась в их пользу. По оценкам историков, с каждой стороны в сражении участвовало не менее 20 000 воинов, причем, одних только боевых колесниц у хеттов было 2500 штук ([9] с.408, 412). Судя по всему, митанни и хетты были арийскими народами, очень близкими между собой по языку и культуре и ближайшими соседями, которые в течение нескольких веков упорно боролись между собой за первенство. Очевидно, ввиду этой культурно-языковой близости хетты, завоевав митаннийцев, не просто включили их в состав своей империи в качестве данников и в качестве источника для получения рабов, как это делал Египет в отношении Ханаана и других своих соседей, на что указывают Д.Брестед и Б.Тураев. В отличие от египтян, пишут историки, хетты сами поселились между митаннийцами ([9] с.397). Речь идет об ассимиляции митаннийцев хеттами: если до этого северная Сирия считалась страной народа митанни, то начиная с XIV-XIII вв. до н.э. она стала считаться страной, где жили хетты. Поэтому в данном случае, наверное, можно считать, что история народа и государства Митанни продолжилась в виде истории народа хеттов и в виде Хеттского царства. Именно в XIV-XIII вв. до н.э. хетты достигли наибольшего могущества, образовав государство, включавшее бoльшую часть Малой Азии и почти всю Сирию, а также север Месопотамии. Государство хеттов в этот период простиралось примерно на 1500 км с запада на восток и с севера на юг, и очевидно, было не столько империей, подобной египетской, сколько неким вариантом национального государства, объединившего несколько родственных арийских народов. Сегодня историкам известны названия 1400 хеттских городов (!), и само это число свидетельствует о той мощи, которой достигло Хеттское царство в эпоху своего расцвета ([68] с.83). Египетский фараон Рамсес II, убедившись в невозможности одолеть хеттов, заключил с хеттским царем Хаттусили III (1275-1250 гг. до н.э.) договор о дружбе, признав его равным себе. Но затем в Хеттском царстве начали происходить те же явления, которые мы в это время видим в Египте и Ханаане. Оно неожиданно ослабло, со всех сторон его начали теснить враги. Из Малой Азии хеттов начали вытеснять фригийцы, вновь прибывающие туда переселенцы, с которыми некогда могучее государство хеттов почему-то не могло справиться, как Египет не был в состоянии справиться с «ползучей» иммиграцией ливийцев в дельту Нила. Причем, дело было явно не в военном превосходстве фригийцев, и не в неумении хеттов обороняться, учитывая, что они уже много раз проявили себя превосходными воинами в битвах с Египтом, Вавилоном, Митанни, Арцавой и другими соседями. Как писал историк О.Гарни, исследовавший уникальные оборонительные сооружения столицы хеттов Хаттусы (Богазкея) в Малой Азии, «оборонительная мощь этой системы укреплений настолько очевидна, что трудно понять, каким образом неорганизованным варварским племенам удалось несколько раз захватить и разграбить город» ([20] с.143). Судя по всему, мы имеем дело с тем же самым феноменом: с кризисом коррупции, охватившем все Хеттское царство. Хроническую слабость могущественных хеттов, сокрушавших сильнейшие армии и города древнего мира, в противостоянии неорганизованному «ползучему» переселению варваров, невозможно объяснить ничем иным, как сильнейшим демографическим кризисом и опустошением страны. Хотя хеттские письменные источники очень скудны, но среди них имеются указания на причины демографического кризиса; и мы видим, что они те же самые, что в Египте и Ханаане. Как пишут российские историки, во время правления царя Суппилулиума (1380-1340 гг. до н.э.) хеттов поразил страшный мор, от которого умерло большое число жителей ([19] 2, с.266). Судя по всему, мор не закончился со смертью этого правителя, а продлился при его преемнике. Вот отрывок из молитвы царя хеттов Мурсили II (1339-1306 гг.): «Что же это, о боги, что вы наделали? Вы допустили мор – и вот земля Хатти умирает, и никто не готовит подношения пищей и питьем. А вы приходите к нам, о боги, и вините нас за это… и все наши поступки в глазах ваших нехороши» ([20] с.194-195). Известно, что правление Мурсили II было отмечено непрерывными восстаниями, которые он усмирял военной силой в течение всего своего царствования ([19] 2, с.266). По существу, речь идет о гражданской войне или крупном социальном конфликте на фоне голодомора, что неизбежно должно было привести к уничтожению значительной части населения. Надо полагать, как и в Египте, социальный и демографический кризис (кризис коррупции) в Хеттском царстве продолжился и в XIII-XII вв. до н.э., о чем свидетельствует последующее бессилие хеттов перед «ползучей» иммиграцией варваров. Будучи не в состоянии противостоять вторжению волны переселенцев (фригийцев), остатки хеттов в начале XII в. до н.э. бежали из Малой Азии в Сирию, что засвидетельствовано несколькими древними источниками . Но и здесь государство хеттов продолжало разваливаться буквально на глазах. Хетты не только были не в силах противостоять переселению других народов в Сирию, но они вскоре сами исчезли как народ вместе со своим языком. Бесследно исчезло и Хеттское царство. Как указывают В.Кузищин и А.Немировский, оно распалось на множество мелких княжеств, которые существовали в таком раздробленном виде вплоть до их захвата и уничтожения Ассирией в VIII в. до н.э. ([43] с.192-193) Как видим, крах государства и народа хеттов протекал по такому же сценарию, что и крах всех других государств и народов, описанных выше. И мы видим всё те же причины, которые, судя по всему, и привели к гибели этого государства и народа. Все имеющиеся данные по истории хеттов свидетельствуют о постепенном захвате власти над ними со стороны олигархии, происходившем в течение нескольких веков. Начался этот захват в XVII в. до н.э.: хеттский царь Хаттусили I (1650-1620 гг.) в своем завещании указывал, что после правления его деда знать попыталась захватить власть в стране и посадила на трон своего представителя Пападилмаха, проигнорировав права законного наследника престола – сына умершего царя. Результатом этой узурпации власти стала гражданская война, в ходе которой, как следует из завещания Хаттусили I, дома и имущество всех знатных хеттов были уничтожены ([19] 2, с.273). Новый всплеск социальных конфликтов, продолжавшийся несколько десятилетий, начался после смерти царя Мурсили I (1620-1590 гг. до н.э.). Один за другим были убиты хеттские цари Хантили I, Цитанта I, Аммуна I, Хуцция I ([68] с.106). Как указывают российские историки, в основе этих событий также была борьба хеттских царей (и очевидно, поддерживавшего их народа) со знатью, которая пыталась упразднить престолонаследие и ввести иной порядок, в соответствии с которым она сама могла бы назначать угодного ей царя ([19] 2, с.248). Как видим, в течение почти всего периода XVII-XVI вв. в Хеттском царстве происходили непрерывные смуты и гражданские войны, инициированные хеттской знатью, которая стремилась захватить власть и подчинить себе царя хеттов. В конечном счете в ходе этой борьбы знать все-таки добилась большой власти и влияния в Хеттском царстве. Известно, что с древних времен у хеттов существовала демократия – важнейшие решения принимались панком («толпой»), собранием воинов. Но в дальнейшем, как указывают российские историки, эта процедура сильно трансформировалась. В панк перестали входить все воины, а стала входить лишь привилегированная верхушка общества – знать и высшие государственные чиновники ([19] 2, с.249), и этот демократический институт фактически превратился в олигархический. В дальнейшем мы видим все признаки олигархического строя, и это следует из выводов ведущих историков. О.Гарни пишет, что власть в Хеттском царстве захватила «привилегированная каста», установившая контроль над населением ([20] с.91). Российские историки пришли к выводу о том, что «крупная рабовладельческая знать занимала в хеттском государстве господствующее положение» ([19] 2, с.253). Они указывают, что представители хеттской знати имели сотни рабов и большую земельную и прочую собственность, что свидетельствует о сильном социальном неравенстве. Кроме того, анализируя хеттские законы, они пришли к выводу, что те защищали в основном крупных собственников, и не защищали население от их произвола. Например, за увечье или убийство человека по хеттским законам полагался всего лишь штраф деньгами или рабами: в том числе, за преднамеренное убийство виновный должен был всего лишь отдать семье убитого 4 рабов (за непреднамеренное – 2 рабов), - что вряд ли было серьезным наказанием для богатого человека. Поэтому, пишут историки, «знать, наиболее мощная и склонная к насилиям в отношении экономически слабых слоев общества, могла остаться почти безнаказанной за совершаемые ею преступления» ([19] 2, с.252). Наряду с царским судом, существовал также и суд представителей знати, и его авторитет признавался в той же мере, что и царский суд ([19] 2, с.253. Поэтому крупная знать имела в государстве хеттов полную власть – законодательную, судебную, а также военную, поскольку она и формировала контингент военачальников в армии ([19] 2, с.243). Что касается прав основной массы населения, то они совершенно не были защищены государством. Хотя большинство рабов были иностранцами, захваченными в плен во время военных походов, но было также распространено долговое рабство, в которое мог попасть любой человек или целая семья, лишившаяся имущества или доведенная до нищеты ([19] 2, с.244-245). Чаще всего таких рабов экспортировали за границу, и эта практика была настолько распространенной, что породила целое явление, о котором будет рассказано ниже. Как видим, власть олигархии в Хеттском царстве привела к тем же результатам, что и в других описанных выше случаях – к краху государства и исчезновению самого хеттского народа. В сущности, во всех четырех случаях: Новое царство Египта, Ханаан, Митанни, Хеттское царство, - мы видим один и тот же финал – полное исчезновение государства и нации к концу II тысячелетия до н.э. Как будет показано далее, похожая судьба постигла и две оставшиеся цивилизации (минойскую и микенскую) из числа тех шести, что были названы выше. Но на одной из них мне бы хотелось остановиться отдельно. 6.2. Цивилизация минойского Крита (социально-экономические аспекты) Хотя рамки настоящей книги не дают возможности подробного изложения, но все же давайте рассмотрим историю крито-минойской цивилизации более подробно, чем ханаанской, хеттской и митаннийской. Это облегчается тем, что минойской цивилизации Крита было уделено со стороны археологов и историков значительно большее внимание, чем трем последним. Во многом благодаря их усилиям эта цивилизация приобрела сегодня столь большую известность среди широкой публики, что по степени популярности и известности она, наверное, не уступает цивилизации Древнего Египта. Для меня особая важность исследования крито-минойской цивилизации определяется еще вот каким соображением. Крит той эпохи является уникальной страной, которая в течение целого тысячелетия, или даже более, не знала массированных внешних нашествий. Критяне настолько отвыкли от опасности каких-либо вторжений чужеземных врагов, что критские города не имели стен или каких-то иных оборонительных сооружений, что является уникальным случаем в мировой истории. Именно отсутствие внешних нашествий дает нам возможность исследовать историю этой цивилизации, что называется, в чистом виде, без наличия той неопределенности, которая всегда связана с внешними факторами. Например, как уже было показано, исчезновение городов на юго-востоке Крита в XXIII-XXII вв. до н.э. невозможно объяснить «нашествием кочевников», которым на Крите неоткуда было взяться. Невозможно его объяснить и иным вторжением извне, потому что оно должно было в таком случае оставить следы иностранного присутствия, которое современная археология не могла не обнаружить . Таким образом, поскольку военные причины исключаются, то указанное явление могло быть вызвано только социально-экономическими причинами, о которых выше было сказано. То же самое, как будет показано далее, относится и к дальнейшей истории Крита. Уникальность Крита состоит еще и в том, что вся его история в III-II тысячелетиях до н.э. связана с морской торговлей, чему благоприятствовало его местоположение на перекрестке морских торговых путей в восточном Средиземноморье. Именно поэтому результаты археологических работ, проведенных на Крите, как нельзя лучше доказывают неоднократно высказанное выше утверждение о том, что глобализация, интенсивная внешняя торговля, всегда в истории являлась основным катализатором имущественного расслоения общества и образования классов . В частности, археология Крита показывает, что имущественное расслоение и выделение богатой верхушки впервые там произошло в течение 2600-2300 гг. до н.э., тогда же, когда этот процесс происходил в Египте в эпоху Древнего царства, и когда впервые в этом регионе отмечена интенсивная международная торговля. Об этом свидетельствует, во-первых, археология критских городов (Василики, Миртос и другие), где впервые в этот период появились дома знати, резко выделявшиеся по уровню жизни и богатству среди всех остальных домов, и, во-вторых, археология захоронений на Крите. Как указывает греческий историк К.Сбониас, богатые захоронения на Крите, выделявшиеся среди других и содержавшие золотые украшения и другие ценные предметы, впервые появились именно в указанный период, их число достигло максимума где-то в районе 2300 года до н.э., а затем они вдруг исчезли, и после 2200 г. до н.э. не встречаются совсем – вплоть до II тысячелетия до н.э. ([196] p.31) Как видим, и археология критских городов, и археология захоронений на Крите показывают, что резкое имущественное неравенство появилось там одновременно с началом глобализации, в районе 2600 г. до н.э., и оно исчезло в период с 2300 по 2200 гг. до н.э. вслед за прекращением интенсивной морской торговли. Поскольку Крит, в отличие от Египта эпохи Древнего царства, не предпринимал завоеваний соседних стран, то объяснить сначала появление, а затем исчезновение на Крите состоятельного класса или слоя людей, живших в роскоши, невозможно ничем иным, как только происходившей в тот период, и затем прекратившейся, глобализацией. Период социального равенства и классового мира на Крите продлился до начала II тысячелетия до н.э., когда опять началась глобализация. И сразу же мы видим опять появление признаков резкого имущественного расслоения. Приблизительно с 1900 г. до н.э. на Крите начинается так называемый Стародворцовый период, когда впервые начинают строить не просто богатые дома и особняки, а настоящие дворцы. И уже в районе 1700 года до н.э. мы видим первый социальный взрыв. Согласно археологии три дворца (Кносс, Фест и Монастираки) примерно в одно и то же время были практически полностью разрушены и уничтожены огнем, очевидно, в результате народного восстания или революции ([218] p.51). Почему именно восстание или революция могло быть наиболее вероятной или единственно возможной причиной указанного разрушения дворцов (как и предыдущего разрушения городов в районе 2300-2200 гг.)? Очень просто – все остальные возможные причины опровергнуты археологией. Внешнее нашествие исключается ввиду отсутствия каких-либо следов иностранного присутствия. Ну, а версия о землетрясении опровергается аргументами, которые приводятся ведущими специалистами по истории Крита. Как указывают, например, Д.Пендлбери, Р.Уиллеттс и Х.Меллерш, в древности землетрясения никогда не вызывали пожаров - тогда не было ни газовых баллонов, ни электрических сетей с высоким напряжением ([218] pp.137-138; [246] p.121), - а во всех трех случаях мы видим сильные пожары. Во-вторых, землетрясения не могут носить такого избирательного характера, какой мы видим в данном случае. Что это за землетрясение, которым были полностью уничтожены три дворцовых комплекса (причем, один на севере, другой на юге, а третий в центре Крита), но при этом совершенно не пострадали соседние критские города, которые должны были также попасть в зону землетрясения? . Как видим, события 1700 г. до н.э. на Крите приблизительно совпадают по времени с концом Среднего царства Египта (XVIII-XVII вв. до н.э.), когда там были непрерывные восстания и революции, на троне почти каждый год менялись фараоны, а беднота громила дворцы и особняки и растаскивала имущество знати (см. п. 5.2). В Египте это стало результатом кризиса коррупции, и по всем признакам на Крите мы имеем похожее явление. Подтверждения тому, что это был кризис коррупции и сопутствовавшая ему гражданская война, а вовсе не землетрясение, мы имеем не только в археологии, но также в критских легендах и преданиях, о чем далее будет сказано. В дальнейшем, однако, на месте сожженных критских дворцов были отстроены новые, причем, еще более роскошные и большие. С этого момента начинается новый исторический период, называемый Новодворцовым (1700-1450 гг.), во время которого крито-минойская цивилизация достигла своего наивысшего расцвета. Иногда этот период в истории Крита историки называют империей - империей критских царей Миносов. Однако это была очень особенная империя, поскольку она была основана не на военном захвате других стран и народов, как, например, египетская или ассирийская империи, а на контроле над соседними странами при помощи международной торговли. Примеры таких империй мы уже видели выше. Так, власть венецианцев и генуэзцев в бассейне Средиземного моря в XII-XIV вв. н.э. была основана на установлении ими морской торговой монополии, при помощи которой они контролировали экономику и политику других стран, даже таких крупных как Византия (см. главу IV). Критское царство Миноса середины II тысячелетия является, судя по всему, первым известным в истории примером такой торговой империи. Когда-то царь Минос воспринимался в основном как персонаж греческой мифологии. Однако сегодня имеется слишком много фактов, подтверждающих его существование, чтобы по-прежнему считать его мифом. По мнению ведущих западных специалистов по истории Крита, таких как Эванс и Форсдайк, речь идет о династии царей Миносов, правивших на Крите и контролировавших также ряд соседних территорий Греции и Эгейского моря ([313] p.110). И многие факты об этих царях, содержавшиеся в произведениях древних авторов: Геродота, Фукидида, Платона, Аристотеля и других, - писавших о них как о реальных правителях, сегодня подтверждены археологией. Так, раскопки Кносского дворца и других дворцов на Крите показали, что и сами дворцы, и соответственно, само царство Миноса, имели совсем иную организацию, чем другие древние дворцы и царства – все было ориентировано на международную торговлю ([313] p.134). Собственно говоря, Кносский дворец в указанный период представлял собой скорее не дворец, а настоящий город, построенный в виде одного огромного трех- пятиэтажного здания , в котором, помимо покоев царя и окружавшей его знати, были также большой храм и жилища его жриц, мастерские ремесленников, но самое большое пространство занимали склады со всевозможными экспортными и импортными товарами. Так, в момент следующего разрушения дворца в 1450 г. до н.э. там находилось около 900 000 литров оливкового масла в амфорах ([313] p.68), хранились также в больших количествах многие другие товары, предназначавшиеся для торговли и являвшиеся основой экономического могущества критских царей и знати. Крит в ту эпоху экспортировал продовольствие, текстиль, оливковое масло, лес, керамику, изделия из металлов, и также, например, фирменный лосьон для тела, который производился на специальных фабриках; а импортировал в основном предметы роскоши для своей знати (золото, серебро, драгоценные камни, слоновую кость, страусовые перья), медь и олово ([218] pp.123-124; [246] p.73). Таким образом, в эпоху своего расцвета Крит был своего рода центром экспортной промышленности и сельского хозяйства, и этот экспорт служил источником богатства империи Миноса. Однако основу торговой империи Крита составляли не только более продвинутые промышленность и сельское хозяйство, но, по-видимому, в еще большей мере, его морская торговая монополия в Эгейском море, позволявшая ему диктовать свои условия греческим городам-государствам, подобно тому, как генуэзцы и венецианцы могли при помощи своей торговой монополии диктовать свои условия Византии. Именно о диктате со стороны Крита всем другим окружавшим его народам на севере и западе писали древние историки, и о нем же свидетельствуют древние предания. Так, Геродот и Фукидид писали, что царь Минос создал военно-морской флот, уничтожил пиратство в Эгейском море и обложил все окрестные народы данью, причем некоторые народы, например, карийцы, в счет дани служили у него матросами ([313] p.110). Согласно греческим преданиям, царь Минос собирал дань с Афин, Мегары и других греческих городов, шантажируя их угрозой морской блокады и массового голода (см. ниже), а когда, например, его подданный, изобретатель Дедал, сбежал от царя-деспота на Сицилию, то Минос немедленно снарядил свой военный флот, объехал в поисках Дедала несколько соседних государств, наконец, прибыл со своим флотом на Сицилию и там потребовал от местных правителей выдать ему Дедала ([55] с.30). Эти свидетельства и примеры показывают, что господство Крита на море могло обеспечить ему большую власть, особенно в отношении островных и полуостровных греческих государств – ведь при помощи морской блокады можно было полностью парализовать их экономическую жизнь, вызвав голод, нестабильность и бунты населения. Как полагает американский историк Р.Уиллеттс, господство Крита на море продолжалось приблизительно с 1600 г. до 1400 г. до н.э., в течение этих двух столетий и существовала критская «талассократия» - морская империя и морская гегемония Крита над другими народами ([313] pp.110, 114-121). Несомненно, власть Миноса над греческими городами в этот период была обусловлена также тем необыкновенным размахом морской торговли, который был достигнут в середине II тысячелетия и который привел к сильной зависимости большинства этих городов-государств от экспорта и импорта. Надо полагать, они в ту эпоху уже не мыслили своей жизни без подвоза продовольствия и других необходимых товаров по морю, а также без экспортных производств, дававших работу значительной части населения, что позволило могущественной торговой империи Миноса установить над ними свою власть и сделать их своими данниками. Археологи обнаружили в городах Крита и юга Греции тысячи специальных табличек, на которых велась торговая бухгалтерия, и по ним можно судить о масштабах морской торговли и о той огромной роли, которую она играла в рамках торговой империи Миноса. Что касается социального устройства критского общества, то английский историк Х.Меллерш его характеризует как своего рода «феодализм» ([246] p.91), поскольку все поселения на Крите в этот период имеют одну и ту же особенность. В центре каждого города или поселения выделяется один дворец или особняк, обычно внутри него или рядом с ним находится храм; дворцовый комплекс нередко включает также центральную городскую площадь и сады; а вокруг всего этого великолепия тесно кучкуются маленькие дома, включая и совсем мелкие и убогие хижины. Как пишет Х.Меллерш, есть «обескураживающее несоответствие» между величием и богатством дворцов и особняков минойского Крита, с одной стороны, и, с другой стороны, бедностью жилищ основной массы населения, которое жило «убого, бедно и в стесненных условиях» ([246] p.91). На самом деле речь, конечно, идет не о «феодализме», а об олигархическом обществе, которое историки очень часто путают с феодальным . В принципе олигархическое общество может быть одновременно и феодальным (см. главу IX). Но при такой высокой плотности населения, какая, согласно историкам, была в то время на Крите, и при такой развитой экономике и торговле это маловероятно, поэтому версию о феодальном устройстве критского общества следует отмести до тех пор, пока не будет тому убедительных доказательств . Вместе с тем, все имеющиеся факты подтверждают сделанный выше вывод об олигархическом устройстве крито-минойского общества. На планах городов и поселений Крита, воссозданных археологами, мы явственно видим именно отражение этой «власти немногих», власти олигархии, подчинившей себе все остальное общество, прозябающее в тени того богатства и великолепия, в котором жила эта его избранная часть. И, разумеется, среди археологических находок мы видим также много драгоценностей и других предметов роскоши, принадлежавших правящей верхушке и недоступных остальному обществу. Даже в керамике, пишет американский историк С.Худ, заметен резкий контраст между «изысканной керамической посудой дворцовых мастерских и убогими изделиями массового производства того времени» ([218] p.57). Да и в составе импорта товаров, привозимых на Крит в обмен на продукцию его крестьян и ремесленников мы видим почти исключительно предметы роскоши, предназначенные для знати - золото, драгоценности, слоновую кость, страусовые перья и т.д. Таким образом, вся масса экспортной продукции, производимая на Крите и вывозимая в страны Средиземноморья, служила не развитию экономики страны, а в основном обслуживала интересы критской олигархии, стремившейся к накоплению богатства и роскоши, в том понимании богатства и роскоши, которое тогда существовало. Р.Уиллеттс провел анализ индивидуальных печатей, которые ставили крестьяне и ремесленники на своей продукции в течение всей минойской эпохи, и на этой основе заключил, что крестьяне попали в экономическую зависимость от критской торговой знати еще в начале II тысячелетия до н.э. (значительно ранее 1700 г. до н.э.) и в течение всех последующих столетий находились по отношению к ней в подчиненном положении ([313] pp.133-134). В частности, крестьяне поставляли торговым магнатам всю произведенную ими продукцию, судя по всему, на тех (кабальных) условиях, которые те им сами устанавливали. Причем, эта торговая знать, как полагает историк, частично выделилась из числа самих крестьян. В дальнейшем царь правил, все время опираясь на ее поддержку, а ее представители постоянно жили в Кносском дворце возле царя, сформировав тесную правящую касту. Что касается крестьян, то они, по-видимому, находились не только в экономической, но и в административной зависимости по отношению к знати и царю. В частности, они были обязаны строить дворцы и выполнять другие возложенные на них трудовые повинности ([313] pp.72, 129). Как видим, экономическая власть олигархии на Крите, как и в большинстве других известных примеров, началась с участия в международной торговле, активизировавшейся в начале II тысячелетия до н.э. и создавшей прекрасные возможности для товарных спекуляций и обмана местных производителей и потребителей. Очевидно, именно так критские торговцы, занявшиеся морской торговлей в начале тысячелетия, в том числе те, которые выдвинулись из простого народа, смогли сделать крестьян и ремесленников своими кабальными должниками. Все это выразилось в жесткой привязке крестьян и ремесленников каждой местности к своему торговому магнату и в обязанности поставлять ему на кабальных условиях всю свою продукцию, то есть привело к фактическому рабству всего населения по отношению к торговой знати . Отсюда и то устройство городов и поселений Крита, которое мы видим повсеместно – дворец или особняк, окруженный лачугами. Экономическая кабала привела к фактическому рабству всех критян по отношению к торговым магнатам, которые жили как феодалы в своих вотчинах или как цари в своих царствах и имели такую же власть над местным населением, какую имели цари или феодалы. 6.3. Цивилизация минойского Крита (религия, культура и общественная мораль) Однако власть торговой олигархии на Крите строилась не только на экономической зависимости крестьян от торговой знати (хотя, судя по анализу Р.Уиллеттса, она началась именно с этого), но и на религии, огромная роль которой в жизни критского общества очевидна и признается всеми историками. Еще Платон писал, что такие огромные дворцы на Крите невозможно было построить, не внушив народу веру в то, что царь и его окружение являются представителями Бога. Сегодня с этим согласны, так или иначе, все историки, пишущие о минойском Крите. Как они полагают, в лице царя и других правителей, согласно принятым верованиям, на троне восседали некие «представители Бога» ([313] pp.68-69, 108-112). Одних только больших дворцов было на минойском Крите пять или шесть (Кносс, Закрос, Фест, Малия, Агиа Триада, Хания), и все они также одновременно являлись храмами. А дворцы поменьше или особняки (включавшие от 30-50 комнат и более), которые тоже являлись храмами, исчислялись десятками ([313] p.71). О двойном предназначении дворцов говорит, например, тот факт, что их стены разрисованы фресками и рисунками с религиозным содержанием и с изображением религиозных ритуалов, что явно указывает на использование этих помещений в целях отправления культов. Такое совмещение под одной крышей храмов и дворцов, разбросанных по всему Криту, привело в свое время английского историка Эванса к логическому выводу, с которым сегодня согласны большинство историков – не только сам Минос, но и другие правители Крита (которых, как видим, было несколько десятков) являлись одновременно и главными жрецами для подвластных им крестьян и ремесленников, и ввел термин «цари-жрецы» ([313] p.109). Надо сказать, совмещение функций правителя государства или города-государства с функциями верховного жреца – очень распространенное явление той древней эпохи, которое часто встречалось в Шумере, Вавилоне, у хеттов и у других народов, поэтому Крит не является в этом отношении чем-то исключительным. Итак, мы видим очень интересный феномен – торговые магнаты, основным источником существования которых являлась морская торговля, стали одновременно правителями критских городов, а также жрецами, играющими роль «представителей Бога». Эти цари-жрецы, изображенные на критских фресках, по своей одежде и манере поведения очень сильно отличались от простого народа : в яркой одежде, на голове что-то типа короны с павлиньими или страусовыми перьями, сзади болтается какой-то черно-белый хвост. Довершает всю эту картину чрезвычайно самоуверенный вид этого человека. В-общем, цари-жрецы имели вид и манеры не столько «представителей Бога», которым подобало бы быть более скромными, сколько самих богов. О том, что все или значительная часть правящей верхушки Крита была причислена к пантеону богов или их потомков, указывают не только архитектура дворцов-храмов и имеющиеся фрески, но и греческие народные легенды и предания, сохранившиеся до античных времен. Согласно им, греческие боги Зевс, Посейдон и Аид (Гадес), до того как перебрались на гору Олимп в Греции, были братьями и тремя царями Крита, они поделили между собой весь остров и правили каждый в своей части. А критский царь Минос, согласно этой легенде, был сыном Зевса, главного греческого бога ([17]; [246] pp.23-24). Исходя из этого, все родственники Миноса, а также многие представители критской знати, породнившиеся либо с Миносом, либо с кем-то из других прежних правителей Крита, могли себя считать не просто «представителями Бога», но и потомками главных греческих богов – например, правнуком или праправнуком Зевса или Посейдона. Мы видим, что при помощи такого интересного приема критскому народу внушалось благоговение не только перед царем, но и перед всеми представителями правящей верхушки (олигархии), которая, как показывает, например, опыт Византии в эпоху правления «клана Комниных» в XI-XII вв. н.э., легко в прошлом приобретала взаимные родственные связи и образовывала единый клан. По-видимому, нечто подобное произошло и на Крите - как утверждают российские историки, все или большинство дворцов на Крите в эпоху его расцвета, а также в колониях Крита в Эгейском море, принадлежали родственникам Миноса, о чем имеется ряд свидетельств ([19] 2, с.338). По-видимому, представители знати постепенно превратились в касту, связанную между собой родственными связями, и насадили миф о том, что все они являются потомками Зевса и других богов. И надо полагать, население этому верило - иначе откуда у греков возникло в дальнейшем столь стойкое убеждение, что их главные боги Зевс, Посейдон и Аид когда-то правили Критом, а критские цари династии Миносов были прямыми потомками Зевса? Разумеется, помимо насаждения религиозного благоговения перед торговой знатью, представленной народу в виде правнуков или праправнуков самого Зевса и других богов, ее власть держалась также на принуждении. На критских фресках изображены вооруженные солдаты-негры, и собственно говоря, кроме этих вооруженных негров, никаких солдат с оружием ни на одном изображении больше ни разу не встречается. Это ставит в недоумение историков, так как ни на самом острове, ни где-либо поблизости негры никогда не проживали ([246] p.92). Но появление негров в качестве солдат, очевидно, не случайно. У Крита в ту эпоху не было внешних врагов, даже его города совершенно не имели укреплений, поэтому солдаты были нужны исключительно в карательных целях против собственного населения. А в таких случаях, как мы уже видели на многих примерах, олигархия всегда стремилась по возможности использовать иностранных наемников, причем, чем меньше у них было общего с местным населением, тем она охотнее таких наемников привлекала. Так что даже если ей приходилось за немалые деньги доставлять негров из Африки, готовых послушно выполнять ее приказы, то она, надо полагать, делала это с большим удовольствием. Кроме этого, как указывают российские историки, во время раскопок в подвалах Кносского дворца были найдены темницы-тюрьмы; обнаружен рисунок, изображавший кандалы; а в ряде расшифрованных документов содержались указания на существование больших групп рабов ([19] 2, с.347-348). Таким образом, на Крите существовало и рабство, и довольно мощный аппарат насилия. Это также отразилось в греческих преданиях и легендах, в соответствии с которыми афиняне платили дань царю Миносу, отправляя ему ежегодно самых красивых юношей и девушек. Как полагает С.Худ, за этой легендой стоит воспоминание о господстве минойских царей в Греции ([218] p.53). По-видимому, греческих юношей в счет уплаты дани увозили в рабство на Крит и там заставляли работать в «лабиринтах», то есть в огромных торговых складах, составлявших главное богатство критской правящей верхушки. На это указывают, в частности, слова Аристотеля, приводимые Плутархом, о том, что греческие заложники работали в Кносском дворце и жили там до старости ([19] 2, с.339) . Ну, а девушки-заложницы, привезенные из Афин и других городов-данников Миноса, надо полагать, становились дворцовыми «жрицами» (как их называют историки). Этих «жриц» в Кносском дворце и в других дворцах было очень много. На критских фресках они, как правило, изображены большими группами, иногда до ста человек и более, причем исключительно в виде молодых девушек, ни разу среди них не видно пожилой женщины или старухи. Все они одеты в очень своеобразную «униформу», которая может рассматриваться как религиозно-культовая, но вместе с тем весьма эротична – у большинства полностью обнажена грудь, либо она прикрыта одной только прозрачной тканью. Причем, судя по фрескам, эти девушки держались все время группами и вели исключительно праздный образ жизни, просиживая часами за болтовней или наблюдая какие-то представления или религиозные ритуалы. Ни разу возле них не видно детей или родственников, и почти нет случаев, чтобы они были заняты каким-то полезным трудом. Все эти странности, связанные с дворцовыми девушками, могут быть объяснены лишь одним из двух: либо они были храмовыми проститутками, либо они были гаремом правителя в сочетании с какими-то другими функциями, например, с функциями жриц. Что касается первой гипотезы, то в восточном Средиземноморье издавна процветала храмовая проституция, о чем писали, например, античные авторы. Так, согласно Страбону, в эпоху античности в Коринфе и других торговых городах Греции и Малой Азии было множество проституток, торговавших своим телом ([103] XII, III, 36). Но почти все они считали себя служительницами храмов и, отдаваясь мужчинам, полагали, что тем самым приносят жертву Афродите и другим богам или богиням. По другим письменным источникам известно, что уже во II тысячелетии до н.э. храмовые проститутки были почти у всех соседей Крита. Например, они были в Хеттском царстве (Малая Азия – Сирия), в городах Финикии, в городах Вавилона ([20] с.192; [117] с.144). Поэтому вполне естественно предположить, что и критские дворцовые девушки были не чем иным, как храмовыми проститутками – ведь все дворцы одновременно являлись и храмами. Что касается второй гипотезы (совмещение функций наложниц в гареме и жриц), то такая практика также имела прецеденты в данном регионе. Так, в городах Шумера в Месопотамии (которые были основаны арийскими народами, родственными крито-греческой цивилизации) уже в III тысячелетии до н.э. были такие же цари-жрецы, как и на Крите, совмещавшие функции правителей и верховных жрецов. И ежегодно во время празднования Нового года шумерский царь-жрец сочетался браком с очередной девушкой-жрицей, посвящавшей себя служению богине любви и плодородия Инанне, прообразу будущей богини Астарты-Афродиты. Считалось, что это должно было обеспечить плодородие городу и его землям в наступающем году. Эта брачная церемония являлась кульминацией празднования Нового года и заканчивалась «ритуальным оплодотворением» жрицы ([56] с.163-164; [79] с.144). Судя по всему, такие жрицы после совершенного обряда бракосочетания считались храмовыми женами царя-жреца, в отличие от его обычной (светской) жены, то есть фактически, называя вещи своими именами, составляли его гарем. Кроме того, став жрицами Инанны (а позднее Астарты-Афродиты), они становились проститутками при храме. Таким образом, если рассматривать указанный феномен во всех его возможных вариантах, то критские дворцовые девушки могли быть одновременно наложницами царя-жреца, жрицами и храмовыми проститутками. На сохранившихся многочисленных фресках и статуэтках видно, что у дворцовых девушек было несколько разных видов одежд, в том числе ритуальных, что свидетельствует о существовании культа нескольких богов, то есть многобожия. И греческие легенды и предания, как уже отмечалось, говорят о множестве богов (Зевс, Дионис, Гефест и т.д.), которые сначала жили на Крите, а в дальнейшем перебрались на гору Олимп в Греции. Поэтому, скорее всего, помимо ритуала в честь богини плодородия, существовало несколько различных ритуалов, с участием девушек-жриц и самого царя-жреца, посвященных тем или иным богам. А возможно, в некоторых ритуалах участвовал не сам царь-жрец, а кто-то другой из числа правящей верхушки или, например, взрослый сын царя-жреца. Так, царь-жрец, изображенный на фреске из музея в Ираклеоне, представляет собой совсем молодого человека, юношу. Судя по всему, для каждого ритуала у жриц имелся специальный наряд. Например, как указывают российские историки, один из ритуальных костюмов дворцовых жриц включал юбку, сделанную не из ткани, а из шкур животных, причем, сшитую мехом наружу ([19] 2, с.351). Очень часто жрицы в ритуальном наряде изображены с двумя змеями в руках или с одной змеей на плечах или обвитой вокруг всего тела. А царя-жреца на одной из фресок мы видим с хвостом. Что могут означать эти ритуальные наряды, далее будет сказано. Но вся совокупность имеющихся фактов говорит о том, что мы имеем дело с совмещением под одной крышей не только дворца и храма, но еще и гарема, и, вполне вероятно, публичного дома для критской знати. Возможно, высказанные выше гипотезы вызовут непонимание историков. Однако они соответствуют тому, что мы видим у соседей Крита - а мы там видим и гаремы, и храмовых проституток, и различные религиозные ритуалы с их участием. Кроме того, пока сами историки не выдвинули ни одной гипотезы, способной объяснить указанные выше странности, связанные с образом жизни, внешностью и молодостью дворцовых девушек. И это еще не все странности – есть еще и другие, о которых будет сказано ниже, и которые тоже подтверждают выдвинутые выше гипотезы. К тому же нельзя быть слишком наивными. Если бы, к примеру, в современном мире какой-то миллиардер, создавший огромную торговую империю и распоряжающийся судьбами тысяч людей, построил бы для себя роскошный дворец, в котором, помимо прислуги и его друзей и компаньонов, постоянно находилось бы также множество молодых красивых девушек, слоняющихся по дворцу в полуобнаженном виде, то вряд ли кто-нибудь поверил бы в то, что эти девушки – монашки (в чем нас пытаются убедить историки). Вот и я в это не верю. К тому же, судя по греческим преданиям и легендам, все цари Миносы были страшно развратными типами и не пропускали мимо себя ни одной красивой женщины (о чем далее будет сказано), так что это тоже совершенно не вяжется с версией о «монашках- девственницах», проживавших во дворце царя Миноса. Вообще, если взглянуть на описанную выше картину жизни минойского Крита глазами современного человека, то получается такой сказочный остров для олигархов. Жители острова работают на них с утра до ночи, не покладая рук, а после работы воздают им почести как богам, искренне веруя в то, что они и есть боги. Окружающие страны стали их колониями и платят им «дань» молодыми юношами и девушками. А самые красивые девушки под видом «жриц» поступают в их гаремы и продолжают их обожествлять, а участвуя в их сексуальных оргиях и любовных играх, полагают, что воздают тем самым жертву своему богу и господину и выполняют при этом важную религиозную миссию. Ну что же, могут сказать некоторые читатели, такой мир тоже имеет право на существование. А потом, разве наша планета сегодня не напоминает все больше и больше такой же описанный выше мир? Да и дворцовые девушки, судя по фрескам, вовсе не страдали от своей жизни – комфортной, праздной и красивой. Многие могут даже позавидовать этой райской жизни, которую они вели при дворце. Разумеется, такой мир имеет право на существование. И он в любом случае является частью истории человечества. Но нужно знать и изучать не только фасадную, но и оборотную сторону такого мира, обслуживавшего интересы олигархии. А эта оборотная сторона состояла в нищете и кабале основной массы населения Крита, а также в угнетении критской олигархией окружающих стран и народов, о чем выше уже было сказано. Сами дворцовые девушки тоже были жертвами сложившейся системы, намного бoльшими, чем можно подумать, глядя на фрески с их изображением (о чем далее будет сказано). Известно также, что в критской империи бывали и голодоморы среди населения, сопровождавшиеся эпидемиями, и народные восстания с изгнанием царей, о чем мы знаем как из критских легенд и преданий, так и из произведений Гомера, которые многие историки рассматривают в качестве достоверного письменного источника . Власть олигархии в минойскую эпоху, как и в любые другие исторические эпохи, была основана на угнетении небольшой группой людей огромной массы населения, поэтому и крах всего этого мира был неизбежен и, как мы далее увидим, он был ужасен. Но помимо несправедливого устройства этого мира, которое несло бедствия населению, сама правившая этим миром верхушка вовсе не походила на тех сказочных богов или потомков богов (Зевса, Посейдона и т.д.), которых она из себя изображала, пытаясь внушить религиозное благоговение критскому народу. Наоборот, все народные предания, сохранившихся с тех времен и записанные древними авторами, свидетельствуют о том, что критские цари и другие представители критской знати тяжко угнетали подвластное им население и были чрезвычайно жестокими, низкими и аморальными типами. Самым известным среди этих преданий или «мифов» является легенда о Минотавре, которая, как полагают историки, является аллегорией, отражавшей происходившие в то время реальные события. Напомню, что по этой легенде жена Миноса воспылала страстью к быку, причем, как отмечает Х.Меллерш, не к одному, а очевидно, ко всем быкам ([246] p.24). Для нее был изготовлен специальный каркас, напоминающий корову и обшитый коровьей шкурой, и, поместившись в этот каркас и как бы изображая из себя корову, она занималась любовью с быком. От этой зоологической страсти, согласно легенде, у царицы и родился Минотавр – человек с головой быка. Царь Минос не стал его убивать, а спрятал в Лабиринт, находившийся под его Кносским дворцом – то есть, надо полагать, в тех самых огромных подвалах и складах с товарами, которые археологи обнаружили на Кноссе. Но Минотавр, согласно легенде, не просто имел голову быка, но еще и питался человечиной. Поэтому ему надо было все время приводить на съедение людей, желательно молодых юношей и девушек, чем царь Минос и занимался. Он ежегодно объезжал покоренные им города, и из выставленных ему на отбор молодых людей выбирал самых красивых. И когда он в очередной раз привез из Афин такую группу юношей и девушек, то среди них оказался герой Тесей, который убил Минотавра и выбрался из Лабиринта при помощи влюбившейся в него Ариадны, дочери царя Миноса. И в этой, и в других легендах царь Минос и его окружение (включая его жену) неизменно рисуются в качестве ужасно развратных, низких и подлых типов. Так, для того чтобы установить свою власть над греческим городом Мегара, Минос соблазнил дочь местного царя, принцессу Сциллу. Та из любви к Миносу предала собственного отца и отдала ему ключи от города, а Минос, получив власть над Мегарой, вместо того, чтобы вознаградить Сциллу любовью, утопил ее в море. Чтобы установить свою власть над Афинами, Минос при помощи Зевса (потомком которого он якобы являлся) наслал чуму на город ([246] p.24) . В итоге афиняне были вынуждены стать данниками Миноса и платить ему ужасную дань красивейшими юношами и девушками, которых он, кстати говоря, еще и отбирал сам по своему вкусу. Ну и, наконец, не счесть, к скольким женщинам в разных легендах Минос приставал с домогательствами. К одной девушке, отобранной им в числе тех семи красавиц, которые должны были стать жертвами Минотавра, он начал приставать уже на корабле, едва отплыв из Афин. И если бы не Тесей, который встал на защиту девушки и тем самым вызвал ярость Миноса, то вряд ли девичья честь устояла бы перед натиском царя. Артемида, спасаясь от домогательств Миноса, согласно легенде, пряталась от него в роще. Еще одну красавицу, Диктинну, Минос преследовал в течение 9 месяцев, но ей удавалось убегать от него; однако когда он ее, наконец, настиг, она бросилась в море и спаслась лишь случайно, благодаря рыбакам ([313] pp.120-121). Не лучше себя вели и другие представители критской правящей верхушки. Крон, один из Титанов, властвовавших на Крите, поедал собственных детей, чтобы не делиться с ними своей властью и богатством. Гадес, один из трех царей-богов, правивших на Крите, похитил и изнасиловал Персефону, которая приходилась ему племянницей, и увез в свое царство ([313] pp.124-125). Подобных примеров аморального поведения критских правителей и богов, зафиксированных в греческих легендах, имеется бесчисленное множество. Конечно, в данном случае речь идет не об исторических фактах, а о легендах и преданиях, сохранившихся в памяти народа. Но они отражают воспоминания об эпохе Миноса, и все эти воспоминания свидетельствуют о господстве жестоких, подлых и развратных правителей. Таким образом, даже в критских легендах и преданиях мы видим, что критская знать не просто сконцентрировала в своих руках все богатство и власть, но и использовала эту власть и богатство главным образом ради удовлетворения своих низменных инстинктов. Давайте теперь вернемся к вопросу о том, что за религиозные ритуалы существовали во дворцах критских правителей, и какую роль в них играли дворцовые девушки. К настоящему моменту археологией установлено, что на Крите существовали человеческие жертвоприношения. В самом Кносском дворце и еще в двух храмовых комплексах на Крите были обнаружены останки людей, заколотых ножом, и атрибуты, свидетельствующие о существовании практики ритуальных убийств людей [17]. Наиболее вероятным (главным) божеством, которому приносились человеческие жертвы, был бог-бык . Об этом свидетельствует и легенда о Минотавре, и ряд других фактов. В том, что на Крите был распространен культ быка, являвшегося, судя по всему, верховным божеством, нет никакого сомнения. На самом видном месте в архитектурном ансамбле Кносского дворца красуются огромные бычьи рога. Такие же бычьи рога, судя по фрескам, во множестве красовались на крышах критских храмов. На многих критских фресках и скульптурах изображен бык, причем, обычно в величественной позе. Зевс также часто изображался в виде быка. Хорошо известен так называемый критский «танец» с быком (изображенный на фресках) – девушка или юноша вскакивает на спину быка, делает на ней стойку на руках, вытянув ноги вверх, и затем, надо полагать, спрыгивает вниз . Историки, пишущие о минойском Крите, как правило, недоумевают по поводу того, откуда на Крите взялся культ быка, тем более, связанного с человеческими жертвоприношениями. Вместе с тем, ему имеется столько прецедентов и параллелей в древнем мире, что кажется странным, почему историки до последнего времени не обращали на них внимания. Например, английский историк и археолог Д.Рол в одной из своих последних книг указывает на очевидную тесную связь между культом бога-быка в городах-государствах Шумера и Вавилона, существовавшим еще в III тысячелетии до н.э., и соответствующим культом на Крите во II тысячелетии. На многих изображениях в Шумере этот бог выглядит как наполовину бык, наполовину человек, совсем как критский Минотавр (см. рисунок). Кроме того, Д.Рол приводит в своей книге фото огромных бычьих рогов из камня, красующихся над развалинами одного из древних шумерских храмов, очень похожих на те рога, которые мы видим в Кноссе ([283] p.170). Установлено, что подобные же бычьи рога в ту эпоху увенчивали храмы в других областях восточного Средиземноморья, например, на Кипре и на острове Делос [17]. Много аналогичных параллелей мы видим и в других соседних цивилизациях. Как указывает Ю.Петухов, культ бога-быка во II тысячелетии до н.э. существовал в Ханаане, в Вавилоне, в Эламе (Иран) и даже в Индии ([79] с.160, 181, 234, 407). О.Гарни отмечает, что этот культ существовал у хеттов в Малой Азии ([20] с.184). Египетские культы рогатых богов Сета и Амона, о которых говорилось в предыдущей главе, тоже очень близки культу бога-быка. Причем, и в Ханаане, и в Вавилоне бог-бык был главным божеством ([79] с.187, 255, 394), как и на Крите. Таким образом, речь идет не о каком-то особом критском феномене, а о феномене, имевшем место во всех арийских (индоевропейских) цивилизациях той эпохи – от Крита и Греции до Индии. Но даже если не принимать во внимание этническую близость крито-минойской цивилизации и других арийских цивилизаций той эпохи, то нет ничего удивительного в том, что культ, существовавший у всех соседних народов, существовал также и на Крите. Несомненно, что в связи с большим развитием морской торговли люди в ту эпоху очень много путешествовали и заимствовали очень многое у своих соседей. Например, знаменитые золотые украшения, найденные Шлиманом во время раскопок Трои и относящиеся как раз к середине II тысячелетия до н.э., несут в себе одновременно черты ассирийского и египетского стиля, хотя найдены на северо-западе Малой Азии, за две тысячи километров от Ассирии и Египта ([246] p.39). Боевые колесницы, которые, как полагают, впервые появились в это время в степях южного Причерноморья, в считанные годы распространились по всем странам, от Малой Азии до Египта и Ирана, и были приняты на вооружение во всех армиях этих стран. Х.Меллерш указывает, что греки материковой Греции копировали очень многое у критян, например, строили дворцы, очень похожие на критские ([246] pp.104-105). Российские историки пишут о том, что «зодчие из Угарита [в Митанни] в XVII-XVI веках иногда применяли характерные элементы критской архитектуры» ([19] 2, с.341). А Р.Уиллеттс отмечает, что и сами критяне заимствовали стиль царских гробниц у Египта и Кипра во второй половине II тысячелетия до н.э. ([313] p.135) Критская правящая верхушка имела все возможности заимствовать у соседей все, что считала нужным. Поскольку ее основным занятием была морская торговля, то она, несомненно, часто посещала соседние страны восточного Средиземноморья и Месопотамии, с которыми Крит торговал очень активно. И разумеется, за время таких посещений она могла хорошо ознакомиться с обрядами и культами, существовавшими в этих странах. Даже несмотря на очевидное заимствование Критом культа бога-быка у соседних народов, тем не менее, возникает вопрос, почему он вытеснил культы традиционных богов арийских народов, к которым относились и критяне. Этими традиционными богами, согласно многочисленным археологическим свидетельствам, приводимым Ю.Петуховым, являлись Бог-Творец (Род Всеродитель) и Мать-Рожаница (Мать-Сыра-Земля) ([79] с.30-33, 223-229, 366). На Крите также применительно к самым разным эпохам: от 6 до 2 тысячелетия до н.э. было найдено множество идолов с изображением этих богов, особенно Матери-Рожаницы ([55] с.36; [313] pp.119-120). Однако все, что мы видим в эту эпоху на фресках и статуэтках, изображающих официальные культовые ритуалы на Крите, ничего общего не имеет с этими древними арийскими культами. Что же заставило критян втайне продолжать молиться старым богам, и в то же время официально поклоняться совершенно другим, новым, богам? Ответ очевиден – это было решение, принятое и навязанное правящей верхушкой. Как полагает Х.Меллерш, и на Крите, и в материковой Греции в ту эпоху в действительности существовало две культуры – изысканная и гедонистическая культура знати и скромная и раболепная культура простого народа, и они между собой не имели почти ничего общего. Это выражалось, указывает историк, прежде всего, в религиозных верованиях и культах этих двух социальных групп ([246] pp.168-172) или, вернее, этих двух классов, поскольку в лице критской знати мы совершенно определенно видим класс олигархии. Таким образом, возникает следующая картина. Мы видим простой народ Крита, который втайне продолжает молиться и поклоняться своим старым богам. Но эти боги давно забыты правящей верхушкой, которая насаждает сверху культы совершенно иных богов. Прежде всего, насаждается культ бога-быка, дьявола (от греческого dia-bel = бог-бык), культ поклонения богатству. Как пишет Ю.Петухов, бык в древности являлся «магическим олицетворением скота – всех видов богатств, связанных с земным и подземным миром» ([79] с.146), поэтому бык (а также козел, баран и лошадь) лучше всего подходили для культового поклонения богатству. И это новое божество очень хорошо сочеталось с теми интересами (обогащение посредством морской торговли), которые и являлись главными для критских правителей, все остальные интересы имели для них второстепенное значение. Но культ бога-быка (дьявола) имел и вторую ипостась. Этот бог нередко изображался также в виде змея. Например, главный бог Вавилона Мардук изображен в виде чудовища с чертами одновременно быка и змея (см. рисунок). Именно ему в Вавилоне приносились человеческие жертвоприношения. В Библии Еву искушает змей, предлагая ей вкусить запретный плод, и этот змей, согласно Библии, не что иное как дьявол (dia-bel – бог-бык). В крито-греческой мифологии и религии мы также видим отражение этой двойной сущности бога-быка (дьявола). Так, Зевс у греков часто изображался в виде быка, но нередко также в виде змея, а иногда в виде «горгониона» - человеческой головы, у которой вместо волос - змеи (некое подобие Медузы-Горгоны). Известно также, что в некоторых областях Греции в эпоху античности поклонялись не обычному, а совсем иному Зевсу: властителю подземного мира и приносящему богатство, и этот Зевс изображался в виде змея [17]. Таким образом, в отдельных районах Греции и в середине I тысячелетия до н.э. мы видим поклонение Зевсу как змею и антиподу Бога. Змей в ту древнюю эпоху был не только символом богатства и подземного мира, о чем свидетельствует этот культ античной Греции. Он был также символом власти, поскольку, например, изображение змея являлось символом власти египетского фараона, самого могущественного правителя той эпохи, и было обязательным атрибутом его головного убора. Кроме того, как пишет Ю.Петухов, змей был «откровенным фаллическим символом», с древних времен использовавшимся ариями ([79] с.318, 144). И во II тысячелетии до н.э. изображение змея сохранило свою роль фаллического символа, как мы это видим, например, на изображениях египетского бога Хеба (см. рисунок). Следовательно, поклонение этому богу в его двойной ипостаси - быка и змея - означало не что иное, как поклонение богатству, власти и похоти. А сам этот культ являлся одной из древних форм сатанинского культа. Таким образом, в целом ряде стран - от Индии и Ирана до Крита и Египта - мы видим в III-II тысячелетиях до н.э. сатанинские культы, которые судя по всему, насаждались правящей верхушкой этих стран (олигархией). И надо полагать, именно вследствие этого в дальнейшем, к I тысячелетию н.э. или еще ранее, мы видим появление стойкого образа дьявола в его двух ипостасях: одной ипостаси с рогами и хвостом, и второй – в виде змея-искусителя. Это представление о дьяволе нашло отражение не только в христианской религии, но и в исламе – то есть в двух крупнейших мировых религиях. Разумеется, появление у половины населения планеты такого стойкого образа дьявола в его двух ипостасях: рогатого существа и змея, - не могло произойти просто так, беспричинно, должна была существовать какая-то причина, которая это вызвала. Судя по всему, этой причиной и было повсеместное насаждение культов бога-быка и бога-змея, которое мы видим в том числе и на Крите – культов, к которым население испытывало глубочайшее отвращение. Поэтому в народном сознании и преданиях, переданных потомкам, эти боги превратились в дьявола – то есть в некое сверхъестественное существо, являющееся антиподом Бога. Поскольку облик главного критского бога трансформировался в облик дьявола, то, соответственно, и облик главной богини трансформировался тоже. Раньше главной богиней, общей для всех арийских народов, как уже говорилось, являлась Мать-Рожаница (Мать-Сыра-Земля). И на Крите мы видим такую богиню – Деметру (буквально «Земля-мать» или «Богиня-мать» – см. ниже), которая существовала, очевидно, с незапамятных времен. Так, по свидетельству Диодора и Гомера, культ поклонения Деметре возник сначала на Крите, а уже впоследствии распространился по всей Греции ([313] pp.124-125). Но затем появилась новая богиня, дочь Деметры. Сначала ее звали Кора («молодая девушка»), но затем ее похитил и изнасиловал Аид (Гадес), один из трех богов-царей, правивших Критом вместе с Зевсом и Посейдоном . Он ее спрятал затем в подземном царстве, и Кора получила новое имя: Персефона - «приносящая разрушение» [17]. Поскольку она стала, хотя и против своей воли, женой Аида (Гадеса), который считался либо змеем (откуда имя Гадес – Гад) либо повелителем змей, то ее очень часто в древности изображали играющей со змеями или ласкающей змей ([313] p.124). С самой Деметрой произошла похожая история. Согласно легенде, ее стал преследовать Посейдон, но она от него спряталась среди лошадей. Тогда Посейдон обратился в коня, настиг ее и овладел ею. Конь, как известно, являлся символом Посейдона (откуда Троянский конь, который был изготовлен в честь этого бога). Соответственно, еще в эпоху, предшествовавшую античности, мы видим культ поклонения Деметре как богине с головой лошади и со змеями - о чем писал древнегреческий писатель Павсаний, который обнаружил такой очень древний уже в его время культ [17]. Надо полагать, что эта легенда и культ также символизируют падение Деметры в минойскую эпоху с пьедестала главной богини, Богини-матери, до уровня одной из жен или наложниц Посейдона (так как у всех этих богов было множество жен). Тем не менее, эти две богини: Деметра и Персефона, – по-прежнему занимали видное место в пантеоне критских богинь, о чем можно судить по произведениям Гомера [17], несмотря на то, что их прежний статус резко упал, а их прежний светлый облик резко поблек, вплоть до их превращения в неких темных богинь, ассоциирующихся со змеями и с подземным миром . Аналогичные примеры мы имеем и в соседних цивилизациях. Как указывает Ю.Петухов, после появления культа Инанны-Астарты-Иштар, пришедшей на смену Матери-Рожаницы, эту богиню, считавшуюся раньше главной, стали считать невестой или женой бога-быка и изображать с рогами, что означало ее принадлежность богу-быку – это видно на изображениях Астарты-Иштар, найденных в городах Шумера и Вавилона в III тысячелетии до н.э. ([79] с.162) Аналогичные примеры имеются и в отношении жены змея. Как пишет Ю.Петухов, уже в 5-4 тысячелетиях до н.э. на территории Месопотамии (при раскопках так называемой убейдской цивилизации) найдены женские фигурки с ящеровидными головами, что, по его мнению, является изображением жены змея или дракона, который в то время считался владыкой подземного мира ([79] с.125). Как видим, это очень напоминает историю Персефоны, ставшей женой змея – Гадеса, владыки подземного мира. Итак, если верить критским легендам и археологическим памятникам, то мы имеем двух богинь (Деметру и Персефону), которые были свергнуты со своего пьедестала и превратились в жен или наложниц двух богов, в прошлом критских царей – Посейдона и Аида (Гадеса). И вся эта четверка из светлых богов превратилась в темных богов, поскольку все они теперь уже ассоциируются со змеями, с подземным царством или с аморальным поведением. Аналогичная история, как уже говорилось, произошла с Зевсом, который также принял облик и быка, и змея, ну а о его аморальном поведении имеется огромное множество греческих легенд, как и о Миносе. Судя по всему, в честь этих богов и совершались жертвоприношения. Так, на одной из деревянных таблиц, найденных в микенском дворце Пилос в Пелопоннесе на юге Греции, содержится информация о человеческих жертвоприношениях, совершенных в Пилосе в течение лишь одного месяца. Среди людей, принесенных в жертву – 8 женщин и 2 мужчин. В числе убитых женщин – две принесены в жертву в качестве жен Зевса (Гера и Дивия), три принесены в жертву в качестве жен Посейдона (Поседея, Гвоя и Комавентия), одна – в качестве жены Миноса (Мнаса); остальные принесены в жертву другим богам ([307] p.463). Пилос в ту эпоху находился под сильным влиянием критян - они, возможно, входили в его правящую верхушку, и в любом случае, присутствовали в каком-то количестве в Пилосе. Да и сам факт жертвоприношения в честь критского царя-бога Миноса (а также критских богов – в прошлом царей - Зевса и Посейдона) говорит о том же. Поэтому описанный выше обряд жертвоприношения, надо полагать, очень схож с тем, что существовал на Крите. Как видим, основные жертвы – женщины, игравшие роль жен бога-быка Миноса, бога-быка/змея Зевса и бога-коня/змея Посейдона. Иными словами, все они – жены дьявола (в трех разных обличиях), приносимые ему в жертву. Если с учетом этой информации мы взглянем еще раз на те ритуальные наряды, в которых мы видим дворцовых «жриц» на Крите: со змеями в руках или на плечах или в юбке из шкур животных мехом наружу, то у нас не останется никакого сомнения в том, что эти наряды созданы для участия в ритуалах поклонения тем же самым богам в двух или трех ипостасях (бык, змей и конь), в которых женщины играют роль невесты или жены соответствующего бога (дьявола). Более того, сатанинские культы, очевидно, не ограничивались поклонением Миносу, Зевсу, Посейдону и, возможно, Аиду. На одной из статуэток «жрица» изображена с очень высоким головным убором, изображающим вавилонскую башню, и с огромной змеей, обвившей ей живот, туловище и плечи, голова которой находится на самом верху «вавилонской башни» (см. фото). Очевидно, в данном случае речь идет о поклонении главному вавилонскому богу Мардуку, в честь которого совершались жертвоприношения в Вавилоне, а жрица выступает в качестве его жены . Кроме того, известно, что в конце минойской эпохи на Крите поклонялись еще одному богу-быку – ханаано-финикийскому Ваалу ([246] p.175), культ которого также был связан с человеческими жертвоприношениями. Поэтому мы видим на Крите полный комплект сатанинских культов – и напрямую импортированных из-за границы (Мардука и Ваала), и заимствованных лишь частично, посредством трансформации собственных богов (Миноса, Зевса, Посейдона и Аида) в некое подобие дьявола. Очевидно, ритуал поклонения этим богам мог заканчиваться либо убийством жрицы, приносимой в жертву своему небесному или подземному «мужу», либо ее ритуальным сексом с царем-жрецом, игравшим роль бога-змея или бога-быка. По-видимому, были разные сценарии данного ритуала, и разные его финалы. Легенда о Минотавре говорит о том, что ритуал встречи с богом-быком неизменно заканчивался смертью девушки, а легенда о жене Миноса Пасифае, занимавшейся любовью с быком, говорит о том, что ритуал мог заканчиваться всего лишь сексом. Подтверждением тому, что в сатанинском ритуале участвовал и сам царь-жрец, является его костюм на большой фреске в археологическом музее Ираклиона. Если присмотреться внимательнее, то на этой фреске совершенно четко видна голова огромного змея, выступающая вперед из короны царя-жреца. А сзади к его поясу прикреплен хвост, также очень похожий на змеиный - поскольку его конец задирается кверху. Таким образом, нет никакого сомнения, что царь-жрец на этой фреске изображает одного из указанных выше богов в ипостаси змея, и он участвует в ритуале вместе со жрицей или жрицами, изображающими невест или жен этого бога . Змеиная тема прослеживается и в центральных помещениях Кносского дворца на Крите, которые, как полагают историки, использовались в культово-религиозных целях (сегодня они открыты для посещений туристов): на стенных фресках изображены извивающиеся туловища змей, а также грифоны – химерические создания, родственники драконов. Если критские правители насаждали на Крите культ верховного бога – дьявола, то нет ничего удивительного в том, что он сопровождался человеческими жертвоприношениями. Мы видим, что где бы этот культ ни существовал: в Вавилоне (Мардук), в Ханаане (Ваал), в Египте (Сет и Амон), - он везде сопровождался подобными жертвоприношениями. Это вытекает из самой сути данного культа и из самой сути олигархии, которая во все исторические эпохи насаждала антикультуру. Нет ничего удивительного и в том, что критские легенды рассказывают о явно противоестественных нравах критской знати и критских богов. То они занимаются сексом с быком, то поедают своих детей, то бросают юношей и девушек на съедение жуткому чудовищу, то платят злом за добро, то преследуют и насилуют девушек и женщин. Антикультура в том и состоит, что она считает такое поведение нормальным, и даже прославляет эти «подвиги» богов и царей. Итак, если суть религиозных ритуалов на Крите нам стала в целом понятной, то по-прежнему не все ясно с дворцовыми девушками. Предположим, они время от времени участвовали в сатанинских ритуалах и в конце концов становились жертвами этих культов, так как мы не видим ни одной из них в пожилом возрасте и почти не видим в зрелом возрасте. Но все же не совсем понятен их статус, уж слишком много связано с ними странностей: странные платья, шикарные, дорогие и вместе с тем оставляющие их полуголыми; странная праздность, в которой они почти всегда пребывают, отсутствие детей; странные танцы, если их можно назвать танцами. Так, на одной фреске у девушки между ног находится палка, торчащая из земли, на которую она пытается присесть, что напоминает эротический танец. Наконец, сам облик дворцовых девушек довольно странный, плохо вяжущийся с той древней эпохой. Как отмечает Х.Меллерш, и не он один, критские дворцовые девушки очень похожи на современных девушек, например, на современных парижанок (одну из фресок историки так и назвали: «Парижанка»), по ним видно, пишет историк, что они – пресыщенные гедонистки, жаждущие попробовать чего-нибудь новенького, и причем всего сразу ([246] p.102). Есть еще одна странность, о которой умалчивают историки. Большинство дворцовых девушек изображены на фресках белыми, как бы с белой кожей, в то время как много других человеческих фигур, большей частью мужских, там раскрашены коричневым или коричнево-красным цветом, то есть как бы с кожей соответствующего цвета. Некоторые историки выдвинули по этому поводу гипотезу, которую теперь все повторяют уже как аксиому, что, дескать, таким образом критяне показывали различие между мужчинами и женщинами, рисуя последних белыми, а первых коричневыми. Но эта гипотеза является примером еще одного явного заблуждения историков (или примером их нежелания искать ответы на трудные загадки истории), которое теперь становится массовым заблуждением, ввиду растущей популярности минойской культуры среди широкой публики. В действительности и среди женских фигур встречаются коричневые. Например, на саркофаге из дворца Агиа-Триады изображены несколько женщин в длинных платьях и юбках, совершенно одинаково одетые, стоящие рядом друг с другом, две – с белой кожей, остальные – с коричневой (см. фото). Таким образом, мы видим две совершенно разные манеры изображения женщин, и это может означать только одно – мы видим женщин двух типов, с разным цветом кожи. Спрашивается, почему? Это Вам станет понятным, если Вы хоть раз побываете на Крите (я бы также посоветовал это сделать всем авторам, пишущим о минойском Крите, во избежание дальнейших подобных заблуждений). Потому что на Крите можно без труда отличить любого местного жителя от любого туриста-европейца, даже от греков с материка, по цвету кожи – у всех критян кожа коричневого цвета, примерно такого, какой мы видим на минойских фресках. Очевидно, дело в том, что Крит находится на одной широте с Тунисом и Алжиром, солнце там – африканское, и это приводит к тому, что со временем, возможно, через несколько поколений, у местных жителей образуется более темный цвет кожи, отличный от того, что имеют жители более северных стран и территорий . Что это означает, и что от нас скрывают историки? А то, что подавляющее большинство дворцовых девушек, изображенных на фресках, порядка 90-95% - это иностранки, прибывшие, возможно, из материковой Греции, Малой Азии и Сирии, но не из Египта или Африки, у жителей которых не могло быть такой белой кожи, какую имели дворцовые девушки. Кем могли быть в таком количестве девушки-иностранки, да еще во дворцах правителей? Вариант только один – подавляющее большинство было рабынями или заложницами, по сути, мало отличающимися от рабынь, типа тех 7 красавиц-заложниц, которых Минос, согласно легенде, регулярно увозил из Афин в качестве дани. Конечно, некоторые дворцовые девушки, изображенные на фресках, не похожи на рабынь, а похожи скорее на богатых матрон, сопровождаемых свитой из нескольких человек, хотя и одеты в те же неизменные платья с обнаженной грудью. Но вполне вероятно, что некоторым девушкам удавалось из простых рабынь стать любимыми наложницами, а может быть, и женами кого-то из правителей или представителей знати, и благодаря их покровительству девушки смогли повысить свой статус. Все эти факты не оставляют сомнения, что в лице этих дворцовых девушек мы имеем гарем, принадлежавший либо местному правителю, либо, скорее всего, также его родственникам и другим представителям высшей знати, жившим во дворце, то есть гарем, представлявший собой как бы элитный публичный дом для местной олигархии. Необычность данного гарема или публичного дома, конечно, заключалась в том, что он почти полностью состоял из иностранных рабынь. Такое еще можно себе представить в Египте, который был наводнен рабами и рабынями, пригоняемыми в качестве пленников из завоевательных походов. Но Крит таких походов не предпринимал, тем не менее, в гаремах его знати мы видим толпы иностранных рабынь, что довольно удивительно. Однако нельзя забывать, что критская знать представляла собой морских купцов, которые торговали со всеми окружающими странами и очень хорошо на этом зарабатывали. Фактически критяне создали морскую монополию в Средиземном море , которая не распространялась разве лишь на Египет и Ханаан, и получали на этом монопольную сверхприбыль, а в ряде случаев и прямую дань со многих стран товарами или молодыми девушками, как в известном примере с Афинами. Но, как было показано выше, подавляющая часть денег, заработанных на этом, тратилась критской знатью на предметы роскоши – золото, слоновую кость, страусовые перья, драгоценные камни и т.д., которые доминировали в импорте Крита. Как видим, красивые девушки-рабыни, которых также можно считать «предметами роскоши» составляли еще одну статью критского импорта. Откуда же брались эти девушки? Предположим, какая-то их часть могла поступать из Греции в счет дани, уплачиваемой критским царям Миносам. Но на фресках мы видим сотни девушек, неужели греки безропотно позволяли критянам забирать в таком количестве их дочерей, жен и невест в качестве дани? Разве нельзя было откупиться другим образом? Ведь даже по греческой легенде Минос собирал дань девушками с Афин один раз в семь лет, и это ему удалось сделать лишь три раза. Ответ на этот вопрос мы видим в дальнейшей истории Греции, где существовал очень необычный институт гетер. Он существовал в античную эпоху, но, очевидно, корнями уходит в более раннюю историю. Очень необычным он был потому, что гетерами в Греции называли только элитных проституток. Как установили историки, наряду с ними в античной классической Греции были дешевые проститутки – рабыни-иностранки (которых называли «порна»), а также храмовые проститутки (при храме Афродиты) и свободные проститутки, являвшиеся одновременно танцовщицами и музыкантшами [17]. Но гетеры составляли особую касту элитных проституток, цена на услуги которых порой была в десятки раз выше, чем стоили их дешевые коллеги, а некоторые из них умудрялись стать прямо-таки богатыми женщинами и иметь большой дом и множество слуг [17]. Необычным является и то, что подобного термина (гетера), специально придуманного для элитных проституток, мы не встречаем даже в Риме в эпоху его расцвета, а в античной Греции этот термин существовал с незапамятных времен. Происхождение его совершенно неясное. Кроме того, гетерами называли в античной Греции и элитных проституток, и элитную часть армии. Так, в армии Александра Македонского гетерами называли всю тяжелую кавалерию, составлявшую в крупных сражениях до 10-15 тысяч человек или до 25% всего войска, которая часто и решала исход сражения. Объяснения историков, что, дескать, и то, и другое произошло от одинаково звучащего слова «товарищ» (гетера), совершенно не вяжется со здравым смыслом и похожи на научную фантастику . Кому могли быть «товарищами» эти две совершенно разные социальные группы, между которыми нет никакой связи? Да и как одно слово могло так сильно трансформироваться в два совершенно разные понятия? Можно предположить, что слово «куртизанка» произошло от французского слова courtisanne – придворная дама, и объяснить такую трансформацию тем развратом, который был при дворе французских королей Людовиков при так называемом «старом режиме» во Франции. Но невозможно представить, что «куртизанами» стали бы также во Франции называть тяжелую кавалерию. Или, если бы это случилось, то для этого должна была быть какая-то очень серьезная историческая причина, которой нет. Если разобраться в этимологии греческого слова гетера, то мы увидим, во-первых, что на самом деле оно звучало не «гетера», а «хетайра» [17]. И поэтому означать оно могло лишь одно – «женщина хеттской национальности». Потому что окончание «ра» было признаком женского рода . А «хета» было общепринятым в то время названием хеттской нации – ближайшего соседа греков, с которым они, кстати говоря, постоянно воевали, нации, занимавшей всю центральную и южную часть полуострова Малая Азия, а в дальнейшем также и почти всю Сирию. По-видимому, «хетайрами» (гетерами) и называли тех дворцовых девушек, которые жили во дворцах критской знати и, возможно, микенской знати на юге Греции в ту же эпоху. Дело в том, что если и могли взяться в таком количестве молодые рабыни-иностранки с белой кожей на Крите, то, очевидно, только из Малой Азии и Сирии, и лишь в меньшем количестве из материковой Греции. Судя по всему, большинство этих девушек действительно были хеттской или митаннийской национальности, но последних в силу их схожести с хеттами также называли «хетайрами». А в дальнейшем, очевидно, это имя стало нарицательным и стало означать элитную проститутку, потому что дворцовые девушки и являлись по сути таковыми. Кстати, слово «куртизанка», также обозначавшее элитную проститутку, но в другую эпоху, упомянуто выше не случайно. Из самого этого слова видно, что оно родилось при королевском дворе: courtisan – по-французски означает «придворный», а courtisanne – «придворная (дама)». Именно статус любовниц и наложниц французских королей, надо полагать, и придал самим куртизанкам и слову «куртизанка» ту необычайную элитарность и высокий статус, которых нет в слове «проститутка». С гетерой мы видим точно такой же феномен. Отсюда также напрашивается связь гетер с двором какого-то могущественного царя, которая могла бы придать слову «гетера» такой высокий статус и элитарность, какие мы видим в античную эпоху. Но таких царей в классической Греции не было, а если и были (например, спартанские цари), то при их дворе не было гетер. Зато такого могущественного царя мы видим в предшествующую эпоху в виде Миноса, создавшего огромную по тем меркам империю и наводнившего свой двор красивыми хеттскими рабынями. Имеется целый ряд фактов, показывающих, что дворцовым девушкам с белой кожей на Крите просто неоткуда было взяться, кроме как из страны хеттов и митанни. Во-первых, как уже говорилось, у хеттов и митаннийцев, в отличие, например, от большей части материковой Греции, к середине II тысячелетия образовалось резкое имущественное неравенство – ошеломляющее богатство знати при нищете массы населения. Кроме того, там существовало долговое рабство, когда в счет уплаты долга кредиторы могли забирать членов семьи. Ввиду этих причин, как хорошо известно историкам, там легко было купить рабов или рабынь – намного легче, чем в континентальной Греции, где еще не было такого социального неравенства и нищеты массы населения; поэтому рабов в Греции можно было добыть лишь посредством военного нападения или в качестве дани. А критяне, как мы знаем, предпочитали ни на кого не нападать, а действовать экономическими методами. Во-вторых, как указывают российские историки, в Митанни существовала, как мы бы сегодня сказали, настоящая «сеть сексуального рабства». Торговля молодыми девушками там была поставлена на широкую ногу. Торговцы сначала разоряли крестьян и доводили до нищеты и голода, а потом предлагали им зерно в обмен на их красивых дочерей – и тем ничего другого не оставалось, как соглашаться ([19] 2, с.158). В-третьих, как выше говорилось, у хеттов и, по-видимому, у митанни, бывали голодоморы, которые длились целыми десятилетиями, что также, очевидно, было связано с социальным неравенством и нищетой массы населения. Голодоморы давали торговцам возможность за бесценок покупать местных девушек у их обнищавших родителей, или вообще забирать их даром, лишь бы они не умерли с голоду. А митаннийки и хеттки, по-видимому, считались в то время самыми красивыми женщинами – не зря на них любили жениться фараоны, а митаннийка Нефертити до сих пор считается идеалом женской красоты. Поэтому вообще-то митаннийские и хеттские девушки были в то время дорогим товаром, но на нем можно было хорошо заработать - дешево купить и дорого продать, что и стимулировало торговлю. Ну а если существовала целая сеть по торговле дорогим товаром, то где-то должны были быть его основные покупатели. И такими основными покупателями были, очевидно, царь Минос, его родственники и другие критские магнаты-правители, падкие и до всяческой роскоши, и до красивых женщин, тоже являвшихся «предметами роскоши». Известно, что у критских купцов было целое торговое подворье в ничем не примечательном портовом городе Угарит на севере Сирии, который входил сначала в государство Митанни, а затем в государство хеттов ([19] 2, с.384). По-видимому, это торговое подворье и являлось перевалочной базой, где содержались рабыни-гетеры перед их отправкой на Крит. Как видим, хеттская и митаннийская олигархия успевала многократно заработать на несчастии своих народов. Она сначала их морила голодом и продавала им втридорога хлеб, а потом отнимала у них не только землю, но еще и дочерей, которых продавала в рабство. И они становились рабынями-гетерами, сексуальными игрушками для богатых критян, которые были вынуждены участвовать даже в их сатанинских ритуалах и оргиях. Ну, а когда они теряли свою молодость и привлекательность, их просто приносили в жертву рогатым, хвостатым и змееподобным богам . И если слово «хетайра» (гетера) действительно впоследствии стало у греков употребляться в значении слов «подруга» и «товарищ», то это может служить признаком величайшего цинизма и лицемерия, в котором жила критская знать и все ее окружение. Потому что именно так можно расценить тот мир, в котором сексуальные рабыни сначала становились «подругами» и «товарищами», а потом, когда они надоедали, их приносили в жертву богам. Надо однако признать, что с точки зрения интересов олигархии данный подход был весьма практичным. Современная олигархия до этого еще не додумалась, продолжая выплачивать миллиарды долларов своим бывшим женам и подругам в качестве «отступного». А критские магнаты приносили их в жертву богам – цинично, но практично. Остается еще объяснить, почему гетерами в Греции называли тяжелую кавалерию. Это слово греки произносили как «хетайрос», что также могло означать лишь «хетт» (мужчина) или «хетты». Хетты были лучшими воинами своего времени, у них единственных уже в ту эпоху было железное оружие и, по-видимому, железные латы, у всех других были лишь бронзовые или медные, менее прочные и намного худшего качества, чем железные. Кроме того, они были единственными во всем регионе, кто использовал тяжелые колесницы, запряженные не одной, а несколькими лошадьми, которые были ударной силой, похожей по своей мощи на тяжелую кавалерию. Поэтому хеттские тяжелые колесницы, управляемые «железными» хеттскими воинами, в то время являлись самым мощным и элитным видом войск во всем восточном Средиземноморье, что-то типа танков времен Второй мировой войны или типа тяжелой кавалерии Александра Македонского. Причем, в отличие от армий других стран, у хеттов колесницы составляли чуть ли не бoльшую часть армии. Как подсчитал историк В.Манягин, в Ассирии одна колесница приходилась на 200 воинов, в Китае и Индии – на 100, в Египте – на 50, а у хеттов одна колесница приходилась на 10 (!) воинов ([68] с.111). Таким образом, при необходимости чуть ли не вся хеттская армия могла передвигаться или сражаться в битве, сидя на колесницах. Разумеется, это было отличительной чертой хеттов, и у соседних народов хеттская армия неизбежно ассоциировалась с тяжелыми колесницами и их ударной мощью. Когда в Хеттском царстве начались голодоморы, то хеттские воины вряд ли стали дожидаться дома голодной смерти, они отправились в поисках лучшей жизни и добычи, став либо наемниками у микенских греков (откуда необыкновенные военные успехи последних в XIV-XIII веках), либо ввязавшись в совместные с ними военные авантюры, направленные против соседних государств. Известно, что среди осаждавших Трою греков были и хетты, о которых Гомер пишет в «Одиссее» ([68] с.151-152). Да и без этого у греков была масса возможностей очень близко познакомиться с военной тактикой хеттов, их тяжелыми колесницами и их железной броней. Хеттских воинов, разумеется, называли «хетайрос» (хетты), и это слово в дальнейшем у греков стало применяться вообще к элитному роду войск, сочетающему скорость и броню. И в дальнейшем, когда колесницы вышли из моды, это слово естественным образом перешло к тяжелой кавалерии – наследнице тяжелых колесниц хеттов. Поэтому и тяжелую кавалерию Александра Македонского также называли «хетайрос». Это понятие пережило даже античную эпоху. По всей видимости, из этого же слова («хетайрос») произошло слово рейтары, которым называли тяжелых бронированных всадников Европы в эпоху средневековья. Таким образом, связь этого слова с тяжелой ударной кавалерийской мощью, чем и славились хеттские войска, сохранилась и спустя три тысячи лет. Это и был основной смысл слова «хетайрос», прочно засевший в народной памяти и сохранившийся на тысячелетия. И столь же прочно засел в его памяти смысл слова «хетайра» (гетера), также в силу крайней необычности феномена хеттских дворцовых рабынь. Как видим, у арийских народов – хеттов и митаннийцев – были самые лучшие воины и самые красивые девушки. Но это им не помогло. И тех, и других сожрала жадность их правящей верхушки. Хеттские воины были вынуждены становиться иностранными наемниками или кондотьерами, а хеттские и митаннийские девушки становились сексуальными игрушками для богатых иностранных купцов-правителей, а затем те, наигравшись с ними, приносили их в жертву рогатым и змееподобным богам. И от этих двух великих народов мы сегодня имеем лишь скрытые под землей развалины да еще два слова – гетера и рейтары, в которых отразилось название народа хетты. Установление власти олигархии всегда сопровождалось всеобщим падением нравов и распространением культа богатства и денег. Во II тысячелетии до н.э. мы видим подобные явления от Крита и Египта до Вавилона, и они усиливаются, начиная с середины тысячелетия. Все становится объектом купли-продажи, включая женщин. Женщины во всех указанных странах все менее выступают в качестве жен и матерей, и все более – в качестве рабынь или проституток. Во всех странах в этот период среди рабов преобладают женщины, либо работницы, либо наложницы, не только на Крите, но и, например, в Египте и материковой Греции ([19] 2, с.183-184, 379-380). Повсюду одновременно с распространением сатанинских культов Мардука, Ваала, Сета, Миноса и других богов мы видим и массовое распространение храмовой проституции. Богиня Инанна, появившаяся в Шумере в III тысячелетии до н.э., превратилась затем в Месопотамии в богинь Иштар и Астарту, культ которой во II тысячелетии до н.э. распространился также в Ханаане и в Хеттском царстве. А во второй половине тысячелетия этот культ под именем богини Афродиты распространился на Крите и в Греции. И везде этот культ был связан с проституцией, с еще одной формой продажи женщин, наряду с рабством. Проституция была объявлена и стала священным, богоугодным занятием, достойным самых лучших женщин. В честь этих богинь-покровительниц проституции слагались гимны, им всенародно поклонялись, их статус поднялся до уровня самых главных богинь. А храмы этих богинь, между тем, представляли собой публичные дома. Так насаждалось массовое религиозное поклонение грубому половому акту, причем совершаемому за деньги. Известно, что культ Афродиты возник под влиянием культа Астарты, который еще ранее укоренился на территории Сирии-Палестины. Впервые в греческом мире он возник на Кипре и на острове Китера, который еще в III тысячелетии до н.э. был колонизирован критянами. Очевидно, с острова Китера, являвшегося торговой перевалочной базой, расположенной между Критом и Пелопоннесом, и началось распространение этого культа храмовой проституции по всей Греции . Историкам так и не удалось до сих пор установить, откуда произошло имя Афродита, это остается загадкой . Однако анализ этого слова показывает, что загадка эта вполне разрешима. Вообще это слово ни о чем хорошем не говорит, наиболее близкими словами к Афродите в современных арийских (индоевропейских) языках являются, например, слово atrocious – atroce в английском и французском языках, означающее «ужасный, мерзкий», и слово «отродье» в русском языке. Из этого можно заключить, что, скорее всего, Афродита произошла от того же корня, что и русское слово «отродье», и первоначально звучала, по-видимому, как «отродита», обозначая девушек или женщин, увезенных от родителей и от родных мест, и ставших проститутками. Вообще, следует заметить, что, хотя крито-минойский язык до сих пор не расшифрован, но нет никакого сомнения, что он был одним из арийских языков. Так, Б.Петухов указывает, что арии перебрались на Крит примерно в 6 тысячелетии до н.э., и с тех пор мы видим там явные признаки арийской культуры – например, идолы Матери-Рожаницы (см. выше). Анализ первоначальных имен критских богов минойской эпохи, сохранившихся на греческих таблицах в Кноссе и Пилосе, также указывает на явные арийские корни, откуда их большая схожесть с русским языком. Например, Посейдон первоначально звучал как «Поседавоне» (посев дающий), но иногда его называли и по-другому – «Енесидавоне» (урожай дающий, енеси – одного корня со словом «нести», «приносить»). Зевс первоначально произносился как «Дивуя» (Бог), что указывает на происхождение от одного корня с русским словом «диво», а жена Зевса звучала как «Дивиа» - созвучно со словом «дива». Зевс имел эпитет Вельчанос (аналог русскому слову «великий»), а на Крите даже в эпоху античности сохранился праздник Вельчания (величания), во время которого величали Зевса - воздавали ему хвалу. Имя богини Деметры, скорее всего, первоначально у критян звучало как «Дивия-мать» (богиня-мать), с женским окончанием «ра», добавленном позднее греками. Бог подземного мира Аид созвучен русскому слову «ад», второе его имя Гадес созвучно русскому слову «гад» (ползучая тварь). Бог войны Арес созвучен слову «арий», и не случайно – арии были прекрасными воинами (пример – хетты). Бог виноделия Дионис у критян в минойскую эпоху произносился как «Дивонисойо» - диво несущий ([307] p.463). Имя дочери Деметры Коры, как уже было сказано, означало у критян «молодая девушка» - также совершенно очевидно происхождение этого имени от арийского корня «кора» (в значении кора, побег). Как видим, даже во второй половине II тысячелетия до н.э. (когда на Крите появились таблички, написанные расшифрованным сегодня греческим линейным письмом Б) критские боги звучали вполне по-арийски, и лишь в последующем их имена претерпели трансформацию под влиянием греческого произношения. Поэтому предположение о том, что Афродита, принесенная критянами с острова Китера в Грецию, произошла от арийского корня и первоначально звучала как «отродита», можно считать наиболее правдоподобным, тем более, если учесть, что никаких других предположений на этот счет не существует. Очевидно, это название возникло стихийно, и в нем можно почувствовать одновременно и жалость по отношению к девушкам, оторванным от родителей и родины и ставшими проститутками, и презрение к тому, как они низко пали. А в легенде об Афродите (которую полностью мало кто знает), согласно древнегреческому писателю Гезиоду, говорится о том, что она родилась из мужских гениталий, которые долго плавали по морю [17] . И если понимать это аллегорически, то так оно и было. Торговцы, плававшие долго по морю и измученные похотью, похищали где-нибудь на побережье таких «отродит» и превращали в рабынь-проституток. Особенно этим любили заниматься финикийцы, которые, как полагают историки, и способствовали распространению культа поклонения продажной любви, культа Астарты-Афродиты, в греческом мире. Очень часто, распродав свои товары и закончив свой основной торговый бизнес в каком-либо месте, они перед отплытием похищали на побережье женщин и увозили с собой, о чем имеется множество свидетельств древних авторов ([117] с.181-182). Остров Китера, торговая перевалочная база между Критом и Грецией, был, очевидно, одним из центров проституции, куда свозили таких «отродит», и где с ними развлекались экипажи торговых кораблей, постоянно проплывавших мимо острова. Удивительно, что по мере насаждения культа Афродиты, культа продажной любви, это имя, означавшее первоначально что-то типа «отродья» или «падшей женщины», впоследствии стало считаться символом любви и красоты, Афродите стали строить множество храмов, выполнявших одновременно и функцию публичных домов, и она стала объектом массового поклонения. Это может служить еще одним примером насаждения антикультуры, когда разврат и пошлость, в сочетании с властью денег, возводятся в ранг божества и объекта восхищения и преклонения. 6.4. Крах цивилизации минойского Крита Крито-минойская цивилизация перестала существовать в конце II тысячелетия до н.э., исчез и язык, на котором говорило местное население. Но этому предшествовал целый ряд событий. Среди них – (1) извержение вулкана на острове Фера (нынешний Санторини) около 1500 г. до н.э., (2) разрушение дворцов Крита около 1450 г., (3) окончательное их разрушение около 1375-1350 гг., за чем последовало резкое сокращение населения на острове, исчезновение сотен населенных пунктов и появление новых переселенцев (дорийцев) в районе 1100 г. до н.э. (1) Извержение вулкана на Фере (Санторини), острове к северу от Крита, сегодня четко датируется историками в районе 1500 г. до н.э. – по остаткам пепла, засыпавшего все окружающие территории. Извержение полностью уничтожило остров Фера (Санторини), который был одной из процветавших критских колоний и центров минойской цивилизации. Однако сам Крит, хотя и пострадал в результате извержения и последовавшего за этим цунами, но, как установлено археологией, урон, нанесенный прибрежным критским городам и дворцам, был в целом довольно быстро восстановлен, на что указывают, например, американские историки С.Худ и Р.Уиллеттс ([218] p.56; [313] p.142). Таким образом, распространяющееся сегодня некоторыми авторами утверждение о том, что цивилизация минойского Крита была уничтожена извержением на Фере (Санторини), было уже давно опровергнуто археологией. (2) В районе 1450 г. до н.э. произошло массовое разрушение дворцов на Крите. Вопреки некоторым ошибочным утверждениям, это случилось значительно позднее, чем извержение вулкана на Фере (Санторини). Археологи по осколкам керамики и другим признакам установили, что оно произошло, по меньшей мере, спустя поколение, а наиболее вероятно, через 50 лет после этого извержения ([218] pp.56-58; [313] p.142). В общей сложности было разрушено и сожжено 18 дворцов в самых разных концах острова, по всему его периметру. Судя по всему, причиной массового разрушения дворцов стала гражданская война. Это следует из характера разрушений, которые, как указывают С.