Время от времени дядя Василий гладил свою девочку по голове и приговаривал:
– Смотри, Шурка, какие ребята в деревне-то растут! Вон какой крепыш… Не то что ты.
– Она хворая? – спросила Марфа.
– Нет, этого нельзя сказать… А так, не она хлеб ест, а ее хлеб ест. Наши фабричные ребятишки все такие изморыши… Значит, здесь климат такой для ребят, то есть сырости много… и притом грязь. Самый скверный климат, не то что в деревне у вас, где один воздух…
II
Этот разговор был прерван шумом на лестнице, а потом в комнату вошел приземистый мужик в одной жилетке и опорках, надетых на босу ногу.
– А я вот-ан, Василь Мироныч!.. Зравсте… Эге, видно, ехала деревня мимо мужика да в гости и приехала. Сестрица будете Василь Миронычу? Наше почтение, значит, вполне… ежеминутно…
Потом пришедший погрозил пальцем хозяину, укоризненно покрутил головой и заметил:
– Эх, брат, не хорошо обижать женский пол… Вот как разливается теперь Катерина Ивановна, река рекой. А промежду прочим, отлично… Пусть Парасковья Ивановна чувствует свое ничтожество, потому как ежеминутно должна покоряться собственному законному супругу…
– Будет тебе околесную-то нести, Фома Павлыч, – остановил его дядя Василий. – А мы вот что сообразим… чтобы честь честью все было… Понимаешь?
– Ежеминутно…
Фома Павлыч при этом подмигнул и потянул воздух носом.. Шурку вот все жалел…