Страница:
86 из 92
И не потому ли Артемка не может сказать со сцены ни одного фальшивого слова, а в живых образах и сам живет полной жизнью! Вот он, старый Любим Торцов, уличный скоморох, опустившийся до нищеты, но гордый чистотой своей души. Кто б мог сказать, что это - юнец Артемка, сапожник, беззаветный партизан!..
Так думал я, стоя вплотную к Пепсу и чувствуя, как вздрагивает его большое, упругое тело.
А Артемка все больше входил в свою роль. Став перед Гордеем Торцовым на колени, он говорил:
- "Брат, отдай Любушку за Митю - он мне угол даст. Назябся уж я, наголодался. Лета мои прошли, тяжело уже мне паясничать на морозе-то из-за куска хлеба... Что Митя беден-то! - Любим окинул зрительный зал взглядом, как бы приглашая всех в свидетели, и еще проникновеннее сказал: - Эх, кабы я раньше беден был, я б человеком был".
И тут произошло то, что навсегда осталось в моем сердце: Любим вздрогнул и быстро поднялся с колен. Поднялся и как завороженный, с лицом, окаменевшим в невероятном напряжении, с устремленными в одну точку глазами, медленно-медленно двинулся к зрителям. Вот он сделал шаг, другой, третий, и, когда до края сцены осталось полшага, два крика, раздавшиеся один за другим, всколыхнули весь зал:
- Пе-епс!..
- Арти-омка!..
Любим Торцов взмахнул руками и ринулся в зал, в распахнутые объятия черного великана.
- Эх! - сказал Труба, снимая цилиндр и бороду. - Опять сорвался спектакль. Ну, как заколдовал его кто!
В МОСКВУ
Утром Пепс, Артемка и Таня сидели в картонной "комнате" и оживленно разговаривали. Я полез под сцену, откопал сверток.
|< Пред. 84 85 86 87 88 След. >|