Худ и Р.Уиллеттс, исключают землетрясение. Во-первых, все дворцы были уничтожены пожаром, который раньше никогда не возникал при землетрясениях (да и сейчас не часто возникает). Во-вторых, землетрясение не могло уничтожить 18 дворцов по всему периметру Крита, и не затронуть другие дворцы и города, находившиеся в зоне землетрясения. А они практически не пострадали, включая и сам Кносский дворец. Кроме того, практически исключается и нашествие иностранных завоевателей, на что также указывают оба американских историка ([218] p.58; [313] pp.137-138). Невозможно представить, чтобы в то время кто-то мог осуществить такую масштабную морскую интервенцию, высадившись в 18 пунктах на побережье по всему периметру Крита и уничтожив дворцы, которые в некоторых случаях находились далеко в глубине острова. Такая военная операция по сложности сравнима с высадкой англо-американского десанта на западном побережье Франции в 1944 году, и в ту древнюю эпоху была невозможна. Кроме того, как указывает Р.Уиллетс, такая военная операция исключена еще и потому, что после 1450 г. не видно следов колонизации острова иностранцами, как это должно было быть после массового нашествия. Поэтому, указывает историк, единственной причиной подобного разрушения дворцов могла быть (внутри)политическая причина ( [313] p.138). Такое же мнение о восстании или революции как единственно возможной причине событий 1450 г. высказывали С.Худ и Д.Пендлбери ([218] p.58; [313] p.138-139). Я потому так подробно остановился на изложении этих фактов, что сегодня среди историков и публики насаждаются версии о землетрясении и извержении вулкана как причинах гибели критских дворцов и всей критской цивилизации, что опровергнуто археологией. Это еще один пример насаждения исторической лженауки, которое мы видим в настоящее время. Разрушенные в 1450 г. дворцы и окружавшие их поселения так и не были восстановлены, лишь в некоторых из них продолжали жить люди, но в очень небольшом числе. Есть и другие признаки упадка, экономического и демографического, начавшегося на острове – например, археологией было установлено, что хотя во дворце в Фесте и поселились снова люди, но это были бродяги или бомжи, устроившие там свалку ([313] p.136, 146). Сам Кносский дворец хотя и не пострадал, но в нем, очевидно, произошла смена правящей верхушки. Похоже, событиями 1450 года воспользовались микенские греки, которые захватили Кносский дворец и установили там свое правление, либо образовали некое смешанное правление с представителями местной знати, подобно правлению гиксосов в Египте . Однако их присутствие обнаружено лишь в районе Кносса, где есть микенские могилы и микенские фрески, относящиеся к данному периоду, но ничего подобного нет в других местах на Крите ([246] pp.135-140). Поэтому скорее всего та правящая группа, которая захватила Кносский дворец, контролировала лишь центральный район острова. Другими словами, мы имеем дело с начавшимся распадом централизованной власти на Крите, подобным тому, что происходил в Египте и в государстве хеттов в XIII-XII вв. до н.э. (3) Новая серия разрушений дворцов произошла в районе 1375-1350 гг., на этот раз был полностью разрушен и Кносский дворец, который почти полностью сгорел. Опять по тем же причинам, что и ранее, народное восстание является по существу единственной правдоподобной версией случившегося, на что указывает, например, Х.Меллерш ([246] p.121-124). Судя по всему, правящая верхушка, захватившая перед этим власть в Кноссе, была свергнута и изгнана, так как присутствия микенских греков после этого на Крите не обнаружено – их могилы после этого исчезают ([313] p.136). Разумеется, пока не расшифрована минойская письменность, мы не можем с полной уверенностью говорить о том, что происходило на Крите во время этих разрушений дворцов. Однако в нашем распоряжении, помимо археологии, имеется целый ряд критских легенд и преданий, которые сохранили воспоминания о произошедшем. Речь идет о так называемых битвах титанов и гигантов, легенда о которых хорошо известна, французскими королями в Версале был даже сооружен фонтан, посвященный одному из эпизодов этих битв. Интересно, что, несмотря на такую известность этой легенды, историки не обращают на нее абсолютно никакого внимания, хотя признают роль других легенд, например, о Минотавре, в истории Крита. Вот Вам пример двойных стандартов со стороны историков. Легенда о битве титанов и гигантов распадается на три эпизода: (1) битва с Титанами (титаномахия), (2) битва с Гигантами (гигантомахия), (3) битва с Тифоном. Первый эпизод повествует о том, что Крит был под властью Титанов во главе с Кроном, поедавшим своих детей. А Зевс был сыном Крона и поднял восстание, в котором его поддерживали Гиганты, Гекатонширы (Сторукие) и Циклопы. Всем вместе им удалось одолеть Титанов, и их отправили в Тартар – жуткий подземный мир. После этого Зевс со своими братьями Посейдоном и Аидом стали править Критом и всем миром, а затем, согласно легендам, власть на Крите перешла к сыну Зевса Миносу, основателю критской царской династии. Второй эпизод – битва Гигантов – повествует о борьбе Геракла и богов с Гигантами, которые пытались свергнуть богов и захватили власть над миром. Но что интересно – еще до того как эта битва началась, Гиганты начали забрасывать небо огромными скалами и горящими дубами, бросая тем самым вызов богам. После этого на земле наступила темнота. Однако боги не решались вступить в войну с Гигантами, так как они были не в силах убить никого их них, это мог сделать только смертный человек. И когда такой человек нашелся – Геракл – он и вступил в борьбу с Гигантами, боги, разумеется, ему помогали, и он с их помощью победил Гигантов. Третий эпизод – битва Зевса с Тифоном. Тифон – огромное стоглавое и стоногое чудовище, причем и вместо ног, и вместо голов у него – змеи. Он решил захватить власть над миром и бросил вызов Зевсу. Вначале ему это удалось – он ранил Зевса, сверг его и начал править миром. При этом Тифон действовал заодно с Титанами, возможно с теми, кого до этого Зевс пощадил и не стал ввергать в Тартар. Но Зевс затем собрался с силами и все же сокрушил Тифона и вверг его в Тартар [17]. В этой легенде обращает на себя внимание следующее. Во-первых, все три описанных эпизода удивительным образом совпадают по времени и по смыслу с тремя эпизодами сожжения дворцов на Крите, установленными археологией. Первый эпизод сожжения дворцов, как выше было указано, произошел около 1700 г. до н.э., еще до правления династии Миноса. Соответственно, Титаны во главе с Кроном есть не что иное как торговая олигархия, правившая Критом до 1700 г., затем она была свергнута во время восстания, и это сопровождалось сожжением дворцов. На время указывает тот факт, что битва с Титанами произошла до начала правления Зевса на Крите (который согласно народной традиции был первым царем Крита) и соответственно до правления его сына Миноса, основателя царской династии, которое историки датируют предположительно XVII веком до н.э. Второй эпизод (битва с Гигантами) совпадает со вторым эпизодом сожжения дворцов в 1450 г. до н.э. На это указывает то, что, согласно легенде, Гиганты незадолго до этого забросали небо скалами и горящими дубами – что определенно указывает на мощное извержение вулкана на Фере (Санторини) в 1500 г. После этого действительно «наступила ночь», как и говорится в легенде – согласно проведенным исследованиям, дым и пепел должны были надолго застлать все небо. Но битва с Гигантами началась не сразу после этого, а после того как боги нашли того, кто будет драться (Геракла), и еще нашли траву бессмертия для него. Все это подводит нас к 1450 году, когда и произошло одновременное сожжение дворцов по всему Криту. Наконец, третий эпизод (битва с Тифоном), согласно легенде, произошел вскоре после второго эпизода – и здесь мы видим совпадение по времени с третьим эпизодом сожжения дворцов в 1375-1350 гг. Во-вторых, обращает на себя внимание то, что во всех трех случаях захват власти предпринимает мощная группа полубогов, полулюдей-полузмей, спаянных между собой какими-то общими чертами и интересами. Как видим, это очень похоже на ту торговую олигархию, которая, как мы выяснили, сформировалась на Крите уже в начале II тысячелетия и существовала там почти до конца тысячелетия. Есть даже указание на то, что это именно торговая олигархия: и у Гигантов, и у Тифона вместо ног – змеи, а змеи обладают способностью быстро перемещаться по воде, что является характерной чертой людей, занимающихся морской торговлей. Кроме того, ассоциация Гигантов и Тифона со змеями могла быть связана также с культом змееподобных богов, который, как мы выяснили, насаждался критской правящей верхушкой в середине II тысячелетия. Наконец, в-третьих, обращает на себя внимание очень высокая реалистичность изложения в этой легенде, которая делает ее не столько легендой, сколько уже неким историческим свидетельством, подобным Илиаде и Одиссее Гомера. Прежде всего, мы имеем длинный и подробный список имен Титанов, Гигантов и других участников этих битв – до 100-200 имен, которые перечисляются в народных преданиях с указанием роли, которую играли соответствующие персоналии. В других легендах мы имеем от силы несколько имен, которые вполне могут быть выдуманы (типа Тесея и Ариадны). Но вряд ли можно выдумать сто или двести имен, да и зачем – кому понадобилось их выдумывать? Среди подробностей упоминается, например, и то, что часть Титанов не стала бороться с Зевсом, а приняла его, и они остались в своих вотчинах, в то время как другие были изгнаны в Тартар. И называется список конкретных имен тех и других. То же самое мы имеем во втором случае – в отношении битвы с Гигантами, когда опять имеется множество имен участников. В третьем эпизоде имен участников битв мы уже не встречаем, очевидно, ввиду того, что восстания и столкновения перестали носить единый характер, а пошли вразнобой, в каждом отдельном регионе острова, к тому же с участием иностранцев (микенских греков), имена которых трудно запомнить. Поэтому вместо сотни имен, упоминавшихся в предыдущих случаях, мы видим Тифона – стоглавое и стоногое чудовище, прообраз гидры, которую можно считать классическим примером изображения олигархии, встречающимся много раз в истории. Что касается цели борьбы, то, согласно преданиям, в первом эпизоде таковой является свержение неправедной власти, власти Титанов, поедавших своих детей и творивших прочие безобразия. А во втором и третьем эпизодах полубоги-полузмеи (Гиганты и Тифон) пытаются свергнуть власть богов, то есть уничтожить сложившийся миропорядок и государственную власть и установить власть анархии и беззакония. И это полностью соответствует реальной картине, потому что именно это и произошло, в конечном счете, и на Крите, и в Египте, и в Ханаане, и в Хеттском царстве, и по всему восточному Средиземноморью в конце II тысячелетия до н.э. Как видим, легенда о битве с Титанами и Гигантами четко показывает характер событий, происходивших во время кризисов 1700, 1450 и 1375-1350 гг. Во всех трех случаях речь идет о гражданских войнах, в ходе которых шла борьба местного населения в лице его наиболее активной части, с одной стороны, и олигархии, с другой стороны, то есть борьба тех двух классов, которые мы видим во все исторические эпохи. Дальнейшая судьба Крита очень похожа на судьбу других цивилизаций восточного Средиземноморья во II тысячелетии до н.э. Как пишет Р.Уиллеттс, согласно критским народным преданиям, записанным в свое время Геродотом, на острове где-то в период 1500-1350 гг. до н.э. произошло вымирание местного населения (судя по всему, под действием тех же причин, что в Египте, Ханаане и Хеттском царстве – голодоморы, гражданские войны, анархия и разгул преступности). Затем, по преданиям, произошла временная стабилизация, которая позволила критянам даже принять участие в троянской войне, послав свои корабли для осады Трои (предположительно в XIII веке). Но после ее окончания, согласно Геродоту, опять начались голодоморы, окончательно уничтожившие население на Крите. После этого на остров мигрировали новые поселенцы – дорийцы, которые смешались с остатками прежних жителей и образовали новое население острова ([313] p.150). Археология подтверждает эту картину. Как указывает историк К.Новики, после 1250 г. до н.э. на Крите произошло резкое сокращение населения, сотни городов и сел на острове совсем перестали существовать ([196] pp.145-146). Немногие уцелевшие жители, очевидно, из страха перед воцарившейся анархией и разгулом преступности, убежали в горы и там основали ряд новых укрепленных поселений. Жители этих поселений, указывают историки, были вынуждены вести суровую борьбу за выживание, поскольку они были основаны на высокогорье, где был снег и холод и условия, мало пригодные для земледелия. Тем не менее, пишет К.Новики, это был их единственный шанс спасти свою жизнь, поскольку в условиях всеобщей анархии необычайно распространились грабежи и убийства со стороны банд, хозяйничавших на острове ([196] pp.147, 158, 167). Как указывают историки, все это сопровождалось полным уничтожением местной знати, переходом к натуральному хозяйству и исчезновением письменности на Крите ([196] p.169; [246] pp.172-173). И этот период «темных веков» продолжался несколько столетий. Но и окончание этого периода не привело к новому расцвету острова. В античную эпоху Крит оставался одним из наиболее отсталых регионов Греции, значительная часть населения которого пребывала в крепостной зависимости, а одним из основных его занятий было морское пиратство. 6.5. Конец эпохи глобализации II тысячелетия до н.э. Эпоха глобализации, интенсивной морской торговли, закончилась в конце II тысячелетия до н.э., и с ней закончилась целая историческая эпоха. На Схеме III видно, что развитие цивилизаций восточного Средиземноморья во II тысячелетии происходило почти синхронно. В середине тысячелетия произошел расцвет, а в его конце - почти одновременный крах всех шести цивилизаций, упоминавшихся выше: египетской, ханаанской, митаннийской, хеттской, крито-минойской и греко-микенской. Как мы убедились выше, причина этого краха – та же, что и причина краха других цивилизаций, рассматриваемых в других разделах настоящей книги. Главной причиной стал глобальный кризис коррупции, охвативший все восточное Средиземноморье – масштабный экономический, демографический и социальный кризис, вызванный концентрацией всей экономической и политической власти в руках небольшого круга лиц - класса олигархии . Выйти из этого кризиса указанные государства были уже не в состоянии, поскольку олигархия, во-первых, прочно захватила экономическую и политическую власть, и во-вторых, в течение нескольких столетий изменила мораль и нравы народов восточного Средиземноморья и навязала им антикультуру - культуру, ведущую к саморазрушению цивилизации. Результатом стало перерождение государств в институты, действующие против интересов своих стран и народов, что в дальнейшем привело к исчезновению государств как таковых. На этом фоне во всех странах начался разгул анархии, товарных спекуляций и дефицитов продовольствия, голодоморов, гражданских войн и преступности, что привело к повсеместному массовому уничтожению населения, в основном в период XIV-XII вв. до н.э. Все это вызвало несколько весьма примечательных явлений, которыми характеризуется конец II тысячелетия до н.э. Одним из них является начавшееся переселение народов – весьма характерный признак гибели цивилизаций. Образование пустых мест и территорий всегда вызывает желание соседей занять эти территории, поэтому подобное переселение народов мы видим в конце каждой эпохи глобализации, так как каждая такая эпоха заканчивалась глобальным кризисом коррупции, сокращением населения и гибелью цивилизаций. Массовое переселение народов было и в конце античности, и в конце русско-византийско-арабо-персидской глобализации (в XII-XIII вв. н.э.), и в конце древнекитайской глобализации (III вв. н.э.). Наконец, признаки переселения народов мы видим в восточном Средиземноморье и в XXIII-XXII вв. до н.э., когда здесь закончилась предыдущая эпоха глобализации (см. выше). Но во II тысячелетии до н.э. глобализация и кризис коррупции приняли намного бoльший размах, чем в III тысячелетии, и их последствия оказались намного значительнее. В конце II тысячелетия происходит действительно повсеместное переселение народов, подобное тому, что произошло в конце античности. Ливийцы наступают на Египет с запада, нубийцы – с Юга; филистимляне и евреи с севера и юга теснят ханаанеев, оттесняя их к кромке побережья; хеттов с севера теснят фригийцы, вытесняя их из Малой Азии; греков с севера теснят дорийцы, вытесняя их из Греции на острова Эгейского моря. Второй отличительной чертой является повсеместно воцарившаяся анархия. Государства и установленный ранее порядок перестают существовать, повсюду распространяются массовый голод, бандитизм, грабежи и насилие, что еще более усугубляется переселением народов. Остатки прежнего населения при этом часто либо уничтожаются, либо спасаются бегством, стараясь найти более безопасное место для жизни. Мы видели выше, что критяне с теплого солнечного побережья убежали в горы, там на скалах построили поселения-крепости и начали учиться выживать в условиях снега и холода; хетты убежали из Малой Азии в Сирию, бросив свои города и имущество; филистимляне с Крита убежали в Палестину; греки из разных областей Греции убежали в Афины и на острова, где также учились выживать в новых условиях, забыв прежние аристократические привычки ([246] p.167). Этруски (тиррены), согласно Геродоту, жили в то время в Лидии на западе Малой Азии, а затем, измученные постоянным голодом, на кораблях перебрались из Лидии в северную Италию, где спустя несколько столетий расцвела этрусская цивилизация. Третьей отличительной чертой является образование большой прослойки людей, принадлежащих военному сословию, которая живет и процветает за счет военных грабежей. Этому, безусловно, способствует тот разгул преступности и падение нравов, который мы видим в данную эпоху. А поскольку государства повсеместно исчезают, то эта прослойка – военная олигархия – и захватывает власть в этот период почти по всему восточному Средиземноморью. Мы можем видеть аналогичное явление и в конце других периодов глобализации. Например, в эпоху краха Западной Римской империи такой военной олигархией являлись вожди гуннов, франков, вандалов, готов и т.д., которые занимались грабежом - захватывали и грабили Рим, Грецию, Италию, Испанию, Африку и т.д., занимались морским пиратством, и одновременно становились правителями бывших римских провинций, и даже провозглашали себя королями, как это делали вожди вандалов, франков и готов. Ф.Успенский дал такому типу людей хорошее определение - полумонархи, полуразбойники ([113] 5, с. 68). Точно такое же явление мы видим в эпоху краха Византии – франкские и итальянские крестоносцы, поделившие между собой византийские территории, были такими же полумонархами, полуразбойниками, как и вожди турок-сельджуков и как сами византийские «динаты» и «властели». В конце II тысячелетия мы видим такое же явление в восточном Средиземноморье. Власть над Египтом в конечном счете захватывают военные вожди ливийцев, которые делят между собой всю египетскую территорию и провозглашают себя номархами и даже фараонами. Это такие же полумонархи, полуразбойники, которые видят смысл своего существования в войнах и грабежах соседних территорий. Но еще до этого мы видим подобное явление по всему восточному Средиземноморью. Осада Трои в XIII веке, которая является сегодня установленным историческим фактом, может служить хорошим тому примером. Историки согласны с тем, что миф о прекрасной Елене, похищенной троянцами, из-за чего якобы и произошла война греков с Троей, является не более чем мифом. Действительной причиной этой войны было желание греческих правителей и вождей нажиться на грабеже богатого города, который также (что характерно!) относился к греческой цивилизации. Показательно, что в осаде Трои приняли участие практически все города Греции, а также Крит, приславший большую армию, и другие окружающие народы. Все кондотьеры Греции, Крита и Малой Азии слетелись на это пиршество, никто не захотел остаться в стороне от раздела вкусного пирога. Поэтому, несмотря на героизацию осады Трои в греческом эпосе, само это мероприятие по своей сути ничем не отличается от захвата и разграбления Константинополя крестоносцами в 1204 г. и от захвата и разграбления Рима вандалами в 455 г. Интересы так называемых «героев» троянской войны также сводятся в основном к тому, чтобы удовлетворить свою жадность и похоть, никаких других интересов у них в общем-то и нет. Так, например, основной причиной крупной ссоры между Агамемноном и Ахиллом во время осады Трои, согласно Гомеру, было то, что они не поделили между собой своих рабынь-наложниц . Многие «герои» троянской войны после окончания осады, разграбления и уничтожения Трои отправились грабить другие страны. Например, царь Менелай, согласно Гомеру, семь лет после этого занимался со своими воинами грабежом разных стран, успел побывать в самых разных концах Средиземноморья и вернулся в Грецию с большим количеством золота и драгоценных камней ([246] pp.115, 162). Все эти полумонархи, полуразбойники командуют не маленькими шайками разбойников, под их началом – большие отряды, а то и целые армии. Мы это видим и во время осады Трои, и во время других событий той эпохи. Так, в египетских летописях говорится о так называемых «народах моря», которые обрушились на Египет и на ряд других государств в XIII-XII веках до н.э. С ними приходится воевать подряд всем фараонам - и Рамсесу II, и Меренптаху, и Рамсесу III. В общем, до тех пор пока на египетском троне еще сидят фараоны, на что-либо способные, им приходится непрерывно воевать с этими «народами моря», а когда таковых уже не остается, и в Египте наступает безвластие, то волна внешних нашествий прокатывается по стране и окончательно ее опустошает. Подобную же картину мы видим повсеместно, с той разницей, что, в отличие от Египта, нигде уже давно не осталось сильного государства, способного противостоять этой волне внешних нашествий. И города, подобно Трое, один за другим становятся добычей «народов моря», равно как и их жители. Историки установили, что среди этих «народов моря» были практически все народы, населявшие восточное и даже центральное Средиземноморье. Так, например среди них упоминаются данайцы и ахейцы (два греческих народа, населявшие Грецию и запад Малой Азии), шарданы и шакалаша (жители городов Сарды и Сагалосса в Малой Азии), пеласги (жители Крита), тиррены (этруски, жители Малой Азии), ливийцы, а также жители Сицилии и южной Италии ([120] с.95-98) (см. рисунок). Вполне возможно, что в составе греческих отрядов были и хетты со своими колесницами. Поэтому речь не идет об «армиях инопланетян», прилетевших на землю, или о полчищах варваров, пришедших неизвестно откуда, речь идет об армиях кондотьеров и грабителей, под началом своих вождей (полумонархов, полуразбойников), сформировавшихся на территории прежних, теперь уже несуществующих, государств восточного Средиземноморья. И смысл этих войн с участием «народов моря» состоял в том, что, по словам Х.Меллерша, «все нападали на всех» ([246] p.162). Что же послужило причиной этого явления? Просматриваются две основные причины. Во-первых, столетия, в течение которых насаждалась антикультура, культ богатства, власти и похоти, не прошли бесследно – падение нравов и обесценение моральных норм достигли критического уровня. Второй причиной было то положение, в котором оказались огромные массы людей по всему восточному Средиземноморью. Кризис коррупции всегда проявляется в том, что олигархия, монополизируя торговлю, источники сырья, пахотную землю и окружающие угодья, перекрывает для огромных масс населения возможности нормально жить и работать, что ведет к страшному обнищанию и разорению крестьян и ремесленников. Пока существуют государства, выбор у них невелик – либо становиться нищими пролетариями, либо продавать себя или членов своей семьи в рабство. Некоторым, правда, удается стать помощниками олигархии и добиться материального благополучия, но для этого нужно обладать особыми моральными качествами – вернее, их полным отсутствием. Однако продолжение кризиса коррупции неизбежно приводит к параличу государственной власти и всей экономической жизни, откуда такие повсеместные явления как голодоморы и бандитизм. Все это делает существование массы населения уже совершенно невозможным. Ему остается либо вымирать, что и происходит с большинством, либо резко менять свой образ жизни. Один вариант – уйти в суровую труднодоступную местность (например, в горы или леса), где нет ни олигархии, ни армий грабителей, и там вести борьбу за существование с природой. Но на это мало кто готов – ведь это значит похоронить ту мечту о богатстве и власти над окружающими, которая столетиями насаждалась вместе с культом богатства и власти. А теперь, когда государства разваливаются, и наступает эпоха грубой силы, самое благоприятное время для осуществления этой мечты. Поэтому многие мужчины, способные держать оружие, встают под знамена вождей, полумонархов, полуразбойников, и отправляются реализовывать свою мечту о богатстве и власти – грабить соседние города и обращать в рабство местное население. Ведь власть над беззащитным населением, которое можно безнаказанно грабить и унижать или над пленными мужчинами и женщинами, превращенными в рабов – это тоже разновидность власти . Так человеческая цивилизация в конце II тысячелетия до н.э. превратилась в цивилизацию хищников. Но такая цивилизация не могла долго существовать, потому что все поедали друг друга, ведь на любого самого сильного хищника всегда найдется другой, более сильный, ловкий или хитрый. Так, по возвращении царя Агамемнона в Спарту после осады Трои оказывается, что его место на троне занято другим, любовником его жены. И не успевает «герой» Троянской войны еще ничего понять, как его убивают в собственной ванне, куда он залез, чтобы смыть с себя дорожную пыль. Могущественного Рамсеса III убивают заговорщики, и за этим следует бесконечная череда фараонов, свергающих и убивающих друг друга. А на этом фоне армии грабителей и кондотьеров продолжают опустошать страны восточного Средиземноморья, и население продолжает вымирать. В конечном счете, цивилизация хищников самоуничтожается, что мы и видим в конце II тысячелетия до н.э. Затем подобное явление происходит в конце античности и в конце существования Византии, в обоих случаях мы тоже видим цивилизацию хищников и войну всех против всех, движимую погоней за богатством и славой. И это самоуничтожение во всех трех случаях продолжается до тех пор, пока остатки цивилизации хищников не растворятся в волне новых переселенцев, несущих с собой зачатки новой здоровой культуры, либо пока уничтожение цивилизации и населения не достигнет крайней степени, при которой исчезнет и нация, и ее язык, и всякая торговля, а вместе с этим исчезнет и стимул к какому-либо накоплению богатства – что толку в золоте, если на него нечего купить. И останется пустыня, на месте которой новые народы создадут новые нации с новой культурой. Примером первого сценария можно считать иммиграцию дорийцев в Грецию – старая и новая греческие нации поселились рядом друг с другом, частично перемешались между собой и породили античную Грецию, которая впитала в себя культуру прежней микенской и критской цивилизации. Примером второго сценария можно считать древнеегипетскую, хеттскую, митаннийскую, ханаанскую (финикийскую) и крито-минойскую цивилизации, которые исчезли бесследно; а в более поздние эпохи такими же примерами являются столь же бесследно исчезнувшие римская и византийская цивилизации. Глава VII. Древнейшая история коррупции 7.1. Древнейшие примеры коррупции и кризисов коррупции Коррупция вообще, и в том числе крупная коррупция, связана с существованием государства, что следует из самого понятия коррупции и из определения крупной коррупции, приведенного в начале книги. Поэтому впервые коррупция возникла, по-видимому, одновременно с появлением первых государств. Когда это произошло, никто не знает, но можно с уверенностью сказать, что очень давно. Совершенно очевидно, что, например, для строительства оборонительной системы в Иерихоне (Ярихо) со стенами 5-метровой высоты и башнями в 8-7 тысячелетии до н.э. жившие там в то время арии должны были располагать неким подобием государства, которое должно было заботиться об обороне города, о поддержании в нем порядка и установить правила или законы, обязательные для всех его жителей. В противном случае вряд ли эти стены были бы даже построены – горожане еще в процессе строительства переругались бы между собой, и на этом все бы закончилось. А ведь город после этого существовал тысячелетия и должен был поддерживать свою обороноспособность и обеспечивать соблюдение порядка и установленных правил. Таким образом, государства в своих первых формах существуют на Земле, по меньшей мере, уже 10 тысяч лет, и столько же, надо полагать, существует проблема коррупции этих государств. Вам может быть непонятно, зачем вообще нужно изучать историю коррупции древних и, тем более, древнейших государств. Какое отношение она имеет к сегодняшнему дню? Имеет, и самое непосредственное. Как для биологов изучение простейших организмов (например, амебы) важно для понимания строения сложных организмов, в том числе человека, так и изучение простейших форм, которые принимала коррупция в древности, важно для понимания природы коррупции вообще и современной коррупции в частности. Например, в современном мире никакому правительству не придет в голову ввести у себя в стране культ дьявола как официальной государственной религии с человеческими жертвоприношениями или начать строить храмы поклонения продажной любви, в которых роль священнослужителей будут выполнять проститутки. Такое было возможно только в древнем мире. Однако сущность этих культов заключалась в поклонении богатству, власти и похоти. Подобное же явление мы видим и в современном мире, где повсеместно в кино и СМИ пропагандируются богатство, секс и насилие. И в первом, и во втором случае речь идет о насаждении антикультуры – именно такой вывод можно сделать на основе изучения истории коррупции древнего мира, равно как и вывод о том, к каким последствиям это приведет для современной цивилизации и для нас с Вами. Примеры насаждения антикультуры, в виде культов бога-быка и бога-змея, возведенных в главные божества, мы видим, по меньшей мере, начиная с 6-4 тысячелетий до н.э. Например, одним из самых древних известных случаев поклонения змею является город Пер-Вадет в дельте Нила в Египте, где с незапамятных времен, по меньшей мере, с 4 тысячелетия до н.э., главным божеством считалась богиня Вадет, изображавшаяся в виде змеи, по имени которой был назван и сам город [17]. В дальнейшем ее культ распространился по всей дельте Нила, и змея стала считаться символом нижнего Египта, а еще позднее - стала обязательным атрибутом головного убора египетских фараонов. Но появление культа змеи как главного божества именно в городе Пер-Вадет, по-видимому, не случайно. Он являлся древнейшим торговым городом, существовавшим на стыке речной и морской торговли, в который прибывали и египтяне, привозившие на лодках продукты земледелия и ремесленные изделия, и иностранные торговцы, привозившие свои товары морем. И для тех, и для других город был конечным пунктом плавания, единственным местом, где они могли встретиться. Столь выгодное положение, конечно, нельзя было не использовать. Для этого надо было лишь исключить для тех и других возможность регулярных прямых контактов, и стать самим обязательными посредниками по всем сделкам, что, очевидно, и было основным занятием жителей города, который процветал и богател благодаря такому посредничеству или, вернее сказать, благодаря своему монопольному положению. Как видим, именно монопольное положение города на торговом пути Нил - Средиземное море способствовало и его богатству, и возникновению одного из самых древних культов бога-змея – культа богини Вадет. Другим примером является культ бога-быка, существовавший в городе ариев Чатал-уюк в Малой Азии еще в 6 тысячелетии до н.э. ([79] с.347-357) Судя по результатам археологических раскопок, бык являлся главным божеством города: повсюду найдены бычьи головы и рога, а также фигурки с изображением быка и даже фигурка женщины (богини-матери), рожающей бычью голову или человека с бычьей головой – прямо как Пасифея из критской легенды, родившая Минотавра. Город Чатал-уюк, как и Пер-Вадет, был не простым городом ремесленников и земледельцев. Рядом с ним находилось месторождение обсидиана (редкая разновидность природного стекла вулканического происхождения), который в то время выполнял роль денег в международной торговле, еще до того как в этих целях начали использовать золото и серебро . Таким образом, Чатал-уюк был расположен в буквальном смысле возле горы денег, и основная задача горожан (или городской правящей верхушки) заключалась в том, чтобы обеспечить добычу обсидиана в нужных количествах и не допустить, чтобы его начал добывать кто-то еще. Отсюда сильная система оборонительных укреплений и мощная армия, размещавшаяся в городе и оставившая после себя множество наконечников боевых стрел, копий, каменных и глиняных шаров для пращи, боевых топоров, булав и т.д. Как видим, культ богатства (бога-быка) опять появился не в обычном городе ремесленников и земледельцев, а в городе, обладавшем ценной монополией, в данном случае монополией на добычу обсидиана – тогдашнего золота – встречавшегося в природе чрезвычайно редко. Таким образом, культы бога-быка и бога-змея с самого начала своего возникновения были связаны с монополиями, а монополия и есть важнейший источник происхождения олигархии. Международная торговля ведь тоже почти всегда осуществлялась через образование монополий. Например, во II тысячелетии до н.э. в Средиземном море мы видим торговую монополию критских царей Миносов, спустя тысячелетие – монополию Афин, создавших в эпоху ранней античности свою морскую торговую империю. Еще спустя несколько столетий мы видим монополию римских купцов, захвативших под свой контроль все Средиземноморье, а в конце средневековья на этом же месте создается торговая монополия Генуи и Венеции. Поэтому с древнейших времен прослеживается следующая цепочка: установление монополии на какой-то важный вид деятельности (включая внешнюю торговлю) – образование олигархии – насаждение антикультуры: культа богатства, власти и похоти. В этом же нас убеждают примеры, почерпнутые из эпоса различных народов, например, из народного эпоса о драконах и змеях. Как следует из анализа этого эпоса, проделанного В.Деминым, драконы и змеи у всех народов олицетворяли собой олигархию [34]. И это, по-видимому, не случайно – как мы видели, олигархия сознательно в прошлом насаждала культ поклонения змею или дракону, что одно и то же, кроме того, сами качества, приписываемые этим чудовищам, соответствуют тому, что мы знаем об олигархии. Так, если суммировать характерные черты драконов в эпосах разных стран и народов, то окажется, что смыслом их жизни является богатство и власть; что драконы очень часто имеют несколько или множество голов, и, следовательно, представляют собой не одно существо, а некую группу. Кроме того, драконы во многих эпосах могут принимать человеческий облик, а некоторые девушки, особенно распутные или жадные до денег, как правило, от них без ума и охотно становятся их женами или любовницами. Во всех эпосах драконы обычно связаны либо с реками или морями, по которым быстро передвигаются и над которыми устанавливают свой контроль, либо они связаны с какой-нибудь горой, где добывается золото или другие ценные полезные ископаемые. И в том, и в другом случае речь идет о монополии, благодаря которой дракон, то есть олигархия, и получает свое богатство и власть над окружающими. Привожу несколько примеров из эпоса разных народов (а в третьей книге трилогии приводятся еще ряд примеров из древнерусского эпоса). Вот что говорится в кабардинском нартском сказании о богатыре Батаразе и его сражении с драконом (в изложении В.Демина): «Когда Батараз возвратился в страну нартов, он встретил арбу, на которой сидели и плакали три девушки, а погонщик волов печально пел заунывную песню-причитание. - Почему они плачут? – спросил Батараз. - Отвечу я тебе или не отвечу, - сказал погонщик волов, - дела не поправишь, но раз ты спрашиваешь, скажу. Река – источник нашего изобилия, душа наших владений – не течет больше в нашу сторону. Страшное чудовище запрудило ее. Мы каждый день приносим ему по три девушки в жертву, но и это не помогает. У нас уже и девушек не осталось, везу последних» ([34] с.194). Как видим, в этой легенде речь идет о кем-то установленной монополии на воду, которая подрывает основу существования целого народа. И платой за воду являются девушки - но не для того, чтобы их съесть. Когда богатырь Батараз убивает дракона, то все плененные им девушки оказываются живы. Спрашивается, а для чего же они тогда понадобились дракону? Очевидно, для того чтобы насладиться своей властью над ними. Вот другой пример - якутская легенда о Каменных столбах на реке Лена. Согласно ей, в древности на Лене жил страшный дракон, который контролировал всю реку и у которого было столько золота, что даже его зaмки по берегам реки (которые потом превратились в Каменные столбы) были из чистого золота. Дракон держал в страхе всех жителей Приленья, и время от времени присматривал самую красивую девушку и требовал себе в жены, чему никто не мог противиться ([34] с.138-139). Как видим, и здесь богатство и власть дракона основаны либо на контроле над рекой Леной (судоходство и рыбная ловля), либо на контроле над местной золотодобычей. И то, и другое является монополией. Ну, а реализует свою власть дракон теми же способами, что и другие драконы – наведением страха на окружающее население и обладанием самой красивой девушкой, причем по принуждению, против ее желания. Подобных легенд о драконах очень много у самых разных народов, и они все очень похожи на две приведенные выше. Поэтому ограничусь тем, что приведу лишь еще одну – древнюю китайскую легенду о жемчужине дракона, очень популярную у китайцев. Это такая жемчужина, которая обеспечивает непрерывный рост всякого богатства, имеющегося у ее владельца. Тот, кому удалось найти жемчужину дракона, может уже ничего не делать, а лишь наблюдать за тем, как прирастает его богатство. Здесь, пожалуй, напрашивается ассоциация с ростовщиком, дающим деньги в рост под высокие проценты. Примечателен, однако, конец легенды. Она заканчивается тем, что владелец этой жемчужины сам превращается в страшного дракона ([34] с.84-87). Так в эпосе самых разных народов отразилось представление об олигархии как о змее или драконе, об основных движущих мотивах ее деятельности (жадность, жажда власти, похоть) и об основных источниках ее богатства – монополия, речная и морская торговля, добыча золота или других редких минералов, ростовщичество. Впрочем, в иных легендах власть дракона основана на грубой разрушительной силе, уничтожающей все вокруг – что является признаком военной олигархии, о которой шла речь выше. К вышесказанному надо добавить, что культ змея и дракона в древности олигархией насаждался вполне сознательно и повсеместно – от Греции до Китая. Так, в добавление к тем культам, которые мы видели в Вавилоне (змей-бык Мардук), в Египте (богиня-змея Вадет) и на Крите с его змеиными ритуалами жриц и царей-жрецов, можно отметить, что в Китае культ дракона насаждался первыми китайскими императорами династий Цинь и Хань (см. о них главу V, п. 5.1). А царь Спарты Агамемнон, разрушитель Трои, в качестве герба имел синего трехглавого дракона. Следует указать на еще одну причину, по которой олигархия в народном эпосе изображалась в виде драконов, змей и прочих чудовищ. Сознание большинства людей отказывается верить в то, что деяния, совершаемые олигархией, есть результат человеческих поступков, оно скорее поверит в то, что за подобными деяниями стоят какие-то неведомые чудовища. Например, выше говорилось о том, что генуэзцы сознательно в течение ста или более лет периодически морили голодом Константинополь и другие византийские города, от чего там умирала часть населения. До этого голодоморы в городах Византии устраивали император Юстиниан и его чиновники, а позднее – император Никифор Фока с братом Львом, который даже хвалился тем, что продавал хлеб народу втридорога (а народ от этого умирал). В эпоху античности наместник Александра Македонского Клеомен морил голодом Грецию, а римские сенаторы и всадники морили голодом Рим и провинции Римской империи. В более позднюю эпоху русский царь Борис Годунов устраивал голодоморы в городах Московской Руси, а французская аристократия накануне Французской революции морила голодом французское население. Все это - неоспоримые исторические факты, на базе таких фактов, собственно говоря, и сделан вывод об олигархии как особом классе и о сущности этого класса. Но хотя все эти факты давно известны, историки предпочитают о них умалчивать, а многие люди, я уверен, откажутся в них верить. Намного проще поверить в то, что страшные явления в окружающей жизни есть результат козней каких-то ужасных чудовищ. Поэтому, например, накануне и во время Французской революции распространилось множество книг и рассказов о том, что французская аристократия – это не люди, а чудовища . И сегодня человеческое сознание отказывается верить в то, что, к примеру, действия США и их союзников в Ираке, а до этого – в Югославии, во Вьетнаме, в Хиросиме и т.д. – это результат решений и действий, осуществляемых людьми. Именно поэтому и сегодня очень популярны теории о том, что правительства ведущих стран мира находятся под контролем чудовищ или злобных инопланетян. Как утверждает автор одной из таких теорий Дэвид Айк, власть над человечеством захватили внеземные рептилии, обладающие способностью приобретать человеческий облик и питающиеся человеческой кровью ([49] с.16). А футуролог Максим Калашников разработал теорию, в соответствии с которой на Западе выведена новая раса господ, измененная с помощью генной инженерии (то есть раса мутантов), которая уже сегодня руководит Соединенными Штатами. Чем эти современные теории Айка и Калашникова отличаются от тех легенд и преданий о драконах, которые мы во множестве видим в эпосе самых разных народов мира? Итак, если суммировать все вышесказанное, то следует признать, что олигархия в истории человечества существовала с незапамятных времен, во всяком случае, с тех пор, когда началась речная и морская торговля и добыча полезных ископаемых. Народный эпос и результаты археологических исследований (о которых говорилось в предыдущей главе и в начале этой главы) свидетельствуют о том, что возникновение олигархии и резкого имущественного неравенства в обществе были связаны именно с этими видами деятельности, поскольку именно здесь проще всего установить монополию - в отличие, например, от земледелия. Да и сам культ богатства, составляющий суть олигархии, возможен лишь в условиях существования торговли. А раз с древних времен существовала олигархия, и раз имелись механизмы, при помощи которых она могла устанавливать свою власть над обществом, то должны были существовать и кризисы коррупции. Это действительно так – уже начиная, по меньшей мере, с 6 тысячелетия до н.э. мы видим первые примеры кризисов коррупции. Так, в арийском городе Чатал-уюк в Малой Азии, о котором шла речь выше, по оценке Ю.Петухова, в 7-6 тысячелетиях до н.э. проживало до 7 тысяч жителей. До этого, в 12-8 тысячелетиях до н.э., на его месте существовало поселение меньших размеров. Но во второй половине 6 тысячелетия до н.э. город перестал существовать. Причем, следов погромов археологи не обнаружили ([79] с.349-352). Население просто исчезло. Город Хирокития на Кипре, основанный ариями, достиг пика своего расцвета также в 7-6 тысячелетиях до н.э. По оценке Ю.Петухова, в нем было не менее 1000 домов и соответственно от 3 до 7 тысяч жителей. Но в конце 6 тысячелетия город был оставлен его жителями (либо их просто не стало) и перестал существовать ([79] с.95, 98). В арийском городе Иерихоне (Ярихо) в Сирии-Палестине на рубеже 6 и 5 тысячелетий до н.э. наблюдалась похожая картина. Город пришел в упадок, на месте домов появились землянки, исчезли ремесла. Судя по всему, население просто вымирало, а вновь заселявшие город варвары-кочевники не располагали прежними навыками ([79] с.102). Подобная же картина, как указывает Ю.Петухов, в это время наблюдалась в ряде других городов данного региона, основанных ранее ариями – развитие арийской цивилизации, происходившее в течение 12-7 тысячелетий до н.э., сменилось периодом длительного упадка, продолжавшегося в течение всего 5 тысячелетия до н.э. ([79] с.102-112) Итак, мы видим уже в древнейшую эпоху одновременное исчезновение населения городов трех соседних регионов (Малая Азия – Кипр – Сирия и Палестина), а возможно, согласно Ю.Петухову, речь идет даже о гибели всей цивилизации ариев, на смену которой в дальнейшем пришли гибридные (субарийские) цивилизации Шумера, Древнего Египта и восточного Средиземноморья. Имеем ли мы в 7-6 тысячелетиях до н.э. первый пример глобализации, интенсивной морской торговли, подобной тому, что затем повторилась в III и II тысячелетиях до н.э.? Вполне возможно – во всяком случае, археология говорит об активном торговом обмене между городами восточного Средиземноморья, существовавшем в 7-6 тысячелетиях до н.э., о значительном экспорте обсидиана и о его использовании в качестве первого аналога денег. Мы также видим олигархию Чатал-Уюка - первый пример финансовой олигархии - пожинавшую основные плоды этой интенсивной торговли и насаждавшую культ богатства - культ бога-быка . То есть налицо те же самые причины, которые всегда вызывали кризис коррупции, и налицо последствие этого кризиса - исчезновение населения, которое наблюдалось во всех описанных выше примерах. Похожую картину мы можем наблюдать и в цивилизациях майя и тольтеков в Центральной Америке, которые, хотя и существовали в более поздний период (IV-XII вв. н.э.), но по уровню своего развития также могут быть отнесены к древнейшим цивилизациям. Расцвет цивилизации майя пришелся на IV-IX вв. н.э., когда были построены огромные пирамиды, дворцы и другие величественные сооружения, известны достижения майя в области астрономии и других наук. Однако к X веку цивилизация пришла в сильный упадок, была захвачена тольтеками, пришедшими с гор, и перестала существовать. Но причиной гибели майя были не пришельцы. Как пишет американский профессор М.Ко, к моменту прихода тольтеков «большинство поселений майя были покинуты своими жителями. Оставленные “города” начали медленно зарастать лесом … центральная область практически полностью обезлюдела… Среди разрушенных “городов” бродили лишь разрозненные группы людей, чей образ жизни уже нисколько не напоминал образ жизни цивилизованных людей» ([51] с.149-150). Тольтеки на развалинах городов майя создали свою цивилизацию, которая просуществовала до второй половины XII в. н.э., но затем погрузилась во внутренние неурядицы и войны, их города также опустели или были покинуты своими обитателями ([51] с.155). Что послужило причиной гибели обеих цивилизаций, историки не знают. Но мы видим всё те же признаки – очень развитую торговлю (о чем известно из археологии) и власть олигархии: у майя в виде касты «почтека» – торговцев-воинов, захвативших контроль над цивилизацией майя, а у тольтеков – в виде их правящей верхушки, поклонявшейся пернатому змею – Кетцалькоатлю, которому приносились массовые жертвоприношения ([51] с.101-102, 154). Культ пернатого змея – Кукулькана - существовал и у самих майя. Согласно индейской легенде, сохранившейся со времен майя и тольтеков, Пернатый Змей жил в пещере, представлявшей собой клубок непроходимых лабиринтов, и каждый год совершал путешествие, посещая все четыре стороны света. Он отправлялся на север и на юг, на запад и на восток (что указывает на торговые экспедиции). А в остальное время он сидел в своей пещере, наводил страх на окрестное население и поедал детей в больших количествах. Все это, согласно легенде, должно было кончиться апокалипсисом, а за семь лет до него должна была закончиться пресная вода, которую продавали за огромные деньги, и должны были перестать рождаться дети ([34] с.123) . Как видим, хотя конкретные причины гибели цивилизаций и вымирания их населения могут варьировать, но основная причина (захват власти олигархией, имеющий следствием кризис коррупции) остается неизменной. Перечень погибших древних цивилизаций можно продолжить. В конце III тысячелетия до н.э., помимо гибели арийской цивилизации Сирии-Палестины и краха Древнего царства Египта (см. выше пп. 6.1 и 5.2 и Схему III), погибли еще две великие арийские цивилизации – Шумер в Месопотамии и Хараппа, располагавшаяся вдоль течения реки Инд (современный Пакистан и северо-запад Индии). Обе цивилизации были весьма развитыми и необыкновенно густонаселенными. Так, в Хараппе было зафиксировано не менее 800 поселений, а один из крупных городов, Мохенджо-Даро, имел 100 тысяч жителей и занимал площадь в 2,5 кв. км. ([79] с.399, 402) И Шумер, и Хараппа погибли в результате внутренних причин. Как пишет Ю.Петухов, археологи «весьма тщательно искали в Индии и Пакистане “следы уничтожения” Хараппской цивилизации пришлыми “индоарийскими” переселенцами-“варварами”, все сокрушающими на своем пути. Тщетно. Ни малейших следов опустошения, набегов, войн в долине Инда конца 3-го – начала 2-го тысячелетия до н.э. нет… Непредвзятые исследователи-археологи и, прежде всего, индийские и пакистанские, утверждают, что великая цивилизация прекратила свое существование в результате разложения общества, утраты сильной государственной централизованной власти, разложения властей и блюстителей порядка на местах, ослабления дисциплины и утери страха перед богами…» ([79] с.408). Примерно то же самое в это время происходило и в городах Шумера, где мы видим города, охваченные голодоморами, смутами и забитые горами трупов. Как писали сами шумеры-современники, «все в запустении, поля заброшены, торгующих больше, чем работающих… на улицах лежат мертвые» ([79] с.170, 175; [78] c.25). Если же говорить о глубинных причинах, приведших обе эти цивилизации к такому концу, то налицо опять признаки кризиса коррупции. В обеих цивилизациях мы видим интенсивную речную и морскую торговлю, сильное имущественное расслоение общества и властную олигархию, насаждавшую и в Шумере, и в Хараппе культы рогатых богов. В Шумере на фоне богатства знати была страшная нищета населения, долговое рабство и работорговля, в особенности торговля молодыми девушками ([43] с.126). Культ богатства достиг таких размеров, что богачей хоронили вместе со всеми их рабынями - служанками и наложницами - которых перед этим убивали. Так один шумерский князь или магнат, найденный во время раскопок в городе Ур, был обложен в могиле телами 64 (!) женщин ([79] с.145). Данный пример примечателен тем, что олигархия пожирала население уже не в переносном смысле (через монополизацию всех сфер деятельности, товарные спекуляции, голодоморы, разбой, насаждение антикультуры), а в прямом смысле – посредством массового культового убийства. В конечном счете, населения просто не стало. Это и было во всех случаях финалом цивилизации, которая может существовать лишь до тех пор, пока существует образующее ее население. 7.2. Кризисы коррупции в древности и современные открытия в области этногенеза Разумеется, крах цивилизаций почти никогда не приводил к полному уничтожению населения и превращению территории в некое подобие пустыни Сахара. Население могло уменьшиться в 10 или даже в 100 раз, но все же какие-то его остатки всегда сохранялись. Кроме того, обычно такие опустевшие территории становились объектом иммиграции соседних племен или разрозненных групп, которые перемешивались с остатками прежнего населения и постепенно образовывали новый этнос. Прежний язык при этом забывался, так как в условиях низкой плотности населения исчезало языковое сообщество, в котором он мог существовать, и вырабатывался новый язык. Речь идет в большинстве случаев именно о совершенно новом языке, а не о простом заимствовании некоторого набора слов из другого языка. Как свидетельствует, например, анализ, проделанный французскими историками и лингвистами, французский язык образовался в результате смешения латинского языка галло-римлян и германского диалекта франков. При этом из германского языка было заимствованы сотни слов, которые вытеснили соответствующие латинские слова, остальные же латинские слова, хотя и остались, но сильно трансформировали свое звучание, часто до полной неузнаваемости, изменились правила склонения и спряжения ([238] pp.142-146, 230-231). Поэтому хотя между латынью и французским языком есть что-то общее, но слишком мало для того, чтобы, например, человек, знающий латынь, понимал французский язык. Как видим, необходимой предпосылкой образования нового этноса и нового языка всегда являлось наличие полупустынной территории с остатками прежнего населения , а это было возможно либо в результате колонизации каких-то малоосвоенных территорий, либо, что было намного чаще в истории, в результате гибели прежней цивилизации. Именно так могло произойти смешение арийских (индоевропейских) языков, которое известно из Библии и которое подтверждается сегодня археологическими и лингвистическими исследованиями. Речь идет о том, что некогда на всем пространстве от Европы до Индии и Сибири существовал один язык, на котором говорили расселившиеся на этой территории арии. Но затем он перестал существовать, а вместо него появились десятки и сотни других (субарийских) языков . Это явление было описано еще в Библии: согласно библейскому преданию, когда-то все люди говорили на одном языке, потом начали появляться новые языки, и к эпохе расцвета Вавилона (II-I тысячелетия до н.э.) языки окончательно перемешались, люди перестали друг друга понимать и произошло «вавилонское столпотворение» языков и народов. Но еще до написания Библии эта легенда (или констатация факта) о разделении единого языка существовала у шумеров в III тысячелетии до н.э. ([79] с.135-136), следовательно, разделение единого языка ариев на ряд производных языков началось еще до этого. Возможно, это случилось в течение 6-5 тысячелетий до н.э., когда мы в первый раз констатируем гибель и упадок целого ряда арийских городов в восточном Средиземноморье (см. выше). Все это было сказано выше не для того, чтобы развивать какую-то новую теорию этногенеза, которая уже существует, а лишь для того, чтобы подчеркнуть неразрывную связь этногенеза, образования новых этносов и новых языков, с крахом прежних цивилизаций и исчезновением прежних этносов. Поскольку такая связь является совершенно очевидной, то я предлагаю Вашему вниманию карту этногенеза народов Евразии, составленную известным русским историком Л.Гумилевым, автором теории этногенеза. На этой карте представлены «оси пассионарных толчков» или, говоря проще, «оси» формирования новых этносов в разные исторические эпохи. Всего на карте 9 таких «осей», соответствующие 9 разным историческим эпохам в период с XVIII в. до н.э. по XIII в. н.э. Что означают эти «оси»? Изучая этногенез, историк обнаружил, что этносы всегда в истории возникали не в каком-то одном регионе, а одновременно в нескольких соседних регионах. «Возникает впечатление, - писал Л.Гумилев, - что линейные участки земной поверхности, по которым проходили интенсивные процессы возникновения этносов, не охватывают земной шар, а ограничены его кривизной, как будто полоска света упала на школьный глобус и осветила только ту его часть, которая была обращена к источнику света» ([32] с.297). Я бы назвал эту закономерность, открытую Л.Гумилевым, «кучностью» процессов этногенеза. Подобно тому, как при стрельбе по мишени выстрелы не поражают всю мишень равномерно, а ложатся кучно лишь внутри какой-то одной ее области, так и новые народы ранее в истории появлялись на земном шаре не равномерно в разных его частях, а одновременно несколько новых народов вдруг возникало лишь в каком-то одном регионе планеты. Историк констатировал эту закономерность, но не смог ее объяснить, выдвинув гипотезу о том, что это одновременное образование новых народов в одном или нескольких смежных регионах может быть связано с особенностями магнитного поля планеты ([32] с.673). Однако после всего того, что было написано выше, для нас с Вами должно быть очевидно, что «кучность» этногенеза объясняется вовсе не магнитными полями или какими-то иными природными явлениями. Если внимательно взглянуть на области («оси») формирования новых этносов, изображенные на карте Л.Гумилева, то мы увидим, что все регионы, входящие в ту или иную «ось», связаны между собой торговыми путями. Большинство из них связаны морями и крупными судоходными реками, которые и являлись в прошлом основными торговыми путями. А некоторые «оси», уходящие вглубь континента, совпадают с важнейшими караванными путями. Например, оси II и IV, уходящие вглубь континента, совпадают с Великим шелковым путем. Объяснение этому очень простое, и оно следует из того, что было сказано выше – глобализация развивалась именно вдоль торговых путей, и именно эти страны, связанные между собой интенсивной торговлей, поражал кризис коррупции, который, в свою очередь, приводил и к краху цивилизаций, и к уничтожению народов, населявших эти страны. На смену умершим народам приходили новые, которые чаще всего образовывались из остатков прежних этносов и прибывших туда чужеземцев. Таким образом, карта Л.Гумилева также подтверждает правоту изложенной выше концепции о причинах гибели древних цивилизаций. В этой связи я не могу не остановиться на еще одном современном открытии в области этногенеза. Речь идет о существовании особенной близости между славянскими народами и, в частности, русским народом, с одной стороны, и древними ариями, с другой стороны ([79] с.28, 466). Это особенно явно проявляется в необыкновенной близости их языков . Подтверждением этому может служить, например, очень сильное сходство русского языка с санскритом. Как отмечает Ю.Петухов, «тысячи слов и оборотов санскрита не требуют перевода на русский язык, они абсолютно и вполне понятны» ([79] с.447). И это могут засвидетельствовать другие специалисты по древним языкам. Зная русский язык, читать на санскрите можно практически без перевода. Как известно, санскрит – древний язык ариев, живших в Индии во II тысячелетии до н.э. Расстояние между Индией и Россией – порядка 5 тысяч километров, бoльшая часть которых – труднопроходимые горы и пустыни. Поэтому любое предположение о том, что какая-то группа индийцев могла в более позднее время мигрировать из Индии и так трансформировать русский язык, что в него внедрились тысячи древнеиндийских слов (а такие версии в прошлом выдвигались!), можно отмести как абсолютную чушь. На юге России уже в III тысячелетии до н.э. было много крупных городов, обнаруженных археологами, то же относится к последующим тысячелетиям. Поэтому для того чтобы так серьезно повлиять на язык, на котором говорили в этих городах, из Индии в Россию должна была переселиться не какая-то группа, а весь индийский народ или, к примеру, половина индийского народа. Но ни о каком таком переселении нет ни малейших признаков в археологии. Да его и не могло быть – любая такая попытка массового переселения из Индии в Россию закончилась бы тем, что почти весь народ просто перемер бы по пути в безводных пустынях и непроходимых горах, дошли бы единицы, которые растворились бы в местном славянском населении. К тому же дело не ограничивается одной древней Индией. Помимо необыкновенного сходства русского языка с санскритом, можно также указать на большое его сходство с языками шумеров, хеттов, фригийцев и других древних арийских народов . Бросаются в глаза также совершенно по-русски звучащие названия критских богов, которые приводились в предыдущей главе, и русские названия египетских, шумерских и индийских богов, чему Ю.Петухов приводит множество примеров [79]. Единственное научное объяснение, которое можно дать указанному феномену – русский язык и другие славянские языки за последние несколько тысячелетий претерпели намного меньшую трансформацию, чем другие индоевропейские языки, и в намного большей мере, чем последние, похожи на праязык, язык ариев, на котором некогда говорило все население от Европы до Индии и Сибири. Данное открытие можно пока считать гипотезой, но количество фактов, доказывающих необыкновенную близость между древними арийскими языками и русским языком, настолько велико, что для себя я считаю это открытие не гипотезой, а доказанным фактом . Полагаю, что Россия должна провести официальное исследование, с привлечением коллектива российских лингвистов, которое, вне всякого сомнения, подтвердит вышесказанное. Разумеется, иностранные специалисты могут не согласиться с подобным выводом, по политическим соображениям, но именно поэтому их возражения не должны приниматься во внимание – наука должна превалировать над политикой, только тогда она останется наукой. К сожалению, не успело это открытие появиться, как сразу же стало объектом дискуссий, подогреваемых именно политическим аспектом. В России сразу же образовались две партии: одна – за, другая – против этой гипотезы. Но что интересно – обе партии предполагают, что это открытие, если оно будет подтверждено, должно доказывать превосходство русских и славян над другими народами. В действительности же, как будет далее показано, это не так. Если мы опять взглянем на карту Л.Гумилева, то обнаружим, что «оси» образования новых этносов охватывают не всю Евразию, остаются довольно большие участки, совершенно не охваченные этими процессами. Особенно большое белое пятно – на севере континента, где с давних времен и жили предки русских и других славян. И это совершенно закономерно – в России только на юге и западе европейской части страны есть реки (Волга, Дон, Днепр, Западная Двина), которые могли служить торговыми путями, связывавшими эти территории с соседними цивилизациями, вся остальная территория отрезана от них степями и пустынями, а почти все реки на этой территории текут на север и не могли служить в прошлом торговыми путями. Таким образом, предки нынешних русских и других славян самой географией были избавлены и от глобализации, и от кризисов коррупции, а, следовательно, и от периодического исчезновения одних этносов и появления других, с чем пришлось столкнуться большинству других народов Евразии. Именно поэтому мы видим в течение всей древней истории Евразии, начиная с 6-5 тысячелетия до н.э. и кончая I тысячелетием н.э., два хорошо известных феномена. Первый – постоянное переселение народов с территории России в соседние регионы – в Европу, Средиземноморье, Месопотамию, Иран и даже в Китай. И почти никогда не видим обратного переселения. Это – факт, который признается абсолютно всеми историками, и ему имеется такое количество свидетельств, что не требует специальных доказательств. Достаточно сказать, что большинство современных народов Западной и Центральной Европы либо сами когда-то мигрировали туда с территории России: скандинавы, венгры, турки, болгары, греки и т.д., - либо в их формировании принимали участие выходцы из России. Так, например, мигрировавшие из России в Западную Европу в конце античности готы, славяне и аланы приняли участие в формировании итальянской, испанской, германской и французской наций. Если взять более древнюю историю, то мы видим то же самое. Древние греки сами себя считали выходцами из России, оттуда же, из России, как полагают, в районе II тысячелетия до н.э. пришли митанни и хетты, дорийцы и фригийцы, а также иранцы, от которых произошло население нынешнего Ирана . В Древнем Египте найдено множество древнерусских амулетов, датируемых 4-3 тысячелетиями до н.э.; в гробнице одного из египетских фараонов середины II тысячелетия до н.э. обнаружена колесница, сделанная из березы, которая могла туда попасть только из России; а во время археологических раскопок в Сирии найдено множество других предметов, привезенных с территории России ([79] с.330; [120] с.37). В Китай в среднее течение реки Хуанхэ на рубеже 5-4 тысячелетий до н.э. пришла группа ариев из Сибири, оставившая после себя останки типичной скифской культуры; и в течение 3-2 тысячелетий до н.э., согласно археологии, продолжалась миграция в Китай сибирских ариев-скифов с типичной европейской внешностью, ими была даже основана правящая китайская династия Ся в XXII-XVI вв. до н.э. ([79] с.54) Все эти и многие другие факты указывают на основные пути миграции, существовавшие в течение многих тысячелетий – из России на Запад и на Юг. И нет никаких достоверных фактов, подтверждающих возможность сколько-нибудь значительной обратной миграции – из этих стран в Россию. А раз нет фактов, то можно заключить, что такой обратной миграции никогда и не было. Второй феномен был описан древними греками, но ему имеется и много других подтверждений. Речь идет о том, что именно на территории России, в Гиперборее, была не только прародина греков (как они сами считали), но там же, согласно грекам, находилось некое подобие Эдема, земного рая. Именно там росли райские яблоки, дарующие вечную молодость, ради которых Геракл предпринял свое путешествие в Гиперборею, именно там сохранилась гармония, которая была утрачена самими греками и их южными соседями ([34] с. 201). «Об отношении “древних греков” к Гиперборее говорить не приходится, – пишет Ю.Петухов. – Они твердо знали – там, на Севере, живут “лучшие люди, герои”, там обеспечивают мир и гармонию “настоящие боги”» ([79] с.49). Волхвы греков, шумеров и других народов, пишет историк, вплоть до середины I тысячелетия н.э. предпринимали регулярные паломничества на север, в Гиперборейскую Русь, подобно тому как сегодня христиане и мусульмане предпринимают паломничества в святые места ([79] с.48). Оба эти феномена: постоянные миграции из России в окружающие страны в течение 6 тысячелетия до н.э. – 1 тысячелетия н.э. и сохранение в России особой гармонии и благодати, утраченной в других местах, свидетельствуют на самом деле об одном и том же - о том же, о чем свидетельствует карта этногенеза Л.Гумилева и о чем свидетельствует сходство русского языка с древними арийскими языками. Территория России, за исключением ее юго-западной части, вплоть до II тысячелетия н.э. была избавлена от кризисов коррупции, с которыми все время сталкивались другие народы Евразии, или, во всяком случае, кризисы коррупции не достигали здесь такой разрушительной силы, как в других местах, приводя к утрате гармонии в обществе и к жестоким демографическим кризисам, имеющим следствием запустение территорий и исчезновение народов. Но как уже было сказано, такая особая ситуация стала результатом географии и природно-климатических условий, а вовсе не особых достижений предков нынешних русских. Нет никаких заслуг русских или славян и в том, что они в течение многих тысячелетий поставляли в соседние регионы свое население, своих мигрантов, тем самым участвуя в строительстве новых этносов . Это лишь говорит о намного большей общности народов Евразии между собой, чем было принято думать ранее. Но это совершенно не означает превосходство какого-либо одного народа над другими или превосходство одной этнической группы над другой, а свидетельствует о прямо противоположном - о том, что любые теории этнического превосходства не имеют под собой совершенно никакого основания. В действительности, как показывает вся совокупность перечисленных выше открытий в области этногенеза, тот результат, которого в прошлом достигал тот или иной народ или нация, во многом являлся следствием случайных обстоятельств: географического положения, климата и других факторов. Арии, поселившиеся в далеком прошлом на территории России, были ничуть не лучше ариев, живших в Сирии-Палестине, на Кипре или в Малой Азии. И те, и другие изначально имели один и тот же язык, одинаковые верования и обычаи, поклонялись одним и тем же богам. Но арии, жившие в Малой Азии, на Кипре, в Сирии и Палестине, начали вымирать, и, судя по всему, это произошло не единожды, а дважды или трижды – в 6, 3 и 2 тысячелетиях до н.э., о чем говорит история и археология (см. выше). Арии же, жившие на территории России, сохранили высокую рождаемость, этническую целостность, язык и гармонию с окружающим миром, которые и передали своим потомкам славянам. Но, как уже было сказано, все это стало следствием географии и природно-климатических условий, избавивших территорию России от масштабных кризисов коррупции. И этот результат, достигнутый в прошлом, вовсе не гарантирует того, что в будущем нация будет столь же успешной, поскольку технологический прогресс, развитие новых видов транспорта и распространение процесса глобализации по всему земному шару все кардинально меняют. В современных условиях, как будет показано в следующих разделах, все исторические заслуги или результаты, достигнутые в прошлом той или иной нацией, не имеют абсолютно никакого значения (кроме разве что политического и пропагандистского). Любая самая успешная нация, даже, например, американская, может к концу XXI века деградировать столь сильно, что станет одной из самых проблемных и отсталых наций, если будет уповать лишь на свои исторические достижения. И наоборот, отсталая нация может стать мировым лидером, если она правильно учтет мировой исторический опыт и сделает соответствующие усилия, которые позволят ей найти выход из современного кризиса коррупции и создать механизмы, которые будут препятствовать в дальнейшем возникновению подобных кризисов. Это – тот вывод, который вытекает из научного анализа, а не из популистского или политизированного восприятия описанных выше современных открытий в области этногенеза. ________________________________________________________________ 7.3. Общие выводы и замечания к Разделу 2 (Коррупция в других древних государствах и цивилизациях) Вот некоторые выводы, вытекающие из фактов, представленных в настоящем разделе: 1. Кризисы коррупции существовали с древнейших времен – по меньшей мере, с 6 тысячелетия до н.э. Очень часто в прошлом они приводили к гибели цивилизаций, а также к исчезновению народов и к исчезновению или трансформации языков, на которых говорило население той или иной местности. На их месте возникали новые языки и новые народы. Особенность процесса этногенеза («кучность» этногенеза), открытая Л.Гумилевым, вкупе со множеством фактов, представленных в Разделах 1 и 2, доказывают непосредственную связь между глобализацией, интенсивной внешней торговлей, и гибелью древних цивилизаций. Следовательно, в подавляющем большинстве случаев именно глобализация в древности была причиной кризисов коррупции и гибели цивилизаций и этносов. 2. Карта Л.Гумилева и ряд других открытий в области этногенеза доказывают, что не все территории в прошлом были охвачены кризисами коррупции. Бoльшая часть территории России (за исключением ее юго-западной части), а также, очевидно, другие участки суши Евразии, отрезанные горами и расстояниями от основных торговых путей, не были подвержены этим кризисам . Там в течение всей древней эпохи (6 тысячелетие до н.э. – 1 тысячелетие н.э.) сохранялась высокая рождаемость и относительно низкая смертность, поэтому эти территории являлись «фабриками по производству населения», в то время как остальные территории, охваченные кризисами коррупции, являлись «фабриками по уничтожению населения». 3. Глобализация в древности была важным, но не единственным источником формирования олигархии и вызревания кризисов коррупции. Вообще для того, чтобы какая-то группа людей смогла захватить экономическую власть над обществом (а именно в этом состоит суть обычной олигархии), ей необходимо было заиметь какую-то монополию. Такой одной из самых древних форм монополии являлась внешняя торговля. Она требовала специальных судов и войска для их охраны и потому была доступна лишь немногим – в отличие, например, от земледелия, которое было доступно любой крестьянской семье. Другим источником формирования олигархии являлась добыча ценных полезных ископаемых – также одна из самых древних форм монополии. Наконец, помимо захвата экономической власти над обществом с древних времен практиковался и военный захват власти, а также поддержание населения в повиновении посредством грабежей, насилия и пленения (обращения в рабство). Таким путем формировалась военная олигархия. 4. Олигархия с древнейших времен прибегала к насаждению в обществе антикультуры – то есть культуры, противоречащей основным принципам существования человеческого общества и неизбежно ведущей к его гибели . В древности это выражалось в двух основных тенденциях. Первая тенденция – это низвержение традиционных богов, которым поклонялись древние арии, и насаждение вместо них культов рогатых и змееподобных богов (бога-быка, козла или барана; бога-змея или дракона). Эти боги символизировали богатство, власть и похоть, и поклонение им было часто связано с человеческими жертвоприношениями и ритуальными сексуальными оргиями. Все это являлось не чем иным, как древними сатанинскими культами. Именно в результате насаждения этих культов олигархией на фоне кризисов коррупции и гибели цивилизаций произошла демонизация образов Сатаны (бывшего египетского бога Сета) и Дьявола (от греческого dia-bel – бог-бык), а также образа змея – в лице библейского змея-искусителя. Сегодня эти образы анти-богов являются неотъемлемой частью мировой культуры. И это показывает, настолько глубоко в сознание народов въелась память о той антикультуре, которая в древности насаждалась олигархией – память, сохранившаяся в течение нескольких тысячелетий. Вторая тенденция в области антикультуры проявлялась в насаждении культа поклонения продажной любви – отсюда культы Инанны, Иштар, Астарты, Афродиты, а позднее Венеры, храмы которых являлись одновременно публичными домами, а служительницы храмов одновременно являлись проститутками. Во II тысячелетии до н.э. эти культы охватили всю Месопотамию и восточное Средиземноморье, а в эпоху античности, под видом культа Венеры, распространились также на Италию и западное Средиземноморье. Появление новых мировых религий – христианства и ислама – поставило в I-II тысячелетиях н.э. барьер на пути дальнейшего насаждения обеих указанных тенденций. Образ Сатаны – Дьявола – змея был предан анафеме в обеих религиях, было запрещено использование храмов в качестве публичных домов. Поэтому в дальнейшем эти культы либо исчезли, либо ушли в глубокое подполье. Это не означало, что насаждение антикультуры прекратилось - оно продолжалось, но приняло другие формы, более скрытые и изощренные. Однако там, где ни христианство, ни ислам не пустили глубокие корни (например, в доколумбовой Америке и в Восточной и Юго-Восточной Азии) – там и в I-II тысячелетиях н.э. продолжали насаждаться те же древние культы змеев и драконов. В результате в Восточной и Юго-Восточной Азии культ дракона стал частью национальной культуры. 5. Изучение древней истории коррупции показывает, что длительное насаждение антикультуры в древних цивилизациях не проходило бесследно и не ограничивалось лишь узким слоем правящей верхушки. По крайней мере, в трех случаях: конец II тысячелетия до н.э., конец эпохи античности, последние столетия существования Византии, - во всем регионе Средиземноморья мы видим появление особого феномена. Речь идет о формировании «цивилизации хищников», которая охватила бoльшую часть указанного региона, что выразилось в непрерывной войне всех против всех, с самыми жуткими насилиями и грабежами – до полного самоуничтожения народов, населявших эти территории. Очевидно, это стало результатом двух причин – безысходности населения, не видящего выхода из глобального кризиса коррупции, и его нравственной деградации, ставшей результатом столетнего или даже многовекового насаждения антикультуры. Поскольку подобные явления мы видим и в дальнейшем: распространение фашизма в Европе и Японии накануне Второй мировой войны, приведшего к массовому геноциду и мировой бойне, - то речь идет о феномене, сохранившем свою актуальность и способным возникнуть опять в самое ближайшее время, в условиях современного кризиса коррупции и современного массового насаждения антикультуры. Раздел 3. Коррупция в феодальных обществах В предыдущих разделах мы уже сталкивались с примерами феодальных государств. Например, к числу таковых можно отнести Египет эпохи Среднего царства, Китай в III-IV вв. н.э., Византию в XII-XV вв. Как видим, феодализм в истории вовсе не был ограничен лишь эпохой средневековья, как об этом было принято когда-то думать, а встречался в самые разные эпохи. Давайте рассмотрим еще одно феодальное государство, совершенно не укладывающееся в «традиционные» представления о феодализме. Речь идет о Польше (Речи Посполитой) XVI-XVIII вв., государстве, сыгравшем значительную роль в мировой истории. А в следующей главе мы рассмотрим более «традиционные» феодальные общества Западной Европы и Московской Руси эпохи средневековья. Глава VIII. Коррупция в Польше в XVI-XVIII вв. 8.1. Предпосылки возникновения феодализма в Польше История Польши в средние века и в Новой истории столь же плохо укладывается в традиционные схемы западной, а также марксистской, историографии, как и история Византии и России. Согласно этим схемам, в Польше в средние века должен был возникнуть феодализм, а затем, в соответствии с традиционными западными концепциями прогресса, в Польше должен был неуклонно идти процесс развития польской цивилизации. В действительности же мы видим прямо противоположную картину. Польское государство возникло в X веке, раньше, чем сформировались национальные государства в большинстве стран Западной Европы. Следовательно, Польша обгоняла в своем развитии западноевропейские страны. Кроме того, в отличие от последних, в Польше в течение средних веков не было феодализма и крепостного права. Как указывает польский историк Я.Рутковский, всё или почти всё население польского государства в первые века его существования было свободным. Крестьяне, как правило, владели собственной землей или арендовали ее, но с полной свободой расторгнуть арендный договор и уйти в другое место ([290] pp.21-23). Нет никаких указаний и на существование каких-либо феодальных по своему характеру налогов или обязанностей, помимо тех налогов и обязанностей, которые существовали у населения по отношению к государству ([290] p.24). Однако в XIV-XV веках произошли события, которые в значительной мере предопределили дальнейший ход польской истории. Польша присоединила к себе почти всю юго-западную и южную Русь, которая в дальнейшем получила название Украина. Территория этих вновь присоединенных земель примерно в два раза превосходила площадь исконных польских земель, но, в отличие от последних, была очень мало населена. Это стало следствием резкого уменьшения населения Руси в предшествовавшие столетия (которое описано в третьей книге трилогии: [60] глава V). Территории нынешней восточной и центральной Украины в то время носили название «дикое поле», чем они в то время, собственно говоря, и являлись. По данным польских историков, даже в конце XVI в., после целого столетия польской колонизации, плотность населения в центральной Украине составляла всего лишь около 3 чел./кв. км., а в западной Украине, после двух столетий польской колонизации – всего лишь 7-8 чел./кв. км ([290] pp.90-91). Присоединение этих земель вызвало в XIV-XVII вв. отток некоторой части польского населения на эти земли с исконных польских территорий. Это, очевидно, способствовало отставанию Польши от Западной Европы по плотности населения, которое не было бы столь значительным, если бы не его отток на Украину. Так, плотность населения в старых польских провинциях (Великая Польша и Мазовия) в конце XVI в. составляла, по оценкам, 14-18 чел./кв.км., в то время как во Франции она уже превышала 30, а в Италии и Голландии достигала 80 чел./кв. км. И лишь в Испании она была примерно такой же – 15-16 чел./кв. км ([290] pp.82, 254). Если же рассчитать среднюю плотность населения Польши с учетом присоединенных территорий Украины, то она оказалась бы, по-видимому, менее 10 чел./кв.км., то есть намного ниже, чем где-либо в Западной Европе. Почему данное обстоятельство является важным? Оно важно потому, что уже с конца XII в. – начала XIII века в Западной Европе началась глобализация, резкий рост внешней торговли. В результате, как указывал И.Валлерстайн, посвятивший этому феномену целую серию книг, в Европе начала формироваться глобальная рыночная экономика, которую он назвал «европейской мировой экономикой» ([309] pp.18, 15). От глобализации выиграли больше всего страны с высокой плотностью населения, прежде всего Италия и Голландия, которые стали – первая в XIII-XV вв., а вторая в XVI-XVII вв. - основными центрами промышленности и торговли глобальной европейской экономики. Выиграли также Франция, Англия и Западная Германия. Это вполне естественно: высокая плотность населения резко повышает эффективность организации производства и торговли, и наоборот, низкая плотность населения является для их развития неблагоприятным фактором. Проиграли от глобализации, прежде всего, малонаселенные Польша и Испания, превратившиеся, по выражению И.Валлерстайна, в «периферийные» государства, производящие исключительно сырье и поставляющие его на европейский рынок в обмен на готовые изделия ([310] pp.131-190). В частности, Польша в рамках возникшей глобальной экономики практически свернула развивавшиеся до того времени промышленные и ремесленные производства и стала специализироваться на производстве зерна, которое в XVI веке стала в больших объемах экспортировать в Западную Европу. Так, с конца XV в. по середину XVI в. объем экспорта зерна в Западную Европу из Гданьска, главного морского порта Польши, вырос в 6-10 раз ([150] p.77). И в последующем, вплоть до середины XVII века польский экспорт зерна продолжал быстро расти: например, с 1600-1609 гг. по 1640-1649 гг. экспорт пшеницы с территорий, контролируемых Речью Посполитой, в Западную Европу увеличился в 3 раза ([261] p.91). Среди других предметов экспорта преобладало сырье (лес, шерсть, шкуры, свинец), а в импорте, наоборот, большую роль играли промышленные товары (ткани, текстиль) и предметы роскоши ([290] p.194; [19] 15, с.193). Дело не ограничилось, однако, превращением Польши в сырьевой придаток стран Западной Европы. Глобализация вызвала демографический кризис и резкое сокращение населения Польши. Наиболее сильно оно уменьшилось в период с середины XVI в. по конец XVII в.: по оценкам польских историков, более чем в 2 раза ([184] pp.135, 130-131). Хотя аналогичные тенденции происходили повсеместно: в Германии к середине XVII в. население уменьшилось, по оценкам, на 1/3, в Италии – на 20% ([261] p.71), во Франции к началу XVIII века на 20-25% ([262] p.577), - но в Польше все было намного драматичнее. Во-первых, сокращение населения здесь, как видим, было значительно бoльшим, чем в Западной Европе - о причинах этого феномена далее будет сказано. Во-вторых, особенно сильно сократилось в Польше количество городских жителей - приблизительно в 4 раза, чего не было в таких размерах в Западной Европе, причем рост городского населения не возобновился и к началу XIX века (за исключением Варшавы) ([290] p.159). Наконец, в-третьих, польское государство после присоединения украинских земель уже имело очень низкую среднюю плотность населения, и дальнейшее сокращение населения создавало угрозу существованию государства как такового. Поэтому хотя Польша в XVI в. и была самым крупным государством Европы по размерам занимаемой территории, но по мере развития демографического кризиса она все больше превращалась в колосса на глиняных ногах. На фоне указанных демографических процессов: сокращения средней плотности населения (присоединение украинского «дикого поля») и начавшегося абсолютного сокращения числа подданных, - с XVI века в польском государстве стали развиваться феодализм и феодальные отношения. 8.2. Закрепощение крестьян Глобализация вызвала в Польше и другие явления, схожие с теми, которые происходили в другие эпохи. Резкий рост внешней торговли вызвал большой приток разнообразных импортных товаров; но в то же самое время происходил быстрый рост цен на все товары и обесценение золота и серебра. Так, цены на зерно во Львове, выраженные в граммах чистого серебра, с середины XV в. по середину XVIII в. выросли более чем в 6 раз ([261] p.395), что являлось прямым результатом процессов глобализации . Главный результат этих явлений тоже был схож с тем, что мы видим во все другие эпохи глобализации: началось перерождение польской аристократии в олигархию . Наплыв импортных товаров разжег жадность шляхтичей и их тягу к роскоши и богатству, но быстрый рост цен и обесценение золота и серебра приводили к разорению шляхтичей и «пусканию по ветру» ранее накопленных сбережений. Всё это сильно подстегивало стремление польского дворянства к нахождению все новых и новых источников получения денег, с какими бы действиями и методами эти ни было связано. И самым главным таким источником в рассматриваемую эпоху стало угнетение и грабеж собственного польского населения, а также всемерное увеличение экспорта продукции, производимой польскими крестьянами, в Западную Европу. Эти возможности увеличились после того, как Польша получила в конце XV века прямой удобный выход в Балтийское море и начала все в бoльших количествах экспортировать зерно (см. приведенные выше цифры). Именно с этим обстоятельством ряд историков связывают введение в Польше крепостного права, которое произошло сразу после начала активной балтийской торговли ([25] с.148; [165] p.276). Дело в том, что, хотя польское дворянство и аккумулировало в своих руках к тому времени много земли, но на ней было некому работать, что во многом было следствием демографических проблем, испытываемых страной (см. выше). Большинство польских крестьян до XVI века владели собственной землей, и им ее вполне хватало для собственных нужд, лишь небольшую часть земель они арендовали у польских помещиков. Что касается последних, то значительная часть их земель пустовала, вместо того чтобы производить зерно на экспорт и приносить желанные прибыли. Такая ситуация, конечно, вызывала раздражение польской шляхты и ее стремление найти какое-то применение пустующим землям, с одной стороны, и пополнить свои скудеющие кошельки, с другой. Как видим, у польской шляхты не было нормальных экономических путей увеличить свою прибыль – для производства зерна на экспорт не хватало рабочих рук, а промышленные предприятия не было смысла создавать из-за сильной конкуренции со стороны Западной Европы и упадка польских городов. Но денег, судя по всему, очень сильно хотелось, и очень хотелось не отстать по уровню жизни и богатства от своих западных соседей, а где-то даже их и превзойти. И польская верхушка не смогла справиться с таким искушением: в течение XVI-XVIII вв., как будет показано далее, ею были реализованы все возможные и даже почти невозможные варианты получения денег, разумеется, за счет остального населения Польши, а также Украины и Белоруссии. Проще всего, конечно, было просто ограбить крестьян – а потом, пользуясь их бедственным положением, заставить работать на себя. И таких примеров было немало. Так, во время одной из войн XVII века в области Санок польская национальная армия, возглавляемая шляхтой, подвергла систематическому грабежу 12 польских деревень, при этом в результате конфискации и порчи имущества убытки крестьян составили 16 тысяч злотых. По подсчетам Я.Рутковского, это в 4 раза превышало сумму годового платежа, который эти 12 деревень должны были внести в виде арендной платы и налогов за землю ([290] p.120). Конечно, после такого несчастья у крестьян не осталось ни денег на уплату налогов, ни, очевидно, даже запасов зерна, чтобы дожить до следующего урожая. Но местный польский помещик тут же поспешил им на помощь, предоставив большие ссуды на восстановление, которые, разумеется, надо было отработать и вернуть с большими процентами ([290] p.120). Можно предположить, что такой целенаправленный грабеж польских деревень и был организован при участии местных помещиков, с тем чтобы закабалить крестьян и заставить на них работать; а часть награбленного у них зерна и денег они, очевидно, потом им же и раздавали, но уже в виде ссуд на восстановление. В любом случае такой факт массового грабежа польского населения своей собственной армией во главе с польским дворянством демонстрирует отношение шляхты к польским крестьянам. Однако прямой грабеж крестьян при помощи армии годился лишь для каких-то чрезвычайных ситуаций, как в приведенном примере (во время войны), когда его можно было бы списать на эти особые обстоятельства, и не годился для нормальных условий. Требовались более эффективные и постоянно действующие методы такого грабежа. Лучше всего этой цели можно было достичь, лишив крестьян, при помощи государственного законодательства и власти, юридических прав - тогда можно было с ними делать все, что угодно. И это то, что произошло в Польше в конце XV в. – начале XVI в., когда был введен ряд законов, привязавших крестьян к земле, принадлежавшей польской шляхте, и поставивших их в полную зависимость от последней. Безусловно, активное участие в этом принимало не только польское дворянство, но и польские короли. Так, король Сигизмунд I в 1518 г. официально сложил с себя функцию разбирать жалобы крестьян по отношению к помещикам и, таким образом, лишил крестьян юридической защиты по отношению к их новым хозяевам ([290] p.108). В течение 1-2 столетий после введения крепостного права в Польше бесправное положение крестьян, их эксплуатация и ограбление, в котором, как будет показано далее, польские помещики были весьма изобретательны, привели к их резкому обнищанию. Так, если в былые времена (XII-XIII века), по данным Рутковского, большинство польских крестьян владели полными наделами земли, составлявшими около 50 га, то в XVI веке таковых практически не осталось. Немногим более 50% общего числа крестьян владели половинным наделом, около 25% крестьян владели 1/4 полного надела, остальные крестьяне (приблизительно 20%) были безземельными. А к середине XVII века число безземельных крестьян достигло уже 2/3 от их общего числа (!), а размеры наделов остальных еще более сократились ([290] pp.22, 112, 119) . Такой беспрецедентный рост числа безземельных крестьян (с 20% до 67%) в течение одного столетия тем более удивителен, что он происходил на фоне значительного увеличения пустующих земель в связи с сокращением населения. Так, по данным польского историка Я.Топольского, площадь обрабатываемых земель в Польше к концу XVII века сократилась почти в 2 раза по отношению к концу XVI в. ([184] pp.135, 130-131) Поэтому причиной обезземеливания крестьян была, конечно, не нехватка земли, которая была, наоборот, все в большем избытке. Причина состояла в захвате земли польскими дворянами, которые все более разоряли крестьян и отнимали у них землю, с тем чтобы крестьяне работали не на себя и на своей земле, а на шляхту и на ее землях, выращивая для нее зерно для экспорта. Обнищание польского населения выражалось не только в исчезновении у них собственности на землю, но и во всех условиях их жизни. К XVIII веку простые поляки уже практически не жили в нормальных домах, в них жили в основном польская шляхта и евреи. По данным израильского историка М.Розмана, исследовавшего несколько небольших польских и украинских городов XVIII века, порядка 80% имевшихся там домов принадлежало евреям (которые составляли меньшинство жителей), а большинство польского и украинского населения этих городов жило в «лачугах» ([286] pp.43-48). Эксплуатация крестьян доходила до такой степени, что барщина, то есть бесплатная работа на хозяина, достигала 312 дней в году ([290] p.128). Положение таких крестьян было хуже положения рабов: тех хозяин должен был кормить и одевать, а крепостные крестьяне в оставшиеся 50 свободных дней должны были сами умудриться обеспечить себя и едой, и одеждой на целый год. 8.3. Эволюция политической системы: от городской демократии к власти дворянства и к власти олигархии Такое обнищание крестьянства в столь короткие сроки уже наводит на мысль о том, что мы имеем дело не с обычным феодализмом, существовавшим где-то до XIII века в Западной Европе, а с неким особым его видом - олигархическим феодализмом, поскольку мы видели выше, что именно в условиях власти олигархии всегда происходила резкая пауперизация населения. И действительно, целый ряд польских историков называют сложившееся в Польше в XVII-XVIII вв. государственное устройство не иначе как «олигархией» , когда вся власть в государстве была у 10-20 магнатов («панов»), сконцентрировавших в своих руках также почти все земли и прочие богатства ([286] p.7). Для того чтобы проследить, каким образом 10-20 человек или семей смогли захватить все богатства и власть в такой большой стране, самой крупной стране Европы, какой была в то время Польша, давайте вернемся в XIII век. Мы видим общество с явными признаками городской демократии. По словам польского историка В.