JК
Максим Горький - мой учитель :: Гладков Федор Васильевич
Страница: 4 из 12Жду рукопись. На заметки на полях не сердитесь.
Столько читаешь, что - устаешь и немножко сердишься порою".
И пока я читал это письмо, то весело и бодро думал: вот хитрец! - он "не понял какого-то, видимо, недоступного ему смысла"... А ведь дело ясное: просто не хотел говорить "низких истин" в лоб, по любви же своей к "начинающим", предпочел "возвышающий обман" для "окрыления". Творчество вещь "нутряная" и "тонкая": ударишь с размаху - загубишь молодую душу... И потом чего стоит эта приписка: "не сердитесь"... Уж чего сердиться, когда нежнее этого письма ничего придумать нельзя.
И действительно, по глаголу Горького, рукопись была принята в "Заветах", но, по случаю войны, не была напечатана и по "цензурным" соображениям и потому, что журнал прихлопнули. Потом она в совершенно переработанном виде была напечатана уже в "Наших днях", во 2-й книге.
В то время, когда стала выходить "Летопись", я жил в очень глухом углу - учительствовал в казачьей станице на Кубани. Литературной атмосферой я никогда не дышал и на писателей, которые жили в столицах, смотрел как на людей "не от мира сего". Думал, как школьник, как всякий "ничтожный мира", прозябающий в мурье, "по-пушкински" думал, что писатель - это жрец, который только и делает, что приносит "жертвы Аполлону". Я мечтал, что вот придет время, и этот Аполлон совершит чудо: я, Федор Гладков, буду призван к торжественному принесению гекатомбы.
Столько читаешь, что - устаешь и немножко сердишься порою".
И пока я читал это письмо, то весело и бодро думал: вот хитрец! - он "не понял какого-то, видимо, недоступного ему смысла"... А ведь дело ясное: просто не хотел говорить "низких истин" в лоб, по любви же своей к "начинающим", предпочел "возвышающий обман" для "окрыления". Творчество вещь "нутряная" и "тонкая": ударишь с размаху - загубишь молодую душу... И потом чего стоит эта приписка: "не сердитесь"... Уж чего сердиться, когда нежнее этого письма ничего придумать нельзя.
И действительно, по глаголу Горького, рукопись была принята в "Заветах", но, по случаю войны, не была напечатана и по "цензурным" соображениям и потому, что журнал прихлопнули. Потом она в совершенно переработанном виде была напечатана уже в "Наших днях", во 2-й книге.
В то время, когда стала выходить "Летопись", я жил в очень глухом углу - учительствовал в казачьей станице на Кубани. Литературной атмосферой я никогда не дышал и на писателей, которые жили в столицах, смотрел как на людей "не от мира сего". Думал, как школьник, как всякий "ничтожный мира", прозябающий в мурье, "по-пушкински" думал, что писатель - это жрец, который только и делает, что приносит "жертвы Аполлону". Я мечтал, что вот придет время, и этот Аполлон совершит чудо: я, Федор Гладков, буду призван к торжественному принесению гекатомбы.