Зеленый шум (Сборник)   ::   Пришвин Михаил

Доходит очередь до молоденькой лапландки, похожей на японку. Я вижу, как она мучится, колеблется и с отвращением выпивает глоток. Стаканчик совершает еще оборот вокруг костра и опять останавливается у японки. Она умоляет меня глазами; тоже и мать.

- Значит, не надо? - спрашиваю я.

- Нельзя! - говорит старуха. - Надо выпить: от гостя руки нельзя не принять.

- Вот какой странный обычай! Я не знал. Извини.

- Может быть, и вам не надо? - спрашиваю я почтенную мать.

- Нет, нам надо, - отвечает она и, пожелав мне быть здоровым, выпивает и за дочь и за себя. Немного спустя, когда мы все сидим вокруг досок с глухарем и едим, - кто ножку, кто крылышко, кто что, хозяйка преображается: ее строгое, окаменевшее лицо оживает, глаза бегают, губы вытягиваются.

- Ау-уа-уы-кыть! Уа-уы-уа-кыть!

Я понимаю: это лапландская песня, спеть которую я долго и напрасно просил в лодке. Но это так не похоже на песню: скорее это что-то в чайнике или в котелке урчит и, смешавшись с дымом, уносится в отверстие наверху.

- Уа-уы...

Песня оканчивается неожиданным восклицанием: "Каш-карары!"

Что бы это значило?

Василий охотно переводит:

- Мимо еретицы едет Иван Иванович...

- Как, неужели же и у вас есть Иван Иванович? - сомневаюсь я в верности перевода.

- Везде есть Иван Иванович, - отвечает Василий. - Евван-Евваныльт значит - Иван Иванович. - И продолжает: - Едет Иван Иванович мимо еретицы, мимо страшной еретицы, в Кандалакшу и думает, что она не выскочит.