Грабеньского, мещанство (то есть жители городов) в конце XIII века получило «решающее значение в деле избрания краковских князей» ([25] с.86), которые в то время правили Польшей. Правда, уже тогда в избрании князя участвовали высшая аристократия и духовенство, но они не имели решающего голоса. А шляхта, то есть малоземельное рыцарство, не имела еще никаких политических прав и не участвовала в избрании короля. Ее делом было воевать и отрабатывать таким образом полученную за службу землю, которую она либо обрабатывала сама (что в то время еще было обычным делом), либо сдавала в аренду крестьянам – арендаторам ([25] с.86-88). Однако в дальнейшем ситуация резко изменилась. Уже в XIII веке, когда горожане добились особых политических прав в избрании польского короля, шляхта, в свою очередь, добилась более высокого социального статуса по сравнению с крестьянами. Так, денежная компенсация за убитого шляхтича была установлена на уровне 60 гривен, а за убитого крестьянина (кметя) – всего 10 гривен ([25] с.91-92). Крестьяне, таким образом, уже в XIII в. оказались в непривилегированном положении по отношению и к шляхте, и к горожанам. Но всего лишь столетием позже шляхте удалось добиться от польского короля Людовика (1370-1382 гг.) беспрецедентных привилегий и политических прав, которые были зафиксированы в так называемом Кошицком договоре и которые затем, уже в течение XV века, были расширены в так называемых Нешавских и Петраковском статутах. Суть этих привилегий состояла в том, что шляхта получила монопольное право на избрание короля и на утверждение вводимых им налогов, а права горожан в этих вопросах были существенно урезаны. Помимо этого шляхта получила беспрецедентные экономические льготы, в частности, полное освобождение от всех налогов, таможенных пошлин и сборов. Нешавские статуты (1454 г.) фактически лишили короля права привлекать шляхту к суду, то есть вывели ее полностью из-под власти короля. А Петраковский статут, принятый в конце XV в., не только ввел крепостное право в отношении крестьян, но и запретил горожанам покупать землю и владеть ею, тем самым закрепив это право монопольно за шляхтой ([25] с.112-113, 132, 142, 148). Таким образом, горожане лишились этого права именно в тот момент, когда в Польше начало быстро развиваться экспортное сельскохозяйственное производство, резко повысившее значимость и привлекательность землевладения. Итак, мы видим, что политическая система в Польше в течение XIII-XV вв. несколько раз очень круто менялась. И судя по всему, эти изменения происходили в соответствии с тем, как та или иная социальная группа (или сословие) смогла объединиться и добиться для себя особых прав по сравнению с другими сословиями. Крестьянство из-за своей неорганизованности и разобщенности раньше всех, уже начиная с XIII века, было поражено в правах по отношению к другим сословиям, и это поражение в правах в дальнейшем все более усиливалось. А горожане, наоборот, первоначально, в XIII веке, то есть в период наибольшего увеличения своей численности и силы городов в Польше, добились привилегированного положения по отношению к другим сословиям – даже по отношению к дворянству (шляхте), которое, в отличие от горожан, в то время не имело права голоса при избрании короля. Но в середине XIV века произошло первое резкое сокращение численности польского населения, особенно городского, которое начали «косить» голодоморы и эпидемии. Судя по всему, это уже тогда подорвало силу городов и городского населения Польши, и король к 1370-м годам (когда был заключен Кошицкий договор) перестал с ними считаться, предпочтя вместо этого пойти на уступки тем, за кем стояла военная сила, – то есть магнатам и шляхте. И это по существу означало конец польской демократии, поскольку вряд ли можно считать демократией монополию на власть со стороны небольшого (около 10%) слоя населения, какой представляла собой шляхта. Но переход всей политической власти к дворянству и приобретение им сословных привилегий было лишь первым шагом в трансформации политической системы Польши в антидемократическом направлении. И если первый шаг состоял в переходе всех политических прав и привилегий к незначительному меньшинству (10% населения), то следующим шагом, который будет описан ниже, был переход политической власти к олигархии – небольшой кучке польских магнатов, которые, если попытаться измерить их удельный вес в польском населении, составляли, наверное, не более тысячной доли процента. Речь идет о формировании в Польше в XVII-XVIII вв. олигархического режима, что как уже было сказано, признается целым рядом польских и иностранных историков. Как писал, например, английский историк Л.Люиттер, даже в лучшие периоды своего существования сложившаяся в Польше политическая система была не демократической, а аристократической, а в XVII веке переродилась в олигархическую ([264] p.365). Несмотря на этот очевидный вывод, который, как будет показано ниже, подтверждается огромной массой фактического материала, и в ту эпоху, и вплоть до настоящего времени на данную тему существовали самые невероятные выдумки и мнения. Самой распространенной среди них была выдумка о том, что Польша в XVI-XVIII вв. была «свободной демократической страной». Это мнение особенно любила в свое время высказывать сама польская шляхта, часть которой, возможно, и в самом деле полагала, что Польша была единственной свободной и, говоря современным языком, демократической, страной среди окружавших ее «авторитарных» стран, угнетенных «тиранами» (Россия, Австрия, Пруссия и т.д.). Подобные мнения можно услышать и сегодня: некоторые современные западные историки или писатели также пытаются, очевидно по политическим мотивам, употреблять термин «демократия» в отношении Польши того времени. Например, английский журналист Н.Андерсон в своем историческом труде о Польше пишет, что в Польше в ту эпоху сложилась демократия, правда, признает при этом, что она была «примитивной и ограниченной» ([129] p.18). Совершенно очевидно, что любое правление олигархии при желании можно назвать «примитивной и ограниченной демократией» или «демократией меньшинства», но с настоящей демократией оно не имеет ничего общего. Даже ситуацию, в которой 90% жителей Польши (все не относящиеся к шляхетскому сословию) были лишены политических прав, ни в коей мере нельзя назвать «демократией». Ну а уж ситуация, в которой все дела в государстве вершат и решают 10-20 магнатов, и вовсе является полнейшей противоположностью демократии. Я уже не говорю о том, что разговоры о какой-либо демократии в условиях феодализма вообще бессмысленны. Совершенно очевидно, что феодализм и демократия – вещи несовместимые и прямо противоположные. Какая может быть демократия, если бoльшая часть населения обращена в положение крепостных или рабов? А между тем, в этом и состоит суть феодальной системы - в том, что бoльшая часть населения поражена в правах и лишена свободы, и ни о какой демократии в таких условиях не может идти и речи. С учетом вышесказанного можно утверждать, что Кошицкий договор конца XIV в., создавший в Польше привилегированное шляхетское сословие и разрушивший зачатки городской представительной выборной власти, явился большим шагом в направлении к феодализму и в противоположную сторону от демократии. С самого начала, то есть со времен Кошицкого договора, в этом процессе феодализации Польши важную роль играли польские магнаты или «паны», группа наиболее богатых и влиятельных аристократов и крупных землевладельцев, сформировавшаяся в политическую силу уже в XIII веке. Так, уже в XIII веке они принимали участие в выборах короля вместе с представителями городов (в отличие от шляхты). Но городская демократия, должно быть, для них была очень неудобным партнером, поскольку интересы массы городского населения всегда прямо противоположны интересам олигархии. Что касается шляхты , то часть ее уже тогда состояла на службе у магнатов или была связана с ними родственными узами, другая часть участвовала в военных мероприятиях под их началом, поэтому шляхту им было намного легче контролировать, чем городское вече. По этой причине урезание прав городов и расширение прав шляхты были, без сомнения, выгодны магнатам и увеличивали их власть, реализуемую через зависимую от них часть шляхты. А та часть шляхты, которая не была слугами магнатов, получив большие привилегии, стала их союзником в борьбе с народом, причем, союзником, обладавшим мощной военной силой и способным подавить сопротивление любого другого сословия. Но шляхта была все же достаточно большой социальной группой (10% населения), намного большей, чем, например, российское дворянство (1-1,5%), и заставить ее во всем следовать интересам олигархии было весьма непросто. В дальнейшем мы не раз видим, что часть шляхты не поддерживала магнатов или выступала против них. Одно из первых таких резких противостояний произошло в годы правления польского короля Александра (1501-1506 гг.). Магнаты пытались еще более ограничить власть короля путем передачи всей исполнительной власти сенату, состоящему фактически из самих магнатов. Но часть шляхты, не зависевшая от них по службе, была недовольна такими предложениями и выразила протест. Тогда магнаты, для того чтобы «умаслить» шляхту и завоевать ее полностью в качестве союзника против короля, предложили, помимо сената, ограничить власть короля еще и сеймом, составленным из представителей шляхты . А для того чтобы окончательно лишить короля последних рычагов власти, по инициативе магнатов был введен принцип «ничего нового», в соответствии с которым король не мог принимать ничего нового без согласия сената и сейма ([25] с.150-151). В дальнейшем подобная тактика применялась неоднократно: каждый раз, когда шляхта проявляла свое несогласие с политикой магнатов, те путем подкупа или новых привилегий покупали ее согласие. В течение XVI-XVII вв. шляхте были даны даже такие привилегии, как право покупки соли по пониженной цене из королевских запасов ([25] с.217), а также liberum veto - право любого представителя шляхты в сейме при своем несогласии во время голосования прервать работу сейма. Это действительно создало у шляхтичей иллюзию «демократии» - ведь каждый из них имел возможность повлиять на работу сейма, а несколько «буйных» шляхтичей могли полностью парализовать его работу. Именно это и произошло: сейм превратился в «говорильню», не способную принимать серьезные решения, король потерял рычаги власти, а всеми делами начала заправлять кучка магнатов. Все это объясняет ту легкость, с которой в Польше в течение XVI века были введены законы, поставившие в совершенно бесправное положение крестьян, а в дальнейшем – и большинство горожан, поскольку большинство городов впоследствии были лишены своих политических прав и перешли непосредственно под управление магнатов. Власть короля была еще более ограничена, причем сделано это было довольно-таки изящно. Поскольку сейм не имел права односторонне еще более ограничить власть короля, то сделать это мог только сам король. Поэтому на очередных выборах короля сеймом в 1573 г. магнаты выдвинули кандидатуру члена французской королевской семьи Генриха Валуа. А условием признания его польским королем сделали подписание им так называемых «генриховых артикулов», в которых он лишал самого себя и будущих королей ряда прав, в том числе объявлять войну и заключать мир (это право передавалось сенату, то есть магнатам), и был отныне обязан во всем послушно следовать указаниям сената и сейма ([25] с.184-186). Все это было проделано в момент избрания короля с такой ловкостью и быстротой, напоминавшей трюк ловкого фокусника или мошенника, что, похоже, новоиспеченный польский король сам плохо понимал в тот момент, что делает. Это следует хотя бы из того факта, что сразу после своего избрания Генрих Валуа (по-видимому, поняв, наконец, что произошло) стал делать шаги к усилению королевской власти, то есть фактически к отмене подписанных им только что самим «артикулов». Но, столкнувшись с недовольством такой политикой со стороны польского окружения, бежал из Польши после пятимесячного пребывания в стране, оставив страну на два года в ситуации «бескоролевья» ([25] с.184-186). Избрание иностранца Генриха Валуа королем, по-видимому, имело похожие мотивы с выдвижением других правителей с ограниченной дееспособностью, которое мы видели выше в Римской империи и Византии в периоды усиления там сенатской олигархии. Там сенат выдвигал в императоры 70-летних стариков, умалишенных, несовершеннолетних детей, хотя всегда имелись более достойные кандидаты. Здесь польские магнаты, начиная с избрания Генриха Валуа, ввели практику выдвижения в правители иностранцев, которая в дальнейшем стала почти правилом в Польше. Разумеется, панская олигархия могла рассчитывать на то, что она будет иметь очень сильное влияние на короля-иностранца, который не имеет понимания и поддержки среди местного населения и который сам с трудом понимает местные порядки, законы и обычаи. О власти и богатстве семей польских магнатов (панов) весьма красноречиво свидетельствуют описания стиля их жизни и их нравов в XVII-XVIII веках, то есть тогда, когда они были в зените своего могущества и когда уже никто – ни король, ни рядовая шляхта, ни народ – не могли его поколебать. У каждого из 10-20 польских магнатов было несколько дворцов, обычно построенных итальянскими архитекторами и отделанных с фантастической роскошью. Прислуга каждого дворца насчитывала несколько сотен человек. В них регулярно проводились балы и роскошные празднества с приглашением сотен гостей, артистов и оркестров. Чтобы поддерживать ощущение постоянного праздника и бурлящей жизни, паны часто переезжали из одного своего дворца или замка в другой. Так, представительница одной из таких знатнейших панских династий и одна из самых богатых женщин Польши Елизавета Синявская в течение всего лишь одного года (1719 г.) меняла свою резиденцию, по меньшей мере, 20 раз, переезжая из одного своего дворца в другой. Были случаи, когда сопровождавший ее кортеж достигал 1000 человек, которые ехали, вместе с перевозимым имуществом, в 60 или 70 фургонах ([286] p.9). Разумеется, всю эту свиту надо было кормить, содержать и обеспечивать ночлегом. Не удивительно, что такой стиль жизни, похожий на стиль жизни французских королей той эпохи, приводил к безудержным потребностям в деньгах у польских магнатов. Тем более, как было показано выше, цены даже на базовые товары (хлеб), выраженные в золоте и серебре, быстро росли, ну а на предметы роскоши они росли еще быстрее, что вызывало у панов постоянный дефицит денег. Поэтому ради их получения они были готовы продать что угодно и кому угодно. После первого прецедента избрания польским королем иностранца (Генриха Валуа) предметом торговли становятся, все более активно, польские национальные интересы. К XVIII веку это приводит к тому, что на выборах короля в качестве кандидатур рассматриваются почти исключительно персоналии (как правило, иностранцы), выдвинутые иностранными державами – Швецией, Францией, Россией, Австрией, Саксонией, Пруссией. И все шляхетские партии на выборах формируются по тому же принципу – есть французская партия, поддерживающая французского кандидата, есть шведская - шведского, и т.д. Причем, победа того или иного кандидата на выборах определяется не столько даже силой того или иного иностранного государства, а просто тем, насколько щедро оно раздает деньги панам и шляхте. Например, хорошо известен тот факт, что накануне выборов короля в 1696 г. французский посол Полиньяк «деньгами и обещаниями» склонил на свою сторону магнатов Радзеевских, Сапег, Синявских, Хумецких, Любомирских, которые поддержали кандидатуру французского принца Конти. Но, как пишет В.Грабеньский, «к несчастью принца Конти, Людовик XIV в самую решительную минуту, перед наступлением срока выборов, отказал своему послу в дальнейшей денежной помощи», и его поддержала лишь часть панов и шляхты. Другими словами, у французского посла не хватило денег, чтобы купить всех польских магнатов и шляхту. А вот глава другого иностранного государства, Саксонии, курфюрст Фридрих Август, не жалел денег, «своей чрезвычайной щедростью привлекал к себе магнатов и шляхту», и в итоге добился своего избрания польским королем в 1697 г. ([25] с.312) Не менее показателен в этом отношении следующий пример. Чарторыйские, самая богатая и влиятельная семья польских магнатов, в течение 1740-х – 1760-х годов успели предложить свои услуги России, Австрии, Франции и Англии. Во всех случаях они предлагали этим государствам по очереди (а иногда двум одновременно!) спонсировать деньгами их деятельность по созданию в Польше российской, австрийской, французской, английской партии, вплоть до создания вооруженных сил из шляхты, которые бы могли поддержать соответствующее иностранное государство при возникновении военного конфликта ([264] pp.383-386) . Также хорошо известен тот факт, что во время Северной войны (1700-1721 гг.) значительная часть шляхты, по меньшей мере, 12 тысяч, воевала на стороне шведского короля Карла XII ([263] p.700), который оккупировал Польшу, сместил прежнего польского короля, саксонца Августа II, и выдвинул в короли своего кандидата Станислава Лещинского, избранного, как пишет В.Грабеньский, «в окопах, окруженных шведским войском» ([25] с.316). Как указывают польские историки Я.Геровский и А.Каминский, против оккупантов-шведов сражались лишь польские крестьяне, создавшие партизанское движение, да отдельные представители шляхты, примкнувшие по собственной инициативе к партизанам ([263] p.695). В связи с этим даже не совсем понятно, на чьей стороне воевала Польша в Северной войне – то ли в качестве официального союзника России против Швеции, то ли на стороне Швеции против Саксонии, России и собственного народа. Похоже, что значительная часть шляхты под влиянием магнатов решила, что ей выгоднее последнее, а остальная часть вообще решила воздержаться от какого-либо участия. Лишь после захвата шведами Кракова эта другая часть шляхты решилась выступить против шведов. Как видим, с конца XVII века шляхта вместе с магнатами уже активно участвовала в распродаже польских интересов: получала деньги от иностранных послов в целях избрания иностранных королей королями Польши и даже воевала на стороне иностранных оккупантов против собственного народа. Как же она, что называется, дошла до жизни такой? Ведь ранее она если не помнила, то, по крайней мере, вспоминала время от времени о национальных интересах Польши и вступала в этом в конфликт с магнатами. Так, после того как Генрих Валуа сбежал из Польши через 5 месяцев своего правления, польские магнаты решили не останавливаться на достигнутом и создать новый, еще более одиозный прецедент. Они добились избрания на польский трон не просто иностранца, а действующего иностранного монарха - австрийского императора Максимилиана II, члена императорской династии Габсбургов. Получалось, что Польша по своей воле и без всякой к тому необходимости становилась вассалом Австрии или частью империи Габсбургов. В 1576 г. польский сейм провозгласил австрийского императора польским королем. Но часть шляхты с этим не согласилась, созвала отдельное выборное собрание и провозгласила королем Стефана Батория, который хоть был и иностранцем (венгром), но не иностранным монархом. Не ясно, как бы мог разрешиться этот конфликт и дошло бы дело до гражданской войны, если бы не неожиданная смерть Максимилиана II в том же году. После этого Стефан Баторий остался единственным законно избранным королем, и шляхта, таким образом, одержала победу над магнатами. Как видим, в течение XVI века, начиная от периода правления Александра (1501-1506 гг.) и кончая периодом избрания и правления Стефана Батория (1576-1586 гг.) шляхта еще активно пыталась отстаивать свое мнение, отличное от интересов польской олигархии, как в области управления страной (недопущение усиления власти сената и магнатов-сенаторов), так и в области соблюдения национальных интересов (противодействие избранию иностранных королей королями Польши). Поэтому, для того чтобы окончательно уничтожить гражданское самосознание шляхты, магнаты прибегли к новой стратегии. Они постарались сломить самостоятельность шляхты экономически, чтобы в итоге лишить ее и политической самостоятельности. И в этих целях они привлекли нового союзника – польских евреев. Факты показывают, что суть событий, происходивших в Польше в XVII-XVIII веках, состояла именно в этом. Постепенно начало формироваться мнение, что шляхте не подобает заниматься торговлей, поэтому шляхте это занятие надо запретить, а занимаются торговлей пусть лучше евреи. Мы, конечно, не можем конкретно проследить, каким образом это мнение формировалось, но достаточно понять, кому оно было выгодно. А выгодно оно было, конечно, не самой шляхте. Какой смысл был в полученных ранее привилегиях шляхты по ведению торговли (освобождение от уплаты таможенных пошлин и любых других налогов), если шляхте отныне запрещалось вообще заниматься самой торговлей? Можно ли представить себе бoльший абсурд? И какой смысл было шляхте бороться за эти привилегии, чтобы затем добровольно отказаться от почти всех связанных с ними выгод? А ведь дело дошло не только до общественного осуждения торговли как неподобающего занятия для шляхты, но и до прямых запретов. Так, с 1633 г. шляхте официально запретили торговать алкоголем – под угрозой лишения шляхетского звания ([286] p.111). И примерно в то же время появился закон, по которому шляхтичам, поселившимся в городах, запрещалось вообще заниматься торговлей или ремеслом! Нарушение этого запрета также грозило потерей шляхетства и всех связанных с ним привилегий и социального статуса ([25] с.216). Совершенно очевидно, что оба запрета были инициированы и пролоббированы не самой шляхтой, а польскими магнатами, которые стремились упрочить свою монополию в области торговли, а также в области производства и продажи алкоголя. В сущности, если бы шляхта действительно решила использовать полученные ею налоговые привилегии и всерьез заняться торговлей и промышленностью, то она могла бы создать процветающий средний класс, независимый от власти магнатов и в экономическом, и в политическом отношении. И это то, с чем магнаты всеми силами боролись – формируя соответствующее общественное мнение и лоббируя соответствующие законы, запрещавшие шляхте торговать и самостоятельно заниматься бизнесом. Что касается способности магнатов формировать общественное мнение, то в этом можно не сомневаться. Как пишет М.Розман, для всей шляхетской массы эти богатые, знатные и образованные аристократы (паны) были примером для подражания, именно они формировали ее мнение и устанавливали нормы ее поведения ([286] p.8). Дискриминация в отношении мелкой и средней шляхты произошла не только в сфере торговли и ремесел, но и в сфере землевладения, которое составляло основной источник ее существования. Если ранее она практически не платила земельный налог, так же как и крупные землевладельцы , то к XVII веку это правило было изменено. Теперь от земельного налога были освобождены лишь крупные землевладельцы (магнаты), а шляхта, имевшая мелкие и средние наделы, была обязана его полностью ежегодно уплачивать ([290] p.216). Конечно, это ставило в неравные условия ведение сельского хозяйства в поместьях магнатов и на землях, принадлежавших шляхетской массе. Таким образом, мы видим, что если первый акт польской драмы (XIV-XV вв.) состоял в том, что при помощи шляхты магнаты расправились с городской демократией, фактически отстранив города от выборов короля и участия в сейме, расправились с крестьянами, лишив их защиты государства и низведя до положения рабов, а также резко ограничили власть короля, то во втором акте (XVI-XVII вв.) магнаты нанесли удар уже и по своему прежнему союзнику - шляхте, с тем чтобы подорвать экономические основы ее существования и полностью поставить в зависимое положение. Одновременно решалась и задача дальнейшего ослабления городов . В частности, именно на это был направлен запрет шляхте селиться в городах в целях занятия торговлей и ремеслом. Он обрекал шляхтичей, которые вздумали бы поселиться в городе, на совершенно праздное времяпрепровождение – не так много в городах имелось полезных видов деятельности, помимо ремесла и торговли. Но именно поэтому у шляхты и не было желания там селиться, а, следовательно, исключалась опасность того, что значительная часть шляхты переселится в город и сольется с городским сословием торговцев и ремесленников, тем самым значительно усилив экономическую и политическую силу городов. Разделяй и властвуй! – ни одна олигархия в мире не смогла с таким совершенством применить в практике этот лозунг, как это сделала польская олигархия, получившая в итоге, к середине XVII в., всю власть в свои руки. 8.4. Евреи – помощники польской олигархии Как уже было сказано, для подрыва экономического благополучия и шляхты, и городов магнаты привлекли нового союзника – евреев. Этот факт хорошо известен и подробно освещен историками. Так, по мнению израильского историка М.Розмана, евреи были «зависимым союзником» высшей польской аристократии в ее борьбе за удержание своей власти над крестьянами, и, в то же время, он пришел к выводу, что противниками евреев были городское население Польши и низшие слои шляхты ([286] pp.ix, 206). Это мнение в целом разделяют многие польские и иностранные авторы ([286] pp.ix). Для того чтобы лучше разобраться в польском еврейском вопросе, давайте начнем с истории поселения евреев в Польше. Изначально их было там не очень много: по оценкам М.Розмана, всего лишь от 10 до 30 тысяч человек в 1500 г. Но к 1648 г. их численность возросла до 450 тысяч, а к 1765 г. – до приблизительно 750 тысяч человек, в значительной мере благодаря иммиграции ([286] pp.37,39). Если учесть, что с середины XVI в. до конца XVII в. население Польши, как говорилось выше, сократилось примерно в 2 раза, то еврейская иммиграция в Польшу сокращала убыль населения, которая при ее отсутствии была бы, очевидно, еще большей. По оценкам, к концу XVIII века на территории Польши проживало уже более 3/4 (!) всех евреев Европы ([129] p.40). Мы не можем утверждать, не имея тому прямых документальных подтверждений, что такая массовая еврейская иммиграция была следствием целенаправленной политики польских магнатов. Но без сомнения, одной из главных ее причин были те исключительно благоприятные условия, которые были созданы для евреев в Польше, особенно на фоне тех беспрецедентных гонений, которым последние подвергались в Западной Европе . И есть все основания утверждать, что эти благоприятные условия были созданы именно польскими магнатами. Выше уже было показано на некоторых примерах, что олигархия во все времена любила привлекать себе в помощники иностранцев, а также национальные меньшинства, ввиду их уязвимости и зависимости от «сильных мира сего». Это в полной мере относится к польским евреям. Как отмечает М.Розман, «уязвимость, должно быть, сильно повышала их привлекательность как работников» ([286] p.181). В своем исследовании он приводит ряд цитат из их писем, показывающих, насколько сильно евреи боялись лишиться покровительства польских панов, понимая, что им грозит в таком случае. Как писал Израэль Рабинович, управляющий имением семейства Синявских - Чарторыйских, «из-за того что я еврей, в мой адрес будет много несправедливых обвинений», поэтому «я более всего боюсь гнева моего Господина» ([286] p.169). Другой помощник этой магнатской семьи, купец Мойша Фортис, однажды пошел на крупные личные убытки, добровольно предложив Синявской принять у нее обратно проданные ей бриллианты, так как заподозрил, что они ей не понравились (хотя совершенно не был обязан это делать) – настолько он ей хотел во всем угодить ([286] p.150). Несмотря на такую преданность со стороны еврейских торговцев и управляющих и доверительные взаимоотношения с ними, имеется много информации, показывающей, что польские магнаты насаждали или поддерживали негативное мнение о евреях среди поляков. Как указывает израильский историк, в переписке с последними они неоднократно писали о «хитрых евреях» и «еврейских уловках», ругали и поносили их, а про одного написали, что «хоть он и еврей, но порядочный» ([286] p.169). В чем причина такого лицемерия? Ведь благодаря уму и хитрости евреев магнаты зарабатывали много дополнительных прибылей. Вряд ли дело в какой-то излишней эмоциональности – М.Розман, анализировавший переписку Синявских – Чарторыйских, указывает на их холодный трезвый расчет и четкое понимание, что и как приносит им доходы ([286] p.28). Поэтому причина может быть только в другом: магнаты сознательно старались возбудить или усилить нелюбовь к евреям, включая и собственных помощников из их числа, для того чтобы сделать их еще более уязвимыми и зависимыми от них самих. А то еще, чего доброго, перестанут им платить за покровительство и создадут свой собственный, независимый бизнес. В очередной раз можно удивиться тому, как умело польская олигархия использовала принцип «разделяй и властвуй». Хотя, в сущности, эта политика строилась на холодном расчете: насаждение или усиление нелюбви к евреям способствовало получению магнатами бoльших прибылей, так как евреи были вынуждены чаще к ним обращаться за покровительством и больше за это платить. А покровительство магнатов, которое в то время называлось «протекцией» магнатов, в ту эпоху действительно стоило многого. Как и другие феодальные государства, о которых шла речь выше, Польша была поделена на вотчины магнатов. Это были, по существу, самостоятельные государства, со своей армией, законами (в виде распоряжений магната), городами, подчинявшимися его власти, торговыми флотилиями, принадлежавшими магнату, а также со своим населением, частью крепостным, частью свободным, суд над которым также вершил магнат. Внутри такого государства-вотчины каждый человек был защищен от внешних посягательств властью магната, но вне его безопасность была очень серьезной проблемой. Торговцев и путешественников, отправившихся за пределы своего государства-вотчины, поджидали большие опасности: грабители, волюнтаризм государственных чиновников, волюнтаризм и прямое насилие со стороны соседних магнатов, и т.д. И не было никакой защиты со стороны польского государства. Так, в одном случае, который описывает М.Розман, торговец-еврей на чужой территории был ограблен польским крестьянином. Благодаря вмешательству местных евреев грабитель был пойман, но представители местного магната не хотели судить своего крестьянина, поскольку ущерб был нанесен чужому еврею-торговцу, до которого им не было дела ([286] pp.160-161). Единственной защитой в таких условиях становилось подписанное магнатом письмо, которое вручалось тем, кто получал «протекцию». Это письмо служило им защитой, поскольку при любой необходимости его можно было продемонстрировать представителям государства или челяди соседних магнатов. Отношение к держателям таких писем с «протекцией» было совсем иным, нежели ко всем остальным людям: ни королевским чиновникам, ни шляхтичам не хотелось впасть в немилость всесильного магната и иметь потом серьезные неприятности. «Протекция», впрочем, не ограничивалась письмом: магнаты помогали евреям решать многие другие проблемы, связанные с их бизнесом. Они помогали им выколачивать деньги из должников, давали им в сопровождение, при необходимости, вооруженные отряды – как в целях охраны, так и в целях, например, отбора имущества у должников. Как видим, «протекция» со стороны магнатов была очень важным элементом ведения многих видов бизнеса, без которой оно во многих случаях становилось просто невозможным. Это было серьезным преимуществом евреев, работавших с магнатами, по сравнению, например, с польскими торговцами и ремесленниками, которые жили в немногих еще сохранившихся свободных городах (Краков, Варшава), не подпавших под власть магнатов. Поскольку шляхте было фактически запрещено заниматься торговлей и ремеслами, то эти свободные городские торговцы и ремесленники были единственной прослойкой, которая могла составить конкуренцию магнатам и их помощникам – евреям. Но у них не было, во-первых, «протекции» магнатов, сильно облегчавшей ведение бизнеса, а во-вторых, еще одного важного преимущества, которое получили евреи благодаря магнатам: освобождения от налогов и таможенных пошлин. Да, да, того самого освобождения, которое, на словах, получила польская шляхта, но на деле, после того как шляхте запретили торговать, получили польские евреи. Конечно, формально никто не освобождал евреев от уплаты пошлин и налогов государству. Но поскольку от их уплаты освободили всю шляхту, включая магнатов, то существовало, по меньшей мере, два достаточно легальных способа ухода от налогов. Первый из них состоял в следующем. Еврейские торговцы делали вид, что перевозимые ими товары принадлежат не им, а магнату, и поэтому не подлежат обложению пошлинами и налогами. Разумеется, предварительно они об этом договаривались с магнатом. Такой обман польской таможенной службы облегчался тем, что почти все речные торговые суда, транспортировавшие различные грузы по рекам и каналам, принадлежали именно магнатам. Поэтому капитаны этих судов в таких случаях были соответствующим образом инструктированы. Как пишет М.Розман, некоторые из них даже демонстративно уклонялись от таможенного досмотра, объезжая таможенный пункт стороной в расчете на то, что таможенники не захотят связываться со всесильным магнатом и не станут их догонять. Тем самым они скрывали от досмотра товары еврейских купцов, поскольку товары самого магната в любом случае не облагались пошлинами ([286] p.84). Второй путь состоял в том, что еврейский торговец получал от какого-либо шляхтича «паспорт», в соответствии с которым товар считался принадлежавшим этому шляхтичу, и также не подлежал налогообложению. Как правило, все еврейские торговцы использовали либо первый, либо второй путь ухода от налогов, и не платили ни пошлин, ни иных сборов государству, или, вернее, платили некие символические «отступные» таможенникам, чтобы исключить какие-либо придирки с их стороны ([286] p.83). В итоге такая практика не только лишала польское государство каких-либо финансовых источников существования, но привела к полному упадку не еврейской торговли и ремесел, которые были вынуждены платить все причитающиеся налоги государству. Историки единодушны во мнении, что одной из основных причин, приведших к упадку польских городов, их торговли и промышленности, явилась «несправедливая конкуренция», организованная магнатами при помощи евреев ([264] p.369; [286] p.2). Таким образом, евреи помогли магнатам завершить стратегию по уничтожению экономической и политической силы городов и городской демократии, которая была ими начата еще в XIV-XV веках. О том, что такая стратегия проводилась как в целом, так и по отношению к конкретным городам, не имевшим в качестве покровителей магнатов, свидетельствует целый ряд фактов. Например, по данным М.Розмана, магнат Чарторыйский пытался многие годы подорвать торговлю в соседнем городе Седлице, находившемся под юрисдикцией польского короля. Он требовал от короля отменить проведение ярмарок в этом городе и строго запретил всем своим крестьянам, жившим в окружающих этот город деревнях, ездить в этот город ([286] p.80). Конечно, такая блокада свободного города подрывала все экономические основы его существования: города и жили в то время в основном обменом с деревней и оказанием крестьянам различных услуг и продажей им изделий городских ремесленников. Всю эту прибыльную торговлю магнаты перенаправляли в свои собственные города, где жили контролируемые ими торговцы и ремесленники, используя для этого любые средства, в том числе и свою прямую власть над крестьянами. Привлечение евреев помогло магнатам подорвать и силу шляхты. Если до XVI века она могла себя считать незаменимым союзником магнатов, но союзником, имеющим собственное мнение, то теперь в экономическом плане она была отодвинута на задний план. После запрета на торговлю и ремесла вся эта сфера деятельности окончательно ушла от шляхты к евреям, разумеется, при сохранении еще более жесткого контроля со стороны магнатов, теперь уже за последними. К евреям ушли и многие другие виды деятельности: сбор местных налогов и сборов по поручению магнатов, производство и продажа алкоголя, а также контроль над рыболовством, производством соли, муки, молочных продуктов, хранением зерна, организацией ярмарок и т.д. Отчасти перешел от шляхты к евреям и такой вид деятельности, как управление имениями самих магнатов, - что последние с большей охотой поручали целиком зависимым от них евреям, нежели гордой и независимой шляхте. Разумеется, это не могло не отразиться на положении польского дворянства. Массовое разорение и обнищание шляхтичей в XVII-XVIII веках, по-видимому, было основной причиной потери шляхтой своей политической самостоятельности и превращения в обветшавшее и деклассированное наемное войско, готовое воевать за того, кто готов больше платить. Привлекая евреев, магнаты преследовали не только политическую цель, но и задачу увеличения собственной прибыли. Конечно, шляхта тоже помогала магнатам зарабатывать деньги - посредством прямой эксплуатации крестьян и в рамках экспортно-импортных операций, состоя у них на службе в качестве управляющих, капитанов речных торговых судов, экспедиторов и т.д. Но она плохо подходила для более изощренных средств выколачивания денег из населения, типа спекуляций, ростовщичества и создания монополий. В этом ей мешал шляхетский кодекс чести. Однако магнатов такой подход не устраивал. Безудержные траты и стремление в стиле жизни ни в чем не уступать французским королям побуждали их к тому, чтобы постоянно выискивать новые источники заработка. Евреи, не обремененные разными «глупостями» типа шляхетского кодекса чести, намного больше для этого подходили. В качестве примера такого успешного сотрудничества магнатов и евреев можно привести торговлю алкоголем. Магнаты, захватив монополию на этот прибыльный бизнес, полностью отдали его на откуп евреям, но, разумеется, львиную долю доходов от него получали они сами. Они же обеспечивали евреев бесплатной рабочей силой – крепостными крестьянами, которые отрабатывали барщину на производстве алкоголя у евреев. При этом всему населению на принадлежавшей магнату территории запрещалось покупать алкоголь где-либо еще (например, у соседей) или, тем более, изготавливать самим. Если крестьяне или горожане отправлялись за алкоголем в соседнее село или город, это называлось «бунтом» и наказывалось соответствующим образом ([286] p.135). Мы видим, что самое естественное право человека в условиях феодально-олигархической Польши превратилось в уголовное преступление! Разумеется, торговцы алкоголем заламывали за него такие цены, что они были в состоянии совершенно разорить крестьян. Не говоря уже о том, что такая строгая монополия совершенно не способствовала качеству продукта: разбавление водой и вообще продажа под видом алкогольных напитков некой сомнительной субстанции, как отмечает М.Розман, были нормальным явлением ([286] p.135). Помимо того, что население в итоге просто травили и спаивали сомнительными напитками, подрывая здоровье, такая организация торговли преследовала еще несколько целей, на которые указывает израильский историк. Во-первых, у крестьян изымались последние остатки денег, что усиливало их зависимость от магната. Нередко их в этих же целях спаивали в долг, чтобы вытягивать потом еще больше денег. Во-вторых, евреи-торговцы алкоголем были еще, как правило, информаторами, сообщавшими магнату обо всех мятежных настроениях среди крестьян, приходивших к ним выпить ([286] pp.113-115). То есть, по мнению М.Розмана, они выполняли еще и «полицейскую функцию» ([286] p.115), а если быть точнее, то функцию «стукачей», но завербованных не польским государством, а польскими олигархами. К этому надо добавить, что торговля алкоголем, в которой за большие деньги продавался дешевый продукт или вообще ничего не стоивший суррогат, была для магнатов, без сомнения, одним из самых важных источников дохода, и она стала таковой благодаря сотрудничеству с евреями. Все другие виды деятельности, которыми занимались евреи на условиях полученной у магнатов «аренды» , были очень похожи на торговлю алкоголем. Точно так же она строилась, во-первых, на монополии одного еврея-«арендатора»: на соль, на табак, на муку и помол муки, на хранение зерна, на молочные продукты, на рыбу и т.д., - и, во-вторых, на запрете крестьянам и горожанам покупать аналогичные товары или услуги где-либо на стороне. Поскольку конкуренции не было, то им то и дело пытались, как говорится, всучить второсортный товар по высокой цене. Но выбора не было – приходилось покупать то, что есть, и платить столько, сколько за это требовали. Исследование польского историка В.Кулы показало, что в середине XVIII века польские крестьяне в обмен на одно и то же количество произведенного ими зерна могли приобрести в несколько раз меньше товаров и услуг, чем в середине XVI века ([310] p.136). То есть, условия обмена крестьянской продукции на необходимые им товары к XVIII веку, вследствие установления «арендаторами» монопольных цен, ухудшились в несколько раз. Не удивительно, что и крестьяне, и горожане непрестанно жаловались на высокие цены и поборы. Но в случае массового недовольства всю вину всегда можно было свалить на евреев, а польские паны были вроде бы и ни причем. Как отмечал известный русский историк М.Покровский, «в народных [украинских] песнях XVII века “жиды-рандари” (евреи-арендаторы – Ю.К.) занимают такое выдающееся место, совершенно заслоняя собою панов-собственников», в чей карман и шла, в конечном счете, львиная часть собранных с крестьян денег ([84] 3, с.30). Не случайно поэтому восстания крестьян часто сопровождались массовыми погромами евреев, на которых они выплескивали всю накопившуюся ненависть против сложившегося режима и срывали свое бессилие против опутавшего их спрута феодально-олигархической коррупции. Как указывает М.Розман, особенно много евреев было убито или пострадало во время восстания казаков и крестьян под предводительством Богдана Хмельницкого в 1648 г. и в серии крестьянских восстаний в первой половине XVIII века ([286] p.206). А в 1649 г., после установления Хмельницким контроля над Малороссией (современная восточная и частично центральная Украина), все евреи оттуда были выселены. Как мы видели, магнаты и сами если не разжигали, то поддерживали антисемитские настроения в польском государстве. Но этим не ограничивалась их политика, направленная против евреев. Сильная иммиграция евреев в Польшу привела к тому, что к XVIII веку они стали составлять уже значительную социальную прослойку, составлявшую порядка 5-7% населения, которая при определенных условиях также могла создать угрозу власти магнатов. Последние, естественно, не могли такого допустить, и поэтому направили удар и против еврейских общественных институтов. Еврейскими общинами управляли кагалы – советы старейшин. Политика магнатов в XVIII веке, в целом весьма успешная, как отмечает М.Розман, была направлена на то, чтобы поставить еврейские кагалы под свой контроль ([286] p.189). Для этого сначала из-под власти еврейской общины выводились те евреи, которые благодаря сотрудничеству с магнатами добивались наибольших финансовых успехов. Они старались во всем следовать указаниям своих господ и переставали подчиняться власти кагала. Затем эти еврейские олигархи или слуги польских магнатов, подкупленные последними, часто и захватывали власть над еврейскими общинами ([286] pp.187-189). Дело даже дошло до того, что практически все раввины оказались под контролем магнатов. Как отмечает М.Розман, раввинские должности в Польше и Литве в XVIII веке также превратились в своего рода «аренду», которую, подобно лицензии на торговлю алкоголем, будущий раввин покупал у польского магната, платя ему за право проповедовать евреям их собственную религию. Доходило до абсурда. Так, в 1731 г. раввин города Синява умер спустя лишь несколько месяцев после того, как купил у магнатов Синявских 3-летнюю «аренду» раввинской должности. И его жена, уязвленная несправедливостью такого положения, потребовала, чтобы новый раввин не назначался до тех пор, пока еврейское сообщество не выплатит ей всю сумму, уплаченную ее супругом за «аренду» раввинской должности ([286] pp.200-201). Как указывает израильский историк, в результате захвата магнатами контроля над еврейскими общинами в XVIII веке они в ряде случаев лишили их тех функций, которые ранее у них были: право судопроизводства между евреями (перешло к магнатам), право устанавливать свои налоги и устанавливать свои правила и законы внутри еврейской общины (постоянное вмешательство со стороны магнатов) ([286] pp.192-195). Кроме того, возникли сильные противоречия между теми евреями, которые были на службе у магнатов, и теми, которые пытались самостоятельно, независимо от магнатов, наладить торговлю или ремесло и страдали от монополизации и несправедливой конкуренции. Такие внутренние противоречия и распри, отмечает М.Розман, способствовали ослаблению еврейских общин и их постепенному подчинению власти польских магнатов ([286] pp.189-190). 8.5. Основные черты олигархического режима в Польше (XVII-XVIII вв.) Итак, мы видим, что история Польши представляет собой почти хрестоматийный пример того, как олигархия, искусно манипулируя социальными группами и этническими сообществами, стравливая их между собой и направляя их экономическую и политическую деятельность друг против друга, постепенно, в течение 2-3 столетий, добилась того, что лишила абсолютно все группы населения Польши какой-либо экономической и политической самостоятельности. Все они оказались «под колпаком» у польских магнатов, всем им польские паны, образно выражаясь, накинули удавку на шею, так чтобы они даже и не пытались рыпаться. В итоге панская олигархия полностью взяла власть в стране в свои руки – большинство историков единодушно характеризуют политическую систему Польши в XVII-XVIII вв. как «олигархию» (см. выше). Чем же характеризовалось это правление олигархии и к чему оно привело? Во-первых, оно характеризовалось небывалой коррупцией, которая, как мы видим, пронизала все основы польского общества и все стороны жизни людей – начиная от насквозь коррумпированных выборов польских королей-иностранцев и формирования иностранных же политических партий и кончая тем, что таможенные пошлины и сборы государству по существу никто не платил (платили лишь взятки таможенным чиновникам), а торговля превратилась в принудительное распределение, нередко суррогатов и товаров сомнительного качества, по монопольно высоким ценам. Причем, основным источником коррупции практически во всех случаях была сама олигархия - польские магнаты. Во-вторых, чрезвычайно ослабла власть государства. Король превратился в почти номинальную фигуру, полностью зависимую от сената и сейма. В финансовом плане Польша была практически банкротом . Из-за отсутствия средств не было никакой возможности начать формирование регулярной армии, которая имелась у всех других крупных государств Европы, ее не было лишь у Польши . А нерегулярное польское войско, составленное из шляхтичей, было крайне недисциплинированным, подчинялось либо магнатам, либо вообще никому, и могло запросто отказаться воевать за польского короля и перейти на сторону его противника, как это произошло во время Северной войны. Работа сейма была также парализована, как из-за борьбы разных магнатских группировок, так и из-за частого применения правила liberum veto, приводившего к роспуску парламента. Так, из 28 сеймов, избранных в период с 1697 г. по 1763 г., лишь 5 смогли нормально работать положенный срок. Соответственно, 23 сейма были вынуждены прервать свою работу и были распущены по причине использования кем-то из прибывших на сейм шляхтичей своего права liberum veto ([264] p.389). Кроме того, значительная часть функций государства фактически перешла к магнатам, которые держали свою армию, полицию, торговый флот, вершили суд в отношении своих подданных, устанавливали налоги и сборы и все более игнорировали центральную власть. В-третьих, экономика страны пришла в полный упадок. Конечно, отчасти это было связано с глобализацией, способствовавшей превращению Польши в сырьевой придаток Запада и сокращению ее населения. Но большинство стран Запада также страдали от глобализации. Однако они смогли найти защиту от ее негативных последствий – в виде так называемой меркантилистской (а, говоря современным языком, протекционистской) политики, которая стала общепринятой в большинстве стран Западной Европы со второй половины XVII в. и примерно до середины XIX века. Наиболее последовательно эту политику проводили Великобритания и Германия, и результаты не заставили себя ждать – эти страны в последующем обогнали даже до этого более развитые Голландию, Италию и Францию, причем, не только в промышленном развитии, но и в своем демографическом росте . Но Польша не пыталась воспринимать и проводить в жизнь эти идеи, получившие в ту эпоху в Европе повсеместное признание. И если бы даже польский король попытался это сделать, то у него все равно бы ничего не получилось – ведь для этого ему бы пришлось добиваться того, чтобы все платили таможенные пошлины, а достичь этого при царившей в Польше всеобщей коррупции было невозможно. К тому же ему пришлось бы лишить шляхту и магнатов их привилегий по ведению беспошлинной торговли, а это бы сразу вызвало магнатско-шляхетскую революцию и свержение короля. В итоге Польша продолжала страдать как от внешней конкуренции, разрушавшей ее промышленность и ремесла снаружи, так и от того спрута монополизма, который был создан руками польских панов и который разрушал польскую экономику изнутри. Выше уже приводились примеры того, как польские магнаты в прямом смысле подрывали городскую торговлю, добиваясь запрета ярмарок в городах и запрещая своим крестьянам туда ездить. Так вот, как указывают российские историки, к XVIII веку ярмарки в Польше практически исчезли, исчезла и всякая свобода торговли внутри страны ([19] 15, с.193). Большинство сельского и городского населения было вынуждено подчиниться правилам, установленным магнатами, и покупать товары в строго определенных местах, по монопольно высоким ценам. Речь шла фактически о повсеместной замене торговли принудительным распределением товаров плохого качества. Все это привело к дальнейшему упадку городов. По данным Я.Рутковского, население польских городов с XVI по XVIII вв. сократилось в 4 раза, причем рост городского населения не возобновился и к началу XIX века (за исключением лишь одной Варшавы) ([290] p.159). Польский экспорт зерна, после своего феноменального роста в течение XVI в. – первой половины XVII в. (см. выше), со второй половины XVII века также начал сокращаться. Это, по-видимому, было связано как с усиливавшейся нехваткой рабочих рук в связи с сокращением населения, так и с началом распада страны (утрата Прибалтики, части Украины и Восточной Пруссии). С этого времени доходы от экспорта перестали покрывать потребности в импорте – в Польше сложился хронический дефицит торгового баланса. Но даже те доходы от экспорта, которые Польша еще продолжала получать, доставались в основном магнатам и обслуживали их эксклюзивные потребности в иностранных товарах и услугах, и практически ничего не давали ни государственному бюджету, ни населению, ни экономике Польши. Почти весь польский импорт в XVIII веке составляли предметы роскоши, вино, пряности и прочие товары, служившие в основном для удовлетворения прихотей польской элиты ([19] 15, с.193). В целом, экономика Польши была все менее в состоянии обеспечивать как нормальную жизнедеятельность польского государства, так и просто существование польского населения. В-четвертых, произошло обнищание абсолютного большинства населения – и крестьянства, и горожан, и шляхты, что выше было уже иллюстрировано рядом цифр и фактов. Приведу еще несколько. После того как ряд польских земель был включен в состав России, и все прежние налоги были заменены единым подушным налогом, выяснилось, что бoльшая часть населения не в состоянии его платить, несмотря на грозившее за неуплату наказание. Так, среди крестьян Украины, Белоруссии, Польши и Литвы, вошедших в состав России, число неплательщиков в первой половине XIX века составляло почти 1/4 от их общего числа, а в отдельных областях Белоруссии доходило до 1/3 всех крестьян, в то время как на остальной территории России составляло в среднем лишь 3-7% . Комментируя этот факт, американский историк Д.Блюм отмечает, что его причиной могла стать сохранившаяся на этих территориях польская система монополистов - «арендаторов», вытягивавшая из крестьян их последние сбережения ([138] p.491). Но так или иначе, эти данные свидетельствуют о том, что, по меньшей мере, 1/4 крестьянского населения Речи Посполитой к XIX веку превратилась в пауперов, в «голь перекатную», которая не была в состоянии уплатить даже сравнительно невысокий подушный налог. О положении населения Польши или, по крайней мере, той его части, которая в дальнейшем вошла в состав России, можно судить также по некоторым словам, перешедшим в тот период в русский язык из польского. Например, слово «халупа» по-польски первоначально означало «изба». А в русском языке это слово приобрело презрительный оттенок и стало означать что-то близкое к собачьей конуре. Между тем, как указывает Я.Рутковский, значительная часть населения Польши к XVIII веку жила либо в «халупах», либо в «каморках» ([290] pp.127, 23) - еще одно слово, вошедшее в русский язык со времен польского господства над западной Русью, со значением, близким к «халупе». Слово «поборы» тоже перешло в русский язык из польского. В польском языке pobor означает «налог» или «сбор налогов». В русском языке слово «поборы» означает чрезмерные и невыносимые платежи или действия, напоминающие грабеж, но со стороны власти. Это русское значение слова «поборы» отражает то положение с налогами в Польше, которое сложилось в течение XVII-XVIII вв. Как указывает Я.Рутковский, до 1613 г. в Польше существовало всего лишь 3 налога, к 1620 г. их стало уже 8, к 1628 – 12. К 1650 г. их число увеличилось до 20, к 1658 г. – до 30, а в 1661 г. в Польше существовало уже более 50 разных налогов! ([290] p.225) Один этот факт уже дает хорошее представление о том, что из себя представляло польское государство, начиная с середины XVII в., и как должно было себя чувствовать его население, которое должно было платить более 50 различных налогов и поборов. При этом, чем больше было разных налогов, тем меньше было желающих их платить: как было показано выше, собираемость налогов упала примерно до 10%. В-пятых, обнищание населения приводило к непрекращающейся череде восстаний и социальных взрывов. Вообще, крупные крестьянские восстания при феодализме – чрезвычайно редкое, почти уникальное явление. Феодализм всегда существует в условиях редкого населения, поэтому откуда взяться крупному скоплению повстанцев? Например, за весь период феодализма во Франции и Испании, во всяком случае, за шесть столетий с VIII по XIII вв., мы не видим ничего похожего на действительно крупное крестьянское восстание. Первое такое событие во Франции - жакерия 1358 г. - произошло тогда, когда феодализм как таковой там уже почти исчез, и подавляющее большинство крестьян к тому времени освободилось от крепостной зависимости. Да и число крестьян, восставших во время французской жакерии 1358 г. (порядка 6 тысяч) не очень впечатляет, оно не идет ни в какое сравнение с теми сотнями тысяч или даже миллионами, которые будут участвовать в крестьянских восстаниях во Франции в XVII–XVIII вв. Но жакерия так поразила французов, никогда не слышавших ранее ни о чем подобном, и, по-видимому, не имевших даже такого понятия, как «крестьянское восстание», что с тех пор это слово во французском языке означает любое более или менее крупное крестьянское восстание и именно в этом значении до сих пор используется западноевропейскими историками. Однако Польша опровергает все эти представления о крестьянских восстаниях при феодализме: такое впечатление, что с конца XVI века и до конца XVIII века у нее было не так много дней, когда не было какого-нибудь восстания. Причем, в отличие от других стран, относительно Польши историки не могут решить, какие же восстания были самыми крупными. Российские историки называют крупнейшими восстания 1591-1596 гг., которые начались на Украине, а затем охватили всю Польшу и Литву ([19] 11, с.80). В.Грабеньский и Н.Андерсон называют крупнейшим восстание Богдана Хмельницкого (1648-1654 гг.), которое также охватило не только Украину, но и Польшу ([25] с.273-280; [129] p. 21). М.Розман отмечает необычайный размах восстаний в первой половине XVIII века, также охватывавших огромные территории, а Я.Рутковский - восстания второй половины XVIII века, особенно выделяя восстание, произошедшее в 1768 году ([286] p. 206; [290] p. 139). При этом волнения и бунты на Украине практически не прекращались и в перерыве между крупными восстаниями. С учетом этого, по-видимому, имеет смысл говорить не о ряде крупных восстаний, охвативших всю страну, и бесконечной череде мелких, а о крестьянской войне против господствовавших классов, шедшей почти без перерыва в течение двух столетий. Что касается числа ее участников, то, по данным В.Грабеньского, под началом Богдана Хмельницкого в какой-то момент воевало 300 тысяч человек (такой армии не было даже у Чингисхана!), и с таким огромным войском он нанес ряд страшных поражений армии польского короля, собравшего всю шляхту и многочисленных наемников, численность которой (вместе с обозом) достигала 200 тысяч человек ([25] с.276-280). Судя по всему, в повстанческой армии были не только украинские крестьяне, казаки и некоторое количество татар, присланных крымским ханом, но и много польских крестьян – иначе непонятно, как при населении польской Украины в то время всего лишь порядка 2 миллионов Хмельницкому удалось собрать под свои знамена 300 тысяч взрослых боеспособных мужчин. Не ушли же все украинцы поголовно к нему в армию! Собственно говоря, распад Польши, ставший закономерным финалом олигархического режима, и начался в результате народных восстаний. По существу, значительная часть Украины сама отделилась от Польши и на Переяславской Раде в 1654 г. приняла решение о присоединении к России, тем самым положив начало процессу распада польского государства. Андрусовское мирное соглашение 1667 г. между Россией и Польшей лишь зафиксировало факт отпадения от Польши огромных территорий Украины, включая Полтаву и Киев. И причина была не в том, что Россия была сильнее. Она в то время была еще очень слабой и проиграла Польше больше сражений, чем выиграла. Да и украинские территории вошли в состав России лишь номинально и фактически еще долго подчинялись казацким гетманам, выбираемым самими казаками, которые не хотели подчиняться гетманам, назначаемым российским царем. Причина отпадения значительной части Украины состояла в том, что Польша, задолго до 1667 г., в результате беспрецедентных казацких восстаний и крестьянских войн, потеряла над этими территориями всякий контроль. В дальнейшем, поскольку Польша уже все менее была в состоянии справляться с крестьянскими восстаниями, она была вынуждена просить об этом соседние государства, в обмен на территориальные или политические уступки. В конце XVII века началось очередное крупное восстание под предводительством Семена Палея и Ивана Самуся. Оно охватило польские территории Украины, Белоруссию и часть самой Польши, включая как сельскую местность, так и ряд городов. Несмотря на то, что против восставших было послано крупное шляхетское войско, возглавляемое магнатами Потоцким и Синявским, ему не удавалось справиться с восстанием. Тогда, пишут Я.Гировский и А.Каминский, польские магнаты обратились за помощью к Петру I, который в 1704 г. ввел свои войска в Польшу и подавил восстание ([263] p.696). Но любая помощь не бывает бесплатной. В течение многих десятилетий после этого русские войска находились на территории Польши, чувствуя там себя как дома. А после окончания Северной войны Петр I получил у шведов Прибалтику, которой не стал делиться с Польшей, несмотря на существовавшие первоначально договоренности, достигнутые еще в конце XVII века с польским королем Августом II. Возможно, он рассматривал свое право на Прибалтику как «плату» за участие России в подавлении восстания Палея и Самуся . И не исключено, что достигнутое им в 1704 г. соглашение с польскими магнатами это подразумевало. В любом случае, Польша в начале XVIII века была оккупирована русскими войсками не по инициативе России, а по просьбе самой Польши или ее правящей верхушки, для наведения в ней порядка вооруженной силой, и тем самым добровольно лишилась части своего суверенитета. И эта практика была продолжена в дальнейшем: в течение XVIII века Польша несколько раз обращалась то к России, то к Австрии, то к Пруссии с просьбой прислать войска для защиты польской верхушки от своего собственного народа. Неспособность справиться с анархией и начавшейся атрофией польского государственного организма в XVIII веке стала настолько очевидной, что возможная раздача территорий Польши соседним государствам стала частой темой дискуссий между ними и польской верхушкой еще за полстолетия до первого раздела Польши. Как пишет В.Грабеньский, польский король Август II (1697-1733 гг.) несколько раз за время своего правления предлагал разделить территорию Польши между соседними государствами. Эти предложения сначала были сделаны шведскому королю Карлу XII и прусскому королю Фридриху I во время Северной войны, а позднее они были еще раз сделаны Пруссии незадолго до смерти Августа II ([25] с.315, 316, 328). И если бы не отрицательная позиция по этому вопросу со стороны Петра I ([263] p.714), то такой раздел произошел бы уже, по-видимому, в начале XVIII века. Что касается следующего польского короля, Августа III (1734-1763 гг.), который также одновременно являлся и королем Саксонии, то, как пишет, например, Л.Люиттер, его внешняя политика «служила в первую очередь интересам Саксонии, во вторую очередь – интересам дома Веттин , и лишь в редких случаях – интересам Польши» ([264] p.387). С учетом этого представляется даже удивительным, что в его правление не произошло отпадение от Польши новых значительных территорий – возможно, это не отвечало интересам Саксонии. Ну а первый раздел Польши (между Пруссией, Австрией и Россией), как известно, состоялся в 1772-1773 гг. при активном участии польского короля Станислава Понятовского (1764-1795 гг.), любовника Екатерины II. Он даже созвал сначала сенат, а затем сейм, которые официально утвердили этот раздел, в результате которого Польша утратила значительную часть своей территории. Потом по такому же сценарию и при столь же активном участии короля Станислава произошел второй раздел Польши (1793 г.), в результате чего у нее осталось чуть более 1/3 ее прежней территории. Через год, во время восстания Косцюшко, в руки польских патриотов попали документы (став достоянием общественности), свидетельствующие о том, что король Станислав и ряд польских государственных чиновников получили деньги от русского посла за подготовку и созыв польского сейма в 1793 г., утвердившего второй раздел Польши ([25] с.496). Полученная Станиславом сумма была совсем небольшой, несоизмеримой с отошедшей России огромной территорией - всего лишь несколько тысяч дукатов. Что-то типа взятки чиновнику за оформление в собственность бесхозного земельного участка. Как указывает В.Грабеньский, в качестве основной причины раздела страны в 1772 г. Россия, Пруссия и Австрия называли царившую в Польше анархию, создававшую угрозу мирному сосуществованию Польши и соседних с ней государств ([25] с.392). О том, что в Польше в XVIII веке государство практически исчезло, и наступила анархия, писали и говорили не только современники, это и сегодня признается историками ([264] p.365). А польская шляхта даже этим гордилась, приняв в качестве политического лозунга в XVIII веке фразу “Polska stoi bezrzadem” – Польша стоит анархией. Таким образом, мы видим тот финал, к которому привело Польшу господство олигархии, и он вполне закономерен. Выше было показано и будет продемонстрировано в последующих главах, что и в другие исторические эпохи власть олигархии по мере ее усиления всегда приводила к анархии. Парадокс состоит в том, что польская олигархия с такой последовательностью и иезуитской хитростью боролась с королем при помощи шляхты, с крестьянским и городским населением при помощи шляхты и евреев, с шляхтой при помощи евреев, с евреями – угрозой еврейских погромов и при помощи еврейской олигархии; и вот, когда она, наконец, всех поборола и взяла власть в свои руки, выяснилось, что она не может ее удержать – ей это не под силу. Да и не для того она боролась за власть, чтобы потом нести бремя этой власти, она ей была нужна лишь для того, чтобы получить еще бoльшие возможности для увеличения своего богатства и удовлетворения своего тщеславия. Отсюда такой парадокс – богатейшие польские аристократы, аккумулировавшие в своих руках всю власть и все богатства Польши, не только не думают о том, как поднять экономику страны, используя для этого уже принятые в Западной Европе рецепты (протекционизм), или как исправить государственное устройство, или как возродить польские города, или как улучшить положение крестьян, не говоря уже об их освобождении от крепостной зависимости, а продолжают разорять экономику страны системой монопольной «аренды» и начинают продавать теперь уже саму Польшу, как говорится, оптом и в розницу. Здесь и призвание иностранных королей править Польшей, при условии, конечно, что они их «привлекут своей щедростью», и предложения иностранным государствам сформировать угодные им партии в Польше, и, как «десерт», приглашение купить часть польской территории – можно за деньги (совсем недорого – по бросовым ценам), а можно в обмен на какие-то услуги, например, за военную помощь в подавлении восстаний. Имеющиеся в нашем распоряжении факты польской истории позволяют сделать еще один вывод относительно характера власти польской олигархии – вывод о полной безответственности этой власти. Эта безответственность нашла отражение не только во внутренней политике (о чем уже говорилось), но и во внешней политике Польши в XVI-XVIII вв. Так, в 1569 г. Польша фактически присоединила к себе своего союзника – Литву. Новое государство – Речь Посполитая, как указывает В.Грабеньский, было образовано при сильном нажиме на Литву со стороны Польши, с урезанием самостоятельности Литвы ([25] p.365). Незадолго до этого Польша присоединила к себе Прибалтику и Восточную Пруссию, ликвидировав Ливонский орден. Образовалась огромная империя (Речь Посполитая), включавшая, помимо Польши, почти всю современную Украину, всю современную Белоруссию и Прибалтику, а также часть нынешней территории России (в том числе Смоленск и Брянск). К концу XVI в. Речь Посполитая подчинила себе также Молдавию и Валахию. В отличие от других империй, например, от российской, ни один из народов, входивших в Речь Посполитую, не только не имел численного преобладания, но и не составлял даже значительной пропорции в составе населения вновь образованного государства. Поляки там теперь стали таким же национальным меньшинством, как и литовцы, украинцы, белорусы, немцы, евреи, эстонцы, латыши, молдаване и ряд других народов Речи Посполитой. В условиях такой разноплеменности даже шляхтичи перестали себя ассоциировать с польской нацией и стали себя считать самостоятельным народом - потомками сарматов . Конечно, создание такой огромной, разнородной и рыхлой империи, этакого нового Вавилона, говорившего на разных языках и не имевшего большой нации, способной связать между собой разные его части, было способно лишь усугубить те внутренние проблемы, которые уже существовали. Эффективное управление такой империей требовало огромных финансовых средств и больших усилий, а также сильной централизованной власти, которой у Польши не было. Но об этом никто не думал. Правящая элита думала в основном о тех прибылях, которые сулила балтийская торговля, поскольку теперь она почти целиком оказалась под контролем польских и литовских магнатов, а также о том, как еще более увеличить доходы от экспорта зерна и разных видов сырья в Западную Европу путем захвата новых земель и новых торговых путей. Именно поэтому мы видим в Речи Посполитой в этот период попытки реализовать самые фантастические планы, связанные с внешней торговлей. Не успела Польша присоединить Прибалтику, как польские магнаты стали реализовывать масштабную программу сооружения транспортной инфраструктуры вдоль течения Западной Двины в целях организации экспорта сырья. Но контроль над Западной Двиной был вскоре утрачен – с потерей Риги в 1621 г. – а вместе с ним пошли прахом и затраченные усилия, и инвестиции в торговую инфраструктуру. В разгар непрерывных казацких и крестьянских восстаний, потрясавших в период с 1622 г. по 1638 г. Украину, и особенно ее области, прилегавшие к Днепру, польский сейм принимает решение (в 1631 г.) о строительстве грандиозного канала, который должен был соединить Днепр с Неманом и позволить экспортировать зерно из Приднепровья в Балтику ([290] p.188). А польский король Владислав IV (1632-1648 гг.) в то же самое время планирует большую военную кампанию против Турции, с тем чтобы отвоевать юг современной Украины и начать экспорт зерна из Приднепровья по Черному морю ([290] p.188). Удивительно, что, чем более рыхлой и неуправляемой становилась польская империя, тем более грандиозными были планы по ее дальнейшему расширению. В начале XVII века Польша несколько раз пыталась захватить Москву и посадить на царский трон в России своего ставленника (в 1604-1606 гг., 1607-1609 гг., 1609-1612 гг., 1616-1618 гг.). И даже после этого польский король Владислав IV (1632-1648 гг.), как указывает В.Грабеньский, в начале своего правления имел притязания на то, чтобы занять и русский, и шведский трон ([25] с.268-269). Если представить, что ему удалось бы реализовать все свои планы, то Речь Посполитая простиралась бы от фьордов Норвегии на севере до Турции на юге, и от Одера на западе до Тихого океана на востоке. Читатель сам может представить, что бы ждало такую империю в условиях власти польской магнатской олигархии, какая бы анархия там началась и сколько бы такая империя смогла просуществовать. Однако его отцу, польскому королю и наследнику шведского престола Сигизмунду III (1587-1633 гг.), в начале XVII века этот план почти удалось реализовать Его сын Владислав по договору с московскими боярами на два года в 1610-1612 гг. стал русским царем, фактически же правил сам Сигизмунд III. Но еще несколькими годами ранее Сигизмунд III по своему праву наследства стал королем Швеции (хотя это и оспаривалось другими претендентами на шведскую корону, как и в России – на русскую). Конечно, вся эта польская «империя», простиравшаяся от норвежских фьордов до Тихого океана, была сплошной химерой. Другие претенденты на трон и другие силы в России и в Швеции не позволили польским королям долго усидеть на троне, в течение всего их «сидения» шла война с поляками соответственно шведов и русских. Но ради реализации этих иллюзорных замыслов Польша положила в России и Швеции десятки тысяч своих шляхтичей и солдат убитыми и ранеными, не говоря о том разгроме и бесчинствах, которые они учинили на территории этих стран. Со второй половины XVII века Польша уже потеряла Молдавию, Восточную Пруссию, бoльшую часть Украины и Прибалтику, она уже не в силах справиться с восстаниями внутри себя самой; но она не оставляет попыток вновь расширить свою территорию. В 1680-х годах она предприняла попытку отвоевать у Турции Молдавию, и в этих целях даже пыталась сколотить против Турции лигу христианских государств. Чтобы склонить к этому Австрию, она послала большую армию в 1683 г. для защиты Вены от нашествия 200-тысячной армии турок. В 1700 году она ввязалась в Северную войну против Швеции, надеясь отвоевать Прибалтику. В результате всех этих войн, как отмечали польские историки, она не получила ничего, кроме славы спасителя Вены от турецкого нашествия; но эти последние попытки внешней экспансии окончательно подорвали силы польского государства и усилили начавшуюся анархию. Но даже в условиях анархии, политической нестабильности, дальнейшего роста крестьянских восстаний и начала территориальных разделов Польши в XVIII веке польские магнаты умудрялись осуществлять масштабные и весьма сомнительные инвестиции в новые торговые пути в целях увеличения сырьевого экспорта. Как указывает Я.Рутковский, к 1784 г. в Польше были введены в строй два грандиозных канала, предназначенных для экспорта зерна из Западной Украины и Белоруссии в Западную Европу по Балтийскому морю. Один из них соединил реки Припять и Буг, другой – Припять и Неман. Строительство последнего продолжалось 20 лет, и на него было потрачено 12 миллионов злотых. По иронии судьбы, вскоре после окончания строительства указанные территории (прилегающие к Припяти) вошли в состав России, которая начала экспорт зерна в обратном направлении – по Днепру в Черное море; таким образом, деньги на строительство каналов были потрачены впустую ([290] p.188). Между тем, денег, потраченных на сооружение лишь одного из этих каналов, хватило бы на строительство добротных домов для миллиона поляков, живших в «халупах» и «каморках» . Можно лишь удивляться, сколько усилий: военных, административных, финансовых, политических, потерь в живой силе и т.д., - потратила Польша в XVI-XVIII вв. на внешнюю экспансию, причем очень часто – усилий, не оправданных никакой рациональной логикой и завершившихся полным фиаско. 8.6. Финал польской драмы – случайность или закономерность? Многие польские авторы, пишущие о событиях в Польше в XVIII веке, и некоторые иностранные авторы, во всех свалившихся на нее бедах обвиняют соседние государства – Россию, Пруссию, Австрию и Швецию: они, дескать, сначала разорили Польшу военными интервенциями, а затем разделили ее территории между собой ([129]; [263] pp.714-715). Хотя эту позицию по-человечески можно понять, но нужно отметить два момента, которые заставляют очень сильно усомниться в том, что виноваты действительно соседние с Польшей государства. Во-первых, если быть точным, то к числу «виновников» польских несчастий надо добавить еще, по меньшей мере, Турцию, Великобританию и Францию. Так, Турция отобрала у Польши Молдавию, кроме того, она постоянно нападала на польские города и уводила в гаремы польских женщин. А вассалы Турции – крымские татары – постоянно нападали на польские территории, занимались их грабежом и уводили в рабство польское и украинское население. Великобритания, озабоченная усилением анархии в Польше и угрозой прекращения поставок польского сырья, в 1789 г. разработала и активно продвигала план отделения от нее портовых городов Гданьск и Торунь и их присоединения к Пруссии. Спустя 3 года этот план Великобритании был реализован – при втором разделе Польши в 1793 г. ([290] p.199) Что касается Франции, то она, как и ряд других стран, неоднократно подкупала польских магнатов и шляхту в целях избрания нужного ей короля и проведения нужной ей внешней политики. Итак, мы видим, что, строго говоря, в польских бедах «виноваты» не 4 страны, а, по крайней мере, 6-7 стран. Но это равносильно тому, что обвинять весь мир – в том, что он так плох. Или равносильно тому, что обвинять всех мужчин девицы легкого поведения в том, что она распутна. Кроме того, как было показано выше, Польша более всех других государств в течение XVI-XVII вв. выступала в роли захватчика чужих территорий, и польские историки считают такое поведение совершенно нормальным. Второе соображение состоит в следующем. Данные обвинения можно бы было выдвигать, если бы Польша в XVI-XVIII веках была крошечным государством размером с современный Люксембург или, на худой конец, размером с Голландию. Но она была самым крупным государством Европы. И польская армия вполне умела воевать, что она в течение этого времени много раз доказала. Она также была вполне способна защитить Польшу от любых внешних угроз – конечно, пока она понимала, для чего воюет, и пока государство заботилось о поддержании ее боеспособности. Но когда государство по существу исчезло, и наступила анархия, когда страну стали разрывать на части социальные конфликты, а армию постоянно заставляли воевать то ради мифических имперских или торговых интересов правящей элиты, то ради интересов иностранных государств, не платя ей при этом жалованья, - тогда полный крах Польши стал неизбежен. Как уже было указано, первый раздел Польши между Пруссией, Австрией и Россией произошел в 1772-1773 гг. Комментируя это событие, польский историк В.Грабеньский писал: «оккупация земель Речи Посполитой войсками завоевателей не встретила никакого сопротивления… обыватели [Львова, перешедшего под власть Австрии]… даже выражали радость, что переходят из-под власти Понятовского под “славное господство императорского дома”. Белорусская шляхта в Полоцке выражала русскому комиссару благодарность императрице за то, что она задумала принять шляхту в состав своего государства. В Великой Польше было немало шляхты, которая высказала готовность перейти в подданство прусского короля. Все жаждали мира, все были готовы согласиться даже на правление завоевателей, лишь бы только избавиться от удручающей анархии» ([25] с.394-395). Надо к этому добавить, что после первого раздела Польши не было ни одного массового протеста. В 1793 г. произошел второй раздел Польши. От Польши была отрезана примерно половина оставшейся территории, которая была разделена между Россией и Пруссией. Так же как и во время первого раздела, польский король Станислав Понятовский созвал сейм, который утвердил отделение указанных территорий от Польши. А спустя несколько месяцев началось восстание под предводительством Тадеуша Косцюшко. Об этом восстании написано много книг, Косцюшко считается национальным героем Польши. Но по своим размерам оно не идет ни в какое сравнение с другими восстаниями на территории Польши, о которых шла речь выше. Оно также не идет ни в какое сравнение, например, с борьбой испанского народа против Наполеона – после того как он присоединил Испанию к Франции. Как известно, испанские крестьяне в течение многих лет (1806-1814 гг.) оказывали стойкое сопротивление французским войскам и разгромили в сражениях несколько крупных армий, возглавляемых лучшими наполеоновскими генералами, одно имя которых в то время держало в страхе всю Европу. Что касается восстания Косцюшко в Польше, то оно продолжалось всего лишь несколько месяцев, и боевые действия против России и Пруссии вела польская армия, а население почти не принимало в них участия. Поэтому было ли это собственно «восстанием» или просто попыткой польской армии (во главе с генералом Косцюшко) выполнить свой последний долг перед Родиной, преданной собственным королем и собственной правящей верхушкой, не совсем понятно. Что придало этим событиям характер восстания, так это массовые волнения в нескольких крупных городах – Варшаве, Кракове и Вильнюсе. Но эти волнения были направлены не только против присутствия иностранных войск, а и против богатых поляков. Горожане сначала помогли польской армии разоружить русские гарнизоны, стоявшие в этих городах, а затем начали хватать «изменников», то есть богатых и знатных польских аристократов и чиновников, и вешать их на быстро сооруженных виселицах. Повесили даже двух епископов, тоже обвинив их в предательстве и продаже Родины, и пытались повесить третьего. Но насколько охотно горожане расправлялись всей толпой с «изменниками» - польской олигархией - настолько же неохотно они шли воевать против регулярных русских, прусских и австрийских войск . Спустя два с половиной месяца после начала восстания, Косцюшко, видя отчаянное положение польской армии, значительно уступавшей по численности армиям противника, провозгласил отмену крепостного права на территории Польши, с тем, чтобы привлечь массы крестьян к боевым действиям. Но, судя по имеющейся информации, откликнулось лишь несколько сотен крестьян, действительно принявших участие в одном сражении. Остальные, надо полагать, просто не поверили в то, что ему, даже при всем его желании, удастся осуществить такой грандиозный замысел, идущий вразрез с интересами магнатов и шляхты. В итоге, имея под своим началом лишь несколько десятков тысяч польских солдат, Косцюшко смог продержаться только несколько месяцев. Возникает вопрос – почему польский народ не принял массового участия в борьбе с иностранными войсками, как испанский – в герилье против Наполеона? И почему Косцюшко не удалось привлечь в свою армию если не 300 тысяч добровольцев, как Хмельницкому, то хотя бы 100 тысяч? Ответ, на самом деле, очевиден. Ведь со времен первого раздела Польши мало что изменилось. В Польше по-прежнему правила магнатская олигархия, по-прежнему царили анархия, произвол, угнетение народа, по-прежнему происходила непрерывная череда восстаний. Что должны были защищать поляки, записываясь добровольцами к Косцюшко – олигархический режим, который они все ненавидели? Не лучше ли было вместо этого позволить иностранным государствам побороть анархию и установить хоть какой-то порядок (раз собственное государство не было на это способно)? Или они должны были искренне поверить тем манифестам о коренном переустройстве Польши, которые Косцюшко начал издавать 2 с половиной месяца спустя, когда понял, что надо расширять социальную базу восстания? Но у Косцюшко не было никаких полномочий менять польские законы – в стране пока еще жил и здравствовал король Станислав Понятовский, а для принятия новых законов необходимо было их утверждение польским сеймом. Генерал ведь не собирался ни свергать короля, ни распускать сейм, а без этого все его манифесты не имели ни законной, ни реальной силы. Поэтому у народа не было никаких причин поддерживать генерала Косцюшко. Тем более, что он жестоко расправлялся с революционно настроенными горожанами – в частности, те из них, что участвовали в повешении польских аристократов и епископов, были им казнены. А тем польским аристократам, которые участвовали в разделе Польши, и которых толпа требовала казнить, он, наоборот, смягчал наказания ([25] с.495-496). Как представляется, это должно было охладить народный пыл сильнее, чем приближение иностранных армий . Похоже, что и в России Косцюшко воспринимали вовсе не как руководителя восстания, а как генерала неприятельской армии, до конца выполнившего свой долг по защите Отечества. Косцюшко поместили в Петропавловскую крепость, но уже через несколько лет отпустили на свободу. Разве можно сравнить его участь, например, с участью лидера другого известного восстания – с Емельяном Пугачевым, которого подвергли жестокой и мучительной казни? Но Пугачев был бы страшно опасен для самодержавия, даже если бы он сидел в тюрьме. А Косцюшко перестал представлять какую-либо опасность для России с того момента, как перестала существовать польская армия – вместе с польским государством после третьего раздела Польши (1795 г.). Как уже говорилось, польское восстание 1794 г. высветило факты участия в разделах Польши не только короля Станислава Понятовского, но также польской аристократии, чиновников и шляхты. И это участие носило массовый характер. В 1792 г. 14 польских магнатов и их помощников сформировали так называемую Тарговицкую конфедерацию, которая и призвала в Польшу иностранные войска от имени польской шляхты. А в сейме, утвердившем раздел Польши в 1793 г., участвовало 12 сенаторов и 120 выборных представителей шляхты. Впоследствии было обнаружено, что ряд участников этого сейма, включая короля Станислава, получили деньги от России. Как видим, в последней распродаже Польши приняли участие не только польские магнаты, но и сотни представителей польского дворянства. Были ли все они предателями и изменниками, как их называла толпа горожан в Варшаве, Кракове и Вильнюсе, устроив над ними расправу в 1794 г.? Или они полагали, что раздел Польши – единственный путь преодолеть анархию и восстановить закон и порядок, что сама Польша сделать уже была не в состоянии? Или они были просто напуганы Французской революцией 1789-1793 гг., и считали, что лишь под властью жестких монархических режимов России, Пруссии и Австрии Польша сможет избежать массовой гражданской бойни? Ответ на эти вопросы оставляю на усмотрение самого читателя. Одно только ясно – конец существования Польского королевства в 1795 г. не был случайностью, он стал следствием формирования в Польше системы олигархической власти, приведшей к анархии и распаду государства. Мы выше уже видели целый ряд аналогичных примеров: государства восточного Средиземноморья во II тысячелетии до н.э., китайская империя Хань в I-III вв., Римская империя во II-V вв., Византия в XI-XV вв., - которые были подробно описаны в предыдущих главах. Можно привести множество других примеров: Хазарский каганат в IX-X в., Киевская Русь в XI-XIII вв. (см.: [60]), Испанская империя в XVI-XIX вв. (см. далее) и т.д. Как видно на этих примерах и как следует из самой логики явлений, власть олигархии неизбежно приводит рано или поздно к анархии и к угрозе распада и гибели государства. Глава IX. Коррупция при классическом и грабительском феодализме 9.1. О причинах возникновения феодализма и его разновидностях В предыдущей главе, посвященной Польше, мы видели пример олигархического феодализма, который сильно отличается от классического феодализма Западной Европы. А в главе IV мы видели еще один пример олигархического феодализма - в Византии XII-XV вв. Можно ли в этой связи говорить о существовании в истории двух разных видов или разновидностях феодализма? По-видимому, да, об этом писал, например, известный русский историк Н.Рожков. Он различал «обычный» феодализм, существовавший в средние века во Франции и Англии и в XIII-XV вв. в России, и еще один, совершенно другой вид феодализма. Этот последний, по его словам, «в хозяйственном отношении характеризуется преобладанием транзитной, передаточной внешней торговли, которой подчиняются и ремесло, и земледелие или другие отрасли сельского хозяйства» ([91] 2, с.415-417). Из данного определения видно, что речь идет именно о той разновидности феодализма, которая сложилась в Византии и Польше. Мы видели, что очень многие действия польской правящей верхушки в период польского феодализма XVI-XVIII вв.: начиная от сооружения грандиозных речных каналов и ведения войн за овладение торговыми путями и кончая закабалением и жестокой эксплуатацией крепостных крестьян, - были мотивированы одной целью: максимизацией своих доходов от экспорта сырья и продовольствия. И этот экспорт вырос в указанный период в десятки раз (см. п. 8.1), что очень нехарактерно для «обычного» феодализма. Таким образом, именно наличие интенсивной торговли с внешним миром (то есть глобализация) отличает этот вид феодализма от его классического варианта, который характеризуется, как раз наоборот, отсутствием сколько-либо развитой торговли. Н.Рожков называет данный тип феодализма «муниципальным», но, боюсь, что название это не совсем удачное, и малопонятное для современного человека. Поэтому я предлагаю другое название – торговый или, еще лучше, грабительский, феодализм - поскольку торговля всегда в таких условиях приобретала форму грабежа. Этот тип феодализма существовал всегда, когда была развита внешняя торговля. Именно такой грабительский феодализм существовал, например, в раннем средневековье (V-VII вв.) в Испании и Галлии, которые в то время активно торговали со странами Востока и Средиземноморья. Практически все население Испании и Галлии (римляне, готы, франки и даже евреи) было обращено в крепостное состояние, а основным объектом экспорта было сырье (лес, грубые ткани и др.) и сами крепостные крестьяне, которых местные феодалы продавали сирийским и еврейским торговцам в качестве рабов. И на вырученные деньги закупали себе вино, пряности и предметы роскоши ([167] p.144; [148] p.271). О размахе экспорта рабов в тот период свидетельствует, например, тот факт, что в Вердене в Галлии и на острове Фавиньяна близ Сицилии были «фабрики» по «производству» евнухов из проданных в рабство мальчиков и юношей, которых потом продавали в Византию и страны Востока. А король вестготов Эгица (687-702 гг.), обеспокоенный сокращением населения и нехваткой рабочей силы и воинов для армии, запретил еврейским торговцам торговать с христианами и даже приближаться к портам на побережье Испании, поскольку, как указывал английский историк Р.Лопез, основным и чуть ли не единственным объектом экспорта из Испании в то время были рабы ([148] pp.262-270). Другим примером грабительского феодализма могут служить колонии западноевропейских государств в колониальную эпоху (XVI-XVIII вв.). В испанских колониях была введена так называемая encomienda - крепостное право для индейцев, которые в то время составляли порядка 80-90% всего населения Латинской Америки (по оценкам - около 8-9 миллионов человек). Каждый испанский колонист получил группу крепостных индейцев, которые были обязаны работать на него или платить ему ежегодно дань или оброк. Одновременно существовала и система repartimiento, позволявшая переселять индейцев в те районы, где требовалась рабочая сила. Это были почти исключительно производства, связанные с экспортом сырья – шахты, где добывали золото, серебро и другие ценные виды сырья, плантации сахарного тростника, кофе и табака, производство шерсти, ткачество и т.д. ([168] p.19) Эксплуатация на этих экспортных производствах принимала крайние формы, а смертность была чудовищной. Например, в городе Потоси в Боливии, являвшемся одним из главных центров добычи серебра в Испанской колониальной империи, ежегодно в рудниках умирало 13 тысяч крепостных индейцев. Каждого из 5-7 местных мужчин-индейцев в обязательном порядке направляли на работу в эти рудники. И хотя считалось, что они были обязаны там отработать лишь несколько лет, но оттуда почти никто не возвращался. Полагают, что только на этих серебряных рудниках в общей сложности погибло до 1 миллиона человек ([118] с.95-96). Похожие примеры грабительского феодализма мы видим и во многих других колониях Запада в ту эпоху. Н.Рожков является далеко не единственным историком, писавшим, что указанные выше два вида феодализма друг от друга коренным образом отличаются. Это достаточно очевидный факт, который так или иначе признается большинством историков. Например, И.Валлерстайн также указывает на «фундаментальное различие» между феодализмом средневековой Западной Европы и феодализмом Восточной Европы и Латинской Америки XVI-XVII вв., которое заключалось именно в наличии значительного экспорта товаров на внешние рынки для их потребления более развитыми капиталистическими странами ([309] p.91). Нет сомнения, что, как в Польше и Византии, торговый или грабительский феодализм всегда приводил к образованию олигархии, очень богатой верхушки феодального общества, аккумулировавшей у себя все основные доходы от прибыльной внешней торговли. И в этом также его коренное отличие от классического феодализма, при котором не возникало олигархии, а была земельная аристократия, жившая исключительно на доходы от земли и от местной торговли. Именно такая аристократия существовала в эпоху классического феодализма в большинстве стран Западной Европы, например, во Франции в X-XII вв. И совсем иных феодалов мы видим на территории той же Франции в эпоху грабительского феодализма V-VII вв. Современные историки недоумевают по поводу того, что это были за «феодалы», многие даже отказываются считать этот период феодализмом (хотя и не объясняют, что же это такое тогда было). Например, описывая поход франкской армии в 586 г. на юг Франции, составленной из таких феодалов, французский историк Ф.Лот пишет, что они «совершили в своей собственной стране много убийств, поджогов, грабежей», убивали священников и чиновников и грабили церкви ([238] pp.186-187). Григорий Турский, живший в ту эпоху, с ненавистью писал о местных магнатах, и, как отмечает американский историк Э.Джеймс, «мы видим очевидное разделение между магнатами и большинством населения» ([224] p.136). При этом он ссылается на ряд других примеров: в одном из этих примеров толпа местных жителей в Галлии напала на епископа, обвиняя его в том, что он «продал королевство» ([224] p.137). В этот же период произошел целый ряд народных восстаний, в ходе одного из них (в 548 г.) франки убили своего короля Тиберта (правил на северо-востоке Галлии) и повесили его министра Партения. Похожие массовые восстания произошли в Галлии в 578 г. и в 584 г. ([226] I, p.262) Такое яростное противостояние и поляризация «низов» и «верхов» общества и обвинения «верхов» в продажности, как мы видели в предыдущих главах, всегда в истории являлись признаками олигархического режима. Для сравнения: с IX в. по XIII в., то есть в период классического феодализма, во Франции не было ни одного крупного народного восстания. И когда в 1358 г. произошла «жакерия», в крупнейших сражениях которой участвовало, по оценкам летописцев, всего лишь порядка 6000 крестьян ([19] 9, с.79), то это событие так поразило французов, что они все последующие крестьянские войны, в которых участвовали порой сотни тысяч человек, до сих пор называют «жакерией». На фоне полнейшего упадка и разрухи в Галлии и Испании в V-VII вв., нищеты населения, голодоморов и массовых эпидемий, поражают огромные богатства местной знати, что также является характерной чертой господства олигархии (несметное богатство отдельных личностей посреди нищеты и разрухи). Так, в могиле одного галло-римского аристократа, умершего в 585 г., было зарыто вместе с ним 250 талантов (около 6,5 тонн) серебра и 30 талантов (около 800 кг) золота (!) ([224] p.132). Дочь франкского короля Шилперика Ригинта, собравшаяся выйти замуж за принца вестготов, везла с собой в Испанию в качестве приданого 50 телег (!) золота, серебра и прочих драгоценностей. Правда, счастья ей это богатство не принесло. На первом же привале к югу от Парижа часть ее эскорта сбежала, прихватив с собой и часть сокровищ. А когда она добралась до Тулузы, пришло известие, что умер ее отец, король Шилперик. И тогда герцог Дезидериус, главнокомандующий франкского короля в Аквитании, ограбил окончательно неудачливую невесту, забрав у нее все остальные ее сокровища. Оставшись без приданого, Ригинта уже не могла выйти замуж, вернулась в Париж, но и там ее несчастья не закончились. Как пишет Э.Джеймс, ее мать, королева Фредегунда, которой надоели ее беспорядочные и скандальные половые связи, пыталась ее убить, захлопнув железную крышку сундука с сокровищами у нее на шее в тот момент, когда та перебирала свои драгоценности ([224] pp.132-133). Английский историк Э.