JК
В глуби веков :: Воронкова Любовь Федоровна
Страница: 345 из 483Какой же злой и язвительной она была! Какие тяжелые слова он нашел! Оказывается, только несчастные раздоры эллинов создали могущество Филиппа и Александра.
— Ведь во время смуты, — сказал он, — и жалкая личность может иногда достигнуть почетного положения!
Вот что он сказал!
Как тогда вскочили македоняне из-за столов! Как были оскорблены и за себя, и за царя…
Александр успокоил их.
— Олинфянин, — сказал он, — дал нам доказательство не своего искусства, но своей ненависти к нам.
Говорят, что, уходя с пира, Каллисфен повторил несколько раз:
— И Патрокл [*] должен был умереть, а был ведь выше тебя.
Надменный эллин! Недаром теперь среди заговорщиков прозвучало его имя!
Повторилось снова то, что уже было пережито однажды. Собралось войско, военачальники, этеры. Юношей вывели и поставили перед войском. Солнце палило. Юноши стояли, опустив головы, жалкие, измученные. Они уже сами не понимали, зачем затеяли все это. Некоторые плакали, опустив голову. Никто не смел поднять глаз на царя — ведь они хотели убить его сонного… Что может быть презреннее этого?
Лишь Гермолай стоял, высоко подняв подбородок. Он тяжело дышал; видно было, как поднимались ребра его полуобнаженного тела. Запавшие глаза горели злым огнем.
Ему велели сказать, что побудило его поднять руку на своего царя.
— Многое! — ответил он, не опуская глаз.
— Ведь во время смуты, — сказал он, — и жалкая личность может иногда достигнуть почетного положения!
Вот что он сказал!
Как тогда вскочили македоняне из-за столов! Как были оскорблены и за себя, и за царя…
Александр успокоил их.
— Олинфянин, — сказал он, — дал нам доказательство не своего искусства, но своей ненависти к нам.
Говорят, что, уходя с пира, Каллисфен повторил несколько раз:
— И Патрокл [*] должен был умереть, а был ведь выше тебя.
Надменный эллин! Недаром теперь среди заговорщиков прозвучало его имя!
Повторилось снова то, что уже было пережито однажды. Собралось войско, военачальники, этеры. Юношей вывели и поставили перед войском. Солнце палило. Юноши стояли, опустив головы, жалкие, измученные. Они уже сами не понимали, зачем затеяли все это. Некоторые плакали, опустив голову. Никто не смел поднять глаз на царя — ведь они хотели убить его сонного… Что может быть презреннее этого?
Лишь Гермолай стоял, высоко подняв подбородок. Он тяжело дышал; видно было, как поднимались ребра его полуобнаженного тела. Запавшие глаза горели злым огнем.
Ему велели сказать, что побудило его поднять руку на своего царя.
— Многое! — ответил он, не опуская глаз.