Гиббон приводит еще один характерный пример из жизни франкской и вестготской знати той эпохи: «Эти господа пользовались безусловным правом жизни и смерти над своими рабами, а когда они выдавали замуж своих дочерей, они отправляли в качестве свадебного подарка в какую-нибудь отдаленную местность целую вереницу полезных домашних слуг, которых привязывали цепями к повозкам из опасения, чтобы они не убежали» ([22] IV, с.146). Как видим, моральный облик франкской и вестготской верхушки в VI-VII вв. сильно отличался от того, что мы привыкли думать о феодальной аристократии, а также о феодальных рыцарях и их дамах, периода классического феодализма в той же Франции и Испании. «Рыцари» обчищают до нитки принцессу, которую им поручено охранять, а «благородные дамы» из-за любовных распрей готовы друг друга убить, даже если речь идет о матери и дочери. Франкская армия во время военных походов грабит собственную страну, а франкские феодалы живут тем, что продают своих подданных в качестве рабов в арабские страны. Но этот облик не слишком сильно отличается, например, от морального облика византийской верхушки XII-XV вв., где мы видим еще один пример грабительского феодализма. Так, выше приводились примеры того (глава IV), как византийские «динаты и властели» занимались морским пиратством, морили голодом византийские города, приглашали турецкие войска для усмирения собственных подданных, и, несмотря на наличие несметных богатств, продавали свою страну оптом и в розницу иностранным захватчикам. Не слишком сильно он отличается и от морального облика польских магнатов и шляхтичей в эпоху польского грабительского феодализма XVI-XVIII вв. В предыдущей главе рассказывалось, как шляхетские армии грабили польские деревни. Но это меркнет по сравнению с теми акциями, которые они предпринимали в отношении украинского населения Польши. Так, в период восстания Богдана Хмельницкого (в 1654-55 гг.) шляхетская армия во главе с польскими магнатами Потоцким и Чарнецким, совместно с их союзниками крымскими татарами, предприняла акцию по массовому уничтожению (геноциду) украинского населения. Как указывает известный русский историк Г.Вернадский, украинское население уничтожалось поляками поголовно, включая детей и женщин. По оценкам, было сожжено 50 украинских городов (!) и 1000 церквей, более 100 000 человек было убито и еще 300 000 уведено в рабство татарами для продажи на невольничьих рынках ([14] 2, с.23-24). Нет сомнения, что описанный выше вид феодализма имеет мало общего с его классическим вариантом, и нежелание некоторых западноевропейских историков его вообще считать феодализмом лишний раз это подтверждает. Примеры грабительского феодализма в истории можно продолжить. Например, такой же грабительский феодализм сложился в Западной Римской империи в последнее столетие ее существования. О том, что это был феодализм, а не что-либо еще, свидетельствует крепостное право, утвердившееся в течение IV в. н.э. на всей территории Западной Римской империи . Но этот феодализм тоже совершенно не похож на его классический вариант. Коррупция в Риме в этот период достигла небывалого размаха. Римские императоры и чиновники озабочены чем угодно, только не нуждами своих подданных – развлечениями, борьбой за власть, стремлением добыть побольше денег и т.д. Например, как отмечает Л.Гумилев, римские власти после страшного разгрома Рима вандалами в 455 г. обсуждали не то, как им восстановить разрушенные здания и коммуникации или как им помочь пострадавшим, а то, как им устроить очередное цирковое представление ([30] с.399). Э.Джеймс приводит несколько примеров того, как в первой половине V в. римские власти приглашали армии варваров (гуннов, аланов и т.д.) для усмирения восстаний собственного населения на территории римской Галлии ([224] p.33). Римская знать последнего столетия существования Рима купалась в роскоши и предавалась разврату и чувственным удовольствиям, не обращая внимания на нищету населения, упадок городов, всеобщую разруху и начавшийся распад Римской империи. Она тоже совсем не похожа на ту рыцарскую аристократию, которую мы привыкли видеть при классическом феодализме, но зато очень напоминает польских магнатов XVI-XVIII вв., византийских «динатов и властелей» XII-XV вв. и франкскую и вестготскую знать VI-VII вв. Если свита польских магнатов при их выездах достигала 1000 человек, а франкскую принцессу сопровождал обоз из 50 телег с золотом, то вот как описывал римский историк Аммиан Марцеллин выезд знатного римлянина в конце IV в.: «Во время этих загородных поездок вся домашняя прислуга сопровождает своего господина. Подобно тому как искусный военачальник распределяет по местам кавалерию и пехоту, тяжеловооруженные войска и те, которые вооружены легко, и назначает, кому быть в авангарде, кому в арьергарде, начальники домашней прислуги, вооруженные хлыстом в знак предоставленной им власти, расставляют и приводят в порядок многочисленную свиту рабов и служителей. Багаж и гардероб едут впереди, а непосредственно вслед за ними едет масса поваров и низших должностных лиц, состоящих при кухне или прислуживающих за столом. Главный отряд состоит из массы рабов, к которой присоединяются праздные плебеи и клиенты. Шествие замыкает целый отряд евнухов, которые расставлены по старшинству лет, начиная от старых и кончая молодыми. Их многочисленность и уродство возбуждают отвращение в зрителях, которые готовы проклинать память Семирамиды, придумавшей это бесчеловечное средство заглушать требования природы и уничтожать в самом зародыше надежды будущих поколений» ([22] III, с.282- 283). Как видим, даже по внешним признакам: невероятное богатство и роскошь на фоне окружающей нищеты, полнейшее презрение к простым людям и нежелание их даже считать за людей, отсутствие каких-либо моральных принципов, - мы легко можем понять, что во всех этих случаях (Рим, Галлия, Византия, Польша) речь идет не об обычной феодальной аристократии, а об олигархии. Именно ей, как было показано выше, присущи все эти характерные внешние признаки. Каковы же общие черты, объединяющие эти два типа феодализма? В целом есть, наверное, около десятка признаков, отличающих феодализм от не феодализма ([59] глава V). Но к основным, универсальным, чертам феодализма, можно из них отнести, во-первых, широкое распространение крепостного права и, во-вторых, замену государства вотчиной, когда территория, контролируемая феодалом, в том числе королем, князем или царем, со всем на ней находящимся (включая фактически и людей) начинает рассматриваться им как его собственность. То есть, образуется квази-государство или, намного чаще, множество квази-государств (вотчин), каждое из которых фактически представляет собой собственность феодала. Как было показано в первой книге трилогии, необходимой предпосылкой для возникновения феодальных отношений всегда являлась низкая плотность населения, которая во всех известных случаях возникновения феодализма, как правило, не превышала одного-двух или самое большее нескольких человек на кв. км. ([59] глава V) Но это вовсе не является моим открытием или чем-то принципиально новым и неизвестным до настоящего времени. В целом ряде исторических трудов XIX века было уже доказано, что крепостное право, являющееся основным элементом феодализма, всегда возникало в условиях дефицита населения и его малой численности ([265]; [236]; [308]). Помимо указанных старых работ, об этом же пишут и ряд современных историков: Э.Домар, Д.Блюм, К.Кларк, И.Валлерстайн ([177] pp.18-32; [138] p.608; [165] pp.274-275; [309] p.112). А известный французский историк Ж.Дюби прямо указывает, что редкое население является одной из основных черт феодализма ([214] pp.204-205). Почему феодализм всегда возникал в условиях низкой плотности населения? Ответ на самом деле понятен: замена государства, как некой политической организации населения, вотчиной, то есть собственностью феодала, короля или колониального барона, может произойти только тогда, когда это население слишком невелико и разбросано по большой территории; поэтому оно не представляет никакой политической силы, какую могут представлять, например, крупные города. В таких условиях никакие формы демократии или самоуправления сохраниться или возникнуть не могут. Демократия в переводе с греческого означает власть народа; когда народных масс нет, а есть лишь отдельные индивидуумы, разбросанные по огромной территории, о какой власти народа или о государстве может идти речь? И совершенно естественно, что отсутствие какой бы то ни было демократии или контроля снизу за действиями «сильных мира сего», с одной стороны, и острый дефицит рабочих рук, с другой стороны, могут приводить к возникновению крепостного права, то есть к использованию ими своей бесконтрольной власти над беззащитным населением для того, чтобы заставить его бесплатно на них работать. 9.2. Была ли коррупция в эпоху классического феодализма? В IX-XII века во Франции, по мнению абсолютного большинства историков, сложился классический феодализм, и то же самое мы видим в это время почти во всех странах Западной Европы. Почему там в эти столетия возник именно классический вариант феодализма? Или спросим так, если кому-то не нравится или непонятно слово «феодализм»: почему то общество, которое мы видим на территории Франции в V-VII вв., образованное, читавшее прекрасно на латыни и считавшее себя в культурном отношении преемницей Римской империи, было поражено чудовищной коррупцией? Именно об этом свидетельствуют приведенные выше факты: экспорт знатью собственных подданных в качестве рабов, грабительские экспедиции армии по собственной территории, голодоморы и бунты в городах на фоне безумного обогащения и морального растления знати. И почему менее культурное общество IX-X вв. и последующих столетий в той же Франции (которое совершенно забыло латынь и было абсолютно неграмотным) оказалось менее коррумпированным? Почему здесь исчезли олигархия, работорговля, дикое имущественное неравенство и на несколько столетий установился социальный мир? Конечно, если речь идет об одной лишь Франции, то этот феномен историки могут пытаться объяснить сразу целым рядом причин, в том числе, например, разницей между «плохими и гадкими» Меровингами, правившими во Франции в VI-VII вв. и «хорошими и благородными» Каролингами и Капетами, правившими там с середины VIII в. по XIII в. Но такие же тенденции мы видим в это время и в соседних государствах: в Италии, Испании, Германии и даже в Византии. Повсюду на смену «неблагородной» власти в районе VIII века пришла власть «благородная». А раз речь идет о феномене, охватившем одновременно почти всю Западную Европу и Средиземноморье, то значит дело не в особенностях какой-то одной страны. Если читатель внимательно читал начало настоящей главы, то ответ ему должен быть ясен: основной причиной указанных изменений могло стать отсутствие в этот период сколько-либо развитой торговли Франции и вообще стран Западной Европы и Средиземноморья с внешним миром. Например, как пишет Р.Лопез, «несомненно, Франция периода Каролингов и первых Капетов постепенно поворачивалась спиной к собственному средиземноморскому побережью» ([148] p.271). Данный факт, факт исчезновения сколько-либо развитой внешней торговли (то есть глобализации) в Средиземноморье в VIII-IX веках, а на остальной территории Западной Европы – и в последующие столетия (до второй половины XII в.), подтвержден множеством исторического и археологического материала и описан историками (см.: [59], глава VI). Поэтому совершенно не случайно в этот период во Франции и соседних с ней странах исчезают описанные выше черты грабительского феодализма, и феодализм превращается в его классический вариант. Резко меняется в этот период и облик местной знати. После кичливых и развратных Меровингов, щеголявших роскошными нарядами и телегами возивших за собой золото и челядь, прикованную к телегам цепями, простота Карла Великого (768-814 гг.) кажется невероятной. В его лице мы видим короля, правившего огромной империей и в то же время ходившего в обычной рубахе и даже не имевшего вплоть до последних лет жизни ничего, похожего на дворец или замок . Если, по словам Ф.Лота, единственной целью деятельности меровингских королей и их правительств было удовлетворение личных потребностей короля ([237] p.372), то Карла Великого заботили уже не столько его личные интересы, сколько интересы его государства. Можно констатировать, что и грабительский феодализм, и олигархия на территории Франции в этот период исчезли, исчезли вслед за исчезновением средиземноморской торговли – подобно тому, как исчезла в VIII-IX вв. олигархия и в Византии (см. главы III-IV). Выше говорилось о том, что размеры (крупной) коррупции во все исторические эпохи зависели от того, какую силу и власть над обществом приобретала олигархия. Поэтому исчезновение олигархии, или резкое уменьшение ее власти, в средневековой Западной Европе, начиная с VIII в., должно было способствовать снижению уровня коррупции. В то же время, наличие самой феодальной системы и феодальных отношений (крепостное право, слабость государства и т.д.) можно в какой-то мере считать признаком коррупции. Чтобы лучше понять эту проблему, давайте рассмотрим, насколько была развита коррупция в ту эпоху в Западной Европе, на примере Англии и взаимоотношений между английским королем, английскими феодалами (баронами) и остальным населением. Английский феодализм имел свои особенности, но большинство историков относят его к тому же типу классического феодализма, который существовал в тот период в других странах Западной Европы. Как полагают историки, он сложился непосредственно в эпоху завоевания Англии норманнами (1066 г.). Норманнские короли вскоре после установления контроля над английской территорией провели подробную перепись всех земельных владений в Англии и рассчитали доход, получаемый со всех этих земель крупными вассалами короля (баронами). Все это проводилось с определенной целью – упорядочить доходы короля от этих земель. Но в то время не существовало нормальных налогов в современном их понимании. Вся страна была фактически поделена между баронами, которые владели целыми областями со всем проживающим в них населением, и собирали определенную «дань» с этого населения, самостоятельно устанавливая размер и порядок уплаты этой «дани». Вот этот-то размер «дани», собираемой баронами с каждого района Англии, и попытались рассчитать в конце XI века норманнские короли. Однако речь не шла о том, чтобы бароны каждый год отчисляли часть собранной «дани» королю, для того времени это было слишком сложной процедурой. Да и некоторые бароны были столь могущественны, что они могли попросту игнорировать такие требования со стороны короля, под теми или иными предлогами. Поэтому норманнские короли придумали другую систему, гарантировавшую им сбор денег с баронов. Все земли в Англии формально считались собственностью короля, но переданной «в управление» баронам, связанным с королем личной вассальной клятвой. Однако эти отношения и договоренности о земле не распространялись на наследников баронов. Поэтому было установлено, что каждый раз, когда кто-то из баронов умирал, его наследник, одновременно с принесением королю вассальной клятвы (что было, по сути, формальностью ), должен был уплатить королю довольно большую сумму денег. Эту сумму ему насчитывали с учетом тех доходов, которые он в течение своей жизни мог получить с передаваемых ему (по наследству, но как бы в аренду от короля) территорий. Таким образом, английские короли отдавали на откуп подвластную им территорию, получив за это вперед внушительную сумму, которую английский историк Г.Гарнетт называет «взяткой» ([272] p.74). Такая система, конечно, могла привести к произволу. Например, известно, что иногда для сбора суммы, требуемой королем, бароны, в свою очередь, требовали аналогичных огромных «взяток» от мелких землевладельцев - за право по-прежнему пользоваться предоставленной им землей, в противном случае угрожая их выгнать с их участков ([272] p.93). Итак, мы видим признаки коррупции – государство в лице короля фактически отдает на откуп барону огромную территорию со всем живущим на ней населением, получает за это «взятку», и далее в течение всей своей жизни барон может по своему усмотрению взимать «дань» или иным способом выжимать деньги из подвластного населения. В то же время, здесь налицо именно то «исчезновение государства» и его замена личной вотчиной феодала (барона), полученной от короля, которое и составляет суть феодализма. И произвол со стороны этого феодала в отношении подвластной ему территории (вотчины) является неизбежным следствием феодальных отношений или даже составляет основную их черту. Поэтому такую систему отношений можно рассматривать как коррупцию, а платежи классифицировать как «взятку», как это делают одни историки, но можно рассматривать и как неизбежную форму взаимоотношений в обществе в условиях классического феодализма. Так, например, Р.Лопез полагает, что описанная выше система взаимоотношений норманнских королей и их вассалов представляет собой «совершенную форму феодального управления» ([234] p.166). Очевидно, что главная причина, по которой такая система не приводила к чудовищному баронскому произволу в Англии той эпохи (этот произвол появился позднее, в XIII-XV вв. – см. главу XII), состояла в отсутствии или неразвитости международной торговли. Как и в Византии в VIII-IX вв., так и в Англии в XI в. для крупных баронов не имело никакого смысла грабить своих подданных и брать с них больше, чем им было нужно для собственного потребления. Все что они могли с них взять, это продукты их труда: зерно, мясо, молоко, шерсть, шкуры и т.д., но в больших количествах эти товары было невозможно ни продать, ни обменять на что-либо, представлявшее большую ценность, ввиду неразвитости внешней торговли и малых объемов торговли на внутреннем рынке. Близкой по сути к английской откупной системе была система кормления, сложившаяся в эпоху классического феодализма в Московской Руси в XIII-XV вв. Кормленщик в Московском царстве был, как правило, наместником или представителем московского князя (позднее - царя), но не получал жалования, а кормился за счет вверенной ему в управление территории, отдавая государю лишь часть своих доходов. Почему в XIII-XV вв. на Руси сложилась система кормления? Ведь с X по XII век там уже функционировала более или менее нормальная система сбора налогов, введенная еще княгиней Ольгой. Американский историк Д.Блюм объясняет этот феномен теми экономическими трудностями, которые переживала Русь в XIII-XV вв. Вследствие значительного сокращения населения на Руси в то время было очень много заброшенных земель, не дававших никакого дохода. Но даже те земли, которые обрабатывались, использовались в основном в рамках натурального хозяйства, производившего продукты для внутреннего потребления, а не в целях их продажи. В этих условиях сбор денежных налогов был либо невозможен, либо играл весьма ограниченную роль. Основным был сбор натуральных продуктов кормленщиком, и было совершенно естественным, что часть этих продуктов он оставлял себе за свои труды по управлению вверенной ему территорией ([138] p.73). То есть, он в буквальном смысле кормился, оставляя себе лишь ту часть собранного зерна, мяса, яиц, шерсти и т.д., которая была ему нужна для удовлетворения собственных нужд – оставлять больше не было никакого смысла (по тем же причинам, что и в Англии в XI в.). Как видим из этого объяснения, основная причина распространенности систем кормления или откупных систем в феодальных обществах – та же, что и основная причина появления феодализма: низкая плотность населения, которая делает невозможной или неэффективной любую другую организацию сбора налогов и управления подвластными территориями. Таким образом, можно рассматривать эти системы и как коррупцию, но более правомерно их рассматривать как неизбежное явление или форму существования общества в условиях низкой плотности населения. В любом случае, коррупция при классическом варианте феодализма была всегда намного меньше, чем коррупция при грабительском варианте. Это следует из самой их природы. При классическом феодализме знать жила трудом своих крестьян и ремесленников в подвластных им городах, и она была заинтересована в том, чтобы государство проявляло определенную заботу о населении. В этом отношении ее можно сравнить с овцеводами, которые прекрасно понимают, что, прежде чем стричь овец, их нужно кормить и давать им возможность нагулять шерсть. Совсем другая ситуация при грабительском феодализме. Он развивался в условиях интенсивной внешней торговли с более развитыми странами, в которые вывозились в основном сырье и рабы, а ввозились предметы роскоши для знати. При этом у знати создавалась иллюзия, что ее богатство и власть зиждутся не на труде населения, а на внешней торговле, и население в этом играет второстепенную роль. К тому же такая активная внешняя торговля всегда сопровождалась обесценением денег (золота и серебра), что разжигало жадность знати, а тесное знакомство с соседними, более развитыми и богатыми странами, вызывало ее зависть. В итоге психология феодальной знати кардинально менялась, и из рачительных овцеводов она превращалась в волков, грызущих своих собственных овец. В том, что это приводило к более сильной коррупции государства и общества, можно убедиться на всех приведенных выше примерах. Все случаи грабительского феодализма были связаны не только с установлением наиболее одиозных форм крепостной зависимости, но и, как правило, с массовым прямым грабежом населения государством и правящими классами, что, по сути, и есть высшие формы проявления коррупции общества. И что характерно – во всех известных случаях: Западная Римская империя в IV-V вв., государство вестготов в Испании в VI-VII вв., Византия в XII-XV вв., Польша в XVI-XVIII вв., Испанская колониальная империя в XVI-XVIII вв. - установление режима грабительского феодализма приводило к анархии, сокращению населения и последующему распаду или гибели государства. Никогда при грабительском феодализме не происходило образования сколько-нибудь устойчивых государств. И наоборот, именно в условиях классического феодализма началось или завершилось формирование многих европейских государств, существующих и поныне: Англии, России, Франции, Испании, Германии. Поэтому грабительский феодализм можно было бы назвать спутником апокалипсиса – поскольку, как видно из приведенных выше примеров, именно такой режим чаще всего наступал на последнем этапе существования государств и цивилизаций, после чего они погибали, в то время как классический феодализм давал государству и цивилизации шанс на «второе рождение». 9.3. Феодализм и концепция этногенеза Этногенезом называется процесс возникновения, развития и угасания наций. В наиболее завершенном виде концепция этногенеза наций и народов Земли была разработана известным русским историком Л.Гумилевым на основе анализа развития различных народов Евразии. В самом упрощенном виде ее суть состоит в следующем. Любой этнос или нация, подобно человеку, обязательно проходит в своем развитии несколько этапов, которые можно условно назвать детством, юностью, зрелостью и старостью. За старостью (обскурацией) наступает смерть этноса, либо этнос может получить второе рождение и начать новый жизненный цикл. Руководствуясь положениями своей концепции, Л.Гумилев разработал графики жизненных циклов ведущих этнокультурных систем Евразии – включая, например, римлян, русских, западноевропейских наций и т.д. ([32] с.477) Изучение результатов работы историка приводит нас к интересному выводу. Там, где можно проследить период зарождения и детства (инкубационный период) этноса, он всегда совпадает с эпохой феодализма. Например, детство большинства современных западноевропейских этносов, согласно Л.Гумилеву, протекало в IX-XI вв., и это совпало с эпохой феодализма в Западной Европе. Детство славян, согласно Л.Гумилеву, пришлось на II-III вв. н.э. Тогда же, как мы знаем, у славян существовал феодализм – так, известный русский историк античности М.Ростовцев писал, что в области расселения славян в Крыму и северном Причерноморье во II в.н.э. местное население жило в условиях крепостной зависимости ([92] 2, с.8). Детство греческой нации, очевидно, протекало где-то в столетия, предшествовавшие расцвету классической античной Греции, то есть в VIII-VI вв. до н.э. И в этот период в Греции мы также видим характерные черты феодализма – и преобладание натурального хозяйства (см. [59], глава VIII), и крепостная зависимость крестьян, которая, как указывает английский историк Г.Старр, в VIII-VI вв. до н.э. существовала в Фессалии, Спарте и на Крите и лишь позднее исчезла ([142] p.425). Соответственно, старость (обскурация) этносов тоже, как правило, совпадает с феодализмом. Это мы видим у римлян в V в. н.э., у китайцев во II-III в. н.э., у русских в XII-XIII вв., у византийцев в XII-XV вв. и т.д. Нередко следом за этой фазой происходила гибель нации, как это случилось с римлянами. Но были и случаи «второго рождения» нации. К их числу можно отнести возрождение русской нации в течение эпохи классического феодализма Северо-восточной (Московской) Руси в XIII-XV вв. Другим случаем «второго рождения» можно считать возрождение китайской нации в эпоху классического феодализма III-V вв. н.э., последовавшего за крахом китайской империи Хань. В случае «второго рождения», согласно Л.Гумилеву, этнос начинает свое развитие как бы с самого начала и опять проходит те же стадии, которые он уже ранее проходил в своей предыдущей жизни – детство, юность и зрелость. Но на этом, пожалуй, и заканчивается сходство закономерностей, описанных в настоящей книге, и теории этногенеза Гумилева. Потому что по Гумилеву развитие нации или, наоборот, ее деградация определяются уровнем ее «пассионарности» - то есть, некой духовной составляющей, присущей данной нации или ее элите, ее наиболее активной и творческой части. Если «пассионарность» присутствует, то нация развивается, если же «пассионарность» утрачивается, то рано или поздно вслед за этим наступает и смерть нации. В отличие от этой теории в настоящей книге и в первой книге моей трилогии приведены, наоборот, вполне материальные факторы: наличие или отсутствие интенсивной международной торговли, плотность населения, география и т.д., - которые могут способствовать расцвету или, наоборот, деградации и гибели цивилизаций и наций. Итак, мы имеем два разных объяснения одного и того же явления. В предыдущих разделах и главах было изложено материалистическое объяснение причин гибели и возрождения наций и цивилизаций, происходивших в истории, а Л.Гумилев дал объяснение с точки зрения внутреннего, духовного содержания этих явлений. На мой взгляд, эти два объяснения не противоречат друг другу. Каждое из них объясняет данные явления со своей стороны, поскольку материальное и духовное начало в жизни народов и цивилизаций неразрывно между собой связаны. Более того, наличие этих двух объяснений: материалистического и духовного, - позволяет их объединить, и дать третье, «диалектическое» объяснение процессов гибели и возрождения наций и цивилизаций. Выше говорилось о том, что в жизни любой нации рано или поздно возникают кризисы коррупции. И получить шанс на возрождение и новое развитие нация может лишь тогда, когда ей удается преодолеть этот кризис. Но удается это далеко не всем. Те, кому не удается, приходят в упадок и гибнут, если их не спасают какие-то внешние обстоятельства. От чего это зависит? Почему одни нации ценой неимоверных усилий, гражданских войн и упорного государственного строительства умудряются преодолеть жесточайшие кризисы коррупции и превращаются в сильную и могучую нацию, а другие не тратят никаких усилий, а просто приходят в упадок и деградируют? Очевидно, это и определяется той самой «пассионарностью», о которой говорит Л.Гумилев, то есть духовной составляющей нации и ее элиты . Конечно, наличие этой духовной составляющей не означает, что данная нация или государство благодаря ей будут чудодейственным образом избавлены от всех тех материальных факторов, которые были описаны выше и которые приводят к развитию коррупции и кризисов коррупции. Речь не идет о волшебстве. Не стоит думать, что если нация обладает высокой духовностью, то она подобно барону Мюнхгаузену, при помощи некой чудодейственной силы или силы духа вытащит себя за волосы из того болота коррупции, в котором оказалась. Как показывают исторические примеры, вылезти из этого болота можно лишь осуществив ряд необходимых революционных преобразований, о которых выше уже говорилось (и далее будет сказано подробнее). А вот осознать необходимость этих преобразований и затем их осуществить могут только духовно сильные нации, обладающие элитой, способной думать не только о личных интересах, но и об интересах всей нации. Таким образом, способность нации и государства в критический момент справиться с коррупцией и преодолеть кризис коррупции определяется духовной составляющей, способностью человека руководствоваться не личными интересами, а интересами всего общества. И она либо присутствует у данной нации и ее элиты, либо ее просто нет, и тогда нация обречена. ________________________________________________________________ 9.4. Общие выводы и замечания к Разделу 3 (Коррупция в феодальных обществах) 1. Как уже неоднократно указывалось историками, феодализм и его главная черта – крепостное право – всегда возникали в условиях редкого населения. Соответственно, низкую плотность населения можно считать важнейшей предпосылкой наступления феодализма. 2. В истории встречаются две разновидности феодализма – классический и грабительский. Характерной чертой грабительского (торгового) феодализма является интенсивная внешняя торговля, как правило, с более развитыми странами. 3. Грабительский феодализм всегда способствовал возникновению необыкновенно сильной олигархии, он почти всегда приводил к распаду государств, и нередко – к гибели цивилизаций. При классическом феодализме коррупция всегда была значительно слабее, вместо олигархии страной управляла земельная аристократия, а нации, государства и цивилизации, вместо того чтобы погибнуть, при нем, наоборот, крепли и получали «второе дыхание». 4. Все исторические примеры существования грабительского феодализма связаны с крайне высоким уровнем коррупции, приобретающей одиозный характер. Такие же одиозные черты приобретает и правящая верхушка – олигархия. В условиях феодализма, когда отсутствует серьезная угроза олигархическому режиму со стороны народных масс, олигархия, как правило, уже никого не боится и открыто использует те методы установления своей власти над обществом, которые в других условиях вынуждена скрывать. Ниже описываются некоторые из этих методов: (1) Использование олигархией национальных меньшинств и иностранцев в целях угнетения коренного населения Наиболее ярким примером в этом плане может служить использование в XVI-XVIII вв. польскими магнатами евреев-«арендаторов» (см. главу VIII), что, по мнению даже израильских историков, привело к антагонизму между евреями и значительной частью остального населения Польши. Другим примером в этом отношении является привлечение олигархией для подавления бунтов иностранных армий, причем в особенности «варварских» армий, славящихся своей жестокостью. Примеры: Кантакузин в Византии в XIV в. против греческого населения использовал турок-сельджуков и османов, польские магнаты в XVII в. против украинского населения использовали крымских татар, а власти Западной Римской империи в этих же целях привлекали гуннов и аланов. Примеры активного использования национальных меньшинств и иностранцев есть практически в любую эпоху усиления олигархии. Сенаторы и всадники в Древнем Риме часто поручали ведение бизнеса своим освобожденным рабам-иностранцам (см. главу II). Именно такие бывшие рабы, зависимые от своих бывших хозяев, проворачивали для римских богачей различные «темные дела». В Хазарском каганате в IX-X вв. (еще один пример олигархического режима) вся армия и полиция состояла из иностранных наемников – гузов, хорезмийцев из Средней Азии и т.д., при помощи которых поддерживалась власть над местным славянским населением (см. [60], глава III). В Британской колониальной империи в XIX-XX вв. использовался точно такой же принцип: например, на Кипре вся британская колониальная полиция была составлена из турок, которые составляли лишь 10-20% населения Кипра и находились в антагонизме с основным греческим населением острова. А на Крите в минойскую эпоху (II тысячелетие до н.э.) мы видим, что все солдаты, при помощи которых поддерживалась власть торговой олигархии над критским населением, были неграми, привезенными из Африки (см. главу VI). Причина указанного явления, без сомнения, состоит в том, что национальные меньшинства и иностранцы более уязвимы, чем представители большой нации. У них, как правило, нет выбора – поддерживать или не поддерживать «сильных мира сего», даже если для этого им приходится совершать самые неблаговидные действия. Они прекрасно понимают, что, отказавшись от благодетельства со стороны магнатов, они будут втоптаны в грязь, и их участь среди массы населения, чужого им по языку и культуре, будет самой незавидной. Выше это было показано на примере польских евреев и тех признаний, которые они сами делали в своих письмах. В отличие от национальных меньшинств и иностранцев, у представителей большой нации всегда есть выбор, и олигархи понимают, что в критический момент те могут им изменить, отказавшись совершать неблаговидные или преступные действия против близкого им по культуре и религии населения. Есть примеры использования олигархией сексуальных меньшинств, например, евнухов. Причем, если в мусульманском мире евнухи выполняли вполне подобающую им роль: сторожили красавиц в гаремах, - на которую не годились остальные мужчины, то широкое использование евнухов вне мусульманского мира – это феномен, которому еще никто не дал внятного объяснения. Данный феномен появился как широко распространенное явление в Римской империи в конце античности, и в дальнейшем, в VI в., мы видим целые фабрики по производству евнухов возле Сицилии и на юге Франции, откуда евнухов-рабов везли преимущественно в Византию. Как известно, евнухи состояли в большом числе в свите римских вельмож в IV-V вв. (см. выше), а в VI-VII в. – византийских вельмож. Известно немало случаев, относящихся к той же эпохе (V-VII вв.), когда евнухи добивались высокого положения при дворе императоров Рима и Византии. Как представляется, этот феномен имеет ту же природу, что и использование национальных меньшинств. И объясняется он, очевидно, тем, что в том многонациональном Вавилоне, которую собой представляла Римская империя – Византия в V-VII вв., национальных меньшинств уже не стало, как не стало и ведущей нации. А олигархии, между тем, по-прежнему требовались изгои общества, которые выполняли бы беспрекословно ее приказания, и такими изгоями стали евнухи, для которых предназначалась самая «грязная» работа. Так, задачу завоевания Африки и Италии император Юстиниан возложил на талантливого полководца Велизария, а задачу утопить в крови восстание итальянских крестьян, примкнувших к готскому вождю Тотиле, он поручил не Велизарию (который был отозван), а персидскому евнуху Нарсесу и его разношерстной армии наемников-варваров. Они и выполнили эту «грязную работу». С учетом вышесказанного, совершенно не случаен тот факт, что с усилением власти олигархии всегда внутри общества очень резко обостряются межнациональные конфликты. Мы видим такое обострение межнациональных конфликтов в Римской империи в V в. (варвары - римляне), в Византии в VI в. (варвары – местное население) и затем опять в XII-XIV вв. (местное население – иностранные наемники - иностранные купцы), в Польше в XVII-XVIII вв. (местное население – евреи, украинцы – поляки, украинцы – крымские татары) и в других случаях. Особенным характерным примером привлечения олигархией иностранцев при феодализме являются правители-иностранцы. В Польше в XVII-XVIII вв. почти не было королей – поляков по национальности, на польском троне сидели почти исключительно иностранцы. И в России бояре в период Смуты несколько раз выдвигали в цари польских и шведских принцев и королей; а в XVIII в. русская олигархия очень активно привлекала к управлению государством иностранцев, преимущественно немцев: Екатерина I, Екатерина II, Бирон и т.д. (2) Уничтожение олигархией собственного населения как метод борьбы с социальным недовольством («хороший индеец – мертвый индеец»). Примеров применения подобных методов мы видим очень много. Так, Юстиниан в один день в 532 г. перебил более 30 000 человек на ипподроме. Польские магнаты Потоцкий и Чарнецкий с помощью шляхетского войска и крымских татар в 1654-55 гг. сожгли 50 украинских городов, убили более 100 000 человек, и еще 300 000 было уведено в рабство крымскими татарами. А Борис Годунов в начале XVII века послал татарскую конницу для усмирения восстания крестьян Комарицкой волости, она там поголовно убивала всех жителей, а уцелевших продавала в рабство за пределы страны ([87] с.475). Впрочем, все эти примеры меркнут по сравнению с тем, что творили в своих колониях западноевропейцы (еще один пример грабительского феодализма), уничтожая порой целиком все местное население. Так было уничтожено все население Филиппин, которое не годилось для работы на плантациях, и затем туда были завезены рабы из других колоний; так было уничтожено индейское население в целом ряде регионов Южной, Центральной и Северной Америки; были случаи уничтожения индийского населения во время британской колонизации Индии и т.д. Это тоже примеры действий олигархии, но еще худшей – колониальной. Наряду с целенаправленным уничтожением населения, мы видим еще больше примеров вымирания населения при олигархических режимах. Население вымирало вследствие голодоморов и эпидемий, нещадной эксплуатации и других проявлений безудержной погони за прибылью, в сочетании с полной безответственностью, свойственной олигархии. Надо полагать, это и было основной причиной исчезновения народов в условиях грабительского феодализма, включая исчезновение римлян и латинского языка в VI-VII вв. По описаниям Григория Турского, жившего в Галлии в VI в., голодоморы были там постоянным явлением: люди питались травой и корнями, поедали трупы умерших и продавали себя в рабство за возможность получить еду ([224] p.74). Известно о страшных эпидемиях в течение всего VI в., которые охватили не только Византию, но и государства франков в Галлии и вестготов в Испании, где в то время жили остатки римлян. Такие же примеры массовых голодоморов и эпидемий и резкого сокращения населения мы видим и в других примерах существования олигархических режимов: в Византии и Киевской Руси в XII-XIII вв., в Польше в XVII-XVIII вв., в колониях Западной Европы в XVI-XVIII вв. В частности, как отмечают историки Е.Ван ден Боогарт и П.Эммер, после завоевания Латинской Америкой испанцами и португальцами, местное индейское население начало очень быстро убывать: индейцев косили голод и эпидемии, большие массы индейцев в соответствии с введенным режимом repartimiento заставляли работать в рудниках, на ткацких фабриках и на плантациях, где они «тысячами умирали» ([168] pp.22-23). (3) Разделение общества на сословия и социальные группы («разделяй и властвуй»). Еще римская олигархия насаждала псевдо-сословия – римских граждан, полуграждан (получивших так называемое латинское гражданство), неграждан (к которым относилось большинство жителей империи), варваров (иммигрантов из числа германцев и славян) и т.д. Но когда появляется возможность разделить общество на действительные сословия, как это происходит при феодализме, то это позволяет олигархии возвести между людьми непреодолимые барьеры и равносильно образованию разных наций со своей собственной культурой и языком, которые ничего общего не имеют с остальным населением. Так, польская шляхта настолько слабо ассоциировала себя с польским народом, что считала себя особой нацией – потомками сарматов – отличной от остальных поляков. А в России в XVIII – начале XIX вв. крестьяне искренне полагали, что среди дворян нет русских, все они «немцы» (то есть иностранцы), сами же дворяне предпочитали между собой говорить не по-русски, а по-французски. (4) Создание многонациональных империй Создание разного рода империй всегда было любимейшим занятием олигархии, даже если это грозило крахом всему государству. Выше этому была приведена масса примеров. Наиболее характерными можно считать те случаи, когда была заведомо ясна невозможность удержания вновь приобретенных территорий, что не останавливало правящую верхушку. Примерами могут служить три попытки завоевания Месопотамии Римской империей в течение II в. н.э., завоевание Африки, Испании и Италии Византией в VI в. н.э., неоднократные попытки Польши присоединить к себе Россию и Швецию в начале XVII в. посредством занятия русского и шведского трона и т.д. Создание империи в глазах олигархии всегда имеет большую привлекательность. Во-первых, в ее процессе можно грабить население вновь присоединенных территорий. Во-вторых, империя делает необратимой глобализацию (любимую игрушку олигархии), так как империя, как правило, и есть уже глобализация. В-третьих, империя всегда приводит к размыванию роли отдельных наций, что особенно видно на примере Речи Посполитой, в которой сами поляки в XVII веке превратились в одно из национальных меньшинств. В рамках такой империи для правящей верхушки очень сильно облегчается выполнение лозунга «разделяй и властвуй». Для этого достаточно натравливать разные народы друг на друга, используя имеющиеся противоречия между ними и создавая новые, что мы и видели выше на целом ряде примеров. Раздел 4. Коррупция в Западной Европе в эпоху раннего капитализма (XIII-XVIII вв.) Глава X. Циклы коррупции в Западной Европе в эпоху раннего капитализма 10.1. О роли демографии в истории Европы Как было показано в предыдущей главе, феодализм и феодальные отношения всегда возникали в условиях редкого населения; поэтому переход к феодализму всегда в истории был связан с упадком цивилизации. Слово «цивилизация» происходит от латинского слова civitas (город), исходя даже из этого можно заключить, что развитие городов – один из важнейших показателей уровня цивилизации. И этот показатель для средневековой Западной Европы чрезвычайно низок. Например, как указывает Р.Лопез, в 1000 г. в католической Европе не было ни одного города, население которого достигало бы 10 тысяч человек ([234] p.259). В то же самое время, по оценке другого известного историка Г.Вернадского, в Киевской Руси в X-XI вв. было, по меньшей мере, три города (Киев, Новгород и Смоленск) с населением, исчислявшимся сотнями тысяч человек ([13] с.116). И примерно такого же уровня в ту эпоху достигало население Константинополя и древней столицы Болгарии Плиски. Следовательно, плотность населения в Западной и Восточной Европе в районе 1000 года н.э. различалась примерно на порядок - в 10 раз или около того. Может быть, несмотря на это, кто-то возьмется утверждать, что Западная Европа и в X-XI вв. по уровню развития цивилизации не уступала Восточной Европе? И в западноевропейских городках с населением 3-5 тысяч человек существовала такая же культурная жизнь, как в мегаполисах, какими были, например, Константинополь или Новгород? Вполне возможно, что кто-то действительно возьмется – исходя из неких идеологических соображений. Но это противоречит всем имеющимся фактам. Как отмечает, например, историк К.Сиггаар, в X в. даже многие западные правители (включая немецких императоров династии Отонов, а также англосаксонских и французских королей) были совершенно неграмотными, не говоря уже об основной массе западноевропейского населения ([162] p.323). Этого нельзя сказать о Восточной Европе: огромное число новгородских берестяных грамот свидетельствует о массовой грамотности русского населения, высокий уровень грамотности и культуры византийского населения также вне всякого сомнения. В свое время даже сам немецкий император Отон III (996-1002 гг.) сокрушался по поводу невежественности немцев по сравнению с образованными греками ([162] p.322). Но к XIII-XIV вв. все перевернулось: на Востоке произошел демографический апокалипсис, а на Западе – демографический взрыв. Население Константинополя в период его расцвета достигало, по меньшей мере, 300-500 тысяч человек, а к моменту его завоевания турками в XV в., по данным Д.Расселла, сократилось до всего лишь 35 тысяч ([189] p.34). Стоимость аренды земли на территории Византии с XI в. по XV в., по данным А.Гийю, упала в 25-50 раз ([23] с.267): население так сильно уменьшилось, что никто не был готов платить за аренду земли – ее и так стало с избытком. Страшное запустение уже в XII в., за сто лет до нашествия Батыя, поразило Русь, города обезлюдели, повсеместно прекратились чеканка и обращение монет, что свидетельствует о замирании торговли (см.: [60] главу V). Здесь наступил феодализм и произошел упадок цивилизации. А на Западе X-XIII века были столетиями демографического взрыва. Как указывает французский историк Ж.Дори, в начале XIII в. более 40% всех семей на севере Франции были необычайно многодетными (с числом детей от 8 до 12), в то время как до X-XI вв. таких многодетных семей еще практически не было вообще ([214] p.230). По данным Р.Лопеза, население Парижа в начале XIV в. достигло уже порядка 100 тысяч человек, Флоренции, Милана и Венеции – от 200 до 300 тысяч ([148] p.303). Теперь уже эти города стали мегаполисами, какими в раннем средневековье были города Восточной Европы. Именно в XII-XIII вв. в Западной Европе закончилась эпоха феодализма и началась эпоха капитализма или рыночной экономики. Это доказали исследования экономических историков, и сегодня ведущие западные историки с этим согласны. Как отмечал, например Д.Херлихи, со ссылкой на исследования Р.Лопеза и Р. де Рувера, имеющиеся сегодня факты опровергают прежнее мнение о том, что капитализм в Западной Европе родился в XVI в., и говорят о том, что он родился в XII-XIII вв. ([210] p.160) С этим согласен И.Валлерстайн и другие ученые (см. ниже). В это же время почти повсеместно в Западной Европе исчезает крепостное право – один из основных признаков феодализма ([19] 9, с.6-8, 61). Хорошо известно, что Италия и Нидерланды были самыми густонаселенными странами Европы к концу средневековья, и именно этим двум странам было суждено стать главными центрами новой западноевропейской цивилизации на первой фазе ее развития. И это вовсе не является совпадением – как уже говорилось, уровень цивилизации всегда в первую очередь связан с развитием городов, а рост или упадок городов всегда происходил даже не в арифметической, а в геометрической прогрессии по отношению к росту или сокращению населения. В главе VIII приводились данные о том, что в Польше в XVI-XVII вв. все население сократилось в 2 раза, а городское население – в 4 раза. Такая же геометрическая прогрессия наблюдалась и во все другие времена и эпохи . В Западной Европе в эпоху раннего капитализма самая высокая плотность населения была в северной Италии (Миланское герцогство, Флоренция с прилегающей областью) и в Нидерландах – и там, и здесь она составляла, по оценкам Р.Лопеза и П.Шоню, около 80 чел/кв. км. ([148] p.306; [160] p.254) И в этих же странах была самая высокая доля городского населения – по оценке историка С.Трапп, не менее 25% от всего населения этих стран. В то же время, в других западноевропейских странах, по ее оценке, она не превышала 15%, при плотности населения, например, во Франции, порядка 30-40 чел/кв. км ([189] p.263). Из этих цифр мы видим, что удвоение плотности населения в Европе (с 30-40 до 80 чел/кв. км.) приводило к росту городского населения на той же территории не в 2, а примерно в 4 раза. Такой бурный рост городов приводил к необычайно быстрому росту торговли и ремесел, поскольку города жили в основном этими видами деятельности. Этим и объясняется тот факт, что основной предпосылкой развития рыночных (капиталистических) отношений является высокая плотность населения, именно она стимулирует рост городов, промышленности и торговли. 10.2. Первый цикл коррупции в Западной Европе (XIII-XV вв.) Мы видели в Разделах 1 и 2, что развитие рыночных отношений в большинстве древних государств происходило в условиях глобализации – интенсивной внешней торговли. Новая эпоха не стала исключением – резкий рост торговли между западноевропейскими городами и странами привел к тому, что уже со второй половины XII в., по определению И.Валлерстайна, начала формироваться «европейская мировая экономика», то есть глобальная экономика, охватившая большинство европейских стран ([309] pp.18, 15). И одновременно с глобализацией в Европе начал развиваться первый цикл коррупции. Как указывалось выше, в течение всего периода классического феодализма (с IX по XII век) Западная Европа не знала, что такое глобализация и не знала, что такое циклы коррупции - в отличие от Восточной Европы, которая пережила и то, и другое как раз в этот период. В XII в. глобализация на Востоке Европы закончилась, но как раз в это же время она началась на ее Западе. И хотя к XIII-XV вв. прежние экономические центры (Византия, Киевская Русь) деградировали, но теперь уже сами страны Западной Европы стали такими центрами, вокруг которых начала бурно развиваться торговля. Поскольку Западная Европа впервые со времен конца античности – начала средневековья столкнулась с циклом коррупции, то для западноевропейских историков он стал новым, и, как им сначала показалось, совершенно необъяснимым феноменом. Впрочем, до сих пор большинство из них не уверены в том, как следует правильно объяснять экономический, социальный и демографический кризис, который произошел сначала в XIV в, а затем повторился в XVII в.: одни, как Ф.Спунер, констатируют, что эта проблема до сих пор является «новой», не достаточно изученной, а другие, как Д.Херлихи, указывают, что по этой проблеме до сих пор ведутся «ожесточенные споры» ([210] pp.162-163). При этом сам факт глубокой и затяжной депрессии в XIV-XV вв., равно как и в XVII в., у большинства историков не вызывает сомнения, на что указывают, например, Р.Лопез и Х.Мискимин ([235] p. 408). Однако споры по поводу причин кризиса постепенно утихают по мере того, как накапливается новая историческая информация, позволяющая делать определенные выводы и корректировать прежние ошибочные взгляды. К таким ошибочным взглядам можно, например, отнести распространенное в прошлом мнение о том, что демографический кризис XIV в. стал следствием эпидемий чумы в середине столетия (так называемой «Черной смерти»), и что это был некий одноразовый феномен, своего рода проклятие, насланное Богом на человечество, которое унесло много жизней, но бесследно исчезло спустя одно или два десятилетия. Как пишет английский историк Д.Дэй, «вопреки тому, что ранее было почти бесспорной истиной среди историков, демографическая депрессия позднего средневековья началась не с Черной смерти в 1348 г., а с серии голодоморов и эпидемий в первые декады этого столетия, поразивших население, которое уже перестало расти, а в некоторых случаях начало сокращаться… [демографический кризис начался] другими словами, по меньшей мере, за два поколения до того, как в первый раз произошла эпидемия бубонной чумы…» ([172] p.185). И этот вывод на сегодняшний день стал по существу общепризнанным среди историков ([267] p.53; [150] p.14). Мы видели сильные эпидемии во время кризиса коррупции в Римской империи во II-III вв. н.э., в Византии и других странах Средиземноморья в VI веке. Но нам о них известно не очень много подробностей. Наоборот, в отношении Западной Европы XIV-XVII вв. имеется много детальной информации. Например, английский историк П.Слэк провел обстоятельное исследование эпидемий чумы и других болезней в Англии в XVI-XVII в. и их влияния на демографию страны. Он указывает, что периоды очень высокой смертности в Англии в XVI-XVII вв. повторялись с интервалом 10 лет или чаще; но лишь в половине случаев эта высокая смертность может быть объяснена чумой, в другой половине случаев такая смертность была вызвана иными болезнями среди населения ([296] p.59). Очень часто причинами крайне высокой смертности были оспа или некие таинственные болезни, идентифицировать которые очень сложно. В то же время он приводит немало случаев, когда было зафиксировано множество заражений различных людей чумой в течение одного года, но это не привело ни к какой эпидемии, а все ограничилось смертью одного или нескольких человек ([296] pp.64-65). Где же та смертоносная чума, про которую считалось, что стоило ей только появиться, и от нее умирали чуть ли не все живущие в данной местности? Однако это еще не самое удивительное открытие, сделанное историком, самое удивительное состоит в следующем. Наиболее высокая смертность в Англии, делает вывод П.Слэк, была вовсе не от эпидемий бубонной чумы. Эти эпидемии всегда возникали летом, в июле, когда резко увеличивалось количество блох – носителей чумы, а с октября эти эпидемии уже начинали спадать. Кроме того, возникнув в одном городе, они очень медленно распространялись на другие города, поэтому в целом по стране смертность от них была не слишком велика. Самая высокая смертность происходила не от бубонной чумы, а от неких быстротекущих эпидемий. Это были эпидемии либо других разновидностей чумы, либо других инфекционных болезней, например, оспы и некой таинственной «сжигающей лихорадки», которые возникали весной одновременно во многих городах и продолжались до осени, исчезая окончательно к декабрю ([296] pp.65-67). Как видим, смертность определялась не столько бубонной чумой и периодом размножения основных ее распространителей – блох (июль-август), сколько сельскохозяйственным циклом. Зимой смертность была низкой, поскольку заготовленного с осени продовольствия еще хватало, а с весны, когда его запасы начинали подходить к концу, повсеместно начинались голодоморы и эпидемии различных болезней. Когда, наконец, приходило время сбора нового урожая (август-сентябрь), смертность начинала сокращаться, но не падала резко, поскольку все то население, которое не занималось производством продовольствия (горожане, а также, например, крестьяне, выращивавшие лен, производившие шерсть, вино, пиво и т.д.) как сидело без продовольствия и без денег с весны, когда взлетали цены на хлеб, так и продолжало все так же оставаться без того и другого. Требовалось еще месяца два, пока крестьяне продадут часть произведенного продовольствия на рынке, закупят на вырученные деньги шерсти, льна для одежды у других крестьян, ремесленных изделий у горожан и т.д. Лишь тогда, к ноябрю-декабрю, у всех крестьян и горожан появлялись деньги для того чтобы нормально питаться, и очередная эпидемия, вызванная голодом, заканчивалась. Исследования французских экономических историков: П.Шоню, П.Губера, П.Гуйе, - также не оставляют сомнения в том, что основной причиной высокой массовой смертности, как правило, в весенне-летний период, до сбора нового урожая, было обнищание населения и нехватка продовольствия, вызывавшая резкий рост цен на него. Цены на хлеб в течение года могли подскочить в 4-5 раз, что обрекало многих людей на голодную смерть. Не случайно, согласно многочисленным описаниям, семьи вымирали целиком даже тогда, когда не было никаких эпидемий: у них просто не было ни денег, ни иной возможности выжить ([160] pp.230-232, 383) . Именно поэтому многие историки называют эти периоды массовой смертности «кризисами выживания» (subsistence crises). Таким образом, основной причиной демографического кризиса и массовой смертности в Европе в XIV-XVII вв. были не эпидемии чумы, а голодоморы, вызванные обнищанием массы населения и, как следствие, недопроизводством продовольствия , а также, очевидно, сознательными спекуляциями продовольствием, примеры которых для разных эпох приводились выше. Как писал по данному поводу П.Шоню, причины этого демографического кризиса – не столько эпидемические, сколько экономические ([160] p.230). Что касается обнищания населения, то есть огромная масса материалов и документов, это подтверждающих, и имеется на этот счет единодушное мнение историков ([235] p.411). В частности, Д.Норт и Р.Томас приводят данные о том, что реальная зарплата (с учетом роста серебряных цен) в Англии с 1208 г. по 1225 г. упала на 25%, а с 1225 г. по 1348 г. - еще на 25%, сократившись, таким образом, за полтора столетия почти в 2 раза ([267] p.48). Разумеется, нельзя отрицать то, что эпидемии бубонной чумы, если можно так выразиться, также «сделали свое черное дело» и «внесли свой вклад» в то страшное сокращение населения, которое произошло в XIV в. в Западной Европе и которое составило, по разным оценкам, от 25% до 50%, равно как и в демографический кризис XVII в., имевший примерно такие же последствия. Но эпидемии чумы приобрели такую смертоносную силу именно ввиду массовой пауперизации населения. П.Слэк на основе проведенного им анализа пришел к однозначному выводу: чума поражала в основном бедные слои населения. Например, во время эпидемии чумы в г. Норвич в 1665-1666 гг. в 11 наиболее бедных районах города умерло 25,2% жителей, в 11 районах со средним уровнем благосостояния – 12,6%, а в 11 наиболее респектабельных районах – 8,2% жителей ([296] p.138). Точно такая же картина была и во время эпидемий чумы в Лондоне в 1593, 1603, 1625 и 1665 гг. – чума в основном поражала население не в респектабельных центральных районах, а на бедных окраинах города, где, помимо местного пролетариата, скапливалось также большое количество приезжих и иммигрантов ([296] p.143). Таким образом, основная причина такой массовой смертности от чумы и других эпидемий в Европе в XIV-XVII вв. заключалась не в «божьем наказании», а в наличии огромных масс нищего и ослабленного голодом населения, в основном разорившихся крестьян, пришедших в поисках заработка и пропитания в город. Что же привело к массовому обнищанию населения? Почему с начала XIII в., когда началась западноевропейская глобализация, и до середины XIV в., когда начались самые страшные эпидемии и голодоморы, реальная заработная плата уменьшилась в 2 раза? Историки не дают ответа на этот вопрос. И.Валлерстайн, проанализировавший все возможные причины кризиса XIV в., пришел к выводу, что кризис стал результатом «чрезмерной эксплуатации» населения со стороны правящих классов ([309] p.37). Но он не дает объяснения, почему она началась вдруг в XIII-XIV вв., когда феодализм в Западной Европе уже практически повсеместно исчез и, наоборот, наступил капитализм, почему ее не было раньше, когда в Западной Европе еще существовало крепостное право и, казалось бы, было намного больше возможностей для такой «чрезмерной эксплуатации». Как представляется, объяснить этот феномен можно лишь одним. Как и во все предшествовавшие эпохи, резкий рост внешней торговли в Западной Европе начиная со второй половины XII в. создал условия для быстрого обогащения тех, кто в ней участвовал. Но деньги в экономике не возникают ниоткуда, как материя не возникает ниоткуда в физике. Обогащение торговцев могло осуществляться лишь за счет населения, деньги не могли на них свалиться с неба. И главный механизм этого обогащения – товарные спекуляции. В течение всех пяти столетий (XIII-XVII вв.) мы видим резкие колебания цен. Цены на зерно в течение года или двух лет могли вырасти или упасть в 4-5 раз, а, по данным французских историков, во Франции в течение XVI века амплитуда их колебаний достигла 27 раз ([214] p.388). От таких скачков цен население всегда было в проигрыше, так как не могло планировать ни свои расходы, ни уровень необходимых сбережений, ни даже цену хлеба на несколько месяцев вперед, в итоге значительная его часть разорялась и пополняла ряды люмпен-пролетариата. Зато торговые спекулянты были всегда в выигрыше, поскольку ценовая конъюнктура была их профессией, а сильные колебания цен позволяли делать огромные прибыли на закупке товаров по низким ценам в одном месте и их перепродаже в другом. Но, разумеется, проведение товарных спекуляций с большим размахом было возможно лишь в условиях интенсивной внешней торговли, позволявшей перебрасывать массы товаров из одних мест в другие и наживаться на разнице в ценах и дефиците товаров, нередко искусственно создаваемом. Идеальным средством для этого служили торговые монополии, подобно той, которая позволяла генуэзцам морить голодом население Константинополя в последние два столетия его существования (см. главу IV, п. 4.5). И разумеется, для увеличения своих прибылей торговая олигархия всегда стремилась к установлению такой торговой монополии. Итак, в XIII-XV вв., а затем в XVI-XVIII вв., в Западной Европе мы видим такие же циклы коррупции, какие существовали в дофеодальные эпохи. Глобализация создала предпосылки для быстрого и необоснованного обогащения очень узкого круга лиц, за счет ограбления широких масс населения. Это привело, с одной стороны, к формированию класса олигархии , а с другой стороны, к образованию огромной массы пауперов. И с какого-то момента, когда обнищание населения зашло уже очень далеко (первая половина XIV в.), началось его массовое вымирание от голодоморов и эпидемий. Разумеется, наиболее активная часть населения не могла смириться с ролью подопытного кролика, на котором испытывают одновременное воздействие голода и чумы. Именно в XIV в. мы видим впервые в истории Западной Европы (после VI-VII веков) крупные восстания. Жакерия во Франции, восстание Уота Тайлера в Англии, восстания тукинов и чомпи в Италии, и еще целый ряд восстаний, бунтов и массовых движений – все это произошло в разгар первого западноевропейского кризиса коррупции. О размахе этих социальных волнений свидетельствуют следующие данные. Только под началом Уота Тайлера в Кенте в 1381 г. собралось, по данным английского историка Д.Грина, 100 000 восставших; а в целом в 1377-1381 гг. восстания охватили бoльшую часть Англии: Норфолк, Суффолк, Кембридж, Гертфордшир, Сассекс, Сэррей, Девон и другие области ([29] 1, с.352). Историки долгое время писали о восстаниях XIV в. как об «антифеодальных» восстаниях, классовых войнах между крестьянами и «феодалами». Но спрашивается – почему этих социальных войн не было в эпоху феодализма в X-XIII в., когда еще сохранялось крепостное право, и почему они приобрели такой размах в XIV в., когда на бoльшей части территории Западной Европы крепостного права уже не было? За что боролось население и против кого или против чего восставало, если оно уже освободилось от пут феодального рабства? Если мы внимательно взглянем на ход этих восстаний, то увидим, что, во-первых, это были не только крестьянские восстания, а почти всегда - совместные восстания крестьян и городской бедноты. Во-вторых, им противостояли не только «феодалы», то есть крупные землевладельцы, но практически всегда также – крупная городская буржуазия. Вот как описывают историки восстание Уота Тайлера в 1381 г.: «Крестьяне Эссекса и Кента двумя отрядами подступили к Лондону. Мэр приказал запереть ворота, но городская беднота помешала этому. С помощью присоединившихся городских ремесленников, подмастерьев и бедноты крестьяне вступили в столицу. Они стали жечь и разрушать дома ненавистных королевских советников и богатых иноземных купцов». А когда повстанцы, поверив обещаниям короля, покинули Лондон, то для расправы с ними «прискакал хорошо вооруженный отряд из рыцарей и богатых горожан» ([19] 9, с.132-133). В жакерии во Франции в 1358 г. участвовали крестьяне во главе с Гильомом Калем и парижская беднота во главе с Этьеном Марселем. Причем, как пишут историки, «состоятельные горожане» мешали, и в основном успешно, объединению этих двух движений, которые неоднократно пытались объединиться. В итоге оба восстания во Франции: сначала крестьян, затем городской бедноты, - были утоплены в крови ([19] 9, с.77-83). В Италии в течение всего XIV в. параллельно происходили и крестьянские восстания, и восстания городского пролетариата. Историки пишут, что требования крестьян включали отмену крепостного права ([19] 9, с.10-11). Но известно, что крепостное право к тому времени было отменено на бoльшей части территории Италии , равно как Англии и Франции, поэтому это не могло быть основной причиной такого всплеска крестьянских восстаний. И.Валлерстайн указывает на другую их причину, которая, очевидно, и являлась основной. Так, в Италии и на юге Франции после этих восстаний повсеместно были отменены денежные налоги и сборы с крестьян, которые были заменены поставками сельскохозяйственной продукции в натуре. Именно в натуральных поставках видели выход из социального кризиса, отмечает историк ([309] pp.103-106). Причину этого понять нетрудно – замена денежных налогов и сборов натуральными очень сильно уменьшало зависимость крестьян от постоянных скачков цен на разные товары и от торговых спекулянтов, которые грабили крестьян, пользуясь их плохой осведомленностью о текущих изменениях цен и отсутствием у них возможности самостоятельно сбывать свою продукцию за пределами своего района. Другими словами, поставки в натуре обеспечивали крестьянам хоть какую-то защиту от усиливавшейся торговой олигархии. Тем не менее, можно констатировать, что крестьянские восстания в Западной Европе были лишь отчасти «антифеодальными» (если принять утверждение, что часть крестьян боролась за отмену кое-где еще сохранившегося крепостного права), но в большей степени были, наоборот, «антикапиталистическими», поскольку отмена денежных налогов и введение опять натуральной оплаты означало возврат к той системе, которая была при феодализме. Что касается восстаний городской бедноты, то они и вовсе носили явно «антикапиталистический» характер. Например, восстание во Флоренции в 1343 г., в котором участвовало несколько тысяч чесальщиков шерсти, проходило под лозунгом «Смерть жирным горожанам!», под которыми подразумевались крупные предприниматели, купцы и банкиры ([19] 9, с.16). Во время восстания 1371 г., охватившего несколько городов Италии, шерстяники и другие наемные рабочие и ремесленники захватили власть в Сиене и создали правительство «тощего народа». Но, как пишут историки, «отряды вооруженных богатых горожан внезапно осадили дворец. Правительство “обездоленных” пало. Отряды богатых горожан истребляли бедняков без различия возраста и пола» ([19] 9, с.16). В 1378 г. во Флоренции восстали чомпи – местные наемные рабочие. Они жгли дома богачей и захватили власть в городе, изгнав правительство «жирных горожан». Как и предыдущие, это восстание было утоплено в крови богатыми горожанами и рыцарством ([19] 9, с.17-19). Серия таких же восстаний, направленных, прежде всего, против городской верхушки, в 1380-х годах прокатилась по городам Франции – Париж, Руан, Лион, Орлеан, Нант, Амьен, Сен-Кантен, Реймс, Лан, Суассон и другие города стали центрами таких восстаний городской бедноты ([19] 9, с.84). Постоянным явлением в городах Франции и других странах Западной Европы в XIV в. стали голодные бунты. Как следует из вышеприведенных фактов, восстания XIV века никак нельзя считать только «антифеодальными», они были в значительно большей степени «антикапиталистическими». Но позвольте, что же тогда получается? Одна часть крестьян, меньшая, которая еще оставалась прикрепленной к земле, боролась против феодализма, и следовательно, за капитализм? А другая часть крестьян и городская беднота боролись против городских капиталистов и за возврат к натуральному оброку и налогам, взимаемым в натуре, то есть против капитализма и, следовательно, за возврат к феодализму? Получается какая-то полная ерунда. Как могли массы людей сражаться бок о бок и гибнуть за взаимоисключающие цели? Но ерунда получается лишь тогда, когда историки пытаются описать эти события с марксистских позиций . Поэтому давайте выбросим из головы весь этот марксистский мусор и взглянем на эту борьбу с общечеловеческих позиций. Была борьба между обнищавшим населением – крестьянами и горожанами, с одной стороны, и правящей верхушкой, с другой. Часть этой верхушки представляла собой новую торговую олигархию, спекулировавшую товарами и грабившую население, часть – старую земельную аристократию, которая защищала унаследованные ею от предков имущество, земли и аристократические привилегии. Но причиной такого размаха социальных войн, произошедших в XIV в., было резкое усиление концентрации богатства в руках немногих и возникновение такой имущественной и социальной поляризации общества, какой никогда не было при классическом феодализме. И эта поляризация практически не оставляла выбора для большинства населения, которому оставалось либо бунтовать, либо тихо вымирать от голода и эпидемий. 10.3. Как Западной Европе удалось преодолеть первый кризис коррупции? Итак, мы видим в XIV веке в Западной Европе признаки кризиса коррупции, подобного тем, который происходил и в другие эпохи, рассмотренные в предыдущих разделах. Хотя он был выше уже много раз описан (см., например, п. 2.4.), но пора дать определение этому понятию. Кризис коррупции – это масштабный экономический, демографический и социальный кризис, вызванный концентрацией всей экономической и политической власти в руках небольшого круга лиц - класса олигархии. Отличительными чертами этого кризиса является резкий рост безработицы, имущественного неравенства, замедление или прекращение экономического роста, рост социального напряжения и беспорядков с появлением признаков классовой вражды, падение рождаемости ниже уровня воспроизводства, рост смертности, рост коррупции, падение морали и нравов, рост преступности. Судя по имеющимся фактам, в XV – первой половине XVI вв. кризис коррупции в Западной Европе потерял свою остроту и пошел на спад. В частности, сокращение населения в целом прекратилось, и оно начало опять расти ([150] pp.12-13, 21, 32). Социальные конфликты хотя и продолжались, но по своей остроте они уступали тому, что было в XIV в. и особенно тому, что будет в XVII в. Это дает основание полагать, что первый кризис коррупции был в целом в XV в. каким-то образом преодолен. Данный вывод подтверждают и экономические показатели: так, по данным Д.Норта и Р.Томаса, реальная заработная плата в Англии, снизившись примерно в 2 раза с 1208 г. по 1348 г., к 1441-1450 гг. опять выросла до «нормального» уровня, на котором она находилась в начале XIII в. ([267] pp.48-74) Значит, «чрезмерная эксплуатация», в которой И.Валлерстайн видит причину кризиса XIV в., в следующем столетии прекратилась? В прошлом мы видели, что преодоление кризисов коррупции становилось возможным лишь в результате тотальных гражданских войн и экспроприации имущества у значительной части богачей с его перераспределением в пользу бедняков, как это было в Древнем Риме и Византии. В Западной и Центральной Европе мы видим отдельные примеры такой экспроприации: конфискация собственности тамплиеров французским королем Филиппом IV в начале XIV в., конфискация собственности немецкой торговой буржуазии гуситами в Чехии в начале XV в., конфискации собственности сторонников дома Ланкастеров в Англии в результате «войны роз» в середине XV в. (см. главу XII) - но это не стало повсеместным. Да и восстания крестьян и городской бедноты в целом носили разрозненный характер и почти нигде (за исключением Чехии и Англии) не приняли масштаба революции и гражданской войны, прежде всего, ввиду неорганизованности самих восставших и отсутствия у них какой-либо программы. Возникает вопрос – каким образом Западной Европе удалось выйти из первого цикла коррупции и почему ее не постигла та же судьба, которая постигла, например, Западную Римскую империю в III-V вв., или государство вестготов в VI-VIII вв., или Киевскую Русь в XI-XIII вв., или Византию в XII-XV вв., или Польшу в XVI-XVIII вв.? Полагаю, это объясняется, прежде всего, стечением нескольких чрезвычайно благоприятных обстоятельств. Во-первых, рядом с Западной Европой не оказалось другой, более сильной экономики, которая воздействовала бы на нее после того как начался кризис коррупции. Именно наличие такой более сильной экономики во все исторические эпохи являлось важнейшей причиной деградации государств . Но западноевропейским нациям повезло – так удачно для них сложились исторические обстоятельства и географическое положение Западной Европы (удаленность от других цивилизаций), что в решающий момент «выхода из детства» рядом не оказалось никакого «большого дяди», который бы испортил жизнь юноше, начинающему свой жизненный путь. В частности, как указывает И.Валлерстайн, с самого начала эпохи западноевропейской глобализации в XII-XIII вв. сама Западная Европа (Италия, Нидерланды, Англия, Франция) выступала в качестве центра новой «европейской мировой экономики». А страны Восточной Европы, Испания и восточная Германия (где к тому времени сложилась более низкая плотность населения) стали ее «периферией» или «полупериферией», отсюда их различная судьба в последующие столетия ([309] pp.107-108, 91-96). Тот факт, что Западная Европа выступала «центром», а не «периферией», как это бывало с большинством других стран в истории, впервые столкнувшихся с глобализацией, помог ей сравнительно легко пережить первый кризис коррупции. В частности, результатом произошедшего в XIV в. кризиса стало повсеместное сокращение европейской международной торговли. Как указывает Р.Лопез, доходы (и следовательно, объем торговли) генуэзских портов, которые являлись в то время крупнейшим центром мировой торговли, с 1334 г. по 1423 г. сократились в 8 раз ([148] p.342). Следовательно, международная торговля в XV в. если не прекратилась совсем, то сократилась во много раз. Таким образом, мы видим, что западноевропейская экономика и общество в целом в эпоху развития капитализма выступали как саморегулируемая система: рост глобализации вызывал демографический и экономический кризис, который, в свою очередь, приводил к прекращению глобализации и, следовательно, к исчезновению главной причины, вызывавшей и углублявшей этот кризис. Ничего подобного не было в другие исторические эпохи (во всяком случае, в Европе и Средиземноморье): всегда рядом оказывалась более сильная экономика, которая продолжала навязывать глобализацию и усугублять начавшийся кризис коррупции. Второй причиной, позволившей Западной Европе относительно легко пережить кризисы коррупции в эпоху раннего капитализма, является близость самих западноевропейских стран между собой как по плотности населения и уровню экономического развития, так и по климату. В дофеодальных государствах мы очень часто видели резкие погодно-климатические различия между соседними государствами, приводившие к очень серьезным последствиям для их экономики, когда начиналась глобализация. Как уже говорилось, и по уровню урожайности зерновых культур (сам-6 против сам-20), и по цене зерна (3-5 сестерциев против 1 сестерция за модий), Италия в античности в 3-4 раза уступала Африке и Египту (см. главу II). Это не оставляло никаких шансов италийским крестьянам в их конкуренции с африканским зерном и другими видами продовольствия, импортированными из Африки и Египта, а также в конкуренции с более развитым греческим виноделием. Именно поэтому экономический, социальный и демографический кризис в античной Италии принял такие масштабы, именно поэтому оттуда эмигрировали миллионы человек и именно это толкало Рим с такой силой на внешние завоевания в III-II вв. до н.э. В частности, как говорилось в первой книге трилогии, решения о ведении затяжных Пунических войн с Карфагеном, а также о его уничтожении в 146 г. до н.э. принимались в Риме под давлением крестьянских масс, которые «устали» от наплыва дешевого продовольствия из Карфагена ([59] глава XI ). Ничего подобного не было в Западной Европе, где все страны имели близкие климатические условия и уровень ведения сельского хозяйства. Поэтому, в отличие от римлян, ничто не заставляло английский народ, кроме амбиций его правящей верхушки, воевать против Франции в Столетней войне. И точно так же, ничто не заставляло французский народ захватывать Италию в период войны между австро-испанскими императорами Габсбургами и французскими королями Валуа на рубеже XV-XVI вв., все эти захваты были лишь проявлением преходящих амбиций королей. В итоге в Западной Европе не возникло империи, подобно Римской, что сделало бы в дальнейшем глобализацию неотвратимой, а сохранились национальные государства. И эти национальные государства, как мы увидим далее, смогли к концу XVII в. выработать комплекс протекционистских мер, так называемую политику меркантилизма, позволившую бороться с негативным влиянием глобализации и позволившую преодолеть очередной кризис коррупции. Близкие климатические условия и одинаковый уровень экономического развития обусловили и то, что начавшийся в Западной Европе кризис не принял форму демографического апокалипсиса, который, например, пережила Русь сначала в XI-XIII вв., а затем в начале XVII в. Так, в соответствии с имеющимися данными, население европейской территории Московской Руси с 1600 г. по 1620 г. сократилось приблизительно в 5 раз (см.: [60] главы VIII-IX). Причина состоит в том, что Русь впервые столкнулась с западноевропейской глобализацией, к чему не была готова ни по климатическим условиям, ни ввиду отставания по уровню экономического развития, ни ввиду огромной разницы в ценах. В итоге масштабы товарных спекуляций превзошли все исторические прецеденты – по данным М.Покровского, цены на хлеб во время голодоморов 1601-1604 гг. поднимались в 80 раз (!) против обычного уровня ([84] 2 с.160). Только в Москве за эти 3 года умерло более 120 тысяч человек, а общее число умерших, по оценкам, исчислялось миллионами, что привело к демографической катастрофе, Смуте и откату русской цивилизации на столетия назад. Ничего этого не было в Западной Европе – вследствие уникальных исторических, географических и климатических условий она оказалась в самых, если можно так выразиться, комфортных условиях по сравнению с любыми государствами, которые мы до сих пор рассматривали. К этому можно также добавить и то, что, как отмечает Р.Лопез (и не он один), Западная Европа – единственная из всех существующих цивилизаций, которая имела счастье развиваться на протяжении последних 1000 лет без массированных внешних нашествий и без серьезных внешних военных угроз ([234] p.114). Те же самые благоприятные факторы действовали в Западной Европе и в период второго цикла коррупции, начавшегося в XVI-XVII вв. Как видим, именно этот цикл коррупции подорвал развитие Московской Руси, с него началась агония Польши, приведшая в итоге к ее распаду. Но в самой Западной Европе он не вызвал катастрофы такого же масштаба: рядом с ней не было более сильной экономики, которая могла бы разрушать ее промышленность и сельское хозяйство, внутри нее не было сильных различий в ценах, которые могли бы вызвать такую вакханалию цен, какая началась в Московской Руси или такие массированные миграции населения, какие были в другие эпохи, наконец, рядом с ней не было мощной военной державы, подобно Риму в античности, которая могла бы ее поработить и уничтожить еще слабые национальные государства Европы. Поэтому успешное преодоление кризисов коррупции XIV и XVII вв. – не столько заслуга самой Западной Европы, сколько результат благоприятного стечения обстоятельств. Тем не менее, можно отметить некоторые меры, во многом принятые спонтанно, которые помогли западноевропейским странам в преодолении первого кризиса коррупции. К числу таковых можно, например, отнести создание некоторыми местными муниципалитетами хлебных запасов, которые помогали бороться с хлебными кризисами и искусственными дефицитами хлеба. К ним можно причислить и некоторые специальные законы против хлебных спекулянтов, которые применялись, например, в Англии (см. главу XII). Наконец, к этим мерам можно отнести ужесточение цеховых правил и ограничений и применение протекционистских мер. Известно, что цеха или профессиональные объединения торговцев и ремесленников появились в Западной Европе повсеместно к XII в. Но первоначально, уже с X в., они начали появляться в Италии ([19] 8, с.73). Причины этого понять нетрудно – Италия опережала в своем развитии на этом этапе остальные страны; кроме того, часть территории Италии в X-XI вв. входила в Византию. Как известно, в Византии «корпорации» ремесленников и торговцев существовали еще с VII-VIII вв. и главной целью их создания была попытка противостоять установлению монополизма в ремеслах и торговле со стороны местных магнатов (см. главу IV). Хотя между организацией византийских «корпораций» и цехов в Западной Европе были определенные различия, однако нет сомнения в том, что сама эта организация была заимствована Западной Европой у Византии, на что указывают историки-византинисты . Об этом же говорит и сама история возникновения цехов: как уже было сказано, первоначально они возникли в Италии, которая была частью Византийской империи. Причем известно, что там были сделаны подробные переводы на итальянский язык византийских правил цехового регулирования, которые стали доступны широкому кругу итальянских ремесленников и торговцев ([162] p.351). В течение X-XII вв. эти правила, первоначально воспринятые Италией, распространились и на всю остальную Западную Европу. Таким образом, и здесь можно констатировать необычайное везение Западной Европы. Она даром унаследовала и позаимствовала то, что Византия выработала большим трудом и напряжением в ходе кризиса коррупции VI-VII вв., сочетавшегося с беспрецедентными внешними агрессиями, едва ее не погубившими в VII – начале VIII вв. И возможно именно поэтому объединения ремесленников в Западной Европе вводились не как в Византии – в авральном порядке сверху, а создавались постепенно снизу, и потому оказались более жизнеспособными. Но социальная функция этих цеховых объединений осталась такой же, какой она была в Византии: по определению А.Каждана, она заключалась в «защите ремесленников и торговцев… от притязаний господствующего класса» ([45] с.323). Именно поэтому в XIII-XIV вв. мы видим ожесточенную борьбу в западноевропейских городах между цехами, то есть объединениями ремесленников, и новой городской олигархией - богатыми купцами, домовладельцами и землевладельцами ([19] 8, с.75). То есть, ту же борьбу, которую, как мы видели выше, вела с «жирными горожанами» городская и крестьянская беднота, только другими методами и средствами. Но эта борьба в целом была успешной – объединения ремесленников и городских торговцев не только не были разгромлены или развалены изнутри олигархией, как в Византии в XI-XII вв. (см. главу IV), наоборот, они даже усилились и ужесточили свои правила в течение кризиса коррупции XIV в. Правила, которые, с одной стороны, устанавливали определенный «кодекс чести» для мастеров-ремесленников, препятствующий распространению среди них недобросовестности и мошенничества, а с другой стороны, не позволяли городской олигархии открывать в городах свои ремесленные производства, поскольку для получения такого права мастер должен был пройти многолетний срок обучения в качестве подмастерья. И это способствовало сохранению в Западной Европе независимых (от магнатов) ремесленных мастерских и сохранению независимого городского среднего класса, в отличие от Византии . Преодолению первого кризиса коррупции в Западной Европе способствовало еще одно счастливое обстоятельство. Именно в XIII-XIV вв., после путешествия Марко Поло и других западноевропейцев в Китай, оттуда были привезены последние китайские изобретения: порох, огнестрельные орудия, компас, судовой руль, бумага и книгопечатание. Внедрение этих изобретений в Западной Европе некоторые историки называют «первой промышленной революцией» ([311] p. 33). Разумеется, как и любые революционные изобретения, они способствовали экономическому росту и более быстрому преодолению экономического кризиса XIV века. Именно благодаря тому, что первый кризис коррупции в Западной Европе принял очень мягкую форму, в сравнении с тем, что происходило в других странах или в другие эпохи, у западноевропейских государств было время - несколько столетий - для того, чтобы выработать и опробовать меры государственного регулирования, которые могли помочь в преодолении и сглаживании таких кризисов в будущем. К этим мерам относится, прежде всего, торговый протекционизм, который итальянские города-государства и Каталония, применившие его впервые в Западной Европе, судя по всему, переняли у Византии. Как указывалось в главе IV, протекционизм там применялся уже в XIII в. в период правления императоров династии Ласкарей, а протекционистские методы были описаны в дальнейшем византийским профессором Плифоном. В Западной Европе к этим методам начали прибегать впервые во время экономического кризиса XIV в. Так, в течение XIV-XV вв. в Генуе, Пизе, Флоренции, Каталонии ввели запреты и высокие пошлины на импорт иностранных шерстяных и шелковых тканей, а в Венеции и Барселоне местным жителям даже запретили носить одежду, изготовленную за границей ([149] pp.414-416). Разумеется, это делалось для защиты собственной текстильной и швейной промышленности. Этот первый опыт применения протекционизма в Западной Европе был не очень удачным и не спас в последующем итальянскую и испанскую текстильную промышленность от полного уничтожения более сильными конкурентами – Голландией, Францией и Англией. Но он дал еще один (помимо византийского) пример такого рода мер, на котором в дальнейшем Западная Европа могла учиться. Вообще, Византия с ее сильным государственным аппаратом (до его развала сначала при Ангелах, затем при Палеологах) была для Западной Европы примером того, как может функционировать общество с сильной регулирующей функцией государства. Такого примера не было у дофеодальных государств – почти везде роль государства была пассивной, оно не вмешивалось в рыночную «свободу», которая всегда рано или поздно перерастала в рыночную анархию. Как указывает итальянский историк К.Сиполла, впервые в Италии появились в этот период и антимонопольные законы – возможно, также заимствованные из византийской системы государственного регулирования торговли. В Италии они включали, например, запрет на установление монопольного контроля за торговлей или предложением какого-либо товара со стороны отдельных лиц на монопольное установление цен. В случае обнаружения таких случаев монополизма применялись соответствующие решения на уровне города или государства ([149] pp.425-426). Как видим, целый ряд мер, законов и институтов, включая протекционизм, антимонопольное регулирование, профессиональные ассоциации (первоначально в виде ремесленных цеховых организаций), начали вырабатываться Западной Европой уже во время первого цикла коррупции, и в дальнейшем они сыграли большую роль в ее истории борьбы с коррупцией. 10.4. Локальные циклы коррупции. Гуситская революция Несмотря на значительную близость и сходство экономического и культурного развития стран Западной Европы в эпоху раннего капитализма, каждая из этих стран имела и свои особенности. Италия ранее других столкнулась с циклами коррупции, возможно, уже начиная с XI-XII вв., благодаря участию в интенсивной морской торговле в Средиземном море, другие страны столкнулись с ними позднее. Поэтому можно говорить лишь весьма условно о том, что первый цикл коррупции в Западной Европе пришелся на XIII-XV вв., в действительности в каждой стране были свои особенности, и сами сроки этого кризиса различались. Поэтому, в отличие от того что было, например, в Римской империи, в Западной Европе не было единого цикла коррупции, охватывавшего всю ее территорию, а было множество локальных циклов. И в каждой стране были свои особенности в тех путях, каким образом ей удавалось выйти из кризиса. Если в Италии циклы коррупции, по-видимому, начались раньше, чем в других странах, то в Германии и соседней с ней Чехии они начались позже – в связи с тем, что они позднее других начали втягиваться в интенсивную международную торговлю. Соответственно, если в большинстве стран Западной Европы пик массовых народных восстаний пришелся на XIV в., то в Германии они начались столетием позже, и их пик пришелся приблизительно на первую половину и середину XV в. Еще позже первый цикл коррупции начался в Польше – с конца XV в., когда Польша получила выход в Балтийское море и начала активно участвовать в международной торговле (см. главу VIII). Ну а в России он начался лишь в середине XVI в. и закончился демографическим апокалипсисом, разрухой и Смутой начала XVII века. Поскольку Германия и Италия в то время были покрыты сетью мелких государств, существовало несколько государственных образований и на территории Иберийского полуострова, и на территории современной Франции и Великобритании, то у меня нет возможности дать сколько-либо полный обзор того, как развивались эти локальные циклы коррупции в Европе (хотя Англии и Франции ниже будут посвящены отдельные главы). В любом случае из-за наличия множества самостоятельных государств в Европе и из-за разной их вовлеченности в процессы глобализации в XIII-XV вв. картина получится очень пестрой, затрудняющей общее восприятие того, что происходило. Поэтому самое разумное, что можно сделать – это рассмотреть лишь некоторые примеры таких локальных кризисов коррупции и успешного или неуспешного выхода из них. Примером успешного преодоления кризиса коррупции в описываемую эпоху является восстание гуситов в Чехии в 1419 г. и последовавшие за этим гуситские войны. Я не буду пересказывать историю этих войн, ограничусь лишь некоторыми фактами. Против восставшего чешского народа было организовано 5 крестовых походов; известно, что первая армия крестоносцев, выступившая против гуситов в 1420 г., насчитывала 100 тысяч человек (!). Примерно такая же армия крестоносцев в свое время завоевала всю Сирию и Палестину, а в три раза меньшая армия в 1204 г. завоевала Константинополь и бoльшую часть Византии. Однако все эти грозные армии потерпели поражение от маленького восставшего чешского народа ([19] 9, с.236-242). По-видимому, такой успех чешской революции был достигнут потому, что движение гуситов было не только классовым (борьба с олигархией), но и национальным (борьба за независимость чешского народа), а также религиозным (борьба за реформацию церкви, против церковной коррупции). Классовый враг для чешского населения оказался в то же самое время и национальным врагом, поскольку именно немецкая торговая олигархия захватила к тому времени фактическую власть в городах Чехии. Но он был одновременно и религиозным врагом, поскольку папство в ту эпоху было частью формирующейся мировой олигархии (см. следующую главу), именно папство сначала вероломно схватило и сожгло на костре Яна Гуса, а затем организовывало крестовые походы против гуситов. По-видимому, наличием такого триединого врага: классового – национального - религиозного, очевидного для всех чехов, и можно объяснить тот необычайный размах народного движения и вооруженной борьбы, в которой приняли участие самые разные и самые широкие слои чешского общества. Помимо национальной задачи и задачи реформы церкви, гуситская революция выполняла и ту задачу, которую в прошлом всегда выполняли революции и гражданские войны. Она устраняла резкую концентрацию богатства в руках немногих, которая возникла в ходе цикла коррупции, и которая являлась препятствием на пути к нормальному экономическому и социальному развитию общества. Как пишут историки Р.Лопез и Х.Мискимин, «выдворение немцев из Праги и из горнорудных городов … радикально изменило распределение богатства. Больше всего обогатились в гуситский период средняя чешская знать, ремесленники и зажиточное крестьянство». В дальнейшем, пишут историки, это перераспределение богатства в пользу народных масс привело к росту внутреннего потребления и дало мощный толчок развитию чешской экономики и чешской промышленности на уровне стран Западной Европы, чего не случилось в других восточноевропейских странах ([235] pp.21, 23). Таким образом, можно заключить, что именно удачное преодоление кризиса коррупции в Чехии во время гуситской революции предопределило дальнейшее развитие Чехии как одного из прогрессивных индустриальных центров Европы, а не как феодально-сырьевого придатка, подобно Польше и другим странам Восточной Европы. В то же время, нет сомнения, что именно классовая борьба против усилившейся торговой и земельной олигархии придала особый размах движению гуситов. И эта борьба была близка и понятна немецким народным массам, которые не только не выступали против гуситов, а поддерживали борьбу чешского народа против немцев. Как пишут российские историки, многие приезжавшие в Германию иностранцы, наблюдая за народными волнениями, говорили, что «скоро все немецкие крестьяне возьмут сторону чехов» ([19] 9, с.242). 10.5. Падение нравов. Венецианская олигархическая республика Так же как и во все другие эпохи, начало циклов коррупции в Западной Европе в позднем средневековье ознаменовалось тенденцией к падению нравов. Как полагают историки, в XIV в. были отравлены и сведены в могилу все представители правившей тогда во Франции королевской династии Капетов, так называемые «проклятые короли». И хотя на эту тему была придумана красивая легенда – о том, что их убило проклятие тамплиеров – но факт остается фактом: несколько молодых королей и принцев правящей династии в полном расцвете сил были отравлены или каким-то иным образом умерщвлены . Это говорит о нравах и разгуле страстей в период первого кризиса коррупции, каким был для Франции XIV век. Здесь уместно провести параллель с аналогичным событием в России во время кризиса коррупции, произошедшего там на рубеже XVI-XVII вв.: как показало исследование останков представителей царской династии Рюриков, все они, включая Ивана Грозного и его сына, а также его мать, жен и детей, были отравлены (см. главу XVIII). А последний представитель династии Рюриков – малолетний царевич Дмитрий, сын Ивана Грозного – был, судя по всему, убит. Приведенный выше факт хотя и знаменательный, но сам по себе еще ни о чем не говорит. Однако наряду с этим и другими фактами, свидетельствующими о падении нравов, мы имеем и целые явления. Одно из таких явлений - широкое распространение рабства в XIV-XVI вв. на юге Европы, особенно в Италии, несмотря на его формальный запрет со стороны католической церкви. По мнению немецкого историка Э.Майера, именно с тех пор слово «раб» (slave) в западноевропейских языках стало синонимом слова «славянин» (slav) - в качестве рабов в основном использовали славян, которых генуэзские и венецианские купцы привозили с Балканского полуострова или с Украины ([250] S.178). Другим характерным явлением той эпохи является коррупция и падение нравов внутри католической церкви. Именно в описываемую эпоху в наибольшей мере распространились разврат среди католического духовенства, продажа церковных должностей (симония) и открытая торговля индульгенциями. Что может свидетельствовать о большем падении морали в христианском обществе, каким тогда была Западная Европа, чем торговля индульгенциями, когда за определенную плату любому предлагалось отпущение грехов? А ведь до этого, в течение всех средних веков, канонические (церковные) суды в Западной Европе играли не меньшую роль в поддержании порядка и нравов в государстве, чем гражданские суды. Теперь же вместо того, чтобы наказывать преступников, как ранее, церковь угодливо предлагала им еще и очистить совесть посредством приобретения индульгенции. И даже прейскурант имелся: за мелкие преступления отпущение грехов стоило дешевле, за крупные – дороже. Заплатил – и греши дальше. Наконец, о падении нравов, особенно на юге Европы, можно судить по масштабам распространения проституции. В Риме в XVI-XVII вв., по оценкам современников, количество проституток исчислялось десятками тысяч. Как пишет К.Сиполла, Папа Пий V, возмущенный страшным развратом, царившим в «святом городе», в 1566 г. решил выгнать из Рима всех «жриц любви» и запретить им там после этого появляться. Но его отговорили, аргументировав тем, что вместе с проститутками город покинет значительная часть его жителей, и это очень плохо отразится на городских финансах и городской экономике. Поэтому папа был вынужден отказаться от своего намерения ([163] p.87). Однако рекорд по масштабам распространения проституции в Европе в эпоху раннего капитализма, по-видимому, принадлежит не Риму, а Венеции. По данным двух летописцев начала XVI в., там было 12 000 только официально зарегистрированных проституток ([163] p.85). Если исходить из имеющихся данных о численности жителей города на начало XVI в. - 150 тысяч человек ([19] 10, с.11), то получается, что на каждых троих мужчин Венеции, исключая мальчиков и стариков, приходилась одна «жрица любви». Кроме того, если учесть, что молодые женщины вряд ли могли составлять более 1/3 от женской половины Венеции, то получается, что примерно каждая вторая молодая женщина-венецианка была официальной проституткой! А по данным летописцев, было еще много неофициальных «жриц любви», подрабатывавших, так сказать, в свое свободное время. Этим ошеломляющим цифрам можно найти лишь одно объяснение. Очевидно, Венеция в ту эпоху была своего рода центром европейского секс-туризма, поскольку вряд ли сами венецианские мужчины могли востребовать проституток в таком количестве. Поэтому не удивительно, что Венеция в европейском массовом сознании (или подсознании) стала символом разврата, правда подернутого дымкой романтичности. Она ассоциируется с гондолами на венецианских каналах, приспособленными для катания вдвоем, с Казановой, который согласно его собственным мемуарам умудрился совратить несколько сотен женщин , и с венецианскими карнавалами, прославившимися своей свободой нравов - во время которых можно было предаваться разврату, не снимая маски с лица и не раскрывая своего инкогнито. Но при всем ореоле романтичности, который окружает Венецию в связи с этой ее особенной славой, вряд ли в приведенной выше цифре (половина молодых женщин – официальные проститутки) можно найти много «романтичного», она скорее свидетельствует о безысходности, в которой жили венецианские женщины и девушки в ту эпоху. То, что именно Венеции в эпоху раннего западноевропейского капитализма принадлежит рекорд по масштабам проституции, по-видимому, не является случайностью. Как отмечает Р.Лопез, Венецианская республика – первое государство в истории Западной Европы, которое ничего не производило и не выращивало, а занималось исключительно торговлей, этому имеются письменные свидетельства современников, которые писали об этом, не скрывая своего удивления ([234] p.129). Другими словами, Венеция, как и Генуя в XII-XIV вв., была продуктом первой западноевропейской глобализации, это было чисто торговое государство, выросшее и построившее все свое благополучие исключительно на морской торговле и грабежах, которые, согласно общему мнению историков, в ту пору шли рука об руку. Даже ценности, награбленные во время оккупации Константинополя и других городов Византии латинянами в XIII веке, в основном стекались в Венецию. Именно Венеция спонсировала четвертый крестовый поход на Константинополь в 1204 г. и принимала в нем активное участие, а в последующие столетия именно Венеция и Генуя установили торговую монополию в Средиземноморье, морили голодом византийские города и занимались работорговлей. Поэтому коррупция и падение нравов поразили Венецию в то время в большей степени, чем остальные государства Западной Европы. В этой связи не является случайным и то, что Венеция в течение всей ее истории была олигархическим государством, одним из немногих государств, где формально правила олигархия. Ведь международная торговля и грабежи всегда были прекрасной питательной средой для олигархии. Названия высших государственных учреждений Венеции: Совет десяти, Совет сорока, - напоминают Карфаген эпохи античности (где был Совет ста четырех), и в эти олигархические «советы», как и в Карфагене, входили исключительно богатейшие граждане Венеции. Как указывают историки, власть главы государства (дожа) в Венеции была чисто символической, каждый его шаг контролировался, кроме того, в стране не было даже государственного бюрократического аппарата, все функции управления осуществлялись непосредственно самой венецианской олигархией ([19] 10, с.10). В пору могущества Венеции подвластные ей территории достигали значительных размеров, включая часть Северной Италии, все далматинское побережье (нынешняя Хорватия) и ряд островов, включая Крит и Кипр. Но положение основной массы населения Венецианской олигархической республики было самым незавидным. Как пишут российские историки, в Венецианской республике практиковалась постоянная слежка и тотальный полицейский контроль за всеми жителями, а также там были непомерно высокие налоги, от которых сильно страдало население ([19] 10, с.10). В конце XVI века в Венеции вспыхнули сильные эпидемии, которые, надо полагать, как и во всех других случаях, стали результатом обнищания населения и голодомора. В результате население города сократилось на 20% [223]. На фоне углублявшейся депрессии, голода и нищеты многие жители венецианского государства (как, кстати, и сам Казанова) стремились уехать из страны, задыхавшейся в тисках олигархического режима. Вряд ли чем-то иным можно объяснить тот факт, что в 1633 г. Венеция запретила всем своим крестьянам не только уезжать со своим имуществом, но даже просто выезжать на короткое время за территорию Венецианской республики ([310] p.200). То есть, учитывая относительно небольшие размеры страны, фактически прикрепила их к району своего непосредственного проживания. Очевидно, бегство населения из страны приняло к тому времени массовый характер, и венецианские власти отчаянно пытались остановить этот процесс, грозивший государству еще большей демографической и экономической катастрофой. Итальянский историк Борелли называет этот запрет венецианских властей на выезд из страны современной разновидностью крепостного права ([310] p.200). При этом надо отметить, что в северной Италии крепостное право исчезло уже в XII-XIII вв., и для его введения не было никаких объективных причин, поскольку этот регион в целом был по-прежнему одним из самых густонаселенных в Европе. Как видим, в Венеции сложилось полуфеодальное полицейское олигархическое государство, угнетавшее и эксплуатировавшее основную массу населения и обслуживавшее исключительно своих богатых граждан. По существу, мы имеем здесь дело с высшей формой коррупции - государство существует не в интересах своего населения, а исключительно в интересах крупного торгового капитала. Несколько десятков торговых магнатов управляют страной и пользуются неограниченными правами и властью, а остальное население не имеет никаких прав, и государству на него абсолютно наплевать. Венецианские богачи сорят деньгами, купаются в роскоши и сооружают самые невероятные дворцы, которые и сегодня поражают воображение в Венеции, а основное население влачит полукрепостное нищее существование под непрерывным полицейским надзором и зарабатывает на жизнь проституцией. Конец Венецианской республики также весьма символичен и напоминает конец других государств с олигархической формой правления. После нескольких столетий экономического и демографического упадка, в начале XVIII в. это государство окончательно исчезло с политической карты Европы и стало захолустной провинцией Австрийской империи. Сегодня город с его опустевшими дворцами напоминает декорацию давно закончившегося спектакля, от которого остались одни исторические летописи и красивый романтический фасад. Вместе с тем, любопытно отметить одно совпадение. В течение XVI-XVII вв. столица европейской международной торговли переместилась из Венеции в Амстердам. И вскоре после этого туда же переместилась и европейская столица продажной любви. Как видим, обосновавшаяся теперь уже не в Венеции, а в Амстердаме, торговая олигархия, сразу взялась за переделку нравов местного общества. Но проституция была поставлена здесь уже на новый, современный лад. Забыты были романтические гондолы и карнавалы, проститутки скинули с себя прежние длинные платья и вышли на улицы в новой рабочей одежде, больше напоминающей постельное белье. Новый европейский цикл коррупции, начавшийся в XVI-XVII вв., принес собой и новый виток падения нравов. 7.6 Начало второго цикла коррупции (XVI-XVII вв.) С середины XVI в. в Западной, а также теперь уже повсеместно в Восточной Европе, начинается стремительный рост международной торговли и опять начинаются кризисные процессы, характерные для предыдущих циклов коррупции, описанных выше. Но прежде чем переходить к этой новой трагической странице в истории Европы, давайте взглянем на ее политическую карту, сложившуюся к XVI веку. В ходе первого цикла коррупции она претерпела довольно существенные изменения. Глобализация, начавшаяся в Западной и Центральной Европе, выразилась не только в резком росте международной торговли, но и в бурном имперском строительстве, происходившем в течение XIII-XVI вв. В X-XII вв. Англия создавала национальное государство и формировала английскую нацию, которая образовалась в результате сплава из нескольких разных народов: англосаксов, норвежцев и датчан, заселивших к тому времени значительную часть острова. И между потомками тех и других не делалось различий – все они рассматривались как англичане, представители одной новой нации, возникшей именно в это время. Так, например, как писал английский историк Д.Грин, образованием английской нации Англия во многом обязана сначала датским, а затем норманнским королям, правившим в X-XII вв., которые не делали различия между подданными, принадлежавшими к разным народностям: англосаксам, норвежцам, датчанам и т.д. ([29] 1, с.101-102) А в последующие столетия (XIII-XV вв.) Англия перестала заниматься национальным строительством; образовавшейся к тому времени олигархии это было совсем не интересно. Теперь она вместо национального государства начала строить империю. Она просто присоединяла силой соседние территории и народы – сначала Уэльс и Шотландию, затем Ирландию, которые вовсе не становились равноправными частями английского государства, как ранее стал, например, северо-восток Англии, заселенный потомками викингов; фактически эти новые территории рассматривались английской правящей верхушкой как колонии. Эта дискриминация Шотландии, Уэльса и Ирландии, как будет показано далее, сохранится вплоть до XVIII-XIX вв. В этот же период (XIV-XV вв.) английская правящая верхушка пыталась включить в создаваемую ею империю и всю Францию, ради чего велась Столетняя война. Но эта попытка окончилась неудачно (подробнее см. главы XII и XIII). Такие же имперские тенденции возобладали и на территории большей части континентальной Европы. Как мы видели выше, Польша формировала свое национальное государство, пока до нее не докатилась глобализация и пока ее правящая верхушка не переродилась в олигархию. После этого она занялась имперским строительством, и в начале XVII в. амбиции ее олигархической верхушки простирались до Черного моря, норвежских фьордов и Тихого океана. А внутри самой Польши при этом не прекращались гражданские войны и межнациональные конфликты. Когда в России власть захватила олигархия (конец XVII века), то из единого национального государства, созданного Иваном III и Иваном IV, она также довольно быстро превратилась в империю, раздираемую национальными противоречиями. В дофеодальных обществах мы также видели множество примеров имперского строительства, происходившего в условиях начавшихся циклов коррупции. Причем, этим строительством также занимались, как правило, представители правящей олигархии. Так, созданием огромных империй занимались императоры-олигархи Цинь Шихуанди в Китае в III в. до н.э. и Юстиниан I в Византии в VI в.н.э., а в Римской империи таким имперским строительством наиболее активно занимался во II в. н.э. Траян, выдвинутый сенатской олигархией. Как видим, имперское строительство было любимым занятием олигархии во все времена и исторические эпохи Такие же тенденции происходили и на территории континентальной Западной и Центральной Европы во время первых европейских циклов коррупции. К началу XVI в. здесь образовалась империя испанско-австрийских королей Габсбургов, которая включала не менее половины территории континентальной Западной и Центральной Европы, в том числе Испанию, Нидерланды, южную Германию, Австрию, Чехию, Венгрию, Миланское и Неаполитанское королевства, Сицилию, Сардинию, Балеарские острова и даже часть территории современной Франции. Трудно представить себе что-либо более эклектическое, чем эта империя, которая была соткана из множества различных кусков. Возможно, именно поэтому она просуществовала не слишком долго, уже во второй половине XVI века она начала разваливаться. Во многом, однако, это было предопределено тем, что амбиции Габсбургов столкнулись с амбициями французских королей Валуа, которые собирались строить свою империю, прежде всего, путем подчинения мелких соседних государств. Война между двумя империями – Габсбургов и Валуа, которую историк Р.Колс называет войной между французским и испанским империализмом ([309] p.173), составила целую эпоху в истории Западной Европы. Эта война длилась почти без перерыва около 60 лет – с конца XV в. до второй половины XVI в., в основном на территории Италии, и закончилась полным истощением обеих империй, так и не принеся ни одной из них решающей победы. Но война Габсбургов и Валуа на полстолетия приостановила или затормозила процесс глобализации в Западной Европе, поскольку вести международную торговлю в условиях такой большой войны стало невозможно ([309] pp.165-184). Надо сказать, что и то, и другое было счастливым обстоятельством для Западной Европы. Прекращение глобализации, даже на полстолетия, дало ей столь необходимую передышку, в которой она очень нуждалась. Как парадокс историки отмечают тот факт, что на территории Италии, где 60 лет не прекращались войны, в этот период прекратился демографический кризис и начался бурный прирост населения. На некоторых территориях, где шли военные действия, население в течение XVI в. выросло в 2,5-3 раза ([150] pp.21, 34). Однако в этом парадоксе нет ничего удивительного, мы видели это во все эпохи в самых разных странах (в Византии, Польше и т.д.). Как только прекращалась морская торговля, то олигархия сразу же переставала грабить и обманывать население, морить голодом города, к этому исчезали какие-либо стимулы – куда прикажете деть награбленное, если его некуда сбывать? А раз население переставали грабить и эксплуатировать, то оно переставало вымирать, и у него восстанавливалась нормальная рождаемость. Война, которая прокатывалась по территории раз в несколько лет и снова исчезала, была для населения, по-видимому, меньшим злом, чем глобализация, которая прекращалась совсем в период войн, и вместе с ней прекращался кризис коррупции. В этой связи в Европе в ту эпоху нашли широкое распространение взгляды о том, что войны полезны – они якобы уничтожают лишнее население, прежде всего нищих, а остальное население от этого начинает жить намного лучше. На самом деле войны, как правило, вели к прекращению глобализации, и население действительно начинало жить лучше, нищие исчезали, но не потому что часть населения погибала, а потому что на той территории, где шла война, прекращалась внешняя торговля и вместе с ней - спекуляция, вызывавшая обнищание населения и голодоморы. Но главное счастливое обстоятельство для Западной Европы состояло в том, что имперское строительство шло лишь благодаря устремлениям и амбициям ее правящей верхушки. Народы вовсе не были заинтересованы во вхождении в эти формирующиеся империи. Наоборот – фламандцы и голландцы самоотверженно сражались за свою независимость от испанско-австрийской империи Габсбургов, а итальянцы столь же самоотверженно сражались за независимость и от нее, и от французской империи Валуа. При этом ни французский, ни испанский, ни австрийский народы, в свою очередь, вовсе не стремились порабощать итальянцев и голландцев, им эта война была по большому счету безразлична, и велась она в основном силами наемников. Именно поэтому голландцы и итальянцы в этой войне за независимость победили, а обе империи эту войну проиграли. Западной Европе не довелось познать во время первого цикла коррупции, какую силу может приобрести нация, уставшая и отчаявшаяся за период затянувшегося кризиса коррупции. Именно эта сила в конце IV в. до н.э. двинула греко-македонские фаланги на завоевание Востока – и возникла империя Александра Македонского. А перед этим в течение всего IV века до н.э. Греция пребывала в страшном экономическом, демографическом и социальном кризисе, возникшем на фоне начавшейся в V в. до н.э. античной глобализации; а известнейшие греческие писатели и политики, включая Ксенофонта и Исократа, призывали греков двинуться на Восток, чтобы завоевать его богатства и найти тем самым выход из накопившихся внутренних проблем ([143] p.535). Таким образом, Александр Македонский реализовывал чаяния и надежды греков, которые они вынашивали целое столетие. Примерно то же самое произошло в III-II вв. до н.э. с римлянами, о чем выше уже говорилось: римский народ, уставший от кризиса, сам подстегивал свою правящую элиту к тому, чтобы завоевывать Карфаген и другие соседние государства. В XX веке то же самое переживет Германия при Гитлере – устав от внутренних проблем и не прекращающего кризиса коррупции, весь ее народ устремится на завоевание сначала Центральной Европы, а затем России. До этого, в начале XIX века, нечто похожее случится во Франции при Наполеоне – французский народ, уставший от кризисов, гражданских войн и революций, устремится на завоевание всей Европы и всего мира. Но в эпоху раннего капитализма ничего подобного в Западной Европе еще не было. Первый кризис коррупции был сравнительно мягким, закончился почти везде уже в XV веке, и ни одна большая европейская нация не успела накопить в себе ту усталость и отчаяние, которые мы видим в приведенных выше примерах. Ту усталость и отчаяние, которые неизбежно должны были вылиться наружу, и которые правящая верхушка очень легко могла использовать для того, чтобы создать действительно мощную империю, подобно Римской, или подобно империям Наполеона и Гитлера. Империю, которая, в свою очередь, сделала бы неизбежной и глобализацию, и продолжение кризисов коррупции в Европе – поскольку любая империя сама по себе есть не что иное, как глобализация. 10.7 «Кризис XVII века» Как выше отмечалось, историки до сих пор спорят и не могут прийти к консенсусу относительно причин как кризиса XIV в., так и кризиса XVII в. И даже называют последний, как правило, не иначе как «кризис XVII века» ([261] p.69), поскольку не могут придумать более подобающее название. Между тем, этот кризис имеет ту же природу, что и кризис XIV в., о чем выше уже было сказано, и чему далее будут приведены дополнительные подтверждения. Начнем с фактического материала: факты – упрямая вещь, с ними невозможно спорить. Прежде всего, XVII век опять ознаменовался серьезным демографическим кризисом. В Италии резкое замедление роста численности населения началось в последней трети XVI в. - то есть, что удивительно, после того как прекратились войны в Италии и ее разорение французскими и испанскими войсками, что продолжалось до 1557 г. ([261] p.21) Природа этого феномена уже была объяснена выше. Но по-настоящему заметное сокращение населения произошло во многих странах к середине XVII в., а в некоторых продолжалось до конца столетия или до начала XVIII в. Так, число жителей Испании в течение XVII в. уменьшилось, по оценкам, на 1/4 ([261] p.48). Во Франции сокращение населения было заметно уже в середине XVII в., а к концу правления Людовика XIV (1715 г.) оно уменьшилось, по оценкам, на 4-4,5 миллиона человек, то есть примерно на 20-25%. К середине XVII в. население Италии, по оценкам, сократилось на 20%, Германии и Моравии – на 1/3, Богемии – наполовину ([261] p.71; [151] p.577). Хотя ранее считалось, что в некоторых странах, в частности, в Германии, уменьшение населения середины XVII в. было вызвано Тридцатилетней войной, но в последнее время многие историки более не видят в войне основную причину, указывая на то, что в Германии сокращение населения началось задолго до войны ([262] p.21). По имеющимся данным, демографический кризис, как и в XIV веке, был вызван в основном увеличением смертности на фоне повсеместных голодоморов. В периоды массового голода цены на хлеб были, как правило, в 2-4 раза выше обычного уровня. Причем, как указывает английский историк Ф.Спунер, некоторые такие «кризисы выживания» носили глобальный характер (как, например, в 1627-29 и 1649-50 гг.) и охватывали одновременно несколько стран: Италию, Францию, Англию, Нидерланды, Германию, Испанию ([261] p.73). Как пишут историки, периоды обострения дефицита продовольствия и массового голода повторялись, как правило, каждые 10-15 лет и длились несколько лет, а иногда и до 5-6 лет подряд. Такие «кризисы выживания» были, например, в 1562-66, 1573-77, 1590-92, 1596-97, 1627-29, 1648-52, 1660-63, 1675-79, 1683-85, 1709-1710 гг. ([214] pp.21-22) Массовый голод вызывал эпидемии различных болезней, распространявшихся практически ежегодно в весенне-летний период и поражавших в основном бедные слои населения, о чем выше говорилось. Как указывает французский историк Р.Муснье, средняя продолжительность жизни в бедных кварталах французских городов в XVII веке составляла всего лишь 18 лет ([261] p.480). Резко снизилась в эту эпоху и рождаемость. Как установили английские демографические историки Э.Ригли и Р.Шофилд, в Англии рождаемость с середины XVI в. до середины XVII в. снизилась примерно в 1,5 раза ([319] p.230). Во Франции рождаемость также в XVII веке была очень низкой – приблизительно в 2 раза ниже, чем у тех же французов, но уехавших жить в Канаду ([160] pp.234-235, 203). В целом, значительное повсеместное сокращение населения Западной Европы в XVII в., как и в XIV веке, является установленным фактом и не может быть объяснено войнами, природными катаклизмами или какими-то чудовищными эпидемиями, а является социально-экономическим феноменом. Одновременно мы видим опять и повсеместное обнищание населения. Как указывает Ф.Спунер, заработная плата в европейских странах (опять, как и в XIII-XIV вв.) отставала от роста цен, и в целом общий уровень жизни в Европе в течение второй половины XVI в. – начала XVII в. неуклонно снижался. Это подтверждается целым рядом данных по Англии, Франции, Германии, Австрии и Испании ([260] p.22). Согласно расчетам французского историка Ж.Делюмо, для того, чтобы заработать центнер зерна, наемному рабочему во Франции в конце XV в. приходилось работать 60 часов, в середине XVI в. для этого требовалось уже 100 часов, а в последней трети XVI в. – уже 200 часов ([214] p.395). Следовательно, в ходе второго цикла коррупции во Франции реальная зарплата рабочих упала более чем в 3 раза. По мнению И.Валлерстайна, не вызывает сомнения тот факт, что с начала XVI в. по середину XVIII в. в Западной Европе увеличился разрыв между богатыми и бедными ([310] p.29), что также является одним из важнейших признаков начавшегося в XVII веке кризиса коррупции. Практически во всех странах Западной Европы в XVII в. мы видим и глубокий экономический кризис – разрушается промышленность, приходит в упадок сельское хозяйство. Как пишет И.Валлерстайн, в XVII в. практически исчезла ранее очень развитая текстильная промышленность в Италии и Испании; а в Германии к середине XVII в. вообще исчезла какая-либо промышленность, которая была до этого достаточно развитой, и произошел возврат к примитивным ремесленным производствам ([309] pp.199, 181, 187). В Восточной Европе последствия «кризиса XVII века» были еще более серьезными. Здесь произошло самое сильное сокращение населения: в Чехии и Польше – в 2 раза ([184] p.135), а в европейской части России – примерно в 5 раз (см. выше). Последствия этого кризиса были самые печальные. Повсеместно в Восточной Европе утвердилось крепостное право: сначала в восточной Германии, Венгрии, Чехии, Польше, Прибалтике, Румынии, а в течение XVII века и в России. Причина, как указывает И.Валлерстайн, заключалась в нехватке рабочих рук, вызванной демографическим кризисом ([309] p.112). Почти целиком была разрушена местная промышленность, приходило в упадок сельское хозяйство. Ослабленные кризисом, большинство этих стран потеряли независимость и были захвачены соседями. Венгрия перестала существовать как самостоятельное государство – она была разделена на три части, присоединенные к иностранным государствам; такая же судьба постигла Чехию. В XVIII веке то же самое произошло с Польшей. Как указывает И.Валлерстайн, Восточная Европа окончательно превратилась в «периферию» Западной Европы ([310] pp.131-142). Здесь почти повсеместно установился грабительский феодализм, ориентированный на экспорт сырья и продовольствия, и, как мы это видели на примере Польши, фактическую власть на местах захватила феодальная олигархия. Такая же судьба чуть было не постигла и Германию. Она и до XVII в. не относилась к главным экономическим центрам Европы, а была, по определению И.Валлерстайна, «полупериферией» ([309] p.37). А в XVII веке, когда, как уже говорилось, исчезли даже последние остатки немецкой промышленности, а в восточной Германии сложилось крепостное право, Германия, подобно Польше, имела все шансы превратиться в феодально-сырьевой придаток Западной Европы. Но этого не произошло – Германия хотя и оставалась еще до середины XIX в. раздробленной и как бы в стороне от основных европейских событий, но после двух столетий этого замкнутого внутреннего существования вдруг, после объединения в середине XIX в., оказалась самым экономически сильным государством Европы, и остается таким до настоящего времени. Не меньшее чудо произошло и в Англии. Как пишет И.Валлерстайн, Англия в середине XVI века была отсталой страной в промышленном отношении сравнительно со странами континентальной Европы, включая Францию, Испанию и Италию ([309] p.227). Эта ситуация начала меняться лишь в XVII веке, когда Англия стала их догонять. Но настоящее экономическое чудо, которое историки называют английской Промышленной революцией, произошло в Англии в XVIII веке. Именно тогда она благодаря научно-техническому прогрессу и росту промышленности ушла вперед, оставив далеко позади некогда самые сильные страны Европы – Францию, Италию и Испанию, которые к XIX веку превратились, по определению И.Валлерстайна, в «полупериферийные» и «периферийные» государства ([311] p.89). Что же произошло? Почему «экономическое чудо» произошло именно в Англии и Германии, которые на рубеже XVI-XVII вв. были в числе отсталых стран Европы, а не в более развитых в то время Франции, Италии и Испании? И которые не имели ни географических или климатических преимуществ по сравнению с южной Европой, ни демографических преимуществ – плотность населения в Англии и Германии в то время значительно уступала Италии и не превышала плотности населения Франции ([310] p.81; [160] p.245). Почему именно этим странам европейского Севера было суждено совершить рывок в своем развитии, предопределивший дальнейшее стремительное развитие западноевропейской цивилизации, обогнавшей все другие и занявшей то исключительное положение в мире, которое сохраняется и по сей день? Ответ на этот вопрос будет дан в следующих главах. Глава XI. Борьба европейских народов против мировой олигархии в XVI в. – первой половине XVII в. 11.1. Образование мировой олигархии в Западной Европе В соответствии с данным выше определением, олигархия – это класс, интересы которого противоречат интересам всего остального общества. Мы видели в предыдущих главах, что этот класс существовал во все времена и эпохи, за исключением периодов классического феодализма. Но обычно его влияние ограничивалось одной страной или, в крайнем случае, несколькими соседними странами. Иными словами, в каждой стране была своя олигархия, и ее интересы слабо пересекались с интересами других олигархий. Единственным исключением была, по-видимому, Римская империя в античности, в силу ее размеров. Применительно к ней уже можно говорить о возникновении (во II в. н.э.) мировой олигархии, влияние которой охватывало почти весь известный к тому времени мир. И очевидно, именно ее амбиции заставили Рим во II в. н.э. изменить мудрой стратегии, завещанной императором Августом своим преемникам – воздерживаться от новых масштабных завоеваний – и решиться на величайшие авантюры в своей истории. Как выше уже говорилось, именно в этот период Римская империя завоевала Дакию и Месопотамию, для удержания которых у нее не было сил, и поэтому Дакия пробыла в ее составе сравнительно недолго, а Месопотамия была почти сразу же утрачена. Но стремление к власти над миром было так велико, что Рим в течение II в. – начала III в. трижды завоевывал Месопотамию вплоть до Персидского залива и трижды ее терял. И эти попытки вызывали все более растущее сопротивление со стороны местных народов, которое с течением времени настолько усилилось, что в III в. началась мощная ответная агрессия со стороны Персии, в ходе которой были разрушены и сожжены многие крупные римские города . Но власть мировой олигархии в античную эпоху продлилась недолго - после резкого ослабления могущества Римской империи в III в. н.э. ее доминирующее влияние на соседние государства прекратилось, как и ее мировые амбиции. И в последующее тысячелетие мы не видим ничего похожего на мировую олигархию. Влияние Византии и ее правящей верхушки даже в периоды ее наибольшего могущества ограничивалось в основном Восточной Европой и Восточным и Центральным Средиземноморьем и не распространялось за пределы этих территорий. Влияние Китая также всегда ограничивалось Восточной и Юго-Восточной Азией, и амбиции его правящей верхушки не распространялись на остальной мир. Положение изменилось к XVI в., когда на мировую сцену вышла западноевропейская олигархия. Этому способствовали несколько обстоятельств. Во-первых, как уже было сказано, кризис коррупции XIV века, за исключением отдельных случаев, указанных выше (Чехия, Англия), не был преодолен в Западной Европе революционным путем. Он частично рассосался сам собой, когда глобализация временно прекратилась в XV - начале XVI вв., а частично, по-видимому, просто «законсервировался» и приобрел хронический характер . А следовательно, и возникшая за время первого цикла коррупции олигархия никуда не исчезла. Просто теперь, лишившись прежних прибылей от международной торговли, она стала направлять свои усилия и инвестиции в другие сферы, также сулившие прибыль. Например, венецианская олигархия, как мы видели выше, начала выжимать последние соки из местного крестьянства и из венецианских женщин. Однако чаще всего такой сферой приложения ее капиталов и ее устремлений стали военные захваты чужой собственности, о чем пойдет речь далее. Но прежде чем двигаться дальше, давайте уточним используемые понятия. Мы видели в главах I-II, что Октавиан Август в период гражданских войн в Риме в 43-41 гг. до н.э. физически уничтожил, посредством проскрипций и террора, несколько тысяч богатейших римских семейств и конфисковал их имущество и земли, которые раздал сотням тысяч бедняков. Это – тот случай, который можно назвать преодолением кризиса коррупции революционным путем. В сущности, это понятие может включать любое массовое перераспределение собственности олигархии в пользу государства и общества. По-видимому, именно это обусловило такой расцвет Римской империи в эпоху правления Августа: эта была эпоха, говоря современным языком, торжества среднего и малого бизнеса, которому мероприятия Цезаря и Августа по раздаче конфискованных земель и имущества дали второе дыхание. И какое-то время этот средний и малый бизнес (крестьяне-фермеры и ремесленники) мог развиваться и процветать - ведь для образования новых монопольных структур в экономике и для начала нового кризиса коррупции требовалось, по меньшей мере, одно или два поколения. Эпоха Цезаря и Августа – не единственный пример, такое же революционное перераспределение собственности мы видели и в ряде других случаев во время кризисов коррупции в древних обществах. Ничего подобного не было в большинстве стран Западной и Центральной Европы в рассматриваемую эпоху. Очевидно, именно поэтому и экономического расцвета в XV-XVI вв. мы там не видим – в лучшем случае некоторое улучшение ситуации по сравнению с кризисным XIV веком . И в этот период мы видим там целую прослойку людей и семейств, которых по их основным чертам можно считать типичными представителями олигархии. В Италии эти семьи: Медичи, Борджиа, Ровере и другие, - захватили власть в торговых республиках – Венеции, Генуи, Флоренции – и сформировали их правящую верхушку. В Германии и Австрии мы видим такую же картину. Могущественные семейства торговых магнатов: Фуггеры, Вельзеры, Паумгартнеры, Манлихи, Имхофы, Тухеры, - по словам историков, «монополизировали целые сферы торговли на общеевропейском и внутреннем рынках» и чинили препятствия деятельности более мелких компаний, перекрывая им поставки сырья и рынки сбыта ([19] 10, с.60-61). Кроме того, эти олигархические семейства играли важную роль и в тех захватнических войнах, которые вели на территории Европы некоторые монархи, стремившиеся к мировому господству. Так, известно, что Фуггеры были одними из главных финансистов 40-летних завоевательных войн испано-австрийского императора Карла V (1516-1559 гг.). Как указывает французский историк Р.Мандру, общая сумма, предоставленная ему на эти цели семейством Фуггеров, исчисляется многими миллионами золотых дукатов ([243] p.15). Их роль в финансировании его захватнических войн была так велика, что когда у Фуггеров заканчивались деньги или лопалось терпение и они прекращали финансирование, как это было сначала в 1547 г., а затем в самом конце его правления (1559 г.), то у Карла V сразу же возникали непреодолимые финансовые проблемы, и он отказывался от ее продолжения и заключал мир со своими противниками ([259] pp.356-358). Еще более важную роль играли торговые и финансовые магнаты в финансировании и осуществлении захватнических планов преемников Карла V, австрийских и испанских императоров династии Габсбургов, во время развязанной ими Тридцатилетней войны 1618-1648 гг. Так, в 1622 г. группа чешских и иностранных магнатов (Лихтенштейн, Валленштейн, Михна, де Витта и Бассери) предоставила австрийскому императору Фердинанду II (1619-1637 гг.) финансирование в размере 6 миллионов гульденов для ведения войны в обмен на право чеканить императорские монеты на территории Чехии. За этот год они наладили такой массовый выпуск монет и организовали такую их «порчу», что деньги в течение всего лишь одного года обесценились в 10 раз, что для населения было настоящей экономической катастрофой. Как пишет чешский историк Я.Полишенский, «эти отвратительные махинации погубили тысячи семей в самых разных слоях населения, но они расширили и укрепили экономическое положение крупных католических магнатов» ([279] pp.137-138). Один из этих магнатов, Валленштейн, чех по происхождению, владевший целыми областями в Чехии, прославился и непосредственным участием в Тридцатилетней войне. Когда у австрийского императора Фердинанда II через несколько лет войны опять кончились средства на ее ведение, то Валленштейн на свои деньги нанял 30-тысячную армию и вел от имени Фердинанда II завоевательные войны в Германии и Чехии в течение целого десятилетия (1625-1634 гг.). Как пишут историки, он с лихвой возместил затраченные им средства на организацию армии, поскольку нещадно грабил немецкие и чешские города и накладывал на них тяжелые контрибуции ([19] 12, с.524-526). Кроме того, он присваивал себе, в качестве вассала австрийской короны, целые княжества. Не довольствуясь тем, что он уже создал из приобретенных им земель целое герцогство Фридландское на севере Чехии, он присвоил себе также захваченное им княжество Мекленбургское на севере Германии (которое формально получил от австрийского императора в качестве награды за свои услуги) и планировал завладеть всей Чехией после того как захватит чешский трон и станет королем Богемии. Историки называют его «кондотьером» ([19] 12, с.525), что как нельзя лучше характеризует суть и цели его деятельности – грабеж и военные захваты новых территорий ради личного обогащения, но с учетом интересов своего покровителя (австрийского императора). Похожая ситуация была и во Франции, где местные магнаты: Бурбоны (еще до того как стали королевской династией), Гизы, Монморенси, Шатильоны - аккумулировали в своих руках огромные состояния и земли. Как указывают историки, принадлежавшие им земли покрывали значительную часть страны ([260] p.283), поэтому можно сказать, что они в буквальном смысле владели Францией. Именно эти несколько семейств со своими наемными армиями сыграли важнейшую роль в гражданских и междоусобных войнах, охвативших Францию в XVI в. (подробнее см. главу XIII). В целом можно заключить, что магнаты в Западной Европе в рассматриваемую эпоху играли исключительно большую роль в экономике и в военно-политической области, чего не будет, например, в XVIII веке. И этот факт признается ведущими историками. Данную эпоху некоторые из них так и называют: «веком Фуггеров», - а английский историк Г.Элтон пишет, что ничего подобного «веку Фуггеров» в Европе не было вплоть до «века Ротшильдов» (наступившего в XIX веке) ([259] p.16). Вторым обстоятельством, способствовавшим образованию мировой олигархии, было начало колониальной эпохи. Открытия новых земель и новых торговых путей и военное преимущество, которое имела Западная Европа, способствовали легкому покорению новых стран и неслыханному обогащению посредством грабежа и вывоза ценных ресурсов. Наибольшего на первом этапе достигли Испания и Португалия, которые и поделили между собой весь мир. Согласно Тордесильясскому договору (1494 г.), они провели линию с севера на юг, проходившую примерно в 2 тыс. км. западнее Островов Зеленого Мыса: все что к западу от этой линии, принадлежало Испании, все что к востоку – Португалии. Но больше всего колоний захватила Испания, которая эксплуатировала их самым грабительским образом и вывозила из них в огромных количествах золото и серебро. Кроме того, Испания запретила всем иностранным судам плавать в Латинскую Америку, она захватывала и конфисковывала любые суда в Атлантическом и Тихом океане, которые направлялись в испанские колонии или оказывались «в запретной зоне». Таким образом, под властью Испании оказалась значительная часть не только мировой суши, но и мирового океана. Но чем больше у Испании было власти над миром, тем больше ей хотелось ее увеличить. В наибольшей мере это касается испано-австрийского императора Карла V и его преемников на испанском и австрийском троне, которые были объединены политическим и матримониальным союзом и ставили перед собой цель захвата власти над Европой и над всем миром . Как пишут историки, Карл V называл себя «знаменосцем бога»; его канцлер Гаттинара утверждал, что сам Бог поставил Карла V на путь создания мировой монархии; а враг Карла V, король Франции, говорил, что он хочет стать «хозяином повсюду» ([260] p.301; [259] p.335). Судя по всему, после того как в его империю вошла почти вся Латинская Америка и пол-Европы, подчинение своей власти всей остальной Европы стало основной целью и основным смыслом его царствования. Как уже говорилось в предыдущей главе, его империя в Европе включала Испанию, Нидерланды, южную Германию, Австрию, Чехию, Венгрию, Миланское и Неаполитанское королевства, Сицилию, Сардинию, Балеарские острова и даже часть территории современной Франции. Но помимо этого, Карл V был еще и императором Священной Римской империи. И хотя последняя фактически представляла собой конфедерацию немецких государств, избиравших себе императора, однако император мог влиять на эти государства, и, следовательно, вся Германия также была в какой-то мере от него зависима. Но этого было мало – Карл пытался подчинить своей власти также оставшуюся часть Италии и Францию, а также вел войну против немецких государств северной и центральной Германии. Как указывает английский историк Р.Вернхэм, притязания Карла V распространялись почти на все уголки Европы, и даже на Скандинавию и Балтику: выдав свою сестру за короля Дании, он включился в борьбу и за господство в балтийском регионе ([260] p.1). Следует отметить, что при организации своей огромной империи Карл V и его преемники опирались на олигархические принципы управления, которые очень напоминали феодализм, вернее, тот его грабительский вариант, о котором шла речь в предыдущей главе. Так, испанские колонии в Америке и являлись не чем иным как феодальными государствами – вассалами Испании, что признают пишущие о них историки ([230] pp.211, 166). Большинство местного населения Латинской Америки находилось в крепостной зависимости и нещадно эксплуатировалось. Но что характерно: Латинской Америкой управляло не испанское правительство и даже не официально сформированные колониальные правительства, а кучка испанских торговых и финансовых воротил – олигархов. Как пишут французские историки П.Шоню и Х.Шоню, там, где шла речь о политике Испании в отношении ее американских колоний, там фактически не существовало испанского государства, а была вместо него группа людей в Андалузии, заправлявших колониальным бизнесом ([184] p.114). Похожие принципы управления вводились Карлом V и в Европе. Здесь император создавал отдельные вассальные королевства, в которых в качестве королей сажал своих родственников. Например, он объединил пять австрийских графств в одно королевство и дал им в качестве короля своего брата Фердинанда, а в Нидерланды послал в качестве правительницы свою тетку Маргариту Австрийскую ([259] pp.339-340). Другие страны он старался сначала привязать к своей империи посредством династических браков, а затем постепенно установить над ними полный контроль. Таким образом, согласно замыслам Карла V, весь мир со временем должен был превратиться в мировую монархию, которой должно было править одно большое семейство и породнившиеся с ним крупные торговые и финансовые магнаты. Члены этого клана должны были владеть всеми землями, контролировать все торговые и финансовые потоки и управлять всеми вассальными государствами, входившими в эту мировую монархию. Народам же этих государств отводилась в лучшем случае роль послушных исполнителей воли этой интернациональной правящей верхушки, не имеющих никакого права голоса. В дальнейшем такую же политику, опиравшуюся на магнатов и полуфеодальные принципы управления, проводили преемники Карла V. Например, австрийский император Фердинанд II (1619-1637 гг.) в массовых масштабах конфисковывал земли у мелкого и среднего дворянства и раздавал эти земли магнатам (см. далее) либо просто закрывал глаза на такие конфискации. В итоге магнаты из захваченных ими земель создавали целые герцогства и княжества, которые становились их личными вотчинами. Так, Валленштейн из конфискованных и приобретенных земель на севере Чехии создал герцогство Фридландское, которое, как отмечает Я.Полишенский, постепенно становилось все больше похожим на самостоятельное государство, где обращались даже собственные деньги ([279] pp.137-138). Как показало исследование деятельности Фуггеров, проведенное французским историком Р.Мандру, это олигархическое семейство в течение XVI – начала XVII вв. целенаправленно скупало земли в Германии в верхнем течении Дуная и фактически создавало из этих земель свое государство, со своими налогами и таможенными пошлинами, где возрождались полуфеодальные отношения ([243] pp.37-77, 245-247). Такие же явления происходили во Франции (см. главу XIII). Именно поэтому некоторые историки пишут о том, что в ряде стран Западной Европы в XVI-XVII вв. произошла реставрация феодализма, хотя в действительности для такого вывода нет оснований. На самом деле речь идет об усилении в этот период власти и могущества олигархии, которая вообще очень часто прибегает к феодальным и полуфеодальным методам управления . Итак, уже на основе вышеизложенного можно утверждать, что в Западной Европе к XVI в. сложилась мировая олигархия, то есть олигархия, установившая свою власть над значительной частью мира и стремившаяся и имевшая возможности для установления власти над остальной его частью. Но особую силу ей придал союз с католической церковью, которую в эту эпоху можно рассматривать в качестве одной из составных частей мировой олигархии. Католическая церковь уже с давних времен стала частью того класса, который сконцентрировал в своих руках все богатство и власть. Так, она повсюду в Европе владела большим количеством земель и выступала как крупный землевладелец, а доходы от церковных налогов и сборов превышали доходы иных королей. Но в рассматриваемую эпоху происходило еще одно любопытное явление. Если раньше папами часто становились кардиналы, поднявшиеся из самых низов и служившие церкви всю свою жизнь, то теперь ими обычно становились члены богатейших олигархических семейств. Так, четыре папы в рассматриваемый нами период (конец XV – середина XVII в.) были из рода Медичи – одного из самых богатых в Италии. А с 1471 г. по 1549 г. все папы (за исключением одного, правившего лишь 1 год) еще до своего выдвижения были связаны родственными узами с четырьмя богатейшими семействами Италии - Медичи, Борджиа, Дориа и Ровере ([53] с.168-180) . Естественно, деятельность этих пап была направлена в первую очередь на то, чтобы служить интересам родственных им семейств, способствовавших их выдвижению. Как пишет польский историк Я.Ковальский, деятельность папы Сикста IV (1471-1484 гг.), урожденного Франческо Ровере, привела к резкому усилению силы и влияния клана Ровере. Это вызвало серьезные конфликты Рима с Флоренцией, Миланом и Венецией, где правили другие олигархические кланы, которые с беспокойством следили за ростом могущества семейства Ровере ([53] с.168). Известно также, например, что Сикст IV был замешан в попытке убийства и свержения в 1478 г. братьев Медичи, правивших в то время во Флоренции. История правления папы Александра VI (1492-1503 гг.), урожденного Родриго Борджиа, по словам историка, «ограничивается почти исключительно борьбой папской семьи за власть не только в Папском государстве, но и во всей Италии», при этом династия Борджиа «захватывала власть с помощью интриг и убийств» ([53] с.170). Пример другого рода дает нам папа Иннокентий VIII (1484-1492 гг.): породненный с семейством Дориа, он одновременно переплелся родственными и дружескими узами с двумя другими могущественными кланами – Медичи и Ровере ([53] с.169). Как видим, история папства с конца XV в. до середины XVII в. самым тесным образом переплетена с историей итальянских олигархических семейств, их вражды, борьбы за власть и постепенного переплетения родственными узами и узами взаимного сотрудничества. Именно в этот период папы становятся не только главой церкви, но и главой достаточно крупного Папского государства в центральной Италии. Причем, это происходит путем войн и захватов соседних государств и городов, в которых сами папы принимают непосредственное участие. Например, как пишет Я.Ковальский, правление папы Юлия II (1503-1513 гг.), урожденного Джулиано Ровере, было «непрерывной чередой военных походов, в которых часто папа лично принимал участие, сражаясь неоднократно в первых шеренгах своей армии» ([53] с.172). А его предшественник, Александр VI (1492-1503 гг.), урожденный Родриго Борджиа, по словам российских историков – «типичный кондотьер на папском престоле, участвовавший в бесконечных войнах» ([19] 10, с.21). Таким образом, папы в эту эпоху мало отличались от тех кондотьеров, о которых шла речь выше. И на захваченных территориях они продолжали себя вести как завоеватели – известно о множестве восстаний местного населения против власти пап, которые жестоко подавлялись. Римские папы издавна, начиная с XII-XIII веков, вынашивали мировые амбиции и пытались подчинить своей власти католических монархов. Например, папа Бонифаций VIII (1294-1303 гг.) утверждал, что обладает верховной властью над европейскими королями, и вмешивался во внутренние дела Германии, Англии, Польши и других стран; а иностранных послов принимал не в ризе священнослужителя, а сидя на троне в императорской мантии и препоясанный мечом ([53] с.124, 138; [28] с.5). Монархи крупных европейских стран (Франции, Германии и т.д.) в течение XII-XIV вв. оказывали активное сопротивление этим папским амбициям. В XIV в. французским королям удалось даже добиться переезда папской резиденции из бурлящего политическими интригами Рима в тихий Авиньон, где вдали от мирской суеты папы и пребывали 70 лет. Однако к XVI веку амбиции по установлению папской власти над миром снова возродились. Так, Лев X (1513-1521 гг.) опять выступил с тезисом о том, что власть папы выше власти королей, то есть повторил лозунг, провозглашенный двумя столетиями ранее Бонифацием VIII. Другой папа, Павел III (1534-1549 гг.) решил распространить опыт испанской инквизиции на весь мир, то есть придать инквизиции мировой масштаб. Для этого он учредил высший суд инквизиции в Риме и создал его отделения в ряде других стран. Кроме того, он создал орден иезуитов, который сразу развернул бурную деятельность по всему миру (см. далее) ([53] с.174-181). Но горький урок борьбы пап с европейскими монархами не прошел даром – они убедились, что их собственные мировые амбиции не должны вызывать противодействие наиболее могущественных королей и императоров. А чтобы это обеспечить, было необходимо оказывать этим императорам полезные услуги, а также согласовывать с ними планы по завоеванию мира. Вот так и сложился союз папства с наиболее могущественными в то время королями Испании, а в дальнейшем - и с императорами Австрии. Первые признаки этого союза появились еще в конце XV в., когда папа Александр VI (1492-1503 гг.) санкционировал Тордесильясский договор 1494 г., признав исключительное право Испании и Португалии на весь мир за пределами Европы и тем самым проигнорировав права других государств. Но по-настоящему этот союз проявился в период с середины XVI в. до второй половины XVII в., когда папы активно поддерживали Испанию и Австрию в их войне не только против протестантских государств северной Европы, но и против католической Франции. Так, папа Павел III (1534-1549 гг.) направил свои войска под командование императора Карла V, и они в 1540-х годах воевали в составе его армии ([259] p.356). Папа Григорий XIII (1572-1585 гг.) отлучил от церкви королеву Англии Елизавету и освободил ее подданных от данной ими клятвы верности королеве, и даже призывал к ее убийству, обещая будущему убийце вместо наказания награду от Господа! ([28] с.15). Папа Сикст V (1585-1590 гг.) не только приветствовал экспедицию Великой армады против Англии, но и грубо вмешивался во внутренние дела Франции. Своим папским повелением он лишил Бурбонов права наследовать французский престол, освободившийся со смертью последнего короля из династии Валуа. Кроме того, он лишил Бурбонов их владений и поместий, заявив, что они более им не принадлежат ([28] с.443). И все это делалось ради того, чтобы французский трон достался не французу, а испанскому королю, который должен был восстановить во французской католической церкви прежнюю власть папства, ранее ограниченную королями Франции. Но фактически речь шла при этом об уничтожении Франции как самостоятельного государства и об ее вхождении в испано-австрийскую «мировую монархию» в качестве вассала императоров Габсбургов. Разумеется, установившийся в течение XVI в. союз с папами придал особую силу устремлениям испано-австрийской императорской династии. Теперь, после благословления и исключительного участия в их деятельности со стороны римских пап, Габсбурги могли уже с полным основанием заявлять, что сам Бог им поручил строить мировую монархию, причем, не простую, а католическую монархию, освященную католической церковью и католической религией. Только посредством создания такой монархии, заявляли они, можно побороть ересь, включая протестантство, которую католическая церковь предала анафеме. Таким образом, на службу мировой олигархии была поставлена самая сильная и изощренная пропагандистская машина того времени, которая ежедневно или еженедельно обрушивала свои проповеди на десятки миллионов жителей Европы и имела в своем распоряжении такую мощную систему подавления свободомыслия, как инквизиция. Но и это еще не все. Помимо трех основных элементов и трех основных сил, составлявших мировую олигархию той эпохи: олигархических кланов, императорского семейства Габсбургов и папства, - у нее появилась и четвертая сила, на которую она могла опереться. И которая являлась одновременно ее секретной службой, специализирующейся на подрывной деятельности и терроре, и ее мозговым центром, координирующим текущие боевые действия против народов Европы и остального мира. Такой четвертой силой стало Общество Иисуса или, как его чаще называют, орден иезуитов, на деятельности которого давайте остановимся несколько подробнее. 11.2. Иезуиты – передовой отряд мировой олигархии Общество Иисуса было учреждено решением папы Павла III в 1540 г. Иногда предполагают, что оно было создано для борьбы с Реформацией церкви. Но, как указывает историк Х.Эвенетт, это не так: это уже позднее борьба с Реформацией стала его важнейшей миссией в Европе, а его первоначальной целью было установление власти папства по всему миру, включая Индию, Дальний Восток, Африку, Ближний Восток, Турцию, Латинскую Америку ([259] p.298). И это общество в действительности никогда не было монашеским орденом, подобно доминиканцам или францисканцам. Иезуиты не были монахами, они жили светской жизнью. Но главным их отличием от всех прочих светских лиц, равно как и от монашества, было то, что все они принимали обет безусловного подчинения, во-первых, римскому папе, а во-вторых, генералу Общества Иисуса, который назначался папой и исполнял свои обязанности пожизненно, располагая при этом неограниченной властью над всеми иезуитами. Кроме того, в соответствии с папскими решениями и собственными уставами Общества Иисуса, у него были очень широкие права, настолько широкие, что, как заключил Парижский парламент в 1761 г., генерал иезуитов в силу своей власти имел право делать и предписывать вещи, прямо противоположные как постановлениям католических церковных соборов, так и любым законам государств и правительств. И поэтому, по заключению Парижского парламента, права и привилегии ордена иезуитов противоречили правам государей и властей, епископов, университетов, а также всех сословий и граждан Франции ([28] с.66-67, 350). Таким образом, общество иезуитов было своего рода секретной службой папства с неограниченными полномочиями и, говоря современным языком, с лицензией на убийство, подобно секретным службам некоторых современных государств. Но в то время ни у одного государства такой секретной службы еще не было, и в этом было его главное отличие от всех других институтов и организаций. Кроме того, поражает то, как часто в своей деятельности иезуиты нарушали «права государей, властей, университетов и граждан», и как часто они использовали свою «лицензию на убийство». Например, установлено, что они организовали несколько покушений на жизнь правителя Нидерландов Вильгельма Оранского (1572-1584 гг.), а также на жизнь французского короля Генриха IV (1589-1610 гг.). Эти покушения были удачными – оба монарха были убиты. Они также были замешаны в покушениях на жизнь королевы Англии Елизаветы I (1558-1603 гг.) и на жизнь австрийского императора Леопольда I (1658-1705 гг.), правда, неудачных, а также в убийствах и покушениях на жизнь десятков других политических и религиозных деятелей ([28] с.366-472). В связи с этим ряд европейских стран изгнал иезуитов и запретил их деятельность на своей территории: сначала Англия и Нидерланды, затем Франция (в 1595 г.) и позднее даже Испания и Португалия (в 1760-х гг.). Но самые строгие законы против них были приняты в Голландии после убийства Вильгельма Оранского в 1584 г.: как только какой-нибудь иезуит переступал границу страны или был обнаружен в ее пределах, он тут же предавался смертной казни (!), независимо от того, был ли он в чем-то виновен или нет ([28] с.403, 429-440). Террористическая деятельность иезуитов не ограничивалась только убийствами правителей и политических деятелей. Они впервые в истории начали прибегать к организации массовых террористических и политических акций на территории европейских стран. Так, иезуиты принимали самое непосредственное участие в организации массовой резни гугенотов во время Варфоломеевской ночи в Париже в 1572 г. А в конце XVI века, согласуясь с намерениями папы и испанского короля по свержению королевской власти во Франции, они развернули массовую кампанию против Генриха IV и его сторонников. Как пишет немецкий историк Т.Гризингер, иезуитские коллегии во Франции в то время стали центрами по организации вооруженной борьбы и террористических акций протии существующего правительства, а в церквях иезуиты на проповедях призывали к свержению и убийству короля ([28] с.177, 449). Прибегали иезуиты и к организации массовых народных волнений и восстаний против действующей власти, как это было, например, в Испании в 1762 г. ([28] с.435-437) Кроме того, излюбленным приемом иезуитов было войти в доверие к главе государства и видным государственным сановникам, а затем использовать это в своих интересах. Этого они старались достичь подкупом, лестью, убеждением, используя слабости и заблуждения людей, в том числе родственников, друзей и любовниц королей и вельмож. А достигнув влияния и власти в очередной стране, не только обогащались, но и стремились изменить курс правительства, а порой и устранить само правительство и государство. Так, добившись в Португалии сильного влияния на королевскую семью, иезуиты усиленно занялись «воспитанием» (в нужном им духе) малолетнего короля Себастьяна (1557-1578 гг.), а когда он подрос, то, как пишет Т.Гризингер, всячески отвлекали его от дел государства и от мыслей о женитьбе, побуждая вместо этого к войнам против неверных и еретиков ([28] с.154). В итоге Себастьян подпал под полное влияние иезуитов, предпринял авантюрный и крайне неудачный поход против Марокко, где и погиб в сражении в возрасте 24 лет. При этом он, по совету своих наставников, не был женат и не оставил наследника, и Португалия, лишившаяся таким образом своей королевской династии, в 1580 г. была присоединена к Испании, чего и добивались иезуиты. Как видим, иезуиты первыми начали применять весь набор подрывных методов по организации насильственной смены власти, которые и в дальнейшем будут использоваться теми, кто стремится к мировому господству. Но иезуиты были не только секретной службой, действующей в интересах папства и тех сил, которые стремились к гегемонии в Европе. Они были также торговцами, мошенниками и кондотьерами, прикрывавшими свою деятельность вывеской богоугодного заведения. Как пишет Т.Гризингер, вся так называемая миссионерская деятельность иезуитов в Индии, Японии, Китае, Африке и Америке не имела ничего общего с распространением христианства ([28] с.93-134). Во всех этих странах иезуиты оставляли нетронутыми местные религии, воззрения и обычаи и даже носили одежду местных священников . От паствы они требовали лишь одного – принять крещение. После этого иезуиты записывали всех принявших крещение в христиане, хотя те на самом деле оставались язычниками и продолжали верить в своего прежнего бога ([28] с.310). Зато в Европе иезуиты громогласно заявляли о сотнях тысяч новообращенных христиан в Японии, Китае, Индии и других странах. А чтобы никто не мог проверить результаты их деятельности, они всячески препятствовали поездкам других европейцев, особенно католического духовенства, в эти страны – вплоть до их убийства. Так, например, в 1710 г. они подвергли аресту и затем отравили папского легата, посланного для проверки их деятельности в Китай ([28] с.332-333). По словам немецкого историка, деятельность иезуитов в указанных странах христианству «принесла скорее вред, чем пользу» и в течение многих десятилетий представляла собой не что иное, как грандиозное очковтирательство. Тем не менее, указывает Т.Гризингер, им удавалось долгое время вводить в заблуждение европейскую публику: «рассказы об апостольских успехах иезуитов… долго выслушивались с благоговейным изумлением, и многочисленные сочинения их, где как дважды два – четыре доказывалось, что без них не было бы ни одного христианина ни в Азии, ни в Африке, ни в Америке, читались с жадностью и восторгом» ([28] с.108, 309). Вся эта так называемая миссионерская деятельность была нужна иезуитам не только в целях повышения своего статуса в глазах пап и европейского общественного мнения. Она была нужна главным образом для того, чтобы под ее прикрытием втираться в доверие к местным правителям и заниматься торговлей и присвоением имущества. Как пишет далее немецкий историк, «вскоре оказалось, что цель иезуитских миссий состоит в приобретении господства и богатства». Именно поэтому иезуиты выбирали для своей деятельности самые богатые страны – Индию, Японию, Китай, Южную Америку, а населению бедных стран – индейцам Северной Америки и неграм Африки - «предоставляли возможность коснеть в язычестве» ([28] с.309-310). В Африку иезуиты приезжали, по словам историка, «не для проповедования христианства и не для учреждения своих коллегий, а для закупки негров, которых перевозили отсюда рабами в свои американские колонии». В некоторых случаях они не просто покупали рабов на африканском континенте, а выступали там в качестве «бизнесменов»-работорговцев и организовывали поимку негров, их экспорт и продажу на невольничьих рынках в американских колониях ([28] с.122, 318). А вот в богатых странах иезуиты действовали совсем по-иному. Они здесь развернули бурную миссионерскую деятельность, лестью, подкупом и созданием благообразного имиджа вошли в доверие к местным правителям. Поэтому им многое было позволено, намного больше, чем любым другим европейцам. Пользуясь этим, иезуиты под видом христианских религиозных учреждений развернули широчайшую сеть торговых представительств и факторий, которые скупали по дешевке и вывозили из этих стран все что-либо ценное, что можно было с прибылью перепродать в Европе. На этом иезуиты зарабатывали огромные прибыли, что и являлось одной из важнейших целей их деятельности. Как пишет Т.Гризингер, «по своей сущности они (иезуиты – Ю.К.) составляли не что иное, как большое торговое общество, и все миссии их в Японии, Китае, Ост-Индии, Мексике, Бразилии, Чили, Перу и Буэнос-Айресе были просто торговыми конторами» ([28] с.312). Обороты торговли иезуитов с Индией в конце XVII века уступали лишь голландцам, но превосходили обороты представителей любой другой европейской нации - португальцев, англичан, французов, датчан. А в торговле с Японией иезуиты были, по-видимому, впереди всех европейских наций ([28] с.312, 318). Парагвай они вообще превратили в свою собственную колонию, в которой были полными хозяевами в течение всего XVII в. и вплоть до середины XVIII в. При этом испанскому королю, который считал эти земли своими, внушили, что там чуть ли не пустыня, в которой никто не живет. А сами, обратив местное население в крепостное состояние и заставив работать на себя, получали от Парагвая ежегодно порядка 10 миллионов талеров дохода, вывозя в огромных количествах в Европу из этой страны серебро, кожи и другое ценное сырье ([28] с.133, 317). Не гнушались иезуиты и любыми другими возможностями заработать большие деньги, даже когда речь шла о явном мошенничестве и обмане. Одним из основных источников их дохода было присвоение имущества умерших. Они повсюду ставили себе задачей втереться в доверие и стать духовными пастырями богатых людей, после чего овладевали их имуществом – иногда после их смерти, а иногда и не дожидаясь ее. Имеется множество фактов, свидетельствующих о том, что для овладения имуществом богатых лиц они прибегали к явному обману и воровству ([28] с.263-308). Например, они принимали ценности на сохранение, но не давали в этом расписки, и просто их присваивали. Или являлись в момент смерти богатых особ якобы в качестве их духовников и, пользуясь смятенным состоянием окружающих, выносили из дома ценные вещи. Ряд таких случаев были доведены до суда и поэтому стали достоянием гласности, но намного большее их число, очевидно, осталось никому неизвестным. Дело в том, что, когда речь шла о любом таком случае, который мог повредить репутации Общества Иисуса, то все иезуиты как один вставали на его защиту. В суды являлись толпы неизвестно откуда взявшихся «свидетелей» в пользу иезуитов, настоящих свидетелей запугивали или подкупали. Организовывалась массовая пропагандистская кампания в церквях и в печатных изданиях. А в одном случае на защиту иезуитов встал даже сам папа. Он забрал дело из обычного суда в папский суд, и решил его в пользу иезуитов ([28] с.269). По существу ни одно из судебных дел, начатых против иезуитов, не закончилось к полному удовлетворению истцов. Поэтому большинство людей, обманутых ими, понимали, что судиться бесполезно, и предпочитали удовлетвориться возвратом лишь малой части того, что у них было украдено. Хотя иезуиты на словах придерживались обета бедности и воздержания от любых удовольствий, но это тоже было очковтирательством. По словам Т.Гризингера, «вскоре выяснилось, что иезуиты в своих обителях, коллегиях и резиденциях ведут жизнь, далеко не чуждую всевозможных наслаждений, что, напротив того, у них господствует роскошь, далеко превосходящая роскошь даже богатых мирян» ([28] с.265). Известно также немало случаев, когда иезуитские монастыри и коллегии были уличены в массовом распутстве – в одних случаях с соседними женскими монастырями, в других случаях с иезуитками, то есть с женщинами, принятыми в Общество Иисуса и жившими рядом с мужчинами , в третьих - речь шла о массовых случаях изнасилования окружающих женщин ([28] с.240, 245). Но наиболее частыми были случаи совращения иезуитами прихожанок, чему имеется много примеров ([28] с.237-262). В Испании, Франции, Германии и других странах Западной Европы во второй половине XVI в. дело дошло до того, что под видом религиозных церемоний иезуиты организовывали нечто вроде садомазохистских оргий. В них, как правило, участвовало множество женщин, которые, раздевшись почти совсем донага или с обнаженной грудью – якобы в целях «христианского воспитания» - били друг друга кнутом, или их били сопровождавшие их мужчины. Причем, в течение долгого времени подобные действа совершались публично, в виде своеобразного крестного хода, и посмотреть на них стекались тысячи зрителей ([28] с.249-251). Во Франции в таких «религиозных церемониях» принимали участие сама королева Екатерина Медичи и ее сын король Генрих III, а также много других богатых и знатных особ, которые надевали на лицо маски, чтобы оставаться неузнанными. В последующем эти «церемонии» повсеместно запретили, но в частном порядке они все равно проводились, и подробности одной из них вскрылись в ходе судебного расследования во французском Тулоне в начале XVIII в. Оказалось, что шесть женщин из числа тех, кто участвовал в добровольном избиении кнутом, состояли в половой связи с иезуитом, который подвергал их такому «христианскому воспитанию» ([28] с.253). Таким образом, эти садомазохистские оргии нередко сопровождались и сексом между их участниками. Надо сказать, что во всех судебных процессах, заведенных против иезуитов, где они обвинялись в изнасиловании, прелюбодеянии и совращении прихожанок, Общество Иисуса занимало такую же позицию, что и в процессах о мошенничестве и краже имущества. Главная цель общества состояла не в том, чтобы наказать своего члена, который как раз не подвергался никакому наказанию, а в том, чтобы не дать никакой возможности нормальной работе суда и быстро свернуть его работу, для того чтобы сохранить имидж иезуитов как примерных христиан и священников ([28] с.243-245). Такое несоответствие между стремлением к благообразному внешнему имиджу иезуитов и полным равнодушием Общества Иисуса к действительной нравственности своих членов вполне соответствовало основным принципам учения иезуитов, которое представляло собой верх лицемерия. Но при этом иезуиты претендовали еще и на то, чтобы быть духовными воспитателями своей паствы, и они утверждали, что проповедуют и насаждают в обществе христианские нормы морали. В действительности однако эти проповедуемые ими нормы и правила поведения ничего общего не имели с христианскими. В частности, иезуитские проповедники утверждали, что позволительны те преступления, которые чем-либо вынуждены. Например, если человеку очень нужны деньги, то он может их украсть, и это не будет преступлением. И даже сын, убивший отца, согласно иезуитскому учению, не является преступником (!), если ему очень нужно получить от отца наследство. Взятка тоже не считается преступлением, если взявший ее чиновник «честно» оказал услугу взяткодателю. Но если он ее не оказал, тогда это неправильно, тогда он должен вернуть взятку обратно ([28] с.354-356). Вот такая «христианская» мораль! Как видим, иезуиты были не просто секретной службой папства и мировой олигархии, но и были наиболее активной ее частью, которая жадно стремилась к обогащению, всевозможным удовольствиям и утолению своего тщеславия и похоти и не останавливалась для достижения своих целей ни перед какими преступлениями. При этом они не просто пренебрегали христианскими нормами морали, но и даже пыталась разработать новую (антихристианскую) мораль, к чему впоследствии еще не раз прибегали те, кто являлся продолжателем начатого ими дела. 11.3. Чем была Реформация для Западной и Центральной Европы? Во все исторические эпохи усиление власти олигархии приводило к росту коррупции в обществе, что, в свою очередь, вызывало массовые социальные протестные движения. Не является исключением и данная эпоха, для которой таким массовым протестным движением стала Реформация церкви. Это название часто сбивало и сбивает с толку людей, которые только начинают изучать историю. Реформация воспринимается ими как процесс некоего упрощения церковных обрядов, избавления от дорогостоящих икон и золотых украшений в церквях, что-то типа «оптимизации производства», и им непонятно, почему этот процесс вызвал столько бурь и потрясений. Чем же для Европы была Реформация? И почему под ее знаменами объединились столь разные персоналии и социальные группы и движения, как Ян Гус и гуситы в Чехии, Томас Мюнцер и участники крестьянской войны в Германии, анабаптисты в Нидерландах и гугеноты во Франции, устроившие в этих странах настоящую социальную революцию с тотальным переделом собственности, с одной стороны, и, с другой стороны, проповедники, призывавшие к мирной реформе церкви и не желавшие революций - Мартин Лютер в Германии, Ульрих Цвингли в немецкой Швейцарии, Жан Кальвин во французской, Лефевр д’Этапль во Франции, Савонарола в Италии, Джон Уиклиф и Уильям Тиндаль в Англии, Эразм Роттердамский в Нидерландах, Джон Нокс в Шотландии и еще десятки и сотни других людей разных национальностей, которые вдруг появились одновременно в разных частях Европы и начали выступать в общем-то с одной и той же идеей? Значит, действительно наболело, значит, действительно была острая проблема, которая одновременно взволновала не только их, но и десятки миллионов тех, кто перешел из католической в протестантскую веру. Совершенно очевидно, что проблема эта заключалась в коррупции, поразившей католическую церковь. Но это была не внутренняя проблема церкви, а проблема всего общества. Ведь Западная Европа в ту эпоху была католическим обществом. Каждый человек был обязан посещать католическую церковь и платить церковные налоги. Не католики подвергались постоянной опасности быть изгнанными или подвергнутыми репрессиям, как это произошло с евреями и мусульманами в Испании, Франции, Англии и других странах Западной Европы. Наряду с гражданскими судами, повсеместно существовали канонические (церковные) суды, а также суды инквизиции, которые могли судить любого человека и подвергнуть его наказанию за то, что он недостаточно рьяно следует католическим правилам и установкам. Поэтому влияние католической церкви на западноевропейское общество было огромным. И если ее в какой-то момент начала разъедать коррупция, то это, в отличие от сегодняшнего дня, касалось каждого человека, включая тот мир, в котором он ежедневно жил и ту идеологию, в которую он верил или в которую его заставляли верить. А как можно было верить, если сами служители церкви торговали индульгенциями, церковными должностями и увлекались погоней за богатством и наслаждениями? Самое сильное негодование вызывало высшее духовенство, включая папу, которое регулярно устраивало охоту, пышные праздники, имело целую толпу содержанок и развлекалось всеми возможными способами, отнюдь этого не скрывая. Как указывает Т.Гризингер, на всех церковных празднествах в Риме самые почетные места рядом с высшим католическим духовенством занимали куртизанки, или, говоря современным языком, проститутки ([28] с.58). И тысячи паломников, стекавшихся на эти празднества в Рим со всей Европы, могли воочию лицезреть всю глубину падения, поразившего высшее католическое духовенство. Не случайно Лютер назвал резиденцию пап «вавилонской блудницей», и это словосочетание стало впоследствии весьма популярным среди протестантов. Однако коррупция поразила не только «верхи», но и всю церковь сверху донизу. Как писал немецкий историк, «имя католического монаха, долженствовавшее выражать собой идеал аскетизма и отречения от страстей, сделалось почти синонимом сластолюбца и развратника. Это послужило одним из главных поводов к падению церкви и к успехам Реформации, потому что весь мир был полон рассказами о скандалах духовенства, которым он был свидетелем, и духовенство возбуждало против себя тем больше презрения и насмешек, чем громче проповедовало о непорочности и целомудрии» ([28] с.238). Коррупция католической церкви выражалась также в том, что все население было обязано платить тяжелые церковные налоги и всевозможные церковные поборы, что ухудшало и без того тяжелое положение народных масс. То есть проблема была не только морально-идеологическая, но и социально-экономическая. Помимо этого, она была еще и политической: папство совместно с монархами Испании и Австрии пыталось захватить реальную власть во всех европейских странах и править ими в своих интересах, пыталось стать глобальной или имперской силой, совершенно чуждой интересам европейских народов, которые стремились к самоопределению и освобождению от чужого гнета. Именно поэтому борьба против коррупции католической церкви стала идеей, объединившей в XVI – первой половине XVII вв. народы Западной и Центральной Европы. Смысл этой борьбы был понятен каждому, всем было очевидно, что католическая церковь насквозь пропитана коррупцией, и это касалось жизни каждого человека. Конечно, параллельно нарастали и другие формы социального протеста – ведь, как было показано в предыдущей главе, данный период был периодом роста обнищания масс, увеличения разрыва между богатыми и бедными, то есть периодом очередного кризиса коррупции. Поэтому мы видим в этот период и рост восстаний «низов», сопровождающихся массовым кровопролитием, типа восстаний анабаптистов в Нидерландах, гугенотов во Франции и восстаний крестьян повсеместно в Европе. Но в этих восстаниях дело обычно ограничивалось временным захватом власти в одном или нескольких городах и разграблением местных богачей. Эти протестные движения были направлены против местной олигархии и потому были разобщены. Они не могли объединить Европу перед общей опасностью, перед опасностью стать добычей сил, стремившихся к мировому господству, которая была в то время вполне реальной. Именно такой идеей, объединившей Европу, стала Реформация, которая была не только движением за реформу церкви, но и движением за освобождение народов Европы от власти мировой олигархии, движением за национальное освобождение и за самоопределение наций. Эту мысль уже много раз высказывали ведущие историки. Как писал в свое время английский лорд Л.Намир, «религия – это слово, которым в XVI в. называли национализм» ([309] p.207). Современный историк Т.Паркер, описывая войны между протестантами и католиками на рубеже XVI-XVII вв., пишет: «в самом деле, трудно разобраться, в чем различие между религиозным фанатизмом и националистической волной в религиозных войнах, массовых убийствах и преследованиях этого времени» ([260] p.63). Давно уже было подмечено, что Реформация в каждой стране приняла свою форму – нет единой протестантской церкви нескольких стран, в каждой стране сложилась своя церковь, отличная от протестантских церквей в других странах. И это произошло потому, что протестантская идея, идея Реформации – это и была идея национального объединения страны и обретения ею реальной независимости. И она в каждой стране приобретала свои особые черты. Например, как отмечал английский историк К.Хилл, именно протестантизм послужил объединению отдельных нидерландских провинций в самостоятельное государство - Голландию (которая первоначально так и называлась – Объединенные провинции). И, замечает историк, в тех случаях, когда идея реформы церкви не имела связи с национально-освободительной идеей, как это было, например, в Польше и во Франции, там протестантство и не смогло утвердиться, а сохранился католицизм ([212] p.23). Но все же национально-освободительная идея была не единственной движущей силой Реформации. Необыкновенный размах и успех Реформации в Европе объясняется тем, что она под своим флагом объединила несколько движений: и национально-освободительное, и социальный протест «низов», и движение против коррупции духовенства, и, наконец, еще одно движение, которое имело не меньшее, а возможно, и большее, значение в истории Западной Европы, чем все остальные – это протест против коррупции государства и стремление защитить от нее простых людей. На это также уже много раз указывали историки. Например, английский историк Д.Грин писал, что движение за церковную реформу было лишь одним из направлений гуманизма, то есть движения, направленного на защиту интересов простых людей, против гнета и деспотизма королей и других «сильных мира сего» ([29] 1, с.444-449). Именно поэтому очень многие борцы за Реформацию были одновременно и борцами за гуманизм – как, например, великим борцом и за то, и за другое, был Эразм Роттердамский. Мартин Лютер обличал нечестных купцов и князей, грабящих простой народ. Под знаменем Реформации выросло и такое движение, как пуританство в Англии, возникшее во второй половине XVI в. Как видно из самого его названия (от слова «pure» - чистый), это было движение за очищение общества. Как пишет Д.Грин, основу философии пуритан составляло новое понятие общественного равенства, при этом отношение ко всем людям строилось не по тому принципу, насколько они были богаты, а по тому, насколько они были честны и порядочны. «Обычный пуританин, - писал историк, - любил всех благочестивых людей и не терпел злых и нечестивых» ([29] 2, с.9, 12). Он приводит примеры, как пуритане, включая одного из лидеров Английской революции Оливера Кромвеля, испытывали искреннее сочувствие и сострадание к участи простых людей и без капли того и другого принимали решение о казни английского короля, запятнавшего себя низостью и предательством по отношению к своему народу ([29] 2, с.9, 12, 148, 161-162). Итак, помимо социального и национально-освободительного движения, под знаменем Реформации поднялось еще и движение против коррупции и зла в обществе. По словам английского историка Г.Элтона, Реформация была «движением духа» ([259] p.3). 11.4. Контрреформация и Тридцатилетняя война Реформация церкви, начавшаяся стихийно и почти одновременно в самых разных уголках Европы, в течение XVI в. сделала гигантские успехи. Во многих странах протестанты к последней четверти XVI века составляли уже подавляющее большинство населения. И это относится не только к тем странам, которые мы сегодня привыкли причислять к протестантским (Англия, Голландия, Швейцария, Скандинавия, северная и центральная Германия). В Австрии, по данным Т.Гризингера, протестанты в конце XVI в. составляли большинство жителей, а, например, в районах, прилегающих к Донауверту в Баварии, их число составляло более 4/5 от всего населения ([28] с.200, 205). Похожая ситуация была и в других областях на юге Германии, а также в Богемии (современной Чехии), немало протестантов было и во Франции. Что касается центральной и северной Германии, то во многих областях католики составляли там менее 10% населения, а иногда их оставалось всего одна или несколько семей в городе ([28] с.193, 195). Как пишет Д.Грин о том периоде, «посланник Венеции определял число католиков в Германии приблизительно как одну десятую часть всего населения» ([29] 2, с.24). Разумеется, такая ситуация вызывала сильную озабоченность папства и католической церкви. Помимо резкого сокращения доходов и влияния католической церкви в этих странах, массовый переход в протестантство там очень часто сопровождался конфискацией ее имущества ([260] p.51), иногда передаваемого протестантской церкви, но намного чаще - светской власти. Поэтому Реформация была одновременно и революционным переделом собственности, с которым большинство стран Западной и Центральной Европы столкнулись впервые. Можно задать вопрос: почему католическая церковь более полувека: с 1517 г., когда Лютер опубликовал свои антикатолические тезисы, и до 1570-х гг., - пассивно наблюдала за тем, как на севере и в центре Европы выгоняют ее священников, отбирают ее имущество, и ничего не предпринимала. Дело в том, что главной силой, на которую опиралось папство в то время, был испано-австрийский император Карл V, а он увяз очень сильно в войне с Францией и итальянскими городами. Именно в этой связи историк Ф.Спунер пишет, что борьба между Карлом V (Габсбургом) и королем Франции Франциском I «спасла Германию» ([259] p.340). Не будь этой непрерывной борьбы, Карл V, как говорится, прошелся бы по ней мощным катком; и если бы протестантство после этого не исчезло совсем, то от самостоятельности германских княжеств (что и было основной сутью движения) не осталось бы и следа. Тем не менее, уже на исходе своих сил Карл V предпринял попытку противодействовать Реформации в северной и центральной Европе. В 1540-е годы, имея в составе своей армии папские войска, он начал агрессию против протестантских государств Германии. Но немецкие княжества объединились и в 1550 г. создали оборонительную лигу, договорившись также о совместных действиях против Габсбургов с Францией и Турцией ([259] pp.356-357). Это оказалось «последней соломинкой, сломавшей шею верблюду» - верблюду, который и так уже нес слишком большую ношу: через несколько лет Карл V признал невозможным продолжение войны, заключил мир и отрекся от престола. Развал империи Карла V на две половины и усталость от войны сделали невозможной для папства дальнейшую активную борьбу. Ситуация несколько изменилась лишь к 1570-м годам: у Испании начали вновь возрождаться экспансионистские устремления, а иезуиты к тому времени уже сложились в большую силу, которую можно было использовать в борьбе с Реформацией. Они и стали такой координирующей силой, передовым отрядом в борьбе против Реформации. Как указывает Т.Гризингер, «с 1570 года иезуиты начали делать частые попытки нарушить религиозный мир и возбуждать местные гонения на протестантов» ([28] с.192). А за три года до этого Испания предприняла решительную попытку усмирить Нидерланды, где Реформация начала приобретать форму народной революции. Поэтому конец 1560-х – начало 1570-х гг. можно считать началом Контрреформации и так называемых «религиозных», а, в действительности, национально-освободительных и гражданских войн в Европе. Сразу изменился и характер европейских войн. Как отмечает Г.Элтон, в Западной Европе с эпохи средневековья существовали рыцарский кодекс чести и правила благородства и гуманного поведения во время войны. И вплоть до середины XVI века все армии, ведшие войны на территории Европы, придерживались или стремились придерживаться этих правил, что было как бы само собой разумеющимся. Помимо прочего, они подразумевали гуманное отношение к жителям захваченных городов и к пленным. Однако где-то в середине или второй половине XVI века, указывает историк, ситуация начала резко меняться и окончательно изменилась к XVII веку: теперь воюющие армии грабили и безжалостно уничтожали гражданское население, чего не было ранее, насиловали женщин, гуманное отношение к пленным также осталось в прошлом, а прежние понятия о рыцарстве начали вызывать лишь усмешку. Именно поэтому Дон Кихот, отмечает Г.Элтон, стал такой смешной фигурой – он пытался соблюдать правила, которые были верны для предыдущего, но не для современного ему века ([259] pp.12, 14). Р.Вернхэм также указывает на начало массового кровопролития среди мирного населения в Европе где-то в последней трети XVI в., которое продолжалось и в начале XVII в. ([260] p.1) Итак, мы видим то изменение, которое произошло в характере войн, и можем теперь объяснить его причину – на арену Европы вышла мировая олигархия, и она начала войну не просто против отдельных правительств, а против европейских народов, против населения Европы. Впрочем, как мы видели выше, войну против народа олигархия вела всегда, когда народ мешал ее интересам, мы видели массовую резню в Константинополе и Кесарии при Юстиниане, на Украине при польских панах и в других приводившихся выше исторических примерах. Не удивительно, что и в Западной Европе массовая резня начинается при самом непосредственном участии олигархии. В 1572 г. происходят всем известные события Варфоломеевской ночи в Париже. Только за один день было убито несколько тысяч гугенотов, и вслед за этим началось их массовое истребление по всей Франции. Все это сопровождалось грабежом их имущества, так как среди убитых было много состоятельных людей. Как известно, эта акция была задумана и спланирована французской королевой Екатериной Медичи, которая принадлежала к уже упоминавшемуся богатейшему и могущественнейшему семейству Италии, и французским магнатом Генрихом Гизом ([19] 10, с.190). Менее известно, однако, что генералом (главой) иезуитов, принявших столь деятельное участие в Варфоломеевской ночи, в то время был Франсиско Борджиа – представитель другого богатейшего семейства Италии. А именно генерал иезуитов, как было показано выше, принимал все основные решения и обладал неограниченной властью в Обществе Иисуса. Итак, мы видим представителей трех олигархических кланов (Медичи, Гизы и Борджиа), которые организовали первую массовую резню в Европе, положившую начало кровавым гражданским и междоусобным войнам во Франции. Одновременно с этим начинается применение террора со стороны властей по отношению к мирному населению. В 1566 г. в Нидерландах произошли массовые народные восстания, вызванные ухудшением условий жизни народа и недовольством, накопившимся за годы испанского господства. Этот протест вылился и на католическую церковь, которая была главным оплотом и символом испанского владычества в Нидерландах. Восставшие разгромили более 5000 католических церквей и монастырей и разграбили их имущество, значительная часть которого передавалась городским магистратам для организации помощи беднякам ([19] 10, с.270-271). В ответ испанский король Филипп II (1556-1598 гг.) послал в Нидерланды 60-тысячную армию во главе с герцогом Альбой, который организовал там настоящий террор. Только официально было казнено или сослано на каторгу 12 тысяч человек ([260] p.271), причем все приговоры выносились волюнтаристским образом, без соблюдения обычной судебной процедуры. Общее же число жертв испанского террора в Нидерландах в этот период, по оценкам, достигло 100 тысяч человек ([54] с.89). Подробности этого чудовищного и даже садистского террора испанцев описаны в популярном историческом романе Ш. де Костера «Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке». В 1590-х годах террор начался и на территории Центральной Европы – в Германии, Австрии и Богемии. Здесь иезуиты совместно с католическим духовенством начали кампанию по насильственному возврату населения в католическую веру. Необыкновенный размах это мероприятие получило потому, что в нем самое непосредственное участие приняли австрийский эрцгерцог Фердинанд, впоследствии – император Священной Римской империи Фердинанд II (1619-1637 гг.), и баварский герцог Максимилиан I (1596-1651 гг.). Оба они еще в детстве были отданы в главную иезуитскую школу в Ингольштадте, прошли полный курс иезуитского образования, хорошо усвоили учение и «моральные нормы» иезуитов и в течение всей жизни продолжали оставаться под их сильным влиянием ([28] с.197-198). Вскоре после начала своего правления они издали указы о недопустимости терпеть «протестантскую ересь» на подвластной им территории и начали силой изгонять протестантство из Австрии и Баварии. Все протестантские церкви там были закрыты, а протестантским священникам под угрозой смертной казни было велено покинуть эти страны. При этом уничтожались предметы протестантского культа, а много церквей было просто разрушено. Повсеместно была введена инквизиция, которая подвергала пыткам и казни всех, кто продолжал исповедовать протестантство. Для наглядности по всем городам и деревням были воздвигнуты виселицы, на которых вешали «еретиков», только в Австрии было сожжено до 40 000 лютеранских библий, а 30 тысяч человек бросили свои дома и нажитое имущество и убежали от преследований за пределы Баварии и Австрии ([28] с. 199-200). Попытки подобного же насильственного обращения в католицизм предпринимались и в ряде областей центральной Германии и в Богемии ([28] с.195-196, 205-207, 212). Правда, иезуитам там не хватало, говоря современным языком, административного ресурса – эти территории не были подвластны их воспитанникам Фердинанду и Максимилиану. Но даже и без этого ресурса, при помощи запугивания, подстрекательства, а также запретов и приказов, принятых местными католическими епископами, им удалось достичь достаточно многого, поскольку протестанты были разобщены и представляли собой неорганизованную массу. В результате описанных событий ситуация резко изменилась. Если в 1559 г., указывает Т.Паркер, победа протестантства была возможна не только в Северной и Центральной Европе, но и во Франции, и у этого движения было немало последователей даже на юге Европы, то в начале XVII века, по словам историка, протестанты находились в отчаянном положении и почти в истерическом состоянии, опасаясь окончательного уничтожения Реформации ([260] p.59-60). Помимо Австрии и Баварии, протестанты преследовались и во Франции. Что касается Испании и Италии, то все зачатки этого движения были вырваны с корнем посредством инквизиции и суровых репрессий. Именно эта ситуация, пишет историк, привела к Тридцатилетней войне, которая для европейских народов была войной за выживание, борьбой с экспансией католических государств, стремившихся уничтожить не только веру, но и национальные особенности этих народов ([260] p.59-60). Тридцатилетняя война (1618-1648 гг.) стала самым серьезным военным конфликтом в Европе за всю историю современных европейских наций с момента их возникновения и вплоть до наполеоновских войн начала XIX века. И.Валлерстайн назвал ее первой мировой войной глобальной капиталистической экономики ([310] p.23). Действительно, эта война заслуживает того, чтобы считаться первой мировой войной в истории современной европейской цивилизации. Хотя основные военные действия проходили на территории Германии, но они были беспрецедентными по размаху; кроме того, в войне приняло участие более десятка государств, и она продолжалась, как следует из ее названия, целых 30 лет. В прошлом были попытки историков рассматривать Тридцатилетнюю войну как «религиозную», но затем от этих попыток отказались. Сегодня наиболее распространен взгляд на нее именно как на войну народов Европы против внешней агрессии . Но главное, что такого же мнения придерживались и современники, участники этой войны. Например, один из них, известный чешский патриот Ян Комениус даже в 1667 г., то есть почти через 20 лет после окончания Тридцатилетней войны, призывал Англию и Нидерланды прекратить междоусобную войну и закончить свою миссию, которую он видел в окончательном разгроме «мировой монархии» испанских и австрийских Габсбургов ([279] p.1). Другой известный политический деятель той эпохи, англичанин Оливер Кромвель, незадолго до своей смерти (1658 г.) также писал о той борьбе, которую Англия все еще продолжает вести «на стороне Бога» «с римским Вавилоном, главной опорой которого является Испания» ([29] 2, с.196). Как видим, даже спустя 10-20 лет после окончания Тридцатилетней войны, когда былое могущество испано-австрийских Габсбургов и их «католической коалиции» было безвозвратно подорвано и уже не внушало опасений, патриоты европейских стран – от Англии до Чехии - продолжали бить в набат и серьезно полагали, что война с «мировой монархией» еще не окончилась. Значит, опасность, грозившая европейским нациям, была действительно так велика, что продолжала занимать умы ведущих деятелей эпохи еще долго после того, как она уже фактически перестала существовать. На это указывают и чрезвычайные меры, принятые против иезуитов в странах антигабсбургской коалиции, причем еще задолго до начала Тридцатилетней войны. Даже в странах антигитлеровской коалиции во время II мировой войны (1939-1945 гг.) не расстреливали немецких шпионов без суда и следствия, как это делали в Нидерландах с иезуитами, которых считали шпионами Габсбургов и папства. Действительно, если мы вспомним ход Тридцатилетней войны, а также то, что ей предшествовало, то мы должны с этим согласиться. Ведь наступление «католической коалиции», а вернее, мировой олигархии, началось в конце XVI в. – начале XVII в. по всему фронту . Выше уже говорилось о массовой резне протестантов и иных мерах по «искоренению ереси» во Франции, Германии, Австрии, Италии и Испании, начавшейся в этот период, о массовом терроре испанцев в Нидерландах. Одновременно с этим, в 1580 году, к «мировой монархии» Габсбургов была присоединена Португалия. Ее присоединили к владениям испанского короля Филиппа II, и он стал, помимо прочих своих регалий, еще и королем Португалии Филиппом I (разумеется, мнения самих португальцев при этом никто не спрашивал). А в 1588 г. была сделана попытка завоевания Англии – Филипп II отправил к ее берегам знаменитую Великую Армаду из 150 кораблей. И если бы не случайная буря, которая разметала и разбила эту армаду о скалы, и не самоотверженная борьба англичан, имевших флот, по крайней мере, вдвое меньший испанского, то неизвестно, чем бы все это закончилось. Могущество Испании накануне 1588 года было так велико, что, как пишет Д.Грин, все европейские дипломаты считали «безумием» упорное сопротивление английской королевы Елизаветы I (1558-1603 гг.) планам испанского короля и ее нежелание плясать под его дудку ([29] 1, с.607, 613). Одновременно с отплытием Армады было организовано восстание во Франции, во главе с Гизами, против французского короля Генриха III. Это восстание также спонсировалось Филиппом II и иезуитами и было направлено не только на ослабление Франции, но и на то, чтобы помешать французской помощи Англии во время испанской интервенции. И эта цель была достигнута – в момент вторжения Великой Армады Франция забыла свои обещания помощи Англии, так как была занята внутренней междоусобной войной. Одновременно иезуиты организовали серию покушений на Вильгельма Оранского в Нидерландах и на Елизавету I в Англии. Как видим, действия всех участников «католической коалиции»: испано-австрийских Габсбургов, иезуитов и местных олигархических кланов, - хорошо координировались. Военная интервенция против Англии не удалась, но попытки подчинить Францию не прекращались. Сначала, как выше уже говорилось, папа Сикст V (1585-1590 гг.) запретил Бурбонам наследовать французский престол, оставшийся без прямых наследников - у Генриха III, последнего представителя правящей династии Валуа, не было детей. Таким образом, согласно планам папства и «католической коалиции», французская корона должна была достаться испанскому королю Филиппу II – по тому же сценарию, как это проделали с Португалией в 1580 году – и Франция как самостоятельное государство должна была исчезнуть. Однако Генрих Бурбонский, которого Генрих III Валуа назначил свои преемником, вопреки этим планам, все же стал королем Франции - Генрихом IV (1589-1610 гг.). Тогда папа Сикст V отлучил его от церкви, под предлогом того, что он был протестантом. В ответ Генрих IV, чтобы снять с себя папскую анафему и устранить предлог для прямой военной интервенции со стороны «католической коалиции», в 1593 г. перешел в католичество . Однако это не остановило попыток Филиппа II и его союзников подчинить Францию. Хотя папа был вынужден снять анафему с Генриха IV, но лишь спустя 2 года, в 1595 году, и то, как указывают историки, только потому, что она уже задолго до этого была снята французской католической церковью ([260] p.307; [28] с.450). А попытки иезуитов организовать восстание против Генриха IV и покушения на него не прекращались в течение всех последующих лет его жизни – вплоть до убийства Генриха IV в 1610 г. Так «католическая коалиция» показала всему миру свои истинные намерения, которые заключались не столько в утверждении католицизма, сколько в установлении своей власти над миром. Потому что ничем иным нельзя объяснить то маниакальное упорство, с которым папа и иезуиты пытались добиться передачи короны католической Франции испанскому королю. Наступление мировой олигархии продолжалось не только в Западной, но также в Центральной и Восточной Европе. Речь Посполитая была в этот период союзницей австрийских Габсбургов, и планы польской олигархии по формированию империи от норвежских фьордов до Тихого океана (с присоединением России и Швеции) можно рассматривать как часть общего плана по захвату господства над миром (см. главу VIII). Что касается Центральной Европы, то вслед за гонениями на протестантов Австрии и Баварии, происходившими в конце XVI века, австрийские Габсбурги и созданная ими Католическая лига развязала войны против протестантов Чехии и северной Германии, стремясь не только искоренить протестантство, но и подчинить их своей власти (см. далее). Как следует из вышеизложенного, участники Тридцатилетней войны (1618-1648 гг.) определились задолго до того, как она началась. С одной стороны это были, если можно так выразиться, волки, которые уже в течение нескольких десятилетий пытались сожрать овец или загнать их в свое логово, и, с другой стороны, те самые овцы, которые наконец осознали, что их таки сожрут, если они не окажут отчаянного сопротивления. Главным участником этой затяжной войны со стороны «волков», как уже было сказано, являлась империя Габсбургов. Хотя эта империя и развалилась на две части в середине XVI в., но между испанскими и австрийскими Габсбургами сохранялись не только близкие родственные отношения, но и тесное взаимопонимание. Кроме того, те силы, на которые опирались испанские и австрийские императоры: папство, иезуиты, военная олигархия типа Валленштейна и Гизов и финансовые олигархические семейства типа Фуггеров, - по-прежнему подталкивали их к строительству «мировой монархии». Как пишут российские историки, в течение нескольких десятилетий в XVII веке предпринимались упорные усилия, направленные на возрождение и усиление мощи империи Габсбургов ([18] 3, с.302). Против коалиции Габсбургов воевали именно те страны, на которых и была направлена агрессия со стороны «волков» в течение 40-50 лет, предшествовавших Тридцатилетней войне. Эти страны фактически боролись за свою независимость. Среди них - протестантские княжества северной и центральной Германии, Франция, Чехия, Нидерланды, Англия, Дания, Швеция, отдельные государства Италии. В большинстве этих стран к тому времени победила Реформация, и они стали протестантскими. Но Франция оставалась католической страной, и, тем не менее, воевала против «католической коалиции» Габсбургов. Кроме того, австрийские дворяне в 1620 г. собрали целую армию и тоже выступили против Габсбургов; против них воевали также некоторые итальянские государства - несмотря на то, что Италия и Австрия остались в лоне католической церкви. Как видим, «протестантская коалиция» объединяла не только протестантские государства и народы, но и католические. Поэтому единственно возможный вывод состоит в том, что все эти народы объединились в коалицию не ввиду принадлежности к какой-то религии, а ввиду общей цели – борьба с империализмом Габсбургов и папства . Давайте подробнее рассмотрим основные движущие силы Тридцатилетней войны и ее ход. Если начать с Восточной Европы, то, как уже было сказано, в «католическую коалицию» Габсбургов входила Речь Посполитая, которую российские историки называют «восточным форпостом» этой коалиции ([18] 3, с.303). О том, каковы были имперские планы магнатской Польши в ту эпоху (по присоединению России и Швеции), выше уже говорилось. Известно и то, что эти планы поддерживались папством. И одновременно с началом Тридцатилетней войны (какая опять согласованность действий!) Польша предприняла в 1617-1618 гг. поход на Москву с целью захвата русского трона (и насаждения в Московии католической веры). А после того как захват русского трона не удался, польские магнаты начали войну со Швецией, которая являлась активным членом «протестантской коалиции». Что касается Центральной и Западной Европы, то основную скрипку здесь играли, помимо самих австрийских и испанских Габсбургов и их армий, также те силы, о которых выше уже говорилось – кондотьеры, военная олигархия. Для чешского магната Валленештейна эта война была, прежде всего, выгодным предприятием, приносящим доходы и утолявшим его жажду власти – посредством грабежей местного населения и посредством присоединения новых владений к его землям. Чех по национальности, он утопил Чехию в крови. А затем амбиции его зашли так далеко, что помимо тех областей и герцогств, которыми он уже владел, он решил присоединить к своим владениям всю Чехию и объявить себя чешским королем. Но не успел – его убили его собственные помощники и соратники, ужаснувшись его планам. Другим примером кондотьера был баварский король Максимилиан – ученик иезуитов (см. выше). Для ведения войны с «протестантской коалицией» он создал Католическую лигу, но старался ее деятельность посвятить не религии и даже не политике, а войне и разграблению немецких протестантских государств. Когда Габсбурги в 1616 г. решили расширить Католическую лигу за счет включения ряда новых государств и создать из нее широкий политический союз, Максимилиан вышел из нее и создал другую Католическую лигу с соседними мелкими государствами, преследовавшую чисто военные завоевательные цели ([261] p.291), которая и стала главным мотором Тридцатилетней войны на первой ее фазе. Но активные военные действия лиги начались еще за несколько лет до официального начала Тридцатилетней войны, в 1614-1615 гг., когда Максимилиан начал путем военного вторжения и репрессий против населения насаждать католицизм в герцогстве Юлих, графстве Клеве, городах Ахене и Мюльгейме и других городах Германии ([18] 3, с.304). Максимилиан Баварский первоначально сам стремился стать императором Австрии – как указывает историк Г.Рамзэй, он упорно побуждал императора Рудольфа (1576-1612 гг.) назвать имя своего преемника на случай своей смерти, по-видимому, ожидая, что этим преемником станет он сам ([261] p.290). Но этот его план не удался. Зато сразу после начала Тридцатилетней войны австрийскую императорскую корону получил другой ученик иезуитов – Фердинанд II (1619-1637 гг.), который, как и Максимилиан, посвятил себя военным авантюрам и грабежу соседних государств. О бедствиях населения во время войны в результате действий габсбургской коалиции свидетельствуют следующие примеры. После взятия Магдебурга войсками Католической лиги в 1631 г. из 30 тысячи жителей города в живых осталось только 5 тысяч, все остальные погибли во время осады или были перебиты наемниками осаждавшей армии ([18] 3, с.316). Как указывает Я.Полишенский, войска «католической коалиции» отбирали у населения деньги, продовольствие, имущество, насиловали женщин; дело доходило даже до того, что солдаты уносили окна и двери, и местным жителям ничего не оставалось, как только покидать свои жилища – поэтому повсюду стояли опустевшие дома без окон и дверей ([279] p.144). Но особенно печальная судьба постигла Чехию. После разгрома чешской армии армией Католической лиги в битве у Белой Горы в 1620 г. в Чехии начались массовые казни и репрессии, направленные не только против чешских крестьян и горожан, но и против дворянства. Более половины всех земель в стране, находившихся в частной собственности, были конфискованы, что чешский историк называет «политикой преднамеренного грабежа со стороны Вены и ее агентов» ([279] pp.142-146). Эти конфискованные земли переходили в основном к крупным магнатам и к ордену иезуитов, что привело к резкой концентрации собственности в руках олигархии. Если до начала Тридцатилетней войны, по данным Я.Полишенского, в руках мелкопоместного чешского дворянства находилась примерно 1/3 всех земель, то после конфискаций - всего лишь 10%, а магнаты и католическая церковь в результате конфискаций сосредоточили в своих руках около 80% всех земель. В итоге, пишет историк, практически исчез тот средний класс, на котором держалась вся экономика и социальная жизнь Чехии – подавляющая его часть превратилась в нищих или была вынуждена эмигрировать ([279] pp.142-146). Помимо конфискаций имущества и страшного разграбления территории Чехии, на города были наложены огромные контрибуции, которые было невозможно выплатить. В стране было запрещено не только протестантство, но фактически был запрещен и чешский язык, единственным официальным языком стал немецкий. Как пишет чешский историк, наряду с «германизацией», произошла и «феодализация» страны, включая введение крепостного права. В последующем, отмечает Полишенский, в течение всего периода, пока Чехия находилась под «игом Габсбургов», она оставалась хронически неблагополучным и социально нестабильным регионом ([279] pp.147, 263-264). Печальная судьба постигла и государства Италии – почти все они после Тридцатилетней войны, по словам Г.Элтона, фактически превратились в «испанские сатрапии» ([259] p.10), в которых царило мракобесие и свирепствовала инквизиция. Как видим, «мировая монархия» Габсбургов и стоящие за ней силы стремились уничтожить не только протестантское свободомыслие и гуманизм, но и всякое национальное самосознание европейских народов, их язык и культуру, а также уничтожить средний класс и национальную элиту – основу экономики и социальной жизни любой нации, основу ее благополучия. Но большинству европейских народов, участвовавших в войне против габсбургской коалиции, все же удалось отстоять свою независимость и свои ценности – большинству германских государств, Нидерландам, Франции, Англии, Дании. Во многом этот результат был предопределен активным участием в войне даже тех государств, которым война на первом ее этапе вроде бы не угрожала (Швеция, Франция), но которые понимали, что в случае успеха Габсбургов в покорении других стран Европы следующими на очереди будут они сами. Помогла и помощь добровольцев – так, многие английские добровольцы сражались за свободу голландцев, голландские и шотландские - за свободу чехов и т.д. Поэтому европейские народы спасла их солидарность в борьбе и осознание общей опасности, которое, как мы видели, было настолько сильным, что даже в течение многих лет после окончания Тридцатилетней войны не покидало наиболее активных борцов с «мировой монархией». Как было показано выше, Тридцатилетняя война была кульминацией в борьбе народов Европы против мировой олигархии – борьбе, длившейся полтора столетия, с начала XVI в. до середины XVII в. Поэтому именно победа в Тридцатилетней войне, окончательно сломавшая хребет этой олигархии, позволила части европейских наций совершить прорыв в борьбе не только с внешней коррупцией, навязываемой им извне, но и в борьбе с внутренней коррупцией. Именно она позволила им впервые в истории совершить уникальную в своем роде социальную революцию, революцию в области экономики, демократии, свободомыслия и гуманизма, придавшую небывало мощный импульс их последующему развитию в XVIII-XIX веках. В свою очередь, именно эти революции, произошедшие преимущественно на Севере Западной Европы, определили и будущее всей Европы. 11.5. Почему Реформация победила на Севере и не смогла победить на Юге Западной Европы Самое время теперь вернуться к тому вопросу, который был задан в конце предыдущей главы – каким образом отсталый и малонаселенный Север Западной Европы (Англия, Германия, Скандинавия) после «кризиса XVII века» вдруг резко вырвался вперед и за последующие полтора-два столетия обогнал высокоразвитые и густонаселенные страны Юга: Испанию, Италию и Францию. Ответ на него теперь нам должен быть ясен – это случилось благодаря Реформации, которая была величайшей социальной революцией в истории Европы. Она принесла протестантским странам, странам Севера, освобождение не только от коррупции церкви, но и от коррупции государства, которое перестало служить интересам олигархии в ущерб интересам народа, а стало, наоборот, учитывать интересы широких масс населения. Почти повсеместно Реформация сопровождалась также массовым переделом собственности, конфискованной у католической церкви и у магнатов типа Валленштейна, воевавших против протестантских государств или сочувствовавших их врагам. Все это способствовало успешному преодолению кризиса коррупции в протестантских странах. Кроме того, почти во всех этих странах (за исключением Голландии), начиная со второй половины XVII века и вплоть до середины XIX века, проводилась протекционистская политика, и не просто как политика, а как целостная протекционистская экономическая система и идеология – часть идеологии победившей социальной революции. Благодаря всем этим мерам западноевропейскому Северу удалось не только преодолеть кризис коррупции, достигший апогея в XVII веке, но и на целых полтора или два столетия вырваться из циклов коррупции – вплоть до середины XIX века, когда началась новая европейская глобализация и новый общеевропейский цикл коррупции. Ничего этого не произошло на Юге. Испания и Италия в течение XVI-XVIII вв. пришли в сильный упадок, что является общеизвестным историческим фактом. И хотя там в этот период был целый ряд народных бунтов и восстаний, но не было ничего похожего на революцию или осмысленную реформу по выходу из кризиса коррупции. На юге Франции мы видим в XVI в. гугенотскую революцию, подобную тем протестантским революциям, что были на Севере. Но на остальной территории Франции не было ничего подобного, а в XVII веке и гугеноты были задавлены французским абсолютизмом в лице кардинала Ришелье, гугенотская республика была уничтожена, многим гугенотам пришлось эмигрировать из страны. Таким образом, все эти страны: Испания, Италия, Франция, - так и не смогли преодолеть кризис коррупции, который был либо искусственно «законсервирован», как это было во Франции (см. главу XIII), либо продолжал углубляться, как это было в Испании и Италии, вызывая все больший упадок этих стран. Фактически к XIX веку Испания оказалась в положении экономической колонии Великобритании (см. главу XIV), Италия превратилась в «периферию» Европы, оставшись частично протекторатом Австрийской империи, а Франция к XIX в. утратила свой статус самой экономически развитой европейской державы и стала, в терминологии И.Валлерстайна, «полупериферийным государством» ([311] p.122). Следует также отметить, что, хотя период после окончания Тридцатилетней войны (1648 г.) и до начала XIX в. историки называют «эпохой меркантилизма» (протекционизма), но политика протекционизма в странах западноевропейского Юга, в отличие от Севера, не проводилась. Либо, если она проводилась, как это было во Франции, то формально и бессодержательно (см. главу XII, п. 12.6). Причину данного феномена также легко понять: если власть олигархии сохраняется, то она вряд ли будет проводить внятную протекционистскую политику. Такая политика направлена на защиту интересов населения и национального производителя, а это интересует олигархию в последнюю очередь, в первую очередь ее интересуют торговые и спекулятивные прибыли, получению которых способствует не протекционизм, а противоположная ему политика - политика свободной торговли. Итак, если с этим вопросом мы разобрались, то тогда, естественно, возникает еще один вопрос – а почему, собственно говоря, Юг не смог осуществить в XVI-XVII вв. такую же социальную революцию, какая произошла на Севере? Почему там хотя и были сторонники Реформации, но она нигде не приняла действительно массового характера, как это было в Германии и Англии, и почему, кроме гугенотской республики на французском юге, ни во Франции (до революции 1789 г.), ни в Италии, ни в Испании не было предпринято ни одной действительно серьезной попытки социальной революции и социальных реформ, несмотря на продолжающийся кризис коррупции и упадок? Как представляется, ответ на данный вопрос состоит в том, что страны западноевропейского Юга слишком рано и слишком усердно увлеклись колонизаторской политикой и участием в первой европейской глобализации. Мы видели ранее (см. главу IV), что Генуя, Венеция и другие итальянские города-государства в XII-XIV вв. не только контролировали всю международную торговлю в Средиземном и Черном морях, но фактически установили свой контроль над Византией, превратив ее в свою экономическую, и отчасти политическую, колонию (которой диктовали условия и которую морили голодом). По всему Средиземноморью, от Крыма до Северной Африки, были раскиданы итальянские крепости-фактории, занимавшиеся торговлей, грабежом и войнами; многие острова и целые регионы: Далмация, Крит, Кипр, Корфу, Евбея, Киклады и другие, - были превращены в непосредственные колонии Венеции и Генуи или в зависимые от них территории. Как писал Ф.Успенский о венецианской колонизации Средиземноморья, «создано было неслыханное колониальное царство, прообраз английской империи» ([113] 5, с.156). Активно поучаствовала в грабеже Византии в XIII-XIV вв. и Франция. Французы и итальянцы сначала разграбили Константинополь, увезя с собой все его неслыханные богатства, а затем поделили между собой всю Грецию и часть Фракии, и в течение полутора столетий жили как господа на иждивении греческих крепостных крестьян. Там были созданы целые феодальные государства, и в этой колонизации участвовала наиболее активная часть французского и итальянского общества. Например, как указывает Ф.Успенский, при дворе французского феодального магната Гильома Вильгардуэна в Морее в Греции в середине XIII в. жило около 1000 одних только конных французских рыцарей, не считая их родственников, челяди, оруженосцев и пеших французских солдат ([113] 5, с.139). Вильгардуэн был лишь один из многих десятков французских и итальянских феодальных правителей, поделивших между собой Византию после ее захвата в 1204 г., поэтому в сумме число одних только французских и итальянских рыцарей, проживавших в XIII-XIV вв. на бывшей византийской территории, судя по всему, исчислялось десятками тысяч. Что касается итальянских торговых факторий на побережье Средиземного и Черного морей, то в некоторых из них проживали десятки тысяч итальянцев, а в общей сложности, очевидно, сотни тысяч . Византия была не единственной территорией, которая стала объектом французской колонизации в этот период. Фактически начиная с первых крестовых походов (1096-1189 гг.), направленных на покорение территорий Ближнего Востока, Франция играла лидирующую роль в военной колонизации Средиземноморья, так же как Италия лидировала в его торговой колонизации. Так называемые «франкские королевства», сформированные в XI в. на территории Палестины, Сирии и южной Турции в результате первого крестового похода (1096-1099 г.), и функционировавшие в основном благодаря постоянному притоку рыцарей и прочего активного населения из Франции, просуществовали вплоть до конца XIII в. Кроме этого, можно упомянуть попытку колонизации южной Италии, Сицилии и Мальты, предпринятую во второй половине XIII в. Карлом Анжуйским, а также попытки колонизации Египта и Туниса, предпринятые французским королем Людовиком IX во время шестого (1248-1254 гг.) и седьмого (1270 г.) крестовых походов. В общей сложности речь идет даже не о сотнях тысяч, а о миллионах французов и итальянцев, участвовавших в XI-XIV веках в военной и экономической колонизации Средиземноморья . Испания позже Италии и Франции начала участвовать в этой колонизационной вакханалии – лишь начиная с XIV века , поскольку до этого была занята Реконкистой – освобождением Испании от мавров. Но зато по масштабам последующей колонизации Латинской Америки и остального мира в XV-XVI вв. Испания намного превзошла своих предшественников (см. выше). Суть и цели военных захватов и насильственной колонизации, а также установления торговых монополий и диктата в области внешней торговли в рассматриваемую эпоху (XII-XVI вв.), как и в другие эпохи, были одни и те же - грабеж и эксплуатация других народов. Фактически эти два вида деятельности (военные захваты и международная торговля) всегда являлись двумя основными каналами распространения международной коррупции. Величайшая иллюзия, в которую впали страны западноевропейского Юга (Италия, Франция, Испания) в указанную эпоху, состояла в том, что участие в этих видах деятельности рассматривалось как необыкновенное и исключительное благо. Как писал Ф.Успенский, для французских и итальянских крестоносцев «взятие Константинополя было небывалая удача, славный подвиг, торжество, посланное Богом своим верным сынам… Среди крестоносцев и венецианцев господствовала великая радость из-за этой дарованной Богом победы…», и в таком «чрезвычайном веселии» они далее и пребывали ([113] 5, с.15-16). На самом же деле весь этот неслыханный грабеж Византии и всего побережья Средиземного и Черного морей был для Франции и Италии величайшим несчастьем, поскольку он, с одной стороны, вызвал массовый отток из этих стран наиболее активной части населения («пассионариев»), в том числе и тех людей, кто действительно отправлялся в военные и торговые экспедиции не в целях простого грабежа, а, как им казалось, в благородных целях (освобождение христиан от мусульманского гнета, миссионерская деятельность, продвижение европейской культуры и т.д.). А с другой стороны, грабеж Византии, колонизация, морская торговля в XIII-XIV вв. вызвали такой прилив жадности и такое падение нравов среди верхушки французского и итальянского общества, которая начала очень быстро перерождаться в олигархию, что это не могло не привести в дальнейшем к очень серьезным последствиям. В результате в Италии мы видим те ужасные олигархические режимы, которые сложились в Венецианской республике (см. выше) и в других торговых республиках (Генуя, Пиза, Флоренция). А Францию мы видим в XIV-XV вв. погруженной в анархию и раздираемую на части герцогами и баронами, которые вступают в союз с англичанами во время Столетней войны с целью превратить Францию в колонию Англии (см. главу XIII). Так колонизация французами Средиземноморья чуть было не обернулась в дальнейшем колонизацией самой Франции. А колонизация Средиземноморья итальянцами в XII-XIV вв. привела-таки к превращению самих итальянских городов в последующие столетия в испанские и австрийские «сатрапии». Ну а в Испании мы видим точно такую же картину, но повторившуюся спустя два столетия. Колонизация Испанией половины мира в XV-XVI вв. также обернулась в конечном итоге не выигрышем, а огромным проигрышем. Хлынувший в Испанию поток золота ацтеков и инков, серебра Боливии и других несметных богатств, награбленных по всему свету, привел к формированию в самой Испании такой мощной и страшной олигархии, стремившейся к мировому господству, что она задавила все попытки проведения социальных реформ в стране и все попытки найти выход из того кризиса коррупции, который ее разъедал, начиная с XVI-XVII веков. В итоге к XIX веку Испания сама превратилась в фактическую колонию более развитых государств западноевропейского Севера – прежде всего, Великобритании. Как видим, те «великие» цели, которые навязываются обществу олигархией (создание империй, колонизация, глобализация и т.д.) в действительности ведут к прямо противоположным результатам, чем те, которые были обещаны. Народам, соблазненным такими «великими» целями, следует помнить о том, что если они приняли правила игры, навязанные олигархией, то они уже не смогут в будущем вырваться из порочного круга этой игры. Они либо будут сами захватывать, грабить, насиловать и эксплуатировать другие народы, либо, когда они ослабнут и уже не в состоянии будут этого делать, то грабить, насиловать и эксплуатировать будут их самих. Глава XII. Три столетия английских революций: XV-XVII вв. 12.1. Почему в Англии средневековье закончилось в 1485 году? В течение длительного времени в английской историографии и английском массовом сознании считалось (и, возможно, считается до сих пор), что средневековье в Англии закончилось в 1485 г., когда на троне воцарилась королевская династия Тюдоров. Во всяком случае, еще в первой половине XX века в английских школах и вузах ученики и студенты на вопрос экзаменатора: «Когда в Англии закончились средние века?», - были обязаны отвечать: «В 1485 году». И только такой ответ считался правильным ([111] с.102). С этим не согласились два видных специалиста в области английской социальной истории - Д.Тревельян и К.Хилл, которые – один в 1939 году, другой в 1960-х годах – доказывали, что конец средневековья неправильно связывать с какой-то определенной датой, а можно говорить о нем лишь как о неком абстрактном понятии ([111] с.101-107; [212] pp.6-7). Для нас в данном случае не важно, кто прав в этом сугубо теоретическом научном споре. Важно то, что в течение многих столетий смена двух великих эпох в истории Англии в английской историографии и в представлениях всего английского общества ассоциировалась именно с восшествием Тюдоров. Спрашивается, почему? Ведь Тревельян и Хилл правы в том, что, к примеру, даже для Западной Европы в целом невозможно назвать какую-то дату, определяющую «конец средних веков». Возможно, для Италии он наступил уже в XIII-XIV вв., в эпоху Данте, Петрарки и начала Ренессанса, а в Германии – лишь в XVI веке, с появлением Мартина Лютера и началом Реформации. Что касается самой Англии, то всего за двести лет (с 1399 г. по 1603 г.) на английском троне сменилось 5 королевских династий: Плантагенеты, Ланкастеры, Йорки, Тюдоры и Стюарты. Почему же такая особая честь англичанами была оказана восшествию лишь одной из них - Тюдорам? Ведь с тем же успехом можно было бы считать «концом средневековья» и любую другую дату в указанный период, когда одна династия на английском троне сменяла другую. Напрашивается следующее объяснение. Такая прочная ассоциация «конца средневековья» с 1485 годом в английском массовом сознании могла означать лишь одно – именно в момент восшествия на трон Тюдоров было уничтожено все то мрачное и отсталое, что принято связывать с темными средними веками, и именно с этого момента в Англии началась новая светлая и прогрессивная эпоха. Иными словами, восшествие Тюдоров было связано с социальной революцией, и память о ней осталась в массовом сознании и историографии в качестве события, похоронившего мрачное средневековье. Для того, чтобы ответить на поставленный вопрос и проверить, верна ли эта догадка, давайте взглянем на то, что происходило в Англии в столетия, предшествующие указанному событию. Как мы видели выше (глава X), феодализм как таковой в Западной Европе и в Англии начал исчезать уже в XII-XIII вв., когда происходило массовое освобождение крестьян из крепостной зависимости и началось бурное развитие капиталистических (рыночных) отношений. Тогда же начался процесс, который И.Валлерстайн назвал образованием «мировой европейской экономики», то есть глобализация. А вместе с ней в Западной Европе начался и первый цикл коррупции. Англия была не в стороне от всех этих процессов, а находилась в самой их гуще – поэтому ее первый цикл коррупции развивался более или менее синхронно с другими западноевропейскими странами. Выше уже говорилось об обнищании населения Англии в течение XIII-XIV вв., о голодоморах и эпидемиях XIV в. и о необычайно сильных восстаниях английских крестьян и городской бедноты в XIV веке. Все это достаточно ясно указывает на то, что кризис коррупции в Англии начался в XIV в., а первый пик этого кризиса пришелся на вторую половину XIV в. Как и во все другие эпохи, неизбежной чертой первого цикла коррупции в Англии было образование и постепенное усиление олигархии, которая пришла на смену прежней благородной феодальной аристократии. Это сопровождалось ростом насилия и грабежей местного населения со стороны могущественных баронов, которое также началось с середины XII в., то есть, если верить И.Валлерстайну и другим экономическим историкам, одновременно с началом европейской глобализации. Как писал Д.Грин об этом периоде, «насилие феодальных баронов показало, от каких ужасов избавило Англию суровое правление нормандских королей» ([29] 1, с.158), правивших там, начиная с 1066 г. Согласно описаниям летописцев, во время первой вспышки баронской анархии бароны замучили, сгноили в темницах и уморили голодом тысячи людей ([29] 1, с.158). Известно, что именно с этого времени началось строительство огромных замков-крепостей, в которых бароны могли себя чувствовать в безопасности, даже если их осаждал король со всей своей армией. С этого же времени бароны начали повсюду ходить с огромным вооруженным конвоем, включавшим, как правило, несколько сотен человек, являясь в сопровождении такого огромного конвоя даже к королю ([29] 1, с.158). И этот период баронского всевластия в истории Англии длился с середины XII в. и вплоть до конца XV в. Хотя за это время Англия пережила счастливые годы правления нескольких исключительно сильных и справедливых королей, успешно боровшихся против власти баронов и стремившихся утвердить закон и порядок , но после смерти каждого из них опять наступала баронская анархия, сопровождавшаяся войнами, грабежами и насилием. Нет никакого сомнения, что в Англии в XII-XV вв., как и в другие эпохи, начавшаяся глобализация создала принципиально новые возможности для быстрого обогащения «сильных мира сего». Раньше, в условиях классического феодализма, даже награбленные вещи или товары было некуда сбыть, ввиду неразвитости внешней торговли. Теперь такая возможность появилась благодаря быстрому росту последней. Кроме того, наплыв импортных товаров, одежды и дорогих красивых вещей из-за границы, начавшийся вместе с глобализацией, вызывал у английской знати необыкновенную жажду денег. А быстрое обесценение золота и серебра и непрекращающийся рост цен на все товары (еще один неизменный спутник глобализации) усиливали эту жажду денег и подталкивали английскую знать к поиску все новых и новых источников пополнения своих скудеющих кошельков . Поэтому, как и в другие эпохи глобализации, многие английские бароны не нашли ничего лучшего, чем заняться грабежом, от которого в эпоху баронской анархии страдало все английское население. И участие в этом грабеже, как и во все другие эпохи, было своего рода «естественным отбором олигархии». Те представители английской знати, которые не хотели заниматься ничем подобным, постепенно нищали вследствие роста цен или теряли свои земли в результате их захвата могущественными наглыми баронами. А выживали и процветали только те, кто сам грабил, захватывал и насиловал, собирая под своим началом целые армии грабителей-единомышленников. Как говорилось выше, первый кризис коррупции в Западной Европе был смягчен тем, что на какое-то время перестал действовать главный фактор, углублявший этот кризис – глобализация, интенсивная внешняя торговля. Резкое свертывание внешней торговли в конце XIV – начале XV вв. (под влиянием демографического и экономического кризиса) привело к тому, что олигархия лишилась важного источника своих доходов – некуда было теперь сбывать ни награбленное имущество, ни продовольствие, спрятанное в периоды голодоморов. Это сразу привело к улучшению положения беднейших слоев населения – как указывалось выше, реальная заработная плата в Англии в XV в. начала повышаться, хотя до этого в течение полутора столетий она непрерывно снижалась. Одна из причин этого феномена заключается в том, что со свертыванием внешней торговли автоматически прекращается разгул спекуляции и прямого грабежа населения со стороны правящей верхушки – и то, и другое возможно и имеет смысл лишь в период интенсивной внешней торговли. Но английская баронская олигархия при этом никуда не исчезла – «естественный отбор» уже произошел - и она искала новые возможности для реализации своих амбиций. Такая возможность, конечно, могла заключаться во внешних завоеваниях – потому что именно они во все эпохи составляли голубую мечту олигархии. И возможности для таких завоеваний, собственно говоря, тоже были – уже более полувека шла Столетняя война с Францией. Но шла она очень вяло – английские короли правящей династии Плантагенетов не очень хотели ее вести, хотя и имели все юридические права претендовать на французский престол . Как пишет Д.Грин, английский король Эдуард III (1327-1377) «был втянут в войну против своего желания беспрестанными нападениями Франции, а требование им ее короны было только средством для обеспечения союза с Фландрией» ([29] 1, с.371). Поэтому несмотря на ряд сокрушительных побед над французами: в частности, в сражениях при Креси и Пуатье, - Плантагенеты не стремились к уничтожению Франции или к захвату ее территорий, а при первой возможности заключали с ней перемирие на длительный срок и добивались подписания с Францией постоянного мирного договора . Но такая ситуация не устраивала английских баронов, которые в условиях экономического и финансового кризиса искали новые источники увеличения своего богатства и власти. И если на пути осуществления этих планов стояли Плантагенеты – то тем хуже Плантагенетам: в 1399 г. баронами был свергнут и вскоре убит последний представитель этой династии Ричард II (1377-1399 гг.). А на его место был посажен Генрих IV (1399-1413 гг.) из династии Ланкастеров. Как указывает Д.Грин, «знать оказала поддержку новому королю отчасти в надежде на возобновление роковой войны с Францией», а «помощь церкви была куплена обещанием более строгого преследования еретиков» ([29] 1, с.368). Новый король действительно начал активно бороться с «еретиками», то есть с протестантами (которых в то время в Англии называли лоллардами), чего не было при Плантагенетах. Протестантов начали десятками сжигать на кострах, а их имущество отбирали в пользу католической церкви и короля. Была возобновлена и война с Францией, несмотря на заключенный ранее Ричардом II 30-летний мир. Самое интересное, что вместе с устранением Плантагенетов у англичан пропал и формальный повод для войны – ни Ланкастеры, ни кто-то другой из правящей верхушки Англии уже не имели юридических прав на французский престол. Но, как известно, для ведения завоевательных войн такие права и не требуются – Ланкастеры все равно заявили свои претензии на обладание французской короной, как говорится, по праву сильного, и опять начали войну на континенте. Особенно активные боевые действия против Франции развернулись в правление следующих Ланкастеров: Генриха V (1413-1422 гг.) и Генриха VI (1422-1461 гг.). Именно тогда англичане захватили примерно половину всей французской территории, включая Париж, осадили Орлеан. Речь шла по существу об уничтожении Франции как самостоятельного государства. Жанна д’Арк, крестьянская девушка, спасшая Францию от английской интервенции, не переставала повторять, что она взялась за меч потому, что ей стало жаль «прекрасное королевство Францию» ([29] 1, с.384). Интересно, что английские бароны сами же и финансировали ведение Ланкастерами войны с Францией, точно так же как олигархическое семейство Фуггеров финансировало завоевательные войны Карла V в XVI веке, а Валленштейн и другие чешские и немецкие магнаты – завоевательные войны Фердинанда II в XVII веке. Как указывает Д.Грин, Глостер, один из самых могущественных английских баронов, в период наиболее активных военных операций против Франции ссудил английским королям до полумиллиона фунтов ([29] 1, с.392). Бароны сами же составляли и свои собственные армии из числа своих вассалов и наемников и отправлялись с ними во Францию в составе общей английской экспедиции. Как известно, планам английской олигархии не суждено было осуществиться – французы собрались с силами и выгнали их из страны. К концу Столетней войны (1453 г.) англичане потеряли практически все свои прежние владения на территории Франции. Первый план по созданию английской империи потерпел полное фиаско. На этом фоне и развернулись последующие события, приведшие к сильным социальным потрясениям в истории Англии. Несмотря на то, что положение наиболее бедной части населения в Англии в XV в. несколько улучшилось (выросла реальная зарплата), и мы уже не видим таких массовых и отчаянных восстаний «низов», как во второй половине XIV в., но в целом ситуация в стране оставалась тяжелой. Бароны и католические епископы, имевшие сильное влияние на королей династии Ланкастеров, стремились к еще большему упрочению своей власти в стране. Крупные бароны аккумулировали огромное количество земель, с которых они сгоняли крестьян и где вместо этого разводили овец. Отсюда пошло знаменитое выражение «овцы поедают людей». Теперь же они стремились воспользоваться уменьшением населения в Англии (после демографического кризиса XIV в.) для того, чтобы захватить еще больше земель – историки отмечают, что в XV в. было очень много огораживаний, то есть превращения крестьянских земель в пастбища [305]. Все земли Англии постепенно переходили в руки баронской олигархии. Как указывает К.Хилл, крупные бароны и монастыри совместно с итальянскими купцами монополизировали в своих руках весь экспорт шерсти и осуществляли прямые оптовые поставки шерсти в Европу, стараясь не допустить в этот прибыльный сегмент представителей среднего и мелкого дворянства или, тем более, крестьян и городского купечества ([212] p.68). Засилье «торговой мафии» вызывало неоднократные восстания народа, во время которых больше всего доставалось конторам итальянских и прочих иностранных купцов – такие погромы произошли, например, в Лондоне в 1439 и 1455 гг. ([175] p.17) При этом самым крупным олигархом была, судя по всему, католическая церковь Англии, владевшая наибольшим количеством земель и другого имущества. По данным К.Хилла, ее годовые доходы в то время в 2 раза превышали доходы королевской казны ([212] p.21), и она продолжала аккумулировать в своих руках все новые земли и доходные предприятия. Одновременно с этим экономическим наступлением олигархии шло ее наступление в культурной и духовной сфере. Сжигая в кострах «еретиков»-протестантов и «еретические» произведения, Ланкастеры и католические епископы истребляли и всякое свободомыслие, а вместе с ним и всякое творчество. Историки М.Хастингс и М.Прествич отмечают, что в XV в. в Англии происходил упадок культуры – исчезли даже исторические летописи, которые ранее выпускались регулярно при монастырях, не появлялось больше ни одного поэта или писателя, достойного какого-либо внимания [305]. Как писал Д.Грин, «казалось, с истреблением лоллардов была подавлена всякая духовная жизнь. Никогда английская литература не падала так низко. Несколько скучных моралистов только и сохраняли имя поэтов. История превратилась в самые сухие и большей частью ничего не стоящие отрывки и летописи. Даже религиозный энтузиазм народа, казалось, иссяк или был задушен епископскими судами. В то время только и верили, что в колдовство и чародейство… Единственная чистая личность, возвышающаяся над жадностью, развратом, эгоизмом и неверием эпохи, это Жанна д’Арк, на которую судившие ее доктора и духовные особы смотрели как на колдунью» ([29] 1, с.382) . Наступление тьмы шло также в повседневной и общественной жизни людей. Предыдущий, XIV-й век был характерен распространением разврата среди английской светской и духовной верхушки. Известный английский писатель XIV века Чосер описывал настоятельниц женских монастырей, носивших брошь с девизом, прославлявшим свободную любовь, и не стеснявшихся демонстрировать окружающим таким образом свои далеко не монашеские пристрастия ([29] 1, с.335). Католические монахи и монахини стали стойко ассоциироваться с развратом. Английские короли и вельможи открыто появлялись со своими любовницами и выказывали к ним при всех свое влечение. По описаниям летописцев, на всех рыцарских турнирах вдруг начали в большом числе, иногда до 40-50 человек, появляться красивые и роскошно одетые женщины, которых мы сегодня назвали бы элитными проститутками. Эти женщины так себя вели, писал английский летописец, «как будто они [сами] принимали участие в турнире… и так тратили и расточали имущество и терзали свое тело непристойным беспутством, что повсюду слышался говор в народе, но они не боялись Бога и не стыдились скромного народного голоса» ([29] 1, с.335). В XV веке разврата вряд ли стало меньше, просто в Англии уже не стало летописцев и писателей, способных его описать. Но, судя по всему, еще дальше, чем в предыдущем столетии, зашел произвол в повседневной жизни со стороны всемогущих баронов, а также теперь уже и со стороны государственных чиновников. Как пишет Д.Тревельян, беспорядок в стране в XV в. увеличился по сравнению с предыдущим столетием вследствие «терроризирования честных людей слугами магнатов, продажности и вымогательств королевских судов и даже самого Тайного совета» ([111] с.66), в который входили крупные бароны. Согласно описанию Д.Грина, созывавшиеся время от времени парламенты «походили на военные лагеря, куда крупные вельможи являлись в сопровождении больших отрядов. Парламент 1426 года получил название “дубинного парламента” ввиду того, что когда было запрещено ношение оружия, вассалы баронов явились с дубинами на плечах. Когда были запрещены дубины, они стали прятать под платьем камни и свинцовые шары. Распутство, против которого прежде возвышали свой негодующий голос лолларды, царило теперь без удержу» ([29] 1, с.381). Но особенный разгул анархии и произвола начался в 1450-е годы, когда баронские армии, воевавшие во Франции и несколько десятилетий подряд грабившие ее города и деревни, вернулись назад в Англию после поражения в Столетней войне. Наверное, они и сами были не рады этому возвращению, но деваться им было уже некуда – французы их преследовали и изгоняли со всего побережья Франции. Некоторые бароны пытались найти новые объекты для внешних грабежей и завоеваний. Так, после поражения под Орлеаном два крупных английских барона – Глостер и Бедфорд – составили из своих вассалов и наемников целую армию и отправили ее в составе крестового похода против гуситов в Чехию ([29] 1, с.392). Но, как известно, их надежды на то, чтобы стать господами в Чехии или захватить там богатую добычу не оправдались; и остаткам этих армий также пришлось убираться восвояси не солоно хлебавши – назад в Англию. И вот, когда все эти банды головорезов вернулись на английскую землю – а делать они ничего не умели, кроме войны, грабежей и насилия – то тут все английское население поняло, что раньше были еще цветочки, а теперь будут ягодки. Как пишет Д.Тревельян, «армии, набранные частными лицами, вытесненные обратно через Ла-Манш, … стали вооруженными свитами магнатов и … вносили беспорядок в мирную жизнь страны» ([111] с.66). На этом фоне во второй половине XV в. типичным явлением стали уже не только огораживания земель, принадлежавших крестьянским хозяйствам или деревням, а захват земель, принадлежавших рыцарям-дворянам средней руки, вместе с замком самого рыцаря. В качестве типичного примера такого грубого захвата историк приводит осаду в 1469 г. замка Кейстер наемной армией в 3 000 человек, собранной герцогом Норфолкским ([111] с.70). «Техника неожиданного захвата владений, - пишет Д.Тревельян, - включала оскорбление действием или открытые убийства, часто совершаемые в общественном месте, среди бела дня – для более сильного впечатления, потому что не только соперник, предъявляющий свои права, но и присяжные в суде должны были трепетать за свою жизнь. Нельзя было ожидать от присяжных справедливого решения, нельзя было надеяться, что они будут руководствоваться только существом дела. Ливрея могущественного лорда или рыцаря давала ему свободу не только срезать безнаказанно кошельки, но и перерезать глотки» ([111] с.70). Разгул произвола со стороны баронов и их головорезов, а также со стороны самого короля и его чиновников, вынудили самые разные слои населения подумать о вооруженной борьбе и об объединении своих сил. Уже в 1450 г. в Кенте вспыхнуло восстание под руководством Джэка Кэда, чуть не переросшее в народную революцию. Его армия насчитывала 20 тысяч человек и включала как крестьян и бедняков, так и значительное число рыцарей-дворян, чем это восстание принципиально отличалось от предыдущих, включавших исключительно бедноту. Можно сказать, что впервые в истории Англии на борьбу с правящей кликой поднялись самые широкие слои общества – и бедные, и зажиточные, и богатые. Восставшие разгромили армию короля Генриха VI в сражении при Севеноке и вошли в Лондон, где представили свои требования ([29] 1, с.394). Как отмечают М.Хастингс и М.Прествич, эти требования включали возвращение земель, которые король раздарил крупным баронам, и осуществление целого ряда мер по борьбе с произволом и коррупцией, а также передачу фактической власти герцогу Йоркскому, который должен был стать регентом (то есть фактическим правителем) при короле. Помимо этого, восставшие схватили и казнили нескольких видных баронов и королевских чиновников [305]. Несмотря на первоначальный успех, восстание было подавлено – после того как основная часть восставших поверила обещаниям короля и его помощников и разошлась по домам, остатки армии Кэда были перебиты баронами. Однако это восстание было лишь первым эпизодом в длительной гражданской войне, которая получила название «войны Алой и Белой Розы». Она была так названа потому, что герцоги Йорки, возглавившие восстание против короля, имели на своем гербе белую розу, а королевская династия Ланкастеров – красную. Но это название обманчиво – в действительности это была не борьба двух аристократических группировок за власть, как об этом пишет ряд английских историков, а самая настоящая гражданская война, причем такая, с которой по размаху не может сравниться ни один последующий социальный конфликт в истории Англии. Что же указывает на то, что это была именно гражданская война, а не борьба аристократических семейств? Во-первых, это было восстание против действующего короля Генриха VI, имевшего, как отмечает Д.Грин, все юридические права на занимаемый им английский трон ([29] 1, с.397-398), тем более, что до него правили Англией его отец и дед, а у самого Генриха VI уже был малолетний сын – наследник престола. Как сказал однажды сам Генрих VI, «мой отец был королем; его отец также был королем, сам я сорок лет, с колыбели, носил корону; все вы клялись мне в верности как своему государю, и то же делали ваши отцы относительно моего. Так как же можно оспаривать мое право?» ([29] 1, с.397). По этой причине парламент отказался в 1460 г. низложить Генриха VI и признать королем Ричарда Йорка – даже несмотря на то, что и Лондон, и парламент, и сам король, после поражения в битве, в тот момент оказались в руках последнего. У парламента не было юридических оснований низложить действующего короля . Следовательно, в любом случае, речь шла не о борьбе двух претендентов на трон, освободившийся по каким-то обстоятельствам, а о свержении действующего и абсолютно легитимного короля. Во-вторых, как указывает Д.Грин, Йорков поддерживал весь народ, во всяком случае, жители Лондона и других крупных городов Англии ([29] 1, с.398), за них же стояла и значительная часть рыцарства. Когда Эдуард, сын убитого Ричарда Йорка, приехал в Лондон в 1461 г., то его встречала толпа лондонцев, крича: «Да здравствует король Эдуард!». Таким образом, фактически народные массы сами спонтанно провозгласили Эдуарда Йорка, будущего Эдуарда IV, королем. А бароны, наоборот, стояли за Ланкастеров. Как пишет историк, бароны в Палате лордов приняли прошение Ричарда Йорка о низложении Генриха VI в 1460 г. «с нескрываемым неудовольствием» ([29] 1, с.399). Фактически именно они отказались утвердить нового короля, что продлило гражданскую войну еще на несколько лет. Таким образом, мы видим противостояние тех же двух классов, что и во всех других гражданских войнах – баронской олигархии с ее вассалами и наемниками и всего остального населения. В-третьих, размах сражений, происходивших в этот период, безошибочно указывает на то, что речь шла не о борьбе двух семейств за власть, а именно о гражданской войне. Так, во время первой (основной) фазы этих войн (1455-1461 гг.) произошло около десятка средних и крупных сражений. Самое крупное из них – битва при Тоутоне 29 марта 1461 г. – согласно военным энциклопедиям, является самым кровопролитным сражением на английской земле за всю историю Англии! ([18] 2, с.408). Потери армии Ланкастеров в битве составили 20 000 человек, армии Йорков – 8000, а всего в битве, согласно имеющимся сведениям, участвовало до 120 000 человек с обеих сторон ([18] 2, с.408; [29] 1, с.39). Если учесть, что по вполне достоверным данным английских демографических историков, основанным на подробном анализе приходских книг, население Англии в то время составляло всего лишь 2 миллиона человек ([314] p.369; [319] table 7.8), и из них было, наверное, где-то 400-500 тысяч боеспособных мужчин, то получается, что лишь в одной этой битве приняло участие примерно 25%, а погибло – около 5-6%, от всех мужчин Англии, способных держать оружие. Можно с уверенностью сказать, что не только эта битва является самой кровопролитной по абсолютному числу погибших, но что по массовости участия населения (по числу участников войны в пропорции ко всему населению) ни одна война в истории Англии даже и рядом не стоит с этой так называемой «войной Роз»! В-четвертых, мы видим здесь такое же массовое ожесточение, как и во время любой гражданской войны. Битва при Тоутоне, согласно описаниям, к концу дня превратилась в настоящую бойню – никто не брал пленных, всех даже захваченных живьем противников просто убивали. Например, как отмечает Д.Грин, взятые в плен графы Девоншира и Уилтшира были обезглавлены ([29] 1, с.400). Отсюда и такое большое число убитых с побежденной стороны, и совсем ничего не известно о взятых в плен, что принципиально отличает эту битву от других сражений и войн той эпохи . В других битвах этой «войны Роз» победившая сторона также неизменно убивала взятых в плен врагов, в том числе самых знатных и богатых, о чем имеется множество свидетельств ([29] 1, с.399). Наконец, в-пятых, сам характер мер, принятых Эдуардом Йорком после победы при Тоутоне (которая стала решающей), также свидетельствует о принципиальной непримиримости не только самих Йорков и Ланкастеров по отношению друг к другу, но и всех, кто оказался по разные стороны баррикад, что совсем не похоже на войну двух семейств за власть. Имеется в виду, прежде всего, принятый Эдуардом IV сразу после Тоутона закон об опале, в соответствии с которым все бароны и дворяне, выступавшие на стороне Ланкастеров, лишались своих земель и имущества ([29] 1, с.400). Это была настоящая земельная революция, которая вызвала целую серию новых восстаний и сражений, длившихся еще более двух десятилетий. В дальнейшем при Тюдорах, пришедших на смену Йоркам, мы видим продолжение передела земельной собственности . Они окончательно конфисковали владения крупных баронов, а также множества монастырей в Англии. Они также заставили всех землевладельцев разрушить замки-крепости и запретили им держать наемные армии. Что касается земель, конфискованных у баронов и монастырей, то они были пущены в свободную продажу для всех желающих. Благодаря этим мерам, указывает К.Хилл, был создан многочисленный класс средних и мелких помещиков (джентри), который стал в последующем важной социальной силой английского общества ([212] pp.17-20). Именно этот слой общества, распространившийся на всю страну, по словам современника Уолтера Ралеха, стал «гарнизонами доброго порядка во всей стране» ([212] p.17), противостоящими силам анархии и коррупции. Другой современник, Джон Леленд (первая половина XVI в.) писал, что характерным явлением его эпохи был не прекращающийся грохот разрушаемых по всей Англии замков-крепостей, в которых ранее жили бароны, а также монастырских каменных зданий ([111] с.110). У католической церкви, помимо всего прочего, были конфискованы и все хозяйственные объекты, которых у нее было немало. Так, она сконцентрировала в своих руках почти всю угольную промышленность нескольких графств Англии. Как указывает Д.Тревельян, вся она была конфискована и распродана по частям мелким помещикам и предпринимателям ([111] с.117). Тот факт, что переход власти от Ланкастеров к Йоркам и затем к Тюдорам означал по своим результатам социальную революцию, признается большинством английских историков. Все они согласны с тем, что вместо прежней баронской Англии, которая была при Ланкастерах, при Тюдорах возникла Англия среднего землевладельческого класса (джентри). Многие из них отмечают и другие черты произошедшей социальной революции. Например, Элтон пишет о том, что Тюдоры совершили революцию в управлении и что при них значительно возросла роль нижней палаты парламента - Палаты общин – представлявшая интересы широких народных масс ([212] p.17). Тревельян указывает, что при Ланкастерах «вся социальная система была поражена вследствие дурного управления. Вред, нанесенный “слишком важными персонами” и “слабостью государственной власти”, был настолько большим и столь широко распространившимся, что в следующем столетии монархия Тюдоров была популярна потому, что она была сильной и могла “обуздать строптивую знать…”» ([111] с.69). Согласно крылатому английскому выражению, которое упоминают Хилл и другие английские историки, «уничтожение баронских “свобод” было великой услугой, оказанной Тюдорами английской свободе» ([212] p.20). Получается какой-то парадокс. Английские историки признают социальную революцию по ее результату, но не признают ее по факту свершения. Период гражданских войн 1450-1485 гг. большинство из них считает войной между «организованными бандами баронов» за власть ([212] p.16), не замечая того, что в этой «войне банд» участвовала, возможно, половина населения Англии, способного держать оружие, и что она имела все другие признаки полномасштабной гражданской войны. Но таких чудес в истории еще не бывало, чтобы между собой воевали две или несколько банд, а в итоге получилась социальная революция! Социальная история как раз и учит тому, что сколько бы магнаты и их «банды» между собой ни дрались, они никогда друг друга не перебьют, от этих войн будет только усиливаться анархия, преступность и социальные конфликты. Мы видели, что там, где этой войне магнатов не был положен конец путем гражданской войны и физического уничтожения магнатов и их имущества, как это было, например, в Риме при Цезаре-Октавиане или в Византии при Фоке-Ираклии, то эта война магнатов между собой и их война против общества никогда сама собой не прекращалась – вплоть до полного уничтожения государства и нации, о чем может свидетельствовать пример Византии в XII-XV вв. или Польши в XVI-XVIII вв. По-видимому, нежелание английских историков признавать «войну Роз» революцией или гражданской войной вопреки всем имеющимся фактам, и даже попытки скрыть наиболее важные факты , объясняются идеологическими установками. Наверное, очень не хочется признавать стране, которая считает своей главной традицией неприкосновенность частной собственности, тот факт, что два с половиной столетия своей истории – с середины XV в. до конца XVII в. – она только и занималась тем, что совершала революции и передел частной собственности. А ведь по масштабам конфискаций собственности, произошедших в период между концом правления Ланкастеров (1461 г.) и концом правления Тюдоров (1603 г.), Англия в Европе уступает разве что только экспроприации собственности в России после 1917 года, превосходя все, что было в других европейских странах. Даже в правление королевы Елизаветы I (1558-1603 гг.) было конфисковано много земель, еще остававшихся у крупных землевладельцев на севере Англии ([111] с.134). И за этим последовали новые переделы собственности – уже в эпоху Английской революции XVII века. Но именно такие масштабы конфискаций собственности у олигархии в пользу среднего класса и привели к резкому повороту в английской истории – повороту, заложившему основы последующего динамичного развития Англии. В целом можно констатировать, что Англия была одной из двух стран Европы, наряду с гуситской Чехией, которой удалось успешно преодолеть первый европейский кризис коррупции (XIV-XV в.) - преодолеть очень болезненным, но возможно, и самым эффективным, путем физического уничтожения олигархии и экспроприации ее собственности. И так же как в других аналогичных примерах, результаты не заставили себя ждать – при Тюдорах мы видим начавшийся экономический и культурный расцвет страны, то, что историки называют «золотым веком» Англии. Как пишет К.Хилл, в конце XV - начале XVI вв. подавляющая часть англичан еще жила в условиях натурального хозяйства – они носили одежду из грубой кожи (которую сами же и шили), ели в основном черный хлеб, который сами же и пекли, и затем прямо на деревянном поддоне подавали на стол, не пользовались ни вилкой, ни носовым платком, и жили в основном в домах, сделанных из глины и камыша ([212] p.9). Даже мореплавание, несмотря на островное положение Англии, было развито намного хуже, чем в других странах Западной Европы – так, значительная часть внешнеторговых перевозок осуществлялась итальянскими и ганзейскими торговыми кораблями ([111] с.93). Но за последующие 100-150 лет в Англии появилась передовая текстильная промышленность, изделия которой начали носить широкие массы населения, а по уровню судостроения и мореплавания страна уже почти превратилась в мирового лидера. Как указывает экономический историк Д.Неф, в начале XVI в. Англия в промышленном отношении была отсталой страной по сравнению с другими западноевропейскими странами, включая Францию, Италию, Испанию. За сто последующих лет Англия не только догнала, но и перегнала эти страны – в начале XVII в. уже их можно было считать промышленно отсталыми по отношению к Англии ([256] p.1). В этой связи некоторые экономические историки полагают, что промышленная революция в Англии происходила не только в XVIII в., но что ее первый этап начался уже в XVI в. ([309] p.260) Век Тюдоров был не только первым веком английского экономического чуда, но и веком расцвета английской культуры, веком Томаса Мора и Уильяма Шекспира. При Тюдорах, как уже отмечалось выше, народные массы начали широко участвовать в управлении страной через участие в парламенте. Кроме того, Тюдоры впервые в европейской истории начали уделять большое и постоянное внимание проблеме бедности – бедным оказывалась регулярная материальная помощь, для них было открыто множество приютов, больниц, школ. В итоге, как отмечает Д.Тревельян, в Англии даже в период худших кризисов XVII века никогда не было такого ужасающего количества нищих и в столь безобразном состоянии, как это было во Франции и других странах Западной Европы в тот период ([111] с.249). Впервые общество также всерьез задумалось о проблеме безработицы, которая являлась главной причиной деградации масс людей и роста преступности. При Тюдорах не только начали выплачивать пособия по безработице, но и начали думать о трудовом воспитании подростков и о создании рабочих мест для безработных – в этих целях создавались работные дома и организовывались общественные работы ([111] с.122-123; [29] 1, с.570). Наконец, при Тюдорах осуществилась Реформация церкви, что для массы простых людей означало отказ от прежних жестких рамок и ненужных запретов католической церкви (в соответствии с которыми даже Библию нельзя было прочесть на родном языке). Это способствовало формированию в Англии значительно более свободного общества, ориентированного на прогресс и творчество. Все это привело к тому, что за период правления Тюдоров англичане как нация очень сильно изменились, что отразилось и в тех представлениях, которые имели о них другие нации. Так, в конце XV в. находившийся в Англии венецианский посол писал, что к простым людям в этом островном государстве относятся не с бoльшим уважением, чем к рабам. Как видим, статус простых англичан в своей собственной стране в XV веке был очень низким. Сто или сто пятьдесят лет спустя картина резко изменилась. В начале XVII в. один иностранец писал, что простые люди в Англии очень наглые и высокомерные, ввиду того что слишком богатые ([212] p.40). Очевидно, достаток простых англичан, появившееся у них чувство собственного достоинства и отсутствие в них раболепия показались иностранцу (скорее всего, знатному) столь удивительными в сравнении с его собственной страной, что такое поведение он даже посчитал наглым и высокомерным. Изменилось и представление о привычке англичан к труду. К.Хилл пишет, что в прошлом они воспринимались как исключительно ленивая нация: «английская лень» была крылатой фразой среди иностранцев ([212] p.76). К XVII в. это мнение уже сильно изменилось, но еще больше оно изменилось в течение XVIII в., когда англичане стали восприниматься уже как самая трудолюбивая и предприимчивая нация в Европе. Итак, можно сделать вывод, что 1450-1603 гг. были эпохой первой социальной революции в истории Англии, которую было бы правильнее называть не «революцией Тюдоров», как это делают английские историки, а «революцией Йорков-Тюдоров». Ведь Тюдоры продолжали дело, начатое Йорками, по конфискации крупной земельной собственности и ликвидации всевластия баронов и их наемных армий. Кроме того, обе династии: Йорки и Тюдоры, - пользовались безусловной поддержкой и доверием английского народа, что также свидетельствует о внутреннем духовном родстве этих династий. Конечно, их роль в истории Англии неодинакова. Йорки выполняли роль «кровавого тирана» Октавиана, а Тюдоры - роль «мудрого и божественного императора» Августа. Однако цель и тех, и других была одна и та же – вернуть власти ее народный характер, который у нее был при наиболее достойных Плантагенетах, и который был утрачен при Ланкастерах, правивших исключительно в интересах крупных баронов и епископов. Но такова судьба революционеров, что потомки стараются поскорее забыть содеянное ими. Как римляне постарались поскорее забыть «кровавого тирана» Октавиана, но еще столетия спустя прославляли «мудрого и божественного императора» Августа (хотя это был один и тот же человек!), то же самое сделали англичане. Именно поэтому конец средневековья в Англии устойчиво связывали с восшествием на трон Тюдоров в 1485 году – когда позади остались кровь и ужасы гражданской войны, когда были окончательно пресечены попытки повернуть революцию вспять и когда на троне окончательно воцарилась династия, думающая о благе всего народа, а не о своем личном благе или благе узкого круга лиц. 12.2. Борьба с коррупцией в эпоху правления Тюдоров В главе X уже говорилось о том, что с середины XVI века в Европе опять стала бурными темпами развиваться международная торговля, и начался новый цикл коррупции. Большинстве европейских стран пострадало в период «кризиса XVII века» даже сильнее, чем в период «кризиса XIV века», для целого ряда стран: Испании, Италии, Франции и для всей Восточной Европы, - он закончился экономической и социальной катастрофой или длительным застоем, затормозившим дальнейшее развитие этих стран. Основная причина этого, как было сказано, состоит в том, что кризис коррупции в этих странах не был преодолен революционным путем ни в XV в., как это произошло в Англии, ни в XVI-XVII вв., как это произошло в Нидерландах, Германии и скандинавских странах. Совершенно очевидно, что Реформация, приведшая к ликвидации всевластия католической церкви и магнатов, поддерживавших «католическую коалицию» (а также к конфискации их имущества), были для Нидерландов, Германии и скандинавских стран такой же социальной и экономической революцией, как и «революция Йорков-Тюдоров» в Англии. Но победа этим странам далась более дорогой ценой, так как им пришлось выдержать столетнюю войну против мировой олигархии, и в течение этого времени территории этих стран многократно подвергались нападению, грабежу и разорению со стороны «католической коалиции» (см. предыдущую главу). В других странах попытки преодолеть кризис коррупции также предпринимались, но они не увенчались успехом – слишком могущественны были противостоявшие народам этих стран силы коррупции. Примером такой попытки можно считать восстание коммунерос в Испании в 1520-21 гг. Оно охватило значительную часть Испании, и в нем участвовали самые разные слои населения – крестьянские и городские массы, дворяне и даже представители крупной аристократии. Целью восстания было освобождение от власти императора Карла V и поддерживавших его магнатов. Первоначально восстанию сопутствовал успех – в руках восставших оказался целый ряд городов в центре Испании. Но затем возникли разногласия между деревенской и городской беднотой, с одной стороны, и дворянством, с другой, что раскололо восстание и резко ослабило его силу. В итоге Карл V подтянул свои наемные войска из Австрии и без труда разгромил восставших, а затем казнил наиболее активных его участников ([19] 10, с.237-241). Интересно, что английские историки ставят в один ряд события «войны Роз» и последовавшей «революции Тюдоров», с одной стороны, и восстание испанских коммунерос, с другой, полагая, что они имели одну и ту же природу. Как указывает К.Хилл, в Испании, в отличие от Англии, в ходе этих событий победил не народ и средние классы, а крупные землевладельцы, которые, подобно английским баронам, захватили значительную часть земель и монополизировали производство и экспорт шерсти и другие сферы экономической деятельности. В итоге, пишет историк, у испанского среднего класса не осталось никакого будущего, и вместо того чтобы развивать деятельность на пользу своей стране, они сделались конкистадорами и грабителями Нового Света, завоевав и покорив всю Латинскую Америку ([212] p.72). А в самой Испании тем временем кризис все более углублялся, промышленность разрушалась, сельское хозяйство приходило в упадок, население сокращалось и огромные территории превращались в пустыню. И некогда самая могущественная европейская держава превращалась в отсталую «периферию», в захолустье Европы. Как указывает И.Валлерстайн, к концу XVII в. Испания упала так низко в глазах остального мира, что Франция, Австрия, Англия и Нидерланды на международных конференциях обсуждали план раздела Испанской империи между собой ([310] p.188). Можно сказать, что испанцам, в отличие от англичан, очень сильно не повезло. Им противостоял не слабый король Генрих VI Ланкастер (1422-1461 гг.), периодически впадавший в безумие, а император Карл V со всей мощью и силой своей огромной империи, опиравшейся на богатства, стекавшиеся со всего света. Поэтому восстание коммунерос, в отличие от восстания Йорков, было с самого начала фактически обречено на неудачу. Повезло англичанам и в другом. Островное положение Англии всегда обеспечивало ей прекрасную защиту от внешних интервенций. В любой другой стране Европы 35 лет почти непрерывных гражданских войн и междоусобиц («война Алой и Белой Розы» 1450-1485 гг.) обязательно соблазнили бы кого-то из соседей на военную интервенцию, на желание воспользоваться ослаблением страны в своих интересах. Но решиться на морскую экспедицию, рискуя потерять флот, а вместе с ним и возможность вернуться назад, было намного сложнее, чем на простой переход сухопутной границы. Поэтому Англия имела возможность, в отличие от других стран, спокойно решать свои внутренние проблемы, и поэтому она их решила раньше, чем любая другая страна в Европе. Справедливое правление Тюдоров не избавило Англию от второго цикла коррупции, начавшегося в первой половине XVI в. одновременно с резким ростом европейской торговли. Объемы перевозок грузов голландскими судами, которые на этом этапе выполняли роль основных посредников в международной торговле, с 1500 г. по 1700 г. увеличились в 10 раз ([310] p.46) - из чего следует, что интенсивность внешней торговли за это время выросла на порядок. Как и во все другие эпохи, глобализация привела к появлению большого числа купцов и грабителей, а также купцов-грабителей, совмещавших эти два вида деятельности. Именно об этом явлении писал в 1524 г. главный идеолог Реформации Мартин Лютер: «Теперь купцы очень жалуются на дворян или на разбойников, на то, что им приходится торговать с большой опасностью… Но так как сами купцы творят столь великое беззаконие и противохристианское воровство и разбой по всему миру и даже по отношению друг к другу, то нет ничего удивительного в том, что бог делает так, что столь большое имущество, несправедливо приобретенное, снова утрачивается или подвергается разграблению, а их самих вдобавок еще избивают или захватывают в плен… Купцы – не меньшие разбойники, чем рыцари, ибо купцы ежедневно грабят мир, тогда как рыцарь в течение года ограбит раз или два, одного или двух» ([70] 25/1, с.364). Разумеется, английские купцы ничем не отличались от своих немецких или голландских коллег. Именно об английских купцах писал русский царь Иван Грозный королеве Елизавете во второй половине XVI в. – о купцах, которые игнорируют интересы своего государства и думают лишь о личном обогащении. А современные английские историки пишут о том, что внешняя торговля Англии, начиная с эпохи Елизаветы I (1558-1603 гг.), приобрела «хищническую форму» ([212] p.56). Именно в таких условиях в Англии начала формироваться новая олигархия. Как указывает К.Хилл, уже в 1530 г. был введен закон, по которому любой человек даже среднего достатка мог беспрепятственно купить дворянский титул и герб ([212] p.36). Поэтому все купцы и нувориши немедленно начали этим пользоваться для того, чтобы стать дворянами, а некоторые особенно богатые приобретали титул лорда. Так, графы Мидлсекс и Уорвик, жившие в начале XVII в., не были дворянского происхождения, а являлись всего лишь обычными купцами, купившими себе баронский титул ([212] p.56). Особенно активная распродажа аристократических титулов началась при Стюартах, правивших в Англии, начиная с 1603 года. По данным К.Хилла, только с 1615 по 1628 гг. было продано столько титулов лордов, что число последних за эти 13 лет увеличилось на 56% ([212] p.84). Учитывая вышеизложенное, самой большой иллюзией было бы думать, что в ходе последующих событий 1641-1688 гг., называемых Английской революцией, народ боролся с какой-то старой потомственной аристократией, сохранившейся со времен средневековья и тем более – со времен феодализма. Основную часть этой так называемой «аристократии» составляли купцы и нувориши, разбогатевшие и купившие себе титулы дворян или лордов в течение второй половины XVI – первой половины XVII вв. Поэтому марксистский тезис о том, что события 1641-1688 гг. были «буржуазной революцией», в ходе которой была свергнута власть «феодальной аристократии», не имеет под собой никакой реальной основы. Если в Англии и была еще такая «феодальная аристократия» в начале XV в., то она была свергнута и уничтожена намного ранее, в период революции Йорков-Тюдоров в 1450-1603 гг. Это подтверждают и другие данные, приводимые английскими историками, свидетельствующие о кардинальной смене в течение эпохи Тюдоров состава правящей верхушки страны, включая слой самых богатых и влиятельных персон. Как указывает Д.Тревельян, при Тюдорах никто из старой знати уже не имел высокого положения. Все, кто его достиг – Расселы, Кавендиши, Сеймуры, Бэконы, Дедли, Сесили, Герберты – были новыми людьми, не принадлежавшими к старой знати времен Ланкастеров. Последние представители старой «феодальной» знати, пишет историк, – семейства Перси, Невилли и Дакры, сохранившие свои земли и власть на севере Англии со времен Ланкастеров – были уничтожены королевой Елизаветой I в 1570 г. в ходе подавления их восстания ([111] с.134, 168). Впрочем, даже если кто-то из потомков старой знати, сохранившейся со времен Ланкастеров, и смог дожить до 1641 г. и приобрести вновь богатство, конфискованное Йорками и Тюдорами, то сделать это он мог лишь путем торговли или олигархических методов господства над обществом, реанимированных вновь в середине XVI – начале XVII вв. Так, уже Джон Леланд в середине XVI в. писал, что вся соляная промышленность графства Дройтвич находится под контролем нескольких помещиков, которые получают огромные прибыли, а горожане выполняют всю тяжелую работу по добыче и приготовлению соли, получая за нее гроши. Аналогичный пример имеется, например, в отношении города Киркби Стефен, где граф Камберленд контролировал всю городскую, рыночную и ярмарочную торговлю ([212] p.37). Как видим, в обоих случаях речь идет о захвате местной монополии – типичном приеме олигархии на ранней фазе ее формирования. Приводимые английскими историками факты – о «хищнической внешней торговле», начавшейся в эпоху Елизаветы I (1558-1603 гг.), и о местных монополиях, захваченных помещиками и лордами – свидетельствуют о «естественном отборе олигархии», который опять начался в Англии где-то с середины XVI века. Новую олигархию формировали купцы-грабители, которые не гнушались никакими приемами для увеличения своих прибылей, включая искусственные дефициты продовольствия, и помещики-монополисты, которые делали в сущности то же самое и выделялись благодаря этому из общей массы джентри. Соответственно, все те джентри и другие представители среднего класса, которые не желали или не могли прибегать к олигархическим приемам , а пытались заниматься развитием сельского хозяйства или вести честную торговлю, оказались в самом невыгодном положении и не прошли «естественного отбора олигархии». Поэтому типичным явлением конца XVI - начала XVII вв. стало обнищание английских средних и мелких помещиков. Как писал английский историк Х.Тревор-Ропер, «более 2/3 английской аристократии в 1600 г. не просто жили не по своим средствам, а находились на пороге финансового банкротства» ([309] p.238). Этому способствовал рост цен в золоте и серебре, который опять возобновился вместе с началом новой эпохи глобализации, а также безудержные товарные спекуляции, от которых обогащалась олигархия, но которые ложились тяжелым бременем на всех потребителей, включая джентри . Поскольку Тюдоры старались править в интересах всего общества, то эти вновь возникшие проблемы, должно быть, представляли для них большую головную боль. Но они не всегда знали, а иногда и совсем не знали, как с ними бороться. В чем-то их меры по борьбе с коррупцией напоминают меры императоров Диоклетиана и Константина в поздней Римской империи и византийских императоров, начиная с Ираклия, о которых говорилось в Разделе I. Сначала Тюдоры, как когда-то Диоклетиан, попытались для борьбы с разгулом спекуляции заморозить цены на продовольствие – но эти меры не дали никакого результата ([271] p.56). Потом были приняты законы, сильно ужесточавшие цеховые правила, которые должны были препятствовать установлению контроля над местной торговлей, промышленностью и ремеслами со стороны олигархии. Кроме того, в течение всего XVI в. Тюдоры многократно принимали законы и специальные меры против огораживаний – то есть против захватов земельной собственности. Было также запрещено, например, иметь в собственности (одному лицу) более 2400 овец ([212] pp.71-72, 51), что должно было воспрепятствовать попыткам восстановить прежнюю баронскую монополию на производство и экспорт шерсти. Но, пожалуй, самой любопытной мерой, демонстрирующей, какого разгула достигли товарные спекуляции в эту эпоху глобализации, является целая серия законов о хлебной торговле и об экспорте хлеба. Так, начиная с 1555 г. начало действовать правило, по которому, в случае возникновения даже небольшого дефицита хлеба и повышения его цены внутри страны, вводился полный запрет на его экспорт из Англии – для того, чтобы предотвратить возникновение массового голода . Известно, что такие запреты вводились много раз в течение следующих 50 лет и продолжали вводиться в XVII веке ([271] pp.37-39; [270] p.389). Другая мера, введенная впервые в 1586 г., была более радикальной и подразумевала решительное вмешательство государства в процесс торговли хлебом. Она состояла в том, что при возникновении дефицита хлеба и повышении его цены выше нормы государство начинало активный поиск любых имеющихся запасов зерна, которые, при их обнаружении, подлежали насильственной продаже на рынке под наблюдением правительственных чиновников – уже по нормальной, не спекулятивной, цене ([271] pp.40-41). Такие принудительные продажи в дальнейшем осуществлялись неоднократно – вплоть до 1630 г. В чем-то эти меры напоминают продразверстку, введенную большевиками в период Гражданской войны в России, с той разницей, что английские владельцы хлебных запасов и хлебные спекулянты все же получали достаточно справедливую цену за хлеб, хотя и ниже той, на которую могли рассчитывать. Но в сущности принудительные продажи хлеба, введенные королевой Елизаветой I, были прямой реализацией указаний протестантских идеологов и проповедников. Так, еще Мартин Лютер в 1524 г. призывал «князей» к тому, чтобы «надлежащей властью наказывать [купцов] за столь неправедную торговлю и принимать меры, чтобы купцы не обдирали так бессовестно их подданных» ([70] 25/1, с.364). Поэтому эти меры явились отражением того понимания общественной справедливости, которое содержалось в протестантской идеологии. Иногда современные английские историки ругают Тюдоров за несовершенство их законов, которые якобы тормозили развитие капиталистических отношений, в том числе их законы по ужесточению цеховых правил и иному регулированию торговли и ремесел ([212] pp.71-73). Конечно, эти законы были несовершенны. Тюдоров можно сравнить с добросовестным студентом-первокурсником, которому инженер поручил понаблюдать за работой парового котла, а сам уехал в отпуск, думая, что ничего экстраординарного за это время не случится. Но внезапно в котле начало расти давление, и возникла угроза взрыва. И вот студент в отчаянии, не зная, что нужно делать в такой ситуации, пытается применить весь арсенал методов, которые он только может придумать – но бoльшая их часть оказывается малоэффективной. Однако несмотря на низкую эффективность принятых Тюдорами мер, нельзя согласиться с тем, что они тормозили развитие капитализма и экономический рост. Если они что-то и тормозили, то рост силы и влияния олигархии, которая, не будь этих мер, могла бы сожрать с потрохами и всю Англию, и все ее население, как это случилось в России в начале XVII века , и как это ранее произошло в Византии. Тем не менее, все эти меры не могли предотвратить постепенное «погружение» страны в новый кризис коррупции. Каким критическим было положение средних и мелких помещиков Англии, находившихся на рубеже XVI-XVII вв. на грани финансового банкротства, выше уже говорилось. Но еще хуже было положение простого народа. Зарплата в течение XVI в. все время отставала от роста цен, и основная масса населения становилась все беднее. Так, реальная заработная плата строительных рабочих во второй половине XVI в. составляла уже 2/3 от уровня 1510 г., а в 1590-1640 гг. составляла всего лишь 1/2 от этого уровня, то есть за столетие упала в 2 раза ([212] p.64). С середины XVI в. опять стал регулярным явлением массовый голод и связанные с ним эпидемии в городах ([132] p.867; [296] p.59). А проповедники и писатели, начиная с 1580-х годов, стали бить тревогу, указывая на мужчин, женщин и детей, умирающих от голода на улицах Лондона ([212] p.65). Как указывает П.Слэк на основе проведенного им анализа, высокая смертность от эпидемий чумы и других болезней в Англии в XVI-XVII вв. была именно среди беднейших слоев населения, и наоборот, среди обеспеченных слоев она была низкой, поэтому рост смертности в Англии в указанный период объясняется в первую очередь обнищанием населения ([296] pp.138-158). Наконец, с конца XVI в. опять начались крестьянские восстания, о которых почти забыли за предыдущее столетие, но которые сыграют важную роль в последующих событиях Английской революции. Как отмечает английский историк Р.Аутэйт, всплеск крестьянских восстаний начался в конце 1580-х гг. и продолжался в течение всего XVII века ([271] pp.47-49). Эти события омрачили заключительный период в целом благополучного царствования королевы Елизаветы I (1558-1603 гг.), последней представительницы династии Тюдоров. 12.3. Начало царствования Стюартов и причины Гражданской войны 1640-х гг. В 1603 г. в Англии произошла смена правящей королевской династии – на троне оказалась династия шотландских королей Стюартов. Смена династии неизбежно всегда означает и смену идеологии правителей. Преемственность в идеологии может переходить от отца к детям или сохраняться между единомышленниками, принадлежащими к одной партии. Но Яков I Стюарт (1603-1625 гг.) не был ни тем, ни другим. При нем, и в еще большей мере при его сыне Карле I Стюарте (1625-1649 гг.) произошло резкое изменение характера власти в стране. Те ошибки в управлении, которые допускались при Тюдорах, в частности, существование монополий в отдельных секторах экономики и во внешней торговле, были при Стюартах раздуты до размеров, вызывавших всеобщее негодование. Но наряду с этим, расцвел отвратительный фаворитизм и коррупция в верхнем эшелоне при все более усиливавшемся пренебрежении интересами простого народа. О таком пренебрежении свидетельствует, например, тот факт, что при Стюартах был фактически дан зеленый свет огораживаниям, то есть захватам крестьянской земельной собственности помещиками. Как указывают Р.Аутэйт и К.Хилл, те законы и меры против огораживаний, что в течение целого столетия принимались и применялись Тюдорами (последний закон был принят в 1597 г.), были полностью отменены несколькими актами, принятыми в правление Якова I с 1608 по 1624 г. ([271] pp.47-48; [212] p.51) Это привело к настоящему наступлению крупных землевладельцев на крестьянскую собственность – об этом можно судить по тому резкому всплеску восстаний крестьян, протестовавших против огораживаний, который начался в конце 1620-х гг. и не прекращался в течение последующих десятилетий ([212] p.105). Другим примером антинародной политики Стюартов является прекращение, начиная с 1630-х гг., государственного вмешательства в торговлю хлебом. Как указывалось выше, эти меры по насильственному изъятию и реализации хлебных запасов начали применяться при Елизавете в 1580-х годах в периоды хлебного дефицита и помогали предотвратить массовый голод. Теперь эту практику прекратили – как отмечает Р.Аутэйт, в 1637-38 гг. в Англии был сильный дефицит хлеба и массовый голод среди населения, а правительство бездействовало ([270] pp.396-398). Третьим примером является введение Карлом I (1625-1649 гг.) монополий на многие товары широкого потребления в ущерб массе потребителей и государству. Как пишет Д.Грин, «вино, мыло, соль, почти все предметы домашнего употребления попали в руки монополистов и повысились в цене без всякого соответствия с выгодами, получаемыми короной» ([29] 2, с.89). Один из лидеров парламентской оппозиции, Джон Пим, подсчитал в то время, что убытки потребителей от введения винной монополии составили 360 000 фунтов в год, а казна получила от этой монополии доход в размере всего лишь 30 000 фунтов ([212] p.75). Таким образом, фавориты короля, получившие от него право на эту монополию, положили в свой карман более 90% прибыли, полученной по существу в результате грабежа потребителей. Наконец, в-четвертых, правление Стюартов резко усилило деспотизм, причем именно в отношении бедных слоев населения и среднего класса. С одной стороны, сильно ужесточились наказания за мелкие правонарушения. Как пишет К.Хилл, в Лондоне в правление Карла I через каждые двести метров стоял столб, на котором секли нищих за попрошайничество на улицах ([212] p.42). С другой стороны, необычайно развилось доносительство, поощрявшееся правительством. Но доносчики шпионили только за простыми людьми и представителями среднего класса, на богатых и влиятельных лиц это не распространялось. Дело в том, что за деньги можно было без труда нанять информаторов в правительстве, которые сообщали обо всех поступавших доносах и доносчиках ([212] pp.75-76). И если какой-то доносчик начинал проявлять излишний интерес к какой-либо богатой персоне, то ей об этом становилось тут же известно – с печальными последствиями для самого доносчика. Итак, мы видим, что характер правления при Стюартах кардинально изменился – правительство как минимум игнорировало интересы широких масс населения, а как максимум – направляло свои действия против этих интересов. Фактически с самого начала своего царствования на английском троне Стюарты вели политику в интересах класса олигархии, который не только защищали и подкармливали, но и заботливо выращивали. Яков I (1603-1625 гг.) раздавал земли, деньги и имущество поддерживавшим его шотландцам и другим фаворитам, которые не отличились ни знатностью, ни какими-то особыми заслугами перед отечеством. Как пишет К.Хилл, это усиливало протестные пуританские настроения среди англичан и осознание ими того, что окружающая короля знать паразитирует за счет государства и народа ([212] p.49). Наряду с прямой раздачей денег и земель Стюарты практиковали и скрытую раздачу – в виде различных финансовых махинаций, которые внешне выглядели как нормальные взаимоотношения государства и его «частных агентов». Таким «частным агентам» отдавался, например, на откуп весь сбор таможенных пошлин и других налогов ([212] p.83). В результате доходы государства резко уменьшались, так как пошлины и налоги попадали уже не в казну, а в частный карман, и лишь часть этих денег перепадала государству. Далее, поскольку в казне образовывалась нехватка денег, то для ее покрытия государство брало деньги в долг у тех самых «частных агентов», которые присваивали часть государственных налогов и пошлин. Данные операции создавали видимость наличия денег в казне и благополучия государственных финансов. Но это благополучие сохранялось лишь до поры до времени – ведь государству потом этот долг приходилось отдавать, нередко путем предоставления «частным агентам» новых привилегий или посредством влезания в еще бoльшие долги, под высокие проценты. Поскольку это еще более суживало правительству поле для маневра, то ему ничего не оставалось делать, как все больше и больше впадать в зависимость от денежных воротил, как местных, так и иностранных. Круг главных воротил, обворовывавших государство в эпоху правления Стюартов, был не слишком велик. Как указывает К.Хилл, с 1616 по 1624 гг. главным финансистом правительства был богатый купец Лионел Кранфилд, купивший себе титул лорда Мидлсекса, затем вплоть до 1633 г. – итальянец Бурламаччи, после этого – целая группа дельцов, занимавшихся сбором таможенных пошлин в английских портах ([212] p.95; [213] p.19). Поскольку эти «главные финансисты» время от времени менялись, но неизменным условием было сохранение расположения к ним английского короля и его главных министров, то возникало естественное подозрение о том, что и они тоже «в доле». Кроме существования разнообразных финансовых схем утечки денег, часть средств из казны, похоже, просто разворовывалась министрами Карла I или растрачивалась на непонятные нужды. Так, в 1620-е гг. в чудовищной растрате и расхищении средств из казны оппозиция обвиняла лорда Бекингема, а в 1630-е гг. – лорда Страффорда, который исполнял обязанности главы правительства после смерти Бекингема и был в 1641 г. казнен за воровство и злоупотребления. Вся эта пирамида воровства и коррупции должна была рано или поздно обвалиться, и кризис наступил как раз накануне Гражданской войны в 1640 г., когда, по словам английского историка, «правительство рухнуло» ([212] p.99). Но Стюарты не только потакали разворовыванию государства и выращивали олигархию, но и пытались превратить ее в особую неприкасаемую касту. Это делалось, во-первых, путем раздачи аристократических титулов, и, во-вторых, путем поднятия этой новой аристократии на высоту, недосягаемую ни для законов, ни для суда, ни для преследований со стороны полиции, кредиторов и прочих истцов. Выше уже говорилось о том, что титулы лордов (графов, баронов и т.д.) при Стюартах поступили в свободную и широкую продажу. Первоначально цена за титул лорда составляла 10 тыс. фунтов – целое состояние по тогдашним меркам, уплата такой суммы мало кому была под силу. Несмотря на это, только с 1615 по 1628 гг. число лордов в результате массовой покупки титулов увеличилось на 56% ([212] p.84). Однако это не принесло денег государству, а, наоборот, легло на него дополнительным бременем – подсчитано, что за период 1603-1641 гг. от продажи аристократических титулов государство получило 620 тысяч фунтов, а раздало лордам в виде подарков и пожалований 3 миллиона фунтов ([212] pp.84-85). Таким образом, распродажа титулов была на самом деле не только их бесплатной раздачей, но еще раздачей, сопровождавшейся скрытым воровством денег из казны. Подобная практика окончательно превратила Палату лордов в клуб миллионеров и сомнительных личностей. Если при Тюдорах еще могли существовать иллюзии относительно «голубой крови» лордов и графов, то после массовой распродажи и раздачи титулов нуворишам и всевозможным темным личностям, вращавшимся при дворе, эти иллюзии окончательно исчезли. Одновременно с этим при Стюартах резко увеличились привилегии лордов. Сначала было установлено, что лордов нельзя арестовать и судить, например, за невозвращение долга – то есть на них был распространен иммунитет по многим видам правонарушений, который ранее имели лишь послы. Позднее этот иммунитет был распространен уже и на их слуг (!) и вассалов. И уж совсем несоразмерные наказания были введены в отношении любых неаккуратных действий, касающихся персоны лорда и его людей. Так, в 1620 г. были наказаны два офицера, которые всего лишь арестовали человека из свиты графа Оксфорда за совершенное им правонарушение. А в правление Карла I был заключен в тюрьму и наказан огромным штрафом человек, у которого граф Дэнби отнял его землю, - всего лишь за то, что тот назвал графа «подлым обманщиком» ([212] p.34). Некоторые историки называют описанные выше привилегии лордов, расцветшие при Стюартах, «феодальными привилегиями». Они действительно во многом напоминают те, которые в средние века существовали у западноевропейского дворянства по отношению к остальному населению. Однако мы видим, что ничего общего с феодализмом они в данном случае не имели, равно как и сами английские лорды не были «феодалами», а были в большинстве торговцами и финансистами. Но именно таким образом народившаяся в конце XVI - начале XVII вв. олигархия пыталась возвыситься над обществом и заполучить особый статус, позволяющий ей закрепить над ним свою власть. С тем же успехом можно назвать «феодальными» те привилегии, которые заполучила новая русская олигархия, возникшая в 1990-е годы – в виде машин с мигалками, купленных депутатских удостоверений и фактической неприкосновенности со стороны милиции и судов. С бoльшим основанием можно и те, и другие привилегии назвать не «феодальными», а «буржуазными», так как речь идет не о новых феодалах, а о новой буржуазии, хотя по-настоящему ни тот, ни другой марксистский термин здесь не годится, так как не отражает сути явления. Кризис коррупции в эпоху Стюартов выразился и в падении нравов, что было особенно заметно при дворе самого короля, где распространились пьянство, разврат, убийства или попытки убийства одних вельмож другими. Как пишет Д.Грин, «на маскараде, устроенном при дворе, участники при всех падали в опьянении к ногам Якова I. Скандальное дело обнаружило связи высших вельмож и сановников с мошенниками, астрологами и отравителями. Сам Яков I не постеснялся принять деятельное участие в разводе леди Эссекс, а последовавшая затем ее свадьба с одним из фаворитов короля была отпразднована в его присутствии. Из-за подобных сцен благоговейное почтение, с которым во времена Тюдоров относились к государю, превратилось в отвращение и презрение» ([29] 2, с.43). Нарушение супружеской верности стало настолько обычным явлением, что, когда одного женатого священника в 1636 г. в Эссексе обвинили в связи с женщиной на стороне, то он отвечал, что «от смены пастбища появляются жирные телята, а один раз на стороне стоит двух раз дома» ([280] p.261). Наряду с переворотом во внутренней политике и с падением нравов, мы видим при Стюартах и переворот во внешней политике. Они взяли курс на сближение с Испанией и папством, которые при Елизавете были главнейшими врагами Англии и которые в начале XVII в. еще отнюдь не утратили своих амбиций по завоеванию власти над Европой и всем миром (см. предыдущую главу). Весь протестантский мир воевал против Габсбургов и «католической коалиции» в начавшейся Тридцатилетней войне, сами англичане еще не забыли об испанской Великой Армаде и о покушениях иезуитов на жизнь королевы Елизаветы, а Стюарты уже были готовы породниться с испанскими королями и стать лучшими друзьями папы и иезуитов. В конце правления Якова I его сын, будущий Карл I, был послан в Испанию для сватовства за испанскую принцессу, причем ради этого брака Яков I был готов во многом идти навстречу пожеланиям Испании и папства ([29] 2, с.54-55). Когда это сватовство не удалось, то это, по словам Д.Грина, в Англии «вызвало взрыв народной радости» ([29] 2, с.55). Тем не менее, Стюарты не оставляли своих планов по сближению с «католической коалицией», и лишь упорство массы англичан, которые ненавидели папство и испанского короля, не позволяло им этого сделать. Как указывает английский историк Л.Стоун, много лордов в то время также были сторонниками папства, что еще более дискредитировало Палату лордов в глазах народа ([212] p.92). Причины такой политической ориентации английской олигархии и ее стремления войти в союз с «мировой монархией» Габсбургов вполне понятны. Во все времена, начиная с Карфагена в античности и кончая Россией в 1990-е годы, олигархия выступала пятой колонной, предателем национальных интересов своего государства. Союз с «мировой империей», какой была, в частности, Римская империя в античности и США в конце XX века, а в ту эпоху таковой являлась «католическая коалиция» Габсбургов, сулил олигархии жирные подачки от этой «мировой империи». В дальнейшем такой союз мог также предоставить ей возможность заняться грабежом и упрочением власти в своей собственной стране ради утоления своей жадности и тщеславия, как такая возможность представилась, например, чешскому магнату Валленштейну в Чехии во время Тридцатилетней войны (см. предыдущую главу). Не удивительно, с учетом всего вышесказанного, что основная масса англичан подозревала в измене и глубоко ненавидела лордов. И эта ненависть, которую К.Хилл называет «классовым антагонизмом» ([213] p.17), была готова в любую минуту вылиться в конкретные действия. Так, в Шерборне толпа простых англичан чуть было не повесила лорда Пулетта, который высказался за то, чтобы правительство урезало крестьянские земельные наделы ([212] p.104). Офицер Джон Фелтон, убивший проворовавшегося лорда Бекингема в 1628 г., стал чуть ли не национальным героем . Как пишут Д.Грин и К.Хилл, в стране известие о смерти Бекингема «было встречено бурной радостью», в пабах пили за здоровье Фелтона, некоторые заявляли, что это они убили Бекингема или выдавали себя за Фелтона, и даже армия обратилась к королю с просьбой о помиловании народного героя ([29] 2, с.67; [213] p.17). Как указывает К.Хилл, простой народ столь же сильно ненавидел и епископов, которые являлись членами Палаты лордов и считались верными слугами Стюартов, во всем голосовавшими по их приказу ([212] pp.103, 83). Именно поэтому во время начавшейся в 1640-х гг. Гражданской войны вся Англия разделилась на два враждующих лагеря не по принципу феодалы - капиталисты, или крестьяне - феодалы, или пролетариат - буржуазия, или по какому-то иному надуманному принципу, придуманному марксистами, а по принципу «Двор» - «Нация». Это является общеизвестным фактом, об этом писали современники, об этом же пишут и нынешние историки. «Двор» включал лордов, епископов, фаворитов и фавориток короля, «частных агентов», финансовых воротил и прочую камарилью, вращавшуюся вокруг короля, правительства и Палаты лордов. А «Нация» включала почти всех остальных жителей страны. При этом, пишет Л.Стоун, на «Двор» население Англии «смотрело со все бoльшим подозрением и враждебностью, как на чужеродный нарост, а на членов Двора – как на эгоистичных, коррумпированных, паразитирующих, экстравагантных эксплуататоров» ([303] p.32). К.Хилл указывает, на базе изучения множества свидетельств и исследований этого вопроса, что на стороне Стюартов в Гражданской войне были лорды, часть помещиков вместе с их крестьянами-арендаторами, а также «сброд». Кроме того, за них была также часть купцов и бизнесменов лондонского Сити – та, которая имела монопольные привилегии или другие льготы от правительства. Против Стюартов выступали горожане, большинство крестьян, часть помещиков, часть купцов и бизнесменов ([212] pp.91-92). Как видим, ни одна социальная группа в английском обществе, включая помещиков, купцов и бизнесменов, не примкнула полностью к той или другой стороне – за исключением лордов и прочих держателей громких титулов , да и то потому, что по существу эта группа представляла собой не «аристократию», тем более потомственную, а клуб миллионеров и сомнительных личностей, обласканных Стюартами. Очевидно также, что помещики, воевавшие за Стюартов, смогли привлечь в армию своих крестьян-арендаторов, а также «сброд», то есть всяких бродяг и бандитов, не посредством «политической агитации», а путем раздачи денег, обещаний и угроз. Иначе непонятно, по каким таким идейным соображениям крестьяне-арендаторы шли воевать за Стюартов вместе со своими помещиками, у которых они арендовали землю и от которых они, разумеется, сильно зависели в своей повседневной жизни. Я не буду писать обо всех перипетиях, предшествовавших Гражданской войне 1640-х годов, о противостоянии короля и парламента, о том, как усиливалось народное недовольство и как оно наконец вылилось в открытое восстание против короля и «Двора». Все это в деталях изложено в энциклопедиях и исторических трудах, но и тех фактов, которые приводятся в настоящей главе, достаточно для того чтобы показать, кто с кем сражался в ходе этой Гражданской войны. Хорошо известно, что силами, объединявшими, направлявшими и вдохновлявшими борьбу «Нации» против «Двора», стала Палата общин (нижняя палата) парламента и пуританское движение, о котором далее будет сказано. Что касается причин Гражданской войны и последовавших за ней событий, то они были указаны. Большинство современных английских историков видят их именно в обострении противоречий между узкой группой, захватившей привилегии и монополию на власть и общественные богатства («Двор»), и остальным обществом («Нация») ([303] pp.32, 143). Этот взгляд в корне отличается от марксистской трактовки Английской революции. Почему мы должны следовать марксистскому взгляду на эти события как на переход от феодального к буржуазно-капиталистическому строю? – спрашивает английский историк Г.Элмер, - Разве у нас нет всех оснований считать их восстанием против монополий и ограничений, которое привело к формированию более эффективного государства, защищающего предпринимательство и права частной собственности? ([303] p.141) Известный английский историк Ч.Уилсон также не согласен с марксистской трактовкой Английской революции как борьбы «класса буржуазии» против «класса феодалов» ([314] p.126). Некоторые историки, правда, до сих пор отстаивают марксистский взгляд на эти события. Но эти утверждения голословны. Они не учитывают факты, имеющиеся в нашем распоряжении – факты, которые кратко были изложены выше и которые сегодня уже нельзя игнорировать. А потому следует предположить, что эти историки либо не располагают всеми важными фактами, либо выполняют определенный политический заказ (подробнее об этом см. главу XVIII). 12.4. Основные этапы и движущие силы Английской революции Если попытаться в самом кратком виде описать ход событий 1641-1688 гг., называемых Английской революцией, то это можно сделать следующим образом. «Нация» и парламент восстали в 1641 г. против «Двора» и короля, победили их в последовавшей Гражданской войне (1642-1646 гг.), судили и казнили короля Карла I в 1649 г., а также конфисковали ряд земель, принадлежавших лордам - сторонникам короля. Затем начались разногласия в рядах самой «Нации» и парламента; парламент не справился с управлением страной, фактически привел правительство к банкротству – и была опять восстановлена монархия Стюартов. Сын убитого короля Карл II (1661-1685 гг.) жестоко расправился с людьми, судившими и казнившими его отца, отобрал у них конфискованные земли, которые вернул лордам, и начал постепенно восстанавливать режим, существовавший при Карле I. Но трагическая судьба его отца послужила ему уроком – поэтому он это делал постепенно и скрытно, никогда не посягал открыто на власть парламента, а свою антинародную и антипатриотическую политику тщательно маскировал. Однако правивший после него Яков II (1685-1688 гг.) не обладал его умом и начал открыто делать все то, что Карл II делал тайно. В итоге в 1687-88 гг. возникла новая революционная ситуация, началось восстание народа, Яков II бежал за границу. Ситуацию спас Вильгельм III Оранский (1689-1702 гг.), внук Карла I, протестант и человек прогрессивных взглядов, живший в Голландии. По приглашению английского парламента он высадился с небольшой армией голландцев на английском побережье, был с восторгом принят англичанами и коронован вместе со своей женой, дочерью Якова II Марией (1689-1694 гг.). Этот переход власти в 1688 г. – от глупого и взбалмошного Якова II к Вильгельму III и Марии II – английские историки называют «Славной революцией». Король Вильгельм на своем примере показал, как может работать конституционная монархия, без попыток узурпировать власть со стороны короля, и в то же время монархия, старающаяся править в интересах всей «Нации», а не в интересах лишь своего «Двора». Именно Вильгельм III в сочетании с партией вигов, наследницей пуритан, контролировавшей в ту эпоху парламент и правительство страны, смогли осуществить целый ряд реформ, способствовавших усилению демократии и снижению коррупции как в социальной, так и в экономической области, о которых далее будет сказано и которые способствовали невиданному расцвету Англии. Таким образом, самые главные преобразования, определившие дальнейшую судьбу страны, были сделаны не в ходе революционных событий 1641-1688 гг., а после них, в годы правления Вильгельма III и партии вигов. Но без этих революционных событий не было бы ни этого мирного правления, ни этих мирных преобразований, которые стали продолжением и развитием идей, возникших и ставших причиной яростной борьбы в течение 1641-1688 гг. Каковы же были основные движущие силы Английской революции? И были ли они? Ведь очень часто в истории мы видим стихийные восстания и свержения действующей власти, которые трудно назвать революцией, а скорее можно назвать бунтом, бессмысленным бунтом, не имеющим ясной цели и являющимся лишь проявлением народного недовольства и отчаяния. Но в эпоху Английской революции мы, наоборот, видим и ясные цели – демократизация общества и искоренение коррупции, – и движущие силы. Историки иногда называют первый этап революции (1641-1660 гг.) «пуританской революцией», а второй этап (1679 г. – начало XVIII в.) - «революцией вигов». При этом, как отмечает Д.Тревельян, виги были союзниками пуритан и их «сыновьями» ([111] с.277). Следовательно, мы видим одну и ту же группу людей, называвшихся сначала пуританами, затем вигами, но сохранявших идейную преемственность в течение всего XVII в. Именно эта группа и была основным идейным и организационным двигателем революции и связанных с ней преобразований. В предыдущей главе упоминалось, что основным содержанием идеологии пуритан в ее первоначальном виде была борьба за очищение общества, откуда и само название пуритане (от слова pure – чистый); а необходимыми личными качествами они считали честность и порядочность. Пуритане как общественное явление появились еще в конце XVI в. при Елизавете I, но лишь в эпоху правления Стюартов они подверглись сильным гонениям. Эти гонения начались не сразу, при Якове I их еще практически не было. Но рост коррупции и падение нравов среди правящей верхушки вызывали среди пуритан все больший протест; лидеры пуританского движения, выдвинутые в парламент (Пим, Элиот и другие), все чаще выступали с разоблачениями политики короля, коррупции и падения нравов среди его вельмож. Постоянные коррупционные скандалы, которые предавались гласности благодаря парламенту и которые показывали в неблаговидном свете короля и его окружение, приводили к тому, что Стюарты все чаще пользовались своим правом роспуска парламента. Карл I (1625-1649 гг.) за первые четыре года своего правления три раза распускал парламент, а после третьего роспуска в 1629 г. посадил в тюрьму наиболее активных деятелей парламентской оппозиции и вообще не созывал парламент в течение 11 лет. Эти 11 лет, как отмечает Д.Грин, стали периодом самой мрачной реакции в истории Англии ([29] 2, с.71). Наиболее активных, открыто и публично высказывавших свои взгляды пуритан сажали в тюрьму, а иных даже казнили, пуританским священникам запрещали проповедовать. Тысячи пуритан ввиду этих гонений уехали в Америку и основали там целые пуританские колонии. Другие, как Джон Мильтон, удалились в деревню и писали там стихи. Третьи, как Оливер Кромвель, подумывали о самоубийстве ([29] 2, с.12). Но именно пуританская идеология, идеология очищения, сыграла решающую роль в ходе последовавшей революции. В 1640 г. Карл I был вынужден снова созвать парламент – к этому его вынудили финансовое банкротство его правительства и необходимость резкого увеличения армии для борьбы с начавшимся восстанием в Шотландии. Но лидеры пуританской оппозиции в парламенте (Джон Пим, Оливер Кромвель и другие) сразу потребовали не только ареста почти всех членов королевского правительства (Страффорда, Лода, Уиндебека, Финча) и суда над ними, что и было вскоре сделано, но и подготовили длинный перечень злоупотреблений самого Карла I за годы его правления (так называемая Великая ремонстрация или Великий протест), фактически обвинив его в насаждении коррупции и предательстве национальных интересов. Все это настолько обострило отношения между королем и парламентом, что сделало неизбежной последовавшую Гражданскую войну 1642-1646 гг. После бегства короля из Лондона в начале 1642 г. наступила революционная эйфория. Как указывает К.Хилл, к зданию парламента в те дни ежедневно стекались толпы демонстрантов, выражавших поддержку революции ([212] p.18). Воодушевление народа было столь велико, что, когда парламент объявил общественный заем (казна была совершенно пуста), то, как пишет Д.Грин, женщины в Лондоне жертвовали даже свои обручальные кольца – настолько велика была поддержка парламента со стороны населения. Но в течение 1642-1643 гг. стало ясно, что сопротивление короля и его партии не сломлено. Карл I мобилизовал все имевшиеся силы и выставил сильную армию, при этом многие лорды нанимали или приводили с собой целые армии, составленные из «сброда» и зависимых от них крестьян-арендаторов. С другой стороны, армия парламента тоже была поначалу преимущественно наемной, и в ней оказалось немало перебежчиков и предателей, на которых было невозможно положиться. И тогда, пишет английский историк Д.Андердаун, было решено набрать новую добровольческую армию – из «благочестивых» людей, которые «вели честную жизнь и не врали» ([280] p.190). Все эти люди при их приеме в армию произносили присягу в честности, верности парламенту и готовности к бескомпромиссной борьбе с «поджигателями, злоумышленниками и пособниками сил зла». В дальнейшем (по крайней мере, в 1643-1649 гг.) эта партия так и называлась - честная (honest party), историк приводит этому целый ряд свидетельств ([280] pp.190, 188). Разумеется, далеко не вся армия, воевавшая за парламент, состояла из членов «честной партии», немало было и просто сочувствовавших или нейтральных. Но их лояльность вызывала подозрения, они нередко перебегали на сторону врагов – поэтому особенно не доверяли командирам, не принадлежавшим к «честной партии». Основу этой партии, указывает Д.Андердаун, составляли средний и низший слой помещиков (джентри), торговцы, ремесленники и другие представители среднего класса ([280] pp.191-192). Из средних и даже низших слоев общества вышли и многие офицеры, принадлежавшие этой партии. Например, полковник Прайд ранее был извозчиком, полковник Хьюсон – сапожником, полковник Фокс - мастером-котельщиком ([19] 13, с.80). В период Гражданской войны «честная партия» пользовалась огромной поддержкой населения – так, большинство членов парламента, избранных в ходе всеобщих выборов в графствах и округах в 1645-1646 гг., принадлежало к этой партии. Эта же партия выступала за организацию суда над Карлом I и активно боролась с попытками контрреволюции со стороны роялистов ([280] pp.193-194, 202). Таким образом, мы видим, что сторонники пуританской идеологии, идеологии честности и очищения общества от коррупции, сыграли ключевую роль как в инициировании революции 1641 г., так и в доведении ее до логического конца, включая вооруженную борьбу против роялистов, свержение и казнь Карла I. Возникает вопрос – пожалуй, один из самых интересных в английской истории – почему эта «честная партия», партия пуритан, пользовавшаяся такой поддержкой населения и свергнувшая режим Стюартов, не смогла удержать власть в своих руках и осуществить те прогрессивные преобразования, которых, очевидно, ожидали от них простые англичане, отдававшие свои обручальные кольца на нужды парламента в 1642 г.? Так, например, английский историк Л.Стоун, анализируя результаты первого этапа Английской революции (1641-1660 гг.), приходит к выводу, что они были в целом негативными, что в течение этого периода не было осуществлено почти никаких позитивных экономических или социальных реформ, а к его концу республиканское правительство полностью обанкротилось и дискредитировало себя, что сделало реставрацию Стюартов неизбежной ([303] pp.60, 46, 53). Есть несколько причин, объясняющих провал первого этапа революции, и на все из них в разное время указывали историки. В качестве одной из главных следует отметить отсутствие у пуританской партии сколько-либо четкой и продуманной программы реформ, особенно в экономической области и в области борьбы с коррупцией. Впрочем, отсутствием цельной программы грешили почти все революционеры – и до, и после Английской революции. Как говорил Ленин во время событий Русской революции 1917 г., главное ввязаться в драку, а там видно будет. По мнению Д.Тревельяна, у Кромвеля и его соратников вообще не было никакой программы, кроме Библии – единственного, чем они пытались руководствоваться. «Основной движущей силой всей революции», пишет историк, был «бедняк, ищущий спасения со слезами на глазах, не имеющий никакого “путеводителя”, кроме Библии в руках» ([111] с.254). Конечно, наивно было полагать, что достаточно выделить группу «честных людей» (среди которых уже с самого начала могло затесаться немало нечестных), дать им в руки власть и Библию – и свершится чудо, мир преобразится. Отсутствие четкой программы реформ хорошо видно по принятым законам, которые поражают своей бессистемностью. С одной стороны, были отдельные прогрессивные законы в области прав личности – например, отмена пыток в судопроизводстве. С другой стороны, в 1650 г. был принят беспрецедентно суровый, драконовский закон об исправлении нравов, по которому ряд не очень серьезных правонарушений, таких как инцест, прелюбодеяние, а также повторное уличение в содержании борделя карались смертной казнью (!), а проституция и мелкие нарушения нравов карались тюрьмой, клеймением и наказанием плетьми ([280] pp.257-258, 277). Такая же бессистемность была в политической области. С одной стороны, монархия была упразднена, и все полагали, включая Кромвеля, что теперь парламент будет принимать законы и управлять страной. С другой стороны, Кромвель (почему-то) считал, что парламент должен обязательно утвердить указы, принятые им самим, а когда парламент отказался это сделать, то это стало одной из причин его разгона Кромвелем ([29] 2, с.189-190). В экономической области единственным по-настоящему прогрессивным законом (по общему мнению историков и экономистов) был Навигационный акт 1651 г. Но он касался лишь одной отрасли экономики – морского транспорта, в других отраслях не было почти никаких реформ. В итоге, пишет Л.Стоун, «первая Революция не сделала почти ничего положительного для поощрения предпринимательства и почти ничего для стимулирования более капиталистического и рыночно ориентированного подхода в сельском хозяйстве, промышленности и торговле» ([303] p.46). Второй причиной поражения революции стал раскол в рядах победившей партии. Кромвель и «честная партия», как уже было сказано, в основном выражали интересы среднего класса. Но в Гражданской войне 1642-1646 гг. активное участие приняли и «низы», также выдвигавшие свои требования, которые носили более радикальный характер. Как указывает К.Хилл, в 1645 г. повсеместно на юге и западе Англии началось массовое восстание беднейших слоев населения и против короля, и против парламента; и многие опасались, что они организуют третью партию, помимо двух существующих. Он даже сравнивает ситуацию в Англии 1645-1649 гг. с Россией накануне октября 1917 года ([213] pp.20, 51). Действительно, она в какой-то мере напоминает то безвластие, которое сложилось в тот момент в России, когда все политические силы: и «верхи», и средние классы, и «низы», - по очереди пытались захватить власть и встать у руля управления страной. Эта борьба за власть в Англии привела к так называемой Второй гражданской войне (1647-1649), которая шла уже не только между «Двором» и «Нацией», но также между умеренными революционерами, интересы которых представлял Кромвель и парламентское большинство, и радикальными революционерами, на сторону которых перешла часть армии . Л.Стоун считает, что Оливер Кромвель и его ближайшие соратники испугалась размаха революции и радикальных требований, усиливавшихся со стороны «низов», и предпочли в такой ситуации вообще бездействовать, не проводить никаких реформ ([303] pp.56-61). При этом инициативы проведения реформ, шедшие снизу, они подавляли. Так произошло, например, с инициативой армии и партии левеллеров, выдвинувших свою программу реформ в 1647 г., которая была сознательно подавлена Кромвелем и его соратниками ([213] pp.54-55). Конечно, среди левых были ультрарадикальные течения анархистского и лево-коммунистического толка. Так, некоторые агитаторы утверждали, что никакие законы больше не действуют, а действует только закон силы и власть анархии; другие предлагали отнять все имущество у богатых и поделить его между бедными. Вместе с тем, наиболее активное левое течение, пользовавшееся наибольшей поддержкой народа – так называемые левеллеры или конституционные левеллеры - вовсе не были ультрарадикальными элементами, а, наоборот, стремились к наиболее последовательной и полной демократии в социальной сфере и в экономике. Они призывали к ликвидации Палаты лордов и монархии, введению всеобщего избирательного права, устранению монополий, несправедливых ограничений для мелкого предпринимательства и коренного изменения системы налогообложения: вместо более высоких налогов для бедных они предлагали ввести, наоборот, более высокие налоги для богатых ([280] pp.151-152; [213] pp.98-99; [19] 13, с.107). Многие идеи левеллеров были в последующем осуществлены, но уже на последней стадии Английской революции. А в период республики они были отвергнуты Кромвелем и его сторонниками, что, по-видимому, способствовало утрате к ним доверия со стороны населения в 1650-е годы и поражению революции в 1660 году. Следует также иметь в виду, что 1640-е годы были самыми тяжелыми для народа, на что указывает К.Хилл ([213] p.87). Обнищание населения и голодоморы в этот период достигли максимума. Это вовсе не удивительно – революции всегда происходили в периоды обострения кризиса коррупции, и то, что пик кризиса в этот раз опять совпал с революцией – совершенно естественно. В этих условиях удовлетворение некоторых требований бедных, в том числе раздел между ними части королевских земель и земель, конфискованных у лордов, могло бы помочь ослаблению экономического и социального кризиса. Однако Кромвель и его соратники оказались очень принципиальными сторонниками принципа неприкосновенности частной собственности, когда речь шла о бедных, но не слишком принципиальными, когда шла речь о них самих. Дело в том, что коррупция проникла и в ряды победившей «честной партии» - и это можно считать еще одной причиной поражения революции. Так, многих членов «революционного парламента» представители армии обвиняли в казнокрадстве. Да и сам Кромвель их неоднократно обвинял в присвоении имущества, в использовании власти в своих личных интересах, а также в нежелании работать на благо общества, вместо того чтобы плести интриги или заниматься накоплением имущества. Как пишет Д.Грин, один из лидеров «революционного парламента» Гэселриг «действительно пользовался властью в своих интересах» ([29] 2, с.177-178). Вместе с тем, как указывают российские историки, сам Кромвель и его ближайший соратник Ферфакс также подавали в этом дурной пример – в ходе революции они заполучили в собственность имения, приносившие соответственно 7000 и 5000 фунтов годового дохода ([19] 13, с.145). Кроме того, весь процесс конфискации и последующей продажи земель лордов и других роялистов сопровождался невиданной спекуляцией. Так, было доказано историками, что основную часть конфискованных земель выкупили по дешевке их прежние владельцы через подставных лиц ([303] pp.55-56) – надо полагать, за взятки. А другую часть скупали по дешевке лидеры и офицеры победившей «честной партии». Так, майор Уайлдман за несколько лет скупил 50 владений, расположенных в 20 графствах Англии ([19] 13, с.145). Таким образом, конфискация земельной собственности у олигархии не только не способствовала преодолению кризиса коррупции (так как основная ее часть осталась в прежних руках), но и вела к усилению спекуляции и коррупции, связанной с процессом перераспределения земли. В целом можно сделать вывод, что неудача первого этапа Английской революции явилась следствием, во-первых, отсутствия четкой программы и концепции реформ, во-вторых, раскола победившей партии и нежеланием ее лидеров учитывать интересы беднейших слоев населения, и в-третьих, коррупции в рядах победившей партии. Установление власти парламента выявило и еще одну проблему – выяснилось, что осуществить какие-либо серьезные реформы в условиях ведущей роли парламента было невозможно. Парламент раскололся на разные фракции, которые придерживались по многим вопросам противоположных взглядов, часть его членов занималась в основном деятельностью в своих личных интересах, а не в интересах общества. Поэтому осуществить программу реформ по выходу из кризиса коррупции (даже если бы такая четкая программа была в наличии) парламент все равно бы не смог – не случайно Кромвель несколько раз разгонял парламент и по существу правил бoльшую часть времени единолично. С учетом вышеизложенного, совсем не удивительно, что в 1660 г. английский народ чуть ли не с ликованием приветствовал короля Карла II – власть парламента ему не дала практически ничего или дала слишком мало по сравнению с его ожиданиями. 12.5. Реставрация Стюартов (1660-1688 гг.) и «революция вигов» С возвращением Стюартов в Англию опять вернулись коррупция и распутство королевского двора и антинациональная политика короля. Как пишет К.Хилл, реставрация Стюартов носила явно выраженный антидемократический характер ([212] p.110). Была восстановлена Палата лордов и все привилегии лордов, о которых уже успели забыть. Опять начались преследования за религиозные взгляды и политическое инакомыслие. Если в период 1650-1660 гг. за нарушение супружеской верности могли казнить (и такие случаи были), то в эпоху Реставрации, как пишет Д.Грин, «жизнь светских людей проходила между легкомыслием и распутством… Лорд Рочестер был модным поэтом, но заглавия некоторых его произведений таковы, что теперь ни одно перо не может их повторить… Лучшим типом эпохи явился герцог Бекингем, а самым характерным событием в жизни герцога была дуэль, на которой он увенчал обольщение леди Шрусбери умерщвлением ее мужа, в то время как графиня в костюме пажа держала перед ним его лошадь и лицезрела убийство» ([29] 2, с.219). Сам Карл II в распутстве не уступал никому из своих подданных. По словам историка, чувственным удовольствиям «он предавался с таким циничным бесстыдством, которое вызывало отвращение даже у его бесстыжих придворных. Одна любовница следовала за другой, а раздача титулов и имений познакомила мир с позором ряда порочных женщин. Побочные дети короля были введены в ряды английской знати» ([29] 2, с. 255). Распутство и разврат в Англии в ту эпоху уже не ограничивались правящей верхушкой, а начали широко распространяться среди населения. Театры превратились в места сбора проституток, где они открыто предлагали свои услуги, да и многие актрисы подрабатывали тем же самым. В тюрьмах не только разрешалось пользоваться услугами проституток, но и за определенную плату тюремщики разрешали заключенным-мужчинам перебираться на ночь в женскую камеру ([112] с.344, 356-357). Как отмечает английский историк М.Уоллер, чрезвычайно распространились в ту эпоху грабеж и насилие, разбойники и пираты стали главными героями простых англичан. Известно, что целые толпы англичан, отправившихся за легкими деньгами, составляли в ту эпоху основное население «пиратских республик» Ямайки и других островов Карибского моря. Именно падение нравов среди населения, указывает историк, вызвало появление после Славной революции 1688 г. Общества исправления нравов, решительно взявшегося за перевоспитание английского общества ([112] с.365-367, 336-338). С таким же цинизмом, с которым Карл II предавался чувственным удовольствиям, он осуществлял и свою внешнюю политику. Поскольку любая крупная растрата денег из казны могла вызвать скандал в парламенте и атаку со стороны оппозиции, то он нашел другой источник финансирования своих потребностей – французского короля Людовика XIV. Разумеется, последний финансировал Карла II не задаром, а в обмен на соглашение, по которому английский король должен был проводить политику, выгодную французскому королю. По договору Англия фактически обязалась содействовать захватническим планам Людовика XIV в Европе и отказаться от всякого протекционизма в торговле с Францией ([19] 13, с.167). Здесь мы видим редкий пример того, как один суверенный монарх находился на содержании у другого суверенного монарха и фактически плясал под его дудку в ущерб интересам своей страны. Хотя Карл II скрывал от парламента свой договор с Людовиком XIV и получаемое от него финансирование, но слухи об этом распространялись, и англичане все больше начинали подозревать своего короля в предательстве их национальных интересов. Наконец, в 1678 г. в распоряжении парламента оказались документы, подтверждающие факт продажности Карла II или, как пишет Д.Грин, «факт зависимости Англии от чужеземной державы» ([29] 2, с.279-285). Разразился скандал, закончившийся очередным роспуском парламента королем. На этом фоне произошла новая консолидация прогрессивных сил, обеспокоенных ростом коррупции в обществе и предательством короля. Лидером этого объединения уже не были пуритане. После фиаско, которое они потерпели на первом этапе революции (1641-1660 гг.), и после гонений и казней их лидеров в эпоху реставрации Стюартов они перестали заниматься большой политикой и, как пишет К.Хилл, превратились в группу провинциальных пацифистских сект ([212] p.110). Но пуританство как идея не умерло, эта идея была подхвачена вигами, которых, как уже говорилось, историки считают союзниками и «сыновьями» пуритан ([111] с.276-277). Политическое рождение партии вигов произошло во время выборов в парламент 1679 г., которые, как пишет Д.Грин, «проходили при сильном национальном оживлении» ([29] 2, с.286), и которые принесли партии вигов абсолютное большинство в парламенте, несмотря на то, что часть населения была лишена избирательного права. Здесь мы видим опять пример, как осознание населением опасности, связанной с коррупцией и предательством в высшем эшелоне власти, подобно тому, что было в 1641-1643 гг., способствовало консолидации общества. Осознание опасности и появление врага, пусть даже в лице собственного короля, подкупленного иностранными государствами, лучше всего отвечает этой задаче. Собственно говоря, именно с этого момента и начались основные реформы в социальной и экономической сфере, которые принято называть «революцией вигов». Уже в 1679 г., когда виги получили контроль над парламентом, они провели два революционных закона в области демократии и свободы личности. Это, во-первых, введение всеобщего избирательного права, которого ранее были лишены малоимущие граждане, и, во-вторых, введение Habeas Corpus Act – закона, по которому любого человека могли арестовать лишь по решению суда и который, конечно, мог резко сократить полицейский произвол в Англии ([212] pp.112, 114). Тогда же в Англии были начаты меры по введению протекционизма – как указывает Ч.Уилсон, в 1670-е годы Англия впервые ввела высокие импортные пошлины на зерно и экспортные премии, стимулировавшие собственное производство и экспорт зерна ([314] pp.147-148). Конечно, в последующем реформы сильно осложнялись политикой Карла II и Якова II, которые начали все чаще прибегать к роспуску парламента, иногда уже через месяц после его созыва. Но после Славной революции и начала правления Вильгельма III (1689-1702 гг.), когда виги опять получили большинство в парламенте, реформы были продолжены. Главной областью этих реформ стала экономическая область, а главным их направлением – борьба с коррупцией и с факторами, вызывающими кризисы коррупции. 12.6. Экономическая концепция победившей революции Одним из основных требований, выдвигавшихся левеллерами и другими революционными партиями в ходе первого этапа революции (1641-1660 гг.) было устранение монополий и обеспечение свободы предпринимательства. И это было одной из первых мер, осуществленных вигами после Славной революции 1688 г. Были уничтожены не только монопольные права отдельных частных компаний, но и крупные государственные монополии, причем некоторые из них (в горнодобывающей промышленности) возникли еще при Тюдорах в XVI в. ([212] p.139). Осуществление этих мер вызвало появление в последующие годы тысяч новых независимых предприятий ([212] p.179) – то есть привело к экономической демократии, расцвету малого и среднего бизнеса. Разумеется, успех не мог сопутствовать всем предприятиям, не обошлось и без финансовых махинаций со стороны нечистоплотных бизнесменов. Как указывает Ч.Уилсон, из 93 акционерных компаний, возникших в 1690-1695 гг. (которые привлекали капитал у широкой публики), 2/3 к 1698 г. перестали существовать; зато оставшиеся компании за 10 лет удвоили свой капитал ([314] p.183). Но такая свобода предпринимательства внутри страны были дополнены не менее решительной политикой по ограничению либерализма во внешней торговле. И эта политика проводилась вполне сознательно – она сложилась под влиянием работ целого ряда английских писателей-экономистов (позднее названных меркантилистами): Томаса Мана, Фрэнсиса Брюстера, Джошуа Чайлда, Самуэля Хартлиба, Райса Буша, Питера Чамберлена, Уильяма Гоффе и других ([314] p.232; [150] p.515). Они, в частности, писали, что следствием свободы торговли является деградация страны и ее населения, и настойчиво призывали к введению системы высоких таможенных тарифов или прямых запретов на импорт промышленных изделий и экспорт некоторых видов сырья ([310] p.76). Некоторые из них приняли непосредственное участие в выработке новой протекционистской (так называемой меркантилистской) политики, начавшейся после 1688 г. Особенностью этой политики, пишет Ч.Уилсон, было то, что в ее разработке участвовали не отдельные купцы или промышленники, как об этом потом писал Адам Смит, критиковавший протекционизм, а широкий круг людей. И сама эта политика, отмечает историк, состояла не столько в удовлетворении пожеланий купцов и промышленников, сколько в желании решить общие проблемы страны: повысить занятость населения, устранить дефициты продовольствия и т.д. Без протекционизма, пишет Ч.Уилсон, английская промышленность просто не смогла бы развиваться, поскольку в тот момент Голландия располагала лучшими технологиями и более квалифицированными кадрами по сравнению с Англией и могла легко задавить английскую промышленность. Без протекционизма, указывает историк, был бы невозможен и произошедший в дальнейшем подъем английского сельского хозяйства ([314] pp.165-166, 184). Нет никаких сомнений в том, что целенаправленная протекционистская политика началась именно в 1689 г., после прихода к власти Вильгельма III и партии вигов. До этого были отдельные разрозненные действия: введение Навигационного акта 1651 г., означавшего начало протекционизма в области морского транспорта (преимущество национальных судов по сравнению с иностранными), и введение повышенных импортных пошлин и экспортных премий на зерно в 1670-е годы. Но в целом, пишет английский историк Р.Дэвис, в конце реставрации Стюартов протекционизм как политика в Англии в принципе отсутствовал. Почти весь импорт и экспорт облагался всего лишь 5%-й пошлиной, за исключением отдельных товаров. Однако цель этого обложения высокими пошлинами импорта отдельных товаров состояла, как правило, не в защите промышленности и сельского хозяйства, а в увеличении доходов казны. В частности, огромные пошлины, составлявшие более 50% от внутренней розничной цены, взимались при импорте вина и бренди, которые совсем не производились в самой Англии ([171] p.308). Таким образом, это были в чистом виде налоги на потребителей, не дававшие ничего производителям. Все это резко изменилось, начиная уже с 1690 г., когда были введены специальные импортные пошлины в размере 20% на длинный список товаров, охватывавший примерно 2/3 всего английского импорта. В дальнейшем уровень пошлин постепенно повышался, и в середине XVIII в. составлял по разным видам импорта от 20-25% до 40-50%. Кроме этого, был введен запрет на импорт некоторых изделий, конкурировавших с развивавшейся английской промышленностью. Была также введена система экспортных премий, выплачивавшихся правительством в зависимости от цен, сложившихся на внутреннем и внешнем рынках, при экспорте зерна и некоторых промышленных товаров ([171] pp.309-314). То есть впервые была разработана и применена система государственной поддержки не только производства, но и экспорта. Причем, основной принцип этой системы протекционизма заключался в том, что стимулировалось производство и экспорт готовых промышленных изделий и продовольствия, а экспорт сырья и полуфабрикатов, наоборот, облагался пошлинами или запрещался, чтобы стимулировать их собственную переработку внутри страны. Все это, разумеется, способствовало как росту английской промышленности и сельского хозяйства, так и росту занятости, и решению тех социальных проблем (бедность, безработица), которые привели к гражданской войне и революции в период 1641-1688 гг. Иногда полагают, что аналогичные системы протекционизма были введены в то время в большинстве стран Западной Европы. На самом деле это не так. По мнению авторитетных экономических историков, лишь несколько европейских государств в указанный период проводили всеобъемлющую протекционистскую политику, то есть политику, полностью защищающую внутренний рынок от внешней конкуренции, и к этим странам относились Англия и большинство государств Германии и Скандинавии. В частности, в германских государствах после окончания Тридцатилетней войны в 1648 г. были установлены такие высокие ввозные и вывозные пошлины, что, как пишет Ч.Уилсон, цена на зерно и вино при их перевозке из Маннхайма до границы с Голландией утраивалась – таким образом, пошлины в сумме достигали 200% от первоначальной цены товара. Такая таможенная система в германских государствах сохранялась вплоть до начала или середины XIX в. ([150] p.554) Как видим, ситуация в Англии и Германии в целом была схожей – в том плане, что внутренний рынок был защищен от внешнего полностью, а не выборочно по отдельным товарам, как, например, во Франции. Это также является общепризнанным фактом. Как отмечает И.Валлерстайн, отличие английского протекционизма от французского состояло в том, что система таможенного регулирования в Англии защищала импортными пошлинами не только производства, уже работавшие на экспорт, но и любые импортозамещающие производства, а также сельское хозяйство ([310] pp.264, 267). Последнее также очень важно, поскольку в сельском хозяйстве в то время было занято до 80-90% всего населения, и следовательно, эта политика задевала интересы не узкого слоя рабочих экспортных или наиболее передовых производств, как это было во Франции, а интересы подавляющего большинства населения. Кроме того, в промышленности она была ориентирована на создание новых производств и рабочих мест, а не только на защиту уже существующих, как во Франции. Такая целостная протекционистская система существовала в Великобритании с конца XVII в. вплоть до начала или середины XIX в. Что касается других стран (Италия, Испания), то они в рассматриваемую эпоху вообще не прибегали к протекционистским мерам или прибегали эпизодически и на короткий период. Как отмечает Ч.Уилсон, Италия и Испания в какой-то момент пытались копировать французскую модель, которая сама страдала ограниченностью. Но даже по сравнению с французской моделью, пишет историк, политика этих стран не отличалась никакой последовательностью или цельностью ([150] pp.548-551). Все это, по-видимому, не является случайным. Страны, которые смогли противостоять силам внутренней и международной коррупции (Англия, Германия, Скандинавия), смогли выработать и экономическую концепцию, препятствующую развитию коррупции, которая как было показано выше, включает два основных элемента – экономическую демократию (господство малого и среднего бизнеса) и протекционизм . Страны, которые не справились с силами коррупции (Испания, Италия), не смогли и даже не пытались применить у себя эту концепцию. В свою очередь, как пишет И.Валлерстайн, именно отсутствие протекционизма обусловило упадок промышленности Испании, и именно наличие протекционизма обеспечило резкий рост промышленности Англии и Германии ([310] pp.233-234). Таким образом, можно считать, что промышленные революции, осуществленные Севером Европы в течение XVIII-XIX вв., стали результатом произошедших в этих странах социальных революций. Что касается первой из этих экономических революций – английской Промышленной революции XVIII века – то несомненна ее огромная роль в том рывке, который осуществила в развитии своей цивилизации сначала Англия, затем Западная Европа и США, а потом и другие страны. В последующем будут и другие экономические революции – немецкое, американское, советское «экономическое чудо» и т.д. Но та, что произошла в Англии в XVIII веке, была первой в этом ряду, и потому особенной. Как написал известный экономический историк К.Сиполла, после того как в Англии произошла Промышленная революция, «мир перестал быть таким, каким он был до того» ([191] p.7). Глава XIII. Коррупция во Франции при «старом режиме» и в эпоху Французской революции (XVII–XVIII вв.) 13.1. Была ли Французская революция «буржуазной революцией»? С легкой руки К.Маркса Французскую революцию 1789 г. стали называть «буржуазной», то есть направленной на устранение феодализма и утверждение капитализма. Но была ли она действительно таковой? Большинство современных французских и других западных историков утверждают – нет, напротив, она была антикапиталистической, поскольку основной взрыв народного протеста и негодования, произошедший в конце XVIII в., был направлен против капиталистов и капиталистических методов хозяйствования. К такому выводу пришли, например, П.Губер, А.Коббо, Д.Герэн, Э.Леруа Ладури, Б.Мур, Хунеке, а также И.Валлерстайн, который собрал и проанализировал в своей работе мнения этих историков по данному вопросу ([311] pp.40-49). Многие из них поэтому сравнивают Французскую революцию 1789 г. с Русской революцией 1917 г., которая также носила антикапиталистический характер. Хорошо, может быть Французская революция была антикапиталистической по своему характеру, но ее плодами воспользовалась буржуазия, как об этом пишут некоторые марксистские историки – и именно поэтому ее можно считать «буржуазной»? Однако такая трактовка тоже ничего общего не имеет с реальностью. Как, например, в таком случае следует понимать события октября 1795 г.? Речь идет о массовом восстании французской буржуазии в Париже, расстрелянном из пушек Наполеоном (после чего последний и приобрел широкую известность во Франции). Напомню, что фактическим главой правительства в то время был Баррас, который был одновременно и «крупным капиталистом», и «крупным аристократом», а по сути – коррумпированным и беспринципным дельцом и спекулянтом. Именно он привлек Наполеона, который был отстранен от дел и жил в нищете, и поручил ему расправиться с восстанием в буржуазных слоях Парижа – то есть с богатой публикой, проживавшей в центре города. Напомню также, что Баррасу и Наполеону противостояли 24 тысячи вооруженных буржуа (!), а у них самих было лишь 6 тысяч солдат, и только военный гений Наполеона спас Барраса и его соратников от расправы со стороны парижской буржуазии ([19] 16, с.90). Самое удивительное в этом – это то, что все эти массы буржуа выступали против навязываемого им капитализма, за восстановление монархии и старых добрых «феодальных» порядков! Получается совсем забавная картина. Оказывается, основные массы буржуазии вовсе не хотели «пользоваться плодами буржуазной революции», как это утверждают марксистские историки, оказывается, они (вот недотепы – не читали Маркса!) боролись с оружием в руках за восстановление старых «феодальных» порядков. Но какой смысл тогда имеют все утверждения марксистов о «буржуазном характере» Французской революции, если не только простой народ, но и основные массы самой буржуазии выступали против новых капиталистических порядков и за возврат порядков «феодальных»? Может быть, пора, наконец, покончить с тем, чтобы наклеивать марксистские ярлыки - «буржуазный», «феодальный», «рабовладельческий» и т.д. - к историческим событиям и явлениям, ввиду того, что эти ярлыки попросту не имеют никакого смысла! Как пишет известный французский историк П.Губер, «нельзя больше твердить о том, что Революция привела к победе неизвестно какой “капиталистической буржуазии” над неизвестно какой “феодальной аристократией”, обреченной на смерть процессом индустриализации. Реальность намного сложнее…». Понять причины и содержание Французской революции, по мнению историка, можно не на основе каких-то заранее заготовленных теорий, а лишь на основе глубокого, «мультидисциплинарного» анализа ([207] 1, p.257). Итак, давайте попробуем применить такой «мультидисциплинарный» анализ, о котором пишет французский историк. Мы к нему уже прибегали в предыдущих разделах книги, пытаясь объединить и согласовать между собой результаты исследований в области демографической, экономической и социальной истории, и назвали его методом исторического синтеза. Давайте теперь используем этот метод для того, чтобы разобраться в тайнах «старого режима», существовавшего во Франции в XVII-XVIII вв., и в тайнах Французской революции. 13.2. Как сложился «старый режим» во Франции «Старым режимом» (ancien regime) французы называют тот режим, который существовал во Франции до Французской революции 1789 г. Для того чтобы понять его основные черты и причины, приведшие к революции, нам необходимо вернуться на несколько столетий назад, в конец средневековья. Как было показано в главе X, Франция, как и ее ближайшие соседи, уже в XIV веке столкнулась с первым кризисом коррупции. Об этом свидетельствует обнищание народных масс, голодоморы и эпидемии, а также первые крупные восстания во Франции, произошедшие именно в этом столетии. Мы видим в XIV в. не только признаки кризиса коррупции, но и попытки французских королей бороться с этим кризисом. К ним можно отнести, например, конфискацию Филиппом IV Красивым (1285-1314 гг.) огромных богатств ордена тамплиеров. А сам орден можно рассматривать как первую попытку формирования мировой олигархии, которая стремилась стать сильнее и богаче королей, с тем чтобы подчинить их своей власти. Благодаря Филиппу IV, которого, кстати говоря, сами французы называют не Филиппом Красивым, а Филиппом Справедливым [315], эта попытка не удалась. Но сам король, его трое сыновей, правившие после него, и даже его единственный внук один за другим стали жертвами убийства или отравления, и с этим в 1328 г. пресеклась королевская династия Капетов – династия «проклятых королей». Этот факт сам по себе также можно считать одним из признаков кризиса коррупции и следствием падения нравов в правящей верхушке Франции – точно так же в России во время кризиса коррупции на рубеже XVI и XVII вв. были один за другим отравлены или убиты все представители правящей царской династии Рюриков. На смену Капетам пришла династия Валуа. Эпоха Валуа (1328-1589 гг.) была одной из самых мрачных в истории Франции. К восстаниям, голодоморам и экономическому кризису в XIV веке добавилась баронская анархия и начавшаяся Столетняя война, продлившаяся до середины XV века. А конец эпохи Валуа (XVI век) ознаменовался массовой резней гугенотов, гражданскими войнами и новым всплеском баронской анархии. Выше уже говорилось о том, что французская знать, наряду с итальянскими купцами, в XII-XIV вв. увлеклась идеей колонизации восточного Средиземноморья - именно этот термин (колонизация) лучше всего подходит для данного явления. Сотни тысяч французских рыцарей, их оруженосцев и простых французских крестьян и горожан участвовали в крестовых походах и в создании западноевропейских колониальных государств в Сирии-Палестине, на Балканском полуострове, в Малой Азии, на Кипре, Родосе и т.д. – на территориях, завоеванных у арабов и византийцев. Основное содержание колонизации этих стран сводилась к очень простой идее – к разграблению богатых городов и эксплуатации местного населения, которое в большинстве находилось в крепостном состоянии и должно было содержать прибывших французских и итальянских господ. Именно отсюда – те несметные богатства, которые были аккумулированы тамплиерами: основным их источником являлся грабеж территорий восточного Средиземноморья и торговля, которая в ту эпоху мало чем отличалась от грабежа. Как известно, к XV веку эта колонизация закончилась – со всех этих территорий западноевропейцы были вытеснены арабами и турками, которые захватили Малую Азию, Балканский полуостров и греческие острова. А вместе с колонизацией закончился и тот приток золота, который поступал из этих богатых стран в кошельки французской знати. Но золота по-прежнему очень сильно хотелось, что подталкивало последнюю к поиску все новых и новых источников его поступления; а привычки, приобретенные в процессе грабежа восточного Средиземноморья, не исчезли и по возвращении домой, в родную Францию. Полагаю, указанные обстоятельства отчасти объясняют то, почему французская знать так низко пала к XIV-XV вв., что занялась теперь уже колонизацией собственной страны. Французские герцоги и бароны не только грабили и жгли территории Франции, но они помогали в этом англичанам, которые воевали с их собственной страной. Так, герцог Бургундский в Столетней войне открыто воевал на стороне англичан, а многие герцоги и бароны не воевали ни на чьей стороне, а просто пользовались военной анархией для того чтобы грабить соседние французские территории или присоединять их к своим владениям. Но даже те представители французской знати, которые шли на войну на стороне французского короля, главный смысл войны видели не в том, чтобы защищать свою страну, а в том, чтобы захватить пленников познатнее и побогаче и получить за них выкуп. В результате война превращалась в погоню за добычей и серию неорганизованных вылазок французского рыцарства, и в целом протекала для Франции совершенно бесславно. Так, хотя Франция до начала Столетней войны была самым сильным государством Европы, но в начале XV в. уже около половины страны находилось под контролем англичан. Речь шла фактически об уничтожении Франции как страны и государства. И судя по всему, это искренне радовало французских герцогов и баронов: их вполне устраивала наступившая при англичанах анархия и безвластие, благодаря которой они себя чувствовали королями в своих герцогствах и баронствах и могли безнаказанно грабить соседние территории. Апофеозом этого непатриотического поведения французской высшей знати можно считать подписанный в Труа в 1420 г. договор, по которому английский король Генрих V фактически присоединил к своим владениям все французское королевство – он стал регентом Франции, а в скором времени должен был присоединить к своему титулу и титул французского короля . Как указывает Д.Грин, этот унизительный для Франции договор организовали герцог Бургундский и другие представители французской баронской олигархии ([29] 1, с.375). А как пишет французский историк К.Венцлер, после смерти французского короля Карла VI в 1422 году почти все представители французской высшей знати (за исключением Арманьяков) отказались признать своим королем его сына Карла VII и признали своим королем английского короля Генриха VI ([315] p.28). И это несмотря на то, что Генрих VI Ланкастер (в отличие от прежней английской королевской династии Плантагенетов) не имел никаких наследственных прав на французский престол, а Карл VII Валуа, наоборот, являлся законным наследником умершего короля Франции. Как видим, в первом проекте создания империи в Европе, подразумевавшем объединение под началом английского короля Англии и Франции, французская баронская олигархия сыграла самую неблаговидную роль – она по существу продала Францию англичанам! Однако вмешательство простой крестьянской девушки Жанны д’Арк и последовавший патриотический подъем во Франции расстроили эти планы французских герцогов и баронов. После нескольких побед Жанны д’Арк над англичанами, переломивших ход Столетней войны, и повторной (всенародной) коронации Карла VII в Реймсе в 1429 г. французская высшая знать была вынуждена признать его своим королем. В итоге в течение правления Карла VII (1422-1461 гг.) англичан изгнали со всей территории Франции. Побороть герцогов и баронов оказалось сложнее. В 1440 году произошло крупное восстание французской высшей знати, которое Карлу VII лишь с большим трудом удалось подавить. А в дальнейшем непокорные герцоги и бароны для борьбы с французским королем даже создали так называемую «Лигу общественного блага» во главе с герцогом Бургундским. Лишь к концу правления Людовика XI (1461-1483 гг.) было покончено с баронской анархией, и была окончательно установлена королевская власть над Бургундией и другими областями, претендовавшими на независимость от французского короля. В последующий период (конец XV – начало XVI вв.) Франция снова стала сильнейшим государством Европы, какой она была при Капетах, и в течение полувека в одиночку сражалась с испано-австрийской империей Габсбургов, пытаясь помешать ее планам по завоеванию Европы. Но в середине XVI в. в Западной Европе начался новый цикл коррупции, который был связан с резким увеличением объемов международной торговли (см. выше). И опять, как и в другие эпохи глобализации, мы видим резкое усиление власти и могущества олигархии. Выше уже говорилось о том, что в этот период французские герцоги и бароны опять сконцентрировали в своих руках огромные богатства и огромную земельную собственность. Как указывает историк Х.Кенигсбергер, отдельные представители баронской олигархии в конце XVI в. владели огромными землями во Франции: Гизы – на востоке страны, Монморенси – в центре и на севере, Бурбоны – на юге и в Пикардии ([260] p.283). В этот период не только королевский трон опять стал игрушкой в руках могущественных олигархических семейств - на этот раз Гизов, Медичи и Бурбонов. Опять, как и во время Столетней войны, баронская олигархия приняла участие в заговоре, имевшем целью уничтожение суверенитета Франции – правда, в этот раз речь шла о ее присоединении не к Англии, а к Испании. Выше об этом уже говорилось (см. главу XI). Речь шла о планах «католической коалиции» Габсбургов по созданию «мировой монархии», в реализации которых французским герцогам и баронам отводилась немалая роль. И сами они приняли активное участие в этой борьбе на уничтожение французского государства. Так, в 1576 г. во Франции была создана очередная Лига, объединившая французскую знать во главе с Гизами, которая начала настоящую войну против своего законного короля Генриха III (1574-1589 гг.). Как указывает Х.Кенигсбергер, в 1587 г. эта Лига организовала государственный переворот, который был поддержан испанским королем Филиппом II, и захватила контроль над Парижем ([260] pp.300-301). С этого времени начались полномасштабные боевые действия между королями Генрихом III и впоследствии Генрихом IV (1589-1610 гг.), с одной стороны, и Лигой, с другой стороны, продолжавшиеся с переменным успехом до конца столетия. Как выше уже говорилось, одновременно с этим во внутренние дела Франции грубо вмешался папа Сикст V (1585-1590 гг.). Своим повелением он лишил Бурбонов права наследовать французский престол (хотя Генрих III Валуа сам назначил своим преемником Генриха IV Бурбона), а также лишил Бурбонов их владений и поместий ([28] с. 443). Кроме того, иезуитские коллегии во Франции в то время стали центрами по организации вооруженной борьбы и террористических акций против существующего правительства, а в церквях иезуиты на проповедях призывали к свержению и убийству французского короля ([28] с.177, 449). Как видим, все эти действия французской баронской олигархии, Филиппа II, папы Сикста V и иезуитов были между собой хорошо скоординированы. По мнению Т.Гризингера, целью Лиги, созданной французской знатью, с самого начала было «возведение Филиппа II Испанского на французский престол», что облегчалось тем, что у Генриха III не было прямого законного наследника; и ту же цель, по его мнению, преследовали иезуиты ([28] с.448, 451). В целом план присоединения Франции к Испании конца XVI века очень сильно напоминал план присоединения ее к Англии начала XV века, и проводился он в жизнь все той же французской баронской олигархией. Только на этот раз в его осуществлении принимали участие более мощные силы, включая испано-австрийскую империю Габсбургов, римского папу и иезуитов. Эти подробности борьбы между французскими королями и французской высшей знатью, шедшей с незапамятных времен в течение многих столетий и обострившейся во второй половине XVI – начале XVII вв., очень важны для того чтобы понять причины возникновения во Франции того феномена, который был назван «старым режимом» . Короли Франции, с одной стороны, боролись за укрепление французского государства или даже за его спасение, так как этому государству дважды (в начале XV в. и в конце XVI в.) грозило полное уничтожение. А с другой стороны, они сами принадлежали к той же баронской олигархии, против которой боролись. Так, прежде чем стать королевской династией, Бурбоны вошли в тройку самых богатых семейств и самых крупных земельных собственников Франции. Поэтому ни Валуа, ни Бурбоны вовсе не были готовы к тому, чтобы, подобно Йоркам и Тюдорам в Англии, осуществить в стране социальную революцию, ликвидировав крупное землевладение и создав сильную прослойку мелких и средних помещиков и фермеров, на которую они в дальнейшем могли бы опереться. Вместо этого все меры Валуа и Бурбонов ограничивались расправой над наиболее сильными и непокорными герцогами и баронами, поощрением распрей между разными группами, существовавшими внутри баронской олигархии, а также установлением над ней жесткого, иногда даже полицейского, контроля. Именно этими стремлениями можно объяснить меры, принятые Генрихом IV Бурбоном (1589-1610 гг.) и его идейными последователями – кардиналами Ришелье и Мазарини (которые фактически правили страной при слабых королях), а также «королем-солнце» Людовиком XIV (1643-1715 гг.). Наиболее кардинальные меры по борьбе с баронской анархией были приняты при кардинале Ришелье, который с 1624 по 1642 гг. фактически правил Францией, являясь главой правительства при слабом Людовике III. В частности, как указывает Р.Мандру, именно при Ришелье были уничтожены замки-крепости герцогов, графов и баронов, а также распущены их частные армии, которые сыграли большую роль в гражданской войне, развернувшейся в конце XVI – начале XVII вв. ([242] p.161) Кроме того, были запрещены дуэли и введены другие полицейские ограничения на излишние свободы французской знати. Также в этот период были расширены функции государственных контролеров – так называемых интендантов – которые должны были следить за всем происходящим в провинциях, включая поступления и расходование казенных средств. Все эти меры, конечно, были направлены на укрепление французского государства. Но одних этих мер для усмирения амбиций знати было явно недостаточно. Поэтому начиная с правления Генриха IV французские короли проводят политику размывания или разводнения знати, с тем чтобы внутри нее организовать разные слои, враждующие друг с другом. В этих целях в 1604 г. была введена система продажи государственных должностей (paulette) с правом их занимать пожизненно и даже передавать по наследству, что давало также право на аристократические титулы и звания. Это привело к тому, что государственные должности и аристократические титулы стали приобретать все, у кого имелись для этого деньги. Образовалась новая знать, связанная с торговлей и финансами, которая получила название «дворянство мантии», в отличие от старой аристократии, называвшейся «дворянством шпаги». Как указывает Р.Мандру, эта «вторая знать» королевства в течение последующего периода предприняла 1001 попытку выхватить у «первой знати» пальму первенства в общественном положении, придворных церемониалах и влиянии на политику, не говоря уже об экономике и финансах, где она и так уже имела достаточно сильные позиции ([242] p.134). Это сильное разводнение знати, которое в то же время означало обесценение дворянских титулов и званий, вызвало волны мощных протестов со стороны «дворянства шпаги», которые, как указывает французский историк, не прекращались почти до самого конца XVII века ([242] p.133). Первая из этих волн вылилась в созыв Генеральных штатов в 1614 г., которые занимались в основном обсуждением дополнительных привилегий и субсидий старому дворянству, за ней последовали новые волны. Однако уже в середине XVII в. эта новая знать – «дворянство мантии» - показала, что она вовсе не собирается оставаться преданной защитницей французской монархии, как это было при Генрихе IV и кардинале Ришелье ([207] 1, pp.177-178). Во время серии восстаний и заговоров 1648-1653 гг., вошедших в историю как Фронда, уже «дворянство мантии», как указывает Р.Мандру, выражало свое недовольство политикой короля, а «дворянство шпаги», то есть старое дворянство, заняло нейтральную позицию ([242] p.135). В числе главных требований «дворянства мантии» во время Фронды была ликвидация института королевских интендантов и государственных ограничений внешней торговли ([242] pp.225, 107), то есть устранение контроля за торгово-финансовой сферой со стороны центральной власти. Эти требования «дворянство мантии» не просто пыталось навязать кардиналу Мазарини и малолетнему королю Людовику XIV, но использовало для этого в 1648-1649 гг. взрыв народного недовольства, тем самым проявив все свое коварство. Таким образом, уже очень скоро эта новая прослойка переродилась в торгово-финансовую олигархию, которая перестала поддерживать королевскую власть и стала даже худшим ее противником, чем старая баронская олигархия. Более того, П.Губер отмечает, что к XVIII веку обе эти прослойки французской знати – «дворянство шпаги» и «дворянство мантии» – так между собой переплелись, что образовали единую сплоченную касту ([207] 1, pp.178, 175). Собственно говоря, никакого другого результата не могло и быть. Систему продажи государственных должностей, введенную во Франции в 1604 г. и сохранявшуюся там вплоть до революции 1789 г., можно считать самым явным видом коррупции, когда-либо существовавшим в истории. Если не принимать во внимание эпоху феодализма, то за всю историю Европы открытая система продажи должностей существовала, помимо Франции при «старом режиме», лишь в Византии начиная с правления Юстиниана I, и также была там источником страшной коррупции. Эта система неизбежно вела к усилению олигархии и к быстрому формированию самой худшей ее разновидности – бюрократической олигархии, которая была еще бoльшим врагом сильной и эффективной государственной власти, чем олигархия герцогов и баронов. Как пишет Р.Мандру, введение продажи должностей во Франции в начале XVII в. привело к бесконтрольности чиновников и чиновничьему произволу: чиновники полагали, что приобретая должность, да еще пожизненную и с правом наследования, они получают полную независимость в своих действиях от центральной власти и могут делать все, что им заблагорассудится ([242] p.222). Другими словами, чиновники фактически приватизировали занимаемый ими государственный пост и государственные полномочия и начинали их использовать в основном в своих собственных интересах. Это приводило к совершенно немыслимому произволу со стороны любого самого маленького чиновника. Французский историк приводит пример, когда простой конный гвардеец (!) в портовой таможне конфисковал товары, прибывшие из Канады, на ввоз которых имелось официальное разрешение короля, и не отдавал их в течение нескольких месяцев. Его смогли заставить их отдать, лишь получив специальный письменный приказ короля, обязывающий гвардейца выдать товары их конечному получателю ([242] p.223). Этот пример хорошо отражает суть «старого режима». Все, чего смогли добиться французские короли – это политического объединения и централизации страны, ни о каком экономическом объединении и централизации не было и речи. Каждый чиновник или группа чиновников, и каждая группа крупных земельных собственников в провинциях, в еще большей мере, чем ранее, ощущала себя полностью независимой от государства и могла творить любой произвол по своему усмотрению в отношении местного населения и предпринимателей. Отсутствовали и другие условия для экономического объединения страны – не было нормальных дорог, существовали многочисленные внутренние таможни и сборы, также представлявшие собой по сути «частную лавочку» коррумпированных чиновников и препятствовавшие перемещению товаров даже между соседними областями и городами. Кроме того, как указывает П.Губер, за всю историю «старого режима», вплоть до второй половины XVIII в., во Франции никогда не было нормальных денег и нормального денежного обращения, какое существовало в большинстве соседних стран ([207] 2, p.197). Короли постоянно занимались «порчей» монеты, поскольку только так они могли увеличить поступления налогов в казну, вводили сильно завышенный курс монет, невыгодный для населения, а различные герцоги и дельцы не переставали чеканить фальшивую монету, которой была наводнена вся Франция . В итоге, пишет французский историк, лишь примерно два человека из ста в стране в то время разбирались в деньгах и простейших денежных операциях. Все остальные просто боялись с ними связываться и предпочитали рассчитываться в натуре – «баш на баш». А для облегчения этих расчетов в натуре прибегали к квази-деньгам, которые были просты и понятны каждому человеку – в основном к долговым распискам и записям в долговых книгах, которые в то время велись в каждой лавке и в каждой конторе ([207] 1, pp.64-65). В натуре происходили и расчеты по основным видам налогов и платежей сельских жителей, составлявших подавляющую часть всего населения Франции. Как правило, крестьянин просто отдавал часть своего урожая помещику, у которого он арендовал землю, другую часть урожая (поменьше) отдавал церкви, затем таким же образом, то есть натуральным продуктом, расплачивался по тем или иным своим долгам и т.д. По этой причине (отсутствие нормального денежного обращения) купцы и предприниматели испытывали во Франции огромные трудности в ведении бизнеса. Например, купцам, торговавшим тканями, приходилось месяцами и годами путешествовать по Франции верхом в сопровождении сильной вооруженной охраны, лишь для того чтобы собрать или каким-то образом выбить из должников старые долги – ни у кого не было денег. Согласно описаниям современников, испанские производители шерсти в начале XVIII в. отказывались поставлять шерсть во Францию, поскольку им приходилось 2 года ждать ее оплаты французскими покупателями, в то время как при поставке в Англию и Голландию они получали оплату почти немедленно ([207] 1, pp.67, 72). А французские купцы и министры постоянно жаловались на отсутствие монет, в особенности полноценных монет. При этом, отмечает П.Губер, Франция в XVII-XVIII вв. была единственной страной на Западе Европы, у которой не было даже государственного банка ([207] 1, pp.66, 68). В целом, делает вывод историк, Франция в области денежного обращения в течение длительного времени находилась далеко позади своих соседей: Италии, Англии, Нидерландов, - что, по его словам, «трудно объяснить» ([207] 1, p.66). 13.3. «Старый режим» – одна из разновидностей режима восточной деспотии Итак, мы видим, что экономика Франции при «старом режиме» не являлась рыночной экономикой в том виде, в каком мы привыкли ее видеть. И в античности, и в позднем средневековье, к примеру, в Италии, и в более позднее время в большинстве стран Европы ей были присущи одни и те же хорошо узнаваемые черты, которых мы не видим при «старом режиме». Самое главное, мы не видим здесь нормального денежного обращения и сколько-либо развитой торговли, которой, во-первых, просто в принципе не могло быть при отсутствии нормальных денег, а во-вторых, ее отсутствие подтверждают приведенные выше примеры. Но даже тот примитивный бартерный обмен, который был в наличии, был в основном замкнут внутри небольшой области, так как любая попытка вывоза товаров за ее пределы была неизбежно связана с уплатой пошлин и непредсказуемым чиновничьим произволом. Это приводило и к необычайной статичности населения. Как показали исследования историков, практически никто из французских крестьян XVII – первой половины XVIII вв. (составлявших более 85% населения) никогда в своей жизни не выезжал за пределы своей деревни на расстояние более 15-20 км ([207] 1, p.46): куда можно было отправиться без денег? Даже поездки в близлежащий провинциальный город с зерном или другими продуктами сельского хозяйства были опасны и непредсказуемы, поскольку там крестьяне сталкивались с целой оравой чиновников, готовых их обмануть или, как пишет П.Губер, просто ограбить в любую минуту ([207] 2, pp.11-13). Еще одной чертой Франции при «старом режиме» была неразвитость внешней торговли. Так, более 50% лионского импорта в 1569 г. приходилось лишь на два предмета роскоши – шелк и пряности, что говорит о незначительных объемах внешней торговли страны в XVI веке ([19] 10, с.167). А в начале XVII в. была фактически введена государственная монополия на внешнюю торговлю, приведшая к ее дальнейшему свертыванию и просуществовавшая в течение всего XVII в. и большей части XVIII в. ([242] p.93) Все эти черты позволяют отнести экономику «старого режима» к особому типу, который К.Маркс характеризовал как «восточный способ производства», а другие авторы называли «экономикой восточного типа», характерной для многих стран Востока и отличной от рыночной экономики Запада. Вместе с тем, речь идет не только об экономике, а в целом о режиме, включая как экономическую систему, так и социально- политическое устройство общества. Поэтому для характеристики таких обществ западными историками был придуман другой термин – «пребендиальный режим» (prebendial), отличный от феодального режима ([309] pp.57-58). Однако я против того, чтобы вводить в русский язык еще один западный термин, к тому же недостаточно широко пока признанный на самом Западе. Поэтому я буду называть этот тип общества «режимом восточной деспотии» - с учетом того, что власть «деспота» или монарха, а также деспотизм со стороны олигархии являлись его неотъемлемыми чертами, и с учетом того, что этот режим получил наибольшее распространение именно в странах Востока. Примерами режима восточной деспотии могут служить Персидская империя в правление династии Ахеменидов, до ее завоевания Александром Македонским (VI-IV вв. до н.э.), древний Египет и Индия в разные периоды своей долгой истории, а также Китайская империя в эпоху Минской и Цинской династий (XIV-XIX вв. н.э.). Каковы же были характерные черты этих обществ? Во-первых, это не были феодальные режимы – подавляющее большинство населения формально были свободными людьми. Конечно, во всех этих обществах были рабы или крепостные, включая Францию XVIII в., но их число было совсем невелико . Во-вторых, все они характеризовались преобладанием сельского хозяйства, в котором было занято порядка 85-90% населения, и натурального хозяйства, а также расчетов в натуре. Известно, например, что в Персии VI-IV вв. до н.э. во дворах сатрапов (наместников царя) и крупных землевладельцев скапливались в огромном количестве продовольствие, пряности, солонина, ковры, шатры, скот, одежда, глиняные горшки и т.д., которые местные жители приносили им в счет уплаты налогов и земельной ренты, и которые, по словам немецкого историка Э.Майера, «были свалены во дворе такими кучами, что издали их можно было принять за холмы и цепи гор» ([250] S.97). Ничем от этого не отличалась ситуация и в Китае спустя два тысячелетия. Как пишут российские историки, «два раза в год крестьяне выплачивали налог (ляншуй) натурой – рисом, просом, пшеницей и готовыми тканями. Налоги взимались летом и осенью. В конце XV – начале XVI века в летний налог входило до 20 различных наименований продуктов земледелия и домашнего ремесла…» ([44] с.408-409). Во Франции XVII-XVIII вв. мы видим то же самое – крестьяне сдавали помещикам в натуральном виде почти все продукты своего труда, вплоть до кур и домашнего вина ([207] 1, p.94). В-третьих, во всех этих обществах большинство земель принадлежало крупным землевладельцам, а значительная часть крестьян не имела земли, или имела ее слишком мало для самостоятельного ведения хозяйства, и арендовала землю у крупных землевладельцев. Многие из этих представителей крупной знати, как на Востоке, так и во Франции, по размерам своей власти над простыми людьми мало чем отличались от удельных князей в эпоху феодализма, а основная масса населения по своему фактическому положению и отношению со стороны правящей верхушки мало чем отличалась от крепостных (см. ниже). Соответственно, во всех восточных деспотиях, включая Францию, активно применялся принудительный бесплатный труд – в виде помещичьей барщины и государственных отработок. Причем, если размеры барщины регламентировались сложившимися правилами и традициями, то государственные работы ничем не регламентировались, и здесь царил полный волюнтаризм и произвол. Это было в соответствующие эпохи и во время сооружения ирригационных систем и царских дворцов в Китае и Персии, и, например, во время грандиозного строительства дорог во Франции в течение XVIII века, которое, согласно П.Губеру, вызвало страшное недовольство крестьян ([207] 1, p.233). В-четвертых, при режиме восточной деспотии была сознательно ограничена не только внутренняя торговля (посредством стимулирования расчетов в натуре и искусственного разделения страны на замкнутые провинции или сатрапии), но и внешняя торговля. Так, по данным римского географа Страбона, в Персидской империи на реках Тигр и Евфрат вдоль почти всего их течения были сооружены искусственные водопады, которые препятствовали нормальному судоходству и, следовательно, нормальной торговле – как внутренней, так и внешней ([103] XV, III, 4; XVI, I, 8). А по данным известного русского историка М.Ростовцева, вся внешняя торговля там была сконцентрирована в руках царя, и даже сатрапы не имели права осуществлять экспорт и импорт ([287] p.443). То же самое мы видим и в Китае при Минской империи (XIV-XVI вв.). Вся внешняя торговля там жестко регламентировалась государством и находилась под его контролем, а также взимались высокие таможенные пошлины (порядка 30%) ([44] с.433-434). А в эпоху Цинской империи в XVII - XVIII вв. в Китае, как и во Франции в то же самое время, торговля с иностранными государствами разрешалась только крупным компаниям, состоявшим под надзором властей; при этом обе страны (и Франция, и Китай) были поделены на множество областей, разделенных между собой таможнями. Более того, в Китае в XVII-XVIII вв. были сознательно разрушены властями некоторые морские порты, и под страхом смертной казни запрещалось строить большие многопалубные корабли для мореплавания, что, разумеется, также препятствовало внешней торговле ([44] с.527-528). В-пятых, для восточных деспотий были характерны продажа государственных должностей, сбор налогов откупщиками, частные монополии, охраняемые государством и прочие виды коррупции, с которыми мы уже познакомились выше на многочисленных примерах. Так, сбор налогов откупщиками был широко распространен в Персидской империи в V-IV вв. до н.э., и во Франции в XVI-XVIII вв. н.э. ([19] 4, с.19; [207] 2, p.11) Монополии в торговле отдельными товарами мы видим в Китае в XVII-XVIII вв. и во Франции с XIV в. вплоть до революции 1789 г. Продажа должностей существовала в Китае в течение всего периода Минской и Цинской династии (XIV-XIX вв.) и во Франции с 1604 г. по 1789 г. ([44] с.527, 554; [207] 2, p.141; [242] p.108). Поэтому это были сильно коррумпированные государства. Можно выделить еще немало других черт, присущих всем указанным режимам, но их обсуждение выходит за рамки настоящей книги. Укажу лишь на еще одну важную черту. Верхушка этих обществ, с одной стороны, отличалась необыкновенным самомнением и тщеславием (что вообще свойственно олигархии), всячески превозносила своего монарха: «король-солнце» во Франции, «властитель Поднебесной империи» в Китае, «великий царь» в Персии, - и свысока смотрела на другие государства и нации, считая их примитивными и «варварскими» ([242] pp.247-248; [44] с.432). Но с другой стороны, она стремилась держать все собственное общество в состоянии невежества и мракобесия, поскольку так было легче управлять в условиях сильной коррупции. А потому и сама она была большей частью малокультурной и ленивой, у нее отсутствовало стремление к техническому и научному прогрессу, и она не желала заимствовать даже хорошо известные новшества и изобретения, применяемые соседями. Отсюда, несмотря на кажущуюся стабильность и внешнее могущество этих империй, их полная неспособность к научно-техническому прогрессу и в целом их нежизнеспособность . Итак, мы видим, что во всех режимах восточной деспотии была высокая коррупция, но вместе с тем государство вполне сознательно ограничивало развитие не только внешней, но и внутренней торговли и вообще каких бы то ни было рыночных отношений, включая нормальное обращение денег. Причина этого могла быть лишь одна – государство таким образом пыталось воспрепятствовать росту коррупции. Ведь как уже было показано выше на ряде примеров, для того чтобы воровать в больших количествах, чиновники и спекулянты должны были иметь возможность сбыть награбленное, обратить его в звонкую монету. Когда этой возможности нет или они ограничены, то коррупция перестает быть бичом общества, приводящим к анархии и краху государств, а переходит в скрытую, латентную форму. Отсюда – относительная стабильность этих обществ и отсутствие мощных социальных взрывов. Сказанное выше легко подтвердить имеющимися примерами. В главе X говорилось о том, что одним из главных требований французских крестьян во время волны крестьянских восстаний XIV в. был переход с денежной оплаты на натуральную – он и был осуществлен уже тогда на значительной части территории Франции. И в последующие столетия этот переход на повсеместные расчеты в натуре продолжился. Единственными платежами, сохранившимися к XVII-XVIII вв. в денежной форме, были налоги королю. Но несмотря на то, что они составляли всего лишь 5-10% от валового крестьянского урожая, в то время как платежи помещикам и церкви в натуре составляли порядка 30-40%, как указывают Р.Мандру и П.Губер, именно необходимость уплаты этих скромных денежных налогов королю вызывала в течение XVII-XVIII вв. наибольшее возмущение и негодование крестьян, устраивавших по этому поводу бесконечные бунты и восстания ([242] pp.77, 129; [207] 1, p.129; 2, pp.83-84). Дело в том, что именно товарно-денежные отношения, к которым примешивались различные виды обмана, спекуляции, ростовщичества, использования испорченных или фальшивых монет и т.д., позволяли чиновникам и знати в буквальном смысле грабить крестьян и сдирать с них порой в несколько раз больше, чем та номинальная величина денежного налога (5-10%), которая официально декларировалась. Получается, что французские короли, как и китайские императоры и как ранее персидские цари, боролись не с причинами коррупции, а с ее последствиями. Конечно, намного проще было ликвидировать товарно-денежные отношения и торговлю, чем пытаться ликвидировать олигархию, которая и является главным источником коррупции. Но именно такой подход и был основным тормозом развития общества. Ликвидировав или дезорганизовав товарно-денежные отношения, государство само себя обрекало на застой и отсутствие всякого прогресса. Ведь отсутствие нормальных товарно-денежных отношений в той же Франции порождало огромное неудобство – все люди были вынуждены подстраиваться под громоздкую систему бартерных обменов и долговых зачетов, ради этого им приходилось менять свои планы и маршруты, тратить огромное количество времени и сил. Каждый француз при «старом режиме» жил в долг – у него были десятки и сотни различных мелких и крупных долгов (в том числе за приобретенные в лавке товары, выпитое в таверне вино и т.д.), о которых ему постоянно напоминали, и которые он по возможности пытался погашать встречными услугами, поскольку деньги, тем более нормальные, не фальшивые и не испорченные, достать было очень трудно. Стоило, скажем, крестьянину собрать урожай, или чиновнику получить жалованье, как к нему тут же, узнав об этом, стекались десятки его кредиторов, пытаясь получить старые долги. Как пишет П.Губер, каждый француз в ту эпоху мечтал о том, чтобы вообще ни за что не платить, и эта французская психология была совершенно непонятна соседним нациям ([207] 2, p.150), которые жили в условиях нормальных товарно-денежных отношений. Какое количество напрасно растраченных обществом сил и времени, в то время как в соседних Англии и Германии эти силы тратились на подъем сельского хозяйства и на осуществление научно-технического переворота в промышленности! Но для того, чтобы внедрять прогрессивные новшества и изобретения, требовались не только силы и время, но и стимулы, которые могли существовать лишь при наличии нормальных товарно-денежных отношений. А какие во Франции могли быть стимулы к внедрению новшеств и изобретений, если их результаты нельзя было ощутить в полновесной монете, звенящей в твоем кармане? 13.4. Насколько сильна была коррупция при «старом режиме»? В «старом режиме», как и в других режимах восточной деспотии, мы видим исторический парадокс. С одной стороны, каждому ясно, что коррупция связана с деньгами - если в стране нет нормальных денег и нормальных товарно-денежных отношений, то и сильной коррупции там вроде бы не должно быть. Но с другой стороны, мы видим явные признаки коррупции (см. выше). Попробуем разобраться, насколько глубоко поразила коррупция Францию при «старом режиме». Мы с Вами в самом начале вывели определение (крупной) коррупции – это продажа или игнорирование интересов общества чиновниками и руководителями государства в угоду интересов отдельных лиц или иностранных государств. Поэтому один из подходов к оценке размеров коррупции в государстве заключается в том, чтобы проверить, а что думал сам глава государства и его правительство о защите интересов своей страны и своих подданных. Если применить указанный подход к режимам восточной деспотии, то окажется, что ни при одном таком режиме не существовало понимания того, что монарх должен править в интересах своих подданных. Этого не было ни во Франции и Китае в XVII-XVIII вв., ни в древних Персии и Египте, ни в других примерах восточной деспотии. «Государство – это я!», - заявлял Людовик XIV (другое не менее известное его высказывание: «После меня хоть потоп!»). Поэтому монархи действовали так, как им взбредет в голову – либо в своих собственных интересах, которые могли лишь изредка совпадать с интересами общества, либо в интересах отдельных лиц, которые с ними ежедневно общались и имели тысячу возможностей уговорить монарха действовать так, как им выгодно. Ну а поскольку коррупция возникала на самом верху, то в этом случае ничто уже ей не препятствовало спускаться до самого низа и поражать все общество. Во Франции при «старом режиме» именно наверху были самые вопиющие примеры коррупции. Так, в XVII-XVIII вв. мы видим несколько сотен богатейших и знатнейших семей, которых французские историки называют «грандами», но в которых мы с Вами можем узнать ту самую баронскую олигархию, с которой французские короли боролись в течение предшествовавших столетий. Несмотря на то, что в начале XVII в. их огромные замки-крепости и их частные армии были уничтожены, они все равно продолжали себя считать независимыми от государственной власти. Как указывает П.Губер, гранды никогда не признавали над собой власти короля, и в то же время всегда стремились к тому, чтобы стать его главными советниками и навязывать ему выгодные им решения ([207] 2, p.163-164). Но самая вопиющая коррупция была связана с финансовым статусом грандов. Во-первых, они, как впрочем, и большинство других представителей аристократии, не платили никаких налогов. Во-вторых, они регулярно получали щедрые субсидии от короля, его министров и членов его семьи. И если раньше, до середины XVII в., такая раздача подарков за счет государства считалась признаком слабости королевской власти, то в дальнейшем, как отмечает историк, она переросла в привычку, и затем в систему взаимоотношений ([207] 2, p.162). В то же время некоторые из этих субсидий, как например, те, что предоставила королева Мария Антуанетта своим «нежным друзьям» Ламбалю и Полиньяку, были столь огромны, что приобрели скандальную известность ([207] 2, p.162). Очевидно, это сыграло немалую роль и в судьбе самой Марии Антуанетты, которой отрубили голову во время Французской революции. Конечно, государство вправе назначать субсидии или пенсии каким-то персонам, принесшим общественное благо, или заслуженным людям, впавшим в нужду и бедность. Но в данном случае речь не шла ни о чем подобном. Гранды были богатейшими людьми Франции, с годовым доходом, составлявшим по подсчетам историков, от 50 до 250 тысяч ливров (фунтов) ([207] 2, p.162). Они, правда, периодически оказывались на грани банкротства, но исключительно ввиду своей привычки к неумеренной роскоши и расточительству – привычка, вызывавшая всеобщее осуждение на фоне той нищеты и голода, в которых жила подавляющая часть населения. Вряд ли можно всерьез говорить и о вкладе грандов в развитие французского общества, в науку и культуру. Как указывает П.Губер, большинство грандов жило исключительно праздной жизнью, и все что их интересовало, кроме собственных удовольствий, это интриги и какие-то совершенно несерьезные заговоры, которые, очевидно, также часто предпринимались лишь в целях развлечения. В то же время, по словам историка, среди грандов было очень много откровенно продажных личностей, а также людей невежественных, вульгарных и пошлых ([207] 2, p.164). Наиболее яркий пример расточительства и коррупции, впрочем, давала сама королевская семья. Расходы на ее содержание достигали астрономических сумм, которые уходили на содержание тысяч слуг, сооружение все новых дворцов и роскошных парков, украшения и увеселения. Причем, большинство этих расходов производилось в кредит, под честное слово или расписку короля или королевы, а затем эти неумеренные долги погашались из бюджета, образуя в нем огромные дыры . Коррупция в верхнем эшелоне власти не ограничивалась крупными аристократами и королевской семьей. Вся система государственного управления была построена на коррупции. Практически все высшие должности продавались и покупались – их цена достигала 200-300 тысяч ливров и более, но все они позволяли взять в управление какой-то поток государственных средств и часть этого потока направлять в свой карман. О том, сколько можно было таким образом заработать, свидетельствует пример французского вельможи Пьера Сегэ. В начале своей карьеры он был беден, но женился на богатой невесте и получил хорошее приданое, что позволило ему купить высокую государственную должность за 250 тысяч ливров. Впоследствии он стал важным государственным чиновником - интендантом и канцлером – и одним из самых богатых людей во Франции. После его смерти в 1672 г. он оставил наследства на 4,5 миллионов ливров, да еще до этого выдал дочерям в качестве приданого по 300-500 тысяч ливров каждой ([207] 2, p.53). Таким образом, работая в течение всей своей карьеры лишь на государство, он смог накопить огромное богатство - более 5 миллионов ливров, не считая того, что он потратил в течение жизни. Известно, что кроме него, государственная служба стала главным источником богатства целого ряда других семейств – например, семьи Фейдо, распоряжавшейся государственной соляной монополией, семьи Севиньи, заведовавшей военными подрядами, семей Кроза и Пеннотье, взявших на откуп сбор налогов в провинциях Лангедок и Бретань, и т.д. ([207] 1, p.180) Но все описанное выше было лишь верхушкой айсберга, поскольку и система управления в провинциях, и судопроизводство, и церковь, и городское управление, и ремесленные цеха, и помещичья система были сверху донизу построены на коррупции. Даже французскую парламентскую систему можно считать насквозь коррумпированной. Так, парламенты во Франции были в каждой провинции, но ни они, ни Генеральные штаты (парламент страны) не подразумевали какого-либо народного представительства. Когда в 1614 г. были созваны Генеральные штаты, то около 90% депутатов составляли помещики, дворяне, крупные и средние чины духовенства, представлявшие 1-2% населения; остальная часть депутатов представляла городскую буржуазию. От крестьян, составлявших 85% населения, в парламенте страны не было ни одного человека. В парламенте провинции Бретань с 1660 г. по 1789 г. вообще не было ни одного не дворянина. И абсолютно такая же картина, пишет П.Губер, была в других провинциальных парламентах ([207] 2, p.66; 1, 165). Если к этому добавить то, о чем выше уже говорилось – что и чиновничьи должности, и дворянские титулы свободно покупались купцами, откупщиками и финансовыми воротилами, и к XVIII в. как таковых потомственных дворян уже почти не осталось, то можно заключить, что вся система власти и управления в стране и в провинциях, включая парламентскую систему, представляла собой грандиозную систему коррупции, не имевшую ничего общего даже с тем правлением потомственной аристократии, которую мы видим при классическом феодализме . Еще одним элементом этой коррумпированной системы было судопроизводство. Судебная система было крайне сложной и запутанной – так, только в одном районе Парижа существовало порядка 40 различных судов и трибуналов. Но у всех была одна общая черта – судейством заправляли помещики, дворяне и высшие духовные чины; и потому суды защищали только их интересы, и никогда не защищали интересы простого народа. Одних только помещичьих судов (где помещик выступал судьей) было порядка 20-30 тысяч по всей Франции. Надо ли удивляться тому, что, как пишет П.Губер, из множества известных судебных разбирательств не было ни одного случая, чтобы крестьяне выиграли спор против какого-либо помещика (кроме юга страны – см. ниже) ([207] 1, pp.82, 84; 2, p.96). Приводимые историками случаи судебных разбирательств показывают, что представители простого народа судами заведомо воспринимались как преступники. По словам Р.Мандру, суд свою главную задачу видел не в том, чтобы найти справедливое решение и наказать виновных, а в том, чтобы оградить «приличное общество» от посягательств со стороны простого народа ([242] p.110). Не меньшим злом была и церковная коррупция. В отличие от протестантских стран, церковь во Франции не стала действительным центром общественной жизни, в которой все члены общества могли принимать активное участие. Служба по-прежнему велась на непонятной латыни, епископы жестко держали в своих руках церковную пропаганду и не допускали всякого рода народные проповеди и прочие «еретические» выступления. Вместе с тем все население было обязано платить церковную десятину, которая в некоторых районах достигала 10-12% от валового урожая. Но это вовсе не давало права крестьянам пользоваться услугами священников – они должны были им платить отдельно (за крещение ребенка, проведение мессы, венчание и т.д.), а в некоторые отдаленные села их и за большие деньги было невозможно затащить ([207] 1, pp.87, 100). Все это вызывало постоянное недовольство населения и требования отмены десятины, которая воспринималась как совершенно несправедливый налог на третье сословие (то есть на основную массу населения, исключая дворянство и духовенство), присваиваемый церковью без какой-либо встречной компенсации. К тому же на этом налоге успевало погреть руки и дворянство – как отмечает П.Губер, маркиз де Ферьер и маркиз де Бреже заработали свое богатство в конце XVII в. на том, что управляли финансами церкви ([207] 1, p.180). Сбор королевских налогов, как уже говорилось, осуществлялся посредством откупа и был одной из главных сфер коррупции, вызывавшей наибольшее возмущение населения. Исследование советского историка Б.Поршнева показало, что, например, в период с 1623 г. по 1648 г. не проходило ни одного года без крестьянских восстаний, охватывавших значительную часть территории страны ([242] p.129). И главной причиной возмущения был сбор королевского денежного налога, а также королевские монополии, прежде всего на соль, которая требовалась в хозяйстве каждому крестьянину, но которая продавалась лишь по страшно завышенным ценам. Между тем, и сбор налогов, и соляная монополия (gabelle), находились в исключительном ведении дворянства. Как указывает П.Губер, среди многочисленных сборщиков налогов в провинциях в XVIII в. не было ни одного не дворянина ([207] 1, p.181). Однако источником самой страшной коррупции в ту эпоху во Франции были крупные помещичьи хозяйства. Именно они были причиной не только массового обнищания и закабаления крестьян, находившихся в полной зависимости от крупных помещиков, но и главной причиной массовых голодоморов. Периодические голодоморы были отличительной чертой Франции вплоть до конца XVIII в., это факт, хорошо известный всем историкам. Так, демографические историки Э.Ригли и Р.Шофилд пришли к выводу, что в Англии в XVI-XVII вв. взлеты цен на продовольствие были значительно менее резкими, чем во Франции, и не приводили к такой высокой смертности среди населения . А после 1690 г. (то есть после окончательной победы Английской революции и введения в стране протекционистской системы) скачки цен на продовольствие и продовольственные кризисы в Англии вообще прекратились ([319] pp.399, 340-341). Что касается Франции, то массовые голодоморы там продолжались до конца XVIII в. Они происходили приблизительно раз в 15 лет (в XVIII в. стали реже) и каждый раз сопровождались резким ростом цен на продовольствие и эпидемиями. Как указывает П.Губер, голодомор обычно длился от нескольких месяцев до года или полутора лет, за это время население вымирало на 10-20%, после чего все прекращалось, и возобновлялась нормальная жизнь. Такие сильные голодоморы, охватившие значительную часть страны и приведшие к заметному сокращению ее населения, по его данным, произошли в 1584, 1597, 1618, 1630, 1649, 1662, 1677, 1694, 1710, 1741, 1771 и 1789 гг. ([207] 1, p.43) Но в промежутках между ними периодически происходили более мелкие локальные продовольственные кризисы – не говоря уже о сезонном весенне-летнем повышении цен на зерно (в 1,5-2 раза), которое происходило ежегодно ([242] p.115). В течение долгого времени французские историки недоумевали по поводу возможных причин этих «кризисов выживания» во Франции или объясняли их неурожаями , но в последнее время все более начали приходить к определенному выводу о том, что их основная причина не связана с климатом, а, по словам П.Шоню, имеет экономическую природу ([160] p.230). Р.Мандру высказался более определенно – по его мнению, главной причиной голодоморов являлись спекуляции торговцев продовольствием и солью и «жесткость помещичьих структур» ([242] p.115). Другими словами, главные виновники, – это торговцы-спекулянты и помещики, выступавшие в роли таких же спекулянтов. Как было показано в предыдущих главах, теми же самыми причинами в основном объясняются и другие примеры массовых голодоморов, происходивших ранее в истории различных цивилизаций. Дополнительным подтверждением тому может служить пример южных областей Франции, где, как пишет П.Губер, никогда в течение XVII-XVIII вв. не было голодоморов, в отличие от остальной территории страны ([207] 1, p.108). Спрашивается, в чем причина? Было ли что-то, что отличало эти провинции от остальной Франции? Отличие было, и очень существенное. Еще в середине XVI в. здесь произошла гугенотская революция, подобная протестантской революции в Германии и других странах Севера Европы. В дальнейшем здесь образовалась самостоятельная гугенотская республика, которая просуществовала вплоть до эпохи Ришелье (первая половина XVII в.) – тот, как известно, ее уничтожил и присоединил к французскому королевству. Но гугенотская революция осуществила здесь такой глубокий переворот, что эти провинции вплоть до 1789 г. оставались неким чужеродным элементом в недрах «старого режима». Как выразился П.Губер, север и юг Франции были двумя противоположными мирами ([207] 1, p.148). Главным отличием юга было то, что в ходе гугенотской революции здесь было уничтожено крупное помещичье землевладение. Так, в провинции Верхний Лангедок крестьянам принадлежало 90-95% всех земель, а дворянству и церкви – соответственно 5-10%, в то время как на севере и в центре страны была обратная картина ([207] 1, p.156). Как видим, на юге Франции в XVI в. произошла настоящая земельная революция, подобная той, что случилась в Англии при Тюдорах и в других протестантских странах во время Реформации. Но ее результатом стала целая цепочка других явлений. Например, только на юге помещичьи земли стали облагаться таким же земельным налогом, что и крестьянские земли - на севере помещики-дворяне этот налог по-прежнему не платили. Только на юге помещик не мог согнать крестьянина с его земли, если у того не оказалось законного документа о собственности на землю - на севере такая земля автоматически считалась помещичьей. Наконец, только на юге судебные тяжбы крестьян с помещиками шли с переменным успехом, многие дела решались в пользу крестьян - на севере не было ни одного такого дела за всю историю ([207] 1, pp.93, 155, 96). Таким образом, произошедшая на юге Франции земельная революция в действительности означала и социальную революцию. В то же самое время, мы видим, что и в Англии, и на юге Франции, где было ликвидировано крупное помещичье землевладение, уже в XVI-XVII вв. прекратились голодоморы, а в северных и центральных провинциях Франции, где этого не было сделано, они продолжались до конца XVIII в. Вывод из этого можно сделать только один – крупное помещичье землевладение и было главной причиной голодоморов. Механизм этого явления понять несложно – просто раз в 15 лет помещики совместно с хлебными спекулянтами устраивали сильные дефициты зерна, а когда цены взлетали в несколько раз (до 10-20 раз: [242] p.115), то часть зерна продавали на пике цены, получая на этом огромную прибыль - до 1000% и более . Такие операции очень легко было проворачивать в условиях преобладания крупного помещичьего землевладения. Ведь если несколько десятков помещиков в провинции обеспечивали почти все поставки зерна на местный рынок, то они могли легко договориться о том, чтобы спрятать часть этого зерна. В то же время, в условиях преобладания мелких крестьянских хозяйств, когда тысячи крестьян самостоятельно поставляли зерно на местный рынок, сделать это было практически невозможно – отсюда отсутствие голодоморов на юге Франции. Но это простое экономическое объяснение не дает ответа на другой вопрос – как эти сорившие деньгами и пресыщавшиеся сладкой жизнью гранды, дворяне и чиновники могли спокойно наблюдать голодную смерть тысяч окружавших их простых людей, прекрасно осознавая при этом, что или кто является ее главным виновником! Однако и на этот вопрос историки нам дают ответ. Оказывается, они предпочитали не наблюдать это не вполне эстетическое зрелище. Как указывает Р.Мандру, всякий раз, когда в каких-либо французских провинциях начинался голодомор, из городов тут же тайно убегало все руководство, судьи, купцы и чиновники всевозможных рангов – для того чтобы спрятаться в отдаленных загородных особняках, подальше от страшного, заполненного трупами города и его болезнетворного, наполненного инфекциями воздуха ([242] p.99). Как видим, те самые представители власти, которые должны были своей главной задачей видеть борьбу с дефицитом продовольствия и голодомором, даже и не думали это делать и немедленно бросали свой пост, как только он начинался! Более того, есть все основания полагать, что некоторые чиновники, а иногда и все поголовно, были соучастниками в организации этих голодоморов. Как пишет американский историк С.Каплан, во Франции «в течение XVII и XVIII веков местные власти постоянно обвинялись… в ведении тайной и незаконной торговли зерном и в манипулировании политикой в области снабжения зерном в целях личной выгоды» ([228] 1, p.44). Он приводит целый ряд конкретных примеров, когда те или иные чиновники были уличены в спекуляции зерном, а в некоторых случаях, как, например, в городах Розой-на-Бри и Витри в первой половине XVIII в., все чиновники города вплоть до высшего руководства были замешаны в хлебных спекуляциях ([228] 1, p.45). Обращает на себя внимание и тот факт, что Франция оставалась чуть ли не единственной страной в Европе, где государство не позаботилось о создании централизованных запасов зерна. Во всех других странах именно они сыграли немалую роль если не в устранении, то в смягчении продовольственных кризисов. В 1748 г. видный французский чиновник Клод Дюпэн писал: «Большинство наций предприняло действия по предотвращению катастрофических голодоморов и образования излишков зерна посредством создания централизованных складов, которые позволяют изымать с рынка излишки зерна, когда его слишком много, и выбрасывать его на рынок в случае нехватки… Мы одни, которые славимся тем, что имеем самое мудрое государственное регулирование во Вселенной по всем другим вопросам, остаемся далеко позади наших соседей в данном вопросе…» ([228] 1, p.9). Приведенный отрывок достаточно красноречиво раскрывает и безответственность французского государства в такой серьезной проблеме, и то самовосхваление и самолюбование, которое отличало правящую верхушку Франции при «старом режиме». Как указывает С.Каплан, несмотря на огромное количество разнообразных чиновников во Франции, занимавшихся вопросами снабжения зерном и иным продовольствием, никаких серьезных мер по созданию централизованных запасов зерна так и не было принято вплоть до конца XVIII в., и голодоморы продолжались ([228] 1, pp.9, 28). Остается только понять, почему сильные голодоморы происходили каждые 15 или 20 лет, а, скажем, не каждые 5 лет. На мой взгляд, мы можем здесь говорить о «циклах жадности». Все-таки гибель от голода 10 или 20% населения всего лишь за один год – это не рядовое событие, а событие, надолго врезающееся в память народа. Его долго помнили, общественность обвиняла помещиков и чиновников, и в последующие годы при возникновении опять дефицита хлеба требовала провести расследование. Как пишет С.Каплан, во время голодомора 1740-1741 гг. «циркулировало много слухов и подозрений об участии чиновников, включая министров … в извлечении высоких доходов от спекуляции зерном ценой страданий народа. Хотя Парламент был под сильным давлением общественности, требовавшей провести независимое расследование, чтобы изобличить “спекулянтов” и “монополистов”…, он отказался это сделать» ([228] 1, p.26). В другой раз, во время продовольственного кризиса 1752 г., сам король, по слухам, уже собирался потребовать проведение расследования ([228] 1, p.26). В 1752 г. продовольственный кризис закончился довольно быстро - или его закончили быстро, испугавшись королевского расследования и выбросив на рынок спрятанные запасы зерна. В итоге никакого серьезного расследования ни в тот год, ни до этого ни разу так и не проводилось – дворянские парламенты были солидарны с помещиками и чиновниками, морившими народ голодом. Но страх такого расследования или, не дай Бог, народного восстания, конечно, всегда присутствовал. Поэтому решиться на то, чтобы уморить голодом 10-20% населения, было не так-то просто. Однако человеческая память обладает способностью со временем забывать все неприятное. Время шло, и постепенно об ужасах когда-то такого случившегося события все благополучно забывали, старики умирали, а молодежь о нем и не знала. Тем временем жадность помещиков и чиновников все усиливалась и брала верх над осторожностью – и вот вам, спустя поколение, новый голодомор, организованный помещичье-чиновничьей олигархией. 13.5. «Феодальные» отношения без феодализма Если Вы знакомы с историей России, то могли заметить, что описанный выше «старый режим» и другие режимы восточной деспотии напоминают Россию XVII-XIX вв.: та же всепроникающая коррупция, то же бессилие царя в управлении страной при кажущейся его абсолютной власти, то же всесилие вельмож, напыщенность дворянства, безответственность и произвол чиновников, с одной стороны, и бесправие и забитость народа, с другой, такое же преобладание натурального хозяйства и неразвитость рыночных отношений. Но есть одно важное отличие – в России был феодализм со всеми его атрибутами, включая крепостное право и крайне низкую плотность населения, составлявшую менее 1 чел. на кв. км в XVII в. и выросшую всего лишь до 3-5 чел. на кв. км в XIX в. А при такой низкой плотности, как было выше показано, никакие методы управления страной, кроме феодальных, невозможны в принципе. Эти феодальные принципы неизбежно подразумевали коррупцию, пусть даже в тех мягких формах (кормление), которые существовали при классическом феодализме. Из этих же особенностей России вытекало и преобладание натурального хозяйства – попробуйте-ка поработать на рынок, если до ближайшей соседней деревни десятки километров пути по местности, бoльшую часть года покрытой либо глубокими снегами, либо непролазной грязью; а до ближайшего города – сотни километров по такой же местности. Феодализм – это детство нации. История России так сложилась, что русская нация дважды была на краю гибели, дважды возродилась и пережила детство – один раз в XIII-XV вв., второй раз в XVII-XIX вв. (подробнее см. [60]) Поэтому в сущности в XVII-XIX вв. у нее не было слишком большого выбора – она не могла перескочить через стадию детства и сразу повзрослеть. Иное дело Франция XVI-XVIII вв. и другие режимы восточной деспотии – все они были густонаселенными странами и давно вышли из детства, в них давно исчезло, как массовое явление, крепостное право. Так, плотность населения во Франции уже к XIII в. достигла порядка 35 чел. на кв. км и оставалась на том же уровне (35-40) вплоть до середины XVIII века. Более того, Франция была самой крупной страной Европы, в несколько раз превосходя по численности населения любую другую страну. Как отмечалось в предыдущей главе, в Англии в XV в. проживало всего лишь около 2 млн. чел, а во Франции – порядка 16-20 миллионов. Поэтому ни о каком феодализме там не могло быть и речи – это была нация, которая вышла из детства, но которая не хотела взрослеть (впрочем, в силу объективных причин, указанных выше). Отсюда тот режим, имеющий большое сходство с феодализмом, но таковым не являющийся. Выше уже говорилось о том, что власть олигархии имеет большое сходство с феодализмом. Это подтверждает и история Франции. Как мы видели, вместе с началом очередной эпохи глобализации в XVI веке здесь возобновился процесс укрупнения земельной собственности, появились настоящие земельные «набобы» - Гизы, Бурбоны и Монморенси. Этот процесс осуществлялся тремя путями – во-первых, силовыми захватами земель у крестьян и мелких помещиков, во-вторых, посредством скупки земель и, в-третьих, посредством судебных тяжб и махинаций. О первом методе было уже много сказано в предыдущих главах. Его широкое применение вряд ли могло продолжаться после того как Ришелье в начале XVII века распустил частные армии и срыл крепости герцогов и баронов. Что касается второго и третьего методов, то они продолжали активно применяться вплоть до революции 1789 г. И к ним прибегала не столько старая аристократия («дворянство шпаги»), сколько новая («дворянство мантии»), представлявшая собой торгово-финансовую олигархию. Именно эта последняя, по мнению современных историков, и стала теми «новыми феодалами», которые стали доставать из архивов давно забытые привилегии помещиков и требовать их неукоснительного исполнения со стороны крестьян ([253] p. 49). Интересный материал на эту тему был собран Р.Мандру, который в течение 9 лет изучал огромный архив немецкой семьи Фуггеров. Как выше говорилось, Фуггеры были в XVI в. богатейшим в Европе семейством, занимавшимся в основном торговлей и финансовыми операциями. Но значительную часть своих прибылей при этом они направляли на скупку земель. И в этом, по мнению французского историка, есть большое сходство между Фуггерами и многими французскими купцами и финансистами той эпохи, не оставившими после себя столь подробных архивов ([243] pp.11-12). Исследование Р.Мандру выявило интересную закономерность. Фуггеры целенаправленно скупали земли в одном и том же районе на юге Германии (между городами Ульм и Аугсбург), где они приобрели за сто с лишним лет в общей сложности более 600 объектов недвижимости и стали собственниками 100 деревень. При этом все члены семейства приняли обязательство никогда не продавать никакие из приобретенных объектов недвижимости, что неукоснительно соблюдали в течение полутора столетий ([243] pp.37-40). Спрашивается – в чем был смысл этого мероприятия? Как указывает французский историк, доходы от земельной собственности явно уступали в ту эпоху доходам от торговли и других прибыльных предприятий Фуггеров, которые владели шахтами по добыче драгоценных металлов повсюду в Центральной Европе, а также торговыми складами и офисами во всех европейских портах. Тем не менее, он видит в этой деятельности немецких магнатов хорошо продуманную стратегию ([243] pp.91, 70). Смысл этой стратегии нам станет хорошо понятен, если мы вспомним детскую экономическую игру Монополия. Если игрок покупает один участок земли, то доход от этого участка – очень скромный. Если он покупает второй участок по соседству, то за проход через свою территорию он уже начинает требовать намного больше денег. Если же ему удается скупить несколько соседних участков и создать монополию, то на него начинают буквально сыпаться деньги от других, менее удачливых игроков. Именно такую стратегию земельной монополии и преследовали Фуггеры. Так же как в игре Монополия, они начали брать пошлины за проезд через свою территорию, для чего установили на ее границах таможни ([243] p.77). Но они пошли намного дальше, чем игроки в детской игре. Скупив около 100 деревень (точнее, земель, принадлежавших их крестьянам) в одном районе, они начали там восстанавливать давно ушедший в прошлое феодальный режим. В этих целях они начали требовать от крестьян, а также местных ремесленников, лавочников и торговцев выполнения определенного набора «феодальных» обязательств и требований – для каждого новоиспеченного «крепостного» был разработан свой список услуг, которые тот должны был безвозмездно оказывать «хозяину». А чтобы юридически никто не подкопался, Фуггеры наняли целую армию юристов и нотариусов, которые обосновывали правильность требования тех или иных «феодальных» обязательств ([243] pp.92-109). Само собой разумеется, что никакого крепостного права формально не было и в помине, и каждый крестьянин и владелец лавки был волен не принимать условия Фуггеров. Однако в этом случае ему пришлось бы уехать из деревни, где Фуггеры владели и всей землей, и самой деревней, включая дорогу, которую они перекрыли таможней. Но куда ему было идти, бросив свой дом и нажитое имущество – в другую деревню, к другим таким же Фуггерам? Поэтому никто, как правило, не уходил, все оставались и, как могли, существовали при этом новом «феодализме», введенном капиталистами Фуггерами. То же самое происходило во Франции, но только не в одной области, а повсеместно. Восстановление в течение XVI-XVII вв. во Франции давно забытых «феодальных» прав, так называемых баналитетов – хорошо известный феномен. Помещики стали требовать от всех местных крестьян (неважно, арендаторов или собственников земли), чтобы они им платили за каждый проезд по дороге, что было неслыханным произволом. Они стали их заставлять пользоваться только помещичьей мельницей или кузницей, и за это платить помещику по невиданно высоким расценкам – то есть попросту грабили крестьян. Они запретили крестьянам продавать вино в те месяцы и дни года, когда его цена была высокой – и тем самым лишили их всякого дохода. Они также стали требовать от них тех или иных бесплатных услуг, которые быстро становились правилами. Так, к определенному празднику или воскресному дню надо было принести хозяину курицу, вино и другие продукты, в каждом месяце надо было определенное число дней отработать на хозяина и т.д. По подсчетам историков, через баналитеты помещики выкачивали из населения, помимо арендной платы за землю, в среднем около 15% годового валового дохода ([242] p.78). О том, что баналитеты были на самом деле не «феодальными», а монопольными правами крупных помещиков, говорит не только приведенный пример с Фуггерами, но и следующие французские примеры. После того, как Национальная ассамблея Франции в первые же годы революции (в 1789-1793 гг.) отменила и запретила все «феодальные права», помещики тут же подняли для крестьян-арендаторов стоимость аренды земли, включив в нее те суммы, которые они получали с крестьян через баналитеты. А когда в одном известном случае арендатор возмутился и стал указывать помещику, что все феодальные права отменены революцией, тот ему прямо ответил письменно, что от отмены феодальных прав должны получить выгоду не крестьяне, а помещики. И хотя в ряде случаев крестьяне пытались судиться с помещиками, но все было бесполезно - суды признавали правоту последних, поскольку никто им как собственникам земли не мог запретить устанавливать ту арендную плату, какую они захотели. А в некоторых провинциях, пишет П.Губер, эти «феодальные» права так и не отменили, а просто изменили их названия, чтобы не звучали слишком одиозно ([207] 2, pp.245-246). Поэтому французские крестьяне как были, так и остались после революции бесправными перед крупными землевладельцами , хотя государство неоднократно принимало решения об отмене «феодальных прав». Но дело было не в том, что революционные власти на местах плохо выполняли эти решения. Дело было в том, что за революционной демагогией о свободе и равенстве никто не заметил одной простой истины – ни свобода, ни равенство невозможны в условиях монополии. Феномен восстановления «феодальных» прав наблюдался не только во Франции – в разных странах крупные землевладельцы также пытались использовать давно исчезнувшие традиции для того, чтобы установить свою власть над местным населением. Как мы видели выше, Фуггеры в Германии пытались сделать то же самое. Но после поражения «католической коалиции» в Тридцатилетней войне в 1648 г. они, по-видимому, поняли, что их дело проиграно и что новые протестантские государства Германии не позволят им создавать на своей территории реликт феодального государства. В 1650-х годах они начали распродавать приобретенные ранее земли ([243] p.37). А вместе с утратой ими монополии на землю сами собой исчезли и «феодальные» права. Еще одним примером восстановления «феодальных» прав при отсутствии феодализма может служить Китай в эпоху Цинской династии (XVII-XIX вв.), который уже упоминался выше. Подобно олигархии панской Польши, которая сажала на польский трон иностранных королей, правящая верхушка Китая в этот период посадила на китайский трон маньчжурских императоров. Это не было социальной революцией, а было своего рода дворцовым переворотом, организованным правящей верхушкой. Поэтому при Цинской династии сохранились все прежние порядки, которые существовали при Минской династии (XIV-XVI вв.); сохранились и глубоко укоренившиеся «традиции» в области коррупции - в частности, продажа чиновничьих должностей. Но наряду с этим начали восстанавливаться и другие давно забытые «феодальные традиции» - частные монополии на соль и металлы, жесткое разделение общества на сословия. Расцвели и «феодальные» права помещиков, похожие на французские баналитеты. Как пишут российские историки, от китайских крестьян помещики теперь начали требовать, помимо арендной платы, постоянных подарков, отработок, различных услуг – вплоть до того, что крестьяне были обязаны теперь отдавать своих дочерей в гарем к помещику ([44] с.523, 527, 532, 547). 13.6. Сословно-экономическое рабство и классовый антагонизм Как было показано выше, ни во Франции, ни в Китае в XVII-XVIII вв. никакого феодализма уже не было, не было там и крепостного права. Там существовал особый социально-экономический строй, который был выше назван режимом восточной деспотии. Но если французские и китайские крестьяне не были крепостными и не были рабами, то как тогда можно назвать то положение, в котором они оказались? Полагаю, что его можно назвать сословно-экономическим рабством - когда экономическая эксплуатация основной массы населения сопровождается лишением его гражданских прав и выделением в низшее сословие. Результатом становится существование, мало чем отличающееся от рабства, хотя формально таковым и не являющееся. Реальное положение французских крестьян при «старом режиме» не слишком сильно отличалось от китайских, которых принуждали отдавать дочерей в гаремы помещиков. Так, в одной петиции королю от крестьян из провинции Анжу содержалась просьба отменить ряд помещичьих прав и привилегий. Потому что, говорилось в петиции, помещики относятся к своим арендаторам как к слугам, а к батракам, которые их кормят – как к рабам; если их рабочий умирает от непосильного труда, это волнует помещиков меньше, чем смерть лошади на конюшне ([207] 1, p.18). Как пишет П.Губер, богатые и знатные дворяне постоянно называли крестьян, и письменно и устно, «подлыми тварями», «подонками человечества», «отребьем» и прочими унизительными словами ([207] 1, p.104). А всех не дворян называли словами «ротюр» и «ротюрье», то есть «вонючками» . По свидетельствам очевидцев, 3/4 крестьян во Франции круглый год, и летом и зимой, ходили в одной и той же изношенной одежде, так как другой у них не было, и в деревянных ботинках (сабо) на босу ногу; зимой они страшно мерзли, так как в их жилищах не было никакого отопления, а леса, как правило, были собственностью помещиков или короля и вход туда был запрещен ([207] 1, p.114; [242] p.97). Хотя крестьяне во Франции, согласно существовавшим законам, были обязаны повседневно выражать свое почтение помещикам и дворянам, но на самом деле они их глубоко ненавидели. Это также видно по содержанию крестьянских петиций. «Слава богу, в нашем приходе нет ни одного дворянина», - писали жители одной из деревень так, будто бы речь шла не о людях, а об опасных для людей хищниках или пресмыкающихся. «У них четыре помещика, без конца заняты тем, что сосут их кровь», - писали жители другой деревни о своих соседях ([207] 1, p.19). Но особенно эта ненависть выплеснулась наружу во время Великого Ужаса (Grand Peur) 1789 г., когда крестьяне пожгли огромное количество помещичьих домов и усадеб по всей Франции, а помещики сочли за лучшее вместе с семьями убежать за границу. И те, что не стали убегать, за это поплатились – были случаи, когда помещиков и дворян, пытавшихся оказать сопротивление крестьянам, те убивали прямо на месте ([207] 1, p.20). Но и среди горожан была не меньшая, а возможно, даже бoльшая ненависть к господствующему классу. Ведь система сословно-экономического рабства охватывала как сельскую местность, так и города. Выше приводились мнения историков о том, что из себя представляло судопроизводство в городах - городские суды видели свою основную задачу не в справедливом судействе, а в том, чтобы охранять богатое аристократическое общество от простого народа. То же касалось всех других сторон городской жизни. Как указывает П.Губер, городские ремесленные цеха, сами ремесленники, а также все городские дела и городское управление во Франции были под жестким контролем «городской олигархии»: в каждом городе она включала несколько десятков семей аристократов или просто богачей ([207] 1, pp.201, 207-208). Поэтому все простые горожане с рождения и до смерти находились в жестких рамках, на положении второго сорта, и из этого положения у них не было никаких шансов выбраться. Кроме того, в городе были намного заметнее контрасты между богачами и нищим народом, выпрашивавшим милостыню у богатых господ; и тем заметнее был разврат правящей верхушки, что он ежедневно совершался под наблюдением толп горожан. Не случайно Людовик XIV в конце XVII века переехал со всем своим многочисленным двором, чиновниками и дворянами из Парижа в город-дворец Версаль, расположенный в 18 км от столицы. Он не хотел, чтобы парижане продолжали вблизи наблюдать то безудержное обжорство, расточительство и разврат, которые царили в «высшем свете». Зато когда осенью 1789 г., после начала Французской революции, Людовик XVI был вынужден переехать со своим двором из Версаля обратно в Париж, это оказалось страшным потрясением для парижан; это открыло им глаза уже и на самого короля и его ближайшее окружение. Свита короля, переезжавшая из Версаля в Париж, включала тысячи человек. Среди них были такие «должностные лица», как «мальчики, состоящие при дамах принцессы», «служанки, состоящие при печке королевы для согревания принцессы», «мороженщики короля», «сливочники короля», «состоящие при кубке короля», «булочники короля», «булочники королевы» и т.д. Одних врачей у короля было около десятка, и столько же своих врачей – у королевы, а еще по нескольку – у принцесс. Ну а простых слуг, парикмахеров, конюших и т.д. было и вовсе не счесть ([65] с.63-64). «Это множество бесполезных и дорогостоящих слуг, - писал французский историк Ж.Ленотр, - эта система, при которой для оказания мельчайших услуг учреждались целые массы должностей, создала тысячи паразитов, истощавших и душивших королевскую власть… Парижане, в течение почти целого века не видевшие двора и успевшие забыть его обычаи, с глубоким изумлением увидели эту армию, которую королевская семья тащила за собой. Сами названия должностей этих тысяч слуг казались смешными и устаревшими народу, только что совершившему революцию» ([65] с.64-65). Парижане испытали глубокое разочарование и поняли, что их король, к которому в первые месяцы революции они, по словам П.Губера, испытывали «уважение, доверие и почти обожание» ([207] 1, p.11), оказался ничуть не лучше всей остальной аристократической камарильи. Да король и сам, а в особенности его жена, давали массу поводов для этого. Так, во время одного из балов Мария Антуанетта вместе со своими друзьями из числа высшей аристократии во всеуслышание оскорбляла новый трехцветный флаг Франции, принятый Национальной Ассамблеей, и презрительно говорила о французском народе и о революции ([274] p.66). А когда в 1792 г. началась иностранная интервенция против Франции, когда стала ясна ее цель - наказание «бунтовщиков» и восстановление власти короля и аристократии, когда стало ясно предательство ими национальных интересов Франции, тогда парижане выплеснули на своего короля всю накопившуюся ненависть к правящей верхушке. 10 августа 1792 г. толпа парижан пошла на штурм Тюильри – королевского дворца в центре Парижа. Парижане буквально своими трупами проложили путь во дворец – более 400 человек погибло во время штурма от залпов охранявшей дворец швейцарской гвардии. Но затем они буквально разорвали на куски всех оставшихся в живых швейцарцев, а потом принялась за обитателей дворца. Ни слуг, ни сторожей, ни мальчиков для услуг – никого не щадили, всех убивали на месте, после чего предали дворец страшному разгрому и грабежу, короля схватили, и вскоре он был казнен ([65] p.79-81). А через три недели после этого разгрома Тюильри, 2 сентября 1792 г., парижане ворвались в тюрьмы и своими руками перебили более 5 тысяч заключенных – в основном представителей аристократии, их помощников и членов их семей, боясь, что они могут оказаться на свободе ([19] 16, с.37-38). Какую же ненависть к этим людям надо было иметь, чтобы так желать им смерти! Как полагают французские историки Ф.Фюре и Д.Рише, у массы простых французов к моменту начала революции существовал «комплекс унижения» ([199] p.211). Он проявился, в частности, в ненависти к «аристократам» и всему «аристократическому» (эти слова во время революции стали ругательными), хотя в действительности, как указывают историки, под «аристократами» подразумевались все богатые. Ненависть выражалась, например, в чрезвычайной кровожадности, которая доходила до намерения не просто убить своих врагов, но и съесть их или зажарить после смерти. Известно немало случаев, когда такие намерения не только высказывались, но и исполнялись. Так, после взятия Бастилии 14 августа 1789 г. толпа убила нескольких подвернувшихся под руку дворян и офицеров, насадила их головы на пики и с этими поднятыми пиками шла затем через весь Париж. После штурма Тюильри 10 августа 1792 г. санкюлоты жарили тела своих убитых врагов на костре и потом их ели. А видной аристократке принцессе де Ламбаль 3 сентября 1792 г. толпа вырвала из груди сердце, отрубила голову и, насадив ее на острие пики, стала носить взад-вперед под окнами покоев королевы ([49] с.147). Поскольку принцесса де Ламбаль была лучшей подругой Марии Антуанетты, и поскольку последняя сама в тот момент была в положении узницы и имела все основания предполагать, что ее вскоре казнят, то мы видим в данном случае пример какого-то садистского издевательства народа над своей королевой. Наличие этого «комплекса унижения» объясняет и разгул необузданного террора против богатых, происходивший во все годы революции, и необычайно кровожадный язык революции. В течение всех революционных лет во французских городах проходили массовые публичные казни аристократов, богачей и всех, кто показался подозрительным или неугодным новой революционной власти. Причем, как отмечают историки, посмотреть на публичное отсечение голов всегда находилось много желающих. Люди приходили как в театр, заранее занимали лучшие места, а некоторые приходили со своими стульями. Особенно удивительным является наличие множество одобрительных и почти ласковых высказываний, относящихся к гильотине: «гильотина проголодалась» «гильотина уже давно постится», «резак нации», «народный топор», «коса равенства», - все это, отмечают историки, частые выражения, употреблявшиеся во время революции ([199] pp.210-211, 82; [65] с.81). Эта ненависть к аристократической верхушке видна и в тех карикатурах, памфлетах и книгах, которые стали чрезвычайно распространенными во Франции в период революции. Например, появилось множество карикатур, изображавших «аристократическую гидру» - огромное чудовище с телом льва и хвостом пресмыкающегося, у которого была не одна голова, а сотни маленьких голов, голов аристократов, качающихся на длинных тонких шеях. Членов королевской семьи изображали в виде свиней с человеческими головами, короля Людовика XVI – в виде великана Гаргантюа, поедающего все, что ему несут толпы слуг, королеву Марию Антуанетту – в виде огромной хищной птицы с человеческой головой, летающей над землей и поедающей все живое. Королева вообще стала объектом наибольшего числа нападок. Ее обвиняли не только в чрезмерной расточительности - что было правдой - но и в распущенности и разврате, а также в том, что она продала Францию австриякам - что было также отчасти правдой . Утверждали, что ни один ее ребенок не рожден от короля, все рождены от ее многочисленных любовников. Вышло даже несколько книг о Марии Антуанетте с порнографическим содержанием и порнографическими картинками, изображавшими королеву и ее любовников из числа высших аристократов. Как видим, основной антагонизм во Франции, как и в других странах в эпоху великих революций и гражданских войн, был между массой народа, с одной стороны, и развращенной коррумпированной верхушкой, с другой. Где же здесь можно разглядеть «борьбу буржуазии с феодалами», о которой пишут марксисты? И как можно отличить «крупную буржуазию» от «феодальной аристократии», если это были одни и те же люди. Действительный антагонизм, пишет П.Губер, существовал не между крупной буржуазией и старой аристократией, которые на самом деле переплелись между собой и образовали единую касту, он существовал между ней и остальной массой французов, которых эта каста в глубине души презирала. Это, продолжает историк, является элементарной констатацией факта, факта, который часто забывают ([207] 1, p.235). 13.7. Причины революции 1789-1795 гг. Давайте перейдем теперь непосредственно к причинам революции 1789-1795 гг. Если Вы внимательно читали настоящую главу, то должны были понять, что Франция в XVII-XVIII вв. представляла собой бочку с порохом, готовую в любую минуту взорваться. По степени антагонизма между народом и правящей верхушкой Францию XVIII в. можно вполне сравнить с Россией той же эпохи – времен Екатерины II и восстания Пугачева. Но в России в то время не могло быть революций – для этого требовались народные массы, которым в России тогда просто неоткуда было взяться. Франция же представляла собой бочку с порохом именно по той причине, что там были огромные массы угнетенного населения: в XVII в. там проживало 20 миллионов человек - чуть ли не половина населения Европы, а во второй половине XVIII в. – 26 миллионов человек ([207] 2, p.192), при плотности населения соответственно 40 и 50 чел. на кв. км. Но французские короли (и кардиналы - в отсутствие сильных королей) в течение всего XVII в. и первых десятилетий XVIII в. очень заботливо следили за тем, чтобы поблизости от этой бочки с порохом не было ни спичек, ни горючих материалов, способных вызвать взрыв: страна жила в условиях полунатурального хозяйства, отсутствия нормальной торговли, нормальных денег, и это состояние отчасти сознательно, отчасти по привычке поддерживалось сверху. Однако в середине XVIII в. все изменилось, и в силу ряда объективных и субъективных обстоятельств во Франции начали развиваться рыночные отношения, а экономика восточного типа начала преобразовываться в капиталистическую экономику. На это указывает целый ряд фактов, приводимых французскими историками. Прежде всего, как пишет П.Губер, впервые, по меньшей мере, за 4 столетия во Франции установилось нормальное денежное обращение: в 1726 г. было зафиксировано твердое серебряное содержание французского ливра (около 4,5 г. серебра), которое оставалось неизменным практически до самой революции 1789 г. ([207] 2, p.197) Во-вторых, впервые начала по-настоящему ощущаться глобализация: внешняя торговля Франции, которой до этого почти не было, в течение XVIII в. выросла в 5-6 раз, тогда как, например, внешняя торговля Англии – лишь в 3 раза за то же время. Особенно сильно – в 13 раз – выросла торговля Франции с ее колониями ([207] 2, p.198; [242] p.89). В-третьих, в стране развернулось грандиозное дорожное строительство. Оно вызывало сильное недовольство крестьян, которых заставляли работать подневольно и фактически бесплатно, но оно позволило за 40 лет построить 4000 км дорог ([207] 2, p.201). Все это стимулировало развитие внутренней торговли между разными провинциями страны, до этого почти никак экономически между собой не связанными. Разумеется, нормализация денежного обращения и переход к нормальной торговле и рыночным отношениям были естественным процессом, необходимым для развития страны. Именно их отсутствие и тормозило это развитие в предшествовавшие столетия. Но переход от экономики восточного типа к капиталистической экономике должен был почти неизбежно привести к социальному взрыву, поскольку он создавал такие необыкновенные возможности для коррупции, воровства, спекуляции и мошенничества, каких никогда не было в условиях полунатурального хозяйства. Избежать этого взрыва в условиях развития рыночной экономики можно было, лишь осуществив глубокие социальные преобразования, подобные тем, что были проведены в Англии при Тюдорах, или, по крайней мере, создав систему защиты экономики от внешней коррупции (протекционистскую систему), подобную той, что была создана в Англии после Славной революции, а лучше сделав и то, и другое. Но французская правящая верхушка не была готова ни к тому, ни к другому, поэтому социальный взрыв в той или иной форме был неизбежен. Самым первым следствием перехода к рыночной экономике стало резкое обострение проблем, связанных с государственным управлением. Прежние методы годились лишь для той полунатуральной экономики, которая до этого существовала, и не годились для рыночной экономики. В итоге, указывает П.Губер, правительство просто не справлялось с управлением: число одних только финансовых вопросов и проблем, рассматриваемых правительством (королевским советом), составляло в середине XVIII в. несколько тысяч в год, поэтому правительство превратилось в чисто внешний «фасад», за которым скрывались неразбериха и беспомощность ([207] 2, p.230). К этому надо добавить и чехарду с главами правительства: в период с 1754 по 1789 гг. они менялись чаще, чем два раза в год, что французский историк называет «дефиле марионеток» ([207] 2, p.230). Главы правительства имели настолько мало авторитета и реальных рычагов власти, что им дали прозвище «силуэт»; к тому же в их дела постоянно вмешивались то фаворитка короля мадам де Помпадур, то королева Мария Антуанетта, то дочери короля, то гранды и финансовые воротилы, в руках которых, по мнению историков, оказалась королевская власть и государство в последние десятилетия накануне революции ([207] 2, pp.230, 232). Имеется и ряд других фактов, свидетельствующих о росте коррупции внутри аппарата управления. Известно, например, что провинциальные чиновники в XVIII в. начали систематически подолгу задерживать отправку собранных налогов в королевскую казну, используя эти средства для личного обогащения (пуская эти деньги в спекуляции). Это приводило к росту дефицита в казне и к необходимости брать кредиты для ее пополнения. Но кредиты брались у грандов и финансовых воротил под высокие проценты – 10-11% годовых (в серебре), что было очень много, с учетом того что, например, в соседней Голландии нормальные кредиты выдавались под 2-3% годовых ([207] 2, pp.146, 144). Еще более расцвело и прямое растаскивание казенных средств родственниками, фаворитками и «друзьями» короля и его семьи, о чем выше уже говорилось. В итоге, несмотря на то, что рост населения Франции с 20 до 26 миллионов ко второй половине XVIII в. должен был привести к росту государственных доходов в той же пропорции (то есть на 20-25%), на деле мы не видим никакого положительного результата. Очевидно, весь этот прирост просто разворовывался. Более того, к 1789 г. образовалась огромная задолженность государства в размере 4 миллиардов франков, вызвавшая по существу его финансовое банкротство накануне революции: так, только выплата процентов по этому долгу в 1788 г. достигла 50% от всех доходов государственного бюджета ([274] p.50; [311] p.84). Переход к рыночной экономике вызвал обострение и ряда других проблем. Происходило дальнейшее снижение уровня жизни населения, что мы видим во все периоды кризисов коррупции. Так, по данным американского историка Р.Палмера, с 1740 г. по 1789 г. цены во Франции выросли на 65%, а зарплата – только на 22% ([274] p.57). Таким образом, реальная зарплата населения за несколько десятилетий, предшествовавших Французской революции, снизилась примерно на 1/3, что не могло не иметь серьезных последствий, учитывая, что население и так жило в нищете. Все чаще и чаще накануне революции происходили голодоморы и народные восстания (о чем далее будет сказано подробнее). Большинство социально-экономических проблем, обострившихся накануне революции: обнищание населения, всплеск голодоморов, финансовое банкротство государства, - были следствием одной и той же причины – коррупции, усиливавшейся по мере развития рыночной экономики. Именно эта причина стала тем катализатором, который привел к обострению кризиса коррупции, и тем фитилем, который взорвал пороховую бочку «старого режима». Полагаю, после проведенного выше анализа «старого режима» это должно быть очевидным. Наверное, это было понятно и многим современникам. Не случайно историки пришли к выводу, что основной протест населения накануне и в ходе Французской революции носил явно выраженный антикапиталистический характер (см. выше). Народ выступал не только против аристократии и дворянства, но и против внедрения рыночной экономики (капитализма), в чем видел источник усугубления своих бед и несчастий. Однако правящая верхушка Франции даже и не думала о том, чтобы постараться сделать этот начавшийся переход к рыночной экономике более мягким, чтобы защитить население и государство от его негативных последствий. Между тем, у Франции были все возможности для этого: у нее прямо перед глазами был опыт Англии, строившей рыночную экономику в течение XVI - XVIII вв. и применившую на этом пути множество методов и подходов, о которых говорилось в предыдущей главе. И в том, что в итоге в Англии в XVIII веке сложился невероятно эффективный механизм рыночной экономики, не было никаких сомнений. Сама французская правящая верхушка начинала все более завидовать английской, а в ее рядах возник культ Англии и подражания всему английскому. Но как это ни парадоксально, оказалось, что признание превосходства Англии – это еще не повод для того, чтобы заимствовать английские подходы, выстраданные и проверенные в ходе трех столетий рыночного строительства. В пику английскому протекционизму французская верхушка решила разработать свою экономическую теорию, которая сначала называлась «политической экономией», а позднее получила название «экономический либерализм». Мало кому известно, что и французские политэкономы, и Адам Смит, которых в равной мере можно считать основателями экономического либерализма, были в буквальном смысле выпестованы французскими герцогами и маркизами при «старом режиме». Так, Франсуа Кенэ (Quesnay), основатель школы политической экономии (или как ее еще называют – школы «физиократов»), был сыном простого крестьянина, но стал врачом, а со временем - личным врачом и доверенным лицом мадам де Помпадур, богатой аристократки и любовницы короля Людовика XV. Под ее влиянием и используя ее поддержку, он и начал писать на экономические темы, а в дальнейшем организовал кружок сторонников либеральных взглядов, которые собирались прямо в Версале в апартаментах Кенэ и пользовались патронажем мадам де Помпадур. Она же, по словам С.Каплана, «энергично способствовала» установлению постоянных контактов между ее протеже Кенэ и королем Людовиком XV, который в последующем оказался под сильным влиянием либеральных экономических идей ([228] 1, pp.147, 113-114). Хорошо известно, что все члены кружка Франсуа Кенэ (за исключением лишь его самого) были выходцами из высшей французской аристократии или высшего духовенства: маркиз де Мирабо, Пьер дю Пон де Немур, Тюрго, Мерсье де ла Ривьер, аббат Николя Бодо, аббат Рубо, ну и, разумеется, сама мадам де Помпадур. Используя свое богатство и связи, они начали пропаганду и распространение либеральных экономических идей в газетах, журналах и специальных изданиях, и в течение второй половины XVIII в. во Франции эти идеи превратились в господствующую систему экономических взглядов. Основная из этих идей состояла в том, что государство должно самоустраниться от всякого вмешательства в экономическую жизнь, отменить всякие пошлины и всякое регулирование и превратиться в пассивного наблюдателя, а стихия рынка и естественный ход вещей сами приведут к процветанию нации . В последующем высшая аристократия спонсировала распространение либеральных экономических идей уже и в Англии. Адам Смит был учителем-гувернером у молодого герцога Баклю и во время своего длительного пребывания во Франции сблизился с французскими политэкономами и проникся их идеями – настолько, что собирался посвятить свое основное произведение («Богатство народов») Франсуа Кенэ, основателю либеральной школы. Работа Адама Смита над «Богатством народов» была также спонсирована герцогом Баклю: тот назначил ему чрезвычайно щедрую пожизненную пенсию в размере 300 фунтов в год, которую и продолжал неукоснительно выплачивать, что позволило Смиту десять лет работать над своей книгой, не думая о хлебе насущном ([19] 16, с.140; [127]). Еще один английский либеральный экономист, Дэвид Юм, также жил в течение долгого времени во Франции, был активным участником аристократического кружка Франсуа Кенэ и глубоко проникся его идеями (и еще более - его возможностями и связями среди «сильных мира сего»). Он-то и ввел Адама Смита в этот кружок. Таким образом, мы видим, что так называемую «буржуазную политическую экономию», воспетую К.Марксом и положенную им в дальнейшем в основу своего учения, развивала никакая не буржуазия, а те самые гранды, представители высшей аристократии, которые, по Марксу, должны были быть сметены «буржуазными революциями» - сметены вместе с их идеями и теориями, чего, как видим, не произошло. Что же заставляло этих герцогов, маркизов и фавориток короля с такой последовательностью и увлеченностью спонсировать и пропагандировать либеральные экономические идеи, которые впоследствии, в течение XIX века, распространились на весь мир? Лев Толстой в «Войне и мир» так описывал интересы и увлечения русской высшей аристократии при дворе Александра I во время войны 1812 г. с Наполеоном. Самая большая группа, писал великий писатель, включавшая 99% всех, кто вращался при дворе, «состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных действий, ни оборонительного лагеря… но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий» ([110] III/1, IX). Если это было главным интересом русской аристократии в тот момент, когда враг уже шел по русской земле и жег ее города и села, то почему мы должны думать, что у французской аристократии, тем более в мирное и благополучное время, были какие-то другие интересы? К тому же сама система государственного устройства во Франции, в еще большей степени, чем в России той эпохи, была построена на коррупции и на стремлении чиновников к личной выгоде, а не к благу государства. Купив дворянский титул и должность или унаследовав его, каждый француз воспринимал его как свою личную инвестицию или инвестицию своего предка, которая не должна была «пропадать зря», а должна была приносить прибыль. Эта психология не исчезла и во время революции. Так, Жорж Дантон в молодости купил себе должность адвоката при Совете короля, на что потратил все приданое своей жены (18 000 ливров), а став одним из лидеров революции в Конвенте, рассматривал это как дальнейшее продвижение в своей карьере, которое должно было компенсировать ранее произведенные затраты. Поэтому при первой же возможности он стал приобретать или прибирать к рукам имения, земли, леса, конфискованные у церкви и аристократии, и сам сделался крупным помещиком, то есть стал одним из тех, против кого до этого выступал ([65] с.212, 226). И после этого утратил интерес к революции и покинул Конвент. Но если такой была в то время психология даже выдающихся деятелей Французской революции, таких как Дантон, которого впоследствии французские историки и писатели превозносили как образец высокой духовности ([65] с.215), то что же тогда можно сказать об обычных представителях французской аристократии, не одаренных столь высокими личными качествами? И тем более, о представителях крупной аристократии, среди которых, по мнению П.Губера, было очень много откровенно продажных личностей, а также людей невежественных, вульгарных и пошлых ([207] 2, p.164). Нет никакого сомнения, что основным мотивом, заставлявшим французских грандов разрабатывать новые экономические теории и учения, вместо того чтобы просто заимствовать у Англии уже устоявшуюся и хорошо себя зарекомендовавшую систему протекционизма в сочетании с рыночной демократией, было желание что-то на этом урвать, желательно побыстрее и побольше. Тем более что начавшееся в XVIII в. развитие рыночных отношений, как и во все другие эпохи глобализации, способствовало росту жадности правящей верхушки. Французская аристократия в этот период начала быстро пополняться притоком новых людей, более жадных и бесцеремонных, готовых пойти на все ради денег, в том числе из числа работорговцев, плантаторов и торговцев оружием. Так, проведенное историком М.Жаном исследование истории города Нант во Франции показало, что покупали аристократические титулы и превращались в аристократов в течение XVIII в. именно те семьи, которые наиболее активно и успешно занимались торговлей с колониями, работорговлей и торговлей оружием ([207] 1, pp.186-187). Именно у них появились в этот период возможности для пополнения и разводнения рядов французского дворянства. Поэтому если во Франции до этого еще сохранялись остатки какой-то старой благородной аристократии, то к концу XVIII века их уже не осталось; аристократия окончательно превратились в жадную и беспринципную олигархию, рассматривавшую купленные ею аристократические титулы и чиновничьи должности лишь как средство к дальнейшему личному обогащению . История проведения во Франции либеральных рыночных реформ в конце «старого режима» хорошо известна и описана в трудах многих историков. Под влиянием либеральных идей французское правительство в 1763 г. устранило все таможенные пошлины в торговле зерном, как внутренние, так и внешние, и отменило любое государственное регулирование этой торговли. При этом оно не позаботилось даже о таких элементарных мерах, призванных мешать спекуляциям, как создание централизованных запасов зерна ([228] 2, p.615), не говоря уже о более сложных методах государственного регулирования, применявшихся в Англии в течение XVI-XVIII вв. Это вызвало чудовищные спекуляции зерном и продовольственные кризисы по всей Франции, которые не прекращались в течение всего периода либеральных реформ и закончились массовым голодомором 1770-1771 гг., который, как отмечает С.Каплан, по своим чудовищным последствиям превзошел худшие из тех, что когда-либо случались во Франции ([228] 1, p.210). Массы голодных людей ели траву, коренья, убивали собственных детей или оставляли их на улице, и сами умирали от голода и эпидемий ([228] 2, pp.502-504). Поскольку голодомор чуть было не привел к народной революции, то либеральный рыночный эксперимент пришлось временно прекратить (в декабре 1770 г.). Но французской аристократической верхушке настолько хотелось его продолжить, что попытка была возобновлена уже в 1774-1776 гг., когда главой правительства стал Тюрго, один из ведущих в то время либеральных экономистов и сам аристократ в десятом поколении. Эта попытка также потерпела неудачу, вызвав новый всплеск массового голода и народные восстания. Тюрго был заклеймен и свергнут, а ведущие либеральные экономисты отправлены в ссылку [182]. Однако спустя 10 лет, в 1786 г., была предпринята новая попытка введения либеральной рыночной экономики. Именно в 1786 году был заключен договор о свободной торговле с Великобританией, приведший к массовому импорту во Францию английских товаров. По оценкам современников, в течение 2 лет после подписания договора это привело к увольнению 500 тысяч французских рабочих и банкротству 10 тысяч предприятий страны ([311] pp.91-92). Опять начался разгул спекуляций зерном и возобновились голодоморы – тот, что случился в 1788-1789 гг., накануне революции, по оценке С.Каплана, даже превзошел по своим катастрофическим последствиям голодомор 1770 г., то есть был, возможно, самым сильным за всю историю «старого режима» ([228] 2, p.489). Именно либерализация экономики страны, по мнению экономических историков, стала основной причиной страшных экономических неурядиц и голодоморов во Франции в период с 1764 по 1789 гг., того же мнения придерживались и современники, жившие в ту эпоху. С.Каплан приводит целый ряд мнений и фактов, собранных чиновниками и наблюдателями, следившими за развитием продовольственных кризисов. По их выводу, тотальная либерализация развязала руки спекулянтам и различного рода «злонамеренным лицам», которые организовывали искусственные дефициты продовольствия и наживались на том, что продавали его по ценам в несколько раз выше обычных. Американский историк отмечает даже такую закономерность. Дефициты зерна возникали чаще всего в городах, расположенных возле судоходных рек или возле моря: спекулянты скупали всё имевшееся в городе зерно и вывозили его по реке или по морю на экспорт или в соседние провинции, оставляя город без продовольствия – об этом С.Капланом собраны многочисленные факты ([228] 1, pp.205-206, 189, 257-258, 272-276). Разумеется, все это вызывало массовые народные волнения. Только за первые четыре года либерализации, с 1765 г. по 1768, и только в двух французских провинциях (Париж и Руан), по подсчетам С.Каплана, произошло более 60 восстаний – и это после спокойных и почти безмятежных, по мнению историков, десятилетий середины XVIII века ([228] 1, pp.188-189). Но либеральные экономисты и министры продолжали гнуть свою линию. Что же касается восстаний, то их считали не результатом политики правительства, а плодом человеческих предрассудков. Лидер физиократов Тюрго, который был главой правительства в 1774-1776 гг., считал эти восстания результатом заговора против идей либерализма, а его предшественник Лавердли – утверждал, что народ ничего не понимает и действует «слепо». Ирония жизни состояла в том, - пишет С.Каплан, - что народ как раз не был слеп, он прекрасно видел, как спекулянты сначала скупали все продовольствие в городе, потом его прятали или грузили на баржу для отправки в другое место, оставляя в городе пустые прилавки ([228] 1, p.217, 2, p.670). Слепота поразила как раз либеральных экономистов, которые твердо верили в пропагандируемую ими теорию, и не хотели признавать ее расхождение с практикой. Либеральные журналы того времени, невзирая на обстановку в стране, продолжали безмятежно писать, что в условиях режима экономической свободы массовый голод невозможен, поскольку невидимая рука рынка не допускает дефицита товаров, следовательно, все страхи на этот счет необоснованны ([228] 1, p.217). В итоге, делает вывод американский историк, именно экономическая либерализация явилась причиной голодоморов 1770-1771 гг. и 1788-1789 гг., породив лихорадочную спекуляцию продовольствием, дезорганизовав систему снабжения и создав атмосферу страха и неуверенности ([228] 2, p.488). К такому же выводу пришел и И.Валлерстайн, не только применительно к голодоморам, но и в целом к экономической ситуации, поскольку либерализация привела также к массовой безработице, краху французской промышленности и обнищанию масс населения. Открыв экономику своей страны для импорта, указывает историк, монархия во Франции «пилила сук, на котором сидела», поскольку это вело к резкому обострению социального кризиса и к превращению Франции в последующем в экономическую колонию Англии ([311] pp.86, 89, 92). Именно «ужасный» экономический кризис 1786-1789 гг. и голодоморы, по мнению И.Валлерстайна, явились непосредственным толчком, вызвавшим Французскую революцию ([311] p.93). С этим согласно и большинство других историков – все они указывают на экономический и продовольственный кризис, наряду с финансовым кризисом, как на непосредственные причины событий 1789 г. и последующих лет ([19] 16, с.7-9; [274] pp.50-57). Итак, вот что на самом деле послужило непосредственной причиной или катализатором, вызвавшим во Франции в 1789-1795 гг. социальный взрыв: не столько «реставрация феодализма», которая шла медленно и постепенно, сколько активное внедрение либеральной модели капитализма. На это же указывает происходившая в течение всех революционных лет непрерывная череда восстаний против рыночных торговцев и спекулянтов, которые первыми подвергались нападению со стороны восставших народных масс. Кроме того, целый ряд восстаний был направлен против капитализма как такового, вернее, против той его либеральной модели, которая внедрялась до революции, и которая продолжала внедряться после начала революции. Дело в том, что экономический либерализм, вследствие его усиленной пропаганды в течение нескольких десятилетий, глубоко укоренился в сознании всех образованных слоев французского общества. Последние в то же время были настолько мало осведомлены об альтернативных концепциях рыночной экономики, что никто об этих концепциях ничего толком не знал. Поэтому лидеры революции и в самом ее начале (1789-1792 гг.), и в ее конце (после июля 1794 г.) продолжали либеральную экономическую политику, ничем по сути не отличавшуюся от политики королевского правительства в 1764-1770, 1774-1776 и 1786-1788 гг. Так, одним из первых шагов нового революционного правительства был декрет от 29 августа 1789 г. о свободной торговле зерном, который способствовал еще большему разгулу спекуляции продовольствием [182]. Лишь после восстания санкюлотов 10 октября 1792 г. и под давлением или буквально в окружении народных масс, которые в мае-июне 1793 г. устроили осаду Конвента и добились ареста и казни ряда его депутатов, Конвент изменил свою прежнюю либеральную политику. Но и те меры, которые проводило правительство якобинцев, пришедших к власти на волне этого народного взрыва в 1792-1794 гг., были лишь уступкой требованиям санкюлотов и не представляли собой никакой экономической системы. Как указывает Р.Палмер, все они сводились лишь к замораживанию цен и заработной платы и к жесткому преследованию спекулянтов, происходившему на фоне резкого усиления общего террора ([274] pp.111, 118). Однако после падения якобинского правительства Робеспьера и отмены этих мер в 1794 г. опять началась такая спекуляция, массовый голод и инфляция, что это вызвало волну новых восстаний ([274] pp.122, 124). Одним из них и было то восстание парижской буржуазии в октябре 1795 г., расстрелянное Наполеоном, о котором было сказано в начале главы, буржуазии, протестовавшей против того либерально-спекулятивного капитализма, который насаждался во Франции. Одновременно с ним произошла серия других восстаний, а также резко изменилось отношение населения к революции. Теперь оно в подавляющем большинстве выступало против революции и за восстановление королевской власти Бурбонов, ожидая, что Бурбоны отменят ненавистную либеральную рыночную экономику и восстановят тот старый добрый порядок, который когда-то существовал. Так, во время всенародных выборов в Конвент весной 1797 г. лишь 11 из его прежних членов было переизбрано, подавляющее большинство мест получили роялисты – дворяне и другие сторонники восстановления монархии ([274] pp.129-130). Воистину, когда населению нечего кушать, то все благородные идеи о свободе, равенстве и братстве для него отходят на второй план, и оно может предпочесть даже относительно сытое рабство свободе умирать от голода. Как полагает Р.Палмер, если бы Наполеон в 1797 г. не захватил власть, то в том же году во Франции была бы восстановлена власть Бурбонов, с суровыми репрессиями для населения и мрачными последствиями для революции и ее достижений ([274] p.130). В целом, можно сделать вывод о том, что революция во Франции в той или иной форме была неизбежна, она вытекала из той коррупции государства и общества и того антагонизма между двумя классами, которые существовали при «старом режиме» и которые должны были неизбежно обостриться при переходе к рыночной экономике. Но то, что революция приняла такую чрезвычайно резкую и даже порой уродливую форму, что она сопровождалась страшными социальными взрывами, массовым голодом и террором, что она в итоге захлебнулась и закончилась контрреволюцией, было в значительной мере обусловлено упорными попытками либеральных экономистов насадить во Франции пропагандируемую ими теоретическую модель рыночной экономики, вместо того, например, чтобы взять ту экономическую модель, которая себя прекрасно зарекомендовала в более успешной и прогрессивной Англии. 13.8. Итоги Французской революции Ряд историков придают Французской революции эпохальное значение, полагая, что она «заразила» чуть ли не весь мир идеями свободы и демократии и вызвала цепную реакцию революций в других странах ([274]; [19] 16, с.151-159). Другие историки подвергают этот тезис сомнению, отмечая, что каждая страна и каждая революция уникальна, и пока не созреют внутренние условия, никакой импорт идей или тем более самой революции невозможен ([311] p.248). Наверное, истина лежит где-то посредине между этими двумя крайними взглядами. Но я не вижу смысла обсуждать вопрос о всемирном значении Французской революции, поскольку ее роль в пропаганде и распространении идей свободы и демократии хорошо известна, а хочу ограничиться тем, чтобы понять, а что, собственно говоря, эта революция дала самой Франции. Как было показано выше, накануне революции перед Францией стояло столько нерешенных проблем, сколько, наверное, до этого не стояло ни перед одной страной в Европе – именно потому, что «старый режим» был на территории Европы единственным режимом восточной деспотии. Франции надо было одновременно решать все те задачи, которые Англия решала постепенно в течение двух с половиной столетий: уничтожить систему сословно-экономического рабства и преобладание крупной земельной собственности, ликвидировать сословные привилегии, ввести демократические принципы государственного устройства, устранить коррупцию в государственном управлении и судопроизводстве, создать эффективный экономический механизм. Но помимо этого, надо было устранить и те проблемы, которых не существовало в Англии и которые были отличительной чертой режима восточной деспотии. Все государственные должности во Франции продолжали продаваться и покупаться, что порождало чудовищную коррупцию и накладывало отпечаток на психологию общества; страна уже несколько столетий не знала, что такое нормальная рыночная экономика, - и это также отражалось на привычках и психологии населения. Между тем, решить даже одну проблему продажности чиновничьих должностей без революции было чрезвычайно сложно или невозможно: в 1771 г. Людовик XV попытался отменить куплю-продажу и наследование должностей, но эта затея встретила такое противодействие со стороны аристократии, что из нее ничего не вышло ([207] pp.232-233). Ко всему вышесказанному надо добавить еще и то, что революционному правительству в 1789 г. досталось страшное экономическое наследство: финансовое банкротство государства, разорение французской промышленности и сельского хозяйства, массовая безработица и голодоморы. Да и политическая ситуация была плохая: почти все крупные европейские державы в течение 1790-х годов выступили против революции и вступили в войну с Францией. Фактически у Французской революции, в отличие от Английской, не оказалось ни одного союзника. Поэтому решить сразу все эти указанные задачи и проблемы в создавшейся неблагоприятной ситуации не было под силу, наверное, ни одной революции. В итоге хотя Французская революция и пыталась их решить, но полностью это удалось сделать лишь в отношении одной или двух из них, остальные были решены в лучшем случае частично или совсем не решены. Система широких демократических выборов и народного представительства в парламенте так и не прижилась и была окончательно забыта за годы правления Наполеона (1797-1815 гг.) и Бурбонов (1815-1830 гг.). В этот же период была ликвидирована и всякая свобода прессы. Сословия и сословные привилегии были отменены, но система монопольных земельных прав помещиков была не до конца уничтожена, поскольку значительная часть земли так и осталась в руках (бывшей) крупной аристократии. Так называемые «феодальные» права помещиков (баналитеты) сохранились в ряде провинций и после революции; в других провинциях они были упразднены лишь формально и заменены прямой монопольной рентой (см. выше). Была отменена купля-продажа и наследование государственных должностей, а также частные суды помещиков, но это было лишь первым шагом на пути к очищению государственной власти от коррупции, и на этом пути предстояло еще многое сделать. Утвердилась рыночная экономика, но сколько-нибудь постоянного экономического механизма так и не было выработано, и в течение правления Наполеона и Бурбонов происходили постоянные шараханья от либеральной экономической модели к протекционистской и обратно ([311] pp.117-118; [153] pp.6, 15). Нерешенность указанных проблем привела к тому, что после революционного периода 1789-1815 гг., который историки часто рассматривают как серию из нескольких революций, во Франции в течение XIX в. произошло еще несколько революций: в 1830, 1848 и 1871 гг. В ходе этих революций народ опять, как в 1792 г., к тому же дважды, в 1830 и 1848 гг., штурмовал королевский дворец Тюильри, который в итоге был полностью разрушен, и свергал короля. А во время революции 1871 г. был учинен такой правый террор, который, по мнению Р.Палмера, по своим масштабам превосходил левый якобинский террор 1792-1794 гг. ([274] p.115) И в перерыве между этими революциями также происходили восстания и смены власти. Всего же менее чем за 90 лет, прошедших после 1789 г., во Франции сменилось 5 монархических режимов (включая режим Наполеона Бонапарта) и, по меньшей мере, 3 республиканских режима. То есть смена политического режима, с кровью, террором, грабежами и убийствами, происходила в среднем раз в 10 лет! Мы видим здесь резкий контраст между Английской и Французской революциями. В Англии после Славной революции 1688 г. наступило почти полтора столетия социального мира и экономического процветания, во Франции же после серии революций 1789-1815 гг., наоборот, еще в течение многих десятилетий продолжались социальные взрывы и неурядицы. Причина, очевидно, состоит в том, что, как было указано в предыдущей главе, Славная революция 1688 г. завершила более чем 200-летнюю эпоху революций в Англии, а во Франции эта революционная эпоха только началась событиями 1789 г. Таким образом, имеет смысл говорить не об одной Французской революции, а о целой революционной эпохе в жизни Франции, начавшейся в 1789 г. и продолжавшейся, по меньшей мере, до 1871-1875 гг. Если согласиться с такой трактовкой событий во Франции и в Англии, то возникает еще один вопрос об итогах Французской революции. Что принесла революционная эпоха (1789-1871 гг.) Франции в сравнении с тем, что дала Англии ее революционная эпоха (1640-1688 гг.)? В конечном итоге к концу XIX в. мы видим в обеих странах нормально функционирующее государство и развитую экономику. Тем не менее, например, Л.Толстой считал Англию той эпохи «благоустроеннейшим в мире государством», в чем, по его мнению, были уверены и сами англичане, и не писал ничего подобного о Франции ([110] III/1, X). Однако чьих-то мнений на этот счет недостаточно, поэтому давайте обратимся к объективным показателям – экономическим и демографическим. Англия в XVII в. была отсталой сельскохозяйственной страной, более отсталой в экономическом и промышленном отношении, чем Франция (см. выше). Спустя столетие после Славной революции 1688 г. она превратилась в ведущую мировую промышленную державу, равной которой не было, и оставалась такой до конца XIX в. Франция ни в течение своей революционной эпохи, ни когда-либо после нее не смогла осуществить ничего подобного. В чем причина? Одну из важнейших причин экономического рывка Англии французский экономист Ж.Шапталь в 1819 г. видел в «системе, которой Англия придерживается уже более столетия, и которая состоит в допуске на внутренний рынок промышленных товаров только собственного производства и в отказе допуска иностранных товаров путем запретов или таможенных пошлин» ([311] p.97). Такого же мнения придерживался целый ряд французских экономистов и экономических историков и сто лет спустя. Суммируя эти мнения, современные экономические историки О’Брайен и Кейдер делают вывод о том, что именно «успешный меркантилизм [протекционизм] … был главной причиной британского превосходства в течение еще столетия после битвы при Ватерлоо [1815 г.]» ([311] p.123). Действительно, хотя Франция и пыталась ввести протекционистский режим несколько раз в течение XIX в., но вскоре его опять заменяла либеральным режимом, а Англия жила в условиях первого, по меньшей мере, полтора столетия. Такую же картину, как в экономическом развитии, мы видим и в демографии. В Англии рождаемость в XVII в. была очень низкой, ниже чем во Франции. А с конца 1680-х годов, то есть после введения в Англии протекционистской системы, она начала расти, и этот рост продолжался в течение 150 лет – вплоть до конца существования этой системы (см. График 1). В результате в начале XIX в. в самой промышленно развитой стране мира, какой была тогда Англия, каждая английская женщина рожала в среднем по 6 детей! Очевидно, английские женщины в эпоху Промышленной революции не читали утверждений демографов (появившихся позже) о том, что индустриализация приводит к снижению рождаемости. В Англии в течение всех 150 лет индустриализации она не переставала расти! Во Франции ничего подобного не было – рождаемость в течение XVIII-XIX вв. неуклонно снижалась (см. График 2) и в начале XIX в. составляла 3-4 ребенка на женщину, против 6 детей в Англии. Для любого, кто знаком с демографией, понятно, что это разница огромна. Почти половина детей в то время, особенно во Франции, умирала, не дожив до взрослого возраста, из чего следует, что во Франции женщина выращивала в среднем 2 детей, а в Англии – 3-4 детей. Поэтому население Франции с XIV-XV вв. до начала XX лишь удвоилось (с 20 до 40 миллионов), а население Англии – выросло в 20 раз (с 2 до 40 миллионов). И это не считая миллионов английских эмигрантов, которые колонизировали и заселили две части света – Северную Америку и Австралию. В первой книге трилогии было доказано на многочисленных примерах, что глобализация пагубно влияет на рождаемость и что, соответственно, протекционистская система влияет на нее положительно, поэтому не собираюсь доказывать это еще раз. Отмечу лишь, что именно это и лежало в основе так называемой «меркантилистской» политики Англии и других стран Европы, проводивших эту политику в XVIII веке: Германии, Скандинавии и других. В основе этой политики или системы взглядов лежало представление о том, что протекционистская система способствует увеличению населения, а следовательно, и всего, что составляет силу государства – его экономического благосостояния, военной мощи и т.д. Как видим, имеющиеся сегодня фактические данные, взятые из работ демографических и экономических историков, подтверждают верность этой системы взглядов. Почему это так, почему протекционизм способствует и экономическому, и демографическому росту стран, в которых он осуществляется, нам должно быть понятно из тех выводов, которые были сделаны в предыдущих главах. Протекционизм является методом борьбы с одним из самых зловредных факторов, стимулирующих развитие коррупции и кризисов коррупции в обществе – с товарными и финансовыми спекуляциями в сфере международных экономических отношений, которые неизбежно возникают в эпоху глобализации. Именно через механизм международных спекуляций и нестабильности глобализация оказывает отрицательное влияние на экономику и демографию. Но эти же операции во все исторические эпохи служили главным источником обогащения олигархии и установления ее власти над обществом, поэтому олигархия всегда была и будет против применения протекционизма. Соответственно, построить у себя цельную протекционистскую систему когда-либо в истории удавалось лишь тем странам, которые смогли полностью освободиться от власти и влияния олигархии и которые решительно взялись за искоренение всех факторов, способствующих развитию коррупции. Итак, приходится признать, что ни Французская революция 1789-1795 гг., ни французская революционная эпоха 1789-1871 гг. не привели к выработке и установлению в стране оптимального социально-экономического режима, и в результате не обеспечили мощного экономического и демографического развития Франции, подобного тому, которое принесла Англии Английская революция 1640-1688 гг. Спрашивается, почему? Очевидно, дело в характере и движущих силах обеих революций. Английской революции предшествовало полстолетия мощного пуританского движения, охватившего значительную часть ее зажиточных и средних слоев. В итоге сформировалась та национальная элита, которая возглавила первый этап революции (1640-1660 гг.). И хотя первый этап не дал весомых результатов, но движение не выдохлось, оно изменило название (были пуритане, стали виги), но не изменило своей природы и довело революцию на втором ее этапе (1670-1680-е гг. - начало XVIII века) до логического завершения. В основе этого движения была идея очищения общества и построения лучшего общества в интересах всего населения: глубокая альтруистическая идея. Здесь можно провести параллель с Русской революцией 1917 г. в России. Русская интеллигенция также в течение полстолетия или даже более до революции вынашивала ее идею, идею борьбы за счастье народа, его освобождения от гнета и рабства. Не важно, что словарь терминов, используемых сначала народниками, затем социал-демократами и эсерами в России, отличался друг от друга и от словаря, использовавшегося пуританами-вигами в Англии. Сами социал-демократы (коммунисты) всегда признавали, что их движение выросло из движения народников 1860-х – 1880-х гг. Главное же, что объединяет русских революционеров конца XIX - начала XX веков с английскими революционерами XVII века – это именно альтруистическая идея, идея помощи своему народу, овладевшая значительной частью образованных слоев общества, которые в момент революции смогли заразить этой идеей народные массы. Ничего подобного мы не видим во Франции. Как писал французский историк А.Токвиль, революция во Франции явилась совершенно неожиданно ([274] p.8). Считается, что ей предшествовали идеи просветителей: Руссо, Вольтера, Дидро, - но до 1789 г. эти идеи не вызвали никакого массового движения, подобного тому, что было в Англии и России. Да и сами эти идеи, как указывает известный российский историк В.Кожинов, возникли как результат иностранного влияния и для самой Франции были некими чужеродными идеями ([54] с.393) Во время событий 1789-1795 гг. круг искренних приверженцев альтруистической идеи был чрезвычайно узок: по существу он ограничивался Робеспьером и его ближайшим окружением. Дантон занялся накоплением личного имущества, сделался крупным помещиком и даже, как доказали историки, заключил тайный договор с врагами революции, очевидно, все с той же целью личного обогащения ([199] p.213). А обогатившись, потерял интерес к революции и сложил с себя полномочия (август-сентябрь 1793 г.), хотя был фактическим лидером Конвента и революции! Другой деятель революции, считавшийся преданным ее делу, генерал Дюмурье, которому доверили руководить революционной армией, завоевал Бельгию и тут же вознамерился себя за это вознаградить - стать ее правителем, независимым от Франции. А когда Конвент пресек эти планы и присоединил Бельгию к Франции, то он тут же (лето 1793 г.) предал революцию и с группой других «революционеров» перешел на сторону врага ([274] pp.100-102, 105). В продажности и тайных сделках с роялистами историки обвиняют других лидеров революции, например, Карно и Эбера ([199] p.218). А известные французские историки Ф.Фюре и Д.Рише вообще рассматривают все основные этапы Французской революции как борьбу разных группировок за место у «кормушки». Сначала к власти, пишут историки, пришло «поколение 1789 г.», завидовавшее аристократии и стремившееся возвыситься до ее уровня. Потом оно насытилось - и его стало выдавливать «поколение 10 августа [1792 г.]». За ним пришли другие жадные «поколения» или группы, которые попытались урвать кусок власти и связанных с ней материальных благ у предыдущего «поколения». И так до бесконечности ([199] pp.213, 217). Возможно, это преувеличенно негативный взгляд на Французскую революцию, но факты говорят о том, что группа людей в Конвенте, выдвигавших сколько-либо глубокие и последовательные идеи, была чрезвычайно мала. Эта группа включала в основном Робеспьера и его окружение, и они как раз были из числа тех немногих, которые пытались осуществлять идеи Руссо и Вольтера. При этом Р.Палмер отмечает, что группе Робеспьера, ввиду ее малочисленности, в течение года удавалось навязывать свои идеи Конвенту лишь путем запугивания, убеждения, исключения несогласных из его состава и призывов к чрезвычайным мерам – в Конвенте не было никакой реальной поддержки этих идей ([274] p.111). А какие идеи вообще волновали Конвент, кроме тех, которые пытался ему навязать Робеспьер? Ж.Ленотр пишет о том, что подавляющее большинство речей революционеров и поднимаемых ими тем поражает своей бессмысленностью. И приводит массу примеров – начиная от предложения всем членам Конвента воздержаться от употребления сахара, чтобы помочь голодающему народу, и кончая обсуждениями того, что делать с телом Людовика XVI после его казни: предлагалось разрезать его на куски и отправить по куску в каждую французскую провинцию ([65] с.245-249, 266). Альтруистические идеи членов Конвента не очень сильно волновали, зато их весьма волновали другие, материалистические, идеи. Как с горечью говорил Сен-Жюст, ближайший соратник Робеспьера, никто во Франции не хочет быть бедным и добродетельным - все хотят быть богатыми и не слишком добродетельными ([199] p.223). Да и почему, собственно говоря, Робеспьер получил прозвище Неподкупный – не потому ли, что все другие вокруг него легко подкупались? Если бы таких, как он, было много, то с какой стати этим именем стали бы называть лишь его одного? Позиция революционеров по ключевым вопросам свидетельствует об отсутствии у них реального понимания интересов французского народа – а именно в этом и должна проявляться основная альтруистическая идея. Взять хотя бы вопросы внешней политики. Как отмечает Р.Палмер, ни один революционер, опять за исключением Робеспьера и его маленькой группы, не выступал против ведения войн за пределами Франции. Все остальные, без исключения, либо их приветствовали, либо были их ярыми пропагандистами ([274] pp.76, 122). В итоге – именно Франция первой объявила войну Австрии 20 апреля 1792 г., хотя, возможно, войны удалось бы избежать. И в дальнейшем именно она все время продолжала ее на чужой территории, захватывая Бельгию, Голландию, левый берег Рейна, и т.д. - еще до Наполеона. Поэтому наполеоновские войны были лишь продолжением того, к чему стремились и за что агитировали все «поколения революционеров» с 1789 по 1795 гг., за исключением одного лишь Робеспьера и его соратников. И что же это была за идея? Можно ли считать идею внешних завоеваний глубокой, или народной, или альтруистической идеей? Сущность этой идеи прекрасно показал Лев Толстой, который приводит в «Войне и мире» следующий эпизод. Если меня сделают губернатором Индии, - кричали друг другу офицеры наполеоновской армии, переходя через Неман в июне 1812 г., - так и быть, я тебя сделаю министром Кашмира ([110] III/1, II). Переходя границу России и начиная непредсказуемую и опасную военную авантюру, они думали уже о том, как завладеют богатствами Индии и всего мира. И точно известно, что об этом же думал и Наполеон со своим окружением. В конце русской кампании 1812 года, пишет Толстой, убегая из России впереди своей гибнущей армии, все эти офицеры и генералы, включая самого Наполеона, «чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, которые наделали много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться» ([110] IV/3, XVI. Итак, можно ли считать глубокой или народной идею внешних завоеваний, за которую самому народу приходится расплачиваться: убитыми и умершими в дальнем походе, грабежом и насилием со стороны соседей, пришедших мстить за свои поруганные земли, тяжелыми контрибуциями. Так и выдохлась энергия революции, частично растраченная на переделы имущества между рвущимися к власти, частично ушедшая в болтовню, а остаток - в бесконечные войны, шедшие почти без перерыва более 20 лет и приведшие к чудовищным демографическим потерям для страны . И все это явилось следствием идей французского образованного общества, его элиты – вернее, следствием их отсутствия. Отсутствия сколько-либо глубоких идей, сколько-либо глубоко в нее засевших. На этом фоне выделялись лишь маленькие группы людей, искренне веривших в такие идеи, но не сумевших донести их до масс . ________________________________________________________________ 13.9. Общие выводы и замечания к Разделу 4 (Коррупция в Западной Европе в эпоху раннего капитализма) 1. Как было показано выше, в эпоху раннего капитализма в Западной Европе происходили такие же процессы и действовали в целом такие же закономерности, что и в древних обществах. Как только началась глобализация (середина XII в.), сразу же начались и циклы коррупции, исчезнувшие в большинстве стран Западной Европы в период с VIII по XI вв. Следствием стали глобальные западноевропейские кризисы коррупции, пики которых пришлись на XIV и XVII вв. 2. История Западной Европы подтверждает и другую закономерность. Если начался цикл коррупции, то он неизбежно приводит не только к экономическому, но и к социальному кризису – к гражданским войнам и революциям. В этом смысле можно говорить о предопределенности социальных явлений и о возможности прогнозировать революции и социальные потрясения. Если мы не видим революции или гражданской войны в конце кризиса коррупции, то на это должна быть причина. Она может заключаться в том, что: а) историки скрывают от нас гражданскую войну, как в случае с «войной Алой и Белой Розы» в Англии в XV в. и с «религиозными войнами XVI-XVII веков» на территории Западной Европы; б) революция произошла, но мирным путем, как в случае с «революцией Тюдоров»; в) кризис коррупции перешел в латентную (скрытую) форму, как в случае с формированием режимов восточной деспотии, примером которых служит «старый режим» во Франции в XVII-XVIII вв. В последнем случае при помощи серии специальных мер в стране может поддерживаться относительная социальная стабильность, и это может продолжаться достаточно долго. Однако такие общества, как правило, не способны к самостоятельному развитию, а любое изменение внешней или внутренней ситуации может нарушить хрупкое социальное равновесие и вызвать социальный взрыв. 3. Как мы успели уже не раз убедиться, большинство используемых историками марксистских терминов (буржуазный, рабовладельческий и т.д.) ошибочны и вводят в заблуждение, а большинство исторических выводов Маркса – ложно и противоречит фактам (подробнее см. главу XVIII). Но кое-какие из них все же имеют под собой основание: так, к ним можно отнести вывод Маркса о двух типах социальных революций. Однако суть этих двух типов отличается от того, что придумал Маркс (буржуазные – пролетарские революции). В действительности первый тип революций происходит не при феодализме, где их просто не может возникнуть, а после его исчезновения, в постфеодальных обществах – прежде всего в тех, где сложилась или начала формироваться рыночная экономика. Во всех этих обществах мы видим систему сословно-экономического рабства, которая приходит на смену крепостному праву. Такое рабство, униженное положение основной массы населения, положение людей второго сорта, мы видим и в Англии XV в., и во Франции XVII-XVIII вв., и в России конца XIX – начала XX вв. Соответственно, основной задачей первого типа революций является слом этой системы сословно-экономического рабства. Примерами являются революция Йорков-Тюдоров в Англии, Французская и Русская революции. Данный вид революций – революции рабов – самый сложный и непредсказуемый, поскольку основную массу населения сознательно держали в состоянии неграмотности и мракобесия и навязывали рабскую психологию. Никакая демократия здесь невозможна. Как Моисей водил евреев 40 лет по пустыне, чтобы они забыли египетское рабство, так же и после революции рабов национальная элита должна на какое-то время установить диктатуру над освобожденным народом, чтобы он научился жить свободно. В Англии эту роль выполнили Тюдоры, в России – коммунистическая партия, Ленин и Сталин. Во Франции национальная элита оказалась слаба, и «поводыри» постоянно менялись, в ходе промежуточных революций и реставраций (1789, 1792, 1794, 1799, 1815, 1830 гг. и т.д.). Лишь после этого возможен второй вид революции – революция свободных. Она должна решать дальнейшие задачи – введение реальной демократии, очищение государства и общества от коррупции, построение эффективной экономической системы. По мере того, как созревает очередной кризис коррупции, эти революции будут происходить столь же неизбежно, как до этого происходили восстания народа, жившего в условиях рабства. И пока кризис коррупции не будет преодолен, революции будут продолжаться. Народ будет каждые 10-20 лет штурмовать Тюильри, убивать правителя, устраивать террор в отношении богатых, менять каждые 10 лет форму правления, как это было во Франции, начиная с революции 1789 г. и в течение почти всего XIX века. Так может продолжаться 30, 50, 80 лет – пока, наконец, правящей верхушке не станет очевидна вся зыбкость ее положения и она не сделает шаги навстречу народу. Или пока действительная элита общества, национальная элита, не возьмет власть в свои руки и не осуществит глубокие преобразования, защищающие общество от коррупции. Примером первого является Франция XIX в., примером второго – Англия после Английской революции. 4. По всей видимости, Англия смогла так рано и успешно осуществить и первый, и второй этап революций лишь благодаря тому, что до этого успела сформировать сильную единую нацию . Нация – самая естественная и глубокая форма общности людей; через принадлежность к нации массы людей осознают и могут выражать свои общие интересы; национальное единство трудно расколоть силам коррупции. Отличие нации еще в том, что у нее есть национальная элита, которая понимает нужды и интересы народа и которая может противостоять олигархии и повести за собой народ. Если в государстве нет одной доминирующей нации, а есть несколько, то она плохо противостоит коррупции. Примером может служить Византийская империя в VI в., которая смогла противопоставить императору-олигарху Юстиниану, уничтожившему половину населения страны, лишь разрозненные бунты. То же повторилось и в XI-XII вв., накануне окончательной гибели Византии. Причина в том, что в Византии и тогда (а тем более в VI веке) не было одной доминирующей нации, а было три больших нации – греки, славяне и армяне, которых олигархия натравливала друг на друга. А вот русскому народу хватило нескольких лет правления своего царя-олигарха, Бориса Годунова, в начале XVII в., чтобы начать народную революцию – Смуту, уничтожившую Годунова и всю его семью. И народ не переставал скидывать все новых и новых марионеточных царей до тех пор, пока не посадил на трон такого царя, какой его устраивал - Михаила Романова. Во Франции нация сформировалась очень поздно, как полагают, она только начала формироваться при Жанне д’Арк, и этот процесс был, по-видимому, еще не совсем закончен к 1789 г. Отсюда и слабость национальной элиты, оказавшейся плохим «поводырем». Этим, возможно, и объясняется то, что при большей крови Французская революция (и в целом французская революционная эпоха) привела к худшим результатам для страны, чем те результаты, которых достигла Англия. 5. История Западной Европы XVI-XVII вв. показывает также уникальный пример того, как революционное движение, движение против коррупции (Реформация) может охватывать одновременно несколько стран и наций. И тогда образовавшийся союз этих наций может обеспечить им успех в борьбе с новым явлением, возникшим в этот период – с мировой олигархией, победить которую в одиночку каждой из этих наций было бы весьма сложно.